Очаги ярости (СИ) [Александр Анатольевич Бреусенко-Кузнецов] (fb2) читать онлайн

Очаги ярости

Прелюдия. Призыв к бодрости

(прямо сейчас обо всех временах;

мыслит некто в библиотеке Башни Учёных, элитный квартал, Новый Бабилон)

1

Устают глаза от сидских букв-червяков и букв-насекомых.

«…И когда всё порвалось? Было вроде бы многое спасено. Те успехи, которых случилось достигнуть, позволяли уже надеяться... Но надежды опасны, они лишь иллюзии силы. Враг посрамлённый всё-таки не обездвижен, он стремится к реваншу и помышляет о мести. Он, пожалуй, опаснее с каждой новой пощёчиной. Затаившись, он копит силы. Он имеет надёжных сторонников и способен быстро наращивать их число…»

Тривиальный набор самых общих мест. Он, однако, способен тебя поймать. Он поймает любого, кто ищет в словах ксеномудрости. Ты-то знаешь, что там зачастую другое, но как не поддаться? Весь архив Башни Учёных ныне к твоим услугам, ты обязан вчитаться в каждый обрывок текста. Ты направлен Родригесом, чтобы отслеживать в них дополнительные смысловые ключи к артефактам из Адских гнёзд. К Пирамиде Собачины, к Призме Лошадины, к Шару Свинючины, к Тору Червя, к Усечённому Конусу от Проглота. Ты совсем не уверен, что сможешь хоть что-нибудь отыскать, но ведь глупо не попытаться.

Ты пытаешься, ты находишь в библиотеке рукописную копию сидской каменной книги под названием «Магический альманах», что по смыслу как будто подходит к изучаемому вопросу, только в книге не то, совершенно не то… Или всё-таки то, только ты не сумел провести нужные связи?

«…В миг обретения овеществлённой способности стоило бы помнить о континууме воплощений судьбы каждого властелина. Никакое готовое средство не обеспечит само по себе достижение цели. Увлечение формой трофейных вещей и эффектами их воздействия направляет властителей на тёмный и ложный путь. Это путь самодовольства ляяна...»

Ну вот уж нет, ляяны — они животные; путь ляяна — это не наш путь. Потому что ляян не вернётся с Эр-Мангали.

«…Возвращаться с пути ляяна суть изначально предзаданный долг каждого властелина. Мы обещали себе следовать этому долгу. Но мы тщетно надеялись, что память о сковывающих звёздах увлечёт нас к истинной цели сама собой. Требовались усилия, чтобы держаться ориентиров, но сил оставалось мало. Уязвимей других овеществлённых способностей стало констеллирование правдивости…»

Тексты культуры Сид из укромнейших тайников, обнаруженных группой Бека на планете Эр-Мангали. Хитрый язык сидских магов-политиков. Исповедальный жанр, в коем пройдохи-сидяне выступали только затем, чтобы прославиться. Необычно же то, что нигде никаких имён: как бы нечего прославлять. Прочитаешь и думаешь, не о тебе ли написано. Твоё имя так же непрочно.

И текст на тебя претендует с каждым словом сильней.

Почему? Потому что! Ведь почти идеально подходит под ту самую ситуацию, при которой ты это читаешь. И невольно закрадывается неприятная мысль, нет ли в тексте читаемом предсказательной силы; нет ли в тексте вдобавок индукции, что творит твою жизнь, подчиняя терранские судьбы технологиям ксенокультуры?..

Продолжаешь читать: «…и невольно закрадывается неприятная мысль»… И бросаешь — в сильной тревоге. Потому что совпало! Ты сам, и недавно совсем, проговаривал эти слова в своих собственных мыслях. Вот уж странная синхронистичность твоих мыслей сейчас и древнейшего сидского текста! Невозможно поверить в параллелизм. Налицо симптоматика взаимодействия. То ли мысли твои порождают древнейший текст, то ли текст заставляет тебя сонастроиться и навязчиво предвосхищать свои обороты.

Ты выпадаешь из текста, сердцебиенье стихает. Вроде бы можно вчитываться опять. Но известно ли наверняка, кто сказал это «можно», кто разрешил продолжать: ты сам, или текст? И так новый выбор ведёт к череде колебаний. Этот текст… Неужели он кем-то прочитан ещё до тебя?

Память и здравый смысл говорят тебе: да.

Да. Прочитан и переписан профессором Каспаром Шликом под кураторством великого магистра Хлодвига Бека, человека-легенды, основателя факультета в Юрбурге, столь бездарно затем застрявшего здесь, на планете Эр-Мангали.

Их имена на сопроводительных документах — это гарантия оригинальности текста, с которого снята копия. Сам же оригинал, вероятно, продан. Ясное дело, властями Эр-Мангали. Здесь учёных знакомят с находками по одной банальной причине: надо же их оценить.

Правда, как именно был оценён тот текст, что лежит ныне перед глазами, остаётся секретом Бека и Шлика. Никаких комментариев для коллег. Никаких замечаний, касаемых перевода ожидаемо сложных мест. Ничего, что бы окрасило сидские знаки личным земным отношением.

Собственно, оттого-то и кажется, что ты первый читатель.

Первый, кого задело.

2

Клонит в сон. Ты читаешь, и клонит в сон. Дело, вроде, не в том, что затруднительно переводить. Этот сидский язык (не в пример остальным) не представляет особой сложности. Не магический. Магико-политический. Маги им между собою не говорят, они пишут на нём другим, пришут так, чтобы все слои понимали. Понимаешь ли ты? Есть барьер вхождения, есть порог восприятия смыслов, специфический для терран. Только нет, клонит в сон не по этой причине. От тебя, это точно, не ускользает смысл.

Это ты ускользаешь от понятых смыслов текста.

«…и невольно закрадывается неприятная мысль, что процесс расщепления ныне уже запущен. Констелляция овеществлённой правдивости покидает зону разумного действия и осознанного контроля. В этих условиях периферийная жизнь обращается в тлен. Дух теряет разумную форму, скоро ветры стихий снова погонят волну примитивного бодрствования…»

Ты стараешься не уснуть, недовыяснив смыслы. Разум твой мерцает на грани. Ты упрямо ловишь ассоциации. Ассоциации связывают сидский текст и твой личный опыт. Не хотел, но приходится: дело слишком серьёзно.

«Констелляция овеществлённой правдивости» — это что? Это, кажется, Призма. Артефакт, что влиял на людей, будто кто-то им ввёл в организм неподвластную воле и разуму дозу сыворотки правды.

«Жизнь обращается в тлен» — это что за процесс? А «волна примитивного бодрствования»? Неужели в словах этих дан сидский способ зомбирования? Скуповатое, отстранённое описание, вуалирующее механизм.

Нет уж, подобного бодрствованья не надо!

3

Сон. В нём из Призмы явилось четверо. Более, чем трое.

Майк Эссенхельд, ксенозоолог.

Кай Гильденстерн, ксеноисторик.

Бьёрн Ризенмахер, ещё один ксенозоолог.

Клаус Кухенрейн, этот ну вообще непонятно кто.

Эссенхельд — это да, это понятно. Чуть ли не все его знают. Ксенозоолог, почти аватар Гринчестера, светит его отражённым светом на все четыре посёлка. Главная надежда Эр-Мангали. Если кому приходить из Призмы, так ему первым долгом.

Гильденстерн — отражение редкое. В основном для элитных своих и элитных врагов. Его имя яснее тому, кто не чужд мистическим озарениям. Он приходит как пользователь артефактов и знаток жестокой культуры Сид. Он готов толковать письмена и вникать в ксенотехнологии.

Ризенмахер — ситуативное имя, он всего лишь мельчайший клон Эссенхельда. Надо было запутать следы, вот он и появился. Чтобы надуть чересчур проницательную верхушку Башни дармоедов Нового Бабилона. В той верхушке его и знают, больше нигде.

Наконец, Кухенрейн — этого вообще вряд ли знают. Возникал он внизу, исключительно среди подонков. Кто его знал? Только ворьё с Парадиза, ныне давно неживое. Злобный Буллит — он слышал своими ушами. Мог, конечно, кому-то сказать. Поллаку-Кулаку — это наверняка. Факт, что им обоим не повезло. Не нашлось бы кого-то третьего… В общем, если неупокоенный Кухенрейн откуда-нибудь вылезет, это станет неприятным открытием.

Эти четверо (или их всё же трое), чем-то неуловимым похожи между собой. Но далеко не на одно лицо. Лица разные, не перепутаешь. И на каждом лице своё выражение.

А мимо прут мертвецы.

4

А вот это уже не сон. В библиотеку башни Учёных заглянул Бенито Родригес. Об успехах спросил рассеянно. Мол, удалось ли чего накопать в архиве по основным интересующим вопросам. В смысле, об артефактах особого ряда, найденных в гнёздах чудовищ.

Но какие успехи? Рано о чём-нибудь говорить. Времени-то прошло всего ничего. Впрочем, в ближайшее время можно будет надеяться. Тексты, вступающие в смысловую перекличку с текущей реальностью, убаюкивают и порождают необычные сны. Эти сны подготавливают озарение, но пока оно не случилось. Бесполезно спешить с отчётом — только спугнёшь. Вот когда и впрямь озарит, можно будет подумать о концептуализации, а тогда и представить итог размышлений в понятной форме.

Над головами до потолка громоздились библиотечные полки, а на них разбухали от знаний рукописные книги в тяжёлых засаленных переплётах. Да, рукописные, пусть не особенно древние, а сотворённые здесь, на планете, по указанию Бека. Да уж, не древние, но с несомненностью воплотившие технологии книгописания, характерные для культуры терранского варварства. Да уж, таков быт науки на Эр-Мангали.

Бенито сказал, обнадёживая:

— Ничего. Главное, чтоб артефакты сами себя понимали — и не дрогнули в наших руках. Ну а мы всем расскажем, что так и было задумано.

Он пытался шутить, но выходило невесело. Для того и пытался, чтоб одолеть свою грусть. Только грусть побеждала, в том чудился признак тревоги. Ну ещё бы не чудился, коль загрустил шеф Службы безопасности всей колонии.

— Что случилось, Бенито?

— Зомби, — Родригес назвал ключевое слово. — Новая волна превращений, неожиданно сильная.

— Где началось?

— В наземных постройках близ Дальней шахты. Самый же эпицентр — в шахтёрской пивной… — Голос Бенито дрогнул едва заметно. Кажется, он в тех местах недавно бывал. В пору, когда занимался поимкой чудовищ.

— Многие погибли?

— Да, человек тридцать. Все, кто был в эту смену на месте… — И лицо у Бенито помрачнело ещё сильней.

— Что, знакомые?

— Ты проницателен... — Взор Бенито Родригеса обратился куда-то внутрь. — С большинством я общался, выяснял слабые места Адской Лошадины, чтобы использовать в деле. О легендах местных расспрашивал… Там ведь у них эта Лошадина часто бывала. Обездвиживала, растаптывала. Эти люди тогда были насмерть запуганы. И как ликовали потом, после нашей победы! Бурно радовались, но медленно проникались. Опасались поверить, что чудища больше нет. Опасались, но всё же поверили. Думали, верно, теперь-то уж им ничего не помешает выжить… А двух месяцев не прошло — превратились в толпу зомбаков.

— Что же вызвало превращение?

— Если бы знать!

— Может, всё-таки попытаться? — Глупый, конечно, совет.

На лице у Родригеса выявилась досада.

— Поздно пытаться! — бросил ожесточённо. — Был я на месте. Там одно пепелище. Всё уже сожжено, все останки вместе с постройками. Невозможно установить даже то, были ли там зомбаки.

— Огнемёты. Ну да, я же помню. Традиционное средство. — Ну, ещё бы не помнить. На самом первом подходе к Новому Бабилону, на деревянном мосту… — Без огня, надо думать, с зомбаками не справишься?

А Бенито на то:

— По-моему, дело не в том. Просто огонь хорошо убирает следы. На пепелище поди потом докажи, что на планете были какие-то зомби.

— Но зачем убирать следы? И кому?

— Первому начальству здешней рудной колонии — в самом начале её печальной истории. Чтобы в разгар пандемии как-то суметь избежать установления карантина.

— Но карантин установлен, — пришлось тупо напомнить об очевидном.

Ведь не просто так карантин, а «Карантин» с большой буквы. И не просто так установлен, а не отменён по сей день. Ну, потому что систему не отключить ни изнутри, ни снаружи — даже при всём горячем желании. Впрочем, имеется ли снаружи столь же горячее желание, как изнутри, это, как русские говорят, ещё бабушка надвое.

— После того, как «Карантин» установлен, — усмехнулся Бенито, — нам уже трудно представить, на что было можно надеяться раньше, до подключенья Альянсом этой жуткой системы. Но былое начальство планеты на что-то надеялись. И чего-то притом опасалось. Не скажу о надеждах, но могу подтвердить, что опасения были далеко не беспочвенны.

— Подтвердить это может каждый на Эр-Мангали. Но — у меня остаётся сомнение об огнемётах… Если ныне известно, что «Карантин» всё равно не желают, или не могут снять, то зачем же тогда устранять следы появления зомби?.. Я ведь правильно понял, что это теперь бесполезно?

— Верно, верно ты понял, — Бенито кивнул. — Но, говорят, иногда бесполезные действия выполняют уже по инерции. Кто-то когда-то знал, зачем это надо делать, он приставил людей проследить, чтобы всё выполнялось. Но с тех пор и начальство на Эр-Мангали много раз сменилось… — В этом месте Родригес громко расхохотался, то ли весело, то ли зло, но с грустью своей расстался. — Сам подумай: ну кто бы мог ожидать, что колония подчинится выскочке Флоресу? Уверяю, никто — кроме него самого! Ну так вот, я-то Флореса знаю, он уж точно не отдавал распоряжений об огнемётах. Не отменял их, не велел продолжать — не его ума это дело… А те люди, которые заметали следы, до сих пор следы заметают. И наследники тех людей. Понял, да? А к чему мы пришли в результате?

— Мы до сих пор не способны понять механизм появления зомбаков!

— Точно! — воскликнул Бенито. — Именно так. Славно, что мы хоть пришли к этой формулировке. Кажется, нечто важное начинаем осознавать.

Почему-то подумалось: а не поздно ли начинаем? Да и начали ли: вера в серьёзность своих же намерений прибывала нескоро, с оглядками.

Был зомбак на мосту в далеко не прекрасный день первого же посещения Нового Бабилона. Было множество зомбикрыс, а за ними — зомбиохранники Оукс и Дэй в преисполненной жути экспедиции в Ближнюю шахту. Впечатления не из тех, что спокойно забудешь. Но…

Оба случая таковы, что им впору поколебать представление о себе как об интеллектуале, прытком в познании. Он привык прояснять и осмысливать всякое событие своей жизни. Всякое, но не эти.

Почему-то пытливая мысль угасала, сходила на нет — оба эти раза.

Он повёл себя очень похоже — на кого? На двоих подчинённых Флетчера, скучных следователей, чьи имена — Годвин и Мак-Кру. Эти люди полдюжины лет разыскивали рептилию-людоеда. Не напрягаясь, не торопясь, пребывая в комфорте. И искали б её до сих пор, если бы не вмешательство «молодого специалиста».

Отчего же «молодой специалист», отыскавший нору хвандехвара, оказался бессилен перед проблемой того же уровня? Из-за общего тлетворного влияния бытовой атмосферы планеты? Или попросту из-за того, что до сих пор не нашлось того Флетчера, который бы официально выдал ему задание?..

— Эй, приятель, — негромко позвал Бенито. — Ты на что-то, похоже, отвлёкся. Я пока ещё здесь.

— Извини…

— Ерунда, не винись. Я-то знаю, о чём ты задумался. По лицу же заметно: думаешь очень правильно. Только дай-ка мне договорить: я хочу дать задание.

— Ты задание о зомбаках поручаешь мне?

— Не тебе одному, а ещё и себе самому — и всей нашей службе. В пятницу будет собрание, я на нём объявлю. Потому что пора; все усилия нам надо бросить на дело о зомбаках. А к тебе обращаюсь первому. Для чего? Чтобы ты мою речь продумал. Не сердись, я пока ещё твой начальник. А вопрос, как мне кажется, для твоего ума. Моего, боюсь не хватает. Но, понятно, хочу быть уверен, что в анализе ты не выпустишь и деталей, важных сейчас для меня. Потому ты послушай, а я буду мыслить вслух.

— Мне молчать?

— Нет. Пожалуй, что задавай уточняющие вопросы. Мне, признаться, удобней интерактивный режим.

5

— Ну так вот, — приступил Бенито к ответственной части. — Будем вплотную расследовать волны зомбификации. Дальше тянуть, сам понимаешь, некуда. Что я хотел бы в этой связи от тебя? Главным образом, свежего взгляда. (Взгляды несвежие нам до сих пор мало чем помогли).

— Но «свежий взгляд» должен будет что-то учесть?

— Всё нарытое в библиотеке, пожалуй, учти… Будет к месту научный подход от ксеноистории.

— То есть мой «свежий взгляд» должен быть обоснован научно?

— Без сомнения, — подхватил Родригес эту неосторожную мысль. — И непременно теоретически нов и полезен практически. В чём эта польза должна состоять, не спросишь?

— Куда денусь, спрошу.

— В безопасности для людей на планете. В чём ещё? В укреплении сил нашей службы. Наконец, перед нами с тобой есть ещё сверхзадача: вернуться с Эр-Мангали.

— Я вернусь! — ляпнул непроизвольно. И поправился: — Все мы вернёмся.

— Так и будет, — легко согласился Бенито. — Важно только не забывать: занимаясь анализом случаев зомбификации, мы не летим ещё прочь с планеты, но совершаем уверенный шаг к тому звездолёту, который с неё когда-нибудь улетит. Может, последнее и не так очевидно…

— Отчего же, вполне очевидно. В экипаже того звездолёта не должны появиться зомби.

— Замечательно сказано! — поощрил Бенито. — Наши оценки полезности предстоящих дознаний ныне пока совпали. Далее. Смотрим конкретней, что нам придётся искать, какие вопросы ставить. Неудобные, но при этом необходимые. Первый вопрос — «почему?». Что за факторы провоцируют зомби-волны? До сих пор не открыт ни прямой возбудитель, ни условия, при которых зомбификация наиболее вероятна. Может, есть запирающие условия, только мы не знаем и их. Это так? — Осталось кивнуть. — Ладно. Тогда идём дальше. Есть и второй, более важный вопрос в отношении зомбификации; сможешь его назвать?

Что ж, придётся суметь:

— Это вопрос — «как?». Ибо сам механизм, как она происходит, до сих пор неизвестен. Волны зомбификации внешне подобны развитию эпидемий инфекционных болезней. Но подобие не говорит о глубинном сродстве.

— Ну а наиглавнейший, третий вопрос?

— Это вопрос — «зачем?». Он о преступных целях зомбификатора. Этот вопрос обязательно стоит поставить — при условии, что за волнами зомби реально стоит чья-то воля: человека, либо сидянина, либо демона. Как известно, последний способен очень на многое. Например, руководствовать к подлым поступкам и первых двоих.

— А четвёртый вопрос, выводящий в итоге на третий?

— Это вопрос о выгоде: «для чего?». Позволяет узнать, что конкретное кем-то получено (или могло быть получено) в результате того, что на Эр-Мангали начались волны зомби.

— Есть гипотезы, а? По глазам вижу, есть.

— Кому выгодно? Есть не гипотеза, а полноценное знание. Что бы за гадость где-либо ни содеялась, выгода в том Галактического Альянса.

— Верно, однако! — Бенито расслабился, повеселел. Хотя впору, казалось, напрячься и опечалиться.

Часть 1. И это всё о нём

Блистала огоньками Призма

И опадала с организма

Свобода воли духа

Ловко лгать

Глава 1. Пост на мосту

(чуть позднее о том, что пораньше;

сообщает Руис Перейра, командир смены охранников, Новый Бабилон)

1

Руис Перейра — он не то, чтобы очень уж любопытен. Воля б его была, не желал бы знать ничего ни о ком вообще. Но, когда ты целыми сутками тупо стоишь в охране, сохраняешь оперативную готовность, держишь волю свою в кулаке, в бдительном покое, чтоб как только чего случится, развернуться стальной пружиной, оказаться во всеоружии… Тут уж приходится как-то спасаться от усыпляющей скуки.

Держишь глаза и уши открытыми, именно так. Примечаешь и то, что теперь происходит, и минувшее поминаешь. И, понятное дело, слушаешь трёп своих же товарищей. А они — не какие-то там записные сплетники, просто им, точно так, как тебе самому, трудно выдержать себя в адекватности поиска цели на протяжении долгих часов дежурства.

Лишь по этой причине Руису кое-что известно и о парне по имени Майк Эссенхельд, и о многих других обитателях Нового Бабилона. Кто-то скажет, профессиональная деформация. Но Перейра на то ответит, что видал он других деформированных, по сравнению с коими его собственный случай есть примером отнюдь не постыдного потакания суетным страстям, а скорей аскетического, блин, подвига.

Ладно, к делу; не стоит злоупотреблять присказками.

Свести личное знакомство с Майком Эссенхельдом Руису так и не случилось, но приметил он этого парня довольно-таки давно. Был из тех шестерых, кто встретил его на подходе к Новому Бабилону. Ну, вернее, не просто «из шестерых», а был среди них главным. Командиром охранной смены, если сказать точнее.

Собственно, ждали тогда не Майка. Ожидали волну зомбаков — те как раз приближались по обычному своему маршруту, то есть из-за гряды Рыжих холмов — и к дощатому мосту, где как раз и располагался пост огнемётной охраны. В утренней смене кроме начальствующего Руиса в тот день стояли зазнайка Рамирес, глазастый малыш Пако, мордатый зануда Мика, остальные сейчас не больно-то ловко припоминаются.

Первым фигурку на фоне холмов обнаружил Пако. Сообщил:

— Одного вижу! — И все встрепенулись.

— Готовность! — скомандовал Руис, оценивая расстояние до пришельца и его примерную скорость. Не опоздать бы.

Только Мика пригляделся внимательней и бросил небрежно:

— Не. Какой-то живой припёрся.

Ложная, что ли, тревога?

— Новичок, — не особенно всматриваясь, определил Рамирес.

— А тебе почём знать? — мигом заелся Мика. Руис бы тоже спросил: он Рамиреса недолюбливал, а новички по небезопасным дорогам Эр-Мангали в одиночку пешком не ходят... Но не биться же об заклад с тем, кто тебя ниже!

— О! — сказал Пако меж тем. — Вижу второго.

— Тоже, поди, новичок? — издеваясь, хихикнул Мика.

— Нет, — едва поглядев, поспешил возразить Рамирес. — Этот как раз дохлый.

— Готовность! — повторил Руис на всякий случай.

Пока странная пара фигур приближалась, Пако с Микой успели ещё поспорить, успеет ли вторая догнать первую. Выиграл Пако, хотя шансов у Мики было, поди, побольше: расстояние-то между пришельцами сокращалось, и новичок не подумал ни обернуться, ни толком прибавить шагу. А ведь если бы лютый зомбак настиг, тут бы ему новичком и навек остаться! И причём безымянным, ибо никто бы тогда вообще не узнал никакого Майка Эссенхельда. Да и что его знать-то? Парень лет двадцати пяти, каких много.

Новичку в тот раз повезло. Просто потому, что немного спрямил путь, а зомбак за его спиной шёл по заданной траектории. Расстояние между ними из-за этого вновь увеличилось; до моста добрались поодиночке.

— Новичок, что ли? — спросил Мика.

— Ага, — подтвердил парень.

Имени никто не спросил: не о том же спорили.

— А чего один идёшь?

— Так получилось.

Руис ухмыльнулся:

— Не разговорчивый… — Впрочем, оно и к лучшему: некогда болтать. — Ладно, проходи.

Но добро бы ему спокойно пройти, так уж нет. Парень, верно, решил опровергнуть характеристику «не разговорчивый» — и решил задержаться, развлечь охрану моста неспешной беседой. Ляпнул совсем уж тупое:

— Что вы тут делаете, ребята?

— А ты не видишь? — удивился Руис.

И Рамирес тогда разъяснил:

— Мост охраняем. Следим, чтобы ни один мерзкий зомбяк не перебрался через реку! — Мол, иди-ка, паренёк, подобру-поздорову. Что не понятно?

Но любопытство этого самого Майка Эссенхельда на том не утихомирилось. Словно умнее всего не бежать от зомби, а именно их дождаться. Парень круглил глаза на огнемёты системы «цфат», на кустарно приделанные к ним ёмкости с напалмом. Руис успел подумать, что следующий вопрос дурачок задаст об оружии, хоть не такому же ботанику, как он, на сей счёт блеять!..

Отослать Эссенхельда вовремя не получилось. Тот зомбяк, что за ним пристроился, вдруг опасно ускорился в своём нелепом движении.

Пако рявкнул:

— Вон он!!!

А зануда Мика затеял ещё пояснять, дескать, подлый гад специально пристроился к новичку, чтобы тихо добраться от самого перевала. Идиотское пояснение, что и говорить: если бы зомбаки были настолько умны, в чём же тогда их от живых отличие?

Дабы пресечь разговорчики, Руис возвысил голос, призывая самых трепливых:

— Пако, Рамирес, Мика — вперёд! Жги мерзавца!

Дальше — рутина. Тренированные действия троих огнемётчиков, не желающих пропустить горящего мертвяка на деревянный мост. Подлый зомбак превратился в факел, но продолжал ещё двигаться — эти такое умеют.

Тем не менее в полудюжине метров от моста факел успешно рухнул. Повезло ещё, шёл один. Будь их, к примеру, трое, вшестером еле-еле бы справились. Ну а коль зомбяков чёртова ватага — не удержать их никак иначе, только подпалив заодно с мостом.

— Повезло, — прокомментировал Пако.

Обернулись, а живой новичок ещё тут, и глаза любопытные, и вопросики дебильные о зомбаках наготове.

— А ну проходи! — потребовал Руис. — Нечего тут!..

А Рамирес вдогон посоветовал:

— Забудь, что видел. В посёлке о зомбяках ни слова, понял? Решат, что ты сеешь панику — печень отобьют. А она ведь у тебя одна.

Это он хорошо завернул про печень, даром что слишком заносится. Произвёл впечатление на новичка. Тот, поди, поостережётся теперь в Бабилоне расспрашивать. Кстати, целее будет. Ведь охране внутри периметра — жлобоватым ребятам с Плюмбума — им и правда недорого стоит отработать любопытным по печени.

— Странный тип, — сказал Мика, хмуря морду вслед Эссенхельду.

— Нездоровое любопытство, ага, — согласился Пако, — до добра не доводит.

— Не о том я! — Мика сплюнул с моста.

— Так о чём?

— Как бы не оказалось, что паренёк того зомбака нарочно привёл, вот и зубы нам заговаривал, чтобы ловчей провести в посёлок…

— Не выдумывай! — поморщился Руис.

Ну а тот:

— О заклад бы побился: дело с парнем нечисто!

— Ерунда, — подытожил Руис. — Да и как доказать?

Имя у Эссенхельда так в тот раз и не выяснили: недосуг было спрашивать, да и не их задача. Но запомнили, как он выглядел. Если Мика недоброе заподозрил, то и всем другим по том случае вроде занозы оставил. Даром, что Мика по жизни такой занозистый: как застрянет на чём, вездеходом оттуда не сдвинешь.

2

Что Эссенхельда зовут Эссенхельдом, это сделалось ясно вместе с его специальностью. Парень-то, как выяснилось, ксенозоолог. Пако трепался о том уже через день, стоя на том же мосту. Помните, мол, позавчерашнего новичка? Ну, за которым зомбак пристроился? Так он вот кто таков!

А на Эр-Мангали с ксенозоологами туговато — с тех самых пор, как поганые хвандехвары сгрызли-сжевали старину Гринчестера. И вся планета в курсе: ксенозоология очень важна. Дело не только в авторитете покойного учёного. Дело, скорее, в том, насколько иначе стали вести себя ксенотвари после его смерти. Оказалось, Гринчестер при жизни на них влиял, а как умер, так перестал.

Кто живёт на планете, тот в курсе: ксенофауна Эр-Мангали — те ещё звери. Нападают на колонистов отчаянно, просто чтобы напасть. Террористы четвероногие — так их потом обозвал озорник Рамирес. Он не прав, но лишь потому не прав, что четыре ноги — не обязательный признак. А террористы — ну да, это да: животные-террористы. Чтобы суметь перестать провоцировать их на террор, нужен планете второй Гринчестер.

У Гринчестера был ученик Альварес. Но у этого, как говорил Рамирес, не планетарный размах. Мелок Альварес, мелок. То, чему он успел научиться, выглядело не круто. Ну, и в Новом Бабилоне он не пришёлся — в Джерихоне осел. Там он, наверное, пригодился, раз прикормили, да так и не выгнали. Но Бабилон-то… Бабилон-то остался голым.

— Ксенозоолог? — Мику аж перекосило. — Кто угодно так назовётся! Лишь бы тяжело не работать, а изучать зверей и подражать Гринчестеру.

Пако терпеливо напомнил:

— Он же новичок, этот Майк. Он не знал, кем назваться выгодно.

Мика вновь:

— Новичков опекает Бенито. Мог и этого подготовить, подговорить. А умеет ли что-нибудь Эссенхельд, мы ещё посмотрим.

А Рамирес:

— Будь покоен, его испытают.

— Испытают, — кивнул и Руис. — Я даже знаю, как.

— Так Бенито… — снова заладил Мика.

— Не Бенито! — прервал его Руис. — Испытывать будет Флетчер. О хвандехварах в посёлке слышали? Ну так вот!

3

Руис угадал. Было, конечно, не мудрено, но всё равно же приятно, что сообразил самым первым! Флетчер и правда привлёк новоявленного ксенозоолога к делу о ночных бесчинствах неуловимой шайки хвандехваров-убийц. К старому-старому делу о случаях людоедства.

Этот слух до него донёс уже не ушастый Пако. Раскололся Мак-Кру, сизоносый свирепый коп, один из первейших людей самого Флетчера. Раскололся — известно, по пьяни. Всякий знает, на трезвую голову и Мак-Кру не больно болтлив. Ну а как хорошенько накатит, превращается в злобный фонтан из ядовитых слов. И уж если тебя угораздило тоже попасть под фонтан, тут уже хочешь не хочешь, а выслушать надо всё, а коль надобно что разузнать, знай лови, чего брызжет, авось посчастливится.

Руис был в увольнении, пьянствовал в забегаловке на Пикадилли, в той, где, во-первых, погромче музыка, а, во-вторых, есть зеркальная стенка у барной стойки. Музыку он не сказать, что любил, но не мог и терпеть, когда кто-то её перекрикивает. Как услышал отборную ругань, вышел к стойке взглянуть на источник, примостился на стул рядом с пьянющим копом, тут и догадался, откуда звук. От него же, от злюки Мак-Кру, от напарника грустного Годвина. Как разорялся бедняга, это стоило не только послушать, но и понаблюдать за цветом лица!

— Делать Флетчеру нефиг, — рычал Мак-Кру, — поручает задачи придурочным молокососам!.. Обещал нашу с Годвином помощь, и кому? Ксено, мать его…

— …зоологу? — подсказал Руис.

— Нет, ботанику! — Пьяному копу лишь бы противоречить, а смыслы речений — дело уже десятое. — Флетчер нас с Годвином не спросил, а пообещал содействие. Кому? Зачем?..

Оказалось, ушлый малец Эссенхельд попытался устроить полноценный допрос в Следственном отделе, и не кому-нибудь там, а самим Годвину и Мак-Кру. Впрочем, ничего неприличного Майк у них, кажется, не спросил. Всё по делу: о ночном людоедстве в бараках, о путях, о протоколах следственных действий. Годвин и Мак-Кру их, поди, поленились когда-то составить, а наивный юнец — он возьми о том, да спроси…

Хитрый слушатель Руис Перейра с удовольствием в это дело вникал, похохатывая про себя над избыточно уязвлённой гордостью захмелевшего следователя, но при этом не забывая ни подливать, ни сокрушённо поддакивать. Одного не учёл: он и сам был отнюдь не настолько трезв, чтоб сойти за невидимку-шпиона. На лице выражал слишком многое из того, что на душе возникало. Как итог — дождался затрещины аккурат по ухмылке.

Сфокусировал взгляд — а Мак-Кру не сидит уж на прежнем месте, а вскочил на нетвёрдые ноги весь красный, будто ксенорак в кипятке, и орёт оскорбительные слова:

— Черножопый латинос, ты издеваться?!!

— Я?! — изумился Руис. Но поглядел на своё отражение в зеркальной поверхности рядом и убедился сам: с припечатанной копом ухмылки до сих пор не сошёл издевательски-хитрый оттенок.

Ну а если его самого с такой миной бы кто-то слушал?

Самокритика не помогла. Оплеуха звала к отмщению, а Перейра с Мак-Гру, как на грех, в подходящем статусе, чтобы добром друг другу не уступать, а помахать кулаками. Как результат, Руис влепил супротивника мордой в зеркало, ну а тот его бросил затылком об автомат музыкальный.

Зеркало и музыка пострадали, люди выдержали. Чересчур уж оба были пьяны. А ещё — знали меру, как ни парадоксально звучит. Меру в том, чтобы друг друга не ухайдокать насмерть. Не пустили в дело ножи, хотя эту «блестящую» тему насчёт «пореши его, суку» кое-кто и подсказывал. Рядом с их дракой толпился и пах возбужденьем животным воплощённый свинячий Плюмбум: эти всегда на какую-то дрянь направят, дай им лишь только случай.

Кстати сказать, название «Плюмбум» принадлежит Эссенхельду. Это он так придумал: называть жлобоватый контингентец внутренней охраны посёлка — по планете, с луны которой его и доставили. Майк придумал, а имечко и приклеилось. К Руису и другим ребятам с моста этот способ именования трудноуважаемых недоколлег приволок вездесущий Пако, а в охрану периметра Бабилона — то ли проныра Роб, то ли смешливый Санчес. Им обоим все шутки слышней, ведь стоят на самых воротах. Всё, что едет-идёт-говорит, непременно проходит аккурат между ними, на ходу извергая новости. Ну а много ли есть другого на Эр-Мангали — по цене новостей?

4

Да, короче, пришлось Эссенхельду проходить испытанье на вшивость. Разобраться в том заскорузлом дельце из парафии Годвина и Мак-Кру — не любому мальку под силу. Никакому мальку, если сказать точнее. Ведь задача не только для ксенозоолога, но и для копа. Да к тому же такая, что и для бывалых копов неприятная, грустная.

Впрочем, и Мика кое в чём оказался прав. Эссенхельд, по всему, слишком долго раздумывал, как к заданию подступиться. Может, даже не знал, с какой стороны подходить к хвандехвару. Из посёлка он высунулся, чтоб осмотреть его стены снаружи, но посмел, прямо скажем, не сразу. Ведь не меньше недельки прошло после той потасовки с Мак-Кру, что Руису — ну, так получилось, врезалась в память.

Роб и Санчес — они его встретили у бабилонских ворот — угорали потом, передразнивая мальца:

— И бормочет: «Я же не в Новый Джерихон, я здесь просто поблизости хвандехвара ищу…».

— Ну а я ему: «Парень, желаю, чтобы он сам тебя не нашёл!».

Да и Руису тоже нашлось, чем продолжить рассказ Роба и Санчеса. Ведь от ворот Бабилона Майк, никуда не сворачивая, прошагал до моста и держался при этом скованно, сразу видать, перетрусил. Не решался даже как следует осмотреться вокруг. По лицу же его разливалась такая бледность, что любой бы сообразил: ксенозоолог боится кое-каких изучаемых ией тварей — вместо того, чтобы знать и любить.

Что тут скажешь? Малец не Гринчестер! Однозначно не он.

Правда, лишь только вступил на мост, успокоился сразу. Плечи расправил — хоть и тщедушные, да свои. Заговорил приветливо. Молвил:

— Спасибо, что помогли! — Это он, верно, на тему того зомбяка о благодарности вспомнил. Только слово «зомбяк» не сказал — знать, в Бабилоне наслушался всяких страстей о запрете на разглашение.

— Это наш долг, — скромно сказал Рамирес. Издевался, конечно.

Что же до Майка, то парень давай расспрашивать о хвандехварах. И у Пако спросил, и у Мики с Рамиресом, и у Руиса тоже…

— Да, мы знаем о хвандехварах, — сказал Рамирес. — Что тебе интересно?

— Как их, к примеру, найти рядом с Бабилоном? — Ничего себе так вопрос! Да ведь если бы на него было так просто ответить, неужели же Годвин с Мак-Кру не поймали до этого часа зверей-людоедов?

Руис ответил тогда, что за последние пару-тройку лет стояния на мосту не видал хвандехваров ни разу. Пако с Микой его слова подтвердили, да и Рамирес тоже.

— А каков из себя хвандехвар? — вдруг спросил этот спец.

— В смысле? — не понял Руис.

Майк пояснил, что бывают ведь разные популяции да подвиды. А у них, соответственно, разный размер и окрас.

— Это да! — оживился Рамирес. — Хвандехвары бывают зелёные, а бывают, наоборот, светло-бурые. Но по росту, пожалуй, не так, чтобы сильно меж собой различались. Был такой старый охотник Хантингтон, ныне покойный, так вот он говорил, что любой хвандехвар — это только лишь хвандехвар, а гигантские особи появляются от того, что глаза очевидцев порой велики от страха…

— Вот интересно-то как! — подздоривал Майк расскажчика.

А Руис на него всё поглядывал и так рассуждал: верно, так тебе хочется, хлопец, тупо трепаться со сменой, чтобы подольше не встретиться с истинным хвандехваром. И Рамирес, видать по лицу, тоже этак подумал. Да и Пако с Микой. И Габриэлес. Хотя нет, Габриэлеса в этот день там и близко не было. Ну да кто бы ещё на мосту не стоял, заскучали все.

Майк в этот миг вздохнул и сказал:

— Пожалуй, пойду, — Но никуда не ушёл, что характерно,

Потому что к мосту подрулил Беньямин Родригес на моноцикле. Как бы случайно, как бы непроизвольно. Только Руис Перейра памятью не обижен: мигом вспомнил прогнозы Мики. Те слова: «Новичков опекает Бенито. Мог и этого подготовить, подговорить»… А ведь правда, уж больно похоже было на то, что известный на весь Бабилон интриган Родригес разыграл с этим «ксенозоологом» некую партию. Руис только не мог уяснить, под кого копает, ведь Бенито хитёр и тонок, уж чего у него не отнять…

И ловкач Беньямин, как завидел парня, произнёс что-то вроде того:

— О, юноша, ты ещё жив? Это, между прочим, уже хорошая новость. — Кстати, о чём-то секретном проговорился. Только Руис пока не сумел догадаться, о чём… Ну, как минимум, о предварительном с парнем знакомстве. А как максимум, об опасности, что нависает над ним.

Впрочем, над кем в Бабилоне не нависает опасность?

Дальше — вот что. Молодой Эссенхельд попросил Беньямина о разговоре. Тот согласился и предложил прогуляться вокруг посёлка. Майк обрадовался и добавил довольно странное:

— Может, и хвандехвар попадётся! — И, взвалив на плечо моноцикл Бенито, зашагал за своим покровителем.

— Что он сказал? — округлил глаза Пако.

Мика так и заржал:

— Я же говорил! Хлопец надеется только на помощь Бенито! А почему? Он, похоже, и вовсе не знает, кто таковы хвандехвары и как они выглядят. Он не тот, за кого себя выдаёт. Он не ксенозоолог!

— Кто же тогда? — хмыкнул Руис в ответ.

— Ксенонекролог! — выдохнул Мика. — Специалист по чужим зомбякам чужеземным !

Глава 2. Свобода передвижения

(чуть позднее о том, что пораньше;

вспоминает Олаф Торвальдсен, водитель вездехода,

Новый Бабилон)

1

Нет, ну если вникать в подробности, то впервые на Эр-Мангали парня по имени Майк Эссенхельд встретил именно Олаф. Только толку с того? Встретить-то встретил, но в тот раз не разглядел, не запомнил. Этот Майк на том космодроме был уж очень, скажем так, не один.

«Пассажиров» тогда на планету доставил большой рудовоз. Олаф же привёл единственный вездеход из Нового Бабилона, то есть их всех подобрать не сумел бы при всём желании. Только самых счастливых и самых наглых. Будучи парнем скромным, Эссенхельд оказался в той партии, что никак уж не поместилась. Олаф уехал, эти люди пошли пешком.

Кстати, среди тех, кто своими ногами топал, находилась пара нешуточных уголовников, удивляться-то нечему, что потом по дороге в той группе случилось недобровольное перераспределение благ. Кое-кому и по голове чем-то тяжёлым дали. Эссенхельду и дали, как стало ясно после. Дали так, что нескоро поднялся и от группы своей отстал. Парню ещё повезло, что вообще дошёл — для новичков это нехарактерно. Майк умудрился чуть не нарваться сначала на Адскую Свинючину, а потом и на зомбака. Но от Свинючины он постарался спрятаться, а зомбак его поздно настиг — уже на мосту, так что доблестная охрана его спасла.

Но, опять же: своими глазами ни того грабежа, ни Свинючины, ни зомбака Олаф не видел. Знает только со слов. Между прочим, сам Эссенхельд обо всём и рассказывал. Он-то парень скрытный, но Олафу многим обязан, вот и разговорился. Но, конечно, не сразу, а чуть погодя. В тот период, когда он на весь Бабилон прославился. Чем прославился? Так нашёл нору хвандехваров в мусорной куче.

2

Нет, ну правда. Майк сумел обнаружить гнездо кровожадных рептилий прямо внутри посёлка. Этим и он, и Бенито многим заткнули рты. Да, заткнули. Потому что ведь находились всякие. Кто-то болтал, будто Майк Эссенхельд никакой не ксенозоолог. Кто-то слышал его расспросы и потешался: делал вывод, что парень не знает, кто таков хвандехвар.

Вот и Флетчера многие отговаривали. Мол, не стоит верить юнцу, он лишь только провалит дело. А другие — так подговаривали: мол, давай, испытай-ка «специалиста». Спорим, ничего не добьётся? И легко было спорить. Потому что имелся уже многолетний опыт Годвина и Мак-Кру. Те ведь старались, но ничего не достигли. Обломались, как говорят. И завещали свои ошибки будущим претендентам.

Рассказать о зачистке норы хвандехваров — это надо уметь романы писать. Яркое было событие. Отличились и Годвин с Мак-Кру. Майк нашёл, где рептилии прячутся, ну а следователи стреляли. Хвандехвары же мчались со всех ног по посёлку, пытались уйти. А последний — тот даже ушёл бы, когда бы не Санчес. Или Роб? Кто-то из них. Эти двое стояли в тот день на воротах, потому и по твари бегущей палили вдвоём… Нет, сам Олаф не видел. И не мог увидать. Надо честно признать, что в тот день его и в Бабилоне-то не было. Ездил в Содом. Такова жизнь водителя: постоянно в разъездах.

Но что важно: Флетчер, Мак-Кру и Годвин забрали все лавры. Эссенхельда, конечно, поблагодарили, но на словах. Он рассчитывал на другое. Стать спецом по ксенозоологии при Следственном отделе — это была бы недурственная карьера. Только вот незадача: никакого ксенозоолога Годвину и Мак-Кру больше уже не требовалось. Отчего? Да конечно же из-за того, что с норой хвандехваров покончили окончательно! Эссенхельд мог проситься ещё в охранники, но и тут незадача: очень уж он тщедушен, чтобы надеяться хоть кого-то всерьёз построить. Оставалась ему лишь одна дорога: в социальный низ. После чудесной победы слегка обидно, но никакой заботы выгодополучателям.

Вероломно? Ну да. Но к чему возмущаться? Такова бабилонская жизнь. Если выгодно тебя кинуть, отчего же тогда не кидать? Весь мирок Бабилона заточен на выгоду. Исключение — только Бенито. Кто-то может подумать, Бенито такой не один, его люди тоже могут, когда хотят — они тоже себя ведут игогда красиво… Но где были бы эти люди, если б не сам Бенито? Там, где были бы — подчинялись другим порядкам. Олаф об этом может судить с большой вероятностью. Да хотя бы и по себе.

3

Дело ясное, Олаф один из людей Бенито. Это не секрет, и давно: в Бабилоне таких секретов ни от кого не спрячешь. Вот и Майка, отвергнутого Следственным отделом, Бенито решил подобрать. Мол, когда-нибудь всё-таки пригодится. Мол, негоже разбрасываться ксенозоологом. Мол, в пророчествах Гарриса что-то такое сказано… Впрочем, не так уж и важно, с какого резону. Главное то, что Бенито принял решение. Значит, и Олафу надо было включиться и по первому слову шефа пристраивать Эссенхедьда — в тот момент безразлично куда. Но, понятно, куда-то к себе, в профсоюз транспортников. Самое место для ксенозоолога,да? Но не скажешь, однако, что вовсе не место тоже…

В общем, когда Эссенхельд завернул к штабу службы безопасности посоветоваться с Бенито, всё было заранее решено. Хоть в тот день начальника не было, но не беда, так как Олаф и без Бенито уже понимал, что ему предложить. Между прочим, работу по специальности. Пусть не такую уж необходимую транспортникам, но… какое дело кому?

Олаф брякнул на полном серьёзе:

— Знаешь, в последнее время участились нападения на вездеходы всяких эр-мангалийскитх тварей. Между прочим, и хвандехваров тоже…

И наивняк Эссенхельд во всё это поверил.

А уж когда показал ему кладбище всяких машин… Там далеко не любая пострадала по воле эр-мангалийской фауны, но зачем о том знать этому ксенозоологу: пусть проникается грандиозным масштабом проблем!

И последний решительный штрих: кража морской капусты. Не для того, чтобы связать сотрудника Майка узами воровства; ну, вернее, и для того, но не только. Дело вот в чём: Бенито предупредил, что невозможный ксенозоолог вовсе не жрёт мяса. То есть абсолютно, ага. Выжить такому на Эр-Мангали — это ведь чисто фантастика! Ведь кругом здесь мясные шкафы, вне других пищевых технологий. Чем кормиться несчастному? Разве морской капустой. Но её в Бабилоне попробуй ещё найди! В общем, не зря совершили кражу, никак не зря. Потому что из человеколюбия и заботы.

Эта кража потом Эссенхельду ещё аукнулась. Но для начала она помогла не отбросить коньки. Ладно, кто силы берёг, а не праздновал суицид, тот ещё сдюжит и выплатить долг кармический.

4

Нет, ну работать при транспортном профсоюзе, да ещё незадорого (Майк не капризничал) — вариант не особо козырный, прямо сказать, простой. Благо, начальство по транспортной части так доверяло Олафу, что вообще не вникало, кого он к чему привлёк. Пьющее было начальство, но приятное, кому надо. И настолько приятное, что хоть не просыхай. А не просохнешь, попробуй тогда проследить, что твоим именем сделал Олаф, или, к примеру, Брандт, водитель-безумец.

А раз так, Майка можно было устроить и лучше. Парень мог бы совсем не ходить на работу. Будь он, скажем, водилой, так нет (без него вездеход вообще не отправится), ну а что ты возьмёшь с пассажира-исследователя? Наплести небылиц про отсутствие очень просто в любой момент…

Только нет. Всё же Олаф решил, что негоже ксенозоологу от работы своей отлынивать. Пусть катается, пусть создаёт иллюзию. Не для начальства иллюзию — для себя. Если что-нибудь делаешь, всяко меньше испытываешь тревоги. «Делал не то? Извините, зато старался». «Что, не выполнил что-то? Бывает. Зато присутствовал».

В общем, с олафовой подачи пошла у Майка работа. Тот и сам был доволен: покатался по континенту, не сидел спустя рукава. Побывал в Джерихоне, Содоме, даже заехал в Зеон, после снова туда заехал. Чувствовал себя очень нужным. Ну ещё бы, Олаф с таким значительным видом передавал задания! Говорил: «По дороге на Ближнюю шахту на вездеходы повалились нападать неизвестные существа», — и Эссенхельд срывался на Ближнюю шахту, поподробнее изучал вопрос, предоставлял отчёт. Ездил с водилами самыми разными, не с одним лишь Олафом, чтоб избежать подозрений. Заодно насмотрелся на разных оригиналов; один Брандт чего стоит со странным его пристрастием к протараниванью рептилий. А Ибаньес, по жизни обиженный! Но в последнее время всё больше, конечно, Лоренцер. Ну, который приписан к дурацкой зеонской секте.

Кстати, реально задания для Эссенхельда пришлось сочинять только в самом-самом начале. После вовсю подключился Бенито Родригес, у него, как всегда, было много идей и заданий. Дальше больше: вокруг все прослышали, что новичок что-то там выполняет, и небезуспешно. Тут уже много начальников подсуетилось. Из Ближней шахты — Ральф Стэнтон, из Бабилона — Рабен, из Джерихона — Эрнандес, а из Зеона, к примеру, главный сектант Амос. Каждый решил, что в его проблемах виновны звери, а раз так, то ему и нужнее всего помощь ксенозоолога. Заблуждались, конечно, а кое-когда и врали. Кто-то и прямо хотел отжать у Бенито эксперта…

(Ну, не хотите — не буду о том вспоминать).

5

Что ещё надо вспомнить о Майке? Как-то раз его спровоцировал на дуэль очень матёрый уголовник. Подгадал специально, чтобы в посёлке Бенито не было — и расставил юнцу западню, а бедняга попался. Уголовник — он всё рассчитал, ведь из бедного Эссенхельда какой боец? Просто мишень. Думал, просто прицелится да убьёт — дёшево и сердито. Вроде, верный расчёт? Оказалось, не так. Между прочим, и Олаф в тот раз рассчитал неверно. Чтобы парня спасти, разыскал Бенито в Содоме, известил о беде, в Бабилон вездеходом доставил — но к дуэли как раз опоздал, не угадал по времени. А чего ну никто ожидать не мог, Эссенхельд извернулся и в последний момент сумел себя защитить. Молодец, подготовился. Он успел взять урок стрельбы у Сантьяго — и, ну надо же, научился. Этак ему и достался единственный шанс, тот, который затем сработал на поединке.

Это, кстати, один из тех случаев, когда парню крупно везло. Из довольно нередких случаев, надо признать и это. Невезение тоже случалось, не без того, но и тогда самый финал эпизода оборачивался победой. А уж эта тенденция, как говаривал и Альварес, и доктор Гонсалес, и пилот Эстебан, а за ними признал и Бенито, статистически неслучайна. Умные люди — ерунды бы они не сказали. Ведь не зря заработали авторитет.

Олаф тоже готов подтвердить: Эссенхельд везунчик. На победу его можно смело ставить, нет шансов продуть. Отчего это так?

Кто-то скажет: юнец выдаёт себя за другого. Он лишь прикинулся беззащитным, а на самом-то деле давно подготовлен, натренирован. Так бывает, к примеру, с космическими ассасинами, у которых наивность и слабость — характерный способ маскировки... Но кто так говорит, те не знают Майка и обманывают сами себя. А вот Олаф-то с ним хорошо познакомился, он не верит во всякую чушь, а понимает главное.

Да, конечно, Майк Эссенхельд очень себе на уме. Постоянно о чём-то думает, о чём-то своём. Но дурачка из себя при этом совсем не корчит. Наоборот, претендует. И говорит слишком умное, типа большой учёный. Только в том умном тебе ничего не понятно, это и злит. Если послушать –выглядит как надувательство; потому ты себя убеждаешь: полная ерунда, он смеётся, а я же не дурень, я не поверю… Ну а дальше окажется, парень действительно думал. Не стебался и не прикидывался ослом. А в конце до чего-то додумался — вот оно вам и везение!

Точно так же себя вёл и покойный Гринчестер. С малым отличием: всё же Гринчестеру не повезло.

6

Да, ему часто везло, когда, кажется, не было выхода. Потому и Бенито тоже в него поверил. Ждать везунчика предполагалось ещё в пророчествах Гарриса. Правда, Гаррис напутал в пророчествах не пойми чего, да и сам под конец наотрез от них отказался, но Родригесу что за дело до его колебаний? Олаф знает Бенито; Бенито такой человек: раз во что-то поверил — значит, уже надолго. Хоть бы что ни стряслось, будет веру свою зашищать. И находить аргументы.

Ксенозоолог Майк — как раз такой аргумент. И мощнейший, поскольку реально везучий.

Если надо примеров, так Олаф уже вспоминал и нору хвандехваров, и поединок с Поллаком. И того ведь немало, но если чуть-чуть подумать, можно вспомнить чего и покруче, и посложней.

Ну, была одна очень запутанная интрига. И ещё одна, но вторая, пожалуй, не в счёт. Отчего?

Ну, собравшимся больше понравится первая.

Разумеется, первая, потому что про зомбаков.

Всё началось в Ближней шахте, вотчине Ральфа Стэнтона. Там у него участились пропажи шахтёров, думали почему-то на хвандехваров. Потому так и думали, лишь бы Майка в дело втравить — как хвандехварьего крупного специалиста, показавшего класс только что, в бабилонском посёлке.

Майк, он как очень учёный ксенозоолог, сразу сказал: хвандехвары на шахте — бред. Не подземные они твари. Хоть и в норах живут, а охотятся на поверхности, вблизи водоёмов.

Только Ральфу такое поди ещё докажи! В общем, пришлось Эссенхельду поехать на Ближнюю шахту. Ну а там, дело ясное, всё было решено: Ральф собрал экспедицию, чтоб зачищать хвандехваров, а какой-то ксенозоолог в неё не пойдёт ради особого мнения? Нет уж, сначала сходи, а потом уже и доказывай, что рептилий там не было, или быть не могло.

Майк пошёл и вернулся назад невредимым, а остальным как-то не повезло. В экспедиции было пятеро человек, так из них — один раненый и три трупа. Угораздило напороться на зомбаков.

А ведь Майк говорил, что не надо искать хвандехваров! Сразу же говорил. Нет, чтоб заранее внять.

Олаф бы внял, но его там, у Стэнтона, не было. Ждал Эссенхельда в своём вездеходе — там, снаружи, во дворике шахты. И ни о чём не знал.

Не узнал даже и тогда, когда Майк Эссенхельд вышел из шахты. Потому как случился такой диалог:

— Ну как?

— Потрясающе! Бенито на месте?

То, что и впрямь потрясающе, видно было по лицу.

— Пока да. Между прочим, ждёт твоего отчёта. Вижу, там что-то важное, раз слова из тебя не вытянешь.

Так и впрямь не тянул. Первым узнать обо всём надлежало Родригесу, это и не обсуждалось.

Получается, что в тот раз в Ближней шахте Олаф Торвальдсен тех зомбаков своими глазами не видел. Да уж, именно так оно и получается. Даже больше того, по горячим следам он даже от Майка ничего-ничего не узнал. А откуда тогда? Ну, по косвенным данным… Точный источник трудно даже назвать. Что-то понял из распоряжений Бенито, что-то — из распоряжений Рабена, что-то потом добрал и лично от Майка.

Это «потом» состоялось точно не раньше, чем когда Эссенхельд побывал в кабинете Рабена. Рабен делал ему предложение, от которого не откажешься. К тому времени Олаф с таким предложеньем уже согласился, вот и встретились прямо под дверью нового кабинета. Неудобное положеньице для обоих: получилось, что оба немного… Бенито предали.

Но потом всё переигралось. По наводке от Рабена Олаф вёз Эссенхельда на задание в Джерихоне, по дороге забросил в Содом группу «Оу Дивиляй»: это в тайне от Рабена, на свой страх и риск, ну да все уже в курсе. Олаф после того кучу времени просидел в подвале, а хитрец Эссенхельд переехал в Новый Зеон. А Бенито тем временем тоже ведь не скучал. Открутил всё назад, он отлично такое умеет…

Вспоминать ли Олафу дальше? Там есть много чего, но никаких зомбаков. Эпизод с зомбаками был раньше, на Ближней шахте. Только Олаф водитель, и он не спускался вниз. Да, там совпал Эссенхельд и все эти зомби. Но, признаться, не думаю, будто он их пригласил.

Ксенонекролог? Не знаю такого слова. Майк Эссенхельд не такой, он ксенозоолог. Это вроде Гринчестера, спец по зверюгам с иных планет. Ясное дело, что по живым зверюгам. Как он от мёртвых ушёл? Говорю же, что повезло. Эссенхельд — он по жизни очень-очень везучий.

Отчего он везуч? Оттого, что умён.

Но зачем повторять одни и те же вопросы?

Глава 3. Плоды церемонии

(чуть позднее о том, что чуть раньше, а также всегда;

даёт показания брат Бартоломей, пленный лазутчик из посёлка Новый Зеон)

1

Гильденстерн. Вот его как зовут: Гильденстерн. И уж если на то пошло, то не Майк, а Кай. В нашем Новом Зеоне знает об этом каждый. Ксенозоолог ли он? Нет, ничего подобного. Он меньше вашего может поведать про здешних зверей. Он — этот самый… ксеноархеолог, что ли? Спец по крутым артефактам культуры Сид. И в призывании демонов что-то, да понимает. Он еретик. Он опаснейший еретик. Он осквернял славу господа Асмодея. В общем, ягнёнком он только лишь притворяется. Это главное, что я могу о нём сообщить.

А ещё имею добавить, что когда-нибудь и Бабилон, помяните мои слова, не устоит и Асмодея примет! И тогда он сожжёт Гильденстерна, сожжёт на костре, ибо величие Асмодея того потребует.

Это будущее. То, что ещё грядёт. Но оно мне доступно в точности, как и прошлое, в самом подлинном опыте, ибо взор мой отверз Асмодей. О несчастные, поспещите уверовать! Я способен на многое, недоступное вам. Только мерзкая Призма ограничивает мою волю, но Асмодей, дайте срок, овладеет и ею. И она перестанет указывать его самому верному из адептов, когда врать, а когда не врать.

А до этой поры — будь ты проклята, Призма! Будь тускла и заплесневела. Чтоб все грани твои сделались тронуты ржавчиной! И да погаснут на тебе огоньки!..

Да, всё верно, я пленный адепт Асмодея, посланный в Новый Бабилон с подрывными задачами, только нет, я не из новозеонской секты, а из Браства Свидетелей Истинного Холма! То не просто слова, в них существеннейшая разница.

И неправда, что я Гильденстерну единомышленник. В мои цели входило как раз Гильденстерна убить. Жаль, не вышло. Виною тому моё рвение; по приходе в ваш мерзкий посёлок, лежащий во тьме, я никак удержаться не мог и стал проповедовать. Асмодей меня вряд ли простит, но сумеет понять мотивы, они были чисты.

Верно, убить. Да, Гильденстерна. Насмерть.

Брось, проклятый гонитель! В моих намерениях не замешана личная ненависть, только презрение к окаянным врагам. Гильденстерн оскорбил Асмодея, вот достаточный мой мотив. Ну а чем он его и оскорбил, и прогневал, мне придётся рассказывать долго. Грех многолик.

2

Он, во-первых, однажды без спросу явился в Новый Зеон и коварно искал встречи с верховным бишопом. Эти встречи неверным обычно не запрещены, но при условии чистосердечного помысла. У Гильденстерна же помыслы были черны, потому-то верховный бишоп Амос изверг его из Зеона. И повелел поскорее садиться в поганый свой вездеход.

Он, во-вторых, появился в Зеоне снова. В этот раз уже честный водитель Брандт отказался его привезти, но привёз водитель Берт Лоренцер. Этот водитель был тоже хитрой лисой. Жестоковыйный долго работал в Зеоне, но не открыл своё сердце и в господа не уверовал. Злой Гильденстерн его сбил с пути окончательно. В несправедливый, организованный грех.

В-третьих, ещё Гильденстерн выдавал себя за другого. Даже в Зеоне, где истина ведома братьям, он пытался назвать себя именем «Майк Эссенхельд», не помышляя, как ложь его отзовётся. Также он лгал, что является ксенозоологом и обещал очищение от ксенофауны наших священных мест. С ложью он снова прорвался на высочайший приём к верховному бишопу, но в ужаснейших кознях так и не преуспел.

Он, в-четвёртых, обманом попал в круг учёбы послушников, что под дланями пастора Джорджа просветлял свои души учением нашего Воинства, где пытался сеять сомнение среди верных. В бурной полемике был опровергнут навзничь, но раскрыть свою душу опять же не пожелал. Был наказан за свой вероломный нрав и в наказанье отправлен в котловину Грибного леса с целью сбора грибов, но и грибы собирал через силу, ни разу не делал нормы.

В-пятых, он вновь появился на приём к его высокопреосвященству Амосу, он сказался исправившимся и осознавшим свой грех с целью втереться в доверие, и, пусть истинного доверия, просветлённого Асмодеем, не дождаться ему, как надоев от саблезуба, но мерзавец был всё-таки принят как толкователь асмодеевой воли, высочайше проявленной самому верховному бишопу в его снах, он посмел свои грязные руки простереть к Церемонии исторжения Храма Асмодея из планетарных недр, он то и дело смеялся над нашим великим проектом, он осквернял его недостойными своими устами, и всё это было в-пятых…

Он, в-шестых, осквернил и испортил делом саму Церемонию. Он посмел инструктировать самого верховного бишопа! Из-за этого церемония сразу пошла вкривь и вкось, жертвы адептов чуть не пропали без результата. Вынос на поверхность господнего Храма совершился наполовину, а гробы в этом храме отверзались наполовину...

Да, я же так и сказал, что наполовину. Полностью не отверзлись!

Да потому никого и не вышло из этих гробов!

3

Про гробы вам особенно интересно? И про мертвецов?

Мертвецов там в гробах сколько угодно осталось. Хоть вытягивай их оттуда, хоть не тронь. Нет, ну сами уже не выйдут. А вы в курсе, кто в том виноват — Гильденстерн!

Потому ты хоть слушай, хоть нет, а я продолжаю.

Он, в-седьмых, обокрал и убил верховного бишопа. И паломников к новому Храму всех погубил. Но Асмодей — он всё видит! Он всё слышит и носом чует! Он всегда замечает, когда на ладонях кровь! И ни за что не попустит убийство своих адептов.

Он, в-восьмых, обольстил наш посёлок. Из-за него больше Новый Зеон не свят. Верным адептам приходится скорбно таиться от Пита-отступника и скрывать почитание имени «Асмодей». Пит-отступник доволен, он ныне верховный бишоп! А кому он обязан счастливым постом в иерархии? Гильденстерну и собственной неразборчивости; только этим двоим.

Он, в-девятых, сбежал из Зеона. И сидит в Бабилоне, будто не при делах. Он надеется, что Асмодей далеко, но у господа длинные руки. А у каждой руки есть угодное господу имя, братское имя.

Я вот тоже рука, моё имя Бартоломей. Я рука трудовая, мне надо уже работать, убивать нечестивца оружием. Кто сковал меня, тот рискует, сильно рискует, потому что, как я говорил, призревает за мной Асмодей. Если меня немедленно освободят и вернут мне нож, в этом случае Асмодей будет не сильно гневаться, а кого-то накажет и остальных простит.

Вывод отсюда один: ну-ка, освобождайте!

Почему у меня на руках до сих пор браслеты? Это отъявленное непочтение к брату Бартоломею из Асмодеева Воинства! За непочтение сам Асмодей будет карать, непочтение — зло!

И сразу по морде? Эй, да ведь это же глупо!

Вдруг разбудишь во мне опасный очаг ярости?!

Ладно, ты парень бесстрашный, сдохнуть тебе нипочём… Но Асмодей — он умеет быть и благодарным! Если кто-то из вас мне поможет в освобождении и в исполнении миссии… А той миссии — да всего ничего: порешить врага-Гильденстерна… То тогда наш господь наставит на вас рога не отмщенья, а изобилия.

И посёлок ваш, Бабилон, чудно преобразится. В знак грядущего счастья я готов даровать ему томос. Он позволит вам здесь выбирать своего верховного бишопа на правах бишопата дочерней церкви Зеона!

Ай!

Ну за что вы опять праведника по почкам?

Ведь Гильденстерн — он самим вам богопротивен!

Интерлюдия 1. Нелепые сбивки

(мыслит некто в библиотеке Башни Учёных, элитный квартал, Новый Бабилон)

1

Лишь закроешь глаза, мимо топают мёртвые.

Вроде будильника для твоего интеллекта.

«В пятницу будет собрание», пообещал Родригес. И понадеялся на одного тебя. Быть тебе мозгом следственной операции.

Что ж, раз такое дело, возьмёмся теперь за неё, за проблему зомби.

Нет, не теперь. Ещё далеко до пятницы.

А Бенито каков молодец! Он поставил задание так, как умеет, наверное, только он: позаботившись и о том, чтобы тебя оно развивало.

Не как у Флетчера с теми дурацкими хвандехварами. Там было что — спекуляция на крайне бедственном положении новичка, беззастенчивая манипуляция с твёрдым решением кинуть.

Честность — политика лучшая, что и говорить. Вот сейчас из-за доброго отношения и анализ проблем зомбаков пойдёт, как по маслу…

Нет, не то чтобы прямо сейчас. Но непременно пойдёт. Вот как только тебя посетит вдохновение. Ну, до пятницы-то посетит… Чтобы его приблизить, был бы смысл завершить основные задачи, те что были недавно начаты, но к финалу пока не пришли.

Навести порядок с гештальтами.

Что поделаешь, если твой ум работает так? Это не зло и не благо, это его природа. В ней спонтанность идей доминирует над дисциплиной.

Или так: дисциплина прошлого дела требует к себе уважения.

2

Дело прошлое, а не бросишь. Наскоро дочитай сидский источник «Магический Альманах». Толку с такого быстрого чтения очень-очень немного, просто процесс, прерванный откровенно, на тебя сильнее обидится.

«…В эту пору получено новое скучное дело…» — ахха-ха, сидский маг до сих пор пытается что-то жёлчно предвосхищать. Не старайся, приятель, читатель уже спешит. Он заметит твою проницательность, но не оценит!

…Что, и всё?..

Текст обрывается. Прежде была бы досада. Но не сейчас: как-никак, сэкономлено несколько нужных часов, чтобы успеть вдохнуть новую жизнь в проблематику зомби.

Сэкономлено? Как бы не так! Твоя мысль ещё бродит в строчках.

Кстати, неясно, оборван ли сам источник, или профессор Шлик резко прервал работу над этой копией. Больше похоже на то, что иную задачу получил сидский автор — «…скучное дело с выставлением сторожа…» на последней странице говорит само за себя. Впрочем, нельзя исключать и того, что у бедного Шлика отобрали оригинал. Отобрали затем, чтобы выставить на продажу, а она лимитирует время на изучение расписанием автоматических рейсов грузовозов с Эр-Мангали.

Между прочим, Шлик трудится здесь же, в Башне Учёных, можно долго не думать, а прямо спросить у него. Жаль, что желание спрашивать пропадает, стоет обдумать ответный вопрос профессора. Въедливый Шлик непременно же спросит: «Почему это так интересно?». Вот попробуй тогда извернись, объясняя читательский интерес, необычный для ксенозоолога.

Да какой может быть интерес у человека без имени?

3

Что без имени, это точно. Вот сейчас из различных украденных на горнорудной планете связей, вещей и идей имя кажется чуть ли не главной потерей. Что случилось? Поди, до сих пор это было не так уж принципиально… А, ну да, он-то стал теперь полноправным насельником Башни. Полноправным, что значит: он вхож и в библиотеку, и в хранилище артефактов, и в ксеноархив. В те локации, доверху полные концентрированной фактологии, что имеют большое значение для любого ксеноисторика. Для любого, кто делает имя в науке и готов его поддержать написанием реферируемых статей.

Имя в науке ты тоже себе сложил. А оно и пропало. Вместе с большими проблемами, это да. Вместе с билетом в миры труполикой смерти. Но безымянность больше не кажется приобретением. Кажется пропастью между чужих личин. Среди них есть личина, что прежде была твоей, Но и она не намного тебе роднее.

Да. Если её на себя не надеть…

…то никогда не внести и вклада в науку. В личную разве копилку бесценного опыта.

4

Разволновался. Настроение тут же сбилось — из-за того, что уже не судьба остро оттачивать ум в мире ценных научных памятников, а вместо них миру нужен анализ зомби, примитивнейших из существ.

Нужен к пятнице. Да, к совещанию. Если, конечно, Бенито не дёрнет раньше.

Ладно, сделаем. Но…

Кроме успешно тобой упокоенного стремления (в смысле, скорее догрызть до конца надкушенный текст) оставались ещё кое-какие планы…

Осуществив их, станешь куда компетентней.

И, компетентный, лучше прищучишь зомби.

А коли так…

По хорошему, надо ещё заглянуть в каталог — потому как ведь он не просмотрен и наполовину. А понять, чем доселе жила ксеноархеология на Эр-Мангали — это важно, во всяческих смыслах, включая неочевидные. Он планировал, кстати, с этого и начать — но, увы, соблазнился глубокомыслием заголовков и отвлёкся на пару-четвёрку случайных текстов.

Наподобие «Магического Альманаха».

Что поделаешь, да, он дорвался до документов и книг, будто ребёнок, впервые допущенный в парк развлечений — и, понятное дело, что разбегались глаза, а ладони гребли лежащие близко диковины.

Надо было сначала смирить алчное любопытсятво и обозреть ситуацию в целом, как велит здравый смысл и методология поиска. Но из роли учёного волей судьбы он давно уже вышел, он для внешнего круга отыгрывал дилетанта, и на радостях от внезапно свободного доступа к здешним сокровищам знания он и внутренне жил с дилетантским мироощущением.

Это глупо. И стыдно. И нецелесообразно.

Твоё право совать любопытный нос в каталоги, архив, библиотеку и хранилище образцов — было лестно принять как премию за проявленные таланты. Но не всё же так просто. Доступ некоему Эссенхельду к собранию достижений археологов Эр-Мангали выговорил не кто-то, а сам Бенито — в самый яркий период успеха, заслуг и побед, но притом в осознании скоротечности пребывания в этом пике уверенной силы. Уж кто-кто, а Бенито призы выбирает с прицелом.

Целей первоначально имелось две. Одна самая общая: полноценно сориентироваться в материале, на все случаи жизни запомнить, что можно в Башне найти. Цель вторая — уже специальная: раскопать всё, что можно, о каждом из артефактов, что намедни успешно изъяты из Адских гнёзд.

Цели были поставлены чётко. А что удалось?

Этот вопрос ещё позавчера показался бы несвоевременным. Ведь задачи решались. Просто в небыстром ритме и по удобным тебе траекториям. Так никто же и не велел суетиться, метаться, спешить… Весь комфорт интеллектуальной работы в одночасье смешали гнусные зомбаки. Как нарочно, нагрянули больно невовремя.

А Бенито считает, что ты к их приходу готов. Бодро свяжешь проблему с накопленной в Башне Учёных документальной базой и начнёшь её со вчерашнего дня разрешать.

Как Бенито сказал: «Всё нарытое в библиотеке, пожалуй, учти». И ещё: «Будет к месту научный подход, взятый из ксеноистории». И о том, что он должен быть «теоретически нов и полезен практически». И ещё что «любой артефакт должно рассматривать заново в новом контексте». Напимер, и в контексте той же зомбификации.

В общем, Бенито полон надежд. А ты?

В Башне Учёных ты всё ещё гость.

А зомбаки продолжают маршировать мимо.

5

Собственно, время ещё не потеряно — тупо прикидывал, также теряя на этом время. Если учесть, что совещание завтра… То есть, имеются недурные шансы успеть прошерстить каталоги. Если себя не винить, не стыдить, значит, вернее успеешь. Подтвердишь-таки, что не занёсся, не обленился.

Ладно! Усилием воли передвинул себя в зал каталогов. Отыскал нужный ящичек в картотеке, углубился сознанием в созерцание вороха карточек, мелькающих перед взором. Удалил (правда, не опроверг) неудобную мысль, что всё равно же почти ничего не запомнит. И, поскольку не опроверг, мысль вернулась. Он человек, не компьютер, чтоб обработать этот массив информации. Вот потому-то и отвлекался: по-человечески сопротивлялся очевидной бессмысленности процесса. Становилось невмоготу — он бросал каталог и садился за текст приблизительно подходящего направления. Как говорится, «спрыгивал», то есть отлынивал.

Для того и отлынивал, чтобы себя не почувствовать роботом. Хоть о том, как себя может чувствовать робот, бесполезно судить. Бесполезно, но не невозможно, и, пока ты об этом судишь, мимо сознания пролетают карточки неких источников. Ты их не то чтобы не запомнил, а не успел воспринять.

Хорошо, если этим нехитрым приёмом ты отсеиваешь нечто ненужное. Но гарантии нет. Наоборот, размышляя о всяких приёмах-гарантиях-роботах, ты гораздо верней отвлекаешься от процесса. Может, стоило бы вернуться к началу ящичка, на котором ты принялся странствовать всё вокруг да около?

Ну уж нет! Старался, страдал, боролся со сном — и добровольно назад? Нет уж, что пройдено, не возвратится. Карточке место! Дальше — другое дело. Дальше не пропускать! Что там сейчас замелькало: «Сидская космогония»? Как интересно! Вот бы отвлечься вновь…

Но не время сейчас. Отложим источник на будущее. Он скорее тебе самому любопытен, чем полезен для дела. Хоть космогония — это, конечно же, связь всего и со всем.

Что там дальше? «Космический Астрагал». Свод гадательных ксенопрактик, текст, обращённый в будущее. Соблазнительно было бы так разрешить и вопрос о зомби: бросить кости в сидском гадании. А что шефу хотелось научности, так наука давно выступает в сращении с методами ксеномагии, пусть не в сфере прогностики, но в технопрактике точно.

«Ярость. Малый множественный очаг». А вот это о чём? Тот, кто составил карточку, вряд ли сам озаботился определиться. Ибо название вовсе никак не объяснено. Вся сопроводительная информация настолько уклончива, что рискует кого-то привлечь, а кого-то и оттолкнуть — и того, и другого напрасно! И полез бы уже в источник разбираться самостоятельно, да времени нет. Остаётся лишь сделать пометку, чтобы вернуться потом, на новом этапе исследований.

Что идёт дальше? «Принцип ляяна»? Можно подумать, у ляяна есть принцип.

6

В общем, догнал до конца каталог источников. Не сорвался нигде на просмотр конкретного текста. Был ли в том смысл, неизвестно, но зубы сцепил и против плана работы не погрешил на сей раз.

Что же до результата… Список из четырёх с половиной десятков упавших во взгляд названий — всё же так себе результат. Ибо сам принцип, заложенный в выделение этих источников, крайне трудно определить объективно и хоть в каком-нибудь приближении сносно вербализовать для Бенито и остальных. Что-то на тему зомби? Нет, не нашлось. Об артефактах из Адских гнёзд? Может быть, но не точно. И, таким образом, о достигнутой мере ориентации в библиотеке лучше бы помолчать, не позориться.

Ладно, учёный всегда себя успокоит: даже полная неудача поиска — тоже его результат. Если теперь планомерно вникать в сорок с лишним источников, может, удастся получше проникнуть в здешние сидские тайны. А не удастся — так нет и суда на нет.

Так что встряхнулся, прошёл три шага к окну, поглядел оттуда на безучастную площадь — и вернулся опять в тесноту помещений Башни Учёных, мрачно готовый принудить себя продолжать.

Ты принуждён и заранее мрачен. Ну да. Ну ещё бы! Ибо теперь тебя ждёт каталог архива. В нём история всех познавательных действий археологов на планете. Снова карточки, только с более хитрым кодом и с названиями поразительной однотипности. Каждая карточка приведёт к документу (протоколу исследований, сводке, либо отчёту), заключённому в некоую столь же безликого вида папку. Там и названий-то нет: номер фонда и номер описи. Вот по ним и найдёшь документ, если помнишь номер листа. Всё как в серьёзных и взрослых архивах с менее диких планет. Это по форме. А вот в содержательном плане…

Ну, для удобства читателя стоило бы каталогу архива принять иные рубрики. Строиться не по алфавиту — как угодно, только не так! А, к примеру, по месту находок, по типу предметов…

Вот захочешь, к примеру, получить представление, сколько типов и экземпляров артефактов культуры Сид обнаружено в ходе раскопок в Особой штольне. Есть ли к этому путь? Как бы да, но небыстрый: тупо всё перерыть. На пути очень сильно поможет внимательность и усидчивость, но каталог совсем не спрямит дорогу. Наоборот, отвадит. Ненавязчиво посоветует наивному чужаку не ходить, куда не позвали.

Получается что? Каталог архива Башни Учёных в Новом Бабилоне не во славу науки устроен, а единственно для своих. А «своим» здесь считается вовсе не тот, кому доступ в архив оговорил Бенито Родригес. Свой лишь тот, кто внёс лепту в сами раскопки — в плане, понятно, научной организации.

То есть, Бек, Блюменберг и Шлик с горсткой единомышленников.

7

Вывод о малоценности для чужаков материалов архива прямо и недвусмысленно напрашивался. Но не использовать же для отчаяния первый попавшийся повод.

Что-то можно узнать и вопреки неудобствам. Надо только напасть на подходящую папку. Карточка, что помечена словом «отчёт», непременно ведёт к документу в папке с отчётами. Досконально её рассмотрев, уже сможешь прийти к значимым обобщениям — да, об исследовательской работе некоей экспедиции в определённый год. Но экспедиций застряло на Эр-Мангали всего две или три, лет же прошло с той поры всего-навсего десять; это значит, что данные могут быть репрезентативны.

То же самое — и со сводками по находкам за месяц. Здесь другой принцип: единство периода времени с указанием мест обнаружения артефактов. То есть важна не активность субъектов поиска, но предметы находок (чистая фактология). Если собрать воедино все папки с данными сводок, можно прикинуть основные тенденции расположения, так сказать, артефактных богатств несчастной планеты.

Ради очистки совести снизошёл и к простым протоколам: несколько раз прошёл путь между карточкой в каталоге и документом в архиве. Трижды речь шла о находках в Особой штольне, дважды — в других оконечностях Ближней шахты, дважды — о тщетных раскопках у шахты Лесной и однажы — где-то ещё. Сделалось ясно: статистика может помочь в прояснении важных вещей, но при условии полной свободы тыка.

Впрочем, уж ты-то никак не фанат статистических методов. Ты предпочтёшь больше думать, но меньше считать.

8

Значит, остался последний рывок. И каталог последний. Он от кладовой, хранилища самих артефактов. Его карточки ведут уже не к словам, а к реальным предметам сидской ксенокультуры. Вот где сила, вот куда следовало заглянуть первее всего. Правда, тебе самому дверь кладовой никак не открыть: обязательно надо тревожить охранника, а упрётся — так даже кого-то из профессоров. Это, вроде, не страшно, но как-то не слишком удобно. Понимаешь, что зачастить будет не вариант. То есть, надо сперва хорошо изучить каталог, чтобы в мир артефактов вломиться во всеоружии.

А каталог-то каков! Он воистину здоровенный!

Сколько заполненных ящичков картотеки — а ведь каждая карточка отсылает тебя не к листу бумаги. Лист — он плоский, а сам артефакт? И объёмный, и зачастую совсем не маленький. Нет, ну правда: так много предметов кладовой, поди, не вместить. Да и в Башне Учёных пространства никак не настачишься…

Присмотрелся: так вот в чём всё дело! Редкая карточка не содержала пометки: «Снято с хранения».

Снято? И не мудрено. Дело, конечно, не в том, чтобы найти место в Башне. Флорес торгует с Альянсом сидскими артефактами. Напропалую торгует, торговля прежде всего. Что остаётся господам археологам? Ясно, подстраиваться под торговлю, изучать, что дают, и так долго, как позволяют.

Потому в каталоге больше всего ты отыщешь того, чего больше нет.

Потому наиболее ценного ты как раз не отыщешь.

Да и многое, что отыскал, в скорости пропадёт. Продадут. С первым же самосвалом отправят. И оставят лишь в каталоге воспоминание. Дескать, вот ведь какое богатство было доступно.

Это значит, надо спешить увидеть пришедшее. Не поспешишь — утечёт сквозь пальцы.

9

В общем, в кладовую всё-таки заглянул. Пусть охранник ворчит, он в этой Башне не главный. Башня-то принадлежит не охране, а дармоедам. В смысле, учёным. Учёным принадлежит.

Бинг, так охранника звали, долго гремел ключами. Ведь на дверях у кладовой сейфовые замки. Между прочим, четыре штуки.

Дверь тяжело повернулась на петлях. А за нею-то — крайне малоразмерное помещеньице, величиною со шкаф. Собственно, шкаф и есть, только в центре немного пространства, чтоб человеку протиснуться и вертикально стать в тщетной надежде дотянуться до дальних полок.

А на полках — шаром покати. Не сложилось у господ археологов с коллекцией артефактов. Что-то, конечно, лежит. Аккуратно лежит, не валяется, снабжено номерком, соответствует каталогу.

Но ожидалось ли встретить такую бедность? И по количеству, и по качеству ксеноартефактов это место могло позавидовать самым беднейшим собраниям здешней планеты.

Ранее думалось, в Новом Зеоне у Невина было Хранилище жалкое. Ха! Там имелось такое, что Бабилону не снилось…

Впрочем, снилось. И даже бодрствовало, и собою гордилось, да только мимо прошло.

— Ну? — подал голос Бинг. — Налюбовался, небось?

— Нет, — прозвучало твёрдо, — мне ещё нужно всмотреться.

— Не вопрос, — Бинг зевнул откровенно, но не взялся качать права. Не препятствовал и желанию что-то потрогать. Молча стоял за спиной, зорко блюдя сохранность всей обнаруженной мелочи.

А между прочим, добрая половина коллекции артефактов оказалась ещё и подпорченной. Не включалась, хоть как поворачивай. Скверный симптом. Может, дело в контакте предметов с человеческой кровью?

Вот предмет, что подобен по форме песочным часам. Он бы должен светиться (в Свободном Содоме такое светится). А вот этот зелёный цилиндр со сквозным отверстием должен при каждом прикосновении выдвигать из себя квадратную лапку. А серебристый цилиндр должен бы тихо петь.

— Не работает, — на всякий случай привлёк внимание Бинга.

— Ага. Не боись, это не ты поломал. Это давно.

— Что не действует, то здесь давно, а что действует, то недавно?

— Верно мыслишь, — Бинг протянул с уважением, — сразу видно, учёный.

А ещё ты живёшь в дармоедской Башне. Это более верный признак, чем какое-то там мышление. Долго ли надо учиться на ксеноархеолога, чтоб догадаться, что эти учёные странные люди; они могут хранить и предметы, не нужные никому. Из одних лишь соображений культурной ценности.

Рядом две пары серых узорчатых чаш; на одной паре чаш загораются огненные зигзаге, на другой все зигзаги столь же печально серы. Первой из них в скорости здесь не будет, а вторая останется — просто как добрая память.

А вон те шесть унылых предметов на нижней полке — одинаковых продолговатых параллелепипедов цвета стали — надо думать, уже не в кондиции все. Ни на одном ничего не засветится, не замерцает… Стоп! Да эти штуковины не из Сида. Ксенокультура, но только другая: культура Кин. Материалы, определённо, оттуда.

— Кстати, Бинг, а вот эти шесть штук почему-то без номера! Или я не заметил?

— Да нет, не боись, так и есть. И они так всегда лежали. Так и надо, наверное.

Бинг позволил одну из штуковин без номера сдвинуть с места, поднять, повертеть в руках. Там с торцов обнаружилась пара крепёжных скоб с гнёздами под болты, а на одной из широких граней — инкрустация серебром: Дерево Сефирот. Ну ничего себе: то и другое — явно терранский нахлёст поверх кинской аутентичной основы.

— Надо думать, они не учтены в каталоге?

— Раз без номера, то, надо думать, не учтены.

— Почему?

— Вот об этом меня не спрашивай. Но ты к ним присмотрись, они все немного другие…

Бинг молодец. Угадал, в чём причина, просто не знал, как сказать. Эти «другие» — продукты не сидской культуры, да и найдены были, поди, не на здешней планете. Привезли их сюда уже в земной обработке. Потому и без номера, что бессмысленно для археологов заносить их в свой каталог. Ведь видать и профану с невооружённым глазом, как они инородны среди артефактов Сида.

Почему здесь лежат? Верно, некуда положить.

Часть 2. И снова всё о том же

Прокрастинаций чудных опыт

Нам снова помогает жить,

Но зомби норовят притопать

И сгнить

Глава 4. Некогда поразмыслить

(чуть пораньше со входом в сейчас;

потоком несёт Беньямина Родригеса, начальника Службы безопасности колонии, Новый Бабилон)

1

Крупная волна зомбаков, захвативших постройки около Дальней шахты, впечатлила Бенито. И, конечно же, сделалась для него чем-то вроде последней капли, побудившей вплотную заняться расследованием и припахать подчинённых. Это, в общем-то, правда, и он не кривил душой, поясняя своё решение Гильденстерну. Правда, но только не вся.

Зомби на Эр-Мангали — тема давняя и болезненная. Сколько людей обещали её закрыть за прошедшую дюжину лет! Медики, следователи, самого разного рода начальники и эксперты. Наобещали, хвалились, рулили, старались, но сели в лужу. Кто-то, возможно, лишь имитировал бурную деятельность. Но другие намеревались чистосердечно, а финал — в той же луже, с полным крушением веры в свои возможности. Взять хоть Гонсалеса…

Впрочем, его пример вряд ли кто лучше изложит, чем сам Гонсалес.

Ну а Бенито к чему рисковать положением, вписываясь в долгую очередь из неудачников? Из-за того, что его как-то раз впечатлило что-то такое, что раньше ни разу не впечатляло? Да уж, смешно самому. Вежливый Кай — он бы тоже в лицо рассмеялся, если бы не был так занят чем-то другим.

Ибо ясно, как день: чтобы подвигнуть себя и всю службу на это расследование, повода всё-таки мало. Коли начальник не дурень, то нужна и причина, причём достаточная.

Есть ли причина? Ну да. Не сказать, чтобы очень секретная. Просто Бенито пока что собрался её приберечь, не светить перед Гильденстерном. Чтоб, не дай Космос, не предопределить ход его мысли.

2

Если же помнить об этой важнейшей причине, надо признать: зомби на Дальней шахте не исходный пункт мысли Родригеса. Их явление — жирная клякса, что судьбою поставлена на то самое место, куда раньше Бенито приткнул аккуратную точку.

Началось дело вот с чего… Да, с Лошадины и началось. Выясняя повадки твари, Бенито сидел в трактире, сам травил какие-то байки, слушал, что люди расскажут. И попутно, по давней привычке, вербовал информаторов. Ну а что? Глупо было бы ограничиться темой одной Лошадины. Ведь Лошадину он в ту пору рассчитывал победить (кстати, не просчитался), отчего бы не сделать какой-то задел и на будущее…

Главным заделом вышел Папаша Гиб — совладелец пивной и бессменный бармен по совместительству, настоящая звезда здешних мест в плане общения. Взять такого в осведомители — шаг, без сомнения, слишком явный, просчитываемый на раз, уязвимый для внешнего взгляда. Но, с другой стороны, завидное положение Гиба на пересечении чуть ли не всех коммуникативных путей Дальней шахты делало его информатором сверхполезным, чемпионом по широте охвата. Было бы глупой перестраховкой не воспользоваться.

Отношения с Гибом предполагали оплату. Дело ясное, бармен любил и ценил деньги, а идеи бесплатные ни во что не ценил. Что ж, Родригес и не надеялся в сфере услуг отыскать множество бессеребренников. Предлагая за сведения платить, он гарантированно добивался от информаторов большего рвения. Вот ещё бы ввести коэффициент полезности данных…

Но и так хорошо. Право же, выгодно всем.

Лишь один неприятный момент дёргал Бенито. В заведении Гиба у него состоялся памятный разговор с Герреро. Памятный, впрочем, вовсе не содержанием. Разве только начальной репликой: «Бенито ля комедиа», — этот самый Герреро совсем по-дурацки острил. И теперь уже вовсе не очевидно, что имелось в виду. Прежде думалось, речь о комедии: мол, Бенито среди шахтёров прикидывается своим. Но нельзя исключить и того, что «с Бенито должна быть финита». Между тем, очень скоро после того разговора Родригес рывком поумнел в отношении своих подчинённых. Ибо в подземном «гнезде» под стоянкой Адской Лошадины в нужный момент актуализировалась Призма. Та, что работает по принципусыворотки правды. Результат удивил в отношении всех, кто присутствовал рядом — Олафа, Трентона, даже бойца Сантьяго… Но Герреро-то превзошёл любого из них, он признался в работе на ассасинов.

И потом, отмотав назад нужный отрезок времени, можно опять очутиться в том разговоре в пивной. И иначе понять любую из реплик предателя. И припомнить, что сам разговор состоялся в тот день, когда Гиб и был завербован. И вдобавок, Герреро, подсаживаясь к Бенито, вроде бы, сделал бармену какой-то знак, тот же в ответ подмигнул… Это что может значить? Ну, с одной стороны, ничего особенного: мол, подумаешь, мерзкий изменник хорошо знал Папашу Гиба — так ведь много кто знал! Правда, с тайным врагом и случай особый, потому всякий жест с неизвестным тебе намёком выглядит несколько подозрительно.

3

Позже Герреро скоропостижно скончался. С ассасинами, попавшими под замок, такое случается в сотне процентов случаев. Есть методики, сообразно которым эти люди решением изнутри предают себя смерти. Только не обязательно сразу. Коль не тянуть, а использовать безотказные новые методы, можно бывает успеть выведать что-то ценное. И с Герреро, действительно, много чего успели. Лишь допросить в непременном присутствии Призмы на предмет прояснения меры благонадёжности дальнешахтного бармена — оказалось-таки недосуг.

Было, в общем-то, не до таких мелочей. Гильденстерн, опираясь на ксенокультурные данные, что сумел раздобыть в сидском мобильном бункере, прогнозировал ввод на планету войска Альянса — ради того, чтоб плотнее сцепиться с Сидом. Этого, кстати, до сих пор так и не приключилось.

А внимание-то отвлекло. Факт.

4

А потом для Бенито пришёл привет от Папаши Гиба. Тот передал через Олафа, что имеет какую-то ценную информацию. Так не скажет, а только наедине. Ибо, конечно, желает лично что-нибудь выторговать. Более этого: хитрый Папаша попытался назначить встречу Бенито Родригесу на конкретное время.

Ишь чего, подумал Бенито. Делать, мол, больше нечего: появляться там и туда, как решит дурачок-информатор. Кто кого вербовал: ты Бенито, или Бенито тебя? Нет уж, приятель, ты сам, будь любезен, поскучай за своей неумытой стойкой, а когда у начальника будет свободное время — вот тогда-то и состоится встреча.

И Бенито выдержал время. Безмятежно и хладнокровно. Уж ему-то, начальнику Службы безопасности, постоянно бывает, на что отвлечься.

Да, отвлёкся. Съездил с Олафом в Новый Джерихон. Опросил там Альвареса, что слышно об ассасинах. Оказалось, практически ничего. Если кто и остался из этих ребят, то умело спрятался. После нанесенного удара самый разумный выход.

Разумеется, к разговору с Альваресом подход был особый. Полного доверия бывший космогатор не заслужил, это значит, присутствие Призмы служило гарантией правды. Но привезти артефакт в Новый Джерихон, в поселение главным образом воровское, было бы слишком уж смело и, прямо скажем, чревато. Действие Призмы, похоже, не экранируешь. Там же, где каждый живёт лишь с того, что был ловок и где-то кого-то подставил, не к добру широко распахивать двери шкафов со скелетами. Джерихону не пережить подобной волны покаяний — непременно начнётся массовая резня.

Потому-то Бенито поехал на вездеходе, на пару с водителем Олафом, а не сам, как бывало, на лёгком своём моноцикле. Когда едешь вдвоём, предъявление Призмы устроить намного проще. Собственно, проще простого: не доезжая до Нового Джерихона, вездеход сворачивает с дороги, Олаф выходит — и пешком (пусть ему это и непривычно) добирается до посёлка, где разыскивает Альвареса. В это время Бенито сидит в вездеходе, изображая, типа, крутого начальника, но на самом-то деле сторожит артефакт. Призму трудно надёжно припрятать, ведь по особому (карартическому, что ли) воздействию её можно засечь на большом расстоянии — где-то за сорок шагов.

И Альварес, приведенный Олафом, подошёл к вездеходу. И, пребывая под действием Призмы, честно признался, без тщетных попыток что-либо не договаривать:

— Собственно, в Джерихоне у нас всё по-старому. Ассасины притихли, их влияние на посёлок более не ощущается, отчего и градоначальник Эрнандес очевидно повеселел. На меня выходить не пытались. Надо думать, уже догадались, что со мной контактировать вредно, но наверное не скажу.

Успокоительный спич. Иного Родригесу и не хотелось. Ездил-то не вскрывать подрывной нарыв, а скорее, удостовериться, что хоть откуда-то можно покуда скорых ударов не ждать.

Как бы и всё на джерихонскую тему.

А на обратном пути собирался приехать на Дальнюю шахту. Тем же составом: Родригес, Олаф и Призма. Стоило бы навестить питейное заведение, ведь Папаша, поди, заждался, он-то думал, что встретит Бенито ещё третьего дня. Думал, Родригес примчится за той информацией, на которой Папаша нынче решил заработать...

А вот не слишком-то много веры было Папаше Гибу, да его информации. Правда, это не значило, что не стоит её получить. Даже напротив: если к ушам недоверчивым прилагается Призма…

Призму, однако, к чему-либо приложить так и не получилось.

Потому что пивная Папаши Гиба превратилась к тому моменту в эпицентр волны зомбаков.

5

Не доезжая до Дальней шахты, Олаф свернул с основной дороги на боковую, которой мало кто пользовался, после чего съехал на обочину и без больших затруднений укрыл вездеход за большими камнями.

Что ж, молодец. А Родригесу-то казалось, тут всё на виду.

Сообразно всё той же методике применения Призмы, что нашла перед тем применение в Джерихоне, Олаф вылез из вездехода и пошёл подозвать информатора. Именно так: чтобы Гиб шёл к Бенито, а не Бенито к нему. Если бармен так уж хочет продать свои сведения, то найдёт себе и заместителя, чтоб постоял за стойкой, и, как миленький, явится, куда позовут. С теми из информаторов, кто набивал себе цену, стоило себя вести только так. Авторитетно.

Олаф ушёл, но очень быстро вернулся. Выглядел он удивлённым. Проговорил:

— Там… Вездеходы идут колонной. Людей — как руды. Целую смену везут к Бабилону из Дальней шахты…

— Вроде, не кончилась смена? — прикинул Бенито.

— Это да, самая середина… Эвакуация по чрезвычайке, похоже на то.

В шахте авария? Надо взглянуть самому.

— Олаф, садись-ка. Посторожи Призму.

Спрыгнув с подножки, Бенито протиснулся между скалой и бортом машины, дальше, покинув каменное укрытие, прошёлся по пустырю к основной дороге.

Тех вездеходов, которые встретились Олафу, и след-то простыл. Но дорога не пустовала: небольшие групки людей в пыльных горняцких робах в пешем порядке спешили в сторону Бабилона. Сразу видать: вездеходов на всех не хватило.

Кстати, завидя подходящего к ним Родригеса, несколько человек откровенно шарахнулись. Но присмотрелись, расслабились. Ишь ведь какие тревожные.

— Эй, что у вас там случилось? — окликнул Бенито шахтёров из группы, поравнявшейся с ним. В группе было человек восемь.

— Зомбяки, — кто-то подал голос. Остальные молчали.

— Где, на шахте? — спросил Бенито.

А в ответ:

— Попросили не разглашать.

Да, подумал тогда Бенито, всё понятно про «попросили». Для кого эти просьбы не внятны, тех найдут и задавят штрафами.

— Я начальник Службы безопасности всей горнорудной колонии! — объявил Бенито на всякий случай.

— Знаем, — уныло признались. — Но, не серчай, говорить ни о чём не будем. Лучше другого кого расспроси.

Тут подошёл и другой. И поддержал говорившего:

— Мы, почитай, ничего и не видели. Смену отмаялись, вовремя нас не подняли. После подняли, велели садиться по вездеходам. Только на них уже никакого места: новая смена, козлы, заняла все места! Ну так и прёмся теперь в Бабилон пешкодралом. Это всё.

— А что с шахтой?

— Да ничего ей не будет, шахте. Вот пивная сгорела. Это, конечно, жаль.

В этот момент Бенито впервые подумал, что с информатора Гиба вряд ли ему суждено будет снять хоть какие-нибудь показания. Даже если удастся отыскать его тело. С тела порою что-то возможно снять, но показания — нет, никак невозможно.

То ли дело шахтёры. Им наказали молчать под угрозой штрафов, но, чтобы только Родригес отстал, они принялись обосновывать своё право не отвечать на вопросы. Как результат, постоянно пробалтывались.

Всё же шахтёры на рудниках Эр-Мангали — в общем и целом очень простые ребята.

6

В целом успешно опрашивая группы идущих навстречу шахтёров, вознамерившиеся молчать, хитрый Бенито продвигался вперёд, к Ближней шахте. Подходя к эпицентру трагедии, он уже основное знал.

Знал, что сама Дальняя шахта не пострадала. Эвакуация — просто перестраховка, чтобы вперёд не случилось чего пострашней.

Знал, что сгорела пивная, сарай, старый пустой гараж, мастерская и парочка рудных складов.

Знал, что всё это полыхнуло не просто так. Возгорелось не сразу, а постепенно, в разных местах, под поражающим действием нескольких огнемётов. Подпалила охрана периметра Бабилона, специально сюда приглашённая на ликвидацию зомби.

Знал, что зомби из данной волны появились в пивной, а в другие постройки распространились оттуда.

Много знал. Если всё это не враньё.

Потому что огонь убирает любые следы. По останкам обугленным невозможно определить даже очень простую вещь: были ли зомби.

А своими глазами узреть предпожарный этап происшествия — нет уж, не довелось, опоздал.

Ладно, решил он, не будем, к чему неуместный скепсис? Главное в чём: зомбаки на планете есть. В смысле, встречаются. Вдруг появляются, распространяются волнами. Если б их не было, то имитировать их волну ни за что не взбрело никаким злоумышленникам.

Прогорело, конечно, не всё. Рудные склады лишь выгорели изнутри. Потому их когда-нибудь, может быть, восстановят. Но сперва убедят себя, что таившееся внутри сожжено досконально и более не опасно.

Мастерская — та пострадала гораздо сильней. Огнеупорные материалы создавали её каркас, вот каркас и остался, а стены и кровля рухнули, погребая и то, что намеренно жгли, и что рядом лежало.

Старый сборный гараж — тот просто сложился, принял свой истинный, то есть двумерный вид вместо трёхмерного.

Что до пивной и сарая, то всё, что от них осталось — куча золы. Просто золы, хоть и очень большая куча.

У пепелища с мрачною миной топтался Годвин.

— Ты уже здесь? — буркнул недружелюбно, завидев Родригеса. — Быстро тебе доложили…

Сказано было с крайней дву-многосмысленностью, и, несомненно, намеренной: Годвин ведь не дурак. Что несомненно, Родригесу он не обрадовался. Но вот вопрос: он и впрямь посчитал, что Бенито явился быстро? Если да, то был этим и недоволен. Если нет (а скорее нет), то с иронией объявил, что Бенито неоперативен, а уж чем недоволен, так тем, что Бенито пришёл вообще.

Но… Что за дело Родригесу до чьего-то там недовольства?

— …ладно, смотри. Но имей в виду: дело здесь наше. То есть моё и Мак-Кру. Нам его поручил лично Флетчер. Если ты вдруг не согласен — все вопросы к нему, ага? Мне и Мак-Кру — ну совсем недосуг с тобой спорить.

— Ладно-ладно, не кипятись! — Бенито состроил мину столь же двусмысленную, как и тон собеседника. Примирительно-язвительную, так сказать. — Делать мне нечего: перебивать у двух копов унылое их дознание.

Малость ещё покрутился у сожжённых построек — встретил и парочку бабилонских охранничьих рож. Вот, значит, кто постарался!.. Мика Тиккурилен и Пако Боргезе — огнемётчики, чей пост на мосту прикрывает столичный посёлок от волн, приходящих с северо-запада.

— Охране салют! — окликнул парней Бенито, бодростью тона прогоняя осадочек, что сохранился после общения с Годвином.

— Будь здоров, Бенито!

— Вновь зомбаки?

— Да, как видишь, — ответил Пако.

Мика же счёл необходимым придраться:

— «Зомбаки» — говорить неправильно. Правильно: «зомбяки».

Да уж, Бенито помнил и без того, что среди бравой бабилонской охраны почему-то в ходу только такая форма. Мог припечатать зануду хлёсткой отповедью, что рвалась с языка, но решил не настраивать Тиккурилена против себя ради сущей мелочи.

— Сколько на сей раз? — явил любопытство о главном.

— Да десятка три… — поделился Пако. — Здесь, на месте вот этой кучи, находился паб. От него и пошло. Уж не знаю, чем они там упились…

7

По дороге к припрятанному вездеходу, где его поджидал Олаф Торвальдсен и Призма культуры Сид, Бенито успел передумать о разном, потому что все мысли разбегались от главной темы. Что бы случилось, если бы он появился в пивной тогда, на когда его звал самоуверенный бармен?

Ну а в самом-то деле — что?

Варианты есть разные. Например, все остались бы живы, никакие постройки не подверглись уничтожению, потому что Папаша Гиб передал бы Бенито ту опасную тайну, за которую так уж мечтал получить круглую сумму в бабилонских ксерокредитах. Но увы, перестраховщик Бенито чересчур опасался подставы и не хотел позволять возгордиться Папаше Гибу. А в результате — глупый Бенито ничего не узнал, так как опасная тайна информатора погребла.

Как погребла? Здесь имеются подварианты. Первый — такой: ассасины, которых Папаша думал задорого сдать, добрались до него, замочили, да и концы в огонь. В этом случае не было зомби на Дальней шахте, не было вообще. Их всего лишь придумали, чтоб оправдать пожарище. Если всё это допустить, то получится: Мика и Пако в доле; иначе никак. Ну и Флетчер, и Годвин с Мак-Кру — очень похоже, что тоже.

А второй из подвариантов — того похуже. В нём враги-ассасины наделены способностью к зомбификации. Провинившегося Папашу они не сожгли. Честно зомбифицировали. В результате таки запустили волну зомбаков. Настоящую, как и прежние волны бывали. В этой версии что хорошо? Мика и Пако не скурвились, честно сражались с настоящими зомби. Ну и парочку следователей тоже не упрекнёшь.

Как же назвать основной вариант, существующий в этих подвариантах убийства Папаши Гиба?.. «Наказание» — вот ключевое слово. Наказание незадачливого информатора врагами Бенито. За что? За предательство. «Наказание» — насквозь предательский вариант. Если Папаша Гиб предаёт ассасинов, то и Бенито, к стыду своему, предаёт Папашу. Да, не со зла, не из подлости, а по глупости. Но кому от этого легче?

Или второй вариант: он зовётся «Подстава». В нём пытались подставить Бенито, а он оказался умней. Не явился в ловушку, какой молодец! Отрядил себя в Джерихон — проверять обстановку на вотчине ассасинов. И ловушка сработала — славно, что без Бенито. Как итог, ассасинам приманку пришлось ликвидировать.

Как ликвидировать? Здесь такие же подварианты, предлагающие выбирать между подлинной зомбификацией и имитацией оной. Что вероятней? Бенито сказать затрудняется.

Что же касается выбора меж вариантами «Наказание» и «Подстава», то до чего соблазнительней было бы предпочесть второй. В нём Бенито намного умней, одарённей, а вдобавок он всех победил, но никого не предал.

8

К Бабилону подъехали, спрятав надёжно Призму. Как иначе? Большие посёлки трудно её переваривают. Что не взято с собой в Джерихон, либо к Дальней шахте, то и в своих пределах не ко двору.

И в поездке, и после Бенито пытался обдумывать проблематику зомби. Получалось, однако, как-то нехорошо. Мысль буксовала, сворачивала на другое, двигаясь как по наезженной колее. Почему-то любой вариант объяснения зомби непременно цеплялся за ассасинов. Почему? Вероятно, Бенито не любит и тех, и других.

Но ведь связь между ними не так уж и необходима!

Да, притянута за уши. Но Бенито её проводит. Просто не может оставить её, отвлечься.

Если Бенито не может, сможет кто-то другой.

Кто же другой? Вариантов немного. Разумеется, Кай Гильденстерн. Кто другой в окружении сможет мыслить самостоятельно? Без ненужной оглядки на твой же авторитет.

Что ж, решено. Надо парня скорей озадачить.

Но постараться лишнего не подсказать.

А не то, чего доброго, наберётся твоих установок.

9

Что ж, Гильденстерн озадачен. Представит свою концепцию на совещании. Что-нибудь, да предложит.

Дело за малым: спокойно дождаться пятницы.

Спокойно? Да как бы не так!

Между прочим, в период как раз до пятницы чуть ли не всё бабилонсое начальство будто бы сговорилось дёргать Бенито Родригеса по пустякам, отвлекать от особенно значимых размышлений.

Хорошо, что хотя бы одно направление мысли передоверено Каю.

Глава 5. Совещание мудрых

(прямо сейчас про сейчас;

наблюдает Луис Ортега, сотрудник Службы безопасности колонии, Новый Бабилон)

1

Пятница. День совещания Службы. Много чего в этот день отвлекало Бенито Родригеса. К сожалению, и Луису пришлось отвлечь. Тоже внести свою лепту в хаос этого дня.

Но никто ведь не скажет, будто бы он со зла. В Службе все знают, что Луис Ортега официально работает мелкой сошкой у Годвина и Мак-Кру. Ну и если уж там чего происходит, нужно же предупреждать! А иначе какой в этом смысл?..

— Слышь, Бенито!.. — окликнул Ортега. Ну, потому что Родригес на ногу скор. Не умпеешь окликнуть, а он уже убежал.

— Что такое? — спросил Бенито, пробегая по коридору штаба. Недовольно спросил, понятное дело. Будто знал, что дальнейшая речь ему не понравится.

— Ты ведь помнишь, — сказал Ортега, — я работаю до сих пор на Годвина и Мак-Кру.

— Помню, — Бенито в ответ. — Я ведь сам тебя туда и устроил. — И, казалось, готов разорвать тебя в клочья. Ну чего, мол, меня задержал?

Но Ортега не сдался. А иначе какой в этом смысл? Он сказал:

— Ну так вот. Мы на совещании… Ну, которое будет сегодня, ты о том говорил…

— О чём говорил?

— Ну, короче, про зомбяков… Ну, что мы теперь будем, это… расследовать волны…

— Ну? — Почему-то Бенито смотрел на Луиса почти что враждебно.

— Я к тому, что ведь совещание так и будет посвящено… В смысле, зомбякам?

— Да! — Бенито почти что трясло от ярости. — Я о том так и говорил, а другого чего-нибудь не говорил. Ты бы, парень, заранее определился, что ты хочешь мне сообщить!

— Ну так вот, — упрямо сказал Ортега. — Я всего лишь о том, что мои шефы-следователи… Ну, короче, принялись за зомбаков. Не хотели, но Флетчер сказал, а их дело маленькое… И они свирепеют, когда замечают, что их кто-то опередил.

— Всё ты напутал, — молвил на то Бенито. — И про Годвина и Мак-Кру мне давно известно. Копы расследуют происшествие в Дальней шахте. Только там, и больше нигде. Мы же планируем взять гораздо пошире. Наша задача — справиться с зомбаками.

Тут пришлось ему возразить:

— Вот и нет. Зомби у Дальней шахты — само собой. Но с тех пор уже Флетчер вызывал Годвина и Мак-Кру. И, короче, расширил задачу. Не один эпизод работать, а все вообще. От начала и до скончания карантина. Можешь представить себе, как они ругались. Но впряглись: против Флетчера не попрёшь. Он из старых начальников только один и остался.

Изъяснил всё понятно. Но Бенито на то лишь прищурился:

— Ну и что же ты, Луис, мне теперь предлагаешь?

— Я? Ничего.

— Так-таки ничего?

— Я к тому: аккуратнее надо…

— Это как?

— В смысле, скрытно работать. Чтобы попусту их не злить, Годвина и Мак-Кру. Если надо, то я понимаю: надо. Но тихонько, чтобы они не заметили. Не спешить впереди монорельсовой вагонетки. А, к примеру, чуть выждать, подойти попозднее… Годвин с Мак-Кру, если раз кого опросили, то вторично туда опрашивать не пойдут...

— А не то заругаются, да? — Бенито расхохотался.

— В общем, да.

— А тебе что с того?

— Да их слушать уже невтерпёж. Ведь и так оба злые, как хвандехвары. Зыркают люто, придираются всякий раз. Мне ходить к ним туда на работу, всё равно как на сковородку. Попадать лишний раз между тобою и ими…

— Вот оно как! Значит, ты не со мной? Где-то между?

— Не придирайся, Бенито. Я с ними зачем — приносить информацию. Вот и принёс, и что хочешь с ней, то и делай! А каково мне при этом — я сказал, каково. Мог промолчать, но какой в этом смысл? Моё дело как раз не молчать, а предупреждать. Как-то типа вот так.

— Ладно, — Бенито вздохнул примирительно, — ну, спасибо, что предупредил.

А в глазах вроде даже упрёк: потерял на тебя кучу времени, дескать. Типа нет, чтобы высказаться лишь по делу да покороче…

Иной раз, когда хочешь о чём-то сказать Бенито, то при этом ты выглядишь форменным кретином. Но сказать-то ведь надо. А иначе какой в этом смысл?

2

Пятница вышла, конечно, та ещё. Суета в штабном домике нарастала ещё с утра. И самим поместиться места не так уж много, так ещё и вдобавок незапланированные визиты… То появятся Диас и Маданес — и давай приглашать Бенито на встречу с Рабеном, то из посёлка Новый Зеон явится Честер Хардерн.

Честер — хотя бы свой, а уж Диаса да Маданеса точно никто не звал. Приглашали Бенито не то чтобы в оскорбительной форме, но настойчиво, слишком настойчиво. Будто даже нарочно нарывались на отповедь.

А к чему нарываться? Парни хоть и крутые, но Сантьяго им точно может накостылять. В одиночку обоим — Сантьяго и вправду такой. Да не только Сантьяго, Бенито — наверное, тоже. Потому что развил свои боевые качества. Кто сумел одолеть и Собачину, и Свинючину, и Лошадину, и даже Проглота — с тем ребятам навроде Маданеса с Диасом надо бы сильно повежливей. Ибо парни — крутого вида, с этим видом бывает всё не так просто. Крутизна ведь — она и при вежливом обращении говорит за себя и выглядит вызывающе.

Всё же драки совсем не случилось. Это, наверное, говорит за то, что она никому не была нужна. В смысле, из присутствующих. А тому, кто послал сюда Диаса и Маданеса — очень может быть. Рабен, он скользкий тип, и всегда втихаря наслаждается, когда кто-то кого-то проучит. Только Маданес и Диас не дураки нарываться ради его наслаждения, когда знают, что будет самим очень больно, а соперникам Рабена — слава победы, так какой в этом смысл?

Диалог был таков:

— Нас тут Рабен прислал, — произнёс Маданес.

А Бенито:

— Я так и подумал. Вряд ли бы сами пришли.

Ну а Диас:

— У Рабена есть срочное дело. Срочный к тебе разговор.

А Бенито:

— Ну, если так срочно, Рабен знает прекрасно, где он может меня найти.

А Маданес:

— Понятно, что знает. Вот он нас сюда и прислал.

А Бенито:

— Спасибо, что навестили. Но спешить к нему на приём — не взыщите, ребята, мне некогда. Пусть зайдёт ко мне сам, если срочно. Потолкуем с глазу на глаз.

В общем, так и поговорили.

Что до Честера, что подгадал и приехал от сектантов новозеонских, то к его новостям Родригес отнёсся с большим интересом.

Оказалось, сектанты Зеона переругались. Пит (их новенький бишоп) держал положенье, как мог. Но другие, что с ним несогласны, ушли в раскол. Что с них, в общем-то, взять, с полоумных сектантов, кроме дурацких глупостей. Но раскол — это дело такое. Для самих-то сектантов больное, для Бабилона не очень. Если бы только раскольники не ударились в терроризм. Ну так Честер сказал, что эти — похоже, ударились. И готовят диверсии. Не в одном Бабилоне, в Свободном Содоме тоже. И Джерихонскую стену обещают снова взорвать. В прошлый раз не взорвали, так снова теперь обещают. На двенадцатый раз, может быть, и получится.

Но Содом, Джерихон — они, в общем-то далеко. В Бабилоне-то что?

Так Честер сказал конкретно:

— Диверсанта послали. Он, должно быть, в пути, но в скорости надо ждать. Сам высокий, костлявый. Зовётся братом Бартоломеем. Если без пафоса — кличут его просто Бартоло. Но он может принять и любое другое имя: асмодееву диверсанту позволено всё. Принимать на себя любую личину, полезную для задания.

— А какое задание? — задал вопрос Бенито.

— Вроде, несколько дали. Из расчёта: какое получится. Среди них — устроить пожар в гараже вездеходов. А второе — убить Гильденстерна (этот фанатик имеет на Кая зуб). А ещё — вести пропаганду среди шахтёров, чтобы немного позднее устроить восстание…

— Да уж, неслабо задумано, — подивился Бенито.

Всякому ясно, однако: задумано глупо. На сектантов-раскольников очень даже похоже. Столько заданий — а кто их придёт выполнять? Идиот. Одноразовый смертник. А какой в этом смысл?

Как-то вот так вот.

3

Не прошло с того времени и полтора часа — обнаружился и брат Бартоло. Лёгок дурак на помине.

Только жаль, повязали его не сами: он попался другим. Как зашёл в Бабилон, так не смог удержаться: давай проповедовать. Мол, шахтёры, покайтесь, примите в сердца Асмодея! Или так: Асмодей вас, уродов, любит!

Сам Ортега не слышал, чего там болтал этот брат. Но успел уж наслушаться ранее от его собратьев по секте. Их довольнно послушать однажды, и знаешь потом, чего скажут. Откровений им новых приходит по тыще на дню, а слова всё равно не меняются.

А в Бабилоне такие слова квалифицированы однозначно. Ясное дело, это призывы к смуте. Если за них под арест не сажать, то за что сажать?

Гад, между прочим, был схвачен неподалёку от штаба. Что-то, быть может, вынюхивал даже и здесь.

Точно вынюхивал: это ж к нему обратился тогда Сантьяго:

— Ищешь чего в этом доме? — вежливо так спросил.

Тот, кто был спрошен, вмиг урулил куда-то. Луис Ортега и выглянуть не успел, чтоб зафиксировать любопытную рожу.

Что урулил, в том, конечно, загадки нет. Просто Сантьяго уж очень такой убедительный. Сторож отличный. Завёл себе моду спать на крыльце. Но, когда спит, всё сечёт. А просыпается — всякого напугает. Будь ты хоть трижды фанатиком четырежды Асмодея.

Знал бы Сантяго — не стал бы его пугать. Подманил, да прищучил, чтоб дал негодяй показания. Но Честер Хардерн о нём говорил только-только, предупреждал, как казалось, на будущее. Пусть не на дальнее, но не на прямо сейчас. Что же махать кулаками, коль сами и проворонили.

Ибо «брат в Асмодее», лишь только Сантьяго его пугнул, отошёл недалече — и давай проповедовать. То ли с горя, то ли в отместку — кто разберёт? Пара десятков зевак из шахтёрской братии собралась дурака послушать, предвкушая, понятно, потеху. А где кто соберётся, там стражники тут как тут. Этим только бы чисто размяться в смысле мускулатуры. И, само уж собой, вломили пришельцу крепко. Как говорят, по самое больше не балуйся.

В этот момент Бенито собирался начать совещание, а тут рядом и шум, и крики. Все, кто в штабе сидел, высыпали на крыльцо. Среди них был Бенито Родригес, Луис Ортега, Том Трентон, Олаф Торвальдсен, Герберт Прист, молодой Эссенхельд, пожилой доктор Гонсалес — и, понятно, ещё и Сантьяго. Тот по-прежнему спал, держа под контролем дом.

— Ух как Плюмбум-то разошёлся, — произнёс Эссенхельд осуждающе. Словом «плюмбум» (свинец) он привык обзывать жлобов. Потому что таких было много на обитаемых лунах одноимённой планеты-гиганта из той звёздной системы, в какой Эссенхельд учился.

Стражники впятером пинали смутьяна, явно имея и личный к тому интерес. Избиваемый — тот закрывался, больше не отвечал, но кому-то из нападающих нос он таки расквасил. А ему бы подумать сперва, какой в этом будет смысл. Для него самого — скажем прямо, неутешительный.

Негодяя от смерти спасли только Годвин с Мак-Кру — вот кто вовремя подрулил и забрал брата Бартоломея — да, практически на глазах у опешившей на крылечке Службы безопасности Эр-Мангали почти в полном бабилонском составе.

Жаль, Ортеге подробностей мига ареста не довелось углядеть. Он, завидя ещё вдалеке вышедших из-за угла Годвина и Мак-Кру, на крыльце не остался, а бочком да за спинами убрался с открытого места под прикрытие стен. Очень уж не хотелось быть обнаруженным шефами прямо здесь, в штабе конкурирующей Службы, в тесной компашке с Бенито и всеми его сторонниками.

4

Проворонили диверсанта под самым носом? Ладно, с каждым бывает. Пусть уже улыбнётся с ним счастье Годвину и Мак-Кру. Удовольствие-то небольшое — дурня допрашивать. Копам пусть в этом поможет образование, да и жизненный опыт. Ведь они же из тех, из первых представителей власти в колонии. Из исходных, докарантинных.

Это нынче смешно, но тогда даже в копы на Эр-Мангали принимали не просто так, а с документом об окончании Академии космополиции.

Впрочем, ладно. Плевать на всё, но теперь-то Бенито удастся начать многострадальное совещание?

Как бы не так! Не успел он произнести открывающую речь, как раздался бесцеремонный стук.

Кстати сказать, это стучал Сантьяго. Но очень громко, просто-таки от души. Дело-то в чём? Явился, во-первых, не свой. А, во-вторых, некто важный, которого не отвадишь.

Кто же пришёл? Ну, конечно, не сам начальник колонии. Но посетитель, эквивалентный ему.

Торрес, телохранитель. Да, как и Диас, как и Маданес. Но они-то телохранителями у какого-то Рабена, а уж Торрес — у самого Флореса.

Диаса и Маданеса Бенито может послать. Как и Рабена, их повелителя.

А вот Торреса уже не прогонишь. И когда он объявит Родригесу, что Флорес его вызывает, очень скоро, прямо сейчас — придётся идти.

Да, так и есть. Торрес уже объявляет:

— Флорес тебя зовёт. Срочно.

5

Перед тем, как отправиться на зов, Бенито распорядился:

— Ладно. Меня не ждём. Я вернусь при ближайшей возможности, но совещание надо продолжить. Просто даже из вредности. Жаль, самому провести не удастся, но не беда: вместо себя оставляю Майка!

Эссенхельд округлил глаза. Не ожидал, по-видимому. Но не настолько, чтоб вовсе запаниковать. Всё же Бенито с ним не ошибся. Парень он умный, справится. Может, не слишком общительный, это да. Но ведь не это же главное при научном подходе. И диковатый, мяса, опять же, не ест. Но, чтобы дело расследовать, это не помешает. Пробовать зомби на зуб типа не обязательно…

Родригес ушёл уже было, но снова вернулся, вспомнив на сей раз уже о Луисе Ортеге.

— Да… И ещё одно. Луис, пока меня нет, ты назначаешься секретарём совещания. Мне же понадобится полный его отчёт. Кто что сказал, что за идеи были. Ну а поскольку запомнить надежды нет, выход один: изволь-ка застенографировать.

Луису, право же, легче бы было запомнить. Только кто он такой, чтобы спорить с Бенито Родригесом? Ничего не попишешь, придётся, короче, писать. Он со вздохом подвинул к себе пачку писчей бумаги с допотопной системы стилом.

6

Майк взглянул на лица товарищей с выражением крайней застенчивости на лице и сказал:

— Должен признаться, что, к сожалению, не успел подготовиться…

Да? Ну вот это он зря. Луис-то всё записал.

Олаф тогда:

— Так расходимся? Иль посидим в тишине?

Эссенхельд возразил:

— Вовсе не обязательно. Ну, подумаешь, я не готов. Буду импровизировать. Ну и вас опросить ничего мне не помешает. Для начала возьму на себя предварительный труд: описать главный предмет рассмотрения…

Тут Ортега взмолился:

— Чуть помедленней, Майк! Я ведь стенографирую.

Все значки вспоминались с большим-прибольшим трудом. Здесь, на Эр-Мангали, стенограммы писал он пару раз от силы. Хитрый Бенито запомнил и припахал.

Майк Эссенхельд сонастроился с ним и стал говорить в нужном темпе.

7

— Определим же предмет нашего совещания. Зомби (зомбяки, зомбаки) — кто же они таковы? Само имя нас отсылает к терранской (земной) культуре, а конкретней — к традиции вудуизма Западной Африки и островов Карибского моря, но феномен много шире данной терранской основы. Аналогичные темы присудствуют в ксеокультурах Сид, Кин и Ро, и, вероятно, в некоторых других…

Успеваете, Луис? Да, хорошо, буду краток.

Далее. Общетерранское слово «зомби» происходит от «нзамби», что с языков семьи банту переводится как «душа мертвеца». Слово нас отсылает к тем вудуистским обрядам, в ходе которых колдун (хунган) воскрешает мёртвое тело с целью насильственного обращения в рабство, дабы принудить его к производственному труду. Ну, например, на плантации. Или на шахте. На операциях, от выполнения коих живые склонны отказываться.

Трудно? Ну ладно. Но зомби приходится хуже.

Далее. Элементарный обряд оживления предполагает момент окропления трупа жертвенной кровью, реализуемый по механизму контагиозной магии. Контагиозной — попроще сказать, «заразительной». Правда, замечу: магическое «заражение» не идентично естественному, речь о котором ведётся в контексте инфекционных болезней. Так, сциентистское отождествление двух феноменов: зомбирования и бешенства, показало свою примитивность и несостоятельность.

Далее. Кроме узкого смысла понятия «зомби» есть ещё расширительный. В расширительном смысле зомбаками зовутся не только трупы, проведённые через обряд оживления, но и люди живые, что в силу каких-то причин начинают себя вести аналогично трупам. Именно этот расширительный смысл важен особенно и в контексте ксенокультурном…

Но, конечно, дело не в том, что ксенозомби чем-то живее земных, либо зомбификация ограничена поведенческими аспектами. Нет же, напротив. Ксенозомби культуры Сид, если так можно сказать, намного мертвее. Вудуистский обряд заключался в оживлении трупа. Что же касается ксенообряда культуры Сид, её главная суть — в умерщвленьи живого. В переходе сквозь грань пассивной обыденной смерти к смерти активной, способной распространяться. И в активном распространении делать что? Умерщвлять живое. В самых разных прогрессиях, что доступны такой активности.

И так далее. И тому подобное, много раз.

8

От речений «не подготовившегося» Эссенхельда чуть не у всех полезли глаза на лоб. Ну ничего себе выдал ксенозоолог!

Но заместитель Родригеса меру знал. Остановился как раз, когда Луис подумал, что будет лекция. Нет же! Ведущий остановился и произнёс:

— А теперь я хотел бы, чтобы высказался каждый из нас. Что вам известно о зомби на Эр-Мангали? Что вы видали? О чём вы при этом думали? Чем объясните происхождение зомби? Как происходит сама зомбификация? Чем объясните лавинообразное распространение (так называемые зомби-волны)? Чем и кому они выгодны? В чём и какой в этом смысл? И наконец, как нам с ними бороться? Если, конечно, возможна с ними борьба.

Куча вопросов, точно обрушился рог изобилия.

Кто ответит на эту кучу? Хорошо, что Ортега занят стенографией: можно пропетлять и не отвечать. А другие? Другим-то не позавидуешь.

Олаф сказал:

— Ну, наверное, я начну. Правда, всё, что я знаю, я знаю уже давно. Зомбаки — не болезнь. Это смерть, непонятная смерть. Возбудителей нет — никакие врачи не нашли. Наш Гонсалес — и он не нашёл тоже. Ни бактерий, ни вирусов. А раз есть заражение, но не бывает носителей, значит, оно магическое — так решил и Майк.

Кто заразил? Надо думать, какие-то маги. Я их не видел, наверное здорово прячутся, лучше чем галактические ассасины. Но, наверное, они есть. Где-то тут, на планете. Потому что людей кто-то ведь до сих пор заражает. А зачем заражает? Видать, за хорошие деньги. Их-то — ясно кто может за всё заплатить. Только тот, кому выгодно делать людей работящими мертвецами. То есть, Альянс. Тут другого кого не назвать.

Об истории зомби-волн? Хорошо, расскажу. Самой первой волной накрыло ту шахту, что с тех пор так и зовётся — Брошенная. Нет, не Заброшенная. Заброшенная — другая. Ту забросили потому, что в ней не было перспектив; эту бросили, хотя перспективы были. Да попробуй не брось: непременно же заразишься!

Первым зомби на Эр-Мангали был шахтёр из Заброшенной. Потерялся, пришёл изменённый, всех-всех удивил, но был скручен товарищами и охраной. За него ухватились врачи, плазму крови скорей на анализы, но, как я говорил, не увидели ничего. А пока то да сё, заразились товарищи и охрана, и врачи заразились, знать, прятались не от того. Ну, короче, из тех, кто был с ними в контакте, никто и не уберёгся.

А итог? Он плачевен. Пришлось шахту разрушить, а посёлок поблизости — сжечь (хорошо, хоть не всю планету), а вдобавок Альянс навязал нам проект «Карантин». Он ведь тоже навроде сожжения из огнемёта. Только высунешься — и всё! Хоть живой человек, хоть зомби.

— А вот я не уверен, — сказал тогда Томас Трентон.

— В чём неуверен? — переспросил Ортега. Для Бенито старался. Раз будет читать, надо стенографировать небестолково…

— Неуверен, что «Карантин» зомбака не пропустит. Нет, всё возможно; в общем, не исключено… Но не видел ни разу подобных экспериментов. И, смотрите: когда автоматика ведёт рудовоз, то система молчит, пропускает. Не пропустит живого, желающего сбежать. А мертвец? Чем отличен он от автомата? Разве только химическим составом своего тела… Тем не менее, нет указаний, что система отреагирует гибельным залпом на какой-либо косный состав, мёртвый и без того.

— А по-моему, — сказал Прист, — зомби имеют тела из белка и двигаются. Значит, они всё равно как живые. Для орбитальных следящих систем, так уж точно.

После нашли и разбудили Сантьяго.

— Зомби, — сказал он, — враг для меня неприятный. В основном по причине унылой неуязвимости. Очень устойчив к самому разному огнестрелу, исключая лишь огнемёты (но кто будет таскать при себе такую громоздкую пушку?). Между тем есть резон рукопашной не допускать: иногда заражение — с первого же касания… Но что делать: зомби прожорлив — чисто в смысле стрелковых ресурсов. Изведёшь всю обойму, батарею посадишь, а повредить ему всё равно не успеешь. Вывод один: ближнего боя не избежать. (Избегай или нет — всё равно дотянется). И, понятное дело, бой должен быть не кулачным. Зомби заразен. Прикоснуться к нему кулаком — говорят, равносильно пропущенному удару. (Сам я не пробовал: выбрал жизнь, а не эксперименты). Стало быть, нужно орудие ближнего боя. И вот тут очень важно правильно выбрать клинок. Дилетанту покажется, главный параметр один: чем длиннее, тем безопасней. Но на деле гораздо важней наносимый урон, правильный вес оружия и возможность скорого боя. Подбирается, ясное дело, индивидуально, с гибким учётом сильных и слабых сторон. Хорошо, когда есть из чего выбирать…

Майк не утепел, перебил:

— Знать, у Рабена неспроста такая коллекция холодного оружия! Неужели оно против зомби? Вот уж не думал…

И Сантьяго в ответ:

— Ага, неспроста. Он, наверное, в зомби что-нибудь понимает. Потому что в оружии — определённо, нет.

Дальше что-то сказал ещё Прист. Хорошо, что предельно коротко. Стенографист слово в слово всё записал, но не смог бы потом воспроизвести по памяти. Да и сам выступающий вряд ли запомнил, что говорил. Кажется, предлагал искать сообщников зомбификатора. Но кто у него сообщник? Может, Прист и сказал, но трудно сосредоточиться.

9

Вроде бы выступили — ну, почти все, кто хотел, или был должен.

Дальше все ждали, что расскажет Гонсалес. Каждый знает, что доктор разбирается в разных болезнях. Говорили ещё, что на Эр-Мангали он давно уже занимался и проблемой появления зомбаков, потому-то он с нею знаком наиболее хорошо. И вдобавок Гонсалес не молод, он многое помнит.

— Доктор, — поощрил его Эссенхельд, — что вы расскажете как врач?

— Нет, ну я как врач могу сказать лишь одно: зомби — это на Эр-Мангали проблема не медицинская.

— А какая?

— Думаю, политическая. Сами медики занимаются ею с точки зрения политической выгоды.

— Интересные у вас, доктор, идеи… — пробормотал Эссенхельд.

— Это не мои. Некоторых других «докторов». — Ортега почувствовал, что последнее слово Гонсалес не просто так произнёс, а заключил в кавычки.

Перед тем, как заговорить вновь, доктор чуть-чуть помолчал, уставившись в сторону. И потом уже, в середине доклада, он не раз умолкал, вешал длинные паузы. По лицу было видно, что старик останавливался не по той причине, что не знал, чего дальше сморозить. Он и молча о чём-то продолжал вспоминать, иной раз шевелил губами, но потом проговаривал вслух далеко не всё. Оставлял при себе что-то такое из воспоминаний, что не могло прозвучать.

Глава 6. Прежние волны

(прямо сейчас про тогда; припоминает Мигель Гонсалес, врач Службы безопасности колонии, Новый Бабилон)

1

Многое может припомнить Мигель Гонсалес, некогда бортовой врач имперского крейсера «Антарес», ныне простой обитатель Нового Бабилона. Да, простой, хоть Бенито и говорит, будто особо заслуженный.

Там, на «Антаресе» были заслуги, были.

Главная из заслуг — воспитал Бенито. Или, вернее, дал пареньку малый шанс получить отголосок имперского воспитания. Трое курсантов — Родригес, Лопес и Флорес — были стажёрами в том полёте к Эр-Мангали. Вроде бы, всех их троих Гонсалес воспитывал. И словами, и личным примером, но дело не в том. Воспитать удалось одного Бенито Родригеса. Почему? Да он сам себя воспитал!

Но! Для имперсого воспитания важен авторитет. Потому-то Бенито Гонсалеса уважает. Не за величие, да. Только за функцию. Ту, что ему худо-бедно пришлось воплотить. Эту функцию, надо сказать, доктор тогда позаимствовал. У кого? У настоящего авторитета, коим на звездолёте «Антарес» был коммодор Гуттиэрес. Был и остался. Навеки остался с нами.

Да, он здесь. Хоть посетить планету Эр-Мангали коммодору и не было суждено. Но в имперских сообществах очень важна эстафета традиции. Здесь она не видна, но порой тоже действует — вопреки обстоятельствам. Действует как? Да как будто сама собой. От Гуттиэреса принял Гонсалес и передал Родригесу. А эффект эстафеты небросок, но крайне ценен. Он мешает на Эр-Мангали вконец оскотиниться.

2

Да, Мигелю Гонсалесу есть что припомнить на тему зомби. Правда, не помнится ничего по-настоящему редкого. Многие старожилы Эр-Мангали могут таким поделиться. Взять хоть бы Тома Трентона, да и всех, кто прибыл тогда на катере. Правда, среди старожилов доктора в дефиците, а зомбаков признают медицинской проблемой, так что рассказ от Гонсалеса вне конкуренции. Как экспертиза от опытного врача.

Да. Но, по-правде, не стоит врачам доверять абсолютно. Ни Гонсалесу, ни остальным, им в особенности. Многие здесь, на планете, задрали нос. Если кто из них скажет, что знает, откуда пришла пандемия зомби, то, скорее всего, просто нагло соврёт. А Гонсалес честнее: вот он такого не скажет. Его опыт и знания тоже имеют ограничения.

И ещё: он не видел, как всё начиналось. Он попал на планету тогда, когда зомби уже появились. Не присутствовал там, где впервые произошли. Он столкнулся с явлением на его поздней стадии. Кстати, пока не столкнулся, всё понимал упрощённо. Те прогнозы,которые делал, не подтвердились.

Скажем так, было время, когда информация о пандемии на Эр-Мангали стала доступна в других звёздных системах. Там и Гонсалес услышал — трудно сказать, о чём, потому что додумал и от себя много такого, чего не услышал, но полагал за истину.

Много чего продумал и на «Антаресе». Важное дело понять, куда и зачем летишь, а уж если твой крейсер предательски втравлен в такую игру, о которой заранее знал, что она будет скверной…

Думалось так. Эр-Мангали — каторжная планета, что оказалась под властью Галактического Альянса. Ценные руды металлов, добываемых здесь, ныне Альянсу жизненно необходимы (да, только руды; об артефактах речи не шло). Также Альянсу более чем удобно, чтобы шахтёры на рудниках планеты не имели ни сил, ни надежды отсюда выбраться. Чем же их здесь удержать? Пандемия — отличный способ.

Доктор Гонсалес не верил тогда в пандемию. Думал, одна лишь пустая манипуляция. Лишь идиотский повод. Из таких, при которых отсутствие жуткой беды не мешает её придумать.

В том, что не было никакой пандемии, убеждали войска Альянса. Те, с которыми у империи Сант-Амазон Эскабар вдруг наладилось взаимодействие в мутной программе «сотрудничества». Так случилось, что крейсер «Антарес» перевёз на орбиту планеты десант — полсотни головорезов. Эти машины убийства уничтожили персонал орбитальной станции, чтобы только заставить её запустить «Карантин». Повод к расправе дала идея о том, что на станции подхватили с планеты заразу. Лживая идея, а расправа из жесточайших. Поголовная, без пощады. Мы всё видели на экранах, что на станции происходило. Что творили гориллы внутри, а снаружи как это смотрелось… Как сгорел в одночасье станционный жилой блок на тысячу мест — ничего себе дезинфекция! Целая смена ремонтников и пусконаладчиков была совершенно здорова. Там никто не был зомби, даже не напоминал. Оттого и казалось, будто больных нет нигде.

Головорезы Альянса убивали живых на орбите. А зомбаков на планете не убивали, а разводили. Ведь Альянсу они здесь нужны. Просто необходимы, чтобы повод иметь включить и держать «Карантин».

3

Логика проста. Кому выгодно? Галактическому Альянсу. Не было бы зомби — стоило бы их выдумать. Почему бы не выдумать, если зомби нет. Вот и выдумали, мерзавцы. «Карантином» закрыли планету, всех свидетелей замели: кого насмерть, кого внутрь карантина.

И незатейливо, но и безукоризненно. Всё объясняет, да?

Нет, не всё так уж просто. Потому что зомбаческую пандемию Альянсу достаточно просто придумать. Но решительно незачем её создавать.

А спустившись из мудрого космоса в примитивный мирок планеты Эр-Мангали, неожиданно узнаёшь, что пандемия-то создана. Или, может, сама собой зародилась (хоть и трудно поверить, чтоб сделалась гадость сама собой). Но не суть. Важно что? Зомби, которые, вроде, не так уж и обязательны, преспокойно разгуливают по планете. И вовсю себя распространяют, заражая людей. Заразили бы всех, но им ставят предел, поджигают из огнемётов.

И никто не смешон настолько, как тот человек, у которого даже после посадки на Эр-Мангали сохранились ещё представления, будто бы пандемия чистая выдумка. Сам Гонсалес, куда правду деть, побывал в этой шкуре, но нашёл в себе силы взглянуть в мутные буркалы правды. Потому он эксперт, а не клоун. Хоть и слабый, конечно, эксперт, но где найти сильного?

4

Если конкретнее вспомнить, происходило вот что. Катер с «Антареса» — его вёл пилот Эстебан, а спасались на нём сам Гонсалес, раненый Трентон, орудиец Рамирес, космогатор Альварес, три стажёра (Флорес, Родригес, Лопес), кухарь Финьес, а также Гаррис, связист-провидец — этот катер зашёл на посадку на Северном космодроме.

Важный момент. Эти люди, что были на катере, чувствовали себя беглецами. Странное дело: побег на Эр-Мангали. Но тут стоит иметь в виду, что и крейсер «Антарес» был в поле действия «Карантина». То есть, выбраться прочь этот крейсер уже не мог. Оставалось лишь два варианта: либо сесть на планету, либо вокруг вертеться. Два варианта, и оба нехороши. Трудно представить, что бы решил коммодор Гуттиэрес. Но коммодор был убит, а звездолёт захвачен. Космодесант Альянса действовал через предателя… Старое дело, а вспоминать неприятно.

Впрочем, себя упрекнуть Мигелю Гонсалесу не в чем. Он, как-никак, не смирился с захватом «Антареса», стал главным мозгом и главным мотром сопротивления, поднял восстание, всё распланировал, грамотно вёл операцию. В нём словно действовал дух убиенного Гуттииэреса, через него же — в Бенито, во Флоресе, в Эстебане и остальных. В это время ещё начались и пророчества Гарриса, они тоже пришлись удивительно к месту и выглядели достоверно. Эх, да можно поверить во что угодно, чтобы только не опустились руки — это стоит того!

Странное чувство, когда не решаешь, а действуешь. Действуешь так, будто всё уже решено. Гарриса слушают, будто бы он настоящий оракул, а тебе подчиняются так, словно верят: власть по праву твоя. Ничего просчитать не судьба, но тебя несёт. Всё удаётся, и на диво легко, как по маслу. Через хитрый ксеноприборчик связиста Гарриса контролируешь обстановку, наблюдаешь за перемещениями врагов. Посылаешь Родригеса взять арсенал — готово, прорываешься через засады — мерзавцам хана, начинаются жертвы, но и Альянс прогибается, ты в упрямом порыве выводишь товарищей к катеру, Эстебан успешно стартует, уводя свою чудо-скорлупку от бортового огня…

Неужели свобода? Ну да. В рамках новой каторги.

5

Трудно бывает сфокусировать память. Начинаешь про зомби, очнёшься же чёрт-те где. На «Антаресе»-крейсере, где эпидемии не было.

И звучат голоса. Исторически верно звучат.

Скажем, этот: «Отнюдь не факт, что на станции эпидемия. Более того, неизвестно, в самом ли деле случилась эпидемия и на планете Эр-Мангали». Кто это произнёс? Дело ясное, сам Гонсалес. А когда? До всего...

Или вот, об Альянсе: «Чтобы горнодобывающую планету превратить в каторжную. Если над нею развёрнута система «Карантин», исключается сама мысль о побеге». И о нём же: «Да и морально намного легче уничтожать опасно инфицированные организмы, чем — просто людей…».

А в ответ — тупоголовый Домби: «Я майор Альянса. Мы в Альянсе всегда на совесть выполняем приказы».

А встревоженный Трентон: «С планетой Эр-Мангали ни наша смена, ни все предыдущие, ни разу не контактировали. Откуда же взяться инфекции?».

Гуттиэрес: «Я буду исходить из той идеи, что ваше подразделение, майор, опорочило светлый образ Альянса своим кровавым самоуправством».

А майор: «…в общем, даже если вы думаете сейчас иначе, вам придётся впустить десант обратно на пассажирские места, ведь иначе вы будете объявлены военными преступниками и судимы по законам Альянса».

Тут Монарро: «Недооценивать опасность инфекционного заражения нашего крейсера было бы недальновидно…». И ещё: «Что, если потом нас медленно прикончит неизвестная медицине зараза?».

А Гонсалес: «Разумеется, в полётных условиях возможности диагностической лаборатории ограничены, но все необходимые анализы я проведу. Кроме, разве, пробы на некий неизвестный человеческой медицине секретный возбудитель неназванного миру бессимптомного заболевания. На тот, который на станции «Карантин» с такой лёгкостью отыскали солдаты».

Надо же, были силы иронизировать…

Трентон: «Именно потому, что майор был не в курсе, а точнее, его намеренно ввели в заблуждение, он и наших поубивал, и систему включил. А догадайся он, что ему эта система сулит — трижды бы задумался, стоит ли подключать?». Н-да… Трентон в ту пору всех судил по себе. Чтобы майор задумался, да ещё трижды…

Снова Трентон: «Мы целой станцией так и не проникли в суть этой ксенотехнологии, но в чём имели печальные случаи убедиться: она работает. И даже малой коррекции со стороны землян-разработчиков — не очень-то поддаётся. Как результат, в пришедшем к нам образце мы ничего не меняли. Только дополнили — внешним образом. Против земных дополнений — какие-то шансы есть. Против системной ксеноосновы…».

И опять: «Ксено-модули неуничтожимы, так как строятся из ксеноматериалов, которые потенциально вечны. И при этом регистрируют малейшую попытку своего разрушения — как это достигается, не могу сказать. И, что совсем уж грустно, непременно наказывают за такие попытки любой объект, замеченный в разрушающей их активности».

Эти речи из прошлого настраивают на мысль, на которую и тогда настраивали. На планете Эр-Мангали нет иной заразы, чем система по имени «Карантин», развёрнутая Альянсом.

Ей Гонсалес тогда не имел оснований не верить.

Но вот после посадки…

6

Что существенно изменилось для Гонсалеса после посадки, так это, пожалуй, восприятие своего места. Он не выдержал далее той «полководческой» роли, которую взял на себя после гибели коммодора. Обеспечил прибытие беглецов на планету и сдулся, перешёл на режим понижения энергозатрат. Будто в нём батарейка перегорела.

Может, действительно выложился по полной. Или же всё дело в том, что пришлось выбирать: быть ли ему предводителем жизни для всех-всех-всех, или врачом для бедняги Трентона, заработавшего при прорыве к планетолёту дырку в ноге. Врач победил, предводитель откланялся, не забыв передать эстафету Бенито Родригесу.

Ведь не зря же Бенито заметил ещё Гуттиэрес: «Этот стажёр гибко, здраво и точно мыслит, быть ему коммодором Родригесом, если он выживет здесь с нами». Коммодор не подумал тогда, что и сам он не выживет, и производство младших его коллег в коммодоры уже не случится — из-за того, что застрянут на Эр-Мангали, — а вот в главном своём прогнозе ничуть не ошибся. Ибо в Родригесе разглядел мощный потенциал.

Не в Гонсалесе, нет.

И не надо! Чем плохо вернуться на подходящее место?

Оказалось, однако, что врач для планеты Эр-Мангали — не вполне подходящая роль. Это, видимо, связано прежде всего с пандемией…

Если же вспомнить первые дни на планете, то Гонсалеса больше всего поразил Джед Кафф. Кто же таков он был? Заместитель шерифа того посёлка, что потом будет назван именем «Новый Бабилон». Кафф явился на катер и заявил, что, во-первых, эпидемия на планете давно прошла, а, во-вторых, все вновь прибывшие задержаны за нарушение карантина.

Это был самый первый из встретившихся парадоксов.

Встретившихся на пути врача, который решил разобраться.

7

Чем чревата была на Эр-Мангали роль врача? Тем, что лечение раненых приобретало странные формы. Выходить Трентона Гонсалесу удалось, но ценой непонятных иррациональных лишений. Провести курс лечения в диком лесу под развесистым дубом — каково! Если кто-то решит, что не издевательство ради, то Гонсалес ему не поверит. Издевательство в чистом виде, изощрённая месть! Верно, месть. Но чья и кому? Надо полагать, местного начальства врачам.

Только в чём врачи провинились?

Может, в том, что нашли основание объявить карантин? Так не все же врачи постарались: кто-то определённый… Даже если виновника трудно определить. А Гонсалес не может им быть просто по определению!

Там, под дубом, доктор Гонсалес много чего продумал. Он решил, например, что эпидемия — всё-таки ложь. Закрывая планету на карантин, её внешний хозяин боролся с восстанием. Стало быть, что называлось по-медицински, то на самом-то деле было чистой политикой. Почему бы не допустить — на правах гипотезы.

Но гипотезу нужно было ещё проверить! И Гонсалес пытался её проверять, осторожно опрашивая коллег, но не очень-то преуспел с опросом. Все врачи, кого встретил на Эр-Мангали, были странненькими. Например, крайне уклончивый доктор Джойс.

Ничего о симптомах недуга, вызвавшего карантин, этот врач не сказал, а сослался на что? На неосведомлённость. Но при этом был рад согласиться, что планету накрыла вирусная болезнь. Он уверен, что так, хотя вирус никто не видел. Или, может быть, видел, но Джойсу не говорил. Или даже сказал бы, да Джойс не интересовался.

Впрочем, странности Джойса поблекли после встречи с доктором Хойлом. Вот уж кто произвёл леденящее впечатление! Доктор Хойл улыбался, из глаз же глядела смерть. И чем шире и радостнее улыбался, тем страшнее глядела. Хойл говорил по-секрету, что пандемии не было. И эпидемии не было. Никакой вообще. Карантин же оправдан из соображений экономических. Рабский труд хорошо обеспечивает производство руды, а карантин, соответственно, рабский труд. А ещё за здоровьем рабов следить можно, но не обязательно. Пусть работают, а не болеют. Болезни зло.

Этих двух докторов оказалось довольно, чтобы Гонсалес и сам проникся подозрением к здешним врачам. Их слова — воплощённая жуть. Их души потёмки. А ещё поразила заколоченная больница. Кто из шахтёров снбе на здоровье не заработал, тот лечиться в неё не пойдёт, а пойдёт, так не попадёт. А не заработал никто.

Доктора да больница… Этих ужасов было достаточно, чтобы затмить любую из эпидемий. Но Гонсалесу всё-таки рассазали о зомбаках. Рассказал далеко не медик — простой водитель. Олаф его зовут. Олаф Торвальдсен.

Пересказать, что от Олафа было узнано — дело, вроде, возможное, но нельзя сказать, что разумное. Олаф сам вон сидит, может сам за себя рассказать. Он водилой на Эр-Мангали был годом подольше и попал на все ужасы самых жестоких волн.

Когда Олаф живописал все кошмары на Брошенной шахте и в ближайшем к той шахте посёлке, которого нет, это так впечатляло, что казалось каким-то романом, сочинённым от начала и до конца, причём полным безумцем. И Гонсалес водителя слушал с большим интресом, но поверил ли хоть в какой-нибудь эпизод? Трудно вспомнить сейчас.

Так случилось, что здесь, на планете Эр-Магнали, очень многое у Гонсалеса вызвало скепсис. И враньё от доктора Хойла, и правда от Олафа. Думалось, истину надо искать где-нибудь посередине. Но поди догадайся, посередине чего.

А потом в тот же день Гонсалес увидел зомби. Не вылезая из вездехода, в каком его Олаф вёз. По дороге между центральным посёлком и другим, нецентральным, шёл человек в робе шахтёра, вернее даже не шёл — двигался в пластике дождевого червя.

Ноги, пожалуй, всё же переступали. Что же до туловища, с ним всё было сложнее. Парень внутри себя надувался и опадал. И раскачивался, с трудом держась вертикально. Даже так: перетекал вслед за меняющимся центром тяжести. Или переползал. Так живые не ходят.

Впечатлённый Гонсалес немного подумал и выдал Олафу намерение всех немедля предупредить. Олаф, однако, напомнил о том, что начальство колонии жёстко преследует всяческих паникёров. Дескать, зомби начальнику не настолько страшны, чем незадачливые свидетели, готовые предупрежать.

И в тот миг Мигелю Гонсалесу показалось, что он понял, в чём состоит его назначение здесь, на Эр-Мангали. Разумеется, в том, чтобы бороться с волнами зомби. Чтобы найти возбудителей этой болезни, обнаружить и подавить её эпицентры… Но всё это потом, когда поменяются правила.

А для начала — сменить руководство колонии. Свергнуть бездарно прессующее «паникёров», посадить другое, вменяемое.

Место своё найти — дорогого стоит. Доктор Гонсалес вдруг ощутил мощный прилив энергии. Плечи расправились, будто сами собой. Ой, держись, полудурок Добсон, скоро тебе неминуемая хана!

Добсон — так звали тогда начальство колонии.

8

Да, Гонсалес поверил в себя — почему бы и не поверить? Да, он всего лишь врач, но имперский врач. На «Антаресе» как-то же вышло возглавить восстание против Альянса, почему бы и не сейчас? Добсон — такая же гнусная марионетка Альянса, как и майор Домби. Его правила жизни в условиях эпидемии столь же глупы и бесчеловечны. Вот и нечего с ним церемониться, ведь так!

Правда, долго этот подъём не продлился. Потому что на Эр-Мангали восходили другие звёзды. Ну как минимум двое: Родригес и Флорес. Молодые силы, с которыми пожилому врачу не тягаться. Флорес — тот шёл к восхождению, не имея других задач. Как итог, он собой завершил череду бабилонских переворотов, да и властвует здесь поныне.

А Бенито — ну, с ним посложнее. Никаких начинаний Гонсалеса он в то время не поддержал. Совершить переворот, свергнуть Добсона? Нет, совсем не таков был подход Бенито. Приспосабливаться, избегать преждевременных революций — вот каков его путь от начала и до сего дня. Почему? Чтоб энергии лишней не тратить. Он особенно сильно проникся пророчеством Гарриса о герое. Ну, который придёт и планету спасёт. И от зомби, и от карантина.

Без героя, коль верить провидцу, ничего вообще не получится. Значит, как надлежит поступать до его прихода? Терпеливо ждать, набираться сил и готовиться помогать. Может, наивно так думать, но Бенито в героя верит, а раз верит, то так и действует. И не скажешь, что не силён.

Что до попыток Мигеля Гонсалеса побороть волны зомби… С ними просто: как-то сошли на нет. Но и зомби почти что сошли на нет, если смотреть объективно. Так что в игре наблюдается ныне ничья.

Но Гонсалес ещё не отрёкся от многих своих решений. Как наступит удобное время, он зомби ещё покажет. И любую борьбу против зомби непременно готов поддержать.

Глава 7. Возвращение короля

(прямо сейчас про сейчас;

входит сам Беньямин Родригес, начальник Службы безопасности колонии, Новый Бабилон)

1

Когда Бенито вернулся, его, вроде, уже и не ждали. Совещание шло, как по маслу. Кай Гильденстерн выходил уже на подведение главных итогов в заключительной речи. Надо же, даже обида кольнула: справились без него.

Но, с другой стороны, прекрасно, что справились. Чудный урок любому начальству, позволяющей хоть на мгновение выйти из плотной структуры вечной своей деловитой незаменимости.

Иотдохнуть, расслабиться.

— Майк, продолжай! — попросил Бенито. — Я у Ортеги чуть позже возьму его записи, буду в курсе всего прозвучавшего, как и ты сейчас.

Кай согласно кивнул и вернулся было к прерванной речи, но сам себя перебил:

— В двух словах, чего хотели, Бенито?

Позабавило это «хотели». Кай не дурак, догадался, что Бенито был позван не одним только Флоресом. Самому-то начальнику, в общем-то, даже начхать, но занудливый Рабен…

— Пустяки, — отмахнулся, играя тоном, — подозревают кое-кого из нас.

А кого, не особенно важно. Какая разница?

— В чём?

— В организации волн зомби.

— Ничего себе! Что с этим делать?

— Там увидим. Не думаю всё же, что это серьёзно. Лишь манёвр, так сказать. Отвлекающий.

— А зачем?

— Чтобы нас увести от расследования. Так что, Майк, соберись и попробуй не отклоняться. А не то ведь получится, что им всё удалось.

Кай кивнул:

— Хорошо. Возвращаемся к нашим зомби… Главный тезис такой: изучаемый феномен (заразительная зомбификация) принадлежит к порядку явлений не естественных, а культурных, либо к числу феноменов смешанного порядка…

Здорово сказано. Вот умеет же завернуть!

2

— …стало быть, — Кай продолжал, — и рассматривать волны зомби нам надлежит не в естественной, а в культурной, либо смешанной логике. Что это значит? Поиски естественного возбудителя (по аналогии с объяснением инфекционных эпидемий, подобных бешенству) следует ныне признать малоперспективными. Механизм заражения — чисто культурный (магический), либо включает магические компоненты. И основу его составляет, по-видимому, ксенокультура Сида.

Вот как просто всё объяснил!

— С этим тезисом все согласны? Тогда продолжим. Есть вопросы, которые мы набросали с Бенито, и другие вопросы, производные от основных. Надо их осветить хоть в каком-нибудь приближении, что позволит двигаться дальше.

Значит, первый вопрос — «почему?», вопрос о причинах зомби-явлений, происходящих на Эр-Мангали. Мы, пожалуй, договорились, что простые причины природного ряда самостоятельного значения не имеют. Есть причины культурные, сложные; их и можно, и нужно осмыслить. В этом деле поможет анализ культуры Сид по имеющимся в распоряжении памятникам.

Дальше — вопрос номер два, отсылающий нас к механизму явления: «как?». Нам, похоже, понятно, что механизм — магический. Ксеномагия Сида, конечно же, это она. Только вот, жаль, непонятно, как она действует. Что бы могло упростить решение этой задачи? Обнаружение ключевых текстов и артефактов. Тех, про которые можно сказать уверенно, что могли быть задействованы в процессе зомбификации. Указать на такое могли бы находки на месте эпицентров зомбических волн. В этом смысле печально, что метод противодействия зомбификации ныне сводится к обработке напалмом. Есть вероятность, что нечто информативное в ней бывает как раз сожжено.

Третий вопрос — «зачем?» — указует на цели и смыслы. Также он предполагает субъектный характер процесса зомбификации, возложенье за это вины, существование личности зомбификатора, будь та личность вполне человеческой, демонической или сидской… Этот вопрос слабее всего исследован. Мы не знаем субъекта, а значит, не можем определить его степень вменяемости и осознанности его целей.

Дальше — четвёртый вопрос: «для чего?». Он же, в субъектном контексте «кому было выгодно?». Кто чем разжился, что получил в результате… Сразу понятно, что многим разжился Альянс. Ценной рудой, артефактами, властью над всем, что закрыто и не сбежит из-под колпака «Карантина». Чем пригодился Альянсу самый первый очаг? Он замечательно отработал как повод. Правда, дальнейшая выгода не очевидна (повод использован, дальше чего желать?). Да и Альянс теперь, в общем-то, далеко, может планетой командовать лишь опосредованно. Может, конечно, послать своего агента, но обеспечить его подконтрольность — вряд ли. Чем ты накажешь того, кто наказан и так — самим фактом задания? Смертью — пожалуй… Отсюда и все ассасины. Но ведь любой посланник Альянса на Эр-Мангали сможет с закрытой планеты плевать на Альянс!

— Зомби не смогут, — подал голос Гонсалес. — Только они. Зомби в Альянс не плюнут.

3

В краткой дискуссии, что воспоследовала за репликой доктора, Кай Гильденстерн убедил присутствующих, что поддержание власти посредством магической зомбификации — способ чересчур радикальный, а потому не настолько уж выгодный для Альянсов. Можно помягче, орудия были б целей. И водобавок Альянс — он, конечно, субъект (коллективный), но субъект удалённый, а у всякого из агентов Альянса на Эр-Мангали есть какой-нибудь свой резон выполнять его волю в отношении зомбификации. Этот резон, скорее всего, важнее, ведь ничто не толкнёт на бесчеловечное действие, коли нет у субъекта к тому личного интереса.

— Пятый вопрос: «как это всё увязано?»… — Кай задумался, помолчал. Он ведь явно импровизировал. — …Это вопрос — о системном начале, прояснение коего — тоже важное направление мысли.

Каждой планете присущи системность, структурность. Компоненты, причудливо взаимосвязанные. Многие связи бывают неочевидны, но из-за них всё системное целое ведёт себя именно так.

— Эр-Мангали — система закрытая? — быстро спросил Гонсалес.

— Полагаю, смотря от чего.

— А, логика контекстов, — доктор проворчал с утрированным недовольством. — в ней очень просто уйти от ответственности за ответ. Здесь открыто, а там закрыто. Тут известно, а где-то нет…

— Можно построить модель из известных уже компонентов.

— Из каких?

Кай задумался ненадолго.

— Здесь, на Эр-Мангали, много чего имеется. И мы можем всё это свести к парочке подсистем. Скажем, одна живая, другая мёртвая.

— В мёртвую входит что?

— Многообразный мир неживой природы и ксенокультуры. Горы, реки, моря, и такое прочее, включая полезные недра. Есть руда, есть и сидские артефакты, есть закладки для будущих войн — мобильные бункеры. Есть и то, что принёс человек: космодромы, посёлки, шахты, шахтное оборудование. Горы мусора, кладбище кораблей… Да, ещё на орбите важнейший из компонентов системы: мёртвый фильтр для живого под названием «Карантин».

— Ну хорошо. А в подсистему живую?

— Многообразный мир природы живой и культуры живой. Ксенофлора, не очень съедобная. Ксенофауна, обозлённая на человека — всякие там хвандехвары, плоскопузы, саблезубы, шпанки, кондолизы, хнэрки… (Хнэрки не злятся? Да откуда нам знать?). Также — чудовища, существующие единично: Адский Червь. Те чудовища, что уж больше не существуют, от Собачины да Свинючины до Лошадины и Проглота… Кто ещё? Колонисты, пришедшие добровольно и согнанные на каторгу. Их охрана и их «охрана». Угнездившееся над ними начальство: Флорес-Рабен-Флетчер и все-все-все. Дармоеды-учёные (если что, «дармоедами» я их назвать не посмел). Откровенные уголовники, ассасины. Очень странные медики (я так понял, встречаются очень странные, а коли нет, Гонсалес меня поправит).

Между тем и другим — кто-то зомбифицируется. Непонятно, с которой стати, но с позиции целого этот дрейф от живого в сторону неживого может быть понят и даже, пожалуй, наделён позитивным смыслом.

— Позитивным? Я не ослышался? — переспросил Гонсалес.

— Да, как симптом насмерть больной системы.

И Гонсалес признал:

— Верно, удачно сказано! Подтверждаю как врач: что вообще не болит, то бессимптомно и сдохнет.

4

— И шестой вопрос: «что нам делать?», — продолжил Кай. — Собственно, изучать вышеназванные вопросы… — И на минуту задумался. В самом начале своей попытки ответа. Ну ещё бы: самый трудный вопрос. Как до дела доходит, пасуют обычно многие.

— В этой связи, — молвил Кай наконец, — важно наметить ряд путей и приёмов познания, приближающих нас к заявленным выше целям.

— Так познания, или всё-таки действия? — задал вопрос Бенито.

Кай на то:

— Так познание — тоже действие. Первым долгом хотел бы наметить действия познавательные, а к практическим перейти уже после них.

— Ладно. Что же мы будем познавательно делать?

— Постигая проблему зомби на Эр-Мангали, надо помнить: проблема давняя, застарелая. То есть, важный её аспект составляет история: ксеноистория и история человеческая, общепланетная и отдельные жизненные пути... Да, в данном случае — и посмертные тоже.

— Что это значит, история? — хмыкнул Прист.

— Ряд событий на векторе времени: волны, которые были, статистика по посёлкам и людям, впечатления очевидцев, смыслы, последствия, обретённые и порушенные надежды… Всестороннее описание исторического феномена по заявленным выше позициям нам позволит представить его в полноте отношений и связей…

— Погоди, — попросил Гонсалес, — мы ж, как будто, сегодня об истории поговорили…

— Этого мало! — заверил его Гильденстерн. — Опрос участников каждого из событий должен быть максимально репрезентативным, а иначе легко оказаться в плену ограниченного числа прикрывающих суть феномена социальных стереотипов.

— Майк, попроще нельзя? — взмолился Луис Ортега.

Кай давай упрощать. Ортеге не поздоровилось.

5

— Также важным путём постигающего движения, признающего важной специфику Эр-Мангали, будет учёт всякого рода пророчеств, провидчеств, предвосхищений, примет. Сновидений, опять же. Все мы знаем: культуру здешней терранской колонии невозможно представить вне связи с фигкрой Гарриса. Даже те, кто, как я, лично его не застал, непременно застали людей, хорошо его знавших на разных этапах. Это важно, поскольку пророчества трансформировались. Был этап на звездолёте «Антарес», были первые шаги на планете, были попытки использования дара Гарриса в ходе борьбы и интриг между старым и новым начальством, наконец, были также этапы основания Гаррисом секты в Новом Зеоне и ухода в отшельничество…

— Но почему же все эти пророчества так уж важны? — Трентон задал вопрос, по-видимому, риторический. Тон его был исполнен холодного скепсиса, а ничуть не горячего интереса.

Кай ответил (не принял ухода в риторику):

— Если важна история прошлых событий, то важны и пророчества. Ведь они — это тоже история, но обращённая в будущее. Очень многое, что не сбылось (и неизвестно, сбудется ли когда) существует заранее, прямо сейчас, в предвосхищениях Гарриса, ориентирующих людей.

— Даже если он врал?

— Если он врал, но в пророчество кто-нибудь верил, это всё же влияло на жизнь на планете Эр-Мангали. Обогащало новыми смыслами действия…

— Ну а если не верил?

— И тогда оно тоже влияло. Ведь пророчества всё равно структурируют мир и наше сознание. Кто-то, к примеру, готов отрицать структуры, но при этом не может о них не знать. «Я не верю!» — кричит человек. «А во что ты не веришь?» — «В это, в вон то, и в вот это». Ну так вот, наше знание некоторого содержания может быть понадёжней формального недоверия.

Тут включился водитель Олаф:

— А у Гарриса что-то было про зомби? У него в основном о лругом: о пришествии героя на Эр-Мангали.

— Было, по-моему… — Кай помолчал, припомнил и начал цитировать. — Вот, например: «Будет мрачную тайну — печаль мертвецов обнаруживать» — это как раз о герое. И такое ещё: «И минует ещё он счастливо мёртвого стража, когда страж тот умерший снимет обильную жатву».

— Что-то не помню такого, — пробормотал водитель.

— Так и я не помню, — задумался и Бенито. — А я много Гарриса слушал. Ну, конечно, не столько, как преосвященный Пит… А откуда все эти строки?

— Мне приснилось, — ответил Кай.

— ?

— Да, приснилось, но в вещем сне, от имени Гарриса.

6

Слово «приснилось» немножечко всех встряхнуло. Но для Кая, как видно, вопрос был принципиальный. Он поставил чуть ранее сновидения в один ряд с предсказаниями и пророчествами — вот сейчас и напомнил. Не случайно, само собой, отметил Родригес.

Кай учёный, причём представитель гуманитарной науки. Он считает, что достоверность не пострадает, наоборот — возрастёт от учёта сновидческих данных опыта. Собственно, в этих словах он о том и сказал, только слов друг на друга нагромоздил побольше.

Мол, феномен влияний пророчества Гарриса должен быть явлен во всём его множестве смыслов и в преломлениях самых разных сознаний.

— То есть, нам недостаточно просто найти верный текст?

— Недостаточно, Олаф. Мы должны ведь учесть, что в процессе менялся и текст, и его восприятие слушателями, а попутно претерпевала значительные перемены социальная жизнь колонии на планете.

— Ну и как мы всё это учтём?

— Текст пророчеств рассмотрим в различных проекциях и в динамике. Для начала понадобится опросить всю команду тех ранних единомышленников, что спустилась на угнанном катере с орбиты на Эр-Мангали, руоводствуясь верой в гаррисовы озарения о пришествии героя…

Подключился Бенито:

— Вот это легко устроить! Знаешь, сколько таких людей затесалось среди присутствующих?

Гильденстерн хоть смутился, но подсчитал:

— Трое, по-видимому.

Да уж, трое... Родригес, Гонсалес, Трентон — каждый был на «Антаресе» в миг, когда переклинило Гарриса и он начал предвосхищать.

— Майк, так что же ты хочешь спросить у нас у троих?

— О пророчествах? Ну, хочу записать полный текст — отдельно от каждого. И, конечно, учесть, что вы об этом думали — и что думаете сейчас, и какие у вас надежды. Но троих, разумеется, мало. Для составления полной картины пророчеств того периода надо будет ещё пригласить Эстебана, Рамиреса, Лопеса, джерихонца Альвареса и большого начальника Флореса.

А ведь всех помянул, никого не забыл, восхитился Бенито. Жаль, что Флореса всё-таки упомянул зря. Слишком большое начальство лучше не трогать по таким пустякам. И ещё… возникает, пожалуй, нехорошое подозрение. Ну, что тему пророчества о герое кое-кому лучше не прояснять. Слишком много рефлексии не повредит ли герою, не угнетёт ли его героическую спонтанность?

— Далее — следует опросить новый срез. Старожилы, что встретились Гаррису здесь, на планете. Из присутствующих к этой группе относится Олаф. И, наверное, Брандт, и Честер, и Пит из Зеона…

— А в последнюю группу, — усмехнулся Ортега, — гожусь только я.

— Нет, сказал Гильденстерн, — ты старше меня на планете.

— Так тебе, Эссенхельд, хотя бы приснился сон. А вот мне вообще ничего и не помнится, и не снится.

7

— Восстановить всю историю волн зомбаков за десяток лет, вспомнить всё, что касается гаррисовых пророчеств. А ещё?

— Изучить как можно полней тексты Сида и сидские артефакты. Велика вероятность, что зомби на Эр-Мангали принесла именно эта ксенокультура. Ну, во всяком-то случае, экспедиция в Ближнюю шахту в этом меня убедида.

— Это мы-то начнём читать сидские тексты? — изумился Бенито.

— Нет, — Кай не мог не признать, — это, как видно, задача для меня одного.

— Я сказал бы, что каждая из задач рассчитана на того же исследователя. Ведь кругом, как я вижу, методология ксеноистории — а она не для средних умов и не терпит дилетантизма.

— Это так, — повинился Кай. — Я действительно несколько перетянул одеяло. Но обязуюсь всё, что планировал, выполнить.

— Кроме того, — Бенито вздохнул. — Все задачи мне кажутся слишком теоретическими.

— Будь они нам ясней, мы смогли бы добраться до практики, — Кай поддал оптимизма. — В этом случае мы бы действовали по таким направлениям: исцеление зомби (если оно возможно); более грамотная и тонкая с ними борьба; предотвращение возникновения новых их очагов; обеспечение условий нераспространения; также поиск виновных и их наказание (но не ранее чем)…

— Может, — хихикнул Ортега, — с наказаньем пораньше?

— Можно, когда наказание — самоцель.

— Да уж, — подметил Бенито, — подобная самоцель мне знакома. Сколько народу на Эр-Мангали отдаёт ей дань…

Торрес и Флорес, Диас, Маданес и Рабен, Годвин, Мак-Кру и Флетчер — это покуда не все, только лишь первые в очереди.

— Вот потому я считаю, — запел Гильденстерн прежнюю песню, — что любую вину мы должны сперва теоретически обосновать.

Трентон меж тем обнаружил такой же контейнер упрямства:

— Всё же негусто выходит с практикой. Просто думать и ждать? Не задание это для Службы. Для одного человека — пожалуй, что да. Чтобы потом написать статью по культурологии.

— Служба, — в ответ Гильденстерн, — очень поможет искать источники. Ну, или как-то ещё добывать информацию.

— Пытки? — спросил Саньяго, приоткрывая глаз.

— Я не имел их в виду. Я говорил о Призме.

— Призму-то мы и так применяем, — заверил Бенито. — Впрочем, наверное, недостаточно. Как ты думаешь, Майк, к кому её применить?

Кай сказал:

— Так ответ очевиден. Первым долгом — к врачам.

— Я так понял, врачи уже виноваты? — молвил скептично Прист. — Чем это отличается от наказания прежде суда и следствия?

— Многим отличается, — Кай посмотрел на Гонсалеса. — Когда медики себя ведут не как медики, то они же по определению — страшные люди. Доктора Хойл и Джойс, о которых мы слышали, в точности таковы. Не исцеляют людей. Служат неясно какому делу. Они врут и что-то скрывают. Я не прав?

И Гонсалес кивнул, подтверждая.

И Родригес обрадовался:

— Верно, идея отличная. Доктора Хойла с Призмой знакомим следующим.

Интерлюдия 2. Слепые обрывки

(прямо сейчас про тогда и всегда вообще;

мыслит некто в прогулке по разным кварталам, Новый Бабилон)

1

Вылетел, будто пробка, из штаба вон. От стыда. Без какой-либо заданной цели.

Шёл по посёлку и молча себя осуждал.

Не был готов. Ерунда получилась в итоге. Сымитировал умного руководителя следствием, а Бенито поверил. Потому и поверил, что в начале был вызван Флоресом, а вернулся уже под конец основного позорища.

Как он вёл совещание? Да как попало вёл. Ну практически не старался фасилитировать дискуссию. Вообще не видел участников. Перетягивал всё на себя, все идеи пытался выдать самостоятельно. Не следил за единой логикой происходящего. И в конце, подводя итоги, не учёл из речений товарищей почти ничего.

Всех шокировал старой, как мир, методологической мыслью о доверии сновидениям реципиентов новых идей и пророчеств. Ни малейшей скидки не сделал на далёкий от ксеноистории контингент собственных слушателей.

Разве только толково ввернул про врачей. Да, про врачей. У Гонсалеса, видимо, приобрёл популярность.

А уж что говорил от себя… Так уж лучше бы помолчал, умнее бы выглядел. Стыдно даже прелставить, что может подумать Бенито, как начнёт разбирать каракули от Ортеги! Повезло ещё, парень писал, как курица лапой, у Бенито, поди, не достанет терпения вчитываться.

Что говорил… Глупо, глупо настолько не фильтровать, что ты несёшь. Вот уж импровизатор… Импровизировать ты, предположим, мастак, но не на публику, а в интровертном режиме.

Остаётся одно: всё передумать заново, в письменном виде представить Родригесу, попросить в стенограмму Ортеги вообще не смотреть.

Что, например, за идея про две подсистемы? Глупый, ленивый, ситуативный взгляд. Несостоятельный.Если смотреть мало-мальски вдумчиво, всякий заметит, что подсистем-то три. И не «живое и мёртвое», нет. Мировые уровни.

Уровень естества. В нём представлено тело планеты, её камни, вода, её воздух, растения, существа — ксенобиогеоценозы Эр-Мангали.

Уровень социально-культурный. В нём представлены как культура терранской колонизации, так и ксенокультура Сида.

Терра — культура поверхности по преимуществу, распространённая также и вглубь, и ввысь. Люди, шахты, посёлки, дома, вездеходы и прочие механизмы, иерархия, ксерокредиты, колониальная роскошь элит, воровство и охрана, извращения и сектантская дисциплина, схоластическая учёность и рабский труд, ну а также нависший над всем живым орбитальный колпак «Карантина», привнесённый Альянсом в знак своего торжества — вот что такое Терра на Эр-Мангали.

Сид — воплощённая скрытость, подземность, культура неявных экспансий. Что же принёс на планету Сид? Феноменов не так уж мало. Артефакты, сидяне умершие, сидяне живые, сидяне в анабиозе, погребения, криокамеры, скрытые в толще планеты мобильные бункеры, сидский транспорт, боевые ляяны, сидские тексты и практики техномагии — и, наконец, ксенопрактики техномагии, включая и зомбификацию.

Уровень третий, духовный. Что же на нём? Феномены сакрального уровня, приходящие в снах. Вероятно, прозрения Гарриса, извращением коих явилась зеонская секта. Тот контекст, из которого взяты названия главных посёлков: Бабилон и Зеон, Джерихон и Содом. Наконец, Асмодей с его демонической властью.

Да, пожалуй, такая уровневая модель много удобней прежней. Надо всего лишь установить межуровневые связи…

— Дай пройти!!!

Фу ты, отвык от прогулок шахтёрским кварталом.

2

Так о чём это бишь?

Ладно, потом припомнится. А сейчас пора вспомнить лишь одну из прежде открытых истин, самую актуальную в узком проулке между бараками для рудокопов: здесь нельзя прохлаждаться, о чём-то задумавшись и не глядя по сторонам. Дело в охране; в здешнем квартале она особенно жлобская.

— В чём проблема? Я же посторонился.

— Ты мне не нравишься, понял?

Злобная плюмбумическая харя. Круглая, красная, потная, с мелкими глазками, с жирными усиками. А в глазах обвинение и упоение властью.

«Дай пройти!» означало другое, отнюдь не пройти. Если вдобавок учесть, кто кому заступил дорогу…

Впрочем, вывернуться — хоть и сложно, но можно.

— Эй, стоять! Чтобы тебя я здесь больше не видел!

Собственно, ждём, стоим. Только чтобы не видел, лучше как раз не стоять. Но не стоит цепляться к логике во всеуслышание. Это типичного плюмбума только раздразнит.

— Да? Ну ладно… — Это ему, примирительно так. Усыпляем внимание, а уж тогда держись…

Ой, «менора»-то не заряжена!..

— Ты!!! Молчать, когда со мной разговариваешь!

Он и правда считает, что кому-то охота с ним говорить? Ну так вот, приглашение помолчать хочется принять с огромным энтузиазмом.

— Этот район — мой!!! Ты понял?!!

Понял, да. Значит, его район. Что ж, бывает. Рядом с вон той кучей мусора — добрый ориентир, чтобы запомнить и никогда не возвращаться. Если, конечно, ещё удастся уйти.

— Ты!!! Отвечай, если понял!

— Хорошо, не вопрос, я ведь уже ухожу…

— Я тебя ещё не отпускал!!!

До чего же скучны диалоги с недосверхчеловеком!

Ты, досадуя, тратишь ценное время. Увы! Ну вот так вот по-идиотски нарваться в своём же посёлке! Почему-то сегодня, вдруг ни с того, ни с сего. Ведь давно уже не цеплялись такие, как он. А человек просто шёл и немного задумался. Собственно, о миропорядке.

Но не комично ли выглядит этот итог задумчивости?

Что с тобой? Одичал от сидения дни напролёт в Башне Учёных. А перед тем — и в сидском мобильном бункере. Всякий нюх потерял на опасность и неприятности. Думал, стал человеком известным, больше никто не сунется… Что ж «менору»-то не зарядил? Чувствовал бы себя человеком. А теперь? Эх… Лишь охранники с Плюмбума делают здесь карантин полностью беспросветным.

— И нечего лыбиться!!!

Будь чуть поближе штаб Службы безопасности колонии, надо было бы непременно рискнуть и прорваться. Там крыльцо под контролем Сантьяго, а Сантьяго — гроза жлобов. Но, к сожалению, слищком надолго задумался, чересчур далеко унесли ноги. До Сантьяго отсюда так просто не дозовёшься, а на бегу можно поймать и пулю.

Обещать, что пожалуешься Бенито? Что Родригес ему отомстит?..

Отомстить — отомстит. Но, похоже, посмертно.

Кому как, а тебе эта разница очень важна.

— Эй! Чё стоишь, как дебил?! — Сам не знает, о чём спросить.

— Хорошо, я пойду…

— Стоять!!!

Он как будто нарочно предлагает двойные послания, красномордый урод, провокатор шизофрении.

— Имя!!!

— А?

— Назови своё имя, дебил!!! Я, по-твоему, сколько раз должен тебе повторять?

— Михаэль Эссенхельд, ксенозоолог, — брякнул обыденно, вовсе не долго думая.

— Врёшь!!! — заревел охранник. — Твоё имя другое!

— Да? Какое же?

Тот ещё громче:

— Не важно! — Похоже, не знает.

Ну и ладно, и к лучшему. Но подтверждать своё имя истрёпанной старой бумажкой — всё равно тупиковый путь. Этой цели намного надёжней служил револьвер. Но… расслабился, перестал его заряжать.

Думал, что мир для тебя настал в Бабилоне.

Новый голос, сердитый и громкий, издалека:

— Энди, дебил, где тебя носит?! — Красная рожа вздрогнула, посильней залоснилась от пота. — Почемутебя надо искать по всему посёлку, шлюхин ты сын? — Энди хотел было что-то ответить, но не решился. Рот лишь бессильно раскрылся и захлопнулся вновь.

Неужели спасение?

— Я… провожу профилактическое мероприятие… — наконец-то нашёлся потный усатый Энди.

— Почему на чужом участке?!

В этот миг ускользнуть — это уже дело техники. Получается на рефлексах, само собой. Унижение Энди — уже не твоя проблема. Ты не ждёшь завершения этой конкретной истории, ты стремишься из мутной клоаки с охранниками-садистами к Пешеходным вратам под контролем охраны периметра. Те ребята круты, им не надо самоутверждаться…

В спину крик запоздалый:

— Не скроешься, гад! Я тебя запомнил!

Да пошёл бы ты, Энди, лесом куда-то подальше!

3

По дороге из самых мерзейших трущоб Нового Бабилона в места более-менее безопасные — поневоле заметишь один любопытный момент. А охраны-то стало больше, гораздо больше! На периметре столько же, но у бараков так и кишат. Именно самая худшая разновидность, что набирается, например, из отбросов одиннадцатой луны захолустной планеты-гиганта по имени Плюмбум. Ничего себе концентрация! Лишь глубоким уходом в себя и в большую науку объясняется то, что не видел их до сих пор.

А вот факт, что попался тебе на дороге охранник Энди — ну ни капли не удивителен! Много страннее бы было, когда б не попался. При большой концентрации низкокультурного сброда агрессивность его всегда возрастает.

Но зато изумленья достоин сам факт, что охраны нагнали столько. Впрочем, нет, не нагнали. Набрали. Произвели. Стольких охранников раньше в посёлке не было. Кто бы их стал, дармоедов, без дела кормить?..

Верно, Рабен, а может, и Флорес — к чему-то готовятся?

Не заметил, как снова задумался, благо родной штаб Службы безопасности колонии находился уже очень даже неподалёку.

И вдруг снова в затылок тебе:

— Дай пройти!!!

Да что же это такое! Снова охранник.

Нет, не Энди. Голос другой, да и рожа, пусть равно противная, но немного другая.

И другая скорость событий.

Лёгким барсом Сантьяго скользнул от крыльца штабного домишки — и (гляди ты!) стоит уже перед этим не-Энди. Ничего не сказал, но внимательным взглядом требовательно интересуется.

И охранник, себя ещё не накрутивший, не набравший отчаянных крейсерских оборотов, начинает уже лепетать что-то в свою защиту.

— Я… провожу профилактическое мероприятие…

Что-то знакомое, правда? Текст из двух реплик всего, но один в один.

И становится вдруг очевидно: а зомби-то в Бабилоне!

Да, разумеется, в расширительном смысле.

4

— Благодарю, Сантьяго!

— Не за что, Майк. Обращайся.

Обратиться к Сантьяго можно и за наукой. Он велик. Перед ним широко раскрыты самые разные способы боя. Кто бы другой, как не он, помог бы тебе освоить «менору»?

Но тогда тебе припекло, а теперь не печёт. Ты не станешь бойцом, репетируя будущий бой, потому что не знаешь, когда начинать репетировать, а сейчас у тебя есть другие дела. Почти строго по специальности. Впрочем, даже и не «почти», если, конечно, верно, что явление зомби на Эр-Мангали подчиняется логике ксенокультуры Сида.

Тут Сантьяго присел на перила крыльца и закрыл глаза, принял свою обычную сонную позу. Мол, не надо искать оправданий, понимая превратно слово об обращении; в учителя-то никто и не набивается, вот спасать — это можно, это всегда пожалуйста; спасать не учить.

А потом ты глядишь на Сантьяго спящего и понимаешь: он во сне применяет твой собственный метод ориентации в социальной среде: слушает звуки Нового Бабилона.

Только ты их однажды послушал, а Сантьяго — всегда, каждый день. Он, возможно, достиг в этом методе совершенства.

Захотелось понять, что же Сантьяго слышит. Это просто: стань рядом, облокотись на перила, ну а дальше спокойно зажмурь глаза, не тревожась, что кто-то поднимет веки. Рядом с мастером боя оснований тревожиться нет.

5

Что же слышно с зажмуренными глазами?

— …угадайте, что сделал Брандт?!

— …я полагаю, снова таранил рептилий?

— …Эту фигню они назвывают очагами… короче, ярости…

— …Ой, да какая разница. Скоро мы все превратимся в таких же тупых зомбяков, это же ясно!..

— …ты слыхал, Диего опять у него выиграл!

— …этого стоило ожидать. Парень играет с огнём…

— …говорили, что Галактический Альянс…

— …кто бы сомневался. Но знаешь, лучше бы он…

— …это уже не смешно. Это грустно…

— …стоило думать сначала, а теперь уже поздно.

— …вот увидишь, Флорес даст жару!

— …А нифига! В Альянсе не дураки…

— …Нет, адские гнёзда — это одно, а очаги ярости — совершенно другое. Не перепутаешь: там ничего нет общего!

— …П-потому что п-придурок Б-брандт…

— …Кухенрейн. Говорю тебе, Кухенрейн. Это так, по секрету…

— …Это что! Вон, в Свободном Содоме поймали живого ляяна. И всем посёлком жарят его по очереди…

— …ну само собой, огнемётами. А ты как думал?

— …а, так ты в этом смысле? Не, ну ясно…

— …лучше сначала думать, а потом уже говорить. Не наоборот!..

— …говорю тебе, Олафа срочно… Нет, на Ближнюю. Но я не уверен…

— …ну а я вам всем говорю, что Бенито всех сделает!

— …Ты бы лучше не спорил…

— …скоро на Эр-Мангали не будет уже ни рептилий, ни вездеходов!

— …это значит, хана Эрнандесу…

— …Т-точно! Он оп-полоумел…

— …Потому что подходят последние времена…

— …и Альянс в это думал вмешаться… Потому что солдаты Сида давно на планете… Но я так это дело тебе объясню: они просто заманивают…

— …чтобы ты и не сомневался!..

— …ну так вот, корабли Альянса остановились на самой дальней орбите, чтобы им не попасть под действие «Карантина»…

— …не на орбите они. На орбите — пиши пропало…

— …что «менора», что огнемёты. Производит концерн «Цфат»…

— …Гаррис умер давно! Шпанки его доконали…

— …не мели чепухи…

— …может, они об орбите вокруг светила. Я точно не знаю…

— …скоро нас будет так много, что не справятся даже шкафы Оломэ…

— …глянь, у Сантьяго завёлся уже ученик. Вдвоём медитируют.

— …я не советую. Он разыскал гнездо хвандехваров.

— …и притаились. Если кто-то её взломает…

— …Ты смотри! Он придёт в тот район, где остался…

— …Его мамочка — Мамализа! Самая старая девка с галактической трассы. А папашу и вовсе не знает — в общем, чей-то ублюдок. Но дебил обо всём рассказал у себя на Плюмбуме, думал, бедняга, похвастаться…

— …Надо же, ну вот этого не ожидал…

— …Если так всё и дальше пойдёт, то добром это дело…

Так наслушался, что голова загудела. Показалось, что все разговоры знаменуют какой-то новый период на Эр-Мангали. Лишь о подвигах Брандта судачили строго по-старому: про рептилий, разбитые вездеходы, осуждение всех коллег. Но добавились темы Альянса, припёршегося на орбиту, смерти Гарриса, огнемётов и зомбаков… И не раз, и не два захотелось раскрыть глаза и внимательно осмотреться: кто говорит? Удалось не поддаться на искушение, не разрушить единый поток.

Ведь понятно как день: говорящего вряд ли увидишь. Если важное говорит, непременно при этом скрывается. Либо где-то в толпе, либо вовсе за стенками. Его можно услышать — почему? Потому что расслабился. А расслабился почему? Потому что скрыт.

— …Эй, ребята, разуйте глаза, это я, Бенито!

Поднял веки. Бенито стоял с недовольным лицом.

— Что случилось?

— Олаф куда-то пропал — не предупредил. Вы его не видели?

Голос его прозвучал несколько мрачно. И с чего бы: ведь Олафа только что видели — на совещании, пару часов назад.

6

— Вроде не должен без вести сгинуть — в новом-то Бабилоне… — за неимением чего поумней сморозил банальность.

— И как давно он исчез? — подобрался Сантьяго.

— Ровно час назад. На совещании я запланировал поездку в Содом — на его вездеходе. Олаф был должен меня подобрать в условленном месте (там, у него, в гаражах). Как вы поняли, не подобрал. И никого не прислал извиниться, что уж совсем подозрительно.

Да, подозрительно. И вдобавок обидно. Вряд ли мог Олаф последнего не понимать.

— Похищение? — хмыкнул Сантьяго. — Мне попробовать поискать?

— Нет, останься при штабе, — велел Бенито. — Поискать его лучше мы с Майком попробуем.

Пока шли от штаба вдвоём в направлении врат, вспомнилось вдруг:

— Я об Олафе что-то слышал…

— От кого?

Если б знать. Кто-то что-то сказал…

— Был разговор… Будто Олафа срочно послали. То ли на Ближнюю шахту, то ли на Дальнюю, то ли ещё куда… Но я не помню ни кто говорил, ни подробностей. Имя Олафа — да, внимание привлекло, всё другое ушло в туман…

А Бенито в ответ:

— Нет уж, времени нет у меня прочёсывать шахты. Поважнее есть дело. Знаешь о нём, поди.

У ворот, по давней традиции, дежурили Роб и Санчес. Оба ребята славные, в том числе и с позиций Бенито. И тебе не соврут, и после врагам не растреплют.

— Парни, скажите, здесь Олаф не проезжал?

Санчес ответил:

— Верно, Олаф проехал.

— А куда, не подскажешь?

— К мосту. — Санчес рукой показал на мост через речку. — Дальше не знаю, но кого-то из них подобрал. Вроде, Перейру.

Присмотревшись к фигуркам, что выстроились у перил, можно было заметить: огнемётчиков ныне пятеро.

Часть 3. И все мысли лишь о нём и о нём

И это всё о нём

А он всё не об этом

Всё это не о том

И скоро будем все там

Глава 8. Двое в шахте

(чуть позднее о том, что пораньше;

рассказывает Барри Смит, охранник из Ближней шахты)

1

Кай Гильденстерн? Примитивный мерзавчик. Барри видел его только раз, этот раз был как раз незадолго до смерти Кая.

Говорят, что о мёртвых говорить надо так, чтобы было соблюдено такое вот правило: отзываться о них хорошо, или вовсе никак. Это правило в целом верное. Плохо о них говорить уже бесполезно: они не исправятся.

Но когда кто-то просит вспомнить о Гильденстерне, то придётся и плохо сказать. Потому что даже нейтральность к нему выглядит, как комплимент. И притом пошлейший.

Было так. В самом начале — кабинет Ральфа Стэнтона. Ральф принимал у себя в Ближней шахте следственную экспедицию от Башни Учёных.

Надо сказать, экспедиция шла неспроста: для расследования происходящего в Ближней шахте… Происходило же в ней исчезновенье шахтёров. Из-за чего пропадали, долго никто не знал. Были только гипотезы. Кстати, очень неумные. Например, будто бы на шахтёров глубоко под землёй могли нападать хвандехвары — то есть рептилии с чисто наземным образом жизни. Удивительно было, что в Башне Учёных в такое могли поверить. Кто-то и Стэнтону подал эту неумную мысль. Ральф и поверил — только из-за того, что за долгие годы привык доверять науке.

А потом оказалось, что в Башне Учёных специалистов по хвандехварам попросту нет. Ксенозоолог Майк Эссенхельд в это время ещё не был допущен в Башню. Правда, о нём уже знали — и желали к делу привлечь. В экспедицию привлекли, но заранее не спросили. В этом была ошибка.

Общий состав экспедиции был согласован между Башней Учёных и Стэнтоном. Как и количество: ровно пять человек. Их имена таковы: Кай Гильденстерн, Нестор Оукс, Джон Дэй, Михаэль Эссенхельд и Барри Смит. Вся пятёрка тогда и собралась в кабинете у Ральфа. Ненадолго, как часто бывает у Стэнтона. Ральф напомнил им вкратце все функции их и обязанности, после чего спровадил.

Цель экспедиции, определённая Ральфом, состояла в поиске хвандехваров.

Если вспомнить подробнее роли участников экспедиции, то получится вот что.

Кай Гильденстерн, учёный-ксеноисторик, в следственной экспедиции был начальником. Он представлял учёных из Башни Учёных, а потому и имел самый высокий статус.

Майк Эссенхельд, учёный-ксенозоолог, в следственной экспедиции был вспомогательным экспертом. Он, как уже упомянуто, непосредственного отношения к Башне Учёных в то время ещё не имел. Потому его мнение об экспедиции в целом и о цели её — невысоко ценилось. Это при том, что изрядно ценились его умения, что проявлены были накануне того — в Бабилоне, при поиске хвандехваров в шахтёрском квартале.

Нестор Оукс, а также Джон Дэй — оба были охранниками Башни Учёных. Их особая роль в экспедиции состояла в защите других участников, прежде всего обоих учёных, что затруднялись бы за себя постоять в случае нападения хвандехваров.

Наконец, Барри Смит — охранник от Ближней шахты. Был он включён в экспедицию Стэнтоном лично, и в основном для того, чтобы Башня не зазнавалась. Чтобы не думали функционеры оттуда, что им позволено проводить хоть какие-то следствия в вотчине Ральфа без того, чтоб он сам контролировал весь процесс.

Ибо вот что измыслил Стэнтон: хоть начальником экспедиции на начальных этапах поиска хвандехваров признаётся безоговорочно Кай Гильденстерн, его власть простирается лишь до момента, когда произойдёт обнаруженье рептилий. А вот тогда, как специально напомнил Ральф:

— В ситуации возможного боя оперативное командование переходит к Барри Смиту

Не к какому-то Дэю с Оуксом, а к нему.

2

После выхода всех пяти из кабинета Ральфа началась уже собственно экспедиция. Сам поход представлял что-то вроде экскурсии по важнейщти тоннелям и переходам в глубине Ближней шахты.

Целую шахту прочёсывать необходимости не было. Шли сообразно избранной цели к Особой штольне, где в то время как раз пропадали шахтёры. Как известно, в Особой штольне добывают главным образом не руду, а предметы, именуемые в Башне Учёных артефактами ксенокультур. В этой связи было в целом понятно, для чего во главе экспедиции поставлен ксеноисторик. Цель состояла в том, чтобы наверняка обеспечить главный аспект дохода Нового Бабилона от Ближней шахты.

Двигались так. Первым делом в шахтёрской клети опустились на нижнюю станцию главного ствола. Там уже двигались пешим порядком в направлении штольни. Если спросить себя, как себя вёл Гильденстерн во время движения, то ответ, с несомненностью, будет таков: некомпетентно и неуверенно. Что и бросалось в глаза по причине того, что начальник похода пытался создать обратное впечатление. Гильденстерн переигрывал. Пользуясь тем, что когда-то спускался уже в ближнюю шахту, он пытался подсказывать направление — но, конечно же, Смиту его подсказки были смешны. Тот, кто в шахте уже десять лет и работает, и живёт, наверняка разберётся получше, куда идти.

Также Кай Гильденстерн постоянно пытался выдавать какие-то сведения по своей специальности, ожидая, по-видимому, поразить учёностью спутников. Но и тут он добился, по сути, эффекта обратного. Каждый тезис из тех, кои он поспешил озвучить, удивлял своей очевидной неглубиной. Надо думать, выскочка понадеялся, что других ксеноисториков, кроме него, в экспедиции нет. Он, однако, грешил и против здравого смысла. Потому его ляпы были прекрасно заметны: а) ксенозоологу Эссенхельду; б) охраннику Смиту. И, вероятно, Оукс и Дэй отмечали их тоже, но не показывали из своих соображений. Многим являть свой природный ум мешает политика.

Так, Гильденстерн утверждал, что Особая штольня — не что иное, как участок полузасыпанной горной разработки, проводимой ксенокультурой, известной как Сид. В то же время, как это известно не только светилам Башни Учёных, но и скромным труженикам рудного промысла на Ближней шахте, в данном случае «штольня» — только название. Речь же идёт о подземном погребальном сооружении культуры Сид. Что, в конечном итоге, позволяет и нам обнаруживать там артефакты.

Кроме того, Гильденстерн, пребывая в расчищенной части «штольни» обращал внимание спутников на потолочные надписи, коих, однако, не был способен ни прочитать, ни мало-мальски толково истолковать назначение. Что характерно, ксенозоолог Майк Эссенхельд прочитать эти надписи смог, хотя не был обязан.

Чтение надписей, не совершённое Гильденстерном, было отнюдь не излишним движеньем ума, если учитывать цели, стоящие пред экспедицией. В свете происходившей совсем недавно пропажи людей всё, что было написано на потолке, обретало некий особый тревожный смысл. Сидская надпись гласила: сторож-де выставлен!

Что там за сторож, определить было трудно. Но несомненным надо признать уже то, что те сидские буквы, помещённые на потолок, предупреждали кого-то о чём-то потенциально опасном.

Глупо бы было такое не прочитать. Недальновидно с позиций техники безопасности.

В общем-то, из этих слов уже стало понятно, кто таков Гильденстерн и чего он мог стоить в качестве руководителя экспедиции.

Не говоря уже даже просто о том, что обычный квершлаг он называл «коридором».

3

Как должно быть кристально понятно из вышеизложенного, Кай и Майк (Гильденстерн с Эссенхельдом) — это разные люди, причём непохожие совершенно ни в чём, начиная с волос (блондин и тёмный шатен), продолжая областью знания (ксеноистория и ксенозоология) и заканчивая статусом в экспедиции, ну и мерой владенья учёной своей специальностью.

В этом смысле нельзя не сказать, что учёные на планете Эр-Мангали, да и не только здесь, наделяются весом и статусом иногда по контрасту с проявленными талантами. Потому как учёный начальник имеет право ни талантов, ни даже знаний не проявлять. Таково положение, но согласны с ним далеко не все. Смиту, скажем, не хочется соглашаться. Ксенозоологу Эссенхельду — тоже.

Потому изумляться не стоит, что меж ними (Эссенхельдом и Гильденстерном) разгорелся мало-помалу научный конфликт.

Гильденстерн заявлял, что как главный начальник на следствии он способен решить, хвандехваров искать, или нет. Эссенхельд объявлял, что решенье его ерунда; хвандехваров здесь нет, потому их искать не надо. Первый давил в основном на административный статус, а второй — на научные данные. Оба были, пожалуй, по-своему в чём-то правы.

Так и двигались, так и шли. Так и пререкались. Оукс и Дэй поддерживали Гильденстерна. Ведь они, как-никак, охрана от Башни Учёных; так кого же ещё им бы стоило поддержать?

По пути им встречались пробитые в потолке узкие вентиляционные шахты. Гильденстерн утверждал, что хвандехвары там. Эссенхельд отвечал, что в тех шахтах рептилий нет. Впрочем, кто хочет, может по шахтам подняться; шахты когда-нибудь выведут на поверхность; там, на поверхности надобно будет покинуть территорию шахты; после пройти через лес на какой-нибудь водопой; только там, в ивняке у ручья, хвандехвара и встретишь. В том, о чём он говорил, было много иронии. Впрочем, наверное, стоило не обострять.

4

Да, как сказано, Эссенхельд с Гильденстерном — это два человека. Между ними конфликт — борьба за учёность и власть. А, поскольку их двое, то весь их конфликт развивался не где-то в уме, а в пикировке словесной. В общем, любой из троих остальных участников экспедиции мог наблюдать (в смысле слышать) все их удары словом.

5

Да, перед тем, как в составе следственной экспедиции смело проникнуть в Особую штольню, Эссенхельд заявил:

— Прежде чем мы двинемся дальше, мне хотелось бы узнать историю открытия этой штольни. Хотя бы в самых общих чертах. Это поможет определить вероятное месторасположение тварей.

А последней-то репликой он, вероятно, сбил Гильденстерна с толку. Тот ожидал, что зоолог снова начнёт утверждать, что никаких хвандехваров в шахте и близко нет, подготовил, должно быть, уже хлёсткую отповедь, а был вынужден морщиться и бормотать:

— Далась вам эта история. Между прочим, она засекречена, эксперт Эссенхельд.

А Эссенхельд:

— Значит, надо частично её рассекретить… — И обрушил потом целый вал конкретных вопросов. Дескать, его очень сильно интересует, как давно Особую штольню открыли, в каком состоянии, что за работы здесь проводили и ныне проводят, а заодно, не выходит ли «штольня» на поверхность планеты (штольни, как многим известно, должны это делать просто по определению).

Гильденстерн заявил недовольно:

— Многовато вопросов!

Но зато Барри Смит сумел на них тут же ответить. И кому же здесь лучше знать, если не ему? Он отвечал, что Особая штольня найдена очень давно. В самом деле давно, до включения «Карантина». Вид, в котором она впервые предстала пред взорами — полузасыпанный, полузатопленный (даже больше, чем полу-), но притом с удивительно сохранным орнаментом. Самые первые и неудачные в целом попытки её расчистить привели уже к обнаружению артефактов. Как тогда называли, «ксенокультурных диковин». Их назначения, ясное дело, никто не знал. Чтобы выяснить, старые власти колонии привлекли ксеноархеологов. Те, уж конечно, многое прояснили, но что именно, правду сказать, на шахте не знают. Но, должно быть, они разузнали всё же не всё, потому что исследуют те артефакты по нынешний день. Может, конечно, виною тому «Карантин» и желанье учёных хоть чем-нибудь да заняться. Но ведь и Флорес, если взглянуть с его стороны, вряд ли бы стал дармоедов откармливать, если б не видел пользы.

Кстати сказать, и расчистка Особой штольни проведена по совету из Башни Учёных. Потому что те археологи определили: ценность диковин заведомо превышает ценность руды. И не врали, ведь на артефакты сразу нашлись покупатели, мигом взвинтили ажиотажный спрос. Что касаемо руд, их стоимость вскоре просела. Потому-то на Ближней шахте занимаются больше раскопками, чем добычей руды.

Всё что Барри тогда рассказал об Особой штольне, было важно для целей следственной экспедиции. Даже больше того: это было необходимо. Без такой информации вряд ли бы что-то могло получиться вообще.

Но вот странно: рассказывал он о вещах банальных. О таких, из которых, казалось, знать положено всё и едва ли не всем — в Башне Учёных по крайней-то мере. Он так думал, а оба учёных (Эссенхельд с Гильденстерном) слушали очень-очень внимательно. И всем видом своим выражали, что впервые слышат.

6

По эллиптической «штольне» с текстами на потолке (тексты кричали предостережения, но не были вслух прочитаны) экспедиция шла аккуратно. Дэй и Оукс двигались в авангарде, Смит — в арьегарде: мало ли сзади что!

Гильденстерн с Эссенхельдом препирались между собой, находясь в середине процессии.

От квершлага добрались сперва до слепой оконечности «штольни», потом до другой — той, не расчищенной до конца, где покрытие стен было подпорчено взрывом. Все шахтёры, которые не вернулись, работали там, на завале. Но у завала не встретили никого. Ни хвандехваров, ни неведомых сторожей, о которых предупреждала сидская надпись.

Наконец, подошли к отверстию подозрительной вентиляционной шахты. Вот как раз у неё основное и произошло.

Но сперва Гильденстерн прицепился опять к сопернику:

— Сколько хвандехваров может скрываться за этим отверстием, как думаете, эксперт Эссенхельд?

— Полагаю, ни одного.

— А если серьёзно?

Коль дошло до вопроса серьёзности, Эссенхельд предложил освидетельствовать шахтный ствол «специалистами с бластерами», намекая при этом на Дэя и Оукса, чтоб на базе полученных данных выдвигать не на шутку гипотезы.

Эссенхельд был не слишком серьёзен, а Гильденстерн тем более. Они попросту препирались и пытались друг друга подкалывать.

Так бы к этому их диалогу и отнестись.

К сожалению, и охранники от Башни Учёных поддались на игру, стали друг друга подначивать. Стоило Дэю подметить, что отверстие узковато, тут же Оукс принялся потешаться. Дескать, приятель струсил, ему слабо. Дэй отвечал, что без проблем докажет обратное, просто отверстие-то в потолке, до него не допрыгнуть. Барри тогда, как человек обстоятельный, не преминул сообщить о стремянках. Как проходили квершлаг, там их лежало много в одной из ниш. То есть, не надо допрыгивать, коли есть средство доставки.

Гильденстерну бы тут и одуматься, но он закусил удила. И начальственным тоном немедленно распорядился, чтобы Смит с Эссенхельдом стремглав за стремянкой и сбегали. Оснований для неподчинения Барри Смит не имел, а Эссенхельд свою критику сосредоточил на главном, потому они тотчас же, не чинясь, притащили стремянку.

Перед тем, как начать подъём, Дэй спросил, высоко ли ему забираться.

Барри ответил:

— До первой решётки запертой, дальше смысла нет. Хвандехвары крупны, сквозь решётку им не протиснуться. Ну, а крысы нас, вроде бы, не должны волновать.

Дэй кивнул и полез вверх по скобам.

Ну а дальше всё развивалось молниеносно.

В узкой шахте на Дэя напали зомбированные крысы. Было слышно, как там, наверху, он отстреливался из бластера, загнанный в угол одной из глухих площадок. Как ни странно, но даже бластер ему не помог. Он отбивался недолго, вскоре затих.

— Дэй!!! — в изумлении звал Нестор Оукс. Отвечала ему тишина.

А потом из отверстия в потолке выпало на пол несколько дохлых крыс. Самая дохлая почему-то истошно визжала.

Оукс всадил в неё пять зарядов, прежде чем успокоил. Но, когда успокоил, зашевелились другие. И завизжали настолько же мерзко, как и она.

Прижигали их Смит и Оукс, из двух стволов.

Только тут Смиту стало понятно, каково пришлось в вентиляции несчастному Джону Дэю. Да и Оуксу стало понятно, только не до конца.

Когда крысы закончились, все напустились на Эссенхельда. Что, мол, творится с животными. Тот ответил достаточно взвешенно. Дескать, ксенозоология здесь не поможет что-либо объяснить, так как организмы зомбифицированы.

Что характерно: при всей доказательности речи ксенозоолога, при очевидной необычности крыс — Гильденстерн всё равно не поверил в зомби. Как оказалось, он дальше не знал о тех волнах, что с поразительным постоянством ходят на Бабилон и у моста прижигаются огнемётами.

7

После погибели Дэя (в ней Барри не сомневался) и уничтожения нескольких мелких зомбифицированных организмов Смит объявил, что пора закрывать экспедицию, чтобы добытое знание чинно представить Стэнтону.

Гильденстерн кочевряжился, утверждал, что начальник здесь он. Барри ему возразил, сославшись на то условие, что в ситуациях боевых и нештатных руководство следственной экспедицией автоматически переходит к представителю шахты. Этот пункт оговаривался и между Стэнтоном с Башней Учёных. Между прочим, от имени Башни с ним согласились начальники настоящие, не чета Гильденстерну.

Белобрысый «начальник» сник, но его неожиданно поддержал и охранник Оукс. На прямые приказы Смита он ответил истерикой и отказом повиноваться. Так и кричал, будто баба: дескать, чихал на запреты, дескать, несчастного Джонни можно ещё спасти.

Ну и полез вслед за Дэем — его спасать. Думал, поди, что кто-то начнёт останавливать, а капризный охранник на том наберёт очки.

Барри Смит не стал останавливать. Если Оукс решил не подчиниться и умереть, кто ему здесь опекун и родитель?

Между тем, как уже второй из охранников Башни Учёных направлялся кормить крыс, Эссенхельд объяснял, что в практиках ксенокультуры Сид зомби хоть и сильны, но недолговечны. Если поставить барьер для распространения, это должно, вероятно, помочь… Эссенхельд объяснял, а Гильденстерн — тот молчал, как рыба. Хотя кто здесь был, спрашивается, ксеноисторик? Кто должен знать ксенокультуру Сид?

Оукс там, наверху, принялся мстить за Дэя. Бодро бил зомбикрыс и, возможно, всерьёз полагал, что им делает больно. Продержался он дольше Дэя, но к итогу пришёл абсолютно такому же.

Когда крысы опять перестали сыпаться, Барри сказал:

— Надо забрать отверстие решёткой.

Между прочим, к такой идее он пришёл, потому что внимательно выслушал Эссенхельда. Тот говорил о барьере — так вот он вам и барьер. Да, зомбикрыс он, пожалуй, не остановит. Но, может быть, остановит его — неопознанного зомбификатора.

А ещё где-то там, на площадке вентиляционной шахты, находились и два человеческих тела, те, что туда доставили Оукс и Дэй...

В этот момент перед Смитом встала такая проблема: как из квершлага доставить решётку сюда, к отверстию вентиляции? Может, кому-то дело покажется плёвым, но когда у тебя один бластер, когда некого даже оставить посторожить у опасного места, а отыскать в квершлаге нужный запасник быстро способен только один лишь ты…

Но, коль некуда деться, приходится доверять даже двоим учёным.

8

А каков результат? Майк Эссенхельд оправдал доверие, а Кай Гильденстерн — нет. Первый принёс решётку, а второй убежал.

Дело в том, что Барри послал их обоих к запаснику в тот неудобный момент, как из отверсия начал спускаться зомбифицированный Нестор Оукс.

Барри занялся зомби, оба учёных умчались. Что будет дальше, в тот миг представлялось туго.

Мог бы не выдержать Смит. Оукс, он всё-таки не какая-то крыса. Если такое прорвётся — шахте уж точно конец.

А всё-таки выдержал. Одолел зомбаков обоих (кроме Оукса вылез и Дэй). Как получилось, не хочется вспоминать. Страшный был опыт.

Важно, опять-таки, что Гильденстерн убежал. После нашли его — у основного ствола, возле шурфа с подъёмниками. Тут же нашли, когда всё только-только затихло.

А потом уж, когда поднимались на административный уровень, Кай Гильденстерн опять отличился. Принялся сразу распространять панику. Так напугал мальчишку в подъёмнике, что несчастный от страха его же потом и убил. Да, серьёзно: выпихнул вон из клети.

Вот вам вывод: капризы тщеславных учёных — это путь в никуда.

Глава 9. Сдохни в цветущем саду

(чуть позднее о том, что пораньше;

комментирует Каспар Шлик, профессор ксеноархеологии из Башни Учёных, Новый Бабилон)

1

Эссенхельд — человек скользкий, что и говорить. И, конечно же, он на самом-то деле никакой и не Эссенхельд. Но отсюда не следует, что зовут его Кай Гильденстерн. Глупые сектанты из посёлка Новый Зеон были введены в заблуждение.

Подлинное имя этого якобы Эссенхельда — Бьорн Ризенмахер. Именно так, хотя знают о том немногие. Башня Учёных в курсе, и то не вся. Чтобы дознаться, на этого парня пришлось хорошо надавить. Он юлил, уворачивался, но под давлением сдался.

Впрочем, всё по порядку.

Ризенмахер был в Башне впервые узнан под именем Эссенхельда. Парню дался особый успех — обнаружение целого выводка хвандехваров, терроризировавшего по ночам рудокопов из бабилонских трущоб. Справился парень, ясное дело, не сам. Он находился под руководством опытных следователей — Годвина и Мак-Кру. Но и следователи не справлялись без этого парня. Им не хватало элементарных зоологических знаний о повадках и образе жизни данных ксенорептилий.

После успеха многие думали: паренька подберёт Флетчер. Но, однако, не тут-то было. Флетчер, как все про него говорят, «осторожная задница». Надо думать, что что-то его в «Эссенхельде» том насторожило. Или кто-то ему донёс: парень связан с Бенито. Для приличных людей это факт нежелательный, нечего и говорить.

В общем, парня пристроили в транспортный профсоюз. Подсуетился известный родригесов прихвостень — Олаф Торвальдсен. Должность простая, задачи тоже несложные: езди, смотри на животных, пиши отчёты. Сильно науку не обогатишь, сильно транспортникам не поможешь, но хоть как-нибудь выживешь, что по нынешним временам очевидный плюс.

Дальше тот «Эссенхельд» имел и ещё целый ряд дешёвых успехов. Например, на арене кого-то там победил: парня по кличке Кулак с уголовным прошлым. Но разумеется, хвандехвары, разысканные в Бабилоне — то был успех настоящий, Годвин с Мак-Кру обязательно подтвердят.

Именно этот успех надоумил и Хлодвига Бека вспомнить о нём в тот момент, когда Башня Учёных вовсю обсуждала проект следственной экспедиции — к Стэнтону, на Ближнюю шахту.

2

Да, пару слов надо сказать о причинах и целях. Не для записи, а для души. Потому что причины и цели я назову настоящие.

То, что у Стэнтона сгинуло сколько-то рудокопов — это причина? Нет. Это удобный повод. Всё же без повода никому не послать следственную экспедицию в вотчину этого самодура, на Ближнюю шахту.

Что же причина? Причина, конечно, сам Стэнтон. Есть и причина немножечко поконкретней — это судьба хорошего человека. Да, хорошего. У него очень много имён, но фамилия только одна: Мендоса. Если же звать с именами, получится так: Херес-де-Мендоса-и-Вега-де-Коммодоро… Впрочем, у этих латиносов трудно бывает понять, где там имя, а где фамилия — всё едино. Но это всё, без сомнения вовсе не важно, когда человек хороший. Даже не просто хороший, а твой человек. Твой человек в Ближней шахте, под боком у Стэнтона.

Стэнтон думал, его человек, а человек-то твой…

Но в какой-то момент Стэнтон прогнал человека. Прицепился, как всякий из самодуров, к ерунде. Мол, у Мендосы длинное-длинное имя. Стэнтон — он пунктик имел, ему времени жалко.

А Мендосе-то каково? Мендосе обидно.

И тебе это тоже обидно, коль Мендоса твой человек…

Только думать не надо, что притяжательное местоимения «твой» говорило сейчас о принадлежности человека-Мендосы скромному и незлобливому профессору Каспару Шлику. Нет, это было бы явно ошибочным мнением. Каспар — он крупный учёный, светило в археологии ксенокультур, но никогда не большой начальник: Каспару незачем.

Просто надо такое иметь в виду: Каспар Шлик никогда, вообще никогда не был склонен себя выделять в единицу, что была бы отдельна от бабилонской Башни Учёных. Ну а Башня Учёных — это в первую очередь главный учёный, а зовут его Хлодвиг Бек. Нет, не так: великий магистр Хлодвиг Бек. Не профессор, заметьте — великий магистр; это особое звание. Профессоров, как изволите знать, очень много, а великий магистр один: я не скажу за Вселенную и за все науки, но в городе Юрбурге, расположенном на одноимённой планете, в сфере ксеноистории это именно так.

Хлодвиг Бек — он не просто великий магистр Юрбургского университета, он старейший ксеноисторик в этом богатом традициями образовательном заведении. Именно он основал, между прочим, и сам факультет ксеноистории, воспитавший практически всех, кто составил костяк двух представительных экспедиций на Эр-Мангали, а теперь составляет и цвет Башни Учёных. Вся образованная Эйкумена знает Хлодвига Бека, впрочем, не каждый способен похвастаться тем, что его понимает. Трудно понять непосвящённым профанам, отчего же учёный, что был уже столь именит, не остался деканом в Юрбургском университете, а помчался сюда, к горнорудной планете, на раскопки одной из для многих незначимых ксенокультур. Что подвигло его? Как ни странно, сама наука.

Но не та, что творится в пустых богадельнях Академий наук. И не та, что штампует студентов в университетах. Речь о науке в самом продвинутом смысле. Речь о переднем крае. Речь, так сказать, о познавательном фронте в вечной борьбе человечества с тем, что зовётся неведомым.

Да, этот путь не усыпан одними розами. Всем известно, как мало свободы научного творчества ныне на Эр-Мангали. Мало кто мог ожидать подключения карантинной космосистемы. Но великий магистр не теряет присутствия духа, не считает себя трагически проигравшим. Он по-прежнему бодр, он следит за событиями на планете, он проводит исследования. С каждым днём здесь он знает всё больше об ископаемых артефактах.

Вот такой величайший учёный мог бы сказать о Мендосе «мой человек». А для профессора Каспара Шлика человек он не то, чтобы свой. Просто хороший. А на месте своём в Ближней шахте — так вообще!

Чем же хорош был Мендоса на Ближней шахте? Тем и хорош, что помогал обеспечить научный контроль над разработкой ксенокультурных предметов.

Это, должно быть, очень не нравилось Стэнтону.

3

Что же, как видим, причины прояснены. Что же до целей следственной экспедиции, то их уместно считать производными от причин. Что посчитать верной целью в отношении Стэнтона, изгоняющего хороших людей? Разумеется, низложение, не что-то другое.

В этом свете как можно понять немудрёное, вроде, название «следственная экспедиция»? Только так, что под следствием после неё должен был оказаться начальник шахты.

И кого же в состав экспедиции стоило бы включить?

О критериях спорили Шлик и Бек, и ещё Блюменберг покойный. Их решение можно назвать парадоксальным, но зато целесообразным и элегантным. Потому что решили так: экспедиции надобно быть некомпетентной (это первейшее, обязательнейшее условие). Чтоб обеспечить всю полноту некомпетентности, эпицентром её мог служить только начальник. Где же такого в Башне Учёных сыскать? Случай редчайший, но такой как раз приблудился. Некто Кай Гильденстерн — идеальная кандидатура. Комик глупейший с запросами мелкопошибными, верящий, будто сумел сымитировать тонкий научный ум.

Дальше — критерий второй. Экспедицию эту должно быть не жалко. Ведь, как-никак, могла привести к катастрофе. Даже можно сказать и прямей: не могла, а вела. Кем бы могла безболезненно жертвовать Башня Учёных? Как ни странно, опять Гильденстерном. Больше никем из учёных: все другие сотрудники крайне важны в деле научного поиска. Ну и в довесок — парой плебеев-охранников, что с учёными слишком нагло себя вели. Дэем и Оуксом (так тех плебеев звали). Их и учтивости поздно было учить.

Третий критерий. Экспедиции стоило бы заняться чем-нибудь посторонним. Чем бы таким? Например, ловить хвандехваров. Кажется, этих рептилий в шахтах ни разу не видели. Так почему бы кому-то не сделаться «первопроходцем»? Это сулит, как-никак, успех и почёт. Кто бы сумел отвлечь экспедицию на посторонние цели, соблюдая при том ритуальный танец научной методологии? Не Гильденстерн, это точно. Вот Эссенхельда, того паренька, что пристроен у Торвальдсена — его можно попробовать. Крупный успех — он молодым голову кружит, а когда твой успех связан ещё с хвандехварами, странно бы было не видеть тех недобитых рептилий везде, где ни попадя. Почему бы и не на шахте?

А четвёртый критерий о том, что людей Ральфа Стэнтона должно быть поменьше. Стэнтон, понятное дело, упёртый баран. В экспедицию хоть кого-нибудь, да засунет. Вот и к лучшему! Тот, кого Стэнтон приставит, будет всегда в меньшинстве. Он подчинится начальству и большинству в главных научных вопросах, благо у Стэнтона и учёных-то нет. Что бы им делать в тупом производстве на шахте?

Дальше, понятное дело, ожидается кризис. Парень от Стэнтона, скажем, рвётся командовать. Больше всех надо? И ладно. И пусть. Вся экспедиция тут же ему подчиняется, ведь и со Стэнтоном случай такой оговорен. Или, возможно, подчиняться не хочет (с Оукса станется, он ещё тот бузотёр)… Это не важно уже. Важно-то что: экспедиция гибнет. Кто ею руководил, до того как погибла? Кто был бы должен ею руководить — в экстремальных-то случаях?

Ужас какой! Экспедиция Башни Учёных сгинула без следа на шахте у Стэнтона! По вине человека Стэнтона — даже, влзможно, того, кто был упрямцем поставлен на место Мендосы.

Ну не правда ли, этот план гениален?

4

Вышло не так. Миг столкновенья с реальностью разрушает порой и гениальные схемы.

Каспар Шлик догадался первым, что конкретика способа гибели следственной экспедиции открывает простор для двусмысленности толкований. Также ему самому первому показалось, что причина таится в ксенозоологе Эссенхельде. (Настоящего имени «Ризенмахер» он в ту пору, понятно, не знал).

Позже ему удалось повнимательней проанализировать корни своей интуитивной догадки. Выходило, что лёгкий оттенок проигрыша обнаруживал себя в том, что экспедиция: а) неудачно погибла — то есть, частичная гибель коснулась исключительно представителей Башни Учёных; б) предоставила полный отчёт Ральфу Стэнтону; в) Гильденстерн в том отчёте сыграл не на Башню Учёных, а потом совершенно бездарно отбросил коньки (не в контексте осуществления экспедиции); г) Эссенхельд с человеком Стэнтона очевидно вошли в коалицию.

Впрочем, трудно сказать, что итог не закономерен. Невозможно уверенно побеждать, когда дело ведёшь с интриганами.

5

В тот момент, когда молодого ксенозоолога, что назвался фамилией Эссенхельд, пригласили в Башню Учёных, основные события, происшедшие с участниками экспедиции, стали уже известны и отправителям. Шлику сейчас уже трудно вспомнить, откуда. Вероятней всего, из особых каналов, доступных единственно Рабену.

Знали уже, что Джон Дэй и Нестор Оукс пережили нежелательную трансформацию, вследствие которой сделались опасны для окружающих и подверглись уничтожению. Знали, что Барри Смит, человек Стэнтона, смог разделаться с их зомбированными телами благодаря смекалке и чуду. Вроде бы он ухитрился отстрелить у Оукса бластер и свалил зомби-Дэя уже из него, ибо зарядов на всех категорически не хватало.

Знали, что Кай Гильденстерн отчитывался перед Стэнтоном, а затем отчего-то свалился с подъёмника в шурф Ближней шахты. Знали вдобавок, что и мальчишка по имени Мад, поднимавший его, скоропостижно скончался. Неспроста? Полагали, что неспроста.

Но кого и за что хватать, если все концы спрятаны? И насколько реально повесить все трупы на Стэнтона, если речь об убийстве, а не о плохом руководстве, влекущем жертвы?

В общем-то, разговор с «Эссенхельдом» был призван решить вопросы, многие из которых касались не лично его.

В зале совета Башни Учёных, где приняли ксенозоолога, восседали за длинным прямоугольным столом они впятером: Рабен, Мендоса, Бек, Блюменберг и Шлик. За исключеньем Мендосы все из Германского космоса. Кто не заканчивал Юрбург, тот в нём побывал — ну, как минимум, на планете. Это настраивало на атмосферу экзамена. Ярче других был настроен великий магистр.

Рабен кивком отпустил Диаса и Маданеса, что ввели Эссенхельда. С этого места экзамен и стартовал.

Первый вопрос и пришедшему задал Рабен. Молвил:

— Приблизься... Михаэль Эссенхельд?

— Да, это я. С кем имею честь? — Молодой человек явил неосведомлённость относительно самых важных людей планеты. Хорошо это или нет, сразу не было ясно. Факт однако, что Шлик не поверил в наивность парня. В шахте Стэнтона он наивности не проявлял.

А вот Рабен, должно быть, поверил и позабавился, представляясь:

— Я Вольфганг Рабен. Это Мендоса, — добавил он.

В этот момент «Эссенхельд» из наивного образа вышел:

— Херес-де-Мендоса-и-Вега-де-Коммодоро?

Рабен спросил:

— Знаешь полное имя? Откуда?

А«Эссенхельд» ему так:

— Шахтёры из Ближней шахты много рассказывали.

Ладно, выкрутился. Но основной-то экзамен ещё предстоял. Рабен представил студенту комиссию экзаменаторов:

— Трое учёных. Великий магистр Бек, профессора Шлик и Блюменберг.

Каждый из названных сдержанно кивнул.

— Догадываешься, зачем тебя вызвали? — перешёл к делу Рабен.

— Полагаю, причиной послужили события на Ближней шахте.

— Какие?

— Гибель двоих охранников, Оукса и Дэя.

— Что ты можешь об их гибели рассказать?

Отвечая, младой «Эссенхельд» постарался не дать никакой информации, неизвестной и без него. Дескать, в составе следственной экспедиции из пяти человек под руководством ксеноисторика Гильденстерна сам «Эссенхельд», покойные Дэй и Оукс и Барри Смит, представитель охраны из Ближней шахты пробирались они туда вниз, и т.д., и т.п.

— Экспедиция вернулась в неполном составе? — перебил его Рабен. — Сколько сейчас живо из пятерых?

«Эссенхельд» же в ответ:

— Увы, только трое. Гильденстерн, Смит и я.

То есть, о смерти начальника экспедиции то ли не знал, то ли знать не желал, то ли желал бы не знать и не подать виду.

— Угу, — Рабен вернул «Эссенхельда» к вопросу, первый ответ на который ранее перебил, — так от чего погибла охрана?

А «Эссенхельд»:

— Зомбирующее воздействие. В прямом биологическом смысле, а также в сопутствующих ему психическом, социальном...

Рабен тотчас обернулся к Хлодвигу Беку:

— Магистр Бек, вы понимаете, о чём он говорит? -.

— Да, разумеется. В его словах, определенно, присутствует смысл.

А Блюменберг, по своему обыкновению, не преминул выпендриться:

— Правда, пропущенный через призму натуралистического истолкования, характерного, впрочем, для профессионального мировоззрения представителей его специальности. Поэтому биологический аспект заметно доминирует над остальными...

Рабен поморщился и велел:

— Попроще. — И Блюменберг замолчал.

Весь этот диалог был всего лишь прологом к основному экзамену, чьё начало ознаменовалось не слишком заметным, но судьбоносным изменением ситуации: очередь задавать вопросы перешла к великому магистру Беку.

6

И как только вступил великий магистр Бек, отвечать «Эссенхельду» стало намного сложнее. Ну ещё бы: Бек величайший экзаменатор. Он подобен вахтёру на рубеже цветущего сада, чуда культурных растений, изделий великой науки — ботаники. Этот вахтёр ни за что не пропустит в сад недостойного обитателя в джунглей, а когда тот прорвётся, непременно его догонит — и удобрит культурным растениям жирную почву.

Всё сбывалось, как и обычно. Не прошло и десятка минут, когда Шлик зафиксировал первую из явных ошибок.

Бек спросил как бы невзначай:

— Вы сказали, «предостерегающая надпись». Что вы имели в виду, а?

— Надпись на общем языке культуры Сид, — ляпнул ксенозоолог, не чуя ещё подвоха. — Увы, наша экспедиция предостережению не вняла. Мы были самонадеянны. Вовремя не встревожились. До конца уповали на биологическую версию угрозы.

Ну а Бек:

— Так что же такое, как вы говорите, тревожное, было написано на потолке Особой штольни? И как это может быть связано с появлением зомбирующего людей агента в вентиляционной шахте?

— Там написано «Сторож выставлен»...

— Вот как? Верно, чудная надпись. Вы... сами её прочитали? — В этот момент Шлик бы зааплодировал, если бы не боялся спугнкть негодяя.

«Эссенхельд» же пошёл на попятный ход:

— Конечно, нет! — И ладошками замахал. — Я кто? Я всего лишь ксенозоолог. У животных, увы, не бывает письменности. Но! С нами был ведь и ксеноисторик — руководитель экспедиции Кай Гильденстерн. Вот он-то и расшифровал надпись.

Тут великий магистр запросил подробности. Мол, в какой из моментов следственной экспедиции прозвучал перевод? Молодой человек почуял неладное, стал темнить, относя перевод к наиболее позднему времени. Он однако, не знал кое-чего ключевого о Кае Гильденстерне, кое-чего, о чём знала вся Башня Учёных едва ли не в полном составе.

— Враньё, — бросил Бек с удовольствием.

А в ответ — суета «Эссенхельда».

— Простите, что? Простите, почему?

Но великий магистр с презрительным наслаждением захлопнул свою мышеловку:

— Кай Гильденстерн точно не мог прочитать эту надпись. Знаете, почему? Потому что Кай Гильденстерн полный ноль! И в ксеноистории, и в других областях знания. Он не знал и не был способен выучить никакого языка Сида. Что скажете?

Здесь бы всё и закончить. Но «Эссенхельд» сказал. Мол, не способен ответить, будучи некомпетентным, но настоятельно предлагает… спросить самого Кая. Эта увёртка, пожалуй, впечатленье подпортила. Потому что никак не найти формального основания требовать объяснений казуса с переводом ксенотекста у человека, слабо знакомого с ксеноисторией… Да ещё при условии, что о смерти блондина Кая его информировать вовсе не собирались!

Бек тут явно почувствовал, что позиция-то слабеет. Он понизил значение перевода, объявил, что дело не в надписи. Дело в том, что Кай Гильденстерн вообще клинический идиот, ну по крайней-то мере в контексте понимания ксеноистории, а тем паче научного руководства экспедицией.

И тогда «Эссенхельд» вдруг нанёс ответный удар. Молвил:

— Позвольте вопрос, великий магистр. Если господин Гильденстерн руководить нашей экспедицией не был способен... Отчего Башня Учёных прислала именно его?

Бек удар пропустил, но не потерял лица. К сожалению, о Мендосе такого не скажешь. Покраснел, застеснялся, словно мальчишка нашкодивший. Можно подумать, он искренне верил, что в Башне Учёных всё провернули только ради него.

7

Да уж, не слишком-то было приятно на такое нарваться. Даже если плевал ты с Башни Учёных и на всех зомбаков вместе взятых, и на жизни не самых высокоценных сотрудников, а когда тебя кто пристыдит, получается всё равно некрасиво.

Будто ты виноват. Будто великий магистр виноват.

Только Бек ни за что бы не стал великим магистром, кабы не был готов в спорах стоять до конца, а коль спор безнадёжен — то резко менять предмет и громить оппонента уже с запасных позиций. Он невинно спросил:

— Михаэль Эссенхельд, да? Заканчивали Юрбургский университет? Факультет ксенозоологии? — «Эссенхельд» подтвердил.

И тогда Бек включил единственное в своём роде на Эр-Мангали приёмное устройство для голо-карт — и немедленно вывесил перед собою на голо-экран юрбургский университетский справочник.

Полистал — и немедленно принялся иронизировать:

— …вы уверены, что заканчивали Юрбург? Но вот незадача: вы не значитесь в списках выпускников. Увы, это так.

Пару минут «Эссенхельд» лишь бессмысленно препирался, но давление-то нарастало. И великий магистр Бег, а уж Рабен-то и подавно — это истинные мастера ломать судьбы.

А судьбу самозванца — ну право же, грех не сломать. Для начала вербально, а после и невербально. Ведь Башни Учёных есть чудный подвал…

Вот тогда господин «Эссенхельд» завздыхал со слезами во взоре и признался, что звать его «несколько иначе».

Но «иначе» — не имя. Между прочим, в этот-то миг к экзекуции подключился и Каспар Шлик. Пригрозил хорошенько, намекнув ещё раз на подвал, куда многих заводит непродуктивность молчания.

Уговоры достигли цели. Хитрец сломался. Пообещал: «назову», а затем и назвал. Собственно, то и назвал:

— Бьорн Ризенмахер.

Бек это имя немедля пробил по справочнику. С удивлением убедился, что всё-таки сходится: выпустился такой в минувшем году.

В общем, история выдалась поучительной. Экзаменуемый не хотел отвечать, но под давлением сдался. Хорошо бы, чтоб так было с каждым.

Глава 10. Мелочь, а неприятно

Подглава 10.1. Вид из барака

(рассказывает Педро Моралес, шахтёр, Новый Бабилон)

1

Он — Михаэль Эссенхельд. Педро Моралес так думает. Ни о каком Гильденстерне ни разу не слышал, о Ризеншнауцере тем более. Но называть его Михаэлем ни разу не приходилось. Лишь по-простому — Майком. Были ведь с ним соседями. Ну, по бараку.

Первую встречу Педро почти не запомнил. Всё же барак — многолюдное место жительства. Новенькие очень часто вселяются. Кто-то вселяется, кто-то и выбывает. Например, когда мрёт.

Кстати, и Майк заселился тогда на то место, где вышел мертвец. Нет, никакой не зомбак: его просто съели. Нет, не люди: как можно? Рептилии, хвандехвары. Да, так и ели, когда все заснут, по ночам.

Близко к началу, как только он заселился, Майку пришлось кости съеденного хоронить. Это в бараке было вообще-то не принято. Просто выбрасывали: ведь за яму никто не заплатит. Рядом с бараком, кстати воняла гора. Мусорная, вот и воняла. Майк собрал кости в тазик, но просто на гору не выбросил, а попросил для начала лопату, чтобы зарыть.

Кстати, тогда и Моралес с ним познакомился. Ведь Моралес шахтёр, лопату держать обучен. Вот и помог похоронить кости жмура. Повторяю: жмура, никакого не зомби. А верней, не совсем и жмура, а скелета. Этот самый скелет остался от Малыша Глипа. Как какого? Которого съел хвандехвар. Жуткая, нелепая смерть.

Очень прекрасно Педро запомнилось вот что. Разговор о похоронах привлёк вниманье барака. Кто-то у Майка спросил:

— Зачем зарывать? Так брось на кучу.

Он пояснил, что кости, когда неубранные, хвандехваров по новой привлекут только так. Он-то знает, он же ксенозоолог. После того пояснения не только Педро Моралес, но и рыжебородый Руперт, и долговязый Дьюи сразу прониклись к новенькому интересом. Их интерес, конечно, был о своём. Руперт о том говорил, когда Майка поблизости не было:

— Ксенозоологи — люди очень учёные, часто бывает, уходят на повышение — и тогда, может быть, не забудут и старой дружбы. Потому-то дружить с ними выгодно. Даже если они в чём-то тебе неприятны. Так-то вытерпишь пару недель, а потом тебе кто-нибудь премии выписывает до скончания дней.

А Моралес ему:

— Мечтатель! Да тебя эти все павлины первыми позабудут!

Ну а Дьюи:

— Ты прав. Но попытка — она не пытка. И ещё: ты же сам слыхал, он читал по жмуру молитву. Это значит, он совестливый.

(Нет, простая молитва. Что такое обряд призывания? Вроде, нет).

Но в глаза-то они с Майком дружили все трое. Да и с кем ещё было в том бараке дружить? Там одни шахтёры.

Кроме них подружиться с Майком пытались ещё и другие. Но они отваживали. Коли будет с павлина прок, то троим его, может, хватит, но не с целым бараком делиться!

Правда, будет ли прок? На это надежда таяла. Майк — он, вроде, хотел попасть в Башню Учёных, но проситься туда не ходил. Вообще не понятно, о чём себе думал. Опасался, единственно, загреметь на рудник.

— Нет, жидковат ты для работы на шахте, — честно его утешал Моралес. — Извини, конечно.

Ну а Руперт рыжкбородый объяснял, почему:

— Такие у нас загибаются в первые месяцы работы.

(Нет, никто не загнулся. Просто к слову пришлось).

А батрачить на фермеров — гиблое дело, если ты не с аграрной планеты. Майку Моралес так и сказал, хотя тот и не рвался. Потому как торчишь круглый день где-то в открытом поле, а туда набегут и проклятые зомбяки, и рептилистые хвандехвары. Лютоволки не набегут, да и то потому лишь, что здесь нет никаких лютоволков. Хотя адовы твари бывают всякие.

…А потом прямо к Майку в барак заглянул Флетчер. На каком он посту был в ту пору, трудно точно сказать. Вроде, типа начальствовал над охраной в районе шахтёрских бараков. Но не суть: главное, Флетчер — всегда начальство. Не всесильное, но весомое в Бабилоне. И всегда под ним ходит и пара следователей. Один Годвин, второй Мак-Кру.

Ну так вот, когда Флетчер зашёл, это значило только одно: ксенозоолог замечен. И теперь для него намечается работёнка. Потому-то Моралес Майку сказал самым первым:

— Ну видал? Твоё дело само собой решилось.

Это в смысле о том, где приткнуться, с чего харчеваться. Да, конечно, сперва Майк был должен сделать работу. Да всего ничего: хвандехваров в посёлке найти. Но он вроде бы говорил, что специалист…

Это значит, был должен найти. А иначе сдохнет.

2

Сдохнуть никто не сдох. Потому что сделал. Но перед тем, как найти хвандехваров, жилы всем помотал. Например, заявился в барак подозрительный, с новой идеей: что, если нет никаких хвандехваров, а всего лишь каннибализм. Нет, ну простого шахтёра за такое бы вздрючили, но про Майка все знали, что он не от мира сего. Мяса не жрёт вообще, вот других и подозревает. Для него, что мясные культуры в шкафах Оломэ, что человечина — всё это, в общем, лежит где-то рядом. Обижаться на это, наверно, довольно смешно.

Да попробуй ещё обидься, когда за ним Флетчер!..

В общем, его подозрения усыпили помягче. А потом Руперт вызнал, откуда донёсся слух. Оказалось, что из соседнего барака. От Нараньо, Мулинеса и Клейна — тех самых ребят, у которых перехватили рудную жилу.

Клейна потом Педро круто побил. Ну а Руперт и Дьюи замесили Нараньо с Мулинесом.

Только есть никого не стали. Потому что не людоеды.

Вроде, главную злость и сорвали, но с Майком… Короче, отношения стали прохладнее. Он ведь сам виноват. Лучше б не злил друзей, не расспрашивал о нехорошем. Это, в конце-то концов, не по-товарищески. Ведь когда бы и впрямь людоедством-то промышляли, этот Майк-чистоплюй мог бы всех попалить.

Дьюи — самый злопамятный. Он потому даже навёл на Майка коллекторов. Ну, Педала с большим кулачищем размером с голову. Не специально решил навести, просто надо было Педалу кого-нибудь сдать, кто за койку не платит. А когда всё равно хоть кого-то, да из своих, почему бы не Майка? Да к тому же, когда кто под Флетчером ходит, того Флетчер отмажет, если ему не в лом.

А потом было диво: Майк таки обнаружил гнездо хвандехваров. Очень зрелищно было, когда Годвин с Мак-Кру в этих тварей пуляли. Майк уж думал: возьмут в охранники; почему бы не взять?

Только Флетчер его с наградой всё-таки кинул.

Из-за Бенито, так думает Педро Моралес. Майк ведь связался с Бенито, а Флетчер прознал. А про Бенито в посёлке болтают разное. Странный он человек. Может, даже чуток и умишком тронулся. Но, по правде, парень-то он хороший, для латиносов лучше нет.

Жаль, что Флетчер совсем не латинос.

3

В общем, бедняга Майк устроился хуже, чем ожидали. Ничего не в охрану, а к транспортникам. Это, сказать, по правде, ни то, ни сё. Между шахтёрами и водилами вездеходов по жизни общения мало. Потому что шофёр-то тебе и не свой, и не более крут, у него вообще по жизни другие задачи. Главное что: водила не патриот, он мотается по дорогам между посёлками, а потом непонятно, за кого он теперь. Ну а ты всё сидишь в одном и том же бараке одного и того же посёлка, и горбатиться ездишь в одну неизменную шахту.

Позже коллекторы всё-таки Майка достали. Вместо Педала явился другой, с погонялом Кулак, а по имени Поллак. Этот тип вызвал Майка на поединок. Все уж думали: ксенозоологу на этом хана. Оказалось, не так. Скользкий Майк снова вывернулся, а Кулака уделал.

Что ж, бывает; Педро Моралес ценит людскую удачу, он за Майка порадовался. А вот Дьюи и Руперт — наоборот, опечалились. Кажется, оба болели за Полака.

4

Ну а с тех пор Эссенхельд появлялся в бараке всё реже, и в последние месяцы там вообще не бывал. Жил то в Башне Учёных, то вовсе в Новом Зеоне, чем-то там занимался, наверное, для него интересным.

Но когда ты уходишь, то давай уже уходи. Лучше в своём квартале не появляйся. Люди не любят, когда ты им больше не ровня. Помни, что если оставил где-то друзей, они могут тебе отомстить. Не Моралес, другие… Руперт и Дьюи — они вот как раз среди них.

Как-то раз было дело: к бараку пришла пара тёмных личностей. Настоящие уголовники, с ними шахтёрам лучше бы не якшаться. Что бы ты вместе с такими не делал — можно не уцелеть.

Уголовные типы спросили друзей Майка. Им указали на Дьюи, Моралеса, Руперта.

Педро Моралес тогда отпетлял: понял, что дело нечисто. Знал уже, кстати, что Майк в этот день вернулся как раз из Зеона. И так и думал, что с этим-то дело и связано.

Педро слинял, а Дьюи и Руперт попались. Им посулили какую-то мутную сумму только за то, чтобы кто-то из них типа позвал Майка к Бенито.

Кончилось плохо. Сумма у них сорвалась. И, между прочим, могли и с жизнью проститься. Майк их, видать, пощадил ради старой памяти. А уголовников — кончил.

(Нет, не зомбировал. Кончил из револьвера. Да, револьвер у Майка имелся. А зомбинатора не было).

Подглава 10.2. Вид на барак

(рассказывает Эндрю Трасс, охранник, Новый Бабилон)

5

Эндрю Трасс — рядовой охранник. Но он предан идеям Нового Бабилона и готов… Ну, ко всему, о чём говорили, к тому и готов. Дело ясное, Новый Бабилон — он Бабилон самый главный. А содомиты, зеонцы, или там джерихонцы, говорят, не совсем даже люди. Нет, ну люди, конечно, но, если смотреть внимательно, самую малость не дотягивают до людей. Эндрю Трасс в таком разбирается. Сам он сюда прилетел с Плюмбума-11.

Слышал ли Эндрю о культуре Сид? Тю, да кому она надо, эта культура. Эндрю так думает: надо быть человеком. Если кто не совсем человек, ему лучше не быть. А уж кто недочеловек очень сильно — тот и вовсе напрасно коптит во Вселенной место.

Артефакты? Ну да. Артефакты всегда пригодятся.

Эндрю умный? Ага. Эндрю о том уже много раз говорили.

Эндрю думает, он когда-нибудь станет начальством. В самом деле, почему бы не он? Это правда, сейчас ему до того далеко. На планете Эр-Мангали он недавно. Только что прямо с Плюмбума, можно и так сказать.

Люди злобные. Люди любят поржать. Часто бывало, люди ржали над Эндрю. Разные вещи рассказывали о маме. Будто бы Мамализа — девица с трассы. Да какая она девица; у неё уже взрослый сын!

Мамализа и правда работала на Галактической трассе. Это главная трасса во всём великом Альянсе. Но не девицей: она говорила, что стюардессой. А стюардессой быть круто. Лучше, чем ею не быть.

А фамилия Трасс — по отцу. Эндрю, правда, его не помнит. Но так думает, что отец был аристократ. Почему так решил? Мамализа сказала, что Эндрю пошёл в отца. Потому его внешность аристократическая.

Жаль, конечно, что нет про отца документов. Но понятно, с чего: время ещё не пришло. Вот придут документы — тогда-то и станет всем ясно: Эндрю Трасса надо в начальники!

Плюмбум трудное место, на нём начальников много. Потому было верным решением ехать на Эр-Мангали. Эта планета для старта чудо как хороша. Жаль, приехали злые, нехорошие люди.

Люди Эндрю назвали байстрюком и дебилом. Но он людям покажет: вот выйдет в начальство, будет их сам обзывать.

Догадался ли Эндрю, зачем его пригласили? Да, конечно. Хотели о чём-то спросить. Эндрю думает, может, он уже и ответил? Он слыхал, что бывают щедрые премии за ответ на вопрос.

Нет, в начальство так просто не выйти, он понимает. Тут не просто ответить, тут как-то себя проявить… Но Эндрю ещё проявит. Эндрю знает, что кое-что назревает. Эндрю будет достоин — достоин всего.

Об Эссенхельде — так вот о чём, значит, вопрос? Эндрю не будет обманывать — мало что слышал. Но всё, что слышал, расскажет, как на духу. Сможет ли Эндрю потом получить себе премию?

6

Эссенхельд — это очень плохой, злой человек. Эндрю думает, что за это надо его уничтожить. Эндрю готов, если будет такой приказ.

Это и всё? Нет, не всё: Эндрю только начал.

Есть особенно важное знание об Эссенхельде. Он не тот, за кого себя выдаёт. Как на самом деле зовут? Клаус Кухенрейн. Именно так: Кухенрейн, Эндрю не перепутал.

Только это секрет. Очень важно не проболтаться.

А откуда известно про имя — это тоже большой секрет. От человека, который хотел Бабилону помочь. Эндрю не знает имени человека; человек не назвался. Был очень сильно курнос — в этом его примета. А в остальном внешность располагающая и благородная. Очень правильный человек: он даже знал маму Эндрю Трасса.

То и сказал:

— Энди, глянь! Видишь вон ту подозрительнейшую личность? Я узнал её: это мерзавец по имени Кухенрейн. Он сейчас в Бабилоне, наверное, неспроста. Надо думать, что-нибудь замышляет…

Как-то так и сказал, может, слова чуть другие. Но самый главный смысл передан точно.

А ещё человек тот сказал:

— Энди, твой ход! Я хочу, чтобы тебя наградили. Подойди-ка теперь к Кухенрейну, заведи разговор. Вот увидишь, он назовётся каким-то другим именем. Всё, что я от тебя хочу: допроси его, узнай о преступных замыслах. Он, скорее всего, начнёт отпираться, возмущаться, либо давить на жалость. Твои действия: повяжи и тяни к гауптвахте. Стационарный допрос легче развяжет язык. Если станет сопротивляться, вытянет револьвер — можешь не церемониться. Бей наповал, будешь всегда оправдан.

Так сказал человек — тот, курносый. Нет, он не был охранником, на нём не было формы. Но, как думает Эндрю, он был к охране близок. Знал и специфику службы, и всё такое. И вдобавок он тоже был с Плюмбума. Хорошо знал родные места. Например, Монорельс, Гаражи, Индустриальную Базу, проспект Мальтуса, Бирский завод по производству шкафов Оломэ.

А Кухенрейн… С ним не очень-то получилось.

Вроде, с начала всё даже пошло, как надо. Эндрю преступника остановил, заставил назваться. Там и услышал фамилию «Эссенхельд»…

Но, к сожаленью, был прерван внешними силами.

Интерлюдия 3. Искалки-бродилки

(прямо сейчас про сейчас;

мыслит некто в прогулке снаружи Нового Бабилона)

1

И вот они вместе с Бенито подошли к мосту. Среди пятёрки охранников с огнемётами попадались в основном знакомые лица, но имён большинства не помнилось. Шёл бы один — сомневался бы, как обратиться.

Правда, когда обратился Бенито, вспомнились сразу и имена, и фамилии — ну во всяком-то случае, у двух человек. Первый — Пако Боргезе, а второй — Мика Тиккурилен. Колоритные лядьки, в особенности второй.

Финнов на Эр-Мангали вообще-то не густо. Финский космос так мал, и так далеко.

— Пако, — промолвил Бенито без озабоченности в голосе, но зато с добрым юмором, — я подумал уже, что забыл арифметику. Всё подсчитывал вас на мосту и сбивался со счёта. Но теперь обнаружил причину: почему вас сегодня пятеро?

— Потому, — сказал Пако Боргезе, — что шестой отлучился.

— Дай, угадаю, кто это с вами стоял… Неужели Руис Перейра?

— Он, — подтвердил Боргезе.

— Но тогда я теряюсь в догадках, кто же вами командует? Кто вам скажет готовиться, когда подойдут зомбаки? Неужели Перейра кому-нибудь взял да доверил себя заместить?

В точку! Многим известно честолюбивое рвение Руиса.

— Мика скомандует, — засмеялся Пако. — Ну, на правах старейшего на посту. Он здесь стоял знаешь ещё когда? Да тогда и Перейры здесь не стояло!

— Кстати, Мика, а что же в ту пору здесь было?

Тиккурилен и принялся перечислять:

— Мост уже был, Бабилон уже был, зомбяки приходили…

— А огнемёты?

— Были и огнемёты. Вид у них только был немножко другой.

В мыслях внезапно мелькнула какая-то искра…

— А какой? — эта реплика вырвалась будто сама собой. И была в этот миг не совсем уместной, ведь Бенито не ждал, что его перебьёт его собственный спутник, он затеял беседу не ради ностальгии по прошлым годам, а хотел незаметно свернуть на главную тему: ну куда это улепетнул Руис Перейра, да ещё и на пару с негодником Олафом...

— Что за вид? — переспросил Тиккурилен. — Не такой, как сейчас. А намного… того… удобнее и компактнее.

— Как на рекламных проспектах оружейного концерна «Цфат»?

— Именно так, — согласился Мика.

Бенито молчал.

2

Мика сказал:

— Вот, гляди: этой огромной канистры с напалмом ранее не было. Вместо неё тут стоял… этот самый…

— Х-блок? — подсказал ему с видом чемпиона-угадывателя. Между прочим, об этом Х-блоке подумал ещё тогда, как впервые увидел в руках шестерых охранников на мосту огнемёты с клеймами «Цфата», а на них — вот это убожество…

— Ты смотри! — восхитился им Тиккурилен. — Разбираешься. Вот не думал: огнемёты — оружие редкое.

— Слабо разбираюсь, на самом деле. Только слышал: в таких огнемётах непременно быть должен Х-блок.

Собственно, правду сказал. Не уточнил единственно, чего ради его посетило это малое знание. Потому что нельзя рассказать, не затронув и содержания дисциплины «Прикладные вопросы ксеноартефакторики». Ну а Майку-ксенозоологу что за резон был её изучать? Скользкая, стало быть, тема. Как прицепится Мика, придётся тогда рассуждать о применении ксенообъектов в технологиях земных корпораций, как итог — выходить из образа, раскрываться…

Но, опять же, не утерпел, чтобы не спросить:

— Так почему же вы отвинтили Х-блоки?

— Плохо работали, — Мика поморщился, знать, накатила досада. — Честный напалм, он — того… Намного надёжней.

— Что, серьёзно? — И снова не утерпел. — А такая была реклама…

— Ты рекламе поверь! Быстродействие было ни к чёрту! Начинало гудеть в самый последний момент. А могло — так и вовсе до огня не дойти. Там в Х-блоке энергии циркулируют больно сложно — а зомбяки-то не дремлют, как раз подступают, им всё равно, когда твой агрегат не готов…

Осторожно предположил:

— Может, что-то неправильно делали?

— Да какое неправильно!!! — Мика и вовсе взорвался. — Там, на Х-блоке, чертёж был, для дураков. Про Иггдрасиль, Мировое Дерево, может быть, слышал? Ну так вот, этот ясень и был там начертан. С указанием чётким, что и куда идёт. Водишь пальцами по чертежу, открываешь заслонки, а когда индикация показала, что энергия разогналась, то из раструба вылетает огонь.

— Вылетал?

— Ну само собой, вылетал! Кабы нет, оружейники «Цфата» разорились бы, к ётунам. Всё, что надо, у них циркулировало. И огонь шёл отменно чистенький, совсем не вонючий. А что круто по-настоящему — этот Х-блок вообще не надо менять, он практически вечен. И батареек не надо вставлять, он самозарядный. И вообще не сушить себе мозг пополнением боезапаса. Самовосстановление всех энергий, ты понял фишку? Раз купил очень дорого, но потом уже больше не тратишься.

— Да, не слабо. И всё же Х-блоки понадобилось отвинтить…

— Говорю же тебе, причина в одном быстродействии! — продолжал горячиться охранник-финн. — Да с таким быстродействием точно проспишь Рагнарёк! Водишь пальцами, водишь, а зомбяки-то к тебе спешат, ты начинаешь тоже спешить, ошибаешься, раскрываешь в Х-блоке не те заслонки, шлёшь огонь по второму кругу, теряешь время...

— Там заслонки? — уточнить захотелось. Просто слово совсем не вязалось с тем артефактом из Кина, на основе которого был построен Х-блок.

— Да, наверное… — Мика хмыкнул.

Стало ясно, что сам он не видел, просто додумал, дофантазировал, исходя из того, что проявлялось, так сказать, в «чертеже», а точнее — на внешне доступной действующей модели. Дескать, что там препятствует энергетическим токам свободно течь от сигнала со спускового крючка и до огненного фонтана? То, что путь заслоняет, одним словом — «заслонка», стало быть… А того, что процесс состоит скорее в «возгонке», Тиккурилен, понятно, узнать ниоткуда не мог…

Кстати, подумалось дальше, не странно ли применение изображения ясеня Иггдрасиля на продуктах концерна «Цфат»? Этот концерн тяготеет к производству какого оружия: каббалистического. Как ни верти, но скандинавский языческий мир — он совсем из другой поэмы.

Эта несообразность должна привести нас к выводу…

3

…К выводу вот такому: Иггдрасиль появился не прямо из «чертежа». Он явился уже в восприятии финна, для которого наиболее характерно понимать любое начертанное в свете собственной мифологии…

Что же тогда было вправду начертано на «чертеже», нанесённом производителем на Х-блок?

Иногда так бывает, что ответ уже знаешь — до того, как себя спросил. Даже немного сильней: ты ответ уже видел своими глазами. Но сформулировать в слове надобно всё оавно…

Ну так вот и формулировка! То, что Мика воспринял как изображения Мирового Древа, было на деле изображением дерева каббалистического. Древа Жизни, Дерева Сефирот. Это будет логично? Да уж, более чем. Потому что на том шатком месте, куда финский анализ пристроил Эдду, оружейники «Цфаиа» определяли Каббалу, и только её…

(Правда, и их понимание сути процессов, происходящих внутри артефактов ксенокультуры Кин, трудно назвать исчерпывающим).

Да, и главнейшее! Всю ту шестёрку Х-блоков, о которых зашёл разговор, ты уже мог наблюдать собственными глазами.

Где — разумеется, в Башне Учёных. В кладовой артефактов. Там ты наткнулся на шесть неучтённых предметов, инкрустированных Деревом Сефирот, и бестолково и тщетно расспрашивал Бинга, откуда они появились.

Мог не расспрашивать, просто немного подумать. Шесть артефактов, шесть огнемётов, шесть охранников на мосту… Ведь само число «шесть» намекало на присутствие между ними связи…

Впрочем, кажется, и теперь ещё рано собой гордиться. Ты узнал, где хранятся Х-блоки? Молодец. Что это знание ныне тебе даёт? Эх, вот на этот вопрос гораздо трудней ответить.

Мика сказал, что Х-блоки от «Цфата» пришлось отставить, превратив ксенотехнологичные огнемёты в варварский поздний аналог «греческого огня». Он назвал ту причину, каковая мешает применять изделие «Цфата» при нападениях зомби. Как ни жаль, но причина выглядит убедительно: понижение быстродействия — веский такой аргумент для отказа от всяческих новых и неоперившихся технологий ксеноподобного действия.

4

А Бенито, наверное, мысленно говорил: «Как хорошо, что ты, наконец, хоть о чём-то задумался и заткнулся». Он использовал эту паузу, чтобы спросить, не расскажет ли кто, куда Олаф на вездеходе повёз Руиса Перейру.

Мика сказал, что он такого не знает. Почему не спросил? Помешала субординация. До того, как Перейра оставил его заместителем, был начальником сам, и опрашивать было чревато. Ну а после того — так Перейра же был таков. И отсутствующего тем более не расспросишь.

Хор ответов троих охранников младшего возраста также свёлся к тому, что Перейра здесь ни перед кем вообще не отчитывается. Отчитался бы вдруг — очень бы всех удивил.

Пако, пожалуй, немного утешил Бенито. Именно тем, что указал направление. Мол, вездеход с Олафом и Перейрой выехал в направлении… кажется, вон туда.

— То есть, — Бенито прикинул, — на Ближнюю шахту.

— Да, может быть. Ну, или на дальнюю. Направление-то одно…

— Так ведь с Дальней, — припомнил Бенито, — всех шахтёров эвакуировали. Да и весь остальной персонал.

— Это было давно! — Пако похвастался осведомлённостью. — Эпидемия ж не разразилась. Всех вернули, шахтёров и персонал. Шахта уже работает.

Поспешили, легко было прочитать на лице у Бенито. И досадовал он, вероятно, на дефицит не одного лишь человеколюбия. Получалось, для поисков Олафа существует как минимум две вероятных локации. Это при том, что не слишком понятно, точно ли надо, и для чего к таким поискам снисходить. Чтобы Олафа от чего-то спасти? Или всего лишь обидеть его покрепче и отругать за выказанное неуважение?

Кажется, цель номер два — стольких усилий не стоит.

5

Отойдя от моста с огнемётчиками на приличное расстояние, Бенито признался:

— Честно сказать, очень хочется начать что-то делать, но до сих пор не вполне понимаю, что происходит. А ты?

— Не вполне, но понять-то можно…

— Олаф должен был ехать в Свободный Содом — сразу же после нашего совещания. На совещании (помнишь?) я принял решение тоже туда поехать: собирался потолковать с доктором Хойлом в присутствии Призмы. Но не сразу: пришлось отлучиться по важному делу. Договорились о встрече — всего чкрез час. Олаф не видел препятствий, меня обещал дождаться. чтобы Но, однако, и не дождался, и не предупредил. Передал бы хоть что-нибудь через Роба и Санчеса, или хоть бы сказал пару слов Мике и Пако — дескать, планы меняются, изменили срочно маршрут, или что там ещё случилось, но ведь нет... Олаф — он бывает бесцеремонным, но не со мной. Обнаглеть так внезапно на него не похоже.

— Думаю, Олаф без оснований не обнаглел бы. Он, конечно, водитель, а в их профсоюзе каждый хотя бы немного себе на уме, но он всё-таки до сих пор верен Службе. Несмотря на давление Рабена, между прочим…

— Олаф, — Бенито хмыкнул, — стратегически верен. То есть верен — в конечном счёте. Но на верность тактическую парня порой не хватает. Он сгибается под давлением и угрозами, ты же видел сам. Да, при этом надеется перехитрить, отыграть назад — и в результате предать не Службу, а, скажем, Рабена. Но достаточно просто изучить все его уловки, чтоб не оставить ему никакого шанса.

— Это да. Олафа есть, кому припугнуть. И у него есть история подчинения обстоятельствам. Долгий путь, пройденный в эту сторону. Так что Рабену и другим есть на что опираться. С каждым разом, должно быть, приходится меньше давить.

— Метко сказано, Кай! — оценил Родригес. — Я запомню: «история подчинения». Я как будто бы представляю, из чего она состоит…

— Из событий, в которых воля его страдала.

— Да. Страдала. Так вот я и думаю: некто (скорее всего люди Флетчера или Рабена) находились при выезде с Олафом рядом — и не позволили ничего передать. Их присутствие с Олафом в вездеходе, вроде, никем не замечено (потому невозможно знать точно, кто таковы), но ведь явно сквозит в образе действий Олафа самого. Что мне скажешь на это, Кай?

— Я скажу, что та странность, с которой уехал Олаф, может быть тоже посланием. Он не мог ничего передать на словах, но передал — в отъезде, в самом его способе. Не отпросился, чтоб тихо-спокойно аннулировать план, а поступил и невежливо, и необычно. То есть, подал. Загадал загадку.

— Ты силён! — похвалил Бенито. — Ловко перекрутил. И о чём сигнал?

— О давлении. Ты ведь сам угадал, что на Олафа кто-то давит. И, наверное, о тревоге. Олаф свою тревогу передал уже нам. Суетимся, толкуем едва заметные знаки. Подозрительней стали. Может, этим поступком он того и хотел достичь? Да, и мысль пробудить — на то и загадка.

— Кай, послушать тебя, так водитель Олаф — это какой-то профессор. Но идея мне нравится. Вот хотя бы и тем, что мотивация Олафа выглядит очень достойно. Хочется верить в этого Олафа, да. А в того не хочется.

Помолчали. Бенито внутри себя переваривал новое мнение. После снова заговорил:

— Я вот думаю, как надолго Олаф уехал? Из его сигнала такого, поди, не вычислишь…

— Если он выполняет чужую волю, то мог бы и сам не знать.

— Я к тому, что если он скоро не явится, чтобы ехать в Содом, то придётся тогда обращаться к другим водителям. А мне бы того не хотелось.

— Призма, да? — легко было догадаться.

Бенито кивнул:

— Показать посторонним тайник очень бы не хотелось. Да и сама дорога с таким очагом правдивости кого хочешь выбьет из колеи.

— Можно поехать с Брандтом, он и так эксцентричен. Если чего-нибудь выкинет, в Бабилоне не удивятся, ведь его за нормального не считают. А тайник — не показывать. Призму достать заранее, чтобы не знал, где лежит.

— Это дело, — тут же решил Бенито. — Ладно, пошли-ка, сейчас откопаем Призму. Сам заодно посмотришь, где она лежит.

Почему-то смотреть не особенно-то и хотелось.

6

По пути зашла речь об Х-блоках цфатовских огнемётов, что лежат отчего-то в кладовой Башни Учёных, хоть объектами ксеноархеологии считаться не могут. Да, не могут, несмотря на присутствие кинской ксенокультурной основы. Ибо предметы не ископаемые, да к тому же давно введены в новую (ксеноземную) синтетическую технологию. Собственно, речь там о каббалистическом истолковании стихийной алхимии Кина — ограниченно продуктивном для имитации кинской логики.

Ограничения в чём? Этот синтез позволил землянам создать, например, огнемёт — на основе предположительно вечных энергоисточников Кина, но в значительно суженном горизонте понимания привходящих кинских контекстов разветвлённого цикла существования стихии огня.

Что это значит? Что представитель ксенокультуры Кина полностью знает, как огнемёт работает, а земляне — вроде бы, знают, но не до конца. Даже продвинутые оружейники из концерна «Цфат».

Даже они. Ведь, по сути, что они сделали? Поверх невнятно определённой кинской системы стихий, зафиксированной в искусственных минералах, наложили свою инкрустацию — Дерево Сефирот, не заботясь нимало, что кинцы не знают деревьев, что, поэтому, и символика древа для Кина неаутентична.

Ну а им что за дело, коль стало настолько понятней, что возник даже шанс научиться стрелять огнём.

Если взять за основу Дерево Сефирот, то на место кинской стихийной алхимии встанет земная стихийная магия — и позволит любому профану-пользователю через конечный ряд несложных манипуляций убедительно управлять бесконечным огнём.

Да, управление — это ещё не власть, а всего лишь видимость. Но и видимость власти позволит кого-нибудь сжечь. Не задумываясь, откуда берётся огонь. Огнемётчик — он и не должен об этом думать.

Ну а для тех злопыхателей, кто усомнится в познаниях разработчиков огнемёта, принцип действия будет легко изложить с отсылками к Каббале. Пусть опровергнут древнееврейскую книгу Зогар! Над подобной наивностью в богатейшем концерне «Цфат» заразительно рассмеются.

7

Каббалистическое понимание принципа действия огнемёта в общем и целом должно бы выглядеть так. Первооснова его — сефиротичное Древо. Десять сефир образуют базовую структуру, по которой проходит энергия мысли и магии. Первоэнергии сути каждой сефиры постигаются в их именах: Кетер (Корона) дарует энергию действия, Тиферет (Красота) ей придаёт совершенство гармонии, Есод (Форма) её оформляет, Малькут (Царство) — материализует, Хесед (Милосердие) — универсализирует, позволяет понять людей и сочувствует всем, Гебура (Строгость) — задаёт объективный закон, чистит сознание от греха, Хокма (Мудрость) даёт право выбора лучшего и творчества нового, Бина (Разум) даёт результат в сфере идеи, Нецах (Победа) придаёт цель, стремительность и перспективу свершений, а Ход (Слава) — тебя проявляет, привлекает внимание масс.

Это вкратце, чтоб утомить Бенито не до смерти. И примерно, чтобы не запутаться самому.

Далее: Дерево Сефирот как единый принцип организует все десять первичных энергий в три столба. (Не в один только ствол, как типично для прочих деревьев).

Правый столб — Строгости, в нём и сефиры все жёсткие, неудобные, требовательные да стабильные, сплошь тяготеют к прошлому. Их стихия — вода. В огнемёте такие энергии применения не находят. В самом-то деле, он же не водомёт.

Левый столб — Милосердия, в нём все сефиры гибкие и подвижные. Здесь процветает поддержка многообразия творчества, сплошь тяготение к будущему, а стихия здесь — воздух. Видимо, этот столб огнемёту нужен, но не сам по себе, лишь для поддержки горения. Чтобы горение не поддержать раньше времени, важно, должно быть, воздушный поток заизолировать — и открыть ему доступ к огню лишь на последнем этапе.

И, наконец-то, средний столб — Власти. В нём циркулирует здесь и сейчас (в настоящем) энергия информации. В нём пребывает огонь, но в нём и земля, в некоей потенциально горючей, либо гремучей смеси. В точности, как в ископаемых нефти и газе, что подаются наружу из планетарных недр.

В этой связи будет нетрудно прикинуть основные моменты цфатской инструкции по управлению огнемётом.

Там, на Х-блоке, на инкрустированной поверх кинского артефакта каббалистической схеме, надо последовательно активизировать минимум четыре точки. В точках — отнюдь не «заслонки», а источники силы, сефиры — те, что вместе и образуют средний столб Древа Жизни.

Это Кетер, Тиферет, Йесод и Малькут.

Кетер даёт исходную силу (типа включения огнемёта в сеть), Тиферет придаёт совершенство потоку огня, Йесод обеспечивает его переход из физической в идеальную форму, Малькут — убедительную материализацию в клубах огня, вылетающих вон из сопла.

И, возможно, Малькут следует нажимать одновременно с Нецах — последней сефирой столба Милосердия и стихии воздуха. Это придаст огненной материализации чёткую целестремительность — то есть ускорит стрельбу и ещё наведёт на цель.

Интересно, учли ли последний аккорд огнемётчики — в тот момент, как отказывались от продвинутого Х-блока ради сомнительных достоинств кустарно привинченных сменных канистр с напалмом.

Может, стоило бы спросить у Тиккурилена — если он за минувшие годы ещё не забыл… Сколько лет-то прошло — с десяток?

А вообще… Как-то боязно даже такое при Мике предположить. И вот почему. В лучшем случае всё же окажется, дело не в том, не в неточности соблюдения цфатской инструкции. А вот в худшем — окажешься прав. Тиккурилен, поди, только сильнее расстроится.

А Родригес:

— Я мог бы сказать от своего имени. Но не прямо сейчас: очень уж некогда. И ещё. Тебе точно придётся заново всё объяснить. А не то в изложении непременно чего-то напутаю.

8

К тайнику, где была припрятана Призма, чужие не подпускались. Да и свои, кто из Службы Безопасности горнорудной колонии — тоже к нему когда-либо подходили далеко не все. Только те, кто реально использовал Призму — это Бенито да Олаф, а вдобавок Сантьяго с Ортегой, ведь они тот тайник и выкопали. Все другие даже примерно не знали, где это тайное место. Приходилось услышать одно: спрятано остроумно. Кто нарочно не ищет, ни за что не наткнётся, а кто ищет, туда не пойдёт.

Но не думалось даже, что остроумно настолько.

— Стой, Бенито, да мы ведь идём…

— Верно, — Родригес ответил с широкой усмешкой, — к Ивовому Эдему.

— Но ведь там… Но ведь шпанки…

Страшные многокрылки, ощеренные яйцекладами. Вечно готовые всякого превратить в колонию себе же подобных.

— Шпанок нет.

— Так ведь были! Мы сами видели…

— А теперь здесь прошёлся Сантьяго с зеонской катаной.

— Помогло? Неужели?

— Сантьяго прошёлся трижды.

— Что сказать, экзотический способ… — Да уж, лишь так и сказать.

— Кай, знаешь сам: Призму иначе не спрятать. Её действие слишком заметно сказывается на любом, кто мимо пройдёт. Значит, нужно такое место, где люди не ходят. А не ходят туда, где хоть раз наблюдали шпанку. А уж коль наблюдали с десяток, то не ходят туда никогда.

— Яздесь был…

— …дважды. Со мной и с Сантьяго. В первый раз мы о шпанках ещё не знали, во второй — мастер боя тебя специально пропустил через шок научения ради.

Да, как вспомнишь, так вздрогнешь. Учёба стрельбы из «меноры»… Но, с другой стороны, не умел бы, так точно погиб.

Оставалось дивиться и молча следовать дальше, не отставая от широкого шага Бенито.

Только что это? Вроде, походка Родригеса сделалась неуверенной.

Может, шпанку заметил где? Нет, другое.

— Что-то я не пойму… — протянул изумлённо Бенито. — Мы же близко уже подошли…

— И что?

— Кай, ты что-нибудь чувствуешь?

— Нет.

— Вот и я ничего. Между прочим, это и странно.

Тут Бенито раздвинул ветви широкой ивы. К ней он вышел, видать, опираясь на какие-то еле заметные ориентиры. Так-то ива была не особенней всех других, росших в Эдеме поблизости.

Под пологом её царил полумрак и влажность. А ещё лежал чёрный камень, довольно большой, но Родригес его откинул без затруднений. Из-под камня немедленно выглянул металлический ящик. В крышку его было продето кольцо. Дёрнув его на себя, Бенито промолвил:

— Заперто!

— Вот и славно. А мы уже думали…

— Не славно, а очень скверно. Я же сказал: ничего не чувствую. Я не чувствую до сих пор!

Да, Бенито не зря подозревал худшее. Вытащив ящик из ямы за металлическое кольцо, вставил в замок извлечённый откуда-то ключ. Тот повернулся без видимых затруднений, щёлкнул замок, ящик открылся.

Ящик тот был ожидаемо пуст. Или Бенито считал, что испортилась Призма? Но теперь-то понятно: не испортилась, а пропала.

— Вижу, что шпанки всё же кого-то не испугали.

Впрочем, это ты зря. Зачем бередить рану?..

Голос Родригеса звякнул упрямым мелаллом:

— Шпанки — зашита хорошая. Только не от своих…

Часть 5. Хоть что-нибудь о деле

Доблестный князь

Шлёпнулся в грязь

И вымарал честь мундира.

К цели стремясь,

Помни про связь –

Обратную связь от мира

Глава 11. С упрёками к Бенито

(чуть раньше про чуть раньше;

рассуждает Вольфганг Рабен, заместитель начальника колонии, Новый Бабилон)

1

Диас и Маданес вернулись одни, без Бенито Родригеса. Не постеснялись признать, что даже не угрожали применением силы. Повели себя вежливо — Рабен даже не сомневался, что при Родригесе эти не станут лезть на рожон.

Эх…

Рабен вообще так и думал, что Бенито опять отвертится. Да, у Бенито талант. И талант его — это везенье.

Будь у Рабена столько ума и тогда, как стало сейчас, он не стал бы с везучим связываться. Дохлый номер, себе дороже.

Но сейчас не тогда, потому и сейчас, как тогда, без поправок на опыт и то поумнение, что дарует тебе постоянный прирост богатства. Рабен их тех, кто умеет обогащаться с умом. Ум не велит приниматься за дохлый номер.

Правда, чем больше ума принесло тебе обогащение, тем скорее поймёшь, что важно ещё и упрямство. Неупрямый достоин презрения, он использует ум одной безопасности ради. А упрямец отважен; безопасность себе он купит.

Что до новой попытки растоптать Бенито Родригеса… Да, не верил в неё и сам. Но и не воздержался.

Просто так уж привык ещё с уголовного прошлого: не отступать. Лучше сразу не претендовать на всё то, чего съесть не рассчитываешь. Но коль начал претендовать — значит, дожми. Даже если тебе уже больше не хочется. Жми, грызи через «не хочу». Потому что тебя видят.

Коль увидят, что ты проиграл, что не хочешь того, что хотел — отмечают на будущее: «С этого можно драть». Потому что своё ты тоже легко отпустишь. Отступил — ожидай нежеланных гостей.

Дело даже не в том, что отступившего обдирают (хоть это факт: обдирают таких всегла). Кто отступил — тот готов подчиниться более сильному. Кто отступил, но подчиняться не хочет — тот не жилец.

Рабен хочет остаться жильцом, это раз. И, это будет уже два, у него есть высокие требования к качеству жизни. Всё, что только доступно на Эр-Мангали, у него будет. Всё, что было доступно раньше, у него уже есть.

И с таким-то ресурсом не обойти Родригеса вместе со всем его неприличным везением? Обойдёт, рано или поздно. Хоть бы и по очкам.

2

Обойдёт… Игра Рабена и Родригеса началась не сегодня и не вчера.

Прошлый раунд был за Родригесом. Как всегда, по досадной случайности. Рабен тогда действовал по уму, все удары рассчитал правильно. Ловко наехал на Олафа, на молодого Бьёрна. Главное, чего удалось достичь — смёл Родригеса с его жалкого начальнического поста в Службе безопасности, чтобы посадить туда недоумка Лопеса. Лично смог убедить гордеца Флореса заменить Бенито на Хуанито!

Кстати, какой был отличный шанс для бедняги!

Всё, вроде, шло, как по маслу. Но потом оказалось: на Бьорна и Олафа недодавил, парни вдруг занялись самодеятельностью, переманили в Свободный Содом вороватую фольк-рок-группу, что стащила у Рабена робарианский молот. А как только пошли по следу Диас с Маданесом, Бьорн убежал проситься к сектантам Зеона, где не только укрылся, но даже круто поднялся — чисто на том, что помог им в устройстве какой-то тупой церемонии, но не суть. Олаф, правда, вернулся, на нём отыгрались тогда: за ненадёжностью пришлось подержать в подвале.

Ну а Лопес? Казалось бы: радуйся, что начальник. Благодари пусть не Рабена, так хоть Флореса благодари — так ведь нет, стакнулся с тем же Родригесом. Говорит ему: «Дальше рули, посижу на твоём посту чисто формально, не стану мешать». А потом и формально сидеть надоело, к Флоресу шасть: возвращай, мол, обратно Бенито!..

Но сильней удивил Родригес: этот наивный глупец, даже низложенный и опальный, умудрился играючи провернуть несколько операций. Наповал уложил четверых отпетых чудовищ, разгромил в Джерихоне подпольный кулак ассасинов, обнаружил присутствие на планете представителей ксенокультуры Сид.

Что поделать, везение часто бывает несправедливым и неразумным. Но и крыть было нечем, Родригес вернулся на пост, а вдобавок и Бьорна продвинул. Пареньку разрешили копаться в библиотеке Башни. Что навряд ли позволит ему, неспециалисту, что-то ценное там раскопать, но само по себе подозрительно.

Вот на том прошлый раунд в игре с Бенито и пришёл к завершению.

Но ведь раунд — не вся игра. Да и Рабен — игрок не такой, чтобы праздновать труса.

3

Новый раунд открылся с событий под Дальней шахтой: зомбяки, средних размеров вспышка. Всё не ново, никак не в первый и не в последний раз… Но на сей раз, как Рабен почувствовал, Родригес ухватится.

А хвататься за старое плесневелое дело — это само по себе шаг к поражению. Неудачу легко прогнозировать и просто раздуть.

Ухватился Родригес не просто так. Был крючок. О крючке очень вовремя донесли Рабену — сам крючок и донёс. Звали его… Ну, какой-то Папаша… Ладно, без разницы. В общем, один из Папаш.

В чём комизм? Этот самый Папаша и задумывался, как крючок. Но живой, постоянного действия. А он умер (зомбифицировался), но при этом посмертно сработал — и, между прочим, в другом совершенно деле. И сработал-то — намертво. Только дело даже не в том. В этот раз повезло не Родригесу, вот в чём главный комизм. А вот Рабену — повезло. Он умеет работать крючками.

Так случилось (вот чудный-то случай!), что Родригес явился к крючку в тот момент, когда гибель крючка (и сопутствующих людских предметов, а также строений) изучалась на месте то ли Годвином, то ли Мак-Кру — но, короче, профессионалами Флетчера.

Так ведь у Рабена с Флетчером тоже свои дела. К верной взаимной выгоде. И достаточно парочкой слов намекнуть — понимает уже с полуслова. Что за труд: озадачить Годвина и Мак-Кру старым-престарым делом, собирающем воедино все эпизоды наведения эпидемии зомби?

И тогда — красота: наивняк Родригес, зацепившийся утлым умишком за крючок Папаши, переходит дорогу Флетчеру (а ведь раньше он с ним не ссорился). Что в картине особенно ценно, это скромный ответ на вопрос: а при чём здесь Рабен? И звучит он естественно: Вольфганг Рабен здесь не при чём, это сбрендил Родригес.

А что сбрендил, так это точно. Вы подумайте, взялся соперничать со следователями Флетчера! Прежде того не бывало ни разу, и вдруг теперь! Так и лезет вперёд Годвина и Мак-Кру, людей своих посылает (кстати, люди скорей напрягут, да и проще на том попадутся). И казалось бы, из-за чего? Из-за старого, в сущности, дела… Нет, верней, из-за самого нового, но лишь по времени, когда было поручено Годвину и Мак-Кру, а на самом-то деле… В общем, из-за такого повторяющегося события, о котором все знали уж добрый десяток лет, если не дюжину, и за этот период оно кому только не обрыдло!

А теперь ещё стоит задуматься, отчего и зачем этой темой, которая, кажется, длится от сотворения мира (ну или ладно, от времени колонизации) странный Бенито занялся только сейчас? Не затем ли, чтобы дознанию Годвина и Мак-Кру ставить палки в колёса? Не оттого ли, что в деле замешан кое-кто из родригесовых людей?

О, Рабен, кажется, знает, кто это может быть!

Ой, господа, неужели догадка пронзила не одного Рабена?

Да, господа, с точки зрения Вольфганга Рабена, вы совершенно правы. В небезызвестной, хотя и секретной, команде Бенито Родригеса подозрительны многие, но чтобы настолько — так только один. Его имя, которое ныне придётся назвать, очень немногим, Угадайте-ка, почему? Это скрытое от ушей, не звучащее на Эр-Мангали, засекреченное имя: Бьорн Ризенмахер. Как, не слышали? Так и Рабен предупреждал!

Но вот с именем «Михаэль Эссенхельд» господа несравненно лучше знакомы. Это имя неверное, но известное хорошо.

Только стоит иметь в виду: оба имени принадлежат одному человеку. И ещё: этот самый один человек — он по специальности, вроде бы, ксенозоолог, но имеет познания не только лишь о живом, но и о мёртвом. Почему-то секретнейшие ритуалы некромантов Сида (или как их там, некромантов, стоит иначе назвать) этим самым Эссенхельду и Ризенмахеру в одном лице оказались известны не в меньшей степени, чем продвинутейшим ксеноархеологам здешней планеты.

И последний убийственный аргумент в нужную сторону. Почему-то повсюду, где появляется этот субъект, возникают и вспышки эпидемии зомбяков! Нет, пускай не повсюду, но подозрительно часто!..

4

И вот являются Диас и Маданес, и разводят руками в недоумении: мол, были только что у Родригеса, мол, приглашали его настойчиво, но не внял… Только маленький штрих: куда Диас и Маданес являются: не в кабинет к Рабену, нет, это было бы скучно! А являются рабеновы посланцы ни много, ни мало, на совет у самого Флореса.

Потому что и посланы были аккурат с этого самого совета, с ведома главного начальника рудной колонии на Эр-Мангали — и по его интересу. Только — ещё деталька: заседание совета ведёт Рабен. Он любые из них очень давно ведёт. Просто Флоресу недосуг распинаться, а Хуанито Лопес для выполнения этакой функции чересчур туповат.

Тут и Рабен разводит руками (образно говоря) и говорит не кому-то, а самому Флоресу:

— Думаю, что Бенито с моими людьми не пойдёт. Слишком он стал подозрительным. Вот когда бы его пригласили не Диас или Маданес, а Торрес… — Испытующий взгляд в сторону главнейшего начальника Эр-Мангали (ведь известное дело, на Флореса иногда находит, он ведь тоже латинос из империи Сан-Амазон Эскабар, и потому-то ему ничто латиноимперское и не чуждо). Но, несмотря на попытку вмешательства в отношения с его личным телохранителем, Флорес молчит, не взрывается, обстановка не накаляется, можно уже продолжать. — Если бы, скажем, твой Торрес позвал Бенито, то Родригес бы точно, как миленький, прибежал.

— Это понятно, — скучая, откликнулся Флорес. — Всё же Бенито вежливый парень, а у Торреса начальник один.

— Что несомненно, — подтвердил и Рабен.

Он и правда сурового Торреса вербовать почти не пытался, а почти — вообще не считается.

— Так зачем тебе здесь у нас нужен Бенито, а? — Флорес поинтересовался не то благодушно, не то недовольно, а скорее сказать, рассеянно. — Ты о чём вообще?.. Я, по-моему, малость прослушал.

— Я хотел бы проверить одну догадку, — произнёс Рабен. — Но при этом считаю важным, чтобы проверка была публичной. Дело касается не только Бенито, но, наверное, обстановки на целой планете Эр-Мангали.

Флорес пожал плечами и подозвал Торреса:

— Ты слыхал, чего этот хочет? — Кивок на Рабена.

— Да, — сказал Торрес. — Вызвать сюда Бенито.

— Выполняй, — молвил Флорес. — Это слово моё.

Телохранитель отправился звать Родригеса, а Вольфганг Рабен тут же продолжил произносить доклад, прерванный было явлением Диаса и Маданеса.

Говорил, как обычно, о важном. Об Альянсе, его политике. Обо всех новостях снаружи Эр-Мангали. О таком, чтобы Флорес пытался вникнуть, а не зевал, выражая бездну колониальной скуки. Это важно не только для Рабена, но и для Флореса, для остальных. И для Альянса тоже. Ведь в конечном итоге Альянс-то и настоял на проведении Флоресом таких регулярных собраний.

Флетчер тоже пытался вникать. И Мак-Кру. И Мендоса. И начальник арены с воровским погонялом Паук, и другие начальники с погонялами и именами… Годвина не было (он был в другой локации), но и он бы пытался. Не пытался один тугодум Хуанито Лопес: на советах у Флореса он, как всегда, тупо дрых сном праведника — вот за чем-то подобным и пригласил его Рабен. А Бенито мотал бы на ус — так ведь он не пришёл.

А придёт — хитрый Рабен немедленно сменит тему.

5

Кстати, о связи с Альянсом…

Монополия на Н-связь — непременный рычаг владычества местных хозяев на Эр-Мангали; с самого начала так было. Без неё не судьба конвертировать в нечто полезное ни руду, ни сидские артефакты. Чтобы пришли на планету комфорт и здоровая пища — надо же их, ну, как минимум, заказать. Договориться с Альянсом об объёмах и сроках поставок. Мы вам то, вы нам это; если вы нам не это, то и мы вам не то.

Смысл Н-связи — он вот в чём: в полноте ощущений владычества для обоих типов владык: внутреннего и внешнего. Кстати, включая и отношения взаимовладычества. Кто владеет колонией, тот уверен, что может держать и Альянс в кулаке. И Альянс, в свою очередь, убеждён, что владеет колонией.

Кто-то из них, надо думать, впадает в ошибку, в иллюзию. Или, может, всё правда с обеих сторон? Рабен в правду такую не верит. Он-то знает: Альянс главней. Флорес думает, что иначе, но заблуждается. То иллюзорное чувство власти, что дарует ему Н-связь, коренится в одном: в эксклюзивности этой линии.

Ну так вот, Альянсу достаточно завезти для неё оборудование в каждый крупный посёлок на Эр-Мангали — и не станет тогда ни малейшего риска несоразмерных требований. Почему не завозит, предпочитает мириться с капризами Флореса? Да потому, что чрезмерными они кажутся лишь ему самому.

Например, самодур заказал фольк-рок-группу группу «Оу дивиляй» в полном составе, чтобы её непременно доставили к Эр-Мангали. Это трудно? Ничуть не бывало! Да, для группы самой это, конечно, трагедия: с карантинной планеты ей больше не улететь, псу под хвост галактические достижения и вселенская слава, группа вряд ли мечтала о чём-то подобном уготованной ей судьбе… Но какие проблемы её доставка создала Галактическому Альянсу? Никаких, вообще никаких.

А другие запросы Флореса? В них же не было ничего по-настоящему дорогого. Рабен — и тот посильней разорил Альянс оружейной своей коллекцией. Но и то не предел. У Альянса от доступа к артефактам Сида всё равно посильнее выгода. Рабен знает, он экономически грамотен.

Флорес — нет.

Потому-то теперь все послания по Н-связи идут через Рабена.

Раньше было, конечно, не так…

Да уж. Было совсем неразумное время, когда по Н-связи с Альянсом говорил сам Флорес. Говорить говорил, а ума не хватало, как тут оговорить подходящую цену товара?

И в какой-то момент, почему бы и нет, Флорес стал обращаться за советами к Рабену. Рабен, ясное дело, и рад стараться.

Между прочим, тогда и на главенство не покушался. Помогал бескорыстно. Почти. Был при Флоресе вроде эксперта — по богатству.

Нет, ну Рабен-то и сейчас делает то же самое… Только уже не так.

Флорес по-прежнему главный начальник на Эр-Мангали, но то — номинально. Чтобы сбросить его, мало ловко интриговать, надо драться, но какому придурку взбредёт драться за голое имя? Выйдет из этой борьбы какое-то некоммерческое шоу. А по сути-то: кто всех богаче на Эр-Мангали? Ясно, что Рабен.

А потом даже Флорес допёр, что без Рабена трудно. А попутно ему надоело лично трепаться с Альянсом. И говорит он ему: «Знаешь, Рабен, мне стало лениво. Так достала Н-связь, что и слышать её не хочу. Но торговать-то с вонючим Альянсом надо. Так что теперь говорить будешь ты. Ну а я как начальник — только тебя контролировать».

Флорес, похоже, не мог догадаться, что кто говорит с Альянсом, тот и реально главнее. Угадал бы лишь тот, кто способен гордыню смирить и понять, что в конечном итоге всю власть имеет Альянс. Он послушных себе наделяет огромным богатством, разумеется, в скромных масштабах Эр-Мангали, а непослушных — лишь терпит до времени. То есть, не вечно.

Мало-помалу Альянс усилил своё влияние. Ранее отвечать по Н-связи приходилось в присутствии Флореса, но начальству прискучило век за спиной торчать, и настала свобода.

Правда, в этой свободе пришлось уламывать шефа. Ибо, видите ли, Галактическому Альянсу захотелось теперь разъяснять свой подход к политике. И не Флоресу с Рабеном, а в компании чуть пошире. Пусть не прямо, так в пересказе; Рабен умён, он может пересказать.

С этих пор и пошли заседания совета самых главных начальников Нового Бабилона. Все друг на друга похожие, все такие как и сейчас. Что немного менялось — одни политические новости.

6

Выступалось в тот день некоротко. Рабен уж постарался. Получилась одна из грандиознейших политинформаций.

Так о чём же конкретно пришлось говорить? Обо всём, что ему пожелали поведать через Н-связь функционеры Альянса. А они, коли прямо сказать, господа говорливые. Каждое слово желают до всех донести.

А ещё ведь и Рабен время тянул — в ожидании, когда Торрес приведёт поганца Бенито. Потому начинал очень издали, вспоминая невольно и заседания прежние. Повторение мать учения, так сказать.

Если же коротко и по делу, то он говорил о таком. На планете Эр-Мангали ныне резко повысилась активность представителей крайне враждебной культуры Сид. Речь идёт о прилётах из Дальнего Космоса и об активизации секретных закладок. Восстают из глубоких недр и пробуждаются к жизни ранее законсервированные объекты. Сидом уже оккупирован прежде безлюдный Северный континент. Также освоены острова Южного архипелага. Ряд разведгрупп проникал и на тот единственный континент, где развернулась людская колонизация с центром в посёлке Новый Бабилон. (Сей континент Альянс именует Средним и Горнорудным, а по мнению верных вассалов Флореса, он зовётся только Флоридой). В этом контексте стоит понять и явление из-под земли сидского бункера (близ посёлка Новый Зеон), и приезд неизвестно откуда вихлявой сидской машины.

В этих условиях и Галактический Альянс также был вынужден как-то усилить свою активность. Так, в окружающий Эр-Мангали косморегион выдвинут Пятый боевой космофлот в полном составе. Гордость его — флагманский космодредноут «Атлантис». Правда, в связи с невозможностью отключить «Карантин», весь этот флот нет резона приблизить к орбите планеты. Важно, однако, что он обозначает присутствие.

Что же касается мер по противодействию сидской активности на планете Эр-Мангали, то они возлагаются ныне на самих колонистов. Со стороны Галактического Альянса ныне следует ожидать новых поставок оружия и человеческого ресурса, способного с ним управляться, в частности, головорезов из разных систем, наделённых богатым боевым и карательным опытом. Наиболее целесообразным применением сего ресурса будет всемерное усиление структур охраны поселковых и шахтных комплексов.

7

И вот тут-то явился Бенито Родригес. (Как-то оба они с Торресом не спешили, ну да ладно, Торрес привёл — и на том спасибо).

Рабен плавно, но быстро закончил свою политическую речь, постаравшись лишь только, чтобы не выглядела оборванной. И сказал, усмехнувшись:

— А теперь перейдём к основному вопросу повестки (не в обиду, конечно, Альянсу)…

Эти слова должны были быть сигналом.

Речь с обвинением смело толкнуть надлежало Мак-Кру. Только следователь почему-то хмурился и молчал. И на отдельный приглашающий взгляд реагировал странно.

Рабен тихо спросил у Мак-Кру, будто в сторону:

— Что-то не так?

Тот ответил:

— Так я же сказал. Можно только на выезд.

— Почему?

— Потому что не место. Здесь Бабилон.

— Где водитель?

— Водителя нет.

— А ваш человек?

— Да всё там же, где и водитель!

— Так чего же заранее мне не сказать?!

— Я говорил.

Рабен взглянул на всех прочих членов совета. Каждый уже был занят чем-то своим. Разговоры велись в микрогруппах. Анонсированного «основного вопроса повестки» никто и не ждал. Даже Родригес, как ни в чём не бывало, точил лясы с Лопесом.

Запоздало приняв решение, Рабен сказал:

— Объявляется перерыв в заседании на полчаса… — И объяснил суетливее, чем собирался: — Наш «гвоздь программы» требует общего выезда. Но, к сожалению, не готов ещё вездеход…

Перерыв, так и перерыв. И без того ведь прервались. Флорес глядел насмешливо; можно его понять.

Но не время сейчас. Рабен кинулся к выходу из зала, встретил Диаса:

— Где водитель? — Имени водителя не назвал. Везде уши.

— Он там. У Бенито…

— Так Бенито же здесь!

— В смысле, в штабе.

— А человек от Мак-Кру?

— Там же, где и водитель… — От кого-то Рабен слышал уже такие слова. Да, только что, от самого Мак-Кру…

— Так почему он сюда не придёт, не приведёт водителя?

— Занят тот человек, — объяснил Диас. — У Бенито занят, отлучиться не может. Там же у них тоже идёт совещание.

— Как, совешание не отменилось? — искренне изумился Рабен. Ибо какой же им смысл…

— Нет, состоялось. Теперь вот его продолжают. Ждут Родригеса, верно. Пока не дождутся, этот самый наш человек не придёт.

Глава 12. В сомнениях о людях

(прямо сейчас про сейчас;

соображает Беньямин Родригес, начальник Службы безопасности колонии, Новый Бабилон)

1

Обнаружив пропажу Призмы, Бенито разгневался так, что слегка испугался, как бы не вызвериться на Кая. Может, зря: Гильденстерн на Эр-Мангали основательно повзрослел, не разрушится от начальнической несдержанности. С пониманием встретит потерю лица Родригеса.

Впрочем, на деле «потеря лица» произошла только в мыслях. Да и мысли казались Бенито чужими, наведенными. Появились, быть может, как последействие Призмы. Либо пришли от азартной тщеты стремления всё же суметь её ощутить — вопреки неприсутствию.

— А почему ты решил, — спросил Кай, — что Призму похитили — свои?

— Потому, — произнёс, успокоившись, — что чужие не имели ключа. В этом ящике сложный замок. И довольно редкий.

— А взломать?..

— Он не взломан. Аккуратно открыт. И оставлен со всеми внешними предосторожностями. Кто-то ящик достал, отомкнул, вынул Призму, ящик вновь затворил, положил в яму, задвинул камнем… Глупо, конечно: ведь мне-то ещё при подходе к дереву сделалось ясно, что что-то под ним не то.

— А чужой поступил бы иначе? — задал вопрос Гильденстерн.

— Кто не имеет ключа, тот похитил бы ящик, чтобы потом, отсюда подальше, его вскрывать. С ящиком чуть тяжелее, но не намного. Да и люди… Когда-тебя кто-нибудь встретит с ящиком, разговоров будет поменьше, чем если с Призмой.

Кай прикинул:

— А вдруг у него мешок? И в него Призма влезет, но только без ящика.

Верно, подумал Бенито, может быть и такое.

— Или, скажем, это чужой человек, но раздобыл верный ключ?

Здесь уж пришлось упереться:

— Раздобыл бы когда? В случае предательства нечужого.

Нет, ну формально Гильденстерн очевидно прав. А Бенито немного спешит, облекая свои подозрения в доводы. В этих доводах образуются щели. Но похоже на то, что выискивать щели в логике — в данном случае чисто защитная тактика. Апелляция к интеллекту лишь затем, чтобы себя успокоить. Успокоить неназванным ложным доводом. Вот таким:

— В нашей Службе предательство невозможно?

— Нет, — сказал Гильденстерн, — я такого не говорил.

2

Кто-то свой. Не чужой, которых открытое множество, где копаться — неперекопаться на годы вперёд. А своих очень мало. У Родригеса странная служба, её цели не многим ясны, не заявлены громко, вот и низок приток людей. Самого ведь Бенито считают немного того.

Чем же занята Служба безопасности горнорудной колонии под его руководством: служит величию Флореса и укреплению бабилонской власти? Нет, Бенито такое не интересно. Флорес тоже догадывается, что нет (вот за то он Бенито не любит). Что тогда: интригует напропалую, лишь бы что-нибудь заработать? Тоже нет. Флорес знает, что это не так (вот за то он Бенито терпит). Ну а как не терпеть: кто-то другой на месте Родригеса непременно сварганит против него мятеж. Так, по сути, и будет, если Рабен свалит Бенито (Флорес знает и это, потому рад бы долго терпеть). Может, Служба Родригеса ратует за свободу других посёлков, за Зеон, Джерихон и Содом? Тоже нет. Бенито не делает идолов ни из кого из местных царьков.

Служба Бенито Родригеса работает на свободу. Почему это важно? Потому что Эр-Мангали каторжная планета, на орбите её всё ещё включена карантинная ксеносистема Альянса, ну а в недрах и на поверхности — явные признаки подлинно адского места, где нету надежды. В общем, важно-таки, любому бы стало понятно. Только есть и второй вопрос: почему это осуществимо? Здесь логичных ответов у Родригеса нет. Это, в конечном итоге, вопрос веры. Веры, к примеру, в пророчество Гарриса о герое. «Он придёт, будет слаб, ему надо помочь, поддержать его, воспитать…» — ну а что, неплохая программа действий, позволяющая и в Аду не опускать руки. Если не вера, то ничто уже не поможет вернуться с Эр-Мангали.

Вера в героя, однако, на Эр-Мангали не для всех. Верят в тельца, в крутизну, в воровскую звезду, в сексуальное раскрепощение — эти глупые веры в колонии собирают обильные жатвы, а на героя готовы, поди, понадеяться (кто же против?), но помочь ему не хотят, не хотят воспитывать. И устойчивость веры никому же не гарантирована. Тут он верил, тут разуверился, а случилось-то что? Вера ушла в песок.

А без веры рядом с Родригесом людям не место. В общем, Бенито давно уже не удивляет невысокая численность собственной службы.

Да, своих очень мало. Но тем легче искать предателя. Не морально, конечно, а логически легче.

Сколько сотрудников знало о тайнике? Да всего лишь четверо. Это включая и самого Бенито, а ему себя стоит немедленно исключить. Он-то проводит анализ не для кого-то, а за себя он прекрасно знает, крал он предмет, или нет.

А за вычетом самого Родригеса знавших о тайнике остаётся трое. Олаф Торвальдсен — он частенько возил артефакт у себя в грузовом вездеходе, но, чтобы шороху в Бабилоне не наводить, парковался в безлюдных местах и приходил сюда вместе с Бенито припрятать Призму. Кстати сказать, он её и из ящика не вынимал ни разу — так у него она и в вездеходе лежала, а потом убиралась в тайник. Но найти верный ключ для Олафа не проблема. Знал он, где в штабе Службы лежат ключи.

Также сюда подходил и Луис Ортега. Парень и яму копал, и примирял в неё ящик. Да и к ключам он имел отношение самое близкое. Кто в штабе Службы всегда выполнял функции кладовщика? Он, Ортега.

Третий — Сантьяго. Мастер боя, расчистивший местность для тайника. Одолевший для этого неимоверную стаю шпанок. Трижды прошедший весь Ивовый Эдем вдоль и поперёк. Это Сантьяго советовал вырыть яму именно здесь, под совсем неприметным деревом, но расположенным строго на север от груды камней. Рядом с той грудой Сантьяго нашёл и убил королеву шпанок.

Да. Эти трое. И всех их не хочется подозревать. Коли на то уж пошло, Бенито грешил бы на Приста… Только Прист никогда тайника не видел: он в этом деле, должно быть, чист.

3

Всё же Бенито вслух произнёс имена:

— Олаф, Ортега, Сантьяго — так на кого больше всего похоже?

— Меньше всего — на Сантьяго, — прикинул Кай.

Это понятно и так. Мастеру боя марать свои руки кражей? Вроде, немыслимо. Вовсе неимоверно.

Есть, разумеется, и мастера, что не прочь бы и замарать. Вот как Маданес и Диас, телохранители Рабена. Но Сантьяго — как будто, другой. Он не случайно попал к Бенито. Если бы честно искал карьеры и заработка — ни за что бы не выбрал такое неперспективное место.

— Олаф? — Кай продолжал. — Тоже нет. Не думаю. Должен признать, он достаточно опытен в кражах. Соображает, где что-нибудь плохо лежит. Но то кражи, а то предательство. Я не верю, что это он. Разве только кто-то заставил под страхом смерти.

Да уж, страх смерти — мощный рычаг. Лишь на Сантьяго такое, похоже, не действует. А уж Олафом страх, негде правду скрывать, управляет частенько. Вот, к примеру, сегодня… Олаф куда-то уехал. Подобрал на мосту Перейру, ничего никому не сказал… Убежал специально, опасаясь, что вскроется кража с выдачей тайника?

Нет, не мог он так поступить. Не хотелось бы, чтобы мог.

— И Ортега врагом не выглядит, — дальше вёл Гильденстерн. — Он, как мы знаем, служит у Годвина и Мак-Кру. Но ведь приносит именно к нам ценную информацию. Благодаря Ортеге мы знаем, что задумали следователи…

Тут Бенито его перебил:

— Может, с Годвином и Мак-Кру он так же само делится нашеми планами?

— Непохоже совсем. Я же тоже однажды сотрудничал с Годвином и Мак-Кру — в поисках хвандехвара… Эти люди Ортегу бы не простили. Если бы только узнали, что он стал работать на нас…

Не простили бы? Да, пожалуй. Правда, чтобы заставить кого-либо выполнять свою волю, прощение не обязательно.

4

Перед самым уже Новым Бабилоном Гильденстерн спохватился:

— Может, зря мы забрали ящик? Может, тот, кто похитил Призму, потихоньку её вернёт?

Непростительная наивность! Родригес ответил язвительно:

— Может, и Олафа тоже вернут, как ни в чём не бывало? Что же, по-твоему, делать всей нашей Службе? Притаиться и ждать, пока враг напользуется нашими артефактами и людьми? Нет уж, Кай, в нашем мире справедливость не восстанавливается сама. Ожидание Призмы — это потеря инициативы. Это будет похуже потери Призмы самой по себе.

Кай молчаливо признал поражение в этом конкретном споре. Да, отношения между людьми — не его конёк. Все интриги и контринтриги — на стороне Бенито…

— Ну а что можно сделать для сохранения инициативы? — наконец-то нашёлся Кай. Правда, у самых ворот. Роб и Санчес вылупились на парня с недоумением. Осознали, поди, что разговор не для их ушей.

— Позже отвечу! — буркнул Бенито.

Нет, он ответит сейчас, только уже не вслух. Люди вокруг, это значит, пора называть Кая Майком, а секретные планы свои не разбалтывать. Потому что они, на минуточку — планы Службы безопасности рудной колонии.

Ну а если по сути, то что может сделать инициативный Бенито? (А что может, он сделает! Без задержки).

Например, он поедет-таки в Свободный Содом. Вот теперь-то, когда Призмы нет, он не должен ждать Олафа; обратится к водителю Брандту. Брандт, конечно, не свой человек, так и Олаф, быть может, тоже уже не свой: он куда-то уехал, а вдобавок, под подозрением.

Далее. По приезде в Свободный Содом он допросит-таки доктора Хойла. Да, не в присутствии Призмы (что поделать, коли присутствия больше нет). Но кому от того будет хуже? Только доктору Хойлу. Призма Правдивости облегчает процесс, избавляет от пыток — всех, кроме пыток совести. Ну так Хойлу не повезло, он признается без облегчения.

Правда, всё это — на перспективу. А для начала Бенито зайдёт на службу. И встряхнёт эту парочку подозреваемых: Сантьяго с Ортегой, тыча носом в пустопорожний ящик от Призмы. Олафу-то хорошо, он сбежал. Ну а те, кто сбежать не успел — вострепещут!

5

По пути от ворот к штабу Службы, а это не долгий путь, он всё далее укреплялся в мысли: да, виновен Ортега. Не потому, что он более мелкая сошка. Или потому? Всё же Бенито не опирался на логику. Интуитивные озарения, да и те слабовыраженные. Логикой их целиком, поди, не покрыть.

Если Ортега и правда двойной агент, если работал на две стороны, донося друг о друге сведения — то в таких отношениях равновесия не бывает. Или — или. За кого-то Луис работал, за кого-то — лишь делал вид. Предположим, однажды в следственной группе Флетчера обнаружили, что их работник по совместительству трудится на Бенито… Не убирает, не моет полы, как по легенде, а содержательно трудится, можно сказать, щпионит... Ну, для начала следователь Мак-Кру его вздул бы, и основательно вздул. Дело не в том, что между Службой Бенито и группой Флетчера происходила вражда (вот её-то как раз и не было), просто Мак-Кру не смог бы не вздуть. Он сработал бы автоматически. Просто такой характер…

Но следов от побоев на Луисе трудно припомнить. Ни в последнее время, ни когда-либо раньше. Это значит тогда лишь одно: он таким был сначала. Луис к Бенито был заслан Годвином и Мак-Кру, а для отвода глаз рассказал, не таясь, что у них работает. А Родригес и клюнул: полезно иметь человека оттуда. Ну, на всякий-то случай. А оказалось — пригрел змею…

Что ещё говорит за такой вариант? Ортега единственный, кто не прошёл испытание Призмой. Все остальные прошли, а Ортегу тогда вызвали срочно к Годвину и Мак-Кру (как же, как же, уважительный случай!). А потом, когда Призма была установлена в тайнике, возвращаться к вопросу снова не захотелось. Ведь Ортега сотрудник не наиважнейший в Службе Бенито. Знает минимум общеслужебных секретов, вряд ли сможет всерьёз повредить… Ну, тогда так подумалось…

…А по правде, Бенито свернул испытания с Призмой Правдивости, потому что устал выслушивать гадости. Очень много нелицеприятного ему выложили тогда и Сантьяго, и Олаф. Не о предательстве, нет, а о вещах посторонних — но уязвили-то как! Хоть самому эту Призму забросить, куда подальше…

6

В помещении Службы из тройки подозреваемых встретился один лишь Сантьяго. Как всегда, на крыльце, в состоянии плавного перехода между сном и — не то, чтобы явью, но полусном.

Ящик в руке у Бенито Сантьяго заметил, но какого-либо значения не придал. Правда, Сантьяго — истинный гений самообладания. Никаких проявлений тревоги или волнения он не выдавал никогда.

— Как там Ортега, на месте? — спросил Бенито.

Сантьяго качнул головой — отрицательно, либо сонно, либо то и другое.

— Он ушёл? И давно?

— Как обычно. Сразу по окончании совещания.

— Ничего не сказал?

— Как обычно, сказал: «Срочно пора к Годвину и Мак-Кру».

— Ты ему, вроде, не веришь?

— Верю обычно, — хмыкнул Сантьяго, — на сей раз — нет.

— Почему?

— Да пошёл он в другую сторону. Коли хочешь, проверь: в офисе следователей Луиса нет.

— А куда мог пойти? — подключился Кай.

— Мог в элитный квартал. Мог в гараж с вездеходами. Но по тому, как поспешно он шёл… — Сантьяго подвесил паузу, чтобы подумать, и заметно взбодрился, заговорил быстрее, — …кажется мне, что куда-нибудь далеко. Не исключаю, что нет его в Бабилоне.

Олаф, Руис Перейра, Луис Ортега… Что же их всех потянуло-то из посёлка на выход? А незадолго до этого — только что всплыло в памяти… Кажется, Рабен болтал на совете у Флореса… Эх, о чём он болтал? Об «отложенном общем выезде»… Вроде, где-то есть «гвоздь программы», Рабен думал туда пригласить весь совет, но оставил до нового раза… Почему? Ах, ну да: «не пришёл вездеход». Или так: «задержался водитель».

Вездеходов, как и водителей, в Новом Бабилоне полным-полно. Так почему неприбытие водителя (вездехода) вынуждает колониальных начальников откладывать выезд? Верно, водитель особенный. Или — груз в вездеходе. Или какой пассажир? Если водитель — то, видимо, дело в доверии. Сам-то Бенито мало кому из водителей может довериться. Коли по важному делу, старается ехать с Олафом. Если по важному, но не слишком, то, может, и с Брандтом. А остальным-то Бенито не доверяет настолько, что завёл для поездок собственный моноцикл.

И теперь вот ему почему-то стало казаться, что водитель, которого ждали Рабен и остальные — это именно Олаф!

Потому что не только Родригесу важно, кому доверять.

7

Олаф, похоже, куда-то повёз кучу начальства. Потому и Бенито не бросился предупреждать: был на виду.

А раз так, то при чём здесь тогда Ортега? Сел, да поехал в одном вездеходе с Олафом и начальством? Нет, не может такого быть. Олаф однажды всё расскажет Бенито, и не Ортеге такого не понимать. Или решил уходить уже окончательно?

— Значит, так получилось, что ты один на хозяйстве, — молвил Родригес, в задумчивости подводя итог.

— Вовсе нет, — возразил Сантьяго. И рассмеялся недоуменью Бенито, раскусив его заблуждение. — Коль не с Ортегой, то это ещё не один. А в штабе покуда остался Прист, он тоже хохяйничает.

— Прист? — удивился Родригес. — А он-то что здесь забыл?

Ну и денёк, каждый ведёт себя необычно. Если Ортега частенько посиживал в штабе, занимаясь хозяйством в самом прямом смысле, если Гонсалес, бывало, захаживал поговорить, то уж Прист в этом доме — самая редкая пташка. На совещаниях редко бывал, да и то — так спешил уйти, что отпрашивался с половины.

— Кажется, пишет отчёт, — предположил Сантьяго, — так он сказал мне, во всяком случае.

8

Да, Прист был в щтабе Службы. Только он не писал отчёт. Бестолково слонялся по помещениям. Что-то высматривал, что ли? Не тайник ли под половицами, где находятся Тор, Пирамида, Усечённый Конус и Шар?

Перестань, молча одёрнул себя Бенито, ты становишься чересчур подозрительным. Призма похищена, да. Но где Призма, а где бедный Прист! Он не мог её выкрасть, не знал того тайника. Он и здесь почти ничего не знает.

— Как отчёт? — поинтересовался Бенито.

— Вдохновения что-то нет, — глупо признался Прист. А глаза почему-то косили на ящик в руке Родригеса — бывший футляр от призмы.

— А о чём собирался писать?

— О торговле с Альянсом. Я считаю, что Рабен у Флореса малость ворует. Есть отдельные доказательства, но, к сожалению, я не решился при всех записать их на месте, а теперь очень сложно по памяти точно воспроизвести…

— Ладно, — Бенито вздохнул, — раз вдохновения нет, то на сегодня мы с Майком тебя отпускаем.

То, что при людях Бенито всегда называл Кая Майком, даже при людях своих, можно бы было счесть и перестраховкой. Но не сегодня. В эту недобрую пятницу каждая перестраховка оправдана и неизбежна.

А любая «недостраховка» смерти подобна.

9

Прист очень быстро слинял, крайне довольный, что отпустили. Кай и Бенито дождались, когда затихнут шаги, после чего приоткрыли люк, ведущий в тайник. Он был устроен так, чтобы открыть могли двое.

Кстати, Ортега без тени сомнения знал и о том тайнике, и об этом.

Ну да кто бы чего ни знал, а Тор, Пирамида, Усечённый Конус и Шар в тайнике до сих пор лежали.

— Даже странно: они на месте, — прокомментировал Кай.

Глава 13. Работа над ошибками

(чуть раньше про чуть раньше;

осуждает Вольфганг Рабен, заместитель начальника колонии, Новый Бабилон)

1

Непредсказуемость действий соперника — главная трудность для мастеров дворцовых интриг. И не так уж и важно, что непредсказуемым часто бывает то самое, что вместе с тем и весьма неумно. В том-то и есть основная интрига неправильных действий.

Если известно, что человек не дурак, от него ожидаешь относительно умных решений. А в результате, бывает, садишься в лужу. Потому что он то не дурак, то снова дурак, то опять не дурак…

Из-за того-то Бенито Родригес настолько везуч, что не дурак, но при этом частенько совсем неумно поступает.

Умные действия просто предугадать и использовать. Полностью глкпые — тоже. Есть две главные логики: глупости и ума. Тупо прыгать с одной на другую — какая-то шизофрения. Если и Рабен такому научится, он сойдёт с ума. Но с ума — не хотелось бы.

Вот поэтому Рабену до сих пор очень трудно длгнать Родригеса.

Взять, к примеру, последний из эпизодов.

Как по нотам же было разыграно. С привлечением опыта истинных профессионалов сыска — Годвина и Мак-Кру.

Экспозиция: Служба Родригеса — как всегда у них, потихоньку — начинает расследование старой-старой проблемы. О зомбаках.

Первый акт: убеждение Флетчера, чтобы он поручил своим следователям тоже открыть дело о зомбяках. И не так, как в Службе Бенито, а громогласно, официально. Как говорится, с застолблением темы.

Акт второй: донесение до Родригеса новости о соперничающей группе. Недвусмысленное донесение — через агентов (на тот случай, если они в своей Службе вообще ничего не заметят). Здесь возникает развилка перед Бенито: может поступить по уму, а может — по дурости. Хитроумным решением будет стараться не ссориться с Годвином и Мак-Кру, то есть закрыть свою тему. Глупым решением будет её продолжать. Только для Вольфганга Рабена, в общем и целом неважно, что там Родригес решит. Ибо…

Третий акт должен выявить то, что расследование уже было открыто. Не закрылось? Ну ничего себе наглость! Как, закрылось? Ну вот, неспроста. Главное что: обнаружить во всеуслышание, с доведением до сознания всех основных начальников Бабилона, непременно включая Флореса, ну и Флетчера (чтобы вбить между ним и Родригесом, как говорится, клин).

Ну а с тем, чтобы третий акт получился громким, нужно сделать такое: взять и назначить заседанье совета у Флореса на тот день и тот час, как назначено у Бенито. Постараться вдобавок, чтобы Родригес заранее не прослышал. Просто за ним послать — не предупреждая. И послать-то кого: Диаса и Маданеса. Коль добром не пойдёт — попросить у Флореса Торреса. Вот заявится на совет — сразу спросить о фактах. Здесь хитроумный Бенито немедленно встанет перед новой развилкой: отрицать ли тот факт, что Служба, им возглавляемая, начинала недавно заниматься делом о зомби. В данном случае Рабену сновабы было по барабану, что за тактический ход предпримет Родригес.

Ибо в плане имеется также четвёртый акт. Самый, признаться, жёсткий и беспощадный. Акт суда. Разнообразия ради, не над Бенито. В том, что пройдоха Родригес хоть как-то, да вывернется — как ни печально, но можно не сомневаться. Но в той Службе, что им возглавляется, есть звено поистине слабое — ксенозоолог Бьорн Ризенмахер, что таится под именем, полностью вымышленным. Этот парень (вольно или невольно — следствие постарается установить нужное) раза два или три, если не больше почему-то оказывался в тех местах, где проходило распространение волн зомбяков.

Многие, очень уж многие знают его как Майка, он прославил свою фамилию «Эссенхельд» разными яркими фокусами, так что теперь популярен и в Бабилоне, и за его периметром, в общем, разоблачение не пройдёт незамеченным. А запереться ему — вот уж точно никак не удастся. Ибо есть у Рабена средство!

А тому, чтобы данное средство добыть и использовать с толком, в плане служил уже пятый акт. Он-то и должен был обеспечить Службе Родригеса встречу с давно заслуженной ею судьбой. Эта судьба — полное и всестороннее поражение.

2

Да уж, тот пятый акт был квинтессенцией плана. Важный аспект: пятый акт не следовал за четвёртым. Он начинался задолго до плана в целом, а потом (по возможности незаметно) сопровождал все остальные акты.

Главная и исходная суть акта пятого — расчленение Службы Родригеса. То есть внедрение в службу своих людей и принуждение вроде бы верных Родригесу, но нестойких.

Но в чём прелесть пятого акта? В нём по ходу игры проявляются разные темы. Где-то в начале те люди, что внедрены к Родригесу, получают задание прятаться и не отсвечивать. Их залача на данном этапе — сохраниться и усыпить бдительность. А потом, как их примут уже за своих, у них новый этап: передают сведения. И наружу, и внутрь Службы безопасности. Только наружу — передают максимально правдиво, ну а внутрь — настоящую правду (её подбирает Рабен). Впрочем, Рабен-то знает: информация вся эфемерна. То ли дела явления материальные. Например, артефакты. Например, незаконно и несправедливо присвоенная Службой Родригеса так называемая Призма Правдивости. Вот её-то добыть — не языком почесать.

Но есть тонкость. Задачи по похищению материальных предметов создают для агентов повышенный риск раскрытия. Рабен знает на собственном опыте: когда есть хоть какой-то предмет, а потом его нет, эти грубо вещественные пропажи от эфемерных утечек какой-нибудь информации отличаются тем, что совсем невозможно отвлечься! Значит, задание по похищению Призмы должно реализовать не заранее, а под конец плана. Где-то за сутки до третьего акта, за полтора до чктвёртого.

3

Всё ведь прекрасно продумано, всё ведь талантливо!

Ну а в реальности что из того получилось? Жуткая, неприятная путаница по времени. Сам же Рабен её и допустил, ни на кого другого всей полноты ответственности не возложишь. Хорошо, что вся эта ответственность — перед самим собой; ни перед кем другим не придётся отчитываться. Но и перед собой обидно и неприятно.

А всё почему? Причина, конечно же, коренилась в гениальнейшем пятом акте. Он с другими актами одновременен, вот и всё усложнил. А когда Вольфганг Рабен постарался и убедительно соотнёс разные линии собственных действий в борьбе с Родригесом, оказалось, что и у Родригеса тоже была своя линия, вот её-то Рабен и не сумел учесть.

В этой ошибке важную роль играло высокомерие.

Впрочем, высокомерие Рабена — это отнюдь не грех, как кому-то покажется. Это вполне справедливое признание Рабеном подлинного масштаба собственных же заслуг.

Правда, приходится также признать: мир несовершенен. Потому-то высокомерие самых достойных людей часто встречается с противодействием всяческих недостойных выскочек вроде Бенито.

Чтобы понять, что не так было сделано в пятом акте, для начала имеется смысл упомянуть об успехе. Ибо тот самый главный момент пятого акта, что в основном определяет осуществимость плана, людям Рабена удался блестяще. Призма Правдивости была найдена, извлечена и отвезена так далеко, чтобы не было шанса вернуть.

Не в Бабилон, где присутствие Призмы стало бы сразу заметно.

Кстати, этой подробности действия Призмы Рабен в начале не знал, ему подсказали агенты. Не потому подсказали, что были особо умны или, скажем, инициативны. Нет, они просто боялись засыпаться. Но ведь и то хорошо, что не побоялись возразить Рабену. Это следствие той атмосферы открытости и милосердия, что завёл он в последние годы в своём кругу.

4

Дело-то было так:

— Шеф, готово, — промолвил его человек. — Призма наша.

Рабен в ответ:

— Ты всерьёз? Почему ж я её не вижу?

— Мы не могли доставить её в Бабилон. Здесь так много людей, а она… Она слишком влиятельна. И влияние слишком заметно. Потому и Бенито хранил её там, где люди не ходят. В Ивовом Эдеме.

— Ну и что же такого случится, если вы эту самую Призму доставите мне сюда?

— Люди, которых мы встретим, начнут массово каяться. Это странное поведение, о причине легко догадаться. В общем, Бенито вычислит Призму ещё по дороге — и заставит отдать. Мы не сможем его убедить, что теперь эта Призма уже не его…

Да уж, подумалось Рабену. Правда в том, что Бенито Родригес — известный упрямец. Убедить его в чём-то могли попытаться лишь Маданес и Диас, да и те при условии, что убеждали вдвоём.

— Ладно, — сказал он, так где вы оставили Призму?

Там-то и там-то, ответил его человек. Мол, перепрятали в другое надёжное место.

— И оставили там без охраны?

— Охраняет парень от Флетчера. Ну а я прибежал сообщить.

Это «от Флетчера» Рабена чуть покоробило. Не сглупил ли его человек? Вдруг тот парень их кинет, отдаст артефакт напрямую Флетчеру, а весь план гениальный останется под угрозой?

— Много ли времени, как вы ту вещь перепрятали?

— Да часа полтора или два… Это ж тоже там недалеко…

Рабен быстро смекнул, что следует сделать. Вызвал:

— Диас! — И Диас вошёл. — Ты сейчас вместе с нащим парнем отправляешься… — Ну короче, туда-то и вот туда-то. — Там находится ценный предмет, именуемый Призмой Правдивости. Удостоверься, что Призма на месте, и это она…

— Как мне понять?..

— Призма должна подействовать. Этот предмет тебе надобно там сохранить до приезда Маданеса. Да! Того, кто в том месте дежурит сейчас, никуда от той Призмы тоже не отпускай. Просто во избежание.

— Будет исполнено, — поклонился Диас. Кланялся он без особого рвения, но неизменная щедрость Рабена в оплате поклонов постепенно брала своё.

Диас и рабенов человек вышли поодиночке, но сначала условились встретиться за Бабилонской стеной. Важное дело, чтобы их вместе не видели. Ведь Родригес-то думает на человека Рабена, будто это его человек.

После того Рабен позвал Маданеса. И велел ему сделать так:

— Быстро бери вездеход с надёжным водителем. Дуй поскорее на Ближнюю шахту, отыщи там Мендосу, шефа охраны шахты...

— Так ведь Стэнтон Мендосу сместил… — выказал осведомлённость Маданес. — И поставил какого-то, кажется, Барри Смита.

— Чтоб ты знал, — сказал Рабен, — Мендосу восстановили. Сколько раз восстанавливали, даже и не скажу, только Стэнтону после всего гонору поубавили. Он теперь там и сам на испытательном сроке… Главное понял? Ищешь Мендосу, шефа охраны. И говоришь ему: надо на шахте найти укромное место. И пустое: чтобы шахтёры там не ходили. Нам в этом месте срочно придётся припрятать один предмет, и незаметно припрятать, чтобы никто не нашёл.

— Срочность какая?

— Сегодня. И это в его интересах.

— Хорошо, передам, — пообещал Маданес. — Что-то ещё?

— Да, на обратном пути подберёшь, — ну, там-то и там-то, — Диаса с тем предметом, о котором договорился. И везёшь тот предмет к Мендосе! Связь уяснил? И прекрасно. Логика — наше всё.

5

А ошибки пошли на второй же день… Или нет, они сразу пошли, как та Призма устроилась в Ближней, то есть в день первый. Просто в ту пору их делал ещё не сам Рабен.

Диас и Маданес выглядели избитыми до полусмерти в тот момент, как явились докладывать о выполнении.

Рабен спросил проницательно:

— Кто-то вам оказал сопротивление?

Диас презрительно сплюнул через выбитый зуб:

— Кто посмел бы!

Да, оказалось, никто ничего не посмел. Диас с Маданесом просто сцепились между собой. Слово за слово — и понеслась! Так друг дружку дубасили, что могли бы убить, на силу остановились. Виновата в том, ясное дело, Призма Правдивости.

То есть, их шеф, как большого ума человек, выказал очень полезную предусмотрительность, приказав поганую Призму понадёжней упрятать — от людей подальше. Диас с Маданесом важность того, чтоб подальше, испытали на собственной шкуре.

Н-да, с этой штукой, видать, предстоит ешё тот геморрой, подумал тогда Рабен. Но пока не предвидел масштаба, так сказать, геморроидальных кровотечений. Полагал неизбежной лишь встречу с отдельными трудностями — при попытках грамотной организации работы Призмы.

6

А куда же без них, без трудностей!

Эти трудности проистекали в первую голову от того, чтобы суметь обеспечить избирательность действия Призмы. Ибо Призма Правдивости должна быть востребована в деле дискредитации Службы Родригеса, а не в каком-то другом. Значит, и действовать ей положено лишь на тех, кто себе же во вред будет вынужден дать правдивые показания.

Но никак не на тех, кто их будет выслушивать и осуждать.

Это требовало от Рабена выезда на место, то есть спуска в глубины дурно пахнущей Ближней шахты, а потом уточнения в разговоре с Мендосой всех возможностей и вариантов проведения… кое-каких показательных следственных действий.

Во вторую же голову трудности обещали запутать показательный ход следственного процесса во времени и пространстве. Потому что чем далее Рабен думал о собственном плане, тем всё чаще к нему приходило припозднившееся понимание, что какие-то из оптимально спланированных действий могут осуществиться лишь при условии одновременности соприсутствия всех участников в двух местах.

Ну да, в Бабилоне и на долбаной Ближней шахте!

Потому заседанию в зале совета у Флореса предстояло быть выездным, но выездным — частично!

Третья, чуть меньшая трудность — всех известить, кого надо (а кого, напротив, не надо — не известить), обеспечить оперативно логистику между посёлкой и шахтой. Убедить, кого надо, воспользоваться исключительно редким шансом познания истины.

Трудность четвёртая: как же всё это успеть? В ужасающе несправедливом цейтноте, пока подлый Родригес, должно быть, спокойно дрыхнет и в ус не дует.

7

А какое чудесное место разыскал в глубине Ближней шахты послушный Мендоса!

Малоперспективный Северо-западный ствол — именно то, что нужно! Уж сюда-то простых рудокопов не заманишь и марципаном. Научились, поди, что бесплатные марципаны в пряничном домике, где любому шахтёру горбатиться от рассвета и навсегда. То ли дело — в элитной Особой штольне, где за право чуток поработать им надо ещё приплатить.

А на самый уж крайний случай шеф охраны Мендоса перекрыл все проходы туда охранниками. Мол, опасная зона, возможен обвал, изучаются обстоятельства. Ну никто на такое не сунется, а коль сунется — огребёт.

Основной же допросный зал для свидетелей расположили в глубокой яме, в самом низу Северо-западного ствола — из такого расчёта, чтобы свидетелей приводили на самое дно, а почтенную публику можно было провести на опоясывающую галерею. На особой высокопрочной цепи в яму для честных свидетелей можно было спускать Призму Правдивости, хорошенько завёрнутую в мешок (кто не знает, что к ним спускается, тому и не надо!). Важно, впрочем, не дать никому из свидетелей до артефакта допрыгнуть (ибо ценная вещь, мало ли что сгоряча сотворят!), потому от голов находящихся в яме до Призмы должно ещё соблюдать дистанцию (где-нибудь метра три чётко по вертикали).

И вместе с тем до приличного общества, расположенного на галерее, действие Призмы Правдивости добивать не должно. Что удобно, сама галерея достаточно высоко. Там метров двадцать пять только по вертикали, то есть, вряд ли кого-то зацепит. Может, самых чувствительных, но в руководстве колонии слишком чувствительных нет. Уж наверное, ха-ха-ха, не в столичном посёлке Новый Бабилон.

Ну а вся вышеприведенная диспозиция была призвана обеспечить что? Два момента: обязательную правдивость среди нижней группы людей, которую будут опрашивать, и возможность солгать среди верхней группы, люди в которой показание нижних должны без помех судить.

Постепенно (не сразу) Рабен определялся и с составом обеих групп. В нижнюю, неуютную в целом группу, по размышлении здравом вошли люди такие: Руис Перейра, главный охранник с моста перед Бабилоном; Олаф Торвальдсен, тот из водителей вездехода, что, как известно, Родригесу наиболее предан; новозеонский фанатик по имени Братец Бартоломей (вот с какими людьми Ризенмахер якшается!); Барри Смит, бывший начальник охраны всей Ближней шахты (вся изюминка в том, что на этом посту неудачника Барри снова сменил Мендоса!); Каспар Шлик, археолог из Башни учёных (место ему, коли честно сказать, наверху, но в социологии есть показатель репрезентативности выборки, потому-то есть смысл обеспечить и в нижней группе представительство от людей достойных… А в довесок — немножечко шушеры. По мелочам.

Что здесь важно? В нижней-то группе попадаются люди, про которых любому известно заранее, что добровольно свидетельствовать против людей Бенито не согласятся и никогда, и ни за что. Таковы Олаф Торвальдсен и ещё Барри Смит, отстранённый с поста у Стэнтона ради Мендосы. Весь комизм заключается в том, что добровольно свидетельствовать им и не надо. Будут они это делать недобровольно: позаботится Призма.

Ну а далее, как минует черёд всех свидетелей, точно там же, внизу, есть возможность расположить главного обвиняемого. Не Родригеса, нет, но его, так сказать, основной «мозговой центр», то есть парня по имени Бьорн Ризенмахер. Будет весело поглядеть, как этот хитрый лисёнок станет свидетельствовать против себя самого. Поучительное ожидается зрелище!

Что касается группы, которая будет верхней, здесь состав может быть относительно произвольным. Обязателен кто? Разумеется, Флорес. Потому что ведь он самый главный на Эр-Мангали, весь основной спектакль разыграется ради него. Далее, обязателен Флетчер — важная бабилонская шишка из числа старой гвардии поселковых силовиков. Далее, обязательны также и люди Флетчера — пара следователей (Годвин и Мак-Кру), ведь они-то и будут официально вести дознание. Также Рабен, Маданес и Диас — это не обсуждается. Разумеется, и Мендоса. Представительство Башни Учёных (лучше всего, чтобы великий магистр Бек). И желателен очень Бенито Родригес в роли мальчика для битья. Остальных — ну, досыпать уже по вкусу. Это сделать ведь можно и в самый последний момент.

8

Ну а что получилось? А вот что. Рабен старательно звал Родригеса к Флоресу на совет, а при том его люди находились на низком старте. Ну ещё бы: ведь предстояло похитить и отдельных особых свидетелей, и обвиняемого. Вышло, однако, что родригесовых людей было по одному невозможно раздёргать. Как их забрать, этих Торвальдсена с Ризенмахнром, если в штабе Бенито продолжается совещание? Силовой-то сценарий вряд ли сильно поможет. Да и почерк у Рабена не силовой. Мягкая сила.

Надо признать, Рабен малость запаниковал. Чуть не принялся отменять гениальную операцию. Но издержки (из них основная: что подумает Флорес?!), как обычно, принудили взять себя в руки.

В самом деле, достаточно поменять не так уж и много — и маховик гениального плана ещё закрутится.

Просто не торопиться. Для начала — спокойненько объявить перерыв в заседании, чтоб хорошо поразмыслить. Далее — вдруг проявить снисхождение к бедняге Бенито — и отпустить его с начальственного заседания на родное, своё. Флорес в таком убедительней Рабена, надо его попросить. Сам не захочет, так передаст через Торреса. Мол, иди-ка, Бенито, спасибо тебе, что пришёл.

Выигрыш в чём? При Родригесе мало что сказано. Заседание «выездное» — это совсем ни о чём. Важно, Лопес не проболтается, он основное проспал, а остальные в совете — для Бенито совсем не сторонники.

Далее вот что: Родригес является в штаб, совещание у него завершается, вот тогда-то удастся уже подкатить к водителю Олафу. Мол, скорей-поскорей надо тебе отвезти нескольких личностей на Ближнюю шахту. Только изволь никому-никому, за тобой проследят.

А другие-то люди в это самое время ловко повяжут и Ризенмахера.

Что до Родригеса… Нет, уж тут перебор.

Кажется, Рабену лучше его не трогать.

Глава 14. С вопросами к Содому

(прямо сейчас про сейчас;

сам Беньямин Родригес, начальник Службы безопасности колонии, посещает Новый Бабилон и Свободный Содом)

1

С облегчением поглядели на Шар, Усечённый Конус, Пирамиду и Тор. Жаль потери, но радует, что хоть что-то осталось.

— Да, — сказал Кай, — неведомый злоумышленник, который похитил Призму, был привлечён, вероятно, не особым статусом этого артефакта, а его специфицеской функцией — обеспеченьем правдивости разных суждений.

— И? — побудил Бенито к дальнейшим рассуждениям.

— Я полагаю, что вору Призма правдивости требуется для того, для чего и нам. То есть, для каких-то расследований. Ну а кто нынче что-то расследует, кроме нашей службы? Очень похоже, что Годвин с Мак-Кру, то есть, следственная группа надутого индюка — Флетчера. Он хотел у нас перехватить тему про хомби, вот и старается, да?

— Может, и так, — согласился Бенито. — Но возможен другой ответ. Да, нас немного сбивает тот факт, что на месте четыре ксеноартефакта из особой их Адской (Сидской) линейки, а пятый пропал. Но подумаем также о том, что пропавший в некоем смысле было легче стянуть. Эти четыре здесь сторожит Саньяго, а пропавший реально не сторожился никем. Только страхом, который нагнали опасные шпанки, которых нет. И ещё: если мы предположим, что нашу Призму похитил кто-то из своих, то разумней всего было начать именно с Призмы. Свистнул бы что-то другое — так под Призмой бы всё рассказал. В общем, не думаю, что Тору, Пирамиде, Конусу и Шару так-таки ничего и не угрожает. Стоит в недобрый час отлучться Саньяго…

Кай подтвердил, что всё верно: ни добавить, ни убавить, а точно как есть. У него самого руки чешутся всё перепрятать. Если верно, что Призму похитил Ортега, то кому же, как не ему, знать о тех тайниках, которые в штабе…

— Да, ты прав, — Бенито вздохнул. — Заберу-ка я эти предметы с собой в путешествие. Будут целее, по-моему.

— А куда ты поедешь?

— Всё туда же. В Свободный Содом.

— К докторам?

— К докторам. К Джойсу и Хойлу. Полагаю, без Призмы они начнут запираться, но ведь делать-то что-то надо.

2

Помогая сгружать артефакты в большой безразмерный мешок, Гильденстерн и вздыхал, и всё больше мрачнел.

— Ты о чём? — поинтересовался Родригес.

— Об утраченной целостности. То, что их было пять, это что-то да значило.

— Кстати, что? Я просил тебя разузнать.

Кай лишь развёл руками с трогательной беспмощностью.

— Ничего не узнал? Да ты прибедняешься! Если кто-то из нас что-то знает об артефактах ксенокультуры Сид, это же только ты, а больше никто. Неужели же нет у тебя… ну, хотя бы гипотез? — Кай замотал головой. — Ты подумай внимательней. Вспомни, каких-нибудь пару часов назад ты мне рассказывал о принципе действий огнемёта на основе ксенотехнологий…

Кай перебил:

— Ну, разложить энергии на Дереве Сефирот — не такая уж трудная задачка, да к тому же и понимание ксеноэнергий культуры Кин на каббалистических основаниях угрожает рядом крупных неточностей…

— А энергии ксенокультуры Сид? Их-то ты восстанавливал не по Каббале!

— Это да… — Кай загорелся какой-то идеей. — Сидские энергии людям в целом доступны и напрямую, без культуры-посредника. Все они в артефактах маркированы цветом и вполне различимы с точки зрения закономерностей цветовосприятия человека-землянина.

И Бенито его поддержал:

— Отлично! Развивай-ка свою идею.

— Ну, развить-то не мудрено… — Но Гильденстерн не развил, а остановился. И пожаловался. — Ускользает…

3

— Ой, не беда, — успокоил Бенито. — Надо просто вернуться к исходному пункту. Ты говорил для начала о ксеноэнергиях, использованных в устройстве огнемёта, изготовленного концерном «Цфат». Это были энергии, аккумулированные артефактами ксенокультуры Кин.

Да уж, вот в чём Бенито неплох, это в том, чтобы вновь запустить речь собеседника.

— В том, что я говорил, — сказал Кай, — мало Кина. В основном каббалистика. И она расположена так, что во многом закрыла Кин. И в уме человека, и на самих предметах. Что касается Сида, с ним проще — в некотором смысле. Нам не требцется прокладки из терранских аналогов. Сидские артефакты инкрустациями не покроешь, но они зато светятся сами — росчерками разноцветных энергий. Если суметь включить…

Кай замолчал опять. Бенито потребовал:

— Продолжай же! Ты говорил об энергиях Сида.

— Нет, — объявил Кай, — энергии Сида — это потом. Если начать с сидской системы энергий, мы потеряем рамку нашей проблемы.

— Что же создаст эту рамку?

— Адские звери! — воскликнул Кай. — Адские Собачина-Свинючина-Лошадина и Проглот. И они не Адские. Они Сидские. Каждую из тварей вырастило гнездо. Адские ли гнёзда? Нет, всё это Сидские гнёзда.

— Это важно, что Сидские? — тихо спросил Бенито. Чтобы не перебить.

Кай ответил:

— Каждую из тварей сделал такой не Ад. Только Сид, хитрый артефакт Сида! Пирамида, Шар, Усечённый Конус, Призма и Тор…

Интересненько, подумал Бенито, я-то считал, что те адские твари, которых с таким несусветным трудом удалось завалить — это сторожа артефактов. А выходит, они — производные от артефактов.

— Так выходит, присутствие Пирамиды в гнезде произвело Собачину?

Кай подтвердил:

— Да, со всеми её скоростными характеристиками.

— А присутствие Шара в гнезде произвело Свинючину?

— Да, со способностью парализовать врага ужасом.

— А присутствие Конуса произвело Проглота?

— Да, мне пока что трудно сообразить, что даёт Усечённый Конус, но по внешнему облику твари можно о том заключить. Нечто прожорливое, доминанта пищеварения над любыми другими качествами.

— А присутствие Призмы произвело Лошадину?

— Да. С характерным растаптыванием жертв, с испускаемыми волнами вины, поражающими встречных.

Бенито аж задохнулся от внезапной догадки:

— Значит ли это, что украденная у нас Призма рано или поздно снова произведёт точно такую Лошадину?

Ну а Кай:

— Думаю, и не украденная тоже могла бы такое произвести.

— Из животных?

— Может, даже из человека. Почему бы и не из нас?

Тут Бенито внезапно вспомнил о своей необычной способности ускорять личное время, проявившейся — где и когда — в логове Собачины, в той опасной охоте, где Рамиресу не поздоровилось, а Маданес и Диас ничего не могли успеть...

Что, если он и взаправду превращается в эту Собачину?.. В тварь, наделённую жуткой скоростью боя.

4

Кай не заметил, как содрогулся Бенито. Продолжал, как ни в чём не бывало. Обратился теперь к вопросу о сидских энергиях, что задействованы в пяти артефактах.

Пирамида Собачины. Красная «тяжесть», зелёная «сила», сиреневая «сеть».

Тор Червя. Красная «тяжесть», зелёная «сила», сиреневая «сеть». Здесь, как можно заметить, дублированы все энергии Пирамиды.

Шар Свинючины. Синий «покой», розовый «страх тяжести», голубой «страх покоя».

Усечённый Конус Проглота. Фиолетовый «траур», оранжевая «ярость», коричневый «голод-и-жажда».

Призма Лошадины. Чёрная депрессивная «вина», жёлтая «любезность», серое «равновесие».

Впрочем, все эти энергии — своего рода азбука. В технологиях Сида применяют их в сложных неоднозначных комплексах. Потому и в таящихся в Пирамиде «тяжести», «силе» и «сети» коренится не только способность к ускорению действий, но и мощь сексуального обольщения, а в сочетании с рядом других артефактов — так и новая мощная сила, способная вытолкнуть бункер из недр планеты.

— Значит, — очнулся Бенито, — с превращением в адских тварей всё не так уж и однозначно?

— В сидской ксенокультуре однозначного, в общем-то, нет…

Молодец, успокоил!

— …а владение всеми пятью артефактами — так и вовсе (ну, по идее) дарует униыерсальность.

— Это как?

— Ну смотри! Адские Собачина-Свинючина-Лошадина и Проглот — каждый из этих зверей будто раб одного артефакта. Все они очень односторонни в плане своих способностей. Что-то умеют — а больше им и не надо. Развитая артефактом единственная сторона им дарует неуязвимость.

— А когда развивается много сторон?

— Я бы сказал, что это по-человечески.

Ну, утешил, ну молодец… Всё таки тот, кто добыл не один артефакт, может выйти из круга зависимости, характерной для адской твари.

Да, четыре волшебных предмета — это никак не один…

Правда, было-то пять…

5

— Если хочешь, — сказал Бенито, — можем поехать вместе. Олафа нет, так я обращусь к Брандту. Всё равно Призмы нет, значит, уже не важно, что везти нас будет не посвящённый в наши дела водитель.

— В Свободный Содом? — Кай скривился. — Да зачем?

— Сможешь в пути поработать над энергиями артефактов. Может, узнаешь о них что-нибудь новое.

Кай возразил:

— Нет, ты знаешь, ведь я не эмпирик. Я приверженец дедуктивного знания. Познавать артефакты методом тыка — это не для меня.

— А что для тебя?

— Библиотека в Башне Учёных.

— Она столь хороша?

— Вот уж нет, скорее, ужасна. Я-то думал, в ней множество голо-книг, но читает их разве что великий магистр Бек, а простому учёному люду работать позволено только с бумажными. Неудобно, конечно, но хоть что-то.

— Что ж, если ты считаешь, что будет какой-то толк.

Самому-то Бенито казалось, что толка не будет. Что-то такое едва уловимое изменилось в столичном посёлке. Много охранников? Нетерпимость начальников? Наглая кража артефакта у Службы?

Да, это всё, как сказал бы Гонсалес, единый синдром. Признаки крупных событий: грядут перемены. А перемены на адской планете — всегда потрясения. И первым делом тряхнёт — Новый Бабилон.

Лучше бы Каю не попадать в эпицентр толчков.

Впрочем, на Эр-Мангали вряд ли найдётся хоть где безопасное место. Тот же Свободный Содом под руководством нимфоманки Бастинды непременно пойдёт вразнос. Да и другие посёлки…

Ладно. Уж будем надеяться, что Сантьяго Кая в обиду не даст.

А кого же Бенито захватит с собой в вездеход водителя Брандта? Непременно Гонсалеса, потому что Гонсалес — врач. Кто, как не он, лучше всего поймёт сказанное врачами?..

Может, ещё прихватить и хромого Трентона? Нет. Вот Трентона — нет. Кто их поймёт, ассасинов Содома. Может, хромца и до сих пор караулят.

6

Сборы были недолги. Бенито простился с Каем: тот подался в элитный квартал, к Башне Учёных, а Родригес пошёл навестить Гонсалеса — и в гаражи. Крупный мешок с артефактами нёс теперь при себе. Всё же с учётом всех обстоятельств где-нибудь их оставить — это не дело.

Там, в гаражах, оказалось, что Брандт на месте. Мало того — ему выписан рейс в посёлок Свободный Содом.

— Рейс-то давно запланирован? — поинтересовался Бенито.

— Нет, только что. Должен-то был ехать Олаф. Только Олаф куда-то пропал — вот, приходится мне.

Брандт неплохой человек. На него, конечно, находит, не без того. Давит рептилий на своём вездеходе. Странно, конечно, но хоть не людей, а рептилий. Хвандехваров и плоскопузов.

Правда, Родригесу что-то подсказывает, что рептилии те страдают — за грехи людей.

— Так поехали прямо сейчас? — Брандт кивнул. — Мигель, залезай! Кстати, держи мешок, не потеряй пожитки.

Доктор Гонсалес с полным мешком артефактов забрался в багажный отсек вездехода. Всё же в кабине место всего на двоих.

Тронулись. Проезжая мост, Бенито приметил: огнемётчиков на посту по-прежнему пять. Пако на месте и Мика на месте тоже. А вот Руиса нет. С Олафом вместе нет.

7

Старый, известный в деталях путь до Содома. Сколько раз тут Бенито ездил на моноцикле. И, разумеется, на вездеходах — с Олафом.

Знал, где в пути вероятно попасть на рептилий. Знал и место, где невероятно на них не попасть. Водопой хвандехварский, где кто-то из них непременно торчит, дедурит.

Но, что странно, никто из рептилий не встретился. Верно, знали про странности Брандта, да и попрятались.

Вместо множества гадов вышел один саблезуб, но его и свирепый Брандт не считал за рептилию. Хоть в каком-нибудь приближении, видимо, мог. Как-никак, рнонходная ксеноформа.

Улыбнувшись, Родригес отметил, что старается думать как бы от имени Кая. Даже не Кая, а Майка-ксенозоолога.

— Видел — боятся! — это Брандт процедил сквозь зубы. — Хвандехвары боятся, прячутся по кустам. Это я приучил, не веришь?

— Отчего же, охотно верю. Ты у них выработал условный рефлес.

— Верно, рефлекс! — Брандт закивал. — Именно выработал. А потому что не надо ходить у дороги, когда я здесь еду!

Ярость, с которой он выплюнул последнее предложение, иллюстрировала всю ту меру досады, что вызывали у Брандта и спрятавшиеся рептилии.

Спрятавшихся он, поди, ненавидел сильнее. Их же нельхя было запросто раздавить.

8

Благодаря хвандехваров и плоскопузов за спокойный проезд, Бенито Родригес успел хоть немного подумать в направлении самой главной цели расследования — о зомбаках. Гильденстерн комплексует, это видно как день — комплексует, просто не видит во всей этой теме себя.

Методологию поиска причин и виновников зомбоволн он, потому, начинает продумывать с философической дали. Это разумно, но очень затратно по времени. Враг (конкурент), который ворует Призмы, слишком много свободного времени не подарит.

Получается, думать придётся Родригесу. Пусть без предельного совершенства мысли, зато хоть вовремя.

Ну а что можно быстро придумать о зомбаках? Как они получаются, верно, Бенито не угадать. Но зато есть возможность составить примерный список виновников.

Ну, во-первых, Альянс Галактический, так как Альянсу выгодно. Про руду с артефактами можно не вспоминать — это общее место. Также не новость удобный Альянсу рабский шахтёрский труд.

Во-вторых, ксенокультура Сид. Как бы сказал Гильденстерн, это, скорее, во-первых. Ну так на то он и ксеноисторик, чтобы так говорить. За таким вариантом стоит древняя сидская культура зомбификации. Правда, не слишком известная в элементарных деталях: Кай уверяет, что знает, что это делалось, но не уверен, что в точности знает, как.

В-третьих, начальство Нового Бабилона — прошлое, нынешнее, это даже не важно. Страхи — они предназначены и для внутреннего, и для внешнего пользования. Одновременно и держат шахтёров в узде, и заставляют Альянс не отключать «Карантин».

Всё остальное, вроде, по мелочам. Кто-то знает секрет, и кому-то серийно мстит. За свою неудавшуюся судьбу на адской планете. Ну хорошо, это будет уже в-четвёртых.

Вроде, разумно. Но удалось ли Бенито изобрести хоть что-нибудь оригинальное? Всё-таки нет. В этом бич застарелых тем.

Всё же на Эр-Мангали зомбаки — не самое главное диво. Есть похожие случаи, менее массовые, но гораздо более яркие. Например, непонятная никому болезнь Флореса. Он, на минуточку, то и дело деревенеет. И причём не вполне в переносном смысле — с древесиной, корой… Правда, не так уж и сильно страдает, извлекает особые плюсы. И притом его случай вполне единичен — никаких пандемий-эпидемий.

Тем не менее, возвращаясь к проблеме зомби, понимаешь: твоё настроение перебито совершенно другой, такой же неясной проблемой.

9

Вот и Свободный Содом. Останавливаться, парковаться заранее Брандта Бенито неволить не стал. Как-никак, Призмы более с ними нет, а другие-то артефакты (те, что в мешке у Гонсалеса) много шороху во Содоме отнюдь не наделают.

— Что теперь? — спросил у него Гонсалес.

— Буду думать, как выманить из посёлка пару врачей-садистов.

— Как же их выманить?

— Для начала, разведаю обстановку.

Агентура в Свободном Содоме у Бенито имеется. Это группа «Оу Дивиляй» в полном составе. Ну и всё. Кто-то скажет, что лучше все яйца держать не в одной корзине, но с музыкантами — тут ничего не попишешь, так получилось.

А всю прежнюю агентуру в Свободном Содоме Бенито пришлось спасать. Потому что напали на след Галактические ассасины.

Ах, ну да, кроме группы «Оу Дивиляй» у Бенито в Содоме имеется и ещё один старый знакомый — охранник Рамирес. Да, уж его не назвать «своим человеком», и шпион из него никакой. Но… Между прочим, он был орудийцем ещё на «Антаресе». А ещё он был ранен Адской Собачиной.

Может, поймёт, что Бенито он чем-то обязан? Как-никак, а Собачина точно бы им позавтракала, если бы ловкий Родригес её не убил.

Нечеловечески ловкий — под влиянием той Пирамиды.

10

— Значит, так, — предложил Бенито Гонсалесу, — я для начала пойду навестить Хорста Драйхорна и всю его фольк-рок-группу. Ты же тем временем мог бы сходить, например, к Рамиресу. Поинтересоваться его здоровьем, ну чисто как врач. Он был ранен серьёзно, наверно, ещё не оправился. Там, где Рамирес, там где-нибкдь рядом будет и доктор Хойл. Я, к сожалению, всё ещё не придумал, как бы вытащить его из посёлка. В общем, я буду открыт к твоим предложенияи.

— Что ж, лады, — ответил Гонсалес.

Не подумал, что Бенито его бросил на главную амбразуру. Не со зла — хотелось малость расшевелить.

По пути к обиталищу группы «Оу Дивиляй» Бенито думал, о чём бы таком спросить/попросить музыкантов. Нет, ну понятно, о чём. Всё же сначала он спросит о творческих планах, а уж тогда доберётся до низменных материй. Какова самая общая ситуация в Содоме? А, если конкретней, что им известно о парочке содомских врачей? А, если ещё поконкретней, то как бы и чем их бы выманить из посёлка для разговора?

С Джойсом, который рыба не крупная, главный вопрос — где его найти. А вот второй, по фамилии Хойл, тот в Содоме большое начальство. Может, второй человек после Мэри Бастинды. Чтобы подсечь эту рыбину, аргументы потребуются забойные. Ладно, музыканты — народ творческий, что-нибудь, да придумают — не одни же им песенки сочинять.

Постучавшись в тот дом, где жила группа, Бенито внезапно почувствовал, что и с группой что-то не так. Открывали ему, как говорится, с ленцой. Без особой пассионарности в ритме.

В зале, куда его пропустили Хорст Драйхорн и Сони, было пусто и голо. Выглядело так, будто весь остальной состав группы дёрнул отсюда куда-нибудь на гастроли.

Оглядевшись, Бенито задал вопрос не из заготовленной обоймы:

— А куда подевались все?

Сони ответила первой:

— «Оу Дивиляй» стала теперь дуэтом.

В голосе слышалось что-то вроде «нас предали».

— Я так понял, что не от хорошей жизни? — осторожно спросил Бенито.

— Верно понял, — прокряхтел Драйхорн, и Бенито почувствовал, как внутренне постарел этот молодой ещё человек.

— Ну-ка, рассказывайте, что тут у вас произошло?

— Мы их прогнали! — просто сказала Сони.

— Отчего же так радикально?

— Я не какая-то там святоша, и не ханжа. Мне и самой не чуждо желание перепихнутся. В группе, так в группе, тоже не вижу проблем. Но чтоб такое творить, как они!.. Причём после всех обещаний…

— Произошло, — хмыкнул Драйхорн, — всё, о чём нашу группу ты сам и предостерегал. — Оргии. Чёртовы оргии у Мэри Бастинды. Не удержался никто, кроме нас двоих. Флегсиг, и Пфайфер, и Себастьен… А, что говорить! Все, абсолютно все скурвились… — Драйхорн сокрушённо махнул рукой, будто развеивая образы былых друзей. В движении сквозила слабость. Верно, Хорсту и самому не особенно верилось в сильный дуэт с прежним названием.

— Скурвились? Неужели все сразу?

— Постепенно, — ворчливо заметил Хорст. — Но ведь и разу достаточно. Видел бы ты, Бенито, что с ними сделалось. Это страх. Это ужас. Так измениться… А они не видят проблем, они продолжают. Чёртовы зоофилы!

Глава 15. Врачевание памяти

(прямо сейчас про чуть ранее;

вспоминает Хорст Драйхорн, солист группы «Оу Дивиляй», Свободный Содом)

1

А с чего началось: охотники-либертины где-то в содомских окрестностях поймали какую-то ксенотварь. Вроде, животное, а вроде даже разумное, но не суть. Тварь оказалась ласковой, в образе жизни посёлка Свободный Содом такое ценится.

Тварь хотела сбежать, но ей не позволили, приковали в зале для массовых оргий. Первое время с ней развлекалась лично Мэри Бастинда, после, натешившись, она предложила её в общее пользование.

Нет, сначала не в общее, а для содомской верхушки. Люди в верхушке Содома все как один — образованные. Есть артисты, врачи. Ну а кроме того — теоретики философии гедонизма. Их теориям очень способствуют акты гедонистических практик.

Эта публика на предложение Мэри Бастинды откликнулась с энтузиазмом — и вслед за ней испытала новые ощущения.

К этому времени и относятся те дискуссии о природе твари, что захватили Свободный Содом. Что оно, мол, такое — данное нам в сношении. То ли разумный сидянин, то ли животное Сида, именуемое ляян.

За ляяна стоял тот факт, что сношаемое не говорило. Но, с другой стороны, что за смысл ему говорить? Кто в Свободном Содоме знает сидские языки? Да никто не знает. Ну и тварь ничего не бельмеса по-человечески.

Да и станешь ли ты о чём-нибудь говорить, если тупо находишься в сексуальном рабстве? Нет, не станешь. Зачем свой позор облекать ещё и в слова. Драйхорн, коль был бы в таком униженном положении, не написал бы ни строчки. Да, другие-то пишут. В том-то и смысл недостойной и примитивной музыки поп. Музыка поп — она несколько омерзительней, чем даже поп-музыка.

2

В общем, того сидянина (или ляяна) быстро распробовала вся верхушка Содома, да и не только верхушка. Всё же в Свободном Содоме построена сексуальная демократия. При которой верхушка, понятное дело, дерёт низы, но и низы как бы вхожи в занятья верхушки. В сексуальной игре верх и низ очень запросто переворачиваются. Но, разумеется, только на время игры. После игры представитель верхушки может продолжить хлестать своего раба — хоть до смерти захлещет. Ну а раб не свободен продолжить хлестать своего господина.

В том, с ляяном ли чпокаться, или с разумным сидянином, тоже, конечно, имеется игровой момент. Если кому-то охота почувствовать себя зоофилом, тот говорит: «Ой, ребята, я без ума от животного!», если же хочется доминировать и унижать разумное существо, то тогда зацветут ярким светом истолкования типа: «Ой, глядите, нам всем хорошо, а бедняга осознаёт и страдает!».

В фольк-рок-группе «Оу Дивиляй» разговорчики о ляяне-сидянине тоже происходили. Только Драйхорн тогда им внимания не придавал. Он-то помнил, о чём договорились всей группой: на тупые содомские оргии ни ногой. Потому что (Бенито прав) — расколбасят они всю группу.

Группа «Оу Дивиляй» — коллектив и творческий, и сплочённый. Ну, теперь-то вернее сказать — был таковым. Каждый знал-понимал, что продать свою песню за какие-то парочку судорог и пароксизмов страсти — это совсем не судьба для настоящих артистов, это блуд для тупых свиней. Ну, коль все понимают, и Драйхорн тоже в курсе, что все понимают, что же он будет своих-то подозревать в подлой зависимой глупости?

Всё так и шло, в благодушии и сочинении песен, только в некий момент не смогло уже продолжаться. В этот момент (момент истины!) оказалось внезапно, что всё было ложью. Если б не он, Драйхорн думал бы до сих пор, что в группе всё хорошо.

Те, кто общался с ляяном, стали перерождаться.

3

Да, как-то так оно и произошло. Первым делом перерождение зацепило начальницу посёлка — Мэри Бастинду. Ей бы задуматься, если не всполошиться, но она только обрадовалась. Всем сексуальным партнёрам — старым и новым — хвасталась небывалыми особенностями своего тела.

— Так и сказала, прикинь: у меня две талии! — поражался Себастьен.

— А ты сам-то откуда знаешь?

— Да уж рассказывали!

В этом, конечно, и не было ничего удивительного: кто-то о талиях у Бастинды поведал Себастьену, а Себастьен — Драйхорну. Правда, в рассказе Себастьена было слишком много эмоций, но и то тоже дело понятное. Парень он впечатлительный, а тут говорят о женщине, да ещё не с одной только скучной талией, а с таинственными двумя.

— Нет, — объявила Сони. — Так не бывает. Талия или одна, или вовсе нет.

А Себастьен в ответ:

— Так это у человека!

— А Бастинда не человек?

— Уже не совсем.

Драйхорн решил бы, что Себастьен шутит, но и Пфайфер потом рассказал о том же. И ему почему-то то же самое «рассказали». И ему было ясно, что талий две. А сколько ещё?

— Да не бывает того! — опять кипятилась Сони.

— Нет, бывает! — упорствовал Пфайфер. — Это, считай, как горбы у земного верблюда. Есть одногорбые, есть и двугорбые, дромадеры и бактрианы. Вот и с талией так же.

— Глупость какая! Горбы — это просто горбы. Ну а талией называют именно то, что является определённой частью тела…

Сони, признаться, в своих убедительных доводах за совершенством формулировок почти не следила.

Драйхорн помог:

— Талия располагается где? Над поясом нижних конечностей.

Ну а Пфайфер:

— Так это у человека. У человека таких поясов только лишь два.

— А у кого-то их больше?

— Ну да. Например, у того ляяна. А теперь вот и у Бастинды тоже.

— У Бастинды не только две талии, но и три пояса конечностей?

— Ну а я толкую о чём?

— Нет, — заявила Сони. — Даже если Бастинде поверить, всё же нет, это ничуть не красиво! Человеку должно иметь две руки, две ноги.

— Я бы сказал, — возразил ей Флексиг, — что бастиндына средняя пара конечностей очень даже мила. Но, конечно, при этом совсем мала, рудиментарна.

— А тебе-тооткуда знать?

— Мне рассказывали.

4

А потом рудиментарные конечности у Бастинды развились уже в полноценные.

Пфайфер мечтательно говорил:

— Представляешь, у неё там пальчики. Она ими такое, такое с тобой вытворяет.

Ну а Драйхорн ему унылое:

— Да откуда ты знаешь!

Тем не менее, Пфайфера сексуальные пальчики — ну положительно сводили с ума. А уж Себастьена, так и того верней.

Только Флексиг порой удивлялся, что начальница Мэри Бастинда больше не разговаривает. То, понимаешь, хвасталась, а теперь замолчала.

— Нет, — сказал Пфайфер, — она хвастается и сейчас. Просто не вслух.

— Не зашла ли она, — предположил Драйхорн, — чересчур далеко? Может, надо ей остановиться и подлечиться?

Ну а Флексиг:

— Да нет, рядом с ней доктор Хойл. Он бы ей подсказал, если б была опасность.

— Я ж говорила! — воскликнула Сони. — Вот, рядом с ней уже доктор! Вот и свидетельство, что здесь явная патология…

— Нет, не «уже», — настаивал Флексиг. — Доктор Хойл с ней всегда. Он ей даже не доктор, а вроде первейшего друга.

— Кстати, у доктора, — вставил Себастьен, — тоже уже шесть ног.

— Нет, не шесть, — возразил ему Пфайфер, — а ровно четыре. Потому что передние — это руки.

Ну а Флексиг:

— Да тоже не так. Ног ровным счётом две. Но зато четыре руки. Кстати, у доктора тоже шаловливые пальчики…

5

Мэри Бастинда и доктор Хойл первыми полностью переродились. Верно, чем-то таким заразились от ласкового ляяна, или с кем они там напропалую совокуплялись. Сколько заняло перерождение? Месяц от силы, самое большее два.

Многие дюди в посёлке изрядно встревожились. Мол, нормально ли это: всё начальство Содома не говорит, лишь мычит что-то нечленораздельное, и, вероятно, что и про себя не мыслит. Впрочем, на главный образ жизни посёлка данное обстоятельство не повлияло. Оргии происходили по расписанию. В том, кому с кем, и что именно, и как долго делать, Мэри Бастинда по-прежнему разбиралась. Будучи истинным виртуозом множества сексуальных практик, от потери способности к связной речи она не так сильно страдала, ведь могла объясниться знаками, прежде всего — дополнительной пары рук.

Група «Оу Дивиляй» до сих пор выступала. По вечерам, через день-два. На концерты теперь приходили люди, которые держались несколько необычно. Нет, ну люди как люди, что придираться-то… Но вот осанки у них были нечеловеческие. И движения. Их тела преломлялись под такими углами, как никогда не преломятся у живых людей. Разве какая-то внешняя сила их заломает.

Правду сказать, было таких немного. Но ведь и Драйхорн, и Сони уже представляли, откуда ноги растут. Из массовых оргий Бастинды. Из массовых! А приходит немного лищь потому, что музыкой постепенно перестают интересоваться. У изменённых людей остаётся один интерес — оргии. Та активность, в которой они появились. Благо, что угнетение центров речи этой активности ничуть не мешает.

6

А потом оказалось, что и в группе не всё в порядке. Почему-то для Драйхорна это стало громом среди ясного неба.

Вот почему. Между «Оу Дивиляй» и посёлком Свободный Содом он по нелепому иррациональному умолчанию воздвигал непроходимую пропасть. Рассуждал о Мэри Бастинде: вот ведь глупая она баба, с жиру бесилась — так могла бы хоть знать берега… Об остальной верхушке Содома тоже был невысокого мнения. Образ жизни её, если сказать «дурацкий» — ничего не сказать. Мелких сошек-игрушек, попавших в сексуальное рабство вообще не пытался ни за что уважать.

Собственно, «пропасть» для Драйхорна стала защитным образом, позволяющим выжить в Содоме и не потерять себя. На концертах, коли сказать откровенно, этот образ вредил, ослаблял тот важнейший контакт с публикой, без которого рок-певцу стоит, пожалуй, уже завершать карьеру, продавать усилители звука, петь для себя и не вслух… Но что делать: уж если попал ты на Эр-Мангали, все замашки звезды надлежит оставить. Петь не как раньше (во славу большого искусства по-преимуществу), а лишь за то, чтобы попросту выжить, и ещё потому, что на рудники не хочешь, громкое имя имеешь, а также умеешь петь.

На концертах, и только на них, он себя убеждал, что пропасти нет. Что поёт не для зажратых содомитов и их сексуальных рабов, а во славу Его Величества Слушателя. В том, что это всего лишь уловка, отчёт себе отдавал, но не видел возможности выжить без компромисса.

Но всегда был уверен: вот полный состав группы «Оу Дивиляй», а вон там — полоумные содомиты. Вместе же им не сойтись, потому как пропасть…

Пропасть впервые пропала на одном из концертов.

Драйхорн пел песню «Вернуться с Эр-Мангали» и внезапно словил себя на досадной нелепости своего же сценического поведения. Почему-то он пел лишь для правой стороны зала, ну а в левую — не смотрел. Драйхорн так удивился, что едва не забыл слова.

Впрочем, дело то было явно не в этой песне. А давно ли смотрел я в левую сторону зала, спросил себя Драйхорн. И признался себе: давно. Весь концерт его взгляд что-то с той стороны отвращало.

Предположил: может, в зале кто-то присутствует, кого видеть не хочется? Но ответил себе: не может такого быть. Драйхорн свято хранит исполнительское вдохновение, потому вообще не глядит крысам содомским в лица. Выступая, фиксирует линию поверх голов.

Вот тогда, наконец, он заинтересовался всерьёз: что ж там находится слева. И пришёл к тому выводу, который его изумил. Слева на сцене стоял уайлд-гитарист Себастьен. Вот на него-то Драйхорн и избегал смотреть.

Да с которой же это стати?!

Отследив за собой столь дурацкую неадекватность, Драйхорн заставил себя (и с немалым-таки трудом) чуть ли не вылупиться на уайлд-гитариста. Он увидел, что тело Себастьена при игре изгибается так… Одним словом, как не должно изгибаться.

Настроение рухнуло. Драйхорн свернул тот концерт, благо, многие песни были уже отыграны. Ну, а после концерта — инициировал разговор. Ибо Себастьен — да как он мог! Да на что он польстился!

Жалкий предатель не отрицал вины. Да попробовал бы: налицо третий пояс конечностей! Это вам не какой-нибудь эфемерный групповой чувственный опыт, а телесно фиксированный стигмат.

Все осудили Себастьена. Все-привсе! Объявили ему, что отныне таким, как он, более в группе не место.

Громче всех распинался Пфайфер. Едко стыдил гитариста, напоминал:

— Парень, да ты позабыл советы Бенито Родригеса! Он, между прочим, спас нашу группу от краха и завещал нам всего лишь одно: вместе держаться, не дать растащить коллектив! Это значит — не путешествовать по постелям. Это значит — ни в коем случае не вестись на провокации мерзкой Мэри Бастинды! Это Свободный Содом, ты забыл это, парень? В этом посёлке бесплатный секс — это дорога в лучшем случае к рабству.

В том, что счёл нужным высказать Пфайфер, всё было верно. Только одно показалось излишним: зачем так кричать? Драйхорн — и тот после жутких открытий успел успокоиться — нет, не полностью, но в достаточной мере, чтобы суметь проявить здравомыслие и не сотрясать эфир. Это при том, что именно Драйхорн главное лицо группы, Пфайфер же — рядовой скрипач-клавишник.

Смыслы кричать у Пфайфера были железные. Что обнаружилось где-то через неделю. Именно он стал второй после Себастьена жертвой зоофилических оргий Мэри Бастинды.

А уж дальше пошло-поехало…

7

— В общем, — закончил Хорст Драйхорн свой грустный рассказ, — группа по имени «Оу Дивиляй» сохранилась лишь в нашей памяти. — Очень жаль, что ребята нарвались на этот грубый подвох… Да и не только они, а весь Свободный Содом, помешавшийся ныне на ксенозоофилии.

— А по-моему, — тут же вмешалась настырная Сони, — если бы этого ксеноживотного не было, его стоило бы и нарочно сюда пригласить. Наши товарищи бывшие по уши погрязли во лжи, а ляян эту ложь только высветил. Если бы не ляян, мы бы думали: группа ещё существуют, в ней собрались единомышленники, всем можно верить…

Тут Бенито спросил у неё:

— Так ли уж здорово то, что ваша группа распалась?

Сони в ответ:

— В глубине души группа распалась раньше.

Может, она и права. Только Драйхорн в том не уверен. Иногда можно жить и творить, не доискиваясь правды.

— Вы, ребята, — вздохнул Бенито, — почему-то не в силах простить им даже минутную слабость. Это наталкивает меня на странную мысль. Не влекло ли и вас любопытство к тому же ляяну?

Сони в ответ:

— Да, влекло. Отпираться не буду. Но ни я, ни Драйхорн…

— Что же тогда вас двоих удержало?

— Ну, — Сони смутилась, — мы всё-таки любим друг друга…

— То есть, и вас удержало не благо для «Оу Дивиляй»?

Ай, молодец этот Бенито Родригес! Ловко умеет поймать человека и вылущить смысл.

Глава 16. Врач с человеческим лицом

(примерно сейчас про сейчас;

воспринимает Мигель Гонсалес, врач Службы безопасности колонии, командированный в Свободный Содом)

1

Здание содомского госпиталя, на которое сориентировали доктора Гонсалеса в поисках Диего Рамиреса, раненого охранника, выглядело не то чтобы вообще нежилым, но крайне пустынным. Проходя по гулкому коридору мимо пустых палат, поневоле припомнишь заколоченную больницу в том столичном посёлке, который затем назвали Новым Бабилоном. Даже нет, слово «припомнишь» неадекватно. Припоминают лишь то, что не лезет из памяти без специальных целенаправленных усилий. А вот образ больницы из Нового Бабилона — именно лезет, все усилия — лишь на то, чтобы не лез.

В той больнице — однако же, и совпаденьице! — тоже властвовал тот же самый дотторе Хойл. Был он к тому же главнейшим из медиков горнорудной колонии, вот уж слащавая сволочь с вечной счастливой улыбочкой во весь рот! С этой улыбочкой Хойл объяснял Гонсалесу, что врачи горнорудной колонии вообще не нужны, а, вернее, какие нужны, те уже и есть. Он бы и рад как-то помочь коллеге устроиться, но, пожалуй, по специальности не получится (вон, глядите, больница закрыта — никто не болеет!), а получится кем — рудокопом! Ну, или охотником. (Да, в ту пору котировались охотники, так как шкаф Оломэ, производящий мясо, существовал в единственном экземпляре, не было массового завоза таких шкафов).

В том посёлке — Тогда-ещё-не-Бабилоне — рудокопы и впрямь не болели. Умирать умирали, порою и инфекционно, но вот чтобы кому заболеть, то такого ни-ни! Это ж надо было переться в пустую больницу, в ту, которой заведует самый улыбчивый доктор Хойл; а больница-то в центре посёлка не случайно стоит пустая, так как умные люди, тебе не чета, в неё не пошли… Умные люди верно тогда рассчитали: тот, кто решит заболеть, сдохнет от голода. В том, что от голода, вроде, вопрос и не к Хойлу, было другое начальство, «дружественное» шахтёрам, но ведь точно не скажешь иначе, чем так: «Да, господа, доктор Хойл — плоть от плоти того людоедского первоначальства».

Время на беспросветной планете Эр-Мангали тащится год за десять. Стоит чему-то пройти — кажется древностью. Вот и начальство, которому Хойл служил, давно уж неактуально. Сколько их было с тех пор, разномастных начальников, не суть важно, но при Флоресе доктору данного типа место только в Содоме. Не в Бабилоне, где рудокопов теперь худо-бедно врачуют.

Впрочем, кажется, доктору Хойлу и самому был куда интересней Содом и его пациенты. Чем интересней? Понятное дело, свободой. То есть, тем самым, чем и свободен Содом. Надо сказать, при свободе такого типа непременно случаются всплески заболеваний. Их-то Хойл и взаправду лечил. Иль, вернее, в Содоме так говорят. Если правда, Гонсалес готов за них всех порадоваться, что человек нашёл себя в венерологии.

Но сейчас он идёт по больнице, а больница пуста.

И невольно в том видится хойловский прежний почерк.

2

Ладно, что это я? — одёрнул себя Гонсалес.

Он ведь пришёл сюда не вспоминать о минувшем, а наблюдать современность.

Видеть не то, что было когда-то, а то, что есть.

И, по возможности, не руководствоваться предрассудками. Не придавать новых сил замутняющим восприятие установкам прежних времён.

Не оценивать сразу явление, именуемое «доктор Хойл», а, напротив, стараться соблюдать принцип открытости новому опыту, быть готовым его рассмотреть в самых разных контекстах.

3

Нет, по крайней-то мере один пациент в госпитале оказался. На единственной занятой койке во всём заведении. Как ни странно, тот самый, которого доктор искал.

— Здравствуй, Диего! — вымолвил он, заходя в палату.

И получил в ответ взгляд до глубин души потрясённого человека.

Потрясение, впрочем, агрессии не содержало:

— Ну ты даёшь, дотторе! Я уже думал, что этого имени на Эр-Мангали никто и не помнит! Всё Рамирес, Рамирес, туда Рамирес, сюда Рамирес…

Эх, да Гонсалес и сам вряд ли когда называл его личным именем. Всё родовым, родовым. А что Рамирес — вдобавок ещё и Диего, он запомнил давно, по звездолёту «Антарес». Помнить такие детали о членах всего экипажа — важная часть этикета имперских врачей.

А зачем он сейчас выбрал такое имя? Так решил зайти от истоков. Ибо Рамирес — он человек, мягко сказать, несколько противоречивый. Имя же, данное близкими в детстве, часто людей подкупает.

— Я надеюсь, дотторе, ты не считаешь меня простаком. Ну так вот, я всё понимаю. Ты работаешь у Бенито, ему надо о чём-то узнать, потому ты мения сейчас изумляешь, я ведь правильно угадал?

— Более или менее! — Что же теперь отпираться.

Да уж, Гонсалес пусть и не думал настолько его изумить, но зато с общим вектором угадал. Так как Рамирес дальше сказал такое:

— Мне бы, наверное, надо бы рассердиться. Типа, манипуляция, типа использование в своих интересах. Но мне всё-таки нравится, что ты помнишь, как меня звать. Память твоя, не у другого кого спросил.

Всё, что Гонсалесу оставалось делать, это кивать.

— Ну так что ты хотел узнать? О ком, или о чём?

— Мне бы, — сказал Гонсалес, — вывести доктора Хойла в уединённое место. Чисто для разговора с глазу на глаз.

Чуть не брякнул «за пределы посёлка». Но за пределы — условие ныне излишнее. Призму-то свистнули. Значит, избыток правдивости либертинам Содома больше не угрожает.

4

— Ха! — воскликнул Диего Рамирес. — С доктором Хойлом? Нет ничего проще этого. Кто, по-твоему, мой лечащий врач? — Тут он, облокотившись на койку с краю, начал было садиться, но, скривившись от боли в ране, затормозил это движение на середине. — Сейчас отведу.

— Погоди, — попросил Гонсалес, — мне же не прямо сейчас. Я пока узнавал предварительно…

— Почему не сейчас? — Рамирес застыл в неудобной по виду позе.

— Я всего, чего надо, и не догадаюсь спросить. Лучше сразу позвать Бенито Родригеса, чтобы тебя не бесплокоить дважды…

— Да какое там беспокойство, — Рамирес поморщился, должно быть, от нежелания убеждать пополам с болью. — Мне с постели вставать не впервой, да уже, видать, и пора.

— Лечащий врач так сказал?

— Не сказал, — пациент выдал гимасу явственно саркастическую, после чего решительно сбросил обе ноги с койки на пол и, на силу нашарив больничную обувь, с новой точки опоры вернулся к идее встать.

— Осторожней, — буркнул Гонсалес, поддержав его за предплечье.

— Не спеши звать Родригеса к доктору Хойлу. Потолкуй-ка с ним сам для начала, — предложил Диего Рамирес. — А приглашать ли Бенито, уж тогда и решишь. Я, если что, поковыляю к нему ещё раз.

5

Оказалось, покои лечащего врача находились не в основном здании госпиталя, а в пристройке, в которую вёл крытый переход, и довольно долгий. Что это за пристройка, сообразить удалось лишь познее, когда пришли, но по пути доктор Гонсалес не мог и предположить, что идут они прямиком во дворец Мэри Бастинды, первой леди посёлка Свободный Содом, в то крыло его, где доктор Хойл в большей степени жил, чем работал.

Шли они медленно. Рана Рамиреса явственно беспокоила, что, с одной стороны, вроде, не мудрено. Если тебя порвала лезвиями когтей жуткая тварь, единственная в своём роде, да такая, что даже суровая кличка (тварь прозвали Адской Собачиной) всех подробностей этого ужаса не передаст — много ли шансов не остаться калекой? Бедный Том Трентон, вон, тоже до сих пор не может без боли ступать на больную ногу — а его всего-навсего дюжину лет назад подстрелили из бластера.

По дороге Гонсалес пытался Рамиреса отвлекать неторопливой беседой от всей полноты испытываемых страданий. Правда, поскольку считал неэтичным расспрашивать ни о чудовищной Собачине (ибо к чему бередить шоковый опыт), ни о методах лечения доктора Хойла (как ты к коллеге ни относись, а всё же не лезь под руку), то затруднялся в выборе темы беседы. К счастью, на тему леченья Диего Рамирес и сам оказался не прочь посудачить.

Так история исцеляющих действий доктора Хойла в отношении раненого сделалась достоянием и доктора Гонсалеса.

6

В первый момент, как Родригес, Маданес и Диас привезли его раненым в ожидаемо «гостеприимный» посёлок Свободный Содом, Диего Рамирес был плох, плох настолько, что чуть не кончался. Исполосованный бритвенными когтями, с сокрушёнными рёбрами после броска скоростной твари, густо забрызганный кровью своей и кровью Собачины, проволочённый товарищами по охоте по многим камням и кочкам, растрясённый потом в вездеходе не самого ровного хода — он был уже не готов хоть на что-то всерьёз понадеяться. Он был истинно близок к последнему равнодушию, так как морально устал от всего и от всех.

Он старался не вспоминать о содомской начальнице Мэри Бастинде, старой потасканной кукле, ведь как вспомнишь, так вздрогнешь. Если вдобавок имел с нею дело лично, то и подавно прогноз не даёт утешений: дама она злопамятная. У Рамиреса же с той Бастиндой в предыдущие годы случилась любовь, после коей он с ней пережил очень громкую ссору — с криками, воплями, крокодильими слёзками и публичным прощанием раз и навсегда… А теперь она впустит достойного казни «подлого негодяя» в Свободный Содом, чтобы его здесь лечить и вылечить? Диас с Маданесом, кстати, тоже сошлись на том, что ни за что не впустит. А вот Бенито надеялся употребить влияние.

Потому что Бастинде от него было что-то нужно. Кажется, артефакт. Или Рамирес бредит и что-то путает.

В общем, будут лечить, или нет, обещать было трудно. Потому-то явление доктора Хойла оставалось воспринять с энтузиазмом. Доктор лично вошёл в вездеход, где расколбашенный раненый отдавал концы, осмотрел его и сказал Родригесу что-то типа такого:

— Раны от когтей выглядят, как резаные, но всё-таки рваные. Сильная кровопотеря и три поломанных кости. Недурно, очень недурно. В смысле, Рамиресу повезло. Ни одна артерия не задета при количестве и глубине ран… Слышишь, меня, больной?

— Сссслышшшшу, — сипел Рамирес. Правда, вряд ли кто мог отчётливо слышать, что он это сипел.

— Ну, короче, жить будешь. На латиносах заживает, как на собаке.

Сказано это было всей четвёрке латиносов, правда, с доброй-предоброй улыбкой, той, которая первой запоминается чуть ли не каждому, кто когда-то видал доктора Хойла.

Дальше меж ними вышло ещё препирательство. Доктор желал бы Маданеса с Диасом непременно-немедленно из Содома прочь, но уйти без машины ребята не соглашались, а в машине лежал и Рамирес, ожидал, когда станут лечить. Или всё же никто не станет — доктор Хойл пошутил?

Нет уж, Маданес и Диас отказались понимать его юмор, а предложили свой: согласились убраться прочь при условии, что и доктор поедет с ними. Тот же в ответ: ни за что не хочу, мол, покинуть границы посёлка! Я и так никогда его не покидаю, а уж с вами подавно, бабилонские грубияны!

(Слушая краткий отчёт о недавней истерике доктора Хойла, доктор Гонсалес вдруг понял, что решение о применении Призмы, принятое Бенито на совещании, было сопряжено, мягко сказать, с некоторым беспокойством: Призму в Содом не особо ввезёшь, Хойла отсюда не очень-то вывезешь… Если бы Призму не свистнул неведомый доброжелатель, высока вероятность того, что пришлось бы прибегнуть к силе, а ведь это конфликт с посёлком Свободный Содом!)

В прошлый-то раз Бенито играл на примирение, чем и помог Рамиресу выжить. Не подвергая сомнениям условия со стороны Содома, он предложил компромисс: выгрузить раненого из вездехода на площадь и отъехать вон из посёлка. Но вот раны Рамиреса исцелить — убедительно посоветовать доктору Хойлу.

Не успел посоветовать, как за Рамиресом прислали носилки.

— Береги свою кровь, — на прощанье сказал Бенито. — Не дай им сцедить остатки!

И Диего пообещал, что содомиты облезут.

7

После того под личным надзором доктора Хойла пара облезших содомских рабов повлекла носилки с Рамиресом в сторону госпиталя. Сам же Рамирес, уверившись в том, что дела его поправляются, постепенно расслабился и заснул.

Он не ошибся. Высокопоставленный доктор Хойл занялся им с полной серьёзностью. Лично размещал, останавливал кровь, обрабатывал раны, диагностировал состояние, вкалывал антибиотики, бинтовал, фиксировал рёбра, ежедневно потом осматривал… Оказалось — к немалому для Рамиреса удивлению — что улыбчивый доктор Хойл всё это умел. Правда, умел. А не делал, бывало — так не то, чтобы прямо со зла, а, скорее сказать, по незаинтересованности.

Вот Бенито какой молодец-то! Сумел заинтересовать.

Целый месяц, а может, и больше, продлилось в таком интенсивном режиме сражение доктора с ранами. Хойл старался, просто из кожи лез, и при этом почти не спускал с лица добродушной своей улыбки. Раньше Рамирес улыбке не верил, подозревал, что являлась она чётким признаком то ли иронии, то ли сарказма, после понял: нет, просто привычка. Милая, добрая, полная расположения к людям.

— Поправляйся, Рамирес! — Хойл улыбался приветливо. — Поправляйся скорей. Наши цели с тобою, по-моему, совпадают: поскорей долечить твою шкуру и вон из Содома спровадить!

Хойл был медиком очень умелым и очень честным. Но совсем не таким, чтобы, скажем, кого-то лечить в своё удовольствие. Так Диего Рамиресу тоже было не в радость на койке валяться. Он с удвоенным энтузиазмом шёл на поправку. Начинал уже подниматься на ноги, фантазируя, что расставание недалеко, но, к сожалению, вновь расходились швы, приходилось опять возвращаться на койку. А ведь он уже сам дохрамывал до того перехода, что вёл в кабинет врача.

А потом как отрезало. Резко, внезапно. Будто кем-то был выключен свет. Доктор Хойл перестал появляться, не закончив тот курс лечения, о деталях которого заранее объявил. Вместе с Хойлом, что тоже казалось престранным, исчезли рабы-медбратья. И Рамирес терялся в догадках, чем он всех их разочаровал. Может, думал, прознала Бастинда — и запретила лечить? Или просто привышен какой-то лимит медицинских услуг.

Шли недели, лечение не поступало. Хорошо, иногда поднимался к нему госпитальный охранник, приносил еду. А Диего Рамирес ему в отместку задавал идиотский вопрос:

— Где же мой доктор Хойл, почему не заходит?

Парень с подносом всегда обещал, что доктор зайдёт обязательно, но и сам не особенно верил в счастливый прогноз. Доктор занят, читалось в глазах. Очень занят, и этим счастлив.

Надо было уйти. Только надо было пораньше, потому что Диего снова начал слабеть. Раны так воспалились, как никогда до того. Если лечащий врач ожидал, что до этого не дойдёт, он был глуп и наивен. Курс лечения антибиотиками был слишком рано прерван, за Рамиреса принялась инфекционная ксенофлора.

— Мне врача бы, любого врача, не обязательно Хойла, — ныл теперь Диего Рамирес в просветлениях между жаркими приступами лихорадки. Ныл, скулил, и боялся, что скоро к нему перестанет являться и парень с подносом. Это да, он не прав, сколько можно людей доставать?

Как ни странно, пришёл новый врач. Как зашёл — обругал и охранника, и Рамиреса. Рявкнул в сторону первого:

— Эй! На кой хрен ты меня позвал?

А вот это услышал Рамирес на просьбу немного пожить:

— Слышь, козёл, я не должен тебя лечить, пациента доктора Хойла! Это его территория…

— Но ведь Хойл уже с месяц не появлялся!

— Мне плевать. Он со свету меня сживёт, если просто узнает, что я сюда приходил… — А вот с этой-то фразочкой новый врач прокололся. Потому что Рамирес, не будь дураком, тут же пообещал: стоит Хойлу зайти, он тут же всё и узнает. Да, Диего и сам ещё половины того не знает, что узнает Хойл!

В результате сошлись на таком: новый врач беднягу подлечит, но потихоньку. Пусть улыбув доктора Хойла не омрачается завистью…

Новый доктор Диего спас. Может, зря испугался, ведь Хойл до сих пор не пришёл навестить пациента. Но, когда лихорадка прошла, то Рамирес уже осмелел настолько, что отправился сам навестить лечащего врача.

— Только-только сейчас? — осторожно спросил Гонсалес.

— Нет. Впервые — позавчера. И представь-ка, дотторе: я понял, что к доктору Хойлу был абсолютно несправедлив уже долгое время… Кстати сказать, мы пришли. Вот за этой роскошной дверью — его кабинет.

8

В том, что таинственное существо, обнаруженное за дверью, некогда именовалось доктором Хойлом, ни у Рамиреса, ни у Гонсалеса не возникло малейших сомнений. Дело в том, что у существа сохранилось его человеческое лицо, и на этом лице продолжала цвести ослепительная улыбка. Крайне жуткий контраст являла она к абсолютной бессмысленности во взгляде, а ещё к тошнотворной ксенотелесности, что раскрылась во всей наготе.

Тварь, в которую по неизвестным причинам превратился улыбчивый доктор, была полностью обнажена, что ничуть и не странно: на такое чудовище вряд ли напялишь хоть что-нибудь из человечьей одежды; помешает тому третий пояс конечностей и нарушенная билатеральность симметрии тела.

Тварь, как будто, дрожала от холода (без одежды не мудрено), но внимательный взгляд убедил Гонсалеса: это вовсе не дрожь. Доктор Хойл совершает совокупительные движения поочерёдно средним и нижним тазом, вероятно, готовясь к какому-то ксеносезону спаривания.

— Как считаешь, дотторе, — поинтересовался Рамирес, — наш Бенито сумел бы такое разговорить?

Сам Бенито, пожалуй, нет. А вот Призма — возможно. Но поскольку и Призмы более нет, то нет и суда.

Интересная вышла шутка. Необычных таких очертаний. Перед ними бледнеет и образ каких-то там зомби. Мир, где возможно такое, бесполезно пытаться понять в земных вудуистских контекстах.

Даже стыдно становится за кое-какие амбиции.

Вот ведь бывает-то как! Служба безопасности горнорудной колонии, принимаясь за расследование случаев поджигания и распространения зомбо-волн, постаралась применить к этому делу самый научный, самый передовой подход. На совещании у Бенито крупный учёный Майк Эссенхельд — ну в какие только научные дебри не залезал, разработал методологию — ни единый консилиум не придерётся. С этой бы методологией — горы зомби сворачивать в поисках виноватых, ну а к чему пришли? Просто спросить у доктора Хойла, он, вроде, знает.

Очень смешно, но, как минимум, всё же практично. Почему не спросить у мерзавца-доктора, раз уж он себя так подозрительно вёл?

Но последний нюанс. У кого теперь спрашивать, когда доктор утратил практически начисто и разум, и память?

Интерлюдия 3. Мозаика: поди разберись

(почти сейчас, про ныне и всегда;

некто пытается мыслить в библиотеке Башни Учёных Нового Бабилона, но обнаруживает себя сокровищем Ближней шахты)

1

Перед тем, как пройти в элитный квартал Нового Бабилона, посидел на скамеечке рядом с Лопесом и, зажмурив глаза, «послушал эфир», о чём говорят.

— …а будет ещё хуже, помяни моё слово…

— …так Бенито поехал — знаешь, куда? В Свободный Содом!

— …там антенна находится. Разумеется, для М-связи…

— …а ты знаешь, зачем? Говорят, у них там эпидемия. Типа как зомбяки, только чуточку по-другому. Точно вам говорю…

— …ну и кто теперь будет чинить шкафы Оломэ?..

— …и за это Брандта хотели выгнать. Но подумали и вместо того…

— …а ты знаешь, где все?.. Всё начальство уехало в Ближнюю шахту. Да, и Флорес, и Рабен. И Башня Учёных в полном её составе…

— …он будет всех содомитов Призмой своей прижучивать! Призма — знаешь, какая штука? От неё и нормальным-то стыдно, а извращенцам позорным — так впору сгореть от сраму…

— …не то, снова не то. А вот почему никто не расследует дела со шкафами Оломэ, это, я тебе скажу…

— …тю! Так ты что, не знал? Ну так знай, для Бенито дурацкие зомбяки завсегда интересней, чем наши проблемы. Он не любит живых людей…

— …чтоб ты знал, этим следствием ныне занялись люди Флетчера…

— …какая-то сволочь ворует из шкафов Оломэ самые главные ксеноблоки! Ну, в которых там…

— …а в Альянсе сказали, что не будут вводить войска. Но в том случае, если проклятый Сид отважится на нападение, то Альянс превентивным ударом заставит его заплатить…

— …вот. А что ты хотел от Бенито? Его никто ни в грош не ставит…

— …ну так этот урод — Эссенхельд, он и ворует. Здесь такая интрига…

— …эти — совсем типа зомби, только живые. Ну, почти…

— …Эссенхельд, чтоб ты знал, веган. Зачем ему таким промышлять?

— …ничего ты не знаешь! Свистнули Призму…

— …он-то хитрая бестия. Специально, чтоб на него не подумали. Но, ты знаешь, курносый Пепе…

— …говорят, что-то про ярость… Сам не знаю, какую ярость. Говорят, очаговую…

— …а будет голод. Кто теперь будет их всех кормить, бабилонских шахтёров?..

— …Флорес с таким не справится. Но справится Рабен…

— …Кухенрейн. Ты не слыхал фамилии? Кухенрейн. «Чистая кухня» в переводе. И вот он-то и «очищает» кухни. Да, от дешёвого мяса. Чтобы вызвать, само собой, катастрофу…

— …ксеноблоков на всех не настачишься…

Так когда-то серьёзные люди слушали радио, свято веря, что радио всем говорит исключительно правду. Ибо радио — Бог.

Вот и в тех голосах, что ты слышишь, отринув зрение, также звучат отголоски древнего карго-культа. Успокаивают, ориентируют, предлагают иллюзию знания.

Интересные голоса. Мимолётные, приглушённые, многие — на пределе слышимости. Поневоле достраиваешь из отдельных обрывков более длинные фразы. Приближаясь к тебе, голоса умолкают. Из-за этой особенности тебе кажется, что они говорят чуть ли не все о тебе.

Кроме того, из голосов далеко не каждый слышится тобой через уши. Кажется, есть и такие, что доносятся изнутри. Почему бы и не изнутри? Изнутри-то легче услышать.

2

Хорошо быть книжным червём — в переносном смысле. Этот смысл позволяет закрыться от всяких лишних проблем в библиотеке Башни Учёных — и старательно изучать книжные первоисточники.

Вот, например, сидский трактат «Очаги ярости». Он сегодня с особенной силой привлёк внимание. Отследил ли ты, почему?

Да. Голоса в элитном квартале. Это они говорили что-то такое о ярости. А незадолго до этого — говорил и ты сам. Помнишь, Бенито спросил об энергиях Сида? Тех, что проявлены в каждом из артефактов. Тех, что видны даже в темноте росчерками сидских письмён. Эти энергии, ты говорил, маркированы цветом. Ярость — оранжевая. Среди тех пяти артефактов, что получены при разорении гнёзд чудовищ, она явлена в Усечённом Конусе, ну а, стало быть, отсылает к фигуре Проглота. А Проглот, соответственно, алчная шарообразная тварь, в коей глотка, желудок, кишечник — неразличимы, так как все они есть одно. Ярость в Проглоте (и в Конусе) выступает в союзе с коричневой мощью «голода-и-жажды», а вдобавок и с той энергией «траура», что маркирована фиолетовым цветом. Если слить три энергии воедино, не смешать, но переплести в единый процесс, что тогда мы получим? По-видимому, жертвоприношение. Ритуальное пожирание некоей ценности, яростный акт алчной скорби по ней.

Все ли контексты ты смог отследить — привнесенные тобой?

Нет, не все. Где-то ярость смешалась ещё и с тревогой. Нет, не в сидских энергиях. Это смешенье — твоё. Голоса. Ты услышал, что кто-то тебя обвиняет — и в чём? В воровстве элементов Мясных шкафов Оломэ. А тебе-то, вегетарианцу, к тем шкафам омерзительно даже и подойти. Это ярость, а в чём тревога? Кто-то помнит ещё фамилию Кухенрейн…

3

Что ж, итак, «Очаги ярости». Сидский трактат в жанре провидческой литературы. Переписан с оригинала профессором Каспаром Шликом под научной редакцией великого магистра Хлодвига Бека. Как и многие из рукописных источников здешней библиотеки.

Трудно вот что, пожалуй, понять: ну с какой это стати рядовой переписке с оригинала, да ещё проведённой целым профессором ксеноархеологии — вдруг понадобился отдельный научный редактор. Так не делается, как будто. Переписка — не интерпретация. Не перевод.

Ладно, нечего придираться. Будем считать, Каспар Шлик прогнулся. Или встретил какое-то слаборазличимое место. Или счёл, что источник заслуживает внимания от главнейшего из начальников Башни.

Нет, ну да: источник, достойный внимания.

Это ясно уже из того, что трактат провидческий.

Слово «провидение» в этой версии сидского языка совпадает со словом «связь». И, конечно же, не случайно.

Суть здесь та, что бывают места, где провидение выступает единственной формой связи. И другие места, в коих связь наделяют заодно и провидческим перечнем функций — но по той лишь причине, что провидцы там в дефиците, а в наличии только связь.

Кстати сказать, в том реалии не одной лишь культуры Сид.

Ведь земная колонизация ставит себя в очень похожие рамки. Не везде, но, по крайней-то мере здесь, на Эр-Мангали.

Да уж. Стоит упомянуть совершенно особую роль, которую здесь, на закрытой от мира планете, принимают всякого рода пророчества, предсказания, гадания, вещие сны.

Многие верят серийным предсказаниям авторитетов, из которых известней других преподобный Джой Гаррис. Россказням Гарриса верил даже Бенито, это что-то, да значит. Правда, Гаррис, как стало известно, давно уже мёртв, и не в силах теперь получать обновления для своих пророчеств.

Тем не менее, в мире, где в дефиците иные источники, все пророчества (даже не обновлённые) — непременно документируются, либо даже в своём мимолётном звучании приравниваются к документам. Из таких документов в контексте данной культуры будет вполне логично строить аргументацию в уголовных, к примеру, делах. В самых разных.

Хоть бы даже о зомби-волнах.

4

Ладно. Вчитаемся глубже. О чём же трактат? Некогда вникнуть в режиме «от корки да корки», остаётся нам — только выборочный подход.

«Обеспечение надлежащей силы пророчества требует наличия в поле действия провидческого усилителя надлежащего числа очагов».

Смыслы пока темноваты. Зачем нужны очаги? А, так вот зачем!

«…по механизму осознанного жертвоприношения. Но вероятен и неосознанный механизм. В этом случае провидческое усиление будать работать заведомо нестабильно…».

«Проведение ярости надо считать явным признаком совершения факта неосознанного жертвоприношения, либо саможертвоприношения конкретных источникоы ярости».

Нет, не провидчество это. Вообще не похоже. Это какая-то технология связи… Да, замешанная на приношении жертв, чётко описанном в терминах сидских энергий.

А вот это уже не по-сидски.

«…случаи неосознанного принесения в жертву очагов ярости зачастую запускают неконтролируемый процесс, сходный с безудержной логикой распространения, именуемой нами как «эффект домино»…

Что? «Эффект домино» в горизонте культуры Сида? Для кого это писано? Никакой мало-мальски аутентичный сидянин так бы не написал. Разве только в источнике, предназначенном для землян, да и тут неувязка: язык… Тот язык, на котором всё это написано — не современный язык ксенокультуры Сида. Это мёртвый язык, восстановленный археологией по сохранившимся памятникам. В ту далёкую пору, когда этот язык бытовал, ни о каких терранах — земных колонистах — Сид не знал, а значит, не мог и воспринять никакой из земных метафор. Так откуда «эффект домино»?

Ой, а дальше… Дальше намного гуще.

«Человеческий фактор»? Вот именно так: человеческий?

«…в результате опасно понизится выработка руды», — да, и снова антропоморфизм. Кто писал, тот спешил, в спешке он забывал, что хотел этот текст мало-мальски стилизовать под ксенокультуру Сид.

Или это придирки? Ну-ка, признайся себе: ты в последние полчаса лишь такое и ищешь!..

И признайся, ведь ты не на сто процентов уверен, что сидяне не ведают про «эффект домино»! Да, не на сто. На девяносто девять.

«Если же говорить о количественных значениях яростной энергии, что необходима для совершения одного сеанса провидения, то она примерно равна трём-пяти человеческим очагам, либо же десяти-пятнадцати очагам, обретаемых от мелких животных»… Что? Десятичная система счисления в сидской ксенокультуре?

«Это стоит иметь в виду и колониям на планетах, подобных Эр-Мангали…»…

Стоп! Что-то вовсе не то. Переписчик зарапортовался. В сидском источнике — и земное название «Эр-Мангали»? Ведь не может же быть, что и название сидское...

Эй, так что ты читаешь? Тебя водят за нос. Это так явно, так глупо и несомненно. Над тобой издевается лично профессор Шлик, если этот источник копировал именно он… Если он вообще хоть что-то такое копировал… А для того, чтоб верней тебя за нос поймать, Шлику понадобился авторитет Бека. С Беком вчерашний студент вообще не поспорит, а поспорит — так будет себя же подозревать.

Значит, подлог? Очевидный подлог. Пользуясь тем, что умеет писать по-сидски, Каспар Шлик создаёт фальшивку. Но зачем? Чтоб кого-нибудь в чём-нибудь убедить?

Нет. Этот текст хранит какую-то важную для создателя информацию. Но секретную — из-за того он написан по-сидски (мало кто прочитает). А для того, чтобы и коллеги в чём-то не заподозрили, этот текст ещё и снаружи закамуфлирован под сидский трактат.

Хитрый профессор возложил надежды на то, что коллеги ленивы, коллеги не будут вчитываться.

5

Растревожился. Хватит читать неизвестно что! Пора бы уже и сменить род исследовательской деятельности. Ну-ка теперь в кладовую с ксеноартефактами, что-нибудь там опробуем!

Может, не стоило слишком уж явно потирать в предвкушенье ладони. Хмурый охранник Бинг взглянул с подозрением. И он прав. Нечего, в самом-то деле, пускать к артефактам людей (даже учёных, не суть), если они уж настолько возбуждены, взбудоражены.

Бинг объявил, по-своему истолковав состояние посетителя:

— Ничего выносить не позволю!

Он решил, что тебе захотелось чего-то спереть. Ну так нет, вовсе даже не захотелось. А взвинтил тебя — прямо тут же, поблизости, в библиотеке, странненький «сидский» текст. От него ты ушёл прямиком в кладовую, с мотивацией не украсть, а всего только заземлиться да успокоиться.

Да и Бингу желаешь того же. Пообещал:

— Я планирую здесь поработать лишь с одним из вон тех шести! — Сопроводил эти убедительные слова кивком на Х-блоки.

— С неучтёнными, да?

— Но я аккуратно!

Бинг на то:

— Мне-то что! Да хоть поломай: они же не учтены. Но выносить не позволю! — Кажется, Бинг оказался рабом противоречивых инструкций.

Но тебе-то не нужно ни выносить, ни ломать. Просто проверить, как эти штуки действуют. И действуют ли.

6

Ладно, охранник чуток поворчал и разрешил с артефактами повозиться.

Кстати, какой из них выбрать, из этих шести? Ясно, что каждый из них — деталь огнемёта, то есть продукта серийного производства концерна «Цфат». Правда, сама-то деталь в своей главной части произведена не серийно. Эту часть с бережением вырастила ксенокультура Кин. Лишь затем на неё налепили образ Дерева Сефирот и, дождавшись, когда ксеночасть перестанет сопротивляться, окончательно врезали. Как-то так их теперь и творят — инкрустации по живому…

Вот теперь-то и стало заметно, что детали неравноценны. На минералах — вместилищах кинской энергии, одинаковые каббалистические модели всё же сидели по-разному, как бы с различным успехом. Есть успешные врезки, а есть — и не очень. Трудно понять, по каким это признакам ты это замечаешь. Но, пожалуй, вон тот, крайне левый предмет, сделан сносно, но не шедевр. А второй, рядом с ним, и не шедевр, и не сносно. Третий, как можно поспорить, скроен лучше второго, но всё же похуже, чем первый. Вот четвёртый — он вне конкуренции. В нём циркуляция как стихии огня, так и других привходящих стихий, близка к идеалу должного. А вот пятый зато — он совсем никуда! Хуже даже второго. Если именно им довелось поработать огнемётчику Мике, что тут скажешь: его недовольство можно быстро понять!

А шестой артефакт… Ну вот он удивил посильнее других. Он оказался и вовсе не в той кондиции, только дело не в мастерстве инкрустратора-каббалиста. Чуть вглядевшись, легко распознаешь намеренную подмену. Минерал-то — не кинский. Вовсе чужой минерал для Кина и, наверное, непригодный в цфатовской технологии огнемётостроения. Но и не земной. Не естественного происхождения. Есть вероятность, что выращен в ксенокультуре Ро. В той, по мотивам которой творятся не огнемёты, а шкафы Оломэ…

— Ну, ты какой-то берёшь? — проворчал раздражённо Бинг. — Сколько можно таращиться на одинаковые штуковины?

Уж кто-кто, а охранник не догадался, сколь различными сделались для тебя эти шесть артефактов. Да, ему-то здесь всё плюс-минус одинаково.

Засуетившись, чуть не схватил последний, шестой предмет, но в последний момент выбрал четвёртый. Обещал Бингу что: поработать всего лишь с одним. А на шестом ты и вовсе не сможешь понять, как могло бы оно подействовать.

7

Ладно, ну вот. Цфатовский огнемётный Х-блок у тебя руках, каббалистическая инкрустация — прямо под пальцами. Дело за малым — правильно всё нажать. Средний столб Древа Жизни, знаменующий Власть — главное поле манипуляций.

Что там сначала? Кетер, исходная сила. То, что включает в сеть огнемёт, а за его неимением — включает хотя бы Х-блок. Ну хорошо, нажали.

Далее — Тиферет, идеальное оформление. Какова из себя идеальная форма огня, ты всё равно не в курсе, потому просто жми, рассуждений не надо. За тебя уже всё рассудили оружейники «Цфата».

Сделано. Дальше — Йесод. Переход твоего огня в данную прошлой сефирой идеальную форму. Ну и славно: нажал, перешла.

Ина среднем столбе осталась Малькут. Вот она эту форму наполнит материей, сделает зримой.

И, как только ты жмёшь на Малькут, в двух шагах от тебя повисает маленький огненый шар. Ты уверен, что вышло то самое, чего добивался?

Кажется, нет.

Ты хотел ведь ещё доказать, что нажав на сефиру Нецах, что лежит на столбе Милосердия (вот она где!), ты отправишь огонь в долгожданный и быстрый полёт.

Ты хотел, но покуда не выполнил. Это и к лучшему.

Потому что ты сам не готов нажимать на сефиру Нецах. Если бы вдруг нажал, аккуратненький файербол, нагревающий воздух в кладовой, уж давно бы куда-то врезался. В лучшем случае — просто рассыпался бы о стену, в худшем — что-нибудь бы поджёг.

Ну а что тебе надо поджечь в Башне Учёных? Ничего. А ведь рядом ещё и библиотека. Вот её тебе надо бы ни за что не поджечь.

Ты ещё в ней не дочитал сомнительные трактаты.

8

Огненный шар продолжает висеть посреди кладовки. Ясно, как день, что вызвал его ты. Больше некому, правда ведь? Ты с тревогой оборачиваешься к Бингу, но, по счастью, оказывается, что охранник как раз отвлёкся. Интересно, на что… Нет, на что — тебе вовсе не интересно. Важен сам факт, и факт тебе выгоден: это счастье твоё, что он пялится в коридор. А пока ты пытаешься, для начала, как можно пошире расправить плечи и закрыть своим телом пылающий в центре кладовки шар, а заодно лихорадочно соображаешь, что бы такое сделать, чтобы успеть погасить его — или куда-то спрятать. Неудобно, однако, вышло…

Нет, а если попробовать так: в обратном порядке! Отжимаем сефиры Малькут, Йесод, Тиферет и Кетер.

Получилось? Ну ничего себе: получилось! Файербол с благоразумием прячется внутрь артефакта. Можно выдохнуть. Верно, едва не набедокурил, но всё ведь убрал! И страшнейшую из угроз успешно дезактивировал.

Правда, пока ты старался спрятать последствия, ты не смотрел в сторону доброго Бинга. Ты не знаешь, увидел он что-нибудь из-за твоих нешироких плечей, или стоял, отвернувшись ровно столько, сколько тебе было надо…

Только нет, пожалуй, что Бинг что-то увидел. И похоже на то, что даже не он один. Обернувшись, ты видишь на пороге двоих. Бинга — и, верно, того, кто высматривался им в коридоре. Кстати, курносую рожу этого нового посетителя ты где-то видел. Ну да, кое-где её видел…

— Что он творил? — Бинг спросил с подозрением, обращаясь отнюдь не к тебе. — Пепе, ты не заметил, случаем?

— Он вот в эту фиговину, — молвил курносый Пепе, — прятал пожар.

— То есть как?

— А вот так. Думал, мы не заметим…

— Ну так что, — хмыкнул Бинг, — ты его забираешь? — Прозвучало уж больно бесцеремонно. О тебе и в твоём присутствии, но решительно в третьем лице.

— Да, беру, — подтвердил курносый. — Всё, как условлено с Рабеном. Вездеход Ибаньеса ждёт… Кстати, эту штуковину — ту, что он держит в руках… Ну, и её бы. Как вещественное доказательство.

Ты хотел разозлиться и швырнуть хоть в кого-нибудь огненным шаром. Ты хотел исхитриться — и прорваться туда, в коридор, мимо этих двоих.

Ты, пожалуй, не верил, что что-то получится. Всё же в оценке таких ситуаций ты реалист.

9

Да, скрутили — а что ты думал? А когда повели коридором Башни на выход, ты обрадовался, что не в подвал. Хотя кто его знает, так ли ужасен подвал, как о нём ты наслышан? Может, то, что снаружи, будет ещё ужасней?

Только вышли из Башни — сразу наткнулись на Приста. Этот флоресов клерк по торговой части был человеком Бенито, потому, проходя мимо Приста, ты нашёл в себе силы немного воспрясть духом: мол, очень может быть, всё ещё переиграется… Жаль, Бенито Родригес уехал в Свободный Содом, жаль, ты с ним не поехал. Но до Бенито дойдёт твоя весточка, раз уж встретился Прист.

Правда, Прист на тебя не смотрел, как ни пытался ты привлекать внимание. Было трудно понять, он прикинулся, что не при чём, или просто собрался прошествовать мимо, не учтя даже краем глаза, что на запястьях твоих стальные браслеты, а вдобавок тебя конвоируют эти двое головорезов…

— Прист, помоги, — это сказал не ты. Это Бинг. — Вишь, я сегодня в охране Башни Учёных, не могу далеко отлучаться. А вот этого типа Рабен сказал доставить к нему на Ближнюю шахту.

Прист, не чинясь согласился. Лишь уточнил:

— Кто довезёт, Ибаньес?

Ты при его словах окончательно догадался, что попытки отбить тебя по дороге этот нудный торгаш, похоже, не совершит. Доведёт с вездеходу Ибаньеса вместе с курносым Пепе.

После ждал тебя долгий путь на Ближнюю шахту. Очень даже знакомый, но показавшийся новым. Трое везли тебя: Прист, Ибаньес и Пепе. Там, на месте, среди встречавших тебя ты, узнал Ортегу.

До чего же сложна, до чего мозаична на Эр-Мангали социальная жизнь, думал ты, погружаясь на дно одного из шахтных стволов в здоровенной шахтёрской клети. Очень жаль, что какие-то из фрагментов, успешно тобою собранных, надо вновь переставить, туда же, но вверх ногами. А не только ведь ты собирал, ещё и Родригес.

Вы считали эту картину достаточно крепкой, чтобы осмыслить и Ад, и Сид, и чудовищ, и артефакты, и распространение зомби. Но картина распалась, рассыпались ложные связи. Неучтённые ранее перевёрнутые фрагменты провожали тебя и под землю.

Кстати, и те, под землёй, воссоздавали картину.

Все, кто ждали тебя там, внизу, свято верили в то, что ты станешь в их пазле тем последним кусочком, который им всё прояснит.

Часть 5. Апокалипсис вызывали? ​

Распалась связь времён и лиц во временах,

Под маской мужества остался только страх.

В пески минувшего зарылся археолог,

Твердыня прячется в высоких лопухах.

Глава 17. Протокол настоящих следователей

(от чуть раньше до сейчас; следствие ведут Джеймс Годвин и Фредерик Мак-Кру, протокол от их имени пишет Луис Ортега)

1

Мы, вышепоименованные Джеймс Годвин и Фредерик Мак-Кру, следователи при охране головного посёлка горнорудной колонии на планете Эр-Мангали, именуемого ныне в целях удобства неуставным названием «Новый Бабилон», сего дня, 9.03.2317, в помещении № 314 нижней галереи Северо-западного ствола Ближней шахты новобабилонского подчинения, составляем сей протокол выездного дознания новобабилонской следственной группы, руководствуясь всеми процессуальными нормами ведения следственных действий, принятых Отделом Юстиции Галактического Альянса в третьей ратификации от 01.01.2300 по Новотерранскому Космокалендарю.

Дознание проводится по сводному делу №512 «О предполагаемом преступном зомбифицировании рудокопов в ареале терранской горнорудной колонии на Эр-Мангали», открытом 11.02.2317 в связи со случаем пандемической зомбификации населения колонии от 2303 года, повлекший решение Галактического Альянса о закрытии данной планеты на карантин, а также с 748 новыми эпизодами массового зомбифицирования (разной степени человекоохвата), зафиксированными в 2303-2317 годах.

На момент совершения выездного дознания следственная группа в составе Дж.Годвина и Ф.Мак-Кру, а также секретаря Л.Ортеги, проводя предварительные следственные действия в форме анализа доступных следствию документов по делу, каковые были изъяты из фондов поселковой канцелярии Нового Бабилона и Башни учёных, с достоверностью установила следующие факты:

(1) Самый первый из ныне задокументированных случаев массовой зомбификации состоялся 28.02.2303 года и в последовавшие дни, на горнорудной шахте №3 (именуется ныне Брошенной); общий ряд происшествий начинался с пропажи на названной шахте нескольких рудокопов, а продолжился их возвращением в новом (зомбифицированном) качестве. По причине новизны ситуации, незнакомства людей и начальства шахты с фактом заразности зомбифицированных состояний, а помимо того и отсутствия предварительно разработанного плана действий, угрожающая ситуация не была своевременно локализована. Выход событий из-под контроля привёл к неизбежности полной и окончательной потери Брошенной шахты (каковая была вскоре взорвана и обрушена), расположенного рядом с нею посёлка колонии (каковой был сожжён), также к росту панических настроений среди колонистов.

(2) Новые вспышки зомбического заражения, проходившие на протяжении всё того же, 2303 года, в основной своей массе происходили в радиусе недельного пешего перехода от Брошенной шахты и посёлка Сожжёный. С каждой из вспышек знания колонистов о мерах противодействиям поражающим фактором зомби-волн неуклонно росло и упрочивались. К сожалению, многие из врачей горнорудной колонии, оказались в борьбе с заражением не на высоте. Продолжая попытки найти естественного возбудителя зомбифицирующего заболевания, они сами пренебрегали мерами защиты. Вместо того, чтобы просто предать огню тот или иной зазомбированный организм, они шли на контакт ради научных анализов и, как закономерный результат, заражались и зомбифицировались. Поведение зомби-врачей, по оценкам свидетелей, мало чем отличалось от поведения зомби-рудокопов и состояло единственно в том, чтобы двигаться к людям и, по возможности, всех, кто не спрятался, заражать. Верной тактикой медицинского изучения зомбифицированных организмов овладели в дальнейшем два медика: доктор Хойл, доктор Джойс. Главной основой данной спасительной тактики стало отсутствие иного контакта врача с заражённым, кроме дистантного: визуального и слухового.

(3) По итогам случившихся в 2303 году зомбических заражений полномочное заседание Комиссии по пандемиям Галактического Альянса приняло постановление о карантине. В целях реализации данного постановления, уже в следующем, 2304 году на орбите вокруг планеты Эр-Мангали была собрана станция для подготовки запуска закрывающей путь живым существам с планеты ксеносистемы с названием «Карантин». Активация данной системы состоялась в конце 2304 года, либо в самом начале 2305-го. В тот период, когда о начале работы системы колонисты на Эр-Мангали ещё не были извещены, то тогдашний начальник колонии (Добсон) принимал все возможные меры по сокрытию эпидемических фактов от Альянса с целью уговорить Комиссию по пандемиям признать карантин недействительным и предотвратить запуск данной одноимённой системы. Данные меры успеха не принесли, но зато все классические методы оперативного устранения зомбических вспышек были в правление Добсона апробированы. Наиболее простым и надёжным признан метод быстрого поджига зомбированного организма напалмической смесью.

(4) В годы последующие за началом активности орбитальной системы «Карантин» (2305-2315) вспышки зомбических эпидемий в целом стабилизировались. В них перестал иметь место момент новизны. Минимизировались неоправданные затраты человеческого материала, проистекающие из неоправданного затягивания утилизации всякого потенциально заразного организма. В данных условиях стали особо заметны наиболее типичнейшие места появления очагов первозомбированных людей и/или животных.

(5) Первой типичнейшей категорией мест, где вероятен зпуск процесса зомбификацмм, сделались шахты. На протяжении периода 2305-2315 годов ни одна из крупнейших шахт горнорудной колонии не избежала участи стать эпицентром зомбического заражения. Здесь надо упомянуть к чести начальников шахт, что большинство из них рьяно проводит антизомбическую подготовку всего персонала и неизменно оказывается готово к опасным вызовам. Этого, к сожалению, невозможно сказать лишь об одном из начальников шахт — а конкретней, о Ральфе Стэнтоне, потому как его Ближняя шахта выступает из данного ряда прискорбнейшим исключением.

(6) Также типичным местом явления зомби есть ареал неподалёку от Нового Бабилона, именуемый «Жёлтые горы», «Глиняные скалы» и т.д. Это огромный пустырь, странно, что там вообще появляются люди, так как делать им там абсолютно нечего, только зомбифицироваться. Данное место, в связи с частотой обнаружения зомбяков, неоднократно уже проверялось и оцеплялось, но с нулевым эффектом. В деле проверки, по отзывам каждого из задействованных охранников, очень мешало отсутствие ориентиров, отчего каждый раз было ещё непонятно, то ли место проверено, то ли не до конца, то ли не там проверяли. То же самое можно сказать и о случаях применения оцепления: на огромный район никогда не хватало людей, чтобы закрыть в него доступ, а очертить поточнее мешала весьма равномерная скудность пейзажа. Самыми ближними ориентирами — но не в Глиняных скалах, а рядом — оказалась антенна Н-связи, защищённая силовым куполом, да ещё сам столичный посёлок колонии (Новый Бабилон).

(7) Собственно, именно потому все поисковые и охранительные мероприятия в Жёлтых горах были свёрнуты, а проблема нераспространения зомби на столичный посёлок решена как засада на их типичном маршруте (так как стало известно, что все зомбяки, что подходят к Новому Бабилону, с вероятностью около ста процентов идут через мост).

(8) Наконец, стал известен тот факт, что в последние годы (2316-2317) наблюдался прирост количества случаев появления на планете очагов расширяющейся зомбификации колонистов. Существуют весомые подозрения, что указанный выше количественный прирост (в очагах и в людях) наблюдается неспроста. Подозрительным представляется факт, что один из людей, принятый в тайную службу Бенито Родригнса, был причастен тем или иным способом к нескольким случаям настойчивого расширения зомбических очагов (в частности, на мосту под посёлком Новый Бабилон, в Ближней и Дальней шахтах). Также есть информация, что личность сего человека, причастного к делу о зомби, весьма подозрительна и сама по себе. Для проверки названной личности, а также её причастности к происходившим в её присутствии процессам зомбификации, было предпринято нынешнее выездное дознание на территории Ближней шахты с опросом свидетелей.

2

Следственные действия при выездном дознании по сводному делу №512 «О предполагаемом преступном зомбифицировании рудокопов в ареале терранской горнорудной колонии на Эр-Мангали», были построены как последовательность двух процедур: 1) допроса свидетелей; 2) допроса подозреваемого.

В качестве свидетелей по указанному делу были приглашены следующие лица: 1) Руис Перейра, командир смены охранников на мосту (Новый Бабилон); 2) Олаф Торвальдсен, водитель вездехода (Новый Бабилон); 3) так называемый брат Бартоломей, пленный лазутчик-сектант (Новый Зеон); 4) Барри Смит, охранник (Ближняя шахта); 5) Каспар Шлик, профессор ксеноархеологии из Башни Учёных (Новый Бабилон); 6) Педро Моралес, шахтёр (Новый Бабилон и Ближняя шахта); 7) Эндрю Трасс, охранник (Новый Бабилон) — всего 7 (семь) человек, каковые были подвергнуты допросу сообразно указанной нами последовательности в присутствии сидского ксеноартефакта (Призма), обеспечивающего полную достоверность свидетельских показаний.

При допросе особенное внимание дознавателей уделялось прояснению ответов свидетелей на следующие вопросы: 1) относительно личности подозреваемого; 2) относительно связи подозреваемого с изменёнными (зомбифицированными) лицами в самый активно-заразный период их изменённого бытия, провоцирующего эпидемии и пандемии.

3

Проведённые нами (Дж.Годвином и Ф.Мак-Кру) следственные действия в форме допроса семи свидетелей показали следующее:

(1) Руис Перейра, командир смены охранников на мосту (Новый Бабилон) показал, что настоящее имя подозреваемого — Майк (Михаель) Эссенхельд;

(2) Олаф Торвальдсен, водитель вездехода, подтвердил, что настоящее имя подозреваемого — Майк (Михаель) Эссенхельд;

(3) так называемый брат Бартоломей из числа новозеонских сектантов показал, что настоящее имя подозреваемого — вовсе не Майк (Михаель) Эссенхельд, а Кай Гильденстерн, опираясь при том на зеонскую практику именования;

(4) Барри Смит, охранник (Ближняя шахта), заявил, что имя подозреваемого — всё-таки Майк (Михаель) Эссенхельд, а не Кай Гильденстерн, как казалось некоторым, так как Кай Гильденстерн — это другой человек, ныне уже покойный;

(5) Каспар Шлик, профессор ксеноархеологии из Башни Учёных, показал, что располагает сведениями о том, что имя подозреваемого — всё-таки не Майк (Михаель) Эссенхельд, но и не Кай Гильденстерн (как действительно звали другого, покойного, человека; подлинное же имя подозреваемого — Бьорн Ризенмахер, но оно, вероятно, мало кому известно на Эр-Мангали;

(6) Педро Моралес, шахтёр, долгое время лично знавший подозреваемого, подкрепил показанием версию, сообразно которой имя подозреваемого — Майк (Михаель) Эссенхельд, и его будто бы не зовут больше никак иначе;

(7) Эндрю Трасс, охранник из числа новопринятых, показал, что ему говорили, будто верное имя подозреваемого — Клаус Кухенрейн.

Поелику свидетели затруднились прийти в данном вопросе к общему знаменателю (относительно верного имени подозреваемого), представляется наиболее целесообразным прояснить возникающую неопределённость на основе показаний самого же подозреваемого, но в непременном присутствии сидского ксеноартефакта (Призма), обеспечивающего полную достоверность его показаний даже в условиях расположенья ко лжи.

4

По второму из предъявляемых вопросов совершённый под Призмой допрос семерых свидетелей показал:

(1) Руис Перейра, командир смены охранников на мосту (Новый Бабилон) показал, что подозреваемый Майк (Михаель) Эссенхельд в первый же день своего пребывания в Новом Бабилоне встретился на мосту с зомбяком, каковой в эту пору следовал по маршруту, ставшему к этой поре (2317) для ему подобных традиционным путём от пустыря среди Глиняных скал до Нового Бабилона;

(2) Олаф Торвальдсен, транспортник, под влиянием Призмы следствию сообщил, что подозреваемый Майк (Михаель) Эссенхельд и в дальнейшие дни также имел (или мог иметь) непонятные для простых людей сношения с зомбяками; в частности, речь об одном эпизоде, происшедшем на Ближней шахте, в каковом Эссенхельд привлекался для следственной экспедиции Башни Учёных в качестве ксенозоолога для изучения, якобы, шахтной особенной популяции хвандехваров, но никаких хвандехваров на той Ближней щахте не оказалось, а зато оказались именно что зомбяки;

(3) так называемый Бартоломей из числа сектантов недвусмысленно показал, что к способностям подозреваемого принадлежит не один лишь научный подход в области ксенозоологической, но и устройство таинственных ритуалов — что представляется важным в той связи, что и зомбификация, вероятно, предполагает хоть какой-нибудь крайне таинственный ритуал;

(4) Барри Смит, охранник из Ближней шахты, с убедительностью показал, что способности подозреваемого Эссенхельда, каковые проявлены были в ходе следственной экспедиции к засекреченной области шахты, что зовётся Особой штольней, засвидетельствовали факт очень мощной его подготовки в области ксенокультур и опаснейших их технологий. Как результат, экспедиция встретилась с зомбяками (как животного происхождения, так и людского), от которых погибли специалисты-охранники, а Эссенхельд по непонятным причинам обнаружил себя среди выживших;

(5) Каспар Шлик, профессор ксеноархеологии из Башни Учёных, также счёл обязательным подтвердить, что особые знания подозреваемого не могли бы им быть получены на естественном факультете, а, по-видимому, требовали обучения дисциплинам ксеноисторических циклов, либо (что также возможно) личного опыта соучастия в ритуалах магических практик.

Крайне важно и этот вопрос прояснить на основе показаний подозреваемого Эссенхельда (Гильденстерна, Ризенмахера, Кухенрейна), при непременном условии присутствия ксеноартефакта (Призма Правдивости), обеспечивающего полную достоверность его показаний.

Глава 18. Те же и подозреваемый

(прямо сейчас про сейчас; наблюдает и рассуждает Вольфганг Рабен, заместитель начальника колонии, Ближняя шахта)

1

Что тут надо сказать? Годвин с Мак-Кру, ясное дело, не подвели. Как-никак, оба высокие профессионалы допросного дела. Филигранная точность, с которой ими были поставлены вопросы, выше всяких похвал. Вот результат — это статья особая, он почему-то не радовал.

И не скажешь, что Годвин с Мак-Кру не отработали на результат. Всё выполняли точно по плану, не отступив ни на йоту от тех условий, что поставлены были добровольными участниками допроса. Так, у профессора Каспара Шлика из Башни Учёных не спросили совсем ничего сверх условленного заранее. А условия Башни были жёсткими, очень жёсткими. Там ведь собрались учёные, а они точно не любят держать отчёт ни пред какими Призмами.

Поработать на результат — вроде бы, то и значит: правильно организовать процесс. Ну так вот, организовано было всё безукоризненно. Призма висела в мешке в точности там, где надлежала висеть; в том, что в мешке находилась она — ни малейших сомнений, так как мешок аж просвечивался изнутри от горящих энергиями древних письмён, нанесённых на все её грани.

Зрители действа (Флорес, Рабен, великий магистр Бек, Стэнтон, Мендоса, Флетчер и разная шушера) находились на галерее, расположившись гораздо повыше Призмы; вместе с ними как раз находился и Годвин, который и вёл допрос. Что до Мак-Кру, так последний как раз находился внизу, где готовил к процессу допроса всех семерых свидетелей.

И неплохо готовил, надо отдать ему должное. Все, кроме братца зеонского Бартоломея, поклялись не чинить сопротивления следствию, посему и давали свои показания без наручников на запястьях. Даже Олаф, хоть он не надёжнее флюгера на грозовой планете Кассандра в период бурь; даже хмурый сторонничек Стэнтона — Барри Смит. Оба думали, верно, что правду сказать их никто не заставит, а под Призмой — сказали, как миленькие, ну а там уже что? Там уж сопротивляться поздно.

Что касаемо, скажем, Перейры, Моралеса, Трасса, так уж с ними каких-либо трудностей даже не предполагалось, всё-таки люди маленькие, служат силе, особых идей не имеют. Мудрый профессор Шлик — тот, конечно, своим присутствием сообщал всему сброду свидетелей некий аспект благородства, с ним, поэтому, было особенно важно толковать с идеальною вежливостью — что и выполнил Годвин со всем полицейским тактом.

Одного лишь Бартоломея пришлось приводить в наручниках, приволакивать к Призме силком, да ещё и за локти держать, дабы не убегал из зоны её правдивости (что поделаешь, прямо в момент, когда он давал показания, негодяй без малейшего уважения к следствию, постоянно вострил лыжи). Но такой единичный случай — это «перчинка». Ну а кроме того, что с них взять, с зеонских «свидетелей». Эти парни давно уже в полной неадекватке, они мысленно видят тот холм, которого нет. Очевидный контраст к здравомыслию Бабилона…

И, казалось бы, все на местах, все точно там, где и надо. Все свидетели — низко и близко к Призме, зрители — выше и дальше, Призма с охотой влияет на всех, кто попался, всех вынуждает выбалтывать чистую правду. Что до Годвина и Мак-Кру, то и эти на месте — как говорится, с рукой на пульсе. Тут бы и радоваться, раз всё идёт, как надо…

Но разве Рабену надо вот именно так?

Что за дурацкая несообразность с этими именами!

Из-за неё у кого-то — да у того же Флореса! — может возникнуть превратное впечатление, будто свидетели говорят про каких-нибудь разных людей!

2

На середине процесса допроса свидетелей Диас приехал из Нового Бабилона и, доложившись, изрядно «обрадовал»:

— Все говорят, что Бенито уехал в Свободный Содом.

— На самокате? — Рабен плеснул иронии.

— На вездеходе. С Брандтом.

Этот слегка полоумный водитель часто с Родригесом ездил заместо Олафа. А подбирать к нему ключ — вроде, можно, да смысла нет. Слишком уж этот Брандт не в себе, в каждый момент даже сам не знает, что выкинет.

— Что же Родригесу делать в дурацком Содоме, если Призма у нас?

— Вот не знаю, — Диас пожал плечами. — Может, попробует обойтись.

— Будет пытаться добиться правды от Хойла? — Рабен присвистнул с самым насмешливым видом, на какой был способен. Ещё с раннего детства, когда с чувством юмора у него было не всё в порядке, он в совершенстве освоил искусство имитации смеха. После оно очень часто его выручало; он с успехом насмешничал, чтобы что-нибудь обесценить.

— И от доктора Хойла можно добиться правды, — сказал на то Диас, — главное, к этому правильно подойти. — Как будет правильно, он намекнул, хрустнув костяшками.

— Ладно, не важно, — Рабен мотнул головой, — пускай попытается. Мне интересно другое: где наш подозреваемый?

— Подозреваю, — Диас ответил в тон, — что он вполне бы мог тоже мотнуться в Содом — вместе с Бенито и Брандтом. Это в его положении, вроде, умнее всего.

— Что умней, а что нет, не тебе решать, — процедил с досадою Рабен. — Доложи, как на самом деле!

— Поточнее Маданес доложит, — беспечно откликнулся Диас.

Трудно сдержаться, когда так наглеют телохранители.

К счастью, Маданес спустя полчаса доложил, что человек, интересующий Рабена, как ни в чём ни бывало, вернулся к себе в Башню Учёных и прошествовал в библиотеку, где читает уже рукописный такой фолиант, где в названии, вроде бы, что-то про ярость.

— …что-то про ярость, — с удовольствием повторил Рабен. — А вот Диас, придурок, говорил мне: умнее всего!..

3

Стоило лишь обнаружить подозреваемого, там уже дело техники: скрутить и доставить. Как-то даже обыденно, как-то немного скучно.

Что ж, господин Ризенмахер (Эссенхельд, Гильденстерн, Кухенрейн), вам придётся теперь отвечать по всей строгости Призмы.

Ну а что же ты думал? Ответишь. Теперь ответишь.

Да. Погоди, вот закончится перерыв…

4

Что ж, наконец-то и он, долгожданный второй акт допроса.

Там, внизу, с Ризенмахера сняли браслеты, и вытолкнули под Призму, на середину круглой площадки нижнего дна Северо-западного ствола.

Годвин сурово сказал в усилитель голоса:

— Назови своё имя!

Рабен ждал: «Ризенмахер». И Мендоса, и Бек, и Шлик. Все, кто в тот день «Эссенхельда» допрашивали.

Но заносчивый подозреваемый ответил иное:

— Я безымянен. Никакого имени нет.

Что? Как подобное допустила Призма Правдивости?

Рабену вдруг показалось, что он перестал понимать что бы то ни было. Ни того, как такое возможно, ни того, зачем это надо Бьорну.

Ну ведь в самом-то деле, если, к примеру, ты знаешь, как надуть этот ксеноартефакт, то зачем же этим фрондировать?.. Потихоньку назвался любым из имён, какое понравится (Эссенхельдом, так Эссенхельдом, Кухенрейном — так не вопрос), а кругом все поверят и не придерутся… Так ведь нет! Издеваться над всеми вздумал?

Где-то там, за колоннами, в самом центральном из секторов галереи, главный Флорес колонии задал вопрос великому магистру Беку:

— Что происходит, магистр?

Тот отвечал:

— Кажется, действие Призмы нейтрализовано. Это поможет ему отвечать неправдиво.

Флорес на то отозвался единственным словом: «зря».

Вот как много вокруг успевают сказать и подумать, когда следователь при допросе вешает долгие паузы! Вот как мно…

— Что ты имеешь в виду, «безымянный герой»? — Годвин спросил с насмешкой, за которой, похоже, и у него проскользнула паника. — Может, то, что способен обманывать нашу Призму? — И опять совершил ошибку, за которую вмиг ухватился его собеседник.

— Вашу Призму? — с упором на слово «вашу» переспросил молодой Ризенмахер. — А уж я-то всё думал, кто её спёр у Бенито! Оказалось, парочка следователей…

— Перестань-ка паясничать! — Эти слова не возымели действия.

— Призму надо вернуть! — объявил Ризенмахер. — И наказать всех виновных в краже!.. — Как он при этом сверкнул взглядом на следователя! Нет, поглядите-ка только, каков наглец!

С галереи, откуда смотрел на арену Рабен, толком не было видно подробностей выражения глаз, но ему показалось, что в этих бесстыжих глазах промелькнула чисто родригесовская издевка. Ишь, у Бенито подоспел уже ученик… Хорошо, хоть он сам не явился, а умотал к Содому.

— Осторожнее с обвинениями! — зашипел на нахала Годвин. — Ты, по-моему, в курсе кое-каких бабилонских законов…

Н-да, негодяй отыграл при самом начале допроса несколько важных очков, но зато раздразнил благодушного ранее следователя. Ха, пусть попробует не реагировать на угрозы!

Ризенмахер осёкся, одумался, но замолчал ненадолго, так что медленный Годвин так и не смог перехватить инициативу.

Н-да. Опять обошла молодёжь:

— Обвинять голословно? Нет, я не стану такого делать! К счастью, Призма нашлась, — Сказано было с таким воодушевлением, словно сам Ризенмахер её и нашёл. Ох уж комедиант! — Это, к слову сказать, приговор для кое-кого из присутствующих. Для кого-то, кто стибрил этот предмет у Бенито Родригеса.

Ничего себе! Что это было: угроза в ответ?

Не успел он всё это сказать, как Рабен услышал приглушённый шёпот у себя за спиной, из уголка галереи. Обернувшись, увидел Приста, что забился в тот угол, сощурившись и дрожа — в состоянии тихой паники.

Там, в уголке Прист молился счастливому богу:

— О Маммона-Маммона! Научи нас есть, любить и молиться! Приготовь нам еду, инструменты любви, инструменты молитвы! Дай нам силы всё съесть, налюбиться и снова молиться! — Глупый, трусливый текст.

Да уж, припомнилось Рабену, с Пристом-то ясно всё. Он оказался адептом особенно модного в пару последних веков культа Маммоны. Что, между прочим, весьма облегчило вербовку: восемь минут разговора, и Прист с потрохами наш… Только много ли весят все его потроха, когда он этак вот вспоминает о близком гневе Родригеса?

— О Маммона-Маммона! Скажи этой гадкой Призме: это не я, это один Ортега…

Походило, однако, на то, что велеть этой Призме на что-то закрыть глаза… мог один Ризенмахер.

5

В самом начале допроса подозреваемого — скомканном по причине неспособности Призмы заставить мерзавца себя назвать — Рабен, при виде множества промахов Годвина, еле сдерживал свой темперамент, чтобы не вмешаться. Подмывало конкретно, как говорят в таких случаях. Главным образом из-за чего: из-за потери Годвином инициативы, чем не замедлил воспользоваться этот юный выскочка.

К счастью, Рабен смирил своё искушение. Просто помнил, что главенство Годвина в следственном деле следует Годвину самому и восстановить, ну а ты, даже если поставишь на место мерзавца, ничего не добьёшься хотя бы уже потому, что подтвердишь, закрепишь в своём действии неспособность следствия себя защитить. Это Рабену нужно? Нет, Рабену нужно не это. Ведь вложился он в то, чтоб объехать команду Родригеса чисто законным путём…

Да, подлец Ризенмахер продолжает внизу паясничать, он смущает нетвёрдый в маммоне народ, но наехать на Годвина — это ему непременно аукнется, и уж следствие слово своё — ещё ой, как скажет!

— Эй, Ортега, ты можешь спустить эту штуку пониже? — тихо спросил у подручного Годвин, кивая на Призму в мешке (на большущем крюке на цепи).

Хорошо, что Ортега понимает его с полуслова, тут же взялся крутить ручку лебёдки, стравливая цепь. Он и ранее управлял расстоянием между Призмой и нужным свидетелем: Для профессора Шлика вешал её повыше, ну а для Олафа или для Барри Смита — располагал чуть не над самым темечком. Рабен полностью одобрял этот гибкий подход: ведь не все же свидетели равно благонадёжны, кое-кто, если призмой не пригрозить, не промолвит и слова правды.

Годвин дождался, когда Ортега всё выполнит, и загремел в усилитель:

— А теперь повтори-ка, попробуй, что ты болтал только что о своём настоящем имени!!! — Это был сильный момент, впечатляющий.

Но Ризенмахер смазал его бесстыжим своим ответом:

— Я безымянный. — И всё. Что на это сказать?

Годвин, однако, нашёлся:

— Ладно, ты безымянный. Но не станешь же ты отрицать, что представлялся на Эр-Мангали именами Майк Эссенхельд, Кай Гильденстерн, Бьорн Ризенмахер и Клаус Кухенрейн?

Тут «безымянный» с явным страданием передёрнулся (действует Призма, действует!) и произнёс:

— Нет, отрицать не стану.

Вот и прекрасно. С этого и следовало начинать.

6

Приободрившийся Годвин продиктовал Ортеге запись для протокола:

— Подозреваемый отказался назваться, но признался в использовании каждого из предъявленных нами имён.

Прозвучало достаточно грозно. Зрители мигом почуяли: дело пошло по-другому. Прист-идиот перестал паниковать и молиться. За колоннадой козырного яруса Флорес спросил у Бека:

— Призма теперь заработала? Но почему?

— Годвин убрал нейтрализующий фактор.

Трудно назвать этот ответ не уклончивым. Вот и Флореса он не удовлетворил:

— То есть? Что он такое убрал? И как это получилось?

— Это зависит… — учёный вздохнул, — от типа нейтрализации правды.

— Например? — Флорес всё-таки не отставал. Рабен почувствовал облегчение от того, что начальник опрашивает не его, а кого-то другого. А была ведь мыслишка усесться на лучшее место, по другую руку от Флореса!

— Например, юный Ризенмахер мог бы знать о себе какую-нибудь подробность. Скажем, ту, что воспитан в приёмной семье, где его пожелали переназвать, а не разыскивать настоящее имя. Или он потерял всю свою личную память ещё перед тем, как был сослан на Эр-Мангали. Или всем сердцем уверовал, что человек не имеет имени, кем бы и как бы он ни был при этом назван…

Ай, хорошо, что все эти дурацкие тягомудрости приводить довелось не Рабену, а совсем другому «эксперту».

Что до Рабена, так он вместе с Флоресом объяснения Бека послушал — и, наконец, успокоился. В самом деле, ну раз обнаружилось так много версий повседневных причин нейтрализации Призмы, то уже не придётся поверить в причины и вовсе чудесные.

— Продолжаем, — провозгласил Годвин, проследив с педантичной тщательностью за всеми теми словами, каковые Луис Ортега внёс в протокол. — Я надеюсь, вопрос с именами «безымянного» подозреваемого мы закрыли с достаточной убедительностью? — Перед тем, как продолжить, следователь повернулся к Флоресу, ожидая его кивка.

Но «безымянный герой» снова воспользовался промедлением Годвина, чтобы со всей беспардонностью его перебить:

— Это с какой такой стати «подозреваемого»? В чём это меня вздумали подозревать? Никаких подозрений мне до сих пор не предъявили!

Годвин на то:

— Ничего! Вот сейчас и предъявим.

Ну и начал скорей предъявлять.

7

В речи, зачитанной Годвином с опорой на протокол предыдущего допроса свидетелей, подозрения, высказанные в адрес «безымянного» Ризенмахера, состояли (если подальше убрать полицейское многословие) главным образом в двух, так сказать, «эпизодах».

Первый из них вытекал из показаний Луиса Перейры, командира поста огнемётчиков на мосту близ головного посёлка колонии — Нового Бабилона. Заключался он в том, что субъект, вышеназванный «безымянным», в самый первый из зафиксированных визитов к Новому Бабилону, проходил через мост не один, а, как выразился Перейра, «с зомбяком на хвосте».

(-Ну и что? — Ризенмахер взвился. — Что это доказывает? Зомбяки точно так же могли пристроиться к каждому!

— Ну почему-то, — ответствовал Годвин с издевкой, — в этот день они ловко пристроились только к тебе. И не догнали, не заразили, как часто бывает. А под прикрытием из пешехода живого чуть не взошли на охраняемый мост).

Ну, а второй «эпизод» подтверждался показаниями Барри Смита и профессора Каспара Шлика. Как они утверждали, «безымянный герой» Ризенмахер привлекался к работе следственной экспедиции — здесь же, на Ближней шахте, в качестве эксперта-ксенозоолога, чьё участие в ней обосновывалось главным образом тем, что в съедении ряда похищенных рудокопов безосновательно подозревались шахтные хвандехвары. Как результат, хвандехваров в тот раз (как и во все другие) в Ближней шахте не оказалось, но зато обнаружились зомбяки — как ни странно, опять же в присутствии нашего «безымянного». Каковой, паче чаяния, оказался вполне компетентен в ритуалах зомбификации, хоть имевшееся у него образование ксенозоолога к таковой компетентности не предрасполагала.

(— Ну и что? — возмутился в ответ Ризенмахер. — Что это доказывает? Да, уж так получилось, я дважды встречал этих зомби — у моста и на Ближней шахте, в Особой штольне. Но не я ведь их вызывал!

— Повторяешься, парень, — ухмылялся на это Годвин. — У тебя новых мыслей больше, как видно, нет. Вызывал, или не вызывал — это не наша забота. Мог вызывать — вот что мы точно скажем. Если б знали, что ты вызывал, был бы тогда обвиняемым. Но ведь ты же пока — всего лишь подозреваемый. Разницу, что ль, уловил? Вот и гляди: если ты мог бы вызвать зомби, то мы можем тебя заподозрить. Ну а что? Как свободные в подозрениях следователи).

Дело шло. И Рабену, в целом, нравилось, как оно шло.

Глава 19. Те же и яркий взрывной конфликт

(прямо сейчас про сейчас; наблюдает и действует Руис Перейра, командир поста охранников на мосту под Новым Бабилоном, место действия — Ближняя шахта)

1

Лестно, конечно, быть самым первым свидетелем. Но это недолго, а лишь до той поры, когда вдруг оказывается, что ты мелкая сошка у настоящих крупных фигур на разогреве.

Нет, ну, в общем-то, ты так и думал. Просто дал себя уговорить — там, на мосту, когда за тобой специально прислали Олафа с вездеходом, а в кузове-то, дополнительно — чуть ли не всё начальство.

И говорят:

— Руис, приятель, поехали к Ближней шахте. Важное дело, мы без тебя не справимся.

Тут уж, понятное дело, тоже садишься в кузов, смену свою оставляешь на Тиккурилена, мыслями, правда, ты ещё долго там, на мосту. Думаешь, хватит ребятам пять огнемётов за всё да про всё? Ты-то шестой уложил в вездеход, в багажник, потому как он твой, именной, можно сказать, командирский. Этак оставишь, так выдуют весь напалм, а тебе только скажут небрежно: «Перезаряди канистру!».

Дальше ты приезжаешь на место, спускаешься в шахту. Олаф-водила спускается вместе с тобой. Северо-западный ствол — ну и ладно, северо-западный. Кто-то по ходу тебе говорит, что типа случится дознание и придётся свидетельствовать. Да, ну и что? И тебе говорит, и Олафу тоже. Олаф смотрит чернее тучи, но кивает — да как не кивать? Но недоволен, как двести мильонов шакалов! Парня-то сняли не просто с поста, а с маршрута в Содом. Одним словом, с выгодного маршрута.

А внизу оказалось: свидетелем ты не один. И не двое, считая с Олафом. Семь человек, и аж каждый незаменимый. Барри Смит, с Ближней шахты охранник, Энди Трасс — тоже типа охранник, но выскочка, из последних, которые с Плюмбума. Дальше Олаф, один рудокоп, а потом дурачок из придурочной секты, ну и самый из всех именитый — профессор Шлик. Раз профессор, то ясное дело, из Башни Учёных. Да и оттуда же не из последних — начальничий зам.

Дальше что — подвели, показали, куда выходить. На такую, ну типа, кругловатую, что ли, арену. Наверху галерея, к ней ведёт одна лестница, только лестница убирается. Показали ещё, где придётся сидеть, ожидать. Что вот сразу совсем не понравилось — это решётки.

Если кто-то тебе доверяет, как было сказано, то решётки зачем? Вроде, и незачем. Только если вдруг незачем, но при этом есть, ты невольно подумаешь: всё же они зачем-то.

2

Дальше вот что: тебя вызывают. Мол, ты первый, тебе и толкать самую первую речь. Нет, не сам: всё, о чём тебе надо сказать, намекнут в специальных вопросах. Каждый вопрос задают тебе минимум дважды. Первый раз (предварительно) задаёт Мак-Кру, а затем (показательно) Годвин. Это, в общем, удобно, чтоб ты вдруг не растерялся.

Да, когда тебя показательно вызывают, то над тобою вешают какую-то непонятную хрень в мешке. Говорят, индикатор. Индикатор правдивости. Говорят, при таком индикаторе лучше не врать. Хоть интересно бы было проверить, что будет, когда соврёшь. Правда ведь, интересно! Руис Перейра даже пытался немножко соврать, но, к сожалению, как-то не смог придумать. В общем, не родилось никакого вранья. Глупо немного, но всё-таки даже жалко. Ну ничего, когда-нибудь в другой раз.

Дело такое: все, кто свидетели, те постоянно находятся где-то внизу, в помещениях под ареной. Там их пасёт следователь Мак-Гру и четвёрка людей Мендосы (то есть, короче, местных охранников с Ближней шахты). Сам-то Мендоса сидит наверху, в галерее: вместе с Флоресом, Рабеном, Флетчером и другими. Что характерно, все верхние — типа свободные люди, а вот нижние нет. Отчего это так? Оттого, что внизу — свидетели.

Тю, казалось бы, что за бред? Но всё так, если ты свидетель, то торчишь в этой шахте почти на правах заключённого. Даже твой огнемёт задевали куда-то, собаки. Типа с оружием на дознании не положено. Так куда оно было положено, а, сволочьё? Тот, кто ответил, сказал неприличную грубость.

Ладно, Перейра умеет терпеть. До поры не взорвётся.

Он всё понял: свидетели типа не люди. Да, всё понятно. Всем не-людям нельзя разбредаться, надо сидеть под ареной. Одного даже можно наручниками приковать. Хорошо, не Перейру. Придурка Бартоломея. Но здесь каждый себя ощущал, как придурок Бартоломей. Перед одним лишь профессором типа стелились, но и его не пускали спокойно себе погулять. Понял, сука-профессор, ты тоже такой же свидетель!

Грустно свидетелям, душно свидетелям, скучно! И на арену, где надо им будет выступить, просто так не пройти: закрывает зачем-то решётка. Там есть дверь, но она на замке. Нет, понятно, зачем, Перейра-то всё понимает. Получается, чтобы свидетель не мог туда выбежать, ну, пока не позвали.

Понимать-то понятно, но как-то немного обидно. Чай, Перейра не рудокоп, не сектант, он такой же охранник, как и те, что стоят у решётки; он, к тому же, ни в чём не виновен, что ж его закрывать на замок?

Что на это ты смог бы сказать, сучий потрох Мак-Кру?

3

Вот, короче, позвали тебя говорить показательно. Мол, что знаешь об Эссенхельде, о зомбяках. Ладно, Руису поболтать никогда не трудно. Всё, что было, припомнил про тот единственный день. А что врать ничего не соврал, так можно других поспрашивать. Всех огнемётчиков, кто из них там стоял. Был там Пако Боргезе, был Мика ещё Тиккурилен, был и Диего Рамирес (но Рамирес уехал в Содом, он теперь на мосту не бывает). Ну а вывод какой? Пригласили бы Пако и Мику в свидетели! Руису-то за что этакое вот счастье?

Но не суть. Руис Перейра главное вот что сказал: там,за Глиняными-то холмами зомбяки появляются регулярно. Или за Жёлтыми скалами (это, в общем-то, то же самое). И, короче, когда их в тот день ожидали (сам-то день был как раз из таких, когда зомбяки появляются), то сперва подошли не они, а Майк Эссенхельд. Но за Майком явился и тот, кого ожидали, между прочим, очень впритык. Пако с Микой ещё поспорили, доберётся живой и зомбяк, или два зомбяка (парни они заразные). Мика тогда продул, ну а Пако выиграл. А Эссенхельд подходит такой: «А что вы тут делаете?». Ну а Рамирес ему: «Мост охраняем». Ну а дальше-то что: зомбяка жгли. Мика потом говорил: как бы не оказалось, что этот вот парень зомбяка и привёл! Только каждому ясно, что Мика продул, оттого он и злобствовал. Он-то первый потом не поверил, что Эссенхельд ксенозоолог. И про Флетчера тоже такое же говорил… То есть нет, вот о Флетчере болтал-то не Мика; это чисто придурок Мак-Кру налакался и раскололся…

— Эй, урод, ты чего городишь? — это Перейре шипел тот самый Мак-Кру. Вот умора!

— Сам урод. А не любо — не слушай. Сам болтал, чтобы правду одну отвечать…

А Мак-Кру, будто в сторону:

— Тьфу ты, чёртова Призма!

Ну а ты ему:

— На себя посмотри, сморчок!

4

Вот, закончил своё свидетельское выступление; думал, всё уже, ты свободен, за тобой сейчас спустят клеть, отвезут повыше... А вот нет, не спустили клеть. К ветхой лестничке на галерее — и к той не пустили. Что, опять под замок? Да на каих основаниях?!

Гад Мак-Кру говорит:

— Не ерепенься, ушлёпок! — Это он, недоносок, тебе говорит! Тебе!!!

Ты не лезешь в бутылку, но лишь потому, что ты безоружен, а вонючие «несвидетели» щеголяют любым огнестрелом, включая и бластеры. Но ты сможешь потом угостить их напалмом, так ты им и говоришь.

Поумнее бы было заранее не говорить, а потом сразу делать, но Перейра заметил уже, что выходит такой эффект: когда рядом с тобой продолжает висеть хрень в мешочке, тебя просто несёт, и ты можешь болтать, что угодно, даже то, чего сам не хотел, а что травишь при этом правду — ну, дело такое.

Да, так можно на многое наговорить. Даже и на такое, что больше и вовсе не выпустят. Ибо ты получаешься типа как на ладони — даже с самым малейшим намерением обхитрить. Остаётся расслабиться и проследовать за решётку, понадеявшись, будто всё-таки не навсегда, будто надо всего-только-навсего выждать-послушать всех остальных свидетелей, остальную заявленную шестёрку, ну а дальше всех всё-таки выпустят, ведь уж тогда-то чего ради держать?..

За Руисом Перейрой следует Олаф. Он с арены болтает такое, чего вряд ли разумно сказать, он, скорее всего, не хотел, он ведь кто, он водила Бенито Родригеса, так какой же резон хоть бы в чём-то Бенито сдавать? Но Перейре-то ясно, дело в той хрени, хрени в мешочке, что там в центре арены висит на крюке, на цепочке. С этой штукой ты можешь пытаться сопротивляться, да только что толку, ты хоти — не хоти, но и этак, и так им наврёшь хоть с три короба правды. И одно лишь тебе утешение: в том, что скажешь, не будет и вежливости. Пусть, подавятся, гады, путь правду свою прожуют!..

Кстати, Олафом Годвин с Мак-Кру не особо довольны. Нет, не правда им поперек горла, наоборот. Слишком мало правдивейших сплетен об Эссенхельде! Мало, твари? Ага! Но придётся смириться. Ведь у вас всё по правде, брехать не позволит хрень…

Ну а третьим идёт зеонский сектант, больной на всю голову. И от этого ждали какой-то особой фигни. А сектант — он дурак, он совсем ничего не знает, а за правду считает очевидную глупость, а напраслину он бы возвёл, да мешает хрень… Вот умора: и врать нельзя, и не врать не можно. Что остаётся бедняге Бартоломею? Только одно, предлагать по дешёвке томосы. Ну, бумажки такие на всяку сектанскую власть.

А потом — Барри Смит. Он охранник из Ближней шахты, а какое-то время пробыл здесь и шефом охраны — посидел на том самом посту, на котором сейчас Мендоса. Ну так вот, когда Барри свидетельствует, он Мендосу того наверху просто нюхом чует. И такое ему говорит — кучу правды без грамма вежливости — что Мендосе бы впору из бластера застрелиться. Ну а что вы хотели, ребята, включён индикатор! Вы же сами нарвались на жёсткий такой разговор…

Пятым в очереди свидетельствует учёный. Каспар Шлик из Дармоедовой Башни. И не много-то видел, и не много-то знает, но без учёного как? Надо ж типа всегда подвести научную базу. Ну, под то, что виновен ксенозоолог, или как его там по основной специальности. Потому что по имени — долго запоминать, четырежды долго.

И такое подметил Перейра: только сунулся выступать этот скучный профессор — так немедленно чуть приподняли мешочек с хренью. Не совсем высоко, но гораздо повыше, чем висело при Руисе, Олафе, Бартоломее и Барри. Нет, понятно зачем, ведь профессор — он, типа, важнее. Получается, раз ты важней, то немножечко можно приврать? Ну, по крайней-то мере на двадцать дурных сантиметров.

И ещё: лишь профессор своё сказал, за ним тут же спустили клеть и подняли со дна арены до зрительской галереи. Вот такое — совсем уж обидно. Получается, и среди вас семерых, поражённых в правах, есть свидетели просто, а есть и особый Свидетель. И к тому, кто с большой буквы «С», отношение вовсе другое, чем к таким, у которых все буквы маленькие. Ну а им, терпеливцам, остаётся только смириться.

Да, смириться. Даже с тем, что вас было семь, а осталось шесть. Даже с ленью дослушивать невнятного рудокопа и жлобоватого Энди-свалившегося-с-луны. Что за луны? Ясное дело, с Плюмбума.

…Вот, свидетели все отчитались. Теперь по домам? Ха, Перейра предупреждал! Фиг отпустят кого, кроме старого гада Шлика!

Объявляют теперь, что придётся ещё подождать. Ну, вот этого. Эссенхельда-подозреваемого.

И по-новой опять? Ага. И опять, и по-новой.

5

Не сказать, что приезд Эссенхельда сразу внёс хоть какое-нибудь оживление. Нет уж, этот театр не исправишь никем и никак.

Поздравляю, счастливцы, теперь-то вас снова семь! И теперь среди вас — настоящий подозреваемый!.. Ну а прочим-то что с того, что он вновь среди них? Всех бы напалмом, всех бы вас, суки, напалмом!

А началось с Эссенхельдом всё, в общем-то, как обычно. Хрень на цепочке спустили пониже, чтоб он не соврал. Ну и давай его спрашивать, как мол, тебя зовут. Это Годвин такой из них умный, его гениальный почерк.

А Эссенхельд: а меня не зовут, я и так прихожу. Ну, короче, что-то такое. Тут и Годвин, и все остальные на галерее, озаботились: надо же, трудный вопрос — как зовут Эссенхельда?!

Это было смешно. Это было бы, может быть, даже ещё смешней, но Перейра тогда утомился и слушал вполуха.

А потом туповатый Годвин начинает вдобавок играться с длиной цепочки. Как поднять-опустить эту сучью правдивую хрень?

И решение: тю, мы придурки, мы не знаем, кто ты такой. Но и ты не умнее нас: ты тоже себя не знаешь. Потому все четыре фамилии нам, придуркам, придётся теперь заучить наизусть. И да здравствует наше придурочное дознание.

— Ну теперь-то, собаки, пойдём уже по домам?! — не надеялся вовсе, зато в голос ржал Перейра.

А вонючий шотландец Мак-Кру что-то лестное взад отвечал.

Нет, Перейре понятно: сейчас разойтись, это будет уж больно по-доброму. А добром всё это не кончится, тут уж к провидцу-Гаррису не ходи. А отсюда и вывод: закончится не сейчас, а только тогда. Когда всем поплохеет, так вот уж и сразу.

6

Руис Перейра почти засыпал, но его растолкали.

Что, опять выступать? Оказалось, да.

Следствие с Эссенхельдом зашло в тупик. В очередной, после первого, где согласилось забить даже на имя подозреваемого.

И вот теперь, в тупике, предстояла им очная ставка. Им втроём: Эссенхельду, Перейре и Призме. (Призма — та самая хрень, что висела в мешочке, но ведь не станут писать в протоколе дознания: «хрень»!).

— Повторяю вопрос, — промолвил с небес очень крепко усиленный техникой голос Годвина. — Каковы были обстоятельства достопамятной встречи с подозреваемым на мосту?!

— Ладно-ладно, отвечу ещё раз. Зачем так кричать? — И Перейра действительно всё повторил слово в слово.

Мол, ну да, был период, когда ожидались зомби. Почему ожидались? Так ходят же, как по часам. Раз в неделю приходят всенепременно. Потому-то и пост огнемётчиков был на мосту поставлен. В незапамятные, так сказать, времена. Потому и поставили пост на мосту, чтобы встречать зомбяков не под самыми стенами Бабилона, а ещё на подходе. Да, другими дорогами к Новому Бабилону зомби не ходят; ходят где-то в неделю раз, и всегда через мост. Да, обычно не чаще, не реже: раз в неделю — самое то. Если как-то задержатся, даже бывает тревожно. Вот стоишь на мосту, ожидаешь, и думаешь: отчего не идут? Может, что-то случилось?

— Тот же вопрос повторяю подозреваемому! — Годвин вопрос повторил, Эссенхельд ответил. В общем-то, всё, как и было: шёл, никого не трогал; зомбяка за собой не видал, пока он не явился; понаблюдал за сожжением, дальше пошёл. Призма на каждый ответ реагировала спокойно.

— Ладно. — Годвин вздохнул. — А второй свой вопрос я задам сначала подозреваемому. Не удивительно ли было явиться к мосту перед Бабилоном незадолго до появлением зомбяка?

— Да, удивительно, — подтвердил Эссенхельд. — Я и не знал, что такие на Эр-Мангали бывают.

— А не ты ли, случайно, перед тем превратил его в зомби? — быстро спросил следак.

— Нет, не я, — спокойно ответил парень.

Призма позволила. Хрень на крюке смолчала.

7

— Повторяю второй вопрос, — продолжал Годвин очную ставку. Почему-то ему постоянно хотелось их якобы «повторять» вместо того, чтобы прямо и честно «по-новому формулировать». — Правда ли то, что подозреваемый в этот день проходил через мост не один, а, так сказать, «с зомбяком на хвосте»?

— Правда, — пожал плечами Перейра. — Только, во-первых, мне странно немного, что мы тут всерьёз обсуждаем хвост человека, а ваша хрень на цепи пропускает, не реагирует — может, она испортилась? А во-вторых, я бы лучше сказал по-другому. Это в тот день не живой приходил с зомбяком, а зомбяк к живому пристроился…

Годвин поспешил перебить:

— Не вижу особой разницы.

— Разница та, дурачок, — сообщил Перейра, — что живой до моста мог дойти, но ведь мог бы и не дойти, а зомбяк в этот день дотащился бы обязательно.

— Вот уж не факт! — возразил ему Годвин. — Ожидать зомбяков к определённому времени — это суеверие! — «Дурачка» же он проглотил, не поморщившись — приписал его действию своей ненаглядной «Призмы».

А вот Перейра в ответ не спустил покровительственного тона:

— Никакое не суеверие! Ты бы, коп, не спешил с оценками, а сдружился бы сам с огнемётом, постоял бы с моё на мосту перед Бабилоном, а тогда бы и понял: предсказывать тех зомбяков — плёвое дело. Я ж говорю: появляются еженедельно…

Годвин снова посмел возразить:

— Наша статистика появления зомби близ Нового Бабилона не подтверждает равномерной еженедельности. За последние годы мы наблюдаем стабильный прирост зомбослучаев где-то примерно в два и восемь десятых раза…

Руис его перебил:

— Да какая статистика! Цифирки с потолка!

— Не с потолка! — обиделся следователь.

А пока они спорили между собой, Эссенхельд (он стоял в двух шагах от Перейры) оглушительно рассмеялся.

— Эй, в чём дело? — проворчал недовольный Годвин.

— Глупо спорить с доводами человека, отвечающего под Призмой.

Получилось, что Эссенхельд поддержал Перейру, ну а Годвина не поддержал. Но, с другой стороны, кто таков Эссенхельд: жалкий подозреваемый. Неужели Перейра нуждается в его защите?

И сказал ему так:

— Ты бы, юнец, помолчал. Не твоего ума дело.

8

А юнец-то был прав. Хрень в мешке — ведь она же критерий. Вот Перейра сказал, что зомбячие посещения Бабилона происходят в неделю раз, и никакая же Призма его не поправила. Ну а Годвин? Он что-то другое болтал про статистику появления зомбяков — но ведь был далеко от Призмы, значит, мог и соврать. Да и слова его были какие-то слабые… О «приросте количества случаев появления на планете очагов расширяющейся зомбификации колонистов...» — тут и без всякой индикаторной хрени в мешке сам легко догадаешься, что враньё.

— Годвин, слышь! — закричал ему Руис. — Ну, давай счас поспорим, что ты врёшь, а вот я не вру. Ну-ка, слезай с галереи — и попробуй-ка повторить здесь, под этой штуковиной, все свои цифры. Ты свои повтори, а я повторю свои. Там и станет заметно, с кем согласится Призма!

Годвин пару секунд помолчал. Ха! Проняло мерзавца.Но потом стал петлять, напирая на то, что свидетель не он.

— Да плевать! — ему Руис в ответ. — Я по-твоему, что, свидетельствовать родился? Видишь, справился. Может, тебе слабо?

— Попрошу, — Годвин чуть ли не взвизгнул от ужаса перед своей же Призмой, — попрошу не препятствовать следствию. — Мы должны соблюдать регламент очной ставки между свидетелем и подозреваемым. Подвергать испытанию следователя в это время запрещено. Это так, господа? — Он обернулся к начальникам, что сидели вокруг, в галерее.

Тут же в помощь ему раздалось несколько возмущённых голосов. Но ни один не от Флореса. Все от начальства пожиже.

Рабен:

— Что этот наглый Перейра себе позволяет!

Флетчер:

— Годвин, тебя провоцируют. Делай, что должен, и не обращай внимания!

Мендоса:

— Этот парень и впрямь командир огнемётчиков? Я такого давно бы уже разжаловал. Ни малейшего понимания субординации!

И тогда Перейра воскликнул, беря в свидетели Призму:

— Флорес, слушай! Скажу тебе чистую правду: при артефакте скажу: пусть попробуют опровергнуть… Ну так вот, погляди-ка вокруг себя! Кто тебя окружил на высокой твоей галерее? Думаешь, люди? Так нет: там собрались одни шакалы! Посмотри, как они всей толпой на меня накинулись! И на кого: на того человека, что сохраняет от зомбяков твой Бабилон! И, между прочим, еженедельно хранит, как бы твои шакалы не подсчитали…

Дальше Флетчер, Мендоса и Рабен закричали все скопом, перебивая друг друга. Было весело слышать их крики, не особенно членораздельные. Точно, шакалы, Призма не даст соврать.

Годвин пытался восстановить порядок, да где ему! Только пустил петуха, перепуганный выкормыш Флетчера. Ха! Тот, кто голос сорвал, тот очень уж много врал! Пусть спускается, всё повторит при Призме, лживый облезлый скунс! А орать в усилитель дурацким фальцетом — не надо!

Прибежал и Мак-Кру, попытался орать прямо в ухо. Брызгал при этом липкой противной слюной. Как итог, получил от Перейры в сизый пропитый нос. Да уж, кому-то не повезло из парочки скунсов-следователей. Вот что, ребята: не попадайтесь Перейре. Руис Перейра с правдой и с Призмой дружит, а вот дружит ли кто-то из вас? Неужели нет?

Ясное дело, Перейре-то тоже досталось. Трое из шахтной охраны скрутили, прижали к полу. Нет, всё понятно: разбил нос Мак-Кру, значит, был-таки сильно не прав. Он же следователь, при исполнении, всё такое. Но и наглец же, которому нос нельзя не расквасить!

Глава 20. Те же и новые смыслы

(прямо сейчас про сейчас;

наблюдает и рассуждает Энрике Флорес, начальник горнорудной колонии, Ближняя шахта)

1

Флоресу всё же пришлось вмешаться.

Рабен (каков идиот!) так всё запутал. Столько дурной суеты: следователи, выкраденная призма, заседание с выездом к Ближней шахте и превращением в мягкий допрос свидетелей… Рабен, он прежде всего интриган, он так видит. Видит не прямо, а с этими виражами…

…Где-то затем уж маячило превращенье дознания в суд: ну не отдельно ж начальству всему собираться — благо, судебная власть на планете вершится единственно Флоресом. Вот, как изволите видеть, подозреваемый; вот, как изволили слышать, его слова; вот он без Призмы соврал, а вот и вся правда под Призмой; подозреваемый очень для всех подозрителен, может, скорей назовём его обвиняемым и подсудимым, а коль дело пойдёт, и казним его поскорее; как не казнить под хорошее-то настроение? Главное что: так успеть же до возвращеннья Бенито! Чтобы Рабен спросил: «Эй, Родригес, у тебя, вроде, без вести нафиг пропал человек?».

Да, всё верно, такие приколы очень в стилистике Рабена. И без них он, бедняга, ни года не может прожить. Очень, очень тревожный характер. Как продержаться ему на закрытой планете Эр-Мангали, где собрались кругом лишь одни скорпионы в банке?

Рабен слаб. Он хотел бы вокруг всех мочить, но не может решиться. Потому — суета, маета, всякие глупости. За любую из них его стоило бы убрать. Только как уберёшь? Рабен Флоресу нужен.

Слабый Рабен для сильного Флореса — это стабильность.

Быд бы сильным — тогда и пришлось бы уничтожать.

Настоящих волков Флорес когда-то подмёл с дороги. Новых дождаться? Ну нет! Пусть лучше этот беззубый болванчик Рабен продолжает вести бесконечные войны с дурачком Родригесом. Всё, так сказать, в пределах единой системы сдержек и противовесов.

Почему это выгодно? Рабен неплох как администратор. Все противные, заунывные переговоры с Альянсом — это он ведёт по Н-связи. Раз в неделю отстаивать мнение Флореса перед всеми шестёрками Галактического правительства, перед теми, кто надувает щёки, задирает носы и всё время пытается корчить внешних начальников Эр-Мангали — это чей геморрой? Это его геморрой, администратора Рабена. Это он выбивает условия, удобные для планеты, а точнее, для Флореса — ведь перед кем на Эр-Мангали встал на задние лапки Альянс? Перед Флоресом, перед его сильной властью. Перед тем, чьим безудержным гневом пугает шестёрок Рабен.

Потому-то Альянс постоянно заинтересован и перепуган.

А случилось бы это, когда бы сеансы переговоров приходилось вести самому? Не случилось бы, нет. Ибо Флорес брезглив и ленив. Он не стал бы, как Рабен, торговаться с тупыми шестёрками. Он послал бы шестёрок по их галактическим адресам, только в скорченных позах и в извращённых формах. А результат? Никаких отношений Альянса с планетой. Артефакты с рудой остаются на Эр-Мангали, подлый Альянс в досаде кусает себя за щупальца. А колония? А колония не выживает.

Кто сумеет питаться артефактами и рудой?

Даже дерево не сумеет. Даже крепкое дерево. Такое, как Флорес.

А итог размышлений? Всё тот же. Рабена надо беречь. Не давать идиоту себя же похоронить в слишком сложно задуманных глупых интригах.

И раз так, то пора перестать равнодушно смотреть на творящийся хаос. На охрипших в истошном крике суетящихся дураков — Годвина, Рабена, Флетчера. На подставившегося Мак-Кру, избитого там, внизу, на огнемётчика, что собирался терпеть, но полез в бутылку — и теперь обездвижен, с браслетами на запястьях. Наконец, на юнца, приносимого Рабеном в жертву… Как беднягу завут? Ах, он, кажется, «безымянный»… Странный мир. Непонятная суета. Но надо-таки вмешаться.

— Всем молчать! — негромко, но членораздельно произнёс Флорес.

И всё моментально смолкло.

2

В тишине, распространившейся на доступную часть Северо-западного ствола Ближней шахты, каждый мог осознать неуместность и суетливость своего поведения. Каждый мог, но не каждый её осознал.

— Разрешите продолжить, — откашлявшись, обратился к Флоресу Годвин. Типа, улаживая несущественную формальность.

— Не разрешу, — отмахнулся Флорес.

Следователь аж изумился. Ну и дурак. Если сам не сумел удержать ситуацию, кто же станет тебе помогать — начальник колонии?

— Вы прикажете прекратить наше дознание?

— Нет, — сказал Флорес. — Не прикажу прекращать.

— А, ну так как же…

— Да я сам его проведу! Чтобы не было больше дурацких инсинуаций, — объявил Флорес. — Я уверен, что у меня выйдет гораздо лучше!

Да уж, лучше бывает всё сделать тебе самому, чем ожидать, что хоть кто-то другой сделает всё, как надо; не доведёт твоего настроения до провала к стыду и скуке, а тебя до желания всё прекратить или снова вмешаться.

Годвин в первую пару секунд даже не знал, что сказать, но на него громогласно зашипел его личный куратор Флетчер:

— Благодари, дебил!

И тогда только Годвин расплылся в улыбке, полной глубокой признательности:

— Благодарю вас от имени всей нашей следственной группы. Верите ли — и ожидать не мечтали…

Флорес простым, но довольно красноречивым знаком приказал остолопу заткнуться. Ну и взялся за дело, чтобы явить образец.

— Для начала имею вопрос к эксперту по артефактам… — Отследил, что при этих словах встрепенулось трое: великий магистр Бек по левую руку, также профессор Шлик, угнездившийся чуть подалее, а ещё — там, внизу, «безымянный» подозреваемый. Все эксперты? Ну да…

Флорес выбрал самого именитого:

— Расскажи-ка мне ты, магистр, как понять заявление свидетеля Перейры, прозвучввшее перед дракой. Он сказал, что вокруг меня собрались шакалы — в переносном, наверное, смысле. Но ещё он напомнил о том, что говорит в присутствии Призмы Правдивости. Ну так как мне всё это теперь понимать? Я так понял, что Призма согласна, что вы шакалы?

Бек ответил с улыбкой:

— Нет, всё не так критично. Призма устроена так, что не может о мире всё знать. Кто шакал, а кто нет, ей неведомо, это уж точно. А что делает Призма, так только одно: просто мешает врать.

— То есть, охранник Перейра всё-таки не соврал? То есть, ему можно верить, и всё-таки вы — шакалы?

— Верить-то можно, — не стал отрицать магистр, — но с «шакалами» всё же — немного сложнее. Призма для нас подтвердила тот факт, что свидетель Перейра полностью верил в сказанное. Но из того, что свидетель так верит себе, всё же не следует, что и нам ему нужно верить. Может быть, он неумён, или искренне заблуждается…

— Ладно, — прервал его Флорес, — экспертное мнение выслушано. Будем пока что надеяться, что охранник Перейра глуп. До тех пор, как слова его не подтвердятся… Что там было ещё, из чего разгорелся сыр бор? — Вот на этот-то раз Флорес ткнул пальцем в Годвина. — Что-то насчёт статистики, да?

Следователь закивал с больщой частотой и с немаленькой амплитудой:

— Точно так! Дело, смею заметить, в том, что Перейра сейчас утверждал, будто факт появления зомби на подходе к посёлку Новый Бабилон регистрировался еженедельно. Но документы о данных фактах, которыми располагает следствие, говорят нам о том, что никакой равномерной еженедельности не наблюдается. Наоборот, по специальным подсчётам нашего секретаря Ортеги, за последние пару лет факты подхода зомби из-за Глиняных скал учащаются со статистической достоверностью…

— Кажется, понял! — сообщил ему Флорес. — Ладно, раз дело о важных касаемых дела фактах, думаю, надо удовлетворить просьбу свидетеля. Он говорил, не отстраняясь от Призмы, что зомбяки появлялись на каждой неделе — где-то в неделю раз. Также им сказано, что статистика ваша лжёт. Чтобы проверить, лжёт или нет статистика, надо теперь пригласить пообщаться с Призмой и тебя, уважаемый следователь. Думаю, это и будет как раз справедливо.

Ну а далее Флорес с большим интересом заметил то, как следователь недвусмысленно побледнел. И не только ведь он. Заодно и Ортега, и Флетчер, и Рабен. Интересно, бледнел ли Мак-Кру — там, куда он удалился подремонтировать нос.

— Всю статистику следственной группы ведёт Ортега, — выдавил Годвин, на силу продравшись через свой же удушливый кашель. — Значит, Ортеге и надо спускаться к Призме. Луис, ты слышал? Иди!

— Слушаюсь, — пролепетал Ортега.

И, заметно боясь оступиться, стал печально сползать по единственной лесенке с галереи на самое дно Северо-западного ствола.

— Поторопись! — вяло крикнул вслед ему Годвин.

Поведенье обоих говорило о том, насколько слаба их вера в благосклонность Призмы Правдивости к их хвалёной статистике.

3

…И кому-кому, а уж Ортеге прикосновение Призмы уверенности не добавило. Говорить о статистике он начинал с самокритики:

— Я, конечно, в следственной группе человек во многом случайный. Годвину и Мак-Кру нужен был секретарь, так они пригласили меня. Им удобно, что я всё считаю, а они отчитываются. Только должен признаться, и сам я никак не пойму, как это всё нужно правильно посчитать… Не серчайте, коль что вдруг не так; если что, я старался…

— Хватит паясничать! — оборвал его Флорес. — От тебя я потребовал что? — Вообще-то, от Годвина, но не суть. — Я потребовал, чтобы ты в присутствии Призмы подтвердил правдивость этой твоей статистики!

— Не могу… — прохрипел Ортега.

— Что такое?

— Не могу подтвердить…

Подозреваемый пояснил:

— Призма ему мешает!

4

Только тут Флорес понял, что принятая им на себя роль — это вовсе не глупо запоротая деловая роль следователя Годвина, это, скорей, роль божественного арбитра, что беспристрастно стоит над земной суетливой схваткой. А уж Годвин-то, дело понятное, над схваткою не стоял. Он мухлевал, отчего его роль и запорота.

— Стало быть, — Флорес вынес вердикт, — испытание Призмой явило нам верность факта о частоте появления зомбяков, изложенного в показаниях свидетеля из охраны, и неверность приведенных следственной группой статистических данных. Что ты скажешь на это, следователь Годвин?

— Подтверждаю, — мучительно просипел не к добру опрошенный.

— Впрочем, что нам даёт этот факт? — задумался Флорес. — Есть идеи, эксперт?

Но великий магистр Бек только пожал плечами. Не сумел предложить ничего позитивного. Почему? Может быть, и ему, как и Годвину, неохота встречаться с Призмой?

— У меня есть идея, — раздался с арены голос подозреваемого.

Вот кого бы уж Флоресу спрашивать не хотелось. Впрочем, если ты выбрал роль божественного арбитра, почему бы её не сыграть хорошо?

— Излагай! — Флорес беспечно взмахнул ладонью.

Тут-то парень и изложил…

5

— Мне известно, — промолвил подозреваемый, не отстраняясь от Призмы в мешке, — что под еженедельным характером появления зомбаков у моста около Бабилона есть объяснимое закономерное основание…

Как-то слишком уж умно он начал. Флорес подумал, что не мешало бы предупредить. Мол, не забудь, «безымянный»: всё, что ты скажешь во время следствия, непременно будет использовано против тебя! Впрочем, какое там «предупредить»: просто хотелось пугнуть. Впрочем, подумалось, парень-то вряд ли ударится в панику. Так-то он слабоват, но словесных угроз не боится. По причине надежды на гибкий и ловкий ум…

— …Я закончил, — промолвил подозреваемый.

Что, уже? А ведь Флорес, похоже, основное прослушал! Нет, не к месту задумался, надо бы это признать.

— Повтори-ка, — потребовал он. — Только помедленней, по порядку. И выделяй, не забалтывай, самое главное.

— Главное в том, — сообщил этот парень, — что частота появления зомби под Бабилоном напрямую зависит от частоты установления Н-связи с Альянсом. Я полагаю, что эти сеансы связи происходят еженедельно. Это всё. Из главного — всё.

И действительно, как-то весьма немного. Не удивительно даже, что с первого раза Флорес отвлёкся и всё пропустил мимо ушей.

— Но откуда ты знаешь о еженедельных сеансах?

— Я не знаю, — сказал этот юный оригинал. — Могу лишь предполагать.

Судя по факту, что эти слова пропустила Призма, он и вправду не знал, но воистину предполагал.

— Ну а если не знаешь, к чему же тогда эти домыслы?

— Я, однако, надеюсь, что мною предполагаемое может быть вам самим известно и очевидно. Если не вам, то уж кое-кому из присутствующих. Под кое-кем я подразумеваю Вольфганга Рабена…

— Это бред! — с искренней злобой выпалил Рабен.

Мог бы и постесняться так нагло вмешиваться. Ведь допросом-то занят не какой-нибудь годвин. Верно, Рабена проняло… Но с какой же стати?

Флорес промолвил:

— Всем, кто не спрошен, я предлагаю заткнуться.

Разумеется, всем, кто не спрошен им. И не надо болтать ему под руку.

— Я слыхал, — проговорил подозреваемый, — что сеансы Н-связи с Альянсом происходят периодично. Я считаю вполне вероятным, что период равен одной неделе. Если кто-то из тех, кто был занят в сеансах Н-связи, либо их обеспечивал, может оспорить это предположение, я прошу это сделать. Но не там, наверху, а внизу, под влиянием Призмы.

— Но зачем тебе это знать? — нахмурился Флорес.

Ибо сам-то он знал: да, сеансы еженедельны. Но ведь всё, что касается связи с Альянсом — служебная тайна. Стоит сделать её достоянием гласности на планете Эр-Мангали, так неведомо чем это может ещё обернуться. Все поставки руды и таинственных артефактов, пополнение здешней колонии каторжанами, а вдобавок богатства, что шлёт на планету Альянс — всё решается в засекреченных переговорах на сеансах Н-связи.

Нет, ну и Рабена тоже можно понять. Это ведь он ими ныне заведует…

— Мне желательно это знать, — отозвался подозреваемый, чтобы суметь подтвердить или отвергнуть кое-какие гипотезы. В частности, ту, что зомбаки у моста появляются еженедельно. Вам, по-моему, тоже важно её проверить.

— Мне? Почему?

— Это позволит узнать меру точности показаний свидетеля Перейры.

— Он же дал их под Призмой. Они могут быть неточны?

— Призма даёт нам оценку добросовестности, но не точности. Всё, что мы знаем пока на основе показаний под Призмой, это то, что Перейра был добросовестен, а Ортега — нет. Ну, при имевшей место попытке установить периодизацию посещения зомбаками окрестностей Нового Бабилона.

Что за слог! Что за скучный бесстрастный тон! Так заслушаешься и забудешь, что пред тобою стоит никакой не эксперт, а лишь жалкий подозреваемый. Впрочем, Флоресу ли не понять, что «эксперт» и подозреваемый — это просто роли. Кстати сказать, в постановке, затеянной Рабеном. В постановке, не очень-то убедительной, как для Флореса.

Ну так вот, кто с какой ролью справится, тот её и достоин. Это высшая справедливость, и могучее дерево Флорес — её проводник.

Только стой, подсудимый, ты не всё ещё доказал…

Флорес промолвил:

— Информация, о которой ты пытаешься получить представление, не подлежит разглашению. Будем считать, что следствие знает ответ. Но пока для меня кое-что остаётся неясным. Как бы мне это точней сформулировать… Не поможешь ли мне, эксперт Бек?

И магистр, как обычно, понял его с полуслова:

— Помогу. Мне самому здесь неясно, наверное, то же самое. — Тут, чтобы дважды не повторять, Бек обратился уже напрямую к подозреваемому. — Именно то, по какой причине ты связал эти два периодичных процесса: появление зомбяков и Н-связь. Что даёт основание говорить о синхронности этих рядов событий?

— Да, — поддержал Бека Флорес. — Разъясни-ка мне это, стоя всё там же, под Призмой. Ну, чтоб начальство туда по лестнице не гонять. — Надо сказать, последняя фраза предназначалась Рабену. Пусть трепещет, пусть славит начальника, неудачливый интриган.

— Мне, я надеюсь, можно уже подняться? — проблеял Ортега.

— Нет, останься! — велел ему подозреваемый. — Мы с тобой ещё не закончили, жалкий вор.

И несчастный послушался. Больше того, находясь в присутствии Призмы, он не смел ничего возразить.

Флорес мог бы призвать подозреваемого к порядку, но… Разве его это дело? Нет, по-видимому, не его. Тут и на главном трудно сосредоточиться. Так с какой это стати можно предполагать, что Н-связь и бабилонские зомбоволны как-то взаимосвязаны?

Подозреваемый начал издали:

— Странное место, не так ли, тот пустырь, что зовётся Рыжими, Жёлтыми или Глиняными холмами? И оцепить его трудно, настолько оно велико, и никаких нет при нём особых ориентиров… Мне так даже немного странно, что туда регулярно забредают какие-то люди… Для чего? Получается, чтобы зомбифицироваться.

— Это может быть целью? — спросил удивлённо Флорес.

— Целью — да. Только я полагаю, что не целью этих людей. Тех, кто заходит на этот пустырь, вероятней всего, кто-то использует в тёмную.

— Для чего? — проявил настойчивость Флорес.

— Для Н-связи, — ответил подозреваемый. — Кроме антенны Н-связи, полностью защищённой силовым куполом, на пустыре ничего и нет.

— Кто-то шлёт в это место людей, чтобы действовала Н-связь?

— Да, господин начальник. Ваши слова, полагаю, точны. Я б затруднился назвать принцип действия этой связи, так как речь о секретнейшей из разработок лабораторий Галактического Альянса, но для меня очевидна пара-тройка моментов: речь идёт, надо думать, о ксенотехнологии, что имитирует прототип из ксенокультуры Ро; в прототипе используется энергия человечьего духа; что касается краткого обозначенья «Н-связь», полагаю, что «Н» означает «humanity».

Интересненькая человечность, подумалось Флоресу.

Впрочем, какая есть.

6

Не успел «безымянный» изречь последнюю фразу, как великий магистр Бек завозился на стуле, привлекая к себе внимание.

— Есть вопрос у эксперта? — поинтересовался Флорес.

— Много вопросов! — Бек расширил глаза, чтобы выразить этим огромность такого количества. — Как бывает всегда, когда речь о теориях, скажем так, ксеноконспирологических… Самый первый вопрос — об источнике информации. Ведь откуда-то подсудимый взял эту дичайшую версию. А второй: что он думает как дипломированный ксенозоолог об огромности пустыря, окружающего антенну Н-связи. Что даёт ему право считать, что на этом большом ареале есть один только фактор зомбификации, тот, которым — внезапно — оказывается Н-связь? Между прочим, кто помнит, как выглядел этот пустырь перед тем, как явились зомби, тот не стал бы твердить об отсутствии ориентиров. Там был лес, был ручей с водопоем для хвандехваров и саблезубов, а ещё была роща, в которой водились шпанки. Да, до нашего времени всё это не дошло, но когда подсудимый пытается…

— Заявляю протест, — оборвал его «безымянный», — против определения «подсудимый». Мне пока что присвоили только статус «подозреваемый», вот и нечего прыгать через ступени. Как-никак, здесь, на шахте, происходит дознание следствия, а не суд.

Флорес кивнул в знак того, что протест он принял.

— Что до вопросов, то начну отвечать со второго. Я вас должен, наверное, разочаровать: я не ксенозоолог по образованию. Всё равно ведь мне Призма не даст соврать, вот и пытаться не стану. Тем не менее, на должностях занимаемых мною, мне пришлось много думать о животных на Эр-Мангали, о влиянии горнорудной колонии на окрестные биогеоценозы, да и в целом об экологической обстановке на несчастном колонизированном континенте. Ну так вот, я уверен, что пустырь у антенны Н-связи — рукотворного происхождения. Сколько лет существует антенна, столько лет она забирала жизнь у всех здешних лесов и ручьёв, у холмов и рощ. Под антенной происходила зомбификация не одних лишь людей, а всего и вся…

— Почему же сейчас зомбяки — это всё-таки бывшие люди?

— Потому что, — сказал безымянный взволнованно, — этот пустырь бесконтрольно разросся. И дальнейшее расширение стало настолько опасным для колонии в целом, что продолжение связи с Альянсом ныне требует …ммм… непопулярных решений.

— Непопулярных? Ты это о чём? — жёстко спросил Флорес.

И тогда «безымянный» сказал напрямик:

— О человеческих жертвоприношениях.

7

— Ну у парня фантазия, — хмыкнул магистр Бек. — Но не сказать, что достаточно убедительно хмыкнул. Чем-то, видать, «подсудимый» его уязвил.

— А по первому из вопросов, — разделавшись со вторым, продолжал «безымянный», — могу показать следующее. Основные мои источники — это разум и интуиция. Но имелся и документ, прочитанный в библиотеке. Некий якобы сидский трактат в сидском же жанре провидческой литературы. Называется «Очаги ярости».

— Нет такого трактата в культуре Сид! — объявил тут магистр с самым победоносным видом.

— Я согласен, — признался и подозреваемый, — что это подделка. Но подделка, в отдельных местах достаточно грамотная.

— Что ты знаешь, малыш, о грамотности подделок! — перебил его Бек.

Флоресу начинало надоедать, что они слишком живо общаются через его голову, но с другой стороны — вроде, всё выясняют по делу.

— Что-то знаю, — ответил подозреваемый. — Я не так уж давно отучился ксеноистории в Юрбурге. На факультете, основанном вами… — Бек захотел было перебить, но закрыл себе рот. — Текст был написан по-сидски. На втором языке предсказателей-и-политиков эпохи Сокрытых недр.

— Существует такой язык? — задал Флорес вопрос, обернувшись к эксперту.

— Существует, — ответил Бек. — Но не многие знают его… Эй, скажи-ка, подозреваемый, кто, по-твоему, мог бы составить этот источник?

— На источнике были указаны имена «копииста» и автора редактуры.

— Это кто-то из наших?

— Ну да. Копиист — это Каспар Шлик. А научный редактор — вы.

— Быть такого не может! — Бек заметно вспылил. — Никогда бы не стал заниматься ничем подобным!

— Значит, надо спросить профессора Каспара Шлика, — предложил «безымянный». — Благо, он тоже должен быть здесь. Он, насколько я помню, включён в список свидетелей. Значит, правдиво давать показания Призмой научен…

— Шлик? — голос Бека вдруг сделался резким. — Нет, он давать показания больше не будет. Все показания, о которых с Рабеном был уговор, он уже дал…

Флорес о ответ:

— Не цепляйся, эксперт, за отжившие уговоры. То был Рабен, а это я. Мне интересно. — И охранникам в нижний ярус Северо-западного ствола: — Эй, внизу! Выводи для ответа профессора!

— Он не здесь! — закричала охрана оттуда. — Он, как дал показания, так и был моментально отпущен. Поднимался на присланной клети… Он, наверное, где-то у вас, на галерее.

Флорес припомнил: ну да, Шлик сюда поднимался. И, как будто, садился неподалёку от Бека. Может он и сейчас там сидит?

Нет уж. Если и правда сидит, то хорошо притаился.

Место, недавно совсем отведённое Шлику, теперь пустовало.

И когда оно только успело так ловко простыть?

Глава 21. Ксеноплацебо

(прямо сейчас про сейчас; наблюдает Мигель Гонсалес, врач Службы безопасности колонии, командированный в Свободный Содом)

1

Да, состояние, до которого был доведен улыбчивый доктор Хойл, исключало, по-видимому, мало-мальский успех от его допроса. Никакого движения мысли — ни малейшего! Все движения тела сводятся к имитации совокупительных действий. Вот она, в полный рост воплощённая крайность образа жизни посёлка Свободный Содом!

— Доктор Хойл! Вы меня слышите, доктор Хойл? — повторяет Бенито. Но и сам понимает, что повторяет зря.

«Думаешь, сможет его Бенито разговорить?» — этот вопрос из числа риторических ещё в прошлый визит к врачу задавал Диего Рамирес.

Ибо кого разговаривать? Изменённый, нечеловеческий организм, одержимый неведомой венерической хворью?

Бесполезно. Увы. Организмы не разговаривают.

В этом деле, пожалуй, не справилась бы и Призма. И не только по той из причин, что её больше нет, а у Бенито в руке — лишь один чёрный ящик. Призма того, кто умеет уже говорить, побудила бы говорить правдиво. А вот этого, не говорящего, Призма даже и не заметит. Кто молчит, очевидно, не может лгать.

И, тем не менее, привести Бенито пришлось. Да, без надежды. Но ведь надо ему самому подвести в этом деле итог.

— Ладно, Гонсалес, — грустно сказал Бенито. — Хватит питать этот самообман, пора уходить.

Он ушёл бы немедленно, но доктор Гонсалес ощущал свою меру ответственности за здоровье Рамиреса. Раненный Адской Собачиной пациент доктора Хойла уж два раза подряд вёл гостей по изрядной длины переходам. Выглядел скверно: дышал через сжатые зубы, превозмогая боль; как бы раны его, чего доброго, не открылись. Потому дело чести — обратно его проводить, до больничной койки.

2

Полезное дело милосердие. Коли честно, бедняге Диего помощь и правда была нужна. Верно, от долгой ходьбы открылась одна из ран, и Рамирес уже с полдороги почти что висел на руках у Гонсалеса и Родригеса, выражая всем видом страдание и непокорную слабость.

А Гонсалес, как на зло, не взял даже малой аптечки. Предложение ехать в Содом застало его врасплох.

— Где здесь у вас хранятся лекарства? Клей для ран, болеутоляющее, кровоостанавливающее, антисептик…

— Да нигде не хранятся, — Рамирес уже не сдержался, застонал в голос. — Для кого их хранить, если редко бывают больные? Доктора их приносят в таких небольших чемоданчиках...

— Значит, надо вернуться. Туда, к кабинету Хойла…

Но Диего мотнул головой:

— Ничего не найдём. Я уже там однажды рылся. Доктор Хойл — он же долго в таком состоянии. У него была куча любовников, каждый взял себе что-то на память…

— А носилки-то есть? У тебя открывается кровотечение…

Ну и их по пути не удалось отыскать. А кровило уже изрядно.

Доктор Гонсалес принял решение, уложил пациента в коридоре на пыльный пол, осмотрел. Парочка ран из оставленных злобной Собачиной выглядела неприятно. Главное, в этих местах и не перевяжешь.

Ладно, осталось всё это зажать и нести на руках. Впрочем, Рамиресу к этому не привыкать. Лишь бы кровью ему не истечь — на руках у врача без лекарств, в самом центре пустынного госпиталя.

Впрочем, госпиталь оказался не совсем уж необитаемым.

— Что, опять доигрался? — недовольно спросил не то сторож, не то санитар, попавшийся им по пути.

Да, единственный санитар в этом госпитале имелся. И Рамирес о том говорил. Кто-то, вроде бы, приносил ему пищу.

— Гомес, прошу, позови того доктора… — заскулил Диего. — Ну, который не Хойл…

Ишь, отметил Гонсалес, этот странный Диего санитара по имени знает, а вот об имени доктора, видать, не спросил.

Гомес весело подмигнул и качнул по-содомски бёдрами:

— А не хочешь, я снова тебе позову доктора Хойла?

— Нет, другого, Гомес, другого…

— Ладно, не дрейфь, — смилостивился Гомес. — Но за эту услугу так просто потом не расплатишься! — и неспешно ушёл звать другого врача, по пути чуть виляя тазом.

— Вот уж содомская тварь! — процедил Рамирес сквозь зубы. — Постоянно подкатывает. Вот поправлюсь, и этому гомику не поздоровится…

К счастью, Гомес не слышал его угроз. Он позвал-таки доктора.

3

Доктор без-имени, что после Хойла подлечивал беднягу Рамиреса, оказался Гонсалесу хорошо знаком. То есть нет, «хорошо» не совсем подходящее слово. Потому что знаком был уж больно не по-хорошему. И общались не долго — знакомство-то очень давнее. Но запомнилось, да уж, запомнилось хорошо…

— Доброго здравия, доктор Джойс.

— О! И вам не хворать, доктор Гонсалес.

Общим усилием этихдвоих докторов беспокойная жизнь Диего Рамиреса оказалась опять спасена. Со стороны одного — аккуратность в пути к госпитальной койке, от другого — аптечка с лекарствами. То вколоть, это дать под язык, этим помазать, а тем стянуть — и наконец-то позволить болящему забыться в целительном сне.

В общем и целом к умениям доктора Джойса нет никаких вопросов. Но зато есть вопросы другого плана. Те, что его трансформированному коллеге уже не задашь.

Правда, Джойс — он великий мастер в искусстве ничего не ответить. Чем он главным запомнился и Гонсалесу — это уклончивостью. Вот к такому бы — Призму… Но нет, Призмы больше нет!

— Между прочим, я ждал вас обоих, — сказал доктор Джойс. — Понимал, к чему всё идёт. Уже месяц назад было ясно: приедет Бенито, будет спрашивать доктора Хойла кое о чём. Доктор Хойл не захочет ответить, но всё же ответит. Потому что Бенито хитёр, он предъявит Призму… Ну не правда ли, я неплохо осведомлён? — Доктор Джойс поглядел со значением на ящик в руках Родригеса. Там не так уж давно и верно лежала Призма. Но сейчас там была Пирамида. Просто так, чтобы ящик не пустовал. Или, если точней, чтобы никто не заметил, что ящик пуст.

— Осведомлённость внушает уважение, — тут же признал Бенито.

— А промедление — не внушает, — уколол его Джойс. Не со зла, надо думать. Просто характер такой, не может он не укалывать. — А вот пару недель назад от моего коллеги было уже ничего не добиться. И тогда-то я понял: Бенито Родригес приедет сюда не один, а с Мигелем Гонсалесом, который знает меня.

— Очень мудрый, однако, вывод, — оценил Гонсалес.

Почему бы не дать хоть эрзац восхищения человеку, который в нём очень нуждается.

4

Потрясающий разум и интуиция доктора Джойса.

— Кстати сказать, — отметил Бенито, — верный прогноз событий не сподвиг вас на то, чтобы как-либо им воспрепятствовать. Это, наверное, тоже весьма неслучайно?

— Рядом со мной случайности места нет, — похвастался Джойс. — Происходящее — это продукт верных решений. Жаль только, я не влиятелен, не вездесущ. К несообразностям в мире приходится приспосабливаться. То, что творится в Свободном Содоме ныне, я спрогнозировать мог, но воспрепятствовать — нет. Все как с ума посходили от безумного секса с ляяном. Мэри Бастинду ничто бы не остановило. Доктора Хойла — тоже. Я его знал, это был человек самых безумных страстей. То, что скрывалось за доброй его улыбкой…

— Я представляю, — вставил Гонсалес. И зря.

— Чтобы представить, — жёстко подметил крутой прогнозист доктор Джойс, — надо хоть раз увидать его без улыбки. Ибо что толку смотреть, когда он блефует? Эта улыбка, как вы понимаете — блеф.

— Кстати сказать, — подметил Бенито, — его блеф пережил его разум.

— Да, доктор Хойл был велик. Как человек и актёр. Я ни за что бы не стал против него свидетельствовать. Но теперь его нет. Он остался телесно, но тело — блеф.

— Очень мудро, — качал головой Гонсалес, — но и очень иносказательно.

— Всё привычка, — вздохнул доктор Джойс. — Вырабатывалась годами. Без известного рода привычек и навыков на Эр-Мангали не прожить.

— Мы-то в курсе, — добавил Бенито, — мы здесь живём.

— Не в Содоме же, — Джойс покачал головой, — в Содоме труднее.

— Но и наш Бабилон бывает очень непрост.

— Он сильнее, — поправил доктор, — но проще Содома.

— Был, — в свою очередь поправил его Бенито.

— Да. К сожалению, сила теперь справится с непростотой. Наш Содом беззащитен, истинно беззащитен. И, как всякий Содом, он пришёл к этой пропасти сам. Он немедленно рухнет, как только Флорес сообразит…

И так далее. Всё такое и снова такое.

5

Между прочим, большой предсказатель Джойс эффективность ума Бенито переоценил. Достижения видел, ошибки же нет. То, что Призму Бенито нашёл, несомненно, узнал, а момента, когда потерял, не определил. То, что сделал своими людьми в Свободном Содоме группу «Оу Дивиляй» в полном её составе — это Джойса, должно быть, весьма впечатлило. Но полнейший провал в мониториге происходящего — из-за того, что толку от группы не вышло — просочилось мимо ума предсказателя. Что ещё его впечатлило — победа над ассасинами? Та, по причине которой Бенито пришлось уводить из Содома по-настоящему опытное подполье, а заменять дилетантами из рок-группы.

Ладно, спасибо уму предсказателя Джойса. Только та фора, что он предоставил Родригесу, и позволила что-то полезное всё же узнать.

О содомских событиях поговорили в госпитале. Прямо в палате Рамиреса, который как раз заснул. Но Гонсалес отметил (и Родригес отметил тоже), что на ящик с большой Пирамидой (игравшей роль Призмы) доктор Джойс стал бросать недоумённые взгляды.

— Почему не включаем? — Бенито их верно определил. — Да потому, что в посёлке включать не стоит. Слишком много людей. Им не выдержать столько правды.

— Да, — сказал Джойс, — так и думал. Вот почему вы всегда включали её по дороге. Значит, сейчас не работает. Так я и знал.

— Действие Призмы не всегда можно отследить, — предупредил Бенито. — Но, признаюсь, её применять лишний раз нам как раз и не хочется. В том разговоре, который происходил, это было излишним.

— Как-то даже не верится! — фыркнул Джойс. — Вы не спешите использовать уязвимоссть посёлка? Мне-то казалось, что Флорес давно спит и видит, как бы к себе заграбастать Свободный Содом.

— А куда же он денет такое число либертинов? Нет, даже Флоресу выгодно, чтобы Свободный Содом был независимым. Это ему позволяет без жёстких репрессий удалять от себя извращенцев.

— Значит, — опешил Джойс, — цель приезда иная?

— Это так, — подтвердил Бенито. — И о ней мне хотелось бы вам сообщить вне посёлка. Если наш разговор вы сочтёте теперь для себя возможным.

— Да чего уже там, — безразлично вздохнул доктор Джойс. — Я уже приготовился к худшему, к угрожающей смене власти. Если Флоресу это не надо, то что ж… Это тоже уже ничего не меняет. Наш Содом обречён. Вся элита погибла. Катастрофы не предотвратить. Я устал ждать удара, я потерял всех начальников. В кои то веки мне сделалось всё безразлично. Так что если вы ждёте ответа, то да! Я проследую за границу посёлка. Я скажу всё, что знаю, по теме, что ценна для вас. Я не стану протестовать, если даже замечу, что в беседе используется Призма Правдивости. Отведите меня к вездеходу, и я сяду в него. Я вручаю свою судьбу, и что будет, то будет.

6

Брандт с вездеходом ждали уже на площади. Был договор и на обратный путь. Правда, Брандт — человек самую малость контуженный, но в отсутствии хвандехваров и плоскопузов его клинит обячно отнюдь не настолько, чтобы нарушить сделку.

Дальше Бенито забрался к Брандту в кабину, доктора Гонсалес и Джойс — соответственно, в кузов. Кузов, ясное дело, не пассажирский, а грузовой, но к перевозке людей всё же слегка приспособленный. Доктор Джойс, обнаружив, что следует сесть на деревянную лавку, скорчил гримаску, но ничего не сказал. Кто привыкает к комфорту, тот сам и рискует от ерунды пострадать.

Далее — классика. От Содома примерно в часе езды — съехали с главной дороги, остановились у зарослей древовидного лопуха-подорожника. Ранее в тех лопухах часто встречались парочки, но сейчас-то Содом в основном обезлюдел, не забредают сюда. Место хорошее. Здесь не зацепит в теории никого. Ею, теоретически существующей Призмой.

Первым делом Бенито Родригес подхватил чёрный ящик с Пирамидой, играющей роль Призмы Правдивости, после чего предложил докторам прогуляться меж лопухов. Ну а Брандт обождёт в вездеходе, покараулит дорогу. Выбрались, углубились в чащу.

Вот затем-то пришёл черёд разговора про зомби.

Доктор Джойс удивился:

— Это и есть ваша более важная тема? Тю, я уж думал, в ней всё уже ясно для всех. Даже не знаю, чем бы я мог быть полезен…

От удивления он перешёл к разочарованию. Дескать, не мог ожидать, что ему обсуждать эту тему будет настолько неинтересно. Есть ведь и многое поновей, понасущней, и, казалось бы, для чего ворошить старьё. В нём уже не поймать никакого живого смысла…

— Доктор, — как мог, поощрил его к разговору Бенито Родригес, — что вы расскажете как врач?

— Нет, ну я как врач могу сказать лишь одно: зомби — это проблема не медицинская.

— А какая?

— Думаю, философская. Впрочем, да, с медицинским уклоном… — В этот самый момент доктор Джойс оживился. — Потому что речь-то о чём? О безграничных возможностях организма. На примере зомби мы видим, что узнать о некоторых из этих возможностей невозможно было при жизни. Зомби не дышат, и всё равно способны к движению. Зомби сохраняют рефлексы даже при прерванных нервных путях. Зомби нарушают естественные законы. Кое-кого это, кажется, вдохновляет.

— Интересные у вас, доктор, идеи… — пробормотал Бенито.

— Не мои. Это доктора Хойла. Но и я… — Доктор Джойс покосился на ящик с предполагаемой Призмой. — …их всегда разделял. А потому не могу, разумеется, снять и с себя часть ответственности…

— Часть ответственности — за что?

— За исследования. За теории, эксперименты…

7

Доктор Гонсалес, оказывается, дюжину лет назад вовсе даже и не ошибся. Наблюдая обоих врачей — Хойла и Джойса — он тогда испытал чувство жути, даже не зная об их эмпирических исследованиях. А узнал бы тогда — неужто бы сразу поверил? Нет, непременно решил бы: его разыгрывают.

Но теперь-то был точно не розыгрыш. Доктор Джойс, перед тем, как в чём-то признаться, непременно косился туда, где предполагал Призму, горько вздыхал о неизбежности правды и выдавал о себе и других такое, что хоть стой, хоть падай.

— Да, мной запущено несколько зомби-волн. Даже, точнее сказать, несколько десятков. Разумеется, с чисто научной целью — сообразно научно-исследовательской программе, разработанной доктором Хойлом. Доктор Хойл — это был настоящий гений зомбификации. Ну, и я был не то чтобы бесталантен. Мы сработались. Мы занимались великим делом. Это был славный период романтических идеалов, о котором приятно вспомнить. Да, подчас это вспоминать бывает опасно. Хорошо, что есть Призма — она не даёт забывать… — В эти моменты Джойс останавливался и созерцал чёрный ящик, словно пытаясь проникнуль взором в его содержимое. — Сильная Призма. Так меня и магнитит. Может быть, можно её как-то подрегулировать… Ну, чтобы действовала не так оглушающе.

А Бенито на то:

— К сожалению, артефакт не содержит ручек регулировки. Но я мог бы его передать доктору Гонсалесу, ну а он, в свою очередь, мог бы чуть-чуть отойти. На расстоянии интенсивность уменьшится.

— Ладно, не надо. Пока я могу терпеть, пусть эта Призма побудет ещё предо мною… Да, об истории зомби-волн… Не подумайте только, что всё началось с меня. Ну так вот, не с меня, и не с доктора Хойла. Не мы первые были, да не мы и последние…

— А с кого началось?

— Вообще-то с культуры Сид. Или с культуры Ро в интерпретации Сида. Ну и с множества артефактов, открытых на Ближней шахте. Целых две экспедиции ксеноархеологов (самый цвет нынешней Башни Учёных) изучали их тексты и их артефакты. Вот они и открыли особый режим применения артефактов…

— Кто открыл?

— Да верхушка Башни Учёных. Бек и Шлик, Блюменберг покойный… Кто был первым из них, я не знаю — вот и Призма молчит…

— Что за режим? И для каких артефактов?

— Это режим… одним словом, возвратный. Делаешь то, что положено, только наоборот. Что касается артефактов — здесь трудно найти критерии. Надо пробовать. Иногда получается, а иногда и нет. Но без заданной цели обычно не получается. В смысле, без цели кого-то зомбифицировать.

— А на каких артефактах это у вас получалось?

— В общем, на разных. Самого разного функционального назначения. Не обязательно даже сидских. Чаще из ксенокультуры Ро, иногда из Кина. Если правда так важно, то есть один ход — вообще беспроигрышный, но для этого надобно распотрошить мясной шкаф Оломэ. Там внутри артефакт из культуры Ро: этот точно годится… Да, ещё, чтобы не забыть: применение артефактов с целью зомбификации делает их одноразовыми. То есть, использовать по назначению основному более не получится. Это ясно уже по тому, что на них попадает кровь. Ну, там такой ритуал: надо кровью побрызгать…

Вуду — припомнил Гонсалес. С преломлением в ксенокультурах, но по ряду деталей — такое же самое вуду. Только в нём вместо куриц — детали мясных шкафов. А казалось, зачем Эссенхельд поминает несовместимое…

— Ладно, — продолжил допрос Бенито, — так в чём состояла цель?

— Цели у зомбификаторов — тоже бывают разные. Кто-то хочет добыть из человека энергию — так сказать, распечатать очаги ярости. Кто-то хочет кого-нибудь подсидеть, вызвать проблему на ровном месте, чтоб самому на то место усесться. Кто-то вовсе дурак, он ставит заведомо невыполнимые цели, оттого и не может потом контролировать зомби. А контролировать надо… Из-за этих профанов Альянс оградил Эр-Мангали «Карантином».

— Ну а в чём состояла цель доктора Хойла — и ваша?

— Мы… романтики, — Джойс уже поминал это слово. — Наша цель была самой амбициозной. Нам хотелось спастись, преодолеть «Карантин». Как вы знаете, эта система задумана так, чтобы с Эр-Мангали тупо не выпускать всё живое. Ни людей, ни зверей — никого, кто устроен хоть чуть посложней микроорганизмов. Пропускает сюда, но не выпускает отсюда — это делает нас заложниками Альянса… Но ведь что-то она пропускает назад — беспилотные рудовозы. Это вызов! Вызов для нас, для жрецов медицинской науки.

— В чём суть вызова? — быстро спросил Гонсалес.

Перед тем, как ответить, доктор Джойс диким взглядом нащупал «Призму», но признал себя побеждённым перед мощным её воздействием.

— В том, что люди всё же способны покинуть планету. При соблюдении лишь одного условия. Могут покинуть, если они мертвы.

— Ах, ну да! — рассмеялся Бенито. — Только смысл покидать, если ты уже мёртвый?

— Но условие, — продолжал доктор Джойс, — допускает и расширительную трактовку. Человек может быть и не то чтобы мёртв, а просто зомбифицирован. Если зомби система способна отсюда выпустить (а она выпускает, вот это подтверждено!), вы представляете, что за лазейка тогда откроется!

— Что характерно, — подметил Гонсалес, — это будет лазейка для зомби, то есть, тех организмов, против которых и создан был «Карантин».

— Создан он с множеством целей, — отмахнулся Джойс. — Но, к сожалению, зомби недолговечны. Ткань истлевает, ярость уходит совсем, и на пятые сутки полёта счастливец становится просто трупом. Не способным уже ни к чему: ни к движению, не к передаче свойств.

— Вас могли беспокоить проблемы здоровья зомби? — изумился Гонсалес.

— Да, потому что мы с доктором Хойлом надеялись: зомбификация — обратимый процесс. Вы представляете элегантность решения главной проблемы планеты Эр-Мангали? На начальном этапе ты честно зомбифицируешься, пролетаешь мимо следящих модулей «Карантина», ну а там, где система тебя уже не найдёт и не расстреляет, дезомбифицируешься обратно.

— Лихо, — сказали Бенито с Гонсалесом чуть ли не хором.

— Но, к сожалению, всё это лихо только в теории. Добрая сотня примеров нас убедила, что процессы зомбификации необратимы при любых обстоятельствах. Очень жалко, не правда ли, что ничего не вышло. Лишь одно утешает: что ставили опыты всё-таки не на себе. Ведь других не настолько жалко.

— Не сомневаюсь, — нехорошо улыбнулся Бенито.

Доктор заметил улыбку, но остановиться не мог, ведь его излияния вынуждала «Призма». Старый плацебо-эффект из земной медицины — а ведь даже спустя триста лет как работает, как работает!

— Вы сожалеете? — мягко спросил Гонсалес.

— Разочарован — это слово вернее. Было жалко потраченных сил, человечьего материала, но это прошло. Наступила апатия. Опыты с зомбификацией… Для меня они в прошлом. Вспомнишь идею — и на душе теплеет. А как вспомнишь реализацию — то такая скука накатит… Потому к зомби-волнам последних лет я непричастен. Вас же, как я полагаю, интересуют они. Но, к сожалению, с этим ко мне не по адресу…

Доктор болтал в романтическом упоении. Лопухи на ветру качались.

Глава 22. Те же и ничего нового

(прямо сейчас про сейчас; наблюдает и действует Херес-де-Мендоса-и-Вега-де-Коммодоро, начальник охранников, Ближняя шахта)

1

Человек, не имеющий имени — воплощённое издевательство. И над собой, и над другими. Если кого-то совсем никак не зовут, этим подчёркивают, например, что начальника над охранниками Ближней шахты можно просто назвать «Мендосой» — и при этом не переступить никаких из законов человеческого достоинства и чести.

Ибо зовут его полным, не умаляемым именем: Херес-де-Мендоса-и-Вега-де-Коммодоро, и только так. Странно подумать, что может быть как-то иначе. Но к сожалению, странные мысли посещают многих на Эр-Мангали. Например, и начальника Ближней шахты.

Он, конечно, завидует Хересу-де-Мендосе-и-Веге-де-Коммодоро, потому что имён у него самого — раз, два и обчёлся. Верный признак простолюдина. Не мудрено, что и должность начальника шахты ныне сродни лакейской. Производство — вот всё, чем способен заняться Ральф Стэнтон. Производство руды.

А к охране порядка — занятию аристократическому, наиболее склонен Херес-де-Мендоса-и-Вега-де-Коммодоро. Что справедливо, ведь силовые структуры — это типичная сфера занятия кшатриев.

Ральфу бы Стэнтону в эти структуры не лезть! Но, конечно же, лезет. Ибо считает, мечтатель, что Ближняя шахта — это его предприятие, только его. Хочет, плебейская рожа, продвинуть своих. Тех, на ком, как и на нём самом, история отдохнула. Их и зовут на него похоже. Вот, например, Барри Смит. Имя такое, каких не бывало у пэров. Происхождение — от наковальни, клещей, молотка. И вот это убожество прочить на место Хереса-де-Мендосы-и-Веги-де-Коммодоро? Это было бы очень смешно, если бы не было правдой.

Только Хересу-де-Мендосе-и-Веге-де-Коммодоро — всем его именам — придётся ещё посмеяться. А вот Смиту со Стэнтоном точно уже не смешно. Рано, гады, смеялись. Смеяться-то надо последним. Не пытаться перед другим проскочить по очереди. Выскочек жаль. Даже если ты жалости и не чувствуешь, всё равно пусть они лучше думают, что их жаль.

Ну а что? Их, по крайней-то мере, есть, за что пожалеть. Барри Смит уж давно и вполне окончательно был на шахте разжалован снова в простые стражники, а теперь ему, гниде, приходится свидетельствовать по делу — и добро бы свидетельствовать, как ты думаешь, знаешь и хочешь. Нет, свидетельства из него достаёт Призма Правдивости, да такие, что Стэнтону точно не поздоровится, так как Призма — она не стэнтонов человек.

Что до Стэнтона, то сидит он пока что сверху, на галерее. На том уровне, вроде, что и другие начальники. Только именно «вроде», на самом-то деле не так. Стул под Стэнтоном — так, невзначай — привинтили к полу. Руки Стэнтона сцеплены за спиной — чисто ради удобства. Ноги Стэнтона — тоже случайно — кандалами прицеплены к ножкам. Ой, пожалуй, ему не подняться с этого стула. Или сможет, но очень неловко — носом об пол.

Впрочем, носом об пол Стэнтон биться, пожалуй не будет. Это ж выйдет ему потеря авторитета. И, конечно, лица. Первым долгом — его лица. Да и лицо потеряется не от разбитого носа. Люди, сидящие рядом со Стэнтоном — это особые люди. Верные Хересу-де-Мендосе-и-Веге-де-Коммодоро. Эти-то люди морду ему и спасут. Морду спасут, а лицо? Да какое лицо у спасаемого конвоем!

2

Как дознание шло? Ну, так первое время неплохо, потом коряво. Удивляться не стоит, часто бывает так. Даже порой у Хереса-де-Мендосы-и-Веги-де-Коммодоро не всё получается. А у Вольфганга Рабена — и подавно не всё получится. Потому что далековато раскатывает губу. Думает, просто людей подчинять, а это не просто! Думает, ксерокредиткой поманит, и всё у него. Это часто работает, да, но совсем не всегда. Например, не прокатит на копах ленивого Флетчера. Всем троим — хоть чего посули, расшибаться не будут. Как-то сделают, да, только как-то — ещё не всё. Если делаешь как-то, результат будет только какой-то.

Где бы было всё общее дело, когда бы не Флорес? Всё сошло бы на нет, или даже наоборот. И полез бы в бутылку не только безумец Перейра. Ведь безумцев набрали в свидетели — ой, не горюй!

Ну а самого странного выбрали подозреваемым. Он подозрителен, да, но попробуй за ним проследи! Он, как угорь, или как рыбка пиранья. Он и скользок, и мелок, и может сожрать рыбака. Лучше брать на такие-то роли рыбу крупную, но предсказуемую. Ну, хотя бы такую, чтоб было, за что ухватить. Рыбу-меч? Да хотя бы её. Это был бы Бенито. А у Рабена есть два меча: мог бы с ним поиграть. Но не станет, боится, и страх-то всему начало.

Ладно, на чём этот Рабен всерьёз прокололся? На потере инициативы, всего лишь на ней. Годвин с Мак-Кру сильно её прошляпили, придолбавшись зачем-то к Перейре. Для чего надували статистику, в общем, понятно. Лично Хересу-де-Мендосе-и-Веге-де-Коммодоро пообещали помочь подвести под раздачу начальника Ближней шахты. Получилось бы, что при Хересе-де-Мендосе-и-Веге-де-Коммодоро на посту шефа охраны ни малейшего зомбяка в Ближней шахте не наблюдалось, а зато вот при Барри Смите наблюдалось всё время… Но ведь как это следовало подать? Как внезапное озарение! А не сразу начать заявлять, что Перейра врёт.

Ну а что они думали, охранник с моста согласится? Согласился бы, да, но ведь с ним же не поделились! Что ж он будет, как будто дурак, брать на себя вину? Да тем более, сами же виноваты! Если врёшь про статистику, ври про неё незаметно! Врёшь заметно — тогда уж её обеспечь! Неужели всё это понятно одному лишь Хересу-де-Мендосе-и-Веге-де-Коммодоро?

А результат? Результат ожидаемый. Всю статистику нужную слили. Защищать её перед Призмой тупо выставили Ортегу. Тот Ортега вообще идиот, разве он её мог спасти? Лишь прошёлся под Призмой Правдивости — так тут же и лапки сложил. Мол, плохая статистика, сам я в неё не верю. И все типа довольны, но нет, довольны не все! Потому что Хересу-де-Мендосе-и-Веге-де-Коммодоро статистика эта нужна!

А иначе с чего он возьмёт, что при Смите всё было хуже?..

3

Ральф-то Стэнтон молчит, глазами лишь только лупает. А попробовал бы не молчать, ему рот артефактом сковали. Сидским таким, он по форме подобен чашке. Только выпьешь чего из неё, сразу рот на замке. Дорогая штуковина, ценная. Но уж Хересу-де-Мендосе-и-Веге-де-Коммодоро для победы не жаль ничего. Даже себя не жаль. А когда ты уверен в исходе, так что с ним, с врагом, церемониться? Если он не поднимется, церемониться, вроде, не надо. Но зависит-то от кого, он поднимется, или нет? От тебя и зависит, от самого тебя!

Только вышло не так. От других-то зависит тоже. И другие, собаки, начинают тебя подводить! Эти гады подводят, а ты уже весь вложился! Это скверная тема. И с Хересом-де-Мендосой-и-Вегой-де-Коммодоро так поступать нельзя!

Он докажет, что так с ним нельзя. Он им всем докажет!

4

Он докажет! А как? Ну, они увидят.

Все-то думали что: обойдутся без плана «Б». Без применения грубой суровой силы. Ну а Хересу-де-Мендосе-и-Веге-де-Коммодоро — ему-то что? Он как раз был согласен: и пусть они обойдутся!

Но людей он по нужным местам расставил. И немножко превысил свои полномочия в отношении Стэнтона. Потому и превысил, что где-то предполагал. А ему давать задний ход — ну никак не в радость!

Ведь его уже раз турнули с поста на шахте. Если снова турнут, он ведь станет смешон. Всякий скажет: пойдём его тоже турнём, этого Хереса! И пускай не свистит, он всего лишь дурная Мендоса. Никакое, ребята, не славное Коммодоро. Где он спёр для себя эти громкие имена?

Это будет, он знает. Всегда ведь такое бывает, когда ты проявил недостаток собранности, не решился пойти конём.

Ну так вот, если будет, то без него. А уж он защитит своё громкое имя. Имя предков, чей верный потомок прозябает на Эр-Мангали.

Коммодоров по линии Коммодоро. И монахов Мендос.

5

А потом, когда Флорес вмешался — ну да, это было сильно. Всё, что мог, отыграл, просто подставив себя вместо следственной группы — пары придурочных клоунов. Ну а кто сомневался? Флорес мощный. Таков он всегда. Пусть, конечно, и дуб.

Флорес сразу установил вертикаль. Главный он, остальные включаются по щелчку его пальцев. Чёткие роли. Флорес — он следователь, а великий магистр Бек — главный эксперт. Он простроил дознание так, что нахальный подозреваемый воздержался от действий, противоречащих следствию. Он добился того, что подозреваемый выдал под Призмой даже свои источники.

Это много. Даже для Флореса много. При его-то обычном уровне пофигизма…

Но нюанс… Флорес действовал как? Без оглядки на планы. Проводил всё дознание будто с нуля, по возможности, честно. Все договоры — куда? Никуда. Разве так было можно?

Нет уж, Хересу-де-Мендосе-и-Веге-де-Коммодоро такое совсем не подходит. Аннулировать план вместе с ним? Оборзели вы, что ли?

Но на Флореса лаять?.. Ну нет, на него не полаешь. Тут придётся помягче, пополитичнее. И подальше от плана «Б».

Но иметь же в виду и свои интересы! Кто ещё о них вспомнит, если не вспомнишь ты?

6

А теперь об источнике. О подлом и хитром источнике, на который под Призмой намекнул подсудимый-подозреваемый. Кто посмел? Кто всё слил? Оказалось, чуть ли не первые люди… Бек и Шлик, вы слыхали?! Две учёные крысы с короткими именами. Имена у них точно для крыс: Бек и Шлик!

Подозреваемый Беку так и сказал:

— Копиист — это Каспар Шлик. А научный редактор — вы.

Ну а Бек:

— Быть такого не может! — и звучал почти убедительно.

Но, чтоб Флорес тебя не засунул под Призму, ты ещё и не так зазвучишь. И глаза будут честные-честные.

В это фремя подозреваемый сделал важный финт. Согласился, что Бек может быть невиновным — чтоб верней утопить второго.

— Значит, надо спросить профессора Каспара Шлика, — проговорил самым обыденным тоном. Типа, Шлик — он уже ведь свидетельствовал. Почему бы не снова?

Впрочем, Бек раскусил эту хитрую схему. И давай возмущаться! Закричал, что ведь с Рабеном был уговор, в уговоре всё было иначе.

Ну и что? С Хересом-де-Мендосой-и-Вегой-де-Коммодоро тоже ведь был уговор. Кто теперь о нём вспоминает?

Флорес так и сказал:

— Не цепляйся, эксперт, за отжившие уговоры. То был Рабен, а это я. Мне интересно.

И никто не поспорит, что Флорес в своём праве.

Тут к охране запрос: выводите, мол, Шлика. И заминка: ведь Шлика-то нет. Ни внизу, под ареной, ни здесь, в галерее для зрителей.

Так и есть: эта редкая сволочь попыталась сбежать. Вот никто ведь заранее не подумал. Кроме Хереса-де-Мендосы-и-Веги-де-Коммодоро. Он-то знал, что в таких не любому приятных делах, как это, наступает особый момент, начиная с которого участники разбегаются. Наподобие крыс или меленьких тараканов. Виноватые — в первую очередь, а за ними, коль ты не поставишь заслон, и все остальные. Ничего в этом сложного нет, это попросту паника.

— Дрейк! — позвал Херес-де-Мендоса-и-Вега-де-Коммодоро. Этак негромко позвал, у Дрейка-то слух хороший.

— Да. Я здесь, — обозначился Дрейк.

— Мои люди за беглецом проследили?

— Люди следят. Далеко ему не уйти.

— Передай, что не надо следить; пусть уже его ловят.

— И что дальше?

— А дальше пусть ждут меня.

7

Шлика поймали. Дрейк своё дело знает.

— Где он?

— В соседнем стволе. Я проведу.

Ясно, мерзавец хотел половчей затеряться.

Ладно, ему затеряться удастся. Но не факт, что живым. С крысами всё-таки разговор особый.

Впрочем, крыса — она-то животное высокоорганизованное. Может быть даже чем-то полезна. Под настроение можно оставить жить. Но разговор с тараканом по имени Шлик обещал быть последним.

Тараканы — они не дают ни малейшей прибыли.

8

— Ба! — произнёс Херес-де-Мендоса-и-Вега-де-Коммодоро. — Кого мы видим!

Шлику ребята хорошенько вломили при задержании, так что выглядел он покладистым и готовым к беседе. Много ли надо дармоеду из Башни?

— Это профессор Шлик из Башни Учёных, — выдал справку обстоятельный Дрейк. Этим он сразу снял тему про «обознались».

— А куда это мы шли? — продолжал Херес-де-Мендоса-и-Вега-де-Коммодоро.

— Уб… убегал, — признался Шлик.

— Куда? Зачем?

— Оттуда, — сообщил учёный. — Не хотел принимать участие в испытании с Призмой.

— Что бы могло показать испытание с Призмой?

— Плохо бы было. Для всех.

— Чем бы твои показания могли всем навредить?

— Ну, — растерялся профессор, — я многое знаю.

Не догадался пока, что многознание — это минус.

— Что из этого многого у тебя хотели спросить?

— О трактатах в библиотеке. Например, об «Очагах ярости».

— Что это за трактаты?

— Это подделки. Написаны на языке ксенокультуры Сид.

— А для чего они были написаны?

— Перестраховки ради.

— Что-то не понял. Какая перестраховка?

— Так говорю же, что я слишком много знал.

— И о чём много знал?

— О процессах зомбификации.

— Ты записал на бумаге, как это делается?!

— Да. Так и было.

— Чтобы тебя не пустили в расход, оставил записки?

— Да. Именно так.

— Что случилось с твоими записками дальше?

— Их прочитал Ризенмахер.

— Ты нарочно ему их подсунул?

— Нет. Я писал их на редком языке Сида. Я не думал, что он их прочтёт.

— Вот. Не думал. А надо бы было подумать. Дрейк, у нас есть к негодяю вопросы?

— Думаю, нет. Можно его кончать.

Дрейк молодец. Понимает с лёту.

— Погодите! — взмолился Шлик. — Я хочу, чтоб вы знади. В день, когда в Ближней шахте наполовину погибла следственная экспедиция, это я зомбифицировал крыс в вентиляционной шахте.

И зачем он это сказал? Чтобы разжалобить?

Тот же почерк. Прячет секретную информацию и надеется переиграть.

Нет. Он всё же не такакан. Всё же крыса. Но опасная крыса. Попробует укусить.

— Что ты хочешь этим сказать? — молвил Херес-де-Мендоса-и-Вега-де-Коммодоро.

— Я был полезен. Вам лично!

— Тот постыдный провал зовётся теперь «полезен»?

— Барри Смит по итогам освободил для вас место!

— Барри Смит в той зарубе очень некстати выжил.

— Но невозможно же было всё предусмотреть…

— Невозможно. Но надо… Что-то беседа меня утомила. Мне одному показалось, что в ней уже долгое время не возникает совсем ничего нового?

— Не одному, — сказал Дрейк. — Мне тоже так показалось.

— Ну так чего ты ждёшь?

9

Затянули беседу всё-таки зря. Крыса готовилась к худшему — и подготовилась. В миг, когда Дрейк применил свой нож, Каспар Шлик откуда-то вынул какую-то штучку. Он направил её на Хереса-де-Мендосу-и-Вегу-де-Коммодоро. Это был для него опыт сильной досады.

Кровь из раны, нанесенной Дрейком, заструилась по артефакту.

Дрейк воскликнул:

— Хайдер, закрой!

Хайдеру долго осмысливать дела не надо. Знает, что значит «зкрой», когда жизнь его шефа в опасности. В нужный момент он буквально упал на Хереса-де-Мендосу-и-Вегу-де-Коммодоро, всем своим телом закрывая его от неясной штуковины Шлика. Вот и принял в себя предназначенный шефу удар. А вот то, что случилось дальше…

Херес-де-Мендоса-и-Вега-де-Коммодоро внезапно почувствовал резкий холод. Этот холод, ну да, разливался от тела Хайдера.

— Дрейк, подойди… — И Дрейк не ослушался.

В общем, пришлось передать и ему порцию холода.

Там был и третий свой человек. Как его звали? В общем, неважно: он начал палить из бластера. Дрейк его приголубил голой рукой.

Тут же вокруг очень сильно похолодало.

После шли. Все вчетвером, только Шлика не прихватили. Ну его мёртвую тушку: в ней холода нет.

Шли куда? Вроде, вниз. Что такое вниз? Это значит, по лестнице. Лестница — это много разных ступеней. Ну, короче, там надо ноги в коленях сгибать.

Дрейк шёл первым, а Хайдер вторым, третьим парень с забытым именем, а четвёртым не то Мендоса, не то Коммодоро — кто теперь разберёт?

А ещё по пути им встречалось очень много охранников и рудокопов. Рудокопы — те вон, врассыпную, а охранники подходили.

Школа Мендосы.

Что такое школа Мендосы?

Глава 23. Зомби к нам приходят!

(прямо сейчас про сейчас;

наблюдает, рассуждает и действует Барри Смит, охранник, Ближняя шахта)

1

Барри Смит находился не в самом удобном месте. Здесь, внизу, за решёткой подсобного помещения, выходящей к площадке на дне Северо-западного ствола. Но, однако, старался быть в курсе главных событий. Если в курсе не будешь, то вряд ли поможешь Стэнтону. Подлый Мендоса взял его в оборот…

Вызов к допросу Барри использовал, чтоб осмотреться. Из-под Призмы, где полный обзор, Барри видел, где именно там, в галерее, находится Стэнтон — в дальнем углу, куда запросто не попадёшь. Видел, кто его окружает: верные прихвостни мерзавца Мендосы. Видел, как он при этом выглядит — очень, очень нехорошо. Раз человека уровня Стэнтона здесь усадили с подобной мерой недобровольности, значит, те, кто усаживали, были уверены, что живым ему отсюда не выбраться.

Это странно. Тем более, что основной удар в дознании предназначен был Эссенхельду. А Эссенхельд — человек не Стэнтона. Он от проблем и интриг Ближней шахты, мягко сказать, далёк.

Эссенхельда, конечно, жаль; парень он правильный, а дознание неумолимо. То, как на нём было всё сфокусировано, не оставляло сомнений: сотрут в порошок. Парня бы выгородить, но чем ему можно помочь, если следствие применило Призму Правдивости? Барри сам испытал на себе её действие. То, как развязывает язык, вызывает оторопь.

В самом начале, правда, была надежда, что разбирательство так и останется для Эссенхельда заочным. Но всё же нет; парня таки доставили. Правда, с его появлением тут же пошли заминки. Начиная с того, что хвалёная Призма не сумела его заставить назвать своё имя, продолжая попыткой обвинения в краже (Призма-то краденая! Будь Эссенхельд не уверен, он бы не говорил), а заканчивая очной ставкой с Перейрой, огнемётчиком из Бабилона. Эссенхельда кололи на то, что того зомбяка, который пришёл вслед за ним к Бабилону, он же и сделал. Но что за диво: ни Призма, ни даже Перейра домыслов следствия не подтверждали. Дело пришло к конфликту между следствием и Перейрой: верхнего следователя он обозвал лгуном, нижнему — разбил нос. И в результате следствие так глубоко село в лужу, что (ну надо же!) Флоресу самому пришлось спасать ситуацию.

Если бы в этот момент у Барри Смита спросили, как он оценивает происходящее и перспективы, он бы сказал: главным образом негативно. Но добавил бы, что отменная тупость врагов внушает надежду.

2

Да, надежду внушала отменная тупость врагов.

Правда, Флорес, что принял бразды на себя, вёл дознание в целом не так уж и тупо, но, с другой стороны, он же вмиг отказался от кучи уловок, что доселе использовали Годвин с Мак-Кру. Несолидно начальнику горнорудной колонии опускаться до этих уловок. Это ясно ему самому, это ясно и всем другим. Одно дело, когда ты, как зритель, сидишь в театральной ложе и глядишь на спектакль, где не очень-то всё связалось. Дело другое — в бездарном спектакле играть самому. Неужели же кто-то тебя заставит подыгрывать оскандалившимся подчинённым?

Если так, то какой ты начальник Эр-Мангали?

И действительно, разбирательство Флореса выглядело беспристрастно. Раз — и статистикой случаев зомбификации, той, которой кичилось следствие, можно уже подтереться. Два — и хитрец Эссенхельд заявил о своих подозрениях, что зомбяков производит антенна Н-связи, а красавица-Призма подтвердила серьёзность его подозрений. Три — и ребята из Башни Учёных оказались на сковородке. Думали, сволочи, их не коснётся, да вот коснулось. Главный магистр этой Башни сумел отбрехаться, а вот профессору Шлику пришлось убежать. Потому как засунут под Призму — как следует, без мухлежа — и такого тогда нарасскажет!..

3

Пропавшего профессора Шлика так и не нашли. Позже куда-то девался ещё и Мендоса. Правда, уж этот, скорее всего, не сбежал. Вероятней, он бросил все силы на поиски Шлика.

Попытался уйти и Флетчер. Но вот его-то как раз и ыернули.

— Это уто у нас такой самый умный? — раздался издевательский голос.

В отношении Флетчера подобная фамильярность позволительна разве что Флоресу или Рабену — как-никак, у него давний высокий ранг и отказ в пользу Флореса от высочайших амбиций. А кто говорил-то: самый ничтожный из выкормышей Мендосы, лунный жлоб, чей голос запомнился Барри Смиту, а вот имя нет. Ну а Флетчер ответил чем? Трудно поверить, но начал оправдываться. Пояснил:

— Я ж тут рядом, недалеко. Я ищу охранника Нека. Он давно уже должен был мне доложиться, но в последний момент куда-то пропал.

— Да? — заявил тогда подмендосовик. — Не беда, заодно разыщем и Нека. Ну а ты опусти свою заднюю часть обратно на стул, и тогда мы замнём, что ты был задержан при старте.

Все заминки, связанные с этими задержаниями и поисками, Майк Эссенхельд использовал с толком. Не «под протокол», но в присутствии той же Призмы он узнал от Ортеги подробности её похищения. Потихоньку спросил:

— Ты воровал Призму?

— Нет, не я! — воскликнул Ортега и замахал руками.

— То есть, ты не при чём?

— Я не крал. Крали Прист и курносый Пепе. Ну а я… Я всего лишь им точно сказал, где найти тайник.

Любопытно работает Призма. Соучастие в краже может порой не заметить. Если вор-соучастник искренне верит, будто бы он не вор.

То, что сказал Ортега, услышал Мак-Кру — коп из таких, кто своим болтовни не спускает.

— Я не нарочно, — взмолился Ортега. — Призма попутала, тут-то я всё и выболтал… — И с удвоенной силой начал проситься наверх. Он, как-никак, секретарь, должен вести протоколы и всё такое. Задним числом неупомнишь, что было в дознании. Может случиться опять, как со статистикой зомби.

— Ладно, — Флорес миягчился, — давай поднимайся.

И довольный Ортега полез по лесенке подальше от краденой Призмы.

4

Наконец завершились попытки вернуть для свидетельства Шлика. Не вернули — отчаялись.

И Флорес сказал:

— Продолжаю.

Всё говорило за то, что теперь-то пойдёт в рассмотрение эпизод, относящийся к здешней шахте. Это значило, Барри Смита попросят к Призме Правдивости. Типа для очной ставки с мальцом Эссенхельдом — чтобы вместе под Призмою определить, в чём и насколькто тот Эссенхельд виноват.

Будут, понятное дело, шить зомботворчество.

— Ныне для очной ставки с подозреваемым приглашается Барри Смит, охранник их Ближней шахты…

Да. И опять рассусоливать будем на все голоса ту историю про зомбокрыс в вентиляции.

Перед Смитом открылась решётка, а короткий тычок намекнул: пора выходить. Можно было и не толкаться, да только охранник Кох — очень уж верный мендосовец. Все, кого только Мендоса зачислил в свои враги, враги и для Коха. А врагов у Мендосы много: человечек он мелкий и склочный. То есть, почти что любого пихай, верный мендосовец Кох, не ошибёшься.

— Стало быть, первый вопрос к подозреваемому, — проговорил Флорес. — почему ты решил, что ты нужен был в качестве ксенозоолога в той частично зомбифицированной и погибшей следственной экспедиции, посланной… ну, короче, сюда, на Ближнюю шахту?

— Это решение принималось не мной, а пришло из Башни учёных.

— Подтверждаю, — сказал Барри Смит, экономя время.

— Тем не менее, важно услышать мотивировку.

— Мотивировку, — проговорил Эссерхельд с плохо скрытой иронией, признать за серьёзную не могу. Кто-то решил, что на шахте может водиться рептилия хвандехвар. С этой целью призвали специалиста по хвандехварам. Но когда этот специалист объявил своё мнение, что хвандехваров на глубине не бывает, почему-то его отказались слушать.

— Кто отказался?

— Начальник следственной экспедиции.

— Подтверждаю, — сказал Барри Смит, экономя время, — так и было, начальник следственной экспедиции Кай Гильденстерн отказался внимать доводам эксперта.

— Хм… Подтверждение дело хорошее! — Вот только тоном Флорес сказал об обратном. — Но чего не могу взять в толк, это сколько имеется в нашем деле людей по имени Кай Гильденстерн?

— Лишь один, — сообщил Барри Смит.

А вот Майк Эссенхельд объявил:

— Двое.

Флорес обрадовался расхождению, тут же спросил о причинах.

Эссенхельд «объяснил»:

— Это имя — пароль для галактических ассасинов.

— Тьфу! Они тут при чём?! — рявкнул Флорес.

— Одного из двоих, — пояснил Эссенхельд, — устранил ассасин.

— И поэтому ныне остался только один? — некий просвет перед Флоресом, вроде, забрезжил.

— Нет, — сказал Майк Эссенхельд. — Ни одного не осталось.

А великая издевательница Призма Правдивости подтверждала каждое слово. И откуда взялась эта слепая вера в её всесилие?

5

— Нет, ничего не понятно, — констатировал Флорес. — Может быть, сам что-то спросишь, эксперт Бек?

Бек собрался со многими мыслями и постепенно начал:

— Правильно ли говорить, что причиной исчезновения второго из Гильденстернов стал твой страх перед ассасинами?

А Эссенхельд:

— Нет, неверно. Страх подосланных ассасинов сильно влиял когда-то — но не сейчас.

— Что же сейчас принуждает тебя говорить, что ты безымянен?

— Очевидное осознание множественности имён.

— То есть?

— Все последние дни нарастает моя идентификация с той фигурой, которая…

— …входит в пророческий фонд горнорудной колонии Эр-Мангали! — закончил магистр Бек, позабыв о том, что задача его состояла в проверке правдивости слов подозреваемого, а не в демонстрации личной догадливости как таковой.

— Да! — Майк Эссенхельд, тем не менее, подтвердил догадку.

— То есть в данный момент ты тот самый герой-спаситель Эр-Мангали, чьё бесчисленное множество имён тождественно безымянности?

— Да!

А ведь крыша у парня поехала, подумалось Барри Смиту. Очень жаль.

— Всё, — заявил между тем начальник всей горнорудной колонии, — дальше нечего спрашивать: мне надоело. Главный вопрос подозреваемому: зомби на Ближней шахте — не твоих ли рук дело?

— Нет, не моих.

— Ну а чьих же?

— Точно не знаю. Но, поскольку главная цель провокации в Ближней шахте состояла в возвращенииХереса-де-Мендосы-и-Веги-де-Коммодоро на оставленный было пост шефа шахтной охраны…

— Ах ты ж скотина! — раздались голоса подмендосников. Трое шкафов, не владея собой от негодования, принялись надвигаться на щуплого Эссенхельда.

— Подтверждаю слова подозреваемого, — быстро произнёс Барри Смит. Ну подумаешь, его не спросили. По большому-то счёту, давно забывали спросить.

— Я тебе подтвердю! — сплюнул под ноги Кох.

— Между прочем, здесь Призма, она не даёт соврать.

— Да чихал я на эту клизму!

Этот демарш охраны выглядел как неуважение к следствию, но Барри Смиту почудилось, будто Флорес такому и рад.

А вот Барри — не рад. И тогда он сказал надвигающимся охранникам, что успели попасть под действие Призмы:

— А скажите-ка парни, что вы думаете о Мендосе?

— Он мудак, каких мало! — заявил, обмирая, охранник Сикейрос.

— Просто говнюк. Мерзкий тупой говнюк, — произнёс охранник Да-Сильва.

— Он великий начальник! — молвил охранник Кох.

От недобровольно произнесённых признаний все втроём остановились как вкопанные. Но Барри Смиту того недостаточно.

— Подтверждаю слова Сиекйроса и Да-Сильвы! — и добавил, пока не закончилась их немота. — Кстати, ребята, я вам ни на что не намекаю, но вот этот уродец Кох, кажется, слышал ваши слова о Мендосе. Он донесёт, как пить дать, на всех нас донесёт.

5

— Эй, разойтись! — последовал окрик сверху.

Здорово запоздал. Ну и здорово, что запоздал.

И вот в этот-то самый момент о себе заявила проблема зомби на Ближней шахте.

На галерею к разоблачителям резво вбежал запыхавшийся Торрес, телохранитель Флореса. Кажется, в данный период он был среди тех, кто вёл тщетные поиски Шлика и Нека, но явился сейчас с сообщением об ином.

— Там, — сказал Торрес, — у рудокопов паника. Ломятся к выходу, осаждают шахтёрские клети, требуют, чтоб поднимали…

— Из-за чего? — спросил безмятежно Флорес.

— Говорят, что видели зомби.

— Все они видели?

— Нет. Большинство просто верит. Видел кто-то из них. Но уж тот, кто видел тех зомби, говорил, что зомби ужасно много, и они почти все в форме охранников шахты.

— В форме охранников? — а не кажется ли тебе, что ты видел не панику, а настоящий бунт?

— Нет, не бунт! — Торрес не дал себя сбить. — Но настроение там такое, что от страха и взбунтоваться — один момент. Если их не поднимут.

— Ладно. Что же, пускай поднимают, — рассудил тогда Флорес. — Но тогда уж с концами! А обратно потом принимать через такие штрафы, чтобы навек разучились, мерзавцы… паниковать.

Из-за колонны зааплодировал Рабен. Он-то такие методы обожает. Штрафы и санкции, всё в пользу своей утробы.

— Ну а я, — с весёлой улыбкой молвил эксперт Бек, — не удержусь от гипотезы. Кажется мне, что сейчас на всю Ближнюю шахту есть одни только зомби-волны: те, которые здесь, в оцеплённом стволе, обсуждаются нами. То есть, по-видимому, панику вызвал эффект «испорченного голофона». Кто-то из малых сих что-то услышал про зомби — и понеслась!

— Да, — молвил Рабен, — и мне показалось, что зомби нет.

И аккурат после этих слов дознаватели все, как один погрузились в молчание. Словно надеялись что-нибудь всё же услышать…

Барри Смит даже что-то услышал, но явно не то. Кто-то тихонько, но с сильным надрывом бубнил:

— О Маммона-Маммона…

6

Исполнительный Торрес только недавно ушёл передать Флоресовы веления, как внезапно с другого прохода на галерею ввалились Маданес и Диас. И закричали дуэтом:

— Идут зомбяки!

Ну а Рабен:

— Да ну, успокойтесь, ну как не стыдно верить шахтёрским россказням!..

— Да какие там россказни? — оборвал его Диас. — Мы с Маданесом видели сами.

— Видели что?

— Толпу зомбяков. А впереди у них — изменённый Мендоса!

Тут же вспыхнул один из мендосовцев:

— Эй, ты ври, да не завирайся. Херес-де-Мендоса-и-Вега-де-Коммодоро не может быть зомби!

А начальник Башни Учёных:

— Заблуждение. Это со всяким может случиться.

Спорщик вновь взъерепенился на тот счёт, что Мендоса — не всякий, но на сей раз его с недвусмысленным раздражением оборвал Флорес. Он запросил от Диаса и Маданеса более точных сведений. А меж тем, как они сей запрос удовлетворяли, Барри Смиту пришлось отвлечься. Потому что…

Майк Эссенхельд высоко подпрыгнул, попытавшись тем самым дотянуться до Призмы — и, должно быть, повиснув всем весом, снять эту штуку с крюка. Дело ясное, раз ты герой с бесконечным числом имён, то известие о подходе зомби для тебя подходящий повод позаботиться о справедливости. Призма крадена — Призму надо вернуть.

Но, к сожалению, прыгнул-то Майк не героически. Основательно так не допрыгнул, ничего не достал.

— Дай подсажу! — предложил ему Барри. С этого стоило начинать. Потому что хитрец Ортега тоже всё видел и слышал, он немедленно начал крутить ворот лебёдки; цепь с крюком на конце, где болталась Призма в мешке, тут же резко поехала вверх. Эссенхельд на последних мгновениях даже вскочил на манер акробата Смиту на плечи, но всё тщетно: когда разогнулся, Призмы было опять не достать.

Ладно, хоть попытались.

А Ортега, не предполагая плохого, поднял Призму на уровень галереи. Что в тот момент началось!

— Тот, кто гонит на нашего шефа, не вернётся отсюда живым! — объявил подмендосовец Слейтер.

— А вот этот учёнишка жалкий — он именно гонит! — уточнил другой.

— А в особенности, — Слейтер скрипнул зубами, — эта мерзкая парочка подлых утырков Рабена.

За «утырков» ему тут же крепко попало от Диаса. В челюсть попало. И, как результат, скрип зубов перешёл в одноразовый резкий скрежет. Дальше там, видимо, нечему было скрипеть.

— Очень славный удар, — похвалил эти действия Рабен.

— Ой, заткнись! — отозвался Диас. — Кто ты такой, чтобы судить наши удары? Ты когда-нибудь сам-то умел их наносить?

— Как ты посмел!!! — Рабен дал петуха, перешёл на визг.

— Очень красивый голос! — рассмеялся вдруг Флетчер.

— Вфех, кто будет противоречить приказу Херефа-де-Мендофы-и-Веги-де-Коммодоро, мы положим рядком из блафтеров! — шамкал Слейтер, попутно выплёвывая зубы.

— А о чём, интересно, приказ? — насторожился Флорес.

— А о том, чтобы, фффука, все ждали его и оставалифь на мефте!

— Пока дохлая сволочь не явится нас заражать? — возмутился Рабен. — Вот уж дудки!

— Что этот глупый свин говорит про дудки? — брякнул кто-то невидимый из-под какой-то стены.

— Прист, ты заткнулся бы! — выдал совет Маданес.

— А не то, — поддержал Ортега, — тебе вмиг отобьют и то, куда ешь, и то, куда тебя любят. А всё то, чему молишься, у тебя заберут, никакая Маммона не выручит!..

— Сволочь, Ортега! — заорал и Годвин.

— Сам ты сволочь. Что-то хотел спросить?

— Ты куда поднял Призму, а? Ты не видишь, что начинается?!

— И не такое начнётся, — похвастался эксперт Бек, — когда я всех начну напропалую зомбифицировать.

— Ты не умеешь! — заверил его Флорес.

— Спорим, умею? Я на спор, что хошь, сотворю.

— Эй вы слышали! — рявкнул тишайший Флетчер. — Бейте Бека, бейте мерзавца Бека!

— Я сейчас… я немедленно опущу… — с перепугу повизгивал бедный Ортега.

— Не до конца, идиот! — напутствовал Годвин. — Зстопори на середине!

До чего любопытно действие Призмы на лиц, к этому не готовых!

7

— Ладно, — принял решение Флорес. — Вижу, моё выездное заседание пора объявить закрытым. Дело рассмотрено. Цель не достигнута, но такое бывает: появление зомби резко смешало карты. В общем, расходимся!

— Ты никуда не пойдёшь! — заревел на него полоумный Слейтер. Вот ведь великое дело упрямство: Призма уже ушла, не заставляет резать в лицо неприятные вещи, а попробуй-ка начатое остановить!

Флорес остановил. Он спросил для начала:

— Ты мне, кажется, не шутя заступил дорогу?

Слейтер, дурак, подтвердил. Флорес его схватил голыми руками-ветвями со своею ксенодубовой силищей — да и вышвырнул вниз с галереи лицом вперёд. Этим снарядом, упавшим на каменный пол, чуть не пришибло счастливца Да-Сильву, а забрызгало, кажется, всех, кто стоял на площадке.

— Кто-то ещё сомневается, что нам отсюда пора уходить?

Все мендосовцы на галерее промолчали. И только придурок Кох объявил, грозя Флоресу пальцем снизу:

— Мы верны, мы дождёмся нашнго шефа!

Флорес, верно, прикинул затраты времени на спуск и подъём — и в итоге решил нахала не вразумлять. Объявил:

— Ну, раз так, то повелеваю: всем с галереи уйти и спасаться от зомби, всем, кто на нижнем уровне — с точностью следовать воле Мендосы, то есть оставаться на месте и ждать.

Кох, идиот, расцвёл от такой победы.

— Эй, ну хоть мне-то подняться можно?! — вскричал Мак-Кру. Он, как и Барри, заметил, что нижние подмендосники отсекают уже проход к единственной лесенке.

— Чем ты лучше других? — наверху удивился Флорес. — Жди Мендосу!

— Но…

— Ты разве не слышал, что приказал начальник? — неожиданно вызверился Годвин.

Изумлённый Мак-Кру прокричал:

— Как ты можешь? Ведь мы же напарники!..

— После всего, в чём ты мне признался под Призмой? Ты не напарник. Ты просто мешок дерьма. Да, подходящий, чтоб кинуть тебя в Мендосу!

Не прошло и минуты — галерея уже опустела.

Шахтное эхо откуда-то издали донесло чей-то истошный вопль.

8

Выждав немного сверх мига, когда галерея затихла, Барри сказал:

— Кажется, выжить остался последний шанс. Важно к нему отнестись, не шутя. Парни, самоопределяйтесь. Потому что зомбячее племя знаете, где? В правом квершлаге, который на третьем уровне.

— Ты их слышишь? — не сильно поверил Сикейрос.

— Да.

— Заливай!

— Вот побудешь с моё в охране на Ближней, сам будешь просекать эти вещи. Но с моё не побудешь. Вот как раз потому, что не веришь добрым советам, а время идёт.

— Ой, оставь свои мансы, Барри! — буркнул Да-Сильва. — Флорес приказал ждать Мендосу. Вот дождёмся, тогда пойдём.

— Незачем оставлять. Шанс последний, больше не будет. Флорес пошутил, вы купились.

— Флорес не шутил.

— Да? Просто побоялся связываться? Нет, ребята. Он торопился. И решил, что одной демонстрации хватит. — Лёгкий кивок в сторону тела Слейтера. — А теперь о главном. Если тот, кто сюда идёт, зомбифицирован, вы узнаете это издали — по движениям. Только вам не поможет. Почему? Да зомби-волна перекроет выход!

— Парни, слушайте, — вмешался Мак-Кру. — Ваш собрат говорит дело.

— Не собрат он нам! — рыкнул Кох, самый ярый фанат Мендосы. — Он считает, что наш начальник…

— Если Мендоса заявится в полном здравии, — допустил и такое Барри, — то тогда поздравляю Коха. Он единственный вытянул свой счастливый билет. Ну а вам-то двоим… — Кивок на Сикейроса и Да-Сильву. — …останется посочувствовать. Или вы мните, что Кох никого не заложит?

— Не заложу. Но обо всём доложу… — Кох разметал во всю ширь своей морды довольную лыбу, но, получив от собратьев по выстрелу в область затылка, не успел её ни сфокусировать, ни отменить.

Подхватив его бластер, Сикейрос и Да-Сильва тут же направились к лестнице.

— Пушку-то хоть оставьте, — попросил Барри Смит.

— Этот бластер добыли мы, — усмехнулся Да-Сильва.

— Кто же спорит, сам видел, в честном бою… Но тогда хоть бы ключ от решёток в подсобках. Там же тоже остались люди — «свидетели».

— На, лови! — бросил Сикейрос ключ.

Быстро поднявшись по лестнице, оба исчезли из виду. На площадке остались Мак-Кру, Барри Смит, Эссенхельд и ещё два трупа.

Глава 24. А вот они и зомби!

(прямо сейчас про сейчас;

наблюдает и рассуждает Олаф Торвальдсен, водитель вездехода, крайний пункт в путевом листе — Ближняя шахта)

1

Неужели выкарабкаемся? Страшно даже поверить… Вот что подумалось Олафу, когда пискнул ключ от решётки, и к нему, в самый дальний и неудобнейший из отсеков подсобки заглянул Эссенхельд. Чуть подалее Барри Смит имел разговор с охранником Карлосом — парнем не то чтобы вежливым, но от прочих людей Мендосы отличавшимся в лучшую сторону. Лучшую хоть бы и тем, что завалился дрыхнуть на топчане вместо того, чтобы бдительно всех стеречь. Так и дрых — получалось, но с малыми перерывами (парень вмиг подрывался, как только к нему подходил главный стукач Мендосы). Впрочем, настолько ли доброе качество крепкий здоровый сон, если при нём охранник, не в пример молодцу Сантьяго, может проспать что угодно, вплоть до собственной гибели (и не только своей)? Всё на свете проспать, кроме, разве, проверочек Коха.

Завершилось дознание, разошлись дознаватели, Ближнюю шахту почти захлестнула зомби-волна, ну а Карлоса попросту — даже не предупредили. Хорошо, хоть ключи передали с подозреваемым… А могли передать (по приколу) и с зомбяками — здесь-то в ходу такие жестокие шутки.

— Точно зомби подходят? — Карлос искал подвох. — Точно все разбежались? Барри, надеюсь, ты меня не разыгрываешь…

— Ой, да выйди и сам погляди. Мы здесь как раз освободим свидетелей.

Олаф был первый свидетель, которого освободили, Руис Перейра — второй. Огнемётчик был сильно избит, но без риска совсем покалечить. Как итог, у него теперь сильно чесались руки — ну, к тому, чтобы вновь завладеть огнемётом и зажарить своих обидчиков.

— Олаф, ты здесь не видал моего огнемёта? Уносили куда-то в другую подсобку, только след от него и простыл. У-у, мародёры!..

— Надо спросить у Смита, — советовал Олаф, — непременно спроси.

— Он же занят. А как мне теперь без оружия?

— Мне, — сказал Эссенхельд, — подозрительны эти каморки. Я не видел, но думаю, там онемёт и запрятан. Тот предмет, что изъяли вместе со мной, тоже так унесли — под покровом кромешной тьмы…

Только двери в каморки ключом от решёток не открывались.

Третьим по счёту Майк Эссенхельд освободил Моралеса-рудокопа. И осталось лишь двое: Энди Трасс и Бартоломей-сектант. Оба с мрачностью зыркали на Эссенхельда. Терпеливо, но хищно — не больно-то по-человечьи. Им решёточки чуть приоткрой — непременно же нападут.

— Нет, — сказал Эссенхельд, — я не буду их освобождать. Это прихвостни Асмодеевы, что само по себе уже близко к зомбификации... Если выпустишь — можно не справиться. А зомбаки на подходе…

А ведь Олаф и сам так и думал. Он-то видел и слышал, что происходит в среде свидетельской. Трассу хитрый Бартоломей, торжествуя, вручил какой-то там томос (что бы это не значило). В общем, оба теперь полностью принадлежали к секте демона Асмодея, запрещённой даже в Зеоне.

— Скоро вы там? — на пороге арены Правдивости нудно возникли Карлос и Мак-Кру.

— Так оружие ищем, которое посдавали.

— Здесь оно! — Барри Смит заглянул в неприметный сундук. Там обнаружился и огнемёт Перейры, и бластер Смита, и непонятный инкрустированный кирпич, приехавший с Эссенхельдом. — Вроде бы, уцелело. Всё берём и уходим!

— Уцелело? — возмутился Перейра. — Ты погляди-ка сперва на заряд своего бластера!

— Так заряжено же, я смотрел…

— Значит, тебе повезло. А у меня — ты прикинь — пустая канистра! Это же надо: какая-то мародёрская морда просто так, чтобы сделать мне пакость, тупо сцедила напалм.

Да, с такими делами непременно дождёшься зомби. Почему бы Перейре не пожаловаться по пути? Неужели он думает, что напалм восстановится от разговоров?

Хорошо, в этот миг Эссенхельд предложил Перейре кирпич и сказал:

— Прикрути! Должно заработать.

2

Трасса и Бартоломея оставили там, внизу. Слишком явно они нарывались на такое к себе отношение.

Карлосу на молчаливый вопрос Эссенхельд ответил:

— Эти двое сошли с ума. — И сновидцу того хватило.

Ну а если бы Олаф сказал, что с ума сошла вся планета?

Удивляла стилистика бегства от зомби, принятая Барри Смитом. Рваный, прерывистый ритм. То он всех подгоняет, а то заставляет ждать… Никогда ещё от подобной угрозы не убегали так медленно. Правда, Барри всех уверял, что держит всё под контролем. Если бы зомбодряни зашли по квершлагу в Северо-западный ствол, он бы слышал их наверху.

И зачем эти дряни так медлят? Шли бы они побыстрей — так пришлось бы напрячься и Барри. Прекратились бы остановки. Всё бы бросили, мчались бы без оглядки, но при этом бы знали, что ни секундочки зря не потеряно.

Ну а так — не выкладываешься в беге, отдыхаешь, только с каждой минутой тревожней тебе самому.

Убегали по лесенке с той арены на дне ствола — Олаф думал: ну всё, аварийный режим включён! А вот нет: бегу вышла пара десятков метров по вертикали. Лишь вскарабкались на галерею — снова дела-заботы. Барри вручил Эссенхельду багор, позаимствованный в подсобке — и указал на лебёдку, где на спущенной вниз цепи так и осталась висеть многострадальная Призма. Дело простое — выбрать немного цепи, чтобы ловчей подцепить артефакт багром… Но когда тебе дышат в затылок зловонные зомби…

То есть, нет, и не дышат, но можно себе представить…

Олаф взялся помочь, так и он еле-еле не уронил багор.

Эссенхельд в тот момент, как мешочек с Призмой оказался в его руках, выглядел не на шутку счастливым. Поделился:

— Вот здорово-то! Ну, что они её позабыли.

— Не позабыли — оставили! — пояснил ему Барри. — С этой штукой у них было много шансов далеко не уйти.

Олаф спросил:

— А у нас?

— Ну а мы-то, — сказал Эссенхельд, — к действию Призмы привычнее. И таких, кто полез бы в бутылку за пустяковую правду, среди нас раз-два и обчёлся.

— Первый, должно быть, Перейра, — догадался Олаф. — А второй?

— Эй, почему Перейра? — возмутился Перейра, не замечая, что сам же себе отвечает. — Почему не отстать от Перейры?

— Так никто и не хочет пристать, — заверил его Эссенхельд, — просто действует Призма. Из-за неё теперь многим речам не достанет вежливости.

— Ладно, — вздохнул огнемётчик. — Буду иметь в виду.

3

Из кольцевой, но незамкнутой галереи вели переходы в самые разные стороны света. Барри прошёл мимо всех этих выходов, не заинтересовавшись. Те же, кто следовал за его авторитетным примером — Карлос, Перейра, Мак-Кру, Эссенхельд, Моралес и Олаф, остановились уже перед тупиком. В тупике, прикованный за лодыжки к стулу, продолжал заседать Ральф Стэнтон. И ни за что ни сказать, что он выглядел, как живой.

Нет, живым-то он был — самую малость назад. Но, перед тем, как уйти, кто-то его зарезал. Из-под ребра наружу торчала рукоятка ножа. Кровь загустеть не успела.

— Кто мог такое сделать? — изумился Майк Эссенхельд.

— Ясно, кто, — сообщил Барри Смит. — Охвостье Мендосы.

— Но зачем?

— Из желания мести. Ну а Флорес, дурак…

— Осторожнее! — попросил было Олаф.

— Да какое там «осторожнее»? Мы с собою несём Призму Правдивости. Эта штуковина осторожничать не позволит… Ну а Флорес, начальник-дурак, попустительствовал почему? Да потому, что стремился поставить Ближнюю шахту под абсолютный контроль.

Да уж, понятное дело, Стэнтон такому контролю мешал. Но и работу всей шахты как обеспечивал! А теперь? Кто вновь запустит работы на Ближней шахте? Никто не сумеет.

А и сумел бы — так шахту придётся ещё откопать.

Потому что ввиду победившей зомби-волны Ближнюю шахту придётся сначала разрушить.

4

— Ладно, теперь-то пора уходить, — проговорил Барри Смит мрачно и тяжело. — Главное знаем. Больше на Ближней шахте никогда ничего не будет.

— Вот, — поддержал его Олаф. — Это другой разговор. Важно-то что: убегаешь — так дуй без оглядки!

И действительно, бегство с тех пор обрело и ритм, и логичность, и стройность, ну а Барри себя показал идеальным проводником.

Где-то неподалёку из множества глоток исторгались возгласы ужаса. Но и они не сбивали с разумного ритма. Барри легко удавалось определить, что за сквозняк и откуда донёс эти звуки, он безмятежно угадывал нужное направление, верную лестницу, подходящий квершлаг.

Пока зомби не видишь, не слишком-то даже и страшно. Даже в моменты, когда Барри Смит объявлял откровенно:

— Так, эта сволочь уже над нами. Хлынет вот-вот в Серверо-западный ствол. Ну а мы обойдём её через Гнилую выработку, — то опасность входила в твой опыт рука об руку с верным методом.

Даже если затем Барри вдруг говорил:

— Нет, на Гнилую мы не пойдём. Что-то не нравится запах. Новая гниль забивает добрую старую… — так опять безошибочно находил тайники и проходы, не оставляя другим неразрешимых вопросов. — На Винтовую. Конечно, на Винтовую!

Кроме Смита в этом подземном городе более или менее сностно ориентировались также Карлос-охранник и рудокоп Моралес, но обоих, как будто, устраивала ведомая роль. На Винтовую — и ладно.

Лишь однажды Моралес позволил себе спросить, покосившись на чистый квершлаг, абсолютно пренебрежённый проводником:

— Почему не туда? Так бы вышли в Центральный ствол, а уж там рукою подать и до выхода…

Барри любезно ответил:

— Нет опаснее места, чем этот Центральный ствол. Почему? Там всегда очень много людей. А где много людей, там становится много зомби.

И Моралес аж просиял от понимания:

— Вот почему мы всё кружимся рядом с Северо-западным!

— Да. Этот ствол пребывал в оцеплении. Те зомбяки, что в него заходят, не размножатся геометрически. Будут мало-помалу заполнять собой пустоту.

— А уже и заходят? — спросил Эссенхельд.

— Даже уже и зашли. Знаете, где они ныне? Да на самом на дне ствола, там, где и мы стояли!

5

Аккуратность, с которой водил свою группу Барри, как говорится, весьма дорогого стоит. Можно было подумать, что зомбаков даже вовсе и нет, Смит их просто выдумывает для увлекательности путешествия. Правда, это была бы как раз опасная мысль. Уж настолько-то расслабляться, мягко сказать, негоже.

— Ты уверен? Они спустились туда, под Призму? — переспросил Перейра.

— Призма с нами, — заметил Барри. — Зомбякам она ни к чему. Бессловесным-то тварям ничем не предпишешь правдивости. Но ты прав, они там, где она до того висела. Будут теперь ломиться в подсобные помещения. В те, где нами оставлены Трасс и Бартоломей. Если всё-таки вломятся, будут соперничать: кто кого побыстрей обратит.

— Кстати, как эти твари спустились? — поинтересовался Олаф.

— Да по Винтовой!

Ой, и зачем только интересовался?

— А куда мы теперь идём?

— Да к Винотовой же!

— А не встретимся ли?..

— Скажем так, мы их вежливо пропускаем. А когда они все пройдут, чтоб оказаться внизу, мы, в свою очередь, пройдёмся по Винтовой туда, где их больше нет.

Чудная есть у терран игра. Зовётся «пятнашки».

6

Неподалёку от винтовой лестницы — вероятно, свободной — в первый раз на кого-то наткнулись — на человека. Судя по жалкой попытке вжаться в плинтус под стеночкой, человек был вполне ещё живеньким. Зомбаки-то намного свободнее держатся — властно идут, занимая побольше пространства, а не жмутся скраюшку.

— Потерялся, приятель? — прищурился Барри Смит.

А в ответ:

— О Маммона-Маммона… — Так это был чёртов Прист! Гад, своровавший у Родригеса Призму по наводке Ортеги. То-то и морду прижал к коленям, оставляя один лишь затылок открытым взору.

Олаф к нему подошёл и встряхнул за шиворот:

— Тебя, сволочь, о чём-то спросили! Заблудился-нет?

— Ой, заблудился, совсем заблудился! — запричитал Прист, прикрывая ладонями на груди кровавые пятна.

— Чья это кровь? Ральфа Стэнтона? — с ложным спокойствием обратился к нему Барри Смит.

— Да, его. Оставьте меня в покое! О святая Маммона, защити меня…

— Нет уж, тебя не спасти никакой маммоне, — Барри выхватил бластер.

— Погоди-ка! — Майк Эссенхельд подошёл-протолкался к мелкому человечку, сунул ему под нос Призму Правдивости и спросил:

— Ты убил Ральфа Стэнтона?

— Нет, не я! — Призма позволила.

— Тогда кто?

— Это курносый Пепе! Его работа!

— Почему же тогда его кровь на твоей одежде?

— Пепе запачкал руки, вот и вытер их об меня...

Чёртово полотенечко!

Барри поблагодарил Эссенхельда, что помог разобраться. В самом-то деле, шахтный охранник опростоволосился: так и не задал прямого вопроса, переоценил очевидность. Правда, с другой стороны, Пепе — сообщник Приста по краже Призмы. Олаф сказал бы, не жалко такого и хлопнуть. Кража, предательство, сообщничество с убийцей — это достаточный перечень, даже достаточный-плюс!

— Где сейчас Пепе?

— Туда побежал, наверх! — Прист показал на винтовую лестницу. — Мне же сказал, чтобы я его не догонял, а не то зарежет.

— С нами, поди, не зарежет, — сказал Барри Смит.

Но, поскольку Прист опасался не только сообщника, но и ответок за собственные художества, двигаться вместе с людьми из Службы Бенито он позволить себе не мог.

Ладно уж, зомби ему судья. А Барри с Перейрой уже вступили на Винтовую.

7

Подниматься по Винтовой — дело неблагодарное. В полном однообразии ходишь себе кругами; кажется, много прошёл, но это всего лишь кажется. Тяжелеет дыхание, ноги так устают, аж почти отваливаются, а всего неприятней уму себя видеть мелкой букашкой.

А вдобавок ещё понимаешь: где-то там, наверху, поднимается Пепе-убийца, а внизу, за твоими спинами, ловко крадётся Прист, а ведь Пепе и Прист — как-никак, сообщники… Вот и думаешь, не умнее ли было зачистить всё за своей спиной, не дожидаясь того, как оно теперь станет проблемой?

Впрочем, и Пепе — не то, чтобы прямо проблема, а всего лишь отдельный момент усложнения той проблемы, какую составил уход от зомби.

Пепе вскоре нагнали: где-то там, впереди-наверху пару раз промелькнула знакомая тень, да и топот, и свист от дыхания идущего перед тобой не позволил ему притвориться бесплотной неслышимой тенью.

Барри Смит подготовил свой бластер, коп Фредерик Мак-Кру — свой револьвер, ну а Руис Перейра — свой огнемёт. Олаф остался пока безоружным: тот огнестрел, который возил он с собой, так и остался его поджидать в вездеходе.

— Первым стреляю я! — попросился Перейра. — Не уверен я в этом Х-блоке, не привык, вот и надо тренироваться…

— Не вопрос. Если что, начинай, ну а мы закончим…

То, что вышло потом, показалось кошмаром.

Притаившийся парой пролётов повыше курносый Пепе шумно-прерывисто задышал, а затем с плазмоганом наперевес ринулся на преследователей. Стоило только ему оказаться на линии огня, тут же Перейра задвигал пальцами по рисуночку на Х-блоке.

Но ничего, даже пусть отдалённо похожего на сгусток огня, из затеи не вышло. Вместо того перед носом у Пепе разверзлось подобие чёрной дыры; Пепе смотрел на дыру, а дыра на него, и в глазах его наливалось свинцом понимание того, что случится.

А вот Перейра не понял, он тщетно себя вопрошал:

— Что же за хрень происходит?

Но зато Эссенхельд уверенно догадался:

— Он сейчас превратится в зомби! Бейте его только из бластеров!..

— В зомби? С какой такой стати? — сомневался Перейра.

Барри Смиту, Карлосу и Мак-Кру для сомнений и времени не осталось, им пришлось поработать во все три ствола, чтобы прервать процесс на начальной стадии. Но получилось: зависнув над трупом, воронка обиженно чавкнула и проглотила из этого мира саму себя.

— Ну а если бы не успели? — спросил Барри Смит. — Что в этом случае будет происходить с человеком из тех, по которому так попало?

— В эту воронку, — разъяснил Эссенхельд, — впитается вся его ярость. Что и составит важную сторону зомбификации в понимании ксенокультуры Сид. Ну а когда остаётся безъяростная оболочка, то в неё из той же воронки подселяется внешний дух, напитавшийся новой яростью…

Непонятная галиматья. Но Эссенхельду виднее.

8

Чуть ли не весь остаток подъёма по лестнице Эссенхельду пришлось объяснять Перейре, что за фигню он подсунул к его огнемёту, что она вместо подлинного огня произвела такое.

— Сам не знаю, — вздыхал Эссенхельд. Мог бы пафоснее сказать: это науке неизвестно. — Эту штуку (Х-блок от концерна «Цфат») я нашёл пару суток назад, в Башне Учёных. И она в тот момент не выглядела бракованной. Огненный шар этот Х-блок выдавал даже в отсутствие собственно огнемёта. Только огонь — и никаких воронок!

— Ну а если подумать? — советовал Олаф.

— Лишь одно могу вспомнить странное действие. Произведя артефактом огненный шар, я испугался за книги в библиотеке — и заставил Х-блок весь этот шар втянуть.

— Что, серьёзно втянул? Никогда о таком не слышал.

— Да, я не вру: Призма всё время со мной. Но поглощенье огня — это аналог изъятия и человеческой ярости. И добиться его мне пришлось обращением вспять логики стихий, то есть тем самым путём, по которому двигались деструктивные культы…

— Майк, будь любезен чуть-чуть помолчать, — попросил Эссенхедьда Барри. — Мне бы прислушаться, а разговор сбивает.

Майк перестал развивать свою тему, а Барри затем сказал:

— Да. Так и есть, устанавливают заряды. Будут шахту взрывать.

Олаф хмыкнул скептически:

— Непохоже на Флореса так поступить. Вся его власть лишь на том и держится, что идут поставки в Альянс артефактов культуры Сид. Ну а рухнет Ближняя шахта, где ему взять артефакты? Чем он тогда заинтерескет Альянс?

А Эссенхельд:

— Но с Альянсом ему всё равно теперь не связаться. Мы же, ты помнишь, ему показали, что зомбаки бабилонские — это побочка Н-связи…

— Ну и что же, ты думаешь, это его остановит?

— Почему бы и нет? Я ведь помню: его проняло. Да и следствие вёл он уж больно по-человечески…

— Флорес прагматик. Имей это тоже в виду. Да к тому же тщеславен, как сотня потасканных полководцев. Он не любит героев, если они — не он сам. Почему он с таким удовольствием нас оставил внизу дожидаться Мендосы? Не потому ли, что слышал твой бред про героя?

Тут в разговор, в очередной уже раз, вмешался и Барри.

— Где-то отсюда всем предлагаю молчать. Слишком опасно: мы ходим близко к поверхности.

— Нас тут могут услышать зомби?

— Нет. Но нас может услышать Флорес. А уж он, как я понял, герою выйти не даст.

Глава 25. Дошло до Джерихона

(раньше и прямо сейчас про сейчас;

наблюдает и действует Беньямин Родригес, настоящий и бывший начальник Службы безопасности колонии, планета Эр-Мангали)

1

Руки так и чесались сделать что-то плохое доктору Джойсу, но, с другой стороны, приходило и понимание: смысла особого нет. Даже если закрыть глаза на тот факт, что поверивший в силу Бенито доктор по наивности сам же себя и оговорил, даже если ни капельки не учитывать добровольную помощь следствию (в качестве эксперта высокой научной квалификации), всё равно ведь останется пациент Диего Рамирес — тот, которого можно ещё спасти, или не спасти. Забирать у бедняги врача — по какому праву?

Потому разговор в лопухах не привёл ни к какому фатальному результату. Разве только водитель Брандт по свирепой своей привычке наехал на плоскопуза — аккурат подвозя доктора Джойса к содомской стене.

Как выезжали втроём — Родригес, Гонсалес и Брандт — из Нового Бабилона, тем же составом теперь и возвращались.

— Может, зря не забрали с собой Драйхорна и Сони? — предположил Гонсалес. — Что им делать теперь в нарастающей пустоте?

— Нет, — Родригес вздохнул, — им нельзя в Бабилон. Вообще нельзя. А в Содоме, быть может, помогут наладить и новую жизнь, и новую власть. Да и нам потом будут рассказывать, что это было.

— А кому в Бабилон теперь можно, кому?

Ясно, вопрос риторический. Им и самим то ли можно, а то ли нет?

2

На подъезде к Новому Бабилону оказалось: а не зря беспокоились. Их остановил человек, семафоривший на середине дороги.

— Что размахался, утырок?! — выругался Брандт и хотел дтшь прибавить ходу. Но Родригес его попросил:

— Погоди! Ты не видишь — это хромой Трентон!

И, видать по всему, принесло его с новостями.

— Ну так что, раз хромой, надо лезть под машину? — бросил воинственно Брандт, но послушно остановился.

Трентон приблизился и сказал:

— Наконец-то! Торчу здесь вторые сутки, а вы не едете… К Бабилону ехать нельзя…

— Как нельзя? — возмутился Брандт. — А куда ж нам, по-твоему, ехать?

— Там погромы!

— Так может, их стоило предотвратить? — выдал Бенито.

— Некому предотвращать. В Бабилоне из нашей службы теперь никого.

— Как, а штаб?..

— Вот его первым делом и разгромили…

— И Сантьяго позволил?

— Силы были совсем неравны. Что бы сделал Сантьяго с вооружённой толпой в полутысячу лбов озверелой «охраны»? Да его специально искали, чтобы предать суду Линча! Благо, Санчес ешё на воротах. Он-то нас потихоньку и вывел, когда стемнело…

Ничего себе новостная лента!

3

Н-да, раз уж дело такое, то Трентону лучше поверить. И Бенито, и доктор Гонсалес сами склонились к тому, а водителя Брандта пришлось убеждать, но недолго.

— Ты-то можешь взглянуть на погромы своими глазами, — сказал ему Трентон. — И не вопрос, даже жив, быть может, останешься: персонально ты им не нужен. А вот выйти назад — не сможешь. И вездеход отберут.

— Почему отберут?

— Все вездеходы реквизированы для войны.

— Для какой ещё?..

— Ну, с Джерихоном. За эту… Лесную шахту.

— А чего вдруг приспело? — спросил удивлённо Бенито.

— Ну так Ближней же шахты теперь у Флореса нет! А для торговли с Альянсом нужны артефакты…

— Ближней нет? А куда она делась?

— Обрушена. Там случилась особенно сильная зомби-волна…

— Том, послушай, — пришлось попросить. — Полезай в вездеход, расскажи-ка нам всё по порядку.

— Ну а мне, — буркнул Брандт, — что прикажете, так и стоять?

— Нет, стоять здесь опасно… — Трентон вздохнул озабоченно. — Лучше всего двигаться к Ближней шахте — там и Сантьяго, и состальные наши — но неспеша, чтобы к врагу не попасть!

3

По пути к Ближней шахте Трентон, как мог, набросал картину происходящего. Начал с того, что Прист и Ортега предатели. Стало быть, и тайничок подломили они. Призма Правдивости, что была в тайнике, их усилиями оказалась у Рабена, ну, а Рабен, заполучив эту штуку, тут же задумался, как бы её применить — и надумал устроить на выезде, в Ближней шахте то ли судилище, то ли дознание — что-то, короче, такое. Одним словом, опять развлечение, совмещённое с поиском виноватого во всех бедах на Эр-Мангали, среди коих старательно выпятили зомбоволны. Виноватым же делали на сей раз Эссенхельда, чтоб насолить Бенито.

Вот туда-то, на Ближнюю шахту доставили Олафа и Перейру, а ещё Барри Смита и многих-многих других, чтобы все, кто захочет, Эссенхельда топили на совесть, ну а кто не захочет — того не зазорно принудить Призмой. И самого Эссенхельда потом привели туда же, всё потому что с Бенито в Содом не поехал, а тупо сидел в библиотеке Башни Учёных, где и был захвачен. В общем, его в тот счастливый момент для следствия можно было использовать всяко-разно: хоть подозревай, хоть обвиняй, хоть суди — все удовольствия.

Но, как водится, что-то пошло не так, техникой безопасности в отношении Призмы Правдивости пренебрегли, все, кто следствие вёл, между собою поцапались, кто-то кого-то за что-то накрыл и зомбоволной. Ну а зомбоволна в исполнении артефактов из ксенокультуры Сида — штука заразная, опасная именно для живых. Флорес очнулся — а шахты его любимой больше и нет. Иль, верней, она есть, но так и кишит зомбаками. А к тому же, того и гляди, зомби выплеснутся, да повалят в его любимый Новый Бабилон всею толпой многотысячной. Вряд ли сможет их остановить пятёрка огнеемётчиков на входе. Тут-то он и командует: подрываем, короче, шахту. Даже ждать ему невмочь, чтобы живые выбрались.

Подорвали. Тут Флорес и думает: а на что будем дальше жить? И решает: скорей отжимаем Лесную шахту. Прямо там и решает, уже на ходу. Как заходит к себе в Бабилон — собирает весь излишек охраны, грузит по вездеходам — и привет, Эрнандес, привет, Джернихон!

Между тем в Бабилоне кто-то выразил недовольство — ну так Флорес того не стерпел. Так и сказал: «Приступаем к массовым казням!». И с каким энтузиазмом исполнили! Ведь не каждому головорезу в вездеходе места хватило, часть погромоспособной охраны осталась в посёлке, уже думали: жизнь у них остановилась, а оказалось, нет! При сугубом желании — где угодно повеселишься.

Кстати, первый погром был ещё в элитном квартале. Для начала сожгли Башню Учёных. Флорес лично смотрел, чтоб хорошо прогорела. И запретил (под угрозой повесить) копаться на пепелище. Дескать, инфекция пряталась в библиотеке. Ну а с инфекцией — т разговор самый короткий.

Ну а Башня Учёных — ориентир в Бабилоне. Как загорелась, так и видать отовсюду. Тут-то Сантьяго и говорит: «Дальше на очереди наша Служба. Потому собираем-ка в штабе всё ценное — и скорее на выход!». Только лишь вышли за угол, а погромщики тут как тут. Маршируют, свистят, кричалки поют похабные.

Тут уж ясно: накрылось и здание службы, и сам Бабилон.

4

— Ну а наши, — Бенито спросил, — которые были на Ближней шахте? Майк Эссенхельд, Олаф, кто-то ещё?

— С ними всё хорошо, — сказал Трентон. — Мы к ним и едем.

На сей раз на дороге «случайно попался» Сантьяго.

Он подсел в вездеход и руководил действиями Брандта до тех пор, пока тот не отъехал на нужный из лесных запасных путей. По дороге попался один нераздавленный плоскопуз, ну так вот, бедный Брандт под внимательным взглядом Сантьяго не решиллся взяться за старое! Это братцы, крупный прогресс. Человек победил в себе зверя, и всё такое.

Ну а далее меж ветвями уже замаячил борт вездехода Олафа. Не прошло и минуты, как Служба воссоединилась. Будто феникс из пепла.

И — ну надо же, даже людей прибавилось!

Впрочем, как не прибавиться, когда людям случилось совместно прожить непростое событие, да к тому же им некуда дальше идти, практически некуда?

Здесь, в лесу близ подорванной Ближней шахты, встретились Олаф Торвальдсен, Кай Гильденстерн, а вдобавок ещё Барри Смит, следователь Мак-Кру, рудокоп Моралес (из бывших знакомцев Кая), огнемётчик Руис Перейра, да ещё безучастный охранник из шахты по имени Карлос.

Точно ли каждому из собравшихся некуда идти? Относительно Смита, да и Мак-Кру, Бенито имел сомнения.

— Некуда, — подтвердил Барри Смит. — Ближняя шахта взорвана. Более там никогда ничего не будет. Не из-за взрыва. Не из-за зомби… Ну подумаешь, одни зомбаки подорвали других… Важно не это, а то, что Ральф Стэнтон убит. Это признак того, что Ближней уж больше не будет.

Барри умел говорить убедительно.

— А от меня, — прорычал Фред Мак-Кру, — отказался и Годвин, и Флетчер. Мерзкие две свиномордые обезьяны! С ними меня примиряет сейчас лишь одно: оба, вроде, не выжили. Когда Флорес поднялся из шахты, их уже рядом не было. И при этом — ну точно не факт, что могли убежать. Там рядом с ними были Диас, Маданес, Торрес — это ж парни такие, что от них просто так не уйдёшь…

— Флорес хотел их убить?

— Да вроде, не собирался… Рабен хотел. Рабен вечно кого-то хочет убрать — ну, такой у него характер. И не терпит, когда он, к примеру, совсем облажался, а кто-то запомнил, или думал, что следствие нечто такое покажет, а оно вдруг наоборот... В общим, вижу теперь, — ухмыльнулся Мак-Кру, — что я вытащил типа счастливый билет, а вот Годвин не вытащил. Ну и с Флетчером тоже случилась такая фигня. Он же чувствовал, он же думал сбежать, но не дали…

— Кстати сказать, — отметил и Кай Гильденстерн, — Барри Смит нас очень удачно вывел. Полдороги мы сделали по Винтовой, а последнюю четверть — по шахтам для вентиляции, но при этом не встретили ни одной зомбокрысы. А единственного из зомболюдей, который реально нам встретился — так получилось, что сами и сотворили (слава Космосу, не до конца). Кто же знал, что с Х-блоками для огнемётов всё настолько нечисто!

Кай говорил, а в руке его был мешок, а в мешке была Призма.

И ещё одно воссоединение — по линии артефактов! Любопытная штука случилась: враг украл эту «гиперправдивую» вещь, чтобы манипулировать мерой правдивости сообщений, но в итоге он сам не сумел с нею справиться. И оставил её, не забрал. Чтоб не сделалось хуже.

5

А в конце своей речи Кай Гильденстерн задал Бенито вопрос:

— Так куда же теперь? Раз Бабилон нам заказан, надо же где-нибудь выстроить новый штаб.

— В Джерихон, вероятно, — прикинул Бенито.

— Но ведь Эрнандес несамостоятелен. Помните, раньше считалось, что Джерихон — непригодное место, чтобы скрываться от Флореса. Выдачи не было лишь из Содома и, возможно, ещё из Зеона…

Что творится в Содоме, Бенито ещё расскажет. А Зеон? Он слишком уж замкнут на самого себя. Секта есть секта — даже при гибком правлении преосвященного Пита.

— Когда мы к Джерихону доедем, там уже всё поменяется. Флорес захватит Лесную шахту. Жёстко её захватит, отожмёт у Эрнандеса всю добычу разведанных там артефактов. И тогда, чтоб Эрнандесу сохранить хоть какой-нибудь авторитет в Джерихоне, ему всё же придётся от Флореса оттолкнуться.

— Может, всё-таки нам постараться обогнать и предупредить?

— Не получится, Майк, — сказал Каю Бенито. — До тех пор, пока Флорес не отожмёт у него Лесной, Эрнандес не осмелеет. Он, скорее всего, нас захватит, и будет пытаться хоть что-то выторговать. Как итог, он лишится и шахты, и нас. Ну и мы себя тоже лишимся, а не хотелось бы.

Да. Всё верно. И Джерихон должен тоже испить свою чашу страданий, до того, как сумеет их всех по достоинству оценить: и ту Службу, которую предстоит принять, и героя, которого предстоит до конца подготовить.

Научиться их для начала, как минимум, не выдавать.

Даже Рабену. Даже Флоресу. Никому.

Эпилюдия. Краткое постсказание

(доныне, сейчас и всегда;

некто мыслит в неустановленном месте)

1

Хорошо размышляется в вездеходах на Эр-Мангали. На тебя в них не давят ни стены библиотеки, не стены узкой концепции. Ты свободен даже от стен своей Службы, на нерушимость которых (призрачную нерушимость) ты недавно ещё по имерции уповал.

Служба развалена, но она возродилась.

В возрождении можно забыть о последнем из дел, что пытался вести Родригес, подключая к нему и тебя. Почему не забыть, если дело закончено? Если дело, порассуждении малым, оказалось отнюдь не тайной — и, между прочем, для многих-многих людей на Эр-Мангали.

Да, Бенито не знал, но его не случайно столь многие обвиняют в особой наивности не от мира сего. Да, наивность Бенито — познавательный стиль, особая установка. Но она, кроме прочего, и простая «святая наивность», что пытается всякой ценою себя сохранить в жутких ужасах мира… Потому-то тебе предстоит Бенито сказать:

— Нет уж, хватит наивности! Больше её не надо!

И закончить обдумывать тему о зомби-волнах.

Полноценно закончить.

2

Зомби-волны — явление сложное, негомогенное. Потому-то, как правило, и невозможно сыскать одного виновника. Кроме того, как явления социальные, зомби-волны часто собой представляют преступления социальных групп. И, наконец, в основании преступления мы наблюдаем готовый уже прототип, что предложен земным колонистам планеты Эр-Мангали сидской ксенокультурой.

Уровни связаны ради одной деструктивной цели.

Прототип из культуры Сид провоцирует Галактический Альянс закрывать всю планету куполом «Карантина». Для того ли, чтоб мир оградить от заразы с Эр-Мангали? Нет, для Альянса (и Сида) гораздо важней оградить заразу от мира. Чем свободней зараза, тем увереннее Альянс.

Сид — провокатор Альянса; Альянс провоцирует местных; потому не случайно местная власть в отношениях с ним опирается на Н-связь, а Н-связь постоянно нуждается в зомбификации. А поскольку колония Эр-Мангали неминуемо и постоянно подвергается зомбификации в каждом контакте власти её с Альянсом, то, соответственно, местная власть первым долгом нуждается в умолчании и сокрытии сих неудобных тем.

3

Тот образец производства зомбификаций, что поучил хожденье на Эр-Мангали, происходит из ксенокультуры Сид. Основные его особенности таковы: производится по-живому, требует средств отбора энергии ярости из живых очагов, принуждает лишённое ярости тело подключиться к иным очагам (ярость-штрих демонического присутствия), предполагает на пике зомби-волны исключительную заразность, неспособность хранить новый тип и уровень ярости (недолговечность зомбифицирования).

Средства, пригодные у применению в целях данного типа сидской зомбификации, исключительно разнообразны. Все они предполагают наличие ксенокультурного компонента, но не обязательно сидского. Таковы, например, Х-блоки от огнемётов концерна «Цфат» (технология на основе культуры Кин), элементы мясных шкафов Оломэ (технология на основе культуры Ро), ряд особенно ценных артефактов, добытых на Эр-Мангали — аутентичных для ксенокультуры Сида.

То, что многие средства способны помочь воплотить один образец, говорит нам о том, что образец в отношении средств первичен. Для чего же так много средств? Чтобы приблизить единый образ местной зомбификации чуть ли не к каждому.

4

Из обилия средств вырастает обыденность преступления.

Из единого образца — его же сакральность.

Между тем и другим в напряжении мается местный люд горнорудной колонии.

Всякий скажет: сакральные уровни или стороны в любом феномене главные. Но, с другой стороны, юридическая задача нас копаться зовёт не столько в сакральном, сколько в обыденном.

Вера в сакральность вопроса «кто виноват?» уведёт далеко. Это вопрос-обманка. Но ответ на него надо дать, чтобы двигаться дальше.

Помнить о виноватых надо всегда: чтобы отсыпать им меру положенной справедливости.

Это важно, тем более, что высшие уровни преступления — ксенокультурный и групповой — часто являются фоновыми, а тем жёстче выходит на первый план уровень индивидуальных амбиций того или иного зомбификатора.

Всё, что в Сиде зовётся уровнем личной ярости.

5

Ярость амбиций выходит на первый план при изучении вопроса «кто виноват?». Правда, виновность должна бы тем самым предполагать ясный умысел, осознание зомбификатором, что же он делает.

Но достигалась ли кем-то ясность таких осознаний?

Нет, если здесь осознать — не заучить наизусть алгоритм зомбифицирующих действий, а суметь эти действия так иль иначе осмыслить. Ведь пока не осмыслил, эти действия не твои. Кем-то вынуждены. Может, кем-то из ксенокультуры. Тёмными безднами Сида.

Ну так кто был виновен в творении зомбоволн?

Кто из местных сподобился и явил вину на экспертном уровне, полагающем осмысление всех событий?

Археологи Бек и Шлик из Башни Учёных. Эти первые всех познакомили с ксенообразцом. Лучше других понимали значение зомби в жизни колонии на Эр-Мангали. Понимали замешанный на человеческих жертвах принцип действия антенны Н-связи. Всё понимали, а как применили? Для покоя, свободы движения мысли в Башне Учёных. Для мельчайших интриг. Для чужих, в основном, интересов.

Ну и где же их Башня теперь? Кажется, Флорес сжёг. Надо думать, не только Башню.

Кто ещё виноват? На экспертном-то уровне.

Доктора Хойл и Джойс? Несомненно. Но вполне ли они сознавали, что они делают? Здесь, пожалуй, сомнения остаются. Доктор Хойл сам себя под конец накрыл закономерным итогом. Доктор Джойс не случайно отпущен Бенито Родригесом. Оба пытались играть на негодном поле. Оба пытались хоть как-то надуть Альянс. Не надули. И, может быть, в том основная досада.

Но, как видно, сам тип эксперта-зомбификатора — вымирающий тип.

Для зомботворчества больше ума не надо.

6

Что рассказать о простом зомбификаторе-исполнителе?

Он исполнитель. В том-то и самое главное. Зомбификатор ли — это дело десятое. Всё, что ни скажут — исполнит. Скажут — зомбифицирует. Скажут — убьёт просто так. Скажут — убьёт с тем особым изощрением, при котором людей принуждают ждать наступления зомби.

Но исполнитель — и сам он ресурс расходный. Долго ему не жить. Запоминать имена исполнителей — гиблое дело. Ну, например, какой-то Курносый Пепе. Или недоброй памяти Прист. Или, скажем, Ортега.

Тут уж не важно, получал ли хоть кто из указанных лиц приказание Рабена на запуск зомби-волны. Важно: могли получать. И исполняли бы ревностно. Так же, как Призму похитили у Бенито.

7

Наконец, без малейших сомнений, виновны заказчики. Это власти Эр-Мангали. Рабен и Флорес — и всякий подобный Мендоса. Эти типы немногое знают о зомбификации. Знают главное: к кому обратиться. И прилагают к вопросу свои аппетиты.

Гаду Мендосе уж больно хотелось двух лишь вещей: тёплого места на Ближней шахте, да мести бедняге Стэнтону. И, казалось бы, честно борись, при чём же тут зомби? Но для честной борьбы, поди, не хватало ума. Верно, подлец не имел ни малейших понятий, что доброго с этого будет, и чем дело закончится для него самого.

И у Рабена — в точности та же история. Та же опять нездоровая страсть подсидеть Бенито. Воля объехать других на кривой козе. Постоянная воля, бьющая пенным фонтаном. Воля из тех, что зависит от места в игре, не от имени человека. Рабена можно убить — воля его останется. Станет волей какого-то очередного Эрнандеса.

Наконец, пара слов и о преступнике Флоресе. Этот тип — самый главный на Эр-Мангали. И до самых недавних пор избегал соучастия в практиках зомбификации самым счастливым образом.

Ведь ему-то какое дело до зомбосвязи? Пусть уж Рабен заботится — вроде, его это бремя. А Великое Древо — царит, беззаботно царит. Признавая возможной любую Н-связь с Альянсом…

Но теперь — не тогда. Ибо Флорес уже просвещён. Он узнал, что Н-связь обеспечена зомбификацией, а узнав, не подумал от неё отказаться. Очень даже наоборот. После гибели Ближней шахты он послал свой излишек охраны отжимать у Эрнандеса шахту Лесную. Для чего это может ему пригодиться? Для того, чтобы дальше продолжить торговлю с Альянсом.

И продолжать зомбосвязь.

Важный момент. Очень важный, решительный. И для Флореса, и для команды Бенито. Важный тем, что ушли иллюзии. Мир их праху.

Оглавление

Прелюдия. Призыв к бодрости

Часть 1. И это всё о нём

Глава 1. Пост на мосту

Глава 2. Свобода передвижения

Глава 3. Плоды церемонии

Интерлюдия 1. Нелепые сбивки

Часть 2. И снова всё о том же

Глава 4. Некогда поразмыслить

Глава 5. Совещание мудрых

Глава 6. Прежние волны

Глава 7. Возвращение короля

Интерлюдия 2. Слепые обрывки

Часть 3. И все мысли лишь о нём и о нём

Глава 8. Двое в шахте

Глава 9. Сдохни в цветущем саду

Глава 10. Мелочь, а неприятно

Интерлюдия 3. Искалки-бродилки

Часть 5. Хоть что-нибудь о деле

Глава 11. С упрёками к Бенито

Глава 12. В сомнениях о людях

Глава 13. Работа над ошибками

Глава 14. С вопросами к Содому

Глава 15. Врачевание памяти

Глава 16. Врач с человеческим лицом

Интерлюдия 3. Мозаика: поди разберись

Часть 5. Апокалипсис вызывали? ​

Глава 17. Протокол настоящих следователей

Глава 18. Те же и подозреваемый

Глава 19. Те же и яркий взрывной конфликт

Глава 20. Те же и новые смыслы

Глава 21. Ксеноплацебо

Глава 22. Те же и ничего нового

Глава 23. Зомби к нам приходят!

Глава 24. А вот они и зомби!

Глава 25. Дошло до Джерихона

Эпилюдия. Краткое постсказание