Элвис Пресли. Безрассудная любовь [Питер Гуральник] (fb2) читать онлайн

Элвис Пресли Безрассудная любовь

Питер Гуральник

Перевод: Сергей Кастальский

ПРОЛОГ: ВОЗВРАЩЕНИЕ ДОМОЙ

МЕМФИС, МАРТ 1960

Они отбывали сразу после того, как улеглась снежная буря. Они — это новоиспеченный сержант в окружении шести военных полицейских, призванных охранять его лимузин от поклонников. Казначей в Форте — Дикс, штат Нью — Джерси, вручил ему чек на дорожные расходы, питание и обмундирование — 109 долларов 54 цента, и Полковник Том Паркер достаточно громко — чтобы слышали журналисты — прорычал: «Не забудь про мои проценты!» Элвис Пресли с улыбкой передал ему этот чек. Затем он, в окружении военной полиции, направился к лимузину с шофером, а полковой оркестр заиграл «Auld Lang Syne». Из толпы вырвались шестеро девочек — подростков, полицейские сомкнули ряды, но молодой сержант остановился и с улыбкой принялся что — то говорить своим поклонницам. Потом он достал из вещмешка шесть фотографий с автографами и вручил девочкам. А затем вместе со своим менеджером нырнул в лимузин, и однополчане кричали ему вслед: «Сделай их всех, Элвис!»

С того момента, как он оставил гражданку, прошло два года, и семнадцать месяцев — с того дня, когда он в последний раз стоял на родной американской земле. Он откинулся на сиденье, широкая улыбка озаряла симпатичную физиономию двадцатипятилетнего парня. Он оглянулся: по заснеженному шоссе тянулся за ними караван из сорока автомобилей с репортерами, фотографами и поклонниками. Порою ему казалось, что он никогда отсюда и не уезжал, порою же он сам казался себе чуть ли не иностранцем на этой земле. Пальцы его выбивали по бархатной обивке нервную дробь. Накануне ночью он почти не спал, однако чувствовал такой эмоциональный подъем, который вряд ли мог выразить словами. Репортерам он сказал, что мечтает только об одном — отдохнуть несколько недель в родном доме, но на самом деле у него были и другие планы. Ему предстояла запись на RCA, на которую, как он знал, многие возлагали большие надежды. Еще — меньше чем через месяц — он должен появиться на телешоу «Фрэнк Синатра устраивает вечер в честь возращения Элвиса Пресли «домой». А сразу же после этого начиналась работа над «Солдатским блюзом» с Хэлом Уоллисом, который еще четыре года назад подписал с ним контракт на съемки в его первом фильме.

В чем он был уверен на все сто процентов, так это в том, что у его менеджера уже имелся вполне определенный план. Все время его службы Полковник — плотный, угрюмый человек, чьи тяжелые набрякшие веки тщательно скрывали странно живой и быстрый взгляд (порою Элвису казалось, что лишь ему одному доступно понимать, что означает этот взгляд), — находился в постоянном контакте со своим подопечным. Он так ни разу и не навестил его в Германии — он был слишком занят здесь, аранжируя все необходимое для поддержания карьеры своего единственного клиента, — однако общался с ним практически ежедневно, руководя им, по — отечески его направляя и поддерживая его дух в тяжелые для Элвиса моменты. Полковник не упускал из виду ни одной, даже самой мелкой детали. Он продолжал держать под контролем уровень продаж, составлял рекламные планы при выходе каждой новой записи, и все прошедшее лето теребил владельцев маленьких кинотеатров по всей стране — как раз тогда студия «Парамаунт» заново выпустила фильмы «Король — креол» и «Любить тебя». Он сражался с армейским командованием, которое собиралось сделать из Элвиса эдакого «посла своей доброй воли», и изо всех сил сопротивлялся администрации RCA, требовавшей, чтобы Элвис сделал запись — хоть какую — нибудь запись, хоть что — нибудь — во время своего пребывания в Германии. А поскольку материала от Элвиса у студии не хватало, Полковник добился более выгодных расценок на уже существующие записи. В атмосфере постоянных сомнений (типичный газетный заголовок того времени: «Сохранит ли Пресли свою привлекательность?», да и на киностудии, как только речь заходила о деньгах, тоже делали кислые физиономии) он вел переговоры по поводу будущих съемок и в результате добился контракта на три фильма с Пресли в главной роли, которые должны сниматься уже в течение этого года, при этом два из них — «серьезные» картины на студии «XX век — Фокс».

Помимо прочего он ухитрялся в течение этих двух лет сделать так, чтобы имя Элвиса не сходило с газетных страниц — сам его клиент и не предполагал, что такое вообще возможно. Полковник делился со своим протеже всеми подробностями, рассказывал о планах и поддерживал дух молодого солдата, которому ужасно хотелось домой, всячески восхваляя его храбрость, выносливость, мужественность. Они представляли собой сплоченную команду, никто из посторонних не мог понять сути их партнерства, а вот Элвис прекрасно знал: даже если он вдалеке, Полковник ему не изменит, он не станет заниматься никем из других артистов.

Составленный Полковником план более всего смахивал на диверсию, и автор его забавлялся от души. Он известил прессу, что они направляются в Нью — Йорк, где на уикенд остановятся в отеле «Уорвик» и проведут там большую пресс — конференцию. Но на самом деле он задумал совершенно иное. Он разработал пять альтернативных маршрутов, с целым набором подставных транспортных средств, включая вертолет, — его истинной целью было сбить всех с толку. Где — то на дорогах Нью — Джерси им удалось оторваться тот каравана преследователей, и на следующий день газеты вышли с заголовками: «Элвис Пресли таинственным образом исчез с занесенного снегом шоссе». А на самом деле они просто забрались в укромный отель в Трентоне, где встретились с остальными членами их группы — толстяком Ламаром Файком (триста фунтов живого веса!), который сопровождал Элвиса по Германии и оставался при нем все семнадцать месяцев, Рексом Мэнсфилдом, армейским другом Элвиса из Дрездена, штат Теннесси, — Полковник с радостью согласился подвезти его домой, главным помощником Полковника Томом Дискином и еще целой кучей представителей звукозаписывающей компании и штатных сотрудников Полковника. Весь день они не высовывали носа из Трентона, а Полковник через своего секретаря в Мэдисоне, штат Теннесси, рассылал человечеству путаные сообщения. Вечером они погрузились в заранее зафрахтованный вагон поезда, который доставил их в Вашингтон, где они пересели в отправляющийся в 8.05 вечера фирменный поезд «Теннессиец». И снова им был предоставлен шикарный закрытый вагон, прицепленный к хвосту поезда, но теперь мир уже знал, куда они направляются, — стараниями того же Полковника, который хотел, чтобы его мальчику был обеспечен дома надлежащий прием.

В Марионе, штат Виргиния, их встречала толпа в полторы тысячи человек, в две с половиной тысячи человек — в Роаноки, соответствующие толпы собирались и на каждой маленькой станции на всем пути следования. И на каждой станции Элвис выходил в открытый тамбур, чтобы поклонники могли полюбоваться этим стройным, красивым парнем в темно — синей униформе, сшитой еще в Германии. Рукав формы украшала свеженькая нашивка старшего сержанта. Когда его спрашивали о лишней полоске, он смущенно объяснял, что в ранг старшего сержанта его по ошибке ввел немецкий портной, однако некоторые из особо циничных газетчиков намекали, что это все — дело рук Полковника или попросту проявление Элвисового тщеславия. На этих остановках он с публикой не общался, только улыбался и махал рукой, а на самом деле где — то в Виргинии место Элвиса в тамбуре — по настоянию Полковника — занял Рекс: Полковник уверял, что фанаты никакой разницы и не заметят.

А в вагоне Полковник резался с Элвисом в кости — ставка была 100 долларов, и Элвис дал Рексу и Ламару денег, чтобы они тоже могли участвовать в игре. Рекс попытался отдать Элвису выигранные им 700 долларов, а Элвис в ответ предложил ему стать его личным главным ассистентом: тогда он и денег навалом заработает, и житуха будет еще какая веселая! А если он сомневается, тогда пусть поговорит с Полковником — тот ему все обрисует.

Рекс услышал от Элвиса о Полковнике, еще когда они два года назад встретились на призывном пункте в Мемфисе. Поэтому он рассказал Полковнику о том, как он видит свое будущее, изложил свои планы и пересказал предложение Элвиса. Как ни странно, Полковник не советовал его принимать: «Он сказал, что мои планы имеют самостоятельную ценность и что мне совсем не нужно болтаться возле Элвиса — я сумею добиться успеха и сам. Потому что я отличаюсь от той публики, которая околачивается вокруг Элвиса. Однако предупредил, чтобы я не говорил Элвису о том, что он не советует мне браться за эту работу, иначе Элвис взбесится… Он сказал: «Я дал тебе честный, серьезный совет, но решение принимать тебе. Но если ты передашь Элвису, что я тебя отговаривал, я буду все отрицать».

В Бристоле, штат Теннесси, в вагон подсел молодой репортер из Nashville Tennessean, которому позвонили из штаба Полковника. Как писал Дэвид Халберстам, Элвис походил на счастливого жеребенка… Он боролся на руках со своими охранниками, подмигивал девушкам, столпившимся на станциях, и шутил со своим преданным менеджером Полковником Томом Паркером. «Как же это здорово, возвращаться домой! — говорил Пресли. — Как здорово!» А потом погладил редеющую шевелюру Полковника и произнес: «Вы не находите, что он похож на Энди Дивайна?» (Энди Дивайн — популярный тогда в Голливуде характерный актер. — Авт.) «Оставь мои волосы в покое!» — воскликнул Полковник. «Да ты что! Я тебе просто массаж делаю», — ответил Элвис. «Ну — ну, каждый раз после твоего массажа волос у меня становится еще меньше!»

Полковник, взволнованный и усталый после всего того, чем ему пришлось заниматься на Восточном побережье, был очень доволен… Он не мог нарадоваться на своего мальчика, его радовали орды подростков, которым он должен был противостоять. «Столько же, сколько и раньше, — приговаривал он, показывая на толпы поклонников. — И даже больше».

В 8.55 утра поезд прибыл в Ноксвилл, и Халберстам своими глазами видел, что на станции собралось не менее трех тысяч подростков с флагами и приветственными транспарантами. Езды до Мемфиса оставалось одиннадцать часов. Репортер чувствовал нарастающее напряжение, молодой певец не мог спать, вообще не мог усидеть на месте. Он совсем по — детски то боролся со своими попутчиками, то подшучивал над ними, потом вдруг начал показывать им приемы карате, которым серьезно увлекся в Германии. Полковник мрачно пошутил, что если Элвис вдруг потеряет голос, то сможет зарабатывать на жизнь себе и нам борьбой. В четверть седьмого вечера в Гранд Джанкшн к ним подсели еще несколько мемфисских репортеров, спустя час на станции Бантин в вагон загрузилась еще одна группа журналистов. На Элвисе все еще был его темно — синий китель с почетной лентой за хорошую службу и с медалью за успехи — он очень гордился этими знаками отличия, но рубашку он сменил. Надел одну из тех двух, которые ему от имени отца вручила в Форт — Диксе девятнадцатилетняя дочь Фрэнка Синатры Нэнси. «Если я веду себя нервно, то потому, что действительно нервничаю, — сказал он репортеру из Press — Scimitar Биллу Берку. — Я не был дома давно, очень давно». Поезд замедлил ход. Он приближался к станции. Пресли спросили, по чему в Мемфисе он тосковал больше всего. «По всему. Действительно, по всему».

Поезд прибывал в 7.45. На станции его ожидали сотни две поклонников, репортеры, просто любопытные. Шел снег, дул ледяной ветер, но восторга встречающих он не мог остудить. «Мы хотим Элвиса!» — скандировала толпа за высокой кованой оградой. «Вы — замечательный пассажир», — сказал ему на прощанье кондуктор, Г. Д. Кеннамер, и пожал ему руку. «Спасибо, сэр», — ответил Элвис Пресли, расправил плечи и спрыгнул на платформу, в жизнь, которую он так хорошо знал. Он шагал вдоль ограды, пожимал протянутые к нему руки, узнавал знакомые лица. Перебрасывался репликами с друзьями и поклонниками, а потом показал Полковнику и Битси Мотту — он был помощником Тома Паркера и по совместительству его зятем — на Гэри Пеппера, двадцатисемилетнего парня, страдавшего церебральным параличом. Пеппер, поскольку Элвис служил в танковых войсках, организовал «Клуб поклонников танкистов» и сейчас держал над головой транспарант «Добро пожаловать домой, Элвис! Танкисты приветствуют тебя». Элвис хотел особо с ним пообщаться. Битси подкатил инвалидную коляску Пеппера к Элвису, и они немного побеседовали. Пеппер принялся извиняться, что среди встречающих не так много членов его клуба: «Понимаете, будний день, все в школе…» «Элвис изо всех сил сдерживал слезы, — вспоминал один из присутствовавших при этой встрече репортеров, — и пообещал еще встретиться с Пеппером: «Мы еще увидимся, друг».

А потом уселся в полицейскую машину своего старого друга, капитана полиции Фреда Вудварда. Вудвард включил мигалку и сирену, и машина понеслась к Грэйсленду. Через полчаса они были на месте. «Ворота распахнулись, — писал репортер Memphis Press — Scimitar, — и машина на скорости проскочила в них. А потом ворота захлопнулись. Король вернулся на свой трон».

Глава 1 ГЕРМАНИЯ: НА МЕСТЕ ШАГОМ МАРШ!

(октябрь 1958 — март 1960)

1 октября 1958 года Элвис Пресли — рядовой 32‑го танкового батальона, в рядах которого насчитывалось 750 военнослужащих и который входил в Третью бронетанковую дивизию, прославленный «Бронированный кулак Европы», — прибыл в Бремерхавен, ФРГ. В доках его встречали полторы тысячи поклонников, операторы и репортеры пяти телевизионных каналов, двух студий кинохроники и бесчисленные репортеры и фотографы практически из всех крупных европейских изданий. Это была хорошо запланированная операция: сквозь охрану удалось прорваться только одному фанату и немецкой журналистке, которая вручила Элвису букет.

Затем воинский состав отправился во Фридберг, к северу от Франкфурта. Предстояло проехать двести миль, и Элвис, чтобы хоть как — то отдохнуть от поклонников — однополчан, прятался в вагоне — кухне, не забыв поблагодарить поваров за гостеприимство. Военное начальство предусмотрело его общение с прессой и публикой, но только в течение нескольких ближайших дней, пока не начался период настоящей военной подготовки.

На утро была назначена пресс — конференция, и ему, несомненно, придется отвечать на те же самые вопросы, которые репортеры задают везде и всюду. Он по — прежнему хочет встретиться с Брижит Бардо — теперь, когда она официально помолвлена? Что он думает о немецких девушках, даже если не встречался ни с одной? Изменится ли его музыка? Останется ли прежней его популярность? Полковник сказал, что он должен пройти через это; у него своя работа, а у журналистов своя, и нет причин не идти навстречу друг другу. Его работа — быть таким же солдатом, как и все другие, кем он и будет, как только спадет волна ажиотажа вокруг его имени.

Это было необычное и одинокое плавание. Не столько потому, что он был один, без своего привычного окружения на транспортном судне, — он подружился со многими парнями, — сколько потому, что со смертью своей матери он чувствовал себя очень одиноким. В поисках утешения он читал и перечитывал стихи о смерти и о материнской любви в книжке, которую подарил ему перед самым его отплытием другой новобранец. Антология называлась «Стихи, волнующие сердце». Он искал общества сочувствующих людей и попросил, чтобы с ним в одной каюте поселили Чарли Ходжа — парня небольшого роста, с которым он познакомился в поезде на пути в бруклинский армейский терминал. Он был земляком, тоже с Юга, тоже певцом и ветераном шоу — бизнеса. По ночам, вспоминал Чарли, он мог слышать, как думает о своей матери Элвис, он мог определить это по тому, как Элвис дышал, и он пытался развеселить его, рассказывал ему анекдоты, разыгрывал сценки, пока его друг не засыпал.

Несколько дней спустя после отплытия Элвис и Чарли были назначены ответственными за проведение смотра талантов на корабле ВМФ США «Рэндале». Они устроили прослушивания и составили программу: Чарли выступал в роли конферансье и рассказывал анекдоты, а Элвис играл на пианино в группе музыкального сопровождения. Несмотря на то, что затея увлекла Элвиса, он отказался взять в руки микрофон, сказав, что не хочет перетягивать внимание на себя, что в то же время, однако, породило слухи, будто его менеджер запретил ему выступать. Сослуживцы в целом любили его, но на расстоянии — они относились к нему с понятным недоверием, которое, вполне возможно, испытывал к ним он. «Чарли, — говорил он своему новому другу, — ты не даешь мне сойти с ума».

Во Фридберге его разместили в Рей — Казерне — военном городке, в котором во время Второй мировой войны квартировали немецкие части СС. Он прошел через обязательные брифинги (да, его привлекают немецкие девушки; он планирует купить гитару во Франкфурте, поскольку не привез с собой гитару из Америки, ему хотелось бы сходить в оперу и побывать на концерте классической музыки во время своего пребывания в Германии). Первоначально его приписали к 4‑й роте в качестве шофера ротного командира, но скоро перевели в 3‑ю роту, разведывательный взвод, чтобы возить взводного командира Айру Джоунза. Дело не только в том, что суровый, строгий сержант Джоунз считался подходящим для этого случая командиром; то, что рота проводила большую часть времени на маневрах в полевых условиях, могло помочь удалить рядового Пресли с глаз публики.

Его семья прибыла в субботу 4 октября, и в тот вечер Элвис ужинал с ними в их отеле в Бад — Хомбурге. Это была странная группа — молодой солдат с коком на голове, его красивый сорокадвухлетний отец и сухощавая шестидесятивосьмилетняя бабушка плюс двое приятелей с родины — Ред Уэст и Ламар Файк. Он жаждал новостей из Мемфиса, мучительно тоскуя о доме. Он нуждался в тех, кого он знал, кому он мог доверять, и для Ламара не было большой тайны в том, почему все они оказались здесь: «Элвис всегда возил с собой свой собственный мирок, свои собственные декорации». После ужина он позировал перед фотокамерами с отцом и бабушкой, затем неохотно отправился в часть. Он измучен и истощен, сообщил он репортерам; ему хочется поскорее вернуться в казарму и лечь спать.

Ему было тяжело, тяжелее, возможно, чем когда — либо, — и армейская жизнь была только отчасти причиной этого. Два дня спустя после того, как приехала его семья, они поменяли отель, а спустя три недели после того, как Элвис получил разрешение жить вне базы со своими двумя родственниками, находившимися у него на иждивении, они переехали в элегантный отель «Грюневальд» в Бад — Наухайме — всего в двадцати минутах от военного городка. Они заняли весь верхний этаж гостиницы, но все равно испытывали стесненность. Ред и Ламар делили спальню, а главное, ощущали себя явно не на своем месте в тихой обстановке европейской здравницы для богатых, в основном пожилых, постояльцев.

Ред реагировал так, как он обычно это делал — набрасываясь на всех и каждого, кто попадался у него на пути. Элвис ничего не платил им, ведь они были тут в качестве его друзей, но он велел отцу выдавать им достаточно денег на развлечения — пару сотен марок, или примерно 50 долларов, в неделю каждому. Вернон, который не мог взять в толк, чем они заслужили такую щедрость, выделял им не больше двух — трех марок на вечер каждому, и они несли эти деньги и свое возмущение в бар за углом, где Ред частенько вступал в перебранки с собратьями по бутылке и местными полицейскими. Ред и Вернон и без того не питали друг к другу особой симпатии, а уж когда Вернон принимал свою дозу спиртного, то существовала постоянная опасность, что дело дойдет до драки. Для Элвиса единственным по — настоящему спокойным периодом в течение дня было время, когда он находился с бабушкой, которая никогда не судила его, ничего не требовала от него, называла его сынком и помнила каждый день его детства с ясностью и благоговением, которые обыкновенно встречаются в житиях святых.

Сразу после его прибытия в Германию наступил момент, когда казалось, что армия нарушает свое соглашение с Полковником Паркером, сводившееся к обязательству никоим образом не принуждать Элвиса к выступлениям. Полковник развернул широкомасштабную кампанию, пытаясь получить доступ к высокопоставленным армейским чинам в Вашингтоне, а затем убедить их, что пребывание Элвиса в армии в каком — либо ином качестве, кроме основного, будет не в интересах самой армии. Одновременно он внушал Элвису, что ему следует противиться любой такой затее, какой бы невинной она ни казалась на первый взгляд. Несмотря на это, редактор газеты «Арми таймс» в Европе Джон Уайнт обратился к Элвису и Вернону с предложением дать благотворительный рождественский концерт в помощь немецким сиротам, а после того, как Вернон объяснил, что он не уполномочен принимать или отвергать такое предложение, направил предложение Полковнику Паркеру. Даже Полковник запаниковал на мгновение, поскольку нажимали явно сверху, но он посоветовал Элвису не давать никаких обязательств и незамедлительно связался с высокопоставленным чином в Вашингтоне — Э. Дж. Коттрелом, заместителем главы информационного отдела в министерстве обороны, к которому он имел доступ. Он уведомил его, что это не только шло бы вразрез с уже выработанными договоренностями, но также и обернулось бы для армии большими расходами на обеспечение безопасности, которых не избежать в таком случае, — а если бы должные меры безопасности не были обеспечены, это очень плохо отразилось бы на репутации армии. Коттрел ответил в шутливом, но сочувственном тоне, и хотя эта история попала в газеты и продолжала всплывать в той или иной форме в течение нескольких недель, она, похоже, отражала не более чем идущую борьбу между государственным департаментом и армией за право распоряжаться рядовым Пресли, в исходе которой Полковник Паркер почти не сомневался.

Постепенно жизнь стала входить в накатанную колею. Поскольку Элвис вставал в 5.30 утра, остальные домочадцы тоже вставали в это время, хотя они, конечно, могли снова ложиться спать, как только в 6.30 он отбывал на базу в черном «Мерседесе», нанятом для того, чтобы возить его туда и обратно. Нередко он обедал дома и никогда не возвращался позже 6 часов вечера, за исключением пятницы, дня так называемой «солдатской вечеринки», когда они драили сортиры и мыли казарму, бывало до 10 часов, готовясь к утреннему субботнему смотру. По большей части это можно было считать настоящей работой; он учился ориентироваться по карте и компасу, готовясь к маневрам, и поддерживал в рабочем состоянии свой джип. И у него была девушка — ей было шестнадцать, но она выглядела старше — машинистка из электрической компании во Франкфурте, которая появилась вместе с фотографом как раз на следующий день после того, как семья Элвиса прибыла в Бад — Хомбург. Она ждала перед отелем до тех пор, пока не появился со своим отцом Элвис, и когда она подошла к нему под предлогом получения автографа, не только тот фотограф, которого она сопровождала, но и все другие фотографы, наводнившие отель, шумно потребовали, чтобы они поцеловались. Элвис с явной готовностью уступил их просьбе, и на следующий день газеты наперебой сообщали новость о «немецкой девушке» Элвиса Пресли, Маргит Буэргин. Ламар взял для него ее телефон, и он виделся с ней несколько раз. Она была милой девушкой, жила со своей матерью и каждый вечер должна была возвращаться домой. Иногда она даже приносила с собой на свидания свой маленький немецко — английский словарь.

По временам воспоминания о доме терзали так, что у него едва хватало сил терпеть. Он позвонил некоторым своим приятелям и рассказал им о том, как сильно он скучает по Мемфису, издеваясь над немецкими «цыпочками»; 15 октября он попросил отца позвонить домой и заказать побольше таблеток — стимуляторов в мемфисской аптеке, поскольку он слышал, что они хорошо помогают сбрасывать вес. Он написал несколько беззаботных писем девушкам, в которых признавался, что ему тяжело, но говорил об этом без особого драматизма. Только Аните Вуд он по — настоящему открыл то, что было у него на душе, хотя и не был вполне уверен в своих чувствах к ней.

Он знал, какими должны быть эти чувства. Газеты связали их имена воедино почти с того самого дня лета 1957 года, когда они познакомились, и он знал, что Анита, безусловно, ожидает, что рано или поздно они поженятся. В действительности в минуту отчаяния, перед самым отъездом, он даже говорил с ней о том, что она приедет навестить его, как только все утрясется. Теперь он писал ей, что она должна сохранять себя в чистоте и невинности, что он никогда не любил и никогда не будет любить в своей жизни так, как он любит ее, что он мечтает о том времени, когда они поженятся и заведут «маленького Элвиса». В другом письме к ней он назвал себя «одиноким маленьким мальчиком за 5000 миль от дома», отрицая тут же газетные истории о Маргит (названной в американской прессе Маргрит), и прибавил в стыдливом постскриптуме: «Ты никому этого не покажешь, хорошо?»

Но уже тогда, когда он писал эти письма и пытался передать в них свое ощущение одиночества и беспомощности, жизнь на самом деле стала выправляться. Он получил весточку от Джени Уилбанкс — девушки, с которой он познакомился на железнодорожной станции в Мемфисе, где сделал остановку эшелон с новобранцами по пути в бруклинский армейский терминал. Она сообщала, что собирается приехать на Рождество к дяде, служившему армейским капелланом в Германии, и не может дождаться того момента, когда снова увидит его. В свое первое увольнение на выходные в отеле появился его приятель с «Рэндала» Чарли Ходж и прекрасно вписался в коллектив. Элвис подбивал его рассказывать Вернону те же самые анекдоты, которые он рассказывал во время плавания через Атлантику, и его папа впервые, похоже, от души посмеялся с тех пор, как умерла мама. Реду и Ламару Чарли явно тоже понравился, и они все вместе пели старые вещи в традиции госпелов — а капелла или под аккомпанемент гитары, приобретенной Элвисом в его первое увольнение во Франкфурте, и несколько раз к ним присоединялся и Вернон.

Дни, предшествовавшие отбытию роты на маневры в начале ноября, были ознаменованы всплеском деятельной активности, что усилило это растущее сходство с нормальной жизнью. Элвис получил известие о том, что Билл Хейли будет выступать 23 и 29 октября во Франкфурте и Штутгарте, и он оба раза ездил на концерт, за которым следовало счастливое воссоединение за кулисами, во время которого Элвис признался Хейли, что если бы не его помощь и ободрение, он, возможно, так и остался бы водителем грузовика. Спустя несколько дней, в субботний вечер накануне отъезда на маневры, у него было еще одно свидание с Маргит, которая поведала журналистам, что он «очень милый мальчик» и очень нравится ей. На следующий вечер, 2 ноября, по сообщению телеграфного агентства, он устроил «шумную прощальную вечеринку в своем отеле, и звуки его гитары и пения были слышны на улице и заставили собраться перед отелем целую толпу. В перерыве между перебором струн он признался, что Маргит ему очень нравится, и добавил: «И я рад, что я нравлюсь и ее родителям».

Примерно в это время он получил необычный звонок от женщины по имени Ди Стэнли; она объяснила ему, что она жена старшего сержанта, служащего в части, расквартированной во Франкфурте, и ей просто хочется пригласить его к себе на семейный ужин. Она знает, как ему, должно быть, одиноко, и ей хочется показать ему, что чужая страна необязательно является такой холодной и негостеприимной. После нескольких минут разговора, пытаясь уяснить себе, к чему она клонит, он в конце концов попросил ее перезвонить в понедельник, когда, как он знал, он будет на маневрах, и об этом вместо него вполне сможет позаботиться папа.

Затем они отправились в Графенвёр — унылое, холодное место недалеко от чешской границы. Поначалу репортеры преследовали его, охотясь за фотоснимками, а солдаты и офицеры, не видевшие его до этого, просили автографы. Но потом на репортеров был наложен запрет, а солдаты привыкли к его присутствию, и в следующие семь недель жизнь вошла в предсказуемое русло. Вот тут он наконец — то проявил себя и заслужил одобрение своего сержанта, терпя те же лишения, что и все остальные, показав себя умелым солдатом во время полевых учений, когда его разведывательный взвод взял восемь пленных благодаря разработанной им хитрости, наконец — то став одним из парней. В первые выходные, когда они получили увольнение, чтобы съездить назад во Фридберг, было вывешено объявление о том, что они могут воспользоваться автобусами по цене 6 долларов за билет в оба конца. Когда у многих его сослуживцев не оказалось денег на билет, Элвис сказал сержанту Джоунзу, что он хотел бы помочь, и дал ему денег для раздачи солдатам, которые в конце концов вернули их Джоунзу, так никогда и не узнав, от кого они их получили.

Приблизительно через две недели с начала маневров он написал Алану Фортасу — другу в Мемфисе — письмо, которое, если и нельзя назвать определенно жизнерадостным, можно, по крайней мере, описать как более бодрое, чем его предыдущие письма. После жалоб на погоду и выражения нехарактерного для него упования на то, что, может быть, случится «чудо» и он окажется дома раньше марта 1960 года («Будет здорово вырваться отсюда»), он посылал персональный привет друзьям и писал о своей жизни вне службы: «Я встречаюсь с этой немецкой «цыпкой» по имени Маргит. Она очень похожа на Б. Б. [Брижит Бардо]». Затем, сообщив, что должен идти «барахтаться в грязи», он подписался как «Твой друг, Элвис Пресли», нацарапав на обороте письма в качестве постскриптума «Eri Viar Ditchi» [Anivederci — итал. «До встречи». — Прим. перев.].

Почти каждый вечер он с Рексом Мэнсфилдом и другим приятелем, которого звали Джонни Ланг, ходили в гарнизонный кинотеатр, где нередко по желанию Элвиса смотрели один и тот же фильм несколько вечеров подряд. Они обычно проскальзывали в зал уже после начала сеанса, чтобы не встречаться с зеваками и охотниками за автографами, и по той же причине уходили до того, как фильм заканчивался. Рекс — парень из Дрездена, штат Теннесси, с которым Элвис познакомился на мемфисском призывном пункте и который служил вместе с ним в Форт — Шаффе и Форт — Худе, — был, вероятно, его лучшим армейским другом. Даже Ред, подозрительно относившийся ко всем чужакам, должен был признать, что Рекс — свой парень, без заискивания или закидонов, тот, кто может вписаться в их круг так, как если бы всегда к нему принадлежал.

В один из вечеров в гарнизонном кинотеатре, перед самым Днем благодарения, Джонни вернулся из холла и сказал, что там девушка, которая хочет получить автограф. Элвис спросил, симпатичная ли она, и, когда Джонни сказал, что да, симпатичная, попросил Рекса провести ее в зал к нему. Девушка была чуть ли не в оцепенении. Она всего лишь хотела автограф, но он отнесся к ней с такой нежностью и уважением, обнял ее и спросил, как ее зовут, «и с этого момента, — как позже писала она, — я чувствовала себя на седьмом небе… После сеанса Элвис проводил меня до дома, который находился всего в десяти минутах ходьбы от кинотеатра. По пути к дому в тот первый вечер мы говорили об армии, о том, что я делала в Графенвёре, и о моей семье. Мне показалось, что Элвис очень интересовался мной как личностью и хотел знать обо мне все. Мы стояли около дерева под окнами дома, в котором мы жили, когда он в первый раз меня поцеловал. Это был поцелуй на прощание, и я спросила его, не желает ли он зайти к нам и познакомиться с моими родителями, но он ответил, что лучше как — нибудь в другой раз».

Ее звали Элизабет Стефаниак, ей было всего девятнадцать. Ее мать была немкой, которую муж бросил во время войны. Ее отчим, Реймонд Маккормик, — сержант американской армии, служивший в Графенвёре, и теперь у нее была сводная сестра, Линди. шести лет. Они встречались практически каждый вечер в течение недели, после чего на День благодарения он неожиданно появился в их доме и остался на праздничный ужин. Он поразил ее родителей своими манерами, с глубоким чувством говорил о своей матери, а затем пел для них под гитару, позаимствованную у соседа. 19 декабря, в последний день учений, он сказал ее родителям, что ему нужна секретарша с хорошим знанием немецкого и английского и что Элизабет подошла бы как нельзя лучше. «Он хотел, чтобы я переехала в Бад — Наухайм и поселилась в его доме. Он сказал, что он, его отец и его бабушка полностью позаботятся обо мне». К удивлению Элизабет, ее родители согласились, и было решено, что она приедет к нему в Бад — Наухайм где — то после Нового года.

Вернувшись домой, он быстро наверстал упущенное время. На следующий день после приезда он договорился о продаже белого спортивного «БМВ» вместе со старым «Кадиллаком», который он приобрел у ротного командира для своего отца, и побитым «Фольксвагеном», который он купил для приятелей. Снова оказавшись в Рей — Казерне, он окунулся в подготовку к рождественскому вечеру в местном приюте для сирот и внес внушительный финансовый вклад в это дело. Вдобавок взводу разведчиков было предписано убрать территорию роты и нарядить рождественскую елку для посетителей, которых можно было ожидать во время праздников. После напряженного рабочего дня, когда все уже готовились идти в увольнение, один из солдат взял в руки гитару и запел рождественскую песню. Один за другим песню похватили другие, и тогда солдат с гитарой спросил Элвиса, не хочет ли и он присоединиться. «Да, конечно», — с готовностью откликнулся Элвис, если верить сержанту Джоунзу, и запел, поддерживаемый хором солдат. Под конец все остальные перестали петь, когда он запел «Silent Night», пребывая «словно в трансе, не замечая ничего вокруг. Отправлявшиеся в увольнение солдаты не прерывали его. Они просто проходили молча мимо Элвиса, дотрагивались до его плеча и выходили за дверь. Ни слова не было произнесено после этой песни, пока Элвис не рассеял чары. «Всех с Рождеством», — сказал он. «С Рождеством, Элвис!» — хором отозвались оставшиеся солдаты».

В отеле «Грюневальд» тоже праздновали Рождество. Вернон подарил Элвису электрогитару, и был устроен праздничный ужин, но это не избавило его от беспокойства по поводу происходящего между его отцом и той женщиной Ди, которая совершенно неожиданно позвонила ему перед самым его отъездом в Графенвёр. Тут была и его вина; ему не следовало спихивать ее на Вернона, который принял ее приглашение на ужин под маской «простого гостеприимства» и стал частым гостем в ее доме. Там он познакомился с ее тремя мальчуганами, сошелся с ее мужем Биллом, сержантом, рассказывавшим бесконечные и бредовые истории о той поре, когда он был личным телохранителем генерала Паттона, и явно страдавшим алкоголизмом, и в конечном итоге проторил себе дорогу в ее постель. Теперь Вернон вел себя как влюбленный подросток, и Элвис едва смог сдержать свое негодование, когда они встретились, — слишком скоро это случилось; она была не та женщина, это оскорбляло память его матери. Она попыталась заигрывать с ним, как и многие другие до нее. Она кокетливо полюбопытствовала, помнит ли ее Элвис по тому времени, когда он выступал в Ньюпорт — Ньюс в 1956 году. Она была всего лишь среди зрителей, но, по ее словам, казалось, что он пел специально для нее. «Конечно, я помню вас, миссис Стэнли, — ответил он в своей обычной снисходительной манере. — Как я мог забыть такую красивую женщину?» Но ему и не больше нравилось то, как она ломалась перед ним, чем то, как поступал Вернон, и он не мог избавиться от мысли, что, возможно, главной — то ее целью по — прежнему являлся он.

Было похоже, что они все испытывают дискомфорт от проживания в таком тесном соседстве. Ред и Ламар все чаще сцеплялись с Верноном, а когда Элвис узнал, что Вернон все еще держит их на скудном пайке из нескольких марок на вечер, он отчитал отца и велел ему давать им столько, сколько было договорено раньше. «Пусть они идут и сами пробуют себе заработать», — сказал в сердцах Вернон, негодуя на то, как распоясались после возвращения Элвиса парни, и предупреждая Элвиса, что из — за их номеров их всех, включая бабушку, вышвырнут из отеля. Элвис отнесся к отцовской критике не более благодушно, чем Вернон к его, и просто напомнил ему о том, кто оплачивает счета. Так что парни вместе с Элвисом продолжали носиться друг за другом по коридорам отеля с водяными пистолетами и устраивать фейерверки там, где им заблагорассудится, и обычно Элвис, точно так же как и дома, предводительствовал.

Последней каплей оказалась битва с кремом для бритья в конце января. Ред преследовал Элвиса, и тот заперся в своей комнате, потому Ред подсунул под дверь бумагу и поджег ее, пытаясь выкурить Элвиса из комнаты. Огонь несколько вышел из — под контроля, и они как раз занимались его тушением, когда появился менеджер, герр Шмидт, и известил их о том, что их дальнейшее пребывание больше нежелательно и, возможно, им следует, не откладывая, начать поиски нового жилья для себя. Никого особенно не расстраивал такой исход, даже Вернона, коль скоро можно было избежать скандала, который мог бы дойти до слуха Полковника. Было ясно, что им нужен свой собственный дом, в котором они имели бы возможность быть собой без оглядки на других, в котором бабушка могла бы готовить домашнюю еду и им бы не приходилось есть эту чертову немецкую пищу и беспокоиться о каких — то брюзгливых бюргерах, у которых случаются сердечные приступы, стоит только возникнуть у них желанию подурачиться.

Элизабет переехала вместе с ними, когда они наконец нашли подходящее место. Она появилась, как и было обещано, сразу же после Нового года, поселившись в большой угловой комнате снимаемого ими этажа отеля, которая до тех пор использовалась в качестве места для складирования почты от поклонников. Ред и Ламар подрядили ее отвечать на корреспонденцию, просветив ее в искусстве подделывания подписи Элвиса, которую она скоро научилась выводить почти так же хорошо, как и они. Миссис Пресли сразу же почувствовала к ней расположение и настаивала, чтобы она называла ее бабушкой, мистер Пресли всегда был подчеркнуто вежливым и обходительным, и ей вполне нравились парни, пусть она и знала, что по правилам Элвиса ей и взглянуть — то на них было непозволительно, не говоря уже о том, чтобы заводить разговоры, — он сказал, что любое проявление внимания к ним с ее стороны поставило бы его в глупое положение. Она не понимала этого, но приняла это точно так же, как приняла все другие смущающие моменты, которыми, похоже, была чревата такая ситуация. В первую ночь он пришел к ней в комнату и сказал, что проведет эту ночь с ней, хотя в Графенвёре дальше поцелуя они никогда не заходили и было неясно, на какого рода отношения она может рассчитывать. Он объяснил ей, что ей не нужно беспокоиться, что они не будут заниматься сексом по — настоящему, потому что он не делает этого ни с одной девушкой, с которой «собирается встречаться на регулярной основе», потому что он не может подвергать ее риску забеременеть. «Подобный риск повредил бы его репутации и имиджу. В ту первую ночь мы вроде как играли в ласки. В продолжение последующих недель и месяцев я ложилась с ним в постель почти каждую ночь».

Но вскоре она поняла, что она не единственная. Через несколько дней после ее приезда он взял в постель другую девушку, затем, после того как Ламар повез девушку домой, Элвис постучал три раза в стену между их спальнями, призывая ее к себе. Частым посетителем оставалась Маргит Буэргин, а спустя неделю или две Элвис объявил, что его приедет навестить Дженни Уилбанкс, девушка с железнодорожной станции в Мемфисе, — но она приняла и это, и со временем они с Дженни даже подружились.

Нередко она могла слышать его и его девушек через стенку своей комнаты, и хотя она сомневалась, что Элвис позволял себе с другими больше, чем с ней, это в действительности мало ее утешало. «Каждую неделю было по крайней мере две девушки, по выходным больше… Это часто были красивые девушки, [но] хотя я испытывала к ним ненависть, я знала, что они не останутся. Я же останусь. Я не давала ему возможности видеть меня плачущей, [и] я все время говорила себе, как мне повезло… Он никогда не извинялся. Мне кажется, он никогда не чувствовал себя обязанным давать мне объяснения. Я хорошо помню, как было мучительно ложиться с ним в постель через десять, может быть, двадцать минут после того, как уходила другая девушка. Часто бывало, что мы вовсе не занимались любовью; иногда он просто целовал меня на ночь и засыпал. Для него это было чем — то вроде утешения».

В первых числах февраля они переехали в элегантный, опрятный трехэтажный белый дом с лепниной на Гётештрассе, 14, всего в нескольких минутах ходьбы от отеля «Грюневальд». Они платили за аренду сумму, равную 800 долларам в месяц, в несколько раз большую существовавших расценок, но дом более чем отвечал их запросам. Там были кухня, чтобы могла готовить бабушка, пять спален, просторная гостиная для приятного времяпровождения и домовладелица, фрау Пипер, которая оговорила в качестве одного из условий аренды, что оставляет за собой комнату в доме, дабы выполнять обязанности экономки и одновременно приглядывать за своими американскими постояльцами. Фрау Пипер и бабушка составляли странную пару — они вместе ходили за покупками, вместе готовили, вместе выпивали, были явно привязаны друг к другу, но вместе с тем часто вздорили, хотя языка друг друга не понимали.

Это было, конечно же, не идеальное устройство, но это был дом, удаленный от назойливых глаз посторонних, если не считать определенных, установленных часов. По указанию Элвиса сразу же была вывешена табличка с надписью «AUTOGRAMME VON 19.30 BIS 20.00»^[1], и Элвис появлялся точно в 7.30 вечера, чтобы раздать автографы под любопытствующими взглядами соседей. Каждое утро бабушка пекла на завтрак печенье, готовила яичницу и поджаривала бекон, и они все усаживались за большую семейную трапезу, после чего Элвис отправлялся на службу, а все остальные снова шли спать. К этому времени Элвисом было куплено по меньшей мере десять пар непромокаемых танкистских ботинок (которые пришлось специально заказывать в гарнизонном магазине по цене 45 долларов за пару), и Ред и Ламар занимались тем, что начищали до блеска эти ботинки и гладили и стирали дюжину дополнительных униформ, также приобретенных им. Элвис теперь появлялся дома на обед почти каждый день, перелезая через забор позади дома, но уже скоро практически перестав вводить этим в заблуждение кого бы то ни было из своих поклонников, которые с точностью часов поджидали его прибытия.

Впрочем, именно вечером и в выходные дни они по — настоящему начинали чувствовать себя на Гётештрассе, 14, как дома. С опущенными шторами и приглушенными звуками улицы, толпой девушек вокруг и радиоприемником, настроенным на волну армейской радиостанции, крутящей самые последние американские хиты, могло почти показаться, что нет никакой особой разницы между Германией и Грейс лендом, не считая акцента некоторых посетителей. Элвис постоянно гонял на проигрывателе пластинки с записями «The Statesmen», «The Harmonizing Four», Марти Роббинса, Джеки Уилсона и Пегги Ли, поющей «Fever», а когда они не слушали музыку, Элвис, Чарли, Ред и Рекс нередко собирались вокруг рояля, который Элвис взял напрокат во Франкфурте, и пели госпельг, старые любимые баллады и рок — н–ролльные вещи. Вскоре после их переезда Чарли принес Элвису альбом юбилейных спиричуэлов «Golden Gate Quartet», от которого пребывал в полном восторге. Там были такие классические вещи, как «Blind Bamabus» и «Swing Down, Chariot», а также заразительная быстрая вещь «Born Ten Thousand Years Ago», понравившаяся Элвису, как и единственная попсовая песня «I Will Be Home Again», которую он с Чарли стал разучивать дуэтом. Чарли, который учился вокалу у профессора Ли Роя Абернати из Кантона, штат Джорджия (Абернати являлся автором «Gospel Boogie» и был одним из столпов госпел — традиции), немного поработал с ним над его техникой, побуждая добиваться большей полноты звучания, помогая ему шире использовать почти трехоктавный диапазон своего голоса.

Музыка почти неизменно вела к воспоминаниям о шоу — бизнесе и мыслям о доме. В своем первом обстоятельном интервью со времени прибытия в Германию, в телефонном разговоре в радиоэфире с мемфисским диджеем Китом Шеррифом незадолго до переезда в нынешний дом, Элвис признался, что на этом этапе своей жизни просто не мыслит себя без шоу — бизнеса. «Это так или иначе зацепляет тебя, не важно, певец ты или рабочий сцены. Понимаете, когда это вошло тебе в кровь, без этого трудно обходиться». Когда его попросили поприветствовать своих многочисленных друзей в Мемфисе, он выразился так: «Я хотел бы сказать, что они никогда не узнают, как прекрасен наш старый добрый Мемфис, пока не уедут из него на какое — то время, и я попросту считаю дни и часы, когда смогу вернуться и снова жить тем, чем я жил, потому что этим я живу в своих мыслях и в своем сердце, — и это обязательно случится!»

Для своих друзей в Германии у него были менее сентиментальные воспоминания. Он говорил им о контрактах на участие в фильмах, заключаемых Полковником, и о договоре с RCA, по которому он будет получать 1000 долларов в неделю в течение следующих двадцати лет. Он даже хвастался тем, что 25-процентные комиссионные Полковника превосходят все то, что платит любая другая звезда своему менеджеру, — и он того стоит. Он часто повторял излюбленную формулу Полковника: «Люди больше всего хотят то, чего не могут иметь», — словно видел в этом, по крайней мере отчасти, объяснение своей притягательности. Впрочем, пояснял он, когда он поет, он ничего не утаивает; именно в эти моменты он подносит себя полностью таким, какой он есть, ничего не прибавляя и не убавляя.

Каждое воскресенье днем они устраивали пиротехнические баталии с местной детворой и играли в футбол с избранной группой приглашенных друзей на пустыре в конце улицы. У Элвиса был свой персональный парикмахер, свой персональный дантист, который открывал двери своего кабинета для столь важного пациента ночью, и свой личный водитель — посыльный, Йозеф Верхайм, который когда — то выполнял ту же функцию для Уильяма Рэндольфа Хёрста. Впервые с тех пор, как он приехал в Германию, Элвис стал по — настоящему ощущать себя хозяином положения: у него был дом, куда он мог ото всех спрятаться; у него была девушка, которая была без ума от него и готова на все, что он попросит; а благодаря таблеткам, с которыми его познакомил сержант, когда они были на маневрах в Графенвёре, он чувствовал в себе такую энергию, что не нуждался в отдыхе.

Они все их принимали, хотя бы для того, чтобы не отставать от Элвиса, который едва ли не с пылом проповедника расписывал их благотворное действие. По словам Рекса, который начал употреблять их сразу после переезда на Гётештрассе, «Элвис не раз говорил: «Ты не можешь себе представить, сколько сил и энергии придадут тебе эти таблеточки». Лучше всего принимать таблетку с кофе, говорил Элвис, так как горячий кофе и кофеин заставят таблетку подействовать гораздо быстрее. Элвис уверял меня, что эти таблетки совершенно безвредны и, когда я съем что — нибудь, их действие моментально пройдет… Элвис также говорил мне, что эти таблетки помогут сохранять стройной фигуру, ведь ежедневно врачи прописывают их миллионам людей, страдающих избыточным весом, в качестве средства подавления аппетита… Я искренне верил всему, что говорил Элвис, и охотно принял свою порцию амфетаминов из его запаса».

Таблетки и правда оказались чудесным средством для сбрасывания веса и удлинения выходных без ущерба для самочувствия в понедельник утром, и казалось, что, должно быть, половина парней в компании принимает их, но Рекса по — прежнему интересовало, где же берет Элвис такое огромное количество таблеток. Однажды в пятницу он ехал домой с Элвисом, и они остановились у гарнизонной аптеки, где, как заметил Рекс, ему передали четыре литровые бутылки амфетаминов в обмен на некие «крупные банкноты». Когда Элвис вернулся в машину, он подмигнул и сказал: «В нашем мире важно не то, что ты знаешь, а то, кого ты знаешь». А Рекс не мог не добавить про себя: «И то, есть ли у тебя деньги».

Что касается Элизабет, то она тоже проходила свои собственные университеты. Все еще пылко влюбленная в Элвиса, она обожала быть частью этого замкнутого мирка, греясь в лучах славы Элвиса и дорожа ласковыми именами, которые он придумывал для нее: Мисс Сирена (за ее голос), Мисс Восточный Ботик (за размер ее ноги) или Мисс Чих 59 (по понятным причинам). Ей нисколько не стало легче переносить внимание, которое он уделял другим девушкам, но она привыкла делаться незаметнее, когда они появлялись в доме, и маскировать роль, которую она сама играла в жизни Элвиса. Ей не доставлял проблем его запрет на личную жизнь для нее самой; она привыкла и она полюбила Реда и Ламара, научившись видеть Реда с другой стороны и сочувствовать бедному трехсотфунтовому болтуну Ламару, который вечно волочился за девушками, явно использовавшими его для того, чтобы просто добраться до Элвиса. Они с бабушкой стали большими друзьями, и бабушка научила ее печь печенье так, как нравилось Элвису. Порой бабушка говорила о тех временах, когда Элвис был маленьким, о том, как сильно он отличался от всех других детей, о том, что он родился в семье, которая мало чего достигла в жизни, и обе женщины выражали притворное недовольство какой — нибудь выходкой мальчиков.

Всего труднее для Элизабет было принять самого Элвиса — тот разрыв, который зачастую существовал между его публичной и частной личинами, те крайне резкие смены настроения, которые он порой испытывал, и ту жестокость, которую он мог проявлять к окружающим. Как — то раз она отправилась с ним за покупками, и он попросил ее сказать продавщице, что он ищет небольшую корзину для мусора для своей спальни. Не подумав, она напомнила ему, что у него уже есть корзина для мусора, и он мгновенно накинулся на нее. «Никогда не смей мне указывать, что покупать, а что нет, — крикнул он. — Если мне приспичит иметь тысячу мусорных корзин в спальне, это никого не касается». Они покинули магазин, так ничего и не купив, а в машине Элвис сказал ей, «что планировал купить мне в этот день много новой одежды, но [что] я все испортила». Этот случай научил ее, что «не важно, что ты думаешь, не следует говорить Элвису, что делать». И, несомненно, всегда нужно было демонстрировать только положительное отношение к его поступкам.

В конце концов она поняла, что он ревнует буквально к любым личным отношениям среди окружающих его людей, которые не касаются лично его. «Нужно было очень тщательно выбирать слова, находясь рядом с Элвисом, иначе он мог мгновенно наброситься на тебя. Он к каждому относился с подозрением, и тем не менее со своим эгоизмом он оказывался очень наивным во многих ситуациях». Если кто — то ссорился с ним, ему тут же грозило изгнание, особенно если это был мужчина. И тем не менее «он умел заставить любого почувствовать себя так, словно ты для него самый главный человек на целом свете».

В марте он решил рискнуть съездить в Мюнхен в трехдневное увольнение. За пару месяцев до этого он позировал для нескольких рекламных снимков для «Марч оф Даймз»^[2], и фотограф, видя возможность поместить фотографии также и в кинематографическом журнале, привез с собой миловидную восемнадцатиленюю актрису из Мюнхена Веру Чехову, говорившую по — английски, чья бабушка^[3], Ольга, была прославленной фигурой на немецкой сцене.

Очевидно, они понравились друг другу, или по крайней мере Элвиса достаточно привлекла экзотическая красота Чеховой, чтобы он решил нанести ей визит без предупреждения два месяца спустя. Через ее мать, Аду, известного театрального агента, он выяснил, что она играет с небольшой труппой в экспериментальной постановке, и, не остановленный тем, что пьеса игралась на немецком, сказал, что хотел бы сам посмотреть ее. «Так что он скупил все места в театре и появился с двумя своими толстыми и противными телохранителями», — вспоминала Чехова, на которую явно не произвели впечатления ни этот «невероятно застенчивый, по — мещански благовоспитанный мальчик из типичной американской семьи из среднего класса», ни его «хулиганы [телохранители], которые стояли около него стеной и были, должна сказать, совершенно заурядны со своим рыганием и всем, что свойственно таким людям. Уверена, что он никогда не ходил без них даже в туалет».

После спектакля, который Вера сочла «жалким» представлением для трех ничего не смыслящих зрителей, они провели большую часть последующих двух дней вместе — посетили съемочную площадку, на которой снималась картина студии «Вайкинг», катались на лодке, сходили в зоопарк, ужинали с мамой Веры и разнообразными театральными друзьями.

После ужина в первый вечер Элвис дал понять, что хотел бы пойти в ночной клуб, и Вальтер Брандин, поэт — песенник, выступавший в роли «дуэньи» Веры в этот вечер вместе со своей женой Элизабет, предложил «Мулен Руж» — новомодный стриптиз — клуб, который он хорошо знал. Некоторые из присутствовавших женщин никогда раньше не были в стриптиз — клубе, но все с энтузиазмом восприняли идею, и они отправились в клуб в огромном четырехдверном «Мерседесе», который за пару месяцев до этого сменил «Кадиллак». Почти сразу же, как они приехали, оркестр заиграл песни Элвиса Пресли, вовсю стараясь залучить знаменитого гостя на сцену. По словам Тони Нетцеля, менеджера по связям с общественностью «Полидор» и одного из присутствовавших артистов, «он начал петь, и один из его телохранителей сказал, что он должен прекратить — ему должно быть известно, что ему не разрешается петь, это запрещено. После этого он пел за столом, и это тоже, оказалось, не разрешается. Так что он стал отбивать ритм, но и это тоже не позволялось».

На фотографиях с того вечера он одет в темный костюм, узкий галстук, его волосы взбиты, и он имеет вид то невинный, то порочный. На фоне Веры и всей театральной группы он выглядит странно пресыщенно, его лицо — маска прижимистого собственника, почти развратника, в то время как на фоне полуголых стриптизерш и размалеванных танцовщиц он кажется почти потерянным — американец за границей, искушаемый столь разнообразными соблазнами, что он даже не знает, с чего начать. Элизабет Брандин поразила его скромность, если и не его независимость: «У нас было совершенно другое представление об Элвисе Пресли. Нам казалось, что он псих или что он будет кривляться точно так же, как любой другой молодой певец. Мы были по — настоящему удивлены его естественностью». По ее признанию, ее также удивила его покорность. Он выполнял все, что говорили его телохранители. Когда он шел в ванную, его телохранители шли вместе с ним. Это из — за угрозы покушения на его жизнь, объяснил ей Ламар. «Он сказал, что я должна понимать, ведь у них столько контрактов на годы вперед, что, взбреди в голову какой — нибудь чокнутой дамочке плеснуть ему в лицо соляной кислотой, все пойдет прахом… Слишком большие деньги поставлены на кон, если с ним что — нибудь случится».

Элвис остался у Веры в ту ночь, тогда как Ред и Ламар ночевали в отеле «Эдельвейс». Он присоединился к ним на следующую ночь, поскольку, намекнул он, мать Веры застукала его в постели со своей дочерью. По словам же Веры, ее мать просто устала от его бесконечных поклонников, разбивших лагерь в их садике, и от неуемной энергии, которую Элвис, похоже, был не способен контролировать. «После того, как он вконец замучил наших животных, канареек, собак и кошек, моя мама сказала ему: «Теперь тебе лучше уйти. Вон дверь. До свидания!» Для репортеров Ада Чехова отметила только, что «Элвис простой, неглупый мальчик, который несмотря на то, что богат, не забывает о том, что когда — то водил грузовик за тридцать пять долларов в неделю. Он не ноет, что ему приходится служить в армии. Тинейджеры могут не стыдиться такого героя».

Он провел остальные два дня в Мюнхене — а остальные две ночи в клубе. После первого такого вечера он присоединился к Вере за завтраком, «весь в блестках, которые были у него на волосах и бровях. Я спросила его, что случилось, а он только сказал: «Я провел ночь там». В любом случае это был последний раз, когда она виделась с ним; «включая фотосъемку [для «Марч оф Даймз»], я встречалась с ним три раза». Это не остановило журналистов, которые освещали каждый их шаг, от начала знакомства до полноценного романа. Вера была «тайной возлюбленной» Элвиса, и шестьдесят пять собственных фан — клубов Веры возражали против ее брака с этим мужланом — американцем. Для его друзей дома в Америке Вера стала символом вызывающего зависть нового стиля его жизни; по словам Ламара, «на некоторых фотографиях он производит впечатление парня, который в течение полу года безостановочно предавался сексу». Элвис никогда особенно не распространялся в общении с Редом, Ламаром или любым другим из своих друзей относительно того, чем он занимался с какой — либо из этих девушек. Он никогда не хвастался, говорил только намеками, но им все равно казалось, что они вполне ясно представляют себе, как обстоит дело, и нередко между собой они задавались вопросом, имел ли бы он столь большой успех у женщин, если бы он не был Элвисом Пресли; будь у них равные условия, то Ред, например, мало сомневался в том, кому досталась бы эта девушка.

Он был хорошим солдатом. Во время маневров он продолжал проявлять изобретательность разведчика, но, что еще более важно, теперь он прочно утвердился как один из своих, и, если кто — то из сослуживцев цеплялся к нему из — за его богатства или известности, он мог сполна ответить. Иногда он рассказывал им о своем опыте работы в Голливуде, случаи вроде того, как у него случилась эрекция во время съемок любовной сцены с Деброй Паже, и он невероятно точно имитировал своего сержанта, но сержант был его самым большим поклонником. Для заместителя командира второй роты лейтенанта Тейлора, который сам раньше командовал разведывательным взводом, он был «настоящим человеком… парнем, который немало заботился о других людях» и, не имея университетского образования, мог неглупо говорить и о мировых вопросах, и о своей собственной жизни. Ничто не дается без тяжелого труда, подчеркивал он в разговорах с лейтенантом, свою удачу в этой жизни вы куете сами. Изредка он выражал неуверенность в своих силах, но почти всегда это выглядело как минутное сомнение. «Иногда мне хочется все бросить», — говорил он, но он не может сделать этого, так как «слишком много людей зависят от меня. Слишком много людей считают, что я имею успех. Чертовски много».

Он охотно и без колебаний давал взаймы деньги и легко сносил неудобства славы, будь то докучливые приставания незнакомых парней в очереди у раздаточной в солдатской столовой или преследования поклонников, которые, казалось, всегда точно знали, где он появится. Он мужественно переносит трудности, снова и снова внушал ему в телефонных звонках и письмах Полковник, который без устали, почти ежедневно слал ему слова моральной поддержки. Все гордятся им, подбадривал его Полковник, все идет именно так, как они и планировали. И Элвис верил, что это и правда так.

Полковник на своем конце вел яростную схватку на несколько фронтов, отбиваясь на одном фланге от проявляющего нетерпение руководства RCA, осуществляя на другом массированное наступление на Голливуд; наконец и самое главное, изобретая новые, хитроумные способы удовлетворить фанов. Что касается RCA, он успешно выдержал все то давление, которое оказывали на него исполнительный директор Стив Шоулс и вице — президент Билл Буллок, чтобы заставить Элвиса записываться; он даже отклонил их приглашение поехать в Германию за счет компании, с тем, чтобы он лично мог наблюдать за работой в студии, которую продюсировал бы Шоулс. Он наотрез отказался дать разрешение на сведение таких незаконченных записей, как «Your Cheatin… Heart» и «Tomorrow Night», которые Элвис посчитал неудовлетворительными для выпуска; он проигнорировал настойчивые просьбы Шоулса о том, чтобы Элвис появился на промышленной выставке во Франкфурте; он хладнокровно парировал все мрачные прогнозы Шоулса относительно возможных последствий его упрямства: что, если продажи одного из новых синглов опустятся ниже миллиона? — вопрошал Шоулс. На этом пути их ждет крах.

Чепуха, отвечал Полковник, сбивая с толку Шоулса своей самоуверенностью. В RCA точно знали, что у них есть в готовом виде, когда Элвис отправлялся в армию, и Полковник даже уступил доводам Шоулса, когда он позволил Элвису записываться в Нэшвилле во время отпуска в прошлом июне. Компания ведь не хочет заполонить рынок. В RCA просто должны научиться с умом пользоваться тем, что у них есть, да и в любом случае не самое ли подходящее теперь время, чтобы подумать о выпуске второго альбома золотых записей, учитывая тот огромный успех, которым пользуется в последние двенадцать месяцев первый альбом?

Компания должна просто не сбиваться с правильного курса, поучал Полковник Шоулса с выводящей из себя регулярностью, передавая Элвису в Германию все подробности их словесных баталий, редко упуская возможность подорвать авторитет Шоулса, но в то же время ясно давая понять, что эти решения может принимать только сам Элвис; только Элвис может оценивать качество материала и решать, что является подходящим для выпуска следующего сингла. Снова и снова он подчеркивал, что он — Полковник — ничего не смыслит в музыке, что он всего лишь поддерживает суждения Элвиса, но что Элвис прав, не желая записываться в Германии, где он и без того находится под сильным прессом, где он был бы вынужден привыкать к незнакомой обстановке, где ему уже приходится делать работу. Не говоря уже о том, что это самое отсутствие дополнительного материала — тот факт, что уже очень скоро RCA придется скрести по сусекам, — ни в малейшей степени не может повредить их положению, когда они вернутся за стол переговоров.

Что упускают из виду Шоулс и все остальные руководители RCA, настаивал от письма к письму Полковник, так это то, что фаны хотят только Элвиса, а не всех этих других певцов и музыкантов, которых RCA хочет привлечь для студийной работы. Уже 9 января Полковнику пришла в голову мысль о том, чтобы Элвис просто записал себя. Ему нужно только пойти и взять магнитофон, а затем записать один или два из тех духовных гимнов, которые он так чудесно исполняет, пользуясь только собственным голосом и роялем. Это можно сделать в совершенной тайне, не делая никаких рекламных заявлений и не ставя заранее в известность об этом RCA, — он не уверен, имеет ли это такое же значение для Элвиса, как для него, но он знает, что поклонники будут в восторге от этого. По — видимому, движимый не более чем собственным энтузиазмом, Полковник написал Шоулсу пять дней спустя, намекая, что, возможно, уже очень скоро у него будет сюрприз для исполнительного директора, и эта тема снова возникала время от времени в письмах к Элвису, но нет никакого указания на то, что Элвис серьезно отнесся к этому предложению или сделал нечто большее, чем просто снисходительно улыбнулся при виде такой трогательной веры своего менеджера в его силы.

В Голливуде переговоры продвигались значительно более тяжело и нередко оборачивались взаимными угрозами о подаче судебного иска. Начать с того, что осенью 1958 года Полковник завалил кинематографический мир путаными, а порой и противоречивыми сообщениями о том, что Элвис, очень может быть, будет сниматься в своем первом после армии фильме на студии «XX век — Фокс». Естественно, что Хэл Уоллис выразил негодование по этому поводу, поскольку в его понимании их контракта Элвис был обязан сниматься в своем следующем фильме у него на студии «Парамаунт», о чем было хорошо известно Полковнику. Проведя серию яростных арьергардных боев с Уоллисом и его партнером Джо Хейзеном по поводу различных технических вопросов (вроде таких, как является ли служба в армии просто отсрочкой использования кинокомпанией своего опциона или на самом деле отменяет его) и даже упомянув некого неназванного немецкого продюсера, который готов был заплатить им 250 000 долларов плюс 50 процентов от прибыли за услуги Элвиса в европейской картине, Полковник наконец подчинился тому, что, как он прекрасно знал, было неизбежно, но не раньше, чем выторговал у Уоллиса 175 000 долларов плюс небольшой процент от прибыли за картину, от которой они не могли ждать больше, чем 100 000 долларов, включая премиальные и процент от прибыли. На этом этапе кинокомпания «XX век — Фокс», не желая оставаться в стороне от схватки, выразила намерение удержать за собой право даже не на одну, а на целых две дополнительные картины, что заставило Полковника заметить: «Виртуозное надувательство», — когда в начале ноября он сообщал об этих результатах Элвису и Вернону. Имея на руках обещание «Фокс» воспользоваться своим правом на обе картины до конца года, Полковник едва мог сдержать свое торжество. Это обеспечит Элвису три картины в одном только 1960 году (одну для Уоллиса, две для «Фокс») с гарантированным доходом свыше полумиллиона долларов, не считая того, что на горизонте еще были переговоры с MGM. Это раз и навсегда должно доказать Элвису, заявлял Полковник, что его страхи относительно того, что его забывают, беспочвенны, его популярность не убывает. Более того, заключенные сделки давали им то, к чему все время стремился Полковник. «Теперь дело обстоит так, что нам не надо, обращаясь к Уоллису, выступать всякий раз в роли просителей».

Это также, похоже, вызвало к жизни творческую сторону натуры Полковника. Не удовлетворившись тем, что буквально уничтожил Уоллиса в бизнесе, он продолжал засыпать ветерана кинематографии различными требованиями, предложениями и рекомендациями, включая сценарий, который он предлагал по собственному почину и который был готов, по его словам, предоставить бесплатно, хотя и не отказался бы от некоторого гонорара за услугу, если, по мнению Уоллиса, он заслуживает его. По сценарию Полковника действие происходит на Гавайских островах, так как у гавайской музыки есть потенциал для того, чтобы в скором времени войти в моду, а у Элвиса явно подходящий для нее голос. Сюжет вращается вокруг кучки промоутеров, которые обманом заставляют Элвиса петь вместе с несколькими местными гавайцами, — возможно, он скрывается от своих фанов, а его звукозаписывающая компания отчаянно разыскивает его, потому что ей нужен материал, — но промоутеры заставляют Элвиса петь даром, затем тайком записывают его выступление и продают пиратскую запись в ущерб финансовым интересам аборигенов (и Элвиса). В конце концов, заверяет Полковник Уоллиса, Элвис разоблачит заговорщиков, — он, однако, еще не дошел до этого места в своем сценарии, и пока он предлагает еще один сюжет. По этому сценарию Элвис — подкидыш, воспитанный в таборе бродячих цыган, живущих в повозках, спящих под открытым небом и ведущих как раз такой образ жизни, который даст Элвису прекрасную возможность продемонстрировать всю свою многосторонность и избежать приторно благочестивого образа.

Уоллис, надо сказать, оставался терпеливо снисходительным в течение всей переписки, признавая привлекательность идеи сценария на гавайской основе, но полагая, что сам сюжет, возможно, несколько мелодраматичен. В любом случае к январю он уже почти окончательно решился на первую послеармейскую картину — комедию, построенную на солдатских впечатлениях Элвиса, которая на тот момент должна была называться «Christmas in Berlin» («Рождество в Берлине»), Майкл Кёртис, многоуважаемый режиссер картины «King Creol» («Король — креол») и давний товарищ Уоллиса, прочитал сценарий и согласился с тем, что с некоторыми незначительными изменениями это могла бы быть лучшая картина Пресли на данное время, и Полковник милостиво принял вердикт — во всяком случае, пока.

С поклонниками он был совершенно другим человеком. Словно строгий дядюшка, снимающий маску неприступности только тогда, когда уверен, что его не посчитают «мягким», Полковник и его старший лейтенант Том Дискин поддерживали постоянный контакт с обширной конфедерацией фан — клубов, оказывая им небольшие милости, информируя их о последних новостях и давая им понять в той или иной форме, что Элвис и Полковник ценят их верность. В Европе проводились конкурсы в фан — клубах, дома конкурсы и викторины в журналах, посвященных кино, а в прессу подбрасывались истории обо всем на свете — от трансляции по кабельному телевидению на сотню городов, которая станет историческим событием, до еще более невероятного тура по Австралии и повествования в кинематографическом журнале под названием «Преследование рядового Пресли», который Полковник втайне поощрял по вполне понятным причинам.

На более официальном уровне Полковник Паркер разослал свыше четырех тысяч телеграмм и поздравительных открыток коллегам по шоу — бизнесу и знаменитостям музыкального мира от имени Элвиса и от своего имени по случаю круглых дат, эпохальных событий в карьере, по всякому иному случаю, чтобы напомнить о существовании Элвиса Пресли. Он объездил кинотеатры по всему Югу, добиваясь повторного проката фильмов с участием Элвиса, подверг интенсивной бомбардировке упоминаниями имени и достижений Элвиса конференцию диск — жокеев кантри — музыки в Нэшвилле, хлопковый карнавал в Мемфисе и конференцию владельцев музыкальных радиостанций в Чикаго и даже организовал лилипутский фан — клуб Элвиса Пресли, чтобы привлечь внимание к своему клиенту. Словом, он сделал все, чтобы имя Элвиса оставалось на слуху у публики, при этом никак не поставив под удар самого Элвиса, и в то время, когда уровень продаж других крупных исполнителей снижался, а сама индустрия была на спаде, благодаря его организаторским способностям и усердию вкупе с талантом Элвиса им удавалось, заверял Полковник Элвиса, оставаться на вершине.

И он был прав. Вопреки всем апокалиптическим прогнозам Стива Шоулса, несмотря на все выпады критиков и все беды, которые обрушивались на них, тщательно продуманная Полковником стратегия сознательного дефицита и со скрипом принятый график выпуска нового материала, который он выработал с RCA, в действительности приносили плоды, и каждый из новых синглов Элвиса, выпускаемый примерно через промежуток в четыре месяца, поднимался по меньшей мере до четвертой позиции в поп — чартах, продажи альбома с саундтреком к фильму «King Creol» и альбома «Elvis… Golden Records» держались более или менее на том же уровне. Он выстоял и победил, заверял его Полковник снова и снова, держась своей линии и отказываясь делать что — либо, кроме того, что требовал его долг перед родиной. Он доказал всем тем, кто сомневался в нем, что они были не правы, и в оставшееся меньше года время им всего лишь нужно придерживаться своего плана.

26 марта Вернон и Элизабет попали в дорожную аварию, сразу после того, как отбыл домой фотограф, присланный из Штатов Полковником, чтобы сделать эксклюзивные рекламные снимки рядового первого класса Элвиса Пресли, которые, как он ожидал, могли принести им несколько тысяч долларов прибыли. (Ни при каких обстоятельствах, наставлял Полковник Элвиса, не позволяй никому снимать тебя в форме бесплатно.) Вернон потерял контроль над машиной, которая перевернулась несколько раз и приземлилась колесами вверх на другой стороне автобана. Он не пострадал, но «Мерседес» был всмятку, а Элизабет пришлось доставить в ближайшую больницу. Первой реакцией Элвиса при виде машины была уверенность, что он потерял и папу, но, удостоверившись, что с его отцом все в порядке, он тут же отправился в больницу, где нашел Элизабет в бинтах и с выражением страдания на лице. Даже не поинтересовавшись, как она себя чувствует, «он стал допытываться, не предавались ли мы с мистером Пресли ласкам… Он думал, что именно из — за этого произошла авария». Элизабет была поначалу шокирована. Мистер Пресли всегда держался по отношению к ней как истинный джентльмен. Но ей стало понятно, что это просто еще одно свидетельство извращенного недоверия и чувства неуверенности Элвиса; «он подозревал всех, кто был рядом с ним, даже своего собственного отца».

Не ускользнуло от внимания окружающих и то, что он был не особенно рад успехам своего друга Рекса на военной службе. Тот факт, что Рекса с самого начала приписали к более трудному подразделению, всегда был для него костью в горле, а теперь, когда Рекс стал командиром танка или фактическим сержантом, что позволяло ему носить сержантские нашивки, еще не будучи возведенным в звание, зависть Элвиса стала очевидной для всех. Довольно показательно, что Рекс никогда не появлялся в доме в форме, хотя явно гордился своим повышением.

Что до Реда, то для него, не желавшего мириться с тем, что воспринималось им как усиливающееся тираническое правление, жизнь в Бад — Наухайме становилась все более невыносимой. Он приехал в Германию, поддавшись порыву, движимый чувством, вызванным смертью матери Элвиса и смертью собственного отца, которые произошли через несколько дней одна после другой, перед самой его демобилизацией из флота. Но с самого начала все пошло не так. Ред был упрямым малым и бунтовал против ограничений, налагаемых на него не только скаредностью Вернона, но и тем, что представлялось растущей потребностью самого Элвиса в том, чтобы все бегали и прыгали вокруг него, потворствуя его капризам. Ред чувствовал — все, что мог, он уже сделал, — и знал как никто другой, что своими стараниями навлек на свою голову бед более чем достаточно. Но то, как стал вести себя Элвис, важный вид, который он вечно на себя напускал, то, как он уверовал в свою популярность, вызывало отвращение у Реда и все больше напоминало ему о причинах, по которым он расстался с ним в первый раз летом 1956 года. По мнению Реда, этот Элвис очень отличался от того испуганного ребенка, которого он знал в школе, или даже от начинающей звезды, которую он сопровождал в первых поездках по стране в 1955 и 1956 годах. Тот Элвис не мнил себя столь важным и могущественным; он был благодарен за то внимание, которым его одаривали, и не подносил себя женщинам и всем остальным так, словно считал себя божьим даром. Вот поэтому, заключал Ред, он и пристрастился так легко к возбуждающим наркотикам: они «вызывали в нем к жизни «я», которого он не ощущал в себе».

И, кроме того, была еще одна вещь — Ред не любил получать указания от Элвиса или от кого бы то ни было, а тем более от этого лицемера Вернона. Он не мог наблюдать за тем, как Вернон волочится за женой пьянчуги сержанта, как они везде ходят втроем, словно закадычные друзья, в то время как Вернон спит с его женой; худшее случилось как — то вечером, когда они всей компанией были в ресторане и здорово набрались, «но сильнее всего напились Вернон и Билл. Под конец мы все оказались в квартире сержанта Билла. К счастью, он отрубился в своем кресле, поскольку ситуация была скверная. Вернон буянил. Дети Ди плакали, и я уложил их спать». Вернон бешено вырывался, когда Ред и Ламар вывели его и усадили в такси. «Он ругался и кричал, что посадит нас на первый самолет в Штаты. Но все — таки хорошо, что мы уехали оттуда, поскольку, если бы проснулся Билл Стэнли и услышал все происходящее, могли бы быть очень неприятные последствия. Ведь он не знал, что Вернон и Ди больше чем просто друзья». И нельзя было также, чтобы об этой пьяной истории узнал Элвис: он ясно дал понять, что ему не нравится Ди, ему не нравится, когда напивается отец, и мысль о том, что кто — то займет место его матери, как хорошо знал Ред, была способна привести его в ярость.

В конце концов Ред просто объявил, что едет домой. Сам ли он принял такое решение или его подтолкнули к этому (мнения на сей счет поровну разделились), но он отбыл в начале мая, примерно в то же самое время, когда Ди Стэнли вернулась в Вирджинию со своими мальчиками, чтобы «побыть вдалеке и подумать». Каковы бы ни были личные чувства Реда, его публичная верность осталась неизменной, когда вскоре после своего приезда домой он обрисовал жизнь Элвиса и Вернона в Германии в розовых тонах в интервью на радио с мемфисским диджеем Джорджем Клейном — одноклассником и давним другом Элвиса. Любимым занятием Элвиса вне службы, заявил Ред, является футбол^[4]. Его армейская жизнь совсем не то существование с ночными бдениями, которое он вел на гражданке. В жизни его отца тоже произошли хорошие изменения. «Он встретил немало людей, говорящих по — английски, — главным образом солдатские семьи, — и они довольно часто ходят друг к другу в гости».

Элвис, со своей стороны, мог понять чувства Реда, но ему был нужен кто — то еще из дома помимо Ламара. Первым, кому он позвонил, был Алан Фортас, который, может быть, и отнесся бы к предложению более серьезно, если бы уже не говорил на эту тему с Редом («Ред твердил мне: «Все что угодно, только не езди туда. Поверь мне, ты возненавидишь все это, и ваши отношения с Элвисом уже никогда не будут прежними»). На какое — то время он снова переключился на Аниту, и Полковник даже установил предварительную дату для ее приезда, используя в качестве ширмы ее тетю, — но чем больше Элвис думал об этом, тем меньше ему нравилась эта идея, и даже в самые тоскливые моменты он понимал, что это не будет отвечать его потребности в постоянном дружеском общении. Поэтому он позвонил Клифу Гливзу — не без некоторой тревоги, но зная, что Клиф всегда умеет пошутить и доказал свою преданность, если не свою обязательность, за те полтора года, что болтался с ними до призыва Элвиса в армию.

Клиф обретался в Батон — Руже^[5], пробуя себя в шоу — бизнесе, когда получил этот звонок. В прошлом диск — жокей и артист разговорного жанра, из — за волнения забывший свою единственную реплику в «King Creol», он занимался раскруткой своей первой записи, «Love Is Му Business», на новоиспеченном лейбле Summer Джека Клементса и работал над комедийным материалом в духе Дейва Гарднера для своего выступления, «когда зазвонил телефон, и это оказался Элвис. Он сказал: «Клиф, у меня скоро будет двухнедельное увольнение в Париж». Я даже не спросил его, как он или что — нибудь такое, а просто сказал: «Элвис, я еду».

Но не так быстро, чтобы ему действительно пришлось ехать с ним в Париж. Билеты на самолет обеспечивал Элвис, и Клиф умудрился оставаться в воздухе довольно длительное время, делая остановки в Мемфисе, Нью — Йорке, Лондоне и еще в одном или двух пунктах по пути следования, прежде чем наконец добрался в начале июня до Германии. Но и тут он вскоре умчался в другое место, после того как его познакомили с летчиком по имени Керри Грант, который был помощником управляющего и занимался постановкой эстрадного шоу в клубе «Игл» в Висбадене — крупнейшем клубе и культурно — развлекательном центре американских военно — воздушных сил в Европе.

Грант впервые встретился с Ламаром, Верноном и Элизабет за месяц до этого, когда они присутствовали на эстрадном представлении в Гиссене, устроенном в пользу детей с физическими увечьями, на котором он выступал в роли ведущего. Он сразу же подружился с Ламаром, и в ответ на приглашение посетить клуб «Игл» Ламар в свою очередь пригласил Керри и его жену Кэрол приехать как — нибудь в Бад — Наухайм, когда Элвис вернется с маневров. По случайному совпадению тот воскресный день, когда Керри заехал за Ламаром, чтобы отвезти его в свой клуб, оказался днем прибытия Клифа, и Рекс отметил почти мгновенную реакцию со стороны Клифа на новость о том, что Керри тоже занимается шоу — бизнесом. Спустя каких — нибудь несколько дней Клиф уехал в Висбаден, сперва зарезервировав себе место в клубе «Игл», и он вместе с «Фольксвагеном», который он позаимствовал для поездки, некоторое время был в отсутствии. Вот поэтому в Париж пришлось ехать Рексу, а не Клифу.

В эту поездку отправились Элвис, Ламар, Чарли и Рекс. Сначала они сделали остановку в Мюнхене, где они снова посетили «Мулен Руж», а Элвис сфотографировался с Марианной — стриптизершей, которая показала номер, как восторженно сообщали телеграфные агентства, не имея на себе «ничего, кроме стандартных размеров пластинки Элвиса». Затем, проведя здесь две ночи, они отправились в персональном вагоне поезда в Париж, где 16 июня их встретил совладелец компании «Хилл энд Рейндж» Джин Абербах — эмигрант из Вены, который со своим братом Джулианом одним из первых начал работать в сфере издания музыки кантри — энд — вестерн, пока судьба — в лице Полковника Паркера — не свела их с Элвисом Пресли.

Джин был готов позаботиться обо всем на свете. Он забронировал для всей компании номера в шикарном отеле «Прэнс де Галль» («Принц Уэльский»): они поселятся в номере люкс на верхнем этаже с прекрасной панорамой на Елисейские поля и Триумфальную арку, а он будет жить дальше по коридору. Кроме того, к их услугам были Фредди Бинсток, двоюродный брат Абербахов и главный представитель издательской компании на сеансах звукозаписи, а также Бен Старр, адвокат «Хилл энд Рейндж», знакомый Элвису еще по первым его контрактам с RCA. Куда бы ни захотел он пойти с парнями, чем бы он ни захотел заняться — все был способен устроить Абербах, искушенный и светский сорокавосьмилетний холостяк, имевший со своим братом апартаменты и офисы по всему миру; он с Фредди и Беном находится здесь для того, чтобы мальчики весело провели время. Они, разумеется, привезли привет от Полковника, который сожалел, что не может приехать сам, и от Хэла Уоллиса, с которым Джин и его брат уже работали над предстоящей художественной картиной, теперь переименованной в «G. I. Blues» («Солдатский блюз»), и который, как знал Элвис, скоро сам приедет в Германию для съемок антуража и армейских сцен. Если им хочется посмотреть город, если они желают осмотреть достопримечательности под руководством гида, им нужно только сказать.

Рекс и Ламар были достаточно любознательными, но Элвиса интересовала только жизнь после наступления темноты, поэтому договорились, что они пойдут в тот вечер в «Лидо». После короткой пресс — конференции, на которой он держался с привычным апломбом («Под объективами фотокамер он, казалось, превратился в другого человека», — отмечал Рекс, который до этого ни разу не видел своего друга в подобной обстановке), Элвис решил испытать пресловутую утонченность Парижа. Тут, заверили его журналисты, им не будет докучать вульгарная толпа; он может выходить на улицу без страха быть узнанным, не говоря уже о том, чтобы подвергнуться приставаниям. Эксперимент продлился около десяти минут. Столько времени потребовалось для того, чтобы вокруг них в уличном кафе на тротуаре — в каких — нибудь нескольких кварталах от отеля — собралась толпа из двухсот человек. Только через час с лишним они смогли вернуться назад в отель, и, в то время как Рекс и Ламар все — таки воспользовались предложением Джина показать им город, Элвис впредь придерживался своего первоначального решения.

Ночи были совсем другое дело. «Лидо» был вторым Лас — Вегасом, только более распутным, и с этой ночи их жизнь пошла практически по заведенному порядку. Они просыпались далеко за полдень, чтобы съесть в 8 часов вечера свой не то завтрак, не то ужин. Затем спешили на первое представление в «Карусель» или «Фоли Бержер», а оттуда перемещались в «Лидо», в котором кордебалет — «Красотки в синем» — состоял сплошь из статных английских девушек, жаждавших познакомиться с Элвисом Пресли. После того как «Лидо» закрывался, они переезжали в «Ле Бантю» — ночной клуб, открывавшийся не раньше 4 часов утра, — захватывая с собой столько «Красоток в синем», сколько изъявляло желание отправиться с ними. В конце вечера Элвис отбирал себе самую лучшую среди всех девушек, оставляя остальных на выбор Рексу, Чарли и Ламару. В одну памятную ночь весь кордебалет вернулся с ними в их номер, и вся компания еще спала в 9.30 на следующий вечер, когда раздался телефонный звонок. Звонил менеджер «Лидо», который заявил Ламару, что он хотел бы начать первое представление. Ламар ответил, что пусть начинает, и повесил трубку, забыв и думать об этом. Через мгновение телефон зазвонил снова, и Ламар снова услышал то же самое.

«Ламар рассвирепел, — вспоминал потешавшийся Рекс, — и на этот раз… сказал менеджеру «Лидо»… чтобы он оставил их в покое. После чего менеджер заявил Ламару, что не может начать представление, так как весь его кордебалет находится у нас в номере. Излишне говорить, что Ламар был несколько смущен», — заключает Рекс, который позже был по крайней мере не меньше смущен воспоминанием о своих собственных поступках, «но в то время казалось, что это в норме вещей».

Так это и шло — существование в духе сказок «Тысячи и одной ночи», в котором они плавно переходили от одной невероятной фантазии к другой. В одну из ночей в «Лидо» Элвис поднялся и спел с оркестром «Willow Weep For Ме». Он до смерти испугался, признался он потом журналистам. «Впервые за 15 месяцев я стоял перед публикой. На меня вдруг накатил такой страх». Относительно же своих армейских впечатлений он поведал, что «привык к размеренной жизни. Любому трудно акклиматизироваться в армии, а мне, возможно, было трудней остальных. Но я решил для себя, что обязательно приспособлюсь, потому что иначе будет только хуже».

Словно ватага школьников, они носились со своими бутановыми зажигалками (совсем недавно появившимися на рынке), соревнуясь в том, кто выдаст самоевысокое пламя, случись ничего не подозревающему человеку попросить огоньку. Бедняга Ламар, который уже и так потерял свой паспорт в поезде, стал объектом даже еще больших насмешек, когда начал божиться, что влюбился в одну из танцовщиц в «Ле Бантю». Элвис быстро все разузнал, пригласил девушку составить компанию Ламару в их машине и едва не упал, когда Ламар обнаружил, к своему огромному изумлению, что его «она» была «он». Элвис любил рассказывать эту историю о великой страсти Ламара и о том, как — когда все было сказано и сделано — «у нее оказался больших размеров, чем у него!».

Под конец их пребывания они так разошлись, что Элвис решил променять забронированные места в поезде на еще одну ночь в Париже. На следующий день он взял напрокат лимузин, и они прибыли в свою часть во Фридберге как раз вовремя, чтобы три солдата вернулись в казарму в полночь на пятнадцатый день своего увольнения.

Вернон тем временем находился в своем собственном увольнении неопределенной продолжительности. Он отплыл из Бремерхафена в тот же день, когда мальчики отправились в Париж, спустя восемь дней, 24 июня, прибыв в Мемфис. У него есть кое — какие дела, которые ему нужно решить, сообщил он репортерам, которые заметили его появление; ему нужно зарегистрировать и подготовить автомобили к приезду домой Элвиса через девять месяцев; и ему необходимо удалить зуб, пока он находится в городе. Но, разумеется, подлинной причиной его возвращения была Ди, которую он решил не отпускать.

Он проводил ее в аэропорт с ее мужем Биллом, и после этого двое мужчин сидели и пили в квартире Стэнли — каждый по — своему подавленный. Он боится, что потерял свою жену, признался Билл Стэнли, не ведая того, кому он обязан этим, и попросил Вернона помочь ему вернуть ее назад. «Ты мой самый близкий друг, — заявил он, по словам Ди. — Ты ходил с ней за покупками и давал ей так много того, чего я не давал ей. Ты ведь знаешь, она тебя любила. Она послушает тебя…» Это было уже слишком для Вернона, и он позвонил Ди еще до того, как она приехала в дом своей сестры.

Он остался на полтора месяца, присутствовал на приеме в Мэдисоне, штат Теннесси, в честь пятидесятилетнего юбилея Полковника, навестил впервые за длительное время своего отца в Луисвилле и воспользовался случаем познакомить его с Ди, больше для того, чтобы попытаться убедить ее в том, что у них действительно может быть совместная жизнь. В «Мемфис пресс — симитар» сообщалось, что он «так изменился, что его не узнать… Один друг сказал, что он ходит со слезами на глазах. Он чувствует себя таким одиноким, что порой одному из его братьев приходится ночевать в доме вместе с ним». И, сообщалось дальше: он оставил нетронутым разбитое оконное стекло, на которое упала Глэдис, — из глубокой скорби, которую испытывают он и Элвис. Но он привез Ди в Грейсленд. И пообещал, что сделает его домом для нее и ее ребят. «Мне дали от ворот поворот», — поведал он местному другу и поклоннику Дотти Эйерсу, не оставляя сомнений в том, почему на него сердит Элвис. «Дело не то чтобы конкретно в этой женщине, — сказал он. — Думаю, на ее месте это сделала бы любая женщина в данный момент». К тому времени, как он отплыл из Нью — Йорка в первых числах августа, Ди поместила своих мальчиков, которым было теперь восемь, шесть и три года, в детский пансион под названием «Бризи — Пойнт Фармз» и планировала присоединиться к нему в Германии.

В середине августа с целой командой для двухнедельных натурных съемок в Германии во Франкфурт прибыл Хэл Уоллис. Он получил разрешение 3‑й бронетанковой дивизии на съемки танковых маневров помимо более неформальных сцен на базе — все, поспешили заверить американский народ представители «Парамаунт», за счет студии, а не госбюджета. У Элвиса были четкие указания — никоим образом не участвовать в съемках, но он несколько раз ужинал с Уоллисом и возбужденно говорил о предстоящей работе. Он потратил немало времени на подготовку к этой роли, заявил он, уже около семнадцати месяцев, и считает, что полностью овладеет ею к тому времени, когда демобилизуется в марте. Элвис даже попросил у него сценарий, поведал Уоллис светскому хроникеру Мэю Манну, но он вынужден был отказать, так как знает, что Элвис сразу бы ринулся учить роль и вызубрил бы ее на месте.

Примерно в то же время, 15 августа, на военно — воздушную базу Рейн — Мейн прибыл капитан Пол Болье со своей семьей, откуда он отправился в Висбаден, который должен был стать местом его службы. Как и большинство семей военных, Болье много переезжали с места на место, но большую часть последних четырех лет они провели на базе военно — воздушных сил Бергстром в Остине, где их старший ребенок Присцилла, которой было всего четырнадцать, в прошлом году на выпускном балу в Дельвапльской неполной средней школе^[6] получила титул «Мисс Красота» и «Мисс Элегантность». Присцилла, на четыре года старше своего брата Дона (еще были четырехгодовалая сестричка и новорожденный братик), только совсем недавно узнала, что Пол Болье, которого она всегда считала своим отцом, на самом деле удочерил ее после женитьбы на ее матери, когда Присцилле было три года. Ее настоящий отец, объяснила ей мать в ответ на ее приставания с вопросами, когда она наткнулась на свою младенческую фотографию со своими родителями, был морским летчиком и погиб в авиакатастрофе, когда ей было всего шесть месяцев. Она считает, что будет лучше, сообщила она своей растерянной дочери, если они сохранят это в тайне и не скалит об этом остальным детям, — в сущности, она считает, что будет лучше не говорить о том, что она узнала, и отцу Присциллы, который ее очень любит. Присцилла подчинилась решению матери, хотя и не понимала ее мотивов, и с этого момента она невольно стала ощущать себя чужой в семье. Тем несправедливее казалась необходимость снова переезжать на следующий год — и тем более в Германию.

В первые несколько дней после переезда она мало чем занималась, отказывалась выйти из своего горя, отвергала все предложения помощи. Она была красивой девушкой — со вздернутым носиком, детской свежестью в облике, но со взрослым выражением лица и собственным мировоззрением. Ее мать делала все, что могла, чтобы вывести ее из состояния молчаливого негодования, а ее строгий, но справедливый отец пытался вразумить ее, но она продолжала дуться с непреклонной решимостью, пока наконец ей самой это не наскучило. Семья переехала из гостиницы, в которой они жили, в пансион, и Присцилла начала ежедневно по пути из школы домой захаживать в находившийся поблизости клуб «Игл», служивший своего рода культурно — развлекательным центром для семей военных летчиков. Она обыкновенно сидела в снэк — баре, слушала музыкальный автомат и писала письма своим подругам в Штатах. Тут она и встретилась с Керри Грантом.

Поначалу она не знала, кто он. Он был просто привлекательным парнем старше нее, лет двадцати с лишним, который на нее пялился, — но к этому она привыкла. Однажды, когда она сидела так со своим десятилетним братом Доном, он подошел и представился. Она назвала свое собственное имя с некоторыми опасениями и стала слушать с еще большей подозрительностью, когда он объяснил, что отвечает здесь, в клубе «Игл», за культурно — развлекательную программу, и спросил, не является ли она случайно поклонницей Элвиса Пресли. Она попросту уставилась на него — конечно же, она его поклонница, а кто нет? Они с подругой Анжелой нашли Бад — Наухайм на карте, узнав, что она поедет в Германию, и, когда они увидели, что он так близко расположен от Висбадена, она сказала Анжеле, что встретится там с Элвисом. «Я его хороший друг, — сказал Керри Грант. — Мы с женой довольно часто ездим к нему. Хочешь как — нибудь вечером поехать с нами?»

В конце концов ее отец согласился на это. После встречи с Керри и получения заверений от последнего в том, что он и его жена будут хорошо присматривать за его дочерью, капитан Болье связался с командиром летчика и только потом отпустил ее — при условии, что она будет дома как штык к 11 часам. Следующий день был учебным.

Она была одета в сине — белое платье — матроску, белые носочки и белые туфли. На проигрывателе стояла пластинка с песней Бренды Ли «Sweet Nothing…s», когда она вошла в комнату, и Рексу показалось, что она само воплощение миловидности. Элвис сидел в кресле, небрежно перекинув одну ногу через подлокотник. Он был одет в желтовато — коричневые слаксы и красный свитер и курил одну из своих маленьких сигар. Для Рекса было очевидно, что Элвис сражен наповал, но четырнадцатилетняя девушка остановилась, замерев в оцепенении на пороге.

«Когда Керри подвел меня к нему, Элвис встал и улыбнулся.

— Ну, — сказал он, — что у нас тут?»

— Элвис, — объявил Керри, — это Присцилла Болье, девушка, о которой я тебе рассказывал.

Мы поздоровались за руку, и он сказал: «Привет, я Элвис Пресли», но затем повисло молчание, пока Элвис не попросил меня сесть рядом с ним, а Керри тогда отошел в сторону.

— Так — так, — сказал Элвис. — Так ты ходишь в школу?

— Да.

— Ты в каком классе? Ты уже заканчиваешь школу?

Я покраснела и ничего не ответила, не желая раскрывать, что я всего только в девятом классе.

— Ну, так заканчиваешь? — настаивал он.

— В девятом.

— Что в девятом? — Элвис выглядел озадаченным.

— Классе, — прошептала я.

— Девятом классе, — повторил он и рассмеялся. — Да ты еще совсем маленькая.

— Спасибо, — отрезала я. Даже Элвис Пресли не имел права говорить мне такое».

Он играл для нее на рояле и пел некоторые из своих собственных песен, но также, к ее большому удивлению, знаменитые и выразительные вещи, вроде хита 1953 года Тони Беннета «Rags to Riches» и популярного гимна Махалии Джексона «I Asked the Lord», а вместе со всеми балладу Эрла Гранта «The End». Из того, как он смотрел на нее, было ясно, что он пытается произвести на нее впечатление, но она совершенно не знала, как реагировать на это, и оглядывала комнату, рассматривала постер Брижит Бардо, смотрела на всех этих взрослых людей, искавших его внимания и одобрения. Он повел ее в кухню, где она познакомилась с его бабушкой, а он съел первый из пяти сандвичей с грудинкой, намазанной горчицей. Она пыталась найти темы для беседы, но это как — то не имело значения, ему, казалось, просто хотелось излить ей все свои чувства, и когда Керри пришел в комнату и сказал, что пора ехать, Элвис умолял ее остаться еще немного. Когда Керри объяснил, что она не может, Элвис сказал, что, может быть, она смогла бы приехать снова, но Присцилла сомневалась, что он будет помнить ее, да и в любом случае она не попала домой до двух часов ночи из — за непроницаемого тумана, который задержал их по дороге в Висбаден.

Только спустя несколько дней она получила еще один звонок от Керри: Элвис хочет видеть ее снова. Она не могла поверить в это; кроме того, это вызвало некоторое возмущение у остальных домочадцев, однако ее родители в конечном итоге согласились отпустить ее, и не успела она опомниться, как снова очутилась в доме на Гётештрассе. В этот раз было очевидно с самого начала, что Элвиса влечет к ней: после того, как он сыграл на рояле и спел для нее, он сказал: «Присцилла, я хочу быть с тобой наедине». Она огляделась вокруг — поблизости от них никого не было.

«— Мы и так наедине, — нервно сказала я.

Он придвинулся ближе, прижав меня спиной к стене.

— Я имею в виду, по — настоящему наедине, — прошептал он. — Ты поднимешься со мной в мою комнату?

Этот вопрос привел меня в панику. Его комнату!..

— Милая, ничего не бойся.

Говоря это, он гладил мои волосы.

— Клянусь, я не сделаю тебе ничего плохого, я не причиню тебе вреда. — Его голос звучал абсолютно искренне. — Я буду обращаться с тобой как с сестрой.

Смущенная и растерянная, я отвернулась.

— Пожалуйста».

Она поднялась наверх вперед него — так будет «лучше выглядеть» — и обследовала его комнату, найдя небрежно разбросанные письма от Аниты и других девушек, осмотрев его книги и пластинки, все его мундиры, едва ли не задыхаясь в ожидании его появления. Наконец, после того, как, казалось, прошла вечность, он появился, скинул пиджак, включил радиоприемник и сел на кровать. Почему она не сядет с ним рядом? — спросил он, в то время как она представляла себе все немыслимые продолжения, но ее покорили его нежность, его искренность, его глаза, и они увлеклись разговором, не заметив, как пришло время расставаться. Он был в точности как она, он чувствовал точно так же, как и она, внутри «он был всего лишь мальчишка, он боялся, он не знал, сложится ли у него карьера или нет, он не знал, вернется ли он к своим поклонникам, он был обнажен, он был уязвим». В конце вечера он поцеловал ее на прощание, и она отчаянно вцепилась в него, не желая его отпускать. Ему пришлось отрывать ее от себя. У них много времени впереди, сказал он ей, целуя ее в лоб и впервые называя «малышкой».

В их четвертое свидание, по настоянию капитана Болье, он познакомился с ее родителями. До этого момента ее отвозил в Бад — Наухайм и привозит обратно Керри, но Присцилла сказала Элвису, что, если он хочет увидеть ее снова, ему придется заезжать за ней самому. Он приехал со своим отцом в белом «БМВ» и нервозно сидел в гостиной Болье, ожидая, когда появятся ее родители. Когда же они появились, он вскочил и сказал: «Здравствуйте, я Элвис Пресли, а это мой папа, Вернон», — словно они могли не знать, кто были их гости. Они немного поговорили на отвлеченные темы, в то время как Присцилла не находила себе места; она знала, каким может быть ее отец, а в Бад — Наухайме она видела и слышала такие вещи, которых, она знала, он никогда не одобрит. Однако Элвис вел себя наилучшим образом: он рассказывал о своей службе в разведывательном взводе и прекрасно смотрелся в своей армейской форме. Когда капитан Болье сообщил ему, что с этого времени ему придется самому заезжать за Присциллой и отвозить ее домой, как подобает жениху, Элвис объяснил, что к тому времени, как он возвращается со службы и приводит себя в порядок, уже проходит добрая часть вечера, а потому нельзя ли сделать так, чтобы ее забирал его отец, а он будет отвозить ее домой.

Капитан Болье, казалось, задумался над этим компромиссным решением, затем поставил вопрос прямо: для чего, собственно говоря, нужна Элвису его дочь? В конце концов, ему и так бросаются на шею все девушки. Почему Присцилла? Элвис, казалось, поежился при этих словах — на мгновение Присцилла почувствовала к нему еще большую жалость, и Вернон тоже беспокойно заерзал на своем месте. Но затем он заявил: «Понимаете, сэр, я испытываю к ней очень нежные чувства» — в той своей простодушной манере, которая могла заставить вас поверить едва ли не всему, что бы он ни сказал. Присцилла очень зрелая для своего возраста, утверждал он, а он чувствует себя несколько одиноко, находясь вдали от дома. «Думаю, вы могли бы сказать, что мне нужен человек, с которым я могу поговорить. Вам не нужно беспокоиться о ней, капитан, — объявил он. — Я буду хорошо заботиться о ней».

С этого момента они виделись почти каждый день. Он не отвозил ее домой все время или даже большую часть времени, и не всегда за ней заезжал Вернон; чаще обычного в роли шофера выступал Ламар, но это больше не имело значения. Ее родители хотя и были успокоены, но убедились — во всяком случае на время, — что он и вправду милый, воспитанный молодой человек.

Каждый вечер они заканчивали в его спальне. Каждый вечер они заканчивали в объятиях друг друга. Он оставался верным своему обещанию: он не причинял ей вреда, он не причинил бы ей вреда, даже если бы она стала умолять его об этом, — она еще слишком юная, говорил он ей; он хочет, чтобы она оставалась чистой. Когда — нибудь придет время, а пока они могут делать многие другие вещи. Ни с кем другим в своей жизни она не ощущала такой близости, как с ним. От бабушки, которую она теперь называла, как и он, Доджером^[7], она узнала о том, каким он был в детстве, узнала все семейные истории, узнала о том, как сурово порой обращалась с ним его мама, но и как она оберегала его от всего плохого. Она полностью ощущала себя частью его и все же не знала, какая роль предназначена ей самой. Ей было известно, что у него есть другие девушки, сколько бы он это ни отрицал. Когда она сказала ему, что любит его, он приложил свои пальцы к ее губам и казал, что не может разобраться в своих чувствах. «Папа то и дело напоминает мне о твоем возрасте и о том, что это невозможно», — продолжал он запинаясь. «Когда я поеду домой… Только время покажет».

Хуже всего было тогда, когда их окружали другие. В начале вечера, до того как Присцилла шла вперед него наверх, вокруг них постоянно теснились другие, а он мог быть таким непохожим, когда рядом были другие люди, скрывая того маленького мальчика, которого он раскрывал перед ней, грубо отстраняя их тайную жизнь. Тогда она оказывалась такой же, как и все остальные, ловила каждый намек на его настроение, смеялась, когда смеялся он, молча сидела с пустым выражением на лице, пока ему не приходило в голову что — нибудь сказать.

«Я и вправду чувствовала, что знаю, каким был Элвис Пресли в то время. Не звездой, не важной персоной, которую, ему казалось, он должен изображать из себя. Я видела его без маски, совсем без маски, я видела его таким, каким он был на самом деле после того, как потерял маму. Мы так много говорили с ним, он делился со мной своим горем, он был очень беззащитным, и он чувствовал себя преданным своим отцом, тем более что тот, по — видимому, даже увлекся такой женщиной [как Ди Стэнли]. Он начинал буквально лепетать, когда говорил о том, что отец не может так поступать, что «это пройдет, как только мы уедем из Германии, это уйдет…». В то время он был полностью беззащитным, полностью честным и, я бы сказала, полностью чувствующим».

О своей карьере он говорил с тревогой, но у него была безусловная вера в Полковника. Он показал ей письма, которые написал ему Полковник, письма, в деталях расписывающие их план, демонстрирующие то, как он подогревает интерес поклонников, перечисляющие все его рекламные акции и изобретательные ходы, убеждающие Элвиса не беспокоиться. «Он говорил о том, что когда — нибудь я познакомлюсь с Полковником, что Полковник работает над тем, чтобы он мог сняться в фильме сразу, как только вернется домой, и что он будет сниматься еще [после этого]. Он говорил о нем с большой нежностью». И было очевидно, что он безоговорочно доверяет Полковнику, потому что, сказал он Присцилле, именно из — за Полковника он не выступал все то время, что находится в армии, и, как и во всех других решениях, Полковник был прав.

Она впитывала все это как губка, удивляясь его убежденности по этому поводу не больше, чем его почти проповедническому восхвалению пользы йогурта, который он только недавно открыл для себя и поедал литрами. В конце вечера они обычно слушали «Good Night, Му Love», песню, которую передавали в завершение эфира на армейской радиостанции, после чего Ламар отвозил ее домой.

С самого начала всем было ясно, это не похоже на все остальное. Для Чарли не было сомнения, что он влюбился с первого взгляда. «Ты заметил, какое у нее породистое лицо? — спрашивал Элвис у своего друга, словно во что бы то ни стало должен был найти объяснение. — Она похожа на женщину, которую я искал всю свою жизнь». Для Джо Эспозито, новоприобретенного армейского товарища из Чикаго, который недавно начал играть с ними в футбол по выходным дням, источник притяжения был очевиден («Каждый воскресный полдень Присцилла сидела одиноко в сторонке, следя за игрой. Этот образ как живой стоит у меня перед глазами. Я никогда — ни до того, ни после — не встречал никого, кто был бы таким невероятно хрупким и красивым»), хотя для него объяснение было, вероятно, более банальным:. «Он знал, что она еще совсем юная, и намеревался сделать ее такой, какой он хотел ее видеть».

Даже Элизабет, которая продолжала спать с ним каждую ночь и, разумеется, жутко ревновала, тотчас сообразила, что тут было что — то другое, далекое от всех других интрижек, от всех других девушек, которые то и дело появлялись в его жизни и исчезали из нее. Дольше всего она была уверена, что он никогда не расстанется с Анитой; она молча передавала ему письма Аниты и ждала, как и все остальные, что рано или поздно они, вероятно, поженятся, — но с появлением миловидной маленькой брюнетки от всей этой уверенности не осталось и следа. «Мне часто хотелось спросить Элвиса, не влюбился ли он в Присциллу, но я знала, что лучше не задавать этого вопроса».

В остальном почти все разговоры стали вдруг вращаться вокруг возвращения домой. Иногда Элвис заговаривал о том, чтобы взять Элизабет с собой в Мемфис в качестве своей секретарши. Порой он говорил о том, чтобы взять с собой домой их всех. Но, даже когда он предавался ностальгическим воспоминаниям о том, через сколько всего они вместе прошли, было совершенно ясно, на что все больше направлялось его внимание, даже когда он был с Присциллой, которая видела, что ее мечта испаряется еще до того, как она сумела ее полностью сформулировать, которая все больше уверялась в том, что он вернется в Штаты, и все будет так, как если бы ничего и не прозошло.

Сообщения от Полковника приходили со все убыстряющейся скоростью — звонки, телеграммы, письма. Специальная телевизионная передача Фрэнка Синатры, которая была впервые анонсирована в июле, теперь была полностью одобрена: она будет иметь название «Вечер Фрэнка Синатры в честь возвращения Элвиса Пресли», и за нее Элвис получит 125 тысяч долларов, самый высокий гонорар, который когда — либо получал гость на телевизионной передаче, — и всего лишь, не преминул отметить Полковник, за исполнение двух песен. Он также не забывал и о предстоящей сессии, которая состоится перед самой передачей. На ней он будет впервые исполнять свой новый сингл, сообщал Полковник, так что ему нужно думать об этом — это будет их первоочередным делом на сессии, и это нужно сделать как следует. В остальном они будут крутить RCA как хотят. Они не могут подписать новый контракт, пока не улажены некоторые вопросы с налогами, но звукозаписывающая компания уже согласилась выплачивать издательские гонорары полностью в режиме «наибольшего благоприятствования» на все песни, с которых они имеют проценты в качестве держателей авторских прав, — важное изменение существующего контракта, обусловливавшее 75-процентную долю в таких композициях, согласно стандартной политике компании. В плане издательского сотрудничества с «Хилл энд Рейндж» это означает, не замедлил указать Полковник, 25-процентное увеличение выплат буквально с каждой песни, которую он запишет. Но это еще не все: если какой — либо другой исполнитель получает более выгодные условия на RCA, Элвису автоматически предоставляются те же самые условия вследствие пункта контракта о режиме «наибольшего благоприятствования». RCA пляшет под их дудку, ликовал Полковник, — и все это благодаря тому, что они твердо держались своего плана.

Мысли же Элвиса были по большей части заняты другими вещами. Ему доставлял удовольствие отчет Полковника о его деловых успехах, ему нравилось слышать о том, что Полковник заставляет воротил шоу — бизнеса есть у него из рук, и он, разумеется, ценил, что Полковник всегда заботится о нем, что он обеспечил ему страховку на будущее, — но прежде всего его занимала музыка, то, ради чего и делалось все это. На ней — то и сосредоточивались все его мысли каждый вечер, когда он садился за рояль, о ней — то он и мечтал все больше и больше — о песнях, которые он запишет, когда вернется домой, о музыке, с помощью которой он снова сможет общаться с миром. Было несколько песен, которые не покидали его мыслей уже некоторое время: «Soldier Воу» — хит 1955 года квартета Four Fellows, служивший рефреном к его жизни, с тех пор как он пошел в армию; «I Will Be Home Again» — старая вещь Golden Gate Quartet, которую он с Чарли пел дуэтом; классические ритм — н–блюзовые вещи вроде «Such a Night» Клайда Макфаттера и «Like а Baby» Викки Нельсона. Он знал, что сделает госпел — альбом до конца года, и именно для этого Чарли продолжал пичкать его юбилейными спиричуэлсами, а Гордон Стокер из Jordanaires прислал ему записи всех госпел — исполнителей — от черной госпел — группы Harmonizing Four с их великим бас — вокалистом Джимми Джоунзом до самых последних вещей Statesmen и Blackwood Brothers. Старина Дьюи Филлипс у себя в Мемфисе продолжал подкидывать ему песни, которые он, вероятно, никогда не станет записывать, а Фредди Бинсток постоянно слал материал от «Хилл энд Рейндж».

Никто из них, похоже, полностью не сознавал его желания исследовать новые направления, но — с другой стороны — откуда им было понять это, если он сам всегда сторонился этой территории с тех самых пор, как начал записываться? Его, к примеру, всегда притягивала к себе полноголосая, вдохновляющая, почти оперная баллада, исполняемая Роем Гамильтоном, который номинально считается ритм — н–блюзовым певцом, чья композиция «You’ll Never Walk Alone» стала номером один в 1954 году. Он записал энергичную «I'm Gonna Sit Right Down and Cry (Over You)» Гамильтона после заключения контракта с RCA в 1956 году, но он даже и близко не подходил к тому, чтобы попробовать записать более амбициозные вещи Гамильтона, — и кто знает, что бы стал думать Стив Шоулс, который подписал с ним контракт, если бы он это сделал? Теперь, подбадриваемый Чарли, он постоянно работал над улучшением своей вокальной техники: Чарли продолжал показывать ему приемы, помогающие управлять своим дыханием и расширять диапазон своего голоса, и он применял полученные навыки на вещах вроде «Unchained Melody» и «I Believe» Гамильтона, а также на веселой ирландской песенке «Danny Воу» и на одной из своих давно любимых вещей — «There’s No Tomorrow» Тони Мартина, английской версии 1949 года знаменитой «О Sole Mio», которая, в свою очередь, основана на итальянской народной мелодии, обретшей бессмертие благодаря записи 1916 года великого оперного певца Энрико Карузо.

Поначалу его пугала мысль о том, какова может быть реакция его поклонников. Но затем он доверился правилу, которым руководствовался в течение всей своей карьеры: то, что ты поешь, должно исходить из сердца; это не должно быть просто данью моде, потому что в этом случае публика никогда не поверит тебе. До сих пор он полагался только на интуицию, и его интуиция показала себя столь же надежной, как и интуиция Полковника в бизнесе. Он вовсе не важничал и не пытался пустить пыль в глаза: это была музыка, которую он всегда любил, — ему помнилось, что он слушал пластинки Карузо ребенком. Потому он принялся за работу в этих новых направлениях с тем же рвением, с которым всегда брался за новую идею, скрупулезно изучая нюансы исполнения с помощью Чарли и знакомых записей «Ink Spots» и «Mills Brothers», готовясь бросить вызов.

Фредди делал все возможное, чтобы получить согласие на включение в права на «There’s No Tomorrow», дабы они могли иметь долю в издательских гонорарах, но когда это не удалось, ему пришла в голову идея заказать новый текст на мелодию, коль скоро она уже является общим достоянием. Элвис положительно воспринял идею — его интересует песня, а не слова, — и они обсудили эту тему более подробно, когда Фредди приехал в Бад — Наухайм, привезя на рассмотрение Элвиса ацетатные диски. Все становилось на места к предстоящей сессии. Они будут использовать по большей части тех же музыкантов, которые были на последней записи в Нэшвилле в июне 1958 года, и даже Скотти Мур, первоначальный гитарист Элвиса, снова был в обойме — у него имелась песня, на которую он хотел заключить контракт. Абсолютно нормальная ситуация, заявил Полковник, настоящие деловые отношения, и если артачился другой участник первоначального трио Билл Блэк (незадолго до этого он организовал свою собственную команду, которая стала пользоваться небольшим успехом), что ж, в Нэшвилле есть много хороших бас — гитаристов, которых не придется долго упрашивать. У Фредди и в мыслях не было сомневаться в желании Элвиса вернуться к работе — он никогда не видел, чтобы Элвис не был увлечен своей работой на все сто процентов, а теперь он буквально излучал нетерпение. Одновременно с этим Фредди с его ироничным отношением к человеческой натуре доставило удовольствие во время своего посещения также заметить растущее недовольство Элвиса и наблюдать, как тот все увеличивал громкость своего проигрывателя, пытаясь заглушить доносившиеся из соседней комнаты голоса Вернона и его подруги — блондинки.

В октябре Элвис увидел в журнале заметку, рекламу услуг некоего южноафриканского врача, специалиста в области дерматологии, запатентовавшего уникальный метод лечения, который гарантировал уменьшение числа расширенных пор и отметин от угрей на лице. Элвис счел, что благодаря этому методу он мог бы выглядеть на киноэкране значительно лучше. Он велел Элизабет списаться с врачом, которого звали Лоренц Йоханнес Гриссель Ландау, и они тут же получили ответ из Йоханнесбурга, предлагавший курс лечения, который будет строго конфиденциальным («Слово скаута», — обещал доктор) и не потребует от Элвиса каких — то особых расходов, если (или пока) не даст результата. Ему доставит огромное удовольствие лечить такого знаменитого пациента, указывал он в своем первом письме на десять страниц, а в своем четырехстраничном постскриптуме он упоминал о том, что привезет с собой записи некоторых из своих собственных музыкальных композиций. Переписка продолжалась то время, что Элвис был на маневрах в Вильдфлеккене, а затем доктор Ландау появился собственной персоной в Бад — Наухайме без какого — либо предупреждения, даже раньше, чем Элвис вернулся с учений.

Лечебные процедуры начались 27 ноября и проводились несколько раз в неделю примерно по два часа в течение следующих четырех недель. Элвис был уверен, что видит результаты, и показывал их всем и каждому, хотя никто, кроме него, не замечал никаких изменений, а Вернон был убежден, что странноватый южноафриканец доведет их до разорения. В начале декабря Элвис начал также брать профессиональные уроки карате после демонстрационного показа, проведенного Юргеном Зейделем, «отцом немецкого карате», которого он разыскал в его спортивном клубе в Бад — Хомбурге. Поначалу они с Рексом ездили к нему дважды в неделю, и уже очень скоро Элвис демонстрировал то, чему они научились, Присцилле и всем остальным в доме и читал им лекции о дисциплине, требуемой для овладения искусством карате, и о превосходстве карате над другими, более грубыми видами самозащиты.

Затем в канун Рождества Элвис появился после сеанса с доктором Ландау в своей спальне с выражением ужаса на лице. Сукин сын оказался со странностями, сообщил он Ламару и Рексу, он убьет чертова ублюдка. Ландау быстренько выставили из дома, хотя бы для того, чтобы Элвис не выполнил своей угрозы, но в тот же вечер южноафриканец снова появился в доме с письмом, в котором он угрожал, что направит его журналистам вместе с фотографиями, магнитофонными записями и подробным отчетом о «компрометирующих ситуациях», о которых он знает не понаслышке, в том числе о предосудительных отношениях с «шестнадцатилетней» [sic] американской подругой.

Вернон был в полной панике; он был убежден, что это могло означать конец карьеры Элвиса, а потому среди общего смятения и ужаса, царившего в доме, делались срочные звонки Полковнику. Полковник, однако, сохранял спокойствие, он консультировался с некоторыми высокопоставленными армейскими чинами в Вашингтоне, и по его совету Элвис и Вернон связались с армейским отделом военной полиции, который, в свою очередь, передал это дело ФБР. 6 января Лоренц Йоханнес Гриссель Ландау (который, как выяснилось, вовсе и не был никаким врачом) сел на самолет до Лондона, получив небольшую сумму денег за свои хлопоты, но навсегда исчезнув из их жизни.

Вся эта нервотрепка несколько омрачила праздничные дни, но не испортила рождественской вечеринки, которую Элвис устроил в доме для некоторых из своих друзей, а к тому времени, как 8 января он праздновал свое двадцатипятилетие в местном клубе, доктор Ландау почти превратился в воспоминание. Это было грандиозное празднество — почти две сотни присутствующих, множество привлекательных женщин, однако Элвис смотрел только на Присциллу. Пел Чарли, а Элвис к нему присоединялся; появился, что было большой редкостью, Клиф, который большую часть последних нескольких месяцев находился в самоволке; Джо Эспозито с группкой «постоянных» вручил Элвису приз с надписью «Элвис Пресли. Самый ценный игрок. Бад — наухаймская воскресная футбольная ассоциация, 1959 год»; а Вернон и Ди, привезшие Присциллу на вечеринку, держались как немолодая супружеская пара, с гордостью наблюдающая за происходящим.

Еще раньше, в начале вечера, Элвис беседовал по телефону с Диком Кларком, ведущим «Американ Бэндстенд», относительно своего грядущего появления на телевидении и широком экране, что являлось частью активной рекламной кампании, которую начиная с ноября разворачивал Полковник. Впервые в американской прессе начинали появляться большие материалы; RCA выпустила серию тщательно акцентированных пресс — релизов и инициировала выход статей, задававшихся вопросом: поменяет ли свой стиль Элвис Пресли? А в ближайшие два месяца должна была выйти целая серия интервью, апогеем которой, согласно плану Полковника, должна будет стать лавина материалов, посвященных триумфальному возвращению Элвиса Пресли домой. Реальность жизни, с которой он расстался, начинала все больше и больше вторгаться в его повседневные дела, он уже начал подумывать о сборах, но только он все еще не знал, что делать с Присциллой.

Бабушка почти с самого начала видела, к чему идет дело, и очень переживала за Элизабет, которая была ее лучшей подругой в этом богом забытом месте. Не то чтобы она винила в этом Элвиса, но ей было неприятно видеть, что девушку оставляют в подвешенном состоянии, — и она видела, как искоса поглядывает на нее Рекс. Поэтому она свела их вместе, поначалу роняя косвенные намеки, а затем пригласив их втайне в свою комнату, где она прямо сказала обоим, что, по ее мнению, они должны делать.

Сначала они встречались на квартире у пары, которая входила в компанию, — жена даже помогала Элизабет с корреспонденцией от поклонников. Им приходилось быть очень осторожными, поскольку Элвис, казалось, был способен выслеживать, где кто находится во всякое время. Ламар и Клиф знали об этих отношениях, и, к удивлению Рекса, «похоже, забавлялись пикантностью ситуации… Возможно, это был их способ поквитаться с Элвисом за некоторые вещи, которые он им сделал». Однажды их почти застукали, но один из друзей сказал, что это его видели с Элизабет, так что вместо Рекса от дома отказали ему. Они виделись таким образом в течение чуть более двух месяцев, когда состоялась вечеринка в честь дня рождения Элвиса, и Рекс мог только беспомощно наблюдать, как Элвис осыпает своим вниманием Присциллу, тогда как он не может даже пригласить Элизабет на танец.

В конце концов он больше был не в силах видеть то, как Элизабет осаждают кавалеры, особенно один из них, который явно пытался за ней ухаживать. От полного отчаяния он сообщил Элвису, что этот парень пытается приударить за Элизабет, и получил некоторое удовлетворение, когда Элвис вскипел, как и ожидал Рекс, и велел парню проваливать.

Вскоре после этого Элвис во второй раз поехал в Париж, взяв с собой на этот раз помимо Ламара Джо, Клифа и своего тренера по карате Юргена Зейделя. Вечернее времяпровождение осталось во многом прежним, однако в течение дня он теперь изучал технику шотокан с японским учителем карате, с которым его познакомил Зейдель. Джо заведовал деньгами в эту поездку, оплачивал все счета и по указанию Вернона собирал все расписки, поражая Элвиса своими организаторскими способностями. В один из вечеров они отправились в «Кафе де Пари» послушать Golden Gate Quartet, и Элвис пришел за кулисы и в течение нескольких часов пел с ними спиричуэлсы, извлекая из памяти вещи, которые даже квартет порой с трудом помнил.

20 января, через два дня после своего возвращения, он был повышен до действующего сержанта. Это было вроде горькой пилюли, ведь Рекс уже давно получил сержанта, и Элвис даже воспользовался случаем, чтобы заявить, что Рекса, вероятно, сделали сержантом только из — за его связи с Элвисом. «Рекс, — говорил он, — смотри, какие с тобой могут случаться хорошие вещи, из — за того что ты знаком со мной».

11 февраля он наконец — то получил свои долгожданные сержантские нашивки и устроил по этому поводу небольшую вечеринку в доме, где царила суета сборов: бабушка паковала вещи, Вернон и Ди строили планы на будущее, а Присцилла отчаянно цеплялась за него каждый вечер, не желая уезжать, не желая, чтобы уезжал он, — а если все — таки уедет, почему бы ему не взять ее с собой? Ей не было дела до родителей, школа не вписывалась в ее представление о жизни, и она даже не могла признаться в своей усталости, поскольку однажды вечером, когда она заснула, ожидая, когда он закончит свое занятие по карате, он спросил ее, сколько часов она спит. «Я быстро сказала: «Около четырех — пяти часов за ночь. Но это ничего, я буду в порядке».

Элвис посмотрел задумчиво и сказал: «Пойдем со мной на минутку наверх. У меня есть для тебя что — то». Он повел меня в свою комнату, где высыпал мне на ладонь пригоршню белых таблеток. «Я хочу, чтобы ты принимала их; они помогут тебе оставаться бодрой в течение дня. Принимай одну, когда чувствуешь небольшую сонливость, но только не больше, иначе ты будешь скакать на ушах».

«Что это за таблетки?» — спросила я.

«Тебе не нужно знать, что это за таблетки; нам дают их, когда мы отправляемся на маневры. Если бы у меня их не было, я бы и дня не смог продержаться. Но ты не бойся, они безвредные, — сказал он мне. — Убери их подальше и никому не говори, что они у тебя есть, и не принимай их каждый день. Только когда тебе нужно немного взбодриться»».

Она доверяла ему, она полностью и безоговорочно верила ему, но убрала таблетки в маленькую шкатулку, в которой хранила всякие безделушки на память; сигарные мундштуки, нежные записки, которые он ей писал, вещицы, которые будут напоминать ей о нем, когда он уедет. И старалась бодро держаться с этого времени.

Между тем у Элвиса были другие дела. В интервью за интервью он подчеркивал, что ему кажется, будто он действительно чего — то добился. «Люди ждали, что я так или иначе растеряю успех, окажусь у разбитого корыта. Они считали, что я не способен сделать что — то настоящее и прочее, и я решил во что бы то ни стало доказать обратное. Не только тем, кто сомневался во мне, но и себе самому». Он не может дождаться, когда сможет возобновить свою карьеру, сказал он. Он не знает, как все произойдет, но одно он знает точно; армия для него является бесценным опытом, а его менеджер Полковник Паркер — неистощимым источником поддержки и здравых советов. Да, он надеется совершить тур по Европе, несомненно. Возможно, в следующем году, впрочем, сроки он оставляет на усмотрение своего менеджера. Он никогда не изменит свой стиль; он выбирает все свои песни интуитивно, ориентируясь на свой собственный вкус потребителя; больше всего ему хочется, чтобы его серьезно воспринимали в качестве драматического актера.

По мере приближения дня отъезда он обнаруживал, к своему удивлению, что ему все трудней и трудней было думать о расставании с теми, кто его окружал, и он говорил с каждым из парней по отдельности о том, чтобы продолжать поддерживать контакты, о том, чтобы не дать увять их дружбе, о том, чтобы они стали работать на него, когда вернутся домой. Первым отбыл Джо, уехавший за неделю до Элвиса и Рекса и пообещавший по настоянию Элвиса в последнюю минуту, что оставит свою работу бухгалтера, к которой он планировал вернуться, и примчится, как только позовет Элвис. Ламар и Клиф, разумеется, будут оставаться в своей привычной роли, Клиф — в роли комика, умеющего пошутить, хотя и несколько однообразно, Ламар — как извечный объект всех шуток. Чарли пообещал, что заедет, как только повидает мать и отца в Декейтере, до которого было рукой подать. Элизабет останется в качестве его личного секретаря; в ее верности не было сомнений, и он знал, что может быть уверен, что она будет держать рот на замке, когда рядом окажется Анита. Впрочем, только Рекс был тем, кого он по — настоящему хотел видеть рядом с собой дома. Рекс прошел с ним весь путь и представлял собой того человека, который был ему нужен в качестве правой руки, — наиболее толковый, деловой, лучше всех образованный, самый независимый в их компании, но без крикливости и нарочитости.

Рекс, со своей стороны, терзался чувством вины. Порвав с Элизабет после череды размолвок и недоразумений, он наконец снова сошелся с ней как раз за неделю до назначенного отъезда. Но тут заболела бабушка, и Элизабет пришлось взять на себя заботы по сборам, так что у них оставалось еще меньше времени друг для друга, чем обычно, ведь нужно было упаковать две дюжины чемоданов разного размера и свыше двух тысяч пластинок. В присутствии Элвиса они только и могли позволить себе, что мельком взглянуть друг на друга. Они понимали, что если оба будут работать на Элвиса, то вряд ли смогут продолжать свои отношения, но Элизабет была не намерена возвращаться к своей семье, которая незадолго до этого переехала в Штаты, и каждый пребывал в замешательстве, не зная, чем же все закончится.

1 марта выдалось сырым и серым. На 9 часов утра в клубе для военнослужащих в Рей — Казерне во Фридберге для Элвиса была запланирована пресс — конференция. На ней присутствовали свыше ста репортеров и фотографов, которые забросали Элвиса вопросами, не успел он — одетый в сшитую на заказ форму — войти в дверь с семнадцатиминутным опозданием. По большей части вопросы были обычного рода: что он думает о своих армейских впечатлениях («Я многое узнал»); не планирует ли он жениться в ближайшем будущем («Нет»); ведет ли он дневник («Я не веду дневника, но могу назвать вам любую девушку, с которой встречался, о которой вам захотелось бы знать. Мне хотелось бы написать книгу»); планирует ли он сниматься и записываться? Он даже получил от командира части, генерала Ричарда Дж. Брауна, особый похвальный лист, в котором отмечались «его жизнерадостность и энергия и замечательные лидерские качества».

В общем и целом, это было мастерское, совершенно обезоруживающее представление, единственный признак нервозности Элвиса — постоянное покачивание его ноги под столом. Неприятный момент возник, когда его спросили о дочери капитана военно — воздушных сил Присцилле Болье, которая, по распространенному мнению, считалась его «шестнадцатилетней [sic] подругой». Да, признался он, он встречался с ней довольно часто в последние несколько месяцев,она очень симпатичная брюнетка с красивыми голубыми глазами. «Она очень милая девушка. У нее очень милые родители, и она очень зрелая для своего возраста». Это побудило репортеров броситься к телефонам и немедленно позвонить отцу девушки, который, прежде чем дать какой — либо комментарий, поинтересовался, что именно сказал сержант Элвис Пресли, поскольку не собирался говорить ничего такого, что бы поставило в неловкое положение Элвиса или его дочь. «Здесь нет ничего серьезного, — наконец заявил капитан Болье, после того как ему пересказали слова Элвиса. — Они просто большие друзья. Им нравилось проводить время вместе. Только и всего».

Под конец пресс — конференции Элвис заметил старого знакомого в армейской форме. «Марион!» — выкрикнул он в крайнем изумлении, признав в капитане военно — воздушных сил Марион Кейскер Макиннс, которую он не видел с тех пор, как она ушла из «Сан Рекордз» летом 1957 года и которая теперь служила в Германии. «Марион, — повторил он, когда она подошла ближе, — я не знаю, поцеловать тебя или отдать честь!» «В таком порядке», — ответила бывшая ассистенка Сэма Филлипса, первой оценившая Элвиса на его самом первом лейбле. Когда, немного позже, он увидел, что ее за излишнюю фамилярность с младшим по званию отчитывает армейский капитан, он поспешил объяснить, что не было бы и никакой пресс — конференции, если бы не эта леди. «Капитан ВВС», — ответил армейский офицер, даже не взглянув на нее, как потом вспоминала Марион. «Элвис сказал: «Долго рассказывать, но она не всегда была капитаном ВВС». Затем он взял меня за руку. Он был уверен, что меня не выгонят из армии. Это было очень важно для меня; это был первый и единственный раз, когда Элвис публично дал понять, что признавал роль, которую я сыграла в его карьере».

Звонки по поводу Присциллы продолжали раздаваться целый день напролет. Элвис пообедал и вернулся на короткое время в казарму, чтобы закончить свои дела, но к 17.40 он уже был снова на Гётештрассе и раздавал автографы, появляясь из дома еще несколько раз в течение вечера в попытке успокоить своих едва не бившихся в истерике фанов. Присцилла оставалась с ним допоздна в тот вечер, умоляя его напоследок скрепить их любовь физической близостью. Он сказал ей, что любит ее, и пообещал, что когда — нибудь они так и сделают, когда придет время, но не сейчас, она еще слишком юная. На следующий день она вернулась из Висбадена ранним утром после бессонной ночи, и в 11.10 они оба появились на крыльце дома — их быстро провели мимо толпы визжащих поклонников, некоторые из которых так и не покинули свой пост в течение всей ночи. Затем Элвис на время попрощался с Присциллой и остальными — его отец, бабушка, Элизабет и Ламар летели коммерческим рейсом из Франкфурта позже в тот же день — и сел вместе с другими солдатами в армейский автобус, который доставил их на военно — воздушную базу в Рейн — Мейне.

Репортеры уже ждали в засаде к тому времени, когда Присцилла приехала на базу, и забросали ее вопросами, щелкая фотоаппаратами. На ней были платок, завязанный узлом под подбородком, и скромное платье в клетку с глухим воротом под простым зимним пальто. Она очень привязана к Элвису, повторяла она снова и снова в ответ на вопросы журналистов, но дальше этого их отношения не идут. «Я слишком молода для замужества, — поведала она одномуиз репортеров накануне днем, — но я считаю, что Элвис замечательный парень — такой добрый, такой внимательный, настоящий джентльмен… Он не курит и не пьет и даже не ругается, как некоторые парни».

На взлетно — посадочной полосе ее задержал кордон из военной полиции, который не позволил ей попрощаться с Элвисом. Репортеры не оставили незамеченным ни одого нюанса этого любовного прощания. «Более десяти высоких военных полицейских окружили Присциллу», — сообщала «Нью — Йорк миррор».

Она плакала. Она побежала к Элвису, но полицейские вернули ее назад…

«Они не дадут мне попрощаться с ней, они не дадут мне попрощаться с ней», — твердил Элвис с выражением разочарования на своем загорелом лице.

Присцилла теребила на запястье золотые часики с большим бриллиантом, которые Элвис подарил ей на Рождество.

«Он обещал звонить мне как можно чаще. Элвис сказал, что он предпочитает скорее звонить, чем писать, потому что так он может слышать мой голос», — поведала дочь капитана ВВС.

Самолет взлетел в 5.25, и журнал «Лайф» получил фотографию Присциллы, заснятой в тот момент, когда она машет на прощание рукой. «Девушка, которую он оставил в Германии» — таково было название под ней, а рядом с ней была помещена другая фотография — «шестнадцатилетняя» Присцилла на заднем сиденье машины, которая отвезла их в Рей — Казерне, собирающаяся запечатлеть «последний поцелуй, прежде чем они расстанутся».

«Когда он уехал, возвращение домой на машине было мучительным. Я не знала, суждено ли мне еще раз увидеться с ним, позвонит ли он мне. Понимаете, меня не покидала мысль: а почему он, собственно, будет мне звонить? Он вернется в Голливуд, и его жизнь будет наполненной, в то время как я буду дома, я буду ходить в школу, буду думать только о нем, буду, как маленькая девочка, каждый день писать его имя на кусочке бумаги. Была ли то страсть? Была ли то иллюзия? В то время это было очень реальным для меня. Я была влюблена, и это было мое первое глубокое чувство. Я не была уверена, хорошее это чувство или нет, в некотором смысле я ненавидела то, что испытывала, поскольку была не в силах управлять своими чувствами. Я только знала, что они очень болезненны и очень реальны».

Глава 2 ЭЛВИС ВЕРНУЛСЯ

(март 1960 — январь 1961)

Это было все равно что возвращение домой на вечеринку, на которой все места накрыты, всем гостям розданы погремушки и потешные шляпы, и только выражение растерянности, изредка мелькающее на лице почетного гостя, выдает его страх — а что, если он каким — то образом забрел в чей — то сон?

Он был одет во все черное, только на шее был золотой медальон для контраста, а его русые волосы невероятным образом вздымались на голове. Пресс — конференция происходила в тот самый день, когда он вернулся домой. В тесное здание позади особняка в Грейсленде, которое обыкновенно служило офисом отца, набилось порядка пятидесяти репортеров. Многие из репортеров обратили внимание на серебристую нейлоновую рождественскую елку, стоявшую в углу, — на ней сверкали огоньки, а под ней как будто бы все еще лежали подарки. Елка служила напоминанием о его последнем Рождестве дома.

«Теперь, джентльмены, — объявил он из — за металлического стола аскетического вида, на котором было написано «Босс», — я позвал вас сюда, чтобы обсудить очень важное дело». Он засмеялся, когда разношерстная толпа репортеров уловила намек на одну из пресс — конференций президента Эйзенхауэра, передававшихся по телевидению. Затем как из рога изобилия посыпались вопросы. Он уже выбрал свой первый сингл? Чему он научился в армии? Изменится ли его музыка?

Он держал себя с тем апломбом, который, похоже, всегда приберегал про запас для публичных случаев, снизойдя только до позирования с куклой, которую бросили ему из груды мягких игрушек и других подношений поклонников. «Играющий в куклы двадцатипятилетний мужчина, вернувшийся из армии, выглядел бы немного глуповато», — сказал он, гораздо более склонный поделиться с репортерами своими знаниями карате и охотно разбивший бы для них доску, если бы можно было таковую достать. «У меня просто в голове не укладывается, что я дома, — сказал он между ответами на вопросы. — Я хочу есть, но у меня еще не было времени, чтобы перекусить. Я все хожу и смотрю». У него за спиной был плакат с надписью «Да не смущается сердце ваше; веруйте в Бога и в Меня веруйте»^[8], и он с улыбкой позировал фотографам, когда разрезал и пробовал гигантский торт в форме гитары, якобы испеченный его поклонниками, на котором было выведено «Welcome Home Elvis», («Добро пожаловать домой, Элвис»), а по боковой его стороне — «Hound Dog» и названия других песен. У него нет никаких других планов на ближайшее время, кроме как хорошенько выспаться (он не спал сутки, сказал он, он с таким нетерпением ждал возвращения домой) и возобновить старые знакомства. На этом Полковник Паркер объявил пресс — конференцию закрытой, и Элвис удалился в свою спальню наверху в особняке, оставив Полковника объяснять оставшимся журналистам финансовые тонкости некоторых из заключенных им контрактов.

Анита пришла после ужина. Он написал ей, «что в первую ночь после его приезда мы не увидимся, потому что этим мы могли обидеть его семью, друзей и фанов. Поэтому я была в доме его дальней сестры Пэтси Пресли — я знала, что Пэтси, тетя Клеттс и дядя Вестер будут там, а я так хотела пойти, но знала, что он сказал. Затем он позвонил [и сказал]: «Приходи, малышка, я хочу видеть тебя». И я полетела туда, не чуя под собой ног, — я просто не могу объяснить, нет таких слов, чтобы объяснить то чувство, которое я испытала, когда увидела его; у меня было такое ощущение, что он никогда и не уезжал».

Анита быстро свела знакомство с Элизабет, и, придя в себя после первоначального удивления от того, что эта бесцветная сиротка — секретарша, какою ее описал в телефонных разговорах Элвис, оказалась молодой и привлекательной девушкой, тут же принялась выуживать из нее информацию. Она пригласила Элизабет как — нибудь в ближайшее время провести с ней вечер, и Элизабет, еще не успевшая привыкнуть к новому окружению и по — прежнему не уверенная, как воспринимать то положение, в которое поставил ее Элвис, когда попросил ее спрятать в своем багаже полгаллона амфетаминов, охотно приняла ее приглашение, но прежде выслушала от Элвиса, что ей лучше не распускать язык.

На следующий день Элвис пошел на кладбище навестить могилу своей матери. Он впервые увидел итальянскую скульптуру Иисуса с разведенными руками и коленопреклоненными ангелами у его ног, которую они с отцом заказали в качестве надгробного памятника. На камне была высечена надпись; «Она была солнцем нашего дома». Посещение могилы вызвало у него наплыв «воспоминаний и печали», он почувствовал себя подавленным и несчастным, но все же возвращался сюда снова и снова.

Он был едва ли меньше расстроен из — за своего отца. Вернон увиливал от прессы с тех пор, как четырьмя днями раньше приехал в Мемфис с бабушкой, Элизабет и неопознанной Ди, которая перехватила поезд в Вирджинии. Поначалу он вовсе отрицал, что знаком с «таинственной блондинкой» в темных очках, платке и пальто кремового цвета, и вскоре вызвал проклятия со стороны репортеров, которые тоже имели глаза, и уже через день признался фотографу «Press — Scimitar» Джеймсу Рейду: «Вы знаете, я не был честен с журналистами… Я просто не могу говорить об этом сейчас». Ди держалась подальше во время пресс — конференции и в течение следующих нескольких дней, но Элвис не мог дождаться того момента, когда они уедут к ее брату в Хантсвилл. Даже для репортеров было очевидно, что они собираются пожениться (в прессе приводились слова Вернона, сказанные с добродушной усмешкой: «Давайте не будем говорить об этом сейчас»), но пока Элвис просто не хотел об этом думать. Он со слезами на глазах посетил комнату своей матери, которую по его указанию сохранили в неизменном виде. «Он не похож на привычного Элвиса», — сказала о нем его тетя Лиллиан, которая пришла в дом вместе с остальными родственниками в поисках работы спустя два дня после его возвращения и снова стала работать у него со следующего понедельника.

Но он оставался прежним Элвисом. И хотя воспоминания о матери никогда полностью не покидали его, другие мысли также начинали кружиться в его голове. Он ощущал себя человеком, выпущенным из тюрьмы. Просто гоняя с Элизабет по городу на своем мотоцикле, он испытывал чувство свободы, которое, как ему порой казалось, он уже никогда больше не испытает. В четверг вечером он отправился в сопровождении девятидесяти девушек и полудюжины парней на ледовое шоу в «Эллис Аудиториум». Это была та же труппа, которую он видел во Франкфурте, «Холидей он Айс», и он провел большую часть вечера за кулисами, предаваясь воспоминаниям с разными членами труппы. В пятницу он выкрасил свои волосы в черный цвет, готовясь к съемкам на телевидении, которые предстояли ему через две недели, и отправился кататься на мотоцикле с Ламаром. В доме появились Чарли и Джо, ожидался в скором времени приезд Реда и Клифа, и каждый день после работы заходили Анита, Алан Фортас и Джордж Кляйн. Рядом с ним постоянно были его двоюродные братья Джин и Билли, а также Джуниор Смит, — Джин болтал на своем зашифрованном языке, представлявшем собой нечто среднее между псевдолатынью и тарабарщиной, который понимал только Элвис.

Поклонники тоже вернулись к воротам поместья. В сущности, вся компания снова была в сборе, за исключением Рекса, который еще не вернулся от своих родителей, чтобы дать Элвису ответ по поводу его приглашения возглавить команду. Под конец недели Элвис удивил Элизабет, подарив ей машину, симпатичный желтый «Линкольн», и даже лично дав ей несколько уроков вождения в ней. Он также сказал ей, что теперь она свободна встречаться с другими, и впервые она ясно увидела свой выбор: «Я могла остаться с Элвисом и быть его личной секретаршей (и не больше) — или уйти с Рексом». Без колебаний она позвонила Рексу («Я объяснила ему, что звоню с одного из телефонов в Грейсленде, а потому не могу говорить по телефону всего, что я чувствую»), и он обещал приехать уже через несколько дней.

В субботу вечером Элвис устроил большую вечеринку для всех своих друзей, выкроив время поприветствовать студентов из арканзасской школы для глухих, которые появились у ворот. В воскресенье он вернулся в «Эллис Аудиториум» и смотрел «ледовое представление для негров», проведя большую часть времени за кулисами, болтая и раздавая автографы, на короткое время поднимаясь на подиум в своем строгом темном костюме, чтобы дирижировать оркестром из семнадцати инструментов взмахами светящейся палочки. Он вызвал у всех удивление, пригласив всю труппу из шестидесяти человек приехать к нему на следующий день в Грейс ленд, и когда они прибыли в двух автобусах, взятых им напрокат по такому случаю, он приветствовал их в дверях, одетый в черные слаксы и пиджак темно — бордового цвета, и одарил каждого ребенка в группе подписанной мягкой игрушкой, прежде чем повести их на персональную экскурсию по своему дому. «Если вы предпочитаете просто побродить по дому, милости просим», — сказал он. Единственное правило: они «должны были оставить свои фотокамеры у двери». Он явно гордился своим особняком и оказался образцовым хозяином, показав им свою спальню с резной фигуркой индейского вождя, парадный портрет матери и отца и лежащие на столике рядом с массивной кроватью книги Нормана Винсента Пила «Сила позитивного мышления» и Джона А. Шиндлера «Как жить 365 дней в году». Он продемонстрировал свои золотые диски и сатуратор наверху и с гордостью заявил, что ходят слухи о том, будто к нему хочет приехать Хрущев, «чтобы посмотреть, чего в Америке может добиться парень, который, в общем, начал с нуля».

Рекс появился в тот вечер, как раз когда Элвис переодевался, чтобы отправиться в кино, в «Мемфиэн Тиэтер», который он арендовал для себя и своих друзей начиная с 11 часов вечера. «Я был очень серьезен, так как собирался сказать ему о своем решении вернуться к работе в фирме, в которой работал, когда меня забрали в армию. Я думал, что Элвис очень сильно расстроится из — за меня, но вместо этого он сказал, что понимает и желает мне удачи… Я сказал, что хотел бы побыть у него пару дней, и он ответил, что я могу оставаться у него столько, сколько пожелаю, и могу вернуться к нему в любое время». Осмелев от своего успеха, Рекс затем завел разговор об Элизабет, помогая Элвису между тем надеть подтяжки. Не упоминая ни словом их прошлых отношений, он сказал, что хотел бы пригласить ее куда — нибудь на вечер, может быть, свозить ее в кино, где они могли бы побыть немного вдалеке от толпы. «В течение минуты Элвис не издавал ни единого звука, а я затаил дыхание. Наконец он сказал: «Рекс, ты же знаешь, что Элизабет никогда не будет любить никого, кроме меня». При этом горделиво и самодовольно рассматривал себя в зеркало». Рекс не выдал своих чувств, просто сказал, что, по его мнению, Элизабет нужна какая — то отдушина в жизни. Элвис задумчиво покивал и сказал, что рад тому, что именно Рекс будет встречаться с ней, так как знает, что может надеяться, что Рекс всегда будет обращаться с ней как джентльмен.

На следующий же день Элизабет уехала. Она сообщила Элвису, что едет повидаться со своими родителями, которые проводят отпуск во Флориде, хотя к этому времени все в доме уже знали, что она едет с Рексом, чтобы познакомиться с его родителями. Чтобы еще больше сбить Элвиса со следа, она договорилась с Джени Уилбэнкс, девушкой из Миссисипи, которая приезжала к ним в Германию, чтобы та заехала за ней в Грейсленд, но в тот момент, когда они уже отъезжали, Элвис выбежал из дома и попросил ее зайти внутрь. Сердце Элизабет бешено стучало, когда «Элвис посмотрел [мне] прямо в глаза и спросил, ждет ли [меня] Рекс». По — видимому, Рекс не сумел сохранить ее секрет до тех пор, пока она уедет, но Элвис предпочел поверить ей, когда она сказала ему, что он ведет себя просто глупо; он ведь знает, что она едет навестить своих родителей в Хайалии^[9].

Рекс и Элизабет поженились спустя менее чем три месяца, послав Элвису телеграмму с приглашением. Элизабет продолжала поддерживать контакты с бабушкой, но, если не считать подписанной фотографии, которую он прислал на следующее Рождество, ни она, ни Рекс больше не получили от него ни одной весточки.

В воскресенье, 20 марта, вся компания отправилась в автобусе «Грейхаунд», который нанял по этому случаю Полковник, в Нэшвилл. Студия была забронирована под вымышленным именем, и некоторым музыкантам было сказано, что они будут работать с Джимом Ривзом. Помимо гитариста Скотти Мура, барабанщика Ди Джея Фонтаны и бэк — вокальной группы Jordanaires, которая участвовала почти в каждой сессионной работе на RCA с самого начала, присутствовала та же самая группа музыкантов, которая аккомпанировала Элвису во время его последней студийной записи в июне 1958 года, когда он приезжал в отпуск. Это была лучшая нэшвилльская команда студийных музыкантов, состоящая из пианиста Флойда Креймера, виртуозного исполнителя кантри и джаза гитариста Хэнка Гарланда, игравшего вживую басиста Бобби Мура и ударника Бадди Хармана, который снова оказывался в паре с Ди Джеем на барабанах. Когда управляющие RCA Стив Шоулс и Билл Буллок появились в аппаратной, где уже находились Полковник Паркер, его помощник Том Дискин, глава нэшвилльского отделения компании Чет Аткинс, представитель издательской фирмы Фредди Бинсток и звукоинженер Билл Портер, ожидание перешло в откровенное напряжение, и когда Элвис наконец вошел в заднюю дверь, это, по словам Рея Уолкера, одного из Jordanaires, произвело впечатление чего — то почти сверхъестественного. «Он не издал ни звука — иначе мы услышали бы, — но все повернулись, как на пружинах, в один миг и увидели его».

Первым делом, как это часто бывало на записях Элвиса, нужно было раздобыть что — то поесть, и Ламара послали в «Кристэл» за гамбургерами, молоком и жареной картошкой. Пока они ждали еду, у них было достаточно времени, чтобы снова найти общий язык, и они слушали ацетатные диски и наверстывали упущенное, пока ели. «Разумеется, он рассказал парням о Германии, о танковых маневрах и о прочих подобных вещах, — поведал журналистам двадцативосьмилетний новичок Билл Портер, который оказался на RCA в качестве старшего инженера звукозаписи в предыдущем году после пяти лет работы звукоинженером на нэшвилльской телевизионной студии WLAC. — И, разумеется, были демонстрации приемов карате. Басист Бобби Мур тоже занимался карате, и они с Элвисом устроили показательный поединок в студии. Это продолжалось около сорока пяти минут». Когда Элвис наконец приступил к первой песне, Портер почувствовал, что Полковник, Шоулс и Буллок едва не дышали ему в затылок. «Они ничего не говорили, но молча стояли, пока он не закончил песню. После этого они все вместе заговорили».

Первая песня, задушевная вещь Отиса Блэкуэлла с уклоном в госпел под названием «Make Me Know It», в действительности потребовала девятнадцати записей, что, видимо, еще немного продлило напряженное ожидание, а вторая «Soldier Воу», которую Элвис привез с собой из Германии, потребовала пятнадцати дублей. При записи третьей песни — «Stuck On You», довольно незамысловатой рок — н–ролльной композиции в среднем темпе на манер «All Shook Up», — они втянулись в работу, и даже трудности, с которыми они столкнулись при записи баллады «Fame and Fortune», которая действительно могла зацепить Элвиса своей темой социального восхождения, не испортили общего приятного ощущения от работы.

К тому времени Портер уяснил для себя, что, несмотря на всех боссов в аппаратной и музыкантов с громкими именами в комнате для записи, именно Элвис управлял всем. Предпоследняя вещь в этот вечер — «А Mess of Blues» — была, вероятно, кульминацией этого сессионного дня. Написанная Доком Помусом и Мортом Шуманом, новой командой авторов «Хилл энд Рейндж», специализировавшейся на ритм — н–блюзовом материале, эта песня была лишена шаблонности и предсказуемости, а некоторое озорство в обращении с жанром сообщало ей как раз то внутреннее ощущение свободы, которое с самого начала было присуще лучшим композициям Элвиса. В отличие, например, от «Stuck On You», она была создана под его образ, но не втискивала его в узкие рамки, а исполненный воодушевления вопль Элвиса в конце, эдакий вибрирующий фальцет, почти напоминает его радостное восклицание в завершение «Mystery Train». В принципе, обо всех вещах этой записи можно было сказать, что они очень высокого качества, и они завершили бесконечный день, как раз на восходе, буйно — непристойной «It Feels So Right», чьи диссонирующие аккорды хорошо соответствовали ее сексуальному содержанию.

В RCA немедленно воспользовались успехом этой работы. В течение семидесяти двух часов были сделаны оттиски 1,4 миллиона предварительных заказов нового сингла («Stuck On You» и «Fame and Fortune») и разосланы продавцам в напечатанных заранее конвертах, на которых в отсутствие определенных названий на момент печати было только заявлено: «Первая новая запись Элвиса для его 50 000 000 поклонников по всему миру». Они также пришли к окончательным договоренностям относительно второго сеанса студийной записи вслед за участием в телевизионной записи с Синатрой, который должен был обеспечить готовый альбом, уже названный как «Elvis Is Back», с планируемым выходом в середине апреля до отъезда Элвиса в Голливуд. После всех мучений переговоров с Полковником и всех тревог, которые он заставил их пережить — намеренно или просто из спортивного интереса, — руководители RCA Стив Шоулс и Билл Буллок наконец — то почувствовали, что могут немного передохнуть. Судя по его отношению к работе и качеству исполнения, они почти не сомневались: Элвис действительно вернулся.

Поездка на поезде в Майами для записи телевизионного шоу была едва ли не повторением триумфального возвращения домой двумя неделями раньше. Для Скотти Мура, который видел толпы сначала, «это было нечто нереальное. Единственное, что мне приходит в голову, — это прочитанное мной о том, как доставляли в Спрингфилд тело Линкольна, или виденное мной столпотворение, которое творилось, когда после смерти Рузвельта его тело везли из Джорджии. Вы просто не можете себе представить: каждый маленький перекресток, каждый маленький город был запружен людьми. Даже зная о том, что Полковник поехал вперед и позаботился о том, чтобы все были в курсе, было трудно привыкнуть к такому зрелищу».

Для Скотти впечатления, которые были связаны до сих пор с приездом Элвиса, имели все признаки настоящего воссоединения, сопровождавшегося не только наплывом старых воспоминаний, но возникновением некоторых болезненных переживаний, неизбежно сопряженных с воспоминаниями о прежних днях. Поездка на поезде была просто еще одной удачной возможностью попытаться воссоздать атмосферу непринужденных дружеских отношений, которая когда — то царила в дороге между ним, Элвисом и Ди Джеем. «Все заходили в его вагон и принимались хохмить. В какой — то момент, когда уже было поздно, около двух или трех ночи, он дал Ди Джею и мне парочку белых таблеток и сказал: «Вот, эти таблетки помогут вам оставаться бодрыми; их используют в армии, когда водят танки». Я не стал принимать свою таблетку, мне и без того хватило возбуждения. Но я раньше никогда не замечал за ним этого».

Для остальных парней было свойственно большее ощущение беспокойного ожидания. Для Джо, Ламара, двоюродного брата Элвиса Джина и вечного комика Клифа Гливза не было вопроса в том, чтобы бодрствовать, даже если они всего лишь играли в карты, пялились на девочек или перекидывались шутками ночь напролет. Для Джо, к которому закадычные мемфисские друзья Элвиса относились с некоторым недоверием, видя в нем «ловкача» из Чикаго, это, в сущности, было первое личное знакомство с шумным успехом. День на студии ввел его в совершенно новый мир, и теперь он находился на пути в Майами, имея реальную возможность познакомиться с самим Фрэнком Синатрой. Полковник, с которым он только что познакомился в Нэшвилле, явно присматривался к нему, и во многих отношениях он чувствовал себя так, словно его пробовали на должность, не поставив в известность относительно его возможных обязанностей. Но он был решительно настроен держать марку и заботиться о деле так же, как он заботился о нем в Париже, считая, что в конце концов старик его примет. Полковник, со своей стороны, оставался преимущественно в своем собственном узком кругу, внимательно наблюдая за происходящим вокруг, внезапно давая почувствовать свое присутствие, но втайне радуясь тому триумфу, которого добился в Нэшвилле его мальчик, уверенный теперь, что им ничто не помешает.

В отеле «Фонтенбло» Элвис и Джо поселились в двуспальном номере люкс на верхнем этаже, все остальные в смежных комнатах, а Полковник в конце коридора. Первая встреча между хозяином и гостем телевизионного шоу в большом танцзале была тщательно обставлена. Элвис был одет щеголевато — в бежевый пиджак спортивного покроя и черную шляпу, а Фрэнк нарочито небрежно — в бейсбольную кепку и свитер. Приятель Синатры комедийный актер Джои Бишоп подобострастно попросил автограф для своей племянницы и получил ответ Полковника, что за автограф будет взиматься плата в 1 доллар, в то время как Сэмми Дэвис Младший, который свел знакомство с Элвисом, когда тот впервые приехал в Голливуд, поприветствовал своего старого друга тепло и радостно. Неделю Элвис провел, ходя по ночным клубам и на репетиции, всегда в окружении парней, однако Скотти, Ди Джея и Jordanaires (остальных членов группы подобрали в Майами) по указанию Полковника в этот раз полностью исключили из мероприятий развлекательного плана.

В вечер записи именно Фрэнк, вынужденный проглотить свои резкие выпады в адрес рок — н–ролла и строить шоу вокруг его главного представителя, выглядел более растерянным из них двоих. Не то чтобы он очень сильно изменил свое отношение к этой музыке, постарался он разуверить журналистов. «Но, в конце концов, малыш два года находился далеко от дома, и у меня такое ощущение, что он действительно верит в то, чем занимается». Что касается Элвиса, то он перед лицом ситуации, которая вполне могла стать повторением фиаско на программе Стива Аллена, где он, одетый в цилиндр и фрак, пел «Hound Dog», обращаясь к бассету, держался с достоинством, скрепив расползающееся по швам воссоединение «Банды» (не было только Дина Мартина) восьмиминутным появлением спустя почти сорок минут после начала шоу.

«Вот, Элвис, это наш маленький подарок тебе в честь твоего возвращения домой, — объявляет Синатра. — Похоже, что единственная твоя потеря — это твои бакенбарды». Затем, повернувшись к аудитории: «А теперь, друзья, не спеть ли мне еще одну песню?» — «Нет! — раздаются, словно по мановению невидимого сигнала, крики четырехсот президентов и членов фан — клубов, получивших свои билеты от Полковника. МЫ ХОТИМ ЭЛВИСА!!!» И при этих словах герой дня крадущейся походкой выходит из — за кулис, дергая головой и смущенно посмеиваясь, — на голове у него водопад из волос, он выглядит невероятно молодо, невероятно элегантно в своем идеально сидящем смокинге.

Звучит прекрасное исполнение двух довольно посредственных песен, его движения настолько смягченные во время баллады («Fame and Fortune»), что даже подготовленная публика не вполне знает, как реагировать. Но вот, когда он переходит к «Stuck On You», мы действительно видим нового Элвиса, изменившегося Элвиса, который заводит публику, не прибегая к резким движениям, который вызывает искренние вскрики нюансами манеры, а не откровенными движениями. В этот момент на сцену выходит Синатра; по замыслу здесь, несомненно, следует кульминация — попурри из двух песен: Фрэнк поет одну из песен Элвиса, а Элвис одну из песен Фрэнка. Более маститый певец начинает словами «Love Me Tender» и, пытаясь пародировать песню, просто пародирует самого себя; затем подхватывает Элвис — он поет изысканную вещь Синатры «Witchcraft», к которой выказывает полнейшее уважение, о чем — свидетельствуют подрагивание его плеч, расставленные кисти рук, серьезность его подхода к задаче, которую он намерен выполнить с изяществом и почтением. Они завершают совместным исполнением последних строк «Love Me Tender», затем еще раз повторяют заключительные строки песни после того, как Фрэнк заявляет: «А ведь здорово!» И так оно и есть, не считая небольшого комического диалога и рекламы предстоящих съемок «G. I. Blues», вставленной Полковником. В общем и целом, это удивительное представление, такое, которое должно было глубоко удовлетворить главного его участника, беспокоившегося о том, по — прежнему ли он может рассчитывать на место в шоу — бизнесе. Последующие рейтинги могли только добавить сладости триумфу (трансляция шоу на телевидении через полтора месяца, 12 мая, имела по рейтингу Трендекса показатель 41.5, а это свидетельствовало о том, что ее смотрели 67,7 процента зрительской аудитории).

А затем было возвращение в Мемфис — на этот раз на арендованном автобусе, так как Полковник посчитал, что номер с поездом исчерпал себя, а финансовые возможности не беспредельны. До предстоящей второй по счету записи в Нэшвилле была еще неделя, и вскоре по приезде домой Элвис получил от Полковника письмо, излагавшее некоторые моменты, которые Элвису следовало держать в голове, когда он вернется в студию. Для выполнения своих контрактных обязательств с RCA ему нужно всего лишь записать восемь дополнительных дорожек. Это даст компании, у которой уже есть четыре готовые вещи и выпущенный сингл, все, что необходимо для издания альбома, и он не должен записывать ничего больше. Теми же правилами они всегда руководствовались; они не хотят давать RCA больших возможностей для давления, когда настанет время договариваться о заключении нового контракта, чем они давали в прошлом. Что касается материала, то со Скотти заключили стандартный контракт, который обычно предлагают автору со стороны: половину издательских прав он уступил «Элвис Пресли Мьюзик», а одну треть авторских гонораров самому Элвису Пресли. В этих обстоятельствах, советовал Полковник, Элвису следует сделать все возможное, чтобы записать песню Скотти. Кроме того, Полковник велел Фредди получить на выгодных условиях права на издание «Fever» вместе с другой песней — «Are You Lonesome Tonight?», — которую впервые за все время Полковник прямо просил Элвиса записать. Он знает, что она старомодна — баллада с драматическим повествованием, которая впервые была хитом в 1927 году, но считает, что она как нельзя лучше подойдет к «новому стилю» Элвиса, и у него есть предчувствие, что она снова может стать хитом. Элвис знал, как много она значит для Полковника (первый певец, у которого Полковник был менеджером, Джин Остин, обыкновенно делал ее гвоздем своих выступлений, да и, кроме того, это была любимая песня его жены Мери), и он, вероятно, записал бы ее хотя бы просто в качестве сентиментального жеста. Но ему по — настоящему нравилась эта песня. Остальная часть письма Полковника вызвала у него менее приятные эмоции. Пресса не оставила незамеченным тот факт, что Ди со своими детьми живет в Грейс ленде, а потому, здраво советовал Полковник, лучше не назначать никаких встреч в доме. Он также хотел привлечь внимание Элвиса к тому факту, что Джо плохо справлялся со своими бухгалтерскими обязанностями во время поездки в Майами, и хотя это всецело дело Элвиса, но если бы он, Полковник, вел бы так свои дела, он бы давно уже вылетел в трубу.

Вторая запись, состоявшаяся 3 апреля, также началась в 7.30 в воскресенье вечером и продолжалась до самого утра. В ней принимали участие все те же музыканты, что и в последний раз, с добавлением саксофониста Гомера «Бутса» Рэндольфа, регулярного члена лучшей нэшвилльской команды студийных музыкантов, который мог быть дублером на ударных, если в какой — то песне саксофон не требовался. Старый барабанщик Элвиса Ди Джей Фонтана и Бадди Харман по — прежнему исполняли партию барабанов (Харман стабилизировал бит Ди Джея), и на первой дорожке — «Fever» — именно два барабанщика вместе с басистом Бобби Муром обеспечили восхитительный фон для элвисовской интерпретации ритм — н–блюзового хита 1956 года Литтла Уилли Джона, который имел даже еще больший успех двумя годами позже в драматическом исполнении Пегги Ли. Версия Элвиса оказывается где — то между двумя этими вариантами, обретая теплоту и интимность, которые происходят не из эротического подтекста песни, а из новой вокалистской уверенности и нового вокалистского мастерства. К тому времени, как они принялись за «It’s Now or Never», переписанный вариант «О Sole Mio», который заказал Фредди, стало очевидно, что Элвис стремится к чему — то большему, чего он никогда раньше не пытался добиться. Он сделал несколько попыток, и каждый раз его исполнение производило впечатление вплоть до того момента, когда ему нужно было добиться звучащей в полный голос оперной каденции, которой завершается ария. Пытаясь помочь, Билли Портер заметил, что они всегда могут склеить конец. «Я сказал: «Нам не нужно делать песню всю до конца». На что Элвис возразил: «Билл, я запишу ее целиком, или я не буду делать ее вообще». И в конце концов он ее спел».

В продолжение всего этого вечера они записали поразительно разнообразный материал — блюзы, баллады, стандартную попсовую вещь от «Хилл энд Рейндж», «Such а Night», которую он возвысил своим страстным исполнением, сделанную во многом в манере «White Christmas» — песни «Drifters» с его рождественского альбома 1957 года, за которую он получил такой разгон от критиков. Только под конец сессии, когда требуемые Полковником восемь вещей уже были готовы, он наконец приступил к записи вещи, о которой просил его Полковник, вместе с композицией Скотти и песней «Golden Gate Quartet», которую он обещал Чарли спеть с ним дуэтом, несмотря на возражение Полковника.

Он начал с «Are You Lonesome Tonight?» около 4 часов утра, используя только акустическую гитару, барабаны и бас — гитару, — по своему настроению песня поразительно напоминала «Му Happiness», самую первую песню, которую он записал в своей карьере. Он спросил Чета Аткинса, нельзя ли погасить свет. «Он выпроводил из студии всех, кто там был, — знаете, в то время в студиях было, как в супермаркетах, яркое флюоресцентное освещение, но он пел в темноте». Тем временем Билл Портер редактировал мастер — версии, перенося их с последней катушки на мастер — бобину, с тем чтобы в конце студийного дня все одобренные версии были в одном месте. «Знаете, я повернулся и посмотрел в студию: свет был выключен и я не мог разглядеть, что там происходит, — и тут я услышал, как зазвучали гитары и приглушенный хор Jordanaires, а потом запел Элвис. И тут он вдруг начинает говорить в середине исполнения! Если прислушаться, можно услышать, как они натыкаются на стойки микрофонов, ведь свет был погашен. Так что мы начали запись снова, но Элвис сыграл всего несколько аккордов и говорит: «Мистер Шоулс, выбросите эту песню, я не могу сделать ее как следует». Стив взглянул на меня и говорит: «Не смей, Билл, это же хит». Он нажал переговорную кнопку и ответил: Jordonaires ошиблись, а мне хотелось бы получить одну хорошую запись от начала до конца». Они и сделали ее, и она стала мастер — версией — от первого до последнего аккорда.

После этого он довольно быстро записал песню Скотти, а затем позвал в студию Чарли, чтобы исполнить дуэтом проникновенную «I Will Be Home Again». Уже было записано одиннадцать вещей, а музыканты почти валились с ног (для них это было не окончание рабочего дня, а только его начало: у них было запланировано по меньшей мере три записи на понедельник), но Элвис не был настроен закругляться. Он начал наигрывать на своей «гибсон джей‑200» композицию Лоуэлла Фалсона «Reconsider Baby» — старинную блюзовую вещь, которую он удовольствия ради исполнял на «Сан», и против своей воли все увлеклись. Как и на дорожках «Сан», ритм — гитара Элвиса задает тон, а рояль, саксофон и гитара выделывают смелые сольные номера, однако двигателем песни является вокальная манера Элвиса, придающая блюзу некую гармоническую свободу, которая никого так не напоминает, как Литтла Джуниора Паркера, но в конечном счете суть отличительная черта самого Элвиса — и только его.

Оставалось всего две недели до отъезда в Голливуд, и Элвис посвящал свое время главным образом катанию на роликовых коньках с баталиями на роллердроме «Рейнбоу», игре в футбол, походам в кино и свиданиям с Анитой. Как — то вечером он позвонил исполнителю госпелов Джеймсу Блэквуду, одному из его кумиров в ранней юности, который, бывало, проводил его бесплатно на вечерние песнопения в «Эллис Аудиториум», когда он был подростком, и с которым он всегда поддерживал связь. «Он сказал: «Когда у вас не будет концерта и выдастся свободный вечер, сразу же приходите — попоем, хорошо?» Мы пели большую часть ночи — одни госпелы, другое он отказывался петь. Думаю, он знал наизусть все песни, которые мы когда — либо записывали». Он рассказал, что планирует до конца года сделать госпел — альбом. Он только надеется, что справится с задачей.

В первую субботу после записи он отправился в город за подарком отцу на день рождения и потратил на покупки 4000 долларов. Каким — то образом то, что одним из его приобретений было бриллиантовое ожерелье для Аниты, тут же попало в газеты, и большую часть следующих нескольких дней ему с Анитой пришлось заниматься только тем, что отрицать какое — то особенное значение этого подарка. В действительности он уже встречался с другой мемфисской девушкой, о чем не знала Анита, — с девятнадцатилетней певицей и победительницей конкурса красоты по имени Бонни Банкли, с которой он познакомился, когда она приезжала в Грейсленд со своим учителем вокала, чтобы забрать плюшевого мишку, отказанного им для благотворительного аукциона в ее альма — матер — уайтхейвенской средней школе. Они сразу же понравились друг другу, и она иногда заходила к нему, когда он говорил Аните, что хочет побыть в одиночестве. Наверху в музыкальной комнате у него стоял аквариум, и нередко они просто сидели рядышком и слушали пластинки и смотрели на плавающих рыбок. По временам его охватывала беспричинная тоска, признавался он, память о его матери всегда с ним. Его настроение было менее стабильным, чем она считала, наблюдая его на публике, но он всегда был внимателен к ней и ее чувствам. Анита никогда не упоминалась при ней, и он интересовался, может ли она со своей матерью приехать к нему в Калифорнию, когда он будет сниматься в фильме.

Анита выкрасила свои волосы в черный цвет, чтобы иметь такой же цвет волос, как и у него, и в воскресенье на Пасху, 17 апреля, накануне дня его запланированного отъезда, они вместе посетили Первую ассамблею церкви Христовой, где присутствие Элвиса вызвало такое оживление, что им пришлось покинуть службу. Затем он отправился в Голливуд в еще одну триумфальную трехдневную поездку, на этот раз в вагоне поезда «Сансет лимитед» компании «Сазерн Пасифик». Группа из одиннадцати человек занимала два персональных вагона, которые обошлись в 2424 долларов 41 цент, и, помимо штата Полковника из трех человек, включала личную свиту из шести человек, в том числе Джо, Джина, Ламара, новичка компании Сонни Уэста (двоюродного брата Реда) и добавленного в последнюю минуту Чарли Ходжа. Чарли гостил у Элвиса последние две недели и отправился проводить их на вокзал. «Мы не говорили о том, чтобы я стал работать с ним, или о чем — то таком. Так вот, мы с мистером Пресли стояли на перроне, а Элвис стоял в дверях поезда, поджидая своего двоюродного брата Джина. И тут Элвис бросает взгляд на меня и спрашивает: «Хочешь поехать со мной?» Я, в свою очередь, смотрю на него и отвечаю: «Почему бы нет?» И тогда он говорит: «Папа, поставь его на довольствие!»

С самого начала Элвис дал понять, что превде всего ему нужна преданность. «Во время нашего плавания на корабле в Германию он мне говорил: «Чарли, сели ты будешь вести себя как надо, — он имел в виду прессу и прочие вещи такого рода, — мы долгое время можем оставаться друзьями». То же правило относилось и к Сонни, и ко всем остальным. Сонни, на три года младше Элвиса и почти одного возраста с Редом. с которым он вместе вырос, познакомился с Элвисом в марте 1958 года, через несколько недель после своей демобилизации из военно — воздушных сил и за несколько дней до того, как Элвис сам пошел служить. Его инициация состоялась в одной из тех рискованных игр в футбол на роликах в «Рейнбоу», когда Дкуниор Смит выступал в роли рефери, а Сонни, бывший футболист и боксер, оказался на полу, сваленный девушкой. К тому времени как Элвис вернулся из армии. Сонни встречался с дальней сестрой Элвиса Пэтси Пресли, и казалось вполне естественным, что он войдет в компанию. Элвису он понравился с самого начала. Ему нужен был еще один добропорядочный, прозаический, приземленный парень, который мог бы позаботиться о некоторых простых делах и проблемах, в коих никогда не было недостатка: единственной оговоркой в отношении Сонни, как признавался Элвис в то время Реду. был язык Сонни. «Он замечательный парень… но он и слова нс может сказать, чтобы не прибавить «сукин сын». Было бы неплохо, если бы он перестал так выражаться».

Элвис особо гордился парнями, которые окружали его. Они служили доказательством того, что вам не нужно окружать себя «интеллтектуалами» сниверситетским образованием. Все эти простые парни с Юга (единственным исключением являлся Джо, но и он был связан с чикагской «улицей») были умны, преданны и могли позаботиться о себе сами. Клиф был «оригиналом»; Ред (который, как и Клиф. эюал их в Калифорнии, где он работал в новом телевизионном сериале Ника Адамса «The Rebel») был старым добрым товарищем со школьных времен: Ламар талантливо исполнял роль придворного шута: у Чарли были связи в шоу — бизнесе: а Джин напоминал о семье. Элвис попытался заманить в эту поездку и Алана Фортаса. но его семья была все еще настроена против него. Впрочем, он знал, что Алан очень скоро присоединится к его компании: Алан слишком сильно хотел быть в центре событий, чтобы постоянно оставаться вне игры.

У них у всех были свои индивидуальные особенности, у них у всех были свои личные идиосинкразии и свои четко прописанные роли. Элвис был горд тем. что собрал команду, очень похожую на команду Полковника, группу парней, с которыми он мог чувствовать себя комфортно, делить радостью и не тревожиться о том, кто он или где его место в жизни. По словам Сонни, «можно сказать, что мы были кучкой провинциалов, но между нами были очень теплые отношения. Никаких обид, только общее желание получить удовольствие и покорить мир. Это было фантастично, и самым фантастичным парнем был Элвис».

В своей роли лидера Элвис придерживался несколько иной точки зрения. У лидера, как он знал, другая роль; лидер должен обеспечивать направление, воодушевление, единение; но прежде всего лидер должен верить в себя. Он, разумеется, замечал внутренние конфликты и столкновения в группе. Джо был очень невысокого мнения о Ламаре; некоторые парни считали Чарли едва ли не всезнайкой; Ламар был так ему предан, что ревновал к каждому, кому Элвис оказывал внимание; и никто, кроме кровного родственника, никогда не понял бы чувств Джина. Другие могли считать это разделение слабостью и недостатком, но Элвис видел в нем то, что Полковник называл «творческим конфликтом». В несовершенном мире всегда действовало одно простое правило: разделяй и властвуй. Это был его мир, его собственная вселенная с ее управляемыми страстями, столкновениями и стычками. Когда его бывшая подруга Барбара Херн попросила его назвать свои жизненные симпатии и антипатии для колонки фан — журнала «Сикстин», автором которой она являлась, он заявил о своей любви к спорту, ночным бдениям, жареной еде, старым ритм — н–блюзовым пластинкам, Марлону Брандо, участию в съемках фильмов и прежде всего к тому, чтобы его «постоянно окружало множество людей». Среди того, что ему не нравится, он назвал конформистов, людей, лишенных чувства юмора, ощущение беззащитности, одиночество и невозможность регулярно ходить в церковь. «Больше всего меня мучает то, что моя мама не дождалась моего возвращения из армии. Она так мечтала об этом дне. Казалось несправедливым возвращаться домой, где нет ее».

Толпы по пути в Калифорнию были едва ли не столь же внушительными, как и во время двух предыдущих поездок, и Элвису пришлось выгрузиться со своей командой в тупике на «Юнион Стейшн» в Лос — Анджелесе из страха, что в давке могут пострадать некоторые из его фанов. Он прибыл на студию для предсъемочной работы 21 апреля и в тот же вечер отправился в Долину в клуб «Кроссбоу», чтобы увидеть Ланса Ле Голта, парня из Луизианы, о котором Ред говорил, что он великий ритм — н–блюзовый исполнитель. Они разместились в закрытой ложе и слушали музыку — Рея Чарлза, Джимми Рида, Фэтса Домино — все старые знакомые, — а в перерыве между номерами Ред познакомил его с владельцем клуба Тони Ферра. На письменном столе владельца клуба стояла фотография прелестной четырнадцатилетней дочери Тони — Сэнди, и когда Элвис спросил о ней, Тони взял телефон и позвонил ей. «Папа сказал: «Я хочу, чтобы ты познакомилась с Элвисом Пресли» и передал ему трубку, и Элвис говорит: «Твой папа рассказал мне о тебе, и мне хотелось бы познакомиться с тобой». Было десять часов вечера, а мне нужно было идти в школу на следующее утро, поэтому я ответила: «Сожалею, но я не могу сегодня». А он говорит: «Что ж, может быть, в какой — нибудь другой раз». Потом он с парнями вернулся в отель, и Сэнди Ферра думала, что у нее больше не будет возможности познакомиться с ним.

«Stuck On You» вышла на первую позицию по продажам на следующей неделе после того, как дилерам было предварительно отгружено свыше миллиона копий, — впрочем, это было скорее декларацией уверенности со стороны RCA, нежели реальным отражением картины продаж, поскольку дилеры всегда могли вернуть диски назад. Элвис также сделал свои начальные записи для саундтрека к фильму «G. I. Blues», однако в связи с новым соглашением он был вынужден записываться в студии RCA на Голливудском бульваре, а не на «Радио Рекордерз», где он привык чувствовать себя как дома. Для Элвиса это была совершенно неудовлетворительная ситуация, и 6 мая он вернулся на старую студию, чтобы перезаписать половину песен, на которые он потратил время, равное неделе съемок.

Для помощника инженера Боунса Хоу на «Радио Рекордерз» вернулся совсем другой Элвис, заметно непохожий на того Элвиса, который был здесь два года тому назад. «Он приехал на студию в парадной форме [вероятно, в своем сценическом костюме), в окружении целой свиты из новых лиц. Я был поражен. Он выглядел великолепно, у него было все, что он мог пожелать, в студии были все те же люди, но все уже было иначе».

Хоу заметил отсутствие спонтанности, поиск вдохновения, нежели его действительное присутствие. «Все было так: «Постойте. Как это я делал? Что это я такое делал?» Возможно, в свое отсутствие у него было немало возможности подумать над тем, что он делал, и он попытался разобраться в этом. Но что — то исчезло».

Элвис и сам, похоже, чувствовал с самого начала, что в фильме чего — то не хватает. За исключением «Doin' the Best I Can» Помуса и Шумана, написанной в сознательном подражании элегантно аскетичному стилю Дона Робертсона, остальные песни были по большей части малопримечательны, и Элвиса разочаровало исключение из саундтрека композиций Джерри Лейбера и Майка Столлера по «деловым» соображениям, как это представил Полковник. В телефонном разговоре с Присциллой среди нежных признаний он выразил горькие чувства по поводу музыки к фильму. Он только что встречался с Полковником, поведал он, и проинформировал его о том, что половину песен в фильме следует вырезать. «И что сказал Полковник?» — поинтересовалась Присцилла. «А что он мог сказать? Теперь ничего нельзя поделать», — несчастным голосом ответил Элвис, и они снова заговорили о том, как в один прекрасный день она сможет приехать к нему и увидеть все это своими глазами, мечтательно строя планы на будущее, которые каждому из них представлялись едва ли осуществимыми.

К этому времени он, однако, уже познакомился с Сэнди Ферра и был заинтригован. Он позвонил ей во второй раз из ночного клуба ее отца и получил тот же ответ, что и в первый раз: уже поздно, завтра ей идти в школу, нет, она никак не может встретиться с ним в такой поздний час. А что, если им встретиться в следующий четверг? — спросил он. Может быть, ее мама могла бы ее привезти к нему на свидание. «Я спросила маму, и она согласилась. Они отгородили для него весь верх, и в тот вечер у него уже было свидание с актрисой Кейти Керш. И вот я была тут со своим маленьким хвостиком, и он держал меня за руку и улыбался мне. Я не помню, о чем мы говорили, поскольку с другой стороны от него сидела эта очень красивая женщина. Но тут он сказал: «Мне хотелось бы снова с тобой увидеться» — и поцеловал меня на прощание в щеку, когда мама повезла меня домой.

Спустя несколько дней позвонил Ред Уэст и сказал: «Элвис устраивает вечеринку в отеле «Беверли Уилшир» и приглашает тебя». Моя мама заявила на это: «Ты никуда не пойдешь. Мне плевать, кто он, — ты не пойдешь». Она поговорила с ним и сказала: «Будь ты королем Фаруком, мне плевать; моя дочь мне дороже». А он ответил: «Вы же знаете, что у меня карьера и знаю, что ваша дочь еще несовершеннолетняя, и я вам обещаю относиться к ней с уважением». Так что моя мама пошла на свидание — я имею в виду, пошла со мной. Знаете, я думала про себя, что он, вероятно, никогда больше и не захочет разговаривать со мной. Я хочу сказать, что было так неловко после того, что высказала ему моя мама. Но ему понравилась моя мама. Мы сидели в кухне в его номере в «Беверли Уилшир» и ели банановые сплиты. И он разговаривал с моей мамой и рассказывал ей, как сильно он скучает по своей маме. Ему действительно нравилось беседовать с ней; у них было большое взаимопонимание.

Через несколько дней он позвонил снова. Я думала, что он никогда не позвонит, а он позвонил снова, и моя мама сказала, что я могу пойти, если со мной будет еще одна девочка. Так что я брала с собой одну или две девушки, и так у нас и шло какое — то время, а потом в конце концов моя мама стала доверять ему и начала отпускать меня к нему одну, и я встречалась с ним так в течение нескольких лет».

Разница в возрасте никогда по — настоящему не смущала ее, но смущала разница в их профессиональной биографии. Сэнди училась в голливудской артистической школе, и ей льстило, когда он говорил ей, что она лучше танцует, чем его красивая двадцатитрехлетняя партнерша по фильму — южноафриканка Джулит Прауз, чьи навыки профессиональной балерины способствовали тому, что ее открыл голливудский хореограф Хермис Пэн. Впрочем, она никогда не думала о том, чтобы навестить его на съемочной площадке, и не питала иллюзий относительно того, чтобы воспользоваться знакомством с ним для продвижения своей карьеры. В то же время она совершенно комфортно чувствовала себя в его компании. «Он был очень юным для своих двадцати четырех лет. Я хочу сказать, что он и парни резвились, как подростки, они устраивали водные баталии, носились друг за другом по коридорам отеля, играли в прятки и прочие детские игры. Поэтому он не казался мне старше да, собственно говоря, и не вел себя как человек, старший меня по возрасту. Мы много танцевали — мы часами танцевали и обнимались, а потом я шла домой. Порой мы целовались так долго, что у меня оставались ярко — красные пятна на коже, и мне приходилось обильно пользоваться косметикой на следующее утро перед школой.

Понимаете, это было действительно странно. Рядом с ним всегда было полно других женщин. По вечерам, когда у нас были свидания, я сидела у него в номере в моем платьице с оборками, и постоянно входили какие — то полураздетые девушки, дрожавшие, трясущиеся, плачущие, чуть ли не бившиеся в истерике. Но я чувствовала себя в полной безопасности, сидя там, потому что он позвал меня, поскольку он хотел видеть меня. Я хочу сказать, что меня это никогда по — настоящему не беспокоило, ведь я была воспитана по — другому — эти другие девушки могли делать то, чего я не стала бы делать, да он и не просил меня об этом. Поэтому я считала, что у него должен был быть кто — то, с кем он мог встречаться по — взрослому, поскольку я не была готова ни к чему такому. Так что мы просто забавлялись, и не знаю, но, может быть, он встречался со мной потому, что не чувствовал необходимости при этом изображать пылкую страсть, что ему не нужно было давать мне ничего другого, кроме простых развлечений, поцелуя на прощание, после чего он мог спокойно лечь спать, а на следующий день отправиться на съемочную площадку. Когда он встречался с теми другими женщинами, которые были настоящими женщинами, я уверена, они ожидали от него большего, чем я. Он говорил мне, что чувствует себя очень спокойным — безмятежным, — когда находится со мной».

С недельным визитом с нему приехала со своей мамой Бонни Банкли, девушка, с которой он познакомился в Мемфисе, и он свозил их на съемочную площадку, где Дин Мартин и Ширли Маклейн снимались в фильме «All in a Night's Work». Она также встретилась с Керри Грантом — летчиком, который познакомил Элвиса с Присциллой в Германии, — и Элвис сказал ему: «Правда, она похожа на Присциллу?» Что заставило ее безумно ревновать, хотя она и не знала, кто такая Присцилла. Однако во всем остальном он вел себя как образцовый хозяин и не дал ей повода думать о нем иначе, чем как о настоящем джентльмене.

Для самого же Элвиса и парней Голливуд всего лишь представлял собой возможность веселиться всю ночь напролет. Иногда они отрывались с Сэмми Дэвисом Младшим, иногда наведывались к Бобби Дарину в «Клойстер». В номер регулярно заглядывал Ник Адамс со своей компанией, не говоря уже об актере — эксцентрике Билли Мерфи — давнем друге Джона Уэйна и Роберта Митчема, — который фланировал по Голливудскому бульвару, неизменно держа в руках потрепанный сценарий о малыше Билли, над коим он работал уже несколько лет. Элвис нарядил всех парней в солнцезащитные очки и темные костюмы, и они носили с собой портфели, чтобы производить впечатление занятых людей. Содержимое портфеля Джина составляли щетка для волос и дверная ручка, и он завел себе привычку пользоваться гримом и называть себя сценическим именем — Эль Джино Стоун; если кого — то интересовали его обязанности, он отвечал: «Да ничего я не делаю. Я двоюродный брат Элвиса Пресли».

Как признавался Джо, «никто из нас не спал более четырех часов в сутки. Мы жили на амфетаминах. Мы просыпались в пять каждое утро и ехали на съемочную площадку, а остаток дня развлекались на всю катушку». Как когда — то в отеле «Грюневальд» в Германии, их выкрутасы начали действовать на нервы другим постояльцам отеля. Джо это не удивляло. «Музыка орала безостановочно… Круглые сутки работал лифт, поднимавший и спускавший голливудских старлеток. Элвис разбивал доски в своем номере и пытался учить всех нас карате, а если мы не пытались разбивать доски, то мы носились по коридорам, устраивая пальбу из водяных пистолетов, которая превращалась в настоящие баталии».

С намерением заняться карате более усердно Элвис побывал на демонстрационном показе, проведенном в отеле «Беверли — Хиллз» каратистом, учителем кэнпо Эдом Паркером. Паркер, двадцатидевятилетний уроженец Гонолулу, окончивший социологический факультет университета Бригхэма, разработал новый гибкий «уличный» подход к боевым исскуствам. После демонстрации новой техники группе врачей Элвис подошел к нему. «Он сказал: «Мне кажется, вы меня не знаете, но меня зовут Элвис Пресли», — и я рассмеялся». Он рассказал Паркеру, что изучал карате, когда был в армии, а впоследствии познакомился с Хэнком Саламански, американским пионером в области карате, но в технике Паркера увидел настоящую новизну и творчество.

«Я показался ему своего рода бунтарем в своей области, каким он был в своей. Я мало заимствовал из восточных единоборств, поскольку считал, что они не очень эффективны на улице, и старался многое видоизменить». Они провели некоторое время около бассейна, говоря о карате и о Гавайских островах, о королевских полинезийских корнях Паркера и о его мормонских убеждениях. «Его мать очень много значила для него, и он рассказывал о том, как она ограждала его от занятий спортом из страха, что он может получить травму. Теперь, когда ее не стало, он обнаружил в карате возможность физического и духовного совершенствования. Он говорил мне о том, что не такой, как другие. В основе своей он был очень застенчивым парнем». Паркер предложил давать ему уроки, и они обсудили разработанную им технику («Его увлекла идея моего учения»), но, несмотря на контакты от случая к случаю в последующие месяцы и несмотря на неостывающий интерес Элвиса к его технике, только спустя годы он наконец попросил Паркера стать его учителем.

К своей работе на съемочной площадке он решительно сохранял профессиональное отношение, хотя ему все труднее становилось скрывать свое подспудное негодование. Полковник продолжал уверять его, что фильм принесет большой успех, что он позволит ему обрести более взрослую аудиторию теперь, когда его собственная аудитория тоже взрослеет, — но все это нисколько не меняло его отношения к сценарию или своему образу, рисуемому этим сценарием, которые, собственно говоря, и были теми главными составляющими успеха, на который рассчитывали Полковник и мистер Уоллис. Персонаж, которого играл Элвис, расходился не только с теми персонажами, которых он играл во всех своих доармейских фильмах, но и с самим образом бунтарства, всегда бывшим его главной характеристикой. Этот Элвис Пресли не только не был изгоем, отщепенцем, он был безопасным, полностью одомашненным, ходульным голливудским персонажем, чей главный конфликт состоит в моральности его решения «закадрить» танцовщицу из ночного клуба (Джулит Прауз), чтобы выиграть пари. Девушка оказывается неожиданно доступной, танкист, которого изображает Элвис, оказывается столь же искушенным в уходе за ребенком, сколь и в искусстве соблазнения, в фильме демонстрируется множество видов Германии, а музыкальная кульминация приходится на детское кукольное представление, на котором герой Элвиса поет песенку. Другими словами, это исключительно нравственный фильм — картина для всей семьи, не столь уж далекая от изображения претензий настоящего Элвиса Пресли на респектабельность, как ее представляет средний класс. Но в ней даже и намека не было на какую бы то ни было сложность реального Элвиса или реального мира, с которым был знаком Элвис, и, чувствуя унижение и глупость своего положения, он не получал утешения от издевок парней над некоторыми «трогательными» эпизодами в фильме и от своих безуспешных попыток контролировать свою речь, ускоренную под действием амфетаминов.

За его любовными эскападами они наблюдали с несколько большим интересом и уважением. Он встречался с Джуди Ролинс, актрисой, игравшей небольшую роль в фильме, и познакомился с Тьюзди Уэлд — шестнадцатилетней «сексуальной киской», которая примерно в то же время должна была сниматься в «Возвращении в Пейтон — плейс». Но больше всего его растущая свита была заинтригована в это время его отношениями с Джулит Прауз — его партнершей по фильму и неофициальной невестой Фрэнка Синатры. Ежедневно на глазах у всех Элвис удалялся с ней в свою гримерную, и скоро парни начинали долбить в его дверь и кричать, что идет Фрэнк. Однажды Синатра и вправду появился, однако Элвис, который сначала послал Реда куда подальше, когда услышал этот надоевший сигнал тревоги, предстал перед ними в своем обычном виде — без признаков беспорядка в одежде и помятости. Они все были заинтригованы рассказами Элвиса о невероятной гибкости Джулит — Ламар, возможно, больше всех. «Он рассказывал, что Джулит любила обхватывать руками лодыжки и широко разводить ноги. Но позже он рассказывал то же самое и о другой девушке. Я как — то сказал: «А я думал, что это была Джулит». На что он мне ответил: «Ну, знаешь, многие из них делают разные подобные вещи».

На съемочной площадке не иссякал поток посетителей, приглашаемых по большей части Полковником: за один лень Элвис приветствовал короля и королеву Таиланда, Теннесси Эрни Форда и Минни Перл, жену и дочь бразильского президента, Пэта Буна и трех скандинавских принцесс. Полковник особенно заботился об оказании чести членам королевских фамилий, демонстрируя это Уоллису в качестве примера той одержимости, с которой он изыскивал новые способы рекламирования фильма. Когда он восседал в своей штаб — квартире, которую «Парамаунт» предоставила ему бесплатно, и созерцал три комнаты, увешанные конвертами альбомов Элвиса Пресли и нотными листами, вырезанными фигурками мальчика в полный рост, и разнообразным рекламным материалом, проигрыватель, который он получил от RCA, без устали крутил хиты Элвиса Пресли. У него была своя «стена славы», на которой он был запечатлен с самыми разными знаменитостями, а его ощущение полного благополучия отражается в интервью, которые он давал в это время, и впервые были сосредоточены на одном только Полковнике, Всклокоченный, небритый, одетый в гавайскую рубашку навыпуск, сандалии и причудливую тюбетейку, он не извинялся за свой вид, когда отвечал на вопросы журналистов и подробным образом расписывал деловые успехи, которых он добился, руководя карьерой мальчика. Да, теперь они просят за участие в телевизионных шоу 150 тысяч долларов, но он не планирует участия в телевизионных шоу в данный момент, он не хочет, чтобы Элвис составлял конкуренцию собственным фильмам. Что же до самих фильмов, он сомневается, что они получат какие — либо награды за них. «Они хороши только для того, чтобы делать деньги». Что же до самих денег, то «он рассчитывает на чистый доход, и я тоже. Когда он работает, он знает, что около 90 центов от каждого заработанного им доллара идет в казну государству и десять центов ему». Он находится в таких же условиях, дал понять Полковник, но вместо того, чтобы искать лазейки для неуплаты налогов, они с Элвисом следуют той установке, что «мы более удачливы, чем множество других людей, даже при таких условиях… Кто — то же должен содержать нашу страну».

Он словно обращается к невидимой аудитории: грубоватость, хвастовство, беспардонная откровенность его признаний, кажущихся одновременно вызовом и тонким учетом общественного мнения, — и на этом фоне заявления о патриотизме, честности, которые как бы подчеркивают каждый сделанный им ловкий ход. Нет никакого сомнения в его отеческой привязанности к своему клиенту, но он дал понять, что они не проводят вместе время вне работы, и он также не управляет финансами Элвиса. Этим занимается его отец, это работа Вернона. «Я ему не отец… Наши интересы различны. И он не нуждается в няньке… Я просто говорю ему: «Не забывай платить налоги». Я говорю ему это каждую неделю, когда он работает. Я видел на своем веку немало людей, у которых были большие неприятности, оттого что они забывали платить налоги». А если их предприятие когда — нибудь лопнет? «Он может вернуться за баранку грузовика. А я всегда могу снова пойти работать в службу отлова собак. Начальником».

Элвис, должно быть, улыбался, когда читал некоторые из этих историй, если он, конечно, удосуживался читать обо всех этих аферах, о которых повествовал Полковник. Он уже все это слышал: кладбище домашних животных в Тампе; Лига снеговиков^[10], фантомная организация, в которую Полковник зачислил половину Голливуда; фильм, который когда — нибудь снимут о жизни Полковника (вероятно, его снимет Боб Хоуп, сказал он Луэлле Парсонс); все те способы, которыми он изводил беднягу мистера Уоллиса и мистера Хейзена, а затем обвиняя их же, когда они наконец капитулировали перед его требованиями. Полковник был явно с причудами, в этом не было сомнений — Элвису нравилось в шутку называть его адмиралом, поскольку он имел не больше права на одно звание, чем на другое. У него были свои принципы, и он придерживался их, невольно вызывая ваше восхищение. Но важнее всего то, что все оказывалось так, как он говорил. Элвис знал, что сейчас Полковник просто тешит свою душу, — и он считал, что пусть старик повеселится. Сам он уж точно веселился.

В выходные, когда завершились съемки, они отправились в Лас — Вегас. Студия не отпускала Элвиса до следующей недели, пока не будет отсмотрен весь снятый материал, так что он решил, что они должны побаловать себя небольшим отпуском. Во время съемок они уже побывали в Лас — Вегасе, и теперь парням не терпелось вернуться, однако они доехали только до Барстоу, когда Элвис спросил у Джина свою аптечку. Он пробормотал что — то о том, что хочет почистить зубы, но все знали, что там он хранил свои таблетки, и когда выяснилось, что Джин забыл аптечку, Элвис пришел в такую ярость, что развернул весь караван обратно в Лос — Анджелес, всю дорогу проклиная и ругая Джина и всех остальных парней.

Все были усталые и подавленные. Сонни, который не меньше других загорелся идеей, наблюдал, как Элвис сидел за рулем и тыкал в грудь Джину всякий раз, как тот задремывал. «Никто не будет спать, черт подери, ты слышишь?» — объявлял он, когда Джин вздрагивал спросонья и кивал в знак согласия. «Джо на заднем сиденье дремал и одновременно жевал резинку, — вспоминал Сонни. — «Джо, я сказал — не спать». А Джо отвечал: «Я не сплю, я просто смотрю в окно». К тому времени как они добрались до «Беверли Уилшир», все были на взводе. Было раннее утро, и они легли спать. Только они начали засыпать, зазвонил телефон. Это был Джо. Теперь, когда аптечка была у Элвиса, он передумал; они все — таки едут в Лас — Вегас.

Это были долгие выходные. Элвис просадил за рулеткой 10 тысяч долларов, и они ходили на все шоу, слушали Билли Уорда и «Домино» в «Дьюнз», Деллу Риз в «Нью Фронтир» и Реда Скелтона в «Сэндз». Все парни расхаживали в своих черных мохеровых костюмах и солнцезащитных очках, от количества девушек глаза разбегались, и за все выходные они спали от силы два часа. В городе злословили, что они «мемфисская мафия» Элвиса.

В следующую среду, 29 июня, студия наконец — то отпустила его, и ему так не терпелось вернуться домой, что в тот же вечер он с Джином вылетел самолетом в Сент — Луис, там взял напрокат «Кадиллак» и прибыл в Грейсленд в три часа утра на следующий день. По сообщениям газет, Анита пришла сразу же после работы, и они провели тихий вечер дома с Джином, его женой и Верноном, который пока жил один, но на следующий день уехал в Хантсвилл к Ди в дом ее брата. Они планируют пожениться, сообщил он Элвису. Они собираются сделать это в Хантсвилле, чтобы сбить со следа репортеров.

Элвис пожал плечами и пожелал ему удачи. Он сказал, что не будет присутствовать на церемонии, так как не желает отвлекать на себя внимание, которое должно быть направлено на Ди. Оба знали, что сказанное им неискренне, однако они не знали, как высказать свои истинные чувства. Они кратко обсудили вопрос о переоформлении прав на дом, чтобы он был записан только на имя Элвиса, но большую часть времени они общались с помощью кивков и молчания, оба испытывая грусть и печаль, которые ни один не мог передать словами.

Вернон и Ди поженились в то же воскресенье, 3 июля. На следующий день Элвис поехал на своем мотоцикле на кладбище, где его чуть не сбила девушка, которая заметила его стоящим на коленях и молящимся перед могилой матери. Как он сообщил «Мемфис пресс — симитар», «она заговорила со мной, то и дело вворачивая сильные словечки. Она спросила, куда я отправлюсь потом. Я сказал ей, что ей не следует говорить так на кладбище. Думаю, я чувствовал себя немного подавленным. Когда позже я собирался уезжать, она вернулась на кладбище и сделала вид, что собирается наехать на мой мотоцикл». По его словам, она улыбалась, словно все это была невинная шутка.

Он купил лодку, ездил кататься на водных лыжах на озеро Мак — Келлар, как когда — то со своей первой возлюбленной Дикси Лок; он проводил время точно так же, как всегда, — ходил в кино, арендовал «Фэрграундз», снимал «Рейнбоу» для вечеринок с катанием на роликовых коньках, — но все было не так. К концу месяца Вернон и Ди приехали домой из своего медового месяца и Поселились в Грейс ленде со своими тремя детьми. Он продолжал хорошо отзываться о Ди в беседах с журналистами. «Она как будто очень милый, понимающий человек, — заявил он, когда впервые начали просачиваться новости о браке. — Она уважительно обращается со мной и с папой. Она понимает, что никогда не сможет заменить мне маму. У меня была только одна мама, и тут больше не о чем говорить. У меня никогда не будет другой мамы. Пока она это осознает, у нас не будет никаких трений». Что до Вернона, то «если он может каким — то образом обрести счастье, то я полностью на его стороне… Он мой отец, и у меня не осталось человека ближе его на этом свете. Я никогда не буду чинить ему препятствия или стоять у него на пути. Все эти годы он служил мне опорой в жизни и жертвовал всем, чтобы у меня была одежда и были деньги и я мог ходить в школу. Теперь я буду ему опорой — в любых обстоятельствах».

Временами он чувствовал, что на него как будто бы давит что — то, какой — то груз, который он больше не мог выносить. Он был окружен друзьями и родственниками — все они зависели от него, все искали у него помощь, поддержку, финансовую или какую — то иную. Он мог давать им работу, мог раздавать деньги и милости, он выступал в роли попечителя и благодетеля, а они доверяли ему и прислушивались к нему, и внешне как будто бы так и было, но в самые темные свои моменты он подозревал, что все это маскарад, что они вроде трупных мух, вьюшихся с жужжанием над навозной кучей, и не более преданы ему, чем те же самые мухи. Его дядья Трэвис, Джонни и Вестер, его тетя Лиллиан, его двоюродные братья Гарольд Лойд, Джин, Джуниор. Бобби и Билли Смит, даже его родной отец, порой казалось, постоянно находились в состоянии вражды и противоборства: Бобби использовал его имя, чтобы расплачиваться неликвидными чеками, отец то и дело ссорился с Трэвисом и Вестером, Лиллиан обвиняла отца в скупости, один дядя напивался и открывал ворота, впуская с улицы всех кого ни попади, другие же родственники просто брали его деньги, не говоря спасибо, проматывали их, а затем брали еще. С появлением в доме новой жены отца он почувствовал себя так, словно над ним и памятью его матери нависла туча, и почти сразу же после их вселения он уехал.

Он провел неделю в Лас — Вегасе, прежде чем снова вернуться к работе. Новая картина «Black Star» (получившая в дальнейшем после завершения съемок название «Flaming Star») была первой из череды двух картин, которую Полковник продал студии «XX век — Фокс», и предоставляла Элвису возможность сыграть чисто драматическую роль («Черная звезда» и «Пылающая звезда» соответственно. — Прим. перев.).

Первоначально фильм предназначался для Марлона Брандо, под которого был написан сценарий уважаемыми авторами Клером Хаффейкером (автором романа, легшего в основу сценария) и Наннелли Джонсон (автором сценария к фильму «Гроздья гнева»)^[11]. Фильм позволил Элвису снова поработать с Дэвидом Уайзбартом, который выказал такую веру в него в его первом фильме «Love Me Tender», а в качестве режиссера — постановщика выступил талантливый сорокавосьмилетний Дон Сигель (который снял оригинальную версию «Вторжения похитителей тел»). Все, связанные с картиной, видели в ней серьезный фильм; поначалу Сигель даже возражал против выбора Элвиса на главную роль, который, на его взгляд, очень многими воспринимался как «посмешище», пока Уайзбарт, снискавший огромный успех благодаря картине Джеймса Дина «Rebel Without а Cause», не переубедил его. В картине предполагался минимум песен (во время студийной записи 8 августа было записано четыре, а в конечном итоге были использованы только две песни); в фильме была социально прогрессивная, хотя и несколько невнятная, любовная линия, в которой Элвис играл Пейсера, «полукровку», застрявшего между двумя мирами; планировались многочисленные натурные съемки и имелся прекрасный состав исполнителей вторых ролей, включавший актеров — ветеранов Стива Форреста, Джона Макинтайра, Ричарда Джэкела, а также искрометную пятидесятипятилетнюю Долорес дель Рио, играющую роль индеанки, матери Пейсера (это была ее первая роль в Голливуде после 1942 года).

С самого начала буквально во всем стали возникать проблемы. Неудивительно, что и Полковник приложил к этому свою руку, пытаясь добиться от студии всевозможных уступок; одним из факторов была и смерть в середине июля директора картины Бадди Адлера, но главными препятствиями были отношения между звездой и режиссером, а также несовпадение взглядов на идею, лежащую в основе сценария. Элвис принялся за работу над картиной с мыслью о том, что это может стать прорывом в его карьере драматического актера, и поначалу он безоговорочно отдавался своей роли, но не ощущал большого поощрения со стороны Дона Сигеля и, более того, чувствовал, что режиссер смеется над ним. По воспоминаниям же самого Сигеля, у него «была проблема в общении [с Элвисом]», поскольку он никогда не мог застать Элвиса наедине, однако Элвис был убежден, что тот относился к нему с презрением, снисходительно взирал на его занятия карате, его машины и его компанию, и тем больше это подталкивало Элвиса валять дурака с Сигелем. Каждое утро, приезжая на студию, он с парнями принимался заниматься карате, словно это была их утренняя гимнастика. Он великодушно одолжил Сигелю свой новехонький «Роллс — Ройс», но заставил того думать, что это был его «детский» способ подкупить его для того, чтобы отложить трудную сцену. И постоянно во время перерывов он с парнями без устали играл в футбол в сорокаградусную жару на ранчо, где проходили натурные съемки, — к изумлению и ужасу режиссера. «Он не знал, откуда у нас брались на это силы, — вспоминал Сонни. — Он не знал, что мы употребляли стимуляторы».

К сожалению, та же самая амбивалентность проявилась и в его игре. Несмотря на всю искренность его исполнения, несмотря на все похвалы со стороны коллег — актеров по фильму, он остается скованным на экране: он напряжен, не уверен и постоянно глотает слова, и этот наиболее интуитивный из исполнителей («Актерские приемы, вероятно, погубят его, — сказал о нем Уайзбарт, когда Элвис впервые приехал в Голливуд, — поскольку его главное достоинство — его природные способности») кажется напрочь лишенным интуиции, заимствующим ходульные театральные жесты. Фильм сам по себе вряд ли бы завоевал какую — либо награду — с Элвисом или без него; в нем слишком много бессодержательных сцен, его послание невнятно — то ли это трагедия человека из «подполья», лишенного истории и корней, то ли довольно вялый призыв к расовой терпимости. Возможно, самое удивительное то, что Элвису по — настояшему не дается ни единого шанса выйти на первый план картины; пусть он и значится как исполнитель главной роли, в действительности он, безо всякого сомнения, играет второстепенную роль и только в единичных эпизодах может сделать что — то большее, чем просто подыгрывать другим актерам. В конце фильма Пейсер, безнадежно раненный, увидевший «пылающую звезду смерти», скачет в пустыню, чтобы умереть в одиночестве. «Быть может, когда — нибудь, где — нибудь, — говорит он, — люди поймут таких людей, как мы».

В середине съемок Элвису пришлось подыскивать себе новое жилье — его наконец попросили съехать из «Беверли Уилшир» после серии инцидентов, кульминацией которых стала истерика, которую закатила в холле гостиницы Тьюзди Уэлд, когда служба охраны не пропустила ее наверх. Джо посмотрел четыре дома и нашел один на Перуджия — вэй в Бел — Эр, выходивший окнами на Бел — эрекий сельский клуб. Дом, владельцем которого был иранский шах, можно было снять на шесть месяцев с возможностью дальнейшего продления аренды и идеально им подходил: он давал уединение, простор и возможность устраивать более грандиозные вечеринки. Элвис повесил над камином в гостиной цветную фотографию своей семьи, на которой были он, его отец и мать, и от этого места повеяло домом.

Съемки завершились 7 октября, и после уикенда в Лас — Вегасе они двинулись на машинах домой (до Мемфиса им нужно было проехать тысячу семьсот миль). До следующей картины было меньше месяца, однако Элвис скучал по Мемфису, а кроме того, он хотел записать свой госпел — альбом в Нэшвилле, а не в Голливуде. В Грейсленде он быстро вернулся к своему прежнему образу жизни, но не делал большого секрета из того, что недоволен новым браком своего отца и присутствием в доме Ди и ее сыновей. «Когда я только вернулся, — поведал он в интервью, данном корреспонденту «Пресс — симитар» Бобу Джонсону в Голливуде за месяц до этого, — все было странным. Теперь я чувствую себя одиноким и испытываю такую тоску по дому, что это причиняет боль. В некоторых отношениях то, что я имею, хорошо, а в некоторых нет. Я хотел бы снова вернуться домой. Но даже дом уже никогда не будет прежним».

Где — то в начале своего пребывания дома в этот период, продлившийся три с половиной недели, он получил известие от студенческого общества «Тау — Каппа — Эпсилон» университета штата Арканзас о том, что они хотели бы избрать его своим почетным членом. Письмо пришло от президента общества Рика Хаски, который придумал этот рекламный трюк, вдохновившись успехом, снискавшим популярность его обществу, когда актер Рональд Рейган, будучи проездом в их городе в роли пресс — секретаря «Дженерал Электрик», добродушно согласился попозировать перед фотокамерами с руководством их студенческого общества. Пребывая в поисках подходящей кандидатуры, Хаски увидел в Элвисе Пресли возможность превратить «ТКЭ» в самое популярное студенческое общество на кампусе и сочинил прочувствованное письмо о том, что они мечтают посвятить его в члены их студенческого братства и вручить ему награду как человеку года. Два дня спустя от секретарши Элвиса Пэт Бойд пришла телеграмма, в которой говорилось, что Элвис будет в Грейсленде во вторник в восемь часов вечера. «Он охотно встретится с вами и примет награду».

Никакой награды не существовало. Никто и не помышлял делать что — то большее, чем просто опубликовать в газетах рекламное объявление в виде новостного сообщения, но Хаски, изобретательный молодой человек, специализировавшийся в журналистике, не был намерен останавливаться перед таким препятствием. Он сочинил подходящую к случаю надпись, набросал чертеж и отправился в местный магазин спортивных товаров, чтобы ему там изготовили наградную пластину. Там ему сказали, что это займет по меньшей мере две недели, но когда он объяснил свое затруднение, они каким — то образом умудрились изготовить ее к сроку — к назначенному вторнику.

«Мы взяли взрослого консультанта общества, меня и двух других парней. Нас пропустили через ворота и разрешили подняться в дом; все было как с открытки: вы подъезжаете и видите великолепное здание, точно Белый дом, с припаркованным снаружи черным «Роллс — Ройсом». Джо Эспозито открыл дверь и сказал: «Элвис спустится через минуту», — и мы прошли в музыкальную комнату и стали осматриваться. К этому моменту я был весь на нервах, но тут спустился Элвис, который был совершенно бесподобен. Он просто излучал искренность и радушие. И вот мы совершенно искренне посвятили его в наше студенческое братство. Он возложил руку на череп и прочитал клятву; мы сообщили ему наш тайный пароль, и я объявил его членом нашего братства. Он был совершенно великолепен».

В каком — то смысле их смутила сама неподдельность его реакции. Он рассказал им о том, что всегда хотел пойти учиться в колледж, но не имел возможности; он расспросил о футбольной команде университета и выразил надежду, что, возможно, сможет побывать на каких — нибудь играх. «Я очень люблю футбол, — сообщил он им. — Я всегда хотел быть футболистом, но у меня не было возможности играть в футбол, так как я должен был работать». Он вспомнил о танцевальных вечерах, на которых играл в Джонсборо и других маленьких арканзасских городах каких — нибудь несколько лет тому назад. Богатство в глазах обладателя, заявил он, гордо показывая свой «Роллс — Ройс». «Знаете, когда я впервые приехал домой с этой машиной, я очень гордился ею, — сказал он. — В первый день, когда я приехал, я оставил ее снаружи, припарковав рядом с моим «Кадиллаком» — лимузином. Пришла служанка, и первое, что она сказала: «Мистер Элвис, я слышала, что вы купили себе новую машину. Мне бы очень хотелось взглянуть на нее». Я сообщил ей, что она припаркована у самых ворот, на что она сказала: «Я только что оттуда, но я увидела только какой — то большой, длинный белый «Кадиллак» и какую — то старую черную машину». Когда они прощались, он сказал им: «Это самая чудесная награда из всех, которые я когда — либо получил. Можете быть уверены, что она займет почетное место в моем доме».

Фредди Бинсток появился днем 29 октября, чтобы согласовать песни для записи госпел — альбома, начало которой было запланировано на 6.30 следующего вечера. В который раз запись должна была ограничиться одной — единственной ночной сессией, и хотя Полковник всячески позаботился о том, чтобы Элвис освободил день для Фредди, в действительности особенно нечего было согласовывать, так как Элвис прекрасно знал, что хочет записать, а Фредди уже заключил договор на включение в авторские права на издание многих песен. Фредди все же привез с собой одну новую песню — не госпел, — которую он заказал переделать Доку Помусу и Морту Шуману из другой, ставшей общим достоянием неаполитанской баллады («Torna a Suniento»). Элвису очень понравилась вещь Помуса и Шумана — «Surrender». Она давала ему возможность доказать своим критикам, что амбициозное новое направление, которое он впервые обозначил с помощью «It's Now or Never» (которая дошла до первой строчки прошлым летом, намного превзойдя по объему продаж «Stuck On You») и «Are You Lonesome Tonight?» (которая должна была быть выпущена в качестве нового сингла в течение близжайших двух недель), не было обманом. Большего нетерпения по поводу предстоящей записи он и не мог испытывать. Но он напугал Фредди, когда рассказал ему о посещающем его кошмаре. В этом сновидении не было поклонников за воротами, не было Полковника Паркера, он чувствовал себя одиноким, беспомощным и заброшенным. Молодой жизнерадостный австрийский бизнесмен не знал, как реагировать или что сказать Элвису, кроме того, как высказать предположение, что вполне естественно сомневаться в реальности успеха, когда пытаешься справляться с такой гигантской популярностью в таком молодом возрасте. Но его поразило это как любопытное признание и красноречивая метафора той степени, до которой Элвис связывал свой успех с присутствием рядом с ним его наставника.

Запись сама по себе была столь же вдохновляющей, как и ее истоки, это было и исполнение данного себе обещания, и дань квартетной традиции, на которой он вырос. С первых уверенных, слегка свинговых нот классической вещи «Trumpeteers» «Milky White Way» не возникало сомнения ни в его пыле, ни в его уверенном знании того, что он хочет сделать, и это моментально передалось бэк — вокалистам и оркестру. Чарли принял участие в записи трех следующих вещей — «His Hand in Mine», «I Believe in the Man in the Sky» и «Не Knows Just What I Need» (все эти вещи «Statesmen» в оригинальной версии одухотворял волнующий голос Джейка Хесса, который оказал, возможно, самое сильное из всех вокальное влияние на Элвиса). Запись прошла без сучка и задоринки, завершившись в восемь часов на следующее утро энергичной аранжировкой «Working on the Building» и общеитоговыми четырнадцатью дорожками. К тому времени Чет Аткинс уже давно ушел домой, музыканты валились с ног, а Билл Портер чувствовал сильное недомогание («В тот вечер я отравился, и меня мутило; около пяти часов утра я сказал: «Мистер Шоулс, я должен уйти. Меня всего выворачивает». На что он ответил: «Еще одну песню, Билл, еще одну песню. Пожалуйста, не уходи». Я слышал это около пяти раз»). Для Гордона Стоукера и Jordanaires кульминация наступила к концу вечера призаписи «Known Only to Him», еше одной вещи, виртуозно исполнявшейся Джейком Хессом, во время которой все певцы почувствовали вдохновение — до такой степени, что это производило впечатление церковного песнопения.

Неделю спустя Элвис полетел в Лос — Анджелес, где на понедельник, 7 ноября, была запланирована запись саундтрека к его следующей картине «Wild in the Country». Только начали появляться предварительные рецензии на «G. I. Blues», отражавшие восторженный прием «нового» Элвиса, последовавший за успехом «It's Now or Never». Более того, уже сейчас, когда альбом с саундтреком только вышел, были все признаки того, что он далеко обгонит по продажам «Elvis Is Back» (поразительно, что не было продано даже полумиллиона копий этого эклектичного и по — настоящему зрелого альбома), при том что Полковник только разворачивал свою кампанию по раскрутке фильма с помощью своих приемов «эксплуатации», предполагавших раздачу более сотни тысяч бумажных армейских пилоток, за которые он вынудил заплатить RCA, после того как он получил от ворот поворот на «Парамаунт» («Мы всегда проводим рекламную кампанию», — бросил он с вызовом Хэлу Уоллису).

В RCA между тем не вызывало сомнения, что Полковник выиграл войну. Начать с того, что он преуспел в подрыве авторитета Стива Шоулса, убедив нового президента RCA Боба Йорка передать полномочия по принятию решений в отдел маркетинга, где Билл Буллок, номинальный начальник Шоулса и лицо, ответственное за подписание контрактов с Элвисом Пресли, не был склонен оспаривать его авторитет. В результате ни одно решение теперь не принималось без одобрения Полковника: он диктовал количество выпускаемых копий, он одобрял оформление альбомов, к настоящему моменту он даже распространил свою власть на картотеку, которую собрала директор рекламного отдела Энн Фульчино, и требовал от RCA лицензионного гонорара за те самые фотографии, которые в большинстве случаев уже были оплачены самой компанией. В дополнение ко всему он убедил RCA доверить Элвису право самому организовывать свои сессии, выбирать свои синглы, подбирать вещи для альбомов и одобрять сведенные записи. Все эти договоренности были достигнуты на устном уровне и оставались таковыми до новых переговоров относительно права на продление контракта в начале нового года, но были внесены в контракт к тому моменту, как Элвис завершил свой госпел — альбом, который получил название «His Hand in Mine» и должен был быть выпущен к Рождеству. Руководители RCA, видимо, были так хорошо вымуштрованы в этот момент, что они даже предложили построить Элвису студию в его собственном доме, с тем чтобы он мог записываться при любом наплыве вдохновения, однако Полковник счел за мудрость убедить его отклонить это предложение, видя истинное лицо этой щедрости — отчаянную попытку заполучить больше записей и тем самым подорвать прочнейшее положение Полковника на переговорах с ними.

Съемки «Wild in the Country» начались в местечке Нала в Калифорнии 9 ноября. Сценарий был написан по мотивам вышедшего в 1958 году и получившего хорошие рецензии первого романа Дж. Р. Саламанки «The Lost Country» драматургом, обладателем премий, Клиффордом Одетсом («Waiting for Lefty, Awake and Sing!»). Режиссер — постановщик Филлип Данн был автором таких известных фильмов, как «How Green Was Му Valley,» «The Ghost and Mrs. Muir». А старшую из женщин, одну из трех главных любовных увлечений героя в сюжете, должна была играть знаменитая французская актриса Симона Синьоре. К несчастью, с Симоной Синьоре договориться не сумели, Одетс был уволен перед самым началом съемок, а глава студии Спирос Скоурас, снова по договоренности с Полковником, настоял на том, чтобы количество песен в картине было увеличено, с тем чтобы в ней было больше от Элвиса Пресли. Была обычная неразбериха с политикой студии, чуть меньшая (чем традиционно) вакханалия творилась со сценарием, который, похоже, писался все — таки до начала, а не по ходу съемок, но в целом это был заслуживающий доверия проект с хорошим подбором актеров на роль трио женщин, которые влюбляются в Элвиса и наоборот (Тьюзди Уэлд играла развязную молодую особу, Милли Перкинс — олицетворение невинности, а двадцатишестилетняя Хоуп Лэнг вполне сносно заменила Симону Синьоре), и, по видимости, с совершенно похвальными намерениями.

Из всех трех исполнительниц главных женских ролей только Милли Перкинс, похоже, имела довольно трезвое представление о сути происходящего, и для нее в этом было больше обмана, чем отсутствия желания. Перкинс, двадцатидвухлетняя актриса, получившая известность своей предыдущей работой — главной ролью в фильме «Дневник Анны Франк», увидела в этом проекте некое интеллектуальное надувательство. У нее не было неприятия личности Элвиса Пресли, а учитывая то, что она пришла из модельного бизнеса и сразу же получила главную роль в серьезной картине, она вряд ли могла возражать против того, чтобы попытаться сделать то же самое для популярного певца. Однако в Данне она видела своего рода интеллектуального позера, который кичился тем, что использовал для некоторых любовных сцен Пятый Бранденбургский концерт («Полагаю, я завоевал уникальное место в пантеоне режиссеров как единственный режиссер — постановщик, который заставил Элвиса Пресли слушать Баха. В сущности, ему понравилась эта музыка», — написал Данн в своих мемуарах). И либо ввиду неудовлетворенности кинематографической карьерой, которая так нежданно свалилась на нее («Я никогда не мечтала о том, чтобы стать актрисой. Я не разбиралась в кинематографическом искусстве. Я была очень застенчивой, очень своеобычной — мне хотелось жить в Париже»), либо ввиду ясности восприятия, которая была свойственна ей как человеку новому в этом бизнесе, она воспринимала весь проект как безнадежно скомпрометированный с самого начала, как беспардонное стремление потакать своим собственным интересам, выставляя это как служение высокому назначению искусства.

«Мне кажется, что все, кто делал фильм, думали так: «Наш фильм намного лучше всех других фильмов Элвиса Пресли. Он куда более профессионален». Все на студии упивались мыслью, что они артисты, что они сделают с Элвисом то, чего не могут или не хотят сделать другие, и из этого ничего хорошего не получалось.

Элвис оказался человеком, который мне очень понравился. Я чувствовала, что среди всех этих людей есть человек с сердцем и душой, который действительно думает о других. Он обращался со мной с большим уважением; между нами было взаимное уважение. Но его жизнь расходилась с моей жизнью. В то время я была замужем за Дином Стокуэллом, а он, мне казалось, словно плыл по течению.

Каждый день на съемочной площадке околачивались его парни. Я даже не знала, с какими девушками он встречался в то время, поскольку меня это не интересовало, его личная жизнь казалась столь нелепой. И все же он знал, что был жертвой всего этого. Мне кажется, Филлип Данн заискивал перед Элвисом. Отношение же Элвиса было… я видела, как Элвис оглядывал площадку и распознавал людей быстрей, чем кто — либо другой, и мне показалось, что очень скоро он разочаровался в Филлипе Данне, но был слишком вежливым и воспитанным, чтобы сказать что — нибудь.

Он очень старался, чтобы сделать этот фильм лучше, чем свои предыдущие картины, и он постоянно задавал вопросы и искал возможности для этого. Как ни печально, но мне кажется, что режиссер был не способен помочь Элвису в этом. Помню, как мы снимали одну сцену: мы сидели в грузовике, вроде как возвращались домой с танцев или ехали на танцы, и по сценарию Элвис должен был петь в этой сцене, включить радиоприемник и запеть. Я была очень молода и подумала: «Меня будут дразнить за эту сцену, это так мелодраматично и безвкусно». Понимаете, я тоже была снобкой. Но самое замечательное было в том, что в какой — то момент, когда мы репетировали, режиссер отошел, и Элвис посмотрел на меня и сказал: «Господи, какой стыд. Никто никогда не сделал бы этого в реальной жизни. Почему они заставляют меня делать это?» Так что мы оба испытывали похожие чувства.

Он так никогда и не реализовал свои потенциальные возможности. Может быть, на каком — то другом уровне, но определенно не на съемочной площадке. Я чувствовала, что он моложе меня, этот очень скромный человек, который делал заявления о том, во что он верил. И мне думалось: «Он говорит это для того, чтобы показать мне, что он тонкий человек». Я знаю только, что рядом со мной был человек с тонким сердцем и тонкой душой, и это было во всем, что он делал. Когда вы встречаете подобного человека, вы чувствуете это, даже если он всего лишь сидит и поедает леденцы. Пусть он делает это, но не в этом его сущность. Суть Элвиса состояла в том, что он был тонким человеком: он обращался со мной так, как никто другой в этом бизнесе».

Возможно, ее объяснение фиаско фильма вполне справедливо и, несомненно, ее замечания относительно амбивалентности стремлений Элвиса заслуживают внимания, но это все — таки не объясняет того, что мы видим на экране. Если бы нам нужно было указать то, что наиболее неудачно в «Wild in the Country», оставив в стороне сценарий, перегруженный всеми клише «чувствительного молодого человека» того времени, то это будет — сам Элвис Пресли. Он попросту кажется растерянным в своей роли, его игра представляет собой какое — то странное чередование приступов мрачности, начинающихся и заканчивающихся бурными декламациями, и столь же нелепыми позами трогательной чувствительности.

Вы смотрите на актера на экране и видите, что он попросту не в ладах со своей ролью. В начале фильма есть один момент, когда герой говорит о своей покойной матери, и вот здесь действительно улавливается чувство подлинной скорби и искреннего сожаления. Элвис явно опирается на свой собственный опыт, использует эмоции, которые пережил он сам. Но во всем остальном — полное отсутствие каких — либо эмоций. Он бесцветен, произносимые им слова не рождают никакого отклика, в его игре наблюдается почти полное отсутствие силы, убежденности, страсти, увлеченности. Все невпопад и не в тон. Если вы не доверяете своим глазам, сравните его игру с тем, что было в «King Creole», где его исполнение наполнено уверенной силой, искрометностью, легкостью и богатством оттенков. Здесь же, всего каких — нибудь полтора года спустя, не чувствуется пульса жизни, ритма, есть только молодой мужчина, который во многих случаях просто спешит произнести заученные слова.

Невозможно сказать, какую роль могли сыграть в этом драматическом изменении игры Элвиса амфетамины. Для Милли Перкинс моменты ожидания всегда были самыми важными моментами на съемочной площадке, временем, когда «следовало учиться тренировать себя делать то, во что ты действительно веришь или, о чем ты говоришь, что веришь, — и эти моменты являли собой наиболее очевидное поражение Элвиса. Она приписывала это внешним обстоятельствам, парням, окружавшим его, которые мешали ему расти, отсутствию достаточного образования, еще более усиливавшему его природную неуверенность в своих силах. Тем временем сами парни наблюдали с растущим чувством не столь тревоги, сколько недоумения за участившимися приступами дурного настроения, не всегда узнавая своего работодателя, когда его охватывали внезапные и непредсказуемые припадки ярости.

Один раз во время вылазки в Сан — Франциско в выходные он выхватил свой «дерринджер»^[12] и наставил его на нескольких парней в машине, которые показали ему палец; в другой раз, вернувшись в Голливуд, он накинулся на Кристину Кроуфорд, которая играла небольшую роль в картине и встречалась в то время с Джо, схватил ее за волосы и стал кричать на нее за то, что она возражала, чтобы Джо «зажег ему сигару» (имеется в виду средний палец, т. е. оскорбительный жест). Нельзя сказать, чтобы они не понимали причин вспышек его гнева. Кристине никто не давал право выбивать сигару у босса изо рта; он был вправе задать ей трепку, а кроме того, он и всегда — то отличался вспыльчивостью. Но и они заметили разницу, не просто потерю контроля над собой, но отсутствие раскаяния в человеке, которого каждый из них знал за человека с добрым сердцем и отходчивого. Они все принимали таблетки, чтобы поддерживать быстрый темп жизни; они все испытывали стресс, а Элвис в особенности, и в конечном счете они просто приняли его поведение как нечто, естественно вытекающее из его роли. Это было то же, что и право первого выбора девушек — не подвергаемая сомнению прерогатива, которая признавалась за ним.

Во всем остальном это был тот же самый Элвис, те же самые шумные развлечения и оргии, которые никогда не прекращались на съемочной площадке. Алан Фортас наконец — то присоединился к группе во время съемок, привлеченный обещанием знакомства с Тьюзди Уэлд, и, действительно, они с Тьюзди стали закадычными друзьями, а другие парни насмехались над ним за его собачью преданность, которую он выказывал семнадцатилетней актрисе — блондинке. Хоуп Лэнг любила водку, и Элвис регулярно составлял ей компанию, что было на него непохоже, впервые позволив парням держать в доме спиртное.

Когда они вернулись в Голливуд, все еще больше напоминало прежнюю жизнь, за исключением того, что на короткое время приехала Анита, которая стала вынюхивать и рыскать и нашла недавнее письмо из Германии от Присциллы. «В письме было написано что — то вроде такого: «Ты должен позвонить моему папе и уговорить его отпустить меня к тебе. Я очень — очень хочу к тебе приехать». Когда Элвис вернулся домой со студии, я сунула ему под нос это письмо, и у нас произошла ужасная ссора. Он мне заявил: «Она совсем ребенок, ей всего четырнадцать, и она просто очень сильно привязалась ко мне. Она хочет приехать. Мы армейские друзья с ее отцом». Он пытался сгладить все таким образом. Честно говоря, мне было трудно понять, ведь я видела фотографии Присциллы, махающей ему на прощание. Она махала точно так же, как я махала ему, когда он уезжал из Мемфиса. Элвис все повторял: «Она всего лишь ребенок. Это ничего не значит». Но это меня не успокоило. Так что я вернулась в Мемфис».

Как только она уехала, Элвис снова стал встречаться с Нэнси Шарп, костюмершей на съемках фильма, и продолжал видеться с Сэнди Ферра, к которой его по — прежнему влекло. «Мы часами танцевали в гостиной, потом он иногда садился за рояль и пел спиричуэлы, и это было так красиво. В этот момент рядом все время находился Клиф, который порой подпевал Элвису. Я жила в Долине, за мной в «Роллс — Ройсе» или лимузине заезжали то одни, то другие парни и отвозили меня к Элвису. Снаружи всегда стояли девушки, и парни обычно проводили с ними время, а мы сидели в комнате Элвиса, или служанка приносила нам что — нибудь поесть, и мы смотрели телевизор.

Как — то раз я надела шорты, Ламар заехал за мной и, ничего не сказав, привез меня к Элвису. Я вошла, Элвис был одет по — парадному, он всегда одевался так на свидания. Он поприветствовал меня и поцеловал в щеку, и мы сели на диван, и в течение следующих трех — четырех часов он не сказал мне ни слова. Это показалось вечностью. Затем он пожелал мне спокойной ночи, поцеловав меня на прощание, и сказал: «Больше никогда не надевай шорты». Я ответила, что не буду. Он объяснил, что всегда одевается празднично для меня и ожидает, что и я тоже буду одеваться празднично для него. Поэтому с тех пор я всегда надевала свои лучшие платья. И больше никаких шорт».

На короткое время новая политика студии поставила фильм под угрозу, снизив продолжительность съемок с пятидесяти часов до тридцати семи — даже для тех картин, которые уже были в производстве. Филлип Данн несколько раз грозился уйти со студии, пока проблема не была решена, но съемки все — таки выбивались из графика, и актерам и съемочной бригаде была дана всего неделя отдыха на рождественские каникулы, прежде чем съемки снова возобновились. Элвис был вполне рад снова возвратиться в Калифорнию после того, как обнаружил те новации, которые произвела в его доме жена его отца, и он тихо и мирно договорился с отцом, что больше никаких изменений в доме не будет производиться без его согласия и одобрения.

Полковник тем временем поспешил раньше него в Мемфис, чтобы выступить вместе с мэром с заявлением о проведении большого благотворительного концерта в городе, на который он намекал в течение всего года. Элвис выступит вместе с другими участниками концерта в «Эллис Аудиториум» 25 февраля, все доходы от концерта пойдут в фонд двух дюжин мемфисских благотворительных организаций, а также в фонд полузабытого молодежного центра Элвиса Пресли в Тьюпело, и даже сам Полковник купит для себя билет. «Никто не воспользуется бесплатным проходом, — заявил он. — Это будет 100-процентный благотворительный концерт».

«Flaming Star» вышел на экран 21 декабря, но не с таким успехом, как «G. I. Blues», который поднимался до второй строчки в еженедельно публикуемом списке самых кассовых фильмов в журнале «Вэрайети», попав на четырнадцатую позицию в списке за весь 1960 год и заработав 4,3 миллиона долларов за одни только последние шесть недель года. В честь двадцатишестилетия Элвиса 8 января на съемочной площадке была устроена небольшая вечеринка, и актеры и съемочная бригада подарили ему пластину с изображением мультипликационного Элвиса в кимоно, разбивающего бревна. Надпись на пластине гласила: «С днем рождения, король карате». 20 января его наконец отпустили со студии и разрешили поехать домой, хотя через две с половиной недели его на короткое время снова вызвали, чтобы переснять конец фильма, когда руководители студии решили, что самоубийство Хоуп Лэнг после ее неудачного романа с героем Элвиса было «слишком горьким концом». Однако к этому времени Элвис уже вовсю готовился к своему возвращению к выступлению вживую, предполагавшее теперь уже не один, а целых два благотворительных концерта, которые Полковник раскручивал со всем присущим ему пылом.

Глава 3 ТАЙНА ПОЛКОВНИКА

(январь 1961 — январь 1962)

Второй благотворительный концерт стал результатом статьи, которую Полковник прочел в «Лос — Анджелес геральд — экземинер» от 4 декабря 1960 года, относительно девятнадцатой годовщины японской бомбардировки Перл — Харбора. В статье говорилось о давно планировавшемся возведении мемориального памятника жертвам той бомбардировки на месте военного корабля США «Аризона», который остался погребенным под водой со своими 1102 офицерами и матросами. В последние пятнадцать лет было собрано 300 тысяч долларов, однако фонду, занимавшемуся этим проектом, не хватало еще 200 тысяч долларов на то, чтобы успеть построить мемориальный памятник к двадцатой годовщине нападения, которая должна была отмечаться в следующем году.

Поводом к выходу статьи послужило письмо, разосланное тысяче шестистам газетам Джорджем Чаплином, редактором «Гонолулу Эдвертайзер», с просьбой обратиться 7 декабря или около этой даты с призывом к своим читателям собрать нужные средства. Призыв принес около 20 тысяч долларов, поступивших со всей страны, но также принес и телефонный звонок Чаплину от Полковника. «Паркер сообщил, что Элвис едет на Гавайи снимать фильм «Blue Hawaii» — и что если мы сможем бесплатно обеспечить подходящий зал, билеты, билетеров, осветительные приборы и т. д., то Элвис со своей стороны даст бесплатный концерт». Чаплин ухватился за предложение Полковника, обсудил его с флотским начальством, объяснил ему, что если оно способно собрать 50 тысяч долларов, то они смогут обеспечить организацию концерта, деньги от которого пойдут на строительство памятника, и послал Полковнику официальное приглашение приехать на Гавайи.

Полковник приехал 7 января, чтобы оформить договоренности с Г. Такером Гратцем, председателем фонда, и 11 января устроил пресс — конференцию в отеле «Хавайен Виллидж». Каждый цент от концерта, заявил Полковник, пойдет в фонд. «Здесь все без обмана. Никакого подвоха… Понимаете, Элвису двадцать шесть (в воскресенье был его день рождения), а это примерно средний возраст тех парней, которые оказались погребены на «Аризоне». Я думаю, что он морально обязан это сделать». Кроме того, он напомнил всем присутствующим высокопоставленным лицам, а также всем потенциальным зрителям, что «всем придется покупать билет — губернатору, адмиралу Соломону, адмиралу Сайдсу, членам фонда — всем, даже мне. Каждый из присутствующих на концерте внесет свой вклад в строительство памятника».

Полковник вынашивал далеко идущие планы. Мемфисский концерт 25 февраля уже вызвал огромный резонанс и был окрещен Полковником как «крупнейшая однодневная благотворительная акция в истории страны». В своем возвращении на Гавайи в этом новом ореоле гражданственности, ставшем возможным благодаря тому, что Хэл Уоллис воспользовался «Гавайской историей» (хотя и без цыган), которую он впервые предложил свыше двух лет тому назад, Полковник невольно чувствовал себя несколько самодовольно. Он всегда считал, что человек сам строит свою судьбу, и, будучи хорошо известным своим неуважительным отношением к едва ли не всякой социальной условности, он также гордился своим патриотизмом и духом гражданственности. Он был убежден, что это оплатится сторицей самым разным образом, и если что — то из этого сможет явиться вящим доказательством доброты его мальчика и способствовать по ходу съемкам новой картины, — что же, тем лучше.

Между тем у него еще были незавершенные дела. 6 января он закончил еще одни переговоры с Хэлом Уоллисом, снова подняв цену на каждую картину — до 175 тысяч долларов за следующие три фильма на студии «Парамаунт», плюс по 200 тысяч долларов за две картины сверх этих. Одновременно он изо всех сил пытался добиться заключения еще одной сделки, которая обеспечила бы будущее Элвиса. Речь шла о договоренности с MGM на съемки многочисленных картин за куда более крупные суммы, чем он когда — либо мог надеяться вытянуть из Уоллиса, но что еще более важно, это стало бы заявкой на то, что Элвис является главной звездой Голливуда. 12 января, на следующий день после гавайской пресс — конференции, он вернулся на материк и снова окунулся в переговоры с MGM, вынырнув 20 января с гарантированной сделкой на четыре картины по 500 тысяч долларов за фильм и 50 процентов с прибыли. Это означало, как торжествующе объявил он вице — президенту RCA Биллу Буллоку, что у них «заключены контракты на участие в художественных фильмах вплоть до 1965 года, а это, разумеется, повышает ценность этого великого артиста и для вашей компании. Доверие, оказываемое ему киноиндустрией, без всякого сомнения, обернется прибылью для всех нас». И в тот же день, во время редкого визита, он остановился в доме на Перуджия — уэй, чтобы передать эти новости лично Элвису, после чего принимал поздравления от всех парней, когда Элвис объяснил им суть сделки. «Запомните, парни, — заявил Полковник, без сомнения, яростно вертя в руках свою сигару, чтобы подчеркнуть сказанное, — если бы у нас не было Элвиса, я не смог бы заключить эти сделки и мы не ужинали бы сейчас в этом красивом особняке».

К этому времени он внес еще один поворот в гавайский план, сохранив благотворительный принцип в своей основе, но предложив, чтобы на основе концерта была выпущена специальная телевизионная программа NBC (трансляция живого выступления с элементами документальной передачи), за которую Элвис получил бы 50 тысяч долларов для компенсации расходов, фонд собрал бы еще 100 тысяч долларов, а права на программу после единственного показа перешли бы к Элвису. Как и большинство проектов Полковника, будь то благотворительных или коммерческих, этот проект был великолепен в своей простоте, работал на имидж Элвиса и приносил деньги в фонд, и хотя в конце концов он не состоялся, он заставил почтенного главу «Уильям Моррис Эйдженси» Эйба Ластфогеля признать то, как далеко Полковник продвинул своего клиента. Одно время, когда маленькая группа представителей агентства и NBC изучала возможность принятия этого нового предложения, Элвис Пресли воспринимался большинством людей как «диковина», лишенная большой силы и зрительского интереса. Теперь, заявил Ластфогель с убежденностью человека, которого самого пришлось первоначально обращать, эта фаза завершилась. После армейского опыта, полученного Элвисом, благодаря этому великолепному благотворительному концерту, который организовывает Полковник, мир сможет увидеть Элвиса Пресли таким, какой он есть на самом деле.

Работа продолжалась на различных фронтах, Полковник сновал между разными проектами, а Элвис вернулся на короткое время домой. Дом по — прежнему казался ему странным — физически больше ничего не изменилось, а семья его отца жила теперь в апартаментах, переделанных из гаража позади кухни, но по — прежнему было как — то неуютно, не только для него, но и для Вернона, который изредка продолжал ночевать в своей старой спальне, чьи шкафы все еще хранили в себе одежду Глэдис. Почти каждый день Элвис заезжал на кладбище, раскладывал цветы, которые каждую неделю доставлялись сюда в обязательном порядке, и прибирался на могиле матери. 2 февраля он поехал с Анитой, Джо и Джином в Тьюпело, навестил места своего детства, заехал в школу повидаться со своей учительницей начальных классов миссис Граймс, показал Джо, который до этого никогда не был в Тьюпело, все те места, в которых он провел свое детство, негритянскую общину Шейк — Рэг, «Фэрграундз», где он впервые пел на публике, и непрестанно говорил о том мире, который остался в прошлом. Когда они подъехали к месту его рождения на старой дороге в Сальтильо, они обнаружили завалившийся знак, обозначавший место молодежного центра Элвиса Пресли, и безуспешно попытались водрузить его на место. Элвис был заметно рассержен: дом, который по плану должен был стать центральным элементом парка, по — прежнему был занят, участок в четырнадцать акров едва расчищен, а плавательный бассейн в форме гитары, который Элвис предназначал для детей и подростков Ист — Тьюпело, даже не был отмечен в архитектурном проекте. Он невольно чувствовал, что если бы парк находился в более модном районе Тьюпело, проект давно бы уже сдвинулся с мертвой точки, а тут они с Полковником так и не смогли получить удовлетворительный ответ, куда делись 14 тысяч долларов, которые он передал после своего выступления на ярмарке 1957 года. Но он был не намерен сдаваться; он решил довести этот проект до завершения — это было столь же важно для него, как и гавайский проект Полковника; когда — нибудь здесь будут бейсбольные поля, спортивные сооружения и центр для подростков.

В субботу умер брат Джина — Джуниор. Хотя ему было всего двадцать восемь, это не стало большой неожиданностью. Жизнь Джуниора давно катилась под уклон, с тех пор как он вернулся с искореженной психикой из Кореи в 1953 году; он всегда был непредсказуемым и нервным, но стал еще более неуправляемым после возвращения из армии Элвиса и даже уже не мог больше ездить с ними. По — видимому, он весь вечер пил со своим дядей (и дядей Элвиса) Трэвисом, отрубился в комнате своего двоюродного брата Билла и задохнулся своей собственной рвотой.

Элвис отправился в дом Трэвиса практически вне себя от ярости и горя, от столь бессмысленной кончины. Джуниор был слабым, но он понимал Джуниора, и он понимал, как легко потерять контроль над собой. «Я ясно вижу, как он стоит там, — вспоминал Эдди Фейдал, друг Элвиса из Уэйко, который в тот момент оказался с визитом в Грейсленде и сопровоадал Элвиса в дом Трэвиса. — Он не переставая повторял: «Все кончено, Джуниор, все кончено». Позже в тот же вечер Элвис со своим семнадцатилетним двоюродным братом Биллом отправился в похоронное бюро, то же самое, которое хоронило его мать, и заставил впустить их, чтобы посмотреть на тело. По желанию Элвиса они совершили экскурсию по помещениям и наткнулись на двух служителей морга, один из которых работал, а другой храпел в гробу. Элвис представился, объяснил, что пришел посмотреть на своего двоюродного брата, а затем стал спрашивать того служителя, который не спал, об особенностях его работы, о том, что происходит с телом после смерти. По мнению Билли, было несколько жутковато, сам он не чувствовал себя особенно комфортно в окружении трупов, лежащих на столах, но ему казалось, что он понимал интерес Элвиса. «В нем жил страх… и он хотел заглянуть в глаза этому страху. И мне кажется, что он пытался перекинуть мост через эту дыру и продержаться чуть дольше».

Полковник пребывал в самом разгаре приготовлений к двум благотворительным концертам, преодолевая рекламные трудности и сбывая билеты для избранных по 100 долларов, когда получил последнее из череды писем от своего брата Эда из Голландии. Эд и старшая сестра увидели прошлой весной фотографию в голландском журнале «Розита», на которой был запечатлен Элвис Пресли, только что из армии, стоящий в проеме тамбура поезда. За его спиной стоял мужчина в шляпе и длинном зимнем пальто, указанный как его менеджер — Полковник Томас Э. Паркер. Для Эда и его сестры мужчина на фотографии очень сильно напоминал их брата Андреаса (Дрисса), от которого они не имели известий с 1937 года, когда они получили последнее из его писем, пришедших из Америки. Сходство было поразительным, и любые сомнения, которые они могли испытывать по поводу того, что этот коренастый мужчина средних лет был действительно их братом, которого они в последний раз видели в 1929 году, тут же развеялись ввиду его сверхъестественного сходства с другим братом — Яном, полицейским, в его теперешнем возрасте.

Эд связался с журналом, редакторы которого отнеслись к его сообщению поначалу, естественно, скептично. Но Эд настаивал, написав сначала в голландский фан — клуб Элвиса Пресли, затем в фан — клуб в Мемфисе, послав семейные фотографии и сообщения об их матери, которая умерла в 1958 году, сокрушаясь, по словам Эда, что больше не увидела своего сына Дриеса. В конце концов он получил что — то вроде ответа, сбивчивое письмо, которое начиналось в третьем лице, но в середине сбивалось на первое лицо. Эд показал письмо редактору журнала Лео Дерксену, который заключил, что «не было никакого сомнения в том, что Паркер лично написал этот ответ. Он все отрицал. Он писал, что все ошибка».

Получив ответ, Эд сумел убедить журнал спонсировать его поездку в Америку для воссоединения со своим знаменитым братом, и в этот момент он начал бомбардировать Дриеса одним письмом за другим, пока наконец Полковник со свойственным ему прагматизмом, которым он всегда гордился, ответил, что да, он будет рад приезду Эда, но что в данное время он сильно занят, что со дня на день ему нужно будет ехать на Гавайи, но когда он вернется, пусть Эд свяжется с ним, и он охотно с ним повидается. Своему шурину Битей Мотту, который работал в охране Элвиса, он ворчливо признался, что получил письмо от брата, которого не видел многие годы, а теперь вдруг он заговорил о том, чтобы приехать. «Ему что — то нужно от меня, — пожаловался он. — И что у него на уме?» Но и словом не обмолвился, что его брат — голландец.

Главный магистр Лиги снеговиков Америки Полковник Том Паркер был на проводе, находясь в своем номере люкс в мемфисском отеле «Кларидж»; он шутил и был в прекрасном настроении.

«Ваш мэр пока только учится, но он упорно работал и скоро начнет пожинать плоды, — весело заявил Полковник, — я же уже выполнил свою часть сделки».

Полковник имел в виду соревнование, которое он предложил вчера мэру [Мемфиса] Либу: если Либ продаст за двадцать минут 10 билетов стоимостью 100 долларов каждый на званый обед в честь Элвиса Пресли, который состоится завтра в 12.30 в отеле «Кларидж», то он сделает то же самое сам. Мэр Либ взялся за телефон, хотя и сказал, что ему трудно это сделать, так из — за своего положения он должен осмотрительно выбирать потенциальных покупателей этих билетов, и получил обещания от десяти людей купить эти билеты. Это заняло у него 27 минут.

«Я только что продал еще 14 билетов, — сказал Полковник, — и это потребовало от меня семь минут разговора по телефону. Сколько я сделал звонков? Два. Я продал восемь билетов во время одного звонка и шесть во время другого.

Возможно, на это ушло чуть больше времени… может быть, не семь, а восемь минут. Оператору не удавалось соединить меня с одним номером.

Итого, я теперь продал 96 билетов».

Из колонки Роберта Джонсона «ТВ новости и обзоры»,

«Мемфис пресс — симитар», 24 февраля, 1961 г.

Оставалось очень мало сделать, когда наконец пришел великий день. Суббота, 25 февраля, была объявлена днем Элвиса Пресли по всему штату Теннесси; планировалось появление не только мэра, но и самого губернатора штата, а из Голливуда должен был прилететь комик Джордж Джессель, чтобы выступить в роли конферансье. Должно было присутствовать все руководство RCA в полном составе, начиная от президента Боба Йорка, Билла Буллока и Стива Шоулса, не говоря уже о главе «Уильям Моррис Эйдженси» Эйбе Ластфогеле, братьях Абербах (Джин должен был прилететь из Рима, где он находился по делам «Хилл энд Рейндж»), первом клиенте Полковника по шоу — бизнесу Джине Остине, завоевавшем славу песней «Му Blue Heaven», и буквально всем чиновничьем сословии Мемфиса. Поскольку билеты на первый концерт были распроданы менее чем за двадцать четыре часа, было добавлено дневное представление, и теперь Полковник занимался продажей незарезервированных мест ценой по 3 доллара. Одним словом, Полковник был везде, «продавал снег» всем и вся, начиная от самой важной персоны до самого скромного горожанина, пуская в действие свое уникальное кредо торговца: «Я не могу вам дать ничего из того, чего у вас нет. Но вы можете взять многое из того, чего я не могу дать вам».

Элвис устроил репетицию в Грейсленде в пятницу, 24 февраля. Весь студийный оркестр прибыл из Нэшвилла вместе со Скотти, Ди Джеем и Jordanaires, и они пробежали всю программу, которая объединила некоторые самые популярные ранние хиты Элвиса («That's All Right», «Heartbreak Hotel», «All Shook Up» и, разумеется, «Hound Dog») c тщательной подборкой недавних записей («Such a Night», «Fever», «It's Now or Never», «Swing Down, Sweet Chariot», «Are You Lonesome Tonight?»). Элвис заметно нервничал, но был явно в приподнятом настроении, и их репетиция продлилась до поздней ночи.

Дневной концерт, который начался в 4.23, был охарактеризован «Коммершиал Эппил» как соединение элементов «негритянских песнопений на хлопковых полях, песен у костра, голливудского подхода, расхристанности битников и манипуляции массовой психологией». На вечернем шоу публика проявляла признаки нетерпения во время обычного парада Полковника из чечеточников, акробатов, жонглеров и комиков, пусть и выказала некоторый интерес к «говорящему саксофону» Бутса Рэндольфа и к острой сатире Дейва Гарднера. Затем после короткого антракта на сцену вышел Элвис, и конферансье Джордж Джессель упал на руки к ногам Элвиса, когда волны истошных криков и рукоплесканий накрыла певца на добрых три минуты.

«Он схватил микрофон так, словно пытался съесть его», — писала «Мемфис пресс — симитар», отмечая его нервозность и заметную скованность после более чем трех лет отсутствия на сцене. Журналист «Мемфис пресс — симитар» заметил и кое — что еще: в его исполнении как будто бы появился новый оттенок иронии. Кое в чем он казался более уверенным, показывая, что его забавляет «то неистовство, которое демонстрируют некоторые его поклонники. Он явственно давал понять, когда дергал бедром или делал один из тех неожиданных жестов, которые вызывают истошные крики восторга, что он смеялся над реакцией зала. Несколько раз он изменял своему обыкновению, дабы дать возможность фотографам сделать хороший снимок. Он прошел через всю сцену и делал жест, чтобы потрафить знакомому фотографу». В то же время не было никакого сомнения в его совершенной серьезности, в его полном погружении в действо. «Он прекрасно сочетал свои вещи… По улыбке на его лице было легко увидеть… что он знал, что публика идет у него на поводу».

По словам новичка Jordanaires Рея Уолкера, который до этого никогда не пел на сцене с Элвисом, трансформация была абсолютно неожиданной. «В нем чувствовался какой — то огромный подъем. Он делал совершенно неожиданные вещи, и делал их так хорошо, что мы забывали подстраиваться под него. Затем он поворачивался к нам, ухмылялся и говорил нам пару ласковых». Когда Скотти, выступавший в роли солиста оркестра, забывал песню, которая должна была следовать по программе, или сам Элвис перепутывал слова песни, он продолжал как ни в чем не бывало: ему все удавалось, все было в его силах, он был там, где и должен был быть. В течение сорока девяти минут он царил на сцене, чувствуя себя столь комфортно в своей роли, как Полковник в своей, на мгновение свободный от всего напряжения, связанного с притворством, от всей неуверенности, связанной с необходимостью играть образ, просто делая то, что он и должен был делать. На следующий день было объявлено, что он собрал 51612 долларов для двадцати шести Мемфисских благотворительных организаций и молодежного центра в Тьюпело, который должен был получить самое большое пожертвование из всех — 3789,80 Доллара.

8 марта он снова появился на публике — на этот раз в законодательном собрании штата Теннесси, где он был специально приглашенным гостем объединенной сессии обеих палат, созванной для того, чтобы воздать ему честь за то, что он «прославил Мемфис и Теннесси на всю страну». Он приехал на «Роллс — Ройсе» с Джо, Сонни и Аланом, обезоружив законодателей и галерку, полную «сбежавших с уроков подростков», речью, в которой он назвал это признание его заслуг «одной из самых приятных вещей в моей жизни», заверил, что никогда не переедет в Голливуд, и получил бесплатный билет стоимостью 10 долларов на экскурсию по особняку губернатора от симпатичной дочери губернатора Эллингтона Энн, с которой затем и уехал и провел большую часть дня. По пути в Мемфис он с парнями остановился на сорок пять минут в тюрьме штата Теннесси, где за повторное правонарушение во время условного срока отбывал наказание Джонни Брэг, солист группы Prisonaires, которую в 1953 году на лейбле «Сан» Сэм Филлипс привел к национальной славе. Элвис совершил экскурсию по разным мастерским, заглянул в тюремную столовую и морг и немного поговорил с Брэгом, спросив его, не требуется ли ему адвокат или какая — то другая помощь от него. Затем было возвращение в Мемфис, поездка на выходные в Нэшвилл для короткой записи по просьбе RCA и ожидание перед новым выступлением.

18 марта он вылетел на побережье для подготовки к благотворительному концерту в пользу фонда по строительству военного мемориала, который должен был состояться двадцать пятого числа, и началу съемок фильма «Blue Hawaii» двумя дня позже. Полковник уже как десять дней находился в Гонолулу^[13], рекламируя на все лады предстоящий концерт, покупая полчаса эфирного времени на всех тринадцати радиостанциях Оаху^[14] для прокручивания рекламы концерта с подборкой вещей с религиозного альбома Элвиса, сбывая 100-долларовые билеты (он продал семьдесят четыре билета еще до отъезда с материка), полностью упиваясь собой и редкой возможностью покомандовать генералами и адмиралами. Было запланировано, что Элвис запишет саундтрек к фильму «Blue Hawaii» в Голливуде, и он перевез сюда для записи и концерта весь оркестр из Нэшвилла. Они отдохнули и порепетировали в доме на Перуджия — уэй, затем 21 марта отправились на «Радио Рекордерз», чтобы за три последующих дня записать альбом с саундтреком из четырнадцати вещей под пристальным оком Хэла Уоллиса.

Выбор песен включал все — от вещи, изначально записанной Бингом Кросби в 1937 году для другой художественной картины на студии «Парамаунт» («Blue Hawaii», заглавная вещь), до нескольких традиционных гавайских вещей и обычного ассортимента современных адаптации из арсенала «Хилл энд Рейндж» («Rock — a–Hula Baby», «Beach Boy Blues»). Среди вещей от «Хилл энд Рейндж» была прелестная баллада, основанная на французской мелодии восемнадцатого века, «Can't Help Falling in Love», и еще одна вещь в недавно приобретенной средиземноморской манере Элвиса, «No More», переработанная на этот раз из классической испанской народной мелодии «La Paloma», текст к которой написал Дон Робертсон, чьи две другие современные композиции Элвис только что записал в Нэшвилле на прошлой неделе.

Нэшвилльская запись была запланирована исключительно для выполнения контрактных обязательств перед RCA: для составления нового студийного альбома требовалось двенадцать песен, и по указаниям Полковника было записано ровно двенадцать песен, по большей части не отличавшихся новизной, что отразилось в названии альбома — «Something for Everybody», который вышел четыре месяца спустя. Впрочем, две песни от Робертсона — «There's Always Ме» и «Starting Today» — звучали по — новому, очень близко напоминая нечто вроде меланхоличной баллады, которую можно было бы ожидать от Фрэнка Синатры (если бы Фрэнк Синатра усвоил манеру исполнения в стиле кантри), и предлагали Элвису редкую возможность для интроспекции и серьезной интерпретации. После записи он сказал Фредди, что хотел бы встретиться с Доном Робертсоном, если у него была такая возможность, и Фредди с Джулианом Абербахом пригласили Робертсона, сына чикагского психиатра, чьи композиции в стиле кантри — энд — вестерн неизменно отражали глубину, проистекающую из убежденной простоты, на первую сессию для саундтрека к фильму «Blue Hawaii», когда планировалось записать его новую песню.

«Я сидел в аппаратной, и он зашел в перерыве и представился (он был в своей капитанской фуражке). Мы немного поговорили, и он рассказал мне о том, как он начинал в музыке. Он был совершенно очаровательным, очень скромным, милым человеком. В тот вечер, до того как я ушел, он сказал мне, что некоторые из музыкантов и Jordanaires поедут к нему после записи, и пригласил меня присоединиться. Пока я был в студии, он прокрутил мне свою версию «There's Always Me» — я в первый раз слышал ее исполнение, — мы слушали в наушниках, потому что он не хотел, чтобы ее слышали остальные. Я помню, что в конце песни он звучал почти по — оперному, как в «It's Now or Never», и он сказал мне: «Послушай окончание». Он очень гордился им. И он говорил со мной о тексте песни, он проявлял большой интерес к словам песни. Он словно хотел, чтобы я знал, что он понял все, что было заключено в словах песни, все, что я пытался передать. Не думаю, что я испытывал благоговейный страх перед ним, но я был полностью обезоружен. У него был талант располагать к себе людей, давать вам почувствовать, что он испытывает к вам симпатию и уважает вас. И, знаете, в тот вечер он всем говорил, что с меня началось новое звучание кантри — энд — вестерн».

Работа же в студии продвигалась полным ходом. Джозеф Лилли, музыкальный куратор на студии, работавший надмногочисленными музыкальными фильмами на «Парамаунт», включая картины с Бинтом Кросби, был сторонником настоящего гавайского звучания, а потому пригласил для записи несколько лучших лос — анджелесских студийных музыкантов и хорошо известного исполнителя на гавайской гитаре Альвино Рея. Когда они закончили, Хэл Уоллис был убежден, что теперь у него наконец — то есть то, что он так долго искал: саундтрек для картины Бинга Кросби с Элвисом Пресли в главной роли.

БУРНАЯ ВСТРЕЧА ЭЛВИСА В АЭРОПОРТУ «Привет, Э — Л–В-И-C!»

Рокот приветствия прокатился как гром по международному аэропорту Гонолулу, когда вчера в полдень три тысячи поклонников подросткового возраста (и не только) приветствовали своего героя — Элвиса Пресли. Некоторые из фанов вдали не меньше трех с половиной часов.

Большой реактивный самолет компании «Пан — Америкэн Эрвейз» приземлился за мгновение до того, как стрелки часов показали 12.15. По трапу спустились пассажиры, а в 12.27 у задней двери появился Элвис.

Актер Джимми Стюарт со своей женой и четырьмя детьми вчера прилетел на том же самом самолете на котором летел Элвис Пресли.

Но никто не заметил Джимми.

Он был одет в черный костюм и плотно облегающие брюки, белую рубашку с кружевным гофрированным воротником и темный галстук с узором, пальто с широким плечами и черные ботинки с пряжками по бокам.

Воздух наполнили вопли и крики…

В течение 10 минут красивый парень с голубыми младенческими глазами маршировал — как в армии — перед толпой за ограждением из колючей проволоки и кордона гонолулской военной полиции.

Элвис и его сопровождение не рискнули выйти за ограждение к толпе. Только дважды Элвис, лицо которого было бледно, остановился во время своего марша перед ограждением.

Один раз он остановился, чтобы взять у маленькой девочки гирлянду из цветов, одарив ее нежной улыбкой. А второй раз он остановился, чтобы сказать диск — жокею радиостанции K-POI Рону Джейкобсу, что он «счастлив потому, что вернулся, и большое всем спасибо».

Спасибо и тебе, Элвис Пресли, за то, что ты приехал сюда, от имени фонда по строительству памятника в честь погибших моряков «Аризоны».

«Гонолулу санди эдвертайзер», 26 марта, 1961 г.

Минни Перл, эстрадная актриса комического жанра, местная знаменитость и участница предстоявшего концерта, чьим менеджером когда — то короткое время был Полковник и чей муж Генри Кэннон часто помогал Элвису с выбором направления в начале его карьеры, была буквально в шоке во время встречи в аэропорту. Полковник Паркер встретился с ними в самолете и сказал ей, что хочет, чтобы она держалась рядом с Элвисом, дабы она попала на все снимки. «Я не знала, каково держаться рядом с Элвисом. Если бы я знала, я бы не стала этого делать. Невозможно описать столпотворение, которое царило в аэропорту. Я никогда не видела в своей жизни столько женщин. Они истошно вопили. Они так пронзительно кричали. Я была просто в ужасе. Мне подумалось: «Они убьют его». И, боюсь, они бы это сделали, если бы им дали волю.

Наконец мы сели в лимузины — они были припаркованы почти рядом с самолетом — и поехали в отель «Хавайэн Виллидж». В отеле была своего рода навесная веранда, и, когда мы приехали, там было около пяти сотен вопящих женщин и никакого ограждения, как в аэропорту. Ситуация была очень опасной. Мы с Элвисом вышли из лимузина — полиция устроила кордон из сомкнутых рук, сдерживая напирающую толпу, но эти вопящие женщины — самых разных возрастов — прорвались и стали хватать Элвиса, и это, разумеется, до смерти напугало Тома Паркера. Наконец нам удалось вырваться и проскользнуть в отель, и я спросила Элвиса: «Как ты это терпишь?» А он ответил: «Я привык». — «Но ведь они могли убить тебя», — сказала я. «Нет, они не причинят мне вреда».

На 3.30 того же дня была назначена пресс — конференция, и Полковник по своему обыкновению успевал быть везде. Пресса была представлена, естественно, двумя газетами — «Эдвертайзер» и «Стар — бюллетень», но также и почти сотней учащихся — журналистов из всех двадцати семи школ Оаху. Элвис был увешан гирляндами (одна девушка не хотела отпускать его, пока Полковник не оторвал ее силой); он вежливо отвечал на все стандартные вопросы о фильмах, поездках, девушках и карате. Его спросили, каков его армейский статус. «Я резервист первой очереди. Меня могут призвать в случае экстренной необходимости». Но не раньше, чем пройдет концерт, поспешил добавить Полковник. Планирует ли он какие — нибудь поездки? «Возможно, я поеду в Южную Африку ловить диких буйволов», — ответил он, словно соревнуясь в остроумии с Полковником. Но если это так, то он остался побежденным. «Элвис отвечал как — то невнятно и неинтересно, — написала «Санди эдвертайзер». — Полковник Паркер, его менеджер, отпускал реплики, которые вызывали смех и аплодисменты у школьников».

Концерт же в тот вечер представлял собой другую историю. Даже при том низком качестве записи, которое было на концерте, стоит только послушать оставшуюся пленку с записью, чтобы ощутить ту энергию, которая шла со сцены, почувствовать шквал эмоций, который высвобождала музыка. Здесь, несомненно, присутствует та же самая ирония, которую отмечал в своем отчете о мемфисском концерте репортер «Пресс — симитар» Билл Берк, та же самая игривость в обращении с публикой, но здесь присутствует и нечто другое: здесь есть чистая радость исполнения, упоение чувствами, которые рвутся наружу. К этому времени оркестр играл вместе уже больше четырех недель, и Элвис подбивает музыкантов делать не просто то, что они могут делать, но то, что они могут позволить делать ему. Снова и снова он подстрекает гитариста Хэнка Гарланда солировать, выражая свое одобрение хмыканьем и восклицаниями, которые никак не относятся к публике. Музыка взлетает и спадает, словно живя собственной жизнью, и Элвис снова призывает Хэнка выдать соло, он требует еще одно соло на саксофоне от Бутса, он забывает слова, даже теряет нить песни, но наполняет мгновение чистым, невыразимым чувством. Для Бутса это было «одним из главных моментов» в его жизни, а для Гордона Стоукера из Jordanaires, который регулярно работал с Элвисом с 1956 года, в исполнении Элвиса была такая раскованность, которая больше всего напоминала мужчину, выпущенного на волю из тюрьмы.

Когда слушаешь запись, однако, возникает вопрос: почему все это не присутствует в фильме? Несомненно, это было в «King Creole», это можно уловить даже в первых, пробных попытках отыскать нужные эмоции в его игре в «Love Me Tender» — здесь у него нет ни знаний, ни опыта, но присутствует какая — то внутренняя уверенность, которая позволяет ему эффективно справляться с технически сложными вещами, хотя вы и ощущаете его исполнительские ограничения. Тогда он, казалось, был преисполнен веры в себя и свою миссию. Теперь, как стали отмечать многие люди, он выказывал эту уверенность в самых разных публичных ситуациях, но по большей части только на словах.

Она определенно отсутствовала во время съемок «Blue Hawaii». По замыслу картина должна была стать яркой, динамичной музыкальной комедией в традиционном голливудском духе. В ней был хороший состав исполнителей вторых ролей, представленных обычным набором комедийных персонажей, включая тридцатипятилетнюю Анджелу Лансбери в роли глуповатой матери — южанки героя Элвиса. Сам Элвис играл Чэда Гейтса — богатого мальчика, который желает отказаться от своего привилегированного положения и принять островную культуру. Как обычно, в фильме присутствует любовный треугольник (или точнее, четырехугольник), состоящий из опытной женщины, юной и настоящей возлюбленной (Джоан Блэкмен играла Мейл Дюваль — наполовину островитянку и, возможно, чтобы смягчить какой — либо намек на смешанный брак, наполовину француженку) и еще более юной женщины. У руля картины снова встал режиссер Норман Таурог, любимый Элвисом и парнями за его терпимое отношение к их шумным забавам на съемках «G. I. Blues», и Элвис, несомненно, чувствовал себя достаточно комфортно, чтобы с подачи режиссера попытаться внести в свою игру некоторые общепринятые комедийные элементы: в картине присутствуют комические жесты и мимика, множество эксцентричных ситуаций и даже некоторые элементы искреннего самопародирования на фоне живописных гавайских видов и звуков и «кинематографических ценностей», являющихся визитной карточкой любого фильма Хэла Уоллиса.

Почти во всех смыслах этот фильм был прямым ответом двум предыдущим картинам, снятым на студии «XX век — Фокс», которые Уоллис ненавидел и которые, несмотря на все их притязания, явно не достигли цели. Здесь же было мало вопросов в том, что намерения Уоллиса и Полковника полностью осуществились, и если Элвиса стали бы рассматривать как всего лишь безобидное приложение к фильму, чье присутствие на экране не портит общего впечатления, то картину следовало бы считать успешной. Он легко переходит от сцены к сцене, исполняет все свои четырнадцать песен с щеголеватым изяществом (даже худшие из них спеты превосходно) и по большей части создает у зрителя впечатление, что он приятно проводит время. И тем не менее под маской этой безмятежности можно почувствовать смятение и страх — многие монологи снова скомканы или произносятся так, словно вызывали неловкость и смущение; знакомые движения, которые, как всегда заявлял Элвис, естественны для его музыки, сопровождают глуповатые песенки, словно Они всего лишь шутка: нельзя не испытывать к нему сочувствия, не чувствовать неловкости, когда от него требуют стоять спокойно, дабы лишить его музыку пафоса, когда его вынуждают публично отрекаться от своей верности рок — н–роллу.

Смятение выражалось на съемочной площадке в более шумных развлечениях, в более крикливом поведении и более сильной потребности громко заявить о том, кто он такой на самом деле. Он был постоянно окружен девушками, и каждый вечер он с парнями столь шумно веселился, что Хэл Уоллис в конечном итоге вынужден был переселить женский состав исполнителей в другое крыло отеля и установить для них комендантский час, начинавший действовать в десять часов вечера. Уоллис недолюбливал парней, однако Полковник подтрунивал над ним, говоря, мол, что он просто вышел из возраста и забыл, как сам был молодым. Несколько раз Элвис проводил вечера с Пэтти Пейдж, которая была замужем за Чарли О'Каррэном, бывшим длительное время хореографом Уоллиса в музыкальных картинах (О'Каррэн вернулся на первую картину с Элвисом на «Парамаунт» — «Loving You», — а совсем недавно работал над «G. I. Blues»), и они пели дуэтом песни в стиле кантри далеко за полночь.

Полковник пребывал в неизменно хорошем настроении. Казалось, что Гавайи вызвали к жизни все его озорство, и он брал интервью у туристов, используя в качестве микрофона алюминиевую трубку от своей сигары и представляясь журналистом «Радио Пайнэппл», гипнотизировал парней, к удовольствию Хэла Уоллиса, а однажды прервал съемки, пройдясь перед камерами и потребовав у Уоллиса провести совещание. Уоллис, поначалу думавший, что случилось что — то действительно серьезное, нетерпеливо попросил объяснить ему, что за проблема возникла. «Прочти контракт, прочти контракт, — сердито бросил Полковник, хотя к этому моменту даже Уоллис начал понимать, что к чему. — Тебе известно, что если Элвис использует на съемках свою собственную одежду, то он получает дополнительные десять тысяч долларов». Уоллис обозрел сцену, в которой Элвис был одет только в купальный костюм и катался на доске для серфинга, и вопросительно поднял брови. «На нем его собственные часы», — заявил Полковник, не моргнув глазом. И съемки возобновились не раньше, чем Элвис снял часы.

Перед тем как они должны были уезжать, Элвис с парнями ужинал в ресторане отеля в Куауи. Сонни напился в баре, и когда он увидел, как мужчина и женщина стоят на мостике, на который выходили окна ресторана, и поют «Hawaiian Wedding Song», им овладело такое теплое чувство, что он присоединился к ним, не подозревая, что это была часть представления, устраиваемого отелем. Элвис с парнями немало посмеялись над этим, но с этих пор Элвис стал третировать Сонни «и рассказывал о том, что я сделал, всей съемочной бригаде, словно это было большим преступлением… Я начал думать, что он порядочная скотина».

После возвращения на материк эта неприязненность не только не исчезла, но даже усилилась. Элвис по — прежнему встречался время от времени с Тьюзди Уэлд в этот период, и в один из вечеров она привела с собой в дом подругу, на которую Сонни положил глаз. «Мы все немного выпили, и Элвис также. Он с Тьюзди сидел на диване, а я разговаривал с этой девушкой. Тут Элвис наклоняется, целует ее и говорит: «Ты очень симпатичная». Я понял, что моим заигрываниям с этой цыпочкой пришел конец, поскольку если Элвис чего — то хочет от женщины, то он это получает… У него была Тьюзди, и он хотел и эту девушку тоже. Позже он подошел и поцеловал ее по — настоящему». Сонни предпочел в этот момент ретироваться, и они с Джином начали полушепотом обсуждать, какую бы из девушек они предпочли, если бы они обе были свободны, отдав предпочтение Тьюзди. Элвис же по какой — то причине решил, что они обсуждают его, и заявил, что хочет знать, что сказал Сонни. Тот, со своей стороны, отказывался сообщить ему о том, о чем они в действительности говорили, пока Элвис не схватил бутылку кока — колы и потребовал: «Либо ты мне скажешь, либо я размозжу твою чертову башку этой бутылкой». Сонни смотрел на него, вытаращив глаза. Элвис не ударит его, сказал он. И кроме того, он уходит от него. Нет, он не может уйти от него, заявил Элвис, потому что он уволен. «Затем он с оттяжкой ударил меня в лицо. Я не двинулся. Я даже не почувствовал удара, но могу почувствовать, как у меня из глаз текут слезы, и я спокойно сказал: «Я не думал, что ты так можешь поступить со мной»». Элвис вручил ему 200 долларов, прежде чем он ушел, и включил его в список актеров массовки две недели спустя, но не извинился.

В глазах Хэла Кайтера, режиссера — сценариста «Loving You» и главного автора сценария к «Blue Hawaii», Элвис на этой картине очень сильно отличался от Элвиса во время съемок картины Хэла Уоллиса 1957 года, и эту разницу нельзя было просто объяснить возрастом. Для Энн Фульчино, молодого директора рекламного отдела в RCA, которая помогала Элвису составить амбициозный план для достижения успеха, когда он впервые появился на их лейбле, контраст был еще более поразительным. Незадолго до этого ее перевели в Лос — Анджелес, и Том Дискин привез ее на студию. «Прошло немало времени, прежде чем он подошел и заговорил с нами. Понимаете, с самого начала я привыкла называть его шефом, и вот когда он подошел к нам, я сказала: «Привет, шеф», — а он так на меня посмотрел, словно ему было неприятно, что я тут появилась. Мы немного поговорили о том о сем, и тут он сказал нечто вроде этого: «Это не то, что они планировали в «Клубе» [немецком ресторанчике напротив здания RCA, в котором они составляли свой план], не так ли?» Я сказала про себя: «Если бы я снималась в этих паршивых фильмах, я бы тоже не захотела никого видеть из своего прошлого». Поэтому я не стала маячить на съемочной площадке. Том сказал: «Мы можем оставаться тут весь день», — но я предложила уехать. Элвис явно испытывал неловкость за то, что делал на съемочной площадке, он чувствовал отвращение и отчаяние — все это было написано у него на лице. Больше всего я уважала то, что он стыдился этого, ведь это означало, что он мечтал о лучшем, но было видно, что он попал в ловушку. Это было так, словно твой собственный ребенок сбился с пути, и ты не можешь не чувствовать этого, — вот так и чувствовала себя».

Пока фильм еще снимался, его приехала навестить Анита, и они с Элвисом разыграли парней, проделав один из тех трюков, который Элвис с парнями обычно любил использовать на чужаках. Все они ехали в лимузине, когда Элвис решил притвориться мертвым, а она подыграла ему и стала кричать: «Элвис не дышит! Он не дышит!» К тому времени, как они остановились перед домом на Перуджия — уэй, парни пребывали в состоянии паники, а Ламар помчался в дом, крича, чтобы кто — нибудь вызвал «Скорую», но в этот момент Элвис сел и заявил: «Я просто хотел посмотреть, что вы, парни, будете делать».

Не все шло так гладко. Пэтти Пэрри, восемнадцатилетняя парикмахерша, которая познакомилась с Элвисом прошлым октябрем на бульваре Сансет и с тех пор крутилась тут в роли маленькой сестренки компании, как — то раз проговорилась, когда Анита небрежно спросила: «С кем он встречался последнее время?» — «Да с Сэнди Ферра», — невинно ответила Пэтти, и Анита стала сама не своя, пока Элвис не успокоил ее и не убедил, что Пэтти всего лишь глупый ребенок, который не знает, что происходит вокруг.

Пэтти же он устроил настоящую взбучку. Если она хочет тусоваться с ними, сказал он ей, первое, последнее и единственное правило, которое она должна запомнить, — это все отрицать. То, что происходит в стенах его дома, то, что видит в нем она в какое бы то ни было время, является закрытой информацией, которой нельзя делиться ни с кем из внешнего мира, какими бы осведомленными они ни казались. Пэтти все поняла: ей нужно было сделать выбор, но если она хотела оставаться рядом с Элвисом, она должна была быть полностью ему преданной. Что она и приняла, а потому осталась членом семьи.

Это был не единственный источник трений с Анитой. Ей вновь попались на глаза свидетельства того, что он продолжает поддерживать контакты с той девушкой в Германии; от нее приходили еще письма, были еще признаки того, что она по — прежнему пытается заставить Элвиса привезти ее в Штаты. Он продолжал отрицать это, он настаивал, что это была лишь фантазия жаждущего любви подростка, он просил Аниту доверять ему чуть больше, но также умолял ее никому ничего не говорить, и на какое — то время они помирились. Вскоре она вернулась в Мемфис, где она составляла компанию бабушке в Грейсленде и ожидала выхода пластинки, которую она записала в прошлое Рождество на «Сан Рекордз». Она называлась «I'll Wait Forever», а на оборотной стороне была песня с названием «I Can't Show How I Feel»^[15]).

Я никогда не видел, чтобы Боб Хоуп был так заинтригован кем — нибудь, как он был заинтригован Полковником Томом Паркером на званом вечере, устроенном MGM в честь Боба и Ланы Тернер. Полковник стоял у задней двери и раздавал фотографии Элвиса Пресли, на обороте которых было написано: «Элвис в «Голубых Гавайях», фильме Хэла Уоллиса». Только представить себе — картина «Парамаунт» на вечере, устроенном MGM.

Боб хочет снять картину, основанную на жизни Полковника, который признает, что является величайшим авантюристом в шоу — бизнесе со времен Барнума. Полковник дал Бобу перечень всех картин Элвиса, снятых на других студиях.

Миссис Паркер, которая столь же спокойна, сколь энергичен Полковник, была в этот вечер с ним, и, похоже, ей было приятно познакомиться с Бобом, Ланой и Джэнис Пэж.

Боб хочет, чтобы Элвис сыграл самого себя в жизни Полковника Паркера, однако Полковник говорит: «Нет денег, нет сделки».

Голливудская колонка светских новостей, 1 мая, 1961 г.

Казалось, что у Полковника нет забот в этом мире. Все шло как нельзя лучше: «Surrender» («Torna a Suniento») сменила в марте на первой позиции в чартах «Are You Lonesome Tonight?»; саундтрек к «G. I. Blues» с начала своего выхода в прошлом ноябре продолжал оставаться на первых двух строках в LP-чартах^[16]; а в июле они должны были начать новую картину — на этот раз для «Юнайтед Артистс». Благодаря череде благотворительных концертов они почти непрерывно получали шумное паблисити, а совсем недавно Полковник написал вице — президенту Линдону Джонсону, заявив об их готовности предоставить свои услуги для других столь же достойных акций в будущем. Они собрали свыше 62 тысяч долларов на строительство мемориального памятника в честь корабля ВМС США «Аризона», проинформировал он вице — президента. Теперь, больше чем когда — либо, заявлял он, «мы считаем нужным дать вам знать, что мы желаем, можем и готовы служить в любой возможной форме нашей стране и нашему президенту, будь то применение наших талантов или помощь в разгрузке грузовиков».

Он создал свой собственный мир, в котором был даже собственный элитарный клуб — Лига снеговиков, список знаменитостей без собраний или какой — либо иной реальности за пределами язвительного воображения Полковника, в который ничего не стоило вступить и 10 тысяч долларов, чтобы выйти («Мы не потеряли ни одного члена», — похвалялся Полковник). Словом, коротко, это было не что иное, как прославление старой как мир идеи «заснеживания», или запудривания мозгов, нечто среднего между продажей и мошенничеством^[17], которой Полковник посвятил свою жизнь, а название его клуба происходило от Лиги шоуменов, включавших владельцев цирков и карнавалов, в которой Полковник черпал свое вдохновение, используя ее буклет для членов в качестве руководства по ведению бизнеса для своей Лиги. Содержание руководства дает некоторое представление о методологии, отсылая к технике «таяния и исчезновения» и концепции «прямого заснеживания» (которая требовала способности производить свое наступление одновременно со своей ретировкой), а также следствиям целенаправленного использования подобных приемов («при достаточной тренировке человек может развить в себе способность нигде не появляться с ошеломляющими результатами»). Но подлинной сердцевиной брошюры были тридцать две пустые страницы и полный список зарегистрированных членов в алфавитном порядке (также в виде пустой страницы) в ее центре. С годами вступление в Лигу снеговиков стало считаться в Голливуде за большую честь, и среди ее озадаченных членов числились все, начиная от Хэла Уоллиса и Джо Хейзена и до руководства RCA, менеджеров агентства «Уильям Моррис», ведущих газетных колонок светских новостей и таких видных людей в шоу — бизнесе, как Фрэнк Синатра, Мильтон Берл, Бинг Кросби и Боб Хоуп. Это была единственная уступка Полковника социальной иерархии, но такая, в которой он диктовал все правила.

Между тем со дня на день должен был приехать его брат Эд. К большому неудовольствию Полковника, он получил в это время звонок от корреспондента журнала «Тайм», который интересовался, что это за история с тем парнем, который назвался его братом из Голландии, — разве у Полковника есть тайный запас деревянных башмаков? Полковник похмыкал и пофыркал, ловко отделавшись от репортера, но остался сердит на своего брата. Кто это надоумил его сообщать всем и каждому о том, что он его брат? Разве он не понимает, что он большего добьется лаской, чем шантажом? Когда он встретил его в аэропорту, он высказал ему все, что думал о таком поведении, — однако на английском, а не на голландском. Он совершенно забыл голландский, заявил он, а везя Эда в свою квартиру в Беверли — Хиллз, он изложил ему правила игры: к нему всегда обращаться «Полковник»; теперь, когда их матушка умерла, его не интересовал никто из их остальных братьев и сестер; он больше не был тем человеком, которого когда — то знал его брат, он создал не просто новую жизнь, но новую личность.

Человек, известный как Полковник Томас Э. (Эндрю) Паркер, родился Андреасом (Дриесом) Корнелисом ван Кюийком в Бреде, Голландия, 26 июня 1909 года. Его отец занимался извозом, а родители его матери были бродячими торговцами, которые колесили по Нидерландам и устанавливали палатку, чтобы торговать своими товарами на местных ярмарках и рынках по всей стране. Он был пятым ребенком в семье из девяти детей, любил лошадей и животных вообще и был так увлечен цирком, что, как вспоминали его братья и сестры, пытался дрессировать лошадей своего отца, чтобы создать свой собственный цирк. Когда в качестве составной части большого октябрьского карнавала в Бреду прибыл семейный цирк ван Беверов, Дриес был зачарован и попросился в цирк выполнять любую работу, лишь бы только находиться там. Он научил свою ручную ворону сидеть у него на плече, а козла — взбираться на лестницу.

Он вылетел из школы в тринадцать — четырнадцать лет и помогал в конюшне до смерти своего отца в июле 1925 года. Затем семья рассеялась, и он стал жить на попечении своего дяди в Роттердаме, ходя на работу в доки, пока, по его позднему признанию, не устроился работать на пароход, осуществлявший сообщение между Голландией и Америкой. После этого его семья получила известие о нем — письмо, которое пришло от голландской семьи, проживавшей в Нью — Джерси, в котором сообщалось, что Дриес живет с ними и ни в чем не нуждается; сам он не захотел писать, но он такой хороший мальчик и они не хотят, чтобы его дядя и тетя беспокоились.

Он снова объявился в Бреде 2 сентября 1927 года — в день рождения своей матери, пробыв в городе некоторое время и устроившись на работу на судно, курсировавшее между Бредой и Роттердамом, прежде чем снова исчез в мае 1929 года. После этого семья долгое время ничего о нем не слышала и так никогда и не узнала, где носили его ветры в этот период. Но было ясно, что он снова добрался до Америки на грузовом судне и осел в Атланте, где записался в армию под именем Андре ван Кюийка, чтобы поехать служить на Гавайи (в этот период проводилась широкомасштабная кампания по набору добровольцев для службы на Гавайских островах).

Сначала он служил в Форт — де — Рюсси неподалеку от Вайкики, затем его перевели в Форт — Шафтер, в двух шагах от Гонолулу, служить в подразделении противовоздушной обороны береговой артиллерии 64‑го полка. Тут, в Форт — Шафтере, он попал под командование капитана Томаса Р. Паркера, и именно отсюда его семья впервые получила весточку о нем — в виде коротенького письма, которое практически не содержало никакой информации, но было написано по — английски и подписано необъяснимым образом как Томас Паркер. Вскоре после этого его мать начала получать банковские чеки на 5 долларов каждый; семнадцать из них пришли между январем 1930 года и февралем 1932 года на имя банка Франка Лаурийссена в Бреде без указания фамилии отправителя, но все отправленные из Вашингтона, округ Колумбия. Он писал изредка, прислал одну или две фотографии, не сообщая, где он или чем занимается. («Никогда никакого адреса, — вспоминал один из членов семьи, — только странные фотографии. На одной Дриес стоит рядом с большим американским автомобилем, возможно, «Бьюиком»; снимок сделан в Гонолулу. На другой Дриес сидит около плавательного бассейна. Мы подумали, что он работает шофером у богатого человека».) В феврале 1932 года чеки перестали приходить, и его мать получила последнее письмо от него. После этого семья уже больше никогда не получала от него никаких известий.

Вероятно, что в этот период он как раз оставил армию. Очевидно, что он был переведен на материк в Форт — Барранкас в Пенсаколе, штат Флорида, и получил травму колена, которая позволила ему комиссоваться. Каким — то образом в этот период он попал в Тампу, где пережидала зиму вся карнавальная братия, и в 1932 году он стал работать у Джонни Дж. Джоунза, а спустя год или два подписал контракт с гораздо более крупной организацией, занимавшейся устройством различного рода шоу, — «Ройэл Америкэн Шоуз». Там — то он и познакомился со своей женой Мэри — дважды замужем и на четыре года его старше, с ребенком от первого брака, — которая работала в киоске, торговавшем сигарами на территории ярмарочного комплекса «Саут Флорида Стейт Фэр». Судя по всему, вскоре после встречи с Мэри он бросил карнавальную деятельность и осел в Тампе, где приобрел известность как неутомимый начальник департамента по отлову бродячих собак и где, вполне естественно, оказался вовлеченным в шоу — бизнес, поначалу занимаясь раскруткой Джина Остина и Роя Экаффа и постепенно расширяя сферу своей деятельности, пока в 1944 году не стакнулся с Эдди Арнолдом, а уже будучи менеджером Арнолда, переехал в конце следующего года в Нэшвилл.

Почему он не писал все эти годы? — спросил Эд. Потому что, не моргнув глазом, сказал Полковник, он и его жена большую часть этого времени с трудом перебивались. «Порой нам приходилось жить на доллар в неделю. Мы спали в стойлах для лошадей. В то время я выполнял любую работу. Я ходил на индейскую территорию, где я притворялся большим мудрым белым человеком. Так случилось, что иногда мне действительно удавалось предсказывать будущее. У меня также были канарейка и несколько воробьев, которых я выкрашивал в желтый цвет и продавал. Через пару недель ко мне приходили люди и говорили: «Эта птица только чирикает». — «Все правильно, — отвечал я, — требуется шесть недель. Она должна почувствовать себя дома». Я занимался отловом бродячих собак, и я продавал хот — доги. Но я не хотел, чтобы вы знали все, что я делал. Кроме того, у меня не было денег даже на то, чтобы купить конверт и марку. После началась война. Я организовывал вечера для солдат, и вот таким образом я попал в мир шоу — бизнеса. В конце войны я познакомился с парнем из Тилбурга, который служил в бригаде принцессы Ирэны. Он сообщил мне, что мама умерла. В сущности, только она по — настоящему связывала меня с Голландией, и, когда она умерла, для меня умерла и Голландия».

Его брат принял этот рассказ так, как он был изложен, и сообщил Дриесу, что их мать в действительности была жива до 1958 года, но не подавала никаких видимых признаков жизни. Он поселился в кладовой скромной квартиры Полковника, где он спал в окружении чучел животных, рекламной продукции и всевозможных сувениров от Элвиса Пресли. Он был не в состоянии проникнуть сквозь искусно сотканную паутину причудливых измышлений своего брата, и его то пугала манера, в которой Дриес отдавал приказы по телефону рявкающим голосом, то ошеломляла откровенная наглость его брата (хотя сам он тоже был в некотором роде антрепренером). Двадцать пять процентов всего, что зарабатывал Элвис, исчезало в карманах «старины Полковника», похвалялся его брат. «И прекрасно там помещаются», — добавлял Полковник, вторя старинной голландской поговорке.

Визит Эда продлился семнадцать дней. Во время своего пребывания он познакомился с друзьями и коллегами Полковника, включая брата его жены Битей Мотта, и он с Дриесом даже был в доме Элвиса в Бел — Эр, где Полковник представил Эда как своего брата. Когда он вернулся в Голландию, ему практически нечего было передать остальным членам семьи, и его братья и сестры подозревали, что Эд, вероятно, заключил свою собственную сделку с их хитрым «американским» братцем. Его история излагалась в «Розите» 1, 8 и 15 июля 1961 года, однако ни одна американская газета не подхватила ее. В последующие годы семья время от времени делала попытки связаться с Полковником, но единственным признанием их существования были календарь с изображением Элвиса, вымпел или подобный безликий рекламный материл, изредка присылаемый им по почте.

Элвис вернулся домой в начале июня. Впереди его ждала еще одна запись — снова результат давления со стороны RCA в лице Стива Шоулса и Билла Буллока. За несколько месяцев до этого снова была поднята тема создания домашней студии; на этот раз Элвис в действительности проявил интерес к строительству звукозаписывающей студии в Грейс ленде, и были составлены начальные сметы, но в конечном итоге Буллок вынужден был извиниться за нежелание RCA финансировать этот проект. Компания в любое время готова предоставлять Элвису свои студии в Нэшвилле или Лос — Анджелесе, писал Буллок в мае Полковнику, правда, тут же указывая на необходимость сделать новую запись. Полковник отвечал со сдержанной яростью. Буллок должен привыкнуть к мысли о том, что они не будут записывать больше вещей, чем того требует контракт, есть ли у них своя студия или нет.

Работа в студии была назначена на 25 июня в Нэшвилле и ограничилась записью пяти песен, но эти пять вещей по большей части были очень высокого качества. Три из них были написаны Доком Помусом и Мортом Шуманом, в том числе «Kiss Me Quicks», быстрая ритм — энд — блюзовая вещь с итальянским колоритом, несколько в духе «Save the Last Dance For Me» (и изначально предназначавшаяся для Flamingos), с которой и началась сессия. Это была наиболее легковесная вещь из записи, но Элвис исполнил ее с щегольством и по — настоящему увлекся двумя другими вещами Помуса — Шумана: «Little Sister», задорно — непристойная блюзовая вещь, и «(Marie’s the Name) His Latest Flame», совершенно очаровательная демонстрация его владения чистой попсой, с условно латиноамериканским битом в духе Бо Дидли. Единственная вещь Дона Робертсона, «I'm Yours», наоборот, была лишена жесткой стилевой заданности, чем побуждала Элвиса выражать всю полноту своих эмоций и демонстрировать свою вокальную технику. Она не только давала возможность драматизации, но редкую возможность прислушаться к себе, и если бы не неудачный аккомпанемент в виде громыхающего органа, она могла бы занять место среди его лучших записей. Впрочем, не менее замечательна была и другая песня — не от профессионального автора — меланхоличная вещь под названием «That's Someone You'll Never Forget». Это была вторая вещь, которую планировалось уложить на пленку, а ее авторы были указаны как Ред Уэст и Элвис Пресли.

На самом деле Ред уже довольно долгое время писал песни и даже имел несколько записанных (в том числе стороны на пластинках Пэта Буна и Джонни Бернета) в добавление к целому ряду небольших собственных выпушенных синглов. Но ему никак не удавалось добиться того, чтобы у него была вещь в исполнении Элвиса Пресли, или заинтересовать своими вещами «Хилл энд Рейндж» (в известной степени это было одно и то же), и, возможно, ему так бы и не удалось это сделать теперь, если бы Элвис не подсказал ему чуть раньше той весной фразу, ставшую названием песни. Он возился с ней некоторое время, подбирал сначала мелодию, потом слова. Получившаяся песня повествовала о чувствах, которые при обычных обстоятельствах ассоциировались бы с ушедшей любовью, но в данном случае можно было бы легко предположить, что Элвис поет о своей матери, чему способствовала некоторая неопределенность текста. Это была песня о тоске, и Элвис излил себя в ней таким образом, который не имел никакого отношения к профессиональному мастерству, как не имел отношения к тем территориальным войнам, которые продолжали вести между собой Полковник и RCA.

1 июля женился Ред — на очаровательной девятнадцатилетней блондинке Пэт Бойд, секретарше Элвиса. Накануне вечером в Грейсленде была обычная неформальная вечеринка, которая продолжалась до четырех часов утра: друзья начали прибывать в 10.30, многих гостей сбросили в бассейн. На следующий день Элвис и Анита с большим опозданием появились на свадьбе, Джо Эспозито даже пришлось занять место шафера, предназначавшееся для Элвиса, но когда он приехал, он был ослепителен, словно жених, в белом шикарном пиджаке, белой кружевной гофрированной рубашке, узорчатом галстуке — бабочке и темных брюках. После венчания в церкви большинство гостей отправились в «Фэрграундз», который Элвис арендовал по этому случаю с полуночи до 6.30 следующего утра. На следующий день Элвису пришлось ехать в Нэшвилл для записи альбома саундтрека к его новой картине, а после шумных баталий с фейерверками на 4 июля^[18] он с парнями отправился в Кристал — Ривер во Флориде, где должны были начаться съемки «Follow That Dream» («Следуй за мечтой»), везя за собой «Коронадо» — новый двадцатифутовый моторный катер Элвиса.

«Follow That Dream» была картиной совместного производства «Мириш Бразерс» и «Юнайтед Артистс», за которую Элвис должен был получить 600 тысяч долларов плюс 50 процентов от прибыли, с чем явно не мог тягаться Хэл Уоллис, имевший право первого выбора на Элвиса. Впервые группу сопровождал девятнадцатилетний Билли Смит, двоюродный брат Элвиса, а Полковник устроил чествование достижений Элвиса в шоу — бизнесе в последнее воскресенье месяца в местечке Уики — Уочи — Спринг.

На импровизированном шоу собралось свыше трех тысяч горожан, включая членов спешно созванного подводного фан — клуба Элвиса Пресли, которые устроили представление в открытом бассейне, на что Элвис и парни, одинаково одетые в легкие темные европейские костюмы, с одобрением поглядывали. Элвис был тут со своей партнершей по фильму Энни Хелм, а также с отцом и мачехой (которые приехали навестить его со своими детьми), пока Полковник принимал во всем происходящем вокруг самое деятельное и несколько сверхъестественное участие. Это была давно исхоженная земля для Полковника, и он безостановочно возобновлял знакомства, — на протяжении всего его пребывания во Флориде к нему то и дело заглядывали старые друзья по дням работы в карнавалах и инспекции по отлову собак, чтобы поприветствовать его и пожелать ему удачи. В какой — то момент он даже навестил слона из «Ройэл Америкэн Шоуз», ставшего слишком старым для участия в карнавалах, которого Полковник покормил, дурачась и пытаясь заставить вспомнить его.

Элвис наслаждался катанием на катере по реке, часто катался на водных лыжах и с удовольствием играл комическую роль idiot savant^[19] (и инстинктивного морального судьи) Тоби Куимпера. На этот раз были сносный сценарий, хороший состав исполнителей вторых ролей и обычные трения среди парней: Джо был на короткое время уволен за то, что сговорился с Полковником избавиться от новичка компании Рея Ситтона, известного под кличкой Шеф, который поначалу никому особенно не нравился, но после восстановления Джо стал одним из группы. Режиссер картины Гордон Дуглас однажды вечером пригласил Элвиса на ужин, повергнув того в состояние испуга, пока Полковник не предложил, чтобы он взял с собой всех парней, объяснив потом Дугласу, что Элвис чувствует себя комфортно только в своем собственном кругу.

Энни Хелм, игравшая роль инженю, наблюдала за всем этим с нескрываемым удивлением. Ей было двадцать два года, она успела поработать в течение семи лет на телевидении, в модельном бизнесе, танцевала в балете, снялась в одной картине, но съемки в этом фильме были ее большим прорывом. «Я на самом деле не была поклонницей Элвиса, я была так занята своей карьерой, что в своих взглядах на него напоминала пожилую даму, однако мне понравилась роль. Я познакомилась с ним во время съемок на натуре. Он подошел к моей кабинке в тот же день, как я приехала, и преподнес цветок. Возможно, он сорвал этот цветок по пути к кабинке, — как знать? Но мы поехали прокатиться на его машине и включили радиоприемник — и там звучал его голос. Это было очень странное свидание. Знаете, я чувствовала себя так, словно я была маленькой девочкой, живущей в маленьком городке, которая в юбочке и теннисных туфлях идет на свидание со своим мальчиком в молочный бар. Но мы сразу же понравились друг другу. Он был такой забавный, а там было совершенно нечего делать, кроме как играть в карты по вечерам и кататься на лодке, — я хочу сказать, что нам всем было очень скучно».

У них быстро завязался роман, который казался ей в некотором смысле странно безликим. «Он любил все свое время проводить с парнями. Они во всем ему потакали. Никто не оспаривал желаний Элвиса. Не то чтобы его требования были чрезмерными, просто он не желал мириться ни с какой бессмыслицей. Он был очень терпелив, всегда очень вежлив, но он желал, чтобы все обстояло так, а не иначе. Через некоторое время я не испытывала большого удовольствия от наших свиданий. Вокруг всегда были его парни. Довольно странный способ проводить вечера с человеком, который тебе дорог.

Мне всегда было весело с Полковником. Он любил пошутить, и именно такие отношения я наблюдала между Элвисом и Полковником. Мне кажется, Полковник был по — настоящему дорог Элвису. Я помню, какая разница была в отношениях Элвиса с Полковником и с его отцом. В отношениях с отцом было как бы больше натянутости. Он держался очень вежливо, но я была шокирована, когда узнала, что это отец Элвиса.

Во время этих выездных съемок мы все принимали декседрин. Знаете, в те дни он не считался наркотиком, мне уже с четырнадцати лет врачи прописывали время от времени декседриновую диету, поскольку из меня хотели сделать модель. Мы обычно засиживались допоздна, играли в карты и дурачились до часу ночи, а наутро нам нужно было рано вставать, и потому, чтобы заснуть, мы пользовались валиумом, а днем жили на стимуляторах. Меня по — настоящему удивлял его талант, о чем я ему не раз говорила. Не помню, чтобы он много говорил о своих чувствах, но помню, что он поделился со мной тем, что ему предложили роль в фильме «The Fugitive Kind» по пьесе Теннесси Уильямса с Илаей Кэзаном в качестве режиссера. Это был замечательный фильм, думаю, он был создан почти под Элвиса. Он не говорил, что он жалел, но, по моим ощущениям, у него были сожаления.

Меня никогда не устраивала такая ситуация, я хочу сказать, ненормально иметь отношения с семью или восемью парнями. Естественно, они исчезли, когда у нас начался роман, но потом они снова вернулись. В те дни мы были очень неразборчивы, и, разумеется, я знала, что у него были всевозможные интрижки с женщинами, но мы действительно любили друг друга, по крайней мере, я любила его по — настоящему. Я просто чувствовала, что его жизнь поделена на несколько разных жизней».

Студийные съемки проходили в Голливуде. Элвис и Энни продолжали встречаться еще какое — то время, однако она инстинктивно знала, что все кончено. Большая часть сентября была проведена в Лас — Вегасе в «Сахаре» — казино, которым владел друг Полковника Мильтон Прелл. Каждый вечер Элвис и парни ходили на шоу, одинаково одетые в темные очки и темные мохеровые костюмы. Полковник шутил, что они похожи на выводок стариков, однако мемфисская мафия приобрела почти такую же известность в городе, как и банда Фрэнка Синатры. Они жили на стимуляторах и транквилизаторах; для Джо, который любил изображать себя перед Элвисом пресыщенным светским человеком, «это была одна сплошная вечеринка, которую себе сложно представить. Каждый вечер ходить на разное шоу, после чего захватывать с собой несколько женщин, а на следующий вечер снова устраивать вечеринку. Ходить в бары, смотреть Фэтса Домино, Деллу Риз, Джэки Уилсона, Four Aces, Dominoes — всех великих артистов. Мы всегда были на ногах и никогда не спали, мы все принимали таблетки, чтобы не отставать друг от друга».

Съемки следующей картины начались в конце октября после краткого возвращения в Мемфис и записи четырех песен в Нэшвилле 15 октября. Картина «Kid Galahad» («Крошка Галахэд») — вторая из двух запланированных в договоре с «Мириш Бразерс» — оказалась заметно отличающейся от того, с чем ему пришлось столкнуться в «Follow That Dream». Он снова играл свого рода idiot savant — на этот раз незаурядного боксера, — но без комического налета предыдущего фильма. Он был недоволен своей внешностью (еговес возрос почти до 100 килограммов), разочарован в фильме и ощущал себя обманутым. Едва ли не единственным утешением были уроки бокса, которые он брал у бывшего чемпиона мира во втором полусреднем весе Муши Каллахэна. Тот обращался с ним почтительно, и Элвис питал к нему большое уважение. Вместе с тем его уязвляло безразличие Чарльза Бронсона, игравшего роль его ершистого, но доброго тренера. Бронсон, один из пятнадцати детей шахтера, урожденного литовца, и участник Второй мировой войны, дал очень ясно понять, что демонстрации Элвисом приемов карате впечатления на него не производят. Элвис, со своей стороны, признался Реду и Сонни, вернувшемуся теперь из ссылки (без видимых проявлений враждебных чувств с обеих сторон), что не выносит Бронсона, презрительно окрестив того «мускулистой обезьяной».

После трех недель выездных съемок они переехали в новый дом на Белладжио в двух шагах от Перуджия — уэй. Это была средиземноморская вилла, дававшая больше простора парням, в которую Элвис перевез с собой из дома на Перуджия — уэй команду слуг из мужа и жены — дворецкого и поварихи. Туда же они привезли и свои обычные семейные ссоры: Джо и Шеф по — прежнему не ладили друг с другом; Элвису понравилась девушка Сонни, что привело к предсказуемым результатам; новый парень, Марти Лэкер, друг Джорджа Клейна, впервые поселившийся с ними, казалось, возомнил себя помощником Джо и гладил всех, включая Джо, против шерсти; Элвис, как всегда, подбивал Ламара высказываться на темы, в которых тот ничего не смыслил, выставляя его на посмешище; а Джин чувствовал себя все больше и больше чужим.

Едва ли не самой большой забавой был шимпанзе по имени Скэттер, которого Элвис привез в октябре от известной в Мемфисе телевизионной личности капитана Билла Киллбрю. Скэттер был только одной из многих в длинной череде обезьян, которые вернулись к Джейхью — паукообразной обезьяне, которая жила в 1956 году в клетке на застекленной веранде на Одюбон — драйв. Киллбрю научил Скэттера «водить машину» (Киллбрю сидел позади него со специальным приспособлением, которое позволяло ему рулить, нажимать на газ и тормоз с заднего сиденья), и Алан надевал ему шоферскую фуражку и, посадив себе на колени, разъезжал на «Роллс — Ройсе», готовый нырнуть под щиток всякий раз, когда видел кого — нибудь, на кого мог произвести впечатление вид обезьяны за рулем. Скэттер внес в их жизнь элемент непредсказуемости: сразу же после его покупки в Мемфисе он укусил жену Вернона Ди; превратил в обломки гостиничную комнату во Флагстаффе; больше всего он любил заглядывать девушкам под платья и, как и все шимпанзе, был эксгибиционистом. Парни также приучили его к спиртному, и конца не было историям о Скэттере — и о том, как он повырывал все телефонные провода в доме, и о том, как он пробовал совокупиться с бывшей стриптизершей Брэнди, и о номерах, от которых вставали дыбом волосы (и торчком юбки), выкидываемых им почти с каждой второй девушкой, появлявшейся в доме. Когда больше не о чем было говорить, всегда темой был Скэттер.

Съемки завершились 19 декабря, что давало им больше чем достаточно времени, чтобы вернуться домой к Рождеству, — но только какой от этого был прок? Вернон и Ди по — прежнему жили в доме, хотя недавно и приобрели неподалеку домик с тремя спальнями, — но даже если бы они и успели переехать до праздников, все равно не было никакой действительной причины ехать домой. Изначальный план, поддерживаемый Полковником, предполагал поехать на несколько дней в Лас — Вегас, чтобы отдохнуть и повеселиться. Билли и Марти вернулись в Мемфис повидать свои семьи, и некоторые другие парни тоже разъехались на разное время. Но тут Джо начал встречаться с Джоанн Робертс, двадцатилетней танцовщицей из клуба «Сэндз», и вскоре и все остальные, казалось, нашли себе более чем достаточные развлечения. Элвис вызвал к себе на несколько дней Бонни Банкли, свою «другую» мемфисскую подругу, и он с Бонни и Джо с Джоанн нередко проводили спаренные свидания в «Роллс — Ройсе», во время которых кто — то из парней вел их машину, а остальные ехали следом.

Для Джоанн, которая приехала в Лас — Вегас после того, как прошлым летом закончилось ее царствование в качестве Мисс Миссури, славилась не только своей внешностью красавицы блондинки, но и своим веселым и бойким нравом. «Элвис был таким замечательным и нежным — он был всегда больше чем вежливым. Я помню, как он одергивал парней, если кто — то из них называл другого по имени, говоря: «Я называю его «мистером», поэтому тебе лучше тоже называть его «мистером»». Не знаю, я все это воспринимала как нечто нормальное. Упоительно было появляться где — нибудь с ним и видеть, как все оборачиваются, — в нем было что — то такое мистическое. С ним идешь на любое шоу и встречаешь самое лучшее обхождение: «Проходите сюда на первый ряд». Все было твоим. Все. что пожелаешь. Эго было умопомрачительно».

В глазах Джо это была не такая уж моноцветная картина. Его собственное представление об Элвисе было все более противоречивым, окрашиваясь в цвета его восприятия себя как человека, больше разбирающегося в жизни и знающего ее изнанку. «Элвис был очень беззащитным. Он ничего не знал об улице. Он знал только то. о чем читал в книгах». А эта беззащитность, чувствовал Джо, вела к слабости, боязни конфронтации, неспособности брать на себя ответственность и потребности окружать себя потенциальными козлами отпущения, в числе которых, понимал Джо, неизбежно окажется и он сам.

В Новый год они столкнулись с Доном Робертсоном, который приехал в город, чтобы расписаться со своей женой, и тоже остановил в «Сахаре». «Элвис познакомился с моей женой Ирэн еще раньше, она была со мной у него в доме и очень понравилась ему. В общем, мы сидели в кафетерии в «Сахаре» — Ирэн. я. Элвис и Ламар — и разговорились на тему излишнего веса. Я всегда мучился со своим весом, и Элвис тоже, а о Ламаре и говорить нечего. И вдруг Элвис говорит: «У меня есть кое — что для вас. Я принимаю кое — какие таблетки, они дают просто чудесный результат». После того как мы разошлись, один из парней Элвиса спустился ко мне в холл и сказал: «Элвис просил меня передать вам это». Эго была большая бутылка с тысячью таблеток декседрина. и я сразу же начал принимать их». Позже Робертсон заметил за рулеткой Полковника, спускавшего, как ему показалось, тысячи долларов, «и у нас с ним состоялся очень краткий разговор. Он сказал: «Вам очень повезло с Элвисом, не правда ли?» Это всё, что он сказал, но между слов читалось, что, мол, никакой моей заслуги тут не было. Мне просто повезло».

Дни растянулись на недели, недели на месяц и больше. Люди приезжали и уезжали. Элвис праздновал 8 января свой день рождения с огромным тортом от друга Полковника Мильтона Прелла. — иногда казалось, что его словно что — то держит тут. Три раза они было уезжали и три раза были вынуждены возвращаться по обледенелым, заваленным снегом дорогам. Его любовь к Лас — Вегасу объяснялась прежде всего одной причиной: время тут было лишено смысла, тут не было часов, тут не было обязательств. Здесь можно было потерять себя, можно было удовлетворить любую свою прихоть — это было место, где он получал краткую передышку от всех сомнений, всех вопросов, притаившихся в засаде, выжидающих случая навалиться на него.

Глава 4 ОСТАВЛЕННЫЕ МЕЧТЫ

(январь 1962 — апрель 1964)

В конце января они наконец свернули лагерь и вернулись в Мемфис. Вернон и Ди к этому времени закончили с переездом, поселившись в своем новом доме на Хермитидж, в двух шагах от Грейс ленда, и жизнь снова вернулась в нормальную колею с привычным хождением в кино и другими подобными развлечениями. 18 и 19 марта в Нэшвилле состоялась еще одна запись, на которой Элвис сделал десять новых вещей. С пятью уже имевшимися дорожками от предыдущей записи плюс одна вещь, не вошедшая в «Blue Hawaii», это составило половину контрактного обязательства перед RCA за 1962 год, и мало кто сомневался, что остальная половина закроется саундтрековыми записями. Элвиса увлекли представленные на записи песни Дока Помуса и Морта Шумана, включая «Suspicion», еще одну вещь в увеличивающемся ряду стилизованных на итальянский манер композиций. Была одна особенно волнующая баллада в традиции Дона Робертсона («She's Not You», написанная Помусом в сотрудничестве с Джерри Лейбером и Майком Столлером), но самым захватывающим на записи снова была песня, принесенная самим Элвисом, за которую он взялся только в конце первой долгой ночи записи.

«You'll Be Gone» была вещью, над которой он и Ред работали свыше года, записывая и снова переписывая ее в неформальных джемсейшнах. Первоначально они уложили ее на мотив «Begin the Beguine» Коула Портера, однако издательская фирма Портера не дала им разрешения на какие — либо изменения его композиции, и Чарли Ходж предложил базовую «испанскую» мелодию из двух аккордов, на которую они стали накладывать новые слова. В конечном итоге получилась музыкально — мелодраматическая и повествовательно туманная вещь, рассказ о темных страстях и расставаниях на рассвете (из — за туманности содержания трудно определить точнее: герой ли оставляет свою возлюбленную или она оставляет его — это остается, для меня во всяком случае, неясным), однако именно в эту песню Элвис вложил все свои эмоции, излив себя в мощном крешендо, которое, можно сказать, погубило песню.

Это вполне могло стать уроком. Найдись кто — нибудь, чтобы проанализировать несаундтрековые записи последних двух лет, он бы, несомненно, заметил, что Элвис явно исследовал новые направления, что он пробовал создать новую артистическую манеру, состоящую в равной мере из бравады (звучание на манер арии многих из его наиболее амбициозных песен) и уязвимости (совершенно обнаженная, болезненно ранимая хрупкость некоторых баллад Дона Робертсона и Дока Помуса). Сама его готовность поставить свое имя на две из песен, притязать на фактическое авторство впервые с 1956 года (и на этот раз не по деловым соображениям), вероятно, показалась бы постороннему наблюдателю свидетельством едва завуалированного желания раскрыть себя как творческую личность. Но такого человека не было. Полковник все больше рассматривал эти несаундтрековые записи как пустую трату времени, уход в сторону от их главного дела — фильмов. А парни, за исключением Реда и Чарли, которые сами активно участвовали в музыкальном процессе, и Ламара, который оставался самым большим поклонником Элвиса, мечтали только о том, чтобы поскорее закончить запись и вернуться в Грейсленд.

Иногда студийные музыканты ощущали в Элвисе некую душевную усталость, приятие вещей такими, какие они есть, и, хотя его профессионализм никогда не страдал, это оставляло устойчивое ощущение неудачи. На взгляд Гордона Стокера из Jordanaires, «он всегда старался выжать максимум возможного из любой ситуации. Иногда он подходил к нам [на записях] и говорил: «Что же нам делать с этим куском дерьма?» Иногда он так далеко отступал от микрофона, что ему говорили: «Элвис, тебе нужно стоять поближе к микрофону»; бывало, что вокруг него ставили резонатор, чтобы хоть как — то уловить его пение. Но большую часть времени он утешал себя так: «Все равно, что бы я ни говорил, они потребуют записать эту песню, так что я просто сделаю ее как можно лучше».

Сразу же после записи они вернулись в Калифорнию для съемок новой картины на студии «Парамаунт». Для Хэла Уоллиса не было сомнений в том, как образ Элвиса он намерен передать на экране. Он даст публике то, что она хочет: в первую очередь Элвиса — кумира и только во вторую очередь Элвиса — актера — такая последовательность только укрепилась в его уме после относительно неудачных картин «Flaming Star» и «Wild in the Country» студии «XX век — Фокс». Его собственная картина «Blue Hawaii», в отличие от них. сразу же по выходе на экран в День благодарения попала на вторую позицию в еженедельном перечне самых кассовых картин журнала «Вэрайети» и продолжала пользоваться успехом и в новом году (она оказалась на четырнадцатой позиции в списке самых кассовых картин за 1962 год и всего за два года принесла 4,7 миллиона долларов кассовых сборов). Между тем альбом с саундтреком к «Blue Hawaii», как и альбом с песнями из «G. I. Blues» до него, попал на первую строчку в LP-чартах, далеко обойдя любой из выпускавшихся до этого студийных альбомов Элвиса (объемы его продаж составили свыше полутора миллиона копий, что, к примеру, было почти в пять раз больше, чем объемы продаж альбома «Elvis Is Back») и с вящей убедительностью подтвердив мудрость не только стратегии Хэла Уоллиса, но и более грандиозного плана Полковника.

Для Полковника фильмы были просто еще одним лакомым куском, рекламным инструментом с двоякой выгодой: фильмы могли продавать музыку, а музыка, в свою очередь, могла продавать фильмы. Не могло быть ничего проще или логичнее: альбом с саундтреком раскручивал выпускаемый фильм, а выход фильма гарантировал определенный уровень продаж и рекламную раскрутку для альбома. И по мере того как Полковник совершенствовал свой собственный брэнд синергического подхода (появление шариков, календарей, платов^[20] на радио, фотографий в журналах и потока пресс — релизов сопровождало всякую рекламную кампанию, каждый аспект которой Полковник курировал лично), становилось все более очевидным, что никакой настоящей необходимости в чем — то ином, кроме как в саундтрековой музыке, нет. Зачем записывать отдельные синглы и альбомы, когда музыкальный материал к фильмам лучше продается, легче поддается контролю (для этого было вполне достаточно оставаться в рамках каталога «Хилл энд Рейндж»; каждая песня становилась собственностью «Элвис Пресли и Глэдис Мьюзик» и обеспечивала все финансовые уступки, которые столь часто были камнем преткновения для многих авторов со стороны) и позволяет выполнять все обязательства перед RCA? Это была почти во всех смыслах идеальная модель, и, ко всему прочему, из контракта с RCA давно уже исчез пункт, дававший компании номинальный контроль над выбором песен, а гарантированные выплаты и авторские гонорары заметно увеличились по сравнению с началом 1962 года (теперь Элвис и Полковник должны были получать 200 тысяч долларов, распределяемые между ними в соотношении 75 к 25 процентам, в качестве ежегодного аванса в зачет авторских гонораров по 1962 год включительно). Потому мало что могло испортить общее ощущение благополучия, царившее в душе Полковника, если не считать одной мысли, которая никогда не покидала его, мысли о том, что даже хорошее положение может быть улучшено.

Местом съемок новой картины «Girls! Girls! Girls!» Хэл Уоллис снова выбрал Гавайи — из — за красивых видов, красивых закатов и, разумеется, красивых девушек. Это была очень легковесная картина, сознательный шаг назад в художественном плане не только по сравнению с двумя фильмами «Юнайтед Артисте», которые предшествовали ей, но даже и по сравнению с «Blue Hawaii». Режиссером снова был Норман Таурог, и среди съемочной бригады было много знакомых лиц, но даже саундтрек казался всего лишь перелицовкой прежнего, и только вещь Отиса Блэкуэлла «Return to Sender» поднималась над уровнем полнейшей посредственности.

Они вернулись с Гавайев в конце апреля и закончили студийные съемки на площадке «Парамаунт» 8 июня. Было множество вечеринок и всегда множество девушек, но для Сэнди Ферра, в шестнадцать лет заканчивавшей голливудскую артистическую школу, в сердцевине оставался дух невинности. Хотя она и знала, что далеко не единственная девушка в его жизни, она не встречалась ни с кем, кроме него. Порой, когда они заговаривали о будущем, он говорил ей, что она та девушка, на которой ему хотелось бы жениться, если и когда придет время жениться. Он оставался очень нежным и заботливым к ней, никогда не давил на нее, но мог также и ревновать. Когда она пошла со своим одноклассником на выпускной бал, он очень расстроился, «поэтому моей маме пришлось заехать за мной в отель «Беверли — Хиллз» и отвезти меня к нему, а оттуда он сам отвез меня домой».

Ей было известно, что иногда он может вспылить, и тогда лучше не стоять у него на пути. Все говорили о девушке, которую Сонни привел однажды в дом. Ей вздумалось уйти в то время, когда Элвис и Сонни играли в бильярд. Она спросила Сонни, не может ли он отогнать свою машину, чтобы дать возможность ей проехать, а Элвис рассердился и сказал ей, чтобы она пошла поискала кого — нибудь другого для этого, — разве она не видит, что у них самый разгар партии? Девушка была не знакома ни с кем другим и, не сумев различить угрожающих признаков, снова обратилась к Сонни со своей просьбой. «Черт побери! — взорвался Элвис. — Ты разве не слышала, что я сказал? Иди поищи кого — нибудь другого». Растерянная и разозленная, девушка обругала Элвиса и назвала его «сукиным сыном». Тут Элвис и швырнул в нее свой бильярдный кий, который попал ей в грудь. Вероятно, это случилось потому, что она назвала его «сукиным сыном», как рассуждали после парни, — этого нельзя было говорить Элвису, он воспринимал это как оскорбительный намек на его мать. Но откуда это было знать девушке Сонни или любому другому постороннему человеку? Ей повезло, что она отделалась легким ушибом; хорошо, что она не подала в суд, согласились все парни, когда обсуждали это между собой.

Он был странно неумел в некоторых базовых социальных вещах. «Он был таким отсталым», — заметила одна из девушек, которая появлялась в доме регулярно одетая в «мою милую маленькую твидовую юбочку, белую блузку, черную куртку болеро, чулки и туфли на высоких каблуках — нельзя было приходить просто в джинсах и футболке. Все девушки одевались одинаково. Парни были более агрессивны; они вели счет между собой, потому что девушка всегда держала в голове, что в конечном итоге она попадет к Элвису [через одного из них]. Самому Элвису нечего было сказать; если бы не было Скэттера, мы, наверное, сидели бы весь вечер, глазея друг на друга. Шимпанзе стал центром внимания, все разговоры велись вокруг его выкрутасов — он был вроде буфера.

Один раз Элвис вывел мою подругу из комнаты и уложил ее на диван наверху. Это было как тяжелый подростковый петтинг, и он ужасно возбудился и совершенно неожиданно извергся себе на брюки. Он смутился и сказал: «Ты только посмотри, сколько младенцев мы убили». Никогда не забуду этих слов. Если бы он начал встречаться с девушкой, которая быстро бы уступила и легла с ним в постель, не думаю, что он продолжал бы с ней встречаться. Поскольку это значило, что она дурная девушка. Я не знаю ни одной из моих подруг, которая занималась бы с ним сексом. Многие обнимались с ним и целовались, но не были с ним в постели, а одна — просто образец чистоты (она происходила из католической семьи с Восточного побережья и была одной из немногих девственниц в городе) — провела с ним всю ночь, но так и осталась девственной, потому что он действительно её уважал».

Мало кто из девушек знал о секрете зеркала, которое он установил в кабинке плавательного бассейна, служившей женской раздевалкой. Первоначально Сонни раздобыл зеркало поменьше для дома на Перуджия — уэй, где они использовали его в одной из комнат, наслаждаясь представлениями, которые устраивали парни и их ничего не подозревающие девушки. К новому зеркалу можно было подобраться только одним способом — проползти под домом, но и это Элвис и парни использовали как часть игры.

По воскресеньям все девушки приходили, чтобы посмотреть на то, как они играют в футбол в маленьком парке на Беверли — Глен, в пяти минутах от дома. Обыкновенно они играли с полдюжины матчей подряд, два или три заноса мяча означали победу, и команда Элвиса всегда побеждала. Они играли с командами, состоявшими из других молодых актеров и певцов вроде Пэта Буна, Джэна, Дина, Тая Гардина, Боба Конрада, Рики Нельсона и сына Бинга Кросби Гэри. Команда же Элвиса включала Реда и Сонни и всех остальных парней плюс чужаков вроде гиганта Макса Бэра, звезду The Beverly Hillbillies, чей отец был в прошлом чемпионом в тяжелом весе. Элвис всегда был на первых ролях и кидался в свалку с полным самозабвением, но относился к игре совершенно серьезно, чертил схемы комбинаций для своей команды, с религиозным пылом следил за играми национального футбольного чемпионата и считал этот вид спорта «даром богов».

Почти с таким же увлечением он занимался своим новым автофургоном «Доджем», совершая частые поездки в Норт — Голливуд в мастерскую Джорджа Барриса, где его автомобиль доводили до ума согласно его пожеланиям. Баррис, тридцатисемилетний «король тюнинга» и автомобильный дизайнер, чьими услугами пользовались голливудские звезды, уже оснастил его черный лимузин «Кадиллак» 1960 года выпуска двумя телефонами, игровой панелью, баром и электрической щеткой для чистки обуви — все было покрыто пластинами золота с золотым украшением в виде гитары, а сама машина была выкрашена в бело — золотистый перламутр с окантовкой из золотой пластины и написанным золотом именем Элвиса. Он и Баррис часто совещались по поводу автофургона, ища способы передать ощущение «роскошной яхты» в машине, которую лично Баррис считал дерьмовой. «Он принимал очень живое участие. Ему нравилось заниматься подборкой материалов. Ему нравилось рассматривать наброски. Он был не из тех парней, которые составят заявку, а потом говорят: «Нет, все это не так, как я хотел». Он оживленно реагировал всякий раз, когда получал что — то новое, и он никогда не требовал, чтобы к нему относились как — то по — особому, чем ко всем остальным». Он азартно показывал все маленькие удобства и нововведения (то, что Баррис называл «игрушками») своим парням, забывая о том, что уже не раз хвалился перед ними. Он то и дело справлялся о том, когда будет готов автофургон, — а затем он буквально огорошил Барриса, когда спросил его, не могут ли они с миссис Баррис оказать ему особую услугу и предоставить ему на несколько дней гостевой домик: к нему в гости приезжает его девушка из Германии.

Он давно уже планировал это. Он начал говорить об этом с Присциллой в марте, спустя два года после того, как они виделись в последний раз, и спустя месяцы после их самого последнего телефонного разговора. Присцилла продолжала писать почти ежедневно; она продолжала выражать надежду, что ее родители позволят ей приехать к нему в гости и что однажды они соединятся, но она уже практически рассталась с мыслью о том, что когда — нибудь получит от него весточку, когда он позвонил ей и сказал, что хочет устроить ее приезд в Лос — Анджелес.

Ее родители отнеслись к этому проекту, разумеется, с некоторым подозрением, а ее отец тут же оговорил всевозможные условия, когда все — таки согласился обсуждать эту тему. Она должна закончить учебный год, заявил он, кроме того, он хочет полный план маршрута и желает знать, где она остановится и кто будет присматривать за ней (естественно, не было и разговора о том, чтобы она остановилась у Элвиса). И у нее должен быть билет туда — обратно первым классом.

Она была уверена, что Элвис будет оскорблен и предложит забыть о затее, она была зла на своих родителей и днями сидела с насупленным видом в своей спальне, — но Элвис, казалось, воспринимал каждое из требований как вызов своей настойчивости, и постепенно в череде телефонных звонков и переговоров он один за другим преодолел все эти возражения, пока, наконец, не был назначен день. Все это нужно было проводить с точностью и секретностью военной операции, и, возможно, именно это — то (среди прочего) и привлекало его больше всего. Не только нужно было уломать капитана Болье и обеспечить безопасность (Полковнику не нужно было говорить ему, каковы были бы последствия, если бы об этом пронюхала пресса), но и развеять подозрения Аниты. С помощью Джо он придумал план, чтобы сбить ее со следа, отправив новую жену Джо Джоанн в Мемфис по завершении картины, что не могло не убедить Аниту в том, что они скоро вернутся домой. Элвис даже завербовал в свои ряды отца и Ди, чтобы они отвлекали ее внимание, возя девушек по окрестностям, присматривая загородный домик с рыбалкой, который Элвис якобы планировал приобрести.

Автофургон был готов, Баррисы приготовили комнату для Присциллы в своем доме в Гриффит — Парке, все условия капитана Болье были соблюдены — словом, все было подготовлено для осуществления мечты. В один из вечеров Элвис усадил всех девушек в доме на Белладжио и объявил, что вечеринок больше будет, что никому не разрешается появляться в доме в течение некоторого времени. Приезжающая к нему девочка очень дорога ему, сказал он; все эти месяцы они говорили по телефону, и вот теперь она едет повидать его из самой Германии.

Джо заехал за ней в аэропорт, а на пути к дому показал ей некоторые достопримечательности. У дверей их встретил дворецкий Джимми, который сообщил ей, что «мистер Пресли в бильярдной», и она последовала за Джо вниз по лестнице к источнику музыки и смеха, которые она услышала, когда вошла в дом. Поначалу она не увидела Элвиса; вокруг музыкального автомата стояла группка людей. Но затем она заметила его — он стоял, облокотившись на бильярдный стол, прицеливаясь; он был в темных брюках, белой рубашке и темной капитанской фуражке. Какое — то мгновение она так и стояла, пока он, наконец, не увидел ее. «А вот и она! — вскрикнул он, бросив кий. — Присцилла приехала!»

Не так она представляла себе их встречу — при свечах, наедине, с робкими движениями и нежными взглядами. Он поцеловал ее перед всеми, пробормотал, что очень сильно скучал по ней, и стал знакомить ее со всеми парнями в комнате и их девушками. Она пыталась уклониться от внимания, которое было на нее направлено; он сказал ей, что она великолепно выглядит, и она спросила себя, неужели это правда, — и она впервые спросила себя, не совершила ли она большую ошибку. Она спрашивала себя, кто этот уверенный в себе, темноволосый двадцатисемилетний мужчина, которого она знала как неуверенного, пугливого, светловолосого мальчика, да и как вообще возможно то, что она интересует его.

Остаток вечера прошел как в тумане. Он продолжил играть в бильярд, время от времени возвращаясь к ней, чтобы ее поцеловать, словно для того, чтобы увериться, что она действительно тут, однако продолжая играть роль звезды, обращаясь с ней как с полученным трофеем, назначение которого — быть небрежно выставляемым напоказ. Он чувствовал себя не более раскованно, чем она сама, поняла она, но он не желал признавать это и маскировал свой страх бахвальством, которое она поначалу не сумела раскусить. «Это было шоком для меня, он не был тем, кому я просто могла сказать: «Боже, я чувствую себя такой беззащитной, оттого что вокруг незнакомые люди, оттого что все старше меня, а я единственная девушка, кому шестнадцать лет». Я не чувствовала, что могу признаться ему, довериться в своих чувствах; он воздвиг вокруг себя стену, не от меня, а от всех. Мне кажется, он ощущал потребность прятаться в другого человека, который излучал уверенность в себе, мне кажется, что из — за парней он должен был показывать, что он не собирается позволять женщине управлять им или принимать решения за него, что он сам себе хозяин».

Только когда они оказались за закрытыми дверями, она увидела нежного, испуганного, ранимого мальчика, которого знала. Барьеры были разрушены, как тогда в Германии, он раскрывал себя перед ней, позволяя ей постепенно успокоить ее собственные страхи. В его спальне, уже далеко за полночь, они не переставая целовались, пока она не дала ему понять, что не хочет останавливаться на поцелуях. «Подожди минутку, — упрашивал Элвис, — это может далеко зайти».

«Что — то не так?» — Я боялась, что не доставляю ему удовольствия. Он мотнул головой, поцеловал меня, затем нежно положил мою руку к себе. Я сама могла ощутить, как сильно он меня хочет…

«Элвис, я хочу тебя».

Он приложил пальцы к моим губам и прошептал: «Не сейчас, не сейчас. У нас все впереди. Это произойдет, но в нужное время и в нужном месте, и когда придет время, я буду знать это».

Я была сбита с толку, но не собиралась препираться. Он дал понять, что именно этого он хочет. Он выразил это так романтично и необычно, что это казалось заслуживающим ожидания…

Под утро он попросил Джо отвезти ее к Баррисам, с тем чтобы сдержать обещание, данное ее отцу.

На следующий день он был как ребенок, с упоением показывал все вокруг — дома звезд, съемочные павильоны, места, в которых он бывал, места, которые он знал. «Мы несколько часов ездили на машине везде и всюду, он был так счастлив, что видит меня, и это закружило и меня. Потому что я не могла понять: здесь он занимался тем, что любил, мог быть с кем угодно по своему желанию — и тем не менее проявлял такой энтузиазм и такой детский восторг вокруг меня, пытаясь показать мне Голливуд». Позже в тот день ему пришла идея поехать в Лас — Вегас. У них был автофургон, да и в любом случае было недалеко ехать, а Алан мог бы повозить ее по магазинам — купить что — нибудь из одежды, — если бы она подписала сразу несколько открыток, перед тем как уехать, Джимми мог бы отправлять их ее родителям по одной каждый день с соответствующим лос — анджелесским штемпелем. Парни провели остаток дня в сборах, и около полуночи они загрузились: Элвис вел машину, Присцилла сидела рядом с ним, и тут же сидел Джин, лопотавший на языке, который мог понять только его двоюродный брат. Джин то и дело пытался напугать Элвиса, а затем улепетывал в салон под защиту остальных парней. От их громкого гогота Присцилле казалось, что она всегда будет чужой среди них.

Они прибыли в «Сахару» в 7 часов утра. И после того, как в номере все было сделано, как любил Элвис, — его стереосистема от RCA собрана, светильники полупотушены, а все телевизиоры включены на минимум звука, чтобы возникала иллюзия постоянного приглушенного разговора, — они легли спать. Некоторое время Элвис смотрел на нее не отрываясь, пока не начало действовать снотворное. «Тебе верится в это, малыш? — произнес он. — После стольких лет ты тут со мной. Кто бы мог подумать, что нам удастся это сделать?» Вскоре его голос стал звучать невнятно, когда он сказал: «Давай пока даже не будем думать о твоем возвращении. Будем думать об этом, когда придет время».

Две следующие недели Элвис показывал ей город. Ей было столь же трудно привыкнуть поначалу к поставленному с ног на голову режиму дня, как и к жизни среди знаменитостей, но постепенно она приспособилась и к тому, и к другому. Она вместе со всеми принимала амфетамины, чтобы просыпаться после полудня, и снотворное, чтобы засыпать под утро. Она, по ее собственным словам, «адаптировалась»; стимуляторы, чувствовала она, позволяли ей быть более уверенной, у неё был совершенно новый гардероб и совершенно новый модный имидж с обилием косметики на лице и пышным пучком волос на голове — труднее же всего было привыкнуть к Элеису, к его настроениям, к его окружению.

«Казалось, что он решил повезти меня в Лас — Вегас, разодеть меня и показать всем, всем меня представить, потому что он столько времени говорил обо мне. Я была ребенком, и мне было ужасно трудно понять это. Я начала смотреть на себя: «Что такого во мне?» Я не очень — то понимала: «Что же такого во мне?» Он развлекал меня, возил меня по магазинам, покупал мне самые роскошные вещи: я не могла выглядеть как семнадцатилетняя девушка — вот что он пытался добиться среди прочего. А ночь всегда посвящалась амурным играм, он всегда меня преследовал, всегда старался произвести на меня впечатление. В некотором смысле это было совершенно нормально: это было как раз тем, что стал бы делать юноша семнадцати — восемнадцати лет, словно у него все еще оставалось сомнение — буду ли я ей по — прежнему нравиться? Или — достаточно ли я произвожу на нее впечатление? Он словно никогда по — настоящему не чувствовал, что может называть меня своею».

Один раз, где — то в начале ее визита, он поставил ей несколько ацетатных дисков со своей самой последней записью в присутствии группки парней, и она совершила ошибку, честно высказав ему свое мнение. Они ей понравились, сказала она, они действительно очень милые, но жаль, что это не в его старом рок — н–ролльном стиле вроде «Jailhouse Rock» — это действительно заводит его поклонников. «Черт подери, — взорвался Элвис.

— Я не спрашивал твоего мнения о том, в каком стиле я должен петь. Я спросил тебя, понравились ли тебе эти песни, только и всего. Я достаточно слышу мнения любителей. Хватит и их».

Он прошагал в спальню и хлопнул дверью, оставив ее сконфуженной и уязвленной: как она могла быть такой глупой? Это было только еще одно свидетельство того, что она была не на своем месте. Вокруг никого больше не было, и через некоторое время дверь открылась, и она увидела Элвиса. Он поманил ее к себе, запер за ними дверь и усадил ее на краешек кровати. К ее удивлению, он не только извинился, но и провел остаток дня, стараясь всячески загладить свою вину. Однако с этого момента она научилась держать рот на замке в присутствии других, она увидела, что и другие становятся жертвами тех же капризов и вспышек гнева, и усвоила, что «существовали определенные правила. Нужно было придерживаться этих правил. Чем больше знаешь, тем дольше продержишься».

В их последнюю ночь вместе она снова умоляла его скрепить их отношения физической близостью, и хотя он по — прежнему отказывался лишить ее девственности, «он удовлетворял каждое мое желание. «Я хочу, чтобы ты вернулась такой, какая ты теперь», — сказал он ей. — И помни, я всегда буду знать».

Она вернулась к своим родителям переродившейся. Когда она впервые увидела их, «моя мама плакала от радости… а мой отец приветливо улыбался. Но стоило мне подойти ближе, выражение радости на их лицах сменилось выражением абсолютного ужаса. Мой отец сердито отвернулся. Какое — то мгновение моя мама просто смотрела на меня. Затем она полезла в кошелек, вытащила зеркальце и сунула его мне. «Посмотри на себя. Как ты могла сойти с самолета в таком виде?» Она тут же поняла. По лицу у нее была размазана косметика, пышная прическа растрепалась, она больше не была их маленькой девочкой. Она ощутила стыд и желание сказать что — нибудь дерзкое. Все ее мысли были об одном — как ей снова вернуться к своему любовнику.

Элвис с парнями вернулся в Мемфис сразу же после отъезда Присциллы в начале июля. Мемфис на самом деле не много предлагал в смысле развлечений — только не после Лас — Вегаса. Они всякий раз арендовали «Мемфиэн», когда Элвису хотелось пойти в кино; три — четыре вечера в неделю они арендовали «Фэрграундз»; и Элвис с гордостью показывал свой автофургон всякому, кто проявлял интерес. Было много таблеток и много вечеринок, и в это лето у них с Анитой произошел окончательный разрыв.

Нужно было быть слепой, чтобы не заметить перемену в нем. Никому не нужно было ничего ей рассказывать, все и без того было видно. Недомолвки, перешептывания и заговорщические жесты — все это было очевидно, и все более очевидно становилось то, что в любом случае Элвис никогда на ней не женится. «Мне хотелось мужа, мне хотелось дом и семью. Не важно, что некоторые люди могли этого не хотеть, я хотела всего этого и видела, что ничего не меняется, что вокруг него по — прежнему постоянно девушки. Он уверил меня, и я действительно поверила, что они не имеют для него значения, что он хорошо с ними обращается потому, что они его поклонницы, и что он всегда будет возвращаться ко мне; и каждый раз он снова и снова уверял меня, что все это так.

Но теперь мне было уже за двадцать, и я была готова выйти замуж и завести семью, и тут я узнаю, что из Германии к нему приезжала эта маленькая девочка, — я просто не могла поверить. Поэтому я приняла решение. Это было очень трудное решение, потому что я любила его, он был моей первой любовью, и мне так тяжело было расставаться с ним, с тем, что мы делали вместе, потому что я знала, что никогда в моей жизни не будет ничего подобного, — однако я была готова к такому шагу. Так что однажды днем — он сидел с мистером Пресли за обеденным столом и завтракал — я сказала ему, что собираюсь уйти от него, что у нас нет будущего; мы оба плакали, и мистер Пресли растрогался и сказал: «Такое показывают по телевизору. Может быть, в один прекрасный день вы снова будете вместе». Нет, сказала я, не думаю, что это случится, а Элвис произнес: «Ах, малыш, надеюсь, я правильно поступаю, отпуская тебя». — «Это неизбежно», — сказала я, пошла и позвала своего брата, потому что у меня было много вещей в Грейсленде. Он приехал, вынес вес мои вещи из бабушкиной комнаты, мы погрузили их, и я поехала домой к Джэксону и жила там некоторое время».

Правда, все это произошло уже после того, как она заявила 6 августа газете, что готова «заняться карьерой». Элвис не готов остепениться, поведала она репортеру «Пресс — симитар», и ей приходится думать о том, что ей делать самой. В ближайшее время у нее состоится запись в Нэшвилле, сообщила она; название песни — «Love's Not Worth It»^[21]. Ее предыдущий диск, указывала с некоторой язвительностью газета, назывался «I'll Wait Forever»^[22].

Элвис, со своей стороны, чувствовал одновременно вину и облегчение. Он знал, что некоторые парни считали, что Анита слишком печется о своей карьере; даже Полковник замечал, что она иной раз слишком сильно желала видеть свое имя напечатанным, — но проблема была не в этом. Он просто не мог ей дать того, что, он знал, она имела полное право ожидать от него. Анита была последним звеном, связывающим его с мамой, — мама по — настоящему любила ее, и, если быть честным, это — то, вероятно, и причиняло самую сильную боль. Он всегда говорил маме, что когда — нибудь он женится и обзаведется детьми, и ему не нравилось ощущение, что ее мечта все еще довлела над ним, словно нарушенное обещание. Но в остальном его совесть была чиста. Он знал, что всегда обращался с Анитой как с леди. И кроме того, он не мог выкинуть из головы ту маленькую девочку в Германии.

Следующая картина — с рабочим названием «Таке Me to the Fair»^[23] — привела их в Сиэтл, штат Вашингтон. В MGM, словно похитив страницу из записной книжки Хэла Уоллиса, решили, что съемки в полуэкзотической обстановке являются ключом к успеху фильма с участием Элвиса Пресли, поэтому для первой картины по их новому контракту они позаимствовали Нормана Таурога (которому предстояло снять свою четвертую картину с Элвисом Пресли) и провели три недели, снимая на всемирной ярмарке в Сиэтле. В течение некоторого времени были разговоры о живом выступлении на ярмарке, но все это закончилось ничем, и жизнь на съемочной площадке шла довольно однообразно, за исключением баталий с тортами и водяными пистолетами, которые оживляли дни, и изобретательных шуток над другими, которыми Элвис с парнями (число которых теперь раздулось до девяти) иногда развлекали себя. (Одной из любимых шуток Элвиса во время съемок была такая: они звонили в службу отеля, после того как убирали всю мебель из номера, затем снова ставили ее на место к тому времени, когда озадаченный коридорный возвращался с менеджером.) Полковник в каждых натурных съемках видел хорошую возможность для паблисити, поэтому допустил на съемочную площадку целую группу фотографов, подкинул историю по поводу нового континентального гардероба, который Элвис будет демонстрировать в картине (Элвис возмужал, сказал голливудский кутюрье Сай Девор, который признался, что весь гардероб стоит 3900 долларов и включает в себя все, кроме нижнего белья, потому что Элвис, сказал Девор, никогда не носит нижнего белья), а по возвращении на голливудскую съемочную площадку устроил интервью для двух доверенных журналистов — Лойда Ширера и Вернона Скотта — для опубликования в виде статей в общенациональных журналах «Пэрейд» и «МакКоллз».

Ширер, который впервые познакомился с двадцатилетним Элвисом Пресли в Мемфисе летом 1956 года, когда тот собирался сняться в своем первом фильме (в том интервью Элвис объяснял свою теорию длительной экранной привлекательности; он не собирается слишком много улыбаться, сказал он, потому что, если вы улыбаетесь, вы подрываете доверие к себе: «Я знаю, невозможно быть сексуальным, если вы улыбаетесь. Нельзя быть бунтарем, если вы расплываетесь в улыбке»), второй раз подряд столкнулся с тем же обезоруживающе честным подходом. Несмотря на то что теперь Элвис Пресли был звездой экрана, несколько легковерно отмечал в своей статье Ширер, «и заработал фантастическую сумму в 2 800 000 долларов, с которой он с готовностью заплатил после всех вычетов федеральный подоходный налог в размере 1 700 000 долларов [в прошедшем году]», он остался «одним из самых вежливых, тактичных молодых людей в сфере киноиндустрии». Полковник Паркер тоже остался тем же «хватким и прозорливым менеджером», который охотно поделился всеми финансовыми подробностями успеха своего клиента.

Изменилось же, как ни странно, действие чистосердечности молодого человека. Там, где раньше она защищала его и оберегала, по выражению офис — менеджера «Сан Рекордз» Марион Кейскер, от «неверного шага», теперь она разоблачала его, обнажая неуверенность, почти фаталистское ощущение неудовлетворенности, которое, хотя этого и не было в опубликованной статье, по временам граничило со своего рода болезненной агрессивностью.

С самого начала, по его словам, им двигало уважение к его поклонникам. «Я не исповедую отношения «Уберите этих людей отсюда», как мне приписывают. Я подписываю автографы, фотографии и тому подобное не для того, чтобы увеличить свою популярность или сделать своих поклонников похожими на меня. Я делаю это, потому что они искренни в своем стремлении, и если этого не делать, ты оскорбишь их чувства. Когда ты попадаешь в шоу — бизнес, твоя жизнь больше не принадлежит тебе, потому что люди хотят знать, что ты делаешь, где ты живешь, во что ты одеваешься, что ты ешь, — и ты должен считаться с желаниями этих людей».

В плане же карьеры ему еще многое предстояло сделать, «но я считаю, что требуется время, чтобы добиться некоторых вещей, нельзя прыгнуть выше головы». Но он не собирается сидеть и ждать. «Я хочу двигаться вперед, хочу развиваться. Но я понимаю, что нельзя откусывать больше, чем можешь прожевать, необходимо знать свои возможности. Люди мне все время говорят: «Почему ты не снимешься в настоящем фильме? Почему ты не снимаешься в этой картине или в той картине?» Что ж, мне хотелось бы. Мне хотелось бы сделать что — то настоящее в один прекрасный день. Мне хотелось бы сказать когда — нибудь, что я сделал действительно что — то стоящее. Я думаю, это обязательно случится, ведь это моя цель. Но пока, если я могу доставлять людям удовольствие тем, что я делаю, было бы глупо экспериментировать с этим, пытаться изменить это. Глупо отмахнуться от людей исказать: «Я собираюсь измениться, я собираюсь попытаться понравиться другой аудитории». Поскольку ты можешь и не понравиться. И если ты облажаешься несколько раз, у тебя мало шансов в шоу — бизнесе. В этом печальная сторона нашей профессии. Так что тебе лучше держаться того, что ты делаешь, если ты делаешь это хорошо, пока само время все не изменит. Я и правда так думаю, я действительно в это верю».

Он говорил о своей матери, с которой Ширер был знаком («Удивительно, она никогда ничего не хотела — ничего сверх обычных вещей. Она просто оставалась одной и той же»), о своем одиночестве, о своей жизненной философии и о том, что им двигало в жизни. «Мне нравится доставлять удовольствие людям. Деньги — не самое главное, что меня волнует. Это действительно так. Если бы было иначе, это бы проявилось, и мне было бы наплевать на других, мне было наплевать на то, что я делаю на сцене и в студии. Вот почему я сам выбираю все песни и стараюсь отобрать максимально лучшие. Понимаете, я старался сделать все возможное и в фильмах, используя весь свой жизненный опыт, но смотря на себя исключительно как на обычного человека, которому очень повезло, но который столь же живой, как и другие, который не лучше, чем другие».

«Но нравитесь ли вы себе?» — прервал его Ширер вопросом, который, казалось, привел его в некоторую растерянность. «Иногда, — сказал он со смехом. — Я имею в виду под этим то, что я горжусь тем, что во мне воспитали уважение и доверие к людям. Когда меня доведут, да, я забываюсь — до такой степени, что не понимаю, что делаю». «Вы часто взрываетесь?» — спросил его журналист. «Не очень часто. В сущности, я могу пересчитать по пальцам такие случаи. Но когда я выхожу из себя, это всегда плохо заканчивается — но это нечасто случается, да и кто не раздражается по временам, — а позже я ненавижу самого себя».

Если бы он мог как — то иначе построить свою жизнь, он хотел бы пойти учиться в колледж, но тут же поправился, сказав, что одна из главных причин — то, что ему хотелось играть в футбол, он «мечтал о футболе — и все еще мечтает, хотите верьте, хотите нет». У него дома организована своя футбольная лига, и ему нравятся контактные виды спорта, где вы имеете дело «с физическим противником». Он не против того, чтобы людям нравился гольф или теннис, но ему нравятся грубые виды спорта, такие, как бокс, футбол и карате. Он знаком со многими игроками из НФЛ^[24], старается смотреть все игры, даже получил записи игр от нескольких команд НФЛ, чтобы более пристально изучить механику игры.

«А что за восемь или девять парней, которых вы все время держите при себе? Какова их функция?» — «В действительности, — сказал Элвис, увиливая от ответа на вопрос о том, кто был, а кто не был членом группы, — в компании не восемь и не девять человек, а всего пять, все же остальные приходят и уходят. И у них у всех есть свои обязанности: один занимается бухгалтерией. Джин заботится о машинах, и ему очень жаль своего двоюродного брата Билли, которому не найти работу из — за своего роста… «Но как насчет интеллектуального роста?» — спросил Ширер, снова возвращаясь к теме. — Не находите ли вы, что некоторые из этих парней так и не выросли?»

«Нет, не нахожу». — ответил Элвис более чем раздраженно. Он уже думал над этим вопросом раньше, и у него есть свой подход к интеллектуальному развитию; он вовсе не зависел от них. Но они все разные, у них у всех есть свои маленькие причуды, но, во всяком случае, они не несмышленыши. «Я окружил себя ими не потому, что они слабоумные. Ты можешь окружить себя интеллектуалами или так называемыми равными тебе людьми, и тогда получишь раздоры, ревность — словом, ничего хорошего. Ты станешь желчным — только этому тут можно научиться. Я учусь своим методом. Я учусь у людей, с которыми я работаю. Я ежедневно учусь у самой жизни. Я не пытаюсь поразить кого — то, окружив себя интеллектуалами, — я не то чтобы против интеллектуалов, но ты можешь одурачить себя, окружив себя группой людей, у которых, как тебе кажется, ты чему — то учишься, а на самом деле не учишься ничему. У меня была девушка, которая как — то сказала мне: «Элвис, не окружай себя людьми, у которых ты ничему не можешь научиться». Она так и не поняла, почему я это сделал, но я встал и ушел от нее. Я не сказал ни слова, но красноречиво говорил ей: «Я ничему не могу научиться у тебя».

Нельзя обмануть себя. У меня свой образ мышления, и никто другой, какие бы ни были его убеждения, не может изменить меня или заставить меня думать по — своему, если я не считаю, что это правильно. На земле нет такого чертового интеллектуала, который мог бы заставить меня поверить в то, что я не разделяю. Важнее пытаться окружать себя людьми, которые способны дать вам немного счастья, потому что ты живешь только один раз, никакого второго раза не будет».

В то время как его парни приглушенно гоготали на заднем плане, он поведал Ширеру, что хочет жениться («Кому хочется состариться в одиночестве?»), что ему, вероятно, хотелось бы стать врачом, если бы у него были деньги, чтобы учиться в колледже («Я слежу за развитием медицины, я в курсе медицинских открытий, болезней, у меня есть настольная книга врача — справочник терапевта — и подобные книги»)^[25], и что он читает философию и поэзию, в частности книгу под названием «Leaves of Gold»^[26], которая излагает «взгляды разных людей на жизнь и смерть и все остальное».

В конце интервью Ширер спросил его, сделал ли бы он что — то по — другому, если бы он сегодня делал свои первые шаги в мире шоу — бизнеса. Нет, сказал Элвис, «я бы делал все так, как я чувствую. Я не стал бы зацикливаться на какой — то программе. Я должен делать так, как всегда делал, подчиняясь инстинкту и моменту. Только так я могу что — то делать». А если бы у него был сын, чему бы он считал нужным научить его? Он казался застигнутым врасплох, у него нет сына, трудно отвечать на этот вопрос теоретически. Но если бы был? «Думаю, прежде всего я научил бы его принимать во внимание чувства других людей, — сказал он, — тому, что не позволит вам «зачерстветь сердцем», тому, что сделает вас «хорошим человеком».

На последние два месяца года не было запланировано никаких новых картин. Не было запланировано и никаких новых записей, поскольку все его обязательства перед RCA были выполнены с помощью саундтреков к фильмам. А тур, о котором в течение прошедшего года говорил Полковник, так и не получил реальных перспектив; он не вполне был уверен почему. По изначальному плану его должна была финансировать RCA; предполагалось, что он появится в сорока трех крупных городах при спонсорской поддержке сорока трех дистрибьюторов RCA с пресс — конференцией в каждом городе и гарантированным гонораром свыше 1 миллиона долларов. Полковник даже отказался от второй картины MGM на этот год с тем, чтобы они могли реализовать этот проект. Но, по — видимому, в RCA поубавился энтузиазм, а Полковник не проявил интереса к их предложению сократить тур до одиннадцати городов с гонораром всего лишь в 500 тысяч долларов. Не стоит заниматься этим, если нельзя сделать это как следует, сказал Полковник, и если RCA не хватает смелости финансировать то, что, без сомнения, стало бы величайшим туром в истории шоу — бизнеса, лучше всего подождать. Появятся и другие возможности.

Между тем все складывалось как нельзя лучше. У них был контракт с MGM еще на три картины с гарантированным гонораром в 500 тысяч долларов за картину плюс 50 процентов от прибыли после того, как окупится гонорар Элвиса (для сравнения такая высокооплачиваемая актриса, как Элизабет Тейлор, могла получить 750 тысяч долларов за картину, но за такую, которая стоила вдвое больше и на столько же больше требовала времени для съемок). У них был старый надежный контракт с Хэлом Уоллисом, который гарантировал 175 тысяч долларов и за следующую картину, которую планировалось снимать на натуре в Мексике. А в августе Полковник убедил RCA по — новому заключить контракт, который был перезаключен всего лишь в январе, предусмотрев его трехгодичное продление (плюс дополнительный двухгодичный опцион по 1971 год включительно); еще два вида некомпенсируемого гонорара за авторские права (разделяемого в равных пропорциях между Элвисом и Полковником); гарантированную выплату в 320 тысяч долларов в счет процентных выплат по авторским правам (240 тысяч долларов Элвису и 80 тысяч долларов Полковнику); и некомпенсируемый бонус за подписание контракта в размере 50 тысяч долларов для каждого, ежегодно возобновляемый в течение двух лет, затем выплачиваемый в размере 37 тысяч 500 долларов для каждого в течение следующих четырех лет контракта, что в общем итоге давало некомпенсируемые выплаты в размере 600 тысяч долларов, разделяемые пополам между менеджером и клиентом.

Полковник терпеливо объяснил все это Элвису и Вернону, позаботившись о том, чтобы тщательно разграничить 25-процентный менеджерский гонорар, который он будет продолжать получать по всем формально гарантированным в контрактах выплатам (как процентные выплаты, так и авансы в счет отчислений по авторским гонорарам), и специальную партнерскую договоренность применительно к бонусным выплатам, являющиеся в той же мере плодом деловых способностей Полковника, как и артистических способностей Элвиса, которые Полковник (и только он один) смог выторговать у RCA. Элвис не ссорился со своим менеджером; он полностью ухватил суть того, что Полковник иногда определял как их «совместное предприятие», а потому испытывал почти такое же удовлетворение, слушая подробности деловых маневров Полковника с RCA, какое Полковник испытывал, излагая их. Однако ему не с кем было поделиться всем услышанным. Вернон никогда подолгу не обсуждал такие вопросы, и хотя он обронял завуалированные намеки в присутствии парней, те не очень проявляли интерес, а в отсутствие занятий получше, они все снова отправились в Лас — Вегас, когда в начале ноября съемки завершились.

На этот раз они пробыли там всего две недели с тягостным ощущением фрагментарности и дежа вю. Несмотря на всю его браваду в интервью Лойду Ширеру, Элвис чувствовал себя подавленным и опустошенным, уставшим от одних и тех же ситуаций, разговоров, маленьких драм мелочной ревности с бесконечными повторами, из которых, казалось, и состояла его ежедневная жизнь. В июне уехал Ламар; сразу после съемок «Girls! Girls! Girls!» произошла крупная стычка, и теперь он работал администратором у Бренды Ли — подруги и одноклассницы Сэнди Ферра по голливудской артистической школе. Ред и Сонни то появлялись в группе, то исчезали, пытаясь сделать собственную карьеру в Голливуде; Чарли половину времени гастролировал с ветераном кантри — музыки певцом Джимми Уэйкли; и он все больше беспокоился о своем двоюродном брате Джине, который, казалось, с каждой минутой становился все более невменяемым и чуть не умер от передозировки по пути из Калифорнии в августе. Джин два дня подряд был за рулем и подсел на стимуляторы, так что Элвис прописал ему для успокоения 500 мг демерола. Когда это не подействовало, Элвис дал ему еще 500 мг, однако Джин смешал это со снотворным, и когда Билли обнаружил его, он лежал без сознания в конце фургона и едва дышал. Кое — как им удалось оживить его — но становилось все более ясным, что Джин больше не сможет вписываться в их компанию.

На взгляд Билли, Элвис провоцировал конфликт, дабы развлечься. Он третировал кого — нибудь из них в течение недель из — за воображаемого проявления неуважения, он представлял себе, что «среди нас был Иуда… и натравливал одного из нас на другого. Такое всегда происходило, когда он слышал, что кто — то из парней что — то сказал о нем. И мы все были виноваты в этом». Жизнь всегда немного оживлялась, когда в компании появлялся новый парень, — так, к примеру, было, когда в Калифорнию в отпуск приехали Ричард Дэвис и Джимми Кингсли, которые тусовались с ними в Мемфисе, и Элвис пригласил их остаться — сначала на время съемок «It Happened at the World’s Fair» («Это случилось на всемирной ярмарке»), затем просто так. Он не особенно думал о том, кто мог бы вписаться в их группу, иногда казалось, что он просто искал глоток свежего воздуха.

Единственное, о чем он мог по — настоящему думать, во всяком случае теперь, был предстоящий визит Присциллы. На самом деле он мало думал о том, что будет дальше, когда она уезжала в июле, он сам не был дома на Рождество довольно долгое время, с тех пор как умерла мама, и у него не было какого — то особого плана, когда он предложил ей приехать к нему в Грейсленд. Но казалось, что чем больше упорствовали ее родители, тем настойчивее он становился, пока наконец они не согласились ее отпустить при том условии, что за ней будет строгий надзор, как тогда в Калифорнии, когда она остановилась в доме Баррисов. Элвис тут же сказал, что она может остановиться у его отца и мачехи в их новом доме на Хермитидж, что он даже попросит их встретить ее в аэропорту в Нью — Йорке с тем, чтобы ей не пришлось ехать в Мемфис одной.

С приближением дня ее приезда его охватывало все большее и большее нетерпение, и он попросил Вернона позвонить ему сразу же, как они прибудут на Хермитидж, чтобы он мог приехать и самолично провезти Присциллу через ворота Грейсленда. Ежегодные рождественские декорации были полностью установлены, дом сверкал огнями, а у ворот поклонники щелкали фотоаппаратами, снимая вертеп на лужайке в натуральную величину, — однако она могла думать только о том, что наконец была здесь, с ним, что после всех этих долгих лет она действительно увидит его дом. Вся компания была в сборе и ждала, когда она приехала, — некоторых она узнала, других видела в первый раз, — но Элвис умыкнул ее в комнату бабушки, где у них состоялось краткое, но счастливое воссоединение. Как обстояли дела после ее отъезда? — спросила она бабушку, когда Элвис оставил их наедине. Бабушка тряхнула головой. Она беспокоится за Элвиса, сказала она. Ей кажется, что он все еще расстроен из — за женитьбы своего отца. «Он больше не проводит много времени в Грейс ленде, и его папа беспокоится… Не знаю, смирится ли он когда — нибудь [с браком отца]».

В тот вечер она была так взвинчена, что Элвис дал ей для успокоения две большие красные таблетки. Она не просыпалась двое суток, а когда проснулась, обнаружила, что все были до смерти перепуганы; Вернон и бабушка хотели сразу же вызвать врачей, поведал ей Элвис, но он запретил им это делать. Ее же больше беспокоило то, что она потеряла эти два дня.

Весь визит был сплошным расстройством — не столько из — за его краткости, сколько из — за намека на домашнее счастье, которое он обещал, но не мог дать. Конечно, она проводила на Хермитидж не больше времени, чем у Баррисов, и они старались втиснуть как можно больше в эти две недели, которые у них были, когда он знакомил ее, казалось, со всеми, с кем был знаком сам, возил ее кататься на роликовых коньках в «Рейнбоу», устраивал ночные просмотры в кинотетатре «Мемфиэн» и с гордостью показывал ей свой родной город. Он подарил ей карликового пуделя, которого она мгновенно окрестила Хани, они устроили рождественскую вечеринку для всей компании, а затем они праздновали канун Нового года на вечеринке, специально устроенной для друзей, родственников и президентов фан — клубов в клубе «Манхэттан» на Белвью, на которой она, к своему смущению, напилась, и ее раньше времени пришлось отвезти в Грейс ленд. Позже, когда Элвис вернулся домой, сам находясь в подпитии, они очень близко подошли к тому, чтобы стать по — настоящему любовниками, пока он вновь не обрел свой сводящий с ума самоконтроль и не остановился в последнюю минуту, говоря: «Нет, нет, так не пойдет».

Все завершилось едва ли не раньше, чем началось. В конце ее визита он пытался заставить ее остаться, пылко убеждая ее, говоря, что не сможет жить без нее. Он даже уговорил ее позвонить своему отцу, хотя она и возражала, а затем пошел на то, что стал сам умолять капитана Болье дать им еще несколько дней. Ее отец был непреклонен, что она и ожидала, и Элвис пришел в ярость, вызвал к себе собственного отца и обругал капитана Болье в присутствии его дочери. Откуда вылез этот капитанишка со своим «гонором и понятием о договоренностях»?

«— Ну — ну, не надо так, сьн, — сказал ему, по словам Присциллы, Вернон. — Ты несправедлив. Он, вероятно, просто волнуется о том, чтобы она вовремя была дома к школе.

— Школа, да какое мне дело до школы? — разъярился Элвис, игнорируя попытки Вернона успокоить его. — Помести ее в школу здесь, вот и все. Ей не нужна школа. Да чему они учат в школах в наши дни?

— Ну — ну, сын, она должна вернуться назад. Тут нет другого выхода…»

Постепенно он успокоился, и Присцилла вернулась к своим родителям, как и было договорено, однако она дала им ясно понять, что вернулась она другим человеком: теперь она совершенно взрослый человек и больше не позволит обращаться с собой как с ребенком. Теперь все было не так, как раньше, когда она терзалась вопросом иногда неделями, а позвонит ли ей Элвис вообще; теперь они практически каждый вечер часами разговаривали по телефону, и в мыслях у Элвиса было только одно — как вернуть ее назад. Ключевым моментом его плана, как поведал он ей, является неожиданность: она на все должна наводить глянец, быть хорошей девочкой, получать хорошие отметки в школе, и тогда они доведут до сведения ее родителей, что она хочет вернуться к нему и завершить свой последний учебный год в Мемфисе.

Она не смогла выполнить даже первую часть плана. «С того самого момента, как я сошла с самолета, я стала вести себя с вызовом», и вопреки совету Элвису она продолжала сохранять позу объявившей забастовку дочери. В конечном итоге она поставила своих родителей перед немыслимым выбором: или они отпускают ее, или увидят, как в водовороте окажутся и пятеро других их детей. Через неохотное посредничество ее матери Элвису наконец было позволено обратиться к ее отцу по этому вопросу. Он пустил в ход все свое очарование и заверил капитана Болье, что, если тот разрешит вернуться своей дочери в Мемфис, мистер и миссис Пресли обеспечат ей хороший дом, она получит хорошее католическое образование, а он позаботится о том, чтобы она завершила полный курс обучения. «Он сказал, что я всегда буду под присмотром, что он всячески будет заботиться обо мне. Он заявил, что его намерения чисты, и поклялся, что любит меня, нуждается во мне и уважает меня. Честно говоря, он не может жить без меня, сказал он, давая понять, что однажды женится на мне».

В конце концов ее родители капитулировали. Было решено, что в начале марта она со своим отцом прилетит в Лос — Анджелес, где Элвис уже работал над своим новым фильмом. Здесь Элвис и капитан Болье будут иметь возможность поговорить друг с другом как мужчина с мужчиной, и ее отец сможет получить откровенные ответы на кое — какие вопросы; после этого она со своим папой поедут в Мемфис, где он позаботится о том, чтобы ее устроили у Вернона и Ди Пресли и по всем правилам зачислили в новую школу, прежде чем самому вернуться в Германию.

Был разгар съемок «Fun in Acapulco» («Развлечения в Акапулько»), когда она приехала. Его увлек чужестранный колорит фильма, когда он впервые взял в руки сценарий, и он стал практиковаться в испанском для саундтрека, взяв за привычку носить по дому испанский плащ — накидку для подготовки к сцене с боем быков. В самом начале велись разговоры о натурных съемках в Мексике, однако Полковник положил им конец, сказав, что безопасность прежде всего, а по его ощущениям, «там очень неспокойно».

Элвис урвал немного времени от работы над фильмом, чтобы показать достопримечательности Присцилле и капитану Болье. Каждый день он заезжал за ними в «Роллс — Ройсе» или своем обновленном золотом «Кадиллаке» и с энтузиазмом возил их по округе, но затем она уехала, а он остался с неприятным чувством, что вольно или невольно задал вещам движение, результат которого не вполне мог предсказать или контролировать. Иногда он испытывал негодование по поводу того, что, по его представлению, вынудили его сделать Присцилла и капитан Болье. Ему только двадцать восемь лет. Почему он должен связывать себя с одной девушкой, когда он с легкостью, только щелкни пальцем, может получить любую женщину в мире? Но в то же время, когда он думал о том, кто эта девушка и что она сделала — и что готова еще сделать, — он понимал, что поступил правильно. Присцилла все отдала ради него, и теперь она готова быть всем, чем ему хочется, чтобы она была. Она слишком молода, чтобы у нее были полностью устоявшиеся взгляды на жизнь или ложные ожидания в отношении него, — он научит ее быть той женщиной, которая ему нужна, и в итоге она первая будет полностью понимать его потребности. Она единственная — если в его жизни вообще возможна одна «единственная».

Присцилла в Мемфисе терзалась собственными сомнениями. Без Элвиса и после возбуждения всего последнего времени, когда ей пришлось настаивать и добиваться своего, она чувствовала себя одиноко и ощущала себя ребенком больше, чем когда — либо. Вернон ежедневно отвозил ее в школу, устанавливая для нее те же самые строгие правила, которые он устанавливал для трех мальчиков Ди, и он был очень прижимист в деньгах, вынуждая ее обращаться к нему даже в случае самой незначительной траты. Она чувствовала, что он относится к ней все еще с подозрением; она уяснила себе, что «Вернону требовалось время, чтобы почувствовать доверие к человеку, с ним нельзя было познакомиться и тут же подружиться», но от этого все равно не делалось легче. Она ненавидела школу, она не могла приводить в дом друзей, и всоциальном плане она регрессировала до уровня мальчишек Ди, по пустякам вступая с ними в глупые перепалки. Она ревновала к тому, что она читала в журналах об Элвисе и его партнерше по фильму Урсуле Эндрес, она не поверила ему, когда он сказал, что никогда не сможет увлечься девушкой, у которой плечи шире, чем у него, но она продолжала ждать его звонков.

Постепенно она стала проводить больше времени с бабушкой и подружилась с одной из секретарш — Бекки Янси — и кузиной Элвиса Пэтси Пресли, которая тоже работала в офисе Вернона позади дома. Вскоре она стала проводить там столько времени, что Элвис повесил табличку: «В офисе не должно быть никого, кроме тех, кто работает тут или кому назначена встреча». Спустя некоторое время после этого она переехала в Грейсленд, где коротала часы с бабушкой, которая рассказывала ей об Элвисе и Глэдис, нюхала табак или играла гимны на маленьком органе, подаренном ей Элвисом.

Присцилле казалось, что все они жили ожиданием звонков от него. «Всякий раз, как Элвису стоило не позвонить в течение двух дней, они начинали воображать, что с ним в Калифорнии случилось что — то ужасное. Какими бы огромными ни были успех и богатство Элвиса, они были убеждены, что все это будет отнято у них в результате какого — нибудь несчастья». Даже бабушка была подвержена ощущению, что над семьей Пресли нависает какая — то мрачная туча. Если Присцилла уходила с Бекки или Пэтси, «бабушка жаловалась, что ее бросают, о ней забывают. Она напоминала мне, что в прошлом подруги Элвиса имели обыкновение оставаться с ней каждую ночь, когда он уезжал». Удивительно ли в таком случае, что она чувствовала себя несчастной и покинутой? Она не могла дождаться его возвращения.

Все изменилось, стоило ему вернуться домой. Он помчался в Мемфис, как только съемки завершились в конце марта, и купил ей через несколько дней симпатичный маленький ярко — красный «Корвер», чтобы она могла сама ездить в школу и больше не зависеть от Вернона и Ди. Случилось так, что на следующий день ее с Элвисом на мотоцикле заметил репортер из «Коммершиал эппил», который воспользовался возможностью для импровизированного интервью на парковочной стоянке ресторана «Ченолг», после того как Элвис отправил «свою юную подругу» выпить молочного коктейля. Элвис оказался в необычайно разговорчивом настроении. Он сообщил репортеру имя и возраст Присциллы, объяснив, варьируя историю, которую она сама поведала репортеру «Пресс — симитар» накануне днем, что она дочь армейского офицера, с которым он познакомился в Германии, чья семья скоро возвращается в Штаты.

«Они послали ее вперед, потому что она хотела вовремя закончить школу, и сейчас она учится в колледже Непорочного Зачатия». Люди постоянно желают видеть в их отношениях романтическую подоплеку, объяснил он, однако она просто друг. «Я не мог бы жениться в данный момент. Это было бы нечестно по отношению к девушке. С тех пор как я пришел из армии, я все свое время отдаю съемкам». Сниматься в фильмах, признался он, не такая уж трудная работа, «но я все время стараюсь получить более хорошую роль. Я всегда заранее просматриваю сценарии и сам отбираю все свои песни… Я прослушиваю более 100 вещей, прежде чем нахожу то, что считаю подходящим».

А чем он занимался с тех пор, как вернулся в Мемфис? Главным образом ходит в кино, сказал он. «Я уже посмотрел «Лоуренса Аравийского» и «Убить пересмешника». Какая картина, вы думаете, завоюет премию Академии?^[27] Могу поручиться, что «Лоуренс Аравийский», потому что на него потрачено больше денег, но, на мой взгляд, «Убить пересмешника» все — таки лучше, это действительно замечательный фильм».

Он рассказал о своем автофургоне и о своем собственном, только что вышедшем фильме «It Happened at the World’s Fair», который стал самой дорогостоящей из его картин и одной из лучших. «Он с сосредоточенным видом поговорил о своей карьере, тщательно подбирая слова и выражения. Затем сдвинул на затылок свою капитанскую фуражку и сказал с искренней улыбкой: «Здорово снова вернуться в Мемфис»».

Действительно здорово было вернуться в Мемфис. Они с Присциллой часто ездили кататься на мотоцикле, вместе с парнями ходили в кино или в «Фэрграундз», он возил ее по магазинам и покупал ей одежду в разных магазинах на Юнион — авеню, заставляя владельцев открывать для них свои магазины после закрытия и указывая ей все те способы, которыми она могла улучшить свою внешность. Он возил ее к своему дантисту, чтобы тот надел ей на зубы фарфоровые насадки — коронки, она выкрасила свои волосы под цвет его волос, он давал ей подробнейшие описания того, что ему нравится и что не нравится в его «идеальной женщине».

Иногда по вечерам они отправлялись к Вернону и просто смотрели телевизор, а она сидела там и наблюдала за тем, как «отец и сын дымили сигарами и обсуждали состояние мира» или что — нибудь менее глобальное, например, последнюю по счету машину, которую восстанавливал Вернон. Иногда они заезжали в мемфисское похоронное бюро, где Элвис демонстрировал свои познания в области бальзамирования и задавал вопросы, вызванные его увлечением медицинскими статьями. Почти каждую ночь они бодрствовали до рассвета, а затем она вытаскивала себя из постели и отправлялась в школу, засыпая на ходу в течение всего школьного дня, пока наконец не наступало время, когда она могла дотащиться до дома и немного поспать до тех пор, пока далеко за полдень не просыпался он, все так же видя ее рядом с собой.

Поначалу она возражала против экзотического меню из стимуляторов и депрессантов, которые он прописал им обоим, однако он сломил ее возражения, указав на справочник терапевта и заявив, что в нем нет ничего, чего бы он не знал или не мог обнаружить о медицинских препаратах. Его полнейшее знакомство не только с их действием, но и с их сложными медицинскими наименованиями и составами вскоре пересилило ее страхи, ведь, в конце концов, как горделиво указал он ей, у него не было никакой потребности в таблетках, они не образовывали зависимости, как героин, у него никогда не разовьется привычка к их употреблению. Кроме того, если она не станет их принимать, как же она собирается жить в одном темпе с ним? А если она не будет поспевать за ним, она просто отстанет.

Это немного напоминало игру в дом — если не считать того, что это был не дом, это был особняк, и что это была не семья, это была группка парней, приходящих и уходящих, когда им вздумается. Это была самая трудная часть. «Ни один из них не чувствовал себя комфортно со мной. Он не хотел, чтобы я смотрела на кого — то еще, даже на тех парней, которые работали на него. Мне не дозволялось входить в комнату, если кто — то из них был сам по себе. Я боялась сказать что — нибудь кому — нибудь из них из страха, что он услышит и позже отчитает меня: что я вообще делала там? О чем я говорила? О чем говорили они? Я была с ним.

Это было эмоциональным прессингом — что делать, а что не делать, что правильно, а что неправильно. Уверена, я казалась холодной, но я не привыкла иметь дело с подобной ситуацией. Тут существовала жесткая иерархия, мне неведомая; когда рядом не было женщин, здесь существовал свой собственный, совсем другой мир. Я была из вполне традиционной семьи, в которой царила эмоциональная близость, — и вдруг я оказалась в ситуации, где мне постоянно приходилось следить за тем, кто что думает, что говорится, как я выгляжу, на кого я смотрю. Наверняка они подумали, что я очень сухая. В действительности я была оцепеневшей. Я не хотела сделать что — то не так, потому что… когда он расстраивался, с ним было очень нелегко жить».

Джоан и Эспозито, которая была ее лучшим другом среди жен и подруг, сочувствовала ей. «Не то чтобы она была незрелой. Она была спокойной, и это было ее преимуществом. Но никто не научил ее многим вещам, и ей было трудно, потому что ей не у кого было спросить». Джоанн как могла старалась помогать ей и выручать ее в трудных ситуациях. Но Джоанн была замужней женщиной почти двадцати двух лет с полугодовалым ребенком и собственным домом в Мемфисе — теперь, когда бабушка переехала вниз, чтобы освободить комнату для Присциллы. И кроме того, только с одним человеком она чувствовала себя комфортно — с Элвисом.

Никто другой по — настоящему не понимал их; жизнь, которую они вели вместе, была тайной жизнью, и сколько бы ни думали другие, что знают Элвиса, именно она видела его без оборонительных поз, именно ей приходилось иметь дело с его истинными, неприукрашенными чувствами, именно ей он признавался во всех своих тайных страхах и желаниях. Все больше и больше она склоняла его к физической близости, однако он отказывался; это очень священная вещь, говорил он ей. «Я хочу, чтобы это было тем, что мы могли предвкушать. Это переносит желание в будущее».

«Я села в ярости.

— А как же Анита? — закричала я. — Ты хочешь сказать, что не занимался с ней любовью все четыре года, пока был с ней?

— Только до некоторого момента. Затем прекратил. Для нее это тоже было тяжело, но именно так я чувствую».

Есть не один способ удовлетворить друг друга, говорил он ей. «Вместо обычного способа выражения физической любви он учил меня другим способам доставлять ему удовольствие». Один из таких способов — фотографирование. Она одевалась в свою школьную форму, иногда она была учительницей, соблазняющей своего ученика, «мы вечно придумывали новые истории, и постепенно я узнала, что больше всего заводит Элвиса». Они задокументировали эти истории поляроидной камерой; поначалу Присцилле было мучительно ходить в магазин за пленкой; она была уверена, что другие подозревают, для чего они используют ее, но Элвис смеялся над ее страхами. «Это могло бы вызвать некоторое оживление в городе, — сказал он. — Этот город мертв. Мемфису нужно немного сплетен!»

Постепенно она привыкла к этому, это стало и ее миром. В доме было много смеха и веселых забав. Ее возмущала эгоистичность парней; иногда они были так невнимательны к чувствам окружающих, но через некоторое время она пришла к заключению, что по натуре своей они добродушны, и она стала чувствовать себя более свободно. Лучшим было то, что Элвис почти все время находился рядом. Он отсутствовал практически только один раз, когда ездил в Нэшвилл на две ночи в конце мая, чтобы записать свой единственный студийный альбом на этот год, да и это было неплохо — она по крайней мере смогла как следует выспаться.

Она обращала внимание на все, что он говорил и делал, смеялась, когда смеялся он.

И не лезла на рожон, когда он был не в настроении; это была жизнь, которая требовала постоянной собранности. Единственно по — настоящему гадким в ней была школа — это была пустая трата времени, бесполезное времяпровождение, и она терпеть не могла, когда кто — то из парней видел ее в форме ученицы католического колледжа. Ей не терпелось поскорее закончить школу и навсегда распрощаться с ней, и она позаботилась об этом, убедив свою соседку по парте на уроках алгебры дать ей списать ее экзаменационную работу в обмен на приглашение в Грейсленд.

К ее удивлению, в день выпуска 29 мая Элвис ни с того ни с сего начал вести себя как «гордый родитель». Пока она примеряла черный головной убор с квадратным верхом и плащ для выпускной церемонии, он вслух решал, что ему надеть на церемонию, в конце концов остановившись на голубом костюме. Присцилла нервно на него поглядывала. Если он будет присутствовать на церемонии, понимала она, она превратится в цирк — все глаза будут обращены к нему, никто не будет думать ни о чем другом. «Наконец я набралась достаточно смелости и попросила его подождать снаружи, объяснив почему. С улыбкой на лице, которая обычно появлялась у него на губах, когда он был обижен или расстроен, он не раздумывая согласился. «Я не подумал об этом, — сказал он. — Я не буду заходить внутрь. Я просто подожду тебя в машине снаружи. Я все равно как бы буду присутствовать на церемонии».

Позже он закатил для нее вечеринку, и она отбросила шапочку и плащ со страстью человека, истосковавшегося по свободе. На фотографиях того периода она выглядит усталой и взрослой, ее волосы уложены в большой черный улей, который почти полностью скрадывает ее нежные черты и мог бы даже внушить мысль о своего рода мрачном безразличии, если бы в позе не было заметно усилие. Большую часть трех следующих недель они провели, закрывшись в спальне Элвиса, и даже ни разу не спустились вниз. С покрытыми фольгой и наглухо зашторенными окнами не было никакой разницы, ночь ли на улице или день. Они звонили в кухню, когда хотели есть, слушали госпел — музыку, не пропускали «Неприкасаемых» или «Вечернее шоу» по телевизору и смотрели некоторые любимые фильмы Элвиса — классику вроде «Грозового перевала», «Замечательной жизни», «Отверженных» и сентиментальный ремейк 1940 года немой ленты Эмила Дженнингса «Путем всей земли», в котором герой терпит крах и, стыдясь признаться в своей неудаче жене и детям, пускается в бесцельные странствия. Годы спустя он возвращается в свой родной город и оказывается около своего дома, видя, как его семья открывает свои рождественские подарки. Его жена не узнает его, но приглашает одинокого старика разделить с ними их рождественский ужин, однако старик отказывается и одиноко уходит прочь сквозь падающий снег. Они оба плакали, когда закончился фильм. Элвис сказал ей, что подумывал о том, чтобы сделать его ремейк; он даже прикидывал, не задействовать ли в главной роли своего отца Вернона.

Это был их собственный, недоступный для других мир, и в этом мире «Элвис мог снова становиться маленьким мальчиком, убегая от обязанностей, которые возлагали на него семья, друзья, поклонники, пресса и общество. Здесь со мной он мог быть уязвимым и беззащитным, быть игривым мальчуганом, который оставался в пижаме по нескольку дней подряд». Они устраивали войну подушек и играли в прятки, они погружались в мир детской фантазии. И она старалась выкинуть из головы, что он снова оставит ее одну сразу же после того, как пройдет их ежегодный карнавал фейерверков на 4 июля.

Фильм, для съемок которого он возвращался в Голливуд, — «Viva Las Vegas» («Да здравствует Лас — Вегас»), — был первой из двух, подряд запланированных на этот год картин для MGM. Полковник с января работал над тем, чтобы заполучить эту вторую картину на MGM, не столько оттого, что она была бы существенным добавлением к их общему доходу за год, сколько от желания поскорее перезаключить контракт, который, по его мнению, даже при нынешних условиях (500 тысяч долларов за картину и 50 процентов от прибыли) подлежал улучшению. За 1962 год у Элвиса было три кассовых фильма, тон средикоторых задавал «Blue Hawaii». По результатам ежегодного опроса кинопрокатчиков, проводимого «Антологией кино», Элвис был назван пятым в списке самых популярных звезд, и в MGM заявляли, что они с настоящим нетерпением ждут съемок нового фильма с Элвисом; они полагают, что эмоциональное взаимодействие между Элвисом и его партнершей по фильму создаст совершенно новый рынок для картин Элвиса Пресли. Элвис не знал об этом, однако знал, что по — настоящему заинтригован предстоящей встречей со своей партнершей.

Двадцатидвухлетняя Энн — Маргрет купалась в лучах оглушительного успеха недавно вышедшего на экраны фильма «Bye Bye Birdie» — кинематографической версии бродвейского мюзикла 1960 года, в которой рассказывалась история рок — н–ролльного певца вроде Элвиса Пресли, призванного на службу в армию. Миловидная, живая, одаренная певица и танцовщица, чей личный магнетизм и бьющая через край энергия превосходили даже ее немалые таланты, она была открыта — в Лас — Вегасе Джорджем Бернсом за три года до этого и позже снялась в двух других фильмах. Впрочем, именно «Bye Bye Birdie» принес ей известность, и именно режиссер «Bye Bye Birdie» Джордж Сидни, который до этого поставил такие полнобюджетные картины MGM, как «Annie Get Your Gun», «Show Boat» и «Kiss Me Kate», познакомил двух своих звезд на съемочной площадке MGM. Они вежливо поговорили о малозначительных вещах. Элвис, одетый в официальный темный костюм и галстук, сказал, что ему очень понравилась ее игра в последнем ее фильме, и оба разошлись на какое — то время, впрочем, прежде каждый почувствовал, по более позднему признанию Энн — Маргрет, что другой — истинно родственная душа.

Большая часть трех первых дней была проведена в студии звукозаписи. Музыкальный материал на этот раз был не из легких: с интересной заглавной дорожкой Дока Помуса и Морта Шумана; задумчивой, глубоко романтической балладой — «I Need Somebody to Lean On», — написанной той же парой, на которую Элвис щедро потратил целых двадцать дублей; первой вещью в кино Реда — «If You Think I Don’t Need You»; и тремя дуэтами с Энн — Маргрет, записанными вживую в студии на третий день работы.

После этого в выходные вся труппа переехала в Лас — Вегас, чтобы 15 июля приступить к выездным съемкам.

Элвис и парни — вместе с Полковником и его штатом — остановились в «Сахаре», как делали всегда. В первый день съемок репортер из журнала «Макколс» наблюдал репетицию и заметил, что «Элвис делает выразительное лицо и потряхивает головой. Этого нет в сценарии, но Энн — Маргрет это нравится. Она смеется и отвечает на флирт. Всякий раз, когда диалог заставлял их сближаться, их поведение внезапно становилось больше чем просто игрой. Между ними пробегали электрические разряды, которые не ускользали от внимания съемочной бригады».

К тому времени, когда две недели спустя они вернулись в Голливуд, они стали главной новостью. «Вот новость, которая приведет в неистовство молодежь», — передавал 6 августа в сообщении «Ассошиэйтед Пресс» ведущий колонки светских новостей Боб Томас. «У Элвиса Пресли и Энн — Маргрет роман. По крайней мере именно так все выглядит, — писал Томас, который признавал, что не всегда можно быть уверенным в голливудских романах, но затем принимался описывать их поведение на съемочной площадке: — Они держатся за руки. Между дублями они исчезают в его гримерной. Они вместе и вдали от всех перекусывают». Словом, все казалось взаправду.

И так оно и было. Страсть, заметная с самого первого их появления вместе на экране, заимствовалась из реальной жизни. По мнению Энн — Маргрет, катализатором послужила музыка. «Музыка зажгла бурную страсть, скрывавшуюся внутри Элвиса и внутри меня. Это было странное, смущающее, необычное, воодушевляющее и замечательное ощущение. Мы смотрели на движения друг друга и видели в буквальном смысле зеркальные отражения себя». Она была, как сказал Элвису Джо Эспозито, «ты в женском обличье», и скоро она уже бывала в доме почти каждый вечер или же он приезжал к ней на квартиру, в которой она жила вместе со своими родителями. Они катались по городу в его новом лимузине «Роллс — Ройс» и слушали записи, они вместе гоняли на мотоциклах (она разделяла его страсть к «Харлей Дэвидсон»), парни всегда знали, когда нужно было испариться, а если нет, то им давал понять это Джо. Энн нравилась всем — они все называли ее именем героини, которую она играла в фильме, Расти, Элвис же называл ее Расти Аммо. Она была смешливой, она была сексуальной, она всегда была молодчиной, она была одним из парней. Однажды вечером она и Элвис вместе со всей компанией сидели и смотрели телевизор — «ленивый, скучный вечер дома», — когда она и Элвис устроили импровизированное представление.

«Мы выскользнули из гостиной. Затем, без предупреждения, он распахнул большую двойную стеклянную дверь. Все обернулись и посмотрели. Мы оба лежали на полу, растянувшись, как кошки, и низким голосом он хрипло запел: «You got me running». Я ответила в такой же манере: «You got me hiding» [две первые строки блюза Джимми Рида «Baby What You Want Me to Do?»]. Так мы обменивались строчками и одновременно в такт музыке ползли по ковру, в то время как все остальные хлопали и смеялись».

На взгляд Джо Эспозито, «Энн была замечательной. Она заставляла его заезжать за ней, и мы четверо вместе отправлялись в кино, только мы и больше никто. Ему не приходилось таскать с собой всех остальных в этом случае. Это была гораздо более нормальная ситуация». С точки зрения всех остальных, она была сама веселость. Сэнди Ферра, которая работала на шоу танцовщицей, ничуть не ревновала, так как они образовывали великолепную пару двух замечательных личностей. «Она была его вторым «я»; она действительно нравилась ему как человек». Джордж Клейн, один из самых популярных мемфисских диджеев к этому времени, который проводил свой ежегодный двухнедельный отпуск в Голливуде, чтобы сняться во второстепенной роли в очередном фильме Элвиса, не мог не заметить увлечения Элвиса. Он видел многих девушек Элвиса, — в сущности, со многими из них он сам знакомил Элвиса, — но он никогда не видел, чтобы Элвис был так счастлив, как теперь. В глазах Пэтти Пэрри, которая появлялась почти каждый вечер, освобождаясь после работы в парикмахерском салоне Нейл Слоун, «в ней был жизненный задор, и она его не боялась. Они просто проводили время в свое удовольствие».

Это расходилось со всем, что он утверждал раньше: он всегда критиковал браки представителей шоу — бизнеса, говорил Присцилле или Сэнди Ферра, что они даже и думать не должны о том, чтобысделать карьеру в шоу — бизнесе, поскольку в одном доме тесно для двух артистов. Но, может быть, для таких людей, как он и Энн, существуют другие правила; может быть, с ее энергией она могла бы играть всякую свою роль уверенно и без фальши; может быть, он совершил ужасную ошибку. Он говорил с ней о своей матери. «Он описывал ее в самых теплых и детских выражениях и говорил о том, какой простой, искренней женщиной она была. Он объяснял, что ее никогда не интересовала роскошь, которую она могла себе позволить с его деньгами. Она была равнодушна к роскоши. Все, что она хотела, — иметь возможность любить его и видеть его по — настоящему счастливым». Иногда они говорили о браке, хотя и знали оба, что для них это заказано: «Элвис и я знали, что у него есть свои обязательства, обещания, которые он должен сдержать, и он поклялся сдержать данное им слово».

В какой — то момент он был так увлечен своими чувствами к Энн — Маргрет и так подавлен невозможностью что — либо поделать в этой ситуации, что даже обратился за помощью к Полковнику. Один из парней позвонил сказать, что Элвис едет к Полковнику в «Уилшир — Комсток Эпартментс», и Полковник тут же заключил, что у Элвиса какая — то серьезная проблема, так как за все время пребывания тут он так и не удосужился заглянуть к нему. Когда Элвис приехал, он был явно взволнован, но даже если бы Полковник обладал экстрасенсорными способностями, он ни за что бы не догадался, что мучило Элвиса. Он хочет попросить об огромном одолжении, признался тот неуверенно своему менеджеру. В машине на улице его ждет Энн — Маргрет; он хочет, чтобы Полковник стал ее менеджером.

Изобретательный и ловкий Полковник Паркер на этот раз был загнан в угол. Чего не мог понять внешний мир — это то, что нельзя было сказать «нет» Элвису Пресли, даже если вы были Полковником Паркером; мальчик очень настойчив, очень решителен и очень привык к тому, что все делают так, как того хочет он. И, главное, знал Паркер, нельзя ставить его в неловкое положение перед другими. И если он обещал своей партнерше по фильму, что сможет уговорить Полковника, то у Паркера нет никакой возможности просто ответить отказом. Вместо этого он сразу же согласился. Он с радостью станет менеджером юной леди. Энн — Маргарет замечательный талант, и он убежден, что действительно может сделать что — то для нее. Элвису только нужно понять, что это потребует времени и усилий; Энн — Маргрет пока не является звездой такого же размаха, как Элвис, и, чтобы получить для нее такие же контракты, которые он может заключать для Элвиса, потребуется… нет, он не может обделить Элвиса; он надеется, что Элвис знает, с кем связаны его главные обязательства, однако Элвис, несомненно, поймет, что ему придется посвящать 50 процентов своего времени новому клиенту — по крайней мере поначалу. Они поговорили еще немного, но когда Элвис вернулся к машине, он уже не был так уверен в себе и уже никогда снова не поднимал этой темы.

Полковник видел более серьезные проблемы на горизонте. Во — первых, режиссер слишком много снимал девушку крупным планом; некоторые из парней говорили, что это из — за того, что он влюблен в нее, но это так и было, то и все были влюблены в нее. Полковник был втянут в споры со студией из — за бюджета, рекламной кампании, даже из — за саундтрека. Во всех их контрактах был пункт, запрещающий петь в картине всем остальным без официального разрешения звезды. Конечно, при том сюжете, который ловко сталкивал друг с другом двух звезд в конкурсе певцов, и той популярности, которую девушка снискала благодаря своей последней картине, не было вопроса, что в картине должна звучать одна — две вещи в ее исполнении. Вопреки своим принципам Полковник дал убедить себя позволить ей исполнить с Элвисом эти три дуэта — и то, как все складывалось, внушало опасения, что она может украсть у них картину, если он не вмешается и не положит этому конец. Казалось, что все на студии забыли, что это картина Элеиса Пресли, что именно за это они платят и именно это и нужно сделать. Полковник уже глубоко увяз в спорах по этому поводу с рекламным отделом: там, казалось, не могли уяснить себе, кто звезда; там не переставая твердили о том, что девушка привнесла в картину особое звучание и что они расширят аудиторию Элвиса, перенеся центр внимания на нее. Они что, принимают его за идиота? Они забыли, что ли, что картины Элвиса Пресли всегда приносят деньги?

Полковник Паркер боролся всеми доступными средствами, полностью зарезав один из дуэтов и переоформив другой как песню для одного Элвиса, яростно протестуя против того, что режиссер покровительствовал Энй — Маргрет, и позаботившись о том, чтобы Элвис знал об этом. Он дал знать MGM, что готов сидеть дома и оставить свои собственные проверенные методы раскрутки картины (которые, как знали в MGM, всегда окупались в прошлом и которые он был готов пустить в ход за небольшое вознаграждение), если на студии действительно убеждены, что открыли новый способ делать деньги. Словом, он всячески отстаивал интересы своего клиента.

Больше всего выводило его из себя то, что никто, казалось, не заботился о прибыли. Никогда расходы на съемки картины Элвиса Пресли не превышали 2,5 миллиона долларов, а их с Элвисом участие в прибылях начиналось только после погашения всех непроизводственных расходов (составлявших примерно два бюджета картины). Но в этом случае впервые они заметно превысили бюджет, и Полковник осознал, что у него нет никакой защиты от увеличения расходов. Какой бы удачной ни получилась картина, их доля будет неизбежно уменьшена всеми дополнительными расходами на необязательные сцены и эпизоды, которые не прибавят ни цента к кассовым сборам. Хэл Уоллис знал бы, как жестко контролировать этот процесс. Теперь все его действия уже запоздали, понимал Полковник; он ничего не может поделать с тем, что уже случилось. 15 августа он подписал окончательные соглашения относительно следующего фильма, продюсировать который должен был Сэм Катсман, продюсер многочисленных посредственных картин, в настоящее время работавший не на студии MGM, который заверил Полковника, что на его съемочной площадке расходы будут тщательно контролироваться, время съемок будет сокращено вдвое, а качество не пострадает — и все это внес в контракт, за исключением последнего пункта.

Тем временем Присцилла терпеливо ждала дома. Поначалу Элвис говорил ей, что, может быть, скоро она сможет приехать к нему на съемки, но потом он стал откладывать ее приезд, а в газетах она увидела фотографии и статьи и была обеспокоена и сбита с толку. В Мемфисе было нечего делать: ей было до смерти скучно. Она посетила несколько уроков в модельной школе Патрисии Стивенс и даже приняла небольшое участие в показе в кафетерии «Пиккадилли», пока кто — то не рассказал об этом Элвису и тот не запретил ей заниматься этим. Теперь она посещала занятия по современному танцу и очень упорно занималась на них, но не знала, как отреагирует на это Элвис. Она продолжала пытаться придумать какой — то способ, чтобы приехать к нему на съемки, но всякий раз, как она заговаривала об этом, у него находилась еще одна история о «проблемах на съемочной площадке». Что за проблемы? — осмеливалась она спросить. Да обычные проблемы, отвечал он, словно она должна была знать о том, что обычно происходит на съемочной площадке. Режиссер влюблен в его партнершу, только ее и снимает крупным планом, а Полковник предупредил его, что если они не будут настороже, она украдет у них картину. А как Энн — Маргрет, как он ладит с ней? — ласково спрашивала Присцилла. Да она ничего, отвечал он, вполне «типичная голливудская старлетка», такой тип он часто описывал ей, когда пытался уверить ее, что «на первом месте в их жизни карьера и только на втором месте мужчина. А я не хочу быть на втором месте. Вот почему тебе нечего беспокоиться о том, что я могу влюбиться в какую — то из моих партнерш по фильму».

Но она все — таки беспокоилась. И продолжала донимать его. И продолжала встречать в газетах истории о нем и его партнерше. И не знала, что делать.

Съемки завершились 16 сентября, и то ли для того, чтобы заглушить собственное чувство вины, то ли для того, чтобы утишить подозрения Присциллы, Элвис поехал прямиком домой. Несмотря на все опасения Полковника, картина стала, вероятно, лучшим фильмом Элвиса со времен «Follow That Dream» и первым фильмом, использовавшим его природную сексапильность, с тех пор, как он пришел из армии, — пусть в данном случае и в тандеме с сексапильностью Энн — Маргрет. Может быть, в некоторых отношениях картина была несколько чересчур художественна, но не было никакой причины беспокоиться о том, что из — за «любви к искусству» Элвис мог потерять своих поклонников. По сути, это, возможно, был первый голливудский мюзикл Элвиса в общепринятом смысле, в котором песни на самом деле служили цели развития характера и сюжета, пусть и представленных в зачаточном виде. В конце съемок даже был добавлен еще один крупный эпизод, в котором Элвис и ЭннМаргрет приходят на представление в Лас — Вегасе, танцуют под мелодию Лейбера и Столлера «The Climb» в версии черного квартета, и Элвис поднимается на сцену и начинает петь волнующую, хотя и несколько сумбурную, версию «What’d I Say» Рея Чарлза. Трудно представить, что могло еще послужить причиной для появления этой вставки, кроме тех искр, которые пробегают на экране между Элвисом и Энн — Маргрет, и склонности Джорджа Сидни к музыкальным озарениям в последнюю минуту, в любом случае песня была записана не раньше 30 августа, за пять дней до того, как ее должны были наложить на пленку. Сделанная за четыре быстрых дубля, она явно нуждалась в более неспешной записи, и, несмотря на присутствие Jubilee Four, черной госпел — группы, в составе которой были два бывших члена Golden Gate Quartet, она производила впечатление полного сумбура. Как бы то ни было, она по крайней мере создавала ощущение раскрепощенности Элвиса Пресли, когда он невнятно бормочет — а Энн — Маргрет на экране обиженно имитирует — оргиастические стоны Рея Чарлза, в то время как камера панорамирует павильон, наполненный вихрем движения балета на воде Базби Беркли.

Возможно, однако, что самым ярким моментом фильма был его самый нетипичный момент, когда герой Элвиса, страдающий из — за краха своих отношений с Расти, блуждает как бы во сне в нескольких эпизодах, в которых его внутренним голосом становится красивая баллада Дока Помуса — Морта Шумана «I Need Somebody to Lean On». Это единственный момент чистой игры с его стороны во всем фильме. Здесь он поет со спокойной, серьезной искренностью, которая разоблачает поверхностное обаяние всего остального действа. Такая цепочка эпизодов не была бы неуместна в мюзикле Джина Келли, и, кажется, чувствуешь то спокойное удовлетворение, которое, должно быть, ощущал Элвис, когда слова, музыка и образ на один раз слились воедино.

Он провел месяц в Мемфисе до того, как должны были начаться съемки следующего фильма «Kissin' Cousins» (возможно, название можно передать так: «Как две капли». — Прим. перев.). Присцилла донимала его тем, что прочитала о нем в газетах, но он все отрицал, ни в чем не сознавался, хотя в то же самое время почти ежевечерне разговаривал по телефону с Энн — Маргрет. Полковник сообщил киношникам, что у Элвиса не будет времени, чтобы приехать в Голливуд для записи саундтрека к картине, поэтому Джин Нельсон и Фредди Картер — режиссер — постановщик и музыкальный режиссер соответственно — прилетели в конце сентября в Нэшвилл и за две ночи сделали десять дорожек, при этом Нельсон исполнил партию ударных в нескольких вещах, которые он и Картер подобрали и прислали Элвису для одобрения за десять дней до этого. Впервые Элвис не записывал свои вокальные партии вместе с музыкантами и, в сущности, не записывал их вообще, пока не приехал в Калифорнию, хотя и был в Нэшвилле и заезжал в студию на короткое время, чтобы поздороваться с музыкантами. Для Бутса Рэндольфа, который играл на записи на саксофоне и шумовых инструментах (помимо них использовались также банджо и скрипка для усиления особого флера картины в стиле хиллбилли), все это было лишь частью распространенного в Голливуде взгляда на Элвиса Пресли как на «продукт», а гитарист Джерри Кеннеди, работавший с Элвисом на записях уже два года, испытывал сочувствие к нему, ставшему жертвой атмосферы, которая все больше и больше напоминала зоопарк. Две недели позже начались съемки фильма в местечке Бит — Бэр в горах Сан — Бернардино, в ста милях от павильона MGM в Голливуде.

Полковник упросил Сэма Катсмана продюсировать эту картину по одной очень простой причине: он восхищался его работой. Шестидесятидвухлетний Катсман, снявший в 1956 году первую рок — н–ролльную картину — «Rock Around the Clock» («Рок круглые сутки») — за 300 тысяч долларов (Катсман любил хвалиться тем, что она принесла 4 миллиона долларов общей прибыли и стала одной из самых кассовых картин в истории «Коламбии Пикчерс»), был известен как «король халтуры». Полковник столкнулся с ним на MGM, когда тот работал над картиной «Hootenanny Hoot», которая включала четырнадцать музыкальных сцен и была снята за восемь с половиной дней (возможно, название можно передать как «Вот так штука». — Прим. перев.). «Похоже, они тратили уйму денег на фильмы Элвиса, а зная меня за бережливого продюсера. Полковник посчитал, что мы могли бы сэкономить немного. Его последние картины, до того как я взял бразды правления в свои руки, окупались неважно. Общая прибыль падала». И потому Полковник и Кате май заговорили о бизнесе.

В кои — то веки Полковник почувствовал, что напал на родственную душу. Катсман гордился своей способностью удерживать производственные расходы в рамках бюджета; он всегда придерживался «нижней границы бюджета и никогда не выходил за ее пределы». В глазах Джина Нельсона, который приобрел известность в качестве режиссера «Hootenanny Hoot» и был, по мнению Катсмана, самым подходящим человеком, чтобы снять фильм Элвиса Пресли, это была не такая уж маловажная способность. «Человек знал, как снимать фильмы, — сказал Нельсон, который занялся режиссурой после того, как побывал в амплуа фигуриста, танцовщика, характерного актера и в некоторых случаях исполнителя ведущих ролей. — То, что у него был низкопробный вкус, ничего не меняет. Он знал каждую лазейку, каждую малейшую возможность «надуть»; он точно так же мог бы сделать хорошую картину и был бы даже большим героем. У него просто был паршивый вкус на авторов, и он не узнал бы историю, если бы его ткнули в нее носом».

Чем больше Полковник и Катсман говорили, тем больше они испытывали взаимное расположение, и Полковник даже попытался заинтересовать Катсмана одним из своих любимых проектов, историей жизни Хэнка Уильямса с Элвисом в главной роли, который он в течение нескольких лет пытался продать MGM. Это было как раз то, что нужно. Это была драматическая история, а у MGM были права на музыку, так что они могли сделать картину за гроши, да и, кроме того, у Полковника был план, как раскрутить ее, навязав картину в нагрузку прокатчикам по всему Югу. Если Катсману интересен проект, сказал он, то он готов предоставить свои услуги по его раскрутке даже без участия Элвиса, и когда продюсер выразил готовность принять его предложение и согласился продюсировать «Your Cheatin’ Heart» («Сердце — обманщик». — Прим. перев.) вслед за «Kissin’ Cousins» на MGM, это совершенно убедило Полковника и решило исход сделки.

Катсман, Нельсон и Полковник ездили выбирать место для съемок, до того как приехал в Калифорнию Элвис, и Полковник попотчевал своих компаньонов рассказами о карнавальных днях. Он описал им и то, как проводятся его деловые операции, и Катсман с восхищением отметил, как ловко он управляется «со всеми прокатчиками, всеми рекламными кампаниями, всеми продажами, всеми записями — все проходит через его офис. Я не знаю ни одной кампании, которую бы он не дополнил и не улучшил». Он не проявил никакого интереса к сценарию, не считая того, планируются ли какие — либо выплаты автору, и, поскольку сценарий основывался, в общем, на рассказе Брета Гарта, которого не было в живых уже более шестидесяти лет, он был удовлетворен в этом вопросе.

Джину Нельсону не терпелось приступить к работе, хотя поначалу «мне в действительности пришлось уговорить себя полюбить такого рода музыку. Тогда я не выносил ее и не выношу теперь. Но если я собирался снимать эту дрянь, нужно было либо полюбить ее, либо вообще ее не делать, и я заставил себя проникнуться интересом к Элвису. Я начал слушать его музыку; я просмотрел все его фильмы и действительно попытался увидеть, в чем заключается его привлекательность, в чем его обаяние. Он был самым красивым сукиным сыном, который когда — либо появлялся на экране. Он, конечно же, совершенно не умел танцевать, но выделывал такие причудливые вихляющие движения, которые заменяли всякие танцы». Нельсон переписал сценарий («он был немного условный»), и «перед самым приездом Элвиса я упаковал его и послал Полковнику. Я не в первый раз переписывал сценарий в своей карьере — это был второй раз. Я сопроводил его вежливой запиской: «Дорогой Полковник, сценарий готов. Надеюсь, он понравится вам. Если у вас возникнут какие — либо предложения, звоните мне в любое время». На следующий день я получил звонок от Полковника: «Я получил ваш сценарий. Если вы сочтете его приемлемым, то мне этого достаточно. Что касается предложений, то за консультации я беру 25 тысяч долларов». Я был в шоке. Я хочу сказать, что он умел подразнить, умел поиздеваться. Он здорово меня подцепил!»

Съемки начались в Бит — Бэр 14 октября и, если не считать погоды и понятной озабоченности Нельсона темпом работы (на съемки было отведено пятнадцать дней), все шло хорошо. К своему огромному облегчению, Нельсон не мог бы найти своего звездного исполнителя главной роли более сговорчивым. «Я немало нервничал. Он и Ред, когда нечего было делать, начинали заниматься карате, и все собирались вокруг и глазели. В один из дней мы делали освещение на площадке для съемок большого танцевального эпизода, и я сидел в моем кресле, смотрел на площадку, на которой работали осветители, сверялся со сценарием, и вдруг слышу: «Мистер Нельсон, могу ли я переговорить с вами?» Я ответил, что да, конечно, и он сел рядом и сказал: «Мне просто хотелось вам сказать, что я давно уже ваш большой поклонник». — «Правда?» — спросил я. «Да, — сказал он, — вживую я увидел вас в первый раз тогда, когда мне было пятнадцать или шестнадцать лет; я тогда работал билетером в кинотеатре в Мемфисе, а вы приехали в город с Вирджинией Мейо, и я услышал, как на улице грохочет музыка, оставил свой пост, выбежал на улицу и присел на бордюр со всеми остальными, когда мимо проезжал белый «Линкольн» с откидным верхом, вы там сидели на заднем сиденье с Вирджинией Мейо и помахали нам рукой». Это было по случаю фильма «She’s Working Her Way Through College» («Она учится в колледже»). Я сделал нечто вроде танцевального номера, гимнастический номер, который до того никогда не делался, в котором я задействовал все оборудование гимнастического зала; это было в 1952 году, и мы с Вирджинией совершали нечто вроде тура по Югу, на боку у машины был большой флаг с названием картины на нем. Он сказал: «Вы знаете, мне правда нравится то, что вы делаете». Ему не нужно было говорить это, но он хотел дать мне понять, что имеет представление о том, кто я».

Полковник был вездесущим на съемочной площадке, устраивал клоунаду, развлекал публику, примерял белый парик Элвиса (Элвис играл в фильме двойников — один был темноволосым, другой блондином — и ненавидел парик), разряжая, по мнению Нельсона, любое возникающее на площадке напряжение, — а его было предостаточно. «У нас с Сэмом Катсманом действительно были очень напряженные отношения, ведь я лез из кожи вон, чтобы закончить картину за пятнадцать дней, а Сэм устраивал мне веселенькую жизнь. Помню, как однажды Полковник пришел на площадку в старомодном пальто до щиколоток, на котором были вышиты названия всех фильмов Элвиса, и в забавной шляпе и, войдя, сказал: «Ну, парни, что вы думаете об этом?» И все это для того, чтобы попытаться заставить нас расслабиться и забыть о том, из — за чего мы сердились друг на друга».

Даже Элвис заразился царившим на площадке напряжением. «Он никогда не работал в таком режиме. Но Полковник объяснил ему, что так он заработает больше денег, а я объяснил, что это больше похоже на съемки телевизионного шоу, чем фильма, и он примирился с этим». Похоже, что по большей части Элвис и парни весело проводили время, на площадке устраивалось множество розыгрышей и баталий с шарами, наполненными водой, но это никак не мешало Нельсону — «я думал только о том, как бы уложиться в срок». И что бы ни выкидывали парни, когда доходило до участия в съемках, сам Элвис был образцом покладистости, никогда не опаздывал, не артачился и не капризничал.

Тем не менее Нельсон никогда не чувствовал себя вполне на одной ноге с ним. «Он был таким загадочным. То есть ты чувствовал непреодолимое желание понять, что по — настоящему было его жизнью, чем он дышал, поскольку тот Элвис, которого он изображал перед публикой, был не настоящий Элвис или, по крайней мере, не весь Элвис. Нельзя было не задаваться вопросом: почему он изолировал себя от всех этой кучкой идиотов? Что происходило с ним в действительности? В конце концов я пришел к выводу, что Элвис не испытывал никакой неуверенности по поводу того, чем он был в глазах публики, абсолютно никакой. Он знал, что он великий. Он знал, что может сделать все, что захочет.

Он знал цену себе, и на сцене в нем никогда не было никакой застенчивости или неловкости. Но как человек, а не как публичная фигура, он, я думаю, страдал низкой самооценкой. Не однажды я обнаруживал, что он чувствовал, что малообразован и ему нечего сказать в разговоре. В качестве исполнителя ему была не свойственна авантюрность, рискованность, он по — настоящему не хотел учиться, поскольку чувствовал смятение и, кроме того, то, что он делал, работало, а потому зачем что — то менять? Я не думаю, что он вообще когда — либо использовал свои истинные возможности актера, но мне доводилось видеть моменты, когда он проникался сценой. Мне кажется, он мог бы быть очень хорошим актером, но в большинстве случаев он просто демонстрировал свою обворожительность и этого было достаточно, ведь он был Элвисом Пресли».

За четыре недели все были полностью измотаны. По воспоминаниям Нельсона, реально на съемки было затрачено семнадцать дней, но даже за эти два лишних дня Катсман был сердит на него. Здесь было, несомненно, чему поучиться. Когда они вернулись в студию, они начали съемки в огромном павильоне MGM (номер 25 или 26). Они снимали экстерьер под стать кадрам с натурных съемок — с гигантскими соснами, холмами и фасадом фермерского домика. Затем они постепенно сворачивали площадку, сооружая изломанную стену, так как требовалось меньше пространства, отпуская осветителей, «так как нам нужно было меньше света, так что через неделю у нас на освещении было, наверно, всего три парня». Под конец работа приобрела такой бешеный темп, что Элвис предложил сказаться больным. «Я еще не научился тому терпению и контролю, которыми я обладаю теперь, и это расстраивало Элвиса. Во время последней недели он пришел ко мне и сказал, что ему не нравится так работать, нет смысла так надрываться. Он сказал, что знает, под каким давлением я нахожусь, и готов сказаться больным или появляться на площадке с опозданием, если это может помочь. Я поблагодарил его и попросил не делать этого, сказав, что это мои проблемы».

Они закончили снимать 8 ноября. Несмотря на всю легкость отношения Элвиса к этому фильму и всю жизнеутверждающую энергию и изобретательность Нельсона, эта картина, вероятно, больше всего смущала Элвиса и вызывала у него неловкость из всех снятых до сих пор. Он знал, что история смехотворна, он ненавидел то, как выглядел (по словам его партнерши по фильму Ивон Крейг, несколько раз по утрам он даже не хотел выходить из гримерки, так его смущала роль), технические приемы, которые позволяли зрителям видеть на экране одновременно двух Элвисов, были откровенны любительскими, а в музыкальном финале фильма можно заметить, что в качестве дублера Элвиса на камеру идет Ланс Ле Голт. Очевидно, что никто не планировал, чтобы его видели спереди, но, как заметила Ивон Крейг, «Сэм сказал, что слишком дорого переснимать».

С точки зрения Ле Голта, который теперь сделал уже три картины с Элвисом в качестве дублера и специального ассистента хореографа, фильм «Kissin' Cousins» стал поворотным моментом в кинематографической карьере Элвиса Пресли. «До тех пор сохранялись определенные стандарты, но начиная с «Kissin' Cousins», мне кажется, мы все время снимали по укороченному графику. Мол, «фильм достаточно хорош, ведь в нем играет Элвис, к тому же фильм цветной, а потому сократим время съемок вдвое и еще вдвое». Порой Элвис мог высказать какое — то недовольство, но в общем он брался и делал. В очень редких случаях он мог пойти и сказать что — то режиссеру, но очень редко; он так или иначе примирялся с этим. Не помню, сколько времени мы работали над «Viva Las Vegas», но кажется, где — то десять или одиннадцать недель, довольно много времени. Не успели мы отдохнуть и нескольких недель, как раз, и мы уже снимаем «Kissin’ Cousins», сделав фильм всего за семнадцать дней. Когда они поняли, что могут брать этого парня и делать с ним фильм с такой скоростью, все картины у нас с этого момента стали быстрыми».

Присцилла устала от ожидания дома. Тут нечего было делать, а кроме того, она продолжала читать в газетах о том, что Элвис и Энн — Маргрет катаются в Бел — Эр на своих мотоциклах. Еще больше ее лишали покоя намеки, которые она то и дело улавливала. Никто ничего не говорил ей напрямую, однако все отпирания — даже отрицания Элвиса — становились все менее и менее убедительными. Наконец, она настояла на своем приезде. Элвис продолжал говорить, что у него нет времени для нее, что она не понимала, что он полностью занят съемками и что данный фильм в особенности, с его безумным графиком, отнимает у него все свободное время. Она отвечала, что ей все равно, что ее не нужно развлекать, что ей просто хочется быть рядом с ним. Кроме того, она не была в Калифорнии с тех самых пор, как останавливалась с отцом там по пути в Мемфис, и что она едва разглядела дом на Перуджия, в который он снова переехал в начале года; ей просто хочется навестить его.

Наконец она приехала, пока они еще снимали фильм. Она немного пообщалась с мистером Нельсоном и мистером Катсманом на съемочной площадке, Полковник благожелательно улыбался ей, не говоря лишнего слова, и она поняла, что парни чувствовали себя еще более неуютно в ее присутствии, чем раньше. Затем 8 ноября, в тот же самый день, когда съемки закончились и Элвис подписал новый контракт на съемки картины для «Эллайд Артисте» за 750 тьсяч долларов в 1964 году, в газетах появилась история, переданная ЮПИ^[28] и озаглавленная как «Элвис добился любви Энн — Маргрет», История была переслана из Лондона, где Энн — Маргрет присутствовала на британской премьере «Bye Bye Birdie», и, как значилось в телеграфном сообщении, «Энн — Маргрет говорит, что у нее серьезные отношения с Элвисом Пресли и, по ее словам, она любит его… Рыжеволосая двадцатидвухлетняя красотка говорит, что пока не знает, поженятся ли они. «Еще ничего не решено», — сказала она. Энн — Маргрет говорит, что они с Элвисом много и весело проводят время вместе, катаясь на мотоциклах… «Но я не могу сказать, когда мы поженимся и поженимся ли вообще». К сказанному Энн — Маргрет также прибавила, что «он настоящий мужчина»».

Элвис приехал домой со студии с газетой, в которой была эта история. «Не могу поверить, что она это сделала, — заявил он без предисловий. — Она имела наглость объявить, что мы помолвлены». Присцилле показалось, что словно рухнул весь ее мир. Все ее подозрения, все слухи и намеки, которые он так яростно отрицал, оказались правдой. Во всех крупных газетах появилась эта история, сказал он ей с гневом, который едва маскировал его смущение и чувство вины. Ей придется поехать домой. Пресса теперь будет охотиться за ним. Полковник считает, что будет лучше, если она окажется подальше, чтобы не усугублять дело еще больше.

«Я не могла поверить своим ушам. Внезапно разрушилось многомесячное невыносимое молчание, и я закричала: «Да что здесь происходит? Я устала от всех этих секретов. Телефонные звонки. Записки. Газеты». Я схватила цветочную вазу и швырнула ее через всю комнату… «Ненавижу ее! — завопила я. — Почему бы ей не сидеть в своей Швеции?»

Элвис схватил меня и бросил на кровать. «Послушай, черт побери! Я не знал, что все это так обернется. Мне нужна женщина, которая будет понимать, что подобные вещи могут иногда случаться. — Он посмотрел на меня пристальным, пронзительным взглядом. — Ты будешь такой женщиной — или нет?»

В конце концов оба успокоились. «Элвис был очень честен и откровенен со мной: он в подробностях рассказал мне, каковы были их отношения. Главное, сказал он, было в том, что он получил от нее самый большой комплимент, который может получить мужчина от женщины: она имитировала его, и он был заинтригован этим. Она интересовала его как человек; он ясно и детально описал мне, какими были их отношения. Но что касается будущего, то у их отношений никогда не могло бы быть будущего, так как для нее слишком много значила ее карьера, а его карьера много значила для него, и он хотел иметь дом и семью со мной. Это было очень трудно принять. Меня это очень уязвляло, поскольку я не понимала этого в то время, но рассказанное им показалось мне очень правдивым и очень честным; возможно, потому что он рассказал мне…»

Он пообещал, что никогда больше не увидится с Энн — Маргрет, однако теперь им с Присциллой придется пожить врозь. Его решимости хватило ровно настолько, сколько потребовалось времени, чтобы заставить уехать Присциллу. По настоянию своих родителей Энн — Маргрет позвонила ему из Лондона. Она никогда не говорила ничего из того, что появилось в британской прессе, поклялась она. И никогда бы не сказала. Элвис сказал, что верит ей, что он не удивился и не расстроился, ведь это обычные приемы репортеров, — но вот не причинило ли это боль ей! Она сказала ему, что «эти лживые истории заставили ее ужасно страдать».

Сразу же после того, как Энн вернулась домой из Англии, был убит президент Кеннеди. Она услышала эту новость по радиоприемнику в машине. «Я приехала в дом Элвиса и нашла его припавшим к экрану телевизора. Я села рядом с ним. Мы оставались у телевизора весь уикенд, показавшийся вечностью, ожидая новых известий и оплакивая смерть президента… Мы цеплялись друг за друга, безуспешно пытаясь уразуметь произошедшее, и молились о будущем».

Он вернулся в Мемфис за две недели до Рождества, и хотя они продолжали видеться и обмениваться тайными посланиями и в новом году, она вскоре начала думать о нем в прошедшем времени. Что касается Элвиса, он так никогда и не дал ясно понять, что думал он; некоторые парни считали, что он просто слишком труслив, чтобы сделать то, что ему действительно хотелось сделать, однако он никогда не признавался в своих чувствах никому из них. Дома в Грейсленде он продолжал делать все то же, что и всегда: он нанимал «Мемфиэн», слушал госпел — пластинки и вместе с Присциллой смотрел фильм за фильмом на домашнем кинопроекторе. Он сделал свое обычное рождественское пожертвование — на этот раз передав 55 тысяч долларов пятидесяти восьми преимущественно местным благотворительным организациям — и получил наградную пластину на скромной церемонии в офисе мэра; он послал одну тысячу долларов своему кузену Джину, который оставил свою службу в его личном штате прошлой весной при несколько туманных обстоятельствах и теперь с трудом перебивался. Он даже приобрел обручальное кольцо, что привело в радость ювелира Хэрри Левитча, добросердечного человека, который подружился с Элвисом, когда он только что закончил школу, пока тот не выяснил, что это была замена кольцу, которое потеряла бабушка Элвиса. 8 января он тихо отпраздновал дома свой двадцать девятый день рождения, а затем двенадцатого числа отправился в Нэшвилл, чтобы принять участие в записи саунтдтрека впервые с прошлого мая.

Первоначально предполагалось, что на майской сессии будут записаны альбом и сингл, однако, так как Полковник все больше склонялся к тому, чтобы сосредоточиться исключительно на записях саундтреков, альбом был отложен в сторону, а четырнадцать дорожек пошли на синглы («Witchcraft», например, стала в октябре 1963 года стороной в песне «Bossa Nova Baby» из фильма «Fun in Acupulco») и «бонус — треками» на альбомах с саундтреками. Элвис понимал, что это всего лишь хороший бизнес; Полковник объяснил ему все это раньше, как и объяснил относительно издательской политики: лучшие авторы «Хилл энд Рейндж» оспаривали право на участие в их картинах в конкурентной борьбе, которая никому не давала возможности воспользоваться преимуществами системы. Конечно, бывали времена, когда предпочтение могло отдаваться таким авторам, как Дон Робертсон или Док Помус и Морт Шуман, но они хорошо понимали, что их могли с легкостью заменить (и заменяли), если они начинали слишком многого требовать. Их политика может показаться жестокой, признавал Полковник, но это жестокий мир, в котором они делают только то, что делали до них все остальные, с которыми раньше точно так же поступал кто — то другой.

Тем не менее Элвис не мог не заметить, что объемы продаж существенно упали: пластинка «Return to Sender» стала в 1962 году его последней миллионной пластинкой, и если бы он более внимательно вник в дело, он бы обнаружил, что общий объем продаж всех трех новых синглов за этот год составил менее двух третей от объема продаж за 1962 год, в то время как продажи альбомов колебались на уровне 300 тысяч копий. Не ускользнуло от его внимания и качество песен к кинофильмам, и снижение стандартов нового материала, который поставлял для записи Фредди Бинсток. Возможно, на них по — прежнему работали лучшие авторы, но было похоже, что их лучшие песни доставались не им.

Причина возвращения Элвиса в студию в январе 1964 года, однако, не имела никакого отношения к Фредди, Полковнику или издательской политике, а была связана с песней, в которую он по — настоящему верил, — «Memphis, Tennessee» Чака Берри. Он уже пробовал сделать ее на последней записи, но знал, что может сделать лучше, — на самом деле он чувствовал, что эта вещь может стать одним из лучших его синглов вообще.

«Мемфис» впервые была выпущена в версии ее создателя в 1959 году и не снискала особого успеха в чартах. Затем весной 1963 года, практически перед самой нэшвилльской записью, свою инструментальную версию выпустил Лонни Мэк, и эта версия в конце концов стала пятой в чартах поп — хитов. Версия Элвиса отличалась и от той, и от другой. Тяжелое двойное барабанное вступление Бадди Хармана и Ди Джея Фонтаны настраивает вас на нечто вроде «джангл — ритмов» и вокального натиска, предпринятого Элвисом на песню Литтла Ричарда «Long Tall Sally» несколько лет раньше, но вместо этого в его вокальном вступлении мы слышим нежную, трогательную мольбу, почти плач, когда он излагает историю Берри, в которой поначалу кажется, что певец пытается докричаться до жены или подруги в Мемфисе, но затем в неожиданном повороте, от которого захватывает дух, выясняется, что его мольба и призыв обращены к его шестилетней дочери («We were pulled apart because her mom did not agree / And tore apart our happy home in Memphis, Tennessee»).

В основе последней студийной работы лежала идея добиться настоящего поп — звучания, и хотя не все песни заслуживали такого усилия и не все аранжировки были на должном уровне, Элвис выработал последовательный подход, который сталкивал легкий, воздушный, почти эфирный вокал с шумными гитарами и тяжело акцентированной ритм — секцией, что производило диковинный эффект, эффект нарочитого несоответствия. Именно в таком направлении он работал с мелодией Чака Берри в мае, и в немалой степени именно в таком ключе он записал ее и сейчас, создав версию, значительно более богатую нюансами, чем версия Берри, ни разу не сбившись и передав тональность подспудной тоски и глубокой меланхолии в шести высоко концентрированных дублях.

Первый и последний дубли были явно выдающегося качества (как всегда на записях Элвиса, различия были сравнительно незначительными, а целью было не столько создать несколько разных вариантов, сколько проникнуть внутрь песни), и хотя в конечном счете было трудно сказать, превзошел ли он майскую версию, он по крайней мере был доволен тем, что полностью исследовал возможности песни. Закончив с нею, он перешел к единственной запланированной на этот день вещи «Ask Ме» — английской адаптации еще одной итальянской песни, к которой он также примеривался на последней записи. Здесь инструментальный подход был не столь безупречным (на переднем плане снова был грохочущий орган Флойда Креймера), но Элвис добавил от себя поразительный вокал, который переходил от верхних нот его тенорского диапазона до пронзительного и щемящего душу фальцета, сделав еще одиннадцать дублей вдобавок к тем шести, которые он сделал на прошлой записи.

Он явно испытывал некоторое отчаяние, стойкое ощущение того, что аранжировка не вполне подчеркивала широкий романтический размах итальянской баллады, но, следя за ходом записи, начинаешь сознавать в нем серьезного музыканта, который остается неколебимым и полностью сосредоточенным на своем видении, на том, что, может быть, только он один понимает, но от чего он не откажется, пока не увидит это материализовавшимся. Если не считать неизменной вежливости и уважительного отношения, которое он во все времена демонстрирует своим коллегам — музыкантам, трудно примирить этого Элвиса с тем Элвисом, которого используют едва ли более чем как картонный муляж или часть декораций в таких фильмах, как «Girls! Girls! Girls!» или «Kissin' Cousins», но, возможно, здесь — то и кроется объяснение. На этот один мимолетный момент он (и мы вместе с ним) видит цель, на это единственное мгновение он способен сбросить с себя мишуру славы и распознать на краткий миг то, к чему он стремился в первую очередь.

А затем это исчезает. Хотя, похоже, не было никаких официальных планов записывать какой — либо дополнительный материал, Элвис тем не менее принимается записывать еще одну песню — «It Hurts Me» — приглушенно страстную и красиво построенную балладу в обработке Ламара Файка, который помирился с Элвисом на предыдущей записи прошлым маем и теперь работал в Нэшвилле для «Хилл энд Рейндж». Сессия завершилась до полуночи, и ранним утром он был снова в Мемфисе. Возможно, ему приходило на ум, что можно было сделать гораздо больше, но, с другой стороны, зачем? У Полковника есть своя проверенная стратегия, а он уже давно приучил себя к тому, чтобы просто следовать плану Полковника.

Полковник, со своей стороны, был вполне доволен. Детки по — прежнему любят Элвиса, и если они любят его не так сильно, как когда — то, при гарантированном доходе от RCA на ближайшие семь лет и пакете очень оптимистичных договоренностей на съемки фильмов по крайней мере до конца 1964 года, нет никакой срочной причины для беспокойства. Его рекламные ходы продолжают приносить им деньги; с помощью контролируемых интервью и фотосъемок на площадках киностудий он добился того, что имя Элвиса постоянно фигурирует в новостях. «Наши приемы работают», — похвалялся Полковник всякий раз, когда сталкивался с высокомерием высоколобых юнцов из звукозаписывающей компании или киностудии с их стильными костюмами и дипломами престижных университетов. «Слушайте, у вас есть продукт, вы его продаете», — поведал он еженедельнику «Вэрайети» с гордостью, которую нисколько не подрывала неискренность, с которой это было произнесено. Никто не может переиграть его на его собственном поле, никто не владеет наукой эксплуатации так, как он. Какие бы изменения во вкусах или в моде ни маячили на горизонте, он уверен, что сможет удержать на вершине своего клиента. Он нисколько не сомневался в своих способностях; у него только закрадывались небольшие сомнения в том, сможет ли выполнить свою часть сделки его мальчик.

Уоллис написал ему к концу года, чтобы выразить свои опасения по поводу того, как Элвис выглядит на экране. Он просмотрел дома «Viva Las Vegas», и Элвис показался ему «толстым», «размягшим» и «раздобревшим». Его волосы были «чудовищны»: из — за своего чернильно — черного цвета они выглядили как плохой парик. Не его дело критиковать картину MGM, признавался Уоллис, это не его забота, но карьера Элвиса была его заботой, и Уоллиса в этот момент она очень беспокоила. Для их предстоящей картины — «Roustabout»^[29], — к которой Полковник проявил такой интерес, Элвис должен уяснить себе, что в роли рабочего цирка он играет «грубого, жесткого, ершистого парня». Если он не изменит свою внешность, его персонаж получится совершенно неправдоподобным, и с этой целью Уоллис хотел, чтобы Полковник поговорил с Элвисом и убедил его позволить студийному стилисту подстричь, выкрасить и причесать его волосы так, как того требует роль, а не как нравится ему.

Он повторил свои опасения снова в конце января, и — несомненно, это стало для него сюрпризом, — Полковник согласился с ним. Он передаст его пожелания мистеру Пресли в том виде, в котором они выражены, обеспечив полную поддержку, но в добавление Полковник предложил Уоллису «твердо внушить» своим людям на съемочной площадке, чтобы они передавали свои пожелания Элвису в простой и ясной форме, поскольку, если Элвису неясно, что от него ждут, он естественным образом вернется к своим вкусам и привычкам. Все должны быть проинструктированы в таком духе, писал Полковник; для достижения успеха необходима соответствующая координация усилий.

Сама новая картина, как намекал Уоллис, была очень близка и дорога сердцу Полковника. После того как он сначала заставил Уоллиса согласиться на предложенный им график работы, который сокращал нормальный восьминедельный график съемок почти на две недели, а затем выторговал у него 45 тысяч долларов в виде бонусных выплат (разделяемых в равных пропорциях между ним и Элвисом, вместе с дополнительными 25 тысячами долларов, предназначенными для него как для технического консультанта). Полковник посвятил себя исключительно обязанностям консультанта, которые на этот раз предусматривали не только промоутерскую, но и творческую сторону.

Идея фильма на фоне карнавалов родилась в начале 1961 года и была, что неудивительно, идеей Полковника — по крайней мере отчасти. Позже, когда студия получила готовый сценарий. Полковник забросал студию всевозможными предложениями от снижения несколько возвышенного языка до введения в историю различныхэлементов реального «бизнеса». В своей переписке с Уоллисом он четко дал понять, что не будет участвовать в картине, которая принижает достоинство карнавальной жизни, что это нравственный образ жизни, которым участники карнавалов законно гордятся, — и было ясно, что Полковник тоже этим гордился. Когда 9 сентября 1963 года «Нью Мьюзикл экспресс» изложил историю, указав, что сюжет «Roustabout» будет базироваться на биографии самого Полковника, Полковник отреагировал с тем праведным возмущением, которое всегда хорошо для бизнеса (если это его собственная биография, тогда ему должны заплатить за эту историю), но в этот раз его реакция, похоже, отражала подспудную неуверенность, скрытый страх перед необходимостью взять на себя ответственность за то, за что его и вправду могли посчитать ответственным. Это выглядело так, словно Полковник впервые сам проявлял творческую нервозность.

Элвис вернулся в Лас — Вегас в конце января. Для съемок картины ему нужно было приехать только в начале марта, но ему было скучно в Мемфисе, он устал играть хорошего мальчика, он устал от ощущения, что попал в ловушку и не знает, что делать.

Это была первая поездка в Лас — Вегас Марти Лэкера. Марти снова присоединился к группе, после того как вернулся из Калифорнии. После того как ушел Джин, а двоюродный брат Элвиса Билли стал отцом в двадцать лет и временно находился на ножах с Верноном из — за расходов на междугородные звонки домой, в компании было место для нового человека, а Марти не особенно повезло с его работой на радио, где он подвизался с тех пор, как уехал в начале 1962 года. Элвис относился к нему с сочувствием, да к тому же он был организованным малым — некоторые парни не сильно любили его, но он отличался от них, — так что Марти был принят в штат, оставив свою жену и годовалого сына дома в Мемфисе ради вольной и полной приключений жизни, которую обещала его новая работа.

Такая жизнь не заставила себя долго ждать. Лас — Вегас был ни на что не похож, ничего подобного он никогда не испытывал. Элвис внушил ему это, еще когда они ехали по пустыне в автофургоне, за которым тянулся караван машин.

«Элвис твердил мне, что я буду в восторге от Лас — Вегаса, говорил, какое это фантастическое переживание — впервые увидеть город весь в огнях ночью.

Мы были примерно в тридцати милях от Боулдер — Сити, Невада, когда сломался наш автофургон. Это случилось днем, и Элвис настойчиво уговаривал нас подождать в автофургоне, пока не стемнеет, поскольку он не хотел, чтобы я впервые увидел Лас — Вегас при дневном свете. Двадцать минут спустя он сказал: «Давайте садиться в чертову машину, поедем в ближайший мотель и подождем, пока стемнеет, а потом поедем в Лас — Вегас»…

Мы не пробыли в мотеле и минуты, когда обнаружили, что там нет телевизора. Это испортило все дело, и Элвис сказал: «Мун^[30] (прозвище, которым он называл Марти за его лысую голову), мне очень жаль, но давай трогать отсюда, лучше поскорее добраться до Лас — Вегаса, где есть и телевизор, и все остальное». Для меня это не имело ни малейшей разницы, но он был по — настоящему разочарован, что его план не осуществился».

Они оставались на ногах ночь напролет и спали затем весь день. Они ходили на все представления, смотрели Фэтса Домино и Деллу Риз, язвительного комика Дона Риклса (который не трогал Элвиса потому, что, как и Риксл, он трепетно относился к своей матери) и Тони Мартина, чью песню «There’s No Tomorrow» Элвис переделал в «It’s Now or Never». Элвис встречался с Филис Макгвайр из «Макгвайр Систерс» и даже не смущался тем фактом, что она была девушкой гангстера Сэма Джянкана. Однажды вечером они пошли в «Стардаст», и перед тем, как выйти из номера, Элвис вручил Марти коробочку. Марти спросил, что в ней, а Элвис велел ему открыть ее. «Чертова коробка была доверху наполнена таблетками, часть из которых я просыпал на пол, когда открыл крышку. Это было нечто вроде того, как дать ребенку коробку конфеток. Я никогда не видел такого количества сразу».

Шоу, на которое они пришли, открывал артист, демонстрировавший ловкость рук, которого представляли как «величайший карманник в мире». Они сидели, как обычно, в стороне, чтобы можно было быстро уйти, а Марти сидел в проходе. Прославленный артист ходил по залу, обращаясь то к одним, то к другим зрителям, сидевшим за столиками. Пока вел беседу, он стягивал ожерелье, бумажник или какую — нибудь драгоценность, пропажу которой человек не замечал до тех пор, пока он не начинал вертеть ею в воздухе, вызывая общие аплодисменты.

«Я никогда не видел выступлений этого парня раньше, и он произвел на меня большое впечатление. Потому я сижу с этой коробочкой таблеток у меня в кармане и начинаю волноваться. Что, черт возьми, я буду делать, если ему удастся извлечь эту коробку?

Когда парень приблизился к тому месту, где мы сидели, я почти запаниковал. Я тихонечко вытащил коробку из кармана пальто и держал ее под столом. Я попытался пихнуть Джо, чтобы привлечь его внимание, но он увлеченно смотрел за фокусами, которые выделывал парень, и не обращал внимания ни на меня, ни на коробочку. Наконец я нагнулся к нему и сказал: «Джо, возьми эту чертову коробку, прошу тебя, этот сукин сын способен выгрести у меня из кармана все, что захочет».

Вскоре после того, как они приехали в Лас — Вегас, 30 января, было объявлено о покупке Элвисом корабля ВМФ США «Потомак» за 55 тысяч долларов. «Потомак», известный как «плавающий Белый дом» президента Рузвельта в годы Второй мировой войны, был на плаву до прошлого года и до недавнего времени служил в качестве приманки для туристов в Лонг — Бич. Его нынешние владельцы, однако, решили продать его с аукциона по случаю восемьдесят второй годовщины со дня рождения Рузвельта, и Полковник убедил Элвиса под влиянием момента, что покупка корабля могла бы произвести такой же всплеск интереса к его имени, как и благотворительная акция в 1961 году в пользу строительства памятника на месте затонувшей «Аризоны», если передать его затем «Марч оф Даймз».

Почти сразу же у них возникли проблемы. В «Марч оф Даймз» не желали принимать корабль (он им был не нужен, к тому же содержать такой подарок было слишком накладно); 11 февраля Полковник попытался подарить его подразделению береговой полиции в Майами, но там тоже отклонили его по сходным причинам. Газетчики подхватили эту историю и начали высмеивать покупку, называя корабль «белым слоном», который никому не нужен и от которого певец и его менеджер никак не могут избавиться.

Наконец, 14 февраля. Полковнику удалось сплавить чертов корабль больнице святого Иуды в Мемфисе, исследовательскому центру, занимавшемуся «поисками лекарств от тяжелейших заболеваний у детей», который был создан и патронировался комиком Дэнни Томасом. Он отбуксировал корабль на новую стоянку и договорился о спешной покраске одного борта, чтобы произвести благоприятное впечатление на журналистов. Элвис с парнями прикатил из Лас — Вегаса на следующий день на церемонию посвящения в Лонг — Бич — парни выглядели мрачно в своих темных одинаковых костюмах, Элвис был одет в легкий европейский костюм, узкий галстук с узором, а на лоб ему беспечно свисала прядь волос. Дэнни Томас принял дар в пользу больницы святого Иуды, назвав Элвиса истинным гуманистом, а Элвис заметил, что больница Иуды стоит рядом с тем местом на Алабама — стрит, где он когда — то жил.

В конечном счете событие вызвало немалый резонанс в прессе, однако Элвис тем не менее был в ярости. О чем думал Полковник, когда покупал этот кусок дерьма, который никому не нужен, превратив его тем самым в посмешище в глазах всего мира? Да, он дал свое согласие, это правда; как любитель истории и поклонник Рузвельта, Черчилля и генерала Макартура, он был горд приобрести корабль, на котором принимались великие решения времен Второй мировой войны. Но то, как все обернулось, заставляет его думать, а не начинает ли сдавать Полковник. И, кроме того, что он себе позволяет, прерывая его каникулы в Лас — Вегасе?

Новый сингл вышел 15 февраля, за три недели до выхода на экраны «Kissin' Cousins», которую поспешили выпустить вперед «Viva Las Vegas» и планировали запустить в прокат в пяти сотнях кинотеатров по всей стране одновременно. После немалых размышлений Элвис наконец решил объединить «It Hurts Ме» с заглавной песней кинофильма — он предпочел подождать лучшей возможности для выпуска «Memphis», на которую он продолжал возлагать большие надежды, по — прежнему считая, что это может стать его лучшим синглом. Съемки «Roustabout» должны были начаться не раньше 2 марта, поэтому они решили снова вернуться в Лас — Вегас: они провели там большую часть месяца и, осоловелые, появились только за несколько дней до назначенной записи саундтрека на «Радио Рекордерз».

Непосредственные съемки картины начались на следующей неделе. Уоллис собрал хороший состав исполнителей: острохарактерный актер с большим стажем Лейф Эриксон исполнял роль сентиментального негодяя (его персонаж — пьяница с тяжким грузом вины на душе и дочерью — красавицей, который задирает Элвиса при каждом удобном случае, но в конечном итоге смягчается и меняется к лучшему), а легенда Голливуда Барбара Стэнвик, редко появлявшаяся в эти годы на экране, играла роль одолеваемого заботами владельца карнавала — первоначально эту роль предлагали Мэй Уэст. Режиссер Джон Рич был одним из первых, кто начинал работать на телевидении: он дебютировал комедией «Our Miss Brooks» («Наша мисс Брукс»), затем перешел к вестернам вроде «Gunsmoke» («Дым от выстрела») и «Bonanza» («Бонанца»), а незадолго до этого был режиссером — постановщиком имевшего большой успех «Дик ван Дейк Шоу», когда в прошлом году подписал с Уоллисом контракт на съемки художественных фильмов. «Я мало знал о музыкальном театре, я ничего не знал об Элвисе, потому я сказал: «Почему я?» Мне хотелось снимать крупные картины вроде «Бекета», но я собирался сделать все возможное, чтобы как можно быстрее узнать все необходимое».

Парни смотрели на Рича с подозрением; он не был тем добродушным, приветливым режиссером, каким был Норман Таурог, и на съемочной площадке с самого начала царила другая атмосфера. Затем на третий день Элвис получил травму, когда вопреки мнению Рича отказался от дублера и сам стал сниматься в сцене драки.

«Он пришел ко мне и спросил, можно он будет сам участвовать в эпизоде с дракой? Я сказал: «Боже мой, нет. А что, если ты получишь травму?» Он же сказал: «Нет, не получу. Я правда знаю, как делать такие вещи. Вы знаете, у меня черный пояс по карате». На это я ответил: «Что ж, поздравляю; все это здорово, но только в жизни, а у нас здесь кино. И упаси тебя боже получить травму». — «Да что вы, не получу. Я знаю этих людей, а они знают меня. Мне правда хочется сделать эту сцену самому». Он стал умолять меня и упрашивать. В конце концов сказал: «Я буду нести полную ответственность, если что — нибудь случится». Что мне оставалось делать в такой ситуации? В конце концов я уступил и сказал: ладно. Но это была ошибка, потому что он получил сильнейший удар и рассек голову, и мне показалось, что все, на этом закончена моя карьера. Как сказать Хэлу Уоллису, что я позволил звезде участвовать в этой сцене? Я думал, что добром все это не кончится.

Разумеется, нам пришлось остановить съемки, и я послал его в больницу, где ему наложили четыре или пять швов на лоб, но, к счастью, у меня нашелся выход. По сценарию Элвис должен был быть столкнут с дороги на мотоцикле [Лейфом Эриксоном в одной из ранних сцен], и я подумал, что после этого у Элвиса вполне может быть повязка на лбу. Уоллис охотно одобрил это. Он счел это очень удачной идеей — главное, чтобы я не прекращал снимать. А Элвис пришел в себя, сразу как вернулся. Он был несколько притихшим и подавленным, оттого что вызвал весь этот переполох, он очень извинялся. Стоило мне сказать, что мне хотелось бы сделать, он сказал: «О, это замечательно, ведь мы можем продолжать съемки». Он очень боялся, что нам придется остановить картину».

Остальная часть съемок прошла без инцидентов. Благодаря режиссуре Рича картина выглядела лучше, чем большинство других фильмов на «Парамаунт», и Рич был особенно горд достоверностью изображения карнавала, который он снимал на большой скотоводческой ферме в Долине с привлечением тысячи статистов, и несколькими довольно сложными кадрами, в которых Элвис поет — в одном случае во время езды на мотоцикле, в другом своей девушке, когда они катаются на «чертовом колесе». Рич заменил этими кадрами, без каких — либо дополнительных расходов и с большой технической искусностью, общепринятые кадры с наложением (статичный Элвис на движущемся фоне), которых требовал сценарий. Он также работал с Элвисом над его текстом, и Элвис довольно неплохо удалось восстановить некоторые черты своего старого образа бунтаря, однако песни к фильму были почти непоправимо плохи, а грубоватость, которую Элвис был призван изображать по ходу фильма, под стать саундтреку, была скорее внешней, чем внутренне прочувствованной. И до конца съемок все так же оставались трения между Ричем и парнями, которые яростно бунтовали против исключения их из процесса, Рич же со своей стороны отвечал им презрительным отношением.

«Я не из тех, кто панибратствует с группой, которая окружает актеров, а они всегда были на съемочной площадке, и их нельзя было игнорировать. Помню, меня по — настоящему обеспокоил такой эпизод. Где — то в середине съемок я находился в монтажной и просматривал снятые кадры, и тут зашел Элвис и стал смотреть из — за моего плеча. Я занимался с редактором монтажом кадров, и Элвис так увлекся тем, что я делал, что я стал показывать ему, как мы переходим от долгого кадра к крупному плану или почему я вырезаю то — то и то — то. Он с увлечением следил за процессом, а потом спросил: «Можно я буду заходить сюда почаще?» И тут его стали дергать парни: «Эй, пойдем, все это чущь». Они, правда, употребили другое слово, а не «чушь». И они увели его, и после этого он больше не заходил в монтажную».

В конечном счете самой большой проблемой, вероятно, был сценарий, который, как и сценарии трех последних картин на «Парамаунт», был написан Аланом Вайссом в соответствии с рекомендациями Хэла Уоллиса («Уоллис выхолащивал сценарии. Меня просили сделать правдоподобное обрамление для двенадцати песен и множества девушек!») и в который раз изображал Элвиса, может быть, чуть менее скучающего и апатичного, чем в его других картинах. 20 апреля, в последний день съемок, в газете «Лас — Вегас дезерт ньюс энд телеграм» появилась статья, озаглавленная как «Элвис поспособствовал успеху картины Бартона — О’Тула», в которой говорилось следующее:

«Вы способны поверить, что Ричард Бартон и Питер О’Тул своим нынешним успехом отчасти обязаны Элвису Пресли? У этих двух блистательных актеров, взращенных на Шекспире, снискавших мировое признание своей игрой в «Бекете», могло и не быть возможности сняться в этой картине, если бы не мистер Вихляющие Бедра. Не смейтесь, дело не в том, что Элвис отказался от роли Генриха II или Бекета. Нет, Элвис косвенным образом помог финансировать съемки картины. Продюсер Хэл Уоллис, создавший величайшие кинематографические хиты Пресли, также был продюсером «Бекета». И если бы не эта прибыль от фильмов Элвиса, возможно, не нашлось бы средств на съемки «Бекета». Как говорит Уоллис, «чтобы снимать высокохудожественные картины, необходимо, чтобы были фильмы Элвиса, приносящие коммерческий успех. Но это не значит, что картина с участием Пресли низкопробна»… В настоящий момент Уоллис снимает картину «Roustabout» с Элвисом в главной роли. Сюжет фильма, возможно, относится не к самым великим, но, с другой стороны, О’Тул и Бартон тоже не умеют петь, как Элвис».

Это подтвердило самые худшие страхи Элвиса. С того момента, как он впервые увидел статью, которая в том или ином изложении разошлась по всей стране, он не сдерживал свою ярость и боль. Его никогда не будут воспринимать всерьез как актера; Уоллис — двуликий сукин сын, а Полковник не лучше, — он никогда не получит возможность доказать обратное. Парни согласно кивали, но если бы они задумались над этим, они, возможно, увидели бы, что по большей части он разочарован в самом себе. Он был недоволен и несчастлив: он чувствовал, что жил иллюзиями, что все в его жизни складывалось не так, как ему бы хотелось. Он был готов к откровению.

Глава 5 ДУХОВНЫЕ ОЗАРЕНИЯ

(апрель 1964 — апрель 1966)

Откровение снизошло в лице двадцатичетырехлетнего парикмахера по имени Ларри Геллер, который прибыл к дверям Элвиса в 4 часа пополудни 30 апреля. Постоянный стилист Элвиса Сэл Орифис только что ушел из модного салона Джея Себринга, но сказал своему клиенту, что его может заменить Геллер, который был его коллегой последние пять лет. Ларри, который священнодействовал над волосами их друга певца Джонни Риверса, когда позвонил Алан Фортас, тут же ухватился за подвернувшуюся возможность. Он был встречен у ворот Бел — Эр Джимми Кингсли и проведен к дому на Перуджия. Там его проводили в бильярдную, где находился Элвис, который был в мотоциклетном шлеме, лихо нахлобученном на голову. Элвис протянул руку и представился, как будто бы Ларри не знал, кто перед ним. Почему бы им не пройти в ванную, предложил Элвис, где Ларри мог бы спокойно работать и они могли также немного поболтать?

В течение первого часа разговор мало чем отличался от просто вежливой беседы. Элвис слышал много хорошего о Ларри от Сэла, сказал он молодому парикмахеру. Он объяснил, что только что он завершил съемки своей новой картины и на следующий день едет на студию для рекламных снимков, так что им нужно только подправить его нынешний вид. Нужно только немного подровнять тут и там и слегка подкрасить волосы, чтобы он выглядел так же, как в фильме. На Ларри произвели впечатление его вежливость, его предупредительность и его общительность, однако он не был уверен в том, что скрывается за этой сдержанной, корректной манерой. Но затем, стоило Ларри завершить свою работу, как Элвис вдруг повернулся к нему и сказал: «Ларри, позвольте мне спросить вас кое о чем… Что вас интересует в жизни?»

Ларри, который последние пять лет посвятил себя серьезному изучению духовной литературы, нисколько не сомневался, что вопрос был задан не из праздного любопытства, и не замедлил ответить.

«Я сказал ему: «Разумеется, я стригу, но по — настоящему в жизни меня интересует другое — попытки найти ответы на вопросы о том, откуда мы, почему мы живем на земле и куда мы идем». Мне подумалось, когда я произносил это, что он может посчитать меня чокнутым, но, говоря это, я заметил, что у Элвиса загорелись глаза… Он сказал; «Не останавливайся, продолжай говорить».

Я стал рассказывать о том, как пять лет тому назад я начал задаваться вопросами о смысле жизни. Есть ли цель у всего происходящего или правы материалисты и атеисты?.. И есть ли цель у моей жизни?

Элвис самозабвенно слушал и ловил каждое слово. «А какова эта цель?» — спросил он, заглядывая мне в глаза.

«Если цель есть… то она состоит в том, чтобы открыть цель своей жизни. Мне не важно, уйдут ли на это годы или целая жизнь. Именно для этого мы рождены».

Элвис выглядел так, словно его ударили. Он покачал головой из стороны в сторону и сказал: «Не может быть, не может быть. Ларри, не могу поверить в это. Я хочу сказать, что ты говоришь о том, о чем я втайне думаю все время… Я всегда знал, что у моей жизни должна быть какая — то цель. Я всегда ощущал позади себя какую — то невидимую руку, направляющую меня по жизни. Я хочу сказать, что должна быть цель… должен быть смысл… должно быть объяснение, почему меня выбрали быть Элвисом Пресли».

Следующие четыре часа он вел себя как измученный жаждой человек в пустыне: он изливал все, что накопилось в его душе. Он рассказал Ларри о своей матери; рассказал ему о пустоте своей голливудской жизни; рассказал ему обо всем, о чем втайне думал и чем ни с кем не мог поделиться до сих пор. «Господи, Ларри, — сказал он, — клянусь богом, никто не знает, как я одинок. И какую пустоту я ощущаю». При этих словах он разрыдался.

Поначалу Ларри был озадачен; он спрашивал себя, не ведет ли Элвис себя так с каждым новым знакомым, не игра ли это с его стороны. Но потом, по мере того как Элвис все говорил и говорил, обнажая все свои самые потаенные чувства, извергая из себя потоки слов и эмоций, его подозрения успокоились, и он начал задаваться вопросом: «Почему я?» Через пару часов раздался стук в дверь. Это был один из парней, обеспокоенный, не случилось ли чего, хотевший знать, в чем дело. Все в порядке, крикнул ему Элвис через запертую дверь. «Оставь нас одних! Я скоро выйду». Прежде чем Ларри ушел, он пообещал оставить свое место у Джея Себринга и привезти с собой на следующий день на студию несколько книг, о которых он говорил.

Ларри сдержал свое обещание. На следующее утро в 8 часов он приехал в студию «Парамаунт» с экземплярами «Обезличенной жизни», «Автобиографии йога», «Инициации мира» и «По ту сторону Гималаев». К вечеру, когда Ларри появился в доме с Библией короля Якова, Элвис уже проглотил всю «Обезличенную жизнь», и если он не видел связи раньше, теперь она была высечена на камне. Он искал такую книгу всю свою жизнь, заявил Элвис Ларри. Это была конфирмация, в которой он нуждался.

«Обезличенная жизнь» была впервые издана в 1927 году и написана человеком по имени Джозеф Беннер, который утверждал, что не писал книгу, а просто был средством для передачи послания, пришедшего из глубин божественного «я». Ее главная идея в основном сводилась к тому, что истина находится внутри нас, что Бог является, по сути, «божественным Я». «Вы готовы? — задавался вопрос на первых нескольких страницах небольшого томика. — Вы желаете идти?.. Для того чтобы вы могли научиться познавать Меня, дабы вы могли быть уверены, что это действительно Я, ваша подлинная личность, которая произносит эти слова, вы сначала должны научиться пребывать в покое».

Книга была обращена к тем, для кого было невозможно произносить вслух подобные вопросы или даже не существовало уверенности в том, что и другие задают их тоже. Она говорила о человеческой слабости и безрассудстве, трактуя их как равные части божественного плана. Она предлагала надежду, внутреннее перерождение, путь к саморазвитию и освобождению. Она увлекала ум, жаждущий знаний и нуждающийся в ясных ориентирах или хотя бы в верном наставнике. «Именно Я заставляю таким образом бунтовать вашу личность; ибо ваща личность с ее горделивым ощущением индивидуальности по — прежнему нуждается во Мне, дабы сделать дух и тело достаточно сильными для того, чтобы они могли в совершенстве выражать Меня… Индивидуальность ничто, однако ваша личность все еще тщится сохранить свою отдельность». Все земные события и обстоятельства «были не чем иным, как Сном, от которого вы полностью пробудитесь только тогда, когда Вы (Человечество) снова во всей полноте осознаете Меня внутри себя».

Наконец, словно требовалось что — то еще, чтобы сделать неразрывной эту связь, Беннер заявлял: «Я могу выражаться через вас в виде красивых симфоний звука, цвета или языка, которые проявляются как музыка, искусство или поэзия… и которые так сильно воздействуют на других, что заставляют их объявлять вас одним из величайших людей сегодняшнего дня… и называть вас замечательным наставником или проповедником». Права на эту книгу, изобиловавшую иллюстрациями подлинных связей между теми событиями, которые воспринимаются как случайные совпадения в этой жизни, были у издательской компании «Сан».

«Не могу поверить, что такая книга существует, — заявил в изумлении Ларри Элвис. — Принеси мне еще таких книг. Любые, какие ты считаешь нужными».

Они провели почти весь вечер в разговорах об «Обезличенной жизни», обсуждая ее смысл, говоря о ней применительно к жизни Элвиса. Он всегда слышал внутренний голос, сказал он Ларри, с тех пор как ему исполнилось четыре или пять лет; первоначально он приходил к нему в виде призыва его покойного брата Джесса «заботиться о других людях, ставить себя на их место, смотреть их глазами, любить их. Это было похоже на голос совести». Основной мотив книги — «Я подтолкну даже тех из вас, кто таким образом стремится служить Мне, чтобы совершать многие чудесные вещи, к пробуждению и оживлению ваших братьев… Я приведу даже вас к тому, чтобы воздействовать и влиять на жизни многих из тех, с кем вы вступаете в контакт, устремляя их к более высоким идеалам» — действительно попал в цель. Они снова на несколько часов удалились в ванную, где Ларри мыл и укладывал волосы Элвиса; и снова парни выражали нетерпение, недовольные уже таким странным и необъяснимым развлечением, которое решил избрать их босс.

В продолжение следующего месяца Ларри приезжал на своем потрепанном «Фольксвагене» почти ежевечерне, и они проводили вечер в продолжительных философских разговорах, из которых все остальные исключались не только интеллектуально, но и физически. Очень быстро изменился весь тон жизни на Перуджия, и большинством парней овладело мрачное недовольство. Почему они не едут домой в Мемфис? — жаловались они. У них есть месяц между съемками. Если у них нет времени для возвращения домой, почему они тогда не поехали в Лас — Вегас, чтобы хорошенько повеселиться? Если кто — нибудь предлагал пригласить в дом девушек или устроить футбольный матч, Элвис, казалось, оставался совершенно безразличным к затее. Джо Эспозито, чья главная забота состояла в том, чтобы все шло гладко, был первым готов дать понять Элвису, что с ним не все в порядке. «Поначалу мне понравился Ларри. Он был симпатичным, приятным парнем, очень вежливым — но странным. Для меня это все выглядело почти как промывка мозгов Элвису. Он сажал его в ванной, подрезал и красил ему волосы, и они часами говорили о всех этих вещах и забывали обо всем на свете. Мы вели веселую жизнь, и вдруг совершенно внезапно Элвис стал выходить на улицу каждый вечер, чтобы посмотреть на звезды, или читал эти книги, — ты встаешь утром, а он все сидит и читает книгу и задает вопросы о религии. Эй, а как насчет футбольного матча, состоявшегося в прошлые выходные? Обычно мы сидели и смотрели футбольные матчи. Но теперь все это ушло».

По мнению Джо, Элвис был легкой добычей для самозваных гуру вроде Ларри; его пассивная натура была словно воск в руках Ларри. «Он всегда был легковерным, доверчивым, когда дело касалось таких вещей. Он всегда пытался понять, почему именно его выбрали быть тем, кем он был, он вечно задавался вопросами, на которые нельзя найти ответ. Ему нравилось демонстрировать свой интеллект, пытаясь найти ответы, которых не знал никто другой».

Другие парни были почти полностью согласны с ним. Некоторые из них начали величать Ларри Свами, Распутиным или Промывателем Мозгов и отпускать издевательские замечания как у него за спиной, так и ему в глаза. Некоторые из них стали называть его Вечным Жидом, но по большей части они испытывали по отношению к нему бурное, не делающее никаких различий недовольство. Элвис сделал несколько вялых попыток заставить Ларри объяснить парням, что они с ним изучают, даже заставить их прочитать некоторые из книг, однако за исключением его двоюродного брата Билли и Чарли Ходжа, который на данном этапе только на время появлялся в группе и сам недавно открыл для себя «Автобиографию йога», его усилия встретили по большей части мрачное безразличие. Для Сэнди Ферра, наоборот, Ларри был как глоток свежего воздуха в нередко удушливой атмосфере группы. На взгляд Сэнди, «духовность всегда присутствовала в жизни Элвиса, но Ларри извлек ее на поверхность, когда привез ему те книги. Я думаю, это привнесло в его душу некоторый мир. Мне было восемнадцать, и я уже прочитала буддистскую библию, потому что мне нравилось знакомиться с другими системами мировоззрения. Элвис дал мне экземпляр «Обезличенной жизни» и сказал: «Ты должна это прочитать». Он подчеркнул это сам».

Ларри, со своей стороны, открывал для себя умного, мыслящего человека с идеалистическими представлениями о мире, раздираемого противоречиями. Тот Элвис, которого увидел Ларри, был застенчивым, не доверял себе, боялся, что его могут поднять на смех, но также и обладал внутренним спокойствием, которое позволяло ему изучать себя пристально, без смущения или тщеславия. «Когда Элвис понимал что — то, когда он понимал красоту, он просто растворялся в этом; время переставало существовать для него. Например, цветок, ведь он существует сейчас, он не существовал вчера. Если Элвис любил что — то, ничего больше этого для него не было. В этом есть что — то непохожее на других людей, возможно, «ненормальное». Но в этом есть что — то красивое и привлекательное». На взгляд Ларри, Элвис также обладал сверхъестественной способностью «читать» других людей. «У него была хорошо развита интуиция, и мало что ускользало от его наблюдения». И тем не менее, чувствовал Ларри, он окружил себя людьми, которые нисколько не сочувствовали его духовным потребностям или стремлениям.

Ларри был удивлен не только жаждой знаний Элвиса, но и его способностями к ним. Оставшись без серьезного образования, он с жадностью набросился на литературу, которую предложил ему Ларри. Помимо «Обезличенной жизни», которую он перечитывал снова и снова, он с ненасытным интересом проглотил «Автобиографию йога» Парамахансы Йогананды, «Первую и последнюю свободу» Кришнамутри, «Голос безмолвия» и «Листья сада Мории» в переводе мадам Блаватской и десятки других книг по нумерологии, космологии и метафизике за каких — нибудь несколько месяцев. «Он почти каждый день требовал новую книгу… Для него всегда мало было просто прочитать книгу; он должен был ее усвоить, продумать, подвергнуть ее сомнениям, связать ее мысли и идеи со всем, что он читал раньше, и со всем, что он слышал от других людей. Элвис загибал страницы, подчеркивал абзацы и исписывал своими пометками все страницы. Для Элвиса чтение было не пассивным процессом; каждая книга обещала новое приключение, новый взгляд на вещи».

Новая картина MGM «Girl Happy», последняя в его контракте от 1961 года, началась с записи саундтрека на «Радио Рекордерз» 10 июня. Фредди Бинсток собрал по уже заведенной традиции типичную мешанину песен, и Элвис был достаточно смущен, когда записывал в первый день заглавную песню, чтобы попросить продюсера фильма Джо Пастернака не выделять его вокал в миксе. На второй день он вышел из студии в середине записи после тридцать шестого дубля веши, названной, без всякого намека на иронию, «Do Not Disturb».

Не лучше был и сам фильм. Джо Пастернак, шестидесятитрехлетний уроженец Венгрии, начавший свою кинематографическую карьеру в 1929 году в Европе, был старожилом Голливуда, который пришел на MGM в 1942 году, после того как спас студию «Юниверсал» мюзиклами с Диной Дурбин. Первоначальной его идеей, в то время когда он короткое время работал в 1957 году на студии «Коламбия», было снять Элвиса Пресли в фильме «Gidget» — первом «пляжном фильме». Студия отвергла его идею, и он вернулся на MGM, где он снял в 1960 году ставшую хитом картину о студентах колледжа, проводящих весенние каникулы во Флориде. Этот фильм и подсказал ему идею «Girl Happy». «У него был подписан контракт на четыре картины с «Метро», а я работал в «Метро» в качестве независимого продюсера. Я пошел к руководству и сказал, что у меня есть идея для Элвиса Пресли. Я знал, что он молодой парень и умеет хорошо петь, а я сделал картину, «Where the Boys Are», с тем же фоном — Форт — Лодердейл, — и мне очень нравился этот фон. Мне сказали: «Действуй».

Как и «Kissin' Cousins», новая картина «Girl Happy» была снята по укороченному графику. Элвис должен был получить свои обычные 500 тысяч долларов за шестинедельную работу и 50 процентов прибыли после того, как прокат фильма принесет студии первые 500 тысяч долларов прибыли и окупит их расходы. Остальной бюджет картины составлял менее половины гонорара звезды, а в законченном виде картина выглядела как малобюджетный фильм — без натурных съемок и с грубым монтажом. На съемочной площадке Элвис казался каким — то вялым, почти апатичным. Как и обычно, его навещали знакомые знаменитости; время от времени заезжала перекинуться парой слов Энн — Маргрет, и всем парням нравился партнер Элвиса по фильму Гэри Кросби, сын Бинга, который часто играл с ними в футбол в парке Де — Нев. Кроме того, им доставляло огромное удовольствие с презрением смотреть на агентов секретной службы, которые сопровождали Линду Берд Джонсон, дочь президента, когда она приезжала на съемочную площадку: каждая группа стояла с непроницаемым выражением лиц и спрятанными глазами под темными очками и ждала, когда моргнут другие.

На пятьдесят пятый день рождения Полковника 26 июня пришел их старый приятель актер кино Ник Адамс, и они устроили обычные торжества с праздничным тортом, однако Полковник отсутствовал большую часть съемок из — за болей в спине. В один из редких случаев, когда он присутствовал, он дал интервью ведущему светской колонки Эрлу Уилсону в своей типичной жизнерадостной и нагловатой манере. «Помните, когда мы приехали сюда? — спросил он, неизвестно кому адресуя вопрос. — Они не дали нам шести недель». — «А что в отношении женитьбы? — спросил Уилсон. — Полковник, ходит слух, что, если Элвис женится, вы устроите свадьбу в «Голливуд Боу л» и станете продавать билеты». — «Неправда! — с живостью отреагировал Полковник. — Я всегда рисовал себе приятную тихую свадьбу на спине у слона».

Элвис, как отметил Уилсон, был «в такой же мере некриклив и не склонен к клоунаде, в какой его менеджер был карнавальным зазывалой, когда я обнаружил его в его передвижной гримерке». Он мало что мог сказать о браке или о чем — нибудь таком, кроме как признать, смущенно глядя в пол, что когда — нибудь он, вероятно, женится.

Это был период, когда он ощущал себя странно отчужденным от своей прежней жизни. Между чтением и выполнением обязательств на студии оставалось мало времени для чего — то еще. Элвис буквально считал дни до окончания съемок; он хотел больше времени посвящать своим духовным занятиям и был недоволен своим прогрессом. Ларри говорил ему, что необходимо усвоить духовные уроки, что здесь не может быть коротких путей. Однако Элвис был уверен, что сможет продвигаться на духовном пути быстрее, стоит ему вернуться домой в Мемфис. Каждый вечер по телефону он взахлеб рассказывал Присцилле о своих новых открытиях, он не мог дождаться, когда она познакомится с Ларри, сказал он; он считал, что она с Ларри обязательно найдет общий язык.

В начале лета «Мемфис» в версии Джонни Риверса попал в чарты. Это застало всех врасплох, так как Джонни был частым посетителем в доме последние три года. Он играл с ними в футбол, был принят в их компанию на правах одного из них и даже импровизировал на тему этой песни Чака Берри вместе с Элвисом после того, как тот дал ему послушать свой пробный вариант записи песни. Никто из парней не сомневался, что Джонни узнал, что Элвис планирует выпустить ее в качестве своего нового сингла. Элвису просто нужно выпустить теперь свою версию и уничтожить засранца, сердито толковали они между собой. Но Элвис отказался это делать; он только скорбно покачал головой и сказал, что больше не хочет видеть Джонни. А в июле RCA без шума выпустила «Such а Night» в его первой послеармейской записи в марте 1960 года (первоначально песня была издана на альбоме «Elvis Is Back»), после того как Конуэй Твитти снискал некоторый успех с этой песней в чартах в версии, которую записал для «ЛВС Records» нэшвилльский новичок Фелтон Джарвис.

Проданная тиражом чуть больше трехсот тысяч экземпляров, «Such a Night» едва превысила по объемам продаж последний сингл Элвиса «Suspision» — еще одну вещь со старого альбома, которую поспешили выпустить, когда та же вещь в исполнении Терри Стэффорда чуть раньше попала на третью строку в чартах. По сути, за исключением «Kissin' Cousin», ни один из четырех синглов, выпушенных в 1964 году, не достиг по объему продаж полумиллиона экземпляров, даже заглавная вещь из «Viva Las Vegas». Этот период мог бы показаться еще более неудачным, если бы прокат самого фильма не начался попаданием его на четырнадцатую позицию 1 июля в список самых кассовых картин еженедельника «Вэрайети» и не сопровождался оптимистическими сообщениями, приходящими из Нью — Йорка, Атланты, Омахи, Сидар — Рапидс и всей страны. Но даже если бы фильм не принес такого утешительного успеха, это, вероятно, не так уж и взволновало бы Элвиса. Все его мысли были явно в другом месте.

Полковник попросил встретиться с ним перед самым его отъездом в Мемфис в середине августа. Ларри и несколько парней сопровождали его к месту встречи и ждали в машине, пока он разговаривал со стариком. После получасового отсутствия Элвис появился. «Его лицо было красным», по свидетельству Ларри, «он в ярости стискивал зубы. Он быстро сел в машину, и после того как один из парней захлопнул за ним дверцу машины, он начал орать: «Да как смеет этот сукин сын! Он ни черта не знает обо мне, ни черта не знает о моей жизни. Он сказал, что я на игле, на религиозной игле. Это не игла, это моя жизнь. Моя жизнь настоящая, а не выдуманная». Затем он сверкнул глазами на каждого из парней, кроме Ларри, и многозначительно заявил: «Интересно, кто подкинул ему эту идею. Все, что происходит в моем доме, это мое личное дело. Это никого не касается, ни Полковника, ни кого бы то ни было».

Несмотря на все смелые слова, однако, Ларри понял, что Полковник зацепил Элвиса и что этим все не кончится. Полковник всегда держался подчеркнуто вежливо те несколько раз, когда они встречались, даже излишне вежливо, словно оценивал его. Но теперь было ясно, что он составил себе мнение и принял решение и скоро следует ждать объявления войны.

Поездка домой была столь же необычна, как и любая другая сторона их отношений, длившихся два с половиной месяца. Ларри сидел в автофургоне на переднем сиденье рядом с Элвисом. «Элвис ведет машину, парни сидят сзади, и мы все болтаем, а я просто треплюсь обо всем на свете, о метафизике. Боге и жизни. Но затем он стал примерно каждый час останавливаться и читать «Обезличенную жизнь» или какую — нибудь другую книжку, и парни начали сердиться на меня, потому что считали, что с меня все это началось. Мы добрались до окраин Оклахома — Сити, и вдруг Элвис совершенно неожиданно заезжает на большую стоянку. Я сижу рядом с ним, он поворачивается ко мне и говорит: «Давай выйдем?» И я думаю про себя: «Что, черт возьми, происходит?» Тут он говорит: «Ладно, скажи мне правду, кто послал тебя сюда дать мне эту литературу? Откуда ты?» Я открываю рот, чтобы сказать, но тут подъезжает машина, из которой выскакивают два парня. Репортеры. Они кричат: «Можно сделать снимок?» Он отвечает: «Конечно. Если вы сфотографируете меня с моим другом». Он обнимает меня за плечи, а я думаю: «Что же все — таки происходит тут? Здесь явно что — то не так». Репортеры щелкают камерой, жмут Элвису руку, садятся в машину и уезжают, а он поворачивается ко мне и говорит: «Ну так ответь мне, кто же тебя послал?» Я говорю: «Элвис, ты меня послал. Ты знаешь это». Он посмотрел на меня, широко улыбнувшись, и сказал: «Ты прав».

Ларри уже столкнулся с одним большим сюрпризом. Сам Ларри когда — то баловался марихуаной, но никогда не употреблял таблеток и до сего момента никогда не видел, чтобы их употреблял Элвис. На выезде из Сан — Бернардино, однако, Элвис предложил ему парочку таблеток декседрина, объяснив это тем, что они, мол, будут всю ночь за рулем, а потому им нужно сохранять бодрость. Ларри с некоторой опаской принял таблетки, рассудив, что им предстоит долгое путешествие и о многом нужно поговорить.

«И что это было за путешествие! В то время как Элвис сидел и внимательно слушал, я все говорил и говорил, ни на секунду не останавливаясь. Я буквально не мог остановиться, и хотя Элвис с видимым удовольствием слушал, как я распространялся по поводу всех прочитанных мною духовных книг и изученных мною идей, на следующий день у меня жутко болела челюсть. Только позже я узнал, что Элвис как раз хотел, чтобы я «раскрепостился», как он это деликатно назвал, не столько ради себя, сколько ради парней. С того момента как Элвис вступил на путь духовных исканий, он никогда полностью не оставлял идею учить других своим примером… То, что он имел некоторое представление о реакции парней, было очевидно. И стоило ему превратить меня в рупор тех идей, которые ему хотелось высказать самому, как многие из парней ответили ему, превратив меня в нечто вроде ходячего портрета духовного Элвиса, в парня, которого они не любили. Издевки и оскорбления, которыми они не осмеливались осыпать своего босса, открыто отпускались в мой адрес».

Нехорошая карма сказалась в Амарилло, где по обыкновению собралась толпа около мотеля, в котором они остановились, чтобы поспать несколько часов в течение дня. Все парни знали, что это результат деятельности Полковника, который выдавал прессе и поклонникам его местонахождение, чтобы создать небольшую шумиху вокруг его имени, но на этот раз Элвис указал пальцем прямо на Джо. «Было около 4 часов дня, на улице слышался рев поклонников. Сотни подростков под окнами комнаты мотеля с воплями скандировали: «Элвис! Элвис!» А дело в том, что по радио объявили, что Элвис находится в городе в этом мотеле. Я знал, как это произошло. Всякий раз, как мы делали остановку, я связывался с Полковником и сообщал ему: «Мы на месте». И Полковник звонил на радиостанцию. Но Элвис набросился на меня, мы крупно повздорили, и я тут же на месте ушел от него, а Джимми Кингсли ушел со мной. Я не ушел в буквальном смысле, я просто ехал остаток пути не с Элвисом, а в микроавтобусе «Понтиак», тащившем трейлер».

Все были немного ошарашены, но подобные вещи случались все время, и, когда они двигались по дороге в Мемфис, настроение у всех было скверным; больше всего их раздражал этот постоянный, непонятный диалог, который бесконечно продолжался между Элвисом и Ларри. Если бы с Элвисом все было в порядке, Джо, вероятно, тут же на месте был бы снова взят на работу еще до того, как они приехали домой, или Элвис вел бы себя так, как будто бы ничего не случилось, но к тому времени, как они проехали в ворота Грейсленда, за главного прочно утвердился Марти Лэкер, а Джо через пару дней вернулся в Голливуд, все еще опальный, немного испуганный, но уверенный в том, что сможет найти работу, пользуясь всеми теми связями, которые у него возникли в последние четыре года.

В Мемфисе Элвис должен был все показать Ларри. Они съездили по Белвью до кладбища Форест — Хилл, чтобы посмотреть могилу Глэдис Пресли, и Элвис простоял молча в течение пятнадцати минут, общаясь с духом своей матери. Однажды Элвис дал Ларри машину и попросил его съездить вТьюпело посмотреть своими глазами на то, о чем он знал по его рассказам. Они поездили по округе Мемфиса, и Элвис показал ему хьюмзскую среднюю школу, квартал, где он вырос, разные места, где он жил со своими родителями, места, которые сохранились в его памяти. Отец Элвиса Вернон казался сдержанным и подозрительным, но это не очень удивило Ларри, поскольку соответствовало тому, как описывал своего отца Элвис. «Я уверен, что Вернон видел во мне не служащего или друга своего сына, а еще один источник трат и расходов». Еще одним сюрпризом стала Присцилла. Вместо теплого приема, который он ожидал получить, полагаясь на слова Элвиса, он встретил отчужденность, холодность, даже ревность. Она читала «Инициацию мира» Веры Стэнли Элдер, но без малейшего интереса или удовольствия; ее глаза сердито сверкнули, когда он заговорил о единстве всего сущего; она, казалось, проявляла к нему необъяснимую враждебность, граничившую со страхом.

«Ларри был угрозой для всех нас. Он проводил бесконечные часы с Элвисом, просто разговаривая с ним, и в нем не было ничего, что было бы в Элвисе; он не представлял собой ничего, во что бы Элвис верил раньше или в то время. Все удивлялись, кто он такой, что он тут делает, о чем они разговаривают столько часов на дню. Когда я впервые познакомилась с ним, я подумала, что он не такой уж плохой, что он вполне безобидный. Но затем я увидела, как таким же стал Элвис, безобидным, неагрессивным, лишенным энергии, словом, пассивным. Это было полной противоположностью того, чем он был раньше. Он часами штудировал книги. Он вел бесконечные разговоры с Ларри, он постоянно задавался вопросами о том, кто мы и почему мы здесь, какова цель нашей жизни; вместе с Ларри он пытался отыскать ответы на эти вопросы. Понимаете, Ларри то и дело приносил ему книги, книги, книги, кипы книг. И Элвис ночами лежал и читал их мне. А с Элвисом это означало одно: если он загорался страстью к чему — то, то и ты должна была отдаваться этому вместе с ним и выказывать такую же любовь к этому увлечению, как и он. Или, по крайней мере, ты должна была притворяться, что разделяешь его страсть».

Чтобы Ларри чувствовал себя более уютно, Элвис пригласил приехать его жену Стиви вместе с их двумя детьми и поселил их с Ларри в гостинице «Говард Джонсон», находившейся поблизости. Он продолжал арендовать «Фэрграундз», где Ред как — то раз стал гоняться за Ларри на игровых машинах. «Он налетел на меня, словно защищал от меня Элвиса. Возможно, в его представлении это так и было. «Я убью тебя, ублюдок! — кричал он. — Я достану тебя!» И он достал». В «Мемфиэн» они три раза подряд смотрели «Доктор Стрейнджлав», потом просмотрели финальную часть фильма еще три раза, прежде чем Элвис получил удовлетворение. Питер Селлерс такой тонкий актер, в одном эпизоде у него столько всего происходит, сказал Элвис Ларри, «что тебе не всегда удается раскусить его с первого, а то и со второго или с третьего раза». Они также посмотрели «Бекета» Хэла Уоллиса, и Элвис в который раз задался вопросом, получит ли он когда — нибудь возможность сыграть значительную драматическую роль в своей собственной кинематографической карьере.

Под руководством Марти это была уже совсем другая группа. Некоторое время среди парней были серьезные разногласия и затаенное негодование на Джо в особенности — за то, как он повел себя, словно считал себя лучше всех остальных. Ред никогда не любил его, а двоюродный брат Элвиса Билли пренебрежительно величал его «зазнайкой из колледжа», который установил в группе разделение на классы, при том что сам Джо так и не закончил среднюю школу. Больше всех, однако, не выносил получать приказы от Джо Марти, своенравный, от природы вспыльчивый человек, чья раздражительность еще больше возросла от употребления амфетаминов, и он подбивал всех остальных чувствовать себя так же. У него никогда не возникало сомнения, что, получи он эту должность, он сможет справляться с ней лучше, и, хотя он бранил «военную» организацию Джо, он обнаружил не меньшую эксцентричность, когда быстро установил новый порядок в мире Элвиса. С одобрения Элвиса он составил списки обязанностей для каждого члена группы: в обязанности Марти входило «звонить миссис Пеппер для заказа времени просмотра фильма (заблаговременно); вести деловую переписку с офисом Полковника» и отвечать за осуществление всех покупок от имени Элвиса. Алану Фортасу было предписано «совместно с Марти нести ответственность за организацию и в хороших, и в плохих ситуациях», вести бухгалтерию Элвиса и «проводить с Элвисом как можно больше времени». Марти и его семья (беременная жена Пэтси и двое маленьких детей) переехали в переоборудованный под квартиру гараж позади дома, который когда — то занимали Вернон и Ди, и он всячески старался сделать себя насколько возможно более необходимым Элвису.

За два дня до их намеченного отъезда в Калифорнию, вечером 21 сентября, Элвис был назначен помощником шерифа графства Шелби, получив от новоизбранного шерифа Билла Морриса таким образом повышение, — прежняя его должность называлась «почетный главный помощник шерифа». Его сфотографировали и взяли у него отпечатки пальцев, чтобы выдать ему официальную бляху, и он вспомнил с Моррисом, который вырос в старом Северном Мемфисе и чья жена Энн была одноклассницей Элвиса по хьюмзской средней школе, о «старых добрых днях» и о том, как много воды утекло с тех пор. Он сказал Моррису, что его «всегда привлекала работа в правоохранительных органах» и, по отчету «Пресс — симитар» об этой встрече, он «когда — то пробовал устроиться на работу полицейским в Мемфисе, но получил отказ, так как ему было всего 19 лет». После визита вежливости, во время которого он еще раз повторил, что по — прежнему «без ума от Мемфиса» и что Энн — Маргрет «великолепна», он снова присоединился к своим парням и поехал с ними в кинотеатр.

Вечером в пятницу на той же неделе, после того как он отложил свой запланированный отъезд в середине недели еще на два дня, он еще раз отправился в кинотеатр, чтобы в пятый раз за свое пребывание дома посмотреть «Доктор Стрейнджлав» вместе с двумя другими картинами. В штате оставалось еще одно вакантное место, после того как Элвис нанял Майка Китона, который уже довольно долгое время тусовался, вместе с компанией почти так же, как это делали несколько лет тому назад Шеф, Ричард Дэвис и Джимми Кингсли. Китон был спокойным, углубленным в себя, являлся членом Первой ассамблеи церкви Христовой, а его жену звали Глэдис, — словом, он выглядел вроде бы подходящим кандидатом, хотя никто не знал толком, откуда он и с кем связан. Затем, вечером двадцать пятого числа, Элвис дал «добро» другому, гораздо более знакомому, но в то же время менее предсказуемому кандидату.

Джерри Шиллингу было двадцать два года, он заканчивал Мемфисский государственный колледж, где получал специальность учителя. Бывший футболист с солидной комплекцией и квадратным подбородком, он ушел из Арканзасского государственного колледжа, когда потерял свою футбольную стипендию из — за травмы спины, после чего последовал за своей подругой в Нью — Йорк на некоторое время и в прошлом году вернулся в Мемфис, чтобы завершить свое образование. С момента смерти своей матери (которая умерла, когда ему было всего год) он воспитывался дедушкой и бабушкой и рос застенчивым и неуверенным в себе, почти не зная своего отца, и выдвинулся, как и многие из парней в компании, благодаря своему таланту и любви к спорту. В 1954 году его познакомил с Элвисом Ред, который вырос вместе с его старшим братом Билли Реем, теперь мемфисским полицейским. Они играли в футбол в Гуфри — парк поблизости от тех мест, где когда — то жил Элвис и рос Джерри, и им нужен был еще один игрок, поэтому Элвис пригласил присоединиться к ним стеснительного двадцатилетнего парня.

С тех пор он отирался в компании, ходил с ними в «Фэрграундз», почти каждые выходные возвращался из Джонсборо, Арканзас, пока учился там в колледже, чтобы оставаться в курсе всего происходящего. Элвис разговаривал с ним так, как никто другой. «Ты чувствовал себя по — другому, когда он разговаривал с тобой, словно ты был для него самым важным человеком на свете. В смысле он знал, как я застенчив и что я по — настоящему восхищаюсь им, другим же людям не хватало времени, чтобы поговорить с тобой о жизни так, как делал он. У тебя возникало такое чувство, что он чувствует, что ты понимаешь его, и потому — то он и говорил с тобой так».

Несмотря на все свои верительные грамоты, однако, Джерри, похоже, плохо вписывался в группу. Он считался «либералом» в компании, где превалировали консервативные взгляды, где ценности Юга были превыше всего; он был своего рода вольнодумцем, особенно в глазах Марти, которого возмущали его юношеский максимализм и претензии на интеллектуальность; и все считали его католиком (что считалось одинаковым грехом как среди евреев, так и среди протестантов в группе), поскольку он посещал приходскую школу, несмотря на то, что он воспитывался в такой же баптистской семье, как и большинство из них. В тот момент он болтался с ними уже так долго, что его присутствие почти воспринималось как что — то само собой разумеющееся, и все знали, что Джерри действительно хотел стать членом их группы, но никто не считал его вполне подходящим для такой работы, пока Элвис наконец абсолютно неожиданно не дал «добро».

Джерри был вместе Ричардом Дэвисом в прокате фильмов, возвращая фильм, который Элвис смотрел накануне вечером, когда он получил телефонный звонок от Элвиса. «Было почти четыре часа утра, когда я добрался до дома, и он сказал мне, что хочет, чтобы я поехал с ним и работал на него. Я спросил: «Когда?» — а он ответил: «Сейчас». Я спросил: «Могу ли сходить домой и взять одежду?» — а он сказал: «До полудня мы никуда не уедем». Так что я пошел домой, взял свои вещи, вернулся и просто сел на заднем крыльце, ожидая, когда они будут готовы. Мы уехали довольно поздно в тот день».

Поездка стала своего рода университетом. Ларри уже вернулся в Калифорнию со своей семьей, так что даже с двумя новыми людьми их было всего только пять или шесть парней, и Элвис сидел за рулем большую часть пути. Всякий раз, когда они делали остановку на стоянке для грузовиков, они гоняли мяч в свете фар, носясь как угорелые, пока Джерри, который еще сохранял форму для игры в футбол, не почувствовал себя вконец вымотанным. «Я никак не мог понять, как Элвис мог по столько времени играть, по семь — восемь часов без остановок, и как раз в тот вечер все и обнаружилось. Сам он не давал мне ничего, но он давал это остальным, а они дали мне. Я хочу сказать, что никогда не употреблял в своей жизни никаких таблеток, но тут я очень скоро уже играл так же, как и он, а когда мы добрались до отеля, чтобы отдохнуть несколько часов, я даже никак не мог заснуть, у меня не было сна ни в одном глазу. Мне кажется, что остаток пути я совсем не ел. Я носился за мячом, я нырял за ним. В голове была только одна мысль: «Вот здорово», — поскольку я считал, что все, что он делает, здорово, что в его поступках никогда не может быть ничего плохого. К концу поездки, мне кажется, я сбросил около двадцати фунтов, и, вероятно, он говорил: «Что случилось с крупным парнем, которого я нанял на работу?»

Если это стало откровением, то прибытие в Калифорнию стало еще более выразительным посвящением в мир Элвиса. Когда они приехали в дом на Перуджия, Джерри поселили в комнате вместе с Билли Смитом, но он был слишком возбужден, чтобы заснуть. «Все валились от усталости и легли спать, я же никогда не был раньше в подобном месте — на заднем дворе был бассейн, все освещалось разноцветными светильниками, и я просто сидел в бильярдной и оглядывался по сторонам в темноте, когда вдруг слышу металлический звук у парадной двери, словно кто — то вставил ключ, но ведь все спят в своих комнатах. В общем, я сижу и вижу, как через комнату идет эта женщина с длинными волосами и направляется к спальне Элвиса. Она стучит в стену, и я говорю: «Мисс?» — а она оборачивается и взвизгивает, стена открывается, на пороге стоит Элвис и давится смехом. «Все в порядке, Джерри, это Энн [Маргрет]», — говорит он, и она заходит к нему в спальню, а на следующий день он всем рассказывает об этом!».

Они начали работать над новым фильмом для «Эллайд Артистс» — «Tickle Ме» — десять дней спустя, 6 октября. На взгляд Джерри, в этой новой жизни не было ничего, что не завораживало бы так или иначе. Это была мечта, превосходящая любое воображение, — ездить каждое утро на студию с Элвисом, разучивающим свой текст на этот день, затем наблюдать, как он слово в слово повторяет его на съемочной площадке. Джерри поочередно то восхищал, то озадачивал Ларри Геллер, с которым он едва познакомился перед отъездом в Калифорнию, и он пристрастился к чтению некоторых книг, которые порекомендовал ему Ларри. Даже хождение по магазинам с Марти стало своего рода сюрреалистическим приключением, после того как Марти решил, что прислуга тратит слишком много денег на продукты, и велел Джерри следовать за ним по проходам супермаркета, сверяя цены с бесконечными списками, которые он составил.

Больше всего, впрочем, он жаждал одобрения Элвиса. «Я практически не говорил первые несколько недель. Он знал, что я очень чувствительный, и иногда он срывался на кого — нибудь из парней, просто потому, что они уже давно были в компании, но затем он подмигивал мне, как бы говоря; «Не переживай из — за этого». Через какое — то время я понял, что он почти столь же застенчив, как и я; бывали дни, когда он просто грустил и с горечью думал о своей жизни, потому что был недоволен тем, чего добился. Затем в какой — то день на смену этому настроению приходил гнев — я никогда не видел человека, который бы мог так сердиться. Если бы он был просто хорошим парнем, я не думаю, что я любил бы его так сильно, но дело в том, что он обладал огромной властью; в его руках была такая власть, что он мог сокрушить все что угодно в тот момент. И тем не менее большую часть времени он предпочитал был нежным и чутким. А те моменты, когда он не был им, ты понимал, что они очень важны для того, чтобы по — настоящему понять его».

Съемки «Tickle Ме» проходили не лучше и не хуже, чем съемки любого другого из недавних фильмов. Жалованье Элвиса в 750 тысяч долларов составило больше половины бюджета фильма в 1 миллион 480 тысяч долларов, и при 50-процентном участии в прибыли Элвис и студия были настоящими партнерами. Это была первая картина Элвиса для «Эллайд Артистс», и Полковник был в курсе тех финансовых трудностей, которые испытывала киностудия. Несколько раньше он великодушно предложил главе «Эллайд Артистс» Стиву Бройди расторгнуть соглашение, И когда Бройди отказался, связывая надежды студии на выживание с успехом новой картины с участием Элвиса Пресли, Полковник призвал Нормана Таурога, который снова был режиссером — уже в пятый раз — И всегда умел снимать быстро и недорого, сделать все возможное, чтобы сэкономить выделенные на картину деньги.

Это было в августе, как раз за месяц до намеченной даты начала съемок, когда Полковник разразился самой ловкой своей комбинацией. В убористом двустраничном письме, продиктованном 21 августа «с больничной койки у себя в квартире» (Полковник все еще лежал с болью в спине), он сообщал Элвису о трехчасовой встрече, которую он и Эйб Ластфогель только что провели с Бройди и Беном Швальбом, продюсером картины. Он предложил им то, что он уже обсуждал с Элвисом; что они отказываются от записи какого — либо оригинального саундтрека для этого фильма и взамен предоставляют дюжину песен, уже записанных Элвисом и апробированных с помощью издания на LP. Каждая из этих песен является собственностью «Элвис Пресли и Глэдис Мьюзик» и никогда не появлялась на сингле или на ЕР («сорокопятка», пластинка на 45 оборотов.). Этим способом они смогут обойти все проблемы и расходы, связанные с записью саундтрека (поиском нужных песен, оплатой музыкантов и студийного времени, организацией записи), и тем не менее сохранят за собой большую часть прибылей (выпустив сингл или даже ЕР для раскрутки картины).

Мистер Бройди и мистер Швальб моментально оценили преимущества такой сделки, писал Элвису Полковник: теперь дело было только за тем, чтобы Элвис дал свое «добро». И для этой цели он включил список двадцати двух песен, которые, по его мнению, могли подойти в этом случае. Разумеется, решение остается полностью за Элвисом, и он может выбрать любые другие десять — двенадцать песен, которые ему нравятся, если ему вздумается, — главное, чтобы это было сделано до 25 августа, или же Элвису придется вернуться в Калифорнию на неделю или две пораньше, чтобы записать свежий саундтрек.

Элвис не возражал, хотя и дал ответ позже указанного Полковником срока. «С выбором песен согласен», — был его лаконичный ответ на этот вопрос. Итак, впервые Элвис не записывал ни единой новой песни для одной из своих художественных картин, и, возможно, не менее многозначительно было то, что Полковник не предоставил ни единой записи RCA.

Полковник, как всегда, смотрел в будущее. По уточненному соглашению с Хэлом Уоллисом за 1961 год, значилась только одна картина с жалованьем в 200 тысяч долларов для Элвиса, впрочем, Полковник был вполне уверен, что этот пункт, как и любой другой пункт их сделки с 1956 года, можно было изменить в лучшую сторону. С этой целью он бомбардировал Уоллиса нескончаемыми жалобами и письмами на протяжении всей осени 1964 года, приготовившись, как всегда, дать Уоллису и его партнеру Джо Хейзену возможность выказать признание Элвису и преданность Полковнику — своим первоначальным благодетелям, несмотря на нищенскую оплату их труда. «Roustabout» вышел в прокат под довольно холодноватые рецензии 11 ноября, как раз через три месяца после того, как в Штатах впервые был показан фильм «Битлз» «А Hard Day’s Night» под восторженные отзывы в прессе (в «Виллидж Войс» его назвали «Гражданином Кейном» музыкальных фильмов») и шумную летнюю активность. Это было одной из тех вещей, которые Полковник не заметил за своей чрезвычайно интенсивной перепиской с Уоллисом той осенью, которая, казалось, была направлена почти столько же на то, чтобы свести с ума Уоллиса и Хейзена, сколько и на то, чтобы улучшить условия контракта своего клиента.

Тем временем Полковник также занимался переговорами с MGM, и под конец года ему удалось выторговать миллионный гонорар, к которому он уже давно стремился и который рассматривал в качестве важной вехи. Он был частью контракта на три картины, по которому только первая картина должна была принести гонорар в размере 1 миллиона долларов, в то время как две другие оплачивались по 750 тысяч долларов каждая, плюс к этому предусматривалось 40-процентное участие в прибылях от каждой картины начиная с первого доллара. Это была безусловная финансовая победа, но, возможно, столь же важно было то, что этот контракт открыто использовал принцип, установленный фильмом «Kissin’ Cousins»: чем меньше съемочных дней обещается, тем выше для всех потенциальные прибыли.

Он полностью завершил переговоры с MGM перед самым Рождеством, при этом был близок к завершению переговоров по еще одному соглашению, в этом случае с «Юнайтед Артисте», на две картины по 650 тысяч долларов каждая. Таким образом, к концу 1964 года Элвис был реально самой высокооплачиваемой звездой Голливуда не с точки зрения гонораров, получаемых за отдельную картину (хотя и тут с учетом участия в прибылях он мог бы поспорить за это звание), но с точки зрения своей способности делать минимум три картины в год за 500 тысяч долларов и выше при практически гарантированных прибылях. К тому времени, как Полковник полностью завершил все свои переговоры, у него было восемь запланированных картин на ближайшие три года (с гарантированным жалованьем, составлявшим в общем итоге 5 миллионов 350 тысяч долларов) на фоне новых возможностей, которые открывались, казалось, ежедневно. Малоудивительно в таком случае, что Полковник выразил определенный оптимизм, когда дал в ноябре на съемочной площадке «Tickle Ме» интервью репортеру «Нью — Йорк тайме» Питеру Барту. «Мы будем двигаться так же, как движемся сейчас, — растягивая слова, говорил он репортеру, прикуривая свою сигару от серебряного маяка футом в высоту. — Каждый год приносит больше денег».

В конце ноября они вернулись домой на обычный трехмесячный перерыв. Среди парней произошла короткая размолвка из — за того, что дарить Элвису на Рождество: Марти пошел и купил роскошную Библию в белом кожаном переплете, а затем перерисовал «Древо жизни», напечатанное в начале книги, где написал имя Элвиса на стволе, а имена каждого из парней на отдельной ветке. Под древом была выведена одна из любимых цитат Элвиса: «И познаете истину, и истина сделает вас свободными»^[31], — написанная по — английски, по — латыни и по — еврейски, «чтобы представить религии всех людей, которые были его друзьями». Правда, Марти не удосужился сообщить о подарке Ларри — упущение, которое Элвис тут же заметил, когда не увидел на рисунке имени Ларри. Он принял их подарок только после того, как Ларри подрисовал одну из ветвей, которая была еще не занята внизу древа.

Это было не единственное оскорбление, которое пришлось вынести Ларри. Он продолжал оставаться объектом насмешек за отсутствие у него интереса к контактным видам спорта (он предпочитал тай — чи), за свои музыкальные вкусы (он слушал Баха) и за его пристрастие к марихуане — никто не пролил слез, когда за употребление марихуаны его загребла мемфисская полиция, из коей передряги его вызволило только прямое вмешательство Элвиса и его друга шерифа Билла Морриса. Даже то, что Ларри был евреем, служило поводом для язвительных замечаний, так как парни называли его в глаза «Лоуренсом Израильским», правда, и в этом был явный элемент соперничества, особенно в случае Марти, который по меньшей мере столь же гордился своими еврейскими корнями.

Ларри познакомил Элвиса с новыми способами восприятия иудаизма еще раньше, когда проводил связь между иудаизмом и нумерологией (Ларри настаивал, что «раввины меняют имена людей в соответствии с нумерологическими принципами»), и Элвис стал носить на шее золотую «хеи»^[32] когда Ларри объяснил ему, что «хеи» на еврейском языке означает «жизнь». И Ларри и Марти ставили себе в заслугу, что побудили Элвиса принять решение в то Рождество о том, чтобы поместить на могилу Глэдис новый надгробный камень — с еврейской звездой на одной стороне и крестом на другой, — и в то время, как Джордж Клейн и Алан Фортас, другие евреи — члены группы, полностью поддержали эту идею, было ясно, что некоторые другие парни отнеслись к затее с заметным скепсисом. Если верить Марти, вскоре после этого они с Элвисом придумали идею с часами, на циферблате которых чередовались бы крест и звезда Давида как символ всеобщего братства. Он отнес набросок ювелиру Хэрри Левитчу, и тот создал прототип, на основе которого он впоследствии изготовил сотни часов для Элвиса, чтобы тот мог дарить их друзьям.

Ясно, что Вернон не мог быть полностью согласен с этими нововведениями. И Марти, и Ларри хорошо знали из разговоров с Элвисом, что Вернон не очень — то понимал необходимость в таком экуменизме, и Марти был убежден, что Вернон и члены его семьи были антисемитами, а остальные родственники — сумасшедшими. За то короткое время, что Лэкеры прожили в Грейс ленде, жене Марти угрожал, а на него самого набрасывался с ножом дядя Элвиса Джонни Смит (брат Глэдис Пресли), а Клеттис Пресли (жена Вестера и сестра Джонни и Глэдис), которая пила не хуже своего брата, ясно дала понять, что тоже недолюбливает его. Марти был невысокого мнения о слабоумном дяде Элвиса Трейси, который любил всем говорить: «У меня нервы в грязи» — и издавал такие звуки, «словно он готов взорваться»; словом, можно сказать, что у него было довольно нелестное представление обо всем клане.

Взгляд Ларри был несколько более милостив; он рассматривал членов семьи как жертв общего невежества и необразованности, подверженных тому же страху, который терзал парней и отравлял его отношения с ними, страху, что какой — нибудь пройдоха отнимет у них то, что они считали по праву своим. По большей части, впрочем, раздоры не вырывались наружу после того, как между Элвисом и Верноном наконец установились более или менее нормальные отношения, в которых жизнь Вернона с Ди и ее детьми была принята просто как факт, и Вернон мог ходить из своего нового дома на улице Долан в свой офис позади особняка в Грейсленде через задние ворота, завтракать с Элвисом в кухне Грейсленда или приходить с визитом без особых церемоний в любое время дня и ночи.

В сущности, единственным неоскудевающим источником напряжения между отцом и сыном были деньги: Элвис понятия не имел, что сколько стоит, и ему не было до этого никакого дела, по наблюдению Ларри; Вернон, наоборот, «жил в постоянном страхе, что их постигнет какое — нибудь несчастье и что в один прекрасный день они с Элвисом окажутся снова в Тьюпело… [такая перспектива] приводила Вернона в ужас».

Гораздо больше Ларри беспокоила яростная, неуменьшающаяся и практически не замаскированная враждебность Присциллы по отношению к нему. Он приписывал это отсутствию духовного сознания у Присциллы, однако для Присциллы это представляло собой более низменную, инстинктивную заботу, вопрос жизни и смерти с точки зрения ее отношений с Элвисом. Под влиянием Ларри, как она воспринимала его, Элвис больше не проявлял к ней никакого интереса. По ночам он по обыкновению читал в постели, но наотрез отказывался заниматься даже тем суррогатом секса, которым он обычно подменял настоящие занятия любовью. У него был, по его словам, «период очищения, как физического, так и духовного. Любые физические искушения были враждебны всему, к чему он стремился».

«— Цилла, — сказал он ей однажды ночью, перед тем как лечь спать. — Тебе придется проявить понимание в ближайшие несколько недель или месяцев, не знаю, сколько потребуется времени. Я чувствую, что должен воздерживаться от искушений секса.

— Но почему? И почему со мной?

У него был довольно торжественный вид.

— Мы должны управлять нашими желаниями, чтобы они не управляли нами. Если мы способны управлять своими сексуальными влечениями, тогда мы способны управлять всеми другими желаниями.

Когда мы лежали в постели, он принял свою обычную дозу снотворного, передал мне мою, после чего, борясь со сном, принялся читать свои метафизические книги.

Будучи поверенным в его душевных делах, я должна была с такой же страстью искать ответы на мучившие его вопросы, как и он, но я терпеть не могла эти нудные трактаты, которые каждую ночь окружали нас в постели. Обычно, открыв одну из этих книг, я уже через пять минут крепко спала. Раздраженный моим очевидным равнодушием, он будил меня, чтобы поделиться проникновенным отрывком. Если я выражала хоть малейший протест, он говорил: «Цилла, у нас никогда ничего не получится, потому что ты не проявляешь интереса ко мне и к моим стремлениям». Затем язвительно; «Есть немало женщин на свете, у которых я смогу найти понимание».

[В какой — то момент] я не выдержала. Я потеряла контроль над собой и начала визжать:

— Я больше этого не вынесу! Я больше не могу это слушать! Меня тошнит от твоего вечно бубнящего голоса! Он — сводит — меня — с ума!

Я была в истерике, я рвала на себе волосы как обезумевшая.

— Что ты видишь? — потребовала я. — Скажи мне, что ты видишь?

Он уставился на меня сквозь полузакрытые глаза.

— Сумасшедшую, обезумевшую, сумасшедшую женщину, — ответил он, едва выговаривая слова из — за снотворного.

Я в слезах упала на колени рядом с ним… Когда я закончила свою тираду, до меня доносились только слабые звуки религиозной музыки, передаваемой по радио. Я подняла глаза к его лицу. Он спал глубоким сном».

8 января Элвис отпраздновал свой тридцатый день рождения. Парни подарили ему медальон с Древом жизни, и он провел этот день дома, читая свои книги и спокойно размышляя над своим прошлым, которое привело его к этому моменту, и над будущим, простиравшимся впереди. До того как он уехал в Голливуд в начале марта, он высказал некоторые свои мысли в интервью Джеймсу Кингсли, репортеру «Коммершиал эппил». «Мы прошли долгий путь от Тьюпело, — поведал он Кингсли, который, после Боба Джонсона, знал его, вероятно, лучше всех остальных мемфисских репортеров. — Я знаю, что нужно драться за то, чего ты хочешь». Его никогда не покидает жажда быть кем — то, сказал он, когда позволил чужаку редкую возможность взглянуть на Грейсленд. «Позади огромного белого дивана, — писал Кингсли, — висят красные портьеры от пола до потолка, которые автоматически раздвигаются при нажатии кнопки. У противоположной стеньг возвышается камин из непрозрачного литого стекла. Вокруг него белые кресла и многоцветные подушки на толстом белом ковре. Налево столовая, где над столом из орехового дерева свисает люстра в форме звезды. Сиденья стульев, повторяя цветовую гамму, обтянуты красным бархатом.

С другого конца гостиной открывается вид на музыкальную комнату — с роялем цвета слоновой кости и таким же телевизором… «Как вы думаете, тот дом в Тьюпело поместился бы в этой комнате?» — спросил он, с гордостью демонстрируя Кингсли остальной дом (впрочем, для фотографа «Коммершиал эппил» он остался под запретом), свои семь или восемь машин, автофургон и три мотоцикла — и тот образ жизни, который был столь же нарочито скромным, сколь и причудливым. «Его представление о хорошем обеде — маленький стейк и картофель. Завтрак обычно состоит из хорошо поджаренного бекона, яичницы, тостов и кофе… Перекусывать он любит сандвичами с желе или арахисовым маслом и измельченными бананами». Он знал о своей репутации затворника, сообщал Кингсли, но всячески старался показать, что «вовсе не потерял уважения к своим поклонникам… Я удаляюсь не от своих поклонников, а от самого себя». Он надеется, что когда — нибудь у него будут дети, сказал он, если только сможет найти ту единственную девушку. А если у него будут дети, сказал он, то «я назову мою первую дочь Глэдис — в честь моей мамы».

Затем он посмотрел на часы и с улыбкой повернулся к репортеру. «Послушайте, давайте покончим с этим делом. Уже больше восьми часов, а на улице прекрасный вечер. Как — никак я веду ночной образ жизни. Солнце зашло, и светит чудесная луна. Пора гулять».

К тому времени, как интервью вышло 7 марта, он был в Голливуде, но, несмотря на всю удовлетворенность собой и своей жизнью, которую он выказал репортеру («Элвис столь же изысканно любезен, как и карикатурный джентльмен — южанин… [его язык представляет собой] смесь просторечных словечек, странным образом оттеняемых словами человека интеллектуального, который не удовлетворился образованием, полученным им в хьюмзской средней школе»), он больше не был тем человеком, которым был раньше. Ибо его наконец посетило видение на пути в Дамаск.

Он ждал его так долго, что ему стало казаться, что он никогда его не дождется. Ларри неустанно твердил, что ему просто нужно набраться терпения, что нельзя понуждать такие вещи, однако его нелегко было успокоить. Он вот уже целый год как посвятил себя своим занятиям, он прочитал сотню книг, и если чему — то было уготовано случиться, то этому следовало уже случиться.

Он выложил все это Ларри как раз перед тем, как они добрались до Амарилло, остановившись, внезапно зарулив к мотелю, поскольку Марти жаловался, что у них нет времени останавливаться, ведь им нужно быть в Лос — Анджелесе в выходные, чтобы успеть к съемкам, начинавшимся в понедельник. Ларри обнаружил Элвиса в его номере «измученным и подавленным. Не говоря ни слова, он встал и стал ходить по комнате взад и вперед, в отчаянии качая головой. Наконец он твердо сказал: «Ну ладно, Ларри. Выкладывай правду, черт побери. Что я делаю не так, а? Что со мной не так? Может быть. Бог не любит меня или что — то в этом роде… Все, что я хочу, — это знать истину, знать и чувствовать Бога. Я ищу истину, только истину. Ты пробудил это во мне, и с тех пор как я начал искать истину, я не пережил никакого откровения — ничего. Я действительно верю во все духовные учения. Я по — настоящему в них верю, но только ничего не происходит, а я хочу этого. О, Господи, как я этого хочу. Что же со мной не так?»

Ларри был застигнут врасплох болью и смятением, звучавшими в голосе Элвиса, «но я старался сохранять спокойствие, одновременно объясняя ему, как каждая идея, которую мы обсуждали в прошедшие месяцы, занимает свое место среди других идей, как каждая из них надстраивается над другими и вместе они образуют нечто очень красивое. Духовные чтения, медитация, наши беседы — все это закладывало основы нашего развития, но все это было только частью, этапами процесса, который может продолжаться в течение всей нашей жизни. Никто не знает, когда может наступить момент откровения; это не «награда», которую человек «зарабатывает». Для некоторых этот момент так никогда и не наступает, но оттого тем больше следует продолжать стремиться к Богу».

Ларри продолжал говорить и попытался показать ему, что это одна из тех сфер жизни, где не имеет значения, что он был Элвисом Пресли, что перед Богом все равны, и для того, чтобы ощущать Бога, нужно освободиться от всех ожиданий и заранее сформированных представлений. «Ты должен расстаться со своим эго, — сказал ему Ларри, — и освободить место для Бога». Он должен был «забыть прочитанные книги, забыть усвоенные знания и сделаться пустым, чтобы Бог имел место, куда войти». Элвис наконец успокоился. «Он посмотрел в пол, затем на меня, потом улыбнулся. Выразив кивком согласие, он с чувством сказал: «Да, ты прав». Он улыбнулся своим мыслям и подвел итог разговору: «Что ж, пожалуй, все так и есть. Ладно, поехали».

Они ехали через Нью — Мексико и Аризону, пересекая пустыню; «сверкающее голубое небо, казалось, ниспадало на священные горы индейцев хопи и окрашивало все видимое в умиротворяющие, небесные оттенки». Элвис молча вел фургон, Ларри сидел рядом, а парни сзади. Вот тогда — то за Флагстаффом это и случилось.

«Элвис вдруг сделал круглые глаза и закричал: «Ух ты!»

Когда я повернулся к нему, он откинулся на сиденье с разинутым ртом и неотрывно смотрел на горизонт. Я проследил за его взглядом и увидел облако, единую белую массу, плывущую по небу. Из облачков вырисовывался ясный, четкий, узнаваемый портрет.

— Ты видищь то, что я вижу? — шепотом спросил Элвис. Я снова посмотрел на облако. — Там лицо Иосифа Сталина!

Как я ни старался посмотреть на облако другим способом, невозможно было отрицать, что там действительно было лицо Сталина.

— Почему Сталин? Почему Сталин? — вопрошал Элвис срывающимся голосом. — Почему его лицо, а не чье — то другое?

Прежде чем я смог ответить, облако медленно завернулось внутрь самого себя, меняя очертания и форму, пока лицо не стало расплывчатым и постепенно не исчезло вовсе. Я понимал, что мы стали свидетелями чего — то экстраординарного, и повернулся, чтобы сказать это, но остановился, когда увидел Элвиса, который не отрываясь смотрел на облако, глаза широко распахнуты, на лице выражение удивления. Почти невозможно описать, как он выглядел в тот момент… однако выражение на лице Элвиса напоминало описание того, что мы встречаем в Библии или других религиозных книгах: он выглядел, как только что обращенный в веру человек. Он выглядел таким умиротворенным, таким всеприемлющим, таким открытым, таким счастливым. Такого я никогда не видел раньше и никогда не увижу вновь…

Элвис свернул автобус к обочине и резко затормозил. «Ларри, иди за мной!» — закричал он, распахнул дверь и бросился бежать по песку. Я наконец догнал его, и когда мы стояли, овеваемые прохладным ветерком пустоши, лицо Элвиса светилось радостью.

— Это Бог! — кричал он. — Это Бог!..

По его лицу текли слезы, когда он крепко обнял меня и сказал:

— …Я благодарю тебя от всего сердца. Ты привел меня сюда. Я никогда этого не забуду, никогда. Это действительно случилось. Я увидел лицо Сталина и подумал про себя: «Почему Сталин? Не есть ли это проекция чего — то, что внутри меня? Не пытается ли Бог показать мне, что он думает обо мне?..» И тут это произошло! Лицо Сталина превратилось прямо в лицо Иисуса, и он улыбнулся мне, и я почувствовал это каждой клеточкой своего существа. Впервые в моей жизни Бог и Иисус стали живой реальностью.

— О Господи! О Господи, — твердил Элвис. Затем он помолчал и сказал странную вещь: — Ты можешь себе представить, что подумали бы мои поклонники, если бы увидели меня тут?

— Они бы полюбили тебя еще больше, — ответил я.

— Да, — сказал он, — я надеюсь, что это так».

Остаток пути сопровождался некоторой неловкостью. Элвис упивался своим новообретенным блаженством, в то время как парни кипели от злости из — за этого последнего свидетельства странности своего босса и почти ненормальной тяги к сверхъестественному. Если у них была причина испытывать недоверие к Ларри прежде, то теперь они были почти готовы убить его. Потому никто из парней не удивился, когда автофургон, который отстал от остальной группы, загорелся в пустыне Мохава, чуть дальше Нидлса, Калифорния. Каким — то образом Элвису и парням, которые ехали с ним в фургоне, удалось найти два такси и добраться на них в Лос — Анджелес, и, естественно, все хотели услышать, что же произошло, когда они наконец попали домой. Однако Элвис желал только одного — поговорить наедине с Ларри. Он закрыл двери в комнату, и, хотя мог слышать, что парни стоят под дверью, пытаясь подслушать их разговор, ему, похоже, было все равно: он уже тридцать шесть часов подряд был на ногах и все еще находился под властью своего откровения. Он хочет уйти из шоу — бизнеса, сообщил он Ларри с такой уверенностью, которую тот никогда не замечал за ним раньше. Он хочет стать монахом.

Джо присоединился к ним в Калифорнии. Оказалось, что не так легко пробиться, как он воображал, полагаясь только на себя; связи в киноиндустрии, которые казались такими надежными, когда он работал на Элвиса Пресли, превратились в ничто, когда он стал искать работу, телефонные звонки, которые когда — то моментально достигали цели, пропадали втуне, и к Рождеству он практически оказался у разбитого корыта. Тогда — то Элвис прислал ему праздничный чек, и Джо позвонил, чтобы поблагодарить его, — одно за другим, и наконец Джо проглотил свою гордость и спросил, не может ли он вернуться. В конце концов было решено, что Джо и Марти будут вместе отвечать за организацию, — положение дел, которое не вполне устраивало ни того, ни другого, но оба в данный момент были готовы мириться с ним.

15 марта начались съемки первого из трех фильмов, которые предполагалось снять по новому контракту с MGM, — легковесную и скучноватую картину под названием «Harum Scarum» (возможно, «Ветреник». — Прим. перев.) с Сэмом Катсманом в качестве режиссера. Элвис отложил пока свои планы уйти в монастырь под действием здравого смысла, сна и убеждений Ларри в том, что у него есть обязанность перед миром — нести свой дар людям. Он уже записал крайне посредственный саундтрек в Нэшвилле и пребывал в отчаянии, что в который раз Катсман отвел на съемки всего пятнадцать дней, однако с нетерпением ждал возобновления своего сотрудничества с режиссером Джином Нельсоном. И его порадовали костюмы, сшитые для него Нельсоном, которые намеренно должны были приводить на память Рудольфа Валентино.

Всякий его энтузиазм почти полностью испарился в первый же день съемок, когда тут же стало ясно, что сюжет смехотворен, декорации убоги, даже Нельсон извинялся за спешку и низкое качество съемок. Полковник разбил небольшой шатер с мигающими лампочками перед своим офисом на площадке MGM, но это скорее выглядело как пустая бравада, поскольку ее пятидесятишестилетний обитатель, все еще прикованный к постели болью в спине, редко появлялся в павильоне, полагаясь на ежедневные отчеты своего помощника Тома Дискина относительно того, как продвигается картина. В конце съемок Элвис подарил исполнителям и съемочной команде часы со звездой Давида, которые создал Хэрри Левитч, а Джину Нельсону вручил фотографию с автографом, на которой было подписано; «Когда — нибудь мы сделаем это как следует».

Все это могло бы сильнее его задеть, если бы он не был так погружен в свою новую жизнь. Еще во время съемок «Hamm Scarum» он начал посещать приют Братства самореализации на озере Шрайн в Пасифик — Палисейдс в нескольких кварталах от океана, и там он обнаружил внутреннюю умиротворенность и новую миссию в своем стремлении к духовному просветлению.

Братство самореализации было основано в 1920 году Прамахансой Йоганандой, индийским духовным деятелем, который приехал в 1920 году в Соединенные Штаты по приглашению Международного конгресса религиозных либералов в Бостоне и вскоре произвел сенсацию на выездной сессии в Шатокуа. К 1931 году, когда он выступил с серией лекций в Солт — Лейк — Сити, он уже был широко признан как уникальное явление, «индус, приехавший в Соединенные Штаты, чтобы нести Бога христианам, проповедующий смысл учения Христа». Именно в Солт — Лейк — Сити его впервые услышала Фэй Райт, семнадцатилетняя вольнодумка, которая вскоре после этого поставила своих родителей в известность о том, что она нашла свое призвание в жизни и уезжает в Лос — Анджелес, чтобы служить Йогананде в международной штаб — квартире Братства на горе Вашингтон. Три года спустя после смерти Йогананды в 1952 году Райт стала президентом Братства самореализации под своим духовным именем Шри Дейя Мата. Главная работа Йогананды «Автобиография йога», хроника его духовных исканий и встреч с замечательными людьми — от Лютера Бербанка и Рабиндраната Тагора до Ганди, «Терезы Ньюман, рьяной, католички со стигматами» и «Женщины, которая никогда не ест», — к тому времени уже давно считалась классикой духовной литературы, и то, как необъяснимо тело учителя не было подвержено разложению в течение трех недель, пока оно было выставлено в открытом гробу после его смерти («Отсутствие каких — либо видимых признаков разложения в мертвом теле Прамахансы Йогананды возводит этот случай в разряд самых необыкновенных в нашей практике», — писал директор морга в Форест — Лоун), стало еще одним примером его собственных выдающихся способностей.

Несмотря, однако, на все смутно «спиритуалистические» атрибуты движения, самым замечательным в учении Йогананды было его здравомыслие. Оно проповедовало странно экуменический подход, далеко отстоящий от идеологического пуризма фундаменталистских движений или культа личности, исповедуемого во многих харизматических орденах. Учение Йогананды предлагало убежище, в котором искатель истины любого толка(христианин, иудаист, буддист, индуист) мог найти духовное утешение, равно как и расписанную по шагам программу техники медитации, называемую крийя — йога, которая требовала самозабвения, дисциплины и сосредоточенности на процессе, необязательно исключавшем религиозное убеждение, но также и не требовавшем его. Элвис был увлечен с самого начала своих исканий, с того момента, как впервые прочитал «Автобиографию йога», и, когда он узнал от Ларри о «не подверженном разложению» теле Йогананды (этот момент, похоже, напрямую перекликался с его собственной одержимостью идеей смертности), он был еще больше заинтригован.

В парке в Пасифик — Пэлисейдс он познакомился с монахом по имени брат Адольф, которому было далеко за восемьдесят, и с ним Элвис часто предавался беседам и продолжительным философским дискуссиям. Брат Адольф снабжал его религиозными книгами и часто ссылался на Шри Дейю Мата, которая прошлым летом после почти годового паломничества вернулась из Индии. Согласилась ли бы Шри Дейя Мата, по мнению брата Адольфа, поговорить с ним? — спросил Элвис. Он всего лишь скромный искатель истины и многое бы отдал за возможность побеседовать с ней. Брат Адольф передал просьбу Дейе Мата, и она согласилась встретиться с ним; она будет рада, сказала она, повидаться со знаменитым певцом, если ей позволят дела.

Весной того же года Элвис приехал в штаб — квартиру Братства по узким петляющим дорожкам, которые прорезали гору Вашингтон — крутую возвышенность, испещренную скромными бунгало на окраинах Лос — Анджелеса с видом на Пасадену. Там он обнаружил просторное, разбросанное по большой территории поместье с ухоженным и красивым парком и открытое, наполненное светом строение, которое когда — то было роскошным отелем и местом отдыха для заправил нарождавшейся местной киноиндустрии. Там он также встретил пятидесятилетнюю Дейю Мата, чьи спокойные, тихие жесты сразу же произвели на него впечатление, не меньшее, чем он представлял себе. Но вот что он никак не ожидал — то, до какой степени ее безмятежная и умиротворяющая манера напомнит ему его мать, Глэдис Пресли.

Дейя Мата, которую последователи любовно называли «матушка», была, со своей стороны, поражена не столько явной скромностью знаменитого певца, сколько его искренней приверженностью учению и жаждой познания. «Я увидела в нем человека, полного чистоты, если понимаете, о чем я говорю. Он был наивным, по — детски наивным человеком, попавшим в силки мира и упивавшимся его лестью, но более этого он чувствовал глубокую связь со своей публикой; он пылко любил свою публику и не желал ее разочаровывать. Вот это я заметила. Затем мы стали говорить о вопросах, которые составляли для него большое значение. Он кое — что прочел. Он тонул, он утопал. Передо мной был человек, который имел все, о чем только можно мечтать, но это не приносило ему удовлетворения. В его жизни была пустота, и единственным способом заполнить ее было обратиться внутрь себя».

Он говорил с ней, как уже долгие годы ни с кем не говорил. «Когда он вошел, можно было видеть, что он робок. Я сказала: «Теперь, Элвис, просто расслабься. Ты пришел повидаться со мной; просто сядь и говори. Если угодно, можешь представлять меня старым башмаком». Познакомившись с ней поближе, он стал все больше и больше раскрывать свою душу, признался в своих страхах, поведал о своих сомнениях, которые неохотно открывал даже Ларри. Парни из его окружения, сказал он ей, не понимают его. «Они не разделяли его интересов, они считали, что он слишком увлекается, видели в этом угрозу для себя, и это породило трещину в их отношениях. Они по — настоящему не умели общаться с ним, они совершенно не понимали его потребности, и ясно, что он не мог говорить с ними о том, что его волновало в глубине души». Только когда он говорил о Полковнике, к нему вернулась свойственная ему осмотрительность. «Он говорил с большой осторожностью обо всем, что касалось его менеджера. Мне кажется, он считал, что Паркер был очень важной частью его жизни и пока он собирается оставаться в шоу — бизнесе, он должен следовать [его советам], поскольку тот столь успешно направлял его в течение такого длительного времени. Единственное, что его беспокоило, — то, что Полковник, похоже, не понимал его потребности в духовном обогащении. Его успех приносил ему обогащение во всех других смыслах, по чем обогащалась его душа?

Моя цель состояла в том, чтобы убедить его уделять немного времени себе. Я не хотела быть причиной каких — либо проблем между ним и его менеджером, но он отдавал так много себя другим, что ему ничего не оставалось для себя. Я всегда считала, что человек, имея двадцать четыре часа в сутки, довольно глуп, если не способен уделить хотя бы полчаса из этих двадцати четырех часов Богу. Я убеждала его выделять время для себя и своих духовных потребностей, однако его очень сильно тянуло к своим поклонникам, он желал угодить им, они давали ему любовь».

Дейя Мата увидела в нем нетерпеливое желание скорее получить «результаты», которое отмечал в нем Ларри, но она встречала такое нетерпение и в других. Он попросил ее указать ему «короткий путь» к достижению просветления с помощью крийя — йоги, на что она ответила отказом. «Такого пути я ему не указала. И никогда бы не указала. Я так часто слышала подобную просьбу от многих людей, и я просто сказала: «Об этом нечего и говорить. Меня совершенно не интересует чья — то известность. Мне неинтересна эта сторона вашей натуры, меня интересует ваша душа». Был момент, когда он захотел полностью связать свою жизнь [с движением], ему хотелось читать проповеди, принимать более активное участие, но я сказала ему, что это не будет правильно, потому что я способна была видеть его истинную природу. Какое — то время он, возможно, был бы преисполнен энтузиазмом, но затем он остыл бы и его потянуло бы к его прежним занятиям, потому что это была его жизнь, у него была другая миссия. Один раз, уже выходя за дверь, он вернулся, словно ребенок, наполненный нежными чувствами, и сказал: «Дейя Мата, я хочу, чтобы вы знали, что я люблю вас». И он говорил то, что действительно чувствовал, как это было бы, будь вместо меня его мама. Затем он прибавил: «Ах, если бы вы только могли познакомиться с моей мамой». И я сказала: «Да, Элвис, я очень бы хотела с ней познакомиться».

Он обрел в своей жизни новую безмятежность. Парням это казалось больше как сумасшествие, и они ощущали все возрастающие отчуждение, возмущение, недоумение и гнев — все сразу. Элвис, казалось, все больше отдалялся от них со своими почти ежедневными видениями, своими повествованиями о полете на космическом корабле, своими бредовыми рассказами о том, что он якобы способен одним только усилием воли включать и выключать поливочное устройство на поле гольф — клуба в Бел — Эр позади дома, своей убежденностью в том, что он способен излечить их при помощи своих целительных сил от всего на свете, начиная с простой простуды и заканчивая серьезными болезнями. Марти он заявил, что песня птицы превратилась в голос Христа, и при других обстоятельствах они, возможно, уступили бы соблазну и поместили бы его в клинику, но рассудок говорил им, что он освободится и от этого наваждения, как до этого от всех других своих капризов и увлечений.

В глазах Джо это была главным образом проблема таблеток и его жгучего, неутолимого желания чего — то большего, — правда, оттого, что их традиционные вечеринки превратились в безалкогольные вечера с философскими диспутами, а «Психоделические переживания» Тимоти Лири стали прописным чтением для всех, и ситуация не стала более приятной. Они по — прежнему время от времени играли в футбол, и по — прежнему были редкие случаи, когда они всей компанией отправлялись в новый клуб отца Сэнди Ферра на Сансет — «Ред Велвит», — но это было не то же самое, что раньше; все их развлечения, казалось, лишились главного — веселья и радости. Сами парни по — прежнему употребляли то стимуляторы, то депрессанты, а у Марти с Аланом в особенности у самих стали намечаться проблемы из — за употребления наркотиков. Когда Марти готовил бухгалтерские отчеты, он нередко оставался на ногах в течение двух — трех дней подряд. «И как — то раз ночью, после того как я не спал, вероятно, уже три дня, я сидел на кровати и писал. Вокруг меня на кровати были раскиданы бухгалтерские книги и квитанции. Я был так накачан таблетками, что помню только, что я взглянул на часы — было, кажется, что — то вроде 2.30 или 3 часа ночи — и отключился. На следующее утро я проснулся и обнаружил, что по — прежнему нахожусь в том же положении, сижу посредине кровати… Но с подобными вещами ничего нельзя поделать, когда употребляешь столько стимуляторов, сколько употреблял я».

Именно Марти также в основном отчитывался перед Полковником, сообщая ему обо всех последних примерах все более странного поведения Элвиса. Марти передавал эти новости с тем же усердием, с которым составлял все остальные свои отчеты, но от него не могло укрыться, что в кои — то веки Полковник был озадачен и не знал, как поступать в таком случае. По — прежнему донимаемый болями в спине, он проводил все больше времени в доме в Пальм — Спрингс, который ему бесплатно предоставило агентство «Уильям Моррис», где в отеле «Спа» он мог принимать ежедневные паровые ванны, подчищать холодильник жены или просто сидеть на солнышке около своего бассейна и пировать на своем импровизированном барбекю. Вращаясь на свой эксцентричный манер в избранных кругах голливудской элиты, он показывал миру парадную личину, однако впервые его патентованное сочетание карнавальных ухваток и непоколебимой убежденности начало раздражать, а его привычное бахвальство стало звучать все больше и больше как показной оптимизм.

С. Роберту Дженнингсу, который делал где — то в это время статью для «Сатердей ивнинг пост», он заявил, что его собственный затрапезный вид и неприглядный вид его офисов (с их безвкусным набором из чучел животных и вымпелов, постеров, пластинок Элвиса) имели своей целью отбить охоту у всякого рода шарлатанов и пустозвонов от шоу — бизнеса домогаться встречи с ним. «Крупные воротилы боятся показываться со мной на публике, — сказал он. — Экономит уйму времени». Что касается слухов о возможной женитьбе Элвиса, то он отрицал их, но заметил, что «Элвис обещал поставить меня в известность за три недели, если когда — нибудь соберется жениться, чтобы у меня было время использовать это в рекламных целях». Его личным кредо, по замечанию Дженнингса, было: «Не пытайся ничего объяснить, просто продавай это», — впрочем, британский музыкальный журналист Крис Хатчинс, который брал у него интервью спустя каких — нибудь несколько месяцев, отметил за словами бахвальства гораздо больше серьезности.

Миру не следует удивляться, если он вдруг уйдет скоро на пенсию, заявил Полковник, отмечая разницу в возрасте между собой и своим мальчиком. «Рано или поздно кому — то другому придется взять бразды правления в свои руки». Во время того же визита к Полковнику журналист присутствовал на переговорах по поводу выпуска товаров под маркой Элвиса с двумя нью — йоркскими «магнатами», которые предлагали 80 тысяч долларов в виде лицензионных выплат. Перед самым приходом бизнесменов в офисе появился старый друг Полковника с карнавальных дней.

Этот друг пережил тяжелые времена и имел при себе коробку с несколькими сотнями надувных шариков, которые он предложил купить Полковнику за сорок долларов. Щадя гордость друга, Полковник торговался с ним в течение получаса и в конце концов купил шарики за тридцать восемь долларов.

Завершив сделку, он пригласил магнатов, которые ожидали в приемной. Когда мужчина ушел, один из бизнесменов накинулся на Полковника со словами: «Вы заставили нас ждать двадцать минут, чтобы купить шариков на тридцать восемь долларов, когда мы предлагаем вам обсудить сделку на восемьдесят тысяч долларов?» На что Полковник ответил так: «Знаете, его сделка была важнее для него, чем ваша была бы для вас. Я говорю «была бы», джентльмены, потому что я только что решил не иметь с вами дела. Всего доброго».

Он был, вне всякого сомнения, странным типом. Несмотря на свое неукротимое желание всем заправлять и свою почти патологическую потребность постоянно выводить из равновесия своих коллег, по наблюдению Гейба Такера, давнего товарища Полковника, который вернулся под его начало спустя почти десятилетие, Паркер был более чем способен на многочисленные столь же импульсивные проявления щедрости. И «в его странной натуре было маскировать проявления своей доброты», по замечанию Такера, но его единственными критериями были преданность и длительные отношения, но никак не религия, вера в будущее или в человеческую природу. И именно верность и преданность беспокоили его теперь.

Не то чтобы он подозревал Элвиса в неверности; просто впервые за долгую историю их отношений он не мог в действительности сказать, кому теперь был предан Элвис. Все те разговоры о том, что мальчик якобы собирается уйти из кинобизнеса, доходили до него из вторых рук, и он никогда не воспринимал их всерьез. Они с Элвисом понимали друг друга, и он был убежден, что Элвис всегда будет стремиться оправдать это взаимопонимание, что Элвис никогда не станет намеренно делать ничего такого, что поставило бы его в неловкое положение. Но в то же время он не мог не обращаться памятью к своему ужасному разрыву с Эдди Арнолдом летом 1953 года. Полковник был основательно подготовленным человеком: он гордился своей способностью обставлять своих конкурентов благодаря своему знанию территории, — вот это — то и помогло ему стать столь великим антрепренером, и если бы ему пришлось указать какую — то одну причину своего успеха в трудном и всегда непредсказуемом бизнесе, он указал бы это. Подготовленность. Предвидение. Всегда быть на два хода вперед конкурента. Однако отступничество Арнолда совершенно застигло его врасплох; одностороннее решение Эдди расстаться с ним после девяти лет непоколебимой преданности просто по причине разности «стилей» стало для него громом среди ясного неба. И хотя он почти моментально оправился от этого удара, — ни единого раза не обнаружив слабость, не допустив мысли об ошибке, образовав команду с Хэнком Сноу к концу 1954 года и почти вскоре после этого найдя своего мальчика, — воспоминание о его внезапности, тот факт, что он полностью просмотрел его возможность, не могли не влиять на его самоощущение сейчас.

Он не мог понять, к чему стремится Элвис. Они были командой, однако он не знал, что на уме у мальчика. А в отсутствие знания он отступил на привычные позиции. Он не хочет конфронтации с Геллером; если он и уверен в чем — то, так это в том, что Геллер в конце концов оступится либо Элвис просто устанет от него и займется чем — нибудь другим. Пока же он будет показывать, что он по — прежнему способен выполнять свои обязательства, как и всегда.

С этой целью в течение всей весны он с жаром раскручивал «Tickle Me» — это была, по его выраженному во всеуслышание признанию, самая крупная и самая удачная рекламная кампания. 19 мая он послал Гейба Такера в Атланту на премьеру картины с золотым «Кадиллаком», который он недавно убедил RCA приобрести и отправить в тур по стране. Если для раскрутки картины не может присутствовать лично Элвис, то, по крайней мере, может его шикарная машина. Он собрал пятьдесят тысяч посылок с рекламной продукцией для связанных с RCA прокатчиков на местах, приобрел сто тысяч надувных шаров и одобрил выпуск двух синглов, отобранных из старых песен на саундтреке к фильмам (любимая песня Полковника «I'm Yours» стала стороной В на втором сингле), одновременно руководя массированной кампанией по раскрутке фильма как «морально пристойной картины для семейного просмотра». В конце всех усилий картина спасла «Эллайд Артистс», став третьей самой кассовой картиной в истории студии (после «55 дней в Пекине» и «Эль Сида») и в довершение принеся неплохую прибыль Элвису и Полковнику.

В то же время он понимал, что ситуация с «Harum Scarum» из рук вон плохая. Посмотрев 17 июня первый монтаж, он настрочил письмо MGM, в котором заявил, что потребуется пройдоха похлеще Барнума, чтобы продать эту картину, и что, учитывая художественную несостоятельность картины, возможно, было бы лучше всего просто «быстро сбыть картину прокатчикам, получить деньги, затем попытаться снова». В качестве запоздалого соображения он прибавил с нехарактерной для него самокритичностью, что, возможно, на следующую картину следует затратить больше времени, чтобы гарантировать лучший результат. Пытаться вместить все в пятнадцать — восемнадцать дней съемок, когда звезда фигурирует практически в каждой сцене, заключал Полковник, — это прямой путь к катастрофе.

Месяц спустя, все еще пытаясь спасти то, что, на его взгляд, было невозможно спасти, он предложил, что им, возможно, следует добавить в качестве повествователя говорящего верблюда; по крайней мере, в таком случае смехотворность сценария могла бы показаться намеренной, а маленькие поклонники звезды, может быть, сочли бы верблюда очаровательным. Это был редчайший случай, когда Полковник допускал мысль, что мог ошибиться, и хотя он продолжал сохранять задорный тон, в нем было мало веселости. Однако он не сдавался. Картина все же может принести деньги; несмотря на все ее изъяны, она вполне может посоперничать с «Kissin' Cousins» — и, может быть, даже немного превзойдет ее. К этому времени он, однако, уже увлекся другим проектом, который, как и всегда, должен был превратиться в самую крупную и выгодную сделку.

В апреле Джерри Шиллинг приобрел мотоцикл «Триумф‑650». Только через несколько дней это заметил Элвис, который сам всегда гонял на «Харлей Дэвидсон», но, заметив, попросил прокатиться. Ему так понравился этот мотоцикл, что он решил, что у всех должен быть такой. Джордж Баррис начал обзванивать дилеров, и уже в три часа утра у них во дворе стояло девять таких мотоциклов. Марти не хотел ездить на мотоцикле, поэтому Элвис купил Марти машину. В конечном счете он купил каждому также и по машине. Но в течение следующих двух недель они везде ездили на мотоциклах, днем и ночью с ревом въезжая и выезжая из ворот Бел — Эр, пока соседи не подали петицию по поводу шума. Джерри был в ярости из — за этого ущемления его гражданских прав, однако просто посмеялся над этим и приобрел трейлер, чтобы провозить мотоциклы через ворота в ту и другую сторону.

Озабоченность Джерри гражданскими свободами была не в счет, ведь он не был членом семьи. В погоне за образованием он посещал курсы истории в Калифорнийском университете в Лос — Анджелесе; он проявлял большую любознательность во всем — от духовных штудий до текущих событий; и в целом он демонстрировал причудливую смесь из совершенной наивности, искренней преданности и упрямой независимости, которая не укрывалась ни от кого в группе. Джо и Джоанн Эспозито называли его мистер Милк^[33], а Джоанн считала его очень непохожим на всех остальных в группе. «Он был таким забавным. Он ел пирожок при помощи ножа и вилки. И он не допускал, чтобы один вид продукта на тарелке соприкасался с другим. Но у него была открытая душа. И он умел слушать и был очень чутким. Вот почему, мне кажется, у него были хорошие отношения с Присциллой. И вот поэтому, мне кажется, Элвис чувствовал ревность».

Джерри уже почувствовал на себе проявления этой ревности. Перед самым их отъездом в Калифорнию он был в кухне, когда туда спустилась Присцилла, которая выглядела явно расстроенной. «Я не знал, что у них произошла большая стычка с Элвисом — он, видимо, швырнул лампу, а вся комната была в беспорядке, — и подумал, что ей нездоровится, и спросил, как она себя чувствует. До этого мы так много не говорили, потому что я был застенчивым, но я как — то вдруг разговорился с ней, а потом она пошла наверх, и, видно, они там сновали начали ругаться и она сказала: «Ну хотя бы Джерри Шиллингу небезразлично, как я себя чувствую». И это его взбесило. Он спустился вниз и стал кричать на меня: «Никто не смеет тут расспрашивать Присциллу о том, как она себя чувствует» — и прочее в том же духе. Я был подавлен после этих слов. Он впервые кричал на меня, и я не знал, что сказать в ответ. Но на следующий день он всего лишь сказал: «Поедем прокатимся» — и в будущем ни разу не упомянул об этом случае. Он словно говорил этим: мол, все хорошо, я не сержусь на тебя. И все и вправду было как будто бы в порядке. Но после всего этого остался неприятный привкус».

В глазах других Джерри был сумасбродным типом, который имел неприятную привычку в любой ситуации говорить Элвису то, что было у него на уме. «Джо обыкновенно говорил мне: «Господи, Джерри, на кой черт тебе нужно было говорить это. Он был в хорошем настроении». Однако Джерри лучше вписывался в кривую настроений Элвиса своей открытостью и своим бесконечным восхищением не только достижениями Элвиса, но и его личностью. «Я работал на парня, которым я восхищался больше всех на свете, и он обращался со мной лучше, чем кто — либо когда — либо в моей жизни, но иногда были периоды, когда ничего не происходило, и тогда вы чувствовали себя как в вакууме и становились раздражительными и капризными. Никогда не забуду, как Элвис сказал мне однажды, словно прочитав мою мысль; мы сидели на диване и смотрели телевизор, и он сказал: «Знаешь, одна из самых важных вещей, которой нужно научиться в жизни, — это умение справляться с ничегонеделанием».

В середине мая они приступили к съемкам новой картины — «Frankie and Johnny» («Фрэнки и Джонни») для «Юнайтед Артистс» — на студии «Сэм Голдуин». Это было еще одно ужасное предприятие, обещающее каждой из сторон мало надежды на удовлетворение помимо возможностей обогащения. Саундтрек был сделан новым способом, позволявшим свести к минимуму временные затраты и преодолеть растущее отвращение Элвиса к материалу. Инструментальные дорожки были записаны вечером, вокал Элвиса — на следующий день. Официальное объяснение состояло в том, что это якобы был более эффективный и современный метод, однако, по словам Алана Фортаса, действительная причина заключалась в том, что в первую ночь записи в студии Элвис устроил истерику, результатом чего и стало это нововведение.

Сам фильм — ремейк картины 1936 года с Хелен Морган — был довольно прилично срежиссирован Фредом Де Кордобой, который работал в качестве режиссера с Рональдом Рейганом в «Bedtime for Bonzo», снял «Leave It То Beaver» и «The Jack Benny Program» на телевидении, а несколько лет спустя стал самым успешным продюсером «The Tonight Show». Состав исполнителей был достаточно хорошим. Элвис явно страдал излишним весом, и, возможно, самой заметной особенностью съемок была духовная связь, установившаяся между ним и его партнершей по фильму Донной Дуглас. Вместо того чтобы ходить на свидания с ней, по словам Сонни Уэста, он проявлял к ней искренний интеллектуальный интерес. Они обменивались книгами и мыслями, говорили о Дейе Мата и Братстве самореализации, к которому она тоже принадлежала, и вместе медитировали. Он показывал ей свои многочисленные книги, как с гордостью отмечал Ларри, «и они вместе читали отмеченные им отрывки».

Под занавес съемок он снова раздал десятки наручных часов с фирменным знаком «братства» и еще во время съемок пожертвовал 50 тысяч долларов в Фонд помощи кинематографистам на церемонии, организованной Полковником, на которой чек принимали Фрэнк Синатра и Барбара Стэнвик. Даже его щедрость некоторые из парней восприняли цинически и увидели в ней вящее доказательство лицемерия их босса, хотя точно так же цинично пользовались тем же самым качеством своего работодателя, когда соревновались между собой в получении финансовой помощи для себя, будь то в виде машин, наличных денег или драгоценностей.

Для Джо не было сомнения в искренности благотворительного порыва Элвиса: главным стимулом для Элвиса было удовольствие видеть выражение лица принимающего жертвуемые средства. «Элвис обожал телевизионное шоу под названием «Миллионер». Каждую неделю обычный человек, имеющий какие — то проблемы, открывал на стук свою дверь и обнаруживал человека в костюме, который объявлял, что он уполномочен вручить ему миллион долларов от не назвавшего себя жертвователя». Джо верил, что Элвис мечтал изменить жизнь людей, будь это близкий друг или совершенно незнакомый человек, и такой способ он считал самым простым и непосредственным, чтобы сделать это. Впрочем, по мнению Ламара, это был также «способ смягчить раны, которые он наносил вам в остальное время. В этом были счастливый дар и проклятие Элвиса».

Единственным по — настоящему ярким пятном на музыкальном горизонте был успех «Crying in the Chapel», его первый хит за два года, попавший в десятку чартов, и его первая пластинка с миллионным тиражом после «Return to Sender» в 1962 году. И хотя в действительности песня была записана почти пять лет тому назад для госпел — альбома Элвиса (ее выпуск все время откладывался, так как Элвис считал, что его версия уступает ритм — н–блюзовому оригиналу Сонни Тила и Orioles), все равно было приятно вернуться на верхние позиции с пластинкой, которая имела тираж на триста тысяч копий больше, чем его последний хит, попавший на третью позицию в чартах в 1963 году, «Devil in Disguise».

Тем более было приятно, когда пластинка попала на первую строчку в британских чартах «впервые за все время», как сообщали телеграфные агентства, «с тех пор как Битлз поднялись к вершинам славы почти три года назад», и в довершение всего это был спиричуэл. Потому что какими бы искренними ни были его заявления о том, что в шоу — бизнесе хватит места для всех, какими бы корректными ни были его пожелания успеха Битлз, ни от одного из парней не укрылось то, что он воспринимал вторжение на американскую землю Битлз и вообще британской музыки как угрозу и что его бесило, что его время считали ушедшим. Было ясно, что он сам не был ни увлечен, ни удовлетворен той музыкой, которую продолжали выпускать под его именем, и, несмотря на все оптимистические разговоры и ссылки Полковника на цифры, суммы и сделки, нельзя было скрыть того факта, что пластинки больше не продавались так, как они расходились когда — то, они больше не были в такой цене, как раньше. Он восхищался Битлз, он чувствовал угрозу, исходящую от Битлз, порой он приходил в ярость от того, как неуважительно обращались со своей публикой и своими поклонниками Битлз, Боб Дилан и «Роллинг Стоунз», но больше всего он испытывал зависть — к той свободе, которую они, похоже, испытывали и всячески демонстрировали. Он тоже когда — то наслаждался свободой, он тоже когда — то был в авангарде революции, а теперь он испытывал неловкость, слушая свою собственную музыку, смотря свои собственные фильмы.

Предполагалось, что персонаж, которого Элвис должен был играть в «Paradise, Hawaiian Style», — Рик Ричардс, пилот, совершающий чартерные рейсы на вертолете, — компенсирует некоторую грубоватость героя «Roustabout». Одно время ассистент Нормана Таурога, Микки Мур, который работал с Таурогом в таких картинах, как «G. I. Blues», «Blue Hawaii» и «Girls! Girls! Girls!», а также работал ассистентом режиссера в картинах «Roustabout» и «King Creole», был знакомым лицом в режиссерском кресле. А с учетом того, что в роли сценариста выступал Алан Вайс и в третий раз для натурных съемок были выбраны Гавайи, по ощущениям это скорее напоминало сильнейшее дежа вю, чем просто посещение знакомых мест.

После многих треволнений Полковник наконец заставил Уоллиса раскошелиться на 90 тысяч долларов в виде премиальных сверх 200 тысяч долларов жалованья Элвиса, которые должны были быть разделены пополам между Элвисом и Полковником. Тем не менее он продолжал выражать некоторое разочарование, которое не могли устранить одни только деньги, и незамедлительно начал новую кампанию, цель которой было заключение контракта на новую картину.

Элвис был нездоров в ту неделю, когда он записывал саундтрек, с чем Уоллис, вероятно, связал то, почему он отказался лаять по — собачьи во время записи одной из песен. Корреспондент «Муви ньюс» Дерек Хантер сообщал, что Элвис был «слишком нездоров, чтобы появиться на примерке», и что, когда он прибыл на Гавайи, «на его лице не было его обычной улыбки… Когда Элвис наконец приступил к работе перед камерами, он не был похож на того обычного Элвиса — терпеливого и вежливого. Он то и дело ворчал на то, что его не оставляют в покое. Он жаловался на то, что его все время окружает какой — то балаган и что он надеялся избавиться от этого нудного присутствия на Гавайях».

Десять парней, которых он привез с собой вместе с отцом и мачехой, могли, вероятно, поспорить с этим отчетом, однако сам факт, что Элвиса впервые характеризовали в таких терминах, указывает на ту степень, в которой он позволял своим чувствам вырываться наружу. Он по обыкновению был вежлив с актерами и съемочной группой, с Верноном и Полковником он возложил венок к монументу в честь «Аризоны», который был построен не без его участия, и он увлекся занятиями по гавайским традициям, музыке и культуре, которые проводились в Полинезийском культурном центре, основанном мормонами колледже и приюте в Оаху, служившем местом для съемок и одновременно выступавшем в роли консультанта.

Вероятно, самым запоминающимся событием, которое случилось во время съемок, было то, что влюбился Джерри Шиллинг. Сэнди Кавело была студенткой колледжа и одной из танцовщиц, которые были задействованы в картине. Джерри едва ли обмолвился с ней словом в течение их недельного пребывания в этом центре, однако в последний вечер для отбывающей съемочной группы была устроена специальная вечеринка с пышными украшениями из цветов и танцевальными номерами. На этой вечеринке Джерри впервые по — настоящему познакомился с Сэнди, и они почти сразу же обнаружили, что имеют очень много общего.

«Это была очень трогательная прощальная вечеринка. Элвис расставался со всеми со слезами на глазах. Потом, когда на следующий день мы отправились на самолет, Сэнди принесла мне гирлянду из цветов, которую она сплела для меня сама, и я написал ей письмо с борта самолета, признавшись ей в том, как сильно ее люблю. Элвис считал, что это замечательно, и призывал меня не терять с ней связь, что я и сделал, но мне кажется, что остаток времени, пока мы снимали картину, я провел, пребывая в каком — то тоскливом состоянии».

Общее настроение, царившее на площадке «Парамаунт», немногим отличалось от настроения Джерри. Для Джэн Шепард, которая играла старшую сестру Элвиса в «King Creole» и была задействована в небольшой роли в новой картине, человек, которого она встретила теперь по прошествии семи лет, был совершенно не похож на того, кого она когда — то знала. «Он не был недружелюбным, просто очень замкнутым и держался уединенно в перерывах, мы практически не видели его. Конечно, его окружала уже совсем другая группа парней, теперь это уже была королевская свита, однако он казался полностью ушедшим в себя и не выглядел тем общительным и веселым человеком, которым был раньше. Он был поглощен книгами по теологии и, казалось, испытывал свою роль с точки зрения смысла бытия. Однажды он спросил о Долорес Харт [своей партнерше по фильмам «Loving You» и «King Creole» и подруге Шепард, которая оставила карьеру актрисы и стала монахиней], и мы немного поговорили. В спокойные моменты он по — прежнему был очень нежным и обходительным. Когда мы вспоминали о «Короле — креоле», он сказал: «Дорогая, это была моя любимая картина».

Мэй Манн, ведущий колонки светских новостей из Голливуда, который был вхож к Элвису после его появления в Голливуде, отмечал, что ходит слух, что Элвис якобы оставил свое вероисповедание и «примкнул к оккультной церкви». Как мог возникнуть такой слух? — спросил он себя, затем Элвиса, который объяснил, что он возник из — за того, что он покупает книги в магазине оккультной литературы через дорогу от «Парамаунт» (на самом деле в книжном магазине «Пиквик Букс» на Голливудском бульваре). «Кто — то из парней принес несколько из этих книг, — сказал Элвис, если верить изложению Манна. — Я начал читать и… очень увлекся чтением о религиях. Я заинтересовался самореализацией, поисками своего подлинного «я». А кого это не интересует? Но я никогда не отказывался от своей веры».

Едва ли удивительно, что Полковник должен был почувствовать себя обязанным в этот момент вступить наконец в конфронтацию с Ларри, хотя бы для того, чтобы дать ему понять, что он знает о происходящем, не важно, предполагая ли что — то предпринять на сей счет или нет. Как — то раз, когда все парни были в сборе и сидели кружком на съемочной площадке, к ним заглянул Полковник и дал понять, что сейчас он будет их «гипнотизировать». Это был один из любимых его салонных трюков, хотя всегда было трудно сказать, кто кого развлекает — он их или они его. Как бы то ни было, скоро Билли начал чесаться, как обезьяна, Чарли лаять, как собака, а кто — то из остальных парней «перевоплотился» в еще какого — то представителя животного царства. Ларри смотрел и задавался вопросом: «На что реагировали парни? На гипнотическое внушение? Или это страх перед последствиями своей несговорчивости? Главное, что Паркеру удавалось заставлять людей делать то, что они необязательно хотели делать, не важно, из какого источника происходила его способность».

«— Смотри, — сказал он, расплываясь в улыбке, в то время как его глаза, казалось, буравили мою голову, — они все загипнотизированы. Но нет, — прибавил он, словно отвечая на какой — то вопрос, который никто другой не слышал, или разговаривая сам с собой, — мы не будем делать этого с Ларри, потому что Ларри владеет гипнозом.

Сказав это, он улыбнулся мне заговорщической улыбкой и произнес, не обращаясь ни к кому конкретно: «Где стул для Полковника?»

Несколько парней кинулись со стульями к Полковнику.

— И принесите стул для Ларри, — прибавил Полковник, зная, что, вероятно, ничто не вызвало бы у парней большую неохоту, чем это».

Спустя не очень большое время он объявил во всеуслышание: «Ларри, ты проморгал свое призвание в жизни. Тебе следовало бы выступать на сцене. Это я тебе говорю. Я‑то уж знаю. Тебе следовало бы выступать на сцене». И вскоре после этого он внес имя Ларри в списки своей Лиги снеговиков Америки, что обычно считалось очень большой честью в кругу Полковника («Хороший пылепускатель не хвалится своей способностью пускать пыль в глаза», — по обыкновению наставлял Полковник слишком пылкого адепта). Ларри, однако, не воспринял такое членство как комплимент. В сущности, если он интерпретировал это правильно, он видел в этом явное оскорбление. «Поступки Паркера всегда говорили громче, чем его слова, а этот жест подытоживал все его выпады в мой адрес. В его глазах мы с ним состояли, так сказать, в одной лиге, а я был достаточным «снеговиком», чтобы снискать его уважение. Теперь я, так сказать, работал на Паркера». Как — то раз, когда Ларри был с визитом в отеле «Спа» в Палм — Спрингс, женщина, которая собирала плату за пользование парной, тут же признала сходство. «А, вы Ларри Геллер!» — воскликнула она, словно давно меня искала. «Да», — ответил я, смутившись. «Я слышала о вас, — сказала она. — Я знаю, что вы маг. Так мне говорил Полковник Паркер».

27 августа, спустя неделю после возвращения Элвиса с Гавайев, с визитом приехали «Битлз». Полковник хорошо осознавал их влияние в сфере популярной музыки с их первого появления в шоу Эда Салливана в прошлом году, когда он послал телеграмму от своего имени и от имени Элвиса с пожеланиями успеха и приятного времяпровождения в стране. Впоследствии он познакомился с их менеджером Брайаном Эпстейном и привез подарки для его мальчиков (настольные лампы в виде крытых повозок покорителей Дикого Запада и пояса с кобурой, выбранные лично миссис Паркер) от Элвиса и от себя. Были даже разговоры о том, чтобы попытаться уговорить британскую группу спеть одну песню вместе с Элвисом в финале «Paradise, Hawaiian Style», пока Хэл Уоллис не обнаружил, что их контракт с «Юнайтед Артистс» исключал такую возможность. Полковник давно уже видел в этой встрече удачный рекламный трюк — если ее можно было организовать на их с Элвисом условиях. Какое — то время они с Брайаном Эпстейном препирались из — за деталей, но в конечном счете Эпстейн капитулировал и Полковник представил Элвису эту встречу как возможность пустить пыль в глаза миру при очень небольших финансовых и временных затратах. Впрочем, Элвис в лучшем случае отнесся прохладно к перспективе встречи в своем доме с людьми, с которыми не был знаком.

«Битлз» приехали в 10 часов вечера среди суматохи мятущихся машин, полицейских нарядов и тщательных мер безопасности, разработанных Полковником, — впрочем, сотни поклонников все равно собрались у ворот Бел — Эр. Вся компания была в сборе (Джо, Марти, Алан, Ред, Сонни, Ларри, Джерри, Билли, Ричард, Майк и Шеф вместе с Присциллой, Джоанн и другими допущенными женами и подругами) и нетерпеливо ожидала в доме. Казалось, что все были возбуждены предстоящей встречей с «Битлз», за исключением Элвиса, который сидел на длинном, L-образном белом диване в бильярдной и смотрел включенный без звука телевизор, когда прибыли его гости. Он поднялся, чтобы поприветствовать их, представил им Присциллу и некоторых парней, а затем, когда разговор истощился, взял бас — гитару, которая была подсоединена к усилителю, установленному перед телевизором. Музыкальный автомат играл «Mohair Sam» Чарли Рича, совсем недавно попавшую в чарты, и Элвис снова и снова подыгрывал автомату, с отсутствующим видом перебирая струны, словно его ничего больше не интересовало, как просто исполнить свою роль.

В конечном счете все, казалось, немного попривыкли, и вечер пошел своим ходом. Ринго играл в бильярд с Ричардом Дэвисом и Билли Смитом; Джордж, который большинству парней показался одуревшим от наркотиков, когда приехал, курил «травку» с Ларри Геллером и беседовал с ним об индуизме на улице около бассейна. Джон и Пол, после нудного и пустячного разговора, под конец взяли по гитаре и немного по импровизировали с Элвисом, пока Полковник и Брайан Эпстейн играли за кофейным столиком, который превратился в рулеточный стол.

Обшей реакцией «Битлз» было разочарование, их реакция на Элвиса — смесь сердитых слов и язвительных насмешек («Если честно, — сказал после этой встречи их пресс — секретарь Тони Барроу, — я бы назвал Элвиса нудным старпером, но я знаю, что Ринго с удовольствием поиграл у него в бильярд»). Тем не менее они ответили ему взаимным приглашением. Почему бы Элвису с парнями не заглянуть к ним в выходные? Элвис почти сразу отказался от их приглашения; он не знает, как сложится его график, сказал он, хотя он посмотрит, нельзя ли как — нибудь выкроить время. На следующий день Джо позвонил администратору «Битлз» Малькольму Эвансу, чтобы официально отклонить их приглашение, однако многие из парней отнеслись к приглашению с энтузиазмом, и в субботу Джерри по собственному почин) приехал в арендованный дом в Бенедикт — Каньон, вернувшись обратно на следующий день с Марти и Ричардом. Джон Леннон изменил себе и сказал Джерри, что тот вечер многое значил для него и что он будет признателен, если Джерри передаст Элвису, что «если бы не он, я бы был никем». Джерри передал сказанное по адресу. «Меня, разумеется, проняли эти слова, и я передал их Элвису, но он ничего не сказал, только как будто бы улыбнулся, и все».

До завершения съемок на съемочную площадку заглянул Том Джонс, уэльсец по происхождению, который недавно попал на верхние строчки чартов с «What’s New, Pussycat?», одной из любимых песен и картин Элвиса в последнее время (ему нравились почти все фильмы с участием Питера Селлерса), и буквально онемел от восторга. «Элвис сидел в вертолете. Он вроде как помахал в моем направлении, и я подумал: «Неужели он машет мне?» На всякий случай я помахал в ответ… Потом он подошел и поздоровался со мной, сказав, что знает все песни на моем альбоме. Мы немного поболтали, и я спросил его: «А можно мне сфотографироваться с тобой для британских газет?»… Затем, когда мы фотографировались, он начал петь вещи с моего альбома! Я был буквально сражен».

Оставшиеся дни до конца съемок прошли без особых событий, и наконец 1 октября Элвис был отпущен «Парамаунт» и спустя шесть дней приехал домой в Мемфис. За семь месяцев он сделал три фильма, снимаясь почти без перерывов и практически не имея ничего, что можно было с гордостью показать зрителям, помимо сделок и гонораров, которыми с такой неуемностью хвастался Полковник. Ему осточертел подход к делу Полковника, пожаловался он Присцилле. Ему хочется сниматься в настоящих драматических ролях, признался он ей с некоторой горечью, а Полковник только и знает, что твердит о том, что ему необходимо выполнять свои текущие обязательства. «Он продолжал считать, что будет получать хорошие сценарии. Элвис был очень преданным. Я никогда не видела, чтобы он порывал с Полковником, однако была пара случаев, когда они ругались по телефону и не разговаривали по неделе или две. Все это в основном было связано с карьерой».

Полковник между тем был сам озабочен карьерой Элвиса. Его тревожили объемы продаж пластинок, однако его политика по тщательному дозированию количества выпускаемых новых вещей с приоритетом, отданным саундтрекам к кинофильмам (а в случае с «Tickle Ме» даже саундтрек не предлагал нового материала), поставил его в то же положение, в котором он находился, когда Элвис пришел из армии: если в RCA хотят этого исполнителя, тогда им придется заплатить ему его истинную цену — в деньгах 1965 года.

Все лето Полковник терпеливо вел переговоры с Харри Дженкинсом, заменившим Билла Буллока на посту руководителя RCA, отвечающего за работу с Элвисом Пресли, и 21 сентября сделка была наконец заключена: Элвис оказывался связанным обязательствами по 1972 год включительно, не считая его нынешних обязательств, а звукозаписывающая компания удерживала за собой дополнительный двухгодичный опцион на его услуги. Взамен всего лишь на то, что по сути являлось увеличением срока действия контракта на год, RCA повышала свои гарантированные ежегодные выплаты Элвису с 200 тысяч долларов в год до 300 тысяч долларов (в текущий момент насчитывалось около 1 миллиона долларов, еще не выплаченных по предыдущему контракту, так что общая сумма гарантированных выплат в следующие семь лет составила 2,1 миллиона долларов, из которых 1,1 миллиона долларов оставалось компенсировать), а все эти выплаты должны были разделяться в отношении 75 к 25 между исполнителем и менеджером. Помимо этого RCA обязывалась выплатить премиальные в виде 300 тысяч долларов, которые должны были быть разделены пополам между Элвисом и «Ол Стар Шоуз» (Полковник), вместе с дополнительным бонусом в 25 тысяч долларов каждой из сторон 1 января 1966 года. Базовые5 процентов авторских гонораров, зафиксированные еще в первом контракте от 1956 года, остались на своем месте; эти авторские должны были выплачиваться в счет 1,1 миллиона долларов, подлежавшего компенсации. Напротив, «премиальные» процентные выплаты (2 процента на продукцию, распространяемую внутри страны, 1 процент на продукцию, распространяемую за рубежом), которые впервые были обговорены Полковником по более низкой ставке в 1960 году и которые распределялись из расчета 50 к 50 по причине их статуса особых выплат сверх того, что предусмотрено основными пунктами контракта, были свободны от каких — либо условий и должны были выплачиваться вне зависимости от наличия какого — либо рода задолженностей по основным выплатам. Наконец, сумма в 27 тысяч долларов, которую RCA выплачивала Полковнику с 1 марта 1960 года за консультации, промоутерскую деятельность, предоставление права на фотосъемки и общие советы, была увеличена до 30 тысяч долларов, и все пункты соглашения были официально одобрены и подписаны Элвисом.

В общем и целом, это было замечательное улучшение условий контракта для исполнителя, который больше не пользовался таким успехом, — и для его менеджера. По словам Алана Фортаса, Полковник откровенно ликовал. В RCA, понятное дело, пытались обставить сделку как свой успех, заявив, что 1965 год был самым успешным за всю карьеру Элвиса, и указав на то, что «продажи его пластинок достигли в 1965 году самых высоких показателей за все время», что никак не соответствовало действительности, идет ли речь о синглах, альбомах, общих объемах продаж синглов и альбомов или просто о продажах пластинок Элвиса после его возвращения из армии (для сравнения: он продал примерно на 40 процентов больше пластинок в 1960 году). Когда в августе вышла пластинка «Elvis For Everyone» (коллекция не вошедших в другие альбомы и отверженных записей), пресс — релиз трубил: «Это первый альбом Элвиса Пресли, который не является саундтреком к фильму».

Несмотря на всю риторику, однако, было ясно, что этот новый контракт был отягощен ожиданиями и что все стороны были в принципе согласны в одном, какими бы разными ни были их возможные толкования этого соглашения: нужно было явно что — то делать. В своих переговорах Полковник играл на том, что RCA сделает все возможное, чтобы удержать своего самого яркого исполнителя; теперь, имея в руках новый контракт, дающий большие стимулы к работе, он играл на том, что Элвис готов выполнять свою часть обязательств. И хотя не в натуре Полковника был признавать свое поражение, опыт последних двух лет заставил его наконец понять, что Элвис должен вернуться снова в студию и делать то, что у него лучше всего получалось, — записывать песни. Здесь не могло быть двух мнений.

Он был занят также и на других фронтах. С самого сентября он серьезным образом вел переговоры с Хэлом Уоллисом о еще одной картине, и к ноябрю они подписали соглашение, по которому Элвис должен был получить беспрецедентную сумму в 500 тысяч долларов плюс 20 процентов от прибылей (такую цену он не предложил бы никакой другой студии, поспешил заметить продюсеру Полковник), и Уоллис, измученный общением с Полковником, признался своему партнеру Джо Хейзену, что он никогда больше не будет вести бизнес с Полковником. Между тем Полковник начал переговоры с MGM о заключении нового контракта на четыре картины по цене 850 тысяч долларов каждая и 50 процентов от прибылей, увеличив сумму гонорара за картину на 100 тысяч долларов плюс процентные выплаты от прибылей на 10 процентов от указанных в контракте на три картины, о котором он вел переговоры только в прошлом году.

С перспективой заключения контрактов на сопоставимые суммы все выглядело так, что он скоро обеспечит Элвиса контрактами по 1968 год включительно при гарантированном доходе в почти семь миллионов долларов на следующие три года — только за одни фильмы. И это в период очевидного уменьшения отдачи, когда вполне можно было бы ожидать, что такие кинокомпании, как RCA, поставят под сомнение разумность дальнейшего сотрудничества со звездой. Полковник был убежден, что Элвис просто не понимает, с какими силами его менеджеру приходится вступать в схватки, однако это не давало ему передышки на размышления. Со своим фантастическим упорством, со своей почти навязчивой потребностью видеть в каждом настораживающем сигнале вызов, в каждых отношениях игру (у Полковника, как уже давно заметил Эдди Арнолд, отсутствовал тормоз), Полковник мало сомневался в том, что в один прекрасный день Элвис образумится и оценит его усилия. Когда контракт с MGM наконец получил в январе свою окончательную форму, он объявил Элвису с характерной горделивостью и в той же степени характерной иносказательностью, что как только контракт будет официально одобрен, он поднесет ему весь пирог, но что начинка у Элвиса уже есть.

В течение суток после своего возвращения в Мемфис Элвис покатался на мотоцикле, побывал в «Мемфизн», посетил могилу своей матери, а несколько дней спустя в газете появилась его фотография, «мчащегося с рокотом на своем карте по дорожкам своего поместья Грейс ленд» после полуночи. Он купил новехонький красный олдсмобиль «Торнадо» 1966 года выпуска, а также приобрел новый «Харлей Дэвидсон» и заказал для Присциллы маленький белый мотоцикл «Хонда», который доставили с побережья, чтобы она могла ездить кататься вместе с ним. 22 октября в возрасте тридцати девяти лет от опухоли мозга умер Билл Блэк, бас — гитарист, с самого начала его карьеры работавший с ним на записях, и в «Коммершиал эппил» цитировались слова Элвиса о том, что Блэк был «великим человеком, которого все любили… Не могу выразить того, как я любил Билла». Однако на похоронах его не было.

В эту осень также был завершен Сад медитации. В прошлом году зять Марти Лэкера Берни Гренадьер, который вместе со своей женой, сестрой Марти, Энн, занимался декораторским бизнесом, реконструировал водопад в одной из комнат особняка, и Элвис был так доволен выполненной работой, что до своего отъезда в Калифорнию заказал Берни переустройство садов вдоль границ Парка самореализации в Пасифик — Хайтс. Было бы здорово, сказал он, иметь место, где он мог бы медитировать, «красивое и умиротворяющее место, где я мог бы подумать и побыть наедине с собой».

Берни сразу же приступил к разработке проекта, однако его реализация началась не раньше весны. По очень подробным отчетам Марти, Берни работал над проектом днями и ночами. Он ездил в Италию, чтобы приобрести там мраморные статуи древнеримских полководцев, а из Испании были привезены витражи, которые должны были быть вмонтированы в кирпичную стену. Он нашел кирпич для этой стеньг в Мексике, сделал арки и насаждения и выстроил фонтан с четырнадцатью разными струями и донной подсветкой. Это должно было стать произведением искусства.

Даже после того, как они вернулись домой, Берни взял с Элвиса обещание не заглядывать в сад, пока все не будет готово. Наконец Берни сказал Элвису, что тот может взглянуть на сделанное, и Элвис с Присциллой пошли посмотреть на сад. Когда Элвис вернулся, по рассказу Марти, «в его глазах стояли слезы радости, [хотя] по своей привычке он избегал Берни оставшуюся часть вечера. Элвису всегда нелегко давалось выражать свою признательность». Как бы там ни обстояло дело с признательностью, но это стало также и источником немалого раздора, по словам того же Марти, когда Вернон поначалу отказался оплатить чек Берни на 21 тысячу долларов. Это было типично для того, как велись дела в доме Пресли, язвительно замечал Марти, который воспринимал это ещё как один пример скрытого антисемитизма Вернона — точка зрения, которая мало способствовала нежным чувствам по отношению к сыну Вернона.

На Рождество парни подарили Элвису для сада статую Иисуса. Марти сделал заказ Джону Макинтайру, преподавателю из Мемфисской академии искусств, которого по своим занятиям в академии знал Джерри, на статую. По словам Макинтайра, «Джерри Шиллинг, Ларри Геллер и Марти Лэкер приехали на большой черной машине и сказали: «Мы хотим сделать Элвису рождественский подарок. Не могли бы вы сделать статую?» Марти, коротенький, немного полноватый парень, встал в позу, разведя в стороны руки. «Что — нибудь вроде этого, — сказал он. — Примерно четыре фута высотой. Можете ли вы сделать это? У нас есть только пятьсот долларов». Я сказал: «Как бы не так». Они хотели статую из мрамора. На календаре было 6 декабря 1965 года, когда они пришли ко мне, и у меня в запасе было четыре недели. Я вырезал скульптуру в передней гостиной; это самая большая фигура Иисуса из пластика (они [все еще] думают, что она из мрамора). На пластине на постаменте скульптуры его телохранители написали свой маленький стишок; слова стихотворения возводят [Элвиса] на один уровень с Богом».

Джерри получил на Рождество подарок еще лучше. С Гавайев к нему прилетела Сэнди Кавело. Он сиротливо слонялся большую часть октября, когда к нему наконец не подошел Элвис и не сказал: «Ты больше не можешь быть мне полезным». Джерри был в шоке. «Я был совершенно раздавлен. Я сказал: «Что ты хочешь сказать?» Тогда он улыбнулся и протянул мне билет до Гавайев в оба конца, сказав: «Поезжай туда, забери ее оттуда и привези сюда»». Джерри полностью выполнил данные ему инструкции, пробыл на Гавайях несколько недель, убеждая семью Сэнди в том, что его намерения чисты, и наконец встретил ее в мемфисском аэропорту прохладным полднем накануне Рождества. Джерри неделями рассказывал бабушке Пресли о своей красавице — подруге с Гавайев. «Я по — настоящему любил бабушку — она была очень мудрой женщиной с большим сердцем, — но она обыкновенно говорила: «Сынок, а почему ты не найдешь себе девушку — американку?» Потом Сэнди приехала в Мемфис, и мы поселились в многоквартирном доме через улицу от Грейсленда — и бабушка просто влюбилась в нее».

По мнению Ларри, Элвис казался все более беспокойным, что было едва ли удивительно, если учесть то, до какой степени его мир продолжал суживаться, почти окостеневать. «В жизни Элвиса внешний мир был далеким местом, куда он отваживался выйти, но в котором никогда по — настоящему не жил. Для посторонних людей замечания Элвиса на философские и религиозные темы были интересны; для большинства тех, кто составлял его мир, они были чем — то нудным и раздражающим… В его мире были установлены незыблемые порядки. Отдельный человек мог покинуть компанию или снова вернуться в нее; Элвис мог переезжать из одного дома в Лос — Анджелесе в другой; его развлечения… могли меняться, но это были мелкая рябь на поверхности в Целом статического существования. Конечно, и в этой жизни случались разные события, но даже самое драматичное событие принимало вид эпизода в телевизионном сериале». В глазах Джерри все это выглядело так, словно их всех затягивало в какой — то виртуальный мир, в котором придворные постепенно становились столь же изолированными от внешнего мира, как и король. «Мы все столько времени находились вместе; мы все были под сильнейшим влиянием Элвиса, поскольку, если говорить честно, он был центром всего происходившего с нами. Для нас стало нормой подниматься после полудня и ложиться спать на рассвете, и потому мы оказались изолированными от своих семей и своих друзей. Мы могли общаться только друг с другом, но ни с кем другим. Мы жили как бы по чужому расписанию. Иногда возникали трения из — за жалованья или обязанностей, но Элвис всегда оставался хозяином положения. Это была семья; мы все имели персональные отношения с Элвисом, и каждый полагал, что его отношения с ним были особые. Элвис обладал духовной харизмой, которая заставляла вас чувствовать так, словно он был вам лучшим другом и вы всегда могли положиться на него».

Они снова праздновали канун Нового года в клубе «Манхэттан», в котором Вилли Митчел со своим оркестром играл свои инструментальные хиты, а различные вокалисты исполняли популярные ритм — н–блюзовые вещи дня. В какой — то момент Элвис велел Джорджу Клейну очистить танцевальную площадку, чтобы ему было лучше видно Вэнис Старкс, когда она запела «Hound Dog», и они с Присциллой станцевали пару медленных танцев и один быстрый, прежде чем он попрощался со своими гостями — свыше сотни друзей, родственников и поклонников.

В праздники он не смотрел столько фильмов, как обычно, поскольку большую часть его времени поглощал мини — автодром, который подарила ему на Рождество Присцилла. Он с парнями обнаружил гонки на автодроме еще в Калифорнии и стал арендовать автодром «Роберт И. Ли» почти столь же часто, как когда — то роллердром «Рейнбоу». Присцилла приобрела домашний автодром у владельца автодрома «Роберт И. Ли», и он снискал такой успех, что Элвис почти сразу же заговорил о том, чтобы добавить к дому еще одну комнату, чтобы устроить больший автодром, а Марти вызвался сказать, что его зять мог бы очень легко это сделать.

Как раз в эти же затянувшиеся рождественские каникулы Элвис наконец попробовал ЛСД. Они все попробовали прошлым августом марихуану, а интерес Элвиса к наркотикам, расширяющим сознание, был стимулирован его чтением, особенно «Врат познания» Олдоса Хаксли и руководства по психоделии 1964 года Тимоти Лири. Некоторые парни в действительности уже принимали «кислоту» по наущению Элвиса и под его наблюдением, но то, что он сам оставался сторонним наблюдателем, вызвало с их стороны немало циничных замечаний. По мнению Алана Фортаса, «он сам слишком боялся принимать ЛСД, а мы были достаточно глупы, чтобы быть его подопытными кроликами», а Ред высказал предположение, что он хотел посмотреть, как наркотик повлияет на их творческие способности. Как бы то ни было, его интерес к психотропным средствам не уменьшился под действием наблюдений, а когда поклонник дал ему несколько доз «кислоты», он с Ларри решил совершить «путешествие» под тщательным контролем.

Этот день наконец наступил спустя несколько месяцев после их возвращения в Грейсленд, и, используя Сонни (который был частью их изначального эксперимента) в качестве наблюдателя, Элвис, Присцилла, Ларри и Джерри приступили к эксперименту в роли его активных участников. Они расселись за круглым столом в комнате, примыкающей к спальне Элвиса, и, приняв дозу, стали вести трезвую беседу о книге Лири и о психоделических переживаниях в целом. Ларри, единственный из всех на собственном опыте знакомый с наркотиком, наблюдал с интересом, как он постепенно начинал действовать.

«Примерно полтора часа спустя мы встали, чтобы походить. Вдруг я заметил, что нет Джерри. Никто не знал, где он, и я не знал, то ли Джерри действительно нет с нами, то ли это мне кажется. Как бы то ни было, я присоединился к поискам, и мы нашли его лежащим в шкафу под грудой одежды Элвиса. Пока мы искали Джерри, Элвис явно боролся с действием наркотика, всячески стараясь показать, что он не под кайфом.

Мы переживали приятное путешествие, когда Присцилла ни с того ни с сего разразилась рыданиями. Она упала на колени перед Элвисом и расплакалась: «Ты не любишь меня, только говоришь, что любишь»… Не успели мы опомниться, как она уже говорила мне и Джерри; «Вы меня не выносите». Когда она стала говорить нам, что она «уродина», я забеспокоился и подумал, что она, вероятно, переживает неприятное путешествие, [однако] к счастью, ее настроение поменялось…

Как во всем, что делал Элвис, он путешествовал по — элвисовски. Никаких мерцающих портьер, благовоний или индийской музыки в виде звуков ситара. Спустя несколько часов после того, как мы начали, мы включили телевизор и стали смотреть научно — фантастический фильм — «Машина времени» — и послали за пиццей. Когда эффект стал проходить, мы все пошли прогуляться за Грейсленд и восхищались красотой природы, говорили о том, как нам повезло, что у нас есть такие хорошие друзья, и как мы любим друг друга. Насколько мне известно, это был единственный раз, когда Элвис принимал ЛСД».

Когда они вернулись в Калифорнию, они переехали в новый дом на Рокка — плейс. Находящийся меньше чем в миле от Перуджия, этот дом был приобретен и сдан им в аренду все той же миссис Реджинальд Оуэн, вдовой британского актера кино, с которой Джо вел бизнес с тех пор, как они поселились на Белладжио в 1961 году. Новый дом в стиле домика ранчера предоставлял гораздо больше места и уединения, чем дом на Перуджия, и Джо с Марти подготовили его к приезду Элвиса в начале февраля. Марти взял себе спальню рядом со спальней Элвиса и оклеил ее обоями с красным ворсистым рисунком, декорировав стены ниспадающими шелковыми драпировками черного цвета; остальной дом был декорирован в соответствии со вкусами Марти в темные, однотонные цвета, на фоне которых доминировал любимый цвет Элвиса — голубой.

Чарли Ходж вернулся как раз к переезду. Все эти годы он продолжал периодически работать с ветераном кантри — музыки Джимми Уэйкли, однако сейчас он решил вернуться насовсем. Он присутствовал на записи саундтрека для новой картины, даже играл при записи некоторых песен на рояле, и его присутствие вновь наполнило дом не только смехом, но и музыкой. Чарли был не из тех, кто любил распри. Чарли был верен только одному человеку, и хотя его непреклонная преданность ему действовала некоторым на нервы, он был вполне способен ладить с Ларри, которым он искренне восхищался, как способен был ладить с Редом, который вовсе не восхищался Ларри, но чью любовь к музыке Чарли умел оценить в равной степени. Чарли был легковозбудим, он слишком много пил, и некоторые считали его подхалимом и подлизой — впрочем, эти некоторые сами едва ли были свободны от того же порока; в целом же возобновившееся присутствие Чарли внесло изменение в повседневное настроение дома.

Кроме всего прочего, Рокка — плейс должна была наконец обеспечить Присцилле дом в Калифорнии. Некоторые парни увидели в этом первый признак капитуляции в «противоборстве воли», в котором «Присцилла очень хотела выйти замуж, а [Элвис] не был готов пожертвовать своим положением завидного холостяка». Ее всегда исключали из поездок в Голливуд под предлогом того, что она якобы будет отвлекать Элвиса от работы. Но теперь здесь она была готова быть всегда с ними и делать все возможное, чтобы взять бразды правления в свои руки, установить правила и законы домашнего поведения, о которых нельзя было и думать, тем более пытаться их насадить, пока их дом в Бел — Эр оставался исключительно мужским клубом. Естественно, что все это вызвало сопротивление и было воспринято как еще один признак своего рода слабости, которая начала проявляться еще тогда, когда на сцене впервые появился Ларри. Были также и личные причины для возмущения, которые, даже если они и не имели своим истоком Присциллу, в конечном счете упирались в нее. В представлении Билли Смита, «Элвис, по сути, велел ей брать в свои руки большую власть над женами и парнями. Он сказал ей: «Они работают на меня, так что если ты скажешь кому — то из парней сделать что — то, то ему лучше сделать это». Она думала, что это легко. Она говорила кому — нибудь достать ей что — либо, и, если он не делал этого, она говорила Элвису, а Элвис устраивал взбучку. Большинство парней примирились с этим, но очень много вещей оставалось невысказанными».

Неудивительно, что конца не было злопыхательству, когда Присцилла получала, по мнению парней, по заслугам. Как — то раз, например, она высказала желание приехать на съемочную площадку, чтобы познакомиться с партнершей Элвиса по фильму Шелли Фейберс, о которой она так много слышала. Элвис сказал, что, по его мнению, это не очень хорошая идея, однако она стала настаивать. Парни могли слышать всю ссору от первого до последнего слова; они могли слышать сердитые выкрики и грохот опрокидываемой мебели. Присцилла была вне себя. Разве — на съемочной площадке происходит что — то такое, что она не должна видеть? «Мне нечего скрывать, черт побери, — заявил он. — Ты становишься чересчур требовательной и агрессивной. Тебе стоит, видимо, поехать на некоторое время к родителям».

«В ужасе я завизжала:

— Никуда я не поеду!

— Думаю, тебе все — таки стоит. Я даже тебе помогу в этом. — Он подошел к моему платяному шкафу и начал вышвыривать из него одну мою вещь за другой, бросая на пол платья на плечиках, а сверху швырнув чемодан. — Ну что же, женщина, начинай паковать вещи!..

Всхлипывая, я стала упаковывать вещи, а он повернулся и вышел из комнаты. Через минуту я услышала, как он крикнул Джо, чтобы тот заказал билет. «Посади ее на ближайший самолет. Она возвращается к своим родителям». В его голосе звучала бесповоротность, которую я никогда не слышала раньше. В истерике я начала складывать одежду, а он продолжал кричать в соседней комнате. Я медленно упаковывала вещи, сраженная ударом.

Когда он снова вошел в комнату, я чувствовала себя пристыженной. Я продолжала складывать одежду, безостановочно всхлипывая… Я медленно поднялась и направилась к двери. В тот момент, когда я дошла до нее, я почувствовала на своем плече его руку, которая развернула меня, а затем я чудесным образом оказалась в его объятиях, и он крепко прижимал меня к себе.

— Теперь ты поняла?.. Теперь ты видишь, что ты нуждаешься в этом? Тебе нужно, чтобы кто — то довел тебя до такого и поставил на место.

Я чувствовала облегчение и была счастлива снова находиться в его объятиях. В тот момент я бы поняла все, что бы он ни сказал мне… Это был способ Элвиса, чтобы держать меня под контролем».

Он одинаковым образом был способен, впрочем, защитить ее и обратить ту же ярость хозяина на других. Ларри и Чарли были свидетелями того, как он уволил всех парней подряд, после того как одна из жен сказала Присцилле, что Элвис не хочет видеть ее там, потому что он хочет иметь развязанные руки, чтобы встречаться с другими женщинами. «Ну все, хватит, — заявил он всем находившимся в комнате. — Вы мне надоели, парни, со своими склоками, сплетнями и глупостями. Пошли вы все к чертям, проваливайте все. Не хочу больше видеть ваших лиц. Позвоните отцу, передайте ему все слово в слово, что я сказал. Он будет счастлив».

По большей части присутствие Присциллы, к удивлению Элвиса, оказалось не столь мучительным, как он ожидал. Возможно, он просто наслаждался возможностью побыть в другой ситуации, каковы бы ни были сопутствующие ей трудности. Он свозил Присциллу в Парк самореализации и даже познакомил ее с Дейей Мата, которая, согласилась Присцилла, была поразительно похожа на Глэдис Пресли. Если его жизни недоставало ясного центра (новая картина для MGM — «Spinout» (возможно, «В кювете» — Прим. перевод.), — вновь с Норманом Таурогом в роли режиссера, была столь же легковесной, как и все то, где он снимался, в которой автогонщик заменил пилота вертолета из «Paradise, Hawaiian Style»), то в ней по крайней мере были свои периферические удовольствия. И он был очень увлечен автобусом, которым занимался для него Джордж Баррис, пообещавший, что он будет готов к их поездке обратно в Мемфис в апреле. Это был списанный автобус для междугородных перевозок «Грейхаунд Д… Элеганс», полностью оборудованный, с задним мотором, покрытым свинцовой обшивкой, чтобы уменьшить шум, с гидравлическим сиденьем водителя, подогнанным под тело Элвиса, встроенным стерео, с кухонным и спальным отсеками и иллюминаторами вместо окон, чтобы вызвать ощущение «шикарной яхты». Он по нескольку раз в неделю ездил в Норт — Голливуд к Баррису, чтобы узнать, как движется дело, и ему так не терпелось опробовать автобус, что 17 февраля, в ночь, когда они завершили запись саундтрека, он вынудил Барриса вломиться в свою собственную мастерскую («король тюнинга» забыл ключ от мастерской), с тем чтобы он, Элвис и Джо смогли совершить на нем пробную поездку до Лас — Вегаса.

Он также приобрел новейшую катушечную видеокамеру и видеомагнитофон фирмы «Сони», которые только недавно появились в Соединенных Штатах для домашнего пользования. Ему потребовалось немного времени, чтобы оценить ее возможности, и скоро он уже ставил свои собственные домашние драмы, точно так же, как он это делал год или два тому назад с помощью фотоаппарата «Поляроид». Иногда он снимал одну только Присциллу, иногда в отсутствие Присциллы он заставлял девушек бороться перед камерой в одних белых лифчиках и трусиках, и изредка он также включал в большую панораму и Присциллу. Никому не было полностью ясно, почему нижнее белье должно было быть непременно белым, однако все знали, что именно так нравилось Элвису, ведь это была его вещь. Пленки тоже были исключительно для Элвиса; порой парни видели их разбросанными там и сям, однако Элвис говорил, что это просто записанные им телевизионные шоу. «Ну что ж, — как — то поймал его на слове Джо, — покажи нам, что ты записал». Смутившись, Элвис отказался это сделать.

Однажды Элвис привез громоздкую видеокамеру на съемочную площадку, чтобы показать ее Норману Таурогу. Когда Таурог вежливо откликнулся на восторженные оды в честь видеокамеры (она была бы удобна, согласился он, чтобы отсматривать на месте сцены, которые они только что сняли), в порыве щедрости Элвис подарил ее ему, хотя знал, что средний покупатель выстаивал длинную очередь на приобретение такой техники. Он, впрочем, не намерен был ждать, как недвусмысленно дал понять Марти; тому предстояло незамедлительно найти замену.

В соответствии с новообретенным пониманием Полковника производственного процесса картина снималась в семи звуковых киносъемочных павильонах, в пяти разных местах вне студии, включая «Доджер Стэдиум». В какой — то момент во время съемок вспыхнули страсти, когда Ред, который никогда особо не скрывал своего презрительного отношения к Ларри, накинулся на него с кулаками, пока его не остановили другие парни. Элвис же вел оживленные философские беседы с несколькими из своих партнеров. Он испытывал искреннюю симпатию к Шелли Фейбере, с которой работал на «Girl Happy»; он подарил Диане Макбейн свой собственный экземпляр «Обезличенной жизни» и беседовал с ней о духовных заповедях Йогананды; и он вознамерился спасти Дебору Уолли, которая когда — то сыграла заглавную роль в «Gidget Goes Hawaiian», а в настоящее время пребывала в духовном смятении и сомнениях. Он говорил ей: «Послушай, у нас с тобой есть только этот краткий миг, так что давай используем его полностью. Не будем обращаться к прошлому. Не будем тратить время на пустые разговоры. У меня есть благая весть; я хочу передать ее тебе. Я мужчина, я не женщина, я душа, дух, сила. В этом мире меня ничего не интересует. Я хочу жить в совершенно другом измерении». Это был, по словам Уолли, поворотный момент в ее жизни.

С ведущим колонки новостей кино Мэем Манном он подробно говорил о своей матери, о своем детстве, об их последнем Рождестве вместе. Когда он приезжает домой, он по крайней мере раз в неделю ходит на ее могилу, сообщил он Манну, и каждый день на ее могиле лежат свежие цветы. Его сны о матери наполнены счастьем: «Это все равно как снова видеть ее и быть с ней рядом». Грейсленд всегда будет оставаться его домом из — за воспоминаний о ней. Это больше чем просто особняк для него; он олицетворяет собой «обиталище сердца. Это гораздо больше чем просто место, где можно спать, есть и т. д…. Для меня мой дом прочно связан со всеми проявлениями доброты и нежности со стороны моей мамы, бабушки и папы… Вся эта любовь по — прежнему живет внутри его стен. Это мой образ жизни с детства». Он хочет вернуться к тому, чтобы снова ходить в церковь, сказал он. «Мы всегда ходили в церковь, с тех пор как я себя помню. Последний раз, когда я ходил в церковь, это вызвало такое оживление и суматоху среди присутствовавших, что из уважения к церкви я решил там не появляться… Я работаю над альбомом религиозных песен. Я чувствую Бога и его милость, и я верю, что могу выразить его любовь к нам в музыке».

Это действительно так и было — он снова с головой ушел в музыку. RCA поставила условием, что на сессии, запланированной примерно на май, необходимо записать новый альбом, два новых сингла и рождественский сингл. Возможно, стремясь воспользоваться успехом «Crying in the Chapel», альбом специально запланировали как религиозный, и Элвис с Чарли и Редом начали неформально работать над материалом почти с самого прибытия Элвиса в Калифорнию. Совпадение или нет, но незадолго до этого Ред добавил еще один записывающий магнитофон к тому, который у него уже давно был, движимый стремлением еще больше утвердиться в качестве автора песен. Ему хотелось иметь возможность самому делать свои демонстрационные записи без необходимости идти в студию, а с помощью двух катушечных магнитофонов, ему казалось, он сможет научиться накладывать голоса и инструментальные партии. Он уговорил таких певцов, как Глен Кэмпбелл, которого он знал по «Ред Велвит» и голливудской музыкальной сцене, поучаствовать в записи некоторых его композиций всего за несколько баксов за сессию, но одновременно они с Чарли начали укладывать на пленку песни, которые, по их мнению, могли заинтересовать Элвиса, — и не только религиозные.

Словно в подтверждение мудрости стратегии Полковника, у всей компании снова возродился интерес к музыке вообще; каждое утро, перед тем как отправиться на студию, они слушали «Peter, Paul & Mary in Concert» или последнюю вещь трио «See What Tomorrow Brings», a «Odetta Sings Dylan» и так никогда не сходила с проигрывателя. Элвис также с большим интересом слушал Иана и Сильвию, не говоря уже о его любимых вещах в традиции госпел, блюзах и ритм — энд — блюзовых композициях. А когда они собирались все вместе, чтобы попеть, он в равной степени мог предложить как вещь «Statesmen», так и «Blowin… in the Wind» Боба Дилана, хотя у него и вызывала отвращение наждачная манера вокального и культурного самовыражения Дилана («У меня во рту словно Боб Дилан спал», — частенько говорил он, a «Rainy Day Women № 12 and 35», которая часто звучала в то время по радио, приводила Элвиса в ярость своей, как он считал, безответственной пропагандой наркотиков).

Эти неформальные сессии происходили повсюду, с одинаковой легкостью возникая как под действием случайно оброненной фразы или припомнившейся ноты, так и под действием продуманной музыкальной логики. Они снова и снова возвращались к тому, на чем вырос Элвис, к импровизациям в тесном кругу, в которых Чарли и Ред частенько исполняли ведущие вокальные партии, а Элвис чаще обычного пел партию баса в госпел — песнях, гавайских вещах и классических композициях в стиле «вестерн» вроде «Tumbling Tumbleweeds» или «Cool Water», «Sons of the Pioneers». Иногда к процессу присоединялась вся компания, и даже Сонни и Присцилла, хотя и неуверенно, пытались что — то петь сами. Время от времени Ред и Чарли предлагали свои собственные музыкальные идеи, а иногда Элвис мог попробовать демонстрационную запись, присланную Фредди, исполняя вещь под фонограмму, затем нащупывая свой подход к песне на рояле, в то время как Ред добросовестно фиксировал все это на пленку.

Это поистине было сродни возрождению души, пробуждению ее от спячки; снова открыв для себя радость пения, Элвис расширил свои вкусы слушателя, что в свою очередь подтолкнуло его к попыткам расширить свой вокальный диапазон. Он слушал Карузо, Марио Ланца, Хэнка Уильямса, Джуди Гарланд, Арету Фрэнклин и «Роллинг Стоунз». Им овладело такое восхищение Джимми Джоунзом, бас — вокалистом черной госпел — группы Hcmionizing Four, что он решительно вознамерился пригласить Джоунза на свою грядущую запись и информировал Полковника и Фредди Бинстока о том, чтобы они разыскали певца.

Полковник чувствовал себя в положении оправдывающегося. Он находился под мощным прессингом со стороны RCA в этот период, он получал бесконечные телефонные звонки и письма от вице — президента RCA Харри Дженкинса, в которых тот несколько нервозно напоминал о том, что они все ожидают от предстоящей записи и об их обязательствах по новому контракту. Такие письма в прошлом мог бы писать компании Полковник. Они напоминали ему о его обязательствах, и при любых других обстоятельствах он непременно бы пришел в ярость из — за непривычной безапелляционности тона компании. Но сейчас он мирился с напоминаниями Дженкинса с замечательным самообладанием, поскольку был убежден, что пока Элвис не выполнит своих обязательств, игра должна вестись только таким образом.

Он даже мирился с циркулировавшим слухом о том, что он собирается продать контракт Элвиса и со спокойной душой уйти в отставку, что могло быть вызвано только его растущей уверенностью в том, что худшее осталось позади. Перед самым приездом Элвиса в Голливуд в феврале он дал интервью своему хорошему другу Джиму Кингсли из «Мемфис коммершиал эппил» с целью убедить Кингсли и мир, что сообщения о его уходе не соответствуют действительности. «Да, черт возьми, я бы ушел, как ушел бы и мой мальчик Элвис, если бы мы получили достаточно денег, — заявил он. — Но если мы уйдем, кому бы, черт побери, мы станем нужны?» От Элвиса зависят сотни людей, заметил он, словно говоря для тайного подслушивателя. «Чем популярнее вы становитесь, тем больше обязанностей у вас появляется… Элвис достаточно взрослый, чтобы стойко держаться под грузом этих обязанностей, и к тому же он любит работать. Я искренне верю, что в будущем он станет одним из самых великих актеров страны».

Это было мастерское представление, превосходный пример использования последнего средства умелым «снеговиком», его умения загипнотизировать даже самого себя. И теперь, когда работа над фильмом завершилась, он мог себе позволить более честно сформулировать свои впечатления. Он всегда знал, что Элвис скоро устанет от шаманских штучек Геллера, по крайней мере, как от единственного увлечения в жизни; он мог так и застрять в его сетях, но ум мальчика слишком беспокойный, чтобы подолгу зацикливаться на чем — то одном. В этом — то и состоит просчет всех этих выскочек, приходящих на все готовенькое: все они полагаются на порыв энтузиазма, на внезапно хлынувшую в сердце любовь, на неожиданно засиявшее солнце. Но они не видят туч, собирающихся на горизонте, они не понимают правил игры, они не подстраховываются на случай непогоды, а это как раз и был решительно настроен сделать Полковник — для себя и своего мальчика.

Элвис с парнями двинулся в Мемфис в конце недели 16 апреля и приехал домой в 9 часов вечера в следующую субботу. Практически всю дорогу Элвис, в своей водительской кепке и тонких кожаных гоночных перчатках, вел переоборудованный автобус сам. Большую часть пути они проделали под музыку, они смеялись, пели и слушали записи, которые скомпоновали Чарли и Ред. Всякий раз, когда они останавливались на ночлег в мотеле, кому — нибудь из парней приходилось переносить тяжелый видеомагнитофон в комнату Элвиса, чтобы он мог смотреть свои личные пленки. Поездка отняла чуть больше времени, чем обычно, поскольку в Альбукерке Элвису вдруг приспичило позвонить одной из девушек, которая снималась на одной из пленок, и попросить ее приехать и повторить свое представление. Парни ворчали, ожидая сначала, пока прилетит девушка, потом, пока Элвис закончит заниматься с девушкой тем, чем он с ней занимался. Всем не терпелось скорее добраться домой к своим женам, детям и подругам. Они хорошо понимали, что о том, чтобы перечить своему боссу, не могло быть и речи; все его прихоти и капризы должны были быть удовлетворены. Но, по крайней мере, сейчас эти прихоти возвращались наконец к тому, что они могли понять.

Глава 6 В СЕМЕЙНОМ КРУГУ

(апрель 1966 — май 1967)

Новая волна музыкального энтузиазма, поглотившая его в Калифорнии, продолжалась и после его возвращения домой 23 апреля. Уже в течение недели пребывания Элвиса в Мемфисе было договорено о трехдневной сессии в студии RCA в Нэшвилле, которая должна была начаться 25 мая.

Серьезность, с которой воспринималась эта первая за два с половиной года несаундтрековая сессия, была самая заметная, судя по приготовлениям к ней. Между звукозаписывающей компанией и Полковником, между Полковником и его помощником Томом Дискином, между Дискином и Фредди Бинстоком велась бурная переписка. Фредди, в свою очередь, контактировал с Редом Уэстом, который совместно с Чарли Ходжем прослушивал теперь все демонстрационные записи для Элвиса, присылаемые Фредди, и сообщал о всех вещах не от «Хилл энд Рейндж», которые вызывали энтузиазм у Элвиса, с тем чтобы Фредди, мог приобрести права на них до того, как Элвису придется работать в студии. Кроме того, Ред и Чарли продолжали снабжать Элвиса записями песен, которые, по их мнению, могли вызвать его интерес (к примеру, Чарли снабдил Элвиса версией популярною гимна «How Great Thou Art» в исполнении Sons of the Pioneers), а Ред по случаю давал послушать Элвису и свои песни. Они продолжали собираться вместе для импровизированных исполнений, не ставя перед собой никаких определенных целей, просто чтобы попеть, и они продолжали с энтузиазмом говорить о госпел — альбоме, который должен был стать центральной частью предстоящей записи.

Элвис был разочарован, когда, несмотря на все усилия Фредди и мистера Дискина, никто не сумел отыскать Джимми Джоунза, великого черного бас — вокалиста, которого он так мечтал видеть на этой сессии, однако его разочарование смягчилось, когда Дискин предложил заменить исполнителя звездным квартетом Imperials, который собрал Джейк Хесс, бывший вокалист Statesmen и детский кумир Элвиса. Элвис также настоял на том, чтобы в добавление к Imperials к участию в сессии были привлечены Jordanaires, сопрано Милли Киркхэм и две другие бэк — вокалистки, что довело бы общее число исполнителей до одиннадцати и сделало бы возможным тот эффект мощного хорового звучания, который ему хотелось получить для этого альбома. Несмотря на всю тщательность приготовлений и все ожидания, которые связывались с этой сессией всеми заинтересованными сторонами, один из ключевых элементов сессии стал результатом совершенной случайности, когда Чет Аткинс, номинальный нэшвилльский продюсер Элвиса, предложил новичку в штате RCA занять его место в аппаратной. Чет никогда не испытывал большого энтузиазма от участия в ночных сессиях, и он подумал, что Элвис и этот молодой энергичный продюсер хорошо между собой поладят. Вот так Фелтон Джарвис стал продюсером Элвиса.

Джарвис, тридцатилетний штатный продюсер, которого Аткинс перетянул в прошлом году из «АВС Рекордз», ухватился за представившуюся возможность. Хотя он уже имел немалый опыт в продюсировании ритм — энд — блюзовых групп вроде Tams в своей родной Атланте, именно Элвис впервые вдохновил его на то, чтобы заняться этим бизнесом. По специальности он был типографским наборщиком, а в 1955 году, служа на военно — морской базе в Норфолке, штат Вирджиния, он увидел Элвиса, и это изменило его жизнь. Когда он пришел с флота, он сделал запись в подражание Элвису («Don’t Knock Elvis») и стал печатать ноты в корпорации Билла Лоуэри NRC («Нэшнл Рекординг Корпорейшн»), объединявшей студию, лейбл и издательство. В то время NRC записывала Джо Саута, Рея Стивенса, Мэка Дэвиса, Фредди Уэллера и Джерри Рида, все из которых в следующем десятилетии станут настоящими звездами, и Фелтон так часто крутился в студии, что, когда уволился инженер, наняли его. В 1961 году он записал ритм — энд — блюзовый хит, занявший первую строчку в чартах, в то время неизвестной группы под названием Gladys Knight and the Pips. Это привело его на АВС, где он выторговал себе место штатного продюсера, когда в 1962 году продюсировал сплит — сессию имитатора Элвиса по имени Винс Эверет (которого он открыл на одном из конкурсов талантов, где тот выступал под своим настоящим именем Марвина Бенефилда, а затем дал ему имя заглавного героя в фильме «Jailhouse Rock») и Томми Роу, еще одного выходца из NRC, который последние три или четыре года делал попытки попасть в музыкальную индустрию. Версия Эверета песни «Such a Night», записанной Элвисом в 1960 году, но выпущенной только в виде дорожки альбома, стала провинциальным хитом, однако карьеру Фелтону сделала «Sheila» Томми Роу. Когда она попала на первую позицию в поп — чарты, Фелтон снова попросил о том, чтобы его приняли на должность штатного продюсера, и когда в компании дали понять, что они готовы это сделать, если он откажется от своих продюсерских прав на хит, он тут же ухватился за эту возможность. Его друзья не были уверены, что он знал, что подписывал, но он знал, чего хочет, и когда на следующий год компания открыла нэшвилльский офис, он переехал туда сразу, не раздумывая.

Все, кто вступал в контакт с Фелтоном, замечали прежде всего его энтузиазм, а не техническое мастерство. «Каждый человек — тигр» — таков был девиз, который часто повторял Билл Лоуэри, однако Фелтон довел его до крайности. В Атланте у Фелтона был тигр или, по крайней мере, ручной оцелот; в Нэшвилле он скоро обзавелся анакондой, которую брал с собой поплавать в бассейн в жилом комплексе гостиничного типа, где он обитал в то время, пока однажды пожилая пара, совершавшая утренний моцион, не заметила его необычного компаньона по плаванию и ему не пришлось искать другое жилье. В Нэшвилле он также быстро сошелся с группкой парней, которые околачивались в «Пэнкейк Пэнтри» и обменивались историями о своих приключениях в шоу — бизнесе и своими мечтами об успехе в нем. Никто не мог превзойти Фелтона в задоре и жизнерадостности, и все любили слушать его рассказы о том, как он встречался с такими звездами ритм — энд — блюза, как Лойд Прайс и Фэтс Домино, которых АВС привозила в Нэшвилл в это время на запись. Фраза «Фелтон, приятель», неизменное приветствие Фэтса, стала притчей во языцах в некоторых кругах Нэшвилла, и вскоре Фелтон приобрел широкую известность в музыкальной индустрии своей эксцентричностью, приветливостью и богатым воображением.

В 1965 году он пришел на RCA по приглашению Чета и вместе с Аткинсом продюсировал Вилли Нельсона, затем записывал Микки Ньюбери, Джима Эда Брауна, Флойда Креймера и Кортелию Кларк — пожилую слепую исполнительницу блюзов, которую он записал вживую, на фоне уличного движения и звуков центральных улиц Нэшвилла. У него был офис через холл напротив офиса Чета, в котором он соорудил тропическую хижину с крышей из травы, куда поместил свою змею, и порой он, несомненно, испытывал терпение своего начальника. Однако Чет, который сам был более сухим, более флегматичным по натуре, испытывал настоящее удовольствие от общения с Фелтоном, и не прошло и года с момента появления того в RCA, как у него возникла идея свести его с другой не менее эксцентричной личностью. За несколько дней до сессии Элвиса он зашел в офис к Фелтону. «Он всего лишь сказал: «Я поставлю тебя на эту сессию, возможно, вы поладите между собой». И мы действительно поладили».

С самого первого момента, когда Элвис появился в студии в 8 часов вечера, не было сомнения, что его увлек безудержный энтузиазм этого худощавого молодого продюсера: после безразличия Чета это сталоогромным облегчением для него. Поначалу разговор несколько не клеился. Они поговорили немного о материале для сессии, поговорили немного о тех записях, которые продюсировал Фелтон, — Элвис живо интересовался впечатлениями Фелтона от общения с Фэтсом Домино, а Ламар, который не раз встречался с Фелтоном и его друзьями в неформальной обстановке, подбивал Фелтона рассказать о себе побольше.

Они поговорили также о звучании пластинок, которые выпускал в последнее время Элвис. Будучи поклонником Элвиса Пресли (Фелтон мог бы вполне сказать — самым большим поклонником Элвиса Пресли), Фелтон хорошо знал, что «какое — то время, до того как я стал работать с ним, они задвигали на задний план музыкантов и выдвигали Элвиса, и это звучало как… словом, плохо. Это было лишено подъема, воодушевления. Вот это я и пытался исправить, поскольку Элвису не к кому было обратиться с этим в RCA, кто — то в Нью — Йорке, кто мало что понимал в этом, сводил записи, и это делалось неправильно».

Элвису же хотелось, как он объяснил Фелтону, того звучания, которого добивались «Битлз» и другие английские группы; это было более зажигательное звучание; это брало вас за душу, заставляло чувствовать, что музыка действительно что — то говорит. Фелтон выразил полное одобрение и согласие. Тут нужно уметь чувствовать, сказал он Элвису. «Ударные и бас — гитары делают музыку по — настоящему живой и зажигательной, все это нужно усиливать и выдвигать на передний план, а главное, нужно уметь правильно сводить записи». И почти сразу же стало ясно, что они станут не только друзьями, но и музыкальными союзниками. Фелтон был, быстро понял Элвис, одним из них. Чет столь же быстро уловил, что эти двое действительно поладили и ушел домой до того, пока была сыграна хоть одна нота. Все певцы собрались вокруг Элвиса за роялем и прощупывали друг друга: в воздухе чувствовалось ожидание, и новый продюсер не спешил приступать к записи, он наслаждался всем происходящим вокруг.

Было уже больше 10 часов, когда они наконец приступили к работе, начав с «Run On» — традиционной вещи в духовных песнопениях черных исполнителей. Элвис исполнял ее в манере Golden Gate Quartet — с безупречностью и элегантностью — и с самых первых нот явно доминировал в студии. Второй столь же заметно доминирующей фигурой был Фелтон, который утешал и подбадривал, осторожно выбирая слова, чтобы никого не обидеть, настаивая на еще одном дубле, когда чувствовал, что может это сделать, не рискуя вызвать недовольство, немного сдержанный на комплименты поначалу, но всегда готовый подбодрить и успокоить.

По мнению Джейка Хесса, который и сам был известным певцом и новатором в госпел — музыке, нельзя было не заразиться той положительной энергией, которая была разлита в студии. «Элвису действительно пришлось по душе такое звучание; услышав его, он совершенно завелся. Он хотел мощного звучания, и мы пели так, как хотел этого Элвис. У нас у всех были расписаны свои партии, и мы все пели в одном ключе, хотя мы добивались гармонического звучания иначе, чем Jordanaires. Мне кажется, ему было все равно, насколько совпадает наше звучание, для него важнее было добиться мощного, живого звучания».

После семи дублей они получили мастер — версию, а затем переключились на «How Great Thou Art» — шведский гимн девятнадцатого столетия, который был популяризован в английском переводе Джорджем Беверли Ши во время шестнадцатинедельного крестового похода Билли Грэхэма в 1957 году в Мэдисон — сквер — гарден. Это была отличная вещь, и Элвис с Чарли и Редом работал над ней всю весну, правда, отступив от довольно формальной модели Ши. Элвис видел в этой песне, как он видел в каждой вещи, с которой у него устанавливалась страстная музыкальная связь, возможность излить всю свою душу и все свое сердце, ничего не утаивая, и именно это он и делал на записи. В глазах Джерри Шиллинга это было так, словно в Элвиса вселялся какой — то дух, когда он выстраивал вокальное крещендо, которое, приводило его в видимое волнение.

«Он записывал ее не так долго, но при записи этой песни случилось нечто почти пугающее; он, казалось, был полностью истощен ею — он побледнел и едва не упал в обморок, когда закончил. К сожалению, я не могу сказать, длилось ли это три минуты или три секунды, но казалось, что произошло нечто сверхъестественное. Я вкладываю в это самый серьезный смысл, и что удивительно, это даже не самая моя любимая вещь! Но было совершенно очевидно, что для Элвиса действительно что — то произошло».

Остаток ночи сохранил то же настроение, если и не трансцендентальную сторону момента. Они столкнулись с небольшими трудностями при записи «Stand By Me» — столпом черной госпел — трациции, — но благодаря ободрениям Фелтона, который под конец вел себя все более раскованно, Элвис сумел преодолеть трудности, связанные с эмоциональной стороной исполнения и текстом песни, и на одиннадцатом дубле добился желаемого — прекрасно артикулированного, полного почти неприкрытой тоски исполнения. Теплота его голоса, умелое использование как техники вибрато, так и естественного диапазона фальцета, нюансированность и эмоциональная глубина его пения — все это были узнаваемые характеристики его таланта, которые, однако, были бы невозможны без большой целеустремленности и усилий. Возможно, еще более поучительным был его подход к следующей песне — «Where No One Stands Alone» — одной из самых трудных вещей Джейка Хесса. В действительности песня была за пределами диапазона Элвиса; она требовала определенного перевоплощения, которое было не в его власти на данном этапе. И тем не менее он упорно пытался взять и эту вершину, словно подчеркивая, что верен настроению момента, снова и снова пробуя взять планку, пока, наконец, хотя и не взяв ее по — настоящему (при воспроизведении звука, который, казалось, не вызывал усилий у Джейка Хесса, у него получался какой — то неэлегантный рев), благодаря наставлениям Чарли и ободрениям Фелтона, а также хору, скрадывающему его самые большие неудачи, он добился тяжело давшегося, но удовлетворительного результата. Это было поистине героическое усилие, уже сама попытка заслуживала такого же уважения, как все то, что было записано на сессии, — и это не прошло незамеченным среди многих ее участников.

Для Джейка Хесса это был еще один пример самозабвенной преданности Элвиса пению. «Элвис был одним из таких исполнителей, когда он пел, он, казалось, проживал каждое слово. Возможно, и существуют другие исполнители, у которых есть голос, столь же мощный или более мощный, чем у Пресли, но у него было что — то такое, что каждый исполнитель ищет всю свою жизнь. Знаете, он многие песни исполнял с закрытыми глазами, и мне кажется, что причина этого в том, что ему хотелось все время держать перед глазами ту картину, которая связывалась у него с песней; если что — то отвлекало его и не давало полностью погрузиться в то, что он исполнял, он закрывал глаза, чтобы удерживать в голове изображение того, о чем он пел. Вот почему он так хорошо находил путь к сердцу слушателей».

Было 4 часа утра, и Imperials были без сил, однако Элвис, Фелтон и остальные исполнители и музыканты не показывали и виду. Для Фелтона в действительности работа с Элвисом служила в первую очередь проверкой всего того, что он позаимствовал из музыки Элвиса. Вся философия звукозаписи Фелтона строилась на создании ощущения эмоционального подъема и спонтанности в студии, и теперь, обнаружив, что человек, который столько времени был для него идолом, столь же предан своим убеждениям, столь же готов работать всю ночь, если необходимо, пока не добьется нужного звучания, он испытывал такое ощущение, словно их встреча была предназначена судьбой. На взгляд гитариста Чипа Янга, впервые работавшего с Элвисом, Фелтон и Элвис были словно зеркальные отражения друг друга. Янг, еще один уроженец Атланты, который, собственно, и записал Томми Роу, а затем привел его к Фелтону, заметил влияние, которое эти двое оказывали друг — на друга: «Все начинало наэлектризовываться, когда они входили в комнату». Было совершенно ясно, что музыкант, работая с одним из них, должен быть готов отдать всего себя — и еще немного сверх того.

Без колебаний и без какого — либо заметного ощущения противоречия между сакральным и профанным они приступили к записи «Down in the Alley» — крикливого ритм — энд — блюзового хита группы Clovers, который был любимой вещью Элвиса с момента его выхода в 1957 году. «Фанксвилл^[34], дубль первый», — объявил Фелтон, когда Элвис стал раздавать текст бэк — вокалистам, и хорошее настроение было почти зримо разлито в воздухе. Для этой песни Бобби Мур, который всю ночь Играл на акустической бас — гитаре, переключился на электрогитару. Бутс Рэндольф играл пронзительное соло на саксофоне, и они быстро сделали восемь дублей, прерываемых только безудержным смехом Элвиса на шутки Чарли и привычной возней парней. Все до конца оставались в приподнятом настроении, и хотя результаты, возможно, и не были высоким искусством или даже сопоставимы с версией Clovers, впервые с 1960 года Элвис записал по — настоящему звучащую ритм — энд — блюзовую вещь.

Еще более невероятный поворот в программе последовал, когда Элвис объявил, что в качестве завершающей песни вечера они запишут «Tomorrow Is a Long Time» — композицию Боба Дилана, которую еще предстояло записать Бобу Дилану, но которую Элвис позаимствовал с одного из своих любимых недавних альбомов «Odetta Sings Dylan». Они сделали всего три захода, включая один фальстарт, с доброкачественной частью в середине мелодичной, прекрасной аранжировки, которая была антитезисом грубоватому, несколько примитивному звучанию предыдущей вещи. Вокал Элвиса был исключительно сосредоточен на тексте песни, демонстрируя очень мало в смысле стилистических украшений или эмоционального переноса, результатом чего стали тонкость и чистота интонации, с которой могли поспорить только некоторые лучшие из его ранних записей.

В конце вечера Элвис и Фелтон вместе сидели, усталые, но довольные. Они говорили о ночных духовных песнопениях, на которых оба выросли, и Элвис признался, что его детской мечтой было петь в одном из этих великих квартетов. «Мы сидели в студии, — вспоминал Фелтон, — пока не начали приходить секретарши. Все остальные ушли, оставались только я и он. Я сказал: «Элвис, нам пора отправляться домой, вон уже люди приходят на работу». Тогда он воскликнул: «Господи, неужели так поздно?» — и я отвез его в мотель, где он жил».

На следующий вечер у пианиста Флойда Креймера была запланирована еще одна сессия с 6.30 до 9.30, а потому секретарша Чета Мэри Линч пригласила на начало сессии (которое все равно будет по большей части пустой тратой времени) для замены Креймера двадцатитрехлетнего пианиста Дэвида Бригса, который приехал в город только в прошлом году. Бригс, как и Чип Янг, был знаком с Фелтоном с первых дней, когда Фелтон привозил многих из своих исполнителей из Атланты в Масл — Шолс для записи с ритм — секцией, которая включала и Дэвида. По сути, именно Фелтон подбил всю ритм — секцию переехать в Нэшвилл из — за лучших условий работы и лучшей оплаты, но именно с помощью Мэри Линч, которая делала заказы на студийное время и музыкантов, Дэвид оказался на этой записи и был теперь благодарен за возможность по крайней мере познакомиться с одним из своих кумиров.

Никто не ожидал, что в услугах Бригса будет какая — то необходимость, поскольку Элвис редко когда появлялся в первые два часа сессии, но в этот раз он почему — то не только появился, но приехал работать. «Я был там в качестве подмены, и они сказали: «Ты знаешь, Элвис, Флойд появится позже, а пока в твоем распоряжении Дэвид, он будет играть все, что ты скажешь». И он сказал; «Хорошо, пусть так», — и сел рядом со мной за рояль, и почему — то из всех вещей ему захотелось исполнить «Love Letters» [известный ритм — энд — блюзовый хит в исполнении Кетти Лестер в 1962 году, а двумя десятилетиями раньше поп — хит в исполнении Дика Хеймза], которая вся исполняется на рояле. Я хочу сказать, что как бы предполагалось, что мы записываем госпел — альбом, и тут Элвис садится рядом со мной и просит сыграть «Love Letters», а это была трудная в смысле исполнения вещь!

Я был до смерти перепуган. Да, я выступал вместе с Томми Роу в гастрольной поездке с «Битлз», но Элвис был другое дело. И тут он говорит, чтобы рояль подвинули к нему. Он попросил выключить весь свет, поставил на рояль свечи, чтобы видеть текст, и заставил всех выйти, за исключением бас — гитариста, Ди Джея на барабанах и Бадди Хармана на ударных. Рояль подвинули так, чтобы он мог стоять вровень с его крышкой, — словом, между нами было всего шесть футов рояля; ну и ситуация это была, скажу я вам».

Флойд появился к тому времени, когда они уже были готовы приступить к записи. «Я сказал: «Как хорошо, что ты пришел, Флойд! Садись, вот твое место». И я вернулся за клавишные. Флойд сыграл всего один раз, когда Элвис спросил: «А где тот парень?» Я выругался про себя при этом. Он искал меня, он даже не знал, кто я, а уж Флойд играл как нельзя лучше, но он уже привык к тому, как я играю эту песню. Вот таким был Элвис. Если он к чему — то привыкал и если ты ему нравился, тогда ты был в его глазах лучше, чем кто — либо другой, хотя ты мог не стоить и мизинца другого. Вот так, а теперь о том давлении, которое я испытывал. Дело было не только в Элвисе, но и во Флойде, который был, вероятно, лучшим клавишником в городе, и вот он сидел позади меня на клавишных и смеялся, поскольку его забавляла ситуация; он работал целый день и был сыт по горло. Вот такой получилась моя первая встреча с Элвисом. У меня, вероятно, жилы пучились на шее».

Элвис исполнял песню с изяществом и чувством, и на девятом дубле они получили мастер — версию, хотя Бригс так и остался недоволен своей партией, которая, по его ощущениям, выходила слишком приторной. Остальная часть сессии, возможно, и не была сопряжена с такой же подспудной драматичностью, но была, несомненно, столь же успешна в музыкальном смысле. Они записали легкую, быструю вещь, традиционную для черного госпела («So High»), скорбную версию «Father Along» в традициях квартета, которая вполне могла восприниматься как посвящение матери Элвиса, и свой вариант «In the Garden» — классической госпел — вещи, которая для Джейка Хесса была кульминацией сессии. Элвис, Чарли и Ред завершили вечер исполнением трио версии «Beyond the Reef»: Ред исполнял ведущую партию, Чарли пел партию высокого тенора, а Элвис пел вторым тенором и играл на рояле. Это была одна из тех песен, которые они пели вместе всю весну, задушевная, сентиментальная гавайская вещь, популяризованная Бингом Кросби в 1950 году (она была стороной В «Harbor Lights» Кросби, одной из первых песен, которые Элвис пытался записать на «Сан»). Они записали ее за два захода, придав ей ностальгическое, почти религиозное звучание.

Следующая ночь была запланирована как заключительная и последняя, в которой могли принимать участие Imperials, поскольку рано утром на следующий день они отправлялись в тур по Канаде. И снова казалось, что Элвис просто следует своим инстинктам, выбирая песни, мало обращая внимания на наличие договоренностей или издательских прав и, без сомнения, вызывая у «могущественного Фредди», как иронично окрестил его Полковник, приступы тревоги и беспокойства. Запись не давалась легко; по сути, они записали всего только две песни за первые щесть часов. Однако то, что было записано, по — прежнему, как и в предыдущие ночи, отражало глубочайшую эмоциональную работу Элвиса. Под конец вечера, пытаясь подобрать быструю вещь, чтобы уравновесить многочисленные медленные, почти погребальные мелодии, которые они уже записали, Элвис потребовал нотный лист с текстом «If the Lord Wasn’t Walking By My Side», недавно выпущенной Imperials, которую он затем записал дуэтом со своим ментором Джейком Хессом. Здесь мы впервые слышим по — настоящему свободно льющийся голос Джейка, когда два певца перебрасываются фразами, и безошибочно распознаем исполнительское мастерство Элвиса. Прослушав первую запись, Джейк был несколько растерян. «Я сказал: «О Господи, я слишком громко звучу, мне нужно сбавить тон». Элвис же сказал: «Нет, тебе не нужно сбавлять тон. Ты должен петь так, как тебе поется. Это — твоя песня. Я записываюсь с тобой, и я хочу исполнять ее так, как ты ее поешь». В конечном варианте мой голос звучал не так громко, как на записи. Но все равно это как — то нелепо».

Четвертая ночь стала не более чем разочаровывающей кодой. Несмотря на весь альбом госпел — записей и все то радостное ощущение, порожденное сессией, к этому времени стало очевидно, что два новых сингла и рождественская запись, обещанные Полковником RCA, вряд ли материализуются. За исключением «Love Letters», не было ничего, даже отдаленно напоминающего сингл (запись дилановской вещи едва ли могла идти в счет, так как у Фредди не было шанса получить права на ее издание, a «Down in the Alley» и «Beyond the Reef» вряд ли могли претендовать на статус коммерческого продукта). Результатом стала договоренность о еще одной ночи, добавленной в надежде выполнить обязательства перед RCA, однако, при отсутствии времени на подготовку и подходящего материала, Фелтону пришлось помучиться, чтобы как — то сдвинуть сессию с места. Под конец, похоже, хорошее ощущение первых трех ночей почти полностью улетучилось, и в разговорах между записями в голосе Элвиса начинает звучать резкость, бывшая, судя по всему, отражением общего изменения настроения. Когда они закончили сессию в 10 часов, это произошло без особых фанфар или сожаления, но Элвис тем не менее подписал фотографию для Фелтона, написав следующее; «Я буду ждать с нетерпением следующего раза».

Следующий раз случился скорее, чем ожидал тот или другой из них. Две недели спустя, 10 июня, в студии Фелтона снова собралась вся группа, чтобы попытаться записать вещи, которых требовали обязательства по контракту со звукозаписывающей компанией. Тут присутствовали буквально все участники первой сессии, за одним исключением — не было Элвиса. Возможно, он просто чувствовал, что на него давят; возможно, как считал Ред Уэст, он просто был не в «записывающем настроении» — из — за простуды, избытка принятых таблеток или даже тайного совета со стороны Полковника. Какова бы ни была причина, Элвис был в дурном настроении и отказался покидать номер в мотеле, послав Ре да, вооруженного только амфетаминами для подстегивания смелости, записать в студию опорные вокальные партии. «Я был весь на нервах, и вот я в студии и пою «Indescribably Blue», «I'll Remember You» и [свою песню] «If Every Day Was Like Christmas». А он звонит каждые полтора часа и спрашивает: «Ну, как дела? Как дела?» И когда мы закончили записывать третью вещь, он сказал: «Давай привози то, что у тебя есть». Мы собирались записать еще несколько вещей, но сделали всего эти три, и этим все и закончилось».

Из тех трех вещей две были связаны обязательствами, а третья, «I'll Remember You», была еще одной из тех пронзительно романтических гавайских вещей, которые Элвис так любил и будет продолжать петь всю свою оставшуюся жизнь, но которые попадали в ту же некоммерческую категорию, что и некоторые другие выбираемые им для записи вещи. Наоборот, «Indescribably Blue» была мелодичной, но несколько бесцветной балладой, которую Ламар принес на первую сессию и, подталкиваемый своей верой в песню и тем фактом, что за три года работы в «Хилл энд Рейндж» он так и не получил ни одной записи своих песен в исполнении Элвиса Пресли, с тех пор подбивал записать Элвиса. Конечно, если быть честным, в течение двух с половиной лет Элвис не записывал ничего, кроме саундтреков, но Ламар был не из тех, кто довольствовался незаметной ролью, и ему, должно быть, было мучительно видеть, как Imperials сделали с ним запись на прошлой сессии, и узнать, что Ред и Чарли ни с того ни с сего получили внутреннюю дорожку, когда у него была песня, которая, он знал, могла бы стать лучшим хитом Элвиса на многие годы, не говоря уже о том, что могла бы стать его собственным пропуском к успеху в музыкальной индустрии. Ред тем временем уже в течение почти года подбивал Элвиса записать его рождественскую песню, в конце концов записав ее весной 1965 года на собственном лейбле «Брент» — только после того, как стало ясно, что сам Элвис вряд ли успеет записать ее к Рождеству.

Слушая наспех записанный вокал Реда в этих песнях, испытываешь нечто вроде откровения. «Idescribably Blue» спета с придыханием в манере Элвиса, но с чувством, которое, должно быть, открыло некоторым музыкантам на записи, которые знали Реда только как грубоватого, несколько агрессивного «охранника», глубины, о которых они до тех пор не подозревали. Сходство с голосом Элвиса поразительное, почти сверхъестественное в своей точности, но что еще более замечательно — это та нежность исполнения не только этой песни, но и двух последующих. По завершении третьей вещи, собственного сочинения, Ред взял копию пленки у Фелтона и, следуя инструкциям Элвиса, привез ее в мотель «Альберт Пик». Они прослушали ее несколько раз, и Элвис выразил свое удовлетворение результатами, но и на следующую ночь он также не появился в студии, и сессия была отменена. Когда же он наконец появился на третью ночь, он ограничился только наложением своего голоса, и все надежды, которые Фелтон связывал с записью дополнительного материала, пошли прахом, когда в тот же вечер Элвис уехал в Мемфис.

Это было обескураживающее окончание первого знакомства, которое началось так многообещающе двумя неделями раньше, и никто не мог взять в толк, что же произошло, меньше всех Фелтон. Но если был озадачен Фелтон, то еще более озадачен, очевидно, был Харри Дженкинс из RCA. После всех переговоров, после всех детальных обсуждений обязательств, после всех успокоительных заверений Полковника звукозаписывающая компания так и не получила удовлетворительного результата. Да, у них есть госпел — альбом, и, возможно, они смогут скроить два сингла, но вряд ли из того, что было записано на сессии, выйдет какой — то хит. У них все еще только половина рождественского сингла, и вполне возможно, что компенсировать его будет нечем. Также казалось очевидным, что после стольких лет в пустыне Голливуда Фредди разучился добывать вещи по вкусу Элвису, и трудно было сказать, каковы могли быть долговременные последствия этого. И, разумеется, то, как все закончилось, оставило у всех неприятный привкус. Никто не мог толком уразуметь произошедшее, все могли только задаваться вопросом, не было ли то способом Элвиса (и, возможно, также способом Полковника) сказать, что он не позволит помыкать собой.

Элвис, со своей стороны, надо полагать, был лучшего мнения о своем поведении. Вернувшись домой в Мемфис, он написал Фелтону теплое письмо, полное слов признательности. «Пожалуйста, передай, что я высоко ценю то внимание и уважение, которое было проявлено ко мне и к моим товарищам во время моих двух последних поездок в Нэшвилл, — заявлял он. — Я хотел бы поблагодарить тебя, инженеров, музыкантов, певцов и всех, кто имел отношение к этим сессиям. Пожалуйста, передай им всем мои чувства. И, как сказал однажды генерал Макартур, «я еще вернусь»».

Две недели спустя, 28 июня, он приехал в Голливуд и записывал саундтрек к своей последней картине — «Double Trouble» («Двойные неприятности») — фильму MGM все с тем же Норманом Таурогом в роли режиссера — постановщика. Съемки длились полных восемь недель, во время которых он подарил своей партнерше по фильму Аннет Дэй бело — голубой «Мустанг», однако, без сомнения, два самых запоминающихся события лета не имели никакого отношения к фильму, а были скорее связаны с визитами Джорджа Клейна и Клифа Г линза.

Джордж приехал к началу съемок, как обычно, запланировав свой двухнедельный летний отпуск на время съемок (это была шестая картина Элвиса, в которой он принял участие). Так совпало, что в клубе «Трип» на Сансет с 30 июня по 10 июля выступал любимый исполнитель Элвиса — ритм — энд — блюзовый певец Джэки Уилсон. Джордж был знаком с Джэки, прославившимся почти столь же своими акробатическими пируэтами на сцене, сколько своим едва ли не оперным голосом, по раскрутке некоторых из его мемфисских выступлений на телевизионном шоу, в котором Джордж выступал в роли ведущего (это была местная версия шоу Дика Кларка «American Banstand» и называлась «Talent Party»). Элвис же видел выступления Джэки еще тогда, когда тот еще работал вокалистом у Билли Уорда и Dominoes десятью годами раньше в Лас — Вегасе. Так что с полного согласия и одобрения Элвиса Джордж организовал им посещение шоу Уилсона.

Все пребывали в состоянии сильного возбуждения. За исключением их редких поездок в «Ред Велвит», они почти никогда не выезжали всей компанией в Лос — Анджелес, и теперь нужно было как — то все устроить и предпринять меры безопасности. Джордж и Ричард Дэвис отправились в клуб в роли передового десанта, и Джордж созвонился с Джеймсом Брауном, еще одним частым гостем в его шоу, который приехал в город, чтобы выступить со своим собственным концертом. Браун знал через Джорджа, что Элвис был большим поклонником его яркого выступления в «The T. A. M. I. Show» — записанном на пленку концерте, выпущенном в кинопрокат в прошлом году, — и он пытался познакомиться с Элвисом через Джорджа несколько раз, включая его последнее появление в Мемфисе всего за два месяца до этого. Но всякий раз, когда он звонил, ему отвечали, что Элвис спит, — это стало дежурной шуткой у него с Джорджем и источником неловкости для диджея, который считался одним из лучших и старинных друзей Элвиса. Воспользовавшись возможностью, которую давал случай, Джордж передал Брауну специальное приглашение на шоу Уилсона, и на этот раз он заверил его в том, что обязательно познакомит с Элвисом.

Шоу вызвало бурные эмоции. Уилсон, в котором Элвис признал одного из лучших исполнителей, когда впервые увидел его в Лас — Вегасе в 1956 году («Я был под столом, когда он закончил петь»), был не менее завораживающим теперь. Среди публики было немало известных современных рок — музыкантов, включая членов новообразованной группы Buffalo Springfield и имитатора Элвиса П. Ф. Слоуна, однако Элвис тут же стал искать глазами Джеймса Брауна, когда Джордж сообщил ему, что Браун тут и хотел бы поздороваться с ним. Джордж думал, что Элвис, возможно, будет ждать, когда Браун сам к нему подойдет, «но он встал и подошел к столу Брауна. Мы с Ричардом представили их друг другу, и они немного поговорили о том о сем — это было до начала представления, — и тут Джеймс говорит: «Господи, Элвис, ну и спать ты горазд». И Элвис чуть не упал на пол от смеха, а потом сказал: «Ну ты же знаешь, Джеймс, каково быть ночной птахой…» На что Джеймс сказал ему: «Знаю, брат, — и хлопнул Элвиса по руке».

В перерыве между номерами он также получил возможность наконец — то познакомиться с Джэки и выразить свое безграничное восхищение талантом Уилсона. С таким талантом, сказал Элвис, Джэки — главный кандидат на то, чтобы считаться лучшим певцом современности, и он пригласил его прийти к нему на следующей неделе на съемочную площадку. Ларри Геллеру особенно запомнилось от этой встречи то, что Элвис спросил Джэки «о его обильном поте». «Что ж, я открою тебе секрет, — ответил Уилсон, — цыпочки очень клюют на это». Элвис спросил: «Как ты это делаешь?» Уилсон улыбнулся и сказал: «Да это проще простого». Он показал нам большой пузырек с солевыми таблетками, а затем раскрыл свой секрет. Каждый вечер перед концертом он проглатывал пригоршню таблеток, выпивал пару литров воды и выходил на сцену. Стоило ему задвигаться, как с него начинал лить ручьями пот. Вскоре Элвис стал использовать этот прием в своей программе по сбрасыванию веса. Это было опасно, это истощало запасы калия в организме и перегружало сердце, но это давало то, чего всегда хотел Элвис: немедленный результат при минимальных усилиях».

Во всех смыслах это был запоминающийся вечер, и, несомненно, одной из причин того, почему он так сильно (и совершенно по — разному) отложился в памяти каждого, было то, что подобные вечера случались так редко. Они испытали почти такое же радостное ощущение — или, возможно, просто облегчение от чего — то новенького в жизни, — когда позже появился Клиф Гливз с дорожной сумкой вместо багажа, проделавший путь от самой Флориды через всю Аризону. Некоторые из парней помоложе, которые никогда не встречались с ним, но давно знали его по рассказам о нем, были поначалу очарованы. Клиф, преемник Реда в Германии, где он начал карьеру певца и комика, уже давно к этому времени расстался с какой — либо мечтой о том, чтобы стать звездой шоу — бизнеса, и жил со своими родителями в Форт — Лодердейле, штат Флорида, время от времени развлекая в барах своей игрой на рояле богатых пожилых дам, коротающих зиму в этих краях. Он остался все тем же вольным художником, который все еще умел всех рассмешить, но чьи шутки начинали докучать уже после двух или трех дней его пребывания. И, кроме того, он уже начал обнаруживать у себя определенные проблемы, которые впервые он, к своему удивлению, распознал у друга, всегда бывшего в его глазах «невинным» существом.

«Я видел, что препараты, которые принимал Элвис (я не знал их названия), начинали оказывать влияние на его личность. Какими бы малозаметными ни были перемены, я заметил их. Едва уловимое негативное влияние Полковника. Ощущение опасности, которого не было раньше. У его ног откуда ни возьмись свернулась змея. А он не ведал об этом. Если бы он знал, он бы постарался с чьей — то помощью отшвырнуть эту змею подальше от себя.

В этот период я тоже принимал таблетки, главным образом декседрин. И если я чувствовал усталость, мне всего лишь стоило сказать: «У тебя еще остались эти красненькие таблеточки?» Или: «У тебя еще есть эти розовенькие таблеточки?» Иногда он просто ухмылялся и говорил: «Возьми этот пузырек». Вот что я скжу: Элвису было все равно, принимают ли и другие эти таблетки или нет. Он получал от них кайф. Ему нравилось сидеть под кайфом и болтать ногами, просто болтать ногами, поставив перед собой большой графин с охлажденной водой (он выпивал тонны воды, поскольку таблетки вызывали у него обезвоживание), просто сидеть и смотреть телевизор. Ему было совершенно наплевать, что делают другие. Он в любом случае был намерен делать то, что ему хотелось делать».

Начало предварительных съемок «Easy Come, Easy Go» («Как пришло, так и ушло»), которой суждено было стать последней картиной Холла Уоллиса, было запланировано на 27 сентября, спустя ровно три недели после завершения «Double Trouble». Полковник уже сам доставил бесконечные неприятности Уоллису, дойдя до того, что стал требовать у него такое же кресло, как в офисе Уоллиса, в качестве одного из условий заключения соглашения. Уоллис наконец примирился с мыслью о завершении очень прибыльного, хотя и очень накладного в смысле нервов, десятилетнего сотрудничества, и об этом он достаточно откровенно поведал Джону Ричу, режиссеру, который в этот момент был почти столь же разочарован в Уоллисе, как и Элвис. Первоначально Рич с неохотой воспринял идею работать с Элвисом на съемках «Roustabout», но приложил максимум стараний и даже стал уважать Пресли за его профессионализм и музыкальный талант. Теперь, после двух с половиной лет разочарования в Голливуде, все было иначе.

«Уоллис ставил по — настоящему жуткие условия. Он хотел сделать все по — быстрому. Такая установка была у него с самого начала. Помню, как я сказал ему как — то: «Хэл, я ценю, что ты пригласил меня в «Roustabout». Все получилось довольно неплохо. Но я бы предпочел не делать эту картину». А он ответил: «Да просто покажи то, что они могут». Это был не лучший момент в моей жизни, но таково было его мнение относительно того, как нужно было делать эту картину».

По довольно сходным причинам Элвис принес с собой на картину только чувство обиды и негодования. Когда дело коснулось записи саундтрека, он просто переложил работу по отбору песен на Реда, а на съемочной площадке в первые два дня появлялся с нехарактерным опозданием — и с прической, которую сделал ему дома Ларри, в нарушение всех требований Уоллиса. Он растолстел, жаловался Уоллис Полковнику, а «чернильно — черный» цвет его крашеных волос производил такое впечатление, словно он в был парике. Полковник не возражал, но и не делал ничего, чтобы снять обеспокоенность Уоллиса.

Съемки картины представляли собой почти бесконечное противоборство воль, которое имело мало отношения к фактическим результатам. Благодаря новому интенсивному графику съемок постановочная часть была завершена за шесть недель, однако Элвиса отпустили только по истечении срока, предусмотренного контрактом, спустя полных две недели. Большую часть этого времени он провел в Палм — Спрингс, где он арендовал по внушению Полковника дом за неделю до начала съемок. Ему необходимо иметь убежище, внушал ему Полковник, где он с Присциллой и одним — двумя парнями мог бы убежать от всего и просто расслабиться.

Дом, который они подыскали, — 1350, по улице Лейдера — Серкп, — находился всего в двух шагах от того дома, который предоставило Полковнику агентство «Уильям Моррис». Это был совершенно новый дом в ультрасовременном стиле (дизайн дома включал, как расхваливала рекламная статья в журнале «Look» за 1962 год, «козенаковую кладку с четырьмя идеальными кругами, высеченными на трех уровнях»), возведенный палм — спрингсским архитектором Робертом Александером для своей семьи. Тут были теннисный корт, водопад, большой камин в гостиной, а главное, крыло, которое могло бы служить отдельными апартаментами для Элвиса, с входом только с наружной стороны круглого бассейна. Имея таких соседей, как Фрэнк Синатра, Дин Мартин, Боб Хоуп и Бинг Кросби, не говоря уже о президентах студий и таких влиятельных закулисных фигурах, как основатель «Уильям Моррис» Эйб Ластфогель и сам Хэл Уоллис, могло показаться, что Элвис наконец — то вошел в голливудский истеблишмент. Однако, за исключением вылазок в магазины и редких поездок в отель «Спа», где Полковник принимал свои ежедневные паровые ванны, он жил столь же уединенно в Палм — Спрингс, как и в Бел — Эр. В действительности он, похоже, чувствовал себя более комфортно в обществе полицейских, которые охраняли его дом, или рабочих, которые занимались установкой мощной системы кондиционирования, которая позволяла поддерживать в помещении прохладу холодильной камеры, как предпочитал Элвис, чем с элитой киноиндустрии, жившей вокруг него.

В сущности, он испытывал большую отчужденность от Голливуда, чем когда — либо, когда стоически переносил съемки картины, которую, похоже, никто не хотел снимать, и оказывался перед неизбежным выводом о том, что, после всех этих лет, для этих людей он был всего лишь объектом насмешек. Большую часть времени он просто следовал по течению; он уже давно понял, что главное — установить ориентиры, а затем пытаться получать удовольствие, которое выпадает на пути. Но даже удовольствие уже было не то. Он устал от всей возни вокруг него, признался он Дейе Мата в одно из своих по — прежнему частых посещений Парка самореализации на горе Вашингтон. Он устал от всех склок, которые все больше раздирали его жизнь. 30 августа из RCA ему прислали телеграмму, сообщавшую о пролонгации опциона, который до этого не планировалось использовать еще на полтора года («Ввиду нашей уверенности в вас, мы решили не ждать 1968 года, — среди прочего говорилось в ней. — Ваша самоотдача и преданность за последние одиннадцать лет заслуживают самого искреннего уважения»). Он предполагал, что это хорошо, — это была, как указал Полковник, своего рода страховка, — но столь же хорошо, как и все остальные, понимал, что его пластинки по — прежнему расходились не так, как должны были бы («Love Letters» с майской сессии не поднялась выше пятнадцатой строки в чартах, а объемы ее продаж не составили и полмиллиона копий), его картины не пользовались большим успехом, и хотя старик продолжал источать оптимизм, можно было заметить, что даже он начинал недоумевать.

Все это, казалось, только усиливало трения внутри группы. Каждый был охвачен ревностью, а усиливающаяся роль Присциллы на Рокка и в новом доме в Палм — Спрингс только раздувала ее. Марти в особенности негодовал по поводу того, что только Джо и Джоанн из группы включались в палм — спрингсские планы по выходным и что две пары, казалось, все больше и больше общались тесной компанией, даже время от времени обедали по выходным вместе с Полковником и миссис Паркер. Марти и Джо едва говорили друг с другом в этот период, Ред и Сонни отдалились, Алан уехал домой, чтобы побыть с отцом, который был серьезно болен, а Марти и Присцилла все время цапались.

Между тем Полковник развернул массированную кампанию против Ларри; теперь конфронтация наконец вышла наружу, и в тех случаях, где раньше Элвис, возможно, высказался бы в защиту Ларри, теперь он, казалось, не имел ни энергии, ни убежденности для схватки. Как — то раз в Палм — Спрингс Полковник убедил Элвиса сказать Ларри, что отращиваемая им борода вызывает неловкость у Полковника и Хэла Уоллиса. Они видели Ларри в бассейне в отеле «Спа», послушно передал Элвис, и «Полковник сказал, что, когда ты стоял в воде, ты был вылитый Иоанн Креститель».

В другой раз, был убежден Ларри, Полковник пытался подставить его, уговорив общего знакомого, голубого, пригласить Ларри на ужин, а затем затащить его в постель. Включение песни «Yoga Is As Yoga Does», которую Элвис исполнял дуэтом в «Easy Come, Easy Go», было не случайностью, чувствовал Ларри, а скорее намеренным и прямым оскорблением убеждений Элвиса (и Ларри), — но Элвис никак не среагировал и записал ее. Только после того как была снята сцена, в которую включили песню, наконец последовала реакция Элвиса. По свидетельству Ларри, Элвис «ворвался с криком в свой трейлер: «Это сукин сын! Он знает, он это сделал! Он сказал этим чертовым авторам, что делать, и он заставляет меня делать это».

Последнее оскорбление, по словам Ларри, последовало тогда, когда Полковник пригласил Ларри и его семью впервые посетить его дом в Палм — Спрингс. Там он развлекал Ларри и его жену Стиви, угощал мороженым их детей и, по мнению Ларри, умело (хотя это и было довольно неожиданно для всех) разыгрывал дружелюбие. Вернувшись в Лос — Анджелес, однако, «я увидел, что задняя дверь дома открыта… Два больших мусорных бака были перевернуты, а весь дом был загажен мусором, человеческой мочой и фекалиями. Сначала мне показалось, что к нам проник вор. Но когда я огляделся, я увидел, что все ценные вещи были на месте. Исчезли только катушечная кассета с несколькими пленками, которые записала для меня сестра Дейя Мата, мои файлы с отпечатками ладоней, нумерологическими и астрологическими диаграммами Элвиса и других друзей». Помимо того, была унесена вся одежда Ларри, за исключением его нижнего белья. Хотя, конечно, могли быть и другие объяснения, Ларри неизбежно пришел к одному заключению. Когда он поделился им с Элвисом, «наши глаза встретились, и он отвел взгляд… Вертя головой из стороны в сторону, он несколько раз повторил: «Черт! Черт!» Затем он посмотрел мне прямо в глаза, что было его способом сказать мне то, что он не мог передать словами. Спустя мгновение он сказал: «Лоуренс, это опасный мир, будь он проклят…»

Действительно ли он поверил в то, что Полковник организовал такое гнусное нападение (кажется столь же маловероятным, чтобы Элвис буквально поверил в это, как и то, что Полковник — со своей щепетильностью в отношении законности и своей почти навязчивой потребностью во всех своих делах расставлять все точки над «i» — подставил бы себя таким образом), но у него были свои причины для недоверия к своему менеджеру. Он устал быть заложником мелочной политики бизнеса и был сердит на Полковника за то, что тот не защищал его лучше: в контрактах не было прописано ничего такого, что позволяло бы студии или звукозаписывающей компании требовать причитающееся им. Дни вяло тянулись, и когда он понял, что Уоллис не собирается отпускать его в ближайшее время, он стал впадать во все более мрачное настроение, и, даже получив приглашение старика провести День благодарения вместе с ним и миссис Паркер в пустыне, он внутренне кипел от негодования. Это была не та жизнь, к которой он стремился.

Полковник, со своей стороны, держал свои мысли по большей части при себе, не считая тех редких моментов, когда он мог немного расслабиться в обществе близкого товарища по бизнесу, на чье умение хранить секреты он мог положиться. У них есть проблемы, признался он Роджеру Дэвису, сорокатрехлетнему юристу агентства «Уильям Моррис», в ведение которого переходила все большая часть бизнеса Элвиса, по мере того как некоторые более пожилые агенты уходили либо сосредоточивались на обслуживании счетов всего нескольких давних клиентов. «Полковник говорил мне: «У меня трудности с мальчиком». Понимаете, он больше не мог им управлять. Я спросил: «А в чем дело?» На что он ответил: «Да, понимаешь, он меняется. Он теперь не тот, каким был раньше».

Наконец, 29 ноября они приехали домой, а незадолго до этого на широкий экран вышла картина «Spinout». Картина не пользовалась большим успехом, а заглавный трек не поднимался выше сороковой строчки в чартах, однако Элвис по — прежнему пребывал в хорошем настроении, когда они приближались к Мемфису. Около Литл — Рока они поймали Джорджа на 560‑й частоте местной радиостанции WHBQ. Он проигрывал в эфире душещипательную кантри — композицию «Green, Green Grass of Home» Тома Джонса, которого они все любили, и Элвис остановил автобус и велел одному из парней позвонить Джорджу и попросить его поставить эту песню снова. Проехав еще немного по дороге, Элвис позвонил снова, и так это и продолжалось всю оставшуюся дорогу: Джордж посвящал каждый раз эту песню Элвису, и рисуемая в песне картина воображаемого воссоединения осужденного с любимыми и идеализируемой жизни маленького городка, который он оставил навсегда, все больше приводила Элвиса и всех парней в растроганные чувства. Вся компания весело посмеялась над такой незадачей, за исключением Реда, который за год до этого приносил Элвису эту песню и получил ответ, что она слишком «деревенская» для него, чтобы записывать ее.

Когда они наконец прибыли обычным караваном в Грейсленд, рождественский вертеп был иллюминирован, дом освещен, и — как в песне — все высыпали навстречу им, когда они подъехали, оповещая сигналами о своем прибытии. Элвис сразу же поднялся наверх, чтобы взглянуть, как отделали его апартаменты, чем снова занимался зять Марти Берни. Вниз он спустился, широко улыбаясь. Очень красиво, заявил он. Ему понравился красно — черный испанский мотив стен и зеленый навесной потолок, в который Берни вмонтировал два телевизора под углом, так что он мог смотреть их прямо в кровати, не задирая головы. К несчастью, реконструкция привела к дополнительным финансовым трениям между Берни и Верноном, и сновадело дошло до обвинений и оскорблений. Когда Марти вернулся на следующий день, он ожидал услышать еще комплименты в адрес Берни, вместо этого «перед парочкой других парней Элвис стал кричать и обзывать всю мою семью последними словами… Поначалу я хотел пропустить все это мимо ушей. Но тут он совсем разошелся. И меня это здорово задело. Я встал и сказал: «Да пошел ты к черту вместе со своим отцом и всей своей семьей! Не смей говорить в таком тоне о моей семье. Они ничего, кроме хорошего, тебе не сделали»… Я был так расстроен, что принял три таблетки снотворного и провалялся в постели три дня.

Это был несколько унылый сезон в Грейсленде. Элвис сделал свои обычные рождественские пожертвования практически каждой из многочисленных мемфисских благотворительных организаций, доведя общий объем сделанных пожертвований за год до 105 тысяч долларов. 15 декабря он подарил Джорджу Клейну новый канареечно — желтый «Кадиллак» со съемным верхом, а затем договорился о том, чтобы Джордж отдал свою старую «Импалу» отцу президента клуба поклонников танкистов Гэри Пеппера Стерлингу, который теперь работал сторожем в Грейсленде. Отец Алана умирал от рака, и Элвис несколько раз навещал его в госпитале. Большинство вечеров они ездили в кино, однако Элвис проводил немалую часть времени в одиночестве наверху, и его в целом осеннее настроение отразилось в интервью, которое он дал в это время Джиму Кингсли из «Коммершиал Эппил».

Он любит читать, поведал он Кингсли, главным образом религиозные книги и медицинские учебники, и он много слушает музыку. Он вспоминает, как однажды, в 1954 году, он со Скотти и Биллом выступал в одном из клубов на окраине Шривпорта накануне Рождества, и, когда они возвращались домой, их остановили за превышение скорости. «Было холодно, и меня клонило в сон. Я проснулся, и полицейский спросил меня: «Кто вы?» Я ответил: «Элвис Пресли, певец». У полицейского был озадаченный вид. Разумеется, он не слышал обо мне. Да и едва ли кто — то слышал обо мне в то время. Мне подумалось: «Ну вот, теперь все мои рождественские деньги пойдут на оплату штрафа». Однако полицейский отпустил нас, довольствовавшись предупреждением… Я облегченно вздохнул. Как только полицейский уехал, мы все трое выскочили из машины и стали считать наши деньги в лучах фар. Деньги были преимущественно купюрами по одному доллару. О, это была самая большая сумма денег, которую я когда — либо держал в своих руках! На следующий день я спустил всю эту кучу банкнот на рождественские подарки…

Большая разница между Рождеством теперь и тогда, когда мы росли в Ист — Тьюпело. Но, честно говоря, не могу сказать, что эта разница в пользу сегодняшнего времени. Теперь мы просто можем больше тратить. Но это не главное. Главное же — друзья и чувства. Когда вы молоды, все кажется как в сказке. А когда вы вырастаете, все становится очень реальным».

Его унылое настроение в конце концов рассеяли лошади. Сначала он решил приобрести одну для Присциллы, затем он спросил у Джерри Шиллинга, не возражает ли тот, если он купит лошадь Сэнди, чтобы Присцилле было с кем кататься верхом, а потом он приобрел лошадь и для себя. После этого он решил, что у каждого должна быть лошадь, и вскоре Грейсленд охватила лихорадка активности: была перестроена старая конюшня, Элвис снес маленький домик позади особняка, в котором некогда жил со своей семьей Билли, чтобы у них было место для прогулок верхом, и он начал скупать фермерские принадлежности в «Сиэрс» и всевозможные седла и ковбойскую одежду в «Бен Хоуэл энд Сан Сэдлери» в Уайтхейвене. «Элвис днем и ночью ходил в конюшню, — одобрительно отмечал Марти. — Эта конюшня, которую он называл «Домом Восходящего Солнца», обыгрывая имя своей лошади, долгое время стояла без дела. Он устроил для себя небольшой офис и большим красным фломастером написал на стойлах имена лошадей. Он обыкновенно делал записи для себя вроде: «Что купить завтра» и «Что сделать завтра». Он чистил конюшню и покупал новую сбрую. Он занимался этим с удовольствием».

Он привез в Грейсленд свою тетку Дельту (сестру Вернона) после того, как ее муж Пэт Битс умер от сердечного приступа. Не все любили Дельту; даже двоюродный брат Элвиса Билли Смит соглашался с тем, что «у нее был ужасный характер, и она слишком много пила». Но Пэт, в прошлом владелец ночного клуба и азартный игрок, всегда был одним из любимых родственников Элвиса, кто помог ему поверить в самого себя, и вследствие этого, по словам Билли, «он чувствовал себя обязанным перевезти Дельту к себе». Он поселил ее в комнате около кухни, где раньше жила прислуга, поместил ее под присмотр бабушки и позаботился о том, чтобы все домочадцы, включая поваров и прислугу, были на похоронах.

Совершенно неожиданно стало казаться, что Элвис вновь берет все в свои руки; видя его увлечение лошадьми, активность, которую он развернул в связи с затеей обзавестись собственной конюшней, решительность, которую он проявил, взяв на себя устройство похорон Пэта Бигса и судьбы своей тетки, парни почувствовали, что начинают узнавать прежнего Элвиса, и это стало сигналом к началу охоты на Ларри. Точно так же, как Полковник, казалось, почувствовал его новую уязвимость, парни устроили Ларри нелегкую жизнь сначала за то, что он отказался разделить их энтузиазм в отношении ковбойской жизни, а затем возобновившимися насмешками над Лоуренсом Израильским и Вечным Жидом. Присцилла едва удосуживалась скрывать свое презрение, и хотя Элвис пытался сгладить ситуацию и объяснить ее выходки Ларри, как до этого он пытался показать ему, что не одобряет выходки Полковника, он ничего не делал для того, чтобы остановить их. Вся эта агрессия по отношению к нему заставляла Ларри чувствовать себя все более и более чужим в этой компании. А тут Элвис заговорил о женитьбе.

В отношении женитьбы Элвис явно продолжал испытывать глубоко противоречивые чувства, почти физическую амбивалентность. За несколько месяцев до этого он попросил ювелира Хэрри Левитча изготовить обручальные кольца, но затем раздумал покупать их и попросил его подержать их у себя в магазине. «Я убрал их в сейф; прошло полгода, а они все лежат. Поэтому я спросил Элвиса: «Ты передумал?» А он ответил: «Нет, я просто не могу решиться. Это такой серьезный шаг, мистер Левитч». Он признавался в своих опасениях и Ларри. «Не один раз Элвис замечал: «Посмотри на Иисуса. Он никогда не был женат». Не думаю, что это обязательно указывало на комплекс Христа, хотя, конечно, Элвис страдал этим в некоторой степени… Но в возрасте тридцати двух лет Элвис чувствовал, что подлинный брак предполагал обязательства, в своей способности выполнять которые он не был уверен».

Однако слухи о скорой свадьбе циркулировали уже многие месяцы, и Элвис получал недвусмысленные сигналы от Присциллы, не говоря уже о ее отце, напоминавшем ему о тех обещаниях, которые он давал. Полковник тоже подталкивал его к этому, к выполнению взятых на себя обязательств, — и пусть никто ничего не говорил ему напрямую, он знал, чего от него ждут. Так что накануне Рождества он сделал предложение. Он пришел в ее комнату со «своей мальчишеской ухмылкой на лице, держа руки за спиной. «Сядь, малыш, и закрой свои глаза». Я села и закрыла глаза. Когда же я открыла глаза, я обнаружила, что Элвис стоит передо мной на коленях и держит в руках маленькую черную коробочку, обтянутую бархатом… Я открыла ее и обнаружила в ней красивейшее бриллиантовое кольцо, которое я когда — либо видела в своей жизни. Большой бриллиант в три с половиной карата был обрамлен рядом меньших бриллиантов, которые можно было вынимать и носить по отдельности. «Мы поженимся, — сказал Элвис… — Я тебе говорил, что я буду знать, когда придет время». Они показали кольцо Вернону и бабушке, однако Элвис сказал, что они должны подождать с оповещением ее родителей. Ему хотелось сказать об этом ее отцу лично.

Каждый день они всей гурьбой ходили кататься верхом, после чего всей компанией или небольшими группами заваливались в конюшню, где обсуждали лошадей, говорили о необходимых улучшениях и покупках, просто наслаждаясь обществом друг друга. В первый раз за долгое время почти у всех было ощущение, что у них общее будущее и общее дело в настоящем. Это не было похоже на домашний автодром, уже давно заброшенный с тех пор, как Марти и Ред повздорили из — за того, чья машина была быстрее. В этом было что — то другое, напоминавшее те добрые времена, когда в их жизнь еще не вошел Ларри Геллер. Для Джерри Шиллинга, который присоединился к компании уже после появления Ларри и в краткий период изгнания Джо, «это было по — настоящему веселое время. Мы засиживались за разговорами в конюшне до самого рассвета. Мы действительно были как одна семья».

В первый рабочий день нового года начал действовать новый контракт Элвиса с Полковником. Первоначально они обговорили его по телефону за несколько недель до этого, и по тому, как описал его Полковник, все должно было идти так, как и всегда; Полковник будет продолжать заботиться о бизнесе, а Элвис будет оставаться его единственным клиентом. Единственное различие состояло в том, что в новом контракте будет впервые признано де — юре, что Элвис является его единственным клиентом, что они образовали, никогда по — настоящему не говоря об этом вслух, своего рода компаньонство и что эти отношения являются партнерским соглашением. В качестве менеджера Полковник будет и впредь получать свои 25 процентов от выплат по всем существующим контрактам, а также от гарантированных выплат по всем будущим контрактам, — однако такое разделение будет относиться только к фиксированным выплатам по этим контрактам.

К примеру, если у Элвиса есть контракт с MGM на картину, за которую он должен получить 750 тысяч долларов плюс 50 процентов от прибыли. Полковник получит свой обычный гонорар в 25 процентов от той части сделки, которая представляет собой жалованье, прибыли же будут делиться пополам, поскольку, если учесть все усилия Полковника по рекламе и раскрутке картины, ее успех, в сущности, представляет собой совместное предприятие. То же самое и в отношении текущей сделки с RCA: на сумму ежегодных выплат в 300 тысяч долларов распространяются 25-процентные комиссионные, все же дополнительные выплаты или прибыли сверх этой гарантированной суммы подлежат распределению между ними из расчета 50 к 50.

Письма, отправленные за подписью Элвиса в адрес RCA и «Уильям Моррис», изобиловали всевозможными второстепенными поправками к контрактам (будущие прибыли от уже снятых фильмов должны были распределяться из расчета 50:50; прибыли от продажи прав на использование имени исполнителя, разумеется, как всегда, распределялись по тому же принципу; пункты об издательских правах оставались без изменения), но основной принцип был прост: партнерские отношения, которые, как объяснял Полковник Паркер, эволюционировали в течение всех этих лет до нынешнего момента, существовали как почти полностью признанный факт договора.

Это было партнерство, которое существовало далеко не просто как факт договора. С незапамятных времен менеджеры ищут выгоду для себя в такого рода партнерских отношениях, совместных предприятиях и сделках на стороне, о которых, можно было подумать. Полковник и писал книгу. Менеджер популярной сопрано Кейт Смит Тед Коллинс, например, образовал компаньонство со своей клиенткой в 1930 году и сохранял его в течение более тридцати трех лет, а контрактные отношения Пэтти Пейдж с ее менеджером Джэком Рилом строились из расчета 50:50 с первых дней ее звездной карьеры. Даже Боб Дилан, который в 1967 году мог показаться полной противоположностью Элвиса Пресли в плане осведомленности в делах шоу — бизнеса и культурной просвещенности, похоже, предоставлял схожие возможности для самообогащения своему менеджеру Альберту Гроссману, который, подобно Полковнику, получал свою долю менеджера в 25 процентов, но, вероятно, без ведома своего клиента, получал также 50 процентов от доходов за издательские права от фирмы, куда он в первую очередь приносил каталог песен Дилана.

То, что практика имеет прецеденты, конечно, не оправдывает ее, однако у Полковника были свои собственные причины стремиться к изменению контрактных условий в этот период. Самая настоятельная причина была связана с печально известной непредсказуемостью этого бизнеса, усугублявшейся растущей непредсказуемостью его единственного клиента. Коль скоро он собирается связать свое будущее с одним исполнителем и посвятить ему все свои усилия, то для него почти не подлежит сомнению, что он должен обеспечить и себе какую — то справедливую долю, и он не скрывал своих мыслей ни от своего клиента, ни от кого другого, с кем он вел бизнес.

Несмотря на всю свою репутацию ловкача среди тех, кто предпочел не поддаваться его внушению, в некоторых отношениях он, возможно, был самым прямым из людей, и то, к чему он совершенно прямо и откровенно стремился теперь, было своего рода страховкой. Ему было пятьдесят шесть лет, и он не знал, сколько лет ему еще осталось. Его собственное здоровье было не столь хорошим, здоровье его жены Мэри было еще хуже. Если мистер Пресли желает двигаться в новых и неизведанных направлениях, что ж, он в своем праве, конечно, но Полковник, несмотря на всю относительную простоту его жизненных привычек, никогда не выказывал тяги к аскетической жизни. Ему нравилось жить в Палм — Спрингс, ему были по душе удобства парной отеля «Спа», он привык жить в компании богатых и знаменитых людей и считал, что заработал свое место среди них. Возможно, самый настоятельный элемент в его мыслях проистекал из философии, символически выраженной в заглавии книги, которую он всегда грозился написать, — «Сколько это стоит, если это бесплатно?»: ничто не имеет никакой стоимости, пока вы не назначите за это цену. Его услуги, считал он без какой бы то ни было тени смущения, стоили 50 процентов.

Элвис без проблем согласился бы на это предложение, и он не выказал никакого сожаления по поводу подписания соглашения. Если это сделает счастливым старика, тогда и он счастлив. Марти и другие могли ворчать и вести себя так, словно они знали, что происходит, но только он и его отец действительно знали, чего стоило сохранить такого рода предприятие, сколько веры проявил Полковник — и не только в начале его карьеры, когда все остальные пророчили ему фиаско, но и в те черные дни, когда он был в армии и только изобретательные ходы Полковника могли сохранить и бизнес, и веру Элвиса в себя. Полковник перехитрил самых ловких голливудских дельцов, и он никогда не уподоблялся им. Не было фальшивых голливудских нежностей или социального лицемерия, не было извинений за то, кем он является или откуда он вышел, он признавал одну обязанность — появляться на публике и делать свою работу, — и в этом он был требователен к себе не меньше, чем к своей звезде.

Когда, вслед их новому соглашению. Полковник переоформил соглашение с RCA сроком до 1980 года включительно — с гарантированной выплатой в 300 тысяч долларов в год только на срок до 1970 года включительно и последующим сокращением суммы до 200 тысяч долларов в год на ближайшие пять лет контракта, без каких — либо гарантий на оставшиеся пять лет, — Элвис не высказал ни единого слова сомнения по поводу такого пересмотра, вместо этого послал телеграмму RCA с выражением своей благодарности в том, «что развод состоится, по крайней мере, не раньше 1980 года», и веры в то, что к тому времени «у нас будет столь большой каталог выпущенных песен, что будет дешевле остаться вместе». В своей телеграмме Полковнику он просто признал в нем «величайшего «снеговика» на земле», выказав такое же удовольствие по поводу его подвигов, какое испытывал сам Полковник. Другие могли бы сказать и вполне могли бы указать, что это новое соглашение, по сути, существенно снизило гарантированные выплаты, тем самым позволяя Полковнику заметно увеличить свою часть дохода, — если бы они знали подробности сделки. Но они не знали, и Элвис намеренно предпочел оставить их в неведении. Это была его тайная жизнь, если применительно к нему вообще можно было бы говорить о тайной жизни. Ему не нужно было дотошно изучать каждый пункт контракта, чтобы знать, что с ним поступают честно. Два дня спустя после официального подписания сделки с RCA Полковник подписал договор на еще одну картину для «Эллайд Артисте», которую предстояло снять в 1968 году с жалованьем в 900 тысяч долларов. Элвис нисколько не сомневался, что Полковник что — то имел от этой сделки. Но он не переживал, ведь и он имел от нее немало.

Кроме того, его мысли были заняты другим. Количество лошадей быстро превзошло количество стойл, и когда Ред однажды наехал на Элвиса во время игры в Дикий Запад, стало очевидным, что почти четырнадцать акров земли Грейсленда — теперь слишком маленькая для них территория. В то же время было одинаково ясно, что страсть Элвиса к приобретательству ничто не охладит: он продолжал и продолжал покупать лошадей и снаряжение до того дня, когда, возвращаясь из Миссисипи, куда они ездили покупать лошадей, около Уоллиса у самой границы штата они с Присциллой заметили ранчо на 160 акрах земли в идеальном состоянии, называвшееся Туинклтаун — Фарм, с белым, сверкающим на солнце крестом шестидесяти пяти футов в высоту, смотревшим на небольшое искусственное озеро.

Вскоре после этого он катался с Аланом Фортасом и парочкой парней, когда Фортас заметил прибитую к ограде фермы табличку «Продается». Они развернулись, чтобы прочитать табличку, а затем поехали в аэропорт Туинклтаун, где у Джека Адамса, владельца ранчо и одного из самых крупных торговцев подержанными летательными аппаратами в мире, была штаб — квартира. Всегда осмотрительный в практических делах, Элвис послал Алана навести справки о ранчо (идея была та, что, если владелец узнает, что ранчо нужно для Элвиса Пресли, он тут же поднимет цену), однако едва Алан успел представиться, как «в дверях появляется Элвис. Черт. Ничего не скажешь, Адамс был умелым дельцом и хорошим торговцем, он сказал: «Послушайте, не спрашивайте, сколько я хочу за ранчо; я дам вам ключи. Почему бы вам не провести там ночь?»

Элвис возразил: «Но мы купили лошадей». На что Адамс сказал: «Привозите своих лошадей, привозите всю компанию, живите там столько, сколько хотите. Если вам понравится, тогда мы можем поговорить». Так что мы привезли туда лошадей и всю ночь гуляли, как настоящие скотоводы! На следующий день Элвис просыпается и говорит; «Алан, я никогда не спал лучше в своей жизни. Давай покупать это чертово место». Я было начал возражать, а он мне: «Иди и купи его». Поэтому я позвонил мистеру Адамсу, и он сказал: «Я возьму столько — то за это и столько — то за то, и это будет включать все — скот, дом, обстановку и все остальное, за исключением нескольких личных вещей и кое — какой одежды». Я ответил: «Хорошо, я вам перезвоню», — пошел и сказал все Элвису. В то время у меня уже был опыт в сфере купли — продажи недвижимости. Я знал, что мы могли снизить цену. Однако Элвис просто спросил: «Послушай, сколько же он хочет?» Я ответил ему. Тогда он сказал: «Спроси его, сколько времени ему потребуется, чтобы вывезти свои пожитки отсюда». Я снова позвонил мистеру Адамсу, и он ответил: «Примерно пятнадцать минут». Я сказал ему: «Элвис хочет купить ранчо». И на этом сделка была заключена, без переговоров, без чего бы то ни было».

8 февраля он внес задаток в 5 тысяч долларов в счет погашения продажной стоимости в 470 тысяч долларов. В течение недели он приобрел по меньшей мере пять грузовых пикапов и «Кадиллак» 1963 года выпуска, а к тому времени, когда 22 февраля была оформлена сделка, он купил более двух дюжин транспортных средств, полдюжины трейлеров и шесть повозок, не говоря уже о многочисленных тракторах, разного рода фермерском оборудовании, емкостях для отстойника, трубопроводах для воды и четверти мили фанеры для временного забора, который должен был служить до тех пор, пока не будет возведена деревянная ограда восьми футов в высоту, заказанная им за 12 тысяч долларов. Всего примерно за две недели ему удалось истратить свыше 100 тысяч долларов, — этот приступ транжирства, казалось, принес временное умиротворение Элвису, но привел в ужас Вернона, который был уверен, что они все окончат свои дни в богадельне. По словам Присциллы, которая больше не относилась спокойно к транжирству Элвиса, но обнаруживала больше сочувствия к увлечениям Элвиса, «Вернон буквально умолял его остановиться, однако Элвис ответил ему: «Папа, я в первый раз за долгие годы получаю удовольствие от жизни. У меня есть увлечение, то, что заставляет меня, когда я ложусь вечером спать, ждать утра».

Он и правда получал удовольствие. «Ему нравилось, когда вся компания была в сборе, — отмечала Присцилла, — и он расстраивался, когда им хотелось уйти». Он назвал одну из новых лошадей «Мэр Инграм»^[35] в честь мемфисского мэра, который безуспешно пытался назвать его именем здание или автостраду (его последнее предложение — назвать «Мид — Саут Колизей» Колизеем Элвиса Пресли — было отвергнуто всеобщим числом голосов городской комиссии). (Эти попытки увенчались успехом только в 1972 году, когда часть шоссе 51, проходящая мимо Грейсленда, была официально названа Бульваром Элвиса Пресли.) Он назвал ранчо «Флайинг Серкл G» и поставил его тавро (буква G с крыльями) на каждую лошадь, каждую скотину и каждый пикап на ранчо. «Частенько можно было видеть, — отмечала Присцилла, — как он обходит свои владения, стучит в двери, всех будит или проверяет лошадей ранним утром. Он был весь в своем увлечении, и бывали дни, когда ему даже не хотелось тратить время на еду, — он ходил с буханкой хлеба под мышкой на случай, если сильно проголодается… По воскресеньям мы устраивали пикники, на которые съезжались все девушки… Мы катались на лошадях, устраивали соревнования по стрельбе по летящим тарелочкам и выуживали из озера черепах и змей. Там царили смех, веселье и дух товарищества».

Из духа товарищества он вознамерился раздать по акру земли на каждого парня. В конце концов, если это коммуна по духу, то почему бы ей не быть коммуной на самом деле? Он дошел до того, что стал составлять с Марти соответствующие бумаги, однако Вернон быстро положил этому конец. Вернон всегда видел себя джентльменом — ранчером, и если бы он смог ограничить некоторые излишние траты своего сына, ему, возможно, со временем понравилось бы быть в новой роли. Но он был столь же беспомощен в этом отношении, как и все остальные, и когда он обратился за советом к Полковнику, тот не смог сказать ему ничего другого, кроме банальной фразы о том, что Элвису скоро надоест его новое увлечение. В отчаянии он даже попытался завербовать на свою сторону Джо. «Вернон приходит ко мне и говорит: «Джо, он тратит слишком много. Я пытался потолковать с ним, а он сказал: «Если надо будет, я потрачу еще больше. Ты должен с ним поговорить». Я поговорил с Элвисом. Я ему сказал: «Что ты будешь делать со всем этим барахлом?» Ну и прочее, в таком же духе. А он мне ответил: «Да все в порядке, пока мне это нужно». Иногда он прислушивался, иногда нет. Иногда он просто выходил из себя и говорил: «Ах, тебе это не нравится? Дверь там».

Каждый день, по словам Алана Фортаса, был как последний день. Для Майка МакГрегора, седельника и ковбоя, выступавшего на родео, которого Элвис встретил в прошлом месяце, когда покупал снаряжение и одежду для верховой езды в ковбойском магазинчике на Миллбранч, а затем нанял для ухода за лошадьми, это был опыт единственный в своем роде. Майк сразу же сказал Элвису, что не сможет работать по воскресеньям, так как ходит в церковь, на что Элвис ответил, что это его устраивает, если он не будет оставлять лошадей без корма по утрам в воскресенье. «Он был очень заботливым и очень вежливым. Он никогда не говорил мне: «Пойди и приведи вон ту лошадь»; он всегда спрашивал, есть ли у меня время, чтобы привести лошадь. Не могу припомнить ни случая, когда бы он отдавал мне прямое распоряжение. Немалое веселье на ранчо начиналось тогда, когда там выпадал снег: они брали тракторы и сани и гоняли по сугробам. Как — то ночью отелилась одна из коров, и они пришли в такое возбуждение, призывая всех посмотреть на теленка». Когда одна из кобыл принесла жеребенка, «можно было подумать, что родился член королевской фамилии».

С точки зрения же Джерри Шиллинга, это было более глубокое, более темное сновидение, сновидение о почти эдемской невинности и ее утрате. «Поначалу это было действительно прекрасно. У нас с Сэнди был трейлер перед озером — это был первый наш собственный дом. Вы просыпались утром, а к озеру на водопой пригоняли лошадей; Элвис с Присциллой отправлялись на верховую прогулку и мы с ними, затем состоялся завтрак.

Но потом Элвис стал таким занятым, и все это потеряло ощущение радости и веселья. Речь только и шла, что обо всех этих трейлерах и грузовиках: кто получил это, кто получил то. И в конце концов стало казаться, что Элвис увяз во всем этом, во всех этих делах, покупках и раздачах, за которыми не стояло реального смысла. Теперь мне кажется, что отчасти виноваты в этом были наркотики. Думаю, кульминация наступила тогда, когда Элвис как — то ночью появился в нашем трейлере; было 2 часа ночи, шел проливной дождь, а он стоял в проеме двери, напоминая старого ковбоя, с потоками воды, стекающими с его шляпы, с буханкой хлеба в руках! Он сказал мне, что ему нужно съездить куда — то. «Мне нужно, чтобы ты поехал со мной». В конце концов мы приехали к дому того фармацевта в Уайтхейвене, с которым мы были знакомы. Элвису всего лишь хотелось отоварить рецепт — был ли то дарвон, тьюинал, дексамил или пласидилс, я не знаю. Фармацевту было, по — моему, наплевать, он не высказал никаких возражений, ведь это был Элвис Пресли. Дело в том, что Элвис даже не оправдывался. И до того момента он не очень посвящал меня во все эти дела с медицинскими препаратами для сбрасывания веса, как будто не хотел, чтобы я знал. Вот тогда, мне кажется, все и начало меняться».

Все опять начало выходить из — под контроля. Элвис вдруг стал недоступен для Полковника. Запись саундтрека его будущей картины «Clambake» была переведена в Нэшвилл для удобства звезды, но когда она состоялась 21 февраля, звезда снова упорхнула на ранчо после первой же ночи и даже не удосужилась появиться на вторую ночь. Ред, который снова выбирал для него все песни, прикрыл его, сказав музыкальному директору, что у Элвиса простуда, и записав опорные вокальные партии, на которые Элвис наложил свой голос на третью ночь, появившись в студии в ковбойской одежде и чапарехос^[36].

Оставалось всего несколько дней до его запланированного отъезда в Калифорнию, и Полковник беспокоился все серьезнее. Его доводил до отчаяния Марти, который погрузился в наркотики и мрачную необщительность, и он в конце концов написал гневное письмо мистеру Лэкеру, фактически отстраняя его от обязанностей старшего. Он все знал о набранном весе от Джо, и он пришел в ярость, когда Элвис наконец набрался храбрости сказать ему то, что он и подозревал услышать от своего мальчика: что ему нужно больше времени, что ему нездоровится, что он не сможет приехать к началу съемок 3 марта. Этому должен быть положен конец, грозно заявил в ответ Полковник; кинокомпании вкладывают огромные деньги в картины и не любят звезд, которые берут деньги и не выполняют своих обязательств. Если он намерен отложить начало съемок, пусть он получит заключение врача.

Вот так на сцене впервые и появился доктор Джордж Никопулос. В воскресенье, 26 февраля, Элвис попытался связаться со своим всегдашним терапевтом, но когда оказалось, что того не удается разыскать, подруга Джорджа Клейна Барбара Литл, которая гостила в выходные вместе с Джорджем на ранчо, предложила доктора Ника — одного из терапевтов в Медицинской группе, в которой она работала.

Никопулос, тридцатидевятилетний отпрыск греческих иммигрантов, владевших рестораном в Аннистоне, штат Алабама, окончил Вандербильтскую медицинскую школу, после того как прослушал полный курс клинической физиологии в Теннессийском университете в Мемфисе. В 1963 году он переехал на постоянное местожительство в Мемфис, где получил место в Медицинской группе — консорциуме врачей, предлагавших пациентам широкий спектр медицинских услуг. Он был внешне мягким человеком и хорошим атлетом (при 150 фунтах веса он играл защитником в футбольной команде «Сьюэни») и имел скромную, неброскую манеру общения и симпатичную внешность, которая хорошо запоминалась из — за копны седых волос, контрастировавшей с его моложавым видом.

«Я не знал, чего ожидать, я не знал, в чем состояла болезнь или проблема, но когда я приехал туда, он жаловался на ссадины, натертые седлом. Последние пару дней они много катались верхом, а ему нужно было быть в Лос — Анджелесе на съемках. После того как я посмотрел его, оказалось, что ссадины были не такой уж серьезной проблемой; я думаю, ему просто хотелось остаться дома еще на несколько дней. Так что мы потратили больше времени на болтовню, чем на лечение ссадин.

По первому впечатлению он показался мне очень вежливым, очень скромным. Он выказывал мне большое уважение. Во время нашего общения он ни разу не назвал меня по имени; он всегда говорил доктор Ник или доктор Никопулос. И он всегда отчитывал всякого, кто, по его мнению, проявлял ко мне непочтительность. В тот вечер он казался несколько подавленным и одиноким; ему просто хотелось поговорить. Даже в окружении всех тех людей он оставался для меня каким — то одиноким человеком. Казалось, что у них нет новых тем для разговоров; все уже было давно сказано.

Конечно, ему доставляло удовольствие говорить о лекарствах и справочнике терапевта и о том, какие симптомы сопровождают такое — то заболевание, а какие такое — то, — я был просто поражен тому, сколько он знал. Как бы то ни было, я дал ему кое — какие мази, чтобы накладывать на больные места, а потом он спросил меня, не мог бы я заехать на обратном пути к нему домой и посмотреть его бабушку. Она простужена, а у нее больное сердце. Я сказал, хорошо, я заеду и посмотрю ее. Когда я был в доме, позвонил один из парней Элвиса и сказал, что он забыл спросить меня о чем — то; не мог бы я снова вернуться на ранчо? Я спросил; «А нельзя поговорить об этом просто по телефону?» Тот, с кем я говорил, вернулся и сказал: «Ему хотелось бы, чтобы вы снова приехали, если вы не против». Я снова приехал туда [до ранчо было примерно пятнадцать минут езды], и мы, в сущности, поговорили ни о чем; ему просто хотелось с кем — нибудь поговорить. И он попросил меня еще раз заехать в дом по пути в город и сделать кое — что, поэтому я снова заехал в город и получил еще один телефонный звонок от него. Я играл в эту игру три раза и не испытывал особой радости от этого, но я позвонил Полковнику и отправил письмо. Полковник довольно тщательно расспросил меня. «Вы уверены, что он не может поехать? Понимаете, как только он возвращается в Мемфис, он любит покутить. У нас все тут готово, все его ждут, он нужен здесь». Я ответил, что не думаю, что он в состоянии поехать на съемки, что, по моим ощущениям, ему будет трудно работать на площадке».

Этот разговор привел Полковника в ярость, но с этим ничего нельзя было поделать. Он уговорил студию пересмотреть график, перенеся начало съемок на следующий понедельник, 6 марта, однако его продолжало мучить беспокойство, что все разваливается. Ему казалось, что Элвис придет в себя, когда Ларри выйдет из фавора и наконец будет принято решение об оформлении отношений с этой девушкой. Да, надо признать, что внутри организации есть проблемы. Некоторые парни больше не справляются со своими обязанностями (Алана, к которому Полковник испытывал искренние симпатии, приходилось оставить в Миссисипи из — за его проблем с наркотиками, а от мистера Лэкера уже не было откровенно никакой пользы), и нужно как — то решать вопрос с ранчо, если он в ближайшее время не разрешится сам собой. Но главное в том, что ему нужен повод, чтобы раз и навсегда поговорить с Элвисом начистоту — и так, чтобы у него не осталось сомнений, что мальчик понял его как надо. Поскольку дальше так не может долго продолжаться.

Элвис приехал в Калифорнию в воскресенье, 5 марта. Шестого числа, как планировалось, он появился на студии для примерок и вечером того же дня закончил в студии «Эннекс» Торна Ногара большую часть наложения вокала в одной песне, которую еще оставалось сделать. Все казалось обычным, если не считать его излишнего веса, который вызывал необходимость в переделке костюмов. В четверг, однако, когда Джо заехал, чтобы отвезти его на студию, что — то было явно не так. Все парни были на месте, а Элвиса нигде не было видно. Несколько минут тому назад он вошел в комнату, шатаясь из стороны в сторону, сообщили они Джо, и сказал им, что упал ночью. Он ударился головой о ванну и считал, что ему, вероятно, нужно поехать к врачу, однако они просто снова уложили его в постель и ждали приезда Джо.

Джо тут же позвонил Полковнику. Никто не сомневался, что причина была в таблетках, и когда приехал Полковник, он закрылся в спальне с Элвисом, затем вышел с мрачным видом и распорядился о том, чтобы к Элвису приехал пользовавший его врач — терапевт доктор М. Горсин и рентгенолог доктор Джордж Элердинг с переносным рентгеноскопом. Затем он накинулся на парней. Чем они тут занимаются? В чем, по их мнению, состоит их работа? Куда они смотрели? Кто — то должен неотлучно находиться с Элвисом двадцать четыре часа в сутки — даже если им пришлось бы ходить с ним в туалет. Отныне, заявил он, все будет по — другому.

Отчет врачей был не столь пугающим; у Элвиса было небольшое сотрясение мозга; никаких признаков перелома не было обнаружено. Дополнительные рентгенограммы шейного отдела позвоночника не показали наличия перелома и там, хотя и наблюдалось заметное ограничение подвижности позвонков вследствие мышечных спазмов. Другими словами, у него были синяки и болезненные ушибы, но в остальном он был в порядке. Вся компания метала недружелюбные взгляды в сторону Ларри, когда Полковник объявил, что требует, чтобы все книги Элвиса были немедленно выброшены. «И не смейте приносить ему больше ни одной книги».

Два дня спустя Полковник организовал серию встреч, на которых присутствовал Элвис. Сначала он встретился с Джо; затем он встретился с Марти, которому он официально объявил, что он больше не является вторым старшим в группе, что он больше не будет заведовать финансами и, что в скором времени он будет отвечать за «особые проекты». Несмотря на то, что он объяснил, что первым из таких особых проектов будет предстоящая свадьба, для Марти это было не большое утешение. «Мне казалось это насмешкой, поскольку Полковник с Джо уже все распланировали относительно свадьбы». Он посмотрел на Элвиса, однако Элвис не ответил на его взгляд. «Мне стало тошно, когда я увидел, что Элвис ведет себя так, и услышал, как этот старый жирный прохиндей отдает приказы, словно он повелитель Элвиса. По сути, после этого у меня не осталось желания быть частью группы».

Остальным парням Полковник просто изложил постановление. В присутствии Элвиса он объявил им, что их ждут некоторые важные перемены. Отныне они не будут обращаться к мистеру Элвису со своими проблемами и заботами. Если у них будут возникать какие — либо вопросы или проблемы, они будут обращаться к мистеру Эспозито, который теперь был единственным старшим в группе, и он позаботится о них. «Кто — то из вас, — продолжал Полковник, глядя на Ларри, — думает, возможно, что он Иисус Христос и ему полагается носить рясу и ходить по улице, помогая людям. Но в этом он глубоко ошибается».

Отныне их ждет экономия. Некоторые расходы и жалованье необходимо будет урезать. Мистер Пресли не может позволить себе выбрасывать свои деньги на ветер, каждый будет отрабатывать свое пребывание в группе. Пока все остаются на своих местах, но когда они вернутся в Мемфис, кое — кому, вероятно, придется уйти. «В этом нет ничего личного, — заявил Полковник. — Это всего лишь бизнес». Кроме того, сказал он, бросив еще один многозначительный взгляд на Ларри, больше не будет никаких религиозных дискуссий, больше не будет никаких книг, и если кому — то это не нравится, то он знает, где дверь. Ларри сделалось не по себе. «В течение всей тирады Паркера Элвис так ни разу и не взглянул на меня». С другой стороны, это его не очень удивило. «Я знал, что это был не Элвис. То есть это, конечно, был Элвис, но он выглядел очень странно, словно он находился под влиянием чего — то, и у меня нет сомнения, что он был накачан наркотиками… У него был какой — то потерянный, отсутствующий взгляд. И я не думаю, что было совпадением то, что за его «выздоровлением» последовал переход Элвиса к экспериментированию с психостимулирующими препаратами следующего уровня, очень сильными депрессантами и синтетическими наркотиками».

После этих встреч все пребывали в состоянии шока. Джерри Шиллинг, уверенный, что Полковник смотрел прямо на него, когда он говорил об увольнениях, уже паковал свой чемодан, когда Элвис вошел в его комнату и стал переубеждать его: «Он не говорил о тебе». Билли тоже воспринял все сказанное на свой счет. «Я считал, что буду одним из тех, кого выгонят. А если меня не выгонят, то я знал, что мне придется уйти самому. Поскольку мы с [моей женой] Джо снимали квартиру в Калифорнии… а при сокращении расходов у тех, кто хотел остаться, не было бы денег на оплату квартиры». Он заявил Элвису о своем уходе, однако и тут у Элвиса была удивленная реакция. «Он спросил удивленно; «Почему?» Я ответил: «Потом) что я не могу позволить себе иметь дом в Мемфисе и квартиру здесь». На что Элвис сказал: «Но ведь это не относится к тебе. Ты будешь по — прежнему снимать свою квартиру здесь и будешь получать на это деньги».

«Clambake» вышел в прокат две недели спустя при довольно знакомых обстоятельствах, однако, следуя инструкциям Полковника, Ларри больше не позволяли проводить время наедине с Элвисом. Парикмахерские сессии, которые когда — то служили поводом к продолжительным философским обсуждениям, теперь были ограничены до получаса и проходили под строгим наблюдением. Враждебность парней достигла небывалых размеров и выражалась совершенно неприкрытым образом, и Элвис даже не трудился выказывать симпатию втайне. «Ты знаешь, — ни с того ни с сего сказал он однажды Ларри, — у этих твоих учителей есть скрытые мотивы. Они стремятся контролировать людские умы и использовать их в своих личных целях».

На съемочной площадке царила атмосфера почти принужденного веселья. Снова были розыгрыши, баталии с рассыпным фейерверком и наполненными водой шарами, в которых принимал участие даже режиссер Артур Нейдел. Это была словно инсценировка воспоминаний о прошлом, однако во всех этих забавах присутствовал и какой — то надрыв, что не ускользнуло от внимания некоторых актеров. И едва ли казалось случайным совпадением, что на протяжении всех съемок Элвис снова и снова слушал один — единственный альбом — коллекцию лирических песен, исполненных по — английски с заметным акцентом французским актером Шарлем Буае. Альбом имел название «Where Does Love Go?», а полно оркестрованные аранжировки были столь же витиевато романтичны, как и напевы Буае, с меланхоличными версиями «What Now Му Love», «La Vie en Rose» Эдит Пиаф, «Venice Blue» Шарля Азнавура и «When the World Was Young». Любимой песней Элвиса в это время была «Softly As I Leave You», признание в любви своей жене умирающего мужчины, и он давал этот альбом разным исполнителям в фильме и членам съемочной команды и ставил его снова и снова для своих парней, которые не могли понять, что он нашел в его мрачном звучании.

Элвис с Полковником тоже, казалось, вернулись к своим прежним отношениям. Для Билла Биксби, исполнителя второй главной роли в фильме, который впервые встречался с обоими, «они были вроде Фрика и Фрэка, когда они собирались вместе. Они были великими комедиантами. Полковник приохотил меня к фокусам с отгадыванием мыслей, и мы втроем увлеченно играли в эту игру. Один из парней говорил мне слово, о котором он думал, а Полковник умудрялся отгадывать его по внешним сигналам, мне так и не удалось сравняться с ним. Это было замечательное развлечение».

Полковнику еще предстояло преодолеть серьезные препятствия. Если Полковник что — то и ненавидел, так это оправдываться и защищаться, а со всеми этими недавними неудачами в бизнесе, а теперь и с этим последним затруднением, о котором все руководство студии рано или поздно, но обязательно услышит, было больше невозможно просто замазывать некоторые из проблем, с которыми они сталкивались. У него были контракты на фильмы, с которыми они как — нибудь проживут 1968 год, возможно, и 1969 год, но он не знал, на что он мог рассчитывать после этого.

Он получил представление о тех новых условиях, в которых они будут существовать, когда студия «Парамаунт» отказалась выделить ему деньги на обычную рекламную кампанию для раскрутки последней картины Хэла Уоллиса «Easy Come, Easy Go», которая должна была выйти в прокат на Пасху. Уоллис был смущен, но не смог выбить никаких денег, и 20 февраля Полковник сердито заявил доверенному помощнику Уоллиса Полу Нейтену, что он палец о палец не ударит для картины. Три дня спустя он нашел повод изменить свою позицию, когда обращался к «Полковнику Уоллису» в своем письме — одном из шедевров своей дипломатической переписки. Любой другой, писал он, в таких обстоятельствах просто сложил бы руки. Но он не любой другой. Он знает, что Уоллис всегда выполнял то, что обещал и не обещал, и он убежден, что в конце концов Уоллис, вероятно, уступит «теплому чувству щедрости по отношению к старине Полковнику». Он может быть полностью уверен в том, что любое проявление такой щедрости будет с благодарностью принято Полковником, в чем они смогли убедиться, когда Уоллис со своим партнером Джо Хейзеном выложили 3500 долларов из своего личного фонда. Однако уверенность Полковника была тем не менее поколеблена, и когда Нейтен писал Уоллису в Испанию после выхода фильма в прокат, он подчеркивал законность тревоги Полковника: «Очевидно, звезда больше не пользуется такой популярностью, как раньше».

Не лучше обстояли дела у Элвиса дома. Марти, которого в порыве раскаяния он попросил быть шафером у него на свадьбе, постоянно препирался с Присциллой, которая никак не могла понять, почему человек, испытывающий такое полнейшее презрение к ней, должен играть такую важную роль на их свадьбе. Потом, словно чтобы компенсировать свой собственный просчет, он попросил Джо быть вторым шафером и предоставил Джо и Марти распределять между собой обязанности. По мнению Билли Смита, поведение Элвиса становилось все более сумбурным, хотя он и не не мог точно сказать, в чем была главная причина. Все больше ибольше он видел свою роль — и роль других парней — в том, чтобы просто не давать делам слишком беспокоить Элвиса, «однако мы были нагружены своей работой, с которой и без того было нелегко справиться».

15 марта во время вынужденного перерыва в съемках Джерри и Сэнди поженились в Лас — Вегасе. Джерри уже давно хотел жениться, и он определенно считал себя обрученным, но в то же время он хорошо ощущал на себе довольно сильное давление со стороны Полковника и стал задаваться вопросом, а не связано ли это каким — то образом с явным нежеланием Элвиса пройти через эту церемонию. Он знал, что Полковник верит в брак и частную собственность, и до некоторой степени он оценил проявления заботы о своем с Сэнди благополучии со стороны Полковника, но все же не мог не чувствовать, что в некотором роде его собственный брак задумывался как «демонстрационный показ».

Только после свадьбы Джерри Элвис наконец согласился назначить дату (свадьба была запланирована на ближайшие дни после окончания съемок), и почти сразу же после этого Полковник стал приезжать в Лас — Вегас по выходным, чтобы придать процессу окончательность. Большую часть времени его возил Чарли Ходж, и во время их поездок Полковник обыкновенно распространялся по поводу своих мыслей о браке.

«— Чарли, — как — то сказал он, помахивая своей огромной сигарой, — когда ты наконец решишь жениться, позволь мне устроить твою свадьбу самому. — Он бросил на меня плутоватый взгляд. — Когда ты собираешься жениться?

— Пока не собираюсь. Полковник, — ответил я. — Я все еще учусь.

Он рассмеялся.

— Когда решишь, дай мне знать, — сказал он. — Чарли, мы могли бы сделать на этом кое — какие деньги.

— Сделать деньги? — удивился я. — На моей свадьбе?

Он кивнул:

— Да, можем. Послушай — ка старого Полковника.

Пока мы ехали, он кратко изложил свой план:

— Я арендую футбольный стадион, и ты со своей невестой подъедешь к алтарю, поставленному в центре поля, на паре огромных слонов. — Он улыбнулся и вытащил свежую сигару. — Мы будем требовать плату за вход.

Я засмеялся:

— Полковник, это сумасбродство.

Он помахал в мою сторону сигарой, словно волшебной палочкой:

— Это не сумасбродство. Тут деньги. Послушай старого Полковника.

Он водил меня с собой по казино, когда ему хотелось сыграть. Я не мог потратить ни цента из своих денег. Он знал, что я люблю играть почти в такой же степени, как и он.

Он обыкновенно садился за рулеточный стол и начинал ставить фишки на нас обоих.

— Давай поставим 25-долларовую фишку на этот квадрат для тебя, Чарли, — говорил он. — И фишку сюда, сюда и сюда.

Когда же я выигрывал, сумма выигрыша составляла 200 долларов. Полковник обыкновенно говорил:

— Теперь тебе лучше пойти и заказать цветы для миссис Паркер.

Он хитро подмигивал:

— Слушай Полковника. Заказывай цветы для миссис Паркер, когда выигрываешь».

Приглашения рассылались под покровом секретности: о Ламаре и Алане забыли просто потому, что они не были частью группы, которая находилась в Калифорнии. Помимо парней, бывших на съемках, были приглашены только родственники плюс Полковник с миссис Паркер, Джордж Клейн и, как ни странно, ювелир Элвиса Хэрри Левитч.

Рона Баррет выведала новость 27 апреля, заприметив на местном рынке Джо и Джоанн, как раз когда все съезжались в Палм — Спрингс. Они вылетели из Палм — Спрингс двумя зафрахтованными самолетами примерно в 2 часа ночи в понедельник, 1 мая; Элвис и Присцилла летели на личном самолете Фрэнка Синатры. Обрученные заплатили 15 долларов за разрешение на брак в здании суда округа Кларк в 3 часа утра, затем поехали в «Аладдин» — отель на четыреста номеров, воссоздававший стиль эпохи Тюдоров. Он располагался через улицу от «Сизар Палас» и был недавно приобретен другом Полковника Милтоном Преллом, который раньше был владельцем «Сахары», где они всегда останавливались. В течение следующих нескольких часов они нервно ждали в своем номере, пока Полковник наконец не дал понять, что пора, и тогда они сочетались браком в восьмиминутной церемонии, проведенной судьей верховного суда Невады Дэвидом Зеноффом, которая началась в 11.41 утра.

Перед самым началом церемонии Ред зашел в номер Джо, чтобы выяснить, когда он, его жена Пэт и остальные парни и их жены будут готовы. С некоторым смущением Джо сообщил ему то, о чем сам только что узнал: что за исключением двух шаферов и двоюродного брата Элвиса Билли никто из парней или их жен не был включен в саму церемонию. Бракосочетание было запланировано провести в сравнительно тесных личных апартаментах мистера Прелла, а поскольку там не было места для всех, Полковник решил, что единственный путь избежать обвинений в фаворитизме — исключить всех парней из церемонии, — ведь они все могли пойти затем на прием.

Ред полез в бутылку. Он никогда не делал секрета из своего отношения к Джо, но теперь он обозвал его мерзким подхалимом и едва не набросился на него с кулаками. Знает ли обо всем этом Элвис? — спросил он. У этого ублюдка нет смелости и никогда не было. Да будь он проклят, если он пойдет на прием, если его не приглашают на саму церемонию. Хорош друг, нечего сказать, а он — то просил его быть у него шафером на свадьбе. Он не напрашивался сюда — он пришел по приглашению Элвиса. И он не для того привез сюда свою жену, чтобы терпеть унижение от какого — то недоумка, у которого кишка тонка сказать ему то, что он должен был сказать ему сам. Полковнику лучше не попадаться у него на пути. Он сделает отбивную из этого сукина сына, если тот попадется ему на глаза. К черту его. К черту Джо. К черту Элвиса. К черту их всех. Он сыт по горло всем этим дерьмом.

Остальные восприняли Это чуть более дипломатично. Они тоже испытывали чувство негодования, тоже испытывали ощущение, что их предали, но в большинстве своем они возлагали вину за это на Полковника, не высказывая своего разочарования ради Элвиса, — в конце концов, это был его день, это была не его вина, в любом случае у него никогда не было смелости идти наперекор Полковнику. Для Джерри Шиллинга такая позиция была едва ли не способом самосохранения. Элвис дал ему так много — как друг, — и он всегда относился к Элвису с таким восхищением, что в данный момент он оказался не готовым к тому, чтобы разбираться в своих противоречивых эмоциях. «Мне кажется, только многие годы спустя я понял, что на самом деле я чувствовал в тот момент».

Что касается Элвиса, то, несмотря на всю сумятицу, которая царила в его душе, и несмотря на весь гнев и всю неприязнь, которые раскаляли воздух вокруг него, он все же сохранил всю свою способность очаровывать. Судья Зенофф пожелал познакомиться отдельно с женихом и невестой перед церемонией бракосочетания. «Полковник Паркер отвел Элвиса в сторону, чтобы познакомиться со мной, и я поговорил с ним несколько минут. Моя встреча с Элвисом до церемонии была, вероятно, самым ярким из всех моих впечатлений о том событии. Я был просто поражен скромностью парня. Он был сдержанным, красивым, как картинка, очень почтительным и очень напряженным… и так нервничал, что его не слушался голос. Затем меня подвели познакомиться с Присциллой. Она была абсолютно парализована. Она не могла открыть рта — только стояла и смотрела на меня широко раскрытыми глазами и немного покивала головой, когда я объяснил ей процедуру».

Присцилла не стала бы спорить с его описанием. «Мы оба так нервничали, не думаю, что мы отдавали отчет, кто присутствовал, а кто нет. Мы не спали всю ночь, и нас провели в комнату, в которой уже были судья и все остальные. Нам следовало пригласить Реда. Элвис согласился [потом], что это было неправильно. И он понимал, как чувствовал себя Ред. Но он никогда не думал, что этого нельзя простить. Это было упущение, недосмотр. Здесь не обошлось без злого умысла со стороны Полковника. И я думаю также, что, с точки зрения Реда, в тот раз Элвис должен был настоять на своем. Что касается бизнеса, было немало случаев, когда он не настаивал на своем. Но это было личное, и ему следовало сказать: «Твое место здесь. Я выбираю, кого я хочу видеть на своей свадьбе». Думаю, что, в сущности, отсюда обида Реда. Элвис не настоял на своем».

Когда короткая церемония завершилась, они проскользнули через бассейн в «Зал Аладдина», где Полковником была запланирована пресс — конференция. В ответ на вопросы журналистов отец Присциллы полковник Болье сказал, что он «с самого начала знал», что однажды Элвис и его дочь поженятся. «Наша маленькая девочка будет хорошей женой». Когда Элвиса спросили, что побудило его наконец — то вступить в брак, он сказал: «Мне кажется, пришла пора». Затем беспомощно повернулся к своему отцу и сказал: «Эй, папа, помоги». «Не могу дотянуться до тебя, сынок, — пошутил Вернон с горделивой улыбкой.

— Ты проскочил у меня между пальцев». «Не забывайте, — ввернул от себя Полковник, — нельзя перестать быть холостяком, не женившись».

На приеме присутствовало около четырехсот человек, по сообщению «Коммершиал Эппил»; «банкет, по некоторым оценкам, обошелся в 10 тысяч долларов и включал такие блюда: яичница с ветчиной, жареный цыпленок по — мексикански, запеченный молочный поросенок, моллюски «Казино», свежий припущенный в карамели лосось, яйца «Минетта», устрицы «Рокфеллер» и шампанское… Струнное трио исполняло романтические баллады, включая «Love Me Tender»… Был также бродячий гармонист».

Ред сдержал свое обещание и остался в номере отеля со своей женой, смотря новости о свадьбе по телевизору, когда происходил прием. Он планировал вернуться первым самолетом в Лос — Анджелес, и он больше не собирался принимать чертовы подаяния, однако когда пришло время покупать билеты на самолет, оказалось, что он вынужден был занять денег у Хэрри Левитча, мемфисского ювелира, чья филантропическая деятельность когда — то помогла Реду окончить школу. Затем уже в самолете по дороге в Лос — Анджелес он оказался среди половины гостей со свадебного приема, включая Вернона и Ди. Он не сказал никому и двух слов, отказавшись даже посмотреть в сторону Вернона. Он принял окончательное и бесповоротное решение; он никогда больше не вернется и не будет работать на Элвиса, этого ублюдка.

По иронии судьбы, почти в тот же самый момент главный враг Реда Ларри Геллер узнавал о свадьбе из заголовка газеты. Ларри испытывал охлаждение в отношениях с Элвисом с тех самых пор, как Полковник два месяца тому назад издал свое постановление. Это был, как писал в своих мемуарах «Если я умею мечтать» Ларри, «объявленный сезон охоты на Свами», и он принял решение уйти, когда в конце апреля позвонил в дом Элвиса, «чтобы сказать ему о том, что я не вернусь. Трубку взял Джерри, который сказал: «Ларри, тебе лучше сейчас же приехать сюда. Мы все едем в Лас — Вегас». Я ничего не ответил. Итак, они все ехали в Лас — Вегас. Что еще было нового? «Мы все едем в Лас — Вегас», — повторял он, словно я о чем — то должен был догадаться. «Нет, Джерри, — ответил я. — Я не могу приехать»… На следующий день, когда я пошел на рынок, чтобы купить кое — каких продуктов и газету, я увидел заголовок на первой странице газеты «ЭЛВИС ПРЕСЛИ ЖЕНИЛСЯ», а под ним крупную фотографию Элвиса и Присциллы в свадебных нарядах и со счастливыми улыбками на лицах».

Большинство гостей вернулись самолетом в Лос — Анджелес после приема, в то время как Элвис и Присцилла вернулись в Палм — Спрингс. Три дня спустя, 4 марта, они прилетели в Мемфис, уехав на следующий день спозаранку на ранчо. Они планировали устроить прием в конце месяца для всех своих местных друзей, а пока у них было по крайней мере три свободные и праздные недели. Большинство парней поехали вместе с ними, но даже в таком случае для Присциллы это была редкая возможность побыть «наедине» со своим мужем. «Мне нравилось играть в дом. Я самолично стирала всю его одежду вместе с полотенцами и простынями и гордилась тем, что гладила его рубашки и сворачивала его носки так, как научила меня делать моя мама. Здесь у меня была возможность самой заботиться о нем. Тут не было служанок, которые бы все сделали за меня. Не было тут и больших комнат, которые вмещали бы всю компанию… Хотя остальная часть группы жила с нами, они уважали наше положение новобрачных и по большей части оставляли нас наедине».

Некоторые из группы смотрели на вещи более цинично. Ламар, который услышал о свадьбе только после того, как она состоялась, приехал из Нэшвилла и присоединился к новобрачным в трейлере, который они реквизировали у Алана, переехавшего в дом на ранчо. «Думаю, я мог бы сказать, что провел их медовый месяц вместе с ними… Я был с ним с самого начала, так что ничего по сути не изменилось». Алан, со своей стороны, распаляемый наркотиками, едва ли не в открытую выказывал свое недовольство Присцилле. Он обвинял ее в своем изгнании на ранчо и считал, что она «в сговоре с Верноном вынашивала план, как избавиться от нас [парней] или, по крайней мере, сократить наше число. Не то чтобы мы лично ей не нравились. Просто она воспринимала наше присутствие как угрозу. Я думаю, она мечтала о нормальной домашней жизни с Элвисом, в которой он, как и другие мужья, ходил на работу, вечером приходил домой, помогал ей готовить ужин, а затем проводил с ней весь вечер… «Мы никогда не можем побыть наедине!» — сказала она мне как — то раз. И это было правдой. Точно так же, как она не могла поверить, что Элвис пожелает взять всех нас и наших жен с собой на ранчо, я находил странным, что Элвис часто срывал ее планы побыть с ним наедине, приглашая с собой целую толпу людей».

И все же это было идиллическое время. Элвису соорудили террасу и ступеньки для его трейлера и забор вокруг него из белого штакетника. Они катались на лошадях и развлекались, и, на взгляд Джерри Шиллинга, «было так, словно мы просто были друзьями. Они много времени проводили сами по себе, а когда они приходили к нам, они больше напоминали соседей, зашедших в гости. Мы обычно ездили кататься верхом и устраивали небольшие пикники, и было ощущение, что жизнь вошла на какое — то время в спокойную колею». По словам Присциллы, жизнь на ферме «очень напоминала коммуну».

В конце месяца, 29 мая, они устроили прием для своих мемфисских друзей в зале, в котором раньше находился домашний автодром. Элвис и Присцилла были одеты в те же официальные наряды, в которых они были на свадьбе, однако это была неформальная вечеринка, на которой присутствовали врач Элвиса, его дантист, маляр, конный инструктор и электромонтер, все его дядья, тетки, кузены и кузины, а также большинство парней вместе со всем персоналом Грейсленда, которые составляли большую часть из небольшого списка гостей. Присцилла испытывала новое ощущение безопасности — не просто как молодая невеста, а как человек, которому наконец — то удалось оставить прошлое позади. В одну из ночей, когда они были в Грейс ленде, накануне приема, она убедила Элвиса сжечь те книги, которые запретил Полковник. В три часа утра они сбросили большую коробку с книгами и журналами в заброшенный колодец, облили кучу бензином и «сказали прости — прощай прошлому».

Все обратили внимание на то, как безмятежно выглядели новобрачные. Дантист Элвиса доктор Лестер Хофман и его жена Стерлинг отнеслись к приему как к особой чести. «На приеме был прекрасный, роскошный фуршет. Мы считали, что если пригласили нас, то там будет весь мир, но было, думаю, не больше сорока или сорока пяти человек. Тони Баррассо [известный исполнитель на светских вечеринках, который встречался с Бонни Банкли, бывшей девушкой Элвиса, и впоследствии женился на ней] играл на аккордеоне. Я сказала: «Я в таком восторге, что вы женились. Я уже собиралась отказаться от мысли, что вы когда — нибудь женитесь». — «Миссис Хофман, я хотел быть уверенным. Потому что я не могу себе представить ситуацию, чтобы я любил человека достаточно сильно, чтобы жениться, а потом взял и разлюбил». И он добавил: «Это бы просто убило меня». Никто, впрочем, не испытывал большей гордости, чем Вернон. Он буквально светился, когда обозревал праздничную сцену: главный стол, украшенный в зеленых и белых тонах, с белыми гвоздиками, нарядные лужайки около дома, своего сына, который красиво смотрелся со своей красавицей — невестой. Совершенно на себя непохожий, Вернон продолжал и продолжал наливать шампанское. Он был очень пьян и очень счастлив.

Глава 7 ПОСЛЕДНИЙ СБОР

(июнь 1967 — май 1968)

Они выехали из Мемфиса 10 июня в большом автобусе «Грейхаунд», который с такой роскошью отделал для Элвиса Джордж Бэррис. Впервые, в честь его собственной женитьбы, в дорогу были взяты жены, хотя, разумеется, без детей, и была запланирована долгая с осмотром достопримечательностей и развлечениями по пути поездка. Это напоминало семейные каникулы, о которых так долго мечтали, с заездом в Гранд — Каньон, дававшим всем возможность почувствовать себя настоящими туристами, и записью на домашнюю кинокамеру Джо событий в той же случайной манере, в которой могли увековечиваться любые другие домашние события. По большей части они просто наслаждались компанией друг друга в атмосфере, которая, казалось, сочетала в себе недавно обретенное ощущение зрелости с почти отчаянной решимостью не расставаться со своей молодостью. Пленки Джо показывают мужчин, позирующих перед камерой, имитирующих движения, уклоняющихся от выпадов и наносящих время от времени друг другу каратистские удары, в то время как женщины одобрительно на них поглядывают, рвут полевые цветы и играют знакомую роль жены, любимой, подруги. В центре всего этого — Элвис, который выглядит одновременно мрачно и глуповато, на голове у него шляпа, он как бы выпал на мгновение из происходящего и с недоумением спрашивает себя, как он здесь оказался, затем снова окунается с головой в гущу происходящего.

Картина MGM, которую они собирались снимать, «Speedway», отводила Элвису уже в третий раз роль мотогонщика и должна была стать восьмым фильмом с Элвисом Пресли режиссера Нормана Таурога. Роль возлюбленной играла Нэнси Синатра; парни играли различные роли в фильме; даже внучка Таурога двух с половиной лет получила небольшую роль в картине. С возобновленным энтузиазмом Элвис проработал до четырех утра в одну из двух ночей, посвященных записи саундтрека, полностью сделав две версии «Suppose», романтической баллады, с которой он экспериментировал дома более года, однако большую часть времени потратив на запись приводящего в уныние материала вроде песни «He’s Your Uncle, Not Your Dad», которая была наиболее удручающим, но далеко не единственным примером того уровня, до которого опустились Фредди Бинсток и «Хилл энд Рейндж».

Жизнь на Рокка — плейс была чревата теми же трениями и противоречиями, которые продолжали отражаться на его карьере. С отсутствием Реда, Сонни и Алана численность окружения убавилась, хотя Джи Джи Гамбил, который женился на кузине Элвиса Пэтси, насколько мог, замещал их, переехав в дом с Пэтси, работавшей в течение нескольких лет в офисе в Грейсленде. Безошибочно угадывалась разница в настроении. Все замечали неизбежные перемены, которые повлек за собой брак, не говоря уже о постановлении Полковника трехмесячной давности, и каждый приспосабливался к ним как мог. Джерри планировал остаться в Лос — Анджелесе после окончания съемок и зарабатывать себе на жизнь, работая с разными исполнителями, пока не решит точно, что ему нужно в жизни. Билли рвался домой, желая больше времени проводить со своей семьей и все больше возмущаясь теми деспотическими требованиями, которые столь часто налагал на него его двоюродный брат. Джо намеревался устроить для себя постоянный дом на побережье^[37] со своей женой и дочерьми, в то время как Марти явно вышел из фавора, а Чарли раздражал всех своей безостановочной болтовней, своей эмоциональной хрупкостью и своими угодническими повадками.

Для Джоанн Эспозито это был уютный мир, в котором Элвис мог быть «таким замечательным и нежным — я всегда уважала его, несмотря ни на что. Однако какими бы близкими друзьями вы ни были, все же он выписывал чеки». Не было вопроса и в том, кто заказывал музыку или до какой степени «вы подлаживали свою жизнь под их жизнь». Присцилла, вероятно, не стала бы спорить с этим, — правда, она, пожалуй, изменила бы множественное число притяжательного местоимения на единственное. «Все было прихотью момента. Все определялось тем, кто находился рядом в данный момент, и вот поэтому все хотели быть рядом. Как говорили некоторые парни: «Нужно быть рядом, чтобы не пропустить поживы». Элвис был с причудами — он говорил одному человеку одно, а затем говорил другому другое. И они все считали, что хорошо знают его. Уверена, что они знали о нем что — то, чего не знала я, точно так же как я, как женщина, знала о нем что — то, чего никогда бы не узнали о нем они, однако во многих случаях они просто не могли видеть его как мужчину».

У Присциллы были свои собственные причины для возмущения и негодования. Перед самым их отъездом в Лос — Анджелес она обнаружила, что беременна. Ее первой реакцией был гнев. Перед свадьбой она спросила Элвиса, следует ли ей начать принимать противозачаточные таблетки, однако он был категорически против, так как, сказал он ей, еще не подтвердили их безопасность для здоровья. Она видела в беременности конец всех своих мечтаний. «Если я была беременна, то я знала, что наши планы попутешествовать пришлось бы отложить… В течение первого года я на самом деле хотела побыть наедине с Элвисом, без каких — либо обязательств или обязанностей». Она сообщила новость Элвису с немалой долей страха. «Я ожидала от него ту же смешанную реакцию, которую испытывала сама, но он пришел в экстаз… и пожелал тут же сообщить всем». Как только беременность подтвердилась, он проинформировал своего отца, что тот скоро станет дедушкой. «Ты скоро станешь седеньким дедулей», — подшучивал он над ним в приемной врача, где отец и сын вместе испытали момент неподдельной радости.

Присцилла была решительно настроена не позволять беременности мешать ее нормальной жизни; «для меня было тем лучше, чем меньше людей упоминали о том, что я беременна», и она стала сбрасывать вес, а не набирать его. Тем не менее она испытывала периоды уныния и подавленности, и она не делала попытки скрывать свои самые глубокие чувства от Джоанн Эспозито, которая замечала, что «в такие моменты она как бы полностью тускнела». На фоне глубоко амбивалентных чувств Присциллы Элвис, казалось, находился в полной гармонии с собой. Когда Присцилла в момент отчаяния призналась, что подумывает об аборте, Элвис сказал, что поддержит ее в любом ее решении. Поставленная перед необходимостью реального принятия решения, она поняла, что не сможет пройти через это. «Это наш ребенок, — сказала я сквозь слезы. — Я никогда не смогу жить с этим, как и ты». С его стороны не последовало слов, только улыбка одобрения; он крепко сжимал меня в объятиях, пока я плакала». А когда он объявил о ее беременности на съемочной площадке, раздавая сигары актерам и членам съемочной группы, он не выказал ничего, кроме родительской гордости, смешанной с понятным смущением большинства новоиспеченных отцов. «Это самое большое событие в моей жизни, — сообщил он репортерам. — На самом деле мы не планировали ребенка так скоро. Когда Присцилла сообщила мне эту новость… я поначалу был так потрясен, что, мне кажется, не мог двинуться какое — то время. Затем до меня стало доходить, что именно для этого и существует брак». Полковник признался, что тоже был удивлен, «однако я уже заключил контракт для нового певца Пресли».

Марти был уволен до окончания съемок и отослан назад в Миссисипи в компанию к Алану на ранчо. Там, под все усиливающимся влиянием наркотиков и депрессии, «я только и делал, что спал», работая в качестве сменного охранника и ухаживая за лошадьми, пока не был уволен окончательно в сентябре. С точки зрения Марти, все это было частью союза по расчету между Верноном и Присциллой, который ловко поощрялся Полковником и был направлен на снижение расходов и наделение властными полномочиями друзей Присциллы. Ни у кого больше не возникало вопроса в том, кто является хозяйкой в доме, и остаток лета Элвис и Присцилла провели за съемками фильма, наслаждаясь долгим визитом Вернона и Ди, а по выходным уезжая с Джоанн и Джо в Палм — Спрингс, где они развлекались и расслаблялись под бдительным оком Полковника.

Полковник продолжал нарушать свое собственное давно установленное правило никогда не смешивать бизнес и удовольствие. То ли из заботы о судьбе Элвиса, чудом спасшегося из тисков мистического мессианства, то ли из одобрения к новообретенному положению женатого человека Элвиса Полковник со своей женой продолжал открыто поддерживать отношения с молодыми людьми, часто приглашая на свои воскресные ужины также Джо с Джоанн. После ужина, по овеянной временем традиции, мужчины разговаривали в своем кругу, дымя сигарами, в то время как женщины чаще обычного играли в ятзи^[38] с миссис Паркер, которая изобретала свои собственные правила и не переставала сетовать на то, что муж бросает ее на всю неделю, уезжая на съемочную площадку.

Джоанн Эспозито ценила чувство юмора Полковника и его привязанность к ее детям, чья спальня была заполнена игрушками из его офиса. «Как — то вечером в Лос — Анджелесе Джо позвонил и сказал: «Полковник хочет приехать к нам домой на ужин». Я ответила, что у нас на ужин сандвичи с говядиной. Он передал Полковнику, и тот сказал, что так устал от ресторанной еды, что с удовольствием поест сандвичей. Так что он приехал и ужинал с нами, и он делал это так, что вы начинали думать, что ему и правда нравится». В другой раз, возвращаясь на машине с Джо из Палм — Спрингс, он предложил зайти выпить пива. «Я понял, что никогда раньше не видел, чтобы он пил, — ни разу. Поэтому я спросил: «А вы что, пьете. Полковник?» На что он ответил: «Мне нельзя пить». Он объяснил: «Я полностью меняюсь, когда пью, меняется моя личность, я становлюсь очень гнусным. Поэтому я не пью».

Такого Полковника ни Джо, ни его работодатель никогда не видели, когда наблюдали за тем, как он слоняется бесцельно около бассейна, куда выдворила его из чехольной чистоты дома миссис Паркер, показывая какую — то новую особенность мангала, который был его радостью и гордостью. Тут был небольшой садик с камнями, водопадом и миниатюрной голландской ветряной мельницей; у него была плита и набитый продуктами холодильник, на вершине белой шпалеры еще одна ветряная мельница, и все было выкрашено в голубые и белые тона. Ему никогда не бывало слишком жарко; он любил сидеть в своем шезлонге под открытым небом, словно лобстер, поджариваясь на солнце раскаленной, сухой пустыни и рассказывая им о своих днях в качестве инспектора по отлову бродячих собак в Тампе или о своей карнавальной жизни, в который раз объясняя трюк с исчезающим хот — догом или трюк с монетой (любимый рассказ Элвиса о том, как надувать покупателя на двадцать пять центов на каждом билете, делая вид, что сдаешь сдачу четвертаком, припаянным к внутренней стороне кольца на своем мизинце).

Однако, какие бы нежные чувства Элвис порой ни испытывал к нему и с каким бы уважением ни относился к его причудам, он не питал иллюзий по поводу того, почему Полковник желал его видеть в Палм — Спрингс, и ни у кого не было сомнения в том, что это вызывало у него возмущение. У всех было ощущение, что они находятся под колпаком, но Элвис переживал это особенно остро, поскольку был главным объектом наблюдения. В этот период из Палм — Спрингс и обратно Полковника возил Джерри. Если его самого не было в городе в выходные дни, Джерри выезжал из Лос — Анджелеса ранним утром в понедельник, приезжая двумя часами позже, чтобы забрать Полковника для его четырех или пятидневной рабочей недели. «Много раз я завтракал с Полковником, когда приезжал туда, или болтал с миссис Паркер, которая всегда говорила: «Как бы мне хотелось, чтобы Полковник никуда не уезжал». Затем я нагружал машину, и мы возвращались в Лос — Анджелес с поднятыми стеклами, так как Полковник дымил свои сигары. Вот тут — то он и начинал меня прощупывать относительно происходящего. Поначалу это меня ужасно пугало. Я хочу сказать, что он всегда говорил, что он не имеет никакого отношения к личной жизни Элвиса. Он имел отношение к личной жизни Элвиса, и очень большое, начиная с самого нашего переезда в Палм — Спрингс, где он мог приходить и проверять нас, и заканчивая всем остальным». Джерри не делал вида, что понимал все это, но он знал, что если бы Полковник пошел в открытую и сказал все, что думает, Элвис, вероятно, взорвался бы. А если бы Элвис высказал свое собственное возмущение. Полковник мог бы наговорить таких слов, которые нельзя было бы взять назад. Поэтому они продолжали осторожно кружить друг вокруг друга, точно давно женатая пара, связанная отношениями, из которых ни один из них не видит никакого выхода.

Бизнес не подавал обнадеживающих признаков. «Easy Come, Easy Go», картина, снятая прошлой осенью на студии «Парамаунт», подтвердила все самые худшие опасения Хэла Уоллиса, даже не сумев компенсировать ее затратную стоимость (она принесла менее 2 миллионов долларов общего дохода, когда вышла в марте), а ЕР с саундтреком разошлась всего 36 тысячами экземпляров. Картина «Double Trouble», выпущенная в прокат в апреле, имела чуть больший успех, а альбом с саундтреком к ней разошелся примерно 185 тысячами экземпляров, попав в топ 40 в чартах (для сравнения: «Roustabout» в 1964–1965 году разошелся почти полумиллионным тиражом и достиг первой строки в чартах). Некоторое утешение приносили регулярные продажи госпел — альбома «How Great Thou Art» (на его пути к почти трем четвертям миллиона копий, проданных в течение следующих нескольких лет) и умеренный успех (400 тысяч проданных экземпляров) первого сингла года, песни «Indescribably Blue», которую Ламар первоначально приносил на первую сессию с Фелтоном Джарвисом. Кроме того, запас кинематографических проектов был почти полностью исчерпан: в контракте с MGM оставалось всего лишь три картины, а к будущим проектам какой — либо реальный интерес проявляла только «Нэшнл дженерал». Другие, вероятно, отыскали бы утешение или бы нашли обманчивую надежду в эпизодическом успехе, в смутной перспективе на горизонте, однако Полковник был не из тех, кто гипнотизировал себя бесплодными мечтами. Было ясно, что нужны перемены — как со стороны мистера Пресли, так и с его собственной стороны. Цифры, как хорошо знал Полковник, не лгут.

Первый результат был ожидаем, хотя это вполне могло стать и совпадением: к концу лета Элвис практически распрощался с ранчо. Расходы, конечно, уже давно вышли из — под контроля, однако главным фактором в принятии этого решения, похоже, было то, что через шесть месяцев после его приобретения Элвис попросту устал от ковбойской жизни. Большая часть пикапов уже была продана к этому времени; трейлеры, которые должны были составить основу его коммуны, распродавались один за другим; племенной скот, который, как мечтал Вернон, сделает из него джентльмена — фермера, был выставлен на аукцион; даже Алан получил уведомление, что его дни в качестве старшего по ранчо сочтены. Среди парней и всех разнообразных родственников Пресли и Смита, чей заработок зависел от Элвиса, ходили слухи, что Полковник предупредил его о том, что его ждет банкротство; брат Глэдис Трэвис, работавший сторожем у ворот, как и Вестер Пресли, говорил, что он слышал, будто Элвис тратил 500 тысяч долларов ежемесячно только на то, чтобы поддерживать заведенный порядок вещей. И хотя никто не верил, что у Элвиса когда — нибудь могут закончиться деньги, меньше всех сам Элвис, на этот раз он, похоже, действовал по подсказке расчетливого и бережливого человека.

Более долговременные последствия имело все то, что было связано с его работой в студии звукозаписи. В июне было принято решение не возвращаться в Нэшвилл, а вместо этого записываться в Лос — Анджелесе. Вполне возможно, что это решение было принято главным образом из соображений географического удобства, однако представляется более вероятным, что отказ от нэшвилльских музыкантов, с которыми Элвис чувствовал себя столь комфортно, равно как и от привычного окружения студии RCA, было частью все той же попытки «модернизировать» саунд, которая началась со знакомства с Фелтоном Джарвисом. Вдобавок к этому, хотя Фелтон по — прежнему должен был продюсировать августовскую сессию, а главный нэшвилльский инженер RCA Джим Мэллой был вызван в Лос — Анджелес, чтобы работать за пультом, новый аранжировщик узурпировал большую часть функций, которые обыкновенно выполняет продюсер, нанимая музыкантов, помогая отбирать материал и вообще участвуя в решении тех вопросов, которые раньше находились только в ведении Элвиса или RCA.

Билли Стрейндж, тридцатисемилетний сессионный гитарист и антрепренер неробкого вида, выросший в музыкальном бизнесе (его отец был известной личностью на кантри — радио), завоевал расположение Элвиса и Полковника благодаря работе на прошлой саундтрековой сессии и своей связью с недавней партнершей Элвиса по фильму Нэнси Синатра. Крупный, грубовато — добродушный мужчина, нисколько не стеснявшийся заявлять о своих знаниях и опыте, он был связан с новой волной голливудских авторов, продюсеров и студийных исполнителей, которая в 1966 году помогла создать короткую, но оглушительную карьеру Нэнси Синатра. Билли разделял любовь Элвиса к езде на мотоцикле и хорошо ладил с парнями, но главное то, что он просто казался подходящим человеком для этой ситуации, которая требовала другого подхода, однако не радикально другого.

Цель сессии была довольно откровенной: два сингла, четыре или пять бонусных дорожек для альбома с саундтреком к фильму «Clambake» (на котором окажется только семь песен от настоящего саундтрека) и по возможности пасхальный сингл. Представление Билли о саунде соответствовало современному звучанию кантри в исполнении первоклассных музыкантов Лос — Анджелеса с секцией медных духовых инструментов и тщательно проработанными аранжировками, однако его точно так же сбивало с толку неумение Элвиса придерживаться плана, как и всех его предшественников. Каждый раз, когда ему казалось, что он уже согласовал репертуар и начинал набрасывать аранжировки, весь план полностью менялся, а новые пристрастия Элвиса (о которых сообщалось теперь через Чарли Ходжа) заставляли его спешно разыскивать вещи, о которых он, возможно, никогда и не слышал до этого момента.

Элвис воскресил к жизни «After Loving You» Деллы Риз (изначально вещь Эдди Арнольда) и «The Wonder of You» Рея Петерсона для этой сессии. Обе вещи занимали высокие места в чартах в прошлом мае. Он добавил к ним такие давно любимые вещи, как классическую рокабилли 1956 года Сэнфорда Кларка «The Fool», ритм — энд — блюзовую вещь Джонни Эйса «Pledging Му Love», которая посмертно в 1955 году возглавляла чарты, и «Born Ten Thousand Years Ago» Golden Gate Quartet с которой Чарли познакомил его в Германии. Тем летом он услышал по радио новую песню под названием «Guitar Man» в исполнении коллеги по RCA Джерри Рида, и Фредди получил инструкцию договориться о правах и на ее издание, а также и на издание старого блюза Джимми Рида «Baby What You Want Me to Do?» и одной из любимых кантри — вещей Вернона всех времен «From a Jack to a King». Мысли Фредди, к несчастью, были довольно далеко от того, чем он занимался. В «Хилл энд Рейндж» незадолго до этого были вынуждены отказаться от своего издательского бизнеса за рубежом, и Фредди был выбран позаботиться об активах своих кузенов в Великобритании, а это означало, что его интересы будут их интересами. Он явно видел в этом возможность утвердиться как независимая личность, и, как результат, он еще меньше, чем обычно, реагировал на постоянные понукания Полковника и Тома Дискина. Как бы то ни было, сессия приобрела очертания, и Билли Стрейндж считал, что подготовился к любой случайности, когда они были готовы отправиться в студию вечером во вторник, 22 августа. В тот самый день, однако, Ричард Дэвис задавил насмерть садовника — японца, который вышел из — за кустов на тротуаре, загораживавших весь обзор на дороге. Было слишком поздно уведомлять Фелтона и Джима Мэллоя, которые уже летели в Лос — Аджелес, однако Полковник, чувствуя, что это может вылиться в судебное разбирательство, и желая любой ценой не допустить того, чтобы там фигурировало имя Элвиса, отменил сессию, сказав Джо, что для них всех, вероятно, было бы лучше уехать на несколько дней из города. Так что Элвис, Джо, Присцилла, Чарли, Билли и Джи Джи направились в Лас — Вегас, где они пробыли пару дней, а оттуда вернулись в Мемфис после так и не состоявшейся сессии.

Она была снова запланирована уже в Нэшвилле на 10 сентября, при этом сама мысль об участии Билли Стрейнджа была, очевидно, забыта, а новым фокусом стала запись песни Джерри Рида, чей мощный акустический саунд не выходил у Элвиса из головы. Фелтон в этот период чувствовал себя все больше не у дел в роли продюсера без полномочий, эдакого прославленного капитана болельщиков, который не может предложить ни материал, ни направление. Как бы сильно он ни любил Элвиса и как бы ни был по — прежнему увлечен возможностью внести свой вклад в музыку, Фелтон не мог не сделать вывода, что он находится в тяжелом положении. Он не мог созвать репетиционную сессию, не мог заставить Элвиса выучить материал заранее, не мог даже быть уверен, что Элвис появится. Единственное, в чем он был уверен, — это в своей способности создать атмосферу, которая позволяла Элвису звучать так, как он звучал, «когда пел просто для себя», — и даже в этом ему часто мешала политика ситуации. По представлению второго инженера Аль Пачуки, это напоминало игру в мраморные шары, в которой каждый на том или другом уровне старался завладеть вниманием Элвиса в ущерб делу. «Это нужно было видеть. Фредди притаскивал свою кучу записей, а затем появлялся Ламар и сверху подсовывал свою запись. А потом Фредди делал то же самое. И я восклицал: «Не могу поверить. Посмотрите на этих субчиков, которые норовят подсунуть свой материал».

По крайней мере в этот раз было какое — то ясное ощущение направления, когда сессия началась с попытки записать «Guitar Man», — но скоро стало очевидно, что им никак не добиться такого звучания, как у Джерри Рида, без самого Джерри Рида. Кто — то говорил, что, кажется, Рид уехал на рыбалку, однако никто не был уверен, как разыскать его, пока ассистентке Чета Мэри Линч не удалось наконец поймать его по телефону и договориться с ним о том, чтобы он приехал. Когда он приехал, он, по словам Фелтона, выглядел «как настоящий алабамский дикарь. Он не брился, наверное, неделю, а на ногах у него были старомодные деревенские башмаки — вот так он был одет. Он вошел, Элвис взглянул на него и воскликнул: «О, Господи, что это?»

Рид был настоящим индивидуалистом, даже по нэшвилльским понятиям. Тридцати лет, как и Фелтон, уроженец Атланты и выпускник музыкальной школы Билла Лоуэри, он писал песни и записывался уже свыше десяти лет. Он получал сессионную работу через восхищавшегося им Чета Аткинса после переезда в Нэшвилл в 1962 году, однако не снискал никакого успеха своими записями, пока не подписал в 1965 году контракт с RCA. Песня «Guitar Man», которая достигла пятьдесят третьей строки в сфере кантри — музыки, была его первой записью, попавшей в чарты. Тем не менее Рид, вихрь энергии с готовым запасом заразительного очарования и неистребимого энтузиазма, никогда не сомневался в своем таланте. У него были свои собственные твердые взгляды с самого начала, и он никогда не колебался в своем убеждении, что если он добьется успеха, то добьется его своим путем. «Я никогда не считал себя нэшвилльским записывающимся музыкантом. Потому что я был стилистом. Я умел играть только собственный материал. И я гроша ломаного не стоил как исполнитель чужого материала.

Понимаете, у меня была своя настройка, а они пытались записать «Guitar Man» и никак не могли создать такое же звучание, как на моей записи. И кто — то из музыкантов — то ли Пит Дрейк, то ли Чарли Маккой, то ли Чип Янг — сказал: «Здесь гитаристы играют медиатором, а Рид играет пальцами». Так что они позвали меня, и я пришел, взял гитару, настроил струну си на целый тон выше, а нижнюю струну настроил на целый тон ниже, и, как только мы заиграли вступление, можно было видеть, как загорелись глаза Элвиса — он знал, что у нас нужное звучание».

Рид сразу же стал доминировать на сессии. Это можно услышать с первых нот первого дубля: Рид наставляет музыкантов, подбадривает и подначивает их, а Фелтон довольствуется ролью координатора происходящего. Исполняемая музыка с яркой, сверкающей поверхностью и во многих отношениях отлична от записанного Элвисом ранее, но в то же время обеспечивает энергичный, заводной ритм, характерный для музыки Элвиса с самого начала. Нет ни малейшего сомнения в увлеченности Элвиса процессом. Нет никакого самообличения, никакого ерничества; все внимание певца сосредоточено на музыке. К пятому дублю он начинает импровизировать и дурачиться, вводя намек на «What’d I Say» Рея Чарльза в концовке, который к десятому дублю превращается в полностью оформленную цитату — столь заразительную, что все разражаются смехом.

Рид и сам испытывал только одно удовольствие. «Это был какой — то джем — сейшн. Мне казалось, что я буду так нервничать, что не смогу играть, но оказалось все наоборот. Я завелся, а затем и Элвис, и чем больше он заводился, тем больше заводился и я, — это напоминало эффект снежного кома. Сказать по правде, я был на седьмом небе. А стоило Элвису поймать кураж, как все действительно пошло. Когда гитары и ритм зазвучали правильно, я думаю, это напомнило ему о «What’d I Say», и он просто как бы стал проверять в конце, что не ошибся в сходстве звучания. Вот так это и получилось — один из тех редчайших моментов в жизни, который невозможно забыть».

Почти без паузы они переключились на блюзовую вещь Джимми Рида «Big Boss Man», и снова можно услышать, как «алабамский дикарь» наставляет, понукает, подталкивает, ободряет, сообщая свою буйную индивидуальность и мастерство музыканта каждой ноте. К этому времени все захвачены его энтузиазмом, и Элвис явно чувствует себя полностью в своей тарелке. На седьмом дубле он выкрикивает: «Полный улет!» — и ясно, что все расслаблены и получают удовольствие от того, что делают. В какой — то момент Фелтон заявляет: «Просто отпад». Элвис огрубляет голос для этого блюза, и эту тактику Фелтон явно одобряет. Он заклинает Элвиса петь так, «как будто ты сумасшедший, как будто ты испорченный». К тому времени, как они завершают запись песни, сделав одиннадцать раскованных дублей, кажется, что все готовы работать всю ночь.

Но затем насцену снова вышла политика. Предполагалось, что Фредди заручится правами на издание «Guitar Man» для сессии Билли Стрейнджа, однако из — за сложности ли его новой деловой ситуации или просто потому, что забыл об этом, когда отправлялся в отпуск в прошлом месяце, он по какой — то причине не удосужился обратиться к Джерри Риду по этому вопросу, со смущением теперь осознавая свою оплошность. Он подрядил Ламара попытаться договориться с автором песни (который сам распоряжался правами на издание своих вещей), но Рид был не настроен отказываться от своих прав или продавать их. «Помню, я сказал: «Почему вы мне не сказали до того, как я пришел сюда? Я бы избавил вас всех от напрасной траты усилий». Я начал к этому времени здорово заводиться. Я сказал: «Вы впустую потратили время Элвиса. Вы впустую потратили время всех музыкантов и время RCA: я не собираюсь продавать себя». В этот момент вмешался Фредди. Сессионный музыкант со стажем Скотти Мур, который видел на своем веку немало столкновений и даже сам был участником пары таких стычек, с восхищением наблюдал эту сцену. «Они зажали Джерри в угол, но он все равно отказывался продавать свою вещь».

Конечно, он имел преимущество, зная, что песня уже записана и нравилась Элвису. Каким бы независимым ни был Джерри, это знание не могло не придавать смелости. «Я сказал: «Я знаю, какое это имеет значение, когда твоя вещь записана Элвисом Пресли. Я хочу сказать, что я очень взволнован и все такое. И потому что я понимаю всю важность этого, я предлагаю заключить контракт из расчета 50:50 на эту запись. Но, — сказал я, — никаких авторских прав вы на эту чертову песню не получите». А он мне говорит: «Понимаете, очень важно иметь авторские права на эту песню». — «Я понимаю это, мистер Бинсток», — отвечаю я. Но, в сущности, я не слушал его доводы, потому что мои аргументы были непоколебимы в любом случае. Помню, я сказал ему: «Эта запись не выйдет отсюда, если мы не выработаем какое — то соглашение здесь». Я также сказал: «Мистер Бинсток, я так вам скажу. Вы не нуждаетесь в деньгах, и Элвис не нуждается в деньгах, и я сейчас зарабатываю больше денег, чем могу потратить, — так что почему бы нам просто не забыть о том, что мы записали эту чертову песню?»

Музыканты наблюдали буквально с открытым ртом. Никто не мог припомнить времени, когда бы бизнес вторгался так грубо на сессию Элвиса Пресли; все понимали произвольность правил, но никто не видел, чтобы они когда — нибудь нарушались так откровенно. В итоге Рид ушел, чувствуя себя оскорбленным до глубины души, и сессия кое — как продолжалась, однако уже задолго до того, как они наконец закончили в 5.30 утра, из нее исчез эмоциональный накал. Следующая ночь была возвращением к прежней нудной работе, к поиску лучшего звучания посредственного материала, к попыткам выполнить свои обязательства. Сам Элвис продолжал работать все так же профессионально, не жаловался и делал все возможное, чтобы вызвать в себе какой — то энтузиазм даже при работе над самым неподатливым материалом. Это была неплохая сессия, и Элвис уселся перед роялем для исполнения «You’ll Never Walk Alone» — баллады Роджерса и Хаммерстайна, которая была одной из его любимых вещей со времени появления вдохновенной ритм — энд — блюзовой версии Роя Гамильтона в 1954 году. Он пел со всем полноголосым жаром Гамильтона или Джейка Хесса, и хотя его игра оставалась неизбежно ограниченной как ритмически, так и мелодически, это всегда было критерием его увлеченности, когда он садился за рояль. Был момент, когда сессионные гитаристы Чип Янг и Гарольд Брэдли попытались внести элемент раскованности и импровизации, сыграв несколько аккордов из песни «Hi — Heel Sneakers» — хита Томми Такера 1964 года — с тем же блюзовым очарованием, что и «Big Boss Man». Элвис заглотил наживку, и они сделали чудесную версию песни, но потом Фелтон сказал Гарольду никогда больше не делать этого. «Я спросил: «Чего не делать?» — «Задавать тональность», — ответил он. Он сказал, что Фредди Бинсток вне себя. «Хорошо, — сказал я, — я не знал, я думал, что делаем записи. Если бы я знал, что мы играем в игрушки, я бы не стал этого делать».

Сессия завершилась в 3.30 утра, и все чувствовали себя более чем разочарованными. В конечном итоге они добились того, ради чего собирались: за две ночи записали девять отдельных песен, включая пару синглов, несколько песен для стороны В и кое — какой альбомный материал. Но им так и не удалось восстановить то ощущение, которое они испытывали в течение нескольких часов, когда в студии находился Джерри Рид; оно ушло между пальцев, и никто не знал, как его вернуть назад.

До запланированной даты начала съемок нового фильма было около месяца, и Элвис провел большую часть этого времени, смотря два — три фильма за ночь в «Мемфиан Тиэтр», выезжая чуть ли не ежедневно на ранчо, но больше для того, чтобы пострелять, чем покататься верхом. Пятница, 29 сентября, была объявлена губернатором штата Теннесси Буфордом Эллингтоном Днем Элвиса Пресли, и Элвис отпраздновал это событие, устраивая целый день фейерверки в Грейс ленде (Билли получил ожог, и Элвис тоже) и напившись в «Мемфиан» в тот вечер (явно смущенный, даже в самый разгар веселья, потерей контроля над собой на публике). Присцилла руководила подготовкой верхнего этажа Грейс ленда к появлению ребенка и по — прежнему была решительно настроена не позволять своей беременности как — то ограничивать ее. Будучи хорошей наездницей, она продолжала вопреки возражениям других кататься верхом без седла, пока однажды, по свидетельству управляющего конюшней Майка МакГрегора, ее лошадь Даймонд не оступилась и она не слетела с нее. К тому времени, как Майк добежал до нее, «она сидела в грязной луже с измазанной щекой… и смеялась». Присцилла рассказала всем о своем приключении, и все изумлялись ее мужеству и решимости вести активную жизнь, хотя некоторые усомнились в наличии у нее здравого смысла. Элвис попытался заставить ее пообещать вести себя более осмотрительно в будущем, однако, в глазах Присциллы, это была часть пакта, который она заключила с собой: она должна демонстрировать такое же отчаянное безрассудство, что и Элвис, если она хочет сохранить к себе хоть какое — то уважение.

Элвис снова был в Нэшвилле 1 октября для записи саундтрека к своей новой картине для MGM — «Stay Away, Joe» (примерный перевод: «Держись подальше, Джо». — Прим. перев.). Планируемая быть запущенной в производство на следующей неделе, картина на первый взгляд казалась полной сменой ориентации, выглядела как социальная сатира, которая сталкивала изобретательность индейцев с бюрократичностью правительства, и должна была сниматься всецело на натуре в Седоне, штат Аризона. Герой Элвиса был индейцем, выступавшим на родео, по имени Джо Уайтклауд, «ловкачом, который всегда что — то толкает», по мнению Элвиса. Он очень надеялся, что фильм даст ему роль «более взрослого героя», роль, которую он мог бы играть в изощренной манере — где — то между Худом Пола Ньюмана и Элфи Майкла Кейна. То, что они записывали только три дорожки для картины, вероятно, добавило ему общего оптимизма, за исключением того факта, что одна из вещей «Dominick» была написана для исполнения быку.

В редкий момент откровенности Элвис сказал Хэрри Дженкинсу, вице — президенту RCA, отвечавшему за работу с Элвисом Пресли, который присутствовал на этой сессии: «Господи, Хэрри, я не хочу записывать это». Он умолял Фелтона, только наполовину в шутку, что если он умрет, «обещай мне, что они не издадут это». Даже Полковник понимал, что Фредди катастрофически снизил уровень поставляемого материала для саундтреков, о чем он как — то двусмысленно сообщил на следующий день вице — президенту MGM по маркетингу Кларку Рамсею в телефонном разговоре. Элвис просто натолкнулся на «глухую стену» в студии, уведомил Полковник вице — президента MGM, и хотя он сделал все, что от него требовалось, и сделал это, не жалуясь. Полковник хотел указать, какова была в действительности творческая ситуация. Полковник впервые позволил себе столь открытую критику в делах, напрямую не связанных с бизнесом, однако эта критика была адресована не той стороне. Ему стоило бы направить ее в свой адрес.

Съемки начались неделю спустя в Седоне, после того как Элвис с некоторыми из парней совершил на несколько дней поездку в Лас — Вегас. Режиссер Питер Тьюксбери имел длинный и успешный послужной список постановщика комедий, хотя по большей части телевизионных (он был режиссером многосерийных комедий ситуаций «Отец знает лучше» и «Мои три сына»), а состав исполнителей был несколько лучше, чем обычно, в котором актеры — ветераны Берджес Мередит, Томас Гомес и Кейти Джурадо сообщали оттенок профессионализма происходящему на съемочной площадке. Элвис максимально откликнулся на ситуацию, предложив наиболее раскованную и увлеченную игру со времен «Follow That Dream» — одной из его последних несомненных попыток снять настоящее кино, а не картину с участием Элвиса Пресли, и, возможно, его единственного фильма, который можно законно считать комедийным. К сожалению, новый фильм был лишен связности последнего, его сюжетной линии и точки зрения. Это был провал, и все знали, что это провал, пустая пальба по воробьям.

Тем не менее они весело проводили время на съемках. Полковник валял дурака, сфотографировавшись в бассейне с недельной щетиной и гнусной улыбочкой на лице, а затем напечатав ее в том же формате, что и карманный календарь с изображении Элвиса, который RCA выпускала в качестве своего основного рекламного материала, и с гордостью показывая фотографию поклонникам, друзьям и деловым знакомым. Он также купил несколько пони и презентовал их Элвису, — Алану Фортасу и Майку МакГрегору пришлось приехать, чтобы забрать их и отвезти в Мемфис. Более существенно было то, что Элвису удалось примириться с Сонни, дав ему роль со словами в снимаемой картине, что, разумеется, несколько смягчило гневные чувства, вызванные оскорблением, нанесенным во время свадьбы, — пусть по — прежнему и не шел на сближение Ред.

Он снова озвучил свою надежду на фильм в форме слегка поднадоевшей мантры, которую он повторил на съемочной площадке в интервью одному из избранных репортеров Полковника Джозефу Льюису, делавшему статью для «Космополитан»: «Мне бы хотелось раскрыться как актеру, а чтобы добиться этого, мне нужно сняться в большем количестве картин. Вы многому можете научиться, просто работая с настоящими профессионалами, и не проходит дня, чтобы я не брал что — то ценное от других актеров. В настоящий момент я все еще делаю маленькие шажки, потому что совершенно не уверен в своих способностях. Мне нужно сделать гораздо больше, прежде чем я назову себя актером». Несмотря на все оптимистические слова, однако, сочувствующий репортер увидел в Элвисе «усталость и озадаченность», парадоксальное сочетание «пластичной улыбки» и «буйной оргии движений». Он вышел живым, приходил к заключению Льюис, только в сценах драк, где «он, мускулистый и подвижный, излучает кинетическую энергию… В конце дня он мучается разбитой щекой и поврежденным плечом, но чувствует себя довольным».

В первую неделю съемок в мемфисских газетах появилось объявление, что 4 ноября на ранчо «Флайинг Серкл G» пройдет аукцион. На продажу были выставлены тракторы, трейлеры, телевизоры и различное фермерское оборудование, и в конечном итоге удалось выручить 108 тысяч долларов, а на аукционе присутствовали две тысячи потенциальных покупателей и поклонников. Полковник тем временем развил бурную деятельность, согласовывая детали относительно предстоящей специальной рождественской программы на радио (он покупал полчаса эфирного время на двух тысячах четырехстах радиостанциях по всей стране, чтобы крутить подборку рождественских и религиозных песен Элвиса, «дабы поздравить всех с Роадеством»). завершая переговоры по контракту на следующую летнюю картину с «Нэшнл Дженерал» и начиная переговоры с NBC по новому контракту, который грозил превратиться в нечто непохожее на все то, что они делали до этого.

Специальная программа на радио была построена без особых затей, будучи калькой с подобных программ на День матери, которые они делали два предыдущих года, программой для поклонников. С «Нэшнл Дженерал» ему удалось заключить во многом такой контракт, который ему и хотелось получить, — 850 тысяч долларов плюс 50 процентов от прибылей с первого доллара, — однако, по словам Роджера Дэвиса, адвоката «Уильям Моррис», который формально представлял сделку, когда Полковник попытался продать журналистам эту новость как важное событие в киноиндустрии, желающих ее купить не нашлось. Не нашлось и другой студии, которая пожелала бы пойти на его финансовые условия. «Целью всегда было одно и то же — деньги, — замечал Дэвис. — Картины с Элвисом не приносили денег, и больше никто не хотел выкладывать те суммы, которые требовал Полковник. Это было вопросом гордости».

Поэтому он пошел на NBC. В октябре он обратился к вице — президенту «Уэст Коуст» Тому Сарноффу с идеей для специальной рождественской программы 1968 года. Он контактировал с Сарноффом время от времени с 1965 года, когда предложил снять фильм, который был бы показан сначала на канале NBC, а затем уже выпущен на экраны кинотеатров для зрителей остального мира. Теперь он предложил план, — по которому NBC получила бы Элвиса, для его первого появления на телевидении за восемь лет, а в обмен телекомпания профинансировала бы съемки игрового фильма, который она сняла бы сама или передала взаимно согласованной студии. Весь проект обошелся бы в 1 миллион 250 тысяч долларов (850 тысяч долларов за картину плюс 25 тысяч долларов за музыку; всего лишь 250 тысяч долларов за передачу с участием Элвиса плюс 125 тысяч долларов, зарезервированных на случай второго показа). Все это означало то, как заявил Сарноффу Полковник, что он получит для своего клиента 1 миллион долларов, который он воспринимал как простой знак уважения, a NBC же получит Элвиса почти задаром.

Присцилла между тем нашла новый дом. Не удовлетворенная теми возможностями, которые предоставляла Рокка — плейс в плане уединения или безопасности, она нашла дом на верху холма в элитном жилом комплексе Трус — дейл Истейтс. Из дома открывалась панорама на весь Лос — Анджелес, место было труднодоступное для поклонников, а самое главное, в доме было всего четыре спальни, что гарантировало некоторое уединение для Элвиса, Присциллы и малыша. Это будет их первый настоящий дом, первый дом, в котором они будут жить в Лос — Анджелесе, не снимая в аренду; это станет, считала Присцилла, началом их новой жизни.

Они приобрели его за 400 с чем — то тысяч долларов, и Присцилла сразу же начала заниматься его перестройкой, планируя въехать в него на следующую весну после рождения ребенка. Элвис, казалось, пылал искренним энтузиазмом, и они все чаще говорили о том, что отныне станут проводить большую часть года в Калифорнии. Однако когда в середине декабря они вернулись в Мемфис, Элвис привел Присциллу в шок, заявив, что ему кажется, им, возможно, следует пожить некоторое время раздельно. Ему нужно пространство, сказал он, нужна возможность подумать, и, как ему кажется, разлука пошла бы им обоим на пользу. Поначалу она была в полной растерянности. Она была озадачена, обескуражена и всерьез усомнилась в своей способности отвечать его требованиям. Но затем, когда за его заявлением ничего больше не последовало и тема больше не поднималась, она решила, что причиной, должно быть, послужило что — то, из — за чего он чувствовал себя виноватым, какая — то мысль или поступок — с ее мужем никогда нельзя было так просто это сказать.

«Элвис делал подобным образом, когда не чувствовал себя состоятельным или считал, что поступал плохо, и не хотел причинить мне боль. Он, казалось, чувствовал себя лучше после того, как говорил это. У него было очень неровное настроение; оно сильно зависело от обстоятельств и иной раз резко менялось в течение дня. Если его расстраивал его отец или кто — то из парней, он иногда уходил наверх и не спускался вниз по два — три дня. Он удалялся от всех, сидел в своей комнате и отказывался спускаться вниз; ему очень трудно было справляться со своими эмоциями, справляться с конфликтами. Но в конечном итоге он выходил из своего состояния».

Большую часть рождественских каникул они провели, прощаясь с ранчо. Лошади, которых Элвис решил оставить для себя, отправлялись в Грейсленд, но пока они всей компанией продолжали кататься верхом на ранчо, где в качестве части затянувшегося прощания они устраивали катания на повозках с сеном и баталии со снежками. Накануне Нового года Элвис снял «Сандерберд Лаундж» для вечеринки, на которой снова присутствовали президенты фан — клубов, родственники и друзья. В этом году на вечеринке царило странное настроение, все носились с программой мемфисского рока и ритм — энд — блюза. Уже в начале вечера Элвис начал пить «Кровавую Мэри» и безжалостно издеваться над Ламаром. К концу вечера Элвис, Вернон и Ламар были в стельку пьяны, и Элвис дразнил Ламара, что тот не в силах держать голову прямо. В доказательство своей правоты он схватил ведро со льдом и запихнул в него голову Ламара, а затем позвал: «Эй, Ламар» — и засмеялся еще громче, когда Ламар полуприподнял свою голову из ведра и сконфуженно улыбнулся.

На 15 и 16 января в Нэшвилле была запланирована еще одна сессия, предназначенная для записи новой заглавной дорожки и одной дополнительной вещи для «Stay Away, Joe» вместе с некоторым новым материалом для RCA. Помимо сессионной работы у Скотти Мура была последние пять лет своя собственная студия в Нэшвилле, которая занималась главным образом инженерным обеспечением сессий, и теперь Элвис спросил, не мог ли бы он переписать на пленку некоторые его пластинки на 78 оборотов с записями старых ритм — энд — блюзовых и хиллбилли — вещей. Нет ничего проще, ответил ему Скотти, пусть привозит, поэтому он привез их с собой на сессию в специально изготовленном кейсе, чтобы уберечь их от повреждений, — все эти яркие, красочные диски своей молодости. Должно быть, это навеяло на обоих мучительные воспоминания, и они на какое — то мгновение перенеслись в то время, когда они только начинали, когда нельзя было сказать, чем все это закончится. Биг Джо Тернер, Рей Чарльз, Фэтс Домино, «I'm Gonna Bid Му Blues Goodbye» Хэнка Сноу, Dominoes, Айвори Джо Хантер, Four Lads. Здесь были оригиналы дисков «Lawdy, Miss Clawdy» Лойда Прайса, «Hound Dog» Биг Мамы Торнтон и «Baby, Let’s Play House» Артура Гантера (оба поцарапанные), «Reconsider Baby» Лоуэла Фу леона. Целая жизнь впечатлений, целая жизнь воспоминаний — другая жизнь.

Джерри Рид снова был на сессии, на этот раз только как гитарист — так всем понравилась его игра, а Фелтон, со своей стороны, без ревности признал его роль, о чем и сообщил Джерри спустя несколько недель после сентябрьской сессии. Фредди в конечном счете договорился с ним о частичной передаче прав на издание его песни («Элвис Пресли Мьюзик» участвовала в прибылях от издания песни только в версии Элвиса), которая должна была выйти в виде нового сингла на той самой неделе. Никакого нового материала, впрочем, от Рида не потребовали, и он не питал иллюзий, что его попросят о каком — либо материале.

Поначалу им было трудно остановиться на чем — то. Само по себе это не было необычно, однако Элвис находился в странном состоянии — то уходил в себя, то проявлял агрессивность, которую немногие из музыкантов знали за ним. Несмотря на все пристальное наблюдение, под которым он постоянно пребывал, Элвис обыкновенно открывал этим людям столь же мало из своей скрытой натуры, сколько чужому человеку. Точно так же, как и на съемочной площадке, он неизменно выглядел вежливым, уважительным, воспитанным — для менее сочувственного наблюдателя, возможно, несколько пассивным, неуверенным в себе. Теперь же, напротив, он был развязен, хвастлив, не стеснялся в выражениях и демонстрировал поведение, которое многие из них совершенно не узнавали. Для Рея Уокера, который знал Элвиса еще со времени своей первой сессии с Jordanaires в 1958 году, это был озадачивающий поворот. «Пресли обладал уникальной способностью становиться тем, кем вам хотелось видеть его в данный момент. Отсюда и было наше удивление. Потому как было два слова, которые раньше приводили его в ярость: «ублюдок» и «сукин сын». Он просто не выносил их. И он никогда не поминал имя Господа всуе. По сути, он никогда до этой сессии не прибегал в нашем присутствии к сленгу, но тут все вышло по — другому и мы услышали от него немало крепких словечек».

Похоже, на сессии было мало подходящего материала — Фредди снова оказался не на высоте, и Элвис развлекался тем, что швырял о стену ацетатные диски, которые один за другим были вынуждены уступать ему Фредди и Ламар. Наконец, после нескольких часов они остановили свой выбор на старой и любимой вещи — «Too Much Monkey Business» Чака Берри, получить права на которую у них явно не было никакого шанса. Элвис с азартом взялся за эту песню, заводясь от звучания гитары Джерри Рида. Как и в случае со своей песней «Guitar Man», Рид предложил свежий, в основе своей акустический подход с акцентом на тот легкий, танцевальный ритм, который он заимствовал в такой же степени от блуграсс и пластинок Элвиса времен «Сан», как и от современных кантри — музыки или рок — н–ролла. По — видимому, ободренные своим успехом, в качестве следующей песни они взяли «Coin’ Note», песню, которую сочинил для фильма Ламар, и сделали тридцать мучительных дублей. Можно услышать, как Элвис снова и снова прерывает пение под аккомпанемент громкого смеха и принужденного веселья парней. Снова и снова он застревает на первом куплете, заявляя в какой — то момент: «Я просто не знаю, что можно сделать для ее улучшения, если не говорить о том, чтобы пойти домой» (обыгрывается название песни — Прим. перев.). Когда же они наконец закончили в пять часов утра, у них имелась приемлемая мастер — версия, но ничего больше и уж никак не приятное настроение или ощущение удовлетворения.

Следующая ночь началась еще хуже. «Stay Away», новая заглавная дорожка, написанная на мелодию «Greensleeves», была не лучше «Coin’ Note», и Элвис продолжал взрываться неуместными ругательствами и необъяснимыми вспышками гнева в течение тех четырех часов, что заняла ее запись. В адрес Фредди и Ламара сыпались все более язвительные, все более изощренные насмешки, пока, наконец, когда сессия была в полном раздрае, а ее участники пребывали на разных стадиях отчаяния, Джерри Рид не был вынужден уступить песню, которая, как считал Фелтон, могла бы подойти Элвису, — выразительная блюзовая вещь под названием «U. S. Male», которая вышла на альбоме в ту весну. Естественно, что Рид не горел желанием повторять свой недавний опыт, но к тому времени Фредди был настолько озабочен тем, чтобы из сессии получилось хоть что — нибудь, что, вероятно, предложил бы Риду договор на использование одной из его песен. Джерри сыграл песню Элвису в коридоре, и Элвису она понравилась, так что они взялись укладывать ее на пленку.

Было очевидно, что песня вызвала у Элвиса мгновенный прилив энергии, а ее хвастовской текст как нельзя лучше соответствовал его настроению. Однако странные колебания настроения продолжались, и всего лишь после одного дубля Элвис переключился на «блюзовую» версию песни «Тпе Prisoner’s Song», которая начиналась словами: «If I had the wings of an angel and the balls of a big hairy coon / I’d fly to the highest mountain and comhole the man in the moon» (слова песни очень непристойны, потому она и блюзовая в кавычках. — Прим. перев.). Во время следующего дубля он заявляет: «Я затраханный американский самец», — кем он в этот момент, вполне возможно, и был. Еще две такие песни, объявил Фелтон, не в силах в этот момент сдержать свое раздражение, и у них был бы готов «блатной альбом». И так это и продолжалось, пока у них наконец не получился успешный дубль, такой, который мог бы, несомненно, сравниться с «Guitar Man» и «Big Boss Man» по своей яркости, непохожести и общему ощущению страстной увлеченности, однако появившийся совершенно другим путем.

Что могло так беспокоить Элвиса? Возможно, это было всего лишь то, что отмечала Присцилла, когда говорила о постоянной смене настроения своего мужа, чему способствовало его постоянное употребление «медикаментов». Однако в некоторых отношениях это, похоже, выходило за рамки объяснения Присциллы. Полковник, бесспорно, заботился о бизнесе — Элвис мог это видеть, хотя бы по тем всплескам рекламной активности, которые окружали выход каждого нового фильма, каждого нового сингла. Проблема была в том, что этот прямолинейный подход больше не работал. Вследствие склоки из — за прав на издание песня «Guitar Man» не вышла сразу в виде сингла, а когда ее место в октябре заняла композиция «Big Boss Man», она разошлась не лучше, чем любой другой сингл, всего 350 тысячами копий. Она и для Элвиса звучала не так же, она звучала вовсе не так, как тот диск, который прислали ему из RCA: партия баса была приглушена, вокал был слишком выдвинут на передний план. Полковник, Элвис был убежден и говорил об этом всякому, кто слушал его, продолжал вмешиваться в его музыку. Он буквально стал одержим этой идеей, тщательно сравнивал диск, который присылала ему звукозаписывающая компания, со своим воспоминанием о том, как эта песня звучала в студии, а затем с записью, которая в конечном итоге выпускалась на рынок, отказываясь слушать доводы вице — президента RCA Хэрри Дженкинса о том, что ничего не было изменено, просто записи по — разному звучат в зависимости от времени, места, даже настроения и, разумеется, оборудования.

Это превратилось в почти символический спор, который не требовал ответа, по мере того как Элвис все больше и больше сосредоточивался на различиях в восприятии, существующих между ним и его менеджером, и то, что в течение многих лет казалось добросердечным ободрением, теперь представлялось все больше и больше удручающим невежеством со стороны Полковника. Некритическое восприятие его музыки Полковником, его уверенность в том, что поклонники всего — навсего желают слушать голос Элвиса, а не все эти инструментовки и вычурные аранжировки, служило только еще одним ужасающим свидетельством того, что старик не ведал, о чем говорил. Это был тот же спор, который вел с собой в то или иное время почти каждый художник, и глубоко внутри Элвис, возможно, вполне понимал, что сильнее всего его удручала его собственная неспособность быть последовательным и идти до конца, его собственная неспособность оставаться верным постоянному творческому поиску. Но Полковник оставался легкой мишенью, и Элвис, должно быть, испытывал ощущение паники, видя, как то единственное, что всегда олицетворял собой Полковник — безошибочный деловой инстинкт и его вознаграждение в виде совершенно реальной наличности, — больше не оказывалось эффективным.

Для него в таком случае было мало утешения, когда Полковник сообщил ему примерно в это время, что сделка с NBC прошла. С точки зрения Элвиса, это была всего лишь еще одна махинация Полковника. Он знал, что у Полковника на уме: все, что хотел получить от этой сделки Полковник, — это еще один чертов рождественский альбом, и ради этого ему придется появиться на национальном телевидении и петь рождественские хоралы? Он испытывал раздражение и беспомощность, ему казалось, что Полковник превращает его в посмешище. Единственный человек, с которым он мог бы поговорить о своих сомнениях и страхах, — Шри Дейя Мата, — был объявлен вне закона, и его заставили стыдиться своего знакомства с нею. Если бы он мог высказать хоть какую — то часть своих чувств своему менеджеру, — но Полковник не желал слушать о его чувствах, поскольку это означало бы, что Полковнику придется обнаружить свои собственные чувства. Даже его отец, как бы ни были они близки, не мог его полностью понять. Он был одинок.

В 5.01 вечера 1 февраля, после девяти часов схваток, Присцилла родила девочку. Элвис мерил шагами приемную точно так же, как и любой другой новоиспеченный отец на его месте, если не считать того, что приемной была комната отдыха врачей, специально отведенная для Элвиса и его свиты, а вместе с ним окончания родов ожидали дюжина друзей, близкие родственники и полицейский наряд. Их поездка в больницу имела нечто общее с комедией ошибок. У них был тщательно разработанный план, с фиктивной машиной для отвлечения внимания репортеров, но когда дело дошло до претворения плана в действие, кто — то забыл сказать водителю — Джерри Шиллингу, — что они поменяли больницу, и Чарли пришлось убеждать его, что Присцилла будет рожать ребенка не в Методистской, а в Баптистской больнице. Элвис тоже был на нервах. Он был вне себя, когда Присцилла настояла на том, что примет душ и наложит макияж, после того как у нее отошли воды. Но в то же время он не был готов сам даже после того, как она уже стояла около двери, и его бабушке пришлось напомнить ему, что это не он рожает, а Присцилла. Когда врач вышел и сообщил ему, что у него родилась дочка, он раздал сигары и заявил, что он самый счастливый человек в мире.

Ребенка назвали Лизой — Марией. Если бы у них родился мальчик, заявили гордые родители, они назвали бы его Джоном Бэрроном, и хотя Присцилла отрицала, что то или другое из данных девочке имен имеет какое — то особое значение — и, вполне возможно, что так это и было, — от Элвиса не укрылось, что Полковник воспринял второе имя ребенка как дань его жене. Во всяком случае, больше не было разговоров о том, чтобы назвать ребенка Глэдис в честь его матери, о чем в течение многих лет он говорил своим друзьям, а также заявил в 1965 году репортеру Джиму Кингсли в интервью, опубликованном в «Коммершиал эппил».

Они покинули больницу четыре дня спустя. Элвис был одет в бледносиний костюм с высоким воротником более светлого оттенка, Присцилла в мини — платье, а ее волосы были уложены в пышный пучок, что потребовало приезда парикмахера до ее выхода из больницы. У входа в больницу собралось около сотни поклонников и студентов — медиков, а пациенты и другие практиканты высунулись из окон, чтобы увидеть знаменитую чету, когда они отъезжали в караване из «Кадиллаков» и «Линкольнов». «Она просто маленькое чудо», — сообщил Элвис своему дантисту Лесу Хофману, когда тот со своей женой Стерлинг нанес им визит спустя несколько дней. В тот день, отмечали Хофманы, ребенок лежал в кроватке внизу между кухней и задней комнатой, в которой Элвис любил проводить время, и Элвис буквально не оставлял ее ни на минуту — он так часто брал ее на руки, что Присцилле в конце концов пришлось сказать, чтобы он положил ее в кроватку. Однако позже во время их визита, когда Элвис заговорил о возвращении к работе, о том, что он, возможно, даже отправится на гастроли, «Присцилла сказала: «Я поеду с тобой, куда бы ты ни поехал». А он возразил: «Ты же не станешь таскать ребенка с собой». Ребенку было всего одиннадцать дней, — отмечала Стерлинг Хофман, — и я в тот же момент поймала взгляд».

14 февраля он с Присциллой положил на могилу Глэдис венок из красных роз и еще один из белых гвоздик с лентой, подписанной как «Элвис — Присцилла — Лиза — Мария». Он оставил распоряжение в офисе, чтобы ленту вместе с цветами сожгли, как только цветы завянут. В доме у них был постоянный поток посетителей, и Элвис почти ежедневно ездил кататься верхом, проводя с поклонниками у ворот столько времени, сколько не проводил уже давно. В течение трех недель у них гостила семья Присциллы, а прежде чем они уехали, он подарил ее восемнадцатилетнему брату Донни новехонький «Мустанг».

Он оставался дома большую часть месяца, перед тем как вылететь в Калифорнию для съемок новой картины, которая в конечном итоге будет названа «Live a Little, Love а Little»^[39] и ставилась по имевшему успех комедийному роману Дэна Гринберга «Kiss Му Firm but Pliant Lips»^[40]. Как и «Stay Away, Joe», это была попытка представить Элвиса в несколько непривычной роли (он играл преуспевающего фотографа) и раскрыть его комедийный талант, однако картина была такой же скучной и пресной, как и все последние фильмы, а оттого, что режиссером снова был Норман Таурог, а сценаристом — Майкл Хоун, который написал сценарий для «Stay Away, Joe», она не сделалась более смешной. Саундтрек состоял всего из четырех песен, записью которых руководил Билли Стрейндж, аранжировщик и организатор отмененной августовской сессии. Никто из нэшвилльских музыкантов не использовался; в сущности, Стрейндж пригласил практически тот же состав лучших лос — анджелесских студийных исполнителей, который зарезервировал в августе. Неудивительно, что звучание совершенно отличалось от саунда на сессиях Фелтона: здесь были тщательные оркестровки и широчайший диапазон материала, включавшего и сложнейшие вещи Синатры, и детские песенки Дэнни Кей, и фолк — фанк, в котором сквозило влияние Джимми Уэбба. Результаты были не более успешными (почти все песни были до крайности многословными и нелепыми), но они все же являли собой другое направление, и Билли Стрейндж привез на сессию молодого талантливого автора песен Мэка Дэвиса, чья работа многое обещала в будущем. Возможно, единственной другой заметной особенностью этой картины было то, что Ред, регулярно работавший теперь каскадером и актером как на телевидении, так и на киностудиях, сыграл небольшую роль и поставил одну из своих известных сцен мордобоя с Элвисом. Они все еще держались на расстоянии — Ред все еще не мог забыть нанесенного ему оскорбления, — но его присутствие на съемочной площадке свидетельствовало о своего рода молчаливом признании со стороны Элвиса. Для него это было сродни тому, чтобы попросить прощение.

Между тем Элвис и Присцилла наслаждались новообретенным домашним уютом в своем доме на холме в Трусдейл — Истейтс. Теперь с ними жили только Чарли и Джи Джи с Пэтси, и, по описанию Чарли, жизнь в новом доме была идиллической. «У Джо с Джоанн было свое собственное жилье. Они часто приходили в дом. Нередко сюда заглядывали Полковник и его помощник Том Дискин. Одним из любимых мест Полковника в доме был стол в столовой. Он любил там сидеть и попыхивать своей огромной сигарой, рассказывая Элвису истории о своих прошлых подвигах… Это было счастливое время для всех нас».

Но не такое счастливое для Присциллы, хотя теперь и не было вопроса, кто заправляет в доме. Большинство парней уехали или получили отказ от дома; даже Билли Смит уехал в ту весну, чтобы начать новую жизнь со своей семьей в Мемфисе, а поклонники, которые имели обыкновение болтаться на Перуджия и Рокка — плейс, при новом правлении Присциллы оказались в очень невыгодном положении. В одни из выходных в апреле они всей компанией ездили в Лас — Вегас, чтобы посмотреть Тома Джонса, который тепло поприветствовал Элвиса со сцены, в то время как Элвис внимательно изучал его выступление. Следующий уикенд на Пасху они провели в новом, более «безопасном» доме, который они снимали в Палм — Спрингс, — с поисками пасхального яйца на лужайке перед домом (Элвис мухлевал) и, разумеется, посещением Полковника и миссис Паркер. Все выглядело так, как и должно было выглядеть. Однако эта картина счастливой домашней жизни была далека от той реальности, которую знала Присцилла.

Со времени рождения ребенка Элвис отказывался заниматься с ней любовью. Мало того, он давал ей все больше и больше понять, что больше не испытывает к ней никакого физического влечения. «Он по — прежнему сторонится меня, — писала она в своем дневнике. — Вот уже прошло два месяца, а он все еще не прикасался ко мне. Я начинаю беспокоиться». «Я привела себя в смущение прошлой ночью, — записала она 20 апреля. — Я надела черный пеньюар, легла как можно ближе к Элвису, пока он читал. Думаю, это из — за того, что я знала, чего я хочу, и очевидно это показывала. Я целовала его руку, потом каждый палец, потом его шею и лицо. Но я ждала слишком долго. Его снотворное уже подействовало. Еще одна одинокая ночь».

Элвис сказал ей до того, как они поженились, что он никогда бы не смог заниматься любовью с женщиной, если бы знал, что она родила ребенка, — однако она никогда не думала, что это ограничение могло относиться и к ней. Теперь она начинала подвергать сомнению, как она писала, «свою женскую сексуальность». Ее физические и эмоциональные потребности были не удовлетворены. Вскоре, пребывая в сомнении и отчаянии, она вступила в связь со своим учителем танцев. Это был акт крайнего вызова в мире Элвиса, в котором мужчинам разрешалось делать все что угодно, а женщины всегда должны были знать свое место. Некоторые из парней высказывали Элвису сомнения в том, чем все это время Присцилла занималась в танцзале, однако он не желал слышать об этом. Это невозможно, взрывался он. Почему бы им не оставить ее в покое? Она старалась сохранить это в тайне даже от своей лучшей подруги, но Джоанн Эспозито догадывалась, что происходит что — то не то. «Она слишком часто ходила в танцзал, а кроме того, я как — то раз зашла к ним в воскресенье днем, позвонила, но меня не впустили. Однако мне кажется, что произошедшее было довольно невинным, если это можно так назвать. У нее не было никого другого. Ее семья была далеко. Все наперебой говорили ей, как ей повезло, какая она счастливая, а по сути, это ничего ровным счетом не значило. Она была очень одинока». Это был, поняла Присцилла, поворотный момент в ее жизни; она этого не хотела, но именно это было ей нужно. Ей нужно было напомнить себе, что она все еще существует.

Глава 8 СИНЯЯ ПТИЦА СЧАСТЬЯ

(май — июнь 1968)

Элвис вылетел на Гавайи 17 мая, в тот самый день, когда он впервые познакомился с режиссером и музыкальным директором его предстоящей специальной программы на телевидении. Он говорил на прошлой неделе с исполнительным продюсером Бобом Финкелем, человеком, который составил весь проект для NBC, и постепенно его отношение к этому шоу начало меняться. Финкель, после серии встреч с Полковником, в конце концов убедил спонсора («Сингер Сьюинг Компани»), телеканал и, главное, самого Полковника отказаться от первоначального плана просто выпустить часовую передачу с Элвисом, поющим рождественские песни на пустой сцене. Полковник, которому, как иногда думалось Финкелю, просто нравилось заставлять их всех прыгать через цирковые кольца, сдался последним, но не без оговорок: при условии, что проект будет оставаться шоу одного человека, а звукозаписывающая компания сможет получить альбом с саундтреком и рождественский сингл, он готов вверить мистеру Финкелю принятие творческих решений.

Переговоры Финкеля с Элвисом начались сразу же после выхода «Live a Little, Love a Little» 8 мая, совпавшего с днем, когда исполнительному продюсеру удалось договориться со всеми сторонами о новом формате для шоу. Поначалу он нашел Элвиса таким же, «каким находили его большинство людей, общавшихся с ним на чисто деловой основе, — очень вежливым, внимательным и уважительным». В их первую встречу он не получил никакого представления об истинном отношении Элвиса к шоу, однако потом, когда их встречи продолжились, Финкель проинформировал телеканал и спонсора, что он чувствует реальное изменение отношения Элвиса, вплоть до того, что он сделал «довольно откровенное признание… что у него есть желание, чтобы это шоу полностью отошло от модели, по которой снимались его игровые картины, и ото всего, что он делал до этого». Он даже намекнул Финкелю, что ему «неинтересно мнение Полковника Паркера по поводу этого шоу»; ему «хочется, чтобы все знали, на что он в действительности способен…» Это заставило Финкеля задаться вопросом: «Кому поручить это дело?»

Он уже некоторое время приглядывался к молодому режиссеру по имени Стив Байндер. Тому было немногим больше двадцати, но он уже почти десять лет работал на телевидении. После окончания Калифорнийского университета Байндер стал работать у Стива Аллена, затем был режиссером «Hullabaloo» (ответ NBC на «Shindig», пользовавшуюся большим успехом рок — н–ролльную передачу, шедшую в прайм — тайм) и «Лесли Аггамс Спешиал» в 1966 году, а также вышедшего на экраны кинотеатров в 1965 году «T. A. M. I. Show» — одного из первых фильмов — концертов, который был снят с помощью обычной операторской камеры и показывал среди прочих звезд Джеймса Брауна и «Роллинг Стоунз» (нечто вроде «Тарарам» и «Тусовка». — Прим. перев.).

В более недавнее время, совместно со своим новым партнером, аудиоинженером Боунзом Хоу, Байндер сделал яркую, броскую, эпатажную программу с Петулой Кларк, которая вызвала немало оживленных споров, когда ведущая шоу британская звезда — очаровательная блондинка — обнималась со своим главным гостем — черным певцом и активистом движения за гражданские права Гарри Белафонтеном. На взгляд Финкеля, Стив Байндер был тем, кто ориентировался в современности. «Я подумал, что вот парень, который знает и понимает новую музыку, поэтому решил, что он подойдет для этой работы».

Поначалу Байндер выразил нежелание — Элвис мало что значил для него. Он был поклонником современной музыки — «Битлз», «Бич Бойз», Джимми Уэбба. Но потом, когда он поговорил об этом со своим партнером, он обнаружил, что Боунз работал с Элвисом на «Радио Рекордерз» в 1957 и 1958 годах и был в восторге от этой идеи: он считал, что Стив и Элвис понравятся друг другу. Подход Элвиса к звукозаписи очень сильно напоминает то, как Стив делает шоу, сказал он своему партнеру, — они оба почти исключительно полагаются на свое чутье. Так что была организована встреча с Полковником.

Та первая встреча в MGM вызвала у обоих впечатление, словно они попали в пещеру Али Бабы. Все стеньг приемной Полковника были увешаны постерами, вымпелами и всевозможными рекламными буклетами. Куда ни глянь, как заметил с самого начала Боунз, везде было написано «Элвис» «либо было его лицо, каталог с его песнями или его золотой диск». Затем, пройдя через лабиринт коридоров, вы попадали в личный офис Полковника, который состоял из большого стола, заваленного бумагами и всевозможными памятными вещицами и окруженного гигантскими фотографиями Элвиса, Элвиса и Полковника, Полковника, одетого в наряд снеговика, Полковника и Линдона Джонсона, Полковника и Боба Хоупа. Сбоку стоял стол Тома Дискина, гораздо более прибранный и вдвое меньше стола Полковника, а рядом была огромная экспедиторская комната, в которой можно было заметить признаки большой активности.

Встреча, как многие другие деловые встречи Полковника, проходила в форме утреннего, семичасового завтрака в его кухне — столовой с ее большой плитой, доверху набитым холодильником и морозильной камерой и длинным столом в центре комнаты, на одном конце которого восседал сам Полковник на высоком, с прямой спинкой стуле, напоминая своим видом, как подумалось Боунзу, волшебника из страны Оз. «Он показал нам все свои регалии и памятныевещицы. Он показал нам фотографии того времени, когда он занимался отловом собак в Тампе, Флорида». Он рассказал им и истории — обычный ассортимент из рассказов о его карнавальной жизни и приключениях в Голливуде, в которых смысл всегда, казалось, сводился к тому, что прожженные столичные воротилы постоянно недооценивали беднягу Полковника. Затем он обратился к цели их встречи, сказав; «Мы не собираемся указывать вам, мальчики, что делать в творческом плане, поскольку для этого вы и наняты, но если вы выйдете за рамки, мы вам укажем на это». Он также сообщил им, что «это будет лучшее шоу на телевидении, потому что мы не можем допустить, чтобы оно было плохим». Потом, к их изумлению, он заявил, что «нас не заботит, какой материал вы предъявите для шоу. Если он понравится мистеру Пресли, мистер Пресли будет с ним работать. Однако мистер Пресли должен иметь права на издание материала, в противном случае мы должны связаться с издателем и утрясти этот вопрос». В конце встречи он подарил им обоим по мягкой игрушке и карманному календарику. Он уверен, что все получится как надо, сказал он им своим хрипловатым голосом с едва уловимым акцентом — с намеком на озорной огонек в глазах на сером и небритом лице. «Вы, парни, получите впечатлений на миллион долларов», — убежденно заявил он им, будучи абсолютно в курсе, что их впечатления на миллион долларов сводились к 32 тысячам 50 долларам жалованья на двоих.

После этой встречи они чувствовали себя озадаченными и слегка ошарашенными. Они ничего не сделали, и тем не менее они получили все — все, если не считать финансового вознаграждения. И все же они не испытывали колебаний. Стив к этому времени был уже полностью захвачен проектом, еще больше Боунз. Он нисколько не сомневался, что это шоу будет иметь немалое культурное значение, и у него была одна цель, имевшая столь же тесное отношение к Стиву Байндеру, как и к Элвису Пресли: «сделать что — то действительно важное».

Элвис встретился с Байндером и Хоу в ту же пятницу в их офисе на бульваре Сансет. Джо и парочка парней ждали в приемной, пока они разговаривали, и поначалу Стиву вовсе не казалось, что они с Боунзом чего — то добьются. К этому времени он, однако, так завелся, что уже ничто не могло остановить его проповеднический пыл. Это возможность по — настоящему сказать что — то, заявил он Элвису; это одна из тех редчайших возможностей создать что — то действительно значимое; это шанс Элвиса показать через свою музыку, кто он на самом деле. Боунз, более спокойный, немного старше и уравновешенней своего партнера, напомнил Элвису о тех днях, когда они вместе работали на «Радио Рекордерз». Они поговорили о том, как в то время Элвис делал записи. Боунз признался, что на него произвело наибольшее впечатление на сессиях Элвиса то, что все работали не по часам, что все были захвачены энтузиазмом Элвиса. Вот так они и будут работать сейчас, ухватился за возможность Стив, — пусть он забудет о телеканале, забудет о всем внешнем; они хотят сделать такое шоу, которое никто другой в мире не смог бы сделать, только Элвис Пресли. Все это будет исходить из его жизни, его музыки, его опыта, сказал Стив. Что он скажет на это?

«До смерти испуган», — откликнулся Элвис, сознательно разряжая напряжение. Что ж, они набросают программу к тому времени, как он вернется с Гавайев, сказал Байндер, рассмеявшись. У него будет время подумать и принять решение. Каждый из них понимал, что это могло стать началом конца карьеры Элвиса, хотя, с другой стороны, это могло и стать хорошим допингом для него, в котором он так явно нуждался в этот момент. Теперь настала очередь рассмеяться Элвису, и в конце концов они ударили по рукам. Он покинул их офис, не вполне представляя, во что он позволял втянуть себя на этот раз, но в убеждении, что это по крайней мере будет непохоже на все остальное.

Когда Элвис уехал, Байндер и Хоу принялись усердно сколачивать команду и писать сценарий. У них уже было согласие на участие в проекте сценаристов Криса Биэрда и Алана Блая, и они быстро подключили дизайнера по костюмам Билла Белью, оркестровщика и аранжировщика Билли Голдберга, дизайнера по сцене Джина МакЭвоя и хореографов Клода Томпсона и Джейма Роджерса — все, кроме Биэрда, были ветеранами либо «Hullabaloo», либо шоу Петулы Кларк, либо и того, и другого. Совместно с Биэрдом и Блаем Стив набросал сюжет шоу, напоминавший в своем подходе тот сюжет, который он кратко изложил Элвису, пытаясь отыскать подтекст в текстах уже спетых Элвисом песен, который рассказал бы историю его музыкальной жизни. Полковник, со своей стороны, продолжал препираться с Финкелем и NBC, обрушив в какой — то момент на них лавину гневных замечаний, когда кто — то предложил, чтобы Элвис появился в одном из регулярно идущих на NBC шоу, чтобы сделать рекламу программе. Мистер Пресли охотно сделает это, написал он Тому Сарноффу 28 мая, за 250 тысяч долларов. Он знает, что полковник Сарнофф поймет причины, по которым он не станет снижать установленную цену, писал Полковник, так как он уверен, что NBC не желает никоим образом уменьшать стоимость своего вложения. Другими словами, все протекало, как обычно.

Элвис тем временем впервые показывал Присцилле Гавайи, свозил ее на мемориал в память «Аризоны», где он с гордостью показал ей дощечку с указанием его собственной заслуги и заслуги Полковника Паркера, и ездил с ней в компании еще семи человек (вся компания в составе Джо и Джоанн, Чарли, Ламара, Норы Файк и Пэтси со своим мужем Джи Джи приехала на эти «семейные каникулы») на чемпионат по карате, организованный Эдом Паркером в Международном центре Гонолулу. Он впервые виделся с Эдом с 1961 года и впервые смог посетить чемпионат, который Паркер начал проводить в Лонг — Бич еще в 1964 году. Было много новых знакомств, и большую часть дня он проводил, беседуя о карате с Эдом и объясняя Присцилле тонкости ведения боя и возможности соперников, включая двадцатипятилетнего бывшего чемпиона Майка Стоуна, который, как и Эд, был уроженцем Гавайев и вернулся после трехгодичного отсутствия в спорте, чтобы поучаствовать в соревновании, принесшем ему когда — то славу.

Элвис вернулся из своего отпуска стройнее, чем он был с тех пор, как пришел из армии, с удлинившимися бакенбардами и, самое важное, в состоянии приподнятого ожидания предстоящей работы на телевидении. Подготовительная работа началась в понедельник, 3 июня, через день после его возвращения. Он появился в офисе Байндера и Хоу чуть позже часа дня, и в присутствии авторов сценария Стив кратко изложил подход, на котором они наконец остановили свой выбор. Сердцевину составляла песня Джерри Рида «Guitar Man», которая должна была использоваться в качестве своего рода связующей темы, рассказывающей историю, напрямую перекликающуюся с главной театральной пьесой бельгийского драматурга Мориса Метерлинка «Синяя птица» (1909). В трактовке Метерлинка бедный мальчик отправляется на поиски славы и богатства и объезжает весь мир, чтобы в конечном итоге всего лишь обнаружить, что счастье — в форме синей птицы, фигурирующей в заглавии, — лежит на заднем дворе его собственного дома. Боунз довольно сдержанно характеризовал всю идею («В ней не было ничего оригинального — просто телевизионные авторы ищут связь»), и Стив был далеко не убежден, что они подобрали нужный ключ, однако, когда они представили ее для оценки Элвису, к изумлению Стива, Элвис обеими руками ухватился за проект. «Мы сказали ему: «Мы вовсе не требуем, чтобы она нравилась тебе на сто процентов. Мы просто хотим дать тебе толчок. Ты сам будешь решать, что тебе нравится и что не нравится». Он же сказал: «Нет, мне все в ней нравится». И основа шоу осталась без изменений».

Подготовительная работа продолжалась в офисе Байндера и Хоу в течение следующих двух недель, пока не настало время переехать на NBC для полномасштабных репетиций. Каждый день Элвис появлялся по крайней мере с одним — двумя парнями, встречаясь со Стивом и Боунзом вместе со сценаристами за пепси и сигарами. Он был практически вне себя 5 июня, в день, когда был убит Бобби Кеннеди, и не мог говорить ни о чем, кроме как о заговоре против братьев Кеннеди и убийстве Мартина Лютера Кинга двумя месяцами раньше. Это было тем более ужасно, по его словам, что Кинга убили в Мемфисе, тем самым только подкрепляя всеобщее негативное отношение к Югу. Для Стива это были не больше чем просто праздные разговоры. «Он прочитал множество книг о покушении на президента Кеннеди, и я просто чувствовал, что он реально переживал это». Нечто подобное Байндеру хотелось передать в своей программе. «Мне хотелось, чтобы мир узнал о том, что вот есть парень, который выше всех предрассудков, хотя и был воспитан в средоточии предрассудков. Я хотел передать в шоу его способность к сопереживанию и показать, что перед ними человек, достойный уважения и того, чтобы на него равнялись».

Они также говорили о музыке. Стал ли бы Элвис петь песню, просто если бы она говорила ему что — то, спросил его Байндер, независимо от политики или издательских прав? Обязательно, ответил Элвис. Спел бы ли он «MacArthur Park» Джимми Уэбба [песню со смутно психоделическим, нарочито темным содержанием], которая в исполнении актера Ричарда Харриса только что возглавила чарты после того, как группа Association, продюсируемая Боунзом, отвергла ее по издательским причинам? Конечно, ответил Элвис, словно ничего подобного и не могло случиться с ним. Ему нравится «MacArthur Park», сказал он, поддаваясь энтузиазму Байндера. Он, несомненно, хотел сказать больше своей музыкой, нежели могла выразить песня вроде «Hound Dog». В один из дней они вышли на бульвар Сансет и просто постояли там, наблюдая за тем, как мимо проходят хиппи, слишком одурманенные наркотиками, чтобы осознать, что идут мимо Элвиса Пресли, или попросту безразличные к этому. Стив увидел в этом поистине обескураживающее для самомнения Элвиса событие, эдакий «великанский шаг в его психику», Боунзу же скорее показалось, что это просто позабавило его. «Мы вышли четвером на улицу и так просто постояли, а потом, когда нам надоело стоять, вернулись наверх».

Постановочный сценарий быстро приобретал конкретные очертания. К 11 июня он уже был почти полностью готов: «Guitar Man» задавала основную линию, а концертный сегмент строился вокруг нескольких самых известных хитов Элвиса. Был также и некий «неформальный сегмент», который включал сценарный разговор с Чарли и одним — двумя другими парнями и короткие отрывки из некоторых самых удачных песен из кинофильмов с неодобрительными комментариями Элвиса (по поводу себя и этих фильмов), которые в напечатанном виде воспринимаются как искусственные и неискренние. Относительно своей фирменной усмешки он, к примеру, говорил: «Я сделал весь фильм «Jailhouse Rock» на одной только этой усмешке», и вся реплика имела очевидный подтекст: Теперь вы наконец получаете возможность увидеть меня настоящего, настоящего Элвиса Пресли. Шоу, разумеется, заканчивалось рождественской песней, на которой Полковник настаивал с самого начала, а за ней должен был следовать диалог, который еще предстояло написать. Именно с помощью этого диалога, надеялся Байндер, Элвис сделает свое «заявление», однако он знал, что Полковник по — прежнему категорически возражал.

Были встречи с различными членами постановочной команды. Элвис переговорил с Эрлом Брауном, аранжировщиком хора, и одобрил несколько предварительных набросков, которые показал ему Билл Белью, дизайнер по костюмам. Ему понравился черный кожаный костюм, который Белью предполагал сшить для него из мягкого, гибкого материала. «Вся постановка, — вспоминал Белью, — была похожа на программу Петулы Кларк; Стив не хотел использовать ничего из того, что отдавало «голливудским телевидением». Ему хотелось, чтобы все выглядело свежо и по — новому. Я сказал Элвису: «Большая часть тем у меня навевается теми людьми, которыми я восхищаюсь», — и когда я увидел Элвиса, мне сразу же пришло на ум определение «наполеоновский». Я объяснил ему, что стоячий воротник будет обрамлять его лицо. Я сказал: «Я не хочу навешивать на тебя галстук, пусть будет просто мягкая шелковая рубашка и шарф на шее». Элвис слушал, кивал и соглашался буквально со всеми предложениями Белью. Дизайнер был огорошен. Он никогда не сталкивался раньше с таким отсутствием самомнения у крупной звезды. Единственным пунктом, в котором они разошлись, был золотой костюм, который должен был, по замыслу Белью, символизировать успех и был задуман им в честь костюма, сшитого по заказу Полковника для Элвиса в 1957 году. Элвис так и не объяснил, почему он против, но был явно смущен этой идеей, и в конечном итоге они пришли к тому же компромиссному решению, на которое он согласился в пятидесятых годах: он наденет золотой пиджак с черными фрачными брюками.

Только с музыкой по — прежнему были кое — какие проблемы. Тут Стив оказался в тупике, зажатым двумя почти совершенно не связанными между собой направлениями. Еще раньше Боунз навлек на себя неприятности своими настойчивыми вопросами о саундтрековом альбоме. Они со Стивом уже давно оставили всякую надежду заработать деньги на этом шоу — они знали, что гонорары за повторный показ не предусмотрены, а их жалованья едва хватало, чтобы покрыть расходы. Однако вопрос с саундтрековым альбомом никогда не обсуждался с точки зрения контрактных условий; в действительности, нигде не было сказано ни слова о том, что такой альбом будет записан, и Боунз твердо полагал, что они должны получить что — то сверх своего жалованья, продюсерское роялти на этот альбом, когда его выход станет неизбежным. «Я дошел до Дискина, и тут разразился скандал. Мы стали получать звонки с NBС: «Что вы там пытаетесь сделать, саботировать шоу? У Элвиса Пресли нет продюсера записи». И тому подобное. Вот тогда Дискин разразился тирадой. Он заявил мне: «NBC нанял вас сделать шоу, а не запись». Я же сказал; «Полковник будет рвать и метать, если не выпустит саундтрековый альбом». На что он заявил: «Это не обсуждается». Затем они сказали: «Выставьте вон Боунза. Он скандалист», — и после этого меня выдворили».

Стив был вынужден на какое — то время принять эту ситуацию и временно держать Боунза под спудом. В то же время он никак не мог добиться аранжировок песен от Билли Стрейнджа, который, как заявил в самом начале Полковник, будет личным музыкальным директором Элвиса на шоу. Без аранжировок Стрейнджа официальный музыкальный аранжировщик шоу Билли Голденберг не мог приступить к работе над оркестровкой, а без оркестровки никакой музыкальный процесс не был возможен. Стиву мало нравилась такая ситуация, и он пускал в ход все возможные методы, чтобы выбить из Стрейнджа аранжировки, однако всякий раз, когда он связывался с ним, тот придумывал все новые отговорки. Для Байндера Билли Стрейндж был человеком из песни «The Man That Wasn’t»^[41] оставалось меньше двух недель до записи шоу на пленку, а он даже едва ли познакомился со Стрейнджем.

Это поставило Билли Голденберга в крайне невыгодное и уязвимое положение. Голденберг закончил в 1967 году Колумбийский университет и освоил секреты профессии под руководством великого бродвейского композитора Фрэнка Лоуссера («Guys and Dolls», «How to Succed in Business Without Really Trying»), а на шоу пришел с большой неохотой, и то только из уважения к Стиву. Он не испытывал никакого интереса к Элвису Пресли, его личные пристрастия лежали далеко от такого рода музыки, но он уступил под напором энтузиазма Байндера и его очевидной веры в этот проект. Однако с первого же момента своего участия в проекте у него невольно стали возникать вопросы относительно того, какая же роль ему отводилась.

У него, казалось, не было никакой функции в том, что условно называлось «репетициями». «Каждый день Элвис усаживался со своей компанией и играл на гитаре. Нет, в чем — то эти посиделки были очень увлекательны. Элвис любил импровизировать, болтать о старых временах, играть песни и то и дело повторять их — он заводился от одного их повтора. Так что интенсивность песни, казалось, дорастала, по мере того как он исполнял ее снова и снова, почти до апогея. Он мог исполнить девяносто пять куплетов «Jingle Bells», при этом песня ему не надоедала. Затем он мог начать подбирать другую песню на своей гитаре, сыграть ее раз, а затем решить, что она ему не очень нравится, и снова вернуться к «Jingle Bells», чтобы исполнить те же девяносто пять куплетов по второму кругу, а вся компания шумно подпевала и весело проводила время за этим занятием».

Голденберг мог заметить эффект катарсиса этих песнопений, однако всякий раз, когда он заговаривал о том, чтобы приняться за работу, кто — нибудь из парней обыкновенно говорил: «За нас это сделает Билли», — а он при этом думал про себя: «А зачем же тогда здесь я?» Затем однажды Билли Стрейндж и вправду появился, облаченный в ковбойскую шляпу и сапоги, и Билли Голденберг почувствовал себя еще более чужим. Для него было очевидно, что у Билли Стрейнджа хорошее взаимопонимание с Элвисом, но для него было не менее очевидно, что он не способен обеспечить музыкальное направление в какой — либо форме. «Они только и делали, что дурачились, исполняли те вещи, которые они знали, как делать. Я был в курсе, что в шоу планировался сегмент, в котором не требовалось большой импровизации, главное — было показать отношения между Элвисом и его парнями. Все это было хорошо, но это была только одна часть программы. Я не забывал о сценарии и говорил им: «Это, конечно, замечательно, но нам нужно сделать еще восемьдесят процентов шоу. Что мы будем делать?»

Стив тоже начинал беспокоиться. Он знал, лучше чем кто бы то ни было, что они не укладываются во время. Всего через каких — то несколько дней они переезжали в студию NBC, на двадцатое число была запланирована пробная запись, а неделю спустя должны были начаться съемки. Фредди подготовил права на все песни, Финкель неплохо справлялся со своей работой, отвлекая Полковника, и Стив продолжал сохранять веру в свои импровизаторские способности. Но ему нужно было иметь на руках музыку, и он боялся, что, когда он наконец получит ее, весь проект взлетит на воздух.

Вышло так, что Билли Голденберг оказался тем, кто ускорил наступление кризиса. В середине второй и заключительной недели он пришел к Стиву, приняв окончательное решение. «Я сказал Стиву. «Все, Стив. Я больше не хочу в этом участвовать. Билли [Стрейндж] — очень симпатичный парень и, вероятно, замечательный аранжировщик, но я не вижу, чтобы он что — то делал. Я хочу сказать, что у него нет никакой концепции. Никому нет дела до того, что написано в сценарии». А Стив спросил меня: «Ты предлагаешь, чтобы я уволил Билли Стрейнджа?»

Это было не из легких решений. Стив уже видел, что случилось с его партнером, когда он бросил вызов авторитету Полковника, а это казалось гораздо более важным вопросом. Однако, имея в запасе всего неделю до начала записи, он не видел другой альтернативы. Если он не сделает что — то прямо сейчас, то у них попросту не будет никакого шоу. Поэтому он поговорил со Стрейнджем, который, похоже, ухватился за эту возможность, чтобы уведомить Байндера в том, что у него в действительности нет времени работать на шоу, имея на руках еще немало работы над саундтреком к «Live а Little, Love a Little» и новый альбом Нэнси Синатра, над которым он недавно начал работать. И, не будучи уверен в том, как же все это так вышло (и при этом в шоу были задействованы, по крайней мере, две песни Билли), Стив понял, что они пришли к взаимному признанию необходимости расстаться.

Однако оставалась проблема, как сообщить Полковнику. Он видел то, как Финкель управляется с Полковником, постоянно заботясь о том, чтобы поддерживать у него хорошее настроение, тщательно избегая даже возможности намека на какой — либо конфликт между менеджером и клиентом, Байндер и сам хорошо осознавал хрупкое равновесие власти в их отношениях и необходимость «никогда, ни при каких обстоятельствах не выказывать неуважения к Полковнику в присутствии Элвиса. Для Полковника было очень — очень важно никогда не терять контроля над ситуацией». На этот раз, впрочем, то, что он сказал, похоже, не имело значения. На новость об уходе Билли Стрейнджа Полковник отреагировал бесстрастно, давая понять, что проекту конец, что Элвис непременно откажется от участия в шоу. Он не сказал, что он порекомендует Элвису отказаться; он, похоже, просто предсказывал результат. «Байндел», как он привык называть Байндера, должен будет сам уладить этот вопрос с Элвисом, хотя Полковник питал очень мало надежд на благоприятное разрешение ситуации.

«Когда вошел Элвис, я отвел его в сторонку и сообщил ему о том, в чем состоит проблема, и он только и сказал: «Хорошо. Делай то, что считаешь нужным». И он никогда не возвращался к этому». Полковник тоже никогда больше не поднимал эту тему, тем самым убедив Байндера в двух вещах: что Элвис и Полковник были не одно и то же и что Полковник, пусть, возможно, и не способный признавать свое поражение в каком — то вопросе, в конечном итоге всегда держит свое слово. А в этом случае это значило, что это их шоу, если они, конечно, его провалят.

Именно в этот момент, менее чем за неделю до начала основной работы, на сцену вернулся Боунз. Они оба знали ограничения Билли Голденберга, эти самые ограничения и заставляли Билли отказываться от участия в проекте вначале. Он был бродвейским композитором, оркестровщиком и аранжировщиком с «законными» театральными амбициями, однако это шоу было в конце концов о рок — н–ролле. Билли великолепно бы справился с романтическим лейтмотивом «Guitar Man» и оркестрованными вставками, но когда дело дойдет до работы с ритм — секцией или даже до необходимости убеждать Элвиса в демонстрации преемственности между его прошлой работой и нынешним проектом, не могло быть вопроса, что необходимым звеном будет Боунз. Он будет выступать в роли музыкального продюсера, отвечающего за весь проект в целом, объяснили они Билли, который был несказанно счастлив появлению наконец — то союзника на этой новой и скользкой территории.

Билли одержимо работал над музыкой в выходные, начав работать с Элвисом на регулярной ежедневной основе только 17 июня, в тот день, когда они переехали на NBC. Он уже столкнулся с сопротивлением со стороны парней, главным образом со стороны Джо как их главного выразителя. «Он звонил и спрашивал: «Что вы собираетесь делать? Чего нам ожидать?» Я отвечал: «Вы знаете, я собираюсь работать с Элвисом». Тогда он спрашивал: «А с какими музыкантами вы будете работать?» Я отвечал: «С оркестром». Тогда он говорил: «Нам не нравятся оркестры. Элвис хорошо работает с гитарами. С ними можно сделать все, что хотите». Я же отвечал ему: «Нет, не все, поскольку мне нужно передать немало концептуального материала». На что он заявлял: «Не думаю, что это пройдет. Что ж, нанимайте ваш оркестр, но если он нам не понравится, мы отошлем музыкантов домой».

До нынешнего момента это была всего лишь незначительная досадная помеха, которая, как предполагал Билли, проистекала столь же из личных, столько из музыкальных предубеждений. Теперь же, однако, не было времени на то, чтобы отвлекаться на «полуугрожающие» телефонные звонки; им необходимо было незамедлительно вернуть работу над шоу в нужную колею. Поэтому он позвонил Финкелю и сказал, что ему нужно иметь возможность напрямую общаться с Элвисом, без каких — либо посредников, что ему не нравится «постоянно получать звонки от людей и беспокоиться по поводу того, не убьют ли его за написание доминантной сентимы». Финкель посоветовал ему не беспокоиться, что он позаботится об этой проблеме, и с этого момента Билли работал с Элвисом лишь вдвоем. Однако человек, с которым он столкнулся, очень сильно отличался от того Элвиса Пресли, которого он ожидал увидеть.

«Первый раз, когда я вошел в студию, Элвис сидел за роялем и играл «Лунную сонату» Бетховена. Я подумал про себя: «Что тут происходит? Очень интересно». А он говорит мне: «А вы знаете эту вещь?» «Да, знаю», — ответил я. «А что следует за этим?», — спросил он, после чего снова сыграл первую часть. Я сел рядом с ним и сыграл продолжение. «Здорово», — сказал он, затем сыграл услышанное, и большую часть нашей первой репетиции мы провели за разучиванием «Лунной сонаты»!

Я был так удивлен. Это, несомненно, растопило лед, и это было в какой — то степени предвестником того, что работа пойдет. Он невероятно быстро все схватывал. Мы пробежали «Guitar Man», и он почти все оставил без изменения. Он был всегда вежлив. Всегда уважителен. Столь невероятно отличался от всех окружавших его людей. У него был класс. Я хочу сказать, что под всем наносным я неожиданно для себя обнаружил человека, с которым я мог говорить на общем языке. С ним было работать одно удовольствие, поскольку он загорался от работы, в нем пробуждалась творческая искра: так, если я менял какой — то аккорд, он мог спеть фразу и сказать: «Вы думаете, это будет звучать?» «Давайте немного поработаем с этим и посмотрим, что из этого выйдет», — отвечал я. Я увлекался тем, что он делал, а он загорался тем, что делал я, — это было плодотворное сотрудничество, которое к тому же приносило массу удовольствия.

Мы работали ночь за ночью, и каждую ночь мы немного времени уделяли «Лунной сонате». Как — то раз он играл ее на рояле, и в этот момент распахнулась дверь и вошли двое или трое парней. Он тут же убрал руки с клавиш, словно над этим местом нависла какая — то тяжелая, мрачная тень. Они подошли и спросили: «Что это за хренота?» — «Да это из того, что мы разучиваем», — ответил он. «Ну и дрянь», — сказали они, на что он ничего не ответил, взял свою гитару и стал брать ми — мажорные аккорды, которые они привыкли слышать, и на этом наша репетиция закончилась в тот день. Мне пришлось снова позвонить Бобу Финкелю и попросить его; «Вы не могли бы убрать их отсюда? Они не дают мне работать.» И он убрал их из студии. Однако Элвис не мог дождаться, чтобы продолжить наши репетиции».

Не так уж удивительно, что Чарли Ходж был единственным парнем, который проявил какой — то музыкальный интерес к тому, над чем работали Голденберг и Элвис, но, к огромному удивлению Билли, Полковник выказал ему немалую долю личной доброты. «Он всегда был ко мне очень внимателен. Он нередко говорил: «Расскажите мне о себе. Как вы живете? Чем бы вам хотелось заниматься?» Ему нравилось слушать о моей жизни, о том, что со мной происходило, и он, бывало, спрашивал; «Может быть, я чем — то могу вам помочь, как — то облегчить работу?» Он имел в виду работу с Элвисом. Он нередко говорил мне; «Вы очень нравитесь моему мальчику». Голденберг не знал, как понять все это, но был благодарен за это. И Байндер, и Боу из, и Боб Финке ль тоже все заметили с облегчением значительную перемену погоды; по какой — то причине и Полковник, и Элвис, каждый, несомненно, ради своих собственных целей и каждый по — своему, похоже, наконец решили все — таки сделать шоу.

Дела с этого момента шли по большей части гладко — или, во всяком случае, более гладко, чем раньше. Элвис упорно работал над своим танцевальным шагом с Лансом Ле Голтом, учась добиваться точных и выразительных движений в хореофафически сложных эпизодах программы. Примерки у Билла Белью тоже проходили гладко после того, как миновал кризис, связанный с золотым костюмом из ламе. Все на шоу ждали, когда Элвис начнет показывать признаки вспыльчивости, но он обманул их ожидания, демонстрируя в работе то же демократическое отношение, которое всегда выказывал на съемочной площадке. Финкель, однако, был по — прежнему по горло занят Полковником, который никогда не давал прохлаждаться. Еще раньше Паркер подрядил агентов «Уильям Моррис», прикрепленных к нему для шоу, стоять у дверей его офиса в экипировке караульных Букингемского дворца. Финкель, дабы не отстать, стал величать себя адмиралом Нельсоном, реквизировав из костюмерной одеяние лорда Нельсона и появляясь в бриджах по колено и треуголке. По настоянию Полковника они играли в игру под названием «Честность», в которой Полковник загадывал число, Финкель ставил на кон 20 долларов, затем пытался угадать это число — и, как можно было догадаться, почти всегда оказывался не прав. Один — два раза, когда Финкель уже думал, что никогда не выиграет. Полковник объявлял, что он наконец угадал правильное число и с кислым лицом отстегивал 20 долларов, однако исполнительный продюсер подсчитал, что за две недели репетиций он, должно быть, просадил почти 600 долларов. Финкель, в обычных обстоятельствах довольно трезвомыслящий человек, порой удивлялся себе и той странной власти, которую Полковник, похоже, заимел над ним всего лишь благодаря своему нестандартному очарованию. «Я делал странные вещи; он вытворял надо мной всякие штучки, и я платил ему тем же. Однажды я пришел к нему и сказал: «Полковник, я собираюсь побить вас в этих штучках. Если я возьму верх над вами и вы признаете это, вы отдадите мне свою трость. Я хочу повесить ее у себя на стене». И он согласился».

Единственный существенный вопрос, который Полковник продолжал поднимать, была тема самого шоу: Элвис должен закончить шоу рождественской песней. В этом пункте он оставался непреклонным, как ни старался уломать его Байндер. Стив продолжал настаивать на том, чтобы Элвис произнес небольшую импровизированную речь после того, как он споёт рождественскую песню, но его доводы всегда разбивались о бесстрастную, несокрушимую, почти иррациональную оппозицию Полковника по отношению к тому, чтобы, как могло показаться, Элвис вообще говорил.

Это, впрочем, было единственное реальное препятствие на фоне все возрастающего ощущения того, что шоу удастся. Байндер верил в свою команду; он знал, на что они способны. И он верил в себя. А теперь, наконец, он начинал верить в Элвиса. Не было сомнения, что к этому времени шоу завладело всецело вниманием Элвиса — он не просто присутствовал, он был там, как все они, двенадцать, четырнадцать, шестнадцать часов в день. Каждую ночь после окончания репетиций он расслаблялся в своей гримерке, смеялся и шутил с парнями, когда они с Чарли пели и играли на гитарах. Однажды вечером Стив забрел на такие посиделки, которые к этому времени стали уже привычной сценой, и испытал озарение. Вот так это и должно происходить. Вот это и может стать их способом сделать заявление — полная импровизация взамен чопорного, несколько фальшивого «неформального» сегмента, предусматривавшегося сценарием. В порыве энтузиазма он вдруг подумал: они могли бы заснять все это в гримерке, в духе синема верите^[42] на какое — то мгновение ему захотелось попросту выбросить все сделанные сегменты — это могло бы стать не просто центральной частью, но целым шоу.

В конечном итоге восторжествовала реальность. Переговорив с Элвисом, он остановился на идее вызвать гитариста Скотти Мура и барабанщика Ди Джея Фонтану, чтобы Элвис чувствовал себя более по — домашнему, затем постарался воссоздать неформальную атмосферу гримерки на пятачке небольшой сцены, которая предназначалась для более формального живого концерта в кульминационной части шоу. Он не стал расписывать сценарий, а просто набросал несколько тем, которые бы ему хотелось, чтобы обсудил Элвис: о том, как его снимали выше пояса в шоу Эда Салливана, о судье в Джэксонвилле в 1956 году, который запрещал ему двигаться на сцене, что подтолкнуло Элвиса в качестве мести сгибать мизинец, намекая на запрещенные движения. Все это необходимо, сказал Стив, чтобы восстановить бунтарский образ. И когда Элвис выразил тревогу, что он, вероятно, не сможет складно рассказывать эти истории без текста, Стив бьютро его уверил, что ему нужно действовать по наитию, так, как ему подсказывает чутье, и все; музыканты подскажут ему темы, а кроме того, он всегда может держать поблизости листок бумаги, на котором будет записано ключевое предложение для каждого рассказа. Все будет хорошо, успокаивал его Стив; конкретный момент сам подскажет ему, что говорить. А если он почувствует, что у него иссякли темы, он всегда может прибегнуть как к последнему средству к этой песне Джимми Рида, которую они вечно распевают с Чарли; ее слова — с их постоянным рефреном «Going up, going down, up down, down up, any way you want me» — могут сами служить комментарием.

Скотти и Ди Джей прилетели в выходные за пять дней до начала съемок. Хотя им сказали только, что их пригласили для участия в джемсейшн, все быстро встало на свои места, и вскоре, не успели они оглянуться, в компании снова царила атмосфера старых добрых времен. Ди Джей, подстрекаемый Чарли, предложил несколько из наиболее неприглаженных воспоминаний, а Скотти внес свои, по обыкновению иронические, комментарии, мягко отклоняя некоторые из преувеличенных изложений, однако затем, подмигнув, прибавляя свои версии, не менее преувеличенные. Как — то вечером они после репетиции поехали в дом Элвиса поужинать и заговорили о будущем. Ему хочется совершить европейское турне, сказал он им. Ему хочется записаться в студии Скотти, в такой же атмосфере импровизации, в которой они работают сейчас. «Он спросил меня, как я думаю, это возможно, на неделю закрыться в студии и посмотреть, что из этого получится, как в прежние времена. Я сказал: «Нет проблем, если оставишь половину парней дома». — «Я об этом и говорю», — откликнулся он. Но, разумеется, этого так никогда и не случилось». На обоих — и на Скотти, и на Ди Джея — произвел впечатление Байндер, их увлек его энтузиазм и самозабвенная преданность своему делу. Их, однако, беспокоило, что, возможно, они недостаточно вносят своих усилий: Ди Джей не переставал спрашивать его, что именно требуется от них, что они должны делать. «Но он обыкновенно только и говорил: «Ничего не делайте, делайте только то, что делается. Вот и все, что от вас требуется».

Между тем вечером двадцатого, как и было запланировано, началась запись. Они работали над записью в «Вестерн Рекордерз» на бульваре Сансет, 6000, и хотя бы на этот раз все внимание было сосредоточено на музыке. Полковник дал Фредди недвусмысленные указания, что, как только начнется реальная работа в студии, он не должен вмешиваться, — запрет, заявил он, в равной мере относящийся к нему самому. «Если Полковник не может совать свой нос, то другие и подавно», — заявил он, в то же время поставив условием, что Ламар будет отвечать за поддержание хорошего настроения в студии, тем самым явно отстранив от этой обязанности Фредди.

В группу аккомпаниаторов, которую собрал Боунз, входили многие из тех лос — анджелесских музыкантов, которых собирал на обе сессий (отмененную августовскую и для записи саундтрека к «Live a Little, Love a Little») Билли Стрейндж. «Нам пришлось сражаться с людьми в NBC — они хотели обойтись малыми расходами и пытались воспрепятствовать тому, чтобы нанимать музыкантов со стороны. У нас со Стивом состоялось с ними несколько невероятных встреч, — вы же знаете, что скажет Элвис Пресли, если он войдет и увидит кучку пожилых людей, которые ничего не смыслят в рок — н-ролле? Мы использовали несколько струнных исполнителей из NBC и несколько исполнителей на духовых инструментах, но все — таки составили кое — какую ритм — секцию».

Идея состояла в том, чтобы предварительно записать все, кроме двух живых выступлений (концерта и неформального сегмента со Скотти и Ди Джеем), которые оставались ключевыми в шоу. Так они смогут использовать заранее записанную инструментальную дорожку в качестве музыкального сопровождения для вокала везде, где будет возможно, но если Элвис появится в хореографическом сегменте или увлечется в каком — то длинном эпизоде, в котором присутствие микрофона могло быть визуально неуместным, они просто могли включать вокальную дорожку в этот момент. Боунз знал умение Стива переключаться от живых эпизодов к заранее записанным и обратно, и он знал точно, как ему хотелось записать Элвиса, чьи живые вокальные партии в студии, даже если они станут «опорными» во калами, будут центральным моментом шоу. «Я дал ему ручной микрофон. Я чувствовал, что Элвис не будет работать в стиле современного записывающегося исполнителя, который укладывает дорожки, затем накладывает голос, и прочее в таком духе. Свою обязанность я видел в том, чтобы помочь ему максимально раскрыться на записи. Я всегда за все время своей работы с исполнителями старался прежде всего учитывать исполнителя. Никогда не хочется ставить исполнителя в такое положение, в котором ему приходится испытывать дискомфорт, для того чтобы сделать для вас хорошую работу».

Билли Голденберг был практически вне себя от беспокойства за оркестровки — он уже столько натерпелся с ними и так упорно работал, пытаясь заставить их выражать нечто небанальное, что теперь вдруг испытал наплыв сомнений относительно того, какой может быть реакция Элвиса. «Куинси Джонс в то время только что написал музыку к «In Cold Blood». Это была очень темная музыка, пробуждающая низменные чувства и инстинкты, и я считал, что она замечательна. И я подумал, что можно, наверно, взять эту концепцию и как — то использовать ее в шоу. Вот так была сделана центральная музыкальная тема «Guitar Man».

Я хотел настроиться на темную волну Элвиса. Откровенно говоря, мне хотелось настроиться на извращенность, которая была глубоко внутри него и проецировалась вовне только на сцене. Я хочу сказать, что он пел и делал все свои неприличные движения, а потом, закончив петь, смеялся над этим. Однако не было никакого сомнения, что он настраивался на что — то темное, дикое, неприрученное, животное. Это была немалая часть Элвиса; он делал свое заявление не тем, что был милашкой. Он был откровенно сексуальным, и именно это я и хотел передать в музыке. И я чувствовал, что если бы смог этого добиться, то приблизился бы к настоящему, неподдельному Элвису. Не к тому Элвису, который входил в комнату, чтобы поговорить с тобой, поскольку он был самым обходительным человеком в мире, был хорошим сыном и так далее, — полагаю, в этом состояла немалая проблема Элвиса».

Билли не было нужды сомневаться в реакции Элвиса. Они начали с длинного, сложного попурри «Guitar Man», которое должно было проходить лейтмотивом через все шоу и выражало наиболее прямо его понимание темы. «Сначала я репетировал с одним оркестром, а все находились в аппаратной — Элвис, Полковник, Финкель, парни и все остальные. Это был самый страшный для меня вечер. Так или иначе, мы прогнали весь материал, и я был на самом деле вполне доволен тем, что услышал, но, закончив, я заглянул в аппаратную и не услышал никакой реакции. Мне подумалось, что им, верно, здорово не понравилось. Затем Элвис вышел в студию, поприветствовал музыкантов — у нас был довольно большой оркестр, скрипки, виолончели, валторны, где — то около сорока или пятидесяти инструментов, мне кажется, — и спросил: «А что это за инструменты?» — «Валторны», — ответил я. «А, очень интересно, вы думаете, я смогу петь под них?» Я сказал: «Да». Тогда он спросил: «Могу я попробовать? Могу я сейчас спеть с оркестром?» И парни тоже вышли, они разговаривали между собой и высказывались в негативном духе, говоря, что ничего из этого не выйдет. Однако Элвис их не слушал. Он прошел на свое место в изолированную комнатку, я дал отмашку оркестру, и он спел всю вещь до конца. Это выглядело поразительно мощно. Это был просто динамит. Он начал очень спокойно, а затем увеличивал и увеличивал мощь голоса, пока не начал попросту рокотать и был весь в мыле под конец своей первой репетиции.

После этого парни, поняв, конечно, что ему понравилось, сказали: «Потрясающе», — и я увидел, что Стив вздохнул с облегчением, а Боунз начал обсуждать с Элвисом какие — то музыкальные вопросы. Но Элвис продолжал репетировать эту тему «Guitar Man» снова и снова, и когда он закончил репетиции на этот вечер, все выглядело так, словно он предавался блуду. Я хочу сказать, что он был так возбужден, так заряжен и в таком состоянии эмоционального восторга, что я, честно говоря, не могу вспомнить ничего подобного в своей жизни. Это был момент высокого напряжения».

Сама эта интенсивность, эмоциональная вовлеченность Элвиса в процесс записи снова напомнили Стиву о том, как им нужна была концовка. Добиться от него такой страстной одержимости и затем завершить шоу «I'll Be Home for Christmas» — это будет не только ошибкой, но и своего рода эстетическим преступлением. Это станет предательством по отношению к тому демократическому образу, который, как начал ощущать Стив, был сутью шоу. «Совершенно неожиданно я понял, что у меня есть Элвис Пресли, Полковник, флаги конфедератов, хореограф — пуэрториканец и режиссер — еврей! Все в шоу было связано между собой — за кулисами и перед камерами Элвис пел вместе с Blossoms [черной женской бэк — вокальной группой, на участии которой настоял Элвис], в танцевальных номерах участвовали черные и белые. На шоу царил такой дух, что вам просто не хотелось ложиться спать, так снова не терпелось вернуться к работе на следующий день, мы словно были одна большая семья».

Именно это и заставляло Стива мучиться по поводу отсутствия какого — либо настоящего финала шоу. Именно это побуждало его продолжать искать другой способ сказать те вещи, которые, он знал, Элвис чувствовал, но никогда не мог полностью выразить, потому ли, что ему не разрешалось это делать, или потому, что был внутренне не расположен к этому. Финал должен был стать итогом, чувствовал Стив, декларацией разделенного идеализма. Для этой цели он обратился к Эрлу Брауну, аранжировщику вокала, чтобы тот написал песню. «Я отозвал Эрла в сторонку и сказал ему: «Эрл, позволь мне объяснить тебе кое — что. Мы сейчас в цейтноте, и я хочу предложить, вместо того чтобы заставлять его произносить монолог в конце, — давай сделаем песню, в которой мы передадим то, что сказал бы его монолог. Это я и хотел сказать: вот о чем мне бы хотелось, чтобы была песня». Эрл пошел домой, а в семь часов утра на следующий день он позвонил мне и сказал: «Стив, мне кажется, у меня есть то, что нужно. Мне правда кажется, что у меня получилось». Поэтому я отправился в студию, и Эрл сыграл песню для меня — она называлась «If I Can Dream», — и я сказал: «Это то, что нужно. Ты написал песню, которая завершит шоу».

После этого я пошел к Бобу Финкелю и сказал: «Боб, у меня есть концовка шоу». А он мне: «Ты понимаешь, что ты делаешь? Полковник взбесится. Это должна быть рождественская песня». — «Да не может шоу заканчиваться рождественской песней. Вот песня, которую Элвис споет в конце шоу», — сказал я. Я пригласил в гримерную Элвиса, Билли, Боунза, и Эрл сел за рояль и сыграл нам ее. Элвис просто сидел и слушал. Он никак не отреагировал, только сказал: «Сыграйте еще раз». Эрл сел и снова сыграл ее, а потом еще раз. После этого Элвис стал задавать вопросы по поводу песни, и осмелюсь утверждать, что Эрл, вероятно, сыграл песню шесть или семь раз подряд. В конце концов Элвис посмотрел на меня и произнес: «Мы ее делаем».

Боб Финкель тем временем отражал нападки Полковника, Фредди и всего состава руководства канала в другой комнате. Все выразили свою твердую оппозицию введению в шоу нового элемента на этом этапе, тем более неопробованного, неиспытанного, тем более не имеющего ничего общего с рождественской песней, но когда Байндер вышел из гримерной с полным согласием и одобрением Элвиса, Полковник ни на минуту не замешкался, чтобы воспользоваться тактическим превосходством. Стив уговорил Эрла сыграть песню еще раз для всех, но «не успел он еще закончить, нотный лист был выхвачен у него из рук и отправлен в издательскую фирму, дабы они могли быть уверены, что авторские права на песню на сто процентов принадлежат им».

Билли написал за ночь аранжировку, и Элвис записал песню за пять дублей в воскресенье, 23 июня, в последний день формальной записи. Хотя он поет под аккомпанемент полномасштабного оркестра, доминирует именно голос, словно он пел без аккомпанемента, как, несомненно, и предпочел бы Полковник. Песня представляет собой либеральное заявление о мире, братстве и всеобщем понимании, исходящее из хороших побуждений, но не текст песни приковывает наше внимание спустя многие годы. Скорее это — боль, убежденность и неподдельность эмоций в голосе Элвиса, когда он поет о мире, «в котором все мои братья ходят рука об руку» («where all my brothers walk hand in hand»), и почти выкрикивает последнюю строку: «Пусть моя мечта осуществится прямо сейчас» («Please / let my dream / come true / Right now»).

Невозможно ясно и однозначно подытожить смысл этого момента; это один из тех редких случаев, когда Элвис не обращает никакого внимания на формальные границы, его голос, сознательно огрубленный при исполнении песни, опасно балансирует на одной и той же двусмысленной ноте в завершение каждого законченного дубля. При любых других обстоятельствах песня могла бы показаться не более чем банальной, неопределенной мольбой о понимании на фоне несколько неуклюжей, сверхдраматической мелодии, но каким — то образом, из — за убежденности Элвиса или из — за знания слушателя о ее цене, слова приобретают бездну смысла, мелодия уносит, при каждом прослушивании вы ощущаете волнение — вместе с дрожью на этой финальной ноте. Как рассказывал Стив Байндер, Элвис попросил, чтобы для заключительного дубля притушили свет как в студии, так и в аппаратной. «Мне кажется, в тот момент он забыл обо всем на свете. Когда я посмотрел в окно, он исполнял песню, корчась на цементном полу, пребывая почти в положении зародыша. А когда он закончил петь, он пришел в аппаратную, мы прослушали ее, возможно, пятнадцать раз, и ему она очень понравилась».

Записав основную часть материала, Элвис теперь, по сути, переехал на оставшуюся часть недели в свою гримерную на NBC. Теперь он был совершенно взвинчен, весь на нервах, как редко был с тех пор, как бросил выступать вживую. Он по — прежнему продолжал поражать всех своим профессионализмом, продолжал поражать своей всегдашней вежливостью, любезностью и терпеливостью, но теперь появилось и что — то еще. Впервые за долгое время он не трудился скрывать тот факт, что ему действительно небезразлично.

Во вторник вечером состоялась пресс — конференция, на которой Элвис держался со своим обычным апломбом. Он делает телевизионное шоу, сказал он, потому что «мы посчитали, что пришла пора. Кроме того, я счел, что лучше сделать это, пока я не состарился». «И, кроме того, у нас очень хорошая сделка, — вклинился Полковник. — Помимо передачи мы снимем картину, которую продюсирует NBC. Я бы назвал это очень хорошей сделкой». Элвис отделался пустыми словами относительно своей нынешней карьеры в Голливуде, почти задумчиво говорил о своем желании стать в один прекрасный день серьезным актером и о своем вечном поиске лучших сценариев и ловко уклонялся от любых серьезных вопросов о жизни, искусстве или карьере. «Мне понравилось его отношение, — сказал Байндер, которому самому было что сказать о шоу, имевшем, по его мнению, «историческое значение». «Каждый раз, когда репортеры задавали вопрос, он забавно хлопал меня по ноге, словно говоря: «Смотри, как я срежу этого парня своим ответом». И было забавно наблюдать за поведением репортеров. Думаю, он получал удовлетворение уже от того, что был в центре внимания. В этом отношении он никогда не нуждался в защите».

Впрочем, трудно было не заметить его нервозности, когда они приступили к окончательному прогону шоу на следующий день, а затем двадцать седьмого записывали на пленку среднюю часть, прежде чем приступить к «неформальному» шоу в тот же вечер. «Я знаю, ты нервничаешь, старик», — сказал он Алану Фортасу, который после закрытия ранчо еще раньше весной приехал на побережье, а теперь был отобран для того, чтобы вместе с другими появиться перед камерой в неформальной части шоу. «Я знаю, ты испуган», — повторил он, хотя Алан мало сомневался в том, что он в действительности говорил о самом себе.

Продюсеры тоже испытали момент паники. Боб Финкель предоставил Полковнику раздать билеты на шоу. «Полковник мне заявил: «Я позабочусь об этом. Спрос будет невероятный». Я сказал: «Ладно». Начало шоу в шесть вечера, я смотрю на часы — время четыре, а в зале никого. Никого. Я иду к Полковнику и спрашиваю: «Где, черт побери, все те люди, которые должны ломиться сюда толпами?» Он отвечает: «Я не знаю». Тогда я спрашиваю: «Что вы сделали с билетами?» А он понес какую — то околесицу». Никто не понял объяснений Полковника. Очевидно, он раздал пачки билетов охранникам у дверей и официантам вдобавок к всегдашним президентам фан — клубов и посчитал, что на шоу придут толпы людей. Финкель приписал это завышенным ожиданиям — или, может быть, тому финальному выкрутасу, который он никогда не сможет превзойти. Байндер увидел в этом намеренность, проистекавшую из простого желания Полковника доказать, что они все не правы. Какова бы ни была причина. Полковник так и не раскрыл ее, а повел себя так, словно ничего и не случилось, и в конце концов они с Финкелем собрали аудиторию, которую Полковник затем рассадил так, что самые страстные поклонницы оказались на первых рядах, и можно было надеяться на повторение той реакции публики, которая была в 1956 и 1957 годах.

В последнюю минуту Элвис сказал Стиву, что не думает, что он сможет достойно держаться. Он передумал, сказал он, он решил, что это не очень хорошая идея. Что значит — он передумал? — потребовал объяснения шокированный режиссер, и даже Джо растерялся на мгновение. Он никогда раньше не видел Элвиса таким. Конечно, он был свидетелем обычного мандража перед выходом на сцену, однако он всегда списывал это на то, что Элвис просто хочет, чтобы его ободрили и сказали, что все в порядке. Теперь же он был не так уверен, но совместными усилиями они с Байндером смогли его успокоить. Его ждет аудитория, сказал Стив, он не может разочаровать своих поклонников. Не важно, как получится, у них в запасе два полных прогона, а если им не понравится ни одно из шоу, они попросту могут отказаться от самой идеи. Но что, если он примерзнет к месту? — настаивал Элвис. Что, если он не найдет ничего, что сказать? «Тогда ты выйдешь, посидишь, посмотришь на всех, встанешь и уйдешь, — твердо сказал Байндер. — Но ты выйдешь к публике».

Мало что свидетельствует об этом паническом состоянии в самом шоу, если не находить его в том неуклюжем самоуничижении («Что мне делать теперь?» — практически первые слова Элвиса, обращенные к публике), которое было составной частью его очарования с самого начала. Он появляется перед публикой спокойным, но застенчивым, робким, но излучающим уверенность в своей красоте, когда волна аплодисментов накрывает его и он обнаруживает себя каким — то образом, неожиданно в самом ее центре. Сама сцена — броско декорированная голливудская версия боксерского ринга (небольшой белый квадрат, окруженный красной полосой по краю вместо канатов); тут едва хватает места для музыкантов, не говоря уже об инструментах, и Ди Джей сидит выжидающе, держа наготове палочки не над ударной установкой, а над перевернутым футляром для гитары, который Стив поместил на сцену в соответствии с импровизационным духом шоу. В круг составлены пять стульев, а Элвис помещен так, чтобы его видели все. Он выглядит худым, гибким и немного неуклюжим в своем бархатисто — черном кожаном костюме; даже в состоянии покоя, небрежно развалившись и расставив свои длинные ноги, он производит впечатление сжатой пружины. Словно для того, чтобы оттенить его очаровательную худощавость, все трое музыкантов — Скотти, Ди Джей и Чарли — одеты в нечто вроде бордового велюра, как и Алан Фортас, который немного напоминает своим видом пожарный гидрант и чье присутствие на сцене нужно только для того, чтобы усилить ощущение синема верите, к которому стремится режиссер. Алан никогда не играл на музыкальном инструменте, но Байндер с самого начала рисовал себе общение Элвиса со своими парнями как часть неформальной атмосферы в духе гримерки, поэтому Алан сидит, неловко держа руки на деке гитары, которая станет еще одним элементом в этой доморощенной «ритм — секции». Еще один, последний участник шоу на сцене — Ланс Ле Голт, который сидит прямо за спиной у Элвиса, держа тамбурин, в то время как Джо, Ламар и Джи Джи напряженно застыли в костюмах и галстуках всего в нескольких шагах от Элвиса на ступеньках, ведущих на сцену.

Небольшая аудитория, не больше двух сотен человек, странно притихшая, — кажется, что публика больше озадачена тем, что это Элвис, чем тем, что он, возможно, станет делать, и даже объект их внимания, похоже, испытывает схожее ощущение изумления, пытаясь найти, что сказать, затем бросая взгляд на листок бумаги с предлагаемыми темами для обсуждения, который лежит на стеклянном столе перед ними. «Предполагается, что это неформальная часть шоу, — шутит он, — где мы притворяемся, что делаем, или делаем то, что нам взбредет в голову, особенно мне». Затем он всячески показывает, что возвращается к листку бумаги, но находит только несколько слов о своей первой записи и о том, как «я впервые начал — в 1912 году», делает вид, что теряет нить, опускает глаза к полу и наконец затихающим голос говорит: «И если я усну здесь…» Раздается громкое ржание парней, которые словно говорят: «Мы тоже относимся к этому не всерьез».

И тут, совершенно неожиданно, ноги у всех приходят в движение, когда Элвис начинает с воодушевлением, хотя и не в такт, исполнять ту первую песню «That’s All Right», а исполнением «Heartbreak Hotel» раз и навсегда снимает напряжение — не тем, что замечательно ее поет, но тем, что забывает слова песни. Невольно приходит на ум, что это инстинктивная находка Элвиса, поскольку, помнит ли он слова на самом деле или нет, он тут же завоевывает сочувствие аудитории, заявляет о своей уязвимости (в то же время поднимаясь над нею) и задает тон на оставшийся вечер — легкую тональность случайного вдохновения. Он также впервые пытается встать со своего стула, что совершенно невозможно сделать, если учесть близость стула к краю сцены и отсутствие ремня на гитаре или переносного микрофона, — но это тоже задает тон, так как аудитория начинает отождествлять его попытки встать с той свободой, которой он пытается добиться в течение всего остального вечера. Это, в свою очередь, сообщает дополнительную драматичность тем ограниченным движениям, которые остаются ему в сидячем положении, позволяя ему вызывать вскрики у публики, когда его ноги производят на стуле круговые движения, сходные с теми тазовыми вращениями, которыми он всегда был известен. К тому времени, как он начинает следующую песню, балладу Лайбера и Столлера «Love Ме», он явно чувствует себя в своей тарелке, по большей части поет прекрасно, хмурится или делает вид, что расстроен, когда что — то не получается, добиваясь сочувствия аудитории, как это всегда ему удавалось, путем пародирования собственной манеры.

На этом этапе у него, очевидно, иссякли темы, поскольку, обменявшись гитарами со Скотти, он, следуя совету Стива, в первый из трех раз в продолжение этого короткого, продолжительностью в час сегмента начинает петь блюз Джимми Рида «Baby What You Want Me to Do?». «Мы на телевидении?» — лениво спрашивает он. «Нет, мы в поезде, едущем в Талсу», — хихикает Чарли. И с этого момента все становится несколько сюрреалистичным — или, быть может, попросту создается своя собственная реальность. В течение всего остального шоу Скотти так и не получает назад свою гитару; Элвис, который никогда даже не играл на электрогитаре на своих собственных записях, теперь исполняет трогательно ограниченные, блюзовые сольные партии электрогитары. Сценарий, скорее всего, уже полностью забыт к этому моменту, и все же его дух продолжает присутствовать в насмешливо — саркастических комментариях к предлагаемым темам. «Здесь говорится: «Элвис сейчас будет говорить о своей первой записи и о том, как складывалась после этого его карьера», — заявляет он деревянным голосом, разделяя шутку с аудиторией, а парни начинают одобрительно ржать еще до того, как он договаривает до конца.

Трудно представить, что, должно быть, думали продюсер и режиссер, — конечно, если они не были так захвачены всем происходящим, что у них не оставалось времени на размышления. Если бы они предложили такой формат для шоу с самого начала, какова бы была реакция Полковника, канала, всей индустрии? И тем не менее это как — то работало. Неспособность Элвиса изображать кого — то другого, кроме как только самого себя, и сам любительский характер этого изображения; совершенно неуместное поведение Чарли, являвшееся источником такого недовольства внутри группы, и вольность его шуток; даже непричесанное, домашнее исполнение самой музыки — все это странно эффективно здесь. Всякий неуместный и непредсказуемый элемент, кажется, только побуждает Элвиса все больше забываться, побуждает его, как это ни парадоксально, обретать себя. На календаре снова 1955 и 1956 годы, Элвис исследует неизведанную территорию, создает себя, реализует свое видение того, каким бы он хотел быть, — как и тогда, это игра без правил, вне всех обычных установок шоу — бизнеса, профессиональной и человеческой вежливости, по сути, здесь есть только одно — удовольствие от собственного шарма, врожденная вера в свою способность давать публике то, чего она ищет, и вера в саму эту публику.

И тут, на мгновение, он исчезает. Он поет «Lawdy, Miss Clawdy» по просьбе Скотти, подсказанной сценарием, снова и снова повторяя куплеты, пока не растворяется в музыке. У него получаются очаровательно мелодические версии «When Му Blue Moon Turns to Gold Again» и «Blue Christmas», после чего он начинает петь «Trying to Get to You» — вещь, которую он записал в конце своего пребывания на «Сан» и которая, похоже, всегда трогала его до глубины души. Камера держит его в фокусе, когда он играет, снова пытаясь встать. Он поет с большей самоотдачей, чем когда — либо пел в начале своей карьеры, одновременно играя с аудиторией, дразня ее, пародируя эмоцию, даже испытывая ее. Он продолжает процесс вещью Смайли Льюиса «One Night», во время которой он наконец умудряется встать и тут же выдергивает гитарный шнур из усилителя. «Я должен сделать это снова», — говорит он и делает, пребывая между игрой и реальностью, не в состоянии, пожалуй, в этот момент отличить одно от другого.

Поначалу казалось, что мало что останется для восьмичасового шоу. Они не пытались поменять публику для второго шоу, и, быть может, из — за сочетания знакомой аудитории и удовлетворения от достигнутого второе шоу было более раскованным, громким, еще более неформальным, если это возможно. Шутки на этот раз сыплются сами собой, без опоры на сценарные подсказки, слова песен забываются без малейшего намека на притворство, а предложения из сценария читаются с еще большим сарказмом. «Да, люди, я уже давно на сцене», — заявляет он, а парни начинают шуметь, повторяя те строки, которые дали им: «Ведите себя как дома», «Рассказывайте так, как знаете», «Не стесняйтесь в выражениях», — словно мантру, которая стала их семейной шуткой.

Но вот, когда уже начинаешь думать, что прежней власти над аудиторией не восстановить, Элвис вновь находит то, чего он ищет, почти в тот же самый момент, что и в предыдущий раз. На этот раз это начинается исполнением «One Night», продолжается во время исполнения «Love Ме» в полном варианте и достигает кульминации снова на «Trying to Get to You». На мгновение под конец песни глаза Элвиса выкатываются из орбит, и он переходит на другое место, прежде чем исполнить превосходную «Lawdy, Miss Clawdy», взрывную версию «Tiger Man» (блюза Джо Хилла Луиса, который он безуспешно пытался записать еще во время своего пребывания на «Сан») и «Memories», слащавой баллады Мэка Дэвиса — Билли Стрейнджа, которой завершаются оба шоу. В общем и целом, это оглушительный триумф, даже если не выбрасывать из головы пронизанное паникой начало, но, по сути, все сводится к одному этому моменту, в котором растворяется не только сознательность усилий, но и сознание как таковое, и мало удивительного в том, что немалое число тех, кто был наиболее тесно связан со съемками шоу, говорят, что «закончив петь, он в буквальном смысле весь себя истратил». В конце концов, это не так далеко от его собственного признания, сделанного в 1956 году, о том, какое ощущение он испытывает, находясь на сцене. «Это все равно, как сквозь тебя проходит волна электричества, — сказал он тогда. — Это почти как занятие любовью, только еще сильнее… Порой мне кажется, что у меня разорвется сердце».

«Стоячее» шоу два дня спустя было не меньшим триумфом. Оно вновь было проведено два раза в более или менее идентичных условиях перед живой аудиторией, однако на этот раз идея состояла в том, чтобы представить хиты, осовремененные для «сегодняшней аудитории», как посчитал это необходимым Стив, аранжировками Билли Голденберга. Какими бы ни были оркестровки — современными или нет, Элвис снова был в кожаном костюме и вновь выказал нервозность в самом начале, когда потянулся к микрофону трясущейся рукой, перед тем как запеть «Heartbreak Hotel». Для этого шоу гитара использовалась исключительно в виде опоры, и то только при исполнении начальной вещи, а уже при исполнении следующей композиции («Hound Dog») Элвис скользит, опускаясь на колени, после чего, возможно, вдохновленный своей недавней встречей с Эдом Паркером, в течение всего шоу продолжает принимать каратистские позы. Все — то, как Элвис движется, вздыхает, играет с поклонницами (он раздает носовые платки, смоченные своим потом), кружится, принимает спокойные и провокационные позы, — абсолютно мастерское исполнение. Атмосфера взвинчена, а сам Элвис напоминает реактивный самолет, готовый взлететь, — здесь нет места для холодной иронии, даже если песни иногда выглядят устарелыми, а оркестровки совершенно глупыми, к тому времени, как он добирается до «If I Can Dream», которую он будет петь под фонограмму на этом и втором шоу (он вернется на следующий день, чтобы записать живой вокал, в другом костюме, для сопровождающей дорожки), его увлеченность столь страстна, что даже его пение под фонограмму убедительно не столько идеальной синхронизацией мимики и звучания, о чем он, похоже, никогда особо не заботился в фильмах, но и абсолютной искренностью жестов и выражения лица. Словно он наконец стал актером, отбросив все то, что узнал об игре, и просто выплескивая тот огонь, который он чувствует внутри.

Следующий день — воскресенье — был последним днем съемок и последним шансом для Стива получить все, что ему нужно, перед тем как приступить к деликатной задаче — собрать разнообразные элементы и соединить их воедино в черновой вариант записи, чтобы представить его спонсору. Полковнику и руководству телеканала чуть позже этим же летом. Боунз нисколько не сомневался, что Стив справится с этой задачей. Несмотря на усиливающиеся разногласия со своим партнером, он не знал никого, кто лучше бы подходил для того, чтобы на ходу выбрать нужные эпизоды, а затем скомпоновать их так, чтобы передать все то эмоциональное напряжение, которое вы испытали бы, если бы присутствовали сами. Звук будет представлять проблему, это он знал, — они пользовались устарелым оборудованием, — однако ощущение оставалось. Для Боба Финкеля, который от начала до конца был свидетелем того, как осуществлялся проект, будучи его руководителем, «это стало одним из самых полноценных моих проектов в бизнесе. Тут не было никаких эксцессов, никаких хлопаний дверями, ругани — весь процесс работы над ним доставил огромное удовольствие».

Для Стива Байндера же это больше напоминало исполнение мечты: видение, за которым он последовал, вопреки здравому смыслу и соображениям бизнеса, воплотилось в реальность. «Я искал возможность по — настоящему заглянуть в его жизнь. Я не хотел убирать здесь, добавлять там. Я не хотел что — то делать с его потом, гримом и прочим, мне хотелось, чтобы он просто вышел на сцену и сделал живой концерт. Я не уставал повторять: «Ничего, что у тебя пот, ничего, что у тебя растрепались волосы». Мне действительно было бы противно, если бы Элвис сделал штампованное голливудское шоу а-ля Элвис, если бы все говорили, что декорации были замечательными, но Элвис был посмешищем. Однако Элвис не дал им посмеяться над собой. И все, что вызывало возражения — пот, растрепавшиеся волосы, — все это было кровью и плотью шоу, тем, что понравилось людям. А если им что — то не понравилось, то это были заготовленные номера».

Что касается Элвиса, то и Стив, и Боунз, оба чувствовали, что они стали свидетелями трансформации, которую, в их представлении, ему нелегко было бы отбросить. Для Стива, который напряженно следил за мониторами, на ходу монтируя запись для показа, не было сомнения в том, что «совершенно неожиданно вы видели, как с ним происходила метаморфоза, как совершенно неожиданно его начинала распирать уверенность. Это была настоящая синема верите. Это сделалось еще более очевидно для Боунза, когда он вернулся в гримерку после второго стоячего шоу. «Биллу Белью только что пришлось распарывать костюм на нем, так как он весь обливался потом, и тут Элвис сказал находившимся в комнате: «Скажите Полковнику, что я хочу поговорить с ним». Полковник пришел, и Элвис, пребывая в возбуждении от только что закончившегося выступления, сказал ему: «Я хочу снова поехать на гастроли. Я хочу поехать в турне и работать с живой аудиторией». Полковник, что не удивительно, был не намерен обсуждать этот вопрос в присутствии посторонних людей, но у Боунза было мало сомнений в том, что Элвис останется верным своему новому решению».

Скотти и Ди Джей уже давно уехали домой. Это был последний раз, когда они играли с Элвисом, и последний раз, когда Скотти видел его. Никакого продолжения разговоров о совместной работе не последовало; не последовало и никакого звонка. Стив и Боунз тоже больше не имели возможности для общения с ним, после того как в конце лета шоу было наконец отредактировано и одобрено; в действительности и их собственное партнерство вскоре после этого распалось. Боб Финкель. однако, все же насладился своим собственным тихим триумфом. Когда по завершении съемок Полковник вернулся домой в Палм — Спрингс, он с удивлением обнаружил, что на его газоне перед домом расставлены гигантские буквы, которые использовались на шоу и читались как «Э — Л–В-И-С». «Я отослал эти буквы вместе с генератором, и, когда он приехал домой, они уже горели на его лужайке». Полковник без колебаний признал свое поражение. «Он отдал мне свою трость; теперь она висит у меня на стене». Но, признавая поражение, он ни на мгновение не отказывался от борьбы. На смену этим придут другие баталии, другие соревнования, другие причины показать свою силу.

Глава 9 ДЕНЬ НА СКАЧКАХ

(июль 1968 — август 1969)

Выездные съемки «Charro!», по сценарию круто замешанного вестерна, на который Элвис возлагал большие надежды, начались 22 июля в Апачи — Джаикшен, штат Аризона, через две недели после репетиций. Почти сразу же пришло разочарование. Элвис прибыл на съемочную площадку с бородой и соответствующим образу неопрятным видом для того только, чтобы обнаружить, что сценарий, пусть и не литературный шедевр, но написанный в новой, смелой манере «макаронного вестерна» Клинта Иствуда, был перекроен до неузнаваемости. Открывающая фильм сцена, где первоначально фигурировали три блудницы, которые не только обнажают свои груди, но задирают свои платья «до бедер и выше, показывая свои прелести, поворачиваются и демонстрируют свои ягодицы, и это выглядит вполне обыденно, и так это и воспринимается», превратилась в стандартную стычку в баре, а сценарист и режиссер Чарльз Марквис Уоррен, ветеран Голливуда и создатель таких телевизионных вестернов, как «Gunsmoke», «Rawhide» и «The Virginian», оказался не только неразборчивым в своем подходе, но и эксцентричным до такой степени, что это лишало всякой надежды на возможность добиться чего — то стоящего.

К тому времени, когда они вернулись четыре недели спустя в Голливуд, Стив Байндер уже смонтировал черновой вариант шоу. Он значительно выходил за отведенный час, но Стив очень гордился им и хотел, чтобы Элвис посмотрел его. Кучка парней сопровождала его в офис Байндера на NBC, и они все вместе смотрели шоу на маленьком черно — белом телевизоре. Элвис показался Джерри Шиллингу крайне нервным, но он не сказал ни слова, пока другие не выразили своего пылкого одобрения. Даже после этого он оставался необычно сдержанным, словно, подумалось Джерри, боялся сглазить реакцию публики.

Полковник, который присутствовал на более формальном просмотре с руководством NBC и RCA 20 августа, подобной сдержанности не выказал. «Где рождественская песня?» — потребовал он у Тома Сарноффа на следующий день посреди подробно расписанной критики шоу. Шоу слишком перегружено, заявлял он в двухстраничной записке, госпел — сегмент слишком затянут, плохо подобраны записи с живым исполнением; a «Little Egypt», номер с танцем живота, который приходился на середину шоу, не более чем странный каприз режиссера. Но главное — после всех состоявшихся разговоров, после всех переговоров, после того, что он и мистер Пресли проявили уступчивость, позволив свести специальную рождественскую программу (каковой она и должна была стать согласно контракту) к шоу с всего лишь 50-процентным рождественским содержанием, затем ограничить только одной рождественской песней, — ему показывают вариант, из которого исключена и эта единственная песня. Ее нужно вернуть на место, «не то мы лишимся немалой части рекламной поддержки не только от моей компании «Ол Стар Шоуз», но и от других ее источников». Другими словами, подводил итог Полковник, шоу не может быть выпушено в эфир в его нынешнем виде. Если они хотят выпустить его в неизменном виде, то он предлагает им заморозить его до следующего лета, «а для этой осени в соответствии с нашим контрактом сделать полноценное рождественское шоу». Никто не тешил себя надсадой, что Полковник, возможно, блефует, и заводная вещь «Tiger Man» была тут же заменена на песню «Blue Christmas», которую раньше выбросили из неформального сегмента.

До начала съемок новой картины (которая имела рабочее название «Chautauqua»^[43] и была еще одной намеренной попыткой ухода от настоящего времени, комедией об эпохе 1920‑х годов с сохранением исторического колорита) оставалось еще полтора месяца. Элвис провел большую часть сентября в Палм — Спрингсе с Присциллой и ребенком, прежде чем вернулся в Мемфис в конце месяца. На какое — то время он, странное дело, оказался в состоянии неопределенности. Кроме, всё еще не определенной, картины для NBC, на горизонте не было никаких сделок на съемки фильмов, а выход в эфир шоу еще только ожидался, и он все больше и больше говорил о возвращении к живым выступлениям. В интервью, данном им в прошлом месяце, он снова говорил о своем намерении отправиться в турне. «Вероятно, я начну с нашей страны, а затем дам несколько концертов за рубежом, начав с Европы. Я хочу повидать некоторые места, в которых я никогда не был. Я скучаю по личному контакту с аудиторией». Как ни странно. Полковник не высказал никаких возражений, только напомнил репортеру, что «Элвис очень щедрый мальчик».

Три дня спустя после их возвращения в Мемфис, 28 сентября, умер Дьюи Филлипс. Ему было всего сорок два, и Элвис нечасто виделся с ним в последние годы. На самом деле, Дьюи был источником неловкости и стыда, так как завел себе привычку называть всех «Элвис» и утверждать, что Элвис (настоящий Элвис) приедет с минуты на минуту, чтобы забрать его, где бы он ни находился в тот момент, — или, вернее, заплатить по счету. Иногда он заявлялся пьяным или под кайфом в «Мемфиан Тиэтр» и начинал громогласно комментировать происходящее на экране, к большому неудовольствию Элвиса; бывали случаи, когда он перемахивал через стену в Грейсленде и направлял свои стопы к дому, пока его не перехватывала охрана. Его профессиональная жизнь давно пошла прахом; его последняя работа на радио в Миллингтоне, штат Теннесси, завершилась катастрофой три года назад, когда его бессвязная речь наркомана становилась все более и более невосприимчивой для невооруженного уха. Однако он по — прежнему оставался Дьюи; его по — прежнему любили друзья, которые всячески старались поддерживать его (Элвис и Сэм Филлипс были в числе тех, кто оказывал наибольшую материальную поддержку жене Дьюи Дот и ее детям); он по — прежнему оставался тем, кто первым запустил Элвиса Пресли в эфире.

«Я испытываю ужасную скорбь и чувство сожаления по поводу смерти Дьюи, — поведал Элвис репортеру Джеймсу Кингсли. — Мы были очень хорошими друзьями, и я всегда ценил все то, что он сделал для меня, когда помог мне в начале моей карьеры». Он был здорово напуган в тот вечер, когда Дьюи поставил его первую запись на радио, сказал он, но Дьюи его успокоил. «Он повторял мне; «Остынь, все отлично».

Похоронная церемония состоялась 1 октября в том же самом Мемфисском похоронном бюро, в котором Элвис оплакивал свою мать. Он приехал вместе с Присциллой и несколькими парнями, но затем они с Присциллой укрылись за занавеской в машине, которая давала хотя бы мнимое уединение. Миссис Филлипс не была уверена, что он будет присутствовать на похоронах; он передал ей через друга, что «он не придет, если семья считает, что его присутствие вызовет слишком ненужный ажиотаж. Я не знала, придет ли он или нет, когда они опустили занавески, однако Элвис пришел, чтобы засвидетельствовать свое уважение… Он подошел ко мне и обнял меня за шею. Я представила его матери Дьюи и сказала ему, что рада тому, что он пришел, и что Дьюи хотел бы его присутствия здесь. А он сказал; «Миссис Дороти, Дьюи был моим другом».

Гроб несли Сэм Филлипс, два его сына Нокс и Джерри, Джордж Клейн и певец Дики Ли. Все затянули «The Old Rugged Cross», любимую песню Дьюи, которую он ежедневно распевал во все горло, бреясь по утрам. После церемонии Элвис с парнями вспомнил несколько диких выходок Дьюи. Он выглядел совершенно как живой в гробу, заметил кто — то из парней. «А мне сукин сын показался совершенно мертвым», — сказал Элвис среди взрыва хохота, который Дьюи, вероятно, одобрил бы.

Это было время смертей. Кузен Элвиса Бобби, старший брат Билли Смита, который уже давно был не в себе, принял крысиный яд и умер 13 сентября, пока Элвис находился в Палм — Спрингс. Бобби было всего двадцать семь лет, а у его отца Трэвиса, который в течение многих лет работал сторожем на воротах, была последняя стадия цирроза печени, что стало одной из главных причин, почему Билли ушел от Элвиса в прошлом году. За два месяца до этого в возрасте сорока шести лет умер другой брат Глэдис, безумный дядя Элвиса Джонни, которого никто особенно не любил, поскольку тот был черным пропойцей, но который вместе с Верноном Пресли научил Элвиса играть в детстве на гитаре. Последние несколько месяцев он провел в больнице, тая на глазах от Брайтовой болезни — заболевания почек, которое убило его почти столь же быстро, как и болезнь печени его сестру, и в том же возрасте. Это ужасно напугало Элвиса. Казалось, что над семьей словно висит проклятие.

Над новым фильмом, который в конечном счете получил название «The Trouble with Girls», казалось, висело не меньшее проклятие. Продюсеры проигнорировали предложение Полковника извлечь выгоду из увлечения «Бонни и Клайдом» или использовать некоторых из великих актеров прошлого. Вместо этого они пошли своим путем, не создав ни правдоподобного сюжета, ни правдоподобного фона для Элвиса, хотя он и неплохо смотрелся в белом костюме, который не очень то соответствовал историческому периоду, и с длинными черными бакенбардами.

Теперь было мало надежды, что в делах наметятся какие — то изменения к лучшему до выхода в эфир в декабре телевизионного шоу. Картина «Speedway», выпушенная в прокат в мае, едва вернула стоимость затрат на ее производство, а картины «Stay Away, Joe», вышедшая в марте, и «Live a Little, Love a Little», появившаяся в прокате в октябре, показывали еще более удручающие результаты. Альбом с саундтреком к фильму «Speedway» был полной катастрофой, сингл, выпушенный к фильму «Live a Little, Love а Little», разошелся менее чем двумя сотнями экземпляров, а заглавная песня из «Stay Away, Joe» даже не удостоилась того, чтобы быть выпущенной в виде стороны A. MGM не проявила никакого интереса к подписанию нового контракта со звездой, с которой они делали бизнес в течение более одиннадцати лет, а Полковник не испытывал желания обращаться с предложениями с позиции слабости, а не силы.

Беспристрастному наблюдателю могло во многом показаться, что карьера Элвиса навсегда застопорилась, что ему уготовано профессиональное небытие, как первому клиенту Полковника Джину Остину (или Элу Джолсону), который еще десятки лет после того, как прошла его слава, жил ее отголосками. Но вот, 5 ноября в виде сингла вышла песня «If I Can Dream», написанная Эрлом Брауном в качестве завершающей вещи шоу, и как раз в это время готовился к выходу весь альбом, и Элвис самолично одобрял все последние штрихи. Полковник тем временем разворачивал свою обычную деятельность по раскрутке выходящего 3 декабря шоу, пристраивая рекламу в журналы и газеты, ангажируя журналистов и радиоведущих, и даже заказал специальную передачу в радиоэфире, которая должна была выйти 1 декабря на тысяче с половиной радиостанций, чтобы подогреть интерес к телевизионной трансляции.

Уже в конце ноября сингл вошел в топ 40 и оставался в чартах в течение тринадцати недель, достигнув в середине января двенадцатой строки. Это представляло собой самую высокую позицию Элвиса в чартах с 1965 года и самые большие объемы продаж сингла (750 тысяч копий) со времени выхода «Crying in the Chapel» в том же году. Тем временем, примерно за неделю до запланированного показа по телевидению шоу, был выпущен саундтрековый альбом с фотографией Элвиса — в белом костюме с зауженными брюками, страстно поющего, вцепившись в микрофон и закрыв глаза, снятого на фоне гигантских красных букв, которые в конечном итоге оказались на лужайке Полковника.

«Мне кажется, я приобрел этот альбом в день его выхода. Помню, как я сидел, держа его в руках и глядя на него почти с недоверием, и пытался вычитать то, что можно было вычитать из графики (на задней стороне обложки были фотографии Элвиса и в черном кожаном костюме, и в золотом пиджаке) и из выходных данных (я не мог поверить, что Элвис действительно исполнил такие явно блюзовые вещи, как «Lawdy, Miss Clawdy», «Baby What You Want Me to Do?» и «One Night», вместе сгоспелом «Up Above My Head»). Я потому рассматривал альбом с таким усердием, что решил не слушать его, пока не посмотрю само шоу, не из — за того, что я не хотел испортить себе удовольствие, а просто потому, что я получил заказ на написание рецензии на передачу от «Бостон Финикс», еженедельника, в котором последние два года я публиковал статьи о любимых мною исполнителях. До этого в том же году я уже опубликовал одну статью об Элвисе, указав в ней на пробуждение интереса к музыке с его стороны, исходя лишь из трех ориентированных на блюз синглов, которые он выпустил один за другим (ключевым элементом в моей аргументации была композиция «Guitar Man»). Не стану даже утруждать себя оправданием своей наивности. Достаточно сказать, что я с нетерпением ждал шоу.

«Да, люди, я уже давно на сцене», — открывая свою рецензию, процитировал я Элвиса, а затем описал, как «в первые пять минут он сумел стряхнуть то летаргическое состояние, которое характерно для его появлений на публике со времени его прихода из армии; он снова вернулся к привычному образу бунтаря и чужака, по его лицу лился пот, в его голосе снова звучали дикие интонации… Я никогда не видел ничего подобного по телевидению, если не считать появления «Howlin' Wolf» на программе «Shindig», это было одновременно как откровение и реабилитация (в 1968 году еще не считалось хорошим тоном восторгаться Элвисом, а его воскрешение было столь же невероятным, как само появление «Howlin' Wolf» на национальном ТВ). Я не знаю, в состоянии ли я передать, насколько волнующим было это событие, и, какой бы заряд ни сохранило в себе это выступление до наших дней, я не уверен, что оно может переживаться так же когда — нибудь еще. Во многом я и подобные мне, вероятно, были идеальными зрителями Стива Байндера, так как мы вычитывали из каждого жеста целые тома информации, следили за каждой репликой, находили наконец — то оправдание той безнадежной вере, которую мы отдали этой музыке.

Даже на фоне некоторых явно критических замечаний (так, например, я писал, что оркестрованные попурри звучали как реприза из плохонького бродвейского мюзикла, а поставленные номера в шоу были «безвкусны») я не мог скрыть своих истинных чувств, да и не хотел этого делать. «Его публичная невинность взрослого заставляет нас воздержаться от оценок, поскольку и наше время проходит, — писал я в завершение. — Мы вменяли ему в вину его уход со сцены, а теперь, когда он возвращается, он попадет под испытующий взгляд нового поколения и, возможно, более суровую критику. С этим нельзя ничего поделать. Он, возможно, никогда не вернет себе прежний успех. Но нельзя забывать, что десять лет назад Элвис был проводником экзистенциальных актов, которые помогли освободить целое поколение, и естественно, что в этом смысле успех может быть только случайным».

Не все рецензии были столь же благожелательными. «Холливуд репортер», неодобрительно отзываясь о неформальных фрагментах шоу, заявлял, что по временам «казалось, словно кто — то случайно записал на пленку репетицию. По какой — то непонятной причине Элвиса поместили на сцену, которая была не больше боксерского ринга, затолкав туда же четырех музыкантов и окружив ее верещащими подростками. В довершение к этому Элвис был с ног до головы завернут в кожу и парился в лучах прожекторов, а этого было достаточно, чтобы пот катился с него, словно слезы».

Еженедельник «Вэрайети» высказывался в том же духе. «Он по — прежнему не умеет петь. Слова песен по — прежнему бессмысленны. Но это никогда не имело большого значения, — заявлял критик «Вэрайети», — поскольку его привлекательность для простодушной публики заключается в его образе простого, элементарного, нерассуждающего секса, в его намеке на то, что он не будет докучать вам какими — то душевными сложностями, потому что он даже не знает, что они у него есть». «Не думаю, что многим зрителям интересно видеть, как исполнители обливаются потом на экране телевизора», — язвительно замечал обозреватель «Лос — Анджелес таймс». Однако Роберт Шелтон из «Нью — Йорк таймс» написал сочувственную статью, озаглавленную «Взрывные блюзы рок — звезды имеют вкус выдержанного вина». А рейтинги демонстрировали еще большую благожелательность. Вероятно, уже было невозможно собрать 80 процентов зрительской аудитории, которые Элвис получил, когда впервые появился на шоу Эда Салливана, однако ТВ-спешиал «Сингер представляет Элвиса» стала самым популярным шоу сезона и дала самые высокие рейтинги NBC в году. Кроме того, рекламная кампания, развернутая Полковником, принесла именно те результаты, на которые надеялся Полковник. «TV-гайд» снова посвятил Элвису все свое внимание, а многочисленные, хорошо рассчитанные по времени, статьи наперебой рассказывали о его возвращении к живым выступлениям.

Полковник между тем одержимо работал над тем, чтобы превратить это в реальность. Все с тем же умением оказываться в нужное время в нужном месте, которое никогда не подводило его, он последнее время поддерживал контакт с Алексом Шуфи — новым исполнительным вице — президентом пока еще строившегося отеля «Интернэшнл» Керка Керкориана. «Интернэшнл», со своими 30 этажами, 1512 комнатами и концертным залом на 2 тысячи мест, обещал стать самым большим и наиболее роскошным казино — отелем в Лас — Вегасе после своего открытия в июле, а уже одно это обратило бы на него внимание Полковника, если бы он уже не был хорошо знаком с Шуфи, многие годы работавшим в «Сахаре». Его также привлек независимый характер пятидесятиоднолетнего Керкориана. Он был из Фресно, закончил всего восемь классов общеобразовательной школы, во время Второй мировой войны служил летчиком — истребителем, а после войны начал заниматься чартерными перевозками, со временем став владельцем авиакомпании («Трансамерика») и казино («Фламинго», которое он открыл на паях с бывшими служащими друга Полковника Милтона Прелла). Керкориан был игроком на крупные ставки, хорошо известным как «скромный человек в роскошном обрамлении» — описание, которое с легкостью могло бы подойти самому Полковнику, для кого идея выступать в концертном зале самого большого, самого шикарного и самого нового казино была тем дерзким маневром, к которому он всегда испытывал склонность. 10 декабря он кратко изложил свои условия ангажемента Эйбу Ластфогелю из «Уильям Моррис», который вел официальные переговоры.

Он хочет 500 тысяч долларов за четыре недели, одно шоу за вечер, два шоу в выходные дни, со свободным днем в понедельник; если Шуфи предпочитает две недели, он согласен на 300 тысяч долларов. Разумеется, он также желает получить право на запись саундтрекового альбома плюс телевизионного шоу с предоставлением всех необходимых финансовых средств со стороны отеля.

Девять дней спустя его предложение было принято с некоторыми модификациями, которые привели его в большее соответствие со стандартной практикой Лас — Вегаса. «Интернэшнл», разумеется, хочет получить звезду на четыре недели и заплатит 500 тысяч долларов, которые он просит, если Элвис будет открывать отель; в ином случае жалованье составит 400 тысяч долларов — сумма, которую могли требовать только такие звезды первой величины, как Фрэнк Синатра и Дин Мартин. Как и любой другой исполнитель в Лас — Вегасе, Элвис будет давать два выступления за вечер, но если втечение года с какой — либо другой звездой будет подписан более выгодный контракт, отель выплатит мистеру Пресли штраф в размере 50 тысяч долларов. В распоряжение Элвиса и Полковника будут предоставлены отдельные апартаменты; запись альбома и/или телевизионной передачи будет обеспечена за счет отеля; и «Интернэшнл» оставляет за собой право на второй ангажемент по истечении срока первого. Другими словами, Элвис заработает за восемь недель выступлений примерно ту же сумму, которую он заработал бы за восемь недель на съемочной площадке, — правда, конечно, без учета довольно значительных расходов на музыкантов, костюмы и рекламу.

Полковник ни секунды не колебался, как и нисколько не сомневался в том, что, как только Лас — Вегас увидит Элвиса, как всегда, сделка может быть улучшена. С несколько нехарактерной для него рассудительностью он предпочел отказаться от того, чтобы его подопечный открывал концертный зал отеля (было бы безответственно, посчитал он, заставлять Элвиса появиться в зале, в котором еще не навели должный глянец), но во всем остальном он полностью принял вызов. Заполнить зал в Лас — Вегасе на две тысячи мест, в то время как Фрэнк Синатра и Дин Мартин собирали тысячу двести зрителей, с триумфом вернуть Элвиса на место своего одинокого поражения тринадцать лет тому назад, обставить его возвращение к концертной деятельности так, чтобы это обеспечило максимальный общественный отклик в национальном масштабе, — это был риск, от которого он не уклонился. В сущности, по стандартам Полковника это было почти обязательное для него решение, хотя бы потому, что этого никто никогда не делал.

Именно в этот момент, без явного внушения со стороны Полковника и, по — видимому, без особой преднамеренности со своей стороны, Элвис сделал почти столь же смелый шаг. На начало января была запланирована сессия, на которой предстояло записать альбом и два сингла для RCA, входивших в план выполнения контрактных обязательств на новый год. Где — то после Рождества из Нэшвилла приехал Фелтон, чтобы обговорить детали предстоящей сессии, застав в доме некоторых из парней. Марти Лэкер только что начал работать на «Америкэн», крошечной студии в захудалом районе южной части Мемфиса, которая за последние восемнадцать месяцев выпустила для целого ряда неместных лейблов беспрецедентное количество записей (шестьдесят четыре), попавших в чарты. Джордж Клейн тоже имел связи на студии (главный владелец студии Чипе Моман продюсировал несколько сторон для небольшого лейбла, который Джордж недавно создал с партнером). А Ред Уэст, который только — только начать возвращать свои былые позиции в группе во время рождественского визита в Мемфис (он работал на постоянной основе на побережье в телевизионном сериале Роберта Конрада «Дикий, Дикий Запад»), имел длительные связи с Чипсом в качестве автора песен и иногда записывающегося исполнителя.

«Не думал ли Элвис о том, чтобы когда — нибудь записаться на «Америкэн»?» — спросил Джордж, когда он почувствовал отсутствие желания у Элвиса возвращаться в Нэшвилл и отсутствие у Фелтона какого — либо настоящего энтузиазма по поводу предстоящей работы. У мемфисской студии классный саунд, а Чипс мастер делать хиты, не говоря уже о том, что у него работают несколько лучших музыкантов в мире. А главное, это удобно — Элвису и из дома практически не придется выходить. Марти подчеркивал музыкальные возможности студии и то, что на Чипса работали несколько классных авторов, — а к этому времени уже стало очевидно, что Фредди либо слишком занят своими собственными издательскими интересами, либо попросту больше не способен обеспечивать хитами. С хорошим материалом, студией, которая практически гарантирует хиты, и его собственным более активным участием в проекте, настаивал Марти, записывание песен, возможно, снова начнет приносить удовольствие, а он сможет порвать с музыкальной порноиндустрией Нэшвилла.

Вскоре все стали отмечать его заинтересованность, даже Фелтон, и в конечном счете, как описывал информированный источник в «Вэрайети» несколько месяцев спустя, «друзья Пресли Марти Лэкер и Джордж Клейн убедили певца… столь тонко, что в конце концов ему самому пришла в голову эта идея». В этот момент оставалось только позвонить Чипсу, который, не колеблясь ни минуты, отложил уже запланированную сессию Нейла Даймонда ради того, что, как он чувствовал, сулило исторические возможности и 25 тысяч долларов в виде оплаты. И вот на «Америкэн» была запланирована десятидневная сессия с началом 13 января.

Это было то стихийное, незапланированное и неподконтрольное событие, от которого Полковник всегда искал средства уберечь себя. Ни он, ни Фредди не доверяли Марти Лэкеру, который, как они считали, преследовал свои собственные интересы, — но, с другой стороны, в этот момент Полковник и не сильно доверял Фредди. А если он ожидал поддержку со стороны Фелтона, то он ее не получил. Лояльность Фелтона относилась исключительно к Элвису, а после событий последних двух нэшвилльских сессий он не собирался настаивать на верности предыдущей практике. Фелтон не возражал против того, чтобы Элвис воспользовался возможностями Чипса. Не испытывал он и неуверенности в своей способности продюсировать сессию в Мемфисе — главное, чтобы он мог привезти с собой своего собственного инженера Эла Пачуки. Фелтон гордился своим умением ладить с кем угодно. Работа на «Америкэн» не должна была стать проблемой, поскольку он не собирался позволять ей превратиться в проблему. Однако он не особенно рассчитывал на Чипса Момана.

Линкольн «Чипс» Моман родился в городе Ла — Грейндж, штат Джорджия, в 1936 году, а в возрасте двадцати одного года оказался в Мемфисе, где участвовал в создании «Стэке» — знаменитого ритм — энд — блюзового лейбла. Человек с жестким взглядом и язвительным умом, который, казалось, относился к миру с постоянной подозрительностью, он учился искусству звукозаписи так, как никогда не приходило в голову Фелтону или, если на то пошло, Стиву Шоулзу, или Чету Аткинсу. Для Чипса «сделать саму запись» было самым главным. «С того дня, когда я пришел на «Голден Стар Студио» в Калифорнии [в 1956 году], чтобы участвовать в сессии, я никогда не заботился ни о чем другом». Хотя он был также вполне состоявшимся автором песен и гитаристом, для Чипса получить нужное звучание в студии превосходило все остальное, — столь же важным разве что было стремление контролировать всю ситуацию в студии. По признанию Чипса, его выжили из «Стэке», как только звукозаписывающая компания начала делать успехи, и он решил, что никогда не позволит этому произойти с ним вновь.

На «Америкэн» он собрал группу опытных мемфисских студийных музыкантов и создал ритм — секцию, в которую входили гитарист Реджи Янг, ветеран «Вill Black Combo»; блистательный бас — гитарист и продюсер Томми Когбил; Майк Лич, который играл на бас — гитаре, когда Когбил продюсировал, а также писал аранжировки; клавишники Бобби Эммонс и Бобби Вуд; а также барабанщик Джин Крисман. Этих музыкантов он приковал к себе абсолютной преданностью, некоторые даже сказали бы, всем месмерическим влиянием самого Полковника Паркера. Вот так «Америкэн», которая приобрела свою нынешнюю форму не как лейбл, а как студия на прокат в 1956 году, и с тех пор ковала хиты, добилась такого положения. Записываться на «Америкэн» стало чем — то вроде талисмана удачи для таких разных артистов, как Уилсон Пикет, Дасти Спрингфилд, Дион Уорвик и «Box Tops». Потому — то все в окружении Элвиса, кто участвовал в его выборе этой студии, надеялись на то, что это принесет ему удачу.

Элвис появился в понедельник, 13 февраля, с простудой и в состоянии чудовищного мандража. Не было и намека на того самоуверенного Элвиса Пресли, которого он нередко изображал на публике. Вместо этого он казался несколько притихшим и робким; несмотря на присутствие всей его обычной свиты, он выглядел почти одиноким. «Какая классная студия», — застенчиво заметил он, войдя через заднюю дверь, а все его парни громко расхохотались, только усилив скептическое настроение среди музыкантов, которые, несмотря на все свое любопытство в отношении Элвиса Пресли, с сомнением думали о том, что из всего этого получится. Глен Сирин, который только недавно появился в штате «Америкэн» в качестве автора песен и аранжировщика, с открытым ртом наблюдал за тем, как трое или четверо парней потянулись за своими зажигалками, когда Элвис вытащил одну из своих тонких маленьких немецких сигар. «Помню, как у меня промелькнуло в голове: «Почему они делают это?» Это была первая мысль. Вторая мысль, которая промелькнула у меня в голове: «Почему он мирится с этим?»

Ни на кого появление Элвиса не произвело в действительности такого уж большого впечатления («Конечно, нам было довольно любопытно поработать с Элвисом, — рассказывал трубач Уэйн Джэксон, — но это было не то же самое, что работать с Нейлом Даймондом»). Однако все были настроены положительно. И песни, собранные для сессии, составляли хорошую подборку материала, включая пленку от открытого Билли Стрейнджем юного таланта Мэка Дэвиса (который написал «Memories» для телевизионного шоу), несколько обещающих записей от Ламара, который предлагал песню под названием «Kentucky Rain», написанную Эдди Рэббитом, плюс восемь — десять вещей, уже знакомых Элвису по домашним импровизациям. Разумеется, присутствие Фелтона внушало некоторую долю уверенности, однако полная комната незнакомых музыкантов, которые, вероятно, старались показать, что видали и не таких звезд, привела Элвиса в странное расположение, и когда Чипе объявил о начале сессии, в комнате явственно ощущалась атмосфера нервного напряжения.

Они начали с «Long Black Limousine», поначалу упорно работая над тем, чтобы получить нужное звучание, при этом Чипе легко общался с музыкантами и четко объяснял, что он хочет услышать. В своем общении с Элвисом он кажется по — деловому сухим, терпеливым, едва ли не покорным, если учесть его репутацию, — но уже с самого начала не возникает вопроса, кто главный в студии. Чипсу было сказано некоторыми членами компании Элвиса, что ему следует заниматься исключительно звуком, что он не должен заставлять Элвиса испытывать неловкость просьбой сделать повторный дубль или указанием на то, что он сфальшивил — слух Элвиса скажет ему это, и, кроме того, он работает по наитию, а не по правилам. С самого начала, однако, было ясно, что Чипс не воспринял эти предупреждения всерьез. Как вспоминал Реджи Янг: «Мы не ходили на задних лапках, и это расстраивало Фелтона. Но каждая песня, над которой мы работали, по нашему мнению, была потенциальным хитом». Или как видел это Чипс: «Я довольно упрямый парень. Я достаточно верю в то, что делаю, поэтому если парень нанимает меня [сделать работу], я и считаю, что именно для этого он меня и нанимает».

Для сессии Элвиса атмосфера была удивительно приглушенной. Даже парни кажутся недовольно притихшими, и только когда Элвис по — настоящему входит в первую песню, мелодраматическое повествование с моралью и жутковатой концовкой, его уверенность начинает расти. К девятому дублю он буквально изливает свое негодование по поводу судьбы провинциальной девушки, которая, поддавшись обольщениям столичной жизни, возвращается домой в «экстравагантном автомобиле всему городу напоказ», если не считать того, что экстравагантный автомобиль оказывается длинным черным лимузином без названия, катафалком на ее собственной похоронной процессии. Редко когда Элвис пел так страстно в студии, редко когда он доходил до такой степени обнаженности, и хотя его голос огрублен от простуды, и хотя его исполнению недостает легкой грации его лучших вещей начала шестидесятых, редко когда он мог получить такое удовлетворение от упорного приложения усилий и мастерства.

Они быстро записали «This Is the Story», одно из высокопарно — романтических заимствований Фредди у европейских исполнителей, затем обратились к «Wearin… That Loved On Look» — жесткой блюзовой вещи, вклад в сессию Ламара. Элвис по — прежнему испытывал неловкость от своей хриплости и трудности, с которой ему давалось контролировать свой голос, но он полностью выложился в пятнадцати упорных дублях, снова с головой уйдя в чистое переживание песни. К этому времени музыканты уже давно навострили уши. Глен Сирин обнаружил, что был увлечен против своей воли не столько исполнительской техникой Элвиса, сколько его способностью сделать песню живой, одухотворенностью его пения. «У нас не было настоящей кабинки для записи вокала, — рассказывал Майк Лич, бывший в первые несколько вечеров больше наблюдателем, чем участником процесса, — но у нас имелась звукопоглощающая перегородка с окном, за которую обыкновенно становился вокалист. И он стоял там так, как будто бы был на сцене, выделывая свои круговые движения и прочее, — потому что иначе он не умел петь. Он всё пел таким образом; он закрывал глаза и весь обливался потом к концу каждой дорожки — так он входил в песню». Ни на кого не произвело особого впечатления угодническое окружение Элвиса или его очевидная потребность в нем. Но к этому времени они знали, что это будет по крайней мере настоящая сессия.

Во второй вечер простуда Элвиса усилилась, однако если это и отразилось на чем — то, то только не на его настрое. Если в прошлую ночь они завершили сессию в 5 часов утра, на этот раз они работали вплоть до 8.30, снова записав только четыре песни, однако так, как Элвис не делал этого со времени своей госпел — сессии в 1966 году. К сожалению, на следующий вечер он не смог прийти вообще, и Чипе сосредоточил внимание на записи инструментальных треков для нескольких новых песен, включая «Don’t Cry Daddy» Мэка Дэвиса и «Mama Liked the Roses» Джонни Кристофера, собственного композитора «Америкэн», которые вызвали моментальную эмоциональную реакцию Элвиса, когда он услышал демо. Сделав эти треки, Чипс отложил сессию до следующего понедельника, поскольку было ясно, что Элвису потребуется некоторое время, чтобы привести свой голос в форму, прежде чем они смогут продолжить.

В этот момент могло показаться, что не многого удалось добиться: восемь за две ночи черновых записей песен, которые по большей части Чипс посчитал бы не соответствующими уровню. Однако были сделаны две важные вещи. Первое — то, что Чипс распоряжался на сессии. Второе и более важное — то, что Элвис был настоящим участником процесса. Несмотря на все сомнения, выраженные на его счет, он принял руководство Чипса не только без возражений, но и с энтузиазмом. Элвис, по замечанию гитариста Реджи Янга, словно стал еще одним членом студийной команды. А стоило этому произойти, он мог полностью отдаваться процессу работы над записью.

Они включились в работу на той же ноте, на которой расстались, когда он вернулся в следующий понедельник, начав с вещи, относительно которой у Элвиса поначалу были некоторые опасения. Песня «In the Ghetto» входила в комплект из семнадцати песен на пленке Мэка Дэвиса, которую предоставил для сессии Билли Стрейндж. Элвис испытывал интерес к творчеству Дэвиса с тех самых пор, как в прошлом году Билли впервые предложил для саундтрека к фильму «Live a Little, Love a Little» его композицию «А Little Less Conversation». С тех пор Элвис отобрал пять вещей этого автора (в том числе песню «Don't Cry Daddy», которая в этот момент существовала только в виде инструментальной дорожки), и даже Полковник, похоже, чувствовал, что в двадцатисемилетнем протеже Стрейнджа, с которым он впервые познакомился на записи саундтрека к «Charro!», есть что — то особенное. «В первую ночь Полковник спросил меня: «Ты тот мальчик, который написал «А Little Less Conversation»?» Я ответил: «Да». «Ты очень симпатичный мальчик, ты станешь звездой», — сказал он. «Болыцое спасибо», — ответил я. И тут он говорит: «Хочешь, Полковник почешет тебе голову на счастье?» Я оборачиваюсь, смотрю по сторонам, думаю, что он измывается надо мной, но парни, которые были с ним, абсолютно серьезны, стоят и смотрят на меня. Так что я наклонился, а он положил мне на голову свою руку, точно Орэл Робертс, и проговорил: «Ты станешь звездой. Ты скажешь всем, что Полковник дотронулся до твоей головы».

Внутренние сомнения Элвиса не имели, однако, никакого отношения к дарованию молодого автора или его амбициям. Они были связаны скорее с политикой, вернее, намеком на политику — и это в бизнесе, который держался на одном фундаментальном правиле: каковы бы ни были личные чувства исполнителя или его политические пристрастия, никогда не стоит отталкивать от себя какую — то часть своей аудитории, которая может быть не согласна с тобой.

Элвис, правда, нарушил в общем этот принцип чувствительными заявлениями «If I Can Dream» вроде «где — то, должно быть, есть лучший мир», но песня «In the Ghetto» была в большей степени откровенной «песней — посланием», подробно обрисовывающей неизбежные последствия нищеты гетто и равнодушия общества (изначально у песни было подназвание «The Vicious Circle» («Порочный круг») и требующей сострадания к черным детям. Хотя сегодня эти заявления вполне могут показаться неострыми, а социальная направленность песни несколько смягчалась мастерством Дэвиса и абстрактной, почти сказочной формой, в которую он облек повествование, в то время ее тема оставалась неоднозначной, и даже Джордж Клейн, давний поборник ритм — энд — блюза, гордившийся своими либеральными воззрениями, остерегал Элвиса от ее записи. Однако когда Чипе заявил, что, коли так, он отдаст песню Рузвельту Гриеру, бывшему футболисту, которого он недавно переманил к себе на только что созданный лейбл AGP («Америкэн Групп Продакшнз»), Джордж тут же увидел свою оплошность и признался Элвису, что сделал ошибку, что, по его мнению, это — настоящий хит. Благодаря дополнительному ободрению со стороны Джо Элвис решился записать ее, и потому она стала первой вещью, за которую они взялись, и единственной, которую им удалось записать в период с девяти часов вечера понедельника до раннего утра вторника.

Если бы вы никогда не слышали Элвиса Пресли, а просто получили бы возможность прослушать эти двадцать три тщательно сделанных дубля песни, которые он записал в ту ночь, вы едва ли бы смогли остаться равнодушными. Пение столь ясного, почти прозрачного красноречия, столь спокойно уверенного в своей простоте и непритязательности, столь удачно поддерживается тем элегантным, без вычур, немногоголосым вокальным сопровождением, которое было визитной карточкой стиля «Америкэн», что делает почти невозможным отрицание заявления. Позже будут наложены звуки клаксонов и голоса для придания драматического звучания, но в этих ранних вариантах вы можете услышать нежность, которая больше всего напоминает того Элвиса, который впервые пришел на студию Сэма Филлипса «Сан», пробуждая в равной мере ностальгию и социальное сострадание. Для музыкантов это стало последним доводом. «Он пел просто потрясающе, — рассказывал трубач Уэйн Джэксон, который был свидетелем всего процесса записи песни. — Когда я впервые услышал «In the Ghetto», меня охватил озноб. Мне подумалось: «О Господи, это великолепно. Это потрясающе!» По мере работы над песней вносятся небольшие изменения, и Элвис быстро признает ошибки и с готовностью их исправляет — и мы получаем возможность увидеть то, каким бы мог быть процесс записи для Элвиса, если бы он был способен постоянно относиться к работе в студии как к искусству. Во время всей записи Чипс, обычно нелегкий в общении человек, демонстрирует сдержанность в оценках и готовность ободрить и поддержать, руководя сессией, музыкантами и певцом так, как если бы они были одним — единственным прекрасно настроенным инструментом.

Главное было однозначно сделано. Ночь вторника была посвящена преимущественно наложению вокала, чем Элвис занимался усердно, упорно и всецело под руководством Чипса. По собственной инициативе он взялся записывать сентиментальные, добродушные версии «Неу Jude» Битлз и кантри — хит 1963 года «From a Jack to a King», которые, похоже, не вызвали большого интереса у Чипса и на записи которых он, может быть, даже не присутствовал. Это было время Элвиса — вы ощущаете, что он записывает музыку просто удовольствия ради, пока Чипе терпеливо ожидает возможности внести свою лепту.

Одним из моментов чистого совпадения, далеко не случайных для настроения Элвиса, было присутствие на «Америкэн» в ту неделю Роя Гамильтона. Тридцатидевятилетний Г амильтон, уроженец Джорджии, ворвавшийся на ритм — энд — блюзовую сцену около пятнадцати лет назад из Джерси — Сити, штат Нью — Джерси, был одним из главных источников вокального вдохновения для Элвиса с тех самых пор, как он впервые услышал оперную версию Гамильтона композиции Роджерса и Хэммерстайна 1954 года «You'll Never Walk Alone». В продолжение многих лет он снова и снова возвращался к репертуару Гамильтона, который он не переставая слушал и исполнял на своих домашних импровизированных сессиях, а песни вроде «I Believe» (которую он записал для своего госпел — альбома в 1957 году), «Unchained Melody», «Ebb Tide», «Hurt» и «If I Loved You» уже давно стали частью его собственного репертуара. Гамильтон, певец, воспитанный в классических традициях, начавший свою карьеру с исполнения госпелов, в 1956 году на пике своей популярности заболел туберкулезом, и хотя после двухгодичного отсутствия он с некоторым успехом возобновил свою карьеру записывающегося исполнителя, ему по — настоящему так и не удалось восстановить утраченные позиции. Он только недавно подписал контракт с лейблом Чипса и теперь записывался в течение дня, пока Элвис записывался ночью, ища сингл, который мог бы вернуть его в чарты.

Джордж Клейн (который несколько раз видел выступления Гамильтона в небольших мемфисских клубах в последние несколько лет) и сообщил Элвису о том, что Рой поет лучше, чем когда — либо. Элвис едва мог сдержать свой энтузиазм. Он поинтересовался, не позвонит ли Джордж Чипсу и не узнает, можно ли им прийти на сессию. «Я сказал: «Да брось ты, Элвис» — но он возразил: «Нет, приятель, люди не любят, когда появляются без приглашения». Поэтому Клейн попросил формального разрешения у Чипса, и они вдвоем поехали на студию, и Элвис испытывал по меньшей мере такое же возбуждение, как тогда, когда он отправлялся повидаться с Джэки Уилсоном.

Он, запинаясь, выразил свое восхищение Гамильтону во время перерыва, сказав ему, что для него много значило его пение, — после чего он так растрогался, что сделал нечто, полностью сразившее музыкантов, которые наблюдали за сценой: он предложил Гамильтону одну из своих песен. Это была «Angelica», совместный плод творчества Барри Манна и Синтии Уэйл, песня, принесенная на сессию Чипсом, представлявшая собой именно ту разновидность нового поп — направления, которую Элвису хотелось испробовать. «Ему очень нравилась эта песня», — с удивлением отмечал Джордж Клейн, но это не помешало ему предложить ее Гамильтону, словно он ни с того ни с сего сделался кем — то вроде Ламара или Фредди, уверяя Гамильтона, какую прекрасную вещь он может сделать из этой песни. Это был безусловный показатель чувств Элвиса и источник изумления для музыкантов, которые не привыкли к таким непроизвольным проявлениям щедрости и искреннего чувства со стороны звезды, однако, как они справедливо отмечали, это, вероятно, было источником куда более неприятного удивления для авторов и издателей, которые потеряли благодаря этой щедрости вещь в исполнении Элвиса Пресли.

Очень полезно послушать записанную версию этой песни в исполнении Гамильтона. Она показывает не только то, что Элвис оказался прав в своей роли продюсера, но и то, до какой степени он был обязан известному исполнителю своим более амбициозным «серьезным» стилем. Гамильтон продемонстрировал поразительное исполнение этой вещи, с безукоризненной фразировкой, полное тех драматических эффектов, которых Элвис добивался в таких песнях, как «It's Now or Never» и «How Great Thou Art», но переданных с той легкой грацией, которой может достичь только подлинный виртуоз. Тем показательнее то, что Элвис не позволил блистательному таланту своих кумиров — таких певцов, как Джэки Уилсон, Джейк Хесс и сам Гамильтон, — обескуражить себя, но вместо этого использовал его в качестве творческого стимула. И пусть он знал, что никогда не сравнится со своими идолами по исполнительской технике, он не оставлял надежду дорасти до них исключительно за счет усилий, страстной одержимости и самозабвенной преданности музыке.

Следующая ночь, последняя из запланированных, стала вершиной сессии. Начав после полуночи, Элвис исполнил страстную версию «Without Love», хит 1957 года в духе Клайда Макфаттера, еше одного его ритм — энд — блюзового идола, но с более легким, более гибким голосом, чем Гамильтон. Для записи следующей вещи он сел за рояль и принялся исполнять вещь Эдди Арнолда «I'll Hold You in Му Heart» в страстной манере, прежде чем начала крутиться пленка. Это был совершенно случайный эпизод — один испорченный дубль, в котором музыканты в какой — то момент показывают свое намерение закончить, в то время как Элвис все продолжает петь со всем религиозным пылом Макфаттера или Гамильтона. Чипсу тут было нечего делать, и он не выказал никакого интереса к такой любительской попытке, — однако в этом мгновении есть нечто волшебное, что может вызвать только самое вдохновенное пение, когда Элвис забывается в музыке, слова больше не поддаются литературному переводу, а певец и слушатель оба испытывают эмоциональную опустошенность к тому времени, как песня наконец завершается. Было почти 4 часа утра, и после быстрого захода на «I'll Be There» Бобби Дэрина, еще одну из тех вещей, которые, подобно «From a Jack to a King», Элвису хотелось сделать просто удовольствия ради, они начали работать над той одной песней, за которую Чипе готов был поручиться, что она станет хитом, — случайно ли, но на эту песню у него были издательские права.

«Suspicious Minds» была выпущена в прошлом году на лейбле «Септер» ее автором Марком Джеймсом, самым обещающим автором в штате Чипса. Это был рассказ взрослого человека о любви и неверности, выражающий сложные эмоции в форме изощренной баллады — соул, написанной в двух отчетливых музыкальных темпах. Джеймс, недавно получивший большой хит в виде своей песни «Hooked on a Feeling» в исполнении Б. Дж. Томаса, хорошо поработал над своей собственной композицией, а продукцию Чипса всегда отличал утонченный вкус, однако запись не стала хитом. На взгляд Глена Сирина, который вырос вместе с Джеймсом и Б. Дж. Томасом в Хьюстоне и пришел на «Америкэн» из — за дружбы с ними, была причина: голос Марка был слишком гладкий, слишком прилизанный. Элвис, считал он, сможет внести в песню недостающий элемент страсти. Как и Чипе, он был убежден, что песня — потенциальный крутой хит.

Используя абсолютно ту же самую аранжировку (вплоть до того, что можно почти спутать дорожку бэк — вокала Элвиса с оригинальной). Чипе снова сконцентрировал на работе все свои силы, и мы слышим указания на то, что Элвис к этому времени чувствует себя совершенно раскованно. «Ах, чтоб тебя», — заявляет он в какой — то момент, когда не справляется с голосом, и слышатся многочисленные «черт подери». Но при этом он не теряет сосредоточенности, а его пение достигает такого же замечательного сочетания нежности и самообладания, как и при исполнении «In the Ghetto», с добавлением одного существенного элемента — экспрессивного качества, пролегающего где — то между стоицизмом (вызываемым подозреваемой изменой) и мукой (из — за неминуемой утраты). Все в студии видели возможности этой песни. Атмосфера возбуждения и предвкушения держится в течение всей записи, и после того, как они получили мастер — версию всего лишь за четыре полных дубля, все распрощались друг с другом в 7 часов утра, испытывая уверенность, что работа сделана.

Позже в тот же день в «Мемфис коммершиал эппил» вышло интервью. Описав вначале то, насколько необычной в действительности была эта сессия, репортер Джеймс Кингсли затем процитировал слова Чипса, обыкновенно не склонного к панегирикам, о том, что Элвис — «один из самых трудолюбивых артистов из тех, с которыми мне когда — либо доводилось работать. С какой энергией и энтузиазмом он работает». Элвис, гораздо более привычный к вниманию прессы, повернулся к своему продюсер) и сказал с обезоруживающей мольбой: «Мы ведь сделали несколько хитов, правда. Чипе?» «Возможно, несколько из самых твоих лучших». — откликнулся Чипс без тени сомнений.

Только после того как Элвис с Присциллой и парнями отправился в Аспен на небольшие каникулы (покататься на лыжах и снегоходах), на поверхность полностью всплыла вся ситуация с деловой стороной записи «Suspicious Minds». Поначалу Фредди попытался получить часть издательских прав на песню, и когда он стал настаивать. Чипе заявил, что тог может забрать 25 тысяч долларов (которые были заплачены RCA за аренду студии) и засунуть их себе в одно место; если такова позиция звукозаписывающей компании, то они могут просто забыть о сессии и о том, что была записана такая песня. Конфликт все разгорался (Том Диски и под держивал Фредди, и не было видно конца всей этой истории), пока на сторон) Чипса не встал представитель RCA Хэрри Дженкинс — и они наконец смогли получить запись. Элвиса по большей части держали в стороне от этого спора — или, можно было сказать, он держался от него в стороне. Но горечь от него оставалась еще долго после того, как Элвис покинул студию, и еще долго стороны обменивались угрозами и обвинениями, и намекалось, что «Mama Liked the Roses», песня Джонни Кристофера, которая так понравилась Элвису и на которую Чипе также имел авторские права, не появится на альбоме, если Чипе не уступит по крайней мере часть издательских прав на нее.

И тем не менее, даже при таких обстоятельствах, планировалась завершающая сессия. Все понимали, каким экстраординарным музыкальным событием стали прошедшие две недели и какое большое значение могли иметь те семнадцать композиций, которые они уже сделали, как в коммерческом, так и музыкальном отношении. Энтузиазм Элвиса оставался неизменным, и было ясно, что продолжать работу в интересах каждого.

Чипе не расставался со своими издательскими правами, но была принята договоренность о возобновлении сессии на «Америкой» через три с половиной недели, хотя подозрительность со стороны обоих лагерей в отношении друг друга, которая была с самого начала, теперь усилилась многократно, а между ними оставался чувствовавший себя неуютно Фелтон.

Элвис появился в студии 17 февраля для еще шести дней записи, результатом которой станут еще тринадцать композиций. Многие из записанных им песен сопоставимы по своем) накалу с лучшим из того, что он записал во время первой сессии, — от «Stranger in Му Own Town», блюза Перси Мэйфилд, давно любимой им вещи, до «After Loving You» Эдди Арнолда в ригм — энд — блюзовой версии Деллы Риз, которую он годами исполнял на своих домашних сессиях. Оказавшись среди уже знакомых лиц, которым он уже доказал свои возможности. Элвис выказал всю ту беспечную уверенность, которую привык демонстрировать в Нэшвилле, и его несколько хвастовская манера по временам составляла резкий контраст робости и неуверенности его первых дней в студии. Пиками сессии, впрочем, были трио современных баллад, передающих душевную обнаженность и уязвимость. «Kentucky Rain» Эдди Рэббитса была песней, в которую Ламар верил больше, чем в любую другую вещь из всех, что он принес Элвису до сих пор; композиция «Any Day Now», лирический ритм — энд — блюзовый хит 1962 года Чака Джэксона, была воспеванием мужских опасений; а композиция Джерри Батлера «Only the Strong Survive», выпущенная настолько недавно, что даже не успела попасть в чарты, обещала мгновенно стать классикой соула. Облеченная в форму совета матери своему сыну, она была словно создана для Элвиса. «Мальчик, — вспоминает, как говорила ему мама, повзрослевший рассказчик, — я вижу, как ты бредешь по жизни совсем один:

Проливая слезы из глаз.

Поскольку нет больше женщины.

Которую ты любишь.

Я знаю, я вижу.

Тебя ждет в жизни немало бед.

Так что послушай меня, встань с колен.

Ведь выживает только сильный».

Нельзя ошибиться в том, что Элвис обнаруживает в этой песне личный резонанс, и вместе с «In the Ghetto» и «Suspicious Minds» она представляет собой, возможно, наиболее значимое в творческом плане достижение обеих сессий, объявляя о рождении нового гибридного стиля — нечто среднего между «Old Shep» и современным соулом. Чипе демонстрирует полную вовлеченность в процесс записи, и ни он, ни Элвис не отвлекаются на что — либо постороннее на протяжении двадцати девяти изматывающих дублей. Даже Фредди Бинсток, которого едва ли могло воодушевить все большее уменьшение его роли (не он принес эти песни на сессию), не смог сдержать своего энтузиазма. После окончания сессии, возвращаясь на самолете в Нью — Йорк, он случайно столкнулся с Бобом Диланом. Все, о чем он мог говорить с Диланом, который только что сам закончил запись своего кантри — альбома «Nashville Skyline», — это о том, как замечательно Элвис записал «Only the Strong Survive».

С завершением участия Элвиса 22 февраля Майк Лич и Глен Сприн начали работать над аранжировками для струнных и духовых партий, наложение которых должно было начаться месяц спустя. «In the Ghetto» уже была отобрана как первый сингл с запланированным выпуском в апреле, и был подготовлен список вещей для альбома, который должен был последовать за выходом сингла. Подход к аранжировкам был столь же новаторским по своему замыслу, как и все другие стороны сессий. «Мне хотелось придать Элвису другой имидж, — рассказывал Глен Сприн, выражая философию, которой руководствовались они оба с Майком Личем. — Мне хотелось использовать скрипки для исполнения тех же партий, что и валторны, с тем чтобы они смешивались воедино, словно краска, а затем дополнялись струнными инструментами. Я использовал синкопу в партии струнных инструментов и использовал глубокое и темное звучание виолончелей, особенно в «In the Ghetto», так как я хотел высвободить наружу темноту, страсть, как противоположность силе. Я хотел придать звучанию инструментов некоторый реализм, поскольку мне казалось, что у Элвиса очень реальный, очень живой голос, и мне хотелось подчеркнуть чувство в этом голосе».

Не все аранжировки получились такими, как предполагалось, что Сприн и Лич признали бы первыми, и теперешняя почти открытая политическая конфронтация между Фелтоном (который отчаянно пытался восстановить контроль над ситуацией и, возможно, что более важно, доверие к проекту, который он поддерживал с самого начала) и Чипсом привела к целому ряду неприятных компромиссов. Даже при этих обстоятельствах Чипе продолжал вносить существенный вклад; какова бы ни была политическая ситуация и как бы ни были в этот момент утомлены и раздражены все остальные, он не собирался устраняться от проекта, пока он не будет завершен. Даже Полковник, казалось, признавал особый характер достигнутого, пусть только и своим длительным отсутствием на записях.

Он был горд своим мальчиком, горд тем, с какой страстью Элвис работал на сессиях, — и если Элвис только перенесет этот подход на Лас — Вегас, их ничего не сможет остановить.

Элвис тем временем выполнял последнее из своих кинематографических обязательств, снимаясь в фильме «Change of Habit» («Перемена привычки»), причудливой истории о том, как врач — идеалист (которого играл Элвис) спасает детишек из гетто с помощью монашек, переодетых в обычных женщин, предводительствуемых Мэри Тайлер Мур. Он прикладывал максимум стараний, работая под руководством тридцатишестилетнего режиссера Билли Грэма, выпускника «Омнибуса» (самого известного из классических экспериментов телевидения с культурой до прихода образовательного телевидения) и «Нейборхуд Плейхаус» Сэнфорда Мейснера, известной альтернативной актерской мастерской. На подготовительном этапе съемок Грэм занимался с Элвисом импровизационными упражнениями и работал с ним над разными подходами к мотивации героя, обнаружив, что его звезда — способный ученик, когда удается его увлечь. «Мы разыгрывали сценки, в которых он узнавал, что один из его парней переспал с его женой или подругой, и выяснялись удивительные вещи. Мы всегда старались придумать что — то чрезвычайное, чтобы сделать импровизацию более эмоциональной, более живой, — это ему хорошо удавалось».

Грэм подчеркивал то, что он вынес от Сэнди Мейснера, — что игра это реагирование, и «Элвису понравилось это. Я говорил ему: «Главное — не думать, как произнести свою следующую реплику, пока говорит партнер, а слушать то, что он говорит, и это само подскажет нужную интонацию». Некоторые вещи он довольно хорошо умел делать. Он умел играть смешные сцены. Он умел играть сцены с потасовками. Однако его озвучивание текста было очень условным». К сожалению, график съемок был очень плотным, а музыка к фильму была малоинтересной, несмотря на присутствие Билли Голденберга, со стороны которого Элвис встретил почти апатичное отношение к делу по сравнению с тем, что он продемонстрировал на телевизионном шоу. Сам Голденберг объяснил это разницей в ситуации, хотя трудно сказать, чем эта ситуация отличалась от той, когда он делал шоу.

Между тем быстро приближался Лас — Вегас. 26 февраля, спустя четыре дня после завершения второй мемфисской сессии, Элвис вылетел на официальное «подписание» контракта (который еще не был полностью составлен) на импровизированной сцене, сооруженной на месте строительства «Интернэшнл». Пресс — релиз «Интернэшнл» сообщал, что открывать концертный зал в июле будет Барбара Стрейзанд, а следом за ней в концертном зале будет выступать Элвис Пресли. 15 апреля, при отсутствии какой — либо прессы, он подписал фактическое соглашение, и RCA были разосланы триста тысяч копий «In the Ghetto», обложка которых пестрела сообщением: «Скоро! От Элвиса мемфисский LP альбом» (Полковник позаботился о том, чтобы следующие триста тысяч копий изменили содержание сообщения и призывали поклонников спрашивать альбом в магазинах). Две недели спустя после рассылки сингл попал в чарты и оставался там в течение тринадцати недель, добравшись до третьей строки 14 июня и обеспечив Элвису не только его первый хит из топ 10, но и его первую золотую пластинку с весны 1965 года. Более того, было ясно, что это не какое — то случайное везение, а законный хит, развивающий не только историю успешных продаж «If I Can Dream», но и то новое направление, которое задал предыдущий сингл.

Пресса, разумеется, обратила внимание на это событие, а заголовок «Вэрайети» гласил: «In the Ghetto», первая песня — протест Пресли, приводит в возбуждение юных поклонников певца». С другой стороны, успех сингла впервые привел к официальному объявлению вражды между лагерем Фелтона Джарвиса и лагерем Чипса Момана, снятой только появлением на сцене Полковника Паркера, который был своим собственным лагерем. В первые две недели после попадания сингла в чарты «Биллборд» указывал в качестве продюсера Фелтона; затем, очевидно с подачи Марти Лэкера, эту честь приписали Чипсу. Наконец, на четвертой неделе свое веское слово сказал Полковник. На записях Элвиса Пресли традиционно не указывается продюсер, поскольку мистер Пресли сам себе продюсер. Пластинка просто — напросто должна указываться без упоминаний продюсера, как и все другие пластинки Элвиса Пресли, и больше тут не о чем говорить.

Ничто, впрочем, не могло испортить Элвису настроение в этот период. Закончив съемки, он вернулся в начале мая на Гавайи, и даже продажа ранчо 20 мая за 444 тысячи 100 долларов больше воспринималась как облегчение, чем что — то другое. Снова оказавшись дома в Мемфисе, он почти каждый вечер проводил у ворот со своими поклонниками, явно желая восстановить свои корни накануне своего возвращения к живым выступлениям. Обе мемфисские газеты — «Пресс — симитар» и «Коммершиал эппил» — обратили внимание на это разительное изменение в его образе жизни и поведении: он частенько катался на своей лошади, раздавал автографы и позировал перед фотокамерами у ворот поместья, а иногда даже дразнил своих поклонников, напевая несколько строк из той или другой своей песни. Когда его спросили, нравится ли ему быть дома, он ответил: «Чертовски нравится», — признавшись своему дяде Вестеру, что ему нужно снова привыкать к толпам.

Он явно испытывал волнение и беспокойство в связи с предстоящим выступлением в Лас — Вегасе. Он выразил парням свою тревогу: вспомнят ли его люди, примут ли они его, будет л и все, как в старые времена? И он бесконечно говорил с Чарли о той амбициозной программе, которую он задумал, о том, что он видел в этом возможность продемонстрировать всю ту разнообразную музыку, которая так много значила в его жизни.

В этот период он переговорил буквально со всеми знакомыми музыкантами о том, чтобы сопровождать его в Лас — Вегас. Он связался со Скотти и Ди Джеем, «Jordanaires», нэшвилльскими сессионными музыкантами, некоторыми из калифорнийских музыкантов и, среди прочего, ритм — секцией Чипса. В конечном счете, однако, он остановил свой выбор на группе, с которой никогда раньше не работал, возглавляемой музыкантом, которым он давно восхищался, но с которым никогда не встречался. Время быстро таяло, репетиции были запланированы уже на середину июля, и в конце июня он позвонил Джеймсу Бертону. Уроженец Шривпорта, Бертон, присоединившийся в 1957 году в восемнадцатилетнем возрасте к Рики Нельсону, после того как сперва оставил свой легко узнаваемый след на классической композиции «Suzie Q» своего земляка Дейла Хокинса, с начала шестидесятых годов входил в элиту лос — анджелесских студийных музыкантов. Он был поразительно разнообразным исполнителем, работал со всеми певцами от Мерла Хаггарда до Фрэнка Синатры и даже участвовал в наложении нескольких саундтрековых дорожек Элвиса Пресли. Именно легко распознаваемый завораживающий стиль Бертона обеспечил появление группы на популярной телевизионной программе «Shindig». Он уже несколько лет не играл в живых концертах, когда однажды в его доме в Толука — Лейк раздался телефонный звонок. «Я одевался, чтобы поехать на запись в студию, поэтому моя жена взяла трубку. Через секунду она сказала: «Тебе звонит Джо Эспозито». Имя мне ничего не говорило, поэтому я сказал, чтобы он оставил сообщение, но жена сказала: «Похоже, что — то важное». Я взял трубку и услышал: «Джеймс, было бы очень приятно с вами пообщаться, но тут хотят с вами переговорить по одному делу; я позвоню вам позже». Затем трубку взял Элвис, и мы проговорили два часа».

Они о чем только не говорили. Спустя какое — то время казалось совершенно неважным, что они даже никогда не встречались, после того как они выяснили, что у них столько общих впечатлений и общих знакомых. Элвис выразил свое давнее восхищение работой Бертона, а затем спросил гитариста, не мог ли бы он собрать для него команду. Он сказал,что ему нужны музыканты, которые способны играть «любую музыку», такие исполнители, как Бертон, которые классно делают свою работу. Он сказал Бертону, что смотрит его каждую неделю в шоу «Оззи и Харриет», потому что является его большим поклонником. Хотя Бертон не был особенно разговорчивым человеком, они, похоже, действительно нашли общий язык, и в конце концов Джеймс сказал, несколько неожиданно для самого себя, что он сделает это.

Он устроил прослушивания к возвращению Элвиса в Калифорнию через несколько недель. Первый музыкант, которому он позвонил, пианист Глен Д. Хардин, коллега по работе на «Shindig», отказался, поэтому он сделал предложение Ларри Муорбаку, уроженцу Мемфиса, который в 1965 году переехал в Лос — Анджелес и руководил группой, выступавшей на благотворительном концерте Элвиса в Мемфисе в 1961 году. Он также получил отказ от барабанщика Ричи Фроста, давнего коллеги по группе Рики Нельсона, который попросту не хотел усложнять себе жизнь работой вживую. Джерри Шефф, виртуозный бас — гитарист, с которым Джеймс не так давно работал над проектом альбома, поначалу тоже не проявил интереса, но согласился прийти на прослушивание в небольшую репетиционную студию на Франклин — и–Вайн. «Я сказал своей жене со смешком: «Я пойду и посмотрю, что там такое, но я не буду в этом участвовать». Я был далек от Элвиса; в то время я главным образом играл ритм — энд — блюз и джаз. Но я пошел на репетицию, а придя домой в тот вечер, сказал своей жене: «Ты должна сходить туда и посмотреть на этого парня!» На что она мне сказала: «Да брось ты». А я ей: «Нет, правда, ты должна послушать этого парня» — и больше ничего не сказал. Но на следующий день он попросту сразил ее. Сразил нас обоих».

А поразила так Джерри, рыжеволосого хиппи с альтернативными идеями и вкусом к альтернативному стилю жизни, глубина преданности Элвиса музыке; страсть, которую он вложил в то, что было всего лишь прослушиванием группы музыкантов. Элвис, как обнаружил для себя Шефф, вместо того, чтобы сидеть и отпускать замечания по поводу способностей музыкантов, устроил настоящее шоу. «Казалось, что, кроме него и музыкантов, никого больше не существовало. Он делал то, что и тебе хотелось бы делать, все те песни, которые было бы играть одно удовольствие. Он развлекал вас; он знал, что нравилось исполнять музыкантам. Я попросту сыграл то, что, как мне казалось, я должен исполнять на этом прослушивании, и ему понравилось, — хотя могу поклясться, что я не знал, что делал. Затем пришли какие — то девушки, и мы сидели и болтали, и он переключил скорость и начал развлекать их. Кто оказывался рядом, того он и развлекал. Он любил петь для людей, он любил нравиться людям».

Сессия, на которую Джерри привел свою скептически настроенную жену на следующий день, была последней в серии запланированных репетиций — прослушиваний. Бертон получил от Элвиса «добро» на ритм — гитариста Джона Уилкинсона, молодого фольк — певца с яркой внешностью, работавшего на RCA, которого Джеймс хотел выручить, так что оставалось только заполнить место барабанщика, на которое Бертон метил Джина Пелло, опытного сессионного музыканта. Однако Ларри Муорбак рассказал Джеймсу о молодом барабанщике Ронни Тате, с которым он работал в Далласе, только что переехавшем в Лос — Анджелес. Муорбак считал, что Тат идеально подошел бы для этой работы, и Ронни доказал его правоту, когда наконец получил свой шанс. «Я был последним барабанщиком, которого слушал Элвис, и судьба вакансии решалась между мной и еще одним барабанщиком. Он действительно был хорош, и я видел, что музыкантам очень нравится его игра. Однако я просто стал играть, полностью сосредоточившись на Элвисе. Мне действительно кажется, что у меня хорошо получилось, потому что у нас с Элвисом был такой потрясающий зрительный контакт на сцене. Он сказал, что я не просто делал свое дело во время прослушивания, я смотрел на него. А по — другому бы и не получилось, ведь это было все равно что играть для прославленного стриптизера. Со всеми теми движениями, которые он выделывал, необходимо было играть в соответствии с тем, что он делал». Десять тактов первой песни, по словам Джерри Шеффа, знали все. И на этом группа была набрана.

До начала официально запланированных репетиций было еще один — два дня. Пока же была установлена шкала жалованья музыкантов: Бертон, как руководитель группы, должен был получать две с половиной тысячи долларов в неделю, а другие музыканты от 1 тысячи до 1200 долларов, кроме Уилкинсона, которому полагалось 600 долларов. Без прослушиваний — исключительно на основе интуитивных ощущений Элвиса — уже были наняты две вокальные группы. Imperials, с которыми он работал на своей госпел — сессии в 1966 году и чьими вещами он продолжал многие годы восхищаться, были естественным выбором, даже при том, что Джейк Хесс больше не работал в группе, а остальной ее состав несколько поменялся. Выступлений же Sweet Inspirations он, напротив, никогда не видел (и не был знаком с группой лично), но ему нравилось звучание Sweet Inspiration, их удачно названного соул — хита 1967 года, и он был знаком с их впечатляющей работой в качестве бэк — вокального сопровождения для Ареты Франклин. Самое же важное, он чувствовал, что их звучание в духе черного госпела в сочетании со звучанием белого квартета Imperials только расширит диапазон исполняемой музыки и позволит передать весь спектр американской музыки, который ему хотелось представить на сцене. Imperials должны были получать 3750 долларов в неделю. Sweet Inspirations, которые по контракту должны были открывать шоу и вследствие этого получали свои номера бесплатно, должны были получать 3500 долларов. Таким образом, с учетом расходов на репетиции и выплат Бобби Моррису, дирижеру оркестра в «Интернэшнл», который должен был обеспечить аранжировки на половину из исполняемых в шоу песен, общие расходы на четьгрехнедельный ангажемент доходили примерно до 80 тысяч долларов — сумма, которая должна была выводить из себя Полковника, но в этом Элвис не желал терпеть возражений. Его интересовало только само шоу.

Репетиции начались восемнадцатого числа и продолжались в течение следующих пяти дней в студиях RCA на бульваре Голливуд. Как и прослушивания, репетиции были откровением для пяти музыкантов — участников, поскольку каждая из них оказывалась уже самим представлением. Все, по словам Джеймса Бертона, который сам был образцом хорошо организованного студийного музыканта, делалось спонтанно. «Мы в один присест разучили, вероятно, сто пятьдесят песен». С Джоном Уилкинсоном, единственным несессионным музыкантом в группе, Элвис был терпелив и всегда доходчиво объяснял ему, чего он хочет, но никогда не важничал. Уилкинсону никак не давалась ритмическая партия к «It's Now or Never». «Это сравнительно простая партия, но я никак не мог сыграть ее так, как хотелось ему. Я сидел в углу, пытаясь научиться играть ее так, как показал мне Джеймс, и тут ко мне подошел Элвис. Я тихо напевал эту вещь, и тут он стал петь со мной в унисон. Когда мы дошли до конца, я спросил: «Я так ее играю?» А он ответил: «Лучше и быть не может».

Чарли постоянно присутствовал на этих репетициях, подбадривая Элвиса, поддерживая его настроение, ведя учет песням, громко смеясь шуткам Элвиса. Программа, с которой Элвис начинал, открывалась композицией «Memphis», великим «потерянным» синглом, который присвоил себе Джонни Риверс, и включала оба блюза «Green, Green Grass of Home» и «Reconsider Baby», которые Элвис записал на своей мемфисской сессии. К концу недели все эти вещи исчезли из программы и были заменены в некоторых случаях более современным материалом, а в других более предсказуемыми вещами.

Они продолжили репетиции в Лас — Вегасе, начав двадцать четвертого. Помогать в проведении репетиций прилетел Фелтон, спустя всего лишь четыре дня после своей женитьбы на секретарше Чета Аткинса Мэри Линч. В концертном зале отеля по — прежнему выступала Барбра Стрейзанд, так что генеральные репетиции проводились либо в репетиционном зале, либо в одном из танцзалов и впервые включали обе группы бэк — вокала, которые до этого никогда не встречались.

Для Sweet Inspirations это событие было сопряжено с немалым беспокойством и тревогой. Во — первых, они не были особыми поклонниками таланта Элвиса Пресли. «Я мало что знала об Элвисе, — рассказывала Мирна Смит, жизнерадостная двадцативосьмилетняя руководитель и де — факто менеджер группы, — поскольку я воспитывалась на совсем другой музыке». Они сидели и ждали начала репетиции, когда впервые появился Элвис. «Он был в костюме шоколадного цвета, загорелый и совершенно бесподобно выглядел, и он подошел к нам и представился, как будто мы не знали, кто он! Затем он запел нашу композицию, мы подхватили и сразу же запели с ним в унисон и тут же влюбились в него».

Последние два дня репетиции проводились в полном составе с участием оркестра, который до тех пор разучивал материал самостоятельно под руководством Бобби Морриса. Глен Сирин прислал из Мемфиса аранжировки для некоторых новых песен, однако по большей части они работали по записям. Элвис нервничал перед первым выступлением так же, как перед телевизионным шоу, переходя от состояния маниакального возбуждения к мучительному страху. В первую неделю в Лас — Вегасе он посетил целый ряд шоу, пристально изучая выступления исполнителей и реакцию публики. За три дня до своего первого выступления он пошел с несколькими парнями посмотреть выступление Барбары Стрейзанд по приглашению певицы. Выступление Стрейзанд, шоу — кабаре из одного исполнителя, которое получило довольно умеренный прием и собрало разношерстную публику, не произвело на него особого впечатления. Эту чертовски большую сцену нужно чем — то заполнять, сказал он Чарли, а она выглядела на ней очень одиноко. У него будет все по — другому, сказал он. Он будет окружен музыкантами, и у него будет две группы бэк — вокалистов с их чудесными и разными голосами; он будет не один.

Первое выступление, 31 июля, было единственным в этот вечер и только по приглашениям, разосланным по списку, составленному из знаменитостей первой величины, над которым Полковник работал последние два месяца. Тут был целый пантеон знаменитостей музыкальной индустрии — от Фэтса Домино и Пэта Буна до Пола Анка, Фила Окса, Кэрол Чантинг, Ширли Басси и Дика Кларка. Полковник даже организовал прилет целого десанта нью — йоркских критиков, которых должен был доставить личный самолет владельца «Интернэшнл» Керка Керкориана, Элвис же послал специальное приглашение на выступление своему первому наставнику Сэму Филлипсу.

Днем состоялась генеральная репетиция, однако к тому времени, как в 8.15 Sweet Inspirations открыли шоу, Элвис привел себя в такое состояние, что у Джо закрались сомнения, сможет ли он выступать. «Все шло хорошо до этого вечера. Его терзала мысль о том, как его примут. Он не мог усидеть на месте, все ходил взад — вперед; можно было видеть, как с него катился пот, когда он выходил на сцену. Он всегда нервничал перед каждым выступлением, но он никогда не нервничал так».

Sweet Inspirations торжественно открыли шоу, отметив свое выступление парадным исполнением «Born Free», «Impossible Dream» и «How High the Moon». Сорокаоднолетний комик Сэмми Шор, которого Полковник углядел на выступлении Тома Джонса, представил потешивший публику номер, который вращался вокруг наставлений его альтер эго — черного проповедника брата Сэма — и включал такие шутки: «Юность впустую расходуется на юных. Дайте нам то, что есть у молодых, и вы знаете, что у нас будет? Множество стариков с прыщами». И затем, без объявления, на сцену вышел Элвис, и не под что — нибудь, а под аккомпанемент песни «Blue Suede Shoes» Карла Перкинсона, которую он практически загубил исполнением в псевдоклассической манере и на фоне претенциозной оркестровки во время шоу на NBC. На этот раз не было и намека на претенциозность; имея под рукой самолично набранных музыкантов, он просто — напросто запел рок — н–ролл, и почти сразу же весь зал взорвался.

Первые несколько вечеров не записывались, однако по записям последующих выступлений и по реакции публики нетрудно представить, насколько оглушительным был этот момент, когда, мощно спев вещь Карла Перкинсона, он запел «I Got a Woman», а затем «All Shook Up», исполненную в слишком быстром темпе, но тем не менее все так же мощно. Затем последовала удивительно искренняя «Love Me Tender» (при этом мощное звучание хора у него за спиной усиливало ее простенькую народную мелодию), а потом вольное попурри из «Jaihouse Rock» и «Don't Be Cruel». И после этого он заговорил уравновешенным голосом, который одновременно и успокоил публику, оглушенную его выступлением, и еще больше усилил ощущение нервной энергии, исходившей со сцены. «Добрый вечер, леди и джентльмены, — сказал он. — Добро пожаловать в этот огромный, первоклассный отель «Интернэшнл» с его прикольными куколками на стенах и клевыми ангелочками на потолке [намекая на аляповатые полуклассические скульптуры, которыми был украшен зал], а я вам скажу, что вы ничего не видели в жизни, пока не увидели клевого ангела. До конца вечера я не раз успею сделать из себя полного дурака, но надеюсь, что вы получите удовольствие от моего выступления».

Элвис был в состоянии куража; весь ужас, который Джо наблюдал у него в течение дня, вырвался наружу в виде невероятного выплеска энергии. Зал бурно реагировал на происходившее на сцене. Когда он стал чувствовать себя более уверенно, в его выступлениях появилось большее ощущение удовольствия, то, что, возможно, ускользнуло от внимания многих критиков и поклонников, присутствовавших на первом выступлении. Это становилось наиболее заметно в обращениях к публике между исполнением песен, которые делались все более откровенными и раскованными, когда он давал волю своей любви к каламбурам и игре слов. Он неизменно с чувством исполнял «Mystery Train» и «Tiger Man», после чего, используя элементы монолога, который готовил с ним для телевизионного шоу Стив Байндер, давал аудитории небольшой исторический урок. Его повествование каждый вечер менялось, однако его суть всегда оставалась одной и той же: как он почти случайно начал свою карьеру в шоу — бизнесе, учась на электрика:

«Но у меня ток шел не в ту сторону. Как — то раз в перерыве на обед я отправился сделать небольшую демонстрационную запись. Я действительно не собирался становиться певцом, но где — то через полтора года один парень запустил ее в радиоэфир. Никто не слышал обо мне, но за одну ночь я стал знаменитостью в своем городе и его окрестностях и начал выступать в ночных клубах и на стадионах. Так я и жил в течение полутора лет, пока не встретил Полковника Сэндерса — Паркера».

Паркер, объяснил он, привел его на телевидение.

«Итак, я приехал в Нью — Йорк, и люди там кричали: «Держите его, держите, черт побери, он только что спрыгнул с дерева…» Словом, было много споров вокруг моей особы, и вот я попал на шоу Эда Салливана, камеры, как вы знаете, снимали меня только до пояса, а Эд стоял в зале среди зрителей и повторял: «Сукин сын, сукин сын», — я же ему говорил: «Спасибо, Эд, большое спасибо» (в тот момент я не знал, как он меня называл). И я участвовал в шоу Стива Алена, где меня хотели приручить, поэтому одели меня во фрак и заставили петь собаке на стуле. Собака хотела помочиться, а я не знал этого, поэтому я все пою и пою («Ты всего лишь охотничья собака»), а собака давай тявкать и пулей вылетела из студии.

Итак, я снялся в том шоу, а после этого отправился в Голливуд. Вы же знаете, Голливуд — это следующая остановка. Обычно это как происходит: вы делаете запись, потом попадаете на телевидение, а затем едете в Голливуд. Там я снялся в «Love Me Tender», «Loving You», «Jailhouse Rock» и «King Creole», в целых четырех картинах, стал, в общем, своим в Голливуде. Я завел себе лимузин, нацепил на нос темные очки и, сидя на заднем сиденье своего «Кадиллака», говорил: «Теперь я звезда кино, я крутой». При этом ел гамбургеры и пил пепси — колу. «Внимательнее смотрите за этой белкой, когда она спрыгивает с дерева!» В общем, я хорошо себе поживал, когда меня взяли и призвали — повязали. За одну ночь все исчезло. Я оказался в другом мире, я проснулся, а прежнего уже нет.

Поначалу они приглядывались к тому, что я буду делать. А когда они увидели, что я такой же, как они, все пошло как надо. Но парням в армии, должно быть, очень одиноко, потому что они чересчур часто напоминают друг другу о матери… В конце концов в 1960 году я вернулся со службы и снялся в «G. I. Blues» и «Blue Hawaii» и еще нескольких довольно успешных фильмах. Но с годами становилось все трудней играть перед камерами, а кроме того, я очень скучал по людям, я тосковал по живой аудитории. И я просто хотел сказать вам, как прекрасно снова вернуться».

А после этого он снова возвращался к шоу. Он никогда не терял внимания публики, он направлял его куда хотел. Это был редкостный триумф, первоклассный успех, признание его прав на трон, которого он всегда жаждал, но никогда не искал открыто, — и исключительно на его собственных условиях.

Для ближайшего окружения Элвиса то первое выступление было почти таким же откровением, как и для публики. Для Присциллы, одетой в тот вечер в мини — платье с открытой талией и белыми оборками и ультрамодные белые ботинки (наряд, лично одобренный Элвисом), «это была энергия, энергия, которая окружала сцену, и харизма, которую он являл собой, — не думаю, что я чувствовала нечто подобное у какого — нибудь другого исполнителя. Конечно, и у других исполнителей есть харизма, но у Элвиса была аура самца, он излучал горделивость, которую вы видите только у животного. На сцене у него был вид хищника, он, словно тигр, рыскал по сцене, ты смотрела на него и думала: «Господи, неужели это тот мужчина, с которым я…» Было невозможно увязать воедино того человека, которого ты знала в жизни, и этого человека на сцене. Это было невероятно».

Многие из зрителей заметили, что он словно пребывал в каком — то другом мире; бывали моменты, когда его глаза заволакивала дымка и было невозможно предугадать, что он сделает в следующее мгновение. «Это был как будто другой Элвис, — признавалась Пэтти Пэрри, парикмахер, которая входила в группу уже почти девять лет. — Казалось, что по сцене разливается свет, словно от него и от публики шло электричество, это было поразительно и непостижимо. Ты просто забывала, что это твой приятель». Его отец гордо восседал в первом ряду столиков с Ди и детьми, излучая спокойное сияние. Но больше всех, пожалуй, был потрясен Фелтон, по — прежнему бывший самым пылким поклонником Элвиса. «Он был точно буйный, — рассказывал продюсер, пытаясь описать выступление Элвиса несколько лет спустя своему другу. — Он был везде на сцене. Он чуть ли не калечил себя — делал сальто и пируэты и все такое; исполняя «Suspicious Minds», он опустился на одно колено, сделав сальто через сцену, и попросту покатился. Он выделывал сумасшедшие вещи, пока все не уговорили его не делать этого, и я не преувеличиваю».

Когда он сошел со сцены в тот вечер, царило ощущение почти физического облегчения. У Полковника, который упорно воздерживался от всякого проявления чувств, в глазах стояли слезы, когда он пришел за кулисы, — ни Джо, ни Присцилла, ни Чарли никогда не видели ничего подобного. В тот единственный момент словно не было ни масок, ни личин — оба шагнули друг другу навстречу и без слов обнялись. Полковник вздрагивал от переполнявших его эмоций. Затем все ушло. По мнению Джо, это был момент самой большой близости между ними.

На фотографиях с пресс — конференции, прошедшей после выступления, Элвис выглядит гордым, сияющим, переполненным уверенностью в себе. Для этого случая он переоделся в один из стильных костюмов, которые ему сшил накануне выступлений Билл Белью, — с широким разноцветным шейным платком и высоким воротником. С обеих сторон от него за длинным банкетным столом сидели Джо и Вернон, тут также были Ламар, Сонни и Чарли, а председательствовал с видом победителя Полковник — в белом переднике мясника, на котором было оттиснуто большими буквами: «Элвис в «Интернэшнл» собственной персоной». Элвис всю пресс — конференцию стоял, отвечая на предсказуемые вопросы. Мечтает ли он о возвращении к живым концертам? Не устал ли он сниматься в фильмах? Не считает ли он, что было ошибкой выпускать столько саундтрековых альбомов? На каждый из этих вопросов он отвечал утвердительно и дипломатично («Я устал петь для черепашек», — сказал он в ответ на последний вопрос).

Были сделаны еще снимки. Зашел разговор о возможности выступления за границей, и в какой — то момент «визжащий лорд Сатч», британский рокер, который баллотировался в парламент, выкрикнул, что предлагает «миллион фунтов стерлингов за два концерта в Англии на стадионе Уэмбли». Гонорар будет включать документальный фильм, снятый на основе концертов, и отнимет у мистера Пресли не более чем одни сутки. «Вы должны спросить у него», — сказал Элвис, повернувшись к Полковнику со слегка озадаченным видом. Полковник попросил, чтобы повторили предложение, а затем сказал: «Вносите залог». «Хорошо, я займусь этим», — откликнулся лорд Сатч. «Вы хотели бы выступить в Англии?» Несомненно, он хотел бы выступить там, без колебаний ответил Элвис, «и это случится скоро». По окончании пресс — конференции он сфотографировался вместе с сияющим Фэтсом Домино, который, как убеждал Элвис циничных репортеров, оказал на него огромное влияние и должен по праву считаться королем рок — н–ролла. После этого вся компания переместилась в его семикомнатный люкс на двадцать девятом этаже (даже более роскошные апартаменты на тридцатом этаже, которые полагались ему по контракту, еще не были закончены), где они снова и снова переживали в памяти прошедший вечер.

По мере выполнения ангажемента Элвис чувствовал себя все более раскрепощенно, что отражалось и на его поведении на сцене. Его монолог становился все более и более шутовским — настолько, что по временам казался почти сюрреальным. Так как женщины в зале стали вести себя все более несдержанно (почти с первого же выступления они принялись бросать на сцену лифчики, трусики и нижние юбки), он начал раздавать поцелуи, поначалу от случая к случая, а затем как часть своего выступления. Примерно спустя две недели от начала ангажемента он сначала случайно разорвал брюки, а вскоре и это тоже стало своего рода ритуалом, а один раз он исполнял «Memories» из — за занавеса, переодевая брюки. В один из вечеров во время исполнения «Are You Lonesome Tonight?» у него вызвало истерический смех сопрановое облигато Сисси Хьюстон, и он уже не смог исполнять эту песню. В другие вечера он с Чарли начинал дурачиться, и аудитория получала спектакль, который нередко наблюдали подруги и режиссеры. И тем не менее шоу никогда не теряло своей внутренней энергии. Элвис всегда был полностью увлечен действом, музыка по большей части оставалась все такой же живой и эмоциональной, просто атмосфера на выступлении стала более радостной и веселой, что было только естественно для исполнителя, который начинал чувствовать себя все больше и больше в своей стихии.

Полковник тоже пребывал в своей стихии — рассказывал о карнавальных днях своей молодости, набирал новых членов в свою лигу, грелся в лучах новообретенного успеха, однако на каждом углу попирая респектабельность. Несколько репортеров были свидетелями того, как этот вездесущий старый чудак, заслуживавший по крайней мере снисходительного упоминания в каждой новой истории о замечательном воскрешении карьеры Элвиса Пресли, проигрывал за игрой в рулетку по нескольку сотен долларов за раз.

«Интернэшнл» отмечал присутствие Полковника более официальным образом, уже на следующий день воспользовавшись своим опционом на второй ангажемент, а три дня спустя разорвав контракт Элвиса и повысив его жалованье до 125 тысяч долларов в неделю. Это было привязано к продлению срока действия договора, по которому Элвис должен был выступать в «Интернэшнл» дважды в год в течение следующих пяти лет, что гарантировало обязательный в глазах Полковника миллион долларов за восьминедельную работу по 1974 год включительно. Что касается опасений, которые Полковник мог иметь относительно того, что кому — то будут предложены лучшие условия, были даны многочисленные заверения и устные гарантии, что его мальчик будет сохранять привилегированное положение на протяжении всего срока действия контракта, — иначе говоря, что казино будет автоматически вносить изменения в контракт Элвиса, буде другие исполнители получат более выгодные условия.

Полковник ни в коем случае не беспокоился. Теперь он был так же уверен в способностях Элвиса, как и в своих собственных. Его единственное опасение состояло в том, что, возможно, все складывается слишком хорошо; он наблюдал за мальчиком, и его все больше охватывала тревога, что, возможно, он начинает чувствовать себя на сцене слишком вольготно, обрушивая на зрителей каскад непристойных словечек и неприличных замечаний, которые Полковник считал неуместными, особенно на дневном шоу, на котором нередко присутствовали дети. Элвис должен следить за собой, написал он в резкой записке после его выступления 22 августа. Он знает, что Элвис не хочет испортить все то, что им дал до сих пор ангажемент, но он также понимает, что может только сказать это Элвису, что только во власти Элвиса как — то изменить ситуацию. Теперь, давал понять он, как и раньше, они снова вместе против всего остального мира.

Бесконечно появлялись старые и новые друзья — званые и незваные. Клиф Гливз сдал билет на самолет, который прислал ему Элвис, и отправился на машине из Мемфиса с Сэмом Филлипсом, а Джордж Клейн и Марти Лэкер отложили свой приезд до конца недели по просьбе Элвиса, с тем чтобы они могли увидеть его выступление после того, как будут устранены все шероховатости. «Элвис получает здесь невероятный прием, — сообщали они в «Мемфис пресс — симитар». — Нужно увидеть это самим, чтобы поверить в это». Уже в середине их пребывания в Лас — Вегасе к ним присоединились Чипе и мемфисский антрепренер Герби О'Мелл, а мемфисский врач Элвиса доктор Никопулос, который помог ему отсрочить свой приезд на съемки фильма «Clambake», впервые лично встретился с Полковником Паркером после своего краткого знакомства с ним по телефону два года тому назад. Джерри Ли Льюис едва не сцепился с Полковником, когда тот попытался очистить гримерную от посторонних, включая Джерри Ли Льюиса. «Я не позволю какому — то старому горлопану указывать мне, с кем мне пить», — грубо заявил Джерри Ли Элвису и всем остальным в комнате, но не получил от Полковника и намека на почтительность.

Каждый вечер Элвис держал в своем номере двор. В один вечер к нему мог заглянуть Том Джонс, и они пели дуэтом до самого рассвета. В другой вечер это могли быть просто Imperials, с которыми Элвис любил петь старые госпелы. «Каждая ночь была вроде представления по монаршему повелению, — вспоминал менеджер Imperials и клавишник Джо Мошио (доходило до того, что в некоторые вечера вам хотелось попросту улизнуть из номера после нескольких дежурных поздравительных слов, чтобы не застрять там на всю ночь). — Очень часто ему действительно просто хотелось попеть, и он садился за рояль и развлекал всех присутствующих. Иной раз там толпились знаменитости, иногда были просто завсегдатаи, а чаще всего компания состояла из парней». Кто бы ни присутствовал, номер всегда был полон людей, и Элвис всегда пел. Некоторые из парней говорили, что все как в старые времена, — но скорее было так, словно старых времен никогда не было.

Элвис был настроен особенно оптимистично, когда беседовал с британским музыкальным журналистом Реем Конноли, пишущим для «Нью мьюзикал экспресс», давая редкое интервью, санкционированное Полковником (и проходившее в его присутствии). «Могу сказать, что мы приехали сюда не из — за денег, — заявил он Конноли. — Я все эти последние девять лет хотел снова выступать на сцене, и это все копилось и копилось во мне с 1965 года, пока напряжение не стало невыносимым… Не думаю, что смог бы дольше терпеть». Что касается денег, то это в действительности не важно, он даже не хочет знать об этом.

Он смеется и откидывает назад голову, демонстрируя свои ослепительные зубы и поражая своими удивительно длинными ресницами. «Можно ведь и так сказать? — юморит Полковник. — Полковник не имеет никакого отношения к финансам мистера Пресли. Ими исключительно занимаются его папа, мистер Вернон, и его бухгалтер».

Мистер Пресли — старший, упитанная и седая версия своего сына, если вы когда — нибудь видели последнего, кивает при этих словах и берет еще одну бутылочку пива из бара.

«Он может спустить все свои деньги, если хочет. Мне все равно», — прибавляет Полковник. Все это говорится с легким и добродушным юморком — простецким и домашним, если угодно.

Композиция «Suspicious Minds» была выпущена в конце августа без каких — либо уступок со стороны Чипса в плане издательских прав. Она была сведена в Лас — Вегасе через неделю с начала ангажемента и вобрала в себя особенности манеры, в которой Элвис исполнял ее на сцене, — с тем же мнимым окончанием, в котором звук затихает, а затем снова возобновляется, когда одни и те же три строки повторяются снова и снова в почти пятиминутной коде, которая, вполне возможно, была подсказана «Неу Jude» «Битлз» и звучала трубами «Интернэшнл». Новое окончание они записывали на «Юнайтед Рекординг» — восьмитрековой студии, одним из владельцев которой за три года до этого стал Билл Портер, инженер RCA, работавший на всех нэшвилльских сессиях Элвиса с 1960 по 1963 год. Это создало нешуточную техническую проблему для Портера, поскольку все восемь дорожек были уже заняты, однако он решил ее, записав трубы вживую сначала поверх стерео, потом поверх мономикса, убавляя звук, а потом его увеличивая в соответствии с рекомендациями Фелтона. Глен Сприн, который написал аранжировку для предпоследней версии, не мог поверить своим ушам, когда услышал окончательный вариант. «Если сказать честно, мы попросту покатились со смеху, когда услышали концовку. Делать такое вживую, когда ты выступаешь перед публикой и она принимает участие, это одно. Джин Крисман, пожалуй, больше всех высказывал свое возмущение — он не скупился на слова, чтобы выразить то, что чувствовал. У Бобби Эммонса лишь появилось на лице озадаченное выражение, и мы все повторяли, слушая концовку: «Господи, как они могли это сделать?» Но ничего поделать мы с этим не могли».

Отвращение Глена отражала реакция Чипса. Для Чипса это только подтвердило его худшие подозрения в отношении той компании, с которой он связался, — те же люди, которые пытались отнять у него издательские права, подорвали его репутацию и теперь пытались украсть его звук. Они были не лучше любителей, на его взгляд, превратив мастерски сделанную запись в своего рода аудиошутку, а успех этой записи, вероятно, только стал последней преградой на пути каких — либо деловых отношений, хотя весь оставшийся год он продолжал поддерживать с Элвисом хорошие личные отношения. Как бы то ни было, сингл — с затуханием звука, кодой и всем остальным — стал самой успешной записью Элвиса за семь лет, его первым хитом номер один с 1962 года, доказав, возможно, что Элвис был по — своему прав не меньше, чем Чипс.

Все эти страсти ускользнули от внимания Элвиса, заслоненные всплеском огромного интереса к нему и его творчеству. Уже одна статистика лас — вегасского ангажемента красноречиво говорила о его успехе: 101 500 посетивших его выступления только по билетам, полтора миллиона долларов общего сбора, самая большая посещаемость в истории Лас — Вегаса (для сравнения Дин Мартин собрал за три недели чуть раньше тем же летом в меньшей «Ривьере» 50 тысяч слушателей). На следующий вечер после завершения своих выступлений Элвис вместе с Полковником, его штатом и всеми парнями, их женами и подругами присутствовал на открытии выступлений Нэнси Синатры. В порыве распиравшего его великодушия Полковник купил рекламу в газетах и на радио от своею имени и имени Элвиса, убеждая людей посетить выступления Нэнси. После шоу Полковник заметил в гримерной Мэка Дэвиса, который участвовал в открытии выступления Нэнси. «Он узнал меня и сказал: «Я же говорил, что ты станешь звездой». «Да, — ответил я, — вы почесали мне голову на счастье». «Неужели?» — спросил он. «Да», — ответил я. «Ну, тогда ты точно станешь звездой», — сказал он». Затем они все отправились на вечеринку, устроенную отцом Нэнси, и Элвис сфотографировался с Фрэнком Синатрой — теперь уже как равный с равным.

Глава 10 НОЧЬ В ОПЕРЕ

(сентябрь 1969 — сентябрь 1970)

Первый раз за почти десять лет Элвис почувствовал, что ему не к чему стремиться. Не намечалось ни съемок, ни записей песен или выступлений на телевидении — ничего не планировалось до его возвращения в Лас — Вегас в конце января. Он почувствовал невероятное облегчение, когда было решено, что он выступит в августе, но даже выразить эту радость ему было довольно тяжело. Им овладело бессознательное ощущение, что Мемфис уже не его родной город, и целый месяц он метался между Лас — Вегасом и Лос — Анджелесом, Лос — Анджелесом и Палм — Спрингс, где новый, купленный им в апреле дом заполнялся его гостями каждый уикенд. В Мемфис Элвис вернулся только в конце сентября, но всем, включая Присциллу, было ясно, что оставаться дома вместе с женой он не собирался.

В начале октября они отправились на Гавайи. Поездка была полностью оплачена «Интернэщнл» в знак их признательности за незабываемое выступление Элвиса, побившее все рекорды. Но даже Гавайи утеряли свою прежнюю привлекательность для него.

Элвис, Присцилла, Джо и Джоанн стали обдумывать план поездки в Европу вместе с Джерри и Сэнди Шиллингами, двоюродной сестрой Элвиса Пэтси и ее мужем Джи Джи. В Лос — Анджелес они вернулись лишь на неделю, чтобы получить паспорта. На несколько дней поездка в Европу целиком увлекла их воображение, они строили планы, рассматривали карту, выбирая те места, которые им хотелось бы посетить. Но затем действительность рассеяла все их иллюзии, когда Полковник заявил, что европейские поклонники Элвиса всерьез на него обиделись бы, узнав, что он приезжает к ним как турист, не планируя никаких выступлений.

Все восприняли эти слова в штыки поначалу. Элвис сказал, что как раз собирался послать Полковника к чертям — чья вина, что они никогда не были в Европе? — и на какой — то момент они все ему поверили. Но, немного подумав, он покорно принял точку зрения Полковника, и вместо Европы они отправились на Багамы. Там у Полковника были какие — то знакомые, и он подумал, что вся компания прекрасно проведет там время. Но на второй день их пребывания там случился ураган, так что их отдых ограничивался посещением ресторанов и казино, и домой они вернулись спустя неделю, двадцать девятого октября. На следующий же вечер Элвис появился в Лас — Вегасе, где во время игры в блэкджек его заприметила ведущая колонки сплетен Рона Барретт. Он «проигрывал, послушно выписывая чеки, а две красотки стояли рядом, ловя его поцелуи после каждой перевернутой карты». Когда скандальная журналистка описывала эту сцену в своей колонке от шестого ноября, она отметила, что «все в восторге от того, как отлично в последнее время выглядит Элвис, прекрасно проводя время в «Интернэшнл»… Сам же он отвечает на подобные комплименты так: «Вот что может сделать для вас неудачная женитьба!»

Пока Элвис совершал невообразимые вылазки то в Даллас, то в Лас — Вегас, то в Палм — Спрингс, Присцилла вынуждена была заполнять время танцами, актерскими выступлениями, готовкой и уроками каллиграфии. В ее голове все чаше появлялась мысль, которую полностью подтверждало его поведение: Элвису было хорошо, только когда он выступал; в ладах с собой он был только тогда, когда был целиком занят гастролями. Она замечала его охлаждение, его измены, серьезные и не очень, но она хранила молчание, старалась поддерживать хотя бы видимость отношений, живя в доме, предназначенном для них двоих, а не для того сплоченного братства, которое покрывало все его проступки в течение долгих лет. Это все равно не срабатывало, и их брак не создавал уже даже видимости близких отношений, но больше всего раздражало ее то, что Элвис и сам уже не мог обманывать себя этой иллюзией. Во время затиший он не знал, чем себя занять. Он вел себя как ребенок. Он принимал таблетки, читал или просто ел — потому что ему было до смерти скучно. «Знаете, он вынужден был заполнять свое время хоть чем — нибудь».

Точка зрения самого Элвиса на происходящее была еще более туманной. Несмотря на то, что он никогда не позволял себе полностью это признать, он осознавал, что утратил верность своим идеалам, и все выходило уже не по задуманному плану. Он осознавал, что его женитьба на Присцилле не являлась союзом двух близких душ, а ее неспособность разделить его духовные устремления была явным препятствием к созданию по — настоящему крепкого брака. Развивая эту логическую цепь, он тем не менее ощущал, что до сих пор так и не знает, какая роль ему предназначена, какова цель его пребывания в этом мире, хотя, как ему казалось, выступая, он был к ней близок, как никогда раньше.

Он снова посетил Дейю Мату. Она рассказала ему о своем путешествии в Индию, совершенном годом ранее. В ответ он поделился теми чувствами, которые заставляли его вернуться к живым выступлениям. Его что — то толкало на это, он хотел доставить людям радость. Он мечтал иметь духовное влияние на всех тех молодых ребят — это желание было основным. «Я хочу почувствовать любовь Бога. Я хочу отдать любовь в ответ. Я хочу помочь молодежи добиться более духовного общения с Богом». «Я думаю, на это его толкал недостаток — я не знаю, подходящее ли это слово — терпения, самодисциплины, способности сконцентрироваться на чем — то достаточно долго, чтобы всё увидеть в правильном свете».

Тем не менее успех его записей, новое подтверждение его популярности подтолкнули его к мысли, что он находится на правильном пути. Помимо того, что он опять начал заниматься духовным самоусовершенствованием, он снова увлекся карате, пусть уже не так серьезно, как много лет назад в Германии. Эд Паркер, обладающий общепризнанными заслугами в этой области, одинаково энергично рекламировал и карате, и самого себя. Во время их встречи в Лас — Вегасе он сумел убедить Элвиса в необходимости занятий, так как теперь он стал еще более популярным и соответственно менее защищенным от толп поклонников. Карате же, по мнению Эда, должно было помочь ему защитить себя. Элвис брал частные уроки в школе Эда в западном Лос — Анджелесе, и тот считал его весьма способным, хоть и немного неуверенным учеником.

Когда им действительно двигал дух, он мог заниматься целыми днями. Целеустремленность была огромной частью его характера. Он был настолько пытлив, подстегивал меня, задавал вопросы. Его интересовало не только «как», но и «почему»… Я четко помню мальчишескую усмешку, которая появлялась на его лице, когда у него «получалось». Паркер наградил его особыми сертификатами его собственного института Кенпо. которые являлись знаками признания не столько его успехов, сколько его приверженности философии карате. По мнению Эда. это было признание вопреки соблюдению особых правил в данном учении. Но ни у кого не вызывало сомнений, что приверженность Элвиса карате делает очень много для продвижения этого боевого искусства в массы в целом, не говоря о повышении популярности школы карате Эда Паркера в частности.

Что же касается самого Элвиса, он не чувствовал необходимости улаживать какие — либо несоответствия именно сейчас; все само собой образуется, ведь теперь его цель стала ясна, а миссия определилась. Все остальные проблемы были временными, а противоречия между тем, чего он желал и что получал, должны были однажды рассеяться, ведь его желание делать что — то великое должно было в конце концов победить его слабость. Он был бедным мальчиком, который не забывал, откуда он пришел, и поэтому не хотел останавливаться на достигнутом. Если выразить его чувства словами хита 1966 года «Man of La Mancha», который был его любимым с того момента, как он услышал его в исполнении Роя Хамильтона, Элвис осмеливался мечтать о невозможном и видел, как его мечты сбываются. Он делал это подобно другим признанным пророкам, с тем же чувством упрямой решимости, о которой несколькими месяцами раньше спел Фрэнк Синатра в своем суперхите: пусть с ошибками, но он сделал это по — своему.

Репетиции для выступления в Лас — Вегасе начались десятого января, за три недели до концерта. Элвис был очень нетерпелив: надо было отработать новый репертуар и найти двух новых музыкантов. Возникшая необходимость найти нового барабанщика была крайне неприятным сюрпризом, но Ронни Тат, нанятый самым последним и получавший меньше всех денег, как и ритм — гитарист Джон Уилкинсон, не мог мириться с финансовыми условиями Тома Дискина и нашел себе более прибыльную работу. Его заменил Боб Лэннинг, компетентный сессионный музыкант из Лос — Анджелеса с прекрасными рекомендациями, но он совершенно не обладал способностью зажечь публику и тем особым чутьем, которое Элвис искал в барабанщике. С самого начала репетиций Элвис принял решение вернуть Ронни любой ценой. А вот пианист был удачно найден с первого раза. Им оказался двадцатиоднолетний уроженец города Лаббок, штат Техас, Глен Д. Хардин, который ранее играл в группе Бади Холли The Crikets, затем попал в морскую пехоту. Будучи разжалован, он познакомился в Лос — Анджелесе с Джеймсом Бертоном. Работая с Джеймсом и Джерри Шеффом над музыкой «Shindig», он обучился основам аранжировки. Именно Джеймс предложил Глену принять участие в шоу в Вегасе, но он отверг предложение, потому что на тот момент был занят аранжировками и студийной работой. Затем Ларри Махоберак решил, что хочет вернуться к сессионной работе, и Джеймс позвал его снова. На этот раз Глен был согласен.

«Я попал туда, там были Джеймс, Джерри и мои друзья — это не было похоже на репетицию или что — то в этом роде. Мы просто сели вместе и сыграли пару — тройку мелодий. Кажется, Элвис никак не мог запомнить слова какой — то песни, а я их знал — думаю, ему было приятно работать со мной. Мы смеялись, болтали, дурачились и отлично проводили время. А потом он сказал: «Слушай, я хочу, чтобы ты пошел и заключил пари вон с тем парнем». Я ответил: «Если не возражаешь, я бы хотел поспорить с тобой». Он согласился: «Хорошо, давай». Мы вышли в холл, мне надо было сказать всего несколько предложений — это было несложно, просто пожать руку, но это было отличное пари».

Хардин считал неформальный подход Элвиса к музыке очень современным и свежим. Элвис нерепетировал так, как это делают большинство музыкантов. «Иногда мы продолжали репетировать ночами, играя абсолютно разные песни. Ему это нравилось. Он сам отбирал музыку для своих выступлений и не хотел ограничиваться определенной, неизменной программой. Он хотел, чтобы мы могли исполнить все, что угодно, и на любой случай».

К времени приезда в Лас — Вегас девятью днями спустя они переиграли, по мнению Хардина, несколько сотен песен. Они работали десять дней в том же отеле, что и предыдущий раз, сначала с группой бэк — вокалистов, затем с оркестром. В какой — то момент Элвис захотел попробовать исполнить слезливую балладу группы Everly Brothers «Let It Be Me», но у них не было аранжировки этой песни. Глен решил устранить это недоразумение, и на следующий день, когда Элвис зашел в репетиционный зал, оркестр уже разучивал песню. После этого эпизода подобной работы у Глена прибавилось.

«Первые несколько вещей мы сделали вместе, он обычно играл на фортепьяно и говорил: «Слушай, старик, а вот здесь мне нужны голоса», и он давал указания, что им петь, — для него было очень легко делать аранжировки».

Шоу, которое Элвис готовил на этот раз, кардинально отличалось от предыдущей презентации в августе. Явная смена репертуара объяснялась тем, что они собирались выпускать новый живой альбом, хотя один уже был выпущен после первых гастролей.

Очевидно, в этом решении прослеживалась часть философии Полковника. Для тех, кто не мог себе позволить приехать в Лас — Вегас, живой альбом был целым делом, считал Полковник. А для тех нескольких сотен тысяч, которым посчастливилось туда попасть, что могло быть лучшим сувениром? Им не нужен был продюсер, не надо было заказывать студию, все музыканты работали по контракту, и, так же как в кинофильмах, внешность служила раскрутке альбома, в то время как альбом соответственно раскручивал уже не просто внешность, а звезду.

С другой стороны, для Элвиса это было возможностью сделать шоу, которое бы отразило его последние на тот момент пристрастия. На репетициях они обратились к таким редко записываемым вещам, как «In The Ghetto», «Don’t Cry Daddy», «Sweet Caroline» Нейла Даймонда и к новейшему синглу «Kentucky Rain». Вдобавок к этому Элвис представил свои обработки таких уже известных хитов, как «Proud Mary», эту песню — дань южным корням, в свое время исполнили «Creedence Clearwater Revival», далее шла более приземленная фанковая вещь Тони Джо Уайта «Polk Salad Annie» и новая песня Джо Саута «Walk a Mile in Му Shoes», которая представляла собой своеобразный синтез хиппи — музыки, госпела и христианской веры, с которой Элвис полностью себя идентифицировал. Все песни были подобраны грамотно и с претензией, все они требовали от исполнителя своего рода смирения и с артистической точки зрения (он не являлся их автором), и с финансовой (он не владел авторскими правами, хотя в большинстве случаев он их получал). Еще один момент, который роднил все эти песни, состоял в том, что, как и в песне The Righteous Brothers «You've Lost That Loving Feeling», представленной в августе, во всех них просматривалась тенденция к музыкальной или философской грандиозности наряду с открытым подчеркиванием того факта, что Элвис Пресли не желал быть ограниченным в своем выборе. И, как почти все участники коллектива отметили про себя, не важно, какие при этом у каждого были воззрения на ту или иную песню, — не заразиться его страстью на тот момент было практически невозможно.

Премьера шоу сопровождалась привычной помпезностью и присутствием одиозных личностей, таких, как Фэтс Домино и За За Габор. Полковник, начавший подготовительную деятельность задолго до прибытия Элвиса, распорядился оформить сцену в соответствии со вкусами исполнителя. А Билл Белью несколько видоизменил костюм в стиле карате, в котором Элвис появился на августовском концерте, сделав его менее сковывающим движения с помощью особого кроя и ткани. Во время последнего выступления звук был единственным моментом, которым Элвис был крайне недоволен, поэтому на этот раз был нанят бывший звукоинженер компании RCA Билл Портер, который переписал и наложил партии духовых в песне «Suspicious Minds» в своей студии в Лас — Вегасе, чтобы помочь Фелтону. Хотя у него не было особого опыта в работе над живыми шоу, он с радостью принял участие в подготовке концерта и добавил на сцену пару колонок Шур, чтобы Элвис мог себя слышать.

«Элвиса Пресли явно уже не остановить», — писал корреспондент Commercial Appeal Джеймс Кингсли в своем ревю для Rolling Stone. Он подчеркивал ту новую многогранность, которую Элвис начал демонстрировать, исполняя свои хиты и перепевая других, его отличное чувство юмора. Он красочно описывал, как Элвис одаривал присутствующих поцелуями, валился на спину, произносил свои очаровательные самокритичные монологи, приковывал жадное внимание публики, намеренно небрежно отпивая воду. Заметив в зале Дина Мартина, Элвис неожиданно выдал свою версию его суперхита 1964 года «Everybody Loves Somebody»; он забыл слова четырех песен в течение концерта, останавливал оркестр и начинал заново («Я очень нервничал», — сказал он восторженной публике), окончилось все овацией, которую публика устроила стоя, когда он завершил концерт песней «Suspicious Minds», затем вернувшись по требованию поклонников и исполнив «Can't Help Falling in Love».

В большинстве своем рецензии были восторженными (Роберт Хилберн из Los — Angeles Times назвал выступление Элвиса «безупречной демонстрацией …вокальных данных и потрясающей способности завести публику»; Фрэнк Либерман из Herald Examiner объявил, что «новое десятилетие принадлежит ему»), но все же оценки не всех критиков были столь радужными. Будущий биограф Элвиса Альберт Голдман, писавший статью для журнала Life, открывал ее одним выделенным наречием: «Шикарно!» — или какое — то подобное наречие, — это единственное подходящее слово, чтобы описать последнее полубожественное явление Элвиса Пресли в Лас — Вегасе. Он язвительно прошелся по поводу сексуальности Элвиса («Такого эффекта смогла добиться еще лишь Марлен Дитрих, когда сразила всех наповал, обнажив свои ноги…»), по поводу его искренности («Он так утомителен в своем безупречном нарциссизме»), по поводу его музыкальности («Он бренчит на своей акустической гитаре с небрежностью опытного ловкача») — Голдман не одобрил ничего. Как профессор классики Колумбийского университета он с презрением отозвался о публике, исполнителе и зрелище в целом (больше всего его позабавила картина «своего рода мужского десерта, в который, как зубами, глазами впивались через бинокли сотни голодных женщин»). Но, пожалуй, в одном его критика имела под собой твердую почву — шоу Элвиса действительно напоминало серию хорошо отрепетированных поз и приемов. Конечно, Элвис был волен делать все, что пожелает, и в этом смысле его выступление продолжало быть очень спонтанным и непредсказуемым — но, если взглянуть шире, оно утеряло свою свежесть, так как у Элвиса была тенденция, по выражению Голдмана, «сочетать каждый номер с классически вырисованным образом — Элвис как Метатель Диска, Элвис как Стрелец, Элвис как Умирающий Балл». Конечно же, профессору явно не хватило чувства юмора, чтобы правильно воспринять эти перевоплощения Элвиса, но он правильно уловил, что это были именно перевоплощения, а не истинные, неподдельно естественные эмоции исполнителя, который стремительно вышел из пятидесятых, чтобы начать головокружительную карьеру в «Интернэшнл» всего шестью месяцами ранее.

Продолжение гастролей было предсказуемо успешным. Делались новые записи, ставились все новые цели, стремительно разворачивался бизнес, втягивая все новых людей, увлекая весь город. Хотя Элвис продолжал создавать все новые песни, программа в целом приобрела уже четкие контуры и стала устойчивой, максимально приблизившись к тому идеалу, к которому он всегда стремился, ранее посещая Лас — Вегас. На своих концертах здесь Фрэнк, Дин или Сэмми воспринимали сцену как свою большую гостиную, где откровенно и от души дурачились, но прекрасно понимали, что за это им еще и платят. Элвис в отличие от них к своим поклонникам испытывал глубокое уважение и искреннюю любовь — чувства, с которыми Мартин или Синатра просто не ассоциировались. Тем не менее он осознавал, что развлекает их, представая перед ними иногда в своем истинном, «непричесанном» виде. Двадцативосьмилетнему Фрэнку Либерману, критику Los — Angeles Herald Examiner, Элвис признался, что Вегас ему «подарил новую жизнь. Я стал снова живым. Появилась надежда на будущее… Ожили чувства, работа наполнилась смыслом». У него появилось желание опять сниматься, как сказал он Либерману, который этим двадцатиминутным интервью был вознагражден за свою хвалебную статью по поводу премьеры нового шоу. «Я снова хочу попробовать сниматься, чтобы понять, действительно ли хорошо у меня это получается. Мои прежние роли были пустыми и ничтожными, но найти что — то хорошее очень трудно… А мне нужно что — то по — настоящему хорошее. Я просто не могу возвращаться к разбивателям девичьих сердец и солдатам или чему — то в этом роде».

Участники группы все больше напоминали сплоченную семью, и ему это очень нравилось. «Как только шоу заканчивалось, он приходил к нам в гримерную», — вспоминала Мирна Смит из Sweet Inspiration. «Его парни оставались у него в гримерной, а он приходил к нам и болтал с нами обо всем, о своей личной жизни, о многом другом. Мы даже спорили с ним, конечно, подолгу он с нами не задерживался, но, если у нас получалось встретить его одного, с ним можно было поговорить обо всем. Только не надо было его смущать — он ведь был таким незащищенным, я думаю, таковой была его натура».

Они дрались подушками, обливали Друг друга водой, обменивались разными книгами (так как Эстель была самой религиозной, он читал ей отрывки из «Безличной жизни» и рассказывал о влиянии матери на свою жизнь, которое он до сих пор ощущал), в их отношениях присутствовала особая интимность, которая тем не менее не переходила каких — то незримых границ. Их смущали только приглашения Элвиса зайти к нему в номер после концерта. «Приходя туда, — говорила Мирна, — мы попадали на вечеринку. Не было смысла идти к нему в номер, ведь наши разговоры происходили в гримерной. Когда он приходил к нам туда, мы были друзьями». Как говорил Джо Москео из Imperial, Элвиса расстраивало то, что госпел — квартет не особо часто появлялся в его номере, но даже если бы им этого сильно захотелось, к тому времени подступиться к нему стало слишком сложно. Казалось, что вокруг него слишком много людей, которые принимали решения. Джо Эспозито мог сказать: «Сегодня он очень устал, мы не хотим никаких посетителей в гримерной». Ламар и Чарли стояли в холле за дверями, они казались себе очень крутыми, когда говорили: «Даже не мечтай попасть внутрь». «Я всегда чувствовал, что меня хотят куда — то задвинуть. В те редкие минуты, когда нам удавалось с ним пообщаться, он так хорошо к нам относился. Но всегда в общении присутствовала какая — то нервозность; трудно было понять, когда ему действительно хотелось поговорить, а когда нет, всегда рядом находился кто — то, говорящий, что надо делать, а чего делать не стоит. [Появлялось ощущение, что] Элвис об этом даже не подозревал».

Хотя пообщаться с ним могли только избранные, атмосфера вокруг него была опасно волнующей. Она напоминала атмосферу старших классов школы со всеми трюками и приколами, сексуальными ожиданиями. Окружение, сформировавшееся вокруг Элвиса со времени, когда ему исполнился двадцать один год, постоянно соревновалось между собой. Это было соревнование среди мужчин, которым было далеко за тридцать, когда каждый ждал, на ком в этот вечер остановит свой выбор Элвис, чтобы потом выбирать самим уже из оставшихся женщин. Как сказал Глен Д. Хардин, «это напоминало клуб глупых мальчиков… Одну сумасшедшую вечеринку». Но это была вечеринка, из которой были исключены жены и подруги. Происходило как бы воссоединение одной большой семьи, которую сначала разбило появление Ларри Геллера, а затем женитьба Элвиса. Самой Присцилле все больше казалось, что это было состязание между «обожанием толпы» и реальной жизнью, в котором у реальной жизни не было абсолютно никаких шансов на победу.

Они открывали для себя новые волнующие ощущения, которых они не испытывали все те годы работы «с девяти до пяти» — по меткому выражению Джо — в Голливуде. Тогда у каждого случались однодневные интрижки, но потом каждый отправлялся домой к жене или подруге. В шестидесятые Палм — Спрингс и Лас — Вегас представляли собой мирок, в котором правил и ограничений просто не существовало, там всегда от них можно было скрыться. Теперь же все они не просто посещали этот мирок, а жили в нем постоянно, и теперь всеми ими, а не только одним Элвисом овладело стойкое ощущение, что это их жены состояли в браке, а не они.

Фелтон записывал шоу в течение третьей недели гастролей, придерживаясь индивидуального выбора Элвиса, четко обговаривая присутствие каждой песни на диске, чтобы не тратить слишком много пленки. Несмотря на внушительное количество песен, которое они отрепетировали, все еще ощущалась нехватка достойного материала, из которого можно было бы составить альбом. Тогда Чарли устроил быстрый дневной прогон трех песен, аранжировки к которым Глен Д. сделал накануне, и они записали их в тот же вечер. «The Wonder of You» была слезливой любовной балладой со впечатляющим мелодраматическим финалом, к которому Элвис частенько тяготел, «Release Ме» Рэя Прайса была классической кантри — балладой, ну a «See See Rider» представляла собой блюзовый стандарт, который Элвис часто исполнял во время последних гастролей. Но даже с этими песнями альбом казался неполным, поэтому руководство RCA приняло решение добавить еще две песни, записанные еще во время предыдущего августовского турне, в новый альбом, который получил название «On Stage — February 1970». В результате получился альбом, не отличающийся слаженностью и энергетикой живого выступления.

Финальное выступление напоминало лагерные сборы перед расставанием. Вечернее шоу продолжалось до трех часов ночи. Публика с восторгом наблюдала, как Элвис, сидя за фортепьяно, исполнял «Lawdy, Miss Clawdy» и «Blueberry Hill», Сэмми Шор комично бегал вокруг сцены, играя на своей трубе, а Присцилла в шикарном кюлотовом платье с открытой спиной выходила к сцене на песне «Love Me Tender», чтобы получить от Элвиса долгий поцелуй («Кажется, я знаю эту девушку», — говорил он при этом). В последнюю неделю выступлений в большом репетиционном зале появились проблемы со звуком. Задолго до этого Полковник пригрозил хозяевам отеля, что в случае возникновения подобных проблем Элвис выступать не станет. Но, несмотря ни на что, Элвис выступил, и, по единодушному мнению всех, это было лучшее на тот момент его выступление. Иногда, как он признался публике, ему хотелось просто спуститься со сцены и провести все шоу в расслабленной манере Дина Мартина, но он знал, что, если он «не заведет» всех, окружающие могут сказать: «Ну, он просто разучился двигаться». Так он и продолжал заводить всех и вся. К концу выступления он представил публике Полковника и сказал: «Он не просто мой менеджер, я очень его люблю». Когда опустился занавес, как писала репортер и преданная поклонница Элвиса Сью Вигерт, «Сэмми Шор бросился целовать ноги Элвиса, которые уже просто подкашивались, как и у всей публики».

На следующий день Полковник улетел в Хьюстон, где в конце недели Элвис должен был открывать Хьюстонский фестиваль живой музыки и родео в Астродоум. Было запланированно шесть концертов: три вечерних и три дневных, поэтому Полковник улетел, чтобы заранее проверить отель и убедиться, что служба безопасности на должном уровне. По прибытии он узнал, что по городу уже распространились слухи, что все билеты на концерты были распроданы. Полковник сразу же выделил десять тысяч долларов, чтобы по радио периодически звучали объявления о наличии билетов. «Все было тщательно проверено», — писала репортер Houston Post Мардж Крамбейкер. «Когда Паркер прибыл в этот вторник, первым делом он обошел все помещения отеля и проверил, как идет подготовка… Он изучил лифты. Тщательно исследовал коридоры, входы и выходы. Была осмотрена даже крыша… Абсолютно профессиональный подход к своему бизнесу просто ошеломляет».

Элвис прибыл на следующий день на борту личного самолета Кирка Керкориана, хозяина «Интернэшнл». Его сопровождали Джо, Ред, Сонни, Чарли, Джи Джи, Джерри Шиллинг, Клифф Гливз и его отец Вернон. Полковник еще раньше было попытался ограничить количество сопровождающих, написав в письме Джо, что всем разместиться будет тяжело и что праздношатающиеся там не нужны, но, очевидно, либо Элвис был не в курсе этого, либо он был просто не согласен. Приехали почти все. На первой же репетиции в четверг стало ясно, что ситуация со звуком была безнадежна. Даже Фелтон и Билл Портер ничем не могли помочь, чтобы ее улучшить, поэтому Элвис сказал всей группе, чтобы «они даже не пытались что — либо предпринять и просто выходили и играли».

На следующий день Элвис выступал дважды, между гонками на повозках, запряженных лошадьми, и соревнованием по оседланию быков. Он выезжал в открытом джипе из — за сцены и проезжал по краю арены, а его поклонники устремлялись за ним. По мнению Роберта Хилберна из Los — Angeles Times, это была первая настоящая проверка истинной его популярности, так же как и его первое выступление в Хьюстоне на дневном концерте в рамках родео. В некотором роде это выступление было разочаровывающим. Элвис заметно нервничал, акустика была настолько удручающей, насколько и предполагалось, он даже извинялся перед почти семнадцатитысячной публикой, в которой было около четырех тысяч детей — инвалидов, приглашенных Элвисом и Полковником. После концерта всем было ясно, что он очень расстроен. По воспоминаниям Джи Джи Гэмбилла, «он вернулся в отель… и лег на кровать. «Вот и все. Больше у меня этого просто нет», — сказал он». Даже непоколебимый Полковник выглядел расстроенным. Когда Элвис проснулся, он снова покачал головой и сказал: «Да, мне кажется, у меня уже просто не получится выступать так, как раньше». Но потом, как вспоминает Джи Джи, они выглянули в окно и увидели огромный ряд машин, которые выстроились на шоссе по направлению к отелю. «Черт меня подери, — сказал Элвис. — Я думаю, я еще смогу их поразить».

«Условия [для второго концерта] были улучшены», сообщалось в Los — Angeles Times, просто потому, что концерт происходил вечером. «Голос Пресли звучал сильней, акустика на сцене была улучшена, шоу в целом воспринималось гораздо лучше, чем во время дневного выступления». Элвис, как заключал Хилберн, был неподражаем. «Его голос так и остался лучшим в рок— и поп — музыке, его сценические движения, уже менее самоуверенные, чем прошлым летом… были в абсолютной гармонии с музыкой». Вся та высокая наэлектризованность и блеск шоу — бизнеса, которые отмечались в выступлениях в Лас — Вегасе, еще сильней проявились здесь. В конце выступления вся аудитория из 36 299 человек (рекорд посещаемости в пятничный вечер, превысивший предыдущий на 10 000 человек) была на ногах и ликовала. Посещаемость субботнего дневного шоу превысила соответствующий рекорд на 15 000 человек, посещаемость субботнего вечернего концерта, которая составила 43 614 человек, установила мировой рекорд для выступлений на родео. К субботе, как писал Хилберн, стало уже очевидно, что он переборол в себе первоначальную неуверенность, и в его выступлениях появился тот запал и незабываемая энергетика, которые присутствовали на его концертах в Вегасе.

Полковник внимательно просматривал каждое шоу из специальной будки ведущего. На голове у него была или кепка для гольфа, или огромная ковбойская шляпа, несуразно сдвинутая на лоб, во рту постоянно дымилась сигара. Он ощущал огромное удовлетворение, видя, как публика бросала к ногам Элвиса все свое обожание, в то время как он, одетый во все белое, принимал его как должное. В субботу вечером прилетела Присцилла, чтобы развеять уже снова появившиеся слухи о том, что между супругами наметился разлад. Она посетила воскресное дневное шоу в черном просвечивающем наряде, который отметили почти все репортеры. Далее была пресс — конференция, на которой Элвис признался, что звук на первом концерте его просто убил, но с помощью его звукоинженера проблему удалось уладить. Он очень волновался перед концертами, сказал он, но ему очень хотелось выступить еще. Офицеры с родео подарили ему эксклюзивные часы «Ролекс» модели «Царь Мидас», выпущенные ограниченным тиражом под номером 343, шериф Хьюстона Бастер Керн подарил ему золотой шерифский значок со словами; «Знаю, вы собираетесь уезжать в понедельник, это вам поможет». «А как мне отсюда уезжать? — запротестовал Полковник Паркер. — Вы хотите, чтобы я голосовал на дороге и ловил проезжающие машины?» Пришлось шерифу подарить такой же значок и ему. К тому же Элвису подарили ковбойскую шляпу и новый золотой диск, который вице — президент RCA Рокко Ладжинестра привез в Хьюстон из Нью — Йорка, чтобы лично вручить его Элвису. «Меня надо действительно наградить за мое терпение», — заметил Элвис шутливо.

Как заключил Роберт Хилберн, эти выступления в Хьюстоне — были еще одним подтверждением того, что Элвис является «величайшим и самым впечатляющим явлением в истории поп — музыки… находясь под грамотным руководством Полковника Тома Паркера, менеджера, великолепно себя зарекомендовавшего еще до того, как он встретил Элвиса».

Но труды Полковника на этом не были завершены. В то время как Элвис улетел обратно в Лос — Анджелес, чтобы отдохнуть и возобновить свои занятия карате, Полковник начал претворять в жизнь свои далеко идущие планы. С одной стороны, он не хотел, чтобы «Интернэшнл» распоряжался им и Элвисом по своему усмотрению. В день последнего выступления Элвиса в Хьюстоне он проинформировал нового президента «Интернэшнл» Алекса Шуфи, что независимо от самолетов, подарков и отпусков на Гавайях Элвис может и не вернуться в Лас — Вегас в следующем августе. На тот момент он обдумывал план более расширенного индивидуального турне, сказал он Шуфи, которое будет полностью отснято на пленку, также он обговаривал участие Элвиса в съемках фильма, которые должны были начаться в конце лета. Он не хотел избавляться от Шуфи, конечно же, он не закрывал перед ним дверей, но он не был уверен, сможет ли отель до конца оценить его собственную роль. Как оказалось, отелю это было под силу, потому что вскоре вся ситуация благополучно разрешилась. Через месяц сам Шуфи приехал, чтобы узнать, не смог бы Элвис дать особое выступление в отеле после забастовки кухонных рабочих, которая объяла Лас — Вегас («Будущее этого курорта могло быть в опасности!» — так драматично писал Шуфи в своем письме — просьбе). Полковник сразу же согласился, таким образом зарабатывая на будущее благодарность Шуфи и Кирка Керкориана, хотя Элвиса никогда не надо было как — то особенно призывать к выступлениям.

В то же время он продолжал обдумывать еще одну идею, которая не давала ему покоя уже больше двух недель: платная трансляция живого выступления. Успех и выгодность подобного мероприятия были уже проверены временем, правда несколько в другой сфере — в спорте. Но почему бы не перенять идею и не адаптировать ее для развлекательных музыкальных выступлений? Так думал Полковник. Однажды он уже пытался организовать нечто подобное в 1960 году, когда Элвис только вернулся из армии, но столкнулся с техническими проблемами. Никто из мира развлекательной индустрии еще не пытался организовать что — то в этом духе, поэтому Полковник с его чутьем на все новое и оригинальное, что может привести к огромной финансовой выгоде, целиком переключился на обдумывание этой необычной идеи.

Два молодых промоутера Стив Вулф и Джим Рассмиллер из Concert Associates, которые в свое время стали организовывать крупномасштабные рок — концерты в Лос — Анджелесе, уже давно жаждали встречи с Полковником, чтобы совместно организовать концертный тур Элвиса. После двух лет письменного общения с ним Вулф и Рассмиллер, чей бизнес расширился, все — таки добились встречи с ним. К этому времени их компания называлась уже Filmways. Они выложили перед ним подробный план турне, которое должно было охватить пятнадцать городов. По их мнению, оно должно было обогатить Элвиса на семьсот пятьдесят тысяч долларов. Полковник сразу же отказался. Элвис не планировал никаких турне, сказал он им, а если бы и собрался, им надо было выполнять уже принятые обязательства, которые они заключили еще в 1957 году. После этой встречи Вулф и Рассмиллер только почесывали в недоумении головы — они не могли понять, в чем был смысл встречи, если только она не была тестом — а если и была, они не знали, прошли они его или нет. Еще несколько раз они подступались к Полковнику с различными предложениями, но эти предложения были встречены им с тем же успехом. Но потом, к их огромному удивлению. Полковник сам пригласил их. Это произошло сразу после выступления Элвиса в Астродоум.

На этот раз они выступили с предложением организовать концерт Элвиса на стадионе «Энахейм», которое он также отверг, но не без прочтения небольшой лекции в подчеркнуто дружеской манере о том, чтобы они вели свой бизнес более сплоченно и осмысленно, дабы окружающие могли воспринять их всерьез. Затем он неожиданно обрушил на них свой грандиозный план о закрытом выступлении.

Для них это был абсолютный шок, хотя они понимали, что удивляться так им не следовало. Ранее они сами обдумывали подобную идею, но с участием Rolling Stones. Как они выяснили потом, Полковник был прекрасно осведомлен об этой их задумке. Несмотря на репутацию рассеянного эксцентрика («Он входит в комнату в футболке и кепке, очки сдвинуты на самый кончик носа, я думаю, он рассчитывает [таким образом] сбить с толку»), он демонстрировал свою проницательность с самого начала. Он без обиняков ознакомил их с фактами и цифрами, юридическими тонкостями и своими расчетами, в конце спросив, что они думают по поводу сделки, которую они, придя к нему, и не рассчитывали обсуждать. Но он не дал им даже возможности ответить: он изложил суть сделки, которую он задумал, и все. «Я хочу сказать, что это не выглядело как возможность для нас, он не говорил: «Чем вы можете мне помочь?» Он сказал нам, что мы можем для него сделать, а потом мы услышали: или да, или нет». И ничего не было посередине».

Они согласились. Сделка была на один миллион долларов плюс сто тысяч на расходы, 75 процентов шло Элвису и Полковнику, раз уж когда — то Concert Associates забрали себе пятьсот тысяч. Теперь уже Вулф и Рассмиллер принесли документы людям из Filmways, от которых они ожидали не только финансовую поддержку, но и помощь в технической экспертизе. В Filmways все просто попадали со стульев — таким высоким был уровень задуманного. Полковник говорил о двухсот семидесяти пяти городах, подсчеты логистиков были ошеломляющи. Все должно было сниматься в Лас — Вегасе через четыре месяца, за день или два до августовского открытия. Как и предполагал Полковник, препятствиям на пути не было конца. Он критиковал их расчеты и переговоры, потому что планировал организовать все на более масштабном уровне, привлекая партнеров из Лондона и Японии, которые высказали желание принять участие в этом грандиозном мероприятии. Тем не менее процесс уже пошел согласно запланированной схеме. Окончательно все условия были обговорены, а документы подписаны 15 марта, когда обо всем узнал Роберт Хилберн и изложил все детали в девятнадцатом выпуске Los — Angeles Times.

С самого начала Полковник строго разъяснил промоутерам, что, если хоть слово о сделке просочится в прессу, она будет автоматически аннулирована. «Мы боялись говорить о ней даже своим женам. И вот однажды мы открываем газету и видим, как там все подробно описывается». Написана статья была в каком — то подозрительном тоне, как будто задумал ее сам Полковник, или промоутеры, или обе стороны. Элвис Пресли дал согласие на телевизионное выступление, которое будет транслироваться на всю страну этим летом и за которое он получит самый большой гонорар… который когда — либо получал певец за один концерт. Трансляция будет первым подобным музыкальным событием в Соединенных Штатах». Стоимость могла дойти до пяти миллионов долларов, сам же концерт должен был показываться во всех крупных городах. «Не секрет, — продолжал Хилберн, — что Паркер и Пресли хотят выйти за рамки выступлений в Вегасе. Но у Паркера возникли затруднения, когда он решил вернуть Элвиса к концертной деятельности. Чтобы поддерживать статус Короля, Пресли необходимы супервыступления… Подобное же выступление станет первым в истории развлекательного бизнеса. Теоретически это крайне удачный ход и с точки зрения бизнеса, и для престижа исполнителя, который продолжит серию его хьюстонских и вегасовских гастролей. А если продажа билетов пройдет согласно ожиданиям, размер прибыли превзойдет все его предыдущие гонорары».

Промоутеры так и не узнали, как эта информация попала в газету, но в любом случае сделка сорвалась. Через неделю Полковник привлек юридическую фирму William Morris Agency, чтобы подписать новый контракт, на этот раз эксклюзивно с Filmways. Разговор шел уже не о трансляции, а о фильме — концерте, который будет сниматься во время выступлений. Элвис должен получить миллион долларов, что составляло от 40 до 60 процентов общего дохода, и половину стоимости прав на владение записью. Когда и эта сделка сорвалась, на арену выступила компания MGM, которая должна была выступать официальным дистрибьютером фильма. Шестью месяцами ранее в результате тонкого заговора акционеров главой компании стал владелец «Интернэшнл» Кирк Керкориан. Предложение MGM было следующим: пятьсот тысяч Элвису, шестьдесят процентов от сборов, при этом права на фильм целиком принадлежали компании и он должен был сниматься в соответствии с их пожеланиями. Возможно, чтобы сохранить хорошую мину при плохой игре, Полковник дал согласие на сделку, тем более что она полностью вписывалась в его философию синергии. Он рассчитывал на саундтрек к фильму, да и сама идея четырехнедельных гастролей, за которые Элвис получит миллион, казалась ему весьма привлекательной. Конечно, отель удержит часть денег на какие — то нужды, но и окажет помощь в съемках. Ну а сам фильм станет не только залогом новых выступлений в Вегасе, но и прекрасной рекламой для дальнейших, более масштабных турне. С точки зрения Полковника, это был здравый расчет. У него не было выбора между недостижимым идеалом и реальной, твердой наличностью.

В июне Элвис вернулся в Нэшвилл, чтобы записываться. Несмотря на явный успех предыдущих записей и выступлений с коммерческой и творческой точек зрения, он не вернулся в студию в Мемфисе по целому ряду причин, в основном политического характера. Затянувшиеся баталии с Чипсом просто подкрепляли боевые чувства у членов команды Элвиса и все больше убеждали их в правоте обвинений, ранее выставленных продюсеру (скупость, неуважение, плохое обращение с Элвисом). Также во внимание принималась ситуация с официальным продюсером Элвиса Фелтоном Джарвисом, у которого были законные основания выразить недовольство, если к работе снова будет привлечен Чипе, ведь функции Джарвиса были определены самим Элвисом на контрактной основе, пусть и в устной форме.

Все знали, как Элвису нравился Фелтон. Их отношения основывались на энтузиазме и взаимном уважении, сам Элвис любил говорить, что его продюсер — единственный человек, который может найти общий язык с любым. Он хотел, чтобы Фелтон был рядом, не только когда он записывался в студии, но и когда он уезжал в Лас — Вегас, и если бы Элвису надо было выйти на дорогу, он хотел, чтобы Фелтон пошел с ним. Иными словами, он хотел, чтобы Фелтон был с ним всегда. В то же время в RCA росло недовольство таким сотрудничеством. Элвис был не единственным певцом, к которому был прикреплен этот продюсер, да и, в конце концов, кто должен был платить Фелтону зарплату, особенно после его затяжных отлучек из студии? Да и у самого Фелтона имелись собственные волнения. Он был озабочен проблемами со здоровьем — его давление частенько поднималось до опасно высокого уровня. Он уже начинал чувствовать, что его пинают со всех сторон. Кончилось все тем, что Элвис сказал ему; «Почему бы тебе просто не уйти от них и продюсировать только мои пластинки и ничьи другие?»

Именно это решение Фелтон и принял. Случилось это первого июня, за три дня до запланированного начала записи. Новый контракт от RCA гарантировал ему 750 долларов за каждую новую запись Элвиса и два процента отчислений от авторских прав. Таким образом, Фелтон покинул свой прежний пост, уступив своего рода причуде нового, менее дисциплинированного и менее предсказуемого хозяина. Так думали многие, да и его здравый смысл вторил этим предположениям. Он пообещал, что спродюсирует от пятнадцати до тридцати пяти песен, что, по мнению его друзей, было вряд ли возможно. Жена Фелтона, Мэри, стала думать, что RCA или Полковник просто хотят его подставить. Но он доверял своему другу. Он знал, что ситуация была рискованной, но Элвис дал ему слово. Настоящая проблема, как он признался жене, была не в Элвисе. Проблемой для него был материал — именно он серьезно его беспокоил. Но у Фелтона не было сомнений, что и эту проблему они смогут устранить сообща.

Еще одной головной болью была техническая сторона всей затеи. Звуковая аппаратура в студии была значительно усовершенствована с момента последней записи Элвиса в студии. Количество записывающих дорожек увеличилось с четырех до шестнадцати (хотя в 1969 году их было уже восемь). Это означало, что возможности для записи и наложения многократно возросли. Но в то же время это влекло за собой привычные затруднения при выборе, которые являлись предсказуемым результатом расширения технических возможностей. Дело было в том, что для того, чтобы полностью задействовать весь спектр возможностей звуковой аппаратуры с шестнадцатью дорожками, требовались тонкий слух и своего рода эстетическая чувствительность, потому что с появлением более современной техники ощущение живой записи безвозвратно утрачивалось. Та незабываемая акустика и ощущение пространства, к которым за долгие годы Фелтон и его звукоинженер Эл Пачуки так привыкли, были просто заменены на грамотное, но бездушное разложение звука, разнообразие выбора и с технической точки зрения, более ощутимые звуковые возможности. К сожалению, ни Фелтон, ни Пачуки не были сильны в технической стороне дела, поэтому Фелтон принял решение сфокусировать внимание на группе.

Для него в этом была возможность претворить в жизнь план, который вызревал в его голове еще с 1966 года, когда он впервые начал работать с Элвисом. У Элвиса была уже своя группа сессионных музыкантов, когда он встретил Фелтона. Большинство их работало с Элвисом еще с 1958 года, а Скотти и Ди Джей вообще были с ним с самого начала. За последние четыре года Фелтону практически не приходилось привлекать к работе сторонних музыкантов, поэтому по большому счету он не изменял состав коллектива. Но теперь после двухгодичного отсутствия в Нэшвилле, выступлений на телевидении, новых записей и потрясающего успеха вегасовских концертов, он почувствовал в себе смелость первый раз привлечь к работе своих музыкантов, оставив только мультиинструменталиста Чарли МакКоя и старого проверенного парня из Атланты Чипа Янга. Иначе новая группа состояла бы только из ритм — секции коллектива Muscle Shoals, с которым он работал, когда начал записывать Томми Роу в 1962 году. Именно Фелтон убедил их расторгнуть контракт со студией Рика Холла, где они работали над усовершенствованием звучания тех же Muscle Shoals. И именно Фелтон пригласил их в Нэшвилл и дал им работу, как только сам прибыл в город. С Джеймсом Бертоном в качестве основного гитариста это была группа, которая могла бы сделать для Элвиса все, что он захотел бы. Это были музыканты, настолько же способные отразить музыкальные устремления Элвиса на тот момент, как и группа American, разница состояла лишь в том, что они были обязаны фактом своего существования и работой одному лишь Фелтону.

Все в группе с волнением и трепетом отнеслись к сотрудничеству с Элвисом. Дэвид Бриггс, игравший на клавишах во время записи госпела в 1966 году, которая ознаменовала дебют Фелтона в качестве продюсера, постоянно подвергался насмешкам коллег за то, что носил в бумажнике фотографию Элвиса. Джерри Кэрриган, упрямый, своенравный барабанщик, один только стиль игры которого, казалось, возвещал, что он не склонит головы ни перед кем, пребывал в страшном волнении по поводу своего участия в записи. Басисту Роберту Путнэму, который только начинал свою карьеру (через год с Джоном Баэзом он исполнит суперхит «The Night They Drove Old Dixie Down»), удалось лучше всех в группе передать коллективное настроение на тот момент. «Я был до смерти перепуган, — вспоминал он. — Я помню, как я стоял перед зеркалом в ванной и молил про себя: «Боже, позволь мне не быть тем, кто зарубит всю запись. Не дай мне быть единственным, кто все испортит!»

Фелтон хотел, чтобы они играли, когда в комнату будет заходить Элвис; по его словам, он хотел, чтобы они создали настроение, что показалось им несколько странным, но не более странным, чем появление вместе с Элвисом целой свиты поддакивающих, выслуживающихся людей. Как чужаки по определению (они ведь являлись участниками Muscle Shoals) все они гордились своей независимостью почти так же, как и Чипе, и для них было большой потехой наблюдать, как Чарли подносил воду и вытирал испарину со лба Элвиса, как Ричард Дэвис тащил огромный мешок одежды, из которого Элвис выбирал новый наряд три раза только во время первой репетиции. Они с недоумением наблюдали, как Ламар буквально подскакивал до потолка после каждого дубля и восклицал: «Это хит!» Даже Джеймс Бертон, который не являлся чужаком, а просто был новичком в студии, признавал, что для него было целой школой просто наблюдать, как Ламар и Фредди соревнуются друг с другом, кто первым передаст свои демо — записи на прослушивание Элвису, а тот лишь смотрел на все это со смесью интереса и упрека.

Несмотря на все эти экстравагантно — абсурдные выходки, всем музыкантам было более чем очевидно, что Элвис не только прекрасно себя ощущал среди них, но и сам делал так, чтобы и им было приятно с ним работать. Сначала им казалось, что вот — вот он остановит запись, сядет рядом и начнет рассказывать разные истории и петь старые госпел — песни. Так частенько и происходило. Но когда он все — таки приступал к работе, они были поражены. Песни Джерри и Ламара были убийственны по мнению абсолютно всех, Джерри Кэрриган еле сдержался однажды, когда всей группе сказали: «Если он вам улыбается, улыбнитесь в ответ, или он подумает, что вы его недолюбливаете». Но когда дело касалось самой музыки, Кэрриган вспоминал: «Это было похоже на подготовку шоу. Он просто разъяснял, где нам надо было сделать особые акценты, мы наблюдали за его руками, он вращался как волчок, — мы были новой группой для него, и его это вдохновляло, глаза его горели, и все мы понимали — это была звезда».

С музыкальной точки зрения требования, которые он им предъявлял, были для них несколько неожиданными. Он хотел от них гораздо большего, чем то, к чему они привыкли за время сессионной работы. Элвис был особо требователен к барабанщикам, вскоре выяснил для себя Кэрриган, так же как и Бриггс понял, что Элвис многого хотел от пианистов. Просто он хотел ото всех интенсивной, напористой игры постоянно. Всё приходилось прочувствовать, вскоре понял каждый из них. Несмотря на работу с шестнадцатидорожечной аппаратурой, чье принципиальное преимущество при правильном использовании состояло в том, что она обеспечивала максимальное разделение звуковых партий, Элвис настаивал, чтобы располагались близко друг к другу рядом с ним, чтобы быть готовыми вступить по его еле заметному кивку. Единственный способ, с помощью которого Эл Пачуки мог настроить уровень звука, состоял в том, чтобы остановить запись якобы по причине технических неполадок.

В других ситуациях технические неполадки практически не возникали. Часто бывало, что они только начинали разучивать песню, когда Элвис безапелляционно объявлял об ее итоговой записи. Это была не лень, а просто другой подход к записи, результатом которого они не всегда были довольны (было бы правильней сказать, что результат их несколько обескураживал). Но какими бы в то время ни были их чувства, был момент, который, как говорил Норберт, они осознали: им не надо было чувствовать себя обескураженными. «После того как я сам стал продюсером, я начал понимать, в чем состоит суть записи. Как музыкант я всегда хотел, чтобы ритм — секция была безупречной и создавалось определенное настроение. Но когда я стал продюсером, я начал понимать, что цель настоящего певца в том, чтобы посредством голоса передать эмоции своего послания к слушателю. И из всех певцов, которых я знал, лучше всех это удавалось одному только Пресли».

Финальная запись была своего рода продолжением репетиций. Они начали с двух новых баллад Фредди, написанных в евростиле и напоминавших все те затяжные композиции из британского песенного каталога, который четыре года назад Фредди дали Джин и Джулиан Абербахи. Каталог он позаимствовал с убеждением, что продолжит дело двоюродного брата на доверительных началах. Степень доверия определилась в октябре 1969 года, когда с большим удивлением для себя Фредди обнаружил, что Carlin не является его эксклюзивной собственностью. С той поры кузен с ним почти не разговаривал. Абербахи сделали все, что могли, чтобы сместить Фредди с его должности в Gladys Music и изолировать от Элвиса, но Полковник, не питавший особо возвышенных чувств к Герру Бинстоку, не хотел об этом даже слышать. В результате Фредди остался крепко связан с обеими выпускающими компаниями Элвиса Пресли, подбрасывая ему песни из этого британского каталога почти эксклюзивно (Ламар позаботился и о каталоге «Хилл энд Рэндж»). Элвис записывал их, и это служило прочным базисом для быстро растущей империи Фредди.

Самого Элвиса это мало волновало — он просто искал хороший материал. Но это не значило, что он был в восторге от вагнерианской высокопарности песни «I'vee Lost You», второго творения Фредди, которая представляла собой мелодраматическую картину распадающегося брака, прекрасно отражающую реальную ситуацию в личной жизни Пресли. После семи не увенчавшихся успехом дублей он слегка отвлекся, переключившись на песню Golden Gate Quartet «Born Ten Thousand Years Ago», с которой он любил подурачиться на своих концертах последние несколько лет. Но потом Фредди снова вернул его к работе с песней «The Sound of Your City», очередной экстравагантной штучкой, запись которой потребовала одиннадцать дублей. В таком шизофреническом духеработа и продолжалась всю ночь. Вся эта рутина была разбавлена лишь одним приятным моментом: исполнением рокабилли — хита 56‑го года «The Fool» Сэнфорда Кларка, который случайно вспомнился Элвису во время того, когда он ждал, пока Ламар обеспечит его словами к песне «Faded Love» Боба Уиллиса, вдруг его заинтересовавшему вестерн — свингу. После пары сыроватых, но удивительно зажигательных песен, немного выдержанных в стилистике «The Blue Moon of Kentucky», они завершили работу в 4.30 утра, записав быструю народную песню «Run Along Note», «Cindy», адаптированную Биллом Вайсманом.

Фелтон вздохнул с облегчением, потому что у них было семь готовых песен за одну лишь ночь работы, при этом ожидать последующего увеличения окончательно записанных несен не приходилось. В течение следующих двух ночей они записали еще одиннадцать песен и студийный джем. Некоторые из них были лучше записаны, отдельные песни великолепно подходили стилю Элвиса — но только одна, от силы две песни давали повод Элвису вцепиться в них зубами, и необязательно это были песни от тандема Фредди — Ламар. Например, песня «You Don't Have to Say You Love Me» привлекала Элвиса еще с того момента, как Дасти Спрингфилд впервые выпустила ее в 1966 году. Она представляла собой комбинацию итальянской мелодии и наложенного на нее едко — нежного текста в английском стиле, что Элвису очень нравилось. Он с рвением и страстью участвовал в ее аранжировке, а затем быстро записал ее лишь с трех заходов. Супергоспел Саймона и Гарфанкела «Bridges Over Troubled Waters» был еще одним сильным номером, над которым он работал со всей душой, не нуждаясь уже ни в чьей сильной руке, которая могла бы его направлять. К концу третей ночи у них было уже двадцать готовых песен, и у Фелтона были все основания возликовать. Только вот материал у них стремительно иссякал.

На этом моменте все могло и закончиться. Четвертая ночь началась с записи очередной подготовленной Ламаром вопиюще не впечатляющей композиции Ширла Милета (это было собственное мнение певца), когда ни с того ни с сего Элвис резко переключился на шикарную версию хита Эдди Арнольда 1954 года «I Really Don't Want to Know», написанного его любимым композитором Доном Робертсоном. С исполнением этой песни весь процесс приобрел совершенно новый вид и настроение, потому что один за другим Элвис и группа начали играть классические кантри — песни, как будто каждый из них только этого и ждал. Сначала они довели до совершенства «Faded Love», слова к которой Ламар так усердно подыскивал в первый вечер, затем шла песня Эрнеста Табба «Tomorrow Never Comes», затем «Makeе The World Go Away» Рэя Прайса, «Funny How Time Slips Away» Уилли Нельсона и вариация на тему церковных песнопений от группы Stonewall Jackson «I Washed Му Hands in Muddy Water», на исполнение которой огромное влияние оказала версия Чарли Рича 1965 года.

Все эти песни объединяла свобода интерпретации (все они одинаково хорошо звучали и в ритм — блюзовой, и в кантри—, и в госпел — трактовке) и довольно — таки быстрый темп. Все эти песни Элвис исполнял с неподдельным энтузиазмом (почти все они были записаны с первой попытки). Было ясно, что Элвис нашел идеально подходящий ему ритм и настроение, и когда в конце вечера Дэвид Бриггс настойчиво попросил его переписать «Love Letters» только потому, что, по его мнению, следовало улучшить оригинальную партию на фортепиано от 1966 года, Элвис без колебаний согласился, запев эту старую ритм — блюзовую балладу Кэтти Лестер, не сильно меняя оригинал (каким бы ни было мнение Бриггса, первоначальное исполнение имело свое очарование). Элвис просто подтверждал свою давнюю концепцию о том, что каждый момент может подарить свежее прочтение песне, независимо от изменений в ее исполнении.

На момент окончания работы все чувствовали себя немного усталыми. Элвис придерживался программы Фредди и Ламара, добавив к ней еще пять песен и блистательно завершив пятидневную работу тридцатью четырьмя песнями. Вся группа была почти в изумлении. С одной стороны, весь процесс был для них горьким опытом, потому что ничего толком не было завершено — ошибки не обсуждались, уроки не были извлечены; когда был задан правильный тон, они просто записывали песню и переходили к следующей. Но, с другой стороны, они не променяли бы этот опыт ни на что в мире за одно то ощущение, как будто они попали в ураганный вихрь. Они пережили незабываемые дни и повидали и пережили много такого, чего им не приходилось наблюдать и переживать ранее: смесь настороженности и подкупающей интимности в общении, череда появлений Элвиса в его необыкновенных костюмах, те представления, которые он устраивал в студии для них и для симпатичной темноволосой актрисы, которую он привел с собой на запись. В конце концов, как осознал Норберт, все сводилось к одному ни с чем не сравнимому ощущению. «Меня ошеломляло, что он записывал те ужасающие, примитивные песни — я зову их примитивными. Но потом я начал понимать, что он своим голосом мог передать так много эмоций — лирическое содержание тех песен не имело ничего общего с тем, что происходило с ним. Из всех певцов, с которыми я работал, он был единственным, кто мог так вас зацепить чем — то неуловимым, но таким необыкновенным, когда бы он этого ни захотел. Он был самым великим мастером передачи эмоций, которого я знал, от начала до самого конца».

Элвис возвратился в Мемфис, чтобы провести там остаток июня, а Полковник продолжал проводить подготовку к съемкам фильма и открытию сезона в Вегасе. Он проинформировал отель, что на этот раз собирается провести специальный «ФЕСТИВАЛЬ ЭЛВИСА ПРЕСЛИ», для которого необходимо подготовить сто тысяч особых приглашений с меню, пятьдесят фотографий 8 на 10, сто тысяч специальных открыток, шестьдесят тысяч четырехцветных каталогов, двадцать тысяч сувенирных фотоальбомов и огромное количество соломенных шляп, которые работники отеля должны будут носить во время проведения фестиваля и концертов. Отель также должен был быть подготовлен и декорирован в соответствии с пожеланиями Полковника. В отношениях с Фредди он резко расставил все точки над i. Они должны были быть абсолютно уверены, что ни с одной песней из фильма не возникнет проблем из — за авторских прав на нее, как это неоднократно случалось ранее. «Барон Бинсток должен осознавать, что это не игрушки», — писал Полковник Джулиану Абербаху, прекрасно зная о ссоре Абербаха с кузеном. «Только при условии стопроцентно серьезного отношения к проекту мы сможем справиться со всей работой самостоятельно нашим новым сплоченным коллективом», — решительно заявлял он в своем письме от 26 марта, таким образом давая понять, что разорвет отношения не только с Фредди, но и с самими Абербахами в случае, если они решат, что после проделок Фредди им уже ничего не грозит.

Репетиции начались в Лос — Анджелесе в середине июля. План подготовки включал в себя более шестидесяти песен, из которых шестнадцать было записано в июне, в том числе и такие амбициозные хиты, как «You Don't Have to Say You Love Me», «Bridge Over Troubled Waters», «Eve Lost You» и «Heart of Rome», студийная мастер — запись которого так и оставляла желать лучшего. Все песни были великолепно подобраны и разнообразны: были и блюзовые композиции, и нежные, лирические баллады, была даже песня Froggy «Went А-Courtin» (которая, впрочем, не дотягивала до уровня остальных). К моменту их отъезда из Лос — Анджелеса первого августа большая часть фильма была отснята. Ронни Тат праздновал свое возвращение в группу в качестве барабанщика, Глен Д. и Дэвид Бриггс ежедневно работали над новыми аранжировками и оркестровками в Нэшвилле, но Элвис до сих пор так и не встретился со своим новым руководителем оркестра. Это случилось только по приезде в Лас — Вегас.

Джо Гуэрсио, широко известный музыкальный деятель и представитель старой школы, должен был заменить Бобби Морриса в качестве музыкального руководителя «Интернэшнл» всего несколькими неделями ранее. Этот сорокадвухлетний уроженец Буффало уже успел поработать с такими исполнителями, как Патти Пейдж (он исполнял партию фортепиано в ее хите 1953 года «How Much Is That Doggie in the Window?», который по праву считался предтечей наступающего рок — н–ролл — движения), затем он работал с Джулиусом Ла Роса, Стивом Лоренсом, Эйди Гормом и Дайахан Кэрролл. В конце концов он осел в Лас — Вегасе уже навсегда. Неудивительно, что к новой работе он приступил, не будучи поклонником творчества Элвиса Пресли, воспринимая его музыку как разудалую самодеятельность из мира, где все привыкли тыкать пальцем в небо. Это впечатление создалось у него при первой же встрече с Элвисом и его компанией.

«Они вошли в репетиционный зал достаточно вальяжно. Все песни были очень слабо подготовлены, но они были уверены, что все прекрасно. Они просто подошли и бросили все свои вещи на сцену, а я сидел там с двадцатью пятью музыкантами! Я спросил: «Что это?» Они ответили: «Мы покажем тебе, что мы собираемся сделать». Я сказал: «Нет уж, ребята, лучше уберите — ка все это. Я не собираюсь все это просматривать — я не библиотекарь». Отношения у нас не заладились с самого первого дня».

Глен Д. выступил с предложением помочь разобраться с материалом, что наладило отношения Гуэрсио с клавишником, но, несмотря на это, репетиции проходить лучше не стали. Как и раньше, оркестр и ритм — секция репетировали отдельно перед началом, чтобы вместе вступить. «И вот входит Элвис, и меня ему даже не представляют. Он просто входит, машет рукой и объявляет песню, ритм — секция начинает играть. Я сделал знак, чтобы они остановились, и сказал: «После того как он вступает на семнадцатом такте — нам же тоже нужно время, чтобы подготовиться, — я не собираюсь дирижировать музыкантами Элвиса Пресли: они все крутые профессионалы сами по себе. Мы с оркестром вступим на семнадцатом такте». Этим я их и подкупил и получил первое признание: он обернулся и посмотрел на меня».

«Во время первого перерыва они пригласили меня пообщаться с ним. Настал момент познакомиться с великим Генри Восьмым. Мы спускаемся вниз, и Джо Эспозито говорит: «Это Джо Гуэрсио», а у меня с собой дирижерская палочка — я всегда ею пользовался. Он смотрит на нее и говорит: «Отличная работа, маэстро». С того дня он никогда не называл меня по имени. После перерыва мы возвратились к работе, он начал петь песню и забыл слова в конце, он остановился, пытаясь их вспомнить, но не смог. И я сказал тогда: «Это окончание не подходит. Давайте придумаем что — нибудь другое. Эй, Брейсс, дай мне «фа». И мы всё вместе изменили окончание — ему очень понравилось. И с того момента он всегда поворачивался к нам, когда мы с оркестром вступали. Я с ним особо не разговаривал — мы общались только глазами. Я чувствовал, что было правильно и что нет. Я знал, если ему что — то начинало не нравиться. У нас было очень специфическое общение».

Как — то раз Джо Эспозито поинтересовался у Гуэрсио, как они, по его мнению, звучат. Со свойственной ему откровенностью и прямолинейностью тот сказал: «Это было похоже на падение мраморных глыб с бетонных ступеней». «На следующий день не мог открыть дверь и попасть в свою гримерную. В конце концов я распахнул дверь и замер от удивления на пороге — на полу там было, наверное, тысячи три мраморных осколков и надпись на зеркале: «Следуй за мной по ступеням… Я». С того дня я понял, что меня приняли в эту шайку».

Далее репетиции проходили без особых эксцессов. Систематизация такого огромного и разнообразного репертуара в короткий срок оказалась делом нелегким и утомительным, но Гуэрсио и Глен Д. с головой погрузились в работу. Они писали новые аранжировки, улучшали старые, пытаясь выработать более систематизированный подход к работе. Большинство оркестровок было написано, как презрительно отозвался Гуэрсио, в стиле киномелодий, некоторые из которых подходили для данного количества музыкантов в оркестре, некоторые нет, и нигде абсолютно не чувствовался рок — н–ролльный дух. В конце концов им удалось преодолеть все эти недоразумения и преграды сообща, и, к удивлению Гуэрсио, ко дню премьеры они были подготовлены прекрасно.

«Это была премьера и для меня, потому что именно тогда Элвис произвел на меня самое сильное впечатление. Дело в том, что мне приходилось выступать на сцене со многими звездами — я терпеть не могу их помпезность при полном отсутствии понимания, что такое звезда. Но мой Бог! Это было что — то невероятное. Ведь сам концерт был так себе организован: ряд относительно средне спродюсированных песен — не то что большинство вегасовских шоу. Но если вы хотите знать, как надо выходить и притягивать к себе людей, вам надо было видеть это. Появление Элвиса Пресли на сцене было особым событием, и то, что он делал, уже никогда не повторится. Среди публики происходило такое движение — это было что — то незабываемое! Я не могу сказать, что в плане музыки он был лучше всех в мире. Но это была харизма. Он мог околдовать публику и с удовольствием это делал.

Я не думаю, что он представлял, как выглядит со стороны. Он был похож на свободно парящий дух. Просто с другими исполнителями бывает совсем по — другому: они дисциплинированны, а он был до смешного недисциплинирован. Он парил над залом, своими песнями он добирался до самых дальних рядов галерки. Но я не считаю, что он чувствовал себя полностью раскованным на сцене. Он мог парить, но всегда у него возникали моменты, когда он чувствовал себя каким — то незащищенным. Тогда он просто поворачивался к музыкантам, говорил им какую — то смешную чепуху — мог пошутить минуту с Чарли или еще с кем — то, но потом он неизменно собирался с духом и продолжал выступление снова непринужденно. Многие говорят, что звезду делает дисциплина. Ерунда! Харизма делает звезду. Синатра, Майкл Джексон, Стрейзанд — их сделала харизма. И Элвис обладал ею в полной мере. Он просто мог ходить по сцене, не произнося ни единого слова, и все бы сидели и смотрели на него как зачарованные».

Кэри Грант зашел к Элвису в гримерную после концерта и сказал, что тот величайший развлекательный артист со времен Джолсона. Но Роберт Блэр Кайзер, бывший политический обозреватель Time, который делал большую статью о концерте для New York Times Magazine, имел противоположную точку зрения. Его этот концерт несколько разочаровал. Пять огромных камер «Панавижн» от MGM, казалось, сбивали Элвиса с толку, сообщал Кайзер. Он выглядел расстроенным и из — за постоянных проблем со звуком, его обескураживал подчеркнуто звездный облик публики. Он так волновался, что ему даже понадобился лист со словами лирической песни «I Just Can't Help Believing», которая была новой в его репертуаре. После зажигательного танца с элементами карате, который сопровождал исполнение песни «Polk Salad Annie», он заметил; «Я чувствую себя старым стриптизером».

Но тем не менее, какую бы нервозность и напряженность Кайзер ни углядел, оценка Гуэрсио наиболее достоверно отразила все выступление.

Тем временем Полковник с сигарой в руке и в огромной фестивальной соломенной шляпе уверенно сновал вдоль рядов, приветствуя знаменитостей и простых фанатов с одинаковым апломбом. На следующий день он объяснял свою концепцию промоушена корреспонденту New York Times («Он говорил, — сообщал Кайзер, — о необходимости давать людям что — то особенное, что — то, что подкупит их на фоне всеобщего национального спада»). Полковник четко разъяснил, что у него нет желания заигрывать с финансовыми структурами, он никуда не вкладывает свои деньги и позволяет остальным [то есть отцу Элвиса Вернону] распоряжаться вложениями Элвиса. Если бы он был у Элвиса еще и менеджером по финансам, у него бы не хватило времени заниматься рекламой, всеми афишами и щитами. У него только один ум! Также он выразил свою безграничную преданность своему подопечному.

«Полковник старается, — писал Кайзер, — всегда вести переговоры с позиции силы, он всегда должен быть уверен в каждой детали. Он думает на месяцы и годы вперед». Еще до предыдущего вечера он проводил все время за своим рабочим столом, прорабатывая последние детали касательно сокращенного тура, и к тому моменту он как раз завершил последние приготовления. Чуть позже в тот же день он сделал официальное объявление; Элвис выступит с концертами в шести городах, начиная тур в Фениксе 9 сентября, через два дня после окончания выступлений в Вегасе. Первое выступление будет проведено при рекламной поддержке RCA, выступление в Тампе Полковник брал на себя. Но рекламой остальных выступлений тура должна была заниматься группа людей, которую решено было именовать Managment 111 Состояла она соответственно из трех человек. Первым был молодой талантливый агент из MCA Джерри Вайнтрауб, который только что приступил к раскрутке молодого и неизвестного пока певца Джона Денвера. Далее шел концертный промоутер Том Хьюлет, который совместно с основанной в Сиэттле компанией Concerts West организовывал широкомасштабные туры таких известных рок — исполнителей, как Джими Хендрикс и Led Zeppelin. Третьим в группе был Тэрри Бэссет, антрепренер из Далласа, который вместе с бизнесменом из Сиэттла Лестером Смитом и антрепренером Дэнни Кейем обеспечил начальный капитал для Concerts West.

Полковник объявил, что в каждом городе безопасность Элвиса будут обеспечивать сто охранников, сам артист будет ездить только в бронированном автомобиле, а цены на билеты будут разумными. «Мы будем счастливы довольствоваться тем, что мы получим за этот тур», — говорил Полковник, не уточняя, однако, суммы. «Мы понимаем, что эти выступления снова вернут Элвиса на сцену к толпам жаждущих поклонников», — подытожил Полковник. Сам же Элвис, по сообщению репортера Commercial Appeal Джеймса Кингсли, с нетерпением ожидал свой мировой тур 1971 года и был в восторге, что сможет снова вернуться на сцену после многолетнего отсутствия. «Он хочет снова заставить всех встряхнуться».

Джерри Вайнтрауб к тому моменту уже два года «обхаживал» Полковника. К тридцати двум годам вследствие долгой работы в шоу — бизнесе в его характере стали преобладать напористость и стремление к демонстрации своих навыков и умений. Но зарождением сотрудничества с Полковником Вайнтрауб, по его собственому признанию, был обязан не своим деловым качествам, а мечте. «Я проснулся однажды посреди ночи, разбудил свою жену [певицу Джейн Морган] и сказал ей: «Только что мне приснилось, что я представляю Элвиса Пресли в Мэдисон — сквер — гарден». Жена сказала: «Здорово, это просто здорово». Я продолжал; «Но я даже не знаком с Элвисом Пресли, и я не знаю его менеджера Полковника Паркера». Жена ответила: «Ты с ним обязательно познакомишься», и уснула». С помощью Хэрри Дженкинса он раздобыл телефон Полковника и начал названивать ему почти ежедневно. Будучи много раз отвергнутым, он все же добился встречи с Полковником в сауне Spa Hotel в Палм — Спрингс. За этой встречей последовала еще одна встреча, и вскоре он почувствовал, что у него есть шанс организовать тур Элвиса. Это ощущение возникло у него, когда он начал сотрудничать с Томом Хьюлетом, с которым еще раньше его познакомил адвокат Стив Вайс, специализировавшийся в музыкальном бизнесе.

Хьюлет был единственным в группе, у кого был богатый опыт в организации туров: компания Concerts West к тому моменту зарекомендовала себя как крупнейшая промоушен — организация (они гордились тем, что проводили по семьсот концертов в год по всему миру). С самого начала переговоров с Вайнтраубом стало ясно, что Полковнику понадобится не только опыт Хьюлета, но и внушительная сумма денег его компании. Оба партнера встретились в отеле Beverly Hills за сорок восемь часов до начала премьерного шоу в Вегасе, все обсудили и договорились, что, если Вайнтраубу удастся убедить Элвиса в своей надежности, они вместе будут работать над организацией тура. Два дня спустя они посетили открытие как почетные гости Полковника, а на следующий день уже заключили сделку.

Хьюлет сразу же понял, что Вайнтрауб, лидер по натуре, будет первенствовать и в рамках их сотрудничества. Как только он увидел выступление Элвиса, он понял, что хочет быть причастным ко всему этому. «Именно тогда я понял, что Элвис Пресли — это Элвис Пресли. Мой Бог, когда он вышел на сцену, весь зал взорвался, и он сам как будто вспыхнул. Это был величайший вечер в истории шоу — бизнеса, больше ничего подобного я не видел за всю свою жизнь. На следующий день у нас была назначена встреча с Полковником, он только что договорился о концерте в Фениксе — я думаю, просто для начала. Он сказал нам: «Смотрите, мы делаем это шоу сами, почему бы вам не попробовать организовать для нас еще четыре выступления. Я скажу, куда бы нам хотелось поехать». Он назвал Детройт, Сент — Люис, Майами и Мобиле — это было несколько абсурдно. Позже я сказал Джерри: «Почему бы не организовать выступления в Фениксе, Лос — Анджелесе и Окленде? Ведь это очень удачный маршрут». Но Джерри сказал: «Не спрашивай, а просто выполняй». Я начал делать необходимые звонки. Нам сказали, как Полковник предпочитает вести дела, и мы пытались действовать в соответствии со всеми предупреждениями. Если даже я чувствовал, что что — то не так, Джерри боялся задавать Полковнику какие — либо вопросы. Это было правильное решение, я уверен. Полковник говорил: «Я хочу, чтобы вы заказали такой — то отель, чтобы охрана была на самом высоком уровне, я хочу это, это и это — а потом позвоните мне». Например, с группой Credence Clearwater Revival все было совсем по — другому. Если мне надо было снять для них какое — то помещение, я его снимал, а потом начинал заниматься рекламой. Но Полковник сказал: «Не трогайте рекламу и не пытайтесь проводить раскрутку. Просто обеспечьте условия». Этим мы и занимались».

В конце концов они договорились на двухсот сорока тысячах долларов, RCA выделила пятьдесят тысяч на концерт в Фениксе, концерт в своем родном городе Полковник собирался провести без чьей — либо финансовой помощи. Подобная система проведения концертов была для Полковника и Элвиса уже испытанной и самой надежной — нечто похожее на поддержку выпускающей компании. Расходы вряд ли могли превысить 150 тысяч, таким образом, прибыль выходила в размере от 140 до 150 тысяч, независимо от того, сколько народу придет на концерт. Промоутеры брали на себя весь риск и знали, что, даже если билеты на каждый концерт будут полностью распроданы, их прибыль не превысит пяти или шести тысяч долларов за каждое шоу в зависимости от размера концертного зала. Но в данной ситуации деньги не были делом первостепенной важности. По мнению Полковника, он больше всего рисковал репутацией своего подопечного, возвращая его к активной концертной деятельности. Том Хьюлет и Джерри Вайнтрауб имели более приземленную цель: они были намерены доказать, что достойны доверия Полковника.

Выступления в Вегасе тем временем развивались по идиосинкратическому принципу — Элвис чувствовал себя все более свободным и раскованным на сцене, он снова начал шутить и с аудиторией, и со своими музыкантами. Со временем он начал варьировать некоторые моменты своего шоу по настроению. Когда им двигал тот свободный дух, он придумывал что — то новое и необычное по ходу выступления. Съемки ограничивались первыми четырьмя вечерами, но они отразили привычную вегасовскую атмосферу беспечности, смеха и «беличьих» шуток («Когда я еще учился в школе, ребята часто останавливали меня на улице с криками: «Какая добыча! Давайте его поймаем! Это белка! Он белка! Он только что спрыгнул с дерева!»). В фильме Элвис беззлобно потешался над словами популярных песен и, конечно же, много пел в своем фирменном высоко романтическом стиле с большой долей мелодраматизма. Он легко и естественно буквально в одно мгновение переключался с одной песни на другую: после сдержанной «Bridge Over Troubled Waters» он моментально переходил на какую — нибудь бесшабашную, заводную песню. Но, несмотря на то, что оригинальный музыкальный подход подкреплялся еще и не менее оригинальным костюмом (на этот раз это был белый костюм с расклешенными брюками и блестящей бахромой, свисающей с ремня), шоу в целом вряд ли имело продолжительное серьезное воздействие на зрителя.

На следующий день после завершения съемок, 14 августа, по заявлению двадцатиоднолетней официантки из Северного Голливуда Патриции Энн Паркер в Верховном суде Лос — Анджелеса было заведено дело по факту установления отцовства. Патриция Э. Паркер утверждала, что забеременела в результате сексуального контакта с Элвисом, который произошел во время его последних гастролей в Лас — Вегасе. Он позволил себе высказаться на этот счет, представляя Пола Дика. Элвис обратил внимание, «что жена Пола была беременна, но она ничего не писала про меня газетам на прошлой неделе, я надеюсь?». В следующий раз на какой — то из встреч он сказал, что «Присцилла, — которая находилась в тот момент среди публики, — знает, что я не мог ничего сделать этой девице — у меня четкий контроль над рождаемостью». Но, несмотря на эту публичную браваду, было видно, что он глубоко расстроен, ведь потеря доверия и любви поклонников всегда была для него кошмаром, которого он больше всего страшился. Репортеру колонки сплетен Мэй Мэнн он выразил свою реакцию на происходящее, которая, с одной стороны, казалась какой — то неискренней, но, с другой стороны, отражала самый настоящий ужас человека, который не может до конца поверить в случившееся. «Как кто — то может со мной так поступить? — говорил он, казалось, ища поддержки у окружающих. — Я полностью невиновен».

Он знал, что это не так. Но ему было просто до смерти скучно. Вегас превратился в нудную рутину, так же как и все остальное. Только музыка все еще хранила свою свежесть: он по — прежнему ценил музыкантов, которых собирал вокруг себя; если надо было кого — то обвинить, как вспоминали Джерри Шефф и Глен Д., этим человеком никогда не был кто — либо из музыкантов — обычно вина ложилась на кого — то из компании Элвиса. Но все вокруг переменилось очень сильно и бесповоротно. Полковник ночь за ночью избавлялся от стресса за рулеточным столом. В отличие от него Элвис пытался найти утешение и хоть какое — то разнообразие в бесконечной процессии женщин, которые с готовностью откликались на его предложения. Уже не только близкому окружению, но и всему миру становилось ясно, что брак Элвиса и Присциллы не скреплен взаимными чувствами, по крайней мере с его стороны. Даже Роберт Блэр Кайзер, репортер New York Times, не обошел вниманием сплетни, когда в своей статье описывал, как фанат из Мемфиса подошел к Вернону, когда тот собирался бросить полдоллара в свой любимый с лот — авто мат, и смело поинтересовался, разводятся ли Элвис и Присси. Вернон ответил почти с легкостью, с одной лишь мимолетной паузой перед тем, как рвануть вниз ручку автомата: «Мы решили эту проблему. Сейчас все в порядке».

То, что Кайзер пропустил в своем портрете этого полного жизни молодого человека, лишенного каких — либо серьезных сомнений и неудовлетворенности на свой счет, ускользнуло и от практически всех остальных репортеров и сторонних наблюдателей, освещающих данные события. Этот важный момент было бы крайне трудно определить человеку, не вхожему в круг Элвиса: настолько тщательно он скрывался от публики и искоренялся в имидже. А дело было в том, что снова наступила скука. Элвис начал употреблять лекарств еще больше, чем до начала гастролей. Напряженность его работы, его неспособность уснуть после того, как он дал подряд два концерта, постоянно были его основными оправданиями. Достать то, что ему требовалось, в Лас — Вегасе было гораздо проще, чем, например, в Мемфисе, Лос — Анджелесе или Палм — Спрингс. По первому его требованию в распоряжении Элвиса все двадцать четыре часа был доктор, потому что устроителям казалось, что, если медицинская помощь будет на самом высоком уровне, концерт пройдет гораздо лучше. Этот факт полностью упрощал ситуацию. Еще раньше Элвис осознал, что любой врач готов оказать любую услугу в обмен на возможность сказать после, что он находился рядом с Элвисом Пресли, и со своими энциклопедическими познаниями в области транквилизаторов и антидепрессантов (специальная книга всегда находилась на его прикроватном столике) Элвис мог описать любые симптомы, которые подходили для приема того или иного препарата, в зависимости от того, чего ему хотелось. В основном это были снотворные, на тот момент пикадил, вместе с «витаминными» инъекциями, амфетаминами и стимуляторами, которые помогали ему взбодриться после поздних дневных пробуждений. Джоанн Эспозито с материнским изумлением и беспокойством наблюдала за Элвисом и его ребятами, но уже со стороны, потому что участие жен в «культурных» мероприятиях всей компании было резко ограничено. Они все думали, что это очень забавно: ну, знаете, посмеяться друг над другом, ожидая, на кого первого сильней подействует. Они пытались сопротивляться снотворному эффекту и наблюдали, кто самый стойкий, пока, в конце концов, все не засыпали.

Создавалось ощущение, как будто резко изменилась погода и все стало по — другому. Джерри Шиллинг, который теперь занимался монтажом фильмов на киностудии «Парамаунт», чтобы получить гражданство, все равно хранил верность своей компании и каждую неделю присоединялся к сборищам друзей. Он вспоминал: «Первое время в Вегасе Элвиса волновали только его концерты: после каждого выступления он ночь напролет мог сидеть с музыкантами и фанатами и обсуждать шоу. Но на втором году ему стало скучно. Ему все еще нравилось выступать — просто это уже не так бросалось в глаза, пылу поубавилось. Он стал выглядеть более расслабленным. Тогда — то у него и появилось время, чтобы увлекаться совершенно другими вещами».

Таковой была атмосфера в коллективе, когда 16 августа к ним присоединилась двадцатипятилетняя Кэти Вестморлэнд, которая должна была заменить Милли Киркхэм в качестве сопрано — бэк — вокалистки. Кэти согласилась на три недели изменить свое напряженное расписание выступлений в Лос — Анджелесе, чтобы заменить Киркхэм, вокалистку из Мемфиса, которая приехала по просьбе Элвиса, только чтобы участвовать в съемках фильма. Кэти встретил Фелтон Джарвис и ввел в курс дел, познакомил с Полковником (который, в свою очередь, сразу же подарил ей соломенную шляпу) и выдал огромную стопку пластинок, чтобы она получше ознакомилась с репертуаром. Этим вечером она смотрела шоу, в котором еще участвовала Милли, и была шокирована поведением поклонников. Будучи классическим музыкантом, чей отец участвовал в «Принце — студенте» и «Великом Карузо» вместе с Марио Ланца, она никогда не видела ничего подобного, «и вряд ли я такое еще увижу. Все эти женщины в шикарных вечерних платьях, которые буквально прыгали по столам на своих высоких каблуках, сметая бокалы с шампанским и наступая в чьи — то тарелки со стейками». Но она была просто ошеломлена музыкой и «невероятной трансформацией человека, встреченного мной на лестнице до начала шоу, в харизматическую личность необыкновенной величины».

Когда на следующий вечер она должна была выступать в шоу, ее охватила паника, но Элвис успокоил её, придя к ней в гримерную. «Он сказал мне: «Не волнуйся так, просто расслабься и от души повеселись. Запомни, мы здесь, чтобы подарить людям счастье». Потом он подмигнул мне и сказал: «Но когда я покажу на тебя рукой, лучше все — таки спой что — нибудь, лапуля». Раз так — пожалуйста!

Несмотря на всю свою нервозность, Кэти прекрасно справилась. Выглядела она более чем скромно в своих темно — коричневых брюках и блузке, особенно на фоне не отличающихся сдержанностью Sweets. Но она с готовностью и благодарно обучалась их мастерству ритмических импровизаций и мудреным вокальным гармониям. «У меня была отдельная гримерная, но я всегда приходила к ним в комнату, и мы вместе ждали начала шоу. Мы очень — очень подружились. С ними мне было очень хорошо, несмотря на то, что мы были совершенно из разных миров. Мы вместе подолгу работали над всевозможными абсолютно невероятными гармониями и голосовыми ходами. Сегодня у меня не получится исполнить то, что мы делали тогда, даже если я постараюсь. Их чувство ритма и музыкальные способности были просто потрясающи. И мыслили они все как единое целое. The Imperials, по ее мнению, тоже были вполне профессиональными и обладали блестяще отточенным мастерством и точностью исполнения. И даже если иногда звучание их девяти голосов сливалось и перебивалось чересчур громкой музыкой, все равно им удавалось создать особую музыкальную атмосферу, которая влияла на слушателей. Каждый находил что — то для себя.

Но больше всего ее интриговал Элвис: его амбиции, устремления, его личность. Она быстро с ним познакомилась, потому что он постоянно заглядывал в гримерную к Sweets, смеялся и шутил с ними, просто сидел там подолгу. Вскоре он начал разговаривать с ней о музыке. Он расспрашивал, насколько полезен для голоса чай, который она всегда пила, с любопытством интересовался ее музыкальным прошлым, карьерой ее отца. Он спрашивал ее мнение по поводу великих мировых теноров, таких, как Карузо и Бьерлинг. К своему удивлению, она обнаружила, что его пение может заставить ее расплакаться, даже если сама песня ей не нравилась. Когда она как — то заметила, что его влияние на аудиторию огромно, он сказал, что знает о своих способностях влиять на людей и их мысли, но это не его самоцель. «Я думаю, что развлекать людей для меня важней… делать их счастливыми, помогать забывать о своих проблемах хоть ненадолго. Мне кажется, что именно это и есть моя цель в этом мире».

В четверг, 26 августа, привычный ход событий был нарушен анонимным звонком, который поступил в офис службы безопасности отеля. Некий неизвестный предлагал информацию о плане похищения Элвиса. На следующий день и Полковнику поступила такая же информация, затем 28 августа дома у Джоанн Эспозито в Лос — Анджелесе ночью раздался звонок, и некий человек, пожелавший остаться инкогнито, сообщил, что Элвису угрожает смерть и произойдет это во время вечернего субботнего шоу. Спустя сорок пять минут тот же мужчина перезвонил Джоанн с дополнительной информацией: за 50 тысяч долларов мелкими купюрами он предлагал назвать имя убийцы. На этом моменте было решено привлечь ФБР, а звонки тем временем стали поступать уже практическим всем людям из близкого окружения Элвиса: от адвоката Эда Хукстраттена, который полагал, что угрозы связаны с тем делом об отцовстве, до Эда Паркера, Джерри Шиллинга и Реда Уэста. Элвис связывался с каждым по телефону. «Вы мне очень нужны», — это было все, что сказал Элвис Джерри. «Я все расскажу, когда вы приедете. Самолет уже вылетел». Когда Ред прилетел из Мемфиса, Элвис был взвинчен до предела, «он бросился ко мне и обнял меня со всей силой».

Весь день переформированная служба безопасности прорабатывала план защиты Элвиса. В своей гримерной перед началом выступления Элвис плакал и прощался со своим отцом и всеми друзьями. Он не знал, что может произойти, сказан он всем, но он не хотел никого подводить и знал, что преданные ему друзья не подведут его тоже. «Если какой — то сукин сын действительно убьет меня, — сказал он — я хочу, чтобы вы достали его из — под земли и выцарапали его чертовы глаза. Я не хочу, чтобы потом на суде он сидел, как Чарли Мэнсон, с мерзкой ухмылкой на лице и говорил: «Это я убил Элвиса Пресли».

Они все заняли места в зале перед началом шоу: Сонни и Джерри в оркестровой яме, Ред и Эд Паркер по обе стороны от сцены — каждый из них был вооружен, включая Элвиса, у которого было по пистолету в голенище каждого сапога. В зале было рассредоточено множество полицейских в гражданской одежде. Доктор Ньюман (главный врач отеля) дежурил за сценой с кислородом и запасом крови для возможного переливания, снаружи отеля уже была готова машина «Скорой помощи». Но ничего не произошло. В середине шоу какой — то парень выкрикнул с балкона: «Эй, Элвис!» — и все подумали, что сейчас случится страшное, но парень только хотел, чтобы Элвис исполнил его любимую песню. К концу вечера каждый был эмоционально вымотан до предела, и хотя убийца — похититель так и не объявился, в отеле соблюдалась повышенная боевая готовность до окончания гастролей. Вспоминая ту ситуацию с некоторым недоумением, менеджер по певческому составу отеля Джо Москео уловил, что Элвис был почти расстроен, что это печальное приключение закончилось. «В этом было какое — то безумство. Он как будто был даже разочарован, что его не застрелили!»

На следующий вечер после возможного убийства Джим Обри, вкрадчивый пятидесятидвухлетний человек, возглавлявший MGM, которого в узких кругах называли «улыбающейся коброй», пришел за сцену, чтобы поздравить Элвиса с удачным выступлением. Как человек, причастный к завершившимся съемкам фильма — концерта, Обри выразил живейшую готовность и энтузиазм к дальнейшему сотрудничеству с певцом и представил Элвису свою спутницу, темноволосую двадцатитрехлетнюю старлетку Барбару Лей. Элвис, как всегда, был радушным хозяином вечеринки, гостеприимно приветствуя Рики Нельсона и его супругу, а также Джойс Бова, двадцатипятилетнюю сотрудницу Комитета жилищной безопасности, с которой он познакомился еще в прошлом августе и которая была специальным гостем на этом шоу. Тем не менее он не выпускал Барбару Лей из поля своего зрения, и пока Обри был чем — то занят, он воспользовался возможностью и взял номер ее телефона. Затем он вернулся к Бова, еще одной потрясающе красивой женщине, которую он пригласил после к себе в номер.

Бова была увлечена им еще с момента их первой встречи. Случилось это так. Сотрудник «Интернэшнл» выбрал ее из огромной толпы перед выступлением и провел за сцену, чтобы она могла пообщаться с кумиром. После выступления Элвис пригласил ее в свой номер на ужин. Бова была поражена, потому что, несмотря на свой поистине звездный статус, Элвис был тонко чувствующим, внимательным человеком и настоящим джентльменом. Но с тех пор она с ним не встречалась и предполагала, что рассердила его, несколько раз отклоняя настойчивые приглашения приехать к нему в Калифорнию (она просто не могла, пыталась Бова объяснить ему, потому что в Комитете началось очередное важное расследование по делу Май Лэй). Но еще больше Элвиса раздражало то, что Джойс не переставала напоминать ему, что он женат, хоть он и с не меньшим постоянством доказывал ей, что его брак — только фикция. На этот раз Бова решила выяснить раз и навсегда, «были ли наши отношения только иллюзией или у меня с Элвисом все — таки был «шанс». По той теплоте и вниманию, с которым он встретил Джойс и ее подругу и пригласил затем к себе, она решила, что шанс все — таки был. Но с самого начала она все же заметила, что он несколько изменился с момента их последней встречи. В нем появилась какая — то хвастливость, которой и в помине не было раньше. Он без конца говорил о той угрозе убийства с бравадой, которая местами казалось даже жестокой. С Сонни и Джерри он иногда позволял себя вести, по ее мнению, просто безобразно («Вы ведь так сильно перепугались, ребята, правда?» — Он требовал от них подтверждения в такой манере, как будто сам не был ничуть испуган). Позднее, в своем номере, он вдруг начал проявлять какую — то беспочвенную ревность (а до этого у них ничего серьезного и не происходило: они только целовались). Он слишком много красовался и чрезмерно стремился произвести впечатление как на нее, так и на всех остальных в тот вечер. Затем ей бросилось в глаза, что его ноги постоянно вздрагивали. Но когда Элвис попросил ее остаться, она все же согласилась без малейшего колебания.

После того как все разошлись, ей предстояло стать свидетельницей еще одной, не менее неприятной трансформации. Она ожидала от него прежней нежности, а он был с ней вызывающе груб, насмешливо и с какой — то непривычной издевкой реагируя на ее чувства. «Прекрати задавать мне эти бессмысленные вопросы, Джойс, — сказал он. — Меня достали люди, вечно твердящие мне, кто я и каковым я не являюсь. Как они могут думать, что я другой, кто позволил им обсуждать, что я время от времени меняюсь. Я — это всегда только я. Ты должна просто поверить в то, что я могу предвидеть наше с тобой будущее». Эти слова разозлили Джойс, и она начала задавать ему вопросы, которых раньше избегала, так как знала, что они неминуемо приведут его в бешенство; «Как он мог говорить об их будущем, когда у него была жена?» «Это смешно!» — взорвался он. Он ведь все объяснил ей еще раньше. «Если хочешь остаться, оставайся». Сказав это, он в каком — то запале грубо распахнул на ней её черную шелковую пижаму. Она захлопнула перед ним дверь, прекрасно понимая, что больше уже никогда с ним не встретится.

На следующий день Элвис позвонил домой Барбаре Лей. «Подходя к дверям своего дома, я услышала звонок телефона. Я сразу же бросилась к нему и даже не взяла из машины свой чемодан. Это был Элвис, что было для меня самым настоящим шоком. Он хотел, чтобы я приехала к нему в среду, но это было накануне Дня труда, и мы с Джимом Обри планировали поехать вместе в круиз. Элвис сказал: «Приезжай в среду и останься со мной [в этот вечер]». Это была веселая история: один из его парней встретил меня в аэропорту и привез в отель. Мне сказали, чтобы на первое шоу я не ходила, я не возражала. «Но ты можешь прийти на второе шоу». Так я и ждала, а потом пришел Элвис, взял меня за руку и сказал: «Дорогая, тебе не надо было ходить на первый концерт, потому что в зале был Джим Обри с другой женщиной». Вот это меня просто убило. Затем он посмотрел на мое платье и сказал: «Надо купить тебе что — нибудь другое». Он поехал со мной в магазин и купил мне четыре или пять вечерних платьев, а потом убедил остаться, сыграв на том, что у Джима интрижка с другой девчонкой. В общем, я осталась и прекрасно провела время, хотя проблем потом появилось немало, потому что Джим сидел и ждал меня до бесконечности дома — он даже не знал, где я!»

В то же время Элвис все еще был с Присциллой: она прилетела в понедельник с двухлетней Лизой — Марией, чтобы навестить супруга, на которого чуть было не совершили покушение. Помимо этого он продолжал сближаться с Кэти. Они все больше времени проводили за разговорами, но уже не только о музыке, но и о ней самой. И однажды, когда у нее было намечено свидание с ритм — гитаристом Джоном Уилкинсоном, в назначенное время Джон не появился. Вместо этого Сонни поинтересовался, сможет ли она прийти на небольшую вечеринку, которую Элвис устраивал в своем номере. Она с легким трепетом поднялась туда: еще Милли Киркхэм, счастливая замужняя мать двоих детей, рассказывала ей раньше, что это шанс, которого так многие ждали. Все было как в кино: потрясающий номер, который (что больше всего потрясло ее, когда она вошла) уже был до отказа заполнен прекраснейшими, холеными, шикарно одетыми женщинами.

«В комнату вошел Элвис, он выглядел бесподобно в своем черном велюровом костюме с высоким воротником и кружевной вставкой на груди. Я думала, что он сразу же подойдет к ребятам, но он пошел понаправлению ко мне, сел рядом и обнял меня — я была в шоке. Он даже извинился и заставил подвинуться человека, который сидел рядом, и начал говорить со мной.

В течение вечера он общался и с другими людьми, но постоянно возвращался ко мне. Я не помню, сколько точно это продолжалось: час или полтора, но потом он взял меня бережно за руку и сказал: «Кэти, пойдем со мной. Я хочу кое — что тебе показать». Он повел меня к себе в спальню, и я забеспокоилась и начала говорить что — то вроде: «Боже мой, не надо, позволь мне уйти…» Но он успокоил меня и сказал, что это единственное место, где мы можем уединиться и спокойно пообщаться без всей этой толпы. Да и спальней это помещение назвать нельзя: Элвис жил в огромном номере с несколькими комнатами, там, где мы находились, был кофейный столик и диван, а собственно в саму спальню мы не заходили, мы были в гостинной секции номера. Он присел рядом со мной на диван, его рука обнимала меня. Он сказал, как много я для него значу. Знаете, он был очень увлечен мной, я ему нравилась. Потом он поцеловал меня, я посмотрела на него с укоризной и недоверием и сказала что — то вроде: «Да ладно, ты просто шутишь». Понимаете, ведь он был окружен такими великолепными женщинами, я вообще не подходила под его тип. Как он мог так говорить? Что это было? Я просто не могла его понять.

Он сказал: «Я поговорил с Джоном [Уилкинсоном] о тебе сегодня. Я пригласил его сегодня и спросил, насколько серьезны ваши отношения и могу ли я с тобой встретиться. Джон сказал: «Ну ладно». Конечно, он так сказал, но что еще Джон мог ему ответить? Он ведь не мог сказать ему «нет». Но Элвис был настолько благороден, что спросил его разрешения! На кофейном столике я заметила книгу Джоэла С. Голдсмита «Бесконечный путь». Эту книгу я сама начала до этого читать и теперь с собой повсюду возила. Именно это нас и сблизило, мы оба сразу же это почувствовали».

Остаток ночи они провели в бесконечных разговорах, в основном о духовных проблемах («в поисках ответов и истинного понимания»), этими проблемами Кэти серьезно интересовалась последнее время. Она сказала Элвису, что она девственница. Он ответил, что восхищается ею и что между ними ничего не произойдет до той поры, пока она сама этого не захочет. Поздней он сам проводил ее до номера, но до этого он сказал, что она не должна беспокоиться по поводу Присциллы: у них открытый брак, и они договорились жить каждый своей жизнью, чтобы не возникало взаимных недомолвок и упреков. Они были официально вместе ради ребенка. К окончанию гастролей они сильно сблизились и были почти постоянно вместе. Он просто боялся оставаться один, его не переставали мучить кошмары из — за недавней угрозы убийства. Она знала, что у него были еще и другие женщины помимо нее, но, когда вокруг никого не было, она с радостью была для него единственной.

Тем временем Полковник продолжал заниматься своим бизнесом. Как отметил репортер New York Times, он был неутомимым тружеником, и когда съемки завершились, он переключил всю свою энергию на подготовку предстоящего тура. Он наведывался во все шесть городов, чтобы лично проверить приготовления и уровень безопасности. Полковник постоянно производил перестановки в своей команде, которая уже включала таких людей, как Том Дискин, сотрудник RCA Джим О'Брайан и лейтенант Эл Дворин. который участвовал в подготовке всех выступлений, начиная с 1956 года. Полковник готовился так ответственно, как будто это был вовсе и не концерт, а самый настоящий поход на войну. Даже для ближайшего окружения он все еще оставался загадкой. Он был таким безоговорочным собственником, что мог звонить своей жене по три раза на день из Палм — Спрингс, чтобы просто развлечь ее, создавая при этом трудности для своих коллег по бизнесу. При этом он мог пройти и даже не поздороваться со своими музыкантами в холле. Это был человек железной воли, но тем не менее его ближайшие коллеги начали беспокоиться, когда каждую ночь он стал засиживаться за рулеточным столом, проигрывая тысячи, десятки тысяч долларов за одну игру.

Это были его деньги, он мог себе это позволить — таковыми могли бы быть его аргументы. В бизнесе все было более чем удачно. Почти все билеты во всех городах были уже распроданы, а Элвис наслаждался заслуженным триумфом своего третьего в этом году хита «I've Lost You», выпущенного 14 июля (четвертым был хит «Don't Cry Daddy», который достиг первого места в январе). Должно было выйти еще два сингла и два в основном живых альбома (второй, звуковая дорожка к фильму, должен был включить восемь песен, записанных в Нэшвилле, — он должен был выйти в декабре). Еще выходило три альбома при бюджетной поддержке RCA и долгоиграющая пластинка под названием Elvis: Worldwide 50 Gold Award Hits, Vol 1, которая должна была быть выпущена на особых условиях, в целом у них еще не было столь продуктивного и прибыльного периода с 1956 года, но теперь обстоятельства и условия значительно изменились. По пересмотренному в 1967 году контракту Элвис и Полковник делили все доходы от записей пополам (помимо оговоренных в контракте авансовых сумм). Таким же образом разделялись их доходы от любых других сделок. В июле Полковник добился пересмотра этого соглашения и уменьшения авансов. Таким образом, Полковник становился абсолютно равным партнером как раз, когда продажи поднялись до небывало высокого уровня. Он законно мог рассчитывать на 50 % от каждой новой записи, намеченной по плану, а каждая особая сделка являлась партнерской по определению. Альбомы, записанные с помощью RCA, принесли дополнительные 300 тысяч прибыли, альбом Worldwide 50 Golden Hits — еще 200 тысяч, обе суммы были поровну поделены между Полковником и Элвисом. Все дополнительные выплаты и бонусы к сделкам также делились пополам. Доходы от живых выступлений (двое гастролей в Вегасе, выступление в Астродоум и намечающийся тур) должны были, по подсчетам, составить около полутора миллионов, чистая прибыль от фильма составляла 500 тысяч долларов, помимо этого шли постоянные поступления по продажам пластинок и приближался следующий тур (эти деньги должны были распределяться в соотношении 75:25). Если подсчитать все это, доход Элвиса и Полковника должен был составлять по меньшей мере от 4 до 5 миллионов долларов, а учитывая все контрактные тонкости и нюансы, деньги распределялись в соотношении 55:45, не говоря о финансовых договоренностях Полковника с RCA, MGM и «Интернэшнл».

С такими заработками жизнь обоих должна была быть спокойной и комфортной, но ни один не ощущал этого комфорта и покоя. Возможно, это было вызвано каким — то напряжением или просто неугомонностью их характеров. Каждый из них напоминал алкоголика, который с рвением трудится целый день, чтобы после работы выпить и полностью потерять над собой контроль. Принцип был примерно тот же: никто не мог сказать, что они оба не контролировали бизнес должным образом. Но впечатление, которое каждый производил на окружающих, иногда имело крайне критический оттенок. И, несмотря на то, что у каждого были свои защитники — своеобразные лагеря воинствующих единомышленников, — оба могли быть счастливы до той поры, пока делали то, что считали нужным. Ведь по большому счету они на удивление прекрасно подходили друг другу.

Гастроли заканчивались очень весело. Однажды во время концерта Элвис попросил осветить прожекторами Авраама Линкольна и Иосифа Сталина, якобы присутствующих на концерте, чтобы проверить, насколько внимателен Ламар во время шоу; он без конца сыпал искрометными шутками и каламбурами, останавливался и заново начинал петь ту или иную песню, изменяя ее слова, и постоянно подшучивал над Чарли на сцене, поливая водой его и остальных музыкантов и умело затем уворачиваясь от их ответного возмездия. В последний день гастролей было решено провести специальное шоу в половине четвертого ночи (Полковник сторговался на дополнительные 125 тысяч долларов). Элвис объявил песню «Hound Dog», но группа на сцене так и не появилась. В первый момент Элвис был взбешен, он повернулся и собрался было устроить им за сценой взбучку, но в это время на сцену вышел маленький толстый бассет — хаунд, и Элвис повалился на пол и начал хохотать так, что на глазах появились слезы.

Глава 11 ГЕРОЙ КОМИКСОВ

(сентябрь 1970 — январь 1971)

Два дня спустя они были в пути. Когда они вылетали из Лас — Вегаса, Элвис настоял, чтобы Кэти летела с ним, а не в самолете остальных участников группы, подчеркивая тем самым, что все уже были в курсе их отношений. В Фениксе их ждал небывалый успех, который тем не менее подтолкнул репортера Роберта Блэра Кайзера, который присоединился к ним там, затронуть вопрос о планах на будущее. «Зал был полон в основном молодежью, — писал журналист New York Times, — они неистовствовали, кричали и были вне себя от восторга». Они не хотели слушать новые песни, отметил Кайзер. Они требовали старых. «Как, посмею я поинтересоваться, может Элвис двигаться дальше, если большинство его поклонников хочет, чтобы он постоянно возвращался к уже пройденным вещам? Неужели Полковник не даст ему шанса идти вперед?»

Но эти вопросы не представляли для Элвиса первостепенной важности в настоящий момент. Музыканты из Imperial не принимали участия в туре; Полковник якобы не предупредил их заранее, сказали они, намереваясь, очевидно, хорошенько поторговаться с ним. Это не сработало, потому что Полковник незамедлительно заменил их группой, созданной только на время тура бывшим участником Jordanaire Хью Джарретом. Группа была хорошей, но Элвис сразу же уловил разницу и ощутил нехватку того слаженного мастерства и опыта ребят из Imperial Ему также не хватало большого оркестра Джо Гуэрсио, из которого по соображениям экономии в туре принимали участие только сам Джо и его трубач, остальных же четырнадцать музыкантов для оркестра решено было приглашать в каждом городе, где планировались выступления. Элвис был обеспокоен, что качество их шоу не соответствовало ценам билетов, и, хотя музыканты в Фениксе были действительно хороши, они не дотягивали классом до вышколенного, великолепного оркестра «Интернэшнл». Что еще больше усугубляло и без того напряженную атмосферу тура — звук был не многим лучше, чем тогда в Хьюстоне: музыканты с трудом могли расслышать сами себя в реве толпы. К тому же пришлось еще раз столкнуться с угрозой, на этот раз — взрыва бомбы. Элвис узнал об этом только сутки спустя. И когда узнал, выплеснул всю свою ярость на Кэти и остальных за то, что ему сразу же об этом не сказали. Но больше всего он был расстроен тем, что кто — то снова желал ему зла. «Сначала тот сукин сын в Вегасе хотел меня пристрелить, — бубнил он, изучая газеты. — Теперь этот идиот хочет, чтобы меня разорвало в клочья… Почему?»

После шоу в Фениксе, проведенного при поддержке RCA, выступления в Сент — Луисе были своего рода дебютом для новой команды промоутеров. Они должны были показать все свое мастерство и опыт, поэтому Том Хьюлет был намерен провести все по первому классу. «Я пригласил ребят из Clair Brothers, чтобы они занимались звуком для всех четырех выступлений, потому что я знал, что звук должен быть на высоте. Я помню, что где — то к обеду Том Дискин пришел посмотреть на подготовку — он дал мне диаграммы сцены, чтобы Элвис, выходя к публике, чувствовал себя, как в Вегасе. Когда Том пришел, примерно девяносто пять процентов работы было проделано согласно его указаниям и советам. Он начал сам передвигать какие — то вещи с места на место, и тут вдруг он заметил огромные ящики, которые заносили на сцену. Он сказал: «Стоп! Какого черта вы это сюда затаскиваете? Что это?!» Я ответил; «Том, это звуковая аппаратура». На это он мне сказал; «Мы не используем никакой звуковой аппаратуры». Я сказал; «Подожди — ка…» Он не дал мне задать мой вопрос, сказав; «В здании уже есть звуковая система». Я сказал; «Секунду, Том, черт возьми, мы не сможем обходиться без этой аппаратуры; Элвиса никто не услышит, а я потом разорюсь на неустойках!» Потом я вдруг понял, что они не давали подобных выступлений с 1956 года, когда звуковых систем еще и в помине не было, так что для него эти ящики были чужеродными, незнакомыми предметами, за которые на него мог спустить всех собак сам Элвис. Я спросил; «А что же вы, ребята, в таком случае использовали в Вегасе?» А он сказал; «Вот эти два микрофона». Я никогда не забуду — эти два «шуровских» микрофона, если сложить их вместе, не были длинней моего дивана в гостиной. Вот это и была звуковая система Элвиса Пресли, если не считать акустическую систему помещения, которая принципиальной роли не играла».

Было решено, что последнее слово останется за Элвисом. Если ему не понравится система, ее просто отсоединят. Хьюлет и Вайнтрауб, которые так и не встречались еще с Элвисом, ждали результата со страхом. Элвис не появился на проверке звука днем, и, когда он пришел в здание вечером, Хьюлета переполняли самые мрачные думы и сомнения. «Он входит в зал, окруженный толпой телохранителей и всеми своими дружками — на всех черные очки. Затем Том Дискин ведет меня и Вайнтрауба в гримерную и говорит; «Элвис, познакомься с промоутерами…» И вдруг в этой шайке я замечаю Джорджа Кляйна, которого я прекрасно знаю, потому что он самый лучший диджей в Мемфисе. Я познакомился с ним, когда привозил туда Creedence и Three Dog Night, но вот уж не ожидал, что он будет здесь с Элвисом. Джордж обрадовался, увидев меня, и закричал; «Том!» Элвис выглядел крайне удивленным, а Джордж продолжал; «Мой Бог! Элвис, теперь у нас все получится. Это самые лучшие в Америке ребята. Эти ребята всех за пояс заткнут! Том, как поживаешь, старик? Я даже не знал, что ты будешь заниматься этим туром». Вот так вдруг к нам появилось доверие. Потом Дискин говорит; «Том, расскажи Элвису о новой звуковой системе РА». Я сказал Элвису; «Я заказал эту систему на сегодняшний вечер, думаю, вы никогда с ней еще не работали, но сейчас такую аппаратуру используют во время выступлений на больших площадках. Она очень качественная. Я выбрал самую лучшую, а мои люди сделают для вас все, что пожелаете». Он посмотрел на меня с видом; «да — да, конечно» — и просто пропустил мои слова мимо ушей.

«Ну вот, шоу началось, а я психую по полной программе. Стою за сценой с Роем Клэром, уже готов вырубить эту чертову систему, а Элвис в это время открывает шоу. Он спел, может, три слова и вдруг остановился, потому что, наверно, первый раз в своей жизни он сам себя слышал. Он остановился, посмотрел налево, улыбнулся и сказал; «Дамы и господа, сегодня нас ждет незабываемое шоу».

Как здорово было снова оказаться в пути! У Элвиса появилось чувство свободы, которого ему так не хватало в Вегасе. Он так рад был снова увидеть своих поклонников, тех по — настоящему преданных людей, которые когда — то вознесли его до звездного уровня и которые до сих пор хранят ему верность. Смена обстановки помогла ему преодолеть последствия шока после угроз убийства и бомбового взрыва. Все было как в старые, добрые времена, все его ребята были рядом; Джо, Чарли, Ричард, Ламар, занимающийся светом, и Сонни, ответственный за его безопасность. Элвис попросил Реда, Джерри и Джорджа Кляйна взять отпуска и попутешествовать с ним. Он даже уговорил своего друга доктора Никопулоса сопровождать его на случай, если возникнут проблемы. «Разве не замечательно — вот так путешествовать?» — спрашивал он Кэти, когда они вместе выглядывали из окна своего гостиничного номера в Детройте. «Куда бы ты хотела поехать, дорогая? — говорил он. — Только скажи, и мы туда сразу же отправимся».

Полковник работал денно и нощно, чтобы провести тур на высоте. Он лично проверял подготовку еще до того, как Элвис прилетал в тот или иной город. Потом Полковник вылетал в следующий город рано утром, чтобы снова и снова руководить подготовкой к выступлению своего подопечного. Элвис пригласил Барбару Лей на свои южные концерты, сказав Кэти, что его многочисленные родственники приедут его навестить, поэтому ей лучше было бы съехать. Она сказала, что все прекрасно понимает. «Но в глубине души я чувствовала, что меня отметают в сторону и просто бросают…. то, что я понимала, что у него много родственников и он женат, было всего лишь умозаключением. Эмоционально я так и не смогла понять эту ситуацию и смириться с ней».

«Барбара была более прагматичной во всем, но и ей пришлось несладко, когда она попутешествовала с Элвисом. Она совершенно не могла поладить с остальными ребятами. «Я им не нравилась, потому что у всех почти были какие — то интриги на стороне, а я запретила девицам шататься вокруг, когда там была я. Меня это слишком утомляло; все соперничают друг с другом, и мне приходилось пускать в ход всю свою энергию, чтобы удерживать внимание Элвиса. Путешествовать с ним было, конечно же, интересно, но это не было похоже на нормальную жизнь, не из — за ребят и не из — за усталости — просто из — за тех часов, которые мы проводили вместе. Мне потребовалась потом целая неделя, чтобы прийти в себя».

В последний день тура, в Мобиле, Алабама, Полковник заказал для них номера в Admiral Sims Hotel, где Элвис последний раз останавливался в 1955 году. Очевидно, что отель переживал не самые лучшие времена, потому что номера и условия в целом были просто невыносимы (сам Элвис назвал отель «ужасной дырой»). Он попросил Джо подыскать им что — нибудь получше, но поиски успехом не увенчались. Куда бы он ни обращался, везде ему отвечали: «Неужели вы не знаете, что в городе Элвис Пресли?» В честь завершения тура Элвис раздал всем щедрые денежные подарки и золотые браслеты, внутри каждого из которых было выгравировано тайное прозвище каждого. Каждый чувствовал невероятное сожаление, ведь эта великолепная вечеринка подошла к концу.

К своему большому неудовольствию, Элвис должен был вернуться в Нэшвилл спустя две недели, чтобы участвовать в очередной записи. Им нужно было записать еще пару — тройку вещей, чтобы завершить альбом кантри — песен, идея которого неожиданно возникла еще в июне. Поэтому 22 сентября он вылетел туда с намерением все побыстрее закончить.

В записи участвовали прежние ребята из ритм — секции за исключением гитариста Джеймса Бертона, у которого были намечены выступления с другим коллективом. Его заменил участник Muscle Shoals, необычайно нервозный Эдди Хинтон. Начали они с прошлогоднего хита Энн Мюррей «Snowbird», затем отработали до блеска современную кантри — балладу от дуэта Даллас Фрэйзер — «Дудл» Оуэнс «Where Did They Go, Lord?» Эту песню Элвис исполнил в совсем новом звездно — возвышенном стиле. Так же, как и прежде, почти все время совместной работы ребята провели весело, с шутками и розыгрышами, но на этот раз музыканты почувствовали, что в этих шутках появилось что — то, чего не было раньше, — какая — то непривычная смесь нервозности, злобы и раздражения. Элвис командовал своими ребятами в таком безапелляционноповелительном тоне, объяснения и прощения которому просто не было, посылая кого — то за водой раздражительно или указывая Фелтону на то, что они слишком медлят в работе, а его ждет самолет. Очень трудно объективно оценить поведение Элвиса, но его непривычно агрессивное настроение легко почувствовать, послушав его диковато — отвязную версию хита Джерри Ли Льюиса «Whole Lotta Shakin’», которая была записана в невероятно короткий срок («Мы слишком долго ей уже занимаемся», — сказал Элвис, когда к работе над песней они еще не приступали). Причудливо красивая, несколько приглушенная песня, за основу которой был взят известный стандарт Тони Беннета «Rags to Riches» 1953 года, также отразила крайне напряженную обстановку работы над альбомом. Затем Элвис сразу же улетел, оставив Фелтона доделывать всю черновую работу.

Он вернулся в Мемфис спустя две недели, чтобы получить свой значок официального помощника шерифа в торжественной обстановке закрытой вечеринки в офисе Роя Никсона, нового шерифа графства Шелби. Хотя уже несколько лет он являлся почетным помощником шерифа, его новый статус позволял ему носить пистолет. Он с гордостью демонстрировал всем свой новый офицерский набор, в который входили значок, пистолет, наручники и фонарик.

Он не спешил покидать родной город, чтобы 15 и 17 октября посетить ежегодное госпел — шоу Национальной конвенции квартетов, которое проводилось в Эллис Аудиториум. Элвис был представлен публике как почетный гость основателем конвенции Джеймсом Блэквудом, в его честь был даже устроен фейерверк, как будто на дворе был не октябрь, а 4 июля, и все праздновали День независимости. Вечером в субботу, когда Элвис уже готовился к отъезду, Блэквуд пригласил Джей Ди Самнера (бывшего басового вокалиста в Blackwood Brothers, а ныне лидера собственной группы The Stamps) и Хови Листера, основателя группы The Statesmen. «Мы хотели сфотографироваться с Элвисом, и пока фотограф готовился к съемке, кто — то сказал; «Спойте!» — и Элвис начал петь «How Great Thou Art», и все мы запели квартетом, ожидая, пока нас сфотографируют!» Блэквуд, будучи глубоко религиозным человеком, был очень рад, что Элвис возвращается к своим старым корням. Еще раньше, до женитьбы Элвиса, Блэквуд чрезвычайно волновался за него. «Я думал, что он, наверно, стал забывать то, чему его учили раньше, но все это вернулось к нему. Было время, когда я больше двух недель постоянно о нем думал. Я не знаю, почему: я никогда так подолгу ни о ком не думал. Это начало меня беспокоить, я решил, что у него серьезные трудности и ему нужны чьи — то молитвы. Меня не было рядом тогда. Мое впечатление сейчас, что если он и изменился, то изменения эти сделали его прежним Элвисом, открытым и простым. Мне показалось, что ему захотелось общаться с людьми более чем когда — либо раньше. Я понял также, что он уже не мог общаться с ними, как прежде. Это было просто невозможно. Но я уверен, что ему очень не хватало его старых друзей».

На ноябрь была намечена премьера нового музыкального документального фильма Elvis: That’s the Way It Is. Полковник был первым, кто просмотрел неотредактированную версию отснятого материала еще в сентябре. Увиденное его крайне разочаровало. И по сей день фильм остается весьма спорным, одно можно сказать наверняка — он отражает свое время с его принципами, стереотипами. Но его явно отличает какой — то непоследовательный и несколько не совсем компетентный подход режиссера к рок — н–роллу. Это неудивительно, ведь режиссером фильма выступил Дэнис Сандерс, маститый профессионал, ранее не сталкивавшийся в работе с подобной тематикой (в 1954 году он уже стал лауреатом премии «Оскар», а его фильм War Hunt, снятый совместно с тридцатидевятилетним братом Терри, также был номинирован на эту престижнейшую кино премию). Но Полковника разочаровало не это. И не образ Элвиса, местами пафосно раздутый. Ничего нездорового в нем не было, но он ни в какое сравнение не шел с тем живым, молодым и энергичным кумиром, которым Элвис предстал в подобном фильме 1968 года. Тут было, конечно, над чем призадуматься, но Полковник знал: преданные поклонники будут любить его, как бы его внешность ни изменялась. Что серьезно обеспокоило Полковника и что всегда было для него на первом месте независимо от ситуаций с продажами пластинок и появлениями в телеэфире: фильм недостаточно отражал суть творчества Элвиса и его мир.

Этот критический настрой было бы легко развеять в пух и прах, если бы Полковник не был Полковником. Прямота и некоторая грубость его высказываний в какой — то мере объяснялись недостатком утонченности и заумством. Но письмо на трех страницах, которое он послал Джиму Обри 24 сентября, отразило суть проблемы фильма. В нем полностью отсутствовал магнетизм живого концерта. В письме Полковник перечислил все моменты, которые вызвали его недовольство. Начал он с того, что режиссер выстраивал фильм в соответствии с ходом шоу, и это оказалось неверной затеей, потому что финал получился каким — то не впечатляющим. При этом эпизоды с концерта были выбраны так, что «они не отражают истинный характер шоу и манеру Элвиса выступать на сцене». В фильме часто упоминались другие звезды, добившиеся успеха в Лас — Вегасе («Каждый певец имеет право быть по — своему популярным; не надо сравнивать Элвиса с другими звездами для того, чтобы получше продать картину. Мы хотим и должны рассчитывать только на себя»). Фильм также изобиловал эпизодами из старых фильмов Элвиса («Я уверен, что… фрагменты из Blue Hawaii и G. I. Blues надо убрать, потому что эти два наиболее успешных фильма Элвиса не заслуживают того, чтобы их упоминали здесь как какую — то ерунду, а таковое впечатление создается»). Обилие интервью с фанатами также вызвало недовольство Полковника («Все отснятые интервью, — советовал он, — надо еще раз тщательно перепроверить, чтобы они не отвлекали от концерта и не делали фильм монотонным и скучным»). Режиссер, видимо, решил, что открыто упоминать Лас — Вегас не стоит, чтобы не оттолкнуть фанатов Элвиса из других городов, при этом фильм был перенасыщен атрибутами местной роскоши («Нет смысла показывать изобилие деликатесов, когда в каком — нибудь городке вроде Дэлтона в Джорджии какая — то семья будет копить деньги и экономить на гамбургере, только чтобы посмотреть фильм, в котором будет Элвис. На промоушене картины все эти стейки не отразятся, лучше уж пусть фильм будет более жизненным»).

Больше всего Полковник возражал против явного презрения режиссера к главной теме фильма, хотя в своем письме он об этом не упомянул ни словом. Наоборот, в заключение он написал, что «мистер Дэнис Сандерс проделал колоссальную работу с огромным энтузиазмом и искренностью. Мы с радостью будем содействовать выходу фильма на профессиональной коммерческой основе». Весь отснятый материал, который в фильм не вошел, необходимо было еще раз просмотреть, чтобы убедиться, что ничего не было упущено. «Джим, как ты знаешь, — подытоживает Полковник, — Элвис, ты и я верили в эту идею с самого начала, Я пытался продать ее последние десять лет, но ни один человек не хотел или не мог ее реализовать. Мы очень благодарны тебе за твою веру в нее».

К началу октября большинство из оговоренных изменений было внесено в фильм, а все песни — отобраны, К первому октября Полковник уже подготовил ноябрьский тур. На этот раз он решил полностью полагаться на Management III и доверить им промоушен всего восьмидневного турне, но теперь он решил устроить им самый настоящий тест. Он потребовал миллион долларов на депозитный счет (для сравнения: ему понадобилось только 240 тысяч за четыре выступления в сентябре), хотя он и предложил им некоторое содействие в виде своих концессий. Джерри Вайнтрауб принял этот вызов, и изыскания миллиона долларов стали основной темой всех его интервью все последующие двадцать пять лет. Его партнер. Том Хьюлет, из чьей компании Concert West большинство денег и поступило, воспринял это требование больше как чисто деловое: это турне, в основном по городам Западного побережья, должно было принести большие кассовые сборы, принести им достаточную известность и закрепить дальнейшее сотрудничество с Полковником и Элвисом. Возникла даже идея закрытой трансляции концерта из Лос — Анджелеса, которая, впрочем, была отметена, и Полковник снова был вынужден расстаться с мечтой.

Перед началом гастролей Элвис провел три недели в Калифорнии, в основном отдыхая в Палм — Спрингс. В первый же день своего возвращения, 19 октября, он заказал двенадцать подвесок для каждого из своих парней в ювелирном бутике Шварца и Абслера в Беверли — Хиллз в честь предстоящего турне. Присцилла помогла Элвису продумать эту идею в деталях, чтобы далее каждая подвеска соответствовала прототипу своего будущего владельца максимально близко. Свои наработки они отдали партнеру Сола Шварца Ли Абслеру, чтобы он разработал дизайн каждой из двенадцати подвесок. Элвис и сам носил подобную подвеску уже несколько недель — на большой золотой цепи висела стрела, резко изогнутая зигзагом в виде молнии, на ней были выгравированы буквы «ТСВ». Эта сияющая зигзагообразная стрела просто приковывала к себе внимание, когда — то в детстве ее изображение целиком и полностью захватило Элвиса. Стрела символизировала превращение обычного, ни чем не примечательного человека Билли Бэтсона в супергероя Капитана Марвела из любимого комикса Элвиса Пресли.

Эта самая стрела снова привлекла внимание и интерес Элвиса во время его сентябрьского тура, когда лос — анджелесский полицейский с невинным детским лицом, который в числе многих занимался их охраной, рассказал ему и ребятам презабавную историю из своей жизни. Однажды он выполнял секретное задание, находясь под видом старшеклассника в старшей школе Hollywood High. Видимо, прочно войдя в новый образ, он увлекся старшеклассницей и начал с ней спать. Тогда — то он и заметил на ее шее эту самую золотую стрелу — молнию. Как он сам был уверен, это был верный признак, что ее отец возглавлял мафию Западного побережья, потому что, по рассказам, они взяли себе эту стрелу как свой символ. Элвис был в восторге от этой истории и постоянно просил полицейского рассказать ее еще раз. Но у него была своя оригинальная версия дизайна стрелы — молнии: в свое время именно молния разбила одну из статуй в Саду медитации, как будто чтобы напомнить ему, какая хрупкая на самом деле жизнь и насколько тщетным может быть стремление к славе и успеху. Несмотря на множество версий по поводу значения стрелы, буквы на ней толковались однозначно. Эта аббревиатура ТСВ вошла в употребление после выхода хита Ареты Франклин 1967 года «Respect», но само сокращение давно уже являлось устойчивым выражением в лексиконе афроамериканцев. В переводе с английского оно означает «Заботься о бизнесе», а со стрелой — молнией Элвиса оно приобрело новое звучание; «Заботься о бизнесе со скоростью молнии». Именно так, по мнению Элвиса и компании, и следовало вести дела.

Он связался с Кэти, как только вернулся из Мемфиса, а через несколько дней он послал за ней самолет, который доставил ее к нему в Палм — Спрингс. Когда она вошла к нему в номер, он как раз разговаривал с Присциллой, объясняя, почему он не сможет вернуться в скором времени домой. Как только он завершил этот разговор, он еще раз разъяснил Кэти свои взгляды на брак: большинство людей брак счастливыми не сделал, поэтому этот институт надо было просто — напросто упразднить, считал Элвис.

Ее все так же привлекали его шарм, внимательность и заботливое к ней отношение. Он читал ей стихи, отрывки из духовных книг и делился самыми сокровенными мыслями и воспоминаниями. Когда он рассказал ей о смерти своего шимпанзе Скэттера несколько лет назад («Скэттер в то время был моим лучшим другом»), она была тронута до слез. Но то, что произошло чуть позднее в тот же день, уже не вызвало в ней таких возвышенных чувств. Когда они вместе спустились в столовую для привычного послеполуденного завтрака, Элвис объявил всем собравшимся за столом: «Эй, ребята! А вы знаете, что наша Кэти все еще девственница?» Она вне себя вылетела из столовой и была уже готова собрать вещи и улететь в Лос — Анджелес, когда Элвис зашел за ней в спальню и взглянул своим особым взглядом маленького мальчика. «Сперва мне показалось, что он вот — вот улыбнется, но он пристально взглянул на меня очень серьезными глазами… взял меня за руку и сильно прижал к себе. «Дорогая, я не хотел смущать тебя. Я горжусь, что ты девушка. Не многие могут так терпеливо ждать… Пожалуйста, пойми, я ни за что на свете не причиню тебе боль».

В ту ночь она отдалась ему, а на следующую ночь он предложил попробовать таблетки. Она вынуждена была сразу же вернуться в Лос — Анджелес. Она с сожалением сказала ему, что у нее намечена сессионная работа и выступления на телевидении. «Отмени все, — сказал он ей. — Тебе не надо так много работать, маленькая Микки — Маус. Я всегда позабочусь о тебе». Но потом он все — таки смирился с тем, что она собирается серьезно отнестись к своим обязанностям. Она же в ответ пообещала, что вернется на следующий уикенд.

Барбара Лей также была частой гостьей в Палм — Спрингс в то же время. Но она была более многословна, чем Кэти («В те времена у меня была толпа ухажеров и просто ребят, которые меня преследовали повсюду — я тогда не понимала, хорошо это или плохо»), хотя ее отношения с Элвисом были примерно такими же. «Мне кажется, что он стремился учить каждую женщину, которая появлялась в его жизни. Одним из его любимых высказываний было следующее: «Когда ученик готов, учитель хочет быть учителем». Он дал мне книгу «Безличная жизнь». Для него это было важно. Он рассказал мне всю историю своей жизни. Начиная с того момента, когда он ребенком дрался с соседской девочкой и увидел ее белые трусики. Он рассказал, как с ним обращались в школе — он был изгоем, потому что он не был похож на остальных, и доверие окружающих он завоевал далеко не тогда, когда вышел в школе на сцену и запел. Он привык общаться тогда в основном с чернокожими ребятами, он пел с ними в церкви — он по — настоящему ими восхищался. С ним было весело. Мы постоянно пели».

Но с ним также было и трудно. Он временами был очень резок с ребятами, да и с Барбарой тоже. «Я постоянно была девочкой на побегушках, подносила ему бутылки с его любимой минеральной водой. «Подай это, принеси то». Он знал, что у нее есть ребенок, но он и слышать о нем не хотел. Даже их сексуальная жизнь не соответствовала ее предыдущим представлениям, хоть он и был нежен и в первое время они часто занимались любовью, а целовался он и вовсе великолепно. Просто он уже принимал так много таблеток, что «ему трудно было быть обыкновенным человеком. Это было почти невозможно». Как и со всеми предыдущими женщинами, он был одинаково добрым и жестоким, и Барбара вскоре привыкла к этому, хотя и не смирилась с его капризной натурой.

Кэти вернулась на следующий уикенд. «Поначалу все было как и раньше: мы много смеялись, а Элвис был таким же ранимым и тонко чувствующим, но той ночью, лежа в его объятиях в ночной тишине после вспышки небывалой страсти, все перемешалось в моей голове. Я прокручивала мысленно все те слова, которые мы друг другу уже сказали, и вдруг почувствовала острое сожаление по поводу происшедшего с нами». Кэти сказала ему, что так дальше продолжаться не может; она чувствовала себя сильно согрешившей, виноватой и никому по — настоящему не нужной, «потому что я так и не смогла найти настоящего оправдания его измене жене — не важно, было ли это любовью или нет…. Неожиданно для самой себя я сказала: «Мы должны все прекратить, потому что я презираю себя».

Сначала Элвис ей просто не поверил, он попытался превратить все это в шутку, но потом понял, что она как никогда серьезна. «Означает ли это, что мне надо найти кого — то другого и обучить так, как я хочу?» — спросил он удивленно. Кэти не могла поверить своим ушам. «А я что, собака или щенок, которого ты дрессировал и натаскивал? — спросила она с вызовом. — Я женщина, я живое существо… А вот тебе придется найти себе другую Глэдис».

После она так и не поняла, что заставило ее сказать это. Это было всего лишь выражение, которое она слышала еще в детстве. Он много рассказывай ей о своей матери, но Кэти не припоминала, что он когда — либо упоминал ее имя.

Эту ситуацию они попросту замяли — он принял ее извинения и даже сам попытался, насколько это было возможным, извиниться перед ней. «Но как бы то ни было, мы как будто перешли какую — то невидимую черту, запретную границу. Мы словно вступили на территорию, которая была мне абсолютно не знакома. На поверхности все осталось по — прежнему. Элвис пел, я тоже пела, мы разговаривали, мы смеялись… но между нами появилось какое — то напряжение, которого не было раньше… Как будто мы оба были в печали, но не знали, кто умер».

Они отправились в тур две недели спустя, начиная выступления в Окленде десятого ноября. Народу на концертах было гораздо больше, чем ранее предполагалось — не осталось никаких сомнений, что партнеры из Management III вернут свои деньги. Элвис попросил Кэти съехать из его номера в Сан — Франциско на четвертый день тура. Теперь она поняла, что освобождает место уже для другой женщины, и ее сердце было навсегда разбито. «Это была ночь, когда мои мечты превратились в прах и я увидела Элвиса с новой стороны, с которой, как мне казалось раньше, я не смогла бы его воспринять».

Оба шоу в Инглвуд Форум в Лос — Анджелесе на следующий день были апогеем турне. Это было триумфальное возвращение, настолько же грандиозное по сути, как и его появление на Пан Пасифик в 1957 году. За дневное и вечернее выступления они собрали более трехсот тысяч долларов, больше, чем Роллинг Стоунз в 1969 году. Радость от успеха была омрачена всего лишь одним неприятным эпизодом, когда работник суда и участник процесса по делу об отцовстве под видом фаната разыскал в отеле Элвиса в перерыве между выступлениями и передал ему все документы. Это происшествие серьезно испортило настроение Элвису на остаток дня и не покидало его мыслей и во время вечернего концерта, когда он эмоционально высказал, насколько многим он обязан своим поклонникам. «У меня шестьдесят пять золотых синглов и четырнадцать золотых альбомов, — объявил он с нехарактерной для себя хвастливостью. — Если кто — то здесь в этом сомневается, приезжайте ко мне домой в Мемфис, там и поспорим, потому что все они висят у меня на стене. Я этим очень горжусь. Я перегнал по продажам Битлз, Стоунз и Тома Джонса — всех их вместе взятых».

На следующий день в Сан — Диего был уволен и отправлен домой Ричард Дэвис. Сам Элвис не принимал участия в увольнении (этим занимался Вернон), потому что не любил открыто причинять боль и стремился сохранять лояльность в отношениях с людьми. Кэти всегда ощущала, что он существовал с мыслью, что он не такой, как окружающие его люди. И это было в нем с детства. «Люди готовы идти километры, чтобы посмотреть на чудака», — сказал он как — то ей, когда они оба наблюдали, как огромные толпы заполняют концертное помещение. Эти слова, как вспоминала Кэти, «рассмешили всех, кто это слышал, а сам Элвис смеялся громче остальных», но она понимала, что он был абсолютно серьезен, когда говорил эти слова, и в них была правда.

Вернувшись в Лос — Анджелес, он снова увлекся своим старинным хобби. Он скупал оружие во всех оружейных магазинах Лос — Анджелеса и Палм — Спрингс, при этом пожертвовав семь тысяч долларов полиции Лос — Анджелеса для поддержки новой программы общественной безопасности (это было крупнейшее пожертвование за всю историю существования этой программы, которое, весьма возможно, помогло ему получить от Дэвиса золотой значок специального уполномоченного). Вместе с ребятами он регулярно посещал полицейские стрельбы в Палм — Спрингс и Беверли — Хиллз. Он посмотрел фильм «Паттон», наверно, десяток раз уже после его январской премьеры, на которой он произнес вступительную речь, почтив память главного героя так же, как и когда — то он почтил память генерала МакАртура на панихиде по поводу его смерти. Когда Элвис узнал, что военный соратник Паттона Омар Брэдли был его соседом в Беверли — Хиллз, он решил с ним встретиться. Это ему удалось, и он стал наведываться к Брэдли в гости и преподносить семидесятичетырехлетнему генералу подарки по случаю всевозможных праздников. Элвис также узнал, что вице — президент Эгнью часто наведывался в Палм — Спрингс, и попытался вручить ему памятное ружье, объясняя свой порыв тем, что он восхищается мужеством и патриотизмом вице — президента, но Эгнью решительно отказался от подобных подарков. Он не мог принять ружье, сказал он, до той поры, пока он находится на государственной службе. Но так же, как и генерал Брэдли, Эгнью был впечатлен искренностью Элвиса и его благородством.

Он стал часто встречаться с Джоном О'Грэди, бывшим главой управления по борьбе с наркотиками, а ныне частным детективом, которого адвокат Элвиса Эд Хукстраттен привлек к делу об отцовстве. О'Грэди колоритная личность, утверждал, что на его счету разоблачение двадцати пяти крупных напоследок. Его поведение с людьми носило оттенок покровительства, и у него было свое мнение, казалось, о каждом человеке на свете. Он с удовольствием рассказывал Элвису всевозможные байки из своей полицейской жизни, в том числе и о тайных наркотических пристрастиях голливудских звезд. О'Грэди сразу же открыто высказал Элвису, что «Полковник — грубый, нахальный сукин сын». Кроме Джоин ему не понравился никто из всей компании. Он пытался убедить Элвиса, что Джерри Шиллинг — коммунист, потому что придерживается либеральных взглядов.

Однажды вся компания отправилась в ресторан «Чейзен» на ужин с О'Грэди, на котором он представил Элвиса Полу Фризу, «человеку тысячи голосов», который был известен своей рекламной работой, успешными мультфильмами и озвучиванием многих фильмов и различных сюжетов. Фриз также являлся тайным агентом по борьбе с наркотиками, и О'Грэди показал Элвису свой федеральный значок, который Фриз получил от Бюро по борьбе с наркотиками в знак признательности за свою тяжелую секретную деятельность. С этого момента Элвис не мог говорить ни о чем другом, кроме как о получении своего собственного значка от этого бюро.

3 декабря он начал свой покупательский марафон, потратив 20 000 долларов на оружие в магазине спортивных товаров Керра, где потребовалось четверо продавцов, чтобы справиться со всеми его покупками, предназначенными в качестве рождественских подарков всем его знакомым, а также просто людям, которые в тот момент проходили мимо витрин магазина по улице. Примерно в это же время он получил официальное разрешение на отделочные работы в доме, который он приобрел месяцем ранее на Моновэйл Драйв в Холмби — Хиллз, элитном районе Беверли — Хиллз. Прежний дом на Хиллкрест стал слишком тесным — все ребята возвращались и им требовалось больше места. А Элвис хотел уже жить в таком месте, где бы он чувствовал себя защищенным и скрытым от глаз посторонних, тем более что Лиза — Мария подрастала. Тогда же он решил, что Джо и Джоанн, которые только что вернулись из поездки в Европу, которую он им подарил, нуждаются в доме тоже. Теперь, когда у них было уже двое детей, им надо было съезжать из того домика, в котором они жили все эти годы. 8 декабря, когда поиски приемлемого жилья желаемым успехом не увенчались и Джоанн сама решила их прекратить на время, Элвис сделал первый взнос в размере 10 тысяч долларов на покупку дома в западном Лос — Анджелесе. Он уже собирался обрадовать Джерри и Сэнди подобным жестом щедрости, когда Джо вовремя остановил его, сказав, что Джерри не сможет содержать дом на свою зарплату, которую он получал на студии за работу над монтажом фильмов. Поэтому, когда Элвис стихийно решил купить «Мерседесы» для Барбары и себя однажды в три утра неделю спустя, он приобрел один и для Джерри, как бы извиняясь перед ним за то, что не сделал ему подарка, о котором тот даже и не подозревал. Он уже оплатил свадьбу своегостаринного приятеля Джорджа Кляйна в Лас — Вегасе 5 декабря, привезя туда всех парней, разместив их в «Интернэшнл». Сама же церемония проходила в его личном номере. Он также решил провести подобные финансовые приготовления и к свадьбе тренера по стрельбе из Палм — Спрингс Дика Граба 11 декабря. Ему он хотел подарить новый «Кадиллак». Помимо этого Элвис поручил Марти Лэкеру распланировать свадьбу Сонни Веста в Мемфисе в конце месяца, которую он также хотел финансировать.

Он совершил свой привычный ритуал покупателя по случаю предстоящих праздников в ювелирном магазине Шварца и Абслера, где он мог оставить 20–30 тысяч долларов за один раз («Он был очень спонтанным, — вспоминал совладелец магазина Сол Шварц с симпатией, — он был похож на ребенка в кондитерской»). Он также приобрел дюжину новомодных «авиаторских» очков, которые он заказал в Optique Boutique еще в начале августа, когда ему прописали очки для чтения. На всех очках присутствовали его инициалы и изображение стрелы — молнии с аббревиатурой ТСВ на золотой оправе. К тому времени, когда он вернулся домой в Мемфис 17 декабря, счета за покупки уже образовали огромную стопку, а Вернон был не на шутку встревожен. Элвис хотел подкупить отца, предложив на следующий день купить ему новый «Мерседес», но Вернон мыслил в правильном направлении; он чувствовал, что его сын снова не может контролировать себя, так же, как и тогда с этим чертовым ранчо. Он поговорил с Присциллой, а затем оба они разговаривали уже с Полковником. Результатом этого разговора стало решение, что кто — то должен серьезно поговорить с Элвисом.

Именно это они и сделали 19 декабря, в субботу. Вернон и Присцилла выбрали момент, когда в доме больше никого не было, и откровенно поговорили с Элвисом. Они сказали, что поговорили с Полковником и он их поддержал: Элвис разорит себя, а заодно и всех остальных, если будет продолжать в том же духе. Никто не вправе указывать ему, как он должен тратить свои деньги, но он должен помнить, выражаясь бухгалтерским языком, про дебит и кредит. «Ты не сможешь купить дружбу», — сказал Вернон, на что Присцилла отреагировала с эмоциональным одобрением. Все эти парни, стоящие вокруг с протянутой рукой (вместе в Верноном Чарли тоже получил новый «Мерседес» накануне; по мнению Вернона, остальные мысленно выстроились в очередь), — неужели он думал, что все они были его настоящими друзьями? Он просто беспокоился об интересах самого Элвиса, сказал Вернон своему сыну. Никто не пытался запретить ему весело проводить время.

Элвис смотрел на них с недоверием. О чем они говорили? Ведь это были его деньги, разве не так? Он их заработал. Полковник согласен с ними? Тогда к черту Полковника! В конце концов он настолько расстроился, что Присцилла не смогла уже оставаться в комнате. Сам же Элвис развернулся и сказал: «Я ухожу отсюда». Затем он действительно вышел из дома.

Поначалу они не восприняли его всерьез. Присцилла была свидетельницей таких сцен с такими же обещаниями неоднократно. Обычно он несколько часов ездил по городу, понимал, что ему некуда идти, и возвращался как ни в чем не бывало. Сам Вернон был убежден, что Элвис скоро вернется. Он голову давал на отсечение. Марти заканчивал подготовку к свадьбе Сонни Веста, Элвис не должен был это пропустить. Но когда Марти прибыл в Мемфис, Элвис так и не объявился. А когда они не получили от него никаких вестей через несколько часов, они начали не на шутку волноваться. Они обзвонили всех, они даже позвонили в его калифорнийский дом, но они прекрасно знали, что горничные все равно ничего бы им не сказали из страха потерять работу. Они просто сидели и ждали.

Джерри был первым, кто получил от него весточку. Поздно ночью в его крошечной квартире в Калвер Сити зазвонил телефон. «Это я», — сказал знакомый голос на другом конце провода загадочно, как будто их прослушивали. Он попросил Джерри никому не говорить об этом его звонке; звонил он из Далласа на пути домой в Лос — Анджелес из Вашингтона. Он хотел, чтобы Джерри встретил его вместе с Джеральдом Питерсом, новым водителем лимузина, которого Элвис уже привлекал ранее к таким же конфиденциальным аферам.

Первое, что бросилось Джерри в глаза, когда он увидел спускающегося с трапа самолета Элвиса, было его непривычно распухшее лицо. С собой он нес что — то вроде крошечной коробки, в которой были только лишь зубная щетка, кусок мыла, паста, полотенце и расческа — это все, что было у него при себе. Питерс был известной и впечатляющей фигурой — когда — то он возил самого Уинстона Черчилля. Элвис в шутку звал его исключительно Сэр Джеральд — за его акцент и автомобиль. Он начал работать на них месяц назад, но заслужил уже крайнее одобрение. Питерс умудрился встретить Элвиса прямо на аэродроме ровно в 2.17 ночи. Джерри хотел доставить Элвиса сразу же домой, потому что его распухшее лицо его обеспокоило, но Элвис убедил его, что это была просто аллергическая реакция на какое — то лекарство от его глазной инфекции, которая была усугублена шоколадом, который он ел в самолете. Кроме того, им надо было развезти по домам двух стюардесс, которым Элвис пообещал путешествие домой в его машине вместе с ним. Когда они наконец — то добрались на Хиллкрест; Джерри вызвал доктора и оставался с Элвисом во время осмотра, потому что доктор был незнакомым и Джерри опасался, что он может сделать и на что Элвис может этого доктора подговорить. После того как доктор ушел, предупредив Элвиса не злоупотреблять шоколадом, они какое — то время разговаривали, и Джерри постепенно выяснил картину происшедшего. Элвис улетел в Вашингтон, потому что это был ближайший рейс из Мемфиса, сказал он, хотя Джерри подозревал, что здесь не обошлось без той девушки из Комитета по жилищной безопасности. Очевидно, ему не удалось с ней связаться, иначе он бы не покинул отель «Вашингтон» так быстро. Тем не менее он выглядел очень довольным, когда они уже вместе встречали рассвет, и потом вскоре уснул.

Когда он проснулся после обеда, у него уже был готов план. Они поедут в Вашингтон, сказал он. Им надо заказать билеты на самолет на имя Джона Карпентера (его любимый псевдоним с того времени, как он сыграл доктора с аналогичным именем в фильме Change of Нabbit в прошлом году) и номер в отеле, который он занимал буквально накануне ночью, на имя полковника Джона Берроуса, другого его любимого героя. Он хотел, чтобы их встретил тот же водитель лимузина, который всегда работал с ними в Вашингтоне, и чтобы Сэр Джеральд обналичил чек на пятьсот долларов в отеле «Беверли — Хиллз». Это было необходимо, потому что никаких других денег на руках у них не было. Он не потрудился объяснить, почему такой безумный план появился у него в голове, и он и слышать не хотел возражения Джерри, которому надо было идти на работу на следующий день. Единственной его уступкой было разрешение позвонить Сонни Весту в Мемфис, естественно, конфиденциально. Сонни мог встретить их в Вашингтоне, и Элвис все — таки согласился, что Вернон и Присцилла должны знать, что с ним все в порядке, — но не более этого. Он знал, что может рассчитывать на то, что Сонни обеспечит их безопасность, поэтому разумней попросить его остаться с ними в Вашингтоне, если дела задержат их в городе больше чем на сутки, тот срок, который Джерри мог ему пообещать.

В самолете на пути в Вашингтон Элвис съел еще шоколада, и лицо его распухло еще больше. В порыве он отдал все те деньги, которые Джеральд раздобыл для них, солдатам, возвращавшимся из Вьетнама. Когда Элвис узнал от одной из стюардесс, что на борту самолета находится Джордж Мерфи, республиканский сенатор от штата Калифорния, он импульсивно кинулся в туристский отсек, чтобы пообщаться с ним, а потом, вернувшись и не сказав Джерри ни слова, он сел писать какое — то письмо. Когда он закончил писать, он передал Джерри письмо с просьбой посмотреть и понять, чего он хочет. Сначала Джерри испугался, все ли у Элвиса в порядке с головой.

«Дорогой мистер президент, — так ни много ни мало начиналось это письмо.

— Сперва я хотел бы представиться. Меня зовут Элвис Пресли, и я искренне восхищаюсь Вами и питаю огромное уважение к Вашему кабинету. В Палм — Спрингс три недели назад я общался с вице — президентом Эгнью и выразил ему мою обеспокоенность и тревогу за нашу страну. Представители наркотической культуры, хиппи, СДС, Черные пантеры и так далее не считают меня своим врагом или, как они сами выражаются, человеком истеблишмента. А я называю все это Америкой и люблю мою страну. Сэр, я с радостью готов предложить свои услуги, чтобы помочь нашей стране выйти из кризиса… Мне не нужны титулы, звания или назначения на высокие должности. Я принес бы много пользы, если бы меня просто сделали бы федеральным агентом. Я работал бы по своим каналам, потому что у меня много знакомых всех возрастов и социальных слоев. Конечно же, прежде всего я артист, им я и останусь, но все, что мне нужно, — это федеральные полномочия».

Он встретился с сенатором Мерфи в самолете, продолжал он, и они обсудили проблемы, которые возникли в нашей стране. Он передал президенту всю информацию о том, где и как с ним можно связаться в течение ближайших нескольких дней, включая те имена, под которыми он будет регистрироваться в отеле, и имена обоих мужчин, которые будут его сопровождать. «Я останусь здесь, сколько потребуется для того, чтобы получить нужные мне полномочия федерального агента», — написал он. Он уже проделал «серьезные изучения проблемы вреда наркотиков и приемов обработки людей, которые используют коммунисты, и с радостью готов помочь по любому вопросу, но на условиях строжайшей секретности. И если президенту все еще необходимы доказательства его честности и готовности сотрудничать, он проинформировал его, что совсем недавно национальная организация Джейси отметила его в числе «десяти выдающихся молодых людей Америки», хотя официальное заявление об этом не было сделано. Эту награду когда — то, как писал Элвис, получил и сам президент Никсон. «Я высылаю Вам свою небольшую автобиографию, — завершал он, — чтобы Вы лучше узнали и меня, и мои намерения. Я бы очень хотел с Вами встретиться и пообщаться, если Вы, конечно, не очень заняты». В качестве постскриптума он добавил: «У меня есть для Вас личный подарок, который я бы хотел, чтобы Вы приняли, или я подожду, пока Вы сможете его принять». На последней странице, помеченной «Конфиденциально и лично в руки», он выписал все телефоны, по которым можно было связаться с ним или с Полковником, в том числе и номера отеля «Вашингтон». Завершалось письмо неким подобием адреса:

«Получатель: Президент Никсон

При содействии сен. Джорджа Мерфи

От Элвиса Пресли».

Они оставили письмо у ворот Белого дома в половине седьмого утра. Элвис расстроился, что охранник не сразу узнал его, но потом молодой солдат постепенно начал понимать, кто стоит перед ним, и стал горячо убеждать Элвиса, что лично доставит письмо в половине восьмого, когда сотрудники начнут прибывать на работу. От Белого дома они направились в отель, где Элвиса осмотрел доктор и пришел к тому же выводу, что и его коллега из Лос — Анджелеса: все нормализуется, как только он прекратит есть шоколад.

Вскоре после этого Элвис объявил, что отправляется в Бюро по борьбе с наркотиками. Сенатор Мерфи пообещал ему связаться с начальником Бюро Джоном Ингерсоллом: это был именно Ингерсолл, напомнил Элвис Джерри, кто наградил Пола Фриза его значком. Сенатор Мерфи также пообещал посодействовать Элвису в получении секретной должности в штабе ФБР у Эдгара Гувера. На Элвисе были огромные, украшенные камнями очки, темный эдвардианский пиджак, пурпурная бархатная туника с У-образным вырезом и такие же пурпурные брюки с массивным золотым ремнем, подаренным руководством «Интернэшнл» в знак их признательности за феноменальные выступления Элвиса у них в отеле. На его шее также была массивная золотая цепь с кулоном в виде головы льва, который он приобрел в магазине Сола Шварца, а также его любимая цепь «Древо жизни» с именами всех ребят, выгравированными на корнях и ветвях. Если ему позвонит президент во время его отсутствия, сказал он Джерри, его можно найти в бюро.

Он отсутствовал не более часа, когда в номере раздался звонок телефона. Звонящий представился Иджилом Бадом Кротом, помощником президента. Звонил он по поводу письма мистера Пресли президенту. Он интересовался, не мог бы Элвис подъехать в Офис исполнительных органов на территории Белого дома примерно через сорок пять минут. Джерри, который к тому времени уже решил, что прихоти Элвиса переходят все границы разумного, был ошеломлен. Он, конечно, знал, что в Вашингтоне их ждут кое — какие дела, и был потрясен величиной амбиций Элвиса и смелостью его письма, но получить звонок из самого Белого дома… Он сразу же позвонил в Бюро по борьбе с наркотиками, где его звонок перевели в кабинет помощника начальника Джона Финлейтора. «Здесь от меня никому ничего не надо», — объявил Элвис с неприязнью еще перед тем, как Джерри собирался сказать ему о звонке из Белого дома. Через мгновенье после того, как Джерри это все — таки удалось, от огорченья не осталось и следа, а его настроение полностью изменилось. Джерри должен спуститься вниз и ждать около отеля — через пятнадцать минут он за ним заедет в лимузине.

Тем временем Крота вовсю одолевали сомнения по поводу предстоящей встречи. В тридцать один год он уже являлся членом администрации президента, ответственным за проведение антинаркотической кампании. Письмо Элвиса ему передал в 9.00 Дуайт Чепин, еще один ассистент президента, который работал непосредственно под началом Боба Хэльдмана, который возглавлял штаб президента. После прочтения письма они вместе обсудили его. Несмотря на то что письмо было безыскусным и несколько наивным, оба увидели безусловную выгоду, которая могла бы выйти из дальнейшего сотрудничества администрации и певца, ведь до сих пор им приходилось рассчитывать на негласную помощь не ориентированных на молодежную аудиторию знаменитостей. В их числе были ведущий игрового шоу Арт Линклеттер, бывшая звезда фильма Dragnet Джек Уэбб и евангелист Билли Грэм, проводящий свою войну против наркотиков. Чепин написал затем в отчете Хэльдману, что проведение встречи президента и Пресли было бы весьма кстати; несколько человек уже упоминало, что последние несколько месяцев Пресли активно выступал в защиту президента, далее он писал, что «встреча не отнимет у президента много времени. Для президента было бы очень полезно наладить контакт с Пресли. Кроме того, если президент хочет встретиться с каким — либо выдающимся представителем молодежи, Пресли был бы прекрасным кандидатом для подобной встречи». Напротив этой фразы Хэльдман написал: «Ты шутишь?» Тем не менее он одобрил запрос, и теперь Кроту надо было представить его президенту и объяснить необходимость этой встречи, разработав темы возможного разговора и стратегию дальнейшего негласного сотрудничества администрации и Элвиса.

Сонни приехал на такси из аэропорта как раз в тот момент, когда Элвис подъехал в лимузине к отелю, чтобы забрать Джерри. На пути в Белый дом он заметно нервничал и вертел в руках хромированный «кольт», изготовленный в 45‑м году, который он приготовил в подарок президенту Никсону. Он рассказал ребятам, что произошло в бюро. Ингерсолл был в отъезде, а Финлейтор отверг все предложения Элвиса. Ничего из того, что он предложил, не вызвало одобрения и энтузиазма Финлейтора. Элвис предложил денежную помощь для программы по борьбе с наркотиками, но Финлейтор сказал, что Бюро не принимает пожертвований от частных лиц. Он предложил продвигать антинаркотическую программу бюро на своих концертах, просто объявляя на них, что ни он, ни его ребята не употребляют наркотиков, потому что у них есть музыка, но Финлейтора это не особо подкупило, и о выдаче значка не было и речи. «Нет ничего ценней, чем почетный значок Бюро по борьбе с наркотиками», — сказал ему Финлейтор; значки выдавались только тем сотрудникам, которые напрямую связаны с агентством. Когда Джерри попытался было возразить Элвису, что это действительно верно, тот взорвался от негодования. К черту Финлейтора, сказал он Джерри и Сонни. Он собирался получить этот значок из рук самого президента.

По прибытии их в Белый дом Бад Крот был вдвойне ошеломлен. Сначала ему позвонил Билл Данкан, глава президентской секретной службы, и сказал, что возникла небольшая проблема: мистер Пресли появился в холле западного крыла с пистолетом, который он якобы хочет подарить президенту. Данкан говорил, как вспоминал Крот, уже на пределе; «Бад, пойми, мы не можем пустить его в Овальный кабинет с пистолетом». Крот быстро нашел решение проблемы, сказав, чтобы пистолет забрали прямо там от имени президента. Но затем для Крота наступило время второго шока. Он увидел, как Элвис был одет. Теперь он сам уже начал задумываться, не зашел ли он слишком далеко с этой экстравагантной затеей.

Вступительная беседа Крота и Пресли прошла тем не менее очень хорошо. Все, о чем Элвис писал в письме, присутствовало и в его высказываниях: его патриотизм, осуждение наркокультуры, его искреннее желание помочь людям в ответ на их любовь и поддержку. Он показал Крогу две подписанные им фотографии, которые он принес показать президенту, — на одной он был запечатлен вместе с Присциллой, на второй была маленькая Лиза — Мария в детской шапочке. Он также захватил с собой все свои значки, полученные за его полицейскую работу по всей стране. Крог заметил, что он постоянно почесывал шею, и поинтересовался, все ли в порядке, но Элвис сказал ему, что это всего лишь сыпь, никаких проблем.

В назначенное время, в 12.30 пополудни, Элвис и Крог вместе вошли в Овальный кабинет, оставив Джерри и Сонни в приемной. Как жаль, что они не увидят президента, сказал младший помощник, сопровождавший их, но Джерри не был в этом уверен. «Мы сказали: «Ну, знаете, Элвис скорей всего пригласит нас внутрь чуть позже». Этот парень говорит: «Президент тут не поможет. Требуется больше охраны, если в кабинет попадает еще кто — то, а это проблематично». А Сонни тут говорит: «Я‑то Элвиса знаю, он обязательно попросит».

Крог внимательно наблюдал за Элвисом, когда они входили в Овальный кабинет. Первый раз он был, казалось, потрясен и несколько подавлен окружающей его обстановкой. «Он взглянул на потолок, на огромную лепную фигуру орла. Он посмотрел на голубое ковровое покрытие на полу, на котором также был изображен орел. Элвис изучил военные флаги, стоявшие справа от президентского стола… Я наблюдал, как Элвис рассматривал все внимательно. Только потом он как — то неуверенно подошел к президенту поприветствовать его… Когда они пожимали друг другу руки, я сказал; «Мистер президент, это мистер Элвис Пресли». Элвис был все еще в очках, в левой руке он держал фотографии и значки».

После нескольких неловких моментов Элвис показал президенту фотографии и разложил свои значки на президентском столе. Потом он снял свои очки и положил их рядом на стол. Пока он демонстрировал свои трофеи президенту, официальный фотограф Белого дома Олли Аткинс делал фотоснимки. Показывая свой ремень, Элвис заговорил о своих недавних выступлениях в Лас — Вегасе. Президент с некоторой неловкостью заметил, что сам знает, насколько трудно выступать в Лас — Вегасе. Затем, как написано в детальном отчете Крота, президент отметил, что Пресли, без сомнений, может влиять на молодежь, поэтому важней всего для него сохранить доверие слушателей. Пресли ответил, что воздействует на свою аудиторию просто пением. Он сказал, что не смог бы добиться такого эффекта, если бы просто вышел на сцену и сказал бы речь, он должен влиять на них другим путем. Президент одобрительно кивнул.

И тут разговор принял неожиданный поворот. «Битлз», — сказал Элвис неожиданно, как будто пытаясь подойти к какой — то важной для него теме с другой стороны, — были зачинщиками новой антиамериканской политики. Они приезжали в США, делали здесь деньги, возвращались в Англию, где разжигали антиамериканские настроения». «Президент, — писал Крог в своем отчете, — кивнул, соглашаясь. Тем не менее он был удивлен». Самого же Крога в это время интересовало, куда же этот разговор может завести; Элвис не упоминал ничего подобного ни в своем письме, ни в их предварительной беседе. Президент далее отметил, что люди, насаждающие наркокультуру, также находятся в авангарде антиамериканского протеста. Жестокость, пропаганда наркотиков, оппозиционные настроения, протест — все смешалось в головах огромной группы молодых людей.

Во время разговора Пресли неоднократно говорил президенту в очень эмоциональной манере, что он полностью на его стороне. Пресли повторял, что хочет быть полезным, что он стремится вернуть былое, но утерянное уважение к национальному флагу. Он упомянул, что был простым мальчиком из Теннесси, которому его родная страна так много дала, за что он хотел бы благодарно ей отплатить. Он также отметил, что около десяти лет изучал приемы воздействия коммунистов и адептов наркокультурьг. Он говорил, что очень много об этом знает и даже был принят представителями хиппи. Он сказал, что без труда может войти в группу молодых хиппи и общаться с ними, что могло бы быть полезным для него в его борьбе против наркотиков. Президент, в свою очередь, еще раз высказал свое беспокойство по поводу того, что подобные действия чреваты огромным риском для самого певца, его статуса и доверия, которое оказывают ему поклонники.

Тут пришел черед Элвиса поднять вопрос о значке. Он был бы очень полезен своей стране, если бы у него были особые, выделенные правительством санкции, так же как и во всех тех городах, где ему выдавали значки официальных помощников, которые он только что показал президенту. Он рассказал ему о своей недавней встрече с Джоном Финлейтером в Бюро по борьбе с наркотиками и об исходе этой встречи. Значок ББН выдавался настоящим тайным работникам, сказал он, а таковой, по их с президентом представлениям, и была его будущая деятельность. Тогда бы ему не пришлось так многим жертвовать в своей певческой карьере. Мог бы президент выдать ему подобный знак отличия, поинтересовался он.

«Президент, — писал Крог в своем описании встречи, — был несколько озадачен этой просьбой. Он повернулся ко мне и сказал: «Бад, мы можем дать ему этот значок?» Я не мог определить по его лицу, какого ответа он от меня ждал. «Сэр, — сказал я, — если Вы действительно хотите дать мистеру Пресли значок, я думаю, мы можем это устроить». Президент одобрительно кивнул. «Мне бы этого хотелось. Проследите, чтобы он его получил». Элвис улыбнулся с видимым триумфом: «Огромное Вам спасибо, сэр. Это так много для меня значит». Вдруг он приблизился к президенту и сделал непроизвольный жест, обняв его. Обнимать президента не было принято в Овальном кабинете. Это сбило с толку и президента и меня. Президент справился с удивлением и похлопал Элвиса по плечу. «Я ценю Ваше огромное желание помочь, мистер Пресли». Элвис подарил ему свои фотографии и заговорил о памятном экземпляре «кольта» 45‑го года, который приняла у него секретная служба. «Это очень приятно для меня», — сказал президент, и Элвис собрал свои значки и повернулся, чтобы идти к выходу, выглядя при этом, как писал Крот, «как ребенок, который получил на Рождество все подарки, о которых просил». Затем, как будто ему вдруг в голову пришла запоздалая мысль, он повернулся к президенту. «Мистер президент, не уделите ли Вы еще минуту, чтобы выйти и поприветствовать двух моих друзей, Сонни Веста и Джерри Шиллинга? Это так много бы значило и для них, и для меня».

Сонни и Джерри вряд ли уже что — то могло удивить на тот момент. Когда они прибыли в Овальный кабинет, за все в ответе был уже сам Элвис. «Сонни и я просто стояли у дверей в ужасе, тут появился Элвис и как гостеприимный хозяин пригласил нас внутрь, сказав: «Давайте, ребята, заходите». Выглядело так, словно он хотел сказать: «Я там был уже и прекрасно себя чувствую. Не грузитесь особо». В то же время он был искренне горд, что смог добиться нашей с Сонни встречи с президентом. У него был при этом такой вид, который всегда появлялся, когда он делал кому — то подарок». На белой рубашке Сонни броско красовался золотой кулон ТСВ, фотограф не мог удержаться, чтобы не заснять такую живописную компанию — президент в своей знакомой, напряженно — усталой позе, Сонни и Джерри, во все глаза глядящие, как Элвис позирует с уважением, но в полной уверенности, что именно он является центром всеобщего внимания. «Да уж, у нас тут найдется парочка настоящих шишек, — сказал президент, так же слегка неловко пытаясь поддержать разговор. — Похоже, Элвис в надежных руках с вами, ребята». — «Они хорошие друзья, — сразу же сказал Элвис. — И они тоже хотят помочь». Президент подарил им такие же подарки, которые уже вручил Элвису: зажимы для галстука и запонки с президентской символикой. «Знаете, у них есть еще и жены», — напомнил Элвис президенту, и вместе с Ричардом Никсоном они начали копаться в президентском столе, чтобы подобрать подходящие подарки для жен.

Был также намечен особый тур для Белого дома, но для начала они были приглашены туда на ленч, где, как отмечал Бад, «сотрудники аппарата, привыкшие видеть глав государств, спортивных чемпионов и кинозвезд, просто обомлели». Крог провел для них экскурсию по Белому дому, но на сей раз Элвис особого интереса не проявлял — из всех дверей постоянно выскакивали секретари, и он с изяществом раздавал им свои автографы. В офис Бада они вернулись только около двух часов вместе с Джоном Финлейтером, который приехал со значком. Если он и был удивлен и озадачен, он этого не показал и пообещал как можно скорей официально оформить новые полномочия Элвиса. Покидая Белый дом, Сонни и Джерри не переставали размышлять о всех тех удивительных вещах, которые приключились с ними в этот день. Насколько они понимали, все вещи, которые происходили с ними, хорошие или плохие, зависели только от одного человека — от Элвиса Пресли.

Элвис и Сонни отвезли Джерри в аэропорт, чтобы он смог попасть на работу на следующий день. На пути в аэропорт Элвис снова поднял вопрос о том, чтобы Джерри снова начал на него постоянно работать. Некоторое время назад, когда пластинки Элвиса не особо хорошо продавались, у Джорджа Кляйна родилась идея нанять человека, который проводил бы независимый промоушен именно Элвиса, а не RCA. Теперь же, когда пластинки продавались как никогда хорошо, эта мысль казалась еще более удачной. Оба, Элвис и Кляйн, считали, что лучшей кандидатуры для подобной деятельности, чем Джерри, не найти. «Он спросил, сколько точно я зарабатываю, и сказал, что удвоит эту сумму. Я сказал ему: «Послушай, Элвис, я знаю, что ты хочешь, чтобы этим занимался я. Но что, если Полковнику эта идея не понравится?» Он ответил: «Тебя нанимает не Полковник, тебя нанимаю я. Это мое дело, и я бы хотел, чтобы этим занимался ты». Они привезли меня в аэропорт, а уже через две недели я получил эти красно — черные визитки, на которых было написано: «Элвис Пресли, Персональная служба по связям с общественностью, специальный помощник Джерри Шиллинг». На визитках были позолоченные звезда Давида и распятие. Но план этот все — таки не сработал, потому что был приостановлен Полковником, как и предполагал Джерри. Но чуть позднее он все равно вернулся в постоянное окружение Элвиса, в более аморфной роли конечно же. Он понимал, что дружба не всегда может гарантировать хорошие результаты, но был благодарен, что Элвис действительно попытался что — то сделать.

Джерри предложил, чтобы Сонни и Элвис вылетали следующим же рейсом в Мемфис, но у Элвиса было еще одно дело. Он не сумел встретиться с Эдгаром Гувером, несмотря на помощь сенатора Мерфи, но он был намерен не покидать города, пока снова не увидится с Джойс Бова.

Он разыскал её на работе в Комитете по жилищной безопасности. Сначала она была негативно настроена по отношению к нему, но он обезоружил ее своими искренними извинениями за свое поведение в августе прошлого года. Она должна с ним встретиться, ведь он проделал такой путь в Вашингтон, только чтобы увидеться с ней. Когда и куда ему надо послать лимузин, чтобы забрать ее?

Она приехала со своей сестрой Джэнис, своей точной копией, но Элвис удивил всех, сразу же определив, кто есть кто. «Отлично! Я был прав, — сказал он. — Любой другой, наверно, перепутал бы их и получил бы за это по шее!» После рассказа о том, насколько трудно было раздобыть ее рабочий номер телефона, он понемногу, как будто постепенно вспоминая о происшедшем с ним, стал описывать ей события предыдущих нескольких дней. Сначала Джойс и ее сестра думали, что он просто шутит, но, когда он достал и показал им свой значок, они поняли, что это было правдой. «Этот сукин сын Финлейтор не хотел давать его мне, — говорил он без тени улыбки, — но Никсон его заставил, Никсон — отличный парень. Я знал, что он будет рад моей помощи».

Он убедил Джойс остаться с ним на ночь. Перед тем как они отправились спать, он сказал ей, что она красивая женщина. «Ты еще и чистенькая маленькая девочка, так ведь?.. Джойс, я знаю, что такого ты еще не слышала, — говорил он, — но это правда, поверь мне». «Позже, хотя мне не удалось испытать фантастического наслаждения, я знала, что он мог бы мне его доставить…. Пылкий секс, которым он славился, на самом деле оказался нежной, трепетной страстью». На следующее утро она не пошла на работу, сославшись на плохое самочувствие, и они вместе устроили себе поздний завтрак. По дороге в аэропорт он сказал ей, что хотел бы, чтобы она установила себе личный телефон только для них двоих. Он хотел показать, что доверяет ей и не ждет от нее ничего, кроме полного доверия в ответ.

Когда они вернулись домой в Грейсленд, всем казалось, что Рождество наступило на три дня раньше. Он привез подарки от президента Присцилле и Лизе — Марии, всех же остальных ожидали необыкновенные истории. Когда он возбужденно рассказывал Присцилле о поездке, он был похож на ребенка; как будто ничего и не произошло [что предшествовало этой поездке]. Он рассказывал, как он смог встретиться с президентом Никсоном, как изложил ему свой план борьбы с наркотиками, как он описал ему свое желание сделать что — то важное для страны. «Для него самого это было очень важно, я уверена. Это был новый вызов, и он его принял. Я думаю, его самого удивляло, как ему удалось добиться этой встречи, — он был сам ошеломлен. Это был пик его достижений!»

Два дня спустя, в канун Рождества, он купил еще четыре «Мерседеса»; один для Сонни за его услуги в качестве руководителя службы охраны, другой для доктора Ника за его дружбу и преданную поддержку во время гастролей, еще один для Билла Морриса, который помог Элвису получить и значок помощника, и награду от организации Джейси. Позднее в тот же день все они отправились в Мемфисский театр, где посмотрели спектакль «Маленький Фаусс и Большой Хэлси» с Робертом Редфордом. Уже поздно ночью Элвис заехал в полицейский участок, «чтобы поприветствовать людей, которые работают в Рождество». «На нем был белый костюм, а волосы были длинными по плечи», — сообщалось в Commercial Appeal, хотя Вернон не преминул дать этому опровержение: Элвис никогда не отращивал волосы до такой длины, так его отец утверждал в следующей статье.

Свадьба Сонни тремя днями спустя была важным событием и отмечалась с размахом. Элвис и Присцилла были свидетелями. Элвис прибыл на свадьбу с бывшим шерифом Биллом Моррисом, нынешним шерифом Роем Никсоном и их женами в новеньком «Мерседесе 280-SL», который он купил за 9 тысяч долларов для Морриса, а тот уже успел оснастить его голубой полицейской мигалкой. На Элвисе был велюровый костюм с расклешенными брюками (рождественский подарок Присциллы), белый галстук, массивный ремень с орлом и множеством цепочек и еще один ремень с огромной золотой пряжкой, на которой красовалась шерифская звезда его личный номер (6) — это был подарок шерифа Никсона и неких друзей из Департамента, которые пожелали остаться неизвестными. При себе он имел два пистолета в плечевой кобуре, два инкрустированных перламутром пистолета за поясом и «дерринджер» в сапоге. С большим трудом в самый последний момент удалось уговорить его оставить пятнадцатидюймовый полицейский фонарь, с которым он собирался прийти на свадьбу.

После официальной церемонии был небольшой фуршет в церкви, откуда все отправились в Грейсленд по приглашению Элвиса. Там все мужчины собирались сфотографироваться со своими значками помощников, которые все они получили от Никсона. Элвис сидит расслабленно в центре группы, как глава мафиозного клана, свободно расставив ноги и являя собой образец уверенности и непоколебимого авторитета. По обе стороны от него доктор Ник и Ред, которые наклоняются к нему. Билли Смит, Ламар, Джерри, Вернон, Чарли, Марти, Сонни, Джордж и еще оба шерифа стоят позади, держа в руках свои полицейские значки. У них совершенно разные выражения лиц, но все они одинаково создают впечатление законопослушных хулиганов: несмотря на то, что мы все очень разные — как будто бы они заявляют на этом групповом портрете, — мы хорошие парни, но лучше с нами не связываться.

На следующий день они отправились в Тьюпело, чтобы Элвис смог получить следующий знак отличия с помощью своего нового друга Билла Морриса. Он был немного взвинчен, вспоминал шериф Билли Митчелл. Он сам был скрипачом со стажем и помнил Элвиса еще одиннадцатилетним мальчишкой, когда аккомпанировал ему в группе Mississippi Slim's во время его выступления на шоу юных талантов WELO. Митчелл был поражен невероятной трансформацией певца из робкого и застенчивого мальчика в яркую звезду, окруженную шикарным антуражем. «Он передвигался по залу с грацией дикого тигра в клетке. Чувствовалось, что он не совсем комфортно себя ощущал. Мы, конечно же, поговорили о том шоу WELO. Он пробыл у нас только пару часов, и все хотели с ним сфотографироваться. Я учился в школе вместе с Биллом Моррисом, поэтому я наградил значком и его». Там присутствовали и некоторые старинные знакомые Элвиса, с которыми он вместе рос, среди них были Мак — Коумы и Фэрреры, которые рассказывали всем об Элвисе как об отличном «соседе» и подарили ему памятную табличку, на которой большими буквами было написано: «Мечта о невозможном». Помимо этой надписи там был и текст, в котором Элвис описывался как «простой соседский парень, ставший национально известным артистом». Элвис посчитал это необычным совпадением, сказав, что его следующая запись как раз должна была называться «Мечта о невозможном». Затем он повез своих друзей по городу, показав им стройку на месте когда — то шумного негритянского гетто, которое называли Крикливым Бардаком. После они посетили Молодежный Центр Элвиса Пресли, который наконец — то был возведен позади дома, в котором он родился.

На следующий день, 30 декабря, он снова улетел в Вашингтон в компании еще восьми человек, включая Билла Морриса, который вызвался помочь Элвису добиться встречи с Эдгаром Гувером. На следующее утро Билл Моррис отвез их всех в Национальную ассоциацию шерифов, где Элвис оплатил вступление каждого в стройные шерифские ряды (членство гарантировало пожизненную страховку, поэтому Элвис хотел, чтобы все ребята вступили в ассоциацию). Потом они посетили главный офис ФБР, где Моррис провел для них подробную экскурсию, так как мистера Гувера все еще не было в городе. Элвис был крайне взволнован, и агент ФБР, который их повсюду сопровождал, был поражен его искренностью, несмотря на его эксцентричную внешность. В отчете этого агента сообщалось, что «Пресли выразил свое искреннее восхищение мистером Гувером, сказав, что он читал написанные им материалы, включая «Мастера обмана».

«Изучение коммунизма» и «Эдгар Гувер о коммунизме». Пресли отметил, что, по его мнению, никто еще не сделал для нашего государства так много, как Эдгар Гувер, и он, Элвис Пресли, считает его величайшим современным американцем».

В своих высказываниях он неоднократно указывал на то, что он, Пресли, живое доказательство, что «Америка — страна огромных возможностей», потому что буквально за одну ночь он превратился из водителя грузовика в известного певца. Он также сказал, что проводит столько времени, сколько позволяет его расписание, чтобы общаться с молодежью и обсуждать ее проблемы. Пресли объяснил, что «его длинные волосы и необычный имидж — всего лишь требование профессии, при этом его образ помогает ему находить общий язык с молодыми людьми, в частности со студентами, которые считают себя антиистеблишментом».

Далее Пресли в доверительной обстановке сообщил, что предложил свои услуги президенту в связи с тем, что его волнует проблема наркотиков, а сам президент за это наградил его значком и полномочиями агента Бюро по борьбе с наркотиками. Значок был у Пресли с собой в кармане, он достал и продемонстрировал его.

Пресли высказал пожелание, чтобы мистеру Гуверу доложили, что периодически с ним общаются люди из шоубизнеса и за его пределами, чьи мотивы и устремления, по его мнению, не совпадают с интересами государства, и которые желают использовать его имя для достижения своих сомнительных целей. В этой связи он предложил предоставить бюро эту информацию на конфиденциальной основе, когда она может появиться.

Пресли отметил, что, по его мнению, Битлз были зачинщиками конфликтов американской молодежи с государством и обществом. Они начали разлагать молодежь своей агитацией, неприглядной внешностью и провокационной музыкой во время посещения нашей страны в начале и середине шестидесятых годов. Он также посоветовал внимательней отнестись к творчеству Smother’s Brothers, Джейн Фонды и некоторых других представителей развлекательной индустрии. Пресли считал, что они должны ответить за свою деятельность по подрыву авторитета Соединенных Штатов Америки в умах молодежи, чего они добивались своими высказываниями и сомнительными действиями.

После изучения вышеизложенного, принимая во внимание его одобрительные высказывания в адрес директора и самого бюро, так же как и факт признания певца Младшей палатой коммерции и самим президентом, письменный ответ директора будет весьма уместен. И действительно, 4 января письмо было отправлено. В нем отмечалось, что «Ваши щедрые похвалы в адрес бюро и лично меня с радостью нами приняты, и Вы можете быть абсолютно уверены, что мы будем иметь в виду Ваше предложение о содействии в нашей работе». И теперь для Элвиса наступило время возвращаться обратно в Мемфис, чтобы традиционно отпраздновать Новый год в Ти Джей. Его также ждал заслуженный отдых.

В начале января, 9‑го числа, газеты опубликовали информацию, которую Элвис сообщил президенту в своем письме: национальная организация Джейси включила его в десятку Выдающихся Молодых Людей нации этого года. Элвис в то время находился уже в Калифорнии, где готовился к открытию сезона в Лас — Вегасе, но не возникало ни малейшего сомнения, что он обязательно должен присутствовать на церемонии, проведение которой было намечено на 16 января и Мемфисе. Это было общественное признание, к которому он стремился все эти годы; для него же во многом это было воплощением и самым верным подтверждением великой Американской мечты.

Эта награда присуждалась с 1939 года выдающимся представителям всех сфер науки и искусства с одним лишь условием: они должны быть моложе тридцати пяти лет.

Леонард Бернстайн, Нельсон Рокфеллер, Орсон Уэллс (дважды), Ховард Хьюз, преподобный Джесс Джексон, Тедди Кеннеди и Ральф Нейдер — все получили заслуженное признание этой организации. Еще до того, как получить согласие Элвиса на подачу его заявления на рассмотрение организации, Билл Моррис убедил его, что в организации очень силен патриотический дух (экс — президент Линдон Джонсон был главным судьей, а нынешний вице — президент Эгнью был главой выборной комиссии). Остальными почетными лауреатами награды в этом году были профессор биохимии из Гарварда, медик, занимающийся исследованиями рака, младший губернатор Миннесоты, активист по борьбе за права человека из Бостона и тридцатиоднолетний пресс — секретарь президента Никсона Рон Зиглер.

Элвис прилетел в Мемфис с Присциллой за два дня до церемонии вручения наград организации, таким образом пропустив торжественный ужин, который открывал празднования по случаю их вручения и на котором присутствовали остальные девять лауреатов. До утра он писал свою речь с таким рвением и увлеченностью, которые Присцилла видела в нем очень редко помимо его выступлений на сцене. «Он сидел в своем кабинете до утра, записывая что — то в маленький блокнот, потом он читал мне написанное и спрашивал, что я об этом думаю. Он очень нервничал из — за этой своей речи. Ведь ему предстояло произносить ее перед всеми этими миллионерами, и он хотел держаться перед ними открыто, интеллигентно и с достоинством. Он читал мне свои заготовки, и я была просто поражена. Я не могла поверить, что это написал он — он потряс меня своим красноречием и изысканностью слов. В какой — то момент я подумала, что он взял это откуда — то — я просто не могла поверить, что он может так писать, каким бы умным или не умным он ни был, — но это написал именно он. Я просто хочу сказать, что его речь была прекрасна».

Яркие и красивые, оба они появились на молитве перед праздничным завтраком в отеле Rivermont Holiday Inn на следующее утро. Одеты они были безукоризненно стильно: Элвис в своем невероятном меховом костюме и в своих любимых авиационных очках, на нем также были его тяжелый золотой пояс и медальон в виде головы льва; Присцилла выглядела слегка застенчивой в своем белом мини — платье, к груди которого был прикреплен белый цветок, ее волосы красиво ниспадали по плечам. Билл Моррис сидел справа от Элвиса, а остальные ребята удерживали фотографов и охотников за автографами в стороне, чтобы не мешать проведению церемонии.

В десять часов, после выступления Делосса Уокера, политического деятеля из Западного Мемфиса, выступающего в поддержку губернатора Арканзаса Дейла Бамперса, состоялась неформальная беседа с лауреатами, на которой не присутствовали представители прессы и на которой, по воспоминаниям участников, Элвис держался более чем уверенно. Он стоял рядом с пресс — секретарем Роном Зиглером, и его причудливые украшения были на виду у всех. Его спросили, не считает ли он, что современная музыка оказывает негативное влияние на молодежь. «Пресли на минуту задумался, — сообщал журналист Press Scimitar, ссылаясь на свои источники в здании отеля, — и ответил: «Возможно, но я не имею ничего общего с исполнителями, пропагандирующими наркотики и неуважение к государственному флагу. Я думаю, что любой артист должен прежде всегоразвлекать людей и делать их счастливыми». Тон этой встречи сильно отличался от официальной пресс — конференции накануне. Тогда чернокожий член городского совета Бостона Том Эткинс затронул проблемы идеалов нации и отношение президента к правам человека, а Рон Зиглер оказался в незавидном положении, пытаясь соблюсти статус — кво. Завтрак завершился дебатами на тему религиозных воззрений. «Шесть или семь человек сообщили, что они не принадлежат ни к одной из церквей, — сообщалось в Commercial Appeal, — и идея организованной религии кажется им лицемерной. Но Элвис сказал, что религия очень важна в его жизни, но не в привычном ее понимании, а потому что он постоянно обращается к Богу за поддержкой, а сам Бог в его понимании — живое воплощение всех нас».

Во время ленча он внимательно слушал выступление посла Организации Объединенных Наций Джорджа Буша, в которой он поднимал вопрос необходимости компромиссов и проблемы работы в системе («Для того чтобы появилась гарантия, что мы не будем отвечать насилием на насилие, видные деятели нашего государства должны вносить свой посильный вклад в работу государственной системы»). После ленча Элвис раздавал автографы и позировал для фотографий, но неожиданно он заметил в толпе Марион Кейскер, бывшего менеджера Сэма Филлипса (последний раз он видел ее во время своего прощального выступления в Германии). Он кинулся к ней, чтобы обнять и привести ее за стол, где он представил Марион Присцилле как «ту леди, о которой я тебе так много рассказывал». Затем он повернулся к парням и объявил: «Знаете, она одна из тех, кому я обязан своей карьерой. Если бы не она, меня бы здесь не было».

Так как это был его родной город и он был переполнен гордостью за свою награду, он пригласил всех лауреатов и представителей организации Джейси с женами на коктейльную вечеринку в Грейсленд, после которой они отправились на ужин в элегантный ресторан Four Flames в центре города. Все гости собрались ровно в пять, в доме царила волнующая атмосфера, ведь ничего подобного в Грейсленд раньше не происходило. Все надеялись только на Марти, который сделал все приготовления и единственный знал, как подобные вечеринки обычно проводятся. В очередной раз Присцилла была потрясена, ведь ей снова открылась необычная сторона натуры собственного мужа, с которой она прежде его никогда не знала. Он показывал гостям свой дом и рассказывал о своей жизни с гордостью, но не за свою награду и оказанные почести, а за то, что он проделал огромный и трудный путь к достигнутому. В ресторане он с блеском исполнил роль гостеприимного хозяина, следя за тем, чтобы каждому был оказан достойный прием. Он величественно восседал во главе стола, на котором были разложены карточки с золотым логотипом ТСВ с именами приглашенных, подписанные лично им.

Церемония в Эллис Аудиториум в восемь часов вечера вызвала в нем ощущение, что на какой — то момент он переступил границы своего бытия. В речи, предваряющей его награждение, говорилось не только о его достижениях в развлекательной сфере, но и о его благотворительной деятельности, которую он намеренно скрывал… «Элвис знаменит силой своего характера. Его преданность друзьям достойна восхищения. Его долгосрочный контракт с менеджером скреплен всего лишь рукопожатием». Когда он поднялся, чтобы получить свою награду, он ощутимо нервничал. Это было заметно по его взгляду, его голос сначала слегка дрожал. Затем он собрался с духом и в нем появилась уверенность человека, которого уже знает весь мир. Он просто вышел на сцену и поведал всем свою маленькую тайну, свой секрет, который помогал ему с детства, наполняя его силами, придавая уверенность, заставляя идти вперед. Этот секрет был прост, он таился в словах песни, которую Элвис знал с детства и которую так замечательно исполнил в 1955 году Рой Гамильтон.

«Когда я был маленьким, леди и джентльмены, я очень любил мечтать. Я читал комиксы и представлял себя героем комиксов. Я смотрел фильм и был его главным героем. И каждая мечта, которая у меня была, сбылась много и много раз. Все джентльмены, которые собрались здесь, отличаются преданностью своему делу, им небезразлична наша жизнь. Вы понимаете, что, если и невозможно то, что они могут построить свое собственное королевство, эта идея по крайней мере не так уж и далека от реальности. С ранних лет я усвоил в жизни то, что: «Без песни день длинною в век / Без песни одинокий человек / Без песни нет конца пути / Без песни…» Поэтому я и продолжаю петь свою песню. Доброй ночи. Спасибо вам».

Глава 12 НЕЗНАКОМЕЦ В ГОРОДЕ

(январь 1971 — февраль 1972)

Премьера состоялась в Вегасе 26 января, сопровождаемая еще одной смертельной угрозой. У него была новая роскошная экипировка (темный, состоящий из двух частей костюм «Cisco Kid», с серебряными запонками и оранжевой рубашкой с гофрированными манжетами, был, вероятно, самым эффектным) и новая песня — баллада. Она была «гвоздем» программы и была подобием «How Great Thou Art» (эту песню он представил в ноябрьском туре) и «The Impossible Dream», которой он заканчивал большинство своих шоу.

Хотя он был простужен и многие фанаты критиковали его образ жизни, ничто не могло повергнуть его в уныние на заключительном вечере, когда он пел попурри «The Tiger Man» и затем представил песню Криса Кристоферсона «Help Me Make It Through the Night», которая, казалось, отражает его настроение. В конце шоу он швырнул стакан с водой в Джо Гуэрсио, поблагодарил Полковника и папочку и «…всех людей, которые мне помогли…» и встал в свою любимую позу (руки на бедрах), улыбаясь фанатам.

Джойс Бова нашла его скучающим и рассеянным во время своего визита. «Он выглядел напыщенным и эгоцентричным, хвастался своей коллекцией оружия и значков. Однажды, когда он был один в апартаментах, ему захотелось обратить на себя всеобщее внимание, и он просто разрядил ружье в люстру. В комнате стояла оглушающая тишина до тех пор, пока он сам не начал хохотать. «Всего за несколько секунд его приятели присоединились к нему, — заметила Бова, — смеясь так же громко, как Элвис…»

«Дорогуша, — сказал он, наконец, придя в себя, — человек должен совершать безумные поступки, чтобы оставаться нормальным».

Иногда казалось, что он просто хочет убедить себя в том, что он и есть тот, кем хочет казаться. ТСВ, которые были когда — то заказаны только для близкого окружения, были без разбору розданы незнакомым людям с соответствующими TLCs («Tender Loving Care») для дам.

Джерри Шиллинг вспылил, когда Элвис велел ему отдать кулон президенту и точно такой же кулон получил комик Сэмми Шор, который никогда не был близким человеком для Элвиса. В закрытом мире, в котором они жили, подобные истории смаковались по нескольку раз, пока они не становились достоянием общественности и не превращались в миф. Когда его друзья из полиции Денвера приехали к нему в конце месяца, Элвис показал им свой значок BNDD и ошеломил их рассказом о своей встрече с президентом — хотя полицейские отнеслись к его рассказам с недоверием.

Элвис и Присцилла вернулись в Мемфис в начале марта. С 15 числа у Элвиса начиналась сессия звукозаписи. Первые дни он оставался дома и лишь один раз появился на публике. Восьмого марта в Эллис Аудиториум состоялся поединок тяжеловесов Али — Фразиер. Зал был битком набит, но впервые за всю его жизнь на Элвиса Пресли никто не обратил внимания, несмотря на его золотой пояс стоимостью 10 000 долларов, все его кольца и цепи. Он явился в сопровождении Билла Морриса и девяти или десяти своих парней. Толпа, казалось, разделилась по расовому признаку: большинство белых болело за чемпиона Джо Фразиера, а черные болели за пышного Али. Пока шел поединок, Элвис, как всегда, рисовался перед друзьями.

Сессия звукозаписи в Нэшвилле преследовала несколько целей — повторить успех рождественского альбома 1957 года (Полковник с Фелтоном долго уговаривали Элвиса) и выпуск поп — альбома с парой сильных синглов.

Элвису, казалось, было все равно. Он начал запись с песни шотландского певца Эвана Маккола «The First Time Ever I Saw Your Face». Ему очень долго нравилась версия этой песни 1965 года в исполнении Питера, Пола и Мэри, кроме того, Джойс Бова просила ее записать.

Настроение Элвиса постоянно менялось, с ним было очень трудно договориться. Точно так же он записал версию гимна XVIII века «Amazing Grace», которая совсем недавно была в двадцатке лучших хитов в исполнении Джуди Коллинз. Потом были еще две песни Питера, Пола и Мэри — «Early Morning» и «For Lovin' Ме», написанные канадским исполнителем Гордоном Лайтфутом. Элвис просил Фредди сделать также современную обработку песни Криса Кристоферсона об искуплении греха «Sunday Morning Coming Down». Сессия прошла бы как нельзя лучше, но Фредди не смог сделать аранжировку. Элвис внезапно почувствовал себя плохо. Ему казалось, что его глаз пылает. В 1.30 утра сессия была прервана, и Элвис вернулся в отель. Ему стало хуже, из Мемфиса срочно прилетели доктор Ник и специалист по сетчатке глаза доктор Мейер. После быстрого осмотра доктор Мейер сделал укол демерола, а затем укол кортизона прямо в глазное яблоко, чтобы снизить давление. Несмотря на протесты, Элвиса срочно поместили в больницу Nashville Baptist Hospital.

Присцилла уже вернулась в Калифорнию, чтобы наблюдать за отделкой нового дома, поэтому Элвиса сопровождала Барбара Ли, которую он уговорил составить ему компанию даже на больничной койке. Анализы подтвердили первоначальный диагноз доктора Мейера: у Элвиса был ирит и вторичная глаукома. По мнению доктора, положение ухудшалось, когда краска для бровей смешивалась с потом и попадала в глаза. Когда боль притупилась и все страхи были позади, Элвис смаковал эту историю, рассказывая всем и каждому, кто приходил его навестить, даже губернатору Теннесси Винфелду Данну, что ему делали укол прямо в глаз без всякой анестезии. В пятницу его выписали, Барбара вернулась в Калифорнию, и обратно в Мемфис его сопровождала Джойс Бова. Ее шокировал вид Элвиса — он выглядел потрепанным и изможденным: во время полета он мало говорил и только благодарно сжимал ее руку. В аэропорту их встречал отец Элвиса. Он молча поблагодарил ее, очевидно, глубоко переживая.

В Грэйсленде она наблюдала, как отец помогает сыну подняться по лестнице. Это представляло плачевное зрелище. Внезапно она увидела Присциллу. «Я была шокирована видом Присциллы. Ее портрет висел у лестницы… она была изображена в пол — оборота, сзади нее был Элвис… они были похожи как брат и сестра каждой чертой и даже выражением лица. Доктор Мейер устроил наверху передвижной госпиталь и дал Джойс необходимые инструкции, объяснив на всякий случай, как пользоваться кислородной подушкой.

«Я знал, что ты придешь, Джойс, — сказал Элвис, перед тем как уснуть. — Я знал, что ты не дашь мне пропасть».

Несколько дней она заботилась о нем, более чем когда — либо наслаждаясь близостью с ним. Они были в спальне Элвиса в окружении бархатных портьер и тяжелой мебели из черного дерева. Везде были разбросаны книги по религии и философии, она читала ему «Impersonal Life». Она чувствовала, что это было особенное время для них обоих, атмосфера иллюзии, смешанная с пласидилом, который оба продолжали принимать. Когда она уезжала, то робко попросила дать ей с собой таблеток в Вашингтон, так как они помогали заснуть.

Он вызвал ее обратно через две с лишним недели. Элвис представил ее своей бабушке и оставил их одних. Бабушка спросила, хочет ли Джойс иметь детей, и посоветовала «поспешить, женщина должна иметь много детей. Тогда, может быть, тебе повезет, и хоть один окажется достойным». Из этого Джойс заключила, что только Вернон был тем, кого бабушка считала достойным. Конечно, ведь у него родился Элвис. «Элвис был основной темой их разговора, потому что «он был человек, которого мы обе обожаем».

В те выходные он продолжал демонстрировать ей себя совсем с другой стороны. Это был фарс, испорченный только ее отношением к таблеткам, которые, казалось, влияют на все, что бы они ни делали. Она пыталась поговорить с ним об этом, но Элвис либо сердился, либо снисходительно отвечал ей, что он знает, что делает. «Почему бы тебе не переехать в Грэйс ленд?» — спросил он однажды ночью, когда они, лежа в постели, смотрели новости. Этот вопрос слишком ошеломил ее, чтобы на него ответить. «Просто подумай», — сказал он сухо, как будто боялся услышать мой ответ. На обратном пути в Вашингтон я пыталась убедить себя, что так даже лучше, так как я никогда бы не была для него единственной». Элвис вернулся в Калифорнию как раз к празднику Пасхи, который Присцилла и Джоан Эспозито торжественно отмечали с детьми. Некоторое время он провел дома, а затем они с Присциллой уехали в Лас — Вегас, отпраздновать свою четвертую годовщину. Большую часть времени Элвис проводил с друзьями и подружками в Палм — Спрингс, безудержно развлекаясь. Иногда он внезапно вскакивал на стол и начинал проповедовать в собственной манере; «Эй! Все вы ханжи и подонки! Попасть богатому в рай — это все равно что верблюду пролезть в игольное ушко!»

Присцилла что — то подозревала, но предпочла оставить все как есть. «Я чувствовала, что больше не могу достучаться до него. Он купил собственный имидж, и никто не мог поговорить с ним по душам; он только опозорил бы вас и всех вокруг. Мне все равно, кто бы что ни говорил, но я думаю, что в глубине души он хотел бы быть хорошим семьянином. Но он обслуживает слишком многих господ, слишком разбрасывается. У него много энергии, но он совсем не знает, что с ней делать. Конфликт мог возникнуть в любое время, ведь у него уже было все, чего он хотел. То же самое касалось женщин. Я думаю, он хотел есть свой пирог, как любой мужчина!»

Пока он был занят собой, Присцилла сосредоточилась на своем новом увлечении — карате. Элвис познакомил ее с Эдом Паркером, с которым он добросовестно занимался последние шесть месяцев. Присцилла начала заниматься три раза в неделю в его студии в Санта — Монике. Теперь ей было о чем поговорить с Элвисом. Эд порекомендовал им инструктора — корейца Кэнга Ри. Ри преподавал совсем иной вид карате — таеквондо, основанный на быстроте рук и ног.

В мае Элвис вернулся в студию Нэшвилла. В гримерную он явился в черном плаще и с тростью, отделанной бриллиантами и рубинами, с набалдашником в виде головы льва. На этот раз было ясно, какой альбом надо записать первым. Фелтон сделал в студии декорацию Рождества — под весело наряженной елкой стояли пустые коробки в ярких обертках. Ламара даже нарядили Санта — Клаусом, а Полковник прислал Элвису рождественскую открытку. На ней был изображен сам Полковник в костюме Санта — Клауса рядом со снеговиком. На открытке было пожелание Элвису удачи с особым рождественским альбомом с христианскими песнопениями, исполненными Элвисом, как может это сделать только он, в мае 1971 года. И подпись с оговоркой: «Твой товарищ и друг Полковник. Фотография не для продажи».

Несмотря на все украшения и праздничную атмосферу, Элвис не выглядел спокойным. Аранжировщик Гленн Сирин, новичок в Нэшвилле, который работал с ним в Мемфисе два года назад, увидел в нем огромную перемену. «Вместо того чтобы прийти в комнату звукозаписи, прослушать песни и, жуя чипсы, сказать «Давайте сделаем эту», Ламар просто приносил Элвису песню, и мы принимали ее и откладывали либо в сторону «сделаем», либо в сторону «не сделаем». Это было неприятно, мы слишком быстро записывали песни. Это было как «давайте побыстрее от этого отделаемся». Я начал жалеть Элвиса или даже сожалеть о нем, я не знаю, что вернее. Может, тогда я стал видеть его яснее, чем во время работы в Мемфисе. Но это было совсем не то, что я ожидал увидеть. Моя первая мысль была, что лучше бы мне заняться чем — нибудь другим».

Норберт Путнам тоже был удивлен и разочарован, так как дела шли все хуже. Недельная сессия была больше показухой, чем музыкальным сотрудничеством. Норберту очень не нравилась атмосфера в студии. Он заметил, что Элвису больше нравится рассказывать свои выдумки и хвастаться своим оружием, чем петь.

Трудно сказать, что именно было не так; что — то не ладилось уже в предыдущей июньской сессии, но теперь ситуация накалилась до предела, и это сказывалось даже на работе музыкантов. Им наскучила вся эта мишура. Они видели, что ни у кого нет никакой ответственности перед работой, поэтому в перерывах между песнями, которые сильно затягивались, они развлекались как могли. Они нашли пристанище у гитариста Джерри Шука Виннебаго (Шук не был занят в этой сессии). Он парковался за студией и всегда был во всеоружии: девочки, наркотики, пьянки. «И никто не возражал, — говорил барабанщик Джерри Карриган. — Что мы могли поделать, он устраивал всех».

В соответствии с общим духом беззакония Карриган не появился во второй день в студии, так как ему было поручено найти Элвиса. Но он слишком легкомысленно отнесся к поручению и весь день проспал. Когда он вернулся в студию, Фелтон уже нашел нового барабанщика Кэнни Батри и они закончили рождественский альбом. Кэрриган смог договориться, чтобы его взяли обратно, и они даже сработались с Батри, но лучше от этого не стало.

С одобрения Фелтона Норберт подсунул пробную версию баллады «Until It's Time For You To Go», которая, по мнению Фелтона, понравилась бы Элвису. Но даже хит Вегаса балладу Криса Кристоферсона «Help Me Make It Through The Night» Элвис спел так, как будто выдавливал из себя чувства. Сессия неожиданно прервалась, когда Элвис, демонстрируя приемы карате, обезоружил Чарли и прострелил новую ручной работы гитару Чипа Янга. Чип старался не выглядеть расстроенным, но было видно, что этот случай его не позабавил. Элвис продолжал беситься, и продолжали нервничать музыканты, особенно тогда, когда в контрольной комнате им не стало хватать места, чтобы присесть, так как там все время толпились подпевалы Элвиса и все его друзья. Даже полицейские, охранявшие студию, разнюхали путь в вагончик Шука. Они увидели музыкантов, курящих травку, и сказали: «Эй, ребята, зачем вы курите эту дрянь? Вы от нее только уснете. Мы дадим вам то, от чего вы проснетесь». И дали им амфитамины, объяснив, что изъяли их у торговца, которого посадили. «Я помню, что это были настоящие таблетки, и каждый раз, когда мы видели этого громилу — охранника, он спрашивал: «Ну, как дела в чудесном мире марихуаны?» Все знали, что Элвис не одобряет эту деятельность: он показывал всем федеральный значок Бюро по борьбе с наркотиками и осуждал рок — группы, которые имели проблемы с наркотиками. Осуждение человека, который сам все время был под кайфом, задевало всех, но никто никогда не сомневался в его искренности.

«Мы даже шутили по этому поводу: «Представьте, быть арестованным Элвисом!» Поэтому мы скрывались от него». Через какое — то время в вагончик приходил один из парней Элвиса и говорил: «Эй! Вы должны вернуться и работать!» Наконец Кэрриган сказал: «Если вы хотите, чтобы мы пришли, то гоните всех этих людей и поставьте для нас стулья. Мы не собираемся стоять кружком». Музыкантам принесли стулья, и они должны были сидеть в студии и слушать очередные байки Элвиса.

Сессия продлилась еще два дня, но каждая песня давалась все с большим трудом. Фактически, кроме «I'm Leavin», настоящими произведениями были три песни, которые Элвис исполнил один, сидя за роялем в 4 или 5 утра, когда все разошлись по домам. Это были две баллады одного из его ранних кумиров и полузабытая детская песенка «I'll Таке You Home Again, Kathleen».

Элвис пригласил Джойс приехать в Нэшвилл в последний день сессии. Он провел ее по студии и рассказал ей о записи альбома. Музыкантам он ее не представил, но все они решили, что Джойс — это Присцилла. Он показывал ей, как установить на рояле микрофон, как добавить басы; он хотел, чтобы она все контролировала. Для Джойс все было иначе. Когда — то он пел для нее. Он, казалось, был увлечен музыкой.

Однажды в полночь он проснулся от боли. Джойс хотела вызвать врача, но Элвис захотел лететь в Мемфис к доктору Нику. Через час они уже были на месте. Какие бы ни возникали проблемы, доктор Ник всегда помогал. Джойс робко попросила Элвиса, чтобы доктор выписал ей пласидил.

Ночью они смотрели репортаж о Президентской библиотеке в Техасе, где двухтысячная толпа протестовала против войны и присутствия экс — президента Джонсона и президента Никсона. Этот репортаж побудил Элвиса тут же произнести речь об отсутствии уважения к национальному флагу у современной молодежи. Когда Джойс возразила ему, он немного остыл, она приняла это за знак согласия. Но затем он снова начал свои бесконечные разговоры об ее преданности ему.

Он вернулся в студию в июне, чтобы внести последние штрихи в рождественский альбом. Музыканты продолжали принимать наркотики и обсуждать его часто меняющееся настроение. Кроме того, постепенно назревал конфликт с бэк — вокалистками. Они записывали какую — то партию, когда он окончательно взорвался: «Я прогнал эту чертову песню раз пятьдесят, а вы все еще не знаете свои партии». Он отшвырнул микрофон и вылетел из студии, чтобы никогда больше не возвращаться.

Пока Элвис был в Нэшвилле, Присцилла начала заниматься с Кэнгом Ри. В марте Элвис лично встретился с Учителем Ри, чтобы посмотреть, в какие руки он отдает Присциллу. Он явился в маленькую студию с десятью своими парнями, чем шокировал Ри, маленького, странного, усердного человека лет тридцати. «У нас нет кондиционеров, нет ковра, только кафель, а он пришел со всеми этими телохранителями». Элвис был в черном спортивном костюме, с тростью и большой бутылью воды. Он сказал: «Я мною слышал о тебе, но я сам должен увидеть, на что ты способен». «У меня не было занятий по расписанию, ко мне просто приходили несколько средних ребят, но если пришел Элвис, то захотят все прийти и все будут хвастаться пред ним, разбивая железобетонные кирпичи. Элвис был действительно поражен моими тренировками, моими командами и правилами, возможно, поэтому он захотел присоединиться». Элвис тоже поразил Кэнга Ри своей искренностью, своими знаниями, спортивными обязательствами и душевными качествами. «Он уже знает много разных движений по самообороне. Между тем у него большие знания по философии, он читал много книг о йоге и военном искусстве. Он все время читал. У него очень сильный дух, гораздо сильнее, чем у обычного человека».

Элвис немедленно подписал контракт, а вместе с ним подписались все его парни. Учитель Ри всем им дал прозвища: Ред стал Господином Драконом, Сонни — Господином Орлом, Джерри — Пумой, Чарли — Коброй, Джордж, который был самым нерадивым учеником, стал Крысой. У Элвиса был самый гордый титул — Господин Тигр, он всегда возглавлял свою команду на тренировках.

9 июня, когда у Элвиса был второй день сессии, Присцилла пришла на свой первый урок. Учитель Ри был просто сражен, она показала ту же серьезность, что и Элвис. Но у нее было особое изящество, которого он был лишен, и жесткая концентрация на ударе. «У нее свой очаровательный стиль. Она очень много тренируется в зале без кондиционеров, где много пота и тяжелой работы».

Через три дня Элвис вернулся домой, и она не смогла удержаться, чтобы не показать ему, чего она добилась. «Я думаю, он действительно гордился мной, очень немногие женщины занимались тогда карате. Забавно, но в Вегасе он стеснялся бы меня, я была бы в красивом платье, а он сказал бы при всех; «Дорогая, встань в позу кошки», и он бы даже не подумал, как это можно сделать в платье. Но мне кажется, это было замечательное время, мне было хорошо. Это было то, что он любил, и, пытаясь удержать его, я тоже полюбила карате». Пока она продолжала заниматься, Элвис заставлял показывать ему все новые движения, и все они глубже втягивались в занятия. Но когда Присцилла вернулась в Калифорнию наблюдать за отделкой дома, он тут же вызвал в Грэйсленд Джойс.

В конце июня сеть отелей «Хилтон» поменяла руководство и стала международной. Первым делом надо было убедиться, что шоу Элвиса по — прежнему будут проходить в концертном зале отеля. У Полковника было соглашение с вице — президентом Генри Левином еще до передачи отеля, поэтому он прилетел из Палм — Спрингс в Лас — Вегас для личного разговора. Всю весну Полковник выступал против объединения, смутно намекая на сомнительные сделки, что могло помешать Элвису появиться в августе в отеле. Но сейчас Полковник был полон льстивых слов. У Левина был большой опыт в гостиничном бизнесе, ему было 48 лет, он родился в Германии в Потсдаме, работал на Дальнем Востоке во время Второй мировой войны и в 1946 году приехал в США. «Я имел дело с Керкорианом, и мне это нравилось», — сказал ему Полковник. Левин понял, что это был более чем честный человек, который придерживался контракта без жалоб и придирок.

Полковник давно усвоил одно правило; лучше позволить врагу думать, что он окружил тебя, и внезапно напасть, когда он меньше всего этого ожидает. Полковник никогда не опускал руки, что бы ни случилось. В марте он снова заключил контракт с RCA на выпуск трех альбомов с двойным объемом лучших хитов. Эта сделка гарантировала 180 000 долларов с низким процентом авторского гонорара.

Перед премьерой в Вегасе Полковник организовал гастроли в Сахара Тахо в штате Невада. Без дополнительных расходов они получили бы 150 000 долларов, на 25 000 долларов больше, чем в Вегасе. Все были в восторге от смены обстановки — все там было гораздо спокойнее; не было никакого давления, повышенного внимания прессы. Вообще не было никакого внимания, хотя многие взяли своих подружек или завели новых. Все было хорошо, пока не приехала Джоан Эспозито, сделав Джо сюрприз. Она никак не могла понять, почему так много старых друзей оттолкнули ее. Сцена была лучше, зал уютнее, и Элвис, казалось, наслаждался собой. Хотя иногда он начинал задыхаться.

Шоу не изменилось — «The Impossible Dream» (Элвис ее так и не записал) осталась «гвоздем» программы. Но все — таки было два главных изменения. Был заменен комик Сэмми Шор, но это никого не удивило, так как он был знаменит своими сумасбродствами. Более важно было то, что Джо Гуэсио улучшил свое открытие, с которым он экспериментировал в Вегасе. Это была обработка музыкальной темы Ричарда Штрауса «Also Sprach Zarathustra», которая стала популярной благодаря фильму Стэнли Кубрика «2001: Космическая Одиссея». Корки, жена Гуэреио. полушутя намекнула, что эта мелодия напоминает ей об Элвисе. К ее удивлению, Джо согласился с ней. Элвису тоже понравилась эта идея, и они стали использовать эту мелодию как увертюру перед выходом на сцену. Теперь же, с одобрения Элвиса, Джо развил ее в масштабах большого оркестра. «Мы вставили это после последнего аккорда, когда ударили литавры. Это было похоже на исступление, пока Ронни Тат (барабанщик) не перехватывал инициативу, тогда это было похоже на оргазм». Элвис говорил: «Он хотел быть не просто парнем, вышедшим погулять, он хотел быть Богом». И ему удалось это с темой «2001».

Шоу получило множество откликов. «Биллборд» отметил, что Элвис так усердно работал, что можно было бы подумать, что он сильно нуждается в деньгах. Чернокожий комик Нипси Расселл был признан большим открытием, увертюра «2001» также была отмечена. Было еще несколько достойных моментов, например песня «You've Lost That Loving Feeling», во время которой он стоял спиной к залу, освещенный одним прожектором. Звук также был превосходным, хотя Фелтона впервые не было, чтобы его проверить. Его таки подвели почки после двухлетних опасений врачей, это был результат его повышенного давления. Каждые несколько дней он должен был делать диализ. Но он говорил так бодро, что ему нельзя было не верить, что он вернется быстрее, чем они узнают.

Когда они приехали в Вегас, большинство отзывов все еще были восторженными, отмечали смелую деятельность Полковника. «Полковник Том Паркер превзошел себя», — отметила передовица The Variety. Но все же была и критика. The Hollywood Reporter назвала шоу небрежным, наспех срепетированным и глупым». Об Элвисе он отозвался как «о потрепанном, уставшем и заметно изменившемся и потяжелевшем» типе, «хотя публика любила его, гордилась им и была готова исполнить любое его желание». Правда, некоторые музыканты жаловались, что больше усилий было потрачено на спецэффекты, а не на содержание концерта. Также некоторые врачи, которые ежедневно осматривали Элвиса, рассказывали о постоянных уколах витаминов и лечении горла.

Когда шоу было уже позади, уныние Элвиса и его эксцентричность стали достоянием гласности. Комментатор Рона Баррет пыталась объяснить его поведение терминами, понятными для читателей, но между строк читалось послание Элвису. В нем сообщалось, что он поступил на курсы самореализации, серьезно увлекся йогой и медитациями.

Другой комментатор, Джон Джей Миллер, писал о разрыве Элвиса и Присциллы. С начала года их новый дом служил ей оправданием, но теперь она все свободное время занималась карате. Она посещала турниры, иногда с Джоан Эспозито, иногда с ребятами из студии. Она начала брать с собой камеру. «Я получу эти гениальные снимки дерущихся парней, покажу их Элвису и скажу: «Посмотри, я была на этом турнире, где были великие команды, такие, как братья Уркуадес». А он начнет меня о них расспрашивать, а потом попросит меня везде брать с собой камеру. В то время карате было на подъеме, почти как эра Моххамеда Али в боксе. Я сфотографирую всех для Элвиса — Билла Уолласа, Чака Норриса и Джима Хоукинса. Это бьшо самое лучшее время в моей жизни».

Она узнала одного из спортсменов, первого международного чемпиона Майка Стоуна, с которым они однажды встретились на международном чемпионате Эда Паркера на Гавайях в 1968 году. Она брала у него несколько уроков в студии будущей кинозвезды Чака Норриса. В течение лета они со Стоуном сблизились. Он родился в Оаху, а отец его был родом с Кавказа. Эд Паркер говорил про него, что он «великий обладатель черного пояса, обаятельный спальный атлет». Сначала их встречи были случайными, они натыкались друг на друга на соревнованиях. Но вскоре Стоун начал звонить ей домой, используя псевдоним Микки, и трехлетняя Лиза — Мария слушала сплетни служанок о нем.

Джоанн, няня Лизы — Марии и доверенное лицо Присциллы, рассказывала; «Если звонил Джо и звал ее к телефону, то я говорила; «Она сейчас в ванной, я передам ей, чтобы она перезвонила». Потом я говорила ей, что звонил Майк, и она ему перезванивала». Все вокруг видели, что Присцилла приняла решение, кроме Элвиса. Ей уже исполнилось 26 лет, она становилась все более уверенной в себе. Было видно, что она устала от публичных унижений. Она знала правила, но «не хотела по ним больше играть».

Джойс Бова могла сказать то же самое. Она забеременела и 16 августа приехала в Лас — Вегас, чтобы сообщить об этом Элвису. Истинная католичка, она отвергала возможность аборта, но ей никак не удавалось поговорить с Элвисом, который был все время окружен льстецами, наркотиками или был в отвратительном настроении. Однажды, когда ей стало совсем одиноко, она поставила запись с его песней «The First Time Ever I Saw Your Face», которую она убедила записать. На коробке кассеты он написал; «С любовью Джойс». Когда он наконец остался один, Джойс решила рассказать ему все и спросила о дочери. Он, видимо, почувствовал что — то шестым чувством и начал говорить о священности материнства, что «Бог дает знать женщине, что она уже не маленькая девочка», что материнство — это время «уважения, но я не думаю, что мать должна быть сексуальной или привлекательной». Когда Джойс возразила, что сексуальность — это часть человеческой жизни, «что не каждая женщина теряет влечение, потому что у нее есть ребенок», он все равно остался при своем мнении: «Поверь мне, Джойс, я знаю, что прав».

Она уехала, так ничего ему и не сказав, а через три недели сделала аборт.

Поведение Элвиса на сцене и за сценой и его ситуация дома были не единственными, что открыто обсуждали тогда в Лас — Вегасе. Друзья и менеджеры Полковника становились все более озабочены его поведением — он пристрастился к азартным играм. Сначала это казалось невинной забавой, но постепенно он втянулся в игру, ставя на кон огромные деньги, и играл с таким остервенением, что казалось, вокруг него ничего не существовало. Он по — прежнему оставался очень деятельным, показывая пример предприимчивости даже опытному Генри Левину. Левин всегда думал о Полковнике как о таком удачливом человеке, что «если ты находишься рядом с ним, то всегда можно сделать деньги». А если он иногда казался отстраненным и нелюдимым, то Левин воспринимал это как часть работы менеджера, который «заботится об Элвисе 24 часа в сутки». Он никогда не позволял близким отношениям вмешиваться в его бизнес.

Но карточные игры все — таки вмешались. По утверждению Алекса Шуфи, который остался президентом отеля. Полковник был лучшим посетителем, который у них когда — либо был. Джулиан Абербах, который дружил с Полковником уже 25 лет, был просто шокирован этим зрелищем. «Это бьш человек, который никогда не тратил деньги, до поездки Элвиса в Лас — Вегас у него было пять миллионов долларов. После этого дела уже не поправились». Брат Джулиана, Фредди Бинсток, один из близкого окружения с 1956 года, только один раз пытался поговорить с Полковником, но он очень разозлился. «Он сказал: «Это мои деньги, и я делаю с ними, что хочу. Никогда больше не говори мне об этом». И я никогда не говорил». Никто не знал, что можно с этим поделать. «Я ни с чем пришел в этот мир, ни с чем и уйду. У меня нет детей, я никого не обижу». Самое удивительное было то, что Полковник говорил своим ребятам, когда они впервые два года назад приехали в Вегас: «Не сходите с ума и держитесь подальше от карт, потому что отели и казино завладеют вами». Теперь всех интересовало, завладели ли им, но никто точно не знал. Элвис тоже не мог ничего сделать, так как Полковник всегда говорил ему: «Я не собираюсь указывать тебе, как тратить деньги, — делай, что хочешь. Твои деньги — это твои деньги». Элвис и Полковник были очень похожи между собой, хотя этого не было видно с первого раза. «Хотя они казались совершенно разными, у них обоих было одинаковое эго», — заметил Джерри Шиллинг. Никто не хотел показать свою уязвимость другому.

Но Элвис беспокоился. Ему было уже тридцать шесть лет, и в отношениях с другими он привык быть лидером, но Полковник мог всегда его оттолкнуть. Полковник был его талисманом, его удачей, он всегда сдерживал свои обещания. Элвис верил, что, если он расстанется с Полковником, удача покинет его. Он часто подшучивал над ним, говорил всем об его старомодных взглядах, но не мог оставить его.

Частой темой разговоров была Европа, но никто не верил, что Элвис действительно хочет туда поехать. Предложений было много, но Полковник находил оправдания, чтобы их отклонять. Присцилла не верила, что Элвис, раб привычек, найдет хоть одну причину, чтобы отказаться от домашнего комфорта.

Полковник все же организовал турне, снова с Management III, хотя его раздражало отсутствие внимания к мелочам у Джерри Вайнтрауба. Детали были обговорены раньше — 1 миллион долларов задаток и 65 процентов от прибыли, но за два месяца до отъезда Полковник составил список условий, «чтобы избежать случайностей прошлого тура». Он заключил, что Management III's perfomance будет «досконально изучена для дальнейшей работы в 1972 году».

Были и другие перемены. The Imperials, которые пропустили предыдущее турне, не будут сопровождать Элвиса и в этом. Полковник был сыт по горло их отношением, а они — его. Ссылаясь еще на один конфликт (они поддерживали Джимми Дина, когда не работали на Элвиса, и получали гораздо больше), они пытались пересмотреть свои контракты. Но Полковник отказался даже замечать их присутствие, притворяясь, что ничего не слышит, пока Том Дискин высказывал их требования, и оставался за игровым столом. Они могли еще все вернуть, но их судьба была решена, когда Элвис решил нанять Джей Ди Самнера и The Stamps, чтобы заменить их в ноябре. Самнер, как подозревал Джо Москео, всегда жаждал получить это место. У него было свое агентство, которое представляло не только его собственную группу, но и The Imperials. Элвис был сражен низким басом Самнера, с тех пор как он в 1954 году переехал в Мемфис и присоединился к The Blackwood Brothers. Элвис и его подружка Дикси Лок регулярно посещали их выступления в Эллис Аудиториум. The Stamps подписали контракт в начале сентября с оговоркой, что Самнер, который пел не только в квартете, сможет применить свой талант.

Был нанят новый комик. Нипси Расселл работал только на одном шоу в Тахо, а его заместитель в Вегасе, Боб Мелвин, никогда не рассматривался как достойный вариант. Поэтому Полковник нашел Джэки Кахэйна, сорокапятилетнего канадского еврея, который родился в Польше. Последние семь лет он открывал шоу Уэйна Ньютона. Через месяц он подписал контракт на 2500 долларов с Полковником.

Для «Хилтона» это тоже был испытательный срок. Полковник чувствовал, что необходимо улучшать отношения с отелем. Он добился выплаты 25 000 долларов Элвису и себе, а также использования в предстоящем турне самолета Бэррона Хилтона в качестве «самого выгодного процента». Это была не совсем та сумма, которую он ожидал, но он на всякий случай составил список популярности в Лас Вегасе: на выступление Элвиса было продано 3840 билетов, на Тома Джонса — 3000, на Барбру Стрейзанд — 2600 и на Гленна Кэмпбелла — 1800.

Элвис и Присцилла после Вегаса наконец — то обосновались в доме в Моновэйле. «Хиллкрест» был выставлен на продажу в начале августа. Присцилла восемь месяцев занималась отделкой дома, в нем хватило места всем; Сонни и Джуди Уэст, Чарли Ходжу и всем, кому просто надо было где — то переночевать. Элвис остался доволен домом, там был маленький кабинет для него, комната для развлечений и удобная кухня в деревенском стиле. Но даже сторонний наблюдатель мог сказать, что это не было идеальным хозяйством, так как Элвис и Присцилла были поглощены посторонними делами. Однажды летом Присцилла и Джоанна приехали в Палм — Спрингс и обнаружили там записки для Элвиса и Сонни, в которых одна из подружек Элвиса благодарила его за приятно проведенное время. Записки были подписаны: «Язык ящерицы». Присцилла позвонила Элвису и потребовала объяснений, его ребята долго смеялись над тем, как он выпутается из этого. Он сказал ей, что даже не подозревает, кто мог подкинуть это послание и что еще может взбрести в голову его поклонницам. Присцилла ни на минуту не поверила его объяснениям, но, так как она сама была раздираема сомнениями, они едва ли могли нормально жить вместе. Его поступки только давали ей повод.

Турне началось с Миннеаполиса. Все прошло гладко, так как ведущим был назначен Эл Дворин. Он даже не думал об этом месте, но Полковник уволил парня, который приехал с ними из Лас — Вегаса, после первого же шоу. «Я спросил: «Полковник, наше турне продлится две недели. Что мне делать с ведущим?» Он ответил: «Эл, у меня есть замена». Я сказал: «Отлично. Кто же он?» А он ответил: «Ты». Я сказал: «Я делал все, что ты мне велел: концессии, дирижер, охрана, смех, звук. Но я не могу быть ведущим. У меня голос как у спущенной канализации. Я только выставлю себя на посмешище». Он спросил: «Кто здесь главный?» Я ответил: «Ты», а он сказал: «А ты ведущий».

Джойс прилетела в Кливленд, а потом поехала с ними в Луисвилль. Там они встретились с семидесятичетырехлетним дедушкой Элвиса, Джесси, которому был оказан очень теплый прием. Она увидела большие перемены не только в Элвисе, но и в толпе людей, которые пришли приветствовать его. Он постоянно говорил ей о своей миссии, что ему дано осуществлять мечты людей. В его номере в отеле везде валялись книги и оружие, шторы были плотно задернуты так, что было темно и холодно. Он никогда не выходил теперь без своей JCC награды и значка BNDD.

Шоу становились все более популярными, после представления «2001» и песен «How Great Though Art», «Bridge Over Troubled Water», «The Impossible Dream». Его костюмы, украшения, движения только укрепляли в мысли, что он является чем — то большим, чем жизнь. Когда в конце шоу он распахивал свой плащ и стоял с протянутыми руками и закрытыми глазами, казалось, что он предлагает себя миру. По мнению зрителей, он был кем — то вроде полубога или огромной летучей мыши.

Турне закончилось первоклассными концертами в Канзасе и Солт Лэйк Сити. Все работали просто замечательно. Элвису нравился «гудящий бас» Джей Ди Самнера, хотя многие из группы думали, что он слишком явно добивается внимания звезды. Джэки Кахэйн со своими безобидными, но нудными шутками заставил все среднеамериканские семьи чувствовать себя как дома. К концу турне они заработали 128 000 долларов свыше полученного у Management III 1 миллиона долларов. После возмещения всех расходов и прочих издержек, Элвис и Полковник получили 804 000 долларов, которые были поделены 2:3 против 1:3. Для круиза по вытряхиванию денег это было более чем удачно. Полковник еще больше разочаровался в Джерри Вайнтраубе.

До следующего шоу в Лас — Вегасе заняться было нечем. Судебное дело по отцовству было почти улажено, серия анализов крови показала, что Элвис не является отцом ребенка. Он больше не видел Кэти, его бросила Барбара, которая уехала со Стивеном Маккуином (звездой ее фильма «Младший Боннер»). Он все больше и больше говорил Джойс, что он оставит Присциллу, чтобы Джойс бросила работу и переехала к нему в Грэйсленд. Раньше она не верила в серьезность его предложения, но теперь она испугалась. Она не могла больше выдерживать его частые смены настроения. Она не верила больше, что сможет спасти его, так же как и не верила, что может спасти себя.

Рождество в Грэйсленде было унылое. Однажды Элвис остался в Калифорнии до самого последнего момента, развлекаясь с друзьями, а Присцилла и другие жены ждали их дома. Теперь Присцилла задержалась с приездом и приехала с Лизой — Марией только на каникулах. Элвис, казалось, был в хорошем настроении и пошутил над своими друзьями, когда все они собрались в Сочельник за ежегодными премиями. «Все помнили, — писал Джэймс Кингсли, — что в прошлом году некоторым он подарил дорогие машины…»

«Так как Элвис собрался в этом году играть роль Санта — Клауса и у него было беспечное настроение, все собрались в его кабинетике и гостиной в ожидании подарков, а может, даже чего — то особенного».

С хитрой ухмылкой певец обернулся к своему отцу, Вернону Пресли, и спросил: «Где конверты?»

Вернон достал из кармана конверты. «Это был очень плохой год», — сказал Элвис, чей доход за 1971 год составил четыре миллиона долларов… Когда начали открывать конверты, в комнате наступила тишина. Его специальным подарком за 1971 год был 50-центовый сертификат в «Макдоналдс».

Его шутка закончилась, позже Элвис раздал настоящие подарки — конверты с деньгами для его служащих.

Некоторые гости заметили некоторую сдержанность в отношениях Элвиса и Присциллы. Но в течение следующих нескольких дней все было нормально, они смотрели в понедельник вечерний футбол и ходили в кино. Элвислюбил смотреть «Бриллианты навсегда» и «Грязный Гарри». Перед новогодним Сочельником Элвис что — то заподозрил и объявил всем, что Присцилла оставила его. Присцилла бросила его, рассказывал он всем со своей склонностью к драматизму, которая всегда привлекала внимание. Она не объяснила почему, она просто сказала, что больше не любит его. Когда Джойс приехала 8 января к нему на день рождения, то не увидела особых перемен. Он отдал ей изображение Христа и золотое кольцо и загадочно сказал, что одна фаза его жизни закончилась и начинается другая. «Я перешагнул возраст Христа, — сказал он. — Я не могу больше ждать, чтобы спланировать оставшуюся жизнь».

Плащ и баллады были отмечены на его премьере в Вегасе. Песни Марти Роббинса «You Give Me a Mountain», «The First Time Ever I Saw Your Face» и Микки Ньюбери «An American Trilogy» были новыми в его программе. Баллада Роббинсона, о человеке, которого не только оставила жена, но и забрала у него «единственную причину, чтобы жить», их маленького сына. Человек кричит: «На этот раз, Господи, ты дал мне гору», с ним всегда ассоциировали Элвиса, так как он очень страстно пел эту песню. «An American Trilogy», наоборот, настаивала на национальном примирении и соединяла в себе «Dixie», «The Battle Hymn of the Republic» и «All My Trials». Большинство зрителей отметили, что на сцене стало меньше болтовни и всякой ерунды.

После завершения всех концертов все вернулось на свои места. Опять начались дикие шутки и розыгрыши. Джойс в последний раз приехала в Вегас и, несмотря на отсутствие каких бы то ни было иллюзий, была шокирована. Она находилась в женской комнате вместе с парой девиц, которые, думая, что она такая же, как они, хвастались, что они вдвоем были с Элвисом. Когда она спросила об этом Элвиса, он просто засмеялся над ее реакцией. «Дорогая, я никогда не прикасался к тем девицам… Две занимались любовью, а я просто смотрел… Просто невинное развлечение». Перед тем как уехать, она снова попыталась поговорить с ним о наркотиках, но так и не смогла понять его. Люди слушали его, сказал он ей, потому что «я знаю, что им нужно, чего они хотят. Как тебе. Ты должна меня больше слушать… Я знаю, что хорошо для тебя, детка. Когда — нибудь они все услышат».

«В нас всех есть божество, Джойс, — отложив книгу в сторону. — Просто некоторые больше это понимают».

«Я сделала решительный шаг: «Элвис, но если мы все Боги или в нас есть это «божество», зачем нам нужны наркотики?»

«Тишина — это отдых для души. Это свято и необходимо для рождения новых мыслей. Вот для чего мои таблетки… чтобы стать намного ближе к этой тишине».

Она уехала на следующее утро, пока он спал, подумав: «Как же глупо все закончилось».

Присцилла присутствовала только на премьере шоу. Ее отсутствие в последующие дни дало много тем для сплетен, но никто точно не знал, расстались они или нет. Когда она вернулась в конце месяца, то решилась рассказать ему все, хотя Джоанна просила ее не делать этого. Его реакция, как потом написала в своих мемуарах и рассказывала Присцилла, была похожа на несдержанную ярость, которую она видела во время их женитьбы, но не в таком виде. Она писала: «Он схватил меня и изнасиловал, а потом сказал: «Вот так настоящий мужчина любит свою женщину».

Присцилла и Джоанна уехали, ни с кем не попрощавшись, на следующее утро. Когда они встретились в холле, Джоанна не знала, сказала она Элвису или нет. «Я спросила: «Ты сказала?», она ответила: «Да». Я сказала: «Ты не могла». Я вообще не могу понять, как она решилась на это. Когда мы вернулись в Лос — Анджелес, в шесть утра мне позвонил Джо, он был возбужден. Он спросил: «Это правда, про Майка Стоуна?» Он не знал. Они даже поспорили с Редом Уэстом на сто долларов, так как Ред сказал: «Я знал, что мы не можем доверять этой пустышке (Майку Стоуну)». А Джо ответил: «Нет, Элвис все это выдумал, он должен извиниться пред ней, так как никогда не был хорошим мужем». Поэтому он позвонил мне и очень разозлился. Но я сказала ему: «Если бы ты оглянулся, то все бы понял».

Глава 13 НА ГАСТРОЛЯХ

(март 1972 — январь 1973)

Через месяц после завершения концертов в Лас — Вегасе он вернулся в студию, но на этот раз не в Нэшвилл. Наоборот, Фелтон приехал в Лос — Анджелес. Он был изнурен болезнью почек, ему нужна была срочная трансплантация. У Элвиса были съемки репетиции для предстоящих гастролей. Через шесть дней, 30 марта должны были начаться гастроли. Это был документальный фильм, который снимала компания MGM. Рабочее название фильма совпадало с названием нового альбома (Standing Room Only). На этот раз Полковник добился, чтобы в контракте было официально указано, что Элвис получит 2/3 гонорара, а Полковник — 1/3, что Management III больше не будет их единственным промоутером. Он убедил RCA выступить их промоутером как RCA Record Tours, таким образом сократив влияние Джерри Вайнтрауба, теперь у Полковника было все под контролем.

У Элвиса было странное даже для него настроение. Он много думал о том, почему Присцилла бросила его после всего, что он сделал, чтобы управлять ею. Многие думали, что она унизила его, уйдя с человеком, которого он знал и которым восхищался. Он продолжал слушать этот проклятый альбом Чарльза Бойера «Where Does Love Go?» снова и снова, как будто мог получить ответ на вопрос, сводивший его с ума. Целью сессии было найти новый хит. Последняя песня «Until It's Time for Your to Go» была пятой в тридцатке «с треском провалившихся хитов». Фелтон возлагал большие надежды на эту сессию, он даже нашел новую песню — молодого автора Денниса Линда «Burning Love». Это была современная версия рок — н–ролла.

Но вскоре Фелтон понял, что у Элвиса не было настроения для рок — н–ролла. Поэтому они начали сессию с песни, которую написал Ред. Он принес ее Элвису, так как знал, что она ему понравится. Песня называлась «Separate Ways». Все, что Ред должен был переделать, чтобы Элвис был удовлетворен, так это заменить маленького мальчика, страдающего от развода родителей, на маленькую девочку.

Другая песня, которую он выбрал, была песня Криса Кристофферсона «For the Good Times». Несмотря на присутствие в студии банды Элвиса, не было никаких шуток, которые могли бы потрясти новичков. Для бас — гитариста Эмори Горди, который заменил Джерри Скиффа, это было странно и совсем не то, о чем ему рассказывали его коллеги из Нэшвилла. Элвис действительно сконцентрировался только на спектакле.

По мнению Фелтона, все шло хорошо, но он видел апатию там, где Горди видел профессионализм, он видел депрессию. Первое время никто не мог достучаться до Элвиса. Фелтон полагал, что Элвис в любое время захочет прервать запись. Но проблема была в том, что он не хотел прерывать запись. Он пытался превзойти себя. Это не был вопрос об его готовности к работе. Просто они никак не могли достичь того, чего добивались, и Фелтон никак не мог встряхнуть Элвиса.

На второй вечер Фелтон нашел выход, но он не был уверен, что Элвис сделает это только затем, чтобы угодить своему продюсеру. С поддержкой Джо Эспозито и Джерри Шиллинга, а также Чарли, который барабанил на акустической гитаре, они добились приемлемой энергичной версии «Burning Love». Но это было сделано наспех, и все поняли, что сердца Элвиса нет с ними. Они продолжали работать до четырех часов утра, но записали только одну песню. На следующий день они записали еще две песни: «Always On Му Mind» и «Suspicious Minds».

Съемки репетиции в студии несколько оживили обстановку. Он спел новые песни, а также много старых, закончил он религиозными песнями, чем окончательно сразил киношников. Религиозная музыка, отвечал Элвис на их расспросы, помогла ему вырасти, но она является такой же частью музыкального ландшафта, как Марио Ланца и Метрополитен Опера. Музыкального ландшафта, который продлевает границы времени а пространства, и успокаивает сознание. Часто после шоу Элвис и The Stamps собирались вместе и пели такие песни. Он знал Джея Ди с тех пор как он впервые приехал в Мемфис со своей группой The Blackwood Brothers, «я был большим поклонником духовной музыки». Совершенно серьезно киношники сказали, что в группе царят особые отношения. «Я думаю, это потому, что мы постоянно наслаждаемся этой музыкой, — ответил Элвис. — Мы делаем два шоу за вечер в течение четырех недель, но мы никогда не позволяем им состариться. Каждый раз мы делаем все как будто впервые, — это один из наших секретов».

Боб Абель и Пьер Адидж, которые снимали фильм, совсем не знали его с этой стороны. Когда вице — президент MGM Джэк Хэйли предложил им этот проект, они уже занимались фильмом о ностальгии по рок — н–роллу для Columbia («Let the Good Titties» c участием Чака Берри, Литтл Ричарда, Фэтс Домино, Билла Хэйли и Бо Диддли). До этого они ездили в турне с Джо Коккером и снимали фильм о поколении Вудстока. Абель не хотел браться за новое турне, он был счастлив, что им удалось вырваться из войны. Но Пьер Адидж настоял, что они не должны упускать такую возможность; в конце концов, они должны поехать в Вегас на шоу Элвиса.

Боб Абель и Пьер Адидж до этого занимались разными сторонами кино. Им обоим было по тридцать лет. Абель закончил UCLA по классу кино у Колипа Янга вместе с Френсисом Фордом Коппола и Кэррол Баллард. Потом он был учеником Дэвида Волпера, который снимал документальные фильмы. Но Абель всегда интересовался музыкой, новыми технологиями, которые тогда начинали входить в моду. Адидж, такой же хладнокровный и спокойный человек, каким говорливым был Абель, был первопроходцем в звукозаписи. Его партнер, Джим Уэб, прославился после своей работы в фильме Роберта Олтмена M.A.S.H. В 1969 году они организовали Ассоциацию кино, которая должна была снимать музыкальные документальные фильмы.

Им не понравилось шоу, которое они увидели в Вегасе, и они ужаснулись, увидев за кулисами разжиревшего Элвиса. Но в то же время они были очарованы. Элвис сначала подумал, что они уже начали работать над проектом. Но когда понял, что нет, то заманил их, сказав, что он очень рад гостям из внешнего мира и сделает все, чтобы продлить их визит. «Я хочу снять настоящего Элвиса, — сказал серьезно Абель. — Но вы должны быть откровенны со мной. Если я почувствую, что вы позируете, я просто выключу камеру. Тогда MGM потеряет много денег». — «Мне нравится ваша откровенность, — сказал Элвис. — Когда мы начинаем?»

Их встреча с Полковником Паркером через неделю была простой формальностью. Пока Абель нанял команду и пытался организовать все для съемок, Пьер отправился вместе с Полковником посмотреть место съемок. Когда они снова встретились на репетиции, они поняли, что, несмотря на всю их приверженность идеалам жизненного кино, они должны осторожно освещать Элвиса, чтобы скрыть его неестественную бледность и полноту. Это было не потому, что он на самом деле был такой полный, это меньше всего беспокоило Абеля. Он увидел в Элвисе те же черты наркомана, что и у своего партнера. Он никогда не сомневался, что Элвис прошел через это, как многие в его мире, и ему было искренне жаль его.

«Он невероятно понятливый и смышленый, он может по глазам узнать человека и заглянуть ему в душу. Он очень хорошо ко мне относился. Я думаю, что он читал меня. Он знал, что может переключиться с одной темы на другую, и пока эта тема была частью его, это было хорошо для меня. Правда была правдой. Но я думаю, была часть его, которая чувствовала пустоту, что он был никем. Я приходил на репетиции, стараясь понять его. Я видел, что все эти музыканты, телохранители и льстецы вокруг него, все эти ребята в течение семнадцати лет рассказывают все те же истории и шутки. Что это за жизнь? Должен ли я снимать ее? И если я сниму, должен ли я показывать это более одного раза, чтобы поставить точку?»

Первой остановкой был Буффало, только что оправившийся от долгой тяжелой зимы. Идея Абеля была заснять выступление на маленькую видеокамеру потом улететь обратно в Калифорнию и за день или два обработать фильм. А потом присоединиться с командой в Вирджинии. И хотя Абель думал, что он уже увидел все, что можно было увидеть, во время гастролей Mad Dogs and Englishmen, рев толпы, желание увидеть своего кумира создавали ощущение энергии и спонтанности, которого он не испытывал до этого. В Голливуде он перевел пленку на три четверти дюйма, и кадр за кадром изучал структуру и хореографию шоу, создавая копию целого концерта.

Когда через четыре дня он присоединился к шоу в Хэмптон — Роуд, магия рассеялась. Все, что раньше казалось свежим, сейчас было отрепетировано. Там было одиннадцать камер в сложной установке, все звуковые источники были направлены на деку, на которой создавалась звуковая дорожка. Камеры работали по гибкому графику так, что никогда не было полной остановки. Со всем легким оборудованием они могли двигаться и снимать так, как Деннис Сандерс и не мог предположить. Огромная разница между двумя документальными фильмами заключалась в том, что Абель и Адидж верили в романтических героев; для них Элвис был народным героем.

Следующий вечер они снимали в Ричмонде, а потом Абель вернулся в Калифорнию, а Пьер остался, чтобы просмотреть отснятый материал. После того как он присоединился к гастролям в Северной Каролине, он показал Полковнику кое — что из отснятого материала. До этого Полковник следил за ними с беспокойством, он боялся, что «если мы молодые, то не знаем, что делаем. Теперь он дал нам карт — бланш. Он сказал, что благословляет нас. Мы сказали, что нам нужно больше свободы. А он ответил, что если нам нужно, то он не возражает. Он произнес длинную речь о том, как многие наплевали на Элвиса в прошлом и только он заботился о нем. Он рассказал нам историю о том, как люди сначала заплатили за то, чтобы попасть на карнавал, а потом заплатили, чтобы оттуда выбраться (когда дождь размыл поле, на котором стоял тент, он раздобыл осла, чтобы посетители могли выбраться). Он сказал: «Никогда не пытайтесь меня обдурить, или окажетесь по уши в дерьме». И закончил: «Идите и сделайте самый лучший фильм об Элвисе». И он отшвырнул свою трость».

Ни одно из последующих шоу не было таким же удачным, как первое. Они закончили в Техасе. За две недели съемок они получили четыре концерта. У них было много материала, из которого можно было выбирать. Для Абеля, однако, это была команда Пьера, захватившая определяющие моменты фильма. Элвис, сидящий в лимузине после шоу в Джексонвилле, Флорида, с полотенцем на голове. Он измучен и говорит невпопад о концерте и о том, что приходит ему на ум. «Жаркое время во Флориде», — говорит он и поет строчку «Дождливая ночь в Джорджии». Еще один момент в конце фильма, когда Элвис смотрит в машине в окно. Он где — то далеко, на его лице все то же выражение мечтательности, что и на фотографии 1956 года. Режиссеры использовали это, чтобы показать его отрешенность. Это маленькое «частное» откровение, как назвал это Абель, но еще большим откровением было то, как Элвис секретничает со своими друзьями.

Чтобы закончить фильм так, как они хотели (вскоре они переименуют его «Элвис на гастролях»), Абель и Адидж знали, что им нужно что — то особенное, за что они сражались несколько месяцев, интервью с Элвисом, которое, как клей, соединило бы все части картины. Полковник не помог им с этим. Это было разоблачение, против которого он был всю свою административную жизнь; если бы они получили разрешение Элвиса, он был бы не против, но они стояли на своем, пожал он плечами, намекая на то, что без него не было бы Элвиса.

Однако он не взял в расчет Джерри Шиллинга. Он работал ассистентом редактора у Абеля и Адиджа с тех пор, как они вернулись в Голливуд, и мог оценивать материал. Элвису сначала не понравилось, что он работает с ними; фактически они сами все время подозревали друг друга. Наконец Джерри, который увидел долгожданную возможность продвинуться после затянувшегося ученичества на «Парамаунте», ухитрился убедить Cinema Assosiates в своем исключительно искреннем желании работать над фильмом Let The Good Times Roll Элвис, знавший о преданности Джерри, был уверен, что его участие в редакционном процессе не позволит фильму отклониться от намеченного курса. Абель и Адидж, которые теперь были убеждены в честности и искренности Джерри, видели его участие как возможность повлиять на Элвиса.

Вот как это сработало. Джерри убедил Элвиса позволить киношникам использовать некоторые ранее известные его кадры (Полковник всегда был против этого, объясняя, что ты продаешь свое настоящее, а не прошлое). Интервью получило много откликов.

Элвис приехал в студию MGM еще бледнее и полнее, чем был во время гастролей. Он извинился, что не мог договориться с ними раньше — намечались следующие гастроли, он был занят домашними проблемами, связанными с разводом, и девушка, с которой он выходил в свет, недавно погибла в автомобильной аварии. Он сел на стул в привычной гримерке, где он создал столько картин. Его интервьюеры сидели напротив. Как заметил Абель, присутствовали несколько ребят из команды Элвиса. Они мрачно наблюдали за происходящим, но он, казалось, не замечает их всех, кроме Джерри, который возвышался по правую руку Абеля на режиссерском стуле.

Они начали с его комментариев по нескольким старым фотографиям. Голос теплый, чуть взволнованный, вы ощущаете то же, что и его зрители вначале, что нет никакой преграды между вами. Рассказывая о своем шоу в «Овертон парк», он сказал, что сначала его удивила реакция толпы. «Первое появление на сцене перед зрителями до смерти напугало меня. Я не знал, что творил». Он сказал: «Я работаю только для зала, не важно сколько их: шесть или шесть тысяч; они получают от меня вдохновение». «А если это не срабатывает?» — спросил Пьер. «Тогда я меняю репертуар. Я буду работать всю ночь, но я разберусь, в чем проблема. Потому что это очень важно».

Он все так же волновался перед каждым спектаклем, он никогда не приезжал слишком рано и того же требовал от своих музыкантов. Однажды во время выступления в Вегасе он услышал, что двое музыкантов в оркестре разговаривают о чем — то своем; «Те парни читали журнал «Лучшие дома и сады» или что — то вроде этого, они исполняли свои партии, и снова начинали: «Знаешь, я, наверное, построю это патио». Тогда я сказал: «Я не хочу петь эту песню, давайте сыграем что — нибудь другое». Они должны быстро ориентироваться в своих нотах; они должны наблюдать за мной».

Он рассказывал о шоу, как он воплощает в них все, о чем он мечтал с детства, с тех пор как каждое воскресенье ходил в «Овертон парк» слушать игру Memphis Symphony. Он рассказывал о пении, о том, что «впервые понял, что может петь, в два года», что позже «люди приходили со всей округи, чтобы послушать меня», но в школе до одиннадцатого класса «никто не знал, что я пою». «Я не был популярен в школе. Я никогда ни с кем не встречался. Единственное, чего мне не хватало, это музыки. Тогда меня включили в шоу талантов. Поразительно, каким популярным я стал в школе после этого». Что думал его отец о том, что Элвис собирается зарабатывать на жизнь игрой на гитаре? Это спросил Джерри, побуждая рассказать его одну из старых семейных историй. «Мой отец видел многих людей, которые играли на гитаре и не работали, поэтому он сказал; «Ты должен сам решить, быть тебе электриком или музыкантом. Я никогда не видел стоящего музыканта». Смеясь, Элвис сказал: «Забавно, когда я ему напоминаю об этом, он смеется и смущается, если я говорю это перед кем — то».

Они обсудили еще что — то, Элвис рассказал несколько избитых историй об армии и юности, но он не был заинтересован, пока разговор не коснулся клипов. «Это была работа, — сказал он кротко в начале. — Я должен был приходить в определенное время утром и отрабатывать определенное количество часов, вот как я это рассматривал».

Время шло, и фотография сменялась фотографией: «Мне было интересно, до тех пор, пока я не заболел. У меня поднялась температура, со мной что — то творилось… я не мог понять что именно. Я даже не мог окончательно утвердить сценарий, не мог сказать вам, что это плохо для меня… Я не думаю, что кто — то намеренно хотел навредить мне. Просто у Голливуда было ошибочное представление обо мне, я знал об этом и ничего не мог сказать или сделать… Я никогда не был равнодушным. Меня все это очень волновало, я должен был что — то изменить. Что я и сделал».

Боб Абель попытался сменить тему, но Джерри вернул его к тому, о чем он действительно хотел поговорить. «Я думал, они дадут мне шанс показать свои возможности, но ничего не изменилось, и я был обескуражен. Они могли заплатить мне все деньги мира, но я не почувствовал бы удовлетворения».

«Но вы все же продолжали, вы пересилили себя», — сказал Пьер.

«Я должен, должен».

Это был любопытный момент. Никто не был назван — он искренне полагал, что в этом не было ничьей вины. Но это было так, как будто он на минуту задумался о своей карьере, рассматривая её как цепь проступков, которые он никогда не контролировал, с такой горечью, с какой он никогда не говорил (по договоренности это не вошло в фильм). «Я принимал это, пока мог, — сказал Элвис. — И физически и эмоционально». Потом, когда он появился, чтобы узнать, что он говорил, он попытался исправиться: «Не все клипы были такими уж плохими. В промежутке я сделал кое — что, что понравилось людям, чисто развлекательного характера… на телевидении это прошло замечательно». Но опять забывшись, он обругал Стива Аллена, который шестнадцать лет назад унизил его на телевидении, заставив нацепить цилиндр и хвост и петь для собаки. Это был юмор Стива Аллена. «Для меня это было так же забавно, как костыль».

Это было самое странное представление, сорок минут сдержанности и вспышка эмоций, когда он дошел до дверей. Трудно сказать, как Полковник оценил этот спектакль. В многовековой традиции карнавалов никогда ничего не разоблачалось, маски никогда не снимались — и Абель и Адидас никогда по — настоящему не знали человека, с которым они разговаривали, просто одна маска сменилась на другую. Но все же одна сокровенная тайна была выдана, та самая, о которой догадалась Марион Кейскер, когда восемнадцатилетний Элвис впервые вошел в студию «Сан». «Он был как зеркало», — заметила ассистентка Сэма Филлипса. «Что бы вы ни искали, вы могли найти это в нем. Он никогда не лгал или делал что — то злонамеренно. Он был сложностью самого простого».

Двенадцатидневные июньские гастроли доказали две вещи. Первая — достоинство команды в дороге. Сейчас их было семьдесят или семьдесят пять человек, включая техников, грузчиков, оркестрантов и т. д. Они летели на трех арендованных самолетах с двумя комплектами полных сценических декораций. Они даже покорили Нью — Йорк, начав гастроли с четырех шоу в Madison Square Garden. Им был оказан прием сверх всех ожиданий Полковника, RCA или кого — то еще.

Элвис никогда до этого не играл в Нью — Йорке. После всех насмешек, которые исходили оттуда в начале его карьеры, он и Полковник по вполне понятным причинам не хотели подвергать себя дальнейшему унижению. Кроме того, стоимость здания, стоимость промоушена и все другие цены в Нью — Йорке были намного выше, чем где — либо. Но теперь концерты прошли с размахом, и это выглядело как вызов. Полковник добавил к этому выпуск альбома после последнего концерта. Как он сказал, чтобы не допустить пиратских записей.

Риск доказал почти безоговорочный успех. Все концерты прошли с аншлагами, почти за три дня они заработали 730 000 долларов. Они также очаровали прессу, в пятницу вечером на пресс — конференции Полковник представил всем Элвиса.

Как он думает, почему ему удалось продержаться дольше, чем другим музыкантам его поколения? «Я принимаю витамин Е, — сказал он быстро, и все засмеялись. — Это была шутка, вы меня смутили… Просто я наслаждаюсь своей работой. Мне нравится то, что я делаю». Что с его имиджем скромного деревенского паренька? Элвис, казалось, был поставлен в тупик. «Я не знаю, что заставляет их так говорить», — сказал он с растерянностью, потом встал и распахнул свой голубой пиджак с клетчатой подкладкой, чтобы продемонстрировать золотой пояс. «Элвис, — спросил один репортер, — вы удовлетворены имиджем, который закрепился за вами?» «Ну, имидж и сам человек — это две разные вещи, — сказал он и, предвидя следующий вопрос, продолжил: — Очень трудно жить, придерживаясь имиджа». Слева сидел его отец, а справа Полковник. Вернона спросили, как он отреагировал на популярность своего ребенка. «Трудно сказать, — ответил он. — Все это произошло так быстро, просто бум, успех, и все». Сожалеет ли отец о чем — нибудь? «Нет, нет, я всем доволен. Правда». «Шутки в сторону, — сказал серьезно Элвис, — да, это произошло быстро. Мы должны были уладить много вопросов».

Единственный неприятный инцидент произошел в первый вечер, когда публика освистала Джекки Кахэйна. Но когда Эл Дворин представил его как близкого друга Элвиса и сказал, что они работают «как семья», публика приняла его. Пресса раздирала Элвиса, только The New York Times выпустила три статьи о шоу с заголовком Криса Чейза: «Как принц с другой планеты». В определенный момент появляется особый чемпион, Джо Луис, Жозе Капабланка, Джо Димаджио, который привлекает внимание не к тому, что он делает, а к тому, как он это делает. Когда Димаджио играет в бейсбол, его грация только подчеркивает игру. В пятницу вечером в Madison Square Garden Элвис продемонстрировал то же самое. Он стоял в конце с распростертыми объятиями, «как будто огромные золотые часы дали ему крылья, чемпионом, единственным в своем классе».

В конце гастролей Элвис на месяц вернулся в Мемфис. Более всего он хотел найти себе новую подружку. В Лос — Анджелесе он встречался с танцовщицей Сандрой Занкан и подарил ей белую спортивную машину и кольцо с рубином. В Мемфисе была танцовщица, которой он тоже делал дорогие подарки. Было много других девушек, но ни для кого не было секретом, что он озабочен отсутствием Присциллы.

6 июля в кинотеатре Мемфиса он встретил Линду Томпсон. Ей было двадцать два, в прошлом она была Мисс Мемфис, а теперь — Мисс Теннесси. Ее пригласил Билл Браудер, представитель местного отделения RCA, потому что подумал, что она может заинтересовать Элвиса. Линда была веселой и смышленой, но она сомневалась в себе и на всякий случай взяла с собой подругу Дженни Лемэй (Мисс Род — Айленд). Но в кино все встало на свои места: Джордж Кляйн, у которого она часто появлялась в телевизионном шоу, убедился, что ей было хорошо, а Элвис вел себя как истинный джентльмен. Ее позабавило то, как он попытался взять ее под руку, но он поспешно уверил ее в том, что не женат и почти разведен с января. Когда она сказала: «Мне очень жаль, но я бы тебя предупредила, что не стоит жениться на девушке из Мемфиса», он расхохотался.

Она вернулась домой только в четыре утра, и ее тетя, у которой она проводила лето, потребовала подробностей. «Моя тетя Бетти была большой поклонницей Элвиса и примерно одного с ним возраста. Она спросила: «Ну?» — и я ответила: «Мы встретились…», а Дженни сказала: «Она ему понравилась. Они целовались, он держал ее под руку. Он хочет встречаться с ней». И тут тетя начала: «Элвис! О Боже! Вы серьезно?!» Тут зазвонил телефон, она сказала: «Кто это может быть?» Это был Элвис. Он спросил: «Могу я поговорить с Линдой?», она ответила: «Конечно, одну минуту», и, воскликнув: «О Боже!», она обняла телефон. Я подошла к телефону, его речь была невнятная, и я подумала: «Но он ничего не пил в кино, наверное, он пришел домой и выпил». Я была невежественна во многих вопросах. Я ничего не знала о наркотиках. Я спросила: «Ты спишь? Ты действительно спишь?» — а он ответил: «Да, очень устал». Я не поняла его. Он говорил: «Я так счастлив, что мы встретились сегодня. Где же ты была всю мою жизнь? Я должен быть рядом с тобой. Я не могу поверить, что не знал тебя раньше. Я собираюсь…» «Но… — я заметила тете Бетти, — я думаю, что он все — таки пьян».

На следующий вечер она опять пошла в кино, а потом в Грэйсленд. Утром они с родственниками собирались поехать на каникулы в Алабаму, но она все равно ушла. Она согласилась подняться с Элвисом в его спальню. Дженни предупреждала: «Не ходи, будь осторожна!» «Она думала, что он способен на убийство, но я поднялась с ним и мы просто читали. Мы целовались и читали Библию, это было просто великолепно. Мы как будто знали друг друга всю жизнь. Когда я вернулась домой, тетя собиралась. «Дорогая, где ты была, мы уезжаем через час». По пути в Алабаму мы слушали записи Элвиса. Я сказала: «Как вы думаете, услышу ли я его снова?»

Она уехала на три недели, даже не позвонив ему. В это время Элвис познакомился и начал встречаться с Сибилл Шепард, еще одной королевой красоты Мемфиса. Она только что закончила сниматься и отдыхала со своим постоянным другом, режиссером Питером Богдановичем. Элвис поддерживал отношения с Сандрой Занкан, но никак не мог забыть Линду. Когда она вернулась из Алабамы, телефон уже звонил. Это Джо звонил из Лос — Анджелеса; они пытались найти ее, с тех пор как она уехала.

Тогда Элвис подошел к телефону и спросил: «Как ты думаешь, кто я? Я думал, что это было начало чего — то замечательного, а ты просто взяла и исчезла на три недели». «Я думаю, это действительно задело его». Он захотел, чтобы она поехала с ним в Лас — Вегас, где менее чем через неделю у него были выступления. Она никогда не колебалась. И хотя она по — прежнему оставалась девственницей и придерживалась строгих католических убеждений, выбора не было. «Я переехала в штат Мемфис четыре года назад и работала дублершей в театре. Но мне не хотелось возвращаться. Я думала о том, чтобы уехать в Лос — Анджелес и заняться карьерой актрисы, или на время стать стюардессой, или поехать в Нью — Йорк и стать моделью. Я была готова путешествовать по миру и делать то, что мне нравится. Потом я встретила Прекрасного Принца, и он все решил за меня».

На следующий день она вылетела в Лос — Анджелес, а оттуда вместе с Элвисом в Вегас, где у него начались репетиции предстоящих шоу. В своей школьной одежде она чувствовала себя неловко. Она не могла поверить, как все были милы с ней; не могла поверить в роскошь, которая ее окружала. Однако в первую же ночь она поняла, что здесь что — то не так, то же «странное опьянение», которое она слышала раньше, снова появилось в его голосе. Раньше вечером она заметила баночки с таблетками на тумбочке у кровати. Она спросила, не болен ли он, а он ответил, что это просто небольшая простуда. Потом у них был романтический ужин, он был таким любящим и нежным, но «потом, когда мы стояли и разговаривали на улице, мне показалось, что он покачивается, и его речь опять стала невнятной. Я спросила: «С тобой все в порядке?» А он ответил: «Все в порядке, дорогая. Я просто принял снотворное». Я спросила: «Ты принимаешь снотворное?» Он сказал: «Да, у меня с детства проблемы со сном». Я подумала, что это странно. Как бы я хотела быть тогда более земной и разумной. Но я все принимала и не осознавала всю величину проблемы».

Линда нравилась всем. Хотя она не была единственной девушкой, кто приехал в Лас — Вегас тем летом (пока ее не было, приезжали Сибилл Шепард и Сандра Занкан), к концу выступлений он сделал выбор. Она любила смеяться, она была освежающе естественна, она приспособилась к его стилю жизни. Как она сама о себе сказала: «Была слишком молода и слишком неопытна, чтобы принимать жестокость жизни. Я была очень счастлива с ним, я была счастлива разделять с ним жизнь». Она изменила режим сна, поменяла местами день и ночь, по — детски болтала с ним, заставляла смеяться над своими гримасами. Она стала «жизнелюбом», если назвать это термином, которым парни описывали себя. Было ясно, что на какое — то время он останется с ней.

Между тем на 26 июля был назначен официальный развод с Присциллой. Она вернулась в Грэйсленд за неделю, чтобы упаковать свои вещи и проститься с бабушкой, хотя она поклялась, что будет поддерживать связь. В конце июля Рона Барретт написала в своей колонке, что «Присцилла очень хочет вернуть себе свободу побыстрее. Причиной является эксперт по карате Майк Стоун, с которым она несколько раз была замечена. Они вместе обедали в публичных местах». А заголовок The Sunday Tribune от 30 июля гласил: «Человек с черным поясом по карате разъединил супругов Пресли». Элвис получал донесения, что ее заставали со Стоуном на разных турнирах, они смеялись, иногда даже вместе выступали в программах. И во всем этом скользил открытый упрек ее прошлой жизни. 18 августа было объявлено, что дело о разводе будет слушаться в Santa Monica Superior Court. Условия соглашения были таковы: 100 000 долларов единовременного платежа (50 000 долларов вперед), плюс 1000 долларов за каждый месяц супружества и 500 долларов алиментов на ребенка — не были заявлены, но о них договорились на совместной встрече с адвокатом Элвиса Эдом Хуктраттеном. Адвокат посоветовал отдать Присцилле все, что она требует. Общее состояние Элвиса обострялось в связи с участившимися визитами к врачам во время выступлений в Вегасе. Раньше он обращался к медикаментам перед каждым шоу и после него и перед тем, как лечь спать. Теперь же он принимал пилюли по пять раз в день, последствия этого и заметила Линда. Это было первое размещение после нового договора с «Хилтоном», который не только повысил гонорар Элвиса до 130 000 долларов в неделю (начиная с 1974 года — 150 000 долларов со всеми предыдущими обязательствами), но и определил гонорар Полковника — 50 000 долларов за рекламу по стране. Полковник добился этого, намекая, что поменяет «Хилтон» на MGM Grand под руководством Кирка Керкориана. А в предыдущем марте он прямо пригрозил, что закроет свои офисы, так как ни он, ни его клиенты не удовлетворены в достаточной степени. Тем временем Элвис выступал очень удачно, хотя некоторые зрители отметили его несколько угрюмый вид, гораздо меньшее взаимодействие с аудиторией, чем обычно, и сильный акцент на песнях о сердечной боли и потерях. Поклонники испытывали смешанные чувства, они волновались за Элвиса, а Роберт Хилбуен написал в The Los Angeles Times, что в шоу было использовано «только 60 % музыкального потенциала Элвиса Пресли», хотя оно было гораздо лучше, чем январское.

4 сентября, в последний день выступлений, Полковник собрал пресс — конференцию, чтобы официально объявить о дате и месте предстоящего события, о котором начали говорить с июля. Это была трансляция через спутник телевидением NBC концерта с Гавайских островов, который будут смотреть 1,5 миллиарда людей во всем мире (это было названо «Привет с Гавайев»), Вместе с новым президентом RCA Элвис отвечал на вопросы репортеров о предстоящем проекте. Присутствие президента RCA было не случайным. Фактически RCA была не только звукозаписывающей компанией, но и продюсером шоу как RCA Record Tours. Таким образом Полковник одним удачным ходом отделался от Джерри Вайнтрауба и Management III с помощью RCA Record Tours. Компания не только «представляла» особое телевидение (это означало, что они получили бы 1 миллион долларов от NBC, из которого 100 000 долларов получит RCA, а 900 000 долларов поделят Полковник и Элвис), но и заключила новый договор с Полковником и Элвисом, что компания будет являться эксклюзивным промоутером всех пятидесяти концертов Элвиса и гарантирует 4 миллиона долларов и 250 000 долларов премиальных за последующие пятнадцать месяцев.

Несмотря на то, что Полковник во все вмешивался, они были партнерами. Полковник не переставал жаловаться, его постоянно что — то не устраивало. Когда количество продаж стало падать, он обвинил компанию в некомпетентности, а когда это не подействовало, он поднял вопрос «многочисленных устных договоров», оставляя без внимания обязательства RCA перед другими артистами и используя свое привилегированное положение. Возможно, «новички» в RCA считали возможным несоблюдение этих договоров, если бы Элвис и Полковник постоянно нарушали контракт. В августе с двумя хитами в чартах Полковник увеличил свои требования (сингл «Burning Love», который Элвис так не хотел записывать, впервые с 1970 года стал платиновым, а запись Элвиса в Madison Square Garden была признана золотой еще в начале гастролей в Лас — Вегасе). Он знал, где RCA при учете спрятала доверенные ей 600 000 долларов, и сообщил об этом на второй августовской встрече; он и только он удерживал Вернона от принятия более жестких решений, выбирая, что ему сказать, а что — нет; поэтому он ожидал получить хотя бы 500 000 долларов из 600 000 долларов, чтобы разоблачить их при выплате следующего авторского гонорара.

Это была ситуация, в которой RCA являлась его полноценным партнером. Как руководители студии Hollywood перед ними, руководители компании были не столько запуганы, сколько сбиты Полковником с толку. Они не могли понять, что им движет. В кулуарах они обсуждали тот же вопрос, что Хэл Уоллис и Джо Хазен спустя годы: как может быть, чтобы этот клоун, которому они готовы были преподать уроки изысканности и хороших манер, всегда ведет себя так, как будто у него на руках все карты, даже если они были на четыре очка? Мэла Илбермана, главного финансиста RCA, самого практичного бизнесмена, которого только можно было найти, было не так — то легко запугать. Но в арсенале Полковника было много оружия, трудно сказать как именно, но он «достал» и Мэла.

Тем временем Элвис отвечал на вопросы на пресс — конференции, сидя, ссутулившись, на стуле, в белом костюме с высоким воротником. Он выглядел скучающим и выдавливал из себя ответы типа: «Это очень трудно понять. В пятнадцать лет очень трудно понять, что происходит… Это сложно понять, но «живой» концерт — моя самая любимая часть бизнеса». Полковник же просто захлебывался от восторга, что его долгожданная мечта наконец — то осуществится. Он вынашивал эту идею с тех пор, как передавали прямую трансляцию приезда президента Никсона в феврале в Китай. Он должен был уговорить Элвиса и заполучить Тома Сарноффа с NBC. 18 ноября должны были начаться гастроли, но Джим Обри попросил отложить передачу, так как MGM планировала запустить в кинотеатры фильм «Элвис на гастролях». Со своим обычным инстинктом, что нужно ко всему приспосабливаться. Полковник принял тактическое решение — уступить, снисходительно согласившись с Обри. Он оставил в ноябре концерты в Гонолулу, но изменил свой план еще масштабнее, решив сделать единственное шоу в январе с целью охватить весь мир и его жителей.

Размах и амбициозность еще больше возросли, когда Полковник начал разрабатывать детали проекта. Через две недели после пресс — конференции в Вегасе он получил письмо от репортера «Honolulu Advertiser» Эдди Шермана. Он прочитал в новостях, что пропуском на концерт будут являться не билеты определенной стоимости, а добровольные пожертвования, которые пойдут на благотворительность. Элвис и Полковник немедленно сделали первый взнос в виде чека на 1000 долларов. В своем письме Шерман предложил сделать пожертвования для Фонда Кью Ли по борьбе с раком. В конце концов, Элвис и Полковник столько сделали для Гавайев, когда одиннадцать лет назад пожертвовали свои достижения U. S. S. Arizona Memorial Это была хорошая возможность продолжить начатое исследование рака с помощью собранных денег, во имя любимого гавайскою музыканта. В 1966 году, в год смерти Ли, Элвис исполнил одну из его знаменитых песен «I'll Remember You», и до сих пор он представлял ее на концертах.

После трех ноябрьских концертов Полковник собрал еще одну пресс — конференцию, где сообщил о решении пожертвовать деньги Фонду Кью Ли. Вместе с Рокко Лангистера он установил 25 000 долларов как цель, но в конце пообещал удвоить эту сумму.

«Элвис постепенно заразился этой идеей. Эта мысль полностью захватила его, и, когда он встретился с Биллом Белю для разработки костюма, он пожелал что — то особенное, что заставит говорить «Америка» во всем мире. Он предложил американского орда как эмблему для комбинезона, который он наденет. За все время, что мы работали вместе, он всего три раза обратился ко мне с просьбой. Это была одна из них. Для костюма мы сделали ремень с американским орлом, белый кожаный ремень трех — четырех дюймов ширины с четырьмя кругами и американскими орлами в них. И, конечно же, плащ».

Также он встретился с Марти Пассетой, сорокаоднолетним опытным режиссером — продюсером, которого NBC выбрала потому, что он хорошо знал Гавайи, музыку и все главные награждения. Пассета был на концерте в Лонг — Бич в рамках ноябрьского тура, но он не произвел на него никакого впечатления. Это было глупое шоу, полное позирования и картинности, неудивительное для телевидения. Когда он приехал в Вегас, чтобы увидеться с Элвисом после гастролей, сначала он встретился с Полковником. Он приехал для того, чтобы обсудить некоторые детали для сцены, которые могли добавить стиля. По его мнению, группа должна находиться на возвышении сзади Элвиса, сцена должна быть немного снижена для большего взаимодействия с публикой, и от сцены должна быть дорожка, продолжающаяся в зале. Полковник посмотрел на это и принял быстрое решение. «Он сказал: «Ни за что. Это не годится». Я сказал: «Одну минуту, я хочу показать это Элвису и узнать, что он скажет». Он сказал: «Он не сделает этого. Но если вы действительно хотите попробовать… но я против этого. И ему я скажу то же».

Это была старая игра, но Пассета о ней тогда даже не догадывался. Когда он поднялся наверх, чтобы увидеть Элвиса, ему пришлось подождать, пока парни смотрели зверями из — под черных очков. «У меня было несколько рисунков, и я сказал: «О Боже, меня съедят заживо». Тогда вошел Элвис, и они выложили свое оружие на стол, это заставило меня немного успокоиться. Я не видел его глаз из — за теней, но я их представил. «Что, черт возьми, я теряю?» И я сказал: «Я видел вас в шоу на Лонг — Бич, вы мало двигались, вы были скучным — но скажу вам, что я собираюсь это изменить».

Он продолжил в том же духе, раскрывая свои задумки. Он объяснил свою идею о том, чтобы сделать световые надписи «Элвис» на разных алфавитах всех языков мира, но не получил никакой реакции ни от Элвиса, ни от его бесстрастных телохранителей. До тех пор, пока он не сказал: «А вы должны сбросить вес, потому что вы очень толстый». «В этот момент Элвис сбросил очки, откинулся и расхохотался так, что долго не мог остановиться. Когда он успокоился, то встал, крепко обнял меня и сказал: «Я сделаю все, что вы захотите. Мне понравилась эта идея». Я сказал: «Мы создадим нечто суперволшебное и сделаем это вместе».

Пассета немедленно начал строить декорации, чтобы потом транспортировать их на Гавайи, где уже были собраны дополнительные декорации. Времени оставалось чуть больше месяца, и была проделана огромная работа. Полковник подбросил Пассете несколько идей, в том числе прибытие на сцену на вертолете, которое являлось открытием шоу с группами, танцовщиками и маленькими роботами. Для толпы снаружи готовилась маленькая арена. «Он хотел цирковой атмосферы, что было уместно, потому что это было уникальное шоу».

Более того, все восхищались деятельностью Элвиса. Он больше не казался пассивным и отрешенным, каким он был в течение года. Он, Чарли и Ред отбирали материал, выбирая такиепесни, которые он никогда не записывал, и искали, чем можно разнообразить программу. Элвис даже сел на строгую диету, о которой узнал в Вегасе. Он, Сонни и парочка ребят делали ежедневные уколы, в которые, как понимал Сонни, входила моча беременных женщин, и ели всухомятку, не более 500 калорий в день. Парни говорили друг другу, что Элвис стал просто одержим этой идеей. Даже Полковник, казалось, хотел верить в то, что именно этого не хватало Элвису все это время. Но никто даже не подумал, что Элвис может разыгрывать перед ними самое лучшее свое представление.

Они с Линдой почти каждую минуту были вместе. С момента окончания концертов в Вегасе она почти постоянно находилась рядом. «Я была с ним 24 часа в сутки — он буквально не хотел даже зайти в ванную, пока я не заходила с ним. Я понимаю, что это было не признаком здоровья, но он был моей самой большой детской любовью, моим представлением о взрослой любви. Я думала, что это естественно, быть с кем — то все время.

Он был со мной очень ранимым, но очень надежным, мы были частью друг друга. Были времена, когда он был отцом, а я была дочерью, времена, когда я была мамочкой, а он — сыночком. Иногда он говорил; «Я буду никем, а ты будешь всем». Мы как будто включали друг друга и понимали настроение, понимали, что нужно сейчас другому. Вы знаете, если честно, то моя жизнь вращалась вокруг него».

Она была удивлена, когда поняла, как ограничена эта жизнь; она была поражена, когда поняла, насколько он нуждается в ней. Она скоро поняла, что ей все время необходимо быть бдительной, как матери со своим ребенком. Хотя он предлагал ей таблетки, она никогда не соблазнялась на них, потому что несколько раз он засыпал во время еды, и, если бы она его немедленно не будила, он бы задохнулся. Это было очень романтично, но в то же время очень тяжело и далеко от её восприятия мира. Она поняла это, как поняли до нее другие. Они разделяли страсти друг друга, вместе смеялись над шутками, называли друг друга ласковыми именами (он называл её «мамочка» или «Ариадна»). На Рождество он подарил ей шубу и бриллиантовое кольцо и, хвастаясь перед парнями, попросил ее подняться, надеть корону и ленту Мисс Теннесси. «Я сказала: «Да ну, это слишком избито». Но все — таки пошла и надела вечернее платье, ленту и корону и спустилась по лестнице, как будто я действительно вошла в роль королевы красоты. Когда я спустилась, то улыбнулась, выставив насмоленные передние зубы, и сказала: «Об этом ты мечтал, дорогой?» Он просто умер от смеха».

9 января они приехали на Гавайи, за пять дней до запланированного эфира. С Элвисом прибыла его обычная свита: парни, жены, подружки, семья и друзья из Мемфиса. Он и Сонни потеряли по двадцать пять килограммов после двух полных курсов диеты из Лас — Вегаса, правда у Сонни возникла проблема со здоровьем и ему необходимо было сделать трехмесячный перерыв, прежде чем возобновить режим. У Элвиса таких проблем не возникло, он выглядел лучше и счастливее. Казалось, что наконец вернутся лучшие времена.

Деньги поступали из всех источников: большой экран, маленький экран, продажи записей и личные появления. «На гастролях» получил широкое распространение в ноябре с необычным шквалом публикаций пылкими зрителями (главная статья в Rolling Stones называлась «Наконец — первый фильм Элвиса Пресли»), Он даже был номинирован на «Золотой глобус» в категории «Лучший документальный фильм». Продажи последнего сингла «Separate Ways», по настоянию Элвиса соединенного с «Always On Му Mind», немного разочаровали, но записи разошлись в полмиллиона копий.

«Фелтон присутствовал на репетициях «Алоха», хотя он не отвечал за этот проект. После того как в октябре ему сделали трансплантацию почки, он чувствовал себя намного лучше. Так как на шоу использовались новые технологии, то он испытывал серьезные опасения насчет своего будущего в звукозаписывающей компании, так как он ничего не понимал. Но ему было приятно, что Элвис оставался верен ему, он настоял на том, чтобы Фелтону заплатили за звук в Madison Square Garden, хотя он сам не мог прилететь в Нью — Йорк. Он даже нашел Фелтону почку для трансплантации через два года после того, как доктора Фелтона из Vanderbilt University Medical Center все еще не могли решиться на операцию. Фелтон похудел на 128 фунтов и, несомненно, умер бы, тогда Элвис взял ситуацию под свой контроль. Он связался со специалистом по почкам из Mayo Clinic, и он в течение нескольких дней назначил операцию. Фелтон уже собрался и был готов к отъезду из Миннесоты, когда внезапно, почувствовав запах больших пожертвований, Vanderbilt нашел ему донора. Но было слишком поздно. «Ваш муж — сокровище», — снова и снова говорил Элвис Мэри Харвис в течение трех дней репетиций. Пока Фелтон не был уверен в преданности ему Полковника и RCA, он наслаждался пребыванием здесь и мог быть уверен только в дружбе, которая продолжила его отношения с Элвисом на многие годы.

Пока шла сборка основных установок, репетиции проводились в Hilton Hawaiian Village. Было много технических проблем, которые приходилось устранять. Билл Белю уехал на материк в испуге, что Элвис отдал свой инкрустированный рубинами пояс жене актера Джека Лорда, но Белю сохранил еще несколько рубинов, чтобы сделать другой пояс и доставить его прямо на шоу. Пассета тем временем занимался съемкой островов (для полной версии в США, которая выйдет в эфир в апреле). В четверг они уже репетировали в HIC Arena. Все было сделано так, как он показывал на чертежах Элвису: справа на сцене полосы высокого потолка выступали как огромное зеркало, расширяющее пространство; сзади натянут черный холст, на котором цветными огоньками написано «Элвис»; и мигающая фигура гитариста. Дорожка продолжалась прямо в зале, и Элвису на сцене было очень удобно, так как провода провели тоже другим способом и их не было видно.

Они продолжали репетировать до вечера перед премьерой. Продолжались технические неполадки, но в конце все работало более — менее без помех. В пятницу генеральная репетиция прошла за два часа до шоу, и фанаты почти «буквально бушевали снаружи, когда в семь вечера открылись ворота», согласно репортажу The Honolulu Advertiser. В дальнейшем он написал, что «публика не переставала бушевать ни на минуту через непрекращающийся репертуар». Элвису было нетрудно выносить их истерию. «Вы фантастические зрители», — сказал он. Потом запел песню «Can't Help Falling In Love», которую он закончил, стоя на коленях спиной к залу, его плащ раскинулся в скромной позе поклонения, смешанного с самопоклонением, так что весь мир принял Элвиса на всех языках.

Не было чувства неловкости — это ведь была всего лишь репетиция. Но было ощущение напыщенности, несмотря на все его необыкновенные диеты, Элвис все равно выглядел раздутым, его изображение было размытым. Несмотря на все его украшения, стиль одежды, шлем волос, Элвис оставался просто Элвисом — никаких сюрпризов, только эффекты.

«Это был звездный час, полный криков и музыки, — восхищенно писал The Honolulu Advertiser, — аура большого времени: великий музыкант на глазах у всего мира дает великое представление». Благодарность Элвису и Полковнику за «пожертвования Гавайям», начальная сумма в 25 000 долларов была утроена. Однако Джо Гуэрчо заметил, что Элвис был медлителен и менее сконцентрирован. «Вы могли это только почувствовать». Возможно, самый неожиданный момент наступил, когда он продавал толпе свой плащ за 10 000 долларов, где его подхватил спортивный обозреватель The Honolulu Advertiser. «Это был самый захватывающий момент шоу», — написала The Los Angeles Times.

Почти все испытали чувство облегчения, хотя еще многое надо было сделать. Когда зал освободили, они сняли еще пять песен для американской передачи, а потом Марти Пассета должен был отредактировать материал для более поздней передачи в двадцать восемь стран Европы, связанных Евровидением.

Позднее Полковник написал Элвису письмо. Датированное воскресным утром 14 января 1973 года, оно содержало столько сентиментальности, сколько Полковник мог доверить бумаге. «Я всегда знаю, что делаю, ты всегда делаешь все по — своему, ты чувствуешь, как сделать это лучше. Поэтому мы не можем сойтись, каждый делает по — своему». Жизнь была коротка, каждый пытался войти в доверие после события, но Элвис знал, кто действительно стоял за этим: «Это наше с тобой детище». Остальные, за исключением мистера Паркхилла из RCA Record Tours и мистера Дискина и его труппы, и «все отобранные тобою таланты — были просто нахлебниками». Но Элвису не надо было напоминать об этом. «Потому, что ты проделал всю эту работу, ты талант. Без твоей увлеченности ничего бы не получилось».

Глава 14 СВОБОДНОЕ ПАДЕНИЕ

(февраль — октябрь 1973)

Казалось, он не может покинуть Вегас после заключения февральских концертов. Его друзья, разъяренные и нетерпеливые, оставались с ним: своих жен и подруг они уже отправили домой. Полковник уехал, чтобы продолжить разработку своих планов. С Элвисом остались Линда и Кэнг Ри, чтобы обеспечить развлечение и занятия карате двадцать четыре часа в сутки. Кэнга Ри он вызвал из Мемфиса в последнюю неделю гастролей. Совсем неудивительно, что возникали конфликты. Ред был самым откровенным в жалобах. Элвис попытался обратиться к Реду, с помощью Линды написав ему письмо, в котором он выразил кое — что из своей жизненной философии, но это не рассеяло тучи, которые, казалось, нависли над ними.

Это был невозможный месяц. Как только закончились съемки для спутника, Элвис тут же расслабился: он немедленно начал прибавлять в весе. Все двенадцать дней перед началом концертов он принимал обезболивающие, жидкий димерол и мощные антидепрессанты.

С момента прибытия Элвиса не переставая посещали врачи. В первую неделю гастролей было очевидно, что он чувствует недомогание (в разных изданиях по — разному описывалось, что он простужен или что у него пневмония). Взаимодействие разных наркотиков привело к нарушению функций легких и горловых связок. Необходимо было вмешательство медиков, и он пять раз вынужден был отменить ночные шоу в течение двух следующих недель. Полковник вынужден был дать объяснение, написав необычное примирительное письмо для отеля и заверяя Генри Левина и Бэррона Хилтона, что отложенные концерты будут восстановлены и он и Элвис всегда будут соблюдать их соглашение. Элвиса, с другой стороны, казалось, это совершенно не заботило. Однажды во время выступления он потерял голос, но нашел доктора Сидни Бойера, который прописал эликсир для горла, чтобы вернуть его. После этого он почти каждый день пребывания доктора в отеле встречался с ним и даже в благодарность подарил машину Lincoln Continental. В конечном итоге он консультировался еще с шестью врачами, включая постоянных докторов из Вегаса Томаса Флэш Ньюмена и Элиаса Ханема, объясняя, что никто из докторов не может найти причины его заболевания.

The Hollywood Reporter приписывала его явный «недостаток энергии и интереса» последствиям его болезни, некоторые видели в этом последствия его триумфа на «Алоха — шоу». Но близкому окружению было очевидно, что за этим кроется что — то более глубокое. Элвис страдал от более скрытого заболевания, которое его друзья, когда иногда начинали сочувствовать ему, объясняли продолжающейся тоской по Присцилле, а когда были в плохом настроении, просто приписывали это наркотикам. Фрэнк Либерман, один из близких друзей — журналистов Элвиса, написавший восторженный отзыв о шоу в феврале 1970 года, не мог не заметить разницы. Даже Мухаммед Али, с которым Элвис встретился в Вегасе шесть месяцев назад и которому сейчас подарил мантию «Народного чемпиона», не мог не отметить печаль, которая одолела Элвиса. «Мне было очень жаль его, потому что он не наслаждался жизнью так, как должен был. Он все время оставался взаперти. Я говорил ему, что он должен выходить и встречаться с людьми. Он сказал, что не может, так как куда бы он ни пошел, всюду его окружает толпа. Он не понимал». Так сказал Али, поклонник здорового образа жизни, который, наверное, больше всех на свете понимал, о чем он говорит. «Никто не хотел сделать ему больно. Все они хотели быть дружелюбными и сказать, насколько они его любят».

18 февраля на ночном концерте случилось то, чего никто не ожидал, но все готовились к этому со времени покушения в 1970 году: четверо парней бросились на сцену, тут же вмешалась охрана. Ред позаботился о первом нападавшем, пока бас — гитарист Джерри Шефф, Джерри Шиллинг и остальные парни быстро скрылись. Стоя рядом с Джей Ди, Элвис принял позу из карате и отбросил второго назад в зал. Возникла сумятица, и Элвис, распалившись, долго не мог успокоиться. «Давайте, ублюдки», — кричал он, когда отец сгреб его в охапку, но Элвис шел хромая и все пытался выскользнуть из объятий Вернона. Наконец Том Дискин, который одним из первых бросился на помощь Элвису, напомнил ему о зрителях. «Подумай о шоу, Элвис, вернись к шоу», — бормотал помощник Полковника, но даже после этого Элвис не мог воздержаться от свирепости, когда он извинялся перед фанатами. «Извините, дамы и господа, — сказал он. — Извините, что не сломал эту проклятую шею, и только за это». А потом он продолжил концерт.

После этого он не переставал говорить об этом. Как будто он ждал этого для полного завершения представления. И даже когда расследование доказало, что это были всего — навсего распоясавшиеся фанаты, Элвис не принял этого. Он предположил, что это могло быть под воздействием наркотиков, — но видели ли они, как он позаботился о том парне? Ему было бы все равно, если бы он убил его. Возможно, размышлял он, этих парней подослал Майк Стоун. Он убедил себя в этом. Это имело смысл. Это было как раз то, что мог сделать трусливый сукин сын. Сначала он прятался за Присциллой. Сейчас он послал киллеров, чтобы они за него сделали всю грязную работу. Элвис сказал, что он украл его жену и ребенка. Друзья начали волноваться. Они никогда еще не видели Элвиса таким. Одно дело внезапная вспышка гнева, они все к этому привыкли. Это было похоже на эмоциональное подводное течение, которое тянуло его вниз и уносило все дальше от берега. Есть только один выход, решил он: Майк должен умереть.

«Ты понимаешь, Сонни, — крикнул он. — Ты понимаешь. Из — за него я полон боли. Ты слышишь меня? Я прав. Ты знаешь, что я прав. Майк Стоун должен умереть. Ты сделаешь это для меня — сукин сын должен умереть, Сонни, я могу на тебя рассчитывать. Я знаю, что могу». Майк Стоун должен умереть, повторял он Реду и Сонни. «Он не имеет права жить».

Его книги были раскиданы по полу. Линда плакала. Было не лучшее время уговаривать его, когда Ред предположил, что это не Майк Стоун, а сам Элвис заставил Присциллу уйти. После всего разве он не получил того, о чем так долго говорил, — свободу? Разве он не говорил им всегда, что он хозяин своей судьбы? Нет, Элвис почти кричал, стоя спиной к нему, это был Майк Стоун. Майк Стоун был началом всех его проблем, и сейчас Майк старался держать подальше от Элвиса его ребенка. Майк убедил Присциллу ограничить визиты Лизы, разве не это сказала Присцилла, когда Лиза отметила свое пятилетие с ним в Вегасе 1 февраля? Она сказала, что они с Майком думают, что Лас — Вегас не лучшее развлечение для маленького ребенка. Возможно, она права, сказал Ред. Элвис практически обрушился на него. Разве Ред не знает, что ребенок спит в одной комнате с ней и Стоуном? Неужели никто не понимает? О Боже, почему никто не может понять? Он сделал мне так больно — вы все об этом знаете. Он разрушил мою семью. Он разрушил все, и всем все равно. Только он виноват во всем».

Всю ночь он бесился. С ним невозможно было договориться. Наконец Линда вызвала доктора Ньюмена, который в 6 утра сделал ему укол и потом возвращался еще шесть раз, так как никакие медикаменты не могли заставить его успокоиться и проспать более двух часов. Следующие два дня он все еще одержимо продолжал бушевать, пока наконец Ред не созвонился с кем — то и не договорился о контракте на Стоуна в размере 10 000 долларов. Он не знал, что будет делать, если Элвис велит отдать деньги вперед; он не думал, что сможет позвонить, но также он не мог сдержаться. У Элвиса была над ним власть, у Элвиса была власть над всеми ними. Не имеет значения, как он с вами обращался, вы никогда не могли сказать «нет» этому ублюдку. Он смотрел Элвису в глаза, когда рассказывал ему. Элвис помолчал. «О, черт, — сказал он наконец. — Оставим это. Возможно, это слишком жестоко. Просто отложим это».

Заключительное шоу было обычным ритуалом, когда рушилась стена между публикой и исполнителем, что нравилось всем. Элвис исполнил всю лирику и представил «What Now Му Love», которую публика приветствовала стоя. Он загонял Чарли за шарфами по сцене, пока он практически не падал. Потом попросил задержать прожектор на Анн — Маргарет, которая должна была выступать в «Хилтоне» на следующий вечер, и серьезно сказал: «Остановите на ней свет. Я только хочу посмотреть на нее». В конце вечера он опустился на одно колено с широко раскинутыми руками и публикой у его ног.

Но он не смог уехать. Он остался. Они с Линдой посетили концерт Анн — Маргарет. Они ходили на другие шоу. Он продолжал свои занятия карате с Кэнгом Ри, чей ломаный английский и молниеносная реакция пока забавляли Вегас. Даже Мастер Ри, которого в группе уважали за его честность и чистоту по отношению к спорту, был подавлен этой атмосферой, хотя и аплодировал Элвису, когда он в костюме крушил мебель, чтобы показать свою отвагу. Эд Паркер то уезжал, то приезжал и, видя в Кэнге Ри реального соперника, постарался посеять семена подозрения среди остальных ребят. Им не понравилось, что Элвис дал Мастеру Ри 10 000 долларов, как первый из пяти обещанных ежегодных взносов, чтобы построить в Мемфисе собственные школы. Разговоры на эту тему не прекращались, но, когда наконец 9 марта они уехали в Калифорнию, Кэнг Ри был заманен в ту же теплицу, из которой никто не мог вырваться.

Дух права распространялся в воздухе. Если один парень хотел чего — то, все хотели этого; это был самолет зависти и простое развлечение, где никогда не менялись игроки, всегда был один и тот же климат и презрительное отношение к внешнему миру, впрочем, как и ко всему. Джо как глава всей команды был постоянным объектом зависти не только других, но и собственной, и понял, что может вести за собой. «Все, что мы делали, мы закапывали в землю. Что занимало у других десять лет, мы делали за шесть месяцев. Иногда он расстраивал наши планы, я думаю, это забавляло его. Он мог унизить нас, я не знаю, была ли это проверка на верность, а потом просто сесть рядом и разговаривать. В этом был он, он улыбался тебе, он мог убедить в чем угодно. Иногда я подумывал, чтобы уйти, но он мне очень нравился и я представлял, что времена изменятся. Все только и ждали этого момента».

Тем временем Полковник завершил сделку с RCA. с которой вице — президент Мэл Илберман начал предыдущую схватку: с полного согласия и поддержки Элвиса он продал все права на каталог.

Конечно, RCA. как и все звукозаписывающие компании, уже имела мастер — кассеты и пожизненное право на их продажу. Это никогда не приводило к разногласиям, даже с Полковником. Постоянным разногласием были вопросы авторского гонорара и другие элементы контракта, которые не были изложены на бумаге, на которые Полковник всегда намекал и которые приводили в смущение компанию, если о них упоминалось на людях. Илберман решил раз и навсегда устранить для всех этот источник конфликта, откупившись от Элвиса и Полковника. Взамен на один оптовый платеж артист и его менеджер должны отказаться от всех дальнейших претензий на авторский гонорар, a RCA получает право использовать всю музыку, которая была записана до этого, чтобы создать RCA Record Club (одно из сумасбродств Илбермана). Используя каталог, как Полковник никогда бы не позволил, компания стирала все конфликты с иностранными авторскими гонорарами и содержанием европейского альбома, которыми Полковник годами изводил их.

В звукозаписывающем бизнесе это была беспрецедентная сделка, на которую согласились Полковник и его клиент, действуя по принципу «деньги сейчас», не заглядывая в будущее («каталог» был значительно меньшим понятием: издание было более прибыльным, так как песня, в отличие от артиста, может пережить второе рождение). Илберман никогда не думал, что компания пойдет на это. Но отчаянные времена вызывают отчаянные меры, и, к его изумлению, президент RCA поручил назначить Полковнику встречу. Никто из руководства компании не представлял, что можно предложить за каталог, большая часть финансистов возражала против этого. Поэтому у Илбермана имелся список выплат, которые Элвис получил за последние семь лет. В среднем получалось между 400 000 долларов и 500 000 долларов в год и около 33 % иностранных гонораров, другими словами около 600 000 долларов в год. Таким образом, президент RCA предложил сумму в 3 миллиона долларов, которую Элвис мог заработать за пять — шесть лет в компании, но Илберман, который надеялся, что Полковник поддержит его, посчитал, что это слишком мало.

Первая встреча была назначена в Палм — Спрингс после завершения концертов в Вегасе. Руководство RCA сделало свое предложение, но Полковник сказал, что вернется к нему, но не думает, что этих денег будет достаточно как для Элвиса, так и для его отца. Он вернулся на следующий день с контрпредложением в 5 миллионов долларов, Рокко принял это предложение, хотя Илберман считал, что можно было поторговаться. Рокко просто хотел завершить эту сделку, но Илберман считал, что до конца еще далеко. «Полковник продолжал обсуждать ограничения по каталогу, и Рокко не знал, к чему он клонит, но меня это очень волновало. В тот вечер мы обедали в The Spa Hotel, и после обеда я продолжил переговоры с Полковником: мы хотели получить этот каталог без всяких ограничений. Он попросил меня поучаствовать в будущем в раскрутке его компании All Star Shows, и я согласился. Я пообещал ему помочь рекламировать новые вещи и точно так же, насколько это возможно, как старые. Таким образом, Элвис и Полковник смогут получить доход в будущем. Я обещал ему, что буду работать с ним, и всегда это делал. Мы заплатили ему за упаковку, за оформление (у Полковника были все картины) — сейчас мы могли сами создавать дизайн, но таким образом он получал авторский гонорар. Вот так мы заключили эту сделку».

Контракт на получение 5,4 миллиона долларов оформлялся еще два месяца, но был датирован 1 марта, моментом, когда вступал в силу договор 50/50 между Полковником и Элвисом. С этого момента доходы от звукозаписи делились пополам, а оставшиеся от гастролей деньги делились по — прежнему две четверти на одну четверть. Возможно, чтобы гарантировать безопасность этого единовременного платежа, сделка совершалась при наличии старого контракта.

Однако это было еще не все. В дополнение был новый семилетний контракт на 500 000 долларов в год, кроме авторского гонорара, на выпуск двух новых альбомов и четырех синглов за каждый год. Более того, по договору Элвис и Полковник получали аванс в 10 000 долларов каждый. И хотя Илберман хотел получить «чистый» каталог. Полковник все же добился для себя гарантий. Он получал 50 000 долларов в год за «помощь в развитии продаж и раскрутке материала», плюс 10 000 долларов в год за использование прав торговли в конечном контракте. В конечном итоге, после учета всех сделок, он получил от RCA 6 миллионов долларов, а Элвис — 4,5 миллиона долларов. Взяв в расчет доход от гастролей (15 миллионов долларов, из которых 10 миллионов долларов получил Элвис, но только после того, как Полковник получил свои 10 %), получалось как раз 50/50. Было совсем неудивительно, что, имея дело с такими деньгами, Полковник удерживал Элвиса как своего единственного клиента.

Но не все воспринимали это подобным образом. Для Роджера Дэвиса, юридического советника Уильяма Морриса, у Полковника Паркера была такая же блестящая интуиция, как и у любого человека. Не менее хитрый чиновник, он согласился с тем, что Полковник преподал ему уроки заключения контрактов. То, чего он никак не мог понять, — зачем Полковник продолжает настаивать на своем, и терялся всякий раз, когда учитывались налоговые преимущества и долгосрочный прирост для него и его клиента. Джин и Джулиан Абербахи, которые построили издательскую империю на идее, что «собственность — это все», придерживались того же мнения. И хотя они были на грани банкротства, по финансовым и личным причинам, они делали это с оглядкой на будущее (на следующий год они решили продать «Хилл энд Рейндж»), Но Полковник, как они заметили, беспорядочно распродавал Элвиса, чтобы оплатить свои карточные долги. Они действительно продолжали беспокоиться за своего старого товарища, но как опытные бизнесмены они не могли закрыть глаза на его недостатки. По мнению Джулиана, Полковник был «грубым самохвалом без всякого образования. Он всегда хотел бьггь большой шишкой, он должен был доминировать, но никогда не спрашивал совета. Это было слишком унизительно. И он никогда долго не раздумывал».

Но никто не мог назвать Элвиса подневольным, лишенным энтузиазма участником, который ставил свою плавную роспись под строчкой «Одобрено» в конце каждой сделки. Элвис, точно так же как Полковник, считал, что деньги нужны, чтобы их тратить, а как их тратить — это твое личное дело. У них никогда не было проблем с деньгами, пока они думали о них. Как он объяснял Эду Паркеру, деньги входили в одну дверь и тут же выходили в другую. Он хвастался перед друзьями, что однажды у всех на глазах Полковник свалил дерево. И если он заработал для себя деньги — хорошо. Этого, следовало ожидать, хватит на всех, все равно больше никто не умеет заключать сделки. Полковник заслужил свою долю.

В свою очередь. Полковник работал над последним кусочком мозаики. С тех пор как Абербахи объявили о своем решении, он пытался разрешить проблемы издательства, которые возникли после распада «Хилл энд Рейндж». Конечно, можно было сохранить партнерство с Elvis Presley и Gladys Music, но Полковник решил, что не имеет смысла иметь отношения с партнерами, которые не имеют никакого веса. В любом случае отношения между Абербахами и их кузеном оставались невыносимыми — а без Фредди не могло быть никакого издательства.

Первой мыслью Полковника было откупиться от Абербахов, но это было обречено на провал, даже если Фредди заинтересовало бы предложение о приобретении. Далее он подумывал о том, чтобы RCA выкупила половину издательства Elvis Presley. Но занятая организацией гастролей от имени Полковника и приобретением специалистов звукозаписывающая компания отказалась. Но он сохранял надежду, что RCA, возможно, окажет финансовую поддержку, когда сообщил Элвису в середине его гастролей в Лас — Вегасе, что, похоже, они смогут организовать свое издательство через Фредди. Элвис и Лиза — Мария будут иметь 80 %, а Фредди и мистер Дискин — по 10 %. Однако он предупредил Элвиса, что вся эта информация должна сохраняться в строгом секрете и чтобы он пока не обещал никому из друзей, которые приносили ему песни, записать их. Возможно, незачем было все так драматизировать, чтобы привлечь внимание Элвиса. В конце концов все было переложено на плечи Фредди.

В любом случае было сделано много, и он завершал свои сделки с Элвисом и RCA. Организация нового издательства потребовала больше усилий, чем думал Полковник. Улаживание технических деталей растянулось на шесть месяцев. Несмотря на все сложности и ограничения. Полковник верил, что это предприятие внесет свежие перемены, которых все так долго ждали, конечно, если он сохранит здравомыслие в ведении дел.

Запись концерта «Алоха» состоялась в Америке 4 апреля и в общем получила хорошие отзывы. Были оговорки, что американская версия слишком долгая и слишком напыщенная — но в общем это расценивалось как успех. Рейтинги подтвердили его, альбом занимал первую позицию в чартах. Элвис с волнением смотрел шоу дома, но без раздражения, как в 1968 году. Казалось, он принял свою грандиозность, и ему нечего было доказывать.

А вот сфера, в которой он хотел что — то доказать, была карате. Возможно, его подстегивало высокое положение Майка Стоуна (Присцилла говорила всем друзьям и репортерам, что «Майк настоящий мужчина» и относится к ней «как к женщине»). Спорт затягивал его все глубже, как раньше его затягивало любое увлечение. Но это было иное увлечение, которому он был предан в течение пятнадцати лет, только сейчас это приобрело характер одержимости. 2 апреля он убедил Эда Паркера вручить ему шестиразрядный черный пояс по карате (что было воспринято как «продажный ранг» в спортивном окружении). Это только подстегнуло его надавить на Кэнга Ри, которого он вызвал сопровождать его в Сан — Франциско на Чемпионат карате Эда Паркера. Он хотел, чтобы Мастер Ри поднял его на разряд выше, чем Паркер, и вручил ему семиразрядный пояс. Число «семь», объяснил он, имеет для него огромное духовное значение, но Мастер Ри отказался. Несмотря на преданность Элвису и то, что он многим ему обязан, Ри оставался более преданным спорту.

Их прилет в Сан — Франциско на соревнования вызвал возбуждение. Среди его друзей не было никого, кто бы не увлекся карате. После ежедневных упражнений большинство были синие или черные, с растянутыми запястьями, лодыжками и спинами, но это были знаки отличия. Не всем нравились методы Эда Паркера, поэтому продолжала расти зависть к новому положению Кэнга Ри, но было также общее чувство смелости и восторга. По дороге из аэропорта в Civic Auditorium, где проходили соревнования, Элвис с удивлением обнаружил на шатре свое имя. Вернувшись в отель, он обнаружил, что в газетах сообщали о его предстоящем появлении и участии в показе разбивания кирпичей. Он тут же позвонил Полковнику. Конечно, он не может появиться на публике, заорал Полковник. Что будет с организацией его выступления в Сахара Тахо менее чем через месяц и RCA Record Tours, которая заказала его гастроли по Западному берегу через пару недель? Готов ли он ради свободы отказаться от хороших денег? Будет ли он слоняться среди людей, которые хотят только использовать его имя?

Элвис даже не пытался возразить. Он послал нескольких ребят вычеркнуть его имя из списка участников и предупредить организаторов, что он уезжает, а затем вернулся домой, горько разочаровавшись в Эде и самом себе. На следующий день он получил седьмой дан, так как, по настоянию ребят (Реда, Сонни, Чарли, Джерри и Ламара), Кэнг Ри воспользовался случаем и поговорил с Элвисом о таблетках.

«В то время я не знал ничего о таблетках. Я даже ничего не знал об аспирине для себя. Но телохранители объяснили мне: «Ты просто скажи Элвису — никаких таблеток, он никого не слушает, но он послушает тебя». И я сказал: «Нет проблем». Когда Мастер Ри приехал к нему домой в Моновэйл, Элвис не сразу спустился, так как он боялся, что его опять будут использовать. Когда наконец он спустился, я сказал ему так: «Ты знаешь, что ты — Господин Тигр, король джунглей, и когда у тигра есть рана, он ее зализывает. Зализывай, но не принимай таблетки». А он сказал: «Я понимаю». Немедленная реакция. Потом он приглашает меня в свою комнату наверху и показывает мне свой полицейский значок и фотографию с Никсоном. Он — агент по борьбе с наркотиками. Он сказал: «Я против наркотиков, я не верю в них, даже если пою или что — то еще». Он стал объяснять мне, как он «чист». Пояс Кэнг Ри вручил ему, уговорив себя, что Элвис сделал очень многое для продвижения карате, и это очень много значило для Элвиса. Он много раз говорил мне: «Этот черный пояс гораздо ценнее моего золотого пояса». Он действительно был доволен своими боевыми тренировками. Просто он не заботится ни о чем больше. Он старается открыть себя и все плохое сделать хорошим. Это мое мнение, понимаете? Но я сожалел, что должен был быть строже с ним. Он выбрал меня своим инструктором, и я должен жестче обращаться с ним. Я перебросил его через себя, когда он попытался перебросить меня через себя, — но он все равно любил меня за честность».

Две недели спустя они уже были на пути в девятидневный тур по Западному побережью, о котором упоминал Полковник. Для бас — гитариста Эмори Горди, который единственный раз работал с Элвисом, когда замещал Джерри Шиффа во время сессии в 1973 году и который сейчас заменил его в группе, даже это короткое путешествие было откровением. Он мечтал присоединиться к Элвису после той удачной сессии (тогда были записаны «Separate Ways», «Always On My Mind», «Burning Love»), тем более что условия работы — зарплата, размещение и производительность во время гастролей не могли быть лучше. Только музыка разочаровывала. «Общая картина расстроила и меня. Все уже годы занимались этим делом, и все должно было быть уже определено; они послали мне пятьсот мелодий, чтобы я выучил их за две недели, а в конечном итоге мы делали то же шоу, которое показывали в Лас — Вегасе последние четыре года. Иногда у него бывало хорошее настроение, и он становился непосредственным, но большинство мелодий мы проскочили очень быстро. Не было чувства удовлетворения».

В мае они отправились на семнадцать дней в Тахо, где Элвис получил 300 000 долларов, из которых Полковник забрал 100 000 долларов на «раскрутку». Это было естественно для начала карьеры, когда Элвис, согласно обзору The Variety, «ни выглядел, ни звучал хорошо». «Лишние тридцать фунтов, он напыщенный, бледный, моргающий на свет, с вялой манерой исполнения, это слабые попытки увековечить свою силу».

Статья была такой проницательной, что Элвис отменил последние четыре дня выступлений. Полковник оштрафовал его за это на 100 000 долларов из его премии. Вот тогда все и начали волноваться. Несомненно по просьбе Полковника, адвокат Элвиса Эд Хуксттраттен связался с Джоном О'Грэди, вышедшим на пенсию детективом лос — анджелесской полиции по борьбе с наркотиками. О'Грэди и его коллеге Джеку Келли (Келли был бывшей главой Федерального агентства по борьбе с наркотиками) было поручено найти источники, снабжающие Элвиса наркотиками. У них не отняло много времени, чтобы определить четыре возможных источника: «доктор из Лос — Анджелеса, который лечил иглоукалыванием повреждения его спины и шеи во время занятий карате; дантист, который разработал специальную систему обезболивания и лечения на дому; два врача из Вегаса, которые приезжали по первому звонку. Доктор Ник был исключен из списка допросов, так как Вернон, который первый попал под подозрение, поручился за мемфисского врача, что он делает все для блага Элвиса.

«Расследование» продолжилось еще несколько месяцев. Но все разговоры были пустым самообманом. Однажды у Элвиса случилась передозировка в середине июньских гастролей в Сент — Луисе, тогда все осознали всю серьезность проблемы. После этого события Элвис потерял сознание во время дачи показаний в офисе Хуксттраттена, и это усилило беспокойство адвоката. В газетах появились статьи, описывающие подобные случаи, мир хотел узнать любыми способами, что творится с Элвисом и что для него делают.

В отсутствие указаний сверху Хуксттраттен и О'Грэди пытались запугать всех подозреваемых, использовали все свои связи, чтобы надавить на них, пытались узнать все у самого Элвиса. Все, что они смогли узнать, это то, что Вернон разрывался между работодателем и сыном; фактически все финансово зависели от Элвиса. Только Полковник повторял одну мысль, которая поддерживала всех: Элвис выкарабкается, как делал это много раз в прошлом; он делал это раньше, сделает и теперь.

В конце концов они решили припереть Элвиса к стене. Он сознает, что он делает, объяснил им Элвис, нет никаких проблем; причина, по которой он упал в обморок в офисе Хуксттраттена, как он объяснил своему адвокату, — это последствия анестезии после посещения дантиста. «Я сказал: «Элвис, хочешь поговорить об этом? Разреши нам помочь тебе». Я думал, он меня испепелит, но вместо этого он сделал мне подарок — игорный автомат, который я всегда хотел».

Нельзя сказать, чтобы в RCA очень обрадовались, когда получили заказ на издание очередного пустого альбома летом 1973 года, особенно после огромного успеха сборника саундтреков «Алоха». Единственным утешением им были новый контракт и новые отношения. Поэтому 29 июня Джордж Паркхилл, человек Полковника в RCA, написал Элвису в удивительно повелительной форме, что «для того, чтобы сделать товар доступным… мы планируем в середине июля звукозаписывающую сессию». Он предлагал Элвису самому выбрать место для сессии, но подчеркнул, что, по соглашению от 1 марта, в конечном итоге RCA нужно получить один новый поп — альбом, два новых сингла и религиозный альбом — минимум двадцать четыре записи.

Было совершенно ясно, что это письмо было послано не просто по просьбе Полковника, а по его приказу. Если он не мог сам заставить Элвиса исполнять свои обязанности, то он прибег к помощи RCA как посредника и наиболее предпочтительной альтернативы.

Это сработало. Никто и представить не мог, что Элвис покинет Мемфис в разгаре своих четырехнедельных каникул, когда у него гостила дочь. Поэтому Марти Лакер, который только что начал раскручивать Stax Records, организовал сессию в студии Stax's McLemore Avenue в здании старого кинотеатра «Капитоль», практически рядом с «Первой ассамблеей божественной церкви», которую Элвис посещал в юности со своей подружкой Дикси Лок.

В первый вечер Элвис вообще не появился, на второй опоздал на пять часов. Он явился в черном плаще, белом костюме и в шляпе со свисающими полями. В группе были Джеймс Бартон и Ронни Татт; та же самая команда, с которой он работал в 1969 году, но без барабанщика Джина Крисмана, вместо него был Джерри Кэрриган из сессии Нашвилла 1970–1971 годов. Карриган был шокирован внешностью Элвиса, так как они не виделись пару лет. «Первый раз я увидел его толстым. Его речь была невнятной. Он был такой жалкий». «Казалось, ему было все равно, — сказал американский клавишник Бобби Вуд, поддерживая Карригана. — Он был совсем другим человеком».

С самого начала все пошло не так. Фелтон Джарвис и его инженер Эл Пачукки уже ходили по тонкому льду после огромного скандала с руководителем RCA Джоан Дери после выпуска альбома «Алоха» из — за их квалификации и рабочей этики. А сейчас они вообще смутно представляли себе все установки студии. Не было возможности дать всем музыкантам наушники (барабанщик получал тот же микс, что и певец).

По мнению всех музыкантов, песни были «просто ужасные», и Элвис их тут же завернул, как только ему представили их. Если бы Полковник присутствовал, он бы согласился с музыкантами, он содрогнулся, когда Том Дискин представил ему отчет. Фредди снова отказался, хотя теперь он работал только на себя. Полковник покачал головой; он не мог понять этого. У Фредди было все, чтобы добиться успеха.

Но все понимали, что в большинстве все было из — за Элвиса. В другое время, в другом настроении он не обратил бы на это внимания и нашел бы в этих избитых мелодиях что — нибудь, что привлекло бы к ним внимание. Наоборот, единственной вещью, которая его занимала, была демонстрация карате, которую он устроил в студии с Кэнгом Ри. Музыканты слышали историю о том, как во время таких демонстраций он прострелил гитару (Карриган был живым свидетелем этого), и они не могли оставаться в хорошем расположении духа.

На следующий вечер он пришел в той же одежде, но в сопровождении Линды и Лизы — Марии, снова опоздав на несколько часов. На этот раз, казалось, он был в лучшем настроении, материал тоже был получше (в основном из — за представления новой песни Тони Джо Уайта, которую Фелтон получил от своего друга Боба Бекхэма). Но он успел записать только три песни, когда вернулось его недовольство. На следующий вечер они получили еще две песни, на четвертый — обнаружили, что у Элвиса украли его личный микрофон. Когда Пачукки заметил Элвису, что это явилось причиной плохого вокала, он просто вышел и не вернулся. Фелтон в надежде, что он вернется, продолжил записывать инструментальные части следующие два дня, но, когда он не вернулся, в 5 утра 26 июля Фелтон прекратил сессию.

Из тридцати заявленных композиций были закончены только восемь. В любом случае это была катастрофа для RCA. Полковник был просто разъярен отказом Элвиса и его безразличием к своим обязанностям. Для Фелтона это было профессиональным крушением, он чувствовал себя в огне со всех сторон без единого союзника. Но он продолжал верить, что если бы у них было хорошее оборудование, то они смогли бы вдвоем с Элвисом вытянуть следующую сессию. Все, что им было нужно, это атмосфера удовольствия, объяснял он в интервью. «Я пытался увлечь его, чтобы он пел для себя. Элвис должен чувствовать то, о чем поет», — объяснил Фелтон, не вдаваясь в подробности о том, как сложно добиться этого.

Элвис вернулся в Калифорнию, чтобы начать репетиции шоу для Вегаса 6 августа. Поздние отзывы были еще уничтожительнее, чем в Тахо.

«Растолстевший еще более, чем когда — либо, он появлялся в Вегасе… еще более безразличный, равнодушный и непривлекательный», — сообщал The Hollywood Reporter. «Он не просто немного не в форме, не просто пухлее обычного, Живая Легенда стал жирным, нелепо пародирующим себя прошлого. На премьере его голос был писклявым, неуверенным и натянутым. Его индивидуальность была потеряна на одном из самых плохо подготовленных, унылых шоу за всю его карьеру в Лас — Вегасе. Это просто трагедия, обескураживающее и гнетущее чувство — видеть Элвиса в таком унизительном виде».

Для его зрителей это не имело никакого значения. Отклики фанатов были такие, что «Элвис был намного счастливее», «полон радости» и, казалось, «наслаждался шоу более, чем обычно». Но слухи о наркотиках ходили более чем обычно. И костюмные вечеринки были тому подтверждением. На одной из таких вечеринок Элвис, демонстрируя приемы карате, сломал лодыжку одной женщине.

Сами шоу, в общем, были дружелюбными, но Элвис сорвался на последнем представлении. Он выехал на сцену на спине Ламара, а на его шее сидела игрушечная мартышка. «Добрый вечер, дамы и господа, а также любители животных, — объявил он.

— Я привел с собой родственника. Мне плохо без него, даже когда он вынужден отойти в туалет!» Всем это очень понравилось, было очень весело, но потом неожиданно для сидящих в зале и стоящих за кулисами он вставил очень грязный стишок про «Хилтон». Исполняя «What Now Му Love», он метался по кровати, которую Сонни вытолкнул на сцену. Потом он исполнил еще несколько лирических песен и, исполняя попурри «Tiger Man», снова вернулся к проблеме «Хилтона». «Здесь есть парень, который работает в итальянском ресторане, — сказал он шепотом, имея в виду своего любимого официанта, который иногда готовил ему еду. — Его зовут Марио. Эти люди хотят уволить его, как только я уеду, но я не допущу этого. Ему нужна работа. Я думаю, что Хилтоны выше этого. Это не неуважение. Я просто хочу разбудить Конрада (Хилтона) и рассказать ему о Марио и его работе, вот и все».Затем он продолжил попурри, но в середине остановился и объявил; «Эта песня посвящается персоналу и руководству отеля «Хилтон». И начал все сначала. Казалось, имеют значение строчки: «Я — король джунглей / Они называют меня Человек — Тигр».

Остаток шоу прошел в такой же манере нелепости и напыщенности. Для фанатов это было все равно что приглашение к Элвису в гостиную, что вполне допускал Элвис, когда в конце шоу он сказал: «Я знаю, что мы — большие дети, мы веселимся и все такое, но мы действительно любим петь, играть музыку и развлекать людей. Пока я могу это делать, я буду оставаться счастливым старым сукиным сыном».

Полковнику же было не до веселья; после первого упоминания «Хилтона» он рассвирепел, а к моменту, когда Элвис сошел со сцены, он был вне себя от гнева. Он слышал всё о Марио, он понимал чувства Элвиса — но они не разделялись миром. То, что делали Хилтоны, было их личным делом, так же как никто не мог вмешаться в личные дела Элвиса и Полковника. Он был сыт по горло. Он добился доверия Бэррона Хилтона, он посвятил себя этому мальчишке, он покрывал его снова и снова, он построил ему карьеру исключительно на его требованиях. Чего же он добивался теперь? За кулисами он попытался поговорить с Элвисом, но они уже больше не могли договориться. Все слышали сердитые голоса, которые доносились из гримерки, потом Полковник выскочил оттуда, а притихший Элвис появился немного позже, как будто все было улажено.

В тот вечер была обычная вечеринка в смокингах. Присутствовали Том Джонс и Бобби Джентри (Ode to Billy Joe), и Элвис приготовил для Джонса сюрприз. Он знал, что у Тома возникли проблемы с его вокальной группой The Blossoms, поэтому он представил ему молодой квартет из Нэшвилла, в котором были племянница Джея Ди Донни Самнер и Шеррил Нильсен. Он представил их Джонсу как дар и попросил их выступить перед гостями.

Разговор с Полковником все еще сидел в голове Элвиса. Манера, в которой он с ним разговаривал, — кем себя возомнил этот старый плешивый ублюдок? Что позволило ему думать, что он всемогущий, хотя все знают, что он в долгах. Люди судачили о нем, они говорили, что происходит что — то забавное, и Элвис не один раз слышал, что, возможно. Полковник не может покинуть страну как эмигрант или что потеряно его свидетельство о рождении. Да будь он хоть марсианином — он просто старик, живущий прошлым, его дни сочтены. Да как он посмел так разговаривать с Элвисом? «Позвони ему, — сказал он Джо, — и доставь его сюда».

Атмосфера накалилась, когда Полковник приехал на вечеринку. Все видели, что Полковник все еще не отошел от недавней ссоры, а Элвис практически лез из кожи вон. Для его друзей это была такая же шокирующая сцена, как и другие его тайные поступки во время его брака. Первое время они кричали друг на друга в присутствии остальных, бросая друг другу ужасные обвинения до тех пор, пока Элвис не сказал: «Ты уволен». Полковник ответил: «Ты не можешь уволить меня». Каждый грозил созвать на следующий день пресс — конференцию. Полковник сказал: «Отлично, если ты хочешь, чтобы я ушел, выплати все, что ты мне должен», и вылетел за дверь.

В комнате повисла гробовая тишина. Элвис ушел в ванную с Линдой, а гости начали расходиться. Ни у кого не было слов.

У Полковника не было таких проблем. У него слишком много накипело, и, сидя на своем сороковом этаже, набитом комнатами и офисами, он составлял перечень всего, что он сделал для этого мальчишки. Это напомнило ему один день лет двадцать назад, когда Эдди Арнольд разорвал их долгую дружбу одним письмом, в котором он говорил, что, несмотря на их теплые отношения, он больше не может терпеть ту грубую манеру, с которой его менеджер ведет дела. Тогда, как и теперь, Полковнику понадобилась целая неделя, чтобы прийти в себя, а после того как конфликт уладили, он обнаружил, что не может больше нормально общаться с Арнольдом. В конце концов он отпустил Арнольда раз и навсегда, получив от него 60 000 долларов и сохранив с ним только деловые отношения. Но это не могло возместить ему его вклада и не могло компенсировать его боль. На этот раз он решил все расписать как есть: этот мальчишка обязан ему, и он не будет мелочиться.

Закончив свои подсчеты, Полковник вызвал Джерри Шиллинга. Когда Джерри приехал, то обнаружил его в пижаме, шлепанцах, со съехавшими на кончик носа очками. Он в гневе печатал что — то на машинке. Он годами зарабатывал для Элвиса деньги, были заказы, когда он не получал своих комиссионных, он заключал сделки с оглядкой на будущее, не говоря уже о раздельном владении двумя передачами. Если Элвис хотел, то он выполнял, даже если это было против его интересов. Уже рассвело, когда он выдернул последний лист из машинки.

На следующий день реакция на происходящее была похожа на эффект разорвавшейся бомбы. После храброго выступления вчера сегодня он должен был воевать с цифрами Полковника. Элвис и Вернон мрачно изучали аккуратно собранные цифры и пытались придумать, кто же может им помочь в этой ситуации. Джерри и Сонни выступали посредниками в этой войне. Элвис слышал от персонала отеля, что Полковник был болен. Полковник слышал, что Элвис позвонил Тому Хьюлету и Эду Хуксттраттену. Но не знал, по какому вопросу. Было похоже, что обе стороны сделали по выстрелу, но никому не удалось сбить другого с ног; сейчас они шатались вокруг ринга, нетвердо стоя на ногах и не зная, что делать дальше.

Вернона просто тошнило от бизнеса; он не мог себе представить, как добывать деньги без Полковника. Сонни был измучен, он вынужден был все время оставаться с Элвисом. Уколы, которые доктор делал Элвису, могли успокоить его только на два часа, и Сонни вызывали немедленно вернуться в комнаты, как только он пытался прилечь. Джерри и Джо, чьи браки недавно распались, на следующей неделе должны были отправиться на каникулы в Европу, которые оплачивал Элвис. Они предложили отложить путешествие, но Элвис не захотел об этом слышать. Ни у кого не возникало вопроса, что примирение должно наступить, но никто не мог представить как. Ни одна из сторон не предпринимала никаких мер.

Тем временем у Джерри были свои проблемы. Во время июньских гастролей он начал появляться с Кэти Вестморлэнд. Потом отношения с Кэти стали ухудшаться, возможно, из — за давления его обязательств, но в основном из — за того, что между ним и Элвисом что — то происходило. Он сам не мог понять, что именно, пока сам Элвис в момент откровения не рассказал ему, о чем знали уже все: Элвис был причиной его расставания, Элвис переспал с его девушкой. Сначала он не мог поверить в это, хотя знал историю об Элвисе и девушке его сводного брата Билли Стэнли, которая произошла прошлым летом, как раз перед тем, как появиться Линде. Но это было совсем другое. Это был Билли, к которому никто не относился серьезно. Когда Элвис начал рассказывать всем об этом со своей самодовольной ухмылкой, Джерри списал это все на таблетки. А теперь он не был так уверен. «Я не знаю, как это произошло», — попытался объяснить Элвис. «Это случилось всего один раз, — пытался он убедить Джерри, чтобы он не раскрывал дальнейшие предательства, если он узнает о них. — Я никогда никому не делал такого». Джерри был ошарашен. «Но она была моей единственной любовью, — выпалил он прежде, чем добавить: — Я только рад, что об этом мне рассказал ты, а не кто — то другой». Иногда ему казалось, что он больше не знает Элвиса. Но он оставался преданным сержантом, даже если и пытался подавить в себе чувство предательства, которое сидело в нем, и помнить о человеке, которого он любил и которым восхищался все эти годы.

Линда тоже была в подвешенном состоянии. Она была измотана. Элвис был очень преданным в первый год их отношений, насколько она знала, все время проводил на звукозаписи, как он ей говорил. Со своей стороны, она полностью посвятила себя ему, став для него скорее матерью или нянькой, чем любимой девушкой. Вернон сказал ей, что она самый добрый в мире человек, она напоминала ему любимую тетушку, и чтобы она знала, что ее преданность не остается незамеченной. Это очень много значило дня нее, но ей был необходим перерыв, точно так же, как Элвису. Поэтому когда он сказал ей, что ему ненадолго нужно съездить в Палм — Спрингс перед тем, как они окончательно уедут из Лас — Вегаса — может, она захочет походить одна по магазинам — она приняла это, даже если и знала, что это означает на самом деле. Ей было двадцать три года; она могла представить разные стороны жизни. Она все еще любила его, но, как давно она поняла, секс не был сущностью их отношений. И не только из — за его физического состояния, конечно, он был наркозависимым, но иногда он просто переступал границы физиологии. Он никогда не пытался достучаться до сердца другого человека. «Вы понимаете, мне было очень больно от этого. Но я его любила настолько, я его любила, как мать любит своего ребенка, так что могла отпустить его».

Джерри и Джо уехали в Европу через пять дней после скандала, когда ситуация все еще не разрешилась. Тем временем Элвис вылетел из Мемфиса к Кэнгу Ри, пока родители Линды и доктор Ник продолжали гостить у него, его водитель Сэр Джеральд Питерс привез его из Лос — Анджелеса. Он продолжал принимать «иглоукалывание» у врача из Лос — Анджелеса Леона Коула, который выставил ему счет за посещения в Вегасе. Также он решил подписать контракт с квартетом, который он привез из Нэшвилла (он каждый день пел с ними церковные песни), у которого сорвалась работа с Томом Джонсом. Он был настолько удален от ежедневной суеты, что подписал контракт на клочке бумаги, обещавший им 100 000 долларов в год. Они будут частью шоу (третья вокальная группа, вместе с ними было уже одиннадцать человек), они были свободны в своих действиях, но должны мириться с его капризами, куда бы он их ни вызвал. А чтобы доказать свою деловую хватку, он выпустит все их песни. Он назвал их Voice в честь единственного издания церковного журнала New Age Voice, которое Ларри Геллер подарил ему в Вегасе, когда Элвис и Джонни Риверс пришли посмотреть шоу.

Вернон был очень огорчен расточительностью Элвиса; он не знал, что с ними будет дальше, если Элвис не помирится с Полковником. Полковник, когда услышал об этом, сухо заметил, что группа не стоит и 50 000 долларов для шоу. Но для трех певцов, их менеджера и бас — гитариста, который аккомпанировал им, которые едва сводили концы с концами в Нэшвилле, это была не просто сказка, это была манна небесная, хотя вскоре они поняли, что надо вести переговоры о своих расходах, если Элвис хочет, чтобы они являлись по первому кивку.

Казалось, что все продолжается, как и прежде. Полковник заключил сделку с Интернэшнл на скидки для каждой комнаты; бизнес продолжался, несмотря на независимость обеих сторон; Элвис продолжал действовать как Элвис. Единственная разница была в том, что Элвис и Полковник не разговаривали друг с другом.

Перед тем как уехать из Вегаса, Элвис наконец заставил Сонни связаться с Полковником. «Мы должны позвонить этому старому сукиному сыну, — объявил он, — он не собирается звонить нам». Сонни вышел из комнаты, как только связался с Полковником, поэтому он не слышал разговора, но он понял, что Элвис извинялся.

На следующей неделе Полковнику удалось убедить RCA. что Элвис закончит запись вокальных дорожек для нового альбома к концу месяца, так что они не отменят релиз в ноябре. Инструментальные дорожки, записанные в Мемфисе, будут доставлены в Лос — Анджелес юристом Грелюном Лэндоном, который будет наблюдать за сессией, но не в студии RCA в Лос — Анджелесе, а в доме Элвиса в Палм — Спрингс. С точки зрения Полковника, это означало не только минимальный разрыв в расписании Элвиса, но и то, что Фелтон ничего не сможет сделать с записью.

Полковник твердо верил, что это была только вина Фелтона, так как он считал, что нужна другая запись. Он потакал всем капризам Элвиса и позволил ему осесть в море голосов и оркестра, хотя фанаты хотели слышать голос Элвиса. «Просто позвольте ему записать его голос», — убеждал Полковник RCA. «Скажите ему, что нет времени на дубли, заставьте его сделать все правильно с первого раза. Они гораздо лучше знают, как сказать это мистеру Пресли», — говорил он звукозаписывающей компании, и, конечно, в конце это было их решение. Они знали, что он никогда не указывал им в их бизнесе; единственная причина, по которой он отступил сейчас и с чем они были согласны, заключалась в том, чтобы вовремя получить готовый продукт.

Сессия 22 и 23 сентября прошла не совсем так, как ожидалось. Элвис изменил свое мнение о трех или четырех песнях, записанных на пленке; фактически он хотел, чтобы на демонстрационной ленте были записаны Voice, которые прилетели с ним (не для сессии, а для того чтобы петь с ним во время пребывания в Палм — Спрингс). Был ли его энтузиазм ограничен только любовью к их музыке? Ничего, что Шерил Нильсен сделала пересадку волос, он организовал операцию прямо в своей гостиной, пока сам принимал иглоукалывание на сломанном три дня назад пальце.

Это была не та сцена, которую ожидал увидеть Грелюн Лондон. Элвис в пижаме ест попкорн, голова Шерил Нильсен, все еще кровоточащая из — под бинтов, и открытая дверь, из которой тянулся кабель к стоящей во дворе машине RCA. Почти в конце вечера Элвис наконец передумал переделывать свой вокал в Sweet Angeline, которая единственная из записей The Stax сессии была достойна внимания, но перед этим четыре часа он записывал демо со своей новой группой.

На следующий вечер повторилась та же история. Только Элвис после пересмотра трех записей Voice замахнулся на переделку хита 1958 года Энди Уильямса «Are You Sincere?», но нежная баллада после обработки получилась просто пародией. Чем больше Элвис задумывался, тем больше он соглашался с Полковником, что его искусство должно быть честным и чистым, что нужен только его голос, а все остальные должны быть удалены как ненужный багаж.

Полковник вышел из себя, когда услышал, что произошло. Опять этот безответственный мальчишка теряет даром время и срывает все планы, также он разозлился на RCA, которая не увеличила контроль над сессией. По телефону он отчитал Элвиса, он сказал, что сделал все возможное, чтобы убедить RCA создать ему наилучшие условия, но Элвис должен понять, в какой тупик он их поставил. Для последующего разговора с RCA он выбрал другой тон.

Впрочем, это не помешало ему поскандалить с RCA на следующей неделе, когда он обнаружил, что его худшие опасения в связи с продажей каталога могут подтвердиться, а Джоан Дери, кого он считал своим союзником в борьбе с Фелтоном, собиралась в ноябре выпустить антологию, которая называлась бы «Элвис — легендарный исполнитель». Было ясно, что это первый из серии исторических выпусков, противоречащих новому продукту артиста. И не только это, Джоан Дери даже не проконсультировалась с ним. «Даже не было никакой возможности поинтересоваться завершением продаж шикарного буклета с фотографиями, старыми нотами, обложками журналов и информацией о звукозаписи», так как уведомление Дери, датированное 7 сентября, он получил только через три недели после указанного срока. Он очень оскорбился и в этом же духе написал письмо своему хорошему другу Рокко Лагинстра, который организовал сделку. Он указал, что всегда беспокоился о такой несогласованности действий, еще когда заключал эту сделку, что Рокко и Мэл Илберман уверяли, что ему нечего беспокоиться из — за RCA и что если RCA выступит с подобным предложением, то это поставит под серьезное сомнение не только само соглашение, но отношения, которые тридцать лет основывались на доверии. Выпуск альбома был срочно отложен до января, а Полковник с этого времени стал выступать не только советчиком этой серии, но и платным консультантом.

Постановление о разводе Элвиса было объявлено 9 октября. Для Шри Дайя Маты было очевидно, насколько распад семьи не дает ему покоя, когда он навестил ее незадолго до принятия постановления. Она недавно вернулась из восьмимесячного паломничества в Индию, и их телефонные беседы совершенно не подготовили ее к перемене, которую она видела в нем сейчас. Больше всего ее поразило, каким он стал жалким. Ясная, искренняя, беспокойная и находчивая душа, которая выследила ее в Индии, чтобы узнать, не пострадала ли она от землетрясения, о котором передавали в новостях. Сейчас он казался каким — то униженным, лишенным не только надежды, но и своей красоты, и казалось, он стыдился, что она видела его таким. «Я думаю, дела шли не совсем так, как он рассчитывал. У него не было энергии, энтузиазма, чувства, что он молод. Он не мог смириться с самим собой».

Его не беспокоили финансовые проблемы. Его отец ненавидел Присциллу, и с адвокатом Эдом Хукстраттеном они пытались найти решение, чтобы заставить ее вернуться к первоначальным обещаниям. Ему было все равно — это были всего лишь деньги. Он всегда мечтал о домашнем блаженстве, о долгом и счастливом союзе, который обязательно будет, как он обещал своей матери. А сейчас все было кончено, но не по его решению (хотя сердцем он понимал, что он сам выбрал это), а по решению штата.

Присцилла начала пересмотр дела в мае, как раз перед началом гастролей в Тахо. Разрешение вопроса на первый взгляд было однобоким для человека, который может заплатить более 100 000 долларов в штате, где совместная собственность была принципом. Но это было как раз то, чего она хотела. Потом она увлеклась отделкой новой квартиры (которую Элвис с радостью согласился оплатить), и на часть от 50 000 долларов, которые она получила раньше, она открыла магазин одежды в Беверли — Хиллз. Магазин назывался Бис и Бью (ее компаньоном была подруга Оливия Бис, а Бью — была ее девичья фамилия). Очевидно, занятие бизнесом и её опыт дизайнера по интерьерам открыли ей глаза на реальную финансовую сторону жизни. Именно этим объяснял Эд Хукстратген, когда услышал от ее нового адвоката предложение об аннулировании этого соглашения, которое было основано на «явном мошенничестве».

Так как предполагалось, что Хукстратген был сообщником этого мошенничества, Элвис был вынужден нанять нового адвоката, коллегу Эда. Разбирательства продолжались в течение лета, пока адвокаты не пришли наконец к новому соглашению. Элвис заплатит 725 000 долларов наличными плюс 6 000 долларов в месяц в течение десяти лет, что вместе с половиной от продажи «Хиллкреста» (он был продан 31 августа за 450 000 долларов), 4200 долларов в месяц супружеской поддержки в течение года, и 5 % новой издательской компании, приближалось к сумме в 2 миллиона долларов. Еще он должен будет платить 4000 долларов в месяц алименты на ребенка, и у них будет совместная опека над Лизой — Марией.

9 октября, во вторник, они встретились в суде в кабинете судьи Лоуренса Джей Риттенбанда. Перед этим они двадцать минут прохаживались по зданию суда, улыбаясь репортерам и фотографам, которые встречались им на каждом шагу. Присцилла давно не видела Элвиса и была смущена его внешностью. В течение всего заседания он держал ее за руку, а она сплела свои пальцы с его распухшими пальцами. Они появились, все еще держась за руки, Элвис выглядел странно в спортивном костюме с флажком на груди. У Присциллы был новый стиль, на ней было пальто из лоскутков длиной три четверти, которое, несомненно, было выпущено «Бис и Бью». Она помахала, когда подходила к машине со своей сестрой Мишель, и успокоилась, увидев его удаляющуюся спину.

Шесть дней спустя он был доставлен в полу коматозном состоянии в клинику Baptist Memorial Hospital. У него начались проблемы с дыханием еще в Калифорнии, и он вынужден был вылететь домой. В самолете Линда заметила, что его дыхание становится хуже, несмотря на кислородную подушку. Доктор Ник тут же приехал к нему домой и был поражен тем, что увидел. Элвис так распух, что его с трудом можно было узнать, он тяжело дышал. Ник предпринял все попытки, чтобы позаботиться о нем дома, даже прислал медсестру, которая постоянно дежурила в Грэйсленде, но, когда через три дня состояние Элвиса ухудшилось, а его дыхание едва можно было различить, доктору ничего не оставалось, как немедленно отправить его в больницу.

В больнице ему оказали первую помощь, а потом доктор Никопулос созвал консилиум, на котором определили, что его состояние очень серьезное. После того как они определили, что он не страдает от острой сердечной недостаточности, они предположили, что это могла быть передозировка наркотиков, чем — то вроде стероидов. После того как Элвис смог разговаривать, доктор Ник спросил, какие он принимал в последнее время таблетки, но не обнаружил ничего такого, что могло вызвать такую «подушкообразную» внешность. Один из докторов спросил его о черных и синих отметинах по всему телу, Элвис ответил, что последние восемь или девять месяцев он лечился иглоукалыванием. Никто не мог понять, как обычные иголки могут вызвать такую странную реакцию, и тогда Элвис объяснил, что использовался не только обычный набор иголок, но и шприц. Когда Ник спросил Элвиса, что было в шприце, тот сделал вид, что не знает. Тогда доктор рассказал ему о местной анестезии, которая снимает боль, и что — то о кортизоне, который способствует быстрому выздоровлению, но он не был уверен, что именно было в этой смеси. Тогда Ник попытался выяснить что — нибудь у Джо Эспозито, который предположил, что в этих уколах было что — то большее, так как за последнее время они участились. Ник позвонил доктору из Калифорнии и, злобно сообщив ему, что Элвис очень болен, наконец выудил из него информацию: почти каждый день Элвису делали укол димерола. Так доктор Ник понял, что его пациента нужно лечить от наркозависимости.

Проконсультировавшись с двумя специалистами — докторами Дэвидом Ноттом и Робертом Финком, он срочно сделал Элвису укол фенобарбитала, чтобы предотвратить ломку. На следующий день он начал лечение, которое обычно применяется при лечении зависимости от героина. Также он связался с доктором Ларри Врубелем, гастроэнтерологом, который посоветовал сделать рентген. Рентген показал утолщение кишки, которая была полна фекалиями из — за длительного приема наркотиков. Именно из — за этого произошло вздутие живота. Беспокоясь, что долговременное принятие кортизона могло усугубить его глаукому. Ник связался еще с офтальмологом доктором Мейером. Мейер сказал, что у Элвиса назревает глаукома на обоих глазах, что может обеспокоить Элвиса, когда он придет в себя, чтобы начать беспокоиться, но пока он еще слишком болен, чтобы вмешаться.

После нескольких дней лечения команда медиков почти управляла всеми реакциями их знаменитого пациента, и Элвис стал потихоньку поправляться. Они стали замечать некоторые симптомы активности (подергивание конечностей, бессонницу) и нежелание подчиниться больничному режиму (он посылал за гамбургерами, когда должен был придерживаться жидкой диеты, и исподтишка принимал снотворное из своих запасов, когда медсестра отказалась дать ему таблетку). После биопсии у него обнаружили в печени изменения, обусловленные приемом наркотиков.

Ник рассказал о своих подозрениях Джо, и они вместе отправились в Грэйсленд, чтобы найти в шкафчике в ванной Элвиса, что же он мог принимать. Они обнаружили три большие бутыли с разными видами снотворного, от которых доктор Ник сразу избавился. Доктор Финк предлагал перевести Элвиса в реабилитационный центр доктора Нотта. Элвис почти согласился.

За эти две недели Линда ни на минуту не отходила от него. «В первые ночи мне поставили раскладушку перед его кроватью, и он каждую ночь опускал свою кровать до моей раскладушки. Я соскальзывала, а он захватывал меня вокруг шеи и подталкивал обратно. Мы просто пытались оставаться как можно ближе. Наконец внесли койку и для меня. Ко мне стали относиться как к пациенту. Я никогда не снимала халат, и нянечки заходили и спрашивали: «Ну как сегодня наши пациенты?» Однажды я попыталась спуститься вниз к газетному киоску и оделась, а Элвис спросил: «Что ты делаешь?» — «Я только спущусь к газетному киоску». Он сказал: «О нет, дорогая, если я не могу одеться, ты тоже не можешь». Он заставил меня снова надеть халат и вернуться в постель. Он был как маленький ребенок, а я — его приятель. Я проходила тот же путь, что и он. Самые мои дорогие воспоминания о нем в больнице. Он был заботлив. Мы смотрели телевизор — увлеклись игровыми шоу. Даже после возвращения домой мы смотрели их».

Сонни и Джерри чередовались, оставаясь с Элвисом в комнате; его сводный брат Рики Стэнли приносил из Грэйсленла еду — чаще всего мясной рулет. А поздно вечером, когда все службы Мемфиса растворялись в воздухе, Элвис и Линда смотрели репортажи из детской. Сестры установили там камеру и махали ему оттуда: «Привет, Элвис». Они знали, как любит Элвис смотреть на маленьких детей в колыбелях и инкубаторах. «Был такой парнишка, который махал по — настоящему, после этого мы с Элвисом всегда так махали друг другу. Я потом разыскала этого парнишку, проследила за ним и купила ему в подарок обувь».

Постепенно все более — менее нормализовалось, хотя у больницы по — прежнему возникали проблемы с ее знаменитым пациентом, так как ежедневные анализы создавали дилемму, и врачи были вынуждены решать ее в полночь, чтобы не создавать лишнего шума среди персонала и пациентов. Когда Элвису стало немного лучше, он получил телеграмму от Полковника, в которой тот сообщал, что работает над сделкой с «Сахара Тахо». Элвис отправил ему ответ с поздравлениями и разрешением Полковнику подписать контракт от его имени.

Глава 15 ОБЕЗЛИЧЕННАЯ ЖИЗНЬ

(осень 1973 — декабрь 1974)

Плавное было просто — напросто поправиться. Эти два с половиной месяца, прошедшие после госпитализации, были самым длинным периодом непрерывной бездеятельности с тех пор, как два года тому назад он вернулся к полноценным живым выступлениям. Что еще важнее, этот период являл собой приверженность абстрактным идеям самодисциплины и умеренности, которые уже довольно долгое время отсутствовали не только в его жизни, но в самом образе его мышления.

Его болезнь напугала всех, не меньше других самого Элвиса, и он с усердием принялся играть роль добросовестного пациента. В первые три недели после того, как он вышел из больницы, доктор Ник заглядывал почти ежедневно — обычно прямо с работы. Элвис нередко уже вставал в это время, и они завтракали вместе в его спальне либо в комнате Лизы — Марии напротив, которую Элвис превратил в своего рода небольшую гостиную. Несмотря на все старания доктора Никопулоса довести до сознания прислуги значение диеты для здоровья Элвиса, ему не удалось ничего сделать: повара продолжали готовить все ту же пищу, что и раньше, а прислуга ее подавать, — так что «очень часто я заходил к нему во время трапезы только для того, чтобы съесть часть его порции, дабы не позволять ему объедаться». Убедившись, что нет никакой возможности заставить своего пациента отказаться от снотворного полностью, он прописал ему умеренные дозы препаратов — вальмида, валиума, плацидила, гикодана, — прием которых он поначалу пытался контролировать тем, что отмерял ему за один раз недельную порцию. Однако он сразу же уяснил себе, что неделя в мире Элвиса может проходить очень стремительно, а когда он попытался заручиться в этом вопросе поддержкой парней, то очень скоро обнаружил, что они не более устойчивы к силе убеждения, которой обладал Элвис, чем прислуга. На этом этапе он перешел на маленькие пакетики с лекарствами, которые ежедневно доставляли — и нередко самолично давали — он или его медсестра.

Нередко по вечерам заходил Вернон, и Ник становился свидетелем немногословного общения между отцом и сыном. Никто не беспокоился за Элвиса больше, чем Вернон; его первоначальное ощущение паники, инстинктивный страх, что его сына каким — то образом отберут у него, были совершенно очевидны, когда врач сказал ему, что Элвису придется лечь в больницу. И теперь испытываемое им облегчение, его благодарность за то, что его сына пощадили, столь же явно бросались в глаза. Для доктора Ника вся эта история многое прояснила. Проведя такое количество времени со своим пациентом в Лас — Вегасе и в гастрольных разъездах, он с удивлением открыл для себя мир Элвиса, в котором тот пребывал. Они проводили почти все свое время поначалу вместе в комнате Элвиса или Лизы — окна были закрыты алюминиевой фольгой, два телевизора на потолке и третий в изножье кровати создавали мягкий звуковой фон, а на тумбе для телевизора горели свечи, и только Линда иногда составляла им компанию. В комнате было полно книг, целые сотни, и по большей части они говорили об идеях, которые Элвис позаимствовал из этих книг, — абстрактных идеях о жизни и любви, посмертном существовании и реинкарнации. «Очень часто он просто запирался в своей комнате и читал. Он делал множество пометок на полях книг. Думаю, было бы интересно, если бы кто — нибудь вернулся к ним и свел некоторые из них воедино. Естественно, он любил говорить о медицине. Один раз он попросил меня принести ему книгу об ободочной кишке, чтобы иметь о ней представление, — это был действительно искренний интерес».

Если по временам ему не удавалось заглянуть к своему пациенту, он обнаруживал, что тот болезненно переживает это, — и обнаруживал, что и ему тоже этого не хватает. В большинстве своем его визиты не оплачивались, и, несомненно, это были необычные отношения между врачом и пациентом, однако доктор Ник со временем стал ощущать свое привилегированное положение и был тем врачом, который гордился своим умением устанавливать близкие отношения со своими пациентами независимо от их социального статуса. Вся его практика строилась на доброжелательности и приветливости, качествах, которые признавали за ним все его пациенты.

Он продолжал уделять внимание некоторым из других постоянных источников тревоги, угрожавших здоровью его пациента, — гипертонии, раздутому кишечнику и связанным между собой проблемам с ободочной кишкой и деятельностью пищеварительного тракта. Он даже попытался убедить Элвиса посетить клинику по лечению расстройств сна в Арканзасе, а когда ему это не удалось, попросил своего друга и пациента Сэма Филлипса записать на пленку звуки океана и дождя, дабы помочь Элвису отгородиться от атакующих шумов, с которыми ему предстоит столкнуться, когда он вернется к гастролям. Линда была его лучшим союзником во всем этом; она контролировала прием лекарств, следила за тем, чтобы не было несанкционированных препаратов, и во всем являла собой позитивную силу, изо всех сил стараясь подбадривать Элвиса, когда он нуждался в поддержке, умасливая его, когда он жаловался, что его держат за ребенка (он не понимал, почему Ник не доверял ему самому регулировать свой прием лекарств). «Линда оказывала на него по — настоящему благотворное влияние. Она всячески старалась ему помочь. Вызывала в Элвисе другую сторону его личности — его юмор, его жизнерадостность».

Линде это давало своего рода передышку, казалось частичным возвращением к тому приятному и расслабленному ощущению, с которого начались их отношения. Приятно было смотреть, как Элвис радуется жизни, снова слышать его заливистый смех, видеть, что он способен принимать вещи немного спокойнее. В некотором смысле это напоминало отпуск, когда ничто не давит и не тяготит. Иногда они просто собирались с группой друзей, пели и дурачились; как — то раз в доме родителей Линды кто — то включил кнопку записи на магнитофоне в то время, как Элвис пел естественным, прочувствованным голосом грустные песни Хэнка Уильямса и блюзы Джимми Рида, исполняя «That's All Right» и фальцетом «Spanish Eyes» с непринужденной уверенностью, которую, казалось, десятилетия отделяли от напыщенности его недавних публичных декламаций. Он импровизировал с Линдой, потом стал исполнять с ней песню ее женского студенческого общества, спев один куплет в быстром темпе на джазовый манер. «Ты слышала стихотворение, которое я сочинил?» — спросил он невинным голосом, затем продекламировал с полной серьезностью: «Я проснулся на рассвете / Из — за пенья ранней птахи, / Посылавшей всем на свете / Пробужденья мира знаки. / Сладкогласная певунья / Изливалась в нежных трелях; / Я открыл окно бесшумно, / Размозжил певунье череп». На пленке слышен звонкий смех Линды среди всеобщего веселья. «Смешной стишок», — говорит кто — то. «Когда ты мне только начал читать, — говорит Линда, — я подумала, как красиво, какая прелесть — ранняя птаха…» Это могла быть группа друзей, собравшихся где угодно, которые просто весело проводят время и ни о чем не думают, разве что, возможно, о том, что близится время ужина. «Вы проголодались?» — спрашивает Линда, и все, как по команде, отзываются одним и тем же западно — теннессийским вариантом Шекспира, с которым их познакомил Элвис. «У него т — а–кой т — о–щий и г — а–лодный вид», — взрываются все самоироничной протяжностью гласных, смакуя старую шутку, которую едва ли требуется повторять, чтобы вызвать отклик.

Он вернулся в студию в декабре после краткого пребывания в Палм — Спрингсе, во время которого Линда посетила Пуэрто — Рико. Снова удобства ради было решено записываться на «Стэке», и снова, несмотря на всю шаткость своего положения, у руля номинально оставался Фелтон, хотя ему не позволили использовать своего собственного инженера. Вместо этого, по указке Джоан Дэри, нью — йоркский студийный менеджер Ларри Шнапф прислал своего главного инженера и трех ассистентов вместе с передвижной звукозаписывающей установкой на шестнадцать дорожек, которая уже проделала в ту осень путь в Палм — Спрингс, тем самым позволяя им полностью отказаться от технических услуг «Стэке».

Новая сессия на «Стэке» прошла гораздо лучше, чем последняя, во многом благодаря отношению к делу Элвиса. Двое любимых нэшвилльских музыкантов Элвиса — пианист Дэвид Бригс и басист Норберт Путман — усилили Джеймса Бертона и Ронни Тата, составив с ними основную ритм — секцию, и в студии было не протолкнуться от одиннадцати бэк — вокалистов. включая Stamps, Voice, Кэти Вестморлэнд и женского студийного трио. Материал тоже был значительно лучше, и Элвис по — настоящему увлекся первой вещью из подборки — госпельной композицией автора «Burning Love» Денниса Линде под названием «I Got a Feeling in Му Body» — и с энтузиазмом брался за все другие вещи — от любимых сентиментальных композиций вроде «Spanish Eyes» до ритмичной «Talk About the Good Times» Джерри Рида и грустно — печальной кавер — версии «Good Time Charlie's Got the Blues». Впрочем, даже в записях рок — н–ролльных вещей недостает какой — то легкости и раскрепощенности исполнения, которую вы слышите на домашней пленке с Линдой и которая была характерна даже для самых серьезных баллад начала 60‑х, когда Элвис, казалось, просто упивался свободой своего голоса. Трудно сказать, то ли он больше не доверяет своему голосу, то ли просто считает это неподходящим для выступлений на публике, но общее впечатление таково, что в нем больше мастерства, меньше чистого наслаждения пением. Все же сессия была не менее успешна, чем любая другая за последние три года, и привнесла такие свежие краски в исполнительский облик Элвиса, как «Promised Land» Чака Берри и «If You Talk in Your Sleep (Don't Mention My Name)» Реда Уэста и Джони Кристофера, дав в итоге восемнадцать завершенных мастер — версий за семь дней.

Проблемой оставалась деловая сторона, которую Фредди опять не смог обеспечить должным образом, несмотря на то, что это, казалось, касалось его собственных интересов. Полковник был не в состоянии понять, почему так получается, если только, конечно, дело не в том, что мистер Бинсток возомнил себя настолько важной персоной, что не нашел времени для сессии Элвиса Пресли. Как бы то ни было, результатом явились вакханалия с правами и паутина политических интриг, от которых никому не было никакой пользы. Ред, Фелтон, Ламар, даже Марти Лэкер — все боролись за записи, однако, за исключением вещи Реда и одной песни из Нэшвилла, «Элвис Мюзик» получила авторские права только на две песни членов Voice и одну, принесенную на сессию группой. Сам Элвис склонялся к вещам, над которыми он работал с Voice, и даже включил в сессию несколько дуэтов с ведущим вокалистом Шерилом Нильсеном, да и то, что Ред, казалось, всегда получал внутреннюю дорожку на сингле, тоже не могло нравиться другим членам группы. Все это не способствовало созданию товарищеской атмосферы, при этом на Voice выпадала немалая (но далеко не вся) доля возмущения и негодования, и в какой — то момент Ламар взорвался: «Кто написал этот кусок дерьма?» — после чего обнаружил, что это была песня Донни Самнера, которую принес на сессию сам Элвис.

Для Норберта Путмана запоминающимся был немузыкальный момент. «Мы перекусывали, как обычно, около полуночи, и совершенно случайно оказались сидящими вместе на приступке в углу комнаты. Помню, я сказал: «Элвис, я должен сказать тебе кое — что. Если бы не ты, меня бы здесь не было. Благодарение Богу, что в «Blue Moon of Kentucky» было всего лишь три аккорда!» Элвис рассмеялся, но затем завел разговор о том, чтобы поехать в Англию и Австралию, и сказал: «Я правда хочу поехать, но этого не хочет Полковник. Он считает, что если мы отложим их, то подогреем интерес публики». Я спросил: «И что ты собираешься делать?» На что он сказал: «Пут, я подумываю о том, чтобы расстаться с Полковником»». Норберту показалось, что он словно опробовал идею, которую не мог высказать никому другому, укрывшись под маску анонимности. А когда этот краткий перерыв подошел к концу, он просто сказал: «Ну ладно, пора, пожалуй, снова быть Элвисом».

Рождественские каникулы проходили и дальше в таком настроении: он не очень посвящал других в свои мысли, проводя время с Линдой и ее семьей, учась играть в теннис под руководством доктора Ника, мало проявляя тот неистовый дух, который был свойствен для рождественских каникул в прошлом, но и не демонстрируя тех необъяснимо резких перемен в настроении, которые столь часто случались с ним в последнее время. Он испытывал все возрастающее беспокойство по поводу своего возвращения к работе, как признавался доктору Нику, которого его бессонница несколько раз настолько пугала, что он посылал медсестру в Грейсленд делать инъекции снотворного. Начало репетиций было запланировано на середину месяца, за одиннадцать дней до первого выступления в «Хилтоне» 26 января (по настоянию доктора Ника и с одобрения Полковника ангажемент был сокращен до двух недель), и Элвис явно испытывал противоречивые чувства относительно своего возвращения на гоночную трассу.

Впервые за три года он расстался с плащом как частью своего костюма, и, по сообщению «Лас — Вегас сан», пребывал в хорошем состоянии, «в лучшей своей форме, в хорошем настроении… и забитый до отказа главный зал «Хилтона» тепло принимал его». Это вовсе не говорит о том, что он держался без рисовки или вспышек гнева, которые сопровождали другие его появления на сцене в последнее время. «Ну ты, дрянь», — рявкнул он на одну девушку, которая дернула его за ожерелье, а во время другого шоу он накинулся еще на одного фэна. Но по большей части это было сравнительно предсказуемое шоу с солидным, хорошо отрепетированным репертуаром и новым басистом, тридцатилетним Дюком Бардуэллом, который заменял Эмори Горди. Бардуэлл попал в состав труппы (по рекомендации барабанщика Ронни Тата) в самый последний момент, а потому ему пришлось влезать в сценический костюм Эмори, что было нелегко сделать даже после того, как он прилично сбросил вес. С детства, будучи поклонником Элвиса, он нервничал с самого начала, и было не легче от того, что в первый же вечер у Элвиса вызвало раздражение гудение его усилителя. Несмотря, однако, на весь свой пиетет, он нашел, что сама музыка была не так уж хороша и давала мало простора для той свободы и того чувства, которые первоначально привлекли его еще подростком к Элвису Пресли.

У Voice, для которых, как и для Дюка, это выступление в Лас — Вегасе было дебютным, напротив, ситуация не вызывала никаких подобных угрызений: на самом деле они были в восторге едва ли не от всего — от дуэта Шерила с Элвисом в ключевой песне вечера «Spanish Eyes» до посиделок с Элвисом в его пентхаусе далеко за полночь. Для них все это было внове — сидеть наедине с Элвисом в его спальне, говорить о философии и религии, смотреть с высоты на освещенный ночной Лас — Вегас. Он снова и снова играл им «Softly As I Leave You» с альбома Чарльза Бойера, повторял им историю, которую рассказал ему певец Джон Гэри, о том, что песня в действительности вовсе не была песней о любви; она рассказывала о мужчине, который умирает и прощается со своей женой. Шерил уже знал эту песню, и как — то вечером они вдвоем сели за рояль, и Шерил начал петь, а Элвис, который внес эту вещь в свой августовский ангажемент, повторял речитатив Чарльза Бойера. «Там был отец Элвиса, Вернон, и он сказал: «Как красиво, Элвис. Почему бы тебе не делать это на сцене?» На что Элвис заметил; «Думаю, что мы будем». После этого он послал за Гленом Д., чтобы набросать аранжировку, и с того момента эта вещь стала ключевой частью шоу. Шерилу было известно, что это только еще больше подогрело возмущение всей компании — от Полковника до музыкантов и парней. «Нас все не любили, поскольку у нас была совместная вещь с Элвисом, которой не было ни у кого другого. Они все были (по — прежнему) расстроены, что он нанял нас. Но Элвис сказал: «Пусть это вас не беспокоит». Он сказал нам: «Если я захочу купить самолет, пролететь над этим отелем и разбить его, я это сделаю, это мои деньги, и я что хочу, то и делаю с ними». Потому что он знал о ревности».

С Voice или без них — интриги продолжались бы в любом случае, хотя бы потому, что Элвис сам, казалось, поощрял их. Возможно, как рассуждали некоторые из парней, это избавляло его от скуки, но он, не задумываясь, стравливал их между собой в своих собственных целях. Его поведение, разумеется, не очень способствовало безмятежной жизни. Несмотря на все перемены к лучшему в привычках, Элвис, казалось, все меньше и меньше заботился не только о своей собственной безопасности, но и о безопасности окружающих его людей. Ред и Сонни в особенности испытывали еще меньше уважения к его способности обращаться с огнестрельным оружием, чем к его навыкам каратиста, тем более когда он был под кайфом. Теперь казалось, что он вообще перестал думать о других, когда однажды вечером выстрелил в люстру в столовой, потому что ему было «скучно», и стрелял в телевизоры по самой случайной прихоти. Несколько раз он наставлял пистолет на Реда, и Ред подзуживал его пустить пистолет в ход. Как признавался Джо, все постоянно находились «в небольшом напряжении, не зная, что взбредет в голову Элвису на следующий день». У Линды было не меньше причин для тревоги, чем у всех остальных. Она не собиралась забывать тот случай в предыдущем году, когда Элвис выстрелил в выключатель, пока она была вванной, и пуля прошла через стену, оставив зазубрину на вешалке для туалетной бумаги и вдребезги разбив зеркало шкафчика. Когда она появилась из ванной, сдерживая колотившую ее дрожь, вместо извинения или объяснения Элвис лишь сказал: «Только не надо так нервничать, дорогуша».

Никто не понимал, как она могла сохранять хладнокровие, не говоря уже о чувстве юмора, — но она сохраняла. И она, похоже, была способна с одинаковым спокойствием принимать и другие его капризы. Если Элвис желал быть с другой девушкой, Линда попросту делалась незаметной, как это было в тот раз, когда в Лас — Вегас приехала Энн Пеннингтон, двадцатитрехлетняя модель, со своей трехлетней дочкой. Для Джо, отвечавшего за организацию поездок, это было нечто вроде игры в стулья с музыкой, но Энн, даже в начале их отношений, видела в этом скорее способ Элвиса избавляться от скуки, когда он рассказывал ей все уже знакомые истории, пытался поразить ее своим знанием карате и демонстрировал ранимую часть своего существа, на что она могла ответить со всей свежестью, которая возникает тогда, когда слышишь и переживаешь в первый раз.

Ее влекло к Элвису, но это была не любовь, — она поняла уже в самом начале, что их отношения никуда не приведут, и не могла не заметить, что страсть Элвиса тоже быстро выдыхалась. «Помню, когда я приехала в Палм — Спрингс первый раз, он сказал нечто вроде: «Пойдем в спальню? Я просто хочу тебя поцеловать». Я ответила; «Не знаю». Тогда он сказал: «Клянусь, я ничего не буду делать. Я только хочу тебя поцеловать». Ему действительно больше всего нравилось целоваться и обниматься; все остальное было попросту не очень важно». Он любил проводить время в своей комнате и петь ей, и «он дал мне альбом Чарльза Бойера, на котором была песня «Where Does Love Go (When It Leaves the Heart)», он снова и снова ставил ее и говорил: «Послушай, как он произносит эти строки. Это так романтично». Иногда он рисовался перед ней, рассказывая парням анекдот и контролируя их реакцию. «Он говорил: «Энн, смотри» и они все смеялись, а затем он делал так [щелкал пальцами], и они переставали смеяться».

Они вместе читали книги и говорили о прочитанном, но если она высказывала мнение о том, что ей представлялось примером саморазрушительного поведения, он попросту говорил, что она не понимает. «Он говорил: «Ты не знаешь, каково это — жить такой жизнью. Ты не знаешь, как это тяжело». Однажды они вместе курили марихуану и без остановки смеялись, однако она проснулась среди ночи и обнаружила, что он намочил постель. «Поэтому я легла на самый край постели, а наутро он сказал: «Господи, Энни, извини, почему ты не разбудила меня? Ты лежала на самом краешке». Он вызвал прислугу и велел вынести матрац из комнаты. Он не казался смущенным; он смеялся, рассказывая парням: «Она лежала на самом краешке, единственном сухом месте!»

Даже то короткое время, что она была с ним, она знала о других девушках, потому что он рассказывал ей. У нее тоже были парни, но ей было трудно встречаться с кем — то, имея на руках маленькую дочь. Ему тоже трудно, поведал он ей. «Он сказал, что ему никогда не доставляла удовольствие мысль, что я была с кем — то еще». Именно во время этого краткого периода он встретил еще одну девушку, Шейлу Райан, которой явно увлекся. Энн не встретилась с ней в то время, но, вероятно, ее не очень — то опечалило бы, если бы это случилось. Она ведь никогда и не рассчитывала на длительные отношения.

Он снова отправился в гастроли спустя три недели после завершения выступлений в Лас — Вегасе, на этот раз в южном направлении, которое привело его в такие уже знакомые места, как Монро, штат Луизиана, Шарлотт, штат Северная Каролина, Роанок, штат Виргиния, и Ноксвилл, штат Теннесси. Все было почти так же, как и всегда, если не считать того, что на этот раз доктор Ник ехал с ними в официальном качестве — вопреки возражениям со стороны Вернона и Полковника и вопреки возражениям его собственной медицинской группы. Они видели в этой опеке одного — единственного пациента не только потенциальную потерю дохода для организации, но также и угрозу для независимости его суждений как врача. Ник, однако, составил договор, по которому за каждый день его отсутствия группе выплачивалась сумма, эквивалентная той, которая поступала бы в обычном случае, и отправился в турне с тремя чемоданами, наполненными тем, что, как он считал, может быть необходимым для оказания медицинской помощи группе из семидесяти пяти человек.

Он также разработал план приема лекарств для своего главного пациента, начиная с того момента, как он вставал утром, и до того момента, как ложился спать. Он включал в себя все — от мультивитаминов и препаратов, подавляющих аппетит, до средств против отечности слизистой горла, дексамила, прописанного лас — вегасскими врачами Элвиса для использования перед выступлениями, болеутоляющих, которые нередко требовались для снятия болезненного напряжения в спине и шее, упаковок амитала, перкодана и иногда дилодида, который был ему нужен для того, чтобы заснуть после выступления. Доктор Ник постоянно старался держать под контролем кишечные проблемы Элвиса, которые частенько приводили к запору, а прием разного рода слабительных вкупе с меняющимся набором других депрессантов мог иной раз приводить к недержанию. По большей части, однако, ему удавалось держать Элвиса на довольно хорошо сбалансированной лекарственной терапии, используя время от времени плацебо, когда Элвис начинал проявлять излишнюю зависимость от чего — то, в чем он в действительности не нуждался, — правда. Ник подозревал, что, имея немалые познания в медицине, его пациент чаще обычного догадывался о подмене.

Впервые во время этого турне Элвис остановился в отдельном отеле, и это вызывало некоторое недовольство, но в целом настрой в труппе был хорошим. Voice были главной мишенью для любого возмущения, и их общая склонность заставлять всех нервничать — всегдашние опоздания, совершенно непрофессиональное поведение — не прибавляла им популярности. Для Шерила Нильсена совокупный эффект всех их голосов был поразительным: «Я не знаю ни о каком выступлении на гастролях, которое имело такую мощь, когда мы все пели в одном порыве. Это вызывало трепет». Однако постоянные придирки допекли его, к тому же даже в самой группе существовали трения, так что Нильсен покинул группу после четвертого пункта турне и был заменен в качестве вокалиста музыкантом группы, аккомпанировавшим на рояле, шведом Пером «Питом» Халлином.

Не успела уехать Шейла Райан, как к нему в Монро присоединилась прилетевшая специально для этого старая подружка, которая с ужасом обнаружила откровенную зависимость Элвиса от всякого рода препаратов, которую он впервые не постарался скрыть. Должен был прийти доктор Ник, чтобы сделать ему укол снотворного, «и я сказала ему: «Элвис, зачем тебе это, ты можешь и так заснуть; просто полежи, и сон сам придет». Он понаблюдал из своего номера за тем, как расходится публика, и сказал: «Ты не понимаешь. Я не могу так просто смахнуть все это». После этого пришел доктор Ник и поставил свой чемоданчик, а затем вышел из номера, чтобы захватить что — то, а Элвис начал рыться в его саквояже. При этом он сказал мне: «На днях он мне давал кое — какие таблетки, которые выглядят одинаково, но на самом деле плацебо, не вызывают зависимости, и я знаю это, а он не знает, что я знаю об этом, но я знаю больше о наркотиках, чем он». Я попыталась его остановить: «Не лезь туда. Не делай этого». «Нет, нет, мне нужно, мне нужно. Не говори ничего. Не рассказывай ему». И он взял настоящие таблетки, а на их место положил ненастоящие. На следующее утро я пошла к Джо и сказала: «Пожалуйста, не говори ничего, но он подменил таблетки». После чего ко мне пришел доктор Ник и поблагодарил меня, а затем пошел и снова поменял таблетки. Через час пришел Элвис и спросил: «Говорите, кто был там? Кто подменил таблетки?» Он посмотрел на меня и спросил: «Это ты сделала?» Я ответила: «Нет». «Кто — то побывал в моей комнате. Я знаю, что кто — то поменял таблетки». Все сказали, что не знают, кто это сделал, и он еще долго кричал и ругался, пока наконец не успокоился».

Турне завершилось в Мемфисе, где Полковник, несомненно, признавая, что было бы нелегко снова вернуть Элвиса в студию, продал RCA еще одну возможность записать Элвиса вживую (причем это было первое выступление Элвиса в родном городе за тринадцать лет). Как и все другие выступления во время этого трехнедельного турне, пять мемфисских концертов собрали аншлаг, а пятый концерт был, по сути, добавлен в последний момент вследствие спроса со стороны общественности и отделен от первых четырех уже запланированными концертами в Ричмонде, Виргиния, и Мерфрисборо, Теннесси. Именно для этого последнего концерта RCA привезла свой передвижной звукозаписывающий комплекс, зафиксировав на пленку выступление, которое было не больше отрепетировано, чем любой другой концерт по маршруту следования. То, что получилось, передавало скорее ощущение облегчения от окончания турне, нежели экстатичность эмоций, которая создает великий концертный альбом, а присутствовавшие на концерте обозреватели отметили пестрый костюм Элвиса и драматическое разворачивание американского флага во время его исполнения «American Trilogy». «Мемфис Пресс — Симитар» сравнила Элвиса с Юлием Цезарем и высказала предположение, что его вступление к «2001» было, вероятно, кульминацией шоу.

После почти двухмесячного отдыха состоялось краткое четырехдневное турне по Калифорнии, которое служило разминкой перед одиннадцатидневными гастролями в Тахо. «Сан — Франциско экземинер» описывала первое выступление в Тахо как «хаотичное, лишенное эмоциональности и совершенно утомительное», и Элвис пропустил два концерта во время ангажемента снова под предлогом гриппа. Шерил Нильсен вернулся на более или менее собственных условиях (он теперь пел с Voice, но больше не был членом группы), и никто не изменил своего мнения в отношении «личных» бэк — вокалистов Элвиса. Наиболее заметным событием, произошедшим во время их пребывания в Тахо, было то, что Ред, Дейв Стэнли и несколько других парней избили мелиоратора из Грасс — Валли, Калифорния, который появился около номера Элвиса пьяный и недовольный после того, как заплатил охраннику за вход для себя и своей подружки. Многочисленные фэны стали свидетелями того, как Элвис просто стоял и наблюдал за потасовкой, ничего не предпринимая для того, чтобы прекратить ее, пока четверо парней держали мелиоратора, как следовало из его поздней жалобы, а остальные избивали его до полусмерти.

Полковник злобно наблюдал со стороны. Он думал, что, может быть, госпитализация напугает Элвиса, он думал, что, может быть, мальчик одумается, но все обстояло теперь так же скверно, как и раньше, возможно, хуже, если принять во внимание то, что Элвис, похоже, достиг самого нижнего предела и все еще продолжал опускаться. Объемы продаж падали, альбом Джона Дэри «Legendary Performer», составленный исключительно из записей, сделанных до 1973 года, за который ни Элвис, ни Полковник не получили ни цента, уже превзошел по объемам продаж три последних альбома вместе взятые, и хотя по — прежнему велись переговоры о втором телевизионном выступлении и время от времени все еще поступали предложения от кинокомпаний. Полковник знал лучше, чем кто — либо другой, что не может договариваться о проекте, выполнение которого не сможет обеспечить. Единственным проектом, о котором они, похоже, по — прежнему были способны договориться, являлись турне — это было то, к чему они оба привыкли к этому времени, а оплата была сиюминутной и гарантированной. Только за последние два турне, эквивалентные примерно одному четырехнедельному ангажементу в Лас — Вегасе, по их терминологии, они получили полтора миллиона долларов (миллион Элвису и 500 тысяч Полковнику), в то время как после завершения двух ангажементов по дне недели в «Хилтоне» они должны были получить всею лишь примерно 400 тысяч долларов на двоих.

Полковник знал, что так не могло продолжаться бесконечно. Рано или поздно этот источник иссякнет, в особенности если не остановить слухи об употреблении наркотиков (и само их употребление). Как уже бывало в прошлом. Полковник предпринял нерешительные попытки обсудить эту тему с Элвисом, однако Элвис просто не стал слушать его и посоветовал ему не совать нос в чужие дела, оставив Полковника — мастера тактики — в полном недоумении относительно того, что делать, чтобы не создавалось впечатления, что он теряет контроль над ситуацией. Он попытался объясниться, когда признался Джо, что они и думать не могут о европейском турне с Элвисом в таком состоянии, и накинулся на Тома Хьюлета, когда тот заговорил о неспадающем интересе со стороны японцев (Хьюлет только что в январе свозил в Японию «Moody Blues»), ссылаясь на обеспокоенность безопасностью и здоровьем Элвиса. Ни Джо, ни Хьюлет совершенно ему не поверили, впрочем, они, возможно, признали законность его обеспокоенности. Но, с другой стороны, они также больше не верили в то, что Элвис действительно хочет поехать на гастроли в Европу; он, похоже, всего лишь время от времени бросал это в лицо Полковнику, когда на самом деле хотел позлить старика. Кроме того, все знали, что единственной темой, к которой Элвис серьезно относился в этот период — если не принимать в расчет обсуждения духовных материй, — было карате, не просто практика, но философия и духовная сторона карате. Он и Эд Паркер, который снова вошел в милость после того, как Кэнг Ри истратил некоторую часть денег, полученных им от Элвиса, на новый дом, вместо того чтобы потратить их на развитие своей школы, даже обсуждали перспективу снять фильм.

Он одновременно работал над получением черного пояса седьмой степени по кенпо с Эдом, восьмой степени в технике пасариу с Кэнгом Ри и наблюдал последние полтора года за невероятным ростом популярности карате: «Кунфу», телевизионный сериал Дэвида Каррадина, пользовался все большим успехом, «Билли Джэк» снискал признание широкой аудитории во всем мире, а фильм Брюса Ли «Выход Дракона», выпущенный на экраны посмертно в августе 1973 года, сформировал окончательную моду на этот вид спорта. С начала года на экраны стали выходить все новые и новые фильмы о карате, и Элвис снова и снова просматривал фильмы вроде «Клеопатра Джонс», «Золотая игла» и «Черные пояса». Он изучал эти фильмы, отмечая нюансы, которые прошли мимо внимания остальных парней, снова и снова прокручивая те или иные эпизоды, пока парни не стали мечтать о том, чтобы он поскорее загорелся новым увлечением. Вместе со своей двоюродной сестрой Бобби Манн, которая вышла замуж за богатого мемфисского бизнесмена, он загорелся идеей создать собственную школу карате и, вопреки советам своего отца, стал финансово поддерживать Теннессийский институт карате в Мемфисе, которым руководили Бобби и Ред Уэст и для которого он пригласил чемпиона мира в тяжелом весе Билла Уоллиса, ранее связанного с Кэнгом Ри, в качестве главного инструктора. Именно в этот период, весной 1974 года, он впервые начал серьезно подумывать о том, чтобы снять фильм о карате.

«Я хочу быть самым отпетым негодяем, который только существует», — говорил он о своей предполагаемой роли в этом фильме, который по своей концепции должен был стать либо художественной картиной в стиле экшн, которая могла дать ему такой шанс, либо полудокументальным фильмом, которому, похоже, отдавал предпочтение Эд. Он и Паркер обсуждали возможность заснять на пленку некоторые из турниров с участием Эда и послать команду каратистов в турне по миру, когда он завершит свои гастроли в Тахо в конце мая.

У них, однако, все еще не было никакого сюжета для фильма, поэтому Элвис попросил Джерри Шиллинга связаться с Риком Хаски. Хаски, в прошлом студент университета штата Арканзас, который сделал Элвиса почетным членом своего студенческого общества осенью 1960 года, был теперь царем и богом телевизионных проектов в стиле экшн. Он получил доступ в мир Элвиса через своего бывшего собрата по студенческому обществу Джерри Шиллинга и последние два с половиной года был частым посетителем в Лас — Вегасе. Сценарист и продюсер нескольких популярных сериалов на телевидении, Хаски не забыл, как Элвис не раз говорил ему в шутку, что, может быть, когда — нибудь попросит его написать для него сценарий, так что он нисколько не удивился, когда услышал от Джерри, что Элвис хочет поговорить с ним о создании сюжета для фильма.

Он приехал в дом на Моновейл, обнаружив, что там уже находится Эд Паркер и все смотрят телевизор. Элвис дал понять, что хочет поговорить с Риком и Эдом наедине, однако, когда они уселись на большой кожаный диван и в глубокие кресла, Элвис едва был способен говорить. «Я впервые видел его под кайфом. Помню, я сказал: «Элвис, я с огромным удовольствием написал бы что — нибудь для тебя, но разреши мне сказать о том, как я смотрю на это. Я не хочу употреблять слово «возвращение», поскольку ты никогда и не уходил, но ты ничего не сделал за последнее время, и я смотрю на этот проект как на Фрэнка Синатру с его «Отсюда в вечность». Там был сделан такой акцент на его возвращении».

Паркер возразил: «Мы не хотим говорить о Фрэнке Синатре и об «Отсюда в вечность».

«Послушай, Эд, — сказал я, — дай мне договорить то, что я собираюсь здесь сказать. — Вы ведь знаете, какая манера у Паркера. — Понимаешь, Элвис, если ты вернешься в нужной роли, это придаст тебе дополнительное измерение».

«Эд прав, — откликнулся Элвис, — я не собираюсь получать «Оскар».

«Нет, — настаивал я, — я серьезно говорю. Тебе нужен сценарий, который был бы не просто фильмом о карате, а давал бы тебе возможность сыграть настоящую роль. Карате будет вытекать из самого сюжета».

Но разговор в принципе так и не получился, поскольку Эд все время вмешивался, а Элвис в какой — то момент встал и начал демонстрировать какие — то приемы с Эдом, немного спотыкаясь, и все это было очень грустно, и я пытался утешить себя мыслью, что, может быть, я вернусь в следующий раз, когда здесь не будет Эда, а Элвис не будет под кайфом. Поскольку этот разговор так ни к чему и не привел».

Он действительно сделал еще одну попытку. Признавая длительное участие в проекте Паркера, не говоря уже о его финансовом интересе, Рик разыскал Паркера в его студии на Санта — Моника, однако Паркер почти не стал с ним разговаривать. Обескураженный поведением Паркера, но все еще не расставшийся с мыслью о том, что он может сделать что — то полезное для Элвиса, Хаски сел и написал по своему почину тридцатистраничный сценарий, вращающийся вокруг бывшего агента ЦРУ, теперь руководящего школой карате, который решает отомстить за смерть друга, разоблаченного и убитого торговцем наркотиков. По мнению Хаски, роль старого бойца, который неохотно оставляет свою тихую жизнь и в последний раз проявляет себя, идеально подходила для Элвиса, и он отвез сценарий Джерри, который оставил его в спальне Элвиса. «Однако я никогда больше ничего не слышал о нем, если не считать того, что позже Элвис, как мне говорили, пошел в другом направлении с Эдом Паркером».

Это другое направление было тем же самым, на котором с самого начала настаивал Паркер, — чисто документальный подход, сфокусированный на философии и технике карате, технике кенпо, при котором роль Элвиса сводилась к функциям повествователя. Эд подключил к проекту бывшего ученика и коллегу по карате Джорджа Уэйта в качестве продюсера, а Уэйт, в свою очередь, пригласил кинорежиссера Боба Хаммерадля постановки картины. Вместе они планировали заснять на пленку с полдюжины турниров по карате, которые проведет по штату Паркер, а Элвис соберет звездную команду, включающую чемпиона в легком весе Бенни Уркидеса и кикбоксера Джона Нативидада, и на свои деньги отправит ее в Европу, чтобы заснять на пленку ее участие в осенних соревнованиях. Параллельно с этим Элвис взялся с Биллом Белью разрабатывать эмблему и форму в том помпезном стиле, который отличал сценические костюмы Элвиса, — элемент совершенно чуждый (а некоторые говорили, что и совершенно неуместный) в мире карате.

К изумлению Эда Паркера, несмотря на всю свою браваду и все отчуждение, которое столь явственно выросло между ним и его менеджером за последние несколько лет, он по — прежнему искал одобрения Полковника для этого проекта. «Я сказал ему: «Плюнь ты на старика». Но он ни в какую. Это меня и восхищало в нем». Полковник, со своей стороны, не испытывал никакого восхищения перед Паркером и умолял Элвиса пообещать, что он не станет вкладывать никаких денег, пока они по крайней мере не получат возможность более внимательно изучить вопрос. Элвис согласился, но в конце концов все — таки вложил деньги в проект за спиной Полковника.

Вернон, вероятно, был бы более эффективным союзником кампании Полковника, если бы не некоторые пертурбации личного свойства. Незадолго до этого во время турне в Денвере он познакомился с разведенной медсестрой Сэнди Миллер и привез ее в Мемфис с ее двумя детьми. Жизнь в разъездах повлияла на него не меньше, чем на всех остальных, а его брак с Ди и без того никогда не был легким. «Он обращался со мной как с ребенком, — жаловалась Ди. женщина бурного нрава, которая теперь рисовала для себя карьеру профессионального поэта — песенника. — Он держал меня в клетке». В июне они наконец решили разъехаться, и Вернон приобрел дом на Олд — Хикори — Роуд в двух шагах от дома на Долан, где он прожил последние десять лет. Элвис не собирался лить слезы из — за крушения брака своего отца, однако и Вернон был не в том положении, чтобы критиковать.

Словно наверстывая потерянное время, в июне они отправились в еще одно, двадцатиоднодневное турне — в третий раз за этот год. На этот раз 65-процентная доля Элвиса и Полковника от кассовых сборов составила почти 2 миллиона долларов, из которых после погашения расходов Элвису и Полковнику предстояло разделить между собой свыше полутора миллиона долларов. Однако все чаще и чаще эксцентричное поведение Элвиса упоминалось в обзорах и газетных заметках, даже если оно и ускользало от внимания поклонников. Пестрота шоу, излишняя помпезность постановок, вычурность музыкальных интерпретаций, сюрреалистичность словесных монологов — все эти элементы заставили критиков начать сравнивать Элвиса с Либерейс или За За Габор, не без благосклонности по большей части и нередко с проступающей ностальгией по нежному детству пятидесятых — однако без намека на то уважение, с которым стали бы говорить о современном культовом исполнителе или даже об исторической, но все еще значимой фигуре. Вся труппа спела «Happy Birthday» Полковнику у трапа самолета в Луисвилле, куда они прилетели, когда он улетал подготавливать следующий город по их маршруту. Это был шестьдесят пятый день рождения Полковника, обычно повод для сентиментальных жестов, но на этот раз не было замечено никаких сантиментов ни со стороны Полковника, ни тем более со стороны кого — либо другого.

Лас — вегасский ангажемент в августе являл собой попытку внести существенные перемены в устоявшиеся традиции. Очевидно, столь же уставший от предсказуемости своего шоу, Элвис подготовил совершенно другой репертуар для первого выступления 19 августа, впервые расставшись с «2001» с тех пор, как ввел ее в программу своих выступлений двумя годами раньше, заменив блюзами вроде «Big Boss Man», «Му Baby Left Me» и «Down in the Alley» более сентиментальные вещи, выпустив попурри из прошлых хитов и введя в программу современный материал, который никогда до этого не исполнял, вместе с давно любимыми вещами вроде «Polk Salad Annie», «Bridge Over Troubled Water» и «Can’t Help Falling In Love». «Voice» получили возможность открывать шоу и чаще выступать в роли главного вокального сопровождения, хотя их музыкальные недостатки и непрофессиональное поведение к этому времени стали очевидными для всех, не исключая Элвиса.

Если послушать запись репетиции, проходившей 16 августа, или даже самого выступления, открывавшего ангажемент, сделается очевидным, что, несмотря на изменение репертуара, все те проблемы, которые портили шоу раньше, остались на своем месте. Блюзы по большей части остались претенциозными, монотонные баллады не стали менее монотонными, две из новых песен, которые вызывали наибольший энтузиазм Элвиса — композиции Оливии Ньютон «If You Love Me (Let Me Know)» и «Let Me Be There», — были наислащавейшими образцами поп — продукции (это «такие счастливые песни», говорил Элвис, беспомощно пытаясь объяснить их привлекательность для него), и что больше всего бросалось в глаза — его манера мучительно выталкивать из себя звуки, которая к этому времени, похоже, стала чуть ли не характерной для него и являлась, возможно, отражением его физического состояния или, быть может, всего лишь стилевым выбором. В любом случае это та же проблема, которая проявляется и в студии: если когда — то казалось, что его голос парит над музыкой, способен передавать самые тонкие оттенки эмоций, даже в малодраматических вещах, то теперь этот голос мучительно пытается набрать силу, дрожит вибрато, которое одновременно кажется манерным и неуправляемым, и подменяет натужным ревом драматические модуляции, отличавшие композиции от «It's Now or Never» до «Suspicious Minds». В тот момент эти недостатки сглаживались старанием и усилием. Но стоит только сравнить запись этого шоу с лас — вегасскими ангажементами 1969 и 1970 годов, чтобы понять, какая между ними была пропасть. И не требуется длительных рассуждений, чтобы представить, насколько разочарованным и испуганным, должно быть, был в этот момент сам Элвис.

В то время, однако, реакция критиков была другой. Первое выступление имело более положительную прессу, чем любое шоу с 1971 года, и даже «Холливуд репортер» приветствовала «лучшее шоу — по крайней мере за три года. [Пресли] выглядит великолепно, поет лучше, чем все последние годы, и так уверенно держится на сцене — несмотря на почти полностью обновленный репертуар, — что переполненный зал «Хилтона» несколько раз вставал и устраивал ему овацию».

Тем не менее «2001» снова появилась в программе на следующий вечер вместе со всем остальным набором, и через несколько дней уже казалось, что никакой революции и не было в помине. Трудно представить, что еще, кроме утраты присутствия духа, могло заставить его отказаться так быстро от программы, которая почти единогласно признавалась смелым и творческим шагом. Возможно, он не чувствовал того ощущения мгновенного отклика аудитории, от которого стал испытывать почти физическую зависимость к этому времени. («Он, казалось, нервничал и не находил поддержки у публики, которая реагировала очень вяло, — писала Кристин Колклаф, лояльно настроенный британский фэн и проницательный критик, в отчете о первом выступлении в фэн — журнале, который заметно контрастировал с рецензией «Холливуд репортер».) При этом, однако, возникает вопрос, не почувствовал ли он также, что его знаменитый «инстинкт», на который он всегда безоглядно ориентировался, неожиданно и необъяснимо покинул его.

Линда впервые была публично изгнана во время этого ангажемента. В первые четыре вечера ее можно было видеть в ее кабинке в первых рядах: затем она исчезла, а на ее месте едва ли не скандальным образом появилась Шейла Райан, которую на последующих выступлениях Элвис стал представлять как свою «новую подружку».

Для Шейлы это было не вполне то, что она планировала. С тех самых пор, как она в феврале познакомилась с Элвисом, она только и делала, что словно убегала от него, и даже после того, как поехала с ним в турне, не могла сказать, что испытывала какую — то особую близость. Их первое свидание во многом задало тон.

«Я поднялась в номер между выступлениями, а Элвис пришел со своего первого шоу весь взмыленный. Я сидела в маленьком баре на лестничной площадке, совершенно одна, понимаете, я выглядела как тринадцатилетняя девочка в те дни, у меня было ангельское личико, и, по правде говоря, моя сущность соответствовала ему. Я была очень юной, очень наивной, очень правильной, словом, чистый лист бумаги. Вот так я сидела, стараясь как бы ущипнуть себя, думая, что все это слишком нереально, слишком странно, а он подошел и вроде как приобнял меня — он был несколько ребячлив, — что — то сказал по поводу того, как я была одета — на мне были слаксы. Не знаю, о чем еще мы говорили, но помню, мы пошли на второе шоу, а после него вернулись в номер, в спальню, где он стал ужинать.

Он был словно маленький ребенок, восторженно реагировал на вещи, и кто — то на шоу подарил ему пожарную каску, а еще кто — то фартук — ему все время бросали вещи на сцену, — и он нацепил эту каску и этот фартук, и вот так проходило наше первое свидание. Не очень — то романтично, да?

Ну, в общем, он немного порисовался, а потом в какой — то момент, мне кажется, поцеловал меня. Я почувствовала в действительности лишь то, что это я делаю, но я не была внутри ситуации, я как бы смотрела на нее со стороны. Я как бы наблюдала из своего тела, думая про себя: как все это странно. Затем он подарил мне этот золотой крест с надписью «ЕР» и звездой на нем, который подарил ему фанат, — кстати сказать, я по — прежнему его храню, это единственная вещь, которая осталась у меня от него. А потом он, мне кажется, уснул. Не знаю, дал ли он мне пижаму, но мы определенно не занимались никаким сексом — это как бы не имело значения, главное было близкое общение с ним. Однако все равно предполагалось, что я останусь на ночь, чего мне не хотелось делать.

Поэтому я оставила его спать, а сама встала, оделась и пошла домой, а на следующее утро встала и пошла по магазинам, а когда вернулась домой, позвонил Джо. «Черт побери, где ты пропадаешь? Босс в ярости. Ты почему ушла?» А я не знала, что ответить, — половина меня знала, что происходит, половина желала быть независимой. Я в общем — то знала, чего он от меня ждал: он ждал, что когда он проснется, я буду рядом. Но я была эдакой бунтаркой. Поэтому я стою и молчу. Джо в ярости: «Тебе лучше как можно скорее вернуться сюда». Я всего лишь раз виделась с человеком, а он уже в ярости на меня. Но я вернулась и застала его за завтраком, он был раздражен, а я держалась спокойно — я всегда была очень спокойной, смотрела на все как бы со стороны.

Затем мы занялись моей одеждой. То есть я была неподобающе одета, я всегда одевалась в мужские брюки, что было не очень — то женственно. Он попросил в «Сузи Кримчиз» [магазине модной одежды в Лас — Вегасе] принести ему кипу всякой одежды и устроил показ моды. Я шла и примеряла что — нибудь, и если ему нравилось, он покупал это, а если нет, то не покупал. Так что у меня получился целый гардероб. Я невинно спросила его: «А что не так с моей одеждой?», на что он мне очень ласково ответил: «Ничего, с ней все нормально, но ты моя девушка, ты должна одеваться в этом месте, люди будут смотреть на тебя, а я хочу, чтобы ты выглядела определенным образом, ты согласна?» Да, в некотором смысле я была согласна.

Затем я провела с ним пару ночей, и, знаете, секс не имел для него большого значения, как можно было подумать. Для него он не представлял особого значения — то есть мы занимались сексом, но больше всего ему нравились ласки и поцелуи. Понимаете, это как подростки в школе, обнимаются, целуются часами и так далее. Мы занимались этим больше, чем всем остальным.

Все это было по — юношески невинно, пока ты вдруг в один прекрасный момент не превращалась в Мать. Предполагалось, что ты должна заботиться и ухаживать за ним, именно к этому в основном и сводилась твоя роль: подать ему что — то среди ночи и так далее. Ему нужно было подать воду, принести таблетки, принести его любимое желе, почитать. Этим я и занималась. Все же какая — то часть отношений, думаю, оставалась романтичной — для него, ведь это он отличался романтичностью. Мы выходили на балкон, и он пел мне песни, однако это никогда в действительности не было романтичным для меня. У меня не было понятия о том, что такое любовь, меня смущали подарки, и я не умела выражать благодарность за них, — это стало концом нашего первого месяца вместе».

После окончания мартовского турне она в течение какого — то времени не получала от него никаких известий. Она переехала в Лос — Анджелес и не пыталась поддерживать связь с ним. Время шло, и однажды Шейла позвонила ему домой, и он взял трубку и пропел начальную строку из песни «Funny How Time Slips Away»: «Эй, привет, крошка, как давно мы не виделись», — и они снова стали встречаться. Затем в августе она более или менее официально заняла место Линды.

В этот раз Джо наставлял и учил ее — «потому что Джо нравилось, что я с Элвисом. Были, я думаю, женщины, которые долго не оставались, потому что не нравились Джо и парням. Но Джо говорил мне: «Намотай себе на ус, Шейла, часть Элвиса дающая, и он любит давать, и если ты не будешь показывать какую — то реакцию, ему будет очень обидно». И я постаралась усвоить это. Он подарил мне машину, и помню, я воскликнула; «О, Господи, какая красота, как она мне нравится!» А сама ощутила фальшь. Я имею в виду, что я была фальшива, а не он. Получалось так, что мужчина дарит мне новехонький «Корветт», а я, двадцатилетняя девушка, которая в жизни не имела таких вещей, говорю только: «Спасибо» — безо всяких эмоций. Словом, все было не так, как должно было бы быть. Поэтому Джо мне говорил: «Шейла, будь настоящей, хорошо?» Джо опекал меня, словно был моим отцом. И постепенно я перестала смотреть на наши отношения со стороны и стала относиться более непринужденно к тому, кем он был, — а он был очень необычным человеком, у него были очень необычные жизненные обстоятельства, и он просто — напросто пытался чувствовать себя комфортно, и не за чей — нибудь счет. Ты давал, ты получал. Конечно, не все было обычно, но, знаете, я столько прочитала всякой всячины о его сексуальном поведении, и что оно было извращенным, и что оно было ненормальным, а ничего такого и не было. Все было невинно. Он предпочитал возбуждающие ласки реальному сексу. Что в этом такого извращенного? Тут не было никаких плеток и цепей. Это было всего лишь взрослой невинностью».

На сцене в Лас — Вегасе, однако, это казалось чем — то другим, а не взрослой невинностью, и с каждым выступлением его поведение становилось все более и более эксцентричным. Даже для поклонников было очевидно, что что — то не так. Он казался «сонным», как написала Кристин Колклаф о его выступлении 22 августа; 23 и 24 августа он казался «слегка усталым»; а 26 августа в 10 часов утра было объявлено, что оба вечерних выступления отменяются. Еще более путаными и продолжительными стали его монологи на сцене, которые должны были обеспокоить даже самых некритичных поклонников. Казалось, что больше всего на свете его занимают две вещи — колонки светских новостей и отделка концертного зала. В отношении последней он кое — что предпринял после шоу в ночь с 24 на 25 августа. «Вы знаете, мне никогда не нравилось, как выглядит этот зал, — заявлял он в той или иной форме озадаченным посетителям «Хилтона» начиная со следующего вечера и вплоть до окончания ангажемента. — Он слишком велик для исполнителя. Поэтому сделал этот пандус, чтобы быть ближе к публике». Далее следовало признание в том, что его всегда особенно раздражали украшения на стенах зала — ангелочки на потолке и придворные Людовика XIV, которыми были украшены стены в великолепии холодного мрамора.

«Наведите софит на статуи вон на той стене. Вот так, хорошо. Очень мило. Я не знаю, что это такое, но это очень мило. На днях здесь был Том Джонс, а он из Уэльса. Я спросил Тома, кто это [статуя на стене], и он сказал, что это король Эдвард. Король Джордж, извините, простите меня. Ваше Величество. Теперь наведите софит вон на тех ангелочков [на потолке]. Вы только посмотрите на этих обормотов. Толстущие жирные ангелы! А теперь переведите прожектор вот на эту стену. Вы заметите небольшую разницу. Это, как вы видите, все представители кавказской расы. Так ведь это называется? Кавказской? То есть белой? Так было написано в моем приписном свидетельстве. А ведь я раньше думал, что это означает «кастрированный»! Ну, в общем, на днях ночью я спустился сюда где — то около пяти утра с парочкой друзей, которые работают на меня, Джерри Шиллингом и Редом Уэстом. У Реда второй черный пояс по карате — у него своя школа в Мемфисе. Я очень горжусь им… В общем, он перелез через высокий забор, с этот занавес в высоту, забрался в подсобку, где [рабочие отеля] хранят свои инструменты и материалы, краску там и прочее, залез, значит, туда и прихватил там небольшую банку черной краски. Засунул ее за пояс, вернулся сюда, и мы поставили один стол на другой. Я залез на стол с краской и кистью в руке и стал Микеланджело, в общем, тем парнем, который расписал потолок в Сикстинской капелле в Ватикане. Я расписал вон ту статую. Мне потребовалось тридцать минут, чтобы сделать это. Администрация отеля и слова не сказала. Я просто подумал, что это и вам понравится».

Что касается колонок светских новостей и сплетен в газетах и журналах, он заверил публику в монологах не меньшей длины и красочности, что если бы половина того, что говорится о нем, была правдой, его, вероятно, давно уже не было бы в живых; в журналах все выдумывают, и все, что там печатается, полная ерунда.

Тем временем Полковник — что можно было счесть едва ли менее эксцентричным — распространял среди публики, покидающей шоу, экземпляры альбома, который он выпустил на своем собственном новообразованном лейбле «Бокскар». Альбом назывался «Having Fun with Elvis on Stage» и был не чем иным, как всего лишь собранием таких моментов, как приведенный выше, не таких затянутых (они были собраны из выступлений между 1969 и 1972 годами) и несколько подчищенных, но, по сути, выбраковкой из тех записей, которые RCA выпустила с тех пор, как пять лет тому назад Элвис вернулся к живым выступлениям. Разница между подборкой Полковника и дисками RCA состояла в том, что альбом «Having Fun with Elvis on Stage» был не более чем собрание таких моментов. По сути, на нем были только монологи — и именно это и дало Полковнику лицензию на его выпуск, по крайней мере в его собственной интерпретации контракта со звукозаписывающей компанией, которую RCA по какой — то причине, похоже, не спешило оспорить.

Новый лейбл был организован в качестве теннессийской корпорации чуть раньше в том же году, главным образом для того, как говорил Полковник, чтобы консолидировать все коммерческие интересы Элвиса, иными словами, «дабы использовать в коммерческих целях имя, образ, изображение Элвиса на постерах, фотоальбомах, статуях, фотографиях, картинах, пуговицах, медальонах и пр.». Как всегда спешил подчеркнуть Полковник, он не какой — то там менеджер закусочной, а менеджер шоу — бизнеса, который всегда «нацелен на то, чтобы насытить выступления Элвиса красками и эмоциями, которых привыкли ожидать от его шоу поклонники». Возможно, не совсем случайным совпадением было то, что корпорация взяла свое название из азартной игры, из домино, в котором это слово означает удачный ход шестеркой дупель, хотя гавайский диджей и промоутер Рон Джейкобс, давний приятель Полковника, указывал в качестве источника вдохновения, из которого появилось название для лейбла, снобистскую философию звукозаписи Полковника. «Он способен записать хит в товарном вагоне (по — английски «товарный вагон» — «boxcar». — Прим. пер.)», — привык отвечать Полковник, когда его спрашивали о том, какую роль в успехе Элвиса сыграл «мемфисский звук». «После этого люди начали говорить о «вагонном звуке».

Во всяком случае это, похоже, было попыткой поставить коммерческое использование успеха Элвиса на более «деловую» основу и по ходу, возможно, вознаградить давних коллег вроде Тома Дискина и Джорджа Паркхилла, которые вместе с Элвисом значились в качестве акционерного меньшинства (Полковник владел 56 процентами акций) в новой корпорации. Это была, несомненно, также одна из махинаций Полковника, чья конечная макиавеллиевская цель — вызванная не то стремлением избежать налогов, не то соображениями бухгалтерского учета, либо просто маниакальным желанием набросить еще один покров таинственности, — вероятно, не заслуживает того, чтобы вдаваться в нее на этих страницах. Заслуживает же внимания то, что «Бокскар» был, похоже, первым звеном в тщательно выстроенной аргументации Полковника в пользу партнерских и общих деловых договоренностей со своим единственным клиентом. Ведь «Бокскар» явно был создан с мыслью о разноплановом применении своих возможностей.

Полковник уже дал понять Кэти Вестморлэнд о своей заинтересованности в подписании с ней контракта ограниченного действия с целью записать ее красивый голос в сопровождении лишь одного органа. Уже через несколько недель он планирован переговорить с RCA о таком проекте, а также договориться о записи демо для Чарли Смита, еще нигде не записывавшегося певца. Пока же RCA напечатает копии альбома «Having Fun with Elvis on Stage», «Бокскар» заплатит Элвису пятьдесят центов роялти за каждый проданный альбом, в ближайшем будущем RCA возьмет на себя распространение альбома по всему миру на регулярной основе, оплатив аванс в счет авторских гонораров в размере 100 тысяч долларов, которые будут поделены поровну между менеджером и певцом. И хотя договор с RCA ясно говорил о том, что этот неформатный альбом исключается из условий регулярного контракта со звукозаписывающей компанией, маловероятно, чтобы от внимания Полковника ускользнула возможность того, что можно было бы убедить компанию принять этот альбом в качестве второго требуемою контрактом альбома за 1974 год, если окажется невозможным в этом году завлечь Элвиса в студию.

Что он предпочел проигнорировать, так это реакцию, которая могла последовать со стороны Элвиса по отношению к тому, что из него делают посмешище, пусть даже и за пятьдесят центов роялти за альбом, пусть даже и на его собственном лейбле. Еще более удивительным, учитывая то, что Полковник гордился своей гигантской памятью и знанием человеческой психологии, было его сознательное нежелание принимать уроки прошлого: стоило ему в 1953 году организовать «Джамбори Аттрэкшнз» для работы с другими исполнителями, как от него предпочел уйти Эдди Арнольд, его единственный клиент в тот период, заставив Тома Паркера становиться Полковником и начинать болезненный процесс изобретения своей жизни заново по крайней мере во второй раз. Возможно, он просто отчаялся со своим клиентом, возможно, просто решил, будь что будет, но, похоже, он никогда не задавался вопросом, готов ли он, в возрасте шестидесяти пяти лет, начать все сначала.

Элвис тем временем все больше внимания уделял в своих выступлениях в Лас — Вегасе карате. Несколько вечеров подряд он наряжался в специальную каратистскую форму и устраивал демонстрацию своих навыков с Чарли в качестве своего спарринг — партнера во время исполнения «If You Talk in Your Sleep». Затем вовремя представления 1 сентября, на котором присутствовал Эд Паркер, он устроил полномасштабную пятнадцатиминутную демонстрацию с Редом, что вызвало ярость Полковника и стало концом подобного рода номеров. Но это не помешало ему и дальше продолжать каждый вечер пускаться в монологи на тему или демонстрировать сертификаты на сцене каждому в труппе, кто работал с ним в свите. «Я веду занятия по карате у себя в номере, — объяснял он аудитории. — У меня теперь звание «мастер боевых искусств»… Теперь, когда я достиг восьмой ступени, я могу создать свою собственную организацию карате. Мы намерены создать свой собственный стиль в карате под руководством Американского института карате. Мы планируем, что это станет американизацией этого боевого искусства».

Монологи лились без остановки, принимая форму — или бесформенность — потока сознания, порой почти вытесняя музыку. В последний вечер, когда за одним из столиков сидели Присцилла и Лиза — Мария с Шейлой, его обращение к публике превратилось в какое — то нескончаемое разглагольствование. Он только что спел «You Gave Me а Mountain» и решил прояснить для аудитории свою семейную ситуацию.

«Я хочу прояснить одну вещь. Я исполняю эту песню уже долгое время, и у многих людей она стала ассоциироваться со мной, поскольку они считают, что она связана с обстоятельствами моей жизни. Она не связана. Это красивая песня, написанная Марти Роббинсом. Я услышал ее в исполнении Фрэнки Лейн, кажется, и она мне очень понравилась, а ко мне лично она не имеет никакого отношения — или к моей бывшей жене, Присцилле. Она находится сейчас здесь. Дорогая, встань. [Аплодисменты.] Выйди, дорогая. Выйди, выйди же. Повернись, пусть они посмотрят на тебя. [Еще более бурные аплодисменты.] Бог мой, она красивая куколка, можете мне поверить. Черт, я знаю, что говорю.

А теперь моя дочурка Лиза, ей шесть лет. Посмотрите, как она подпрыгнула. Опусти подол, Лиза. Когда будешь так подпрыгивать в следующий раз, юная леди, держи подол. И в той же кабинке сидит моя подружка — Шейла. Встань, Шейла. [Аплодисменты.] Повернись, повернись, полностью повернись. Шейла, покажи его. Покажи его. Покажи кольцо. Кольцо. Свою правую руку. Видите эту блестяшку?

Что я хочу сказать, так это то, что мы самые лучшие друзья — и всегда ими были. Наш развод случился не из — за другого мужчины или другой женщины, а из — за обстоятельств, связанных с моей профессиональной карьерой. Я слишком много времени проводил в разъездах. Меня слишком часто не было дома. А я считал, что такое положение несправедливо по отношению к ней, поскольку я слишком много отсутствовал. Поэтому мы расстались, сделав это насколько возможно тихо, и договорились, что всегда будем друзьями, всегда будем близки и будем заботиться друг о друге — ведь у нас растет дочь, — и что она получит столько, сколько захочет, в качестве компенсации.

После выплаты компенсации — она получила около двух миллионов долларов… после этого я купил ей норковую шубу. Я знаю это. Я говорю о норковой шубе. Эй, вы, там, сохраняйте спокойствие. Просто после выплаты компенсации — «Ягуар» — я просто подарил ей его. Она подарила мне — только послушайте — сегодня вечером белый «Роллс — Ройс» за сорок две тысячи долларов. [Крики одобрения и аплодисменты.] Вот такие у нас отношения. [Его речь стала заметно невнятной.] Неплохо все оборачивается, да, парни? Я хочу сказать, что я так или иначе получил назад часть своих денег. Не то чтобы я страдал из — за этого очень сильно, но все — таки я получил часть назад. Она купила эту машину из жеста любви, ей же нравится «Бенц», который есть у меня. Это не машина, это «Бенц» — нет, о черт, нет, это называется жере — бенц — «Бенц», жеребенц, жеребец. И ей нравится этот жеребец. [Он смеется.] Ей нравится жеребенц, то есть «бенц». Майк Стоун не жеребец — так что не будем об этом. Ей нравится «Бенц», и поэтому я подарю ей «Бенц», а она подарит мне «Ролле», идет? [Озадаченные аплодисменты.] Но, знаете, мне бы хотелось, чтобы [Майк Стоун] был жеребцом. Он — хороший парень.

Мне бы хотелось спеть здесь песню, леди и джентльмены, одну из самых красивых песен, которую я когда — либо слышал в своей жизни. Да, черт побери, это правда. Поверьте мне. Нет, вы поверьте, это правда одна из самых красивых песен, которую я когда — либо слышал. Я никогда ее не пел, никогда не записывал. Мне она никогда не нравилась, пока я не узнал — черт, у меня зуб болит, — пока я не узнал историю, которая послужила поводом к ее написанию, да и после она мне не очень нравилась, поскольку мне вообще не нравятся такие вещи. Поэтому следующая песня — нет, это подлинная история песни. Ее исполняют уже давно. Чарли, сними с меня этот ремень, он меня зарежет, он меня кастрирует, сделай что — нибудь, черт подери. Не могу его снять — понимаете, мне приходилось делать многие вещи, ездить… приходилось ездить в разные места, на гастроли, по городам, понимаете, девочки и все такое прочее. Вы знаете… Эй, парень, поосторожнее, не запутай его в шнуре. Меня убьет на месте. Прожжет током мою задницу и — извините. Я невнятно говорю — ах, черт, как туго, ты тянешь за волосы, парень, я не могу петь. Понимаете, я в любом случае пою нутром, подошвами ботинок. Это никогда не поднимется сюда». [И он начинает рассказывать историю «Softly As I Leave You», прежде чем продекламировать — приглушенным и почтительным тоном — поверх взмывающего тенорового голоса Шерила Нильсена.]

Позже в тот же вечер он представил публике Эда Паркера и Джона О'Греди, упомянув помощь О'Греди в судебном разбирательстве по поводу отцовства несколькими годами раньше, о котором О'Греди теперь написал в только что опубликованных мемуарах. «Все оказалось чистейшей липой и обманом, — заявил он удивленной аудитории, имея в виду судебное разбирательство. — А ничего и быть не могло. Я только и сделал, что сфотографировался с этой куколкой, вот и все. И она забеременела через фотокамеру». Послышались аплодисменты и нервные смешки.

«Но знаете, что она сделала? Она назвала ночь. А в названную ею ночь моя жена была в… то есть моя жена была со мной в Лос — Анджелесе, вот так — то. Как же я могу развлекаться с ней, если я нахожусь со своей женой? [Издает смешок.] Вот что я вам скажу: если вам нравятся вещи вроде таких, как французская связь, китайская связь, английская связь, связь голени с челюстью, связь челюсти с бедренной костью… [Музыканты подхватывают мелодию и ритм «Dry Bones».] Если вам нравятся подобные вещи, тогда купите эту книгу. Она называется «О'Греди»…

Джон только что вернулся из Нью — Йорка, где он был на собрании — я уже пять лет член этой организации — Международной ассоциации по борьбе с наркотиками. [Читает надпись.] «Эта специальная награда присуждается Элвису Пресли в знак признательности за выдающиеся заслуги и вклад в дело борьбы с наркотиками». И так далее. Пожизненный член Международной ассоциации по борьбе с наркотиками. Я только что получил это. [Аплодисменты.]

Поэтому я не обращаю внимания на сплетни. Я не обращаю никакого внимания на журналы. Я не читаю их. НЕБЫЛИЦЫ. [Громкие аплодисменты.] Я не хочу принижать ничью работу. Я говорю о… они получают заказ и должны что — то написать. Так что, если они ничего не знают, они просто это выдумывают. В моем случае они выдумывают. Я слышал самые разные слухи, когда заболел и попал в больницу. В наши дни нельзя даже заболеть. Вас объявляют [драматическая пауза] одуревшим от наркотиков. Послушайте, да я в жизни ни от чего не дурел, кроме как от музыки. [Более громкие аплодисменты.] Когда я заболел тут в отеле — я заболел как раз в тот самый вечер, у меня была температура под 40 градусов, и мне не разрешили выступать, — я услышал, что у меня якобы отравление героином, ей — богу, об этом говорили все на свете — носильщики в отеле, коридорные, прислуга, горничные. А мне было плохо. У меня была простуда, с которой я справился через день, но по всему городу ходили слухи — ОДУРЕВШИМ ОТ НАРКОТИКОВ! Я уже сказал этим людям — не принимайте это на свой счет, леди и джентльмены, я обращаюсь к другим людям, — если я встречу или услышу человека, который говорит это обо мне, я сломаю ему шею. [Крики и аплодисменты.] Это ОПАСНО. Я вырву с корнем твой поганый язык, ты понял меня? С КОРНЕМ. [Громкие вопли в зале.] Большое вам спасибо, леди и джентльмены. Многие из вас видели фильм «Голубые Гавайи»? Вероятно, самая успешная песня — позвольте мне оставить позади это настроение… [И он начинает петь «Hawaiian Wedding Song».]

Присцилла была вне себя. «Я была в шоке. Поскольку [в прошлом] он никогда не показывал своих эмоций публике. Понимаете, он давал волю своим эмоциям, только когда пел, — он выходил на сцену и изливал в пении свое сердце, все то, что у него накопилось в душе. Но он никогда не открывал своих истинных эмоций перед аудиторией. Это было [так] нехарактерно для человека, в котором было столько гордости, — он вел себя вопреки всем своим принципам. Это был словно другой человек».

Он остался в Лас — Вегасе еще на несколько дней — ходил на представления с Шейлой, в один из вечеров устроил короткую демонстрацию приемов карате в середине шоу Тома Джонса в «Сизар Палас», сравнивал кольца на сцене с Викки Карром в «Тропикане» на следующий вечер. Затем, после краткого пребывания из Калифорнии, вернулся с Линдой домой, где местная съемочная команда должна была снимать его в Теннессийском институте карате, школе, организованной им для Реда и своей двоюродной сестры Бобби, которая рекламировалась как курсы карате, которые Ред и Элвис — «черный пояс седьмой дан — ведут вместе, когда Элвис в городе». Он тут для того, объяснил он приглашенным на съемки репортерам, чтобы подготовиться к началу съемок своей первой художественной картины, и, воспользовавшись возможностью, он не только поздравил главного инструктора школы Билла Уоллиса с недавно завоеванным им титулом чемпиона мира, но и «продвинул» Уоллиса до черного пояса четвертого дана в своей собственной школе.

В сохранившемся фильме Уоллис одет в звездно — полосатую форму, в которой он выступал во время турне по Европе в качестве члена чемпионской команды «Тим Америка» прошлым летом, однако Элвис более чем гармонирует с ним в своих фирменных затемненныхочках, каратистской куртке с изображением флага на левой груди и буквами «ЕР» в стиле японской каллиграфии на спине, белых брюках клеш со встречными складками и белых ботинках — челси с наборным каблуком. Даже тогда, когда он демонстрирует и комментирует различные приемы, в его манере читается ленивособственническое отношение, словно ему известно что — то, что не знает и никогда не будет знать его предполагаемая аудитория, включая коллегу Уоллиса и Эда Паркера Дейва Хеблера, который на протяжении последнего года обеспечивал его безопасность. Он несколько напоминает кота, который проглотил канарейку или, может быть, несколько канареек, когда «показывал, что может быть благодушным, позволяя Реду Уэсту нанести четыре раза удар», не увертываясь, как сообщала «Пресс — Симитар», и в то же время несмотря на это казался ужасающе неподготовленным, неуклюжим и некоординированным, он явно снова набрал вес с тех пор, как две недели назад завершил свои выступления в Лас — Вегасе.

На следующий день он принялся лихорадочно тратить деньги и в продолжение десяти дней купил свыше десяти автомобилей для друзей, родственников и прислуги. Он также нанял новую горничную, Мэгги Смит, после того как купил машину, которую подумывали приобрести для себя она и ее мать в «Сид Кэррол Понтиак» (несколько дней спустя у нее появилась своя собственная машина, чтобы ездить в школу), купил машину для брата своего повара и дом для своего повара, приобрел лодку для Чарли Ходжа и огромный трейлер для своего двоюродного брата Билли Смита, чтобы Билли мог жить со своей семьей в Грейсленде и всегда быть рядом.

Между покупками автомобилей — 19 сентября — он посетил с Линдой методистскую больницу, чтобы посмотреть новорожденного ребенка ее брата Сэма и невестки Луизы. Ему всегда нравился Сэм, который мечтал сделать карьеру в правоохранительных органах и работал в департаменте шерифа, одновременно посещая по вечерам юридический колледж. В сущности, именно благодаря усилиям Элвиса и его связям в департаменте шерифа Сэм был переведен с работы в тюрьме в отдел по борьбе с детской преступностью вскоре после их знакомства, а предыдущим летом он помог Сэму и Луизе приобрести новый дом. И все же даже Линда была не вполне готова к тому отношению мессианского благоволения, которое он выказывал не просто к новорожденному, но ко всему процессу деторождения. Убедившись, что мама и дочка чувствуют себя хорошо, Элвис сказал Линде, что хочет зайти в родильную палату, где хирургическая маска, которую дали ему медсестры, не могла полностью скрыть его лицо. «Там была рожавшая женщина, и Элвис подошел к ней, положил руку ей на живот и сказал: «Как себя чувствуешь, милая?» А она воскликнула: «О, Господи, вы похожи на Элвиса Пресли». На что он заявил: «Я и есть Элвис Пресли». Однако Линда вовсе не была уверена, поняла ли женщина, что это не было галлюцинацией.

Многие удивлялись, как это Линда могла с такой легкостью снова войти в свою старую роль после того, что всеми воспринималось как откровенный публичный «от ворот поворот». Этот вопрос Линда и сама частенько задавала себе, но на него было нелегко ответить. В отличие от Шейлы, она не испытывала проблем с принятием щедрости со стороны Элвиса, умея показать, что ценит ее, и внешне всегда оставалась жизнерадостной. Но она больше не была уверена в том, в чем именно состояла ее роль или чем она хочет быть. Она знала, что ему нужен кто — то, кто мог бы заботиться о нем, когда уходят все другие девушки, и теперь, когда Джо постоянно жил в Калифорнии, а старая компания уже не была такой сплоченной, как раньше, она видела в себе и Верноне последний оплот, когда все остальные только ждут подачек. Она знала, что все считают его приступы помешательства лишь следствием употребления наркотиков, и чувствовала, что половина парней трется вокруг Элвиса, поскольку не желает упустить легкую поживу (несомненно, одновременно приписывая те же мотивы ей); наконец, она просто не могла оставить его в период, когда, по ее мнению, он, возможно, нуждался в ней больше всего.

Среди всех этих кульбитов жизни Элвис продолжал разрабатывать идею фильма о карате, записывая свои мысли детскими печатными буквами, иногда диктуя Линде в пылу возбуждения. Со временем сценарий сделался едва ли не сгустком тех самых ценностей, которые, мнилось Элвису, руководили им самим, — портретом мира, в котором благородство и идеалы персонифицированы, а подлинный смысл карате сводится к принципу «помочь человеку научиться помогать самому себе». Там были представлены все «выдающиеся мастера карате», все учителя и кумиры Элвиса — от Эда Паркера и мастера Ри до лучших японских мастеров меча, лучших каратистов, разбивающих кирпичи, Бонга Су из фильма «Билли Джек», Дэвида Чау из фильма «Кун — фу», Джима Келли, Джо Льюиса, Билла Уоллиса, всех национальных и региональных чемпионов. Были представлены все стили карате, дабы убедить зрителя в том, что это философская система, которой придерживаются все истинные мастера боевых искусств: «Никогда не использовать того, что узнал, кроме как в экстремальных обстоятельствах. Защищать себя, своих друзей, своих близких…»

«А если становишься свидетелем того, что другой каратист использует свое умение, дабы причинить вред, запугать, покалечить или изувечить, сделать все возможное, чтобы воспрепятствовать этому, применив, если необходимо, силу, сообщить о нем в коллегию, состоящую из 36 известных обладателей черного пояса, которые незамедлительно исключат его из ассоциации, лишат всех званий и передадут властям, и никогда этот человек не будет снова принят в ассоциацию. В этом одна из целей карате — защищать слабых, беспомощных и униженных любой социальной принадлежности, невзирая на цвет кожи, вероисповедание или религию». [Пунктуация добавлена.]

Это был идеализированный мир, в котором правда торжествовала над неправдой, моральные ценности были незыблемы, а Элвис был истинным учителем, объясняющим и иногда демонстрирующим технику и скрытую в ней философию. В конце фильма «камера дает крупный план Элвиса, стоящего на холме в отдалении в боевой стойке. Камера движется назад, пока он выполняет удар, и мы видим, как чуть ли не все каратисты мира выполняют движения вместе с ним. Затем он исполняет молитву на языке жестов индейцев, пока его нежно овевает ветерок. Картина завершается тем, что на экране появляется слово Начало».

К тому времени, как он в конце месяца отправился на гастроли, все усилия, которые он предпринимал в начале года для соблюдения умеренности и поддержания здоровья, были уже давно забыты, и Тони Браун, новый клавишник Voice и давний поклонник, ездивший с Дж. Д. Самнером за свой счет на открытие выступлений в Лас — Вегасе в 1969 году, с ужасом заметил произошедшие перемены. «В свой первый вечер я выступал в Колледж — Парке, штат Мэриленд. Я был напуган, руки мои были мокры от пота, я находился за кулисами в ожидании приезда Элвиса. Наконец машина подъехала, открылась дверца, и он вывалился из лимузина на колени. Люди бросились помочь ему, но он оттолкнул их, мол, я сам справлюсь. Он поднялся на сцену и первые тридцать минут держался за микрофон, словно это был столб. Все переглядываются, безмолвно спрашивая друг друга: будут ли гастроли? Не заболел ли он? Не отменят ли турне?»

Даже Сонни был шокирован. Он был в разъездах с Полковником, поэтому пару недель не видел Элвиса, и, по словам Дейва Хеблера, «был так расстроен, что у него на глаза навернулись слезы». На следующий вечер Элвис был в порядке, впрочем, в какой — то момент, когда возникли проблемы с аппаратурой, он набросился на Фелтона; «Выруби этот чертов звук, Фелтон, или я вырву твою печень». Затем в Детройте, третьем пункте турне, Ред и Эд Паркер стали свидетелями того, что Элвис получает кокаин через «одного из певцов в группе, которую он возил с собой». По словам Реда, Элвис был познакомлен с кокаином этим певцом и дальним родственником за несколько месяцев до того, и теперь Ред пошел в комнату певца с Паркером и Диком Гробом. «Я вышиб дверь ногой и сломал ему ступню, сказав ему, что если он еще раз принесет наркотики, будет гораздо хуже. [Но] затем Элвис узнал об этом, позвал нас в свою комнату и сказал: «Мне не нравятся такие грубости. Мне нужен [кокаин]». На что я ответил: «Что ж, если он тебе нужен, я больше не заикнусь об этом. Можешь свободно его получать». Все знали, что бессмысленно возражать. Элвис давно уже дал всем ясно понять: если тебе что — то не нравится, вон дверь.

В газетных заметках пытались разобраться в том, что именно не так с Элвисом. По словам газетчиков, он был «до смерти уставшим» в Сент — Поле, враждебно настроенным и «разочаровывающим» в Индианаполисе, простуженным в Дейтоне и настолько «больным» в Уичите, что многие поклонники выразили сожаление, что он не отменил концерт. В завершение турне они оказались на четыре дня в Тахо, и к последнему вечеру, по словам басиста Дюка Бардуэлла, «Элвис просто стоял на сцене, не зная, что еще делать, поскольку был полностью опустошенным».

Элвис взял с собой Шейлу в Лас — Вегас сразу после выступления в Тахо, вверив себя опеке доктора Элиаса Ганема, невероятно амбициозного тридцатичетьгрехлетнего палестинского беженца, который в Лас — Вегасе стал одним из владельцев отделения неотложной помощи больницы «Санрайз хоспитал», владельцем частной авиалинии и, едва ли случайно, лечащим врачом звезд шоу — бизнеса. Впервые Элвис стал его пациентом в 1972 году, и, вместе с доктором Ньюменом и специалистом по болезням горла доктором Бойером, он быстро превратился в одного из его главных лечащих врачей в Лас — Вегасе. Ганем заказал серию анализов, чтобы проверить мочевой пузырь, ободочную кишку и состояние желудочно — кишечного тракта. Было обнаружено «поверхностное изъязвление» вместе с «отечностью складок слизистой» желудка, и было рекомендовано пройти полное обследование через три — четыре недели. Элвис тем временем оставался с Шейлой в частной спальне с ванной, которую Ганем добавил к своему отделению для знаменитых пациентов, проходящих курс «диеты сном», рекомендованной врачом, которая по большей части состояла из жидкого питания, для чего пациент большую часть времени получал успокоительное в виде сильнейших средств подавления аппетита.

Примерно через две недели к нему приехал Джерри Шиллинг с отчетом о том, как идут дела с фильмом о карате. Теперь Джерри именовался исполнительным продюсером этого проекта и действовал как глаза и уши Элвиса во многом точно так же, как он это делал, неофициально, во время работы над фильмом «Элвис на гастролях». Здесь, впрочем, поскольку Элвис сам оплачивал проект, Джерри получил соответствующее повышение, выступив в действительности в роли «студийного» продюсера на начальных этапах работы по монтажу картины. Джерри хотел устроить офис в Голливуде и нанять команду редакторов, чтобы синхронизировать отснятый материал и подготовить черновую версию, чтобы оценить то, что было снято, и, может быть, даже привлечь дистрибьютора, которого, возможно, удалось бы убедить вложить деньги в завершение картины.

Джерри нашел Элвиса у Ганема в хорошем расположении духа, он проявил заинтересованность, реагировал живо и быстро дал «добро» на то, чтобы устроить офис в выбранном Джерри месте в Голливуде и нанять подобранную им команду. Он почувствовал облегчение оттого, что проекту наконец — то был дан ход после всех препирательств и мелких интриг, которые он наблюдал в самом начале, и после того, как почти наобум смонтировался материал, в особенности мемфисский. Он беспокоился об Элвисе после всего того, что услышал о недавнем турне, но надеялся, что, может быть, эта новая диета приведет его в ту форму, которая была необходима, чтобы по — настоящему сосредоточиться на проекте. Они обсудили все, что было сделано до сих пор. Пятьдесят тысяч долларов было потрачено, и планировалось истратить еще по крайней мере 75 тысяч долларов. Без сомнения, для того, чтобы подчеркнуть свое неодобрение, не выражая его прямо. Полковник распространялся среди некоторых членов внутреннего кружка о том, что Элвис якобы настолько темный, что уже передал более 100 процентов прав на владение фильмом Эду, Полковнику, Вернону и парням. Джерри убедился, что это не так, когда они прикинули цифры, убедился, что Элвис, похоже, знает, на что тратит деньги и как будут распределены доходы, пусть даже ожидаемая им прибыль от фильма и была несколько завышенной. Это было хорошее, реалистичное обсуждение, закончившееся, как казалось Джерри, на оправданно оптимистичной ноте.

Они закончили свой разговор далеко за полночь, и Джерри сказал, что ему пора возвращаться в отель, однако Элвис попросил его остаться еще ненадолго — он хотел еще кое о чем поговорить с Джерри. Последние десять месяцев Джерри встречался с Мирной Смит из Sweet Inspirations. Поначалу его тревожила реакция Элвиса, ведь Элвис всегда восхищался Мирной и был близок со всеми из группы, но Джерри не знал, как он мог отреагировать на межрасовый аспект их отношений, если учесть сильные политические предубеждения некоторых фэнов, не говоря уже о некоторых из парней. Элвис, однако, не мог бы отнестись к их отношениям более положительно, и в действительности, когда Джерри и Мирна решили съехаться весной, «я сообщил Элвису, что собираюсь снять квартиру, а он спросил: «А чем тебя не устраивает твоя комната [в доме на Моновейл, где Джерри жил с тех пор, как разошелся с женой]? «Я ответил: «Не хочу быть причиной проблем с фэнами». На что он мне сказал: «Послушай, ты мой друг, Мирна мой друг. Вам рады в моем доме. Наплюй на то, что думают остальные». Поэтому они продолжали жить на Моновейл. Но Джерри никогда не делал большого секрета из того, что мечтает о своем собственном доме, и, когда Рик Хаски решил выставить на продажу свой дом в Уэст — Голливуде, Джерри сумел договориться с ним о более низкой цене, но не смог получить ссуду в банках.

Теперь Элвис предлагал свой план. Он купит дом для Джерри, он договорится с Риком Хаски — и сделает это прямо сейчас. Они позвонили Хаски в три часа утра, и Элвис быстро сторговался о покупке. «Я держу в руках чековую книжку и выписываю чек, идет?» — сказал Элвис Хаски, которого поднял с постели, когда тот спал как убитый. «Я отвечаю: «Да, конечно, Элвис». А он: «Значит, договорились?» Я говорю: «Да. хорошо, договорились». А он спрашивает: «Когда ты можешь съехать? Я пришлю парней, чтобы помочь тебе!»

Джерри не мог скрыть своих эмоций. Когда Элвис передал ему чек, он уронил его и едва мог найти слова, чтобы выразить свою благодарность. Если у него, возможно, и были какие — то сомнения в прошедшие год — два, это оправдало его веру в Элвиса с тех пор, когда впервые познакомился с ним, испуганным, неуверенным в себе двадцатилетним парнем, которому нужен был дополнительный игрок в футбол в Гутри — парке на севере Мемфиса летом 1954 года. «Джерри, ты знаешь, почему я купил тебе этот дом? — спросил его Элвис на официальном новоселье тремя неделями позже. — Я знаю, остальные парни вне себя, что я купил тебе этот дом, но твоя мать умерла, когда тебе был год, и у тебя никогда не было дома, и мне захотелось быть тем, кто даст тебе его».

Элвис провел День благодарения с Линдой в Палм — Спрингсе, вызвав туда в последнюю минуту Voice, — однако, как обычно, для них было мало работы, и они провели большую часть времени, сидя в отеле. Он попытался еще раз получить одобрение Полковника для проекта фильма о карате, и Полковник составил базовый бизнес — план с набором простых вариантов. Элвис получал 50 процентов от прибылей в каждой из редакций, 15 процентов предназначались Вернону и разные доли Эду Паркеру, продюсеру Джорджу Уэйту и режиссеру Бобу Хаммеру, а также «мальчикам» (Реду, Сонни, Джо, Джерри, Чарли, Ламару, Элу Страде и Дейву Хеблсру). Десять процентов отводились на накладные расходы, и особой статьей было прописано, что «входящие в долю участники проекта» не будут получать жалованье, а Элвис Пресли удерживает за собой все права на фильм. Кроме того, жалованье Элвиса и его личные расходы в размере 300 тысяч долларов будут рассматриваться прежде прибылей, а Полковник сохраняет за собой все права на коммерческое использование продукта. Однако приписка, сделанная Полковником, обнаруживала его истинные чувства и передавала его клиенту недвусмысленное послание. «Участие в художественной картине такого рода на каких — либо других условиях, чем те, которые указаны выше, завершилось бы полной неудачей и нанесло бы непоправимый вред репутации самого артиста и «Олл Стар Шоуз», — написал он в добавлении к плану. Помимо того, если проект по какой — то причине стал бы осуществляться без участия или рекомендаций Полковника, «возникла бы необходимость, коль скоро я являюсь единственным менеджером этого артиста и обязан защищать артиста и свою репутацию, в публичном признании того факта, что я лично никак не участвую в этом проекте… [и] мне должно быть прислано письмо от артиста и его юрисконсульта, освобождающее меня от какой бы то ни было ответственности».

19 ноября, за полтора месяца до дня рождения Элвиса, «Нэшнл инквайрер» вышла с заголовком: «Элвис в 40 — грузный, подавленный и живущий в страхе». Его сопровождала подборка высказываний певца по теме, которые наглядно иллюстрировали все эти характеристики. В самой же статье цитировались критики, поклонники, полицейские, прислуга, менеджеры и другие работники отелей, которые сталкивались с ним во время октябрьского турне и которым он показался нервным, дерганым, маниакальным и безумно одиноким. Это была обычная таблоидная история того рода, которую можно было бы поднять на смех, если бы она не соответствовала реальной жизни, но с ее появлением сразу после официального выхода на RCA «Having Fun with Elvis On Stage» и вдогонку столь многочисленным и драматичным личным пертурбациям было бы трудно сказать, что было большим преувеличением — газетная история или жизнь, на которой она основывалась. По замечанию Шейлы, он превратился в «раздувшийся мыльный пузырь, в котором скрывался маленький мальчик. Мол, кому там хочется жить? А мне какое дело? Он нередко говорил: «Ведь кто я такой, черт побери? Я — живая легенда!» Иногда он и был ею, но время от времени пузырь сдувался: «О, черт, да что же это со мной творится? Ведь я всего лишь тот, кто я есть. Ведь я всего лишь маленький человечек». Это не так сложно, как это все кажется. Он просто был парнем, который обладал потрясающей харизмой, отчего все вокруг делалось другим. Он просто был маленьким невинным мальчиком».

Он вернулся в Лас — Вегас в начале декабря, чтобы снова вверить себя заботам доктора Ганема. Линда сопровождала его на этот раз, и снова приехал Джерри, чтобы рассказать о том, как идут дела. Элвис спросил его о новом доме и о том, как чувствует себя Мирна после того, как растянула лодыжку на новоселье. Все, казалось, было нормально, пока в номере Джерри в отеле не зазвонил среди ночи телефон. Это был Элвис, но Джерри едва узнал его голос, так он был слаб. «Он спросил: «Джерри, ты можешь мне помочь?» Я сказал: «Что случилось?» «Я на полу и не могу идти. Со мной нет никого рядом», — ответил он». К тому времени, как он добрался до дома, с Элвисом уже была Линда, однако все еще не появился доктор Ганем, который вставал и ложился примерно в те же часы, что и его пациент. Когда он наконец появился, Джерри сцепился с врачом, выразив сердитое недоверие, когда Ганем стал настаивать, что не может понять, что могло случиться, поскольку он лечит Элвиса всего лишь с помощью плацебо. «Я сказал ему: «Послушайте, что я вам скажу: это гордый человек. Он находится у вас неделями, а я должен приезжать, чтобы поднять его с пола, — и после этого вы говорите мне, что даете ему только плацебо?» Мне кажется, я здорово накричал на него.

На следующий день я снова приезжаю туда и застаю Элвиса уже не в постели, а на велотренажере и сердитым. Там были только я и Чарли, а он знал, что я легко выхожу из себя, — не то чтобы он боялся этого, но все же он все время смотрел на Чарли, пока говорил: «Черт побери, когда вы, парни, получите медицинское образование, тогда и будете указывать моим докторам». И все в таком духе без остановки. Я не знал, что сказать. Я был рад уже тому, что он не в постели, а на велотренажере и не падает на пол. Я знал, что после того, как он успокоится, я смогу поговорить с ним. Поэтому я просто делал вид, что он действительно обращается к Чарли, а пару часов спустя я просто сказал: «Элвис, я вот что тебе скажу: год назад, когда ты был с доктором Ником. — «А он говорит: «Этот сукин сын слишком много просит за свои услуги». Хотя все знали, что Элвису плевать было на деньги, просто он все еще не желал сдаваться. Я ему сказал: «Элвис, я знаю только то, что ты валяешься тут уже месяц и ничего не делаешь и никак не развлекаешься. Я хочу сказать, что все выглядело очень печально прошлым вечером», — я старался выражаться очень осторожно, чтобы не смущать его. «Я знаю только то, что, когда мы вернулись в Мемфис в прошлом году, после того как ты вышел из больницы, ты хорошо ел и хорошо выглядел и чувствовал, и мы по — настоящему весело проводили время»».

Джерри не был уверен, что его слова возымеют действие или что Элвис захочет его видеть после этого разговора, — Элвис продолжал яростно крутить педали на велотренажере, а Чарли пытался уяснить для себя, как он оказался в центре всей этой истории. Однако довольно скоро после этого разговора Элвис и Линда вернулись в Мемфис на праздники.

Это было мрачное Рождество. «Voice» прилетали и улетали по первому требованию, однако Элвис редко теперь бывал в настроении петь. 3 декабря Ред О'Доннел сообщил в своей колонке в «Нэшвилл Бэннер», что Элвис слег с язвой кишечника и что его следующая сессия на RCA, до этого уже перенесенная с ноября на декабрь, теперь была отложена до неопределенного времени в январе. Фильм о карате был бесславно прикрыт 24 декабря, на следующий день после возвращения Элвиса домой, без каких — либо других объяснений, кроме ссылки на «проблемы со здоровьем». Всего четырьмя днями раньше был проведен сравнительно успешный просмотр для влиятельного голливудского рок — менеджера Элиота Робертса, но дела были свернуты в такой спешке, что никому ничего не оплатили за последние две недели, и немало счетов осталось неоплаченными с наступлением нового года.

29 декабря, побуждаемый приходящими из Мемфиса сообщениями о том, что Элвис погружается в усиливающуюся депрессию и все больше отдаляется от едва ли не всех, кто его окружает. Полковник сделал редкий телефонный звонок Элвису и пришел к выводу, что сообщения верны. Они едва говорили со времени Палм — Спрингса, однако Полковник был вынужден теперь признать, что Элвис не будет готов к запланированному началу выступлений в Лас — Вегасе менее чем в месячный срок. Он предписал Элвису выслать ему на следующий день телеграмму с выражением просьбы «подписывать за меня все необходимые бумаги, пока я восстанавливаю силы». Он также связался с Генри Льюином в «Хилтоне», сообщив ему, что их общий друг доктор Элиас Ганем счел, что Элвис не будет готов к открытию своего выступления 26 января, и что, на его взгляд, самое лучшее — отложить выступления прямо сейчас. Можно прочитать растерянность Полковника между строк, однако он умело скрывал это, отсылая Льюина к доктору Ганему за нужной формулировкой для пресс — релиза, который не будет разослан официально еще двенадцать дней. Он сделал все, что от него можно было ожидать в такой ситуации, он выполнил все неприятные обязанности со своим обычным профессионализмом, но никак нельзя скрыть того факта, что впервые он вынужден признать, что он и его клиент не в состоянии выполнить свои обязательства.

Это был трудный год, хотя и не без тех моментов, которые бы восполняли трудности. Он не был отмечен никаким «Приветом с Гавайев», но, с другой стороны, нельзя же ожидать, что такого рода редкостный триумф, случающийся раз в жизни, будет происходить ежегодно. Да, продажи записей падали, что верно, то верно, но посещаемость на его выступлениях в Лас — Вегасе неизменно оставалась высокой, а гастроли давали большие прибыли, чем когда — либо. За один только этот год, за семь недель гастролей, они заработали приблизительно 4 миллиона долларов за вычетом всех расходов, в добавление к тем 650–700 тысячам долларов чистой прибыли, которые они получили за выступления в Лас — Вегасе и на озере Тахо. Доход от продажи пластинок прибавлял, возможно, еще 750 тысяч долларов, разделяемых пополам, — сравнительно ничтожная сумма, пожалуй, однако далеко не лишние деньги для двух столь ненасытных транжир. Полковник не испытывал больших сомнений в том, что сможет продолжать шоу, если будет такая возможность, но его постоянно терзал один вопрос: хочет ли — или даже способен ли — продолжать Элвис?

Глава 16 ЛИСТОК НА ВЕТРУ

(январь 1975 — январь 1976)

Певец Элвис Пресли вчера отметил свое сорокалетие в уединении в своем особняке Грейсленд на бульваре Элвиса Пресли… В три часа дня он еще спал, когда его дядя Вестер Пресли позвонил от ворот, чтобы поздравить его. Вестер с 1957 года работал охранником у ворот Грэйсленда и с Рождества не видел племянника. Он сообщил, что Элвис разговаривал так, как будто чувствовал себя хорошо. Он сказал, что отдыхает и восстанавливает форму, чтобы снова выйти на дорогу. Он не хотел выходить из дома… Упоминание того, что он восстанавливает форму, разрослось среди журналистов, что Элвис «жирный и сорокалетний».

Memphis Commercial Appeal, 9 января 1975 года

На дом как будто обрушилась пелена. На кухне готовы были исполнить любой его каприз двадцать четыре часа в сутки; парни толпились внизу, чтобы отдать ему ежегодную дань уважения и, возможно, разделить с ним дары. Но Элвис не спустился. Только Линда и его кузен Билли имели неограниченный доступ в его спальню наверху, мир высмеивал его, и он отказался от обещания оставаться вечно молодым. Даже Джонни Карсон, которым он долго восхищался, отпускал шутки по поводу «жирности и сорокалетия». Элвис сказал Билли, что вряд ли сможет продолжать смотреть его программу.

Линда, которая недавно вернулась из Нью — Йорка, опровергала «бессердечные, жестокие, порочные слухи», что Элвис принимает наркотики. Она отметила в интервью журналу People, что «Элвис — федеральный офицер по борьбе с наркотиками!». Однако Элвису первое время она открывала свои истинные чувства, слезно убеждая его, что он губит себя. Тот Элвис, которого она видела каждый день, был человеком, который страдал от тяжелой депрессии, он часто с трудом мог встать с кровати. Но больше всего ее пугало то, что Элвис не противился своему самоуничтожению, ему было все равно. Однажды она спросила, что, по его мнению, являлось самым большим его недостатком. «Я — саморазрушитель», — ответил он, к ее удивлению. «И ты признаешь это?» — спросила она. «Да, я признаю это, но ничего не могу с этим поделать». И они больше никогда не говорили об этом.

Полковник был не менее обеспокоен. Как и Линде, ему не с кем было поделиться своими страхами. Вернон не хотел даже слышать об этом, так как не мог контролировать своего сына. Полковник понимал, что если он откажется пригласить Элвиса, то это сделает кто — то другой. В конце концов, если он сбил Элвиса с пути, то где же его пристанище? Полковник всегда гордился своей способностью выживать, но сейчас он сам себя загнал в угол. Сконцентрировав все усилия на единственном клиенте, он создал запутанную сеть взаимоотношений, лабиринт доверительных и контрактных соглашений, чтобы никто не мог вмешиваться. А теперь его волновал вопрос: сможет ли он из этого выйти?

Во вторник, 9 января, через день после дня рождения Элвиса, произошло событие, которое взбудоражило Полковника. Это было похоже на поворотные моменты в прошлом — случайная газетная заметка, которая попалась на глаза Полковнику. Это был торнадо в МакКомб, Миссисипи, от которого пострадало десять человек и сотни жителей лишились домов. Он нанес многомиллионный ущерб. Полковник немедленно позвонил Тому Хьюлетту, и вместе с бывшим руководителем RCA Джорджем Паркхиллом на следующий же день они вылетели в Мемфис. Это был первый визит Хьюлетта в Грейсленд, и он был удивлен, увидев дом Элвиса таким, каким его описывал Полковник.

«Я никогда не был внутри, и сейчас я был здесь, чтобы выполнить несколько неожиданное задание — уговорить Элвиса вернуться к работе. Элвис спустился к нам в халате, он выглядел тяжелым. Мы сидели в столовой за огромным обеденным столом, на стульях с высокими спинками. Беседа была короткой. А потом Полковник сказал: «Ты читал о проблемах в МакКомб?» Он ответил; «Да, это действительно ужасно». Полковник сказал: «Знаешь, я думаю, нам стоит поехать туда и устроить благотворительный концерт. Как ты думаешь?» «Знаешь, я не знаю… я не собираюсь работать», а Полковник ответил: «А я не собираюсь заставлять тебя работать». Полковник почувствовал, что лед тронулся. Элвис смотрел на меня с выражением; «А ты что здесь делаешь?»

Наконец Элвис сказал: «Хорошо, это прибавит нам несколько дат. Что, если я, мистер Паркхилл и Том поедем туда поговорить с сенатором и посмотреть, как там дела?» На самом деле у Полковника было уже все улажено. Итак, примерно через час Элвис сказал; «Отлично, позвоните мне завтра и расскажите, что происходит». Это означало, что он согласен вернуться к работе. Как только мы сели в машину. Полковник сказал Паркхиллу: «Джордж, позвоните сенатору, я хочу встретиться с ним вечером». К одиннадцати мы уже были в особняке сенатора. Полковник сказал: «Прошу вас на завтра снять «Колизей». Я хочу, чтобы все пошли на уступки, чтобы все было бесплатно: Элвис, рабочие сцены». Сенатор спросил: «Как же тогда вы заработаете деньги?» Полковник ответил: «Мы не собираемся зарабатывать здесь деньги». Правда, потом мы добавили, что устроим еще три неблаготворительных шоу в этом здании».

На следующий день появились объявления в газетах, двухнедельный тур был объявлен на вторник, через три недели после его намеченных гастролей в марте в Лас — Вегасе.

29 января Линда проснулась оттого, что он начал задыхаться. Она тут же позвонила Вернону, и доктор Ник немедленно забрал его в больницу. «Источник Пресли» сообщал, что «у него проблемы с печенью, которая не может справиться с алкоголем», в то время как Вернон утверждал, что «Элвис планировал пройти медицинское обследование», но все знали, что проблемы были. Доктор Ник просто снова хотел проконтролировать прием лекарств, чтобы не нанести ущерба печени и кишечнику.

Под больничным наблюдением Элвис быстро сбросил десять фунтов, но он все равно выглядел распухшим. Снова возникла причина беспокойства об его печени, но дальнейшего ухудшения не наблюдалось. Его пребывание в больнице почти ничем не отличалось от предыдущего; окна снова были занавешены фольгой, Линда была с ним в его палате, и они смотрели на новорожденных по внутреннему телевидению больницы; каждую ночь с ним оставался кто — нибудь из его друзей. Это было как отдых от ответственности, но произошли два события, которые нарушили спокойствие его пребывания.

Первое при других обстоятельствах выглядело бы обычно. Тетя Элвиса, Дельта, получила посылку с пометкой из Лас — Вегаса и передала ее Джерри и Сонни, чтобы они отнесли ее Элвису. Так как они в последнее время мешали всему, что мог придумать Элвис, то просто доставить посылку их насторожило. Когда они открыли коробку, там была бутылка с обезболивающими таблетками. Чувствуя, что нет иного выхода, Джерри отдал ее доктору Нику. «Я подумал: «Я могу потерять эту чертову работу, но мне все равно». Но Ник сказал: «Нет, знаешь что? Элвис сейчас в необычном положении: отнеси ему это, и мы посмотрим, что произойдет». Когда я принес ему посылку, он попросил всех выйти, а меня остаться. Он сказал: «Понимаешь, у моего отца проблемы с простатой, и я получил для него обезболивающие. Я не хотел бы, чтобы об этом кто — нибудь знал». Он сказал: «Просто положи их в шкафчик». Что я и сделал, но он не трогал их, а несколько дней спустя доктор Ник спросил его: «Что это здесь?» А Элвис ответил: «Не знаю. Наверное, остались после предыдущего пациента».

Теперь Вернон Пресли присоединился к своему сыну в больнице. У него было повышенное давление, иногда он выглядел и чувствовал себя неважно, по утрам у него начались сердечные приступы. Когда его отец покинул интенсивную терапию, Элвис устроил его в соседнюю палату, но все равно продолжал беспокоиться. Вернон еще никогда не лежал в больнице, и у них обоих возникли болезненныевоспоминания. Однажды, когда кузен Элвиса Билли был в палате, Вернон обвинил Элвиса в своих приступах. Он сказал: «Я могу поблагодарить тебя за это». Он обвинил его также в смерти Анн — Глэдис. Он сказал: «Ты свел свою мать в могилу». Элвис не выдержал и заплакал. «Это просто убило его».

Ник продолжал наблюдение за содержанием наркотиков, несмотря на то, что ему казалось, что Элвис уже в гораздо лучшем расположении духа. До 13 февраля все анализы были чистыми, до дня, когда Элвиса выписали, в его моче были найдены следы посторонних барбитуратов. Доктор Никопулос никогда открыто не воевал со своим пациентом, но в дополнение к элавилу, который ему прописали, он распорядился, что либо он, либо медсестра все время будут находиться в Грейсленде, чтобы контролировать все лекарства.

Полковник назначил звукозаписывающую сессию на 10 марта, за восемь дней до выступлений в Вегасе. Но Элвис решил оставаться вблизи Мемфиса, чтобы набраться сил, сбросить вес до тех пор, пока Вернон не выйдет из больницы. Несколько раз доктор Ник приезжал в Грейсленд по вызову Элвиса и оказывался втянутым в его мир, несмотря на советы семьи и друзей. Он был не в состоянии оценить всю опасность, но на него и не действовали привлекательность или почти обольстительное очарование его пациента. Даже когда его семейный священник предупредил, что он должен отпустить Элвиса. Он сказал, что думает, «что я несправедлив к себе, к своим пациентам, своей семье…». Но Ник оставался непоколебим; он продолжал верить, что ему удастся исправить Элвиса, хотя неумолимые факты утверждали обратное. Он сделал лучшее: посадил Элвиса на диету с низким содержанием углеводов и заставил его снова играть в теннис. Для него не было необычным приехать к пациенту в четыре утра, а затем через три часа ехать на работу. Он не мог сказать, зачем он с ним так возится, но так же, как и все близкие люди Элвиса, он видел в нем глубокую эмоциональную пропасть и ждал, пока эта пропасть будет заполнена.

Элвис вместе с Линдой и Билли любил смотреть старый сериал про Питона Монти. Большинство серий он знал наизусть, и они могли смотреть их до тех пор, пока слезы не текли по щекам. Но иногда он останавливался и разыскивал доктора Ника для более серьезных разговоров о медицине и философии. Он переживал сделку, которую заключила RCA со своим промоутером Биллом Брайдером. который стал известен стране под псевдонимом Ти Джи Шеппард. «Мы дружили с 1974 года, и наша дружба крепла. Если я сошел с дистанции и у меня возникли проблемы, он мог бы связаться со мной и помочь, ведь он прошел через это двадцать лет назад. Иногда мы просто сидели и смотрели десятичасовые новости, и я поймал его на том, что он говорит слово в слово за диктором. Я спросил: «Откуда ты знаешь?», а он ответил: «Я смотрел это в шесть». Он много разговаривал о своем браке с моей женой и со мной. Он говорил: «Я не хочу, чтобы вы когда — нибудь разбежались, — его голос дрогнул. — Билл, ты даже не представляешь, что у тебя есть». Он рассказал, как однажды спасся, когда жил в Тьюпело, и его переполняли такие чудесные чувства, что он роздал все свои комические книжки. Со всей своей популярностью он был очень одиноким человеком. Он сказал: «Те люди не любят лично меня, они не знают, что у меня внутри».

Сессия 10 марта в студии Лос — Анджелеса прошла удивительно незамеченной. Его записи не продавались, не воспринимались всерьез. По поводу последнего альбома Promised Land написали, что, возможно, Элвису уже пора на пенсию. Ни один из его последних альбомов не разошелся более чем в полмиллиона копий.

Шейлу и Лизу он взял с собой в первый же день сессии, и после небольшой репетиции они начали с «Fairy Tale», (которую ему предложила Линда). Следующая песня «Green, Green Grass of Home» тоже была из разряда печальных, которую Ред предлагал записать в шестидесятые годы, пока она не стала хитом Тома Джонса. Элвис больше ничем не мог привлечь своих фанатов. Его песни были такими же коммерческими, как если бы он пел их у себя в гостиной. Он завершил вечер четырьмя попытками спеть песню «And I Love You» Дона МакЛена, которую он пел только Шейле, которую он попросил подойти, «позволь мне спеть для тебя, детка».

Третий и четвертый дни ничем особым не отличались; он записал «Susan When She Tried» — версию квартета Slatler Brothers, «T — R–O-U — B–L-Е» Джерри Чесната, которую принес Ламар, и несколько церковных песен.

В общем, он записал десять песен за три дня. Этого было достаточно только для альбома, но ничего не осталось для трех синглов, которые в RCA хотели получить после сессии. Атмосфера была достаточно расслабленной, но уже не было того веселья, которое присутствовало раньше во время сессий. Не было ничего, что могло оживить эту сессию, хотя, думал Фелтон, могло быть еще хуже. Элвис вбил себе в голову, что он должен записать лучший хит 1974 года Кола Смита «Country Bumpkin» («Деревенский паренек»), Фелтон заставил свою жену Мэри перепечатать стихи. Он никак не мог понять, что Элвис увидел в этой песне, даже само название предполагало, что это противоречило всему, что когда — либо представлял Элвис. Но Фелтон уже отказался от уговоров, это только бы навредило. Когда вечером Элвис показался в студии, Фелтон отдал ему стихи и спросил, когда он хочет начать запись. Элвис посмотрел на него как на ненормального. «Деревенский паренек? — переспросил он. — Деревенский паренек? Никакой я не чертов деревенский паренек».

Отзывы о премьере 18 марта в Вегасе, в общем, были терпимыми («Он выглядит здоровее и лучше звучит», — сообщила Variety), а фанаты просто сходили с ума. Элвис мог даже пошутить по поводу собственного веса («Видели бы вы меня месяц назад»), хотя фанатам было все равно. Сью Вейгарт, ярая поклонница с тех пор, как в 1965 году увидела его на Гавайях, заметила: «Все, о чем мечтали его фанаты, было побыть с ним рядом хоть немного». Так как он растолстел, то не мог влезть в свои прежние костюмы, поэтому было гораздо меньше доспехов, чем на обычном шоу Вегаса. Случилось, конечно, несколько ошибок, как за кулисами, так и на сцене, но поклонникам было все равно.

В последний вечер во время представления группы разыгралась водяная пальба, в которой Кэти отыгралась. Дюк Бардуэлл, которому Элвис отдал большую часть выступления, обстрелял его из водяного пистолета. «Ах ты, сукин сын! — воскликнул Элвис в микрофон, и даже зрители поняли, что он не дурачится, но они все равно зааплодировали, когда он схватил бутылку с водой и сказал: — У тебя электрическая гитара, сынок, что ты собираешься сделать? Ты собираешься выпить много воды, вот что». Потом, когда музыканты заиграли «Jingle Bells», он сказал: «А теперь я хотел бы представить вам своего менеджера». На сцену вышел Полковник в костюме Санта — Клауса. Вечер продолжил поклонник, который обменял пару ушей Микки — Мауса на шарф, и Элвис спел песню клуба Микки — Мауса, известную всем телевизионным детям пятидесятых. После еще нескольких бестолковых выходок зрители, Элвис и музыканты наслаждались всеобщим весельем. Потом Элвис серьезно сказал: «Сейчас, дамы и господа, я бы хотел кое — что сказать. Я на самом деле хочу поблагодарить всех, стоящих со мной на этой сцене. Я сейчас отыгрался на них за прошлые две недели, но вы были просто великолепны. Также я хочу поблагодарить людей, которые смогли приехать в Вегас при такой экономической ситуации. Здесь, на этой сцене, я объявляю забастовку». В конце представления, когда уже опустили занавес, он остался на сцене, пожимая столько рук, сколько мог, зрители устроили ему овацию стоя.

Общее извинение, если это было оно, перед Дюком Бардуэллом пришло слишком поздно. Он был уже готов бросить работу. Он устал от постоянных ошибок в спектакле и не мог понять, почему Элвис все время дразнит его на сцене. После последнего спектакля он попрощался со всеми, пожал руки и вышел… «Мне не нравилось смотреть, что происходит с Элвисом… он несколько раз ставил меня в очень затруднительное положение, хотя это подразумевалось как шутка. Но я все еще пытался остаться преданным этому человеку, потому что мне казалось, что он болен. И я не верю, что все люди вокруг него стараются действовать в соответствии с его интересами, нет, только со своими. У них больше ничего не было в жизни, только лишь бы быть одним из друзей Элвиса».

Элвис невозмутимо воспринял новость об уходе Дюка. Ему никогда не нравилось отношение Бардуэлла, говорил он парням, и Дюк никогда не был хорошим бас — гитаристом. Если Джерри Шифф не готов вернуться, то есть множество других отличных гитаристов, из которых можно выбрать, прежде чем снова выходить на дистанцию в апреле. Его мозг сейчас был занят совсем другим; он подумывал о возвращении в кино, но только в более серьезной драматической роли.

28 марта на его выступлении присутствовала Барбра Стрейзанд, они встретились в его гримерке после спектакля. Она была вместе со своим другом Ионом Петерсом, ее бывшим парикмахером, который, по ее словам, будет режиссером и продюсером нового фильма, современной версии классической голливудской сказки об успехе, «Звезда родилась». Барбра будет играть роль Джуди Гарлэнд. Они хотели пригласить Элвиса на роль главного героя Нормана Майна, которого раньше играл Джеймс Мэйсон; видя успехи жены, он топил свою скорбь в вине. Звезда кино будет заменена на звезду рока, язык адаптирован в соответствии со временем, а кульминация произойдет на концерте, а не на церемонии вручения «Оскара».

Элвис был возбужден этой идеей. Он рассказывал Шейле, как он горд собой, как он отвечал голливудской звезде, одновременно льстил ей, разжигал ее интерес, но придерживался деловой нотки. Он возбужденно днями рассказывал об этом парням. Он не сразу сказал Полковнику. Но когда сделал это, то разозлился, так как Полковник усомнился в неопытности Петерса. Он сказал, что Петерс и Стрейзанд — это команда, которая преследует свои цели, что устная договоренность — совсем не то, что будет в контракте. Полковник просто не понимает, бахвалился Элвис перед каждым встречным, кто его слушал, — в конце концов, это был его шанс на серьезную роль. Полковник больше не был в курсе, он не знал, что происходит.

Но он позволил Полковнику управлять и этим, как позволял управлять всем почти с момента их встречи. И в конце концов он стал к нему прислушиваться. Он воспользовался комбинацией из своекорыстного интереса и наивности в кино, Стрейзанд и Петерс могли сыграть на его восторге, чтобы заключить для себя хорошую сделку, — это была хитрость, он выглядел бы неудачником, как только взял роль неудачника.

4 апреля First Artists, компания Стрейзанд, и Warner Brothers сделали предложение в 500 000 долларов плюс 10 % от валовой выручки, но продюсеры фильма сохраняли за собой все права музыки и звукозаписи. Через десять дней Полковник набросал свои условия Рождеру Дэвису, который должен был перевести это на доступный язык и вынести на переговоры с Уильямом Моррисом. Он хотел 1 миллион долларов для Элвиса плюс 100 000 долларов на расходы и 50 % доходов с первого доллара, вместе с подтверждением любых песен, которые представит Элвис, и неопределенной сделкой, которая будет обсуждаться отдельно о правах на саундтрек. Мистер Пресли отметил свою особую заинтересованность в создании фильма, писал Полковник Дэвису, который давно научился читать между строк. Что Паркер был удивлен открытием, что у мисс Стрейзанд свой подход к ситуации, но он смог объяснить мистеру Пресли, что «мы должны придерживаться наших обычных условий», и «по возможности он должен заключить лучшую сделку» и не дать своему энтузиазму перечеркнуть бизнес или продюсерам зарезать «дешевую сделку». Он также хотел проинформировать Дэвиса, что кое — что уже просочилось в прессу и что он посоветовал Пресли оставаться поблизости в случае, если он понадобится, и «должен быть в курсе всех дел для дальнейших переговоров».

Элвис так и не попал на переговоры. Когда 24 апреля он отправился на гастроли, кино уже осталось в прошлом. Все вокруг него понимали, что опять вмешался этот старик, а Элвис ничего не делал, чтобы опровергнуть это. Но на самом деле, казалось, это было для него облегчение — не заключать такой внезапной сделки такой долгожданной мечты. В конце концов, решил он, это было всего лишь то, о чем ему говорил Полковник; ему было жаль, что Полковник оказался прав, но это было так. Стрейзанд и Петерс думали, что у них будет преимущество, но, когда поняли, что у него есть деловая проницательность, они просто исчезли.

Он мог сказать, что Шейла тоже была на грани расставания с ним. Она уверяла, что — нет, но на самом деле это было так, она все больше сопротивлялась ехать с ним на гастроли даже на несколько дней, она принимала это без возражений, без единого признака ревности или собственничества, все опознавательные знаки беспорядка в его жизни. С ее точки зрения, ставка была невысока. «Я была его другом, его дружком, я заботилась о нем. Физическая сторона никогда не была слишком увлекательной, а теперь становилась все меньше и меньше. Я никогда не ревновала». Она не возразила, когда в первую часть тура Элвис взял с собой топ — модель Минди Миллер. Она даже приветствовала это и была бы счастлива, если бы Минди удалось изменить его жизнь к лучшему. Для Шейлы это было уже почти прошлое, чтобы пытаться что — то объяснить. Она уже немного значила для него, она это чувствовала и не знала, как разорвать отношения.

Гастроли в общем получились тусклыми: Элвис был бледным и отекшим. Но фанаты любили его, и за две недели работы они с Полковником получили 700 000 долларов. Для группы это был печальный опыт. Для Джерри Шиффа, который вернулся после двухгодичного отсутствия, это было как возвращение в мир, где все знакомо, но атмосфера полностью изменилась. Раньше музыка заставляла волноваться, потому что в ней была сильная энергия, даже в балладах.

Даже благотворительный концерт был испорчен атмосферой за кулисами. Элвис фотографировался с сенатором Биллом Уорнером и выглядел спокойным и таким скромным, застенчивым и грациозным, каким только мог, когда вручал жене сенатора чек на 108 860 долларов для жертв торнадо. Правда, губернатор быстро исчез, так как Полковник Паркер, разозлившись, что за кулисами много народа, постоянно кричал: «Верните, верните их».

Через три недели они снова отправились в «ураганный» тур, на этот раз с платными концертами в Джексоне. На этот раз они заработали больше — 811 000 долларов за двенадцать дней. Противореча себе, Элвис активно раскручивал новый сингл «T — R–O — U–B — L–Е», исполняя его на каждом шоу, он сбросил вес и снова мог носить комбинезоны. Звукозапись не давала ничего (кассеты расходились в две тысячи копий), но зато повысилось качество выступлений, он вернулся к року и вспомнил такие песни, как «Burning Love». Гвоздями программы по — прежнему оставались «An American Trilogy» и «How Great Thou Art», публика вызвала Элвиса еще раз, чтобы повторить это, когда он прокричал: «О, Господи, как велико твое творение».

Вернувшись в Мемфис, он порвал штаны, наклонившись, чтобы поцеловать фанатку, но он остался в хорошем настроении, шутливо ворчал на публику, что они могли бы сохранить свои деньги и бесплатно посмотреть его передачу на следующей неделе That’s the Way It Is. Он продолжал дурачиться, представляя свою группу, подчеркивая, что Джей Ди Самнера и The Stamps не было с ним, когда он снимал кино, «а Кэти Вестморлэнд вообще, наверное, не захочет быть со мной после сегодняшнего вечера». Публика смеялась над этой безобидной шуткой, но Кэти это достало, она была сыта по горло скрытыми и не скрытыми сексуальными намеками. Она была уверена, что это происходит из — за ее отказа поддерживать прежние отношения и из — за того, что он не одобряет то, что она встречается с одним из членов группы. В Шривпорте он объявил: «О, ты была со мной — но не в кино». Еще несколько раз она видела, что он отворачивается от микрофона и говорит: «Она так хороша…» Она не знала, слышал ли это кто — нибудь на сцене, но у нее на самом деле были причины обижаться, не только на жестокость Элвиса по отношению к ней, но и на ту перемену, которая заставила Элвиса быть жестоким. Она даже не могла высказать ему, что она думает, так как пропасть между звездой и поддерживающими актерами стала огромной.

В любом случае все это оставалось далеко от публики, которая продолжала восхищаться, и прессы, которая продолжала описывать Элвиса, как будто он герой мультфильма, «толстый чувственный клоун». По словам The Memphis Commercial Appeal, «его пение стоит на втором месте после его кривляния». Историю с разорванными брюками подхватил весь мир, и, возможно, именно это ускорило решение Элвиса лечь на следующей неделе в клинику Mid — South Hospital, что в прессе называлось «общая проверка зрения», а на самом деле для косметической операции, чтобы ему удалили морщинки у глаз.

Под влиянием момента он позвонил доктору Нику и сообщил, что решил сделать операцию, а когда Ник начал возражать, то заявил, что сделает операцию в Калифорнии, если Ник сейчас же не согласится. После осмотра и попытки отговорить его от операции пластический хирург доктор Колейни в 12.30 ночи прооперировал его, и следующие полтора дня Элвис провел в клинике. Все это время с ним оставались Билли и Джо Смит. Билли также пытался отговорить его от операции, но он, конечно, не послушался. После этого он спрашивал у всех парней, видят ли они разницу, и показывал, где прятались морщины, но Билли подумал, что он после этого уже никогда не будет прежним. «Я думаю, это испортило его глаза. У него всегда был сексуальный взгляд. Глаза были потупленными. Это было его тайной».

У него было только три недели, чтобы восстановиться перед началом следующих гастролей. Все это время его внимание было приковано к покупке самолета, которая была объявлена на 11 июня, но фактически уже состоялась в апреле, когда была завершена сделка The Vesco. Самолет он купил за 250 000 долларов, а после полного ремонта стоил 600 000 долларов, он был на девяносто шесть пассажиров, Convair 880, который Delta списала со службы. Он собирался оформить его внутри в голубых тонах, а снаружи в голубых и белых, с именем Лиза — Мария на носовой части и ТСВ — на хвосте. Так как у него было множество различных машин и автобусов, у него был и дизайнер, Джордж Бэррис, который улавливал каждый аспект его жизни, включающий спальню с огромной старинной кроватью, роскошную ванную с золотыми кранами, видеосистему с четырьмя телевизионными каналами и стереосистему, а также конференц — зал. Когда планы были разработаны, он начал летать, чтобы проверить самолет в работе, и это была еще одна причина, чтобы начать выступать. Вернон все еще тщетно пытался вернуть 75 000 долларов, которые они записали на эту сделку. Элвис был так же одержим идеей развития воздушного флота, как шесть месяцев назад его волновало карате.

Они начали гастроли 8 июля в Оклахома — Сити, потом играли в Западной Вирджинии. Элвис хотел, чтобы Шейла поехала с ним, но так как никак не мог ей дозвониться, взял с собой Диану Гудмэн, нынешнюю Мисс Джорджия, которую он приметил в группе за воротами Грейсленда. Джо все еще пытался связаться с Шейлой, и когда наконец он смог это сделать, она во всем ему призналась. Она встретила кое — кого, пока Элвис был на гастролях (это был актер Джеймс Каан), и сейчас она практически живет с ним. Джо сказал: «Вот черт, а Элвис хочет тебя здесь. Что же нам делать?» Они оба согласились с тем, что Элвису лучше не связываться с этим, пока он не закончит гастроли, поэтому они придумали историю, что у Шейлы отит и доктор запретил ей летать на самолете. Однако Элвис не отступился. Он отреагировал так, как она думала, позвонив через несколько дней и сказав, что он думал о ее болезни, и нашел решение: он наймет самолет, который летает низко. Она не знала, смеяться ей или плакать. «Я думаю, он знал, что происходит на самом деле. Он просто хотел меня там». Но когда она снова отказалась, он принял это, сказав, что позвонит, когда вернется с гастролей домой.

Гастроли к этому времени полностью вышли из — под контроля. Несмотря на старания доктора Ника удержать пациента, чтобы его не качало из стороны в сторону, несмотря на все попытки Джо оградить его от проблем, несмотря на восхищение фанатов, на развлечения, которые он придумывал, чтобы отгородиться от мира, происходили события, которые он не мог больше контролировать, он не мог дольше скрывать свои чувства. «How Great Thou Art», казалось, все больше и больше походило на крик боли. В Спрингфилде, Массачусетс, он швырнул свою гитару в толпу и объявил: «Кто поймает гитару, может забрать себе эту проклятую вещь, она мне больше не нужна»; в Юниондейле, Нью — Йорк, он представил очаровательную версию «You'll Never Walk Alone», сидя за пианино. Эту песню он все время пел для себя, вдохновленный хитом Роя Хамилтона 1954 года. Песня была гвоздем программы, чем — то, что, как объявил Элвис, он всегда хотел исполнить. Эта песня сделала появление Элвиса ближе к эмоциональной истине с «How Great Thou Art», с одной стороны, и водной борьбой и грубыми шутками, с другой.

На следующий вечер в Норфолке, Вирджиния, шутки вышли из — под контроля. Элвис подкалывал Кэти все больше, уже не избегая острых углов. В Кливленде Кэти записала слова, которые он произносил, представляя ее («К ней привязываются все, в любое время, в любом месте. На самом деле она получает это от всей группы»), что ошеломило её. В Нассау она услышала то же самое, только он добавил: «Я имею в виду привязанность, глупые». На этот раз она разозлилась. У него могли быть свои проблемы, ему могло не нравиться, с кем она встречается, но он не имеет права так относиться к ней.

«После шоу в Нассау я подхватила первого попавшегося телохранителя… и сказала: «Поговори с ним, скажи Элвису, чтобы он больше не поступал так со мной».

Это была ошибка, потому что он начал все сначала на дневном спектакле в Норфолке, Вирджиния. На этот раз она пригрозила ему пальцем и сказала; «Тебе лучше остановиться», а он внезапно перестал и поцеловал ее. Но когда Том Дискин договаривался с Элвисом, как он выйдет на вечернее представление, его реакция была предсказуемой. В начале шоу он объявил, что «от него пахнет зеленым перцем и луком, а его бэк — вокалисты ели кошачьи консервы». При других обстоятельствах это выглядело бы иначе, но так как все знали о проблемах Кэти, все боялись, что по ним тоже проедутся, Эстель Браун опустила голову, и он проехался по всем бэк — вокалистам.

Эстель ушла со сцены, и Кэти заняла ее место, но, когда Элвис перешел к представлению, он свирепо оглядел Кэти и оставшихся Sweets и сказал: «Хочу предупредить вас, что заранее извиняюсь за уныние, но если вам не понравится — сходите на горшок». На этот раз ушла Сильвия, последовав за Кэти, оставив на сцене одну Мирну, которая «улыбалась, пела и хлопала весь остаток представления».

Ни Кэти, ни Sweets не знали точно, что он имел в виду под «кошачьими консервами»; никто не думал, что это расовое, но все понимали, что это враждебное, был какой — то грубый подтекст не только в самом комментарии, но и в его поведении. Он пытался вручить Мирне на сцене кольцо, от которого она вначале отказалась, но потом позволила надеть себе на палец после представления. Кэти, Сильвия и Эстель приняли решение об уходе, из — за этого в группе создалась ненормальная ситуация, никто не знал, как это будет воспринято прессой. Джерри Шиллинг, чья позиция осложнялась отношениями с Мирной, пытался успокоить Элвиса, который был разозлен таким предательством. Он не собирался извиняться. «Он хотел, чтобы я стал его эмиссаром, но я сказал: «Нет, Элвис, это твое». Он сказал: «К черту их всех. Мирна может поехать со мной. Кому нужны Sweets в шоу?»

У всех было настолько замороженное состояние, что Фелтон позвонил Милли Киркхэм, бэк — вокалистке шестидесятых, которая пять лет назад пела с ним во время съемок фильма That’s the Way It Is, и организовал ей с ними встречу в Эшвилле через два дня. В это время Том Дискин уговорил Кэти и Sweets поехать на следующий день в Гринсборо, хотя они не давали никаких обещаний на продолжение. Доктор Ник с ужасом увидел, что все его попытки контролировать настроение свелись к нулю, что поведение Элвиса похоже на кокаиновый кутеж, он был поражен, сломлен этой маниакальной энергией, которую он не умел лечить.

На следующий вечер в Гринсборо после извинений Элвиса Sweets продолжили работу, а Кэти — нет, и Ред сказал, что Элвис хочет видеть ее после шоу. «Я думал, что это смешно», — сказал он, объясняя свои подколы, а когда Кэти заметила, что он понимал, что это грубо, он просто утомленно пожал плечами. Он сидел на кровати в форме для карате; в одной руке он держал подарочную упаковку с часами, а в другой — пистолет. Он направил пистолет на нее: «Что ты выбираешь, это или это?»

«Я пыталась успокоиться, но сердце колотилось, а в голове было полно сумасшедших мыслей… Я только улыбнулась и сказала: «Что же, я выбираю подарок, спасибо!» Я смеялась, но внутри у меня был хаос. «О Боже, что это с ним?! Что он собирается делать?» Я была так напугана, что у меня был натянут каждый нерв, но внешне я пыталась оставаться спокойной. «Я должна уйти из шоу, Элвис. Я останусь до конца гастролей, но потом, я думаю, для нас обоих будет лучше, если мы не будем встречаться». Он ухмыльнулся и пожал плечами: «Если ты думаешь, что это лучшее, значит, это лучшее. Я не буду тебя останавливать, если ты чувствуешь, что это лучший выход».

Вся труппа с волнением наблюдала, что же будет дальше. Некоторые разозлились на Элвиса, остальные были просто разочарованы. Джей Ди Самнер считал, что Кэти и Sweets никогда не должны были уходить, это «непрофессионально». Эстель приняла извинения Элвиса за искренние; он так спокойно разговаривал с ней, а в конце «чуть не умолял». Но в то же время она видела огромную перемену в человеке, которого она очень любила и восхищалась. За вечер он несколько раз поменял место своего отправления, и в конце концов оставил всех, кто должен был лететь на его личном самолете, в аэропорту Гринсборо, потому что они опоздали на несколько минут. Лоуэлл Хэйс, ювелир, который вместе с доктором Ником оказался в числе высаженных, не мог поверить в то, что видел. «Он должен был прислать обратно самолет, чтобы забрать нас. Как только мы прибыли, кто — то подошел ко мне и сказал: «Элвис просит вас. Он хочет всем купить что — то». Он купил все, что у меня было, и хотел большего. Он спросил: «Вы знаете каких — нибудь ювелиров в городе?» Я ответил: «Нет, сэр, но через час я могу достать любые драгоценности». Я связался с Мемфисом, отдал необходимые распоряжения, прыгнул в самолет и тут же вернулся обратно. Элвис скупил практически «универмаг драгоценностей»! Каждому члену группы что — то досталось. Каждая участница Sweet получила по кольцу стоимостью 5000 долларов».

На следующий день в Эшвилле произошло событие, которое поставило под сомнение такую щедрость. В Гринсборо у Элвиса разболелся зуб, и он дважды посетил местного дантиста. Через два дня зубная боль все еще беспокоила его, и Ник организовал еще один осмотр. Когда дантист вышел из кабинета, доктор Ник наблюдал, как Элвис осматривает в кабинете все ящики в поисках медицинских образцов. Ник начал убеждать его, что Элвис заработает хронический кашель, но не мог его остановить, пока не вошел дантист. Когда они вернулись в отель, он настоял, чтобы Элвис отдал ему лекарства. «Я думаю, что смутил его, забрав при всех лекарства. И еще больше смутил, когда отказался отдать их обратно». Элвис был таким взбешенным, каким Ник его еще не видел, он метался по комнате и орал, пока наконец не ушел в ванную, чтобы надеть пижаму и поспать перед вечерним выступлением. Когда он вышел из ванной, у него на поясе было оружие. Доктор Ник стоял вместе с Верноном, когда он обнял одной рукой отца, случайно или намеренно пистолет выстрелил. Пуля срикошетила об стул и попала доктору Нику в грудь, вызвав больше обиды, чем страха, но до полусмерти напугала Вернона и заставила прибежать охрану. Элвис пытался посмеяться над этим, но, с точки зрения Ника, это было потрясающе, что никто не был убит. А Вернон, все еще слабый после недавних проблем с сердцем, только качал головой и спрашивал Элвиса, соображает ли он, что делает.

Возможно, публика в Эшвилле чувствовала, что произошло. Хотя отзывы были хорошими и поддержка толпы достаточно активная, но это был один из нескольких моментов, когда Элвису не устраивали овацию стоя. Последний вечер вообще чуть не сорвался из — за отсутствия реакции толпы, тогда он опять бросил в толпу свою гитару и отдал со сцены кольцо стоимостью 6500 долларов, чтобы попытаться расшевелить публику. Вернон был явно расстроен, но бессилен сделать что — либо, чтобы удержать своего сына. Даже Лоуэлл Хэйс был обеспокоен последними доказательствами расточительности Элвиса. За два дня он роздал драгоценностей на 85 000 долларов, но пока обязанностью Лоуэлла было удовлетворять прихоти своего клиента (он верил, что если не он, то это будет делать кто — то другой), он не хотел способствовать ни Элвису, ни его отцу. «Я стоял там после шоу, уныло оглядывая все, а он вышел ко мне и сказал: «Я видел, как вы смотрели. Я знаю, что вы расстроены. Вам не надо волноваться. Я должен отработать дополнительные пятнадцать минут, чтобы заплатить за это». Он засмеялся, ушел и сел в машину».

Когда увлечение покупкой драгоценностей осталось позади, Элвис поменял свои пристрастия на более дорогие. После того как он услышал, что Джон Денвер подарил своему менеджеру «Роллс — Ройс» (его менеджером был Джерри Вайнтрауб), Элвис решил подарить Полковнику собственный самолет, который он не глядя купил в разгар гастролей. Элвис преподнес его 26 июля в Вегасе, через два дня после концертов в Эшвилле, но Полковник воспринял это не так, как ожидал Элвис. «Ты, должно быть, шутишь», — была его первая реакция. А потом Полковник спустил его на землю, сказав, что ему не нужен самолет и он не может себе его позволить.

Через два дня Элвис купил и раздарил тринадцать «Кадиллаков», в том числе синий «Эльдорадо» для Мирны, которая прошла с ним все трудности. Он добавил еще четырнадцатый, когда увидел черную кассиршу банка Минни Персон, которая вместе с родителями разглядывала витрины и восхитилась его лимузином, припаркованным снаружи. Он спросил ее; «Тебе нравится? Я куплю тебе такой». И он купил ей «Эльдорадо» за 11 500 долларов, сказав продавцу, чтобы он занес это в общий счет, который составил 140 000 долларов. Когда же он узнал, что у мистера Персона через два дня день рождения, он велел парням выписать ей чек, «чтобы купить подходящую для машины одежду».

Некоторые парни с открытым презрением относились к его щедрости. Даже если из — за этого устраивалась свалка. Были выдвинуты разные объяснения: от попытки купить дружбу до эмоциональных всплесков под влиянием кокаина, но никто не мог допустить полной бессмысленности этого. Во многих отношениях это ничем не отличалось от ранчо, полицейских значков, фильма о карате; это было похоже на открытый однажды шлюз, он просто не мог остановиться.

3 августа он положил 26 000 долларов на счет для второго самолета. В течение двух недель он расторг подписанный договор и купил самолет за 508 000 долларов, Aero Jet Commander, который он продал еще через две недели, чтобы купить за 900 000 долларов Lockheed Jet Star. По настоянию доктора Ника он выстроил себе теннисный корт, где можно было тренироваться когда захочешь. Он дал Марти Лакеру 10 000 долларов, чтобы спасти его брак; а когда узнал, что доктору Нику отказали в банке в займе на строительство нового дома, он дал ему ссуду в 200 000 долларов без всяких процентов, с открытой датой выплаты, что должно было заставить насторожиться доктора Ника как врача, но человеческий фактор взял верх, и он принял это.

Что касалось Билли и Джо Смита, которые последний год жили в трейлерах в Грейсленде, то вся проблема для Элвиса заключалась в том, что он не знал, кому можно доверять. Старая охрана почти бездействовала. Но Элвис был не уверен в новых парнях. Все больше и больше прятался в семье, ища тепла и защиты, которые могли дать только близкие. Кто еще, кроме бабушки, возвратит старые времена, искренне укорит; «Сынок, если ты не прекратишь так швыряться деньгами, то вылетишь в трубу». Он бесстыдно баловал свою дочь, с нетерпением ожидая ее визитов, не соблюдая никаких обязанностей отцовства, или няньки, но в то же время он идеализировал будущее — для нее, для себя, для своих внуков. Вместе с Билли и Джо он часто молился за всех, кого любил. Иногда он говорил Билли о том, как было бы хорошо исчезнуть и перевоплотиться в кого — нибудь другого, но, когда Билли заметил, что он тогда не будет Элвисом, он замолк и больше никогда не возвращался к этой теме.

Он еще раз попытался с Шейлой. «Он позвонил мне в четыре утра и сказал; «Я хочу, чтобы ты приехала домой». Я ответила: «Домой? Но я дома», а он сказал: «Нет, я хочу, чтобы ты приехала в Мемфис, и я хочу, чтобы ты покаталась со мной на лошадях». Я сказала: «А как же Линда?» Я не знаю, зачем я это сказала. Думаю, что хотела найти еще какую — нибудь причину, кроме того, что просто не хотела быть там, как будто в этом была его вина, хотя на самом деле не было. Я не помню, спросил ли он меня о том, нашла ли я себе кого — то или нет. Если да, то я солгала. Я сказала, что мне надо все обдумать. Он сказал огорченно: «Ну ладно, детка», и это был последний наш разговор».

Он позвонил девушке по имени Мелисса Блэквуд, с которой он познакомился на футбольном матче. Ей было девятнадцать лет, осенью она собиралась в колледж, и только что закончился ее срок правления как королевы красоты. Он позвонил в дом ее родителей в три часа утра и потребовал, чтобы она немедленно приехала в Грейсленд. Она ответила, что ей нужно привести себя в порядок, а он сказал, что он пошлет кого — нибудь забрать ее в семь часов.

«Мы вошли в парадную дверь, и ребята сказали: «Наверху золотая дверь». Я сказала: «Что, я должна подняться?» — они ответили, что да. Это была самая длинная лестница, по которой я когда — либо поднималась. Мне сказали, что там будут две двери и я должна открыть обе. Элвис сидел на кровати в голубой пижаме и выглядел очень усталым. Я остановилась, а он произнес: «Иди сюда, садись», и он похлопал по кровати со своей стороны. Думаю, что он видел, что я сильно нервничаю, потому что он посмотрел на меня и сказал: «Я хочу сказать тебе три вещи». Первое заключалось в том, что он собирался быть настоящим джентльменом. Он сказал: «Я непонятый артист. И не пытаюсь добиться этого. Мне очень жаль, но это моя жизнь». Я почувствовала себя намного лучше, потому что он сжимал мою руку и мы просто сидели и болтали. Он называл меня «Карие глаза», у меня на лбу была прядь волос, как будто корова лизнула, он играл с ней и говорил; «Посмотрите на эти волосы», как будто я была маленькая девочка.

Через некоторое время он сказал, чтобы я сняла свою одежду и надела пижаму, которая висела на стуле. Я посмотрела на него так, как будто он не в своем уме. А он сказал; «Мелисса, я ничего такого не имел в виду. Мне будет гораздо спокойнее, если ты наденешь ее. Я почувствую, что ты дома». Я пошла в ванную и надела пижаму, конечно же, рукава свисали, и она болталась на мне, когда я вышла, он рассмеялся. По его мнению, это была самая забавная вещь. После этого он никогда не поступал не как джентльмен или как — то, чтобы я чувствовала себя неловко. Мы просто болтали, смотрели телевизор. У него была домашняя камера, и мы смотрели на людей у ворот и на то, что происходит снаружи».

Он рассказывал о своем детстве и об отце, который был очень болен. Он рассказывал о нумерологии и о религии, о смысле жизни, как он попал в ловушку собственного успеха. Наверно, это была мечта, которая отталкивала его от остального мира и он пытался найти что — то, к чему можно стремиться.

Она удивилась, когда он распорядился подарить ей машину, пока они сидели на крыльце. «Он ничего не говорил мне об этом. Думаю, он хотел увидеть мое лицо, когда появилась машина. Я спросила: «Зачем? Что я сделала, чтобы заслужить это?» А он ответил: «Ты пришла».

Потом они вернулись наверх, и Мелисса накормила его йогуртом и горячей кашей, «он смог забыть все трудности, о которых постоянно думал. Он дрожал, когда пытался глотать, и это напугало меня до смерти. Он принял целую горсть прописанных лекарств. Я поднесла ему стакан с водой, но он не мог его взять, и я дала ему запить. Он хотел принять еще таблеток, но я убрала их от него. Я сказала: «Ты не нуждаешься в них. Ты можешь уснуть и без них. Я спою тебе песенку». Наконец он сказал: «Хорошо», но потом попросил: «Ты можешь остаться и подержать меня за руку?» И не отпустил меня. Это было очень странно. Я сидела молча возле него, а когда подумала, что он заснул, попыталась встать, но он схватил меня за руку и сказал: «Не уходи». Он так и не позволил мне уйти, пока не заснул. Тогда я спустилась по лестнице и сказала одному из ребят: «Что это за таблетки, ему плохо, ему нужен врач». А он ответил; «Не волнуйся, он под наблюдением врача. Позже ему станет лучше. Не обращай внимания, ты не поймешь». А потом они сказали, что мне лучше пойти домой и показать машину маме, так как некоторое время он будет спать. Я так и сделала».

Когда она вернулась, он уже проснулся и в его комнате была Лиза — Мария. Он засмеялся, когда она вошла, и сказал: «Ну, я подарил ей машину, а она тут же меня бросила», но она видела, что это действительно его беспокоит. Он слушал песню Роджера Уиттакера «The Last Farewell», печальный хит прошлой весны про английского солдата, который видел смерть, описанную в самых слезливых выражениях. Он заставлял Лизу снова и снова ставить эту песню, раз двадцать. Он говорил: «Я такой же, как эта песня». Вечером они взяли Лизу в аэропорт. Чарли собирался проводить ее на самолете обратно на побережье. «Он плакал, когда обнимал ее, и был такой жалкий, что не мог проводить ее до самолета. Но потом он снова приободрился. Он был смесью взлетов и падений».

Ночью они полетели в Мечам Филд, чтобы посмотреть на его самолет. «Он провел меня по всему самолету, показал, где они встроят мебель, говорил: «Это будет здесь, а это — здесь». Когда они вернулись в Грейсленд, у Мелиссы раскалывалась голова, и она сказала, что ей надо пойти домой и немного поспать, но он не хотел отпускать ее. «Он сказал: «Меня здесь не будет, я собираюсь в кино со своими ребятами, а ты можешь спать наверху. У тебя будет своя комната, своя ванная и все, что захочешь». Я ответила: «Извини, я не могу, все это слишком для меня». Он сказал: «Я отдал тебе машину, я отдал тебе все, почему же ты не останешься?» Я ответила; «Если ты подарил мне машину только из — за этого, я не возьму ее». И я вернула ему ключи. Он выглядел таким огорченным и сказал: «Это твоя машина, и я хочу, чтобы она была у тебя. Если ты не возьмешь ее, я припаркую ее на улице и ею никто не будет пользоваться». Я заплакала, потому что было невозможно убедить его отпустить меня. Он просто не понимал. Он подошел ко мне, встал передо мной на колени и обнял за плечи. Я сказала; «Извини, Элвис, я хочу, но просто не могу переехать сюда». А он сказал: «Я тоже хочу, в этом — то вся проблема, детка». Он обнял меня со слезами на глазах. Он сказал; «Я провожу тебя до дверей, но будь осторожна по пути домой, а когда придешь, обязательно позвони мне». Когда я это сделала, он стал уговаривать меня вернуться. Я сказала: «Я не могу. Я приду в другое время, я приду завтра». На следующий день я пришла, а его не было. Я оставила ему открытку с благодарностью и объяснением, но не знаю, получил ли он ее. Я больше не слышала о нем».

Он познакомился с Джо Кэти Браунли, хозяйкой футбольной команды, когда пришел на матч. Их познакомил Джордж Кляйн, хотя два года назад они недолго встречались с Чарли Ходжем. Она ему сразу понравилась, и он пригласил ее в кино, а потом в Грейсленд, где он приготовил для нее гран — при точно так же, как для Мелиссы. 9 августа Элвис снова появился на футболе и попросил ее посидеть с ним. Он пел для нее так, как он это делал в кино, а в конце вечера пригласил ее полететь с ним в Форт Уорт, чтобы посмотреть его самолет. Он сказал, что после этого они могли бы полететь в Лас — Вегас или Палм — Спрингс, но она сказала, что не может, так как у нее встреча. Он тогда просто поменял ее на другую девушку, которая тоже была на игре.

Его не было три — четыре дня, но когда он появился, то виделся с Джо Кэти каждый вечер, пока в конце недели не улетел в Вегас. Он пытался увезти ее с собой, но они с матерью через два дня после его премьеры в Вегасе 16 августа улетали в срочную поездку. Она не собиралась разрывать долговременные обязательства. «Он выглядел совсем нездоровым. У него был лишний вес. Однажды он жевал резинку, и у него выпал мост. Он сказал: «Джо Кэти, мальчик просто разваливается, разваливается».

Он едва добрался до Вегаса. На пути туда его самолет был вынужден совершить экстренную посадку в Далласе, потому что ему было трудно дышать. Ред и Чарли были встревожены, что бы он ни делал, ему ничего не помогало, но нескольких часов отдыха в ближайшем отеле, «эффект таблеток», как сухо заметил Ред, «помогли восстановиться».

Премьера была катастрофой. Газеты писали, что он «жирный», что у него уже нет приличного репертуара и вокальных данных, он постоянно крутит задом и показывает какие — то пародии на движения карате. Он похвастался, что заплатил за свой комбинезон 2500 долларов, который на самом деле был безвкусным и подчеркивающим его «раздутую грудь».

Некоторые из его горячих поклонников могли не согласиться с этим, так как он казался достаточно веселым и снова начал собирать просьбы. На этот раз он послал Чарли в зал собирать просьбы в ведерко из — под шампанского. Но даже фанаты были расстроены его внешностью, его частыми упоминаниями о состоянии здоровья и вспышками энергии, которые сменялись унынием. Линда, которая присоединилась к нему во время концертов, была обеспокоена, насколько «он был вне этого, даже если люди не осознавали это полностью. Он еле двигался, я думаю, даже он понимал, что у него проблемы».

На следующий вечер он отказался выйти на сцену и появился только для полуночного выступления. На третий вечер он вообще хотел отменить выступления, но Полковник ему не позволил. Люди уже сидели в зале, и Полковник сказал: «Я не собираюсь выходить к ним и объявлять, что ты не появишься. Если ты не хочешь, то отправь своего папочку сказать это». Он провел два посредственных шоу, все время поглядывая на часы, и даже ни разу не переоделся. На следующее утро исчезли все следы его пребывания. Каждый постер, сувенир, фотография были уничтожены, и только три маленьких объявления висели в вестибюле, сообщая, что оставшиеся концерты Элвиса Пресли «отменяются из — за болезни». Как говорили фанаты, Элвис вышел в вестибюль в шесть утра в сопровождении доктора Ника. Некоторые даже говорили, что его вынесли на носилках. Но на самом деле он вышел сам.

Полковнику понадобилось немного времени, чтобы все уладить. Он уверил Генри Левина, что лично поговорит с Элвисом и его отцом в Мемфисе оконцерте в декабре. Левин не очень волновался, он знал, что Полковник в курсе тех катастрофических потерь, которые понес «Хилтон» в августе, но Полковник, несмотря на то, что он оказался в очень затруднительном положении и все время подвергался давлению, что он четко не соблюдает свои обязательства, и не думал об этом. Он решил, что неделя после Рождества будет наиболее подходящей для их целей. И хотя Левин утверждал, что на период каникул они попробуют заказать Анн — Маргарет, Полковник убедил его, что есть небольшой промежуток, в который, вероятно, согласится выступить Элвис. Он также намекнул на то, что он захочет выступить в новогодний вечер за особую цену в 200 000 долларов сверх 300 000 долларов обычных комиссионных, поскольку это была минимальная сумма, которую только они могли получить с мистером Пресли за единственный концерт в столице. В то же время он уверил Элвиса, что благодаря его обширным связям и ловким переговорам с отелем, рекламным агентством, газетами и другими он сократил их потери до 39 000 долларов, из которых он быстро присвоил свою долю в 13 000 долларов.

Но хотя он оставался способным к борьбе, у Полковника продолжались проблемы с сердцем. Сплетники шептали, что его карточный долг возрос до 5 миллионов долларов, а газеты продолжали писать о трениях между ним и его клиентом. Если бы это были простые трения. Полковник нашел бы выход — он воспользовался бы помощью посредников; мистер Дискин, которому он слепо доверял, мог взять на себя и не такие посольские обязанности. Полковник больше не мог быть уверен в гарантиях Элвиса и уже не мог больше отрицать, что существует настоящая проблема. Трудность заключалась в том, что проблема выросла слишком быстро, и у него не хватало опыта справиться с ней. И пока он наблюдал за Элвисом через его дружков Сонни, Ламара, Джо или других, его всегда преследовал страх, который держал их всех: если он переступит черту, Элвис рассердится и все уже никогда не будет по — прежнему. Все видели, как он реагировал на слабые попытки отца вмешаться в его дела. Он рычал на дружков: «Уберите его с моего пути».

Между тем доктор Ник констатировал, что состояние Элвиса намного ухудшилось по сравнению с тем, когда он его видел последний раз. Для страховки доктор Ник и доктор Ганем написали заключение, что «Элвис госпитализирован из — за состояния крайнего нервного истощения, которое ухудшилось за последние недели». На самом деле причины для опасения были («жирная» печень, различные кишечные проблемы, высокий уровень холестерина). Ник снова собрал консилиум, в который вошел специалист — пульмонолог.

Линда все время была с ним. Президент Никсон позвонил, чтобы немного поддержать его. Фрэнк Синатра позвонил тоже и сказал, чтобы он не позволял убить его, имея в виду не только Вегас, но и всю систему. Но в основном о нем заботилась сиделка, которой он доверял, Марион Кок. Они часами разговаривали обо всем на свете. Он подарил ей «Понтиак», а когда она начала отказываться, сказал: «Я счастлив видеть, что ты счастлива». Когда 5 сентября его выписали, он предложил ей поехать с ним домой, и она согласилась.

Сначала он проводил много времени в комнате. В глазах миссис Кок он был очень мыслящим внимательным молодым человеком. А она была простодушна и большая шутница, как удобная пара старых ботинок. Она вытаскивала его из постели. Чтобы позавтракать, готовила ему банановый пудинг, стирала его носки. По указанию доктора Ника она следила за всеми его лекарствами; в ее комнате они вместе смотрели футбол и разные шоу. «Он рассказывал о своей семье, а я — о своей. Мы наслаждались обществом друг друга. Он никогда не пытался меня поразить». Больше никто, кроме Линды и Билли, не мог к нему подняться.

Вскоре он снова начал выходить, катаясь на трехколесниках с друзьями. Однажды он пригласил миссис Кок поехать с ними. «Он обернулся и крикнул: «Миссис Кок, держитесь». И мы поехали, на следующий день на работе кто — то сказал мне: «Знаете, миссис Кок, вчера я видел, как вы ехали позади Элвиса». А я ответила: «Да что вы, я никогда бы так не поступила».

Линда вернулась на побережье, чтобы продолжить свою актерскую карьеру. «Я начала беспокоиться. Я рассказала Элвису, но он продолжал оставаться таким любящим. Иногда я чувствовала себя защищенной. Я никогда не волновалась, что происходит, он заботился обо всем вместо меня. С одной стороны, я чувствовала защиту, а с другой — беспокойство. Я имею в виду, что он оставался тем, кем был. Он не собирался меняться и все время говорил мне: «Дорогая, ты никогда не изменишь сорокалетнего человека». Но, с другой стороны, было что — то наивное в его почти детских качествах — чистоте и невинности. Его хотелось защитить, он называл меня «мамочка», а я даже не была матерью его ребенка. Я была как бы воплощением материнства в его жизни».

«Одно время я думала о том, чтобы завести детей, но наше время истекло. К тому времени, когда Элвис захотел этого, я уже более реально смотрела на жизнь. Я уже никак не могла спасти его, так как он не хотел этого сам. Когда меня не было рядом, он встречался с другими женщинами. Так не могло больше продолжаться. Если бы я родила, он продолжал бы встречаться с другими. А как бы я смогла одновременно быть матерью и оставаться с ним рядом?»

Это был человек, с которым она разделяла свои мечты, о котором заботилась как о «новорожденном». Элвис доверял ей то, что не мог рассказать другим, и такая близость пугала ее. «Однажды в Лас — Вегасе он ел куриный бульон, а я была в ванной и собиралась уже ложиться спать. Когда я вышла, он лежал лицом в супе и уже почти задохнулся. Я позвала врача, и он сделал укол риталина, чтобы привести Элвиса в чувство. Когда он пришел в себя, чтобы говорить, он сказал: «Мамочка?» — я ответила: «Да, дорогой, я здесь». Он минут пятнадцать не мог подобрать слова и наконец сказал: «Прошлой ночью мне приснился сон». Я спросила: «Какой сон?» «Мне приснилось, что ты — мой близнец, и ты позволила мне родиться первым, этим ты спасла мне жизнь, потому что, позволив мне это, ты задохнулась и умерла». Я сказала: «Тебе было плохо, дорогой. Ты не дышал, и Я вызвала врача, который сделал тебе укол. Может, поэтому тебе это приснилось». «Нет, мне это приснилось, ты спасла мне жизнь».

Это было слишком. Линда любила его, но не получала взаимности, поэтому уехала. Элвис воспринял это по — своему. Он купил ей дом за углом от Грейсленда и приобрел для нее квартиру на западе Лос — Анджелеса. Он объяснил ей, что это для них двоих, они всегда смогут вместе проводить здесь время, когда бы он ни был на побережье.

Элвис снова начал встречаться с Джо Кэти Браунли. Пару месяцев она жила по невыносимому расписанию: до полудня занятия в школе, потом, как только поднимался Элвис, она была в Грейсленде, она едва успевала принять душ перед тем, как снова выйти на работу. Она понимала, что ее жизнь целиком зависит от капризов Элвиса, но, пока она воспринимала все с юмором, ее это не волновало. Она пыталась помогать ему соблюдать диету, прописанную доктором Ником, — йогурт, овощи, постный бекон. Они ели наверху, читали газеты, смотрели новости, а потом шли играть в теннис — девушки играли одну партию, а парни — другую. После этого по расписанию обычно следовало кино. «Все было похоже на большое производство. У каждого были свои обязанности; кто — то заботился о развлечениях, кто — то отвечал за то, чтобы всегда была готова машина. Он всегда носил с собой кожаный кошелек с полицейскими значками, он никуда не выходил без них, они были его наградами». «Если ты зевнешь, мы тут же уйдем», — сказал ей Элвис в кино, едва ли сознавая то, что она была на ногах уже двадцать один час из двадцати четырех возможных. Однажды они летали в Даллас, чтобы взглянуть на теннисный центр, о котором рассказал доктор Ник. Они разговаривали о нумерологии, и Элвис просил Джо Кэти читать ему вслух «The Impersonal Life». Это была странная жизнь отшельников, несмотря на то, что они постоянно находились в толпе.

Джо Кэти вскоре поняла, что одной из обязанностей подружки Элвиса было то, что она должна была убедиться в том, что обо всех позаботились; каждый раз, когда у Элвиса было настроение дарить подарки, ее разыскивали его дружки, их жены и даже родственники и подружки. Она сознавала, что никто не хочет быть ущемленным, но всегда была большая возможность обмануть чьи — то ожидания из — за необдуманной щедрости Элвиса. Иногда она могла заставить его делать добро. Когда у Джеки Уилсона, одного из великих вдохновителей Элвиса, во время концерта в Черри Хилл случился приступ, Джордж Кляйн убедился, что Джо Кэти рассказала Элвису о фонде, который собирал деньги, чтобы покрыть медицинские расходы Джеки. Джордж знал о нежности Элвиса к Уилсону и о его восхищении его музыкой, а Джо Кэти восприняла это как благородный жест. Но, разумеется, не все поступки были такими.

Она заметила, что Элвис был очарован полицией и работой полицейских. «Я думаю, что у него всегда была тайная страсть стать военным. Здесь, в Мемфисе, он восхищался ими. Было похоже, что он хотел поменяться с ними местами. Он мог часами крутиться возле них». Но в то же время она замечала, что он ни с кем не хотел бы меняться местами, «он наслаждался жизнью Элвиса». Она могла только наблюдать, что, несмотря на все его благие намерения, таблетки продолжали поступать из Лас — Вегаса, и незаметно для доктора Ника Элвис продолжал получать рецепты, выписанные разными врачами.

Однажды вернулась Линда, и Джо Кэти ненадолго была изгнана. Тогда в субботу в конце октября она вернулась с работы, и «Элвис был очень удивлен, увидев меня. Некоторое время он молчал, а потом сказал: «Джей Си, у меня сегодня другое свидание, возьми все, что тебе нужно, и иди домой, а я позвоню тебе утром». Это меня сильно задело — я была здесь, смертельно уставшая после трех работ и визитов к нему, и еще я была возмущена тем, что он дождался семи часов вечера. Поэтому я развернулась и забрала все, что было моим в доме. Все мои вещи уместились в прачечную корзину. Он вошел и сказал: «Ты не должна из — за этого становиться сукой. Я просто попросил тебя взять, что тебе необходимо для одной ночи, и уйти домой. Ты не должна так поступать». И он почти вылетел из комнаты, и я вылетела вслед. Это был последний раз, когда я его видела».

С начала сентября Полковник превзошел себя, вернув Элвиса в студию. Он разработал такой план: часть альбома будет записана в студии, а другая часть — на концерте в Вегасе в начале декабря, на который он наконец согласился. Он больше не мог отдавать себе отчет в их обязательствах перед RCA, поэтому, когда Элвис еще даже не выписался из больницы, Полковник поинтересовался различной эксплуатацией ярлыка, включая набор главных песен из фильмов Элвиса, видео с двадцатью четырьмя треками и фотоальбом, которые мог предложить. Но не было похоже, что RCA была заинтересована в каких — либо предложениях Полковника, поэтому Элвис так и не появился осенью в студии и не были осуществлены планы записи в Вегасе.

10 ноября наконец — то был доставлен самолет «Лиза — Мария». Последние штрихи были внесены в Калифорнии, и Convair 880 был припаркован в аэропорту Мемфиса, рядом с ним гордо стоял Jet Star. Для пробного полета Элвис выбрал недолгий полет до Нэшвилла, но уже через несколько недель он облетел почти всю страну, демонстрируя его возможности семье и всем друзьям. Он хвастался, что на борту есть два компьютера, в случае отказа одного будет замена. «Я не могу поверить, что он мой, — говорил Элвис всем, с кем разговаривал. — Сбылась моя мечта».

По мнению Марион Кок, он становился все более нервным в приближении событий Вегаса. Они играли в самое мертвое время года, и пока Полковник наслаждался вызовом, фактически он считал, что это выявит все самое лучшее в его мальчике, но миссис Кок не была уверена, что Элвис готов к этому. Это был не просто груз представления, который лежал на плечах. Он почувствовал, как опять на него свалилось все: его обязанности, финансовое давление, что делать с Линдой, которая собиралась вернуться из Калифорнии, чтобы сопровождать его в Вегас, в то время как он не был уверен, что не возьмет с собой кого — то еще. Полковник также заказал их в Новый год на футбольном поле в Понтиаке, штат Мичиган, у него была идея побить рекорд посещаемости. Но как же звук? Как погода? Что, если пойдет снег? Он никогда еще не работал на Новый год, поэтому даже не знал, с чего начать. Но одно он знал точно — они могли заработать деньги.

По предписанию врачей, Элвис мог исполнять только одно шоу за ночь, исключая субботы, а по прогнозам Полковника, отель был заполнен до отказа в то время года, когда 50-процентная занятость считалась в Вегасе нормой. The Voice ушли, не выдержав враждебности после августовского аннулирования. Но Шеррилл Нильсен осталась как второй голос и тенор. Джей Ди Самнер и The Stamps мечтали об этом с тех пор, как Voice присоединились к ним. Отзывы были хорошими (The Las Vegas Review — Journal сообщил, что Элвис «выглядел привлекательно и звучал весело»). Но те же самые шутки и приступы раздражения на сцене, которые раньше были направлены против Дюка Бардуэлла, теперь понеслись в сторону Глена Ди Хардина с теми же последствиями. Однако теперь он ничего не сказал, Глен Ди принял решение об уходе после первого же года, и Джеймс Бартон, товарищ Глена по группе, тоже планировал уйти. Ронни Тат, который поддерживал группу своими барабанами, пропустил два шоу из — за рождения своей дочери, и его долгая преданность расценивалась многими как попытка быть вознагражденным, в списке доходов он стоял вторым после Джеймса.

Элвис вернулся в Мемфис сразу же после окончания выступления. А в Сочельник ему приснился такой реальный сон, что, как он рассказал Марион Кок, когда она приехала вечером, он впал в бешенство. Ему приснилось, что никто не заботится о нем, а заботятся только о чеках со своей зарплатой. Ему снилось, что он гибнет и все от него отвернулись. Но во время всей этой суматохи, сказал он, только она пришла к нему на помощь и сказала: «Деточка, все хорошо». Мы рассмеялись, а потом сели и начали болтать».

Они проболтали до трех часов рождественского утра. «Элвис спросил, что я думаю о ребятах, которые стояли внизу, что я думаю о каждом. Я честно высказала ему свое мнение». К моменту, когда Элвис готов был спуститься, почти все уже ушли. Все они ушли с обидой на Элвиса. Марти Лакер объяснял: «в ожидании подаяния собрались все родственники», они решили, что Элвис хочет убежать от своей семьи. Ламар Файк был расстроен, зная, что «Элвис сидит наверху и переключает кнопки мониторинга, чтобы наблюдать, что мы делаем. Это сводило с ума…».

Вечером (в рождественскую ночь) Элвис поднял всех в воздух на «Лизе — Марии», а когда они вернулись, он подарил всем драгоценности, которые выбрал из имеющихся у Лоуэлла Хэйса. По словам Марти, на борту была тетя Элвиса Дельта, и она была пьяна… «Со всей печалью Дельта посмотрела на меня и сказала: «Ты сукин сын, ты мне не нравишься…. Никакой ты ему не друг. У меня есть хорошая мысль — достать из сумочки пистолет и застрелить тебя». Потом она взглянула на Ти Джи Шеппарда и сказала: «А ты, косоглазый, ничем не лучше». Она продолжала: «Все вы, ублюдки, собрались здесь только для одного. Вам нужны только его проклятые деньги. Вот этот проклятый ювелир, и Элвис купит вам что — нибудь из его дерьма».

На это Элвис отреагировал: «Выкиньте эту пьяную стерву из самолета», — скомандовал он, извинившись перед Марти и Шеппардом. В два часа утра Билли Смит услышал «ужасный шум. Я вскочил, схватил ружье и побежал к двери. Это был Элвис. Он колотил своей тростью в дверь трейлера. Волосы у него были всклокочены, дикие глаза и красное лицо…. Он был не в себе. Он кричал: «Черт, я убью эту суку. Я найду ее и выкину за дверь. Как она посмела так поступить? Я выкинул ее из своего сердца, я пну ее под зад…. Она пропадет без меня».

Билли попытался его успокоить. Я сказал: «Элвис, сядь и давай все обсудим. Ты сейчас говоришь о пожилой женщине. Ты же знаешь, какая она бывает, когда выпьет». Он сказал: «Это не дает права этой стерве оскорблять моих друзей и разрушать мое Рождество». Мы поговорили еще несколько минут, и он немного успокоился. Я сказал: «Слушай, тебе надо пойти и просто сказать ей; «Больше так не делай». Но ты же не хочешь выгонять ее. Ей некуда идти». Он ответил: «Да, наверное, ты прав».

Новогодний вечер в Понтиаке был триумфом — 300 000 долларов за час работы, и, как без устали повторял Полковник каждому журналисту, рекордная выручка (800 000 долларов) за одно представление для одного артиста. К тому же Полковник заполучил Boxcar recording artists и Bodie Mountain Express, которые открывали шоу, возможно, с надеждой на то, что RCA подпишет с группой контракт.

Однако шоу не имело ошеломляющего успеха. Прежде всего статус распродажи, первое требование любого представления Элвиса Пресли, был под вопросом, так как Полковник определил двадцать семь тысяч мест с плохим просмотром не для продажи, после того как сумма проданных билетов достигла шестидесяти тысяч. Несмотря на холодную погоду, казалось, толпе было весело, но Элвис был в шоке, когда увидел двухъярусную установку, где группа и певцы располагались на пять футов ниже него. Он никогда не одобрял этого, так как считал, что во время представления необходим контакт глазами. Но это не имело никакого значения. Музыканты замерзли, звук был ужасный, в самом начале шоу Элвис порвал свои штаны.

Ти Джи Шеппард и его жена летели вместе с ним на «Лизе — Марии». Элвис уговорил их отказаться от их заказа, потому что это должно было быть большим событием. Он сказал: «Я буду играть перед самой большой толпой, и я очень нервничаю, поэтому я хочу взять с собой друзей». После шоу он взорвался. Линда сидела и не мешала ему. «В тот день его многое раздражало». Наконец он успокоился и решил вечером вернуться домой.

Они с Линдой завершили этот день в спальне Элвиса, просматривая записи старого шоу про Питона Монти.

Через четыре дня Элвис приехал в Денвер с компанией, чтобы покататься на лыжах. Пока все оставались в отеле, Джо получил задание разместиться в кондоминиуме Вэйла. Наконец он и полицейские Денвера, с которыми Элвис познакомился во время первого концерта в Денвере пять лет назад и все еще продолжал дружить, обнаружили на склоне четыре кондоминиума и дом для Линды и Элвиса. Джо был измотан, у всех были свои планы, но Элвис, захваченный духом приключений, решил немедленно переезжать. Для Джо это было слишком. «Я наконец сказал: «Отлично, езжайте вперед, а я не выйду из этой комнаты. Я буду спать двадцать четыре часа и встречу вас там». Он не спал вообще, он ходил, ходил, ходил. Все уже были сыты по горло этими путешествиями, переездами, это уже не было весело. Было похоже, что он разгонял людей».

В результате Элвис в одиночестве встретил свой сорок первый день рождения. Многие, обидевшись, также забились по своим норам. Наконец Линда позвонила Джерри и Мирне и рассказала, что никто не пришел, что Элвис очень подавлен и что она собирается подавать торт. Когда они пришли, он немного оживился. Позже, когда они сидели за столом и разговаривали, Элвис спросил Мирну, видела ли она фильм «Пересекая 11‑ю улицу», который был самым его любимым гангстерским фильмом за последние годы. «Я сделала ошибку, сказав «нет», он пересказал мне всю историю, продемонстрировал каждую роль, процитировал каждую строчку». Джерри и Мирна решили, что это был его лучший спектакль, и продолжался он до раннего утра.

В течение нескольких недель его дружки, их жены и подружки учились кататься на лыжах, пока Элвис выходил по ночам в лыжной маске, арктическом костюме и катался по склонам на снегоходе. НОЧНОЙ ГОНЩИК — ЭТО ЭЛВИС, несколько недель спустя разглашали таблоиды, сопровождая сообщения нечеткими фотографиями. «Это были каникулы мечты», которые превратились в кошмар, отметил Сонни. Восемнадцатилетняя дочь президента Сьюзан Форд хотела познакомиться с Элвисом, но, после того как она написала в газету письмо с протестом против разрешения Элвису кататься по ночам по склонам, он отказался что — либо для нее сделать, еще одно подтверждение, как думали Сонни и Ред, его чувства мессии и самозначимости.

Он много общался с друзьями из денверской полиции и даже консультировался у медицинского сержанта доктора Джеральда Старки насчет лекарств, которые могли бы устранить зуд после ношения лыжной маски. Все полицейские отметили перемены, которые произошли с ним за пять лет, но его поведение по отношению к ним не изменилось. Он никогда не ставил себя выше их, как остальные знаменитости, которых встречал Рон Пьетрефасо. Изредка они заговаривались допоздна, и «он рассказывал, как он нервничает, когда выходит на сцену. Я спросил: «Почему?», а он ответил: «Тебе не понять, а вдруг они не захлопают. Всегда думаешь про самое ужасное». Он говорил, что спит весь день и бодрствует ночью. Он сказал: «Когда я был маленьким, то не мог засыпать. Я очень боялся темноты, потому что никогда не знал, что со мной может произойти». Говоря о настоящем, он сказал: «Днем, когда я ложусь спать, я знаю, что в моей комнате темно. Я притворяюсь, что сейчас ночь, хотя знаю, что еще день, и тогда я не боюсь заснуть. Поэтому я бодрствую ночью, со мной мои друзья, и мне комфортно. Утром, когда все остальные встают, чтобы идти на работу, я чувствую безопасность, потому что наступил день и я могу лечь спать».

В благодарность своим полицейским друзьям Элвис связался в Денвере с Бобом Сервером из Кимрf Motors, и заставил его открыть магазин в восемь вечера через два часа после закрытия. Он купил две машины «Mark IV» для доктора Старки и Джерри Кеннеди, потом поехал в Jack Kent Cadillac и купил за 13 000 долларов Seville для Рона Пьетрефасо. Он купил еще один Seville и Eldorado для Линды и девушки Джо Ширли Дью после того, как Джо отказался от Rolls Элвиса, чтобы не свести с ума остальных. В общем, счет составил 70 000 долларов, таков размах покупок Элвиса.

К этому времени Джо уехал, аренда закончилась, и тогда Элвис заставил всех подпрыгнуть, как в начале каникул. Он решил остаться еще на несколько дней. После того как Джерри нашел новые дома, Элвис позвонил в три часа утра и сказал, что хочет немедленно поменяться домами. Он ничего не объяснил, а у Джерри не было настроения для игр. «Он сказал, что переезжает, поэтому я переехал в маленькую спальню, чтобы освободить для него большую. Когда он появился вместе с Билли и Редом, он был неутомим. Он сказал: «Я разве не сказал тебе, чтобы ты переехал обратно в дом?» Я сказал: «Боже, я три дня работал в поисках места. Мне нужно немного поспать». Он сказал: «Неужели?» Я уже начинал злиться, а он превратился в того, кого я никогда не знал. Он вылетел из комнаты в гостиную, где его ждал Ред, Ред написал в своей книге, что Элвис выхватил пистолет и сказал: «Я убью этого сукиного сына», но, когда он вернулся в комнату, все, что он сказал, было: «Ладно, если хочешь, можешь остаться». Я сказал: «Знаешь что, Элвис? Я не хочу больше здесь оставаться. Я уезжаю». Он сказал: «Ну я же сказал, что ты можешь остаться». Его голос дрожал. Он понял, что завел меня слишком далеко. Я сказал: «Нет, я уезжаю, я собираюсь домой».

На следующий день Элвис ничего не помнил, но Джерри остался при своем решении. «У меня не было причин, чтобы остаться. Он устал, все устали — он просто не хотел большого сопротивления. Все, чем я был, — только болью в шее. Я сказал Элвису: «Знаешь, я всегда говорил, что дружба значит для меня больше, чем работа». Он ответил: «О чем это ты говоришь?» Клянусь Богом, он понимал, о чем я. Я сказал: «Слушай, Элвис, мне просто нужна перемена. Ничего личного». Он ответил: «Ну что же, я думаю, ты должен сделать то, что должен». Я не пытался быть тяжелым. Он сделал для меня больше, чем кто — либо в моей жизни. Просто было слишком много людей, налетающих друг на друга и называющих его «Босс». Все перевоплощалось во что — то другое, а остальной мир был маленьким пузырьком, который больше не воспринимался. Выходя в этот мир, ты ощущаешь себя почти голым, покидая развлечения, потому что все было основано на них. Но еще оставалось время».

Глава 17 БОЛЬ

(январь — декабрь 1976)

Боссы RCA были готовы на все, чтобы заманить Элвиса снова в студию. В своем огромном желании этого добиться они даже решили прибегнуть к крайнему средству; предложить ему записаться дома. Эта идея появилась у них еще пятнадцать лет назад, тогда они подумывали оборудовать специальную звукозаписывающую студию в Грейсленде, чему воспрепятствовал Полковник, считавший, что его подопечный и так слишком много записывается. Но это было давно. Теперь же обе стороны пришли к полному согласию: все хотели получить качественный продукт от исполнителя, у которого за последние годы сформировалось полное отвращение к студиям записи. И вместо того чтобы оборудовать в его доме студию, отвечающую самым последним требованиям техники, они решили установить временное оборудование в помещении за кухней, из которого требовалось просто вывести провода в специальный грузовик, который будет припаркован за домом.

Уже более двух лет ничего подобного не планировалось. Звукозаписывающая сессия Элвиса в марте 1975 года была единственным эпизодом за весь тот длительный период потери всякой творческой активности, который наблюдался в его жизни с момента работы в студии «Сан». Фелтон был уверен, что на этот раз им удастся увлечь Элвиса и при этом избежать многих обычных проблем; ведь теперь им будет гораздо легче ухватить его настроение и вдохновение и незамедлительно приступить к работе в студии. Сам Элвис был полон энтузиазма относительно этой затеи. Когда же он увидел, во что превратилось переоборудованное под студию помещение, когда оттуда полностью была вынесена мебель в полинезийском стиле, он был столь впечатлен, что подумывал оставить временные декорации навсегда.

Но когда до начала записи оставались считанные дни, Элвис неожиданно покинул город. Один из его близких друзей в денверском управлении полиции, детектив Юджин Кеннеди, застрелился, не в силах разрешить свои домашние проблемы. Чтобы отдать дань уважения покойному, «со старшим братом которого, полицейским капитаном Джерри Кеннеди, Элвиса связывала многолетняя дружба, благодаря чему Джерри и ещё три офицера получили в подарок от звезды по шикарной машине», как сообщала газета Denver Post — Элвис вылетел на похороны. Кроме того, в церемонии прощания по просьбе Элвиса участвовали Джей Ди Самнер и The Stamps. Сам Элвис присутствовал на похоронах в форме полицейского капитана, которую ему подарили друзья. Высокий и статный, стоял он на панихиде в церкви в военном кителе, специально подогнанном по фигуре, в своих любимых очках и фуражке. Всем казалось, что именно таким мечтала его видеть мать. Он чувствовал себя очень уютно в компании мужчин, которые принимали его таким, какой он есть. Он был горд, что эти достойные офицеры позволяли ему сопровождать их на операции по борьбе с наркотиками (пусть даже они и не разрешали ему выходить из машины). И когда они пригласили его после церемонии отправиться в закусочную около офиса Угольной компании Колорадо — их любимое местечко, — он сразу же согласился и с гордостью входил в ресторан в капитанской форме.

К своему облегчению. Рои Пиетрефасо обнаружил, что никто из посетителей ресторана не узнал Элвиса. Капитан Кеннеди договорился, что им предоставят столик в самом углу основного зала, где они могли бы рассчитывать на более — менее уединенную обстановку. Вскоре после того, как они приступили к еде, Элвис объявил, что ему надо сходить в туалет, и, когда Пиетрефасо предложил ему воспользоваться специальным помещением для персонала, чтобы не привлекать особого внимания к себе, он наотрез отказался. К удивлению Пиетрефасо, им как — то удалось провести его через основной зал и обратно к столу без всякого шума. «Я подумал, что это просто здорово, — но ведь мы и делали свою привычную работу! Никто его не узнал и не побеспокоил. Но потом он посидел буквально пять минут и снова заявил, что ему надо отлучиться туда же». На этот раз, как заметил Пиетрефасо, Элвис несколько волновался, когда они проходили через огромный холл, где люди в ожидании свободных столиков стояли около стойки бара. Две женщины запнулись на полуслове, когда он проходил мимо. Выйдя из туалета и проходя снова мимо них, Элвис остановился рядом, как будто он заблудился и решает, куда ему дальше идти. «Он усмехнулся в своей фирменной манере, и я услышал, как одна из женщин сказала: «Не может быть, чтобы это был он!» Он обернулся — ну это, конечно, было уже слишком, — так вот, он обернулся и спросил: «Не может быть, чтобы это был кто?» И обе женщины начали вопить от удивления». Тогда и только тогда он позволил, чтобы его снова сопроводили к столу. В первый день запланированной записи он вернулся, все еще одетый в капитанскую форму. Все с нетерпением ждали, когда же наконец он появится в дверях своей спальни, пытаясь гнать от себя мысли, что он может и не появиться вовсе. Технические проблемы и изменения в расписании Элвиса заставили их перенести дату начала записи. Теперь у них оставалось только пять дней до того, как Джеймс Бертон и Глен Ди Хардин должны были отправиться в долгосрочное турне по Европе вместе с Эммилу Харрис. Фелтон не знал, смогут ли они завершить работу так быстро. В RCA от них требовали записи двадцати новых песен. Именно поэтому было решено уделить работе целую неделю. С некоторым запозданием Фелтон распорядился, чтобы был найден гитарист на случай замены и пианист, который прибыл седьмого февраля вместе с басистом, чьей задачей было заменить Джерри Шеффа, решившего покинуть их.

Они записали три песни за первый день работы, хотя рассеянное внимание и недостаток энергии Элвиса были очевидны абсолютно всем. Затянувшееся увлечение Элвиса медленными композициями уже никого не радовало. Даже кантри — хит 62‑го года Джорджа Джонса «She Thinks I Still Саге», который должен был стать хитом нового альбома, не оставлял никакой надежды на коммерческий успех. Свою работу в тот вечер они завершили записью песни Роя Уиттэкера «The Last Farewell», которую прошлым летом он постоянно исполнял для Мелиссы Блэквуд, только в отличие от нее музыкантам уже не удавалось уловить ни капли скрытого очарования в этом музыкальном номере.

На следующую ночь Элвису удалось записать только одну песню, «Solitaire» от Нила Даймонда. При этом создавалось впечатление, что он не стремился сделать и этого. Весь вечер он периодически удалялся в свою комнату, прихватив с собой кого — нибудь из группы, чтобы вместе с ним в своей комнате послушать госпелы, поговорить о нумерологии и посмотреть его богатую коллекцию полицейских значков и нашивок. Однажды он пригласил к себе Сонни и Реда и, усадив перед собой, стал выкладывать на стол оружие, которое, по его словам, им очень даже пригодится. Они застыли в недоумении, а Элвис объяснил им, что придумал хитроумный план, который поможет им устроить настоящую облаву на наркодельцов Мемфиса. Тот факт, что они в настоящее время должны записывать новый альбом, послужит прекрасным алиби и прикрытием, говорил он, никто не узнает, что это были именно они. Он показал им фотографии подозреваемых в распространении наркотиков людей, которые он получил из управления полиции Мемфиса. К фотографиям прилагалась исчерпывающая информация о контролируемых ими территориях. «Ну, это очень трудно», — произнес Ред довольно скептически. Ему уже начинали надоедать маниакальные фантазии Элвиса. Он также понимал, как близок план Элвиса к сценарию фильма «Смертельное желание» с Чарльзом Бронсоном, который они очень часто смотрели вместе.

На третью ночь дела не пошли лучше. Большую часть времени Элвис боролся с сонным состоянием. Эта напряженная борьба происходила, и когда он записывал «Moody Blue», песню Марка Джеймса, которая, по мнению Фелтона, могла стать настоящим хитом. В конце концов, на следующую ночь они все ощутили уже непривычный прилив бодрости и энергии. Они легко и непринужденно записали «For The Heart», новую песню в достаточно быстром темпе, написанную Дэннисом Линдом, автором «Burning Love». По темпу и энергетике песня сильно отличалась от большинства остальных песен Элвиса. Достаточно долгое время он работал над ней, пока она не зазвучала как соблазнительно зажигательный рок — н–ролл, который когда — то прославил его. А вот уже следующий номер помог ему наконец — то расслабиться и выразить все эмоциональные переживания, угнетавшие его. «Hurt», песня, полная необыкновенного эмоционального накала и мелодраматизма, являлась хитом в самых разных интерпретациях уже многие годы, но Элвису больше всего нравилась версия 1954 года Роя Хамильтона. Он исполнил тогда эту песню так же, как и все свои самые известные хиты; Хамильтон продемонстрировал свой великолепный вокал и артистичность, пройдя путь от робкого вступления до бесподобной эмоциональной кульминации. Это было вполне в стиле Элвиса, но в отсутствие роскошной оркестровки, которая великолепно дополнила исполнение Хамильтона, и с голосом, который иногда предательски подрагивал, Элвис должен был найти другой подход к этой песне и исполнить ее по — своему. Начиная песню со стона, который больше напоминает крик Тарзана, Элвис предлагает слушателям не столько свою интерпретацию, сколько свое выражение чувства, находящегося в заглавии данной песни. Его песня — это некий первобытный вопль, исполненный такой боли, что слушатель начинает сомневаться, удастся ли ему удержаться под натиском собственных эмоций, не говоря уже о музыкальной технике исполнения. По сравнению с версией Хамильтона это грубая и безнадежная попытка блеснуть певческой техникой. Но, с другой стороны, это своего рода триумф Элвиса, потому что ему великолепно удалось выразить все те эмоции, которые он хотел выразить. «Именно так, как он заявляет со всей той бравадой, на которую он только способен, я и живу — несмотря на всю боль, несмотря на все страдания, вы видите: я все еще здесь».

По просьбе отца он решил попробовать записать «Danny Боу», ирландскую мелодию, которая больше всего впечатлила Элвиса в исполнении Джеки Уилсон, еще одной ритм — энд — блюз — звезды. Его очень увлекла работа над этой песней, хотя ему не удавалось записать ее в оригинальной тональности. Он старался как мог, было записано около десяти дублей, но в результате он сделал потрясающую версию. Песня получилась столь душераздирающей, что многие подумали: если бы не проблемы с изменением тональности, такого эффекта не получилось бы, чему все и были несказанно рады. Было уже два часа дня, когда они закончили работу, начавшуюся в девять вечера предыдущего дня. Чтобы дать музыкантам возможность отдохнуть, было решено передвинуть к полуночи время начала следующей сессии. Испытывая невероятную усталость, все музыканты тем не менее ощущали, что они проделали прекрасную работу над чем — то очень важным.

На самом деле на тот момент они могли спокойно упаковать свои инструменты и покинуть дом Элвиса. Им удалось записать еще пару полувнятных номеров на пятую ночь, но с серьезными пертурбациями в коллективе — уходом Бертона, Глена Ди, Шеффа и их заменой новыми музыкантами — они смогли полностью записать только одну песню. Это был кантри — хит номер один от Уилли Нельсона «Blue Eyes Crying In The Rain», который в исполнении Элвиса получился каким — то вялым и лишенным эмоциональности. На следующую ночь Элвис вообще не появился в своей импровизированной студии. Просидев несколько часов, пытаясь выработать альтернативные стратегии, Фелтон был вынужден принять поражение и отослать музыкантов по домам.

Десятью днями позже Элвис возвратился в Денвер, где, по сообщениям газет, в компании новоприобретенных друзей веселился от души и подыскивал себе новый дом. На этот раз этот увеселительный визит был прерван и несколько омрачен вмешательством офицеров полиции в то, что Элвис до сих пор считан строго его личным делом. Это вмешательство произошло после того, как Элвис стразу же после похорон обратился к доктору Старки с просьбой дать ему дилаудида^[44] мотивируя ее тем, что вросший ноготь на ноге причиняет ему адскую боль. Полицейский врач несколько опешил, услышав эту просьбу и это объяснение. Он попытался было внушить Элвису, что столь серьезное обезболивающее обычно не назначают при проблемах такого рода. Затем он отправился к Сонни и Реду, чтобы выяснить, что же на самом деле происходит. Он спросил, не страдает ли Элвис от какого — то серьезного заболевания, ведь дилаудид прописывают раковым больным, обычно уже на последней стадии болезни, когда боль становится просто нестерпимой. Также дилаудид нередко вызывает сильный эффект привыкания. Старки выразил свои опасения капитану Кеннеди и детективу Пиетрефасо, и на этот раз, когда они узнали, что Элвис находится вновь в Денвере, они решили серьезно и откровенно с ним поговорить. С этой целью они нанесли ему визит в отель, где он остановился.

Они знали, что у него возникли проблемы, и сообщили об этом ему. Они не могли не обратить внимания, как тяжело ему становится временами, и им бы очень не хотелось, чтобы и другие люди стали это замечать. Они разговаривали с ним как друзья, а не как полицейские офицеры — на это они сделали особый упор. Они просто хотят ему помочь. Он должен понять, что такая ситуация может случиться с каждым; за долгое время своей работы в полиции они так часто это наблюдали, и они выразили свою абсолютную уверенность в том, что, если он призадумается серьезно над этой проблемой, он сможет ее разрешить без особого труда. Недалеко отсюда есть отличный частный санаторий, где помогают людям с подобными проблемами. Они могут помочь ему попасть туда, подлечиться, и никто никогда об этом даже не узнает, — они очень хотят, чтобы он призадумался над своей проблемой и согласился на их помощь.

Элвис уставился на них в недоверчивом изумлении. Сначала он ничего не сказал, затем он начал говорить, и в его голосе звучала обида и боль. «Вы думаете, что я не справлюсь сам? Вы не думаете, что у меня хватит сил. Я знаю, что я делаю. Я могу избавиться от этого в любой момент, когда я только пожелаю». Остается невыясненным, верил ли он сам в свои же слова или нет. Потому что через два часа он покинул город.

У него возникли и другие, не менее удручающие проблемы, главной из которых был недостаток денег. За исключением появления в Лас — Вегасе и на шоу на стадионе в канун Нового года, он не выступал с августа. А вот счета все поступали и поступали, накапливаясь в огромную стопку, — счета на сотни тысяч долларов за машины, самолеты, подарки, коллекционное оружие, украшения и одежду. Он скупал все, что наполняло его глаза блеском. Чтобы хоть как — то покрыть свои расходы, учитывая тот факт, что никакой прибыли не поступало, в ноябре он занял в банке 350 тысяч долларов под свое имение Грейсленд, но эту сумму необходимо было выплатить в течение двух лет, каждый год выплачивая по половине суммы. Ко всем же неприятностям добавлялись еще и многочисленные судебные иски, которые являлись прямым следствием слишком уж резкого поведения Сонни и Реда с публикой. Также ему надо было выплатить полмиллиона долларов Присцилле по иску развода. На его самолеты (в ноябре он приобрел еще и третий, «Dessault Falcon», в качестве «инвестиции») постоянно требовались деньги, потому что их содержание и обслуживание было крайне дорого. Все эти жертвы скорбно и покорно принимались как данность, только чтобы его имение не потеряло былого величия, а его многочисленные родственники и друзья продолжали жить в той же роскоши, к которой они за долгие годы уже так успели привыкнуть.

Все эти финансовые проблемы становились столь тяжелы для него, что в середине марта он в спешке организовал новый тур. Первым ударом, который он получил во время организации выступлений, было осознание, что у него почти не осталось музыкантов. Глен Ди написал заявление об уходе и отдал его Тому Дискину вскоре после провала сессии в Грейсленде. Джеймс Бертон и Ронни Тат вразумительно дали понять, что задерживаться в его группе они не собираются. Дискин тем не менее категорически отказался принять их заявления. «Вы же знаете, как он от вас зависит, — сказал он Глену Ди. — Я просто не смогу ему сказать, что вы уволились». В конце концов Глен был вынужден сказать Дискину, что он действительно не может этого сделать, хотя и очень хочет уйти. Тем не менее на первом выступлении Элвиса ожидал довольно неприятный сюрприз, когда он не обнаружил никого за фортепьяно. Когда его ввели в курс дела, быстро одобрил троих нэшвиллских пианистов, которых подобрал для него Фелтон в качестве замены. А вот гитаристу Билли Сэнфорду (который заменил Бертона в последний день звукозаписывающей сессии в феврале) так и не удалось выступать с группой на концертах, потому что Джеймс передумал и вернулся в коллектив в самую последнюю минуту, правда, на этот раз ему пообещали гораздо больше денег.

Открытие тура происходило в Джонсон — Сити, штат Теннесси, где в течение трех дней происходили концерты. Полковник молчаливо мечтал и молил высшие силы, чтобы они держались подальше от фотокамер и публичных сборищ, потому что вид у Элвиса был далеко не соответствующий. Но на кассовых сборах это никоим образом не сказалось: шестидневный тур принес им более полумиллиона долларов прибыли, которые Полковник мудро поделил в соотношении 50 на 50 в соответствии с соглашением от 22 января. Это новое соглашение первый раз за всю историю их работы открыто утверждало: обе стороны открыто признают, что их деятельность — это совместное предприятие и что Элвис Пресли ответственен за живые выступления, а Полковник Том Паркер и его представители отвечают за рекламу и промоушен. Терминология полностью устраивала Элвиса, потому что мало чем отличалась от соглашения 1973 года, которое устанавливало абсолютное партнерство во всем, кроме живых выступлений. Полковник трактовал новый документ следующим образом: новая сделка просто отражала существующую реальность — они были и оставались равными сопромоутерами или партнерами, как это и было с самого начала. Как думал сам Полковник, важен был принцип, а не деньги. Подписав новый контракт, он просто продолжал вести дела, как и раньше, ожидая, когда же Элвис снова встанет на ноги. Что и произошло вскорости, когда Элвис наконец — то решил, что пора начать все сначала.

Линда сопровождала его в этом туре. Так же, как и Вернон с доктором Ником. В группе появились два новых игрока: Шейн Кайстер на акустическом пианино и Ларри Лондин на барабане. Они вполне гармонично влились в основной состав группы и даже вдохнули в музыку новый свежий дух. Для Лондина, который к тому времени проявил себя как опытный музыкант, проработавший и в студии, и на живых концертах, работа с Элвисом быласродни откровению. В первом шоу они играли без всяких репетиций (все участники появлялись на них, но Элвис их не посещал), и, когда Ларри чуть сбился, Элвис попросту попросил, чтобы начали все снова. «Он сказал, чтобы мы не отставали от него, и попросил не волноваться о хит — парадах. Ему требовалось наше внимание на сцене — знаете, это было, как будто он нам хотел сказать: «Просто будьте со мной. У меня есть час, и я хочу повеселиться!»

Помимо фанатов, которые каждый вечер с восторгом взирали на своего кумира, Ларри, энтузиаст от природы, пожалуй, был единственным человеком, который так считал. Ритм — гитаристу Джону Уилкинсону казалось, что весь энтузиазм просто улетучился: «Мы старались его подбодрить, Элвис концерт за концертом продолжал стоять на сцене, заткнув палец за пояс своего костюма. Как будто он нехотя пришел спеть несколько песен, дать пару автографов и все — весь задор и кураж куда — то исчезли. Почти на всех концертах главными хитами были песни «Hurt», «How Great Thou Art» и «America the Beautiful», его вклад в празднование двухсотлетия. Но в Шарлотте он забыл слова, в Цинциннати он выглядел растерзанным, а в Сент — Луисе он был накачан лекарствами до такой степени, что доктор Ник с трудом отправил его на сцену.

Второй короткий тур был намечен вскорости после первого. Он должен был начаться 21 апреля с остановками в Канзас — Сити, Омахе, Денвере, Сан — Диего, Лонг — Бич, Сиэттле и Спокане и завершиться одиннадцатидневными мини — гастролями на озере Тахо, которые отдельно оплачивались в размере 315 тысяч долларов. Во время большинства выступлений Элвис был ужасаюш, е неподготовлен, он все так же страдал от провалов в памяти, периодически забывая слова песен, которые он регулярно исполнял с момента возвращения к живым выступлениям. Ронни Тат, который вернулся в группу для участия в туре с условием ощутимой прибавки в жалованье, наблюдал, что иногда бывали такие выступления, на которых он был настолько изможденным или унылым, что «я просто начинал изо всех сил колотить по барабанам, сам не знаю почему, может быть, я пытался повлиять на него хоть как — то». Мирне Смит и другим участникам Sweet Inspirations было очевидно, что физическое состояние Элвиса претерпело катастрофические изменения. «[Большую часть времени], когда он находился на сцене, он был в полусне…. Если вы видели его выступления, вы могли заметить, что он очень часто оборачивается и смотрит на нас, а в его глазах мольба. Мы старались петь энергичней и громче, чтобы встряхнуть его, и ему кое — как удавалось продержаться весь концерт. Иногда, когда он был вынужден прикрывать свои глаза очками, я думала — он точно упадет».

Все рецензии на его шоу выражали опасения по поводу состояния Элвиса. Местная газета «Лонг Бич» писала: «Леденящее кровь молчание наполнило концертный зал, когда он запел: «Теперь конец уже близко» — первую строку суперхита Фрэнка Синатры «Му Way». Это прозвучало как пугающее пророчество». Даже стойкий и не сгибаемый никакими жизненными бурями полицейский следователь Джон О'Грэди не смог подавить в себе инстинктивную реакцию, когда посещал Элвиса в Тахо: «Мне стало его так жалко, что я заплакал. Он был такой толстый. Иногда с ним случались приступы, во время которых он не мог ходить. Он постоянно забывал слова песен. Я зашел за сцену и посмотрел на него, и тогда я осознал с абсолютной уверенностью, что он не жилец на этом свете».

Музыканты постоянно говорили об этом между собой, но, как выразился бывший его аккомпаниатор Тони Браун, который сменил на этом посту Шейна Кайстера: «Мы все знали, наши волнения были бессмысленными и не могли принести ему никакой пользы.

Он был окружен этим тесным кружком особо приближенных, ну, вы знаете… Если кто — то набирался наглости и спрашивал: «Могу ли я минут пять поговорить с ним наедине?» — ответ был однозначным; «Ни в коем случае!» [А если кому и удавалось] оказаться рядом с ним, он старался контролировать ситуацию и не допускать никаких откровенных разговоров, прячась за пустой болтовней». О'Грэди был столь потрясен состоянием Элвиса, что всерьез решил взять всю ситуация в свои руки. По возвращении в Лас — Вегас он связался с адвокатом Эдом Хукстраттеном, чтобы вместе они смогли выработать план, как убедить Элвиса отправиться в «Скриппс Клиник» в Сан — Диего, где практиковали довольно эффективную программу лечения наркомании. Со своим планом, гарантирующим полную конфиденциальность, они отправились к Присцилле в надежде на ее помощь. Как они поняли, она поговорила с ним, но на этом все и остановилось.

Через две с половиной недели после завершения тура в Тахо он был снова в пути — на одиннадцать дней и за более чем 800 тысяч долларов, которые они должны были разделить с Полковником. Репортеры очень часто обращали в своих статьях внимание на затрудненную речь Элвиса и на то, с каким трудом он передвигался по сцене. Но на каждом концерте вновь и вновь был полный аншлаг, и его фанаты не теряли энтузиазма и восторга. Иногда случались такие концерты, которые напоминали о лучших временах, а у участников группы появлялась надежда, что Элвис все — таки сможет пересилить себя и свое смертоносное увлечение. Но основным желанием все же было просто прилично отыграть концерт. С другой стороны, как замечал Тони Браун, у Элвиса появилось крайне неуважительное отношение не только к себе, но и к своим поклонникам, чего раньше он себе никогда не позволял, даже в самые напряженные моменты: «Иногда на сцене во время выступления он вдруг ни с того ни с сего поворачивался к нам лицом, выбирал кого — то одного, смотрел на него, глупо дурачился. Он просто стоял, ухмылялся, корчил рожи по четыре — пять минут и не делал ничего, кроме этого. Зрители выкрикивали названия песен, хлопали или топали ногами. Он же стоял к ним спиной и всем своим видом как будто говорил: «Ну что за глупые люди…» А мы стояли за нашими инструментами, надеясь, что сейчас он подаст нам знак и мы начнем играть. Вместо этого… он просто вел себя, как Элвис без контроля, который хотел всем нам сказать: «Все эти люди плевать хотели, хороший я или плохой. Я могу делать всё, что угодно, а они все равно будут меня любить».

Во время своего отпуска в июне две с половиной недели он практически не покидал своей комнаты. Лиза приехала к нему на десять дней, но большую часть времени она провела с Линдой, которая должна была за ней присматривать и воспитывать ее, если было необходимо. Однажды на своем гольф — каре она выехала за ворота на дорогу и некоторое время позировала перед объективами фотографов и фанатов — хотя ей было строго — настрого запрещено совершать обе эти вещи. Когда Линда напомнила ей, что ее «уже сто раз» предупреждали не выезжать на дорогу, Лиза сказала, чтобы она отправлялась к черту. Линда пообещала рассказать об этом отцу, но Лизу это, казалось, мало волновало. Очень часто маленькую девочку видели сидящей одиноко около затемненной комнаты отца, она часами ждала, когда же он проснется. Больше всего в этом мире он заботился о ней, свою любовь и заботу он выплескивал на нее временами в довольно эмоциональной форме. Но он не мог уже быть обычным заботливым отцом, поэтому он и оставался заточенным в своей темной комнате, а компанию ему составляли лишь книги.

Он не хотел никого видеть. Новые музыканты были всего лишь наемными работниками, не более этого. Прежние же его друзья разбрелись кто куда, как будто ветер унес их на все четыре стороны. Все они уже жили своей собственной жизнью. Джо давно уже жил на побережье со своей подружкой Ширли Дье; Ламар приезжал из Нэшвилла только тогда, когда случалось что — то из ряда вон выходящее; от Джерри не было слышно ни слова с того дня, как они повздорили в Вейле; Марти же его просто подвел. В настоящее же время Чарли тоже начинал от него постепенно отдаляться, и даже его самые преданные друзья, Сонни и Ред, вели себя как чужаки. В его ранее такой дружной семье установилась ядовитая атмосфера скрытых подозрений и тайного недоверия. Он знал, что тут не обошлось без его отца, который постоянно и при всех говорил о том, что бюджет надо урезать и избавляться от «халявщиков» и «нахлебников». Но проблема состояла, в общем, не в этом. И раньше случались ссоры, а Вернон никогда особо не любил Реда и Сонни, но его предвзятость никогда раньше не влияла на близкие, почти братские отношения Элвиса с ними. Они не отдалились друг от друга, даже когда Ред два года после помолвки был от них вдали. Теперь же Элвис горько шутил, что они единственные ребята, которым он платил, только чтобы они держались от него в стороне.

Он был невероятно зол на Джо и доктора Ника. Несколько месяцев назад они втянули его в бизнес, который, по их уверениям, не представлял никакого риска, а был превосходной инвестицией для их денег. Теперь же этот бизнес представлял реальную угрозу для них всех троих. Первоначальная затея состояла в следующем: они собирались популяризовать ракетбол по той же схеме, как когда — то Элвис планировал сделать карате общепризнанным видом спорта. Они намеревались создать Центр ракетбола Пресли и построить множество кортов для игры в ракетбол по всей стране. В обмен на свое имя, как он сам понимал из обсуждений общего дела и с ними, и с их партнером, торговцем акциями из Мемфиса, Майком МакМахоном, он будет иметь двадцать пять процентов от общего дохода компании, не вкладывая ни цента в продвижение их бизнеса. Они договорились о покупке земли в Мемфисе и Нэшвилле. В начале все шло гладко, полностью в соответствии их первоначальным планам. Но вскоре МакМахон приехал в мае навестить Элвиса в Тахо. Он сообщил, что Элвис должен выкупить два здания, которые они первоначально взяли в аренду. Когда Элвис отказался это сделать, МакМахон сказал, что, став владельцем двадцати пяти процентов прибыли компании, он был в ответе и за двадцать пять процентов ее долга.

Элвис отправился к Полковнику за советом, но тот лишь только сообщил ему, что с самого начала был против этой экстравагантной затеи и вообще никто и никогда не получает двадцать пять процентов просто так. Свою короткую тираду он подытожил, сказав, что советы давать уже слишком поздно, тем более если он уже подписал все бумаги. Затем он узнал из достоверных источников, что МакМахон, по сути, являлся единственным активным партнером и потихоньку вытягивал из общей кассы деньги на раскрутку собственного бизнеса, несмотря на первоначальное общее решение не брать оттуда ни цента до той поры, пока компания не получит прибыль. Он чувствовал, что тут что — то неладно. Это ощущение не давало ему покоя ни днем, ни ночью, он не хотел принимать участия в этом деле. Настал черед МакМахона неприятно удивляться, потому что однажды ночью в его квартире раздался неожиданный звонок. Элвис, «абсолютно невменяемый и с трудом говорящий, обвинял меня в самых разных вещах… завершив свою речь обещанием убить меня». Доктор Ник пытался уверить ловкого бизнесмена не волноваться, объясняя резкие вспышки гнева побочным эффектом одного из препаратов, которые принимал Элвис, который пропадает так же быстро, как и возникает. Но чувство, что его использовали, причем близкие его друзья, не пропадало. «Как это могло случиться? — спрашивал он себя снова и снова. — О чем, черт возьми, думал доктор Ник, когда они втянули его в это?»

Двадцать пятого июня они отправились в очередное одиннадцатидневное турне. Джерри Шиллинг, который занимался организацией гастролей поп — певца Билли Джоэла, встретился с Элвисом в Лэндовере, штат Мэриленд. Шел третий день гастролей. С момента их ссоры в январе они ни разу не встречались, поэтому Джерри переживал, как пройдет эта встреча. Но его сомнения были напрасны, потому что Элвис с теплотой поприветствовал его и обнял. Он попросил Билли Джоэла подождать их немного, пока они вспоминали былые дни. Сам концерт, так же как и концерт в Филадельфии на следующий вечер, вызывал у критиков ассоциации с «шоу, состоящим из серии статических поз», которые публике демонстрировал исполнитель, которому было скучно или тяжело стараться сделать свое выступление качественным. У Билли Джоэла, который был в курсе всех дел Элвиса, возникло впечатление, что Элвис просто бесконечно одинок. Вокруг него были десятки людей, которые внимательно присматривали за ним, но он уже выглядел как труп. После концерта Джерри и Мирна праздновали свою встречу с Джо Эспозито и Джо Гуэрсио, когда дирижер оркестра неожиданно повернулся к Джерри и сказал: «Все, что он сейчас может сделать, — это просто умереть».

В конце недели в Форт Ворте, который они посещали уже второй раз за месяц, произошел скандал с Сонни. Разногласия начались, когда Вернон сдал заказанные авиабилеты в Техас, купленные для жены Сонни и его сына. Этот пустяк со скоростью лесного пожара превратился в огромное шумное разбирательство, в котором якобы были затронуты всеобщая справедливость, честь и гордость. Элвису все — таки удалось уладить проблему, попросив Сонни спокойно отправлять свою семью и не беспокоиться о билетах. Он пообещал уладить дело с Верноном, но Сонни не был удивлен, когда «несколько ребят из группы рассказали мне, что Элвис поносил меня последними словами, когда я выехал из дома». Сонни и Ред медленно, но верно приближались к пониманию, что все вокруг раздражает их. Окружающим они казались крайне недружелюбными людьми, они же сами считали себя единственными, говорящими правду. И если Элвису это не нравится, пусть поищет себе кого — нибудь еще, кто бы убирал за ним всю грязь. «Некоторые ребята, — вспоминал Сонни, — говорили, что мы запугиваем Элвиса, внушая ему страх перед многими вещами, но все это запугивание было для его блага — мы должны были оградить его от многого».

Тур завершился в Мемфисе пятого июля. Элвис выступал в своем красно — бело — голубом костюме, а исполнение «America the Beautiful» было самым торжественным моментом шоу. Все заметили, что он пребывал в чудовищном настроении. Перед концертом он проигнорировал огромное сборище друзей в Грейсленде. После концерта он сразу же отправился в свою комнату, покинув гостей, которые собрались вместе, чтобы отпраздновать День независимости и посмотреть фейерверк. Разочарованные гости начали расходиться по домам в недоумении.

На следующий вечер он отправился в Палм — Спрингс вместе с Линдой. Шесть дней спустя Сонни и Ред были уволены. Сонни был у своего стоматолога, когда ему позвонила жена и сообщила, что Вернон хочет сказать ему что — то очень важное. Он сразу же перезвонил Вернону и, сведя на нет все возражения мистера Пресли о том, что разговор слитком серьезен и требует личной встречи, не веря собственным ушам, выслушал все, что Вернон ему сообщил. По его мнению, которое, он надеялся, разделит и сам Сонни, дела у них шли не совсем удачно, не так, как раньше, поэтому им скорей всего придется расстаться с некоторыми людьми. «Понятно. Я думаю, я среди тех, с кем вы хотите, как вы выражаетесь, расстаться?» — сказал Сонни. «Боюсь, что да», — ответил Вернон тихим скорбным голосом, проинформировав Сонни, что ему выплатят деньги за неделю вперед.

Через пару часов Сонни выяснил, кто были остальные несчастные. «Старик, меня уволили», — позвонил из Калифорнии Ред. Затем тренер по карате Дейв Хеблер сообщил, что и по нему прошлась метла. Больше всего Сонни и Реда обидело то, что после всех этих лет у Элвиса не хватило духу сказать им все в глаза.

К тому времени Элвис и Линда скрылись в Лас — Вегасе, чтобы избежать возможных объяснений с ребятами. Элвис снова вверил себя в руки доктора Ганема, а Линда делала все, что в ее силах, чтобы успокоить его и убедить, что его вины ни в чем не было. А он все время возвращался к этой ситуации. Элвис знал, что это было абсолютно правильное решение и папа был прав: Сонни, Ред и Хеблер слишком дорого им обходились, когда без конца им приходилось оплачивать иски пострадавших от их рук фанатов. Ведь охранять его можно было и более мирными способами, но Сонни и Ред были уже слишком старыми, чтобы переучиваться заново. В любом случае они уже давно не отвечали его представлениям о современной профессиональной охране, о которой он постоянно мечтал. Они были ему уже как братья и сами знали, что, если им что — то нужно, они всегда могут на него рассчитывать. Линда слушала, кивала головой; у нее не возникало сомнений, что он верил всему, что сам говорил, но она не могла представить, какова будет реакция Сонни и Реда. Они будут уволены достаточно бесцеремонно после всех этих лет и не удостоятся чести поговорить об этом с самим Элвисом. «Но это было вполне в духе Элвиса, — признавала она. — Он никогда не хотел быть плохим мальчиком. Поэтому мы просто улетели из города. Но это, я думаю, еще больше оскорбило и разозлило Сонни и Реда — и, в общем то, вполне справедливо».

Дейв Хеблер был настолько взбешен, что отправился в Лас — Вегас, чтобы лично обсудить положение дел с Элвисом. Но такой шанс ему не представился. Часами он ждал у ворот дома доктора Ганема, пока ему не сообщили, что Элвис не хочет его видеть. Что касается Вернона, он был расстроен происшедшим не меньше, чем кто — либо другой, хоть он и верил в справедливость сделанного, а Полковник поддерживал его на сто процентов. Он просто хотел защитить своего сына, не столько от других, сколько от самого же себя. И все же, несмотря на все существующие проблемы, в характере Элвиса существовала такая неуловимая черта, которая заставляла отца испытывать чувство вины, когда он толкал сына на подобные поступки, пусть даже во благо. У Элвиса было щедрое сердце — Вернон знал это. С самого раннего детства он всегда прислушивался к мнениям других людей. Все эти годы Вернон твердил ему одно и то же, когда понял, что он таскает за собой слишком большую команду. Вернон не удивился бы, если бы спустя некоторое время Элвис нанял их обратно.

Элвис вернулся с побережья как раз перед самым началом очередного тура, уже пятого в этом году. Как и прежде. они выступали в маленьких, полузабытых богом городках: от Сиракуз, что в штате Нью — Йорк, до Чарльстона, штат Западная Вирджиния. И снова главным замыслом турне было желание (или даже необходимость) заработать денег. На этот раз они должны были заработать чуть меньше миллиона за две недели. И снова из рецензии в рецензию перетекали размышления журналистов о небрежном отношении Элвиса к своим выступлениям и о состоянии, до которого он сам себя довел. В Хартфорде Элвис получил от Полковника серьезную взбучку за то, что не пытался сделать концерт хоть сколько — нибудь приятным зрелищем, за то, что люди выбросили деньги на ветер, купив билеты на его шоу. Элвис был так оскорблен и расстроен этими словами, что кинулся к Тому Хьюлету и стал спрашивать, любят ли его еще поклонники. Хьюлет уверил его, что, конечно, любят. И они действительно любили его, толпами приходя на эти подобия концертов, демонстрируя ему свою любовь во всех возможных проявлениях. Но, как писала репортер Newport News Times Herald, их любовь относилась уже не столько к нему нынешнему, сколько к нему прежнему, к тому, что он символизировал. Продолжая свою статью, она озвучила еще одно угнетающее утверждение, которое возникало почти у всех журналистов: «Из его музыки пропала движущая сила, из его голоса пропала душа». Иногда он просил Джей Ди Самнер или Кэти Вестморлэнд исполнить соло в середине шоу, потому что он был слишком слаб, чтобы продолжать.

К концу тура была окончательно расторгнута сделка с партнерами по внедрению ракетбола в массы. Десятого августа по просьбе Элвиса его адвокат написал большое письмо, в котором настаивал на том, чтобы его клиент был полностью освобожден от своих партнерских обязательств раз и навсегда: он снимал с себя всякую ответственность за ведение дел, начиналось письмо, и хотел, чтобы проект больше не носил его имя. Сам Элвис уехал в Палм — Спрингс в этот же день, но эта проблема все равно занимала все его мысли, потому что он, не переставая, ворчал о том, что надо уволить Джо и избавиться от доктора Ника за их предательство. Несколько дней спустя он позвонил Нику посередине ночи «в полубессознательном состоянии, абсолютно психически неуравновешенный, и начал обвинять меня в том, что я его использовал. «Ты уволен», — сказал он мне. Я же ответил: «Ты не можешь уволить меня, потому что я на тебя не работаю». Но он на это сказал мне, что просто найдет другого человека, который будет выезжать с ним в туры».

Доктор Ганем сопровождал его, когда они отправились в следующий тур две недели спустя, 27 августа. С ними также поехала медсестра доктора Ника Тиш Хенли, которая еще в июне переехала с мужем в один из трейлеров позади особняка Грейсленд. Ее переезд был вызван необходимостью контролировать прием и доставку лечебных препаратов для Элвиса. Брат Линды Сэм Томпсон, который последние четыре с половиной года отработал в управлении шерифа Мемфиса, и бывший офицер полиции Палм — Спрингс Дик Граб были назначены руководителями службы безопасности Элвиса. К ним официально присоединился Ларри Геллер, с которым Элвис всякий раз проводил много времени, приезжая в Калифорнию, с той поры как снова столкнулся с ним в Лас — Вегасе несколько лет назад. Ларри довольно долгое время был отлучен от группы с того дня, как он был бесцеремонно уволен Полковником в 1967 году за преднамеренное желание контролировать ум и внутренний мир Элвиса. Надо сказать, что Элвис был в восторге от того, что Ларри будет теперь рядом с ним постоянно. Ведь Ларри был именно тем человеком, который ему нужен. Элвису был просто необходим друг, с которым он мог бы вести длинные философские беседы, делиться идеями по поводу книг и спиритуализма. Ему был нужен партнер, с которым бы они могли вдохнуть свежий воздух в мир, который прогнил насквозь от порока и зла. Со своей стороны Ларри не колебался ни минуты; он знал, что Элвис в нем нуждается, из их разговоров он узнал, что Элвис скучает по нему так же, как и он сам скучает по Элвису. Он также понимал, что атмосфера, которая окружает Элвиса сейчас, сильно отличается от той атмосферы, которая существовала в группе раньше. Теперь, как он думал, даже Полковник не может позволить себе такой роскоши, как подозрения, — главное, что им всем было нужно, чтобы он хоть как — то продолжал выступать.

Первое шоу в Сан — Антонио было вялым представлением, согласно одному из отзывов, но по новым стандартам непосредственно внутри группы это был успех. Все хотели убедить друг друга, что теперь, когда новый врач составил новый план лечения, дела Элвиса пойдут на лад. Однако второй концерт, дневное представление на саммите в Хьюстоне, полностью развеял все их иллюзии как дым. Элвис был так накачан, по свидетельству одного из участников группы, что у всех возникали сомнения, сможет ли он произнести хоть слово со сцены, не говоря уже о передвижении по ней. Он дал такой концерт, который перевернул представление многих зрителей о том, какие концерты бывают вообще. Многих же больше всего занимал вопрос: сколько он еще сможет вот так протянуть. Полковник, который наблюдал за сценой и своим подопечным все представление, был вне себя. Элвис переходил все рамки дозволенного, опасно играя с любовью своих поклонников. Он как будто хотел узнать, где же эта любовь заканчивается, каковы пределы их верности и преданности ему. Кроме того, он испытывал терпение хьюстонских офицеров полиции из службы охраны, которые, как осознал Полковник в панике, уже открыто говорили между собой о состоянии Элвиса. Им только не хватало какой — нибудь дотошной ищейки, которая в один миг сбросит Элвиса с вершины в самое пекло общественного позора. Хуже всего было то, что каждый знал: уже не было никакой возможности отрицать или пытаться покрыть очевидное.

Он вывез Элвиса из города так быстро, как это было только возможно. Затем он связался со своим старинным приятелем Биллом Уильямсом, который занимался развлекательным бизнесом в Хьюстоне, организуя так популярные в городе родео.

Уильямс по просьбе Полковника должен был уладить ситуацию с полицией. К сожалению, он уже не мог ничего сделать, чтобы помешать газете Houston Post опубликовать рецензию на шоу на следующее утро. «Элвис Пресли разбивает людские сердца уже более двадцати лет, — начинал свою статью критик и многолетний поклонник Элвиса Боб Клэйпул, — но в этот субботний полдень — совершенно необъяснимым и неожиданным образом — он не пощадил и мое сердце. Концерт был ужасающим, — писал Клэйпул, — он был похож на угнетающе невнятную, любительскую поминальную мессу, которую отслужила постоянно спотыкающаяся и мямлящая личность, которая ничем не напоминала Короля чего бы то ни было, тем более рок — н–ролла». Фанаты, как наблюдал Клэйпул, не заметили ничего странного в поведении своего кумира; как всегда преданные, они старались пробраться к сцене поближе, неся с собой подарки: собственные рисунки Элвиса, огромную игрушечную собаку длиной шесть фунтов, плюшевого мишку. Возникала мысль; наступит ли такой момент, когда они не захотят ходить на его концерты, писал он, не важно, насколько он будет плох, болен или незаботлив. «Но для многих из нас наше к нему отношение никогда уже не будет прежним, потому что человек, который подарил нам необыкновенный миф рок — н–ролла, человек, который создал его, оживил его и жил в нем, по непонятной причине теперь украл у нас этот миф, все это волшебство».

Этой ночью Полковник заставил Джо позвонить доктору Нику. Он нужен им, сказал Джо мемфисскому врачу, дав понять, что говорит и от лица самого Полковника. Ник воспринял эти слова как нечто приближенное к извинению: он не мог припомнить, чтобы Полковник когда — либо раньше просил его о чем — то. Он сказал, что с радостью присоединится к ним, как только узнает, что этого хочет сам Элвис. Вскоре после этого Элвис позвонил ему и попросил приехать к ним. Сам лично он встретил доктора Ника в Мобиле на следующий день.

Как только он сумел пообщаться с Тиш, он понял, в чем состояла суть проблемы с Элвисом. Это было совсем нетрудно на этот раз. Как всегда, все проблемы вращались вокруг избытка дозировки, поэтому Ник, как только он сумел вернуть Элвиса в более — менее нормальное состояние, установил жесткий график употребления и четкую дозировку всех лекарств, объяснив приближенным и самому Элвису, что принимаемый им доннатал в увеличенной дозе производит подавляющий эффект на речь и моторные функции. Также он заменил некоторые так любимые Элвисом антидепрессанты, без которых он просто не мог заснуть, на плацебо. После всех принятых врачебных мер тур был возобновлен. Все снова могли начать притворяться, что проблем не существует. Битси Мотт, сводный брат Полковника, который в самом начале возглавлял охрану Элвиса, не смог так успешно притворяться, как остальные. Он решил навестить Полковника вскоре после того, как Элвис вернулся к «живым» выступлениям. Вместе с женой они не видели Элвиса довольно долгое время, поэтому с радостью пришли на его концерт, который происходил второго сентября в Тампе. Они были в состоянии шока, когда зашли к нему в гримерку перед выступлением и увидели, насколько сильно он изменился внешне. Но еще больший шок ожидал их, когда он вышел на сцену. Они не могли сдерживать слезы, когда смотрели, как он пытается петь. Задолго до конца шоу они покинули зал, даже не попрощавшись с Полковником, который был не менее их раздавлен происходящим.

Как только тур подошел к концу, до Элвиса снова стали доходить слухи о том, что Ред, Сонни и Хеблер собирались написать книгу, скандальное разоблачение закулисной жизни Элвиса Пресли, и явить всему миру столь шокирующие подробности, которые не уложились бы в уме ни одного фаната певца. Разговоры о подобной книге велись с того дня, когда он уволил их, но сам Элвис настаивал на том, что это неправда и что это никогда не произойдет. Он не верил, что Ред и Сонни смогут его подобным образом предать. Теперь же он не был в этом так уверен. Три оскорбленных бывших охранника уже связались сначала с Рики Хаски, затем с бывшим критиком Los Angeles Herald — Examiner Франком Либерманом по поводу содействия им в написании такой книги. Они даже предложили Джерри Шиллингу пополнить их ряды. По последней информации, они подписали сделку с репортером газеты Star Стивом Данливи, а Элвис уже открыто и весьма цинично шутил со своими ребятами, спрашивая, кто же из них станет следующим репортером таблоида. Он не скрывал своих истинных чувств от окружающих. Как видела Линда, «он был испуган, он был в гневе, он был обижен до глубины души — он был как ребенок, становясь с каждым днем все ранимей и ранимей. Он просто не мог понять, что он тоже сделал им больно».

Он вылетел в Калифорнию в начале октября, чтобы навестить новую квартиру Линды и выбрать «Феррари» для себя. Джон О'Грэди и Эд Хукстраттен убеждали его, что срочно необходимо предпринять что — то, чтобы помешать написанию и выходу этой книги. О'Грэди был более чем уверен, что молчание Реда, Сонни и Хеблера можно купить. Элвис позвонил Джерри Шиллингу и пригласил его в свои апартаменты, чтобы искренне поблагодарить его за то, что он отверг предложение Реда и Сонни. Джерри был все еще у него, когда прибыл О'Грэди и сообщил, что его операция полностью провалилась. Он встретился с Редом и Сонни и предложил каждому из них по 50 тысяч долларов и «специальное жалованье» за то, чтобы они помогли ему разработать новую линию деятельности. Они категорически отказались от его предложения, объяснив, что зашли уже слишком далеко и путь назад был напрочь отрезан. О'Грэди ходил на встречу со спрятанным диктофоном и предложил Элвису прослушать самому их разговор, но тот не был в этом заинтересован. Частный детектив предложил несколько вариантов, которые опасно балансировали на грани угроз и законности, но Элвис отклонил их. Он был уверен, что сможет разрешить эту проблему самостоятельно, сказал он, если только он сможет поговорить с ними.

Меньше чем через неделю ему представился такой шанс. Это произошло 12 октября, через день после того, как он вернулся в Грейсленд. Ред звонил ему накануне, и Чарли объяснил ему, что они только что из аэропорта и Элвис спит после дороги. Ред откровенно заявил, что не верит ни единому слову, и злобно обвинил Элвиса в том, что он прослушивает этот разговор по линии верхнего этажа. Когда Элвис перезвонил ему на следующий день, в Калифорнии было раннее утро. «Думаю, что я обязан тебе кое — что объяснить», — сказал он слабым, сбивчивым голосом, к которому Ред так привык за последние годы своей работы. То, что произошло, было комбинацией сразу нескольких факторов: болезни Вернона, «огромного внешнего давления» на ракетбольный бизнес, всех тех исков, А что самое худшее, «не знаю, слышал ли ты об этом, но они пытались доказать, что мы сумасшедшие…. Я говорю о тех влиятельных людях, которые проверяли отчеты психиатров».

Ред пытался повернуть разговор в правильное русло. «Я не мог поверить. Ты просто уехал из города. Твой папа позвонил и начал разговор о том, что расходы надо урезать и уволить нас в течение недели. Даже китайцам, которые вкалывают за гроши на самой черной работе, дают две недели».

Он ничего не знал об этом, ответил Элвис, об этом увольнении за одну неделю. «Все смешалось, как в вихре, — пытался он объяснить. — Это была целая цепь событий. Если бы я мог выложить их тебе одно за другим, ты бы понял все причины нашего расставания». Этими событиями были все те вещи, о которых он ему рассказал только что; попытки анонимных врагов «насадить образ жестоких безумцев», тот факт, что «веселье исчезло из их отношений».

«Я думаю, что все это давление привело к отказу от нас, — сказал Ред безэмоционально, все еще пытаясь вызвать Элвиса на настоящий разговор. — Это был шок. Мы были разорены. Я продал свой дом. Мне было так невыносимо тяжело это сделать».

Элвис (удивленно): Ты продал свой дом?

Ред: Да… Мне было невыносимо тяжело это сделать. Это было ужасное время во всех смыслах.

Элвис (философски): Ну, я думаю, никогда не бывает совсем уж хороших времен. Для меня это тоже было не самое легкое время…

Ред: Я понимаю. Но если бы я услышал тогда все эти причины от тебя, мне было бы проще смириться с этим.

Элвис: Ну, в бизнесе и делах подобного рода я никогда этого не делаю.

Он переговорили о многих других вещах, постоянно возвращаясь к одному и тому же. Хеблером он был недоволен так же, как и ракетбольной сделкой. «Мне кажется, я превратился в долларовый знак… В процессе все потеряли образ Элвиса. Это может легко произойти с каждым, старик. Из личности я превратился в предмет, объект. Но я не знак. Я не образ. Я — это я».

Затем он поднял тему, которая еще не упоминалась за время этого разговора. Он знал, о чем думал Ред, он знал, что тот сказал Чарли накануне, «[но] ты так ошибаешься в одном вопросе — я не превращаюсь в параноика. Я разговариваю с тобой как с другом, по личной линии, и тут нет ни души вокруг. Меня не дурят никоим образом. Напротив, я еще никогда не ощущал себя так свободно и хорошо раньше».

«Нет, тебя очень даже дурят в последнее время, — взорвался Ред. — Именно об этом я и говорил».

Элвис решил, что этими словами Ред намекает на его развод в 1973 году. Эта мысль, в свою очередь, вызвала в нем желание извиниться за то, что Ред не присутствовал на его официальной свадьбе девятью годами ранее.

«Но все было так ловко спланировано. Я даже не знал тех людей, которые находились в той крошечной комнатушке размером с ванную вместе с Верховным судьей. Я провел там очень мало времени — раз и готово, — так мало, что я даже не успел осознать, что я поженился…. Это не моя вина. Я тут ни при чем».

Ред: Давай лучше поговорим о последней паре лет, о последних трех годах. Давай посмотрим правде в лицо; тебе самому не нравится твоя жизнь.

Элвис: Мне нравится моя работа…

Ред: Мы всегда так беспокоились о тебе.

Элвис: Вы беспокоились обо мне так сильно, что отвернулись от меня и пытались меня уязвить. Видишь ли, я все об этом знаю.

Ред: Ну, это уже было решено, когда ты сам нас обидел, обидел меня. Ты очень обидел меня и мою семью.

Элвис: Все, что я знаю, это то, что в группе сложилась очень плохая атмосфера, энергетика была просто ужасной, люди боялись сказать лишнее слово, сделать лишнее движение, поэтому, кто знает, что они слышали и что им говорили? Я только знаю, все было очень сложно…

Ред: Тебе надо поправить здоровье, Элвис. Ты уже давно нездоров.

Элвис: Нет, я совершенно здоров. С ног до головы…. Я постоянно слышу эти дерьмовые разговоры о моем весе и немолодом возрасте.

Ред: Нет — нет, ты всегда много ел, но ты не был при этом таким жирным, ты же сам понимаешь, что проблема в другом, проблема твоя не снаружи, она внутри. Когда я пытался поговорить об этом с тобой, ты взрывался и не слушал меня.

Элвис предпочел отнести эти слова насчет давней проблемы с кишечником и поспешил уверить Реда, что проблема давно уже благополучно разрешена. А кроме этого, с ним было все в порядке. Как Ред ни старался вывести его на откровенный разговор о настоящей проблеме, он все время сводил его на то, что, в его представлении, вызвало разлад в их ранее дружном коллективе.

Элвис считал, что настоящая проблема была в том, что в группе исчезла сплоченность, внутреннее единство. «Негативная энергетика… Я просто чувствовал отрицательные потоки, но я не могу точно сказать, почему это все происходило. Я просто дошел до точки кипения. Это было временное явление, но в тот момент я понимал, что я не могу общаться ни с кем. Я чувствовал себя страшно одиноким, знаешь, это свойственно всем людям, чьим числом является восьмерка. В книгах написано, что эти люди в сердце постоянно одиноки». Вот так он чувствовал, объяснил он, он также знал, как себя чувствовал Ред, потому что его числом тоже была восьмерка. У восьмерок «добрые сердца, полные сострадания к угнетенным и обиженным. Но они стараются прятать свои чувства и делают то, что выгодно им, чего они хотят».

В этот момент Ред понял, что разговор зашел в тупик и ни к чему уже не приведет. «Меня просто убили твои слова, когда ты сказал Чарли, что меня одурачили, — сказал Элвис. — Меня никто не дурачит. У меня есть дочь, у меня есть моя жизнь. Что ожидает человека, который завоевывает мир, но теряет при этом свою душу? Я люблю петь, я живу этим с двухлетнего возраста». По правде говоря, они с Чарли совсем недавно пели вместе, и им очень не хватало Реда, им не хватало его голоса. Реду тоже не хватало их пения. «Смотри, — сказал Элвис, — ты заботишься о себе и о свой семье, но, если я тебе понадоблюсь, я буду более чем счастлив помочь тебе. Честное слово. Мне плевать на то, что уже давно говорят вокруг меня, что я читаю в газетах, мне плевать на то дерьмо, которое про меня каждый день передают, — я слышу только сплетни, обрывки и намеки. Никто не пригласил меня за стол и не выложил передо мной все карты. Я просто знаю тебя, я знаю Пэт [жену Реда] — если я могу вам чем — то пригодиться; помочь найти работу или еще что — то, — дайте мне знать». Ред выразил ему благодарность от лица своей семьи, которая, повторил он, тоже сильно пострадала от происшедшего между ними. Этими словами Ред снова дал Элвису повод еще раз высказать свои чувства и свою обиду:

«Все мы были обижены. Как в песне «Desiderata»: «Прислушайся к скорбящим и отверженным, потому что им есть что рассказать тебе». Еще Хэнк Уильямс писал: «Вы никогда не были на месте этого человека и не видели мир его глазами». Проанализировав наши события, я понимаю это, я отлично понимаю. Поэтому я снова повторяю — все, что угодно, я сделаю для тебя все, что в моих силах. Волнения из — за книги? Не думаю, во всяком случае, не с моей стороны. Ты волен делать все, что ты хочешь. Я же хочу, чтобы вы с Пэт знали: я все еще рядом с вами».

Он отправился на гастроли два дня спустя. Его ждали еще две недели выступлений и еще один миллион, который он должен был разделить с Полковником. Если в его душе и появилась надежда на то, что их отношения с Ре дом еще можно спасти, она была полностью уничтожена, когда он прочел статью Стива Данливи в выпуске Star от 26 октября. На тот момент половина тура была уже позади. Под заголовком «Элвис. Крик о помощи к своими бывшим охранникам: не пишите эту книгу обо мне!» репортер приводил разговор Элвиса и Реда почти целиком. Очевидно, он был записан без ведома Элвиса. В конце статьи приводились слова Реда, сказанные репортеру, который считался соавтором будущей книги: «Невозможно общаться с человеком, которого знаешь с детства, и не испытывать к нему глубоких чувств… Я очень хочу, чтобы ему стало легче».

Двадцать девятого октября, через два дня после окончания тура, была намечена очередная звукозаписывающая сессия в Грейсленде. Энтузиазма Элвиса с трудом хватало, даже чтобы просто приступить к работе. Тем не менее им удалось записать три трека в течение самой первой, очень длинной ночи. «Ему просто все было неинтересно, — сказал пианист Тони Браун. — Казалось, что он не может удерживать ритм, концентрировать свое внимание на работе; мы записывали одну песню, и он с облегчением поднимался и уходил в свою комнату на пару часов, а мы просто сидели и ждали, когда же он появится снова». Как и в предыдущие разы, он приглашал музыкантов подняться в свою комнату под разными предлогами. В этот раз он раздавал свою одежду в качестве сувениров, включая свой знаменитый костюм 1973 года «Superfly». Он полагал, что все разнообразят свои концертные выступления этим экстравагантным нарядом.

На следующую ночь мало кто надеялся, что он вообще появится в студии. Фелтон уже дал задание музыкантам записывать свои инструментальные партии, когда он наконец — то пришел с неохотой. Он начал работу над песней «He'll Have to Go», классическим хитом 1959 года кантри — певца Джима Ривза. Но как только все приступили к записи, к дому было доставлено несколько мотоциклов, ранее заказанных Элвисом. Он настоял, чтобы все вышли вместе с ним во двор и полюбовались на его приобретения. Все вместе они распаковали мотоциклы и даже покатались на них на очень короткие дистанции: от Грейсленда до дома Линды, который находился за углом. В конечном итоге ни у кого не оставалось иллюзий, что сессия может быть продолжена и благополучно завершена, потому что Элвис скрылся в своей комнате и вернулся с ружьем Томпсона, пошутив, что с его помощью он сможет разнести все микрофоны. Никто не был до конца уверен, что это была всего лишь шутка. Фелтон даже хотел попросить музыкантов задержаться на пару дней — вдруг Элвис передумает и решит возобновить запись. Но Элвис быстро положил конец всем сомнениям, извинившись и сказав, что он просто не в состоянии продолжать. Он был слишком расстроен решением Реда и Сонни написать книгу, сказал он, поэтому он просто не может настроиться на нужную для работы волну, но они обязательно встретятся скоро при более радостных обстоятельствах и закончат работу. Может быть, это случится скоро в Нэшвилле.

Сняв с плеч эту тяжкую ношу, он полностью посвятил себя плану собрать у себя дома всех друзей и знакомых. Он окунулся в это дело со страстью и энергией, которых последние два года ему так не хватало, особенно на сцене. Певцы и музыканты с Восточного побережья должны были прилететь и Лос — Анджелес на «Лизе — Марии». В аэропорту их должен был встретить его водитель Джеральд Питерс. Дэвид Бриггс, Тони Браун и Чип Янг прилетали в город на суперсовременном самолете «Джет — стар». Игнорируя возражения Джо, Элвис подарил Джей Ди Самнеру свой лимузин «Линкольн», чтобы он и его группа (в прошлом июле он подарил им огромный автобус для поездок в туры) могли отправиться домой с шиком.

В последующие три недели он как будто бы пытался хоть чем — то себя отвлечь и развлечься. Неожиданно он вылетал в Денвер, Вегас, в Палм — Спрингс, чтобы подурачиться, в Даллас, чтобы съесть любимый гамбургер. В своей комнате он часами сидел над книгами, по любому поводу консультируясь с книгой Чейро по нумерологии, чтобы принять правильное решение. Линда была рядом некоторое время, но потом она слишком увлеклась идеей актерской карьеры и, когда находилась в Мемфисе, большинство времени проводила в своем доме, а не в Грейсленде. Джордж Кляйн свел Элвиса с парой девчонок, и тот немного отвлекся, но сердце его оставалось пусто. Ему нужно было что — то большее — его жизнь была пустой тратой. Именно тогда, 19 ноября, он встретил Джинджер Элден.

Двадцатидвухлетняя сестра Джинджер Терри, в то время мисс красоты Теннесси, привлекла внимание Джорджа, и он решил, что именно она подойдет Элвису лучше всего. Но почему — то вместе с ней он пригласил ее двадцатилетнюю сестру Джинджер и их старшую сестру Розмари. Три сестры прибыли в дом и несколько часов прождали внизу в гостиной, пока, как им сказали, Элвис занимался карате. Когда их наконец — то препроводили в его личную комнату, Элвис с первого же взгляда дал понять всем окружающим, что его покорила именно Джинджер,бывшая Мисс Дорожная Безопасность и нынешняя мисс Средний Юг, которой он почти сразу и сказал: «Джинджер, ты выжигаешь дырку у меня в сердце». Было заметно, что ее смущало его повышенное внимание, по правде, она едва сказала слово после того, как ее сестры уехали домой. Но Элвис не сильно обижался. Она внимательно слушала его и смотрела по сторонам, пока он показывал ей свои книги и объяснял, что восьмерка — число одиноких людей. За окном уже было светло, когда он попросил кого — то из ребят отвезти ее домой. Все время он вел себя как истинный джентльмен, сказала она матери и сестрам, которые совсем истомились, пока дождались ее возвращения домой.

Он позвонил ей на следующий день, сначала предложив покататься в его новенькой «Феррари», но затем он решил, что «я не была еще готова для такой поездки, потому что машина была слишком быстрой». Вместо этого он пригласил ее выехать в аэропорт вместе с ним, чтобы они смогли сесть в «Джет — стар» и покружить в небе над ночным Мемфисом. Это было бы отлично, уверял он ее, его кузина Пэтси и ее муж Джи Джи будут присматривать за ними. Тот же самый аргумент он повторил, когда неожиданно ему в голову пришла совершенно другая идея: они должны полететь в Лас — Вегас вместо этого. Джинджер запротестовала, потому что ее мать ничего не знала об этом, она должна срочно ей позвонить и попросить разрешения. Но Элвис убедил ее сначала добраться до Лас — Вегаса, а уж потом позвонить маме: если та будет возражать, они сразу же повернут обратно и вернутся домой. Джинджер думала, что мать сильно рассердится, когда звонила ей, но реакция Джо Элден была полностью противоположной, она как будто даже приободряла свою младшую дочь в этом своеобразном конкурсе, просто попросив приехать на следующий день.

Джинджер немного расстроилась, что они не посмотрят Вегас. Из аэропорта они сразу же отправились в его номер в гостинице. Там Элвис только протянул ей пижаму огромного размера и предложил поскорей лечь спать. Эта самая пижама сильно ее смутила и взволновала, но он дал ей священную клятву, что его к ней тянуло духовно, его чувства были полностью возвышенными, а не грубыми и низменными, он пообещал, что будет обращаться с ней как с истинной леди всегда. Она не была уверена, верить ему или нет, но пока она читала ему книгу, он заснул, и оба они пролежали на огромной гостиничной кровати как два невинных младенца до утра следующего дня.

Это были особые отношения, это уж точно, но она все равно не была уверена, что ее нынешний бойфренд их одобрил бы. Однако ее мать и сестры без конца твердили ей, что надо быть очень глупой, чтобы пропустить подобный шанс, поэтому, когда неделю спустя он позвонил ей из Сан — Франциско на пятый день своего очередного тура, она не колеблясь согласилась сопровождать его. Она быстро побросала свои вещи в чемодан и уже на следующее утро была в городе. Ее энтузиазм тем не менее очень быстро улетучился, потому что за целый день она ни разу с ним не встретилась, а на вечернее представление ее даже не пригласили. Он увидит ее сразу же после шоу, постоянно повторяли ей ребята; просто у него возникла небольшая проблема, которую надо срочно уладить. В конце концов, не солоно хлебавши, она отправилась спать, голодная и злая. Она так и не узнала, что проблема, которую срочно надо было уладить Элвису, состояла в том, что Линда тоже была вместе с ним в этом туре.

У Линды возникли серьезные подозрения, что Элвис планирует привезти кого — то со стороны с самого начала тура. Ее подозрения еще больше укрепились, когда, подарив ей свой фирменный взгляд шаловливого мальчишки, он сказал ей, что она выглядит несколько усталой и измученной, почему бы ей не сесть в «Джет — стар» и не полететь домой, чтобы немного отдохнуть в спокойной обстановке. С ним все будет в порядке, продолжал он, он просто некоторое время побудет сам с собой. Она сразу же поняла, что просто так она от него не уедет. Сказав ему, что он уже должен знать, что ей очень нравятся магазины Сан — Франциско, она задала ему вопрос в лоб. «Я просто спросила: «У тебя здесь какая — то девушка, да? Ты собираешься пригласить сюда другую». «О, дорогая, — ответил он, — конечно же, нет». Он прижал меня крепко к себе и сказал; «Я просто хочу, чтобы ты знала: неважно, что говорят тебе другие люди, я люблю только тебя». Я посмотрела ему в глаза и ответила: «Хороню…» — но я сказала это очень саркастичным тоном. Обычно, если бы он сказал что — то подобное вроде: «Я люблю только тебя», я бы ответила что — то наподобие: «О, ты такой милый». Но на это раз я внутренне отстранилась и просто сказала: «Хороню», — как будто хотела еще сказать: «Да. Правда. Точно».

Возможно, Линда предпочла ответить ему именно так, потому что у нее был свой собственный секрет. Без ведома Элвиса она вступила в тесные отношения с пианистом Дэвидом Бриггсом. «Он был полной противоположностью Элвиса. Я имею в виду, он был с бородой, такой парень в джинсах, очень простой, лишенный эгоизма, не особенно хорош собой в традиционном смысле слова, с ним было очень просто. И я подумала: «Знаешь что, после Элвиса тоже есть жизнь». Им нравилось думать, что их свела не только судьба, но и сам Элвис, который постоянно отправлял их двоих развлекаться и путешествовать по местным ресторанам в каждом городе очередного тура, когда сам не был в состоянии покинуть свой номер. Но их симпатии окончательно оформились не в этих походах по злачным заведениям, а во время ночных игр в карты, которые она стала посещать, когда Элвис вел бесконечные философские беседы с Ларри Геллером, во время которых было просто невыносимо находиться с ними в одной комнате. Она просто ощущала, что ей надо исчезать оттуда. Так она и начала играть в карты по ночам с ребятами в самом начале их августовского тура. Очень скоро их с Дэвидом стало непреодолимо тянуть друг к другу, в результате чего они и вступили в близкие отношения, которые они предпочитали скрывать под видимостью простого товарищества. Все в группе взирали на их отношения со скрытым любопытством, пытаясь понять, происходило ли на деле то, о чем они все подозревали. Даже когда их связь стала очевидной, оба любовника по какой — то необъяснимой причине продолжали делать из этого секрет, а окружающие весьма тревожно ожидали, сколько же еще времени понадобится Элвису, чтобы узнать правду.

Именно эти отношения и стали для Линды последней каплей и причиной того, что впервые за все четыре года их с Элвисом отношений она, отвечая на его признание, решила скрыть свои истинные чувства за маской цинизма, что было скорей всего своеобразной защитной реакцией. Ей надо было уезжать, в конце концов осознала она сама. Ей просто не хватало смелости разорвать эти отношения и отстраниться — теперь же ей представилась прекрасная возможность, и будь она проклята, если она ею не воспользуется, вот только сначала она сделает необходимые покупки в так «любимых» магазинах Сан — Франциско. Когда они попрощались, у нее еще было ощущение, что она увидит его, как только он вернется в Мемфис, но для нее это было не самой лучшей перспективой, потому что она совершенно четко осознала, что уже ничего не сможет для него сделать: «Он собирался продолжать в том же духе и медленно убивать себя, не важно, что я при этом делала. Я не могла сделать его счастливым, и я знала, что меняться он не собирается. Поэтому я и уехала».

На следующий день Джинджер посетила шоу в Анахейме. Это был последний концерт тура, и изменения в лучшую сторону почувствовали не только его друзья, но и самые ярые критики. Его вдохновляло присутствие Джинджер, признался он после шоу Ларри Геллеру, — он думал, что эта девушка была именно тем, что ему нужно. После концерта они всю ночь просидели и проговорили, при этом они даже не целовались. Он и сам начал верить, что ему открылась любовь в высшем ее проявлении.

Сразу после завершения гастролей они отправились прямиком в Вегас. Джинджер хотела вернуться на несколько дней домой, она сказала, что очень соскучилась по семье, и Элвис отпустил ее, взяв с неё обещание, что очень скоро она вернется. Некоторые ребята начали ворчать, что это его увлечение было пустым, она была всего лишь очередной малышкой для недолгого развлечения. До них доходили слухи, что она продолжает встречаться со своим прежним приятелем, но Элвис даже не хотел об этом слышать. Как Ларри писал в своем дневнике: «Как долго еще наркотики и увлечение Джинджер смогут удержать его в таком приподнятом настроении?»

Не очень долго, как выяснилось чуть позже. Выступления в Вегасе начались весьма энергично, что вселило во всех оптимизм, но вскоре его фанаты обнаружили, что его запала хватает ненадолго. Еще до конца первой недели он уже стал выглядеть очень усталым и довольно грустным, как вспоминал один из его поклонников. Он нес полную околесицу или не говорил вообще, он без конца ругался с техниками по звуку, резко обрывал шоу, как это случилось шестого декабря, объясняя свои действия тем, что растянул лодыжку и это причиняет ему сильную боль. На последнем выступлении десятого декабря он между делом заявил: «Я терпеть не могу Лас — Вегас», — его слова потонули в восторженных криках публики. Когда он завершил следующую песню, как вспоминала его британская поклонница Марта Коллинз, он схватил микрофон со стойкой и спросил: «Здесь кто — нибудь хочет попробовать этого железного сукина сына?» Когда люди в ответ стали «дико вопить», он заявил: «Я не собираюсь выходить на сцену и пытаться петь, потому что эти чертовы микрофоны очень дешевые. Знаете, я просто не буду этого делать. Потому что так я живу, ребята, так проходит вся моя жизнь».

Джинджер занимала столько же его внимания, сколько и шоу. Он дал указания сэру Джеральду выбрать особенный белый «Линкольн Марк V» специально для нее и пригласить всю ее семью на закрытие гастролей в Вегасе, как только она снова начала говорить, что очень соскучилась. Мать Джинджер никогда не страдала от излишней скромности, поэтому во многих газетах приводились ее цитаты довольно смелого характера, которые только подкрепляли сплетни о намечающейся свадьбе Джинджер и Элвиса. Джо Элден заявляла, что такие слухи несколько преждевременные и машина, подаренная ее дочери, не являлась подарком по случаю помолвки, во всяком случае, на настоящий момент.

Существовали и другие проблемы, которые прибавляли многим головной боли. Вернона забрали в клинику «Санрайз» с подозрением на очередной сердечный приступ, но, к счастью, это была ложная тревога. Поговаривали, что Полковник проиграл в рулетку около миллиона долларов. Непривычно угрюмое даже для Полковника выражение лица только подтверждало все эти сплетни. Тем не менее волновал его в основном Элвис. «Мой артист, — как опечалено сообщил он двум европейским поклонникам, которые надеялись на встречу с Элвисом, — совсем вышел из — под контроля».

Любому человеку, который видел Элвиса, было очевидно, что он был не в себе. Ларри был уверен, что, несмотря на все эти разговоры об омолаживающем эффекте его любви к Джинджер, он просто «убивает себя, желая ее любви и внимания». В тот день, когда Вернона выписали из госпиталя, Ларри обнаружил Элвиса в одной из комнат в тяжелом состоянии. Капли пота стекали с его лба, в его глазах было непривычное затравленное выражение. «Он уставился на меня, нервно хватая воздух глубокими вдохами. Пытаясь встать, он потерял равновесие и, чтобы не упасть, ухватился руками за стену и шкаф… Он стонал: «Ну вот и все, я умираю… Я покидаю свое тело. Я умираю». Каким — то чудом Ларри удалось привести его в чувство, и он сразу же послал за доктором Ганемом, который «попросил меня не волноваться, он осмотрит Элвиса чуть позже».

Последний концерт гастролей был не менее удручающим, чем все остальные, особенно для тех, у кого все финальные выступления Элвиса в Вегасе ассоциировались с радостной, беззаботной атмосферой. В этот вечер Элвис с трудом концентрировался на происходящем, временами казалось, что он не сможет даже сделать шага, как писал один из разочарованных поклонников, который услышал, как накануне, когда микрофон был отведен в сторону, Элвис прошептал слова; «Еще только один день», и сделал при этом такое лицо, как будто его сейчас стошнит. Когда телеевангелист Рекс Хамбард пришел навестить его за кулисы, Элвис возбужденно стал спрашивать его совета: может, ему стоит бросить музыку и посвятить себя служению Господу? Он выглядел очень мирным, когда всем известный религиозный деятель уверил его, что он и так выполняет Господню волю, используя свой талант и доставляя с его помощью радость людям. Но после этого Элвис начал говорить что — то про Армагеддон и Второе пришествие Христа, что заставило Хамбарда его прервать. «Я взял его руки в свои и сказал; «Элвис, сейчас я хочу помолиться за тебя». Он ответил; «Сделайте это, пожалуйста», — и заплакал».

Статья, которую Билл Берк опубликовал 15 декабря в газете Memphis Press — Scimitar, через три дня после завершения гастролей, представляла собой естественную реакцию любого человека, который любит Элвиса и переживает за него. «После завершающего концерта Элвиса Пресли в отеле «Хилтон» в Лас — Вегасе, — писал Берк, репортер со стажем, — каждый из нас уходил с вопросами, сколько же еще времени осталось до конца и почему король рок — н–ролла добровольно выставляет себя на посмешище, выходя на сцену столь неподготовленным? Зачем продолжать? Ради славы? Возможно, он уже самый известный и самый любимый певец всех времен… Ради денег? [Берк напрочь исключал вариант, что Элвису действительно были нужны деньги.] Это единичное мнение. Вряд ли… И все же они продолжают ходить на его концерты, они обязательно раскупят все билеты на его очередной тур, который начнется 27 декабря в В ичиге и закончится в канун Нового года в Питтсбурге. Кто однажды стал королем, всегда им останется. Может быть, в этом и кроется вся суть. А может быть, они все еще приходят, потому что чувствуют, что этот концерт может оказаться его последним».

Глава 18 «ЭЛВИС, ЧТО СЛУЧИЛОСЬ?»

(январь — июнь 1977)

Так, как Элвис и обещал, он дал согласие на новую запись в Нэшвилле, чтобы как — то реабилитироваться за ноябрьский провал в Грейсленде. Он был полон надежд, что «смена декораций» поможет ему добиться чего — то действительно стоящего. Фелтон на неделю выкупил студию Кейсона «Creative Workshop». Студия отвечала самым последним техническим требованиям, все нэшвиллские музыканты были с ней хорошо знакомы, а сам Фелтон полагал, что там Элвис почувствует себя как дома. Начало записи было запланировано на 20 января, и все, казалось бы, шло по намеченному плану, пока в последний момент Фелтону не позвонил Джо и не сообщил, что Элвис просто зашивается в Мемфисе и не сможет приступить к работе, по крайней мере до следующего дня. Затем, двадцать первого, Фелтон снова услышал голос Джо на другом конце провода. Элвис в городе, но ему придется остаться в отеле, потому что он неважно себя чувствует. Фелтон поинтересовался, что ему следует сказать музыкантам, которые уже второй день не могут приступить к работе. Джо сказал, что уговор остается в силе и им просто следует немного подождать. Тем не менее в течение вечера состояние Элвиса ухудшилось — он жаловался на сильную боль в горле. Прибывший доктор констатировал начало воспалительного процесса. Фелтон был вынужден отослать музыкантов по домам.

Но отнюдь не больное горло тревожило Элвиса, Джо и Чарли. Нет, проблема была в ущемленной гордости и раненом сердце. Джинджер отказалась сопровождать его в Нэшвилл в самую последнюю минуту. Они, как обычно, очень долго выясняли отношения, в процессе чего он даже пригрозил вообще туда не ехать, но она оставалась непреклонной, предъявляя ему все новые причины, одна весомей другой. Чтобы оправдать свое нежелание ехать вместе с ним, она даже поставила его перед фактом, что всегда просто терпеть не могла Нэшвилл. Именно поэтому его больное горло было всего лишь попыткой заставить Джинджер пожалеть его — к такому заключению пришел его кузен Билли, когда в доверительном разговоре еще в Мемфисе Элвис признался ему, что не планирует сразу же приступать к записи. «Если надо, — сказал он тогда, — я просто скажу, что у меня сел голос». Он как будто надеялся, что с помощью этого трюка он заставит Джинджер, а заодно Полковника и RCA сразу же почувствовать себя виноватыми и прибежать к нему.

Линда пыталась приободрить его и прибавить энтузиазма — это видели все ребята. Она постоянно над ним подшучивала, и ей иногда удавалось сбивать с него мрачную спесь. Но Джинджер в отличие от нее только ухудшала всю ситуацию. В этом мнении ребята опять — таки единодушно сходились. С их точки зрения, с самого первого момента своего появления в их дружной семье она приносила одни лишь только проблемы и ничего более. Более — менее нормально с ней могли общаться только Билли и Джо Смит, да и то только потому, что обращались с ней как с маленькой девочкой. Но больше всего окружающих волновала таинственная способность Джинджер заставить Элвиса бегать вокруг нее кругами, выполняя все ее самые безумные прихоти, надеясь этим потрясти ее семейку и ее саму. Ни для кого не остался незамеченным тот факт, что одного ее присутствия достаточно, чтобы поднять его дух. Никто не мог забыть его выступления в Питтсбурге в канун Нового года, когда впервые за долгое время он дал по — настоящему первоклассный концерт. Также никто не сомневался, что он испытывает к ней самые трепетные и искренние чувства. Но вот объяснить это увлечение не удавалось ни одному из близких Элвису людей или коллег. Лучше всего сформулировать природу своих взаимоотношений с Джинджер удалось ему самому, когда в разговоре с доктором Ником он признался, что она сильно напоминает ему мать. Но ни доктор Ник, ни кто — либо еще так и не смогли понять, в чем Джинджер была схожа с покойной Глэдис. Она напоминала им симпатичную школьницу, которая буквально купается в лучах обожания и восхищения, но так и не может решить, как на все это реагировать, поэтому ей приходится полагаться на мнение своей мамаши, а не на свои чувства.

Джинджер была главным предметом общих разговоров уже полтора месяца — с той поры, как Элвис с ней связался. Она вызывала больше кривотолков и обсуждений, чем любая прежняя подружка Элвиса. Он же оставался равнодушным к мнению остальных и никак не реагировал на робкие попытки критиковать свою новую спутницу, что только подчеркивало тот факт, что он был увлечен ею более, чем она им. Однажды Билли попытался намекнуть Элвису, что ему следовало бы подыскать себе более зрелую женщину, чтобы иметь общие интересы и хотя бы иногда вести с ней осмысленные беседы. «Что, черт возьми, сможет сделать для меня сорокадвухлетняя женщина?» — такой сексуально вызывающей по сути была реакция Элвиса на это предложение, что говорило о том, что его либидо на тот момент находилось в спящем состоянии.

В конце концов всем просто пришлось смириться с тем, что на тот момент все его существование подчинялось одной лишь Джинджер. Именно она и ее семья доминировали в его жизни. Когда её дедушка умер, Элвис оплатил дорожные расходы всей семьи и родственников и перевез всех в Харрисон, штат Арканзас. Похороны происходили третьего января и были примечательны тем, что стоящие среди скорбящих родственников Элвис и Чарли тихонько подпевали, когда ведущий службу священник исполнял «Amazing Grace». На следующий день Элвис забрал с собой Джинджер и ее сестру Розмари и улетел с ними в Палм — Спрингс, где тихо и по — семейному отпраздновал свой день рождения. Ему уже приходили в голову мысли жениться на ней, как узнал Макс Шапиро, дантист из Беверли — Хиллз. Он специализировался в элитной стоматологии и работал по вызову.

Репортеры Чарльз Томпсон и Джеймс Коул описывали Шапиро как тщедушного пятидесятилетнего человечка в очках с толстенными линзами, чьи последние редкие волоски на голове были окрашены в весьма экстравагантный цвет и разлетались во все стороны, когда Шапиро начинал в свойственной ему энергичной манере общаться с пациентами, друзьями и просто окружавшими его людьми. Он рассчитывал на материальную помощь Элвиса в финансировании его проекта создания искусственного сердца. С этой целью Шапиро нанес певцу визит, во время которою его сопровождала давняя подруга. Когда Элвис услышал, как они обсуждают свадебные планы, он настоял, чтобы это мероприятие состоялось в самое ближайшее время. Ларри Геллер совсем недавно вылетел в Лос — Анджелес, но Элвис заставил его вернуться и провести церемонию, на которой он и Джинджер были почетными свидетелями. Кольца новобрачным подарил также Элвис. После свадьбы доктора Шапиро Элвис сказал Геллеру, что очень надеется на то, что в ближайшем будущем Ларри проведет и их с Джинджер свадьбу. Со временем бурные эмоции постепенно улеглись, все вернулось на круги своя: Шапиро снова лечил зубы Элвиса и Джинджер, а сам Элвис все снова и снова пытался покорить любовью и щедростью свою капризную подругу. После того как они вернулись из Калифорнии, у него уже не оставалось никаких иллюзий по поводу ее неизменного желания соблюдать с ним определенную дистанцию. Он уже не питал робких надежд, что когда — нибудь она не захочет с ним расставаться ни на минуту, и смирился с ее желанием каждую ночь возвращаться домой к матери и сестрам (а некоторые утверждали, что еще и к любовнику). Мало кто мог понять, что заставляет Джинджер выскальзывать из дома каждую ночь, как только Элвис засыпал.

В Нэшвилле его, казалось, занимала лишь только его недавняя ссора с Джинджер. Именно поэтому Фелтон не очень удивился, когда ему снова позвонил Джо и сказал, что они возвращаются в Мемфис. На тот момент Элвис еще ни разу не покидал отеля. Кто — то начал говорить, что Элвис обязательно вернется в начале следующей недели, как только состояние его здоровья улучшится, но Фелтон прекрасно понимал, что этого не произойдет. Он просто распорядился, чтобы музыканты переписали свои партии для двух песен, записанных во время последней сессии в Грейсленде. При этом он клятвенно заверил их, что им полностью оплатят этот недельный простой, в котором никто из них не виноват. Наступил момент, когда даже самые лояльно настроенные союзники начали испытывать серьезные сомнения по поводу возвращения Элвиса в звукозаписывающую студию. Некоторые уже открыто выражали опасения, что он вряд ли снова станет записывать песни вообще. Даже сам Фелтон, казалось, был раздавлен грузом своих неоправданных надежд.

Дэвид Бриггс, наверное, был единственным человеком, который искренне порадовался тому, что запись так и не состоялась. Правильней было бы сказать, он тайно испытывал чувство невероятного облегчения. Он был крайне удивлен, что его пригласили в студию, ведь к тому времени они с Линдой уже практически жили вместе. Линда была против его участия в студийной работе, потому что слишком хорошо знала взрывной темперамент Элвиса и его непредсказуемость. Дэвид же считал, что не может отказать Элвису, ведь этим, по его мнению, он мог подвести его. Он искренне полагал, что работа не имеет ничего общего с личной жизнью, и в этой связи считал, что Элвис это поймет. К тому же он не хотел поддаваться страхам — ни своим, ни чьим — либо еще. Успокоенный своими надеждами на понимание со стороны Элвиса, Дэвид прибыл на запись, не имея ни малейшего представления о том, знает ли Элвис об их отношениях с Линдой. Но он не мог сказать, что хотел бы отсрочить этот неприятный момент.

Болезненная атмосфера в команде Элвиса была столь ощутима, что уже на следующей неделе в одной из нэшвиллских газет появилась статья, в которой подробно описывались самые неприглядные моменты из жизни Элвиса, включая его эмоциональное состояние, а также недовольство его окружения. «Говорят, что Пресли пребывает в полной паранойе и просто боится записываться, — писал Билл Хэнс в своей скандальной колонке «Wax Fax». — Убеждая всех в своей простуде, Элвис вылетел из города вечером в четверг, пообещав вернуться в понедельник, чтобы закончить запись, оговоренную в контракте с RCA. Он пытается вести себя в соответствии со своим любимым лозунгом: «Заботься о делах». Когда он не появился в студии, представители RCA и его личный менеджер Полковник Том Паркер, как сообщают осведомленные источники, «были взвинчены до предела». Паркер, крутой бизнесмен, который занимается карьерой Пресли уже добрых двадцать лет, как говорят, высказал Элвису следующее: «Разделайся с работой в студии, заверши контракт, или у тебя уже больше никогда не будет туров». Многие друзья Элвиса утверждают, что его новая подружка, двадцатилетняя Джинджер Элден, «выматывает его капризами и своим поведением». «Однажды, — как нам рассказал близкий друг певца, — Джинджер решила бросить Элвиса, и чтобы остановить ее, Элвису пришлось выстрелить в воздух из ружья в своем доме». [Хэнс также пообщался и с сотрудниками отеля, в котором Элвис остановился. Они сообщили ему следующее: ] «Да они нас с ума свели уже своим поведением… Вся эта чушь с секретностью и личной безопасностью просто смешна! Они просто влетают в отель, сломя голову несутся по лестницам, скрываются в лифтах, как будто прячутся от кого — то. А от кого им прятаться? Ведь поклонники не приходят сюда толпами. Только вы, корреспонденты, и ходите».

Через четыре дня после своего возвращения домой, 26 января, он сделал официальное предложение Джинджер. По его выражению, это была не просто любовь, а любовь, предначертанная звездами. Дата для предложения была выбрана не случайно: два плюс шесть в сумме дают восемь, а это было его число. Еще утром он переговорил со своим ювелиром, Лоуэллом Хэйсом, и сказал, что ему требуется огромный бриллиант, примерно такого же размера, как и камень в его перстне ТСВ. для обручального кольца Джинджер. Такой камень ему требовался срочно, этим же вечером. Когда Хэйс выразил свои опасения в том, что в Мемфисе таких огромных бриллиантов нет в настоящий момент, Элвис предложил ему срочно вылететь в Нью — Йорк и найти камень там. Но Хэйсу удалось убедить Элвиса в том, что за такой короткий промежуток времени он не справится с поставленной задачей и в Нью — Йорке. В конце концов Хэйс предложил вынуть бриллиант в одиннадцать с половиной каратов из перстня Элвиса и поместить его в кольцо для Джинджер. Потом Хэйс нашел бы камень такого же размера и восстановил бы перстень. Работа над кольцом заняла весь день, но была готова в срок. Предложение руки и сердца коленопреклоненный Элвис сделал вечером, когда Джинджер принимала ванну. Затем она позвонила матери, и они оба приняли поздравления от Чарли, Вернона и парней Стэнли.

Через пять дней они вылетели в Лас — Вегас с Билли и Джо Смитами. Оттуда они отправились в Лос — Анджелес, чтобы поздравить с девятилетием маленькую Лизу — Марию. Двадцать четыре часа спустя они были уже на пути домой. Иногда Джинджер сама задавалась вопросом, во что она ввязалась и нужно ли ей это. Никто не мог сказать ей, чего ожидать дальше, поэтому она не имела ни малейшего представления, к чему себя готовить. Элвис же не мог прожить без нее ни дня — он отчаянно в ней нуждался все время. Одна половинка ее личности как будто говорила ей: «Может быть, твоя миссия на этом свете — сделать его счастливым». Другая половинка постоянно мучила ее вопросом: «Неужели у него нет никого, с кем бы он мог обсудить свои проблемы? Почему он откровенничает только с тобой? Ведь вокруг него столько друзей и знакомых, кроме тебя! Почему он не обсуждает свою жизнь с ними?» Она пыталась высказать все это ему, но он постоянно взрывался. Неужели она не понимает, удивлялся он. Единственной причиной, по которой остальные находились рядом с ним, были его деньги.

Элвис отказывался отправляться в очередной тур без Джинджер. Была запланирована короткая десятидневная поездка с концертами по юго — восточным штатам, которые он исколесил в свое время, когда они с Полковником еще только начинали совместную работу. Тур должен был начаться 12 февраля во Флориде, затем они должны были посетить Алабаму и Джорджию и выступить соответственно в Монтгомери и Саванне. Со времени его первых выступлений в тех местах мало что изменилось, кроме средств передвижения, масштаба концертов и количества денег, которые он получал за каждое выступление. Его жизнь, как ему временами казалось, превратилась в бесконечную череду концертов, из которой ему вряд ли уже выбраться.

Конечно, присутствие Джинджер рядом с ним многое меняло. Его радовало то, что, поехав с ним в турне, она уже не сможет ночами покидать его, чтобы вернуться домой. Часто после концертов они вместе читали его любимые книги, пока успокаивающий эффект чтения, подкрепленный влиянием транквилизаторов, не помогал ему заснуть. Кэти Вестморлэнд он рассказывал в частых беседах, что абсолютно счастлив, и она верила ему, хотя ее проницательность помогала разглядеть темные облака на горизонте в лице Джинджер и ее матери. «Он часто говорил: «Она так любит свою семью. Ну что ж, я привезу сюда всю эту чертову семейку».

Именно это он и сделал, когда они выступали в Джонсон — Сити, штат Теннесси. Это произошло 19 февраля, за три дня до окончания тура. Следующим вечером, когда они выступали уже в Шарлотте, Северная Каролина, Элвис пригласил на сцену Терри Элден и заставил ее блеснуть талантом, исполнив короткую Русскую токкату на фортепиано. «Я тебе этого не забуду», — к его неприятному удивлению, прошипела сквозь зубы Терри, когда покидала сцену. Само же его выступление, во всяком случае большая его часть, отразило отличное настроение Элвиса. Но даже его позитивный настрой не помог ему после концерта сдержать свое разочарование, когда он не получил удовлетворительных отзывов о своей последней записи «Moody Blue». В порыве гнева, бравады и беспомощной ярости он разорвал лист с текстом песни.

К необъяснимому удивлению его музыкантов, Дэвид Бриггс продолжал выступать в команде. Он было предложил Фелтону Бобби Огдина в качестве замены, но Элвис дал ясно понять и ему, и Фелтону, что не желает никаких «чертовых замен». Таким образом, Дэвид решил, что лучше уж ему соблюдать хорошую мину при плохой игре и смириться с желанием Элвиса. Все были в немом недоумении, что Элвис продолжает восхищаться виртуозной игрой Дэвида и заходит к нему почти каждый вечер, чтобы вместе они могли поработать над новым номером в концертной программе. Этим номером была «Unchained Melody» Роя Хамильтона. Элвис собирался исполнить ее под аккомпанемент фортепиано, так же, как раньше он исполнял еше одну из песен Хамильтона, «You'll Never Walk Alone». Так же как и номер Роджерса и Хаммерштайна, «Unchained Melody» была высокодраматичным, сложным с точки зрения вокала и почти оперным произведением, которое восхищало не только слушателей, но и самого Элвиса. Исполнение этой песни делало программу незабываемой, даже если остальные номера оставляли желать лучшего. К удивлению самого Бриггса, он принимал самое непосредственное участие в исполнении этой песни, потому что «там было такое сложное место, на котором он часто ошибался, и когда я подходил к нему, он всегда говорил: «Ну а теперь ты, Дэвид», и я играл мою партию. Это стало своего рода нашим комедийным трюком в программе».

Гораздо менее комедийным был момент, когда Элвис все — таки узнал об отношениях Бриггса и Линды. «Он как раз только вышел на сцену, и зал взревел от восторга. Но тут он подошел ко мне, повернулся задом к залу, посмотрел на меня — и неожиданно стал вытаскивать провода из моего синтезатора, все до единого. Потом он подошел к краю сцены и начал шоу, как ни в чем не бывало. Он так ничего и не сказал мне, и я не могу до конца быть уверен, что же он все — таки имел в виду, но именно тогда я понял, что мне пора уезжать».

Если в душе Элвиса теплилась надсада, что с окончанием тура все изменится, он был глубоко разочарован. Джинджер продолжала ускользать от него в компании своих друзей или в свой любимый семейный круг. Элвис часто изливал душу Билли и Джо, рассказывая, как сильно он страдает, но он так и не смог найти способ удержать ее рядом. В качестве щедрого подарка он решил отвезти ее в начале марта на Гавайи, где она никогда не была раньше. Элвис рисовал себе самые радужные картины: он и она вдвоем в этом райском уголке планеты. Но его мечты обернулись весьма своеобразной реальностью — на Гавайи с ними отправлялась компания из тридцати человек, среди которых семья Джинджер была в первых рядах. Еще задолго до начала этих каникул Элвис уединился в своей комнате, которую редко покидал. Общался он в основном с Чарли, Билли и доктором Ником. Также он много времени уделял Мэгги Смит, учащейся колледжа, которую он нанял в качестве прислуги вскоре после своей эпопеи с покупкой «Понтиака». Сейчас Мэгги была беременна, в чем она с большой неохотой призналась Элвису, да и то только потому, что она чувствовала в отношении себя самую искреннюю заботу и участие с его стороны. Он всегда интересовался ее жизнью и настаивал на том, чтобы она получила образование. «Он спросил меня, люблю ли я отца ребенка? Я ответила, что нет. Я сказала ему, что моя беременность — это огромная ошибка. А он спросил: «И ты думаешь, что так ты будешь счастлива в этой жизни?» Я ответила, что не знаю. Мне стало так тоскливо и грустно, что в какой — то момент я заплакала, и он тоже. Он был всегда очень терпелив и внимателен со мной, часто в разговорах он ссылался на Библию — он любил читать мне отрывки оттуда и объяснять, как он сам их понимает. Он верил в реинкарнацию. Он подарил мне книгу «Пророк» и часто выбирал оттуда какие — то мысли и спрашивал, что я об этом думаю». Некоторые другие темнокожие люди считали, что его поведение предвзято — Мэгги это знала, но «они не знали. Он общался со мной не как работодатель, а как отец».

Их отъезд на Гавайи был намечен на вечер третьего марта, но сперва Элвис решил привести в порядок свои дела. Доктор Ник, который тоже летел с ними, еще глубже завяз в долгах из — за покупки нового дома. Элвис выписал ему еще один чек на 55 тысяч долларов помимо тех двухсот тысяч, которые он выдал ему ранее. Но на этот раз Вернон приложил все усилия, чтобы убедить сына одолжить эти суммы на двадцать пять лет под семь процентов годовых. Он еще не отошел от своих переживаний по поводу неудачного бизнеса в сфере кортов для ракетбола. Кроме этого, как он думал, желающие упрекнуть его в прижимистости не должны забывать, что доктор Ник в первую очередь был всего лишь его лечащим врачом. Также Элвис наконец — то составил и подписал свое завещание. На то, чтобы убедить в этом сына Вернону потребовались годы. Ранним утром того дня в присутствии отца, мемфисского адвоката Бичера Смита, Джинджер, Чарли и Энн Смит в качестве свидетелей Элвис поставил подпись под своим завещанием. По форме это было очень простое завещание, в котором Вернон назначался главным опекуном над всем имуществом Элвиса. «Здоровье, образование, достойные условия существования и благополучие» Лизы — Марии, Вернона и бабушки специально оговаривались в документе. Вернон был наделен правом вычитать любые суммы денег, чтобы оказывать материальную помощь «моим нуждающимся родственникам после моей смерти» до той поры, пока сумма траста не вызовет нареканий со стороны отмеченных в завещании людей. После смерти Вернона и бабушки траст должен быть переоформлен и передан Лизе — Марии после того, как она достигнет двадцати пяти лет. Больше в завещании никто не был особо отмечен, что явилось неприятным сюрпризом для его родственников и ребят, многие из которых втайне надеялись, что Элвис не забудет их при составлении завещания и позаботится об их финансовом будущем. Это завещание, несомненно, было весьма неожиданно составлено, но при всей своей щедрости, которая на протяжении долгих лет была столь очевидна его друзьям и родственникам, вряд ли кого — то поразит тот факт, что в результате в своем небольшом и сдержанном завещании Элвис обращается к людям, которые его воспитали и были рядом с самого начала, когда он и его родители как могли противостояли враждебному миру.

Когда все дела были завершены, он мог спокойно отправляться на Гавайи. Они прибыли туда утром 4 марта. В полном составе вся компания провела два дня в отеле Hilton Rainbow Tower, откуда Элвис, сестры Эллен и несколько парней съехали в отель «Kailua» на восточном побережье острова, в то время как остальные продолжали оставаться там же. «Каждый как будто выглядит старше, чем есть», — мрачно писал Ларри Геллер в своем дневнике, но развлекались они, следуя своему обычному протоколу.

Эд Паркер организовал для них поездку в Полинезийский культурный центр, и Элвис уже строил планы показать Джинджер мемориал «Аризона», когда в самый последний момент поездка сорвалась и все остались играть в футбол на пляже. Абсолютно все отмечали, что Элвис выглядел очень расслабленным; временами ему доставляло удовольствие даже общество Терри Элден и ее сестер, а Джинджер как — то удалось заставить его поиграть с ней в пинг — понг, несмотря на его горячие протесты — он чувствовал себя полным идиотом, прыгая за маленьким мячом, который он просто не мог удержать на столе.

Как писал Ларри, «все напоминало старые добрые времена: все смеялись и подшучивали друг над другом, и на наших лицах было такое выражение, как будто мы все умерли и вознеслись на небеса». Но Ларри, как и все остальные, знал, что в любом раю есть свои недостатки. Каждая игра в футбол превращалась в демонстрацию плачевного физического состояния Элвиса, до которого он сам себя довел. Остальным игрокам только и оставалось, что придумывать предлоги, чтобы перевести его внимание на что — то другое. «Кто — то бросал ему мяч, — вспоминал Калани Симерсон, работавший на острове в качестве массовика — затейника и водителя лимузина и знавший Элвиса с ранних шестидесятых, — он хватал его, начинал бежать и не мог остановиться. Он просто не мог контролировать свое собственное тело. Однажды он влетел в заграждения на случай циклонов».

И даже в мероприятиях, не требующих физической нагрузки, он справлялся с собой не самым лучшим образом. Как только они прибыли на остров, Чарли и Ларри Геллер связались с Бернардом Бенсоном, эксцентричным британским миллионером, с которым они познакомились в декабре в Лас — Вегасе и который пригласил их посетить его на Гавайах. От Бенсона они вернулись необыкновенно возбужденные и впечатленные общением с ним. Элвису необходимо встретиться с необыкновенным человеком, священнослужителем с Тибета, который остановился у Бенсона, сказали они. Он должен пообщаться с ним, чтобы улучшить свое состояние. Но Элвис отреагировал на это предложение непривычно сдержанно и пассивно. Сейчас ему не нужно встречаться с духовными учителями, сказал он, — он и так на правильном пути, он это чувствует.

На десятый день их пребывания на острове в его глаз попал песок, и все вынуждены были собирать вещи и возвращаться домой, потому что доктор Ник был убежден, что глазная оболочка может быть серьезно повреждена, поэтому следует показать Элвиса специалистам. Никто тем не менее не выразил сильного сожаления и разочарования по поводу их скорого возвращения домой. Для Джо вся поездка была наполнена болезненной ностальгией, а Ларри не видел никакого улучшения ни в здоровье, ни во внешнем виде Элвиса. Трудно было сказать, что сам Элвис чувствовал по поводу этого отдыха. С характерной для него щедростью он выбрал для каждого подарок, который бы напомнил отлично проведенное на острове время, и пообещал Джинджер, что в следующий раз они приедут сюда только вдвоем. Вся поездка стоила ему около ста тысяч долларов, признался он Ларри, но какой смысл в подобной трате, когда ты не можешь разделить свое огромное наследство с друзьями?

Прошло чуть меньше недели. Подходило время очередного, второго в этом году тура, который должен был начаться в Фениксе. У Билли Смита появились самые серьезные сомнения в том, что этот тур состоится. При этом впервые за все годы упорных отказов он согласился отправиться со всеми, но только потому, что его тревожило состояние Элвиса. «Мы должны были вылетать поздно вечером. Тиш [медсестра доктора Ника] сказала: «Если бы он был моим сыном, я бы незамедлительно положила его в больницу». Вернон сказал на это: «Сделайте, что сможете…» Поэтому доктор Ник просто накачал его всевозможными лекарствами… [и] всю дорогу до аэропорта Элвис сидел в каком — то оцепенении, надвинув на глаза шляпу. Он не произнес ни слова. Когда его усадили в самолет, он был явно не в себе, слова выговаривал с большим трудом, его речь путалась… [На следующий вечер] перед тем, как выйти на сцену, он сказал нам: «А ведь вы не верили, что я смогу выступить, ведь так?» [Но] он и правда выдал бесподобное шоу!»

Возможно, основной причиной его подавленного настроения был очередной отказ Джинджер сопровождать его, о котором она, как обычно, объявила в самый последний момент. Все вокруг уже понимали с горечью, что без нее он сам не свой, где бы он ни находился и что бы он ни делал. На свои первые два концерта он получил весьма сдержанные рецензии. Критики просто недоуменно почесывали головы на манер обозревателя одной из аризонских газет, который в своей статье написал следующее: «Временами шоу напоминало какую — то убогую пародию, временами происходящее на сцене было близко к совершенству… но самые преданные поклонники были в восторге. Они пришли, увидели, и Элвис победил». На концертах он выступал теперь уже только в двух костюмах, в которые он пока еще влезал. В Нормане, штат Оклахома, он чуть было не подавился и не задохнулся. Его спасли Ларри и Дэвид Стэнли, которые вовремя поняли, что он уснул во время еды. «Сколько же ему еще осталось?» — написал в своем дневнике Ларри, после того как уложил невменяемого и даже не проснувшегося Элвиса в постель. Начальники службы безопасности Элвиса Сэм Томпсон и Дик Граб уже не раз задумывались, что нужно будет сделать, если Элвис все — таки умрет от передозировки во время тура. Им казалось, что его тело надо будет незаметно перевезти обратно в Грейсленд.

Часто вечерами к нему приходил Билли Смит, чтобы поговорить о том, что было у Элвиса на душе. Однажды поздно ночью Дик Граб увидел, как Элвис бродит по коридорам, и отвел его в комнату к Билли и Джо. «Старик, — сказал Элвис кузену, — со мной произошло нечто невероятное! Мне показалось, что передо мной возникло лицо Бога!»

Увиденное им было похоже на что — то «белое, легкое, яркое» — он даже не мог на это долго смотреть. Судя по его состоянию, он находился в сильнейшем потрясении. В следующий момент он забрался в их кровать и «проговорил полтора часа и затем совершенно неожиданно, буквально за одну минуту он уснул крепким сном. Я посмотрел на Джо, она посмотрела на меня, и ясказал: «Наверно, надо перетащить его в спальню».

В Александрии, штат Луизиана, он давал аналогичные концерты, которые отражали его состояние и настроение. «На сцене он пробыл меньше часа, — писала газета Alexandria Daily Town Talk, — его поведение было абсолютно непонятно… Он не сказал ни единого слова зрителям — он не выразил ни радости, ни огорчения по поводу своего выступления в Александрии, он также не произнес типичной для конца выступления фразы: «Надеюсь, вам понравилось шоу». Он просто вышел на сцену, исполнил несколько песен и исчез за кулисами». Так же, как и на предыдущих концертах, он забывал слова песен, жаловался на звук, неожиданно замолкал на середине песни и переходил к другой. Иногда он выглядел столь измученным и обессиленным, что казалось, он в любой момент может упасть без чувств. На второй день выступлений он переделал слова в песне «Can't Help Falling In Love». Его новая версия носила необыкновенно саркастический и в то же время пугающий характер. В самом начале песни вместо слов: «Мудрецы говорят: спешка — удел глупцов…» — он спел: «Мудрецы знают, когда пора уходить…»

На следующий вечер, в Батон Руж, он просто уже не смог появиться в зале. Все музыканты были уже в сборе на сцене, а в зале уже сидели самые почетные граждане Батон Руж. С нетерпением на сцену взирали начальник полицейского управления города и представители городской администрации. В это время Тому Хью лету позвонили из отеля с просьбой незамедлительно выехать туда. Хьюлет сразу же почувствовал неладное. Еще не войдя в спальню, он понял, что не ошибся: на бледных лицах находящихся там людей были написаны ужас и недоумение. «Их лица были белыми, и они не знали, что делать, — в смысле того, что подобного еще не происходило». Хьюлет, который многое повидал на своем веку и успел уже поработать с такими скандальными фигурами, как, например, Джимми Хендрикс, не колебался ни минуты. «Я сказал; «К черту все! Я отменяю этот концерт, мы отыграем его как — нибудь потом». Мой Бог, в каком состоянии находился Элвис! Но он спросил меня: «А что делать с Полковником?» Я успокоил его и сказал: «Я объясню ему, что ты заболел». Потом я срочно начал сжигать за нами все мосты — отменять шоу и объясняться с устроителями».

Первым делом, по мнению Хьюлета, надо было незамедлительно вывезти Элвиса из города и поместить его в больницу; им совсем не надо было, чтобы о них распространялась слава «шайки наркоманов, устроивших в отеле свой притон». Также они не хотели связываться с местными врачами, которые потом с радостью выложат все прессе. Доктор Ник позвонил в Баптистскую мемориальную клинику своему знакомому администратору Морису Эллиоту. Не то чтобы он волновался за физическое состояние своего пациента, но вот его психическое состояние явно оставляло желать лучшего и требовало уже врачебного вмешательства и надзора. Ник, Джо Эспозито и остальные ребята продолжали считать, что Элвис просто хандрит из — за размолвки с Джинджер. Но они снова вернулись к той же самой проблеме: он уже не был способен себя контролировать и поэтому не мог продолжать выступать.

Тем временем в зале было объявлено о том, что концерт отменяется, и воздух огласили возмущенные гневные вопли. Постепенно с помощью полиции удалось заставить присутствующих разойтись. Фанатов уверили в том, что концерт состоится в ближайшее время. Хьюлет позвонил Полковнику, который находился в Мобиле, штат Алабама, где руководил приготовлениями к следующим концертам. Новость он воспринял с мрачным смирением, лишь только спросив: «Насколько он плох?» Услышав ответ, он начал отменять все последующие концерты тура. Все остальные тем временем пытались заставить Элвиса поскорее покинуть город, что при всей видимой простоте оказалось практически невыполнимым заданием. Было уже далеко за полночь, когда они все — таки выехали из города. При этом по прибытии Элвис настоял на том, чтобы сначала заехать в Грейсленд. В итоге в клинике они оказались только в 6.45 утра.

Старшая медсестра Марион Кок, давняя приятельница Элвиса, сразу же приехала в госпиталь, как только ей позвонили из Грейсленда и сообщили, что Элвис срочно направляется туда. Она обнаружила его полностью измотанным и слабым. До полудня она просидела с ним — они сидели рядом и тихо разговаривали, пока «он не сказал: «Ну я совсем расклеился, думаю, мне надо заснуть». Он попросил меня остаться в клинике после обхода, я согласилась, ведь я действительно полагала, что мне следует остаться рядом с ним. Я пообещала, что буду в своей комнате [Марион всегда оставалась в этой комнате, потому что она была рядом с его комнатой]. Когда я делала обход, я заглянула к нему и увидела, что он спит. Я так обрадовалась! Я отправилась вздремнуть сама, а он все спал. Он проспал целые сутки, потому что проснулся он только после шести утра следующего дня».

Полковник в это время был занят не совсем приятными делами: он встречался с устроителями отмененных концертов, извинялся перед ними, мотивируя невозможность продолжения гастролей какими — то невероятными причинами. Всего было отменено четыре концерта, которые решено было дать, как только Элвис завершит следующий тур, — в конце мая. Ничто не помешает им вести дела как обычно, уверил он руководителя RCA Мэела Илбермана, который был крайне обеспокоен сложившейся ситуацией не только потому, что являлся исполнительным руководителем компании, но и потому, что уже много лет являлся организатором и одним из промоутеров их туров. Все они были благодарны, что ему удалось изменить график выступлений и каким — то чудом даже извлечь небольшую выгоду из этого не удавшегося тура, писал ему Полковник в своем письме от 4 апреля. Они рады, что сотрудничают с человеком, обладающим талантом блестящего менеджера и бухгалтера. Это был первый инцидент отмены концертов за семь лет совместной работы, напомнил Илберману Полковник в своем письме, тон которого тем не менее не был униженным или молящим о пощаде. Лишь только в самом конце письма Полковник неожиданно выдал свое неуверенное состояние, подписавшись «Бедный Волшебник».

Элвис пробыл в больнице только четыре дня, потому что Ник не видел смысла удерживать его в заточении более длительный срок. Элвис попросил, чтобы Джинджер принесла и показала свое обручальное кольцо Марион Кок. В это же время из Калифорнии прибыла Присцилла с Лизой — Марией, но в основном чтобы переговорить с Верноном по поводу необходимости изменить денежные выплаты по разводу. Из больницы Элвиса забирал Билли в своем побитом маленьком «Корвере» в четыре часа утра пятого апреля. Всю дорогу до дома Элвис подшучивал намеренно недовольным тоном, что Билли мог бы проявить побольше уважения к звезде и забрать его на «Линкольне».

До начала следующего тура оставалось около двух недель. В это время Элвис набирался сил дома и частенько разъезжал по дорожкам своего сада на гольф — каре или своих любимых «трехколесниках». Иногда поздно ночью он выезжал за ворота на дорогу, и редкие прохожие могли наблюдать несколько абсурдную картину: его внушительных размеров фигуру в домашнем халате, пижаме и тапочках за рулем гольф — кара.

Он в очередной раз поссорился с Джинджер, но теперь уже намеревался порвать с ней навсегда. Джордж представил ему Алисию Кервин, двадцатилетнюю сотрудницу банка, которую заприметила Джо Смит и помогла ей добиться приглашения в спальню Элвиса. Почти сразу же после знакомства он излил ей всю душу и откровенно рассказал ей о проблемах с Джинджер и ее семьей, которые, по его словам, интересовались исключительно его деньгами. Несмотря на всю свою эксцентричность, он произвел на Алисию впечатление искреннего и ранимого человека, настоящего джентльмена. Когда он предложил ей сопровождать его в Лас — Вегас вместе со Смитами, она, ни секунды не колеблясь, согласилась. В этой поездке он бьш сам на себя не похож; его внимание было несфокусированным, речь сбивчивая, поведение неконтролируемое. Сама же Алисия была неприятно удивлена недостатком физического внимания с его стороны. Она лишь с горечью наблюдала огромное количество всевозможных лекарственных препаратов на его прикроватном столике, а в их номер то и дело приходил доктор Элиас Ганем. Она не была в курсе того, что частые визиты доктора были вовсе не случайны. Если верить Билли Смиту, основной причиной поездки в Лас — Вегас была необходимость получить новые лекарства от Ганема. У Элвиса произошла новая стычка с доктором Ником, и он был полон решимости упрочить свою независимость в процессе собственного лечения, так же как и в своей личной жизни.

Из Вегаса они отправились в Палм — Спрингс, где Элвис купил Алисии новую машину. С ним произошел еще один неприятный инцидент, когда поздно ночью у него вновь возникли проблемы с дыханием. Алисия была столь напугана происходящим у неё на глазах, что кинулась к Билли и Джо. Вызвав местного врача. Билли все же позвонил доктору Ганему, чтобы выяснить, что же могло вызвать такое серьезное нарушение дыхания и полную потерю координации. Выслушав сбивчивую речь Билли, Ганем убедил его, что все в порядке, просто Элвис, вероятно, принял слишком большую дозу плацидила. При всем своем видимом спокойствии Ганем без промедления вылетел в Палм — Спрингс той же ночью, чтобы проконтролировать состояние своего пациента.

На следующий день Элвису позвонил Вернон. Этот звонок выбил его из колеи; он выглядел подавленным и сильно расстроенным. Как только он положил трубку, он сразу же позвонил Полковнику. Разговор с ним, казалось, еще больше усилил его и без того сумрачное настроение. Алисия поинтересовалась, в чем дело, и Элвис объяснил ей, что оба они были сильно недовольны его отъездом, потому что не знали, куда он направляется, и вот уже несколько дней разыскивали его по стране. Он задумчиво покачивал головой с таким видом и печально смотрел в никуда, как будто сам понимал, что его жизнь не принадлежит уже даже ему самому. Но вскоре его настроение изменилось: пора было уже отправляться домой, сказал он, наступало время очередного тура. Он договорится о том, чтобы ее машину как можно скорей отправили обратно в Мемфис, убедил он Алисию. Ей же только и оставалось, что возвращаться домой после пятидневного «вихря страстей» и со смесью недоумения и разочарования вспоминать события этой короткой поездки. Она вновь приступила к работе, а Элвис пообещал ей, что позвонит, как только вернется в город, хотя на тот момент она уже сама сомневалась, нужно ли ей продолжение их более чем странных отношений.

Джинджер неожиданно согласилась сопровождать его в туре, который начался в Гринсборо, штат Северная Каролина, двадцать первого апреля. Он был намерен удержать ее рядом с собой все две недели гастролей, поэтому, когда она с вызовом объявила, что страшно соскучилась по дому и семье, он распорядился, чтобы на частном самолете доставили ее мать и сестру Розмари к ним в Дулут. Это произошло 29 апреля. Отзывы о концертах отражали, с одной стороны, волнение по поводу здоровья певца, а с другой стороны, откровенное недоумение и удивление его наплевательским отношением к своим выступлениям. В Детройте один из репортеров писал, что от него буквально разит наркотиками. Даже некоторые поклонники уже начали открыто выражать свое недовольство, но вся критика, казалось, проходила мимо Элвиса, ничуть не волнуя его. Весь его мир теперь ограничивался его комнатой, в которой он проводил все свободное время, читая книги. Он попросил Ларри, чтобы тот помог Джинджер с ее духовным развитием, и попросил его объяснить ей, каково его истинное предназначение на этой Земле. Джинджер тем временем была озабочена более приземленными проблемами, такими, как ремонт в ванной комнате и выбор цвета стен. Она хотела покрасить их в небесно — голубой цвет. Во время беседы с Ларри Элвис поведал ему о своих страхах и опасениях. Ом опасался за свое здоровье. Он не был доволен своей внешностью.

Его беспокоили волосы, которые начинали выпадать на макушке. Он все больше говорил о книге, которую написали Сонни и Ред. Как она повлияет на Лизу? Что подумают отец и бабушка?

Они находились в Дулуте, когда профемела очередная новость: Полковник собирается продавать свой контракт с Элвисом. На первой полосе газеты Nashville Banner была помещена статья, в которой проверенные источники в Нэшвилле, Мемфисе и Лос — Анджелесе утверждали, что «Паркер принял твердое решение продать своего «золотого мальчика», учитывая финансовые и личные проблемы последнего. Полковник проиграл крупную сумму денег «за игровыми столами отеля «Хилтон» в Лас — Вегасе», утверждалось в статье. «Необязательно считать, что он разорен, — продолжал источник. — Ему просто необходима крупная сумма денег, около миллиона, которые он проиграл только за один лишь декабрь прошлого года. Раньше он справлялся с подобными проблемами, — продолжал тот же анонимный источник (хотя, по правде говоря, не было абсолютно никаких улик, которые подтвердили бы это серьезное обвинение), — и делал это весьма оригинальным способом: он просто «продавал» услуги Элвиса в качестве уплаты долга. Теперь же, когда Элвис уже довольно долгое время не появляется в «Хилтоне» (снова неверная информация, потому что Элвис должен был появиться на открытии нового здания компании «Хилтон» с огромным залом на семь тысяч мест сразу после завершения строительства в октябре). Полковник вынужден продать свой контракт. По нашим сведениям, Паркер и Пресли уже два года не общаются лично, — такой итог подводила статья, — хотя Паркер до сих пор ведет все финансовые дела Короля и организует его концертную деятельность».

После выхода статьи реакция Полковника последовала незамедлительно. В это время он находился в Сент — Поле, где проводил приготовления к следующему шоу. Статья в Banner была полностью сфабрикована, заявил Полковник в интервью газете Nashville Tenmssean. «Я здесь, я работаю с Элвисом, мое здоровье в норме, у меня нет никаких долгов, во всяком случае таких, какие я не могу выплатить сам». Джо вторил Полковнику из Дулута, где в своем интервью называл скандальную статью «воплощением лжи… Как можно было выставить многолетние дружеские отношения в виде бесчувственной сделки? Это просто глупо. У Элвиса и Полковника существует письменное соглашение, и они не собираются его нарушать». В том же духе он описывал теплые, сердечные отношения между двумя старинными партнерами и указывал на множество неточностей, содержащихся в статье. Но для многих людей, которые знали не понаслышке о весьма натянутых отношениях между главными действующими лицами, было очевидно, что сама по себе статья правдива. Слишком много уже набиралось свидетелей, которые слышали, как Полковник выражал свое недовольство Элвисом, который теперь притягивал больше проблем, чем денег, и на которого приходилось тратить больше сил и нервов, чем он того заслуживал. Полковник не раз говорил, что ему стало чрезвычайно трудно вести финансовые дела своего подопечного эффективно, как раньше. Слишком много людей также знало, что Полковник в то время «был несколько обеспокоен решением своих проблем» — в такой сдержанной форме высказался об этом адвокат Элвиса Эд Хукетраттсн. У Элвиса не возникало никаких сомнений по поводу этой истории: в глубине души он знал, что это правда. И хотя консорциум Бизнесмены Западного побережья, который должен был выкупить контракт у Полковника, оказался полной фикцией, Элвис никогда еще в своей жизни не чувствовал себя таким преданным и одиноким.

Три дня спустя, пока они все находились в Чикаго, в окружной суд Мемфиса поступило исковое заявление от Майка МакМахона с требованием возбудить дело против Элвиса Пресли за его невыполнение контрактных обязательств. Тем самым у Элвиса прибавилось проблем, а у таблоидов прибавилось тем для сплетен и всё более скандальных статей. В предыдущем месяце газета Star; которая первой почувствовала неладное в «королевстве Элвиса», опубликовала статью Стива Дэнли, который помогал Сонни и Реду в написании книги. Статья была озаглавлена «Сорокадвухлетний Элвис в ужасе, что теряет сексуальную привлекательность» и проиллюстрирована безобразной, без сомнения, измененной фотографией Элвиса, которая полностью оправдывала ощущение ужаса, но только уже у читателей. В статье освещались все неприятные ситуации, начиная с отмененной звукозаписывающей сессии в Нэшвилле, проблем Элвиса с Джинджер и заканчивая его диетами, депрессиями и своего рода сексуальным инфантилизмом, нередким для людей его возраста, как высказывался в статье психолог — бихевиорист. По мнению этого специалиста, именно этот инфантилизм заставляет Элвиса строить отношения исключительно с молоденькими девушками. После выхода этой статьи газета National Enquirer повторила многие из подобных обвинений, но уже под заголовком «Элвис: вызывающее поведение и тайная лицевая подтяжка». Иллюстрацией к этой статье служила фотография, еще более гротескная и ужасная, чем в газете Star. Майку МакМахону была предоставлена трибуна, чтобы он высказал весь свой гнев. В статье процитировали даже высказывание Присциллы о том, что присутствие матери Элвис ощущает до сих пор и никому не дает об этом забыть. Также обсуждалась уверенность Элвиса в том, что Грейсленд наводнен призраками. «Это так печально» — такой цитатой какого — то якобы друга завершалась статья.

Шестого мая, через три дня после завершения тура, Элвис выстрелил из пистолета в окно своей спальни, после чего его даже пришлось накачать седативами, чтобы успокоить. Джо Смит все больше осознавала, что Элвис уже не может контролировать себя и свои поступки. В то же время она все больше ощущала необходимость и желание защищать его. За все годы, когда она считала, что Элвис и его влияние на Билли могут разрушить ее брак, она никогда еще не чувствовала такую близость и теплоту по отношению к нему. «Мы должны были заботиться о нем и относиться к нему как к маленькому ребенку. Я делала такие вещи, которые я и не предполагала, что мне придется делать когда — либо. Например, когда подходило время сна, он любил, чтобы кто — то его укладывал спать как малыша, рассказывал истории и желал доброй ночи… И я сидела рядом с ним и буквально баюкала его, как ребенка…

Однажды я собралась на кухню, а Элвис позвал меня. Он сказал: «Иди, посиди с нами…» Я зашла к нему в комнату. Он был уже в постели, с ним была девушка, которая тоже сидела на постели. Мы немного поболтали, и я уже приготовилась уходить, когда он вдруг сказал мне: «Расскажи ей про лампы». Я начала рассказывать ей про те лампы, которые он купил, чтобы их установили в нашем трейлере. Он тем временем уже клевал носом и почти спал. Я потихоньку поднялась, чтобы выйти, но в этот момент он встрепенулся и сказал: «А теперь расскажи ей об…» — и назвал что — то. Перед тем как я снова собиралась оставить их, он снова сказал: «Расскажи ей, что мне надо принимать все эти лекарства, потому что мне надо приготовиться к следующему туру». Он продолжал: «Мне надо хорошенько отдохнуть». У него была какая — то небольшая ссадина на руке, и он поднял руку и произнес; «Это должно поскорей зажить, и для этого мне потребуются все мои внутренние флюиды». Я ответила: «Совершенно верно». Я решила, что теперь мне точно уже можно идти. Но всякий раз, когда он, казалось, уже засыпал и я поднималась, чтобы уйти, он просыпался, хватал меня за руку и говорил: «Подожди еще, расскажи ей про…» И я рассказывала, рассказывала и рассказывала… В конце концов он все — таки уснул».

Следующий тур начался в Ноксвилле 20 мая, через шестнадцать дней после окончания предыдущего. Пытаться соблюсти приличия — уже не было смысла. Главной задачей было вывести Элвиса на сцену и продержать его там в вертикальном состоянии хотя бы час, который он был просто обязан пропеть. «Он был бледный, опухший, у него было нарушено дыхание», — вспоминал ноксвиллский врач, который был потрясен, увидев за сценой человека, который едва ли мог адекватно реагировать и общаться со своими поклонниками. В Луисвилле, по воспоминаниям помощника Ларри Геллера, доктор Ник в очередной раз буквально вытаскивал его с того света. В Лэндовере, штат Мерилэнд, Элвис покинул в середине концерта сцену по зову природы, к тому же он швырнул на пол два микрофона и, по сообщению обозревателя Washington Reviewer, просто отказался продолжать шоу (возникает вопрос к самому обозревателю; а мог ли он вообще его продолжить в таком состоянии?). Джинджер покинула его в Бингхэмптоне, штат Нью — Йорк, после того как он потребовал, чтобы она раз и навсегда определила для себя, кто в ее жизни важней: он или ее семья. Элвис уже не мог себя сдерживать, он кричал так, что его слышали все постояльцы отеля, по крайней мере на его этаже. В конце концов он попросил, чтобы Ларри позвонил Кэти и пригласил ее к нему, потому что одиночество было для него невыносимо. Она только что возвратилась со свидания, но без малейшего колебания согласилась приехать и пробыть с ним ночь. Он рассказывал ей о Джинджер и их конфликтах — он уже не был уверен, что им суждено быть вместе, сказал он Кэти, уж больно много было у них непримиримых различий. Она «слушала его и держала его руку в своей… пока он не уснул».

За следующие несколько ночей он поднимал темы, которые они так часто обсуждали вместе раньше, но теперь их совместные размышления носили уже несколько иной характер. Он снова говорил с ней о своей матери, он говорил о своей боли, о своем месте в этом мире и в истории. «Как они будут меня вспоминать?» — спрашивал он ее снова и снова. «Они никак не будут меня вспоминать. Я не сделал ничего вечного. Я не снялся в классическом, хорошем фильме». Но затем его настроение резко менялось. Его миссия на Земле состояла в том, чтобы «делать людей счастливыми с помощью своей музыки. И я никогда не перестану до той поры, пока я живой».

В Балтиморе 29 мая он снова покинул сцену на середине концерта, попросив Кэти и Шерил Нильсен извиниться за него перед негодующей толпой и попросить всех подождать его полчаса, не больше. Он был слабый, уставший, разбитый и страдающий, как сообщал репортер Variety, который присутствовал на концерте. Он объяснял «его всхлипы, извинения и неуместный эмоциональный надрыв недавними проблемами со здоровьем, которые заставили его прервать предыдущий тур». Когда он все — таки вернулся на сцену, он выглядел «как просящий нищий, — продолжал все тот же репортер Variety, — он не переставая извинялся перед аудиторией и благодарил их за то, что они его дождались», объясняя свое внезапное исчезновение тем, что он подвернул лодыжку и, кроме того, должен был откликнуться на «зов природы» — «а вы знаете, что с природой не шутят». Позднее он высказался, что «с моим здоровьем все в порядке», но «после завершения шоу не было оваций, зрители выходили из зала, неодобрительно качая головами и обсуждая, что же стряслось с Элвисом».

Кое — как они завершили и этот тур. Они находились в Мейконе, когда первого июня было объявлено о том, что Полковнику удалось договориться о телевизионном концерте, который будет снят и показан на канале CBS. Съемки должны были начаться в начале следующих гастролей, меньше чем через три недели. Гонорар должен был составить 750 тысяч долларов, которые Полковник и Элвис должны были поделить в соотношении 50:50, но только после того, как 10 тысяч будут выплачены компании All Star Shows в качестве компенсации расходов на рекламу этого концерта. Первый раз за всю историю их совместной деятельности Полковник действовал в рамках стопроцентно партнерского соглашения, которое Элвис подписал годом ранее. Полковник настоял, чтобы распределение денег за последний тур, которое выглядело как соотношение двух третей к одной трети, было признано временным явлением. Он также настоял, чтобы все деньги, заработанные им за последнее время, были выплачены ему исходя из условий, установленных соглашением от января 1976 года, до конца этого же года.

Сам факт, что Полковник организовывал телевизионный концерт, когда Элвис не мог даже более — менее нормально выступать, удивил всех без исключения. Даже адвокат Уильяма Морриса Роджер Дэвис, который был ответственным за переговоры по поводу контракта, был огорошен этой новостью. Но Полковник просто пожал плечами и тут же предоставил три варианта объяснений, которые могли удовлетворить любого сомневающегося. Это послужит Элвису своего рода вызовом, который он не сможет не принять, говорил Полковник; подобного телешоу хотел именно Элвис, а не сам Полковник, — таковым было второе объяснение; третьей и самой убедительной была следующая версия: вместе с Элвисом они запросили очень крупную сумму денег за этот концерт и не думали, что телекомпания примет их условия, а когда она их все — таки приняла, что оставалось делать Полковнику, кроме как принести своему клиенту бумаги на подпись? Он ни разу не понизил голос, он ни разу не отвел глаза, но, пожалуй, первый раз ему как будто не хватало убедительности, которая показала бы, что он сам свято верит в свою же прекрасно подготовленную речь. Все понимали, что эта затея обречена. Но никто не сказал ни слова, а Полковник, как и всегда, продолжил действия по заранее намеченному плану, не прислушиваясь ни к чьему мнению, — он был не менее, чем Элвис, совершенно и навсегда одинок.

Ко времени их возвращения в Мемфис книга Реда и Сонни под заголовком «Элвис: Что же случилось?» начала появляться на прилавках Англии и Австралии, и фанаты Элвиса по всему миру начали в ужасе и шоке делиться друг с другом невероятными подробностями жизни своего кумира, содержащимися в избытке в книге. В первых двух частях рассказывается о том, как он давал наркотики молодой девушке, и о том, как он наложил «контракт» на Майка Стоуна, — писала в своем дневнике Донна Льюис после того, как ее подруга прочитала ей отрывки из книги по телефону. «Какая чудовищная ложь!» — Элвис был в бессильном гневе, но иногда он впадал в расслабленное состояние.

В котором ему казалось, что книга может еще и не выйти. Именно поэтому он отказывался последовать совету, данному сочувствующими ему поклонниками Фрэнка Синатры, предпринять какие — нибудь серьезные меры, чтобы воспрепятствовать публикации книги. Но Ларри чувствовал, что тут замешана какая — то другая причина: Элвис воспринимал этот кошмар как наказание за грехи, которое он целиком и полностью заслужил. С другой стороны, иногда он заявлял, что чувствует себя как Иисус, преданный своими апостолами.

Четвертого июня он подарил Кэти и Ларри по новому «Линкольну» белого цвета. Он лично демонстрировал им качества их новых автомобилей, когда Чарли, который снова сильно запил, начал заплетающимся языком говорить про то, что не тех людей одаривают «Линкольнами», а ему самому придется покупать себе «Роллс — Ройс». Элвис запнулся на полуслове, но потом, как вспоминал Ларри и все присутствующие, «он отвернулся, как будто собирался пропустить мимо ушей [слова Чарли], но потом неожиданно резко обернулся и ударил его в переносицу кулаком. Потом, словно осознав, что он наделал, Элвис бросился по ступеням в дом», пока Чарли стоял среди всех «как парализованный, и кровь стекала по его лицу». После этого Элвис был просто убит всем произошедшим, но он не мог заставить себя извиниться перед Чарли, отправив Ларри проверить, как тот себя чувствует. «Он никогда раньше меня не бил, — стонал Чарли, лежа в слезах на полу своей комнаты. — Зачем он меня ударил? Я люблю его. Я знаю, что он меня тоже любит». Но самое большое, что удалось Ларри вытянуть из Элвиса, было лишь обещание поговорить с Чарли на следующий день.

Элвис также пытался помочь Джорджу Кляйну, у которого возникли большие проблемы с федеральным жюри из — за устроения несанкционированного радиоопроса. Вспомнив свое знакомство с президентом Никсоном, произошедшее вопреки всяким ожиданиям, он решил позвонить президенту Джимми Картеру 13 июня. Элвис был уверен, что Картер, тоже южанин, с которым он познакомился в 1973 году, когда тот еще был губернатором Джорджии, обязательно вмешается и поможет уладить все трудности. Когда, спустя сутки, президент перезвонил ему, Элвис просто не был в состоянии внятно объяснить ему, в чем состоит суть проблемы. Они говорили около десяти минут, и у Картера сложилось впечатление, что Элвис «сам не понимал, что говорит». Единственной просьбой, которую Элвис смог более — менее понятно объяснить, было помиловать его друга, которого еще и не вызывали для разбирательств в жюри. По воспоминаниям Дугласа Бринкли, биографа Картера, президент попытался «успокоить Пресли и развеять его параноидальные иллюзии и страхи по поводу того, что ему чинят козни «темные силы», а его друга просто подставляют». После этого разговора Элвис снова перезвонил президенту в 8.45 следующего утра, но на этот раз Картер уже не захотел с ним разговаривать.

Два дня спустя они отправились в пятое в этом году турне. Джинджер настояла на том, что она останется дома, чтобы присутствовать на церемонии награждения своей сестры Терри, которая с гордостью примерила на себя корону Мисс Теннесси в этом году. Но уже на следующий вечер Джинджер прилетела к нему в Канзас — Сити. К удивлению всех, даже ее присутствие не улучшило состояния Элвиса: он выглядел невероятно измученным. «Вопреки всему, что вы слышали или читали, мы здесь, мы здоровы и мы делаем то, что мы больше всего любим делать», — объявил со сцены Элвис. Глядя на его бледное опухшее лицо, наблюдая его неуклюжие заторможенные движения, когда он неуверенно передвигался по сцене, ощущая его неуверенность, сомнения и страх, никто не мог поддаться на его неумелые убеждения и поверить, что все действительно нормально, хотя многие очень хотели этому верить. Многим присутствующим на концерте было так же сложно поверить, что на следующий день будет снята телевизионная версия его шоу. Все больше и больше росло ощущение, что они очертя голову отправились в заранее обреченное, проклятое путешествие без капитана и без всякой надсады на возвращение.

На следующий вечер концерт в Омахе перед камерами CBS превзошел самые худшие ожидания. Достаточно послушать одну лишь аудиозапись выступления, чтобы понять, сколь сильная паника охватила Элвиса. Его голос практически невозможно узнать. Это тоненький голосок испуганного ребенка, которым он даже не поет, а проговаривает слова большинства своих песен. В этом голосе ощущается сильнейшая неуверенность и страх, он с трудом артикулирует слова, не говоря о соблюдении мелодии. Он создавал впечатление человека, который умоляет о помощи, заранее зная, что ему никто не поможет. После более чем двадцати лет его выступлений просто невыносимо видеть эту пугающую трансформацию человеческой красоты, результатом которой стало что — то невообразимое. «Он как будто говорил: «О'кей, посмотрите — я умираю, ну и черт с этим!» — говорил Том Хьюлет, который до последней минуты надеялся, что съемку отменят. — Я никогда не видел за сценой таких несчастных, страдающих лиц».

К удивлению многих, он не сдался и решил продолжить съемку двумя днями позднее в Рэпид — Сити, штат Айова. Ситуация повторилась. «Знаю, что я был ужасен», — сказал он продюсерам шоу Гэри Смиту и Дуайту Хемиону, как будто бы первая съемка происходила не с ним, а с другим певцом. В следующий раз он выступит гораздо лучше, клятвенно уверял он продюсеров. И действительно ему это удалось. Он выглядел более здоровым, подтянутым и как будто даже немного похудевшим. Он звучал гораздо лучше. Гэри Смит надеялся ухватить при съемке восторг публики, что заставило бы зрителей поверить, что у Элвиса еще есть поклонники. Это ему удалось. Ему удалось ухватить даже чуть больше, чем радостное возбуждение фанатов, но бесчувственным телевизионным камерам было не под силу передать это неуловимое чувство.

Концерт близился к концу, когда Элвис сел за фортепиано, рядом встал Чарли с ручным микрофоном. Элвис начал аккомпанировать себе и петь «Unchained Melody» Роя Хамильтона, песню, которая всегда пробуждала самые тонкие струны его души. Неестественно согнувшаяся фигура за фортепиано, растрепанная грива иссиня — черных волос, пот стекает по бледным, опухшим щекам — Элвис выглядит как внушающее страх создание из голливудского фильма ужасов, но невозможно оторваться и отвести от него глаза, пока он изо всех сил старается с достоинством пропеть эту прекрасную песню. Сама по себе эта картина донельзя гротескная. Вот Элвис говорит Чарли: «Получилось!» — и продолжает петь самостоятельно, без поддержки того же Чарли, Шерил Нильсен или любого другого из бэк — вокалистов, чья помощь в последнее время была ему просто необходима во время исполнения многих пассажей. На его лице облегчение и мальчишеская радость, что у него получилось, — это зрелище забавляет и разбивает сердце одновременно. Затем все развивается по привычному сценарию: поцелуи, рукопожатия и объятия, ритуальный уход со сцены, который всегда являлся его наивной попыткой укрыться за тщательно возведенным фасадом, защищающим его от всех и всего, кроме эмоций его публики.

«Дуайт и Гэри были очень добры к нему, — таковым было мнение Джо Гуэрсио, — но эту съемку все равно нельзя считать удачной». Чтобы понять, насколько слепой и безумно сильной была вера окружающих в обратное, достаточно услышать воспоминания Мирны Шиллинг о телефонном разговоре с Джерри сразу после концерта. «Джерри спросил: «Как все прошло?» И я сказала: «О, все прошло замечательно!» Он снова спросил: «А как выглядел Элвис?» Я ответила: «Он выглядит отлично. Даже похудел немного». А потом уже, когда я смотрела само шоу [трансляция состоялась в октябре], я просто разрыдалась. «Где тогда были наши глаза? Неужели мы были настолько слепы?»

До окончания тура оставалось еще пять концертов. Ронни Тат покинул их после концерта Des Moines, сославшись на проблемы в семье. Ларри Лонин смог участвовать только в последних двух концертах, после того как барабанщик из Sweet Inspirations Джером Стамп Монро сыграл с ними один из концертов. В Мэдисоне, штат Висконсин, произошел следующий эпизод. Элвиса везли в лимузине из аэропорта в отель, когда на улице он заметил, как два парня дерутся с рабочим круглосуточной автозаправки. Несмотря на протесты Джинджер и отца, он выскочил из лимузина и стал в каратистскую стойку, как будто вызывая двух хулиганов на неравное сражение. Драка так и не состоялась, потому что трое участников застыли в немом изумлении, узнав, что за человек стоит перед ними в неестественной воинственной позе. «Пресли не сел в машину, пока пыл дерущихся не охладел и они не разошлись в разные стороны», — сообщал другой сотрудник заправки. «Он хотел драться», — рассказывал Томас МакКарти, один из полицейских, обеспечивающих безопасность Элвиса. «Это не хорошо», — сказал Пресли, пожимая руки и позируя для нескольких фотографов, которые возникли буквально из воздуха. Вся ситуации, казалось, развлекала и забавляла его. Потом он все — таки сел обратно в лимузин.

В Цинциннати он в очередной раз удивил всех, когда ни с того ни с сего в довольно резкой форме высказал свое недовольство системой кондиционирования отеля. Он решил взять решение этой проблемы в свои руки и отправился искать другой отель. Жители города были несказанно удивлены, увидев на улице Элвиса в спортивном костюме DEA в сопровождении всей своей охраны. На концерт он прибыл, опоздав на час и объяснив свое опоздание технической неполадкой. Но сам концерт был весьма похвальным, а шоу в Индианаполисе на следующий день в честь дня рождения Полковника и вовсе продемонстрировало энергичность, неожиданный запал и своего рода жизнестойкость, которых так не хватало во всех остальных концертах тура. Возможно, это объясняется тем, что Элвис решил больше не связываться с отелями и отправился после концерта в Цинциннати домой в Грейсленд, откуда в Индианаполис он вернулся на самолете с огромной компанией друзей и родственников. Ритм — гитарист Джон Уилкинсон вспоминал, что перед концертом Элвис был непривычно взволнован, но он с блеском пропел все восемьдесят минут, увеличив на треть свою привычную программу. В конце шоу он великолепно спел «Bridge Over Troubled Water и Hurt». Затем он вывел на сцену отца, представил публике своих всевозможных друзей и родственников, и, исполнив последнюю песню, он положил на пол микрофон и начал обниматься и пожимать руки всем участникам и почетным гостям в своей трогательно искренней манере. Создавалось впечатление, что ему очень не хотелось покидать сцену.

Глава 19 «ГОСПОДЬ ВСЕМОГУЩИЙ, ВОЗЬМИ МЕНЯ ЗА РУКУ»

(лето 1977)

Дни шли чередой, но не происходило ничего, что различало бы их между собой. В Мемфисе стояло жаркое лето, но Элвис жары не ощущал, потому что редко покидал пределы своего гостиничного номера, оснащенного мощным кондиционером. В этом году был отменен салют в честь Четвертого июля, и Джинджер, как сказали ему ребята, ушла на танцы в честь праздника, сообщив при этом, что отправляется прямиком домой. Элвис был все еще взбешен и разочарован ее неспособностью посвятить себя их отношениям. «Неужели она не понимает, что я нуждаюсь в ней? — спрашивал он обиженно то доктора Ника, то своего кузена Билли, когда его посещала меланхолия. Но со временем он стал терпимей относиться к ее выходкам, списывая все на издержки ее юного возраста. Он продолжал одаривать ее подарками; драгоценностями, одеждой, компактными спортивными машинами, — он даже собирался купить ее семье дом в Уайтхэвен, чтобы она могла быть ближе к нему, но, когда приемлемый вариант все — таки не был найден, он предложил оплатить купчую на дом, в котором они в настоящее время проживали, и выделить сумму на строительство бассейна. Не надо говорить, что мистер Элден и девочки были крайне благодарны — они воспринимали его как разбогатевшего родственника, щедрого покровителя или кого — то в этом роде, — но его широкие жесты, увы, не сблизили его с Джинджер, как он надеялся: она упорно отказывалась постоянно поселиться в Грейсленде. Ему казалось, как он однажды признался Чарли, что с Джинджер он наяву переживает ситуацию из одной известной песни, ведь их отношения все больше напоминали одностороннюю любовь.

Он редко встречался с кем — либо помимо Чарли, Билли, Джо Смит и доктора Ника. Он пытался заставить Джинджер ревновать его к другим девушкам, но у него самого не хватало уже ни энергии, ни интереса к подобным авантюрам. Иногда к нему приходил Джордж Кляйн или какой — нибудь еще приятель из прошлых дней, но он вяло наблюдал за ними в мониторе камер слежения и просил передать, что он смертельно устал или сильно занят, может быть, они могут зайти как — нибудь в другой раз. Он так и не сблизился ни с кем из своего нового окружения. Сэм Томпсон и Дик Граб отлично делали свою работу, организуя охрану певца на высшем уровне, Эл Страда был постоянно рядом, как первоклассный денщик, — но не было ни одного человека, с кем он мог бы откровенно поговорить. У Элвиса начало постепенно формироваться недоверие к своим сводным братьям Рики и Дэвиду Стэнли, которые вели его личный бизнес. Насколько возможно, он пытался донести до них все те знания и опыт, которые он накопил за все эти годы, но до Рики он не мог достучаться, а Дэвид, как он подозревал, имел очень много общего с Джинджер (во всяком случае, больше, чем он сам): они постоянно о чем — то шептались, а Дэвид часто покрывал ее проделки и принимал ее сторону в любых разбирательствах. Он действительно не знал, кому он мог доверять, поэтому ото всех бед и бурь он скрывался в своей комнате вместе со своими книгами, где, медитируя, он пытался избавиться от боли, которая никогда не покидала его душу.

«Мы только и делали, — вспоминал Билли Смит, — что сидели в его комнате и разговаривали». Иногда разговор целиком был посвящен воспоминаниям о былых днях и тех безумствах, которые они тогда совершали, временами они просто обсуждали старые шоу Монти Пайтона и не более этого, но в основном их общение отличалось угрюмой одержимостью, с которой Билли никогда не приходилось сталкиваться раньше, это была самая настоящая паранойя, которая прослеживалась во всем: в отношении к людям, в воспоминаниях, в ожидании будущих событий, в мотивации прошлых поступков. Книга Реда и Сонни была единственной темой, к которой Элвис постоянно возвращался. Иногда он признавался Билли, что приказал их убить. «Однажды я сказал: «Послушай, они не стоят того. И ты сам понимаешь, что это ничего бы не изменило. Это не изменило бы даже твоего к ним отношения. Ты сам понимаешь, что в глубине души ты все еще очень сильно к ним привязан, и это очень сильно задевает тебя». Он сорвался и заплакал. Он проронил всего несколько слез. Он всхлипывал. И я плакал вместе с ним, потому что я не мог видеть, как он сильно страдает… Но вдруг он вскочил и сказал: «К черту их!.. Если они разрушат мою карьеру, я точно прикажу их убить».

Ночь была самым тяжелым временем: он боялся уснуть, также он боялся, что сон так и не придет. Снова и снова ему снился один и тот же сон, иногда с легкими вариациями и изменениями, но постоянно это был привычный кошмар, который преследовал его еще с тех давних пор, когда неожиданный успех впервые постучался в его двери. Суть сна всегда оставалась неизменной: все деньги кончились, его поклонники отвернулись от него. Полковник его бросил, он остался совершенно один. Что подумают фанаты, когда прочтут эту книгу, постоянно спрашивал он Билли. Он начал придумывать мудреные объяснения в свою защиту на случай, если кто — нибудь попытается его подколоть во время выступлений. «Сначала он решил просто сказать, что о нем уже и так много всего написано — и хорошего и плохого, что он не совершенство». Затем он решил, что правильней, наверное, было бы признаться, что он действительно принимает определенные лекарства, но они ему действительно необходимы по состоянию здоровья, и, чтобы подтвердить это, он представит на сцене своей публике доктора Ника. В конце концов он остановился на стратегии ограниченных признаний, которая включала в себя заявление, что по окончании этого тура он собирается сделать перерыв, чтобы заняться собой и многое в своей жизни исправить. Но все это он скажет, как он заявил Билли, только в случае, если разразится скандал, который он просто не сможет проигнорировать; только если зрители начнут орать, возмущаться и кидать в него чем попало.

Тридцать первого июля на двухнедельные каникулы прилетела Лиза — Мария. Она собиралась остаться до 16 августа, даты начала нового тура Элвиса. Сам он, как говорил, с нетерпением ждал новых выступлений; доктору Нику он поведал, что предстоящий тур будет одним из самых лучших, но тем не менее он не делал ровным счетом ничего, чтобы подготовиться к будущим выступлениям — он редко репетировал, постояннооткладывал работу над новым песенным материалом, о котором так много говорил, он так и не сел на диету, которой он собирался заняться каждый новый день, только чтобы заставить замолчать всех тех проклятых критиков, которые не могли писать ни о чем другом, кроме как о его лишнем весе. Приступы депрессии сменяли моменты безудержного отчаяния и бешенства: в конце концов, как должен выглядеть сорокадвухлетний мужчина? Хотел бы он взглянуть, как будет выглядеть вся эта недовольная свора критиков в его возрасте. Но он по — прежнему продолжал постоянно смотреться на себя в зеркало.

Пока Лиза гостила у отца, Джинджер привезла в Грейсленд Эмбер, дочь своего старшего брата Майка, чтобы та составила Лизе компанию. Джинджер часто водила их по магазинам, а обе девочки, казалось, отлично ладят друг с другом. Иногда с самого утра Лиза забиралась в свой именной гольф — карт и носилась в нем по дорожкам. Очень много времени девочки проводили, играя с другими детьми из трейлеров, затем Джинджер забирала их поплавать. У своего кузена Харольда Лойда Элвис купил для дочери пони и решил, что бабушка должна увидеть Лизу на нем, так что, загоревшись этой идеей, он привел пони в дом, где тот незамедлительно испортил дорогой ковер в прихожей.

Последовав совету Джинджер, он организовал веселые развлечения для девочек, полностью сняв парк «Либертилэнд» после закрытия вечером седьмого августа (Либертилэнд — это переименованный «Фэрграундс», парк с двухсотлетней историей). Все это было как в старые добрые времена. Но в самый последний момент его вдруг одолели сомнения, и он сказал Джинджер, что мероприятие придется отменить. Когда она воскликнула, что это несправедливо, ведь он уже пообещал девочкам и должен выполнить свое обещание, он ответил, что уже слишком поздно: он уже проинформировал дирекцию парка, что их планы изменились, поэтому все рабочие уже, по — видимому, разошлись по домам. «Но, Элвис, — сказала ему Джинджер, вложив в свой голос все возможное негодование, — ты же сам говорил, что можешь сделать все, что угодно». Ему не оставалось ничего делать, кроме как заставить Джорджа Кляйна звонить менеджеру парка и снова договариваться обо всем.

Они пробыли в парке до половины седьмого утра, и девочки были просто в восторге, так же как и остальные двенадцать человек. Даже Элвис позволил себе развлечься на аттракционах: прокатиться на «чертовом колесе» и пострелять в игрушечном тире с последними лучами солнца.

Первые экземпляры книги «Элвис; что же случилось?» начали появляться на прилавках магазинов, и Элвис с удвоенной силой переживал приступы гнева и стыда, но изо всех сил он пытался отогнать от себя унылые мысли, готовясь к предстоящим гастролям, которые должны были начаться в Портленде, штат Мэн, и закончиться в Мемфисе двенадцать дней спустя. Отцу он говорил, что уже соскучился по сцене после двухмесячного перерыва, и бледный и изможденный Вернон, чье осунувшееся после двух лет болезни лицо украшала уже седая бородка, сказал ему, что на этот раз он мог бы поехать в турне вместе с ним, что взбодрило Элвиса немного. Он начал жидкопротеиновую диету, разработанную для него доктором Ником, за два дня до начала тура, также он начал выполнять индивидуально разработанную программу упражнений, играя при этом ежедневно в ракетбол с Билли и катаясь по нескольку минут на своем мотоцикле. Билли и Джо показалось, что в его голосе появилось некое оживление, и это их необыкновенно воодушевило. Четырнадцатого августа, в день девятнадцатой годовщины смерти матери, он заказал цветы на ее могилу — он заказывал их почти каждую неделю со времени ее кончины. Она никогда не покидала его мысли, но в этот скорбный для него день он почувствовал, что все равно может позволить себе поездку на мотоцикле, и когда оказалось, что его новый комбинезон ему просто мал, он сказал своему двоюродному брату: «Билли, я просто безобразно толст для него».

Пятнадцатого августа он проснулся около четырех часов дня и послал за Билли около семи. Он подумал, что было бы неплохо посмотреть новый фильм о генерале МакАртуре с Грегори Пеком в главной роли — фильм, конечно же, не мог сравниться с Пэттоном, но выбирать не приходилось, к тому же он был не особо в курсе последних киноновинок — поэтому он попросил Рики организовать для них домашний показ и был страшно огорчен, узнав, что кинотеатр не мог предоставить им пленку с фильмом. Какое — то время они вместе с Билли смотрели телевизор, затем он попросил Билли позвонить Джинджер, чтобы она составила ему компанию на приеме у дантиста доктора Хоффмана. Он все еще не был уверен, что на следующий день Джинджер полетит в турне вместе с ним, и это его очень печалило — но Билли уже знал, что его душевный дискомфорт объясняется волнением, которое он испытывал перед каждым туром. Что само по себе уже было хорошим предзнаменованием. Он даже поговаривал, что было бы неплохо посетить Вейл еще как — нибудь, чтобы он показал Джинджер красоту сельской местности.

Билли помог ему облачиться в его любимый черный костюм и натянул на него черные кожаные ботинки, которые сам Элвис застегнуть не мог, так как его лодыжки сильно распухли. Доктор Ник заглянул на пару минут, чтобы проверить, что его постоянный пациент чувствует себя нормально. Когда Джинджер приехала, он привычным жестом засунул два сорок пятых калибра себе за пояс, и они вместе с Чарли и его кузеном спустились по черной лестнице, чтобы отправиться к доктору Хоффману. В это время Джо Эспозито, только что прилетевший из Калифорнии, сидел на кухне с кем — то из парней, но Билли сказал ему, что Элвис в страшной спешке и сейчас вряд ли может с ним пообщаться, он поговорит с ним позже, когда вернется.

Доктор Хоффман снял налет с зубов Элвиса и поставил пару небольших пломб. Затем, по настоятельной просьбе Элвиса, Хоффман тщательно осмотрел зубы Джинджер. Элвис пригласил доктора с супругой навестить его в ближайшее время и посмотреть его новый «Феррари». Хоффман поинтересовался, не мог бы Элвис организовать поездку в Калифорнию к Лизе — Марии как — нибудь, чтобы он мог повидать свою дочь. «У обоих дочери в Калифорнии, — сказал с улыбкой Элвис, — так почему бы нам не удивить их, прилетев неожиданно к ним на ленч однажды, как — нибудь ближе к концу тура?» Он был в приподнятом настроении, когда выходил из кабинета доктора Хоффмана: ни один из зубов больше не тревожил его, сказал он, но это не помешало ему попросить пару таблеток кодеина на случай, если зубы все — таки заболят.

Было почти половина первого, когда они вернулись домой, и Элвис отправился наверх, не пожелав никого видеть. Он лишь только быстро обсудил с Джо последние приготовления к туру и поручил Сэму Томпсону отвезти Лизу — Марию обратно в Калифорнию коммерческим рейсом на следующий день после обеда. Затем Сэм отправился домой, чтобы немного отдохнуть, а Джо возвратился в свою комнату к Ховарду Джонсону, где Ларри Геллер уже считал минуты до их отъезда, сгорая от нетерпения. Ларри сказал Элвису, что уже приготовил несколько новых книг для него на время тура, поэтому его не удивил звонок Эла Страды глубокой ночью и просьба привезти книги домой к Элвису, чтобы тот мог взглянуть на них незамедлительно. Первым делом Ларри взял книгу Фрэнка О. Адамса «Научные исследования перед лицом Иисуса», посвященную тайне Туринской плащаницы. Обсуждению этой мировой религиозной загадки они с Элвисом посвятили немало времени, и он был уверен, что Элвис с интересом прочтет эту книгу.

Тем временем Элвис и Джинджер спорили по обыкновению, так же как и перед началом любого тура. Элвис хотел, чтобы она полетела вместе с ним этой ночью, а она говорила, что не может, потому что плохо себя чувствует, но она присоединится к нему еще раньше, чем он об этом узнает. Он ведет себя просто глупо, говорила она, он просто устанет до смерти, если она все время будет находиться вместе с ним. Постепенно он успокоился, и они даже снова начали говорить о свадьбе; он думал, что Рождество или его день рождения были бы самым подходящим временем — он мог бы даже объявить любую из этих дат на последнем концерте в Мемфисе.

Около четверти третьего Элвис позвал доктора Ника и сказал, что один из запломбированных Хоффманом зубов беспокоит его и ему необходим дилаудид. Ник выписал шесть таблеток, и Элвис послал Рики Стэнли в Баптистскую мемориальную круглосуточную аптеку. Чуть позднее Элвис позвонил Билли, чтобы узнать, не хотели бы они с Джо сыграть в ракетбол. Билли сказал, что они, конечно же, сыграют с ним, несмотря на то, что они спали. Они быстро собрались и вышли из дома. Весь вечер дождь то шел, то переставал. Когда они шли по крытой дорожке к помещению для игры в ракетбол, он начался снова. Билли сказал, что этот дождь его уже просто достал и он мечтает, чтобы он закончился. «Нет проблем, — сказал Элвис, хитро улыбаясь. — Я об этом позабочусь». Он поднял руки к небу, и дождь, к удивлению всех, прекратился. «Я же вам говорил, — сказал он с таким выражением, по которому никто никогда не мог понять, шутит он или говорит серьезно. — Если у вас есть хоть немного веры, вы можете заставить дождь перестать».

Джинджер и Джо поиграли немного и отправились на корт, но Элвис утомился довольно быстро, и вскоре игра превратилась лишь в некое ее подобие — Элвис пытался попасть в Билли мячиком. Вскоре он ушиб сам себя ракеткой и прекратил игру. «Ого, а это больно!» — сказал он, закатывая штанину и обнажая неприятную рану. «Если кровь не течет, значит, быстро все пройдет», — сказал Билли, позаимствовав любимое высказывание своего кузена. Они вместе с Джо расхохотались, а Элвис кинул в Билли свою ракетку.

После этого Элвис сел за фортепиано в зале отдыха и начал дурачиться, исполнив несколько номеров, завершая свое импровизированное выступление песней Уилли Нельсона «Blue Eyes Crying In The Rain». Вернувшись домой, Билли помог Элвису привести себя в порядок, пока тот неспешно изучал книгу о Туринской плащанице, которую ему привез Ларри. Он говорил, что было бы неплохо пригласить Алисию Кервин принять участие в первой части тура, но он дал понять Билли, что не собирается специально этого делать. Он снова завел разговор о том, что у него есть план, как разделаться с Сонни и Редом, заманив их в Грейсленд под каким — нибудь предлогом, — но он также не собирался ничего для этого специально делать. Этот тур будет лучшим, продолжал он повторять, и слова эти уже воспринимались как мантра. Билли оставил его незадолго до того, как из аптеки с лекарствами вернулся Рики Стэнли. Он привез три пакета с таблетками, которые доктор Ник оставил Тиш Хэнли, чтобы выдавать их каждый вечер. В каждом пакете находился набор из секонала, плацидила, валмида, туинала, демерола и прочего богатого ассортимента антидепрессантов и плацебо, которые помогали Элвису получить хотя бы пару часов сна.

Еще пару часов спустя, когда Рики принес ему вторую порцию лекарств, он все еще не спал, но, когда сам Элвис позвонил ему, чтобы попросить третью, Рики куда — то исчез, хотя должен был находиться поблизости еще до полудня. Тиш уже ушла на работу, поэтому Элвис попросил свою тетю Дэльту позвонить в офис доктора Ника. Поговорив с доктором, Тиш дала указания своему мужу передать третий пакет с таблетками Дэльте. На этот раз в набор входили две таблетки валмида и плацебо плацидила. Когда она приехала к Элвису, он сообщил ей, что собирается проснуться около семи часов вечера. Немного спустя он сказал Джинджер, что собирается почитать немного в ванной.

Джинджер проснулась в половине второго дня, полежала немного и заснула еще на несколько минут. Затем она позвонила матери. «Как дела у Элвиса?» — спросила мать, и Джинджер ответила, что не знает, он так и не приходил спать, может быть, ей надо пойти и проверить, как он? Она приняла душ и накрасилась в своей ванной, затем постучала в дверь ванной Элвиса. Когда ответа не последовало, она открыла дверь и обнаружила его лежащим на полу — брюки его золотистой пижамы были спущены до икр, а лицо утопало в луже рвоты, которая растекалась по толстому ковру. В ужасе она позвонила вниз и попросила, чтобы ее соединили с кем — нибудь из дежурных. Горничная передала трубку Элу Страде. Что — то случилось, сообщила она, ему надо срочно подняться наверх.

Эл склонился над Элвисом, когда в комнату ворвался Джо, вместе они перевернули тело Элвиса на спину, и Джо попытался сделать ему искусственное дыхание. На какой — то момент показалось, что время остановилось, но затем события стали разворачиваться с неимоверной скоростью. Комната быстро наполнялась людьми: прибыл Вернон, которого за руку поддерживала Пэтси Пресли. Его лицо превратилось в маску, когда он закричал: «О Боже! Сынок, пожалуйста, не уходи, пожалуйста, не умирай!» Джо в отчаянии пытался что — либо сделать с телом, но ни у кого уже не оставалось сомнений, что Элвис был мертв — его лицо было распухшим и имело какой — то неживой лиловый оттенок, язык стал бесцветным и вывалился изо рта, глазные яблоки были кроваво — красными. Ко всему прочему прибежала Лиза — Мария. «Что случилось с моим папочкой? — требовательно спрашивала она, когда Джинджер захлопнула перед ней дверь в ванную. — С моим папочкой случилось что — то плохое, но я обязательно узнаю что», — заявила малышка с вызовом, и кто — то сразу же закрыл вторую дверь в ванную, к которой она тем временем бросилась бегом.

Когда к дому подъехали две пожарные машины и «Скорая помощь», столпившиеся уже около дома люди начали кричать в панике. Перед глазами врачей предстала картина, которую поздней они описывали как сцену резни: почти дюжина людей окружали неузнаваемый труп, умоляя их сделать хоть что — нибудь — неужели они не могли сделать хоть что — нибудь? Мужчина в дизайнерских солнечных очках и майке с надписью «Гавайи'75», которым, как они узнали поздней, был Эл Страда, сказал, что у Элвиса, по его мнению, была передозировка; та же информация была дана им при выезде в Грейсленд, когда они еще не знали, кто же на самом деле был жертвой.

Элвис не подавал никаких признаков жизни, и им не оставалось ничего, кроме как погрузить его тело на носилки и с помощью Эла, Джо и Чарли вынести его через главный вход к машине. Вернон попытался присоединиться к ним, но его мягко попросили остаться. «Я иду, сынок! — продолжал повторять он. — Я скоро приду к тебе».

Доктор Ник скоро подъехал в своем зеленом «Мерседесе». Он был в таком шоке, что въехал прямо в ворота, затем выскочил из машины и прыгнул к Джо и Чарли в задний отсек машины «Скорой помощи». «Ну давай, Элвис! Сделай вдох! Сделай это ради меня!» — повторял он как в бреду, пытаясь сделать ему искусственное дыхание все семь минут, пока они не подъехали к зданию Баптистской Мемориальной клиники. По воспоминаниям врачей, на его лице была смесь шока и неверия, как будто он просто не мог осознать, что Элвис Пресли может когда — нибудь умереть.

Они прибыли в клинику в 2.55 пополудни, через двадцать пять минут после звонка в «Скорую помощь». Реанимационная палата номер один уже была подготовлена, и команда докторов и реаниматоров уже находилась там, но они могли уже мало что сделать, и по взаимному согласию они прекратили все попытки. Была половина четвертого. Джо, Чарли и другие парни находились в палате номер два, когда туда вошел доктор Ник. «Все кончено, он мертв», — сказал он, хотя мог бы этого и не говорить: все было написано в его глазах. Все заплакали. Чарли бросился к двери, как будто хотел убежать, чтобы не видеть и не слышать этого, но Джо остановил его. Они должны сохранять спокойствие и сдержанность, сказал Джо сквозь слезы, ведь им надо выйти из больницы и объявить об этом всему миру.

У Джо и доктора Ника были неотложные дела, к которым они должны были незамедлительно приступить. Джо попросил разрешения администратора клиники Мориса Эллиота воспользоваться его кабинетом и, закрывшись там, сделал несколько звонков. Сначала он позвонил Полковнику в Портленд. Реакцию Полковника было очень трудно передать словами: в первый момент он замолчал в потрясении, затем старик машинально стал перечислять все те вещи, которые необходимо сделать, начиная с отмены тура. По мере того как он перечислял весь список необходимых дел, Джо все меньше и меньше удивлялся: за 17 лет тесного сотрудничества он уже хорошо узнал, что чья — либо смерть не могла заставить Полковника остановиться на пути или свернуть с него. В его мире не было места ностальгии; когда старые партнеры умирали, о них редко вспоминали, а Полковник просто шел дальше.

Пообещав перезвонить, как только он доберется до дома, Джо сделал второй звонок, на этот раз Присцилле. Она приняла эту новость с той же смесью шока и отчаяния, как он и предполагал. «Как себя чувствует Лиза — Мария?» — спросила она в слезах, и он уверил ее, что с Лизой все будет в порядке.

Тем временем доктор Ник добился обещания Мориса Эллиота, что смерть не будет официально подтверждена, пока доктор Ник лично не проинформирует об этом Вернона. Эллиот сказал, что он не знает, насколько долго он сможет сдерживать напор любопытствующих зевак и репортеров, которые уже начали собираться у ворот, так как уже была запушена информация, что Элвиса доставили в госпиталь «с серьезными нарушениями работы дыхательной системы». Доктор Ник вместе с врачами «Скорой помощи» в их машине отправился в Грейсленд, так как он предполагал, что ему понадобится их помощь, когда Вернон узнает печальные новости. С собой у него была копия свидетельства о смерти, которую он вез на подпись Вернону, — вместе с Морисом Эллиотом они решили, что таким образом им удастся избежать вмешательства властей, а факты вскрытия не будут публично обнародованы без семейного согласия. Джо останется в госпитале, чтобы сделать официальное заявление, после того как Ник позвонит ему сказать, что Вернон уже знает о смерти.

Лиза громко плакала, когда доктор Ник вошел в дом. Вернон на мгновение как будто оцепенел, когда увидел в руках врача полную сумку личных вещей Элвиса. «О нет, нет, нет! — закричал он. — Он умер!» Ник подошел к Вернону и кивнул. «Мне очень жаль», — сказал он, в то время как рыдания несчастного отца разносились по всему дому. «Что же мне теперь делать? — спрашивал в слезах Вернон, когда к нему подошли два врача «Неотложной помощи». — Все кончено».

Комната, как вспоминал один из врачей, Улисс С. Джонс — младший, «как будто наполнилась истерией. Повсюду были люди, которые кричали, рыдали, стонали. Тело Вернона сотрясалось от рыданий… он не мог сидеть спокойно. Доктор отвел его на кухню… Лиза в слезах бегала по всему дому с криками: «Мой папочка умер!» Джинджер ходила по комнатам как сомнабула, в каком — то оцепенении, но потом она подошла к Лизе — Марии, нежно взяла ее за руку и отвела в другую комнату, закрыв за собой дверь». Ник позвонил в клинику и сказал Эллиоту, что теперь они уже могут сделать заявление для прессы.

Как оказалось. Джо не сумел справиться с возложенным на него заданием. Произнося уже подготовленную речь, он то и дело задыхался от душивших его слез и запинался. У Чарли тоже лучше не получилось, поэтому объясняться с журналистами пришлось Морису Эллиоту, администратору клиники, который, как оказалось, знал Элвиса долгие годы. «Там были все виды телевизионных камер, радиомикрофонов, а сама комната с трудом вмещала всех людей, которые там собрались. И вдруг ни с того ни с сего меня вдруг осенила мысль, что, мой Бог, это я стою перед всем миром и объявляю смерть Элвиса Пресли».

У ворот уже собралась огромная толпа фанатов, когда Джо и Чарли были на пути в Грейсленд, сопровождаемые полицейским эскортом. По настоянию охраны, в доме уже был наведен идеальный порядок: постель Элвиса была перестелена и аккуратно заправлена, ванная комната сверкала чистотой, и ничто в ней не напоминало совсем недавно произошедшую трагедию. Когда в дом вошли медицинский следователь графства Шелби Дэн Уорлик, полицейский лейтенант Сэм МакКейчрен и помощник прокурора Джерри Штоффер, первым, кого они увидели, был Вернон Пресли, который спокойным тоном разговаривал с кем — то по телефону. Прежде чем Уорлик смог определить обстановку, голос Вернона неожиданно наполнился непередаваемой болью, когда он сказал своему телефонному собеседнику: «Мой малыш умер… Они забрали его, он умер, мой малыш мертв», — и он разразился бурными рыданиями.

Сэм Томпсон проводил медицинского следователя наверх и, открыв дверь в комнату Элвиса, пригласил внутрь Уорлика и его напарников. «По стенам комнаты стояли диваны, на которых сидели плюшевые медведи всех видов и размеров, — писали репортеры следствия Чарльз С. Томпсон II и Джеймс П. Коул в своем авторском исследовании «Смерть Элвиса». Они были повсюду, послушно взирая в сторону огромного письменного стола, на котором находился плакат с надписью: «ЭЛВИС ПРЕСЛИ, БОСС». Стены комнаты были обиты кожей. В ней как будто бы столкнулись беззаботное детство и суровая реальность, которая проявилась в виде пустого шприца, найденного Уорликом около плаката на столе… Уорлик отошел от стола, вышел из кабинета и зашел в спальню. На дальней стене он заметил несколько телевизоров, установленных в книжном шкафу экранами к кровати необъятных размеров. Такую кровать Уорлику еще не приходилось видеть. На одной из верхних полок шкафа он нашел второй шприц, пустой, как и первый».

Уорлик сразу же приказал не допускать посторонних к месту гибели певца, но он и сам понял бессмысленность этого приказания еще до того, как зашел в ванную. Там он увидел ковер глубокого красного цвета на полу и небольшой желтый коврик перед черным унитазом, еще один телевизор, прикрепленный на стене. «Два телефона и что — то наподобие интеркома были прикреплены на стене прямо рядом с рулоном туалетной бумаги, — писали Томпсон и Коул на основе свидетельствований Уорлика. — Удобные кресла располагались по стенам ванной комнаты. Больше всего места в комнате занимал огромный душ семи футов в диаметре… Мягкое виниловое кресло находилось в самом центре душевой кабины… Справа от двери находился мраморный стол двенадцати футов в длину, в который была вмонтирована бордовая раковина. Во всю длину стола над ним располагалось зеркало в оправе из огромных, как будто мыльных, пузырьков. Подойдя к столу, Уорлик обнаружил черную сумку. Она была похожа на докторскую с большой застежкой спереди. Внутри было множество отделений и крошечных пластиковых ящичков. Все они были пусты».

В спальне также не было даже намека на привычный набор медикаментозных средств, который есть в любом доме. За четыре года работы в качестве следователя Уорлик первый раз сталкивался с полным отсутствием каких — либо лекарств, рецептов или медицинских предписаний в доме. Не удалось также обнаружить и книгу, которую читал перед смертью Элвис. Помимо содержимого шприцов это была еще одна загадка. Книга Элвиса представляла собой исследование сексуальной и психической энергии, которое соотносило сексуальные позы и знаки Зодиака. Уорлик заметил пятно на ковровом покрытии, которое обозначало то место, где Элвиса вырвало, когда ему стало плохо, вероятней всего, когда он сидел на унитазе. Следователю показалось, что он прошел или прополз несколько футов, прежде чем умереть.

Когда около семи часов вечера Уорлик вернулся в госпиталь, вскрытие должно уже было начаться. Хотя доктор Ник не играл особой роли в происходящем, его присутствие при процедуре вскрытия подчеркивало тот факт, что причина смерти, произошедшей при весьма странных обстоятельствах и, возможно, по неестественной причине, должна быть установлена исключительно в узком кругу врачей, без вынесения фактов на публику. Из офиса окружного прокурора уже поступали приказания перевезти тело Элвиса в городской госпиталь, который находился через дорогу, где коронер произвел бы вскрытие, имея на то официальные полномочия. Вместо этого, имея на руках подписанное Верноном разрешение на вскрытие, девять патологоанатомов из Баптистской клиники приступили к процедуре, полностью осознавая, что истинных результатов вскрытия ждет весь мир, но узнает их только отец Элвиса. «Наши патологоанатомы понимали, какая на них возлагается ответственность. Они слишком хорошо еще помнили тот скандал с результатами вскрытия президента Кеннеди, — говорил Морис Эллиот. — Они хотели во что бы то ни стало не запятнать репутацию клиники». В то же время они прекрасно понимали, что время уже упущено и сказать что — либо наверняка будет трудно. Они еще не закончили подготовительную стадию вскрытия, когда медицинский свидетель графства Шелби Джерри Франсиско и доктор Эрик Мюрхед, начальник патологоанатомического отделения, покинули помещение вместе с еще пятью врачами. А доктор Ник отправился к собравшимся на восьмичасовую пресс — конференцию, чтобы объявить результаты вскрытия, хотя оно все еще продолжалось. Смерть, как сказал он журналистам, произошла в результате «кардиоаритмии и нарушений сердцебиения». Мюрхед, как писали Томпсон и Коул в своей книге, «был заметно обескуражен. Он недоверчиво наблюдал за тем, как Джерри Франсиско быстро читал медицинское свидетельство, в котором была масса спорных и сомнительных кардиологических объяснений. Но он все же не возразил Франсиско. «Жаль, что я так и не выступил», — говорил Мюрхед коллегам позднее». Но в то время результаты вскрытия еще не были готовы, и причина смерти не была установлена.

Вскрытие продолжалось еще пару часов. Врачи постепенно собирали все данные о состоянии его организма, тщательно изучали внутренние органы, чтобы составить полную картину здоровья, или скорей нездоровья, Элвиса. Его сердце имело увеличенные размеры, налицо был коронарный атеросклероз, печень находилась в удручающем состоянии, а толстый кишечник был забит фекальными массами, свидетельствуя о серьезных проблемах. Сами по себе эти проблемы уже о многом говорили врачам и развеивали их последние сомнения в том, что употребление наркотиков было основной причиной неожиданной смерти сорокадвухлетнего мужчины, который никогда ранее не имел «проблем с сердцем» и чей организм «активно функционировал в течение последних восьми часов перед смертью». Вероятней всего, смерть наступила в то время, когда он «испражнялся», и никто не считал возможным, что ее причиной были таблетки кодеина, которые Элвис взял у своего дантиста и на которые у него уже давно была легкая аллергия.

Патологоанатомы тем не менее предпочли все — таки дождаться окончательных результатов лабораторных анализов, хотя картина была им уже ясна и без этого. Они были уверены, что анализы полностью перечеркнут диагноз, объявленный доктором Франсиско на пресс — конференции, что, собственно говоря, и произошло. Между двумя лабораторными отчетами и данными, обработанными двумя месяцами позднее, возникли лишь незначительные разногласия. В каждом из них утверждалось, что основной причиной смерти было передозированное употребление большого количества медикаментозных средств. Отчет из научной биолаборатории, подписанный некоей Этель Мур, свидетельствовал об обнаружении четырнадцати видов наркотических средств в организме Элвиса, причем десять из них были в излишнем количестве. Например, содержание того же самого кодеина превышало медицинскую норму в десять раз. Количества метаквалона (куалюда) было вполне достаточно, чтобы спровоцировать токсический шок. Содержание остальных трех видов наркотических средств балансировало на грани «нормы» и угрозы токсического шока, что, учитывая «комбинированный эффект депрессантов центральной нервной системы и кодеина», должно было быть самым внимательным образом учтено при определении причины смерти. Но самым необъяснимым образом доктор Франсиско и врачи из Управления медицинского освидетельствования продолжали упорно настаивать на своем первоначальном диагнозе, что только подливало масла в огонь и стало одной из причин не утихавших в течение двадцати лет дебатов по поводу истинной причины смерти Элвиса Пресли. Эти несоответствия повели за собой все те многочисленные судебные иски, законодательные мероприятия, требования повторных медицинских освидетельствований, попытки обеих сторон очернить друг друга, взаимные упреки, отрицания и разбирательства. И все — таки единственное, что было бы разумно сделать в такой ситуации, — это еще раз внимательно взглянуть на жизнь Элвиса, на его прогрессирующую зависимость от лекарств, которые были доступны ему в любых количествах по первой просьбе. Страстно желающие услужить ему доктора, казалось, не задумывались, насколько опасными могли быть последствия употребления тех средств, которые они ему с радостью выписывали. Проблемы со здоровьем, которые были обнаружены при вскрытии, объяснялись исключительно употреблением наркотиков, которое за последние четыре года жизни Элвиса приобрело полностью неконтролируемый характер. Осмысление этих жестоких фактов помогает понять истинную причину его смерти.

Джо отвечал за приготовления к похоронам, но во всем он ориентировался на пожелания Вернона. По первоначальному плану было решено провести церемонию похорон в здании Мемфисского мемориального кладбища, где в свое время проводились похороны Глэдис. Но Вернон настоял, чтобы на этот раз все происходило в доме — так же когда — то они с Элвисом хотели провести похороны матери. Он не возражал против того, чтобы поклонникам Элвиса был дан шанс попрощаться с ним, — они были верны ему все эти годы, и сам он часто повторял, что именно им он обязан всем, что имеет. Учитывая все эти пожелания, Джо отправил Лизу — Марию в Калифорнию, чтобы забрать Присциллу. Джерри Шиллинга, Ширли Дью, которая была нынешней подружкой Джерри, его бывшую жену и членов семьи Присциллы. Он также помог добраться в Грейсленд Линде Томпсон, Эду Паркеру и большому количеству других людей, которых Присцилла не пожелала видеть на борту самолета. Но по большей части Джо чувствовал, что его главной задачей было умело и незаметно убедить людей не приезжать — он чувствовал, что похороны могут превратиться в зоопарк.

Вернон хотел, чтобы Элвиса похоронили в таком же медном гробу, как и его мать, и похоронный распорядитель Боб Кендалл с огромным трудом разыскал подобный гроб в Оклахома — Сити. Раздобыть семнадцать белых лимузинов «Кадиллак» тоже было проблематично, учитывая тот факт, что их было всего три в городе. Хоронить Элвиса должны были в белом костюме, подаренном ему отцом. Вернон попросил Чарли и Ларри, чтобы они уложили его волосы и сделали все возможное, чтобы он хорошо смотрелся в гробу для поклонников. Городские власти обратились к жителям Мемфиса с просьбой ограничить количество звонков в городские службы, потому что магистрали города были запружены машинами и было чрезвычайно трудно проехать к месту вызова. Местные цветочные магазины были буквально забиты заказами — их было более трех тысяч, — и владельцам и сотрудникам приходилось делать все возможное и невозможное, чтобы выполнять требования заказчиков. Около часа дня Вернон позвонил преподобному С. В. Брэдли, главе Вуддейлской Церкви Христа, которую посещала жена Вернона Ди. Сам Вернон крайне редко посещал церковные службы, а Элвис встречайся с преподобным Брэдли на похоронах своего дяди, но Брэдли тем не менее прекрасно понимал, почему мистер Пресли хочет, чтобы его сын был похоронен со всеми христианскими почестями. «Он сказал; «Брат Брэдли, не отказались бы вы провести церемонию похорон моего сына?» Я ответил, что, конечно же, это сделаю. Затем он сказал: «Я знаю, что у вас в церкви нет механической музыки, и мы хотели бы установить орган на время церемонии. Вы не будете возражать?» Брэдли ответил, что это его ничуть не побеспокоит, и мы начали обсуждать детали церемонии». Музыка должна быть обязательно, сказал Вернон, которому хотелось пригласить какой — нибудь старомодный квартет, исполнивший бы музыку, которую Элвис любил с детства. Джей Ди Самнер и The Stamps, The Statesmen, Джейк Хесс и Джеймс Блэквуд уже согласились выступать на церемонии. Вернон высказал надежду, что преподобный Брэдли не будет возражать, если телеевангелист Рекс Хамбэрд, к которому Элвис обращался за поддержкой во время последнего тура в Лас — Вегасе в декабре прошлого года, также выступит на похоронах с небольшой речью. Преподобный Брэдли не возражал и дал свое согласие на все просьбы Вернона касательно проведения церемонии. Когда чуть позже прибыла Присцилла со своими спутниками, наступил черед самых печальных воспоминаний о прошлом, на фоне которых Джо все — таки выбрал нужный момент и вручил Присцилле видеокассеты и ее поляроидные снимки, которые Элвис хранил все эти годы. Только после трех часов ночи собравшиеся начали расходиться по комнатам, чтобы ненадолго уснуть, но толпа поклонников у ворот тем временем все увеличивалась, а около тридцати преданных Элвису опечаленных душ уже стояло за оградой Мемфисского Мемориального кладбища.

Ларри и Чарли с самого утра уже приступили к работе, выполнив все указания Вернона. Чарли подрезал и покрасил бакенбарды, а Ларри подстриг и уложил волосы Элвиса, затем они оба приступили к макияжу, пытаясь сделать его лицо насколько возможно привлекательным. Джо распорядился, чтобы вся мебель была вынесена из гостиной, прежде чем в белой машине в сопровождении мотоциклетного эскорта прибыл гроб чуть раньше полудня. Толпа вокруг дома уже достигла количества пятидесяти тысяч человек, и все как один замерли, когда по широким ступеням гроб вносили в дом через главный вход. Некоторые фанаты забирались на деревья, росшие во дворе Грейслендской Христианской Церкви, которая стояла рядом с домом, и в тишине раздавался треск веток под ними.

Гроб был установлен в холле между гостиной и музыкальной комнатой в дальней южной части дома. Семья и друзья имели возможность попрощаться с Элвисом перед началом гражданской панихиды, которая ожидалась после полудня. У Вернона от горя подгибались колени, бабушка была абсолютно подавлена, лишь только Полковник, прибывший из Портленда ранним утром этого дня, напрочь отказался подойти к телу. Насколько помнили окружающие. Полковник никогда ранее не посещал похорон, также никто не припоминал, чтобы он обсуждал смерть и все, что с ней связано. Ему это не было нужно. Ни от кого из находящихся дома не укрылись подробности разговора Полковника и Вернона на кухне, когда он застегивал пуговицы на пиджаке безутешного отца и пытался внушить ему осознание всей серьезности ситуации и необходимость именно сейчас, даже в самый страшный момент траура, устремить свои мысли и действия в будущее. То же самое было, когда Элвис находился в Германии, говорил он, — хищные стервятники уже вьются низко и готовы в любой момент накинуться и захватить все, что по праву принадлежит Вернону и маленькой Лизе — Марии, они мечтают сделать свои миллионы на имени Элвиса, продолжал он. Вернон лишь машинально кивал, когда Полковник страстно доказывал ему, что они не должны терять ни минуты и ковать железо, пока горячо, — даже двухдневное промедление может быть фатальным. Красивое застывшее лицо Вернона отражало непередаваемую тоску и боль; было трудно сказать, понимал ли он хоть что — нибудь из того, что говорил ему Полковник, но он вежливо соглашался с любыми его аргументами и кивал головой. Он понимает, что все будет идти своим чередом. Все будет так же, как и раньше. Он знает и ценит, что Полковник беспокоится об их интересах.

Для гражданской панихиды, которая должна была начаться в три часа дня, гроб с телом был спущен вниз и установлен в фойе прямо под огромной хрустальной люстрой. Белые льняные покрывала были постелены на полу по периметру гроба. Лужайка около дома представляла собой море цветов. Репортеры с места событий описывали происходящее как массовую истерию: «В фойе заходило по четыре человека за один раз, быстро к гробу и обратно в тридцатиградусную жару. Несколько скорбящих поклонников упало в обморок на мраморный пол, их пришлось выносить из дома. На целую четверть мили вниз по улице растянулась скорбная процессия, в которой через каждые несколько ярдов находились помощники шерифа. Терпеливо и скорбно люди медленно продвигались в этом жарком мареве к воротам дома… Огромное количество падало в обмороки из — за жары. Многим давали пакеты льда, они поднимались и становились обратно в очередь, чтобы через какое — то время упасть в обморок опять. По радио постоянно передавали самые известные хиты Пресли, а три полицейских вертолета кружили над особняком. Тридцать сотрудников Национальной охранной службы были вызваны, чтобы помочь восьмидесяти полицейским и сорока шерифам контролировать толпу».

За гробом, окруженным охранниками, во все глаза наблюдал Вернон. Он понимал с тоской, что не сумел сберечь сына при жизни, и как будто пытался оградить его от возможных бед после смерти. Тем не менее одному из кузенов все — таки удалось сделать снимок Элвиса камерой «Микокс», которой его снабдили в редакции National Enquirer. Этого никто не заметил, и Вернон узнал об этом инциденте только после выхода следующего номера с этим фото на обложке. На фотографии у Элвиса чересчур бледное, как будто восковое лицо, но он все еще поразительно красив. Он выглядит умиротворенным, словно наконец — то обрел желанный покой. Таким его мало кто видел при жизни: все знали, что покой был чужд ему, он был постоянно в движении. Преданная ему и при жизни, и после смерти биограф Донна Льюис выразила в своей статье то ощущение, которое возникло у многих его поклонников, — Элвис не был похож на самого себя: «Он выглядел ужасно… Было так больно видеть эту ужасающую перемену. Так больно!..»

Было уже около пяти часов. Огромная толпа народу около дома, казалось, не уменьшалась, что убедило Вернона продлить панихиду еще на пару часов. Начался моросящий доящь, но на толпу он никоим образом не повлиял и не заставил людей разойтись — скорбящие по своему кумиру поклонники продолжали заходить в дом. Все же в назначенное время — около семи — был дан приказ запереть ворота. «Никто из собравшихся сначала в это не поверил», — писал репортер «Rolling Stone» Чет Флиппо, так как более десяти тысяч человек, не шелохнувшись, стояли около дома, «столпившись около ворот в слезах и причитаниях и не собираясь уходить». Но фанаты Элвиса Пресли всегда отличались примерным поведением и особой законопослушностью; несмотря на то, что весь мир, казалось, рухнул и разбился на мелкие кусочки со смертью их идола, их покорная преданность оставалась неизменной. Опасавшиеся беспорядков полицейские без всяких препятствий закрыли ворота, и через полчаса собравшиеся начали постепенно расходиться. «Каменная ограда дома Элвиса Пресли, выходившая на бульвар, носящий его же имя, была достаточно низкой, чтобы перелезть через нее без труда, — писал Флиппо, — но никто даже не попытался этого сделать».

После окончания мучительной процедуры прощания поклонников с Элвисом гроб был снова перемещен в гостиную, где на следующий день должна была состояться официальная церемония. Остаток вечера с Элвисом прощались его близкие в неформальной обстановке. Соул — певец Джеймс Браун прибыл в Грейсленд и попросил разрешения побыть наедине с Элвисом. Но кроме него других знаменитостей не наблюдалось, что втайне радовало Вернона, который так и представлял себе похороны сына. Чарли был полностью подавлен, Джо пытался как мог поддерживать родственников, а Полковник был непривычно молчалив. Вернон постоянно возвращался в гостиную и гладил сына по волосам.

После десяти им сообщили, что у ворот находится девятнадцатилетняя Каролина Кеннеди, и ее сразу же с почетом препроводили к главному входу. Вернон был от души потрясен, что убитая горем дочь президента пришла отдать последнюю дань почтения его сыну так поздно. Но ему тихо сообщили, что она проходит летнюю практику в одной из газет Нью — Йорка и в качестве редакционного задания опрашивает людей, пришедших на панихиду. «Дядя Элвиса Вестер, тетя Дэльта, тетя Нэш и [его] восьмидесятидвухлетняя бабушка… с нетерпением ожидали «десятичасовых» новостей, чтобы увидеть репортаж о панихиде», — писала она в статье для Rolling Stone, представляя взору читателей целую серию портретов уничтоженных горем людей, которых она наблюдала там несколько минут до того момента, пока её вежливо не попросили удалиться. Затем, но просьбе Присциллы, Сэм Томпсон предложил всем расходиться, чтобы немного отдохнуть. Всю ночь он дежурил в гостиной, пока Дик Граб не сменил его рано утром следующего дня. Тысячи поклонников так и простояли всю ночь у ворот особняка. Двое из них мгновенно умерли, когда в толпу на скорости сорок миль в час въехал белый «Форд» 1963 года выпуска, за рулем которого находился восемнадцатилетний молодой человек, который, по словам его матери, имел «умственные проблемы».

В девять часов утра около сотни машин начали доставлять живые цветы на кладбище. Потребовалось около четырех часов, чтобы закончить эту процедуру в срок — до начала церемонии. В полдень начали прибывать гости, которые должны были принять участие в двухчасовой процедуре. Все певцы собрались в комнате Чарли еще раньше, чтобы определить очередность своих выступлений. По большой просьбе Присциллы Кэти должна была спеть «Heavenly Father», композицию, которую она всегда исполняла на концертах Элвиса и которую он слушал с особым вниманием. Основатель Statesmen Хови Листер должен был аккомпанировать ей на фортепиано. Джеймс Блэквуд, который пел на похоронах Глэдис и помнил Элвиса еще подростком, когда тот был страстным поклонником группы Blackwood Brothers, собирался исполнить отрывок из так любимого Элвисом госпела «How Great Thou Art». Дирижером собирался выступить Джо Гуэрсио, что было само по себе крайне символично. Джейк Хесс, бывший ведущий солист Statesmen, которым Элвис восхищался всю свою жизнь, также прибыл на церемонию. Ему предстояло спеть песню «Known Only То Him», которая принесла ему огромную популярность и которую в свое время записал сам Элвис, отдавая дань почтения своему кумиру. Завершить все эти выступления предстояло Джей Ди Самнеру из The Stamps, который должен был исполнить подборку церковных гимнов, в основном взятых из песен, которые были включены в их шоу.

Линда была в костюме лавандового цвета, а Кэти пришла в белом платье, и каждый понимал, что именно так Элвис и хотел бы, чтобы она выглядела. Почти все остальные были в траурно — черном. Только Полковник, как всегда, выделялся среди окружающих своим вызывающим для подобного мероприятия костюмом. «Ты никогда не надевал галстук ради него, пока он был жив», — с упреком говорил он промоутеру Тому Хьюлету, когда они вместе выезжали из отеля на церемонию. Он заставил его вернуться и снять галстук. Сам же Полковник предстал перед собравшимися впривычной бейсбольной кепке, повседневных брюках и голубой рубашке с коротким рукавом, бесстрашно взирая на присутствующих и не боясь каких — либо упреков. Двести гостей бесшумно вошли в гостиную и в безмолвии ждали начала церемонии. Губернатор штата Теннесси Рэй Блантон и Чет Эткинс прибыли из Нэшвилла, Энн — Маргрет и ее муж Роджер Смит прилетели из Лас — Вегаса с доктором Ганемом. Среди присутствующих было множество старинных деловых партнеров Полковника и представителей RCA, но в основном именно друзья и родственники рассаживались на деревянные стулья и выстраивались вдоль стен холла, где стоял и Полковник, лишь изредка поднимая глаза, чтобы увидеть происходящее в гостиной.

Служба началась в два часа дня с исполнения на органе госпела «Danny Воу». По предварительным расчетам, она должна была занять не более получаса, но вскоре всем стало ясно, что речь Рэкса Хамбэрда, все музыкальные номера и выступление актера Джеки Коэна, о котором он лично попросил Вернона, растянут церемонию на довольно продолжительное время. Хамбэрд говорил о своей встрече с Элвисом в Лас — Вегасе и о том, как он пал вместе с ним на колени и молился; Коэн, который и не собирался говорить речей до той поры, пока не понял, что больше никто из присутствующих не собирается этого делать, выступил с короткой, но весьма проникновенной речью о том, насколько сильно они сроднились во время совместной работы и каким щедрым и одухотворенным был их лидер. Когда Кэти исполняла «Heavenly Father» под аккомпанемент Хови Листера, чье исполнение немного напоминало стиль Глена Ди или Дэвида Бриггса, ей показалось, что она слышит, как Элвис говорит ей смеясь: «Помнишь, мы так же исполняли ее когда — то».

Лейтмотивом церковной службы, проведенной преподобным Брэдли, были его слова, что Элвис Пресли при жизни показал всем ярчайший пример силы духа и непоколебимой решимости во всем. В речи Брэдли говорилось о том, что Элвис отличался безграничным благородством, а «в обществе, где проблема «отцов и детей» стоит столь остро, его отношения с отцом были достойны всяческого восхищения». Но Элвис, по выражению преподобного Брэдли, был все — таки «простым смертным», но при этом «он всегда первым признавал свою слабость и неправоту. Возможно, что его мгновенный взлет к славе и богатству привел к тому, что перед ним постоянно возникали опасные соблазны, справиться с которыми было бы нелегко любому. Элвис при этом никогда не хотел, чтобы его считали идеальным, безгрешным человеком. Но теперь, когда его не стало, мне хотелось бы еще раз вместе с вами вспомнить его самые достойные человеческие качества, о которых вы, я надеюсь, никогда не забывали и уже никогда не забудете». Рыдания Вернона были слышны все время проведения службы. По ее окончании скорбящие постепенно покидали помещение, предварительно подходя к гробу, чтобы сказать последнее «прощай». Энн — Маргрет попыталась успокоить Вернона, но вместо этого они оба разрыдались еще сильней. Затем девять человек: Джо и Чарли, Фелтон, Ламар, Джерри Шиллинг и Джордж Кляйн, двоюродные братья Элвиса Билли и Джин Смиты и доктор Ник — подняли гроб и вынесли его из дома. Когда они проносили его через главный вход, у старого дубового дерева, стоявшего около дома, треснул и отломился огромный сук, с шумом рухнув на землю. Ламару это показалось особым знамением. Он вскрикнул: «Мы знали, что ты еще вернешься, просто не думали, что так скоро…»

Кладбище, куда они держали путь, находилось в трех с половиной милях от дома. Похоронный кортеж состоял из сорока девяти машин, первой из которых был серебристый «Кадиллак». За ним следовал полицейский мотоциклетный эскорт, белый катафалк. Следом ехало еще семнадцать белых лимузинов, в первом из которых находился Вернон. По обе стороны дороги до кладбища стояли люди. По приблизительным подсчетам, там было от пятнадцати до двадцати тысяч человек. Джо заметил стоящего в толпе скорбящего Клифа Гливза, которого, очевидно, не узнала охрана дома и не посчитала нужным пригласить внутрь.

Уже на кладбище гроб, усыпанный цветами и украшенный венками из желтых и красных роз в форме собак, разбитых сердец, корон и гитар, был поднят по ступеням и внесен в серый мраморный мавзолей, возведенный рядом с могилой Глэдис. Розы не только украшали гроб, они были рассыпаны по полу мавзолея, в часовне которого преподобный Брэдли отслужил короткую пятиминутную прощальную службу. После ее завершения все члены семьи получили последнюю возможность зайти в склеп и поцеловать крышку гроба. Вернон зашел в склеп последним и оставался там около пяти минут наедине с сыном. Он был настолько плох, когда выходил оттуда, что его пришлось поддерживать за руку. Затем, как сообщалось в Commercial Appeal, мавзолей был полностью очищен, и в него зашли пятеро рабочих с тележкой песка, большой бочкой воды, цементом и набором инструментов. Они забетонировали вход в склеп, наложив двойной слой, и установили на дверях мраморную табличку, на которой позже должна была появиться надпись. Еще до окончания их работы кладбище стало стремительно заполняться людьми, которые окружали склеп и в молчании прислонялись к его тяжелым металлическим дверям. В это время в Грейсленде начинался «Южный ужин», по окончании которого Вернон дал приказание раздать все цветы, находящиеся в доме, поклонникам Элвиса, которые на следующее утро тысячами пришли для этого на кладбище. К полудню собралось более пятнадцати тысяч фанатов, и нежный аромат роз развеялся в воздухе окончательно.

Следующие две недели Полковник посвятил разработке деталей дальнейшей деятельности империи Элвиса Пресли. На этот раз ему во всем помогал некий Хэрри Медведь Гейслер. чья фирма Factors Inc только что провела исключительно успешную рекламную кампанию по раскрутке творчества Фарры Фосетт. Вернон дал свое формальное одобрение на продление соглашения между Элвисом и Полковником, которое было подписано 23 августа, за день до того, как он был признан официальным представителем исполнительной власти государства. Контракт, подписанный Верноном, был точной копией документа, подписанного Элвисом в прошлом году. Компания Boxcar Enterprises, последнее корпоративное детище Полковника, выступала основным посредником всех сделок, связанных с правами на распространение музыкальной продукции под именем Элвиса Пресли. Пятьдесят процентов от всех сделок равномерно распределялись между Полковником и Элвисом Пресли. Остальные пятьдесят процентов расценивались как денежный резерв на случай всевозможных расходов (как то: выплата солидных зарплат и бонусов, осмотрительно предусмотренная Полковником). Любые другие денежные поступления (которые сегодня полностью сведены к нулю) должны были распределяться в соотношении 56 процентов Полковнику, а остаток Элвису и старому деловому партнеру Полковника Тому Дискину. Вернон подписал соглашение без особых возражений, и Полковник продолжал вести дела в своей привычной манере. Но уже устоявшийся ход событий был все — таки нарушен судебным иском от лица малолетней Лизы — Марии, поданным в суд графства Шелби, по поводу ущемления материальных прав покойного Элвиса Арона Пресли. Это произошло вскоре после того, как 26 июня 1979 года, как раз в годовщину семидесятилетия Полковника, умер Вернон.

В компании RCA, к своему вящему удивлению, обнаружили, что Элвис Пресли продолжал оставаться феноменом продаж и после своей смерти. Книга Реда и Сонни «Элвис: что же случилось?» была распродана тиражом три миллиона экземпляров, возможно, благодаря незапланированной задержке своего выхода. Тем не менее два основных автора сохраняли молчание по поводу своего сотрудничества с главным героем книги на протяжении двадцати лет. Джинджер Элден также решила сделать деньги на имени Элвиса и продать National Enquirer свою историю отношений с певцом за обещанные ей сто пять тысяч долларов сразу после его смерти. Эта сумма была значительно сокращена, когда выяснилось, что Элден нарушила эксклюзивное соглашение, дав интервью Commercial Appeal 19 августа. Через одиннадцать дней после похорон произошла шокирующе циничная и неумелая попытка похитить тело Элвиса из склепа. Два месяца спустя, 27 октября, когда все формальности были улажены, тела Элвиса и его матери были перезахоронены в Саду медитаций в Грейсленде. «Я думаю, они наконец — то обрели покой», — сказал Вернон на короткой церемонии перезахоронения, которую посетили только самые близкие родственники и друзья.

Но еще до того, как Элвис обрел свой долгожданный покой, еще до того, как его тело было помещено в могилу, легенда его стремительного успеха, его имя, которое стаю торговой маркой, чей успех вряд ли мог предсказать в начале даже сам Полковник, стали предметом самых предвзятых и жестоких обсуждений. А после смерти лагерь «осуждающих» захлестнула волна воспоминаний и размышлений. При жизни они отказывались признать, что он искренне посвящает себя своей публике, после его смерти они осудили это преданное служение «простого смертного». Какофонию голосов, которые слились в шумный хор, чтобы посвятить весь мир в тайны «информированных» источников, чьих — то домыслов и спекуляций, дешевых сплетен и беспочвенных обвинений, временами было просто невозможно заглушить. Мир, казалось, тонул в хаосе, и гам этих голосов был уже просто невыносим. Но лишь один голос был способен его заглушить, и лишь один этот голос остался звучать, когда воцарилась тишина. Этот голос мир услышал как будто впервые солнечным утром в 78‑м году. Этот голос зазвучал, чтобы провозгласить начало нового дня. Заглушить этот голос невозможно: вы не можете не попасть под его очарование, когда слушаете «That's All Right» или «Mystery Train», «Blue Moon Of Kentucky» или любую другую песню из тех, что исполнял Элвис Пресли до самой смерти, вкладывая в них свою жажду безграничной свободы, в которую он так свято верил. Эта жажда свободного самовыражения говорит о нем больше, чем любые воспоминания современников и близких к нему людей. Это стремление к свободе сближало его со слушателями так, что каждый из них сумел распознать в нем родственную душу. Именно это мы и будем помнить о нем всегда. Смотря в лицо фактам, которые нам уже известны, мы должны оставаться непредвзятыми и не обремененными страшной правдой об Элвисе, чтобы лучше понять его послание и его суть.

Вся его жизнь — это преодоление, это подавление эмоций и собственной бесконечной ранимости, это всеобъемлющее стремление к свободе. Элвис Пресли, возможно, сбился со своего пути, но даже в самые страшные и черные минуты он сохранял некую светлую, подкупающе невинную чистоту восприятия мира, которая помогала ему оставаться искренним человеком и в жизни, и на сцене. Искренним во всем — и в горе, и в радости. Более чем часто он осознавал, насколько ограниченны его возможности. Его вера помогла ему добиться того, чего он хотел, но она прошла самую лучшую проверку, когда он искренне признал, насколько глубоко он упал с тех высот, на которые она его занесла. Но, несмотря на все свои сомнения, разочарования, расставания с иллюзиями, приступы острой ненависти к себе и страхи, которые он так часто испытывал, он продолжал верить в идею полного очищения духа и трансформации человеческой сути. Он никогда не переставал искать общий язык с публикой, которая любила его не только таким, каким он был, но и за то, каким он хотел быть.

«Знаете, я всегда пытался остаться прежним и не меняться ни при каких обстоятельствах, — заявлял он ранее. — Естественно, ты много узнаешь о людях и попадаешь в самые разные и неожиданные ситуации, но я пытался не меняться. Я имею в виду, я хотел сохранить в себе то, что в меня было заложено еще в детстве. Я всегда внимательно относился к чувствам людей; другими словами, я никогда не сталкивал никого со своего пути. Я не просто раздаю литографы, свои фотографии и так далее, чтобы повысить свою популярность и заставить людей любить меня. Я делаю это, потому что я знаю, что их чувства ко мне искренни. Они видят тебя и хотят получить твой автограф, чтобы забрать его домой. У них есть специальная книжечка с автографами или у них есть маленький фотоаппарат, которым они хотят тебя сфотографировать и сохранить это фото. Они не знают, какая у тебя жизнь, они не знают, какой ты человек. Вот это я всегда стараюсь помнить. В этом вся суть. И это очень просто. Так я был воспитан своей матерью и отцом, которые научили меня верить в людей и уважать их. Мы всегда были чуткими к чувствам других людей».

Примечания

1

«Автографы с 19.30 до 20.00».

(обратно)

2

Общественная благотворительная организация по борьбе с полимиелитом и его последствиями.

(обратно)

3

На самом деле Ольга Константиновна Книппер-Чехова (племянница О.Л. Книппер-Чеховой, жены А.П. Чехова, и первая жена выдающегося актера Михаила Чехова, племянника писателя) доводилась Вере теткой, поскольку была родной сестрой Ады Константиновны, матери Веры.

(обратно)

4

Имеется в виду американский футбол.

(обратно)

5

Город на юге США.

(обратно)

6

Школа для учащихся 7-х, 8-х и 9-х классов.

(обратно)

7

В переводе с английского это означает в данном контексте «плутовка», «лиса».

(обратно)

8

Иоанн, 14:1.

(обратно)

9

Город во Флориде, недалеко от Майами.

(обратно)

10

В английском языке слово «snow» и его производные имеют, помимо значений «снег», «снеговик» и т. д., такие значения, как «надувать», «мошенник» и т. д.; отсюда каламбурное использование слова «snowman» («снеговик»/«аферист»).

(обратно)

11

По одноименному роману известного американского писателя Дж. Стейнбека.

(обратно)

12

Крупнокалиберный короткоствольный пистолет.

(обратно)

13

Столица штата Гавайи.

(обратно)

14

Один из Гавайских островов, на котором располагается военно-морская база Перл-Харбор.

(обратно)

15

«Я буду ждать вечно» и «Не могу показать, что я чувствую».

(обратно)

16

Долгоиграющая пластинка на 33 оборота.

(обратно)

17

Применительно к таким людям в русском языке иногда используется такое выражение: «Способен продать и снег эскимосам».

(обратно)

18

День независимости, один из главных праздников в США.

(обратно)

19

Умственно неполноценный человек с незаурядными способностями в ограниченной сфере (Фр.).

(обратно)

20

Рекламные ролики.

(обратно)

21

«Любовь не стоит этого».

(обратно)

22

«Я буду ждать вечно».

(обратно)

23

«Возьми меня на ярмарку».

(обратно)

24

Национальная футбольная лига (имеется в виду американский футбол).

(обратно)

25

Среди прочего содержит химические и торговые наименования наркотических средств и указания по их применению.

(обратно)

26

«Листья золота»; возможно, имеется в виду знаменитая книга стихов Уолта Уитмена «Листы травы».

(обратно)

27

Имеется в виду Американская академия кинематографистов, которая присуждает премию «Оскар».

(обратно)

28

Информационное агентство «Юнайтед Пресс Интернэшнл».

(обратно)

29

Можно примерно перевести как «Рабочий цирка».

(обратно)

30

В переводе с английского означает «луна».

(обратно)

31

Иоанн, 8:32.

(обратно)

32

Буква еврейского алфавита в виде иероглифа.

(обратно)

33

В переводе с английского «молоко».

(обратно)

34

Обыгрывается слово «фанк» — род блюза, напоминающий негритянские духовные песнопения.

(обратно)

35

В английском языке слова mare («кобыла») и mayor («мэр») звучат одинаково.

(обратно)

36

Кожаные штаны ковбоев.

(обратно)

37

Имеется в виду Тихоокеанское побережье США.

(обратно)

38

Разновидность игры в кости.

(обратно)

39

«Немного жить, немного любить».

(обратно)

40

«Поцелуй мои сжатые, но податливые губы».

(обратно)

41

«Человек, которого не было».

(обратно)

42

Стремление к эффекту документальной правды в постановочном фильме.

(обратно)

43

Шатокуа — название города и озера в штате Нью-Йорк, на северо-западе США.

(обратно)

44

Сильнодействующее средство, которое прописывают только онкологическим больным.

(обратно)

Оглавление

 

ПРОЛОГ: ВОЗВРАЩЕНИЕ ДОМОЙ

Глава 1 ГЕРМАНИЯ: НА МЕСТЕ ШАГОМ МАРШ!

Глава 2 ЭЛВИС ВЕРНУЛСЯ

Глава 3 ТАЙНА ПОЛКОВНИКА

Глава 4 ОСТАВЛЕННЫЕ МЕЧТЫ

Глава 5 ДУХОВНЫЕ ОЗАРЕНИЯ

Глава 6 В СЕМЕЙНОМ КРУГУ

Глава 7 ПОСЛЕДНИЙ СБОР

Глава 8 СИНЯЯ ПТИЦА СЧАСТЬЯ

Глава 9 ДЕНЬ НА СКАЧКАХ

Глава 10 НОЧЬ В ОПЕРЕ

Глава 11 ГЕРОЙ КОМИКСОВ

Глава 12 НЕЗНАКОМЕЦ В ГОРОДЕ

Глава 13 НА ГАСТРОЛЯХ

Глава 14 СВОБОДНОЕ ПАДЕНИЕ

Глава 15 ОБЕЗЛИЧЕННАЯ ЖИЗНЬ

Глава 16 ЛИСТОК НА ВЕТРУ

Глава 17 БОЛЬ

Глава 18 «ЭЛВИС, ЧТО СЛУЧИЛОСЬ?»

Глава 19 «ГОСПОДЬ ВСЕМОГУЩИЙ, ВОЗЬМИ МЕНЯ ЗА РУКУ»

*** Примечания ***