Лауреаты Ленинского комсомола [Коллектив авторов] (fb2) читать онлайн

ЛАУРЕАТЫ ЛЕНИНСКОГО КОМСОМОЛА

*

М., «Молодая гвардия», 1970

О ПРИСУЖДЕНИИ ПРЕМИИ ЛЕНИНСКОГО КОМСОМОЛА В. В. МАЯКОВСКОМУ

Отмечая выдающиеся заслуги перед Ленинским комсомолом, большой вклад в дело коммунистического воспитания советской молодежи и в связи с 50-летием ВЛКСМ бюро ЦК ВЛКСМ постановляет:

присудить премию Ленинского комсомола выдающемуся советскому поэту Владимиру Владимировичу Маяковскому — собкору газеты «Комсомольская правда» — за стихи и поэмы о Ленине, партии, революции, комсомоле, которые стали боевым оружием Ленинского комсомола в коммунистическом воспитании подрастающего поколения.

О ПРИСУЖДЕНИИ ПРЕМИЙ ЛЕНИНСКОГО КОМСОМОЛА 1968 ГОДА ЗА ПРОИЗВЕДЕНИЯ ЛИТЕРАТУРЫ И ИСКУССТВА

Присудить премии Ленинского комсомола 1968 года за произведения литературы и искусства с вручением диплома и медали лауреата:

Билашу А. И. — украинскому композитору — за цикл популярных песен и активную пропаганду советской музыки среди молодежи;

Васильеву В. В. — солисту ГАБТ СССР — за высокое исполнительское мастерство и создание образа народного героя в балетных спектаклях Большого театра Союза ССР;

Кеосаяну Э. Г. — кинорежиссеру — за глубокое воплощение темы патриотизма и преемственности революционных традиций в фильмах для детей и юношества «Неуловимые мстители» и «Новые приключения неуловимых»;

Мазитову А Н. — живописцу (г. Ярославль) — за создание цикла картин о молодежи, отображающих героизм, мужество, оптимизм нашего молодого современника;

Смелякову Я. В. — поэту — за комсомольскую поэму «Молодые люди» и стихи, воспевающие любовь советской молодежи к Родине, партии, народу;

Фирсову В. И. — поэту — за стихи о партии, комсомоле и молодежи и создание образа молодого героя-борца в поэме «Республика бессмертия»;

Хазри Наби (Бабаеву Наби Алекпер оглы) — поэту (Азербайджанская ССР) — за возвеличивание человека труда, а также яркое художественное раскрытие темы братства и дружбы народов в поэмах «Систра солнца» и «Два Хазара»;

Чернобровцеву А. С. — скульптору (г. Новосибирск) — за создание мемориального ансамбля «Герои революции» и монумента Славы в г. Новосибирске, воспевающих героизм, революционную стойкость советских людей;

Государственному ансамблю танца Молдавской ССР «Жок» — за высокое исполнительское мастерство и большой вклад в пропаганду народного танцевального искусства;

Творческому коллективу 4-серийной телевизионной постановки «Вызываем огонь на себя» (авторы сценария — О. Горчаков и Я. Пшимановский, режиссер-постановщик — С. Колосов, оператор — В. Яковлев, исполнительница главной роли — Л. Касаткина) — за талантливое раскрытие темы народного героизма и пролетарского единения в борьбе против фашизма;

Ленинградскому театру юного зрителя — за создание спектаклей на историко-революционную и героическую темы («Олеко Дундич», «После казни прошу…» и др.).

УВЕНЧАНЫ СЛАВОЙ Е. Тяжельников, первый секретарь ЦК ВЛКСМ

Каждый год Ленинский комсомол венчает высокой наградой за лучшие произведения тех, кто своим литературным творчеством, высоким исполнительским мастерством, интересными работами в кинематографе помогает растить активных борцов за идеалы коммунизма, сознательных граждан Страны Советов, мужественных защитников Родины.

В день 50-летия ВЛКСМ была названа новая когорта лауреатов премии Ленинского комсомола, чьи произведения ярко и вдохновенно рассказывают о героике нашей борьбы, раскрывают богатый духовный мир современника, зовут продолжать великое ленинское дело, свято хранить заветы вождя.

Первым среди них стоит имя Владимира? Лаяков-ского, правофлангового советской поэзии, чьи стихи стали оружием в борьбе за коммунизм. Требовательный голос поэта звучит сегодня с трибуны писательских и читательских аудиторий, где речь идет о связи литературы с жизнью, «о месте поэта в рабочем строю», о подлинной народности произведений.

Маяковского читает молодежь в момент высокого подъема труда, борьбы, схватки. Под грозовым военным небом и на перекрытии Енисея, на первой целинной борозде и перед космическими стартами. Его стихи сегодня сражаются, агитируют, зовут к действию.

В преддверии ленинского юбилея чеканные и удивительно емкие слова поэмы «Владимир Ильич Ленин» снова и снова воскрешают образ великого вождя, историю борьбы за торжество идеалов социализма, за победу диктатуры пролетариата. «Октябрьской революцией, отлитой в бронзу» назвал А. В. Луначарский поэму Маяковского «Хорошо!».

Неразрывными узами поэт был связан с комсомолом, «Комсомольской правдой». Под «Левый марш» самозабвенно работали комсомольцы 20-х годов на коммунистических субботниках. Вручение комсомолу боевого ордена Красного Знамени Маяковский приветствовал на страницах «Комсомольской правды» дерзким и призывным «Добудь второй!».

Специально для комсомольского зрителя он писал киносценарий «История одного нагана», а для ребят из «Синей блузы» — театрализованные гротески.

«Если тебе — комсомолец имя, имя крепи делами своими» — это Маяковский зовет к активности, к практическим полезным делам тех, кто встает под знамена комсомола. «Будь борец и деятель», — обращается он без тени фамильярности к подростку. И сегодня, когда по всей стране идет Ленинский зачет — смотр боевых рядов, организованности нашего союза, — призывно звучат строки:

Маяковский всегда жил делами страны и комсомола. «Маршем ударных бригад» откликался он на энтузиазм строителей Новокузнецка, Сталинградского тракторного и Магнитки. В «Подводном комсомольце» он агитировал за постройку от добровольных отчислений комсомольцев подводной лодки «Комсомол».

В истории Северного флота есть интересный эпизод, когда в годы войны после чтения стихов Маяковского комсомольцы-подводники приняли решение написать на очередной торпеде такие слова В. Маяковского: «И песня и стих — это бомба и знамя». Через несколько дней в телеграмме в Москву они сообщили, что «Автограф доставлен адресату водоизмещением в 6 тысяч тонн». Вражеский корабль был потоплен.

В зале заседаний ЦК ВЛКСМ Владимир Владимирович Маяковский выступал с одной из первых читок «Клопа». По редакционному удостоверению «Комсомольской правды» он получал командировки в различные точки на карте страны.

Осенью 1928 года ЦК комсомола направил поэта в шестимесячную командировку по маршруту: Москва — Владивосток — Токио — Буэнос-Айрес — Нью-Йорк — Париж — Рим — Константинополь — Батуми. Цель командировки — «корреспонденции и освещение в газете «Комсомольская правда» быта и жизни молодежи и продолжение серии работ о странах мира после революции и войны».

Цикл стихов, созданный поэтом в этот период, является образцом воплощенной в талантливейшую поэзию партийной, наступательной пропаганды, глубокого разоблачения буржуазного образа жизни, прославления превосходства социализма над капитализмом, гордости за свою страну, где впервые становилась явью мечта о самых высоких и справедливых идеалах человечества.

Высокое звание комсомольского поэта Маяковскому было присвоено широкой комсомольской аудиторией, чьи чувства, надежды, мысли он так ярко выражал в своих стихах. Для него комсомол был не просто «темой», не просто «предметом» поэзии, а состоянием, определяющим его суть, его судьбу, его отношение к молодежи. Обращаясь к нам — ровесникам 60-х, — великий поэт говорил: «Будущее примет всех, у кого найдется хотя бы одна черта, роднящая с коллективом коммуны, — радость работать, жажда жертвовать, неутомимость изобретать, выгода отдавать, гордость человечностью».

Лучший ответ на эти слова мы находим сегодня в делах и поступках нашего комсомольского поколения, которое трудом, мужеством, подвигом утверждает мысль, так точно сформулированную Маяковским:

И в грядущем молодые люди будут раскрывать все «сто томов его партийных книжек».

Премией Ленинского комсомола отмечено творчество Ярослава Смелякова — одного из первых комсомольцев, певца рабочей темы в поэзии.

«С комсомолом связана вся моя жизнь, — писал Ярослав Смеляков, — и те годы, которые я провел как бы в преддверии комсомола, и годы в рядах коммунистического союза, и более позднее время — до теперешней поры, когда я уже далеко не молодой человек, пристально и любовно наблюдаю за нынешним комсомолом и стараюсь, как могу, участвовать в его деятельности, в создании его собственной литературы…»

Поэзию Ярослава Смелякова наш молодой читатель узнает сразу по горячей и ревностной заинтересованности, с какой она отзывается на события дня, по высокой гражданственности, по воинствующей настойчивости, с которой утверждаются идеалы поэта. Ее отличают серьезность, простота, благородство, прямота, революционный энтузиазм и оптимизм. Ярослав Васильевич говорит, что свою музу он впервые встретил в суровой юнгштурмовке. Он входил в поэзию через проходную типографии, где работал учеником наборщика и сам отлил в строки свою первую поэтическую книгу. В кармане его спецовки, которая была и рабочей одеждой и выходным костюмом, всегда находились рядом красная книжка ударника и комсомольский билет.

Если перелистать страницы многочисленных сборников поэта, то откроется мир сегодняшних боевых рабочих будней и героическая эпоха первых пятилеток, бои с фашизмом в Испании и грозные годы войны.

В его стихах комсомольцы — неутомимые, романтически увлеченные преобразователи новой жизни. Он и сам был с первыми добровольцами, отправившимися в Братск строить невиданную в мире ГЭС. Именно здесь родились стихи «Даешь!», «Комсомольский вагон», ставшие классикой комсомольской поэзии.

Год 50-летия комсомола Ярослав Смеляков отметил большой поэмой «Молодые люди» и сборником стихов «Товарищ комсомол», посвященных этому славному юбилею и отмеченных премией Ленинского комсомола.

В стихотворении «Товарищ комсомол» поэт писал:

В богатой и многообразной современной поэзии окреп и зазвучал в полную силу голос замечательного азербайджанского поэта Наби Хазри. Его стихи перекладываются на музыку, их читают наизусть нефтяники Каспия и бакинские студенты, ленкоранские садоводы и карабахские чабаны.

Но поэтическое видение поэта выходит далеко за пределы своей республики, оно проникнуто духом дружбы народов, пролетарского интернационализма. Именно потому, что поэт умеет слушать голос своей земли, понимать думы своего народа, такими понятными и близкими ему становятся и строитель Урала, и сталевар Рустави, и многие из тех, с кем свели его дальние дороги за пределами нашей страны.

Поэзия Наби Хазри — это лирика высоких чувств, большого поэтического накала, комсомольской темы.

В последние годы в литературу вошло новое поколение прозаиков и поэтов, талантливая молодежь, творчество которой не повторяет предыдущих, а несет то новое, что отражает думы, чаяния, радости и тревоги нынешнего поколения, дыхание сегодняшнего дня.

Все они разные. Разные степенью обретенной профессионализации и своими собственными биографиями. У каждого из них особый почерк, своя тема, свои герои. Но их многое и объединяет. И прежде всего страстное желание быть полезным своему сверстнику, своему читателю, своему народу, быть вместе с ними.

Среди лауреатов премии Ленинского комсомола названо имя и поэта Владимира Фирсова.

Его перу принадлежит несколько поэм: «Память» — о Московской Руси, «Россия от росинки до звезды» — об Отечестве и его истории, «Глазами столетий» — о минувшей войне, «Республика бессмертия» — гимн о героизме молодежи.

Александр Фадеев постоянно говорил о высоком праве и ответственности представителей советской литературы и искусства. «Это на наших страницах, полотнах, подмостках, в кинолентах, из-под смычков и резцов, — подчеркивал он, — впервые в мировом искусстве выступил и заговорил новый герой истории — человек социалистического общества, человек с большой буквы, простой человек из простых масс, утвердивший на земле справедливость».

Именно эта черта отличает работы художников Амира Мазитова из Ярославля и Александра Чернобровцева из Новосибирска, молодого кинорежиссера Эдмонда Кеосаяна, творческий коллектив, снимавший многосерийную телевизионную ленту «Вызываем огонь на себя», композитора из Киева Александра Билаша.

В экспозиции Всероссийской молодежной выставки, посвященной 50-летию комсомола, внимание многих зрителей привлекла картина ярославского художника — живописца Амира Мазитова «Барабанщик». Она как песня о безымянном бойце, который «с веселым другом — барабаном, с огнем большевистским в груди» колесил по трудным дорогам огненных 20-х годов.

Свежесть, звонкая чистота палитры, пластическая выразительность живописного письма, широта художнического замысла доносит до зрителя облик нашего современника и в таких картинах А. Мазитова, как «Чайка», «Волжанка», «Радуга», «У финиша».

В центре города Новосибирска, в стороне от оживленного Красного проспекта, находится сквер Героев революции. Устремилась ввысь огромная бетонная рука с пылающим факелом. Это памятник на братской могиле сибирских партизан, расстрелянных колчаковцами. Памятник говорит, что пламя революции неугасимо, что воля к борьбе прорвет все преграды. Факел этот стал как бы эмблемой города, его символом. Сюда бесконечным потоком идут рабочие, школьники, студенты, воины.

Монументальное панно венчает мемориальный комплекс: полыханье знамен, фигуры партизан в порыве гнева и решимости. Они клянутся довести дело революции до победного конца. Четкие подписи гласят: «Мужество ваше и доблесть чтут благодарные потомки», «Жизнь безымянных — подвиг, факел свободы и правды».

Это произведение взволнованно и мужественно рассказывает о прошлом, зовет в будущее.

Автор этого панно молодой новосибирский скульптор Александр Чернобровцев, выпускник Высшего художественно-промышленного училища имени Мухиной.

Более трех лет Чернобровцев искал типажи, встречался с участниками событий, искал неповторимые черты той революционной поры.

Молодой художник связан тесными узами с комсомолом, который дал ему путевку в жизнь, постоянно помогал в его нелегкой работе монумента-листа.

Героическое время гражданской войны, дух товарищества и взаимовыручки, единение юных бойцов за Советскую власть зримо присутствуют в фильмах «Неуловимые мстители» и «Новые приключения неуловимых», воплощаясь в их героях и тех ситуациях, в которые они попадают.

Мальчишки и девчонки, смотревшие фильм, хотят подражать четверке отважных, посвятивших себя служению революции. Фильм затронул те романтические струны, которые всегда звучат в сердцах молодежи.

Об Александре Билаше заговорили впервые после его запоминающейся музыки к фильму «Роман и Франческа». Сейчас можно назвать почти десяток кинолент, для которых он писал музыку.

Многие его песни стали любимыми песнями молодежи потому, что в них бьется горячее сердце нашего современника, они запоминаются своей мелодичностью и романтическим настроем. «Ясени» — это баллада о босоногом детстве военных лет, «Спят мальчишки» — о ровесниках, которые, не успев еще получить комсомольских билетов, но будучи в комсомольских рядах, отдали в семнадцать лет жизнь за нашу Родину, за ее честь, свободу и независимость.

Телевизионный фильм «Вызываем огонь на себя» по одноименной повести советского писателя Овидия Горчакова и польского писателя Януша Пшимановского был результатом творческих усилий большого числа людей.

Режиссер фильма Сергей Колосов вначале обратился к обширной аудитории с радиопостановкой, в конце которой зазвучали голоса подлинных героев Сещинского интернационального подполья: Людмилы Сенчилиной, поляка Яна Томы, чеха Венделина Роблички, легендарного комбрига с Брянщины Федора Данченкова.

Эта передача вызвала много откликов со всех концов страны. В руках режиссера оказался огромный, интереснейший материал, ему на помощь пришли историки, партийные работники, ветераны.

Удивительный по силе образ комсомолки-разведчицы Ани Морозовой создала актриса Людмила Касаткина. Она показала, как приходили к подвигу в годы войны советские юноши и девушки, для которых дороже всего была Родина, ее судьба, ее будущее.

Кинорассказ о героях Сещинского подполья сделан совместно с советскими, польскими, чешскими и немецкими художниками. Создателям фильма удалось передать яркое содержание жизни, героики советских людей на войне, великие чувства стойкости, дружбы, верности, патриотизма и интернационализма.

Когда появляется новый талантливый актер, когда с огромным успехом проходит выступление большого коллектива, то радуешься многому: успеху искусства, одаренности исполнителя, богатству и многогранности социалистической действительности, предоставляющей каждому молодому человеку широкие возможности проявить свои способности, свой талант, осуществить свою заветную мечту.

Ведущий солист балета Большого театра СССР Владимир Васильев уже много лет отдал сцене. Данила в «Каменном цветке», Базиль в «Дон-Кихоте», Принц в «Золушке», Альберт в «Жизели», наконец, Спартак — это далеко не полный перечень главных его ролей, в каждой из которых он упорно искал и находил свое, не похожее ни на чье отношение к герою.

Имя Владимира Васильева известно далеко за рубежами нашей Родины, он лауреат ряда международных фестивалей.

Сейчас лауреат премии Ленинского комсомола народный артист РСФСР Владимир Васильев ставит спектакль-балет «Икар» композитора С. Слонимского.

Тесная связь с народным творчеством, реалистический взгляд на искусство, талантливое исполнение и ежедневный настойчивый труд — это главные черты дружного и слаженного ансамбля народного танца из Молдавии «Жок».

В репертуаре коллектива — произведения из сокровищницы молдавского фольклора, лучшие образцы хореографии советских народов и зарубежных стран, которые исполняются темпераментно, с подлинным блеском. Встреча с этим замечательным коллективом всегда незабываемый и радостный праздник.

Хорошую славу у юных зрителей снискали спектакли Ленинградского ТЮЗа на историко-революционную и героическую тему: «Именем революции», «Олеко Дундич», «500000022», «После казни прошу…» — это целая галерея образов, которые воспитывают у молодежи стремление продолжать дело отцов, беззаветно любить Родину и ненавидеть ее врагов, готовность до последней капли крови отстаивать ее священные рубежи.

Признанием значительного вклада Ленинградского ТЮЗа в коммунистическое воспитание молодежи, в развитие театрального искусства явилось награждение этого творческого коллектива высокой правительственной наградой — орденом Ленина.

Ленинский комсомол от нынешних и будущих лауреатов ждет новых произведений о нашем современнике, в которых будет слышно и биение горячего комсомольского сердца, и пульс нашего бурного времени. Кому, как не творческой молодежи, быть летописцем и певцом комсомола, выразителем дум и чаяний молодого поколения.

Выступая на III съезде писателей РСФСР, секретарь правления Союза писателей РСФСР Василий Федоров очень точно отметил, что у нас сама жизнь объединяет литераторов различных поколений. Мастер слова Ярослав Смеляков за «Комсомольскую поэму» и Владимир Фирсов за поэму «Республика бессмертия» получили, например, премию одного имени — имени Ленинского комсомола.

Комсомол зовет молодых писателей и поэтов, композиторов и деятелей искусства показать красоту и прелесть родной земли, внести свою лепту в создание поэтической биографии родины Ленина и ленинизма.

В постановлении ЦК КПСС «О 50-летии ВЛКСМ и задачах коммунистического воспитания молодежи» говорится: «ЦК КПСС обращается с призывом к писателям, художникам, композиторам, деятелям кино и театров создавать новые яркие художественные произведения, которые утверждали бы в сознании молодежи непоколебимую веру в идеалы коммунизма, отображали лучшие черты советского человека, воспитывали ненависть к классовым врагам, их идеологии и морали». Выполняя решение партии, комсомол наметил и осуществляет широкую программу работы среди молодой творческой интеллигенции, проводит конкурсы на лучшие произведения для юношества, семинары молодых литераторов, выставки изобразительного творчества, активно поддерживает и пропагандирует лучшие произведения литературы и искусства. На вооружение комсомола, образно говоря, приняты и талантливые книги, и замечательные спектакли, и лучшие фильмы, и художественные полотна, созданные советскими деятелями литературы и искусства. В них запечатлен новый герой молодого поколения, отличительными чертами которого являются коммунистическая идейность, трудолюбие, советский патриотизм, преданность делу партии и народа, любовь к социалистической Родине, готовность оберегать и защищать ее.

Ленинский комсомол и в дальнейшем будет крепить сердечную дружбу, творческие отношения с деятелями литературы и искусства.

Комсомол всегда относился к литературе как к большому своему другу, как к очень важному союзнику в коммунистическом воспитании молодежи. Талантливые, глубоко идейные, высокохудожественные произведения советских литераторов служили и служат могучим оружием в формировании молодых поколений.

Проникнутые благородным духом партийности, верности народу, идеалам коммунизма, лучшие книги писателей старших поколений, признанных мастеров «литературного цеха», горячо любимы молодежью, учат ее мужеству, идейности и другим лучшим качествам советского человека — строителя нового мира. Молодежь всегда с нетерпением ожидает новых произведений писателей, читает их горячо и заинтересованно.

По благородной традиции признанные кудесники слова бережно поддерживают творческую молодежь, помогают окрепнуть таланту молодых литераторов, занять свое место в общем творческом строю. У молодых есть драгоценная возможность учиться у мастеров советской литературной классики, приобщаться к их опыту, их мастерству.

Наше главное комсомольское пожелание, наш главный социальный заказ молодым деятелям литературы и искусства — всегда быть в гуще жизни, жить и творить по законам большевистской правды, быть верными делу коммунизма, утверждать и возвеличивать героику нашего времени, великие дела Коммунистической партии.

ВЛАДИМИР МАЯКОВСКИЙ

МАЯКОВСКИЙ — САМ

ТЕМА

Я — поэт. Этим и интересен.

ГИМНАЗИЯ

Перевелся в 4-й класс пятой гимназии. Единицы, слабо разноображиваемые двойками. Под партой «Анти-Дюринг».

ЧТЕНИЕ

Беллетристики не признавал совершенно. Философия. Гегель. Естествознание. Но главным образом марксизм. Нет произведения искусства, которым бы я увлекся более, чем «Предисловием» Маркса.

ПАРТИЯ

1908 год: вступил в партию РСДРП (большевиков). Держал экзамены в торгово-промышленном подрайоне. Выдержал. Пропагандист. Пошел к булочникам, потом к сапожникам и, наконец, к типографщикам. На общегородской конференции выбрали в М К. Были Ломов, Поволжец, Смидович и другие. Звался «товарищем Константином». Здесь работать не пришлось — взяли.

АРЕСТ

29 марта 1908 г. нарвался на засаду в Грузинах. Наша нелегальная типография. Ел блокнот. С адресами и в переплете…

ТРЕТИЙ АРЕСТ

Живущие у нас (Коридзе (нелегальн. Мордчадзе), Герулайтис и др.) ведут подкоп под Таганку. Освобождать женщин-каторжан. Удалось устроить побег из Новинской тюрьмы. Меня забрали. Сидеть не хотел. Скандалил, переводили из части в часть — Басманная, Мещанская, Мясницкая и т. д. — и наконец — Бутырки. Одиночка № 103.

ОКТЯБРЬ

Принимать или не принимать? Такого вопроса для меня (и для других москвичей-футуристов) не было. Моя революция.

1920-й ГОД

…Дни и ночи РОСТА. Наступают всяческие Деникины. Пишу и рисую. Сделал тысячи три плакатов и тысяч шесть подписей.

* * *

Пусть с поражением Врангеля притихла Антанта!

Товарищи! Оружие складывать не станете. Смотрите: кто на востоке против России нанят? — Ставленик японских капиталистических банд. Немного сил потратьте на этого, один удар, — и нет его (1920, декабрь)

* * *

Стой!

У тебя кожаная куртка и штаны.

Стыдно! Фронт мерзнет, фронту должны быть немедленно отданы. (1920, декабрь).

* * *

Ремонтируй сельскохозяйственный инвентарь — получишь хлеб!

(1921, март)

(1920 г.)

24-й ГОД

…Закончил поэму «Ленин». Читал во многих рабочих собраниях. Я очень боялся этой поэмы, так как легко было снизиться до простого политического пересказа. Отношение рабочей аудитории обрадовало и утвердило в уверенности нужности поэмы…

* * *

* * *

25-й ГОД

Еду вокруг земли. Начало этой поездки — последняя поэма (из отдельных стихов) на тему «Париж», Хочу и перейду со стиха на прозу. В этот год должен закончить первый роман.

«Вокруг» не вышло. Во-первых, обокрали в Париже, во-вторых, после полугода езды пулей бросился в СССР. Даже в Сан-Франциско (звали с лекцией) не поехал. Изъездил Мексику, С.-А. М. Ш. и куски Франции и Испании. Результат — книги: публицистика-проза «Мое открытие Америки» и стихи — «Испания», «Атлантический океан», «Гавана», «Мексика», «Америка».

БРОДВЕЙ

1926-й ГОД

В работе сознательно перевожу себя на газетчика. Фельетон, лозунг. Поэты улюлюкают, — однако сами газетничать не могут, а больше печатаются в безответственных приложениях. А мне на их лирический вздор смешно смотреть, настолько этим заниматься легко и никому, кроме супруги, не интересно.

Пишу в «Известиях», «Труде», «Рабочей Москве», «Заре Востока», «Бакинском рабочем» и других.

О ДРЯНИ

(1920 г.)

1926-й ГОД

Вторая работа — продолжаю прерванную традицию трубадуров и менестрелей. Езжу по городам и читаю. Новочеркасск, Винница, Харьков, Париж, Ростов, Тифлис, Берлин, Казань, Свердловск, Тула, Прага, Ленинград, Москва, Воронеж, Ялта, Евпатория, Вятка, Уфа и т. д., и т. д., и т. д.

ИЗ ОТВЕТОВ ВЛАДИМИРА МАЯКОВСКОГО

НА ЗАПИСКИ ВО ВРЕМЯ ВЫСТУПЛЕНИЯ

«Почему вы так свободно себя держите? Ваш доклад — скорее веселое времяпрепровождение».

— Я стремлюсь к тому, чтобы мой доклад был живым, а не сухоакадемическим и нудным. И думаю, что мне это до некоторой степени удается. Я вообще считаю, что надо стремиться жить и работать весело. Если бы мое выступление было неинтересным, народ уходил бы. Но, как видите, никто не уходит. Впрочем, я должен сознаться, что однажды был такой случай — женщина поспешно покинула зал. Мои огорчения быстро рассеялись, как только я узнал, что ей вышло время кормить ребенка.

— Бросьте, это вы уже говорили в Киеве!

— Вот видите, товарищ даже подтверждает этот факт!

* * *

«Почему рабочие вас не понимают?»

— Напрасно вы такого мнения о рабочих.

«Вот я лично вас не понимаю».

— Это ваша вина и беда.

* * *

«Почему вы так хвалите себя?»

— Я говорю о себе, как о производстве, и рекламирую, продвигаю продукцию своего завода, как это должен делать хороший директор.

«Почему вы так много говорите о себе?»

— Я говорю от своего имени. Не могу же, например, если я полюбил девушку, сказать ей: «Мы вас любим». Мне это просто невыгодно. И, наконец, она может спросить: «Сколько вас?»

(Из книги П. И. Лавута, «Маяковский едет по Союзу»,

изд-во «Советская Россия», 1963 г.)

1927-й ГОД

…Основная работа в «Комсомольской правде»…

1927-й ГОД

…«Хорошо» считаю программной вещью, вроде «Облака в штанах» для того времени. Ограничение отвлеченных поэтических приемов (гиперболы, виньеточного самоценного образа) и изобретение приемов для обработки хроникального и агитационного материала.

КОМСОМОЛЬСКАЯ

ДОБУДЬ ВТОРОЙ!

ПОДВОДНЫЙ КОМСОМОЛЕЦ

НЕ УВЛЕКАЙТЕСЬ НАМИ

«ЧТОБ ВСЯ НА ПЕРВЫЙ КРИК: — ТОВАРИЩ! — ОБОРАЧИВАЛАСЬ ЗЕМЛЯ»

А может, не надо было Маяковскому идти в штатные сотрудники «Комсомольской правды»? Может быть, без него бы в РОСТА обошлись, и в Тверь-то несколько раз, может быть, не к чему было ехать, и уж тратить себя на стишок о том, как студент Иванов на пари пять фунтов макарон съел, — тем более? Вот ведь Шкловский пишет: «В РОСТА надо было Володе работать, но меньше… РОСТА — большая работа, но самая большая работа была сделана Маяковским, когда он писал «Про это…» Привычное в литературоведении положение: Маяковских два. Маяковский — поэт-лирик. Маяковский — трибун, общественный деятель.

Были те, что кричали: «Настоящий Маяковский — первый!» Другие просто очень четко делили этих двух Маяковских.

А он вмещал в себя многие и многие чувства. Раньше казалось — не может один человек одинаково страстно любить женщину, мучаться судьбами искусства и мира и ратовать за качество носков, писать нежные письма любимой, спорить на диспуте «Леф или Блеф» и читать в комсомольской аудитории доклад «Даешь изящную жизнь!». Но свидетельства живших с ним рядом и в сотый раз прочитанные его строчки убеждают: он вмещал в себя многие чувства.

Так правомерно ли делить двух Маяковских?

Кажется мне, в отношениях поэта с комсомолом уже есть ответ на этот вопрос.

Все доказывает, что поэт со спокойной гордостью чувствовал: он и комсомол делают одно, стране необходимое дело.

Еще в восемнадцатом году, в предисловии Маяковского к революционной хрестоматии «Ржаное слово»:

«В чем насущность современной поэзии?

«Да здравствует социализм», — этим возвышенный идет под дуло красноармеец.

«Днесь небывалый, сбывается былью социалистов великая ересь», — говорит поэт.

…Идея одна. Чувство одно. Разница только в способе выражения».

На каком-то литературном совещаньице какой-то критик наставлял: «Владимир Владимирович не довел мысль до конца, Владимир Владимирович вот тут не дотянул. Владимир Владимирович…»

Маяковский перебил резко: «Не Владимир Владимирович, а товарищ Маяковский!»

А в редакции «Комсомольской правды» юный журналист Яков Ильин называл Маяковского (Маяковского!) на «ты». И это было вполне естественно — в комсомоле всегда своих называют так.

Или вот еще о том же. В одном из провинциальных городов ребята из молодежного литобъединения, как раз не в пример литературоведам и будущим биографам, не сомневались в серьезном отношении к ним поэта. Вопрос о том, как пригласить к себе Маяковского, решили просто: не может быть, чтобы, приехав в город, он не взял бы в руки местную молодежную газету. И поместили там объявление: «Тов. Маяковский, такого-то числа во столько-то ждем Вас у себя». И подпись.

Как всегда, Маяковский был точен…

Злой, колючий, беспощадно остроумный на выступлениях в Политехническом, он становился спокойнее, мягче, доброжелательнее, — да что там! — он становился почти добродушным на вечерах в студенческих аудиториях, в воинских подразделениях, в Красном зале МК ВКП(б), в Доме комсомола на Красной Пресне.

…— Поднимите, пожалуйста, руки, товарищи студенты, кто в следующий раз придет на мой вечер?

(Подняли все, кроме одного.)

— А вам, что ж, товарищ, не понравилось?

— Что вы, тов. Маяковский, очень понравилось, вот только я завтра в Тверь уезжаю.

— Ну, тогда я сам скоро к вам в Тверь приеду.

…— А в нашем взводе Маяковского только двое читают.

— Если в каждом взводе у меня два активных читателя, то на сегодня мне надо быть довольным. Но я постараюсь в дальнейшем работать так, чтобы в каждом взводе меня читал весь взвод.

Там, в Политехническом, он порой гневно парировал в ответ на записки, здесь комсомольцам он разъяснял терпеливо.

«— Уверены ли вы в том, товарищ Маяковский, что ваше творчество доступно массам?

(Ребята-комсомольцы 20-х годов — народ юный, горячий, но еще не очень грамотный. В «Комсомольской правде» 27-го года напечатано объявление о приеме в университет марксизма-ленинизма, для чего необходимы такие-то характеристики, такой-то стаж да плюс к тому — уметь читать, писать и ориентироваться в географической карте.)

— Не всем доступно. Еще далеко не все привыкли к стихам. Но если будут внимательно читать и, как полагается, по нескольку раз, то через пятнадцать лет они будут доступны всем, а это будет большим достижением… Я лично по двум жанровым картинам проверяю свои стихи. Если встанут из гробов все поэты, они должны сказать: у нас таких стихов не было, и не знали, и не умели.

Если встанет из гроба прошлое — белые и реставрация, мой стих должны найти и уничтожить за полную для белых вредность».

В другой раз почти об этом же говорил стихами:

Но здесь уже «мне, газетчику» — то самое необходимое стране дело, в котором вместе с комсомолом и был Маяковский. Из года в год меняется его ответ на анкетный вопрос о профессии:

1924 год — поэт и художник.

1925 год — литератор и поэт.

1926 год — поэт.

1929 год — литературный сотрудник «Комсомольской правды»* Что привело поэта в газету?

Позже он сказал: «Было много противоречивых определений поэзии. Мы выдвигаем единственное правильное и новое, это — поэзия — путь к социализму. Сейчас этот путь идет между газетными строками».

Сколько всего в газетах опубликовано стихотворений, вряд ли Маяковский считал. В одной «Комсомолке» — более ста. А яркие шапки над газетными полосами и лозунги?

Такие вот, без подписи, в счет не идут. Вы никогда не листали «Комсомольскую правду» конца 20-х годов?

Это была идея Маяковского — сделать газету литературой, а литературу газетой. Как-то его упрекнули в том, что он способствовал «затиранию» в «Комсомолке» литературной страницы.

«Да, я открыто стремился к тому, чтобы она сдохла. Кому нужно, чтобы литература в газете занимала свой специальный угол? Либо она будет во всей газете каждый день на каждой странице, либо ее совсем не нужно. Гоните к черту такую литературу, которая подается в виде десерта!»

Стихи Маяковского в «Комсомольской правде» печатались обычно на первой полосе, рядом с редакционной передовой, рабкоровскими заметками, читательскими письмами, фельетонами (кстати, часто роль фельетонов стихи Маяковского и выполняли).

«Да, мы требуем литературу, основанную на факте. Мелочность темы — это мелкота собранных фактов… Давать углубленную литературу — это не значит заменить Чемберлена космосом.

…Углубленная литературная вещь пусть ляжет кулаком на чемберленский цилиндр».

…Организованный редакцией вечер поэта В. Маяковского откладывается в связи с похоронами Войкова. Объявляется Неделя обороны. На первой полосе статьи: «Проверим наше оружие», «Изучайте опыт гражданской войны», «Организуем победу заранее».

На первой полосе «Призыв» Маяковского:

На следующий день, не дожидаясь заказа, принес в редакцию стихи «Ну, что ж!».

Такое не в первый раз случилось и не в последний. Бывало, на предложенный заказ отвечал:

— Знаю, знаю, уже половина написана.

Какова тематика его вещей, опубликованных в «Комсомольской правде»? Такова же, как и тематика самой газеты «Комсомольская правда». Это и про «дела вузные, хорошие и конфузные», это (и в который раз!) война с бюрократами и поход за высокий урожай (хорошие слова — «Даешь на дружбу руку, товарищ агроном!»).

Злободневна? Молниеносный отклик? Да. Но ни разу — халтура, отписка.

Привычка Маяковского сжигать черновики лишила нас возможности глубоко судить о его работе над словом. Однако кое-какие свидетельства «взвешивания» поэтом каждого образа сохранились: как одно из них — одиннадцать вариантов одной строки для стихотворения «Добудь второй!». (Стихотворение писалось в связи с награждением комсомола боевым орденом Красного Знамени.) И это ежедневный «газетный» труд!

А вот говорит он сам: «Нужно сделать так, чтобы, не уменьшая серьезности своих вещей, сделать стихотворение нужным массе, т. е. когда стихотворение возьмут, положат на руку и прочтут его пять раз и скажут — хотя было и трудно понять, но, понявши, мы обогатили свой мозг, свое воображение, еще больше отточили свою волю к борьбе за социализм».

И как будто прямым ответом на это во время одного из выступлений Маяковского ему из зала протягивают записку: «А вы, товарищ Маяковский, не огорчайтесь тем, что некоторые говорят о вашей грубости и непонятности стихов. Если только вчитаться — все понятно и хорошо… тогда вы понятней и ближе. Комсомолка».

И вот что еще очень интересно. В редакции, в тесном кабинете заведующего отделом комсомольской жизни, обычны были импровизационные совещания с участием Маяковского не только по поводу содержания очередной газетной полосы, но и по поводу делового, конкретного обсуждения коллективом редакции новых его стихов.

— «Мы живем дыханьем октябрьской бури…» А не кажется вам, что слово «дыханье» с силой революции не вяжется? — это спросил «король информации» Орловский.

— Да, верно, пожалуй. Это сюсюканье получается. Кисель. Здесь надо сказать ударнее. Не стесняйтесь — ведь я еще не классик, меня и редактировать можно.

В окончательном варианте строка звучала иначе:

И в «Комсомолке» за 9 января 1929 года в подборке под общей шапкой «Это вам не 18-й год» — так злобно шипит обыватель. Мы не позволим баррикадные дни чернить и позорить!» появились стихи «Перекопский энтузиазм».

На этой же полосе примечание: «Мы хотим, чтобы новые поколения молодежи усвоили себе лучшие традиции тех боевых дней, чтобы они в будничные дела вносили пафос и энтузиазм фронтовой борьбы».

…Подробнее о Маяковском против обывателей в комсомоле.

Для ответа на стихотворение И. Молчанова «Свидание» он сам потребовал площади в газете:

— Зачем вы опекаете этих поэтических барашков? На третьей полосе зовете к борьбе, бичуете мещан, а «на литературной» странице отвели уголок в помощь начинающим мещанам.

Тогда и появилось «Письмо к любимой Молчанова». Но, по существу, цикл открывали стихи «Маруся отравилась». Дело в том, что редакция была завалена письмами о бесконечных проявлениях «комсомольского мещанства». Чем ответить? Поместить их обзор в подвале? Поручить видному педагогу солидную обобщающую статью? А если дать слово Маяковскому?

Журналист Н. Потапов отправился с толстенной папкой читательских писем в комнату-лодочку поэта на Лубянском проезде (благо, совсем близко жил он от Малой Черкасской, где помещалась редакция, и с тех пор, как 24 июня 1927 года зачислили Маяковского в ее штат, ежедневные звонки к нему и посещения его сотрудниками газеты стали обычными).

Вот тогда-то и написалось «Маруся отправилась».

И что любопытно, через несколько дней после публикации стихов в редакцию пришло письмо от… оскорбленного монтера Вани-Жана. Он оправдывался, ссылаясь на Пьера Безухова. А у Маяковского сделалось отличнейшее настроение…

Сатирические стихи Маяковского, напечатанные в «Комсомольской правде», составили последнюю его прижизненную книгу «Слоны в комсомоле».

В зале заседаний ЦК ВЛКСМ состоялась одна из первых читок «Клопа». Это была традиция — общественные комсомольские просмотры и читки новых произведений в Центральном комсомольском комитете, но на этот раз настроение в зале особенное: ребята чувствуют себя чуть ли не причастными к авторству.

«Мне самому трудно одного себя считать автором комедии. Обработанный и вошедший в комедию материал — это громада обывательских фактов, шедших в мои руки и голову со всех сторон, во все время газетной и публицистической работы, особенно по «Комсомольской правде».

А осенью 28-го года ЦК комсомола направил поэта В. В. Маяковского в шестимесячную командировку по маршруту Москва — Владивосток — Токио — Буэнос-Айрес — Нью-Йорк — Париж — Рим — Константинополь — Батуми. Цель командировки — «корреспонденции и освещение в газете «Комсомольская правда» быта и жизни молодежи и продолжение серии работ о странах мира после революции и войны».

И в этот раз, как всегда, отправляясь за границу, Маяковский оставил в редакции свои последние стихи. На страницах «Комсомолки» они появятся уже после его отъезда. Он за много километров от Союза, но в каждой комсомольской ячейке, раскрывая страницы очередного номера газеты, слышат работающего Маяковского.

Отнюдь не горячий поклонник всяческих юбилеев, Маяковский на вечере 26 мая 1928 года (отмечается трехлетие «Комсомольской правды») говорил о том, что это не только праздник газеты — это праздник общий, и его, Маяковского, праздник тоже.

Говорит секретарь ЦК комсомола А. Мильчаков: «Мое мнение о связях Маяковского с комсомолом? Помню, он сам заявил в Доме комсомола Красной Пресни на вечере, посвященном двадцатилетию его деятельности: «Связь моя с «Комсомольской правдой» гораздо глубже… Если выругают, то я не махну хвостом и не скажу: «Ах, так, тогда я ухожу в садоводство Муни». По вопросу о Маяковском вопрос решается таким образом, что человек читает стихи в комсомольской аудитории, и она расценивает его как своего писателя. Это — самый главный пункт, из которого можно сделать выводы». Это звучит прямо как кредо: «Комсомольская аудитория расценивает его как своего писателя. Да, мы считали его своим».

Понимающий все, а в чем-то и наивно-категоричный, большущий, грустный, он усмехался, довольный, когда по его знаку, толкаясь, спускалась молодежь с галерки, пробираясь в первые ряды партера. А со сцены уже гремело:

В феврале 30-го года Маяковский строит новые планы: «Я пойду в ближайшие дни на большое предприятие Москвы, соберу ребят, которые занимаются корявым писанием, переделыванием фактов в рифмы, не занимаются насущной жизнью на заводе, и постараюсь сделать такую же работу, как Трам… — создать поэму «Электрозавод».

Через полтора месяца Маяковского не станет… Но сперва еще несколько строк о жизни.

Работая над словом, Маяковский всегда очень точно знал, кому он это слово адресует.

Московская опытная школа по эстетическому воспитанию в 23-м году ставит «Мистерию-Буфф». После первого спектакля Маяковский вручает исполнителю роли Кузнеца специально для этого коллектива написанную концовку спектакля:

Детские стихи (настоящие советские детские стихи!) Маяковский писал с радостной и деловой увлеченностью.

В 29-м году его потрясла веселая пафосность пионерского слета: «Написать замечательную поэму, прочесть ее здесь — и потом можно умереть…»

По первой просьбе Кассиля в сборник «Вторая ступень», который тот готовил, Маяковский дал стихи «Товарищу подростку».

(По-моему, сегодня это самый необходимый лозунг воспитания школьников.)

…Жуткую весть о смерти Маяковского редакция «Комсомолки» получила первой. Звонила соседка поэта, наткнувшись у него на столе на удостоверение постоянного сотрудника «Комсомольской правды».

…А ударная бригада действовала. Я имею в виду уже не только ту литературную молодежь при «Комсомольской правде», которая, объявив себя ударной бригадой, поставила перед собой задачу — пропагандировать выставку Маяковского (не юбилейную, а отчетную!) в рабочем классе, добиться включения произведений Маяковского в учебную программу, организовать переводы его произведений на разные языки.

Маяковских — два? Маяковский — поэт-лирик и Маяковский — трибун, общественный деятель? Какая чушь!

Ну можно ли откровеннее о личном?

И ведь дело даже не в том, что и сегодня, случается, на вооружение принимаем маяковскую сатиру, маяковские лозунги. Думающему, ищущему юноше сегодня необходимы и «Во весь голос», и «Флейта», и «Облако», и «Про это…».

Через постижение личности Маяковского — цельной, страстной — растет и личность сегодняшнего юноши.

«Искусство не рождается массовым, — говорил сам поэт, — оно массовым становится в результате суммы усилий». Ищутся формы разговора о Маяковском, пропаганды поэзии Маяковского.

Но самый верный путь объяснять Маяковского — это самим жить, не дробя отпущенное нам время на время собственно личное и прочее, жить, не теряясь в суете сует, жить к миру всему причастными, жить для того,

Татьяна Позднякова

АЛЕКСАНДР БИЛАШ

СПЯТ МАЛЬЧИШКИ

Припев:

Припев.

Припев.

БЕССМЕРТНИК И НЕЗАБУДКА (Баллада)

border=0 style='spacing 9px;' src="/i/76/648976/i_009.png">





Припев:

Припев.

Припев.

Припев.

ГЛАВНЫЙ ЖАНР

Есть на Украине прекрасная народная традиция, не раз воспетая в песнях, — мать вышивает сыну в дорогу рушник на счастье. Но рушник, подаренный Александру Билашу матерью, был вышит совсем по другому поводу: когда Билаш, уже известный композитор, написал прекрасную песню «Два цвета», она ей так понравилась, что пожилая женщина с больными глазами решила вышить сыну традиционный рушник.

Шестнадцатилетним юношей Александр Билаш уехал из родного села Градиск, что на Полтавщине, чтобы учиться музыке. Отец был недоволен, он мечтал видеть сына хирургом и не верил в музыку.

Годы учения были нелегкими. Приехав в Киев, Александр поступил в музыкальное училище по классу баяна. Окончив его, пошел в консерваторию на композиторский факультет. Трудно ему было рядом со студентами, имеющими уже среднее профессиональное образование, учившимися музыке и теоретическим дисциплинам с детства.

Но еще в училище его композиторский дар заметил Платон Майборода. Позднее он писал о Билаше на страницах республиканской газеты:

«Помню, как ко мне в класс пришел высокий светловолосый юноша с твердым решением не сворачивать с дороги музыканта… А через несколько лет я ознакомился с работами студента Киевской консерватории Александра Билаша. Они не были тогда еще зрелыми, но с каждой новой песней его мастерство возрастало. В них (песнях) была тяга к простоте, доходчивость музыкального языка и тяга к народной мелодике».

Ко времени окончания консерватории Александр Билаш был уже известным на Украине композитором, автором полюбившихся слушателям песен.

С тех пор прошло еще 12 лет. Много музыки написано им за эти годы: симфонические произведения, вокализ, опера по мотивам поэмы Тараса Шевченко. Но всегда, все эти годы Билаш сочинял песни.

«С самого раннего детства, — вспоминает Александр Иванович, — меня окружала песня. И отец у меня поет, и все родичи у меня поют, и на улицах пели, и в школе, и в самодеятельности, — все время я был связан с песней. И, несмотря на то, что дипломной работой у меня была симфоническая поэма, как-то получилось, что уже после окончания консерватории песня опять меня потянула за собой. Этот жанр я очень люблю и все время над ним работаю. И думаю, что, пожалуй, это самый главный у меня будет жанр. Пожалуй, что он уже есть.

Я очень люблю музыку, которая связана со словом. Мне кажется, что первоосновой песни является текст, слово. Вот когда мне нравится текст, тогда я стараюсь, конечно, дотянуться музыкой. Если мне это удается — получается песня. Если мне еще больше удается, тогда это может быть хорошая песня».

У истоков дороги Александра Билаша, у порога его детства, высятся ясени. Его родные ясени, те, что на краю села. Вместе с композитором М. Ткачом он задумал написать такую песню, которая напоминала бы о детстве, о тех дорогах, где мы проходили. Все это всегда в сердце, близко и дорого каждому человеку.

Так родилась песня «Ясени», получившая такую широкую известность.

Александр Билаш пишет много песен для молодежи, он считает, что это самая дорогая для него аудитория — студенты, рабочие, молодые колхозники. Ему часто приходится выступать перед ними.

«Я не хочу угождать кому-то, скажем, какими-то современными ритмами, — говорит Александр Иванович, — а вот когда я пишу, мне кажется, я представляю, что вот эту песню могут петь люди в университете, на работе, в колхозе могут ее запеть…

В песне должна быть мелодия яркая, такая, чтоб могла сразу запомниться, чтоб ее могли сразу запеть. Я имею в виду такие песни, как пишет Соловьев-Седой… Вот я очень люблю эти песни: они и современны, и в то же время чувствуется, что это писал композитор, они имеют свою почву, национальную, в общем, как у нас на Украине говорят, «заземлимость свою мають»…

Мне кажется, что каждый композитор хочет, чтобы творчество его было понято народом, его народом, для которого он пишет, чтобы он видел, что трудится не напрасно. Это самое большое для композитора, что может быть в его жизни…»

Алла Дмитриева

ВЛАДИМИР ВАСИЛЬЕВ

АРТИСТ БАЛЕТА

Он только появляется на сцене, а в зале вспыхивают аплодисменты, которые к финалу спектакля превращаются в громовые овации. Это признание мастерства танцовщика Владимира Васильева, но это и симпатия к тем героям, в облике которых он появляется перед зрителями.

Простой, но не простоватый Иванушка из поэтичной сказки о Коньке-Горбунке — лукавый, доверчивый, дурашливый и умный, ребячливый и серьезный. Мятущийся художник Николо Паганини, бросивший вызов тупости, ханжеству и мракобесию. Свободолюбивый испанец Фрондосо из «Лауренсии», рядом с ним — другой испанец, Базиль из «Дон-Кихота», праздничного и брызжущего весельем спектакля.

Мятежный, могучий Спартак, расплачивающийся за мгновения свободы ценою собственной жизни. Данила из «Каменного цветка», мучительно размышляющий о смысле творчества и разрушающий все преграды на пути к познанию красоты и безграничности искусства. И наконец, Принц из «Щелкунчика» — из сказки приходящий и в сказку уходящий, порождение мечты, детских грез… Роли ведут актера по незамыкающемуся кругу жизни, и он вместе с героями вкладывает частицу своего опыта в непрестанный процесс ее познания.

Все, к чему стремится Владимир Васильев, можно сказать, дается ему на лету. Полюбил живопись — и сам стал писать. Поразительно музыкально одаренный с детства, он уже в зрелом возрасте буквально за несколько месяцев научился играть на фортепиано.

Но это все из области увлечений. Сам Васильев не без горечи признает: чтобы всем заниматься серьезно, просто не хватает времени. Однако эта горечь сполна окупается для него тем, что дает ему балет — искусство, синтезирующее в себе пластику живописи и скульптуры, неисчерпаемость музыки и живую красоту человеческого тела и человеческого духа.

Сейчас кажется, что Васильеву на роду было написано стать балетным артистом. Видимо, так оно и есть, хотя родился он в семье не театральной: отец его — шофер, мать — работница одной из столичных фабрик. Юного Володю Васильева заметила в хореографическом кружке Дома пионеров Елена Романовна Россе, педагог, рекомендовавший для балетного училища Большого театра немало мальчиков и девочек, ставших впоследствии народными артистами, известными танцовщиками.

После окончания хореографического училища в 1958 году Васильев был принят в Большой театр. Стоит ли напоминать о том, что балет и труд — понятия неразделимые? За плечами у любого известного балетного артиста годы и годы, проведенные в репетиционных залах, у балетного станка, отполированного руками нескольких поколений.

Артистическую судьбу Владимира Васильева нельзя объяснить счастливым стечением обстоятельств. Природа и труд наградили его абсолютной музыкальностью и редкой пластичностью, грациозной силой, удивительной легкостью, феноменальным прыжком, но это еще не все.

У Владимира Васильева сердце и разум художника. Он не из тех людей, что живут интуицией. Он твердо знает, чего хочет в искусстве, и с такой же твердостью отстаивает свои убеждения. Потому, наверное, товарищи оказали ему высокую честь, выдвинув весной 1969 года депутатом в Московский Совет.

Конечно, с годами человеческий характер мужает, убеждения, подкрепленные опытом, становятся прочными. Но Васильев не достиг бы высот мастерства, если бы с первых шагов в искусстве не ставил перед собой серьезных и продуманных творческих задач.

В первые годы работы Васильева в театре ему прочили будущее гротескного, «трюкового» артиста. Молодой танцор выделялся исключительно свободным прыжком, вихревыми вращениями, умением сохранить легкость в самых сложных партиях. В «Лебедином озере», в «Золушке», в «Вальпургиевой ночи». Подлинная виртуозность, отточенное мастерство приносят быстрый успех и популярность. Но не ради этого пришел Владимир Васильев в искусство.

Более десяти лет назад тогда еще начинающий балетмейстер Юрий Григорович перенес на московскую сцену поставленный им в Ленинграде балет на музыку Сергея Прокофьева — исполненную драматизма поэму о любви и творчестве, навеянную сказами Павла Бажова. Сегодня с этим спектаклем связывают начало нового направления в советском балете. «Каменный цветок» стал советской классикой, спектаклем, вобравшим в себя все предшествующие достижения балетного театра. Постановщик решительно порвал с иллюстративностью в балете, с недоверием к танцу, который, как казалось некоторым, не в силах передать все явления жизни.

Данила в исполнении Владимира Васильева появлялся на сцене, будто сошедший с васнецовских рисунков, — русоголовый, голубоглазый, в рубахе, подпоясанной кушаком, в шароварах и в сапогах. Этот герой Васильева, герой дела, творчества, вместе с тем раскрывал перед зрителями свой внутренний мир, свои мысли, свое отношение к творчеству.

Это истинно народный герой, национальный характер, вылепленный композитором и хореографом во всей сложности бесконечно одаренной человеческой натуры. Героем Васильева движет страсть к истинному творчеству, он бьется над разгадкой его тайн, и вся эта исповедь души — тревожная и широкая, взрывчатая и сосредоточенная — выражена в танце.

Технические достижения исполнителя этой роли были очень высокими, но несамодовлеющими. Их нельзя было воспринимать вне развития характера.

Владимир Васильев в образе Данилы средствами классического танца выразил его народный характер.

Самая суть мастерства Васильева заключается в том, что танец его никогда не воспринимается как сумма отточенных приемов. Танец для него — мысль.

В Даниле Васильев и покорял тем, что умел мыслить. В удивительно изобретательном и содержательном танце, отражающем развитие характера героя, нашли выражение и его связь с народом — ведь людям он хочет подарить мучающую его тайну ремесла, и его нежная любовь к Катерине, и его ненасытная жажда труда, работы, творчества.

Владимир Васильев первой, по существу, самостоятельной работой продемонстрировал, какие неисчерпаемые возможности таятся в его артистической индивидуальности. И конечно, ему повезло, что в пору нерастраченных сил он встретился с подлинно новаторской и глубокой хореографией.

Содружество Владимира Васильева с балетмейстером Юрием Григоровичем оказалось очень плодотворным. Работа над образом Данилы помогла раскрыть индивидуальность артиста. Затем были Принц из «Щелкунчика» и Спартак.

Я пропускаю десять лет творческой биографии Васильева, хотя понятно, что эти десять лет были наполнены творчеством, поисками, стремлением с наибольшей полнотой выразить понятое и завоеванное. Я пропускаю десять лет, чтобы связать две работы Владимира Васильева в балетах Юрия Григоровича — «Каменном цветке» и «Спартаке».

Постановка «Спартака» весной 1968 года в Большом театре стала значительным событием в театральной жизни. Юрий Григорович, продолжая утверждать найденное им в других спектаклях, решительно верит в беспредельность возможностей балетной лексики. Он отважился, ничего не упрощая и не сглаживая, рассказать об истории двухтысячелетней давности — восстании римских рабов — средствами балета, который, казалось бы, располагает наиболее ограниченными возможностями в раскрытии столь сложной и многогранной темы в сравнении с другими искусствами.

У музыки Арама Хачатуряна счастливая и сложная судьба. За десятилетие к удостоенной Ленинской премии партитуре обращались многие балетные театры страны, однако, по мнению критики и зрителей, ни один из спектаклей нельзя было назвать полностью удачным.

Юрия Григоровича меньше всего привлекало иллюстративное решение. Герой спектакля Спартак и римский патриций Красс, возлюбленная Спартака Фригия и римская куртизанка Эгина полярны, как те чувства и мысли, которые они несут с собой, но эта полярность не превращается в однозначность. Как противоборствующие стихии, миры и представления о них, они ведут между собой бескомпромиссный спор, жестокую битву, в которой триумфатором в конце концов становится побежденный, но неповерженный.

Особенность спектакля в том, что каждый герой — сильная личность, каждый живет на сцене по законам своей индивидуальности и характера, вступая в конфликт, в котором защищают святое для себя. Одни — свободу, другие — власть.

В лице Владимира Васильева балетмейстер нашел единомышленника. Герой Васильева подкупает тем, о чем Карл Маркс сказал: «Спартак… является самым великолепным парнем во всей античной истории». Васильев не массивен и огромен, какими были предыдущие исполнители роли. Скорее он даже изящен, но это не мешает ему показать силу и величие своего героя, проникнуть в глубины его духа. Спартак словно вырастает на глазах зрителя, когда он, приподнимаясь на носках, натягивает опутывающие его цепи и размахивает ими над головой, как пращой.

Васильев подкупает обаянием, угадывающейся мощью характера Спартака, непримиримостью героя к любой форме унижения. И по мере развития действия в облике актера появляются такая сила и темперамент, столь отчетливо выраженные в танце свободолюбие и свободомыслие, что не остается ни малейшего сомнения в первой и безоговорочной удаче всего спектакля. Спартак есть!

Спартак мятежный и томящийся, грозный и могучий. Спартак мыслящий и действующий, ведущий за собой.

Партия Спартака построена на сложных, виртуозных, устремленных ввысь прыжках. Балетмейстер, как всегда, удивляет технически трудными, доступными буквально единицам комбинациями. Но сложность хореографического языка для него не самоцель, а средство разностороннего раскрытия образа. О более идеальном исполнителе, чем Владимир Васильев, трудно и мечтать.

Полетные прыжки Спартака — это его речь, его призыв к восстанию; его стремление ввысь — это его суть, вся жизнь, отданная борьбе. Но он отрывается от земли, оставаясь самым земным героем, — его стремление быть свободным не может быть разбавлено никакими иными чувствами.

Спартак живет в спектакле. Он думает об ужасе рабства и об ужасе разобщенности во время ссоры с соратниками, он нежно и глубоко любит и столь же глубоко ненавидит, оставаясь и в этом чувстве свободным от мстительности и жестокости. Он возвышается над всеми ввиду исключительности своей миссии, но он переживает и горькие минуты одиночества, потому что смотрит на мир широко и прямо.

Великолепна сцена ссоры в лагере Спартака. Она построена на контрасте танца двух ссорящихся групп и буквально летающего между ними Спартака, который стремится примирить непримиримое. И сразу за сценой ссоры — монолог Спартака, после которого немногие решатся утверждать, что балету не под силу философское осмысление жизни.

В этом монологе Спартак — Васильев как бы вспоминает нелегкий путь борьбы, сделавший рабов свободными, но он и понимает, как мало еще сил для того, чтобы сокрушить ненавистный мир насилия. Трагедия Спартака — это трагедия личности. Трагедия не только определенной социальной силы, но и личная человеческая трагедия.

Артист стремится убедить зрителя в величии своего героя и достигает этого, показывая всю глубину его духа.

Впрочем, говорить, что актер стремится убедить зрителя, — это неточность. Ничего рассчитанного на эффект нет в исполнении Владимира Васильева, хотя эффектность многих его прыжков громоподобна. Просто Спартак — Васильев живет на сцене, утверждая правоту своих мыслей и убеждений.

Странно, но один критик писал, что финал спектакля пессимистичен, будто может быть пессимистична борьба за свободу и счастье, даже если финал ее трагичен, как трагична судьба Разина и Пугачева, Жанны д’Арк и многих других подвижников и борцов.

Исторический оптимизм «Спартака» — в аплодисментах зрительного зала, когда герой, пронзенный копьями, повисает на них святым мучеником. Было бы кощунством воспринимать эти аплодисменты как дань броско придуманному финалу. Эти аплодисменты и есть тот жизнеутверждающий оптимизм, который не увидел критик. Спартак остается жить для нас.

В Древнем Риме ходил мрачный каламбур, принадлежащий Цицерону. Эквивалент его по-русски может звучать так: «Вознести в небеса». Так говорили о человеке, которого хотели прославить, и о человеке, которого хотели убить.

Спартак в спектакле погибает, вознесенный пронзившими его копьями над головой крепко стоящего на земле Красса. Но он не погибает в глазах своих потомков, оставаясь триумфатором на вечные времена и мгновениями своей жизни озаряя века.

Эта роль потребовала от артиста огромного напряжения сил. Год каждодневного труда, изнурительных репетиций, радостных в то же время тем, что с каждым днем открывалось что-то новое и в будущем герое и в его создателе. Да и сейчас Васильев говорит, что после каждого спектакля он не может отойти несколько дней, — и дело не только в напряженной драматургии и танцевальности роли, но и в том, что артист видит еще какие-то грани характера, по его мнению, не до конца раскрытые. Он готов работать до седьмого пота в репетиционном зале, но иногда работа над ролью требует и сосредоточенной тишины, если можно назвать тишиной то состояние, когда в тебе звучит музыка и ты вновь и вновь проходишь по жизни своего героя.

Васильев слышит музыку нутром. И само его тело становится отзывчивым музыкальным инструментом, вплетающим свой голос в партитуру. Таков он в одноактном балете «Паганини», созданном балетмейстером Леонидом Лавровским на стыке двух балетных эпох. Последние годы этот спектакль идет редко, давно не выступал в нем Васильев, но роль Паганини близка ему тем, что позволила попытаться воплотить на сцене как бы самое музыку. Даже когда он не танцует, а просто стоит в центре круга, образованного послушными ему музами, и держит в руках воображаемую скрипку, все его тело поет, пластически угадывая переливы мелодии.

Таков он и в импрессионистических построениях старейшего советского хореографа Касьяна Голейзовского, в его балете «Лейли и Меджнун»: гибкий, сотканный из полутонов танец дышит возвышенностью и чувственностью.

Но были, конечно, и роли, оставлявшие его холодным. Вернее, роли, за которые он брался с горячностью, но потом остывал к ним, понимая, что они не развивают в нем ни танцовщика, ни артиста. То, что ему предлагалось говорить, не могло стать открытием, потому что для открытия недоставало материала. А какое может быть творчество, если в лучшем случае ты повторяешь уже кем-то сказанные вещи?!

Процесс творчества, создания нового не ограничен у таких мастеров, как Васильев, только подготовкой к премьере. И в старых балетах образы не остаются неизменными. Каждое поколение танцовщиков вносит в балеты классического репертуара что-то новое и своим творчеством связывает времена, развивает и продолжает традиции. Работы Владимира Васильева — тому наглядное подтверждение.

Сам он признается, что балет «Дон-Кихот» — один из его любимых спектаклей. Но и не зная этого пристрастия артиста, трудно не заметить искрометной радости, с которой Васильев исполняет партию Базиля. Я видел его в этой партии много раз. Видел, как в финале спектакля Васильев буквально застывал в воздухе в своем неподражаемом прыжке — туре в аттитюд, как его сливающиеся в смерч красок вращения словно воспламеняли зрительный зал. Видел его с разными партнершами — Екатериной Максимовой, Ниной Тимофеевой, Людмилой Богомоловой, и каждый раз он бывал другим, и каждый раз оставался и самим собой — неподражаемым, заразительно жизнерадостным.

«Дон-Кихот» нельзя назвать современным спектаклем, сюжет его скроен по канонам старого балетного театра, и танцы его — праздничный дивертисмент. Васильев остроумен в пантомиме, не старается быть в ней глубоким, скорее даже бравирует несколько ироническим отношением ко всему происходящему. Но когда перипетии сюжета благополучно приводят к финалу — блестящему классическому па-де-де, — Васильев самозабвенно бросается в его стихию.

Базиль — Васильев парит над сценой, даже искушенный глаз не всегда приметит его переходы от одного движения к другому. Бравурная партия Базиля воспринимается как непрерывный монолог артиста.

Владимир Васильев — танцовщик современного стиля. Ему неуютно в спектаклях, тяготеющих к изобразительным средствам драматического театра. Его стихия — танец, движущий действие, танец, в котором проявляется весь герой, танец, который уходит от констатации тривиальных истин, позволяет артисту стать не только интерпретатором балетмейстерских построений, но и актером-творцом.

Он очень хорош в прокофьевской «Золушке» — балете, поставленном хореографом старшего поколения Ростиславом Захаровым. Известная и всеми любимая сказка о торжествующем добре трогает и современного зрителя. Васильев исполняет в балете роль Принца, и его танец полон поэзии, как всегда, виртуозен и, как всегда, блещет филигранной отделкой каждого движения. И все же мне кажется, что эта роль, не будь других партий, никогда бы не сделала Васильева таким, каким мы его знаем.

В «Золушке» он интересен в рамках тех истин, которые открыты давно. От этого они не становятся менее ценными, но этого слишком мало для творческого роста актера.

А вот другой принц, можно назвать его благородным и отважным рыцарем или героем грез и воплощением мечты, Принц из «Щелкунчика», последней перед «Спартаком» работы Владимира Васильева, пробуждает в душе не только знакомые ассоциации, но и приносит что-то новое, неожиданное, связывающее сказку с действительностью. Спектакль погружает зрителя в мир рождественски сказочный и фантастически прекрасный. А Васильев — Щелкунчик окрашивает этот мир в мужественные, созвучные и сегодняшним представлением о прекрасном тона.

Принц является Маше во сне и живет как бы в двух измерениях. Он отражение ее детских мечтаний и представлений о добре и справедливости, и в то же время он воплощает в себе вполне взрослые представления о мужественности, широте натуры, духовной чистоте.

Владимир Васильев очень тонко чувствует грани соприкосновения двух измерений своего героя. Когда он сражается с мышиным царем, он заставляет смотреть на себя глазами Маши; в бое этом есть что-то неуловимо похожее на детские игры в войну, элемент «невзаправдошности». И он совсем другой, например, в сцене обручения: олицетворение трогательной и сильной любви, воплощение идеала открытости и безграничности чувства.

Эта сказка завораживает так, как бывает только в детстве. Когда Васильев-Принц в своем алом костюме тает в занимающемся свете утра, а Маша со свечкой в руке вглядывается в его растворяющийся облик, какой-то комок подкатывает к горлу. Детство, возвратившееся к зрителю, уходит от него.

Балетный зритель щедр на аплодисменты, когда он видит, что артист мастерски выполняет трудные па. Но нередко бывает и Ък, что артист, накануне обласканный зрительным залом, назавтра, как школьник, стоит, понурив голову, выслушивая упреки от своих репетиторов и педагогов. Мельчайшие ошибки, не замеченные зрителем, не ускользают от их внимания. Конечно, ошибки бывают и у Владимира Васильева — иногда сорвется в каком-нибудь движении, или, как говорят, возьмет слишком большой форс. Такие ошибки ему неприятны, и он готов в классе несколько раз повторить то, что не совсем удалось вчера. Я был свидетелем такой сцены после одного из спектаклей «Дон-Кихота». Васильев раз семь выходил на аплодисменты. На сцену летели букеты цветов. За кулисами его поздравляли товарищи по работе. Но когда стихли аплодисменты, он в полумраке сцены дважды повторил одно из не удавшихся ему движений, повторяя с напором: «Вот так это надо было сделать, вот так».

Но я видел и другое. Когда еще «Спартак» только рождался, за полгода до премьеры на сцене репетиционного зала Большого театра был прогон первого акта будущего балета. Этот акт венчают дважды повторяющиеся три полетных прыжка по всей диагонали сцены. Сегодня их уже видели зрители, о них писали, а тогда они были показаны впервые. Прогон шел при полном молчании зала — здесь сидели артисты, педагоги. Но когда Васильев, стремительно вырвавшись из-за кулисы, буквально пролетел над сценой, все зааплодировали. Это проявление чувств стоит многих других, потому что признание своих коллег иногда заслужить много труднее, чем признание зрительного зала.

Труд артиста балета, помимо того, что он очень тяжел, требует строжайшей дисциплины, собранности, сосредоточенности, иногда — самоотречения. Зритель, приходящий посмотреть яркое и незабываемое зрелище, подчас и не подозревает, что артист, взмывающий в воздух, неважно себя чувствует, что у него перетружены ноги, что какое-то движение просто доставляет ему физическую боль. Это исключение, а не правило, но в этих исключениях проявляется характер артиста, его преданность своему искусству и ответственность перед зрителем.

Истинный артист не может себе позволить танцевать, что называется, «вполноги», давать себе поблажку.

За несколько дней до премьеры «Спартака» Владимир Васильев «потянул» мышцу ноги. На генеральной репетиции, которой всегда сопутствует приподнятая и немного тревожная атмосфера последней прикидки сил, балетмейстер-репетитор Николай Симачев в полутьме зала шептал в микрофон: «Володя, осторожней, Володя, спокойней».

Сам Васильев понимал, что надо беречь ногу — через два дня премьера, на которой надо показать все, на что ты способен, и даже чуточку больше, но, когда после сцены в казарме рабов в музыке началось нарастание, предшествующее изумительным прыжкам по диагонали сцены, Васильев, убегая за кулисы, понял, что он будет прыгать в полную силу, как того требует состояние его героя. Понял это и Симачев, и над сценой полетел его захлебывающийся голос: «Володя, не прыгай, Володя, не прыгай!»

Но Васильев прыгнул, его Спартак обретал свободу и парил над миром, увлекая своим порывом поверивших ему рабов. Нога болела и в день премьеры, но артист гнал от себя эту боль, боль отступила на три часа и возвратилась уже тогда, когда стихли овации и усталость навалилась на плечи.

Нельзя, говоря о Владимире Васильеве, не сказать о его товарищах по сцене, о его педагогах, помогающих ему готовить роли: о Михаиле Габовиче, который в балетной школе передавал юноше «секреты» профессионального мастерства, об Алексее Ермолаеве, изумительном танцовщике в прошлом, готовящем с Владимиром Васильевым многие партии, об Асафе Мессерере, в классе которого Васильев занимается ежедневно, о Галине Улановой, в последнее время много работающей с артистом. Связь времен не нарушается, традиции 30-х и 40-х годов соприкасаются с сегодняшним днем, прошлое связано мостом с настоящим.

Балет — искусство коллективное, хотя его артисты делятся на премьеров, солистов, кордебалет. Именно слаженность ансамбля, общность творческих задач всех исполнителей принесли балету Большого театра всемирную славу. Владимир Васильев — премьер, но в его исполнении никогда не бывает премьерства, он блистает на сцене в сложных вариациях, сознавая, что он участник единого ансамбля.

В последние годы тон высказываний о Владимире Васильеве меняется. Сначала о нем говорили как о подающем надежды молодом артисте, потом как об оправдавшем эти надежды, сейчас о нем говорят не иначе как о зрелом, сложившемся мастере, актере-творце.

Васильев поражает своим мастерством, но таково уж человеческое свойство, что мы привыкаем ко всему. И даже то, что вчера нам казалось немыслимым, сегодня принимается как должное. Так мы привыкаем и к Васильеву, к его полетному прыжку, вихреподобным вращениям, актерским перевоплощениям. А он своей следующей работой опять раздвигает горизонты представлений о возможностях танца.

Если говорить о славе, то он сполна вкусил ее плоды — ни одна из его ролей не осталась незамеченной, восторженные рецензии неизменно сопровождают его выступления в нашей стране и за рубежом, и там, где рецензентам не хватает эпитетов, их спасают многократно повторенные восклицательные знаки. У него три золотые медали международных конкурсов. Несколько лет назад в Париже он был удостоен премии имени Вацлава Нижинского. Новые работы расписаны надолго вперед — балетмейстеры привыкли видеть в нем идеального интерпретатора своих сочинений.

Казалось бы, еще одна награда, еще одно признание его заслуг не должны были произвести на артиста столь сильного впечатления, какое произвела на него весть о присуждении ему премии Ленинского комсомола за 1968 год. Он был очень обрадован, и дело не в элементе неожиданности, не в магии газетного листа, когда вдруг в числе лауреатов замечаешь свою фамилию, не в том даже, что артист балета впервые удостоен подобной премии. Владимир Васильев был отмечен наградой не только как виртуозный танцовщик, но и как художник, создавший в балетах Большого театра образ народного героя. Он был отмечен как художник собственной темы в искусстве.

Физические возможности человека не безграничны, но безграничными должны быть просторы мысли художника. Владимир Васильев думает о своем искусстве серьезно и много. Как-то я ему задал довольно прямой вопрос: предоставляет ли ему искусство балета возможность сказать все, что он думает о жизни?

— Если ты думаешь о жизни, то для того, чтобы все сказать о ней, одной жизни не хватит, — ответил он. — Но если бы я не мог в балете выразить хоть часть своих мыслей, я бы отказался от профессии артиста.

Он не откажется от этой профессии, потому что понимает, что его мысли угадывают в зрительном зале. И точка, которую я ставлю в очерке, превратится в многоточие, когда он попадет в руки читателей. Облик артиста можно поймать в развитии, но это развитие не останавливается сегодня.

Быть может, когда будут читаться эти строки, Владимир Васильев уже осуществит свою мечту о балетмейстерской работе.

Я не берусь гадать, как у него это получится. Никто не застрахован и от неуспеха. Но я знаю, что, если Васильев за что-нибудь берется, он вложит в свое дело весь жар сердца, все силы. И даже чуточку больше.

Александр Авдеенко

ЭДМОНД КЕОСАЯН

Признаться, когда мне предложили ставить «Неуловимых мстителей», у меня возникли некоторые сомнения — смогу ли выразить себя в приключенческом жанре. И взялся за фильм из принципа, у меня было огромное желание отвоевать зрителей, расколоть длинные очереди, которые выстраиваются у кинотеатров на картины типа «Великолепная семерка», «За мной, канальи!». Несправедливо длинными казались мне эти очереди. Ведь юный зритель не всегда точно понимает, что хорошо в этих фильмах и что плохо. Его подкупает жанр, дающий возможность для эмоциональных всплесков, в котором зритель просто нуждается. Он как бы проверяет, не утрачены ли в нем такие качества, как умение радоваться, переживать, плакать, смеяться…

И волнуются за Геракла… А разве в биографии моей страны мало истинных героев, достойных переживаний зрительного зала?

Эдмонд Кеосаян

ВЕЛИКОЛЕПНАЯ ЧЕТВЕРКА

Вы нам только шепните —

Мы на помощь придем!

Юность. Пора безудержной мечты и бескомпромиссности суждений. Пора скептического отношения к сентенциям взрослых и преклонения перед избранным для себя героическим идеалом. Пора становления характера, самый трудный период воспитания будущего человека. Ведь именно в этом возрасте человек приобретает тот нравственный багаж, который потом сопровождает его всю жизнь.

В человеке никогда не угасает желание быть лучше, потребность «делать жизнь с кого». Она живет всегда и особенно остро проявляется в мальчишеские годы, но не исчезает и в зрелом возрасте. И в этом юношеском стремлении к совершенству огромную роль играют кино, герои экрана. Наиболее близки молодежи те из них, которые утверждают мужество, волю, благородство — романтический идеал.

В 30-х годах этот идеал воспитывался на характерах ясных и цельных — в бескомпромиссном образе Щорса, в буйной героике летящего с шашкой наголо Чапаева, в дерзкой смелости Чкалова, в несгибаемости кронштадтцев… А потом были «Подвиг разведчика» и «Смелые люди», а совсем недавно «Щит и меч», «Мертвый сезон».

Но всегда ли героический характер совпадает с нравственным идеалом?

Когда мы юны, важнейшим качеством положительного героя для нас является храбрость, отчаянная храбрость. И нужны годы зрелости, чтобы научиться определять меру нравственности поведения героя.

Несколько лет назад на тонконогих мустангах ворвалась с экрана в неокрепшие души семерка «великолепных» парней. Невозмутимые псевдогерои в элегантно-небрежных ковбойках, виртуозно владеющие оружием, взявшие на себя обязанность охранять беззащитных крестьян от бандитских нашествий. Задача вроде бы весьма благородная, с гуманным началом, но с какой жестокостью, не моргнув глазом, сеют смерть эти новые «рыцари плаща и шпаги»! Люди без сердца и нервов. Бесконечными убийствами прокладывали герои американского вестерна «Великолепная семерка» свой путь к признанию зрителей. И мальчишки в зале задыхалась от восторга: во дает!

Потом эти же мальчишки восторгались «Подвигами Геракла», сверхчеловеком в серой маске — Фантомасом, героями, романтизм которых оборачивался жестокостью, а подвиг — преступлением. Но где тот другой герой, который так же увлечет ребят, утверждая красоту нашей морали?

Несколько лет назад ЦК ВЛКСМ предложил объединению «Юность» «Мосфильма» снять картину о юных героях гражданской войны. Осуществить этот социальный заказ взялись режиссер Э. Кеосаян и сценарист С. Ермолинский.

Забегая вперед, скажем, что триумфальный успех «Неуловимых мстителей» Эдмонда Кеосаяна (он побил все рекорды посещаемости — 54 миллиона зрителей) заставил режиссера продолжить рассказ о юной четверке отважных в фильме «Новые приключения неуловимых», который принес ему звание лауреата премии Ленинского комсомола. Сейчас по настоятельному требованию юных снимается уже третья серия «Корона Российской империи, или Снова неуловимые».

Эдмонду Кеосаяну тридцать три года, но вряд ли можно говорить о нем как о молодом режиссере. «Неуловимые» — это его шестой по счету фильм. Уже в первых фильмах, снятых еще в стенах института (он учился во ВГИКе, мастерская Е. Дзигана), и потом на производстве, каждым днем своей творческой биографии Кеосаян доказывает, что в кино он — режиссер, имеющий что сказать людям, со своей темой, со своим взглядом на место человека в жизни.

Не все его фильмы одинаково удачны. Но есть у них одно объединяющее начало — постоянная взволнованность режиссера, острое чувство ответственности за мысли и поступки своих героев. А герои его картин — будь то Нина из «Лестницы», или Максим и Швейк из «Где ты теперь, Максим?», или Павлина из «Стряпухи», или четверка мстителей, — все они молоды, выхвачены из гущи жизни и, главное, взяты под наблюдение режиссером в момент «выбора», в момент преодоления важного жизненного рубежа, который определяет всю их дальнейшую судьбу. Это юноши и девушки нелегкой жизни, люди чрезвычайно действенные, активные, не признающие созерцательства.

Вот «Лестница», получившая на кинофестивале в Монте-Карло Гран-При «Золотая нимфа» за лучшую режиссуру. Это лирический рассказ, вернее, камерный этюд о любви, настоящей любви, преодолевающей соблазны легкой жизни, и девчонке Нине (актриса Галя Польских), сумевшей выдержать свой первый моральный экзамен в жизни.

«Три часа дороги» — фильм, завоевавший на Каннском фестивале телевизионных фильмов Гран-При «Евровидения». Драматическая история девятилетнего мальчишки, которому в сложных условиях до времени приходится думать о цене жизни и смерти. Спасая жизнь человека, оперируя тяжелобольного при свете коптилки, не выдержав нервного напряжения, от инфаркта умирает мать. А отец, верный долгу коммуниста, едет далеко на север, чтобы закончить ударную стройку. Люди ценой собственной жизни утверждают свою правоту.

«Где ты теперь, Максим?», вышедший в 1965 году, может быть, самое лирическое, самое любимое, но все еще робкое произведение режиссера. Кеосаян сам принадлежит к тому поколению юных, на плечи которых наравне со взрослыми легли все тяготы войны. И поэтому в повести о становлении характера Максима (артист Б. Токарев) и Швейка (артист В. Носик), об их заблуждениях и поисках истины, о безотцовщине и первой робкой любви много из юности самого режиссера. В этом, наверное, одна из причин той особой душевной теплоты, которой пронизана картина.

«Стряпуха» (1966). Фильм очень неровный, вызвавший много заслуженных и незаслуженных упреков. Но в нем есть одна несомненная удача — это образ героини Павлины (актриса С. Светличная), двадцатилетней вдовы, человека с улыбкой, несмотря на трагическую судьбу. По нравственным качествам, по цельности натуры ее можно отнести к людям будущего.

И наконец, «Неуловимые мстители» и «Новые приключения неуловимых».

Есть художники, которые самые существенные черты своей творческой индивидуальности раскрывают сразу, с первых произведений. Кеосаян раскрывается постепенно, причем в каждом новом фильме он обнажает еще одну грань своих возможностей. Вряд ли кто мог предположить, что автор таких психологических картин, где нет динамичной драматургии, как «Лестница» и «Три часа дороги», возьмется за постановку незнакомого ему жанра приключенческого фильма. Но те, кто хорошо знает Кеосаяна как человека — его бьющую через край жизнерадостность, его талант рассказчика-импровизатора, любовь к острой шутке, — понимали, что «Неуловимые мстители» не случайный фильм в его творчестве. А продолжение этой картины — вторая серия воочию доказала, что Кеосаян обладает всеми необходимыми данными для постановки остросюжетных, приключенческих фильмов.

Весной 1967 года в московском кинотеатре «Прометей» демонстрировались подряд два фильма по мотивам повести Павла Бляхина: «Красные дьяволята» и «Неуловимые мстители». «Мстители» — это не повторение «Дьяволят», это совершенно самостоятельное кинопроизведение, но сохранившее дух подлинного героизма и революционного романтизма одной из лучших приключенческих лент советского кино, снятой в 1923 году И. Перестиани. Углубив отдельные сюжетные линии первоисточника, введя новых персонажей и взяв на вооружение все достижения современного кино — цвет, широкий экран, технику трюка, — авторы сценария С. Ермолинский и Э. Кеосаян создали остросюжетную картину, насыщенную динамизмом, острыми коллизиями и юмором, подчинив все это задаче воспеть красоту подвига во имя революции.

«Неуловимые» Кеосаяна, переняв эстафету у «Дьяволят» Перестиани, пришли к юности 60-х годов, как сказал поэт М. Светлов, «легендой молодой, как через год, так двадцать лет спустя».

Ветер гонит поземку по белой заснеженной степи. Далеко-далеко холодная степь сливается с хмурым серым небом, издали, все приближаясь, возникают силуэты четырех всадников. За их спинами поднимается, заполняя экран своим отблеском, багряный солнечный диск — символ пламенных революционных лет, потому что в следующее мгновение всадники уже ступают сквозь огненные языки пламени (оператор Ф. Добронравов). Звучит песня:

Отгремела гражданская война, но в степях Украины бесчинствуют недобитые шайки контрреволюционных атаманов. Грабят население, расстреливают всех, кто за большевистскую власть, в ком чувствуют непокорный революционный дух. Таким был красный комиссар, матрос-балтиец, отец героев фильма Даньки и Ксанки Щусь, зверски расстрелянный белобандитом Лютым. Вместе с друзьями Яшкой-цыганом и Валеркой-гимназистом Данька и Ксанка решают отомстить за замученного отца. Таким образом, расстановка сил дана с первых кадров. Непримиримая ненависть свела в смертельной схватке юных патриотов и матерых бандитов. И эта ненависть, помноженная на отчаянную смелость и находчивость, на верность друга и фантастическое везение, рождает острофабульный невероятно-вероятный фильм о великолепной четверке, которой по плечу самые дерзкие подвиги. И если в начале фильма схватка носит характер стихийного бунта, подчинена единственной цели — отомстить за отца, топостепенно анархическое начало уступает осознанной борьбе за новые, революционные идеалы.

Фильм «Неуловимые мстители» по жанру близок вестерну. Сюжет разворачивается динамично, как туго собранная пружина, вовлекая в орбиту неожиданных препятствии, погонь, перестрелок, преодолеваемых героями остроумными способами.

Но чем отличается четверка неуловимых от мужественных красавцев вестерна? Правда, они не обладают внешним лоском и вымуштрованной небрежностью ковбоев западных боевиков. Но, вооруженные красотой юности, неуловимые ничуть не уступают им ни в ловкости, ни в обаянии. И еще одно, очень важное отличие. Во имя чего совершают подвиги супермены? Во имя славы родины, чести, может быть, иногда и есть такая псевдоидея для Джеймса Бонда, Клайда и других. Но, как правило, подоплека их «героизма» одна — деньги, нажива, власть. И какими убогими кажутся они в сравнении с босыми, оборванными, но глубоко честными и чистыми рыцарями революции: мальчишками и девчонками. На собственный страх и риск действует четверка неуловимых, сея панику в рядах батьки Бурнаша: возвращают жителям хуторов угнанный скот, устраивают засады грабителям, вызволяют из плена друзей и даже освобождают целое село Збруевку, весть о чем доходит до самого Буденного (Л. Свердлин).

Нападения, перестрелки, погони и побеги следуют друг за другом, создавая цепь захватывающих дух приключений, остроумно, порой виртуозно поставленных режиссером. С увлечением строят приключения авторы фильма, и с той же азартной увлеченностью преодолевают все препятствия герои картины.

Здесь нет одного ведущего, главного героя. И неулыбчивый Данька (Витя Косых), и ловкая Ксанка (Валя Курдюкова), и рассудительный Валерка (Миша Метелкин), и диковатый остроглазый Яшка Цыган (Вася Васильев) создают разнохарактерный, но очень цельный, дополняющий друг друга образ коллективного героя неуловимых, способного личным примером героизма и верности другу увлечь юного зрителя.

Но при всем зрелом понимании своего революционного долга бить и гнать атаманскую нечисть с украинской земли мальчишки остаются мальчишками, похожими на сотни других мальчишек во все времена. Это сказывается и в желании позагадочней обставить свои поступки (после каждой вылазки они оставляют записку с надписью «Мстители») и в звонких таинственных сигналах «ку-ку» и «ку-ка-ре-ку», приводящих в мистический трепет бурнашей и дающих повод для развития местного фольклора «о загадочных явлениях большой дороги» и вмешательстве «потусторонних сил» в земные дела.

Зрителей захватывает не только стремительный сюжет с головоломными ситуациями. Его покоряет отчаянная смелость молодых исполнителей, таких же бесстрашных и дерзких, как и их герои. Кеосаян против дублерской практики в трюковых съемках. С этим его принципом беспрекословно согласились и актеры. Прежде чем предстать перед объективом кинокамеры, они провели немало времени на ипподроме, в бассейне, на стадионе, чтобы потом на экране продемонстрировать такую красоту ловкого и гибкого человеческого тела, что им невольно хочется подражать.

Быть внимательным к миру подростка с его неиссякаемой потребностью доброты, торжества справедливости, с преклонением перед отвагой и любовью к цельному героическому идеалу — необходимое качество для режиссера детских фильмов.

Ведь герои экрана и зрители, особенно юные, — две стороны одной медали. И этот двусторонний взаимообогащающий процесс очень сложен. У него свои закономерности. Одна из этих закономерностей ясно сказалась на примере с режиссером Кеосаяном. Как бы заново окунувшись в собственный мир детства, с его самозабвенной влюбленностью в приключения и неутомимой жаждой героического, он рассказал детям о неувядающей романтике гражданской войны, подарил им дружбу с отважной четверкой, с которыми ребята не захотели расстаться, заставив режиссера снять вторую серию — «Новые приключения неуловимых».

Снова только что родившееся солнце встает над землей. Снова от его огненного круга отделяется четверка всадников в островерхих буденовках. И звучит песня неуловимых (композитор Ян Френкель):

Стремительный бег коней. Тревожные позывные горна.

Краткой и неожиданной пулеметной очередью в наступившей тишине загораются на экране алые буквы титров, завершаясь надписью, как на обелиске: «Юным героям гражданской войны посвящается».

Так начинается вторая серия — «Новые приключения неуловимых». Авторы сценария — Э. Кеосаян, А. Макаров. Это снова о них, об отважной неунывающей четверке повзрослевших, умудренных, но таких же храбрых и отчаянных.

Буйный ветер гражданской стелется над страной. И неуловимые уже сражаются в армии Буденного. Атакующая лавина заполняет экран, вспыхивают над головами крутящиеся клинки, всхрапывают, взметая снег, мчащиеся кони, а навстречу им выкатывается черно-белая анархическая свора. Развевается алый стяг с надписью: «Уничтожить врага». Мелькают знакомые лица Даньки, Ксанки, Яшки, Валерки. И вот, не выдержав натиска, опрокинулась и побежала вражеская армия. И кони красных топчут знамя с черепом и костями.

И этот великолепный темп, заданный в прологе, режиссеру удается выдержать до самого последнего кадра. Вторая серия раскованнее, энергичнее и цельнее первой, как будто Кеосаян, окончательно поверив в собственные силы, размахнулся во всю мощь своей неуемной творческой фантазии. Фильм где-то балансирует на грани приключения и гротесковой комедии — в нем много остроумных комедийных поворотов, смешных персонажей (аптекарь-любитель (С. Филиппов), посетители ресторана, конвоир); поистине героических трюков (Яшка с вертящейся карусели прыгает в седло коня, с высокой скалы в море, перелетает на крышу соседнего дома Валерка, Ксанка цепляется за крыло летящего самолета). И это все, не разрушая логической завершенности и композиции фильма, дало неожиданно новую окраску и живость событиям, разворачивающимся во второй серии. В отличие от «Неуловимых мстителей», представляющих собой нескончаемую цепь событий и положений, из которых выпутываются неуловимые, «Новые приключения неуловимых» подчинены единой сюжетной линии. Это история одной операции, выполненной героической четверкой. Из перехваченного у врангелевского летчика секретного пакета стало известно, что у начальника контрразведки белогвардейского фронта хранится карта-схема укрепленных районов Крыма. Необходимо завладеть картой, чтобы с меньшими потерями освободить Крым — последний оплот белых. Добыть ее после долгих размышлений командование красных поручает неуловимым. Противник сильный и умный. Это уже не дезорганизованная пьяная банда батьки Бурнаша, это враг с высшим образованием: полковник контрразведки Кудасов (А. Толбузин), штабс-капитан Овечкин (А. Джигарханян), поручик (В. Ивашов) и сам Бурнаш (Е. Копелян). Юные герои действуют в самом логове врага, в маленьком белом городке у берегов Черного моря, где еще «задержались» столичные аристократы, мелкие аферисты, дельцы, выметенные революцией из молодой Республики Советов. Неоценимую помощь в выполнении военного задания оказывает четверке Буба Касторский. Да, да, тот самый неунывающий весельчак и чечеточник, знаменитый куплетист из Одессы Буба Касторский, который вместе с меланхоличной «белокурой Жози» (И. Чурикова) выступал на случайных подмостках деревенских дорог, — теперь артист приморского ресторана «Палас». Эту роль виртуозно, с подлинным артистическим изяществом играет Борис Сичкин.

«Новые приключения неуловимых» отличаются тщательно продуманным и разработанным музыкально-звуковым рядом. Фильм предлагает всего несколько музыкальных тем. В нем отсутствует обилие музыки, которым несколько страдала первая серия.

Появление новых приключений на экране повлекло за собой неиссякаемый поток писем. Авторы просили, настаивали и просто требовали продолжения истории о великолепной четверке. Стало ясно, что режиссеру удалось найти крепкий контакт с молодым зрителем, затронуть те романтические струны, которые всегда звучат в их сердцах.

Вместе с драматургом А. Червинским Кеосаян написал сценарий третьей серии. Новая задача, стоящая перед съемочным коллективом, — сохранив свежесть и яркость первых двух картин, найти новое решение и в постановке и обрисовке характеров персонажей.

Мы снова встретимся с героями в сложное и трудное время. Это год разрухи, голода, происков внутренних врагов — год 1923-й. Белоэмигрантские круги, осевшие в Париже (штабс-капитан Овечкин, Бурнаш, специалист по царским драгоценностям Нарышкин), для коронации одного из мнимых наследников престола решили похитить корону бывшего императора всея Руси из Оружейной палаты. Похищение удается. Вернуть корону в сокровищницу народа поручают четверке неуловимых. Они уже повзрослели. Они чекисты, солдаты Дзержинского. А какие необыкновенные приключения произошли с неуловимой четверкой отважных при выполнении чрезвычайного поручения, мы узнаем, когда выйдет на экран новый фильм.

Можно с уверенностью сказать, что дружба неуловимых с сегодняшним юным зрителем пригодится ребятам и через год, и через десять лет, когда, будучи уже совсем взрослыми, нет-нет да и призовут на помощь тех, которые обещали:

Долорес Данелян

АМИР МАЗИТОВ

Это один из наших Гаврошей, Гаврошей, которые рождены революцией и которые еще, может быть, не осознанно, а сердцем воспринимают окружающее и заражаются тем новым, что происходит вокруг. Они оказывали помощь революции не столько физически, сколько морально: их удивительно светлая детская вера в лучшее передавалась окружающим, бойцы видели в них своих преемников.

Я сердцем никогда не мог примириться с тем, что юный барабанщик погиб. Я видел его живого, в длиннополой красноармейской шинели и буденовке, воображение рисовало черты его лица.

А. Мазитов

АМИР МАЗИТОВ

Были дни — Ярославль был грозным городом русской боевой славы. Набатным звоном без отдыха гремели колокола — в созданное Мининым и Пожарским народное ополчение, четыре месяца отстаивавшееся в Ярославле, стекались отряды со всех концов страны. Отсюда летом 1612 года пошли войска на Москву. И кто знает, как повернулась бы русская история, не распахни Ярославль свои ворота для всех готовых сражаться с интервентами, не будь создан в нем «Совет всея земли»?

Прошло без малого триста лет — и клич колоколов сменили революционные песни. Ярославль стал центром Северного комитета РСДРП. В «кровавую пятницу» 1905 года горожане с оружием в руках сражались с казаками. А в 1919 году рабочих Ярославской губернии, давших «лучшие свои силы для защиты рабоче-крестьянской республики», с балкона Моссовета приветствовал В. И. Ленин.

Волга искони была матерью русской вольности. В давние времена ее бороздили острогрудые челны Степана Разина. В 1918 году по ней плавала Волжская флотилия: списанные из Балтийского флота военные суда, вооруженные пушками баржи. «Сережа» — называлась одна из таких ощетинившихся дулами барж; «Ваня-коммунист» — другая. В Волжской флотилии служили Лариса Рейснер, Всеволод Вишневский.

Обо всем этом мы говорили с ярославским живописцем Амиром Мазитовым в его мастерской, просторной, чистой, светлой. Ярославль для Мазитова не просто место, где он живет; для него это город великих исторических и революционных традиций: «Человеку нужно знать, ощущать, чувствовать свои корни. Без этого можно превратиться в перекати-поле». Он изучает городские архивы, собирает материал по Волжской флотилии, старое оружие, которое еще попадается при сносе отживших домов.

Однажды пионеры принесли ему саблю. Они нашли ее в сломанном доме, в печи, которая была сложена вскоре после эсеровского мятежа 1918 года. Тогда было много оружия и мало полосового железа, и печник положил ее в качестве стяжки. Сабля тревожила, будила память.

«Мне вспомнилась, — рассказывает Амир, — отцовская сабля в ножнах на стене родного дома. В годы революции мой отец — молодой сельский учитель Нуриахмет Мазитов возглавлял комсомольскую ячейку в селе Камаево около Елабуги. Ночью к селу подошли белочехи, и ему пришлось пробиваться к своим с этой саблей».

В это время Амир писал «Барабанщика». На одном из этюдов к картине — сабля с кистью, с выгравированной на рукоятке датой: «1916 год». Художнику дали ее в музее для образца. Если внимательно сравнить первоначальный этюд с полотном, можно заметить, как изменился рисунок: он как бы вобрал в себя и музейную реликвию, и «живую» саблю, найденную ярославскими ребятишками, и ту, что он видел в детстве. В нем — пламя тех страстных и героических лет, трагедийных и радостных.

Вот он, «Барабанщик». Снежное поле, изрезанное колесами тачанок, избитое копытами коней. («Множество летних вариантов не удовлетворяло меня, и я почувствовал — суровость гражданской войны подчеркнет зимний пейзаж. В картине я хотел уйти от жанровой иллюстративности в решении темы…») Вдали, куда хватает глаз, извилистой лентой течет конница. На переднем плане — в тачанке, вцепившись в боевой барабан, положив на колени саблю, мальчик-барабанщик. Тонкая шея, для которой слишком свободен грубый воротник солдатской шинели, низко надвинутый на лоб буденновский шлем со звездочкой, грустные сосредоточенные глаза. Подросток, почти ребенок, воюющий вместе со взрослыми… Так, как пелось в одной из песен:

Юный барабанщик, перекочевавший из песни на холст, зажил новой, второй жизнью. Он экспонировался на Всероссийской республиканской выставке, на посвященной Ленинскому комсомолу экспозиции «50 лет ВЛКСМ». За цикл картин, посвященных героической советской молодежи, Мазитову было присвоено звание лауреата премии Ленинского комсомола. «Картины поименно названы не были, — говорит он. — Но я знаю, что главной среди них был он, «Барабанщик».

Как же, какими путями шел Амир Мазитов к этой, пока главной, своей картине?

Суриковский институт, отделение живописи. Особый, не сравнимый ни с чем для художника запах краски. Уроки рисунка, композиции. Занятия в мастерской профессора Мочальского. Музеи. Выставки. Опять музеи. Воспитание умения и вкуса.

Любимые художники, учителя не по классу, а по духу. «Дейнека. В нем привлекает энергия, напряженность чувства, его героичность. Иогансон. Даже не столько из-за колористического мастерства, удивительного его понимания цвета, сколько из-за вложенной в его полбтна страсти. «Допрос коммунистов» и «На старом уральском заводе» воспринимаю как произведения эпохальные для советской живописи. Но самый любимый художник, как это ни покажется странным, не живописец, а скульптор. Иван Шадр. В небольших по размеру, зачастую станковых вещах он умел передать дух эпохи, дух победившей революции. В его портретах, в «Булыжнике — оружии пролетариата» — и точная характеристика времени, и глубочайшее раскрытие духовного мира человека».

Мазитов начинал свой путь с жанровых полотен. На них жили рыбаки, сельские почтальоны, мальчишки-первоклассники. Молодая женщина на фоне большого раскрытого окна гладила детские распашонки («Майское утро»). Лыжники в туристском походе отдыхали на привале («Утро на привале»). Деревенские ребятишки висели на заборах, ожидая финиширующих спортсменов («У финиша»). Полотна экспонировались, покупались. «Утро на привале» находится сейчас в краеведческом музее города Воркуты, «У финиша» — в Орловской картинной галерее. Но сам автор был недоволен ими. Они были слишком Похожи на десятки полотен других художников, в них не было творческой индивидуальности.

Над поисками ее Мазитов работает долго, упорно. К каждой вещи делает по нескольку подготовительных эскизов, не жалея, переписывает уже завершенные произведения. Так полупилось и с «Утром на привале», которое было его дипломной работой. Прямо после защиты он опять пошел в мастерскую, перегрунтовал только что принятый холст и переписал его заново.

На много лет вошли в его творчество две темы: Волга и портреты современников. Яхты, скользящие по волнам; купальщицы на золотистом песке пляжа; дети, играющие у реки; русские березки и новостройки новых городов — все это было собрано им в одну серию. Наиболее интересной из нее получилась картина «Радуга», исполненная по холсту темперой и пастелью. Девочка, еще не переросшая спелую, только что сбрызнутую дождем рожь, подняв голову, закинув вверх руки, как в водопаде, стоит в семицветном спускающемся на землю спектре. Радость бытия переполняет ее. Кажется, сейчас она растворится в этом сверкающем свете. Мазитову удалось выразительно передать ее юное ликование, упоение жизнью, великолепием природы.

Наряду с лирическими картинами он пишет полотна, посвященные Волге трудовой, Волге спортивной. «Волжское утро» — в серебристом свечении сетей разговаривают присевшие на минутку рыбаки. «Волжанка» — девушка мчится в моторной лодке, волосы схвачены косынкой, лицо сосредоточенно-внимательно; в лодке сети, поплавки — она едет на работу; суровость замысла смягчают пейзаж волжского приволья, летящие за лодкой белокрылые чайки.

Чайки — символ вольных птиц, уверенно рассекающих воздух в полете. «Чайка» — назвад Мазитов полотно, на котором написал Валентину Терешкову. Только что сбросив парашют, смотрит она на небо. Художник надеялся, что сумеет создать образ героический и нежный одновременно, образ — воплощение новой действительности. Но желания живописцев не всегда реализуются. Картину эту нельзя поставить в число лучших произведений Мазитова, ее трудно назвать удачей. Образ Валентины Терешковой решен в ней недостаточно глубоко, внешне; внутреннего мира своей героини художник раскрыть не сумел. Символика полотна — взгляд, устремленный в небо, летное поле — слишком поверхностна, прямолинейна. «Не все удается, — соглашается и сам автор. — Видимо, мало думал. Не нашел образ».

Удача, которой он не достиг в «Чайке», ждала его в «Барабанщике». Вместо лирико-героической композиции он создал полотно героико-психологическое, полотно мужественное и страстное. В нем нашли выход и его неиссякаемый интерес к революционной истории советского народа, и его стремление рассказать о сильном человеке, человеке-герое, и его художнические увлечения. От «Допроса коммунистов» Иогансона и «Обороны Петрограда» Дейнеки прямая идейная дорога к «Барабанщику».

На этот раз Мазитов не торопился, работал с полной отдачей сил. Ему хотелось сделать образ таким ярким и убедительным, чтобы каждый узнал в нем героя прославленной песни. Для этого требовался не натуралистический портрет того или иного лица, но большое творческое обобщение: маленький герой должен был стать воплощением сотен мальчишек, которые делили со взрослыми тяготы и опасности войны. И в то же время ему не хотелось выдумывать: в картине все должно быть так, как это могло быть в жизни. Пейзаж, одежда, аксессуары.

Прежде всего не просто хотелось — надо, необходимо было увидеть, потрогать боевой барабан. Поехал в Москву, сперва в Центральный музей Вооруженных Сил, потом в Музей Революции. Там барабана не оказалось. Больше того — художника уверяли, что барабаны лишь легенда, что в гражданскую войну обходились трубами.

Не поверил. Начал рыться в архивах. Нашел фотографию смотра Чапаевской дивизии в Уфе в 1918 году. И на ней стоящего перед строем бойцов мальчика-барабанщика.

Потом нашел и барабан. Туго натянутый, с инкрустированным ободом. Такой барабан, которыми пользовались в русской армии до революции. Он сохранился в Музее музыкальной культуры имени М. И. Глинки.

А как обращаться с барабаном, Мазитову показали в Ярославском доме пионеров. Научился барабанить он и сам. И хоть барабан у него в картине «не действует», художник уверяет, что знание того, как надо с ним обращаться, очень помогло ему при продумывании композиции.

Через пионеров подобрал и натурщика. Его звали Володя. «Он был скромным, ничем поначалу не привлекал внимания. Но надо было видеть, как он преобразился, когда узнал, о чем пишется картина, каким событиям она посвящена. Когда же он был одет в подлинное обмундирование тех лет, взял в руки подлинные исторические реликвии, детская фантазия достигла какого-то песенного предела. От него буквально исходило внутреннее сияние… Это его состояние с большой силой передалось и мне и как-то особенно взволновало и потрясло».

Подготовительная работа закончена. Теперь надо «решать» картину. Выражение лица (или лиц), расположение героев, происходящее на полотне действие.

Сперва, вспоминая фотографию смотра Чапаевской дивизии, Мазитов нарисовал мальчика — башкира или татарина, подчеркнул узкий разрез глаз, широкие скулы. Но от такого варианта скоро отказался — портрет становился слишком «местным», терял обобщенность, типизированность. Затем лицо Володи подверглось другим изменениям — художник «исправил» черты лица, сделал его чуть ли не классически красивым.

От этого отказался по тем же причинам. Попытался подчеркнуть усталость, худобу — трудная ведь жизнь была у мальчишки! — и снова сел за мольберт. Не в этом, не только в этом смысл образа. И вот, наконец, последний, канонический вариант: поднятые брови, крепко сведенные губы, тревожные вдумчивые глаза.

Поиски композиции. Барабанщик на фоне знамени. На фоне тачанки. Верхом на коне. Все это маловыразительно: остается лишь лихость, упоение боем, не видно самого человека, не видно человеческой судьбы. Создается впечатление надуманности, искусственности, неестественности.

Еще попытка: барабанщик идет впереди бойцов. И опять неудача: маленькая фигурка терялась среди народной массы. Пропадало основное — глаза, взгляд, над которым он столько бился. Взгляд глаз, которые видели реки крови, поняли цену жизни и правды. Недетский взгляд на детском лице.

Написать так, чтобы он, окруженный другими людьми, все же был в центре их внимания? У Мазитова уже был такой опыт в полотне, героем которого он сделал Павла Корчагина. Корчагин сидел у костра, читал вслух. Остальные прислушивались. Уже в эскизе вещь держалась плохо: получалось, что художник не просто показывал своего героя, но тыкал в него пальцем: смотри сюда! Мазитов переделал композицию, написал Корчагина у костра одного.

В сущности, и барабанщик остался на холсте один.

Все остальные — вдалеке, неясно, полунамеком. Зритель понимает, что он с полком, но бойцов не видит. Это дает ему возможность всмотреться в мальчика, понять его. Художник отделяет главное от второстепенного и показывает зрителю лишь главное.

Таким же социальным и философским осмыслением действительности стремился сделать Мазитов и то полотно, над которым работал, когда я была у него в мастерской. Оно должно было называться «Сигнальщик» и рассказывать о Волжской флотилии. У Мазитова собраны чуть ли не все книги, в которых говорится об этой флотилии, пересняты десятки фотодокументов. Он узнает каждое лицо на фотографиях, может долго, пространно рассказывать о каждом. Изучил все относящиеся к флотилии материалы Центрального музея Вооруженных Сил, партийного архива в Казани, нашел в Казани школу, организовавшую школьный музей, посвященный истории Волжской флотилии.

«Побольше бы таких школьных музеев, — говорит Амир. — И не только потому, что подчас там найдешь материалы, которых в других местах нет. Они важны для воспитания учеников. В одном из объявлений, призывающих добровольцев во флотилию, я прочел: «Кандидаты должны быть честными, принципиальными. Не имеющих таких качеств просят не беспокоить». Мне кажется, что такая формулировка, пришедшая из тех легендарных лет, может значить для школьника больше, чем десятки нравоучений и лекций».

В мастерской разбросаны вещи юнги-сигнальщика: ботинки, бескозырка. «Да, опять все начинаю с азов, как в «Барабанщике». Уж очень я убежден: если хочешь воспроизвести дух эпохи, «сочинять» надо лишь героев. Предметы, которые их окружают, должны быть подлинными, историческими».

К «азам» относятся и этюды-наброски ботинок, рук, эскизы композиции. А к стене прислонен большой — в размер будущей композиции — рисунок, графическая основа будущего полотна. Подросток в матросской рубахе, с флажком. Его глаза прикованы к одной, невидимой зрителю, точке: там — опасность. Но он не покинет своего поста, как бы ни было страшно. Даже если ему будет угрожать смерть.

Юные герои гражданской войны с недетской судьбой и зрелым мужеством. Они навсегда вошли в творчество и в сердце художника, стали его героями, его судьбой. Потому что судьба художника всегда неразрывна с судьбой его героев.

Ярославль — город русской боевой славы. Ярославль — город революционных традиций. Ярославский художник Амир Мазитов не забывает об этом: в своих полотнах он не только воссоздает историю, но и стремится к изучению становления и развития характера советского человека.

Ольга Воронова

ЯРОСЛАВ СМЕЛЯКОВ

Может, это покажется странным, но я перед лицом совсем юного читателя, подростка, испытываю не только радость, но и тревогу: заденут ли его, будут ли ему близки стихотворения, написанные человеком уже далеко не молодым и внутренне обращенные к сверстникам, родившимся еще накануне Октябрьской революции?

Я нисколько не сомневаюсь, что теперешним молодым людям главные идеи и герои моего поколения так же близки и дороги, как и нам, отцам. Меня беспокоит не это, а то, удалось ли мне живыми и сильными строками выразить и показать основную суть времени.

Надеюсь, что моя тревога напрасна и что нынешняя встреча с подростками будет взаимно интересной и полезной.

Ярослав Смеляков

МОЛОДЫЕ ЛЮДИ (Комсомольская поэма)

Посвящается 50-летию ВЛКСМ

Главы из поэмы

ЛЕТОПИСЕЦ ПИМЕН

МАСТЕР

«ОГОНЕК»

АРКАДИЙ ГАЙДАР

ПРИЗЫВНИК

УТРЕННЯЯ ГЛАВА

ТОВАРИЩ КОМСОМОЛ

ЮРИЙ ГАГАРИН

КРЕМЛЕВСКИЕ ЕЛИ

СТОЛОВАЯ НА ОКРАИНЕ

ПЕРВАЯ ПОЛУЧКА

АЛЕНУШКА

МИЛЫЕ КРАСАВИЦЫ РОССИИ

ХОРОШАЯ ДЕВОЧКА ЛИДА

ОПЯТЬ НАЧИНАЕТСЯ СКАЗКА

ЗЕМЛЯ

КОМСОМОЛЬСКИЙ ВАГОН

Поезд Москва — Лена

ДАЕШЬ!

ЯГНЕНОК

ПАТРИС ЛУМУМБА

МАЙОР

СЧАСТЛИВЫЙ ЧЕЛОВЕК

ВЛАДИМИР ФИРСОВ

Поэтическая судьба Владимира Фирсова складывалась удачно. В первых же публикациях, в первом же сборнике «Березовый рассвет» читателем были уловлены своеобычные, ясные поэтические звуки, в которых естественно и непринужденно жила юношеская сердечность. Лирический герой В. Фирсова заявил о себе как о личности, трепетно, взволнованно чувствующей красоту, захватывающую переменчивость родного лика отеческой земли. Мир природы и человек в нем — вот, пожалуй, одна из главных тем поэта, наделенного зоркостью взгляда, эмоциональной отзывчивостью и дорогим, редким качеством чувствовать все смысловое и звуковое богатство русского слова, всего напевного строя русской речи.

В одном из ранних стихотворений В. Фирсова, «Раздумье», есть такие строки, весьма свойственные направленности и поэтике его лирики:

Лирическая стихия, так непринужденно и властно увлекающая поэта, иногда заставляющая прибегать его к повторам, к раз найденным образам, по мере обретения поэтической зрелости и, если так можно сказать, самоуважения таланта, в дальнейшем творчестве как бы направляется в строгое русло целенаправленных эстетических поисков.

Любование картинами русской природы — действительно чарующими, истинно вдохновляющими — не столько сменяется, сколько обогащается конкретными приметами времени. Я бы даже сказал так: в лучших пейзажных стихах поэта мы начинаем угадывать сложный мир современника.

Так в нелегких, в удачных и неудачных пробах рождалась гражданственность в поэзии В. Фирсова, которая, не затмив ее лиризма, проложила путь к стихам ярко выраженной публицистичности и, вызрев как нечто самостоятельное, значительное, вышла из жанровых рамок отдельных, непреклонной идейной ясности стихотворений и создала естественные и прочные опоры, на которых поэт начнет возводить обширные здания поэтического эпоса.

В самом начале я говорил о творческой удачливости Владимира Фирсова, имея в виду прежде всего естественное и нарастающее развитие таланта, который начинает жадно проявлять себя в различных поэтических жанрах, осваивать многообразные тематические пласты, вырабатывая единство своего стиля. В творчестве Владимира Фирсова синтезируются весьма различные поэтические элементы.

Характерным примером далеко не простого поэтического синтезирования можно назвать его поэмы.

Уже в первых поэмах, «Память» и «Россия от росинки до звезды», автор смело сливает лирические струи с главным напористым потоком эпического монолога. Но это происходит вовсе не от заданности, не от гордого желания испытать возможности своего поэтического пера, а диктуется специфическими качествами темы. Вот теперь — о теме. Как и во многих стихах, так и в поэмах она по преимуществу социально-историческая. Историзм ее проявляется в сопоставлении различных событий русской истории, из осмысления которых, как правило, и рождается напряженный патриотический пафос, утверждение наших великих национальных традиций и героических деяний. Социальность же темы проистекает из стремления различные явления истории и современности понять с точки зрения коммунистических принципов и идеалов. И вместе с тем обращение В. Фирсова к сердцу, чувству читателя всегда окрашено личным, лирическим отношением.

Но нельзя представлять так, что заключительные, оптимистические аккорды поэм В. Фирсова исключают иное звучание. Нет, они и тревожны и даже трагичны. Листая страницы давней и недавней истории, пристально вглядываясь в наш нынешний, неспокойный мир, поэт не уходит от противоречий в восторги; на пути познания человека и человечества есть все: и свет, и тьма, и злое, и доброе.

Пожалуй, такое понимание человека и времени особо выявилось в поэме «Республика бессмертия» — произведении значительном как по форме, так и по богатству содержания. Трагедийная по судьбе главного ее героя, широкая по охвату различных сторон жизни народа, национальная по существу и по складу всего своего поэтического строя, она явилась как бы гимном — светлым и призывным, — сложенным во славу советского молодого человека. Образ Василия — образ, безусловно, собирательный, приподнятый и романтизированный и все же приковывающий к себе внимание жизненностью и реальностью.

…Поэмы и стихи Владимира Фирсова говорят сердцу и уму читателя многое. В них ярко сказано о нашем времени и о нас с вами, молодой современник.

Николай Сергованцев

РЕСПУБЛИКА БЕССМЕРТИЯ Поэма

Вечная слава героям, павшим в боях за свободу и независимость нашей Родины.

…Одни я в мире подсмотрел Святые, искренние слезы — То слезы бедных матерей! Им не забыть своих детей, Погибших на кровавой ниве, Как не поднять плакучей иве Своих поникнувших ветвей.

Н. А. Некрасов

ВСТУПЛЕНИЕ

ПЕРВЫЙ ПЛАЧ МАТЕРИ

ГЛАВА ВТОРАЯ

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

ГЛАВА ПЯТАЯ

ВТОРОЙ ПЛАЧ МАТЕРИ

ГЛАВА ШЕСТАЯ

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

ТРЕТИЙ ПЛАЧ МАТЕРИ

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

ПЛАЧ МАТЕРИ ВАСИЛИЯ ПО ГАГАРИНУ

1968 г.

НАБИ ХАЗРИ

В ПЛЕНУ У ХАЗРИ

Кто такой Хазри?

Поэт Бабаев Наби Алекпер оглы. Родился в 1924 году недалеко от Баку, в селении Хурдалан. Среднее образование получил в родном селе. Окончил Литературный институт имени Горького. Систематически начал печататься с 1944 года. Издал около тридцати сборников стихов и поэм на азербайджанском, русском и на языках народов СССР. Стихи его переведены на чешский, сербский, турецкий, болгарский… Перевел на азербайджанский Лермонтова, Гурамишвили, Твардовского, Прокофьева…

Почему Бабаев стал Хазри?

«Потому что Бабаевых у нас, к примеру, как Ивановых в России. Не хотел, чтобы другим приписывали мои грехи» (Бабаев-Хазри шутит. Хазри означает «ветер». Море ветров — Каспий зовут азербайджанцы Хазаром.)

Чем же «грешит» Хазри?

Как тысячи и тысячи поэтов, любовью к близким и далеким людям, радуется радостям и грустит в ненастье, ненавидит, симпатизирует, разговаривает со звездами, травами, скалами, задумывается о людских путях и перепутьях…

Как пишет Хазри?

Но кто же такой Наби Хазри — один из тысяч и тысяч? Станислав Лем как-то заметил: «Сегодня мы с улыбкой говорим, что поэтов не только читают почти одни поэты, что даже тиражи поэтических томиков определяются количеством живущих поэтов данного языка…» С улыбкой же отметим, что Лем, очевидно, не имел в виду Хазри: тираж его последнего сборника — 87 тысяч книжек!

И все-таки, легко ли в поэтическом море, необъятном, ветреном и бурном, услышать его голос? Есть мнение у самого поэта на этот счет:

Говорить о стихах — неблагодарное дело. Стихи, очевидно, следует читать. Но стихи нельзя читать все подряд, сразу. И хоть сравнения всегда страдают, а это, вероятно, более всего, — обратите внимание, как гурманы пьют кофе. Каждый глоток запивается водой, чтобы вернуть первоначальную остроту вкусу.

Я читал стихи Хазри в разное время, в разных книжках, начиная с его первой, где было одно стихотворение. Потом Наби Хазри читал мне их сам…

На вопрос «кто такой Хазри?» поэт отвечает так:

Да, мы люди, дети людей, дети человечества, мироздания. И его наследники. Преемники всего, что осталось за нашими плечами.

Мы ко всему причастны — к горю и радости, которые были и которые будут.

Необъятные и незримо малые величины, явления, события проходят через наше понятие, преломляются в нем.

Это разум.

Предвзятому критику легко упрекнуть поэта в отвлеченной игре в контрасты, в довольно щедром для себя выборе заявок-символов.

В одном будет прав критик: такая поэтическая программа может остаться декларативной, если не найдет подтверждения во всем творчестве.

Стоит только познакомиться с его «Ощущениями»:

чтобы убедиться, что в поэтических заявлениях Хазри нет ничего от декларативности, он донельзя конкретен. Конкретен и во времени и в месте.

Нет, Наби Хазри далек от того, чтобы выписывать кому-либо индульгенции. Тем более самому себе. Он уверен, что, так или иначе, «каждый стих, как гражданина, спросят — что сделал он для Родины своей?». Он просит Поэзию простить его «за каждый слабый стих», а не простить неискренность, потому что, по Хазри, «измена музе — самая страшная из измен». Страшно изменить делу, которое сам определил для себя в святыни. И прежде всего потому, что стихи не просто продукт поэтического цеха, они — личность.

Сам тон лирических монологов Наби Хазри тяготеет к афористичности. Здесь он верен традициям восточной поэзии. Однако стремление сконцентрировать раздумья в броско поданную мысль легко избегает у Хазри назидательности и претенциозности. Сентенции противопоказаны самой роли, которую себе уделил поэт, его уверенности: «что перед солнцем тьма не устоит, известно всем, но истины такие не подымают на борьбу со злом, рождают в человеке равнодушье…»

Если Хазри советует, то обращается к себе, он беседует с самим собой на людях, он разговаривает со своим лирическим героем во всеуслышание. И даже тогда, когда вслух не говорят:

Хазри прям во всем. В поэтических приемах, в мысли, открыт, даже публицистичен в средствах. И в чувствах. Может быть, такое ощущение приходит потому, что Хазри-лирик — национальный в сути, в образности, в тематике — все же не угождает нашему привычному желанию услышать пряный аромат восточной поэзии, он никогда не пользуется «паранджой» ориентальной орнаментики, не поражает экзотическими красками. Даже тогда, когда поет красоту родного Азербайджана, обращается к звездам или к цветку.

Хазри — мужественный лирик. А если попытаться определить главную черту его любовной лирики, то это, пожалуй, целомудрие.

«Когда бы…», «Улыбнулись глаза», «Ты ищи меня», ряд других лирических откровений — грустит в них поэт или радуется — отмечены этой общей чертой. В ней отношение поэта к любви, как к чувству сильному, а потому требовательному и обязывающему.

Впрочем, ответственность во всем — сущность творчества Хазри. Любопытна в этой связи поэма «Сумгаитские страницы». Здесь Хазри — поэтический биограф молодого рабочего города — предлагает «спокойно перелистывать страницы» истории. И мы по велению поэта выходим за рамки, казалось бы, локально очерченной темы. Судьба города — уже судьба Родины, народа. «Дневник молодого каменщика» — дневник трудного труда строителя новой жизни. Лирический герой поэмы не гид Сумгаита, а уже философ, прослеживающий исторические закономерности становления республики, укрепления уз дружбы народов, преемственности поколений. Мы слышим живой диалог двух классиков азербайджанской литературы, Джафара Джабарлы и Самеда Вургуна, о жизни, долге, о трудных давних и недавних временах. И за всем этим чередованием образов, персонажей, поэтических трансформаций лирического героя стоит автор, не просто заявляющий, что, подобно своим героям, готов идти вперед, «пусть даже в шторм». Разумеется, одно такое заявление в эпилоге стоило бы немного, если бы мы не узнали, что самой своей поэмой он — соучастник. А узнав, верим его почти крику:

Если вы спросите Хазри, почему он не может «дремать на берегу», он наверняка объяснит вам, какими последствиями это чревато, он расскажет, что рядом с собственными путеводными поэтическими звездами — Лермонтовым, Вургуном — для него горит еще одна, так и не вспыхнувшая при жизни звездочка — Микаиль Мушвиг, духовный сверстник Хазри, поэт, песни которого трагически оборвались в 29 лет, могила которого неизвестна. И еще, может быть, Хазри вспомнит в связи с этим свое стихотворение о другом поэте, который в те дни, «в дни бедствий всенародных» «слагал изящные стихи». Конечно же, для Хазри призыв не дремать на берегу не броская фраза. Если своего маститого земляка Самеда Вургуна он приемлет в наставники, как пример яркого олицетворения красот и неповторимости родного языка, и, по сути дела, считает, что в нем самом, как в поэте, «все началось с Вургуна», то Лермонтов, по убеждению Хазри, самый яркий синоним гражданской страстности и вызывающего поэтического мужества.

В декабре 1968 года Наби Хазри вручили лауреатский значок Ленинского комсомола. В одном ряду с Владимиром Маяковским была фамилия азербайджанского поэта. И вот концепция Хазри «стать частицей общей судьбы» получает логическое подтверждение: обычное, рядовое, выдающееся и просто великое, отмеченные общностью задач (и пусть несравнимы величины индивидуальной «лепты», измеряющиеся разной степенью приложения сил и возможностей), оказывается, складываются в итоге на одну чашу весов, если на другой — благополучие человечества. Я не случайно вернусь в который раз к стихотворению «Поэзия — вселенная моя», хотя бы потому, что разделяю мнение поэта, ответившего мне: если бы он был собственным критиком, то именно по этому произведению стал бы судить о себе.

Легко предположить, что Хазри здесь ограничивается традиционными размышлениями о назначении поэзии. Но стихи, как их оценивает поэт, написаны просто о человеческой судьбе, о наших с вами делах, больших и малых, и о том, как, ради чего они делаются.

Сейчас Наби Хазри нашел в себе силы писать поэму о матери. Отнюдь не просто осуществимо намерение Хазри не только потому, что бесконечно больно обращаться к дорогому образу во второй части поэмы «Без тебя», над которой он работает сейчас. Трудно потому, что поэт обязан уйти здесь от конкретного образа, от бесконечно близких черт, от милых сердцу бытовых деталей. «Иначе я ничего не расскажу, кроме рассказа о хорошем незнакомом вам человеке. Тот, кто прочтет поэму, должен узнать в ней свою мать».

Почему поэт работает над переводами? Казалось бы, праздный вопрос! Поэт помог заговорить по-азербайджански Гурамишвили, Твардовскому, Прокофьеву, наконец, своему кумиру — Лермонтову. Добрый, зримый конечный результат. Однако Хазри важнее был сам процесс общения, когда он будто продолжал «священную игру» старших собратьев, стараясь нащупать плоть образов в новой стихии своего языка. Хазри в те минуты «имел десять чувств и тысячу глаз».

Если это так, то те минуты переводчика были одними из счастливых. Но Хазри-поэту положено всегда больше знать и видеть. К слову, из туристских поездок он не привозит печально-обязательного в подобных случаях пестрого калейдоскопа впечатлений. Он сдержан, даже скуп. Скажем, из Италии от встречи с девушкой — продавщицей цветов он привез один только горький вопрос: «Скажи мне, Неаполь, сколько за день на улицах белых увяло цветов?» С могилы Рафаэля увезены «запахи сада». Досказано «недосказанное молчаньем» на Пер-Лашез. И вновь Хазри обобщает раздумье в мысль, спрашивает, переживает, рождается и умирает с каждой строчкой или неожиданно смолкнет, прислушается, чтобы потом вдруг тихо и доверчиво сообщить: «У тишины есть собственный язык. У каждой ветки сломанной — свой крик. У каждого осеннего листка — своя любовь, раздумья и тоска».

И после всего этого мы готовы верить, что и «у поэзии свой запах, как у лета и весны», и мы добровольно сдаемся в плен стихам, которые тоже пахнут по-своему, какой-то нетронутой свежестью.

Юрий Мосешвили

НЕ ЛИРИЧЕСКИЕ РАЗДУМЬЯ

Перевод А. Передреева

В КАРАБАХЕ

Перевод Евг. Евтушенко

МИНУТА МОЛЧАНИЯ НА ПЕР-ЛАШЕЗ

Перевод Евг. Евтушенко

ЖЕЛАНИЕ

Перевод А. Передреева

* * *

Перевод Евг. Евтушенко

КОГДА БЫ…

Перевод Ю. Левитанского

ТАМ, ГДЕ ПРОШЕЛ ЧАПАЕВ

Перевод Евг. Евтушенко

УЛЫБНУЛИСЬ ГЛАЗА…

Перевод Ю. Левитанского

ДЕВИЧЬЯ БАШНЯ

Перевод А. Передреева

ШАГ ЗА ШАГОМ

Перевод А. Передреева

СУМГАИТСКИЕ СТРАНИЦЫ ПОЭМЫ (Отрывок из поэмы)

Перевод Вл. Сергеева

СТРАНИЦА ТРЕТЬЯ

ГОРОД МОЕЙ СУДЬБЫ

(Дневник молодого каменщика)

Июль. 1950.

Август. 1950.

Сентябрь. 1950.

Октябрь. 1950.

Февраль. 1951.

Май. 1952.

Июнь. 1953.

Август. 1953.

Октябрь. 1953.

Январь. 1954.

Апрель, 1954.

Июль. 1955.

Ноябрь. 1955.

Март. 1957.

Апрель. 1958.

Май. 1958.

Сентябрь. 1960.

Ноябрь. 1960.

АЛЕКСАНДР ЧЕРНОБРОВЦЕВ

СВИДАНИЕ С РОДИНОЙ

Нынешняя осень в Сибири стояла долгая, золотая. Такая золотая, что даже облака плыли рыжие. Медленное солнце перекатывалось по небу, чеканя из благородного металла траву и деревья. Городские скверы вспыхивали, звенели листвой.

А здесь было безветренно, спокойно. Тихим светом сияли березы, и желтые пихты горели, как свечи. Сквер этот, хоть и в центре города, лежит за домами, и прохожий, войдя сюда, чувствует себя отгороженным от людской суеты и шума. И неожиданно здесь происходит у него необычное свидание.

В центре сквера — каменная глыба, сквозь которую прорвалась и поднялась к небу рука с зажженным факелом. Рядом лежит мраморная плита, здесь похоронены 104 сибиряка-партизана, погибшие в боях с колчаковцами. И еще могила — французскому коммунару, интернационалисту Андриену Лежену. Дальше, в глубь сквера, — аллея Героев, в четкий ряд выстроены бюсты партийных, партизанских руководителей: Щетинкина, Романова, Петухова, Серебренникова, погибших в борьбе за Советскую власть в первые послереволюционные годы. Замыкается сквер большим настенным панно, многофигурной композицией, объединяющей эти могилы и памятники одной идеей.

На черном фоне, словно выхваченные из тьмы светом факела, нескончаемыми рядами идут люди, вооруженные винтовками. Они приносят священную клятву над телами убитых в бою товарищей. Это людская скорбь, и гнев, и сила. Герои разные: здесь убежденный в своей правде рабочий, и юноша, раздумывающий над жертвами, и старик крестьянин, мучительно склонивший голову в тяжелых мыслях. Революция объединила этих людей, заставила их делать общее дело.

— Большая идея делает людей великими, — так я думаю и это постарался выразить в своей работе, в этом настенном панно.

Александр Чернобровцев говорит убежденно, взволнованно, видно, сам художник шел к своей цели упорно, с трудом.

— К своей идее люди идут через сомнения, иногда через смерть. Большая идея нужна не только во время революции, в дни войны, в напряженную годину, — она нужна всегда, и

я хотел перенести идею прежних грозных лет в сегодняшний день, потому что революция живет и мы ее несем в себе!

Потом мы встречались с Александром Чернобровцевым много раз: в обкоме комсомола, где он чувствовал себя как в родном доме, на заводах, где он рассказывал молодежи о поездке на фестиваль в Софию, — я слушала его, смотрела и понимала, что передо мной человек незаурядный, личность по-настоящему, во всем творческая.

В 1954 году Александр с отличием закончил Высшее художественно-промышленное училище имени Мухиной в Ленинграде и по собственной инициативе приехал сюда, в Сибирь. Он полюбил эту страну за ее масштаб, размах, красоту. Работы был непочатый край; но большая возможность отдачи столкнулась с действительностью: у начинающего художника не было мастерской, к нему не поступало заказов. Случайные оформительские работы не давали удовлетворения.

Александр любил бродить по городу, по его живописным скверам, смотреть на широкий разлив Оби, слушать разговор в толпе. Он часто приходил в заросший кустарником сквер Героев революции. Факел в поднятой руке — это памятник, ставший с 1922 года символом Новосибирска, братские могилы героев революции и гражданской войны — здесь все волновало творческое воображение художника. Он садился на скамью, закрывал глаза. Перед ним оживали любимые скульптуры Шадра, он слышал призывные крики плакатных героев Моора.

Патетические голоса и образы революции всегда были созвучны Александру, его собственному настрою жизни. О революции он много читал, думал и знал. Постоянная работа в комсомоле в трудные послевоенные студенческие годы чем-то напоминала ему будни послереволюционных лет. Были тот же трудовой подъем, радость победы, сознание собственной правоты и большой правды.

Работалось радостно и трудно. В качестве мастерской Александру разрешили воспользоваться большим подвалом, бывшим бомбоубежищем. Не было ни средств, ни опыта работы. Помогали комсомольцы из обкома: дали ему ребят из ФЗУ, в строительных организациях «выколачивали» цемент, краски, доски, гвозди. С большой статьей, поддерживая начинающего скульптора, выступила газета «Молодость Сибири».

7 ноября 1960 года, в годовщину освобождения Сибири от Колчака, состоялось открытие памятника.

Монументальная скульптура, выставленная на площадях и улицах города, имеет особое воспитательное значение. Она включена в повседневную жизнь человека, она постоянно перед его глазами и призывает его к большим идеям. Поэтому так ответственна работа художника-монументалиста, рассчитанная на воздействие огромных народных масс. Чернобровцев убеждался в этом всякий раз, когда приходил на «свой» сквер: люди здесь были всегда, они подолгу рассматривали панно, фотографировали памятники, молча склонялись к могилам, размышляли, сидя в тени деревьев. Александр был счастлив: его искусство работало на человека. Он все четче понимал свою ответственность перед людьми; он рос и мужал вместе со своим искусством — так складывалась личность художника.

— Мир — он так неспокоен и зыбок, и мы должны искать вокруг и воспитывать в себе черты мужества, убежденности, любви к Родине. — Александр шел по городу широким шагом, показывая мне Новосибирск, чувствуя себя хозяином города. Сегодня он был моим гидом.

У Александра — сильный, скульптурный профиль, крупные серые, думающие глаза, — лицо интеллигента; и трудные, рабочие руки, — с него самого хорошо бы лепить портрет положительного героя.

Солнце освещает город. Он лежит перед нами, по обе стороны Оби, и отсюда, с моста, далеко и широко видны его белые каменные улицы, трубы заводов, просторные пляжи. Мы перешли длинный мост, ступили в Кировский район — легендарный рабочий район, выросший в годы Великой Отечественной войны, когда сюда, в Новосибирск, в далекий тыл, перевезли эвакуированные с запада оборонные заводы. Здесь сибиряки ковали победу для фронта. Тысячи новосибирцев ушли на войну, а тридцать тысяч из них не вернулись в родной город — погиб каждый десятый новосибирский гражданин.

Мы шли в Кировский район, к тому месту, где Александр Чернобровцев возвел еще один монумент Славы — в честь воинов, погибших в годы Великой Отечественной войны.

Я смотрела город, слушала художника и думала о том, что всегда и во все времена человек начинается с ощущения им своих родовых корней, с чувства близости и сопричастности к Родине, с умения узнать, полюбить, а значит, защитить ее. Становление же личности — процесс бесконечный.

По солнечным улицам Кировского района, ровно уставленным многоэтажными домами, по-воскресному не торопясь шли люди, радуясь щедрости осеннего дня, его яркости, теплу и тишине. Но вот за поворотом улицы дома отступили и возникла просторная площадь.

С тротуара — на три-четыре ступени вверх, несколько шагов по чистым белым плитам и снова ступени — три-четыре-пять. Я поднимаюсь по ступеням вверх, навстречу большому событию.

Это и есть монумент Славы, нынешняя гордость новосибирцев. В центре композиции — на обелиске — высеченный в камне Вечный огонь. По обеим сторонам — по два больших пилона. И светлая площадь и высокие стены пилонов, рассказывающие о событиях войны, — все создает впечатление монументальности, торжественности. Это точно храм под открытым небом; здесь как бы слышится музыка: героическая симфония Победы и Реквием утрат. Я медленно иду от одного пилона к другому: солдат, обращенный лицом к зрителю, призывает к священной защите Отечества, призывает всегда, и сейчас — тоже. Рядом на стене будто всплывают из памяти живые документы войны: слова из фронтового письма, воинская клятва, песня Сибирской дивизии, похоронная с фронта — застывшая в камне летопись времени.

Еще пилон: глубокий тыл. Группа женщин; в страшном напряжении они поддерживают друг друга. Художник верно решил образ: в готических складках одежды растворяется живое тело, подчеркнут их аскетизм, отрешенность от жизни, есть только одна решимость — бороться и победить. Возле их ног склонился ребенок с колоском ржи — олицетворение беззащитности, голода, несчастья.

Динамичны и скупы резные — в камне пилона — картины войны. Сдержанно и благородно решена тема Победы. Нет торжествующих криков, ликующих жестов: воины-победители возвращаются с фронта четкими рядами, готовые в любую минуту к новой и постоянной защите своей земли. В строгом наклоне застыли складки шинели воина, романтичными, мажорными взмахами реет над головой победителей знамя.

И наконец финал. На солнечном диске, в небе, стрижи, и женщина, в раскованной, свободной позе, полная жизни и радости, чуть настороженно, однако, оглянулась назад, вспомнив о чем-то, — прикрыла ладонью ребенка.

На оборотной стороне пилонов — скульптура скорбящей Матери, а на стенах имена погибших на войне новосибирцев — 30 тысяч имен. Эта сторона площади несет в себе новый замысел — здесь место скорби, интимное место горя и вечной памяти. Светлые березы, ромашки и васильки у подножия монумента, скульптурная фигура матери — это сама Родина склонилась перед подвигом бессмертия.

Создавая памятник, художник Чернобровцев шел от образного представления места и времени. Монумент должен был отличаться от подобных произведений, скажем, в Волгограде или Бресте, где памятники были свидетелями и участниками боев, смерти и победы и поэтому несли в своем решении повышенную, даже нервозную эмоциональность. Новосибирский монумент — памятник тыловой, поэтому более эпичный, с глубоким обобщением. В монументе нет холодного пафоса, отвлеченности, гигантизма. Он, при всей своей символичности, очень близок, дорог, понятен именно новосибирцам. Он даже конкретен, и в этом тоже сила его воздействия.

Вот четыре урны с землей с мест боев, где сражались сибирские дивизии: из-под Ельни, где сибиряки впервые заставили фашистов отступить; из-под Бородина, где тоже отличались сибирские бойцы; из-под Сталинграда; и с Безымянной высоты, где, как выяснили теперь, погибли два брата-новосибирца. И на бетонных стенах — тридцать тысяч отлитых в металле фамилий, а когда человек прочтет свою фамилию — стена для него оживает.

Я видела, как однажды, в один из праздничных дней, на площадь со всего города шли люди, несли венки и букеты цветов, чтобы возложить их к монументу.

И вдруг на плитах, возле статуи скорбящей Матери, мы увидели распростертую фигуру старой женщины: в безмолвном горе застыли две матери: одна живая, распластанная, навечно раненная сыновней смертью, и другая — в бетоне, в памятнике, вознесенная над горем и над временем.

Монумент Славы, открытый в торжественный праздник 60-летия Советской власти, сразу «включился» в жизнь города. На площади, у подножия пилонов, проходят митинги и фестивали, приносит воинскую клятву уходящая в армию молодежь.

Обращение к теме народного подвига в годы революции, а потом в годы Великой Отечественной войны для Александра Чернобровцева было естественно и логично, потому что он сам — убежденный борец за партийность и народность в искусстве.

Сейчас художник работает над интерьером кинотеатра имени Маяковского и памятником поэту-трибуну. И эта работа — подтверждение единой темы и идеи в искусстве Александра Чернобровцева.

— Владимир Маяковский для меня сейчас — тот самый образ, через который я смогу выразить моего героя, положительного героя сегодняшнего дня, — его убежденность, гражданственную страстность и стойкость. Человек тогда ценен, когда он думает о социальной отдаче своего «я» и стремится к этому повсечасно.

Нынешнее трудное, острое время требует героя сильного духовно и интеллектуально.

К счастью, проходит время временного увлечения молодежи смутным, аполитичным модерном в искусстве, исчезает субъективизм, снобизм. Мы жадно, постоянно ищем и утверждаем философское содержание для новой формы, смысл, позицию, базу своих взглядов. Жизнь — самая жесткая и справедливая школа для человека и художника.

Лидия Васильева

ГОСУДАРСТВЕННЫЙ АНСАМБЛЬ ТАНЦА МОЛДАВСКОЙ ССР «ЖОК»

РОЖДЕННЫЙ СЕРДЦЕМ НАРОДА

Как-то танцовщики-любители с кишиневской обувной фабрики имени Сергея Лазо выступали перед рабочими московской обувной фабрики «Буревестник». Успех концерта был огромный, но вдруг кое-кто из присутствующих засомневался: «Да это же настоящие артисты-профессионалы! Они, наверное, не знают, как и обувь-то шьют». Пришлось гостям в цехе, у станков, доказывать, что они не только умеют танцевать, но и подлинные мастера своего дела.

Эпизод этот весьма характерен: молдаване — прирожденные артисты: послушайте их пение, игру на народных инструментах и особенно посмотрите их пляски. Поистине в каждом человеке здесь живет яркий самобытный художник — наверное, с молоком матери впитывает он безудержную страсть к танцу, удивительное ощущение ритма, неповторимое изящество движений. Такая особенность национального характера издавна привлекала симпатии. Александр Сергеевич Пушкин в бытность свою в Кишиневе охотно посещал народные праздники, нередко участвовал в хороводах. «Разгуливая по городу в праздничные дни, как вспоминали старожилы (их свидетельства приводит в своей книге «Пушкин в жизни» В. Вересаев), он натыкался на молдавские хороводы и присоединялся к ним… По окончании плясок он… принимался с восторгом рассказывать, как весело и приятно отплясывать жок под звукмолдавской кобзы». Известный украинский писатель Михаил Михайлович Коцюбинский так рассказывает о виденных молдавских танцах: «Музыка гремела, танец захватывал все внимание. А круг танцует. Притопывают в такт «Молдавеняске» ноги, поднимаются и опускаются соединенные руки, мелькают белые платочки в девичьих руках…»

Прекрасна и неповторима молдавская народная хореография, ее шедевры вызывают восторг и любителей и профессионалов своей жаркой, неукротимой динамикой, жизнерадостным напором, неиссякаемым богатством пластической лексики! Уходящая своими корнями в «далекое прошлое, она — порождение души народа, его обычаев, нравов, его истории, наконец. В каждом из образцов национального танцевального творчества отразилась определенная страница жизни молдаванина, его буйная художественная фантазия, повседневный труд. Вот пляска «Коаса» — живая хореографическая картинка, осветившая поэзией движения косцов в поле. А вот исполнители «Сысыякула» повторяют своими ходами и перестроениями плетение стенок сарая, в котором хранится кукуруза (танец потому и получил имя — «Сысыякул»). Иные художественные приемы у тех, кто показывает «Сфределушул»: его не случайно называют буравчиком — характер танцевальной композиции определили повороты инструмента, стружка, которая вьется из-под руки мастера. Труд и виноградарей, и ткачей, и сапожников, и пастухов прославлен в молдавских плясках, как прославлены в них и основные черты национального характера — мужество, свободолюбие, жизнерадостность, верность, дружелюбие («Гайдучаска», «Бэтута», «Хоре», «Букурия»).

Неисчерпаемы богатства народной мудрости — многие годы ждали они заинтересованных исследователей, самоотверженных энтузиастов-искателей, вдумчивых пропагандистов. И время больших художественных открытий пришло.

Национальные ансамбли песни, музыки, танца по праву называются коллективами, рожденными Октябрем, — великая наша революция, освободившая народы царской России от многовекового рабства, открыла широкую дорогу к творчеству. И на сцены и эстрады хлынул поток огромной силы — участники олимпиад художественной самодеятельности, конкурсов, фестивалей демонстрировали поистине уникальные сокровища. Сама жизнь требовала такой концертной формы, которая помогла бы собиранию образцов народной мудрости и постоянной их популяризации. Когда три с лишним десятилетия назад молодой хореограф Игорь Моисеев впервые показал зрителям созданную им группу народного танца, ныне это всемирно известный Государственный ансамбль народного танца Союза ССР, тогда еще трудно было предсказать, что с ее появлением родился новый вид пропаганды танцевального фольклора — своеобразный театр танца. Очень емкий жанр, чьи гибкие и динамичные рамки позволяют не только сохранять богатства народной сокровищницы, но и создавать на их основе новые, оригинальные произведения.

Поиск молодого балетмейстера продолжали его коллеги, работавшие в различных уголках страны. И одним из первых был среди них известный знаток молдавской национальной хореографии Леонид Леонарди, организовавший еще в 1937 году при филармонии коллектив народного танца.

…В молдавском селе, наверное, одно из самых посещаемых мест — простая площадка в центре, куда люди собираются на гуляние, особенно же многолюдно здесь бывает во время жока. Шумит, переговаривается нарядная пестрая толпа. Но вот музыканты берут в руки инструменты — и вихрем завертелась танцевальная карусель, точь-в-точь как в народной песне:

Да, жок — это народный праздник, и обязательно с танцами. И понятно, почему свой ансамбль, призванный пропагандировать национальную хореографию, молдаване назвали этим коротким и жарким, как вспышка пламени, словом «Жок».

Не сразу и не вдруг «Жок» стал таким, каким мы привыкли видеть его сейчас: профессиональным коллективом, чье терпкое, жизнерадостное, обжигающее своим темпераментом искусство завоевало всеобщее признание, коллективом, чьи выступления всегда собирают обширную и восторженно настроенную аудиторию, коллективом, чье искусство высоко оценивается советской и зарубежной прессой, лауреатом премии Ленинского комсомола. Постепенно складывалось его творческое лицо. Свои первые шаги умельцы делали под руководством таких энтузиастов народного творчества, как Леонид Леонарди и Николай Болотов, — по всей республике искали и находили талантливых исполнителей, сочиняли оригинальные композиции, шлифовали мастерство артистов. Помогал дебютантам и Игорь Моисеев — созданные им произведения и ныне остаются украшением репертуара ансамбля. Сейчас Государственным ансамблем народного танца Молдавской ССР «Жок» руководит Владимир Курбет. Он еще мальчишкой, живя в родных Сусленах, поставил свой первый танец. На VI Всемирном фестивале молодежи и студентов в Москве возглавляемые им танцовщики-любители колхоза из села Карагаш имели огромный успех и стали лауреатами.

…В репертуаре ансамбля — танцевальный фольклор разных национальностей, но самые прекрасные танцы свои, молдавские.

«Приходите к нам на жок», — словно приглашают нас, собравшихся на концерт людей, артисты: первой мы смотрим сюиту, поставленную Игорем Моисеевым, ее имя — «Жок». Это красочная пластическая мозаика, мастерски «сложенная» из различных танцев. Однако стремительный, неукротимый ритм, эмоциональная динамика, богатство красок служат постановщику лишь для того, чтобы раскрыть зрителю самое главное, самое удивительное — образ народа, народа-труженика, народа-свободолюбца. Другие фрагменты концертной программы коллектива углубляют наше знакомство с молдавским национальным характером. «Гайдучаска» (постановка Владимира Курбета и Ильи Израйлова) — старинный (XVII века) танец-ода, воспевающий славных воинов-гайдуков — борцов за свободу, их смелость, силу, ловкость. Строго лаконичен рисунок линий этого хореографического памятника, сдержанно патетичен характер движений и поз. Поистине — перед нами пластический «перевод» слов песни-сказа:

Взволнованно рассказывают артисты о тех, кто в годы гражданской войны боролся с угнетателями, — о бойцах знаменитой дивизии легендарного Григория Котовского. «Котовцы» (номер подготовил Владимир Варковицкий) — поэма о мужестве и воинской отваге, о радости встречи и горечи расставания… Еще танец — и перед нами опять Открывается новая грань народного характера. Речь идет о двух окрашенных лукавым юмором хореографических новеллах — «Баба мя» (постановка Иона Фурники и Спиридона Мокану) и «По дороге в Кишинев» (автор — Владимир Варковицкий), в которых блистательно выступает великолепный актер Спиридон Мокану, — удивительно своеобразен и привлекателен образ пожилого молдавского крестьянина.

Трудно перечислить все танцы ансамбля — их в репертуара немало, но любой из них как бы освещает душу молдаванина, рассказывает о его симпатиях, мечтах, надеждах, в любом из них, как образно ~ выразился однажды критик, «слышался скрип колодцев, виделись ^г буйные краски весенних степей, искрилось солнечное веселье виноградного вина».

Но самой знаменитой, самой лучшей жемчужиной в этом ожерелье молдавских плясок, своего рода завершающим штрихом в портрете народа является, несомненно, «Молдавеняска» — наиболее распространенный и любимый в Молдавии танец, основа основ национальной хореографии: один из самых древних ее образцов, он сосредоточил в себе все главные и красивые элементы плясок, бытующих в республике. «Молдавеняска» поставлена Игорем Моисеевым в 1949 году, с тех пор неизменно «участвует» в концертах ансамбля, и всегда с огромным успехом, причем артисты «Жока» с поистине космической скоростью завивают хороводный вихрь, демонстрируя незаурядное мастерство, — предельно отточены и четки, а главное, выразительны их движения, позы.

Да, высока профессиональная выучка танцовщиков ансамбля, отсюда блеск и художественная завершенность каждого номера. Но особенно радует стремление молдавских умельцев и прежде всего солистов Тамары Усач, Спиридона Мокану, Иона Фурники и других не только станцевать, но непременно «сыграть». Потому-то и образцы хореографического творчества других народов получают у них яркое и очень эмоциональное толкование — таковы, например, «Венгерская сюита», «Цыгэняска», болгарский танец «Шопско хоро», румынский «Бэрбункул».

…В зрительном зале гаснет свет, оркестранты (ими руководит Владимир Ротару) занимают свои места, на эстраду выходят танцовщики. Еще мгновение, и начнется концерт ансамбля народного танца Молдавии «Жок» — незабываемый и всегда радостный праздник.

Галина Иноземцева

ТВОРЧЕСКИЙ КОЛЛЕКТИВ 4-СЕРИЙНОЙ ТЕЛЕВИЗИОННОЙ ПОСТАНОВКИ «ВЫЗЫВАЕМ ОГОНЬ НА СЕБЯ»

АННА И ЯН

Жарким летним вечером 58-го года резко зазвонил телефон. Еще не сняв трубки, я уже знал, что это междугородная.

— Привет! Говорит Овидий Горчаков…

С Овидием я познакомился год назад. В еженедельнике «Жолнеж Польски», где я был заместителем главного редактора, мы перепечатали из журнала «Знамя» его прекрасный рассказ «Кукарача». Приехав в Москву, я разыскал автора, подарил ему номер журнала и просидел у него в гостях триста с лишним минут.

Когда гитлеровцы напали на Советский Союз, Горчакову было 17 лет; он пошел добровольцем в Красную Армию, стал десантником, пять раз его забрасывали в тыл врага для выполнения спецзаданий, два раза в Польшу — в район Буга и под Познань.

Когда в сентябре 1939 года гитлеровцы напали на Польшу, мне тоже было 17 лет; в польскую армию я тоже пошел добровольцем, в 43-м воевал солдатом советской морской пехоты на Северном Кавказе, потом дошел до Эльбы с 1-й армией Войска Польского.

Так что мы с Овидием были как солдатские сапоги — левый и правый, разные, но одной пары.

— Привет, — ответил я, — это Януш.

— Принимай боевое задание. Я напал на след международной диверсионной организации, которая во время войны действовала на аэродроме в Сеще. В группе было четверо поляков. Один погиб, остальные, наверное, живы. Разыщи их.

— Трех среди тридцати миллионов?

— Подумаешь, не так уж много. Нас побольше, а я нашел. Посылаю тебе их фотографии времен войны. Пиши имена…

Я записал, потому что сопротивляться профессиональному диверсанту — дело небезопасное.

— Книгу напишем вместе, — продолжал Овидий.

— Убьем медведя — поделим шкуру, — ответил я старой поговоркой.

Три года назад мы с Войцехом Жукровским написали книгу репортажей об освобождении группы островов в Китайском море от гоминдановцев и американцев «Десант на каменный остров» (на русском языке книга вышла под названьем «Штурм гранитных твердынь»). Я знал, что работа эта — как командование войсками коалиции, и получается хорошо только тогда, когда оба автора имеют сходные наблюдения, опыт и переживания.

Во время десанта мы с Жукровским вместе добрались до островов И-Дзян-Сян и Тачен. А тема, предложенная Горчаковым, не входила в круг пережитого мной. Я всегда был солдатом-фронтовиком и никогда не был партизаном. Не пиши, каков на вкус перец, пока не разгрыз хоть одного зернышка, говорила мне писательская совесть.

Но я решил в меру сил помочь московскому другу: написал несколько заметок в газеты, попросил приятелей с радио и телевидения, чтобы они объявили о моих поисках, не питая особых надежд, что это даст результаты.

Не прошло и недели, как я вынужден был склониться перед могуществом прессы и радио — отыскался брат убитого гитлеровцами Яна Маньковского; отец Стефана Горкевича написал печальное письмо о сыне, который не вернулся с войны; Вацлав Мессьяш возводил дома в познаньском поселке Грюнвальд. Капитан Ян Тыма, проводивший свой отпуск с женой на Мазурских озерах, на бензозаправочной станции узнал, что его ищет какой-то полковник, который пишет книги, и дело это серьезное, потому как речь идет о войне.

Трудности выявились позднее: один из моих собеседников но желал признаться, что был в подпольной организации, совершал акты диверсии на аэродроме. Когда я пытался навести его на след воспоминаний, он щурился и говорил «не помню». Добрый час мы кружили вокруг да около, все более настораживаясь. Наконец я сказал:

— Я и так все знаю, у меня документы есть и фото. Не станете же вы отрицать, что вот этот в немецком мундире — вы, а это — Морозова.

— Да, это Аня, — ответил он. И решился: — Если у вас и вправду есть документы, то я расскажу все, как было. А без документов говорить небезопасно. После войны мы дали друг Другу слово никому ничего не рассказывать.

И они были правы. Партизан, диверсант, конспиратор воюет в одиночку. Для маскировки он нередко надевает личину врага. И чем важнее дело, тем меньше оно имеет свидетелей, чем оно дерзновенней, тем труднее в него поверить…

…Наконец Ян Тыма и Вацлав Мессьяш начали подробный рассказ о своих военных приключениях — сначала порознь, потом вместе. Рисовали планы и карты. Из закоулков шкафов доставали письма, фотографии. То, что они описывали, превосходило самые смелые предположения и сенсационные рассказы, заставляло сердце биться быстрее: группа девушек и парней «сбивала» бомбардировщики не хуже самых знаменитых летчи-ков-асов, наносила люфтваффе такой ущерб, который беспокоил даже не командиров полков, а самого маршала Геринга.

Передо мной сидели офицер батальона обслуживания и техник-строитель; эти вчерашние каменщики из Познани под руководством прачки, дочери деревенского портного, совершили, можно сказать, легендарные подвиги.

О Стефане Горкевиче я услышал от его отца, кадрового унтер-офицера довоенной армии; он показал мне фотографии, школьные тетради сына.

Письмо Яна Маньковского рассказало о нем больше, чем сто бумажных характеристик. Написано оно было не для истории, а адресовано брату. Слегка зашифрованное от немецкой цензуры, оно было отправлено за три недели до битвы на Курской дуге.

«Полевая почта

Господину Францу Маньковскому

Кунталь Район Остинген (Вартегау)

Печать: Управление полевыми строительными работами люфтваффе 6/м

Отправитель: Иоганн Маньковский

Полевая почта № 2477

Управление полевыми строительными работами люфтваффе 6/м

Почтовое управление воздушного округа Познань

Стройгруппа

Альхут

13 июня 1943 года

Дорогой братишка!

В первых строках посылаю тебе горячий сердечный привет…

Погода у нас не из приятных, почти каждый день льет дождь, хоть и довольно тепло. Это письмо, вероятно, будет последним: если с фронтом дело пойдет по-прежнему, нам придется паковать вещички и драпать. Именно на нашем участке действует наше войско под польским командованием^[1]. Уже несколько дней стрельба слышна все громче. Если и дальше пойдет так же, как и до сих пор, можно будет похвалить наших ребят!

А «Иван» наведывается к нам каждую ночь. Уверяю тебя, у нас теперь не жизнь, а малина — над головой непрерывная музыка. Как мне это нравится! По крайней мере есть на что поглядеть. Право, это во сто раз интереснее кино.

Если уж чересчур начинают играть на нервах, мы заводим свой патефон. После этого уже не слышно, как бомбы падают нам на голову. А один из нас время от времени выходит для наблюдения, а потом возвращается в дом и докладывает обстановку. Для наблюдателя мы нашли старую русскую каску. Наденет он ее себе на голову и продолжает наблюдение.

Однажды… Было это под вечер, слышим — летят. Вышли посмотреть. Как начали швырять гостинцы… Мы тут же залегли по всем правилам устава и ждем, вот-вот нас грохнет по черепу. Однако нас как-то миновало, зато в соседнюю казарму здорово влепили. От нее осталась только кучка пепла…

Пожалуйста, не беспокойтесь обо мне: такого сорвиголову, как я, нелегко убить. Когда настанет время, вернусь домой живой и невредимый…

На этом заканчиваю и тысячу раз обнимаю и целую родителей и всех родных.

До скорой встречи!

Твой брат Янек».

Листья на деревьях пожелтели. Звонки из Москвы были частыми, так что и этот меня не удивил…

— Привет! Боевое задание. Пиши…

К этому времени свою часть я уже написал, перевод текста Горчакова был опубликован в журнале «Пшиязнь», и вопрос издания «Минеров небесных дорог» (так назывался польский вариант «Вызываем огонь на себя») был решен, поэтому голос приятеля меня удивил. Овидий был явно взволнован.

— Аня Морозова после освобождения Сещи прошла подготовку на радистку. В сорок четвертом была заброшена в Польшу, севернее Варшавы, там и погибла. Ищи следы!

— По этим следам прошли шесть тысяч дней, — ответил я после минутного молчания.

— Об отряде, в котором она воевала, слышали шесть тысяч человек. Что-то кто-то должен помнить. Смерть — она оставляет след…

Так-то так, но я-то знал, что трудности будут не от недостатка, а от изобилия сведений. Легче найти человека, спрятавшегося в пустыне, нежели в городе. Как мне спрашивать? Видел ли кто-нибудь осенью или зимой 44-го года севернее Варшавы советскую десантную группу?

Конечно, почти все, кто помнит то время, видели.

Кто видел отряд советских десантников и польских партизан, в котором радисткой была девушка?

Сотни людей.

Кто знает о разгроме такого отряда и о гибели девушки?

Пришло несколько десятков писем.

Вот, к примеру, отрывок из письма Станислава Тихого, жителя деревни Колония Домбровы под Остроленкой.

«Я работаю в 11 километрах от Мышинца и решил во что бы то ни стало найти следы Ани Морозовой. Я расспросил Многих жителей по обе стороны местечка. Узнал, что Аня, майор Виктор и майор Владимир были в Домбровах и Крысяках. У них был передатчик, и они поддерживали связь с советским командованием. По их просьбе им сбросили с самолета посылку, но с ошибкой в четыре километра. Посылка попала к немцам, и они устроили облаву. Во время облавы убили Болеслава Давидчика и Смилгу из Крысяков, который был правой рукой разведчиков. В лугах схватили и Аню; майор Виктор, раненный в голову, в руки и в бок, тоже попал к немцам; уцелел только майор Владимир. Аня, Виктор и еще несколько местных ребят были перевезены в жандармский участок в Кольн.

На другой день жандармы привозили Аню обратно, чтобы она отдала им передатчик, а потом увезли назад, в Кольн. Что с ней — неизвестно. Некоторые говорят, что, когда фронт приблизился, ее расстреляли. Майора Виктора подлечили, и он попал в концлагерь. Майор Владимир через две недели после перехода фронта ушел с советскими войсками».

Подобных правдивых описаний, хотя уже и овеянных легендой (взять хотя бы майорские звания), было много. Анализировать и проверять надо было каждый факт. Долгое время никто не мог дать тех абсолютно достоверных деталей, которые стали бы критерием правды. Среди двадцати снимков времен войны никто не мог опознать на фото девушку, о которой шла речь.

Никто, до самого приезда в Варшаву бывшего партизана из подразделения Армии Людовой, которым командовал Игнаций Седлих по кличке «Черный».

Невысокий, еще молодой человек только взглянул на фотографии, взял в руки снимок Ани Морозовой и сказал:

— Аня… Только тогда она была худая и измученная. Перед тем как соединиться с нами, они долго голодали. В отряде нас было шестнадцать, а их — восемь, под руководством капитана Алексея Черных. Было это перед самым Новым годом. Потом мы двинулись в сторону Пшасныша. Шли, конечное дело, ночью, на день встали на отдых. Место казалось безопасным: усадьба метрах в трехстах за Новой Весью. Разбудили нас выстрелы…

Я записывал драматический рассказ, стараясь выспросить как можно больше подробностей, имен, названий… Через несколько дней у меня получилась карта военных действий, и я почувствовал себя удовлетворенным — ориентиры совпадали, направления согласовывались, а заросшие травой руины усадьбы Бжезиньского не могли обмануть.

— Здесь, пане, в начале сорок пятого немцы захватили партизан.

— А жив кто-нибудь из тех, кто тогда уцелел? — спросил я с бьющимся сердцем.

— Разъехались по Польше, кто их там знает куда… Но вроде бы один здесь бывает. Завлоцкий…

Должен честно признаться, что несколько дней я тянул, все откладывая свидание с бывшим партизаном Тадеушем Завлоцким, боясь, что вдруг он не узнает Морозову на фото или расскажет что-нибудь совсем не похожее на то, что я уже слышал.

Но он узнал. И в рассказе его основные факты были те же самые, а подробности — другие. И не удивительно, ведь случилось это много лет назад. Даже рассказы о том, что произошло вчера, отличаются друг от друга в зависимости от степени заинтересованности, памяти, наблюдательности и воображения рассказчиков.

Описывая смерть Ани Морозовой, я старался создать образ как можно более правдивый. Горчаков, прекрасно знающий жизнь десантников, подробности партизанского быта, выправил и дополнил мой рассказ, еще более приблизив его к правде. Но естественно, оба мы не знаем, да и никто другой не узнает, о чем думала девушка, лежа в снегу, среди кочек замерзшего болота, когда, расстреляв всю обойму, она вырвала кольцо гранаты.

Гранаты, которая принесла ей смерть.

Ночью на поле боя вернулись два партизана из отряда поручика Седлиха. Они нашли тело «Трубочиста» — Станислава Станишевского, утонувшего во время форсирования Вкры под Новой Весью. Нашли Аню, фамилии которой они не знали. Обоих похоронили в лесу.

После освобождения, которое наступило вскоре, они перенесли прах этих двоих и еще четверых советских разведчиков и партизан на сквер в самой середине деревни Сементково.

Через несколько лет после войны, когда приводили в порядок солдатские и партизанские могилы, прах всех шестерых с почестями перевезли на прекрасное старое кладбище в деревне Градзаново Серпцкого повята. Их похоронили под высокими березами, в первой справа могиле, у главного входа.

В 1960 году мы об этом узнали, и на каменной плите были вырублены имя и фамилия радистки.

Имя Ани Морозовой получила и начальная школа Градзанова, давшая слово хранить память героини. Когда в мае 65-го, в двадцатую годовщину победы, Анна Афанасьевна Морозова получила звание Героя Советского Союза, плакали от счастья не только ее сестры и мать, но и дети Градзановской школы. 7 июня Государственный Совет ПНР наградил Аню Морозову Крестом Грюнвальда.

Казалось бы, тут и конец нашей совместной писательской работе, но получилось иначе. Овидий Горчаков, неутомимо исследуя архивы, обнаружил документы, а потом и людей, которые добавили новые страницы биографии героической комсомолки. Оказалось» что Аня Морозова уже 27 июля 44-го года была заброшена с группой разведчиков капитана Крылатых и пять долгих, как годы, месяцев работала в адски трудном районе Крулевца и Тылжи под боком у «Вольфшанце», или главной ставки Гитлера. Те пять месяцев, ставшие канвой книжки Горчакова «Лебединая песня», заставили нас еще раз изменить понятие о силе героизма этой девушки, еще во много раз увеличили число ее военных заслуг перед Советским Союзом и Польшей.

* * *

Сразу же после издания книги в Польше и СССР мы начали думать о сценарии и о создании фильма. Во время моих многочисленных визитов в Москву мы обсуждали канву повествования, обсуждали характеры героев. Потом появились новые союзники и соавторы расе саза о героях Сещи — Людмила Касаткина, актриса, великолепно понявшая образ Ани, и талантливый, энергичный режиссер Сергей Колосов, создатель первого советского многосерийного телевизионного фильма. В 1965 году фильм посмотрели миллионы телезрителей в Советском Союзе, Польше, Чехословакии, а потом и во многих других социалистических и капиталистических странах.

Телевизионный, а в особенности многосерийный телевизионный фильм поднимает на совершенно новую ступень средства художественного воздействия. Делает их в тысячи раз более массовыми, создает невозможный до сих пор накал эмоций. Благодаря телевизионным сериям в течение недели или месяца в одно и то же время огромное число людей подвергаются воздействию обаяния героев, видят и оценивают по достоинству эти живые примеры высокой морали и мужества.

Стоит ли говорить, как важно это для братских социалистических стран, для идейного единства наших народов?

Мы много пишем о дружбе, рожденной во фронтовых окопах и партизанских лесах, во время совместной борьбы с фашизмом за свободу и человеческое достоинство. О пролитой крови, которая цементирует эту дружбу.

Благодаря фильму, созданному по книге, каждый гражданин наших стран не только поймет, но и почувствует сердцем, если мы скажем: это кровь Яна Маньковского и Ани Морозовой.

В этом не наша авторская, или актерская, или режиссерская заслуга, а лишь свидетельство могущества искусства и возможностей современных массовых средств информации. С помощью доступного нам художественного умения мы только воссоздали героические дела подпольщиков Сещи и группы советских десантников-разведчиков в северной Польше.

Анна и Ян своей короткой, но бурной жизнью, своей трудной, но славной смертью служили героическому делу наших народов. Они погибли, но не умерли, и по сей день они продолжают служить тому же самому делу. Когда встречаются парень и девушка из Советского Союза и Польши, судьбы погибших героев помогают им понять друг друга.

Стоит только сказать:

— Хочу быть, как Анна.

— Хочу быть, как Ян.

Януш Пшимановский

НА ПОДСТУПАХ К ФИЛЬМУ «ВЫЗЫВАЕМ ОГОНЬ НА СЕБЯ»

Как весьма удачно заметил один из критиков, анализируя историю первого советского многосерийного телевизионного фильма «Вызываем огонь на себя», — «вначале было слово». Критик имел в виду повесть, по которой был поставлен фильм, а ведь если копнуть еще глубже, в предысторию фильма, то в самом начале были, конечно, дело и слово героев фильма — подпольщиков и партизан.

Впервые о Сещинском аэродроме я услышал еще летом грозного сорок первого года, когда вместе с другими московскими комсомольцами-добровольцами рыл противотанковые рвы и эскарпы в полях где-то между Рославлем и Сещей, недалеко от Десны. Не знаю, надолго ли задержали наши рвы Гудериана, но бежать от этих танков нам, безоружным землекопам, пришлось сразу же после того, как они ворвались в Рославль и Сещу.

Через несколько месяцев, после недолгой подготовки в партизанской части, прославленной Зоей Космодемьянской и Константином Заслоновым, у подполковника А. К. Спрогиса, я был выброшен с небольшой группой далеко за Сещу, под Могилев. К сентябрю сорок второго наша десантная группа «обросла» шестью партизанскими отрядами, которые почти полностью освободили Быховский и Пропойский районы и так насолили группенфюреру СС и генерал-майору полиции Эриху фон ден Баху, что этот палач, назначенный Гитлером и Гиммлером командующим всеми антипартизанскими силами на Восточном фронте, лично возглавил карательные операции против нас — партизан Хачинского леса. После тяжелых неравных боев мы вынуждены были отойти отрядами и разрозненными группами на восток, в большие Клетнянские леса.

Там я снова услышал о поселке Сеща, об огромной гитлеровской авиабазе, построенной на месте захваченного немцами советского аэродрома. И в самом скором времени Сеща стала играть немалую роль в жизни пятерки разведчиков, которым Центр поручил разведку этой крупнейшей авиабазы в воздушном округе люфтваффе «Москва». Наша пятерка (ей посвящена глава в первом издании повести) вела разведку авиабазы с ноября сорок второго года, а в канун праздника Октября в том же году мы помогали партизанам отряда Силыча из 2-й Клетнянской партизанской бригады вести артиллерийский огонь по аэродрому, когда клетнянские партизаны во главе с «Батей» — подполковником Т. М. Коротченковым — громили станцию Пригорье, что между Сещей и Рославлем.

Сещинской авиабазой я перестал интересоваться только в июне сорок третьего года, когда меня вывела из строя разрывная пуля карателя. Самолет «кукурузник», доставивший меня из сердца Клетнянского леса в Юхнов, пролетел ночью мимо Сещинской авиабазы. И пролетел благополучно — мрачная слава люфтваффе была уже на закате.

Я позволил себе коротко привести эти автобиографические факты только потому, что без них не появилось бы ни книги «Вызываем огонь на себя», ни фильма под тем же названием.

В послевоенные годы я много работал над книгой воспоминаний, изучал историю партизанских отрядов и разведывательных групп «Клетнянской партизанской республики», встречался с боевыми друзьями, делясь памятью сердца, по крупицам собирая бесценный материал о подвиге народных мстителей. Летом 1958 года на празднике в Клетне, посвященном 15-летию освобождения Брянщины, я впервые узнал о существовании подпольной интербригады на Сещинской авиабазе. Об этом рассказали бывший партизанской комбриг Ф. С. Данченков и его комиссар Гайдуков, бывший армейский разведчик Аркадий Виницкий и комиссар партизанского отряда Л. М. Лещинский, а также местная учительница-пенсионерка Е. А. Иванова, собиравшая воспоминания участников народной войны в тылу врага с помощью учеников Трехбратской и Сещинской школ. Главным на этом этапе, очевидно, было живое слово непосредственных участников подполья — таких, как Людмила Сенчилина, подруга Яна Маньковского, М. Д. Иванютина, П. Бакутина.

Факт участия поляков в нашей борьбе не мог не приковать моего внимания потому, что в 1944–1945 годах военная судьба занесла меня как разведчика в Польшу и ее западные области, присоединенные Гитлером к «третьему рейху». Об этом периоде рассказывается в повести «Он же — капрал Вудсток». Польским партизанам я обязан не только многими разведывательными успехами, но и жизнью. Чем глубже я вникал в историю Сещинской подпольной советско-польско-чехословацкой организации, тем больше загорался этой темой. Дело дошло до того, что я отложил в сторону книгу воспоминаний и целиком отдался повести «Вызываем огонь на себя».

19 июля 1959 года повесть появилась — в сокращенном виде, разумеется, — на двух полосах с вводной в «Комсомольской правде». Я обратился к читателям «Комсомолки» и надеялся на помощь десятков новых помощников не только у нас, но и за рубежом.

Хотелось, чтобы о делах прежде неизвестного советско-польско-чехословацкого подполья поведали трое писателей — из Советского Союза, Польши и Чехословакии. Польского писателя я нашел сразу. О лучшей кандидатуре нельзя было и мечтать — это известный военный писатель и теледраматург, полковник Войска Польского, автор книг «Штык из уральской стали», «Солдаты четырех рек», «Штурм гранитных твердынь», «Четыре танкиста и собака» Януш Пшимановский. В нем особенно подкупало, что он дрался «за нашу и вашу свободу» не только на родной польской земле, но и на нашей советской территории, в рядах морской пехоты на Кубани и Северном Кавказе. К уже опубликованной повести «Вызываем огонь на себя» я хотел присоединить в одной обложке, кроме очерка Януша Пшимановского, и очерк писателя из Чехословакии о его земляках — участниках Сещинской подпольной организации. К нашему большому огорчению, найденный нами писатель из-за болезни не смог присоединиться к нам. Однако большую помощь оказали мне чешские журналисты, сумевшие отыскать в Остраве одного из главных героев Сещи — чеха Венделина Робличку, с которым я немедленно вступил в переписку.

В 1960 году в издательстве «Молодая гвардия» вышло первое книжное издание дополненной и исправленной повести. Не могу не упомянуть здесь о вдумчивой и конструктивной работе, проделанной редактором книги Е. И. Любушкиной, которая ездила в Брянскую область, встречалась с бывшими подпольщиками и партизанами, чтобы еще и еще раз проверить факты, из которых складывалась волнующая история Сещинской подпольной организации.

Как и когда родилась идея создания фильма о Сещинской интербригаде?

Сразу же после опубликования повести «Вызываем огонь на себя» в «Комсомольской правде» многие ее читатели горячо откликнулись на повесть и советовали непременно заняться ее экранизацией. Об этом писали коллективы воинских частей, заводов, предприятий.

С января 1960 года началась работа над сценарием. Правда, не все шло гладко.

Мне казалось, что сила темы в ее документальности. А студия тянула к традиционному приключенчеству в духе «Подвига разведчика». Мне писали: «Думается, что Вас во многом связывает документальная конкретность обстановки Сещинского подполья. Очевидно, целесообразно отказаться от точного обозначения места действия, пойти на большие художественные обобщения».

Но ведь тогда Сеща перестала бы быть Сещей, Аня Морозова — Аней Морозовой. На это никак нельзя было пойти. Ведь тогда Ане не было бы в дни празднования двадцатилетия Победы присвоено звание Героя Советского Союза, она не была бы награждена высшим орденом Польши, ее имя не носили бы сотни школ, пионерских дружин и отрядов и в самой Сеще не встал бы гордый памятник героям интернационального подполья.

После длительной поездки в США, из которой мы с оператором Колошиным привезли документальный фильм «За рампой — Америка», я вновь взялся за работу. Кстати, широкое использование в фильме «За рампой — Америка» хроникальных кадров в документальной картине еще более утвердило меня в намерении использовать хроникально-документальные кадры в художественном фильме «Вызываем огонь на себя».

На «Ленфильме» так оценили третий вариант: «Работа, проделанная вами… принесла несомненную пользу. Отбор материала, его композиционное распределение, переплетения основных сюжетных линий и судеб сделаны в целом правильно и позволяют раскрыть ту главную тему, ради которой задумывается сценарий, — интернациональную солидарность людей разных наций в борьбе с фашистской оккупацией. Интересны основные эпизоды, связанные с «вызовом огня на себя», с нападением на отель «Адлон» и подбрасыванием «магнитных бомб». Драматична судьба Алдюхова. Но, к сожалению… сценарий непомерно растянулся. Сейчас он намного больше того размера, который необходим для обыкновенного фильма…»

Выходило, что сценарий годился скорее для многосерийного фильма. Режиссер Никулин за это время увлекся другим сценарием (и сделал вскоре неплохой фильм: «412-й просит посадки»). Без режиссера не стоило продолжать работу на «Ленфильме». Вот тогда-то я вспомнил о режиссере Сергее Колосове, с которым встретился еще в 1956 году, чтобы обсудить план экранизации «Нали» — моего первого партизанского рассказа.

Разумеется, Сергей Колосов не ограничился режиссерской разработкой, а существенно развил, дополнил, обогатил сценарий, разбив его на четыре серии. Особенно много нового материала он вложил в первую серию. Он встречался со многими бывшими подпольщиками и партизанами, добился командировки в Польскую Народную Республику, где ему всячески помогал Януш Пшимановский, постоянный консультант во время работы над сценарием.

В эту книгу мы решили вместе с издательством включить первый вариант сценария, чтобы показать тем, кто знает телевизионную постановку, какая огромная работа была проделана и каким путем шли мы от книги до телевидения.

Беглое чтение предлагаемого варианта сценария «Вызываем огонь на себя» сразу же обнаружит, что я отнюдь не копировал слепо повесть, хотя главная ее идея осталась неизменной: раскрытие темы народного героизма и пролетарского единения в борьбе против фашизма на примере Сещинского интернационального подполья. Сохраняя верность истории Сещинского подполья, я выделил следующие основные ее вехи уже в первом варианте сценария: становление подпольной организации Поварова-Морозовой; связь с поляками и чехами на авиабазе; наводка советских самолетов на авиабазу и первая большая бомбежка; уничтожение «ночного санатория» немецких летчиков (отеля «Адлон»); минирование немецких самолетов на аэродроме; арест поляков и Алдюхова. Все эти звенья Сещинской эпопеи воплощены на экране.

Любопытны метаморфозы героев повести-сценария-фильма. Главным героем сценария, как и повести, я сделал Аню Морозову, хотя многие бывшие подпольщики и партизаны считали, что основной фигурой Сещинского подполья был Константин Поваров (или Костюк, как его называл комбриг Федор Данченков). Второй героиней, столь не похожей на Аню, я сделал Люсю Сенчилину, придав ей также черты другого члена группы Морозовой — Лиды Корнеевой. (У Колосова этот синтетический образ назван Лидой.) Наталка (у Колосова — Паша) — также образ синтетический, соединяющий в себе два прототипа: Пашу Бакутину и Таню Васенкову. Наталкой я ее назвал потому, что хотел подчеркнуть в фильме об интернациональном подполье многонациональность советских людей, среди которых, конечно же, были в Сеще не только русские, но и украинцы, и белорусы, и представители многих других национальностей нашей страны. Это очень важный момент, о котором в литературе и искусстве мы нередко забываем. Партизанский командир «Батя», или «Федор», — это прежде всего комбриг Ф. С. Данченков, но он вобрал в себя черты и других командиров клетнянских партизан. Из поляков на первое место я поставил Яна Маньковского («Маленького»), хотя известно, что командиром польской подпольной группы был Ян Тыма («Большой»). Из двух чехов выбрал Робличку, поскольку другой был переведен на другой аэродром и позднее бесследно исчез.

Немцы также представлены синтетическим образом полковника Арвайлера. В действительности же в Сеще было два коменданта — полковник Дюда, комендант авиабазы, и майор Арвайлер, комендант аэродрома.

В сценарий включены два важных персонажа, которых не было в первом издании книги (1960): вымышленного полицая Тереха, великолепно сыгранного артистом Роланом Быковым, и гитлеровского аса «Счастливчика Эриха», чьим прототипом был первый ас Гитлера Ганс Ульрих Рудель. Контрразведчик обер-штурмфюрер Вернер в действительности тоже не существовал. Был капитан Вернер, который ведал службой безопасности на авиабазе, о котором мне не удалось собрать никаких сведений. Всех этих действующих лиц зритель увидел на экране. Кроме них, С. Колосов показал еще двух персонажей: Семена (артист С. Чекан) и старосты (артист Б. Чирков). Их в сценарии нет. Однако они существовали на самом деле, их хорошо знал консультант фильма, бывший командир 1-й Клетнянской партизанской бригады Ф. С. Данченков.

Главная линия в отношениях между действующими лицами также выявилась с самого начала: «вербовка» Яна Маленького Люсей по указанию Ани, дружба Люси и Яна, перерастающая в любовь, в великую жертву Яна ради этой любви и ради того дела, которое сблизило их. Все это так и было, а вот безответная любовь Ани к Яну Маленькому — это мой домысел, догадка, на которую писатель-документалист имеет полное право. И эта линия, намеченная лишь штрихами, попала на экран…

Здесь я говорю лишь о тех атрибутах сценария, которые нашли свое воплощение на экране. Внимательный читатель, знакомый и с повестью и с фильмом, заметит много больших и малых «звеньев» и «мостиков», которыми соединяет их сценарий.

С. Колосов начал съемку фильма осенью 1963 года и завершил ее к февралю 1965 года. Эту работу, безусловно, отличает недюжинный талант. Без всякого преувеличения можно сказать, что режиссер вложил в эту большую работу всего себя без остатка.

Что же касается исполнительницы главной роли в фильме — народной артистки РСФСР Людмилы Касаткиной, то я лично убежден, что роль Ани Морозовой — лучшая роль этой талантливой актрисы. Думаю, со мной согласятся миллионы телезрителей. Один из критиков справедливо заметил, что характер Ани Морозовой «разработан детальнее других, воссоздан наиболее сильно и крупно». Естественность, простота, бытовая правда не заслоняют в работе Людмилы Касаткиной героического начала. Напротив, героика именно потому так убедительна и впечатляюща, что вырастает из безупречной достоверности, психологической тонкости и точности.

В фильме удивительно много актерских удач. Самые запоминающиеся, пожалуй, — артистка МХАТ Елена Королева в роли Лиды и Ролан Быков, блестящий актер и режиссер театра и кино. Невозможно забыть и польского актера Юзефа Дурьяша из Варшавского драматического театра, создавшего необыкновенно яркий и прочувствованный образ истинного рыцаря среди польских подпольщиков — Яна Маньковского. И одной из самых больших неожиданностей фильма, безусловно, была роль чеха Венделина Роблички, с профессиональным мастерством исполненная абсолютным новичком — чешским журналистом Павлом Пацелом.

Особую благодарность заслуживает главный оператор фильма Владимир Яковлев, старейший мастер советского кино, снявший такие кинокартины, как «Петр Первый» и «Без вины виноватые». Вспомните, как снята сцена расстрела семьи Поваровых.

В 1966 году жюри Первого Всесоюзного фестиваля телевизионных фильмов единодушно присудило Большой приз фестиваля фильму «Вызываем огонь на себя». Это была заслуженная победа большого творческого коллектива.

Овидий Горчаков

О. ГОРЧАКОВ ВЫЗЫВАЕМ ОГОНЬ НА СЕБЯ Сценарий

Нарастает грозный рокот авиамоторов. В ночном небе — эскадрильи немецко-фашистских бомбардировщиков.

Лицо стрелка-радиста Альфреда. Его руки — одна с большим шрамом от ожога — на гашетке пулемета.

Летят сопровождающие бомбардировщиков истребители «мессеры».

В кабине одного из «мессеров» — фашистский ас подполковник Хейдте. Он отстреливается пулеметнымиочередями от советского истребителя.

В кабине другого — фашистский ас по прозвищу Счастливчик Эрих. Он сбивает советский истребитель, пытавшийся таранить его.

На коленях у Счастливчика Эриха — полетная карта. В центре — «Москау».

Контуры погруженной в темноту Москвы. Прожекторы и аэростаты воздушного заграждения. Огонь зенитных орудий и пулеметов.

Налет на Москву в разгаре — монтаж из советской и гитлеровской кинохроники.

Полетная карта «Москау». Сыплются вниз, на Москву, фашистские бомбы.

Та же карта, сильно увеличенная, на пункте управления полетами гитлеровской авиабазы в Сещенске. Моложавый генерал гитлеровских ВВС с перевязанной головой и комендант авиабазы полковник Арвайлер — это типичный прусский кадровый офицер лет пятидесяти пяти, — надев наушники, следят за ходом бомбежки.

Генерал(снимая наушники). Так туго нам не приходилось даже под Лондоном… Но мальчики молодцы! Барон Хейдте, правда, что-то сдавать начал, зато каков Счастливчик Эрих! На его счету одних только «спитфайеров» и «харрикейнов» десять штук! Да и бомбардировщики отлично дрались. Нет, недолго осталось стоять Москве. Кремль уже весь разрушен!..

Арвайлер. Завидный оптимизм, экселенц! В октябре, помнится, фельдмаршал назначил нас с вами своими представителями в комиссии по организации воздушного парада в Москве…

Генерал(усмехаясь). И вы, господин комендант, совсем уж было собрались перебраться со своим штабом в Тушино…

Арвайлер. А вместо этого, черт возьми, мы торчим с вами столько месяцев в этой дыре… в трехстах километрах от Москвы!

Генерал. Зато мы близко от цели, дражайший Арвайлер! Что такое триста километров для моих эскадрилий!

Арвайлер(вздыхает). Мы всегда так близко подходим к цели. Год назад, мой генерал, мы с вами ожидали скорой победы на мысе Гри-Не, против Дувра, в ста пятидесяти километрах от Лондона.

Генерал(вставая и с раздражением трогая повязку на голове). Вы просто не в духе, Арвайлер. Пойдемте-ка лучше в казино — у вас там показывают отличную кинокомедию.

Танцует полуголая блондинка. Сзади невозмутимо подтанцовывают шестеро прилизанных фрачников. Один из них (с идиотским, долженствующим вызвать смех лицом) щиплет танцовщицу пониже пояса. Чуть не сбившись с ритма, она возмущенно оборачивается. Невозмутимы лица танцоров.

Взрыв солдатского хохота заглушает джазовую музыку.

В зале казино на почетных местах, за столами, уставленными бутылками, генерал и старшие офицеры люфтваффе. На лицах пляшут тени с экрана. Смеется генерал. Сухо улыбается комендант авиабазы полковник Арвайлер. Улыбается даже обычно мрачный шеф контрразведки оберштурмфюрер Вернер.

Распахивается дверь у сцены. Входят асы — Гауптман, Счастливчик Эрих, подполковник Хейдте и другие летчики. Их шумно приветствуют. Джазовая музыка. На стене надпись готическими буквами: «Готт мит унс».

Эрих показывает два пальца.

Счастливчик Эрих (выкрикивает). И пятьдесят две пробоины!

Аплодисменты, вспышка магния — Эриха снимает фотограф.

Хейдте(угрюмо усмехаясь). А Зигфрид Шмундт не вернулся. И только потому, что его не прикрыл сосед.

Счастливчик Эрих(он готов к ссоре, но, как всегда, улыбается). Уж не намекаете ли вы на меня, господин подполковник?

Генерал. Полно вам, мальчики! Хватит, Эрих! Успокойтесь, барон. Садитесь. Не мешайте смотреть. Я сказал — садитесь! Это приказ!

На экране та же блондинка переодевается за ширмой после спектакля. Перед ширмой умильно складывает руки комик — он извиняется за свой поступок. Неловкое движение, и ширма валится, открывая полуголую женщину.

Хохочут сидящие и стоящие в задних рядах казино штабные унтер-офицеры.

Танцовщица на экране отвешивает комику полновесную пощечину. Он падает лицом на туалетный стол, окуная лицо в пудреницу, чихает, отплевывается.

Уже не хохот, а ржание зрителей. Сквозь него прорывается приглушенный звук сирен воздушной тревоги.

Пожилой баулейтер отрывает глаза от экрана, обращается к соседу — унтерштурмфюреру.

Баулейтер. Опять вечернее благословение?

Унтерштурмфюрер. Плюнь!.. Иван не прорвется! (Заливается хохотом.)

На экране танцовщица с ловкостью профессионального боксера избивает комика, умудряющегося каждым своим движением разбить зеркало, вазу, безделушку.

Хохочут зрители, заглушая вой сирен воздушной тревоги.

В дверь, расположенную в конце зала, входит унтер-офицер, разыскивает кого-то глазами, потирая подбородок. На руке — большой шрам от ожога. Это стрелок-радист Альфред.

Альфред(найдя того, кого искал). Венделин! Вендо!..

В заднем ряду оборачивается молодой штабс-фельдфебель. Он встает, и тень его падает на экран. Возмущенное шиканье, недовольные голоса.

Голоса. Сядьте! Мешаете смотреть! Скорей проходите!

Унтер-офицер, пригнувшись, выбирается из рядов. Завывает сирена.

Баулейтер. Эй, чех! У тебя слишком слабые нервы!

Чех Венделин, помощник казначея штаба авиабазы, хмурится.

Альфред. Мы видели этот фильм, дядя Отто. Хотим горло смочить.

Баулейтер. Пьяницы! Алкоголики! Не любите искусство!.. А ты, Альфред, разве не на гауптвахте?

Хохот. Сирена.

Венделин и Альфред выходят из зала казино. Закрывается дверь, смолкает смех, явственнее многоголосый вой сирен воздушной тревоги.

Мартовская лунная ночь. Причудливые контуры полуразрушенного здания бывшего ДКА, в уцелевшем нижнем этаже которого разместилось казино.

У дверей часовой — фельджандарм. Он в пилотке, каска висит на боку. За часовым афиша: «Анонс. Скоро «Покорение Европы»… Вохеншау УФА». Рядом — афиша кинокомедии. Лица танцовщицы и комика.

В небе скрещиваются прожекторы. Отблески зениток. Далекий гул моторов. Сирены смолкают.

Из казино выходят Венделин и Альфред.

Альфред. Они, наверно, всеми своими самолетами Москву защищают…

Венделин(протягивает пачку сигарет часовому). Ну как?

Фельджандарм(не пряча огня, закуривает). Обычный фейерверк! Ого! «Юнона»!

В небе лучи прожекторов. Зенитки. Громче гул бомбардировщиков.

Фельджандарм(посмеиваясь, указывает вверх). Русь фанер!

Мимо казино на сумасшедшей скорости проносится грузовой черный «опель» с командой солдат-факельщиков.

Из казино доносится взрыв хохота.

Фельджандарм(кивая вслед грузовику). Вот где комедия!

Венделин и Альфред провожают черный грузовик глазами, переглядываются.

«Опель» мчится по центральной улице сещенского авиагородка, мимо трехэтажных казарм, мимо вереницы грузовиков, мимо дома комендатуры. Световые просветы в окнах, небрежная светомаскировка — все это, увиденное с мчащегося грузовика, скачет, мечется.

Перед «опелем» возникает группа солдат с аккордеоном. Доносятся звуки «Лили Марлен». Солдаты рассыпаются, когда на них чуть не наезжает грузовик.

Водитель «опеля» грозит им кулаком. Краткая беззлобная перебранка. Смех.

Теперь черный «опель» несется краем летного поля, мимо ангаров, мимо стоящих на поле самолетов.

В воздух поднимаются ночные истребители.

«Опель» мчится туда, где на ближних подступах к аэродрому шарят прожекторы и искрятся разрывы зенитных снарядов.

Черный «опель» вылетает в кочковатое поле.

На секунду зажигаются узкие прорези зачехленных фар, выхватывают из темноты грубый макет «юн-керса», подле него — бочку и вновь гаснут.

Соскакивает факельщик, включает бортовые огоньки макета и зажигает факел.

Из лощинки выглядывает измазанная грязью девушка. Лица Ани не рассмотреть в темноте. Размазывая по лицу грязь, она с тревогой смотрит на бочку, на макет самолета, смотрит вслед удаляющемуся «опелю».

В лощине с Аней трое партизан-ракетчиков.

Аня. У них тут ложный аэродром! Скорее туда!

Она указывает ракетчикам рукой направление. Те, согнувшись, убегают, растворяются в темноте.

Все слышнее гул самолетов. Неподалеку от пылающих макетов разрывается авиабомба. Вторая.

Вспыхивают бочки с нефтью. Горят макеты самолетов. Пылает ложная цель. Черный «опель» мчится дальше.

Аня отползает. Серия разрывов. Аню засыпает землей. Как эхо, возникает звук хохота в казино.

Рокот самолета смолкает. Девушка разгребает землю, которой ее присыпало, поднимает голову. На лице вспышка радости.

Над краем поля взлетают три ракеты. Но тотчас же в воздух взмывают десятки ракет.

Хмурое отчаяние на лице Ани. Хохот.

Над полем с пылающими макетами пикирует советский бомбардировщик. Его ловят прожекторы. Он ускользает от них. Новые прожекторы ловят его и ведут.

Вспышки зениток. Они сливаются в сплошную ленту огня. Лица батарейцев. Крики: «Файер! Файер!»

В луче прожекторов виден падающий самолет и относимый ветром парашют. Лучи преследуют парашют. К парашюту тянутся пулеметные трассы.

Всему этому аккомпанируют хохот, звуки джаза в казино. Они сливаются с пулеметной стрельбой.

По полю пробираются трое партизан. Они прижимаются к земле. Шарит по земле прожектор. Вслед ему — струи трассирующих пуль. Бегут, прижимаясь к земле, трое.

Партизан настигают трассирующие пули. Один из троих катится вниз с косогора. Двое останавливаются. Но все ближе немцы-мотоциклисты. Они несутся с зажженными фарами. Упавший машет им: «Уходите!» Двое исчезают.

Корчится внизу в лощине упавший человек, стаскивает сапог с отворотом с простреленной ноги. Пулеметная очередь бороздит рядом землю, человек падает на спину, затихает. На нем останавливаются скачущие лучи мотоциклетных фар. Торжествующезлобное лицо фельджандарма…

Как эхо, доносится хохот немцев, завывания джаза.

У казино стоят, покуривая, наблюдая за небом, Венделин и Альфред. Стоит, покуривая, и фельджандарм на фоне плаката «Покорение Европы».

Почти сразу наступает тишина. Замолкает рокот бомбардировщиков, гаснут прожекторы. Последняя пулеметная очередь. Однотонный вой сирены — сигнал отбоя. Сквозь него прорываются гнусавые звуки аккордеона. «Лили Марлен».

Невдалеке зенитчик снимает каску, пьет из фляги.

Альфред. Ну, вот и все. Над Москвой пострашнее было. Пошли.

Часовой останавливает их.

Фельджандарм. Сигарету?

Венделин дает ему пачку сигарет «Юнона». Фельджандарм закуривает.

Фельджандарм(вдогонку). Что ни говори, чехи щедрый народ!

Венделин и Альфред идут по поселку, сливающемуся с авиагородком. Приземистые домишки. Заборы. Залаяла собака. Чавкает грязь под ногами.

Альфред. Странно!.. Русских отогнали, а я почему-то не рад.

Угрюмый Венделин кидает быстрый взгляд на Альфреда.

Альфред. Да, не рад. Почему? Почему я не рад?

Венделин тихо берет его за плечо. Альфред резко поворачивается к нему.

Мимо проходит офицер в плаще, в фуражке с высокой тульей.

Венделин и Альфред останавливаются, отдают честь.

Альфред(понизив голос, упрямо). Все-таки почему я не рад?

Венделин(спокойно). На твоем месте, Альфред, я бы не задавал таких вопросов даже про себя. Ты же знаешь, кто за нас думает.

За забором слышится приглушенный женский голос: «Слава богу, пронесло. Услышал господь мои молитвы! Люська, Наталка, а узел большой где? Хватит дрыхать, дома отоспитесь…»

Альфред. А эти русские?.. Почему они не радуются, когда прилетают их самолеты? Почему не плачут, когда мы их сбиваем? Что за истуканы? (Венделину — резко и иронически.) Об этом я могу думать, говорить? Не пойму я тебя, Вендо, — ты чех, на патриота райха совсем не похож, а добровольно пошел в люфтваффе.

Венделин косо смотрит на Альфреда, однако молчит.

Идут. Навстречу им девушка. Вымазанная в грязи, запыхавшаяся, взволнованная. Теперь мы можем рассмотреть Аню. Ей двадцать лет. В ней чувствуется сдержанная сила, глаза светятся умом. Они строги и глубоки, а рот очерчен еще по-девичьи мягко.

Фонарик Альфреда скользит по лицу Ани.

Венделин(опускает руку Альфреда с фонариком). О!.. Фрейлейн Аня!.. Что вы здесь делаете так поздно?

Аня. Здравствуйте, господин Венделин. У подружки засиделась, а тут сирена, налет… Носа не высунешь…

Альфред(иронически). Боитесь русских бомб?

Аня(наивно). Как же их не бояться?

Альфред. Верно. Бомбы не разбирают, где свои и где чужие.

Венделин. Познакомьтесь, Аня, с моим другом. Альфред…

Альфред протягивает руку, но Аня прячет свою.

Аня. Извините, пожалуйста. В канаву шлепнулась… (Показывает грязные руки.) Вот! (Быстро Венделину.) Ваше белье, господин Венделин, принесу завтра. Только мыло у меня опять все кончилось…

Венделин. Мыло я дам… (Неожиданно, не очень уверенно.) Вы не хотите, чтобы мы вас проводили?

Аня. Что вы! Спасибо. Мне близко.

Альфред. Русских бомб боитесь, а немецких солдат не боитесь?

Аня. Я людей не боюсь. (Торопится.) До свидания. Про мыло не забудьте…

Она убегает. Венделин и Альфред провожают ее глазами.

Альфред. Странная девушка. Ты заметил, какие умные глаза, а по разговору — девчонка девчонкой.

Венделин(смеется). Понравилась?.. Напрасно. Недотрога! Умеет наших донжуанов отшить.

Сигналы автомашины заставляют их посторониться.

Проезжает трехосный грузовик. Альфред светит фонариком. За решетчатым бортом видны большие авиабомбы.

Альфред. Завтра ночью опять летим бомбить Москву! А номер какой-нибудь выкинуть и на гауптвахту сесть мне уже не удастся — грозят послать в штрафной батальон. А там сразу крышка.

Аня стучит в дверь небольшого дома. Стук повторяется.

На пороге появляется Люся. Эта восемнадцатилетняя курносая маленькая девушка некрасива, но очень привлекательна, порывиста, быстра, как ртуть.

Люся(всплескивает руками). Ой, Анька!.. Где ж ты была? Мы с Наталкой бог знает что думали!

Аня(строго). Тише, Люс^тка! (Входят в дом.) Дверь закрывается. В окне прорезывается свет, но чья-то рука поправляет маскировочную штору.

В горенке три девушки: Аня, Люся и Наталка — красивая, статная, чуть флегматичная украинка с длинными темными косами. Аня стоит у притолоки, отдыхает, не в силах дойти до стола. Наталка смотрит на нее удивленно.

Люся(тараторит). А мы все думаем, куда ты запропастилась?.. До самого вечера, до полицейского часа искали. Наталке пришлось у меня заночевать. И отец твой волнуется… Вдруг налет… Узлы в щель потащили… (Показывает на узлы, сваленные в углу.) Страшно! Только опять отогнали наших. Двух сбили… А тебя нет и нет. Думаем, пропала наша Анька…

Аня(прерывает). Воды!

Люся срывается с места, приносит воды в ковшике.

Аня жадно пьет, идет к столу, садится в изнеможении.

Люся тревожно смотрит на Наталку.

Аня поднимает глаза, облегченно вздыхает.

Люся(теперь испуганно и осторожно). Где ж ты была? А, Аня? Вся в грязи… Где? Скажи! (Аня молчит.) Я знаю, ты что-то задумала… Все время ходишь сама не своя… А нам ни слова. Подруга тоже называется!

Аня молчит.

Наталка. Оставь ее, Люсек. Устала она.

Люся(со слезами). Нет, пусть скажет… (Ане.) Бесчувственная ты! Мы тут тревожимся, ревем, что тебя нет.

Голос Люсиной матери за занавеской: «Уйметесь вы там, полуночницы?»

Люся. Спи, спи, мама!

Аня(после паузы, тихо). Я в лесу была, девочки!

Люся(шепотом). В каком лесу?.. Ты, ты… (Боится поверить своей догадке.) Да? Ты «там» была?

Аня. «Там»!

Люся. Как ты пробралась? Далеко ведь, и мин, говорят, сколько в лесу… Они ж, слыхать, совсем далеко прячутся…

Аня. А я нашла… Знакомых видела. С самим «Батей» говорила.

Наталка. Ого! Немцы после крушения на железной дороге до сих пор не могут успокоиться! Какой он? С бородой? Старый?

Аня(улыбнулась). Да вы его знаете. Без бороды он. И молодой еще.

Люся. Мы?!

Аня. Петров Иван Васильевич.

Люся. Славкин брат? Секретарь райкома?

Аня(кивая). Славка тебе, Люся, самый горячий привет передавал, он тут очень близко был. Ты ведь нравилась ему.

Люся(дернув плечиком). А кому я не нравилась? (Вдруг.) Ой, и храбрая же ты, Анька! Я б никогда не смогла!..

Наталка. И я тоже.

Пауза. Подружки с восхищением смотрят на Аню.

Люся. Ты, верно, голодная! (Бежит к печке, достает чугун с картошкой.)

Аня. Нет, меня там накормили… (Достает из-за пазухи ложку.) «Батя» угощал. И вот эту ложку подарил.

Люся(в недоумении). Ложку?! Да что, тут у тебя ложки нет, что ли?

Аня. Достал «Батя» вот эту ложку из-за голенища и говорит: «Мне, Анюта, эта ложка всякий раз аппетит портит…» Я не поняла. Он говорит: «Из чего ложка сделана?»

Люся. Самоделка-то? Из дюраля. Тут их много развелось…

Аня. Я так и сказала… А он говорит так печально: «Да, из дюраля сбитых у вас под Сещенском самолетов». Смекаете?

Наталка. А ты?

Аня. Я говорю — как же сделать, чтобы немцы наших не сбивали? А «Батя» говорит — это и от тебя, между прочим, зависит…

Люся. От тебя?

Аня. От нас! От меня, от тебя, от Наталки.

Вдруг Люся вскакивает. На ее лице — страх.

Люся. Что-то! Надумали тоже! Им-то в лесу легко хорониться… Ишь какие хитрые!

Аня(резко). Замолчи! Думай, что говоришь. Видела, когда бомбежка была, зеленые ракеты? «Батя» своего родного брата Славу на это дело послал!

Люся. Ну, видела! (Упрямо.) Партизаны пускали?.. Так это их дело такое!.. И то не вышло у них ничего. А мы кто — девчонки! Славка у нас комсоргом в школе был, а я так и не комсомолка даже. Мне еще жизнь не надоела! Вы что, не знаете, что такое Сещенский аэродром?

Яркое солнечное утро. Ряды колючей проволоки. Ворота аэродрома с орлом люфтваффе.

За колючей проволокой проходят патрули фельджандармерии.

На плацу меж казармами авиагородка фельдфебель муштрует роту солдат.

Тяжелая зенитка. Вторая, третья. Прожекторы.

Крутятся крылья пеленгаторов.

Амбразуры дота.

Второй дот.

Третий.

Цистерны с горючим. Расхаживают часовые.

Часовые у крытого склада, в который втягивается товарный железнодорожный состав.

У склада из вагонов под присмотром баулейтера поляки-рабочие выгружают ящики, бочки, канистры, клейменные орлом вермахта. Расхаживают часовые-фельджандармы.

Ворота аэродрома с огромным, хмурым орлом люфтваффе. Голоса, обрывки фраз на польском, чешском, французском, испанском. Команды — на немецком.

Катятся к стоящим у широкой бетонной взлетно-посадочной полосы самолетам тележки с авиабомбами. Несется грузовик со стартовой командой.

Мотор самолета — сложный, мощный, как символ аэродрома.

Раскрываются огромные двери ангара.

Приходит в движение винт «юнкерса».

Спешат к самолетам летчики в авиационной сбруе. «Юнкерсы», «хейнкели», «мессершмитты» — одномоторные Ме-109, двухмоторные Ме-110.

И вот уже взлетают в воздух тяжелые бомбовозы, сопровождаемые истребителями. Они пролетают над вышкой управления полетами. Как на гигантском конвейере, идет работа на Сещенской авиабазе. Организованная, деловитая, продуманная суета. Слаженные усилия тысяч людей.

Ворота с орлом люфтваффе. Летят на восток самолеты.

Под окном кабинета коменданта его денщик поливает цветочную клумбу.

Из широкого окна виден аэродром. Комендант Арвайлер наблюдает за кипучей жизнью аэродрома. Рядом с ним шеф контрразведки оберштурмфюрер Вернер. В кабинете разгуливает такса коменданта.

Полковник Арвайлер втайне презирает выскочку-гестаповца, но не смеет это показать. Он сух и холодно-вежлив с Вернером. Оберштурмфюрер развязен, однако в его отношении к коменданту проскальзывает некоторая робость.

Арвайлер(бросает взгляд на часы-хронометр). Вылетели с опозданием на четыре минуты.

Вернер. Так ли это существенно, герр оберст?

Арвайлер. В сущности, вы штатский человек, Вернер. Минуты потерянного времени слагаются в часы. И это уж непростительный беспорядок на войне.

Такса обнюхивает сапоги Вернера. Тот нервничает.

Вернер. Прелестная собачка…

Арвайлер. Я требую от моих людей беспощадной точности. И, мне кажется, вправе ожидать ее и требовать от других.

Вернер(хмурится). Герр оберст говорит о вчерашнем налете на базу?

Арвайлер(садясь за стол). Да, о вчерашнем налете. Садитесь. Как могло случиться, что на территорию авиабазы проникли партизаны-ракетчики?

Вернер(садится, достает из портфеля партизанскую ракетницу). Не забывайте, господин комендант, мы находимся во враждебной стране. Однако ракетчики уничтожены. Один из них — важная птица, был здесь комсомольским вожаком. Вот все, что от них осталось.

Арвайлер. Меня не интересует их судьба, обер-штурмфюрер. Мне нужны гарантии, что их больше не будет. Вокруг базы должна быть «мертвая зона».

Он смотрит на портрет, стоящий на его столе, — портрет молодого обер-лейтенанта, очень похожий на самого Арвайлера.

Вернер. Для этого нужно уничтожить население всех окрестных деревень. (Он вновь отодвигается от таксы.)

Арвайлер(сухо). Это дело ваше.

Вернер. Пояс выжженной земли вокруг авиабазы… Но и на базе должны работать только немцы. А тут целое столпотворение — поляки, чехи, русские…

Арвайлер. Опять вы за свое!.. Базе нужны подсобные рабочие, много рабочих. Летают немцы, а снаряжает их в путь вся Европа.

Вернер(улыбается). Сбылись слова рейхсмаршала. (Он смотрит на портрет Геринга на стене.) Мы стали нацией летчиков. Но вы не хотите облегчить мне задачу.

Арвайлер. Мне мою задачу никто не облегчает, оберштурмфюрер. По плану мы должны базироваться на подмосковных аэродромах. Подумать только, фельдмаршал назначил меня членом комиссии по организации воздушного парада в Москве, а мы до сих пор торчим здесь!

Вернер. Герр оберст возлагает вину на меня?

Арвайлер. Я вправе требовать, чтобы вы гарантировали мне спокойствие, чтобы ваши люди работали так же, как мои.

Вернер. Ваши опоздали на четыре минуты.

Арвайлер(смотрит на хронометр, указывает на поднявшиеся в воздух самолеты). Мои люди поднялись точно.

Контрольно-пропускной пункт. Дорожные указатели с десятками надписей на стрелках. Фельджандармы проверяют пропуска.

Рядом виселица. Видны ноги повешенного — одна нога в сапоге с отворотом, другая босая.

Стараясь не смотреть на повешенного, идут девушки-прачки Аня и Люся. Аня в сапогах. Люся босиком. В руках узел с бельем, ведра.

Девушки показывают пропуска на КПП унтерштурмфюреру.

Унтерштурмфюрер. Погодите! Посмотрите на это чучело. (Указывает на виселицу.) Узнаете?

Девушки поднимают головы. Люся потрясена. Аня сжимает ее руку выше локтя. Унтерштурмфюрер смотрит на них с издевкой.

Унтерштурмфюрер. Ну, узнаете? Кто это такой?

Люся всхлипнула. Аня выдерживает взгляд немца.

Аня. Не знаю. И она тоже не знает. Мы с бельем вот… И на кухню нам велели зайти…

Унтерштурмфюрер отдает честь — мимо проносится открытый «мерседес» с Арвайлером и генералом люфтваффе.

Унтерштурмфюрер. А мы знаем! Это брат главного бандита — «Бати»!

Он жестом отпускает девушек.

Девушки идут все быстрей и быстрей. Побежали.

Лицо Люси залито слезами. Она больше не в силах сдержаться.

Люся. Ой, Славка, Славка!..

Аня(мрачно). Это я его провела на аэродром с ребятами. По заданию «Бати». На смерть, выходит, повела… Не смей плакать при них. Слышишь? (Она достает из кармана ложку.) На, возьми!

Люся. Зачем?

Аня. Будешь хлебать немецкий «зупе» ложкой из советского дюраля!

Полными слез глазами Люся смотрит на подругу.

Фотография молодого улыбающегося парня. Внизу надпись: «Люсе от Славы. Сещенск, 1 мая 1941 года».

Люся держит в руке фотографию. Утирает слезы. Аня и Наталка сидят тут же, в горенке Люсиного дома.

Наталка. Любила его?

Люся(по-ребячьи всхлипывая). Не знаю… Танцевали в ДКА. Рекомендацию в комсомол обещал… Нет, мне Костюк больше нравился — боевой, из школы выгоняли. Может, зря не любила… (Вдруг хватает Аню за руку,) Аня!.. Прости!.. Я на все, на все согласна! Ненавижу их! Слышишь?..

Наталка обнимает Люсю. Аня торжествует.

Низко, словно под потолком, пролетает бомбардировщик. От гула дрожат стены, дребезжат стекла. Люся приседает, кусает губы.

Аня. А ты, Наталка?

Наталка(спокойно и флегматично заплетая косу). Я от подруг не отстану… А что делать нужно?

Люся(поднимает заплаканные глаза). Убивать их, проклятых!

Аня. Сказала! Наше дело — узнать все, что тут, в Сещенске, происходит. Какие здесь самолеты, сколько их, где горючее у них, склады, зенитки где стоят — словом, все. «Батя» мне все подробно рассказал. Эти сведения нужны, страшно нужны Москве. Чтобы наши летчики не летали вслепую. Не гибли понапрасну.

Люся(качая с сомнением головой). Да что мы, девчонки, в этих делах понимаем!

Наталка. Так нас и пустят на аэродром!

Аня. Ну да… Значит, людей надо найти, которые расскажут. Понятно? Вот мы белье стираем, познакомиться надо с солдатами…

Люся. С немцами. А они тебя сразу за шкирку и к Вернеру потащут.

Аня. Тут поляков, чехов на базе полно.

Люся. Все одно немцы, гитлеровцы, раз на Гитлера ишачат!

Аня. Есть тут у меня трое солдат на примете — молодые, скучают. Надо будет кокетничать с ними, если придется… А что?.. Может, даже вино пить и целоваться…

Слова Ани звучат не очень убедительно. Она еще только входит в роль командира.

Люся. Вот еще! Нас весь Сещенск запрезирает. Ты что, хочешь, чтобы нас немецкими овчарками называли?

Аня(вздыхает). Пусть. Это даже лучше. Для дела лучше.

Люся. Еще прикажешь расфуфыриться, накраситься?

Аня(спокойно). А ты думала? Нарочно в рванье ходим, замарашками, чтобы не лезли… Кто на тебя такую посмотрит? Вот я немецкий модный журнал принесла… Надо знать, какие у них моды.

Она раскрывает журнал. Мелькают полуголые красотки, затейливые прически.

Люся(со злым смехом), Я себе такую прическу отчубучу… Сам комендант втюрится! Честное слово! С челкой! (Тычет пальцем в модную картинку.)

Аня. А почему бы и нет? Ты ж у нас артистка! Тащи сюда ножницы, давай щипцы!

Аня неумело подравнивает Люсину челку.

Люся надевает через голову нарядное платье.

Люся. Фу! Как нафталином пахнет! И землей…

Наталка(подходит со свеклой и куском угля в руках). Вот свекла, вот уголь, а больше ничего нет.

Люся и Наталка идут под вечер по улице. Девушки разряжены. На них лучшие платья, затейливые прически. У Люси челка, косы Наталки уложены вокруг головы.

Наталка (тихонько поет).

Мимо подруг, пряча лицо в рванье, проходит молодая женщина с ведрами, внимательно глядит на девушек, укоризненно качает головой.

Она проходит. Люся показывает ей вслед язык, а потом вдруг останавливается, плечи ее трясутся.

Наталка. Люська! Ты что?

Люся. Не могу…

Наталка. Испугалась?

Люся. Нет… Стыдно…

Наталка. Мы обещание дали, клятву партизанскую.

Люся. Кому? Аньке? А она кто такая? Подумаешь! Командует, распоряжается… А сама небось не пошла!

Наталка. Думаешь, не пойдет, если понадобится?

Люся(подумала). Анька?.. Пойдет!..

Наталка. Знаешь, Анька хочет через чеха одного устроить меня в казино.

Девушки удаляются. Наталка вновь запевает.

Крылечко дома в поселке. Понуро сидят в замызганной рабочей форме люфтваффе без погон молодые поляки Ян Большой и Вацлав. Они грязны, небриты. Пыхтя сигаретой, ходит перед ними Ян Маленький. Ему лет двадцать — двадцать два. Он высок, худощав, юношески угловат.

Вацлав. Да сядь ты! Маячишь тут!

Вацлав — самый молодой, ему лет восемнадцать. Ян Маленький. Тихо, малыш!

Ян Большой(иронически). Пан Янек изволит нервничать. Пану до сих пор не выдали генеральскую форму. Пан Янек хочет командовать армией, как Ридз Смиглы, а его заставляют рыть землю.

Двадцатипятилетний Ян Большой уже повидал жизнь, он решителен, но не опрометчив, храбр, но не безрассуден.

Ян Маленький(порывисто останавливается перед Яном Большим). А ты, капрал, доволен?

Ян Большой. Когда привезли сюда, меня почему-то не спросили, по душе ли мне это занятие.

Ян Маленький. Так не приставай, без тебя тошно.

Ян Большой. Советую отдохнуть. Завтра опять будем копать землю. Хайль Гитлер! Не выполнишь урока — посадят в карцер.

Ян Маленький. Пусть! Лучше уж сдохнуть…

Ян Большой. Лучше выжить. Это перспективнее.

Ян Маленький. Не уверен.

Вацлав. Хватит вам лаяться со. скуки… Ты, Ян Маленький! Сходи за баландой, твоя очередь. И на федьдпост загляни.

Мимо дома проезжает спортивный автомобиль. За рулем немецкий ас Счастливчик Эрих.

Поляки вскакивают, застегивают мундиры.

Машина вдруг останавливается у проходивших мимо Люси и Наталки.

Поляки заинтересованно наблюдают.

Счастливчик Эрих — он под хмельком, но держится прямо — выходит из машины и манит к себе Люсю и Наталку.

Счастливчик Эрих. Пест! (Щелкает пальцами.)

Девушки с помертвевшими лицами останавливаются.

Счастливчик Эрих подходит к ним, рассматривает, давится от смеха.

Счастливчик Эрих. Ба! Эти дикарки похожи на женщин. Интересно! (Берет Наталку за подбородок.) Эта больше в моем вкусе.

Люся с тревогой смотрит на Наталку. Наталка с трудом выжимает улыбку.

Счастливчик Эрих. О-о! Ты даже умеешь улыбаться… Какие косы! Ты распускаешь их на ночь? У тебя хорошие зубы. А ноги?

Эрик приподнимает подол юбки.

Шум мотора. Рядом с машиной Эриха, брызнув грязью на девушек, останавливается «адлер». Из него выглядывают две смазливые немки, блондинка и брюнетка, в форме женского вспомогательного корпуса люфтваффе «Блитцмедель», причесаны так же, как Люся, только умело.

Блондинка(ревниво). О! Я не знала, что мой гордый викинг интересуется туземками.

Эрих(смеясь). Главное для летчика — верный рефлекс.

Он целует ей руку. Она презрительно улыбается, Оглядывая Люсю и Наталку.

Люся, машинально стирая грязь с платья, видит свое карикатурное отражение в лакированной дверце «адлера». Она отворачивается, пылая от обиды, сжевывает помаду с губ.

Блондинка. Туземка отворачивается?

Эрих(он настроен добродушно). Оставь, Эви… Она не виновата, что не видела женщин.

Блондинка. Судя по твоему поведению, Эрих, ты их тоже не видел.

Эрих. Но я вижу тебя. (Садится в свою маши-ну.) Поедем к тебе, моя амазонка, моя дева-воительница.

Блондинка(оглядываясь). Все-таки мне не нравится эта русская.

Хохот Эриха. Машины уезжают.

Наталка провожает их потемневшими от ненависти глазами.

Люся(вдруг, спокойно). Никуда я не пойду!

Она срывает с головы жалкий бантик, которым украсила себя, и бросает на землю.

Уходит, не дав Наталке возразить. Наталка спешит за ней.

К Люсе подбегает Вацлав, держа в руке брошенный бант.

Вацлав(с напускной развязностью). Паненка потеряла бантик.

Наталка(успевает подбежать и предупредить ответ Люси). Спасибо.

Вацлав. Не нужно терять бантик. Паненке он очень к лицу.

Люся(резко). А тебе какое дело?

Наталка щиплет ее за руку, улыбается.

Вацлав(подзывает Яна Маленького и Яна Большого). Мои товарищи тоже так думают. Верно?

Оба поляка усиленно кивают. Ян Маленький смущается больше других, прячет обмотанный проволокой разбитый сапог.

Вацлав(церемонно). Разрешите представить моих друзей. Оба — Яны. Это — Ян Большой, мы его так прозвали за его рост…

Наталка(смеется). Тогда другой — Ян Маленький.

Вацлав. Угадали, паненка! А я просто Вацлав.

Наталка(подает руку). Наталка. (Тычет в бок мрачную Люсю.) Люся.

Люся молчит.

Вацлав. Очень хорошо, панна Наталка и панна Люся… Вот мы и знакомы… Да… Погода хорошая, верно?

Наталка. Где ж хорошая — дождь будет.

Вацлав. Зато бомбежки не будет.

Неловкая пауза. Ян Маленький подталкивает Вацлава.

Вацлав. Да, вот мы и знакомы. А вы знаете, мы вчера танцевали со скуки друг с другом. А вы танцуете?

Ян Маленький дергает его, делает страдальческое лицо.

Наталка. Танцуем. Это мы очень любим — танцевать…

Ян Большой. Прекрасно! У нас есть патефон.

Наталка и Люся переглядываются. И Люся с мужеством отчаяния кивает.

Вечер. Луна. Гул самолетов над Сещенском. Они летят и летят на восток.

По улице идет Аня. Лают собаки. Из дома с наглухо закрытыми маскировочными шторами доносятся звуки патефона.

Аня удаляется. Подходит к полицейскому участку. На крыльце, зевая, сидит полицай Терех, усатый мрачноватый мужчина. Аня кивает ему, хочет войти.

Терех. Куда, соседка?

Аня. Советскую листовку нашла. Хочу сдать дежурному.

Терех(с подозрением). И завтра не опоздаешь.

Аня(задорно). Ишь какой умный! А если ночью обыск?

Терех(почесывая затылок). Ну, проходи, чего там! Костюк — дежурный. Выслуживаются нынче всякие…

Аня входит в дверь полицейского участка.

Утро. Двор дома, где живут поляки. Ян Маленький с полотенцем на шее поливает Яну Большому и Вацлаву из ковшика. Умываются тщательно.

Ян Большой(напевает). «Уланы, уланы, красивые ребята…» Надо купить зубную пасту. Живем, как дикари.

Ян Маленький. Езус!.. Кто это говорит?.. А кто на прошлой неделе не пошел в баню?

Ян Большой. Не было смысла. Все равно на работе измажешься.

Вацлав. А что изменилось?

Ян Большой(задумался). Во-первых, малыш, мы обещали девушкам бал и нельзя их обманывать. Странно, все русские избегают нас, а эти… Меня очень интересуют эти девушки.

Ян Маленький(не поняв, куда клонит Ян Большой). Узнаю улана… Что же нам нужно для бала, капрал?

Вацлав. Предлагаю прежде всего оставить весь хлеб на вечер. У кого есть деньги? Надо купить шнапса.

Ян Маленький. Есть три банки с краской — стащил в ангаре. И немного керосина. Можно обменять на яйца и сало.

Вацлав. Я достаю бритву, утюг, иголку, нитки и сапожную мазь.

Ян Большой. Что ж, мы встретим их, как королев. Только никому ни слова!

Скрипит патефон.

На столе яичница, банка с паштетом, кирпичик хлеба в станиоле, фляжка с водкой.

Ян Большой разливает водку по кружкам.

Все трое поляков выбриты, причесаны, в отглаженных мундирах. Девушки тоже наряжены. На этот раз они не перестарались.

Люся(подносит к губам кружку). Фу, гадость! (Кашляет.) Нет уж, лучше танцевать!

Ян Маленький. С удовольствием, панна Люся.

Он обнимает Люсю, к которой уже направляется Вацлав.

Ян Маленький. Опоздал, Вацек. Командуй патефоном, мальчик. Вон оселок — поточи иголки.

Люся и Ян Маленький танцуют. Ян старается изо всех сил, он все еще робеет. Люся, хмурая и напряженная, с большим трудом играет свою роль. Танцуя, она не сводит глаз с орла люфтваффе на груди Яна Маленького.

Ян Большой(задергивает плотнее маскировочные шторы на окнах, сует рубашку в патефон, чтобы тот играл тише). Вообще-то запрещают нам танцевать, особенно с русскими…

Вацлав. Начхать мне на…

Ян Большой. Тихо, Вацек!

Наталка(Яну Большому). Кем вы до войны были, Ян?

Ян Большой(садясь рядом). Каменщиком, панна Наталка, потом взяли в армию, в уланы… А потом… (Машет рукой.)

Наталка(сочувственно). А ваши товарищи?

Ян Большой. Тоже рабочие парни.

Наталка(поднимает кружку). За рабочих парней!

Ян Большой(внимательно глядя на девушку). От этого тоста, панна Наталка, отдает политикой.

Наталка(невозмутимо). Да просто мне хочется выпить за хозяев дома!

Ян Большой. Вацек, Янек! Давайте выпьем! За хозяев, за русских хозяев этого русского дома!

Подходит Вацлав, заведя пластинку.

Яна Маленького и Люси нет. Они исчезли.

Ян Большой. Ай да Янек! Вот это блицработа!

Наталка сначала хмурится, потом деланно улыбается, но бросает тревожные взгляды на дверь.

Ян Большой и Вацлав чокаются, лихо опрокидывают кружки и запевают «Утомленное солнце» по-поль-жи. Им подпевает по-русски Наталка.

Сквозь неплотно закрытые двери песня доносится в сени. Стоят на пороге Ян Маленький и Люся.

Люся. Прохладно.

Ян Маленький. Вернемся, панна Люся?

Люся. Там душно… А здесь хорошо…

Невдалеке защелкал соловей.

Ян Маленький. Соловей! Война, а ему что? Поет, заливается! Вчера ночью я шел рощей у аэродрома, там тоже пел соловей. А в этой роще склад авиабомб и больше зениток, чем деревьев…

Люся(быстро смотрит на него). Склад авиабомб?

Ян Маленький. Да! Бомбы и соловьи!.. Нет, он поет о том, что было.

Люся(тихо). И о том, что будет.

Они подходят к калитке, слушают.

Щелкает соловей. На аэродроме гудят прогреваемые моторы. Соловей замолк. Но как только замолкают моторы, он поет вновь.

Ян Маленький. Молодчина! Что ему война!

Молчание. Из-за двери доносится песня. Смолкает.

По небу шарит луч прожектора. Отблеск ракет на лицах.

Ян несмело подвигается к Люсе.

Люся. Домой надо. Пойду Наталку позову.

Прямо в лицо ей вдруг светит фонарик. Люся щурится, отшатывается. Перед Яном и Люсей молодой полицай Костюк.

Костюк(изумленно, возмущенно). Люся! Ты?!

Луч фонарика скользит по форме Яна. Костюк вытягивается.

Ян(важно). Паненка со мной.

Костюк(в замешательстве, козыряя). Поздно гуляешь…

Люся(презрительно). А это не ваше дело, господин Костюк!

Она демонстративно берет Яна под руку и уда, — ляется от дома. Завернув за угол, оборачивается. У дома виден темный силуэт полицая, белеет нарукавная повязка.

Ян Маленький. Этот пан — ваш знакомый?

Люся. В школе учились, в драмкружке вместе играли. Он полицейского играл в «Хамелеоне»… А теперь сам стал полицаем… (Спохватилась.) Вы не поймете… «Хамелеон» — это…

Ян Маленький. Нет, понимаю. Ведь и я ношу чужой мундир.

Люся смотрит на него испытующе, смотрит на эмблему люфтваффе со свастикой.

Люся. Ну, я пришла.

Она машинально открывает и закрывает калитку. Калитка скрипит.

Ян. У вашей калитки красивый голос.

Люся(рассеянно). Смазать надо, да нечем.

Вдруг звонкие мальчишеские голоса, неизвестно откуда, заводят издевательски и злобно:

Люся вспыхивает. Ян Маленький бросается к забору. От него отдаляются тени, растворяются в темноте.

Люся(кричит). Не надо, Ян! Не смей!..

Ян(неохотно возвращаясь). Они вас дразнили.

Люся(губы ее вздрагивают). И поделом!

Ян. Но я не немец, панна Люся.

Люся. Для нас немец всякий, кто служит немцам.

Ян. А у вас… простите, панна Люся… был свой парень?

Люся(с горечью посмотрев в темноту, туда, где остался Костюк). Был, да сплыл. (Опять открыла калитку — скрип.) Ну, я пойду.

Ян. Когда я вас увижу, панна Люся?

Люся(вздыхая, нехотя). Завтра, ладно?

Ян. Конечно.

Он робко обнимает ее. Точно окаменев, она не сопротивляется. Он хочет ее поцеловать. Она ждет, пересиливая себя, потом, почувствовав его губы на щеке, резко вырывается.

Люся. Ну вас всех!..

Она убегает. Ян стоит растерянный.

Голос Люсиной матери. Где ты шлялась, а? Думаешь, я не видела? Чем от тебя пахнет, бесстыжая!..

Дверь закрывается. Голосов не слышно.

Ян задумчиво уходит. Он идет по темной улице. Где — то гром. Сполохи. Не то майская гроза, не то отзвуки боя.

В лицо Яну светит фонарик. Ослепленный Ян отворачивается.

Фонарик гаснет. Перед ним опять полицай Костюк. Козырнул, прошел.

Отойдя друг от друга шагов на десять, они одновременно оборачиваются. В темноте лицо Костюка непроницаемо.

Скрипит Люсина калитка.

Утро. Аня и Люся идут по поселку, несут белье.

Люся. Здорово, говоришь? А меня мать по щекам отхлестала. Не пойду я к ним больше, и все!

Аня. С Марьей Сергеевной я поговорю. Она у тебя сознательная, поймет.

Люся. Да? А если уж мальчишки мне гадости кричат? Соседи плюются? Им ты тоже объяснишь?

Аня. Эх, Люська!.. Ты первые сведения дала. Самые первые — про склад бомб в роще и про зенитки. Так хорошо начала, а теперь сдрейфила.

Люся. И вовсе я не сдрейфила.

Аня. Ну, как хочешь… А Наталка сегодня официанткой в казино пошла. В самое пекло немецкое. Аты?.. Смотри! (Показывает в поле, где торчат обломки сбитого советского самолета.) Ты не меня подводишь — «Батю», летчиков наших.

Искоса Аня поглядывает на подругу. Та не знает, что ей ответить.

У калитки стоят Ян Маленький и Люся. Вечер. С аэродрома доносится гул бомбардировщиков. Всплески ракет озаряют неверным, тревожным светом лица Люси и Яна.

Люся(горько). Не поет наш соловей сегодня.

Ян(как эхо). Да, не поет.

Люся(ежится). Холодно… устала. Весь день на ногах, стирала-стирала…

Ян галантно снимает шинель, прикрывает плечи Люси.

Люся. Спасибо.

Он обнимает ее. Она не сопротивляется, но в то время, как он ее обнимает, крутит болтающуюся пуговицу на его шинели и отрывает ее.

Люся(выскальзывает из объятий, наклоняется). Ой, пуговица у вас оторвалась!

Ян(пытается обнять). Ничего. Пришью.

Люся(деланно смеется). Знаю я, как пришивают мужчины. Фу, как от вас табачищем пахнет!.. Пойдемте-ка лучше ко мне…

Ян(испытующе). Я брошу курить… Люся, а ваша матушка?.. Я тогда слышал…

Люся(краснея, пожимая плечами). Мама за картошкой на деревню ушла. (Едва не срываясь.) Ну что, я тащить вас должна?

Скрипнула калитка. Они медленно идут по дорожке к дому.

Тихо открылась и закрылась дверь.

Калитка покачивается со скрипом. Из-за деревьев появляется Костюк. Смотрит на калитку, останавливает ее. Скрип прекращается. Костюк смотрит на зашторенные окна. Уходит за деревья.

Комнатка Люси. На деревянном диване сидит Ян, оглядывается, машинально приглаживает волосы, застегивает воротник. Тихо. Стучат «ходики» на стене. Потрескивает фитиль десятилинейки.

Входит Люся в шинели внакидку. В руках — иголка и нитка. Она садится рядом с Яном, принимается шить.

Ян пытается обнять девушку. Она отстраняется.

Люся. Дайте мне совет, Ян.

Ян(польщен). О, если я могу!

Люся. Один майор, я ему стирала, обещал устроить меня уборщицей в штаб.

Ян. Это очень хорошо. В штабе кормят. А майор молодой?

Люся. Да… А то гнешь спину за стиркой с утра до вечера… (Глянула на Яна.) Только он улетел, этот майор, а я, как на грех, номер части забыла.

Ян поглаживает руку Люси и будто не слышит ее слов.

Люся. Знаю только — недавно она сюда прибыла.

Ян(равнодушно). Да их тут столько, новых и старых частей… На прошлой неделе много прибыло новых…

Люся(с дрожью в голосе). Если бы вы назвали, я бы вспомнила.

Ян. Может быть, тридцать восьмая эскадра? Нас гоняли помещение для штаба ремонтировать.

Люся(громко). Тридцать восьмая? Нет. Еще вспомните, Янек!

На кровати за занавеской сидит мать Люси, пожилая женщина, и неумело, в натруженной руке держит карандаш. Она старательно пишет в школьной тетрадке.

Голос Яна. Еще прибыл сто пятьдесят шестой зенитный дивизион. Но вы говорите, он летчик?

Мать Люси старательно пишет.

Голос Люси(мягко). Не надо, Ян! Какие вы все, мужчины! Я прошу помочь, а вы…

Голос Яна. Еще вспомнил… Сто тридцать девятый истребительный полк… (Он вдруг осекся.) Вы знаете, панна Люся, лучше вам не узнавать про номера частей. Это ведь очень опасно.

Люся(смешавшись). Опасно? Почему? Я уборщицей хотела…

Мимо дома Люси опять проходит полицай Костюк, тревожно вглядывается в окно, в котором проглядывает полоса света.

Солдатское казино. Рослый фельджандарм — тот самый, что участвовал в убийстве ракетчика Славы, осушает кружку пива, бьет кулаком по столу.

Фельджандарм. Здесь мало света!

Сидящие в солдатском отделении казино солдаты даже не оборачиваются. Они привыкли к пьяным выходкам. Один из них словом и жестом описывает другим воздушный бой.

Фельджандарм. Почему здесь мало света?

Он хватает за плечи проходящую официантку с подносом.

Фельджандарм. Света больше!

Официантка испуганно отшатывается, чуть не роняет кружки с подноса. Это Наталка. Она в наколке и переднике.

Фельджандарм(присматриваясь к Наталке, уже тише). Я сказал, дайте свет!

К Наталке на выручку спешит другая официантка, раскрашенная, бывалая, молодящаяся.

Официантка. Сейчас! (Наливает ему водки в кружку.) Выпейте, враз просветлеет.

Фельджандарм. Молодчина! Знаешь порядок! (Обнимает ее.)

Она с визгливым хохотом освобождается.

Официантка(быстрым шепотом Наталке). С ними надо уметь! Ты, милочка, за меня держись!

Наталка(тихо). Спасибо, тетя.

Официантка. Какая я тебе тетя! Да я почти ровесница тебе!

Наталка спешит отойти, собирает пустые кружки. Шум. Смех. Унтерштурмфюрер играет одной рукой на пианино марки «Красный Октябрь», двое других поют, несколько человек играют в карты, сосредоточенно и яростно бьют ими по столу, за одним столом рассматривают порнографические открытки.

Сидят Венделин и Альфред. Венделин, покуривая, читает газету, Альфред пишет.

Увидев Наталку, Венделин кивает ей, как знакомой. Наталка робко кивает в ответ, уходит с кружками.

Альфред. Эта вместо той, что отравилась после врачебного с смотра?

Венделин. Да.

Альфред. И ты ее уже знаешь, сердцеед?

Венделин. Брось! Была прачкой. Я помог ей устроиться в казино.

Альфред. Кстати, Вендо, где та прачка, с умными глазами?

Венделин. О ком ты?

Альфред. Ну, та… ночью, после бомбежки…

Венделин. Тебе нужно что-нибудь выстирать? Альфред. Нет, просто так.

Венделин(смеется). И на тебя весна действует. Я ж тебе говорил — недотрога!

В дверях солдатского отделения казино останавливается подполковник Хейдте. Он курит, смотрит рассеянно, увидев Наталку, оживляется. Окидывает ее оценивающим взглядом.

Наталка неумело несет поднос с рюмками и кружками. Ее подзывает пьяный фельджандарм. Он сидит уже с компанией, рассматривающей порнографические открытки.

Фельджандарм. Что у тебя там, кроме пива?

Наталка(заученно). Вино, водка, коньяк.

Фельджандарм сгребает рюмки с подноса.

Фельджандарм. Пейте, ребята! Я представлен к награде за того ракетчика… (Наталке.) А закуска?

Наталка. Бутерброды, паштет, консервы…

Фельджандарм. Я привык закусывать поцелуями. (Обнимает девушку.)

Венделин(вдруг кричит, ударив кулаком по столу). Я просил пива! Сколько прикажете ждать?

Альфред чуть удивленно смотрит на него.

Фельджандарм. А плачу я вот таким манером. (Хватает одну из открыток, подает Наталке. Та смотрит, вздрагивают брови, губы кривятся в мучительной улыбке.)

Наталка(освобождаясь из объятий). Я отнесу пиво… Господа сердятся…

Венделин. Пива, черт возьми! (Альфреду, тихо.) Вижу, я зря устроил ее сюда — пропадет.

Фельджандарм. Ты когда кончаешь, крошка? Прокачу на мотоцикле! А тому чеху морду набью…

Наталка относит пиво Венделину, с пустым подносом пробирается меж столов, наталкивается на Хейдте. Он без мундира, вытирает руки полотенцем.

Хейдте(берет Наталку за подбородок). Новенькая?

Наталка неуклюже приседает.

Хейдте. С завтрашнего дня будешь прислуживать в офицерском казино.

В дверях задерживается Счастливчик Эрих. Сперва он видит своего соперника, потом замечает Наталку, приглядывается к ней, силясь вспомнить, где он видел эту русскую девушку.

Фельджандарм(видит все это). Офицеры всегда отбирают лакомые кусочки.

Унтерштурмфюрер. Тише, дурак! Это фон Хейдте, первый ас легиона «Кондор», любимец Каудильо. Впрочем, говорят, что, став кавалером Рыцарского креста в Испании, этот баварский барон перестал быть мужчиной! С морфием шутки плохи!..

Хейдте. Решено!

Наталка приседает.

За ней, нахмурясь, наблюдает вторая официантка.

Хейдте, игриво ударив Наталку пониже спины, уходит, бросив ей полотенце. Он холодно кивает Счастливчику Эриху. Эрих смеется ему вслед.

Унтерштурмфюрер. А этот — приятель капитана фон Бюлова, адъютанта фюрера по авиационным вопросам. Ясно?

Фельджандарм, клокоча от пьяного гнева, подходит к Венделину.

Фельджандарм. Слушай, ты, казнокрад, чех паршивый!..

Венделин встает, собранный, спокойный. Фельджандарм выбрасывает руку, намереваясь схватить Венделина за ворот. Рукав с обшлагом фельджандармского мундира.

Эту руку — пальцы в перстнях — перехватывает другая рука, рука со старым шрамом от ожога. Рука Альфреда.

Фельджандарм тяжело дышит. Он шарит пьяными глазами по лицу Альфреда. Тот спокоен, решителен, смотрит на жандарма с холодным презрением.

Фельджандарм. Ладно! Пусти руку!.. (И тише, Альфреду.) Давно на гауптвахте не сидел, приятель?

Альфред отпускает его. Садится. Садится и Венделин. Фельджандарм отходит.

Официантка останавливается рядом с Наталкой, криво усмехается.

Официантка. Делаешь карьеру, детка! Присушила самого барона! Теперь тебя никто не тронет! А вот что ты мое место в офицерском казино отняла, это я тебе, милочка, не прощу! Иди, Карл Карлыч зовет.

На кухне Карл Карлыч, толстый шеф-повар, крепко держит Наталку, а вторая официантка, злорадно улыбаясь — это ее месть, — орудует ножницами. Наталкины косы падают на грязный кухонный пол.

Официантка. Вот так. В офицерском обязательно надо на берлинский манер. А тебе очень идет, милочка!

Карл Карлыч, гогоча, отпускает Наталку. Официантка тут же всовывает Наталке поднос с пивом.

Официантка. Иди, иди! Там ждать не любят.

Наталка, выпрямившись, несет поднос в зал. Глаза ее сухи, лицо словно окаменело.

Официантка. Ну и характерец! Эта, видать, далеко пойдет!

Аня и Люся вдвоем выжимают во дворе немецкого лазарета мокрое белье. Аня решительна, Люся в смятении.

Люся. Да, но как же я смогу?..

Аня(скрывая волнение). Очень просто. Припрешь к стенке, и все.

Люся. Некрасиво как-то… Он с чистой душой все, что знал, выложил, а я его к стенке?

Аня(выжимая изо всех сил рубашку). Некрасиво? Вот ты о чем думаешь?.. (Сурово смотрит.) Говори прямо — влюбилась?

Люся(тревожно, искренне). Что ты? Что ты, Анечка? У меня и в мыслях подобного… Ведь все это понарошку! Только стыдно как-то!

Аня. Стыдно?! Ты эти сантименты брось!.. И не такое нынче время, чтобы амуры разводить. Сердце на замок, слышишь, Люська?

Люся. Да слышу! Придумала тоже!.. У него свастика, орел на груди…

Аня. Сердце на замок. И ключи выброси. Слышишь?

Люся. Что я, глухая?

Она остервенело выжимает белье. Губы сомкнуты. Молчит. Аня тоже выжимает, выколачивает мокрое белье. Слышен только стук вальков.

Подходит Наталка. Она одета получше подруг, но в глазах печаль.

Аня. Наталка! Ну и вид! А где же косы?

Люся(шутливо). Красотка, фрейлейн из Берлина?

Наталка нагибается, принимается помогать Ане.

Наталка. В офицерское казино перевели. Страшно там, девочки. Не рада, что пошла на каторгу эту.

Аня(хмурится). Ну вот. А я тебя Люське в пример ставила.

За забором лазарета проезжает Эрих со своей блондинкой. Он загляделся на Наталку, чуть не задавил фельджандарма. Тот, отскочив, отдает честь.

Наталка. Перетерплю как-нибудь. Место-то золотое. Они нас, девчонок, за людей не считают, болтают все как есть… Вот я тут все написала… (Сует Ане записку.)

Аня. Писать не надо. Запоминай лучше.

Наталка Хорошо. (Вдруг, с рыданием.) И когда только война кончится, девчата, когда?..

Смущенная, испуганная Люся стоит у себя дома перед Яном Маленьким. Растерянный, пораженный, он сидит на деревянном диване.

Ян. Панна Люся! Да вы понимаете, что говорите?

Люся(в смятении). Да, Ян!.. Вы у меня в руках. Да4.. Вы назвали номера частей. Да! (Храбрится.) Только попробуйте меня выдать! Я расскажу, кто мне дал номера! Все расскажу! Так что вы должны делать все, что мы прикажем…

Ян. Если это шутка… Но шутить такими вещами… Или это провокация?

Люся(в отчаянии). Нет!

Ян. Эх, Люся, панна Люся!

Он встает, выходит. Она стоит, остолбенев, вдруг бросается к двери.

Люся(выскакивая за ним). Ян! Ради бога!..

Люся подбегает к калитке. За калиткой Ян, он только что вышел.

Люся. Ян! Ян!

Он оборачивается. Скрипит калитка.

Люся(смущенно). Вы… ты… пилотку забыл.

Он вглядывается в нее. Смотрит долго. Она выдерживает взгляд.

Он подходит к калитке. Поправляет прядь волос у нее на лбу. Люся, вдруг всхлипнув, прячет голову у него на груди.

Ян открывает калитку. Они медленно идут к дому. Плечи у Люси вздрагивают.

Скрипит калитка.

Из кустарника напротив дома с винтовкой за плечом выходит Костюк. Смотрит на удаляющихся Люсю и Яна. Смотрит на следы, размытые дождем, — вермахтовские сапоги Яна и крохотные туфельки Люси. Закуривает.

Вацлав, Ян Большой, Ян Маленький работают в ангаре. Латают пробоины в плоскостях «юнкерса».

Ян Маленький. Нет, она правду сказала, такие глаза не соврут.

Вацлав. Глаза, уши, нос… Это не доказательство! А ты, Ян, чего молчишь? Ты капрал, старший у нас.

Ян Большой(спокойно). Потому что мне пока нечего сказать.

Вацлав. А вдруг провокация? Если ее гестапо послало? Знаешь, как там любят поляков?

Ян Большой(усмехается). Слишком много чести, малыш. Если бы в гестапо решили нас ликвидировать, они бы не выдумывали такие хитроумные планы.

Ян Маленький радостно кивает.

Вацлав. Пожалуй, верно.

Ян Большой. Допустим, что так. Допустим, что они разведчицы. Но ведь — девчонки! Несерьезно это. Погибнешь ни за грош, без пользы!

Ян Маленький. А ты бы хотел, капрал, чтобы с тобой вел переговоры генерал в орденах?

Ян Большой(с досадой). Ну, ну, я хочу доказательств, что это серьезно, вот и все!

Ян Маленький. Какие тебе еще доказательства?

Ян Большой. У тебя, конечно, они есть. В виде жарких поцелуев. Мне, может быть, панна Наталка нравится, но мало ли что…

Ян Маленький(закипая). Просто ты трус! Немецкий холуй!

Ян Большой(готов к драке). А ты влюбленный ДУРак!

Вацлав их разнимает. Они тяжело дышат.

Вацлав. Ну что вы! Стыдно, земляки!

Ян Большой. Вот что: помогать девушкам я готов, но хочу доказательств…

Ян Маленький. Да не девушкам — Польше надо помочь!

Баулейтер(подходит). Что тут за болтовня? Работать!..

В комнате поляков. На столе пустые бутылки, кружки, немецкий формовый хлеб, бутафория вечеринки.

Вацлав заводит патефон.

Ян Большой. Мешаешь, Вацек!

Аня, сидящая у стола рядом с Люсей и Наталкой, отрицательно качает головой.

Аня. Нет. Пусть даже танцуют.

Ян Большой(иронически). О, вы опытный конспиратор!

Ян Маленький приглашает Люсю танцевать.

Аня(спокойно). Не очень. Какие вам нужны доказательства?

Люся и Ян Маленький танцуют, глядя на разговаривающих, слушая.

Ян Большой. Кто стоит за вами? От чьего имени вы действуете?

Аня. Разве не ясно?.. Гитлер напал на нашу страну…

Ян Большой(нетерпеливо). Без агитации, пожалуйста. Я спрашиваю не об этом. Кто ваш командир?

Аня. Мой командир мне сказал так: раз тебе нужна помощь, обратись к полякам и чехам. Их страну захватил Гитлер. Они тоже хотят освобождения.

Ян Большой. Слова, слова…

Ян Маленький останавливается, обняв Люсю.

Аня. Вы не согласны?

Вацлав. Чем вы докажете, что связаны с партизанами?

Аня(вынимает из-за пазухи бумаги). Вот «Партизанская правда», вот листовки с подписью «Бати».

Ян Большой(рассматривает). «Батя»!.. Да… Но этой литературы сколько угодно у Вернера в гестапо…

Ян Маленький(возмущен, переглядывается с Люсей). Ну, чего тебе еще надо, капрал? Иногда нужно верить сердцу. Мы трое парней. Неужели мы откажем в помощи девушкам?

Аня. Это несерьезный разговор. Мы не барышни.

Ян Большой все еще раздумывает, колеблется.

Из дома поляков доносятся звуки патефона. Кто-то забыл снять пластинку. Однообразный, скрежещущий звук.

У дома топчется полицай Терех, пытается заглянуть в зашторенное окно.

Мимо проходят Венделин и Альфред.

Венделин. Ты что там подслушиваешь, полицай?

Терех оборачивается, видит человека, одетого в немецкую форму, вытягивается, щелкает каблуками.

Венделин(небрежно). Ну, ну?!

Терех. Беспорядок, господин офицер!

Венделин. Какое тебе дело до того, что происходит в домах, занятых солдатами германской армии? Ты советский шпион?

Терех. Извините, господин… Там русские девки… Танцульку затеяли.

Венделин(улыбается). Не велика беда, если германские солдаты немножко развлекутся… Иди. Я сам проверю!

Под его взглядом Терех ретируется. В доме опять заиграл патефон. Венделин, выждав, пока он уйдет, поднимается с Альфредом на крыльцо.

В доме поляков играет патефон. Сидит Ян Большой с недоверчивым и недовольным лицом.

Люся прямо и настойчиво смотрит на Яна Маленького. Он не выдерживает ее взгляда.

Ян Маленький. А я верю! Верю!.. И буду помогать…

Люся радостно вспыхивает. Аня благодарно смотрит на Яна.

Ян Маленький вынимает из кармана бумажку, передает Люсе.

Ян Маленький. Вот все, что я пока мог узнать об аэродроме. Это я отдаю добровольно (он иронически смотрит на смущенную Люсю), потому что я ненавижу швабов и люблю Польшу, а не потому, что я «у вас в руках»!

Аня. Спасибо. А на Люсю не сердитесь. Мы ведь действительно не очень опытные конспираторы.

Аня пожимает руку Яну Маленькому. На их руки ложатся руки Люси и Наталки…

Вацлав. Рискну и я! (Протягивает руку.)

Ян Большой колеблется, глядя на сомкнутые руки.

Распахивается дверь, входят Венделин и Альфред.

Замешательство. Все отдергивают руки, Аня прячет за пазуху листовки.

Венделин(окидывая всех зорким глазом). О, я вижу, здесь большой бал? Но почему у вас вид заговорщиков?

Взгляд Яна Маленького падает на переданную Ане бумажку. Он пытается убрать ее со стола, но делает это неловко.

Венделин(подходит к столу). Интимные записки?

Ян Маленький(теряется). Это… это… мое.

Венделин. Не стоит объяснять. Покажите.

На лицах девушек и поляков растерянность.

Ян Маленький инстинктивно комкает бумажку.

Венделин(опуская руку в карман). Покажите!

Ян Маленький еле заметно кивает Яну Большому. Тот становится позади Венделина.

Альфред с беспокойством, не понимая, что происходит, обводит всех тревожным взглядом.

Ян Маленький(протягивает бумагу). Пожалуйста!

Ужас на лице девушек. Отчаяние, укор на лице Люси.

Венделин спокойно читает бумажку. Альфред заглядывает через плечо.

Венделин(кладет бумажку на стол). Не понимаю по-польски… Письмо из дому?

Удивление на лицах девушек и Вацлава.

Ян Большой снимает руку с утюга.

Ян Маленький(кивает). Да, письмо от матери. (Лезет в карман.) Вот и конверт.

Венделин. Очень хорошо. Развлекайтесь. (Ставит мембрану на пластинку.) Только не слишком громко.

Он невозмутимо оглядывает собравшихся, идет к выходу.

Венделин. За бельем, фрейлейн Аня, я зайду завтра в семь. Оно, надеюсь, готово?

Аня(через силу). Готово.

Венделин(чуть насмешливо, полякам). До видзенья, Панове!

Альфред молча козыряет.

Дверь закрывается.

Ян Большой. Конспираторы!.. Я так и знал! Часового не выставили… Бумажки разложили…

Вацлав(крестится). Езус, Мария! Я же говорил, нельзя в пятницу начинать такое дело! Все пропало!

Ян Маленький. Может, они действительно не разобрали? Что за люди?

Аня. Помощник казначея из штаба, чех…

Ян Большой. Чех?

Аня. А второй — немец, кажется, летчик… Странно… Этому чеху что-то нужно… А что — не знаю!

Вечер. На крыльце дома Ани сидит, покуривая, Костюк.

Перед домом появляется с мешком за спиной второй полицай — Терех. Он пьян.

Терех. Сидишь, камрад?

Костюк. Сижу.

Терех. Отдыхаешь?

Костюк. Делом занят.

Терех. Вижу… Слыхал, нашим опять вчера здорово накостыляли? Двух соколиков сбили и не дали к аэродрому прорваться.

Костюк. Путаешь, это наши им дали!

Терех. Я и говорю! Нашим дали…

Костюк. Пора бы привыкнуть… Ну, иди, куда шел.

Терех достает из мешка балалайку.

Костюк. С обыска? Ну как, скоро накопишь на парикмахерскую?

Терех. Эх, Костюк, Костюк! Молодо-зелено… Нет в тебе этого… как его… духа частной инициативы. Черти! Только паршивую балалайку и оставили… (Поет.)

Кого сторожишь-то?

Костюк. Офицер немецкий приказал.

Терех. Чего еще?

Костюк. А чтоб не мешали… К девке пошел…

Терех. Ого!.. (Оглядывается.) Тут другой девки, кроме Аньки, дочки портновской, нету.

Костюк. Значит, к ней и пошел.

Терех. Ишь ты!.. Не теряется… С немцами якшается, а нашими брезгует. Что ж, война все спишет!

Терех (уходя, напевает).

Венделин сидит у Ани. На столе корыто, в корыте белье. На «ходиках» 19.15. Венделин иронически серьезен. Аня напряженно приглядывается к нему — что он за человек?..

Венделин(обшаривая взглядом комнату). Согласитесь, вы были неосторожны.

Аня(резко). Но кто вы?

Венделин. Непростительная небрежность — оставлять такие бумаги на столе. Что, если бы пришел не я?

Аня. Почему вы меня предупреждаете? Почему не идете в гестапо?

Венделин(пожимает плечами). Не люблю, когда люди работают вхолостую. (Смотрит на часы, встает.) Попусту играют с огнем… Мне пора.

Аня(разочарованно). Вы говорите так непонятно…

Венделин(улыбается). Как будто вы говорите понятно… Пока все. Когда я увижу, что вы серьезные люди, может быть, я приду еще раз. А пока стирайте, а то вода остынет! До свидания!

Взяв под мышку белье, он идет к двери.

Аня(раздумывает, быстро идет к окну). Погодите!

Венделин удивлен, останавливается. Аня вытирает мокрые руки, подходит к окну, быстро поднимает и опускает маскировочную штору.

Аня. Теперь можно.

Вопросительный взгляд Венделина.

Аня(спокойно). Если бы я не подняла штору, вы бы не дошли до штаба.

Венделин(улыбается). Это уже лучше… Это мне нравится. (Крепко пожимает Ане руку.)

Венделин выходит. Костюк вскакивает, козыряет, уходит в другую сторону.

На опушке рощи доска с надписью «Verboten»^[2].

Ян Маленький и Люся проходят мимо доски, углубляются в рощу. Сквозь кусты за колючей проволокой видны складские строения, лежат авиабомбы. Расхаживает часовой.

Люся(тихо). Запомните, Ян?

Ян кивает, поглядывая на компас на руке.

Люся. На карту нужно нанести точно.

Ян кивает, переводя взгляд на Люсю.

Люся. Да вы не слушаете?

Он кивает. Она усмехается.

Доносятся голоса. Ян хватает Люсю, увлекает ее в сторону.

Голоса приближаются. Бежать некуда. Впереди доска: «Achtung! Minenfeld!»^[3]

Ян хватает Люсю, толкает ее в воронку от бомбы, бросается за ней.

Идут патрульные. Слышен топот. Спокойный немецкий разговор. Лежа в воронке, Ян крепко обнимает Люсю. Она пытается вырваться. Они слышат голоса. Люся затихает. Ян целует Люсю долгим поцелуем.

У края воронки стоят патрульные, смеются.

Старший патрульный. Весенние чудеса! Любовь на минах!

Второй. Как в цирке. Взорвутся или не взорвутся?

Старший. Не реквизировать ли нам эту маленькую фрейлейн?

Ян Маленький делает умоляющее лицо, жестами просит патрульных уйти.

Старший. Ладно! Только целуйтесь потише, голубки! Не то бомбы сдетонируют.

Хохот. Шаги. Патрульные уходят.

Ян отстраняется. Люся лежит, как лежала, ничком. Плечи ее вздрагивают.

Ян. Люся… Панна Люся… (Он пытается ее поднять.)

Она сопротивляется.

Ян. Люся, я вас обидел?

Она поднимается, приводит в порядок растрепанные волосы. Отворачивается.

Ян(грустно). Ну что ж, вам недолго осталось терпеть… Завтра ваш план будет готов, и вы сможете больше не видеться со мной…

Люся смотрит на него, на его искренне расстроенное лицо и вдруг порывисто обнимает его.

Ян радостно вспыхивает.

Ян(радостно). Люся!..

Взгляд ее падает на орла со свастикой на груди Яна — она отшатывается, убирает руки.

Люся. Я думала, они идут обратно…

Вацек, Ян Большой и Ян Маленький со свертком в руках останавливаются у дома, где живет Аня.

Аня стирает белье во дворе.

Ян Большой(Яну Маленькому). И не забудь спросить про Наталку. Все время в казино пропадает.

Ян Маленький. Как, капрал? И твое изменчивое сердце не устояло, пане капрал?

Ян Большой(смущенно). Глупости! Меня ход работы интересует. (Громко.) Алло! Портной, пани, здесь живет?

Аня(делает вид, что не знает его). Вторая дверь налево. Только он военное платье не умеет шить.

Ян Маленький. Мне цивильное… (Открывает дверь.) О, здесь темно… Проводите, пожалуйста!

Аня идет за ним.

Ян Большой остается у крыльца, закуривает, бросает взгляд вдоль улицы.

Ян Большой. Дуй за угол, малыш!

Вацлав становится за углом.

Ян Маленький стоит за занавеской в «примерочной». Он скинул мундир. Портной, отец Ани, орудует сантиметром, снимает мерку.

Портной. Так… Здесь семьдесят… Пятьдесят два… Двадцать пять… нет, можно двадцать четыре. Совсем будет по моде, как в Варшаве!

Аня достает из-за зеркала на стене самодельную карту, бросает машинальный взгляд в зеркало, поправляет волосы и тут же (не до этого, мол, сейчас!) ерошит их. В зеркале она видит Яна Маленького. Тот смущенно прячет дыру в рукаве нижней рубашки. Аня улыбается, спешит с картой к Яну, кладет ее на гладильную доску.

Ян Маленький(быстро). Здесь батарея. (Указывает карандашом.) Два орудия перенесены сюда. Тут казармы летчиков. Их Вацек разведал. Не забудьте лагерь военнопленных. Он здесь.

Аня(вздыхает). А здесь?

Ян Маленький. Склад авиабомб. Мы с Люсей… Вот тут, слева от воронки. Впрочем, воронка тут ни при чем…

Аня. Все?

Портной(с тревогой и беспокойством глядя на дочь). Как в Варшаве… Девяносто четыре…

Ян Маленький. Пока все.

Аня(задумчиво). Мало…

Ян Маленький. Нас тоже не всюду пускают.

Аня. Ничего не поделаешь. Теперь будем ждать.

Ян Маленький. Чего? (Он тихо подражает рокоту самолета и взрыву бомбы.) Да?

Аня. Будем ждать! (Она улыбается.) Ну, а дырку эту я вам сама заштопаю.

Она штопает дырку, улыбается, поглядывает на Яна.

Портной. Дети вы еще…

Аня идет поздним вечером по улице поселка. Фонарик светит ей в лицо.

Голос Костюка: «Стой!»

Он появляется из темноты.

Костюк(грубо). Ты что тут ходишь? Забыла про полицейский час?

Аня. А у меня ночной пропуск.

Костюк. Предъявь!

Аня подает ему пропуск. В пропуске — туго сложенный лист бумаги. Костюк гасит на секунду фонарик. Зажигает его снова. Возвращает пропуск. Бумаги в пропуске нет.

Костюк. Все в порядке!

Аня улыбается.

Из-за плетня вдруг доносятся озорные мальчишеские голоса:

Костюк. Догоню — уши оборву! (Ане.) Слыхала? Иди…

Аня, Люся и Ян в Люсином саду.

Люся (поет, развешивая белье),

Ян Маленький подвязывает бельевую веревку к яблоневой ветке.

Ян(угрюмо, Люсе). Сколько времени прошло?

Люся. Больше недели. Не так уж много…

Ян подходит к Ане, тянет веревку.

Ян(многозначительно). Ох, какие ночи стоят! Летние ночи…

Аня. Не торопись, Ян. Мы свое сделали.

Ян. Янек Большой и Вацек ругаются, говорят, у вас нет никакой связи.

Аня. Пусть поворчат.

Ян(тянет веревку к Люсе). Они говорят — зря рисковали.

Люся(зло). И ты так думаешь?

Ян(тихо). Я узнал тебя, значит, не зря… (Тянется к ней.) Но все-таки…

Люся(отодвигается). Увидят! (Поет.)

Ян тянет веревку к Ане.

Аня мечтательно смотрит через плечо Яна на цветущий сад, на Яна — такой мы Аню еще не видели.

Аня. «Все пройдет, как с белых яблонь дым…» И война пройдет…

Люся. И весна пройдет…

Ян не замечает этого взгляда. Лицо его вдруг темнеет.

Над садом с ревом, заглушая песню, пролетает «юнкере». Тень его мелькает на лицах Люси и Яна, гасит сияние яблонь.

Через забор перемахнули два летчика-немца. У одного из них — большой шрам на лице. Не обращая внимания на Яна, Аню и Люсю, они обламывают ветки яблонь и галантно передают их девушкам-связисткам, поджидающим своих кавалеров.

Ян(в бессильной ярости). Я… я должен бы избить их… А я тянусь перед ними!

Люся. Подумаешь! Сколько они этих яблонь на дрова спилили!

Люся берет его за руку, увлекает в глубь сада.

Немцы уходят. Замолкает их смех. Аня с ненавистью смотрит им вслед.

Ян(Люсе). Не нужно меня утешать. Неужели ваши так и не прилетят?

Люся. Аня говорит — нужно терпеть. План базы уже в лесу, у радиста…

Ян(поднимает камень и в сердцах бросает его в воду текущей за садом речушки). Сколько можно терпеть?

От брошенного камня по воде разбегаются концентрические круги.

Аня сидит у раскрытого окна. Поздний вечер, но еще светло. Вдали вращаются крылья пеленгатора.

Скрещиваются лучи прожекторов. Аккордеон наигрывает немецкий романс.

Подходит отец. Кладет Ане руки на плечи.

Щелкает соловей.

Отец. Ждешь?

Аня(кивая). Соловей в роще… Папа!

Отец. Да, дочка.

Аня. Кажется, понравился мне один человек…

Отец(со вздохом). До того ли теперь! Дурные вести, дочка. Опять наступает немец. Может, и не дождемся?!

Над домом с грохотом пролетает «юнкере».

Аня. Это на Москву. А мы опять не смогли предупредить!..

Лицо Ани суровеет. Она молча встает, плотно закрывает окно.

В казино. Геббельсовский фильм «Покорение Европы». Кадры немецкой кинохроники показывают действия люфтваффе в дни, когда мрачная слава гитлеровской авиации была в зените.

В рядах оживление. На экране Гитлер, Геринг вручают кресты летчикам. Среди них подполковник Хейдте, Счастливчик Эрих.

Голоса. Смотрите, смотрите, это наши! Барон, а вон Счастливчик Эрих!..

Вернер(садясь, Арвайлеру). Хорошие новости. Наши бьют русских на юге! Советы бегут! Они совсем выдохлись!

За дверями — нарастающий вой сирен воздушной тревоги. Вернер глядит на Арвайлера. Тот совершенно спокоен.

Баулейтер(нервно). Опять вечернее благословение!

Сосед(отмахиваясь). Русь фанер!

И вдруг оглушительный взрыв. Гаснет свет. Темнота. Вылетают стекла окон. За окнами — огненные вспышки. В отблесках видно, как вскакивают Арвайлер и Вернер.

У здания казино часовой с лихорадочной поспешностью надевает каску. Прячется за плакат «Покорение Европы». На плакате играют зловещие всполохи пожара. Из казино выбегают офицеры.

Пулеметная строчка вспарывает плакат. Из-за плаката выкатывается пробитая осколком каска часового.

Рвутся бензоцистерны в роще. Озеро горящего бензина. Он стекает в знакомую нам воронку. Загорается щит с надписью «Achtung! Minenfeld!»

В небе скрещиваются прожекторы. Отблески зениток. Гул моторов над авиабазой. Сирены.

К обочине дороги жмутся Венделин и Альфред.

Проносится черный «опель» с факельщиками.

Альфред(волнуясь, смотрит на небо). Черт подери! На этот раз, кажется, дело серьезное. Эти детские фокусы уже не помогут. Смотри! Смотри! Горит бензин в роще. Бомбы ложатся в цель.

Венделин(улыбается). Да… кажется, я не ошибся.

Альфред. О чем ты? В чем не ошибся?

Венделин. В главном. Идет второй эшелон. Смотри!

Почти прямое попадание фугаской в черный «опель». Грузовик горит. Падают, разбегаются уцелевшие факельщики.

Аэродром. Яркий свет ракет. Ровные ряды немецких самолетов. Над ними появляются черные тени штурмовиков. Расстреливают самолеты на земле. Падают бомбы.

Мчится по взлетной дорожке открытая легковая машина. В ней подполковник Хейдте. Машину стремительно настигает тень штурмовика.

Пулеметная очередь. Она дробит переднее стекло, поднимает фонтанчики пыли за машиной. Хейдте откидывается на подушки.

Потерявшая управление машина с ходу врезается в самолет. Взрыв. Пламя. Дым. Пылают самолеты.

У раскрытого окна Аня и ее отец. Отец пытается увести Аню.

Отец. Ну, пошли в щель, Анюта!

Аня, обняв отца, молча, торжествующе следит за бомбежкой. Ее отблески играют на развешанном во дворе, залепленном грязью белье.

Аня. Это наши бомбы! Это мои бомбы!

По лицу ее текут слезы.

Отец. Аня! Смотри, Наталка!

По улице, шатаясь, едва бредет Наталка. Одной рукой она хватается за забор, другой слабо хлопает по тлеющей, дымящейся юбке.

Аня выбегает к Наталке, ведет ее в сад, в щель. Анин отец нагоняет их, окатывает Наталку водой из ведра.

Наталка(садясь на дно щели). Ничего, ничего. Оглушило малость, стеклом поцарапало. Домишко мой горит… А здорово, а?!

Аня(вытирая окровавленную щеку Наталки). Жить ты у нас будешь…

Гул самолетов.

Аня прячет голову Наталки у себя на груди.

Наталка. Боялась сказать тебе — дом наших поляков вдребезги…

Аня потрясена. Подругц молча, в горестном отчаянии смотрят друг на друга.

С аэродрома в панике разбегаются летчики, техники, рабочие.

Ян Большой. Сюда, сюда! В воронку!

Вместе с Вацлавом он прыгает в воронку. Ян Маленький падает на ее краю. Друзья втаскивают его в воронку.

Ян Маленький(потирая голову). Вот садануло! Хорошо, что вроде землей. Ну?!. Не верили, не верили?

Новая серия взрывов. Вацлав бросается на колени, молитвенно складывает руки. Но он молится не о спасении, а от восторга.

Ян Большой. Брось, Вацек! Это сделала не матка боска. Это сделали мы! (Он тихо запевает.) «Земли не бросим, где родились…»

Вацлав и Ян Маленький (подхватывают).

Взрывы и гул самолетов удаляются.

Ян Большой. Пошли! Вперед! Форвертс! «Великая Германия» в опасности!

Ян Маленький и Вацлав смотрят на него с удивлением.

Ян Большой(азартно улыбается). Нужно проявить героизм. Спасти шваба-офицера!

Ян Маленький. Вот еще! Нет! Бежим к девчатам. Может, им нужно помочь, может, они ранены?

Ян Большой. Доктор из тебя все равно липовый. А мы должны быть вне подозрений.

Ян Маленький. Нет, я побегу к Люсе. (Он выползает из воронки, бежит, пригнувшись.)

Ян Большой. С ума сходит парень! Бежим!..

Они бегут туда, где занимается пожар. Их с воем обгоняют санитарные машины.

У здания казино стоит Счастливчик Эрих и, бравируя выдержкой, наблюдает за бомбежкой. Рядом с ним Альфред и Венделин.

Эрих. Интересно, черт возьми, где я сегодня буду спать? Мою комнату разбомбили…

Свист бомбы. Венделин хватает Эриха, бросает его на землю. Сам бросается рядом. Огонь. Дым.

Дым рассеивается. Стены казино как не бывало. Видна внутренняя стена, расписанная райскими видами. Надпись: «Gott mit uns».

Поднимается Эрих.

Эрих(вскакивая, отряхиваясь). Интересно, кто посмел бросить на землю кавалера Рыцарского креста, героя Дюнкерка? (Вдруг со смехом.) Смотрите! Смотрите!

Бомба попала в кухню — на деревьях у казино висят горячие макароны, с них капает.

Альфред бросается к лежащему Венделину. Венделин приходит в себя.

Альфред. Вендо! Ранен!

Венделин(улыбаясь через силу, ощупывая плечо). Пустяки, царапина.

Эрих. А, это вы меня бросили на землю? Напрасно!.. Я застрахован… Но я Вам прощаю! Пойду погляжу, что осталось от моего самолета.

Сирены санитарных машин. Трескотня пулеметов, зениток, взрыв. Все заволакивается черным дымом.

Казармы летчиков. Они полуразрушены, горят. Спасательными работами хладнокровно руководит Арвайлер. Он только что подоспел сюда на своем «мерседесе». Саперы раскапывают дымящиеся развалины.

Ян Большой и Вацлав несут носилки. Их одежда дымится. Лица черны. На носилках — раненый баулейтер.

Арвайлер(останавливает их). Жив? (Приоткрывает полу шинели, накинутой на баулейтера.) Кто вы?

Ян Большой. Строительный батальон номер…

Арвайлер. Поляки?

Вацлав. Считаем долгом…

Арвайлер. Молодцы. Запомню. Несите.

Вацлав. Разрешите доложить… Ваша собака…

Арвайлер(тревожно). Что с ней?

Вацлав. Ее только опалило немного, она забилась под лестницу.

Арвайлер. Немедленно достаньте ее оттуда, живо!

Вацлав. А как же господин баулейтер?

Арвайлер. Отнесут санитары. Живо!

Ян и Вацлав убегают к развалинам.

Доносятся взрывы.

Арвайлер. Склады?! Опять прямое попадание! О боже!

Люся сидит в щели, выкопанной рядом с домом. Земля дрожит от разрывов тяжелых бомб.

Люся(со слезами восторга). Так их! Так, так! Так их, так, так!

Люсина мать. Люська! Ты хоть передала им, чтобы они наш дом не бомбили?

Свист бомбы. Люся обнимает мать, падает ниц. Их забрасывает землей.

Ян Маленький прыгает в щель, обнимает Люсю. Мать Люси отталкивает его.

Люсина мать. Это еще что такое? Люська, бесстыдница!

Люся(в страхе). Что вы говорите? Мама! Ян! Я ничего не слышу! Не слышу!

Утро. Арвайлер стоит у широкого окна, смотрит на изуродованный аэродром. От былого порядка не осталось и следа. Валяются исковерканные самолеты. Вдали дымятся развалины. Исковеркана цветочная клумба. Виднеется немецкое кладбище с рядами новеньких крестов.

Рядом с Арвайлером — Вернер.

Арвайлер(оборачивается к Вернеру, с холодным бешенством). Меня спросит фельдмаршал Кессельринг, когда я смогу поднять самолеты. Что я отвечу?

Вернер молчит. Косо поглядывает на таксу коменданта. Такса забинтована.

Арвайлер. Меня спросят, кто виноват, что авиабаза выведена из строя на две недели? Около сорока самолетов. Убито, ранено много летчиков. Убит барон Хейдте… Что я отвечу?

Вернер молчит, отпихивает сапогом таксу.

Арвайлер. Не странно ли, оберштурмфюрер, — русские бомбили без промаха? Разве это случайно, оберштурмфюрер? Они все знают о базе, об аэродроме! Что я скажу фельдмаршалу?

Вернер. Вы скажете, что виновен оберштурмфюрер Вернер? Не хотите ли вы сказать, черт возьми, что они получили разведывательные данные от кого-то с авиабазы?

Арвайлер. Неужели вы в этом сомневаетесь?

Вернер. Господин оберст, мне кажется, не искушен в психологии. Человек, живущий на базе, не будет подставлять себя под огонь. Каждому своя рубашка ближе к телу! Думаю, однако, что настала пора убрать всех этих вшивых иностранцев с базы.

Арвайлер. Чехов? Поляков?

Вернер. Обязательно!

Такса, почуяв ссору, начинает лаять на Вернера.

Арвайлер. А вам известно, что поляки самоотверженно спасали наших людей? Я вынужден наградить некоторых из них.

Вернер. Я не могу отвечать за безопасность на базе, пока эти герои… Да уберите вы вашу собаку!

Арвайлер. У меня нет других людей! Нет, черт возьми… А кто будет восстанавливать базу, оберштурмфюрер? Вы? Кстати, эти поляки привезены из районов, присоединенных к райху. Разбирать развалины будут русские. Не думайте, что единственный способ выловить рыбу из моря — вычерпать его до дна.

Вернер. Я вынужден настаивать… Я обращусь к своему командованию…

Арвайлер. Довольно, оберштурмфюрер! Обращайтесь куда угодно, только не вставляйте нам палки в колеса!

Дверь кабинета коменданта. Стоит фельджандарм на часах. За дверью — громкие голоса, лай таксы.

Проходит Венделин с папками.

Встревоженная Аня стоит перед Люсей, измученной, взволнованной, готовой заплакать. Аня, как видно, только что заклеивала уцелевшие стекла в окнах своей комнаты крест-накрест бумажными лентами. Дыры заткнуты тряпьем. За окном раскаты грома, хлещет дождь.

Аня. Говори толком. Ты сообщила ребятам о благодарности штаба фронта за разведку?

Люся. Весь день Яна искала. Нет его. Ни его, ни Яна Большого, ни Вацлава.

Аня. А в казарму заходила?

Люся. Что? Я плохо слышу после бомбежки.

Аня. В казарме была?

Люся. Нигде нет. Я и туда пробралась… (С надеждой.) Аня! Спроси у Наталки, может, она в казино что слыхала?

Аня(глухо). Наталки нет в казино. Второй уж день. И ночевать не приходит — она ведь после бомбежки у нас жила.

Люся. Дознались?.. Это все тот чех из штаба и дружок его, немец! Донесли…

Аня. Люся!

Люся. Теперь и нам конец!

Аня. Погоди, Люська! Брось ты «алярм» поднимать!

Аня подходит, обнимает подругу.

Люся. Никогда себе не прощу… Он бы живой был… Это я виновата!

Аня. Почему ты только о нем и думаешь?

Аня смотрит на Люсю с ревнивым подозрением.

Стук в дверь. Входит Венделин с рукой на перевязи. Люся и Аня застывают.

Венделин. Здравствуйте! (Садится.) Извините, я только что из лазарета…

Люся, насупившись, делает шаг к нему, но Аня его загораживает.

Аня. Иди, Люся. Скажи маме, пусть воды согреет.

Люся озадачена.

Аня(подталкивает ее к двери). Иди, слышь?

Люся выходит, бросив злобный взгляд на Венделина. Он сидит, улыбаясь.

Аня закрывает дверь.

Венделин(достает сигареты). Зажгите мне, пожалуйста, спичку.

Аня(зажигает). Вы ранены?

Венделин. Пустяки. Осколок во время налета… Кажется, я вам обязан. Могло быть и хуже… Ай-ай-ай, какие потери! Сорок два самолета повреждены, выведены из строя зенитные батареи, взорваны два склада, пять бензохранилищ… (Видит, что Аня рассеянна). Разве вас это не интересует?

Аня(встрепенувшись). Да, да…

Венделин. Восстановительные работы займут две-три недели. Оставшиеся самолеты, их около сотни, временно размещены в Шаталове и Румянцеве, Вы поняли?

Аня. Спасибо.

Венделин. Не стоит. (Показывает на раненую руку.) Эта рана меня убедила. (Передает листовку.) Хватит играть в прятки. Выучите и уничтожьте! План налета на Москву. Через два дня. Здесь план налета, маршрут, скорость и высота полета, сигналы взаимодействия… Только извините — плохо по-русски написано…

Аня(растроганно). Господин Венделин, если вы на самом деле…

Венделин. Не зовите меня так… Это мне передал Альфред Триллинг, стрелок-радист.

Аня. Немец?

Венделин. Он мой друг.

Это пугает Аню.

Аня(твердо). Он — немец! Им нельзя верить… Прошу вас, ради бога, не рассказывайте ему ничего… Вы не имеете права! Слышите?

Венделин(он разочарован, огорчен). Хорошо. На базе у меня есть верные люди — настоящие чехи.

Он смотрит на часы.

Аня. Вы можете помочь нам еще в одном деле…

Венделин. Я вижу, вы начинаете доверять мне…

Аня. Да, Венделин. Мне хочется верить вам. Наши товарищи… Ну, поляки… Они исчезли, их нигде нет… И моя подруга, которую вы помогли устроить в казино… Где они все, что с ними?

Венделин. Не знаю… Но это можно узнать. Может быть, они в Серпеевке… Есть такое место?

Аня. Есть. Тридцать два километра отсюда.

Венделин. Весь персонал, свободный от полетов, теперь будет ночевать в Серпеевке. Там в парке устроен настоящий ночной санаторий. От бомбежек спасаются…

Аня(с надеждой). Они могут быть там?

Венделин(пожимает плечами). Имейте в виду, подготовить летчика — дело долгое… А в Серпеевке много асов, цвет люфтваффе, лучшие летчики райха.

Аня(глядя загоревшимися глазами на Вендели-на). Ясно! Как охраняется этот санаторий? Знаете?

Венделин разводит руками.

Большой помещичий дом, переделанный немцами под «ночной санаторий». Идет дождь. В окно видна Наталка. Она сервирует столы в большой комнате, в которой устроен бар.

Стук шагов. Перед ней в запачканной известковой робе, с ведром и кистями Ян Большой.

Наталка подбегает к нему.

Ян(предупреждает вопрос). Можете выйти?

Он скрывается за дверью. Она оглядывается. Никого нет. Голоса, звон посуды за дверью, на кухне. Наталка тихо выходит.

Пустой, только что отремонтированный коридор. Вдали мелькает фигура Яна, скрывается за дверью. Наталка бежит за ним.

Они стоят в комнате, в которой еще не окончен ремонт. Козлы, стекла, закапанные краской.

Ян. Нужно передать: бывшие здания школы, поликлиники — в них почти все летчики базы. Вот план. Охрана — четыре поста. В каждом по четыре солдата. Шесть пулеметов. Но послезавтра прикатит рота охраны с тяжелым оружием. Сможете передать?

Наталка. И не знаю…

Ян. Мы работаем круглые сутки. Не выпускают.

Наталка(задумавшись). Нас тоже.

Ян(со вздохом). А вы сегодня красивы, панна Наталка.

Шаги в коридоре. Ян выталкивает Наталку, хватает кисть, окунает в ведро, принимается красить стену.

Шаги затихают. Ян выводит кистью профиль Наталки. Суровое лицо его смягчается. Он вполголоса напевает:

Наталка продолжает свою работу в баре. Ставит на стол цветы. На лице — напряженное раздумье. За окном шумит дождь.

Грохот сапог, свист.

В столовую входит знакомый фельджандарм в дождевике.

Фельджандарм. Красотка, нельзя ли после дежурства промочить горло?

Наталка(хмурится, потом вдруг начинает кокетничать). Сейчас принесу. Садитесь.

Держится она легко, уверенно. Она сильно повзрослела.

Фельджандарм. Тут же только для господ офицеров.

Наталка. Садитесь! Никого нет. Что вам принести закусить? (Улыбается.) Ах да, вы привыкли закусывать поцелуями!

Фельджандарм(садится). А ты мне отказываешь в этой закуске… Как же! Важная птица — баронам да оберстам прислуживаешь…

Неслышно входит Счастливчик Эрих, останавливается у двери.

Наталка(облокачивается на стул фельджандарма). Будто солдаты не такие же мужчины, как полковники?

Фельджандарм(смеясь, притягивает Наталку к себе). К тому же помоложе, а?

Хохот жандарма.

Наталка. Подожди! Помнишь, ты обещал прокатить меня на своем мотоцикле?

Фельджандарм. Обожаю катать таких девушек!

Наталка. Так прокати меня в Сещенск, там такая картина сегодня в казино!..

Фельджандарм(радостно). Сейчас?

Наталка. Сейчас!

Счастливчик Эрих. Но зачем вам, прекрасная дикарка, трястись на мотоцикле? Я с удовольствием прокачу вас с большим комфортом!

Фельджандарм вскакивает, стоит как истукан, ест глазами начальство.

Счастливчик Эрих. А ты, вижу, с цепи сорвался? Иди обратно в свою тыловую конуру, цепная собака. (Он побренчал цепью с бляхой на груди жандарма.) Ну, иди, иди, песик!

Фельджандарм, красный как рак, грохоча коваными каблуками, выходит строевым шагом из зала.

Ян Большой медленно закрашивает Наталкин профиль. Из открытого окна доносится шум мотора. Он машинально глядит в окно. Удивление. Чувство удовлетворения и тревоги.

Во дворе Счастливчик Эрих подгоняет машину, усаживает Наталку. Короткая юбка обнажает ее колени. Она инстинктивно натягивает юбку. Счастливчик Эрих смеется, заметив этот жест. Отъезжая, он обнимает ее правой рукой.

Во дворе группа летчиков со смехом прибивает к столбу дощечку-указатель с надписью «Отель «Адлон».

Ян у окна провожает машину тревожными глазами. Фельджандарм заводит мотоцикл.

Входит Вацлав.

Вацлав. Что ты здесь делаешь? Наши уже все пообедали!

Полем мчится на мотоцикле фельджандарм. Впереди — автомобиль Счастливчика Эриха.

Автомобиль скрывается в небольшой рощице. Перед рощицей, на развилке — немецкий дорожный указатель с надписями: Сещанск, Шаталово, Серпеевка.

Фельджандарм въезжает в рощу, внимательно следит за дорогой. На прибитой дождем дорожной пыли четкий след протекторов автомобиля Счастливчика Эриха.

Этот след круто заворачивает на заросшую колею. За кустами виднеется верх автомобиля Эриха.

Лицо фельджандарма — досада, зависть, злость…

Комната в штабе. За столом Венделин, перед ним бумаги. Он, как всегда, спокоен, аккуратен и методичен. Рядом с ним сидит на подоконнике Альфред. Перебирает стопу похоронных.

Альфред. Похоронных с каждым днем все больше… (Пауза.) Сегодня летим на Москву. Готовь новые похоронные.

Венделин. Счастливо вернуться!

Альфред(усмехается). А ведь ты так не думаешь.

Венделин(пожимая плечами). Тебе я всегда желал и желаю только добра.

Альфред. Послушай… Сегодня, возможно, мой последний вылет. И я сам сделал так, что он будет последним.

Венделин. Что за мрачные мысли?

Альфред. Ты думаешь, я вчера рассказал тебе о маршруте полета просто так, поболтать захотелось?

Венделин. Не понимаю.

Альфред. Мы вместе учились, работали на одной стройке, ухаживали за одними и теми же девушками в наших Судетах… Неужели ты мне не веришь? Не веришь вот этому шраму от электросварки?

Венделин. Гитлер вложил винтовки и в мозолистые руки.

Альфред. Ты чех, я немец. Разве это мешает нам быть друзьями?

Венделин. Разве мы не друзья?

Альфред. Между друзьями не бывает тайн. (Предупреждает отрицательный жест Венделина.) Понимаю, ты не можешь сказать. Но я уверен, ты помогаешь «тем»…

Венделин. Кому?

Альфред(тихо). Тем, кто наводит русских на нашу базу. Тем, кто воюет против… (Кивает на портрет Гитлера на стене.) Против Дахау, который убил моего отца. (Пауза.) Это для них я рассказал о плане полета… Молчишь? Все равно молчишь?

Венделин(спокойно и тихо). Да, молчу.

Альфред. Красноречивое молчание. (Смотрит на часы.) Пора! Ладно, молчи… У меня только одна просьба: если я не вернусь, скажи им, что немец-электросварщик Альф был все же неплохим парнем.

Он пожимает руку Венделину.

Венделин. Да, ты настоящий парень, Альф! (Он усмехается.) И я могу открыть тебе одну тайну… Потому что это моя личная тайна. Ты никак не мог понять, почему чех пошел добровольно в люфтваффе. А чех мечтал стать летчиком и улететь туда, где борются за Чехословакию. Не вышло, чеха не пустили в самолет.

Альфред уходит, задумавшись.

Полночь. Аэродром. «Мерседес» коменданта несется к взлетно-посадочной полосе.

Ракеты сигналят о посадке самолетов. Вспыхивают прожекторы, вырывая из темноты посадочную полосу. Грохочут моторы садящихся самолетов.

В темноте, в высоте появляются сигнальные огоньки садящихся самолетов.

Из первого «мессера» вылезает измученный генерал, командующий истребительной эскадрой. Его встречает комендант.

Генерал. Плохо… Ни один не прорвался. Такие потери… Русские будто заранее знали о каждом нашем шаге, о каждом маневре…

Из кабины «мессера» с головой викинга в двурогом шлеме, нарисованном на носу, насвистывая, вылезает Счастливчик Эрих. Снимает перчатки, подходит к генералу и коменданту.

Арвайлер. Потери?

Счастливчик Эрих. Многим влепили на орехи! Гибнут слабые…

Арвайлер. А вам, как всегда, повезло?

Счастливчик Эрих. Конечно. Большевики явно в сговоре с моей страховой компанией. Я двух в землю вогнал. Один русский на таран, подлец, шел!

Генерал. Двух, Эрих, двух!

К Эриху подбегает моторист, что-то говорит ему на ухо.

Счастливчик Эрих. Господа! Господа! Прошу внимания! Счастливчик Эрих установил новый рекорд — в моей машине семьдесят три пробоины.

Из приземлившегося «хейнкеля» санитары выносят носилки. На них — прикрытый шинелью человек.

Командир экипажа. Голыми руками схватил, выбросил из самолета русский термитный снаряд. Спас весь экипаж, спас самолет этот стрелок… Заслуживает креста, экселенц!

Генерал открывает лицо стрелка. Это Альфред. Наскоро перевязаны руки. Он без сознания. Альфреда проносят.

Генерал. Вот герой, которым могут гордиться фюрер и Германия!

Арвайлер. Какие жертвы, боже мой!

Эрих (смеется). Ком а ля герр!.. Скажите лучше, герр оберст, где я буду сегодня спать? Я заслуживаю коньяку, ванны и мягкой постели. И чтобы какая-нибудь «блицмедель» сказала герою «спокойной ночи!».

Арвайлер. Не беспокойтесь, ваша комната готова. Вы будете спать, как в отеле, наши мальчики так и назвали это место — отель «Адлон».

Завывают сирены. Гаснут прожекторы и фонари. Немцы спешат к автомашинам.

Счастливчик Эрих. Готовьтесь к ответному визиту, герр оберст!

В баре бушует Счастливчик Эрих. Он обходит сидящих с бутылкой шампанского в руках.

Эрих. Пейте! Пейте, будьте мужчинами!.. Погибают только слабые! Выживут сильные крылатые викинги. (Встав в позу, декламирует Ницше,) «Твердое сердце вложил Вотан в мою грудь», — говорится в древней скандинавской саге; в ней сказалась душа гордых викингов. Такие люди гордятся именно тем, что они не созданы для сострадания. Герой саги предостерегает: у кого смолоду сердце нетвердо, у того оно не будет твердым никогда.

С ним чокаются пилоты. Все пьяны. Кто-то садится за рояль. Звуки джазированного «Стеньки Разина».

Музыку заглушает говор. Только и слышится: «Варшава», «Антверпен», «Дувр», «харрикейны», «спитфайеры». Потом кто-то произносит «Москва» — и все смолкают, трезвеют озабоченные лица.

Эрих. Шампанского!.. Эй, кто там? Шампанского!

В густом парке вокруг «ночного санатория» темно, зловеще гудит ветер. От ствола к стволу перебегает смутная тень. Вот он подходит к человеку в кожанке, стоящему у толстого дуба.

Связной. «Батя»! Комиссар докладывает — дом окружен.

К дому подъезжает мотоцикл. Это фельджандарм. Луч фары вырывает на секунду из тьмы лицо «Бати», суровое, волевое. Тот отшатывается, смотрит на часы, поднимает ракетницу.

На темной лестнице, у входа в кухню, Наталка и фельджандарм. В темноте горит намазанная фосфором бляха фельджандарма.

Фельджандарм(он пьян). Слушай, крошка! Если девчонка один раз сказала «да»… Или ты только с кавалерами Рыцарского креста любезна? Я все знаю…

Наталка вырывается из его рук.

Фельджандарм(ловит ее). Мотоцикл у черного хода… Не хуже, чем он, прокачу…

Эрих(выходя на лестницу). Шампанского!

В переплете окна на лестнице вдруг видна загоревшаяся ракета. Со звоном вылетает стекло.

Фельджандарм. Что, что?

Бешеный взрыв стрельбы. Гаснет свет.

Спит генерал. На стуле генеральский мундир. Генерал просыпается от взрыва. Выхватывает из-под подушки пистолет, бросается к телефону, падает, прошитый пулеметной очередью, изрешетившей маскировочную штору.

По коридору в темноте мечутся полуодетые, босые летчики. Кто-то стреляет в воздух. Истошный крик: «Партизаны!.. «Батя»!..»

Пулеметная очередь крошит бутылки в баре. С ревом выбегают вон летчики, прыгают из окон, падают, сраженные партизанским огнем.

В зареве пожара мечутся над домами разбуженные ласточки.

Фельджандарм, уронив автомат, в панике ищет спасения, мечется на лестнице.

Из темноты показывается чья-то рука, держащая автомат за дуло. Она наносит фельджандарму удар, тот падает.

На лестнице, ведущей в кухню, лежит Наталка, прислушивается к стрельбе. Глаза ее открыты, нет страха, только безнадежное отчаяние.

Доносятся тихие шаги, голос.

Голос Яна Большого. Наталка! Панна Наталка!

Она удивленно приподнимается. К ней спешит Ян.

Ян. Я искал вас… Я знаю ход в подвал!

Наталка. Пусть, пусть убьют! Пусть!

Ян. Что с вами?

Наталка. Уйдите! Не трогайте!

Грохот артиллерийского разрыва. Ян хватает Наталку на руки и, несмотря на ее сопротивление, бежит вниз, в подвал.

С грохотом разрывается снаряд.

Светает. По дороге несутся мотоциклы, грузовики с солдатами, легковые машины, санитарные автобусы.

Догорают дома в парке. К ним несутся машины.

Указатель «Отель «Адлон». Арвайлер и Вернер выскакивают из машины.

Из-за деревьев выходит Счастливчик Эрих. Лицо его в саже. В одной руке парабеллум, в другой — недопитая бутылка.

Увидев Арвайлера, Счастливчик Эрих хохочет. В его смехе нотка истерии.

Счастливчик Эрих. «Твердое сердце вложил Вотан в мою грудь…» Герр оберст!.. Вы, кажется, спутали отель «Адлон» с мертвецкой!

За ним — горстка уцелевших, фельджандарм с окровавленной головой.

Кабинет Арвайлера. Карта на столе. Несколько офицеров. Среди них Арвайлер и Вернер. В кресле сидит такса.

Вернер. Итак, необходимо всех, кто заподозрен в связи с партизанами, уничтожить или выслать в Германию… Перетрясти солдат вспомогательных частей — поляков и чехов…

Вернер улыбается. Это его победа.

Арвайлер(заметив улыбку, хмурится). Я лично считаю более эффективной вторую часть операции — надо, наконец, выкурить из лесов бандитов-партизан, и прежде всего «Батю». Надо также всемерно усилить охрану авиабазы, чтобы никакой советский десант не смог нам вновь устроить такую варфоломеевскую ночь, как в Серпеевке…

Голоса офицеров. Десант? Разве это был десант? Партизаны!

Вернер. Это был «Батя», опять «Батя»!

Звонит телефон. Арвайлер снимает трубку, вытягивается.

Арвайлер. Господа офицеры! Прошу оставить меня — на проводе фельдмаршал.

Такса встрепенулась, навострила уши.

Все, кроме Вернера, выходят, щелкнув каблуками.

Арвайлер. Яволь, экселенц! Да, мы потеряли около двухсот летчиков. Разумеется, мы несем ответственность — я и оберштурмфюрер, однако это, конечно, не партизаны. Это советский десант. (Кладет трубку.) Вы поняли, оберштурмфюрер, почему это был десант? Десант — зарубите это у себя на носу. Иначе нам с вами не сносить головы. Кстати, теперь, я думаю, вы перестанете строчить на меня доносы — снимут меня, снимут и вас!

Вернер(помолчав, с циничной усмешкой). По рукам! А вы говорили, что мы не сработаемся!

Завывают сирены.

Арвайлер. Опять! В убежище!

Падает снег. Из авиагородка по зимней дороге выезжают грузовики с солдатами в масккостюмах, бронетранспортеры и вездеходы, побеленные легкие танки. На грузовиках везут прожекторы.

Сзади на подводах — полицаи, среди них — Костюк и Терех.

Терех. Слыхал?.. Фюрер выступил по радио и сказал: «Вы можете быть спокойны — никто не заставит нас уйти из Сталинграда».

Костюк. А я и так спокоен.

Над колонной проносятся двухфюзеляжные «фокке-вульфы» разведчики. У выезда стоят остающиеся на базе солдаты, рабочие вспомогательных частей. Среди них Ян Маленький, Ян Большой, Вацлав.

Мимо них проезжают подводы с полицаями. Костюк смотрит на Яна Маленького, хмурится.

Из окна кабинета Арвайлера глядят вслед карателям Арвайлер и Вернер. Вернер в шинели с бобровым воротником, в фуражке с прикрепленными к ней наушниками.

Арвайлер. Я дал вам все, что обещал…

Вернер. А я обещаю вам голову «Бати».

Арвайлер. Но зачем вам понадобились мои прожекторы?

Вернер. Новая тактика вашего покорного слуги. Наши передовые отряды зажали партизан «Бати» в небольшом лесу. Вокруг леса мы расставим эти прожекторы, чтобы «Батя» не прорвал ночью наше кольцо.

Входит денщик с солдатским котелком и пайкой хлеба для коменданта, блюдом с аппетитным бифштексом для таксы.

Арвайлер. Не хотите ли откушать со мной? Войска вы успеете догнать…

Вернер(недоуменно смотрит на котелок). Что это? Герр оберст, такой гурман — на диете?!

Арвайлер(торжественно). На той же диете, оберштурмфюрер, что и доблестная армия Паулюса. Это диета солидарности. Желаю удачи!

Вернер(натягивая перчатки). Кстати, что слышно от вашего сына — он ведь под Сталинградом?

Арвайлер(беря портрет со стола), Можете поздравить счастливого отца — мальчик награжден Золотым германским крестом.

Вернер. От души поздравляю!..

Снег покрывает развалины бывшего ДК и бывшего казино. Развалины опутаны колючей проволокой.

Осторожно, стараясь остаться незамеченной, хотя здесь и пусто, под колючей проволокой проползает Аня.

Она быстро скрывается среди развалин.

Полуразрушенная лестница. Сквозь перекрытия проглядывает мглистое небо.

Аня быстро и уверенно пробирается среди развалин.

Ветер шевелит старой афишей «Трактористы».

Аня проходит мимо нее, грустно улыбается довоенным воспоминаниям.

Она скрывается среди развалин.

Идет снег.

Мимо развалин идет Венделин. Останавливается, закуривает. Оглядывается. Никого.

В проломе расколотых стен мелькает фигурка Ани.

Венделин идет ей навстречу.

Аня подходит.

Венделин. Неосторожно!.. Остались следы.

Аня. Снег. Через пять минут заметет.

Венделин(посмотрел вверх, улыбнулся). Предусмотрительно. Есть сведения — данные о последней бомбежке.

Аня(отрицательно качает головой). Все еще нет связи. «Батя» с бригадой точно сквозь землю провалился. Неужели?..

Венделин. Привозят много раненых карателей.

До них доносятся звуки солдатского марша.

Вслед за маршем грохот танков, тарахтенье машин.

Аня. Вернулись каратели! Иди, Венделин, скорее узнай все!

Арвайлер и Вернер сидят за столом. Вернер старается держаться спокойно. Арвайлер подавлен. Он не сводит глаз с портрета сына на столе. На портрете траурная лента.

Вернер. Официально — мы их уничтожили, неофициально — рассеяли и загнали так далеко, что они долго не посмеют здесь показаться.

Арвайлер(резко). За что же вас повысили в чине?! Обер… простите, неужели они неистребимы, гауптштурмфюрер?

Вернер. Я знаю только один способ. Вычерпать воду из моря, и тогда рыба останется на дне. Поселок сжечь, всех русских уничтожить, иностранных рабочих прогнать!

Арвайлер. И остановить всю работу? Ваша «мертвая зона» и так лишила меня рабочих резервов. А на базе не стало спокойнее. Листовки «Бати» по-прежнему проникают в Сещенск!

Вернер. Вы не позволили мне довести дело до конца. (Дверь в комнату открывается. Денщик впускает таксу.)

Арвайлер. Кроме вас, гауптштурмфюрер, это единственное существо, которое входит ко мне без доклада… Нужна тотальная мобилизация, а не тотальное уничтожение на базе. Или вы не слышали о Сталинграде?

Вернер. Прорвался Паулюс?

Арвайлер. Армия фон Паулюса капитулировала!

Вернер. Сохрани бог Германию и фюрера!

Пауза. Вернер смотрит на портрет сына Арвай-лера.

Вернер. Я хотел выразить вам свое соболезнование…

Арвайлер(вставая). Идите!

Арвайлер, кусая губу, подходит к окну, смотрит на втягивающиеся в авиагородок обозы карателей.

В задних санях лежит раненый полицай Костюк.

Большой плакат на доме управы — краснорожий парень наигрывает на балалайке. Подпись: «Приехавшие в Германию будут обеспечены всеми видами хорошей жизни». Рядом другой плакат — портрет Гитлера с надписью: «Фюрер вас любит!»

Плач. Вразброд играет духовой оркестр. Вальс «На сопках Маньчжурии». Плачут, стоят у помещения управы старые женщины и старики. Плачут те, кого проводят мимо них.

Фельджандармы подталкивают отстающих. Они скользят. Гололедица.

Фельджандарм(оркестру). Веселую давай!

Оркестр начинает краковяк.

Неподалеку, у дома Ани, стоят, кутаясь в платки, провожая глазами ушедших, озабоченная Аня и заплаканная Люся.

Люся(деревянным тоном). У Некрасовых младшая повесилась… А старшая еще осенью так обожгла себя лютиком, что до сих пор в язвах. А где сейчас этот лютик достать?

Аня. Вот что, Люська. Тебе нужно скрыться.

Люся. Куда? Связи с «Батей» все нет?

Аня. Нет… Подумаем. Оставаться нельзя.

Люся. А ты?

Аня. Мне нельзя.

Люся. Как ты, так и я.

Аня. Дурочка! Наталку не тронут. Она в казино. Я тоже на немцев работаю. Может, не тронут. Одна ты…

Люся(замялась). Не знаю только, как ты посмотришь.

Аня. Ну?

Люся. Замуж выйти.

Аня. Как! За кого?

Люся. Мне Ян говорил… для блезира! Предлагает пойти в загс ихний, немецкий. Он разрешение получил. Тогда меня не угонят.

Аня(она поражена). Ян Маленький?

Люся. Ну да!

Аня. Почейу «ну да»? А почему не Ян Большой? Не Вацлав? Нет, не время любовь крутить! Мы же договаривались, обещали…

Люся. Это же все понарошку. Что ты заладила: «любовь», «любовь»! Нельзя — не будем расписываться. Только как я от неметчины-то отбоярюсь?..

Из соседнего дома под звуки краковяка полицаи вытаскивают плачущую девушку. За ней бежит мать. Она цепляется за дочь, молча, упорно. Полицай Терех отрывает ее от дочери. Мать падает на лед под плакатом с краснорожим парнем и плакатом с надписью: «Фюрер вас любит!»

За Терехом и девушкой, сильно припадая на раненую ногу, идет Костюк. Он смотрит на Люсю спокойно и тупо.

Люся презрительно отворачивается. Полицаи проходят, таща за собой плачущую девушку.

Люся(гневно, громко). Смотреть на него не могу. «Мундир немецкий, табак турецкий, язык наш, русский, а воин… прусский!»

Аня. Тише! Услышат! Ты про кого это?

Люся. Про Костюка. Терех — тот всегда шкурой, жуликом был. А этот продался!

Аня(тихо), Эх, Люська, многого мы еще не знаем с тобой… Может, ты и не спешила бы замуж… Ведь Костюк до сих пор любит тебя.

Люся. Кто?! Этот полицай, недостреленный каратель?!

Аня(вздыхая). Да, да… Я сама не знаю, что болтаю…

Свадьба. Бедный стол. В окна бьет вьюга. За столом счастливый Ян Маленький, взволнованная Люся, подавленная Аня, погруженная в тяжелые думы Наталка, Вацлав, мать Люси.

Сидят молча. Всем невесело.

Вацлав(держа в руках трехрядку). На патефоне у меня лучше выходило. Жалко патефон — после той бомбежки я одну только ручку от него нашел.

Люся(шепотом Яну Маленькому), Скорей бы кончилась эта комедия!

Яну Маленькому больно это слышать. Он с укором смотрит на Люсю.

Ян Маленький. Для меня это вовсе не комедия, Люся. Это по-настоящему. И на всю жизнь.

Вдруг мать Люси поднимается и, прижав конец косынки к глазам, выходит.

Люся(Ане), Ну вот. Ведь ты говорила с мамой, объясняла ей, что все понарошку?

Аня. А сама ты, Люся, все роль играешь? Ой ли! Не верю я теперь в твое «понарошку».

Ян Большой(не сводя глаз с Наталки, поднимается), Зря вы эту свадьбу затеяли! Кругом смерть, горе…

Вацлав(неумело наигрывая на трехрядке). Как так «зря»! А ну, выпьем — за жизнь, за счастье!

Люся. Хорошо, что стекла все вылетели!

Ян Маленький(удивленно). Почему?

Люся. Надоело — днем и ночью дребезжали. Вацлав наигрывает оберек.

Люся(вскакивает). А я плясать буду! Свадь-ба-то моя! Буду плясать всем назло! А ну, «Русского»!

Она пускается в пляс.

Ян Большой подает стакан Наталке. Та смотрит перед собой пустым взглядом.

Ян Большой. Выпейте, панна Наталка!

Наталка. Он все еще жив?

Ян Большой(сообразив, что речь идет о Счастливчике, с ненавистью). Да, ему везет по-прежнему!..

Аня. О ком вы?

Наталка и Ян Большой молчат.

Скрипит дверь.

Люся останавливается.

В дверях занесенный снегом Костюк. Он входит, впустив клубы пара, хромая.

Костюк. По какому случаю праздник?

Ян Большой. Свадьба. С разрешения германского командования. Траур по Сталинграду кончился.

Костюк вдруг бросается к столу. Его останавливает Аня.

Костюк. Люся! Аня! Как же это?

Аня. Зачем же так на шнапс бросаться? Сами угостим.

Костюк(хрипло). Вот оно что… С разрешения, значит…

Люся(задорно). Может, ты не разрешишь?

Аня наливает Костюку полный стакан водки.

Костюк(пожимает плечами). Раз начальство не против, мне что?

Но в глазах у него — горечь и возмущение.

Аня. Выпейте, господин старший полицейский, за счастье молодых!

Аня неотрывно смотрит на Костюка. Он залпом выпивает стакан. Глаза его наполняются слезами. Он вырывает у Вацлава трехрядку, растягивает мехи и с отчаянием хрипло поет:

Костюк(обрывая песню). Да!.. И вся любовь!

Ян Маленький, глядя на Костюка, крутит пальцем у виска.

Костюк отдает Вацлаву гармонь и круто поворачивается к двери. На пороге он останавливается, смотрит укоризненно, с горечью на Люсю, едва заметно кивает.

Лицо Ани озаряется радостью.

Костюк. Горько! Горько!

Люся пожимает плечами и демонстративно целует Яна.

Костюк выбегает, хлопнув дверью.

Люся. И еще этот хромой черт настроение портит! Мало ему партизаны в лесу дали. Простреленной ногой отделался!

Аня(вдруг радостно). Поздравляю тебя, Люся! (Крепко ее целует, добавляя шепотом.) Связь восстановлена!

Казино в новом помещении поскромнее. Здесь как-то тише, и не так победоносно гремят речи, и не так крикливо ведут себя немцы.

За крайним столиком Венделин пьет пиво и читает газеты. Входит Альфред. На груди Железный крест, значок ранения, в петлицах — новая «галка», руки в черных перчатках.

Голоса. О, герой!.. Альфред пришел!.. С тебя выпивка!

Из-за столов встают, подходят к Альфреду, бьют его по плечу, пытаются пожать руки, но он отказывается, указывая на перчатки.

Венделин поднимает голову. В глазах — сдержанная радость. Он ждет, подойдет ли Альфред.

Альфред подходит. Венделин указывает ему на место рядом с собой.

Альфред(садится). Что пьешь?

Венделин. Как всегда.

Альфред(кивает пробегающей с подносом официантке). Пива!

Венделин(смотрит на черные перчатки, на крест). Как ты себя чувствуешь?

Альфред. Теперь в госпиталях не задерживаются… Ты видишь крест, а шрама от электросварки не видишь. Но Альф не изменился.

Венделин(с облегчением). Я всегда в тебя верил.

Альфред. Странная вещь — инстинкт самосохранения. Может быть, не стоило спасать этих олухов.

Венделин. И себя?

Альфред. А себя и подавно!

С кружкой в руке к Альфреду протискивается летчик с шрамом на лице.

Летчик(обнимает Альфреда). Поздравляю, Альф, ты железный парень! Если бы не ты, мы все были бы в бочке! Подписан приказ — ты будешь летать на флагмане!.. А «старик» для своего экипажа крестов не жалеет!

Альфред(вяло отстраняется). Спасибо за поздравления.

Летчик. Нужно выпить!

Альфред. Да, да, конечно… (Отворачивается.)

Венделин(дождавшись, пока летчик отошел). Видишь, все хорошо.

Альфред(усмехаясь). Еще бы! Тот, кто летает со «стариком», всегда знает больше других. А я так люблю поболтать со своим другом Вендо!

Венделин. Ты должен беречь себя, Альф.

Альфред. Разве я не волен распоряжаться собственной жизнью?

Венделин. Нет.

Альфред. Кто же на нее имеет право? Наш обожаемый фюрер?

Венделин. Я опять буду просить…

Альфред(помолчав, горько усмехаясь). Братья славяне не хотят быть обязанными немцу?

В руках Альфреда лопается бокал.

Венделин. Я опять буду просить за тебя, Альф. Большего пока не могу обещать.

Полицейский пост на размытой весенней дороге у въезда в поселок. Дежурят полицаи Костюк и Терех. Оба напевают излюбленную песенку.

У поста останавливается Аня с мешком за плечами.

Костюк(лениво поднимаясь). Откуда?

Аня. Из Башиловки. На картошку последнее барахло меняла.

Костюк. А ну, покажь! Развяжи сидор!

Аня охотно развязывает мешок.

Костюк. Мороженая… Что гниль такую несешь?

На тошнотки только и сгодится.

Аня. Другой нет.

Терех. Плохо тебя, соседка, кавалеры твои кормят!

Костюк старательно перерывает мешок.

Костюк. Ну, иди!

Аня завязывает мешок.

Комната Ани. За окном — мокрая яблоневая ветка.

Аня развязывает мешок.

В ее комнате Ян Маленький.

Задернув занавеску, Аня выбрасывает картошку, наконец, осторожно вынимает пачку листовок и небольшую продолговатую коробку — кожух из черного бакелита, плоское дно, обтекаемый верх.

Аня(дает листовки Яну). Это от комиссара. А вот подарок от «Бати». (Прикрепляет коробку ко дну корыта, она прилипает.) Видите?

Ян Маленький. Магнитная?

Аня. К дюралю, конечно, не пристанет, а к бомбам — пожалуйста. Замедленного действия. Сработает через час, через три, через шесть — как захочешь.

Ян Маленький. И как вам удалось пронести?

Аня. Повезло! (Искоса смотрит на Яна.) Люсю полиция опять беспокоит?

Ян Маленький. Да, панна Аня. Зимой она сказала им (он смотрит в сторону), будто ждет ребенка. Мы фальшивую справку у врача достали. Вот такие мы муж и жена… А теперь полиция ругается — соврала, мол, обманула великую Германию.

Аня. Нельзя дать им угнать Люсю. Ты… ты ее любишь, Ян?

Ян молча кивает.

Видно, как тяжело Ане — она все еще надеялась…

Ян(грустно). А как она, не знаю, не пойму.

Аня. Да, сердцу не прикажешь…

Ян. Я вас очень прошу, Аня. Поговорите с Янеком — он мне житья не дает, чуть не изменником объявил, когда я… женился. А разве это мешает нашей работе?..

Аня. Поговорю.

Ян. Панна Аня, Люся называет вас старшей сестрой. И мне вы — как сестра!

Он хочет поцеловать ее руку, но Аня убирает руку.

Аня. Заболтались! Теперь о деле. Мин у нас пока четыре штуки. Нужно расходовать экономно.

У полуразрушенного здания казино — очередная встреча Ани и Венделина.

Венделин. Склады сейчас пусты — «Батя» на неделю остановил движение на железной дороге. Ждут эшелона с боеприпасами и авиамоторами. Он должен прибыть завтра вечером под охраной бронепоезда.

Аня. Очень хорошо. Как поживает ваш друг Альфред?

Венделин. Вы знаете, он рассказывает мне все, ставя себя под удар.

Аня(торжественно). «Батя» поправил нас, Вен-делин. Надо ввести в группу нашего друга Альфреда. «Батя» представил его к награде.

Венделин(радостно). Спасибо, Аня! (Он крепко жмет ей руку.) Жаль… его нет на базе… Он принимает новые самолеты. Будет только через неделю.

Аня. Что ж, подождем. Значит, эшелон прибудет завтра?

Венделин. Вечером. Точное время еще неизвестно. И вот еще что. По-моему, это очень важно. В Смоленск прибывает Гитлер. Он инспектирует группу армии «Центр».

Аня(глаза ее загораются). В Смоленск?! Почти полтораста километров отсюда! Черт, далековато. Но мы и здесь дадим ему салют!

Взрыв. Развороченные, дымящиеся вагоны. Фельджандармы отгоняют возбужденных немецких солдат.

Голоса. Опять партизаны?! Нет, это не партизаны!.. А кто же? Партизаны!

Гудок машины. Напирая на толпу, заставляя ее раздаться, движется легковая машина. Из машины выскакивает гауптштурмфюрер Вернер. За ним фельджандармы. Они окружают горящие вагоны.

В толпе у вагонов, которую теснят фельджандармы, Вацлав, Ян Маленький, Ян Большой. Они переглядываются.

Ночь. Аэродром. Поляки подвешивают бомбы. Ян Большой прилепляет мину к бомбам.

Часы на руке Яна — 11.45.

Бомбардировщик мигает фарами, просит разрешения на взлет.

Девятка «юнкерсов» в ночном небе. Стучат часы.

Часы на руке Яна — 12.44.

Взрыв. Один из «юнкерсов» разлетается на куски.

Горенка в Люсином доме. Раннее утро. Ян Маленький бреется. Люся задумчиво следит за ним, грызя яблоко.

Ян Маленький. Не грызи ты, Люся, эту кислятину. Они ж не поспели.

Люся. Поспеют — все до одного немцы заберут. (Вздыхает.) Вот тебе и понарошку!

Ян берет ее за подбородок.

Ян. Что с тобой, кохана? Последние дни ты сама не своя.

Люся(отворачивается). Ничего… (Подает ему шинель.) Тебе нужно идти.

Ян(садится). Я никуда не пойду, пока не скажешь.

Люся. Это мое дело.

Ян. Теперь у тебя нет такого дела, которое бы не было моим.

С улицы доносится гул моторов, голоса, поющие песенку «Девушки, война, война…».

Ян. Ну, кохана…

Люся. Скажи, ты меня в самом деле любишь? Очень, очень?

Ян. Когда-то я поверил твоим глазам, неужели ты теперь не веришь моим?

Люся поправляет прядь на лбу Яна, смотрит в его глаза. Счастливая, она наклоняется к уху Яна, шепчет.

Его реакция неожиданна. Он хватает ее на руки, несет, кружа по комнате.

Ян. Люся, моя кохана! (Вдруг, спохватившись, осторожно опускает ее на деревянный диван.) Это не вредно, что я так?

Люся(смеется). Пока нет. (Огорчение на лице.) А что с ним будет, Ян?.. Неужто так и вырастет под немцами?

Ян. Нет. (Спохватился.) Ох, и покажу я им сегодня!

Сует в продуктовый мешок буханку хлеба.

Люся. Ян! А что Аня скажет?

Вечереет. Ян Маленький помогает подвешивать бомбы к «хейнкелю» на аэродроме. На носу «хейнкеля» намалеван тигр. Ян незаметно прилепляет мину-магнитку к бомбам, подвешенным к самолету.

К Яну подходит Вацлав.

Вацлав, Тоже мне друзья! Вы за месяц двадцать самолетов взорвали, а я ни одного. Дайте, хоть одну поставлю.

Ян Маленький(весело насвистывая). Отстань, одна только осталась.

Вацлав. Ты что такой веселый?

Ян Маленький. О! Мне все сегодня удается! Сегодня мой день!

К «хейнкелю» подходит Альфред с немцем-механиком, о чем-то разговаривают. Ян со скрытым злорадством смотрит на Альфреда. Ясно, что для него Альф — просто гитлеровский летчик.

К самолету подъезжает мотоциклист-фельджандарм, останавливается подле Альфреда.

Фельджандарм. Фельдфебель Альфред Триллинг?

Альфред. Яволь!

Фельджандарм. Распишитесь в получении.

(Отдает повестку, уезжает,)

Альфред. Вернер приглашает на чашку чая!

Бортмеханик. Повестка в гестапо? Я ж тебе говорил, Альф, твой язык до добра тебя не доведет. Кто это прилетел?

Альфред и механик смотрят в сторону толпы, собравшейся рядом, у «мессера».

У «мессера» с рисунком головы викинга — Счастливчик Эрих. Он позирует кинооператору, расстегнув ворот комбинезона, чтобы был виден Рыцарский крест с дубовыми листьями. Рядом с Эрихом его «блицмедель» и веселые летчики. Смех.

Ян Большой, увидев своего врага, отрывает мину от бомб, подвешенных на самолет Альфреда, подъезжает на бензозаправщике к самолету Счастливчика.

И вот — мина под «мессершмиттом».

Ян Большой(шепотом). Привет тебе от Наталки!

Ян Большой отъезжает на бензозаправщике, а к самолету Эриха подлетает машина с Арвайлером и другими офицерами.

Арвайлер(быстро вылезает из машины). Господа офицеры! Поздравляю вас всех с большим днем! Рядом с нами, в Смоленске, наш фюрер! Нам оказана большая честь. Фюрер вылетает в Германию — эскортировать самолет фюрера будет и наш славный ас, наш Эрих!

Офицеры окружают Арвайлера и Эриха. Крики «хайль!».

К Вацлаву подходит, стирая пот со лба, Ян Маленький.

Вацлав. Ну как?

Ян Маленький. Не удалось; Там фельджандармы торчат. А у вас порядок?

Вацлав. У тебя мина осталась? Этот флагман летит на Москву. Ян твою вон на тот «мессер» переставил. Дай, я поставлю!

«Мессер» Счастливчика Эриха уносится вдаль.

Ян Большой, приставив руку козырьком ко лбу, провожает «мессер» взглядом. Туда же смотрят и его друзья — Вацлав и Ян Маленький.

Ян Маленький(передает Вацлаву мину). Только осторожно. Я отвлеку оружейника.

Ян подает Вацлаву продуктовый мешок. Вацлав запускает руки внутрь, разламывает буханку хлеба, достает «Магнитку», прячет ее в карман и направляется к бомболюку, оглядываясь по сторонам. Мотористы уже прогревают моторы «хейнкеля».

Мы видим руку Вацлава, прилепляющую магнитную мину к бомбам.

В стороне — Ян Маленький с оружейником.

Ян Маленький(крутя в руках какую-то брошку). Думаете, не золото? А я на нее паек в поселке выменял!

Альфред подходит к бомболюку, смотрит, как поляки подвешивают бомбы. Вдруг он направляет луч четырехцветного фонарика в бомбовый люк.

Альфред. Вам посветить?.. (И вдруг.) А это что?..

Он переводит луч фонарика с мины, прилепленной к бомбе, на лица Вацлава и Яна Маленького.

К мине тянется рука в черной перчатке.

Подходит Ян Большой. На лице его выступают капли пота. Он не верит глазам своим. Ведь он только что переставил эту мину.

Вацлав срывается с места, хочет бежать, но его удерживает Ян Большой.

Поляки окружают Альфреда.

Лицо Альфреда. Он понял. Он смотрит на поляков, в глубь люка.

С другой стороны появляется бортмеханик самолета.

Бортмеханик. Что у вас тут такое?

Лица Вацлава, Яна Большого, Яна Маленького. Они знают, что их ожидает.

Альфред(вдруг спокойно, опуская руку, гася фонарик). Все в порядке. Можете закрывать. (Машет рукой.)

Ян Маленький и Ян Большой дрожащими руками закрывают бомбовый люк.

Альфред и бортмеханик садятся в самолет. Как ошалелые, смотрят ему вслед Ян Большой, Ян Маленький, Вацлав.

Ян Большой. Он видел, этот немец?

Ян Маленький. Видел.

«Хейнкель» выруливает на старт.

Похоронные извещения с печатным текстом «За фюрера и Германию». Целая пачка.

Штабной офицер подписывает их, зевая, почти не глядя. Вдруг перо его задерживается в воздухе.

Штабной офицер. Счастливчик Эрих!.. Нет больше Счастливчика… И это теперь, когда он нужен, как никогда!.. Один стоил эскадрильи. Но какой скандал — взорваться неизвестно почему,эскортируя фюрера!

Рука его перебирает извещения.

Штабной офицер. Альфред Триллинг… А он только что получил крест…

Венделин(бормочет, сортируя извещения, раскладывая по конвертам). За немецкий народ и отечество пал смертью героя…

Штабной офицер(строго). За фюрера, немецкий народ и отечество…

Венделин(вздыхая, глядит на извещение о смерти Альфреда). Яволь, герр гауптман…

Штабной офицер. Ладно! Пойду посмотрю со скуки картину.

Венделин. Что показывают сегодня?

Штабной офицер. Сначала ерунду — про бдительность, а потом боевик с Сарой Леандр.

В казино теперь тихо, тоскливо и пусто. Кто-то играет одним пальцем на рояле.

Пьяный летчик. Перестаньте бренчать! Слышите? Или играйте похоронный марш! (Опрокидывает бутылки.)

Его успокаивают. Он рвется из рук.

Штабной офицер. А картины разве не будет?

Летчик со шрамом. Я не могу больше видеть эту пустоту! Мы смертники! Мы летаем на воздушных гробах! Картина? Какая картина? Не будет никакой картины — «Батя» разнес автоколонну, сгорела картина, сгорел киномеханик… Какие тут картины, когда наступление под Курском захлебнулось!

Второй летчик. Не все ли равно, разбиваться от неизвестных причин или поцеловать землю под Курском? Хуже всего эти расследования, допросы, все на подозрении. Я опять повестку получил.

Третий летчик. У русских есть какой-то невидимый луч… У меня на глазах неизвестно отчего взорвался ведущий!..

Пьяный летчик. Водки!.. Перед смертью хоть напиться как следует! Четвертый раз лечу за день… Уж если Счастливчик сыграл в ящик…

Наталка, которая все время бесстрастно слушает, прислонясь к двери, приносит бутылку. Летчик разбивает ее о край стола.

Яркий июльский полдень на аэродроме.

Ян Большой. Вацек? Который час?

Вацлав(стирая пот со лба). Без тринадцати.

Ян Большой. Плохо. Вот-вот сработает.

Вацлав. Но разве я виноват?.. Кто знал, что они из-за обыска задержат вылет на целый час?

У дальних самолетов, работающих на малом газу, фельджандармы обыскивают рабочих.

Ян Большой. Хорошо, что Янек ушел.

Они застывают, глядя на два самолета, один из которых должен взорваться через несколько минут.

Вдруг Вацлав срывается с места. Подходит к баулейтеру.

Вацлав. Господин баулейтер… Нам в лазарет… (Указывает на Яна.) Он тоже… Отравились консервами… Господин баулейтер, ведь мы вам жизнь спасли.

Баулейтер. Ладно. Что за нежности! Снарядите самолеты, тогда отпущу…

Вацлав отходит, глядя на часы.

Вацлав(шепчет). Езус Мария! Девять минут!

Стоят самолеты, которые должны взорваться.

Ян Большой. По моему сигналу прыгай в воронку!

Вацлав. Раскроем себя…

Неторопливо переговариваясь, к самолетам подходят пилоты, садятся.

Вацлав. Матка боска! Пять минут!

Ян Маленький и Наталка стоят во дворе казино. Наталка наливает из кастрюли суп в два котелка. Рядом с ними телега.

Наталка. Вот все, что шеф дал. (Обводит глазами двор.) Суй в кастрюлю. Скорей.

Ян(сует мину в кастрюлю). Где установишь?

Наталка. В печке. Тол уже там.

Она ставит кастрюлю на грядку телеги, прикрывает крышкой.

Ян Маленький. Что на фронте?

Наталка. Наши остановили немцев под Курском…

Ян Маленький. Здорово! Ну, бери кастрюлю, а то увезу.

Во двор входит Терех. Останавливается закурить. Лошадь внезапно делает шаг. Наталка не успевает подхватить кастрюлю, она падает, из нее выскальзывает мина. Секунда растерянности. Глаза всех троих на мине.

Наталка нагибается. Ян опережает ее, сует мину в карман, берет котелки.

Ян. Скажи своему шефу, что я такой жадной крысы в жизни не видел.

Он уходит. Наталка скрывается в кухне.

Терех смотрит вслед Яну. И вдруг срывается с места.

Ян Маленький идет, косит глазами. Терех идет за ним неотступно. Ян останавливается. Надо выбросить мину. Но он понимает, что Терех это увидит.

Ян пытается остановить проносящийся грузовик. Но тот не останавливается.

Ян спешит к железнодорожным путям. Подходит эшелон. Поезд грозит отрезать Яна от Тереха. Терех с риском для жизни перебегает перед паровозом. Разочарование — из вагона высыпали солдаты, Ян потерялся среди них. Терех напрасно высматривает его среди толпы солдат. Свисток. Поднят семафор. Поезд трогается.

Флажок стартера. Взлетают самолеты, сначала первый, затем второй. Они делают круг над аэродромом. Ян Большой и Вацлав переглядываются.

Вацлав(еле заметно крестится). Езус Мария! Кажется, пронесло!

Взрыв. «Юнкере» взрывается над аэродромом.

И сразу машины и мотоциклы с фельджандармами влетают на аэродром, мчатся к месту катастрофы. Распоряжается Вернер.

В тюремный грузовик одного за другим вталкивают рабочих стройбата. Среди них Ян Большой и Вацлав.

Условный стук в окно. Аня, сидевшая за столом, накидывает платок, выходит. В сенях силуэт человека. Это Ян Маленький.

Ян Маленький. Аня?

Аня. Что ж ты не зашел?

Ян. Нельзя. Меня сейчас арестуют.

Аня. Что такое?!

Ян. Провал, Аня. Яна Большого и Вацека взяли. Взрыв на аэродроме. Подозревают солдат стройбата.

Аня. Солдат слишком много, а подозревают всех вас…

Ян. Меня и Наталку видели с миной. Полицай. От меня цепочка потянется к Яну и Вацлаву.

Аня. Ян! Тебе нужно уйти в лес!

Ян. Нет.

Аня. Никаких возражений.

Ян. Полицай не докажет, что у меня была мина. А я умею молчать.

Аня. А Люся?

Ян. Если я убегу, они возьмут Люсю… А она… она ждет ребенка…

На секунду Аня опускает голову, потом поднимает на Яна глаза.

Аня. Ясно.

Ян(передает ей мину). Пригодится?

Аня(крепко пожимает ему руку). Наверняка.

И вдруг обнимает его, целует. Смутившись, опять жмет руку.

Аня. Может, пригодится. Запомни пароль: Гребень…

Ян(подсказывает). Грюнвальд!

Люся сидит у стола, крепко сжав губы. Рядом ее мать. Они прислушиваются к каждому шороху. За ними, у стен, у окон, в глубине комнаты — фельджандармы.

Скрип ступенек. Люся приподнимается. Ее сажает грубая рука Тереха. Он зажимает ей рот. Открывается дверь. Входит веселый Ян Маленький. На него набрасываются со всех сторон. Он не сопротивляется.

Ян. Что такое?

Унтерштурмфюрер. Будешь говорить в другом месте.

Ян. Я согласен и здесь.

Унтерштурмфюрер. Где мины?

Ян. Мины?.. (Видит Тереха.) Ах, вот что!.. Этот дурак принял портсигар за мину. (Вынимает из кармана бакелитовый портсигар, щелкает, там папиросы.) Неужели вы думаете, что я бы вернулся, если бы у меня были мины?

Унтерштурмфюрер. Вопросы буду задавать я.

Ян(Люсе). Не беспокойся, кохана… Это скоро уладится. Тебе нельзя беспокоиться…

Он спокойно выходит. За ним выходят унтерштурмфюрер, фельджандармы, Терех.

Зарешеченная камера. В окне силуэт часового. На полу Ян Большой и Вацлав. Поднимают головы.

Открывается дверь. В дверном проеме Ян Маленький. Одежда его изорвана в клочья. Его толкают. Он падает. Дверь закрывается. Стон. Ян Большой и Вацлав подходят к нему.

Аня стирает в своей комнате белье. Перед ней Люся.

Люся. Пытают их каждый день… пытают… А ты ведь знаешь, что такое гестапо.

Аня молчит.

Люся. Отчего у тебя вода грязная в ведре?

Аня. Земля от бомбежек ходуном ходит — в колодец сыплется.

Люся. Что же делать, Аня?.. Как ты можешь так? Ты как бесчувственная… Да перестань ты стирать! (Хватает ее за плечи.) Знаю, у тебя есть помощники, ведь есть? Так давай — налет на тюрьму… А там в лес!

Аня(качает головой). Не могу.

Люся(кричит). А ему там погибать? Ты права не имеешь, а ему погибать? Сами же завлекли, а теперь бросаем? Да?

Она плачет. Аня хочет утешить ее. Люся резко отводит ее руку.

Люся. Не хочешь?.. Боишься? Нет, я знаю!.. Небось кабы он твой был, ты бы на все пошла! Думаешь, я ничего не замечала?

Аня отворачивается. Ее лицо искажено болью.

Пауза. Тикают «ходики». Люся бросается к Ане, обнимает ее.

Люся. Прости меня, дуру! Ну прости. Я сама не своя…

Завывают сирены.

Венделин сидит у Ани, нервно курит.

Венделин. Значит, все подполье разгромлено?

Аня. Остались вы, я и еще один человек.

Венделин(думает). Что же?! Вы не думаете уходить в лес?

Аня. Только если прикажет командование.

Венделин. А третий?

Аня. После меня… А вы?

Венделин. После всех.

Аня. Тогда мы — сила… Я получила приказ «Бати» — освободить арестованных.

Венделин. Из гестапо? Невозможно!

Аня. Но я получила приказ. И это наши друзья, Венделин.

Костюк стоит навытяжку перед письменным столом, за которым сидит гауптштурмфюрер Вернер. Глаза Вернера и Костюка прикованы к раскрытому конверту на столе.

Костюк. Так точно! Зашел я, значит, к нему, чтобы на пост разбудить, а письмецо это у кровати валяется. Я прочел и сюда ходу…

Вернер(нетерпеливо поднимая телефонную трубку). Куда провалился этот чех! Полчаса уже жду. Я ж объяснял — мой переводчик занят на допросах в Рославле…

Стук в дверь. Входит Венделин.

Вернер. Наконец-то! Где вас черт носил? Переведите-ка мне это письмо.

Венделин(читает). «Дорогой Терех! Поздравляем тебя с успешным выполнением трудного, но почетного задания. Итак, поляк и официантка оговорены и арестованы, гестаповские ищейки направлены на ложный след. Теперь ты можешь, не теряя времени, возобновить диверсионную работу на аэродроме. Опасайся обысков — мины прячь в муку. С партизанским приветом. Смерть немецким оккупантам! Батя».

Венделин быстро переводит это письмо на немецкий. Вернер напряженно думает.

Стук в дверь. Входит унтерштурмфюрер.

Унтерштурмфюрер. Гауптштурмфюрер! Разрешите доложить! Сличение подписи «Бати» на письме и довоенных партийных документах, отобранных у расстрелянных местных коммунистов, удостоверило ее подлинность.

Вернер. Благодарю. Фотографии оставьте. Идите! Момент… Тереха этого привезли?

Унтерштурмфюрер. Так точно. Обыск у него на квартире только что закончился: в мешке с мукой найдены четыре двухсотграммовые пачки тола и листовки «Бати».

Вернер. Вот как! (Он подходит к Костюку, буравит его взглядом.) И все же не исключено, что это письмо — провокация. Полицейского, этого Тереха, мы допросим с пристрастием и скорей всего расстреляем. Но и поляка с официанткой мы, разумеется, не отпустим…

Камера. Ян Большой, Ян Маленький, Вацлав.

Ян Большой. Сколько мы сидим здесь? Вацлав. Я сначала считал. Потом бросил.

Ян Маленький. Месяц без трех дней. Не думай, что я мог запомнить. Делал отметки в «Майн кампф». (Он швыряет книгу в угол.)

Вацлав. Неужели так долго?

Ян Большой. Только что ты говорил, малыш, что тебе кажется, будто мы здесь уже год.

Вацлав. Нет, друзья, выходит, я вовсе не герой. Мне чертовски страшно.

Ян Большой. Месяц… Нас взяли в начале июля. Скоро осень.

Вацлав. Мы ее не увидим.

Ян Маленький. Не стоит так думать, друзья! Мы увидим и весну, и лето, и все, что должен видеть человек. Иначе не стоило жить. Веселее — Красная Армия освободила Орел, Белгород…

Лязгают засовы. Открывается дверь. Луч фонарика шарит по стене и по полу.

Вацлав(шепотом). Езус! Кажется, мы еще пожалеем, что живем.

Дверь закрывается. Но фонарик горит. Перед ними полицай Костюк.

Костюк(бросает винтовку Яну Большому, быстро расстегивает мундир). А ну, быстро, братья славяне!.. Аня ждет у Люси. Ночью переправим вас в лес.

Ян Маленький привстает, всматривается в Костюка, отрицательно качает головой.

Костюк. Ты что, приятель?

Ян Маленький(по-польски). Боюсь провокации.

Костюк(догадывается). Провокации боишься? Вот уж не думал, Люсин муженек, что мне придется тебя вызволять, да еще уговаривать!

Поляки молчат.

Костюк. Погодите… Да разве я пароль не сказал? Гребень! Гребень! Ну, теперь верите?

Ян Большой(медленно). Грюнвальд!

Вацлав. Что нужно делать?

Костюк. Один из вас наденет мундир. У меня пропуск на двух арестантов и одного полицая. Понятно?

Вацлав. А ты, друг?

Костюк. Свяжете, пилотку в рот, намнете бока, синяков наставите, только не перестарайтесь.

Ян Большой. Дальше?

Костюк. Выходить по сигналу.

Вацлав, Какому?

Костюк. Аня и Люся должны взорвать казино, засыпать выход из офицерского бомбоубежища… Тогда почти вся охрана кинется туда… Пропуск-то липовый… У Тереха-покойника изъял. Вернер расстрелял его за письмишко из леса…

Воют сирены. Две маленькие фигурки переползают с мешками за спиной под колючей проволокой заграждений. На столбе стрелка с надписью на немецком языке: «Бомбоубежище».

Лежат. Тяжелое дыхание.

Аня. Люська, тебе плохо?

Люся. Нет, нет.

Аня. Ты можешь идти?

Люся. Могу.

Аня. Скорей! Сейчас начнется.

Люся. Да, да.

Она приподнимается. Аня поддерживает ее.

Видно, как к казино подлетает «мерседес» коменданта.

Люся(вдруг застенчиво). Как ты думаешь, ему не повредит?

Аня не понимает.

Аня. Кому! А-а-а… Это может спасти его отца.

В камере. Лежит связанный Костюк. Ян Большой в его мундире. Рядом Вацлав и Ян Маленький.

Ян Большой. Скоро?

Костюк. Сейчас должно грохнуть.

Ян Большой. А как же Наталка?

Костюк(пожимает плечами). Ничего не вышло.

Ян Большой. Так.

Ян Маленький. А Люся, она тоже в лес?

Костюк. Нужна пока здесь.

Ян Маленький. Так. (Вдруг начинает развязывать веревки, которыми связан Костюк.)

Костюк. Что ты делаешь?

Ян Маленький. Остаюсь.

Все трое. Что?

Ян Маленький(очень тихо). Вот что, друзья. Слушайте меня внимательно. Если я не прав — соглашусь…

Ян Большой. Ну?

Ян Маленький. Я остался. Я остался потому, что я невиновен. Я не боюсь. Верно?

Вацлав. Но зачем?

Ян Маленький. Зачем?.. А затем, что если я невиновен, то невиновна Наталка, то вне подозрений Люся, которую арестуют вместе с ее матерью, как только я убегу… Я думаю обо всей организации, об Ане, нашем командире. Разве я не прав?

Ян Большой. Но ты понимаешь, чем рискуешь?

Ян Маленький. Раз нет других возражений, я остаюсь.

Костюк(поднимается). А ты настоящий парень, Люсин муженек, совсем настоящий. (Он пожимает руку Яну.) Только как же это? Выходит, зря синяков мне наставили, теперь тебе надо? Скажешь, не пускал беглецов…

Ян Маленький. Давай! Одна просьба… Не оставьте Люсю.

Вдруг эхо далекого взрыва. Камера освещается.

Костюк. Пора! (Яну Большому.) Бей его, ставь ему синяки!

Ян Большой. Не могу!

На опушке леса Аня, Люся, Венделин, «Батя». Они ждут. Шумит ветер, но он не может заглушить гул канонады на востоке.

Аня. Скоро, «Батя»?

«Батя». Скоро, Аня. Скоро!

Аня. Теперь я могу отдать вам эту ложку.

«Батя»(улыбается). Да, теперь она не будет портить мне аппетит!

Доносится шорох. Из-за деревьев появляются силуэты людей.

Голос Яна Большого. «Уланы, уланы, красивые ребята!..»

Люся(кричит). Ян!

Аня. Тише!

«Батя». Нам здесь нечего бояться. У немцев приказ — отступая, в наш лес не соваться.

Люся(вглядывается в стоящих перед ней Яна Большого и Вацлава). Где же Ян?

Ян Большой. Он… он остался…

Люся. Остался? Как? Почему?

Ян Большой. Потому что Он настоящий парень, Люся! И Наталка — она тоже там…

По щеке Ани катится слеза.

Гестаповцы ведут на расстрел Наталку и Яна Маленького. Они очень спешат — гул канонады грохочет совсем близко. Они ведут их той рощей, в которой Ян Маленький и Люся впервые услышали соловья.

Ян Маленький(печально). Не поет!

Наталка(машинально заплетая едва отросшую косу). Кто?

Ян Маленький. Соловей не поет. Люсин соловей…

Завывают сирены воздушной тревоги.

Наталка. Умирать — так с музыкой! Вот они, соловьи!

Фельджандарм. Молчать!

Наталка(с издевкой). А может, прокатимся на мотоцикле?

Голоса заглушаются ровным гудением бомбардировщиков.

В небе эскадрильи советских самолетов. Как завороженные смотрят вверх Наталка и Ян Маленький. Фельджандарм, струсив, без команды бьет по ним очередью. Выстрелы сливаются с гудением самолетов. Наталка и Ян Маленький падают. Взрыв…

Взрывы на аэродроме. Они небывалой силы. Они разметают самолеты на дорожках, склады, ангары, бомбоубежища, дома. Бегают по поселку немецкие факельщики — фельджандармы.

Печально поскрипывает калитка Люсиного дома. За калиткой пусто. Еще дымят развалины.

На развалинах казино бродит, воет такса коменданта.

По взлетной полосе бежит транспортный самолет Ю-52. В окно тревожно смотрит Вернер. Вихрь, поднятый винтами, гонит по изрытому воронками летному полю старую афишу «Покорение Европы»…

Факельщиков разгоняют партизаны. Падает фельджандарм, убийца Яна и Наталки.

Пикирует самолет над разросшимся немецким кладбищем. Взрыв. Ю-52 исчезает во вспышке огня и дыма. Исковерканный мотор как символ крушения люфтваффе…

Стоят и смотрят на эту страшную картину, обнявшись, Аня и Люся, Венделин, Ян Большой и Вацлав. С ними «Батя». За ними партизаны. В поселок входят советские танки. Падают под их гусеницы ворота с орлом люфтваффе.

Люся. Ян! Ян! Если бы он это увидел!..

Аня. Что делать! Наталка и Ян приняли огонь на себя!

ЛЕНИНГРАДСКИЙ ТЕАТР ЮНОГО ЗРИТЕЛЯ

СПЕКТАКЛИ ЛЕНИНГРАДСКОГО ТЮЗа

Высокого звания лауреата премии Ленинского комсомола Ленинградский театр юного зрителя удостоен за создание спектаклей на историко-революционную и героическую темы. Эти темы всегда занимали почетное место в репертуаре театра. Они сопутствовали всей его жизни. Но даже не углубляясь в историю, можно вспомнить интересные спектакли недавнего прошлого: «Музыкантскую команду» Д. Дэля, «Именем революции» М. Шатрова.

Историко-революционная тема — это вечная, неисчерпаемая тема искусства. Но ее проблематика, выразительные средства ее воплощения не могут оставаться неизменными. Иначе бы эта тема не оказывалась истинно современной.

Ленинградский ТЮЗ в каждом новом своем спектакле ищет нравственное, духовное содержание, необходимое юным зрителям сегодня, и сегодняшнюю художественную форму его воплощения. И чем острее, неожиданнее оказывался замысел театра, тем глубже входил спектакль в сознание зрителей.

В 1963 году Ленинградский ТЮЗ обратился к пьесе М. Каца и А. Ржешевского «Олеко Дундич». Пьеса эта, посвященная легендарному герою гражданской войны, написана в жанре монументальной героической драмы. Она предполагает, если следовать стилю авторов, непременную помпезность, внешнюю зрелищную масштабность. Театру был дорог, был нужен образ героического Дундича, этого «льва с сердцем ребенка», но он позволил себе не согласиться со стилистикой пьесы. Театр (постановка З. Корогодского, художники Н. Иванова, Г. Берман) нашел свой собственный художественный прием постановки. Монументальная героическая драма превратилась в героическую комедию, ничуть не утратив при этом героики содержания. Скорее наоборот. На сцене властно царил дух подвига, бурлила раскованная человеческая воля. Декорации спектакля были динамичны и легки. Они передавали реальность под необычным углом зрения. Лукаво и остроумно художники обыгрывали самые что ни на есть прозаические детали, придавая им образный смысл. Стол в белогвардейском штабе, куда через окно отважно прыгал Дундич, был не только столом, но словно стартовой площадкой для героя. Похоже, что весь ритм спектакля был задан и определен неудержимым темпераментом Дундича — Е. Шевченко.

Для Дундича не было ничего невозможного. Танцевал ли буйный танец «коло» или скрещивал свой клинок с клинком генерала, призывавшего сербов воевать против Советской России, одним ли прыжком вскакивал в окно белогвардейского штаба или являлся под видом адъютанта французского генерала на бал в Дворянское собрание, он все делал бесстрашно, красиво и ловко. Дундич покорял сердца двенадцатилетних зрителей. Они питали к нему бесконечное доверие. На боевой клич Дундича, казалось (да так оно и было), зал реагировал вместе с боевыми друзьями Олеко. Поэтому так органичны были моменты, когда действие переносилось в зрительный зал и ребята, к своей радости, становились как бы соучастниками Дундича.

Динамика спектакля-игры безраздельно увлекала юных зрителей. Они упивались отвагой Дундича, и вместе с тем они дышали воздухом революционной романтики: ребята знали, что Дундич не вымышленный литературный персонаж, а реальный человек, ставший героем революции.

Несколько сезонов «Олеко Дундич» был любимым спектаклем ленинградских подростков. Об этом знали не только по бурной зрительской реакции, но и по другим, более редким и любопытным свидетельствам: на школьных переменах играли «в Дундича». Этот добрый слух говорил о том, как точно в цель попал спектакль, как оправдан был художественный риск его создателей.

У каждого театрального коллектива бывают свои счастливые времена, своя кривая художественного роста. Как в жизни человека, так и театра случаются свои радости и потери. И Ленинградский ТЮЗ может многим гордиться, и, наверное, найдется о чем пожалеть. Но если театр на подъеме, если он отличается «лица необщим выраженьем», то, помимо всех хорошо известных признаков успеха — аншлагов, богатой прессы, активных обсуждений и др., — есть один вернейший, исторически проверенный знак: у театра появляются свои авторы. Таким «своим» стал для Ленинградского ТЮЗа писатель Радий Погодин. Театру близок этот автор с его особой остротой зрения, с его любовью к художественному иносказанию. Но творческая близость театра и автора проявляется прежде всего в исходном и главном: в уважении и самом серьезном отношении к духовному миру современного юного человека.

Театр хочет воспитать в своем зрителе нравственную готовность к подвигу. С этой точки зрения спектакль о буднях современной жизни тоже может быть школой героизма. Этой теме посвящена пьеса Р. Погодина «500 000 022».

Витька Парамонов, озорной, самолюбивый и задиристый, — главный герой спектакля. Кто из ребят, подобных Витьке, не мечтал о славе, о героических подвигах, особенно в минуту, когда кажется, что не очень-то видят в тебе данные героя. Ну и пусть, ты еще покажешь, на что способен. Представился бы случай. Разве это не законные переживания и мечты всех мальчишек от первого до 500 000 022-го? Только вот одна деталь. В своей мечте они видят себя рядом с д’Артаньяном или Чапаевым: «Острая сабля в одной руке, наган в другой. На груди орден. А сам весь на вороном коне…»

Но чего не бывает на тюзовской сцене — авторы спектакля (постановка З. Корогодского, художник Н. Полякова) помогли Витьке совершить путешествие в мечту. Из наших дней Витька попадает в другие эпохи и вновь возвращается в свое время. В этих двух планах Витька (И. Шибанов) живет на редкость напряженно и интенсивно. Ведь он впитывает в себя опыт истории. Он непрерывно сравнивает, оценивает, возмущается, хвастает, протестует, учит других и учится сам. Это он в своем фантастическом путешествии к первобытным временам открыл людям секрет огня, а они, поссорившись из-за огня, убили бесстрашную девочку Ануку. Витьку постигло ужасное разочарование в любимых мушкетерах, которые при ближайшем рассмотрении оказались всего лишь «собаками короля». Он набил себе массу шишек и синяков, побывал в самых невероятных историях и не всегда выходил из них победителем. Но ведь иное поражение стоит победы, потому что несет с собой знание. А знание, будь здоров, какая сила! И теперь, когда Витька вернулся из сказочных странствий, он, а вместе с ним и его сверстники-зрители уж точно понимают: героем можно быть только в свою эпоху. Герои эти есть, надо только уметь их увидеть. Не всегда они с саблей наголо, на вороных конях. Чаще выглядят иначе: например, как тот тихий парень (Е. Меркурьев), что отравил белогвардейских лошадей, или красивая, нервная женщина (А. Шуранова), не убоявшаяся бросить в лицо палачам беспощадные слова правды. Или маленькая, горластая Нюшка. Впрочем, что касается Нюшки, то она, пожалуй, настоящий герой без всяких дополнительных оговорок. Ни неказистый вид, ни грубые заплаты, ничто не мешает увидеть в Нюшке подлинно героическую натуру. У этой Нюшки отчаянная глотка, отчаянное, бесстрашное сердце, и вот во всю силу своей души она утверждает правду новой жизни. Какой-то общечеловеческий масштаб в ее убежденности и вере. Так играет Нюшку Ольга Волкова.

Спектакль «500 000 022» вообще отличается творческой щедростью. Как в детских рисунках, в нем сочетаются реальность и фантастика, бытовая конкретность и образные обобщения. Он насыщен музыкой, цветом, ритмами, которые существуют не сами по себе, а являются образной сутью спектакля, его выразительным языком. Постигая этот красочный мир, ребята острее воспринимают гражданский смысл спектакля.

До сих пор речь шла о спектаклях для подростков, для школьников средних классов. Но Ленинградский ТЮЗ не только детский, но и подлинно молодежный театр. Разговор о героике, разумеется с поправкой на возраст, театр продолжает в спектаклях для молодежи. Предмет разговора тот же, но содержание его, естественно, не может остаться неизменным. В спектаклях для молодежи героический характер не представлен как нечто непреложно данное, он рождается из осознания человеком своего гражданского, нравственного долга.

К пятидесятилетию Октября Ленинградский ТЮЗ поставил новые спектакли о людях, чьи имена связаны с историей русской освободительной борьбы. Спектакли эти не равноценны по своим достоинствам. «После казни прошу…» В. Долгого — несомненное достижение театра. «Глоток свободы» Б. Окуджавы — более скромная работа. Но оба спектакля отличаются единством критериев, они поставлены с одних идейных и художественных позиций. Их героем является человек высокого общественного сознания, способный на героический протест и героическую жертву.

Декабрист Михаил Бестужев, герой пьесы Б. Окуджавы «Глоток свободы», не принадлежал к числу руководящих деятелей Северного общества, но его, как и других, привели туда совесть и долг гражданина, честь русского офицера. Сквозь этот магический нравственный кристалл даны в спектакле характеры основных героев (постановка З. Корогодского, художник Н. Иванова). И увы, нам доводится узнать, что понятия чести иной раз в декабристской среде оборачивались абстрактным рыцарским благородством, что в политической борьбе декабристы были во многом неопытны и наивны. Однако эта проблема не выглядит в спектакле однозначной.

Не только по молодости и неопытности так отчаянно быстро выдал имена заговорщиков прапорщик Кановницын (Н. Иванов). Его пылкая исповедь Николаю I и сокрушает вас крайней неуместностью и одновременно волнует. За нею угадывается не только доверчивая натура юноши, не ведающего сложностей борьбы, но и дух декабристских собраний с накалом мысли, с гражданскими страстями.

Внутренней содержательностью отмечен образ поручика Панова (В. Ставрогин). Однако он являет собой совершенно иной человеческий характер. Этот молодой, но зрелый душой офицер — образец мужества и стойкости. Видимо, чтоб стать «рядовым» декабристом, нужно было быть незаурядным человеком. Панов — В. Ставрогин далек от каких-либо иллюзий, будущее видится ему отнюдь не в розовом свете, но ни слабости, ни раскаяния враги от него не дождутся. Его отрывистые, короткие ответы на допросе звучат с коробящей тюремщиков независимостью и прямотой.

Поединок Николая I с декабристами представлен в спектакле как поединок чести и бесчестия. Для Николая, каким его играет Г. Тараторкин, не существует недозволенных средств. Артист раскрывает психологию беспринципности. И каким гибким, дальновидным, изворотливым оказывается этот молодой монарх, словно у него вековой опыт тирана. На наших глазах Николай переживает любопытное превращение. Истерический ужас перед бунтовщиками обратился в холодную ненависть и расчет. Наедине с собой Николай нервно застегивает пуговицы императорского мундира, но за дело берется человек, внешне спокойный, решительный, способный к любому иудиному ходу. Декабристы, конечно, безоружны перед этой жестокой и коварной волей, но ведь человека легче уничтожить, чем сломить в нем дух протеста, стремление к справедливости. Наконец, готовность во имя этого жертвовать собой.

Именно эти качества присущи Михаилу Бестужеву (Ю. Каморный). Спектакль начинается в горчайший для декабристов час их поражения. Но Бестужев еще на свободе и волен распорядиться своей судьбой. Поначалу его действия естественны и понятны. Он переодевается в штатское, прощается с близкими, возница переправит его в Финляндию. Казалось бы, все разумно, логично. Но поступки Бестужева в странном противоречии с его решением. Надо торопиться, он медлит, раздумывает, похоже, что он живет в ином, чем все, измерении. В волнении сестры, невесты, в торопливости их речи он слышит тревогу о себе и не может заразиться тем же. Не забота о себе, не поиски спасительного варианта волнуют его, душа занята совсем другим. Бестужев — Ю. Каморный продолжает быть во власти пережитого на Сенатской площади. Глоток свободы был прекрасен, трагичен, краток. Но это был «звездный» час жизни героя. Спасать себя — значит изменить себе. Вот на это Бестужев не способен. Его добровольная сдача в Зимнем не только акт верности декабристским убеждениям, но и сознательный идейный вызов. Побеждает не здравый смысл, не житейская мудрость, а нравственная бескомпромиссность героя.

Михаил Бестужев в спектакле Ленинградского ТЮЗа не является фигурой исторического масштаба. Но в его убежденности, благородной самоотверженности сомневаться не приходится. А ведь это совсем не мало.

Тема русской освободительной борьбы продолжена театром в спектакле «После казни прошу…», посвященном лейтенанту Шмидту. Образ этого удивительного человека впервые появился на театральных подмостках. Спектакль достоин его памяти.

Драматург В. Долгий создал документальную пьесу. В ней нет ни строчки вымысла. Только переписка Шмидта, только фактические свидетельства его жизни, только документы.

Точен и достоверен голос документов, поэтичен и торжествен голос театра. Театр юного зрителя искренне восхищен человеческим подвигом Шмидта, и эта дань восхищения, влюбленности, юношеского восторга перед героем в полной мере ощутима в спектакле (постановка 3. Корогодского, художник Г. Берман). Другой театр, как другой человек, возможно, иначе рассказал бы историю этой высокой и трагической судьбы, но Ленинградский ТЮЗ говорит своим языком, от лица своих зрителей.

Праздничная театральность, метафорическая образность, острота пластических решений в этом спектакле играют первостепенную роль. Постановка свободна от бытового правдоподобия, но в ее напряженных ритмах проступает правда времени, которому она посвящена.

Распахнута сцена театра. В глубине голубой горизонт, напоминающий о морских далях. Море — профессия героя, Черноморский флот — место его подвига. Но редко горизонт бывает безмятежно голубым. То победно взвивается на его фоне красное полотнище, и Шмидт возглавляет митинг севастопольских рабочих, то опускается огромная траурная лента, и Шмидт вместе с другими склоняется над могилами павших товарищей. То к черному цвету присоединяется золото, и Николай II вынужденно дарует России манифест. И ни одна из этих сцен не становится иллюстративной. Спектакль действительно звучит то набатным призывом, то скорбным реквиемом, то дерзкой издевкой. И здесь нельзя не сказать, что всей достаточно сложной стилистикой спектакля отлично владеют вчерашние и сегодняшние тюзовские студийцы. В единой сценической униформе, меняя лишь детали, молодые актеры играют по нескольку ролей. Они играют свое отношение к времени, людям, событиям, и каждый раз это отношение глубоко личное, пристрастное. Этот непрерывно меняющий свое лицо хор нигде не является нейтральной массой. Мы видим Шмидта в окружении друзей или врагов, чувствуем, как затягивается петля вокруг его горла.

Острота исторических и жизненных столкновений подчеркнута всей художественной тканью спектакля. Чем отчаяннее порыв к свободе, который своей жизнью выразил Шмидт, чем выше человеческий взлет героя, тем более яростную ненависть к себе вызывает он у всей официальной России: от великодержавной императрицы до жалкого филера. Театр находит особый прием характеристики этих фигур. Их играют, выделяя в каждом случае одну, ведущую черту характера, но эта черта — будь то царственная спесь Марии Федоровны (Л. Вагнер), жестокое бездушие Витте (Ю. Енокян), злобная сила Чухнина (В. Тодоров) или трусливая подлость филера (С. Надпорожский) — действительно врезается в память. Что-то от всех этих качеств плюс еще безумное самоупоение есть в сценическом наброске Николая II (Н. Иванов). Краски, найденные здесь театром, иногда ироничны, язвительны, порой с долей озорства, но характер они рисуют отнюдь не шуточный: в конечном счете фигура Николая венчает собою ту идею антинародности, бесчеловечности, которой противостоит Петр Шмидт.

С образом Шмидта, созданным Г. Тараторкиным, в спектакль входит тема одухотворенной человечности. Именно об этом говорит необыкновенная, уникальная история его любви к женщине, которую перед смертью Шмидт видел во второй и последний раз. В Зинаиде Ивановне, какой ее играет А. Шуранова, есть красота, интеллигентность, какая-то скрытая загадка, но есть и слегка сдерживаемый оборонительный холодок. Тем необходимее для Шмидта — Тараторкина пробиться к сердцу этой женщины, к ее доверию. И в его настойчивости при всей скромности, в его неуязвимости при всем достоинстве чувствуется воинствующее благородство этого человека.

«Самая большая роскошь на земле — роскошь человеческого общения», — писал Сент-Экзюпери. Вот эту тягу Шмидта к человеческому общению прекрасно передает Тараторкин. Через нее читаются общественный темперамент Шмидта, драматизм его личности, его жизни. Шмидт не мыслил свою судьбу вне судеб России, его имя навеки связано с 1905 годом. Напряженные раздумья о будущем, которого у него уже не будет, не покидают Шмидта в спектакле. И чем ближе к трагической развязке, тем более страстным становится биение его мысли, тем спокойнее его мужественная сдержанность.

Спектакль «После казни прошу…» заразителен в лучшем смысле слова. Образ лейтенанта Шмидта, история его жизни, талантливо рассказанная театром, вызывают у зрителей такое же искреннее волнение, какое владеет всеми участниками спектакля.

Итак, Михаил Бестужев, Петр Шмидт, Олеко Дундич вышли на сцену Ленинградского ТЮЗа. Воскрешенные силой искусства, эти замечательные люди стали любимыми героями юных (а иногда не только юных) зрителей Ленинграда.

Нинель Пляцковская

ИЛЛЮСТРАЦИИ

Владимир Маяковский

Владимир Васильев — Спартак

Труд артиста — это ежедневный урон в тренировочном классе.

В. Васильев — третий слева.

Короткий перерыв между репетициями.

Репетиция

Кажется, нет никаких сил, чтобы встать…

Но когда раздвигается занавес, все заботы и волнения уходят — артист начинает жить жизнью своего героя, становится гордым и сильным Спартаком, бесстрашным в борьбе…

Амир Мазитов

Фрагменты картины «Барабанщик»

«Волжанка»

«Сигнальщик»

«Радуга»

Александр Билаш

Эдмонд Кеосаян, режиссер-постановщик фильма «Новые приключения неуловимых».

Кадры из фильма. В ролях: Валерка — Миша Метелкин; Яшка — Вася Васильев; Данька — Витя Косых; Ксанка — Валя Курдюкова; Буба Касторский — Борис Сичкин; Петр Сергеевич, штабс-капитан — А. Джигарханян; атаман Бурнаш — Е. Копелян; аптекарь — С. Филиппов; полковник Кудасов — А. Толбузин; начальник штаба конармии — И. Переверзев и др.

Внимание! В небе показался вражеский самолет. Юные мстители внимательно следят за его полетом.

Еще секунда — и Яшка заарканит летчика с секретным

донесением.

Любой ценой нужно выкрасть из штаба контрразведки белых план военных укреплений. Командование поручило это ответственное дело четверке неуловимых.

Это произошло в трюме рыбачьего судна. Неожиданно очутившись под дулами пистолетов, белый солдат в панике. Да, да, он сделает все, что ему прикажут…

«Дядя, вам помощник не нужен?» — с таким паролем обратился Данька к карусельщику, подпольному революционеру.

Буба Касторский разработал с ребятами единственно реальный путь похищения плана.

Данька арестован по доносу Бурнаша. Как его спасти? Над этим задумался Яшка у цыганского костра.

«Что там, впереди?» — заинтересовались конвойные.

Яшка весь в напряжении: вот-вот его друг будет на свободе.

Какой ужас! В пылу свадьбы цыгане подменили арестанта…

Тише, мадам, тише… С вами ничего не случится, только не шумите.

Головокружительный прыжок на ходу с карусели — и Яшка уже в седле коня, уносящего его от погони.

Ну, этому незадачливому солдату все время не везет. До него еще не дошло, что стрелял он в мстителя, а попал в своего.

Еще один дерзкий полет Яшки-цыгана.

Аптекарь-любитель: почему бы не создать небольшую шумиху с помощью начиненных взрывчаткой бильярдных шаров?

«А ну, как вам нравится мое изобретение?» Правда, не обошлось без «производственных травм», но аптекарь весьма доволен произведенным эффектом.

Последняя роковая партия между мнимыми друзьями — матерым контрразведчиком белых штабс-капитаном Овечкиным и «сынком петербургского аристократа» Валеркой-гимназистом.

Чудом вырвавшись из западни, Валерка мчится к зданию контрразведки врага. Задание нужно выполнить любой ценой.

Наконец бесценная карта добыта. Но как вырваться из окруженного штаба?

Все, Валерка приперт к стенке, кажется, на спасение нет ни единого шанса…

Тут, конечно, не до правил уличного движения. Погоня!

Победа дается нелегко. Через секунду вражеская пуля оборвет звонкий смех великого жизнелюба Бубы из Одессы.

Александр Чернобровцев.

Новосибирск. Монумент Славы — мемориальный ансамбль в память воинов-сибиряков, погибших в годы Великой Отечественной войны.

Новосибирск. Памятник революционерам, замученным колчаковцам.» в 1920 году.

Торжественное открытие монумента Славы.

Владимир Фирсов.

Ярослав Смеляков.

«Приходите к нам на жок», — нан будто приглашают артисты.

Немало поэтичных образов отражено в молдавских народных

плясках.

Мужская группа исполняет один из таких танцев — «кэлушарий».

С. Колосов, Я. Пшимановский, Л. Касаткина, О. Горчаков у могилы Ани Морозовой.

Незабываемый образ Ани Морозовой, советской разведчицы, руководителя Сещинского советско-польско-чехословацкого подполья, создала артистка Людмила Касаткина.

На старой мельнице под Сещей Аня тайно встречалась с разведчиком «Дядей Васей» (артист О. Ефремов).

Никто в Сеще не знал, что подпольной организацией вначале руководил «полицай» Костя Поваров — лейтенант Красной Армии.

В одном доме с Аней в Сеще жил изменник Родины полицай Терех (артист Р. Быков).

Верная помощница Ани Лида (артистка Е. Королева) по заданию подполья поступила на службу к немцам. Ей помог устроиться староста Сещи, тоже подпольщик (артист Б. Чирков).

Паша (артистка И. Извицкая), работая официанткой в немецком казино, поддерживала связь с чехом Венделином.

Чех Венделин Робличка рассказал Ане о «ночном санатории», в который уезжали немецкие асы. Партизаны Федора разгромили этот «санаторий».

Ян Тыма и его друзья заминировали эшелон с горючим. Эшелон-взорвался и сгорел далеко от Сещи.

Поляки-подпольщики смело минировали «юннерсы» и «мессершмитты» на Сещинском аэродроме.

Гестапо схватило отважного Яна Маньковского, но пытки палачей не смогли сломить героя. Тогда его расстреляли…

Наби Хазри.

Сцены из спектаклей Ленинградского театра юного зрителя «Олеко Дундич». В центре Дундич — Е. Шевченко.

«500 000 022». Витька — И. Шибанов, Де-Гик — Ю. Енекян, Аннет — О. Волкова.

Аня Секретарева и Витька Парамонов (артисты О. Волкова и И. Шибанов).

«Глоток свободы». Бестужев — Ю. Каморный.

Бестужев — Ю. Каморный, Левашев — З. А. Кожевников,

Николай I — Г. Тараторкин, Бестужев — Ю. Каморный.

«После казни прошу…». Шмидт — Г. Тараторкин.

Шмидт — Г. Тараторкин.

Зинаида Ивановна — А. Шуранова.

INFO

ЛАУРЕАТЫ ЛЕНИНСКОГО КОМСОМОЛА. Сборник. М., «Молодая гвардия», 1970.

336 стр., с илл. («Тебе в дорогу, романтик»).

Р2

Редактор-составитель М. Катаева

Художник Д. Шимилис

Художественный редактор В. Плегико

Технический редактор М. Солыгико

Сдано в набор 31/Х 1969 г. Подписано к печати 1/IV 1970 г. А00666. Формат 84х108 1/32. Бумага № 2. Печ. л. 10,5 (усл. 17,6)+24 вкл. Уч. изд. л. 19. Тираж 100 000 экз. Цена 1 р. 37 к. Б. 3. № 58, 1969 г, п. 19. Заказ 1922.

Типография издательства ЦК ВЛКСМ «Молодая гвардия».

Москва, А-30, Сущевская, 21.

…………………..

FB2 — mefysto, 2023

Примечания

1

Мечты польских патриотов опережали действительность: когда Ян Маньковский писал эти строки, польские части еще только формировались в рязанских лесах за Окой. Однако эти строки замечательны тем, что показывают, как тесно были связаны подпольщики-поляки с советскими партизанами. Только партизаны могли сообщить им, что еще в апреле 1943 года, выступая по Московскому радио, Ванда Василевская говорила: «В Польшу, на родину, к родным очагам ведет одна дорога — дорога борьбы и работы для победы. И кратчайший путь на родину идет именно. отсюда — из Советского Союза. Союз польских патриотов давно уже принимает меры к созданию на территории СССР польских частей…»

(обратно)

2

Запрещается (нем.).

(обратно)

3

Внимание. Минное поле! (нем.).

(обратно)

Оглавление

О ПРИСУЖДЕНИИ ПРЕМИИ ЛЕНИНСКОГО КОМСОМОЛА В. В. МАЯКОВСКОМУ

О ПРИСУЖДЕНИИ ПРЕМИЙ ЛЕНИНСКОГО КОМСОМОЛА 1968 ГОДА ЗА ПРОИЗВЕДЕНИЯ ЛИТЕРАТУРЫ И ИСКУССТВА

УВЕНЧАНЫ СЛАВОЙ Е. Тяжельников, первый секретарь ЦК ВЛКСМ

ВЛАДИМИР МАЯКОВСКИЙ

  МАЯКОВСКИЙ — САМ

  «ЧТОБ ВСЯ НА ПЕРВЫЙ КРИК: — ТОВАРИЩ! — ОБОРАЧИВАЛАСЬ ЗЕМЛЯ»

АЛЕКСАНДР БИЛАШ

  СПЯТ МАЛЬЧИШКИ

  БЕССМЕРТНИК И НЕЗАБУДКА (Баллада)

  ГЛАВНЫЙ ЖАНР

ВЛАДИМИР ВАСИЛЬЕВ

  АРТИСТ БАЛЕТА

ЭДМОНД КЕОСАЯН

  ВЕЛИКОЛЕПНАЯ ЧЕТВЕРКА

АМИР МАЗИТОВ

  АМИР МАЗИТОВ

ЯРОСЛАВ СМЕЛЯКОВ

  МОЛОДЫЕ ЛЮДИ (Комсомольская поэма)

ВЛАДИМИР ФИРСОВ

  РЕСПУБЛИКА БЕССМЕРТИЯ Поэма

НАБИ ХАЗРИ

  В ПЛЕНУ У ХАЗРИ

  НЕ ЛИРИЧЕСКИЕ РАЗДУМЬЯ

  В КАРАБАХЕ

  МИНУТА МОЛЧАНИЯ НА ПЕР-ЛАШЕЗ

  ЖЕЛАНИЕ

  * * *

  КОГДА БЫ…

  ТАМ, ГДЕ ПРОШЕЛ ЧАПАЕВ

  УЛЫБНУЛИСЬ ГЛАЗА…

  ДЕВИЧЬЯ БАШНЯ

  ШАГ ЗА ШАГОМ

  СУМГАИТСКИЕ СТРАНИЦЫ ПОЭМЫ (Отрывок из поэмы)

АЛЕКСАНДР ЧЕРНОБРОВЦЕВ

  СВИДАНИЕ С РОДИНОЙ

ГОСУДАРСТВЕННЫЙ АНСАМБЛЬ ТАНЦА МОЛДАВСКОЙ ССР «ЖОК»

  РОЖДЕННЫЙ СЕРДЦЕМ НАРОДА

ТВОРЧЕСКИЙ КОЛЛЕКТИВ 4-СЕРИЙНОЙ ТЕЛЕВИЗИОННОЙ ПОСТАНОВКИ «ВЫЗЫВАЕМ ОГОНЬ НА СЕБЯ»

  АННА И ЯН

  НА ПОДСТУПАХ К ФИЛЬМУ «ВЫЗЫВАЕМ ОГОНЬ НА СЕБЯ»

  О. ГОРЧАКОВ ВЫЗЫВАЕМ ОГОНЬ НА СЕБЯ Сценарий

ЛЕНИНГРАДСКИЙ ТЕАТР ЮНОГО ЗРИТЕЛЯ

  СПЕКТАКЛИ ЛЕНИНГРАДСКОГО ТЮЗа

ИЛЛЮСТРАЦИИ

INFO

*** Примечания ***