Алекто. Сокровище морганов (СИ) [Юлия Львофф] (fb2) читать онлайн

Алекто. Сокровище морганов

Глава 1

В самом слове «остров» есть какая-то магическая притягательная сила. Живя на острове, теряешь связь с миром; остров – это самостоятельный мир.

Агата Кристи, «Десять негритят»

Остров Раденн с высоты птичьего полёта своей формой напоминал серп, острый конец которого взрезал морские воды, тогда как его противоположная сторона была обращена к материку. И так же, как серп, остров был плоским. Вернее сказать, плоским он был только посередине, потому как в тех местах, где суша соприкасалась с морем, его окаймляли довольно высокие скалы. А ещё, ближе к побережью, суровую местность украшали мягко очерченные зелёные холмы.

Алекто, которая в свои семнадцать лет никогда не покидала Раденн, знала остроконечную часть побережья как свои пять пальцев. Аллод – земельное владение её рода, известный на острове как Дом папоротников, примыкал к береговой линии и со всех сторон был окружён целым лесом этих растений. Собственно, заросли папоротников были на острове повсюду – благодаря им он и получил своё название: «Раденн» на языке первых поселенцев означало «папоротник». И только вокруг имения, принадлежащего потомкам герцога де Лармор, эти растения разрослись так пышно, что были похожи на тёмно-зелёную, почти чёрную стену. И эти папоротники со слоями резных листьев, покоящимися друг на друге, лёгкие, хотя и огромные, и выглядывающие из-под них мхи, бледно-зелёные, коричневые, седые, уходили далеко вглубь острова, и снова выплывали на прозрачные просторы побережья.

Заросли папоротника и сырых кустарников расступались, исчезали, сменялись голой песчаной почвой. Берег в этой части острова представлял собой нагромождение скалистых обломков и как широкий волнорез разрубал течение, образуя сплошную нить водоворотов. Эта нить изгибалась, тянулась к берегу, потом опять уходила в сторону, и водовороты кружились в непрерывном танце. Поближе к берегу каждый миг возникали и перекатывались друг через друга пенистые буруны, разбивавшиеся о скалы. Вся поверхность воды кипела. Неудивительно, что для мореходов эта часть острова считалась самой опасной, и потому здесь был построен первый и пока единственный на Раденне маяк.

К этому маяку Алекто с детства притягивало с какой-то необъяснимой, магической силой. А может, не к самому маяку, а к этим скалам, похожим на тускловатый ледник, к этим искривлённым волнам, выпуклость которых солнце подчёркивало желтизною бликов, пока они снова не исчезали в серой глубине. Алекто была наслышана о предательском нраве моря, о трагических случаях, о кораблекрушениях, о рыбаках, заплативших жизнью за собственную неосторожность. Даже для того, кто давно знал море, войти в воду здесь, где такое течение и столько водоворотов, было чистым безумием.

И поэтому Алекто очень удивилась, когда увидела какую-то фигуру, которая, как ей показалось сначала, ползла по земле. Но вот фигура выпрямилась; теперь Алекто могла почти твёрдо сказать, что это была женщина. Она скрылась за огромным, покрытым пятнами седого мха валуном и на какой-то миг стала невидимой. Потом фигура показалась опять и начала подниматься по выступу скалы. Да, это была женщина.

«Пожалуй, девушка, и даже очень молодая», - подумала Алекто, следуя за ней взглядом. Сложением незнакомка напоминала саму Алекто, но в ней было больше хрупкости и меньше изящества.

В Алекто трудно было сразу признать аристократку или девушку из простонародья. В ней было сходство и с той и с другой. Её зелёный шерстяной жипп*, надетый поверх красного блио*, прекрасно подчёркивал линии её стройной фигуры: изящные плечи, высокую грудь и узкую талию. Судя по манере держаться и нежной свежести лица, она была избавлена от тяжёлой работы. Однако всё в ней сияло тем чисто физическим оживлением, каким наполняет человека длительное и свободное общение с природой. Гордая манера держать голову, обвитую чёрной косой, и смело смотреть сине-зелёными глазами придавала Алекто независимый вид. А в глубине этих смелых необычного цвета глаз плясали задорные искорки, выдававшие в девичьей натуре неисправимую мечтательницу и любительницу приключений...

Незнакомка, за которой наблюдала Алекто, заметно прихрамывала; одежда у неё была испачкана землёй и кровью. На одной руке, висящей, как плеть, виднелась рана, к которой девушка то и дело прижимала ладонь другой руки.

Она хотя и хромала, но шла довольно быстро. Вероятнее всего, незнакомка стремилась к воде, чтобы смыть кровь. Алекто не была уверена, нужна ли девушке её помощь. Однако, если она была не из местных, её следовало бы предупредить о том, что берег здесь крут и обрывист и что лучше обойти скалу с другой стороны. Чтобы преодолеть расстояние, разделявшее Алекто от незнакомки, требовалось какое-то время, и девушка попыталась привлечь к себе внимание громким окриком.

Когда ветер донёс до незнакомки голос Алекто, она вскинула голову, и на её бледном лице отразился испуг.

- Эй, здесь нельзя подходить к воде! – продолжала кричать Алекто, сопровождая свои слова выразительными жестами. – Здесь опасно, слышишь? Ты можешь оступиться и упасть в воду! Ты утонешь!

Она видела, как жалкая фигурка нерешительно топталась на белых скалистых обломках: как будто незнакомка вняла её предупреждению и вместе с тем боялась повернуть обратно. Она даже пару раз оглянулась назад с видом затравленного зверька – можно было подумать, что её преследовали.

Перепрыгивая с камня на камень, Алекто заспешила к незнакомке. Глядя себе под ноги, девушка на какое-то время потеряла незнакомку из виду, а, когда снова подняла голову, всё уже изменилось.

Всё произошло быстро и тихо - Алекто не сразу поняла, что произошло непоправимое. Незнакомка не смогла устоять на ногах, не сумела уцепиться за берег раненой рукой. Она упала с высоты, ударилась виском об острый выступ скалы; тело рухнуло в воду, покачнулось и исчезло, точно схваченное морем, и даже брызг почти не было видно. Воронку вокруг тела уже нельзя было отличить от других воронок, беспрерывно крутившихся у скалы. И прежде чем Алекто смогла наконец добежать до того места, где случилось несчастье, она заметила, как за выступом скалы скрылась чья-то тень.

«Она не сама упала со скалы – её оттуда столкнули!» - промелькнуло у Алекто в голове. Эта смутная и тревожная мысль схватила её за горло, а в мозг впился отчаянный вопрос: кто и зачем убил незнакомку?

Девушка повернулась, чтобы уйти, как вдруг её взгляд упал на что-то блестевшее среди камней. Оказалось, то была золотая цепочка с надетым на неё кулоном в форме сердца. Алекто подобрала цепочку и, рассмотрев кулон, на обратной стороне прочла короткую надпись: «С любовью, вечно твой Д.» Как ни была она потрясена трагедией, произошедшей у неё на глазах, но всё же не удержалась, чтобы не фыркнуть. Мало того, что сама фраза была расхожей, так ещё этот «Д» даже не потрудился упомянуть имя своей возлюбленной! С любовью - к кому?..

Зажав цепочку погибшей незнакомки в ладони, Алекто заспешила домой. По дороге она не переставала прокручивать в памяти увиденное на скалах: испуганное лицо девушки, кровь на её платье, рану на руке, тень за её спиной, - и чувствовала, что не в силах умерить охватившее её возбуждение. За всем этим скрывалась какая-то страшная тайна; образы загадочной незнакомки и её невидимого преследователя разжигали любопытство. А надпись на кулоне, которая свидетельствовала о любовных страстях, окружала эту странную историю романтическим и трагическим ореолом.

А ещё – это было первое убийство, с которым столкнулась Алекто, свидетельницей которого она стала. Но тогда она не могла даже подумать, что оно станет не последним. И что последующая за ним вереница чрезвычайных происшествий и необъяснимых злодеяний перевернёт её жизнь с ног на голову...

Жипп – узкий жакет, который поддерживал грудь; надевали поверх блио.

Блио – закрытое длинное платье, в котором линия талии зачастую была завышена жиппом.

Глава 2

Алекто шла быстрым шагом по щебнистой дороге, которая извивалась между двумя высокими стенами зелёной травы. Было что-то таинственное и влекущее в этой дороге: она начиналась у маяка и, белая, твёрдо утоптанная, бежала дальше в глубь равнины. Иногда расширяясь, иногда суживаясь, она поворачивала то в одну, то в другую сторону, и казалось, вот-вот оборвётся. Но за ближайшим повором появлялась вновь, маня и уводя за собой неизвестно куда. И только межевые камни с вырезанными на них родовыми гербами местами прерывали этот казавшийся бесконечным бег – вся равнина у побережья была издавна поделена между знатными семействами.

С одной стороны дороги, которой Алекто прошла от скал в глубь равнины, раскинулись, насколько хватало глаз, холмы, с другой, но уже ближе, виднелось широкое полукружие аллода Дом папоротников. Или, как его называли на местном наречии,Бруиден да Ре.

Вдоль каменной, старинной кладки ограды зелёной стеной высились папоротники, заслоняя собою дворовые строения и сам дом. Дом был не очень высок и с каждым годом всё больше врастал в землю, но благодаря дубовым, искусной резьбы рамам и добротной черепице на крыше он не походил на развалину. Хотя и замком - таким, какими их возводили на материке, в Нейстрии, - его никто не назвал бы. Это была старинная усадьба, где много лет ничего не воздвигали заново, а только поддерживали то, что было давно построено. И её размеры, и обилие растительности, и немыслимый возраст дома производили впечатление чего-то достойного почтения. Как было достойно почтения семейство, которое испокон веков владело имением Бруиден да Ре.

Алекто оставалось до имения несколько шагов, когда за её спиной послышался стук колёс. Дорога в этом месте суживалась, и девушка, отступив в сторону, пошла по обочине. Её обдало целым облаком тонкой мучнистой пыли, достаточно, однако, прозрачной, чтобы можно было различить повозку с двумя седоками, запряжённую парой породистых лошадей в блестящей упряжи. Свернув с дороги, повозка уверенно покатила к владениям Бруиден да Ре.

К тому времени, как Алекто вошла в дом, оба гостя уже расположились в гостиной у камина и начали разговор с хозяйкой имения, графиней Бертрадой де Лармор. Алекто собралась было присоединиться к ним, но какое-то необъяснимое чувство удержало её за дверью. А может, она просто ещё находилась под впечатлением того, что недавно увидела на скалах, и это чувство было нежеланием участвовать в разговоре с незнакомыми ей людьми.

- Встретив меня, - говорил один из мужчин, обращаясь к графине, - вы спросили, с добрыми ли вестями я приехал из Лютеции на Раденн. Что ж, я могу огорчить и обрадовать вас. И начну, пожалуй, с огорчительной вести. Дело в том, что я уже не так уверен, как прежде, что ваши сёстры, дамы Арогаста и Оригона, проиграют тяжбу. Я выяснил, что среди их покровителей при дворе короля немало влиятельных людей, которые возмущены бедственным положением этих благородных женщин и готовы любыми средствами защищать их права в суде.

- И эти слова я слышу от вас, мэтр Хильден?! От одного из лучших адвокатов Лютеции? Вы же клялись памятью своих предков, что оградите меня от хищнических притязаний моих сестёр! – в праведном негодовании вскричала Бертрада.

- Понимаете, мадам, здесь дело тонкое, я бы сказал, весьма деликатное дело наметилось. С одной стороны, вы и ваши права на имение; с другой, ваши родственницы и их связи в Лютеции. Серьёзные связи, хочу ещё раз заметить, которые могут ощутимо усложнить ваше и без того непростое положение... - попытался возразить мэтр Хильден.

- А разве вы, мэтр, – резко прервала его Бертрада, – не должны в первую очередь защищать мои интересы? Разве я плачувам не за то, чтобы вы отстаивали мои права в этой тяжбе, несправедливой по сути? Или, может, вы хотите, чтобы я увеличила оплату за ваши старания? Так ведь я не отказываюсь! Я уже говорила вам, что готова истратить последние деньги – только бы мои сёстры забыли о существовании этого имения! Бруиден да Ре больше не их кормушка: он принадлежит мне и моей дочери, и мы желаем распоряжаться нашим имуществом по своему усмотрению!

- Причина вашего гнева мне вполне понятна, но тратить последние деньги я вам всё же не советую, - заметил Хильден со сдержанной усмешкой. – Предположим, отдадите вы на судебные издержки все деньги – до последнего либра*. Но что же дальше? Как вы будете жить, продав утварь, скотину и тех немногих сервов*, что у вас остались? Вы об этом подумали, мадам? А о вашей дочери Алекто, о её будущем? Вы же не хотите сделать её бесприданницей?

Бертрада промолчала.

- Не горячитесь, мадам, и подумайте хорошенько, - настаивал её собеседник. - По правде говоря, вы оказались в чрезвычайно стеснённых обстоятельствах. С тех пор, как исчез ваш управляющий, имение Бруиден да Ре разваливается буквально на глазах. Чтобы вернуть ему прежний статус, вам, несомненно, нужна твёрдая рука помощника – нового мажордома.

- С этим спорить не буду: одной вести хозяйство аллода у меня не получается, – отозвалась Бертрада с явной досадой. – Я всё надеялась, что Мадобод найдётся, что, если он сбежал, одумается и вернётся в имение. Право, не понимаю,чтомогло заставить его бросить насиженное место, где у него были кров и очаг и власть над челядью? Но всё же я верю, что он ещё отыщется: ведь мы на острове, и сбежать отсюда незамеченным не так уж просто...

- А между тем, пока вы, мадам, будете ждать его возвращения, хозяйство имения придёт в полный упадок, - с неодобрением заметил адвокат. – Полагаю, вам вряд ли захочется снова оказаться на грани разорения...

- Что же мне делать? Разве на Раденне можно найти толкового мажордома? – В голосе Бертрады прозвучало отчаяние. Подумав, она прибавила со вздохом: - Есть только один выход: выписать управляющего из Лютеции.

- Зачем же вам эти хлопоты и дополнительные расходы?! – вскричал адвокат. – Мессир Соран, мой друг, который по моей просьбе согласился помочь вам, был мажордомом у богатейших собственников Нейстрии. Он прошёл практику в крупных землевладениях и имеет представление о том, как нужно вести хозяйство. – Тут Хильден выдержал значительную паузу и с льстивыми нотками в голосе прибавил: - Я почитаю за честь иметь в друзьях такого усердного и трудолюбивого человека...

- Погодите! – воскликнула Бертрада. – Мессир Соран, вы что же, хотите предложить мне свои услуги?

- Если позволите, мадам, для начала я хотел бы высказать своё мнение о вашем прежнем мажордоме, - заговорил человек по имени Соран. – В последнее время в Нейстрии собственники аллодов неохотно доверяют свои хозяйства мажордомам-литам*. Эти плуты от природы склонны к беззастенчивому обману, они укрывают доходы, а порой едва ли не в открытую обкрадывают своих господ. Разве не вина вашего управляющего в том, что Бруиден да Ре, поместье графа де Лармор, находится ныне в столь бедственном положении?

- Вздор! В том, что для имения наступили не лучшие времена, виноват вовсе не мажордом! – не согласилась с гостем Бертрада. – Напротив, если бы не Мадобод, всё было бы гораздо хуже.

- Как я уже говорил, - снова подал голос адвокат, - по моей настоятельной просьбе, мессир Соран готов помочь вам выбраться из трудного положения. Под его надзором Бруиден да Ре начнёт процветать и приносить значительный доход. И вам, мадам, больше не придётся тратить последние деньги или влезать в долги, чтобы оплатить судебные издержки. Я уверен, эта сделка принесёт вам только выгоду. Считайте это моей доброй вестью.

На какое-то время в комнате повисла тишина: очевидно, хозяйка дома обдумывала предложение.

- Вы хотите поселиться здесь, в Доме папоротников, мессир? – наконец осведомилась Бертрада у человека по имени Соран. – Или, может, у вас есть своё жильё на острове?

Ответ последовал незамедлительно:

- С вашего разрешения, мадам, я бы расположился в комнате бывшего мажордома. Принимая во внимание ваше затруднительное положение, я готов предоставить свои услуги исключительно за кров и стол в Бруиден да Ре.

- Благодарю за понимание, - отозвалась Бертрада, явно смущённая неожиданной благосклонностью гостя. – Но перед тем, как мы придём к соглашению, я должна кое о чём предупредить вас. Скоро Алекто выйдет замуж, и имение перейдёт в её распоряжение. А также её мужа. По известной причине, я не могу обещать вам, что место мажордома останется за вами.

- Позвольте мне слово, мадам, - в разговор снова вступил мэтр Хильден. – До совершеннолетия Алекто, когда она выйдет замуж и сможет управлять имением, осталось некоторое время. Уверен, мессир Соран успеет не только наладить хозяйство Бруиден да Ре, но и вернёт аллоду прежнее великолепие. Если вас устраивают все условия, я подготовлю соглашение и не позднее чем завтра привезу вам подписать.

- Какое соглашение? – встрепенулась Бертрада.

- Соглашение о найме, - мягко ответил адвокат. И затем, как будто с укором и затаённой обидой, прибавил: - Вы упрекнули меня в том, что я нарушил свою клятву, не сумев защитить ваши интересы в суде. Так позвольте мне хотя бы помочь вам избежать разорения! Я не хочу, чтобы вы думали, будто деньги, которые вы мне заплатили, потрачены впустую!

Бертрада, задумавшись над словами адвоката, долго молчала. Алекто, стоявшая за дверью, в ожидании её ответа так напряглась, что даже дышать перестала.

В наступившей тишине стало слышно, как вдали, со стороны моря, гулко перекатываясь, загрохотал гром. За окнами, где ещё недавно ярко светило солнце, внезапно потемнело.

- Что ж, мессиры, - наконец раздался решительный голос Бертрады, - я принимаю ваши условия.

После её слов вдруг совсем близко, казалось, прямо над крышей дома, яростно загремело; неожиданный порыв ветра бросил в окна первые звонкие капли дождя.

Алекто невольно вздрогнула и порывисто прижала к груди обе руки; в её влажной ладони по-прежнему была зажата цепочка погибшей девушки.

Сердце затрепыхалось, как птичка в силках, в смутном предчувствии чего-то недоброго. Было ли это ощущение беды связано с убийством на скалах или с появлением в имении нового мажордома, девушка ещё не осознавала. Но, как все жители острова, Алекто была суеверна: гром среди ясного неба на Раденне толковали как дурной знак.

Либр – денежная единица.

Сервы – крепостные крестьяне.

Литы – вольноотпущенные рабы; находились в полной зависимости от своего господина, хотя могли иметь своё имущество, вступать в брак и совершать сделки без его дозволения.

Глава 3

Как только за гостями закрылась входная дверь, Алекто вбежала в гостиную.

Это была самая большая в доме комната, два окна которой выходили на море, синевшее сквозь ряд гигантских изумрудного цвета папоротников. Входившего в гостиную встречало яркое пламя, весело полыхавшее в огромном камине; слева деревянная лестница с балюстрадами из фигурных столбиков вела на верхние этажи, где с перил внутренних балконов свешивались цветные гобелены. Справа, через дверной проём с низкой притолокой, можно было попасть в столовую залу, соединённую с кухней. Комната была обставлена мебелью, которая, судя по стилю и добротности, была куплена лет пятьдесят назад и стоила немалых денег. С тех пор она уже не раз подвергалась починке грубой рукой неопытного дворового мастера, и прежняя дорогая обивка кресел была заменена простой и дешёвой. Стены тоже некогда украшали красивые и дорогие гобелены, а теперь старые и поблекшие. Впрочем, стены над лестницей были густо увешены семейными портретами, которых насчитывалось больше десятка, в старинных, сильно потёртых массивных золочёных рамах. А над входной дверью и камином торчали на стенах водружённые здесь уже много десятилетий назад огромные лосиные и оленьи рога, привезённые из Нейстрии.

Госпожа Бертрада всё так же сидела у камина, словно вросла в кресло; она даже не шевелилась – лишь в раздумии покусывала губы и хмурила лоб.

В последнее время графиня де Лармор, урождённая дама де Монфор, слегка пополнела и – в юности статная, немного надменная – стала ещё величавее. На её скромном тёмном одеянии – она почти не снимала траура по мужу – не было ни одного украшения; а в её чёрных глазах, у которых лучиками собирались тонкие морщинки, таилась печаль. Графиня отличалась спокойным невозмутимым нравом и держалась как особа королевских кровей, но Алекто предпочла бы хоть иногда видеть её улыбающейся.

- Матушка! – закричала Алекто, подбегая к креслу, в котором сидела графиня; глаза у девушки возбуждённо блестели, на щеках играл румянец. – Я вам сейчас такое расскажу...

Алекто осеклась под безучастным взглядом матери.

Бертрада молча, с угрюмым или, может, задумчивым видом оглядела стоявшую перед ней девушку с головы до ног. Было ясно, что сейчас её ничего не волновало так сильно, как недавний разговор с адвокатом и его приятелем из Нейстрии.

- А, впрочем, об этом поговорим потом, - догадавшись о настроении матери, поспешно прибавила Алекто. - Скажите, кто эти люди и зачем они приезжали к нам?

Мгновение мадам Бертрада раздумывала, словно колебалась, говорить или не говорить. Но нужно было что-то сказать, и графиня заговорила – как всегда, сдержанно, хотя в груди у неё клокотал гнев.

- Алекто, я не хотела, чтобы ты узнала об этой тяжбе... по крайней мере, до дня твоего совершеннолетия. – Бертрада нахмурилась, неспешным движением поправила выбившуюся из её строгой причёски тёмную прядь с вплетёнными в неё серебристыми нитями. – Мои сёстры, Арогаста и Оригона... Так вот... эти, прости за грубость, мегеры задумали погубить нас! Понимаешь, они хотят отобрать у нас Дом папоротников. Они опустились до состояния нищих бродяжек: обивают пороги домов самых знатных семейств Лютеции, жалуются всем, будто я их добро присвоила. Но это неправда!

После этих слов графиня встала наконец с кресла, подошла к стоявшему в углу гостиной дубовому шкафу и, вынув оттуда связку бумаг, разложила их на столе.

- Смотри сюда, Алекто, и читай. Когда ты прочтёшь, ты убедишься, что аллод, который злобные старухи хотят оттягать у нас, принадлежал Харибальду де Лармор, твоему отцу и моему законному мужу. И мы - его единственные наследницы...

Руки и голос Бертрады дрожали, когда она развёртывала на столе свитки с описью всего имущества имения и читала выписки из завещания прежнего владельца Бруидена да Ре.

- Я никогда не рассказывала тебе о том, как стала женой Харибальда, но теперь ты должна узнать об этом. Мой род, род де Монфор, один из самых древних в Нейстрии, с незапамятных времён мои предки жили в своём имении близ Лютеции: там, в имении, они рождались и умирали. После смерти родителей мы – три сестры – стали хозяйками огромного дома и земельных владений, но как этим всем наследством распорядиться, не знала ни одна из нас. Сначала мои сёстры (они старше меня) продали земли, потом мы чуть не потеряли сам дом, проев последние крохи. В это время к нам на помощь явился Харибальд, посватавшись за меня. Мои сёстры долго колебались, прежде чем согласиться на этот неравный, как они считали, брак: Харибальд был хоть из графского рода, но аллод его находился не в Нейстрии, а на каком-то, по их представлению, захудалом острове. Всё же угроза разорения и продажи последнего имущества заставила их принести меня в «жертву». Я вышла замуж за Харибальда, который, к слову сказать, был младше меня на четыре года: я засиделась в девках как невыгодная среди местной знати партия. Родительское имение было спасено и приведено в порядок. Но какой ценой! Арогаста и Оригона заставили Харибальда подписать договор, согласно которого он обязался выплачивать им пожизненное содержание. Тогда этот договор казался мне даже справедливым: ведь нужно было и сестёр обеспечивать, и дому давать необходимый уход. Но после смерти Харибальда я вдруг обнаружила, что мы вовсе не так богаты. Оказалось, мой муж вёл тяжбы с вилланами* из соседних деревень: он подозревал, что они пускают на его луга свою скотину – и пытался как мог защитить свою собственность. А это стоит немалых издержек! Лишь благодаря деловой сноровке Мадобода нам удалось избежать разорения...

- А что же ваши сёстры, матушка? – с любопытством спросила Алекто, внимательно выслушав мать.

Та вздохнула:

- На мою беду, эти пиявки так присосались к Бруиден да Ре, что по- доброму договориться с ними не получилось. Мало того, что они требуют от меня денег, как когда-то от Харибальда, так теперь ещё и предъявили свои права на всё имение!

Покачнувшись, Бертрада прислонилась плечом к шкафу, где на полках, кроме хозяйственных архивов, хранились также фамильные сокровища. А самым ценным среди них была позолоченная голова основателя Арморикского герцогства, к которому род де Лармор возводил своё происхождение. Первый господин Арморика принадлежал к тому же клану, что и король Нейстрии, и его потомки очень гордились своим родством с правящей династией. Но спустя столетие клан начал дробиться на множество семейств, Арморикское герцогство потеряло свою независимость, а представители рода де Лармор лишились герцогского титула и стали служить королю Нейстрии.

- Как видишь, Алекто, это старая история и тянется она уже несколько лет, - сказала Бертрада спустя какое-то время. И, глядя дочери прямо в глаза, с непоколебимой уверенностью прибавила: - Чтобы сохранить Бруиден да Ре, я обратилась за помощью к мэтру Дориану Хильдену, о котором в Нейстрии говорят как об одном из лучших адвокатов. Кроме того, я уповаю на поддержку маркграфа – одного из богатейших и могущественных на Раденне людей. Ведь Эд де Туар питает к нашей семье такие тёплые, почти родственные чувства, что не оставит нас одних в беде.

Наступила короткая, почти неуловимая пауза, после которой Бертрада, не сводя глаз с дочери, прибавила:

- Должна сказать, Судьба благосклонна к тебе, дитя моё. Сын маркграфа, Данафрид де Туар, молод, хорош собой и, к тому же, наследник огромного состояния. С помощью денег и влияния маркграфа, у которого есть полезные связи в Лютеции, мы одолеем моих сестёр и сохраним наше право владеть родовым поместьем де Лармор.

Она аккуратно сложила все манускрипты в шкаф и, снова обернувшись к притихшей задумчивой Алекто, закончила свою речь бодрым заверением:

- Вот увидишь, всё будет хорошо!

- Да, наверное, так и будет, - тихим голосом отозвалась девушка, не поднимая глаз.

Лучше чем кто-либо Алекто знала, что в словах матери есть правда. Наверное, Судьба и вправду благоволила к ней. При тех обстоятельствах, что сложились в Доме папоротников после смерти её отца, она должна была гордиться тем, что её жених – заветная мечта многих девиц на выданье не только на Раденне, но даже в самой Лютеции.

Из-за недостатка денежных средств графиня де Лармор сама занималась воспитанием дочери. Но прежде всего она желала видеть мужем Алекто человека знатного происхождения, богатого и со связями. Словом, покровителя, который и обеспечил бы будущее девушки, и спас Бруиден да Ре. К счастью, подходящего жениха не нужно было искать далеко. Довольно быстро придя к соглашению с Эдом де Туар, чей аллод находился по соседству, Бертрада обручила свою единственную дочь с его сыном Данафридом.

О замужестве Алекто старалась не думать. Хотя её саму бесило это нежелание смотреть правде в глаза, это стремление обмануть саму себя; она чувствовала, что поступает подобно птице, прячущей голову под крыло, боясь прямо сказать себе, что идёт на унизительную сделку ради того, чтобы спасти фамильную честь и сохранить Бруиден да Ре.

И мысли о предстоящем замужестве, и появление в имении нового мажордома, и тревога, которая поселилась в её сердце после того, как ей стало известно о тяжбе, заставили девушку на время забыть о погибшей незнакомке. Но она сама напомнила о себе – во сне, который Алекто увидела той же ночью.

Вилланы – свободные крестьяне.

Глава 4

...Она явилась, вынырнув из толщи пенисто-мутной воды, в длинном белом платье невесты, подол которого был усеян мелкими ракушками, а в складках ткани плотным слоем осел грязно-серый песок. Утопленница вся светилась изнутри тусклым зеленоватым светом; распущенные волосы, похожие на водоросли, извивались зловещими змейками, и ни одна из прядей не повторяла движение остальных; глаза, лишённые зрачков, были холодны и страшны.

- Знаешь, а ведь этотебяя ждала тогда на берегу, – заговорила девушка, при этом не раскрывая рта: её голос просто звучал у Алекто в голове. – Ждала на том месте, куда ты приходишь, чтобы со скал полюбоваться морем. Мне нужно было увидеться с тобой, пока не случилась беда...

- Разве мы знакомы? – Изумилась в своих мыслях Алекто.

У неё не было ни малейшего сомнения в том, что тогда, на скалах, она увидела эту девушку впервые. Только как незнакомка узнала о месте, куда она, Алекто, приходит послушать шум волн, под который так приятно мечтать? И что ещё ей известно о привычках Алекто?

- Я знаю, что ты пыталась спасти меня, - продолжала утопленница, лицо которой теперь было наполовину скрыто извивающимися прядями, – и, в свою очередь, хочу помочь тебе, хочу предупредить тебя об опасности. Будь осторожна! Не доверяй новым знакомствам. Помни, что твои враги уже близко!

- Ты ошибаешься, - возразила ей Алекто, - у меня нет врагов! Любой человек на Раденне скажет тебе, что я ни разу никого не обидела – ни словом, ни делом! Так кто и за что пожелал бы мне зла?

В ответ незнакомка невесело рассмеялась:

- Наивная бедняжка, святая простота! Ты не знаешь, что люди становятся врагами, даже если им не причинять никакого вреда... Но ты богата: у тебя есть сокровище, которое другие мечтают заполучить любыми средствами, ценой любых жертв.

- Говоришь, что я богата, только это не может быть правдой, - снова не согласилась с незнакомкой Алекто, - мы с матерью едва сводим концы с концами.

- Богатство измеряется не только деньгами! Есть люди, которых лишает покоя, сводит с ума желание завладеть тем редким сокровищем, которое принадлежит тебе. Эти люди – твои заклятые враги. И если они окажутся хитрее или сильнее тебя, ты потеряешь всё! Свой дом, своё имя, свою жизнь...

Девушка взмахнула руками, как будто собиралась уплыть. Алекто тут же рванулась вперёд и даже протянула руку, будто хотела удержать странную советчицу. Ей не терпелось спросить у таинственной незнакомки, что и откуда ей известно о Доме папоротников и о замыслах неких врагов, о том, зачем она приехала на остров и видела ли своего убийцу.

- Послушай! Коль ты всё же явилась ко мне, чтобы поговорить, открой мне правду о себе, расскажи, кто твой жених и кто твой убийца!

- Для чего тебе это нужно? – удивилась утопленница.

- Я хочу найти твоего жениха, чтобы рассказать ему о том, что с тобой случилось, - не отступала Алекто, которой казалось, что ещё немного – и ей раскроется какая-то головокружительная тайна. – Убийца же должен понести наказание... Разве это непонятно?

- Час возмездия ещё не наступил, - грустным и немного зловещим голосом ответила незнакомка. – Если я нарушу клятву, мы с тобой больше никогда не увидимся и тогда ты не узнаешь правды...

- Какой правды? О чём? Я тебя не понимаю, – пробормотала озадаченная Алекто.

В надежде получше разглядеть лицо собеседницы, Алекто пристально всматривалась в размытое водой пятно. Она собиралась повторить свой вопрос и добиться ответа от незнакомки, но та опередила её:

- Ты и сама скоро всё узнаешь...

После этих слов утопленницу начало опутывать, точно саваном, длинными чёрными водорослями и окутывать водными завитками, так что теперь не было видно даже очертаний её фигуры.

Разгорячённая любопытством, Алекто была готова броситься в омут с головой вслед за нею:

- Постой! Неужели ты так и не скажешь, кого же мне следует остерегаться?

- Будь внимательна: скоро я подам тебе первый знак, - только и ответила незнакомка.

И, взмахнув руками, она исчезла так же внезапно, как и появилась – пласты мутной, с пенными пятнами воды сомкнулись за нею, поглотив в своей бескрайней толще...

Пробуждение Алекто было резким, как от сильного толчка. Вряд ли она припомнила бы сновидение, столь же необычное, загадочное и пугающее, как это.

А если страхи мои напрасны? – подумалось ей. – Ведь это всего лишь сон... Но тогда откуда эта девушка появилась на скалах? Неужели и вправду поджидала меня? И что значат её предостережения, её намёки на сказочное богатство?..

Как ни старалась Алеко усыпить своё любопытство убеждением, что слова незнакомки это плод её сновидения, спокойствия в её душе уже не было.

Но ещё более странным и пугающим открытием прошедшей ночи стало для неё ощущение, будто встреча с утопленницей была вовсе не во сне, а наяву. Даже окончательно проснувшись, Алекто всё ещё испытывала радостное возбуждение и детский восторг – чувства, которые неизменно появлялись у неё при встрече с морем.

Алекто любила море, его мощь, его величавую, беспредельную, ни с чем не сравнимую красоту. Летом, когда вода у берега прогревалась и становилась как парное молоко, она могла целыми днями плескаться в волнах; она радовалась солнечному теплу и ласковой воде всем своим существом, а, устав плавать, подолгу лежала на спине с раскинутыми руками, покачиваясь на волнах и подставив лицо солнцу и бризу. Море было её родной стихией (она умела плавать с тех пор, как помнила себя) – жизнь вдали от него казалась ей такой же немыслимой как жизнь без воздуха.

И вот сейчас эти знакомые, привычные с детства чувства сначала обрадовали, а потом напугали её. Ей казалось, что она даже помнит, как во сне её руки рассекали водную толщу, когда она пыталась поближе подплыть к незнакомке, как вода обтекала её тело – мягко, почти ласково, точно убаюкивала её, не хотела отпускать из своих объятий. Думая об этом, Алекто кончиком языка провела по губам – и едва не вскрикнула: этот вкус, вкус морской соли, она никогда не перепутала бы с другим...

Резко сев в постели, с бешено колотящимся сердцем, Алекто посмотрела на пол.

«Нет, - повторяла она про себя, - нет, этого не может быть... Этого не может быть потому... Потому что этого просто быть не может!»

То, что увидела Алекто, на первый взгляд и вправду не имело объяснения. Мокрые следы от босых ступней вели от входной двери спальных покоев до деревянной кровати с пологом на четырёх столбиках – на этой кровати и сидела сейчас изумлённая, совсем сбитая с толку Алекто. Она с удивлением – как будто видела их впервые – посмотрела на свои ступни, потом дотронулась до них: они были тёплые, немного влажные. Но главное – и эта мысль успокоила Алекто – на них не было ни песка, ни ракушечных осколков, которыми было усыпано побережье! Значит, невероятное и дикое по сути предположение о том, что ночная встреча с утопленницей или её призраком могла оказаться не сном, а явью, исключалось.

Что до вкуса морской соли на губах и мокрых следов на полу, то этому Алекто быстро нашла объяснение. Накануне она провела слишком много времени на берегу, наслаждаясь пропитанным солью бризом: вот соль и въелась в её кожу. А следы на полу... Так Бертрада не раз говорила со вздохом, что в ней сказывается какая-то редкая и ещё неизученная болезнь, когда человек ходит во сне, иногда даже разговаривает и что-то делает, а наутро и не вспомнит об этом. Наверняка она снова бродила этой ночью: во дворе после дождя ещё долго остаются лужи...

Совладав с мучившими её сомнениями и страхами, девушка потянулась и бодро встала с постели. За окном, в привычном изумрудно-зелёном свете, её приветствовал новый день, который нёс с собой неожиданные открытия и новые впечатления.

Алекто уже решила, что начнёт этот день со встречи с маркграфом Эдом де Туар.

Глава 5

Когда Алекто появилась у ворот, за которыми возвышался дом маркграфа – настоящий каменный замок, там уже собралось общество из местной знати. Их называлирахинбурги, что значило «добрые люди», и все они были землевладельцами, вассалами короля Нейстрии, чью власть на острове представлял сам маркграф, а также центенарий, его правая рука.

Маркграф Эд де Туар – высокий, внушительного вида седоватый мужчина с тонким аристократическим лицом – производил впечатление очень богатого человека. Собственно, он таким и был. Во всех его движениях и в его речи чувствовалось, что это человек, крепко стоящий на ногах; его жена носила роскошные наряды и любила поговорить об «изысканной жизни» в столице королевства Лютеции и различных увеселениях.

Дуан Бальд, центенарий, или сотник, был представителем королевской администрации. На Раденне он возглавлял «сотню» - собрание всех свободных людей, которое вершило правосудие и следило за порядком. Внешне господин сотник являлся полной противоположностью маркграфу: был приземистый, рыхлый, краснощёкий. Они не были похожи друг на друга, но всё в них говорило о том, что это люди одного типа, одинакового происхождения и имущественного положения.

Остальные представители местной знати выглядели довольно скромно: их наружность говорила о том, что если им когда-нибудь и была знакома роскошь, то они давно уже от неё отвыкли. На этих мужчинах была отнюдь не модная, выцветшая одежда, украшенная дешёвыми побрякушками, сработанными местными умельцами. У многих были преждевременно состарившиеся лица, исхудалые от труда и забот. Жизнь на Раденне, где растительность была не такой богатой, как на материке, где зимы были суровыми и скудной почва, для них, дворян и недворян, превратилась в тяжёлую жизненную борьбу. Одним из них в память о предках остались фамильные гербы и затупившиеся, но когда-то закалённые в сражениях мечи, другим – земли, с которых они и сами кормились и обеспечивали пропитание своим сервам.

Каминный зал в доме маркграфа был высокий и мрачный; большое стрельчатое окно всегда оставалось полузакрытым тяжёлыми тёмными занавесями, падавшими на пол широкими складками. Скамьи и стулья в этом зале были массивны и сделаны из тёмного дуба. Огромный камин напоминал открытый вход в склеп и пылавший в нём огонь как будто служил наглядным доказательством существования пекла, который ждал грешников по ту сторону могилы. Редкие покои так соответствовали своей обстановкой внешности своих обитателей, как соответствовал каминный зал маркграфа находившейся в нём группе людей.

Увидев на пороге зала девушку, собравшиеся, только что с жаром, громко спорившие о чём-то, сразу умолкли. Сидевший в кресле с остроконечной спинкой и украшенными резьбой подлокотниками Эд де Туар также устремил свой взор на молодую гостью. Алекто успела заметить, что в глазах маркграфа сначала вспыхнуло недовольство, но потом он, видимо, заставил себя смягчиться и даже улыбнулся ей.

- Мне нужно серьёзно поговорить с вами, мессир маркграф, - заявила Алекто, сделав несколько решительных шагов по направлению к креслу, на котором возвышался над всеми Эд де Туар.

- Мадемуазель Алекто, не могли бы вы отложить ваше дело на более поздний срок? Как видите, сейчас я занят, - с натянутой улыбкой, любезно отозвался маркграф, хотя в его взгляде блестели колючие льдинки.

- Нет-нет, дело очень важное, - возразила Алекто и, бросив взгляд на Дуана Бальда, прибавила: - Вот, кстати, и мессир центенарий здесь: ведь речь пойдёт об убийстве...

После слов девушки на лицах присутствующих отразилось изумление, а маркграф и центенарий обменялись быстрыми взглядами.

- Мессиры, прошу простить, - прочистив горло, обратился к собранию Эд де Туар, - но мы с центенарием отлучимся на какое-то время. Прошу вас не расходиться!

Маркграф сошёл со своего кресла, похожего на трон, и, жестом позвав за собой Дуана, взял Алекто под локоть.

- Поговорим в столовой, - сказал он девушке и повёл её за собой.

В столовой, вокруг длинного стола, деятельно хлопотали слуги, заботливо проверяя, всё ли готово к обеду. Звеня ключами, старший из них отворял ящики буфета, размещал и украшал всё, громко стуча по полу огромными деревянными сабо.

Велев слугам удалиться, де Туар пригласил гостью сесть у стола и сам уселся напротив неё; Дуан, не получив приглашения, стоял в стороне со сложенными на круглом животе руками и взглядом пересчитывал приборы на столе.

- Знаете, мадемуазель, если бы на вашем месте была другая девушка, я без раздумий выставил бы её вон, - первым заговорил маркграф, придав своему голосу по-отечески строгий тон. – Вы врываетесь в почтенное собрание и во всеуслышание заявляете о каком-то невероятном диком злодеянии! Совершенно непростительное поведение для девушки из такого благородного семейства как ваше...

Де Туар посмотрел на Алекто с укоризной, как если бы она была нашалившим ребёнком, и осуждающе покачал головой.

- Ладно, - выдержав паузу, с серьёзным лицом проговорил он, - рассказывайте, что случилось?

Алекто, поощрённая его вниманием, несколькими словами живо воссоздала картину, увиденную ею на скалах. «Это убийство!» - заключила девушка и умолкла, с замиранием сердца ожидая ответа маркграфа.

Однако ни де Туар, ни Дуан Бальд не сказали ни слова. Молчание было какое-то натянутое.

- Я уверена, что девушка не из местных, - снова заговорила Алекто, удивляясь про себя безучастности маркграфа. - Вы, как представители королевской власти на Раденне, должны найти её родных и, конечно же, заняться поисками её убийцы. Кто знает, что это за человек, что у него на уме и не опасен ли он теперь для девушек острова?

- Какие глупости вы говорите, мадемуазель, - поморщился де Туар, плохо скрывая досаду. – Убийств на Раденне не было уже более десяти лет – и это доказательство того, что мы с мессиром Бальдом сумели навести здесь порядок. За каждым жителем острова, склонным к злодеяниям, следят наставники из «сотни». Если девушка, которую вы видели, и тот, кто по вашим словам, столкнул её со скалы, не местные, то мы, власти острова, не несём никакой ответственности за это происшествие.

- Но ведь злодеяние случилось на нашем острове! – возмутилась Алекто. – Погибла молодая женщина, а тот, кто повинен в её смерти, разгуливает сейчас на свободе! Мессиры, разве не вы представители закона на Раденне? Разве не от вас зависит безопасность и благополучие жителей острова?

- Голубка, что вы так разволновались? – изумился Дуан Бальд, вступая в разговор. – Разумеется, мы с маркграфом данной намвластью защищаем жителей Раденна и делаем это также по своей доброй воле. Если бы опасность, о которой вы говорите, привезли на остров чужаки, мы бы первыми узнали о них. За прошедшую неделю был лишь один корабль с материка, и его единственные пассажиры, сошедшие на Раденне, это адвокат вашей семьи и его попутчик. К слову, я слышал, мадам Бертрада наняла нового мажордома?

Алекто не ответила на его вопрос.

- Значит, вы мне не верите? – выпрямляясь и вскидывая голову, сказала она, глаза её метали молнии. – И убийство на скалах я, по-вашему, придумала, да?

- Голубка, вы что же, настаиваете на том, чтобы подозреваемым стал мэтр Хильден или, может, мессир Соран? – с усмешкой произнёс Дуан Бальд.

- Я хочу, чтобы был пойман и наказан настоящий убийца! А вы, неужели вы, мессиры, можете оставаться равнодушными? – вспыхнула Алекто.

Вскочив, она гордо откинула голову, сине-зелёные глаза, которые казались теперь почти чёрными, метнули на центенария гневный взгляд.

- И я вам не голубка! – резким тоном сказала девушка и, повернувшись, стремительным шагом направилась к двери.

Эд де Туар проводил её испытующим взглядом, в котором отразилась неясная тревога. Дуан Бальд хмыкнул и беззвучно засмеялся: «Спесивая! Но красотка: пальчики оближешь!» Маркграф тут же посмотрел на центенария с таким выражением, что тот опустил глаза и больше не поднимал их. Вскоре оба присоединились к обществу, расположившемуся в каминном зале.

Алекто, сердитая, с пылающими щеками, выбежала из дома маркграфа и собиралась уже отправиться домой, как вдруг услышала за собой быстрые шаги, затем кто-то тихо окликнул её по имени. За ней стоял Данафрид де Туар, который беспокойно оглядывался по сторонам.

Он был почти копией своего отца: такой же высокий, с аристократическим и красивым лицом. Только в отличие от маркграфа, Данафрид производил впечатление человека мягкого и слабовольного, что было, очевидно, следствием физической слабости. Он и в детские годы уступал Алекто в резвости и выносливости, а после того, как, закончив образование, вернулся из Лютеции домой, выглядел истощённым и почти болезненным. Когда он стоял рядом с крепкой загорелой Алекто, контраст между ними был так велик, как если бы они родились и обитали на разных планетах. У них была только одна общая черта – оба порой казались задумчивыми.

Остановившись в шаге от Алекто, Данафрид заговорил доверительным тоном:

- Я видел из окна, когда ты шла через двор, и собирался остановить тебя до того, как ты вошла в каминный зал. Но ты, как всегда, оказалась проворнее меня... Алекто, я слушал ваш разговор, стоя за дверью. Не обижайся на отца, не думай, будто ему нет дела до того, что случилось на скалах. Просто у него сейчас столько забот, что он даже перестал спать по ночам. На Раденн из Лютеции приезжают очень важные особы – ведь скоро Тресковый карнавал – для их встречи необходимо подготовиться... Да и поднимать лишний шум, из-за которого может пострадать его репутация, сейчас ни к чему. Давай подождём, когда гости разъедутся, - тогда и за поиски убийцы возьмёмся. Если, конечно, то, что ты видела, было убийством, а не несчастным случаем...

- То, что я видела, не было несчастным случаем! – воскликнула Алекто, окончательно рассердившись: ну почему, почему ей никто не верит?

Данафрид, будто испугавшись её возгласа, приложил палец к своим губам, призывая девушку говорить потише.

- Пусть так! – сказал он, наклонившись к Алекто. – Но я не понимаю, что тебе за дело до какой-то девушки, с которой ты даже не была знакома? Отчего тебя так волнует её судьба?

Алекто неприятно поразило равнодушие человека, который был ей другом детства и с которым она, помимо всего прочего, была обручена.

- А если быяоказалась на её месте? – с осуждением сказала она и на шаг отступила от Данафрида. – Или, к примеру, Бенедикта, твоя милая кузина?

- В том-то и разница, что ту девушку здесь никто не знал! Откуда и для чего она приплыла на Раденн? К кому? Ведь никто из местных так и не пришёл к моему отцу с просьбой разыскать пропавшую родственницу, или подругу, или невесту...

- Невесту... – шёпотом повторила Алекто, вспомнив, что на утопленнице было платье новобрачной.

- Что ты сказала? – Данафрид склонился ещё ближе.

Но Алекто не успела ответить: во двор влетел чумазый мальчишка лет десяти и, увидев её, заорал:

- Мадемуазель! Мадемуазель Алекто!.. Там это... нашли вашего управляющего! Ну, того... который пропал!

- Мадобода? – обрадовалась Алекто: старого управляющего она знала с детства, а новый, которого наняла её мать, отчего-то сразу не понравился ей.

Однако радостное настроение девушки тут же улетучилось – когда мальчишка, шмыгнув носом, прибавил:

- Его рыбаки сетью в море выловили... Утонул, должно быть, ваш Мадобод...

Глава 6

Погребение Мадобода пришлось на погожий день, один из тех дней, которые поздняя осень дарит людям в напоминание об ушедшем лете и в преддверии грядущей зимы. На жнивье, словно башни, стояли высокие скирды; над ними с громким карканьем кружило вороньё. В неглубоких ложбинах между холмами низко стлались сизые туманы: то пастухи жгли костры. Глубокая синева моря сливалась с лазурью неба; в прозрачном воздухе кое-где над крышами поднимались вверх тонкие струйки дыма. На гребни холмов, на потемневшие межи и окутанные паутиной заросли папоротников бледно-золотое солнце бросало прощальные лучи.

Алекто, вся в чёрном, с убранной под шляпу косой, стояла позади матери, прижав к груди букет из мелких луговых цветов – скромный дар осени. Попрощаться с мажордомом пришли все обитатели Дома папоротников и несколько крестьян из соседнего селения. В выражении лиц, в смутном перешептывании тех, кто стоял сейчас у могилы Мадобода, девушке чудилось нечто необычайное и возмутительное. Она слышала, как кто-то тихо сказал, будто мажордом покончил с собой, бросившись в море со скалы. Разумеется, эти домыслы были нелепы: Мадобод никогда бы не решился на самоубийство. Во-первых, вряд ли кому-либо ещё из литов жилось на Раденне так же сытно и привольно, как управляющему Бруиден да Ре; во-вторых, Мадобод был уже в том возрасте, когда смерть может подкрасться в любой момент, - и, значит, нет смысла торопить её...

Когда все простились с покойником и гробовщик принёс крышку, Алекто отвлеклась от своих раздумий и подошла к могиле, чтобы положить цветы. В какой-то миг девушке сделалось жутко – ей показалось, будто старик вдруг открыл глаза, вперил в неё незрячий взгляд и прошелестел синими губами: «Невеста...» Алекто вздрогнула, да так сильно, что от испуга выронила букет. Бенедикта, миловидная белокурая девушка, кузина Данафрида, которая держала её под руку, в изумлении заглянула ей в лицо.

- Что с тобой? Тебе нездоровится? – с озабоченным видом прошептала Бенедикта. – Ты стала белой как снег... Давай уже уйдём отсюда!

Алекто выглядела рассеянной, её знобило; руки дрожали, ноги отяжелели, а в голове зловещий голос повторял: «Невеста, невеста...», – она не сразу позволила подруге увести себя от могилы Мадобода.

- Бедный Мадобод, - со слезами в голосе проговорила Алекто, когда они медленным шагом пошли вдоль каменных надгробий. – Расторопный преданный слуга, добропорядочный и скромный человек. Кто бы мог подумать, что он окончит свой жизненный путь не в тепле домашнего очага, а в морском омуте?

Алекто искренне горевала о старике. Она знала Мадобода с детства и, не имея ни отца, ни деда, когда-то даже считала мажордома главой семьи. Она чувствовала его доброжелательность и готовность помочь её матери; от слуги, для которого Бруиден да Ре стал родным домом, исходило ощущение надёжности – часто в детстве Алекто искала у него утешения и защиты. Только повзрослев, она стала замечать и другое: какая-то тяжёлая непреходящая забота томила старика, а порой он смотрел на неё так, точно силился что-то вспомнить или хотел что-то сказать, но сдерживался.

- Не нужно было убегать из имения, - резким тоном отозвалась на её слова Бенедикта. – Сидел бы в Бруиден да Ре, выполнял свою работу, как все эти годы, глядишь, и пожил бы ещё чуток!

- Ты тоже не веришь, что он сам бросился со скалы? – взволнованно воскликнула Алекто, обрадовавшись, что подруга разделяет её мнение.

- Нет, конечно! – Бенедикта фыркнула. – Мадобод ваш, хотя и странный был старик, со своими причудами, но из ума он точно не выжил!

Алекто хотела было поделиться с подругой своими подозрениями, поговорить о случае на скалах и рассказать о незнакомке, явившейся во сне, но девушка вдруг сжала её руку.

- Посмотри-ка!

Алекто остановилась и только сейчас заметила, что они находятся в самой гуще кладбища, среди низеньких холмиков, заросших крапивой, с покосившимися на них крестами. Там и сям белели могильные плиты, но многие из них так густо одел мох и мелкие кустики клевера, что невозможно было разобрать надгробных эпитафий.

То, на что она указывала Алекто, было усыпальницей, сложенной из серого камня в виде башни, покрытой у подножия, как и всё вокруг, седоватым пухом мхов и неровными пучками невысокой травы. Это был родовой склеп де Лармор: возвышаясь над могилами простолюдинов, он будто господствовал над всей равниной.

Алекто прибавила шагу и, пробираясь сквозь колючие заросли, подошла к усыпальнице. Одиннадцать имён на один род графов де Лармор из его раденнской ветви: Арчибальд де Лармор, Алиенор и Мариетта – его жёны, Готлиб де Лармор, Дагоберт де Лармор, их жёны, дети, умершие во младенчестве... Наконец, братья Вальдульф и Харибальд. Последний де Лармор был отцом Алекто, которого она не помнила – в сердце её жил только образ, созданный рассказами Бертрады. Но этот образ был смутным, окутанным туманом какой-то неразгаданной тайны; вот и сейчас из родового склепа в душу Алекто ворвался поток чувств и мыслей, если и не новых для неё, то всё же неожиданных и не вполне определённых. И она так погрузилсь в них, что совсем забыла о Бенедикте.

В раздумиях Алекто присела на могильную плиту, почти ушедшую в землю. Осеннее солнце слегка нагрело камень, но девушке по-прежнему было зябко. Недалеко от неё бежал ручеёк: там копились тайны болот и непроходимых зарослей. А какие тайны были сокрыты здесь, в этой липкой чёрной земле? Какие судьбы были у людей, чьё присутствие теперь выдавали лишь эти серые угрюмые камни? Какими они были, графы де Лармор – её предки, которые спали теперь непробудным сном в этой усыпальнице?

Алекто сидела задумавшись, а в голове у неё проносились стихи безымянного поэта:

- «Строит хоромы богач, мудрец воздвигает гробницу. / То - для тела приют временный, это – наш дом. / Там мы только гостим ненадолго, а здесь обитаем; / То – беспокойство, а здесь вековечный приют».

- А здесь кто похоронен? – Звонкий голос подруги заставил Алекто отвлечься от грустных раздумий. Бенедикта обогнула усыпальницу – и её спина, затянутая тёмно-синим жиппом, исчезла из вида.

Алекто встала и, больно обстрекав ноги крапивой, шагнула следом за подругой. Взорам девушек открылась погребальная стела, украшенная золочёной росписью и короткой надписью: «Любимая, покойся с миром». Алекто удивило, что, кроме этой скупой эпитафии, на стеле не было других слов, не было ни имени усопшей, ни имени того или тех, кто оставил эту надпись. Не было также дат рождения и смерти. Лишь приглядевшись повнимательнее, Алекто заметила, что слово «любимая» было высечено вместо какого-то другого – на камне остались следы от зубила, стесавшего первоначальную надпись.

- Это очень странно, - прошептала Алекто, разглядывая укрывшие стелу листья папоротника: как будто пыталась отыскать в них разгадку новой тайны.

- Вряд ли кто-то знает наверняка,чейпрах лежит здесь, под этой каменной плитой, - неожиданно раздался знакомый голос: подняв голову, Алекто увидела приближавшуюся к ней Мартину.

Эта женщина, хотя уже давно не жила в Бруиден да Ре, не была для неё чужой. Из воспоминаний матери Алекто знала, что молодость Мартины была связана с прошлым семейства де Лармор. Об этом прошлом уже мало кто говорил, но оно напоминало о себе и портретом братьев Вальдульфа и Харибальда, и траурным платьем Бертрады, и образом жизни старика Мадобода. Алекто догадывалась, что мажордома из Бруиден да Ре и Мартину, вдову пекаря, когда-то связывало нечто более прочное, чем мимолётное знакомство.

Вблизи, несмотря на свои медленные движения и сгорбленные плечи, Мартина казалась моложе, чем издали. Судя по её худощавому лицу с правильным профилем, ей можно было дать лет сорок, но печальное и страдальческое выражение лица, впалые щёки и выцветшие голубые глаза говорили о том, что она много пережила. По манере, с какой она приближалась к Алекто, а затем и по её поклону было видно, что ей были не чужды правила приличия.

- Так бывает, что с годами некому заботиться о последней обители наших родных и близких, – с печалью в голосе продолжала Мартина. – Мы думаем и помним о тех, кто жив, а о тех, кто навсегда ушёл из этого мира, забываем. И напрасно: ведь их духи всегда рядом, всегда с нами. На Раденне духи мёртвых обитают вместе с живыми и, незримые, наблюдают за нами; одних они оберегают, а от других равнодушно отворачиваются...

Она умолкла, задумчиво глядя на стелу; затем перевела взгляд на Алекто.

- Как поживает мадам Бертрада? – вдруг спросила Мартина, и её голубые глаза пытливо заглянули в лицо девушки. – Видела я её... на прошлой неделе в церкви... как она изменилась, постарела... совсем не та, что была!

- Моей матушке сейчас нелегко, - точно оправдываясь за графиню, начала отвечать Алекто. - У неё много работы по хозяйству и забот очень много. Теперь ещё этот несчастный случай с Мадободом...

Едва девушка заговорила о погибшем мажордоме, взгляд Мартины потух; она поникла головой, ещё сильнее сгорбилась.

- Всякие случаи на свете бывают, - проговорила медленно, задумчиво. – Бывает, что человека, гуляющего у моря, прохватит дурной ветер, и от этого с ним какая-нибудь неизлечимая хворь приключится... Бывает, камешек из-под ноги выскользнет, да человек тут же с обрыва в воду сорвётся... А бывает и другое – когда человека в спину с обрыва толкают...

Мартина запнулась и, искоса взглянув на девушку, сердито проворчала:

- Простите, мадемуазель Алекто, вечно я взболтну что-нибудь лишнее!

- Что вы, Мартина, - успокоила её Алекто, - не вы одна так думаете!

- Правда? – удивилась Мартина. Она снова вздохнула и, покачав головой, тихим голосом прибавила: - Но сделанного не переделаешь. Подстерегла Мадобода лихая доля, настигла его через столько лет, теперь мой черёд...

- О чём вы говорите, Мартина? – изумилась Алекто; какое-то странное чувство заставило её насторожиться. В одном она не сомневалась: вдова пекаря что-то знала о смерти мажордома, и это было как-то связано с их прошлым.

- Несчастье, да и только! – вдруг расстроилась Мартина, но в её голосе звучала не столько жалоба, сколько страх, который она пыталась скрыть. – Болтаю невесть что: разумные мысли за языком не поспевают, а дурные сами с него слетают! Пойду я! Прощайте!

Она повернулась, но ушла не сразу. Бросила быстрый взгляд на Бенедикту, которая стояла неподалёку от них и слушала разговор, и перед тем, как покинуть девушек, успела шепнуть Алекто:

- Приходите ко мне поговорить, мадемуазель Алекто. Этим вечером буду ждать вас.Однаприходите!

Глава 7

Дневная жизнь на Раденне мало-помалу замирала, редко где ещё мерцали огоньки в окнах низеньких домишек; откуда-то доносились отдалённые голоса, блеяние овец и стук колёс; иногда долетали со стороны моря резкие порывы ветра.

Алекто остановилась у окна, расплела косу и стала медленно расчёсывать густые чёрные волосы, в которых запутались соломинки из её шляпки.

Расположенная на верхнем этаже комната, не слишком маленькая и очень чистая, с кроватью и скромной, но приличной мебелью, служила спальней дочери графа де Лармор. Одну стену почти целиком занимала белая изразцовая печь с маленькими выемками внизу: в зимние студёные вечера в них трещали сверчки, оглашая всю комнату своим стрекотом. Напротив печи стоял одиноко громадный, должно быть, столетний комод. Спальные покои вдовы графа де Лармор находились здесь же – дверь против двери – с другой стороны узкого коридора, куда вела лестница, когда-то покрытая лаком и нарядная, а теперь только сохранившаяся от разрушения.

Из окна своей комнаты Алекто могла видеть море – сейчас оно было почти чёрным, гладким и спокойным, напоминая прирученного зверя. Но перед мысленным взором Алекто снова и снова вставали буруны с пенистыми шапками, которые перекатывались друг через друга, устремляясь к скалам, чтобы затем разбиться о них и с сердитым рокотом откатиться назад. Она снова видела скалистые обломки, и кружившие в непрерывном танце водовороты, и фигурку девушки, топтавшейся на краю обрыва.

«Бывает, камешек из-под ноги выскользнет, да человек тут же с обрыва в воду сорвётся... А бывает и другое – когда человека в спину с обрыва толкают...» - услышала – как наяву – Алекто голос Мартины.

Если Мадобода постигла та же участь, что и незнакомку, были ли они жертвами злодеяния одного и того же человека? Что могло их связывать? Погиб ли Мадобод в тот же день, что и девушка с материка, или раньше?..

Наконец Алекто положила гребень на комод, достала из шкафчика тёмный шерстяной шаперон – капюшон с короткой накидкой и, перед тем как надеть его, прислушалась к звукам в доме. После ужина, когда все разошлись, Бертрада почти сразу поднялась к себе, пожелав дочери доброй ночи. Но Алекто беспокоилась не о том, что может понадобиться матери в столь поздний час: она не хотела, выходя из дома, повстречаться с новым мажордомом.

Если бы её спросили, что она думает о Теобальде Соране, ей пришлось бы признаться, что этот человек внушает ей страх. Когда накануне похорон Мадобода он появился в Бруиден да Ре со своими вещами и был представлен домочадцам, Алекто ощутила исходившую от него опасность. Коренастый, с острым скошенным подбородком и холодным взглядом из-под нависших над глазами густых бровей, Соран представлял собой полную противоположность старику Мадободу. Глядя на него, Алекто даже успела подумать, что от такого человека не знаешь, чего ожидать: в подчёркнутой почтительности мажордома к хозяйкам Дома папоротников угадывалось нечто вызывающее, как будто он старательно подавлял в себе некий протест. С того момента, как он занял место Мадобода, Алекто не могла избавиться от ощущения, что Соран следит за нею: осторожно, исподтишка, краем глаза. Поэтому сейчас, собираясь отправиться на встречу с Мартиной, девушка хотела убедиться, что не столкнётся с мажордомом где-нибудь на лестнице.

В доме было тихо, и Алекто, на цыпочках выйдя из своей комнаты, неслышно затворила за собой дверь. Отсчитав четвёртую ступеньку, которая под ногой издавала противный скрип, девушка перешагнула через неё и спустя какое-то время уже бежала по двору Дома папоротников.

Пройдя через дорогу, отделявшую деревню от равнины, Алекто в нерешительности остановилась у калитки дома Мартины. Позвать хозяйку или так, без приглашения, войти? Поколебавшись, девушка открыла калитку и быстро пошла вперёд.

Дом Мартины был низкий, серый, и, как все дома на Раденне, сложен из камня. Стоял он в глубине двора, повернувшись к дороге боковой стеной, на которой блестело небольшое окно. Крыльцо с зубчатым навесом и низенькой дверью выходило на амбар с выступающей вперёд крышей, которую поддерживало несколько столбиков. Когда Алекто шла по дорожке к дому, ей показалось, как с крыльца спустилась какая-то тень и, свернув за амбар, растворилась в темноте.

Вот как, - с удивлением подумала Алекто, - стало быть, не только мне была назначена встреча!

Дверь в дом была распахнута, и девушка сразу очутилась в низкой, но просторной комнате с огромной печью: из этой печи врывались в открытую заслонку густые волны свежеиспечённой сдобы.

- Мадемуазель Алекто! – раздался откуда-то из боковуши голос Мартины, а в следующее мгновение, переступив через порог, она уже шла навстречу гостье.

С неожиданной живостью хозяйка дома ловко и любезно подставила Алекто стул.

- Садитесь, мадемуазель, прошу вас! Очень польщена честью, которую вы оказываете мне своим посещением.

Предположив, что разговор, для которого её пригласила Мартина, будет долгим, Алекто села на стул и, развязав шаперон, откинула капюшон. Тяжёлые волны с завитками на концах, благоухая морской свежестью, рассыпались по её плечам и спине.

Мартина вдруг застыла на месте, откровенно любуясь девушкой, которая, может, и сама не сознавала, как была восхитительна в это мгновение. Раза два пристально взглянув на свою молодую гостью, она прошептала:

- Как похожа на отца! О небеса, как же похожа!

- Вы первый человек, от которого я слышу такие слова, - отозвалась Алекто, немного смущённая.

Мартина качнула головой и умолкла, поджав губы: точно сожалела о том, что вырвалось из её уст помимо её воли.

- Может, вы голодны? – внезапно спохватилась она. – Я и сама с утра только кусочек хлеба съела... Да ещё недавно добрую кружку эля выпила...

- Должно быть, с тем гостем, который был здесь до меня? – не удержалась от любопытства Алекто.

От её взгляда не укрылось, как лицо Мартины на минуту как будто застыло; затем она снова оживилась и, повернувшись к Алекто спиной, принялась хлопотать у печи.

- Знаете, мадемуазель Алекто, я многому научилась у своего мужа: лучшего пекаря, чем он, на всём Раденне было не найти! За его выпечкой люди приезжали с другого конца острова... А уж какой вкусный пирог из ревеня он готовил: язык проглотишь! Вот послушайте: берёте двести пятьдесят граммов муки, сто двадцать пять граммов сахара и шесть сантилитров молока – из всего этого замешиваете тесто и скатываете его в шар. Затем чистите ревень, нарезаете его вдоль длинными полосками, измельчаете и посыпаете сахаром. Взбиваете яйцо с оставшимся сахаром и свежими сливками. После этого аккуратно распределяете тесто на противне, выкладываете часть начинки из ревеня, заливаете яично-сливочной смесью и покрываете оставшейся частью начинки. Выпекать пирог нужно чуть меньше часа в заранее разогретой печи*.

- Я запомню, - наконец, не выдержав болтовни Мартины (Разве она ушла из дома чуть ли не посреди ночи для того, чтобы слушать сейчас секрет приготовления пирога из ревеня?), сказала Алекто. – Только вряд ли мне когда-нибудь понадобятся навыки пекарского дела. Благодарю за ваше любезное приглашение к ужину, но я не голодна. И простите за настойчивость, однако мне хотелось бы как можно скорее узнать, зачем вы назначили мне эту встречу? Тогда, на кладбище, мне показалось, что вы хотели поговорить со мной о гибели Мадобода и о том, чтоименнос ним случилось. Ведь я не ошиблась?

Мартина, кажется, не торопилась с ответом. Она повернулась к девушке лицом, раскрасневшимся от работы у горячей печи, и, протянув ей пирог - с пылу с жару - на чистом полотяном полотенце, предложила:

- Не хотите есть сейчас – возьмите мой гостинец с собой: отведаете его за завтраком вместе с мадам Бертрадой!

Едва Алекто успела поблагодарить и принять пирог из рук Мартины, как та вдруг покачнулась, схватившись рукой за сердце.

- Что с вами, Мартина? – испугалась девушка.

Она положила пирог на стол, вскочила, бросилась к хозяйке дома и помогла ей дойти до скамьи, стоявшей у стены напротив печи.

- Чем я могу помочь вам? – Быстрым движением откинув волосы за спину, Алекто наклонилась над Мартиной и ладонью коснулась её лба, покрывшегося багровыми пятнами.

Оказалось, у Мартины был сильный жар – но вовсе не от печи, как подумала было Алекто: этот жар шёл изнутри, как если бы женщина стала жертвой лихорадки.

- Мадемуазель Алекто, - прошелестел её голос. – Кажется, я умираю...

Она посмотрела на девушку с выражением такого страдания, что Алекто не могла не почувствовать к ней острой жалости.

- Что вы, Мартина, вы не умрёте! – Алекто погладила её по голове. – Вы заболели, и в этом нет ничего удивительного: в столь переменчивую пору года легко простудиться. Но я уверена, Готье вылечит вас. Я немедленно отправлюсь за ним...

- Нет! – Мартина рукой удержала девушку. Глаза её, ещё недавно тусклые и словно угасшие, оживились, заблестели. – Не уходите! Нельзя терять время!.. Я должна кое-что рассказать вам... Мне нужно было сделать это раньше... гораздо раньше, ноемуудалось переубедить меня...Онуговорил меня подождать ещё немного... Только зачем же я поверила, если знала, что он снова обманет?..

После этих слов она умолкла и неподвижным, как будто остекленевшим взглядом уставилась в потолок. Казалось, облик смерти, которую предчувствовала Мартина, неумолимо надвигался, рос и обретал видимые черты: её оскал угадывался в пугающих багровых пятнах, выступивших по всему лицу женщины, и в этом постепенно угасающем взгляде.

- Мартина, вы слышите меня? – обратилась к ней Алекто, испугавшись, что женщина перестала дышать.

- Я должна была сделать так, как говорилиони, а не он, - не глядя на неё, едва слышно произнесла Мартина и умолкла.

- Говорите, Мартина! Я слушаю вас, – поощряла её Алекто, которую сейчас больше всего мучили другие вопросы:чтоже всё-таки хотела рассказать вдова пекаря иктоуговорил её не делать этого?

-Онинастаивали...онихотели, чтобы вы узнали правду...ониговорили... – сбивчиво, торопливым шёпотом произнесла Мартина. И, выдержав паузу, чтобы перевести дыхание, закончила: - «Скажи ей!»

- Что же вы должны сказать, Мартина?

В ожидании ответа девушка невольно напряглась всем телом, не сводя с лица женщины пристального взгляда.

А та, подняв палец, погрозила не то Алекто, не то кому-то невидимому – смутному образу своих горячечных видений.

- Да! Я скажу! – пообещала Мартина хриплым, неузнаваемым голосом и вдруг дёрнула головой – Алекто с ужасом поняла, что это предсмертная агония.

Но всё-таки, покидая мир живых, Мартине удалось с последним вздохом произнести одно слово:

- Картина...

Глава 8

- ...Мадам, вы должны укротить вашу дочь! В последнее время Алекто ведёт себя непозволительно дерзко, вмешивается в дела местного совета, проявляя неуважение к господам рахинбургам, а также подвергает сомнению мои полномочия на Раденне! – Громко говорил, бегая по гостиной и теребя пряжку на широком кожаном ремне, Эд де Туар.

Маркграф явился в Бруиден да Ре после того, как звон церковного колокола оповестил жителей острова о смерти вдовы пекаря, а по округе разнёсся слух о том, что совершилосьочередное убийство. Расспросив островитян, Эд де Туар очень скоро нашёл источник этих слухов и, рассерженный, немедленно отправился в поместье графини де Лармор.

- Мессир граф, Алекто находится под сильным впечатлением от смерти Мартины: ведь женщина умерла у неё на руках, - вставила графиня в поток взволнованной речи собеседника. – Полагаю, у моей дочери есть причины заявлять о том, что Мартина была отравлена. И я не думаю, что Алекто сомневается в ваших полномочиях, мессир. Всё, чего она хочет, это привлечь внимание местных властей к череде смертей, произошедших на Раденне за столь короткий срок...

Уловив недовольство маркграфа, Бертрада быстро прибавила:

- Но обещаю вам, мессир, что поговорю с ней, как вы того желаете.

Графиня де Лармор сидела в своём любимом кресле у камина, от которого веяло жаром, и, сложив руки на коленях, с затаённой тревогой следила за шагавшим из угла в угол маркграфом.

Сейчас она боялась одного: что Эд де Туар, в котором она видела своего будущего родственника, из-за возмутившего его поведения Алекто расторгнет помолвку. В последний раз, когда они говорили о будущем обручённых, Бертрада просила маркграфа поторопиться со свадьбой. Тот ответил ей, что свадьбу сыграют сразу после окончания Трескового карнавала и затем отправят новобрачных в Лютецию. Хотя графине очень не хотелось расставаться с Алекто, она понимала, что только вдали от острова девушка будет в безопасности. События последних дней заставили Бертраду пережить серьёзные волнения и страхи: что-то злое, разрушительное входило в размеренную (с позабытыми потрясениями минувших лет) жизнь обитателей Бруидена да Ре. Графиня уже не могла легкомысленно отмахнуться от знаков, которые ей подавало небо: несчастный случай с Мадободом и внезапная необъяснимая смерть Мартины были первым предостережением.

- У Алекто очень впечатлительная натура, - продолжала Бертрада, будто оправдываясь перед маркграфом за дочь. - Гибель Мадобода для всех нас горькая утрата и жестокое потрясение. Но Алекто скорбит о нём больше других... Этот старый слуга был из тех, кому в таком имении, как Бруиден да Ре, трудно найти замену...

- Кстати, об имении! – воскликнул Эд де Туар, не дав графине договорить и останавливаясь напротив кресла, в котором она сидела. – Между нами говоря, ныне всё, что касается Дома папоротников, начинает обрастать невероятными слухами. Местные шепчутся о каких-то трагедиях прошлых лет, призраках рода де Лармор, проклятом наследстве. Я на острове немногим больше десяти лет, но вы, мадам, что вы об этом знаете?

- Проклятия? – изумилась Бертрада. – Ну что вы, мессир, я никогда об этом не слышала. Вот уже почти два столетия род де Лармор живёт на этой земле, и, если верить семейным преданиям, несчастьям или каким-либо страшным трагедиям в этом доме не было места. Что касается призраков, о которых сплетничают суеверные люди, то лично я, сколько здесь живу, ещё не встретила ни одного из них.

- Гм... – Маркграф с задумчивым видом потёр переносицу. – Наверное, глупо было бы верить, но некоторые старожилы полагают, что призраки рода де Лармор имеют какое-то отношение к маяку.

- Это сущий вздор! – возразила Бертрада. – Смотритель маяка, если речь идёт о нём, никакой не призрак. Это такое же, как мы с вами, смертное существо из плоти и крови...

- А ещё говорят, будто Мартина, вдова пекаря, была колдуньей и умела говорить с призраками, - не унимался маркграф. - Она могла видеть их так же ясно, как я сейчас вижу вас. Не напрасно же её мысли постоянно вертелись вокруг братьев Лармор, Харибальда и Вальдульфа. Она не только говорилао них– она говорилас ними,вернее, с их призраками!

- О мессир! – не выдержав, воскликнула Бертрада. – Оставьте мёртвых в покое! Подобные разговоры совсем уж не к лицу мужчине вашего возраста и, простите, положения...

Эд де Туар пристально посмотрел на неё и собирался было снова открыть рот, но графиня опередила его:

- Мартина была кроткой и набожной женщиной – это вам скажет любой житель округи или даже всего острова. Какое уж тут колдовство?! Ну подумайте сами, мессир...

В голосе Бертрады звучал укор: как будто мудрая наставница терпеливо поучала своего неразумного, склонного к поспешным необдуманным выводам воспитанника.

Маркграф вдруг шагнул к ней и, заглянув ей в лицо, изменившимся голосом проговорил:

- Мадам, если хотите знать моё мнение, слушайте внимательно. Я думаю, причина гибели вашего мажордома и Мартины, которая, как мне сказали, в молодости была его любовницей, кроется в Бруиден да Ре. Что-то нечисто в этом поместье, какая-то тёмная история приключилась с его бывшими обитателями. И вы, мадам, прожив здесь столько лет, должны бы догадываться, что ещё, помимо постели, связывало этих людей. Что было общего между холостяком мажордомом, который служил графу Харибальду, и замужней женщиной, которую вы столь легкомысленно называете набожной?

На какое-то время в гостиной воцарилась тишина.

Алекто, которая, узнав о приезде маркграфа, слушала его разговор с графиней, стоя на верхних ступенях лестницы, затаила дыхание, боясь выдать своё присутствие. Конечно, она знала, что подслушивать нехорошо, что это противоречит правилам приличия и светского воспитания. Но она знала также и то, что порой подслушивание чужих разговоров может оказаться полезным. Как сейчас, например. Вдова пекаря Мартина и Мадобод, управляющий из Бруиден да Ре, были любовниками? Право же, неожиданное открытие... Но даже если всё так и было, это ведь не повод убивать обоих да ещё после стольких лет? И кому это нужно? Пекаря нет на этом свете уже лет десять; Мадобод никогда не был женат... Значит, как подозревает маркграф, этих двоих связывала некая общая тайна...

Алекто не успела додумать свою мысль – нарушив молчание, заговорила графиня.

- У меня никогда не было желания копаться в чужом белье, впрочем, как и доверять нелепым слухам, - неожиданно резко отозвалась Бертрада на слова собеседника. - Знаете, мессир, мне многое довелось пережить с тех пор, как я покинула материк. Меня пугала новая незнакомая жизнь на острове, но возвращаться назад, в Лютецию, не позволяла нужда... и гордость. Мне была необходима поддержка и крепкое надёжное плечо – и своё плечо мне подставил Харибальд де Лармор. В те годы наш брак дал повод для самых разных сплетен как в Лютеции, так и здесь, на Раденне. Людям нравится сочинять истории о других, и, чем эти истории нелепее, тем охотнее в них верят...

Графиня умолкла, поджав губы; очевидно, ей не хотелось в своих воспоминаниях быть более откровенной, чем она могла себе позволить.

Между тем промозглые сумерки за стенами дома сгустились, заползли в покои, наполняя их серым мраком. Почувствовав, как холод пробирает её уже до костей, а мрак давит со всех углов, Бертрада встала и подкинула в камин сухое полено. Вспыхнувший огонь осветил семейные портреты на стене – и взгляд графини невольно упал на последний в их ряду. Это был портрет Вальдульфа, старшего из братьев де Лармор, – широкий овал лица, низкие надбровия, крупный прямой нос, выпуклые чётко очерченные губы – полузабытый, почти чужой облик.

Бертрада поспешно отвела глаза в сторону.

- Но, возможно, вы правы, мессир, - проговорила она немного погодя, - и обе эти трагедии – несчастье, случившееся с Мадободом, и внезапная смерть Мартины – каким-то образом связаны между собой. Нужны время и терпение, чтобы разобраться во всём этом и докопаться до истины...

- Мы непременно до неё докопаемся, мадам, - с жаром подхватил Эд де Туар. И тут же ворчливым голосом прибавил: - Только позвольте мне заняться этим после того, как закончится Тресковый карнавал и гости из Лютеции покинут остров. Мне бы не хотелось, чтобы герцог Ортенау, который намерен почтить нас своим присутствием, рассказал Его Величеству королю о том, что власти Раденна заняты разгадкой сомнительной связи мажордома и вдовы пекаря. Согласитесь, мадам, это звучит нелепо и даже смешно!

Мажордом и вдова пекаря – жители Раденна и так же, как вы сами, мессир маркграф, подданные короля Нейстрии! – возмутилась про себя Алекто. – А ещё есть незнакомая девушка, прибывшая с материка, о которой вы, мессир, даже слышать не желаете!

Именно это она и собиралась произнести вслух, выйдя из своего укрытия в тени, но тут на пороге гостиной неожиданно появился Дуан Бальд.

- Мессир, мне сказали, где вас найти, - торопливо и взволнованно заговорил центенарий, шумно отдуваясь после быстрой ходьбы. – Я только что получил письмо из Лютеции, от епископа Сильвестра...

- Ну наконец-то! – обрадовался маркграф. – Уже целый год прошёл с тех пор, как мы предали земле нашего викария, а на все запросы прислать на Раденн его преемника из Лютеции отвечали тишиной... Так что там, в письме? Чьё имя назвал Его Святейшество Сильвестр?

- Нашего нового викария зовут Готфрид Мильгром, - торжественно ответил центенарий. Затем, словно проверяя, что не ошибся, заглянул в письмо и повторил ещё громче: - Да, так и есть: Преподобный Отец Готфрид Мильгром.

- Готфрид Мильгром? – переспросил маркграф, и лицо его помрачнело. - Никогда бы не подумал, что увижу этого человека в наших краях.

- Вы разве с ним знакомы? – удивился Дуан Бальд.

- О нет, хвала Господу, участь состоять с ним в близком знакомстве обошла меня стороной! Но, услышь вы то, что я о нём знаю, и вам вряд ли удастся не разочароваться в выборе епископа.

- И что же вы о нём знаете, мессир? – допытывался центенарий.

- Скажу лишь то, что от Отца Готфрида не жди спокойной жизни, - ответил Эд де Туар, продолжая хмурить брови. – Не при даме будь сказано, но для нас с вами, мессир центенарий, Преподобный может стать той ещё занозой в заднице...

Маркграф накинул плащ и, откланявшись хозяйке дома, направился к двери; центенарий засеменил следом за ним.

- Когда он приезжает? – донёсся до Алекто недовольный голос маркграфа.

И затем ответ центенария:

- Вместе с гостями из Лютеции. На Тресковый карнавал.

Глава 9

Тресковый карнавал можно было смело назвать наиболее значительным событием и самым шумным, весёлым праздником на Раденне. Это были отголоски языческих Сатурналий, любимых римлянами, которые прибыли на остров среди первых поселенцев. Праздник символизировал эпоху всеобщего благоденствия и равенства; во время карнавала снималась разница между слугой и господином, слуги и даже крестьяне пировали вместе с господами, дарили друг другу свечи и глиняные фигурки в виде рыб. Это и была та особенность карнавала, который островитяне, желая придать ему местный колорит, назвали Тресковым.

В эти дни, в середине ноября, треска собиралась в большие стаи и начинала двигаться мимо острова к своим основным нерестилищам у северных островов. Раденнские рыбаки выходили в море, закидывали сети, иные ловили треску на крючок, в качестве наживки используя нарезанные кусочки рыбы, мясо мидий и разнообразных моллюсков. Рыбаки, предпочитавшие ловить треску, не удаляясь от берега, знали, что её любимые места это твёрдое дно, камни и обломки затонувших кораблей. Каждый мечтал поймать самую крупную рыбину, размер которой мог превышать рост взрослого мужчины. И почти каждый возвращался домой с богатым уловом. Тогда, проходя мимо рыбачьих домиков, обнесённых низкими стенами из бурого камня, можно было видеть под навесами гирлянды серебристых рыб. Возле стен сушились на шестах сети; в воздухе витал ароматный запах наваристой тресковой похлёбки и запечённой на решётке тресковой печени. Хозяйки делали заготовку на долгую зиму: рыбу вялили, сушили, мариновали.

А вечером жители острова собирались все вместе, чтобы посмотреть на красочное шествие в ярких костюмах и выступления акробатов, послушать песни менестрелей, закружиться в зажигательных танцах под громкую музыку, подурачить друг друга в вечер масок и узнать о своём будущем в ночь гадания.

Тресковый карнавал начинался музыкальными состязаниями менестрелей и заканчивался гаданиями над огромным чаном с водой, в которой плавала треска.

В первый день, уже с самого утра, вся округа наполнилась необычным шумом. Тарахтели, не переставая колёса, фыркали лошади, раздавались приветственные возгласы. Со всех дорог к дому маркграфа съезжались повозки, верхом и пешком прибывали жители острова. К представителю королевской власти на Раденне шли охотно – одни из уважения, другие из любопытства, а больше всего в надежде сытно поесть, поплясать и развлечься. В дом входили только очень немногие и почти все в ожидании веселья прогуливались по двору или сидели на расставленных слугами маркграфа грубых длинных скамьях. Во всех уголках – среди сидевших, стоявших, прогуливавшихся по двору – только и было разговоров, что о прибытии важных гостей из Лютеции.

Денежные затруднения графини де Лармор и её уединённый образ жизни не позволяли участия в праздниках. Впрочем, она и не стремилась к этому. В течение двенадцати лет, с того дня, как не стало её мужа, Бертрада не снимала траура. Живя в Доме папоротников на правах хозяйки имения, завещанного ей графом Харибальдом, она всецело отдалась воспитанию единственной дочери. Не появляясь на приёмах и званых обедах, при случайных встречах она обдавала холодом всякого, кто осмеливался намекнуть ей на возможность вторичного брака. Эта статная женщина в неизменно чёрном платье, ниспадавшем тяжёлыми складками, казалось, несла на себе отпечаток некой жертвенности.

Однако порвать все связи с местной знатью было невозможно, и, получив приглашение от маркграфа на Тресковый карнавал, Бертрада отправила туда Алекто. Сама же осталась дома, сославшись на головную боль и усталость.

Когда Алекто появилась во дворе маркрграфского дома, там было шумно от гомона собравшейся толпы. Мужчины вели оживлённые разговоры; женщины, придерживая длинные юбки руками, учтиво приседали перед знакомыми при встрече на дорожках или в дверях. Кое у кого из девушек были на блио пышные оборки – несомненный намёк на достаток в семье, но у большинства весь наряд состоял из скромной юбки и лифа, схваченного цветным пояском, тонкого обруча из поддельного золота на гладко убранных волосах и украшений с блестящим стёклышком, купленных у заезжих купцов.

У мужчин чёрные котты смешивались с белыми полотняными камизами; рядом с серыми домоткаными куртками из местного льна виднелись тёмные длинные плащи.

Все эти люди были пятым поколением колонистов из Нейстрии и потомками некогда покорённых франками первых поселенцев острова. Теперь все они молились одному богу и разделяли одни заботы. Они сеяли пшеницу и овёс, сажали овощи и виноградные лозы, ловили рыбу, ухаживали за фруктовыми садами. Они говорили, изредка вставляя кельтские и латинские слова, а некоторые песни пели на забытом и непонятном языке загадочного племени арнуфильгов.

Алекто, выделявшаяся среди местного общества своей изящной фигурой, гордо поднятой головой и грациозностью движений, ничуть не стеснялась ни своего платья бордового бархата, доставшегося ей от матери, ни простой причёски, украшенной живыми цветами. Она с любопытством посматривала вокруг сине-зелёными глазами и, казалось, не замечала того, что некоторые мужчины бросали на неё мимолётные, но красноречивые взгляды.

И вот вниманием Алекто завладело несколько блистательных пар в пышных, переливавшихся всеми цветами радуги нарядах. Очевидно, эти люди прибыли на остров из столицы королевства и составляли небольшую группу привилегированных гостей маркграфа. Среди них выделись двое мужчин. У одного, кутавшегося в бархатную мантию, отделанную богатой вышивкой и мехом, была тонкая фигура, аристократическое и ещё красивое, но измождённое лицо. Другой, высокий, широкоплечий, с мужественным лицом, походил на рыцаря и, однако, носил чёрную, до пят, сутану, застёгнутую напуговичный ряд, с воротником-стойкой. Черты его лица, осанка отличались внушительностью и величавостью, присущей служителю церкви. И всё же Алекто он показался воином, вырядившимся в священника. Хотя, возможно, когда-то он и был воином, из тех, кого называли тамплиерами, а теперь стал служить церкви в мирной жизни.

«Вот эти-то люди мне и нужны!» - обрадовалась девушка, угадав в гостях из Лютеции герцога Ортенау и нового викария, Преподобного Готфрида.

Алекто решительным шагом направилась к занятым беседой мужчинам, но неожиданно прямо перед ней возникла, преградив ей дорогу, незнакомая женщина.

- Разве вас, мадемуазель Алекто, не занимают разговоры о приданом, полезных знакомствах или о разных увеселениях при королевском дворе? – обратилась она к девушке. - Вам совсем не интересно то, что так живо обсуждают ваши ровесницы?

Алекто и вправду, с момента появления в доме маркграфа, не принимала участия в разговоре девушек, которые сидели за столом большим полукругом. Занятая своими мыслями, она тоже не вызывала к себе их интереса. Её соседки и знакомые, потому ли, что она не развлекала их, или потому, что она казалась им какой-то отстранённой, отвернулись от неё.

- Откуда вы знаете, как меня зовут? – наконец спросила Алекто, вступая в разговор с женщиной, которая держалась так, будто они давно знали друг друга.

- Кто же не знает имени самой красивой на этом побережье девушки?! – воскликнула та с таким искренним восхищением, что Алекто смутилась.

- Простите, но я вас не узнаю. Вы ведь не из местных? – после короткой заминки спросила она, будучи уверена, что никогда не видела эту женщину.

- Радегунда. – Светлая улыбка на лице и внимательный взгляд небесно-голубых глаз. – Вам не приходилось слышать это имя? На языке моего племени оно означает: воительница советами.

- Так вы из семейства арнуфильгов? – Теперь Алекто с нескрываемым любопытством разглядывала новую знакомую. – Говорят, из вашего племени на Раденне почти никого не осталось. Это правда?

- Те, кто выжил после колонизации острова, рассеялись по всей Нейстрии – в поисках лучшей судьбы, - ответила Радегунда с улыбкой, но в глубине её глаз таилась, как заметила Алекто, тихая грусть.

- Я тоже с некоторых пор живу в Нейстрии, - продолжила Радегунда немного погодя, - в доме моего покровителя, герцога Ортенау. Он кузен нашего короля Сигиберта. Но я с удовольствием приезжаю в родные места, когда появляется возможность. Как, к примеру, в этот раз...

- А правду говорят, что женщины из семейства арнуфильгов умеют колдовать? – призвав на помощь всю свою смелость, хотя и понизив голос, спросила Алекто.

По лицу Радегунды пробежала тень тревоги: разговоры о колдовстве, запрещённом в королевстве Нейстрия, могли иметь нежелательные для них обеих последствия.

- Не все, - с явной неохотой ответила она на вопрос девушки, - только те, кому магический дар передаётся по наследству... Простите, мадемуазель, мне пора идти: мой покровитель... герцог Ортенау уже заждался. Я хотела бы ещё о многом поговорить с вами, а вместо этого вынуждена попрощаться!

С этими словами Радегунда сделала движение рукой, будто хотела обнять Алекто, но удержалась.

- Постойте! – воскликнула Алекто и в свою очередь смело коснулась руки женщины. – Прошу вас, не откажите мне в просьбе! Представьте меня Его Светлости герцогу Ортенау.

- Как? Прямо сейчас? – удивилась Радегунда; от взгляда Алекто не укрылась тень недовольства, промелькнувшая на её лице.

- Поверьте, это очень важно, - Алекто была настойчива. – Речь идёт об убийстве, а, может, даже нескольких. И поскольку маркграф не придаёт значения трагическим событиям, которые происходят на нашем острове, я обязана рассказать об этом любому другому представителю королевской власти...

- Мадемуазель Алекто, вы уверены в том, что упомянутые вами события следует называть убийствами? Ведь это очень серьёзное заявление, - Радегунда умолкла на мгновение, задумавшись. Потом неудовольствие на её лице сменилось тревогой, и она спросила тихим голосом: - И кто же жертвы этих злодеяний?

- Две последние жертвы – из местных: вдова пекаря Мартина и наш управляющий Мадобод, - с готовностью начала отвечать Алекто, воодушевлённая тем, что её слушают и, кажется, верят ей. – А вот первая – незнакомая девушка, прибывшая на остров неизвестно откуда и неизвестно к кому. Хотя она говорит, что желала увидеться со мной, чтобы предупредить об опасности...

- Она так говорит? – изумилась Радегунда. – И когда же она сказала вам об этом?

Только сейчас Алекто поняла, что допустила ошибку; забрать свои слова обратно было поздно, и ей оставалось открыть хотя бы часть правды.

Внимательно выслушав рассказ девушки о её необычном сновидении, в котором ей явилась утонувшая незнакомка, Радегунда побледнела.

- Мадемуазель Алекто, я хочу сделать вам подарок, – неожиданно заявила она и, сняв со своей руки массивный, чеканного золота браслет, протянула его девушке: - Возьмите! Это вам!

Алекто опешила:

- Мне?

- Примите этот браслет как подарок в память о нашей встрече и никогда не снимайте его, - ответила Радегунда; затем, не обращая внимания на растерявшуюся девушку, она сама надела браслет ей на руку и защёлкнула его на её тонком запястье.

Алекто не успела поблагодарить свою новую знакомую. В это время в пиршественном зале раздалась нежная мелодия флейты и вслед за нею протяжные звуки волынки. Гости, сидевшие за уставленными угощением столами, возбуждённо зашумели.

Но вот всё стихло – хозяин замка подал сигнал к началу музыкальных состязаний заезжих менестрелей.

- Увидимся позже, - шепнула Радегунда, склонившись к уху Алекто, и, по-дружески пожав ей руку, торопливым шагом направилась к заждавшемуся её герцогу Ортенау.

Глава 10

Состязания менестрелей на Раденне устраивались не только на потеху гостям, но и на радость самим музыкантам. Ведь не каждый день талант столь щедро поощрялся: наградой победителю было обещано личное покровительство маркграфа. Это значило, что, странствуя по острову, выигравший в состязаниях менестрель получал бесплатный кров и еду в любом доме. Музыкант имел также право выбрать дом по своему желанию и остаться гостить в нём столько, сколько ему будет угодно.

Когда в пиршественном зале прозвучал громкий голос маркграфа: «Музыка!», менестрели, сидевшие во дворе, схватили свои инструменты и побежали в замок. Вслед за ними потянулись и остальные гости; одни вошли внутрь, а другие толпой обступили открытые двери и окна.

Первый участник состязаний, стройный юноша, откинул назад кудрявую голову и затянул незатейливую песенку о любви пастушки и пахаря под аккомпанент такой же незатейливой мелодии.

Окинув взглядом слушателей, Алекто заметила, как Радегунда кивком головы представила её герцогу Ортенау. Герцог пристально взглянул на девушку и что-то сказал Радегунде, небрежно пожав плечами.

Уловив эту небрежность, Алекто так и вспыхнула, а затем, отведя глаза, увидела маркграфа.

Эд де Туар неотлучно находился в зале, уделяя внимание гостям из Лютеции с таким усердием, что весь обливался потом и поминутно утирал платком лоб и затылок. Однако, несмотря на радушие, Алекто показалось, что втайне маркграфа удручает какая-то неотступная мучительная забота. Не менее озабоченным, несмотря на любезную улыбку, не сходившую с его лица, выглядел и Дуан Бальд.

Состязание шло своим чередом. Один странствующий менестрель сменял другого. Лилась музыка, звенели голоса; гости – они же слушатели – вели себя по-разному. Одни слушали внимательно и с удовольствием, другие отпускали непристойные шутки и громко выражали своё мнение. Полыхал огонь в огромном закопченном камине; обильно лился эль, вино же подавали в кувшинах только на тот стол, за которым сидели гости из Лютеции.

И вот, когда уже умолкли дудки, волынки, арфы и свирели, и хозяин замка обратился к судьям из числа почётных гостей с просьбой назвать победителя, объявился ещё один участник.

То был рослый темноволосый юноша с приятным лицом и чёрными жгучими глазами. С его плеч ниспадал широкими складками длинный плащ, на зелёной шляпе, поля которой были загнуты на затылке, трепетало ястребиное перо.

Юноша взял виолу, настроил её и, проведя смычком по струнам, извлёк из неё негромкие звуки; поиграл немного и затем запел. У него был сильный и певучий голос, а слова старинной песни оживали в простых, знакомых каждому образах: скалистый берег, бушующее море, тёмное грозовое небо. Под звуки виолы они создавали историю о любви рыцаря и прекрасной рыбачки, которая, не дождавшись его из далёкого похода, бросилась со скалы в морскую пучину.

Все, кто был в это время в зале, словно зачарованные, не сводили с юного менестреля горевших восхищением взоров.

Последний аккорд – и он закончил. Ещё мгновение смотрел неподвижно вперёд, затем как ни в чём ни бывало отложил виолу и слегка поклонился притихшим слушателям.

Раздался гром рукоплесканий. Было ясно: безвестный певец никого не оставил равнодушным.

- Как твоё имя? Откуда ты? – Отступив на шаг, принялся расспрашивать юношу маркграф, заметно подобревший после обильной еды и хмельного вина.

- Моё имя Обер Видаль. Я странствую по всему миру, а родом я из Дорестада, поэтому меня часто называют просто Дорестадец, - ответил юноша, учтиво сняв шляпу.

- Ты прибыл издалека, Дорестадец, - заметил маркграф. И прибавил: - Ни у кого в этом зале не осталось сомнения, что лавры победителя по праву достались тебе. Ты уже решил, у кого из жителей нашего острова хотел бы погостить?

В ожидании ответа менестреля собравшиеся в замке замерли с одинаковым выражением любопытства на лицах. В наступившей тишине слышно было только слившееся в единый звук тяжёлое дыхание присутствующих, напоминающее шум гигантских мехов. Даже слуги, вносившие блюда, застыли на месте.

- Я счёл бы за честь остановиться в Бруидене да Ре, - наконец раздался звучный голос менестреля.

Тотчас удивлённые взоры разом, как по единому велению, обратились к Алекто.

Но вряд ли кто-либо из собравшихся в доме маркграфа испытывал большее недоумение, чем сама Алекто. Почему странствующий менестрель выбрал именно Дом папоротников? И могло ли относиться к этому человеку, чужаку, предупреждение утопленницы остерегаться новых знакомых?

Но какими бы тревожными ни были мысли и чувства Алекто, она не могла не подчиниться воле маркграфа.

Приближался вечер, и пора было начинать танцы. Свежий вечерний ветерок уже обвевал лица, разгорячённые едой, хмелем, разговорами и смехом.

Оглядев гостей, Эд де Туар – как и подобало хозяину замка – подошёл к одной из дам, прибывших вместе с герцогом Ортенау и пригласил её. А когда та в знак согласия поклонилась ему, маркграф махнул музыкантам и крикнул:

- Эй, музыку!

Зазвучала мелкая барабанная дробь, сопровождаемая мелодией волынки, и долгожданные танцы начались. Взявшись за руки, мужчины и женщины образовали хоровод и принялись ходить по кругу то в одну, то в другую сторону. Движения ускорялись по мере того, как быстрее, веселее и задорнее звучала музыка. Женщины сохраняли всю важность и грацию, свойственную этому танцу, который назывался кароль; мужчины же передвигались широким шагом, иногда вприпрыжку. Время от времени танцующие разрывали цепь и кружились на месте, чтобы затем, снова взявшись за руки, продолжить движение по кругу.

Цепочка заканчивалась танцем пар. Вообще же пары то и дело сменялись и всякий раз подбирались по-иному. Кое-кто из мужчин запасся нитяными перчатками, но у большинства их не было, и перед началом танца руку, в которой должна была покоиться рука дамы, они обматывали куском полотна. По окончании танца все кавалеры отводили своих дам к лавкам или хотя бы к стене, благодарили за удовольствие и учтиво кланялись.

Алекто, которая любила танцевать, едва зазвучала музыка, уже не могла устоять на месте. Тем не менее ей нужно было дождаться, когда её пригласит Данафрид: ведь если бы она начала танцы с другим мужчиной, это дало бы повод для сплетен.

Но, как оказалось, Данафриду де Туар сейчас было вовсе не до танцев. Хвастаясь перед приятелями, он стал им показывать своего вороного жеребца, выведя его нарочно из конюшни, и выставив далеко вперёд ногу в ярко начищенном сапоге, рассказывал о новой сбруе, которую ему подарил герцог Ортенау.

И, когда к Алекто подошёл и поклонился Обер Видаль, она с довольным видом положила ему руку на плечо.

Разумеется, сидевшие на лавках старухи тотчас увидели это и зашептались. Но Алекто, вся в предвкушении танца, уже не замечала обращённых на неё укоризненных или осуждающих взглядов.

К огромной радости девушки, менестрель оказался отличным танцором: ловким, изящным и чрезвычайно любезным.

- Правду говорят, что талантливый человек талантлив во всём, - не удержалась, чтобы не похвалить Обера, Алекто, когда он вёл её в танце. – Скажите, Обер, чему вы научились раньше: пению или танцам? И где вы этому научились?

- Я родился и вырос в Дорестаде, – начал рассказывать о себе менестрель. – Ребёнком я снискал похвалы лучших учителей музыки и пения, и мне пророчили славу первого придворного музыканта. Но, как оказалось, у Судьбы были на меня другие планы. Мой отец разорился, и в одночасье мы превратились в обедневшую дворянскую семью. Мне пришлось уйти из родительского дома, прихватив с собой виолу, и стать странствующим менестрелем. Я исходил всю Фризию, немало побродил по дорогам Нейстрии и Арморика, то находя случайное пристанище в каком-нибудь замке, то забавляя простых людей в тавернах и на ярмарках. Мне, дворянину, приходится, как шуту, добывать себе пропитание пением и развлечениями...

Юноша умолк, а его лицо застыло, словно окаменело. Сейчас Обер казался человеком, перенёсшим десятки лет страданий и обид.

У Алекто, которая искоса с любопытством разглядывала менестреля, вдруг родилось странное желание. Ей хотелось и пожалеть Обера и вместе с тем признать его мужественность – недаром рядом с ним она почувствовала себя хрупкой и беззащитной. Отогнав смутившие её мысли, она, тем не менее, не сумела так же легко избавиться от тревожных сомнений: почему Дорестадец выбрал Дом папоротников?

- Расскажите, Обер, как вы попали на Раденн? – не выдержала Алекто.

- Герцог Ортенау, в замке которого я выступал, оказал мне добрую услугу: взял с собой на борт корабля, следующего на остров.

- Герцог Ортенау? Тогда вы, наверное, знакомы с мадам Радегундой?

- С любовницей герцога?

- Радегунда – его любовница? – Алекто не сдержала своего изумления.

- Когда герцог болел, она ухаживала за ним, а потом между ними вспыхнули чувства, которые мы, менестрели, в своих песнях называем «мечтой о блаженстве», – пояснил Обер. – Но, поскольку Его Светлость женат, мадам Радегунда остаётся подругой и усладой его сердца.

- О Бруидене да Ре вам рассказала мадам Радегунда? - не в силах преодолеть собственное любопытство, снова спросила Алекто.

Менестрель подтвердил её догадку:

- Мадам Радегунда родом с Раденна, хорошо знает остров и его жителей. Она так и сказала мне: «Если вам, Обер, повезёт выиграть музыкальные состязания, выберите в качестве награды пребывание в Доме папоротников. Владелицы поместья – добрые женщины, они не откажут вам в радушном приёме».

- Что ж, это правда, Бруиден да Ре славится своим гостеприимством, - согласилась с мнением Радегунды Алекто и тут же была вынуждена предупредить Обера: - Только не ждите, что в нашем доме вас будут угощать так же щедро, как в замке герцога Ортенау. К сожалению, Дом папоротников переживает сейчас не самые лучшие времена.

- Не беспокойтесь, мадемуазель, я это как-нибудь переживу, - с улыбкой поспешил успокоить её Обер. – Нам, странствующим музыкантам, порой приходится спать под открытым небом и подбирать крошки с господского стола...

Едва менестрель произнёс эти слова, как музыка зазвучала веселее, а пары закружились быстрее. Танцоры взяли девушек за талию, а танцорки, словно птицы, порхнули к ним объятия.

Обер, впервые обхватив стан Алекто, залился горячим румянцем. Потом закружил девушку, как пёрышко, и, упав перед ней на колено, прижал край её юбки к своим губам.

Ни Алекто, ни её кавалер не видели, как Данафрид де Туар, с горящими гневом глазами, словно ураган, растолкал людей и кинулся к двери. Маркграф проводил сына тяжёлым взглядом и затем посмотрел в сторону Алекто и менестреля из Дорестада. Молчаливый и мрачный, Эд де Туар казался олицетворением грозовой тучи, готовой вот-вот разразиться молнией и громом.

Но тучи, настоящие грозовые тучи, пришли со стороны моря, которое вдруг стало угольно-чёрным. Остров погрузился в густой сумрак, кое-где разрываемый вспышками молний; раздался глухой шум, похожий на отдалённые раскаты грома.

Музыка перестала играть; гомон умолк; люди бросились прочь со двора, торопясь найти укрытие от грозы. Кто-то бежал к конюшням, кто-то жался к хозяйственным постройкам, и лишь немногим было позволено провести эту ночь в маркграфском замке.

- Похоже, надвигается настоящая гроза. – Алекто посмотрела на небо, по которому плыли, клубясь, свинцово-тяжёлые тучи. – Жаль, ведь если бы не ненастье, мы могли бы танцевать до самого утра...

- Вы боитесь грозы, мадемуазель? – спросил Обер, слегка обеспокоенный.

- Нет, - с улыбкой ответила Алекто, - но мне бы не хотелось промокнуть до нитки.

- Мне тоже.

- Тогда бежим! – И с этими словами Алекто бросилась к воротам.

Глава 11

Обер ловко перепрыгнул через ручей между холмами и протянул руку, чтобы помочь Алекто, но она опередила его и теперь бежала по знакомой дороге к мерцавшим в темноте огням Дома папортников.

Но тут на остров с пронзительным свистом налетел вихрь, и на весь небосклон, от края до края, упала сплошная завеса дождя, сгущавшаяся с каждой минутой. Огоньки факелов, горевших в поместье Бруиден да Ре, мигнули в последний раз и внезапно исчезли в непроглядной ночной мгле.

Алекто, растерянная, остановилась. Всё вокруг поглотил мрак; наполняя грохотом гулкое пространство между небом и землёй, бесновалась буря.

- Мы заблудились? – догадался Обер: он стоял теперь рядом с Алекто, так близко, что его рука касалась руки девушки.

Алекто не знала, что ответить. То, что она не могла найти дорогу домой, когда Бруиден да Ре был уже так близко, казалось ей каким-то глупым недоразумением.

Между тем мрачное небо над головой, застланное тучами, время от времени располосовывали молнии; холодные дождевые струи безжалостно хлестали по лицу.

Когда в небе снова сверкнула молния, Алекто вдруг увидела маяк. И в то же мгновение его свет разорвал дождевую завесу, как бы приглашая войти в него, предлагая заблудившимся путникам надёжное укрытие. Море, такое же тёмное, как и небо, вздымалось и высоко вскидывало волны, окаймлённые белой бархатной пеной.

- Мы можем переждать грозу на маяке! – Сквозь шум ливня до Алекто донёсся голос менестреля.

- Не самая удачная мысль! – Так же, крича, чтобы быть услышанной, возразила Алекто. – На маяке не рискнул бы остаться на ночлег даже самый отчаянный и бесстрашный рыбак. С давних времён в этих краях существует поверье: смотритель маяка – не человек, а призрак. И призрак не слишком добродушный...

- Смотритель маяка - призрак? – удивился Обер. – Не может быть!

- Может!

Голос Алекто перекрыл очередной раскат грома. Она вздрогнула в своём насквозь промокшем, ставшем ощутимо тяжёлым бархатном платье.

- Вы же можете простудиться! – крикнул Обер и, схватив Алекто за руку, увлёк за собой.

Они бежали сквозь пелену дождя; позади смыкалась непроглядная темнота, впереди – в синем свете частых вспышек молнии – на них надвигались, всё ближе и ближе, суровые прибрежные скалы.

Когда до маяка оставалось всего несколько шагов, Алекто вдруг резко остановилась.

- Я не пойду туда! – заявила она; голос её дрожал – от холодного дождя или, может, от страха.

Обер посмотрел на неё, потом в сторону маяка, свет которого пробивался сквозь сплошную завесу дождя, и крепко сжал её ладонь:

- Да вы не бойтесь! Кем бы ни оказался смотритель маяка, я сумею вас защитить!

Юноше, очевидно, был неведом страх – и Алекто, чувствуя надёжное тепло его руки, успокоилась. Невзирая на упругие струи дождя, хлеставшие в лицо с холодной яростью, Обер, ни на миг не выпуская руку девушки из своей, приближался к маяку. Алекто следовала за ним – вся во власти отчаянного страха, смешанного со жгучим любопытством.

Это было странное место, одновременно зловещее, пугающее и полное мистического очарования. Сколько Алекто себя помнила, столько её тянуло к маяку с такой непреодолимой силой, будто там, внутри него, за толстыми стенами, были спрятаны некие магниты. Она прибегала на скалы, любовалась морем, предавалась мечтам и... смотрела на маяк. Как часто ей хотелось набраться храбрости и переступить незримую преграду, которая ощущалась между ней и маяком! И каждый раз, сделав по направлению к нему несколько шагов, она останавливалась, объятая суеверным страхом. Она словно цепенела, глядя на это мрачное место, наводящее на неё неизъяснимый ужас. Ещё никогда она не подходила к маяку столь близко, как сейчас, следуя за Обером...

Алекто уже видела жёлтое пламя на вершине башни маяка – ветер раздувал его, и оно металось из стороны в сторону, как будто танцевало дикий неистовый танец. У входа в маяк Обер остановился и, с силой толкнув тяжёлую дубовую дверь, обитую железными скобами, заглянул внутрь.

- Эй, хозяин, - приветливо крикнул он, делая шаг вперёд, - мы можем войти?

Ему никто не ответил, но Алекто была уверена, что слышала чьё-то сердитое ворчание.

- Послушайте, мы не причиним вам зла, - продолжал вести переговоры храбрый менестрель. – Нам только нужно укрыться здесь от бури. Будьте добры, не откажите нам в гостеприимстве. Нас всего двое, и, даю слово дворянина, мы уйдём отсюда, как только утихнет гроза.

Не дождавшись ответа, Обер решительно вошёл в небольшое полутёмное помещение. На первый взгляд оно казалось нежилым, но сложенный из грубых камней очаг и горевший в нём огонь свидетельствовали о том, что хозяин где-то рядом.

- Думаю, смотритель поднялся туда. – Обер махнул рукой в темноту, наверх, куда уводила крутая винтовая лестница, и присел у очага рядом с Алекто.

Какое-то время они сидели молча, прислушиваясь к гулким шагам на ступенях лестницы, которые, отдаляясь, становились всё глуше. Очевидно, не поверив миролюбивым намерениям гостей, хозяин маяка предпочёл скрыться.

- Мадемуазель, вы по-прежнему считаете смотрителя маяка призраком? – первым нарушил молчание Обер, с любопытством рассматривая лестницу, которая ажурной чугунной лентой обвивала ствол башни.

- Не знаю, - ответила Алекто, протянув к огню озябшие руки. – Но если хотите, я расскажу вам местную легенду. Много лет назад - ещё до того, как на остров прибыли первые воины короля Сиагрия, - на месте, где сейчас стоит маяк, был дом старого отшельника. Годы, прожитые им в глухом безлюдном месте, изменили его облик: он превратился в ужасное чудовище, которые заманивает одиноких путников и безжалостно убивает их. Только свой чудовищный облик он принимает в дни Малой воды, в остальное же время отшельник похож на обычного человека...

- Дни Малой воды? – переспросил Обер, в удивлении вскинув брови.

- Так у нас называют морские отливы, - пояснила ему Алекто, стуча зубами от холода в промокшем насквозь платье.

Не в силах унять зубную дробь, она придвинулась ближе к огню. Обер подбросил в костёр несколько сухих щепок, которые были сложены у очага: пламя ярко вспыхнуло и на миг озарило стены башни.

Какое-то время оба молчали, глядя на пляшущие языки пламени. И в этой наступившей тишине были слышны отдалённые звуки: рёв моря, шум дождя, далёкий раскат грома.

Опустив голову, Обер думал о чём-то своём и время от времени подбрасывал в огонь древесные щепки. Украдкой наблюдая за ним, Алекто заметила, как дрожат у него руки, и каким строгим, замкнутым стало его лицо. Что его беспокоило? Какая забота томила? Или, может, ему просто было неловко оттого, что он оказался наедине с девушкой посреди ночи в жилище героя местных сказаний?

- Думаю, хозяин не отказал бы нам в угощении, как не отказал в крове, - заговорил Обер, прервав затянувшееся неловкое молчание, и заглянул в висевший над очагом котёл.

Алекто, конечно, тоже проголодалась; её чуткие ноздри щекотал горьковатый запах дымка, который сейчас был приятен как никакой другой на свете. Однако варево в котелке не внушало ей доверия: кто знает, из чего оно приготовлено?

- Это похлёбка из макрели. – Обер словно читал её мысли. – Наш гостеприимец умеет рыбачить. А вон и сети – видите, у той стены?

Алекто кивнула: она уже заметила лежавшие неподалёку от неё сети для ловли рыбы.

- Мне кажется, дождь закончился, - сказала девушка, прислушиваясь к тому, что происходило за стенами маяка. – Если это так, мы можем немедленно отправиться в Дом папоротников. Зажжём факел от пламени очага и снова попытаемся найти дорогу. Пусть похлёбку ест тот, кто её приготовил... Вы согласны со мной, Обер?

Менестрель молча прошёл к двери и, распахнув её, выглянул наружу.

Алекто смотрела на его мокрые следы, оставленные на каменном полу, как вдруг они стали разрастаться, увеличиваясь до немыслимых для человеческой стопы гигантских размеров. И вот уже вместо пола перед взором Алекто плескались тихие волны; зеленовато-голубая вода была такой прозрачной, что можно было увидеть стайки мелких серебристых рыбёшек, пучки изумрудных водорослей, коралловые островки, крабов, лениво ползущих по белому песку, зеленовато-жёлтую, в грязных пятнах, мурену, высунувшую свою уродивую голову из расщелины подводной скалы.

Неожиданно оттуда, из морских глубин, до слуха Алекто донёсся глухой голос:

- Спаси меня, Алекто! Освободи меня!..

Алекто не так бы удивилась тому, что видела и слышала, если бы голос принадлежал женщине. Тогда бы она сразу поверила, что к её помощи взывает незнакомка, погибшая на скалах и однажды уже явившаяся к ней во сне. Но нет: голос, который обращался к ней, голос, в котором звучали непреходящая боль и нечеловеческая мука, был мужским.

Что бы это значило? – промелькнуло у девушки в голове. – Ещё один утопленник? Ещё одна жертва?..

- Мадемуазель!.. Мадемуазель Алекто! Вы меня слышите?

Алекто вздрогнула и медленно, словно опасаясь увидеть призрак новой жертвы, подняла голову.

Перед ней стоял Обер: во взгляде его чёрных глаз, устремлённом на неё, читалась тревога.

- Вы хорошо себя чувствуете, мадемуазель? – допытывался, беспокоясь, менестрель. – Мне показалось, что вы вдруг потеряли сознание: у вас было такое бледное лицо...

Алекто, ещё не совсем придя в себя после того, что ей привиделось, испуганными глазами обвела пол и каменные стены маяка.

- Обер, вы не слышали ничего странного? – осмелилась она спросить менестреля: если видения принадлежали ей одной (как уже бывало раньше), то, возможно, голос мог услышать и тот, кто был рядом с нею.

- Нет, - Обер пожал плечами. – А что слышали вы?

- Крик... крик о помощи, - ответила Алекто, чувствуя, как у неё дрожат губы.

- Знаете, мадемуазель, иногда в шуме дождя чудятся разные звуки: голоса, шёпот, тихий смех или плач, - сказал менестрель, пристально вглядываясь в лицо девушки. Он и успокаивал её и вместе с тем как будто был готов поверить её, а не своим словам.

Между тем неистовый вопль природы становился всё глуше; гонимые ветром тучи проносились мимо и плыли дальше по одной стороне небосклона. Другая сторона неба вдруг очистилась, и в сероватой мгле засверкал лунный диск, свисавший над ещё сердитым, рокочущим морем. Ветер стихал, тучи свивались в серебристый вал и катились дальше, прочь от острова.

Залитая лунным светом дорога, которую увидела Алекто, выйдя из башни маяка, вела прямиком к мерцающим огням Бруиден да Ре.

Глава 12

Росшие у каменной ограды гигантские папоротники обрызгали Алекто и сопровождавшего её менестреля холодной росой, прежде чем они вошли во владения Бруиден да Ре. У ворот им пришлось остановиться, чтобы пропустить небольшой экипаж, который в это время как раз отъезжал от Дома папортников.

Какой поздний визит, - удивилась Алекто, зная о том, что графиня обычно никого не принимает не то что посреди ночи, но даже сразу после ужина.

Она успела заметить женский силуэт в окне экипажа, из чего сделала вывод, что гостья была знатной или весьма обеспеченной дамой: подобные средства передвижения были по карману только богатым людям. Внимание Алекто привлёк также огромный чепец в кружевах, покрывавший голову дамы: издалека он был похож на кочан капусты, что не могло не вызвать у девушки улыбку.

Графиня де Лармор сидела у камина, в котором догорали дрова; одна её рука бессильно вытянулась вдоль тела, другая покоилась на подлокотнике кресла. Лицо у хозяйки Дома папоротников было мрачным, а губы так сурово сжаты, как будто готовились раскрыться для строгого порицания, гневного окрика или вопля отчаяния.

- Матушка, - Алекто с порога чуть не бегом бросилась к графине, - вы, наверное, волновались за меня и поэтому не ложились спать. Простите, если моё позднее возвращение принесло вам тревогу...

Бертрада медленно подняла голову, её глаза скользнули по лицу девушки и затем остановились на её мокром платье.

- Алекто, ты не простудилась, когда возвращалась с карнавала? – спросила графиня, но в её голосе не было привычного для Алекто беспокойства: как будто мысли её всё ещё витали вокруг недавнего визита.

- Платье немного промокло. Я бы с удовольствием обсушилась у огня. – Алекто оглянулась на тлеющие в камине поленья.

- Нужно позвать Катрин: пусть затопит камин, - тем же безучастным голосом отозвалась Бертрада. – Поленья за ночь совсем сгорели...

- Матушка, вы провели ночь здесь, в гостиной? У нас были гости? Я видела, как из ворот выехал экипаж. Кто это был?

Алекто, охваченная любопытством, приготовилась слушать ответ, но тут графиня увидела стоявшего за спиной дочери менестреля. При виде незнакомого юноши Бертрада нахмурилась сильнее прежнего.

- Где ты была, Алекто? Где ты была всю ночь, после того, как ушла из дома маркграфа? – Изменившимся, строгим голосом приступила к расспросам графиня.

- По дороге домой нас застала гроза, - ответила девушка без всякого намёка на торопливые (и поэтому чаще всего вызывающие недоверие) оправдания, - и нам пришлось укрыться от дождя на маяке...

Бертрада выпрямилась так резко, как будто что-то ударило её в грудь, и настороженно переспросила:

- Где?

- На маяке, - ответила Алекто и прибавила с улыбкой: - Теперь я знаю наверняка, что все легенды о кровожадном призраке, якобы обитающем на маяке, не более чем выдумки! Мы с Обером...

- Ты – с кем?! – Бертрада резко оборвала дочь: так неожиданно полоснуло её слух это «Мы с Обером».

Алекто догадалась о причине её гнева. Девушка, обручённая с одним мужчиной, проводит ночь наедине с другим: подобное могло вызвать лишь порицание, осуждение или же возмущение.

- Матушка, позвольте представить вам Обера Видаля. Он - странствующий менестрель и наш гость... – после короткой заминки начала Алекто, но её неожиданно перебил появившийся в гостиной Соран.

- Бродячий потешник? – как бы между прочим уточнил мажордом, бесцеремонно вступая в беседу графини и её дочери.

Соран принёс дров и, как ни в чём ни бывало, присел на пол у камина и начал разводить огонь.

- Не смейте насмехаться надо мной, - произнёс менестрель, с трудом сдерживая гнев. – Имейте ввиду, что вы говорите с дворянином!

- В этом доме я с любым буду говорить так, как посчитаю нужным, - не оборачиваясь, отозвался Соран таким пренебрежительным тоном, от которого даже Алекто стало не по себе.

- С каких это пор слуги, надевшие на себя ливрею мажордома, стали устанавливать в чужих домах свои порядки? – в свою очередь произнёс Обер с нескрываемой насмешкой.

Соран тут же вскочил на ноги с поразительной для его возраста прытью, подошёл к менестрелю вплотную и вгляделся в его лицо пристальным зловещим взором.

- Да кто ты такой, чтобы дерзить мне?! – процедил Соран сквозь зубы. Кровь залила его лоб, щёки и даже белки глаз, загоревшихся неистовой злобой.

Обер смотрел на него спокойно, открыто и смело.

Они стояли друг против друга: мажордом и рослый темноволосый юноша. Ни единый мускул не дрогнул на мужественном лице Обера: угрожающий тон Сорана не только не испугал его, но как будто даже ещё больше раззадорил.

Алекто поняла, что пришло время вмешаться в мужской поединок, пока он не закончился дракой.

- Обер победил в музыкальном состязании и был пожалован милостью мессира маркграфа, - громко заявила она, испытывая к управляющему те же чувства, что и Обер: негодование и злость.

- Что значит: «пожалован милостью маркграфа»? – спросил Соран враждебно, и было видно, как не понравилась ему эта новость.

Алекто коротко рассказала о выступлении менестрелей в доме Эда де Туара и о том, как Обер, благодаря своему таланту, стал победителем и в награду получил привилегию гостя.

- Он – наш гость, - заключила девушка, ставя точку в разговоре. – И он останется в нашем доме столько, сколько посчитает нужным.

Когда Алекто, войдя в свою комнату и сняв измокшую одежду, переоделась ко сну, к ней постучалась графиня.

- Прости, но мне бы хотелось знать наверняка, как долго этот человек пробудет у нас в гостях? – спросила Бертрада, явно озабоченная появлением чужака в своём доме.

- Этого я не знаю, - ответила Алекто. И заметив недовольство на лице матери, поспешила её успокоить: - Но, учитывая враждебность, с которой его здесь встретили, вряд ли он задержится.

Могла ли Алекто предположить, как она заблуждалась? Так случилось, что Обер Видаль поселился в Доме папоротников. Но ни он сам, ни обитатели имения не знали тогда, чем всё это закончится.

А на следующий день, выспавшись как следует, Алекто снова собралась в замок маркграфа, где на этот раз устраивали маскарад. К этому костюмированному празднику жители острова всегда готовились заранее: одни заказывал маски у ремесленников, изготовлявших чучела птиц и животных; те же, кто стремился избежать дополнительных расходов, шили маски сами – из лоскутов кожи и полотна, украшая их перьями, кусочками меха или осенними цветами.

Алекто выбрала для себя маску, которая закрывала только верхнюю половину лица, её навершие было украшено раскрашенным плюмажем, а по бокам свисала бахрома. Сшить такую маску Алекто помогла служанка Катрин, мастерица на все руки.

Выходя из своей комнаты, Алекто вдруг снова подумала о ночной гостье. Графиня так и не ответила на её вопрос о том, кто была та дама в экипаже и для чего она приезжала в Бруиден да Ре да ещё в столь поздний час. Сначала внимание мадам Бертрады привлекло появление менестреля рядом с дочерью, затем история о грозе и о том, что молодым людям пришлось пережидать её в маяке. А потом ещё та скандальная стычка Обера с мажордомом... И что только нашло на этого непредсказуемого Сорана? Отчего он столь яростно набросился на незнакомого ему человека?..

Размышляя над всем этим, Алекто не успела ещё дойти до ворот, как вдруг заметила, что не взяла с собой маску. Это заставило её вернуться. И каково же было удивление девушки, когда она, поднявшись по лестнице, вошла в свою комнату! Там находился тот, о ком она недавно думала.

Мажордом, стоя у комода, рылся в выдвинутом шкафчике; на полу валялись вытащенные из него вещи Алекто: деревянные гребни для расчёсывания, заколки и ленты для волос, браслеты, фибулы и прочие милые девичьему сердцу безделушки.

При неожиданном появлении хозяйки комнаты Соран и бровью не шевельнул; вместо того, чтобы оправдываться, он, застигнутый врасплох, принялся ворчать:

- В доме завелись мыши! – заявил он таким тоном, будто в появлении грызунов обвинял Алекто. – Мне пришлось расставить мышеловки везде, где только можно, во всех комнатах, по всем углам. Ваша комната, мадемуазель, не исключение.

И он с оскорблённым видом вышел, прежде чем Алекто опомнилась и нашла слова для ответа.

Как Алекто ни была возмущена вторжением мажордома в её покои, ей пришлось усмирить свой гнев. В одной руке Соран и вправду держал мышеловку, которую она сначала не заметила и которую он, уходя, оставил у ножки комода.

Тем не менее она не удержалась и бросила в спину спускавшемуся по лестнице мажордому:

- Неужели вы собирались поставить мышеловку в шкафчик моего комода?

- Я же сказал, что оставляю мышеловки везде, где только можно! – не оборачиваясь, невозмутимо ответил мажордом.

Этому происшествию, хоть оно и было неприятным, Алекто пыталась найти понятное объяснение. Она убеждала себя в том, что управляющий не лгал ей (разве не было тому доказательством его невозмутимое поведение?) и что её подозрения в его нечистоплотности безосновательны. И всё же беспокойные мысли настойчиво лезли в голову: мог ли Соран обшаривать комнаты своих хозяев и кое-что приворовывать? Ведь ни она, ни графиня ничего не знали о прошлом этого человека, кроме того, что рассказал о нём адвокат Хильден.

Алекто вспомнила, что мэтр всё ещё находился на острове и собирался покинуть его после карнавала вместе с гостями из Лютеции. Пообещав себе как следует расспросить Хильдена о Соране, Алекто побежала к воротам, где её терпеливо дожидался Обер.

Глава 13

Когда Алекто в сопровождении Обера появилась во дворе маркграфского замка, карнавал был в самом разгаре. Уже разгуливали, раскланиваясь, маски, изображающие различных животных и птиц или комедийные персонажи; зеваки, из числа тех крестьян, которым карнавальные наряды были не по карману, встречали их смехом, аплодисментами или едкими замечаниями. Посредине двора заезжие комедианты воздвигли свои подмостки. На них разыгрывались, вызывая взрывы смеха зрителей, фарсы из жизни островитян: рыбаков, пастухов, вилланов. Чуть поодаль веселились флейтисты, жонглёры, акробаты; выделывали разные штучки дрессированные медведи.

Ворота замка, как и вчера, были открыты настежь, радушно зазывая гостей. Менестрели, собравшись в кружок, время от времени принимались играть на своих инструментах, и под эту прерывистую небрежную музыку несколько пар лениво кружились в ожидании танцев.

Как только грянула музыка, а крики и смех стали громче, карнавальное веселье разгорелось с новой силой. Один из домочадцев маркграфа, вылетел на середину двора с танцоркой, а вслед за ними понеслись и другие, громко стуча башмаками и ловко изгибаясь из стороны в сторону.

Данафрид де Туар до сих пор совсем не танцевал. Он еле поздоровался с некоторыми из присутствующих и с начала танцев простоял в углу около музыкантов, скрестив на груди руки и нахмурив лоб. Он лишь время от времени поглядывал на танцующих, как будто искал кого-то; на шутки приятелей отвечал сухо, даже небрежно. Но вот глаза у него блеснули, и, с трудом пробравшись между танцующими парами, он очутился возле Алекто.

- Маска, маска, подаришь мне танец? – спросил Данафрид голосом, в котором вчерашняя обида смешивалась с робкой просьбой.

- Конечно! Только уж вы, мессир, пожалуйста, подольше танцуйте и хорошенько кружите, а то полегоньку я не люблю, - с громким смехом ответила Алекто.

И, взяв Данафрида за руку, девушка весело повела его по кругу следом за остальными танцующими.

Только зря Данафрид вздумал состязаться в танцах с Обером Видалем. Оказалось, что хвастаться ему решительно нечем: сын маркграфа, хотя и был обучен учителями из Лютеции, танцевать совсем не умел. Несколько раз он едва не отдавил Алекто ноги, а когда кавалеры закружили своих дам, тщедушный Данафрид не сумел подхватить девушку, и его попытка лишь вызвала смех у зрителей.

Алекто откровенно обрадовалась, когда музыка перестала играть; правда, Данафрид и не думал оставлять её одну, очевидно, ревнуя к менестрелю и опасаясь, что тот снова завладеет его невестой.

В перерыве между танцами к ним подошёл неизвестный мальчишка. Обращаясь к Алекто, он произнёс:

- Вам написала та благородная дама, - и, указав на женщину в маске из золотистой парчи, подал девушке свёрнутое в трубочку послание.

Алекто бросила на письмо быстрый взгляд, затем подняла глаза на даму в маске – та помахала ей рукой. От удивления у Алекто даже дыхание перехватило. Лицо женщины было скрыто маской, но вот чепец, похожий на капустный кочан, не давал ошибиться: это была та же дама, которую Алекто видела прошлой ночью в экипаже, выезжавшем из ворот Бруиден да Ре.

- Так что же ты не читаешь, Алекто? – Этим вопросом, в котором звучало любопытство, Данафрид де Туар напомнил ей о своём присутствии.

Наконец Алекто развернула свиток. Незнакомая дама писала: «Мадам Бертрада скрывает от вас правду. Если пожелаете узнать её от меня, я буду ждать вас через четверть часа у межевого камня, между землями маркграфа и вашим аллодом». И в конце добавила: «Только приходите одна».

- Кто эта дама? – снова раздался голос Данафрида; Алекто не могла бы сказать с уверенностью, что юноша не успел заглянуть в послание незнакомки.

Однако сын маркграфа не получил ответ на свой вопрос. К молодым людям подбежала Бенедикта, румяная, чрезвычайно оживлённая, и, схватив Алекто за руку, потащила за собой.

- Гадания уже начались! Поторопимся же, чтобы узнать, что нас ждёт в будущем!

В самом деле, позади замка, где был установлен громадный чугунный чан, наполненный водой, девушки ходили поодиночке и стайками, оживлённо щебеча, и подталкивали к чану тех, кто никак не решался заглянуть в своё будущее. Гадания на воде, в которой плавали мальки трески, было очень простым: поймаешь рыбку за хвост – будет тебе удача и всё задуманное непременно сбудется; если же нет, то останется только готовиться к не слишком приятным переменам.

Алекто, ведомая Бенедиктой, наконец остановилась у чана и какое-то время собиралась с духом перед тем, как запустить руку в воду, где серебрилась чешуёй мелкая проворная рыбёшка. Девушка загадала желание, закатала рукав по локоть и наклонилась над водой, погрузив в неё руку. Малёк трески, который, как казалось Алекто, только и ждал, чтобы она схватила его за хвост, неожиданно дёрнулся и мгновенно исчез, уйдя на дно.

Вместовожделенной рыбины на поверхности воды вдруг появилась рябь, которая постепенно обрела уже знакомые Алекто черты. Как и в прошлый раз, глаза убитой на скалах незнакомки были лишены зрачков, тем не менее Алекто испытывала сильное смятение: ей казалось, что утопленница смотрит прямо на неё.

«Будь внимательна! – обратилась к Алекто девушка в платье невесты. –Онздесь, среди гостей маркграфа!Онсовсем рядом!Он...»

- Алекто, что же ты застыла на месте, словно зачарованная! – раздался звонкий голос Бенедикты, который в один миг рассеял наваждение. – Не поймала с первого раза, так попробуй ещё! Или ты забыла, что девушкам, которые готовятся выйти замуж, дозволено три попытки?

Надо ли говорить, что Алекто после нового «свидания» с утопленницей было уже не до гадания над водой? В голове у девушки роилось столько вопросов, что ей никак не удавалось сосредоточиться хотя бы на одном из них. А в первую очередь, Алекто, конечно же, волновал ответ на вопрос, о ком именно её предупреждала утопленница? КтоОН? Её убийца? Или её жених?

Алекто отошла от чана с водой, уступив место другим девушкам, и задумчивым взором окинула гостей маркграфа, которые либо вели беседы, либо слушали музыку, либо, смеясь, громко угадывали, кто скрывается под той или иной маской.

Если предположить, что незнакомка имела ввиду своего жениха, то искать его следует среди тех, чьё имя начинается на букву «Д», - решила Алекто, вспомнив о надписи на кулоне, который она нашла на скалах в день убийства девушки.

Первым, на ком остановился взгляд Алекто, оказался Данафрид де Туар. Мог ли сын маркграфа, обручённый с самой Алекто, быть в то же время женихом другой девушки? Нет! Учитывая нрав Эда де Туар, который отличался преданностью традициям и устоям семьи, подобное допущение совершенно исключалось. Но, с другой стороны, Данафрид жил какое-то время в Лютеции и вполне мог завести тайную любовную интрижку, задурив бедной девушке голову и пообещав жениться на ней... Способен ли Данафрид на убийство? Хм, глядя на его хрупкую фигуру (он даже не смог приподнять Алекто в танце!), в это верилось с трудом...

Неподалёку от Данафрида, который сейчас спорил о чём-то со своим приятелем, беседовали трое: маркграф, новый викарий и центенарий. Центенарий! Дуан Бальд. Что ж, жених из центенария был ещё тот! Алекто не могла представить этого краснощёкого рыхлого толстяка, страдавшего одышкой, рядом с юной прелестной девушкой, какой была при жизни незнакомка со скал. По той же причине возникали сомнения в причастности Дуана Бальда к убийству: тень, которую Алекто видела на скалах, вряд ли могла принадлежать столь неповоротливому человеку...

Кто же тогда? Кто?

Взгляд Алекто снова скользнул по лицам гостей и остановился на адвокате из Лютеции. Мэтр Хильден?.. Его имя также начиналось с буквы «Д»: Дориан. Он появился на Раденне в тот же день, когда погибла незнакомка. Могли ли они приплыть на остров вместе: как жених и невеста? Такое предположение не исключалось: адвокат был не стар и принадлежал к кругу весьма обеспеченных людей. Но зачем ему убивать свою невесту, да ещё сразу по прибытии на остров? И где же в это время был Соран?

Алекто тряхнула головой, как будто не соглашаясь с этими мыслями, решительно отвергая их. Она вспомнила, как экипаж с адвокатом и мажордомом обогнал её по дороге в Бруиден да Ре, и вычеркнула из своего списка подозреваемых мэтра Дориана Хильдена.

И тут её взгляд неожиданно выхватил из толпы Обера Видаля.

«Я странствую по всему миру, а родом я из Дорестада, поэтому меня часто называют просто Дорестадец»... Так, кажется, менестрель представился публике на музыкальных состязаниях? Дорестадец! Мог ли юноша оставить на кулоне, который подарил своей возлюбленной невесте, надпись: «С любовью, вечно твой Д... Дорестадец»? Конечно, мог!.. Но если та девушка на скалах была его невестой и он прибыл на Раденн следом за ней, то почему не ищет её? Может, потому, что он её убил?

Алекто похолодела.

Обер сказал, что приехал на остров на корабле герцога Ортенау вместе с остальными гостями из Лютеции. Но ведь он мог и солгать. Менестрели, желавшие поучаствовать в Тресковом карнавале, зачастую прибывали на Раденн за несколько дней до начала карнавала, бродили по трактирам, выступая за еду и ночлег, либо находили временный кров у радушных вилланов.

От мысли, что Обер обманул её, Алекто стало совсем не по себе. А ведь она провела ночь наедине с этим человеком! Что если он и вправду убийца?!

Какое-то время Алекто, оцепенев от страха, не двигалась с места.

Между тем веселье во дворе перед замком поутихло; музыка перестала играть; люди, утомлённые и возбуждённые танцами, отдыхали за чашей эля и разговорами. Приближался вечер.

«Сколько же времени прошло?» - вдруг спохватилась Алекто, вспомнив о записке дамы в чепце и назначенном ей свидании.

Подхватив юбку, Алекто помчалась к воротам из замка, про себя заклиная «даму в капустном кочане» дождаться её и не уходить с места встречи.

Пробежав знакомой тропой до межевого камня, Алекто огорчилась, увидев, что её там никто не ждёт. И только пройдя ещё пару шагов, она поняла, чем её опоздание обернулось для дамы в чепце.

Склонив голову набок, женщина сидела на земле с обратной стороны межевого камня. Мёртвая. Алекто поняла это сразу, едва увидела её лицо. Застывшее, как посмертная восковая маска, с запавшими глазницами, с бескровными губами.

Алекто стояла неподвижно, как вкопанная. Она старалась не потерять самообладания, хотя гораздо большим, чем страх, было для неё сейчас чувство вины.

Всё ясно: пока она пыталась сначала поймать за хвост свою удачу, а затем разгадать видение, кто-то пришёл на место встречи и убил поджидавшую её даму. Не опоздай она на свидание, эта женщина была бы жива! Боже, как стыдно, как совестно!

«Виновна я или нет? – спрашивала себя Алекто. – Что за глупый вопрос? Конечно, это я виновата!»

Алекто вздрогнула. Справа от неё что-то двигалось в наступающих сумерках. Серая фигура, которую невозможно было рассмотреть на таком расстоянии, торопилась скрыться за холмами. Это убегал убийца!

Девушка собиралась было побежать следом, однако ноги ещё плохо слушались её.

И тогда она закричала что было сил. Она надеялась привлечь внимание людей, которые могли услышать её крик: от места злодеяния до замка маркграфа было не так далеко.

Первым, кто прибежал на подмогу, был Данафрид де Туар.

- Алекто, с тобой всё в порядке? – спросил он в тревоге и внимательно оглядел девушку с головы до ног.

- Убийца... он побежал к тем холмам, - прерывистым голосом, стараясь восстановить дыхание, ответила Алекто. – Его нужно поймать, Данафрид!

События развивались стремительно. Несколько человек побежали в сторону холмов и вскоре привели какого-то мужчину, лицо которого было скрыто чёрной маской с длинным клювом: эту маску называли Чумным Доктором.

Когда он снял её, Алекто опешила.

Глава 14

- Обер? – в изумлении проговорила Алекто, с трудом доверяя своим глазам. – Так, значит...

Она хотела сказать, что не ошиблась, занеся имя менестреля в список подозреваемых, но сдержалась, поймав на себе упорный взгляд Обера. К тому же, ей не хотелось, чтобы о её личном расследовании узнали представители местных властей.

- Мессиры, - едва скрывая мстительную радость, обратился к собравшимся Данафрид, - перед вами человек, который только что совершил ужасное злодеяние! Под видом странствующего менестреля он прибыл на наш остров, чтобы свести какие-то свои счёты с этой бедной дамой.

После этих слов Данафрид повёл подбородком в сторону камня, у которого находилось тело убитой.

- Надев прежде маску, чтобы не быть узнанным, - дополнил маркграф, с суровым лицом поворачиваясь к пленнику.

Обер Видаль, державший себя достойно, несмотря не крепкую хватку поймавших его мужчин, вскинул голову с выражением гнева на лице:

- Всё это подстроенная грубая шутка! Тот, кто её придумал, несомненно, мастер фарса! Таких шутников очень ценят при королевском дворе!

Последнее замечание менестреля, приправленное злой иронией, совсем не понравилось Эду де Туар, который защищал интересы короля Нейстрии на Раденне.

- У вас есть другие объяснения, Обер Видаль? – спросил он, хмурясь сильнее прежнего.

- Но я не понимаю, в чём меня обвиняют? – вскричал менестрель, и его возмущение казалось вполне искренним.

- Вы же слышали! В совершении убийства, - спокойно пояснил маркграф. И, бросив косой взгляд в сторону Алекто, прибавил: - В трёх, может быть...

Алекто показалось, что у Обера подкосились ноги, но он тут же овладел собой и, покачав головой, произнёс:

- При всём уважении, мессир маркграф, но вы, верно, сошли с ума. Я не причастен ни к одному из упомянутых вами преступлений! Я вообще не понимаю, что здесь происходит...

- Не слушайте его, отец, - снова, с ещё большим пылом, заговорил Данафрид, для которого этот случай был прекрасной возможностью отыграться на менестреле за свои муки ревности. – У нас есть доказательство его вины: маска, за которой он осознанно, с умыслом, скрывал своё лицо!

- Конечно, я надел эту маску, не отрицаю, - неожиданно с лёгкостью признался Обер. И тут же возмутился: - Но если бы у вас была хотя бы толика здравого смысла, вы бы меня уже отпустили и взялись за поиски настоящего убийцы!

- Чего ради отпускать вас, позвольте осведомиться? – возразил, вступая в перепалку, Дуан Бальд. – Вы же сами видите: все улики против вас!

- Я могу объяснить по поводу маски и то, как я оказался здесь в этот час. А после пусть мою судьбу решает Его Светлость герцог Ортенау, и только он.

Маркграф немного поколебался, затем сделал знак людям, державшим менестреля, отпустить его.

- Благодарю. – Обер вздохнул с облегчением и потёр плечи.

И затем начал рассказывать:

- Случай, в который я попал, один из самых нелепых. Коль уж вам так хочется знать, я крайне неохотно надел эту маску. Знать бы последствия... Одним словом, после танцев ко мне подошёл мальчик и вручил мне пакет, в котором и находилась эта маска. К ней была приложена записка, а в ней говорилось примерно следующее: «У меня есть то, что вас заинтересует. Буду ждать вас у межевого камня. Приходите один, а, чтобы вас не узнали случайные встречные, наденьте эту маску». Любопытная записка, подумал я, полагая, что это чей-то розыгрыш. Откуда мне было знать, что за всем этим кроется подготовленное кем-то злодеяние? Как бы то ни было, когда я отправился на встречу, то надел эту маску...

- Прекрасная защита! – вскричал Данафрид, зло сверкая глазами. – Да вы всё обдумали заранее! Но кого вы хотите обмануть этими сказками? Где записка? Вы можете показать её нам?

- Я её выбросил, - с сожалением пробормотал менестрель.

- Ну, разумеется! – обрадовался его ответу Данафрид. - А зачем вы побежали, когда увидели мадемуазель Алекто?

- Я... испугался, - признался Обер, опустив глаза. Но потом, вскинув голову, с вызовом спросил у Данафрида: - А вы... разве вы, мессир, на моём месте поступили бы иначе, если бы вас застали на месте преступления?

- Если бы я был невиновен, как вы пытаетесь нам доказать на свой счёт, то не двинулся бы с места! – громко сказал Данафрид и выпрямился, выпятив грудь, уверенный в собственной непогрешимости.

Перепалка грозила вылиться в драку, и Алекто почувствовала это.

- Мессиры, - обратилась она к юношам, которые испепеляли друг друга красноречивыми взглядами, - у нас есть вопросы поважнее, чем ваше уязвлённое самолюбие.

Девушка перевела взгляд на маркграфа:

- Как видите, на Раденне появился опасный человек, который совершает ужасные злодеяния и каждый раз ускользает от правосудия. Я допускаю, что все четыре убийства связаны между собой. Но, чтобы разгадать, что именно их связывает, не хватает деталей. Разве что установление личности девушки, погибшей на скалах, которую я называю первой жертвой убийцы, может вывести на более чёткий след...

Речь Алекто прервал резкий и очень неприятный смешок центенария:

- Голубка, ваши фантазии не имеют пределов! Мы, конечно, признаём, что вы обладаете любознательным недюжинным умом – явление редкое, скорее, даже исключительное для женщины. Но вместе с тем я считаю, что от книг в вашей домашней библиотеке, среди которых вы выросли, больше вреда, чем пользы. Позвольте пояснить вам и всем здесь присутствующим, как сильно вы заблуждаетесь. Девушку, которая якобы погибла от руки убийцы на скалах, на Раденне никто, кроме вас, не видел. Если допустить, что вы сами выдумали эту историю, то возникает вопрос: зачем? Для чего вам это нужно? Может быть, вам стало скучно и вы придумали себе развлечение, пытаясь навязать его занятым людям, каковыми являемся мессир маркграф и я? Далее. Вы видите дым там, где не было ни искры огня! Мадобод, мажордом из Бруиден да Ре, стал жертвой несчастного случая: старик просто оступился и упал в море. Мартина, вдова пекаря, умерла от сердечного приступа. Что до этой дамы...

Дуан Бальд прервался, бросил взгляд на тело женщины в чепце, похожем на капустный кочан, и с задумчивым видом произнёс:

- Как вы думаете, мессир маркграф, сколько времени нам потребуется, чтобы узнать её имя?

- Поскольку эта дама не из местных, нужно опросить тех, кто прибыл на Раденн с нашими гостями из Лютеции. Или ждать, пока о её исчезновении заявят родственники, - начал отвечать Эд де Туар, и центенарий выразил своё согласие с ним одобрительными кивками.

Алекто собиралась было признаться, что накануне убийства незнакомка в чепце наведывалась в Дом папоротников: значит, помочь опознать её могла бы мадам Бертрада. Но вспомнились слова из записки о том, что графиня «скрывает правду», - и Алекто, не желая бросать на мать даже тень подозрения, промолчала. Она решила, что сама во всём разберётся. И если бы её спросили, как она оказалась на месте убийства, то она бы ответила, что просто возвращалась домой: ведь межевой камень – место встречи, назначенное дамой в чепце, – был как раз на её пути.

И тут из толпы зевак, последними прибежавших на место преступления, вышел адвокат Хильден.

- Позвольте, - пробормотал он и, сделав несколько нерешительных шагов, склонился над убитой.

Кто-то поднёс пылающий факел, посветил адвокату, чтобы тот мог лучше разглядеть лицо жертвы. Мэтр крякнул, затем выпрямился, с озадаченным видом почесал в затылке всей пятернёй и глазами отыскал Алекто.

- Я знаю эту женщину. Её имя – Арогаста де Монфор, - заявил адвокат с мрачной торжественностью. И прибавил: - Мадемуазель Алекто, это ваша тётушка.

Во взглядах, устремлённых на Алекто со всех сторон, читалось изумление.

- Как вы сказали? – оторопело переспросила девушка. – Эта дама – моя тётя? Я верно расслышала?

Но вместо мэтра Хильдена ей ответил Дуан Бальд:

- А чему вы удивляетесь, голубка? Или, может, мадам Бертрада никогда не говорила вам о своих сёстрах? Очевидно, мадам Арогаста приехала навестить вас, свою единственную родню, но, к несчастью, её появление на Раденне оказалось кому-то не по душе. Вот вам и головоломка – настоящая, а не созданная вашими фантазиями!

И центенарий, не сдержавшись, криво усмехнулся.

- Я не знаю, что вынудило тётю Арогасту покинуть Лютецию, откуда она никогда не уезжала, но, уверена, у неё была на то серьёзная причина, - отозвалась Алекто. Затем, взглянув центенарию прямо в лицо, прибавила: - И знаете что я скажу вам, мессир Бальд?

Полное, обычно безмятежное лицо центенария выразило неподдельное любопытство.

- Что? – спросил он, подавшись к Алекто всем телом так резко, что покачнулся и едва удержался на ногах.

- Если вы ещё раз назовёте меня голубкой, я отвечу вам пощёчиной, - сказала Алекто тоном, который не оставлял ни малейшего сомнения в том, что она выполнит своё обещание.

Девушка снова повернулась лицом к маркграфу, но её глаза неожиданно встретились с глазами викария, чья внушительная фигура возвышалась над остальными. Преподобный Готфрид смотрел на Алекто пристальным изучающим взглядом, в котором, однако, угадывалось нечто, похожее на восхищение. Ободрённая этим взглядом, Алекто почувствовала себя увереннее.

- Мессир маркграф, я хотела бы немедленно отправиться домой, - решительно заявила она, беспокоясь сейчас только об одном: как воспримет мать её рассказ о случившемся?

- Не смею вас задерживать, мадемуазель Алекто, - учтиво отозвался Эд де Туар и посторонился, уступая девушке дорогу. И затем прибавил: - Завтра буду ждать вас вместе с мадам Бертрадой в своём замке. Тело вашей бедной тётушки мы перенесём в церковь, расходы по погребению возьмёт на себя община.

- Благодарю, - тихим голосом ответила Алекто, чуть склонив голову.

Проходя мимо Обера, девушка замедлила шаг.

- Если вы ни в чём не виноваты, - обратилась она к менестрелю, стараясь говорить спокойно и убедительно, - бояться вам нечего. Просто будьте искренни!

Юноша хотел что-то сказать в ответ и уже открыл рот, как снова раздался насмешливый голос Данафрида:

- Не беспокойтесь за него, мадемуазель! Менестрель проведёт эту ночь не под открытым небом. В подземелье нашего замка, конечно, не так тепло и уютно, как в Бруиден да Ре, зато оттуда невозможно убежать.

- Я желаю немедленно говорить с герцогом Ортенау! Я никого не убивал, клянусь именем Господа! – крикнул Обер, и в его голосе прозвучало такое отчаяние, что у Алекто сжалось сердце.

Она заставила себя уйти, не оборачиваясь. Она торопилась: ей предстоял серьёзный и – как подсказывало предчувствие – нелёгкий разговор с матерью.

Глава 15

А в это время госпожа Бертрада, переговорив с управляющим о хозяйственных делах, наконец смогла уделить внимание своему гостю.

Он сидел в кресле у растопленного камина, напротив хозяйки дома. Неопределённого возраста мужчина (не очень молод, но и не стар), худощавый, бритый, как монах, в длинном чёрном одеянии до пят, – он казался утомлённым и время от времени зевал во весь рот. Бертрада бросала на него недоумённые взгляды, хмурилась и спрашивала себя, стоит ли продолжать разговор, если он нагоняет скуку на собеседника.

Когда Алекто вошла в гостиную, графиня с облегчением вздохнула: появление дочери внесло оживление в этот унылый затянувшийся вечер. Но, взглянув на девушку, Бертрада насторожилась: она догадалась, что Алекто находится под влиянием каких-то бурных чувств.

Раскрасневшаяся, взволнованная, с возбуждённо блестевшими глазами, она подошла к графине и, глядя ей прямо в глаза, произнесла:

- Я хочу знать, почему тётя Арогаста, приехав на Раденн, не остановилась в Бруиден да Ре?

- Что? – растерялась Бертрада; требование Алекто застало её врасплох.

Задремавший было в кресле человек резко повернулся к девушке, всей своей фигурой выказывая изумление и любопытство.

- Меня интересует, почему нашей родственнице было отказано от дома, - терпеливо, как наставник непонятливому ученику, повторила Алекто свой вопрос. – Почему она уехала из поместья, даже не повидавшись со мной? И почему после этого искала встречи – тайно, под покровом темноты...

Алекто умолкла: от волнения, от воспоминаний об увиденном, от пережитого страха у неё вдруг перехватило дыхание. Лишь глубоко вздохнув, она решилась произнести слова, которые много раз повторяла по дороге домой:

- ... и кто мог желать ей смерти?

От взгляда Алекто не укрылось, как графиня вздрогнула, услышав её последние слова.

- Что это значит, Алекто? Что-то... случилось с моей сестрой? – дрогнувшим голосом спросила Бертрада и впилась в лицо девушки потемневшим взглядом.

Прежде чем приступить к рассказу, Алекто отошла к камину и, обессиленная, привалилась к нему плечом. Она не хотела говорить в присутствии гостя: ведь дело касалось исключительно их семьи, однако графиня была на этот счёт иного мнения. Видимо, Готье (а гостем в Бруиден да Ре в этот вечер был местный лекарь) пользовался доверием мадам Бертрады.

- Арогаста приехала требовать денег, - наконец, выслушав Алекто, проговорила графиня глухим голосом. – Она сказала, что Оригона серьёзно больна и что для её лечения нужны огромные средства, которые дать им могу только я, если... продам Дом папортников. По её мнению, часть денег, вырученных от продажи аллода, покрыла бы расходы на лечение, на другую же часть мы втроём смогли бы жить в фамильном доме в Лютеции... Твоя судьба, Алекто, её не беспокоила: она знала, что скоро ты станешь женой маркграфского сына, и полагала, что долю твоего приданого вполне можно урезать вдвое...

- И что же вы ей ответили?

- Я обещала подумать. Мне нужно было время, чтобы узнать, правду ли говорит Арогаста или они с Оригоной придумали эту историю с болезнью, чтобы заполучить как можно больше денег. Я решила, что им надоело ждать, когда и чем закончится тяжба. Им нет никакого дела до Дома папоротников: они видят в этом поместье лишь средство к существованию. Для меня же Бруиден да Ре – всё! Вся моя жизнь, всё, что дорого моему сердцу... Я не уверена, что, расставшись с ним, смогу жить дальше. Здесь мой дом, здесь могилы любимых и дорогих мне людей... Я не хочу возвращаться в Лютецию!

- В записке Арогаста говорила, что вы скрываете от меня правду. Что она имела ввиду? – продолжала расспрашивать Алекто, пытаясь нащупать след, который подсказал бы ей, было ли убийство связано с Бруиден да Ре или причина крылась в чём-то другом.

Бертрада вздохнула с обречённым видом и, избегая пристального взгляда дочери, нерешительно ответила:

- Полагаю, она намекала на одну нерадостную полузабытую историю из прошлого. Историю о том,какя стала женой графа Харибальда де Лармор и хозяйкой в Бруиден да Ре. Не знаю, что было у неё на уме, когда она просила тебя о встрече. Может, она рассчитывала, что эта история каким-то образом возмутит тебя и станет причиной нашей ссоры... Но, право же, прошло уже столько лет: то, что я хранила в тайне, сегодня вряд ли будет кому-то интересно...

- Вы ошибаетесь, матушка! – горячо возразила Алекто. –Мнеинтересно всё, что касается Бруиден да Ре, всё, что происходило в этом доме... в этой семье до моего рождения... Я также хочу знать, как ушли из жизни мой отец и... и мой дядя Вальдульф.

- Тебе в самом деле так любопытно? – Бертрада вскинула на девушку глаза, во взгляде которых на мгновение отразилась тревога. – Ты, вероятно, надеешься услышать что-нибудь необычное? Но, уверяю тебя, никакой трагедии, как бывает на театральных подмостках, здесь не разыгралось. Было всё как обычно: один из братьев, сражённый смертельным недугом, оставил другого горевать. Спустя какое-то время тот женился. Он всегда был добр к своей супруге, а она отвечала ему преданностью. И оба с любовью заботились о своей малютке...

Графиня умолкла и отвела глаза в сторону. Алекто отошла от камина, опустилась рядом с матерью и, взяв её руку, заглянула ей в лицо.

- А что было потом? От чего... от какого недуга он... он... – Алекто запнулась, так и не посмев выговорить страшное слово «умер».

- Этого никто не знает и не узнает никогда, - вдруг подал голос сидевший в кресле лекарь.

Бертрада бросила в его сторону быстрый, как молния, взгляд.

- Готье прав, - негромко сказала она. – Я знаю только то, чему была свидетелем. Мой муж, Харибальд де Лармор, угас как-то внезапно, в полном расцвете молодости и сил. Так же, как до него умер и его брат Вальдульф.

- Вы, должно быть, слышали о так называемых родовых болезнях... – начал было Готье, но Алекто не дала ему договорить.

- Наследственных? – Девушка поднялась с испуганным видом, но руку матери не выпустила, а напротив – сжала её ещё сильнее. – То есть вы хотите сказать, что меня ждёт та же участь: стать жертвой какого-то внезапного недуга?

Лекарь протестующе поднял обе руки:

- Я этого не утверждаю! Откровенно говоря, я и сейчас ещё полон сомнений, от этой ли болезни скончались братья де Лармор.

- Разве вас здесь не было, когда мой отец покинул этот мир? – удивилась Алекто.

- К вашему сведению, мадемуазель Алекто, я поселился на Раденне десять лет назад. Следовательно, о причине смерти братьев де Лармор могу судить исключительно по слухам, на которые столь падки жители острова. Ваш отец умер на руках у вашей матушки, мадам Бертрады, но она мало что помнит о том дне. И это понятно: убитая горем женщина не способна ясно оценивать то, что происходит вокруг неё. Что же до мессира Вальдульфа... Из тех, кто жил в Доме папоротников до его смерти, не осталось никого, ни единого человека. Даже слуги – и те другие. Ибо Харибальд де Лармор, став владельцем имения, избавился от прежних слуг и завёл новых.

- А Мадобод? – спросила Алекто.

- Мадобод? Ах да, Мадобод! Это был единственный человек в Бруиден да Ре, который хорошо знал обоих братьев. Жаль, что его уже невозможно расспросить...

- Неужели он никогда никому не говорил о том, как умер граф Вальдульф? – нетерпеливо прервала лекаря Алекто.

- Наверное, сказал бы, если б его спросили об этом. – Готье неожиданно резво вскочил на ноги и, повернувшись к девушке спиной, встал у камина.

- И Мартина... Мартина тоже знала Вальдульфа, - подала голос Бертрада, - она знала его даже лучше, чем я. Хотя она, если бы и не умерла так внезапно, вряд ли ответила на твои вопросы, Алекто. Она и со мной была не слишком разговорчива...

- Мне очень жаль Мартину, - не оборачиваясь вставил Готье и протянул руки к камину с полыхавшим в нём пламенем, - бедняжка умерла так неожиданно. Но такова воля небес. К тому же в смерти есть и свои выгоды – в ней обретают искупление грехов...

- Каких грехов? – возмутилась Алекто. – У Мартины не было никаких грехов. Она была так добра! И даже умирая она беспокоилась не о себе. Она тоже, как и тётя Арогаста, хотела открыть мне некую правду и о чём-то предупредить... Она говорила, что так ей велелиОНИ...

- Они – это, должно быть, Харибальд и Вальдульф, - с нескрываемой насмешкой произнёс лекарь и прибавил: – Жители острова до сих пор считают, что Мартина была колдуньей, которая умела вызывать духов умерших. И чаще всего она говорила именно с духами братьев де Лармор. Готов поклясться священным распятием, что её последними словами были их имена.

- Вы ошибаетесь, - возразила Алекто. – То, что я услышала от неё перед тем, как её дыхание пресеклось, было всего лишь одно слово. И это было не имя.

- Вот как? – Готье обернулся и внимательно посмотрел на девушку; в его маленьких прищуренных глазках промелькнуло беспокойство. – И что же это за слово?

- Картина, - безучастно ответила Алекто. И, пожав плечами, прибавила: - Вряд ли в этом есть какой-то смысл. Скорее всего она произнесла это слово в бреду.

Показалось Алекто или Готье и вправду расслабился после того, как получил ответ на свой вопрос?

- Вы правы, мадемуазель Алекто, Мартина бредила перед смертью, - в заключение произнёс он тоном опытного медикуса.

- Но вернёмся всё же к прошлому. – Алекто снова повернулась лицом к графине. – К истории о том, как вы, матушка, стали женой графа Харибальда. Ведь, если я не ошибаюсь, именно об этом хотела рассказать мне тётя Арогаста?

- Простите, что вмешиваюсь, - в разговор снова вступил Готье, - но скажите, мадемуазель, для чего вам знать о том, что было так давно и уже навсегда осталось в прошлом? Какой бы ни была история замужества мадам Бертрады, благодаря ему она стала владелицей Бруиден да Ре.

Алекто хотела заметить, что это, собственно, не его дело, но её опередила графиня.

- Оставьте нас, - властным голосом проговорила Бертрада, обращаясь к Готье.

Когда тот откланялся и безропотно покинул гостиную, графиня перевела взгляд на дочь:

- По твоему лицу, Алекто, я вижу, что ты расстроена... Да, моя вина! Я давно должна была рассказать тебе о том, что случилось в дни моей юности. Видишь ли, до того, как выйти замуж за Харибальда, я была обручена с его братом Вальдульфом... – Бертрада перевела дыхание и продолжила, уже не глядя на притихшую Алекто: – Вальдульф был старше меня на десять лет. Мужественный, смелый, закалённый в Крестовом походе, он сразу покорил моё сердце. Да, Алекто, это была любовь с первого взгляда. Вальдульф служил при дворе короля Сигиберта, когда мы познакомились на пиру в честь рождения наследника престола. Он приходил к нам в дом, но все наши свидания всегда проходили в присутствии моих сестёр. Вальдульф просил моей руки, но ни одна из моих сестёр не выказала одобрения по поводу возможного брачного союза. Они сказали графу, что им нужно время, чтобы всё обдумать... И тогда мы обручились втайне от всех. А потом Вальдульф уехал из Лютеции, выполняя какой-то очень важный королевский приказ. Прощаясь со мной, он обещал вернуться и жениться на мне, заручившись поддержкой самого короля...

Бертрада умолкла, извлекла из-за рукава носовой платок и приложила его к блеснувшим слезами глазам.

- Я ждала Вальдульфа несколько долгих недель, показавшихся мне вечностью, - после короткой паузы продолжала графиня печальным голосом. – И вот, когда сёстры, посмеиваясь и ругая меня доверчивой дурочкой, посоветовали мне искать другого жениха, явился брат Вальдульфа. Харибальд известил меня о смерти Вальдульфа и неожиданно позвал замуж... Он сказал, что такой была предсмертная воля Вальдульфа: тот не хотел, чтобы наш несостоявшийся брак стал поводом для насмешек. Умирая, Вальдульф беспокоился о моём добром имени и моей чести... Разве я могла отказать его брату, зная, что Вальдульф не вверил бы заботу обо мне в ненадёжные руки? Мы поженились здесь, на Раденне, а Харибальд после смерти брата стал единственным владельцем Бруидена да Ре, - закончила Бертрада каким-то странным голосом, который, казалось, с трудом вырвался из её груди. Опустив глаза, она едва слышно прибавила: - Остальное ты знаешь.

- Вы не рассказывали мне о своей несчастной любви, потому что не хотели причинять мне боль? – внимательно выслушав мать, сказала Алекто. – Значит ли это, что вы никогда не любили моего отца, храня верность Вальдульфу?

- Когда ты полюбишь по-настоящему, когда тот, кому ты отдашь своё сердце, станет для тебя единственным мужчиной на всю жизнь, ты всё поймёшь, Алекто, - не поднимая головы ответила графиня. – Ты поймёшь и не осудишь меня. Я не смогла полюбить Харибальда так, как любила Вальдульфа. Но я благодарна ему за тебя.

- Да, наверное, это можно понять, - согласилась Алекто, а в следующую минуту её мысли понеслись уже в другом направлении. – Но мне не даёт покоя некая тайна, которая связывала Мадобода и Мартину. И я думаю, эту тайну следует искать в Бруиден да Ре, в прошлом нашей семьи. Вот почему я хочу знать всю правду о нём: чтобы исправить, что возможно, а чего можно избежать – так избежать.

- Напрасно ты полагаешь, будто в прошлом Бруидена да Ре скрыта некая страшная тайна, - неожиданно холодно отозвалась графиня. И сжав губы, с решительным видом поднялась, как бы давая понять, что на этом разговор может быть закончен.

Алекто вскинула на неё пристальный взор.

- Я чувствую, вы что-то скрываете от меня, - упрекнула она мать.

И пообещав на прощание, что не успокоится до тех пор, пока не узнает всю историю Дома папоротников, девушка ушла.

Глава 16

Проводить даму Арогасту де Монфор в последний путь пришли немногие. Жители Раденна не знали её, им было нечего сказать о ней в прощальной речи и не за что воздать принятые по такому случаю почести. Душа убиенной Арогасты нашла прибежище на небесах, а её тело обрело вековечный приют на Раденне, в родовом склепе графов де Лармор.

Во время отпевания, которое проводил новый викарий, Преподобный Готфрид (это стало его первой службой в местном приходе), над гробом Арогасты стояли только Бертрада с Алекто и мэтр Хильден. Адвокат пребывал в полном смятении и даже казался чем-то сильно напуганным. За годы тяжбы между графиней де Лармор и её сёстрами Дориан Хильден стал настолько близок обоим семействам, что его можно было считать их родственником. Насильственная смерть одной из участниц тяжбы выбила почву из-под ног ловкого адвоката.

- Я уеду в Лютецию на первом же корабле, - шёпотом говорил мэтр Хильден, склоняясь к Бертраде, застывшей в скорбном молчании. – Я должен известить о несчастье вашу сестру, мадам Оригону... Простите, мадам, что говорю об этом в таком месте и в такое время, но ваш шанс выиграть тяжбу несколько увеличился вследствие выхода из неё одной из участниц. Позволю себе заметить, что из двух ваших сестёр именно мадам Арогаста являлась наиболее сильной партией. Мадам Оригона лишь следовала за ней: они как бы составляли пару, в которой одна была ведущей, а другая ведомой. Смею предположить, что, узнав о смерти сестры, мадам Оригона сложит оружие...

- Вы говорите глупости, мэтр, - тихим голосом ответила Бертрада, не поворачивая головы. – Если Оригона откажется от своей доли, она обречёт себя на верную гибель. Я скорблю об утрате одной своей сестры, но вы же не думаете, что я желаю потерять и другую? Когда встретитесь с мадам Оригоной, передайте ей, что я готова предоставить ей кров в Бруиден да Ре до конца её дней.

Адвокат мотнул головой:

- Вряд ли она согласится принять ваше приглашение. Насколько мне известно, ваш фамильный дом в Лютеции для неё дорог так же, как вам дорог Бруиден да Ре.

- В таком случае, мне больше нечего ей предложить, - холодно отозвалась Бертрада. – Мы продолжим тяжбу...

Алекто, стоявшая рядом с матерью, слышала её разговор с адвокатом. Конечно же, её беспокоила участь тёти Оригоны, которая теперь, после смерти своей старшей сестры, осталась в полном одиночестве. Но более девушку волновало другое: кто и за что убил тётю Арогасту?

Алекто не верила, что нож в спину бедной женщине мог вонзить Обер Видаль; она чувствовала, что менестрель не виновен, но у неё пока не было никаких доказательств его непричастности к этому убийству. Если бы она нашла записку, которую Обер получил вместе с маской, то, сравнив почерк, смогла бы узнать, было ли ему назначено свидание тем же человеком, что и ей. Иначе говоря, если бы выяснилось, что мадам Арогаста добивалась встречи с менестрелем в том же месте и в тот же час, то следовало бы искать связь между Обером, Бертрадой и самой Алекто. И тогда снова всё сошлось бы на Бруиден да Ре: ведь менестрель выбрал Дом папоротников своим временным убежищем. И снова возникал вопрос: для чего, с какой целью Обер Видаль стремился попасть в имение графини де Лармор и её дочери?

Нужно добиться у маркграфа разрешения повидаться с Обером, - сказала себе Алекто, чувствуя, что не в силах справиться с этой головоломкой в одиночку.

В то время, как Алекто, погружённая в размышления, стояла на месте, служба подошла к концу и малолюдная похоронная процессия двинулась к выходу из церкви.

Алекто не пошла к усыпальнице – ноги сами привели её к уже знакомой погребальной стеле, украшенной золочёной росписью и строгими готическими буквами: «Любимая, покойся с миром». Ни имён, ни дат...

«Вероятно, когда-то здесь было имя, но кто-то стесал его и вместо него высек слово «любимая», - думала Алекто, склонившись над стелой и разглядывая надпись.

Вдруг вспомнились слова Мартины: «Вряд ли кто-то знает наверняка,чейпрах лежит здесь, под этой каменной плитой»... И откуда-то появилась уверенность, что сама Мартиназналаэто. Вдова пекаря хранила тайны, которые унесла с собой в могилу; она хранила их долгие годы и все эти годы боялась чего-то... Или кого-то? Она говорила, что лихая доля настигла Мадобода через много лет, и сама готовилась к чему-то страшному и неизбежному. Был некто, чьей воле она подчинялась, кого боялась ослушаться: «Онуговорил меня подождать ещё немного. Только зачем же я поверила, если знала, чтоонснова обманет?»

- Если бы только я смогла разглядеть позднего гостя Мартины! – с досадой воскликнула Алекто, вспомнив тень, которая мелькнула перед ней и растворилась в темноте. – Может, это и был тот, кого она боялась? Не зря же она не пожелала говорить о нём со мной!..

- Мадемуазель Алекто, вы всегда разговариваете сама с собой?

Услышав голос за спиной, Алекто от неожиданности вскрикнула. Быстро обернувшись, она увидела Преподобного Отца Готфрида и смутилась под его пристальным взглядом. Викарий, облачённый в чёрную сутану, с маленькой круглой шапочкой из чёрного бархата, из-под которой выбивались непокорные русые пряди, слегка тронутые сединой, смотрел на девушку сверху вниз, с высоты своего великанского роста. И Алекто снова подумала, что Преподобный гораздо лучше смотрелся бы на поле битвы, в рыцарских доспехах и с мечом в руках, нежели в облачении священнослужителя.

- Не всегда, - наконец, совладав со смущением, ответила Алекто на вопрос Отца Готфрида, - лишь иногда – когда злюсь на себя. Или когда чувства настолько сильны, что слова, в которых они заключены, сами с языка слетают.

- Сильным чувствам надо давать волю, иначе они могут причинить душевную боль, - с пониманием глядя на Алекто, наставительно заметил викарий.

Он перевёл взгляд на погребальную стелу, перед которой стояла Алекто, и мгновение спустя на его лице отразилось удивление.

- Впервые вижу такое, - сказал он, выбритым до синевы подбородком указав на серый камень с короткой эпитафией. – Почему здесь нет имени усопшей? Почему нет дат её рождения и смерти?

- Я тоже задаю себе эти вопросы, - с задумчивым видом отозвалась Алекто.

Тут раздались чьи-то шаги, и девушка, вскинув голову, увидела худого сутулого старика в испачканной пылью одежде.

- Преподобный, - обратился он к викарию, - мы закрыли склеп на замок, но мадам графиня забыла забрать ключ.

- Можете отдать его мадемуазель Алекто, - подсказал старику (очевидно, это был кладбищенский сторож) викарий.

Сторож как будто только сейчас заметил девушку: в поспешной почтительности склонил перед ней голову и протянул ей длинный, в пятнах ржавчины ключ.

- Послушайте, - спрятав ключ от родового склепа в кармане блио, сказала Алекто, - вы давно здесь служите? Знаете, чей прах погребён под этим камнем?

Старик посмотрел на безымянную стелу и, поколебавшись, нехотя ответил:

- Точно не помню... Знаю только, что Мартина, упокой Господь её душу, вдова пекаря, приходила ухаживать за могилкой. Подруга её здесь лежит... Аталией, кажется, кликали...

Он потоптался на месте и, бросив умоляющий взгляд на викария, пробормотал:

- Так я пойду, Преподобный?

- Идите, добрейший. Идите, - милостиво разрешил Отец Готфрид.

Сторож ушёл, а Алекто вдруг осенило.

- Преподобный, а ведь мы можем найти ответы в церковном архиве, - предложила она викарию, глядя на него с такой горячей мольбой, что могла бы растопить даже сердце, покрытое ледяной коркой.

Алекто сознавала, что такое предложение к священнику может быть воспринято им как неслыханная дерзость. Но, с другой стороны, не могла позволить себе упустить возможность приоткрыть завесу над тайной безымянной стелы.

Отец Готфрид помедлил (за это время Алекто успела и вспыхнуть от стыда за собственную смелость, и покрыться холодным потом от страха, что ей откажут) и спросил:

- Вы намерены разделить со мной поиски, мадемуазель? – И в его серых глазах, как показалось Алекто, вспыхнули лукавые огоньки.

- Разумеется! – От охватившей её радости девушка ответила поспешнее и громче, чем ей хотелось бы. И затем прибавила уже степеннее: - Вдвоём мы справимся с этой задачей намного быстрее.

Преподобный улыбнулся одними кончиками губ (Алекто отметила про себя, что ни у одного мужчины прежде не видела такого красивого рта) и жестом пригласил девушку следовать за ним.

По узкой тропинке, петлявшей между могилами, заросшими крапивой и мохом, Отец Готфрид шагал к церкви, а за ним, стараясь не отставать, быстро шла Алекто. Время от времени, поднимая взгляд от тропинки, девушка с любопытством смотрела на широкоплечую фигуру викария; Преподобный шагал широко, обходя холмики с каменными надгробиями так ловко, будто знал это старое островное кладбище как свой карман. Когда они достигли церкви, Алекто вдруг вспомнила о матери и мэтре Хильдене.

Адвокат собирался покинуть Раденн с первым кораблём, а она так и не поговорила с ним о Соране. Но, может, у неё ещё будет время для этого? Может быть, мэтр задержится этим вечером в Бруиден да Ре: ведь графиня пригласила его на поминальную трапезу...

Входя в церковь, Алекто всё же увидела мать и адвоката. Они шли в сторону Дома папоротников – и девушка порадовалась, надеясь на скорую встречу с мэтром Хильденом.

В церкви было пусто; в холодном воздухе витали запахи цветов, расплавленного воска свечей и чего-то, напоминающего о смерти. За последние несколько дней в этих стенах попрощались уже с тремя жертвами неуловимого убийцы: Мадободом, Мартиной, мадам Арогастой. И каждый из троих унёс с собой в могилу какую-то страшную тайну; каждый был каким-то образом связан с Бруиден да Ре...

- Мадемуазель Алекто! – Голос викария донёсся откуда-то из-за стены.

Алекто, задумавшись, не заметила, как Преподобный исчез из виду.

Церковный архив находился за закрытой на висячий замок дверью, а ключи от него имелись только у викария. Без помощи Отца Готфрида Алекто ни за что не смогла бы проникнуть в тайны метрических книг, где вёлся учёт прихожан: родившихся, сочетавшихся браком, крещёных, умерших. Истории нескольких поколений жителей Раденна заключались в толстых пыльных томах, на пожелтевших от времени страницах, покрытых записями на латинском языке.

- Предлагаю начать наши поиски с книг, озаглавленных надписью «О погребённых», - сказала Алекто, устремив свой взгляд на полку с пометкой «Liber Sepultorum».

- Согласен, - одобрил её предложение викарий. – Будем искать умерших женщин по имени Аталия.

Спустя какое-то время, разложив метрические книги на дощатом столе, Преподобный Готфрид и Алекто принялись просматривать ряды цифр и имён. Прошёл не один час, прежде чем поиски увенчались успехом. Судя по всему, имя Аталия было довольно редким на Раденне. Женщин с этим именем, которых погребли на местном кладбище, оказалось всего две. И одну из них звали Аталия де Лармор.

Глава 17

Алекто бежала к Бруиден да Ре, приподняв подол платья едва ли не до колен. Сердце билось в груди так сильно и так громко, что его удары звучали как удары молота о наковальню. Алекто не помнила, когда она бегала в последний раз так же быстро. А перед мысленным взором по-прежнему прыгали латинские буквы: Atalia de Larmor. Аталия де Лармор!

Ещё одна из семейства де Лармор! Но погребённая не в родовом склепе, аза ним, –забытая и, возможно, отверженная или даже изгнанная из семьи... Когда и при каких обстоятельствах? За что, за какие страшные непростительные прегрешения родственники пожелали предать её имя, – да и само её существование! – забвению?..

На эти вопросы (или хотя бы некоторые из них) Алекто рассчитывала получить ответы у нынешней графини де Лармор. Хотя, судя по последнему разговору с мадам Бертрадой, надежда на её искренность была слабой.

Перед тем, как войти в столовую залу, где в этот час могли находиться приглашённые на поминальную трапезу, Алекто замедлила шаг. Заставила себя выровнять дыхание, успокоиться – и только после этого шагнула за порог.

К её удивлению, за столом сидели только двое: хозяйка Бруиден да Ре и адвокат Хильден.

- Я постараюсь сделать всё, что от меня зависит, чтобы избавить вас от дальнейших хлопот, - говорил мэтр Хильден, изящным жестом расправляя складки висячих рукавов, вшитых в добротный жиппон из бархата. – Нужно признать, что обстоятельства сложились в вашу пользу: отныне, после смерти мадам Арогасты, ваши денежные расходы сократятся ровно наполовину. Договор о пожизненном содержании ваших сестёр подлежит пересмотру – и я займусь этим тотчас по возвращении в Лютецию. Но имейте ввиду, что, согласно эдикта короля Хильперика, после своего совершеннолетия мадемуазель Алекто станет единственной законной владелицей аллода. Вместе с правом владения на неё будет также возложена обязанность содержать мадам Оригону. И вас, мадам. Пожелаете ли вы уехать в Лютецию или остаться на Раденне, в любом случае ваше материальное благополучие будет зависеть от вашей дочери и, в каком-то смысле, от её мужа.

Адвокат привстал, одной рукой потянулся к куску пирога с гусятиной, а другую, с чашей, протянул слуге с кувшином эля.

Трапеза в память о погибшей сестре хозяйки дома была скромной для человека его положения, однако вполне пристойной для обитателей имения. В последнее время графиня и её дочь всё чаще – наравне со слугами – довольствовались трапезой, которая состояла из чечевичной похлёбки с размоченным в ней хлебным мякишем, козьим молоком, сыром и овощами. Иногда на столе бывала свежая рыба, реже – птица или дичь. Но этот случай был особенный, и Бертрада велела птичнице свернуть шею гусю, которого откармливали на праздник Самайна*; гусиными потрошками нашпиговали пирожное тесто, из чего получился отменный сытный пирог с румяной корочкой.

Адвокат с аппетитом уплетал пирог и вытирал руки о кусок полотна, который ему подавал проворный слуга.

Насытившись и утолив жажду превосходным элем, настоянным на местных травах, разомлевший гость стал разговорчивее.

- Но если вы не уверены в благосклонности мессира Данафрида де Туар, можно обеспечить ваше будущее, сделав приписку в договоре о пожизненном содержании. То есть вписать ваше имя в один ряд с именами ваших сестёр.

- Иначе говоря, вы предлагаете мне стать содержанкой моей дочери и будущего зятя, - с мрачным видом произнесла графиня; она нахмурилась, и складка у переносицы стала ещё глубже, ещё заметнее.

- Понимаю, такое положение кажется вам унизительным, - кивнул адвокат. – Тем не менее, исходя из личного опыта, я настоятельно советую вам позаботиться о своём будущем именно таким образом. Когда речь идёт о дележе наследства, мало кто вспоминает о родственных связях. Сейчас вы думаете, что Данафрид де Туар, наследник маркграфского состояния, не позарится на ваше имущество. Я же напомню вам, что Бруиден да Ре – лакомый кусок, и вряд ли Данафрид согласится добровольно делить его с вами. Поэтому я предлагаю вам позаботиться о своём будущем сейчас, пока это возможно сделать. Договор о пожизненном содержании, в котором указано, что наследник Дома папортников обязуется обеспечить ваше благополучие, единственное разумное решение. Мадам, я готов помочь вам и обеспечить успех этому делу...

Тут мэтр Хильден замялся и, пытливо посмотрев на Бертраду, прибавил:

- Однако мне понадобится ваше согласие.

- На что? – Тень набежала на лицо графини, и она вся так и застыла в напряжённой позе.

- Видите ли, для того, чтобы добиться желаемого, некоторые стряпчие действуют противозаконным образом. Что-то подчистить, что-то приписать... – Хильден снова помедлил и, взглянув на собеседницу исподлобья, осторожно прибавил: – Не каждый клиент захочет согласиться на подобные уловки.

- Если от этой маленькой хитрости зависит моё будущее благополучие, то я согласна, - решительно произнесла графиня.

- Дело связано с большим риском... – За этими словами адвоката последовало красноречивое молчание.

- Какова цена вашей услуги? – Правильно истолковав его намёк, осведомилась Бертрада.

Хильден назвал требуемую сумму и, не дав графине опомниться, бодро пообещал:

- Я возьмусь за это дело немедленно! – Он даже потёр ладони от удовольствия. – Договор с подписью графа Харибальда де Лармор у вас?

- Сейчас принесу, - с этими словами Бертрада вышла из-за стола.

Проводив её глазами до лестницы, мэтр Хильден увидел стоявшую у двери Алекто. Не будучи уверенным в том, что девушка слышала не весь разговор, адвокат заметно смутился. Но затем, преодолев смущение, спросил:

- Мадемуазель, разве вы не разделите с нами трапезу в память о вашей тёте Арогасте?

- Мэтр, я хочу поговорить с вами о человеке, которого моя мать наняла управляющим по вашей настоятельной просьбе, - прямо заявила Алекто, не двигаясь с места. – Как давно вы знакомы с Сораном? Где, в каких семьях он служил мажордомом до того, как приехал на Раденн?

- К чему все эти вопросы, мадемуазель? – Мэтр Хильден недовольно выгнул бровь. – Вы недовольны тем, как мессир Соран относится к своим обязанностям мажордома?

- Я подозреваю Сорана в склонности к воровству, - выпалила Алекто, дав себе слово говорить с адвокатом начистоту.

- Это очень серьёзное обвинение, - заметил Хильден весьма сухо. Или, может, как показалось Алекто, он пытался за этой сухостью скрыть своё беспокойство?

Алекто не успела ответить ему: сзади кто-то потянул её за рукав. Девушка обернулась и увидела взволнованное раскрасневшееся лицо Катрин.

- Мадемуазель, вы можете уделить мне минуту вашего времени? – Служанка смотрела на Алекто с горячей мольбой, так что ей невозможно было отказать.

Извинившись перед адвокатом и пообещав продолжить разговор, Алекто последовала за ней в гостиную.

- Я услышала, как вы называли имя Сорана, - шёпотом заговорила Катрин, - и подумала, что вам нужно узнать кое-что о нём. Он очень странный человек! Когда вы с мадам графиней ушли в церковь, Соран бросился снимать все картины, которые висят над лестницей. Я наблюдала за ним отсюда, из тени, и он меня не видел. Зато я видела, как он разглядывал каждую картину со всех сторон и даже прощупывал их, как будто что-то искал.

Алекто, заинтригованная, поднялась по лестнице; стены над ней были увешаны портретами бывших владельцев Дома папоротников – графов Лармор, их жён, их детей. На некоторых были изображены также представители нейстрийской ветви рода: больше воины, рыцари, нежели оседлые дворяне, никогда не покидавшие пределов своего феода. Разглядывая застывшие в вечности лица, Алекто поймала себя на мысли, что прежде не обращала на них никакого внимания. Все эти люди были её предками или дальними родственниками, а она с детства привыкла воспринимать их портреты как непременную неотъемлемую часть домашнего интерьера.

Не переставая думать о таинственной Аталии, Алекто пыталась разгадать, какой из женских ликов, изображённых на портретах, принадлежит ей.

- И он нашёл то, что искал? – наконец, вспомнив о Соране и поправляя косо висевший портрет, обратилась Алекто к служанке.

- Нет, мадемуазель, не нашёл, - ответила Катрин, мотнув головой, от чего из-под её холщового чепца выпрыгнули тугие рыжие кудряшки. – Не нашёл и так разозлился, что начал ругаться на чём свет стоит! Правду говорю, мадемуазель: топал ногами и чертыхался похлеще нашего истопника, пропойцы Дидье...

Ещё одно полезное наблюдение не в пользу Сорана, - заметила про себя Алекто и тут услышала разговор в гостиной.

Оказалось, мэтр Хильден решил откланяться, и мадам Бертрада вышла, чтобы проводить его до двери.

- Мэтр, - прощаясь, графиня протянула адвокату аккуратно свёрнутый в трубочку свиток, - прошу вас, берегите эту бумагу как зеницу ока.

- Я не подведу вас, мадам, - пообещал Хильден – и тугой свиток с гербовой печатью исчез в складках рукавов его роскошного жиппона.

- Мэтр Хильден, а ведь мы не закончили наш разговор! – крикнула Алекто и быстро спустилась по лестнице.

- Простите, мадемуазель, но мне пора! – засуетился адвокат, кутаясь в дорожный плащ, поданный слугой. – Уже темнеет, а в ночи, как вы знаете, дорогу не разглядеть. Нужно поторопиться!

После этих слов Хильден, не дожидаясь ответа Алекто, едва ли не бегом бросился к поджидавшему его экипажу.

Солнце уже закатилось, и только над дальними холмами тянулась широкая полоса, которая залила кровли дома алым светом. Отблески вечерней зарницы трепетали на лицах двух женщин, стоявших на крыльце дома и задумчиво смотревших вслед удаляющемуся экипажу.

- Можно полюбопытствовать, о чём был ваш разговор? – первой прервала молчание Бертрада, медленно переведя взгляд на дочь.

- Я хотела узнать правду о Соране, - ответила Алекто, не поворачивая головы. – Мне решительно не нравится этот человек! И меня беспокоит, что тот, кому я не доверяю, живёт с нами под одной крышей.

Алекто выдержала паузу и, взяв мать за обе руки, спросила:

- Матушка, что вам известно об Аталии? Мой отец когда-нибудь упоминал имя Аталии де Лармор?

Графиня вздрогнула.

- Почему ты спрашиваешь об этом?

- Она моя родственница, разве нет? Она – де Лармор, как и я. Как все те, кто упокоился в фамильной усыпальнице, где для неё не нашлось места. Даже тётя Арогаста, урождённая дама де Монфор, присоединилась к моим предкам по отцовской линии, зато Аталия де Лармор погребена без подобающей почести! И я хочу знать: по какой причине? Только не говорите мне, что вы сами никогда не пытались это узнать!

- Алекто, поверь, судьба Аталии де Лармор никогда не волновала меня так сильно, как тебя! Я не знаю, по какой причине её прах не был погребён в родовой усыпальнице. И всё, что мне известно о ней, не удовлетворит твоё любопытство в полной мере, - Бертрада помедлила и, склонив голову, прибавила: - Аталия была сестрой Вальдульфа и Харибальда. Ей было всего двенадцать лет, когда она утонула...

- Она утонула? – Алекто выглядела растерянной: совсем не эти слова она ожидала услышать – предчувствие разгадки семейной тайны снова обмануло её.

- Это случилось задолго до того, как я появилась в Бруиден да Ре, - снова раздался голос графини. – Харибальд не любил говорить об этой трагедии... Но как ты узнала, что под безымянной стелой покоится прах Аталии? Ведь этого не помнят даже жители Раденна...

- Некоторые помнят, - сказала Алекто и прибавила с горечью: - Мартина тоже помнила, только почему-то утаила это от меня.

Бертрада помолчала, а затем, обняв дочь, привлекла её к себе и погладила по волосам.

- Милая, пойдём спать. Сегодня был долгий и тяжёлый день: нам обеим нужен хороший отдых.

Алекто вошла в дом следом за графиней и, взглянув на портреты над лестницей, спросила, нет ли среди них портрета Аталии. Бертрада ответила, что точно не знает: она не была столь любознательна, как Алекто, и никогда не задавала подобных вопросов своему мужу.

- А где Соран? – поинтересовалась Алекто перед тем, как, пожелав матери доброй ночи, войти в свою комнату. – Разве он не был приглашён на поминальную трапезу?

- У него разболелись зубы, и я отправила его к Готье, - прозвучал ответ, но он не рассеял тревожные подозрения Алекто.

Самайн – один из главных праздников кельтов, знаменует окончание светлой половины года, лета, и начало тёмной половины, зимы. Дни безвременья, когда всё сверхъестественное устремляется наружу, когда мёртвые возвращаются в мир живых; срок уплаты долгов.

Глава 18

Ночью Алекто снился удивительный и очень странный сон. Впрочем, сновидения зачастую такими и бывают: им трудно найти толковое объяснение.

Всё происходило как наяву. Безмятежная морская гладь, пронизанная солнечными лучами, звала погрузиться в неё, уйти под воду с головой и предаться восторгу единения с одной из самых мощных и загадочных стихий, древней, как само мироздание, – водной. И Алекто, как всегда, с радостью и ликованием откликнулась на этот зов. Она ныряла и заплывала так глубоко, что, касаясь песчаного дна кончиками пальцев, могла рисовать на нём. Она играла с солнечными бликами, плясавшими на поверхности воды, и между подводными скалами гонялась за шустрыми стайками мелких пугливых рыбок. Но в какое-то мгновение она ощутила присутствие другого человека... Да, в этом волшебном подводном мире она была не одна.

Навстречу Алекто, легко рассекая руками водную толщу, плыла девочка – в старомодном блио светло-жёлтого, песочного, цвета, с длинными светлыми волосами, заплетёнными в косы, которые струились, повторяя движение водных потоков. У девочки было мертвенно-бледное лицо, а глаза – такие же незрячие, холодные и страшные, как у незнакомой девушки со скал. Утопленница!.. Однако страха Алекто не испытывала; напротив: она обрадовалась появлению этой девочки как обрадовалась бы своей давней доброй приятельнице. И даже больше: глядя на неё, на то, как она приближается, Алекто чувствовала разрастающуюся в сердце щемящую тоску – как по очень близкому, родному человеку. Сомнений не было! С этой девочкой Алекто связывало кровное родство, и это могла быть только Аталия де Лармор.

- Аталия! Как хорошо, что ты откликнулась на мою просьбу! – мысленно приветствовала её Алекто, уверенная, что девочка слышит её: ведь так она уже говорила с другой утопленницей. – Я очень хотела познакомиться с тобой! Расскажи мне о себе...

Алекто ясно видела перед собой лицо Аталии – так близко та подплыла к ней и, казалось, улыбалась ей. Но внезапно всё переменилось. Черты девичьего лица страшно исказились: нос стал плоским, а потом и вовсе исчез, а на его месте остались две ноздри; глаза округлились, и в них появился мутно-красный вертикальный зрачок; рот превратился в хищную рыбью челюсть, усеянную острыми смертоносными зубами. Улыбка сменилась чудовищным плотоядным оскалом.

Алекто закричала от ужаса – и её рот сразу наполнился солёной водой...

Она закашлялась и проснулась, но... не в своей постели. Оглядевшись, Алекто увидела, что находится внутри колодца: голову она держала над водой, а руками упиралась в скользкие каменные стенки. Девушка только подумала о том, каким способом можно выбраться наружу, – и в то же мгновение некая мощная сила вытолкнула её из колодца. Над головой светила полная луна, от которой исходило голубоватое свечение, и мерцали холодные звёзды. Алекто узнала задний двор в маркграфском замке, где недавно устраивали гадания над чаном с водой, и увидела дверь, ведущую в подземелье.

Не раздумывая, Алекто побежала к этой двери, но, разглядев дремлющего стражника, остановилась. Тот, видимо, услышав её шаги, встрепенулся и хрипло окликнул: «Кто здесь?» Сама толком не понимая, что она делает, Алекто взмахнула рукой с надетым на неё браслетом-подарком Радегунды – и стражника окутал туман, густой и белый, как парное молоко. Алекто вошла в этот туман, нащупала связку ключей и затем, зажав её в ладони, начала спускаться в подземелье...

- Мадемуазель... Мадемуазель Алекто, просыпайтесь! – Голос Катрин вырвал Алекто из удушливых объятий кошмарных сновидений.

Девушка открыла глаза и тут же зажмурилась от яркого дневного света, льющегося через окно в её комнату.

- Что такое? Что случилось, Катрин? – Немного погодя сонно спросила она у служанки, которая смотрела на неё испуганными глазами и протягивала ей одежду.

- Одевайтесь, мадемуазель. Мадам Бертрада ждёт вас в гостиной. Снова случилось несчастье...

Алекто вскочила.

- Кто на этот раз? – спросила она и не очень удивилась, услышав ответ.

- Мэтр Хильден, - выдохнула Катрин.

В гостиной, кроме графини, находились также маркграф, центенарий и Данафрид. Все они были чрезвычайно взволнованы, и только мадам Бертрада хранила свою обычную невозмутимость, умело скрывая за ней и страх, и досаду, и тревогу.

- Где это произошло? – не отвечая на приветствия собравшихся, спросила Алекто у маркграфа.

- У Красного холма, сразу за поворотом, - глухим голосом ответил Эд де Туар. – Предположительно, мэтр был убит вчера вечером, после того, как уехал из Бруиден да Ре. Когда этим утром его нашли пастухи, тело заметно окоченело.

Алекто крепко стиснула переплетённые пальцы, пытаясь собраться с мыслями. С одной стороны, услышанное её ошеломило. С другой... С другой стороны, она почему-то не была слишком удивлена. Хотя прежде она не признавалась себе в этом, чувствовала, что цепочка загадочных убийств ещё не разорвана и что мадам Арогаста не последняя жертва изворотливого злодея. Мадобод и Мартина были местными, и их гибель была тесно связана с Домом папортников. Но можно ли сказать то же о первой и двух последних жертвах? Алекто предполагала, что тайна убийства адвоката, как до него тёти Арогасты и незнакомой девушки со скал, кроется не в Бруиден да Ре. Смерть пришла к ним издалека. А ещё точнее: они приехали сюда, на Раденн, а смерть следовала за каждым из них. И нашла каждого поодиночке.

- Это уже второе убийство на вверенных в моё управление землях, - снова раздался голос Эда де Туар. – Что я скажу Его Светлости герцогу Ортенау, когда он вернётся из своего путешествия по острову?

Лицо маркграфа сделалось мрачным и озабоченным. Он помолчал, подбирая слова, а потом решительно закончил:

- Нужно предупредить жителей Раденна, чтобы держали рот на замке до тех пор, пока герцог не покинет остров.

- Меня поражает ваше лицемерие, мессир! – не сдержалась Алекто; её щёки пылали от возмущения и гнева. – Почему вы отказываетесь признать, что убито уже пять человек, включая незнакомую девушку, погибшую на скалах?! И почему нужно скрывать это от герцога? Разве вы, как наместник короля, не считаете своим долгом защищать его подданных, коими являются жители Раденна?

Вместо Эда де Туар начал отвечать его правая рука центенарий:

- Всё верно, голуб... – Дуан Бальд осёкся, вовремя вспомнив обещание Алекто за слово "голубка" отвесить ему пощёчину. Подобравшись, он продолжил: - Но всё же будет лучше, если мы сами во всём разберёмся, не впутывая мессира герцога. До этих пор Раденн пользовался в Нейстрии славой райского острова, жители которого наслаждаются спокойствием и мирным трудом. Так неужели вы хотите, чтобы теперь о нас сочиняли дурные страшные истории? Мадемуазель Алекто, для вашего же блага, придержите свой язычок и умерьте прыть! Иначе вас возненавидят ваши же земляки!

- Алекто, мессир Бальд прав, - неожиданно поддержала центенария графиня Бертрада. – То, что происходит на острове, касается только жителей острова. Я уверена, мессир маркграф справится со своими обязанностями и без вмешательства герцога Ортенау. Сколько бы убийств мы не насчитали, они не подлежат громкой огласке. Давай дождёмся, когда Его Светлость уедет, и затем начнём распутывать клубок этих ужасных злодеяний...

- Скажите, мессир, а каким способом был убит мэтр Хильден? – спросила Алекто, решив, что продолжать спор пока не имеет смысла и что будет гораздо полезнее иначе использовать время и присутствие маркграфа.

- Мадемуазель, для девушки вашего круга и, тем более, возраста, вы задаёте совершенно недопустимые вопросы! – с осуждением заметил Дуан Бальд и поджал губы.

- А что, по-вашему, допустимо для такой девушки как я? – в свою очередь возмутилась Алекто. – Заниматься рукоделием, изучать богословие, играть на лютне и готовиться к замужеству? Вы хотите указать мне моё место, не так ли, мессир Бальд? Только кто же дал вам такое право? Я – единственная наследница графа де Лармор, одного из тех, кто первым ступил на этот остров и сделал его собственностью нейстрийской короны! И я сама буду решать, где моё место! Вам это ясно, мессир Дуан Бальд?

- Алекто! – Данафрид, который видел, какими взглядами смотрят на его невесту центенарий и маркграф, дёрнул девушку за рукав. – Да что с тобой такое? Ты сама не своя из-за этих убийств! Тебе нужно успокоиться и выбросить их из головы... И, кстати, я рад, что ты ещё помнишь о том, что нужно готовиться к нашей свадьбе...

На Алекто точно вылили ушат ледяной воды.

- К свадьбе?

- Да, конечно, нашей свадьбе. – Данафрид посмотрел на девушку, удивлённый её замешательством.

- Конечно, - задумчиво ответила Алекто.

Она должна была думать о свадьбе. Но вместо того, чтобы занять свою голову приятными хлопотами и ожиданиями, мыслями о подвенечном платье и обо всём том, что нужно для самого значительного дня в жизни женщины, Алекто, когда Данафрид застал её врасплох, размышляла об убийствах. Может, центенарий прав, и ей не стоит вмешиваться во все эти тёмные дела?

- А где мессир Соран? – Алекто ещё не успела принять решение, а этот вопрос сам слетел с её уст.

- Он ещё не возвращался. Полагаю, мессир Соран остался ночевать у Готье, - ответила мадам Бертрада. – А почему ты спрашиваешь о нём?

- Думаю, что не ошибусь, если скажу, что мадемуазель Алекто подозревает мажордома в убийстве мэтра Хильдена, - с кривой ухмылкой высказался центенарий.

Маркграф шагнул к Алекто; его лицо приняло суровое выражение. На него легла тень, и Алекто догадалась, о чём пойдёт речь.

- Мадемуазель, - сказал Эд де Туар, кладя свою руку на локоть девушки, - как бы вы ни старались уличить убийцу, но, по-моему, вы на ложном пути. Ваши слова и ваши вопросы свидетельствуют о том, что вы много фантазируете. Я более чем уверен, что ваш мажордом не причастен к убийству мэтра Хильдена. Вы убедитесь в моей правоте, когда Готье подтвердит, что мессир Соран ночевал у него. Адвоката и мадам Арогасту убил другой человек. И его имя – Обер Видаль.

Алекто вскинула на маркграфа удивлённый взгляд:

- Разве вы не держите его под стражей в подземелье вашего замка, мессир?

- Видите ли, прошлой ночью менестрель сбежал из-под стражи, - сказал Эд де Туар. И, глядя на Алекто, со вздохом прибавил: - Так я и предполагал: вы поражены моими словами. Мы тоже ломаем голову над тем, кто же помог ему бежать?

Глава 19

После слов маркграфа на Алекто нахлынула волна противоречивых мыслей и чувств. Кто-то освободил Обера из заточения в ту же ночь, когда она обнаружила себя во дворе маркграфского замка. Более того: в том странном сновидении, похожем на явь, она раздобыла ключ от темницы и спустилась в подземелье. И она всё ещё помнила об этом! Может быть, она снова бродила во сне? А её вера в невиновность Обера и желание помочь ему привели её к маркграфскому замку? Но как она попала в колодец? И каким образом выбралась из него?..

Нет, - сказала она себе, - это мог быть только сон – кошмарный, нелепый, дикий!

Алекто сделала несколько шагов в сторону лестницы, собираясь подняться в свою комнату, но внезапно перед глазами у неё потемнело, и она покачнулась.

- Тебе нездоровится? – Данафрид тотчас оказался рядом и приобнял девушку за талию. – Алекто, послушай моего совета: выбрось из головы этого убийцу, постарайся отдохнуть и занять себя чем-нибудь более приятным! Клянусь, мы непременно поймаем злоумышленника и без твоего участия...

- Мне нужно побыть на свежем воздухе, - сказала Алекто, когда головокружение прошло, и отстранилась от Данафрида. Затем, взглянув ему в лицо, она твёрдо прибавила: - Одной.

- Где я смогу найти тебя? На скалах у маяка? – допытывался юноша, подчиняясь желанию невесты и вместе с тем оставляя за собой право присоединиться к ней немного позже.

- Я буду там, - коротко подтвердила Алекто и, ни с кем не прощаясь, вышла из дома.

День выдался безоблачным и солнечным. Море было спокойным, и при встрече с ним слабость Алекто сразу же улетучилось. Она могла бы созерцать бесконечную игру волн у скал и наслаждаться сонной прелестью поздней осени, если бы не тревога, прочно поселившаяся в её душе.

Незнакомка, погибшая на скалах, Мадобод, Мартина, тётя Арогаста, мэтр Хильден... Что их связывало? Может, ответ на этот вопрос скрывался всё же в прошлом Бруиден да Ре? Мадобод и Мартина знали друг друга и обитателей Дома папоротников, Мартина в детстве даже дружила с Аталией де Лармор; тётушка Арогаста была знакома с адвокатом, который защищал имущественные интересы графини де Лармор. Тот, кто убил всех этих людей, скорее всего преследовал одну и ту же цель: заставить их замолчать. Навсегда. Среди них только незнакомая девушка выглядела случайной жертвой. А может, и не случайной?..

Слишком беспокойное крикливое соседство не позволяло Алекто сосредоточиться на размышлениях. На скалах, где сидела девушка, гнездились чайки: они то улетали, то возвращались, деловито занимаясь рыбной ловлей. Солёный привкус на губах снова напомнил о жутком сновидении, и Алекто зябко повела плечами.

Она только сейчас заметила, что на небо вдруг набежали тучи, и очертания скал и башни маяка осветились тускло-золотистым отблеском скрывшегося солнца. Стало темно: как будто день в самом его разгаре неожиданно сменился ночью.

Подумав, что пора возвращаться домой, Алекто поднялась, но не успела повернуться, услышав за спиной какой-то шорох, как ей на голову надели мешок. В ту минуту девушка не особенно задумывалась над тем, кто на неё напал. Пытаясь отодрать от себя чьи-то потные руки, она изогнулась и со сдавленным криком повалилась на землю. Ей удалось придавить своим телом нападавшего и даже разжать его пальцы. Она готовилась было уже вскочить снова, но споткнулась и упала – Алекто ничего не видела, перед глазами была тёмная мешковина, а на шее затягивался узел верёвки.

Алекто была не робкого десятка. Более того, графиня Бертрада считала, что она смела до безрассудства. Но на этот раз Алекто оказалась на краю гибели. Ей было страшно, как никогда, и в какой-то момент она начала молиться Богу, чтобы Он вывел её из опасного положения. Хотя теперь речь шла уже не об опасности – о том, сколько ей осталось жить...

Этот кошмар продолжался с минуту, а потом послышался чей-то крик, и всё стихло.

До шеи Алекто дотронулись чьи-то пальцы, кто-то торопился развязать верёвку. Мешок с её головы сняли, и девушка увидела склонившуюся над нею голову.

- Мадемуазель Алекто, вы как, живы? – услышала Алекто мужской голос и окончательно поняла, что спасена. Нежданно-негаданно, в самую последнюю минуту, но спасена! Это произошло, когда она едва не простилась с жизнью: значит, Всевышний внял её молитве...

- Как вы здесь оказались? – прошептала Алекто, глядя на своего спасителя широко раскрытыми глазами.

Почему, когда она увидела Обера Видаля, испытала облегчение и радость, а не страх? Разве это не называется «из огня да в полымя»? Ведь, по убеждению маркграфа, которое разделяли его сын и центенарий, да и все остальные, выходило, что менестрель причастен к убийству тёти Арогасты и адвоката. То есть он – именно тот человек, которого Алекто должна бояться.

Обер выглядел встревоженным и утомлённым. Вокруг глаз залегли тёмные круги, черты лица заострились. Наверное, в темнице его держали только на хлебе и воде.

- Признаться, не ожидала, что вы окажетесь моим спасителем, - прибавила Алекто, не дождавшись ответа на свой вопрос.

Она глубоко вздохнула и села, потирая шею в том месте, где, как ей казалось, остался след от верёвки.

- Вы разглядели того, кто на меня напал?

Обер покачал головой:

- К сожалению, нет. Когда я его увидел, вы упали вместе с ним; я закричал – и он убежал, не оборачиваясь.

- Я бы многое отдала за то, чтобы узнать, кому перешла дорогу, - пробормотала Алекто.

- Может быть, тот, кто на вас напал, принял вас за кого-то другого, и вы напрасно тревожитесь, - пытаясь успокоить девушку, отозвался Обер.

- Слабое утешение! – воскликнула Алекто с вымученной улыбкой.

Затем лицо её приняло задумчивое выражение, а, когда она заговорила снова, переменился и её голос:

- Знаете, Обер, я совсем потеряла покой: всё думаю о том, что произошло в Бруиден да Ре много лет назад, и отчего прошлое настигло нас именно сейчас. Все эти убийства... Я не понимаю причины, которая побуждает убийцу совершать свои гнусные поступки. И мне становится страшно при мысли, что этот никому не ведомый злоумышленник всё время находится где-то неподалёку и, возможно, обдумывает очередное преступление...

- А что вы думаете о Соране? – неожиданно спросил Обер. Как оказалось, он очень внимательно слушал Алекто.

Девушка пожала плечами.

- Даже не знаю, с чего начать... На мой взгляд, он не в меру дерзок, скрытен и, возможно, не чист на руку. А иногда мне кажется, будто он замышляет что-то недоброе...

- Против кого?

- Против меня и моей матери, - тихим голосом ответила Алекто.

Теперь и Обер выглядел таким же озадаченным, какой была Алекто. Он молчал, словно осмысливал услышанное, и, задумчиво глядя перед собой, потирал пальцем переносицу.

- Он появился в Доме папоротников почти сразу после исчезновения нашего старого мажордома Мадобода, - вела дальше Алекто, будто рассуждала вслух. – Позже выяснилось, что Мадобод погиб. Никто не знает, что с ним случилось, но я уверена, что его убили. С появлением Сорана на Раденне можно также связать череду загадочных смертей. Заняв место мажордома, он поселился в Бруиден да Ре, чтобы было удобнее творить свои тёмные дела. Отравил Мартину, потом убил тётю Арогасту и, наконец, добрался до мэтра Хильдена. Не исключено, что его следующей жертвой должна была стать я, – и так бы и случилось, если бы Провидение не послало вас моим спасителем. Послушайте, Обер! Если Соран не остался ночевать у Готье, который лечил ему зубы, значит, он вполне мог напасть на адвоката, возвращавшегося из Бруиден да Ре. Он мог также выследить меня, чтобы расправиться со мной здесь, в этом безлюдном месте... Остаётся только найти ответ на вопрос: почему он убивает? Какая у него цель?

- А если предположить, что на вас напал не Соран, а кто-то другой? – высказал своё мнение Обер. – Кто ещё знает об этом месте?

Он умолк на мгновение, затем, быстро взглянув на Алекто, прибавил:

- Кто знал, что вы придёте сюда?

Алекто смотрела на него, не мигая. Смутная догадка была подобна комете – в душе осталась лишь неизъяснимая тревога. Но сейчас её очень беспокоила безопасность менестреля.

- Обер, вас станут искать по всему острову. Здесь, на скалах, вам больше не спрятаться. Единственное место, где вы можете отсидеться, пока не будет пойман настоящий убийца, это Бруиден да Ре. Под домом есть подвальное помещение, куда слуги складывают всякий хлам, но ключ от него хранится в комнате моей матушки. Я раздобуду его и впущу вас... Вам нужно только затаиться где-нибудь до наступления ночи – вот хотя бы на маяке! Вы знаете, из-за суеверий местные жители обходят его стороной.

- Там я и прятался, - кивнув, ответил Обер на предложение Алекто. – Но не уверен, что смотритель маяка был мне очень рад. Пока я грелся у его очага, он оставался на башне, избегая встречи со мной. Как это было в прошлый раз, когда во время грозы мы напросились к нему в гости. Помните?

- Ваше соседство ему придётся потерпеть всего лишь до наступления ночи, - возразила Алекто. И затем, став очень серьёзной, прибавила: - Обер, ваша жизнь в опасности: маркграф намерен обвинить вас в ещё одном убийстве. Вчера поздно вечером был убит мэтр Хильден, адвокат из Лютеции. Если бы вы не сбежали из темницы, на вас не было бы и тени подозрения. А теперь местные власти готовы отправить вас на виселицу за то, чего вы не совершали. Ноявам верю, Обер...

- Я знаю, - с благодарностью в голосе и во взгляде отозвался менестрель.

Алекто помолчала и затем, взглянув юноше в глаза, спросила:

- Кстати, а как вам удалось сбежать из темницы?

Она была готова к любому ответу, но услышанное снова повергло её в смятение, заставив усомниться в ясности собственного рассудка.

На лице Обера отразилось неподдельное недоумение.

- Вы же сами освободили меня!

Глава 20

В очаге потрескивали дрова; горько пахло дымком и прелыми травами, которые длинными лохматыми пучками свисали с деревянной потолочной балки. Внутри маяка, куда перебрались Алекто и Обер, чтобы продолжить разговор, царила такая же, как в прошлый раз, полутьма. И так же, как в прошлый раз, когда они нашли здесь укрытие от грозы, хозяин оставил незваных гостей наедине друг с другом.

- Мадемуазель Алекто, я признателен вам за ваше доверие и хотел бы ответить вам тем же, - говорил Обер, глядя на пламя в очаге. – Я хочу быть вам другом, защищать вас и вместе с вами искать убийцу. Я уже понял, что власти Раденна во главе с маркграфом и центенарием не слишком озабочены всеми этими убийствами. Думаю, даже после того, как герцог Ортенау покинет остров, здесь ничего не изменится. Вы беспокоитесь, что мне грозит смертельная опасность, но вам следует позаботиться о собственном благополучии. Я очень хочу быть вам полезным...

Алекто слушала менестреля и больше не чувствовала себя беспомощной. Она ощущала доверие к этому человеку. Он оказался именно тем, с кем она хотела быть откровенной, тем, на чьё плечо можно было опереться в трудную минуту.

Почему? Алекто и сама не смогла бы ответить. Сильный и смелый молодой мужчина, способный защитить, – не это ли мечта каждой девушки? В особенности той, которая выросла с матерью и которой так не хватало отцовской заботы или хотя бы надёжности старшего брата. Даже Данафрид, жених и будущий муж, никогда не внушал Алекто такого уважения, как этот странствующий менестрель, чужой, по сути, человек...

- Так же, как и вы, я готов на всё, только бы поймать убийцу, - продолжал Обер, и в его голосе зазвучала сталь. – Но вовсе не потому, что меня тревожит благополучие жителей Раденна или желание доказать свою невиновность.

Он умолк, скрипнув зубами, и Алекто вскинула на него удивлённый взгляд:

- Чего же вы хотите?

- Отомстить, - ответил Обер, глядя ей прямо в глаза. – Да, отомстить! Если бы убили вашего родного и самого дорогого вам человека, вы хотели бы отомстить? Я тоже этого хочу. – И он прибавил без всякой паузы: – Девушка, чья гибель так взволновала вас, была моей сестрой.

- Невероятно! – воскликнула Алекто, поражённая услышанным. И переспросила дрогнувшим голосом: - Вы ведь говорите о девушке, погибшей на скалах?

Обер кивнул:

- Именно из-за неё я приехал на Раденн, когда почувствовал, что стряслась беда...

- Тогда почему же вы молчали?! – взорвалась Алекто; её охватило негодование. – Почему, когда я говорила маркграфу об убийстве незнакомой девушки, вы не заявили во всеуслышание, что знали её? Что она приходится вам сестрой? Ведь мне никто, слышите, никто не верит! Никто не поверил в существование первой жертвы! Мне прямо сказали, что это лишь мои выдумки, плод моих фантазий!

- Я не мог признаться в том, что девушка, которую сбросили в море, моя сестра, потому что опасался выдать себя и спугнуть убийцу! Я не терял бдительности с того дня, как прибыл на Раденн, и не заметил никого и ничего подозрительного. Тем не менее, я уверен, что за мной следили. Возможно, злоумышленник что-то заподозрил и решил избавиться от меня, сделав обвиняемым в убийстве мадам Арогасты.

- Но ведь рано или поздно вам придётся рассказать правду властям Раденна, - заметила Алекто. – Почему бы не сделать этого сейчас?

- Рано, - ответил Обер, мотнув головой. – Мне нужно время, чтобы обдумать следующий шаг. Вы правы, убийца где-то рядом и, наверное, снова что-то замышляет. Мне легче выследить его, пока все считают меня добычей, а не охотником. Верьте мне, мадемуазель, я его непременно выслежу и тогда... тогда смогу отомстить!

Когда Обер говорил о мести, голос его менялся, а чёрные глаза начинали странно блестеть. На Алекто это производило сильное, тревожное впечатление. Она видела: Обер и сам готов совершить убийство. И тогда она спрашивала себя: кто же он на самом деле? Друг или скрытый враг? Не обмануло ли её собственное доверие? Что она, в сущности, знает о нём? Он говорит, что жаждет мести за убитую сестру. Что выбрал Бруиден да Ре, потому что так ему подсказала Радегунда. Мало ли что он мог говорить...

И тогда Алекто потребовала:

- Обер, расскажите мне о вашей сестре. Как она оказалась на Раденне?

Конечно же, он ждал этого вопроса: и перед тем, как начать свой рассказ, облегчённо вздохнул – точно с радостью снимал со своего сердца некий груз.

- Её звали Агнес... Увлекающаяся, впечатлительная, она легко подпадала под влияние всякого рода краснобаев и лицемеров. Ей было тринадцать, когда она влюбилась. Не спрашивайте у меня имени этого человека: Агнес звала его просто «мой жених». Если они и были обручены, то тайно, потому что я ничего об этом не знал. Скорее всего, он обещал жениться на ней, и Агнес ему поверила... Она говорила мне, что готова отправиться за ним хоть на край света, но, как оказалось, любовь привела её всего лишь... на Раденн. Помните, я рассказывал вам о несчастье, постигшем нашу семью? Когда отец разорился, я отправился странствовать, зарабатывая себе на жизнь музыкой и пением. Агнес надеялась обрести благополучие в замужестве.

- Жених Агнес был отсюда, с Раденна? Где они познакомились?

- Познакомиться они могли только в Дорестаде: ведь Агнес всегда жила в родительском доме. Удивительно, но их связь длилась почти три года! Сестра говорила, что её жених – живописец и искатель приключений, авантюрист, который никогда не сидит на одном месте. Я бы сказал о нём так: вчера был в Дорестаде, сегодня его видели в Лютеции, а завтра он объявится на Раденне.

Рассказывая, Обер не смотрел на Алекто; его печальный взгляд был обращён на красные языки пламени.

Данафрид! – вдруг осенило Алекто. – Это мог быть только Данафрид!

Как она и предполагала, Данафрид завёл любовную интрижку, когда учился в Лютеции в кафедральной школе. Алекто знала его с детства и могла с уверенностью сказать, что Данафрид, при желании, умел быть красноречивым и весьма убедительным. Очаровал впечатлительную бедняжку, наобещал ей с три короба, позабавился – и был таков. Даже если учесть, что он влюбился в Агнес и по желанию сердца хотел жениться на ней, всё равно никогда не пошёл бы против воли отца. Таким образом, чаша весов, которую занимала Алекто с приданым в виде Бруиден да Ре, значительно перевесила ту, в которой находилась Агнес, дочь разорившегося дворянина. Конечно, Агнес не могла этого знать и, истосковавшись по жениху, отправилась следом за ним на его родной Раденн. Но вместо вожделенного семейного благополучия и любви нашла здесь свою смерть.

- Так, значит, живописец, - с мрачной язвительностью произнесла Алекто и не удержалась от ухмылки. Подумать только, Данафрид де Туар, сын и наследник маркграфа, королевского наместника на Раденне – странствующий художник!

Нет, ревности она не ощущала. Разве можно ревновать к мёртвым? Но не только поэтому. Алектоне любилаДанафрида. Их брак был выгоден мадам Бертраде, обеспокоенной будущим Дома папоротников, который она была готова спасать любой ценой. За этот супружеский союз горячо ратовал Эд де Туар, хотя и старался казаться в этой сделке превосходящей стороной. Алекто запомнила слова мэтра Хильдена, которые он произнёс в беседе с графиней: «Сейчас вы думаете, что Данафрид де Туар, наследник маркграфского состояния, не позарится на ваше имущество. Я же напомню вам, что Бруиден да Ре – лакомый кусок, и вряд ли Данафрид согласится добровольно делить его с вами». Снова Бруиден да Ре! Человеческие судьбы, многолетние страдания, загадочные смерти и неразгаданные тайны – всё сплелось в тугой клубок, густой паутиной опутало Дом папортников...

Как всё запуталось! – вздохнула про себя Алекто.

- Да, живописец – так он сказал, - подтвердил Обер, пристально глядя на задумавшуюся девушку. И затем продолжил: - Я не могу утверждать, что жених Агнес был родом с Раденна. Когда я провожал сестру, она поделилась со мной тайным открытием своего возлюбленного. По его словам, существует затопленная часть острова, некий подводный город, который можно увидеть только в первый день новолуния накануне Самайна. Агнес сказала, что её жених мечтает увидеть этот город своим глазами и запечатлеть его на полотне. «Это должно быть восхитительно! – с восторгом говорила она. – Я никогда не прощу себя, если не буду стоять на берегу рядом с любимым, когда он возьмёт в руки кисть, чтобы воплотить красоту древнего города в своей картине!»

- Постойте! Вы уверены, что речь шла о Раденне? – Алекто не могла скрыть удивления: для неё, родившейся на острове и знавшей его как свой дом, существование подводного города было немыслимо.

- Разумеется, я уверен! – ответил Обер и нахмурился, очевидно, обиженный недоверием собеседницы. – Ведь это я оплатил место на корабле, на которым Агнес отправилась на Раденн!

- Я думала, что знаю всё о моём родном острове, – после короткой паузы пробормотала озадаченная Алекто, – но, оказывается, здесь ещё остались неразгаданные тайны. И – надёжно упрятанные тайники.

Тайники?.. Почему она подумала о тайниках?

Мысли теснились у Алекто в голове. Не имело ли существование затопленного города отношения к её странным сновидениям? Может быть, утопленницы являлись оттуда, из затерянного подводного мира? И, может быть, там, в морских глубинах, было спрятано некое сокровище, о котором ей говорила Агнес?«Но ты богата: у тебя есть сокровище, которое другие мечтают заполучить любыми средствами, ценой любых жертв»...

Ценой любых жертв. Значит, все эти убийства из-за сокровища? Тогда почему же все ниточки тянутся к Бруиден да Ре?

Алекто вздрогнула, услышав голос Данафрида, приглушённый стенами маяка. Он звал её, он искал её на скалах, куда и обещал прийти, чтобы забрать её и отвести домой, в Дом папортников.

Девушка быстро поднялась и, взглянув на Обера, сказала:

- Сейчас я уйду, но помните, что этой ночью я буду ждать вас в Бруиден да Ре.

- Я приду, - пообещал Дорестадец, по-прежнему не отрывая взгляда от огня в очаге.

Алекто открыла дверь и шагнула в сумерки, охваченная предчувствием чего-то страшного и неизбежного.

Глава 21

Долговязая фигура Данафридавырисовывалась на фоне пепельно-серого неба чёрным, вытянутым кверху пятном; зажжённый факел, который юноша держал перед собой, освещал его встревоженное лицо. Но когда он увидел Алекто, поднимавшуюся к нему на вершину скалы, от тревоги не осталось даже тени.

- Алекто! – вскричал он, просияв улыбкой, и бросился навстречу девушке. – Куда ты пропала? Я тебя обыскался, обошёл все скалы и даже к морю спустился... Ты заставила меня поволноваться! Это же очень опасно: гулять в одиночестве в столь поздний час в таком безлюдном месте! После того, что случилось с мадам Арогастой и мэтром Хильденом, никто из жителей острова не рискнёт бродить ночью поодиночке...

Данафрид укорял Алекто, а она вглядывалась в его лицо, и особенно – в его глаза. На душе у неё было тревожно и немного страшно, но вместе с тем не хватало духу признать, что Данафрид мог напасть на неё, а сейчас так умело притворялся. Алекто искала и не находила причины, которая заставила бы Данафрида пойти на убийство. Зачем ему убивать свою невесту? Ведь если его цель – заполучить Дом папортников, то до свадьбы он должен сдувать пылинки со своей будущей жены. Мог ли он убить обманутую бедняжку Агнес, которая приехала за ним на Раденн по зову любви? Наверное, мог: если хотел избежать отцовского гнева и семейного скандала. Агнес нашла его, они встретились на скалах, начали ссориться, возможно, даже подрались (ведь она была ранена, а её одежда испачкана кровью) и... Данафрид толкнул девушку в море...

Алекто нахмурилась, недовольная тем, что рисовало её воображение.

То, что она мысленно выстраивала у себя в голове, никак не согласовалось с обликом человека, которого она знала. Картины детства и отрочества, милые воспоминания об играх, первом признании Данафрида в любви и его первом робком поцелуе разбивались вдребезги. Алекто больше не пыталась представить себе Данафрида мужем, любовником, отцом их детей. Но и убийцей, хладнокровным и изворотливым, она его не видела. И, как ни искала, не находила ответа на вопрос: зачем было Данафриду убивать Мадобода, Мартину, тётю Арогасту и мэтра Хильдена?

Между тем Данафрид расспрашивал её, не устала ли она, не голодна ли и не холодно ли ей.

- Скажи, – наконец, преодолев отчуждённость, порождённую недоверием к другу детства, заговорила Алекто, – а что вы делали после того, как я ушла из дома?

Данафрид, если его и насторожил резкий вопрос девушки, виду не подал.

- Отец и мессир Бальд обсудили с мадам Бертрадой похороны адвоката, – деловито начал отвечать он. – По мнению центенария, перевозить тело на материк, в Лютецию, очень хлопотно и затратно. Мой отец и твоя матушка согласились с ним, после чего отправились в церковь для разговора с викарием.

- Ты был с ними?

- Нет. Я остался в Бруиден да Ре. Мадам Бертрада хотела поговорить со мной и моим отцом о нашей свадьбе. Из-за убийства мадам Арогасты Тресковый карнавал закончился раньше обычного, и графиня нынче носит траур по своей сестре. Мы подумали, что она захочет перенести свадьбу на следующий год, но мадам Бертрада осталась верна нашему прежнему уговору. Так что...

Данафрид радостно заулыбался, но Алекто снова прервала его, лишив приятной возможности порассуждать о подготовке к обряду венчания.

- И чем же ты занимался, пока ждал возвращения своего отца и моей матери? – не в силах избавиться от подозрений, спросила она и напряглась в ожидании ответа.

- Сидел у камина и пил вино, которое подала Катрин, ваша служанка, - произнёс Данафрид, слегка удивлённый. И тут же возмутился: - Что такое, Алекто? К чему все эти вопросы? Ты как будто больше не доверяешь мне!

«Если Катрин подтвердит его слова, значит, на меня напал не Данафрид», – сказала себе Алекто.

У неё слегка отлегло от души.

Увлечённая разговором, Алекто не заметила, как они оказались во дворе Дома папоротников.

- Доброй ночи, Данафрид, – Алекто заставила себя улыбнуться. – Спасибо, что проводил до дома.

- Хочешь, вместе посидим у камина? – предложил Данафрид, по всей видимости, не желая так быстро расставаться с девушкой.

- Нет, я устала и сразу пойду спать.

Данафрид сделал ещё одну попытку удержать Алекто, но в тот момент, когда он хотел привлечь её к себе, девушка ловко увернулась от его рук.

- Что ж... – Юноша не скрывал своей досады. – По крайней мере, поцелуй меня на прощание.

- Ещё чего! – фыркнула Алекто. И не сдержавшись, язвительно прибавила: – Может быть, подобные вольности допустимы в Лютеции, но только не на Раденне!

Замечание Алекто не нашло отклика, на который она могла рассчитывать: Данафрид ничем не выдал себя и лишь пожал плечами.

В гостиной было пусто; дрова в камине догорали, тихо потрескивая.

Навстречу Алекто вышла сонная Катрин и, кутаясь в тёплую шаль, сказала, что мадам графиня устала и отправилась к себе в комнату.

- Здесь ли мессир Соран? – сразу приступила к расспросам Алекто, удерживая служанку.

- Нет, мадемуазель, никто из слуг не видел его со вчерашнего дня.

«Ну, вот, – подумала Алекто, – значит, всё-таки Соран! Убил адвоката и теперь бросился в бега... Может быть, на меня тоже он напал?..»

- Катрин, ты угощала мессира Данафрида вином, когда он остался один? – спросила служанку Алекто, которой очень хотелось верить своему жениху.

- Так велела мадам Бертрада, - ответила Катрин. И, подавив зевок, вдруг встрепенулась: - А что случилось? Мессир Данафрид занемог?

- Нет, мессир Данафрид в добром здравии, не волнуйся, Катрин, - поспешила успокоить служанку Алекто и сама ощутила, как на душе стало спокойнее.

Потом она попросила Катрин раздобыть для неё ключ от подвала и принести ей в комнату лёгкий ужин.

- Я хочу найти шкатулку прабабушки Алиенор, которую ей подарил король Сигиберт. Уверена, она где-то там, в подвале, среди всякого хлама, - объяснила своё желание Алекто, когда служанка полюбопытствовала, для чего ей вдруг понадобился ключ от подвала.

- Вы желаете заняться этим прямо сейчас, посреди ночи? – округлив глаза, удивилась Катрин.

- Мне всё равно не спится, - прозвучало ей в ответ.

Спустя какое-то время Катрин вместе с ужином принесла молодой госпоже и ключ от подвала.

Алекто ела, сидя перед окном и наблюдая, как с наступлением ночи над морем, отражавшим лунный свет, появляются тени и полутени. От надвигающейся на Раденн тьмы веяло тайной. Подсознательно Алекто чувствовала, что где-то там, в морских глубинах, кроются ответы на её вопросы. И больше всего не давало покоя существование сказочных сокровищ.

Золото, серебро, сапфиры, рубины, изумруды... шкатулки из резной слоновой кости... чаши, покрытые драгоценными камнями... короны королей и герцогов, усыпанные бриллиантами...

Алекто даже зажмурилась: воображаемый блеск золота слепил ей глаза.

То, что сокровища выглядели именно так, не оставляло бы сомнений (старожилы поговаривали о затонувших кораблях, трюмы которых были забиты золотом и драгоценностями), если бы не слова утопленницы:

«Богатство измеряется не только деньгами! Есть люди, которых лишает покоя, сводит с ума желание завладеть тем редким сокровищем, которое принадлежит тебе»...

Значит, речь шла не о золоте и драгоценностях, а о чём-то необычном, о чём-то таком, что принадлежало только ей, Алекто. А люди, которых это сокровище лишало покоя, желали его у неё отнять.

Но как можно отнять у меня то, чем я не владею? – Ещё одна головоломка, из-за которой Алекто была обречена на бессонницу.

Девушка всё ещё сидела у окна в мучительных раздумиях, когда во дворе мелькнула чья-то тень.

Обер!

Алекто бросилась к двери, но у порога остановилась и оглянулась на свою кровать с возвышавшейся на ней горкой из подушек, каждая из которых была меньше предыдущей. Девушка подбежала к кровати, вытащила одну подушку и, обернув её покрывалом, сунула под мышку. Затем бесшумно спустилась по лестнице и, открыв дверь чёрного хода для слуг, протянула руку:

- Сюда, Обер!

Менестрель ужом проскользнул в дверной проём; приложив палец к губам, тем самым призывая его молчать, Алекто повлекла юношу по узкому проходу, который вёл в подвальное помещение дома.

- Это ваша постель, - с этими словами она вручила Оберу подушку с покрывалом, а сама, поставив свечу в стенную нишу, принялась возиться с замком.

Тяжёлая дубовая дверь открылась со скрипом и впустила их в длинное помещение с низким потолком, где хранилось всякое старьё, мебель и прочие вещи, принадлежавшие семейству де Лармор. Кое-какие из этих вещей служили нескольким поколениям.

Внутри царил беспорядок. Деревянные полки, заставленные книгами в разнообразных переплётах; картины в рамах и без них, затянутые паутиной; сундуки всевозможных размеров и поверх всего плотный слой пыли.

- Устраивайтесь здесь, - тихим голосом обратилась Алекто к Оберу, который осторожно, чтобы ничего не задеть, шёл следом за ней, - а завтра я принесу вам поесть. Можете не бояться: здесь вас точно не будут искать. Кроме того, появилась надежда, что скоро местные власти будут озабочены поимкой другого беглеца. Ведь исчез Соран...

- Обвинить его в убийстве адвоката из Лютеции будет не просто, - Обер не разделял надежд Алекто, - для этого нужны доказательства. Впрочем, как и для того, чтобы считать его причастным к убийству мадам Арогасты. Или нападению на вас, мадемуазель. Соран вполне может оказаться опасным человеком, но никто не знает наверняка, способен ли он на убийство...

Менестрель умолк, споткнувшись о какой-то предмет. Это была одна из стоявших на полу картин без рам: очевидно, Алекто, проходя мимо, задела её краем юбки.

- Мадемуазель, будьте добры, посветите мне, - чуть погодя сказал Обер и поднял картину, чтобы получше рассмотреть её.

Алекто поднесла свечу. Это была небольшая картина, нарисованная на доске, по краям подточенной древесным жучком. Изображённые на ней молодые мужчина и женщина выглядели счастливыми, влюблёнными друг в друга и какими-то невероятно лёгкими, почти воздушными. Как будто кисть художника запечатлела их в момент перехода из земного мира в некий потусторонний – неявный и неразгаданный, окутанный тайнами и древними сказаниями, полный магии и первозданных чар. Лица влюблённых были прекрасными и бледными, как лунный свет. Или – как подводный сумрак, озарённый тонким и острым, ослепляющим лучом солнца.

Алекто охватил душевный трепет, а её сердце внезапно пронзила бесконечная, нестерпимая печаль.

- Вы заметили? – раздался взволнованный голос Обера. – Мадемуазель Алекто, у женщины на картине ваш браслет.

- Что?!

Алекто посмотрела на левую руку белокурой красавицы, которую она положила на грудь своего возлюбленного. И в самом деле, на тонком нежном запястье молодой женщины она увидела браслет. Точно такой же, какой носила она сама – с того дня, как его на её руку надела Радегунда!

Алекто была потрясена. У неё даже закружилась голова и пересохло в горле.

Девушка не успела прийти в себя, а её ждало ещё одно ошеломляющее открытие.

На картине, в правом нижнем углу, было аккуратно, изумрудно-зелёными чернилами выведено два имени: Алафред и... Аталия.

Глава 22

Алекто сидела на своей кровати, закутавшись в покрывало, и неотрывно смотрела на картину, на которой была изображена влюблённая пара. С той минуты, как она увидела её, девушка уже не могла думать ни о чём ином: все её мысли, все её чувства были поглощены таинственными образами влюблённых. И более всего – загадкой Аталии.

Как случилось, что Аталия де Лармор, утонувшая в возрасте двенадцати лет, на картине неизвестного художника была представлена молодой женщиной? Может быть, это была другая Аталия из рода де Лармор, жившая раньше той, которая приходилась сестрой Вальдульфу и Харибальду? Если всё так и было, то легко объяснялось внешнее сходство той Аталии, которую Алекто видела в своём сне, и этой, с картины...

Перед тем, как водрузить находку в углу своей комнаты, Алекто тщательно осмотрела её со всех сторон, надеясь отыскать имя художника и год, когда он написал свою картину. Но, увы, мастер кисти и красок пожелал остаться неизвестным, и теперь Алекто лишь гадала, к какому году (или столетию?) относилась его картина. Был ещё один вопрос, который волновал Алекто: не об этой ли картине упоминала перед своей смертью Мартина? Если принять утвердительный ответ, то – опять-таки! – возникал новый вопрос.Чтовдова пекаря хотела сказать Алекто?К чемупривлечь её внимание? Или:о чёмпредупредить?

Алекто яростно потёрла пальцами виски, пытаясь взбодриться и вспомнить слова Мартины.

«Онинастаивали...онихотели...ониговорили...»Кто эти таинственныеони? По словам Мартины,онихотели, чтобы Алекто узнала правду... О чём эта правда?

Об этом и многом другом размышляла Алекто всю оставшуюся ночь, созерцая картину, освещённую свечами, и чувствуя, что в ней заключено некое послание. Если бы только она могла разгадать его!..

Алекто взглянула на браслет: он странно поблескивал в полутьме комнаты. Она подумала о необыкновенных сновидениях, посещавших её с тех пор, как это дорогое украшение досталось ей в подарок. Лишь один сон – тот, в котором ей явился призрак утонувшей Агнес и который приснился до встречи с Радегундой, – можно было как-то объяснить. К примеру, пережитым испугом от увиденного на скалах или тревогой за судьбу девушки, ставшей жертвой жестокого убийцы... Остальные же... Как Алекто ни старалась, не могла разгадать ни того, что привиделось ей в башне маяка, ни того, почему образ Аталии превратился в чудовище, ни того, как она сама оказалась в колодце маркграфского замка и затем в темнице, где заточили Обера.

Загадочный браслет Радегунды словно жил своей жизнью; в нём была некая сила: он будто поддерживал своего владельца в страстном желании добиться чего-то, достичь какой-то цели. Или защищал его... Как же случилось, что на руке Аталии был такой же браслет? Был ли браслет Радегунды тем же украшением, что некогда принадлежало Аталии? Как он оказался у Радегунды и почему она отдала его Алекто?

Алекто устала: слишком много странных событий произошло за последние несколько дней, а сегодня она сама едва не стала жертвой неуловимого убийцы. Голова у неё склонялась на грудь, веки тяжелели, глаза слипались, но каждый раз, когда она усилием воли открывала их, её взгляд упирался в картину.

А потом она вдруг оказалась под водой. Был яркий тёплый день; море было спокойно, и солнце, проникая сквозь поверхность воды, ласкало кожу даже на глубине и освещало заросли посидонии на белом песке. Цвет песка подчёркивал мрачную серость скал, почти отвесно уходивших к невидимому дну. В поразительно прозрачной голубой воде плавали рыбы разной величины и окраски – им не было счёта.

Алекто играла с ними, пытаясь догнать шустрые серебристые стайки, пока не ощутила, что подводное течение подхватило её и стало уносить в открытое море. Теперь она двигалась то вперёд, то назад, почти ничего не видя. Ей пришлось грести одной рукой, выставив другую вперёд, чтобы не удариться обо что-нибудь. Она нырнула, ощутив внизу тёплое течение, и её рука коснулась лежащих на дне камней. Продолжая плыть, Алекто увидела очертания грота. Её неудержимо влекло к этой подводной пещере, из глубины которой исходило мерцающее зеленоватое свечение. Там, внутри этого каменного исполина, что-то двигалось, приближаясь к Алекто. И в то же мгновение, когда она услышала уже знакомый призыв о помощи: «Алекто, сюда! Скорее! Освободи меня!», перед её глазами возникла уродливая морда чудовища – точно такого, в какое обернулась Аталия, когда явилась ей в первом сновидении. Алекто охватил панический страх – и она закричала...

Алекто проснулась на рассвете, но не сразу поняла, что сидит в своей кровати. Она никак не могла сообразить, откуда шёл крик. Потом стало ясно, что кричала она сама. В этот момент она помнила всё, что видела во сне. Сновидение было таким явным и произвело на неё столь сильное впечатление, что она уже не могла забыть его. А ощущение страха и паники было таким настоящим, что она воспринимала сновидение как короткие мгновения ужаса.

При этом она заметила, что браслет жёг ей кожу, а золото сияло так, словно плавилось, превращаясь в обтекавшую её запястье золотую массу. Ей захотелось снять браслет, подбежать к окну и, распахнув его, глотнуть свежего воздуха. Лишь когда она встала у окна и вместе с холодной воздушной струёй впустила в комнату солнечный свет, жжение ослабело, и теперь на руке ощущалась только тяжесть массивного золота.

«Примите этот браслет как подарок о нашей встрече иникогда не снимайте его», - вспомнились слова Радегунды, и Алекто передумала избавляться от странного украшения.

Когда девушка вошла на кухню, мадам Бертрада уже закончила свой завтрак и теперь сидела за столом, с задумчивым видом отхлёбывая яблочный сидр из чаши с широкими краями. Факел, прикреплённый к стене, трещал, догорая, и его дым смешивался с запахами жареного лука, варёной капусты и подгоревшей ячменной каши.

- Алекто, – после приветствия обратилась графиня к дочери, – похоже, нам снова придётся искать нового мажордома. Я не уверена, что мессир Соран покинул Раденн: ведь все его вещи остались в комнате, которую он занимал. Однако его внезапное исчезновение наводит меня на мысль, что мы его больше не увидим.

- Потому, что он убийца и теперь скрывается? Или потому, что он сам стал жертвой убийцы? – спросила Алекто и прислонилась плечом к дверному косяку.

По лбу мадам Бертрады пробежали морщины; она пожала плечами:

- Я не знаю, что тебе ответить на это, милая... После всего случившегося под подозрением может оказаться любой житель Раденна. А мессир Соран, к тому же, был не из местных. И кто же теперь, после смерти мэтра Хильдена, расскажет нам правду о нём? Адвокат был единственным человеком, знавшим Сорана: я припоминаю, как мэтр называл его своим другом.

- В тот день, когда мэтр Хильден был у нас в гостях, я собиралась поговорить с ним о Соране, – подхватила Алекто, – разузнать, какой он человек и где служил мажордомом. Мне показалось, что мэтру не понравились мои вопросы и он с радостью избежал предстоящего разговора, сославшись на поздний час. Матушка, я помню, что в тот день вы передали адвокату некий важный документ. Договор о пожизненном содержании, если не ошибаюсь. Может быть, мэтр Хильден был убит из-за него?

Мадам Бертрада медленно покачала головой из стороны в сторону:

- Убийца не взял свиток с договором: его нашли в рукаве жиппона – там, где его спрятал мэтр. Люди, которые переодевали тело мэтра Хильдена для погребения, отдали его Преподобному Отцу Готфриду, а он этим утром вернул договор мне. Нет, Алекто, мэтра убили по другой, пока неизвестной нам, причине.

- Матушка, вы верите, что все убийства – девушки из Нейстрии, Мадобода, Мартины, тёти Арогасты, мэтра Хильдена – это звенья одной цепи? И что следы убийцы ведут в Бруиден да Ре?

Графиня де Лармор не успела поделиться с Алекто своим мнением – в эту минуту раздался размеренный колокольный звон. Казалось, весь остров вдруг сорвался с места и полетел в морскую бездну в тяжёлом медном гуле.

Бертрада торопливо вышла из-за стола.

- Начинается поминальная служба. Пора идти в церковь, а ты ещё не одета, – она с укором взглянула на Алекто: девушка куталась в тёплую шаль, наброшенную поверх ночной рубашки.

Но Алекто думала сейчас лишь о том, как собрать еду для Обера и затем незамеченной пробраться в подвал.

- Вы идите, матушка, – сказала она, стараясь ни голосом, ни выражением лица не вызвать у матери подозрений. – Я присоединюсь к вам в церкви.

Проводив графиню до двери, Алекто сделала вид, что поднимается в свою комнату. Но, едва мадам Бертрада скрылась за дверью, девушка заскочила на кухню, схватила кусок хлеба, несколько ломтиков козьего сыра, взяла с полки кувшин молока и направилась в сторону подвала.

Обер уже ждал её, сидя на полу и разглядывая картины в тусклом дневном свете, который просачивался сквозь прорубленное в стене отверстие.

- Тот, кто создал все эти дивные картины, обладал поистине редким даром, – с задумчивым видом сказал менестрель перед тем, как приступить к завтраку. – Даже в замке герцога Ортенау, где собраны лучшие в Нейстрии произведения живописного искусства, мне не приходилось видеть ничего подобного.

- Обер, я бы с удовольствием поговорила с вами о картинах, но мне нужно идти, – с досадой отозвалась Алекто. – Меня ждут в церкви, где в этот час проходит отпевание мэтра Хильдена. Местные власти приняли решение похоронить его на Раденне.

- А Соран? Он объявился? – спросил Обер, и в его голосе пополам с надеждой прозвучала тревога.

- Как в воду канул, – ответила Алекто и невольно напряглась.

Она внезапно поймала себя на мысли, что это известное выражение может оправдать своё значение: либо Соран утонул, став жертвой несчастного случая, либо убийца сбросил его в море, заметая следы.

- Вы навестите меня этим вечером, мадемуазель Алекто? – Обер смотрел на девушку с горячей мольбой.

- Непременно, – успокоила его Алекто. – Возможно, мне удастся узнать что-то новое о том, как маркграф с центенарием ведут поиски убийцы, и тогда нам с вами будет что обсудить.

- Я хотел бы обсудить и другое, – вздохнув, вставил Обер. – Например, когда мне можно выбраться на волю, чтобы самому выслеживать того, кто убил мою сестру? Сидя здесь, я чувствую себя беспомощным и совершенно бесполезным.

- Понимаю вас, – кивнув, поддержала юношу Алекто. И тут же возразила: – Но если вы хоть как-то проявите себя, вас схватят и снова бросят в подземелье маркграфского замка. А потом, если настоящий убийца не будет найден, вас повесят вместо него, Обер. И тогда Агнес, ваша сестра, так и останется неотмщённой.

- Вы правы, мадемуазель, – нехотя согласился Обер. А потом прибавил: – Намерения убийцы трудно предугадать. Мне кажется, вы по-прежнему в опасности. Однажды он уже осмелился напасть на вас и, думаю, теперь повторит эту попытку. Будьте осторожны!

- Не могу же я постоянно ходить с сопровождающими! – улыбнулась Алекто.

Зато менестрель был серьёзен:

- А почему бы и нет, раз это нужно? – отозвался он таким тоном, будто порицал девушку за её беспечность.

- Постараюсь заглянуть к вам побыстрее! – на прощание пообещала ему Алекто и побежала переодеваться.

Кто мог предвидеть, что опасения Обера подтвердятся в тот же вечер?

Глава 23

Разговор с маркграфом и центенарием о поисках убийцы адвоката, на который рассчитывала Алекто, оказался невозможен. Эд де Туар ушёл из церкви ещё до окончания заупокойной мессы: герцог Ортенау со своей свитой возвращался из путешествия по острову, и маркграф был озабочен подготовкой к пиру. Дуан Бальд же, едва увидев Алекто, входящую в церковь, тотчас постарался затеряться среди присутствующих.

Когда похоронная процессия направилась к дверям, Преподобный Готфрид, проходя мимо Алекто, на мгновение задержался и шепнул ей на ухо: «Буду ждать вас в ризнице, когда все разойдутся. У меня есть очень любопытные новости».

Стоит ли говорить, насколько сильно слова викария взволновали Алекто? Как только собравшиеся почтить память мэтра Хильдена начали покидать кладбище, девушка заспешила на встречу с Преподобным.

Войдя в церковь, Алекто удивилась водворившейся здесь темноте: как будто некто, уходя, погасил все свечи. Лишь огонёк в лампадке, горевший над главным алтарём, на клиросе, освещал небольшое пространство. Алекто миновала входную дверь и, стараясь не споткнуться, пошла по тёмному проходу между скамьями.

Она направилась к алтарю, где горел свет, и вдруг почувствовала какое-то движение у себя за спиной. Алекто быстро обернулась, но никого не увидела. От неизъяснимого страха по спине побежали холодные мурашки. Алекто прижала руку к учащённо забившемуся сердцу и, глубоко вздохнув, продолжила путь. Краем глаза она заметила тень, которая перемещалась вдоль стены. Алекто продвинулась ещё на несколько колонн, и тень проследовала за ней. Девушка уже хотела броситься наутёк и сделала бы это, если бы не услышала голос Отца Готфрида, который звал её. Голос доносился со стороны ризницы, и Алекто поняла, что викарий вошёл в церковь через задний дворик, к которому примыкало кладбище.

Присутствие Преподобного придало Алекто уверенности, и она чуть не бегом направилась к приоткрывшейся двери ризницы, сквозь которую струился тёплый свет. Ей показалось, что преследовавшая её тень тотчас поспешила спрятаться в исповедальне.

Лишь очутившись в ризнице, где её ждал Отец Готфрид, Алекто почувствовала себя в безопасности и облегчённо выдохнула. Викарий стоял у дубового комода – одного из тех, что предназначались для хранения культовых предметов, и держал в руке свиток, скреплённый сургучными печатями.

- Мадемуазель Алекто, уверен, вы с интересом и удивлением послушаете то, что мне удалось разузнать об Аталии де Лармор, – сразу приступил к разговору викарий, который, как заметила Алекто, с трудом сдерживал волнение. – Эта история показалась мне настолько необычной и загадочной, что я уже не смог забыть её. Мне захотелось докопаться до истины, но помочь в этом мог только один человек – кладбищенский сторож. Я подумал, раз уж он решился приоткрыть завесу над тайной Аталии, то теперь остаётся только подобрать к нему ключ, чтобы разговорить его до конца. Задуманное удалось, и вот что старик рассказал мне.

Преподобный выдержал паузу, внимательно наблюдая за Алекто, и в его глазах на мгновение вспыхнули уже знакомые девушке лукавые огоньки. Было ясно, что викарий и сам увлечён необычной историей Аталии де Лармор – и теперь они с Алекто выглядели как сообщники в некоем заговоре, известном только им двоим.

- Я готова слушать вас, Преподобный, – поторопила викария Алекто, которая уже просто сгорала от любопытства и нетерпения.

- Тогда позвольте мне начать своё повествование с местной легенды, о которой жители Раденна стараются не вспоминать. Когда-то, много столетий назад, задолго до того, как приплыли на своих кораблях первые переселенцы с материка, на острове жило загадочное племя. По сей день никто не знает, откуда те люди появились здесь, а во времена первых поселенцев они ничего о себе не рассказывали. Соседство с кельтами и потомками римлян, овладевших землями Раденна, островитяне приняли недружелюбно. И я думаю, у них были на то веские причины. Ведь переселенцы с материка в своём стремлении выжить и обустроиться на новом месте оказались весьма напористыми. Их было намного больше, чем коренных жителей острова. Однажды среди поселенцев прошёл слух, будто божество, покровительствующее загадочному племени, пожелало, чтобы это племя исчезло с лица земли. А вместе с ним и сокровища, которым владели жрецы этого божества. И вот это племя взяло и бесследно исчезло. Как будто его никогда и не было.

- То есть как это: бесследно исчезло? – изумилась Алекто. – Куда же могло пропасть целое племя? Семьи, кланы? Но погодите, Преподобный, разве вы говорите не о племени арнуфильгов?

- Нет, не о них. Если я верно истолковал местную легенду, арнуфильги были всего лишь рабами у коренного населения Раденна.

- Рабами? – Алекто округлила глаза.

Она подумала о Радегунде, о её странном подарке: столь дорогая вещь, как браслет из массивного золота, никак не мог принадлежать рабыне. Но, если учесть, что прежде его владелицей была Аталия с картины неизвестного художника, то... То что? Неужели Радегунда украла его? Нет, в это трудно поверить!

- Так говорит легенда, – ответил викарий, которого, судя по его виду, не слишком волновала участь арнуфильгов. Зато куда более увлекательной казалась ему история исчезнувшего племени островитян: когда он говорил о них, взгляд его приобретал странный блеск. Или его интересовали сокровища?

- Так куда же пропали островитяне? – продолжала допытываться Алекто. – Должно же быть какое-то объяснение?

На лице Преподобного заиграла задорная улыбка, которая выдавала в нём увлечённого своим делом авантюриста.

- Такое есть, – радостно заявил он, – по долгом размышлении я нашёл это объяснение. Племя погибло! Оно ушло под воду – вместе со своими домами и храмами, вместе с сокровищами своего божества... А потом, столетия спустя, на Раденне появилась легенда о затопленном городе и его зловещих обитателях – не то призраках, не то морских чудовищах, прозванныхморганами. Но, как бы их ни называли, нет сомнений, что это существа иного мира! И нынешние жители Раденна испытывают перед ними панический страх; они боятся их и вместе с тем презирают и ненавидят...

Викарий помолчал, прежде чем продолжить, и Алекто, глядя на него, вдруг поняла, что он не только увлечён легендой о морганах, но – восхищается ими, испытывает к ним едва ли не благоговение. И это внезапное открытие показалось ей более, чем странным: как божий человек, Преподобный должен был почитать исключительно того, во славу которого он служит.

- А теперь пришло время поговорить о вашей родственнице, мадемуазель Алекто...

Глава 24

- А теперь пришло время поговорить о вашей родственнице, мадемуазель Алекто, – снова заговорил викарий, но теперь голос его изменился: в нём появилась неизъяснимая грусть. – Аталия приходилась вашему отцу, графу Харибальду де Лармор, родной сестрой. Родители и братья боготворили девочку, и, когда однажды, гуляя с подругой, она упала в море, их горе было неизмеримо. О том, как именно случилось несчастье, все судили со слов подруги девочки – это была Мартина. Сначала Мартина говорила, будто неожиданно разыгрался шторм, и на скалу, где девочки гуляли, обрушилась огромная волна, которая унесла Аталию в море. Потом она призналась своим родителям, что всё было иначе. Что Аталию в море унесла не волна, а – морганы, явившиеся из морских глубин. Как бы то ни было, девочку посчитали утонувшей, и вся её семья погрузилась в траур. Мать Аталии, графиня Изабель де Лармор, вскоре умерла, так и не сумев справиться с потерей любимой дочери. А старый граф, мессир Дагоберт, больше никогда не покидал стен дома и со временем превратился в безумца. Он утверждал, что по ночам слышит, как Аталия зовёт его со скал... Со дня гибели девочки прошло пять лет, и однажды, накануне Самайна, рыбаки увидели, как по дороге от побережья к Дому папоротников идёт молодая женщина. Оказалось, то была Аталия. Повзрослевшая, изменившаяся... Она была жива и невредима: как будто с ней не случилось никакой беды, как будто все эти годы она провела где-нибудь в гостях и теперь вернулась домой. Жители острова сразу поняли, что Аталия была похищена морганами, что она стала одной из них и что её возвращение не принесёт им ничего хорошего. Граф Дагоберт разгадал намерения земляков и, желая избежать кровопролития, запер дочь в подвале своего дома. Никто не знает достоверно, отчего умерла Аталия, но слухи шли такие, будто старый граф уморил её голодом. Аталию де Лармор все считали проклятой, поэтому ей не нашлось места в родовом склепе. Кладбищенский сторож сказал, что викарий отказался отпевать её в церкви, ибо был уверен, что имеет дело с ведьмой, или с призраком утопленницы. Или с чем-то иным, но определённо дьявольским.

- Бедная Аталия, – выслушав рассказ Преподобного, прошептала Алекто и почувствовала, как на её щёку с ресницы упала горячая слеза. – Какая горькая ей выпала судьба...

А Преподобный между тем вёл дальше:

- Приняв во владение церковные дела, я принялся знакомиться с архивом своего предшественника. Оказалось, местные жители настолько доверяли Преподобному Отцу Жеральду, что передавали ему на хранение очень личные и важные документы. Некоторые из них я обнаружил в тайнике за картиной «Святой и грешник», или, как её ещё называют, «Кто из нас не без греха?»...

Отец Готфрид умолк, посмотрел на свиток в своей руке и затем протянул его Алекто.

- Мадемуазель, этот документ принадлежит вашей семье. Я решил, что вы и мадам Бертрада должны знать о его существовании.

Алекто даже слегка опешила от неожиданности: поистине, день был полон непредсказуемых открытий. Такого она не предвидела.

- Вы его читали? – протянув руку, чтобы взять свиток, спросила девушка викария и быстро вскинула на него глаза.

- Разумеется, нет, – ответил тот, подавляя возмущение. И прибавил: – Если вы сомневаетесь в моей честности, проверьте целостность печати.

Но Алекто не последовала его совету. Ей стало стыдно за то, что она посмела заподозрить Преподобного Отца в нечистоплотности помыслов. Щёки её порозовели, а взгляд сделался чуть растерянным.

- Простите, Преподобный, – пробормотала она, безуспешно пытаясь вернуть себе невозмутимость.

Сделать это было тем более непросто оттого, что Отец Готфрид смотрел на неё без укоризны, а тем взглядом, в котором женщина безошибочно угадывает проявление интереса к своей особе. Викарий откровенно любовался девушкой – столь милой и беззащитной в своём смущении перед ним.

Сама же Алекто уже не могла думать о стоявшем перед ней мужчине как о церковнослужителе: Готфрид Мильгром казался ей чрезвычайно привлекательным. Настоящий красавец, да ещё умный и благородный. Разве он не поразил её с первой встречи какой-то внутренней цельностью, собранностью и умением держать себя в руках? А в тот день, когда они уединились в церковном архиве, разве между ними не возникло некое притяжение? Но пробежавшая искра мелькнула и погасла, торопливо прерванная с обеих сторон...

О чём я только думаю?! – испытав мгновенную неловкость, одёрнула себя Алекто.

В этот момент она заметила, что Преподобный смотрит на неё в упор и на лице его играет странная улыбка. Может быть, он догадался о её мыслях? Даже не догадался, а почувствовал?

- Мне пора возвращаться домой, – после короткого молчания сухо сказала Алекто. – Спасибо за вашу помощь, Преподобный.

- Всегда к вашим услугам, мадемуазель Алекто, – отозвался викарий с тёплой улыбкой. – Можете рассчитывать на меня.

Они попрощались.

Алекто миновала исповедальню, как вдруг кто-то схватил её за плечо, и она почувствовала, как к её шее прикоснулось холодное остриё кинжала.

- Отдай мне свиток, если тебе дорога твоя жизнь, – раздался у уха Алекто зловещий шёпот. – Поверь, моя рука не дрогнет...

От страха у Алекто сначала сердце ушло в пятки, а в следующую минуту она издала дикий вопль ужаса, неудержимый, пронзительный. Так она ещё никогда не визжала.

Потом всё произошло очень быстро. Из-за спины донёсся какой-то шум, послышался короткий вскрик, и пальцы, вцепившиеся в плечо Алекто, разжались. Она отскочила в сторону, прижимая к груди ценный свиток. Огонёк в лампаде перед алтарём осветил страшную картину. Сверкнуло стальное лезвие меча, и из шеи напавшего на Алекто человека хлынула кровь.

Продолжая дрожать всем телом, Алекто перевела взгляд на человека с мечом. Она узнала викария, его могучую фигуру и странный блеск в глазах. Мелькнула тревожная мысль: а что если перед ней сумасшедший, который сейчас взял и раскрылся во всей красе? Преподобный Отец только что перерезал горло человеку, угрожавшему ей кинжалом, и тот рухнул на пол, истекая кровью.

Бог мой! Служитель церкви обезглавливает людей так, словно всю жизнь только то и делал, что размахивал мечом! – с изумлением отметила про себя Алекто.

Но для раздумий сейчас было не самое подходящее время. И единственным чувством, которое она испытывала к викарию, была благодарность за то, что он спас ей жизнь.

- Вы не ранены, мадемуазель? – В голосе Преподобного, когда он посмотрел на неё, звучала такая трогательная обеспокоенность, что у девушки защемило сердце, а на душе стало так волнительно-тепло.

Приблизившись к ней, викарий склонился и тихим голосом попросил:

- Позволите взглянуть на вашу шею?

Алекто дотронулась до того места, куда недавно упиралось остриё кинжала, – на коже проступила капелька крови.

- Ничего страшного, – быстро проговорила она, взглянув в озабоченное лицо Преподобного.

Он кивнул, удовлетворённый её ответом. Затем прошёл к алтарю, зажёг от горевшей там лампады свечу и вернулся туда, где стояла, склонившись над убитым, Алекто.

- Какого чёрта?! – вырвалось у викария, когда он посветил на лицо распростёртого на полу человека. – Эсташ де Бо?

Алекто тоже узнала того, кто напал на неё, вот только под другим именем: это был Соран.

Глава 25

Алекто затворила за собой дверь своей комнаты и, обессиленная, прислонилась к ней спиной. Она тяжело дышала, стараясь привести в порядок свои чувства, а перед мысленным взором по-прежнему вставала увиденная в церкви картина. Преподобный с лихорадочно блестевшими глазами, с мечом в руке, который он сжимал легко и привычно, и – безжизненное тело мажордома, распростёртое на полу в луже крови.

Теперь Алекто знала, что настоящее имя Сорана было Эсташ де Бо и что викарий был знаком с ним до того, как тот появился на Раденне. Это не могло не вызвать подозрений, как и то, кем на самом деле являлся Преподобный Отец Готфрид. Возможно, Алекто не ошиблась, когда, впервые увидев нового викария, предположила, что он из бывших бедных рыцарей Христа. Его могучее телосложение, уверенность в своих силах, образованность и воспитание заставляли думать о нём как о человеке из благородной семьи. Но тогда как объяснить его поведение? Разве рыцарь, который защищал устои святой веры, сражаясь за Господа, решился бы осквернить божий храм, пролив в нём кровь христианина? Так, может быть, Готфрид Мильгром и вправду был безумным? Алекто слышала рассказы о том, что многие рыцари, участвовавшие в Крестовом походе, теряли рассудок от того, что им довелось пережить. Но ей так не хотелось, чтобы Отец Готфрид оказался сумасшедшим!

Это правда, что он убил бы кого угодно, не моргнув глазом, но, с другой стороны, он без раздумий пришёл ей на помощь...

Алекто вспомнила разговор, который произошёл между нею и викарием после того, как они оба чётко осознали,чтослучилось.

« – ...Так вы говорите, что ваш мажордом исчез? И что местные власти склонны обвинить его в убийстве адвоката из Лютеции? Что ж, мне это на руку! О том, что здесь произошло, знаем только мы двое. И я прошу вас, мадемуазель, держать язык за зубами... Пусть все думают, что мессир де Бо... простите, мессир Соран сбежал, скрываясь от правосудия. Я не знаю, какие у него были причины нападать на вас, но помните, что, убив его, я спас вам жизнь. И отныне мы с вами повязаны кровью...

– Иными словами, вы предлагаете мне стать соучастницей убийства?

– Называйте это как хотите. Но мне кажется, у вас нет выбора.

– Скажите, Преподобный, где вы познакомились с мессиром... как вы его назвали?, – Эсташем де Бо? И почему он скрывал своё настоящее имя?

– О, это давняя история! Обещаю, что расскажу вам о ней как-нибудь в другой раз. А сейчас позвольте мне заняться наведением порядка во вверенной под мою опеку церкви. И не волнуйтесь, мадемуазель, я похороню нашего с вами приятеля как благочестивого христианина. Вот только никто, кроме меня, не будет знать, в каком месте кладбищенская земля приняла его бренные останки...»

Уходя, Алекто поклялась хранить молчание и, таким образом, из жертвы нападения превратилась в соучастницу кровавого преступления.

Сильный испуг от всего пережитого и увиденного наконец прошёл, и теперь Алекто ощутила слабость в ногах. Она добралась до кровати, присела на её краешек и какое-то время не двигалась, уставясь взглядом в одну точку на стене. Затем, вспомнив о свитке, который по-прежнему судорожно прижимала к груди, заставила себя подняться и подойти к окну.

Над островом начинали сгущаться сумерки, но прощальные лучи по-осеннему скупого солнца ещё просвечивали сквозь скучившиеся облака. В этом, хотя и блеклом, свете Алекто собиралась ознакомиться с бумагами, из-за которых её едва не убили. Она искренне недоумевала: ведь ни эти бумаги, какими бы ценными они ни были, ни сокровище, если оно в самом деле существовало, не стоили её жизни. На целом свете нет ничего, равноценного жизни!

И всё-таки, для чего Соран хотел во что бы то ни стало завладеть бумагами, которые столько лет хранились в церковном тайнике? – спрашивала у себя Алекто, уже догадавшись, что мажордом следил не только за нею, но и за викарием.

Она взглянула на свиток: он был перевязан поблекшей розовой тесьмой, скреплённой в нескольких местах сургучными печатями. На печатях Алекто рассмотрела изображение двух скрещивающихся листьев папоротника – герба раденнской ветви рода де Лармор. Снаружи на пожелтевшей бумаге виднелись какие-то буквы, написанные чернилами, но Алекто не смогла сразу разобрать их. Ей пришлось вернуться к комоду и взять ножницы из корзины с принадлежностями для рукоделия. Затем она осторожно начала перерезать тесьму, чтобы раскрыть свиток. И очень удивилась, обнаружив текст завещания, написанный неровным почерком.

«Я, Вальдульф, граф де Лармор, старший сын графа Дагоберта де Лармор, владелец аллода Бруиден да Ре, чувствуя, что силы мои иссякают и я скоро отдам душу Господу, сим документом подтверждаю. Внебрачный сын мадам Изольды, урождённой дамы де Бо, названный Дагобертом в честь главы рода де Лармор, является моим единокровным отпрыском и наследником всего принадлежащего мне имущества. Согласно эдикта короля Хильперика, родовое поместье графов де Лармор, известное как Дом папоротников, переходит во владение моего сына по достижении оного дня своего совершеннолетия».

Дочитав и затем ещё раз внимательно перечитав рукопись, Алекто дрожащей рукой положила её на комод. Девушку охватил внезапный озноб; мысли стремительным вихрем закружились в голове, перепутываясь, как нити, и было невозможно ухватиться хотя бы за одну из них, чтобы распутать этот вновь создавшийся клубок.

Итак, у Вальдульфа де Лармор был сын, и, судя по имени матери этого ребёнка, он мог принадлежать к тому же роду, что и Соран. Преподобный назвал мажордома Эсташем де Бо: простое совпадение? Или же человек, которого, со слов мэтра Хильдена, все знали как Сорана, скрывал своё настоящее имя, потому что преследовал преступные цели?

Алекто желала докопаться до правды и вместе с тем боялась её.

В том, что Соран-Эсташ де Бо охотился за завещанием Вальдульфа, сомнений не было. Теперь нашлось и объяснение вызывающему, а порой даже наглому поведению мажордома. По крови он был дворянином, одного круга с мадам Бертрадой и её дочерью, поэтому, хотяи старался тщательно скрывать своё благородное происхождение, со своим подчинённым положением смириться так и не смог. Ему было необходимо попасть в Бруиден да Ре, чтобы получить возможность следить за жизнью хозяек имения, но более всего: чтобы найти завещание. Вот почему Соран-Эсташ рылся в вещах Алекто, когда она застала его в своей комнате в день маскарада. А его слова, которые он бросил Оберу во время их ссоры: «В этом доме я с любым буду говорить так, как посчитаю нужным», теперь обрели истинный смысл. Соран считал Дом папоротников своей собственностью! Но доказать это законным способом он мог, лишь овладев бумагами графа Вальдульфа...

Нет, – не согласилась со своими рассуждениями Алекто, – что-то здесь не так! Соран не может быть сыном Вальдульфа по той простой причине, что они были примерно одного возраста. Зато он мог приходиться родственником наследнику графа...

И вот от этой мысли Алекто становилось по-настоящему страшно. Ведь, если её догадки были справедливы, то выходило, что наследник графа Вальдульфа всегда прятался за спиной Сорана. Возможно, всё это время он находился где-то поблизости, хотя и в тени.

Сколько же ему должно быть лет? – терялась в догадках Алекто. – Может, он мой ровесник? А может, немногим старше? Или младше?..

Она снова взяла свиток в руки и, перечитав текст завещания, в самом углу увидела дату. От удивления брови Алекто поползли на лоб. Оказалось, Вальдульф составил своё последнее волеизъявление в тот же год, когда она появилась на свет. Всё это казалось настолько необычным, что Алекто решила поговорить о завещании с матерью.

Знала ли мадам Бертрада о том, что у её возлюбленного была другая женщина, которая, к тому же, стала матерью его ребёнка? И что если не преждевременная смерть, а неверность Вальдульфа вынудила Бертраду выйти замуж за Харибальда? Почему, рассказывая Алекто историю своей трагической любви, графиня утаила от неё существование соперницы?

Алекто свернула завещание графа Вальдульфа де Лармор в свиток и, засунув его за отворот блио, с решительным видом вышла из комнаты. Она была уже на середине лестнице, когда услышала громкие взволнованные голоса, которые доносились из гостиной. Говорили трое: мадам Бертрада, Дуан Бальд и Эд де Туар. Присутствие маркграфа насторожило Алекто: ведь в это время он должен был находиться в своём замке и встречать герцога Ортенау. Все видели, как Эд де Туар торопливо покинул церковь до окончания заупокойной мессы. Так почему же он вдруг появился в Бруиден да Ре?

- Мадам, я вам ещё раз повторяю: подобный поступок ни в коей мере не соответствует поведению Данафрида, – говорил маркграф, который, судя по раздражительным ноткам в голосе, с трудом сдерживал злость. – Мой сын никогда бы не остался ночевать у девиц лёгкого поведения! Во-первых, потому, что по своей природе он чрезвычайно брезглив. А во-вторых, Данафриду известно, что я, мягко говоря, не одобряю тех, кто ходит в гости к безнравственным женщинам.

- Тогда я не знаю, что вам ещё сказать, чтобы развеять вашу тревогу, мессир, – отозвалась графиня, подавив вздох.

Заметив Алекто, спускавшуюся по лестнице, она сразу оживилась и едва не бросилась ей навстречу.

- Алекто, милая, скажи мессиру маркграфу, когда ты видела Данафрида в последний раз? – обратилась Бертрада к девушке, и взоры гостей тут же уставились на неё в нетерпеливом ожидании.

- Вчера вечером, когда Данафрид провожал меня домой, – ответила Алекто и вдруг подумала о том, что сегодня, когда шла заупокойная месса, её жениха не было в церкви.

Смутное беспокойство, от которого она пыталась избавиться после того, как прочла завещание Вальдульфа, снова зашевелилось в сердце девушки.

- А что случилось? – спросила она, переведя взгляд с матери на маркграфа.

Тот был бледным как полотно и выглядел непривычно растерянным и каким-то взъерошенным.

- Данафрид не ночевал дома, – сквозь зубы ответил Эд де Туар, встретив взгляд Алекто с ощутимой враждебностью.

- После того, как ушёл к маяку искать вас, он уже не вернулся, – вставил центенарий язвительным голосом.

Алекто бросила на него быстрый, как молния, взгляд.

- Откуда вы знаете, что я была на скалах у маяка? Вы следили за мной?

- Вместо того, чтобы обвинять мессира центенария в слежке, – резко прервал её маркграф, – лучше расскажите нам, где скрывается Обер Видаль. Ведь вы не только встречались с ним после того, как он сбежал из темницы, но и помогли ему уйти от правосудия. Так где же он теперь, а, мадемуазель Алекто? Где вы его спрятали?

«Они следили за мной!» – подозрения Алекто оправдались. Но тогда это означало, что маркграф и центенарий могли знать, где сейчас прячется сбежавший менестрель.

- Я не понимаю, о чём вы говорите, – пробормотала Алекто, изо всех сил стараясь не растерять остатки невозмутимости. Но как далеко ей было до мадам Бертрады, на лице которой застыла маска непоколебимого спокойствия!

- Где вы укрываете менестреля? – повторил Эд де Туар, повысив голос. – Хочу напомнить вам, мадемуазель, что Обер Видаль обвиняется в убийстве вашей тётушки, – добавил он и посмотрел Алекто в глаза, возможно, ожидая, что она возразит. А возразить очень хотелось.

- Мессир маркграф, – снова вступил в разговор Дуан Бальд, – позвольте мне высказать предположение о вероятном убежище злодея. На мой взгляд, в любом доме наиболее подходящее место для того, чтобы спрятаться, это подвал. Мадам, не соблаговолите ли вы проводить нас с мессиром маркграфом к двери вашего подвала?

Центенарий смотрел на графиню взглядом удава, готовящегося заглотнуть свою жертву.

Алекто потеряла дар речи. Спорить или отговаривать не имело смысла. Судя по уверенному виду центенария, в глазах которого светилось злорадное торжество, он знал, что в этот раз победа определённо достанется ему.

- Разумеется, я провожу вас, мессиры, – раздался безмятежный голос мадам Бертрады, и Алекто с ужасом увидела, как та достала из кармана ключ от подвала.

Точь в точь такой же, как тот, который Катрин раздобыла для Алекто!

Дальше всё было как в тумане. Заставляя себя передвигать ногами, которые подкашивались при каждом шаге, Алекто последовала за маркграфом и центенарием. Графиня, с гордо поднятой головой, как у человека с безукоризненной честностью, шла впереди всех. Дверь подвала распахнулась, и центенарий, отстранив мадам Бертраду, юркнул в проём с поразительной для его тучного тела проворностью. За ним, сняв со стены горящий факел, в подвальную темноту шагнул Эд де Туар.

Алекто приготовилась к встрече с Обером: бежать ему было некуда, и отсюда, из Дома папоротников, для него оставался открытым лишь один путь – на виселицу.

Каково же было удивление девушки, когда маркграф, снова показавшись в дверном проёме, бросил с досадой: «Там никого нет!»

Глава 26

Проводив маркграфа и центенария, мадам Бертрада вернулась в гостиную, где её ждала совершенно потерянная Алекто.

- Вижу, ты никак не можешь прийти в себя от потрясения, – сказала графиня, взглянув на девушку, которая уже едва держалась на ногах от усталости. – Но, согласись, милая, что всё-таки лучше как-то пережить загадочное исчезновение менестреля, чем быть обвинённой в укрывательстве человека, подозреваемого в убийстве.

Поражённая догадкой, Алекто не знала, что сказать. Сначала слова матери вызвали у неё недоверие; она даже подумала, что это такая шутка. Но у мадам Бертрады был вид человека, которому чужды любые розыгрыши, да и вряд ли ей сейчас захотелось бы шутить.

Алекто, обессиленная (столько всего пришлось пережить за эти несколько часов!), опустилась в кресло у камина.

- Благодарю вас, матушка, – тихим голосом произнесла она. – Вы спасли не только моё имя, но и жизнь невиновного. Как вы узнали, что Обер Видаль прячется в подвале нашего дома?

- Это было нетрудно, – начала рассказывать графиня. – В последнее время я стала замечать в тебе перемены: ты всё чаще казалась погружённой в свои мысли, отстранённой и озабоченной какими-то сильными переживаниями. Честно говоря, я очень удивилась тому, что тебя так взволновала история менестреля из Дорестада. Ведь когда Обера Видаля обвинили в убийстве моей сестры Арогасты, ты оказалась единственным человеком, который храбро встал на его защиту. Первые подозрения зародились у меня в тот день, когда маркграф сообщил нам о побеге менестреля из темницы. Видела бы ты своё лицо! На нём были написаны все чувства, которые ты испытывала в те минуты, и я сразу догадалась, что только ты могла помочь Оберу сбежать из-под стражи. Единственной неразрешимой загадкой для меня осталось то, каким образом тебе удалось усыпить бдительность стражи и раздобыть ключи от подземной темницы... Ну а потом, когда ты вернулась домой после прогулки на скалах, я слышала, как ты говорила с Катрин. Нет, слов, конечно же, было не разобрать, но твой голос, звучавший как-то необычно, насторожил меня. Я долго не могла уснуть, и стоило мне только прислушаться к тому, что происходило в доме, чтобы понять, что ты... впустила чужака. Утром, пока ты спала, я спросила Катрин, о чём вы говорили прошлой ночью, и она рассказала, что тебе вдруг понадобился ключ от подвала. История со шкатулкой бабушки Алиенор, которую ты якобы желала разыскать среди старого хлама, Катрин посчитала вполне убедительной, но только не я. Возвратившись из церкви, я немедленно отправилась в подвал и – нисколько не удивилась, когда увидела там Обера Видаля. Зато его удивлению не было предела...

Графиня выдержала паузу и затем, посмотрев Алекто прямо в глаза, сказала:

- Алекто, ты играешь с огнём, укрывая в нашем доме человека, которого власти Раденна обвиняют в убийстве. Но я – твоя мать и считаю своим долгом защищать тебя. Этот долг останется в силе до конца моих дней.

По щеке Алекто покатилась слеза.

- Простите меня, матушка, – шёпотом проговорила она, раскаявшись в своём поступке и устыдившись своего легкомыслия. – Простите, что подвергла нас обеих такому риску...

Бертрада погладила её по руке, успокаивая:

- Ты, как большинство девушек твоего возраста, легко поддаёшься безрассудным порывам молодости. Кроме того, у тебя доброе сердце и благородная душа. Однако, Алекто, ты должна знать, что есть люди, готовые использовать твою доверчивость тебе во зло. Мы ничего не знаем о юноше по имени Обер Видаль! Кто он такой на самом деле? Откуда и зачем приехал на Раденн? Что если под шкурой безобидной овцы скрывается лютый волк?

- Но, матушка, ячувствую,что Обер не виновен! – вскричала Алекто. – Он никого не убивал: ни тётю Арогасту, ни – тем более – мэтра Хильдена. Единственный, кто способен совершить такие злодеяния, это Соран. Но с него не спросишь: ведь он исчез без следа...

Алекто умолкла, чувствуя, как внезапные спазмы сдавили ей горло. Она лгала матери! Соран мёртв, убит, а она вынуждена хранить это в тайне и покрывать его убийцу! Но, с другой стороны, она хотела найти своим словам оправдание: разве это не ложь во спасение?..

- Ты измучена, Алекто, – ласково проговорила Бертрада, желая закончить разговор. – Час поздний, и нам обеим пора спать. Я очень надеюсь, что Данафрид уже дома и завтра мы сможем с ним увидиться. Ты ещё помнишь, что через неделю вам идти к алтарю? Только какая же свадьба без жениха?

Видя, в каком подавленном состоянии находится Алекто, графиня помогла ей подняться с кресла – и в этот момент заметила краешек бумаги за лифом её платья.

- Что это такое? – спросила Бертрада, глазами указывая на свиток.

- Ах, это... – Алекто потянула свиток, осторожно взяв его за края, будто бумага могла обжечь её пальцы. – Можете почитать, матушка... Нет: выдолжныэто прочесть!

Графиня торопливо развернула свиток и углубилась в чтение завещания, некогда составленного человеком, которого она любила. Алекто не сводила с неё внимательного настороженного взгляда.

Закончив читать, Бертрада изменилась в лице, словно перед ней вдруг разверзлась бездна и она вот-вот в неё рухнет.

- Простите, если я вас огорчила, – смущённо пробормотала Алекто, – я лишь хотела...

- Нет, – отрезала графиня. – Дело вовсе не в огорчении... не в том, что я узнала о неверности своего возлюбленного спустя столько лет. – Она побелела, губы её дрожали (Алекто видела, с каким усилием мать старается сохранять свою привычную невозмутимость). – Что меня по-настоящему беспокоит, так это судьба Бруиден да Ре и твоё будущее, Алекто. Завещание графа Вальдульфа, которое он, судя по дате, сделал незадолго до своей смерти, может сильно навредить нашему положению.

- Столько тревожных событий за такой короткий срок! Недавно мне сказали, что на долю родового имущества посягали мои тётушки Арогаста и Оригона, а теперь я узнала о наследнике, который может отнять у нас весь аллод целиком, – подхватила Алекто.

Они погрузились в задумчивое молчание, после которого мадам Бертрада поинтересовалась, каким образом завещание графа Вальдульфа попало в руки Алекто. Девушка рассказала о своей встрече с викарием, о церковном архиве, где предшественник Преподобного Готфрида хранил важные документы жителей острова, и о тайнике за картиной. О том, что существует более страшная тайна – покушение Сорана на её жизнь и его гибель, она, разумеется, умолчала.

- Отец Готфрид знаком с текстом завещания? – выслушав дочь, спросила графиня.

- Не думаю, – Алекто мотнула головой. – Печати на свитке вскрыла я...

- Понятно... – проговорила мадам Бертрада ставшим вдруг усталым голосом.

- Матушка, – продолжила Алекто, понемногу вовлекаясь в разговор, – мне кажется, что наследник графа Вальдульфа и убийца – это один и тот же человек. Его цель – завладеть Домом папоротников, и он готов за это дорого заплатить. Быть может, даже нашими жизнями...

- Наверное, ты права – согласилась графиня. И тут же, пожав плечами, прибавила: – Но я всё равно не понимаю, зачем ему понадобилось убивать мою сестру и мэтра Хильдена? А если поверить в то, что гибель Мадобода и Мартины не была трагической случайностью, то этому и вовсе невозможно найти объяснение.

- Его поведение можно назвать непоследовательным, – несмотря на усталость, Алекто с готовностью поддержала рассуждения матери. – Он делает всё, чтобы быть неуловимым, и в то же время старается оставить свой след. Хотя... Скорее всего, дело не в том, что его мозги уж слишком закрученные, а в том, что речь может идти... о сообщнике...

Едва Алекто вслух произнесла версию, которая зародилась у неё после того, как она узнала настоящее имя мажордома, все произошедшие загадочные события начали обретать некий смысл. Только ли Соран-Эсташ де Бо был виновником всех смертей? Только ли он один обагрил свои руки кровью? Ведь в то время, как погибли Агнес и Мадобод, его ещё не было на острове... А если принять во внимание то, что он мог действовать в интересах наследника графа Вальдульфа, значит, жертвы выбирал сам наследник: тот, чьё имя было Дагоберт де Лармор. Дагоберт!

«С любовью, вечно твой Д.»...

Почему Агнес так и не назвала брату имя своего жениха? Потому что он так велел? Потому что ему было что скрывать даже от девушки, которую он любил?..

- Сообщник? Гм-м... А почему бы и нет?.. – Мадам Бертрада устало потёрла глаза. – Очень хочется спать, Алекто... Право, не знаю уж, что и думать...

- Вы правы, матушка, нам обеим нужно поспать, – согласилась Алекто, которой сейчас хотелось остаться наедине со своими мыслями.

Пожелав ей доброй ночи, графиня поднялась к себе в комнату. Алекто же, усевшись в кресле, подтянула колени к груди, опустила на них подбородок и погрузилась в размышления. Странное дело, она больше не чувствовала себя опустошённой: у неё словно открылось второе дыхание – и усталость как рукой сняло.

Кто ещё, кроме бывшего викария, мог знать о том, что завещание графа Вальдульфа хранилось в церковном архиве? Кто приказал Сорану-Эсташу де Бо следить за Преподобным Готфридом? Кто догадался, что ценный документ спрятан в тайнике за картиной?

Единственный намёк, да и то весьма эфемерный – упоминание Мартиной какой-то картины... Её слова не давали покоя Алекто. «Скажи ей!» – так, кажется, велели Мартине призраки, которых она видела. Подруга Аталии де Лармор определённо знала тайну картины, но, к сожалению, не успела раскрыть её Алекто.

Картина... Картина? Кто-то из слуг говорил о картинах... Ах, да, это была Катрин, когда жаловалась ей на странное поведение мажордома:

«Вы с мадам графиней ушли в церковь, а Соран бросился снимать все картины, которые висят над лестницей. Я наблюдала за ним отсюда, из тени, и он меня не видел. Зато я видела, как он разглядывал каждую картину со всех сторон и даже прощупывал их, как будто что-то искал»...

Катрин называла картинами портреты, висевшие над лестницей; может, и Мартина, произнеся слово «картина», имела в виду портрет Аталии и её возлюбленного? Хотела ли она привлечь внимание Алекто к портрету влюблённых или всё-таки к картине в церковном архиве?

А Соран-Эсташ де Бо? Зачем он снимал портреты? Сам догадался, что завещание спрятано за одной из картин? Или ему подсказали,гдеследует искать?..

Алекто вскочила на ноги и, точно подхваченная сильным ветром, взлетела по лестнице. Вбежав в комнату матери, которая готовилась отойти ко сну, она остановилась у её кровати и торжественно возгласила:

- Завтра мы с вами пойдём к маркграфу, не так ли? Так вот, я готова сказать ему, что теперь знаю, кто убийца!

Глава 27

Эта ночь показалась Алекто мучительно долгой, как будто утро никак не хотело наступать. Девушка ворочалась в постели, не в силах уснуть от переполнявших её чувств и нетерпения. Ей хотелось как можно скорее убедиться в том, что её догадки оправдались, что она, несмотря на некоторые сомнения, которые делали картину всех преступлений незавершённой, пришла к верному умозаключению. Но знать имя убийцы ещё не значит обезвредить его и помешать ему убивать и дальше. Необходимо было поймать его и отдать в руки правосудия. Алекто рассчитывала, что власти после разговора с ней немедленно наведаются в жилище преступника, и надеялась, что до этого времени птичка не вылетит из гнезда.

Едва сквозь щель между ставнями в комнату Алекто проникли первые робкие лучи солнца, девушка вскочила, быстро умылась, привела себя в порядок и помчалась вниз по лестнице, перепрыгивая через ступеньку.

Гостиная была наполнена светом: слуги уже сняли с окон внутренние ставни и бросили растопку в угли – в камине трещал огонь. На кухне, у очага, от которого также шло приятное тепло, хлопотала кухарка, ей помогала Катрин.

Алекто велела Катрин идти будить графиню, а сама, в ожидании матери, приступила к раннему завтраку.

Служанка повернулась, но, вдруг вспомнив что-то, снова вошла на кухню.

- Вчера был такой суматошный день! – пожаловалась Катрин. И, вытащив из-под передника небольшой конверт, перевязанный тесёмкой и скреплённый сургучной печатью, с виноватым видом протянула его Алекто: – Это привёз посыльный из порта, просил передать вам лично в руки. Но я так разволновалась из-за того, что пропал ваш жених, мессир Данафрид, что совсем забыла про это письмо! Забыла отдать его вам, мадемуазель! Простите!

- А кто отправил посыльного? – спросила Алекто, с любопытством разглядывая конверт: оттиск на печати был слабый, и, лишь внимательно приглядевшись к нему, она сумела разобрать две маленькие и две большие буквы, украшенные завитками, –O.deM.

- Какая-то дама, – ответила Катрин, пожав плечами. – На словах она велела передать, что будет ждать вас в портовой таверне. И чтобы вы, когда будете идти на встречу, тщательно проверили, не увязался ли за вами кто-нибудь подозрительный.

Даже так! – с удивлением воскликнула про себя Алекто. – Похоже, из-за всех этих происшествий на Раденне люди совсем перестали доверять друг другу!

Она поискала глазами нож, намереваясь вскрыть письмо, но тут появилась мадам Бертрада – и Алекто спрятала конверт в широком кармане плаща, который лежал на скамье.

- Как вам спалось, матушка?

- Ох, я почти не спала: полночи мучили кошмары. – Графиня и впрямь выглядела утомлённой. – Твои слова всё не выходили у меня из головы. Если не хочешь, можешь не называть сейчас имя убийцы – я на этом не настаиваю. Но я прошу тебя, Алекто, об одном. Кем бы ни оказался подозреваемый тобой человек, прежде чем обвинить его в убийстве, убедись, что ты не ошибаешься. Ты защищаешь Обера Видаля от виселицы, утверждая, что он непричастен к убийствам. Тогда ты должна помнить, что в любом другом случае у тебя также нет права на ошибку, ибо её ценой станет жизнь невиновного.

- Конечно, я помню об этом, – твёрдо ответила матери Алекто. И прибавила: – Доверьтесь мне, матушка. Потом вы и сами поймёте, что я не ошиблась, защищая Обера...

Когда они вошли в маркграфский замок, первой им навстречу вышла жена Эда де Туар, мадам Розали. У неё было очень усталое лицо, красные заплаканные глаза, но она всё же попыталась улыбнуться. Стоит ли говорить, что эта вымученная улыбка вызывала лишь жалость и сочувствие к бедной женщине?

- Мадам Бертрада? – пробормотала мадам Розали. – Как же давно мы с вами не виделись! Алекто, как вам спалось? Вы сегодня ранние пташки...

Она оглянулась через плечо и шёпотом, как будто опасаясь потревожить чей-то покой или необычную глубокую тишину, царившую в замке, спросила:

- Вы пришли по поводу Данафрида, верно?

Опередив ответ матери, Алекто кивнула:

- Он дома?

Из глаз мадам Розали выступили слёзы; вытащив из-за отворота рукава большой носовой платок, она вытерла их и высморкалась.

- Я не видела моего сына с позавчерашнего дня. Мы надеялись, что он появится к ночи... Но горничная нашла его постель нетронутой...

Она всхлипнула и по очереди оглядела стоявших перед ней женщин. Остановила взгляд на Алекто и, не повышая голоса, приступила к расспросам:

- Алекто, признайтесь, вы поссорились с Данафридом? Может быть, он решил заставить нас всех поволноваться, помучить своим исчезновением? Вы не догадываетесь, где он может скрываться? У вас есть какое-нибудь потайное место? Ну, знаете, такое укромное местечко, где влюблённые устраивают тайные свидания?.. Нет? Вы никогда не встречались втайне от всех? Никогда не оставались наедине друг с другом, чтобы скрыться от любопытных взглядов?.. Нет? Ох, тогда я не знаю, что и думать!.. В последнее время сын казался мне чем-то озабоченным, обеспокоенным. Я хотела поговорить с ним, но он избегал откровенных разговоров... Увы, Данафрид такой же скрытный, как и его отец...

Конец фразы утонул в громких, уже безудержных рыданиях.

Алекто быстро придвинула кресло, чтобы мадам Розали могла сесть.

Неожиданно у двери раздались возбуждённые голоса, и в гостиную ворвался раскрасневшийся, запыхавшийся от быстрой ходьбы Дуан Бальд.

- Мессир маркграф! Мессир маркграф! – закричал он, размахивая листом бумаги.

Мельком взглянув на женщин, центенарий небрежно поклонился им:

- Дамы, простите за вторжение, но у меня срочное дело! И очень кстати, что вы тоже здесь, мадам Бертрада. Не придётся терять время, посылая за вами и вашей дочерью...

Графиня и Алекто обменялись недоумёнными и немного встревоженными взглядами.

Бертрада раскрыла было рот, чтобы спросить, для чего центенарию понадобилось посылать за ней и её дочерью, но так не сделала этого. На пороге гостиной появился Эд де Туар: серое помятое лицо, мешки под глазами, воспалённые от бессонницы глаза. Он молча, одним лишь кивком приветствовал графиню и её дочь и затем остановил выжидающий взгляд на Дуане Бальде.

- Мессир маркграф, – срывающимся от волнения голосом заговорил центенарий, – появились новости! Читайте вот это! Скорее!

- Что это? – вялым голосом осведомился маркграф, не проявляя ни малейшего интереса к свитку, который ему настойчиво предлагал Дуан Бальд.

- Совет рахинбургов, вернее, каждый член сотни этим утром получил одинаковое по содержанию письмо, – выпалил центенарий; его двойной подбородок, как и обвисшие толстые щёки, дрожал то ли от возмущения, то ли от праведного гнева.

Однако на маркграфа это не произвело никакого впечатления.

- От кого письмо? – тем же безучастным голосом спросил Эд де Туар, очевидно, всецело поглощённый мыслями об исчезнувшем сыне.

Ответ центенария ошеломил его:

- Мессир Готье велит нам немедленно прибыть на скалы неподалёку от маяка. Он также требует, чтобы мы привели с собой мадам де Лармор и мадемуазель Алекто. Он пишет, что в двухстах шагах к западу есть провал в скале, который ведёт в грот, где нам назначена встреча. Мессир Готье пишет, что, если до полудня нас там не будет, он... убьёт Данафрида...

Раздался сдавленный вскрик – мадам Розали, лишившись чувств от услышанного, обмякла в кресле. Тут же всё вокруг пришло в движение, как будто даже воздух всколыхнулся от беготни и суеты людей; захлопотали вокруг своей госпожи перепуганные служанки: кто-то всполошенно закричал, кто-то побежал на кухню за водой, а кто-то за уксусной эссенцией.

Эд де Туар какое-то время стоял, застыв на месте, точно каменный истукан, а затем вдруг вскинул руку и ударил себя в грудь:

- Нет, только не Данафрида! Убить моего сына... О! Такое невозможно представить...

Он почти рыдал.

- Если бы я только мог предположить... если бы не потерял бдительность... если бы пригляделся получше...

Дуан Бальд, позволив ему причитать, сам в нетерпении переступал с ноги на ногу и недовольно пыхтел. Наконец, не выдержав, он напомнил:

- Мессир маркграф, время не ждёт! Прикажете вооружать людей?

Эд де Туар посмотрел на центенария сумасшедшими глазами и, как будто только сейчас осознав опасность положения, бросился прочь из замка. В следующую минуту его громкий голос, обретший властность, казалось, заполонил собой всё пространство замкового двора. Маркграф отдавал приказы своим людям – слышался топот ног, бряцание оружия, гневные возгласы.

- Мадам, мадемуазель, не медлите! Вы же слышали, что вам придётся последовать за нами, – сказал Дуан Бальд, обращаясь к графине и Алекто, и шагнул за порог.

- Мессир Готье... Наш лекарь Готье?.. Что это значит, Алекто? – с трудом оправившись от потрясения, растерянно спросила мадам Бертрада. – Я ничего не понимаю... Что происходит? Зачем ему убивать Данафрида? С какой целью?

- С такой же, с какой он убивал всех остальных, – ответила Алекто, и в её взгляде появилось суровое выражение.

Она повернула голову и, взглянув в вытянувшееся от изумления лицо графини, прибавила:

- Видите ли, матушка, мессир Готье и есть тот самый неуловимый убийца, из-за которого едва не пострадал невиновный человек. А его настоящее имя – Дагоберт де Лармор...

Глава 28

Спустя какое-то время Алекто и мадам Бертрада в сопровождении маркграфа и его вооружённой свиты появились у скал, в назначенном месте. Вход в расщелину оказался довольно широким: пролезть в неё не составляло труда даже тучному центенарию. Алекто хорошо знала эту местность; однажды, в детстве, она залезла в расщелину, но углубляться в непроницаемую темноту, наполненную холодной сыростью, всё же побоялась. Старожилы говорили, что там, в глубине, находится вход в преисподнюю; Алекто же считала, что так родители запугивали своих детей, чтобы те не играли в опасном месте, где случались обвалы.

Оказалось, через расщелину можно было попасть в узкий проход, который, по мере продвижения по нему, расширялся до размеров галереи, имевшей потолок высотой в два человеческих роста. Эта подземная галерея переходила в довольно просторную пещеру, как будто нарочно выдолбленную в скале.

Отряд из вооружённых людей маркграфа (их было пятнадцать человек), возглавляемый самим Эдом де Туар, продвигался в глубь галереи. Алекто, осторожно ступая следом за матерью, вслух считала шаги. Сейчас путь им освещали зажжённые факелы, но девушка опасалась худшего развития событий и готовилась к тому, что возвращаться им придётся вслепую. Она не могла видеть, что случилось с авангардом отряда. Послышались крики, громкая брань и звон железа, а, когда Алекто оказалась в пещере, то взору её предстала такая картина. Люди маркграфа, а вместе с ними Эд де Туар и центенарий, побросав оружие на пол, стояли, повернувшись к Готье-Дагоберту.

Тот находился в дальнем конце пещеры, стоя за большим плоским валуном, вытесанным в виде жертвенного алтаря, на котором, связанный по рукам и ногам, лежал Данафрид. Казалось, юноша спал; у него в ногах и у головы горели свечи. Это странное зрелище напомнило Алекто некое ритуальное жертвоприношение. Лекарь, по своему обыкновению одетый во всё чёрное, отчего напоминал монаха, держал в руке кинжал, остриё которого упиралось в грудь Данафрида.

Увидев Алекто, Готье приветственно помахал ей свободной рукой:

- А, кузина! Подходите поближе! Подходите же... Не бойтесь!

Алекто бесстрашно ступила вперёд, но её остановила, удержав за руку, мадам Бертрада.

- Что вы сделали с Данафридом? – взволнованно спросила Алекто, подозревая самое страшное.

- О, не беспокойтесь! – воскликнул Готье и ухмыльнулся. – Я не причинил ему вреда... пока. Я уже сказал мессиру маркграфу, что просто усыпил его сына. Вы же не забыли: я лекарь и разбираюсь в свойствах растений. Знаете, некоторые из них являются опасными ядами. Они либо усыпляют, либо убивают – всё зависит от используемого количества. К примеру, для того, чтобы отправить старика Мадобода к праотцам, потребовалась всего лишь щепотка одного хитрого порошка. Мартину я не собирался убивать, но, видите ли, во время нашего разговора она вспылила. Сказала, что знает, кто убил её приятеля мажордома, и пригрозила выдать меня властям. Так что я был вынужден подсыпать в её кружку с элем немного снадобья, которое убивает медленно, но верно. Я, конечно, рисковал: ведь за то время, пока яд действовал, Мартина могла успеть выболтать вам, кузина, мою страшную тайну. К счастью, всё обошлось!

На лице лекаря появилась злобная гримаса, которую игра света сделала особенно отвратительной.

- Перед самой смертью Мартина сказала о том, что некто уговаривал её подождать ещё немного. Она ведь говорила о вас, правда? Что вы ей обещали в обмен на её молчание? – спросила Алекто.

- Когда десять лет назад, в разгар лихорадки, я прибыл на Раденн, семья Мартины была одной из первых, обратившихся ко мне за помощью. Увы, мне не удалось спасти её мужа и сына, зато Мартина справилась с тяжёлой болезнью. За время лечения она имела возможность приглядеться ко мне и однажды прямо спросила, не родственник ли я графа Вальдульфа де Лармор. Сказала, что хорошо помнит, как граф выглядел в моём возрасте, и что я очень похож на него. Думаю, Мартина уже тогда догадалась, в какой степени родства я состоял с графом Вальдульфом и для чего появился на Раденне. Мне пришлось пообещать ей место горничной в Доме папоротников, а, кроме того, все эти десять лет Мартина исправно получала от меня запрошенную ею сумму денег. И никто из её соседей не задумывался об источнике благополучия бедной вдовы...

Губы Готье снова искривились в злобной ухмылке.

- А потом у неё вдруг пробудилась совесть, – продолжил он. – Она стала говорить, что её терпение истощается и что однажды она не выдержит и расскажет правду обо мне мадам Бертраде. В тот день, когда отпевали Мадобода, я следил за вами, кузина, и видел, как вы разговаривали с Мартиной. Чутьё подсказало мне, что она позвала вас к себе, и, едва не столкнувшись с вами нос к носу во дворе её дома, понял, что не ошибся. Я боялся лишь одного: что яд в чаше с элем будет действовать медленнее, чем язык Мартины. И, когда в моём присутствии вы сказали мадам Бертраде, что перед смертью Мартина говорила о какой-то картине и только, у меня гора с плеч спала. Я убедил вас, что она произнесла это слово в бреду, и поначалу сам в это поверил. Но потом меня осенило и я вдруг понял, что в этом коротком слове заключалось важное послание. Мартина подсказывала вам место тайника. Того самого тайника, на поиски которого я потратил не один год!

- И тогда вы велели Сорану... то есть своему родственнику Эсташу де Бо искать тайник за портретами, которые висят над лестницей в нашей гостиной, – вставила Алекто, обнаруживая свою осведомлённость.

Как и можно было предположить, удивлению Готье-Дагоберта не было пределов:

- Как вы узнали об Эсташе де Бо?

- У меня тоже есть тайны, – ответила Алекто, радуясь в душе, что сумела произвести впечатление не только на злодея, но и на всех, кто слышал её слова. Ободрённая этим, девушка продолжила: – Так, значит, вы признаётесь в том, что убили Мадобода и Мартину? Вам требовалось освободить место мажордома в нашем доме для того, чтобы его мог занять ваш родственник...

- Мой дядя, по материнской линии, – вставил Готье, уточняя.

- Вы с лёгкостью добились своего, – вела дальше Алекто, сделав вид, что не обратила внимание на замечание лекаря, – и тогда на Раденне появился человек, которого мэтр Хильден представил нам как своего приятеля Сорана. Скажите, убийство адвоката из Лютеции тоже ваших рук дело?

- После убийства вдовы пекаря и мадам Арогасты адвокат стал проявлять сильное беспокойство. Как человек, вовлечённый в преступную сделку, он испугался, что его тоже заставят замолчать. Навсегда. Мэтр собирался спешно покинуть остров, но ни у меня, ни у моего дяди Эсташа не было уверенности в том, что он не выдаст нас, когда окажется в Лютеции. Дядя договорился с ним о встрече у Красного холма, а у бедолаги адвоката не было даже предчувствия, что его заманивают в смертельную западню...

- За что вы убили мадам Арогасту? Чем она-то вам помешала? – в разговор вступила графиня де Лармор. – Или, может, вы скажете, что моя сестра также была участницей вашего злодейского сговора?

- Нет-нет-нет, – Готье-Дагоберт протестующе выставил ладонь свободной руки. – Вы заблуждаетесь! К убийству мадам Арогасты мы с дядей не имеем никакого отношения! Мы, конечно, знали о существовании ваших сестёр, но они не были помехой в наших планах. Пожизненное содержание им обещал мой дядюшка Харибальд, к новому же владельцу Дома папоротников, то есть ко мне, это никак не относилось бы...

- Простите, а по какому праву вы называете себя новым владельцем имения, которое принадлежит графине де Лармор и её дочери Алекто? – не выдержав, подал голос Эд де Туар.

Лекарь быстро перевёл на него свои тёмные лихорадочно блестевшие глаза.

- По праву наследования, мессир маркграф.

Глава 29

- По праву наследования, мессир маркграф. Вам напомнить, что гласит эдикт короля Хильперика в отношении земельного наследства? Аллод, со всем движимым и недвижимым имуществом, наследуется по мужской линии и только в случае отсутствия сыновей землю должны наследовать дочь или брат или сестра умершего. Когда умер старый граф Дагоберт де Лармор, Бруиден да Ре унаследовали его сыновья: Вальдульф и Харибальд. После их смерти единственной кровной наследницей считалась мадемуазель Алекто – дочь Харибальда. Но тогда никто не знал, что у Вальдульфа тоже есть ребёнок, к тому же мужского пола. Этот ребёнок – я. И, хотя я родился вне брака, граф Вальдульф признал меня своим единокровным сыном и наследником.

- Что за бред вы здесь несёте?! – взорвался Эд де Туар; от возмущения на его лице проступили багровые пятна. – Вы понимаете, что без документа, который подтвердил бы ваши слова, вам никто не поверит?

- Именно поэтому я потребовал, чтобы на нашей встрече присутствовали мадам Бертрада и мадемуазель Алекто! – вскричал Готье-Дагоберт, обрадовавшись, что разговор потёк наконец в нужном для него русле. – Я знаю наверняка, что они нашли завещание моего отца. И теперь требую отдать его мне в обмен на жизнь Данафрида.

- Вы сошли с ума! Причём здесь мой сын?.. – начал было Эд де Туар.

- Да будет вам, мессир маркграф! – прервал его лекарь. – Во-первых, вы и сами мечтаете прибрать Дом папортников к своим рукам, женив своего сына на наследнице аллода. Во-вторых, вы не оставили мне выбора. Как иначе я мог бы заставить графиню отдать мне то, что оставит её без крыши над головой, а её дочь – без завидного приданого? Но Бруиден да Ре – мой! Да, он принадлежит мне по закону, и я хочу вернуть его себе! Я готовился к этому дню с тех пор, как дядя Эсташ возвратился в Нейстрию и рассказал мне правду о моём происхождении! Мне пришлось пройти долгий путь! Я выучился на лекаря и приехал на Раденн, имея цель и чёткий план действий. Поначалу мне нужно было завоевать доверие мадам Бертрады и прощупать её мажордома: первое оказалось сделать легче, чем второе. Мадобод был вздорным и упрямым стариком, и мне, несмотря на все мои усилия, так и не удалось подобрать к нему ключ... Поиски завещания вслепую затянулись, и когда стало ясно, что после того, как мадемуазель Алекто выйдет замуж, имение будет навсегда для меня потеряно, я вызвал из Лютеции дядю Эсташа...

Готье-Дагоберт ненадолго замолк, потом, остановив взгляд на Бертраде, воскликнул:

- Как?! Вы ещё здесь?! Поторопитесь же, мадам, иначе я потеряю терпение и причиню боль вашему будущему зятю!

- Чего вы хотите? – вместо графини спросил Эд де Туар охрипшим голосом.

- Как чего? – изумился лекарь. – Разве я не ясно выразил свои требования? Мы с вами подождём, пока мадам Бертрада принесёт сюда завещание моего отца, потом я зачитаю его в присутствии членов сотни, которые засвидетельствуют моё законное право на аллод Бруиден да Ре. Господа рахинбурги, если не ошибаюсь, ваш долг ведь заключается в том, чтобы защищать на острове порядок и справедливость?

Готье-Дагоберт обращался теперь к людям, которые толпились рядом с маркграфом. Из пятнадцати человек, которые сопровождали Эда де Туар на эту встречу, лишь семеро являлись членами сотни. Тем не менее их голосов было достаточно для того, чтобы решить участь владельцев Дома папоротников.

- Так вот, – продолжал Готье-Дагоберт, начиная злиться, – для тех, кто ещё не понял, повторяю условия сделки: жизнь Данафрида в обмен на завещание графа Вальдульфа де Лармор.

- Мадам Бертрада, – маркграф повернулся к графине; на его, ставшем белом как полотно, лице читалась мольба, – прошу вас, не мешкайте! Отдайте ему это чёртово завещание! И пусть он вернёт мне моего сына живым и невредимым!

Но тут снова заговорила Алекто:

- Послушайте, – обратилась она к лекарю, – а чем виновата перед вами бедняжка Агнес Видаль?

- Агнес Видаль... – эхом откликнулся Готье-Дагоберт, и Алекто показалось, что черты его лица сразу смягчились, а в глазах появился влажный блеск, который выдавал чувства, испытываемые им при упоминании этого имени.

Лишь минуту спустя он понял смысл вопроса и, помрачнев, вскинул на Алекто встревоженный взгляд.

- Вы хотите сказать, что с Агнес случилось несчастье? – дрогнувшими губами произнёс Готье-Дагоберт.

- А вы, очевидно, станете утверждать, что непричастны к её убийству?

Глядя на лекаря, на то, какое впечатление произвели на него её слова, Алекто поняла, что поторопилась с обвинением.

- Нет... я не верю... Агнес убита?.. – бормотал Готье-Дагоберт. – Но кем? За что?.. Нет, я вам не верю!

Алекто извлекла из кармана цепочку с кулоном:

- Это украшение принадлежало Агнес Видаль, вашей невесте, не так ли?

- Подойдите, – прохрипел Готье-Дагоберт, подавшись навстречу Алекто, – покажите мне её поближе!

- Не рискуйте, мадемуазель, – проговорил один из рахинбургов. – Вы же видите, этот человек потерял рассудок...

Готье-Дагоберт чуть нажал кинжалом на грудь Данафрида.

- Подойдите, кузина, иначе я сделаю больно вашему жениху!

Алекто приблизилась к нему и протянула цепочку так, чтобы он мог разглядеть кулон и надпись на нём:«С любовью, вечно твой Д.»

- Я нашла эту цепочку на скалах... в тот день, когда погибла Агнес, – тихо проговорила Алекто, глядя, как глаза Дагоберта наполняются слезами. – Полагаю, вы не знали о том, что она приехала на Раденн, чтобы разыскать вас...

Лекарь протянул к ней свободную руку с раскрытой ладонью, но не успела Алекто вложить в неё цепочку с кулоном, как произошло нечто невероятное.

Громадная тень вынырнула откуда-то из темноты и одним прыжком бросилась на Дагоберта со спины. В следующее мгновение послышался глухой удар и болезненный крик лекаря, после чего он, сваленный ударом, оказался на полу у ног Алекто.

- Преподобный?! – воскликнула потрясённая Алекто.

А следом за нею своё удивление выказали и все остальные, повторив как эхо: «Преподобный?»

Да, это и в самом деле был Отец Готфрид. Как и в прошлый раз, в церкви, когда на Алекто напал Соран-Эсташ, викарий появился в самый отчаянный момент. И, как в прошлый раз, глаза его мерцали странным светом.

Глава 30

Как выяснилось позже, Отец Готфрид начал следить за Готье-Дагобертом с того дня, когда тот пришёл в церковь за отпущением грехов. Исповедуясь, лекарь признался в совершении тяжкого злодеяния и, хотя он не уточнил, какого именно, а лишь намекнул на то, что это произошло на Раденне, викарий догадался, о чём шла речь. Преподобный заметил, что Готье-Дагоберт часто бывает у скал, и однажды, выждав, когда тот покинет тайную пещеру, сам спустился в расщелину. Лабиринт галерей, знакомых только Дагоберту, стал для викария любопытным и полезным открытием. Он сразу понял, что лекарь замышляет новое преступление; оставалось только ждать и готовиться к тому, чтобы предотвратить появление следующей жертвы.

Дагоберт, оглушённый ударом Преподобного, по-прежнему был в беспамятстве, когда его связали люди маркграфа, чтобы затем отвезти в замок. Там, в подземной темнице, сын графа Вальдульфа де Лармор, должен был дожидаться приговора и казни. И поскольку в замке ждали возвращения герцога Ортенау, предстоящий суд обретал в глазах жителей острова особенную значимость: ведь приговор убийце должен вынести брат короля.

В отличие от графини Бертрады, которая была до смерти напугана тем, что ей довелось увидеть и услышать, Алекто возвращалась домой, погрузившись в размышления.

Итак, Готье-Дагоберт признался в убийстве Мадобода и Мартины, а также в том, что мэтр Хильден был убит Эсташем де Бо. Однако решительно отверг свою причастность к убийству мадам Арогасты, утверждая, что не видел для себя ни малейшей опасности в ней или в её сестре Оригоне. И он был искренним в своём горе, когда узнал о смерти Агнес Видаль. Если эти два убийства совершил не лекарь, значит, ни сама Алекто, ни мадам Бертрада всё ещё не былиизбавлены от опасности. Другому неуловимому злодею удалось скрыться в тени, и теперь оставалось только гадать, где и когда он нанесёт свой следующий удар и кто станет его новой жертвой.

Алекто не сомневалась, что убийства тёти Арогасты и бедняжки Агнес связаны, как и все предыдущие, с Домом папоротников. Но она никак не могла ухватиться за кончик нити, чтобы распутать клубок загадок, на которые не находилось ответов. Если даже для Дагоберта, который был готов убивать ради получения наследства, мадам Арогаста не являлась препятствием для достижения цели, то кто же тогда разглядел в ней угрозу своим планам? Кому могла помешать престарелая родственница владелиц Бруиден да Ре, которая прибыла на Раденн в первый (и, как оказалось, в последний) раз в своей жизни? Кто был настолько хитрым и ловким, что узнал о записке, в которой мадам Арогаста назначала Алекто встречу, и прислал подобную записку Оберу, чтобы того, застигнутого на месте преступления, обвинили в убийстве?

Размышляя об этом, Алекто пыталась восстановить в памяти подробности того дня. Мальчик, который принёс ей записку от тёти Арогасты, подошёл к ней в перерыве между танцами. А с кем она танцевала? Кто был рядом с ней, когда она, развернув свиток, читала послание?..

«Так что же ты не читаешь, Алекто?»... И немного погодя:«Кто эта дама?»

Данафрид де Туар! Данафрид?.. Конечно же, это был он! Алекто тогда ещё подумала, что юноша успел заглянуть в послание, когда она читала его... И ведь это он первым прибежал на место злодеяния, когда она закричала... Не потому ли он очутился там так быстро, что уже знал, чем всё обернётся? А затем, чтобы отвести от себя подозрение, во всеуслышание обвинил в убийстве странствующего менестреля...

Но для чего бы Данафриду понадобилось убивать мадам Арогасту? Причин беспокоиться за Дом папоротников, который перешёл бы в его владение как приданое Алекто, не было до тех пор, пока не появился сын графа Вальдульфа. Готье-Дагоберт обвинил маркграфа в корыстолюбии, сказав, что тот мечтает прибрать Дом папоротников к своим рукам, женив сына на наследнице аллода. Чего же жаждал сам Данафрид: заполучить Алекто как свою законную любимую жену или аллод, который она унаследовала от графа Харибальда? Если допустить мысль, что ему было известно об обязательстве Харибальда Вальдульфа перед сёстрами мадам Бертрады, тогда он, как будущий владелец Дома папоротников, мог решить избавиться от этой тяжкой обузы. Сначала от мадам Арогасты, которая объявилась сама, а затем добрался бы и до её сестры Оригоны...

Нет, говорила себе Алекто, Данафрид не стал бы убивать из-за имущества или земель. Он – единственный наследник огромного состояния маркграфа; к тому же, Эд де Туар считается самым могущественным на Раденне человеком: у него есть и власть, и серьёзные связи в Нейстрии. Ему покровительствует сам брат короля, герцог Ортенау! Так зачем же столь влиятельному и богатому человеку рисковать своим именем и своей честью ради какого-то аллода?..

Алекто, которая шла рядом с матерью, замедлила шаг. В какой-то миг ей показалось, что цепочка с кулоном выскользнула из её ладони и, упав, затерялась в дорожной пыли. Но нет, украшение, некогда подаренное Готье-Дагобертом своей невесте, по-прежнему было в её руке. Тогда, в пещере, Дагоберт не успел даже прикоснуться к цепочке...

Он не убивал Агнес. Это было ясно. Алекто почувствовала его боль, когда он услышал о гибели своей невесты... Был ли убийца мадам Арогасты тем же человеком, который столкнул Агнес Видаль со скалы? Что связывало эти два убийства? Были ли знакомы друг с другом мадам Арогаста де Монфор и дочь разорившегося дворянина из Дорестада?..

- Алекто, сегодня тебе придётся ужинать в одиночестве.

Голос мадам Бертрады отвлёк девушку от раздумий: поглощённая тем, что происходило у неё в душе и в голове, она даже не заметила, как они оказались дома.

- Я так устала от всех этих невероятных и ужасных событий! Голова идёт кругом! – пожаловалась графиня, коснувшись лба кончиками пальцев. – Сейчас хочу лишь одного: уединиться в своей комнате и, если удастся, забыться в глубоком спокойном сне.

В скором времени графиня, велев служанке принести ей кубок горячего вина, удалилась к себе, и Алекто осталась в гостиной одна. Её изводили беспокойные мысли и собственное бессилие; ей казалось, что ответы на все её вопросы находятся где-то поблизости, может, даже перед самым носом, а она не способна разглядеть их. Девушка бросила растопку в угли, ещё багровеющие в камине, и там с новой силой вспыхнуло пламя. В лицо повеяло жаром. Развязав шнуровку плаща, Алекто хотела положить его на стоявшее у камина кресло, как вдруг вспомнила о конверте, спрятанном в кармане.

Дама, инициалы имени которой –O.deM.– значились на оттиске печати, назначила ей встречу в портовой таверне, а она совсем забыла об этом!

Спохватившись, Алекто не стала терять время на прочтение письма (она боялась, что не успеет прийти вовремя и что эта встреча тоже обернётся несчастьем, как в случае с тётей Арогастой) и тотчас выбежала из дома.

Она представляла в своём воображении печальную картину: незнакомая дама ждала её весь день, но потом, потеряв терпение, взошла на палубу корабля и уплыла обратно в Нейстрию. Почему именно в Нейстрию, а не в ином направлении, Алекто не могла объяснить. Она просто чувствовала, что эта таинственная незнакомка приплыла оттуда, откуда прибыли на Раденн убийцы (Готье-Дагоберт, Соран-Эсташ де Бо) и жертвы (Агнес, мадам Арогаста, мэтр Хильден). И ещё она чувствовала, что, если этой встрече суждено состояться, загадок в терзающей её головоломке станет гораздо меньше.

К радости Алекто, дама, назначившая встречу, дождалась её.

Когда девушка, распахнув дверь, вбежала в таверну, первым, что она увидела, был одинокий силуэт женщины, сидевшей за столом у окна. Лицо женщины, повёрнутое к окну, в сторону моря, словно подтверждало, что она здесь уже давно и в ожидании скучает или, может, тревожится о чём-то. Алекто решительно направилась к незнакомке и подсела к её столу.

- Меня зовут Алекто, я – дочь графа Харибальда де Лармор и графини Бертрады, урождённой дамы де Монфор, – представилась девушка, заметив настороженный и немного испуганный взгляд женщины.

И поскольку та хранила молчание, Алекто извлекла из кармана конверт, положила его на стол перед незнакомкой и спросила:

- Это же вы прислали мне письмо с просьбой о встрече?

В замешательстве дама бросила взгляд поверх плеча Алекто.

- Не беспокойтесь, я проверила, как вы и настаивали, – разгадав её страх, тихим голосом прибавила Алекто, – за мной не было слежки.

Дама что-то пробормотала в ответ и, поцарапав ногтем по оловяному кубку с вином, поднесла его к губам. Пила она длинными глотками, неторопливо, точно испытывая терпение девушки, сидевшей напротив и не сводившей с неё глаз.

- Послушайте, вам нечего бояться, – продолжала Алекто, стараясь не выдать своего раздражения, вызванного этим затянувшимся молчанием. – Я пришла одна и, поверьте, по пути сюда я была очень осторожна. Почему бы вам не назвать своё имя, перед тем как мы начнём разговор? Вы ведь пригласили меня для разговора, не так ли?

Дама наконец поставила кубок на стол и вскинула на девушку удивлённый взгляд.

- А разве вы не догадались, кто я такая? – едва ли не с возмущением спросила она. – Как я вижу, конверт вы не вскрыли, но могли же обратить более пристальное внимание на печать? Эти буквы вам ни о чём не говорят?

И тут Алекто осенило. Как же она сразу не поняла, кого ей напоминает эта хорошо одетая женщина с благородной осанкой и немолодым лицом, которое разучилось улыбаться?

Алекто открыла рот, чтобы ответить, но собеседница опередила её:

- Меня зовут Оригона де Монфор, – с нескрываемой гордостью заявила женщина, черты лица которой могли подсказать ответ быстрее, нежели украшенные завитушками инициалы на конверте.

Надменно вздёрнув подбородок и уставившись на Алекто немигающим взглядом, мадам Оригона прибавила:

- Упомянутая вами графиня Бертрада де Лармор, урождённая дама де Монфор, приходится мне родной сестрой.

- Значит, вы моя тётя, – кивнув, с радостью подтвердила её слова Алекто. – Как и мадам Арогаста де Монфор...

Девушка ещё не успела закончить фразу, как раздалось громкое фыркание, совершенно неприличное для такой высокородной дамы, каковой являлась мадам Оригона.

- Ваша тётя? – с пренебрежительной усмешкой переспросила она. – С какой стати, позвольте узнать?

Алекто растерялась: подобный вопрос кого угодно сбил бы с толку.

- Милое дитя, вас ввели в заблуждение, – с притворным сочувствием прибавила мадам Оригона, сокрушённо покачав головой. – Бертрада де Лармор считается вашей матерью лишь по записям, сделанным в метрической книге о рождении. Но вашей родной матерью является другая женщина. Её звали Аталия де Лармор.

Глава 31

- Жизнь нашей сестры Бертрады круто изменилась в тот день, когда в нашем замке в Лютеции появился граф Харибальд де Лармор с предложением руки и сердца, – продолжала мадам Оригона немного погодя, при этом не сводя взгляда с лица Алекто, которая постепенно приходила в себя от потрясения. – Он заявил, что его брат Вальдульф, который обещал сделать Бертраду своей женой, умер и что его долг – сохранить имя и честь Бертрады свободными от грязных суждений и домыслов. «Я желаю, чтобы в глазах общества вы остались благочестивой женщиной с безукоризненной репутацией», – так он сказал. После этого мессир граф попросил нас оставить его наедине с Бертрадой. Хотя мы с сестрой Арогастой подчинились просьбе Харибальда, но от своего намерения узнать, что же он собирается скрыть от нас, не отказались. Мы расположились в соседней комнате, где в стене было проделано крохотное и совершенно незаметное для постороннего глаза отверстие. Таким образом, у нас с Арогастой была возможность слышать разговор, который происходил между мессиром графом и нашей сестрой Бертрадой. Выяснилось, что Харибальд просил её не только о том, чтобы она стала его женой перед лицом закона и нашего Господа, но также об удочерении девочки, рождённой его сестрой Аталией вне брака. Он сказал, что его сестра умерла, что младенцу нужна мать и женская забота и что, по его мнению, Бертрада вполне подходит для этой роли. Тогда мы с Арогастой смекнули, что такое обстоятельство даёт нам возможность благословить Бертраду на брак с графом де Лармор на наших условиях. Мы потребовали у него соглашения на пожизненное содержание взамен на брачный союз и наше молчание. Мы поклялись не разглашать тайны семейства де Лармор до тех пор, пока нам не будет отказано в наших потребностях. И знаете, мадемуазель Алекто, мы хранили вашу тайну даже после смерти графа Харибальда, когда Бертрада вдруг начала ущемлять нас в наших правах. Она наняла в Лютеции адвоката и стала угрожать нам судебной тяжбой! Сумма выплат, которая была оговорена с Харибальдом, отныне с каждым годом сокращалась: так Бертрада первой нарушила условия договора. И когда мы с Арогастой поняли, что она намерена идти до конца, чтобы лишить нас денежного содержания, наше терпение лопнуло!

Мадам Оригона умолкла, сдвинув брови к переносице, и снова поднесла кубок к губам, которые слегка подрагивали от испытываемого ею негодования.

- Арогаста была самой старшей из нас троих и после смерти родителей привыкла принимать решения и сама выполнять их, – снова, переведя дыхание, заговорила Оригона де Монфор, но теперь её голос звучал как-то тускло, с ноткой печали. – Я без колебаний согласилась с её желанием встретиться и поговорить с Бертрадой, и она, заручившись моей горячей поддержкой, немедленно отправилась на Раденн... Арогаста рассчитывала заставить Бертраду продать аллод, а вырученные деньги поделить между нами тремя... О вашей доле, мадемуазель, речь не шла: мы уже знали, что вы обручены с сыном маркграфа Эда де Туар и что предстоящий брак принесёт вам богатство и благополучие... Когда Арогаста не вернулась в оговоренный срок, я почувствовала, что с ней случилась беда. Ожидание изводило, и тогда я решила последовать за ней на Раденн. Едва сойдя на берег, я узнала об убийствах, обсуждаемых жителями острова, и о том, что среди жертв этих чудовищных злодеяний оказалась моя сестра Арогаста...

На глазах мадам Оригоны появились слёзы; она аккуратно промокнула их кружевным платочком, вытащенным из-за широкого манжета, и тихонько высморкалась.

Алекто молчала и, отведя взор от собеседницы, смотрела теперь на незамысловатую лепнину на потолке, покрытую копотью от очага.

Она думала о людях, которые заменили ей родителей и воспитали её как своего родного ребёнка. Бертрада де Монфор вышла замуж за брата своего жениха и его сестры Аталии, удочерив её дочь; Харибальд де Лармор стал отцом девочки, которая приходилась ему племянницей. В глазах жителей острова они выглядели как обычная семья, и наверняка никто на Раденне не знал правды. Но, может быть, Готье-Дагоберт догадывался о чём-то? И это укрепляло его уверенность в том, что он является единственным наследником Бруиден да Ре на законных основаниях?.. Тогда, в пещере, он называл её кузиной, и в этом не было ошибки: их кровная связь прослеживалась по линии Аталии, родной сестры Вальдульфа де Лармор. Так или иначе, Алекто принадлежала к клану графов де Лармор, их раденнской ветви... Но кто же был её родным отцом?..

- Мадемуазель, – снова раздался голос мадам Оригоны, и Алекто отвлеклась от своих раздумий, – я слышала, что убийца Арогасты был взят под стражу, но потом сумел сбежать. Я не знаю, что дурного сделала ему моя бедная сестра, поэтому опасаюсь и за свою жизнь... В письме, которое вы так и не прочли, я написала, что не могу навестить вас в Доме папоротников, так как мне кажется, будто кто-то невидимый следит за мной с тех пор, как я сошла на берег. Здесь, на людях, мне гораздо спокойнее... Я уплываю сегодня же. Видите тот корабль? Через четверть часа он снимется с якоря и унесёт меня обратно в Нейстрию, подальше от этого ужасного острова...

- Вы уедете, так и не повидавшись с вашей сестрой? С мадам Бертрадой? – наконец, обретя дар речи, спросила Алекто.

- Для чего? – Оригона вскинула на неё покрасневшие, но уже сухие глаза, во взгляде которых промелькнула враждебность. – Она мне больше не сестра! Это из-за неё погибла Арогаста; из-за её тщеславия и жадности мы с Арогастой едва не пошли по миру с нищенскими котомками за спиной! Никогда не прощу её за это! Никогда!

Мадам Оригона упрямо сжала губы и, торопливо затолкав платок за манжету, встала из-за стола.

Алекто не знала, что следует сказать, но чувствовала, что любые слова были бы сейчас бесполезны и бессмысленны. Бертрада старалась всеми средствами сохранить Дом папоротников в целости, желая обеспечить будущее единственной дочери; а её сёстры видели в имении лишь свою кормушку, которая в течение многих лет давала им возможность вести беззаботную жизнь. И каждая из них считала, что правда на её стороне...

- Мадемуазель, – мадам Оригона обращалась к Алекто, глядя на неё сверху вниз, – я хочу лишь узнать, достойно ли похоронили мою сестру Арогасту?

- Не волнуйтесь, она покоится с миром, – ответила Алекто и тоже вышла из-за стола.

Мадам Оригона торопливо перекрестилась и, глубоко вздохнув, направилась к двери. Алекто бросилась вслед за нею.

- Постойте! Я всё же хотела бы знать, как вы будете жить... на какие средства вы будете существовать после того, как Дом папоротников перейдёт во владение моего мужа?

- О, как это благородно с вашей стороны, мадемуазель! – воскликнула мадам Оригона, замедлив шаг и в изумлении обернувшись на девушку. – Право, какое трогательное участие! Жаль, что вы не проявили его раньше и не сумели повлиять на Бертраду... Но не тревожьтесь о моей судьбе. Мессир Беренгар, маркиз Нормандский, предложил мне свою руку и сердце: вскоре по возвращении в Лютецию я выйду за него замуж.

- Я искренне рада за вас, – улыбнулась Алекто. И прибавила: – Но, перед тем как попрощаться, позвольте задать вам ещё один вопрос. Кто мой родной отец?

Мадам Оригона окинула девушку быстрым взглядом с головы до ног и, скривив губы в пренебрежительной усмешке, ответила:

- Пусть вам расскажет об этом мадам Бертрада – ваша, так называемая, мать. Однако, если вам интересно моё мнение, советую вам не искать в своём происхождении благородной крови. Насколько мне известно, сестра Харибальда не была замужем, а после вашего рождения наложила на себя руки, чтобы не тяготиться грехом прелюбодеяния и избавить своё семейство от несмываемого позора. Полагаю, ваш отец, мадемуазель, был простолюдином...

Алекто моргнула. Её губы приоткрылись, чтобы возразить, но слова так и застряли на языке.

Не говоря больше ничего, не сказав даже «прощайте!», мадам Оригона де Монфор повернулась спиной к Алекто и вскоре скрылась за дверью.

Спустя какое-то время Алекто вернулась в Дом папоротников, но она не пошла к графине (хотя желание поговорить с мадам Бертрадой было очень велико!), а заперлась в своей комнате.

Картина с изображёнными на ней молодыми мужчиной и женщиной по-прежнему стояла в углу, накрытая холстом. Алекто сняла кусок ткани и, присев перед картиной, вгляделась в счастливые лица влюблённых. Если Аталия была её матерью, то мог ли быть её отцом изображённый на картине мужчина дивной неземной красоты? Чья-то рука аккуратно, зелёными чернилами вывела в правом нижнем углу картины два имени: Алафред и Аталия. Кем был возлюбленный Аталии? Откуда явился и куда затем исчез? Может быть, пара рассталась до того, как родилась Алекто? Или Алафред умер, как и его любимая женщина?..

В раздумии Алекто ласково провела ладонью по лицам влюблённых. Ей очень хотелось узнать, кто нарисовал этот замечательный портрет и существовали ли другие изображения Аталии и её возлюбленного. Как жаль, что художник не подписывался под своими работами!.. Немного погодя, подгоняемая каким-то необъяснимым чувством, Алекто, со свечой в руке, спустилась в подвал. Внутренний голос говорил ей, что где-то здесь, среди картин, сокрыта некая тайна, разгадав которую, она сможет узнать правду о своих родителях.

Картины без рам, точно такие же, как та, на которой была изображена счастливая влюблённая пара, всё так же стояли на полу. Как в тот день, когда их обнаружили Алекто и Обер. Наклонившись над ними, Алекто принялась осторожно перебирать их, сдувая пыль и пальцами снимая с них паутину. Здесь были морские и луговые пейзажи, натюрморты, наброски животных и людей. А потом Алекто увидела... подводный город.

Это был настоящий шедевр, возвышенная тонкость и мрачноватая таинственность. Изображённый на картине город поражал воображение своей величественной красотой и вызывал щемящее чувство тоски и обречённости. Он был не только затоплен, но и разрушен. На песчаном дне покоились колонны старинных зданий и некогда украшавшие их барельефы, искусно сделанные лестницы с широкими ступенями, части разрушенных стен, мозаичных полов и мраморных каминов. Из буйства гигантских водорослей и кораллов то там, то сям выглядывали рука, нога или голова – фрагменты прекрасных белокаменных скульптур. А сквозь аквамариновую толщу можно было увидеть яркую россыпь звёзд...

Волшебное, скрытое от остального мира места.

Восхищённо рассматривая изображение подводного города, Алекто вспомнила, что узнала о его существовании от Обера. Менестрель рассказывал о нём со слов своей сестры, а та, в свою очередь, поделилась с ним тайным открытием своего жениха.

«По его словам, существует затопленная часть острова, некий подводный город, который можно увидеть только в первый день новолуния накануне Самайна. Агнес сказала, что её жених мечтает увидеть этот город своим глазами и запечатлеть его на полотне. «Это должно быть восхитительно! – с восторгом говорила она. – Я никогда не прощу себя, если не буду стоять на берегу рядом с любимым, когда он возьмёт в руки кисть, чтобы воплотить красоту древнего города в своей картине!»

Тогда, когда Обер говорил об этом Алекто, она ещё не знала, что возлюбленным Агнес был Готье-Дагоберт. Поразительно, подумала девушка, как в одном человеке удивительные таланты спасителя и созидателя – лекаря и живописца – уживаются с хладнокровием убийцы!

Что если все эти картины принадлежат кисти Дагоберта? – сказала себе Алекто. – И он уже видел город своей мечты – но только не в том виде, в котором он показывается в первый день новолуния накануне Самайна, а под водой? Увидел – и нарисовал его по памяти... Как мог нарисовать по памяти портрет влюблённой пары... Но почему картины оказались здесь, в подвале Дома папоротников? Кто, по какой причине и от кого их спрятал?

Все эти вопросы теснились в голове Алекто, а ответить на них мог, пожалуй, только один человек – сам художник.

Поскольку Готье-Дагоберт находился под стражей в подземелье маркграфского замка, Алекто предстояло решить ещё одну задачу. Как до него добраться?

Глава 32

Алекто рассчитывала проникнуть в темницу, где в заточении ждал приговора Готье-Дагоберт, тем же волшебным образом, с помощью которого ей удалось освободить Обера. Она не знала, что ей понадобится для того, чтобы совершить это путешествие в подземелье маркграфского замка, но, вспоминая предыдущее, надеялась на сновидение. Ведь именно сны открывали ей дверь в таинственный мир, существующий за гранью понимания; именно в снах она обретала способность не только видеть умерших, но и говорить с ними. А ещё Алекто верила в магическую силу браслета, подаренного ей Радегундой, который, как оказалось, прежде принадлежал Аталии де Лармор. Её родной матери...

Задув свечу, Алекто забралась под покрывало и вытянулась на кровати, стараясь расслабиться. Поначалу сделать это было непросто: после всех потрясений и открытий прошедшего дня её тело было напряжено, мышцы точно окаменели, а в голове навязчивым роем теснились обрывки разговоров с Дагобертом и мадам Оригоной.

«...Насколько мне известно, сестра Харибальда не была замужем, а после вашего рождения наложила на себя руки... Полагаю, ваш отец, мадемуазель, был простолюдином... Мне кажется, будто кто-то невидимый следит за мной с тех пор, как я сошла на берег... Я слышала, что убийца Арогасты был взят под стражу, но потом сумел сбежать... Я не знаю, что дурного сделала ему моя бедная сестра, поэтому опасаюсь и за свою жизнь...»

«Нет... я не верю... Агнес убита?.. Но кем? За что?.. Нет, я вам не верю!..»

Впервые за несколько дней Алекто вспомнила о менестреле, брате бедняжки Агнес. Алекто единственная не поверила в виновность Обера Видаля, утверждая, что настоящий преступник остался на свободе, и она же помогла ему бежать из заточения. А что если она ошиблась? Что если Обер ловко обманул её, воспользовавшись её доверчивостью? Вдруг это он убил свою сестру?.. Да и сестра ли она ему была? Может, он был влюблён в Агнес, а, когда узнал, что та отправилась на поиски своего жениха, которому хранила верность, последовал за ней на Раденн и убил её в приступе ревности?.. Такая история не казалась Алекто невероятной: ведь на самом деле она ничего не знала об Обере. Если предположить, что гибель Агнес дело его рук, то тогда, возможно, и смерть мадам Арогасты тоже остаётся на его совести... Избавившись от одной сестры, которая, как и он, приехала на остров из Лютеции, Обер готовил убийство другой – мадам Оригоны. Не зря же ей казалось, что за ней следят? Если эти домыслы принять за правду, тогда необходимо немедленно найти ответ на очень важный вопрос: с какой целью менестрель охотился за обеими сёстрами де Монфор? Возможно, потому, что они знали о его отношении к Агнес? И, следовательно, могли догадаться о том, что это он убил бедную девушку?.. По-прежнему оставался без ответа и другой вопрос: кто напал на саму Алекто во время её прогулки на скалах? Случайно ли менестрель оказался рядом и спас её от убийцы или же разыграл очередную комедию, чтобы завоевать у неё ещё больше доверия?

«Мне легче выследить убийцу, пока все считают меня добычей, а не охотником. Верьте мне, мадемуазель, я его непременно выслежу и тогда... тогда смогу отомстить...»

О ком же вы говорили, Обер? – мысленно обратилась к менестрелю Алекто, глядя в темноту. – Об убийце Агнес или о её возлюбленном, вашем более счастливом сопернике, укравшем у вас мечту?.. И где же вы теперь прячетесь, Обер Видаль?

«Мы ничего не знаем о юноше по имени Обер Видаль, – на память ей пришли слова мадам Бертрады. – Что если под шкурой безобидной овцы скрывается лютый волк?..»

При одной мысли о том, что ей довелось пережить при нападении на скалах, у Алекто по телу пробегали мурашки, и она невольно посматривала на браслет, возможно, в надежде увидеть призрак Аталии.

- Помоги же мне, помоги, как уже помогала, – шептала Алекто, чувствуя, как веки становятся тяжелее, а глаза слипаются от внезапно навалившейся усталости. – Мне нужно поговорить с Дагобертом! Я должна... непременно должна узнать правду!..

После этого Алекто провалилась в глубокий долгий сон. Но в этот раз, вопреки её надеждам, в нём не было сновидений. Ни одного.

Когда Алекто проснулась, в комнату сквозь щели в ставнях проникал солнечный свет. Она ощущала голод и безудержное желание встретиться с Готье-Дагобертом; она думала также о предстоящем разговоре с графиней и испытала смущение и растерянность, когда, спустившись на кухню, увидела ту за завтраком.

Мадам Бертрада сидела за столом и из чашки с широкими краями медленно пила душистый травяной настой, смешанный с гречишным мёдом. Всё было залито лучами солнца, на удивление щедрого в эту пору года. Лёгкий бриз играл в ветвях деревьев, врывался в приоткрытое окно и ласкал Алекто лицо и руки. Графиня продолжала с задумчивым видом пить свой любимый утренний напиток, не замечая присутствия девушки.

- Доброе утро, – бодро сказала Алекто и затем неуверенно прибавила: – матушка.

- Доброе утро, милая, – с улыбкой отозвалась мадам Бертрада и жестом пригласила девушку сесть.

Алекто устроилась за столом напротив графини и, взяв ломоть хлеба, чтобы размочить его в чашке с тёплым молоком, проговорила:

- Вчера я виделась с вашей сестрой, матушка, с мадам Оригоной. Она недолго пробыла на Раденне. Ей известно о несчастье, постигшем вашу старшую сестру мадам Арогасту...

- Вот как! Значит, Оригона была на острове, но не пожелала встретиться со мной, – без тени удивления или недовольства заметила мадам Бертрада, отхлебнув горячий пряный напиток.

- Она прислала мне письмо с просьбой о встрече, в котором также жаловалась на то, что за ней кто-то следит, – вела дальше Алекто, наблюдая за лицом графини и убедившись в том, что судьба сестры её нисколько не волнует. – Она опасалась, что её могут убить так же, как мадам Арогасту...

- Какие глупости! – Бертрада как будто рассердилась. – Для чего кому-то убивать Оригону? Впрочем, она всегда отличалась излишней подозрительностью...

- Но ведь нам до сих пор неясно, кто и за что убил мадам Арогасту, – напомнила Алекто. И, набравшись смелости, прибавила: – Возможно, они обе хранили чужую тайну, из-за которой их захотели заставить замолчать... навсегда. Вы ведь тоже посвящены в эту тайну, матушка?

Мадам Бертрада тянула время, отхлёбывая свой напиток, и заставляла Алекто ждать. Алекто поняла, что графиня умеет хорошо держать паузу.

- Ладно, – не выдержав возникшего между ними напряжения, продолжила Алекто. – Тогда я сама расскажу вам об этой тайне. Мадам Оригона раскрыла её мне – теперь я знаю, что вы удочерили меня и что моей родной матерью была Аталия де Лармор.

- Что ж, – вздохнула графиня и, опустив чашку на стол, посмотрела на Алекто, – когда-нибудь ты должна была узнать правду о себе и своих настоящих родителях. Можешь назвать меня малодушной, но я рада, что не мне пришлось сказать тебе об этом... Оригона оказала мне огромную услугу...

Бертрада сделала ещё одну паузу, словно оценивая Алекто. Поскольку они говорили откровенно, Алекто должна была бы чувствовать себя неловко перед женщиной, которую столько лет считала своей матерью. А может, неловкость испытывала сама Бертрада?

- То, что я узнала правду о своём рождении, ничуть не изменит наших прежних отношений, – сказала Алекто и, протянув руку через стол, ласково погладила графиню по руке. – Вы навсегда останетесь для меня моей матушкой. Вы заботились обо мне как о своей родной дочери, вы меня воспитали... Но, зная теперь об Аталии, я хотела бы понять, был ли моим отцом её возлюбленный по имени Алафред?

Сказав об Алафреде, Алекто заглянула матери в глаза с видом человека, ожидающего приговора суда.

- Откуда ты знаешь об Алафреде? – удивилась графиня. – Ни я, ни Харибальд никогда не произносили его имени в присутствии моих сестёр!

- Я видела картину, – призналась Алекто, – где изображены молодые влюблённые. Там есть надпись: Аталия и Алафред. И я хочу знать, был ли Алафред моим родным отцом и где он сейчас?

- Ах, так ты видела картину... – снова вздохнула мадам Бертрада.

Они обе умолкли. Потом, словно собравшись с духом, графиня де Лармор начала свой рассказ:

- Когда Харибальд предложил мне свои руку и сердце, умоляя также удочерить ребёнка своей сестры, поначалу я испугалась. Во-первых, я не знала Харибальда и не могла быть уверена, что он станет мне хорошим мужем. Во-вторых, я не была готова взваливать на себя ответственность за чужого ребёнка. Однако мои сёстры оказались более решительными и практичными: разглядев в союзе с семейством де Лармор выгоду для себя, они настояли на нашем браке. Устроив судьбу сестёр, я уехала на Раденн с чувством выполненного долга. Харибальд оказался очень скромным и благородным, а вскоре я поняла, что он питает ко мне более нежные чувства, чем я к нему. Но полюбить Харибальда так, как когда-то любила его брата Вальдульфа, я не смогла... Зато к его племяннице, малютке Алекто, я сразу привязалась всем сердцем и душой! Пока Харибальд ездил за мной в Нейстрию, о девочке заботились Мадобод и Мартина, которая стала её кормилицей. В то время у Мартины была семья: муж и годовалый сын; молока же у неё хватало для обоих детей... С Аталией Мартина дружила с самого детства и в память об этой дружбе считала своей обязанностью заботиться о её дочери. Поскольку у меня не было своих детей и я понятия не имела, как лечить младенческие недуги, каждый раз, когда ты плакала дольше обычного, мне приходилось посылать за Мартиной верного Мадобода. Однажды кто-то из местных увидел, как Мартина шла в Бруиден да Ре в сопровождении управляющего имением. Так по острову поползли слухи о том, что жена пекаря, влюбившись в мажордома, нарушила супружескую верность. Эти гадкие и совершенно безосновательные сплетни едва не разрушили семейную жизнь Мартины и не погубили её саму. Пекарь избил её до полусмерти, но Мартина так не призналась в том, что стала кормилицей дитя Аталии: ведь твоё рождение скрывали до того дня, когда Харибальд привёз меня на остров и объявил своей женой и матерью своего ребёнка. Он сказал жителям Раденна, что нас обвенчали в Лютеции и что наша дочь родилась в законном браке...

- Но как же Алафред? – спросила Алекто. – Где он был, когда я родилась? Почему не женился на Аталии и не уберёг её от самоубийства? Неужели он не любил её?

Какое-то время графиня молча смотрела на девушку, казалось, размышляя над её вопросами. Алекто же думала о своей родной матери, об Аталии – о юной девушке, которой та была семнадцать лет назад. Наверное, Аталия де Лармор очень походила на неё. Другое поколение, иной характер и иные взгляды на жизнь, но она была молодая. Такая, как Алекто сейчас. Чувствовала, страдала, искала любви. Нашла ли она свою любовь, была ли на самом деле так счастлива, как выглядела на картине? Или любовь от неё ускользнула, как теперь ускользала от Алекто?..

- Я много раз думала об этом, – наконец, нарушив молчание, снова заговорила Бертрада. – Но никто не мог рассказать мне о возлюбленном Аталии больше, чем Харибальд. Харибальд же упорно скрывал правду, не хотел вспоминать ни саму Аталию, ни Алафреда... Он сказал мне, что иметь сестру, которая потеряла девственность до свадьбы, считается позором; это унизило бы семейство графов де Лармор. Поэтому он и его отец сделали всё ради того, чтобы жители острова не узнали о грехопадении Аталии. Харибальд долго горевал о смерти своего отца: старый граф Дагоберт де Лармор умер, едва благословив его на брак со мной. Я так и не узнала, принадлежала ли идея об этом браке мессиру Дагоберту или же граф просто одобрил его...

Рассказ графини потряс Алекто до глубины души. Однако он лишь приоткрыл занавес над тайной Аталии де Лармор. Ответить Алекто на вопрос о том, кто был её отцом, мадам Бертрада не смогла. И мысли девушки снова устремились к Готье-Дагоберту: если портрет влюблённой пары написал он, то кому же, как не ему, знать всю правду о них? Кроме того, жених Агнес мог либо подтвердить, либо развеять подозрения Алекто: был Обер Видаль братом девушки или ревнивым влюблённым?

Похоже, в тот день небеса благоволили Алекто. Она ещё не успела закончить свой завтрак, как в Доме папоротников объявился посыльный из маркграфского замка. Эд де Туар извещал Алекто о том, что заключённый в его темнице злодей и убийца настаивает на свидании с ней, тем самым выражая свою последнюю, предсмертную, волю.

Глава 33

Раздался противный скрежет, и тяжёлая, обитая железом дверь темницы распахнулась.

Алекто, сопровождаемая стражником, замерла на месте и вгляделась в разверзшийся перед ней чёрный прямоугольник. Солнце уже стояло высоко над горизонтом и, хотя успело вызолотить стены маркграфского замка, светило под слишком острым углом, поэтому его лучи не проникали во мрак темницы. Из мрака потянуло влажной затхлостью, плесенью, землёй. Как странно, что в прошлый раз, когда Алекто была здесь, чтобы освободить Обера, она не заметила этого запаха обречённости и смерти...

Стражник, открывший дверь, не уходил; Алекто тоже словно приросла к каменному полу и не сводила глаз с прямоугольного провала в темноту. Она никак не решалась войти.

И вдруг из глубины раздалось покашливание, а затем тяжёлый звон цепей и шарканье ног.

Алекто всё ещё была не в силах пошевелиться. Вскоре в чёрном прямоугольнике смутно проявилась фигура; мгновение – и она обрела чёткие очертания.

- Кузина... – прохрипел узник. Прокашлялся, сделал шаг вперёд, насколько ему позволяла длина цепи, которой он был прикован к кольцу в стене, и воскликнул: – Где, чёрт подери, вас так долго носило?

Тем временем стражник укрепил факел в настенной скобе, и Алекто могла получше разглядеть Готье-Дагоберта. Лекарь провёл в заточении всего одну ночь, а выглядел так, будто его держали в подземелье несколько лет. Он согнулся в три погибели; его глаза казались двумя провалами в чёрных кратерах исхудавшего лица. Готье-Дагоберт смотрел на Алекто, у него сильно дёргалось веко. Он больше не был похож ни на самоуверенного целителя, ни на дерзкого похитителя маркграфского сына. И только яростная, хотя и бессильная злоба, горевшая в его взгляде, не позволяла усомниться: перед Алекто стоял безжалостный убийца, лишивший жизни ни в чём не повинных людей.

- Удивлены? – с кривой усмешкой спросил лекарь, не спуская с Алекто глаз.

- Мне передали вашу просьбу... – начала было Алекто, но Готье-Дагоберт тут же прервал её:

- Я не об этом! – Он махнул рукой, скривился ещё сильнее и продолжил небрежно: – Только вам, дорогая кузина, я могу сказать в глаза горькую правду о себе. Несколько лет назад, путешествуя по Нейстрии, я был ранен в драке с разбойниками и страшно страдал от ран. Мне удалось получить из трав целебный настой, который я сначала принимал, чтобы утолить боль, а потом просто привык к нему. Это было единственное средство, которое помогало мне избавиться от упадка сил, а может быть, и от чего-то близкого к отчаянию. Но, как сейчас оказалось, без него моё тело начинает дряхлеть и разрушаться с поразительной быстротой...

Алекто слушала молча, в изумлении глядя на человека, который, выбери он иную судьбу, мог стать знаменитым врачевателем.

- Я знаю, что меня казнят, как только герцог Ортенау во всеуслышание вынесет мне смертный приговор, – вёл дальше Дагоберт де Лармор-младший. – Но я подумал, что могу и не дотянуть до этого дня, а мне так не хочется оставлять вас в неведении, дорогая кузина. Будет очень жаль, если тайна Дома папоротников откроется вам... в день вашей смерти.

Готье-Дагоберт с нервным смехом вскинул голову; по судорожно вздрагивающему лбу и в углах смеющегося рта пробежала циничная гримаса.

Алекто сдвинула брови и, сердито стукнув кулаком по ладони, воскликнула:

- Смейтесь сколько угодно, а я всё-таки скажу, что вы умрёте гораздо раньше меня!

- Вы правы, – на удивление кротко согласился с ней Готье-Дагоберт, оборвав свой жуткий смех.

Эта короткая перепалка отчего-то сразу смягчила его, и он продолжил почти миролюбиво:

- Вы не поверите, кузина, как я люблю беседовать с вами. Всегда любил. Вы девушка, притом такая молодая, и так серьёзно говорите о самых умных вещах... Так как я признался вам в своей симпатии, то с моей стороны было бы подло не предупредить вас об опасности, которая будет подстерегать вас в праздник тёмного Самайна... то есть ровно через день. Верно, вы так увлеклись поисками неуловимого убийцы, что успели позабыть об этом знаменательном событии?

После слов Дагоберта Алекто почувствовала какую-то растерянность, которая затем сменилась тревогой. Ведь и вправду, за эти несколько последних дней она напрочь забыла и о празднике, и о своей собственной свадьбе, которая должна была состояться сразу по окончании Трескового карнавала. Из-за убийства мадам Арогасты карнавал закончился раньше обычного, и, хотя графиня де Лармор носила траур по сестре, уговор с маркграфом остался в силе. Алекто впервые всерьёз задумалась о том, чем объяснялась такая спешка с венчанием и какая из сторон больше стремилась к тому, чтобы эта свадьба состоялась? Мадам Бертрада никогда не скрывала, что в браке дочери с сыном маркграфа видит залог её благополучия и что только союз с этим влиятельным семейством спасёт Бруиден да Ре от разрушительной тяжбы с сёстрами де Монфор. Но по какой причине Эд де Туар столь заинтересован в браке своего сына с единственной наследницей Дома папоротников? И почему сам Данафрид мечтает заполучить имение раденнских графов де Лармор?

Размышляя об этом, Алекто вспомнила последний разговор мэтра Хильдена с графиней.

«Сейчас вы думаете, что Данафрид де Туар, наследник маркграфского состояния, не позарится на ваше имущество. Я же напомню вам, что Бруиден да Ре – лакомый кусок, и вряд ли Данафрид согласится добровольно делить его с вами»,– предупреждал адвокат мадам Бертраду как раз накануне своей смерти. Что он имел в виду? Чем такой захудалый аллод, каким являлся Бруиден да Ре, мог привлечь богатого наследника маркграфского состояния? Да и самого маркграфа, если вспомнить слова Дагоберта, которыми он упрекнул Эда де Туар: «Вы и сами мечтаете прибрать Дом папортников к своим рукам, женив своего сына на наследнице аллода»?..

- Слушайте, кузина! Слушайте меня внимательно и запоминайте: мои слова могут спасти вам жизнь, – снова раздался голос Готье-Дагоберта, и Алекто вскинула на него встревоженный взгляд. – Вас хотят использовать! В праздник тёмного Самайна, когда открываются врата между мирами живых и мёртвых, вы обнаружите в себе некий магический дар. Не спрашивайте меня, почему этим даром овладеете именно вы и почему на праздник Самайна, а не раньше или позже, – я не знаю ответа! Или, лучше сказать, я знаю толькополовинуответа. Ваши способности как-то связаны с вашей матерью. И, разумеется, речь идёт не о мадам Бертраде. О, кузина, я вижу по вашему лицу, что вам уже известно, кто был вашей родной матерью! Тем лучше: мне не придётся тратить драгоценное время, посвящая вас в тайну вашего рождения...

- Постойте! – вскричала Алекто, прервав повествование лекаря. – Значит, вам известно, что моей родной матерью была Аталия де Лармор? Хотя, насколько я помню, ваш отец, граф Вальдульф, ни словом не обмолвился об этом в своём завещании. А, может, вы знали Аталию лично?

Приблизившееся к ней лицо исказилось странной гримасой – злорадного торжества, затаённой боли, придуманного величия.

- Тайну Аталии мне поведал мой дядя, мессир Эсташ де Бо, – произнёс Готье-Дагоберт, сверкая глазами. – И это он рассказал мне о том, что в земле аллода Бруиден да Ре спрятан ключ, который откроет тайник, где хранятся сокровища морганов. Сказочные богатства, упрятанные в затопленном городе, куда сможет добраться лишь тот, кто владеет волшебной способностью находиться под водой без воздуха подобно рыбам. Полагаю, это и будет ваш магический дар, дорогая кузина.

Алекто хотела признаться, что с некоторых пор уже овладела этим даром (или только его частью?), но передумала. Хотя дни Дагоберта-младшего были сочтены, девушка остерегалась раскрывать ему свою тайну.

- Скажите, Готье... простите, Дагоберт, картины, которые хранятся в подвале Дома папоротников, написаны вами? Вы изобразили подводный город таким, каким его нарисовало ваше воображение?

- Так вы нашли картины? Значит, всё это время они находились в подвале? Как же я раньше не догадался о этом! – огорчился лекарь.

- Да, я нашла их. Среди них есть портрет влюблённой пары, который художник подписал именами Аталии и Алафреда. Так вот, я хочу знать, вы и есть тот художник?

- Нет, конечно же, нет! – в изумлении вскричал Дагоберт. – Ну подумайте сами, кузина, когда моя тётушка Аталия умерла, я был ещё ребёнком!

- Верно, – пробормотала Алекто, наконец признавшись себе, что, увлечённая историей неизвестного художника, не обратила внимание на годы жизни Аталии и Дагоберта-младшего. Рассказ Обера о том, что жених Агнес был мастером кисти, совсем сбил её с толку: она уверовала, что портрет влюблённых мог написать только Дагоберт.

- А скажите, милая кузина, вы видели картину, на которой изображён Дом папоротников?

- Нет, такой картины я не видела.

- Если она всё-таки попадётся вам на глаза, спрячьте её в надёжном месте. Кое-кто проявляет к этой картине большой интерес. Полагаю, на ней есть что-то связанное с сокровищем.

Готье-Дагоберт выдержал паузу и прибавил:

- Я могу ошибаться, но думаю, на той картине указано местонахождение ключа.

- Вы верите в существование сокровищ морганов? – помолчавв раздумии, спросила Алекто.

- Мне нравится легенда, связанная с морганами и их баснословным богатством. Но мой дядя, мессир Эсташ де Бо, считал, что это нечто большее, чем легенда. Он утверждал, что сокровища морганов ценны тем, что совершают самые невероятные чудеса. Вы спрашиваете, верю ли я в чудеса? Хотите получить искренний ответ?

- Разумеется.

- Не верю. Всё это сказки. Я – медикус, человек науки, я привык мыслить трезво и хладнокровно. Меня не прельщали призрачные сокровища из тайника, ключ от которого спрятан в Доме папоротников, нет. Моё стремление заполучить Бруиден да Ре оправдано вполне объяснимой целью: стать владельцем земель, которые, при разумном подходе к ведению хозяйства, могут превратиться в источник огромной прибыли.

- Там, в пещере, вы обвинили маркграфа в корыстолюбии, заявив, что тот мечтает прибрать Дом папоротников к своим рукам, женив своего сына на наследнице графа де Лармор, – продолжала расспрашивать Алекто, в душе радуясь неожиданной откровенности лекаря. – Не думаю, что Эд де Туар нуждается в землях аллода Бруиден да Ре. Значит, он желает завладеть ключом от тайника с сокровищами: ведь, по вашим словам, ключ находится где-то в имении?

- Я же говорил, что вы умница, моя дорогая кузина! – похвалил её Готье-Дагоберт, тем самым подтвердив догадку Алекто. – Но будьте осторожны: отныне опасность будет подстерегать вас на каждом шагу.

- Погодите! Вы сказали, что ваш дядя верил в существование сокровищ морганов, теперь выходит, что в них верит и Эд де Туар. Им обоим было известно о ключе, который спрятан в Доме папоротников. Кто же посвятил их в эту тайну?

- Никто, – ответил Готье-Дагоберт с видом человека, который в полной мере ощущал своё превосходство, владея знанием, недоступным другим.

Насладившись растерянностью и недоумением Алекто, он пояснил:

- Ведь это они придумали легенду о сокровищах. Они... и мой отец – граф Вальдульф де Лармор.

Едва Дагоберт-младший произнёс эти слова, за спиной у Алекто раздался строгий голос стражника:

- Мадемуазель, прошу вас покинуть темницу, – сказал он, гремя связкой ключей.

Алекто повернулась, чтобы уйти, но снова бросила взгляд на лекаря и напоследок задала ему вопрос, который не давал ей покоя:

- Так вы не знаете, кто нарисовал те картины?

- Удивлён, что вы сами до сих пор не догадались об этом, – усмехнулся Готье-Дагоберт. И прибавил: – Картины, которые вы нашли в подвале, принадлежат кисти вашей матери. Аталии де Лармор.

Алекто кивнула, как бы соглашаясь, что художником могла быть только Аталия, и начала подниматься по ступенькам лестницы, ведущий к выходу из подземелья. Каково же было удивление девушки, когда на половине пути она лицом к лицу столкнулась с Эдом де Туар! По лицу маркграфа, на котором читалось нетерпение, по его напряжённой позе она поняла, что тот поджидал её.

- Мадемуазель Алекто, соблаговолите следовать за мной, – проговорил Эд де Туар странным, незнакомым голосом. – Нам необходимо кое-что обсудить. Вы ведь не возражаете?

На слове «кое-что» он намеренно сделал многозначительное ударение.

- Возражаю. Боюсь, у меня сейчас мало времени, – ответила Алекто и сделала шаг в сторону, пытаясь обойти маркграфа.

Но тот вдруг схватил её за руку, удерживая.

- Нет, вы не поняли, – сказал Эд де Туар, проявляя первые признаки раздражения и враждебности. – Неужели вы думаете, что теперь, после разговора с вашем кузеном, я позволю вам уйти? Прошу, мадемуазель, не вынуждайте меня действовать силой!

О Боже! – Алекто чуть не застонала от внезапного озарения. – Как я раньше этого не сообразила? Разве маркграф позволил бы мне увидеться с лекарем, если б не преследовал какую-то свою цель?.. Он всё слышал! Ему нужна была подсказка, которая указала бы на местонахождение ключа, – и он её получил!

«Будьте осторожны: отныне опасность будет подстерегать вас на каждом шагу», – предостерёг её Готье-Дагоберт. Увы, его предостережение оказалось бесполезным: ловушка, в которой лекарь был приманкой, захлопнулась.

Глава 34

Алекто заперли в угловой башне маркграфского замка, приставив к двери двух вооружённых мечами стражников. Эд де Туар лично сопроводил девушку к месту её временного заточения, где они и поговорили перед тем, как маркграф повернул ключ в замке с обратной стороны двери.

- Не обессудьте, мадемуазель, но это всего лишь необходимые меры предосторожности. – Эд де Туар был надменно-вежлив, стараясь манерами дворянина прикрыть подлость своих намерений. – Зная вашу пылкую неукротимую натуру, я не могу быть уверен в том, что вы не навредите моим замыслам. С чего же мы начнём наш разговор?.. Ах, да, пожалуй, с подготовки к свадьбе, которая была для вас словно гвоздь в пятке с того дня, как мы с графиней Бертрадой заключили брачное соглашение. Вы всегда относились к моему сыну как к другу и с его стороны было глупо надеяться, что когда-нибудь вы его полюбите. Для меня не было тайной ваше нежелание выходить замуж за Данафрида, но теперь мы оба можем быть спокойны. Я не буду принуждать вас к этому браку, поскольку мой план овладеть Домом папоротников на законном основании больше не имеет смысла. Когда я изучу картину, о которой в вашем разговоре столь любезно упомянул сын графа Вальдульфа, для меня не составит труда заняться поисками ключа. Вы же, мадемуазель, будете оставаться гостьей в моём замке до наступления праздника Самайна. Не беспокойтесь, ваше пребывание здесь продлится недолго. А затем... Затем я вручу вам ключ, и мы вместе отправимся к тайнику морганов – за сокровищем...

- Почему вы так уверены, что я пойду вместе с вами? – возмутилась Алекто. – Сокровища нужны вам – вот вы их и ищите!

- Не сомневайтесь, я бы с радостью отказался от ваших услуг! Но дело в том, что добраться до тайника и извлечь из него сокровища может только тот, кто обладает магическим даром. Этим даром, как вам сказал мессир Дагоберт, обладаете вы, мадемуазель Алекто. Вернее, он должен открыться в вас в ночь накануне Самайна. Вы его почувствуете, а я – увижу и смогу использовать в своих интересах.

- А если я не подчинюсь вашим интересам? – Алекто вскинула голову и вызывающе посмотрела маркграфу в лицо. – Каким образом вы заставите меня достать для вас сокровища морганов?

На губах Эда де Туар зазмеилась недобрая улыбка.

Можно было лишь изумиться, как разительно изменился маркграф. Сейчас перед Алекто был совершенно не тот человек, которого она знала. Каким же она его знала? Твёрдый и решительный представитель королевской власти. Защитник традиционных патриархальных ценностей. Глава своей небольшой семьи и всей общины острова. Человек, заслуживающий уважения.

Теперь же с ним произошли чудесные метаморфозы. Льдинки в холодных глазах превратились в сталь; черты лица стали жёсткими, а голос резким и насмешливым: как же явственно он, сбросив надоевшую маску, за которой все эти годы скрывал свою истинную сущность, злорадствовал над девушкой, попавшей в его руки!

- Я знаю, что мадам Бертрада удочерила вас, а затем вырастила и воспитала как своего родного ребёнка. Но разве вы не любите её так, как любили бы свою родную мать? – издевательски говорил маркграф, давая Алекто понять, что готов на самый гнусный поступок. – Разве сможете простить себя за то, что не уберегли её от боли, пыток и страданий? А может, даже от долгой мучительной смерти?

- Вы мне омерзительны! – вскричала Алекто, не сумев сдержать ярость, вызванную его намёками, и сжала кулаки. – Не думаю, что вы лучше Готье...

- Разумеется, я лучше! – возразил Эд де Туар. – Я хотя бы честен и открыто говорю о своих намерениях. А вот ваш лекарь свои намерения скрывал от всех в течение стольких лет. И убивал – исподтишка, расчётливо и коварно. Даже меня ему удалось обвести вокруг пальца! Ведь я понятия не имел, что лекарь, прибывший на Раденн из Нейстрии, это не кто иной, как сын Вальдульфа де Лармор! Видно, обликом он удался в свою мать, с которой мессир граф закрутил одну из своих многочисленных любовных интрижек...

- Так вы были знакомы с Вальдульфом де Лармор? – спросила Алекто, скорее для того, чтобы получить подтверждение словам Готье, что легенду о сокровищах придумали трое: маркграф Эд де Туар, старший из братьев де Лармор и Эсташ де Бо.

- Был ли я с ним знаком? О, когда-то мы были почти друзьями! И оба верой и правдой служили нашему королю, Его Величеству Сигиберту Второму, – после этих слов маркграф гордо выпятил грудь.

- И король за вашу верную службу пожаловал вам Раденн, наделив властью над его жителями, – продолжила за него Алекто, ухватившись за догадку как за кончик нити, которая позволила бы распутать весь клубок.

К её удивлению и тайной радости, Эд де Туар охотно поддержал этот разговор:

- Десять лет назад я прибыл на остров как маркграф и представитель королевской власти, – сказал он, предавшись воспоминаниям. – Но я и прежде бывал здесь! К счастью, местные жители не узнали во мне того храброго молодого рыцаря и отчаянного искателя приключений, каким я был, когда впервые появился на Раденне. Тогда нас отправил на остров сам король: мы – мессиры Вальдульф де Лармор, Эсташ де Бо и я – должны были выполнить тайное поручение Его Величества. Оно заключалось в том, чтобы извлечь из затопленного города легендарные сокровища морганов. Сначала всё шло как по маслу, а потом случилось нечто непредвиденное... И наш план был сорван!.. Но оставалась надежда, что тот, кто завладеет ключом от тайника, однажды снова попытается добраться до сокровища. Каждому из нас троих хотелось иметь этот ключ при себе, и мы принялись спорить, кто больше других достоин стать хозяином ключа. Проклятый ключ! Из-за него разрушилась наша старая дружба, из-за него мы из верных боевых товарищей превратились в лютых врагов и убийц! Когда наш спор перерос в драку, Вальдульф, у которого в руках был ключ, чувствуя, что теряет силы, просто взял и выбросил его. Он забросил ключ настолько далеко, насколько смог. Ключ затерялся в густых зарослях папоротника: ведь тот спор между нами разгорелся, когда мы находились в доме Вальдульфа, в Бруиден да Ре. Эсташ де Бо и я бросились искать его, мы заглядывали под каждый куст папоротника, под каждый лист, но тщетно: ключ исчез без следа, будто сквозь землю провалился...

Эд де Туар умолк и нахмурился, словно эти воспоминания заставили его заново пережить не самые лучшие дни его молодости.

- А что было потом? Вы сказали, что из-за ключа превратились не только во врагов, но и убийц, – увлечённая рассказом маркграфа, напомнила ему Алекто, по-прежнему не сводя с него глаз.

- Вы уверены, что хотите знать правду? – спросил он и прищурился, глядя на неё.

Алекто кивнула, и Эд де Туар продолжил:

- В той драке граф Вальдульф де Лармор был ранен, и эта рана оказалась смертельной. Мы с мессиром Эсташем де Бо бежали с острова, пригрозив Харибальду, младшему брату Вальдульфа, убить его сестру Аталию и её новорождённую дочь, если он обвинит нас в убийстве графа.

- Значит, все эти годы вы знали, что мадам Бертрада удочерила меня? Вы знали тайну Аталии де Лармор и то, что она была моей родной матерью? И, если бы Дагоберт-младший не совершил убийства и не был пойман, когда вы собирались рассказать мне правду о моих настоящих родителях? – допытывалась Алекто.

Маркграф небрежно пожал плечами:

- Может быть, никогда. А может, после свадьбы, когда пришёл бы час... Ведь мне понадобилось бы как-то объяснять вам свой замысел завладеть сокровищем из затопленного города морганов...

- Скажите мне то, что должны сказать, всё и сразу, – Алекто была настойчива, понимая, что другой возможности узнать всю правду о своих родителях и своём происхождении может и не быть. – Что вы знаете о моём отце? О человеке по имени Алафред?

- Человеке?! – переспросил маркграф и криво усмехнулся. – Мадемуазель Алекто, не заблуждайтесь на этот счёт! Алафредом его звали те, кто ничего не знал о нём. Настоящее же имя вашего отца – как оно звучит на древнем языке коренных жителей Раденна – л’Аодрен. В прежние времена он был хранителем тайны сокровищ и... королём морганов.

Глава 35

После этих слов в горле у Алекто мгновенно пересохло. Она несколько раз попыталась судорожно сглотнуть, но так и не смогла этого сделать.

Она была дочерью моргана! То ли человека, наделённого способностью жить под водой подобно рыбам, то ли некоего существа, обладающего магией перевоплощений. Значит, Аталия де Лармор нашла свою любовь в ином, неземном, мире, будучи пленницей морганов, потом стала невестой (а может, всё-таки женой?) их короля, от которого родила своего единственного ребёнка. В том, что Аталия любила сама и была любима Алафредом (или его лучше называть Его Величеством л’Аодреном?), Алекто ничуть не сомневалась. Довольно было увидеть картину, на которой они изображены вместе, чтобы понять, что влюблённые были счастливы в своём союзе. Но тогда что же заставило их разлучиться? И почему в тот день, когда родилась Алекто, её отца не было рядом с её матерью?..

- Понимаю вас, мадемуазель, в такое сложно поверить, – послышался среди наступившей мёртвой тишины насмешливый голос Эда де Туар, и Алекто вскинула голову, отвлекаясь от своих размышлений. – Ведь морганы даже не люди! В прежние времена эти проклятые твари приносили жителям Раденна много бед: своим колдовством они насылали на остров засуху и неурожай, они воровали детей с побережья, утаскивали их под воду, а в дни тёмного Самайна врывались в дома и своим дьявольским весельем многих доводили до безумия... Да, это правда, что когда-то очень давно они жили на Раденне, считались его хозяевами, но легенды говорят, что, когда часть острова ушла под воду, морганы не захотели покинуть свой город. Они не утонули, не погибли, не исчезли бесследно. Они просто остались в ином мире, притворились исчезнувшими и – переродились. Превратились в чудовищ, коварных, изворотливых. Эти оборотни научились принимать человеческий облик и даже жить среди обычных людей. Но из поколения в поколение, из века в век, от родителей к детям передавалось их тайное знание. Тайное знание о своей магии, о своей древней крови, о своей чуждости всем остальным народам земли. Никому никогда не проникнуть в их тайну! Никогда ни один смертный не сможет открыть их сокровищницу, кроме того, в ком течёт кровь моргана. Мадемуазель Алекто, вы – наследница короля л’Аодрена и только вы сможете добраться до сокровищ морганов.

- И как же я узнаю, в какой части подводного города находится эта сокровищница? – спросила Алекто, выслушав рассказ маркграфа.

Ответ Эда де Туар был коротким:

- Как только в вас пробудится кровь вашего отца, в ней заговорит и его память.

- Вы так много знаете о морганах и о моём отце, – задумчиво проговорила Алекто, решившись высказать вслух свою догадку. – Тогда, семнадцать лет назад, вы пытались извлечь сокровища с его помощью, не так ли? Вы сказали, что сначала всё шло как по маслу, а потом случилось нечто непредвиденное и ваш план был сорван. Что же помешало вашему плану?

Маркграф посмотрел ей прямо в глаза:

- Вы.

- Я? – изумилась Алекто.

- Да, вы. Вернее, ваше преждевременное появление на свет.

- Возможно ли, чтобы новорождённый младенец повлиял на осуществление замыслов таких могущественных людей, как посланники самого короля Нейстрии? – пробормотала озадаченная услышанным Алекто.

- До того, как мы прибыли на Раденн, граф де Лармор уверял нас, что дверь в подводный город морганов откроет его сестра Аталия. И что именно она, избранница их короля л’Аодрена, извлечёт из сокровищницы то, ради чего мы появились на острове. Однако, когда мы добрались до Бруиден да Ре, оказалось, что Аталия в тягости... У нас был приказ Его Величества Сигиберта Второго: любыми средствами привезти в его замок в Лютеции одно из самых ценных сокровищ морганов. Хотя я бы сказал, что при определённых условиях ему вообще нет цены... Так вот, стоит ли говорить, что ради выполнения королевского приказа мы – верные рыцари Его Величества – были готовы на всё? Мы заставили Аталию призвать к себе Алафреда! Знаете, мадемуазель, если бы это не произошло в моём присутствии, я бы ни за что не поверил, что такое возможно! Ах, ну да, вы же не знаете, что морганы умеют слышать и передавать мысли на расстоянии... За те годы, которые Аталия, в детстве похищенная морганами, провела среди них в подводном городе, она овладела их магическими способностями. Она сумела призвать л’Аодрена! Когда же король морганов предстал перед нами в человеческом обличье, мы сказали ему, что, если он не поможет нам добыть сокровище, то никогда не увидит ни Аталию, ни ребёнка, которого она носила. В подтверждение нашей угрозы мессир Эсташ де Бо приставил нож к горлу Аталии – и Алафред, поняв, что мы не шутим, согласился с нашим требованием. В то время, как Эсташ де Бо остался в Доме папоротников присматривать за Аталией и её младшим братом Харибальдом, мы с мессиром Вальдульфом отправились за сокровищем. Сначала, когда Алафред привёл нас на скалы к маяку, мы решили, что он вздумал разыграть нас, и очень рассердились. Разве таким представлялся нам вход в затопленный город? Но, как позже выяснилось, в нижней части маяка, построенного морганами, и вправду находилась дверь в подводный город. Вернее, там начинался тайный ход, который вёл прямиком в древний замок короля морганов. Я думаю, где-то там и хранятся их сказочные сокровища...

Маркграф, видимо, утомлённый повествованием, перевёл дыхание, и Алекто, воспользовавшись паузой, спросила:

- А как же легенда о смотрителе маяка – призраке старого отшельника? Неужели он позволил вам спуститься в нижнюю часть маяка? Ведь, по рассказам местных жителей, именно её он оберегает, как зеницу ока!

Эд де Туар усмехнулся и, покачав головой, ответил:

- Стыдитесь, мадемуазель Алекто, верить в подобные россказни! Вы же уже не ребёнок! Все эти легенды придуманы для того, чтобы страх перед призраками удерживал любопытных и алчных людей подальше от двери в затопленный город. Уж поверьте мне, когда мы спустились в подземелье маяка, нам не повстречалось ни единой живой души, ни бесплотного духа или, хм, чудовища, каким островитяне представляют смотрителя маяка...

Алекто, вспомнив, как скрывалась в маяке с Обером, хотела возразить, заявив о том, что своими ушами слышала шаги на винтовой лестнице и своими глазами видела огонь в очаге, но всё-таки промолчала. Во-первых, ей не хотелось признаваться маркграфу в том, что она уединялась на маяке с менестрелем, будучи невестой другого молодого человека. А во-вторых, что-то подсказывало ей, что не следует раскрывать тайну смотрителя маяка такому хитрому и опасному человеку, как Эд де Туар.

- Так вот, – снова заговорил маркграф, но теперь уже тоном человека, который торопится закончить свой рассказ и приступить к более важным для него делам, – мы с мессиром де Лармор проследовали по тайному ходу за Алафредом, который привёл нас к полуразрушенному подводному замку. Потом Алафред ключом открыл портал и, войдя в него, скрылся с наших глаз...

- Постойте, – нетерпеливым окриком прервала маркграфа Алекто, – но я не понимаю, как вы с графом Вальдульфом сумели дойти до подводного замка?

- О, это ещё одна любопытная тайна старинного маяка! Видите ли, мадемуазель, до затопленного города может добраться любой человек: необходимо лишь знать дни, когда такое становится возможным. Эти дни здесь, на Раденне, называют днями Малой воды, и они связаны с морскими отливами. Важно знать также другое. Морской отлив у скал, где находится маяк, длится недолго – меньше часа, и за это время нужно успеть, если вы не хотите утонуть, выбраться на верхнюю часть маяка. Замешкаетесь хотя бы на минуту – и вода сомкнётся над вашей головой...

Эд де Туар умолк на мгновение и затем, насмешливо прищурясь на Алекто, прибавил:

- Впрочем, вам, как дочери моргана, смерть от утопления точно не грозит.

Алекто ничего не ответила на замечание маркграфа и, видя, что тот собирается распрощаться с нею, повторила свой вопрос, с которого начался этот разговор:

- Так как же всё-таки случилось, что моё рождение сорвало ваш план?

Прежде чем завершить свой рассказ, Эд де Туар нахмурился, будто воспоминания рассердили или огорчили его, и произнёс надломленным голосом:

- Сокровище, за которым мы приехали на Раденн, уже было в руках у Алафреда, когда он вдруг услышал зов Аталии. Она звала его на помощь. У неё неожиданно начались роды, но младенец сначала никак не мог выйти из материнского лона, а когда его наконец вытащили, он не дышал... Да, мадемуазель Алекто, вы пришли в этот мир бездыханной... И к жизни вас могла вернуть только магия морганов. Неудивительно, что ваш отец, вместо того, чтобы вернуться к нам с сокровищем, которое мы так ждали, все свои силы отдал на спасение вашей жизни. Магическое заклинание, без которого сокровище не имеет значения, прозвучалодля вас, а не для того, кому оно предназначалось по нашему с Алафредом уговору. Вы живёте чужой жизнью, мадемуазель Алекто! А ваш отец не сдержал свою клятву – и за это мы наказали его страшной мучительной расплатой... Это всё, что я могу вам сказать!

После этих слов Эд де Туар решительно взялся за ручку двери, намереваясь выйти из темницы Алекто, но девушка в отчаянии бросилась к нему и удержала его за широкий рукав жиппона.

- Что вы сделали с моим отцом? – вскричала она. – Вы убили его?

Маркграф поморщился и брезгливым жестом попытался убрать пальцы Алекто, вцепившиеся в плотную ткань.

- Скажем так, король морганов л’Аодрен понёс заслуженное наказание, – сквозь зубы процедил Эд де Туар. И видя, что девушка по-прежнему не отпускает его, желая узнать больше о судьбе своего отца, он сильнее сжал её пальцы.

Вскрикнув от боли, Алекто резко одёрнула руку.

Глава 36

Алекто утёрла слёзы тыльной стороной ладони и калачиком, как часто делала в детстве, свернулась на постели (это было простое деревянное ложе с тёплыми шерстяными покрывалами и плоской подушкой). Она выдохлась за эти несколько дней, насыщенных ошеломительными открытиями и неожиданными признаниями, была в отчаянии и на грани срыва.

Всё, что окружало её с детства, всё, к чему она привыкла, что считала важной частью своей жизни, – события, обстановка, традиции и семейные ценности – всё в одночасье оказалось ненастоящим. А люди? Кого из тех, кто находился рядом с ней в течение многих лет или нескольких последних дней, можно было бы назвать искренним, неподдельным? Она думала, что видит лица, а оказалось, что это были маски. Мадам Бертрада, её муж Харибальд, Мартина, Готье-Дагоберт, Соран-Эсташ де Бо, Эд де Туар... Каждый из них преследовал свою цель, каждый играл свою роль. Кто-то с благими намерениями, кто-то – с корыстными...

Размышляя об этом, Алекто заранее готовилась к тому, что ещё могло ей открыться в ближайшее время: что и Данафрид, и Обер Видаль, и Отец Готфрид тоже окажутся совсем не теми, за кого себя выдают. Кто – какой человек, с какими помыслами: добрыми или злыми, – может скрываться за маской болезненного юноши, которого она считала другом детства и который должен был стать её мужем? Или за маской странствующего менестреля, горящего желанием отомстить за гибель своей сестры? Или воинственного викария, спасшего её от смерти и проявляющего столь подозрительное внимание к истории семейства де Лармор?.. Каждый из них способен с лёгкостью выдать целый ворох лжи и с достоинством отбить неудобные для них намёки или обвинения... И по-прежнему без ответа оставались мучающие Алекто вопросы: кто и за что убил Агнес Видаль и мадам Арогасту? И, конечно же, она не могла забыть слова маркграфа о том, что её отец, её родной отец,наказан страшной мучительной расплатой.Что же имел в виду Эд де Туар, когда сказал: «... король морганов л’Аодрен понёс заслуженное наказание»?

Алекто судорожно сжала краешек покрывала. Эд де Туар открыл ей тайну её рождения, и, однако, легче ей от этого не стало. В ушах снова и снова звучал злобный упрёк маркграфа:

«Вы живёте чужой жизнью, мадемуазель Алекто! Магическое заклинание, без которого сокровище не имеет значения, прозвучало для вас, а не для того, кому оно предназначалось».

О ком он говорил? Чьей жизнью живёт Алекто? И что же это за сокровище такое, если оно бесполезно без некоей магической формулы? Маркграф назвал его одним из самых ценных сокровищ морганов и прибавил, что при определённых условиях ему вообще нет цены. Стало быть, этими «определёнными условиями» является магическое заклинание... Тогда что же представляет собой сокровище?

«Богатство измеряется не только деньгами», – говорил о нём призрак утопленницы Агнес; она же предупреждала Алекто о том, что есть люди, которых лишает покоя, сводит с ума желание завладеть этим редким сокровищем. Так что же оно такое?!.

Алекто вскочила и уселась на краю постели, постаравшись унять сильное волнение, охватившее её тело с головы до кончиков пальцев на ногах.

«Я должна как можно скорее выбраться отсюда! – сказала она себе. – Нужно опередить маркграфа, отыскать ключ и пробраться в нижнюю часть маяка!»

Было ясно, что осуществить задуманное можно лишь тем способом, который позволил ей пробраться в подземелье маркграфского замка, чтобы освободить Обера. Однако предыдущая неудачная попытка, когда Алекто не помог ни волшебный браслет, ни призыв к призраку Аталии, заставила девушку задуматься, что же было упущено из её внимания.

Как бы в ожидании ответа Алекто посмотрела на свой браслет, который при свете свечей слабо мерцал, будто спал.

И вдруг её осенило! Каждый раз, перед тем, как она отправлялась путешествовать в своих сновидениях, поблизости находился какой-нибудь сосуд, наполненный водой. А в ту ночь, когда она хотела проникнуть в темницу, чтобы поговорить с Готье-Дагобертом, в её комнате не оказалось даже чашки с водой. Видимо, служанка забыла выполнить свою обязанность, хотя Алекто говорила, что иногда по ночам её мучит жажда.

Алекто быстро встала и, подойдя к двери, принялась стучать в неё кулаком и громко требовать кого-нибудь из маркграфских слуг. Послышался щелчок открывающегося замка, дверь открылась, и на пороге возник один из стражников, приставленных к пленнице.

- Будьте добры, – с вежливой улыбкой обратилась к нему Алекто, – напомните мессиру маркграфу, что его так называемая гостья не отказалась бы от самого скромного ужина с кувшином холодной воды. Если, конечно, он не желает уморить меня голодом или жаждой.

- Мессир маркграф только что покинул замок, – сухо ответил ей угрюмый стражник. – Но я передам вашу просьбу мажордому...

Спустя какое-то время в комнату, где Алекто в нетерпении дожидалась своего ужина, внесли миску с жареной куропаткой и варёными бобами, а главное, целый кувшин свежей колодезной воды.

Алекто даже не притронулась к ужину. Поставив кувшин рядом с постелью, она легла поверх покрывала, положила руку на браслет и закрыла глаза. Больше всего на свете она желала сейчас одного: погрузиться в волшебное сновидение, которое позволило бы ей оказаться за стенами маркграфского замка.

Кто знает, сколько времени прошло до того, как перед глазами Алекто вдруг появилась необычайно светлая, словно сотканная из воздушных нитей, картина. В мерцании мириады мелких огоньков, похожих на светлячков, роем окруживших холст, не сразу удалось разглядеть изображённую на нём фигуру юноши: высокого и необычайно гибкого, со спадающими на плечи кудрями волос, с бронзовым полуобнажённым телом, выступающим из тени. В одной руке молодой человек держал ключ, украшенный завитками из золота; жест другой руки поражал и завораживал глаз. Кисть и пальцы, направленные к кусту папоротника, в движении, полном изящества и загадочности, как бы призывали приглядеться к тайне, которая скрывалась между многослойными резными листьями, покрытыми крохотными капельками росы: точно изумрудная брошь, усыпанная алмазной крошкой.

К какому неведомому путешествию приглашал этот указующий перст?

Однако главное было не в этом. Потребовалось время, чтобы оно явилось к Алекто, завладело её сознанием, ослепило. Сомнений не оставалось: лицо юноши с ключом принадлежало л’Аодрену, королю морганов.

И чем дольше Алекто смотрела на него, тем сильнее становились её сомнения. Алафред, как его звали жители острова, был умиротворённым, с глазами, воплощающими спокойствие, с почти насмешливой улыбкой. Алафред был живой, обретший новую жизнь, которую кисть художника сделала бессмертной. Это был Алафред вдохновлённый, излучающий радость на века. Означало ли это, что тот, кто написал эту картину, не верил в гибель короля морганов? Или же эта картина была данью его памяти, неистребимой вечной любви к нему?

Только Аталия была способна написать эту чудесную картину, только она стремилась оживить любимого, только она могла видеть (ведь она овладела магическим даром морганов) местонахождение ключа, которое оставалось недоступным взорам других смертных...

Почувствовав жгучую боль на запястье, точно его внезапно опалило огнём, Алекто взглянула на браслет. Загадочное чудесное украшение, некогда принадлежавшее Аталии, полыхало ярким светом, слепившим глаза. Тем не менее Алекто сумела различить исходящий из золотого потока прямой тоненький лучик, похожий на дрожащую натянутую в воздухе нить. Этот лучик указывал на каменную кладку ограды в имении Бруиден да Ре, затканную огромными веерами папоротников. За мгновение до того, как лучик, вспыхнув роем искр, погас, Алекто увидела ключ – точь-в-точь как тот, что был изображён на картине – он лежал, утопая в изумительном пуху разноцветных мхов.

Подхватив заветный ключ от тайника с сокровищами морганов, Алекто бросилась в сторону скал с возвышавшейся на них башней маяка.

Глава 37

Небо было безоблачным, море спокойным; привычно пахло водорослями; над головой Алекто кружили чайки, а в прозрачной воде у скал были видны распластавшиеся на дне оранжевые морские звёзды и повисшая над ними огромная розовая медуза.

Солнце проникало сквозь толщу воды, рассеивая красноватые и желтоватые краски на большой глубине, но не меняя расцветки ближе к поверхности. Взору Алекто предстал великолепный подводный пейзаж: заросли водорослей, расположенные на белом песке на небольшой глубине, зелёные актинии, кораллы, рифы, уходящие в голубую бездну. Дно здесь было покрыто камнями – зеленоватыми, желтовато-красными, гранитными с блестящими вкраплениями.

Во время прилива камни погружались глубоко под воду, а при отливе как будто оголялись, возвышаясь над поверхностью воды. Алекто помнила, что самый высокий прилив, называемый Полной водой, у берегов Раденна связан с новолунием. Следующее новолуние в этом году должно было наступить как раз в праздник тёмного Самайна, то есть... уже завтра. Ныне же ожидался отлив, который называли Малой водой, и это означало, что Эд де Туар мог совершить путешествие к подводному замку так же легко, как семнадцать лет назад, когда последовал за Алафредом-л’Аодреном.

«Как только он догадается, что ключ у меня, тотчас поспешит сюда, к маяку», – подумала Алекто и, подобрав подол платья, начала взбираться по отлогому спуску скалы наверх, ко входу в маяк.

Когда за девушкой закрылась дверь, она заметила в полутьме какое-то движение. В башне маяка кто-то был! И внутренний голос подсказывал Алекто, что это вовсе не призрак смотрителя. От страха у Алекто учащённо забилось сердце. Она прильнула спиной к стене и, положив ладонь на браслет, крепко сжала его, точно искала в нём защиты. В тот же миг девушка почувствовала, что браслет вибрирует. Она посмотрела на него, и ей почудилась, что он вспыхнул красным. Алекто восприняла это как сигнал тревоги – и её затрясло от мысли, что здесь, в маяке, её подстерегает смертельная опасность. Она была совсем одна, и, если бы на неё напали, как это случилось в церкви и на скалах, спасти её было некому. Алекто пожалела о том, что не успела поделиться своими планами с Преподобным Готфридом, и что Обер куда-то исчез именно сейчас, когда она нуждалась в его помощи. Вспомнив о викарие и менестреле, Алекто поймала себя на мысли, что, кроме этих двоих, у неё больше не осталось защитников.

Девушка овладела собой и, освещая себе путь сиянием, излучаемым браслетом, двинулась вниз, по узкой лестнице, которая оказалась продолжением той, что уводила на верхнюю башню маяка. Лестница была такой узкой и крутой, что Алекто пришлось опираться руками о стены, чтобы не скатиться в зловещую темноту. Спустя какое-то время она очутилась у низенькой, неприметной с первого взгляда, двери. Стоит ли говорить, что дверь была заперта? Недолго думая, Алекто вставила ключ с золотыми завитками в скважину, с трудом повернула его и открыла дверь. От скрипа петель девушка внутренне съёжилась. Очень сильный скрип означал, что дверью давно не пользовались.

Дверь Алекто решила оставить приоткрытой – на тот случай, если ей придётся убегать. Перед её глазами открылась длинная галерея, уходящая в черноту мрака, стены которой были выложены искусно обработанными каменными глыбами. Галерея была наполнена водой до высоты роста двухлетнего ребёнка, однако, приглядевшись, можно было заметить, что вода постепенно убывает, просачиваясь сквозь трещины в стене и полу. Алекто поняла, что начался отлив. И ещё: что перед ней был тот тайный ход, о котором говорил Эд де Туар, – и этот ход вёл к древнему замку короля морганов.

Час сокровищ наступил!

В тот самый миг, как Алекто шагнула во влажный мрак галереи, она ощутила странное чувство, будто именно здесь и сегодня развяжется последний узелок в клубке всех тех загадок, которые изменили её жизнь.

Царившая в подземной галерее влажность обволокла Алекто ледяным покровом. Продвигаясь вперёд, девушка светила браслетом себе под ноги, опасаясь наступить на змею или морского ежа, которые попадались на её пути, и застыла от изумления, когда прямо перед ней внезапно возникли стены замка. Вернее, то, что от них осталось. В углу заросшего мхом и водорослями двора виднелись руины куртины, некогда связывавшей два бастиона, возвышавшиеся на востоке и западе. У подножия бастионов со сторожевыми башнями, бойницами и амбразурами толпились призрачные тени, которые своими очертаниями удивительно напоминали людей. Справа торчали обломки галереи на каменных столбах, а слева можно было разглядеть ступени обрушившейся лестницы, наполовину занесённые песком и илом. В сумеречном красноватом освещении, исходившем от браслета на руке Алекто, замковый двор был похож на некое видение из кошмарного сна.

Какое-то время Алекто стояла, замерев на месте, не зная, что предпринять и куда идти дальше. Маркграф говорил, что Алафред, перед тем как скрыться из виду, своим волшебным ключом открыл некий портал. Как выглядел этот портал? С какой стороны замка он находился? Эд де Туар был уверен, что вход в сокровищницу откроется Алекто, когда в ней пробудится кровь её отца, а вместе с этим заговорит и его память...

Едва Алекто подумала об этом, как красноватое свечение её браслета начало менять оттенок. Цвет сделался огненным, затем стал преобладать багровый, и в конце концов браслет превратился в устрашающее пятно цвета крови.

«Что это значит? Снова сигнал опасности или... подсказка?» – в замешательстве размышляла Алекто.

И тут она увидела рассеянный свет, который, пробиваясь сквозь толщу замковых стен, точно отзывался на свечение её браслета.

- Этот свет... Пожалуй, мне следует идти туда, – прошептала Алекто и двинулась к той части стены, откуда исходило загадочное сияние.

По мере её продвижения свет, служивший ей маяком, становился ярче, пока Алекто не начало казаться, что в конце концов он станет ослепительным и уже невыносимым для глаз. Так оно и вышло: когда Алекто приблизилась к стене вплотную, ей пришлось прикрыть глаза рукой.

Но вот свет стал мягче и неожиданно полностью поглотил Алекто. Постепенно воздух сделался прозрачным, как и стены замка, и всё вокруг. А в следующее мгновение перед взором ошеломлённой девушки предстало прямое узкое крыльцо и лестница с высокими ступенями. Нижние ступеньки тонули в клубах голубоватого тумана, а верхние были разбиты. В середине куртины была прорублена дверь, закругленная в верхней части, над которой виднелись остатки вырезанной в камне надписи на незнакомом языке. Портал!

Осторожно ступая, стараясь не споткнуться, Алекто взошла на крыльцо, вставила ключ в скважину замка и, медленно повернув его, отворила дверь. Из темноты повеяло затхлыми испарениями.

Это было закрытое помещение с округлым сводом, опиравшимся на выдолбленные в низких стенах колонны. На полу посередине находилось нечто вроде каменного алтаря, но этот камень был почти такой же большой, как могильная плита, и напоминал саркофаг в церковной крипте.

Помимо алтаря, у стен стояли ларцы – красивые, украшенные золотом и инкрустированные слоновой костью, покрытые изысканной деревянной резьбой такой тонкой работы, благодаря которой линии резьбы были похожи на паутинку.

Взглянув на них, Алекто охнула и воскликнула в тихом ликовании:

- Сокровища морганов!

Она подошла к первому в ряду ларцу и, направив на него свет браслета, потянула крышку. Ларец был пуст! Алекто открыла ещё один... то же самое! Пусто, пусто, пусто... все ларцы оказались пустыми... Легендарные сокровища морганов исчезли! А может, их никогда и не существовало? Может, жители Раденна, видя в морганах владельцев сказочных богатств, сами сочинили легенду о них и затем уверовали в собственные фантазии? Так кто же всё-таки прав: Готье-Дагоберт, который считал, что сокровища из подводного города не более, чем красивая легенда, или Эд де Туар, утверждавший, что одно из них настолько важно, что не имеет цены?

В отчаянии Алекто, обессиленная и разочарованная, присела на край каменного алтаря, как вдруг ей показалось, что кроваво-красный браслет странно засверкал, заиграл удивительными оттенками. Девушка вскочила; сердце у неё неистово забилось.

Склонившись над алтарём, Алекто попыталась отодвинуть плиту. Раз, ещё раз и ещё... Плита поддалась лишь с пятой попытки. Отодвинув её, Алекто ожидала увидеть блеск золота и драгоценных камней (Разве можно иначе представить сокровища, кто бы что ни говорил о них?), но вместо этого нашла лишь... кости и череп с остатками волос.

Вскрикнув от ужаса, Алекто отпрянула в сторону.

В этот момент откуда-то из глубины, за спиной девушки, раздался знакомый насмешливый голос:

- Добро пожаловать домой, мадемуазель Алекто! Вас здесь ждали.

Глава 38

Алекто обернулась на голос: Эд де Туар, в высоких кожаных сапогах, в длинном чёрном плаще с капюшоном, стоял, широко расставив ноги, и смотрел на неё с кривой ухмылкой.

- Судя по тому, какой ужас у вас вызвало увиденное под этой крышкой, могу заключить, что мои предположения оправдались: тому, кого здесь однажды оставили, так и не удалось выбраться наружу, несмотря на его нечеловеческие способности, – продолжал маркграф, бросив быстрый взгляд на открытый саркофаг и обратно, на лицо побледневшей девушки. – Мадемуазель, позвольте представить вам короля морганов л’Аодрена, или, если вам будет угодно, Алафреда. Сожалею, что встреча с вашим отцом произошла только через семнадцать лет, но, уверен, он был бы очень рад видеть вас в своём замке. Впрочем, это и ваш замок тоже. И, в отличие от Дома папоротников, ваши подводные владения вряд ли кто-то осмелится у вас отнять. Ведь вы – единственная наследница л’Аодрена...

- Не смешно, мессир маркграф, и даже не остроумно, – наконец, придя в себя от потрясения, заметила Алекто. И затем, предчувствуя угрозу, исходившую от собеседника, невольно отступила вглубь сокровищницы.

- Между прочим, хочу поблагодарить вас за проявленное усердие в поисках тайника, – вёл дальше Эд де Туар, не обратив внимания на слова Алекто, но зато уловив её страх. – Вы даже дверь за собой не закрыли – будто приглашали меня войти вслед за вами. Разве я мог не оценить такую любезность с вашей стороны? И ведь я ещё недолго ждал вашего появления на маяке! Что такое? Вы удивлены? Но, мадемуазель, вы же не думали, что после того случая, когда менестрель сбежал из темницы моего замка с вашей помощью, я не захочу использовать ваши магические уловки в своих интересах? И что соглашусь терять драгоценное время в поисках ключа, который вы нашли без особых усилий благодаря вашему дару? Право, я вовсе не такой простак, как могу казаться! Когда я увидел, как после моих слов о побеге Обера Видаля вы изменились в лице, у меня отпали последние сомнения. Я убедился, что колдовские способности вашего отца начали пробуждаться в вас раньше, чем это ожидалось. Должен признать, это поразительно! Умей я проходить сквозь стены и оказываться в любом задуманном месте, мне бы не понадобилось столько лет ждать вашей свадьбы с Данафридом...

- Что вы сделали с моим отцом? – резко прервав разглагольствования маркграфа, спросила Алекто. – Вы убили его и затем упрятали под этим каменным алтарём или... замуровали живьём?

Эд де Туар снова перевёл взгляд на саркофаг, в котором покоились останки короля морганов.

- Я же говорил вам, л’Аодрен не оставил нам выбора, – произнёс он, небрежно пожав плечами. – Когда ваш отец, держа в руках сокровище, за которым нас прислал Его Величество король Сигиберт, прочёл заклинание, чтобы оживить вас, мессир Вальдульф в гневе толкнул его. Да так сильно, что Алафред упал, ударившись головой об угол алтаря. Сначала мы решили, что он умер, и только потом, когда задвигали крышку над ним, услышали слабые стоны. Но в замок начала прибывать вода, и у нас уже не осталось ни минуты для размышлений. Нужно было спасаться бегством! Помните, я говорил вам, что отлив здесь, у маяка, длится меньше часа? Так вот, мы с мессиром графом бежали, позабыв о том, что сокровище так и осталось в руках Алафреда. К счастью, мессир Вальдульф сохранил у себя ключ от тайника... Ну, а остальное вы уже знаете!

Алекто молча размышляла. Она вспомнила своё видение, когда вместе с Обером пряталась в маяке от дождя. Голос, который взывал к ней с мольбой о помощи, принадлежал мужчине. «Спаси меня, Алекто! Освободи меня!» – просил он, оставаясь где-то в морских глубинах. Стало быть, л’Аодрен умер в заточении, и его призрак до сих пор не может выйти за пределы замка, запертый между мирами.

«Как же я могу помочь тебе, отец?» – мысленно вопрошала Алекто и уже безбоязни взирала на останки в саркофаге.

И вдруг между костями она заметила некий предмет, завёрнутый в толстую кожу. Как будто король л’Аодрен, умирая, обеими руками прижал его к своей груди. Предмет был похож на прямоугольный кожаный футляр, внутри которого, как нетрудно было догадаться, хранилось легендарное сокровище морганов. То самое, которое, по словам Эда де Туар, вкупе с магическим заклинанием не имело цены...

Алекто не шелохнулась, ошеломлённая находкой, не в силах отвести от неё глаз. Потом, овладев собой, она хотела протянуть руку, но та так дрожала, что девушка не смогла довести движение до конца.

Эд де Туар, также разглядевший футляр и некоторое время пребывавший в зачарованном состоянии, первым пришёл в себя.

- Оно здесь... – радостно выдохнул маркграф. И, вскинув голову, крикнул Алекто: – Чего же вы ждёте? Возьмите его!

Но, поскольку Алекто так и не двинулась с места, он, потеряв терпение, заорал:

- Быстро! Берите сокровище и следуйте за мной! Или вы не поняли, что время Малой воды на исходе и скоро здесь всё снова будет затоплено...

Осёкшись, Эд де Туар вскрикнул от боли. В его плечо вонзилась короткая арбалетная стрела. Пальцы маркграфа вцепились в древко, и он громко застонал.

Алекто от страха сжалась в комок. Она смотрела на арбалетчика, который стоял в нескольких шагах от неё с натянутой тетивой и готовый к стрельбе. Это был Отец Готфрид! Девушка, совершенно растерявшись, не смела ни шевельнуться, ни заговорить.

Зато Эд де Туар, точно боль в ране придала ему больше ярости, рявкнул:

- Преподобный? Какого чёрта?!

- Мессир маркграф, – раздался зычный голос викария, – у вас всего две возможности: либо вы немедленно уносите отсюда ноги и спасаете свою жизнь, либо упорствуете в своём желании заполучить сокровища морганов и остаётесь здесь до конца. То есть до своей смерти. Потому что, как вы понимаете, я не позволю вам единолично завладеть сокровищем. Но могу предложить вам выбор: умереть от раны или от утопления. И, если вас это успокоит, в любом случае вы можете рассчитывать на отпущение грехов...

- Да вы безумец! – вскричал Эд де Туар, и в его глазах промелькнул страх. – Вы совсем потеряли рассудок!

- В конце концов, – с невозмутимым видом продолжал Отец Готфрид, слегка опустив арбалет, – что такое смерть? Всего лишь неизбежный переход в иной мир и столь ожидаемое свидание с Всевышним... Что касается меня, то Господь уже много раз стучал в мою дверь, и каждый раз мне удавалось договориться с ним. И не только за себя, но также за моих боевых товарищей, которые подставляли свои головы под вражеские мечи в самых кровопролитных сражениях. Вы ведь тоже когда-то были рыцарем, мессир маркграф? Только, сдаётся мне, вы не участвовали в Крестовых походах, в отличие от мессиров Эсташа де Бо и Вальдульфа де Лармор. Вместе с ними вы служили при дворе Его Величества короля Сигиберта, я же знавал этих доблестных рыцарей в годы Крестового похода... Эх, развесёлое же было времечко!

Алекто слушала викария, пытаясь убедить себя, что он, должно быть, всё это сочинил, чтобы произвести впечатление на маркграфа, что он не мог быть другом мерзавца Сорана-Эсташа де Бо и Вальдульфа де Лармор, убийцы её отца.

- Увы, увы, – шумно вздохнул Отец Готфрид, – человек, даже если он служит церкви, может быть слабым и легко поддаваться разного рода искушениям. Поверьте, я делал всё, что в моих силах ради того, чтобы удержаться от соблазна! Но Вальдульф де Лармор оказался коварнее библейского змия-искусителя! Он просто бредил легендой о богатствах морганов, которые могут сделать честь всем сокровищницам великих королей. Он рассказывал о них на отдыхе между сражениями и долгими переходами в чужих странах. Он не переставал говорить о подводном городе с тайником даже тогда, когда я именем Господа заклинал его замолчать...

- Так вот для чего вы приехали на Раденн! – завопил Эд де Туар; от злости у него дрожали губы. – Вам тоже нужно сокровище! Но вы не понимаете, чтотакоесокровище – это для одного, а не для многих!

- Вы забыли, сын мой, что Господь велел нам делиться, – мягко, точно говорил с неразумным ребёнком, упрекнул священник маркграфа. – Если сокровища настолько велики, как о них говорил граф де Лармор, и я отдам вам часть золота, то даже его тысячная доля сделает вас богатейшим человеком...

Последние слова викария заглушил громкий хохот Эда де Туар:

- Золота?! О чём вы говорите, бедняга? Либо наш друг мессир Вальдульф обманул вас, либо вы сами, слушая его бредни, ввели себя в заблуждение! Речь идёт вовсе не о золоте и не о драгоценных камнях! То, что привело меня сюда, называетсяэликсиром жизни! Это сокровище не продаётся и не делает человека сказочно богатым! Его ценность заключается в ином: оно возвращает дыхание жизни тому, кто обречён на смерть...

Маркграф умолк, и Алекто с удивлением увидела, как его глаза наполнились слезами.

- Мне ничего не нужно из сокровищ морганов, кроме одного – эликсира жизни, – снова заговорил он тусклым голосом глубоко опечаленного человека. – Мой сын... Данафрид неизлечимо, смертельно болен... он умирает. Ради того, чтобы спасти его и подарить ему новую жизнь, я готов на всё... Мадемуазель Алекто, подумайте и вы о несчастном Данафриде! Ведь вам ничего не стоит открыть этот футляр и, вытащив из него сосуд с эликсиром, произнести слова магического заклинания...

Алекто не знала, что и сказать. С одной стороны, ей было жаль Данафрида и она не могла оставаться равнодушной к его судьбе; а с другой...

- Вы просите меня спасти вашего сына – и это после того, как я узнала, что смерть моего отца на вашей совести?!

Это был не гневный упрёк – скорее крик боли, идущий из глубины души.

Эд де Туар с исказившимся лицом и глазами, полными слёз, едва слышно произнёс:

- Тогда просто отдайте его мне... отдайте мне эликсир... Я попытаюсь обойтись без вашего заклинания...

Алекто не успела ответить: в следующее мгновение маркграф подскочил к саркофагу и, схватив упакованный прямоугольник, прижал его к груди. Он был бледен как полотно, а глаза его сверкали лихорадочным блеском. Верно, он и сам уже не понимал, что делает.

И тут случилось неожиданное. Послышался сильный удар, и стены замка, задрожав, отозвались на него глухим рокотом. Казалось, прибой усилился, мощные порывы ветра подняли волны, и теперь они разбивались о скалы. Настало время Полной воды, однако этот прилив оказался быстрее и сильнее, чем ожидалось. Ветер нарастал – его сердитые завывания были слышны даже здесь; вода стремительно прибывала, грозя в ближайшие несколько минут заполнить помещение сокровищницы до потолка.

- Бежим! – крикнул Отец Готфрид, рванулся к Алекто и, схватив её за руку, потащил к порталу.

Эд де Туар уже бежал через замковый двор, уклоняясь в сторону. Он не намного опережал Алекто и викария.

Достигнув подземной галереи, маркграф исчез в затопившем её влажном мраке. Алекто и Преподобный углубились следом, прислушиваясь к эху от топота его ног. Можно было только догадываться, что происходит снаружи и что ждёт их здесь, если вода хлынет неудержимым, сметающим всё на своём пути потоком.

Внезапно впереди раздался странный грохочущий шум: как оказалось, вода ворвалась в галерею через дверь в маяке, которая всё это время оставалась открытой. Алекто и викарий едва успели укрыться от пронёсшегося мимо них водного потока в засыпанной камнями пещере, которая находилась в одном из ответвлений галереи.

- Странно, больше ничего не слышно, – спустя какое-то время заметил Отец Готфрид.

В самом деле, до них больше не доносилось ни звука. Всё затихло и словно замерло в одночасье. Они покинули убежище и пошли дальше, двигаясь очень осторожно. Нигде не было признаков присутствия маркграфа. Может быть, его смыло водным потоком и унесло назад, к затопленному замку?

- Берегитесь, Преподобный! – крикнула Алекто.

Но было поздно: викарий, шедший впереди, уже занёс ногу над зиявшей в полу ямой – и в одно мгновение его поглотила беспросветная тьма.

Глава 39

То, что поток, обрушившийся на замок морганов, ещё не был приливом, Алекто поняла, когда увидела, как в галерее начала прибывать вода. Девушка догадалась, что предыдущее столь внезапное пробуждение грозной стихии было вызвано иной причиной. Это было предупреждение: эликсир жизни, который принадлежал народу морганов, попал не в те руки, и тот, кто завладел им, не должен был покинуть подводный мир. Предположение Алекто о том, что маркграфа волной отнесло обратно к затопленному городу, скорее всего соответствовало истине.

Что до викария, Алекто не собиралась бросать его на произвол судьбы. Перед тем, как прыгнуть в развёрзшуюся бездну, в которой исчез Преподобный Готфрид, девушка быстрым взором окинула галерею. Вода прибывала медленно, с тихим журчащим плеском, ласкающим слух. И, однако, это было обманчивое впечатление: умиротворённая стихия, напоминавшая сейчас прирученного зверя, несла смерть всему, что не было способно выжить под водой.

Алекто прыгнула. Она не знала, поможет ли викарию её поступок, но не могла оставить его без надежды на спасение.

Как Алекто и предполагала, провал был заполнен водой и там царил хаос. На каменистом дне обрывки погибших водорослей смешивались с морской пеной, мириадами песчинок и пузырьками воздуха, которые выпускала Алекто. В какой-то момент ей показалось, что она видит Отца Готфрида, поднятого течением на некотором расстоянии от неё. Отчаянно загребая руками, девушка поплыла прямо к нему. Но фигура викария, поглощённая тьмой, исчезла, и больше Алекто его не видела.

Алекто охватила тревога. Сколько ему ещё оставалось? Или, может, он уже начал умирать?

Она плыла и плыла, со страхом ожидая того мгновения, когда ей станет не хватать воздуха. Но, удивительное дело, сейчас, наяву, она чувствовала себя под водой так же уверенно и естественно, как и в своих сновидениях. Кровь морганов говорила в ней всё громче – и это была та удивительная магия, о которой Алекто прежде не могла даже помыслить.

Спустя какое-то время Алекто очутилась в окружении камней, где видимость была значительно лучше, чем в узком проходе подводной галереи. Алекто обнаружила, что недалеко от неё, всего на расстоянии вытянутой руки, потолок галереи поднимался. Ей даже показалось, что там находится грот и в нём что-то светится. Держа одну руку вытянутой, чтобы не удариться головой о низкий потолок, Алекто вскоре выплыла на поверхность.

Она не ошиблась: это действительно была пещера, в которую откуда-то сверху проникал скудный лучик света.

Осмотревшись по сторонам, Алекто увидела Преподобного Готфрида, что вызвало у неё неизъяснимую радость. Удивительно, как ему удалось добраться до этого места! Алекто опустилась рядом с викарием на колени и пальцами коснулась его лба с прилипшими к нему мокрыми прядями.

- Отец Готфрид, – тихо позвала девушка, внимательно вглядываясь в лицо мужчины.

Викарий не шелохнулся, ресницы на опущенных веках даже не дрогнули. Алекто с ужасом подумала, что он умер.

- Преподобный! – закричала она и ухом приникла к груди викария, чтобы послушать, бьётся ли у него сердце.

В горле у отца Готфрида забулькало, он закашлялся и открыл глаза, которые в полутьме Алекто скорее угадывала, чем видела.

- Мадемуазель Алекто?! – воскликнул он, изумлённый.

- Да, это я, – отозвалась Алекто, отклоняясь от него.

Викарий приподнялся, огляделся и, словно сразу же оценив обстановку, спросил:

- Так это вы втащили меня в это грот? – И, не дождавшись ответа, воскликнул в ликовании: – Вы спасли мне жизнь, мадемуазель!

Алекто хотела сказать, что её заслуги здесь нет и что она сама удивлена, как ему удалось добраться до этой пещеры, но тут случилось неожиданное. Отец Готфрид вдруг привлёк её к себе и... поцеловал прямо в губы. Никто никогда прежде так не целовал Алекто! В этом поцелуе, с привкусом соли и сырого грота, было также нечто такое, что напоминало о бурном море, неукротимом и могучем, как первозданные силы природы. Это была настоящая страсть, прежде старательно сдерживаемая, а теперь прорвавшаяся сквозь все заслоны и преграды. Девичьи грёзы Алекто о том, как она вместе со своим призрачным спутником, взявшись за руки, идёт открывать неведомый мир любви, самым немыслимым образом воплотились наяву... Неужели это и был её избранник? Тот, кого она ждала, украдкой приглядываясь к каждому мужчине, который появлялся в её окружении, и стараясь угадать в нём своего суженого... Так вот, что значили его взгляды, его едва уловимые попытки коснуться её, будто невзначай, его желание помогать ей в поисках истины – как возможность быть рядом с ней!..

«А что если он и вправду безумен?» – спохватилась Алекто, вспомнив и слова маркграфа, и странный блеск в глазах самого викария, когда он убил напавшего на неё Эсташа де Бо и позже обезвредил Готье-Дагоберта, державшего Данафрида в заложниках.

- Что вы себе позволяете? – наконец, вырвавшись из объятий Преподобного, сердито вскричала Алекто. – Вы же служитель католической церкви! Как вам не стыдно!

- Вы удивитесь, мадемуазель, но мне в самом деле нисколько не стыдно, – с чарующей улыбкой отозвался викарий. – Если бы вы только знали, как я мечтал об этом мгновении! Забавно, что Судьба преподнесла мне такой щедрый подарок в столь необычной, и я бы сказал, с некоторой примесью трагизма, ситуации...

- Наверное, мессир де Туар не слишком ошибался, называя вас сумасшедшим, – пробормотала Алекто, озадаченная признанием Преподобного.

Однако, как оказалось, викария было не так просто обидеть.

- Склонность к авантюрам и безумие нередко шагают по жизни рука об руку, – заявил он, не переставая белозубо улыбаться. – Но ведь и любовь иногда называют безумием, разве вы не знали?!

- Кто вы, Преподобный? – чувствуя некий подвох, тихо спросила Алекто и на всякий случай отодвинулась от викария. – Или мне не следует вас так называть? Кто вы такой на самом деле? Что за человек скрывается под вашей сутаной?

- Что скрывается под этой сутаной? – переспросил викарий. И, глядя прямо в лицо смутившейся Алекто, ответил с лукавой красноречивой улыбкой: – О, я бы мог показать вам то, что под ней спрятано! Но только в том случае, если вы мне это позволите...

- Да вы наглец, каких свет не видывал! – возмутилась Алекто, хотя в душе эта странная перебранка с весьма привлекательным викарием забавляла её.

- С этим никто бы не стал спорить, – поддразнивая девушку, согласился с её словами Отец Готфрид.

- Ладно, – примирительно проговорила Алекто, делая вид, что уступает ему, – не хотите говорить, кто вы такой, тогда думайте, как вам отсюда выбраться. О себе я не беспокоюсь: благодаря крови морганов, что течёт в моих жилах, я могу находиться под водой сколько угодно времени без необходимости дышать.

Узнав о преимуществе девушки и задумавшись о своём затруднительном положении, викарий заметно сник, и Алекто мысленно поздравила себя с победой в их словесном поединке.

- Я скажу вам, кто я такой, – сказал он с серьёзным лицом. – Вы правы, не следует обращаться ко мне как к служителю церкви в сане викария. На самом деле я этого не заслужил. Дело в том, что я всего лишь простой рыцарь из обедневшего дворянского рода, который грезил разбогатеть за счёт сокровищ морганов. Граф Вальдульф де Лармор был моим боевым товарищем, и, как я говорил, его рассказы о легендарной подводной сокровищнице, разожгли моё воображение. Мне было трудно устоять перед искушением отыскать тайник и, возвратившись из Крестового похода, я стал подумывать о том, как появиться на Раденне, не вызвав подозрения у местных властей. К тому времени – мне на удачу! – мой кузен, сломленный недугом, собирался отойти от церковных дел – и я без раздумий облачился в его сутану, с его саном присвоив себе также имя Преподобного Отца Готфрида Мильгрома. Когда стало известно, что на Раденн для участия в Тресковом карнавале отправляется брат короля герцог Ортенау, я присоединился к его свите.

- Не напрасно, когда я впервые увидела вас среди гостей из Лютеции, вы показались мне воином, вырядившимся в священника, – вставила Алекто, вспомнив, какое впечатление произвёл на неё ряженый викарий.

- Зато я с первого же взгляда был очарован вами... окончательно и бесповоротно, – в свою очередь заметил мужчина, и взгляд, которым он впился в лицо девушки, говорил, что он не лжёт. Казалось, для него не существовало в этот миг ничего, кроме Алекто.

Испугавшись магии этого взгляда, Алекто опустила глаза и заметила, что браслет на её руке снова блестел кроваво-красным светом. Девушку бросило в жар. О чём свидетельствовало это пробудившееся свечение: о некой опасности, возможно, порождённой коварством мужчины, или же о его сильном чувстве к ней – любви с привкусом бури, предвещавшей тревоги?

- Какой красивый браслет! – воскликнул лже-викарий, который теперь тоже смотрел на руку Алекто.

- Это нечто большее, чем красивое украшение.

- Правда? Мне кажется, я уже видел его... у другой женщины. Да, вспомнил! Такой же браслет был у мадам Радегунды из свиты герцога Ортенау.

- Она подарила его мне, – призналась Алекто. И с грустью прибавила: – А прежде браслет принадлежал моей родной матери, Аталии де Лармор.

Они умолкли; очевидно, в этот момент каждый задумался о чём-то своём.

- Мадемуазель Алекто, – снова заговорил лже-викарий с теплотой в голосе; его глаза блестели, вероятно, от избытка чувств, – я не хочу выглядеть в ваших глазах ни злодеем, ни безумцем, ни проходимцем. Однажды я спас вам жизнь – и сделал бы это сотни раз, если бы вы в этом нуждались. Мне жаль, что в тот день, когда на вас напали на скалах, рядом с вами оказался Обер Видаль, а не я... От меня негодяй не ушёл бы безнаказанным...

- Откуда вам известно о нападении на скалах, мессир...? – настороженно спросила Алекто и запнулась, не зная, как обратиться к собеседнику.

- Мессир Флориан де Сен-Брие, – подсказал тот, наконец назвав ей своё настоящее имя. И затем начал отвечать на вопрос: – О, я узнал не только об этом! Когда мессира Дагоберта де Лармор-младшего приговорили к смерти, меня пригласили к нему в темницу на последнюю исповедь. Помимо тяжких грехов убийства, бывший лекарь покаялся также в нападении на вас, мадемуазель. Он уверял меня, что не собирался убивать вас, а хотел лишь припугнуть: ему казалось, что вы стали подозревать его в причастности к смерти Мартины... Потом он просил меня отпустить ему грех обмана и притворства, признавшись в том, что ввёл в заблуждение свою возлюбленную, которое позже стоило ей жизни. Когда Готье-Дагоберт только познакомился с Агнес, то, желая скрыть своё настоящее имя, назвался другим, которое первым пришло ему на ум. Это имя было: Данафрид де Туар. Я провёл своё расследование и выяснил, что в день своего прибытия на Раденн мадемуазель Агнес Видаль встретилась с представителем местной власти. Она рассказала ему, что приехала на остров, чтобы разыскать своего жениха, которого назвала Данафридом. Я связал две ниточки в один узелок, и вот, что получилось. Мадемуазель Видаль говорила ни с кем иным, как с мессиром маркграфом, который решил, что речь идёт о его сыне. Разумеется, в его глазах связь Данафрида, который собирался жениться на вас, с девушкой из Дорестада выглядела грязным пятном на репутации семейства де Туар. Думаю, мессир маркграф попытался отделаться от Агнес и отправить её обратно, на материк, но, на свою беду, девушка оказалась слишком настойчивой. И тогда Эд де Туар решил избавиться от неё, утопив в море вместе с её тайной...

Какое-то время Алекто молчала, обдумывая услышанное и вспоминая увиденное на скалах. Всё сходилось: когда Агнес оказалась на краю утёса, было видно, что она боялась повернуть обратно. Тот, кто её преследовал, уже причинил ей боль (о насилии свидетельствовала кровь на руке девушки), и она боялась его больше, чем опасности, поджидавшей её на каменистом выступе. Но и там убийца настиг её...

- Теперь вы понимаете, что я был готов без раздумий убить Эда де Туар, когда увидел его рядом с вами в подводном замке? – снова раздался голос Флориана де Сен-Брие, который смотрел на Алекто таким взглядом, будто пытался вымолить у неё прощение.

- Да, я понимаю, – тихо ответила Алекто, – и искренне благодарю вас...

Она отошла в сторону и принялась внимательно разглядывать стены пещеры, думая о том, как из неё выбраться. Щель, сквозь которую проникал свет, находилась на потолке и была такой узкой, что мужчине, имевшему телосложение как у рыцаря де Сен-Брие, пролезть в неё не представлялось возможным. Зато чуть поодаль, слева от места, где стояла Алекто, грот закрывала каменная глыба. Алекто почудилось, что оттуда, из глубины, слышались голоса.

- Если нам удастся отодвинуть этот камень, мы сможем найти выход на поверхность, – предположила девушка, ободрённая своим открытием.

Флориану де Сен-Брие не нужно было повторять дважды. Только после десятой попытки камень уступил ему, и в скале в самом деле образовался проход.

Обрадованные, Алекто и Флориан устремились наверх, к свету. Но там их ожидали не солнечные лучи, а факелы, направленные прямо в лицо. И ещё – голос, который приветствовал их с язвительной усмешкой:

- Ну и ну! Преподобный, и вы здесь? Мадемуазель Алекто, а где же вы потеряли нашего друга, мессира маркграфа, а, голубка?

Глава 40

Помимо Дуана Бальда в башне маяка, куда выбрались из его подземной части Алекто и Флориан, находились ещё трое человек, а про пятого, стоявшего в темноте, было ясно, что это женщина.

- Теперь все в сборе, если не считать припозднившегося маркграфа, который, смею надеяться, присоединиться к нам в ближайшие несколько минут, – продолжал центенарий, явно наслаждаясь своим положением. – Можно сказать, ловушка захлопнулась окончательно. Но меня удивляет, что в ней оказался Отец Готфрид! Преподобный, неужели вы тоже думали добраться до сокровищ морганов? – Дуан Бальд хмыкнул. – Многие хотели и пытались сделать это и до вас... А вы, значит, задумали провести Его Светлость герцога Ортенау?

- О чём вы говорите, мессир Бальд? При чём здесь герцог Ортенау? – спросила Алекто, глядя на торжествующего центенария.

Она была ошеломлена настолько, что сначала даже не заметила присутствия самого герцога. А когда убедилась в том, что одним из троих спутников Дуана Бальда в самом деле был герцог Ортенау, спросила себя: «Что здесь происходит? Зачем брат короля Нейстрии оказался среди тех, кто хочет завладеть сокровищем морганов?»

- Мессиры, я вас разочарую! Никакого золота там нет, только пустые ларцы, – в разговор вмешался Флориан, который старалася незаметно оттеснить Алекто в сторону и прикрыть её собой. – Кто-то побывал в сокровищнице морганов до того, как мы с мадемуазель Алекто добрались до неё.

- Нет, Преподобный, вы не поняли, – возразил центенарий, досадливо морщась, – ларцы с неимоверным богатством морганов, спрятанные в тайнике подводного замка, интересуют нас в последнюю очередь. Мадемуазель Алекто, уж вы-то должны знать, какое из сокровищ является самым ценным. Отдайте эликсир нам! Мы же клянёмся не причинять зла ни вам, ни мадам Бертраде, ни Отцу Готфриду, который столь неожиданно для нас сделался вашим заступником. Согласитесь, ваши жизни в обмен на маленький хрупкий сосуд – это вполне справедливая сделка!

- Очень жаль расстраивать вас, – обратилась Алекто к герцогу, предпочитая не отвечать центенарию, – но эликсира у нас нет. Он остался там, где ему и место, под надёжной охраной мессира маркграфа, появления которого вы ждёте...

Как Алекто ни крепилась, как ни старалась изображать иронию, её голос ощутимо дрожал. Это был горький юмор. Когда понимаешь, что твоя жизнь зависит от желания других людей, требующих невозможного, язык сам собой прилипает к гортани.

- Вас просят любезно отдать то, ради чего мне пришлось тащиться из моего прекрасного замка в Лютеции на этот Богом забытый остров, – наконец, не скрывая раздражения, заговорил герцог Ортенау. – Сокровище морганов, именуемое эликсиром жизни, необходимо королю, Его Величеству Сигиберту. Мой брат послал меня сюда за ним, как когда-то, семнадцать лет назад, отправил на поиски эликсира своих рыцарей: Вальдульфа де Лармор, Эсташа де Бо и Эда де Туар. Разница лишь в том, что тогда король хотел спасти своего умирающего сына, ныне же, с помощью эликсира жизни, он надеется продлить свои дни. Надеюсь, вы понимаете, что ваше неповиновение мне будет означать бунт против короля Нейстрии?.. Ладно, у меня больше нет времени на разговоры! Мне и так пришлось ждать слишком долго, пока отыщется ключ от тайной сокровищницы и мессир де Туар отправится за эликсиром. О том, что маркграф собирался обмануть меня и использовать эликсир в своих целях, я узнал благодаря проницательности мессира Бальда. Мессир де Туар старался скрыть от всех смертельный недуг своего сына, но, как говорится, шила в мешке не утаишь... А теперь, мадемуазель Алекто, будьте любезны отдать мне эликсир добровольно, если же вы не подчинитесь, я буду вынужден приказать своим людям обыскать вас...

- Ваша Светлость, – снова раздался голос Флориана, – при всём уважении, но, сдаётся мне, вы туговаты на ухо. Мадемуазель Алекто сказала вам, что эликсир остался в подводном замке, и я готов поклясться на священном распятии, что так оно и есть. Я своими собственными глазами видел, как мессира де Туар, укравшего эликсир, поглотила вода, и он...

- Я же сказал: довольно пустых разговоров! – резкий голос герцога не дал Флориану закончить столь храбро начатую речь. – Немедленно спускайтесь!

- Что?! – в один голос спросили Алекто и её верный рыцарь.

- Я приказываю вам спуститься в подводный город и вернуться сюда с эликсиром! – потеряв терпение, заорал герцог, и сопровождавшие его люди тут же вытащили из ножен мечи.

- Если вы прекратите спорить, никому не придётся страдать понапрасну, – с ухмылкой предупредил Дуан Бальд.

Алекто поискала руку Флориана, и он крепко сжал её. Тогда, в пещере, когда он обнял её, руки у него были тёплые и нежные. Но сейчас его ладонь была почти такая же холодная, как ладонь Алекто. Девушка понимала: нужно что-то делать. Обратное путешествие в подводный город морганов не пугало её, но она тревожилась за Флориана. Галерея внизу уже наверняка была заполнена водой, и Алекто в панике смотрела на мрачное отверстие, ведущее в пещеру, из которой они только что выбрались.

- Послушайте, – девушка снова обращалась к герцогу; её голос звучал твёрдо и напряжённо, – я могу спуститься туда и без Преподобного. Найду мессира де Туар и, если он ещё жив, постараюсь забрать у него эликсир. Хотя, я почти уверена, что маркграф утонул...

- Алекто! – раздался вдруг женский голос, который звенел от отчаяния. – Не делайте этого! Разве вы ещё не поняли, что эликсир принадлежит морганам? Никто из людей не должен касаться его, ибо это священная реликвия древнего народа морганов... вашего народа, Алекто...

- Заткнитесь, Радегунда! – рявкнул герцог Ортенау и повернулся к женщине, которая всё это время стояла за его спиной, так что её лицо оставалось в тени. – Вы что же, забыли наш уговор? Тогда мне придётся повторить его: вы сможете говорить лишь тогда, когдаяпозволю!

Лицо герцога исказилось от ярости, и он резко вскинул руку, будто собирался ударить свою спутницу.

В тот момент, когда, как Алекто казалось, герцог со всего маху отвесит Радегунде пощёчину, послышался крик. Кричал один из мечников, сопровождавших герцога. Дуан Бальд направил на него факел, и он высветил потрясшую всех картину. Не бросив ни факела, ни меча, воин из свиты герцога пытался оказать сопротивление человеку, который схватил его сзади за горло. Алекто с изумлением узнала нападавшего: это был Обер Видаль.

Для раздумий не было времени. Другой рыцарь с обнажённым мечом тут же ринулся на помощь своему товарищу. Флориан, выпустив руку Алекто, набросился на него и попытался выхватить у него меч. Герцог Ортенау что-то торопливо искал за широким кожаным поясом; Алекто, заметив его движение и блеск короткого стального лезвия, громко крикнула:

- Мессир де Сен-Брие, осторожно! Сзади!

Бывший крестоносец (если, конечно, таких рыцарей можно было считать бывшими) отпрыгнул, сжав кулаки и пригнувшись, твёрдо намеренный не дать себя зарезать без боя. Взгляд Алекто заметался между кинжалом герцога, занесённым над Флорианом, и факелом в руках центенария. Увидев на полу довольно увесистый камень, Алекто схватила его и швырнула в герцога. Камень угодил в предплечье герцога, и тот, вскрикнув от боли, уронил кинжал.

- Бегите отсюда, Алекто! – крикнул Флориан. – Бегите сейчас же!

Ему удалось выбить меч из рук противника, но в следующее мгновение тот ударил его головой в лицо. Алекто растерялась. Разве можно бежать, оставив в беде того, кто спас тебе жизнь? Кто совсем недавно признавался тебе в любви? Того, кто был готов пожертвовать собой ради тебя?..

Дальше всё происходило как в тумане. Герцог Ортенау подобрал свой кинжал и медленно двинулся к Алекто.

- Мне нужен эликсир! – зарычал он. – И ты, проклятое отродье морганов, раздобудешь его для меня!

- Нет, я не стану этого делать! – дерзко заявила Алекто, оскорблённая тем, как её назвал брат короля, и, оценив обстановку (деваться было некуда), попятилась. – Я передумала спускаться!

- Ах, так? Ты передумала? Ты смеешь возражать мне, брату короля? – проговорил герцог таким тоном, словно сожалел о несговорчивости девушки. И внезапно, переменившись в лице, крикнул: – Тогда – умри!

Одним прыжком герцог бросился на девушку, и они покатились по сырому каменному полу. Алекто отчаянно отбивалась, но мужчина был тяжелее и сильнее. Лезвие кинжала несколько раз полоснуло её по шее и плечу. Алекто извивалась как могла, но герцог коленями прижимал её к земле, и она уже не могла пошевелиться.

Вот герцог занёс над ней кинжал; от страха у Алекто зашевелились волосы на голове, а тело будто вмиг заледенело. Во взгляде герцога Ортенау, которыми он впился в её глаза, всё перемешалось: ярость, ненависть, презрение. Но для Алекто в этом взгляде читался один-единственный приговор – смерть.

Девушка не успела зажмуриться, как кинжал с силой обрушился на неё. Но каким-то чудом он вдруг описал кривую и высек искры из каменного пола.

Глаза герцога расширились, на лице появилось изумление. Он закачался над Алекто, а затем, словно падающая башня, рухнул вперёд. Из его спины, между лопаток, торчала головка эфеса меча.

- Эликсир... эликсир жизни... – выдохнул герцог. И всхлипнул напоследок: – Он – мой...

Высвобождаясь, Алекто оттолкнула его голову. Герцог Ортенау был мёртв.

Появившаяся из темноты Радегунда подхватила девушку под мышки и помогла ей встать.

- Мадемуазель Алекто! Госпожа моя, с вами всё в порядке? Вы не ранены?

- Нет, я не ранена... – неслышно, одними губами ответила Алекто.

Пошатываясь, она приходила в себя; её одежда была залита кровью герцога. Девушка дрожала как в лихорадке, по щекам текли слёзы.

А в нескольких шагах от неё стоял тот, кто, вонзив меч в герцога Ортенау, спас ей жизнь. Только на сей раз это был не храбрый рыцарь Флориан де Сен-Брие. И не странствующий менестрель Обер Видаль.

Лицо человека, который смотрел на Алекто, удивительно напоминало того, кто был изображён на одном из семейных портретов, украшавших гостиную в Доме папоротников. Если бы Алекто, после всего, что с ней случилось в последние несколько дней, не стала верить в чудеса и магию, она бы подумала, что к ней просто явился призрак из прошлого.

Глава 41

- Вижу по вашему лицу, что вы узнали меня, Алекто... Да-да, позвольте мне и впредь вас так называть: просто по имени. Всё-таки мы с вами – близкие родственники, – первым заговорил мужчина, сделав шаг навстречу Алекто, которая, не двигаясь, в изумлении смотрела на него широко раскрытыми глазами.

После этого он повернулся к остальным: к тому времени, как герцог Ортенау был убит, Флориан расправился в поединке с одним из мечников и затем помог Оберу одолеть другого. Теперь их тела лежали там, где они упали – на каменном полу, неподалёку от лаза, который вёл в подземную часть маяка, соединённую с гротом. Лицо у Флориана слегка посинело и подпухло, из разбитого носа текла кровь. У менестреля была рассечена бровь, и он время от времени тыльной стороной ладони вытирал струйку крови, стекавшую на веко. Радегунда по-прежнему стояла рядом с Алекто. Что до центенария, то его нигде не было видно: очевидно, предчувствуя дурной исход сражения, Дуан Бальд сумел вовремя сбежать.

- Мессиры, позвольте представиться, – продолжал спаситель Алекто, – граф Вальдульф де Лармор собственной персоной. В прошлом мне очень нравился этот дворянский титул, я им неимоверно гордился, как и своей родословной... но, после того, как умер и потом возродился к новой жизни, о нём пришлось позабыть. Я стал смотрителем маяка и – местной легендой, одновременно призраком и чудовищем, оберегающим вход в подводный город морганов. Поначалу новая должность пришлась мне не по душе, однако, со временем я к ней привык. А графа Вальдульфа де Лармор и безродного безымянного смотрителя маяка, который нагоняет ужас на местных жителей, научился воспринимать как одного человека. Правда, один из них помнил о своём прошлом, а другой пытался его забыть...

- Простите, мессир, – подал голос Обер Видаль, в нетерпении прервав графа, – может, чудеса и случаются на этом свете, но я всё равно не понял, что значит: вы умерли, а потом... хм, возродились?

Граф Вальдульф бросил на менестреля быстрый, как молния, взгляд:

- Что вам непонятно, мессир Видаль? Была драка... моих боевых товарищей, которым я привык доверять, неожиданно обуяло безумие. Каждый жаждал завладеть ключом от тайника с сокровищами морганов, каждый считал, что именно у него есть право заполучить эликсир жизни, чтобы затем, со временем, распорядиться им по своему усмотрению. Тогда у Эда де Туар был болезненный годовалый сын, которому лекари пророчили недолгую жизнь. Думаю, мысль о том, как завладеть эликсиром жизни возникла у него, как только он узнал о его существовании... Но у нас был приказ короля: найти эликсир и заставить моргана произнести над ним магическую формулу, дающую право на жизнь. Эд де Туар был вынужден подчиниться королевскому приказу, но то, что случилось потом, обернулось не на пользу королю, зато подарило надежду мессиру де Туар. Что касается Эсташа де Бо, то им, скорее всего, двигала жажда обогащения. Зная его нрав, могу с уверенностью заявить, что он намеревался стать владельцем эликсира, чтобы затем продать его по самой высокой цене... или обменять у морганов на те сокровища, которые хранились в ларцах... Я же, сражаясь за ключ, не хотел уступать им, потому что помнил слова Аталии, моей несчастной сестры, о проклятии морганов. Оно гласит: если эликсиром завладеет человек с суши и затем вынесет его из затопленного города, случится непоправимое бедствие – Раденн уйдёт под воду целиком.

Граф де Лармор прикрыл глаза, словно воссоздавал в памяти картины прошлого, и некоторое время стоял в задумчивом молчании.

- Так вот, – спохватившись, продолжил он, – в той драке меня ранили. Мои друзья, увидев, что я истекаю кровью, бросили меня умирать. И я бы точно испустил дух, если бы мне на помощь не пришёл мой младший брат Харибальд. Когда он понял, что рана может быть смертельной, тотчас побежал к Аталии, которая как раз приходила в себя после родов. Аталия велела Харибальду отнести меня на скалы, к маяку, и оставить там. Позже она силой мысли призвала к тому месту морганов и попросила их позаботиться обо мне. У меня был выбор. Либо я позволю морганам утащить себя под воду, чтобы стать одним из них, либо распрощаюсь с жизнью. Разумеется, я выбрал первое...

- А потом они сделали тебя смотрителем маяка и заодно хранителем тайного входа, ведущего к затопленному городу, – прибавил Флориан, который, как и остальные, очень внимательно слушал рассказ графа.

- Точно, – подтвердил граф де Лармор.

Только после этого Флориан, убедившись, что перед ним и в самом деле стоит его боевой товарищ, а не его призрак, рванулся к нему и, обняв, крепко прижал к своей груди.

- Вальдульф! Дружище, как же я рад, что ты вернулся с того света! Знал бы ты, сколько бочек молодого божоле выпили в твою честь славные рыцари, когда оплакивали тебя!

- Да, жаль, меня там не было, – усмехнулся граф в длинные, свисающие сосульками усы. – Я бы и сам не отказался от кувшина божоле!

И тут заговорила Алекто:

- Но почему вы ни разу не появились в Доме папортников? Почему не встретились с мадам Бертрадой, когда она появилась в Бруиден да Ре, став женой Харибальда? – спросила она, хмурясь. – Ведь она не перестала любить вас даже после того, как узнала о вашей смерти! Даже спустя годы она думала о вас как о своём единственном избраннике!

Плечи графа Вальдульфа поникли.

- Это было невозможно, – со вздохом проговорил он. – Я был связан по рукам и ногам, обречён на вечное одиночество в маяке, который стал мне и домом и темницей. Таково было условие морганов, когда они посвятили меня в свои таинства, и я поклялся ценою жизни никогда, ни при каких обстоятельствах, не нарушать его...

- Потрясающая история, – грустно улыбнулся Флориан. И тихо прибавил: – Могу себе представить твою боль, дружище. Это же поистине нечеловеческие страдания – знать, что та, которую ты любишь, всегда находится рядом, но при этом не сметь показаться ей на глаза и не открыть правду о себе.

Во время монолога графа Флориан де Сен-Брие не сводил глаз с Алекто, да и сейчас никак не мог их оторвать.

Граф де Лармор не ответил ему.

И тогда снова заговорила Алекто:

- Скажите, мессир, как же получилось, что морганы проявили к вам столь необычайную щедрость, когда сделали вас одним из них? Разве они не знали, что это вы убили короля л’Аодрена? – В голосе девушки звучал едва сдерживаемый гнев; ей было трудно смириться с тем, что её отец умер по вине человека, с которым её связывали родственные узы.

- Если я в чём и повинен, то только в том, что не успел удержать Эда де Туар, когда он набросился на Алафреда, – с горечью и сожалением отозвался Вальдульф де Лармор, покачав кудлатой головой. – Морганам ничего не нужно рассказывать: им достаточно взглянуть на человека, чтобы понять, совершил он злодеяние или сохранил свою совесть чистой. Вы, Алекто, пока не владеете этим даром, но не отчаивайтесь – всё придёт в своё время...

- Пусть не вы убили короля морганов, но вы были соучастником убийства, разве нет? – не отступала Алекто, как будто хотела во что бы то ни стало вывести дядю на чистую воду. – Когда вы помогали мессиру де Туар задвинуть крышку саркофага, мой отец был ещё жив. Маркграф так сказал: мы слышали слабые стоны, которые доносились из-под крышки. Как же вы могли бросить его умирать, даже не попытавшись помочь?

- В той ситуации ничего невозможно было изменить. Пришёл час Полной воды – и замок морганов начал стремительно погружаться в морскую пучину. Я бы и Алафреду не успел помочь, и сам бы утонул... – Граф де Лармор замолчал, окончательно сникнув.

Глядя на него, можно было поверить, что все эти годы его терзало чувство вины и сожаления.

- Мне не даёт покоя одна мысль, которая возникла у меня, когда я изучал историю Раденна, – в наступившей тишине снова раздался задумчивый голос Флориана де Сен-Брие. – Вернее, не столько саму историю, сколько местные легенды. И, в частности, конечно же, легенду о сокровищах народа морганов. Жители острова знали о том, что где-то под водой находится древний замок, а в нём – сокровищница. Мало кто станет спорить, что в воображении любого человека сокровища – это сугубо материальные ларцы, полные золотых слитков и драгоценных камней. Так думал и я, слушая рассказы Вальдульфа, так думал и сам Вальдульф, когда делился со мной тайнами острова. Но ни он, ни другие жители Раденна, которые знали о существовании сокровищницы, никогда не упоминали эликсир жизни... И вдруг о нём узнаёт король Сигиберт, который тотчас отправляет на Раденн своих верных рыцарей. Так вот, меня беспокоит вопрос: кто мог поведать королю тайну самого ценного сокровища морганов? Кто знал об эликсире жизни так же хорошо, как и сами морганы – его хранители?

- Смею надеяться, что вы нашли ответ, – предположил Обер, которого, судя по горящим глазам, очень увлекло повествование лже-викария.

- Наполовину, мой юный друг, наполовину... Как я уже сказал, благодаря изучению истории Раденна, я сделал для себя множество удивительных открытий. Узнал о народе морганов и о тех, кого островитяне называли их рабами. О не менее загадочном, чем морганы, племени арнуфильгов...

Едва с губ Флориана слетело название другого коренного народа Раденна, Алекто с подозрением покосилась в сторону Радегунды.

Она вспомнила свою первую встречу с этой странной женщиной, и то, как та, услышав об убийствах на острове, подарила ей браслет, который, как выяснилось позже, принадлежал Аталии. А ещё: что в тот день, первый день Трескового карнавала, Радегунда сопровождала... герцога Ортенау.

«Я тоже с некоторых пор живу в Нейстрии, в доме моего покровителя, герцога Ортенау. Но с удовольствием приезжаю в родные места, когда появляется возможность. Как, к примеру, в этот раз...»

По словам Обера, Радегунда была любовницей герцога, его, как выразился менестрель, подругой и усладой сердца. Она ухаживала за герцогом, когда тот болел; она стала его спутницей и поверенной... Она знала об Алекто задолго до их встречи... И, главное, у неё был браслет, единственной владелицей которого являлась Аталия де Лармор, избранница короля морганов!

- Не терзайте себя подозрениями, госпожа Алекто, – неожиданно раздался спокойный и немного грустный голос Радегунды. – Я скажу вам правду: об эликсире жизни король Сигиберт узнал от меня.

Глава 42

- Жители Раденна привыкли называть арнуфильгов рабами морганов, – продолжала Радегунда, – но это неправда: мы были их поводырями, друзьми и защитниками, мы были их двойниками. Так повелось испокон веков: когда в затопленном городе рождался морган, на суше ему подбирали двойника из племени арнуфильгов. Но в последние годы рождаемость среди морганов сократилась, а смертность, наоборот, стала очень высокой, потому что люди нещадно истребляли водный народ. Так получилось, что у меня не было «своего моргана». Из-за этого я очень переживала, чувствовала себя ущербной и бесполезной. А потом в подводном городе появиласьАталия. Король л’Аодрен заявил, что почувствовал в этой земной девочке свою избранницу и обещал взять её в жёны, как только ей исполнится семнадцать морганских лун. Морганы обратили Аталию и она стала жить среди них как равная им. У меня же наконец-то появился «свой морган», и я стала двойником Аталии, чьей дружбой дорожила и гордилась. Но наступил день, когда Аталия вышла замуж за короля л’Аодрена, и я вдруг стала лишней... Аталия больше не появлялась на берегу, чтобы поиграть или поговорить со мной, и тогда я решила покинуть Раденн. Тем более древняя традиция, которая должна была укреплять союз морганов и арнуфильгов, утратила своё значение, а потом ей просто перестали следовать... Узнав о моём решении, Аталия пришла попрощаться и оставила мне свой браслет. Наверное, уже тогда она предчувствовала грядущие беды и свою смерть на родильном ложе. Она хотела, чтобы браслет стал оберегом для её ребёнка, и была уверена, что я сохраню его... Я уехала в Нейстрию и какое-то время ходила от замка к замку, целительством зарабатывая себе на жизнь, пока однажды судьба не привела меня ко двору герцога Ортенау... Сначала я ухаживала за детьми герцога, а потом, когда заболел и он, была допущена в его спальные покои. Трудно сказать, когда именно между нами возникли чувства, более сильные, чем симпатия и доверие, но, впервые оказавшись в объятиях герцога, я поняла, что у наших отношений будет долгий срок. В то время Его Светлость был в немилости у своего брата короля Сигиберта, что не только отравляло ему жизнь, но также омрачало нашу любовь. Больше всего на свете я желала помочь моему возлюбленному вернуть благосклонность короля, и, когда по Лютеции разлетелась скорбная весть о смертельной болезни наследника престола, я вспомнила о сокровище морганов. Об эликсире жизни.

Признание давалось Радегунде не очень легко: она то краснела, то бледнела, голос дрожал, становился тише, пока совсем не оборвался.

- Вы рассказали о нём герцогу, а тот, окрылённый надеждой получить высочайшую государеву милость, в свою очередь поведал о сокровище королю, – воспользовавшись паузой, вставил Флориан.

Не успела женщина ответить, как он прибавил:

- Тайна морганов перестала быть тайной, а её разглашение запустило на Раденне кровавую череду загадочных убийств.

Но тут Радегунда взорвалась:

- Вы не имеете права возлагать на меня ответственность за все эти убийства! Нет, – она выбросила вперёд руку, словно отодвигая нечто невидимое, – в том, что случилось на острове, нет моей вины, ибо я действовала из благих намерений! Я хотела не только спасти ребёнка, сына короля Сигиберта, но и помочь любимому человеку... помочь ему вновь обрести доверие его брата...

- Зато вы сами, судя по оскорбительному тону герцога, который он позволил себе в обращении к вам, потеряли не только его доверие, но и его любовь, – заметил Флориан, продолжая наступать.

Он попал в яблочко. От лица Радегунды отхлынула кровь и появилось выражение такого невыносимого страдания, что Флориан тут же пожалел о своих словах.

И тогда в разговор вступила Алекто:

- В какой-то момент мне показалось, будто мессир Ортенау намеревался завладеть эликсиром вовсе не для того, чтобы затем отдать его королю, – с задумчивым видом произнесла девушка, вспомнив последние слова герцога:«Эликсир жизни... Он – мой».И взглянув Радегунде в лицо, прибавила: – Его Светлость приехал на Раденн, чтобы использовать эликсир в своих личных целях, не так ли?

Радегунда опустила голову и вздохнула.

- Когда месяц назад я сказала герцогу, что его недуг неизлечим и что жить ему осталось не больше года, он сильно изменился. Стал гневливым и вспыльчивым, жёстким и порою даже жестоким. Как будто его подменили. И однажды он заявил мне, что пора собираться в путь, на Раденн – за легендарным сокровищем морганов... Люди из его свиты думали, что герцог выполняет поручение Его Величества короля Сигиберта, и только я знала правду: эликсир жизни нужен самому герцогу.

- А как же Дуан Бальд? Неужели он ни о чём не догадывался? – спросила Алекто.

- Наверное, мессир Бальд начал догадываться после того, как герцог приказал ему убить мадам Арогасту, – начала отвечать Радегунда, и Алекто подумала, что пришло время развязаться последнему узелку в клубке загадочных злодеяний. – Сестра мадам Бертрады оказалась слишком болтлива и всю дорогу, пока мы плыли из Нейстрии на Раденн, говорила о том, что Дом папоротников хранит много любопытных тайн. Она говорила это каждому, кто был готов её слушать. Когда слух об этом достиг ушей герцога, тот пришёл в бешенство. Герцог не желал вникать в подробности рассказа мадам Арогасты, для которой существовали только тайны брачного союза её сестры и семейства де Лармор. Герцог понял одно: мадам Арогаста посвящена в тайну эликсира жизни, спрятанного в сокровищнице, ключ от которой находится в Доме папоротников. Поскольку на борту корабля мадам Арогасту постоянно окружали люди, заставить её замолчать не представлялось возможным. Но когда все сошли на берег, герцог первым делом встретился с преданным ему человеком и приказал тому избавиться от мадам Арогасты, пока она не разболтала тайну эликсира жителям Раденна. Этим человеком был центенарий Дуан Бальд. Он выследил мадам Арогасту, убил её, а, чтобы замести следы, сделал подозреваемым в убийстве мессира Видаль.

- Так, значит, это центенарий прислал мне и ту роковую записку, и ту нелепую маску Чумного Доктора! – вскричал менестрель, покраснев от негодования. – Ловко же он нас всех разыграл!

Едва Обер произнёс последние слова, как раздался голос того, о ком они только что говорили:

- Какой печальный для вас финал, мессиры! Я же предупреждал, что, как бы вы ни выкручивались, ловушка рано или поздно захлопнется!

Через пару мгновений дверь маяка широко распахнулась и внутрь хлынул свет от горящих факелов.

- Мессиры, вас просят любезно выйти отсюда и сдаться законным властям, – глумливо продолжал Дуан Бальд, прячась за спинами лучников. – Дамам разрешается покинуть маяк в последнюю очередь. Я, как представитель королевской власти на Раденне, обещаю не причинять вреда женщинам. Чем, по всем понятной причине, не могу обнадёжить мужчин в случае их сопротивления. Мессиры, вы должны знать, что за убийство Его Светлости герцога Ортенау вас ждёт суд и справедливый приговор: смерть через повешение...

- А вас? – раздался дерзкий голос Флориана. – Что ждёт вас, мессир Бальд, за убийство мадам Арогасты де Монфор?

Никто не успел ничего понять, как воздух рассекла стрела, выпущенная одним из лучников, которыми командовал центенарий, и вонзилась в грудь Флориана. Он вскрикнул от боли и пальцами вцепился в древко, но потом вдруг опрокинулся на спину. Другой лучник тоже готовился спустить тетиву, метя в Обера.

Заметив это, граф Вальдульф быстро поднял с пола кинжал герцога и с отчаянием утопающего швырнул в лучника, державшего менестреля на прицеле. В тот самый миг, как лучник спустил тетиву, кинжал пронзил ему горло. Лучник ткнулся лицом в землю, но ему на смену тут же пришёл другой, с уже натянутой тетивой и готовый к стрельбе.

И тут произошло нечто странное. В тот самый миг, когда стрела должна была полететь в сторону графа, лучник вдруг резко дёрнулся, его лицо исказилось, и он с глухим стоном рухнул на землю.

Алекто, наблюдавшая за всем с отчаянием обречённой на поражение, изумилась увиденному. В первый момент она подумала, что лучника поразила длань Всемогущего, но, заметив вонзившийся между лопаток веретенообразный клинок, поняла, что смерть пришла откуда-то ещё. Девушка подняла взгляд. Центенарий и его лучники беспорядочно рассыпались по башне маяка с испуганными криками, отбиваясь от неких неведомых и пока невидимых противников, напавших на них с тыла.

Алекто попыталась в полутьме разглядеть нежданных спасителей, но тщетно. Она видела лишь неясные тени, которые передвигались с молниеносной скоростью, разя направо и налево тонкими клинками из голубоватой стали.

- Обер, – раздался голос графа де Лармор, – помогите мне перенести мессира де Сен-Брие!

Менестрель тут же схватил рыцаря под мышки, а граф взял его за ноги. Флориан слабо застонал. Его пальцы, по которым струилась кровь, по-прежнему судорожно сжимали древко стрелы, словно это была последняя ниточка, связывающая его с жизнью. С его бледного как полотно лица ручьями тёк пот.

Алекто слышала топот ног и голос Дуана Бальда, пролаявшего лучникам приказ перегруппироваться и начать новую атаку. Девушка бросилась следом за своими спутниками и в следующее мгновение удивилась внезапно наступившей тишине. Она обернулась. Это было настоящее волшебство: стена воды, обрушившейся откуда-то сверху, образовала неприступный барьер между ними и лучниками.

- Невероятно... – прошептала потрясённая Радегунда. И затем, взглянув на Алекто, радостно прибавила: – Этоони... Морганы пришли к нам на помощь!

Снова застонал Флориан, и Алекто, обеспокоенная, метнулась к нему.

- Сюда, – предложил менестрелю граф Вальдульф, мотнув головой в сторону стены. – Давайте его положим.

С тысячей предосторожностей они уложили Флориана на пол. Обер снял со своих плеч плащ, скатал в валик и осторожно подсунул его под голову раненого.

- Он умирает, – склонившись к женщинам, печальным шёпотом сказал Вальдульф де Лармор. – Мой старый друг... мой боевой товарищ...

Его голос дрогнул и оборвался. После этого Алекто и граф растерянно переглянулись, как две сироты.

- Необходимо найти эликсир жизни, – после короткого раздумия решительно заявила Алекто. – Ради него, – указала она на Флориана.

- Где же вы будете его искать? – удивился Обер. – Кто знает, как далеко волна отнесла мессира маркграфа? Может быть, его уже вынесло в открытое море?

- Значит, туда я и отправлюсь, – твёрдо произнесла Алекто и сделала шаг по направлению к гроту.

Флориан, пребывавший в полубессознательном состоянии, пошевелился. Собрав остатки сил, он обратился к Алекто:

- Не нужно, мадемуазель Алекто... Видно, моё время пришло, и, знаете, я даже счастлив, что умру как рыцарь, защищавший даму своего сердца... Останьтесь со мной, Алекто... прошу вас...

Алекто собиралась возразить, но тут произошло ещё одно чудо. Каменная стена маяка растворилась в дивном голубоватом свечении и стала совсем прозрачной. Алекто различила неясный силуэт, который направлялся к ней... всё ближе и ближе, пока, наконец, обрёл контуры гибкого мужского тела. Алекто, Радегунда, граф Вальдульф и Обер не шелохнулись, ошеломлённые, не в силах отвести от него глаз.

Радегунда первой пришла в себя. Повернувшись к остальным, она сказала громко и торжественно:

- Тёмный Самайн наступил! Дверь между мирами живых и мёртвых открыта!

Алекто узнала человека, выступившего из голубоватого мерцающего света. То был король л’Аодрен, владыка морганов и её родной отец. А мгновение спустя его властный и вместе с тем тёплый голос зазвучал у неё в голове:

- Время остановилось, Алекто, но ненадолго. Оно ждёт священные слова магического заклинания. Возьми и раскрой его...

С этими словами король л’Аодрен протянул ошеломлённой девушке прямоугольный кожаный футляр, который она видела в последний раз в руках маркграфа. Алекто с безграничным благоговением сняла футляр, высвободив хрупкий стеклянный предмет, своей формой напоминавший песочные часы.

-Peoc’h war an dour, peoc’h’a’n douar...

Читая заклинание на удивление отчётливым голосом, Алекто держала сосуд с эликсиром жизни перед лицом Флориана. Тот широко распахнул глаза, и синее свечение, исходящее от сосуда, отражалось в его чёрных зрачках, наполняя их необыкновенной лазурью. Каждая чёрточка его лица излучала теперь безмятежное спокойствие и счастье.

Алекто произносила слова на незнакомом ей языке, наверное, столь же древнем, как океан, не понимая ни их смысла, ни значения. Девушка спрашивала себя, не стала ли она жертвой нового видения? Или сна наяву? Нет! Она и вправду прочла магическую формулу. Прочла её легко, как будто знала все слова наизусть. И отныне они навсегда отпечатались в её памяти.

Флориан был спасён. Обняв его, Алекто заплакала от счастья, от гордости за то, что сумела сохранить жизнь своему рыцарю, от переполнявшей её любви. Она плакала, не всхлипывая, не вздрагивая. Крупные частые слёзы катились по её лицу.

Снова появилось голубоватое свечение, постепенно превратившееся в яркий ослепительный свет, который поглотил всё вокруг. А затем также внезапно всё погасло. Воздух стал обычным, стены, потолок и пол обрели свой обычный облик. И прежде, чем кто-нибудь успел среагировать, сосуд с эликсиром жизни воспарил из рук Алекто, потерял очертания и исчез без следа, точно в мгновение ока превратился в пыль. Вместе с ним исчез и король морганов л’Аодрен.

И почти в этот же миг часть стены маяка, выходившая в сторону моря, повернулась, открывая проход.

Снаружи сильный ветер поднимал волны, раздувал паруса устремившейся в море каравеллы. А у побережья, у высоких суровых скал, в непрерывном танце кружились водовороты, и косяки рыб сверкали на солнце серебром и золотом чешуек между зеленью водорослей и белизной песка.

Увидев солнце, глядевшее в море, Алекто ясно осознала, что все чудеса прошлой ночи произошли наяву и что она не спала. Она не спала ни тогда, когда всё, что ей приходилось переживать, казалось сном, ни тогда, когда в её видениях являлись призраки умерших людей. Она смотрела на призрачные тени, плясавшие в солнечных бликах на воде, и узнавала в них короля л’Аодрена и Аталию, которые, держась за руки, кружились в бесконечном танце влюблённых.

Глубоко вздохнув, Алекто закрыла глаза, откинула голову, и её губы сложились в счастливую улыбку.

Она не удивилась, не вздрогнула от неожиданности, когда её руки нежно коснулись тёплые сильные пальцы. Алекто ответила на поцелуй отчаянно и поспешно, почти дрожа от вспыхнувшего в ней огня любви и страсти. Она снова искала в губах Флориана вкус соли и сырого грота, вкус того самого первого поцелуя, который открыл ей любовь её верного рыцаря. Она искала вкус бурного моря, неукротимого и могучего как первозданные силы природы. Её родной стихии – подводного мира загадочного народа морганов...

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Глава 23

Глава 24

Глава 25

Глава 26

Глава 27

Глава 28

Глава 29

Глава 30

Глава 31

Глава 32

Глава 33

Глава 34

Глава 35

Глава 36

Глава 37

Глава 38

Глава 39

Глава 40

Глава 41

Глава 42