Ниша в пантеоне [Зиновий Зиник] (pdf) читать постранично

Книга в формате pdf! Изображения и текст могут не отображаться!


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]

Зиновии Зиник

НИША В ПАНТЕОНЕ
РОМАН

«SYNTAXIS»
1985

ZINK, Zinovii
NISHA V PANTEONE

©1979 by Zinovii Zlinik.
©for Russian language édition
1985 by «SYNTAXIS»
8, rue Boris Vildé
92260 Fontenay-aux-Roses
FRANCE

СЛОВА ИЗ БУТЫЛКИ

Этот манускрипт приплыл мне в руки по каналам
самиздата. Как эти каналы соединяются с рекой Иордан,
мне неизвестно, но эти десять общих тетрадей, исписанные
мелким почерком, были найдены в бутылке, которую прибило к Западному берегу. Моя задача — рассказать о том,
как мне в руки попала эта обмытая мутными водами бутылка. Я вытащил эту бутылку на свет. То есть, я в ответе
за бутылку, но не за ее содержание. Я вообще не уверен,
что тот, кто исписал эти общие тетради, на самом деле бывал в Иерусалиме.
Я, как всякий, кто родился в этом городе городов, с
детства таил и копил в себе молчание, которое скрывается
от домочадцев и накапливается в слова, предназначенные
для чужих людей. Ведь при всем иерусалимском шуме и
гаме, взрыве бомб, хрипоте политиков и соловьином захлебе молитв, город населен молчальниками. Эти молчальники сочиняют у себя в четырех городских стенах неписанную исповедь, ту исповедь, которая заготовлена для пришельца, который никогда не приходит. Этот пришелец непременно должен быть чужаком, потому что свои и так все
сами знают. Все ждут нового слушателя. Когда эта мысль
впервые пришла мне в голову, я, тоже молчальник, втайне
решил, что ждать пришельца не буду: я сам приду к чужим
и выскажу все, что накопилось в оболочке молчания. Чтобы чужак откликнулся и поспешил навстречу раньше намеченного срока. А может быть, наоборот, мне самому хотелось стать чужаком, чтобы свои услыхали. Еще тогда я на-

5

ткнулся на афоризм Жан Жака Руссо, который сразу зазубрил как девиз: "Чтобы написать книгу о своей стране, надо прежде всего из нее уехать". И я уехал.
Книга великого молчания о моей родине до сих пор
так мной и не написана. С детства зная несколько языков,
родившийся в двуязычной семье, я решил, что проживу в
Европе переводами. Но начав с переводов, я ими и кончил.
В переводе изжила себя идея книги: я выговорился, переводя одни чужие слова на другие, и по ходу дела перезабыл
свои собственные. Работа переводчика перегоняла меня из
одной столицы мира в другую. И каждая столица другой
цивилизации манила надеждой в ней затеряться, пропасть,
стать одноязычной с ней и в один прекрасный день запеть
на другом языке всем известную, но замалчиваемую истину. Потому что старая для нас истина нуждается в иностранном языке, чтобы ее заново услыхали. Но с каждым
новым языком забывалась сама затаенная мысль и вот,
приезжая в очередную столицу и распаковывая чемодан в
гостинице, я всякий раз знаю, что пробуду здесь недолго.
Я даже знаю сколько: я пробуду столько, чтобы слыша новые звуки, вспомнить уже не саму истину, которую я хотел
высказать всему Иерусалиму, но воспоминание об этой надежде на высказывание. Так, потерявший на войне ногу,
когда проходит мимо забора, вспоминает, как он когда-то
мальчишкой через этот забор прыгал.
И вот, возвращаясь в Иерусалим, я заново переживаю
состояние человека перед великим свершением, но только
этот человек знает, что свершение уже не состоится. Я переживаю это место как несостоявшуюся любовь, ту несостоятельность самого себя, в которой зажил как в собственном
доме. И в этой обреченной несостоятельности есть свой
уют, есть своя уверенность. Уверенность эта происходит оттого, что уже ничего произойти не может, что история начинается и кончается здесь. И что мне не нужно противопоставлять себя этому месту, месту, где я нахожусь. Не надо
с опаской вглядываться в него, как в кривое зеркало, как
я делаю это заграницей, чтобы обнаружить изъяны в самом

6

себе, путая их с изъянами зеркала. Так происходило в каждый мой приезд в Иерусалим. Всякий раз, когда я попадаю
в город своего детства, мне кажется, что я никогда отсюда
не уезжал; более того, что я никогда сюда не приезжал:
просто-напросто я здесь родился и другой земли не видал.
Наоборот: то место, откуда ты попал в Иерусалим, откуда
только что прилетел на самолете, начинает казаться чужим
сном из предыдущей жизни, утомительным рассказом бабушек и дедушек. Иерусалим же, как родной дом, не нуждается в любопытстве к чужой географии: попав домой, ты
не думаешь о том, где ты и что ты и куда ты. Ты у себя дома. И вот на этот раз, в мой последний приезд, я бродил по
улицам родного дома, глядел сквозь сосны и оливы на холмы, как на старую знакомую мебель, и вдруг понял, что
я уже никогда не буду здесь жить, что я сам себя "экспатриировал", что я гляжу на этот город глазами состарившегося младенца, прожившего слишком долго у чужих людей.
Итак, в тот день я ехал на своей старой машине, по
дороге из Иерусалима в Бейтлехем (Вифлеем), в монастырь монахов-молчальников. Мой двухместный тарантас
европейского производства, марки которого и называть не
стоит, тарахтел и стонал на подъемах, и хотя