Междуречье [Гарри Тертлдав] (fb2) читать онлайн

Глава 1

Шарур шел по улице Кузнецов к дому, когда на него бросился демон лихорадки, гревшийся до того на куче битого кирпича-сырца. Крылья демона, делавшие его похожим на летучую мышь, блеснули на солнце. Шарур отпрянул, чтобы не дать демону дыхнуть на него болезнью, и мгновенно выхватил амулет с изображением Энгибила, городского бога-покровителя.

— Прочь, грязная тварь! — воскликнул он и сделал соответствующий жест левой рукой, знакомый каждому ребенку в стране Кудурру, ну, скажем так: каждому ребенку, сумевшему дожить хотя бы до трех лет. Он сделал амулетом выпад, словно это было копье. — Моя защита — не чета тебе!

Плюгавый демон взвизгнул от испуга и сбежал. Дальше Шарур шел, выпрямив спину от гордости. Амулет он пристроил в петлю на пояс. Рядом с фигуркой Энгибила там висела пара других амулетов, бронзовый кинжал и стилус. Льняная тога до колен была единственным одеянием Шарура между крепкими кожаными сандалиями и широкой конусной соломенной шляпой. Рабы, да и свободные победнее Шарура, обходились вовсе без обуви, а то и без туники. А вот без шляпы в стране между Ярмуком и Диялой никто не ходил.

Улицы города Гибила были узкими и извилистыми. Сандалии Шарура то шаркали в пыли, то хлюпали в грязи. Навстречу фермер вел груженого корзинами с бобами осла. Шаруру пришлось прижаться к стене одного из двухэтажных домов из кирпича-сырца. Дом, судя по выбеленной стене фасада, хотя и заляпанной грязью, был из зажиточных. Крестьянин и осел брели себе дальше, не обращая внимания на прохожего.

Призрак деда тут же полез с советами: «Ты что творишь? Ступай, стукни этого парня палкой по голове! Он же тебе беспокойство причинил!»

— Все в порядке, отец моего отца. Тут другой дороги на рыночную площадь нет, — смиренно вздохнув, ответил Шарур. — Некуда им было деваться. — Дед его и при жизни отличался сварливостью, а уж теперь, когда никто не мог стукнуть палкой по голове его самого, временами становился просто невозможен.

— Эх, попался бы мне этот парень, когда я живой был, обязательно стукнул бы его по башке, — проворчал призрак. — Заслужил он.

— Ничего, отец моего отца, — повторил Шарур и пошел дальше.

Призрак деда фыркнул. «Ничего, — проворчал он. — Нынче молодые люди сплошь стали какие-то мягкотелые, скажу я вам».

— Да, отец моего отца, — смиренно ответил Шарур. Он знал, что призрак так и будет разглагольствовать и терпеть его придется до конца жизни. Утешала одна мысль: у ворчливого призрака не будет власти над его детьми, они же не знали его при жизни. — «Придет время мне стать призраком, — подумал он, — надеюсь, я не стану досаждать людям, которые меня будут помнить».

Он свернул за угол. Дальше лежала Кузнечная улица, наверное, самая шумная во всем Гибиле, но здешний шум был привычным, он всю жизнь прожил с ним, знал его наизусть. Со всех сторон стучали, постукивали, грохотали и подпиливали. Потрескивал огонь. Расплавленный металл с шипением лился в формы с мокрым песком.

Здесь витала сила. Кузнечное дело для страны Кудурру было в новинку, как, впрочем, и во всем мире, как бы далеко он не раскинулся. Во времена прадеда Шарура никто и не ведал, как выделять из руды медь и олово, не говоря уже о том, как их смешивать, чтобы сделать металл прочнее обоих исходных компонентов. В те дни кузнецы считались наравне с плотниками, пекарями, гончарами и всеми теми, кто занимался другими привычными ремеслами.

Ан нет, кузнецы оказались не похожими на прочих. Другие ремесла давно обзавелись своими богами-покровителями, от Шруппинака, помогавшего плотникам вбивать клинья, до Лисина, без которого не выведешь пятна с белья. А вот кузнечное дело оказалось в новинку, его могучая сила не сразу обрела божественное начало, даже демоны поначалу шарахались от него. Ну, со временем все образуется. А может и так случиться, что кузнецы обойдутся без божественного вмешательства и оставят свою силу за собой.

Всякий раз, когда эта мысль приходила Шаруру в голову, он пугался. А ну как Энгибил ее почует или, того хуже, если одно из высших божеств — бог солнца, бури или речная богиня; или вовсе жуткий демон, сидящий на корточках где-то под землей и своей дрожью вызывавший землетрясения; — да что там, божеств полно, ну как они сообразят, что кузнецы намерены присвоить себе власть над металлом? И что тогда будет? Шарур и помыслить об этом не мог.

Что он такое, если не червь в глазах богов… только он все-таки предпочитал быть сильным червем. Взгляд его скользнул по улице ко дворцу лугала, единственному зданию в городе, близкому по размеру и величию храму Энгибила. Кимаш-лугал, конечно, делал Энгибилу богатые приношения, но Гибилом правил самостоятельно, как и его отец, и дед до него.

В стране Кудурру можно было найти пару городов, которыми правили люди без божественного покровительства. Но в остальных энси — верховные жрецы — передавали народу волю местного бога, а были и такие города, которыми правили сами боги. Не хотел бы Шарур жить в таком. Тамошние жители представлялись ему какими-то заторможенными.

Он так глубоко погрузился в размышления о силе, что не заметил Нингаль и прошел мимо.

— Эй! — окликнула она. — Что это ты не здороваешься?

— А-а, привет, — кивнул он и сразу почувствовал себя дурак дураком.

Нингаль поставила корзинку с яйцами, поскольку она мешала ей упереть руки в бока и принять раздраженный вид.

— Я вот смотрю, — язвительно произнесла она, — ты слишком много думаешь, весь в себя уходишь так, что прочий мир вроде как тебя и не касается.

— Еще как касается, особенно когда я на тебя смотрю, — нашелся с ответом Шарур. По улыбке Нингаль он понял, что она вовсе не сердится. Как и другие зажиточные женщины Гибила, она носила льняную тунику, вроде бы и закрывавшую ее от шеи почти до колен, да только в такую жару туника прилипала к телу и почти не скрывала ее стройную фигурку. Глаза девушки сверкали; белейшие зубы блестели; волосы падали на плечи крутыми локонами. Шарур продолжал: — Вот съезжу в горы, заработаю денег, как раз наберется на выкуп за невесту твоему отцу.

— Почем тебе знать, что я за тебя пойду? — задорно спросила Нингаль, тряхнув головой, чтобы кудри рассыпались по плечам. — Ты вон даже и не замечаешь меня…

Шарур покраснел, хотя и сомневался, заметит ли Нингаль его смущение. И он сам, и она, да и вообще все жители Междуречья, уродились смуглыми, с темными волосами и глазами. В Лараванглале, далекой юго-восточной стране, откуда везли олово, люди были еще темнее, правда, бороды у них росли плохо. Некоторые горцы Алашкурру рождались зеленоглазыми или даже сероглазыми, встречались люди с каштановыми волосами, а то и вовсе рыжие. Не все вокруг были черноволосыми, но большинство все же походило на Шарура и его родичей.

— Ну что же, так и скажешь отцу, что не пойдешь за меня? — со снисходительной улыбкой спросил Шарур.

— Думаешь, он меня послушает? Вот уж не уверена. Он вознамерился отдать меня замуж именно за тебя. Хочет соединить наши семьи. — От улыбки на щеке Нингаль появилась симпатичная ямочка. — Не буду ему возражать. Себе дороже.

— Правильно сделаешь. — Шарур постарался не показать своего облегчения. Он очень хотел, чтобы брак состоялся. Как и все пары в Гибиле, семьи создавались по настоянию родителей, мнения молодых никто не спрашивал. Но они с Нингаль знали друг друга с детства, с тех пор как малышами играли в пыли на Кузнечной улице. И, между прочим, всегда ладили. Как только Шарур начал подумывать о женитьбе, ни о ком, кроме Нингаль, он и не вспоминал.

— Думаешь, правильно? — Нингаль снова начала злиться. — И это все, что ты можешь сказать?

Конечно, она хотела, чтобы он стал горячо настаивать. Юноша снял шляпу, зачерпнул горсть пыли и посыпал голову, демонстрируя раскаяние.

— О, милостивая госпожа, прости своего верного раба, — взвыл он неубедительным тоном.

Нингаль подняла корзину и замахнулась на него яйцом.

— Ладно, — со смехом проговорила она, — прощаю — Она поволокла корзину к дому.

Шарур смотрел, как плавно ходят ее бедра под облегающей тканью.

Как только она скрылась из виду, он пошел домой. Отец, Эрешгун, считал кожаные мешки с рудой. «Семьдесят два, семьдесят три… О, здравствуй, сынок». Он разогнул спину и кивнул Шаруру. Они были очень похожи, хотя лицо отца избороздили морщины, а волосы и искусно завитую бороду побило сединой.

Младший брат Шарура, Тупшарру, кивнул. В левой руке он держал табличку из сырой глины, а в правой — стилус.

— Отец, мы закончим с этой партией или отложим пока?

— Отложим, — Эрешгун подумал. — Авось табличка не засохнет. Сейчас выпьем по кружке пива и продолжим. — Кувшин с пивом и несколько глиняных чашек стояли на маленьком столике из золотистого мелкозернистого дерева, привезенного с гор Алашкурру. В самом Кудурру росли только пальмы и тополя. Их древесина, хотя и дешевая, не отличалась ни красотой, ни прочностью.

Эрешгун налил три чашки. Прежде чем выпить, сыновья пробормотали благодарности Икрибу, богу ячменя, и Икрибабу. Кислое пиво помогло Шаруру избавиться от привкуса пыли.

— Эх, хорошо, — сказал он и снова восславил бога и богиню.

— И мне чашечку налейте, — потребовал призрак деда.

— Да, отец. — Эрешгун подержал кувшин над пустой чашкой, поболтав перед этим несколько капель пива на дне. Символически считалось, что чашка полная. Впрочем, призраки все-таки водились больше в символическом мире, чем в материальном. Дед попытался сграбастать чашку со стола, но она только дрогнула слегка.

— Пиво хорошее, — одобрил призрак, — но вот в молодости мне доводилось пробовать пиво… О! — дед стал рассказывать о днях своей молодости.

Эрешгун закатил глаза. Эту историю он слышал чаще, чем Шарур и Тупшарру вместе взятые. Она и раньше-то была скучной, а теперь, после смерти деда, стала смертельно скучной. Наконец призрак закончил и замолчал.

Стараясь не выказывать облегчения, Эрешгун повернулся к Шаруру и спросил:

— Ну, что там говорят кожевники? Как насчет ремней?

— К тому времени, когда они нам понадобятся, будут готовы. Цена прежняя, о какой договорились. Я могу повести караван в Алашкурру после того, как богиня Нуску выкатит на небо свою лунную лодку. Через пару дней после полнолуния, как мы и собирались.

— Хорошо, — кивнул Эрешгун. — Руда до того времени не кончится. — Они привезли в Гибил больше меди и олова, чем другие, да еще по дороге подкупили кое-какие интересные вещи. Вспомнив об этом, Шарур засмеялся и кивнул на мешки, которые отец с Тупшарру пересчитывали.

— Зря смеешься, сын. — Эрешгун покачал головой. — Эти скоро кончатся. Все уже расписано. Нам нужно больше. Нам всегда нужно больше.

Он кивнул в сторону отложенной таблички. Младший сын снова взялся за стилус и сказал:

— Мы остановились на семьдесят третьем.

— Точно. Вот на этом. Потом пришел Шарур. — Эрешгун подошел к следующему мешку и продолжил счет: «Семьдесят четыре, семьдесят пять...» Тупшарру делал новые пометки на сырой глине.

Шарур слушал подсчеты вполуха. Пересчитывать надо, но неинтересно. Он уже собрался подняться наверх, когда появился клиент. Шарур поклонился ему и осведомился:

— Чем могу служить, почтенный Ирмитти?

Ирмитти был пухлым мужчиной, у которого, казалось, постоянно болел живот.

— Занес вам остаток платы за те причудливые светильники и благовонное масло к ним, — с этими словами он бросил Шаруру золотое кольцо. — Но это последняя часть.

Шарур поймал кольцо, попробовал на зуб и кивнул.

— Хорошее золото. — Он подошел к небольшим весам и положил кольцо на одну чашку. Достал из кедрового ящичка маленькие гирьки и положил на другую чашку. — Весу тут в один кешлу, четверть части, и еще половину четверти. Позвольте, я взгляну на ваш контракт, уважаемый Ирмитти. Если окажется перебор, я вам возмещу лишний вес.

Он порылся в корзине с глиняными табличками, нашел нужную. По слогам прочел написанные там слова. Вежливая улыбка исчезла с лица, сменившись хмурым, но пока еще вежливым взглядом.

— Прошу прощения, уважаемый Ирмитти, но сумма, которая за вами остается, составляет три кешлата золотом. Тут все очень четко написано. Значит, вам осталось заплатить, — он подсчитал ответ на пальцах, — еще один кешлу золотом, полчасти и полчетверти части. Как только я получу плату, табличку отдам вам, и вы сможете ее разбить.

— Хорошо. Я отдам, как только смогу, — без энтузиазма сказал Ирмитти. — Один кешлу, полчасти и половина четверти части. — Он повторил сумму несколько раз, чтобы запомнить, а потом проворчал: — Правда, я думал, что должен меньше.

— Память — ненадежная вещь, — кивнул Шарур и подумал, что Ирмитти и в самом деле мог забыть. Помолчал, а потом добавил: — Я и сам иногда забываю. — Это было неправдой, но покупателя следовало утешить. Он поднял глиняную табличку. — Для того и ведутся записи. Глина не забывает. Она все помнит.

Пока он говорил, ему пришла в голову мысль: а не окажется ли письменное дело наделенным еще большей силой, чем кузнечное? Молитвы, призывы, заклинания... все состоит из слов. А слова пишутся на глине, они остаются на табличках такими же, как произнесённые. А значит, человек может владеть сколь угодно большим количеством слов, таким большим, что даже Шарур с его емкой и точной памятью не в состоянии запомнить. Если не это основа для силы, тогда что?

Мысли Ирмитти текли другим путем. С недовольным выражением он сказал:

— Призрак моей прабабушки говорит, что в ее время и во времена ее отца только некоторые жрецы царапали на глине. Памяти человека хватало на всю жизнь и без посторонней помощи, а таблички могут кусаться, как змеи, и в конце концов сделают человека лжецом.

— Уважаемый Ирмитти, я же не принимаю вас за лжеца, а только за человека, который забыл сумму договора, — сказал Шарур. — Однако у нас есть способ вспомнить, в отличие от вашей бабушки.

— Тогда жизнь была проще, — вздохнул Ирмитти. — И лучше, как по мне. Не хочу обидеть вас и вашу семью, но стоит ли нам иметь в городе так много бронзы? Кузнецы производят из бронзы ножи и мечи, а мы ими убиваем друг друга. Моему прадеду для этого вполне хватало деревянного серпа с каменной накладкой. Зачем вообще кому-то нужен бронзовый инструмент, если за нужными компонентами приходится отправляться на край света?

— Возможно, вы правы, — терпеливо ответил Шарур с легким поклоном. Никогда не оскорблять покупателя — первое правило торговца. Правда, сам Шарур так не думал. Просто Ирмитти боится новых вещей, они его возбуждают. Шарур мог бы рассказать ему обо всех интересных, полезных и красивых вещах из металла, обо всем том, чего не сделаешь из дерева и камня.

Поворчав еще немного, Ирмитти ушел. Эрешгун оторвался от подсчетов и сказал:

— Ты прекрасно справился, сынок. Хуже дурака только дурак, который не догадывается о том, что он — дурак.

— Могло быть еще хуже, — покачал головой Шарур. — Некоторые ухитряются забывать даже то, что они нам вообще задолжали, а не то, сколько должны. Тогда приходится людям лугала им напоминать.

— Да, да, ты прав, — покивал Эрешгун. — Но вот что интересно. Когда он говорил о серпе с каменной накладкой, он же не подумал, откуда взялся камень. Не из земли Кудурру, точно. Здесь, в Междуречье, есть вода, грязь и то, что на этом растет. Камень привозили купцы, как сегодня мы привозим руду. Но он об этом знать не знает, да и знать не хочет.

— Если он хочет, чтобы все было так, как во времена его прабабушки… — Тупшарру махнул рукой и не закончил фразу. С некоторых пор Энгибил правил городом по собственному усмотрению. Говорить об этом не стоило. Бог может слушать. И если услышит, накажет болтуна по-своему, но в любом случае, мало не покажется. Сейчас-то правят лугалы, но он ведь может их убрать и сам взяться за дела правления. А это никак не на руку их семье; слишком много они выиграли от изменений, произошедших за последние пару поколений.

Конечно, Энгибилу ничего не стоит подслушать и мысли Тупшарру. Если бог захочет, он запросто может проникнуть в разум человека и покопаться там, как Шарур копался в корзине с табличками. Только зачем Энгибилу прислушиваться к мыслям Тупшарру? Вроде незачем, но это не значит, что он этого не делал.

Шарур снял с пояса амулет, которым отогнал демона лихорадки. Он прикрыл глаза Энгибила на амулете большими пальцами, символически скрывая от бога то, что происходило в этом доме. Его отец и брат повторили этот жест. Похоже, они нервничали. Они же не знали наверняка, способны ли чары отвлечь божество, или их жест никак на нем не скажется. Впрочем, они и знать не хотели. Просто делали, как заведено.

— Порой я чувствую себя муравьем среди других муравьев, бегущих по стене, — сказал Эрешгун. — Это мы думаем, что создаем нечто прекрасное и грандиозное. Но однажды совсем другая кухонная рабыня заметит, что мы там ползаем, и раздавит нас рукой или веником смахнет.

— Может, и так, — раздумчиво ответил Шарур, — да только мы муравьи, умеющие работать с медью и оловом. — Как и его брат, говорил он осторожно. Конечно, металл лучше камня, во всяком случае, для изготовления оружия. Но он же не говорил, и даже не думал о битве с богами. — Мы муравьи, которые записывают дорогу к финикам в кладовой. Даже если кухонная рабыня нас раздавит, наши братья будут знать, как туда попасть.

— И все-таки мы все еще муравьи, — вздохнул Эрешгун. — Хорошо бы об этом не забывать.

За поздним ужином голодный муравей Шарур ел саранчу. Повариха, рабыня, взятая в плен из ближайшего города Имхурсаг, поджарила их с кориандром и чесноком и подала на деревянных шампурах вместе с тонкими листами ячменного хлеба, луком, дынями и финиками, обжаренными в кунжутном масле.

Мать Шарура, Бецилим, была сегодня не в духе. Когда другая рабыня внесла еще один поднос с нарезанным луком и дынями и поставила его на табурет, она заворчала:

— На ужин должны были быть бобы. Я три раза говорила ей положить бобы в кастрюлю, но она, конечно, опять забыла.

— Хочешь, я ее выпорю, — предложил Эрешгун. — Может, тогда запомнит?

— Если бы от этого был толк, я бы так и сказала, — ответила Бецилим. — Но беда в том, что она просто дура. Правда, не ленивая.

— Матушка, она же не слышит своего бога, — сказал Шарур. — Их Энимхурсаг сам правит своим городом. У него нет лугала, у него нет энси. Он постоянно наблюдает за всеми своими людьми.

— Только не в Гибиле! — вмешалась в разговор младшая сестра Шарура Нанадират.

— Ты права. Здесь не может, — сказал Шарур. Теперь он не собирался скрывать свои мысли от Энгибила, наоборот, хотел, чтобы бог видел, как он рад тому, что Энгибил все еще защищает свой город, даже если он больше не управляет им напрямую. Гибил и Имхурсаг — города-соседи и, конечно, соперники в Кудурру. Само собой, Энгибил и Энимхурсаг тоже соперничают. Каждому богу нужно больше земли и больше верующих. Много лет Энгибил добивался успеха за счет Имхурсага. Шарур знал, каким ревнивым и злющим был бог другого города.

— Нам следовало бы опасаться Имхурсага, если бы Энимхурсаг позволял своим людям больше свободы, — сказал Эрешгун. — Тогда они враз сообразили бы, как засыпать наши каналы песком.

— Только Энимхурсаг боится, что мы тоже придумаем, как заполнить его каналы песком, — мрачно сказал Тупшарру.

Укоризненно взглянув на брата, Шарур снова достал свой амулет и прикрыл Энгибилу глаза. Эрешгун сделал то же самое. Через мгновение и сам Тупшарру последовал их примеру. У него на лице отразилось раскаяние. Если люди Энимхурсага получат больше свободы, то как насчет людей Энгибила? У них-то свобода есть. Не стоило так думать человеку, ценившему свою свободу, если он и дальше намерен ей пользоваться.

— Выпьем вина, — поспешно воскликнула Бецилим и хлопнула в ладоши. — Эй, принесите вино, чашки и сито!

Кухонная рабыня — у нее не было имени, по крайней мере в Гибиле; оно осталось в родном городе — принесла кувшин, чашки и бронзовое ситечко.

— Ха! — Тупшарру ткнул пальцем в ситечко, — хотел бы я посмотреть, как Ирмитти сделает сито из камня.

— А они вообще были до металла? — спросил Эрешгун, подняв голову. Семейные духи не ответили. Наверное, были чем-то другим заняты. Ну и ладно. Без них семейный ужин получался уютнее.

Неожиданно подала голос рабыня:

— В Имхурсаге сита делают из глины и обжигают так же, как горшки и блюда.

— Ну и ладно, — сказал Эрешгун. Густой перебродивший финиковый сок разлили через ситечко по чашкам. Дважды рабыня промывала ситечко в миске с водой, чтобы очистить его от липкой мути.

Как и всякий обеспеченный человек, Шарур предпочитал воде пиво. Финиковое вино предназначалось для особых случаев. Сделав небольшое возлияние богу фиников Путишу и его двоюродному брату Икрибабу Аглибабу, который превратил финики в вино, Шарур отпил глоток. Вино было очень сладким и крепким, оно веселило сердце.

Семья выпила весь кувшин. Рабыня убрала миски и кастрюли, в которых подала ужин. Выходя из столовой, она напевала гимн Энимхурсагу. Шарур не думал, что она делает это нарочно, просто привыкла за всю предыдущую жизнь. Здесь ей это не поможет, здесь поклоняются Энгибилу. Хочешь, пой, кричи, говори — не услышит чужой бог.

— Когда ты поведешь караван в горы? — спросила Нанадират у Шарура.

— Через несколько дней.

— Просто я ослов сегодня видела, вот и спросила.

— Привезти тебе что-нибудь особенное? — спросил Шарур.

— Там у них бывают кольца или браслеты с такими голубыми камешками, они мне нравятся, — без запинки выпалила сестра.

— Я посмотрю… — неопределенно ответил Шарур. — Они знают, что нам нравятся эти камни, и много хотят за них.

— Пойду-ка я наверх, — сказала Бецилим.

— И я с тобой, — кивнул Эрешгун.

Нанадират тоже встала. После ужина большинство семей в Гибиле, как и в других городах между Ярмуком и Диялой, поднимались на крышу, чтобы спастись от жары в остывающем доме. Многие там же и спали. Одеяло Шарура тоже лежало на крыше. Пожалуй, сегодня он не станет укрываться, а ляжет на одеяло.

Они с Тупшарру встали из-за стола одновременно. Шарур уже собирался последовать за своими родителями и сестрой, когда Тупшарру тронул его за руку. Шарур остановился и вопросительно поднял одну бровь, этот жест он перенял у отца. Тупшарру спросил:

— Ты вечером претендуешь на рабыню?

Шарур был старшим, поэтому Тупшарру и спрашивал.

— Нет, бери, если хочешь, — сказал Шарур. — Я был с ней пару раз, ничего особенного.

— Конечно, ничего в ней особенного нет, кроме того, что она тут, под рукой, а иначе пришлось бы платить блуднице. Ну, раз она тебе не нужна, то я воспользуюсь… — Он целеустремленно направился на кухню.

Шарур поднялся на крышу. Сгущались сумерки. Пока он озирался по сторонам, в темнеющей чаше неба загоралось все больше звезд. Он забормотал приветственные молитвы крошечным богам, смотрящим через них. Большинство таких богов день за днем, год за годом торчали на своих местах, принимая от людей рассеянное почтение.

Но были другие, наверное, более предприимчивые. Они двигались по небу, кто быстрее, кто медленнее. Обманщики. Их непременно нужно умилостивить. Шаруру предстоял долгий путь по земле, так что обязательно нужно им что-то предложить, а то дороги не будет.

Эрешгун зажег от своей лампы пару факелов. Факела, лампы и свечи горели и на крышах других домов Гибила, образуя земное звездное поле, словно отражающее небесное. Где-то недалеко мужчина играл на арфе и пел песню во славу Энгибила. Шарур кивнул. Если бог тщеславен, ему должно понравиться.

Зевнув во весь рот, Шарур встряхнул одеяло, чтобы убедиться, что ему не придется делить ложе с пауками или скорпионами. Он снял сандалии, задрал тунику, чтобы помочиться в старый горшок, стоявший здесь именно для этого, и завалился спать.

Он уже почти заснул, когда на крышу поднялся Тупшарру. Брат тихо насвистывал веселую мелодию. Он тоже встряхнул свое одеяло и улегся, вполне удовлетворенный миром и своим местом в нем.

Внизу, в душной каморке, кухонная рабыня вместе с прочими рабами тоже собиралась спать. Что она там себе думала, что чувствовала, Шаруру попытался представить, но не успел. Захрапел.

Ослов выстроили в ряд. Вожака привязали впереди. Ослы ревели на всю улицу. Шарур прошел вдоль ряда, методично проверяя груз на спинах ослов по списку на двух глиняных табличках.

«Льняное полотно, крашеное, красное, четыре болта, — бормотал он про себя. Он пересчитал болты. «Один, два, три, четыре… очень хорошо». Поставил маленькую галочку стилусом напротив соответствующего пункта списка. Глина успела подсохнуть, но ее не обжигали, так что процарапать значок труда не составило. «Шерстяная ткань, крашеная, синяя, семь болтов». Он сосчитал, пересчитал и нахмурился.

— Хархару! Я вижу здесь только пять болтов.

Хозяин ослов должен точно знать, где и что хранится в караване. Хархару, коренастый мужчина средних лет, слыл в Гибиле лучшим погонщиком; Эрешгун не согласился бы на меньшее. Он подошел, посмотрел и снисходительно сказал:

— Если ты говоришь о шерсти, крашеной в синий цвет, то два других болта вон на том осле, через три от этого. — Естественно, так оно и было.

— Благодарю, Хархару, — поклонился Шарур. Он поставил отметину в списке и пошел дальше проверять кувшины с финиковым вином, горшки, маленькие фляжки с каменным маслом, просачивающимся из-под земли поблизости от Гибила, лекарства и благовония, ножи, мечи и топоры, наконечники копий, и все прочее по списку.

— Забавно, — усмехнулся Хархару, — мы возим все это в горы, хотя медь получаем оттуда.

— Так то — медь, — проговорил Шарур, не отрываясь от списка. — В Алашкурре много меди, но совсем нет олова. Наша бронза тверже любого металла, который они могут выплавить у себя, поэтому они ценят наши изделия. За хорошие мечи они дают в пять раз больше меди или в пятнадцать раз больше руды.

Хархару хмыкнул.

— А иногда, когда им вздумается, они используют эти хорошие мечи, чтобы ограбить караван и забрать все, что там есть. И платят смертью. Хорошо, что мы не одни идем. — Он кивнул в сторону стены, где дремала в ожидании команды дюжина крепких молодых людей, доказавших свое умение обращаться с копьем, мечом и луком в последней войне с Имхурсагом. Вместе с товарами для жителей гор Алашкурру ослы тащили их оружие, плетеные и кожаные щиты и льняные шлемы с вшитыми бронзовыми пластинами.

Почувствовав на себе взгляд Шарура, предводитель охранников спросил:

— Долго еще, господин купеческий сын? — Мушезиб, казалось, был высечен из камня, настолько точеными были мускулы, перекатывавшиеся под кожей. Шрам на щеке над линией бороды и больший шрам на правой стороне груди казались высеченными рукой скульптора.

— Скоро, скоро, — успокоил его Шарур. Собственные лук и копье он пристроил на третьем от головы каравана осле. Ему пока не приходилось сражаться в Алашкурру, но это не означало, что никогда и не придется.

Убедившись, что все товары на месте, он кивнул Мушезибу. Начальник охраны рыкнул на своих людей. Они неторопливо поднялись на ноги и с важным видом заняли свои места по обе стороны от ослов. Бывали караваны, где охранники шли впереди и сзади, но с караванами Шарура пока ничего плохого не случалось. Он очень надеялся, что и на этот раз повезет.

— Ладно, пошли, — сказал он. — Да подарит нам Энгибил выгодное путешествие. Несколько охранников достали свои амулеты: бог города должен прислушаться к молитве. То же самое сделали Хархару и пара помощников погонщиков ослов.

Шарур вручил Хархару повод первого осла, тем самым передавая караван в руки хозяина животных. Но едва Хархару сделал первый шаг, как на улице Кузнецов затрубили трубы из бараньего рога. Глашатай громко выкрикнул:

— Смотрите! Идет Кимаш, лугал Гибила! Склонитесь перед Кимашем могучим, сильным, доблестным, возлюбленным Энгибила, его покровителя! Идет Кимаш, лугал Гибила! Смотрите!

Снова затрубили трубы. Били барабаны. Лугала окружали воины, по сравнению с которыми люди, нанятые Шаруром, казались мальчишками. Даже Мушезиб выглядел менее грозным на фоне мощных стражей.

Призрак деда Шарура тут же заговорил ему на ухо: «Все это чушь для простонародья. Подумаешь — лугал!»

— Да, отец моего отца, — смиренно ответил Шарур, желая, чтобы болтливый дух заткнулся. Призрак деда часто начинал болтать в самый неподходящий момент.

Кроме того, призрак оказался не таким умным, как он думал. Энси, правившему Гибилом до Игиги, не было нужды в демонстрациях силы, по крайней мере, когда Энгибил говорил прямо через них. А вот лугалы столкнулись с проблемой, как заставить людей подчиняться, когда они говорят сами от себя. Неудивительно, что они обставляли каждое свое появление с такой помпой.

Шарур низко поклонился, когда свита Кимаша поравнялась с караваном, и совсем не удивился, когда процессия остановилась. Кимаш благоволил кузнецам, купцам и писцам. Они привнесли в Гибил новые силы, которые могли пригодиться против давно укоренившейся силы Энгибила.

Охранники Кимаша расступились, пропуская лугала. Он оказался мужчиной чуть за сорок, примерно того же возраста, что и Эрешгун; энергичный, хотя седина начала покрывать его волосы и бороду инеем. Он носил золотые серьги и связывал волосы в пучок на затылке золотой нитью, а не простой лентой. Рукоять кинжала тоже обмотана золотой проволокой, а на поясе и сандалиях сверкали золотые пряжки.

— Можешь смотреть, — снисходительно позволил он Шаруру, и тот выпрямился. Торговец протянул руку и прикоснулся к бедру Кимаша в знак покорности. Лугал накрыл его руку своей и тут же отпустил. Внимательно осмотрев Шарура, он проговорил:

— Пусть Энгибил и другие великие боги окажут благосклонность твоему путешествию в горы, Шарур, сын Эрешгуна.

— Благодарю лугала, владыку Гибила, — смиренно ответил Шарур.

— Пусть тебе посчастливится вернуться со слитками блестящей меди; да будут корзины ваших ослов нагружены тяжелыми мешками с рудой, — продолжал Кимаш.

— Да будет так, — подтвердил Шарур.

Внезапно Кимаш отказался от официальной дикции, которую он использовал, когда говорил как лугал — эта дикция осталась с тех времен, когда владыками Гибила были энси, через которых говорил сам Энгибил, — и обратился к Шаруру просто как человек к человеку:

— Мне нужна эта медь. Ее никогда не бывает слишком много. Имхурсаг снова посягает на нас, и некоторые города с их богами могут послать людей и оружие ему на помощь в следующей войне.

— Если я смогу достать его для вас, господин, я это сделаю, — решительно сказал Шарур. — Я бы не рискнул отправиться в Алашкуррут, если бы сомневался, что они готовы торговать со мной.

— Да, да, знаю, — ответил лугал. При всей своей власти он был беспокойным человеком. — И не забудь привезти каких-нибудь диковинок, которых у нас раньше не видели. Я хочу возложить их на алтарь в храме Энгибила, чтобы позабавить бога и доставить ему удовольствие.

— Господин, я сделаю, как ты говоришь, — пообещал Шарур. — Бог города заслуживает богатых подарков, и я уверен: ты щедро одаришь его.

Они с Кимашем с пониманием посмотрели друг на друга. Ни один не улыбнулся на случай, если бог следит за Кимашем. Но они оба знали ленивую натуру Энгибила. Игиги первым обнаружил, что если принести на алтарь Энгибила достаточно подношений, бог позволит ему действовать так, как он считает нужным, а не только как выразитель его воли. Кимаш шел по стопам своего деда. Бог все-таки оставался намного сильнее лугала, но Энгибила можно было отвлечь, а Кимаша — нет.

— Я распоряжусь, чтобы жрецы Энгибила молились о вашем безопасном и удачном предприятии.

Шарур поклонился. Некоторых жрецов, несомненно, возмущали правившие лугалы, но что они могли сделать, если бог согласился на это? А некоторые, помоложе, служили Энгибилу, да, но служили и Кимашу. Лугал сказал: «Мои молитвы будут с их молитвами».

Шарур снова поклонился. — Благодарю лугала, владыку Гибила.

— Еще одно, — неожиданно резко сказал Кимаш. — Что бы ты не услышал о деяниях Энимхурсага в большом мире, обязательно доложи мне и Энгибилу. Энимхурсаг ненавидит наш город, потому что мы его победили и процветаем, хотя правят нами люди, а не боги.

— Я сделаю, как ты говоришь, господин, — еще раз пообещал Шарур.

Кимаш кивнул и вернулся на свое место в середине дворцовой стражи. Процессия двинулась по Улице Кузнецов, трубачи трубили в бараньи рога, глашатай возвещал о приближении Кимаша всем поблизости так, словно лугал по крайней мере равен Энгибилу, прогуливающемуся по городу в день великого праздника.

Хархару и Мушезиб, а также помощники погонщиков ослов и охранники смотрели на Шарура с особым почтением. Хархару наверняка знал, что Кимаш благоволит клану Эрешгуна. Мушезиб, тоже знал… или догадывался. Остальные делали выводы. Но одно дело знать, и совсем другое, если тебе напоминают об этом при всех. Жителям Гибила и так известна сила лугала, но когда он появляется на людях со своими трубачами и вестниками, это напоминание, которое лишним никогда не бывает.

— Видишь, отец моего отца? — пробормотал Шарур.

Он вовсе не собирался делиться впечатлениями с призраком, но тот его услышал.

— О, я вижу, — ответил дед. — Думаешь, мне это нравится? — Призрак ушел. Шарур привык замечать его уход и не сомневался в том, что остался один. Он улыбнулся. Дедушка не особенно любил его, когда был жив, и теперь, когда умер, мнения своего не изменил.

Шарур и в мыслях не держал винить в этом призрака. Когда умирал последний человек, помнивший его живым, призрак больше не мог оставаться на земле, он спускался в подземный мир и присоединялся к теням. Неудивительно, что для деда любые перемены были к худшему.

Однажды, подумал Шарур, эта участь постигнет и его самого. Но пока он молод. Сила переполняет его тело. Он еще даже не женился на Нингаль, и у него не было детей, не говоря уже о внуках. Впереди долгая жизнь, есть надежда, что не самая плохая. Так что пока он не собирается становиться призраком.

— Трогаемся, — сказал он Хархару, и тот потянул переднего осла за уздечку. Осел уставился на него большими удивленными глазами: мысль о том, чтобы действительно куда-то отправиться, давно вылетела у него из головы. Хархару снова потянул. Длинные уши осла дернулись. Он возмущенно заревел.

— Пни его как следует, — посоветовал Мушезиб.

— Нет. Имей терпение, — голос Хархару стал на удивление мягким. Он снова потянул за уздечку. Осел пошел вперед. Это положительно подействовало на весь караван. Следующий осел тоже громко выразил свое недовольство, но последовал за вожаком. Прочие ослы поддержали передних. Стало шумно. Погонщики принялись за работу, каждый на свой лад, и караван, наконец, тронулся.

Когда миновали дом Нингаль, из дверей показался ее отец, Димгалабзу, тоже кузнец, крепкий на вид, широкоплечий, изрядно раздобревший мужчина. В руках он держал большую корзину с мусором, который тут же вывалил на улицу.

— Собрался за медью для нас, сын Эрешгуна?

— Истинно так, отец моей невесты, — ответил Шарур. — Когда вернусь, поговорим о выкупе за твою дочь.

— Ты так уверен, да? — в голосе Димгалабзу совсем не было угрозы, просто ему нравилось подначивать будущего зятя. — Ну, поглядим, поглядим. — Он доброжелательно помахал Шаруру, подмигнул и вернулся в дом.

— Надеюсь, парень, девочка в мать пошла, а не в отца, — усмехнулся Мушезиб.

— Ты внешность имеешь в виду? Да, на мать похожа, — ответил Шарур. От отца Нингаль досталось весьма своеобразное чувство юмора, иногда приводившее Шарура в замешательство. Впрочем, личные качества невесты торговца не волновали командира охранников каравана.

Они свернули с улицы Кузнецов и уже приближались к западным воротам, когда им попалась семья, азартно разносившая собственный дом. Обычное дело в Гибиле. Высушенный на солнце сырцовый кирпич, из которого строили почти все в городе, кроме храма Энгибила и дворца лугала, прочным материалом никак не назовешь. Частенько стена рушилась под тяжестью крыши, особенно когда забывали убирать грязь после сезона дождей. А иногда стена падала просто так, и тогда это объясняли прихотью бога или демона. Бывало, что весь дом складывался как карточный домик, погребая под собой хозяев.

В этом доме пока никто не пострадал, судя по тому, как весело семья вместе с парой рабов работала мотыгами. Люди тут же сортировали битый кирпич, который потом пойдет на пол будущего дома. Особенно бережно обращались со стропилами, аккуратно складывая их рядом со штабелями кирпича, заготовленного для нового дома.

Улица и так была довольно узкой, а теперь дерево и кирпич сделали ее почти непроходимой. К тому же вокруг теснились люди, собравшиеся посмотреть на работу и поделиться советами. Кто-то в толпе выкрикнул:

— Хорошо у вас получается! Разберетесь со своим домом, может, и мой снесете?

— Сам ломай свой дом, Мелшипак, — ответил мужчина, видимо, хозяин сносимого жилья. Похоже, упомянутый Мелшипак приходился ему другом или родственником. — Мне вот в удовольствие, как подумаю, что больше не придется перелезать через порог на улицу. Посмотри, как уровень поднялся! Двадцать лет не перестраивали!

Да, за двадцать лет мусору набиралось прилично. Неудивительно, что уровень улицы сильно отличался от уровня пола в доме.

Шарура, однако, заботила не высота улицы, а только ее ширина, вернее, отсутствие этой ширины.

— Дайте пройти, — миролюбиво обратился он к Мелшипаку и другим зрителям. Однако с места никто не двинулся. Пришлось крикнуть уже построже: — Уступите дорогу! — Кое-кто посторонился, но далеко не все. Шарур кивнул охранникам каравана. Они выдвинулись вперед. Несмотря на отсутствие оружия, выглядели они довольно внушительно. Оставаясь за их спинами, Шарур крикнул: — Шевелитесь! Ишь, мусора накидали!

Люди с удивлением посмотрели на него. Они словно только теперь заметили, что идет караван, и медленно, неохотно начали расступаться. Ослы протискивались через узкий проход. Толпа за их спинами тут же смыкалась.

Как храм бога и дворец лугала, городская стена была выстроена из обожженного кирпича. Конечно, он был существенно дороже, чем высушенный на солнце, но зато и по прочности превосходил сырец. В горах Алашкурру дома и стены строили из камня, а в Кудурру это обошлось бы дороже обожженного кирпича.

— Да будет к вам добр Энгибил и да сопутствуют тебе удача, сын Эрешгуна, — так напутствовал их стражник у городских ворот. Он был в курсе предпочтений Кимаша, а значит, тоже хорошо относился к торговцам и кузнецам.

Шарур повел караван вниз с невысокого холма, на вершине которого раскинулся Гибил. Внизу лежала пойма реки. Сколько раз Шаруру приходилось проходить здесь, а вот о реке он не думал совсем. Теперь он оглянулся и, казалось, увидел город заново. Он походил на шишку, торчащую из равнины. Всегда ли так было? Или поначалу Гибил заложили в пойме, а потом он медленно начал взбираться на холм, пока не стал главенствовать над равниной? Вот так и с мусором. Если так будет продолжаться еще тысячу лет, или две, или три, Гибил в конце концов окажется на вершине горы. Может, и так, но это будет нескоро, наверное, даже его призрак этого не увидит.

Дорога на запад к реке Ярмук представляла собой грязную тропу. Она шла через несколько деревень. Некоторые дома в них строили из такого же высушенного на солнце кирпича, как в Гибиле. Однако на постройку большинства пошел тростник, в изобилии росший вдоль речного берега. Тростник время от времени косили, иначе он грозил забить каналы. Хижины в деревнях больше всего напоминали огромные корзины, перевернутые вверх дном.

— Мне такие постройки не нравятся, — проворчал Шарур, указывая на одну такую избушку, перед которой играла пара голых детей. — На такую крышу не поднимешься, и спать на ней нельзя, тут же вниз сверзишься.

Мушезиб посмеялся, обнажив ряд крепких желтых зубов.

— Я в такой деревне вырос. Мне казалось, что все в порядке, пока я не побывал в Гибиле. Посмотрел и понял, что жить нужно именно там.

— И со мной то же самое, — кивнул Хархару. — Но здешним жителям и здесь неплохо. У них в поле вся жизнь проходит.

Люди в полях пропалывали пшеницу и ячмень, их жены хлопотали на огородах с бобами, луком, капустой, дынями и огурцами; пара мужчин копала глину у берега канала и укладывала в квадратные гнезда — так здесь делали кирпичи; женщин шлепала непослушного ребенка, а парень с острогой охотился на рыбу в реке.

Шарур мог бы поспорить, что все эти люди так и останутся в своей деревне до самой смерти. Ему посчастливилось родиться в Гибиле, в городе, который вел торговлю со всеми странами света. Там жили не только кузнецы, но и гончары, красильщики, плетельщики корзин и множество других ремесленников. Если бы он родился не в городе, то, наверное, сумел бы как-нибудь перебраться туда, лишь бы не оставаться в деревне.

Он снова подумал о Гибиле, каким он был когда-то, когда располагался на дне долины, а не на холме, как сейчас. Во времена его прадеда он напоминал такую же деревню, как одна из этих. Он задавался вопросом, что заставило город расти и меняться, в то время как другие поселения оставались прежними.

Это Энгибил, подумал он. Бог всегда жил там. Люди приходили к нему просить о чем-то, просто повидаться друг с другом, посплетничать, и оставались торговать или заниматься каким-нибудь другим делом. Этого оказалось достаточно, чтобы выделить Гибил среди прочих деревень. Шарур нервно улыбнулся. Он, современный человек, старался держаться подальше от божества, ему вполне хватало своего мира. Хотя это и странно. Ведь именно благодаря Энгибилу он, Шарур, стал этим современным человеком, городским жителем, а город возник как раз благодаря Энгибилу.

На ночь караван встал лагерем возле деревни, все еще находившейся в землях Гибила. Один из ослов был нагружен всякими безделушками для обмена на продукты. Несколько ожерелий с глиняными бусинами, яркими камешками и маленькими ракушками из моря Рабиа (в которое впадают Ярмук и Дияла) позволили Шаруру разжиться хлебом, пивом и вяленой рыбой, чтобы накормить своих людей. После ужина он расстелил одеяло на земле и проспал до восхода солнца.

Утром он поплескал на лицо водой из канала, чтобы проснуться. Несколько погонщиков ослов и охранников стояли на коленях у кромки воды и тоже умывались. Другие, ниже по течению, оправлялись после выпитого накануне пива. Все еще зевая, Шарур скомандовал начало движения и добавил:

— Это у нас последняя ночь без часовых. К следующей ночи доберемся до земель города Зуаба. А там одни воры живут. Кто же станет им доверять?

— Это Энзуаб виноват, — сказал Хархару. — Давным-давно у них там был другой бог, но Энзуаб украл у него город, а самого прогнал в пустыню. Ничегоудивительного, что люди подражают своему богу.

— А я слышал как раз наоборот: это бог города похож на людей, — сказал Шарур. — Говорили, что они там придали воровству такое значение, что наделили Энзуаба такой силой, что прежний бог с ним не справился.

— Может, и так, — пожав плечами, ответил хозяин ослов. — У нас говорили по-другому, но и такая версия возможна. Впрочем, дело не в том, как оно там было на самом деле, а в том, что они и в самом деле воры.

После полудня караван подошел к границе между землями Гибила и Зуаба. Два города, два бога жили пока в мире. Охраны на границе, как между Гибилом и Имхурсагом на севере, здесь не было. Через канал протянулся мост из бревен финиковой пальмы. Перебравшись на ту сторону, Шарур повел караван по дороге на запад через земли Зуаба.

Вскоре караван окружили местные жители, любопытные как вороны. Их переполняли вопросы, интересовали слухи и сплетни, словно люди пришли не из соседнего города, а с другого конца земли. Болтая, они плотоядно посматривали на ослов и их груз. Мушезиб и прочие охранники изо всех сил старались выглядеть свирепыми и бдительными. Шарур был готов к тому, что чего-то он не досчитается, лишь бы потери не оказались слишком большими.

Толку от рассказов местных не было никакого. Шарур с недоверием выслушал историю о Нурили, энси Зуаба, ухитрившегося оплодотворить четырнадцать жен в одну ночь.

— Бог через него действовал, — настаивал мужик, излагавший историю.

— Бог, говоришь? — Шарур даже наклонился к рассказчику, словно с трудом разбирая шипящий диалект. Его люди осторожно посмеялись. Впрочем, вскоре они поняли, что Энзуаб не обиделся (или, по крайней мере, не заметил). Местные тоже посмеивались. Шарур продолжил: — Думаю, без божьей помощи энси не справился бы.

Но не все услышанное оказалось небылицами. Другой человек из Зуаба сказал:

— Третьего дня здесь проходил караван из Имхурсага, и тоже на запад шел. Если догоните его, надеюсь, не повздорите.

Между Зуабом и Гибилом был мир. Но мир был и между Зуабом и Имхурсагом. Шарур поскреб в затылке.

— Первыми драться не станем. Но если имхурсаги захотят ссоры, за себя постоять сумеем.

— Вот, правильно, — покивал местный. — А может, вы с ними и не встретитесь.

— Вполне может быть, — согласился Шарур. — Куда они направлялись?

— Да так же, как и ты, в горы Алашкурру, — ответил мужчина. — Но три дня — это все-таки три дня, так что, может, и не встретитесь.

— Тоже правда, — кивнул Шарур. Однако в глубине души не верил, что встречи не случится. Вот если бы он шел первым, то люди Имхурсага ни за что бы его не догнали. А так… он прикинул время и расстояние, встретимся, конечно. Люди из городов, которыми боги правили напрямую, обычно двигались медленнее, чем те, кто сам планировал свои дела.

Зуабиец указал на небо.

— Гляньте! — голос его выдавал волнение. — Горный орел! На запад летит. Для вашего каравана это добрый знак!

На мгновение Шарура действительно перевел взгляд на небо, но тут же повернулся к местному. А тот как раз примеривался к ближайшему ослу. В руке он держал небольшой кремневый нож, такими широко пользовались до появления бронзы. Шарур сделал шаг и схватил мужика за запястье.

— С твоей стороны не слишком разумно потрошить чужие вьюки, — спокойно, но с угрозой сказал он. — И вообще, лучше бы тебе убраться подальше, причем так, чтобы я тебя больше никогда не видел.

— Я тебя о врагах предупредил! — возмущенно завопил мужик, — а ты вот как мне отплатил!

— Я тебе еще не отплатил, — Шарур говорил спокойно. — А как именно отплачу за то, что ты мне врешь, ты вскоре узнаешь. А за попытку украсть мои вещи могу заплатить прямо сейчас. — Он действительно не испытывал гнева, просто жители Зуаба склонны к воровству, вот и все. — Спрячь свой каменный ножик и ступай с миром. Это моя плата за твое предупреждение.

— Ну и ладно, — беззлобно сказал местный. — Тебя, похоже, не вдруг обманешь.

— Мне уже приходилось бывать в землях Зуаба, — ответил Шарур. — Кое-каким фокусам я обучен. Не всем, конечно. Но кое-что все-таки знаю.

Караван тронулся. К вечеру они подошли к городу Зуабу. Из-за городской стены виднелось лишь одно здание — храм Энзуаба, остальные были пониже. Шарур знал, что резиденция энси была лишь небольшой пристройкой к храму, и совсем не походила на дворец, в каком жил лугал Кимаш в Гибиле.

— Собираешься здесь заночевать, купеческий сын? — спросил Хархару.

Шарур покачал головой.

— Зачем платить за ночлег? Погода хорошая. Можем отлично выспаться на земле. Мы не так долго путешествуем, чтобы стремиться к особым удобствам. Вот на обратном пути, возможно, переночуем в Зуабе, чтобы вспомнить о нормальном ночлеге.

Его слова вполне удовлетворили хозяина ослов. Мушезиб тоже остался доволен. Шарур видел, что бравый вояка не очень-то жалует городские удобства. Может, погонщики ослов и думали иначе, но никто не спешил интересоваться их мнением.

Среди ночи один из охранников, здоровенный парень по имени Агум, разбудил Шарура. Незадолго до этого взошла луна, заливая землю между реками мягким желтым светом. Шарур пробормотал приветственную молитву Нуску, а затем спросил: «Что случилось?»

Агум указал на стену.

— Знаешь, сын торговца, я рад, что мы не стали ночевать в городе. Смотри — Энзуаб идет.

Шарур почувствовал озноб. Боги ходили по земле Кудурру. Энгибил был миролюбивым божеством. Иначе он никогда бы не позволил простым людям лугалам править Гибилом на протяжении трех поколений. Он довольствовался подношениями лугалов и сиднем сидел в своем храме. И город свой не покидал с тех пор, как Шарур был мальчишкой.

Другие боги вели более активный образ жизни. Шарур с благоговением наблюдал, как залитая лунным светом фигура Энзуаба шагает по улицам. Ростом он превышал городскую стену почти вдвое. Глаза божества светились, и не лунный блеск был тому виной. Шарур вспомнил цвет пламени, в котором кузнецы выплавляли бронзу.

Еще пара фарлонгов и глаза божества встретились с глазами Шарура. К ужасу торговца, Энзуаб остановился. Он смотрел в сторону каравана, словно размышляя, не нанести ли ему визит пришлым людям. Судя по тому, какую позу он при этом принял, Шарур догадался, что визит может оказаться неприятным.

Шарур схватился за амулет на поясе.

— Энгибил — мой господин, — быстро проговорил он. — Энгибил не ссорится с владыкой Зуаба.

Несколько мгновений Шаруру казалось, что его слова не нашли понимания у божества. Но затем бог опустил горящий взгляд на свой город. Он протянул руку и что-то схватил прямо через крышу, — отсюда не было видно, что именно.

Агум прошептал:

— Вот будь мы там, мог бы и нас схватить.

Вполне возможно, подумал Шарур. Похоже, Энзуаб почему-то принял его за врага, хотя Энзуаб и Энгибил не враждовали. Шарур растерянно почесал затылок. Он несколько раз проезжал через Зуаб по пути в горы Алашкурру и обратно. И ни разу Зуаб не обращал на него ни малейшего внимания.

Видимо, стражник подумал о том же.

— Ты чем-то насолил Энзуабу, сын торговца?

— Почем мне знать? — раздраженно прошипел Шарур. — Но утром обязательно надо принести жертву и попросить прощения.

— Вот, правильно, — одобрил Агум. — Не хочу, чтобы бог на нас гневался.

— Я тоже не хочу. — Шарур наблюдал за Энзуабом, пока бог не скрылся в своем храме, сумев как-то скукожиться, чтобы пройти в двери. Только после этого купец позволил себе лечь и снова заснуть.

Он приветствовал восход Шумукина, повелителя солнца, молитвой, положенной на ту же мелодию, что и молитва Нуску накануне вечером. Шумукин, без сомнения, был самым надежным богом, известным народу Кудурру. Единственным его недостатком было то, что иногда он не соразмерял собственной силы.

Рассказав Хархару и Мушезибу о том, что они с Агумом видели ночью, Шарур сказал:

— Пойду, куплю пару птиц. Надо сделать приношение и попросить прощения. — С этими словами он направился в сторону ближайшей к Зуабу деревни.

— Эй, чего далеко ходить? Можно ведь и в городе купить? — окликнул его Мушезиб. — Вот же город, прямо здесь.

— Нет, я не войду в город Энзуаба, пока не принесу жертву, — покачал головой Шарур. — Я же не знаю, чем и как обидел его.

Мушезиб провел рукой по своей густой, искусно завитой бороде, и кивнул.

Купив пару связанных голубей, Шарур вернулся к каравану. Он положил птиц в красивую чашу (за которую намеревался немало получить от людей Алашкурру). Ничего не поделаешь: худшее подношение настроило бы Энзуаба против него, чего доброго, бог мог не принять подношение.

Он поднес чашу с двумя голубями к городской стене и смиренно склонился перед городским богом:

— Владыка Энзуаб, если я прогневал тебя — прости, умоляю! Владыка Энзуаб, если я оскорбил тебя — прости, умоляю! Владыка Энзуаб, если я чем-то обидел тебя — прости, умоляю!

Еще некоторое время он перечислял возможные обиды, которые мог нанести местному божеству, а потом оторвал голубям головы и собрал кровь птиц в чашу. Затем двумя пальцами правой руки побрызгал кровью себе на грудь и на тунику. Поманил сначала Хархару, а потом и Мушезиба, и тоже окропил их. Наконец, он окропил голубиной кровью передового осла. Осел фыркнул и пошевелил большими ушами. Запах крови ему не понравился.

— Владыка Энзуаб — прости, умоляю! — еще раз воскликнул Шарур. — Пусть твой гнев разобьется, как эта чаша, которую я приношу тебе! — Он изо всех сил он швырнул тонкую красивую чашу о твердую землю. Брызнули осколки. Голубиная кровь растеклась по земле красной звездой.

— Да будет так! — произнес Хархару, до этого с сомнением наблюдавший за жертвоприношением. — Теперь — в путь! — Он потянул за веревку передового осла, и караван тронулся.

Однако Шарур почему-то не ощущал, что бог простил его. Правда, Энзуаб не явил признаков своего гнева, но и легкости Шарур не почувствовал. Может быть, Энзуаб просто ждал более подходящего момента.

К западу и северу от земель, которыми правил Зуаб, лежал бесплодный неорошаемый кусок земли, на который не претендовали ни боги, ни города. Маленькие пыльные демоны кружились вокруг каравана, то нервно убегая от людей и ослов, то подбегая поближе, чтобы посмотреть, кому бы и как бы тут причинить какой-нибудь вред. Когда один из них попал под ноги Шаруру и попытался сбить его с ног, Шарур достал из-за пояса амулет Энгибила.

— Пошел вон! — воскликнул он, и пылевые демоны с легкими испуганными вздохами разбежались от силы бога.

Дикие ослы тоже разбегались от каравана; чтобы напугать их, не требовалась сила бога, достаточно было и силы человека. Они вздымали больше пыли, что смогли бы все пыльные демоны. Шарур отправил Агума и одного из помощников погонщика, рослого мужчину по имени Рукагин, с луками на охоту. Вернулись они довольно быстро и притащили на шесте выпотрошенную тушу дикого осла.

Шарур радостно встретил их.

— Сегодня пируем! — воскликнул он. — Дикий осел не так хорош, как баранина или говядина, но зато тут каждому хватит.

Но на равнине охотились не только караванщики. Вскоре после возвращения Агума и Рукагина поблизости раздался львиный рык, да такой, что Шарур схватился за нож, еще не успев сообразить, что это такое он услышал. Ослы каравана, и так обеспокоенные запахом убитого сородича, внезапно стали послушными, как ягнята.

Хархару усмехнулся.

— Они думают, что мы защитим их от диких зверей, — сказал он Шаруру.

Дикие ослы вдалеке в панике помчались куда глаза глядят. Рев раздался снова, ему ответили с нескольких сторон другие львы. С неба падали стервятники. Они и к дикому ослу, убитому караванщиками, слетались полакомиться потрохами, оставленными людьми. Теперь им придется ждать своей доли, пока львы не закончат трапезу.

Шарур положил руку на шею переднего осла.

— Ладно, придется обеспечить им защиту, — сказал он. Осел рявкнул на него, и торговец опасливо отпрянул. Хархару громко рассмеялся.

В тот вечер караванщики собрали хворост и сухой ослиный навоз для пары костров у крошечного ручейка. Люди жарили куски ослиного мяса над огнем на длинных шампурах. Верхний слой мяса обугливался, зато внутри оно становилось сочным и вкусным. Шарур обжег пальцы, обжег губы и даже язык. Впрочем, он не сильно переживал. Главное, что живот его был полон.

Напротив присел Рукагин. Глаза у него полыхнули отраженным светом и в первый момент Шарур не придал этому значения, но потом сообразил — что-то не так. Это не был отраженный свет. На стоянках частенько собиралась всякая живность: лисы, дикие собаки, те же львы, их глаза светились. Глаза мужчины так не могут. А вот глаза демонов…

— Рукагин! — резко позвал Шарур.

Рукагин уставился на него. Глаза погонщика вспыхнули еще ярче, как будто огонь был внутри него, а не перед ним.

— Рукагин… — с сомнением протянул он, как будто не узнавая собственного имени. А затем вдруг расхохотался отвратительным смехом, заставив товарищей отшатнуться. — Твоего Рукагина давно съели! — взревел он.

— Чума побери! — воскликнул Хархару. — В него вселился пустынный демон!

— Похоже, ты прав, — сказал Шарур и помахал перед глазами погонщика амулетом Энгибила. Однако теперь он имел дело не с маленьким пыльным демоном на дороге. Этот демон оказался более стойким. Он опять расхохотался и хрипло представился: — Я — демон этой местности. А твой бог дома остался, да и там он изнывает от лени. Здесь у него нет власти надо мной. Пустыня — это моя земля. А я ее бог! Может быть, руками этого человека я выстрою здесь настоящий город и стану истинным богом, великим богом, более великим, чем твой.

Возможно, он был прав. Возможно, когда-то и Энгибил был именно таким бесприютным духом пустыни. Но Шарур не желал, чтобы демон строил свое величие с помощью одного из его людей.

— Взять его! — приказал он, и охранники набросились на бывшего товарища. Но погонщик и прежде был силен, а теперь, став пристанищем для демона, обрел непомерную силу. Но все-таки с несколькими охранниками ему было не справиться. Двое схватили демона за одну руку, двое — за другую, трое держали ноги. Он выл, как лиса. Он шипел, как змея. Он рычал, как лев, и пытался кусаться, как лев. Охрана с трудом удерживала его.

Мушезиб обнажил бронзовый нож.

— Может, вырвать ему бороду и перерезать горло, — задумчиво спросил начальник стражи. — Тогда демон точно сбежит.

— Да, а кого он выберет следующим? — спросил Шарур. — Может, тебя?

— Плохой знак, — проворчал Мушезиб и сплюнул через левое плечо.

Шарур подошел к тюкам, сваленным на земле. Животных разгрузили на ночь. Если бы он меньше обращал внимания на сборы, то мог бы до восхода солнца искать то, что хотел. А так он просто достал из одного вьюка маленький простой горшок с пробкой, залитой смолой.

— Что там? — спросил Мушезиб.

— Эссенция календулы, — ответил Шарур. — Алашкурруты высоко ценят его, и каждый караван продает им несколько горшочков. Это эффективное средство против укусов скорпионов, их там много, против змеиных укусов, желтухи, зубной боли, болезней желудка, одышки и много чего другого. А еще против одержимости демоном.

— Сильная штука! — восхищенно сказал начальник стражи.

— Ради Энгибила, надеюсь, что средство окажется достаточно сильным. — Шарур острием ножа соскреб смолу и приподнял крышку горшка. Раньше он не раз радовался, что Энгибил не так активно вмешивается в дела человеческие, как, например, Энзуаб или, что еще хуже, Энимхурсаг. Но теперь, когда демон пустыни вздумал насмехался над его божеством, он задумался о том, что не вредно было бы Энгибилу и вмешаться.

Едва он приоткрыл горшок, оттуда потянуло сладким, пряным запахом. Кивнув Мушезибу, чтобы сопровождал его, он подошел к одержимому бесом Рукагину и присел рядом с ним на корточки. Почувствовав запах, демон заставил погонщика крепко сжать челюсти. Так двухлетний ребенок отказывается есть протертые овощи.

Мушезиб схватил Рукагина за бороду и сильно дернул. Погонщик поневоле открыл рот. Шарур тут же влил в него треть горшка эссенции. Рукагин чуть не захлебнулся и, вместо того чтобы выплюнуть настой, закашлялся… и проглотил.

Как только настой попал внутрь, погонщик издал такой вопль, что в лагере настала мертвая тишина. Тело Рукагина встряхнуло так сильно, что державшие его охранники отлетели в стороны. Изо рта, из носа, из ушей, и даже, кажется, из глаз погонщика повалил темный дым. Он почти сразу растворился в воздухе, так что Шарур даже усомнился, а видел ли он его.

Рукагин сел и огляделся. Потом потрогал себя за подбородок.

— Кто посмел дернуть меня за бороду? — удивленно спросил он. Не удивительно. Рука у Мушезиба тяжелая.

— Смотри на огонь! — приказал Шарур погонщику и вгляделся в его глаза. Они больше не бегали, как раньше. — Слава богам: демона из тебя мы изгнали.

— Какого еще демона? — возмутился Рукагин. — Я сидел себе у костра, ел кусок печенки, и... — он замолчал. — Почему-то не помню, что дальше было, — удивленно проговорил он.

— Вот и отлично, что не помнишь, — сказал Шарур, и остальные караванщики истово закивали.

— Почему это? — обиженно спросил Рукагин. — Ну, не помню… так скажите мне! — Однако его товарищи молчали.

Шарур закрыл горшок и снова залил крышку смолой из своих запасов. Неизвестно ведь, когда и зачем понадобится такая нужная вещь, как смола. Он подобрал веточку и тщательно обмазал края горшка. Мушезиб стоял рядом и смотрел.

— Сильное средство, — уважительно проговорил он.

— Да, — кивнул Шарур. — Думаю, раз я сам наблюдал его действие и могу рассказать в Алашкурруте, надо будет отдать его подороже.

— Точно, — согласился начальник стражи. Он все еще задумчиво разглядывал горшок. — А если оно так же влияет на мужскую силу, как на демонов, это просто бесценное средство.

Шарур посмотрел на горшок, взвесил его и протянул:

— Сомневаюсь, что в Алашкуррут заинтересуются наполовину пустым горшком даже с таким ценным средством. Знаешь, Мушезиб, давай я тебе его подарю? А ты уж поступишь с ним, как сочтешь нужным.

— А ты добр, сын торговца! — Мушезиб постарался не выглядеть слишком нетерпеливым. — Благодарю. Держи!

Глава 2

За демонской пустошью между Гибилом и рекой Ярмук лежали три города. Ни в одном из первых двух, которыми правили энси, караван не испытал никаких трудностей ни с людьми, ни с богами. Шарур все еще удивлялся, с чего это Энзуаб оказался настроенным так враждебно. Да еще пустынный демон позволил себе насмехался над Энгибилом. Ох, не к добру!

— Интересно, а каравану из Имхурсага тоже досталось от этого демона? — спросил он у Хархару.

— Вряд ли, — ответил хозяин ослов. — Имхурсаги так заняты своим богом, что в них просто места нет ни для чего другого.

— М-да… тогда, пожалуй, лучше ходить с пустой головой, — усмехнулся Шарур, и Хархару поддержал его. Но оба сразу задумались: выходит, если Энимхурсаг защищает свой народ, а Энгибил — нет, то кто из богов сильнее?

Впрочем, сила города зависит не только от божества. Это сплав силы бога и людей. Может, Энгибил и послабее других богов, но его город производит и торгует металлом, а уж его никто презирать не посмеет. Там, где боги слабы, растет сила людей, они ведь могут действовать самостоятельно. Шарур дорожил своей свободой, и даже хотел бы еще большей свободы.

Шарур не пошел через земли Аггашера, города, на территории которого располагалась переправа через Ярмук. Городом правила богиня Эниагашер, и при этом обходилась без посредников. Шарур опасался иметь дело с людьми, способными выражать только волю божества. Караван могли задержать, а это было бы руку каравану из Имхурсага. Тамошний народ также полностью зависел от своего божества.

— Я догадываюсь, зачем ты так делаешь, — сказал Хархару, когда Шарур приказал повернуть. — Весной там не пройти.

— Так сейчас же не весна, — улыбнулся Шарур. — Солнце высоко, вода в реке низкая.

Пара пастухов и несколько крестьян смотрели, как караван спускался к Ярмуку. Люди были из народа Аггашера. Однажды караван из Гибила уже проходил этим бродом, и тогда богиня Эниагашер благосклонно отнеслась к этому. Но рисковать второй раз не хотелось. Правда, Эниагашер почти не обращала внимания на чужеземцев, во всяком случае, не больше, чем мужчина обращает внимание на ногти на ногах.

Конечно, в водах Ярмука обитала своя богиня. Прежде чем войти в реку, Шарур подошел к берегу с бронзовым браслетом с полированной гагатовой вставкой.

— Это для тебя, Эниярмук, чтобы ты стала еще прекраснее. — С этими словами он бросил браслет в мутную воду.

Принеся жертву, он снял сандалии, тунику и голым вошел в реку, проверяя брод. Песок и грязь на дне хлюпали у него между пальцами. Маленькие рыбки тыкались в ноги. Прохладная вода ласкала тело, пока он осторожно продвигался вперед. Шарур воспринял это как знак того, что речная богиня приняла подношение.

Вода сначала поднялась ему до колен, потом до бедер, потом до талии и продолжала подниматься. Если так пойдет дальше, у ослов возникнут сложности с переходом.

— Молю тебя, Эниярмук, дай нам возможность безопасно пересечь реку. Обещаю пожертвовать тебе еще один такой же браслет, когда мы достигнем другого берега, — сказал он и двинулся дальше.

Вскоре из воды показался его живот, потом — бедра. Он продолжал идти, пока не вышел на западный берег Ярмука. Обернулся, помахал каравану. Охранники и погонщики разделись. Рукагин подобрал тунику и сандалии Шарура и понес их над головой вместе со своей одеждой.

По молитве Шарура, все почти благополучно переправились. Не считать же неприятностями пиявок, налипших на ноги людей и ослов. На другом берегу пришлось развести костер. Возле огня пиявки отпали сами под брезгливые крики людей. Один из погонщиков тоже вскрикнул, когда его лягнул осел. Шарур решил, что пиявки — малая беда, и подарил Эниярмук второй браслет.

Он прошелся вдоль каравана проверить, все ли в порядке с грузом. Пострадал только пара вьюков с красными рубахами, остальное оказалось в порядке. Шарур вздохнул.

— Ладно, я и не собирался много за них выручить, да и урон небольшой. Краска потекла, грязь речная пристала… сойдет, — сказал он.

— Для незнакомого брода удачно обошлось, — сказал Хархару.

— Я знаю, — кивнул Шарур. — Главное, мы избавились от неприятностей с Эниагашером… надеюсь. — Он нахмурился. Шарур не любил, когда что-то шло не так, и по молодости лет, бывало, огорчался, когда замыслы его удавались не полностью. Да и время потеряли. Придется же еще выбираться узкими тропами к главной дороге.

От реки отходило несколько оросительных каналов. Здесь все еще были земли Кудурру. Люди те же. Язык тот же, хотя и более напевный. Великие боги те же, разве что городов нет. А значит, нет и городских богов. Демонам, обитавшим в этой части мира, не хватало силенки собрать под своим контролем большое количество людей. Подобно пустынному демону, обитавшему в пустошах к западу от Зуаба, демоны к западу от Ярмука не страдали отсутствием амбиций, просто пока им не хватало сил, чтобы воплотить амбиции в реальность.

К западу от Ярмука все чаще встречались пустоши. Эти земли могли бы стать плодородными, но не хватало воды; либо ручьи далеко, либо слишком высоко, чтобы тянуть канал. Горы Алашкурру возвышались на горизонте. В Гибиле они тоже были видны, но только в самые ясные дни, и то как туманное пятно на краю неба. Здесь — другое дело. К западу от Ярмука Шарур чувствовал, что они смотрят на него сверху вниз.

Через два дня после того, как караван перешел реку, возделываемые земли кончились. Впрочем, корма ослам хватало. Шарур выменял часть испорченных водой рубах на пару овец у пастуха. Они встретились ему неподалеку от дороги. В ту ночь на ужин караванщикам досталась жареная баранина с черемшой.

На следующее утро они догнали караван из Имхурсага. Шарур знал, что караван конкурентов неподалеку. Если бы он не повел свой караван обходным путем, они бы встретились раньше. Теперь его заботила только главная переправа у Аггашера, и Шарур сомневался, что она обойдется без инцидентов.

Когда на дороге стали заметны отпечатки подков чужих ослов, Шарур приказал стражникам надеть шлемы и взять оружие.

— Мы не знаем, что у имхурсагов на уме, — сказал он Мушезибу. — Если Энимхурсаг потребует, чтобы они напали, они нападут, даже если нас будет больше. Бог обычно сначала делает то, что считает нужным для себя, и только потом беспокоится о своем народе.

— Да, видал я это в тех войнах, которые мы вели против Имхурсага, — подтвердил начальник стражи. — Я помню, как они бросались в бой без всякого смысла. Но они считают нас сумасшедшими, ведь мы действуем каждый сам по себе, а не так, как хочет наш бог. Уверяю тебя, это будет то еще представление!

— Представление? — удивился Шарур. Но переспрашивать, что имел в виду начальник стражи, не стал, а вместо этого провел пальцем по лезвию бронзового наконечника своего копья и проверил, достаточно ли он острый. Остался доволен. А что еще оставалось делать?

Имхурсаги впереди тоже вооружались. Шарур видел щиты, копья, мечи, луки. Их караван не уступал размерами каравану Шарура. Если они сцепятся, неизвестно, чем дело кончится.

— Мы поступим также, как на землях Зуаба, — заявил Шарур. — Первыми бой не начнем. Если нападут они, вы знаете наш клич: «Энгибил, и никакой пощады!» Охранники кивнули. Некоторые из них поспешно готовились к бою. Некоторые не готовились. Они и так были готовы.

Караваны сближались и вот уже задние ослы имхурсагов почти рядом. Люди поспешно сгоняли животных в круг, чтобы защитить их от людей Гибила.

Шарур выступил вперед.

— Гибил и Имхурсаг сейчас не воюют! — крикнул он. И это была правда. К сожалению, единственная правда об отношениях двух городов.

Предводитель другого каравана тоже выступил вперед и поднял руку. Только не жестом мира, а предупреждением.

— Стой, где стоишь! — воскликнул он. — Не вздумай приближаться, пока не поведаешь о своих желаниях Энимхурсагу, могущественному богу.

— Тогда и ты останови своих ослов, — предложил Шарур. — Начнем переговоры. — Он подавил вздох. Что толку говорить с этим человеком, если все равно за него решает его бог. Да если бы весь бог, а то ведь только та его крошечная часть, которой он следит за караваном.

Имхурсаг действительно стоял, не отвечая, словно прислушиваясь к чему-то. Так продолжалось несколько вздохов, а потом человек словно ожил, кивнул сам себе и прокричал:

— Да будет так! — Он повернулся к своим караванщикам и велел стоять на месте. Шарур в свою очередь махнул своим людям, чтобы они не подходили ближе.

Предводитель другого каравана спросил:

— Зачем ты нас преследуешь? Некоторое время назад бог сказал нам, что ты идешь по нашему следу.

— У меня и в мыслях не было вас преследовать, — ответил Шарур. — Мы идем своим путем, просто той же дорогой, что и вы, но идем быстрее. Предлагаю разойтись миром. Ну, подышишь немного нашей пылью, а потом нас как будто и не было.

— Может, и так, — сказал человек из Имхурсага. Хотел уже что-то добавить, но снова застыл и потом покачал головой. — Нет. Не пойдет. Энимхурсаг тебе не верит. Вы хотите нас опередить и повредить нашей торговле с Алашкуррутом.

Шарур знал, что не стоит смеяться в лицо богу, и потому не стал сразу отвечать. Городские боги страны Кудурру были народом ограниченным, и Энимхурсаг не исключение. Хотя он дотянулся своей властью до последователей далеко за пределами своего города, которым правил, он плохо представлял огромность мира и его составных частей.

— Алашкурру — большая земля, — смиренно сказал Шарур. — Мы можем торговать в одной части, а вы — в другой. Даже если мы доберемся туда первыми, это вам никак не повредит.

— Может, и так, — снова сказал имхурсаг.

— Если ты торговец, значит, бывал в горах Алашкурру. — Шарур обращался к предводителю чужого каравана, как один человек к другому, хотя понимал: его собеседник — другой, ведь за него говорит бог. — А если тебе не доводилось там бывать, увидишь, насколько это большая страна — все равно, что вся страна Кудурру, а не какой-то один город в Междуречье. Наши караваны друг другу не помеха.

— Может, и так, — в третий раз повторил человек из Имхурсага. Шарура начинало раздражать его глупое упрямство, но он пока сдерживался. Он уже понял, что имхурсаги не посмеют — или, возможно, просто не смогут — пойти против его бога. Не гневаться тут следовало. А пожалеть их.

— Прошу тебя, пропусти нас без боя, — мягко сказал он. — Именем Энгибила клянусь, мои люди не станут затевать ссору, пока мы идем мимо.

— Как это ты можешь клясться именем своего бога? — спросил имхурсаг, а может, и сам Энимхурсаг? — Ваш Энгибил не говорит через своих людей. Мы это знаем. За вашими словами только ветер, правды богов в них нет.

Пожалуй, впервые Шарур осознал, что он и прочие жители Гибила для имхурсага такие же странные и пугающие, как и они для него.

— Я действительно говорю от себя, — признал он, — но Энгибил по-прежнему мой бог. Если я солгу от его имени, мне не избежать наказания.

— Ну, так же не всегда было, — ответил человек из Имхурсага. Тон его резко изменился. Он запрокинул голову и расхохотался. Взглянул на Шарура, но так, что торговец понял: через него смотрит сам бог. Шарур вздрогнул и потянулся за амулетом Энгибила. Однако пока никто не собирался на него нападать. — Можешь продолжать. Ты говорил, что в Алашкурру всем хватит места. Посмотрим, хватит ли его для тебя. — Он снова рассмеялся еще более неприятным смехом.

Именно в этот момент Энимхурсаг отпустил своего человека. Тот пошатнулся, но быстро пришел в себя. Шарур сомневался, что его собеседник помнит то, что сказал через него бог. Так оно и оказалось. Предводитель чужого каравана повернулся к своим людям и приказал отвести ослов на обочину, чтобы пропустить Шарура и его спутников. Жители Гибила наверняка стали бы возражать, а эти молча повиновались.

Имхурсаг снова уже от своего имени обратился к Шаруру:

— Иди вперед. Вы, гибильцы, всегда вперед рветесь, чтобы успеть вынюхать серебряную монетку посреди навозной кучи. Иди вперед и посмотрим, какая тебе от этого будет польза.

— Что сказал тебе бог? — спросил Шарур. — Почему он передумал?

— Почем мне знать? — беспечно ответил человек из Имхурсага. — Зачем мне это знать? —Он говорил с гордостью, хотя Шарур на его месте пришел бы в ярость, если бы его выставили за дурака. — А то, что бог сказал, ты и так слышал через меня.

— В самом деле? — с недоумением переспросил Шарур. Но он видел, что имхурсаг был искренен, как и любой человек из любого города, управляемого богом напрямую. Бормоча себе под нос, Шарур вернулся к своему каравану. — Вперед! — подал он команду и добавил: — Я поклялся именем Энгибила, что мы первыми в драку не полезем. Однако будьте готовы к неприятностям, только сами не затевайте свару, а то выставите меня человеком, нарушившим клятву.

— Слышали, бездельники? — зарычал Мушезиб на стражников. Он отвел копье и ударил себя в грудь здоровенным кулачищем. — Любой задира будет иметь дело со мной! — Шарур осторожно повел караван по дороге. Имхурсаги не напали. Правда, Шарур и не ждал нападения после того, как Энимхурсаг согласился пропустить его. Его люди скалили зубы, улюлюкали и корчили рожи, всем своим видом показывая, что бы они сделали, если бог позволил им.

Возможно, они пытались спровоцировать людей из Гибила, чтобы завязать драку. Желая разрядить обстановку, Шарур кивнул в сторону имхурсагов и сказал негромко Мушезибу и ближайшим стражникам:

— Посмотрите на этих дрессированных обезьян. Забавные, правда? Может, бросить им горсточку фиников, чтобы было что пожевать на ходу?

Как он и надеялся, охранники и погонщики рассмеялись. Некоторые даже бросили финики имхурсагам. Те явно не знали, как в этому отнестись: то ли радоваться подачке — еда, все-таки, то ли злиться. Энимхурсаг и сам не знал и им не сказал. Они продолжали ждать ответа своего бога, когда последний из ослов Шарура и последний из его людей миновали их караван, сбившийся в кучу.

— Отлично сделано, сын торговца, — одобрил Хархару. — Когда люди из города под богом хотят драться, они такие же быстрые, как и мы. А если дать им что-нибудь пожевать, — они с Шаруром улыбнулись друг другу, — они начнут махать ногами в воздухе, как жук, упавший на спину, пока их бог не решит, что им делать.

— Я надеялся, что так и будет, — кивнул Шарур. Он повысил голос, обращаясь к каравану: — Отлично, ребята! Теперь имхурсаги будут дышать нашей пылью и наступать на ослиный помет всю дорогу до Алашкурру. Надо поспешить, чтобы в конце дня встать лагерем подальше от них.

Караванщики ответили ему довольными криками. Люди с удовольствием прибавили ход, а вот ослы громко жаловались. Впрочем, ослы всегда жалуются.

В тот вечер Шарур очень тщательно выбирал место для лагеря. Наконец, он увидел небольшой холм, который легко защитить от ночного нападения, и с которого далеко видно.

— Здорово! — сказал Мушезиб, энергично кивая, — имхурсагам нас здесь не взять. Если попробуют, им достанется на орехи!

— Вот и я так думаю. — Шарур посмотрел на восток и разглядел лагерь имхурсагов. Там уже мерцали звезды костров. — Ишь, чего надумали: с нами тягаться! Зашибутся пыль глотать.

— А то! — и без того выпуклая грудь Мушезиба выпятилась еще больше. — Знаешь, сын торговца, неужто мы не утрем нос этим имхурсагам? Да чего мы тогда стоим вообще? Разве я не прав?

— Во всем прав! — Шарур так же гордился своими товарищами по походу, как и начальник охраны. Вернувшись к своим людям, он громко спросил: — Кто-нибудь из вас путешествует с призраком? — Он никогда не думал, что пожалеет о вспыльчивом деде, оставшемся в Гибиле, а вот теперь жалел.

Охранник Агум оторвался от ужина из вяленой рыбы и фиников.

— Да, сын торговца. Мой дядя Буряш сам ходил с караванами, так что ему нравится путешествовать по этой дороге.

— Отлично! — воскликнул Шарур. Он не знал дядю Агума и не мог проверить, действительно ли призрак увязался с ними, но рискнуть стоило. — Я хочу, чтобы он отправился в лагерь имхурсагов и послушал их разговоры. Мне надо знать, почему их бог передумал и решил нас пропустить. Хорошо бы также, чтобы он понял, что имел в виду их предводитель, когда потешался над нашими шансами хорошо расторговаться в Алашкурру.

Агум, склонив голову набок, прислушивался к голосу призрака, которого, кроме него, естественно, никто не слышал. Наконец он посмотрел на Шарура.

— Он говорит, что с радостью это сделает, сын торговца. Имхурсаги ему тоже не нравятся. В одной из прежних войн, — не знаю точно, в какой, — они украли у него овец.

— Спасибо, Буряш, дядя Агума, — серьезно поблагодарил Шарур. Он-то призрака не слышал, зато тот его слышал прекрасно.

— Говорит, он прямо сейчас пойдет, — сообщил Агум. — Вернется и расскажет.

Перед самым ужином к Шаруру подошел Хархару. Хозяин ослов сплюнул финиковую косточку и сказал:

— Отличная мысль — отправить призрака на разведку. Молодец, сын торговца. Мало кому могло это прийти в голову, зато может оказаться очень полезным. — Он поморщился и криво усмехнулся. — Мои-то призраки в городе остались, чем весьма меня обрадовали. А вот смотри ты, могли бы и пригодиться.

— У меня с моим дедом то же самое, — ответил Шарур.

Хархару кивнул. На лице его явно читался вопрос. Но поскольку Шарур был главным в караване, начальник погонщиков решил начать издали.

— Как думаешь, не стоит ли подумать насчет призраков тут, у нас?

Шарур увлеченно жевал. Он понимал, о чем говорит Хархару.

— Ты можешь говорить со мной прямо, повелитель ослов. Ты же мой помощник. Какие тут обиды?

— Не я один так думаю. Да ты и сам, наверное, сообразил. Если имхурсаги решат послать к нам своего призрака, как бы нам устроить для него ловушку?

— Можно попробовать, — подумав, ответил Шарур. — Завтра это будет уже неважно. Их призраки нас не догонят. Но сегодня распознать такого призрака будет трудновато. Но все-таки, — Шарур подергал себя за бороду, — есть кое-какие способы. Трудность в том, чтобы отличить их призрака от какого-нибудь местного любопытного духа. Но призрак из Имхурсага будет нести запах, так сказать, Энимхурсага, а местный призрак — нет.

— Это так, — кивнул Хархару. — Если, конечно, ты сможешь обнаружить разницу, не оскорбляя здешних призраков, демонов и богов.

— Я буду осторожен, повелитель ослов, поверь мне, — сказал Шарур и снова дернул себя за бороду. — Я вовсе не хочу оскорблять здешних незримых обитателей. Я постараюсь объяснить, что мы не собираемся заявлять права на эту землю, постоим тут ночь, и уйдем..

— Вот и славно, — сказал Хархару. — По твоей находчивости любой узнает в тебе сына твоего отца.

— Ты слишком добр ко мне, — Шарур коротко кивнул в знак благодарности.

Поставив небольшой горшок на землю на границе света костров, он обошел лагерь, напевая:

— Нынешним вечером да принадлежит земля в этом круге людям, идущим за Энгибилом. До восхода солнца земля в этом круге да принадлежит людям, которые следуют за Энгибилом. Нынешней ночью да защитит Энгибил землю в этом круге. До восхода солнца да охранит Энгибил землю в этом круге. Нынешней ночью да изгонит Энгибил Энимхурсага и людей его, и духов его из земли в этом круге. До восхода солнца да отвратит Энгибил все старания Энимхурсага и людей его на земле в этом круге.

Он продолжал двигаться по кругу медленно и церемонно:

— Мы, люди, идущие за Энгибила, встали здесь лагерем, на земле, принадлежащей незримым существам, исконно обитавшим здесь. Мы, люди, идущие за Энгибилом, уйдем отсюда с восходом солнца, и вернем землю в этом круге незримым существам, обитавшим здесь от века. Мы, люди, идущие за Энгибилом, просим нашего бога защитить землю в этом круге сегодня ночью.

Он повторял молитву, особо упирая на то, что время ее действия — только предстоящая ночь. Он замкнул круг, дойдя до поставленного им горшка. Со вздохом облегчения он перешагнул через него и прошел еще несколько шагов, убедившись, что круг замкнут.

— Хорошее заклинание, сын торговца, — сказал Мушезиб, когда Шарур вернулся к огню. — От него будет польза.

— Да будет так, — сказал Шарур и в душе пожелал, чтобы его магия не понадобилась, чтобы имхурсагам не пришло в голову посылать к ним призрачного шпиона. Он бы все равно не смог опознать его, поскольку, будь то мужчина или женщина, не встречался с ними при их жизни.

Он повернулся к Агуму.

— Призрак твоего дяди не возвращался?

— Нет, сын торговца, — ответил стражник. — Рано еще. Ему ведь надо добраться туда, а потом оттуда. Это время. Я собираюсь лечь спать, — он успокаивающе улыбнулся Шаруру. — Когда вернется, начнет орать мне на ухо, тогда уж какой сон?

Шарур кивнул.

— Да, понимаю. В точности как мой дед. Ладно. Когда он вернется, разбудишь меня. Я хочу послушать, что он скажет сразу после его возвращения. Мне не дает покоя вопрос, почему Энимхурсаг заставил передумать предводителя их каравана?

— Слушаю и повинуюсь, как собственному отцу, — пообещал Агама.

Однако проснулся Шарур лишь на рассвете. В гневе он вскочил и отправился на поиски Агама. Охранник был уже на ногах, и лицо его выражало беспокойство.

— Я бы обязательно разбудил тебя, сын торговца, — торопливо заговорил он. — Но дело в том, что дядя Буряш так и не вернулся. Я ждал, а потом заснул. Уверен был, что он меня разбудит, как вернется. А вот поди ж ты, не разбудил.

— И где его носит? — Шарур с беспокойством посмотрел на восток, в сторону лагеря имхурсагов.

— Я подумал: а вдруг тот круг, который ты выстроил ночью, отпугнул его? — предположил Агум.

Шарур нахмурился.

— С чего бы? Призрак твоего дяди не враг Энгибилу и не друг Энимхурсагу.

— Нет, конечно, — закивал Агум. — Мне как-то не хотелось выходить за круг, чтобы узнать, нет ли его снаружи. А если он там, мы скоро узнаем. — Он нервно усмехнулся. — Первый раз за долгое время я буду рад услышать, как старый стервятник орет на меня.

— Да, понимаю, — Шарур хлопнул охранника по спине. — Круг исчезнет, как только Шумукин поднимет солнце на небо. Тогда Буряш выскажет тебе все, что думает.

Взошло солнце. Караван двинулся на запад. Но дядя Буряш так и не вернулся к Агуму, когда магия круга перестала действовать. Агум больше не слышал голоса своего дяди. Весь день и еще несколько дней Шарур то и дело поглядывал назад, в сторону каравана из Имхурсага. Внутри него нарастало чувство, похожее на страх.

Караван шел вверх. Тропа стала каменистой. Ручьи встречались все реже. На пути им попалось только несколько крестьянских хозяйств, влачивших скудное существование. Земли было вполне достаточно, если бы кто-нибудь взял на себя труд подвести к ней каналы. Но здесь селилось очень мало людей, и такая работа была им не по силам.

А вот стада вокруг встречались все чаще. Пастухи гоняли крупный рогатый скот по диким пастбищам. Они посматривали на проходящий караван голодными глазами. Шарур приказал охране быть настороже. Вид у охраны был хоть куда, поэтому к каравану никто не рисковал приближаться.

— Нельзя давать им понять, что ты их опасаешься, — говорил Мушезиб Шаруру однажды вечером. — Как только они это заметят, тут же нападут, как лев на хромого осла.

— Понимаю, — сказал Шарур. — Алашкурруты такие же, я видел. — Он посмотрел на запад. Земля плавно переходила в предгорья. За ними лежала страна Алашкурру. Шарур вздохнул. — Еще несколько дней пути, и мы окажемся среди горцев. Там мало кто говорит на нашем языке, только те, кто торгует с нами. Остальных мы, к сожалению, даже понимать не будем.

Мушезиб произнес какое-то слово на алашкурском и рассмеялся.

— Охраннику много слов не надо. «Пиво». «Женщина». «Хлеб». «Сколько?» «Нет, слишком дорого». Вот и все.

— Да, ты прав. Больше и не надо. — Он хотел бы жить такой же простой жизнью, как Мушезиб. Начальник охраны не был завален делами. Весь день он прогуливался вдоль каравана, а вечером его заботили только ужин и пиво. Крестьянину, целый год живущему тяжелым трудом, такая жизнь только снилась. А вот Мушезиб претворил эти мечты в реальность, точно так же, как в начале дней великие боги сделали мир реальным из собственных мыслей.

Однако Шаруру было мало той реальности, которую Мушезиб выбрал для себя. Начальник охраны не заботился ни о ком, кроме себя, ни о чем, кроме того, чтобы пережить еще один день. Когда он умрет, его дух недолго пробудет на земле, ибо кому он нужен, чтобы голос духа задержался в чьих-нибудь ушах?

Шарур вышел на берег маленького безымянного ручья (безымянного для него; он не знал, какой бог или богиня обитали в нем) и зачерпнул горсть глины. Мушезиб, наблюдавший за ним, спросил:

— Что ты делаешь, купеческий сын? А-а,вижу, табличку делаешь. И что ты такого тут нашел, что непременно нужно записывать?

— Тренируюсь, вот и все, — ответил Шарур. — Я тренируюсь с копьем, тренируюсь с мечом, и также тренируюсь со стилусом. — С этими словами он достал из-за пояса стилус и выцарапал на мягкой глине три сложных закорючки, из которых состояло имя Мушезиба. Капитан стражи не умел ни читать, ни писать, поэтому смотрел на него с недоумением.

«Услышьте меня, все боги и демоны этой земли, — подумал Шарур. — Я не причиню вреда человеку, чье имя я сотру». — Он раскрошил табличку в руках, ополоснул руки в проточной воде.

— Что, не получилось, как ты хотел? — поинтересовался Мушезиб.

— Нет, я передумал, — ответил Шарур. Жизнь Мушезиба была подобна табличке, которую легко разломать. Она рассыплется, выветрится и исчезнет, и не останется ничего от слов, которые ее покрывали. Шарур хотел, чтобы табличка его жизни прошла через огонь, чтобы она заслужила быть обожженной или высушенный, как кирпич в печи, и чтобы написанное на ней сохранилось в памяти Гибила.

Мушезиба подобные мысли не посещали. Снова засмеявшись, он спросил:

— А о чем думал?

Шарур, к своему смущению, не нашел подходящего ответа.

Прямо посреди проезжей части растянулся демон, похожий на большую крылатую кошку. Глаза демона горели зеленым огнем, а хвост хлестал по дороге, словно намекая на то, что у него там жало, как у скорпиона.

Хархару остановил караван. Дальше начинались обязанности Шарура. Сын торговца подошел к демону, оставаясь за пределами досягаемости хлещущего хвоста. Поклонившись, он сказал на языке гор:

— Ты не демон земли Кудурру. Ты не демон земли между реками. Ты демон Алашкурру. Ты демон высокой страны. Я знаю тебя, демон горной страны.

— Точно! Я демон горной страны. — Тварь подпрыгнула и кувыркнулась через голову, как игривый котенок. — А ты — один из новых людей издалека, людей, из тех, кто не сидит на месте и привозит в Алашкурру всякие диковинные вещи.

— Точно, — согласился Шарур, стараясь попасть в тон демону. — Я как раз из таких людей. Люди из Кудурру много поколений торговали с Алашкурру. — Но демон всех торговцев считал новыми людьми. Они для него и через пятьсот лет останутся новыми. И он вовсе не собирался освобождать дорогу. Он развалился на солнышке, вальяжно потягиваясь.

— Почему ты мешаешь нам пройти? — спросил Шарур. — Мы путешествуем. Мы везем всякие вещи в Алашкурру.

— Вы — новые люди, — повторил демон. Склонив голову набок, он изучал Шарура. — Ты один из новых людей даже среди новых людей. Ты слушаешь себя. Ты не слушаешь своего бога.

— А вот и неправда, — ответил Шарур. — Мой бог — Энгибил. Энгибил — бог моего города. Все в Гибиле поклоняются Энгибилу и приносят подношения в его храме.

— Это все пустые слова, — пренебрежительно ответил демон и вытянул хвост во всю длину. Шарур порадовался, что выбрал безопасную дистанцию. — Твое собственное «я» идет впереди твоего духа. Голос вашего бога скрыт в глубине вашего духа. Ты один из новых людей, даже среди новых людей. — Судя по тону, демон обвинял Шарура во лжи.

— Я тебя не понимаю. — Шарур лгал и знал, что лжет. Демон предъявил ему и всем людям из Гибила то же обвинение, что и Энимхурсаг. Набрав в грудь воздуху, Шарур продолжал: — Но это неважно. Мы едем в Алашкурру торговать. Мы пришли с миром. Мы всегда приходили с миром. Ванакам, вождям Алашкурру, выгодно торговать с нами. Так что дай нам пройти.

Хвост демона хлестнул по дороге.

— Ты больше торгуешь, чем думаешь, человек из новых людей, даже среди новых людей. Когда вы разговариваете с ванаками, вы заражаете их своими новыми обычаями, как шлюха заражает человека дурной болезнью. А потом ванаки начинают вести нечестивые речи: дескать, мы важнее всех духов и богов. Давайте поставим самих себя перед нашими духами. Давайте отодвинем голоса наших богов на задний план. Боги Алашкурру злятся, слыша такие разговоры.

— Я торговец. Я торгую металлом. Я торгую тканью. Я торгую лекарствами. Я торгую вином, — флегматично сказал Шарур. Под палящим солнцем пот, струившийся по его спине, был холоден, как снег на вершинах самых высоких гор Алашкурру. — Если я рассказываю ванакам об Энгибиле, то только для того, чтобы восхвалять его величие. Освободи дорогу.

— И не подумаю, — презрительно ответил демон. — Боги Алашкурру гневаются. Мужчины Алашкурру злятся. Иди обратно, новый человек. Здесь тебе делать нечего. Ничего ты здесь не получишь. Назад. Назад. Назад.

Шарур облизал губы.

— Я не желаю слышать таких слов от демона на дороге. Пусть их скажут вожди Алашкурру.

Демон опять подпрыгнул в воздухе, но на этот раз он завизжал от ярости. Шарур быстро заговорил:

— Я не слышу слов придорожного демона. Я тебя знаю, демон горной страны. Имя твое Илуянкас! — Шарур очень не любил принуждать чужеземных духов, но у него просто не оставалось выхода.

Демон Илуянкас заверещал, на этот раз в смятении, и бросился наутек. Он улепетывал очень быстро. А мог бы, полетел еще быстрее. Шарур, знавший его имя, мог сильно навредить ему.

Караванщики орали от восторга, ведь на их глазах предводитель каравана прогнал демона. — Молодец, сын главного торговца, — сказал Мушезиб. — Эта уродина нас больше не испугает.

— Нет, наверное, — рассеянно согласился Шарур. Он заметил, что Хархару хмуро смотрит на него и спросил:

— Разве ты не говоришь на языке алашкуррут, повелитель ослов?

— Говорю, сын главного торговца, — ответил Хархару. — Только не так гладко, как ты. Но меня понимают, и я понимаю горцев.

— Тогда ты понял, что мы встретили демона Илуянкаса, демона дурных предзнаменований. Мне пришлось поступить с ним так. — Хозяин ослов кивнул. — Демон предупреждает нас. О том же говорил человек из Имхурсага. — Хархару снова кивнул, еще менее радостно, чем в первый раз. — Я не знаю, как нам быть, если люди и боги Алашкурру не захотят вести с нами переговоры.

— Мне нечего посоветовать, сын главного торговца, — сказал Хархару. — На моей памяти Алашкуррут никогда не отказывались от торговли. Ни разу такого не было за все годы, что Гибил отправлял караваны в их страну.

— Да, я тоже о таком не слышал, — сказал Шарур. — Как думаешь, не может это быть хитростью, чтобы заставить нас снизить цены?

— Возможно, — с сомнением отозвался Хархару. Однако ни он, ни Шарур в это не верили.

* * *

Туванас был первым горнорудным поселением Алашкурри. Именно туда направлялся караван. Настроение Шарура немного выправилось. Крестьяне по дороге к Туванасу выглядели дружелюбно. Никто из них не отказался продать караванщикам хлеб или свинину — свиней здесь разводили во множестве. Пиво тоже было. Здешние боги обретались в маленьких деревянных алтарях под открытым небом. Не то, что огромные кирпичные храмы других богов Кудурру. Но, похоже, местных богов все устраивало. Шарур воспринял это как добрый знак.

Он привел караван в Туванас под проливным дождем. Стражники, впервые отправившиеся в горы Алашкурру, испуганно смотрели в небо, бормоча что-то себе под нос при виде никогда не виданного летнего дождя.

Шарур их успокоил.

— Я видел такое здесь раньше. Таков путь богов в этой части мира. Посмотрите, Туванас расположен по берегу реки, а местные жители прорыли всего два-три канала для орошения полей. Они знают, что об остальном позаботятся дожди. Их урожаю ничего не грозит.

— Это же надо! Дождь летом…. — Агум потряс головой и с его бороды сорвались капли дождя, как с мокрой собачьей шкуры. — Здесь вообще все чудное. — Он обвел рукой поселение. — Если это не самое смешное место, которое я когда-либо видел, то я уж и не знаю, что бывает смешнее.

Тут Шарур был склонен с ним согласиться. По меркам Кудурру это не было ни деревней, ни настоящим городом. Шарур считал, что лучше бы подошло слово «крепость». Стены поселения были выложены из огромных каменных блоков, при взгляде на них невольно закрадывалась мысль, кем были строители — людьми или богами?

Вздохнув, Хархару сказал:

— Алашкуррут повезло, что у них так много прекрасного камня, из которого можно строить. Глиняный кирпич в таком климате мигом бы превратился в грязь.

— Это ж надо, — промолвил Агум. — Даже крестьяне здесь живут в каменных домах. А на крышах солома. Интересно, она и правда защищает от дождя?

— Прекрасно защищает, — сказал Шарур. — Обрати внимание: крестьяне, гончары, кожевники, кузнецы и прочие при случае уходят за стены. Стены укрывают от набегов соседей.

— Кузнецы… — с сомнением пробормотал Хархару.

— Да, — сказал Шарур. Что бы ни говорили ему Энимхурсаг и демон Илуянкас, он надеялся именно на кузнецов. В Алашкурру их не меньше, чем в других местах, и все они — люди новые, полные силы, которую давала им власть над металлом, силы настолько грубой, что она еще не стала божественной.

— Кто же тогда живет внутри стен Туванаса? — спросил Агум.

— Боги Алашкурри, конечно, — ответил Шарур, и охранник кивнул. — У некоторых торговцев там тоже есть свои дома. Но большая часть пространства, которое боги не используют, принадлежит Хуззиясу Ванаку и его солдатам.

— «Ванак»… — Агум попробовал новое слово на вкус. — Забавно звучит.

— И смысл забавный, — сказал Шарур. — В нашем языке нет соответствующего слова. Это что-то среднее между «энси» — потому что боги Алашкурри говорят через ванаков — и «вожак бандитов». Ванак использует своих солдат, чтобы грабить соседей…

— …И собственных крестьян, — вставил Хархару.

— Да, и своих крестьян, — согласился Шарур. — Он использует солдат, чтобы разбогатеть. Иногда мне кажется, что ванак скорее украдет золото весом в один кешлу, чем добудет два честным трудом.

Агум крепче сжал копье.

— Теперь я понимаю, зачем тебе охрана, сын главного торговца.

— У Хуззияса много солдат, нам против них не выстоять, — сказал Шарур. — Иногда, когда ванаки не грабят друг друга, солдатам становится скучно, и они начинают грабить всех, кто попадется. Вот зачем мне охрана в горах Алашкурру.

Разговаривая, они пробирались по узкой тропинке между каменными хижинами с соломенными крышами к единственным воротам в угрюмой стене Туванаса. Большинство мужчин работали на полях — дождь облегчал прополку, — но женщины и дети стояли в дверях и смотрели на пришельцев, как и ремесленники, работавшие в своих домах.

По внешнему виду большинство из них недалеко ушли от народа Кудурру. Правда, мужчины не завивали бороды, а отращивали их длинными и неопрятными. Одевались они плотнее, чем прочие в Кудурру: мужчины носили шерстяные или кожаные туники до колен, а женщины облачались в большие куски ткани, напоминавшие одеяла.

Но не только одежда и прически напоминали караванщикам, что они в чужой стране. Шарур услышал, как один из погонщиков ослов вслух поинтересовался: а вон та женщина с медными волосами действительно женщина или демон?

— Эй, не стоит вслух говорить о таком. Вдруг она понимает наш язык? — осадил его другой погонщик, — а то как бы тебе на собственном опыте не убедиться, что она — демон.

Стражники у ворот, ведущих в крепость Туванас, стояли под навесом, дождь на них не попадал. Если бы не дикие косматые бороды, они вполне могли бы оказаться в рядах гвардейцев Кимаша-лугала. Шарур узнал двоих, говоривших на языке кудурру. Стражник тоже узнал его.

— О, это же Шарур, сын Эрешгуна, из города между реками, из Гибила, — сказал он.

— Ты прав, — кивнул Шарур. — А ты —Ненассас, сын Нериккаса из Тувана. Приветствую тебя, Ненассас, сын Нерикки. — При этом он отметил, что Ненассас не стал его приветствовать, просто признал его существование. Недобрый знак.

Вместо приветствия Ненассас спросил:

— С чем на этот раз пожаловал, Шарур, сыну Эрешгуна?

— Привез мечи, ножи и наконечники для копий из хорошей бронзы, — сказал Шарур, многозначительно добавив, — они всегда радовали сердце Хуззии, сына Вамнаса, могучего ванака Туванаса. А еще у меня есть финиковое вино, чтобы по-другому усладить сердце Хуззии; есть всякие лекарства и много других прекрасных вещей.

Ненассас и другие охранники сблизили головы и заговорили на своем языке. Шарур прислушался и уловил пару фраз, достаточных, чтобы понять: стражники решают, как быть с караваном. Уже одно это говорило о многом. Но Шарур сохранял на лице бесстрастное выражение. Скрывал волнение. Обычно здесь радовались приходу каравана из Кудурру. Или их обрадует любой другой караван, но только не из Гибила...

Наконец Ненассас сказал:

— Твоя правда, Шарур, сын Эрешгуна. Твои товары пришлись по сердцу могучему Хуззии. Наши боги предупредили нас, что придет караван из Гибила.

— Да я как-то не собирался предлагать мечи, ножи и наконечники для копий богам Туваны, — ответил Шарур. — Я хочу торговать с могучим ванаком Туванаса и его торговцами.

— Смотри-ка! — воскликнул другой стражник на своем языке. — Как раз от этого нас боги и предостерегали. Ему нет дела до наших богов.

— Это не так, — сказал Шарур на том же языке. — Я уважаю богов Туванаса, богов Алашкурру. Но, видишь ли, Удас, сын Уссаса, они не мои боги. Мой бог — Энгибил, а за ним и другие боги Кудурру.

Удас, казалось, смутился от того, что чужеземец понял его слова. Охранники снова начали совещаться. Шарур услышал одну фразу, которая ему очень понравилась: «Эти мечи радуют сердце ванака». Последовали новые аргументы. Пару раз стражники хватались за копья, словно собираясь использовать их друг против друга. Наконец Ненассас сказал:

— Ты с караваном можешь пройти в Туванас, Шарур, сын Эрешгуна. А дальше пусть решают могучий ванак и боги.

— Благодарю тебя, Ненассас, сын Нериккаса, хотя мне и грустно входить в город без твоего приветствия, — ответил Шарур.

Стражники не среагировали, просто махнули копьями вперед. Нахмурившись, Шарур повел караван в Туванас.

— Посмотри, что у меня здесь. — Шарур разложил мечи на деревянном столе. В свете факелов полированная бронза блестела, как свежая кровь. — Все это из прекрасного твердого металла, усиленного оловом, которое привозят в Гибил с большим риском и большими затратами. Эти мечи враз превратят медные клинки в подобие пилы. После этого их уже не удастся использовать как оружие. Алашкурру — земля воинов, земля героев. Никто не станет отказываться от таких прекрасных мечей. Не так ли, Ситавандас, сын Анаванды, друг мой?

Ситавандас напоминал Шаруру его собственного отца — это был крупный, солидный человека, имевший обо всем свое мнение. Но, как и любой торговец, он намеревался выжать из любой сделки как можно больше. Он поднял один из мечей, которые Шарур только что освободил от шерстяных покровов. И хватка, и поза торговца говорили, что он не понаслышке знаком с мечом.

— Прекрасный клинок, Шарур, сын Эрешгуна, — сказал он. — Меньшего я от тебя и не ждал. Он осторожно отложил меч и снял с запястья медный браслет. — Могу я проверить твердость металла, чтобы убедиться, что он соответствует твоим словам?

Шарур снова поклонился.

— Рад служить тебе. Если покупатель недоволен качеством товара, какая может быть торговля?

Ситавандас взялся за меч и провел по браслету, словно хлеб резал. Он посмотрел на след, оставленный на браслете, и сказал:

— Ты прав, человек из Гибила, эта бронза лучше любой другой, какую мне приходилось видеть.

— Воинам нужны такие мечи, — степенно сказал Шарур. — Они с радостью отдадут за них серебро и золото. Но я не прошу у тебя ни серебра, ни золота. Мне нужна только медь и медная руда, впрочем, ты знаешь.

— Да, я помню условия нашей сделки. — Ситавандас так же осторожно, как и раньше, опустил меч на прилавок. — И ты говоришь правду, Шарур, сын Эрешгуна: любой воин Алашкурру будет горд носить такой клинок в ножнах. — Он тяжело вздохнул. Шаруру даже показалось, что он увидел слезы на глазах торговца. — Поверь, мне жаль, человек из Гибила. Ты прав, я мог бы получить и золото, и серебро за такие мечи. И на складе у меня много меди и медной руды, чтобы хорошо заплатить за них. Только этого не будет. Не может быть.

Сердце Шарура упало.

— Я понимаю твои слова, Ситавандас, сын Анавандаса, но смысл от меня ускользает. — Он говорил спокойно, стараясь не показать алашкуррскому торговцу свое смятение.

— Я бы рад купить у тебя мечи, — снова вздохнул Ситавандас. — Но, видишь ли, мне запрещено торговать с вами. Мне запрещено торговать с любым из жителей Гибила.

— Кто же может запретить тебе кроме Хуззияса, могучего ванака Туванаса? — Шарур приложил палец к носу и подмигнул. — Давай сделаем так. Пусть один-два, или даже три клинка попадут в руки Хуззияса даром, а с остальными ты поступишь так, как захочешь.

Ситавандас опять вздохнул.

— Хуззияс, могучий ванак, гордился бы такими клинками. Этого никто не будет отрицать. Но, вот беда, Шарур, сын Эрешгуна, Хуззиясу, могущественному ванаку, также запрещено торговать с тобой. Я молюсь, чтобы меня не наказали даже за то, что я разговариваю с тобой, хотя разговоров нам вроде бы никто не запрещал.

— Как только наш меч окажется в руках воина, ему будет все равно, откуда он взялся, — вкрадчиво сказал Шарур. — Когда меч в ножнах на поясе воина, ему плевать на его происхождение. Как только наконечник копья насажен на древко, всем уже все равно, откуда он взялся. Если у тебя есть эти вещи, Ситавандас, сын Анаванды, ты можешь выгодно продать их своим соотечественникам. Никто не станет спрашивать: «Это клинок из Гибила, от Ситавандаса, или из Имхурсага?» Всех будет занимать один вопрос: «Поможет ли этот клинок убить моих врагов?» Разве не так, Ситавандас?

Алашкуррский торговец облизнул губы.

— Ты меня искушаешь, человек Гибила. Это же как соты, забытые на столе, искушают голодного маленького мальчишку. Он обязательно захочет сладкого. Но что будет с ним, когда он схватит эти соты?

— А что с ним может быть? — делано удивился Шарур. — Неужто тебе не приходилось красть соты в детстве?

— Бывало, но только когда я думал, что это сойдет мне с рук, — сказал Ситавандас с улыбкой. — Но, бывало, за мной наблюдал отец, или дед, или семейный призрак, хотя мне было и невдомек. И тогда мне не приходилось отведать сладкого, вместо этого я получал затрещины. А иногда соты лежали на столе, но рядом стояли либо отец, либо дед, либо призрак, и что-то мне втолковывали. Тогда я и думать не думал ни о каких сотах. Меня отвращали мысли о затрещинах, которые я обязательно получу, если не сдержусь.

— Не понимаю, — подал плечами Шарур, хотя на самом деле прекрасно понимал торговца.

— Ты же не глупец, Шарур, сын Эрешгуна. И не слепой.

Шарур молчал. Ситавандас вздохнул.

— Ладно. Я объясню тебе. Хуззияс, могучий ванак, стоит за моим плечом, как мой отец стоял тогда возле стола. Если я возьму твои клинки, он накажет меня. А рядом боги Алашкурру вместо моего деда или семейного призрака. Если я возьму мечи, они узнают и накажут меня.

Вот оно. Теперь все стало ясно. У Шарура больше не было аргументов.

— Но почему ванак, могучий Хуззияс, ненавидит меня? — воскликнул он. — Почему боги Алашкурру ополчились на нас?

Ситавандас положил руку ему на плечо.

— Вряд ли могучий Хуззияс Ванак ненавидит тебя, Шарур, сын Эрешгуна. Я думаю, он рад был бы получить от тебя эти прекрасные мечи. Если бы мог. Но как отец наказывает маленького мальчишку, так и дед может наказать отца.

— Ты говоришь, что боги Алашкурру накажут Хуззияса, могучего ванака, если он получит мечи и наконечники копий, чтобы победить своих врагов? — спросил Шарур. — Значит, ваши боги ненавидят хуззиев?

— Молчи! — воскликнул Ситавандас и сделал знак, который в Алашкурру означал примерно то же, что и для человека Кудурру, закрывающего глаза амулету с изображением своего бога, чтобы божество не видело. — Боги не хотят, чтобы ванак пошел по пути людей из Гибила. И когда боги заявляют, что чего-то не будет, не человеку с ними спорить.

С этим нельзя было не согласиться. Кимаш-лугал правил в Гибиле не вопреки Энгибилу, наоборот, он всячески умиротворял божество, подкупал его, чтобы бог смотрел в другую сторону, льстил ему, чтобы он думал, что его власть велика и незыблема. Не человеку спорить с богом.

Однако Шарур не сдавался. Он снова обратился к торговцу:

— Предположим — заметь, просто предположим, — что я потерял несколько мечей в определенном месте, ну, погонщик ослов по неосторожности не уследил за вьюками, и они упали. Предположим, что некоторое время спустя ты потерял несколько слитков меди в другом месте. Случись мне найти их, я бы не стал тебе об этом рассказывать.

— Не стал бы? — Ситавандас облизал губы. Он прекрасно понимал, о чем толкует Шарур. А Шарур заставлял себя стоять спокойно, словно они с торговцем обсуждали какие-то пустяки. На лбу Ситавандаса выступил пот. Он страстно хотел принять предложение Шарура, иначе какой он торговец? Шарур видел его колебания. Но в итоге алашкуррский купец судорожно помотал головой.

— Не могу! — выдохнул он. — Не могу я этого сделать, Шарур, сын Эрешгуна. Не смею. Если мои боги заметят… Нет. — Он снова затряс головой.

— Что же, — Шарур небрежно пожал плечами. — Если тебе все равно, если тебе не нужны товары из далеких мест…

— Мне все равно?! — воскликнул Ситавандас. — И этого тоже никогда не говори. — Он нервно вздохнул. — Вот я слушаю тебя, человек Гибила, и все лучше понимаю, почему боги моего народа тебя опасаются.

— А вот этого уже я не понимаю, — Шарур пожал плечами, стараясь выглядеть все так же небрежно. — Мудрость людей в том, чтобы бояться богов. Но как боги могут бояться людей?

— Вот видишь? Можешь же говорить нормально, когда хочешь. А иногда говоришь так, что пугаешь и людей, и богов. — Ситавандас отер пот с лица волосатой рукой. — А самое страшное то, что ты и понятия не имеешь, насколько можешь быть страшен.

— Загадками говоришь, Ситавандас, сын Анавандаса. — Шарур сделал вид, что собирается снова завернуть выставленное оружие, но остановился. — Ты уверен, что не будешь торговать со мной?

— Я же не сказал, что не буду. — Ситавандас принялся расхаживать взад-вперед по каменному полу. — Пойми, я не смею.

— А кто тогда смеет? — спросил Шарур. — Хуззияс, могучий ванак Туванаса, может поступить со мной так же, как наши люди поступали друг с другом в мирное время и для общего блага на протяжении поколений?

— Я не знаю, — сокрушенно признался Ситавандас.

Получить доступ во дворец Хуззияса оказалось непросто и стоило это больше, чем ожидал Шарур. Чем дольше он оставался в Туванасе, не занимаясь торговлей, тем больше жалел каждый браслет, каждую серебряную монету, которую приходилось платить только за то, чтобы жить здесь. А то, что приходилось платить только за то, чтобы повидаться с человеком, который всего лишь год назад был рад его увидеть без всякой платы, раздражало еще больше.

В конце концов, благодаря терпению и мелким подношениям, он добился аудиенции у Хуззияса. Подходя к массивной дворцовой двери, он подумал, что никакой это не дворец. Как Туванас был скорее крепостью, чем городом, так и резиденция ванака представляла собой скорее цитадель, чем дворец. Каменные стены были крепкими и толстыми, окна больше походили на щели, через которые удобно стрелять из лука, крышу покрывала каменная черепица. Пожар ей был не страшен.

Многие гвардейцы Хуззияса носили бронзовые мечи, которые Шарур привез год назад. А еще они хвалились медными поножами, нагрудниками и шапками, расшитыми медными пластинами. Медь мягче бронзы, но здесь недостатка в ней не было. Доспехи людей Хуззияса выглядели куда богаче, чем у охранников Шарура или даже у гвардейцев Кимаша в Гибиле.

Некоторые встречали Шарура как старого друга, вспоминая прекрасное оружие, которое он и его семья привозили в Туванас в прошлые годы. Однако другие вообще предпочитали не заговаривать с ним, помятуя наставления своих богов. Двое таких молчаливых стражников провели его через узкие залы дворца к высокому трону ванака.

Шарур подумал, что такому Хуззиясу больше пристало сидеть в засаде на дороге, чем на троне правителя. Местный градоправитель был крепким мужчиной пятидесяти пяти лет, с седыми соломенными волосами и косматой бородой, но его руки и грудь все еще покрывали мощные мускулы. Шрамы на руках и на ногах, суровое лицо с большим носом выдавали в нем отважного вояку. Один из шрамов на лице едва не дотягивался до левого глаза.

После поклонов и обязательных вежливостей Шарур заговорил со всей прямотой, на которую осмелился:

— Могучий ванак, чем я тебя обидел, что ты не хочешь покупать мои товары и людям своим не разрешаешь? Ведь тебе это даже выгоднее, чем мне?

— Ты вовсе не обижал меня, Шарур, сын Эрешгуна, — ответил Хуззияс. Оба говорили на языке кудурру. — Если бы я увидел какую-нибудь личную обиду, мы бы с тобой сейчас не разговаривали. Ты лежал бы сейчас мертвый в канаве, а собаки, коршуны и вороны ссорились бы из-за твоих костей.

Шарур подумал, что ванак сейчас больше походил на вожака разбойников, чем на правителя города.

— Правильно ли я понимаю тебя, могучий ванак? — спросил Шарур. — Ты говоришь, что никакой обиды от меня не было, тогда что же мешает тебе купить прекрасные товары, которые я привез из страны между реками?

— Я не сказал, что от тебя не было никакой обиды вообще, — глаза Хуззияса сверкнули. — Но ты человек из Кудурру, человек из Гибила. — Последнее слово прозвучало в устах правителя как оскорбление. — Личной обиды не было. И если бы я говорил с тобой только как правитель Туванаса, ничто не помешало бы твоей торговле. Но у тебя и твоего города есть… — Он замолчал, подыскивая нужные слова.

— Стало быть, я разозлил твоих богов? — с горечью предположил Шарур.

— Опять нет. — Ванак покачал головой. — Ты и твой город виновны в худшем. Вы напугали богов Туванаса, богов Алашкурру. Если мои уши не ошибаются, ты и твой город напугали всех богов Кудурру, богов всех земель между Ярмуком и Диялой.

— С какой стати боги моей страны волнуют тебя, могучий ванак? — сказал Шарур. — И как могу я, смертный червь, волновать богов Туванаса, богов Алашкурру? Мы не враги Туванасу, мы не враги Алашкурру. Я приехал мирно торговать, и собираюсь мирно вернуться в свой город.

У Шарура возникло впечатление, что Хуззияс пытается рассмотреть в нем нечто, известное только ему самому. Шарур не мог понять, что видит Хуззияс или что он хочет увидеть.

После долгого молчания ванак сказал:

— Я бы тебе поверил, готов поверить. А вот мои боги опасаются твоей лжи. Они боятся, что и я стану таким же лжецом перед богами. — При этих словах ванак склонял голову то к одному плечу, то к другому, и Шарур наконец понял, в чем дело. Правитель пытался определить, наблюдают ли его боги сейчас за их разговором. Шарур улыбнулся. Если Хуззияс еще не стал тем, чего боялись боги Алашкурру, скоро станет. Он хотел заполучить мечи, наконечники копий и ножи, которые привез Шарур. Если Шарур понимал его правильно, правитель тоже не склонен был интересоваться происхождением нужных ему товаров.

— Я не лгу богам, — заявил Шарур, как и должен был. В этом путешествии ему не раз приходилось заявлять о своей верности Энгибилу. Правда, чем настойчивее становились его заявления, тем меньше в них было правды.

— Я-то готов тебе поверить, — ответил Хуззияс. — Но раз мои боги тебе не верят, что я могу сделать? У меня руки связаны. — Его рот скривился. Похоже, его боги все еще наблюдали за ним. Он бы и рад избавиться от их внимания, но пока не получалось. Наверное, так чувствовал себя отец Игиги — он был энси в Энгибиле, но так и не сумел стать лугалом, чтобы править по собственному усмотрению.

Притворившись, что его осенила некая мысль, Шарур предложил Хуззиясу то же, что предлагал Ситавандасу: сделать вид, что сделка состоялась как бы случайно. У ванака Туванаса перехватило дыхание. Шарур видел, как отсвет факелов блеснул в его глазах. Ситавандасу не хватило смелости пойти против воли богов Алашкурру. Ну, может Хуззияс будет посмелее...

Правитель странно дернулся на высоком сиденье. На лице отразилось удивление, потом кривая гримаса, а затем, словно он перестал сопротивляться некоей чужой силе, лицо стало пустым и неподвижным. Но губы шевелились:

— Человек из Гибила, того, что ты предлагаешь, не может быть. Человек из Гибила, тому, что ты скажешь, не суждено сбыться. Боги Туваны, боги Алашкурру объявили людям Туваны, что люди Алашкурру не будут торговать с тобой. Люди Туваны, люди Алашкурру прислушаются к тому, что провозгласили их боги. Я, Хуззияс, могучий ванак Туванаса, сказал это.

Но говорил, конечно, не Хуззияс. Волосы на руках и на затылке Шарура вздрогнули от благоговения. Ванак поступил мудро, задаваясь вопросом, наблюдают ли за ним его боги. Наблюдали, и не давали ему освободиться от их воли. Когда Энгибил вернулся в Гибил, он был доволен рад, что позволил Игиги, его сыну и внуку править вместо него. А здешние боги предпочитали оставаться безраздельными владыками своих земель.

— Прости, могучий ванак, — тихо сказал Шарур.

Мало-помалу Хуззияс пришел в себя.

— Этого не может быть, Шарур, сын Эрешгуна, — сказал он, повторяя слова бога. — Ты понимаешь, почему. — Он собирался сделать извиняющийся жест, но так и не закончил его. Правитель выглядел рассерженным: боги все еще следили за тем, что он делал и что говорил. Он вздохнул, признавая, что он свободен, но не может поступить по-своему. Если боги его страны проявляют такую бдительность, Хуззиясу никогда не стать лугалом.

Впрочем, судьба Хуззияса Шарура не заботила, куда важнее было придумать, что делать теперь ему самому.

— Могучий ванак, послушают ли меня ваши боги, если я поговорю с ними лицом к лицу, покажу свои товары и докажу, что я для них не опасен? — Хуззияс склонил голову набок, слушая в себе голоса богов Туванаса, богов гор Алашкурру. Шарур почувствовал, как в зале сгустилась сила, и теперь давит на него.

Ванак встал и сказал:

— Они считают тебя храбрецом. Они считают тебя дураком. Тебя услышат. — Что-то неуловимо изменилось и дальше правитель говорил уже от себя: — Да не будут они тебя слушать!

Подобно ванакам, боги Туванаса, боги Алашкурру обитали в цитадели, грозной башне из серого камня. Шарур бывал в этом храме во время своих предыдущих путешествий в Туванас; он предлагал богам благовония в знак благодарности за успешную торговлю. Теперь он добился определенного успеха, за него тоже надо было поблагодарить богов, только он не знал, что им предложить, чтобы успех сопутствовал ему и на этот раз.

В храм его сопровождал Хуззияс. Ванак нервничал. Да, боги говорили с ним и через него. Но ведь они знали, что он тосковал по свободе, которой пользовался Шарур и другие люди Гибила. Храмовые жрецы искоса посматривали на них. Кто знает, что боги сказали им об этом визите? Судя по их взглядам, ничего хорошего.

Туванас не имел единого божества-покровителя, управлявшего городом, как другие боги в Междуречье. В храме присутствовали все боги Алашкурри, но один из них, Тарсий, говорил громче всех. Его каменное изваяние было сплошь покрыто медью, а в руке божество сжимало бронзовый меч, что делало его мало отличимым от любого другого местного бандита, его почитателя.

Шарур склонился перед этим не очень искусным, но свирепым образом.

— Тарсий, великий бог этого города, великий бог этой земли, услышь слова Шарура, сына Эрешгуна, чужеземца, человека, который проделал долгий путь, чтобы прийти в Туванас, человека, который желает народу этой земли и богам этой земли только добра.

Каменные губы статуи шевельнулись.

— Говори, Шарур, сын Эрешгуна. Мы обещали выслушать тебя. — Слова эхом отдались в голове Шарура. Ему казалось, что он слышит их не ушами, а прямо разумом, как будто бог вещал внутри него.

— Ты великодушен, великий бог, — произнес Шарур. Если бы Тарсий действительно был великодушен, Шаруру не пришлось бы долго уламывать его. Но Шарур полагал, что этот бог, как и большинство известных ему богов, тщеславен. Как и все боги, Тарсий несомненно заслуживал эпитет «могущественный». Именно это сделало его богом. Значит, с ним следовало обращаться осторожнее, чем с ядовитой змеей, потому что он был более смертоносным. Шарур указал на меч в правой руке Тарсия.

— Разве не прекрасный клинок держишь ты в руке, великий бог этого города, великий бог этой земли?

— Отличный клинок, — согласился Тарсий. — Он лучше, чем тот, который был у меня раньше. Хуззияс ванак дал мне его. — Каменные глаза статуи переместились на правителя, и Шарур вздохнул с облегчением. Все-таки стоять под взглядом бога не очень приятно.

— Я люблю делать богам богатые приношения, — сказал Хуззияс.

Шарур чуть не расхохотался. Ванак говорил, как лугал Кимаш, и, без сомнения, хотел бы, чтобы его лицемерие имело тот же результат, что и лицемерие Кимаша.

— Тарсий, великий бог этого города, великий бог этой земли, позволь спросить, знаешь ли ты откуда взялся этот меч? — спросил Шарур.

— Меня это не волнует, — ответил бог. — Мне он достался от Хуззияса, мне этого довольно. Приношение мне понравилось.

И снова Шарур с трудом сумел сохранить серьезное выражение. Тарсий и другие боги гор Алашкурру могли контролировать свой народ, но они были такими же жадными по части приношений, как Энгибил в землях между реками. Шарур продолжал:

— Великий бог этого города, великий бог этой земли, меч, которым ты очень доволен, — и я рад, что ты им доволен, — выковали кузнецы города Гибила, а потом жители Гибила продали его могучему ванаку Хуззиясу. А теперь ты запретил…

Дальше говорить не получилось. Его голова наполнилась таким ревом, как будто тысячи ослов разом открыли рты. Видимо, Хуззиясу пришлось еще хуже, потому что он застонал и зажал уши руками. Наконец бог взял себя в руки, и речь его снова обрела членораздельное звучание:

— Негодяй! Дурак! Ты подсунул мне дар, изошедший из рук людей, пренебрегающих своими богами?

— Мы вовсе не пренебрегаем нашими богами, — упрямо вымолвил Шарур.

А Хуззияс добавил:

— Тарсий, великий бог этого города, великий бог этой земли, мой господин, когда я преподнес тебе этот меч, ты же не сказал, что тебя не устраивает эта работа. Ни один другой бог не сказал, что его не устраивает такая работа. Ни одна другая богиня не сказала, что ее не устраивает такая работа. Мне казалось, что меч подходит для подношения, и я преподнес его тебе от чистого сердца. Я не скупец. Я отдал самое лучшее, что у меня было.

Голос Тарсия снова превратился в яростный рев. Бог сжал меч каменными руками и движением, слишком быстрым, чтобы Шарур мог за ним уследить, сломал его о каменное колено. Он с отвращением отшвырнул от себя обломки, и они лязгнули о камень.

— Я отвергаю твое приношение! — воскликнул он. Жрецы обернулись на неожиданный звук и теперь с ужасом смотрели на разбушевавшееся божество.

— Я отвергаю все приношения из Гибила. Убрать их из моей казны! Пусть те, что из металла, расплавятся. А те, что не из металла, разобьются! Я сказал. И как я сказал, так и будет! Я, бог, требую, чтобы так было.

Шарур не ожидал такого оборота. Уж лучше бы он не приходил в этот храм. Но надо было как-то спасать положение.

— Тарсий, великий бог этого города, великий бог этой земли, позволь мне сказать, — смиренно выговорил он.

— Говори, — велел бог, в голосе его звучал рокот землетрясения. — Изрыгай свою ложь.

— Это не ложь, великий бог этого города, великий бог этой земли, — сказал Шарур. — Подношение, которое Хуззияс, могучий ванак, вложил в твою руку, порадовало тебя. Если дар хорош, то как может быть злым тот, кто поднес его тебе от чистого сердца? Разве могут быть злыми кузнецы, ловкие и умелые?

— Они сделали это сами, не думая о богах, — угрюмо отвечал Тарсий.

— У кузницы пока нет бога; она слишком недавно появилась на свет, — сказал Шарур. — И у нас в Кудурру, и у вас здесь.

Хуззияс наградил его ужасным взглядом. Вернее, это правитель хотел, чтобы он был ужасным, но в нем отчетливо читалась мольба. Шарур понял: боги Алашкурру вполне могли вообще запретить своим людям работать с металлом. Но это, похоже, не было главной заботой Тарсия.

— Ты не думаешь о богах в твоей земле, — пророкотал бог.

— Это не так, — настаивал Шарур. — Ткачи, изготавливающие тонкие ткани, чтут богиню ткацкого станка и бога, ведающего покраской. Виноделы поклоняются Аглибабу, который превращает финики в напиток, радующий сердце...

— Это все малые боги, — возразил Тарсий. Презрение переполняло божественный глас. — Они позволили себе стать слугами ремесленников. Вы, жители Гибила, низводите своих великих богов до малых, малых до демонов, демонов до призраков, носящихся вокруг, о которых не будет помнить следующее поколение. Вы стяжаете богатство в этом мире и забываете о другом мире. Здесь тебе не удастся никого сбить с пути богов. Как я сказал, так и будет. Я, бог, желаю этого.

— Но… — начал было Шарур, однако Хуззияс схватил его за руку и оттащил от изваяния Тарсия.

— Идем, — сдавленным шепотом приказал ванак. — Ты и так уже натворил дел и навлек на себя мешок неприятностей. — Сейчас бог пристально наблюдал за правителем. Так как же он может сбежать от их внимания, подобно жителям Гибила? Но Шарур думал о другом. Без прибыли, на которую он рассчитывал в этом путешествии, он не сможет заплатить выкуп за свою возлюбленную невесту Нингаль.

Глава 3

Ослы ревели и жаловались. Они успели привыкнуть к спокойной жизни в конюшнях Туванаса, где единственной их работой были еда и сон. А теперь их снова навьючили, и погонщики требовали куда-то идти. Мир представлялся им ужасно несправедливым, и Шарур с ними соглашался.

— Идем дальше, — распорядился он.

Караван направился на запад по узкой извилистой тропе к следующему похожему на крепость городу Алашкурру.

Хархару закашлялся.

— Сын главного торговца, ты поступаешь смело, но не глупость ли твоя смелость? Ты сказал, что бог этого места запретил тебе торговать в Алашкурру. Ты собираешься бросить вызов здешнему богу?

— Нет, хозяин ослов, — ответил Шарур. — Я не дурак: если все боги этой страны будут против нас, надежды на прибыль маловато, примерно столько же, сколько у меня взять в жены Нингаль. — Впрочем, проблемы женитьбы не очень волновали Хархару. Так что Шарур заговорил о другом: — Знаешь, боги Алашкурру каждый сам за себя. Если бы было иначе, они не строили бы для себя крепостей. А там, где враждуют люди, могут ли не враждовать боги?

— А-а, — протянул Хархару. Неожиданно он слегка поклонился Шаруру. — Теперь я вижу, что у тебя на уме. Ты рассчитываешь, что раз Хуззияс не хочет вести с нами дела, раз Тарсий нас не привечает, то какой-нибудь другой ванак, другой бог окажется более гостеприимным?

— Ну да, именно на это я и рассчитываю, — кивнул Шарур.

— Воистину, ты сын своего отца, — сказал Хархару, и теперь уже Шарур ему поклонился.

Они медленно поднимались на перевал, отделяющий долину туванасов от соседней долины. По дороге им встретилась небольшая группа горцев, идущих навстречу. Люди Алашкурру были вооружены не хуже, чем охрана Хуззияса. С ними шли тяжелогруженые ослы. Их вьюки выглядели куда более тяжелыми, чем вьюки ослов Шарура.

По приказу Мушезиба охранники выдвинулись вперед, чтобы показать местным, что караван не беззащитен. Встречные приняли это к сведению и только угрюмо кивнули, поравнявшись с ними.

С перевала укрепленный город Залпувас выглядел еще внушительнее, чем Туванас. Уже на подходах к крепости они оказались окружены толпой крестьян, сбежавшихся с окрестных полей поглазеть и поболтать. Мужчины Кудурру одевались совсем иначе, и бороды завивали на особый манер, так что напоминали заезжих шутов.

Стремясь расположить селян к себе, Шарур щедро раздавал браслеты. Он приказал открыть небольшой кувшин с финиковым вином и пустил его по рукам. Каждый делал по маленькому глотку и передавал другому, пока кувшин не опустел. Шарур не волновался. Это в Гибиле кто-нибудь обязательно пожадничал бы и сходу отхлебнул бы полкувшина.

В Гибиле люди и в самом деле больше думали о себе и меньше о богах, чем здесь. Шарур предпочитал не вспоминать об этом.

Женщина, на которой кончился кувшин, слизнула языком последнюю каплю и вернула сосуд Шаруру с улыбкой:

— До сих пор мы не видали такого щедрого караванщика. — Ее поза и блеск в глазах наводили на мысль, что если бы он был еще немного пощедрее, мог бы получить кое-что…

— Мы торгуем со всеми, — громко заявил Шарур, и многие крестьяне округлили глаза, услышав, как он говорит на их языке. — Большое и ценное мы меняем на такое же большое и ценное, а за то, что поменьше, поменьше и просим. — Ни один из богов Алашкурру не запрещал своему народу обменивать еду и корм для ослов на безделушки, которыми он благоразумно запасся, собираясь в путь.

В окружении толпы крестьян караван миновал каменные хижины, стоявшие под стенами Залпуваса, и дошел до ворот крепости. Один из стражников признал караванщика:

— Это никак Шарур, сын Эрешгуна, из Гибила в Междуречье? — Его голос выражал явное удивление, больше приличествовавшее юнцу, а не солидному воину с проседью в бороде.

— Верно говоришь, Малатьяс, сын Луккаса, это я, — ответил Шарур. — Я молюсь, чтобы твой могучий ванак, Рамсайс, сын Радаса, цвел и хорошел, как пшеница на твоих полях. Я молюсь, чтобы он цвел, как яблони в ваших садах. Я привез много прекрасных вещей, и готов торговать с ним или с его торговцами: мечи, наконечники копий, ножи, лекарства и…

Он резко замолчал. Малатьяс не обратил внимания на его отработанную речь. Он гневно воскликнул:

— Разве ты идешь не из Туванаса, Шарур, сын Эрешгуна?

— Да, — признал Шарур.

— И что, когда ты там был, — настаивал Малатьяс, — боги не предупредили тебя, чтобы ты не совался дальше в горы Алашкурру?

— Ничего такого не было, — честно признался Шарур. Тарсий предупреждал его о многом, но не об этом. Возможно, бог и другие божества предполагали, что запрет на торговлю повергнет Шарура в такое уныние, что и не подумает продолжать путь. Но они не его боги. Они плохо его знали. Поэтому он рассудительно продолжал: — Если бы боги запретили мне навестить вас, как бы я мог здесь оказаться?

— Вот я и сам думаю… — Малатьяс в замешательстве поскреб лохматую голову. — Мы были уверены, что…

— Ну, раз уж я здесь, — перебил его Шарур, — да еще с товарами, которые наверняка порадуют могучего ванака Рамсайса, может, ты впустишь меня в великий город Залпувас?

Подобно стражникам в Туванасе, Малатьяс и его товарищи явно не хотели пускать караван в город. Но, как и те стражники, не могли решить такую проблему сами.

— Пусть могучий ванак сам решает, как с вами быть, — сказал Малатьяс, но прозвучало это скорее предостережением, чем приветствием. Он отошел всторону и пропустил Шарура и его спутников в Залпувас.

Залпувас располагался глубже в горах, чем Туванас, гости здесь бывали реже. Пара маленьких постоялых дворов, грязных и темных, с кислой соломой в конюшнях — вот и все, на что могли рассчитывать путешественники. Единственным их достоинством в глазах Шарура было то, что хозяева не суетились, принимая плату за размещение каравана бусами, браслетами и кусочками серебра.

— Может, боги Алашкурри и против нас, — сказал Мушезиб, потягивая местное горьковатое пиво, — зато трактирщики здесь не такие суетливые.

— А чему тут удивляться? — ответил Шарур. — Когда это ты слышал о богах, которые обращают внимание на трактирщиков?

Мушезиб расхохотался и разбрызгал пиво на стол. Но Шаруру было не до смеха. Никто из торговцев медью Залпуваса не обратил внимания ни на него, ни на его караван. Он отправился навестить людей, с которыми торговал в предыдущих путешествиях, но двери ему так и не открыли, хозяева как будто никогда не слышали его имени. Он отправил сообщение Рамсайсу, сыну Радаса, с просьбой об аудиенции. Ответа от ванака не было.

В отчаянии Шарур послал Рамсайсу один из лучших мечей, привезенных из Гибила. Сработало. Ванак послал слугу на поиски Шарура. Шарур поклонился слуге, как самому хозяину, и сказал:

— Передай могучему ванаку, что я польщен его вниманием. Я уж думал, он меня не заметит.

— Рамсайс, сын Радаса, могучий ванак Залпуваса, замечает все и всех, кто внутри этих стен, — ответил слуга.

— Искренне рад, — кивнул Шарур. — Он, наверное, замечает и то, что происходит за стенами его крепости?

— Нет, об этом речь не идет, — сказал слуга. — Он же не бог, а только слуга богов, у него не такой широкий кругозор, как у них.

— Я так и думал, — ответил Шарур. — Посылая ему меч, я имел в виду как раз то, чего он не видит: другие ванаки в других долинах вовсю вооружают своих людей таким оружием. Ванак же не захочет отставать от соседей. Я как раз хотел предложить ему приобрести побольше таких клинков.

Слуга от удивления открыл рот.

— Не могу поверить, что другие ванаки… — Он спохватился. — Впрочем, кто знает, до какого разврата могут дойти люди из других долин? — Пару раз кашлянув, он продолжил: — Я передам могучему ванаку Рамсайсу, сыну Радаса, твои слова. Решать все равно ему, а не мне.

Рамсайс прислал за Шаруром на следующий день.

Шарур почтительно склонился перед ванаком Залпуваса, словно перед ним был Кимаш, лугал Гибила.

— Ваше внимание — большая честь для меня, Рамсайс, сын Радаса — сказал он.

Рамсайс хмыкнул. На самом деле он больше напоминал Шаруру Мушезиба, чем Кимаша: перед ним был прежде всего боец. Узкое, сдавленное с боков лицо с крючковатым, как ястребиный клюв носом. Он привык нападать первым. В этом Шарур убедился, заметив, как правитель подался к нему со своего высокого кресла.

— Твое появление действительно привлекло внимание, и будь уверен, оно не ослабнет, пока ты здесь. — Правитель говорил хриплым голосом, как люди, которым часто приходится выкрикивать команды на поле боя. А то, что ему приходилось драться с соседями, и довольно часто, легко быро понять из рельефа, окружающего его город. Каждая соседняя долина — во-первых, прибежище хищных соседей, и во-вторых, место возможного следующего грабежа. — Да, тебя заметили, Шарур, сын Эрешгуна. Что ты там говорил насчет моих соседей. Они в самом деле покупают у тебя клинки?

— Я ни словом не упомянул их интерес к моим мечам, могучий ванак, — ответил Шарур, хотя именно такое впечатление он хотел произвести на слугу Рамсайса. — Я только сказал, что они приобретают их. Гибил — не единственный город Кудурру, торгующий со многими долинами и крепостями Алашкурру, но наши клинки — и другие наши товары, а у меня их много, — одни из лучших, которые можно найти. Вы имели дело со мной; вы имели дело с моим отцом. Поэтому знаете, что слова мои правдивы.

— Верно, я вел с тобой дела, и с твоим отцом тоже. — Рамсайс облизнул губы. — Ты прислал мне великолепный меч.

Шарур поклонился.

— Ванак не заслуживает худшего меча.

— Но ты из Гибила. — Как и Хуззияс до него, Рамсайс явно испытывал противоречивые желания. С одной стороны, он безусловно хотел заполучить то, что привез Шарур из Междуречья. На этом желании строилась вся торговля Шарура, его отца и вообще всех торговцев Гибила, когда они имели дело с Алашкуррутом. С другой стороны, Рамсайс боялся.

— Да, я из Гибила, — согласился Шарур. — Я и в прошлом году был из Гибила. Но тогда вы радовались моему приходу, Рамсайс, сын Радаса. Вы с удовольствием торговали со мной, купили у меня много товаров. — Шарур специально говорил с горечью в голосе. У него были на то причины.

Свирепые глаза Рамсайса обратились к потолку. Имея практически неограниченный запас дерева, жители Алашкурру часто использовали его там, где, по мнению Шарура, вполне можно было обойтись глиняными кирпичами. В некоторых долинах еще дальше Залпуваса, ему встречались целые деревянные дома. Глаза Рамсайса блуждали по залу. Шарур понял, что ему удалось поставить ванака в неловкое положение. Это могло оказаться полезным, а могло принести неприятности, если бы смущение сменилось гневом.

К его удивлению, смущение правителя сменилось сожалением.

— Да, я был рад тебя видеть, Шарур, сын Эрешгуна, — со вздохом сказал Рамсайс. — И торговать с тобой мне нравилось. — Сейчас ванак выглядел скорее дичью, чем охотником. Его хриплый голос понизился до шепота. — Как воин, я и теперь рад тебе. Но я не только воин. Я правитель, который повинуется своим богам. Я не могу торговать с собой. Я не стану ничего у тебя покупать. Так хотят мои боги. Когда мы воюем с соседями, мои люди подчиняются мне. А я подчиняюсь нашим богам.

— Но между нашими городами нет вражды! — воскликнул Шарур.

— Нет. Но ты из Гибила, а значит, враждуешь с богами Алашкурру. Кстати, воюешь ли ты с другими Кудурру?

— Нет, — решительно отвечал Шарур. — Тысячу раз, нет. Просто мой бог — Энгибил. Я и весь Гибил поклоняемся ему.

— Но он не правит вами, — сказал Рамсайс, и Шарур ничего не ответил. — Вот в этом и суть. Вот поэтому боги моей земли тебя опасаются и не позволяют торговать с тобой. Они не хотят, чтобы люди Алашкурру стали такими, как гибильцы.

— Это я понимаю, могучий ванак, но говорю тебе — этот страх напрасен, — сказал Шарур. — Я поклоняюсь своему богу. Я боюсь своего бога. — Так оно и было на самом деле, Шарур не решился бы обманывать местного правителя. Торговец продолжал: — И я вовсе не хочу соблазнять вас, да еще к тому же неизвестно чем.

— Молчи! — прикрикнул Рамсайс, — я тебя не слышу. — В доказательство своих намерений он заткнул себе уши указательными пальцами, так что стал похож на трехлетнего ребенка, отказывающегося слушать то, что ему говорит отец.

Ну и что теперь, возвращаться в Туванас? Хуззияс все еще не избавился от желания торговать с Шаруром, и размышлял о том, как бы обойти волю богов. Он бы и рад ослушаться, но боги принуждали к повиновению. Перевес был на их стороне. Шарур не надеялся выиграть в Туванасе, даже если Хуззияса сменит кто-то другой. Хуззияс страстно желал стать лугалом, или как там Алашкуррут назовет человека, который будет править сам по себе. И все-таки Шарур пока не сдавался. Он попытается снова. Глядишь, рано или поздно ему повезет.

Рамсайс, с точки зрения Шарура, отличался от правителя Туванаса. Он тоже слыл грубым и сильным человеком, стремящимся заполучить оружие, привезенное из Гибила, но в отличие от Хуззияса, он не хотел рисковать, бросая вызов богам или пытаясь их обмануть. Либо он искренне придерживался установленного предками порядка, либо просто боялся изменить его.

Шарур поднял руку. Рамсайс на всякий случай спросил:

— Ты собираешься говорить о чем-нибудь другом? — Шарур кивнул. Ванак Залпуваса все еще держал пальцы в ушах. Но заметив кивок Шарура, достал пальцы из ушей и вытер их о свою тунику. — Ладно, Шарур, сын Эрешгуна, поговорим еще о чем-нибудь.

— С вашего позволения, могучий ванак, я хотел бы поговорить с вашими богами. — Шарур не очень-то рассчитывал на подобный разговор. В Залпувасе жили те же боги, что и в Туванасе. Но Тарсий говорил здесь не так громко; этим местом правила богиня Фасильяр. Если бы меж богами Алашкурру существовали распри, как между горцами, как между богами Кудурру, возможно, Шарур нашел бы здесь союзников.

Взгляд Рамсайса стал отсутствующим, как будто он выслушивал кого-то. Впрочем, именно этим он и занимался. Он повторил слова Хуззияса из Туванаса:

— Они тебя услышат. — Но, как и Хуззияс, добавил: — Только они не будут тебя слушать.

Но если Хуззияс говорил это от своего имени, то Рамсайс больше походил на человека, говорящего словами божества. Плохое предзнаменование. Вообще с тех пор, как они покинули Гибил, хороших предзнаменований им что-то не попадалось. Шарур успел соскучиться по ним.

Если бы богам случилось выдерживать осаду в своем храме в Залпувасе, они продержались бы дольше, чем их сотоварищи в Туванасе. Входя в огромное каменное строение, Шарур чувствовал себя не более чем насекомым. Вес каменной кладки и таящаяся в ней сила вызывали безотчетное желание сжаться в комок, растечься по каменному полу, настолько сила богов Алашкурру превышала любые возможности человека.

Фасильяр, богиню деторождения Алашкурри, принято было изображать беременной. На взгляд Шарура статуя богини выглядела очень основательной, но крайне неуклюжей работой; возможно, чувствовалась рука того же каменотеса, который создавал образ Тарсия в Туванасе. Богиня Ниншубур, ведавшая новыми идеями в Кудурру, здесь и не ночевала. Судя по виду Фасильяр, боги Алашкурри терпеть не могли новых идей.

Рамсайс распростерся на полу перед изваянием Фасильяр. Шарур отвесил очень низкий поклон. Он уважал богов гор Алашкурру (точнее, он уважал силу богов гор Алашкурру), но ведь это не его боги.

Богиня рекла:

— Кого ты привел ко мне, Рамсайс, сын Радаса? И зачем ты его привел? — Шаруру показалось, или последний вопрос действительно таил в себе зловещий подтекст?

— Владычица таинств рождения, подательница воинов, великая богиня этого города, великая богиня этой земли, перед тобой Шарур, сын Эрешгуна, чужеземец, человек из далекой страны между реками, из города Гибил. — Правитель говорил, не поднимая головы. Видно, он и впрямь считал себя гораздо более послушным воле богов, чем Хуззияс из Туванаса.

Шарур пожалел, что ванак упомянул Гибил. Фасильяр, конечно, и так знала, откуда он пришел, но напоминание родного города не сулило Шаруру никакой пользы. Он снова поклонился.

— Приветствую тебя, великая богиня этого города. Приветствую тебя, великая богиня этой земли.

Каменные глаза Фасильяр начали поворачиваться в орбитах, пока не уставились на Шарура.

— Ты тот самый чужеземец, который разговаривал с моим двоюродным братом Тарсием в городе Туванас?

— Да, великая богиня этого города, великая богиня этой земли, — признал Шарур.

— Мой двоюродный брат Тарсий ясно дал тебе понять, что нам не нужно то, что пришло из Гибила, — пророкотала Фасильяр. — Тарсий, мой двоюродный брат, ясно дал тебе понять, что мы не хотим, чтобы люди Алашкурру торговали с людьми Гибила. Тарсий, мой двоюродный брат, объяснил тебе это, так почему же ты до сих не покинул нашу землю? Почему не вернулся в Гибил? Зачем ты пошел дальше в горы, чтобы смущать другой город, тревожить жителей Залпуваса?

— Великая богиня этого города, великая богиня этой земли… — произнося традиционную формулу обращения, Шарур просто тянул время, чтобы собраться с мыслями. — Тарсий, ваш двоюродный брат, великий бог того города, великий бог той земли, сообщил мне, что он отвергает сделки с людьми Гибила. — Он облизал губы. — Но он не сказал мне, что имел в виду все города этой земли, не сказал, что все боги этой земли отвергают торговлю с людьми моего города.

Каменные глаза Фасильяр сверкнули. Соски ее набухших каменных грудей проступили сквозь роскошные шерстяные одеяния, поднесенные ей жителями Залпуваса.

— Ты знал, Шарур, сын Эрешгуна, что сказал тебе мой двоюродный брат Тарсий. Ты знал, что он имел в виду, человек из Гибила. Но ты предпочел неправильно понять его, исказив слова Тарсия, моего двоюродного брата, ты понял их так, как было выгодно тебе. Именно поэтому все боги Алашкурру ненавидят тебя.

Все еще лежа на животе, Рамсайс застонал. Но все-таки его страх отличался от страха Хуззияса. Ванак Туванаса испугался за себя, за то, что Шарур навлек на него неприятности. Ванак Залпуваса был напуган тем, что у Шарура возникли проблемы с богами Алашкурри. Хуззияс хотел высвободиться из-под власти богов, но не мог. Рамсайс радовался тому, что его пока оставят слугой богов.

Ненависть богов испугала и Шарура, потому что она означала конец его надеждам вернуться в Гибил с ослами, гружеными медью и рудой. Не будет красивых вещей для лугала Кимаша, нечего ему будет возложить на алтарь Энгибила. Бог рассердится, и достанется всем жителям Гибила.

Но главное, не будет выкупа за Нингаль. Ей придется и дальше сидеть в доме отца, кузнеца Димгалабзу. Скорее всего, кузнец предложит ее кому-нибудь другому, не такому недотепе, который пообещал выкуп, да так и не сумел его добыть. Эрешгун не обрадуется. Он хотел породниться с Димгалабзу. А уж Шаруру точно радоваться не придется, на планы отца ему плевать, но он хотел Нингаль.

— Великая богиня этого города, великая богиня этой земли, — пересохшими губами промолвил Шарур, — я умилостивлю вас и других богов этого города, других богов этой земли любым покаянием, которое вы потребуете от меня, кроме моей жизни или жизни моих соотечественников. Я всего лишь хочу обменять свои товары на товары вашей земли и вернуться в свой город, вернуться с миром к моему богу.

— Нет, — отрезала Фасильяр, и Рамсайс снова застонал от резкости отказа. Однако богиня продолжала: — Покаяние невозможно без искренности. Ты, человек Гибила, приносил жертвы и говорил слова раскаяния, а сам смеялся внутри себя. Для богов этого города, для богов этой земли принять твое подношение равносильно поеданию отравленных фруктов. Не нужно нам твое покаяние.

Шарур закусил губу. Фасильяр поняла, что у него на уме: он собирался просто обменять свое приношение на разрешение вести торговлю, а вовсе не из раскаяния за что бы то ни было. Ему сейчас противостояла сила, которой нечего возразить. Склонив голову, он спросил:

— И что же мне делать, великая богиня этого города, великая богиня этой земли?

— У тебя есть только одно дело. — Голос Фасильяр звучал неумолимо. — Оставь эту землю. И никогда больше не возвращайся в Залпувас.

— Великая богиня этого города, великая богиня этой земли, я повинуюсь. — Шарур снова склонил голову. Однако он уже сообразил, как использовать сказанное богиней для своих нужд.

Когда караван углубился в горы Алашкурру, Хархару спросил:

— Ты уверен, что знаешь, каким путем поведешь караван, сын главного торговца, ведь богиня велела тебе покинуть эту землю?

— Конечно, я подчиняюсь Фасильяр. — Улыбка у Шарура получилась кривоватой. — Мы же уходим из земель Залпуваса, не так ли? Просто, когда мы покинем эти горы, мы не станем возвращаться через Залпувас, мы пойдем другим путем.

Мушезиб, шагавший рядом, рассмеялся.

— Вот так и я слушался маму после того, как стал слишком большим, чтобы отец мог меня прибить. — Начальник стражи посмотрел на Шарура. — По-моему, ты слишком хитроумен, сын главного торговца, чтобы эти боги могли тебя победить.

— Ни в коем случае, — ответил Шарур. — Если боги — любые боги — вздумают побить человека, они его побьют. Правда, я надеюсь, что им не придет в голову связываться со мной. Я же для них слишком маленький, они просто не обратят на меня внимание.

Ответ удовлетворил Мушезиба, но не Хархару. Хозяин ослов сказал:

— И на что же ты надеешься, сын главного торговца? Ты можешь говорить любые слова, но богиня приказала тебе покинуть эту землю, и ты все равно поперся дальше. Ну, придем мы в другую долину, поговоришь ты с тамошними торговцами или с ванаками, даже, может быть, с богами Алашкурри. И что? Почему ты думаешь, что они оставят без внимания твое непокорство?

— Вскоре мы будем в другой долине, — согласился Шарур. — Я ее знаю, это долина Парсухандас. Гибил давно торгует с тамошним народом, это всегда было выгодно. Но я не собираюсь встречаться с главным торговцем долины Парсухандас. Я не предстану перед Яддиасом, могучим ванаком долины Парсухандас. Тем более я не стремлюсь предстать перед богами Алашкурри в долине Парсухандас. Они меня не заметят.

— Ах, вот оно что! — расхохотался Мушезиб. — Теперь я понимаю. — Ты хочешь раздать мечи, наконечники копий и финиковое вино крестьянам, а потом мы вернемся в Гибил с ослами, нагруженными огурцами. — Он опять рассмеялся.

— Крестьяне долины Парсухандас такие же горцы, как и любой здешний народ, — серьезно сказал Шарур. — Я не сомневаюсь, они бы заплатили нам за прекрасные бронзовые мечи и наконечники. И уж, конечно, ни один мужчина не откажется от финикового вина. Но огурцов у нас в Гибиле хватает и своих, а вот меди и медной руды маловато. Если дела пойдут так, как я рассчитываю, медь мы добудем.

Хархару нахмурился.

— И при этом ты не хочешь повидать Вассухамниса, главного торговца долины Парсухандас? И не собираешься встречаться с Яддиасом, могучим ванаком долины Парсухандас? Так с кем же ты хочешь вести дела, сын главного купца?

— Я хочу встретиться с Абзувасом, сыном Ахияваса, — ответил Шарур.

Хархару молчал на протяжении пяти ослиных шагов, а после этого так низко поклонился Шаруру, что у него с головы свалилась шапка.

В долину Парсухандас они тоже входили под проливным дождем. Охранники и погонщики ослов то и дело встревоженно восклицали. Для них летний дождь был в диковинку. Они даже забыли про свои амулеты от дурных предзнаменований. А вот Шарур воспринял плохую погоду как хороший знак: дождь мешал богам гор Алашкурру рассмотреть, чем он собирается заниматься.

Город-крепость Парсухандас, был еще мощнее, чем Туванас и Залпувас. Казалось, он вырос сам собой из окружающих скал. Трудно было представить, что такое могут выстроить люди. Долину Парсухандас со всех сторон стискивали горы, небольшие поля теснились друг к другу. Тем не менее, Парсухандас процветал.

Источник его богатства крылся в склонах долины, изрытых черными шахтами. Люди копали и копали, без устали махая медными кирками или деревянными мотыгами с медными кромками. Лопаты здесь делали из дерева и кости. Шахтеров было немного, здешняя земля не могла прокормить больше. Но горняки добывали достаточно меди, иногда вынося на свет большие куски самородного металла.

Рядом с одним из таких рудников, самым большим в долине Парсухандас, жил Абзувас, сын Ахияваса. Над его каменным домом вздымался огромный столб дыма. На него и ориентировался караван. Но дом и не думал гореть. При доме работала кузница, и в ней трудился Абзувас, самый занятый и умный кузнец в долине Парсухандас, а, возможно, во всех горах Алашкурру.

Абзувас одевался подобно кузнецам Кудурру, на нем были только сандалии и легкая льняная туника. Он вовсе не собирался подражать кузнецам Междуречья, просто в этой одежде было легче работать. В обычном одеянии здешних мест он мигом бы сварился.

Он вышел из каменной кузницы и теперь поджидал караван снаружи, с удовольствием подставляя разгоряченное тяжелой работой тело под струи дождя. Впрочем, этого ему показалось мало, и он вылил себе на голову и мощную волосатую грудь большой кувшин воды.

Шарур еще издали прокричал:

— Приветствую тебя, Абзувас, сын Ахияваса, мастер металла!

Абзувас отряхнулся, как мокрая собака. Брызги разлетелись с волос и бороды. Он смахнул воду с ресниц и проговорил раскатистым басом:

— Ну-ну, привет и тебе, Шарур, сын Эрешгуна. Услышать от человека из земли Кудурру обрашение к мастеру металла — истинная похвала. Вряд ли я заслуживаю такого звания, но отказываться от него так же глупо, как мужчине отвергать женщину, если она предлагает ему свое тело. Добро пожаловать, Шарур, сын Эрешгуна, добро пожаловать!

Он шагнул вперед и заключил Шарура в мокрые вонючие объятия. Шарур с удовольствием ответил, даже не поморщившись от запаха. С тех пор, как караван вошел в горы Алашкурру, Абзувас был первым, кто так тепло приветствовал его. Он наконец ощутил себя желанным гостем.

Когда он освободился от мощных рук Абзуваса и огляделся, то понял, что здесь, возле кузницы, совсем не чувствуется неприязненное присутствие богов Алашкуррута. Металл обладал силой и давал человеку силу — силу, у которой еще не было своего бога.

— Итак, — гремел Абзувас, — я что-то не слыхал, чтобы ты посетил крепость Парсухандас. Значит, и у Яддиаса, могущественного ванака Парсухандаса, ты не был. Во всяком случае, я о таком не слышал. — Он пожал широкими плечами. — И не удивительно. Когда я работаю, когда металл льется в формы, я вообще ничего не слышу, даже если кто мне и говорит что-то.

— Абзувас, друг мой, не буду тебя обманывать, — сказал Шарур. — Не был я в крепости. И с Яддиасом не виделся. Это не Яддиас прислал меня к тебе. Я сам пришел.

— Вот как? — проговорил Абзувас уже другим тоном. — Значит, пришел прямо ко мне, не так ли? А почему ты пришел прямо ко мне? Почему не пошел в крепость Парсухандаса? Почему ты не поговорил с Яддиасом, могучим ванаком Парсухандаса?

— А зачем мне к ним идти? Я пришел прямо к тебе, потому что хочу торговать именно с тобой, — уверенным тоном ответил Шарур, хотя особой уверенности не чувствовал. — Не был я в крепости, не говорил с могучим ванаком, я же не с ними торговать собрался.

Абзувас нахмурился.

— Интересно, — протянул Абзувас. — Но могучий ванак Яддиас рад был бы получить ваши мечи. Да и не только мечи. У тебя ведь есть и другие товары? А у меня для тебя есть только медь, да медная руда. Я же не ванак, владеющий множеством разных вещей, интересных торговцу.

— Твоя медь и руда мне вполне годятся, — сказал Шарур. — Именно за ними мужчины Кудурру идут в горы Алашкурру.

— Э-э, ты не ответил на мой вопрос. — Абзувас скрестил руки на груди и посмотрел в глаза Шаруру. — Почему ты пришел сразу ко мне, а не пошел в крепость? Почему хочешь иметь дело со мной, а не с могучим ванаком?

— По какой-то причине, — сказал Шарур почти искренне, — ваши алашкуррские боги разозлились на меня. Они запретили ванакам этой земли торговать со мной. И торговцам запретили. Но, если я правильно их понял, кузнецам они не запрещали торговать со мной!

— Ах, боги…. — проговорил Абзувас с удивлением. — Да, боги. — Похоже, он только что вспомнил о богах. Но ведь и кузнец в Гибиле не очень-то часто вспоминает о воле Энгибила. Боги, конечно, сильнее, да, но они не сильно досаждали Абзувасу в его повседневных трудах. — Говоришь, они злятся на тебя?

Шарур неохотно кивнул. Абзувас спросил:

— Интересно, будут ли они гневаться на меня, если я обменяю свою медь на твои товары? И будут ли они гневаться, если я потом продам мечи из Гибила, вино, одежду и все, что там у тебя есть?

— Думаю, не будут. Потому что ты кузнец, — ответил Шарур. — Потому что у тебя есть собственная сила. Потому что здесь, в этом месте, я не чувствую тяжести алашкуррских богов на своих плечах. — А еще потому, что ты больше похож на жителя Гибила, чем на любого другого горца, которого я знаю, «даже на ванака Хуззияса, который мог бы стать лугалом, если бы здешние боги ему позволили». — Но этого Шарур уже не сказал вслух, не очень представляя, как это воспримет Абзувас.

Кузнец, видимо, понял недосказанное.

— Я не могу рисковать, Шарур, сын Эрешгуна. Мы не так уж похожи, как ты думаешь.

— Но мы есть, — настаивал Шарур. — Мы с тобой не так зависим от богов, как другие люди в ваших горах или в Междуречье.

— Ты почти прав. — Абзувас покачал головой. — Почти, но не совсем. У меня есть свобода под богами. У меня нет свободы от богов. Да я ее и не хочу.

— Но это же одно и то же, — сказал Шарур. Но Абзувас снова печально покачал головой.

— Я тебя вижу, человек из Гибила. Дадут тебе боги свободу, или нет, а ты все равно сделаешь по-своему. Это не мой путь. Я доволен тем, что имею. А ты?

— Это внешнее! А внутри что? — Шарур долго старался сдерживаться в присутствии горцев и их богов. Теперь, впервые с тех пор, как он пришел в горную страну, он перестал сдерживаться. — Так что в итоге? — Теперь он кричал. — Ты доволен. А я не доволен! У меня есть хорошие товары для обмена, а торговать со мной никто не хочет. Я рассчитывал получить прибыль, а получу одни убытки. Вашим богам взбрела в голову мысль, что я какой-то урод, больной неизвестно чем, и они боятся, что я могу заразить вас. Они никому не позволяют торговать со мной. Я не смогу заплатить выкуп за женщину, которую я хочу, женщину, которая хочет меня, и все это потому, что никто не может торговать со мной. И ты еще спрашиваешь, доволен ли я? Ты был бы доволен на моем месте?

Краем сознания он отмечал, что погонщики ослов и охранники смотрят на него, и видят, как он тут разоряется. Вот уж сплетен будет, когда они вернутся в Гибил! Однако основное его внимание сосредоточилось на кузнеце Абзувасе, который, как ему казалось, больше походил на его соотечественников, чем на любого другого жителя Алашкурру.

— Боги дали мне понять, что не хотят, чтобы я торговал, и я не буду торговать, — печально произнес Абзувас. — Правы они или нет, они боги. Они слишком сильны, чтобы идти им наперекор. Я не хочу им прекословить.

Да, он действительно походил на жителя Гибила: он настолько вышел из-под власти своих богов, что спокойно мог предположить, что они могут ошибаться. Нет, он не был похож на жителя Гибила: он признавал верховенство богов, знал их силу и не стремился обойти ее так, как стремился Шарур и его собратья. Шарур не понимал, как убедить его.

— Ну и что мне теперь делать? — Шарур задал вопрос скорее себе, чем Абзувасу.

Тем не менее, кузнец ответил:

— Иди домой, в Гибил. Ты не можешь получать прибыль от каждого путешествия. Ты же купец, ты должен это понимать. Ну, не заработаешь ты выкуп за невесту. Подумаешь! Найдешь какой-нибудь другой способ заполучить ее. Вы, гибильцы, умеете устраивать такие вещи. Да и не только эти.

Да что тут устроишь, подумал Шарур. Он взял себя в руки. Не будет он обсуждать эти темы не то, что с местным кузнецом, пусть даже сочувствующим, даже с отцом своим не будет, даже с Нингаль не будет.

Подошел Хархару. Хозяин ослов говорил с осторожностью:

— Сын главного торговца, я вижу, Абзувас, сын Ахияваса, не будет торговать с нами. Так что, теперь ни один горец не захочет торговать? Это так?

— Так, — скупо ответил Шарур.

— А раз никто здесь не будет с нами торговать, то что нас здесь держит? Каждый день ты тратишь свое имущество, имущество твоего отца без всякого толку. Здешние боги нас невзлюбили, а здешние люди покорны богам.

— Да, — глухо признал Шарур и вздохнул. — Я услышал твои слова, хозяин ослов. Во мне все восстает против такого окончания нашего путешествия, но ты прав. Абзувас тоже прав. Нас постигла неудача. Мы идем домой, в Гибил. — Он сделал вид, что не слышит радостных криков караванщиков.

Караван без проблем покинул горы. Алашкуррут с удовольствием меняли еду на безделушки Шарура. Никакие банды налетчиков, никакие гвардейцы ванака (эти две разновидности воинственных местных жителей иногда было трудно, а иногда и невозможно отличить друг от друга) не окружали его и не пытались отнять мечи, вино и лекарства, которые знатные люди Алашкурри отказывались приобретать.

С одной стороны это устраивало Шарура, с другой — озадачивало. Случалось, Алашкуррут иногда грабили караваны ради забавы, даже когда их боги не возражали против иноземных купцов в своей стране. Шарур размышлял: если их боги так ненавидели его, если их боги ненавидели всех жителей Гибила, почему бы не попытаться уничтожить его?

Но один день сменялся другим, а бандиты держались подальше от его ослов. Оказалось, что он не единственный, кто ломал голову над этой загадкой. Однажды вечером, когда караван разбил лагерь, к нему подошел Мушезиб.

— Как думаешь, почему они оставили нас в покое, сын главного торговца? — Пожалуй, воин даже был слегка обиженным на то, что ему не дали подраться.

К тому времени Шарур уже придумал ответ. Может, он и не был таким же однозначным, как арифметическое правило, но, по крайней мере, помог ему понять эту странную часть мира.

— Мы же знаем, начальник стражи, что здешние боги нас ненавидят.

Мушезиб решительно кивнул.

— Значит, у них есть причина избавиться от нас всеми правдами и неправдами?

— Да, они хотели бы от нас избавиться, — согласился Шарур, — только я думаю, что они нас слишком опасаются, чтобы попытаться убить или ограбить. Возможно, их останавливает мысль о том, что наши призраки натворят бед в их стране. А может, остерегаются жителей Гибила, когда те узнают, что нас убили здесь. А раз мы готовы покинуть их земли, то не лучше ли дать нам просто уйти с миром?

— Гибил далеко, и это всего лишь один город, — сказал Мушезиб. — Как люди Гибила могут отомстить за нас бандитам Алашкурри?

— Бандиты Алашкурри и не стали бы бояться мести людей, — сказал Шарур. — А вот боги Алашкурру наверняка боятся, что утратят влияние на своих людей, подобно тому, как это произошло с жителями Гибила. — Признаваясь своему соотечественнику, он все равно старался говорить тихо. Ни перед Имхурсагом, ни в стране Алашкурруту он не хотел бы это повторить.

— Ну и что? — Мушезиб махнул рукой. — Чем это поможет или помешает гибильцам отомстить? Подожди, я, кажется догадываюсь. Если сюда придет много гибильцев…

Шарур кивнул.

— Именно так, начальник стражи. Торговля с нами, общение с нами уже изменили многих горцев. Они теперь больше похожи на нас, чем поколение назад. А что будет, если сюда придет много гибильцев? Они будут торговать, будут разговаривать, и рано или поздно какой-нибудь ванак сделает то, чего не посмел сделать Хуззияс, и превратится в лугала, самостоятельного правителя. Вот я и думаю, что боги Алашкуррута хотят отправить нас восвояси ни с чем, чтобы и другим незачем было ходить в их земли. Тогда Алашкурру навсегда останется таким, как был.

Мушезиб обдумал это высказывание, затем хмыкнул.

— Как думаешь, они правы?

— Интересный вопрос, — признал Шарур и не стал отвечать. Он думал, что боги Алашкурри, вероятно, да что там, почти наверняка, ошибались, но не стал делиться своими мыслями до тех пор, пока они не покинут приделы Алашкурру. Здесь их могли услышать. — Давай-ка лучше пива выпьем, Мушезиб?

— Хорошая идея, сын главного торговца. — Мушезиб всегда считал хорошей идеей хлебнуть пива.

Двумя днями позже в долине, принадлежащей городу-крепости Данаувия, к северу от долины Залпувас (Шарур решил обойти ее стороной), караван повстречал людей Имхурсага, тех самых, которых обогнал в дороге перед горами Алашкурру.

Шарур узнал их задолго до того, как они узнали его. Он бы удивился, случись это иначе. Уж если свободно думающий человек из Гибила не опередит в бдительности людей Имхурсага, чей разум помрачен своим богом так же, как действует на человека вино, то какой смысл быть гибильцем?

Имхурсаги могут получить в горах неплохую прибыль. Конечно, дай ему волю, Шарур заработал бы больше даже на их дрянных товарах, да вот не пришлось! Не хочет Алашкуррут иметь с ним дело ни при каких обстоятельствах... И какой смысл теперь быть человеком из Гибила?

Гордость. Найдя ответ на свой вопрос, он произнес его вслух, а затем обратился к своим спутникам:

— Проявите гордость, все. Не позволяйте имхурсагам увидеть, что мы огорчены; не походите на рабов. Смотрите на меня и делайте, как я. Если имхурсаги подумают, что наша торговля оказалась успешной, их это смутит. А если они решат, что мы с прибылью, это смутит их бога.

Его слова подняли настроение караванщикам. Поставить Энимхурсага в нелепое положение для них было слаще фиников в меду, и приносило больше удовольствия, чем большая миска тушеной ягнятины с чечевицей.

Итак, как только люди Имхурсага поняли, что встречный караван принадлежит их ненавистным соперникам, они засуетились и начали готовиться к стычке, караванщики из Гибила, и прежде всего охранники, приосанились и натянули на лица веселые улыбки. Шарур вышел вперед и уверенно направился к каравану Имхурсагов.

Навстречу ему вышел тот самый человек, с которым он разговаривал по дороге в Алашкурру.

— Между Гибилом и Имхурсагом нет вражды, — спокойно поведал Шарур. — Разойдемся с миром. Мы идем домой.

Имхурсаг склонил голову набок, прислушиваясь к тому, что вещал его бог. Выяснив, чего от него хотят, он ответил:

— Мы тебя пропустим с миром. Возвращайся в свой Гибил с поджатым хвостом.

— Когда я вернусь домой, я первым делом засуну свой хвост между ног моей рабыни из Имхурсага, — возразил Шарур. — Что заставляет тебя издеваться надо мной? Зачем оскорбления? Желаю тебе извлечь из своего путешествия столько же пользы, сколько я извлек из своего.

Шарур знал, что делает. Он не думал, что человек из Имхурсага ответит прежде, чем его бог услышит сказанное через уши человека. Он оказался прав. Имхурсаг озадаченно воскликнул:

— Какая прибыль? Как ты мог получить какую-то прибыль?

— Ты же торговец, тогда к чему спрашивать? А то ты не знаешь, как получают прибыль? — Улыбка Шарура была легкой, ленивой, и такой довольной, как будто он уже вышел от рабыни из Имхурсага. Ему не без труда удавалось поддерживать на лице это выражение, и он только надеялся, что человек из Имхурсага не заметит его усилий.

И все-таки это ему далось. Даже сквозь природную смуглость на лице имхурсага проступили красные пятна.

— Не мог ты получить прибыль в горах Алашкурру! — завопил он. — Боги этой страны тебя ненавидят. Они знают, что такое Гибил. Они знают, как ведут дела его люди!

Улыбка Шарура стала еще шире. Пожав плечами, он ответил:

— Энимхурсаг не любит людей Гибила, но мы торгуем через Кудурру и получаем хорошую прибыль. Мы не торгуем с Энимхурсагом. Мы торгуем с мужчинами. Мы также не торгуем с богами этой страны. Мы торгуем с мужчинами.

Теперь купец из Имхурсага побледнел. Он понял, что сказал Шарур. Энимхурсаг тоже понял.

— Вы превратили Алашкуррут в гибильцев — людей, обманывающих богов, — выдохнул купец.

— А вот они скажут другое, — отмахнулся Шарур. — Они будут отрицать, что когда-нибудь торговали со мной. Они будут говорить очень убедительно, чтобы вы им поверили. Но как ты узнаешь наверняка, правду ли они говорят?

— Ты хуже пустынного демона, — проговорил имхурсаг с ужасом. Глаза его сделались окном в место, более глубокое и темное, чем дно его собственного духа, окном во все страхи, которые испытывал Энимхурсаг. Приводить бога Имхурсага в ужас было для Шарура почти так же приятно, как получать прибыль. Почти.

— Ну, мы пойдем, — сказал Шарур. — Я уже как-то говорил тебе, человек из Имхурсага, и опять скажу: да будет тебе здесь такая же польза, как и мне. — Его занимал вопрос, не передумает ли Энимхурсаг и не прикажет ли все-таки напасть. Купец, с которым он разговаривал, очевидно, задавался тем же вопросом, потому что стоял наготове, глядя куда-то вдаль в ожидании приказов. Однако приказов не было, и торговец сник.

— Идите, мы не будем препятствовать. Уходите в свой город.

Как уже было к западу от Ярмука, караван из Гибила протиснулся мимо каравана из Имхурсага. Тамошний торговец волком смотрел на Шарура и его спутников. По его приказу охрана и погонщики ослов делали вид, что встречный караван их совершенно не интересует. Ни одна из сторон больше не проронила ни слова.

Разминувшись, Шарур оглянулся через плечо. Купец из Имхурсага смотрел ему вслед. Когда их взгляды встретились, тот, другой вздрогнул, словно от удара и быстро отвел глаза.

Шарур поведал своим караванщикам, как он вывел из себя Энимхурсага и его торговца. Караванщики смеялись и хлопали его по плечам. Хархару сказал:

— Лучше твоего рассказа, сын главного торговца, были бы только вьюки с медью и другими товарами Алашкурру.

— Будь горцы похожи на нас, и не заботься они в первую очередь о своих богах, так бы оно и было, — ответил Шарур. Его обуревали сложные ощущения. Конечно, он был расстроен провалом экспедиции, но радовался, что сумел отыграться на встречном караванщике. Энимхурсаг, в конечном счете, выиграет эту игру, но и я не проиграл, думал Шарур.

— Глупый Энимхурсаг даже не узнает, что удача на его стороне, — презрительно заметил Мушезиб. — Он там так и сидит в своем храме, на троне, и сосет собственный палец.

Такое разухабистое богохульство бодрило, как глоток крепкого вина. Но, самое главное, начальник стражи, скорее всего, был прав. Последователей ненавистного бога одурачили, а поскольку его владения были далеко, бог даже не узнает, что остался в дураках. Это, конечно, утешало Шарура, только одного утешения оказалось маловато.

Караван спускался с гор. Однажды с востока донесся жуткий хохот. Шарур долго всматривался, но демона так и не разглядел. Тем не менее, он потряс кулаком и крикнул:

— Проклинаю тебя, демон Илуянки этой земли, будь проклято твое имя за то, что ты издеваешься надо мной. Да будешь ты есть хлеб смерти за то, что насмехался надо мной, Илуянский демон этой земли; да будешь ты пить пиво смерти! Да побледнеет твоя рожа как срубленный тамариск, Илуянский демон этой земли; да почернеют уста твои, как сломанная ветка. Да поразят тебя боги всей мощью своей земли. Я проклинаю тебя, Илуянский демон этой земли, имя твое проклинаю за то, что ты издеваешься надо мной.

Ответом на его поношения была только тишина и тихий посвист ветра в ветвях деревьев.

— Сильное проклятие, сын главного торговца, — сказал Хархару, — сильное проклятие, но все-таки ты говорил осторожно.

Шарур кивнул.

— Да. Я же не вижу Илуянкаса, и не могу быть уверен, что он — тот самый демон, чей смех мы слышали. Я бы не стал проклинать какого-то другого демона за то, в чем он не повинен. Если это не Илуянкас, проклятие не повредит.

Как обычно, пастухи, бродившие в этих засушливых землях — сюда не достигали живительной воды Ярмука и его притоков, — поглядывали на караван так же, как ястреб из поднебесья разглядывает силуэт на земле, задаваясь вопросом, не заяц ли это, которого легко убить, а то вдруг лиса — та будет сопротивляться. Охранники держали щиты наготове и не снимали шлемов. Их воинственный вид заставлял задуматься любого бандита, стоит ли нападать на такой охраняемый караван. Во всяком случае свирепых пастухов они убедили. Те если и подходили к ослам, то только ради обмена овец или даже коров на всякие невиданные в этих краях товары.

— Мы рады остаткам ваших товаров. Нам мало что достается из-за гор, — сказал один из крепких жилистых пастухов. — Обычно люди Кудурру сбывают весь свой груз в горах, да и в Кудурру есть спрос на горские товары. А нам — остатки. Но мы и тем довольны. — Впрочем, его взгляд, которым он обшаривал караван, говорил об обратном.

— Да, ты прав, — сказал ему Шарур. — Если вдруг тебе взбредет в голову ограбить караван, ничего кроме горя для своих сородичей ты не обретешь. — К ним с важным видом подошел Мушезиб, вроде бы как он просто мимо проходил. Но выглядел он при этом столь внушительно, что пастухи почтительно расступились.

Высокий пастух, похоже, он был здесь за главного, осмотрел начальника охраны с ног до головы и задумчиво сказал:

— Можно бы и ограбить, но, как ты и говоришь, торговец, дорого обойдется. Никак не возьму в толк, с чего бы это купцам так держаться за свое добро? У них же его навалом. Нет бы поделиться с теми, у кого почти ничего нет.

— А мне вот другое странно, — ответил Шарур. — Как это те, у кого почти ничего нет, думают, что у них что-то должно быть, да еще даром?

Пастух оскалил зубы, как пустынный лис. Шарур нарочно продолжал говорить подчеркнуто спокойно:

— По воле богов у нас с собой есть кое-что получше, чем обычно. Хочешь посмотреть?

— Если покажешь, — ответил пастух так же безразлично, как и Шарур. Таковы были правила этой игры. — Если тебе не охота возиться с вьюками, может, и не надо?

— Это не труд. А тебе, наверное, было бы интересно, — сказал Шарур, и пастух не стал отказываться. Шарур достал кувшин вина, кое-какие снадобья и льняную ткань. Шерсть пастухи и сами умели вырабатывать не хуже, чем в Гибиле. Подумав, он выложил пару ножей и мечей, как бы намекая на то, что распродал в Алашкурре остальное.

— Ты прав. Такое нам не каждый день показывают, — сказал вожак пастухов. Смотрел он при этом в землю, стараясь скрыть жадный огонек в глазах. Но, хотя он и был кочевником, живущим в походных шатрах, ни слепым, ни дураком он точно не был.

— Все это сделано в землях между реками. Из высокогорья такого не приносят. — Он махнул рукой в сторону гор. — Ты говоришь, это по воле богов у тебя есть что показать нам… Не в том ли заключалась воля богов, чтобы ты не торговал в горах?

Скотоводы плохо знали богов, или, вернее, боги едва ли считали пастухов достойными внимания. Вождь хитро улыбнулся, задавая вопрос. Но улыбка исчезла, стоило Шаруру твердо ответить:

— Да, такова была воля богов.

— Ах, вот оно что… — Пастух подергал себя за бороду, окрашенную хной. Отвернувшись от Шарура, он тихо переговорил с некоторыми из своих людей. Когда переговоры закончились, он повернулся к торговцу и медленно проговорил:

— Думаю, вам не повезло. Похоже, любой, кто торгует с вами, не обретет счастья. Товар у тебя хорош. — Он с сожалением вздохнул. — Прекрасный товар, но он может дорого нам обойтись. — С этими словами он махнул рукой своим, и они ушли в ночь.

Мушезиб сказал:

— Опять без толку. Не очень-то они отличаются от зуабийцев.

Шарур со вздохом упаковал оружие, снадобья, вино и одежду, от которых отказались даже пастухи.

— Ну вот. Придется возвращаться в Гибил с пустыми руками, — сказал он. — Прямо хоть не возвращайся.

— Твой отец так не скажет, сын главного торговца, — заметил Хархару. — Твоя мать так не скажет. Твои родственники так не скажут. Для них ты лучше в своем теле, чем в виде призрака, нашептывающего им в уши. Пока ты живой, можешь сто раз наверстать упущенное, так оно, без сомнения, и будет.

Может, у Хархару и не было сомнений, а вот у Шарура — сколько угодно. Однако хозяин ослов хотел его подбодрить, поэтому Шарур кивком поблагодарил его и будничным тоном сказал:

— Ты прав. Ничего не поделаешь. Пока. Надо идти дальше.

Хархару внимательно поглядел на него, решил, что главный караванщик не собирается дальше предаваться унынию, и тоже кивнул.

Утреннее солнце отражалось в мутной воде Ярмука, превращая ее в расплавленное серебро. Как и по дороге на запад, Шарур привелкараван к броду севернее города Аггашер. Им пользовались редко. Он не знал и не очень-то жаждал узнать, на что способна местная богиня Эниагашер, правившая городом.

У самого берега лягушка скакнула в воду с илистой отмели. По воде пробежала легкая рябь и поверхность реки снова успокоилась. Шарур достал очередной браслет, поднес его к воде и сказал:

— Это тебе, Эниярмук, порадуй себя. — Он бросил приношение в реку.

Опять пробежала рябь, но если после лягушки она быстро унялась, то теперь волны стали только больше. Вскоре поверхность Ярмука уже бурлила, как во время шторма. Но здесь же не море, да и ветра никакого не было.

Что-то выпрыгнуло из воды и упало к ногам Шарура. Он нагнулся и поднял браслет, только что поднесенный речной богине.

— Эниярмук отвергла приношение! — воскликнул он в полнейшем изумлении. — Интересно, и что нам теперь делать?

— Понятия не имею. Но одного нам точно делать не следует, — сказал стоявший рядом Агум, охранник каравана, — здесь мы реку не перейдем.

— Но другой дороги в Гибил кроме как через реку нет, — Хархару почесал в затылке. Он с подозрением смотрел на воду. — Первый раз вижу, чтобы Эниярмук отвергла приношение.

— Может, все-таки попытаемся переправиться? — спросил Мушезиб.

— Я бы не стал, — сказал Шарур. Он вспомнил о волнах, поднявшихся на реке, и подумал, что они могут сделать с ослами, грузом и людьми. — Если богиня рассердится, она нас попросту утопит.

Истинный воин Мушезиб гневно прорычал:

— Эта богиня — глупая сука. — Но тут же понял, что перестарался и поспешно добавил: — Но мы не можем с ней бороться, это точно. Силой богиню не взять.

— Вот именно, — согласился Шарур. Он так и стоял на берегу, размышляя.

— Даже обычных женщин силой брать неинтересно, — смущенно забормотал Мушезиб себе под нос. — Кричат, брыкаются, укусить пытаются — возни с ними больше, чем удовольствия, ну, я так думаю. — Задумчивость мигом слетела с него, когда Шарур бросился к одному из ослов. — Что ты делаешь, купеческий сын?

— Ты верно сказал: взять женщину силой — тут хлопот больше, чем пользы, — ответил Шарур. — А вот если сходить с ней в харчевню, да взять ей вина, она улыбнется и силой брать ее уже не придется. — Он вытащил кувшин с вином и снова побежал к берегу Ярмука.

Ножом Шарур сбил смолу с пробки и раскупорил кувшин. В ноздри ударил сладкий запах перебродивших фиников. Он прошел вверх по течению на половину полета стрелы, низко поклонился и церемонно вылил вино в воду. Сделав это, он бросил палку в реку и шел за ней до поджидавшего каравана.

Остановившись перед бродом, он махнул своим людям.

— Эниярмук приняла кувшин вина. Может, этого хватит, чтобы не обращать внимание на нескольких смертных. — Он скинул тунику и сандалии, и повел в воду первого осла.

Он примерно представлял, что будет, если богиня не удовольствуется первым кувшином. Он боялся. Но идти было надо. За ним Хархару и Мушезиб уже отдавали приказания погонщикам и охранникам. Те и сами двинулись вперед, но подогнать их стоило. Даже ослы особенно не упрямились.

Шарур вышел на противоположный берег Ярмука и с облегчением вздохнул. Потянул за поводок, выводя из воды первого осла. Весь караван поспешно переправлялся.

— Идем, идем, — торопил людей Шарур. — Это еще не конец. Отойдем подальше, а потом уже оденемся.

— Это ты верно сказал, сын главного торговца, — одобрил Мушезиб. — Не хотел бы я рядом оказаться, когда речная богиня протрезвеет. Ты напоил женщину и добился от нее своего, но по утрам они, бывает, сердятся, верно?

— Именно так, — согласился Шарур. Все еще голый он поспешно шагал вперед. На солнце тело быстро обсохло, и Шарур этому порадовался. Чем меньше речной воды на нем, тем лучше.

Он оглянулся через плечо. Речная богиня поняла, что ее обманули. Поверхность Ярмука вдруг вспенилась. Вода взметнулась в воздух и опала. В бесполезной ярости река стремилась достать вероломный караван. Люди и ослы тревожно закричали и припустились прочь.

Река вытянула водяное щупальце и вспухла, как при разливе. Однако за границей русла сила Эниярмук резко пошла на убыль. Наконец, вода разочарованно вернулась в берега.

Потный и разгоряченный Шарур поднял руку.

— Мы избежали гнева речной богини, — сказал он. — Будем благодарить и радоваться, воспевая хвалу Энгибилу.

Хвала прозвучала громко и торжествующе. Потом, когда все уже закончилось, Шарур, одеваясь, подумал: уместно ли восхвалять одного бога за то, что не удалось сделать другому богу?

— Твоя сметка, сын главного торговца, опять помогла нам, — сказал Хархару. — Если бы не удалось пересечь реку здесь, нам, возможно, пришлось бы тащиться к главному броду, а там уже земли Эниаггашера. Неведомо, с чем бы пришлось столкнуться. Но, думаю, было бы хуже. Твой отец будет тобой гордиться.

— Само собой, — рассеянно кивнул Шарур. Интересно, чем тут особо гордиться, думал он. Сходил в горы и вернулся с тем же, с чем уходил. Вряд ли он будет гордиться, когда узнает, что я не привез медь или руду, и уж совсем не станет гордиться тем, что теперь нечего возложить на алтарь Энгибила. А уж как будет гордиться Нингаль, когда узнает, что выкупа нет!

Однако хозяин ослов тихо сказал:

— Ты не прав. Ему есть чем гордиться. Ты хорошо справился, сделал, что мог, а то, что обстоятельства были против тебя — то не твоя вина.

— Думаешь, обстоятельства — это не часть моей вины? — спросил Шарур. — Я же ходил в горы и раньше. Разве я не уговаривал горцев? Разве не показал им, что мы, люди из Гибила, крепки своим умом? Я же хотел помочь хотя бы некоторым стать такими, как мы. Тем, кстати, и напугал тамошних богов и распугал наших покупателей. А ты говоришь — обстоятельства!

Хархару склонил голову.

— Если хочешь злиться на себя, сын главного торговца, не мне тебя останавливать. Если решил выставить себя на посмешище, не мне тебе мешать. — Он пошел к ослам. Те, хотя и слыли упрямцами, но ни горечи, не будущих бед не страшились.

Дальше Шарур шел в одиночестве, не обращая внимания на караван, следующий за ним. Что сказал бы его отец, что сделал бы его отец, если бы сам вернулся с гор, потеряв возможность торговать с Алашкурру? Бывало, караваны возвращались в Гибил с гораздо меньшей прибылью, чем та, на которую рассчитывали (при этом ни один такой караван не вел человек из их клана). А иногда караваны не возвращались вовсе, повстречавшись в горах или в пустыне с разбойниками. Но никогда еще, насколько знал Шарур, караван не возвращался только с тем, с чем ушел.

А что скажет лугал Кимаш? Кимаш-то ждет, что Шарур привезет богатые невиданные доселе дары для алтаря Энгибила. Ведь именно так напутствовал лугал караван, когда он уходил. Шарур подвел и Кимаша, а, подведя Кимаша, подвел всех людей Гибила. Ибо если Энгибил будет недоволен правлением Кимаша в городе, если Энгибил будет недоволен приношениями Кимаша, бог может и выйти из своего храма, в котором мирно дремал уже три поколения. И что тогда? Народ Гибила станет как люди Энзуаба? Как люди Имхурсага? И та маленькая свобода, которую знали жители Гибила, умрет.

Очень мрачная перспектива. Но больше Шарура заботила его личная беда. Что скажет Нингаль, когда узнает, что он вернулся с гор без выкупа? А, между прочим, Шарур поклялся Энгибилу заработать выкуп за невесту в этом путешествии. Теперь он возвращается домой без прибыли, как отверженный. Димгалабзу может отдать ее за другого. Шарур со злостью пнул камешек на дороге. А что, кузнец в своем праве.

— Да не может он так сделать! — в сердцах воскликнул Шарур.

— Кто именно и чего именно, господин купеческий сын? — спросил Хархару.

— Неважно, — буркнул Шарур и покраснел от того, что позволил другим проникнуть в его мысли. Ох, может Димгалабзу, может. И ничего Шарур с этим не поделает. Бормоча проклятия, которые уж точно не повредят богам Алашкуррута, он шел на восток, к Гибилу.

Ступив на земли Зуаба, Шарур почувствовал, что до дома рукой подать. После долгого пребывания среди незнакомых народов зуабийцы казались ему такими же знакомыми, как и его ближайшие соседи по улице Кузнецов. Наверное, и остальные караванщики ощущали нечто подобное, потому что они расслабились, перешучиваясь между собой, и только по привычке следили, чтобы не дать зуабийцам украсть чего-нибудь.

— Эй, ребята, — крикнул Мушезиб, — держите глаза открытыми. — Забыли о караванах, шедших через земли Зуаба с прибылью, а выходивших с убытком? Надеюсь, с нами такого не случится... Что рожи корчишь, Агум? Осёл на ногу наступил?

Мушезиб замолчал, бдительно озираясь по сторонам. Шарур тоже призвал себя ко вниманию, дабы не позволить зуабийцам развлекаться своими ловкими пальцами, но потом махнул рукой. Что они могут им сделать? Не было у них никакой прибыли. Он почему-то не думал о возможной убыли, хотя особой разницы между отсутствием прибыли и потерями товаров не усматривалось.

Как и по дороге в горы, Шарур мог бы зайти в город на ночлег. Но он снова предпочел встать лагерем подальше от города. Тогда он не захотел платить за еду и жилье. Теперь причина была более основательной. Он помнил угрожающий взгляд Энзуаба, когда уходил в прошлый раз. Смутно он ощущал связь недовольства местного бога с последующими неприятностями, свалившимися на караван.

Как и тогда, кто-то тряхнул его за плечо посреди крепкого сна. Опять Агум! Однако он сделал именно то, что должен был бы сделать любой охранник на землях Энзуаба:

— Мы вора поймали, сын главного торговца.

Шарур зевнул так, что чуть челюсть не вывихнул.

— Ну и зачем меня будить? Дайте ему пару затрещин и отправьте восвояси. Пусть попытает счастья с другим караваном.

— Да мы так и собирались сделать, сын главного торговца, но этот негодяй имел наглость заявить, что это Энзуаб приказал ему украсть у нас, и что бог его накажет, если он не украдет. — Агум в сомнении пожевал губами. — А если вспомнить все наши невзгоды, то лучше бы вы с ним поговорили.

Вздохнув, Шарур поднялся на ноги. Он так и вышел голым за Агумом к огню, у которого трое охранников держали вора. Еще один охранник подбросил в огонь сухой тростник и мелкие ветки, чтобы было побольше света.

Вор оказался маленьким худощавым человеком, гибким, как хорек, и с подходящим лицом.

— Вид у него такой, как будто он уже что-то украл, приказывал ему Энзуаб или нет, — заметил Шарур Агуму.

— Точно, — согласился Агум.

Охранники, державшие мужчину, встряхнули его так, что у того зубы стукнули. Агум грозно зарычал:

— Ты, проклятая речная пиявка, ну-ка расскажи свою байку сыну главного торговца!

— Да, да, господин, — часто закивал вор, как будто Агум был его энси. — Я вор. Я хороший вор, лучший. Потому меня Энзуаб и выбрал. Стал бы Энзуаб запрягать в плуг курицу или варить горшок из пива? Вот бог и призвал меня в свой храм, чтобы сподручнее приказы отдавать. Я слушаюсь своего бога во всем. Я пошел в храм, и он дал мне задание.

— И какое же? — поинтересовался Шарур.

— Господин, он сказал мне, что караван гибильцев встанет лагерем за стенами Зуаба, точно назвал место и расстояние до него. Он приказал мне ограбить караван. И еще он сказал мне, что ты выступаешь против богов, и потому грабить тебя правильно. Он сказал мне, что в вашем караване есть богатые товары из вашего города, и что ограбление пойдет на пользу и ему, и мне.

Шарур нахмурился. Вора поймали до того, как он успел ограбить караван. Откуда ему было знать, что за товары они везут, если только Энзуаб не сказал ему? Иначе с чего бы вору, да еще такому умелому, грабить караван, идущий с гор? Если бы по дороге туда, еще понятно. А так? Какой смысл?.. Похоже, он не врал.

— Тебе не удалось нас ограбить, — сказал Шарур. — Что теперь Энзуаб с тобой сделает?

— Господин, — вор задрожал в руках охранников, — он поразит меня фурункулами, и мою жену, и мою наложницу, и моих детей.

Шарур подумал и сказал:

— Тогда мне лучше отправить тебя обратно в Зуаб, пусть твой бог сам с тобой разбирается. В некоторых городах боги наказывали всех воров, даже тех, кто достиг успеха. Только в Зуабе бог наказывает воров-неудачников.

Агум и другие охранники рассмеялись. Вор заплакал.

— Помилуй человека, который всего-то и делал, что хотел исполнить повеление своего бога! — воскликнул он.

— Ты нас грабить пришел! — рявкнул Агум. — Ты заслужил свои нарывы, и пусть у твоей наложницы во влагалище фурункул выскочит!

Охранники расхохотались. Но Шарур поднял руку, и смех прекратился. Если Энзуаб подослал вора, то наказание заслужил прежде всего сам Энзуаб. И Шарур уже сообразил, как это можно устроить.

— Отпустите его, — велел он.

Охранники не посмели ослушаться. Напуганный вор поднялся на ноги. Шарур порылся в тюке, нашел ожерелье из расписных глиняных бусин, самое дешевое из того, что у него было. Он положил его на землю и отвернулся.

— Вот, — сказал он. — Кради себе на здоровье. Положи на алтарь Энзуаба. Так ты выполнишь повеление своего бога. И тогда он не станет поражать тебя фурункулами.

Когда он снова обернулся, ожерелья уже не было. И вора не было. Только из ночной темноты долетели слова: «Мои благословения на вас, господин, что бы…» Что бы ни сказал Энзуаб? Вор поступил мудро, не договорив фразы. Но думать-то он не перестал? Шарур усмехнулся и пошел досыпать.

Глава 4

— Это Шарур, сын Эрешгуна! — закричал стражник у ворот Гибила. Он поклонился Шаруру, шагавшему во главе каравана, возвращавшегося в родной город. — Удачным ли было путешествие в горы Алашкурру, сын главного торговца?

Шарур задрал одну бровь и натужно улыбнулся.

— Я вернулся с гор Алашкурру. Вернулся в Гибил. Разве это не удача?

Стражник у ворот рассмеялся.

— Ты прав, сын главного торговца. Ни медь, ни серебро, ни золото не выгонят меня в эти чудные места. Зачем? Я ведь живу в лучшем городе Кудурру, и, сдается мне, в лучшем городе во всем мире. — Он отошел в сторону, открывая путь. — Впрочем, тебе не до моей болтовни. — Голос его поднялся до крика: — Войди в Гибил, город великого бога Энгибила, Шарур, сын Эрешгуна, ты и все твои товарищи!

Шарур предпочел бы войти в город по-тихому и как-нибудь незаметно добраться до дома на улице Кузнецов. Но ему не везло. Он не получил того, что хотел, в этом проклятом путешествии, и заранее знал, что незамеченным ему войти не дадут.

Люди Зуаба прославились по всей земле Междуречья своими проворными пальцами, а вот люди Гибила славились своим проворным умом. Сейчас они жужжали вокруг каравана, как мухи вокруг мясной лавки, приветствуя Шарура, знакомых погонщиков ослов и охранников, то и дело выкрикивая вопросы:

— Прибыль! Получили прибыль?

— Сколько выручили?

— Сколько меди привезли?

— А из красного дерева есть что-нибудь? Ну, такого, с запахом?

— Драгоценности есть, сын главного торговца?

— Стены Алашкуррута и правда десяти футов в высоту?

— На тебя падала с неба замерзшая вода?

Вопросы сыпались со всех сторон. Караванщики отмалчивались, об этом их особо просил Шарур. Жители Гибила повсеместно были известны, как отменные болтуны, но на этот раз Шарур, погонщики ослов, охрана как будто вознамерились опровергнуть эту репутацию. Немало тому способствовал пункт договора, гласивший, что последнюю часть заработка все должны были получить в доме Шарура.

Те, кто поумнее, сразу предположили, что молчание караванщиков говорит о том, что успех едва ли им сопутствовал. Это была правда. Однако Шарур не подавал виду. Другие решили, что молчание означает прямо противоположное: видно, предприятие оказалось настолько успешным, что об этом не стоит говорить раньше времени. Они были неправы, но Шарур и тут глазом не повел. Между пессимистами и оптимистами тут же разгорелись споры, и народ отвлекся от каравана.

Не все в Гибиле кричали, пытаясь выяснить, сколько богатств принес караван. Одна из самых модных куртизанок Гибила просто стянула с себя полупрозрачную тунику и встала посередь улицы во всем великолепии своей наготы, словно говоря: «Ну? Если у кого из вас хватит денег, то вот она я». Но Шарур и его люди только тоскливо взглянули на нее и прошли дальше.

Слухи об их возвращении неслись по городу, опережая караван. К тому времени, как они добрались до улицы Кузнецов, рабочие в кузницах побросали свои занятия и вышли на улицу. Сквозь пятна копоти на их обнаженных торсах отчетливо выступали полосы пота. Они задавали те же вопросы, но ответы для них были куда важнее, чем для праздных зевак.

Здесь Шарур не стал отмалчиваться, но отвечал столь велеречиво, что без труда заставил кузнецов поверить, будто рассказал им гораздо больше, чем на самом деле, и ответы его не казались слушателям слишком пессимистичными. Но тут из кузницы Димгалабзу вышла Нингаль и окликнула его:

— Ты принес выкуп, Шарур?

— Я... — Шарур поднял глаза к небу, — видишь ли, надо подбить счета, чтобы посмотреть, сколько там набралось, — ответил он. Он очень хотел, чтобы Нингаль улыбнулась, и сумел заставить девушку весело кивнуть ему:

— Надеюсь, так и будет. — Улыбка оказалась настолько хороша, что Шарур не мог не улыбнуться в ответ.

— Я тоже на это надеюсь, — пробормотал он, глядя, как Нингаль возвращается в дом.

— Если это твоя невеста, — Хархару толкнул Шарура в бок, — тебе здорово повезло, сын главного торговца.

— Да, — кивнул Шарур, стараясь, чтобы его голос звучал не слишком глухо. Он был рад, что к нему обратился хозяин ослов, а не Мушезиб. Начальник стражи мог бы сказать то же самое, но в такой грубой форме, что Шаруру обязательно захотелось бы его стукнуть, а это, учитывая разницу в весе и навыках, вряд ли привело бы к положительным результатам. Вот если бы караван преуспел, он спокойно отнесся бы к любому подтруниванию. А теперь, без выкупа, он наверняка ответил бы грубостью. Поразмыслив, он решил сдерживаться и впредь.

Наконец ослы подошли к его дому. Перед ним на узкой грязной улице стояли отец и брат Тупшарру. Эрешгун обнял сына со словами:

— Добро пожаловать домой, мой старший сын. Рад тебя видеть.

— Спасибо, отец. — Шарур не мог не думать о том, что скажет отец, узнав, что караван вернулся ни с чем. Впрочем, рано или поздно он все равно узнает, но лучше бы не сразу. Ради своей семьи и ради себя самого он не хотел, чтобы прочие жители Гибила тут же узнали о его неудаче. Поэтому он сказал только: — Отец, я хотел бы поблагодарить погонщиков ослов и охранников, которые служили лучше, чем мы смели надеяться. Надо выплатить им то, что мы обещали, и я прошу тебя накинуть немного серебра за их верную службу.

— С какой стати? — тут же взвился Тупшарру. — Никогда мы не делали ничего подобного! Ой!

Шарур незаметно наступил брату на ногу.

Эрешгун соображал быстрее, чем его младший сын. Если Шарур предлагает выплатить караванщикам премию, значит, для этого есть причина.

— Будь по-твоему, — степенно ответил он. — Я давно приготовил все для расчета, но могу и добавить. Прямо сейчас и добавлю. — Он вернулся, намереваясь уйти в дом.

Шарур обратился к караванщикам:

— За ваше усердие, за ваше упорство, за ваше мужество и за вашу осмотрительность вы получите больше, чем мы договаривались.

Раздалось несколько приглушенных возгласов. Мушезиб сказал одному из охранников:

— Ты понял? Это означает, что нам заплатят за молчание.

До Тупшарру тоже начало доходить. Он тихо обратился к брату:

— Почему ты хочешь заплатить им сверх обычного? Чтобы они помалкивали?

— Поверь мне, у нас есть причины надеяться на их молчание, — ответил Шарур. С одной стороны, это было правдой, с другой — он не сказал ничего такого, что могло бы вызвать новые вопросы у Тупшарру.

Вышел Эрешгун с парой рабов. Рабы завели ослов во двор. Эрешгун нес на подносе кожаные мешочки с кусками серебра: поменьше для обычных охранников и погонщиков ослов, побольше для Мушезиба и Хархару. На подносе поблескивали серебряные кольца. — Каждый человек возьмет по одному кольцу сверх последнего платежа, — сказал он, обращаясь к караванщикам. Хозяин ослов и командир охраны возьмут по два. Он по-прежнему не стал задавать сыну вопросов. Для этого еще будет время.

Люди брали положенное, никто, разумеется, не отказался и от премии, и возносили хвалу дому Эрешгуна и его щедрости. Только призрак деда Шарура заорал ему в ухо:

— Эй, парень, ты там в горах не перегрелся на солнце? Ты же пустой вернулся! Нет, товары, которые ты брал с собой, я вижу, да и то не все, только ты ведь не за этим ходил?

Призрак и не подумал задавать свои вопросы с глазу на глаз. По тому, как Тупшарру испуганно вскинул голову, Шарур понял, что брат тоже слышал призрак деда. Вздохнув, Шарур пробормотал:

— Давай я тебе потом все расскажу, когда будет поспокойнее и поменьше народу.

Некоторые погонщики ослов и охранники тоже бормотали что-то своим призракам, не покидавшим Гибил и радующимся возвращению родичей. Агум качал головой и что-то бубнил себе под нос. Шарур подумал, что воин выясняет, почему призрак его дяди не вернулся с задания.

Но долго удивляться ему не дали. Призрак деда снова заорал:

— Кимаш-лугал рассердится на тебя за то, что ты вернулся ни с чем. Он не такой уж и большой, Кимаш, но рассердится точно. И Энгибил… Энгибил тоже осерчает.

Шарур снова вздохнул.

— Да, я знаю это, — пробормотал он. По виду Тупшарру можно было сказать, что пока он не догадался о последствиях неудачи Шарура. Эрешгун тоже посмотрел на старшего сына. Но какие бы мысли не теснились у него в голове, пока он держал их при себе.

Караванщики потихоньку разошлись, многие из них продолжали восхвалять щедрость дома Эрешгуна. Только после этого глава дома повернулся к старшему сыну и сказал:

— Пойдем в дом. Там не так печет. Выпьем пива, и ты расскажешь, как съездил в горы Алашкурру.

— Отец, ты не обрадуешься моему рассказу, — сказал Шарур.

— Я рад, что ты вернулся. Рад тому, что ты сам можешь рассказать мне, как оно было, — со вздохом сказал Эрешгун. — Это — главное, все остальное легче ячменного зерна. Не расстраивайся. У нас есть шанс все исправить.

— Ох, много времени уйдет на исправление, — заворчал призрак деда Шарура. — С таким же успехом мог бы дома сидеть. В мое время караваны, отправлявшиеся торговать, отправлялись именно торговать, если ты понимаешь, о чем я.

Эрешгун на ворчание призрака внимания не обратил. Он провел обоих своих сыновей в дом и потребовал пива. Раб принес кувшин и три чашки. Плеснув положенное возлияние, вознесли благодарности божествам ячменя и пивоварения, только после этого Эрешгун с сыновьями приступили к пиву. Подождав, пока опустеет первая чаша, Эрешгун повернулся к Шаруру и спросил:

— Выходит дело, мы с тобой неправильно рассчитали прибыль?

— Я вернулся вообще без прибыли, — сказал Шарур. — Отец, нет смысла окунать эту новость в мед, хотя говорить о ней — значит жевать горькую траву. Боги Алашкуррута запретили торговать с нами, мелочи вроде обмена безделушек на хлеб и пиво не в счет. Но меди я не привез. И руды тоже не привез. И дерева ценной породы тоже нет. Нет ни драгоценностей, ни горных трав и горных снадобий. Вернулся с тем, что было, разве что с вычетом кормежки и взяток. Впрочем, и взятки оказались бесполезными.

Эрешгун внимательно смотрел на сына.

— Давай-ка, расскажи все подробно, — сказал он.

Шарур так и сделал, начав с угрожающего взгляда Энзуаба, встречи с чужим караваном, столкновением с демоном Илуянкасом, богами Алашкурри, запретившими ванаку Хуззиясу торговать с ним, последующей неудачей в Залпувасе, отказом Абзуваса обменять товары на медь, и закончил отказом Эниярмук от подношения и попыткой вора зуабийца ограбить караван по приказу своего бога.

Эрешгун выслушал сына молча. Дождавшись окончания рассказа, торговец глубоко вздохнул. Он положил руку на плечо Шарура.

— По-моему, ты сделал все, что мог.

— Нет, наверное, я сделал недостаточно, — помотал головой Шарур. — И эта мысль разъедает меня, как язва.

— Ты сделал больше. Я бы до такого не додумался, — сказал Тупшарру.

— Не человеку сражаться богами, — вздохнул Эрешгун. Он достал свой амулет с изображением Энгибила и закрыл богу глаза. Шарур и Тупшарру последовали его примеру. Отец продолжал: — Только хитростью человек может надеяться пройти хотя бы часть своего пути вопреки воле богов. Теперь, кажется, до богов за пределами Гибила дошло, как много мы приобрели за эти годы, как много мы приобрели за несколько поколений. Они хотят заставить нас вернуться к полному подчинению им.

— Караван из Имхурсага торговал среди горцев, — мрачно сказал Шарур. — Они шли с медью. И руда у них была. И другие ценные вещи. Если имхурсаги смогут торговать, а мы нет, то они со своим Энимхурсагом скоро начнут возвышаться среди городов и богов Кудурру, а Гибил попадет в рабство.

— Ты говоришь о Гибиле, — спросил Тупшарру, — или об Энгибиле?

И Шарур понял, что он не имел в виду Энгибила. Он думал о городе больше, чем о городском боге. Все, в чем обвиняли его боги других городов, боги других земель, было правдой. Однако он не чувствовал стыда. Не жалел. Не о чем тут жалеть. Лучше думать по-своему и быть самому по себе.

— Ты принес Гибилу весть, — сказал Эрешгун, — которая касается не только нашего дома. Это важно и для других торговцев и кузнецов. Это важно для всего города. И, конечно, это важно для Кимаша-лугала.

— Знаю, отец. — Шарур опустил голову. — Я не привез богатых даров Кимашу, чтобы он мог возложить их на алтарь Энгибила. Мне помешали.

— Завтра, — решил Эрешгун, — мы пойдем с тобой во дворец Кимаша-лугала и расскажем ему о том, что с тобой случилось в твоем путешествии.

Шарур неохотно кивнул. А что ему оставалось?

В тот вечер за ужином Бецилим и Нанадират снова и снова слушали рассказы Шарура. Мать и сестра возмущались несправедливостью, которую он претерпел от рук алашкуррских богов, и еще более несправедливостью соседних богов.

— Как Эниярмук могла отказать тебе в переправе, не понимаю, — твердила Бецилим.

— Я тоже не понимаю, — согласился Шарур. Он повернулся к кухонной рабыне. — Принеси мне еще жареной баранины и пару зубчиков чеснока. — Рабыня поклонилась и поспешно выскочила. Семья пировала, празднуя его возвращение, хотя единственным поводом для радости, как виделось Шаруру, было то, что он вернулся целым и невредимым.

Однако мать продолжала возмущаться.

— Доведись мне стоять вместо тебя на берегу Ярмука, я бы поделилась с речной богиней часть своего благоразумия.

— Вот потому другие боги и опасаются нас, — сказал Шарур, рассмешив отца.

Бецилим бросила на мужа недовольный взгляд и продолжала:

— А Энзуаб! Энзуаб не ссорится с Энгибилом. Зуабийцы не враждуют с народом Гибила. Они, конечно, воры, но со стороны их бога просто безобразие натравливать воров на караван моего сына.

— По-твоему нормально, если бы бог натравил воров на караван чужого сына? — спросил Эрешгун. Однако жена не обратила внимания на его слова.

Нанадират присоединилась к негодованию матери:

— Хуже всего то, что теперь Энимхурсаг и его люди будут злорадствовать! — Она хлопнула в ладоши. — Рабыня, мне еще вина!

— Слушаю и повинуюсь, — тихо отозвалась бывшая подданная Энимхурсага, наливая вино в чашу сестры Шарура через ситечко.

Шарур тоже протянул свою чашу. Рабыня сполоснула ситечко и наполнила его чашу. Он благодарно кивнул ей. Рабыня изо всех сил старалась его не замечать.

Когда праздничный ужин закончился, родители, Шарур, брат и сестра отправились спать на крышу.

— Я скоро тоже приду, — сказал Шарур, но сам пошел на кухню. При свете пары тусклых факелов рабыня из Имхурсага мыла миски, тарелки и чашки с помощью тряпки и кувшина с водой. Шарур положил руки ей на плечи. — Пойдем-ка на твое ложе, — предложил он.

С легким вздохом она отложила тряпку и вытерла руки о тунику.

— Слушаю и повинуюсь, — тихо ответила она, повторив формулу повиновения, как с Нанадират, потребовавшей у нее еще вина. Когда они с Шаруром шли по узкому коридорчику к ее жаркому, крошечному закутку, она едва слышно произнесла: — Ты уже давно не хотел меня.

— А теперь хочу, — сказал Шарур. Рабыня вздохнула и пошла дальше.

В ее норе было темно как в самую черную полночь. Туника зашуршала, когда рабыня стянула ее через голову. Шарур сбросил свою одежду. Он протянул руку. Его рука не промахнулась мимо округлой мягкости женской груди. Он напрягся.

— Ты знаешь, почему я здесь? — спросил он, когда они легли на ложе. В темноте он нашел ее руку и направил ее себе между ног.

— Потому что ты меня хочешь, — ответила рабыня. — Потому что ты ходил далеко, потому что у тебя нет жены, и тебе нужна женщина.

Он покачал головой, хотя она не могла видеть его движения.

— Ты же знаешь, я вернулся домой без всякой выгоды, — сказал он и почувствовал ее кивок. — Далеко в горах нам встретился караван из Имхурсага. Они издевались надо мной. Они сказали, что я иду домой с поджатым хвостом между ног. Я сказал им, что когда вернусь, первым делом засуну свой хвост между ног моей рабыни из Имхурсага. Вот так, — он вошел в нее, — теперь ты знаешь.

— О, — сказала она и снова кивнула в темноте. — Значит, ты делаешь это по обету?

— Да, — ответил он, подаваясь назад, а потом вперед. С каждым разом он входил в нее все глубже, хотя там пока было сухо.

— Обет следует исполнять, — серьезно сказала она. — Это долг перед вашим богом. — Она по-прежнему думала, как имхурсаги.

И тут произошло нечто странное. В те несколько раз, когда он брал ее, она просто лежала пластом, позволяя ему делать все, что заблагорассудится, пока он не кончит и не уйдет. Но теперь неожиданно она подняла ноги и обхватила его бока. Руками она стиснула спину Шарура, и он ощутил, что ее губы ищут его. Если до этого он входил в нее с трудом, то теперь этот путь стал восхитительно гладким, восхитительно влажным.

Рабыня издала нескольких тихих стонов, рождавшихся где-то глубоко у нее в горле, а затем, в тот момент, когда наслаждение почти ослепило его, вскрикнула, как дикая кошка. Шарур полежал немного неподвижно, а потом отодвинулся и сел на колени.

— Ты никогда раньше так не делала, — сказал он ревнивым тоном.

— Раньше ты имел меня для своего собственного удовольствия, — ответила рабыня. — А сейчас ты сдержал свое слово перед своим богом — и перед моим. — И она едва слышно пробормотала: — О, Энимхурсаг, как я тоскую по тебе!

Шарур был молод. Первый подход слегка уменьшил его похоть, но полностью не удовлетворил. Рабыня пошевелилась и начала подниматься, но он положил руку ей на грудь.

— Подожди. Еще раз.

Она послушно легла на спину. Он снова оседлал ее. Если бы он не слышал, как она дышит, он бы решил, что она умерла. Так бывало и в прошлые разы, так было и сейчас. Он двигался, пока не кончил. Нащупав свою тунику, Шарур с интересом спросил:

— Второй раз я ничем не отличался от первого. Ты тоже получала удовольствие. Но первый раз совсем не похож на второй. Почему?

— Я же говорила. Я с радостью помогу выполнить твой обет. Я уважаю богов, и я радуюсь, когда и ты их уважаешь. Во второй раз был только ты. Боги были далеко.

Он надел тунику, встал и вышел из темного закутка, не сказав больше ни слова. Поднявшись на крышу, он обнаружил, что его родители уже спят. Он лег рядом с Тупшарру.

— Рабыня из Имхурсага? — спросил его брат.

— Два раза, — сказал Шарур.

— Два? — Тупшарру покашлял. — Дорогой брат, ты уже давно без женщины. Один раз, само собой, всегда приятно. Но два? Она что, заснула во время первого раза, и ты решил проверить, не проснется ли она со второго раза?

— Никогда не знаешь, что найдешь, мой дорогой брат, — зевая, ответил Шарур. — Сплошные неожиданности.

Утром Шарур собрался к кузнецу Димгалабзу, чтобы попросить пересмотреть порядок выплаты выкупа за Нингаль. Но Эрешгун и слышать об этом не хотел.

— Всему свое время, Шарур, — сказал он. — Сначала навестим Кимаша. Он должен знать, какое несчастье ждет теперь купцов в горах Алашкурру. Пусть думает, что делать дальше.

— Но, отец, Димгалабзу тоже нужно бы знать, потому что… — начал Шарур.

Эрешгун скрестил руки на груди.

— Я — твой отец. И я сказал, что сначала мы пойдем к Кимашу. Надеюсь, ты подчинишься?

— Ты — мой отец. — Шарур склонил голову. — Мы пойдем к Кимашу. Конечно, я сделаю, как ты скажешь.

Так получилось, что Шарур с отцом отправились не вниз по улице к дому Димгалабза, а вверх, ко дворцу лугала. Когда они проходили мимо, кузнецы и торговцы металлом выходили на улицу и спрашивали, как прошло путешествие Шарура. Никто из них, кажется, не беспокоился. Надбавка караванщикам при расчете сделала свое дело. Люди не проговорились. Пока.

Шарур и Эрешгун не стали долго обсуждать волнующую всех тему.

— Вот, идем говорить с могучим лугалом Кимашем, — несколько раз повторил Эрешгун. — Кимаш должен первым услышать новости, которые принес мой Шарур.

Ему с пониманием кивали. У Шарура было горько на душе. Ну и что я наторговал, спрашивал он себя. Ничего. С чем я вернулся? С тем, с чем уходил. И что бы тогда сказали кузнецы и торговцы металлом, если бы это услышали? И что бы они тогда сделали? Шарур радовался, что не надо выяснять это прямо сейчас.

Длинная вереница рабов и ослов, несущих на спинах дорогие обожженные кирпичи, заставила Шарура и Эрешгуна остановиться возле самого дворца Кимаша.

— Погляди-ка, — сказал Эрешгун сыну, — снова строит. Скоро его дворец станет больше храма Энгибила.

— Ты прав, отец, — согласился Шарур. Ни один из них не решился сказать, что он думает по этому поводу. Всего на мгновение Шарур прикрыл глаза изображению на амулете, который носил на поясе. Он не хотел, чтобы Энгибил смотрел на него. Он не хотел, чтобы Энгибил заглянул ему в сердце. Он не хотел, чтобы Энгибил увидел, как он надеется, что дворец лугала превзойдет храм бога.

Когда последний ревущий осел и последний вспотевший раб прошли мимо, Шарур и Эрешгун подошли к дверям дворца. Стражи с копьями и щитами стояли невозмутимо, терпеливо перенося жар, исходящий от здания. Эрешгун поклонился им и сказал:

— Когда могущественный лугал Кимаш соблаговолит обратить на нас свой взор, мы предстанем перед ним. Когда могучий лугал Кимаш соблаговолит нас выслушать, мы с ним побеседуем.

— Вы — Эрешгун и Шарур, — сказал один из охранников. — Я скажу управляющему Инадапе, что вы пришли. Инадапа скажет могучему лугалу Кимашу, что вы пришли.

Стражник ушел. Вернулся он в сопровождении Инадапа: лысого, круглолицего, пузатого царедворца с седеющей бородой.

— Могучий лугал Кимаш приветствует вас, — обратился к ним Инадапа. — Добро пожаловать, трижды добро пожаловать. Идите за мной.

— Идем за тобой, — хором сказали Эрешгун и Шарур. Инадапа развернулся и пошел обратно. Купцы последовали за ним.

Шарур недоумевал, как это Инадапа так уверенно пробирается через кроличьи лабиринты коридоров, из которых состоял дворец. Здание росло не по какому-то единому плану, а как попало, урывками, так как три поколения лугалов снова и снова решали, что им нужно больше комнат, чтобы вместить все добро, принадлежавшее им, а может, для того, чтобы спрятать старое, а то некуда складывать новое.

Им попалась комната, набитая столами и стульями. Если Кимаш вдруг решит устроить большой пир, эта мебель пригодится. Их посадили в тесной полутемной комнатке и велели ждать. Рядом хорошенькие молодые женщины варили пиво, распевая гимны Икрибабу. Комната оказалась завалена тюками шерсти, и в воздухе сильно пахло овцами.

В соседней комнате они видели кувшины и горшки с вином, пиво, зерно, финики... в общем, запасы. Их хватило бы на прокорм всего города на целый год, а то и поболе. Так во всяком случае показалось Шаруру.

Инадапа провел их мимо помещений, в которых другие хорошенькие молодые женщины пряли шерсть. Как и в комнате пивоваров, Шарур обратил на них внимание только потому, что все они были молоды и хороши собой. Если Кимаш захочет одну из них, она придет, и, Шарур не сомневался, точно не будет лежать под лугалом, как дохлятина. Само собой, у Кимаша возможностей больше, чем у обычного человека.

Эрешгун заметила еще кое-что и сказал Инадапе:

— Господин управляющий могучего лугала Кимаша, разве эти женщины не могли бы делать больше, если бы шерсть находилась рядом с ними, а не на полпути через дворец?

Инадапа остановился как вкопанный.

— Господин торговец, — медленно сказал он, — в былые времена шерсть хранилась как раз здесь. Потом это помещение понадобилось для чего-то другого. Шерсть перенесли. Никому и в голову не пришло отнести ее обратно, или посадить женщин поближе к шерсти. Возможно, кому-то стоит подумать об этом. — Покачав головой, он снова зашагал по коридору.

— Сколько еще таких комнат во дворце, кто-нибудь знает? — спросил Шарур.

Эрешгун что-то пробормотал в ответ.

— А знает ли хоть один человек обо всем, что хранится во дворце? — шепнул отцу Шарур.

Эрешгун покачал головой.

— Разве что дед Инадапы… Только в те дни дворец был куда меньше.

Шарур хотел бы еще поговорить об этом, но в этот момент очередной коридор влился в зал для аудиенций Кимаша. Лугал сидел на троне со спинкой; его ноги и руки были увешаны золотом. Трон стоял на земляной платформе, так что Кимаш возвышался над всеми своими посетителями. Инадапа опустился на колени, а затем простерся на животе перед Кимашем. Шарур и Эрешгун, внимательно наблюдавшие за ним, и сделали так же.

— Могучий лугал, я привожу к тебе главного купца Эрешгуна и его сына Шарура, — сказал управляющий, уткнувшись лицом в утрамбованный земляной пол.

— В мое время, — презрительно фыркнул призрак дедушки Шарура, — в мое время, говорю вам, мы пресмыкались только перед Энгибилом, а не перед каким-то выскочкой, который выдумал, что равен богу.

— Не сейчас, дедушка, помолчи, — прошептал Шарур.

— Отец, Кимаш может тебя услышать, — добавил Эрешгун, лежа лицом в пол. — Он ведь знал тебя при жизни, вспомни.

Призрак громко вздохнул и заткнулся. Кимаш не подал виду, что услышал его слова. Наверное, как лугал, он слышал множество призраков, ведь ему, как и его предку, приходилось иметь дело со многими горожанами.

— Встань, мастер-торговец Эрешгун. Встань и ты, Шарур, сын Эрешгуна, — повелел лугал.

— Приветствуем тебя, могучий лугал, — дружно произнесли Шарур и Эрешгун, поднимаясь на ноги.

— А я в свою очередь приветствую вас, — скороговоркой пробормотал Кимаш. — Добро пожаловать в мой дворец. Сейчас будем пить пиво. — Он хлопнул в ладоши. — Инадапа! Гости будут пить пиво со мной.

— Да, могучий лугал. — Инадапа тоже хлопнул в ладоши. Прибежал слуга. Инадапа указал на Шарура и Эрешгуна. — Вот эти будут пить пиво с могучим лугалом.

— Да, господин. — Слуга поспешил прочь. Вскоре вошел раб с кувшином пива и тремя чашами.

После возлияний и благодарности богам Кимаш, Шарур и Эрешгун выпили сами. Одним большим глотком отпив половину, Кимаш поставив свою чашку и сказал:

— Я рад, что ты вернулся домой целым и невредимым с гор Алашкурру, сын Эрешгуна; я рад, что тебе не причинили вреда.

— Благодарю, могучий лугал, — сказал Шарур не так спокойно, как ему хотелось бы. Он видел тропу, по которой шел караван этого разговора. В конце тропы сидел в засаде лев. Он выскочит и сожрет его, если не повернуть разговор в другую сторону, а как его повернешь?

— Я не знаю, как проходил твой путь в далеких горах. — Кимаш с сомнением заглянул в свою чашу. — О большинстве караванов я узнаю еще до того, как они приходят в Гибил. Но дом Эрешгуна умеет хранить секреты. — Он одобрительно улыбнулся отцу Шарура.

Да. В конце тропы точно сидел лев. Шарур почти слышал, как он порыкивает, почти видел, как он хлещет хвостом по бокам. Ну, что же поделаешь? Придется прыгать ему в пасть.

— Великий лугал, — Шарур взглядом попросил у отца прощения за то, что взял слово. — Мы с отцом предстали перед тобой из-за серьезных проблем, с которыми столкнулся мой караван в горах Алашкурру.

— Об этом мы еще успеем поговорить, — Кимаш подался вперед со своего высокого трона. — Ты лучше скажи, что ты принес такого интересного, что я могу возложить на алтарь Энгибила? Что за редкости ты привез? Много ли у тебя красивых вещиц? В последнее время бог беспокоен, он голоден. Энгибил ждет от меня подношений. И я не хочу его разочаровывать. Он может начать гневаться.

Почувствовав, как львиные зубы впиваются в его плоть, Шарур в панике взглянул на отца. Тот спокойно кивнул. Он знал, что лучше быть съеденным сразу, чем терпеть, пока тебя едят по кусочкам. Шарур и сам так думал. Но, как ни горька правда, ее не избежать.

— Могучий лугал, у меня нет ничего интересного для тебя, у меня нет редких вещей, у меня нет красивых вещей для возложения на алтарь Энгибила. Ничего такого, что бы могло служить подношением богу. Я вернулся без прибыли. Алашкуррут не захотели вести дела со мной, ибо их боги ненавидят и боятся людей из Гибила.

Кимаш нахмурился.

— Вот этого я и опасался. — Его голос стал вдруг неимоверно тяжелым. — Когда в город возвращается караван, об этом трубят на каждом углу. Когда караван возвращается с прибылью, сами караванщики бьют в барабаны. И только неудача окутана тишиной. Но все замолкают и тогда, когда успех очень велик. Я надеялся, что это как раз такой случай. А теперь расскажи мне, почему так не случилось.

Рассказ Шарура был продуман заранее и потому прошел гладко. Закончив, он спросил:

— Что нам теперь делать? Боги сильнее нас. Если они захотят, чтобы мы потерпели неудачу, так и будет.

— Так было бы, если бы все боги вдруг ополчились против нас и сохраняли свою неприязнь достаточно долго. Тогда бы мы точно потерпели неудачу, — ответил Кимаш. — Но боги такие же вздорные существа, как и люди. Иначе и быть не может, ведь мы же созданы по их образу. В этом и заключается наша надежда: переждать вспышку их неприязни, дождаться, пока потоп их гнева не вернется в берега, и солнце сменит ненастный день.

— Могучий лугал, ваши слова — чистое золото. Великий Кимаш, ваши слова сияют, как полированное серебро. Заяц может перегрызть петли силка, если охотник будет мешкать. Так и мы можем избежать гнева всех остальных богов. Но над нами Энгибил. Как избежим мы гнева нашего городского бога?

— М-да… Я надеялся поднять ему настроение дарами из Алашкуррута; я надеялся смягчить его подарками от горцев, — ответил лугал. — Мастер-торговец, ты нажал на рану именно там, где больнее всего. Теперь придется искать другой способ умиротворить Энгибила. Если я не смогу… — Он длинно вздохнул, — если этого не сделать, все будет так, как во времена моего прадеда.

— Да не сбудется это опасение! — воскликнул Шарур. — Мы хотим, чтобы вы и дальше правили нами, могучий лугал. Пусть Энгибил удовлетворится поклонением и дарами.

—Я бы хотел того же, — сухо ответил Кимаш.

— Так хочет весь Гибил, могучий лугал, — сказал Эрешгун, прикрывая глаза божества на своем амулете. Совершенно незачем, чтобы бог сейчас слышал и видел их. — Вокруг нас города под управлением богов. Мужчины там — их игрушки или в лучшем случае дети, от которых требуют послушания и безжалостно наказывают за провинности. Вы мужчина, могучий лугал. Вы знаете мужчин. Мы пришли к вам за советом. Нам нужно ваше решение.

Кимаш-лугал склонил голову к Эрешгуну.

— Щедры твои слова, мастер-торговец. Только не совсем верны. Да, купцы и ремесленники хотят, чтобы ими правил лугал или энси, но не бог. А крестьяне? Кто знает? Бог дает уверенность. Он дает не свободу мысли, а свободу от мысли и горшок с пивом в придачу. Ты наверняка знаешь людей, которые хотели бы именно этого.

— Тяжело мне признавать, что вы правы, могучий лугал, — ответил Эрешгун.

— Так что нам делать? — вмешался Шарур. — Как нам уговорить Энгибила и дальше отдыхать в своем храме?

Кимаш склонил голову набок, прислушиваясь. Затем, к удивлению Шарура, лугал улыбнулся.

— Призрак Игиги, моего деда, говорит, что ему это удалось даже тогда, когда Энгибил меньше отдыхал и больше занимался делами города, чем сейчас. Призрак моего деда говорит, что мне тоже лучше бы справиться с этим.

— Ваш дед был мудрым человеком, могучий лугал. Нет сомнения, его призрак не растратил своей мудрости, — нетерпеливо проговорил Эрешгун. — Призрак сказал, как можно этого достичь?

— Нет. — Кимаш криво улыбнулся. — Он говорит, что я должен делать, а не как я должен делать. Таковы все призраки в нашей семье. Может, у вас иначе?

— Нет, могучий лугал, — хором ответили Шарур и Эрешгун. Оба знали своих призраков.

— Я все слышал, — проскрипел призрак деда Шарура. — Мне плевать, что ты обо мне думаешь!

И отец, и сын сделали вид, что не услышали. Шарур сказал:

— Могучий лугал, так что же нам делать? Вы сумеете умилостивить Энгибила без тех красивых вещей, которые я хотел привезти с гор Алашкурру? Вы посоветуете, как купцы Гибила смогут торговать, если боги других городов будут против нас?

— Думаю, еще некоторое время я смогу успокаивать Энгибила, — сказал Кимаш. — Конечно, лучше было бы, если бы твой караван удачно расторговался бы… Но что есть, то есть. Вот со вторым твоим вопросом хуже. Тут нам остается лишь надеяться, что чужие боги не смогут объединиться в ненависти к нам. Мы должны молиться о том, чтобы они даже договариваться об этом не захотели.

— Благодарю, могучий лугал, за то, что проявили терпение к моему сыну, — торжественно произнес Эрешгун. — Благослови вас, могучий лугал, за проявленную к нему доброту.

— Я знаю цену дому Эрешгуна, — ответил Кимаш. — Он твой сын, мастер-торговец. Если бы он мог сделать больше, он бы сделал больше. Я бы хотел, чтобы он сделал больше, но с богами не поспоришь. А теперь давайте вместе подумаем, как все-таки удовлетворить нашего городского бога.

Он кивнул Инадапе, показывая, что аудиенция окончена. Управляющий вывел Шарура и Эрешгуна из дворца через лабиринт залов, по которым они шли на прием. Когда Шарур добрался до выхода, пришлось прищуриться — настолько ярким оказался солнечный свет после полумрака дворца.

— Теперь, — решительно промолвил Шарур, — идем в кузницу Димгалабзу, к отцу моей избранницы. Он тоже должен знать, что произошло в горах Алашкурру, хотя я скорее хотел бы поужинать в компании со змеями и скорпионами, чем рассказывать ему о наших приключениях.

* * *

По пути обратно Эрешгун сказал:

— Сын, не беспокойся о том, что сделает или скажет Димгалабзу. Его семья хочет, чтобы ваш брак с Нингаль состоялся. Наша семья хочет, чтобы эта свадьба состоялась. А когда обе стороны чего-то хотят, дорога обязательно отыщется.

— Но я же не могу заплатить выкуп за невесту! — воскликнул Шарур.

— Ты всего лишь часть дома Эрешгуна, — напомнил ему отец.

— Я знаю, отец, но я намеревался заплатить выкуп за невесту из прибыли, которую принесу домой в Гибил с этим караваном.

— Ты всего лишь часть дома Эрешгуна, — повторил отец. — Остальная часть не откажет тебе в помощи из-за такой малости.

— Отец... — Шарур замялся, не зная, как сказать то, что должен был. Но говорить все равно надо. — Отец, не знаю, позволит ли это Энгибил. Допустит ли такое бог города?

Эрешгун остановился посреди улицы, да так неожиданно, что какой-то прохожий едва не налетел на него. Недовольно ворча, человек пошел дальше. Мастер-торговец спросил то ли у Шарура, то ли у самого себя:

— А какое дело Энгибилу до того, откуда ты взял выкуп за невесту? Ему вообще есть дело до того, что ты собрался жениться на дочери Димгалабзу?

— Есть ему дело, отец, — раздраженно ответил Шарур. — Перед уходом я поклялся Энгибилу, что заплачу выкуп за невесту из прибыли, полученной от этого каравана.

Дыхание отца сбилось.

— Сынок, зачем ты это сделал? Не иначе, демон тебя за язык тянул!

— Ты прав, отец, то был демон гордыни. Теперь я это знаю. А тогда не знал. Все караваны, которые я водил, и те, с которыми ходил, возвращались с прибылью. Я не мог знать, что боги других земель отвернутся от нас. Я никогда не думал, что люди из других стран откажутся иметь с нами дело.

— Демон гордыни, — без осуждения повторил Эрешгун. — Люди из городов, где до сих пор правят боги, говорят, что это такой особый демон Гибила. Люди из других стран, где правят боги, говорят то же самое.

— Да, я слышал, — кивнул Шарур и коснулся сначала одного уха, потом другого. — Алашкуртцы говорят, что мы до того погрязли в гордыне, что ради того, чтобы править самим, готовы загнать нашего бога на задворки разума. Мне то и дело приходилось это отрицать, пока я был в горах, но в этом есть доля правды. Когда я поклялся Энгибилу, я сделал это не для того, чтобы подтвердить его власть надо мной, как это сделал бы любой имхурсаг, а для того, чтобы похвастаться своей властью в мире. И вот теперь моя клятва вернулась ко мне. — Он опустил голову.

— В мое время нам бы в голову такое не пришло. — Голос призрака деда прозвучал у него в ушах пронзительно и обвиняюще. — В мое время никому бы и в голову не пришло бы так поступить.

— Когда я был молод, — сказал Эрешгун, — у меня тоже иногда возникали такие мысли, Шарур, но я не давал таких клятв. Вы с братом более самостоятельные, чем мы в молодости. Все внешнее не так довлеет над вами, как надо мной.

— Зато когда я сбиваюсь с пути, я сбиваюсь сильнее, чем ты, — сказал Шарур.

Эрешгун положил руку ему на плечо.

— Возможно, все не так плохо, как ты думаешь. Возможно, еще удастся все исправить.

— Но как, отец? — воскликнул Шарур.

— Попробуем исполнить твою клятву Энгибилу каким-нибудь другим способом. Я ведь сказал — ты часть дома Эрешгуна. Возможно, придется одолжить выкуп за невесту. Будут и другие караваны; будут и другие времена, купцы вернуться с прибылью, мы одолжим у них, а потом сможешь вернуть долг. Таким образом, ты получишь свою Нингаль как раз за счет прибыли от какого-нибудь каравана.

— Но не этого каравана, — сказал Шарур.

— Нет, не за счет этого, — согласился отец. — Но у тебя будет медь, ты отдашь ее Димгалабзу за то, что тебе предназначено. Или у тебя будет серебро, которое ты все равно отдашь кузнецу за его дочь. Или у тебя будет золото, которое ты отдашь ему за Нингаль. Вот и выйдет хорошо для дома Эрешгуна. И для дома Димгалабзу тоже. — Эрешгун улыбнулся. — А тебе пойдет на пользу, сынок. Я же видел — да и кто из живущих на улице Кузнецов не видел? — как ты смотришь на нее, когда она проходит мимо, и она так же поглядывает на тебя.

Шарур низко поклонился отцу.

— Если ты сделаешь это для меня, я сумею отплатить тебе. Ты спасаешь меня от моей гордыни; от глупости моей спасаешь.

— Ты же мой сын. — Эрешгун снова улыбнулся. — И ты молод. А боги еще никогда не создавали юношу, которого не нужно было бы время от времени спасать от собственной глупости. Ну что, согласен на такую сделку? Я одолжу тебе выкуп за невесту, а ты вернешь его из будущей прибыли.

— Да, — решительно произнес Шарур.

НЕТ!

Если бы поблизости висел бронзовый колокол вдвое выше человеческого роста, это слово могло бы вылететь из него. Слово прогремело в голове Шарура так громко, что он пошатнулся и чуть не упал под его весом. Рядом пошатнулся отец. У Шарура мелькнула мысль о демоне землетрясения Пузуре, решившем как раз в этот момент тряхнуть Гибил. Но нет, слово прозвучало лишь внутри него; отец вздрогнул от того же. Никто вокруг не кричал, дома на улице Кузнецов не шатались и не рушились.

НЕТ.

Слово снова громом прозвучало для Шарура и Эрешгуна. Призрак деда Шарура тоже услышал его, и едва слышно взвизгнул от страха. Но его визг затерялся среди гулкого эха, трижды повторившего пресловутое «Нет».

— Голос бога, — выдохнул Эрешгун.

— Да. — Шарур вздрогнул, как в лихорадке. Люди плели интриги, люди хитрили, люди поколениями трудились, чтобы добыть хоть крошку свободы от воли богов. Богам не приходилось хитрить или думать, как обмануть людей. Боги владели силой. Стоило им заметить, что люди пытаются их обхитрить... О, они все замечают!

Энгибил снова заговорил, вколачивая слова в головы Шарура и Эрешгуна:

— Я держу в своих руках клятву Шарура, сына Эрешгуна. Я храню в своем сердце клятву Шарура, сына Эрешгуна. Клятвы не избежать. От клятвы не уклониться. Шарур, сын Эрешгуна, поклялся моим именем заплатить выкуп за невесту, дочь Димгалабзу, прибылью от путешествия, которое он только что совершил. Он вернулся без прибыли. Значит, у него нет выкупа за невесту. Я не хочу, чтобы надо мной смеялись мои собратья-боги. Никто не скажет обо мне: «Смотрите, вот Энгибил, чье имя люди произносят всуе». Слушайте меня и повинуйтесь, жители Гибила.

Так же внезапно, как возник, Энгибил исчез. И отец, и сын, бледные и дрожащие, смотрели друг на друга.

— Никогда, — медленно произнес Эрешгун, — я не слышал, чтобы Энгибил говорил так.

— А я помню подобное, — верещащим голосом вклинился призрак дедушки Шарура, — а еще мой дед рассказывал мне, что такое частенько случалось в его дни. Я ведь знал, что у вас, умников, в один прекрасный день будут неприятности, я знал это, знал. — Призрак говорил злорадно и одновременно испуганно.

Шарур молчал. Он посмотрел на отца. Эрешгун тоже молчал. Вот это обеспокоило Шарура больше всего на свете. Нет: больше всего на свете его, конечно, обеспокоил голос бога, грохотавший в голове. Пожалуй, ничего страшнее ему испытывать не приходилось. Но отец, не находящий слов, также напугал его. От его молчания событие становилось еще более грозным. А ведь отец — поживший мужчина.

Шарур всегда был твердо уверен, что отец запросто может решить даже более сложные проблемы, чем те, с которыми сталкивался сын. В конце концов, отец для этого и нужен.

Эрешгун все молчал и молчал. Шарур онемевшими губами выдавил:

— Что нам теперь делать?

Отец встряхнулся.

— Сделаем то, что собирались: поговорим с кузнецом Димгалабзу. — Он с трудом вздохнул и последний раз содрогнулся. — Только теперь нам придется сказать ему то, о чем мы говорить не собирались. Если он, конечно, захочет нас слушать.

— Неужели мне неоткуда ждать помощи? — жалобно проговорил Шарур. Настроение было такое, что в пору заплакать.

— Пока ничего не могу придумать, — ответил Эрешгун. — Идем.

Что оставалось делать Шаруру? Он поплелся за отцом к дому кузнеца Димгалабзу.

— Подождите немного, — сказал им Димгалабзу. Он возился возле огня. Вынул щипцами глиняный тигель и быстро разлил расплавленную бронзу в три формы, поровну в каждую. Глазомер у него был прекрасный. Металла хватило точно на три формы. Димгалабзу вытер мокрый лоб. — Вот теперь порядок, — удовлетворенно вздохнул он. — Теперь пойдем пить пиво.

— Что ж, не откажемся, — согласился Эрешгун. Здесь, в кузнице, он выглядел увереннее, чем на улице.

Шарур тоже почувствовал облегчение, его собственный дух потихоньку возрождался. Как и в кузнице Абзуваса, сына Ахияваса, в горах Алашкурру, здесь не ощущалось присутствие враждебных богов. Обработка металла обладала собственной силой; здесь умели заставить твердое течь, как жидкое, а затем снова делали твердым, но на этот раз уже превращая в форму, определенную кузнецом.

Димгалабзу хлопнул в ладоши.

— Пива! — крикнул он. — Пива главному торговцу Эрешгуну и его сыну Шаруру. И подайте соленой рыбки к пиву!

Шарур ожидал появления раба с пивом и миской соленой рыбки, но вместо раба пиво принесла Нингаль. Это была честь, оказанная знатным гостям. Нингаль улыбнулась Шаруру через плечо и вышла. Ее улыбка словно ножом ударила Шарура, а когда он вымученно улыбнулся в ответ, нож повернулся в ране.

Совершили требуемое возлияние, прочли нужные заклинания, а после отец и Димгалабзу отхлебнули пива. Потянувшись за соленой рыбкой, Димгалабзу поинтересовался:

— Какие новости, главный купец? Как съездил, сын главного купца? — Димгалабзу говорил совершенно спокойно, твердо уверенный в том, что услышит. Нож внутри Шарура снова повернулся.

Эрешгун степенно проговорил:

— Мой старый друг, мы пришли к тебе с тревогой в сердце. Послушай, что произошло. — И он рассказал о неудачном путешествии Шарура в горы Алашкурру, о клятве, которую Шарур дал Энгибилу, и о грозном голосе Энгибила (Шарур употребил бы слово «ужасающем», впрочем, смысл от этого не менялся). В конце рассказа отец описал их попытки обойти клятву.

Димгалабзу оскалился.

— Паршивые вести ты принес мне, мастер-торговец, паршивые во многих смыслах. Плохо, конечно, что бог воспротивился вашему плану… — Кузнец замолчал; как и все кузнецы Гибила, он привык к молчанию Энгибила, привык сам решать свои проблемы.

— Плохо, — согласился Эрешгун. — Бог посетил нас, когда мы шли из дворца Кимаша-лугала. Думаю, рассказ об этом и его не обрадует.

— Да уж, — сказал Димгалабзу. Лугалы больше, чем кузнецы, торговцы или писцы, зависели от Энгибила. Кузнец покачал головой. — Плохо, что у вас нет выкупа за мою дочь... Без выкупа за невесту какая свадьба?

Шарур наперед знал, что Димгалабзу так скажет. На его месте он сам сказал бы то же самое. Но ему же от этого не легче!

— Разве мы не можем… — начал он, но кузнец поднял покрытую шрамами грязную руку.

— Сын Эрешгуна, не позволяй твоему вопросу сорваться с твоих уст. Даже крестьяне в далеких от Гибила деревнях, даже пастухи в полях, столь далеких, что они даже городских стен не видят, не отдают своих дочерей без выкупа за невесту. А Нингаль не крестьянская дочь. Она не дочь пастуха. Без выкупа за невесту не может быть свадьбы.

Чтобы окончательно добить Шарура, в комнату вошла Нингаль со второй миской. Там была приправа для рыбы.

— Отец…

— Молчи! — Голос Димгалабзу был твердым как камень. — Без выкупа за невесту не может быть свадьбы. Моя дочь не станет посмешищем на улице Кузнецов; над ней не будет смеяться весь город. Вот мое слово!

— Да, отец, — прошептала Нингаль и вышла.

— Мне ли торговаться с тобой, отец моей избранницы? — в отчаянии вымолвил Шарур:

— Говори, чего уж там, — пробасил кузнец. — Я тебя выслушаю, но никаких других обещаний не даю. Скажи, что хотел.

— Если ты не можешь выдать свою дочь за меня без выкупа, не согласишься ли ты дать мне время, чтобы я мог найти способ преодолеть запрет Энгибила? Просто пока не отдавай ее другому.

— Любому другому я тотчас же сказал бы «нет». А сыну Эрешгуна отвечу иначе. — Димгалабзу подергал себя за курчавую бороду. — Я же вижу: ты так глубоко проник в ее сердце, что она, чего доброго, сама не захочет выходить за кого-нибудь еще. Если бы не это, я бы тоже отказал в просьбе. Но раз уж так получилось, — кузнец облизал губы, — пусть будет по-твоему. Я буду ждать год. Не больше. После этого поступлю так, как сочту нужным.

Шарур поклонился почти так же низко, как лугалу Кимашу.

— Да благословит тебя Энгибил, отец моей избранницы. — Только после того, как слова сорвались с его губ, он задумался: уместно ли просить Энгибила благословить Димгалабзу, когда именно благодаря вмешательству бога он и Нингаль не могли вступить в брак, как собирались и как он надеялся.

Эрешгун тоже поклонился Димгалабзу.

— И тебе моя благодарность, старый друг. Не всегда все идет так, как нам хотелось бы.

— Истину говоришь, — кивнул кузнец. — Мы не боги. И, даже будь мы богами, наши планы иногда рушатся.

— Ты прав. — Эрешгун снова поклонился хозяину. Как и Шарур. Они простились с Димгалабзу. Уже повернувшись, чтобы уходить, Шарур оглянулся на коридор, по которому приходила Нингаль. Он надеялся еще раз увидеть ее, но коридор был пуст.

День шел за днем. Шарур работал с отцом и младшим братом, продавал кузнецам медь, руду и олово из старых запасов, продавал другим то, что получал от кузнецов. Кое-какая прибыль им перепадала, но она не радовала.

— А что будем делать, когда запасы кончатся? — спросил как-то Тупшарру. — Руды и меди надолго не хватит…

— Будем голодать, — ответил Шарур. Брат улыбнулся, сочтя ответ шуткой. Но Шаруру было не до смеха. Он вообще стал улыбаться куда реже с тех пор, как караван вернулся в город.

Начали возвращаться и другие караваны. У них дела обстояли не лучше. Купцы из других городов перестали привозить товары на рыночную площадь, даже те, кто приезжал каждый год на памяти Шарура. Не пришли и купцы из-за пределов Кудурру, впрочем, в последнее время их редко видели в Гибиле.

Однажды, возвращаясь с рыночной площади, Эрешгун сказал:

— Торговля — источник жизненной силы нашего города. Теперь кажется, что кровь вытекает из Гибила, и новой не видно. Как мы можем управлять землей между реками, если вся торговля идет где-то в другом месте?

— Говорят, Зуаб процветает, — сказал Шарур. — Даже Имхурсаг прекрасно себя чувствует. Не могу понять, как это может быть, если их бог постоянно орет им в уши? Они же от этого глупые делаются….

— Да и наш бог в последнее время разболтался, — ответил отец. — Если Кимаш-лугал не может порадовать Энгибила, бог найдет способ порадовать себя сам. Тогда между нами и имхурсагами не будет никакой разницы.

— Да не случится так, — воскликнул Шарур. Он всегда считал Энгибила лучшим хозяином, чем Энимхурсаг. Но Шарур привык быть свободным человеком, таким же свободным, как и любой другой в стране между реками. Он не хотел, чтобы бог управлял его жизнью.

Беда в том, что Энгибилу все равно, чего он хочет. Он в этом уже убедился.

— Да не случится так, — повторил за сыном Эрешгун. — Так скажет любой, познавший свободу. Мы не хотим, чтобы Энгибил вмешивался в нашу жизнь. Но кое-кто в городе говорит погромче нас.

— Кимаш-лугал, — сказал Шарур.

— Кимаш-лугал, — кивнул Эрешгун. — Мы не хотим, чтобы нами управляли. Но Кимаш все равно правит нами. Так какая разница, если Кимаш вернет Энгибилу город?

— Будет тяжело, — подумав, сказал Шарур.

— Верно, тяжело, а может, даже опасно. — Отец поскреб в затылке. — Мы не знаем, что станет делать Энгибил после того, как Кимаш, и отец Кимаша, и дед Кимаша правили вместо него.

— И я не знаю, — вздохнул Шарур. — Я всего лишь человек, поэтому и не знаю. Даже Кимаш-лугал не знает. Но я уверен, отец, что Кимаша-лугала тоже беспокоят эти вопросы.

— Ты прав, сынок. Лугалу Кимашу сегодня не позавидуешь. Действительно, что он будет делать? А что он может сделать? — Мастер-торговец дернул себя за бороду. — Не знаю я. Интересно, а сам-то он знает?

Инадапа стоял в дверях лавки Эрешгуна и ждал, пока его заметят. Не был бы он царедворцем, никто бы его и не заметил.

— Смотри-ка, это же управляющий Кимаша, могучего лугала! — сказал Эрешгун, кланяясь почтительно.

Шарур тоже поклонился.

— Управляющий Кимаша, могучего лугала, оказывает нам честь своим присутствием, — сказал он. — В его лице, и через него мы приветствуем могущественного господина. — Он еще раз поклонился.

— Войди в наше жилище, управитель могучего лугала, — пригласил Эрешгун. — Выпей с нами пива. Закуси луком. — Он хлопнул в ладоши. Вбежала рабыня. Эрешгун указал на Инадапу. — Живо, принеси кружку пива и лука, чтобы порадовать нашего гостя.

— Ты великодушен, — сказал Инадапа, отхлебывая из кружки. — Ты великодушен, — повторил он, закусывая луковицей. — Честь, которую ты оказываешь мне, ты оказываешь и моему господину.

— Это и есть наше желание, — сказал Шарур, — ибо где ты, там и Кимаш, могучий лугал.

Теперь уже поклонился Инадапа.

— Ты хорошо говоришь, сын Эрешгуна. Ты вежлив, купеческий сын. Неудивительно поэтому, что мой господин, могучий лугал Кимаш, приказал мне привести тебя во дворец лугала. Он хочет с тобой поговорить.

— Сам лугал? — Шарур украдкой взглянул на отца. — Конечно, я подчиняюсь воле могущественного лугала, как и во всем прочем. Когда выпьешь и поешь, ты отведешь меня к нему.

— Когда я выпью и поем, я отведу тебя к нему, — важно кивнул Инадапа.

— А со мной могучий лугал не хочет поговорить? — спросил Эрешгун.

Инадапа покачал лысой головой.

— Он говорил только о твоем сыне, мастер-торговец.

— Он лугал, — развел руками Эрешгун. — Как он желает, так и будет. И здесь, и во всем городе.

На это Инадапа ничего не сказал. Шарур тоже молчал. Если бы в Гибиле все было так, как хотел Кимаш, то лугалу не пришлось бы вызывать его во дворец.

Инадапа допил пиво и доел лук. От повторения отказался.

— Пошли, — махнул он рукой Шаруру. — Я рад есть и пить с вами, но не хочу, чтобы могучий лугал ждал напрасно.

— Ни в коем случае. — Шарур допил остаток своего пива и поднялся с табурета. — Веди меня во дворец. Я твой раб, и раб могучего лугала. — Лучше любой из вас, подумал он, чем Энгибил. Разумеется, вслух он этого ни за что не сказал бы. Инадапа тоже встал.

— Идем. — Он обернулся к Эрешгуну. — Мастер-торговец, твой дом никто не упрекнет в пренебрежении гостеприимством.

Вместе с управляющим Шарур шагал по улице Кузнецов ко дворцу лугала. Изредка в просветах между домами мелькал храм Энгибила. Храм был больше дворца. Его строили тогда, когда Энгибил еще сам правил городом, задолго до того, как появились лугалы, пожалуй, даже до того, как появились энси. Кимаш, а до него его отец и дед, не забывали о храме, хотя больше уделяли внимания приношениям, чем ремонту храма. Они надеялись, что роскошь компенсирует богу потерю власти. На протяжении трех поколений так оно и было. Сейчас...

Шарур простерся перед Кимашем, сидящим на высоком троне, обшитом листами золота. Когда он поднялся, лугал сразу спросил:

— Верно ли говорят, что Энгибил крепко держит твою клятву и не выпустит ее из рук даже для того, чтобы ты мог заплатить выкуп за невесту?

— Да, могучий лугал, это верно, — ответил Шарур. Ни он, ни его отец, ни, насколько он знал, призрак его деда никому ни словечком не обмолвились о воле бога. Мог рассказать Димгалабзу, но это было его право.

Кимаш нахмурился.

— Бог жестоко с тобой обращается, — заметил он и нахмурился еще сильнее. — В наши дни все боги жестоко обращаются с Гибилом. Наши купцы возвращаются из странствий с пустыми руками; иноземные купцы не приходят на нашу рыночную площадь с товарами. Наш город страдает. — Он глубоко вздохнул. — Если бы Энгибил вздумал лишить меня моего высокого места, многие в Гибиле приветствовали бы такой шаг. Если бы бог задумал изгнать меня из этого дворца, многие в городе возрадовались бы. Они же все считают, что как только Энгибил возьмет правление городом в свои руки, торговля наладится, а значит, будет и прибыль.

— И тогда они станут такими же, как имхурсаги, — сказал Шарур. — Кто захочет жить так, как они живут, чтобы Энгибил говорил нашими устами, как Энимхурсаг говорит за них?

— А кто захочет жить в городе без торговли? — Кимаш поерзал на троне. — Кто хочет жить в городе без прибыли? Не многие, меньше, чем ты думаешь, сын Эрешгуна.

— Я бы тоже не хотел жить в городе без торговли, — сказал Шарур. — И прибыль мне не помешала бы. Только я еще меньше хочу жить так, как живут имхурсаги.

— Вот потому я и призвал тебя, — сказал лугал. — Если Энгибил снова станет править городом, потеряю не только я, ты и твой дом потеряете больше.

— Ты прав, могучий лугал, — Шарур склонил голову. — Я уже потерял многое: потерял надежду на брак, потерял семью, семья моей суженой тоже потеряла. Я же хотел жениться, как ты знаешь.

— Да, знаю, — кивнул Кимаш. — Именно поэтому я позвал тебя. Вот поэтому я даю тебе и никому другому задание, о котором я давно думал.

— Что я должен сделать, могучий лугал? — спросил Шарур.

Но вместо прямого ответа Кимаш начал издалека.

— Ты первый принес в Гибил известие о том, что люди других городов, люди других земель отказываются иметь с нами дело. Ты первый сообщил, что боги других городов, боги других земель разгневались на нас. Я хочу, чтобы ты разузнал, почему это так. И как с этим покончить.

— Могучий лугал… — Шарур заколебался.

— Говори, — приказал Кимаш. — Поведай, что у тебя на сердце.

— Ты сказал, — Шарур сосредоточился. — Как ты, должно быть, слышал от меня, могучий лугал, боги Алашкуррута говорят, что запрещают своим людям торговать с нами, потому что мы слишком самостоятельны, что недостаточно чтим нашего бога. И единственная возможность изменить положение дел — это стать такими же, как имхурсаги.

— Да, сын Эрешгуна, я слышал это из твоих уст, — согласился Кимаш. — Но у меня вопрос: почему это вдруг в этом году мы стали более самостоятельными, чем в прошлом? Почему они решили, что в этом году мы вдруг стали меньше чтить своего бога, чем в прошлом? Почему Алашкуррут в прошлом году мог торговать с нами, а в этом не может? Что изменилось за столь короткое время, что настроило против нас богов Алашкуррута, а с ними и некоторых богов Кудурру?

Шарур уставился на Кимаша. Затем снова пал ниц перед лугалом. Уткнувшись головой в землю, он сказал:

— Поистине, могучий лугал, эти вопросы требуют ответа. Когда боги говорили со мной, я просто внимал их словам и не оглядывался назад. По тому, как они говорили, — добавил он, — я не заметил в их словах ничего, кроме правды.

— Встань, Шарур, — сказал Кимаш. — Я и не думал, что боги Алашкуррута обманули тебя. Боги горной страны говорили правду. Но вся ли это правда? Боги умеют говорить часть правды и скрывать другую часть.

— Это так, могучий лугал, — подтвердил Шарур.

— Конечно, так, — досадливо кивнул Кимаш. — Боги создали человека во глубине времен, и с тех пор так никто и не узнал, зачем они это сделали. Истина подобна луковице, в ней один слой скрывается под другим. И вот мое задание тебе, сын Эрешгуна: откуси от луковицы истины. Проникни сквозь первый слой зубами своего остроумия. Узнай, что лежит под ним. Пойми и расскажи мне то, что узнал.

— Слушаю и повинуюсь. — Шарур поклонился. — Я узнаю все, что смогу, и так быстро, как смогу, и поведаю вам, что узнал. — Однако по его лицу было заметно, что он колеблется. — Однако вряд ли я узнаю это в стенах Гибила. Мне придется отправиться в другие земли.

— Иди, куда считаешь нужным, — сказал ему Кимаш. — Но мне кажется, что возвращаться в горы Алашкурру не обязательно. Я не знаю, как изменится Гибил к твоему возвращению; я не знаю, буду ли я сидеть на этом месте, когда ты вернешься из своего путешествия.

Шаруру показалось, что последний вопрос беспокоил лугала больше всего. Если Кимаш боялся, что Энгибил вернет себе власть раньше, чем Шарур вернется из путешествия, власть лугала действительно висит на волоске.

— Могучий лугал, — сказал Шарур, обращением стараясь подчеркнуть, что не сомневается в могуществе Кимаша, — я услышал тебя. Могучий лугал, я подчиняюсь тебе и не пойду в горы Алашкурру. Земля между реками обширна, а я не хочу тратить время на дальние путешествия. Для начала я отправлюсь в ближайший город.

— Вот и хорошо, — рассеянно одобрил Кимаш. Однако, судя по его выражению, все было совсем не хорошо, и не будет до тех пор, пока Шарур не вернется с нужными ему ответами. Покашляв для порядка, он продолжил: — Пусть тебе повезет в пути к Зуабу. Да обретешь ты предмет своих поисков в городе воров.

— Могучий лугал, вы меня неправильно поняли, — сказал Шарур. — Я не собираюсь идти в Зуаб. Мне нечего делать в городе воров.

— А куда же тогда? — удивился лугал. — Не пойдешь же ты в Имхурсаг? Зачем тебе в город, одурманенный своим богом?

— Именно туда я и направлюсь. Имхурсаг, которого я встретил в дороге, знал, что в горах Алашкурру у меня будут проблемы. Энимхурсаг знал, что с горцами мне каши не сварить. Если где и искать ответы в землях между реками, так это именно в Имхурсаге. Если ответы вообще есть в Кудурру, я найду их среди имхурсагов.

— Смело, смело, — озабоченно проговорил Кимаш. — Даже сейчас наш Энгибил больше отдыхает, чем действует. Не то что Энимхурсаг. Он в своем городе бдит, не покладая рук. Если ты придешь из Гибила в город Энимхурсага, он тотчас же узнает, что пришел чужой и не спустит с тебя глаз. Его ухо всегда будет обращено к тебе. Так у тебя ничего не получится.

— Могучий лугал... — Шарур помолчал. — Мне нужно подумать. Но действовать следует именно так, я уверен. Сообразить бы только, как лучше сделать... — Он задумался, но через мгновение вскинул голову. — С твоего позволения, могучий лугал, мне придется провести в дороге чуть больше времени…

— Имхурсаг не так уж далеко, — ответил Кимаш. — Что у тебя на уме?

— Могущественный лугал, я поступлю так, как ты сначала предложил: отправлюсь в Зуаб. Сейчас между Зуабом и Имхурсагом мир. Если я войду в земли Имхурсага из Зуаба, Энимхурсаг решит, что просто пришел очередной зуабиец. Он же не будет знать, кто я такой на самом деле и не станет обращать на меня особого внимания.

— Хорошая идея — насколько идеи могут быть хороши в плохие времена, — поразмыслив, решил Кимаш. — Нет, сын Эрешгуна, я не стану жалеть, что ты потратишь на дорогу больше времени и придешь в Имхурсаг через Зуаб. Наоборот, будем считать, что лишнее время ты сумеешь обратить на пользу себе, мне и Гибилу.

Лугал ни словом не обмолвился о пользе для Энгибила, и потому Шарур еще больше хотел выполнить задание Кимаша. Чем меньше бог вмешивался в жизнь Шарура, тем легче ему было жить. Зато когда бог вмешался в его жизнь, жить стало очень трудно.

— Что-нибудь еще, могучий лугал?

— Нет. Просто сделай то, что должен, — ответил Кимаш. — Гибил желает тебе успеха. Ради того, чтобы город не вернулся в те времена, когда мы еще не умели смешивать олово с медью, когда мы еще не умели делать записи на глине, когда мы еще не умели мыслить сами и поступать так, как считаем нужным, ради всего этого я желаю тебе успеха, сын Эрешгуна.

Шарур вздохнул.

— Могучий лугал, ты взвалил мне на спину тяжелую ношу. Надеюсь, я достаточно сильный осел, чтобы выдержать это бремя.

— Если не ты, то кто? — грустно спросил Кимаш.

Его вопрос не требовал ответа, но Шарур все же без колебаний ответил:

— Мой отец Эрешгун.

Лугал поджал губы, размышляя над его словами.

— Нет, — промолвил он наконец. — Я все же предпочту тебя. Ослы — это одно дело, но я думаю о баранах: молодой баран пройдет там, где оступится старый. — Он усмехнулся себе под нос. — Молодой баран пройдет там, где старый дважды задумается. Вот ты и будешь таким молодым бараном, Шарур. Иди вперед. Иди вперед и веди город к безопасности.

— Могучий лугал может доверять мне! — воскликнул Шарур.

— Да, — просто сказал Кимаш. — Отправляйся сей же час. Ради меня, ради Гибила.

— Уже иду, — сказал Шарур. — Иду ради тебя, могучий лугал. Иду ради города. Иду ради себя и ради Нингаль. — Впрочем, последнее он вслух не произнес. Только позже он понял, что иначе Кимаш подумал бы: стоит ли посылать его.

Глава 5

Шарур дернул осла за повод.

— Чтоб тебя демоны сожрали! — закричал он с лучшим зуабийским акцентом, на который был способен. — Чтоб черти с тебя кожу содрали! Посмотри, впереди город. Если устал, отдохнешь там!

Ослик заревел и уперся передними ногами. Он не желал идти вперед. Человек с парой горшков на спине, наполненных зерном, аккуратно обошел Шарура, а тот все пытался заставить упрямое животное сойти с места, используя откровенно жестокие приемы, которые Хархару не одобрил бы. Остальные путники, шедшие в Имхурсаг по дороге, которую перекрыл осел, не жаловались. Напротив, сочувственно посматривали в сторону Шарура, обходя его по обочине.

— Идиот! — выругал Шарур осла, когда тот все-таки соизволил тронуться. — Глупая ты скотина! До стен рукой подать, а ты уперся. Тень нашел, видишь ли! Не дам я тебе здесь стоять. — Осел заревел, но пошел вперед.

На взгляд Шарура, стены Имхурсага уступали стенам его собственного города: не такие высокие, как в Гибиле, и не такие мощные. Большая часть кирпичной кладки потрескалась, а некоторые кирпичи выкрошились. Но от этого храм Энимхурсага, возносящийся в небо над городской стеной, не стал менее внушительным и массивным. Перво-наперво, Имхурсаг был городом бога, а люди с их потребностями — потом.

Стражники у ворот без особого интереса оглядели Шарура и осла.

— Откуда? — лениво спросил один из них.

— Из Зуаба, — ответил Шарур, указав на юго-запад.

— Что на осле? — спросил стражник.

Смотрел ли Энимхурсаг глазами этого скучающего человека? Говорил ли бог Имхурсага его устами? Шарур сомневался, но уверенности не было. Но стражник не спросил о его происхождении, а только спросил, откуда он идет, так что врать не было необходимости. Он вообще не собирался говорить здесь ничего, кроме правды.

— Откуда у тебя все это добро? — спросил имхурсаг. Его товарищи рассмеялись. Такие же люди, как и все остальные… когда Энимхурсаг позволяет им быть такими.

Шарур оскорбленно выпрямился.

— Выменял, конечно.

Охранники громко расхохотались.

— Ну, понятно, из Зуаба, — сказал первый стражник. Шаруру не поверили. Никто из соседей Зуаба не верил зуабийцам, что бы они не говорили. Стражник продолжал: — Просто помни, приятель, здесь тебя твой быстроногий бог не защитит. Энимхурсаг, могучий владыка, воров не любит.

При упоминании своего бога голос стражника стал более глубоким и внушительным, — или это сам бог вещал через него?

— Я не очень тебя понял, — произнес Шарур таким тоном, что вряд ли его можно было воспринимать всерьез.

Стражники засмеялись и махнули ему рукой, впуская в Имхурсаг.

Когда он проходил через ворота в город, не уступавший его родному Гибилу, по телу пробежала легкая дрожь. Волосы на руках и груди на мгновение встали дыбом, как будто рядом ударила молния. Впрочем, все быстро прошло, и Имхурсаг перестал отличаться от любого другого города в земле Кудурру.

Здешние жители мало чем отличались от других жителей страны между реками. Крестьяне таращились на высокие городские дома, гончары расхваливали свои товары, прохожие их передразнивали. Под стеной из кирпича-сырца спала пьяная женщина. Туника ее задралась, бесстыдно демонстрируя самые интимные места. Маленький мальчик показывал на нее пальцем и хихикал. Собака вылизывала котелок с остатками пива, подняла голову, огляделась и с достоинством задрала лапу у стены. Мальчик засмеялся в голос.

Но одно отличие все же бросалось в глаза. Тут и там прохаживались по улицам жрецы Энимхурсага — глаза бога. Их бритые головы Шарура не удивили, но жрецы и бороды брили! Всякий раз, когда он встречал одного из них, Шарур спешил отвести взгляд, и начинал увлеченно разглядывать уличную грязь, чтобы не привлекать внимания. Не хотелось даже думать, что будет, если Энимхурсаг заподозрит наличие в своем городе ужасного гибильца.

Рабы сносили здание из сырого кирпича. Рядом стоял надзиратель, но смотрел он больше не на рабов, а на блудницу, прогуливавшуюся по улице. Но рабы и без него работали дружно и усердно. В Гибиле рабы, если бы за ними наблюдали столь же небрежно, больше делали бы вид, что работают.

Один из рабов, заметив, что внимание надзирателя полностью приковано к ягодицам женщины, все-таки решил перевести дух, опершись на обитую медью палку-копалку. Но уже в следующее мгновение вернулся к работе, пробормотав:

— Прошу прощения, могущественный хозяин. Я всего лишь ленивая навозная муха, недостойная вашего внимания. — Куски кирпича полетели в разные стороны.

Шарур содрогнулся. Нечего удивляться тому, что надзиратель заинтересовался задницей шлюхи вместо того, чтобы присматривать за рабами. За ними куда бдительнее следил сам Энимхурсаг, и это принуждало рабов работать с таким усердием, какого не могли бы добиться от них палка и плеть. Шарур спросил себя, почему бог уделяет такое внимание презренным рабам? Может быть, на месте разрушаемого здания должно быть построено какое-то культовое сооружение? Или бог следит за всеми рабами в своем городе?

Главное — помалкивать. Так меньше возможности выдать себя. Он хотел найти рыночную площадь, не спрашивая дорогу, только сделать это было не так просто. Улицы Имхурсага напоминали улицы Гибила. Впрочем, они напоминали улицы любого другого города в Междуречье. Они извивались, иногда поворачивая вспять, пересекались множество раз, так что даже местные жители, если только их не направлял Энимхурсаг, путались в направлениях.

Во второй раз миновав рабов и их невнимательного надзирателя, Шарур понял, что так можно бродить до темноты. Ничего не поделаешь, придется спрашивать дорогу. Он поозирался и задал вопрос седобородому человеку с большой охапкой пальмовых листьев.

— А-а, не местный, да? — старик с облегчением остановился. — Говор у тебя смешной… Сейчас… — старик замолчал. Вспоминает план города? Или спрашивает у Энимхурсага? Что толку гадать? Но тут старик продолжил: — Значит, так. Второй поворот налево, потом третий направо, потом первый налево, и ты там.

— Второй налево, третий направо, первый налево, — повторил Шарур. — Премного благодарен. Да благословит тебя бог за твою доброту.

— Да, парень, конечно. — Старик широко улыбнулся. Ему нравилось жить в городе под непосредственным управлением бога; Шарур не понял его ответа, но не стал переспрашивать. Еще раз поблагодарив человека, он повел осла по улице.

Дорогу ему подсказали верно. Рыночная площадь оказалась поменьше, чем в Гибиле и не такой шумной. Хотя нет. Здешняя рыночная площадь, может, и уступала гибильской, но сейчас на ней было довольно шумно. Сюда сходились купцы со всех окрестных земель, площадь была тесно заставлена их прилавками, в то время как в Гибиле в последнее время много места занимала пустая грязная земля. Шарур пришел в ярость при виде того, как активно идет здесь торговля, в то время как его рынок хиреет день ото дня.

Отыскав местечко, Шарур привязал осла к столбу, вбитому в землю, постелил тряпицу и разложил на ней свои товары. А потом, по обычаю всех купцов, принялся расхваливать их достоинства.

На рыночной площади толклись жители Имхурсага вперемешку с купцами из других городов. Шарур быстро продал несколько горшочков с маринованными сердцевинами пальмы хозяину таверны. Покупатель пригласил:

— Заходи к нам. Я — Элулу, моя таверна на улице Локоть Энимхурсага, сразу за поворотом. Жена у меня знает множество способов готовить сердцевину пальмы так, что пальчики оближешь!

— Постараюсь зайти, — сказал Шарур, кланяясь. Ложь, но ложь почти незаметная. Он ведь и в самом деле мог зайти в таверну, да вот дела не позволили. По правде, он не собирался идти ни на какую улицу, названную в честь ноги или руки бога города Имхурсага.

Несколько женщин отдали ему кусочки бронзы и меди за бусы. Еще пара покупателей расплатилась так же. Они покупали украшения для своих женщин. Никакой разницы с жителями Гибила. Если не помнить о постоянном внимании бога к своим людям, никаких отличий от гибильцев. Разве что торговались они не так азартно, как соотечественники Шарура.

Перед его прилавком остановился один из бритоголовых жрецов. Он взял нож, покрутил его в руках, и Шарур сразу понял, что в оружии жрец разбирается.

— Прекрасная работа, — заметил жрец.

— Благодарю вас за похвалу, господин. — Шарур постарался воспроизвести акцент крестьян-зуабийцев.

— Никогда бы не подумал, что в Зуабе водятся такие искусные кузнецы. — Глаза жреца перебегали от клинка к Шаруру. Он понял, что сейчас на него смотрит сам Энимхурсаг. — Ты не скажешь, откуда этот клинок? Где его выковали?

— Человек, у которого я купил этот кинжал, говорил, помнится, что его изготовили в Аггашере, — ответил Шарур. Аггашер был намного дальше от Имхурсага, чем Зуаб, а, значит, маловероятно, что тамошние жители знаются с Энимхурсагом и его жрецами. Агашшер пребывал под властью своей богини, и вряд ли мог вызвать подозрения бритоголового.

— Аггашер, говоришь? — Жрец покачал кинжал на ладони. — Да, может быть. Изделия из металла не позволяют обнаружить прикосновения бога. Но металл полезен, иначе его бы давно запретили. Возможно, со временем все равно запретят. — Шарур не знал, излагает ли жрец собственные соображения, или его устами говорит Энимхурсаг? Так что не весь пот, стекающий по спине Шарура, был вызван дневной жарой. А жрец продолжал: — Мне нужен хороший клинок, зуабиец. На сколько ты захочешь меня обокрасть за вот этот?

Вот тут Шарур пустил в ход все свои способности торговаться. Он не хотел рисковать, привлекая к себе внимание Энимхурсага, но торговец в нем не мог не раскрутить покупателя на приличное количество серебра. Впрочем, в Гибиле он получил бы не меньше.

По рыночной площади шлялся разносчик пива. Шарур с удовольствием выпил кружку. К его удивлению, пиво было не хуже, а может, и получше гибильского. Он вообще не думал, что в Имхурсаге найдется что-то лучшее, чем в родном городе.

Он вернул глиняную кружку продавцу и заметил рядом со своим прилавком двоих чужеземцев, явно из Алашкурру. Оба изнывали под местным солнцем в своих тяжелых шерстяных туниках. Один из них цветом кожи походил на человека Кудурру; другой был румян и светловолос, в отличие от своего черноволосого товарища.

— Взгляни, прекрасные клинки, — сказал белокурый спутнику на языке горцев. Шарур стоял неподвижно, как камень, всем своим видом давая понять, что не понимает разговора. Горец продолжал: — Похоже на гибильскую работу.

Его спутник фыркнул.

— Шутишь, Лувияс? Только не в этом городе. Гибил и Имхурсаг враждуют. Тамошние торговцы сюда ни ногой.

— Знаешь, Пилиум, я с ходу отличаю клинки из Гибила, стоит мне их увидеть. — Горец повернулся к Шаруру и спросил на языке междуречья: — Ты, торговец. Откуда эти мечи? Какой город они считают своим домом?

Шарур с поклоном ответил:

— Я получил эти клинки в Зуабе. Человек, который мне их продал, говорил, что их сделали в Аггашере. — На случай, если Энимхурсаг слышит их, он решил придерживаться той же версии, которую излагал жрецу.

— Вот видишь? —сказал Пилиум. — Аггашер, а не Гибил.

На что Лувияс ответил со смехом:

— В Зуабе тебе продадут чужую голову, и заставят поверить, что она твоя собственная. Если бы бог Зуаба не был богом воров, его люди давно украли бы драгоценности из его ушей.

Шаруру не просто было делать вид, что он не понимает гостей из Алашкурри. Он, как и Лувияс, был невысокого мнения о Зуабе, видимо, алашкуррец знал, о чем говорил. Его спутник спокойно кивнул:

— Может, и так; главное, на вид клинки очень неплохие. Давай спросим, что он хочет за них?

— Не сейчас, — предложил Лувияс. — Он уже заметил, что мы заинтересовались, поэтому заломит цену. Вернемся завтра, тогда и поторгуемся. Ты же видишь, он — мелкий торговец, товаров у него немного. Уверяю тебя, завтра он будет сговорчивее.

Его товарищ шутливо поклонился.

— Признаю твою мудрость.

Шарур тоже так считал, вот только Лувияс не подумал, что случайно встреченный на рыночной площади торговец знает язык горцев. Оба покупателя довольно пренебрежительно отозвались об остальных товарах. Шарур все равно собирался заночевать в Имхурсаге; местный бог пока не проявлял к нему особой ненависти, а Шарур во что бы то ни стало должен получить ответы на вопросы, поставленные лугалом. Теперь у него появилась надежда получить некоторые из этих ответов даже раньше, чем ожидал.

Постоялый двор, который он облюбовал для ночлега, в Алашкурру посчитали бы бедным, а в Гибиле — презренным. Там было темно и грязно. Еда — между плохой и очень плохой. Комната, показанная хозяином, тесная, вонючая и битком набита клопами. Так что Шарур почел за благо отнести свои мешки с товарами в конюшню и улегся на соломе рядом со своим ослом.

Трактирщик наотрез отказался возвращать деньги. Шарур попробовал было настаивать, но хозяин равнодушно ответил:

— Ты дал мне медь за ночлег. Тебя покормили. Тебе предоставили жилье. И чем ты недоволен? Хочешь, спросим у бога. Пусть Энимхурсаг решит.

— Ладно, ладно, обойдемся без бога, — быстро сказал Шарур.

Трактирщик ухмыльнулся, решив, что постоялец внял его аргументам. На самом деле Шарур не захотел отстаивать свои права. Не стоило привлекать к себе внимание бога раньше времени.

Уже засыпая, он подумал, что в итоге остался даже в выигрыше. На конюшне всяко удобней, чем в противной маленькой каморке. Он посмотрел на осла. Нельзя сказать, что его чувства к этой упрямой скотине поменялись, и все же он пробормотал:

— Будем считать тебя лучшей компанией, чем этот осёл-хозяин гостиницы.

Ослик фыркнул. Шарур перевернулся на другой бок и заснул.

Однако через некоторое время его глаза снова начали видеть. Так. Что это? Он спит? Шарур не смог ответить на этот простой вопрос. Обычно так бывает во сне, но все его чувства, включая обоняние, говорили об обратном. Слишком уж реальным было это сновидение. И последовательность событий вовсе не походила на сон.

Только он явно находился в другом мире. И он нравился Шаруру больше, чем прежний. Разве что пугал немного…

Он шел по зеленому ячменному полю. Но стебли овса качались высоко над его головой, словно дубы или некие странные деревья из тех, что росли в горных долинах Алашкурру. Это что? Сам Шарур стал крошечным или ячмень здесь такой огромный? Пока он не мог сказать. Он знал только, что должен идти вперед, навстречу... навстречу... Он не мог вспомнить, куда идет, но знал, что очень важно туда добраться.

Потом он еще кое-что вспомнил. Что-то — он не мог вспомнить, что именно — попытается ему помешать. И это что-то, если Шарур совершит ошибку, может не просто помешать, а сделать что-нибудь похуже.

Едва он подумал об этом, как нечто начало действовать. Для начала оно раздвинуло верхушки ячменных колосьев, позволив солнцу пронзить зеленоватые сумерки, в которых Шарур шел до сих пор. Он метнулся в тень, потому что не хотел, чтобы его заметили. Если заметят, будет плохо. Огромная рука тянулась к нему с неба. Он отчетливо видел потную ладонь, и пальцы, размером превышающие его рост. Да что там! На таком пальце легко уместился бы весь Шарур и осталось бы место потанцевать, как на пне огромной пальмы. Вот только если дать руке поймать его, тут уж будет не до танцев.

Коротко оглянувшись, Шарур заметил, что не только он пробирается меж колосьев. Другие люди тоже шли по полю. Огромная рука схватила одного из них и утащила куда-то ввысь, к свету. Шарур услышал вопль ужаса, тут же оборвавшийся. Торговец вжался в какую-то впадину в земле. Однако там было занято. Таракан, только немного уступавший Шаруру в росте, не расположен был делиться убежищем. Однако, поразмыслив, решил все-таки уступить и умчался, смешно задирая мохнатые ноги.

Сверху снова опустилась огромная рука. Только теперь пальцы и ладонь оказались перепачканы в крови. Одна капля упала на Шарура, когда рука пронеслась над ним. Он бросился за тараканом; тот движением отвлекал на себя внимание страшной руки. Глянув вверх сквозь колеблющиеся стебли ячменя, он увидел сосредоточенное гигантское лицо. Шарур изо всех сил зажмурился. Он сделал так не для того, чтобы великан не обратил на него внимание, а потому, что не мог смотреть на страшный лик в вышине.

Его расчет оказался верен. Рука настигла таракана, но схватить не успела, хитрое насекомое увернулось. Громовой яростный рев наполнил небо, как будто сама гроза закричала человеческим голосом.

* * *

Шарур проснулся. Рядом ревел осел. Ему вторили остальные. Именно этот яростный рев он и слышал во сне. Грудь Шарура была мокрой. И солома под ним тоже влажная. Он даже подумал, что осел спросонья опрокинул или разбил корытцо с водой, оставленное конюхами.

Однако в свете гаснущего факела Шарур увидел поилку. Она стояла на своем месте. И в ней была вода, а совсем не та жидкость, более темная и с резким металлическим запахом, которая намочила его.

Кровь! — вскрикнул Шарур с ужасом. Он подобрал чистую солому с пола, окунул ее в ослиную поилку и обтер себя, насколько мог.

За этим занятием он вспомнил ячменное поле. Кто охотился за ним? Кого поймала гигантская рука? Шарур был убежден, что ловили его, но промахнулись.

Постепенно ослы успокоились. Когда они перестали топотать копытами, до слуха Шарура дошел другой похожий звук. Что-то грохотало снаружи стойла. Он выскочил в ночь, посмотреть, что происходит.

— Энимхурсаг! — кричали люди. — Бог! Бог явил свою силу! Кого он хотел наказать?

Не только Шарур вышел на улицу. Из постоялого двора выбегали люди. Некоторые спрашивали, что случилось, другие как будто знали что-то, или делали вид, что знают.

— Он его раздавил! — крикнул кто-то. — Как таракана раздавил!

Шарур вздрогнул.

— Да ну! Он сам все придумал, — недовольно сказал кто-то еще.

— А ну, тихо! — крикнул трактирщик. Он вынес факел, увидел Шарура, вытаращился на него, помотал головой и сказал:

— Ты удачлив, зуабиец, ты уж мне поверь.

— С чего ты взял? — спросил Шарур. — Что стряслось?

— Ну как же! Ты отказался от комнаты — и будь я проклят, если знаю, чем она тебе не понравилась, — тогда я отдал ее другому путешественнику из твоего города, — ответил трактирщик. — Только бог знает, какие такие преступления он совершил. Вот бог и расправился с ним за его грехи.

— Протянул руку прямо через крышу и раздавил его! — вмешался какой-то парень. По голосу можно было сказать, что вчера он залил в себя немало пива.

— Энимхурсаг знает сердце человека. Энимхурсаг видит душу человека, — сказал трактирщик. — Бог нашего города — справедливый бог. Бог нашего города — праведный бог. Бог нашего города — могущественный бог.

Бог твоего города — глупый бог, подумал Шарур. Бог твоего города — косорукий бог. Обнаружил, что один человек в городе, называющий себя жителем Зуаба, не тот, за кого выдает себя. (Здесь пока глупостью и не пахнет.) Бог выяснил, где остановился фальшивый зуабиец. (Ну, ладно, это тоже было сделано довольно ловко.) А потом на постоялом дворе прикончил не того зуабийца. (А может, и того? Неизвестно же, что там замышлял этот другой зуабиец. Но об этом Шарур старался не думать.)

— Он, случайно, тебе не родственник, этот парень из вашего города? — спросил трактирщик.

Шарур ответил не сразу. Если он скажет «да», трактирщик может позволить ему порыться в вещах убитого, а кто знает, что там обнаружится? Но, с другой стороны, сказав «да», он может привлечь к себе внимание Энимхурсага, а так бог будет считать, что проблема поддельного зуабийца решена. Это последнее соображение перевесило.

— Нет, — сказал он.

— Честный зуабиец, — недоверчиво покачал головой трактирщик. — Ну не смешно ли? Этак в следующий раз мы увидим благочестивого гибильца. — Он громко рассмеялся над собственной шуткой. Шаруру показалось, что за смехом трактирщика он расслышал отзвук другого, куда более значительного смеха. Он решил, что у него разыгралось воображение, и никакого другого на самом деле нет.

— Ладно, если все уже кончилось, пойду досыпать, — Шарур зевнул на публику. Спать он больше не хотел. Зевота была такой же притворной, как и выражение лица, с которым он слушал горцев. Так надо.

Прежде чем снова улечься, он сдвинул солому, испачканную кровью, в сторону. Лег, вознес молитву Энзуабу, извиняясь за то, что позаимствовал чужого бога. А после этого, к своему удивлению, заснул.

Проснувшись на следующее утро, он обнаружил, что ночью вытерся не так хорошо, как думал. Хорошо, что трактирщик не заметил. Не заметили и постояльцы, выскочившие вслед за ним после визита разгневанного Энимхурсага. Он тщательно умылся, пока никто не обратил внимания на кровавые пятна у него на коже.

Ячменная каша, поданная на завтрак, оказалась безвкусной и водянистой. Он все равно все съел, а затем погрузил товар на осла и поспешил на базарную площадь.

Придя вскоре после восхода солнца, он нашел местечко получше того, где расположился вчера. Разложил ножи, мечи и маринованные сердцевины пальмы и стал зазывать покупателей. Вскоре, вроде бы случайно, подошли вчерашние горцы. Конечно, они не просто так проходили мимо, да и Шарур позаботился о том, чтобы новое место располагалось неподалеку от прежнего.

Поклонившись, Шарур с подъемом произнес:

— Да пошлют вам боги хороший день, господа. Чем могу служить?

— Ну, раз уж мы здесь, посмотрим на твои клинки, — сказал Пилиум. Взяв один меч, он покачал его на ладони. — Насколько я разбираюсь в оружии, думаю, это не самые плохие клинки, которые мне доводилось видеть в Междуречье.

— Господин слишком щедр к мелкому торговцу. — Шарур поклонился.

Спутник Пилиума дернул того за рукав туники и сказал на своем языке:

— Я продолжаю утверждать, что это работа Гибила. Как полагаешь, что сделают с нами наши боги, если мы вернёмся с такими клинками?

— Зря беспокоишься, Лувияс. Происхождение металла определить трудно, — ответил Пилиум на том же языке. — А потом, он же сказал, что они из Аггашера. — Горец заговорил на языке Кудурру:

— Слушай, зуабиец, ты точно знаешь, что эти мечи были из Аггашера, а не из Гибила?

— Я уже говорил, — Шарур прижал руки к груди. — Так оно и есть.

Пилиум выглядел вполне удовлетворенным. Но Лувияс все еще сомневался.

— Ты готов поклясться именем Энзуаба, что это так?

— Именем Энзуаба клянусь, — тут же сказал Шарур. Энзуаб же не его бог. Разве что бог захочет поквитаться с ним, когда Шарур окажется на его земле? Но, во-первых, Энзуаб вряд ли услышит клятву, произнесенную в Имхурсаге, а во-вторых, Шарур, избежавший гнева Энимхурсага нынешней ночью, самонадеянно полагал, что и от Энзуаба как-нибудь отделается.

Теперь успокоился и Лувияс. Он слегка поклонился.

— Это хорошо. Ты оказал нам услугу. Теперь давай поговорим о цене на твои клинки. — Пилиум кивнул.

Шарур поднял руку.

— Одолжение за одолжение. Разве это не будет справедливо? — Заметив, что его слова опять насторожили горцев, он со всей искренностью улыбнулся. — Не стоит беспокоиться, господа. Вы задали мне вопрос, я ответил. Только и всего. Разве это не справедливо?

— Ах, да, вопрос на вопрос. — Пилиум расслабился, вспомнив старинный обычай. — Да, согласен. Задай свой вопрос, зуабиец.

— Задаю. — Шарур хитро взглянул на покупателей, как, по его мнению, и должен был взглянуть зуабиец, расспрашивая о городе-сопернике. — Скажите мне, люди Алашкурру, почему ваши боги ожесточились против Гибила? Почему вы обязательно хотите увериться, что не покупаете ничего гибильского? Я и с другими горцами говорил, у всех одно и то же. Мне просто любопытно, господа.

Лувияс снова перешел на свой язык:

— Как думаешь, стоит ему рассказывать?

— Не вижу в том ничего плохого, — ответил Пилиум. — Он же сказал: одолжение за одолжение, вопрос за вопрос.

— Пусть лучше мелкие боги отвечают, если хотят. — Лувияс все еще говорил с беспокойством. — Им виднее, что можно, а чего нельзя говорить.

— Они всего лишь увидят, что ты испугался ящерки на камне, — язвительно сказал Пилиум. — Но все же пусть будет так, как ты говоришь. — Он вернулся к языку Кудурру: — Знаешь что, зуабиец, иди посмотри, что мы привезли в Междуречье. Послушаешь мелких богов, которые прибыли с нами с гор Алашкурру. Одолжение за одолжение, вопрос за вопрос: мелкие боги тебе ответят.

— Хорошо, приду, — кивнул Шарур, скрывая беспокойство. Если мелкие боги горцев узнают в нем человека из Гибила, они не станут ничего рассказывать, или соврут. А то как бы еще хуже не было.

Продолжая играть роль зуабийца, он суетливо прибирал товары, приговаривая о ворах. Лувияс его успокоил:

— Мало кто решится воровать на рыночной площади Имхурсага. Кто рискнет вызвать гнев Энимхурсага?

— Я из Зуаба, — сказал Шарур. — Я на веру ничего не принимаю. — Чем чаще он упоминал свое зуабийское происхождение, тем легче ему становилось вести себя как зуабиец.

Во всяком случае, горцев он убедил. Пилиум проговорил на своем языке:

— Зуабийцы крадут везде, и меж тем думают, что их бог защищает их самих от всех краж. Ну, может, они даже и правы.

— У нас он не станет воровать, — сказал Лувиас и взялся за рукоять меча.

Шарур непонимающе переводил взгляд с одного на другого. Только когда Лувияс жестом пригласил его следовать за собой, он повел своего недовольного осла за горцами. Они пришли в Кудурру с охраной и погонщиками ослов, таким же караваном, которые ходили к ним из Междуречья.

Охранники скучали так же, как охранники Шарура в горах. Они играли в кости, без всякого азарта передавая друг другу кожаный стаканчик. Посмотрели на Шарура, оценили, решили, что вреда от него никакого и вернулись к игре.

— Вот, — сказал Пилиум. — С нами Кессис и Митас, наши мелкие боги. Они ответят на твои вопрос.

Один из костяных идолов по форме напоминал собаку. Женский идол был высечен из камня и походил больше на кошку, чем на женщину. Пилиум и Лувиас говорили между собой:

— Малые боги гор, боги, наблюдающие за нашим народом вдали от дома, мы привели к вам человека из Зуаба, мудрого человека, достойного человека, которому обещали милость за милость, вопрос за вопрос. Он ответил. Теперь мы просим вас ответить на его вопрос.

Костяные губы собачьего идола зашевелились. Голос был грубым и хриплым. Как и всегда бывает с богами, Шарур его понимал, хотя слова звучали странно.

— Я Кессис. Пусть спрашивает.

— Я Митас. Он может говорить. — Голос каменной полукошки-полуженщины оказался таким чарующим, что ему позавидовала бы любая модная куртизанка.

— Благодарю вас, малые боги страны Алашкурру. Я человек из земли Кудурру. Из города Зуаба, — сказал Шарур. Кессис и Митас были всего лишь малыми богами, чужими богами. Они не ведали разницы между одним городом Междуречья и другим. Во всяком случае, Шарур на это надеялся. Он продолжал: — Вот мой вопрос, малые боги чужой страны. Мне говорили, что боги Алашкурру разгневались на жителей Гибила, города, расположенного к востоку от моего города, и…

— Это правда, — перебил Кессис.

— О да, это правда, — согласилась Митас. Ее каменные губы раздвинулись, обнажая острые, как иглы, зубы.

Шарур поклонился.

— Спасибо, малые боги. Спасибо, боги чужой земли. Но можете ли вы сказать, почему это так? Если мы в Зуабе узнаем это, то будем в выигрыше перед Гибилом. — Если бы он и в самом деле был зуабийцем, именно так и обстояло бы дело. Вопрос его выглядел вполне невинно. Украсть знание — это ли не самая удачная кража?

Кессис вытаращил свои косые глаза.

— Он не знает, — удивленно прорычал малый бог.

— Нет, не знает. — Голос Митас звучал гораздо более нежно, но не менее удивленно.

— Скажем ему? — спросил Кессис. — Как думаешь, большие боги не станут гневаться? — Кессис отчетливо вздрогнул. — Я боюсь гнева великих богов.

— Он же не из Гибила, — успокаивающе сказала Митас. — Он из Зуаба. — Шарур стоял неподвижно, стараясь не привлекать лишнего внимания малых богов.

— А вдруг он расскажет гибильцам о том, что узнал, — беспокоился Кессис.

Оба малых бога уставились на Шарура. Пришел его черед говорить. Но ответ у него был уже готов. И заговорил он без колебаний:

— Всеми богами Кудурру я клянусь, что не передам ваш ответ никому из людей не из моего города. — Клятва всеми богами Междуречья, конечно, связала бы его, будь он и в самом деле из Зуаба. Но прозвучала она очень убедительно, как было нужно именно людям Гибила, а на малых богов Алашкурру можно не обращать внимания.

— Это хорошо, — мурлыкнула Митас.

— Да, это очень хорошо, — согласился Кессис.

Шарур обратился в слух. Несмотря на согласие богов, он все еще опасался подвоха. Митас хрипло выговорил:

— Знай, человек из Зуаба, что гибильцы не воздают почестей никаким богам, ни своему собственному богу, ни твоим богам, ни даже богам Алашкурру.

— Да, я слыхал об этом, — кивнул Шарур.

— Это одна из причин, по которой боги не любят Гибил, — сказала Митас, — но только одна. А знаешь ли ты, что гибильцы выменивают в Алашкурру не только медную руду, но и другие вещи — странные вещи, редкие вещи, красивые вещи, чтобы забрать их в свой город?

— Ну да, я слышал об этом. Но ведь это же простая торговля, — Шарур недоумевал.

— Так вот, — зарычал Кессис, — они взяли одну вещь, которую им ни в коем случае не следовало брать. Какой-то ванак или торговец отдал им то, чего не должен был отдавать. Такая вещь, которая никогда не должна была попасть в Гибил.

— Что это? — спросил озадаченный Шарур.

— Это дело богов Алашкурру, — ответил Кессис.

— Это дело великих богов Алашкурру, — добавила Митас. В ее чудесном голосе слышалась обида. Митас продолжала: — Я малое божество, потому что великие боги не позволяют мне стать наряду с ними. Меня берут с собой путешественники. Я недостаточно хороша, я недостаточно сильна, и не гожусь на большее.

— Ты говоришь правду. — Кессис все еще выглядел обеспокоенным. — Так же и со мной. Но раз мы слабы, раз нашего величия недостаточно, нам следует помнить о великих богах.

— Это обидно! — воскликнула Митас. — Нас почти не помнят. Почему? — И божество снова обнажило острые как иглы зубы.

— Но что такое ушло из Алашкурру и пришло в Гибил? — спросил Шарур. — Я так и не понял, почему великие боги Алашкурру разгневались за то, что какая-то вещь перешла от них в землю между реками?

— Это дело великих богов Алашкурру, — повторила Митас, а Кессис как-то жалобно зарычал, хотя это было больше похоже на хныканье. — В эту вещь великие боги Алашкурру вложили большую часть своей силы, чтобы сохранить ее в безопасности.

Митас рассмеялась, как рассмеялась бы богатая красивая женщина, отвергая приставания урода. — Они вложили в эту вещь силу, чтобы сохранить ее в безопасности, а теперь потеряли. А вещь можно разбить, вещь можно сломать. Сила пропадет даром, вытечет, как пиво из горшка, если его уронить на пол.

— В самом деле? — ошеломленно переспросил Шарур. — Во имя… Энзуаба, неужто такое возможно?

— Правда, правда, — проворчал Кессис. — Стоит ли удивляться, что великие боги Алашкурру ненавидят и боятся гибильцев? Стоит ли удивляться, что они не хотят, чтобы люди из Гибила приходили на землю Алашкурру?

— Но что такое использовали великие боги для хранения своей силы? — спросил Шарур. — Что это может быть?

— Мы не знаем, — прорычал Кессис.

— Это — секрет, — добавила Митас. Она снова издала презрительный смешок. — Такой секрет, что даже человек, у которого она хранилась, понятия не имел, что он такое хранит, что за сокровище ему доверено. И вот он отправился в Гибил, и обменял эту вещь на бронзовый меч, или на горшок с вином, или на какую-нибудь другую безделицу, не ведая о том, что цена этой вещи превышает цену трех городов в стране между реками. И теперь великие боги попали впросак, теперь они дрожат. Ну, так им и надо! — она снова рассмеялась.

Шарур низко поклонился.

— Вы дали мне много пищи для размышлений, Митас и Кессис. Вы дали людям моего города много пищи для размышлений, малые боги Алашкурру.

— Малых богов власть великих богов достает не меньше, чем людей, — сказала Митас. Низкое рычание Кессиса скорее всего означало согласие. Хотя с тем же успехом это могло быть предупреждением Митас следить за языком.

В разговор вмешался Пилиум.

— Зуабиец, давай вернемся к твоим товарам. Я помогу тебе расставить все по местам. Заодно и поговорим о твоих мечах.

— Вы великодушны, господин. — Шарур снова поклонился. — Я с благодарностью приму вашу помощь. — Он ухватил осла за поводок. — А ну, шагай, скотина!

Когда они шли обратно к тому месту, которое занимал Шарур, Пилиум со значением произнес:

— Слушай, зуабиец, я расскажу тебе кое-что. Трижды подумай, прежде чем отвечать. Согласен?

— Пусть будет так, как вы говорите, господин. — Шарур истово закивал. — Я весь внимание.

— Хорошо, — сказал горец. — Допустим, человек спустился с гор поторговать на равнине. Предположим, на городской площади он встретил другого человека, назвавшегося жителем Зуаба, хотя на самом деле он мог быть и откуда-то еще, откуда, говорить не буду. Пока все понятно?

— Я внимательно слушаю, — повторил Шарур, — и обещаю трижды подумать, прежде чем отвечать.

Похоже, Пилиум догадался о том, кто я на самом деле, подумал Шарур. Он не спешил опровергать или подтверждать подозрения горца.

Пилиум кивнул.

— Хорошо, — повторил он. — Давай также предположим, что человек с гор знал кое-что из того, что могло бы оказаться полезным торговцу из Зуаба, в особенности насчет некоего другого города, название которого я называть не стану. Зуабиец хотел бы узнать то же самое, но не стал этого показывать. Не стал бы он выставлять себя признанным лжецом перед малыми богами Алашкурру. И перед великими тоже. Итак, он сказал, что он из Зуаба и поклялся в том именами всех великих богов Междуречья. Ты следишь за моей мыслью, человек из Зуаба?

— Думаю, да, — ответил Шарур и пнул комок грязи под ногами. — Могу я задать свой вопрос?

— Можешь, — кивнул Пилиум. — Однако имей в виду, я всего лишь невежественный человек с гор, и могу ответить тебе далеко не на любой вопрос.

— Я вот что хотел спросить, — начал Шарур, — зачем бы это человеку с гор Алашкурру помогать человеку, который сказал, что он из Зуаба, но который, возможно, приехал из какого-то другого города, которого я называть не стану? В земле между реками есть такие города, которые великие боги Алашкурру не очень жалуют…

— Верно, в земле между реками есть такие города, народ которых ненавидят великие боги Алашкурру, — согласился Пилиум. — По крайней мере, один такой город точно есть. Но жители этого города уже на протяжении поколений торгуют в горах и долинах Алашкурру. Они торговали медью, вином, а иногда, даже не подозревая об этом, торговали кое-какими разговорами. Некоторые из нас прислушивались к их словам и находили их тверже и острее бронзы, слаще вина. Ты понял, человек из Зуаба?

— Я понял, господин Пилиум, — ответил Шарур. Одновременно он понял еще кое-что. Ванак Хуззияс очень хотел бы избавиться от власти великих богов Алашкурру, но не может. Боги внимательно присматривают за ванаком, следят за каждым его шагом. А вот за другими следят не так внимательно. Пилиум — и сколько еще таких, как он? — в какой-то степени свободен от своих богов, так же, как люди Гибила. Да, у богов Алашкурру были причины опасаться Гибила. У них даже больше причин бояться Гибила, чем думал Шарур.

Пилиум задумчиво проговорил:

— Я рассказал тебе эту историю, чтобы скоротать время. Других причин у меня не было. Ну вот, мы и пришли. Тебе повезло, торговец, твое место никто не занял, пока ты был у нас в гостях.

— Да, мне везет… — рассеянно сказал Шарур. — Я вообще довольно удачлив.

— Везет нам, Шарур, — сказал Эрешгун.

— Точно, — согласился Тупшарру, улыбаясь старшему брату. — Мало того, что ты сунул голову льву в пасть, отправившись в Имхурсаг, но ты не только узнал секрет, в котором так нуждается лугал Кимаш и остальные в Гибиле, но еще и домой вернулся с прибылью.

— Да какой же я тогда сын главного торговца, — рассмеялся в ответ Шарур, — если не могу наведаться в Имхурсаг и не выбить там из горцев кое-какую прибыль. Эрешгун тоже улыбнулся в бороду. — Хорошо, что я прикинулся человеком из Зуаба. Они торгуют в Имхурсаге, и никто особо не интересуется, как эти товары попали к ним в руки.

Эрешгун огладил бороду.

— Значит, малые боги Алашкурру так и не сказали, что за вещь попала в Гибил с гор?

— Нет, отец, они не знали. Если, конечно, верить им. — Шарур прервался, чтобы зачерпнуть еще пива из котелка, который рабыня из Имхурсага принесла по приказу Эрешгуна. Отхлебнув, он продолжил: — Но я верю, что они сказали правду. Они же считали меня зуабийцем и думали, что Зуаб использует эти сведения против Гибила.

— И все же этот горец понял, кто ты такой. — Эрешгун еще раз погладил бороду. — Оно и понятно. Как только люди видят других свободных людей, их и самих начинает тянуть к свободе. И не только в Алашкурру. То же самое и в других городах Кудурру, которыми правят боги.

— Так идет развитие, — кивнул Шарур. — Когда-то боги правили везде. Потом некоторые из них передали власть энси, а при них у людей стало чуть больше свободы. — Он понурился, вспомнив голос Энгибила, запретивший ему брать взаймы у отца, чтобы заплатить выкуп за невесту.

— Что же это за вещь такая? — размышлял Эрешгун. — Понятно, что ее привезли с одним из прошлогодних караванов. Это просто. В прошлом году боги Алашкурру были к нам вполне дружелюбны; а в этом году — наоборот. Вполне может оказаться, что эта вещь у нас, потому что караваны в прошлом году снаряжали в основном мы. Мы торговали с Алашкурру больше, чем любой другой купеческий дом Гибила.

— Может, я сам ее и привез, — сказал Шарур. — Но как узнать, что оно такое? Вряд ли это слиток меди. И не мешок с медной рудой. И то и другое мы же переработаем, то есть изменим. А по словам малых богов, сила великих богов хранится в этой вещи, и разрушать ее нельзя. Хотя нет, они же боятся, как бы вещь не сломалась и сила не пропала…

В разговор встрял Тупшарру:

— Не медь, не медная руда, значит, какая-то необычная вещь, красивая, скорее всего. Если так, она может оказаться у кого угодно в городе. В Гибиле многие ценят такие вещи и хорошо платят за них. Но скорее всего…

— Ты прав, — закончил за него Шарур, — скорее всего лежит она себе на алтаре Энгибила или хранится в храме бога. Ведь Кимаш, могущественный лугал, любит дарить Энгибилу необычные подарки.

— Вот и хорошо, — сказал Эрешгун. — Если она лежит на алтаре Энгибила, несомненно, бог узнает, что это такое. Если такая вещь хранится в храме бога, он должен знать об этом.

— Если мы вернем его богам Алашкурру, они перестанут нас ненавидеть, — сказал Тупшарру. — Наши караваны смогут опять ходить в горы. И вернутся домой с медью и медной рудой. Городу прибыль. Дому Эрешгуна прибыль.

— Да, я смогу получить прибыль, — мечтательно сказал Шарур. — Заплачу выкуп за невесту кузнецу Димгалабзу и исполню свою клятву Энгибилу.

— Надо идти в храм и там искать эту вещь, — решил Эрешгун. — Если найдем, Кимаш-лугал вознаградит нас за то, что мы спасли город от беды.

Они допили кружки с пивом. Поставили их на стол. Встали. И тут у Шарура возникла новая мысль.

— Стойте! Если мы найдем эту вещь в храме Энгибила, и сломаем... — Отец и брат непонимающе уставились на него. — Если мы найдем ее и сломаем, мы сможем наказать богов Алашкурру за пренебрежение к нам.

— И что в этом хорошего? — со страхом воскликнул Тупшарру. — Они станут ненавидеть нас еще сильнее.

Эрешгун молчал.

— Ты понимаешь, отец, не так ли? — спросил Шарур. Медленно, нехотя Эрешгун кивнул. Судя по широко раскрытым глазам Тупшарру, он все еще не понимал. Шарур объяснил:

— В эту вещь великие боги Алашкурру вложили большую часть своей силы. Если мы сломаем ее, мы освободим горцев от их великих богов.

— Только в Гибиле и только человеку твоего поколения, сын мой, могла прийти в голову такая мысль. — Эрешгун говорил с благоговением и ужасом одновременно. — Алашкуррут — это только Алашкуррут. Кого волнует, правят ими их боги или нет? Если мы найдем эту штуку, боги возрадуются. Они вознаградят нас за это, как говорит твой брат, и Кимаш-лугал тоже вознаградит нас за это.

— Может, и так, — задумчиво сказал Шарур. — Но если такой горец, как Пилиум, стремится освободиться, если такой горец, как Хуззияс, жаждет свободы, если и другие люди в горах думают о ней, надо сделать все, чтобы ослабить тамошних великих богов.

— И в чем тут наша выгода? — спросил отец.

— Меня волнует не только прибыль, — ответил Шарур. Теперь отец уставился на него, словно сын сказал, что Энгибила не существует, или произнес какую-то другую явную чушь. Но Шарур продолжал: — Я думаю о мести. Боги Алашкуррута обидели меня. Им придется заплатить.

— Да, теперь я вижу выгоду, — помолчав, сказал Эрешгун. — Пусть возместят ущерб.

— Пусть платят болью за несправедливость, как я, — сказал Шарур. Но теперь и он колебался. Даже семья убийцы могла избежать кровной мести, заплатив родственникам жертвы. Он нахмурился. Пошаркал ногой по полу. — Ладно, там видно будет. — Недовольным тоном закончил он.

— Мы делим шкуру неубитого медведя, — сказал Тупшарру. — Оцениваем меч до заточки. Мы ведь еще не нашли эту вещь, чем бы она не оказалась. И неизвестно, найдем ли мы ее вообще.

— Верно говоришь. — Эрешгун встал. — Мы маловато знаем, чтобы строить планы. Надо идти в храм. Пойдем в храм и посмотрим, чему нас может научить Энгибил.

— Хорошо, идем, — решительно произнес Шарур и вышел из дома с отцом и братом. После того, как бог отказался освободить его от клятвы и не разрешил занять у отца на выкуп, он уже не так поспешно принимал решения. Он не очень хотел идти к дому Энгибила, но раз нужно, значит, нужно. Возможно, Тупшарру прав, сначала надо найти вместилище силы алашкуррских богов, а уж потом думать, что с ним делать. Но если он найдет эту штуку, у него появится возможность рассчитаться с богами. Он твердо решил сделать это независимо ни от чего.

Храм Энгибила выглядел обширнее дворца Кимаша-лугала. Бог обитал в самой верхней части храма, туда вел ряд ступеней, и там располагалась самая высокая точка Гибила. Оттуда Энгибил мог видеть весь город и все земли, которыми он владел.

Храм был больше дворца, но такого великолепия здесь не было. Во-первых, храм был старым. Обожженный кирпич, пошедший на его постройку, почти не выкрошился — для Энгибила использовались только лучшие строительные материалы — поэтому признаков ветхости не ощущалось. Но кирпичная кладка выгорела на солнце, и по ней было заметно, что храм стоит очень давно. Строительства здесь никто не затевал, все строители трудились во дворце лугала.

Занавесы из богатой шерсти, окрашенной в малиновый цвет, и аромат воскурений скрывали возраст храма, как женщина скрывает морщины белилами и румянами. И как женщина, отяжелевшая от краски, все еще надеется, что выглядит молодо, так и Энгибил, убаюканный роскошными подарками Кимаша и прежних лугалов, пока не замечал, что в своем городе он уже не так властен, как прежде.

А вот жрецы замечали. Младшие жрецы были ставленниками Кимаша, их старания были направлены больше не то, чтобы убаюкать бога, чем на его возвеличивание. Старшие жрецы по-прежнему почитали его, как и их предшественники в те дни, когда бог правил Гибилом через энси, но год за годом смерть прорежала их ряды, как коса прорежает ячменное поле во время жатвы.

Во внешнем дворе к ним подошел жрец помоложе, с бритой головой, как у жрецов Энимхурсага, но с умными и ясными глазами, за которыми явно не крылось присутствие бога. Поклонившись, он сказал:

— Приветствую тебя и твоих сыновей, Эрешгун, от имени Энгибила. Да пребудут с вами благословения бога.

— Приветствую тебя от имени Энгибила, Буршагга, — сказала Эрешгун и в свою очередь поклонился.

— Именем Энгибила приветствуем тебя, Буршагга, — хором сказали Шарур и Тупшарру и тоже поклонились.

— Хорошо иметь дело с вежливыми людьми, — улыбнулся Буршагга. — Чем слуга Энгибила может вам помочь?

Эрешгун посмотрел на самую верхнюю комнату.

— Если бы бог не был занят другими делами, мы хотели бы поговорить с ним.

Жрец нахмурился. Такого он не ожидал.

— О чем бы вы хотели поговорить с владыкой города?

— Это дело касается Кимаша-лугала, — ответил Эрешгун как можно более почтительно.

Глаза Буршагги расширились. Следующий его поклон уже не был обычной формой приветствия, за ним крылось признание авторитета лугала.

— Прошу тебя подождать, мастер-торговец. — Он поспешил прочь.

К ним подошел другой жрец, намного старше. Он склонил голову набок и окинул внимательным взглядом Шарура, Тупшарру и Эрешгуна. Борода жреца давно утратила пегую расцветку и стала снежно-белой. Наверняка он помнил времена, предшествующие переходу власти от Энгибила к Игиги. И, судя по суровому взгляду, обращенному на «новых» людей, те времена он вспоминал с теплотой.

Буршагга вернулся.

— Бог ублажает себя, — сообщил он. — Когда закончит, сможете поговорить с ним. — Взгляд его упал на седобородого священника. — Тебе больше нечем заняться, кроме как глазеть на посетителей, Илакаб? Почему бы тебе не отправиться на кладбище и не избавить нас от хлопот?

— Потому что я истинный человек Энгибила, — с достоинством ответил Илакаб. — Я думаю только о боге, а не о смертных, чей век короток. — Он гордо выпрямился, однако видно было, что гордость — это все, что у него осталось.

— Если ты забыл, я напомню, — глаза Буршагги стали колючими. — Я такой же жрец великого бога Энгибила, как и ты. Я поклоняюсь великому богу Энгибилу, как и ты. Но я не привязан к прошлому, как ты. Я не тоскую о прошлом, как о девственной невесте, как ты. Ступай на кладбище, старый дурак; пусть твой призрак отправится прямо в подземный мир.

— Энгибил запомнит моего призрака, — сказал Илакаб. — Для Энгибила это будет дорогим воспоминанием. — Он ушел, шаркая ногами.

— Старый дурак, — буркнул Буршагга. — Будь его воля, он бы тотчас вернул нас во времена, когда мы еще не знали настоящей бронзы, когда мы не умели ни читать, ни писать.

— Если дальше так пойдет, мы туда и вернемся, — тихо сказал Шарур. Буршагга с возмущением посмотрел на него. Праведность молодого жреца отличалась от праведности Илакаб.

— Сын только хотел сказать, что его годы заслуживают уважения, — мягко проговорил Эрешгун.

— Подумаешь, годы! — воскликнул Буршагга. Но прежде чем жрец успел ввязаться в спор, к нему подбежал один из его коллег и молча указал на верхнее помещение храма. Этот жест вернул Буршагге деловитость. — Сейчас вы получите аудиенцию у Энгибила, — торжественно промолвил он. — Раз вы говорите, что дело касается Кимаша-лугала...

Видимо, жрец просто хотел оставить за собой последнее слово. Шарур повнимательнее взглянул на него. Без сомнения, Буршагга был из новых людей. Старое для него казалось неприятным напоминанием о тирании. Но Буршагга и сам служил доказательством того, что новое тоже может быть неприятным. Шарур пожал плечами. Даже у богов есть свои слабости, свои недостатки.

— Вот лестница Энгибила! — возгласил жрец. — Вам туда! — Он указал на одну из четырех лестница, символизировавших стороны света. Все они вели в покои бога. А количество ступеней соответствовало дням года. Несмотря на то, что Шарур считал себя новым человеком, он с трепетом ступил на первую ступень. Раньше ему не приходилось видеть бога. Бог сам приходил к нему — он с содроганием вспомнил нездешний голос, пронзивший его на улице Кузнецов.

Навстречу по длинной лестнице кто-то спускался. Женщина. В одной очень легкой тунике. Когда она подошла ближе, Шарур узнал ее: это была та самая красивая куртизанка, которая разделась догола на улице, когда он возвращался с караваном.

Шарур хмыкнул себе под нос. Брат удивленно посмотрел на него, но объяснений не дождался. А Шарур вспоминал слова Кимаша о том, что у лугала есть способы доставить удовольствие Энгибилу даже без диковинных вещей из земли Алашкуррут. Куртизанка выглядела очень соблазнительно. Шаруру она нравилась. Наверное, и богу понравилась тоже.

Почти поравнявшись с женщиной, Шарур понял, что бог тоже сумел угодить ей. Она шла слегка нетвердой походкой, как будто слегка пьяная. Ее улыбающиеся губы распухли, но по лицу блуждала улыбка удовольствия. Она смотрела сквозь торговцев, зрачки расширились, как у дикой кошки в полночь.

Когда они разминулись, Тупшарру тихонько рассмеялся.

— Утёнком работала, — пробормотал он, намекая на поговорку о звуках, похожих на кряканье, которые издает женщина, доведенная до экстаза. Шарур кивнул.

К вершине лестницы Шарур успел вспотеть. Толстый старый жрец вряд ли осилил бы такой подъем. Шарур взглянул на отца. Эрешгун не был ни толстым, ни старым, но уже давно перестал водить караваны в дальние страны. Он тяжело дышал, но в остальном признаков усталости не проявлял. Шарур и сам запыхался. Он кивнул отцу. Эрешгун кивнул в ответ.

Жилище бога представляло собой куб из обожженного кирпича с узким и тесным входом. С каждой стороны света располагалось по двери. Внутри окон не было, однако не было и темноты. Свет исходил от самого бога. Шарур вздрогнул.

— Входите! — Слово прозвучало в голове Шарура, остальные слышали то же самое. Он был громким, совсем как тогда, на улице Кузнецов, но сегодня не ужасал. Во-первых, сейчас они ждали чего-то подобного, а тогда он прозвучал неожиданно. Во-вторых, сейчас Энгибил приглашал, а не запрещал. Шарур пропустил отца и брата и сам последовал за ними, изрядно нервничая.

Энгибил сидел на обитом золотом троне, таком же, как у Кимаша-лугала (через мгновение Шарур понял, что лугал просто скопировал свой трон с этого). Бог был наг, может быть, потому, что он только что забавлялся с куртизанкой, а может, потому, что ему так нравилось. Он облекся в форму хорошо сложенного мужчины возраста Эрешгуна, разве что тело бога было лишено каких бы то ни было изъянов. Шарур успел бросить лишь один мимолетный взгляд перед тем, как простерся ниц.

— Встаньте! — И снова слово прогремело в умах смертных. — Встань, Эрешгун. Поднимитесь, Шарур и Тупшарру, сыновья Эрешгуна.

Все трое поднялись на ноги. Теперь бог говорил, шевеля губами, словно был человеком:

— Даже не думай умолять меня, Шарур, вернуть твою клятву. Не надейся купить невесту за прибыль, которой не получал.

— Великий бог, могущественный бог, бог, который основал этот город, бог, который создал этот город, — проговорил Шарур онемевшими от страха губами, — я здесь не за тем. Загляни в мою душу, твое могущество и увидишь, что я говорю правду. Я не посмею лгать тебе.

Энгибил, прищурившись, посмотрел на него, посмотрел так, словно заглянуть в душу смертного для него ничего не стоило. Наверное, для бога это действительно пустяковое дело. Шарур почувствовал, что в него проникли так же, как он проникал в рабыню из Имхурсага. Энгибил мог бы узнать многое из того, что Шарур предпочитал скрывать от бога, но богу важно было узнать только одно, и узнав, он вышел из сознания сына торговца.

— Я вижу, ты говоришь правду, — сказал он. — Я вижу, ты не смеешь мне лгать. Тогда скажи, зачем ты пришел ко мне. Назови свою цель. Или мне самому еще раз заглянуть в твою душу?

— Я скажу, о бог, основавший этот город, — поспешно проговорил Шарур. Он был готов на все, лишь бы бог больше не входил в него, не просматривал его мысли, словно глиняные таблички с записями.

— Я слушаю тебя. Говори. — Энгибил скрестил мощные точеные руки на широкой груди.

Шарур глубоко вздохнул.

— Великий бог, ты знаешь, что мой караван вернулся с гор Алашкурру без меди. О могучий бог, ты знаешь, что я не привез в Гибил медной руды из земли Алашкуррут. Великий бог, могущественный бог, ты знаешь, что Алашкуррут не дал мне никаких странных вещей, никаких редких вещей, никаких красивых вещей, чтобы возложить их перед тобой на алтарь для твоей радости.

— Да, я знаю это, — ответил Энгибил. — И мне это не нравится. Беспокоит медь. Руда меньше. А вот то, что я не получил должного, меня раздражает. — Бог насупился.

Шарур быстро взглянул на отца. Лицо Эрешгуна не выражало ничего, как обычно бывало во время торга с другим торговцем. Шарур изо всех сил старался сохранить такое же бесстрастное выражение. Но внутри просыпался гнев. Бога не заботило то, что способствовало процветанию города. Бог заботился только о том, что ему нравилось. Неудивительно, что Кимаш отправил к нему куртизанку.

— Могучий бог, мне кажется, я знаю, почему Алашкуррут не хочет вести с нами переговоры, — Шарур сделал длинную паузу. — Я знаю, почему боги Алашкуррута не позволяют своим людям вести с нами дела.

— Говори! Я хочу знать, почему так случилось.

— Великий бог, выслушай меня. — И Шарур рассказал все, что узнал от Кессиса и Митас. Он закончил: — Великий бог, если эта вещь лежит на твоем алтаре или в твоей сокровищнице, мы можем вернуть ее. — Он изо всех сил старался не думать о том, что хочет уничтожить эту вещь.

В совершенных чертах Энгибила проступило озадаченное выражение.

— Я не помню, чтобы я видел такую вещь.

— Ты уверен, великий бог? — с замиранием сердца спросил Шарур. Только взглянув на встревоженные лица отца и брата, он осознал, что бог может посчитать его слова кощунством. Кто, кроме богохульника, может усомниться в словах бога?

Но к его счастью, Энгибил не обратил внимания на возможное оскорбление; его больше заинтересовала загадка.

— Я не заметил, чтобы среди приношений затесалась вещь, обладающая большой силой. Не было такой вещи. Ни в одном приношении от жителей моего города не было скрытой силы. Их разумы мне открыты, я бы знал.

— Великий бог, ты мог не обратить внимания на эту вещь, ведь ты не искал специально? — спросил Шарур, пропустив мимо ушей небрежноезаявление бога о том, что ему ведомы все помыслы жителей Гибила. — Человек, который продал эту вещь, понятия не имел, что он продает.

— Человек! — презрительно воскликнул Энгибил. — Что он может знать? Человек рядом с богом — комар, пытающийся сосать кровь времени.

— Но я ведь говорю не о творении людских рук, — напомнил Шарур богу. Энгибил, конечно, был прав, но благодаря письменности люди обрели такую же надежную и долгую память, как у богов. Но Шарур не стал поправлять бога. Вместо этого он продолжал: — Эту вещь сотворили боги. Разве не могли боги гор спрятать свою силу так, что она сокрыта и от людей, и от богов?

Энгибил нахмурился, но не потому, что его разгневали слова Шарура, а потому, что человеку пришло в голову такое, о чем он сам не помыслил. Энгибил был невероятно силен. Энгибил знал очень многое. И все же… В голове Шарура мелькнула поистине кощунственная мысль о том, что бог не всемогущ, по крайней мере не всеведущ, мелькнула и тут же вылетела, словно птичка из клетки.

— Это возможно… — задумчиво промолвил Энгибил. — Я не настолько тщательно присматривался к дарам, которые несли люди… Я не искал специально сосуд силы. Зачем мне это делать без необходимости? Однако теперь я вижу такую необходимость. Теперь я внимательно пересмотрю все дары за последний год. Вы пойдете со мной, хотя вы всего лишь люди, — решил бог. — Идемте!

Он поднялся с трона и положил одну руку на плечо Шарура, другую — на плечо Тупшарру, третью — на плечо Эрешгуна. Он — бог: если ему понадобилась лишняя рука, она у него была. Шарур ощутил прикосновение не живой плоти, а теплого металла. Глаза Энгибила сверкнули. Шарур зажмурился, словно взглянул на солнце, пару мгновений он вообще ничего не видел из-за мощного сияния, исходившего из глаз бога.

Когда зрение прояснилось, он понял, что они вместе с богом уже не в зале для приемов, а стоят в кладовой, мало чем отличавшейся от кладовых во дворце Кимаша. Но они оказались в кладовой не одни. Там уже находился один из жрецов, и при нем куртизанка, далеко не такая роскошная, как ты, с которой забавлялся Энгибил. Пара как раз собиралась возлечь на ложе. Оба пискнули в смятении.

Энгибил расхохотался.

— Пошли вон! — прогремел он. — Поищите другое место.

Жрец и куртизанка исчезли. Шарур бы тоже предпочел сбежать. Потолок в кладовой был еще выше, чем в зале для приемов. Тем не менее, высоченный Энгибил предпочел стать меньше ростом, хотя и таким он внушал благоговейный трепет.

Но благоговение — благоговением, а первое, о чем подумал Шарур — к счастью, бог не обратил внимания на эту его мысль, — «Какая куча хлама!» Наверное, это не совсем соответствовало истине. Многие вещи здесь были изготовлены из золота, серебра и драгоценных камней. Они блестели и переливались в сиянии, исходящем от бога. Лугалы Гибила и энси до них отдали богу все лучшее из того, что у них было.

При этом они неукоснительно придерживались правила: только редкие вещи, только красивые вещи, только странные вещи. Красивые вещи были действительно красивыми. Редкие —редкими. Шарур вытаращил глаза, глядя на ожерелье из огромных мерцающих жемчужин. Караваны в далекий Ларавангал иногда привозили с востока вместе с оловом, которое превращало медь в бронзу, одну или две жемчужины, отдав за них много изделий из металла. Но жемчужин такого размера Шарур не только не видел, но и представить себе не мог.

Ну а странные вещи были... странными. Шарур не понимал, зачем какой-то лугал решил подарить Энгибилу неряшливую глиняную тарелку, на которой с пугающей реалистичностью был изображен большой паук. И плетеная собака на задних лапах, готовая к соитию, могла показаться забавной лишь в первый раз, а потом-то что на нее смотреть?

— Ну и где эта ваша штука, — пророкотал Энгибил, — в которую боги Алашкуррута влили свою силу? Тут же столько сокровищ, что не разберешься! На что оно похоже?

— Великий бог, я не знаю, — ответил Шарур, с ужасом глядя на отца. — Могущественный бог, я не ведаю, какое из твоих многочисленных сокровищ имелось в виду. — Его глаза лихорадочно шарили по куче хлама. Очень многое из этого беспорядочного собрания происходило из Алашкурри. Ни в одном предмете Шарур не ощущал какой-то особой силы. Да и как он мог ощущать? Ведь он был всего лишь человеком.

— Владыка Энгибил, — заговорил Тупшарру, — но разве вы сами не ощущаете силу в одном из этих предметов?

Энгибил нахмурился. Он стоял и крутил головой, протягивая руки то к одной вещи, то к другой. Благо, рук ему хватало, а когда не хватало, он запросто отращивал себе новые. Он перебирал дары, сваленные на полках и столах, рылся в кучах, ощупывал те или другие вещи и явно начинал раздражаться. Наконец Энгибил повернулся к торговцам.

— Я понятия не имею, что это за штука, — сказал бог. — Не представляю, где она. Я не чувствую никакой силы. Сын Эрешгуна, ты вообще уверен, что мелкие боги Алашкурри не подшутили над тобой?

— Уверен, — твердо произнес Шарур. Недоверчивый взгляд отца ранил его больнее, чем сомнения бога. — Уверен, — повторил он еще раз.

— Может быть, эта штука где-то в городе, — задумчиво проговорил Энгибил, — хотя я и тогда бы должен был ее почувствовать… Может, великие боги Алашкуррута так подшутили над мелкими богами?..

— Это, конечно, возможно, великий бог, — сказал Шарур. — Наверное, так бы оно и было, но Кессис и Митас назвали причину, почему великие боги Алашкурру возненавидели народ Гибила. Почему даже боги Кудурру стали презирать народ Гибила. Другого объяснения у нас нет.

— Ладно, — проворчал Энгибил. — Я еще подумаю… А сейчас… — он обнял несколькими руками торговцев, и через мгновение они оказались уже в зале для аудиенций на вершине храма. — Свободны, — сказал Энгибил. — Идите, занимайтесь своими делами и не помышляйте больше обойти мою волю.

В голове Шарура слова бога пронеслись подобно урагану. Молодой торговец не знал, вернет ли бог ему способность говорить. Взгляд Энгибила вперился в него вполне ощутимым давлением. Шарур прилагал все силы, чтобы не лишиться чувств. Наконец, Энгибил резко кивнул в знак согласия.

— Благодарю тебя, великий бог, — выдохнул Шарур, когда давление воли бога ослабло. — Твое великодушие сродни твоему могуществу. Но позволено ли мне будет спросить? Вы дозволите мне продолжить поиски той вещи, о которой рассказали Кессис и Митас?

— Если уж я, бог, не могу ее найти, с какой стати ты думаешь, что тебе, смертному человеку, это удастся? — недовольным тоном спросил Энгибил. — Я вообще не верю, что эта штука существует, что бы там не плели мелкие боги Алашкурру.

— Даже если и так, мои поиски не повредят, — смиренно возразил Шарур. — Если же она все-таки существует, мои поиски могут оказаться полезными. — Противоречил ли он богу? Он не думал об этом, пока не заговорил, а когда заговорил, было уже поздно.

Наверное, его слова и в самом деле противоречили сказанному богом, но по счастью Энгибил не обратил на это внимания.

— У смертных и так мало времени, а они еще тратят его на пустяки, — проворчал он. — Поражаюсь я… Впрочем, поступай как хочешь, сын Эрешгуна. Ничего ты не найдешь. Потому что и находить-то нечего.

Шарур поступил очень по-человечески: получил разрешение и проигнорировал скрытое в словах бога презрение.

— Благодарю тебя, великий бог, — сказал он, низко кланяясь.

Огонь в глазах Энгибила потускнел.

— Не буду утверждать, что вам здесь рады, — официальным тоном произнес бог. — Пошли вон!

Глава 6

— Сын мой, — сказал Эрешгун, когда они возвращались домой из храма, — жизнь состоит из разных игр. В некоторых нам удается выиграть, в некоторых мы проигрываем. Сдается мне, в этой игре тебя ждет проигрыш. Если ты намерен продолжать в том же духе, как бы хуже не вышло. Только сердце себе разобьешь.

— Куда уж хуже, — отвечал Шарур. — Беды и так обрушились на меня, как лавина в горах. Сверху камни летят. Они и так разбили мне сердце. Так горшок разбивается, когда падает на землю. Буду я продолжать, или нет, мое сердце уже никогда не станет снова целым.

— Но бог же прав, — сказал Эрешгун. — Уж если он с его силой не смог найти то, что может есть, а может, и нет, как ты можешь надеяться сделать то, что не удалось богу?

— А какой я человек без надежды? — Шарур понизил голос до шепота и прикрыл глаза амулету на поясе. — Скажи, что за бог научил добывать медь из руды? Не было такого бога. Это человек сделал. А какой бог научил нас выплавлять бронзу? Не было такого бога. Опять человек. И что-то я не припомню бога, который подал идею выдавливать значки на глине и делать их более долговечными, чем память человеческая? Не было такого бога! Опять человек!

— Все, что ты назвал, таит в себе силу, — ответил Эрешгун. — Просто еще не пришли те боги, которые могут ей питаться.

— И не придут! — воскликнул Тупшарру.

— Может, и придут со временем, — признал Шарур. — Или не придут. Сила может остаться у людей, работающих с металлом. Сила может остаться у тех, кто пишет на глине. Разве не на это надеялся Гибил со времен первого лугала?

— Верно, — признал отец. — Я этим не поспоришь. И я надеюсь на это не меньше, чем ты. Вот только не вижу, как сила кузнеца поможет в твоих поисках того, о чем поведали малые боги Алашкурри. Не понимаю, как сила письма поможет тебе отыскать ту штуку, в которую великие боги Алашкурри перелили свою силу, если они и впрямь сделали такое.

Шарур прошел несколько шагов, сердито пиная пыль ногами, прежде чем снова заговорил.

— Если я найду эту вещь, я смогу вернуть ее богам Алашкуррута. — «Или я действительно нарушу волю богов», — свирепо подумал он, но вслух не произнес. Эрешгун и без того понял, что на уме у сына. — Если мои поиски ни к чему не приведут, где я возьму выкуп за невесту? Энгибил держит в руках мою клятву. Он хранит мою клятву в своем сердце. И он ее не выпустит. А значит, я не смогу рассчитаться с Димгалабзу, он же дал мне всего год. Время идет. Быстро идет. Я должен найти эту вещь.

— Многие потерпели неудачу из-за того, что забывали разницу между «должен» и «может», — ответил Эрешгун. — Ты будешь искать, исходя из того, что такая вещь существует, но ведь ее может и совсем не быть. Ты не знаешь наперед.

— Ты как всегда прав, отец, — сказал Шарур. — Но прав и я. Ведь если я не буду искать эту вещь, чем бы она не оказалась, я уж точно не найду ее. Поэтому я буду искать, как бы там ни было.

Эрешгун тяжело вздохнул.

— Раз уж ты не хочешь слушать бога, послушай отца. Сын мой, говорю тебе, ты принял не мудрое решение. Я говорю, что думаю. Я не верю в успех твоих поисков. Человека, свернувшего с дороги в погоне за миражом, никто уже больше не увидит.

— Знаешь, отец, человек, который проходит мимо оазиса, принимая его за мираж, умирает в пустыне от жажды, — ответил Шарур. — Если я не получу в жены Нингаль, мое сердце разорвется. Если я буду искать эту вещь и не найду ее, возможно, мое сердце разобьется, а может быть, и нет. А вот если я буду искать и найду, мое сердце точно не разобьется. Ты же торговец, отец, так как ты считаешь, какой из этих вариантов следует считать лучшей сделкой?

— Сделки — это при продаже меди, при торгах на олово, на ячмень, на финиковое вино, — устало сказал Эрешгун. — А когда речь идет о счастье моего сына, о его безопасности, говорить о сделках не приходится. Есть вещи, за которые не торгуются.

— Вот, ты сам сказал о моем счастье. — Шарур остановился. — Но если я этого не сделаю, счастливым мне не бывать. Это я знаю. Даже если мои поиски ни к чему не приведут, я могу быть несчастен. Да, я могу потерпеть неудачу. Даже боги иногда терпят неудачу. И все же я попробую. Должен попробовать. Что мне терять?

— Жизнь, брат мой! — выпалил Тупшарру.

Эрешгун шагал молча. Наконец он сказал:

— Тупшарру прав. Если будешь настаивать на своем, можешь и жизнь потерять.

И тут в разговор вмешался призрак деда Шарура.

— Рано или поздно, такова судьба каждого человека.

Эрешгун с досадой глянул вверх.

— Призрак моего отца, и как долго ты нас слушал?

— Совсем недолго, — беспечно ответил призрак. — Шел себе по улице, смотрю, вы трое спускаетесь с холма и выглядите так, словно у вас любимый щенок только что сдох. Если тебе приспичило поговорить о смерти, поговори с кем-нибудь, кто знает, о чем говорит.

— Когда умирает человек в годах, он становится призраком в годах, — вздохнул Эрешгун, — ибо его внуки будут хорошо помнить его, и он сможет говорить с ними, даже когда они сами состарятся, и он не уйдет в подземный мир до тех пор, пока смертные помнят его. Но когда умирает юноша, ему недолго жить призраком, ведь помнить о нем будут лишь его ровесники или люди постарше, те, кто знал его, пока он жил на земле.

Призрак деда Шарура фыркнул.

— Не о том говоришь. Настоящая проблема в том, что некоторые люди не умеют слушать.

Шарур не видел призрака, но ему показалось, что тот с негодованием плюнул в пыль и быстро пошел прочь.

— Я сказал то, что сказал, — проговорил отец. — Это не игра. Если ты намерен искать путь там, где бог говорит, что пути нет, если ты идешь туда, куда бог ходить не советует, ты подвергаешь себя опасности. И немалой. Тут призрак прав. Никто из смертных не может избежать конца, все дело в том, когда он наступает.

— Я не отступлюсь, — упрямо сказал Шарур. Может быть, тени от яркого солнца слишком четко вырезали морщины на лице Эрешгуна, а может Шарур просто впервые заметил, что отец уже стар.

Инадапа, управляющий Кимаша-лугала, вежливо выпил кружку пива, прежде чем перейти к делу, которое привело его на Улицу Кузнецов:

— Могучий лугал хотел бы поговорить с сыном Эрешгуна о том, что произошло вчера в храме Энгибила...

Шарур допил свое пиво и встал с табурета.

— Я с удовольствием поговорю с могучим Кимашем и с радостью расскажу ему о том, что было вчера в храме Энгибила.

— Могущественный лугал будет рад узнать, с какой готовностью ты ему подчиняешься, — сказал Инадапа. — Идем.

— Я подчиняюсь велению лугала так же, как велению бога, — сказал Шарур. Он поклонился Эрешгуну. — Отец, мы скоро увидимся снова.

— Увидимся, сын, — ответил Эрешгун, возвращая поклон. Лицо у него было спокойным, но Шарур расслышал в его голосе тревогу, хотя Инадапа вряд ли смог бы ее уловить. Шарур понял, почему голос отца звучал взволнованно.

Да, он повиновался Энгибилу, но только признавая непререкаемую силу бога. Если бы он также повиновался Кимашу, лугалу это вряд ли понравилось бы.

— Пойдем, — поторопил Инадапа. Как всякий хороший слуга, он с нетерпением исполнял приказы хозяина.

Шарур задержался только затем, чтобы надеть шапку, а затем они отправились по Кузнечной улице во дворец. Как и в прошлый раз, им пришлось переждать поток ослов и рабов, тащивших кирпичи и раствор.

— Слава могучего лугала возрастает с каждой новой постройкой, — заметил он, чтобы посмотреть на реакцию Инадапы.

Однако лицо слуги оставалось невозмутимым.

— Слава лугала — это слава Гибила, — ответил он и теперь, казалось, ждал, как отреагирует Шарур.

В большинстве городов Кудурру человек сказал бы: «Слава бога — это слава моего города». Так говорили и в Гибиле, но сколько из говоривших имели в виду именно это? Если Кимаш мог продолжал строить что-то для себя даже тогда, когда Энгибил хотел бы упрочить свою власть, то лугал об этом не очень-то заботился, видимо считая свою власть достаточно надежной.

Поэтому Шарур произнес только ритуальное: «Да восторжествует слава лугала». Инадапа задумался, взвешивал слова так же, как Шарур взвешивал золото, принесенное должником. Должно быть, сказанное Шаруром не очень ему понравилось, потому что он кивнул только один раз и больше не стал испытывать сына главного торговца.

Пропустив ослов и рабов, Инадапа повел Шарура через лабиринт коридоров, мимо бесконечных кладовых и мастерских дворца, в зал для аудиенций Кимаша-лугала. Как и прежде, Кимаш восседал на своем высоком подобии трона. Как и прежде, Шарур распростерся перед начальством, уткнувшись лицом в пыль, пока лугал не приказал ему встать.

— Я явился по твоему призыву, могучий лугал, — сказал молодой человек, отряхивая пыль.

— Вот и молодец, — благосклонно кивнул Кимаш. Лугал походил на бога, но сказывалось отсутствие божественной силы. — А теперь расскажи о своем путешествии в Имхурсаг, к нашим врагам.

Шарур рассказал, а потом рассказал о посещении храма Энгибила. Наклонившись со своего высокого сидения, Кимаш заинтересованно спросил:

— Ну так что, нашел Энгибил ту секретную вещь, о которой ты говорил, ну, ту, в которую влили свою силу великие боги Алашкуррута?

— Увы, могучий лугал, этого не случилось, — с сожалением ответил Шарур. — Он не отыскал эту вещь среди других подношений. Великий Энгибил решил, что такой вещи вообще не существует на свете.

Возможно, Кимаш и не обладал силой бога, но острым умом и хорошим слухом его природа не обделила.

— Значит, великий Энгибил думает так. А как думаешь ты, сын Эрешгуна? Ведь у тебя другое мнение?

— Да, могучий лугал, — ответил Шарур. — Я верил тогда, верю и сейчас, что боги Алашкурри просто не хотели, чтобы кто-то мог догадаться, что это за вещь. Ванак или торговец, который продал его нам, понятия не имел, что он продает, и вот теперь наш бог города тоже не знает, что это за вещь. Но он же не признается в неведении, верно? Когда это бог говорил, что чего-то не знает?

В зале резко прозвучал смех Кимаша, словно ветер принес из пустыни песок.

— А человек? Когда это человек признавался в своем неведении? Часто ли тебе доводилось слышать, как человек говорит, что чего-то не знает? Воистину, мы созданы по образу своих создателей, разве не так? А теперь скажи, почему ты настаиваешь на собственном мнении, хотя оно противоречит мнению бога? Ведь бог знает все-таки побольше тебя?

Как не раз бывало во время ответственной сделки, Шарур постарался удержать на лице бесстрастное выражение. Только сейчас он скрывал не недовольство предложенной ценой, а свое смятение. Он-то рассчитывал на поддержку лугала, а тот ясно дал ему понять, что он на стороне Энгибила.

Шарур осторожно проговорил:

— Могучий лугал, я уже отметил, в этом деле есть секрет. Боги могут хранить секреты от богов. Даже люди могут хранить секреты от богов, при условии, что боги не всегда знают, что от них что-то скрывают.

— Не стоит об этом, сын Эрешгуна, наш бог может услышать, — нахмурился Кимаш.

Шарур склонил голову.

— Подчиняюсь. — Лугал лучше прочих жителей Гибила, да и всех остальных в Кудурру, разбирался в секретах, которые следовало хранить от богов.

— Разве у твоего убеждения нет другой причины? — спросил Кимаш. — Дияла собирает воды из многих источников. Ярмук образуется от слияния множества ручьев. Ты же наверняка рассчитываешь на выгоду, причем получить ее надеешься не только от Энгибила, но и от богов Алашкуррута? Ты подумал, что если найдешь эту вещь, в которую горные боги вложили свои силы, то сможешь жениться на своей избраннице?

— Ты прав, могучий лугал. Я действительно думал об этом, — Шарур снова склонил голову. — Ты можешь заглянуть в самое сердце человека, из тебя вышел бы отличный торговец. — Кимаш на своем троне заерзал, прихорашиваясь, прямо как певчая птица перед возможной парой. Но Шарур продолжал: — Однако не только в этом причина моей уверенности. Я просто исхожу из того, что я видел и слышал, а не из своих надежд на что бы то ни было.

Кимаш нахмурился (он постарался сделать это так же грозно, как сделал бы Энгибил).

— Ты говоришь ерунду! Человеком движут в первую очередь его надежды и его вера! Откуда могут взяться какие-то другие взгляды?

— Человек может стремиться к правде, — скромно заметил Шарур.

— Ах, да. Правда. Но правда не одна. Вспомни луковицу, сын Эрешгуна. — Лугал, повидавший на своем веку больше человеческих слабостей и человеческих желаний, чем любой другой горожанин, выглядел слегка удивленным. — О какой такой правде ты говоришь? Разве не главное для тебя заполучить в жены Нингаль, дочь кузнеца Димгалабзу?

— Да, это правда. — Шарур признал то, что отрицать никак не мог.

— Неужели ты не видишь, что эта правда окрашивает все другие истины, как бывает у человека с глазами, налитыми кровью? Для него весь мир видится в красном цвете. —Кимаш не сомневался в своей правоте.

— Да, так бывает, — неохотно признал Шарур. Он знал, что лугал умен и грозен, но никогда раньше ему не приходилось спорить с лугалом один на один. Ему бы совсем не помешала чья-нибудь дружеская поддержка.

— Ну что ж, — удовлетворенно кивнул Кимаш. — Вижу, ты за словом в карман не полезешь. Многие до того слепы в отношении своих недостатков, что даже не догадываются об их существовании. Ладно. Слушай, что я скажу тебе, сын Эрешгуна. Перестань говорить обо всяких тайных вещах. Забудь о своей мечте. Принимай мир таким, каков он есть. Я вознагражу тебя за твой поход во враждебный город. Отплачу за то, что ты бросил вызов Имхурсагу. Энгибил уже дал тебе понять, что ты не сможешь жениться на дочери Димгалабзу. Ну так выбери любую другую женщину в Гибиле, сын Эрешгуна, пусть это будет даже одна из моих дочерей, и ты не только сможешь взять ее в жены, но выкуп за нее пойдет из казны лугала. Да будет так, как я сказал!

— Могучий лугал, твоя доброта может соперничать только с твоим великодушием.

— Вот именно, — самодовольно ухмыльнулся Кимаш. Если даже боги восприимчивы к лести, то как простому человеку избежать ее чар? Лугал между тем продолжал: — Такая перспектива поможет тебе отказаться от твоих глупых планов найти то, чего нет.

— Могучий лугал, я… — Шарур замялся. Он понимал: с Кимашем не поспоришь, правда действительно многолика. Лугалу хватало проницательности, чтобы видеть это в других, однако себя из числа этих других он исключал. Сейчас он должен был убедить Шарура отказаться от опасных замыслов, не противоречить воле Энгибила, тогда бог будет доволен и лугал не испытает его гнева. Не соглашаться с Энгибилом после того, как он заявил, что нет такой вещи, в которую горные боги якобы перелили свою силу, значило разозлить бога, а на кого в этом случае выплеснется его гнев в первую очередь? Конечно, на лугала. Значит, он должен убедить Шарура в том, что бог прав, а он, Шарур — нет. Кимаш хотел, чтобы воля бога оказалась правдой, и это несомненно влияло на его представления о правде вообще. Но могло ли это повлиять на саму правду?

— Вот и слушай меня, — повторил лугал, добавив в голос властности, чтобы у Шарура не возникло и тени желания своевольничать и бросать вызов наместнику бога в городе.

— Могучий лугал, я… — Слова застряли у Шарура в горле. Если бы он осмелился высказать все свои сомнения, о Нингаль можно было бы забыть. А он этого не хотел. Поэтому он просто покорно склонил голову. Что бы не означал этот жест, его вполне можно было принять за молчаливое согласие, по крайней мере, лугал так его и понял.

— Вот и хорошо, сын Эрешгуна, это правильно, — промолвил лугал, удовлетворенный тем, что ему подчиняются. Энгибил тоже бывал доволен, когда думал, что ему подчиняются, независимо от того, так ли оно на самом деле. Улыбаясь, он продолжал: — Ты же понимаешь, — он подмигнул, — в темноте одну женщину не отличить от другой.

Шарур молчал. Он вспоминал рабыню, с которой переспал после возвращения с гор Алашкурру. В ту ночь она была очень разной: просто огненной, когда считала, что служит богам, и никакой, когда служила только похоти Шарура. И как же Кимаш может утверждать, что другая женщина способна удовлетворить Шарура так же, как Нингаль?

Кимаш — лугал. Он может говорить все, что ему заблагорассудится. Кто в Гибиле осмелится перечить ему?

Кимаш снова принял молчание Шарура за согласие.

— Благодарю тебя за труд от моего имени и от имени города Гибила, сына Эрешгуна. Я уже сказал, что вознагражу тебя. Выбор за тобой, и женщина, которую ты пожелаешь, будет твоей. Иди теперь, а потом зайдешь как-нибудь и скажешь, что ты выбрал. Я буду ждать твоего возвращения.

— Могучий лугал щедр. Могучий лугал добр. — Шарур еще раз поклонился. Хороша щедрость, подумал он, если мне не дают то, что я действительно хочу.

— Дом Эрешгуна силен моей помощью, — великодушно молвил Кимаш. Он хлопнул в ладоши. — Инадапа! — Слуга возник точно по волшебству. — Инадапа, отведи сына Эрешгуна домой.

— Повинуюсь, могущественный лугал, — сказал Инадапа.

«А куда ты денешься», подумал Шарур. Слуга повернулся к нему.

— Идем, сын Эрешгуна, я провожу тебя до твоего дома.

Шарур сморгнул невольные слезы, когда они вышли из полумрака дворца на яркий солнечный свет.

— Незачем меня провожать, — сказал он. — Я знаю дорогу.

К немалому удивлению Шарура управляющий лугала легко согласился. Шарур был уверен, что слуга будет настаивать на буквальном исполнении воли хозяина. Тот, заметив удивление Шарура, снисходительно объяснил:

— Могучий лугал возлагает на своих слуг множество обязанностей. Однако боги отпускают им маловато времени для исполнения всего.

— А-а, — протянул Шарур. Слова слуги имели смысл. — Тогда возвращайся к своим обязанностям, Инадапа. — Но слуга уже спешил прочь.

Шарур неторопливо брел по улице Кузнецов. Каждый шаг казался ему тяжелее предыдущего, словно он шел в гору, хотя улица обходилась без видимых подъемов, как, впрочем, и любая другая улица Гибила. Отец советовал не спорить с богом. Лугал Кимаш не только приказал принять волю бога, но и попытался подсластить это обещанием любой женщины в Гибиле, которую он захочет (кроме одной), а также предложил заплатить выкуп за невесту из казны лугала.

Верь богу. Слушай бога! Шарур злобно пинал комки глины на земле. Боги могут ошибаться ничуть не хуже людей. Энимхурсаг на постоялом дворе убил зуабийца, и при этом перепутал, думая, что убивает шпиона. Энгибил мог не заметить магию, сотворенную для специально для того, чтобы ее не заметили. А еще Энгибил мог просто соврать, хотя Шарур не видел причин, зачем бы ему это делать.

Кроме Шарура некому было перебирать эти возможности. Сам-то он думал, что понимает причины, по которым Кимаш отбрасывал все эти варианты, так же как Кимаш думал, что понимает причины, по которым Шарур им верит. Эрешгун? Это понятно: отец Шарура слышал Энгибила; но не слышал Митас и Кессис. Их слышал только Шарур, но чего стоили слова Шарура против слов Энгибила?

— Никто мне верит, — пробормотал он и зашагал дальше, опустив голову. Он так погрузился в свои мысли, что слишком поздно заметил демона лихорадки, сидевшего на стене. Яростно взмахнув крыльями летучей мыши, демон налетел на него. Зловонное дыхание демона ударило Шарура. Он в ужасе отшатнулся, потянулся к поясу с амулетом с глазами Энгибила, но было уже поздно. Демон умчался с торжествующим визгом. Он знал, что сделал свое дело.

Шарур тоже знал. Его шаги, и без того вялые, стали еще медленнее. До дома он добрался, уже шатаясь. Эрешгун торговался с очередным кузнецом. Завидев Шарура, он встревожился.

— Сын! — воскликнул он. — Что с тобой случилось?

— Демон лихорадки, — с трудом выдавил Шарур. Говорить было трудно. Зубы уже стучали. Несмотря на летнюю жару, его бил озноб.

— Надо остерегаться этих демонов, — рассудительно сказал кузнец, прищелкнув языком. Хороший совет, вот только, как многие другие хорошие советы, он немного запоздал.

Эрешгун кликнул рабов. На его зов примчались двое мужчин и та самая рабыня, с которой спал Шарур.

— Положите Шарура на одеяла, — распоряжался отец. — Мокрую тряпку на голову. Демон лихорадки дохнул на него.

Мужчины поддерживали Шарура, помогли ему выбраться во двор и уложили в тени под южной стеной.

— Хозяин велел принести одеяла, — сказал один из рабов другому. — Не лежать же ему на голой земле. Второй раб кивнул и поспешил прочь. Рабыня тоже.

Вскоре они вернулись с одеялами и тазиком с водой. Мужчины приподняли Шарура и подсунули под него одеяла.

— Так лучше, сын хозяина? — заботливо спросил один из них.

— Лучше, — с трудом пробормотал Шарур. Его разум уже блуждал. Он снова и снова корил себя за то, что так глупо пропустил нападение демона. От этой болезни можно и помереть. Но сколько бы он не укорял себя, мысли в голове не задерживались. Они метались, перескакивая с одной на другую. Да, дурак, что не заметил демона вовремя. Да, дурак, что поверил Кессису и Митас, а еще дурак, что не порадовался предложению Кимаша взять за себя одну из дочерей лугала и выкуп в придачу. Вдвойне дурак, что переживает из-за женщин, находясь в таком состоянии. Неизменной оставалась только мысль о том, что он дурак со всех сторон.

Рабыня намочила тряпку в холодной воде, отжала и положила ему на лоб.

— Так будет полегче, — тихо сказала она.

— Спасибо, — поблагодарил Шарур. Когда тряпка легла на лоб, жар ненадолго отступил, он немножко пришел в себя. Но компресс действовал недолго. Мысли опять начали путаться и пошли по кругу.

— Ты за ним присмотришь? — спросил женщину один из мужчин.

— Конечно, присмотрю, — кивнула рабыня. — Это же самая простая работа из тех, которые мне могут поручить.

Мужчины ушли. Женщина поменяла компресс. Ее руки были прохладными, влажными и ловкими. Он мимоходом отметил это. Рабыня села рядом с ним, напевая гимн Энимхурсагу.

Он как-то сообразил, что она напевает. Правда, будь он в своем уме, он бы также сообразил, что от Энимхурсага никакого толку в городе бога-соперника. Но он не думал об этом. Он забыл, где находится. Зато вспомнил об Энимхурсаге и о той охоте, которую бог устроил на него. Ему казалось, что Энимхурсаг все еще охотится на него, а может, бог никогда и не прекращал этой охоты.

Время от времени он начинал стонать и метаться на одеялах. Мокрая тряпка свалилась на землю. Рабыня перестала напевать и начала уговаривать его лежать спокойно. Подняла тряпку, снова намочила ее и вернула на лоб. Шарур больше слышал гимна чужому богу, и от этого ему стало легче. Женщина тоже расслабилась и вновь начала напевать. Тут же вернулся и страх перед богом. Так тающие горные снега каждую весну неизменно приводят к разливам Ярмука.

Вскоре, однако, во двор вышли мать и сестра и принялись причитать над ним. Рабыню они прогнали и сами взялись обихаживать Шарура.

— Видишь? — торжествующе воскликнула Бецилим. — Ему уже лучше.

Сестра положила руку ему на лоб.

— Смотри, он горячий, как огонь, — сказала она с беспокойством в голосе.

— Демон только что дохнул на него, — ответила мать так, словно этим пыталась объяснить состояние сына. — Он поправится.

— Хорошо бы! — Нанадират с досадой посмотрела на Шарура. — Это же надо! Не заметить демона!

Бецилим отжала новый компресс и собралась уложить его на лоб Шаруру. Он попытался отстраниться.

— Тихо, тихо, — начала она успокаивать его, словно имела дело с ребенком. — Лежи спокойно. Тебе надо отдохнуть.

Он слышал обеих словно издалека. Все вообще казалось далеким, включая собственное тело. Он перестал стонать, когда они отослали рабыню, но не потому, что их прикосновения доставляли ему меньшее беспокойство, а потому, что больше не было навязчивого гимна Энимхурсагу. Он хотел объяснить матери, что без ее пения лучше, но забыл об этом прежде, чем слова сорвались с губ.

Дух Шарура покинул тело, словно он превратился в призрак еще при жизни. Он было задумался, так ли удивлялись призраки, оказавшись вне тела, попытался вспомнить, о чем это таком он подумал, забыл и об этом, и подумал, а его ли это мысли?

Ванак Хуззияс поднимал чашу за свое здравие. Толпа копейщиков и колесниц, запряженных ослами, теснила другую такую же толпу к каналу. Некоторые воины выкрикивали имя Энгибила. Другие кричали «Энимхурсаг». Что это были за воины, он не знал. Войско, дойдя до канала, разбилось, как глиняный горшок.

Над ним, как полная луна, всплыло лицо Нингаль. Он потянулся к ней, но и оно разбилось на части. Тогда Шарур заплакал. И вдруг все в поле его зрения побелело. Я мертв, подумал он. Лихорадка меня доконала. Теперь я призрак, как и мой дед. Ладно, выслежу этого лихорадочного демона и крылья ему пооборву. Вот уж он рыдать будет!

Ему показалось, что он уже слышит вопли демона, хотя даже еще не начал охоту. В шуме прорезался женский голос. Нингаль? Нет, кто-то другой.

— Мама, поправь компресс, — сказала Нанадират. — Ему же неудобно. Глаза закрывает. Слышишь, как он стонет?

— Да слышу! — огрызнулась Бецилим. — Эк его лихорадка треплет! Но ты, наверное, права.

Все поле зрения Шарура заполнили какие-то неясные цветные пятна. Может быть, он все-таки не умер. А демон побежал заражать других людей.

— Как он? — спросил мужской голос.

Кто бы это мог быть? Ванак Хуззияс? Лугал Кимаш? Бог Энгибил? Кто их знает! Но голос похож на голос брата, точно, это Тупшарру. Но его же не было с ним в горах! А Шарур был уверен, что пребывает сейчас меж заснеженных вершин. Иначе откуда такой холод?

Пошел дождь. Откуда бы взяться дождю? Какой-то он чудной, этот дождь. Это что, боги на него сердятся? Но тогда с чего бы им посылать ему пивной дождь? А-а, это боги, наверное, беседуют друг с другом.

— Посади его, пусть посидит, а?

— Вода все равно попадает на него, — сказала богиня.

— Прости, — ответил бог. — Давай попробую еще раз.

На лицо и грудь Шарура опять что-то полилось, не поймешь, вода или пиво.

— Тебе надо пить, Шарур, — сказала другая богиня.

Он как-то отстраненно подумал, с чего бы это голоса богов так напоминают голоса матери, сестры и брата. Это же боги! Они могут делать с ним все, что им взбредет в голову. Раз они приказывают пить, надо пить. Он выпил, подавившись и закашлявшись.

— Вот, так лучше, — сказала богиня голосом сестры.

Выходит, он угодил богам. С этой мыслью он начал погружаться в темное сновидение.

Когда Шарур проснулся, он прежде всего подумал, не обвалились ли на него глиняные кирпичи дома, в котором он прожил всю жизнь. Это что, стена рухнула? Он определенно чувствовал на груди что-то большое и тяжелое.

Сил поднять голову не было. Только повернуть. Рядом сидел отец.

— Шарур? — тихо позвал Эрешгун. — Сын мой!

— Да, — попытался ответить Шарур, но получилось только хриплое карканье. Попытка заговорить дала ему понять, насколько он слаб. Даже веки поднять не в силах.

Но, похоже, ответ удовлетворил отца.

— Ты меня слышишь? — воскликнул Эрешгун.

— Да, — сказал Шарур. На этот раз карканье больше напоминало звуки членораздельной речи. Во рту стоял такой привкус, как будто туда вылили ночной горшок. Он расслабился; все равно приподняться не получится. Несколько мгновений, когда он пытался привстать, вымотали его так, словно он бежал всю дорогу от Имхурсага до Гибила.

Эрешгун выбежал со двора с криком: «Он пришел в себя!»

Отец привел с собой Тупшарру, Бецилим и Нанадират, следом спешили домашние рабы. Семья принялась обнимать и целовать Шарура. Он стоически принимал эти выражения любви, потому что ни на что другое просто не было сил. Мать и сестра плакали. Из этого Шарур заключил, что, должно быть, был очень близок к смерти.

— Я в порядке, — попытался прошептать он.

— Не говори глупостей! — с негодованием оборвала его мать. — Ты бы посмотрел на себя!

Он не мог посмотреть на себя; для этого пришлось бы поднимать голову, а такое было пока не под силу. Но Бецилим сама объяснила, что имеет в виду.

— Кожа да кости! Голодные нищие и то выглядят лучше.

Он попытался пожать плечами. Даже этот простой жест дался нелегко. Нанадират спросила:

— Если мы тебя покормим, ты сможешь жевать и глотать?

— Думаю, да, — ответил он. — На меня тут пролился пивной дождь. Наверное, боги позаботились… Я помню. — Он гордился тем, что хоть что-то запомнил.

Его сообщение не произвело на семью особого впечатления. Нанадират фыркнула презрительно и поведала:

— Это не боги. Это мы. Никакого дождя не было бы, если бы ты пил, как положено.

Шарур растерялся.

— Выходит, того, что я видел, на самом деле не было? И ванак Хуззияс вовсе не приходил пить за мое здоровье? Но я же помню, как он поднимал чашу...

Бецилим и Нанадират переглянулись. Шарур прекрасно знал выражения их лиц и потому понял сразу, что они едва сдерживают смех. Получалось у них плохо. Бецилим сказала:

— Сын мой, я удивляюсь, что ты хоть что-то помнишь из последних пяти дней. Пусть даже ты помнишь то, чего не было.

— Пять дней? — эта цифра доходила до Шарура с трудом. — Ты хочешь сказать, что я пять дней провалялся в беспамятстве?! Тогда удивительно, что мой дух ухитрился вернуться в тело.

— Мы тоже так считаем, — сказала Бецилим и вдруг заплакала. Нанадират обняла мать за плечи.

Из дома вышла рабыня с подносом.

— Хлеб и пиво, как вы приказали, — сказала она, ставя поднос на землю перед Бецилим.

Подошел Тупшарру и помог Шаруру приподняться. Значит, никаких богов, никаких разговоров не было? Все это сделала болезнь? Шарур усмехнулся. Но ведь он ясно слышал голоса богов? Значит, что-то все-таки было? Мысли опять начали путаться.

Он попытался осмотреть себя, насколько мог. Действительно, похудел, хотя и не так, как говорила мать. Нанадират поднесла ему чашку. Он сделал глоток кислого пива, с усилием двигая кадыком, проглотил. Чудесно! Прямо как дождь для иссохшего растения!

Нанадират, наверное, хотела, чтобы растение зацвело, и не жалела пива. Однако Шарур сам себе напомнил заваленный хламом арык, не способный принять столько воды, сколько хотели в него влить. Чтобы не захлебнуться, он попытался отвести руку сестры, но движение получилось на редкость неуклюжим. Он выбил чашку из рук Нанадират, чашка упала и разбилась.

— Может, он все-таки не в своем уме, — опасливо предположил Тупшарру.

— Прости меня, — сказал Шарур, глядя на осколки разбитой чашки и чувствуя себя довольно глупо. Какая-то мысль скользнула по краю сознания. Он вспомнил... Но нет, это тоже наверняка была ерунда.

— Не стоит извиняться, — успокоила мать. — Сестра поторопилась. — Она повернулась к рабыне. — Принеси еще чашку.

— Повинуюсь, — ответила рабыня тем же тоном, как тогда, когда Шарур приказал ей лечь с ним. Повернулась и юркнула в дом.

— Можно мне хлеба? — попросил Шарур.

Бецилим отломила кусок лепешки. Шарур хотел взять хлеб, но мать сунула ему кусок прямо в рот, будто он был младенцем. Будь у него побольше сил, он бы разозлился. А так он просто начал жевать без возражений.

— Вот и хорошо, — одобрила мать, как опять же бывало в детстве.

Он кивнул.

— А можно еще? — спросил он с надеждой, и Бецилим скормила ему еще кусок лепешки.

Рабыня принесла новую чашку. Нанадират наполнила ее из ковшика и подала брату. На этот раз Шарур контролировал свои движения и выпил, не пролив ни капли. Силы возвращались. — Налей еще, — попросил он.

— Ладно, только больше пока не надо, — сказала сестра. — А то будет очень много после такого перерыва. Как бы тебе опять хуже не стало.

— Я знаю, когда ему действительно станет лучше, — заявил Тупшарру и ехидно подмигнул.

Бецилим заинтересовалась настолько, что не заметила иронии в голосе младшего сына.

— И когда же? — спросила она.

— Когда он вместо хлеба с пивом захочет рабыню, — расхохотался Тупшарру.

Бецилим и Нанадират скорчили кислые мины. Рабыня смотрела в землю, на лице ее не дрогнул ни один мускул. Шарур разглядывал участников разговора широко раскрытыми глазами. Вот уж о чем он сейчас думал меньше всего, так это о женщине.

Он зевнул. Наверное, от пива его неудержимо клонило в сон. А может, от слабости.

— Опусти меня, — попросил он все еще придерживавшего Тупшарру. Брат уложил его на одеяла. Ему казалось, что он не спал уже очень долго, поэтому он совсем не удивился, что едва коснувшись валика под головой, он провалился в целительный сон.

На этот раз он спал глубоко и спокойно, без лихорадочных сновидений, беспокоивших его на протяжении болезни. Он проснулся уже в темноте. Двор освещал только бледный лунный свет. Вот теперь Шарур чувствовал себя действительно отдохнувшим, а не беспомощным инвалидом. Даже не подумав о том, хватит ли у него сил, он просто сел и огляделся. Движение не вызвало приступа слабости; тогда он осмелел настолько, что встал на ноги. Его слегка пошатывало, но в целом он легко сохранял вертикальное положение. Ночной горшок стоял на земле неподалеку. Он добрался до него и использовал по назначению, а потом вернулся на ложе и опять залез под одеяло. Он рассчитывал еще поспать, но сон не шел. Зудели комары. Один приземлился ему на грудь и теперь пробирался сквозь шерсть, подыскивая подходящее местечко. Он шлепнул его и понадеялся, что убил.

Призрак деда шепнул на ухо:

— Ты прямо как сова, таращишься по сторонам, пока другие спят. Это кошки рыщут по ночам.

— Я тебе не кошка, — хихикнул Шарур. Призрак деда частенько досаждал ему, но раньше он редко обращал на него внимание. Теперь, в кои-то веки, он порадовался компании. Стараясь говоришь шепотом, он осведомился:

— Привет тебе. С тобой все в порядке?

— Ну, насколько возможно, — осторожно ответил призрак. — О хлебе вспоминаю. И о пиве тоже. Насчет женщин — не уверен, так, смутные воспоминания…

Шарур вспомнил слова Тупшарру.

— Ну, сейчас у меня тоже только смутные воспоминания… — сообщил он.

Призрак деда горько рассмеялся.

— Это пока. Скоро ты снова будешь гореть, как в печи, и начнешь тискать рабыню или потащишься к куртизанке. А у меня только и есть, что воспоминания. И ничего другого уже не будет.

— Похоть — ерунда! — заявил Шарур. — Главное — я не получу той единственной женщины, которую действительно хочу.

— Знаешь, лучше иметь хоть какую-то женщину, чем никакой, — вздохнул призрак. —Лучше иметь разбавленное пиво, чем вообще никакого. Даже корка заплесневелого хлеба лучше, чем отсутствие хлеба вообще.

— Но ты же помнишь суть хлеба, и суть пива тоже, — напомнил Шарур.

— Э-э, это разные вещи, — призрак опять вздохнул, словно легкий ветерок прошелестел в ветках засохшего куста. — А как быть с сутью женщины? Где мне ее найти?

— Не знаю, — Шарур улыбнулся в темноте. — Если на свете есть такая вещь, как суть женщины, ее бы давным-давно нашли, и я бы давно об этом знал.

— И тогда дом Эрешгуна мог бы продать ее. И получить с этого прибыль. Уж я-то знаю своего сына. — Призрак деда говорил с какой-то меланхолической гордостью. Затем он продолжил: — Я рад, что ты выкарабкался и остался с живыми. Когда твой дух вышел из твоего тела, я боялся, что ты составишь мне компанию ненадолго, а потом отправишься прямиком в подземный мир, в царство забытых.

Шарур вздрогнул, хотя ночь была не холодной и его не лихорадило.

— Да уж, — признал он, — поистине, я чудом избежал смерти из-за этого дрянного демона, — сказал он.

— Вот именно, что чудом, — согласился призрак деда. — Зато пока твой дух блуждал, ты видел больше, чем видишь наяву.

— Зато то, что я видел, было какое-то путанное, наяву так не бывает, — возразил Шарур. — Наверное, что-то из того, что я видел, может быть вполне реальным. По крайней мере, мне так показалось. А прочее было, конечно, от лихорадки. Но не все…

— Ну, поделись со мной — заискивающе попросил призрак. В голосе его звучала такая же лукавинка, как у отца во время торга. — Ты можешь отделить настоящее от лихорадочного бреда?

— Эй, ты, похоже, знаешь кое-что, — встрепенулся Шарур. — Ну, сказал бы сам.

— Суть в самом вопросе, в ответе ее нет. Я призрак. Сущность, а не существо. — Призрак деда снова вздохнул. — Но сущность женщины так и не познал. Найди способ выпарить ее из действительности, и тогда призраки мужчин дадут тебе за нее все, что захочешь.

— Э-э, они же захотят расплатиться сущностью золота, — отмахнулся Шарур. — Пока они смертные, никакая другая сущность им недоступна. Я тебя еще раз спрашиваю, что из того, что я видел, было на самом деле, а что привиделось из-за болезни?

— Вопрос в сути, а не в ответе, — повторил призрак деда. — Пойду-ка я, пожалуй…

У Шарура не было ни малейшей возможности определить, здесь призрак, или уже ушел. Единственным доказательством его присутствия был разговор. А теперь призрак молчал. Издевался ли он над ним или пытался сказать что-то важное? Шарур не успел разрешить эту загадку, потому что опять уснул.

Постепенно Шарур оправлялся от болезни, которую наслал на него лихорадочный демон. Силы возвращались. Он ел хлеб и соленую рыбу, пил пиво, нагуливал тело, украденное демоном лихорадки. Однажды он заметил, что с интересом поглядывает на рабыню, принесшую ему еду. Она тоже заметила его взгляд и поспешила уйти. Он хотел было приказать ей остаться, но решил не заморачиваться. Да, желание вернулось, но пока еще было не настолько сильным, чтобы уложить рабыню на лежанку.

Через несколько дней он вышел из дома и отправился побродить по Гибилу. Ноги не шли. Шарур понял, что еще далек от прежней формы.

Он купил у разносчика жареных бобов, завернутых в пальмовый лист, и не торопясь поел, заодно передохнул немного. Слабость бесила, но приходилось ждать, тут уж ничего не поделаешь.

Мимо шли люди и вьючные животные. Он улыбнулся, наблюдая за парой маленьких голых фермерских мальчишек с длинными палками. Они гнали к рыночной площади стаю уток. Утки суетились и жаловались, но все-таки, переваливаясь, шли вперед. Наверное, некоторым повезет, их оставят в качестве несушек. Удел остальных — свариться в котле или зажариться на вертеле. Для иногородних был не сезон, но и без них местные активно торговали друг с другом.

Шарур уже доедал бобы, когда к разносчику подошел худощавый парень и попросил:

— Дай мне немного еды, а то жуть как есть хочется. — Он протянул на ладони несколько маленьких кусочков меди. Разносчик принял плату, споро взвесил медь, удовлетворенно кивнул и оделил парня порцией бобов. Парень просиял. — Спасибо, друг. В животе, понимаешь, совсем пусто.

Говорил он с зуабийским акцентом. Поначалу ничего другого не привлекло внимание Шарура, но затем он кое-что вспомнил.

— Эй, я тебя знаю! — воскликнул он.

— Ошибаетесь, господин, — начал было парень, но тут же поднес ладонь ко рту. — Нет, мой господин, это я ошибаюсь… — зуабиец низко поклонился. — Большая честь для меня встретить вас снова.

— Если не возражаешь, давай пройдемся немного. — Шарур доел свою фасоль, бросил пальмовый лист на землю и облизал жирные пальцы. — Расскажи, как тебя занесло в Гибил. В последний раз мы встречались, помнится, недалеко от стен Зуаба.

— Господин, наверное, уже догадался, что в ваш город привело меня мое призвание, — ответил тот самый человек, который пытался ограбить караван Шарура на обратном пути с гор Алашкурру. Зуабиец активно жевал.

— Да, я догадался, — кивнул Шарур. — Ну и что, ты явился в Гибил, надеясь и здесь что-нибудь своровать?

— Я не должен называть вам то, за чем пришел в Гибил, — сказал зуабский вор. — Энзуаб приказал мне прийти в Гибил и украсть одну вещь.

Шарур молчал. Он знал, и заубиец тоже знал, что теперь он ничего не сможет украсть в Гибиле без милости Шарура. Украдет, конечно, если только Шарур позволит ему украсть, чтобы умилостивить своего бога.

— Я назовусь, — сказал вор. — Мое имя Хаббазу.

— И я назовусь в ответ. Меня зовут Шарур.

Они церемонно поклонились друг другу. Хаббазу сказал:

— Ты ведь сын крупного торговца? Так сказали твои люди еще там, перед Зуабом. — Шарур кивнул. Хаббазу продолжал: — А я сын вора, и каждый из нас занимается ремеслом своего отца. Скажи мне, сын торговца, вот если бы вор мог ограбить и убить тебя, пока ты спишь, а вместо этого только прошел бы ночью мимо, ты бы задолжал такому человеку?

— Знаешь, у нас в Гибиле воровство не считают почетным ремеслом, — ответил Шарур. — Человек обещает самому себе не совершать бесчестных поступков. Соответственно, никто никому не должен за то, что кто-то удержался от неправедного действия.

— У нас в Зуабе по-другому, — сказал Хаббазу. — У нас воровство — это такая же работа, не хуже любой другой. Было бы иначе, разве стал бы наш городской бог побуждать нас этим заниматься?

— Я мало знаю о путях богов.

— Конечно, ты мало об этом знаешь — ты же из Гибила. — Хаббазу поднял кустистую бровь. — Бог Гибила дремлет. — Шарур поймал себя н мысли, что он предпочел бы, чтобы их городской бог вообще заснул мертвым сном. А вор продолжал:

— Если бы бог Гибила не был таким сонным, я бы не пришел за… — Он резко замолчал.

— ... за тем, чтобы украсть что-то из сокровищницы бога? — закончил Шарур.

Хаббазу быстро шел по узкой извилистой улочке. Шаруру приходилось прикладывать немало усилий, что не отстать, хотя он был крупнее тщедушного зуабийца, а ноги у него были длиннее. Если бы захотел, Хаббазу мог бы легко сбежать от него. По спине Шарура уже катился пот. Он подумал, что в таком состоянии даже трехлетний ребенок мог бы легко ускользнуть от него.

Хаббазу неохотно сказал:

— Наверное, меня обвинят в краже того, что принадлежит богу Гибила. — Он поднял руку, останавливая слова Шарура. — Но я клянусь самим Энзуабом, сын главного торговца, я пришел в Гибил не для того, чтобы взять что-то очень ценное из храма Энгибила. Я пришел в Гибил не для того, чтобы разорять бога города.

— А зачем же ты тогда явился? — возмутился Шарур. — Неужто Энзуаб приказал тебе украсть какую-то безделицу?

Если раньше Хаббазу выглядел неуверенным из-за того, что не хотел выдавать тайну, то теперь его неуверенность стала иной.

— Может и так, — смиренно ответил он. — Насколько я понимаю, Энзуаб просто хочет поставить Энгибила в неловкое положение перед другими богами, похвалиться тем, что вот оно было у Энгибила, а теперь у него, Энзуаба. Боги тоже стараются набрать очки в глазах соседей. Точно, как люди.

— Это ты прав, — признал Шарур. — Но попадись ты кому-нибудь кроме меня, знаешь, чем бы это кончилось? Разве твоему богу не все равно, какой будет твоя судьба? Или Энзуаб думал, что один человек для него неважен? Какая разница, если его замучают в Гибиле до смерти?

— Я слуга Энзуаба, — с достоинством сказал Хаббазу.

— Слуга или раб? Ты что, собака Энзуаба? Разве ты имхурсаг, что бог смотрит твоими глазами чаще, чем ты сам? — спросил Шарур. — Разве твой энси не защищает тебя от Энзуаба?

— Я не раб. Я не собака. Хвала Энзуабу, я и не имхурсаг, — ответил вор. — Но я слыхал, что Энгибил тоже время от времени может отдавать приказы. И когда Энгибил указывает горожанину, что тот должен сделать что-то определенное, разве ему не повинуются? Разве могут гибильцы отмахнуться от велений бога или просто забыть о них?

— Нет, ему повинуются, — неохотно проворчал Шарур. Вор напомнил ему, что если бы не прямое распоряжение Энгибила, он мог бы дать Димгалабзу выкуп за Нингаль.

— Тогда какой смысл жаловаться, что человек из другого города тоже повинуется своему богу? — пожал плечами Хаббазу. — Чем он отличается от тебя?

— Тем, что может навредить моему богу. Тем, что может навредить моему городу.

Шарур с тоской посмотрел на стену, дававшую хорошую тень.

— Давай присядем, а? На меня недавно дохнул демон лихорадки, и я пока еще недостаточно оправился от болезни.

Хаббазу не стал возражать и присел рядом с Шаруром под стеной.

— Как скажешь. Я все-таки обязан тебе. Но я никак не возьму в толк, как я могу навредить твоему городу. Да и твоему богу тоже. Ну, посмеются над ним другие боги, но от этого никто еще не умирал. Ты знаешь хоть одного мужчину, умершего от того, что над ним посмеялись. Некоторые, наоборот, сами стремятся к такому.

— Ну и что это за мелочь, которую ты собираешься украсть? — с легким раздражением спросил Шарур. — Что за мелочь велел украсть Энзуаб? Ты ведь так и не сказал, за чем явился в Гибил? — Инстинкт торговца заставил Шарура намекнуть Хаббазу, что если речь идет о какой-нибудь безделице, он может и в сторонке постоять, пока вор будет делать свое дело. Пусть он так и не думал, но считал, что создать такое впечатление будет не лишним.

Кажется, ему удалось. Хаббазу пошевелил пальцами в знак признательности.

— Это и в самом деле пустяковина, сын главного купца. Энгибил не заметит, если она пропадет из его сокровищницы. Речь идет об обычной чашке.

— Среди сокровищ Могучего Энгибила есть много чаш и кубков, которых ему будет очень не хватать, — прищурившись, сказал Шарур. — Там есть кубки из золота и кубки из серебра, кубки для пива и кубки для финикового вина.

— Речь не идет о золоте или серебре, — заверил его вор из Зуабу. — Это всего лишь глиняная чашка, таких много в каждой таверне. Если бросить ее на землю, она разобьется. Поверь, Шарур, сокровищнице бога было бы лучше без такой никчемной, уродливой вещицы.

— Если она такая бесполезная, зачем она Энзуабу? — повторил свой вопрос Шарур.

Хаббазу пожал плечами.

— Мне почем знать? Я не читаю мысли богов. Я просто высказал предположение: бог моего города хочет поставить бога твоего города в неловкое положение перед собратьями.

А предположение-то было вполне здравым, вынужден был признать Шарур. Ему самому никакие другие правдоподобные объяснения в голову не приходили.

Стараясь сохранить как можно более небрежный тон, Шарур спросил:

— А она, эта чашка, случайно не из Алашкурри?

— Да, так и есть. — Вор окинул Шарура озадаченным и одновременно уважительным взглядом. — А ты почем знаешь?

— Я много чего знаю, — сказал Шарур, не без труда поднимаясь на ноги. Все-таки он устал больше, чем ожидал. Хаббазу все еще сидел на корточках, наслаждаясь тенью. —Вставай, — позвал Шарур. — Идем со мной. Мой отец должен услышать твою историю. Я думаю, что и Кимашу-лугалу, возможно, стоит тебя послушать.

— Кимаш лугал? — Хаббазу забеспокоился. — Что он со мной сделает? — Не дожидаясь ответа Шарура, он сам же себе и ответил: — Человек, который претендует на силу бога, может сделать со мной все, что захочет. Я же вор, пришел украсть кое-что из его города. Вряд ли он встретит меня пивом, ячневой кашей и соленой рыбой с луком.

— А вот я думаю иначе, — Шарур поднял бровь. — Ты удивишься.

— Да я всегда удивляюсь, когда имею дело с вашими горожанами, — ответил Хаббазу. — Иногда сюрпризы бывают приятными, но чаще — наоборот.

— Твоя правда: на пиво с луком рассчитывать, пожалуй, не стоит, — в раздумье протянул Шарур, — а вот на золото с серебром вполне можно.

— Вольно тебе шутить! Ты же можешь в любой момент прирезать меня, как ягненка, это же твой город! — Хаббазу внимательно вглядывался в лицо Шарура. — Э-э, да ты не шутишь. Тогда я не понимаю, что заставляет тебя делать такие дикие предположения? — Худой и лукавый зуабиец всем своим видом излучал крайнюю подозрительность. Он собирался что-то добавить, но передумал.

Шарур легко читал выражения, мелькавшие на лице собеседника; ему не раз приходилось видеть нечто подобное во время торгов. Хаббазу прикинул что-то в уме и сделал собственный вывод относительно причин, по которым местный лугал может поделиться с ним золотом, однако сообщать Шаруру результаты своих размышлений он не собирался. Кем бы ни был вор, только не дураком. В общем-то он правильно решил, что простая чашка может послужить на пользу Кимашу и во вред Энгибилу. Шарур пожалел, что сказал больше, чем следовало, однако ни люди, ни боги неспособны вернуть сказанные слова.

Он подумал, не стоит ли обезопасить себя и остановить Хаббазу, для этого надо всего лишь крикнуть. Но в храме Энгибила полно посуды из Алашкурри. Во что именно боги гор перелили свою силу? Шарур не знал и даже предположить не мог. Тут без Хаббазу не обойтись.

— Я все же прошу, чтобы ты пошел со мной в дом моего отца, — сказал он вору.

Хаббазу поразмыслил, а потом кивнул.

— Я пойду с тобой, — с поклоном ответил он. — Может, так будет лучше и тебе, и Энзуабу.

— Все может быть, — согласился Шарур, кивая. Энзуаб хотел украсть чашку Алашкурри из храма Энгибила. Шарур тоже хотел бы, чтобы она исчезла из храма. Он собирался вернуть ее в горы Алашкурру, хотя были у него и другие варианты. Во всяком случае, отдавать что бы то ни было в руки Энзуабу пока не стоит. Он не стал спрашивать Хаббазу о том, какие планы у его бога в отношении пресловутой чашки. Он и так наболтал лишнего, не стоит наводить вора на новые мысли.

Хаббазу с интересом оглядывался по сторонам, пока они с Шаруром шли по улице Кузнецов.

— Бедность не миновала Гибил, — заметил он. — Голода, правда, нет. В Зуабе говорят, что народ у вас бедный, женщины и дети здесь голодают.

— Многие плетут всякие небылицы о Гибиле и горожанах, — ответил Шарур. Он искоса взглянул на Хаббазу. — Даже боги склонны говорить неправду о Гибиле и его жителях. Сам подумай, если бы это была правда, ты бы сейчас был здесь?

— Сомневаюсь, что после стольких лет на моих костях осталось много мяса, — холодно ответил вор. — Но, если что, мой призрак будет бродить по моему городу и всем рассказывать, какие злобные и распутные убийцы живут в Гибиле.

Шарур в замешательстве покачал головой. Получить от вора честный ответ — все равно, что сорвать сладкие финики с веток наперстянки.

Хаббазу кивнул на большое строение в конце улицы.

— Что это за здание размером с храм твоего городского бога?

— Дворец лугала, — ответил Шарур. — Там резиденция могучего Кимаша. Его отец и дед тоже правили отсюда.

— Такая громадина для простого человека? — Хаббазу изумленно покачал головой. Затем глаза его вспыхнули. — Слушай, так у него же полно сокровищ! Не может же простой человек охранять свое добро так же хорошо, как бог? — Как и следовало ожидать, его поразила не столько узурпация власти бога простым человеком, сколько открывающиеся для него перспективы.

— Ты рассуждаешь, как житель Гибила, — сказал Шарур, — ты ближе к нам, чем думаешь.

Вор выпрямил спину, напустив на себя оскорбленный вид.

— Думаешь, раз ты меня поймал, раз ты меня пощадил, то можешь вот так запросто обижать меня?

— Так я же хотел тебе польстить, — мягко сказал Шарур. Он видел, что Хаббазу пошутил, значит, он тоже не воспринимал это всерьез, что бы он там не говорил. Вот Энзуаб воспринял бы его слова всерьез. Везде, где люди стремились сначала к собственной выгоде и только потом к служению своим богам, боги видели угрозу своей власти.

Хаббазу озирался с большим интересом. Его привлекали кузницы, лавки и тележки торговцев.

— У нас в Зуабе тоже есть кузнецы, — сказал он через некоторое время. — Но у вас их больше. И торговцы у нас есть, но не столько, сколько у вас. И я смотрю, все они очень заняты…

Шарур возгордился.

— Сейчас в торговле спад, не сравнить с тем, что было прежде, — небрежно сказал он. Похоже, Хаббазу ему не поверил, хотя Шарур сказал чистую правду.

Эрешгуна они застали за работой. Он вычерчивал что-то на очередной табличке, и то, что он писал, ему явно не нравилось. По мере того, как сокращалась торговля с другими городами и другими землями, отчеты не могли не навевать грустные мысли.

Когда Шарур с вором вошли в дом, Эрешгун отложил табличку с явным облегчением.

— Приветствую тебя, сын мой, — сказал он с поклоном. Посмотрел на Хаббазу, подумал мгновение и тоже поклонился. — И твоего спутника приветствую, хотя еще не имел удовольствия познакомиться с ним.

— Отец, это Хаббазу из города Зуаба, — представил Шарур. — Он торговец. Хаббазу, это Эрешгун, мой отец, глава торгового дома Эрешгуна.

Хаббазу поклонился. Выяснилось, что и он не чужд манерам.

— Привет тебе, Эрешгун из дома Эрешгуна. О тебе и твоем доме слава идет во многих землях. Надеюсь, что и твое милосердие столь же обширно, поскольку именно его проявил твой великодушный сын к вору, который намеревался обокрасть его караван за стенами Зуаба.

— А-а, — Брови Эрешгуна поднялись. — Так ты не просто вор из Зуаба, а тот самый вор! До сего дня мне неведомо было твое имя.

— Да, я тот самый вор. — Хаббазу снова поклонился.

— Когда мы встретились за стенами Зуаба, я тоже не знал его имени, — сказал Шарур.

Призрак деда орал ему в ухо и, несомненно, в ухо Эрешгуна тоже: «Ты с ума сошел, парень? Тебе солнце мозги напекло? У тебя в голове демоны идиотизма воздвигли дворец? Зачем ты привел вора из Зуаба в дом? Хочешь проснуться утром и обнаружить, что половина стен исчезла?

— Все будет хорошо, отец мой, — досадливо поморщился Эрешгун. Такое выражение часто можно заметить у людей, когда призраки вмешиваются в разговоры смертных.

Хаббазу посмотрел в потолок и ничего не сказал. Он тоже понял, в чем дело. Эрешгун хлопнул в ладоши и потребовал хлеба, лука и пива.

Призраку тоже поставили наполовину полную чашку. Надежда была на то, что отведав сущности пива, призрак развеселится или заснет, во всяком случае, заткнется. К облегчению Шарура, эта надежда, или, по крайней мере, ее последняя часть, сбылась.

Отдав должное угощению, Эрешгун спросил Шарура:

— Ну и зачем Хаббазу явился в Гибил? Зачем ты привел его сюда?

Шарур собрался и по возможности небрежно ответил:

— Энзуаб поручил Хаббазу украсть кое-что из храма Энгибила, а именно чашку из обожженной глины, сделанную в горах Алашкурру.

— В самом деле? — удивился Эрешгун. Шарур кивнул. Так же поступил и Хаббазу.

Торговец подергал себя за бороду.

— Это интересно…

— Вот и я так подумал, отец, — сказал Шарур. Он хотел было воскликнуть: «А я тебе что говорил!», но воспитание не позволило.

— Может быть, мне объяснят, к чему такая суета из-за ерундовой чашки? — спросил Хаббазу.

Шарур не мог прямо ответить на этот вопрос; он ведь клялся на рыночной площади Имхурсага всеми богами Кудурру, что будет молчать. Вместо этого он сказал:

— Подумай, вор. Стал бы Энзуаб посылать тебя в Гибил ради ерундовой чашки?

— Кто знает, что у бога на уме? — пожал плечами Хаббазу. Однако по лицу было видно, что он насторожился. — Я простой человек, но даже я признаю, что вы правы. Поэтому спрошу иначе: какова истинная ценность этой чашки, которая кажется бесполезной?

Шарур снова не ответил. Не мог ответить. Его отец не давал клятвы насчет силы, заключенной в этой вещи. Но Эрешгун сказал только:

— Да мы пока сами не уверены.

Шарур посчитал такой ответ мудрым. Чем меньше будет знать Хаббазу, тем меньше узнает Энзуаб.

Но и Хаббазу сообразил, что ему дают слишком уклончивые ответы.

— Вы знаете больше, чем говорите, — заметил он, хотя и без особой обиды.

— Верно, — согласился Шарур. — Но ты пришел к нам в город, чтобы обокрасть нашего бога. Так что же, нам радоваться по этому поводу? Напиться на радостях и пойти плясать на улицу? Ты же пришел не для того, чтобы помочь Гибилу.

— Ты прав, — кивнул Хаббазу. Он переводил взгляд с Шарура на его отца. Примерно так же он разглядывал ослов и кузницы, когда они шли по улице. Придя к какому-то заключению, он беспечно продолжал: — Но в вас нет ко мне ненависти. Иначе вы бы связали меня по рукам и по ногам, и отдали в храм вашего Энгибила, как свинью на бойню, чтобы бог этого города наказал меня за пока еще не совершенное преступление.

— Ничто не мешает нам и сейчас сделать это, — сказал Эрешгун.

— Это так, мой господин, — сказал Хаббазу с вежливым поклоном. — Но, например, жители Аггашерута сразу отдали бы меня Эниагашер, чтобы богиня сама разбиралась, что со мной сделать.

— Но мы не аггашеруты, и это меня радует, — ответил Шарур. Он почесал щеку над бородой. — Ну что, поторгуемся, вор из Зуаба?

— А до этого чем мы, по-твоему, занимались? — улыбнулся ему Хаббазу.

— Пожалуй, ты прав, — Шарур склонил голову. — Вопрос только в том, насколько ты верен богу, который дважды посылал тебя воровать у жителей Гибила и дважды бросал тебя на их милость?

— Это лишь половина вопроса, — сказал Хаббазу. — А другая половина в том, насколько я обязан гибильцу, который дважды проявил ко мне милосердие?

— Можно и так сказать, — согласился Эрешгун. — И надолго ли у этого жителя Гибила хватит милосердия?

— Поверьте, господин, этот вопрос и меня мучает, — сказал вор. — Но вы пока не сказали, чего вы от меня хотите. А пока я этого не знаю, как я могу сказать, кому я больше предан — Энзуабу или вашему сыну за проявленное милосердие?

— Справедливо, — медленно произнес Эрешгун. Шарур кивнул. Наставал главный момент разговора. Шарур твердо знал, что хочет удачи вору в его набеге на сокровищницу Энгибила. А вот что будет потом, неизвестно.

Он точно не хотел бы, чтобы Хаббазу отдал чашку Энзуабу. Бог вполне может оставить ее себе или сам вернуть великим богам Алашкуррута. Ни в том, ни в другом случае Гибилу с этого ничего не обломится.

Если попросить Хаббазу украсть чашку и отдать Шаруру, неизвестно, чем это кончится. Можно ли доверять вору? Он ведь может пообещать помочь Шаруру, который проявил к нему милость, а потом сбежать с этой чашкой и отдать ее своему богу. Ведь именно Энзуаб приказал выкрасть ее?

Хорошо. Допустим, он отдаст проклятую чашку Шаруру, и что с ней делать? По-хорошему, надо вернуть ее великим богам Алашкуррута. Так будет проще всего и безопасней. Только вот Шарур пока не знал, нужна ли ему такая простота. Очень привлекала мысль разбить чашку и выплеснуть из нее силу богов. Шарур настрадался от них, почему бы теперь не пострадать богам Алашкуррута?

Он взглянул на отца и понял, что того занимают те же вопросы. Хаббазу тоже приметил на их лицах задумчивость.

— Господа мои, — деликатно проговорил он, — я вижу, вам хотелось бы обсудить этот вопрос между собой, прежде чем сообщить мне решение.

— Хорошо бы, — сказал Шарур. — А пока мы будем его обсуждать, ты не улизнешь случайно, так что мы тебя больше не увидим?

Хаббазу поклонился.

— Возможно и такое, — сказал он, широко улыбаясь.

Тут в разговор опять встрял призрак деда:

— Лучшее, что ты можешь сделать, это стукнуть проклятого вора по голове и бросить тело в канал. Скучать без него никто не станет.

— Нет, призрак моего дедушки, так не пойдет, — решительно сказал Шарур. Больше он ничего не стал говорить в присутствии Хаббазу. Призрак не учел Энзуаба, пославшего вора сюда. Если тот исчезнет, бог просто пришлет другого вора, и вот его-то Шарур узнать уже не сможет.

— Сын прав, призрак моего отца, — сказал Эрешгун. Его мысли и мысли Шарура словно два ручейка расплавленной бронзы вливались в одну форму. Эрешгун подумал еще немного и обратился к Шаруру: — Думаю, у нас нет другого выбора. Пусть вор отправляется в храм. Кроме него никто не знает, какая из многих чашек в сокровищнице Энгибила служит вместилищем силы богов Алашкурри. Если ему удастся выкрасть ее, тогда и подумаем, как быть дальше.

— Ты воистину мудр, отец. Я тоже не вижу другого выхода, — кивнул Шарур. Он повернулся к Хаббазу. — Ты так и так собирался в храм. Добудешь эту чашку Алашкурри. Потом будешь решать, отдавать ли ее своему богу, или нам.

Хаббазу колебался. Если бы он согласился сразу, Шарур ему не поверил бы. А так — неизвестно. Видимо, Хуббазу этого и хотел. Шарур злился и на себя, и на вора.

После долгого раздумья вор решил:

— Ладно. Отдам тебе, господин. Если бы не твое терпение, Энзуаб не смог бы прислать меня сюда. Если бы не твоя милость, Энзуаб не смог бы приказать мне отправиться в Гибил. Я не забываю свои долги и стараюсь их возвращать.

— Это хорошо, — поспешил согласиться Шарур, опасаясь, как бы вор не вспомнил о долгах богу своего города.

— Но мне хотелось бы знать о жрецах Энгибила, — сказал Хаббазу. — Ты не мог бы рассказать о том, когда они приходят, когда уходят, когда молятся и когда приносят жертвы? Хорошо бы знать об их обязанностях и ритуалах заранее, это сильно помогло бы мне.

Теперь настала очередь колебаться Шаруру и Эрешгуну. Если они расскажут вору о том, о чем он спрашивает, будет ли это предательством? Но прежде, чем они решили эту проблему, заговорил Энгибил, и его голос эхом раскатился в сознании Шарура: «Немедленно отправляйся в мой храм. Не забудь, ты подчиняешься только мне».

Глава 7

«Уже иду. Я подчиняюсь тебе», — сказал Шарур, встал и быстро вышел из дома отца, дома, в котором прожил всю жизнь. Он торопливо шагал в сторону храма Энгибила. Когда бог так говорит с человеком, ослушаться невозможно.

Видимо, Энгибил поговорил и с Эрешгуном, потому что отец не стал задавать никаких вопросов. На Хаббазу Шарур вовсе не обратил внимания, не до того было. В ушах у него все еще звучал приказ бога.

Однако пока он шел по улице Кузнецов, к нему постепенно стали возвращаться собственные мысли. Только мысли. Воля полностью была парализована великой волей бога. Хотел он или не хотел, ноги несли его к храму. Оставалось лишь посмеяться про себя над собственной глупостью. Да и вор тоже хорош! Оба они полагали, что Энгибил — сонный бог. И оба, конечно, ошибались! Энгибил легко поймал их в то время, как они составляли против него заговор. Что он может сделать? Да все, что захочет! Страх пробрал Шарура до костей, только ноги шагали себе и шагали.

Впереди вздымался храм. Жрец Буршагга уже ждал Шарура перед входом. Губы Шарура сами собой произнесли слова: «Я пришел по приказу великого бога. Я пришел по приказу могущественного бога».

— Знаю, — ответил Буршагга. — Мне приказано ждать тебя и немедленно провести к богу, как только ты прибудешь. — Он говорил ровным голосом, но в глазах плескался страх. Он привык подчиняться приказам Кимаша-лугала, а не Энгибила.

Без дальнейших разговоров жрец повернулся и вошел в храм. Шарур последовал за ним, как недавно шел за слугой Кимаша Инадапой во дворец лугала. Но визит к лугалу не пугал его так, как теперь.

Другие жрецы оставляли дела и поднимали головы, пока они шли через передний двор храма. Точно также смотрели рабы и слуги, когда Инадапа приводил кого-нибудь к лугалу. Шарур попытался прочитать по лицам жрецов, что его ждет, но не заметил ничего необычного. Почему-то это его не успокоило. Жрецы просто принимали приказы бога как должное. Никто не мог противостоять Энгибилу. Кимаш правил, отвлекая Энгибила, а не противодействуя ему.

Буршагга поднялся по лестнице к залу для аудиенций. Шарур понуро брел за ним. На этот раз навстречу им не попалась ни одна куртизанка, о чем Шарур пожалел. Было бы о чем вспомнить перед приговором.

Когда они достигли вершины лестницы, Шарур уже тяжело дышал. А что тут удивительного? Годы-то идут… Впрочем, встреть он Энгибила во дворе храма, было бы то же самое.

Буршагга отступил в сторону и кивнул на дверь: «Бог ждет тебя внутри».

Это и так было понятно. Сияние Энгибила пробивалось даже через закрытые двери. Ничего не оставалось, как собраться с духом и войти.

Энгибил восседал на обитом золотом троне. Шарур распростерся ниц перед Энгибилом. Он не стыдился этого; перед лугалом тоже приходилось падать на брюхо.

«Встань!» Слово беззвучно прозвучало в голове Шарура. И захоти он ослушаться, не смог бы. Стараясь унять дрожь в ногах, он встал на ноги.

— Великий бог, могущественный бог, основатель города, приветствую тебя, — выговорил Шарур. — Скажи, чем я могу служить тебе, и я исполню все, что пожелаешь. Ты мой хозяин. Я твой раб.

— Это я и сам знаю, — самодовольно проворчал Энгибил. Похоже ему нравилось говорить по-человечьи, шевеля губами и издавая звуки. — Я размышлял над твоим делом, Шарур. Обдумывал твои обстоятельства, сын Эрешгуна. — Он скрестил руки на массивной груди, ожидая реакции Шарура.

Шарур в отчаянии не знал, что отвечать.

— И к чему ты пришел, великий бог? — пролепетал он.

— Вот тебе мой приговор, сын Эрешгуна, — возгласил Энгибил.

Шарур склонил голову.

— Я слышу твои слова, о великий бог. Могущественный бог, я подчинюсь твоим словам. «А какой у меня выбор?» — с горечью подумал он.

— Я пришел к тому, — пророкотал Энгибил, — что я слишком крепко держал твою клятву в своей руке. Я решил, что слишком строго хранил твою клятву в своем сердце. Я решил сделать тебе послабление. Можешь занять денег у отца и заплатить выкуп кузнецу Димгалабзу.

— Великий бог!..— Шарур готов был к чему угодно, готов был уговаривать Энгибила смягчить наказание, которое бог замыслил. Скорее всего, это была бы напрасная попытка, но, будучи торговцем он все же не мог не попробовать. Слова бога оказались настолько неожиданными, что он совсем растерялся и мог только глупо таращиться на Энгибила.

А тот пребывал в обычной своей невозмутимости, внушающей благоговейный трепет. Вместе с тем, он выглядел божественно довольным собой, как будто решил сложнейшую проблему.

И что, его из-за этого вызвали в храм? Не может быть. Наверное, есть еще что-то. Иначе придется признать, что Энгибил вовсе не слушал, как он, Хаббазу и Эрешгун строили планы ограбить храм бога.

Шарур смотрел на Энгибила, Энгибил смотрел на Шарура.

— Разве ты недоволен, сын Эрешгуна? — поинтересовался бог. — Разве не радуется твое сердце? В своем неизмеримом великодушии я дозволяю тебе жениться на женщине, которую ты желаешь.

Наверное, он и вправду был ленивым богом. В любом другом случае ему ничего не стоило бы порыться в сознании Шарура и выяснить, с чего это человек не радуется тому, как блестяще бог разрешил его сложнейшую проблему? Шарур представил на месте Энгибила Энимхурсага, который взялся за выяснение подозрительной загадки. Да Энимхурсаг вывернул бы его наизнанку! А Энгибил всего лишь спросил.

И Шарур ответил:

— Да, трижды великий бог, я доволен. Мое сердце радуется, о могущественный бог. Твое великодушие не знает пределов. Ты разрешаешь мне жениться на женщине, которую я желаю. — Шарур проговорил все это скороговоркой, опасаясь, как бы Энгибил не передумал.

Бог улыбнулся. Сейчас он было одно сплошное благодеяние.

— Вот и хорошо, — промурлыкал бог Гибила. — Просто замечательно! Теперь иди, сын Эрешгуна, поведай эту новость семье. И не забудь поставить в известность семью женщины, которую ты желаешь. Пусть обе семьи порадуются. Живите счастливо. Даю тебе свое благословение.

Шарур еще раз пал ниц перед богом Гибила. Затем он встал и пятясь задом покинул дом бога на вершине храма. Буршагга ждал его снаружи.

— Я так понимаю, тебе повезло, сын Эрешгуна, — сказал жрец, когда они начали спуск по длинной лестнице.

— Полагаю, да, — неопределенно согласился Шарур, все еще не в силах оправиться от изумления.

Буршагга не стал выпытывать у него подробности. Жрец не раз видел изумленных людей, выходивших из дома бога. Однако Шарур был уверен, что более удивленного человека жрецу не попадалось.

— Бог благословил сына Эрешгуна, — мимоходом сказал Буршагга жрецам и слугам храма, работавшим во дворе.

К Шаруру подошел Илакаб.

— Ты удостоился божьего благословения, мальчик? — спросил благочестивый старый жрец.

— Я так понимаю, — кивнул Шарур. — Энгибил сказал…

— Будь достойным в своем сердце, — провозгласил Илакаб. — Будь достойным в своем духе. Заслужи доверие бога, и он даст тебе свое благословение.

— Хорошие советы, — вежливо сказал Шарур. Как и на торгах, думал он иначе, но говорить об этом не собирался. Впрочем, Илакаб остался вполне удовлетворенным ответом и вернулся к своим делам: он как раз тщательно расправлял драпировку на стене.

— Я согласен с коллегой, — важно покивал Буршагга. — Он верно говорит.

— Любой человек с ним согласился бы, — сказал Шарур. — Благословение уже в том, что Энгибил благосклонно отнесся ко мне. Воистину, мне повезло, что великий бог решил исполнить желание моего сердца.

По правде говоря, Шарур понятия не имел, с чего это Энгибил решил отнестись к нему снисходительно. По его мнению, ничего кроме гнева Энгибила ему не причиталось. Да и что еще может получить любой смертный от богов? В конце концов, когда Энгибил приказал ему явиться в храм немедленно, он, его отец и Хаббазу не пели хвалу богу.

Но Энгибил об этом не знал! Даже не подозревал. Боги могущественны. Боги знают многое. Но они не всемогущи. Они не всеведущи. И сегодняшний день как нельзя лучше это доказал.

Выйдя из храма, Шарур сообразил, что горные боги доказали то же самое. Будь они всемогущими, сами бы вернули чашу, в которую упрятали столько силы. Были бы они всезнающими, обязательно предусмотрели бы случай, при котором какой-нибудь ванак или торговец продаст чашу какому-нибудь торговцу из Гибила.

Если уж на то пошло, когда Энзуаб послал Хаббазу грабить храм Энгибила, бог понятия не имел о благодарности вора жителю Гибила, и о том, как эта благодарность может повлиять на решения Хаббазу.

Правда, этого пока не знал и сам Шарур. Но Шарур-то не бог. Простые смертные привыкли иметь дело с более простыми задачами.

Когда Шарур вернулся домой, он застал всю семью в сборе. Они выглядели так, словно собирались справлять поминки по мертвому. Все всполошились, стоило ему открыть дверь. Мать и сестра бросились обниматься; отец и брат долго хлопали Шарура по спине. Шарур огляделся. Хаббазу не видно.

— А где вор? — спросил он, переждав приветственные возгласы семьи.

— Он посмотрел, как ты вышел не своей волей, тоже вышел на улицу, а потом сбежал, — ответил Эрешгун. — Я хотел его догнать, но его уже и след простыл.

— Наверное, воля бога напугала его, — скривившись, сказал Шарур. — Он-то считал Энгибила сонным богом, а вышло не так.

— Очень может быть, — сказал Эрешгун. — Честно говоря, меня тоже удивила такая прыть нашего бога. Он, оказывается, интересуется нашими делами куда больше, чем нам хотелось бы.

— Энгибил интересуется именно нашей семьей, — воскликнула Бецилим. — Я думала, это из-за чашки… Но если нет, зачем бог призвал тебя в свой храм?

Шарур все еще пребывал в некотором ошеломлении и никак не мог вернуть утраченное равновесие.

— Бог призвал меня в храм, потому что ты права. Он интересуется делами нашей семьи больше, чем мы думали, — уклончиво ответил Шарур.

— Я твоя мать. Я тебя родила, — с негодованием воскликнула Бецилим. — Не вздумай превращать мои слова в шутку.

— Мама, у меня и в мыслях не было… Я правду говорю. Энгибил вызвал меня в храм и разрешил взять взаймы у отца, чтобы заплатить выкуп за невесту, дочь Димгалабзу.

Последовало гробовое молчание. Шарур даже испугался. Первой пришла в себя Нанадират, она завизжала от восторга и бросилась опять обнимать Шарура. Тупшарру позвал рабов:

— Тащите пиво! Нет, тащите вино! Такая новость заслуживает, чтобы ее отметили особым образом.

— Действительно, новость так новость, — покачал головой Эрешгун. — Она превосходит самые смелые мои надежды. Особенно, если учесть, как ты ушел… — Он даже нахмурился, стремясь постигнуть смысл происходящего. — Интересно, что заставило бога передумать?

— И я о том же думаю, отец, — сказал Шарур. — Я ведь боялся совсем другого, да мы все этого боялись! Но теперь я не сомневался ни в нем, ни в его суждениях.

Принесли вино. Финиковая сладость смыла изо рта Шарура привкус страха, не оставлявший его всю дорогу домой. Он выпил несколько чашек. Ничего удивительного, что у него закружилась голова. Все вокруг ехало то в одну сторону, то в другую. Видимо, он еще не совсем оправился после нападения демона лихорадки. Потом его поразила встреча с вором Хаббазу на улицах Гибила. А когда Энгибил призвал его в храм, он уже решил, что в следующий раз навестит семью только в виде призрака. А тут бог вместо того, чтобы осудить его, оказал милость, и Шарур опять ощутил себя не в своей тарелке.

Эрешгун продолжал хмуриться — не от гнева, как рассудил Шарур, а от недоумения.

— Так зачем все-таки бог призвал тебя? — повторил отец, макая кусок ячменного хлеба в горшочек с медом. — Почему он так поступил?

— Наверное, он решил, что ошибался, — вмешалась Нанадират. — Может, решил, что несправедливо поступил с Шаруром и хотел загладить свою вину?

Шарура это предположение рассмешило. Он засмеялся и никак не мог остановиться. Конечно, виной тому — вино! Это оно заставляло его хохотать. Но отчасти дело было и в испытанном облегчении, это оно смеялось в нем. Ну и слова сестры его насмешили.

— Сестра, бог непогрешим! Как он сказал, так и будет. Боги поступают так, как им заблагорассудится. Они — боги, они все могут.

Нанадират надулась. Эрешгун рассудительно проговорил:

— Шарур прав. У Энгибила была какая-то другая причина. Сначала он дал четкие указания, а потом изменил их. Довольно странно…

— Но что его заставило изменить свое решение? — спросил Шарур. — Ты прав, отец, такое поведение бога по меньшей мере странно. Правда, когда я стоял в храме перед ним, я не думал ни о каких странностях.

— Это понятно, — усмехнулся Тупшарру. — Ты мог думать лишь о том, что бог с тобой сделает, а вовсе не о том, что он может сделать для тебя.

— Ты прав, брат, — согласился Шарур. — Но теперь, когда я ушел от Энгибила, я пытаюсь понять, почему бог поступил именно так.

— Какая разница — почему? — воскликнула Бецилим. — Радуйся, что все так обернулось. Радуйся тому, что он это сделал, радуйся тому, как возрадуется семья кузнеца Димгалабзу, когда до них дойдет это известие. — Мать хитро взглянула на сына. — Радуйся, думая о том, как обрадуется Нингаль, которую ты хочешь сделать своей женой, когда и до нее дойдут новости.

При мысли о радующейся Нингаль у Шарура потеплело на сердце. При одной мысли о свадьбе ему захотелось забыть обо всем остальном: и о воре Хаббазу, и о проклятой чашке из Алашкурри в храме Энгибила.

— Кто сообщит новости Димгалабзу и его семье? — спросила Нанадират. — Может, все вместе сходим? Я хочу посмотреть на Нингаль, когда она услышит.

— Это очень мило с твоей стороны, дочь моя, но спешить незачем, — снисходительно сказала Бецилим.

Тупшарру ухмыльнулся.

— Думаю, Шарур тоже не откажется посмотреть на свою Нингаль, когда она услышит такие вести.

Даже рабыня осмелилась вставить едва слышное: «Это будет счастливое время». Уж ее-то понять было легко. Когда Нингаль придет в дом, Шарур перестанет звать ее для удовлетворения своих желаний.

— Пошли прямо сейчас, — предложила Нанадират. — Плохие вести могут и подождать. А хорошим вестям все рады, их ждать не надо.

— Никогда не должны ждать важные вести, будь они хорошими или плохими, — веско сказал Эрешгун.

Шарур взглянул на отца и встретил напряженный ответный взгляд. И отец, и сын пребывали в задумчивости в отличие от остальной семьи, радующейся безоглядно. Даже рабы улыбались (хотя их радость вполне могла оказаться показной, чтобы доставить удовольствие хозяевам, хотя бы отчасти).

— Ты и вправду думаешь… — начал Шарур.

— А у тебя есть идея получше? — перебил его отец. — Хоть какие-то объяснения…

— О чем вы говорите? — нетерпеливо спросила Нанадират. — Когда мы пойдем в дом кузнеца Димгалабзу?

— Потом, — с досадой оборвал ее Шарур. — Нам с отцом надо кое-что обсудить.

Но Эрешгун помотал головой.

— Нет. Сейчас и пойдем. Поговорим позже. Если пойти прямо сейчас, бог увидит, что сделал хорошее дело. А потом можно будет спокойно все обсудить. Вряд ли мы забудем что-нибудь важное.

Шарур, соглашаясь, склонил голову.

— Это мудро, отец. Пойдем сейчас. Ты прав, потом будет достаточно времени для разговоров. Конечно, мы не забудем, о чем речь.

— О чем вы двое говорите? — повторила Нанадират. Ни Шарур, ни Эрешгун ей не ответили.

Когда Шарур с семьей вошли в кузницу, Димгалабзу затачивал наконечник копья. Увидев гостей, кузнец положил наконечник на верстак.

— Ну-ну, что у нас тут? — сказал он с удивлением. Постепенно на лице у него проступила улыбка. — Полагаю, вы с хорошими вестями?

Эрешгун поклонился.

— Мы в самом деле с хорошими вестями, друг мой, — сказал он. — Энгибил благословил моего сына. Энгибил дал согласие на союз наших семей.

— Вот как! — Улыбка Димгалабзу стала шире, но почти сразу погасла. — Подожди, когда мы с тобой в последний раз говорили об этом, помнится, возникла проблема с выкупом. Пока ее не решить, ни о каком союзе не может быть и речи.

— Этого препятствия больше нет, отец моей избранницы, — сказал Шарур. — Так что можем поговорить о союзе. Сегодня Энгибил вызвал меня в храм и освободил от моей клятвы. Бог разрешил мне занять у семьи, чтобы заплатить выкуп за невесту, за твою дочь.

— Вот так раз! — удивился кузнец. — Тебе выпала большая удача, сын Эрешгуна. Бог редко меняет свое мнение. Почему он передумал?

— Он сказал, что был слишком строг ко мне. Решил сделать послабление. — Шарур постарался точно передать смысл слов бога. На отца он не смотрел. Мысль, родившаяся у них одновременно, могла подождать.

— Ну что же, тебе повезло, сын Эрешгуна, — повторил Димгалабзу. Широкая улыбка вернулась на его лицо. — Это удача для нас всех. — Он хлопнул в ладоши и крикнул рабам, чтобы несли пиво, соленую рыбу и лук для его гостей. Затем он пошел к лестнице. — Гуляль! — позвал он, — Нингаль! Спускайтесь! У нас гости, вам стоит на них посмотреть.

Сверху спустились Нингаль с матерью. Обе держали веретёна; у себя в комнате они скручивали нити из шерсти или льна. Обе удивились, увидев в кузнице всю семью Шарура. Когда Димгалабзу объявил им, с чем пришли соседи, обе радостно вскрикнули.

— Это правда, Шарур? — тихо спросила Нингаль.

— Правда, — гордо ответил Шарур. Большую часть времени предполагаемая невеста смотрела в землю, как и положено скромной и воспитанной молодой женщине в присутствии мужчины не члена семьи. Но время от времени из-под опущенных век она стреляла глазами на Шарура. Он все примечал и с радостью отвечал на эти взгляды.

Гуляль, стоявшая рядом с дочерью, тоже все видела. Она пихнула Нингаль в бок и пробормотала себе под нос какое-то замечание. После этого Нингаль стала реже посматривать на Шарура. Но все-таки изредка посматривала, чему Шарур безусловно был рад.

Принесли пиво, соленую рыбу и лук.

— Выпьем, — прогремел Димгалабзу. — Возрадуемсятому, что наши семьи породнятся. Восславим бога, благословившего этот союз.

А дальше они пели, ели и радовались. Гуляль и Бецилим, склонившись друг к другу, что-то обсуждали вполголоса. Время от времени они поглядывали на Шарура и Нингаль, а затем возвращались к своему важному разговору. Шарур посматривал на них с опасением. У него не было опыта и он ощущал себя довольно глупо, пока не заметил, что отец с кузнецом смотрят на жен с таким же выражением. Ну, уж если их заботили эти тайные переговоры, то для беспокойства явно была причина.

— Ну и как же бог города освободил тебя от клятвы? — спросил Димгалабзу.

— Если ты хочешь спросить, почему бог решил это сделать, тебе придется спросить у него, — Шарур кивнул в сторону отца. Он пока не готов был делиться с кузнецом своими соображениями. — А если ты интересуешься, как он это сделал, то тут все просто: приказал явиться в храм и заявил, что передумал.

— Любопытно, — пробормотал Димгалабзу. — Но странно… Я рад, что Энгибил передумал. Я рад, что бог подумал о тебе. Но это же удивительно, разве нет?

— Я тоже удивился, когда Энгибил вызвал меня в свой дом на земле, — сказал Шарур. Тут он, пожалуй, преуменьшил: не удивился, а пришел в ужас, но кузнецу об этом знать не обязательно. Сейчас он размышлял над вопросом, надо ли рассказывать Димгалабзу о воре. Нет, наверное, не стоит. Или не сейчас.

Нингаль и Нанадират тоже о чем-то шушукались. Глядя, как они шепчутся, хихикают и указывают на него пальцем, Шаруру захотелось провалиться сквозь землю. Он грозно посмотрел на них, но в результате они захихикали еще сильнее. Тогда он зачерпнул еще одну кружку пива.

В этот момент Гуляль громко сказала:

— Решено.

— Да, так и будет, — кивнула Бецилим. Их голоса звучали уверенней, чем голос бога.

Гуляль продолжила:

— Свадьбу назначаем в день полнолуния последнего месяца осени: это не только ради доброго предзнаменования, но еще и потому, что в это время Шарур вряд ли окажется вдали от города с караваном. — Шарур как-то не рассчитывал ни в это время, ни в какое другое оказаться с караваном вдали от города. Другие города Кудурру, и вообще все прочие земли вокруг Кудурру не очень-то рвались торговать с Гибилом. Наверное, сроки свадьбы назначили по настоянию матери, надеясь в основном на хорошую погоду в это время года. Он совсем не против, так что надо будет поблагодарить мать. Только вот ждать еще долго…

Кузнец Димгалабзу был вовсе не глупым человеком, а еще когда-то он был молодым человеком. Он сказал:

— Пусть теперь Шарур и Нингаль обнимутся перед всеми нами, если такое соглашение им по нраву.

Гуляль взглянула на мужа, намекая на то, что у нее найдется что сказать, когда они останутся наедине. Нингаль с улыбкой подошла к Шаруру, Гуляль неодобрительно посмотрела на дочь. Под этим пристальным взглядом объятия пришлось немного сократить, чтобы остаться в рамках приличия. Но все-таки обняться им удалось по-настоящему.

Тупшарру захлопал, Нанадират радостно взвизгнула. Это настолько смутило Шарура, что он выпустил Нингаль даже раньше, чем собирался. Димгалабзу выглядел довольным. Выражение Гуляль оказалось более мягким, чем можно было ожидать.

Шарур поклонился матери своего избранника. Его вежливость заставила Гуляль едва заметно улыбнуться. Впрочем, она сразу же спохватилась и опять напустила на себя строгость. Шарур следил за своим лицом. На торгах он привык к мысли, что незачем второй стороне сделки знать, что он о ней думает.

— Конец осени недалеко, — прощебетала Нингаль. — Не так уж много осталось.

— Ты права, — с чувством произнес Шарур. На его-то взгляд, конец осени едва виделся в дымке времени, но он, так и быть, подождет. Зато уж потом, когда она станет его женой…

Эрешгун рассматривал свою чашку с пивом, словно надеялся найти в ней ответы на все вопросы мира. Факел позади него затрещал и полыхнул, заставив Эрешгуна дернуться. Снаружи в темноте стрекотал сверчок. Вдали завыла собака. Других звуков Шарур не слышал. Его мать, сестра и брат отправились спать на крышу. Рабы тоже спали у себя в душных кабинках.

Шарур тоже заглянул в свою чашку с пивом. Никаких ответов он там не увидел. Он выпил. Если выпить достаточно, это тоже своего рода ответ, только не тот, который нужен ему сейчас. Он вздохнул.

Вздохнул и Эрешгун. Мастер-торговец сделал глоток, а затем проговорил задумчиво:

— Сын, скажи, что ты думаешь. Почему Энгибил выбрал именно такой момент, чтобы освободить тебя от клятвы относительно выкупа?

— Разве мы с тобой не решили почти одновременно, почему все случилось именно так?

— У каждого из нас возникли кое-какие мысли, — Эрешгун усмехнулся. — Но я пока не знаю, насколько они схожи.

— Верно, — признал Шарур. — Ладно, я скажу, о чем подумал. — Прежде чем продолжать, он закрыл глаза амулету Энгибила у себя на поясе. Отец сделал то же самое со своим амулетом. Как бы не пошел разговор дальше, ни один из них не хотел делиться своими соображениями с третьим участником — богом города. Но этих мер предосторожности было явно недостаточно, поэтому Шарур осторожно продолжал: — Я думаю, отец, бог решил освободить меня от моей клятвы, чтобы меня обрадовать, чтобы я забыл обо всех остальных своих заботах.

— Пока мы с тобой, как два осла, идем в одной упряжке по одной тропе, — промолвил Эрешгун. — Тогда скажи мне еще кое-что. Значит, ты считаешь, бог хотел, чтобы ты забыл обо всех других заботах, или только о некоторых?

— Отец, в твоих мыслях такой же порядок, как и на твоих табличках, — улыбнулся Шарур. — Так вот, я думаю, Энгибил особенно хотел, чтобы я забыл о некоторых конкретных заботах. Бог не хотел, чтобы я помогал зуабийцу украсть из его храма чашку, ту самую простую чашку с гор Алашкурру.

— Ты воистину мой сын, — кивнул Эрешгун. — Один и тот же канал орошает твои и мои мысли. Я также считаю, что Энгибил именно поэтому и вызвал тебя. Бог не хотел давать шанс Хаббазу. Энгибил не хотел, чтобы мы помогали зуабийцу.

Шарур почесал в затылке.

— Стало быть ты считаешь, что Энгибил уверился в том, что искомая вещь — простая глиняная чашка — именно потому, что вор из Зуаба хочет ее украсть?

— Вот этого я не знаю, — мрачно сказал Эрешгун. — По мне, так бог с самого начала знал, что предметом силы является именно чашка с гор.

Теперь отец прошел в своих рассуждениях дальше сына. Шарур бросился догонять.

— Значит, ты считаешь, бог знал, а нам сказал, что не знает. То есть ты считаешь, что бог солгал?

— Да, — едва слышно ответил Эрешгун. Голос его был мягким, темным и тяжелым, как свинец. — Именно так я и считаю.

Он зажал глаза амулету так сильно, что побелели ногти на пальцах. Взглянув на свои руки, Шарур понял, что и он сделал так же.

— Но почему? — прошептал он. — Зачем богу говорить нам неправду? Что плохого в том, что мы, жители его города, знали бы?

— Понятия не имею, — сказал Эрешгун. — Я думаю об этом с тех пор, как ты вернулся из храма, но пока не нашел удовлетворительного ответа.

Хотя Шарур сидел сейчас с отцом в своем доме, он невольно взглянул в сторону храма. Мысленным взором он видел его так ясно, как если бы все стены между ними рухнули, как если бы на улице стоял яркий полдень, а не черная ночь. Он очень надеялся, что Кимаш именно сейчас нашел, чем отвлечь Энгибила. Осторожно подбирая слова, он сказал:

— Возможно, бог хочет, чтобы перебои в торговле задушили город? Чтобы Гибил обеднел настолько, что позвал бы бога снова править городом?

— Возможно, — сказал Эрешгун. — Я думал примерно так же. Другого объяснения я пока не вижу, хотя думаю, что дело не только в этом.

— А в чем еще? — удивился Шарур.

— Попробую объяснить. Меня действительно беспокоит то, что Гибилу грозит бедность. А что такое бедность? Слабость. Если Гибил ослабеет, как поступят наши враги? Что подумают в Имхурсаге? Что решит Энимхурсаг? Разве бог Имхурсага не поверит, что слабость Гибила результат слабости Энгибила?

— А-а, — сказал Шарур, — вижу, к чему ты клонишь. Да, это вероятно. Имхурсаг переживает из-за поражений, нанесенных Гибилом. Точно переживает. Если Гибил ослабеет, и бог Имхурсага посчитает это следствием слабости Энгибила, они, конечно, нападут.

— Несомненно, — Эрешгун кивнул. — Только это все равно не помогает понять, зачем Энгибил стремится ослабить собственный город, даже если он рассчитывает восстановить свою власть.

— А-а, — закивал Шарур. — Теперь я тебя понимаю. Ради чего бог скорее унизит свой город, чем отдаст свое сокровище?

— Это только половина загадки, и, я думаю, меньшая половина, — сказал Эрешгун. — Что для Энгибила может оказаться таким важным, что он скорее пойдет на унижение, но не отдаст то, что у него есть?

Шарур опустил голову на грудь. Это нужно было представить. Шарур и раньше замечал, что Энгибилу наплевать на благополучие своего города. Бог не мог не задаваться вопросом, стоят ли такие чудеса, как обработка металлов и письменность, которые помогали народу Гибила выбиться в первый ряд, умалению его власти?

Но ведь одной из забот бога было его положение среди собратьев-богов. Если Гибил ослабеет, Имхурсаг захватит его. Если Имхурсаг захватит Гибил, сила Энимхурсага вырастет, а сила Энгибила умалится. Два бога-соседа действительно ненавидели друг друга, словно две семьи, живущие на одной улице, дети которых бросаются друг в друга камнями.

Как и Эрешгун, Шарур задавался вопросом: «Что могло заставить Энгибила сделать шаг назад — может быть, даже несколько шагов — перед Энимхурсагом, с которым он поссорился в незапамятные времена?»

— Что бы это ни было, оно связано с чашкой, в которую великие боги Алашкурру перелили свою силу, — сказал Эрешгун. — В этом можно не сомневаться.

— Да, — сказал Шарур. Он смутно припомнил чашку, фигурировавшую в его лихорадочных снах. Он бы хотел не вспоминать об этом времени, оно сделало его полу безумцем, но в памяти застряли некоторые осколки.

Эрешгун продолжал:

— Но есть кое-что, в чем мы никак не можем быть уверены: мы не знаем, почему Энгибил так беспокоится об этой чашке, ведь он не вкладывал в нее собственную силу, и поэтому нам обязательно надо выяснить причину его беспокойства.

— Каждое твое слово — правда, — ответил Шарур и добавил шепотом: — Но того, что мы узнали о боге, и так слишком много.

— Что ж, я постараюсь сказать тебе еще одну правду, а потом допью пиво и пойду на крышу спать. Вот последняя деталь: я думаю, мы должны сообщить Кимашу, лугалу, что вор из Зуаба рыщет по его городу.

— Отец мой, и в этом ты прав. — Шарур допил свое пиво. Он встал, погасил все факелы, кроме одного, которым освещал им с Эрешгуном путь наверх.

Когда на следующий день Шарур с отцом шли во дворец лугала, он наконец почувствовал, что теперь полностью пришел в себя после злосчастной встречи с демоном лихорадки. Он шел, озираясь по сторонам, в надежде заметить Хаббазу. Но зуабиец не показывался. Шарур подумал, а вдруг он уже в храме Энгибила, стянул чашку и сбежал с ней.

Уже возле дворца лугала Эрешгун приподнял бровь.

— Сегодня здесь тихо, — заметил он. — Тише, чем обычно.

Шарур кивнул.

— Ослов нет, никто не таскает кирпичи, и куда подевались рабочие?

Перед входом стояла только пара стражников, опиравшихся на копья.

Когда торговцы подошли, один из стражников спросил:

— Чем можем служить, господин торговец? Чем можем служить, сын главного торговца?

— Нам бы поговорить с могучим лугалом Кимашем, — ответил Эрешгун. — Есть дело, о котором должен знать могучий лугал.

Охранники переглянулись. Один из них прислонил копье к стене и ушел во дворец. Вернулся он в сопровождении Инадапы.

Поклонившись управляющему, Шарур поздоровался:

— Доброго тебе дня. Отец уже сказал стражнику, что нам нужно поговорить с могучим лугалом Кимашем.

Инадапа поклонился в ответ.

— Никак невозможно, господин сын торговца. — Он поклонился Эрешгуну. — Мастер-торговец, я сожалею, но никак.

— Но мы пришли по срочному и важному делу, — нахмурился Эрешгун.

— Понимаю, мастер-торговец, но, к сожалению, это невозможно, — повторил Инадапа.

Эрешгун скрестил руки на груди.

— Это еще почему? — грозно спросил он. — Если уж я не могу увидеть Кимаша-лугала, я, чей дом всегда поддерживал лугалов Гибила, то кто может? Если он резвится со своими женами и наложницами, пусть найдет другое время. Мои вести не могут ждать. Если он не сочтет новости важными, пусть его гнев падет на мою голову.

— Он не резвится со своими женами, — сказал Инадапа. — И наложниц с ним нет.

— Ну, а чем же он тогда занят? — спросил Шарур. — Почему не может принять нас?

Инадапа глубоко вздохнул.

— Мастер-торговец, и ты, сын главного торговца, — Инадапа развел руками, — лугал не может вас принять потому, что он говорит с Энгибилом. Этим утром бог призвал его в храм с первыми лучами солнца, и с тех пор лугал не возвращался.

— О, вот как! — выдохнул Шарур. Новость оказалась из ряда вон.

— Желаем ему скорого возвращения во дворец, — сказал Эрешгун. — Надеюсь, он вернется в целости и сохранности, а самое главное — вернется лугалом.

— Да будет так, — горячо поддержал Инадапа.

Похоже, Энгибил решил закончить со своим сонным состоянием, длившемся уже два поколения, и заняться делами.

— Когда могучий Кимаш вернется, господин главный распорядитель, — со всей покорностью обратился к управителю Шарур, — передайте ему, что мы явимся в любое удобное для него время, — а сам подумал: это если Кимаш вернется во дворец как лугал, а не как... как игрушка Энгибила. Он очень надеялся, что так оно и будет. Прочее было бы катастрофой.

Инадапа поклонился.

— Непременно передам. — Он как-то неуверенно помялся. — Надеюсь, все будет так, как ты говоришь.

Шарур посмотрел в сторону храма Энгибила, хотя большую его часть скрывал дворец лугала. Внезапно резиденция лугала показалась ему прозрачной, как вода. Если Энгибил восстанет во всей своей мощи, долго такое огромное здание останется в ведении простого человека?

— Когда могущественный лугал вернется из храма, соблаговоли прислать гонца с сообщением, — сказал Эрешгун. — У нас действительно важное дело, и нам надо обсудить его с лугалом, если, конечно… — он пожал плечами.

— Непременно, — закивал Инадапа. Он встряхнулся, как собака, вылезшая из канала, при этом его большой мягкий живот затрясся. — Надеюсь, скоро настанут времена поспокойнее.

— Да будет так, — хором ответили Шарур и Эрешгун. Вряд ли отец надеется на скорые перемены к лучшему, подумал Шарур. Да и сам он не особенно в это верил.

Они с отцом побрели домой. Оба украдкой посматривали в сторону храма Энгибила. Шарур думал о том, как оно будет, если Энгибил снова приберет город к рукам. Оставит ли он тем, кто не захочет поступиться свободой, возможность бежать в какой-нибудь другой город.

Потом он задумался, как вообще изменится ситуация в городе. Ни в одной другой земле Кудурру новое не пустило такие глубокие корни, как в Гибиле. Но ведь в других городах даже под гнетом городских богов люди оставались людьми. Кое-где на землях между реками еще сохранились энси, страстно желавшие стать лугалами. Может, будь у них такие купцы, кузнецы и писцы, как в Гибиле, кое-кто из них и преуспел бы.

А может, и им не повезет, как, например, ванаку Хуззиясу в горах Алашкурру. Но искры-то все равно будут тлеть, а потом, глядишь, и разгорятся, пусть даже через поколение, через два или через десять.

Возможно, Эрешгун думал о том же. Они поравнялись с уличным торговцем пива. Отец предложил:

— Давай-ка выпьем по кружке. Кто знает, когда мы еще попробуем пива, да и попробуем ли вообще? А то Энгибил попробует его через нас, оглядится по сторонам и начнет думать своей головой…

После таких слов Шарур заплатил торговцу за вторую кружку и уже успел изрядно отпить из нее, когда к разносчику подошел дюжий мужчина и громко потребовал налить ему. Получив кружку, здоровяк повернулся к Шаруру и Эрешгуну со словами:

— А я-то думал, вы все время в трудах, а, мастер-купец?

— Нет, Мушезиб, мы не можем все время работать, — ответил Эрешгун с легкой улыбкой. Как любой купец, по его лицу невозможно было сказать, о чем он думает. Шарура восхищало умение отца скрывать свои мысли. — А ты, я смотрю, тоже не очень занят?

— В наши дни у охранников мало работы, — ответил Мушезиб. — Пока все тихо.

— Если нам повезет, караваны вскоре опять отправятся в дорогу, — сказал Шарур. Действительно, Гибилу просто не повезло. Хорошо бы Энгибилу посмотреть на происходящее глазами торговцев, стражников и погонщиков ослов. Вон имхурсаги водят свои караваны, и хоть бы что.

Глаза Мушезиба заблестели.

— Ты уверен, сын господина купца?

— Уверен, — твердо сказал Шарур, хотя уверенности у него не было и в помине. Но тут глаза его блеснули не хуже, чем у Мушезиба. — И, сдается мне, ты как раз тот человек, который мог бы в этом помочь.

— Я? — удивился капитан стражи. — Да что от меня зависит? Я не участвую в делах больших людей. И уж тем более в ссорах богов.

— Я не об этом, — досадливо отмахнулся Шарур. — Помнишь вора, которого Энзуаб посылал ограбить наш караван, когда мы возвращались с гор Алашкурру?

— Конечно, помню! До смерти буду поминать эту образину, а с последним вздохом — прокляну. Тебе надо было сказать мне. Мы бросили бы его тело в кусты, пусть бы собаки и демоны устроили пир. Или в канал рыбам и ракам.

Ну что же, примерно такое Шарур и надеялся услышать.

— Раз ты помнишь его в лицо, то, наверное, узнаешь, если снова увидишь?

— Обязательно! — Мушезиб говорил очень уверенно. — А потом есть ведь и другие стражники, и погонщики ослов. Уверен, они тоже его запомнили.

Шарур улыбнулся. Отец тоже. Он моментально сообразил, о чем думает сын.

— Так вот, послушай меня, Мушезиб. Этот вор, кстати, его зовут Хаббазу, сейчас в Гибиле. Он намерен ограбить храм Энгибила. Я его видел. Я говорил с ним. Но я не смог отвести его к могущественному судье для правосудия, он смылся. — Шарур не собирался посвящать капитана стражи в подробности встречи с Хаббазу.

Загорелое лицо Мушезиба потемнело от гнева.

— Здесь? В городе? Да еще пришел грабить нашего бога по приказу своего Энзуаба? Сын главного торговца, я его выслежу. Сейчас же расскажу тем, кто его видел тогда. Изловим злодея, вот уж тогда падальщикам будет обед!

— Нет, нет, — покачал головой Шарур, и косматые брови Мушезиба удивленно приподнялись. — Нет, — повторил Шарур. — Приведи его в дом Эрешгуна, нам надо допросить его как следует.

— А уж кусочек золота я тебе обещаю, — добавил Эрешгун.

— Значит, хотите допросить как следует, а? — Мрачное удовлетворение отразилось на лице Мушезиба. — Будете расспрашивать со всем тщанием и с помощью всяких острых предметов?

— Может, и так, — помявшись, ответил Шарур. Он все еще не знал, стоит ли доверять Хаббазу.

Мушезиб поклонился ему.

— Сын главного торговца… — Он поклонился и Эрешгуну. — Господин купец, обещаю, я со своими товарищами обрушусь на этого вора, как рухнувшая стена. Мы падем на него, как балки рухнувшего дома.

— Вот и замечательно, — сказал Шарур, и Эрешгун кивнул. Мушезиб еще раз поклонился каждому из них и удалился с важным видом. Судя по его походке, он уже видел, как возвращается в дом Эрешгуна, таща за шею этого Хаббазу. Шарур тоже надеялся, что долго им ждать не придется.

— Не очень-то на них рассчитывай, — предупредил отец. — Они видели Хаббазу ночью, да и то недолго. И времени с тех пор прошло немало. А он ловкий вор, я бы даже сказал — мастер-вор. Он ведь мог затаиться, понимает ведь, что в городе опасно.

— Ты прав, как всегда, отец, — ответил Шарур. — И все же... буду надеяться.

— Как же без надежды? — Эрешгун хлопнул сына по спине. — Я тоже буду надеяться, но не слишком сильно.

В тот день Шарур складывал цифры на пальцах, когда в дверях появился немолодой мужчина.

— Одну минутку, господин мой, — сказал Шарур, не отрываясь от подсчетов, как сказал бы любому посетителю. — Я сейчас закончу считать… — он не поднимал глаз от табличек.

— Не торопись, — ответил посетитель, и Шарур тут же забыл о всяких цифрах. Голос мужчины был слишком знаком ему. В дверях стоял Кимаш-лугал, только одет он был не в свои обычные роскошные одежды, а в грязноватую тунику и поношенные сандалии. В таких мог бы ходить любой гончар или кожевник.

— Прошу прощения, могучий лугал, — выдохнул Шарур и собрался пасть ниц перед человеком, правившим Гибилом с тех пор, как Шарур себя помнил.

— Стоп, стоп, — остановил его Кимаш. — Во-первых, никаких имен, никаких титулов, пока я здесь. Зови меня... Измаил. — Он с легкостью достал имя из воздуха, как фокусник достает финик из уха женщины.

— Слушаю и повинуюсь. — Шаруру нелегко было удержаться от титула, хотя он уже видел, что Кимаш больше не лугал. Неужто Энгибил лишил градоначальника титула и власти? Неужто отныне грязная туника и стоптанные сандалии навсегда останутся судьбой Кимаша?

Читая его мысли, словно слова, выдавленные на глине, Кимаш сказал:

— Тебе нечего опасаться, сын Эрешгуна. Я все еще такой же, как и был. — Он улыбнулся явному несоответствию своих слов и своего вида, а затем продолжил: — Ну, почти такой же. Некто, очень похожий на меня, сидит на троне во дворце, он одет, как я, пьет мое финиковое вино, ест мою еду. Если захочет, он даже может переспать с моими женщинами — почти со всеми, всех имен я ему называть не стал, есть некоторые, не предназначенные для него. Если бог заглянет во дворец, он увидит лугала, занимающегося тем же, чем и надлежит заниматься лугалу. А я пока побуду Измаилом, незаметным человеком, за которым и следить-то незачем. Мало ли их ходит по улицам Гибила?

Шарур поклонился, признавая осторожность Кимаша. На такой поступок не каждый бы отважился.

— А что, если, — не удержался он от вопроса, — бог призовет лугала в храм, пока Измаил, обычный человек, ходит по улицам Гибила?

— Тогда у нас будут проблемы, — сказал Кимаш. — Но это вряд ли, во всяком случае, не сегодня. Сегодня бог и лугал уже поговорили. Позови отца, если хочешь. — Он улыбнулся. — Измаилу передали, что вы хотели поговорить с ним.

— Как скажете, мой господин, — ответил Шарур, как сказал бы любому покупателю, вошедшему в лавку. Он громко позвал: — Отец! Здесь человек хочет тебя видеть.

Вошел Эрешгун, сразу признал посетителя и тоже собрался пасть ниц, но Кимаш и его остановил и представился, назвав вымышленное имя, объяснявшее заодно и его вид.

Эрешгун покивал.

— Смелый план, господин Измаил, — одобрил он. — Я понял: обычный человек, мало кому интересный.

— Благодарю за похвалу, господин Эрешгун. Хотя с какой стати вам благодарить малознакомого человека? — Глаза Кимаша блеснули. — Но мне интересно, о чем вы хотели поговорить с таким малозначимым человеком, как я?

— Сейчас вам все станет ясно, — сказал Эрешгун, и они вместе с Шаруром рассказали, как Хаббазу пришел в Гибил, чтобы украсть чашку Алашкурри из храма Энгибила, и как вор сбежал, когда Энгибил вызвал Шарура в храм.

Кимаш внимательно дослушал до конца, а потом задумчиво проговорил:

— Тому, кто сидит сейчас на троне во дворце, будет трудно поверить в такое, а вот Измаилу, обычному человеку, поверить будет гораздо проще. Сын Эрешгуна, должен сказать, что в отношении этой чашки ты оказался прав.

Шарур поклонился.

— Благодарю, господин Измаил. Я уже поговорил с людьми из моего каравана, знающими этого зуабийца в лицо, они ищут его в городе. Но пока неизвестно, найдут ли до того, как он соберется в храм, чтобы украсть эту чашку.

— Ты правильно сделал, что отправил людей на его поиски, — сказал Кимаш. — Но как ты думаешь, если он все же попадет в храм и украдет чашку, что он с ней сделает? Отнесет Энзуабу или отдаст вам? Он же должен учитывать, что ты под властью Энгибила? Ты ведь тоже опасался, что мной будет руководить бог?

— Вероятно, да, — сказал Шарур, и Эрешгун согласно кивнул.

— Тогда придется предупредить жрецов Энгибила, — сказал Кимаш. — Я бы предпочел, чтобы эта чашка оставалась в храме нашего бога, а не у какого-нибудь другого бога в Кудурру.

Эрешгун снова кивнул, но на этот раз без особой уверенности.

— Знаете, господин Измаил, — неуверенно обратился к гостю Шарур, — я все еще не понимаю, зачем наш бог не хотел признать то, что уже знает о чашке, когда мы спросили его об этом.

— Признаться, меня это тоже озадачивает, — кивнул лугал. — Не знаю. Бог лгал по каким-то своим соображениям. Откуда мне знать? Ведь я всего лишь человек, да еще из самых простых. — Казалось, он наслаждался тем, что ненадолго сбежал от церемоний, с которыми вынужден был мириться, пока был лугалом. Но уже в следующее мгновение он вернул на лицо серьезность. — Если ваши люди поймают этого вора, пусть немедленно ведут его ко мне.

Простой человек никогда не стал бы говорить таким тоном. Это был приказ начальника, привыкшего повелевать.

— Конечно, мы сделаем так, как ты говоришь, господин Измаил, выполним твое пожелание, как если бы получили его от лугала, — ответил Шарур.

Глаза Кимаш расширились. Потом до него дошел смысл шутки, он запрокинул голову и рассмеялся.

— Это правильно, — сказал он наконец. — Делай, как я говорю, как если бы тебе лугал сказал, и все у нас будет хорошо. Пойду-ка я во дворец. Надо же посмотреть, сколько хорошего вина у меня осталось. Посмотрю, что там у меня с хорошей едой, посчитаю, сколько младенцев родится будущей весной, надо же отличать кукушат от собственных птенцов. — Он надменно кивнул хозяевам, вышел из дома Эрешгуна и зашагал по улице Кузнецов.

— Смелый человек, — сказал Эрешгун, когда лугал ушел. — Умный, находчивый человек. Вполне годится, чтобы править Гибилом и держать Энгибила в покое и довольстве, пока мы… — Он замолчал.

Пока мы, смертные, набираемся сил, вот что он, без сомнения, собирался сказать. Говорить такие вещи при беспокойном Энгибиле не стоило. Он и не стал бы. Но Эрешгун знал, что сын отлично его понял.

— Он именно такой, как ты сказал, отец, — согласился Шарур. — Но неужели действительно придется тащить вора Хаббазу к лугалу, если мы его изловим?

— Так это же ты сказал, что выполнишь требование Измаила, как если бы он был лугалом… — напомнил сыну Эрешгун.

— Сказал, ну и что? — Шарур пожал плечами. — Если бог не постеснялся солгать мне, то мне ли стесняться соврать лугалу?

Эрешгун тихонько присвистнул.

— Ты не учел, что Кимаш может наказать тебя за то, что ты солгал ему. А кто накажет Энгибила за то, что он солгал тебе?

Я и накажу, подумал Шарур, но вслух говорить не стал. Вместо этого он ответил:

— Если лугал предупредит жрецов Энгибила о Хаббазу, выдать ему вора — все равно, что отдать на смерть.

— Скорее всего, да, — осторожно согласился Эрешгун. — Я понимаю, что ты говоришь, сынок. Мы хотим, чтобы чашку из Алашкурри украли. Но Кимаш со своей стороны вполне может рассчитывать на укрепление доверия бога, если отдаст ему вора.

— Да, лугалу будет польза, — размышлял Шарур, — но это не поможет ни ему, ни нам в наших отношениях с другими богами Кудурру, и с богами Алашкурру тоже.

— Вот только интересно, думает ли лугал об этом? Он правит Гибилом, и должен делать все, что приносит пользу городу… То есть сначала он будет думать о пользе для города, а потом о пользе для его жителей. Милость Энгибила ему на пользу, так что в первую очередь он будет заботиться именно о ней. Так я думаю.

— Пожалуй, соглашусь с тобой, отец, — губы Шарура сошлись в горькую линию. — Этим лугал очень похож на бога, не так ли?

Эрешгун посмотрел на сына с удивлением.

— Я об этом не подумал. Но теперь вижу, что в твоих словах есть доля правды.

— Нам же иногда приходится делать кое-что без ведома бога, — Шарур посмотрел на отца. Отец кивнул. — Если Кимаш похож на Энгибила, не должны ли мы иногда делать кое-что без ведома лугала?

— Логично, — кивнул Эрешгун и поднял руку, показывая, что он еще не закончил. — Но подумай вот еще о чем, сынок. Когда нам случается сделать то или иное без ведома бога, лугал помогает нам скрыть сделанное от глаз Энгибила. А если мы попытаемся сотворить что-нибудь без ведома и того, и другого, а это выплывет наружу, кто нам поможет?

— Никто, — мрачно ответил Шарур. — Мы, жители Гибила, привыкли жить свободно. Но если мы свободны, значит, свободны совершать ошибки. — Он поморщился. — Вот только лучше бы нам без них обойтись.

Мушезиб не нашел Хаббазу. Стражники под началом Мушезиба тоже не нашли Хаббазу. И погонщики ослов не нашли. Через пять дней после того, как Энгибил призвал Шарура в храм, Хаббазу сам пришел в дом Эрешгуна.

Вот только что Хаббазу не было. А вот он уже есть. Так, во всяком случае, показалось Шаруру, разыскивавшему среди тюков нужную глиняную табличку. Когда он поднял глаза, Хаббазу уже стоял в трех футах от него, наблюдая за поисками с ироничным видом.

— Ты! — воскликнул Шарур.

— Я, — согласился Хаббазу. Он поклонился Шаруру. — А это ты. Поверь, меня больше удивляет то, что ты после посещения бога работаешь тут, как ни в чем не бывало; чем тебя удивляет мое появление.

— Но как тебе удалось пробраться сюда незамеченным? — спросил Шарур.

— У меня есть свои секреты, — беззаботно ответил Хаббазу. — В конце концов, я вор, посланный самим Энзуабом. — Надо ли было понимать его так, что Энзуаб наделил его силами или чарами, помогающими избежать внимания? А может, он хотел создать у Шарура такое впечатление?

В другое время Шарур не стал бы задумываться о том, блефует ли Хаббазу и в какой степени. Но сейчас его волновало другое — чашка из Алашкурри.

— Ты сделал, что хотел? Или эта вещь все еще в храме Энгибила?

Хаббазу скривился.

— Чашка из Алашкурри до сих пор стоит себе спокойно в храме Энгибила. — Он с укором посмотрел на Шарура. — Бог этого города не такой уж сонный, как меня уверяли местные жители, да что там — он вовсе не такой сонный, как уверяли меня в моем собственном городе!

— А я тебе говорил — не все в Гибиле таково, как ты, возможно, думал, — проворчал Шарур.

— Бог начеку, — сказал Хаббазу. — Его жрецы тоже начеку. Это мешает мне отправиться в храм, добраться до комнаты, где лежит чашка, да и сбежать труднее после того, как я ее заполучу.

— Значит, раз бог и жрецы настороже, ты не можешь пробраться в храм? Не можешь сделать то, за чем тебя послали?

— Ну почему же? Могу. — Хаббазу гордо выпрямил спину, словно его, мастера-вора, обидели в самых лучших чувствах. В конце концов, он же не сомневался в торговых талантах Шарура и его отца. — Могу, — повторил он, — но дело не такое простое, как кажется. Надо тщательно выбрать время.

— Само собой, — Шарур саркастически поднял бровь, — если ты не выберешь время, тебя могут схватить, как схватили тогда охранники каравана под стенами Зуаба.

Хаббазу раздраженно поморщился.

— Это была случайность. Охранникам каравана повезло увидеть меня, а потом еще больше повезло меня поймать.

— И все-таки это случилось, — сказал Эрешгун, спускаясь по лестнице. Шарур только подумал, долго ли отец слушал разговор, как Эрешгун кивнул в его сторону и бросил: — Долго. Достаточно долго. Так вот. Почему бы Энгибилу не повезет заметить тебя? Кто сказал, что жрецам Энгибила повезет меньше, чем охранникам каравана? Они, пожалуй, еще повнимательнее будут. Разве ты не замечал, как часто удача приходит к тем, кто внимателен?

— Верно, господин. Замечал, и не раз. Я просто говорю, что мне было бы проще, если бы бог отвлекся на что-нибудь. И еще проще, если бы жрецы при этом смотрели куда-нибудь в другую сторону.

— Отвлечь жрецов не так уж сложно, — сказал Эрешгун. — В конце концов, они всего лишь люди. Но вот отвлечь бога… — Он замолчал.

— Я хотел у тебя спросить, — вступил Шарур. — Хаббазу, если ты все-таки украдешь эту чашку из Алашкурри, как ты с ней поступишь? Отдашь ее нам или отнесешь Энзуабу, пославшему тебя?

— Когда Энгибил призвал тебя в храм, я почти раскаялся в своем обещании, — признался вор. — Но теперь, когда я вижу, что тебя вызывали не потому, что мы с тобой разговаривали, мне стало ясно, что, хотя он вполне может быть бдительным, он не следит за всем происходящим в городе так, как делают это Энимхурсаг или Энзуаб. Так что наша договоренность остается в силе.

— Это хорошо, — кивнул Шарур. Поскольку они тут думали, как трудно отвлечь внимание бога, Энгибил, вполне мог задаваться вопросом, как отвлечь внимание надоедливых смертных. Во всяком случае, Шарура он отвлек, позволив выполнить свое обещание.

— Твой отец уже сказал, что отвлечь жрецов бога может оказаться не так уж сложно, — сказал Хаббазу. — Но как же ты собираешься отвлечь самого бога?

— Это нелегко, — задумчиво сказал Эрешгун. — Возможно, тебе понадобятся все твои умения… придется показать, насколько ты одаренный вор.

— Чтобы отвлечь бога от заботы о людях и от забот людей, — медленно проговорил Шарур, — лучше всего обратить его внимание на богов и на заботы богов.

— Эта чашка из Алашкурри и так направила внимание Энгибила на богов, — сказал Эрешгун. — Она заставила нашего бога сбросить с себя сонное оцепенение. До этого он и вправду был сонным богом. А мы жили, как хотели.

— Кроме великих богов Алашкуррута, есть и другие боги, дела которых заботят Энгибила уже давно, — думал вслух Шарур. — Если бы он снова стал заботиться об их делах…

— Энзуаб и Энгибил не ссорятся из-за границ между своими землями, — высказался Хаббазу. — Зуаб и Гибил уже много лет обходятся без ссор.

— Это так, — согласился Шарур. — Но если бы Энгибил посмотрел на север, а не на запад, что бы он увидел? Энгибил и Энимхурсаг ненавидят друг друга, причем давно. В каждом поколении люди Гибила воюют с людьми Имхурсага, иногда это случается дважды на жизни одного поколения.

— Три последних поколения Гибилом правили лугалы, и мы каждый раз побеждали жителей Имхурсага, — вспомнил Эрешгун. — Последняя победа заставила Имхурсаг просить мира. — В голосе торговца слышалась гордость за свой город.

— Это странно, — задумался Хаббазу. — Сила вашего бога в городе стала меньше, а сила вашего города возросла.

— Дело не в богах, дело в людях, — решительно сказал Шарур. — Мы жили с этим девизом с тех пор, как Игиги стал первым лугалом. Если бы Энимхурсаг поверил, что Энгибил ослабел, если бы бог Имхурсага поверил, что люди Гибила заняты внутренними сварами, разве он не захотел бы вернуть то, что мы забрали у них за эти годы? Он же наверняка подумал бы: стоит ему протянуть руку, и потерянное вернется?

— С какой стати ему так думать? — спросил Эрешгун. — Мы же видим, Энгибил сейчас развил невиданную активность.

— Допустим, кто-то из гибильцев сбежал в Имхурсаг, — продолжал Шарур. — Предположим, также, что он умолял бы Энимхурсага дать оружие своим воинам, пойти войной на Гибил и восстановить утраченный порядок...

— Да где ты найдешь такого безумца? — спросил Эрешгун.

— Я бы пошел, — ответил Шарур.

Хаббазу пораженно уставился на него.

— Ты бы натравил Энимхурсага на своего бога!?

— А что делать? — спросил Шарур. — Если глаза Энгибила устремятся на север к границе с Имхурсагом, он уже не так внимательно будет следить за своим храмом. Может, тогда он не обратит внимания на вора?

— А-а-а. — Хаббазу длинно вздохнул.

— Подожди, сын мой, — заговорил Эрешгун. — Ты же не стал бы обсуждать это с каким-нибудь торговцем? Ты предпочел бы говорит прямо с богом, правителем города. А бог способен заглянуть глубоко в твое сердце и узнать, говоришь ли ты правду. И если он поймет, что ты лжешь, он ведь может и наказать тебя.

— Да, я пошел бы говорить с богом, который сам правит городом, — сказал Шарур. — Я бы пошел говорить с богом, чей народ лебезит перед ним. Я бы пошел говорить с богом, который очень захочет услышать слова, которые я скажу ему на ухо. А потом он очень захочет поверить в то, что я ему скажу. Боги, как и люди, верят в то, во что хотят верить. Если он поверит тому, что я скажу ему, то не станет разбираться, правду я говорю или нет.

Хаббазу поклонился.

— Сын главного купца, никто не сможет отрицать твоего мужества. Никто не посмеет утверждать, что ты не отважный человек!

— Мужчина должен быть смелым, — сказал Эрешгун. — Но смелый не значит безрассудный. Человек должен понимать разницу между тем и другим. — Судя по его взгляду, брошенному на сына, он считал, что Шарур не видит этой разницы. — Если ты ошибешься, если Энимхурсаг все же заглянет в твой разум, как человек, заглядывает в поясную сумку, проверить, все ли на месте, то ты пропал.

— Но что же может лучше отвлечь Энгибила, чем ссора с Энимхурсагом? — Шарур пожал плечами. — Энимхурсаг — глупый бог. Мы убедились в этом, когда сражались с его людьми. Мы убеждаемся в этом, когда сравниваем наши караваны с караванами из Имхурсага. Я уже побывал в Имхурсаге и вернулся невредимым. А то, что получилось сделать один раз, можно повторить и второй.

— Я согласен с тем, что Энимхурсаг не блещет умом, — заговорил Эрешгун. — Глупый бог, да. Но он бог, и у него есть сила бога. Ты говоришь, что тебе удалось вернуться невредимым? Но ведь Энимхурсаг чуть не убил тебя, хотя ты и представлялся торговцем из Зуаба. Ты же сам мне говорил!

— Что? — вскричал Хаббазу, — какой-то гибилец притворялся жителем моего города? Я оскорблен. Зуаб оскорблен. — Глаза вора воинственно сверкали.

Эрешгун не обратил внимания на его выкрики. Он продолжал:

— А на этот раз ты собрался идти в Энимхурсаг в своем истинном обличии. А он очень не любит жителей Гибила. Так почему бы ему сразу тебя не прикончить?

— Сначала он выслушает меня, отец, — Шарур назидательно поднял палец. — Виданное ли это дело? Чтобы человек из Гибила сбегал в Имхурсаг? Только одно это заставит бога меня выслушать. А когда он услышит, что я призываю его нанести удар по моему собственному городу, он будет просто танцевать от радости. И конечно, не станет вникать, с чего бы это гибильцу говорить такие диковинные вещи.

Хаббазу шумно почесал в затылке.

— Знаешь, сын главного торговца, то, что ты предлагаешь, очень рискованно. Тут твой отец прав. Но это мудрое решение, как мне кажется.

Эрешгун не сдавался.

— Сын, ты готов начать войну между Гибилом и Имхурсагом без разрешения Кимаша-лугала?

— Да, готов, — без колебаний ответил Шарур. — Кимаш-лугал предупредил Энгибила и его жрецов.

— И ты отправишься в Имхурсаг, зная, что теперь ничто не мешает твоей женитьбе на Нингаль? Рискнешь упустить шанс заполучить то, к чему стремился больше всего на свете?

Сильный вопрос. Теперь Шарур действительно колебался. В конце концов, однако, он сказал:

— Конечно, я бы хотел дождаться осени. Энгибил пытался не допустить моей свадьбы из-за этой чашки; другой причины у бога не было. Затем, опять же из-за этого, он изменил свое решение. Так что я пойду и вернусь. Я дождусь свадьбы!

— Вижу, ты твердо решил, — вздохнул Эрешгун. — Ты мужчина. У тебя мужская воля. Ладно. Отправляйся в Имхурсаг, если считаешь, что это поможет делу. Я останусь и буду молиться, чтобы у тебя все получилось.

«Молиться кому? — с недоумением подумал Шарур. — Никто в Гибиле, кроме рабов из Имхурсага, не станет молиться Энимхурсагу. Энгибил будет надеяться, что он потерпит неудачу. Великие боги Алашкурру тоже будут надеяться, что его миссия провалится. Весьма вероятно, что и великие боги Кудурру, боги солнца и луны, неба, бури и подземного мира, присоединятся к ним. Так кто же тогда остается? Никто.» Шарур чувствовал себя очень одиноким.

— Удача да сопутствует тебе, — сказал Хаббазу. Шарур задался вопросом, что он имел в виду. Вор жил бы себе спокойно, исполнял бы приказы своего бога, если бы не столкнулся с Шаруром. Однако, искренне он говорил или нет, Шарур с радостью принял его пожелание. Вот уж удачи ему понадобится столько, сколько он сможет найти.

Глава 8

Крестьянин, копающийся в земле каменной мотыгой, оторвался от своего бесконечного труда, когда Шарур прошел мимо него на север по тропе.

— Смотри, куда идешь, — предупредил крестьянин. — Сразу за следующим каналом начинается земля Энимхурсага. — Он махнул рукой вдаль. — А жители Имхурсага очень не любят людей из Гибила, даже если этих людей совсем немного.

— Я знаю, — кивнул Шарур и пошел дальше.

Крестьянин со злостью вонзил мотыгу в землю.

— Горожанин, — презрительно пробормотал он не громко и не тихо, а так, чтобы Шарур услышал. — Горожане никогда никого не слушают.

«Может, ему было бы лучше, если бы Энгибил руководил всеми его делами? — подумал Шарур. — Вряд ли он способен оценить изменения, произошедшие в Гибиле за последние несколько поколений — металлообработка, письменность, возвышение правителей, которые до того были простыми смертными, — все это ничего не стоило для таких, как этот крестьянин, для тысяч таких, как он. Все, что происходит за пределами его деревни, вообще не имеет значения ни для него, ни для его соседей».

Шарур подошел к каналу. За ним на полях работали такие же крестьяне, как и здесь, только поля принадлежали Имхурсагу. На вид они ничем не отличались от гибильских, за исключением того, что люди в полях работали голыми, поскольку у них не было денег даже на то, чтобы купить себе хоть какую-то одежду.

Шарур подумал, снял тунику, шляпу и сандалии, и вошел в канал. Грязная вода была теплой, как кровь. Он не знал, придется ли ему плыть; он никогда раньше не приходил сюда. Вода доходила ему до плеч, но выше пока не поднималась. Значит, одежда не намокнет.

Он вышел на северный берег канала и постоял, обсыхая. Оделся. Теперь он был на земле Имхурсага, и вокруг собирался народ. Кто-то подошел с мотыгами, кто-то с палками-копалками, а кто-то просто с пустыми руками, но выражение лиц у всех было одинаковым. На них было написано желание немедленно забить Шарура до смерти. Такое впечатление, что лица крестьян вышли из-под одной печати.

— Ты из Гибила, — сказал один из них. — Ты нарушитель. Захватчик. Зачем ты пришел на землю Имхурсага? Отвечай немедленно, пока тебя не разорвали на части.

— Я не хочу нарушать покой Имхурсага, — ответил Шарур. Начинать приходилось со лжи, и это ему не очень нравилось. — Я бежал из Гибила, там сейчас хаос. Я хочу спастись от бога Гибила, он сошёл с ума.

Его слова озадачили крестьян, и они принялись перешептываться. Очевидно, что сейчас Энимхурсаг не смотрел их глазами; перед Шаруром стояли обычные люди, пытающиеся понять, что происходит.

Человек, грозившийся порвать Шарура на части, смотрел на пришельца так же, как смотрел торговец из каравана Имхурсага, вот его взгляд говорил о том, что бог с ним. Человек говорил медленно, то и дело прислушиваясь к богу.

— Что за вздор ты мелешь? Когда я смотрю на земли Гибила, там все по-прежнему. Эту землю у меня украли! Но там ничего особенногоне происходит!

— На полях вокруг города все, как всегда, — согласился Шарур, и на этот раз он говорил правду. — На земле, которую ты видишь, люди Энгибила ведут себя так же, как всегда. Но в самом Гибиле все иначе. Бог сошел с ума, я же говорю.

— Все гибильцы — лжецы. Они впитывают ложь еще с молоком матери, — отвечал через крестьянина Энимхурсаг. — Ты и сейчас лжешь!

— Я не лгу тебе, бог Имхурсага, — солгал Шарур. — Выслушай меня, а потом будешь судить. Бог Энгибил держал в руках мою клятву, она была запечатлена в его сердце. Он не хотел выпускать ее.

Мужик расхохотался чужим голосом.

— А с какой стати он должен ее отпускать? Он же бог, недоделанный, правда, но все-таки бог. А ты — человек. Он тебе ничего не должен. Это ты ему всем обязан.

— Да будет так, как ты говоришь, бог Имхурсага, — поклонился Шарур. — Но выслушай меня. Ты убедишься, что я говорю правду. Бог Гибила держал при себе мою клятву, я уже сказал об этом. Но что он сделал потом? Он призвал меня в свой храм и вернул мне мою клятву, которую он держал в руке, которую хранил в своем сердце. Он вдруг взял и отпустил ее. Так как по-твоему, безумен бог или нет?»

— Все жители Гибила — лжецы, — проворчал Энимхурсаг. — Не верю я тебе. Ни один из богов не станет возвращать то, что взял.

— Загляни в мой разум, бог Имхурсага, — Шарур глубоко вздохнул, понимая, как он рискует. Он не ожидал, что Энимхурсаг окажется таким недоверчивым. — Загляни в мой разум, бог Имхурсага, — повторил он. — Убедись, что Энгибил больше не держит мою клятву. Сначала держал, а потом отпустил. Можешь сам убедиться, правду ли я говорю.

Из глаз крестьянина потекла сила Энимхурсага. Шарур не сопротивлялся. Если Энимхурсаг начнет всерьез копаться у него в сознании, он проиграет. Но он подсказал богу, что именно надо искать. И он проделал кое-какую работу в своем сознании, чтобы Энимхурсагу легче было найти нужные мысли. И, конечно, бог первым делом наткнулся именно на них.

— В самом деле! — воскликнул бог устами крестьянина. Остальные, стоявшие кружком вокруг, громко удивились: они в первый раз слышали, чтобы их бог согласился с человеком из Гибила. Шарур стоял неподвижно, стараясь не думать об Энимхурсаге, ворошившим его сознание.

Только не так-то это просто оказалось: не думать о чем-то конкретном, все равно что пытаться не дышать. Ненадолго его, наверное, хватит, а потом… А потом Энимхурсаг покинул его сознание. Исчезновение руки, шарившей в голове, было сродни ощущению, когда он выбрался из канала: только что был в воде, а потом сразу — на воздухе.

— М-да, — проговорил Энимхурсаг. — Вижу, ты сказал правду. Воистину ваш Энгибил рехнулся.

— Вот и мы так считаем, — сказал Шарур, больше не рискуя приглашать Энимхурсага проверить его слова. — Мы в Гибиле боимся...

— Правильно, людям надлежит бояться богов, — сказал Энимхурсаг. — Жители Гибила должны бояться Энгибила. Беда в том, что вы мало его боитесь. Это неправильно. Люди должны бояться богов, потому что боги — это боги, и неважно, безумны они или нет.

— Наверное, ты прав, — промолвил Шарур.

Крестьянин, через которого говорил Энимхурсаг, важно кивнул, а Шаруру потребовалось усилие, что не пасть на колени перед немытым проводником божественной воли. Бог снова заговорил:

— Ну, и чего ты хочешь от меня? Что мне делать с безумием Энгибил?

— Спасти нас, конечно! — Шарур чуть не заплакал, но вовремя решил, что он не на торгах, и слезы могут оказаться перебором. — Собери своих доблестных воинов. Прогони бога, который губит свой город. Жители Гибила примут тебя как хозяина, как освободителя, а то мы больше не можем полагаться на такого бога.

Если Энимхурсаг решит пораскинуть мозгами, Шаруру конец. Но его расчет оказался правильным. Глаза крестьянина, через которого вещал бог, засверкали, как солнце.

— Месть моя Гибилу будет страшна! — вскричал бог громовым голосом. — Я отомщу Энгибилу! Земля, которую он украл у меня, вернется ко мне, и все земли Гибила тоже станут моими.

Крестьяне, окружавшие Шарура, попадали на землю перед тем, кто в настоящий момент олицетворял их бога. Они громко одобряли решение, принятое богом. Да и как они могли поступить иначе в стране, где бог в любой миг мог заглянуть в их сердца, посмотреть через их глаза, как, собственно, он и делал довольно часто?

Один из местных спросил:

— Великий бог, источник нашей жизни, что нам делать с этим гибильцем, принесшим новость, которая тебе так понравилась? Если бы его вести огорчили тебя, мы бы его убили, а теперь что? Что ты велишь с ним делать?

Энимхурсаг задумался ненадолго, а потом ответил все через того же мужика:

— Возьмите его в свою деревню. Накормите. Дайте ему пива, и вина дайте. А еще какую-нибудь девицу для удовольствия. Он достоин щедрой награды, и он ее получит, когда Гибил окажется у меня в руках.

Шарур критически осмотрел крестьян. Ну, накормить — это понятно. А вот насчет девицы… бог же так и сказал: «девицу», не просто какую-нибудь женщину… Кто их знает, как они к этому отнесутся?

— Повинуемся, всегда и во всем, — пробормотал один из них, а остальные истово закивали. Никто и не подумал возражать. Раз бог приказал — так тому и быть. Хорошо, что Энимхурсаг сейчас не контролирует его мысли, подумал Шарур.

Бог и не ждал от своих подопечных ничего другого.

— Да, я вознагражу этого гибильца, когда захвачу его город. Я не стану им править, как правлю здесь, во всяком случае, не сразу. Мне не добраться до их сердец, их там слишком много.

— А зачем же тебе тогда наш город? — Шаруру и в самом деле стало интересно, что собирается делать Энимхурсаг, если все пойдет по его плану.

— Понадобится время, чтобы укротить этих диких людей в Гибиле, — рассуждал сам с собой бог. Планы теснились в его голове, и он не стеснялся делиться ими с пришельцем. Он говорил о том, чего хотел сам, и ему было наплевать на то, чего хочет Шарур, и поэтому продолжал: — Дикие люди Гибила слишком долго жили под властью дикого бога Энгибила. Глупый бог позволил им разбрестись, куда попало, как разбредаются козы, как только пастух уснет. Сразу их не переучишь, они все равно не будут слушать, как следует.

Шарур кивнул. С точки зрения бога, все это имело смысл. Если бы Шарур сам был богом, планирующим покорить беспокойный людской город, он подходил бы к проблеме так же.

Энимхурсаг продолжал: — А раз так, значит, надо ставить над ними человека. Я буду наставлять его, а он — остальных людей. Он будет моим энси. Может, и его сын тоже станет энси. А вот его внук будет у меня уже нормальным рабом. Как и все прочие люди в Гибиле! К тому времени они забудут про свою дикость.

На этот раз Шаруру потребовалось изрядное усилие, чтобы кивнуть. Если Энимхурсаг действительно завоюет Гибил, как бы гибильцам и в самом деле не стать рабами. Шарур подумал, что затеял опасную игру.

Крестьянин, чьими устами говорил бог, назидательно поднял указательный палец.

— Я решил! Ты, человек из Гибила, станешь моим первым энси в вашем городе. Будешь выполнять мои поручения. Будешь людей учить. Городская казна будет у тебя в руках. И все женщины Гибила будут твоими. Я же сказал, что щедро вознагражу тебя!

— О, господин мой бог, ты это сделал, — ответил слегка ошарашенный Шарур. Кимаш-лугал предложил ему дочь, и такой брак связал бы его с правящим домом Гибила. А теперь Энимхурсаг пообещал сделать его главой правящего дома Гибила — главным рабом в большом городе рабов, и это не было притворством. Бог просто не понимал, зачем бы ему притворяться.

— Ты заслужил эту награду, — снисходительно молвил Энимхурсаг, и по-прежнему пребывая в теле крестьянина, обратился к прочим: — Он заслужил эту награду. Отведите его в свою деревню и порадуйте его.

В землях, которыми правил Энимхурсаг, люди безоговорочно подчинялись своему богу. Так говорили, так видел и сам Шарур, когда приходил в Имхурсаг под личиной торговца из Зуаба. Поэтому он не удивился, когда крестьяне, следуя повелению, отвели его в свою деревню и принялись радовать, как они это понимали.

А ведь совсем недавно они собирались растерзать его. Но раз их бог решил иначе, они приняли его без колебаний. По пути в деревню они беззаботно болтали и подшучивали над ним, как будто он был одним из односельчан. Да так оно и было. Раз Энимхурсаг принял его, он теперь стал одним из них.

Деревня оказалась обычной деревней, точно такой же, какие располагались вокруг Гибила: некоторые дома из кирпича-сырца, остальные — из тростника и веток. Утки, свиньи, куры и голые дети бродили по улицам, и шуму от них хватало.

Женщины выходили из домов поглазеть, с чего это их мужчины вернулись с поля раньше времени. Завидев Шарура, они начали тревожно перешептываться. «Пришелец! С ними кто-то чужой!». Некоторые хозяйки побыстрее юркнули в дома, другие так и остались у порогов, стояли, смотрели. Шарур задумался, как давно в их деревне видели последнего незнакомца. Да и были ли они вообще?

Крестьянин, через которого вещал Энимхурсаг, провозгласил:

— Энимхурсаг почтил этого незнакомца. Великий бог хочет щедро наградить его. Он велел взять его в нашу деревню и всячески обихаживать его. Мы должны дать ему хлеба. Мы должны дать ему лука. Мы должны дать ему пива. Мы должны дать ему вина. Мы должны подарить ему для удовольствия лучшую из наших девушек. — Он хлопнул в ладоши. — Воля бога да будет исполнена!

Так оно и сталось. Женщины принесли Шаруру хлеб. Хороший хлеб, совсем свежий. Принесли пахучий лук. Когда он попросил к хлебу и луку соленой рыбки, по толпе женщин пробежал ропот. Одна из них сказала.

— Бог ничего не говорил о соленой рыбе. Мы делаем все так, как велел бог.

— Но соленая рыбка меня бы порадовала, — возразил Шарур.

— Мы тебя порадуем, как бог велел, — непреклонно заявила женщина. Рыбки Шаруру не дали.

Зато принесли пива. Вкусного. Потом принесли вина. Но какое вино в такой деревне! Он вежливо выпил чашку и вернулся к пиву. Краем глаза он заметил, что жители деревни обеспокоенно забормотали.

— Вы дали мне пива, как велел бог, — сказал он, скрывая веселье. — Я выпил пива. Вы дали мне вина, как велел бог. Я выпил вина. Вы порадовали меня, как велел бог. Я порадовался. Бог будет доволен. — Селяне успокоились.

Шарур не стал просить их привести к нему прекраснейшую из девиц. Он бы не стал возражать, если бы они и вовсе забыли эту часть наставлений Энимхурсага. Все-таки в глубине сознания он все еще опасался, что жителей деревни возмутит такой приказ, пусть даже он исходит от их бога. Да и девице это могло не понравиться.

Но когда он поел и от души выпил пива, к нему подошел тот самый крестьянин, через которого вещал Энимхурсаг. Он вел за руку хорошенькую девушку.

— Вот моя дочь, Муннабту, — представил он. — Она — самая красивая из наших девушек. Я привел ее для твоего удовольствия, как бог велел.

Девушка смотрела в землю. Шарур не видел, какие чувства написаны у нее на лице. Он подумал и сказал:

— Если твоя дочь, Муннабту, не хочет быть со мной, то этого и не будет.

Вот тут девица вскинула голову и глаза ее расширились от удивления.

— Но ведь бог так велел! — воскликнула она. — А раз бог велел, так и будет. То, что предначертано богом, должно исполнять.

Шарур понял, что до сих пор он не понимал, насколько жизнь в землях Энимхурсага определяется повелениями бога. И в этой деревне, и во всех остальных тоже. Он сообразил, что отказ от Муннабту способен вызвать множество неприятностей. Да и отказываться ему, честно говоря, не хотелось. Девушка была действительно очень милой. А если она вполне способна сравниться с красивейшими женщинами Гибила, то, наверное, и выполнение воли бога не станет для него слишком тяжким испытанием. Может, даже наоборот.

— Воля Энимхурсага — закон, — согласился он. Муннабту улыбнулась. И отец ее улыбнулся. Тогда и Шарур заставил себя улыбнуться в ответ. Ничего сложного.

Жители деревни быстренько освободили одну из хижин для него и Муннабту. Женщины притащили одеяла и тростниковые циновки. Выходя, каждая из них посчитала своим долгом хихикнуть. Шарур успокоился. В Гибиле женщины вели бы себя точно так же.

При закрытой двери в хижине сразу стало темно и душно.

— Начинай, — предложила Муннабту, стягивая тунику через голову. Тело с высокой грудью, узкой талией и широкими бедрами, на взгляд Шарура, оказалось безупречным. Она легла и ждала, когда он последует ее примеру.

Шарур не стал зря терять время. Он — чужак, а она просто исполняет волю бога, так что Шарур не ожидал от нее особой инициативы. Наверное, она не сильно отличается от его рабыни, та ведь тоже была из этих мест. Ну и ладно. Он провел руками по ее телу, и девушка неожиданно крепко прижалась к нему. Ее губы раскрылись и потянулись к нему.

— Воля Энимхурсага сладка, — пробормотала она, и Шарур понял, что она отдается ему с чувством, как было и с рабыней в тот раз, когда Шарур взял ее во исполнение своего обета.

Муннабту глубоко вздохнула, когда губы Шарура, вслед за его руками, двинулись вниз по ее животу к треугольнику светлых курчавых волос. Девушка часто задышала, выгнула спину и начала подгонять его невнятным бормотанием.

Она резким движением широко раскинула ноги. Шарур пристроился между ними. Входя в нее, он с удивлением обнаружил, что имеет дело с девственницей. Она ощутимо вздрогнула и поморщилась.

— Ты мне больно сделал, — пожаловалась она, и в глазах у нее мелькнул страх.

Он немного подался назад, хотя больше всего хотел идти вперед.

— Прости, я постараюсь быть понежнее, — пообещал он и вернулся к преграде, которую ему предстояло сломать.

Муннабту попыталась отстраниться от него. Но тут что-то в ее лице... изменилось. Шарур не мог бы сказать точнее. На мгновение через ее глаза глянул на него Энимхурсаг. Не своим голосом она сказала:

— Продолжай. Все будет хорошо.

Вот тут уже слегка отпрянул Шарур. Как-то ему не представлялась связь с женщиной, которой владел бог. Но ее бедра уже обхватили его бока; ноги крепко сжали спину. И тогда он продолжил, и все действительно стало хорошо. Девушка снова стала сама собой, насколько мог судить Шарур. Муннабту задохнулась, когда он полностью вошел в нее, но больше не боялась. Спустя некоторое время она ахнула, но уже по-другому, и так сдавила его бока, что Шарур зарычал от удовольствия и кончил.

На выходе из нее он заметил небольшое кровотечение, но ее это, похоже, нисколько не беспокоило. Черты ее лица еще не разгладились после пережитого наслаждения и... что-то еще? Шарур не мог сказать с уверенностью, с кем он сейчас имеет дело.

— Бог помог мне, — сказала она. — Энимхурсаг помог… — И опять Шарур был не уверен, ее ли это голос? И потому покорно кивнул.

— Да, бог помог тебе.

Она смотрела на него снизу вверх глазами, странно блестевшими из-под полуопущенных век.

— И ты помог мне, человек, которого великий бог велел мне радовать. Ты тоже меня порадовал, хотя бог и не требовал от тебя этого. Какое тебе дело до моего удовольствия? Мог бы обо мне не заботиться.

— Мужчина получает больше удовольствия, если женщина разделяет его с ним, — объяснил Шарур.

— Ах, вот оно как! — Муннабту потянулась. Надо сказать, очень соблазнительно потянулась. И она это прекрасно понимала, когда села и спросила с легкой лукавинкой:

— А ты не хочешь еще удовольствия? Ну, и мне тоже хотелось бы…

Мужское достоинство Шарура зашевелилось. Через минуту, уже сообразив, что вполне может взять ее еще раз, он спросил:

— Ты уверена? Все-таки женщина не каждый день теряет девственность. Не боишься, что боль окажется сильнее удовольствия? Может, лучше подождать немного?

— Нет, я так не думаю, но… — Она пожала плечами. Ее твердые груди с темными сосками слегка подпрыгнули. — Но даже если будет больно, Энимхурсаг все исправит. Бог же наблюдает за мной.

Дважды Шарура не пришлось упрашивать. На этот раз он не мог сказать, участвовал ли в процессе Энимхурсаг, или Муннабту обошлась и без него. Впрочем, женщина была настолько увлечена своими ощущениями, что Шаруру скоро стало все равно, с чьей помощью или вовсе без всякой помощи она добралась до оргазма и привела его за собой, доставив партнеру большое удовольствие.

— Ну, я тебя порадовала, как бог велел? — спросила она, улыбаясь, когда они лежали вместе, все еще соединенные друг с другом и довольно потные. Шарур всмотрелся. Нет, это точно не была улыбка бога, это была улыбка женщины, прекрасно знавшей ответ на свой вопрос.

— Ты меня очень порадовала, — с чувством ответил Шарур. — А еще ты меня утомила, — он перестал опираться на локти и упал на нее всем телом. Она засмеялась и отпихнула его, укладывая рядом с собой.

Она оделась быстрее, чем он. Прихватив одеяло, на котором они лежали, она вышла из хижины. Шарур последовал за ней, но уже на пороге его остановили крики деревенских:

— Удалось ли нам порадовать незнакомца, как велел Энимхурсаг?

— Я весьма рад, — сказал Шарур.

— Он точно рад, — кивнула Муннабту и продемонстрировала одеяло с небольшим пятном крови в качестве доказательства. Народ одобрительно загудел.

Шарур и в самом деле чувствовал себя вполне довольным. Он прикинул, что не прочь остаться в этой деревне возле самой границы с землями Гибила подольше, но его планам не суждено было сбыться.

На следующее утро после завтрака (хлеб, лук, пиво и вино: крестьяне точно следовали указаниям Энимхурсага, ни в чем не собираясь проявлять инициативу) Энимхурсаг опять обратился к нему через отца Муннабту:

— Слушай, гибилец, ты предупредил меня о том, что твой Энгибил сходит с ума… Теперь ты отправишься в мой город и своими глазами посмотришь, как я готов отплатить ему за оскорбления и унижения, причиненные мне. Человек, через которого я говорю с тобой, послужит тебе проводником.

— Как прикажешь, великий бог, так и будет, — ответил Шарур, кланяясь крестьянину и богу, занявшему его тело. Ему не хотелось в Имхурсаг. Оттуда сбежать будет труднее, чем с пограничных земель. Но он не посмел отказать Энимхурсагу.

К тому же он предпочел бы, чтобы его сопровождал кто-нибудь другой. Идти с отцом девушки, которую он только что лишил невинности, не хотелось. Но крестьянин, чье имя, как он узнал, было Аратта, не выражал ни малейших признаков неудовольствия. Скорее, наоборот, он выглядел довольным, что так удачно исполнил повеления своего бога.

Когда Энимхурсаг покинул его тело, Аратта сказал:

— Я захвачу хлеба и лука. И пива с вином тоже захвачу. И ты будешь доволен на пути к Имхурсагу.

— Хорошо. Я буду доволен на пути к Имхурсагу, — безропотно согласился Шарур. Он пришел к выводу, что спорить с людьми местного бога бесполезно, особенно когда они считают, что исполняют волю их бога.

Вскоре выяснилось, что они с Араттой далеко не единственные путешественники, направляющиеся в город. По дороге к ним присоединялось все больше мужчин, так что к городу они подходили в туче пыли. Некоторые мужчины вооружились дубинками с каменными наконечниками, реже — с медными. Некоторые несли копья. У других торчали из-за спин луки и колчаны. Почти каждый второй вооруженный человек нес с собой щит из лозы, обтянутой кожей.

— Имхурсаг приказал взять оружие, — гордо сказал Аратта. — То-то ваш Гибил съежится! То-то Энгибил будет дрожать!

— Имхурсаг велел взять оружие, — эхом отозвался Шарур. Он нарочно повторял за Араттой, чтобы создать у бога впечатление, будто он тоже радуется вместе с крестьянином, тем более, что неизвестно было, идет ли рядом с ним крестьянин или сам бог.

Ополчение Имхурсага не сильно отличалось от военных сборов Энгибила. Но все же Шарур надеялся, что Энгибил заметит шевеление в соседних землях.

До города они добрались около полудня следующего дня. И вот тут Шарур убедился, что Энгибил просто не может не заметить приготовлений Энимхурсага. Под стенами города уже возник большой лагерь, и он все увеличивался по мере того, как прибывали все новые и новые люди. Дорога кишела людьми, как муравейник, и Шарур изо всех сил пытался сдерживать в себе опасения, вызванные этим зрелищем.

Меж тем Энимхурсаг вещал через Аратту:

— Посмотри, какую мощь я собираюсь обрушить на вашего спятившего бога! Вот что значит власть бога, пастыря своего народа! Ты понял?

— Понял, — покорно ответил Шарур. В ополчении Энимхурсага состояли не только крестьяне, задачей которых было рассеяться по полям Гибила, грабить и жечь все, до чего смогут добраться; среди войска он заметил множество повозок, а также воинов, вооруженных бронзовыми мечами и топорами с бронзовыми накладками, в шлемах из бронзы или из кожи на бритых головах, в панцирях из бронзовых пластин, нашитых поверх кожаных фартуков. Прибывала знать в доспехах, на колесницах, запряженных ослами, с копьями и стрелами.

— Ты только погляди, какую мощь может выставить правящий бог, когда захочет, — безудержно хвастался Энимхурсаг. — Этакая сила сдует ваших гибильцев, как ветер сдувает мякину во время жатвы. Взгляни на этих свирепых воинов, перед которыми будет трепетать Энгибил. Они погонят твоего бога, как гончие антилопу.

— Я вижу твою мощь, великий бог, — сказал Шарур. — Я вижу воинов. — Он не удержался от вздоха. — Воистину, хорошо, что в Гибил придут люди, которые знают и чтят силу и величие своего бога.

Если бы Энимхурсаг догадался заглянуть ему в сердце в тот момент, миссия Шарура рухнула бы, как рушится дом из сырцового кирпича, когда его крыша становится слишком тяжелой. Но Энимхурсаг, как и надеялся Шарур, однажды убедившись в том, что бог соседнего города действительно свихнулся, больше не считал необходимым подвергать лишним проверкам слова такого приятного вестника.

Бог продолжал вещать через Аратту:

— Ты возглавишь мое воинство. Пусть люди видят, кто будет править ими от моего имени после того, как они изгонят ненормального Энгибила из храма, чтобы не оскорблял его своим присутствием. Пусть видят энси, через которого я буду править, как великий бог Гибила.

— Слушаю и повинуюсь, — Шарур использовал привычную для местных форму ответа. Однако в сердце у него радости не наблюдалось совсем. Чем больше людей увидят его во главе армии Имхурсага, тем труднее будет сбежать.

Но Аратта уже взял его за руку и повел через толпу, призывая голосом Энимхурсага освободить путь человеку, из-за которого бог созвал свою армию. Он вытолкнул Шарура на пригорок и поднялся вслед за ним.

— Воины! — возгласил Аратта, — смотрите на человека, который будет править Гибилом от имени Энимхурсага после того, как вы прогоните нечестивого Энгибила из его храма. Смотрите на энси, через которого я буду править, как великий бог Гибила!

Толпа принялась ритмично хлопать в ладоши. Крестьянское ополчение таращилось на Шарура, как таращилось бы любое ополчение во всех землях Междуречья на что-то новое, выходящее за рамки привычного. Жрецы Энимхурсага вонзали в него ястребиные взоры. Знать поглядывала оценивающе, как на потенциального соперника. Шарур видел, как они поспешно отводили глаза, случись ему встретить их взгляд. Он с трудом скрывал улыбку. Даже в Имхурсаге люди искали выгоду для себя, а не только для бога.

Он понимал, что придется говорить. Люди ждали. Глубоко вздохнув, он выкрикнул:

— Люди Имхурсага! В грядущей войне против Гибила вы обретете то, что принадлежит вам по праву. Энимхурсаг отомстит богу Гибила! — Шарур говорил очень осторожно, смысл, который он вкладывал в свои слова, и смысл, который воспринимали те, кто его слушал, несколько различались, но сейчас это было неважно.

Люди восприняли его слова именно так, как он надеялся. Ополчение наградило его громом аплодисментов. Жрецы удовлетворенно кивали; это означало, что и сам бог вполне удовлетворен его словами. А вот знатные люди не могли сдержать кислого выражения на лицах, словно им пришлось попробовать неспелых слив.

Энимхурсаг призвал через Аратту:

— Мы выступаем против Гибила! Мы победим Гибил! Мы низвергнем Энгибила! Мы освободим город от безумного бога, позволяющего своим людям сходить с ума!

На этот раз аплодисменты переросли в овации. Впрочем, когда говорил бог, никакой другой реакции и не предполагалось, поскольку единодушное одобрение он тоже держал в своих руках.

— Выступаем через два дня! — гремел Энимхурсаг. Его воины взревели так, что у Шарура уши заложило, словно он попал в самый центр грозы. Жрецы затянули гимн, восхваляющий могущество, мудрость и великолепие своего бога.

Гибильцы, отправляясь на войну, тоже восхваляли Энгибила и просили его о помощи в битве. Но ни один из них со времен Игиги — а, может, и задолго до Игиги — никогда не пел так, как пели имхурсаги: «С тобой, великий бог, мы можем все. Без тебя, великий бог, мы ничего не сможем». Гибильцы никогда не стали бы так говорить, они для этого были слишком гордыми: с какой стати они будут думать, что сами не справятся со своими врагами? Помощь бога казалась им чем-то вроде костыля, на который вынужден опираться старый немощный человек.

— Когда мы пойдем на Гибил, враг побежит, — орал Аратта голосом бога. — Когда мы пойдем на Гибил, Энгибилу не устоять!

— Так сказал, великий бог, — выкрикнул Шарур.

— Да, я сказал, — самодовольно ответил Энимхурсаг. — Да будет так, ибо я, бог, сказал это. — Шарур промолчал, но бог принял его молчание за согласие.

Через два дня армия Имхурсага двинулась на Гибил. Шарур шагал в первых рядах, по-прежнему в сопровождении Аратты; Энимхурсаг решил пока не менять своего громкоговорителя. За ними катились тяжелые колесницы знати, шли воины-жрецы в доспехах, с топорами и мечами. А уж за ними, глотая пыль, двигалась основная часть армии.

По пути к ним присоединялись все новые крестьяне. Одни пришли с запада, другие с востока, а некоторые, изрядно уставшие, догоняли войско с севера.

— Никогда мы еще не собирали такого войска, — гордо поведал Шаруру Аратта божественным голосом.

— У нас столько же воинов, сколько зерен в колосьях ячменя в поле, — поддакнул Шарур. Как всякий опытный купец, он предпочитал соглашаться с теми людьми, в компании которых оказался. — В бою они будут подобны львам!

Губы Аратты сложились в какую-то неестественную улыбку. Это была улыбка бога, нарисованная на лице человека. Шарур содрогнулся.

Он оглянулся на армию. Энимхурсаг не только поверил ему, но и взялся за дело даже быстрее, чем он надеялся. Однако сейчас его занимал вопрос, как бы смыться, когда придет время. Он чувствовал себя зайцем в рыночной корзине, ждущим кто и когда купит его на ужин.

— Посмотри, какое великолепное зрелище! — не унимался Энимхурсаг. — Они прекрасно вооружены! — Бог помолчал, глазами Аратты оглядывая свое воинство. Шарур внутри себя сжался: бог ведь может и на него посмотреть. Однако Энимхурсаг упивался зрелищем своего могущества. Некоторое время спустя он озабоченно заметил: — А вот у тебя с оружием не очень хорошо…

— Да, — Шарур коснулся бронзового кинжала у себя на поясе. — Другого оружия у меня нет.

— Это неправильно, — решил Энимхурсаг. Мгновение спустя один из воинов подбежал к ним и сунул Шаруру тяжеленную булаву с бронзовой оковкой. Энимхурсаг удовлетворенно констатировал: — Вот теперь другое дело! Это подходящее оружие, чтобы наказать диких людей и спятившего бога твоего города.

— Ты великодушен, великий бог. Ты предусмотрителен. Я у тебя в долгу. — Сам Шарур предпочел бы меч, но решил не спорить. Какое никакое, а все-таки оружие.

— Точно, в долгу! — согласился бог. — Вот захватим Гибил, тогда расплатишься. Все равно весь Гибил давно мне должен.

Глаза Аратты грозно сверкнули. Шарур смотрел в землю. Против воли он ощущал благоговение, а не страх. Сила бога, проявленная в человеке, заставила его подумать, что он впрямь сумасшедший, раз затеял такую опасную игру.

Воинство Энимхурсага двигалась со скоростью самых медлительных своих частей. На привал бог и вовсе остановил войско еще до захода солнца, чтобы люди смогли разбить лагерь достаточно далеко от границы, иначе гибильцы обязательно заметили бы приближение такой оравы людей. Здесь бог проявил элементарный здравый смысл, и тем даже немного разочаровал Шарура.

На привале ополчение Имхурсага действовало так же, как могло бы действовать ополчения Гибила: просто устраивались с максимально возможным удобством, кормились, а потом укладывались спать прямо на земле, либо рассаживались вокруг костров и затягивали песни.

Знатный народ спал в походных шатрах; рабы обмахивали их веерами, поскольку ночь выдалась теплая. Однако спали не все. Шарура окружила небольшая толпа, расспрашивая о дорогах, ведущих к Гибилу, и о том сопротивлении, с которым они могут столкнуться.

— Гибильцы ничего нового не придумали с тех пор, как мы бились с ними в последний раз? — с тревогой спросил один из прилично одетых и вооруженных воинов. — Они горазды изобретать всякие чудные вещи!

— Нет, никакого нового оружия они не придумали, — честно ответил Шарур. Воин вздохнул с облегчением.

Один из бритоголовых жрецов Энимхурсага укоризненно посмотрел на того, кто спрашивал.

— Что бы там не напридумывали гибильцы, это неважно. Они всего лишь люди, играющие в человеческие игры. А с нами сила бога.

— Не стоит смеяться над человеческими придумками, — ответил знатный воин. — Мой прадед погиб от меча в войне против Гибила. Тогда их было куда больше, чем нас.

— А теперь нас больше, — ворчливо ответил жрец. — Так устроил Энимхурсаг, и так стало.

Человек сообразил, что жрец совершенно не понял сути вопроса и закатил глаза. Но большинство знати и остальные жрецы, включая Аратту, в котором все еще пребывал Энимхурсаг, одобрительно закивали. Шарур уже заметил, что люди Инимхурсага думают медленнее гибильцев главным образом оттого, что за них думает бог. Теперь он еще раз убедился в этом.

Знатный воин, который тоже это заметил, склонил голову и не стал возражать. Шарур отметил, что большинство знакомых ему гибильцев обязательно ввязались бы в спор. Они были слишком высокого мнения о своих умственных способностях, чтобы признать поражение даже в таком пустяковом вопросе. В этом вообще заключалась их отличительная способность.

Аратта улегся прямо на землю, повозился и заснул, как обычный крестьянин. Нет, не совсем. Шарур присмотрелся. Тело Аратты парило на пару пальцев над землей, он спал, словно на воздушной подушке. Комары нетерпеливо подлетали к нему, но сесть почему-то не могли и с недовольным жужжанием отлетали прочь. Шарур тоже улегся и сразу понял, что не касается земли. Он получил от Энимхурсага такой же подарок, как и человек, которого бог избрал своим временным обиталищем. И комары Шарура тоже не ели. Пожалуй, эта ночь стала самой приятной из всех, что он помнил.

Разбудило хитроумного торговца восходящее солнце. Аратта уже проснулся и был готов продолжать путь. Может, он просто привык рано вставать каждый день… А может, это бог его разбудил, как только ему потребовались глаза человека.

Голосом бога Аратта молвил:

— Сегодня нам предстоит пересечь землю, которую Гибил украл у Имхурсага. У меня украл. Сегодня эта земля возвращается к своему законному владельцу.

— Ты отправил разведчиков в земли Гибила? — спросил Шарур и тут же поправился: в те земли, которые раньше принадлежали Имхурсагу?

Энимхурсаг покачал головой Аратты.

— Зачем? В моей стране я и так могу видеть глазами любого человека и слышать любыми ушами. Я могу навещать земли богов, которые мне не враги, но в стране безумного Энгибила я становлюсь слеп и глух.

— Ну да, — кивнул Шарур, вспомнив, как их рабыня оплакивала пустоту внутри себя, которую должен был бы занимать бог. Он сказал: — Если тебе будет угодно, великий бог, я могу отправиться в Гибил на разведку, вернусь и расскажу тебе, что удалось узнать. Если ты пошлешь кого-то из своих людей, они сразу выдадут себя, а на меня никто не обратит внимания. Я же местный.

— Верно, ты местный… — задумчиво произнес Энимхурсаг, словно напоминая себе нечто, упущенное из вида. Шарур чувствовал, как бог изучает его глазами Аратты. Захочет ли он копнуть поглубже? Но после этого оценивающего взгляда бог беззаботно проговорил: — Ладно, отправляйся в земли, которые Энгибил у меня отнял. Но с тобой пойдет благородный Насибугаши. Он разведчик. А ты гибилец. Вот ты и последишь, чтобы он себя не выдал.

— Слушаю и повинуюсь, — Шарур склонил голову.

— Само собой, — удовлетворенно отметил Энимхурсаг. Кажется, сомнения ему были вовсе не свойственны.

Насибугаши оказался тем самым знатным воином, который вечером спрашивал Шарура, нет ли у Гибила какого-нибудь нового оружия. Шарур вынужден был признать, что Энимхурсаг сделал хороший выбор. Молодой человек казался более самостоятельным, менее одержимым силой бога, чем большинство имхурсагов. Соответственно, и действовать он мог более самостоятельно, чем его соплеменники.

— Идем, — поторопил он Шарура. — Лучше опередить войско, тогда мы сможем дальше пройти в земли Гибила, увидеть больше, и все поведаем богу и нашим воинам.

— Верно говоришь, — кивнул Шарур, а сам думал: неужели Энимхурсаг смотрит и глазами Насибугаши? Здесь распознать присутствие бога оказалось потруднее, чем в случае с Араттой. Может, богу проще овладеть сознанием знатного человека, чем простолюдина. А может, Насибугаши просто наделен большей индивидуальностью, на фоне которой определить присутствие бога труднее.

Они далеко опередили войско Имхурсага. Когда они проходили деревню, куда крестьяне привели Шарура после того, как он перешел границу, из дома вышла Муннабту и помахала ему рукой.

— Бог сказал мне, что ты идешь сюда, — сказала она, улыбаясь. — Ты рад меня видеть?

— Конечно, рад, — ответил Шарур и улыбнулся в ответ.

— Ты тоже ее порадовал, — сказал Насибугаши. И опять Шарур не понял, кто с ним говорит. Наверное, все-таки бог…

От деревни они взяли к югу. Там лежала граница между землями Имхурсага и Гибила. Крестьяне, работавшие в полях, махали Шаруру почти так же, как махала Муннабту. А ведь совсем недавно, когда он вошел на их земли, они хотели лишь одного — убить пришельца. Теперь их бог обласкал этого человека, значит, они тоже должны быть им довольны.

На другом берегу канала крестьяне Гибила работали точно так же, такими же орудиями, разве что бронзы на мотыгах было побольше, а камня поменьше. Любопытные, как сороки, они разогнули спины и смотрели, что намереваются делать двое мужчин с того берега.

Шарур, не долго думая, снял тунику и стряхнул с ног сандалии. Насибугаши последовал его примеру. Двое мужчин голыми вошли в теплую мутную воду канала.

Примерно на полпути Насибугаши негромко воскликнул от удивления.

— Я почти не слышу бога, — пробормотал он. — Он уходит их моей головы. Я теперь сам по себе. Так никогда не было! — Он склонил голову набок, словно вслушиваясь в незнакомые ощущения. — И я не чувствую, чтобы Энгибил стремился заполнить пустоту на месте ушедшего Энимхурсага.

— Да он и не стал бы, — кивнул Шарур. — Энгибил, ну, он действует не так, как Энимхурсаг. Он не пребывает в нас постоянно. — Он тут же вспомнил времена, когда Энгибил говорил в нем, и ему очень захотелось, чтобы бог давал о себе знать еще реже.

Когда двое выходили из канала на стороне Гибила, на берегу столпились крестьяне. Они во все глаза рассматривали пришельцев.

— Что вы тут делаете? — спросил наконец один из крестьян. В голосе спросившего не было никакой злобы, только любопытство. — Нечасто увидишь, как люди бегут оттуда, где бог целыми днями орет им в уши! — Крестьянин говорил с добродушным презрением.

— Там все не так уж плохо, — сказал Насибугаши. Шарур кивнул; Энимхурсаг действительно сделал хороший выбор. Будь на месте его спутника какой-нибудь жрец, он бы сейчас корчился тут, на берегу, как рыба, выброшенная на берег.

— А ты что скажешь? — спросил крестьянин, тыкая пальцем в сторону Шарура.

— Соглашусь, пожалуй, все там не так уж плохо. — Сам он в это время думал, что стоит отойти подальше от берега канала, а то ведь с той стороны тоже глаз хватает, и уж через них-то Энимхурсаг все видит и слышит.

Какой-нибудь крестьянин с той стороны не понял бы его слов, начал бы выяснять, что Шарур имеет в виду, а объясняться прямо здесь Шаруру очень не хотелось бы. Как он и надеялся, гибильцы соображали быстро.

— Ну, пойдем, прогуляемся, — предложил крестьянин. Похоже, это был староста деревни.

Люди с той стороны продолжали смотреть им вслед. Пришлось отойти на расстояние выстрела из лука, перевалить маленький холмик, и только тогда торговец ощутил себя в относительной безопасности.

Он ткнул пальцем в сторону Насибугаши и сказал приказным тоном:

— Этот человек — шпион имхурсагов. Взять его!

Крестьяне выполнили приказ с завидной быстротой. Правда, при этом они решили схватить и Шарура. Только после этого староста поинтересовался:

— А с чего это ты решил, что мы должны тебя слушаться? Кто ты вообще такой?

— С того, что еще до заката войско Имхурсага переправится через канал, — ответил Шарур. — Энимхурсаг послал нас вперед на разведку.

Насибугаши никак не мог понять, что происходит.

— Ты же предаешь бога! — выдохнул он. А через мгновение он пришел к еще более ужаснувшему его выводу: — Ты обманул бога!

Его ужас убедил гибильцев отнестись к словам Шарура всерьез. Староста повторил вопрос:

— Кто ты такой?

— Я Шарур, сын Эрешгуна, крупного торговца, — ответил Шарур, от чего глаза Насибугаши стали еще больше. Теперь, на родной земле, Шарур чувствовал себя замечательно. — Он прав. Я действительно обманул Энимхурсага!

— Ну и молодец! — воскликнул крестьянин. Он и его друзья похлопали Шарура по спине в знак одобрения. Им действительно доставляло удовольствие, что их соплеменник одурачил бога города-соперника. Шарур задавался вопросом, как бы они реагировали, если бы узнали, что именно в результате этого обмана Энимхурсаг решил напасть на Гибил.

— Но как тебе удалось? — спросил Насибугаши. Шарур с удивлением посмотрел на него. Имхурсаг задал вопрос без особого возмущения, но с явным любопытством. Ему и в самом деле хотелось понять, что за методом воспользовался Шарур для столь необычного поступка.

— Неважно, — отмахнулся Шарур обратился к крестьянам гибильцам: — Надо поскорее сообщить об атаке имхурсагов. Женщины и дети должны укрыться, мужчинам надо получить оружие и дать отпор захватчикам. Их войско скоро будет здесь.

Некоторые крестьяне, даже те, что держали Шарура, бросились выполнять его распоряжение. Насибугаши с изумлением смотрел на него.

— Разве бог Гибила не скажет своему народу, что нужно делать? — недоверчиво спросил он.

Шарур и крестьяне, которые все еще держали за руки знатного имхурсага, переглянулись, посмеиваясь.

— Иногда да, а иногда нет, — ответил Шарур. — Иногда люди и сами соображают, что нужно сделать, еще до того, как им бог скажет.

— Как это может быть? — растерянно воскликнул Насибугаши.

— Да запросто! — ответил один из крестьян. — Энгибил — такой бог, а мы — такие люди.

— Я прошу вас обращаться с нашим пленником побережнее, — попросил Шарур. — Для имхурсага он очень самостоятельный человек. Родись он в Гибиле, вполне мог бы стать большим человеком.

— Как скажешь, сын торговца, — согласился крестьянин. — И что теперь с ним делать?

Хороший вопрос, подумал Шарур. Он как-то не подумал об этом, разоблачая Насибугаши. Все еще пребывая в задумчивости, он проговорил:

— Он — мой пленник. Возможно, я сделаю его своим рабом. Будет служить мне.

Крестьяне расхохотались, а имхурсаг разразился ругательствами, да такими отборными, каких Шаруру не приходилось слышать даже от погонщиков ослов. Однако его проклятия заставили крестьян только громче смеяться.

Шарур продолжал:

— Надо посмотреть, не захотят ли его родственники, или сам бог выкупить его. Он умный человек; так что раб из него получится плохой, обязательно сбежит. А еще он смелый человек, а из таких рабы вообще не получаются, убить может. Так что давайте пока отведем его в Гибил. А там посмотрим.

— Сделаем, господин купец, — хором сказали крестьяне. А потом один из них все-таки поинтересовался: — Сын главного купца, ты же заплатишь нам за помощь?

— Конечно, — пообещал Шарур. — Дом Эрешгуна не скупится.

— Эх, — с горечью промолвил Насибугаши, — только вот дом Эрешгуна обманывает.

— Ты не прав, — возразил Шарур. — Я житель Гибила. Я служу Гибилу. Но я думаю и о своих нуждах, в конце концов, это тоже на пользу Энгибилу.

— Да, ты истинный гибилец, — согласился Насибугаши. — Ты ставишь нужды своего бога на последнее место. Был бы ты настоящим мужчиной, они бы у тебя на первом плане были.

— Я настоящий мужчина, настоящий гибилец, — сказал Шарур. — Это твой бог свихнулся, Насибугаши. Может статься, и ты научишься сначала быть человеком, а уж потом рабом бога.

Насибугаши не ответил. А Шарур внимательно разглядывал его. Из всех имхурсагов, которых он встречал, этот был первым, кто действительно мог научиться быть человеком, а не придатком бога. Шарур размышлял, не оставить ли Насибугаши в Гибиле на какое-то время, чтобы дать ему возможность почувствовать, на что похожа жизнь в городе людей, а уж потом пусть возвращается в Имхурсаг и сам решает, захочет ли он жить под властью Энимхурсага.

— Мы идем в Гибил, — сказал Шарур. Один из крестьян подтолкнул Насибугаши, и тот с возмущенным видом двинулся на юг, к городу Шарура.

Не похоже было, чтобы Энгибил предупредил жителей Гибила о вторжении. Однако новости намного опередили Шарура. Крестьяне с копьями, луками, дубинами и щитами уже собирались в отряды. Знать на колесницах, запряженных ослами, двигалась к каналу, обозначавшему границу с враждебным соседом.

— А где же ваши воины-жрецы? — спросил Насибугаши, когда мимо прогрохотала еще одна колесница, визжа несмазанными осями.

— Большая часть служит в храме, — ответил Шарур. — Вон его дом. Там действительно нужны слуги. А делами города занимаются мужчины.

— Безумие, — проворчал дворянин, — подлинное безумие.

— Может, ты и прав, — раздумчиво промолвил Шарур. — Однако посмотри на меня. Я, безумный гибилец, без особого труда обманул твоего Энимхурсага. — Конечно, он преувеличивал, но Насибугаши незачем знать, насколько. Он продолжил: — И когда мы, безумные гибильцы, начнем войну, как думаешь, за кем будет победа?

— На этот раз все будет по-другому, — упрямо проговорил Насибугаши.

— Сомневаюсь, — оскалился Шарур. — Пошли, нам уже недалеко.

— Ну-ну, — только и сказал Эрешгун, когда Шарур с несколькими крестьянами привели к его дому Насибугаши. — Ну-ну, сын. Ты не только ухитрился сунуть руку в пасть льву, но и сумел вернуться домой с призом. Из него получится хороший раб.

— Вообще-то я его длявыкупа предназначил. Если, конечно, за него дадут хорошую цену, — сказал Шарур. — Он из знатных; так что я не уверен, что из него вообще раб получится.

— Попробует плетки, будет как шелковый. Так со всеми рабами бывает, — сухо сказал Эрешгун. — Но это твой пленник, значит, твоя собственность. Можешь поступать с ним как угодно. — Он еще раз окинул Насибугаши внимательным взглядом. — М-да… возможно, ты прав. В нем чувствуется дикий дух…

Насибугаши запрокинул голову и издал хриплый рев дикого осла. Шарур и Эрешгун недоуменно уставились на него, а потом расхохотались. Шарур отвел отца в сторону:

— Эти люди мне помогли, надо бы наградить их за то, что привели этого дикого осла в город. Я обещал...

— Обещал, значит, сделаем, — кивнул Эрешгун. — Я бы и без твоего обещания не забыл. — Он раздал крестьянам по маленькому кусочку золота, чем привел их в восторг.

Некоторое время они громко восхваляли дом Эрешгуна, а потом один из них сказал Шаруру:

— Поистине, господин купеческий сын, ты знал, о чем говорил, когда обещал, что твоя семья не из скупердяев.

— Откуда вы берете столько золота, что запросто раздаете его крестьянам? — спросил Насибугаши, когда радостные селяне направились обратно в свою деревню. — Боги ненавидят Гибил. Люди из окрестных городов, люди из окрестных земель ненавидят Гибил. С вами никто не хочет торговать, а вы раздаете золото направо-налево! Как это может быть?

— Ты слыхал про честь торговца? — спросил Эрешгун. — А еще я думаю о своей репутации. Даже если бы это было последнее золото в доме, — а оно вовсе не последнее, — я все равно заплатил бы крестьянам ради моей чести, ради моей репутации. Я — человек. Я поступаю, как человек. Это тебе понятно?

— Наш бог хотел бы, чтобы люди поступали так, — сказал Насибугаши.

— А мне вовсе не нужно, чтобы бог говорил мне, как я должен поступать. Я и без него это знаю, — ответил Эрешгун. — Это и значит быть человеком.

— Чудной у вас город, — признался пленник. — В ваших словах есть смысл. А истинный порядок вещей вы называете безумием...

Снаружи завыли рога. Герольд с бронзовыми накладками на плечах выкрикнул имя лугала. По улице Кузнецов ехал Кимаш, но не в обычных носилках, а в колеснице с золочеными бортами, запряженной ослами с золоченой упряжью. На голове лугала сверкал позолоченный шлем. Он размахивал копьем с бронзовым наконечником.

Люди на улице Кузнецов громко радовались, когда Кимаш со свитой проезжал мимо. Стражники лугала только немногим уступали в блеске своему господину. Их позолоченные щиты и шлемы блестели на солнце. Выглядели они очень внушительно, ничуть не хуже, чем воины имхурсаги.

«Великий лугал!» кричали люди. «Сильный лугал! Лугал — защитник Гибила! Он отбросит злых захватчиков! Он вернется домой с добычей и рабами! Энгибил любит могучего лугала!»

— Ах, вот зачем нужен лугал! — воскликнул Насибугаши. — Вы сделалали его богом, а о настоящем боге своего города и не вспоминаете! — Он скривился, показывая, насколько это ему не нравится.

— Город не может без правителя, — резонно возразил Шарур. — Да, у нас есть правитель, такой же человек, как и мы все. И он не будет обращаться с мужчинами и женщинами нашего города, как с овцами на полях.

— А вот мы — овцы нашего бога, — запальчиво ответил имхурсаг. — Мы гордимся тем, что мы овцы нашего бога! Энимхурсаг — наш хозяин. Энимхурсаг — наш господин. Мы принадлежим ему, и поступаем так, как он хочет.

— А мы поступаем так, как хотим мы, — сдержанно произнес Шарур.

— Ну и что нам делать с этой божественной овцой? — Эрешгун кивнул на Насибугаши. — У нас на носу война с его сородичами, не брать же его с собой?

— Я помню, отец, — вздохнул Шарур. Пожалуй, его затея удалась даже лучше, чем он ожидал. Теперь Гибилу понадобится каждый мужчина, а каждому мужчине понадобится хорошее бронзовое оружие и доспех с бронзовыми накладками. Придется крутиться. И как бы это не помешало другим делам!

— Вот и я об этом думаю, — сказал Эрешгун. — Но с этим ничего не поделаешь. Сейчас люди Гибила должны спасать свой город. А с другими делами… я думаю, вот как мы так поступим...

До сих пор они ни слова не сказали о Хаббазу, храме Энгибила, и о чашке в храме, тем более не при Насибугаши об этом говорить. Шарур указал на захваченного им знатного имхурсага.

— Давай отдадим его на хранение Ушурикти, работорговцу.

— Как же так? — воскликнул Насибугаши. — Ты же сказал, что я не буду рабом — ну, ладно, сказал, что я, скорее всего не буду рабом. Выходит, ты передумал?

— Нет, — ответил Шарур. — Просто побудешь пока под присмотром Ушурикти. От него не сбежишь, там можно спокойно переждать, пока тебя не выкупят. За твое содержание мы заплатим и эту сумму добавим к выкупу, который за тебя запросим. А вот если твои родичи или твой бог откажутся выкупать тебя, тогда придется продавать тебя в рабство.

— Так и будет, — решил Эрешгун.

— Так нечестно, — насупился Насибугаши. — Я верил тебе, гибилец. Мой бог тебе поверил. Ты обманул меня. Ты обманул моего бога.

— Видишь ли, я не служу Энимхурсагу, — сказал Шарур. — Я служу Гибилу. — Он специально не стал добавлять, что служит Энгибилу. Собственного бога он привык обманывать, и делал это так часто, что с легкостью обманул и другого бога.

— Поторапливайся. Отведем его к Ушурикти, — напомнил отец.

— Надо будет предупредить его, чтобы следил за ним хорошенько, — Шарур с сомнением посмотрел на своего пленника. — Запросто может сбежать. Он умный.

— Был бы я действительно умным, — с горечью проговорил Насибугаши, — не стоял бы сейчас здесь.

Но его уже никто не слушал. Да и с какой стати? Он был пленником в чужом городе. Так что его просто отправили к Ушурикти.

Хаббазу поклонился Шаруру.

— Сын главного торговца, ты сделал то, что собирался сделать. Теперь Энгибил, безусловно, станет заботиться о северной границе, ему не до собственного храма. Пришло время заняться чашкой Алашкурри.

— Нет, мой друг из Зуабу, еще не время, — возразил Эрешгун.

— Вот: смотри. У нас есть для тебя кое-что, причем такое, что тебе вряд ли удалось бы украсть.

Шарур протянул Хаббазу бронзовый меч с рукоятью, обмотанной золотой проволокой, в кожаных ножнах; шлем из жесткой кожи, укрепленный бронзовой пластиной; и кожаный нагрудник с бронзовыми пластинами.

— Это все твое, — сказал Шарур.

— Прекрасный подарок. — Хаббазу поклонился. — Вы щедры ко мне. Не знаю, смог бы я украсть такое. Я горжусь своим ремеслом не меньше, чем вы гордитесь своей торговлей. И все же я должен спросить тебя: зачем ты даешь мне все это? Я же вор, а не воин. С кем я буду драться? У меня свои дела есть.

— Сейчас для них не время. Сейчас нужно сражаться, — ответил Эрешгун. — А вот после победы, пока глаза Энгибила прикованы к северной границе, мы поспешим обратно в Гибил. Тогда и придет время для твоего мастерства.

Худое лицо Хаббазу скривилось в отвращении.

— Ты полагаешь, что если я украду эту чашку Алашкурри, пока вас нет в Гибиле, я оставлю ее себе и передам Энзуабу?

— Да, мы так думаем, — кивнул Шарур. — Будь ты на нашем месте, разве ты не подумал бы так же?

Вопрос заставил Хаббазу ухмыльнуться.

— Пожалуй, ты прав, сын торговца. Наверное, я бы так и сделал. Но тогда скажи мне: вы заплатите мне за то, чтобы я сражался за чужой для меня город?

— Почему бы и нет? — усмехнулся Эрешгун. — Я смотрю, ты не только вор, но и торговец.

— Нет, мне торговля неинтересна, — с достоинством ответил Хаббазу. — Торговля — тяжелая работа. Да и скучная к тому же. Ворам тоже непросто. Но ворам не бывает скучно.

— Даже если приходится подолгу дожидаться, когда настанет подходящий момент? — с лукавой усмешкой спросил Шарур.

— Даже тогда, — кивнул Хаббазу. — Жду я обычно в тавернах. Пью пиво. Ем соленую рыбку и лук. Иногда я даже баранину ем. Если вижу хорошенькую куртизанку, даю ей что-нибудь, чтобы она согласилась лечь со мной и делала то, что я хочу. Возможно, некоторым такая жизнь наскучила бы. Только не мне.

— Но ведь это не все, из чего состоит жизнь вора, — сказал Эрешгун. — Этак все бы ворами стали. Никто не захотел бы держать таверну. Никто не стал бы варить пиво, ловить и солить рыбку. И лук никто бы не выращивал. Про овец я уж не говорю. Да и куртизанку не соблазнили бы несколько кусочков металла, если бы она могла их украсть.

— Вы правы, господин купец, но только отчасти, — ответил Хаббазу. — Многие мужчины занимаются торговлей. Но многим ли удается в этом преуспеть? Всего лишь нескольким, таким, как вы. Многих соблазняет жизнь вора, но мало кто достигает в этом деле таких вершин, как я. Столь искусных воров поискать.

— Насчет воровства не знаю, а вот в споре ты силен, — уважительно произнес Эрешгун.

— В самом деле, — кивнул Шарур. — Если он и в бою покажет себя так же хорошо, как в споре, лучше бы имхурсагам не замахиваться на могущество Гибила.

— Мне нет дела до могущества Гибила, — сказал Хаббазу. — Я — часть могущества Зуабу. — Он поднял руку. Пальцы у него были длинными и ловкими. — Остановимся на том, что я наемник из Зуаба, и сейчас служу Гибилу.

— Ну что ж, с твоей стороны это довольно великодушно, — рассмеялся Шарур. Рассмеялся и Хаббазу. Ни тому, ни другому не хотелось обижать собеседника, настаивая на своем.

Шарур огляделся. Тени сгущались. Цвета тускнели.

— Пора ужинать. Потом — спать. Утром мы с братом пойдем на север. Поможем победить имхурсагов, а потом вернемся. — Не успел Шарур договорить, как в дом вошел Тупшарру. — Я вижу, вы дали Хаббазу оружие, — сказал он. — Значит, он сначала будет сражаться за нас, а потом уже воровать для нас?

— Сейчас он — наемник из Зуаба на службе Гибилу. Он сам так сказал, значит, так и есть.

— Ты лучше не издевайся надо мной, — сказал Хаббазу. — Твои слова ранят меня в самое сердце. — Он пошатнулся, словно получил смертельную рану.

Не только Шарур, Эрешгун, Тупшарру и Хаббазу собрались в дорогу следующим утром. Улица Кузнецов опустела. Оружейники разобрали свои изделия и отправились на защиту города. Даже лысый, грузный Димгалабзу взвалил на плечо топор с длинной рукоятью и широким навершием.

— Собираешься срубить парочку имхурсагов? — поинтересовался Эрешгун, с уважением оглядывая грозное оружие.

— А что такого? — ответил Димгалабзу. — Мы же кузнецы, будем сражаться в первых рядах. С нами сила металла. Посмотрим, как против нее выстоит сила Энимхурсага.

— Это хорошо, — признал Шарур. — Кимаш-лугал поступил мудро, поставив вперед кузнецов.

— Конечно, хорошо, — согласился Эрешгун. — Предыдущие войны принесли нам неплохую прибыль.

Хаббазу выглядел заинтересованным. Шарур подумал, что рано или поздно Энзуаб все равно узнает о сражении, ну, а что он будет делать с этим знанием — его дело.

Димгалабзу в свою очередь весьма заинтересовался зуабийцем.

— Кто это идет с твоими сыновьями? — спросил он Эрешгуна.

— Его зовут… э-э… Буррапи, — ответил Эрешгун. — Он наемник из Зуаба. Шарур познакомился с ним, когда вел караван через землю Зуаба. А он как раз оказался здесь, когда имхурсаги пошли на нас войной. Мы обещали заплатить ему, если он будет сражаться на нашей стороне.

Хаббазу спокойно отнесся к тому, что его назвали вымышленным именем. Он слегка поклонился Димгалабзу. Кузнец в ответ тоже изобразил нечто, похожее на поклон и с усмешкой произнес:

— Ты с ним поосторожнее. Он ведь не воевать сюда пришел. Знаешь, что говорят о зуабийцах…

— Это же надо! — негромко воскликнул Хаббазу. — Всего-то парочка воров умудрилась испортить репутацию всему Зуабу.

Тупшарру закашлялся, Шарур с Эрешгуном сохранили на лицах сосредоточенное выражение. Оба обладали большим опытом по сравнению с младшим братом Шарура. Впрочем, несмотря на опыт, Шаруру оказалось нелегко сохранить серьезную мину.

Итак, ополчение постепенно двигалось навстречу захватчикам. Большинство кузнецов обладали мощным телосложением, но ходоки из них были так себе. Поскольку многие из них успели нажить неплохие состояния, в ближайшей деревне купили подводу, запряженную ослами, и сложили на нее все свое оружие и снаряжение. Идти стало полегче, и все приободрились.

На север шли и крестьяне. Вскоре на дороге стало тесно, навстречу потянулись беженцы, в основном, женщины с детьми и скотом. «Имхурсаги!» — кричали они так, словно люди, идущие на врага с оружием в руках, не знали, с кем им предстоит сражаться.

Эрешгун махнул рукой в сторону северного горизонта. Над ним висел дым.

— Они жгут наши поля. Деревни жгут. Они за это заплатят!

Гибильцы расположились лагерем недалеко ото границы. Получился небольшой город с охраной, многочисленные шатры образовали в нем извилистые улочки и переулки. Настроение в лагере царило уверенное. Торговцы прошли мимо человека, обращавшегося к небольшой группе слушателей:

— Нам не раз приходилось побеждать имхурсагов. Ладно. Придется еще раз напомнить им, что с Гибилом связываться себе дороже.

На следующий день лугал Кимаш двинул свои войска против Имхурсага. Их воины выстроились на земле Гибила в неровный боевой порядок. Шарур невольно вскрикнул, когда рядом с головным отрядом возник разгневанный Энимхурсаг, в доспехах и в десять раз выше любого человека.

Глава 9

«Энимхурсаг! Энимхурсаг!» — заревели имхурсаги, когда их бог махнул рукой в сторону защитников Гибила. Однако Шарур заметил то, что укрылось от врага: Энимхурсаг не мог вступить на земли Гибила прежде своих воинов. Там, где не прошли его люди, у него не было силы.

Несколько гибильцев, не понимавших этого свойства чужого бога, обратились в бегство при виде грозного божества. Рядом с Шаруром Хаббазу спросил напряженным голосом:

— Ну и где же ваш Энгибил? Пора бы ему выйти против Энимхурсага…

— Энгибил не терпит бога-соседа, — ответил Шарур.

— Энгибил уже много лет не выходил с ним лицом к лицу, — добавил Эрешгун.

— Даже во дни моей юности Энгибил не сражался с богом Имхурсага, — неожиданно объявился в сознании родни призрак деда Шарура.

Хаббазу его, естественно, не слышал, поскольку не был знаком с ним при жизни предка, но и он встревожился, догадавшись по лицам торговцев о смысле сказанного.

— Это что же? Энгибил не собирается защищать свой город? — воскликнул он. — Тогда, считай, всё пропало! — Он сделал шаг назад.

— Вовсе нет, — сказал Тупшарру, когда Шарур взял вора за руку, чтобы удержать его. — Гибил и Имхурсаг сражались во многих войнах с тех пор, как Энгибил в последний раз вышел на поле битвы. И гибильцы выигрывали все эти войны.

— Да, действительно, — напомнил сам себе Хаббазу. Выражение паники на его лице сменилась простым недоумением. — Я же помню историю, но все равно не понимаю, как это может быть. Как могут люди в одиночку противостоять богам, да еще и побеждать?

— Ну, почему же в одиночку? — ответил Шарур. — Это же земля Энгибила. Наш бог думал об этом дольше нас. Он помогает защищать ее. Но мы не его рабы, как имхурсаги — рабы Энимхурсага. Нам совсем необязательно, чтобы он шел впереди нас в битве.

— Ладно, — сказал Эрешгун, обнажая бронзовый меч, — время разговоров кончилось. Пора сражаться.

И они двинулись на врага. Хаббазу все еще сомневался и время от времени закатывал глаза, но о бегстве больше не помышлял. Люди без доспехов, люди без шлемов, люди без щитов уступали им дорогу, пропуская в передние ряды, где стояли воины в полном вооружении. Многие из них были кузнецами; Шарур узнавал друзей и соседей со своей улицы.

Те, кто стоял в первых рядах, и чьи тела покрывала броня, были такими же преуспевающими торговцами (иногда друзьями, а иногда и соперниками в торговых делах). Но были среди них и писцы. Эти не отличались зажиточностью, но Кимаш снабдил доспехами и их. Как и кузнецы, они вполне осознавали силу своего ремесла и готовы были сопротивляться врагу.

Имхурсаги все еще выкрикивая имя своего бога. В их первых рядах тоже стояли знатные люди в доспехах. Среди них, словно осадная башня, топтался Энимхурсаг. На обоих флангах его воинства располагались лучники на колесницах, запряженных ослами, они непрерывно маневрировали, стремясь обойти гибильцев с флангов и выбирая удобные позиции для стрельбы.

Энимхурсаг размахивал громадным мечом и выкрикивал оскорбления в адрес Гибила, и все это выглядело как перебранка на рынке, когда крестьянки начинали кидаться друг в друга редиской.

— Не стоит бояться, жители Гибила! — прокричал Кимаш. Голос у него был потише, чем у бога, но его все равно услышали. — Вы же видите, их бог не может сделать ни шагу за переднюю линию своих людей! У него нет власти над нами, без своих воинов он — ничто! А воинов его мы победим, как не раз побеждали. Загоним их обратно в канал, а вместе с ними и этого глупого кичливого бога. Вперед, Гибил!

«Вперед, Гибил!» — подхватили его клич гибильцы и бросились на врага.

Рядом с Шаруром Хаббазу внятно проговорил:

— Вы все психи, вы это знаете? Когда ваша передовая линия столкнется с линией имхурсагов, Энимхурсаг получит возможность выбирать себе жертвы. Вы же сами освободите его, и он начнет жатву, как на поле с ячменем. — Однако несмотря на свои слова он бежал вперед вместе с остальными воинами Гибила.

— Мы и раньше воевали с имхурсагами, — проговорил Шарур на бегу. — И мы всегда их побеждали! Надо помнить об этом, когда наши ряды столкнутся.

И это случилось через несколько мгновений. Шарур заранее выбрал имхурсага, костлявого мужчину с проседью в бороде, вопившего «Энимхурсаг!» так, словно потерявшийся теленок зовет мать. Человек был при шлеме и панцире, а в руках сжимал булаву с бронзовым наконечником.

— Вперед, Гибил! — заорал Шарур и взмахнул мечом. Враг приняло удар на щит и махнул булавой, как кузнец молотом. Попади он в голову Шарура, тут бы ему и конец. Никакой шлем не помог бы. Но купец увернулся от удара, прянув в сторону.

Инерция замаха потащила его противника вперед. Шарур опустил свой щит, схватил врага за бороду и дернул со всей силы. Воин явно не ожидал такого приема; он вскрикнул от боли. И тогда Шарур рубанул его сбоку по шее. Брызнула кровь. Крик имхурсага превратился в мокрое бульканье. Он рухнул на землю, держась за горло.

Стоило линиям столкнуться, как всякое подобие порядка исчезло. Воины бились друг с другом, крестьяне старались побыстрее опустошить свои колчаны, стреляя не в конкретную цель, а просто в сторону врага.

Рядом с Шаруром кто-то крикнул:

— Теперь я понял, что ты имел в виду! — Шарур хотел было замахнуться на голос, но вовремя сообразил, что говорит Хаббазу. Вор указывал вверх, на огромную фигуру Энимхурсага. — Что толку от его громадного меча?

— Не скажи, — ответил Шарур. — Одним ударом он может скосить десяток воинов, только половина из них будет его людьми. В рукопашной от него действительно мало толку.

— Точно! — невнятно отозвался Хаббазу и тут же пробормотал: — Бог моего города, помоги мне, — потому что стрела просвистела мимо его лица. А затем продолжил с тем же апломбом: — Да уж, в такой свалке от этого божества никакого толку! Даже если начнет топать ногами, то растопчет своих людей наравне с гибильцами.

— Истинно так, — ответил Шарур, доставая мечом очередного противника.

Несмотря на ярость Энимхурсага, несмотря на его гневные вопли, летавшие над полем боя, имхурсаги отступили. Ожесточением гибильцы им не уступали, но они были лучше вооружены, их щиты были крепче, их клинки разили лучше, они располагали большим числом колесниц, может быть, и не самых быстрых, однако позволявших лучникам Гибила успешно обстреливать фланги имхурсагов.

Воины Гибила продвигались вперед под крики лугала, призывавшие уничтожать пришельцев.

— Мы их гоним! — закричал Тупшарру фальцетом. — Мы гоним их, как свинопас свиней на рынок. — Левую щеку молодого торговца пересекал свежий шрам, и кровь сочилась на бороду. Шарур даже не заметил, когда ранили брата.

Но до победы было еще далеко. Тесня врага на север, гибильцы все чаще сталкивались с яростью Энимхурсага.

Вот бог склонился над полем битвы, схватил подвернувшегося гибильца левой рукой, поднял и швырнул на землю. Снова наклонился, схватил следующего и бросил вслед за первым.

Увидев огромную руку, готовившуюся схватить еще одного горожанина, Шарур вспомнил сон, виденный в Имхурсаге, когда он пришел туда в образе торговца-зуабийца. Помнится, тогда ему привиделось нечто подобное, огромная рука, пытавшаяся хватать маленьких человечков и давить их. А потом, когда кошмар ушел, Энимхурсаг и вправду убил настоящего торговца из Зуаба, хотя искал наверняка именно Шарура.

Внезапно Энимхурсаг издал рев боли и ярости; он тряс рукой, в которой не оказалось очередного гибильца, а с раненого указательного пальца стекал ихор, заменявший богу кровь. Тут же в ответ прозвучал издевательский крик кузнеца Димгалабзу:

— Вижу, твои бабы не научили тебя сносить боль, переросток ты этакий! Ну так и иди отсюда, здесь место мужчинам!

Энимхурсаг снова потянулся вниз и сумел убить еще одного защитника Гибила. Похоже, успех придал ему уверенности, только напрасно. Следующая попытка изловить очередного человека закончилась еще одной раной, на этот раз посерьезнее, чем та, которую нанес ему Димгалабзу. Теперь уже торжествующе закричал некий писец.

Тут же послышались горестные крики множества имхурсагов.

— Бог ранен, — простонал человек рядом с Шаруром. — Бог истекает кровью!

— Тогда и тебе того же! — пообещал ему Шарур и, сделав зверскую рожу, замахнулся на противника мечом. Однако стоило ему шагнуть вперед, как вражеский воин резво развернулся и помчался обратно сквозь ряды своих сограждан. Свою дубину он отбросил далеко в сторону, чтобы не мешала.

Шарур запрокинул голову и расхохотался. Он стоял в авангарде армии, уже видевшей победу. Когда он попал в Имхурсаг под видом купца из Зуаба, он боялся. Когда он отправился в Имхурсаг, намереваясь обмануть бога, он боялся. Но тогда он был один. А теперь бок о бок с ним сражались его товарищи. Они, и другие жители города гнали врага перед собой. Это и заставило его смеяться.

Однако был среди них и один чужак. Широко ухмыляясь, Хаббазу качал на руке массивное золотое ожерелье.

— Раз ты добыл такое у имхурсагов, а не украл у кого-нибудь из гибильцев, значит, это твоя прибыль, — сказал ему Шарур.

— Тот, кто ворует у друзей, не настоящий вор. Сегодня гибильцы — мои друзья, они заботятся о том, как бы защитить мое тело от вреда. А вот имхурсаги только и думают, как бы навредить мне. Так что они мне должны. Не беспокойся, совсем недавно это украшение принадлежало одному из них.

— Вот и хорошо, — одобрил Шарур. Вместе со знатными гибильцами, с кузнецами, писцами, он все дальше прорубал себе дорогу в уже не таком уверенном войске противника, оттесняя имхурсагов все ближе к каналу, означавшему границу между землями Имхурсага и Гибила.

И тут на поле боя упала тень. Шарур поднял глаза, пытаясь понять, откуда набежали тучи, ведь день был таким ясным. Однако небеса оставались безоблачны. Солнце закрыла огромная фигура чужого бога. Шарур встретил его взгляд и тут же понял, что совершил ошибку.

Глаза Энимхурсага расширились, когда он узнал смертного, который привел его на эту войну.

— Ах ты лжец! — загрохотал Энимхурсаг, и его голос звоном отдался в ушах Шарура. — Ты — наглый обманщик! Ты гибилец! — По мнению бога, хуже оскорбления и придумать невозможно.

Впрочем, он собирался не только обвинять. Левой рукой, свободной от меча, он потянулся к Шаруру. Никакие стебли ячменя теперь не скрывали Шарура от гнева бога. Если бы Энимхурсаг сжал его в своем огромном кулаке, Шарура ждал бы такой же конец, как и несчастного торговца зуабийца, которого бог схватил тогда по ошибке.

Но в отличие от того торговца Шарур не спал беспомощным на своей циновке. У него в руках был отличный меч, и он был полон решимости воспользоваться им. Шарур взмахнул мечом и вонзил его в огромный палец, намеревавшийся подцепить его.

Клинок вошел глубоко. Шарур с трудом выдернул его и полоснул бога снова. Наверное, Энимхурсагу не стоило хватать отважного гибильца, проще было раздавить, но бог Имхурсага соображал уже не очень хорошо. Когда к двум предыдущим ранам добавилась третья, он взревел от боли, как бык, которого только что охолостили: в этом вопле смешались удивление, боль и недоумение: как такое могло произойти с ним, с богом?

Рядом с Шаруром на землю хлынул ихор. Животворная жидкость Энимхурсага не имела резкого металлического запаха человеческой крови; она пахла как воздух сразу после грозы, когда молния только что ударила в землю, запах, от которого пощипывало в носу, настолько он был силен. Если бы после битвы колдуны нашли место, где бог пролил свой ихор, и выкопали землю с его следами, они могли бы творить великие дела.

Впрочем, если это и будет, то будет потом. А сейчас Шарур размахивал мечом и орал на Энимхурсага:

— Пошел вон! Возвращайся в свою землю. Эта земля тебя не хочет! И не вздумай возвращаться!

Все гибильцы подхватили его крик:

— Убирайся! Эта земля не хочет тебя. И не смей возвращаться!

Энимхурсаг взвыл от ярости. Он-то ждал, что люди Гибила примут его как освободителя, будут благодарить за спасение от безумного Энгибила. А эти людишки не только не собирались благодарить его, они еще побеждали его и его народ, побеждали сами, даже не прибегая к помощи своего бога.

А Шарур испытывал гордость, ему было наплевать на унижение чужого бога. Но кое-что его все же беспокоило. Он же не хотел ничьей гибели, ему всего лишь надо было привлечь внимание Энгибила к северной границе земель, которыми правил Гибил. Он не придумал ничего лучшего, что отвлечь бога от его храма, чтобы помочь Хаббазу выкрасть чашку Алашкурри.

Только сейчас было не до сожалений, сейчас бой продолжался. Рядом с ним сражались другие гибильцы. Шаг за шагом они теснили имхурсагов. Чужой бог пришиб еще нескольких защитников Гибила, но и получил еще несколько ран. Всякий раз, когда бог собирался разделаться с очередным кузнецом, писцом или любым другим человеком из этого удивительного народа, он находил веские причины пожалеть об этом.

В голове Шарура мелькнула мысль: а не могут ли кузнецы и писцы также противостоять силе Энгибила? Впрочем, додумать он не успел, потому что в этот момент на поле боя возник сам Энгибил.

Он не принял облик исполина, как Энимхурсаг. Бог разве что раза в два превышал рост обыкновенного человека. Но его голос, как и голос Энимхурсага, слышали все.

— Возвращайся домой, — призвал он своего собрата-бога. — Нечего тебе здесь делать.

— Да какой ты бог! — взревел Энимхурсаг. — Не тебе мной командовать! Ты не можешь командовать даже своим народом. А раз тебя не слушают твои люди, с какой стати мне тебя слушать?

— Люди Гибила поступают так, как должны поступать, — ответил Энгибил. — Они гонят жадных захватчиков со своей земли. Они делают так, как хочу я. А если они делают так, все остальное меня не заботит.

— Ты сумасшедший, — сказал Энимхурсаг. — Ты позволил своим людям гулять так, как им вздумается. Скоро они сбегут от тебя.

— Куда они денутся, — беспечно отмахнулся Энгибил, хотя Шарур подумал, что в словах чужого бога есть некий смысл. — Мы с лугалом Кимашем прекрасно понимаем друг друга.

— Вот именно! — В голосе Энимхурсага слышалась ревность. — Он делает работу за тебя. А ты спишь. Вот и все ваше взаимопонимание. А так им от тебя никакого толку.

— Можешь меня дразнить. Можешь презирать. Можешь оскорблять. Да только это твой город едва живой, а мой процветает, — самодовольно сказал Энгибил.

— Ты и в самом деле спишь, а может, я говорю с призраком Энгибила, с призраком бога, умершего давным-давно, — усмехнулся Энимхурсаг. — Купцы из городов других земель Кудурру обходят Гибил десятой дорогой. Торговцы из земель за пределами Кудурру избегают Гибила. Боги Междуречья сторонятся Энгибила и его города. И ты еще говоришь, что твой город процветает!

— Да, мой город процветает, — решительно произнес Энгибил. — Мне ведомо то, о чем ты и не догадываешься, поэтому я говорю, что мой город процветает. И доказательство перед тобой: мои люди наступают, а твои отступают. Ты надулся, как свиной пузырь, но мои люди сумели причинить тебе вред. Смотри, ты истекаешь кровью.

Энимхурсаг недоуменно посмотрел на свою левую руку.

— Да, твои люди сумели ранить меня, — сказал бог. — Сумели потому, что не чувствуют моей силы, как должны чувствовать. У них завелись собственные силы, новомодные, безбожные силы, и они готовы противопоставить их моему величию, моей мощи.

Энгибил рассмеялся в лицо богу-сопернику.

— И что же это за мощь, что же это за величие, если обычные люди способны ранить тебя?

— Смейся сколько хочешь, — с горечью произнес Энимхурсаг. — Сегодня воины твоего города ранили меня. Смотри, как бы завтра они не ранили тебя!

Энгибил молча скрестил руки на груди. Насколько мог судить Шарур, бог не собирался силой противостоять Энимхурсагу. Вместо него богу имхурсагов ответил лугал Кимаш, громко призвавший: «Вперед, Гибил!»

— Вперед, Гибил! — подхватили гибильцы, и битва, приостановившаяся было на время спора богов, возобновилась.

Шарур схватился с имхурсагом, намного крупнее себя. Вот только с оружием тот обращаться не умел. Примерившись, Шарур нанес искусный удар и выбил меч из руки противника. Шарур занес свой клинок над безоружным врагом.

— Милосердия! — воскликнул имхурсаг. — Пощади меня! — Он рухнул на колени и коснулся бедра Шарура умоляющим жестом. — Я твой раб! — Наклонившись, он поцеловал ногу Шарура сквозь ремни сандалии. — Милосердия!

— Вставай, — приказал Шарур. У него начисто пропало желание убивать соперника в таких обстоятельствах. — Пойдешь через наши ряды. Вернешься в наш лагерь. Пока идешь, будешь всем говорить, что ты пленник и раб Шарура. Если сумеешь добраться до лагеря невредимым, я отдам тебя работорговцу Ушурикти. Будет хоть какая-то прибыль от тебя. А потом поговорим и о выкупе.

— Ты — мой хозяин. — Имхурсаг поднялся на ноги. — Я повинуюсь тебе, как моему богу.

Это было сильное обещание. Если пленник Шарура осмелится нарушить его... а-а, ладно, тогда из него получится плохой гибилец, все лучше, чем хороший имхурсаг. Шарур повелительно махнул рукой себе за спину. Продолжая бормотать обещания и благодарности, мужчина побрел прочь.

— Ты мог бы легко убить его, — сказал Хаббазу. — Он враг твоего города. Он враг твоего бога. Это был похвальный поступок.

— Видишь ли, прибыль — тоже неплохая вещь, — ответил Шарур. Прибыль тоже имеет свое применение. У меня появился повод просить у Кимаша-лугала позволения вернуться в Гибил после того, как мы здесь закончим. Надо позаботиться о пленнике, договориться с Ушурикти насчет продажи.

— Да, гибильцы могут быть хитрыми, когда захотят, — заметил Хаббазу. — Хорошо, что ваш бог не покровительствует ворам, а то у нас появились бы серьезные конкуренты.

— Важен человек, а не его город, — сказал Шарур.

— М-да, вижу. Это, наверное, потому что ваш бог не забирает себе ваши души, как это принято у богов других городов. — Хаббазу задумался. — Вот вы такие разные и получаетесь, не то, что люди Зуаба или Имхурсага.

— Может, ты и прав, — кивнул Шарур.

— Конечно, прав. — Вор преисполнился уверенности. — Ты живешь в своем городе, а я смотрю со стороны и вижу, насколько вы разные. — Глаза вора сверкали. — А теперь ответь-ка мне на такой вопрос: когда ты вернешься в Гибил, чтобы отдать своего пленника работорговцу, сможет ли некий человек такого низкого положения, что о нем не стоит и упоминать могущественному лугалу, сопровождать тебя?

— Думаешь, я знаю такого человека? — отстраненным тоном спросил Шарур. Хаббазу внимательно посмотрел на него, и ухмыльнулся. Шарур продолжал: — Ну, если бы действительно знал кого-нибудь такого, то почему бы ему и не сопровождать меня в Гибил?

— Возможно, скоро ты с таким познакомишься. Но пока что нам обоим предстоит встреча с большим количеством довольно неприятных людей, — произнес Хаббазу, поморщившись от рева Энимхурсага, призывавшего свое войско сплотиться и дать отпор гибильцам.

Как бы яростно не сражались имхурсаги, все-таки и вооружением, и воинским умением они уступали гибильцам. Так что призывы бога пропадали втуне. Вторжение захлебнулось. Имхурсаги отступали.

Шарур тяжело дышал, и сквозь пот, заливавший глаза, с удивлением смотрел, как низко уже опустилось солнце к западному горизонту. Дышать было больно. Какой-то имхурсаг заехал ему дубинкой по ребрам. Доспех ослабил удар, но многочисленные синяки болели. Он прислушался к ощущениям: нет, вроде бы ребра целы.

Имхурсаги докатились уже до своего лагеря. Теперь они собрались перед шатрами, защищая те пожитки, которые взяли с собой в поход, а дело защиты бога отошло на второй план. Быстро темнело. Лугал Кимаш дал сигнал завершать сражение.

— Мудро, — заметил Хаббазу. — Не стоит доводить Энимхурсага до крайности, кто его знает, на что он способен?

— Я бы предпочел не выяснять предела его возможностей, — сказал Шарур. — Думаю, Кимаш тоже. Может, и наш Энгибил предпочел бы этого не знать.

— Возможно, ты прав, — кивнул Хаббазу.

Оставив заслон на случай, если имхурсаги вопреки ожиданиям решат продолжать боевые действия ночью, Кимаш отвел войско в лагерь. Раненые стонали и плакали; уцелевшие распевали песни и славили лугала, свой город и, в последнюю очередь, своего бога.

На пути в лагерь Шарур встретил Тупшарру и Эрешгуна. Брат был цел, не считая резаной раны на щеке; отец тоже отделался синяками.

— Ну, мы им показали! — похвастался Эрешгун.

В лагере Шарура ожидал его пленник. Он бросился ниц перед Шаруром на землю с криком: «Я твой раб!»

— А как же, — согласился Шарур. — Сейчас посмотрим, разрешит ли лугал отвести тебя в город и сдать на попечение работорговцу. Рабы мне пока не нужны, так что работорговец сможет тебя продать, а прибыль — пополам.

— Твоя воля. Делай, как сочтешь нужным. Ты меня пощадил, хотя мог убить. Теперь я принадлежу тебе.

Шарур подумал, что, попади он в плен, вряд ли отнесся бы к этому с таким смирением. Но имхурсаг и раньше был рабом. Какая ему разница, кто стал его новым хозяином: бог или человек?

— Жди здесь, — приказал он. — Я скоро вернусь.

Кимаша-лугала он отыскал в окружении его гвардейцев. Лугал приветственно поднял чашу.

— Заходи, сын Эрешгуна! — пригласил он. — Хочешь пива?

Кто-то сунул Шаруру кружку пива. Он с удовольствием выпил; после целого дня на поле битвы под палящим солнцем он ощущал себя, как земля в засуху

— Могучий лугал, — обратился он к начальнику, когда осушил чашу, — ты не разрешишь мне вернуться в Гибил, сдать пленника Ушурикти на хранение?

— Это уже второй твой имхурсаг, которого ты отдашь Ушурикти, верно? — Кимаш прищурился. Шарур кивнул, размышляя, не сердится ли лугал за то, что он захватил Насибугаши еще до начала сражения. Но Кимаш беспечно махнул рукой: — Сходи, конечно. А потом возвращайся. Рано или поздно все имхурсаги станут нашими рабами. Они только этого и заслуживают. — Лугал не глядя протянул в сторону свою чашу, и услужливая рука тут же наполнила ее. Кимаш еще не был пьян, но скоро будет.

Шарур поспешил назад.

— С утра идем в Гибил, — бросил он пленнику, — с нами пойдет мой товарищ. — Он не стал называть Хаббазу; чего пленник не знает, того и не скажет.

— Повинуюсь, — покорно сказал имхурсаг. — Я ведь жив только твоей милостью. Ем хлеб, пью пиво. Разве есть у человека что-нибудь дороже жизни? Нет, конечно.

Верно. Раб тоже может есть хлеб, пить кислое пиво или хлебать воду из канала. А достояние… видимо, он был зажиточным человеком у себя дома, иначе откуда бы ему взять меч? А теперь, если его не выкупят, он просто останется жить. Тоже неплохо. Наверное, он еще не понял, как резко поменялось его положение. Шарур не стал ему объяснять: пока он плохо представляет себе, что его ждет, он будет оставаться послушным.

— На рассвете я вас разбужу, — пообещал Эрешгун, когда Шарур расстелил циновку. Как и Шарур, отец не стал упоминать имени Хаббазу. Осторожность еще никому не мешала. Произнесенное имя может дойти до слуха Кимаша. А то и бог может его услышать. Устраиваясь поудобнее, Шарур еще думал об этом, но совсем недолго.

Отец разбудил Шарура на рассвете. Вставать не хотелось. Он протер глаза, зевнул, едва не вывихнув челюсть, и заставил себя подняться на ноги.

— Пленник не сбежал? — спросил он, озираясь в серых рассветных сумерках.

— Спит, как дитя, — отозвался Эрешгун. — Я уже наблюдал подобное и в других городах, где боги правят напрямую. Люди знают, что боги беспокоятся за них, и сами не волнуются. Иногда я им даже завидую. Но только иногда...

Хаббазу сидел рядом, потягивая пиво. Вор выглядел настороженным, похоже, его бог и не думал заботиться о нем. Он кивнул Шаруру.

— Вчера вечером, — тихо сказал Эрешгун, —уже после того, как ты заснул, приходили люди от лугала, спрашивали, не поймали ли мы того вора, которого намедни искали? — Отец по-прежнему избегал имен. Хаббазу ухмыльнулся. Эрешгун продолжил: — Я сказал «нет», и они ушли. Но лучше вам поторопиться, а то как бы кто-нибудь не догадался, что вор-зуабиец и наемник Буррапи — одно лицо.

— Ты прав. — Шарур пнул ногой спящего пленника. Имхурсаг не сразу пришел в себя, но потом вспомнил все, что случилось с ним накануне, вскочил на ноги и припал к ногам Шарура. Шарур выдал ему кусок хлеба и чашку пива, а потом собрал свою команду и отправился в Гибил.

По дороге встречные крестьяне спрашивали у них, как прошел вчерашний день и радовались, узнав, что войско Гибила одержало верх в первой стычке. Пленник недоумевал.

— Разве твой бог не сказал им о победе?

— Энгибил этим не занимается, — ответил Шарур. — На самом деле он не знал, чем занимается, а чем не занимается Энгибил. Бог Гибила не делал этого на протяжении нескольких поколений. Но если ему придет в голову забрать власть у лугала, придется взять на себя и эти заботы. До сих пор только редкостная лень бога позволяла людям Гибила оставаться свободными.

— Странно это, — пожал плечами имхурсаг. Хаббазу переглянулся с Шаруром, но ничего не сказал.

— А нам нравится, — сказал Шарур, отвечая сразу и пленнику и Хаббазу.

— Чудно как-то, непривычно, — повторил пленник. Хаббазу рассмеялся. Шарур попробовал напустить на себя грозный вид, но ничего не сказал.

Ушурикти, не ходивший на войну, встретил их низким поклоном.

— А-а, сын главного торговца, — с ухмылкой произнес работорговец, — ты взялся перетаскать ко мне весь Имхурсаг? А почему по одному? — Он достал влажную глиняную табличку из горшка с плотной крышкой, предохранявшей глину от высыхания, и что-то написал на ней. Шарур, хотя и читал вверх ногами, понял, что работорговец просто вписал имя владельца раба.

— А как его зовут? — поинтересовался Ушурикти.

— Понятия не имею. Как-то времени спросить не нашлось. — Шарур повернулся к пленнику. — Как тебя зовут, парень?

— Меня зовут Дуабзу, господин, — ответил имхурсаг.

«Ду-аб-зу». Ушурикти тщательно вписал имя раба.

— А скажи-ка мне, Дуабзу, остался у тебя в Имхурсаге кто-нибудь, кто мог бы выкупить тебя? Если они дадут хорошую цену, можешь опять стать свободным.

— Остался, остался! — Дуабзу заметно повеселел. — Вполне может статься, что вскоре я опять услышу голос моего бога в своем разуме. Надеюсь, так оно и будет!

— Он не бедный человек, — заметил Шарур. — Бедняк не стал бы размахивать бронзовым мечом.

— Верно говоришь, — Ушурикти кивнул. — Бедняку бронзовый меч не по карману. Другое дело, найдутся ли у него родичи и захотят ли они заплатить выкуп? Когда человек попадает в плен, бывает, родичи предпочитают забыть о нем. У них же остается его добро. — Кто, кто, а работорговец уж точно повидал немало таких случаев.

Дуабзу испуганно взглянул на него.

— Мои родственники не такие. Если ты назовешь приемлемую цену, они заплатят. Если они откажутся, Энимхурсаг навсегда отвернется от них, он не любит злых людей. — Он с опаской посмотрел на Шарура. — В Имхурсаге бог не позволяет людям быть такими злыми. Я думал, и в Гибиле так же.

— В Имхурсаге бог не дает мужчинам быть мужчинами, — резко ответил Шарур. — А мужчины разные. Не все хорошие, но и не все плохие. Ты разве не замечал, что и боги разные? Они ведь разное внушают людям.

Дуабзу замотал головой.

— Не тебе спорить с сыном главного торговца, — усмехнулся Ушурикти. — А тебе, сын торговца, не пристало спорить с рабом.

— Знаю, — кивнул Шарур. — Ладно. Оставлю его у тебя. Он вторгся на нашу землю. За него заплатят. Или не заплатят. Но кто-нибудь, либо гибильцы, либо имхурсаги его купит. Вот мы с тобой и останемся с барышом.

— Барыш — это хорошо, — согласно покивал Ушурикти. Может, Дуабзу так и не считал, но его никто не спросил. Работорговец увел его в маленькую хижину с большим засовом. Там пленнику предстояло ждать своей участи. Шарур оглянулся. Интересно, а в какой хижине держат Насибугаши и сколько еще других имхурсагов временно примет на постой Ушурикти и другие работорговцы Гибила?

— Идем домой, — кивнул Шарур Хаббазу. — Будешь моим гостем. Надо перекусить. Считай, что мой дом — твой дом.

— Ты великодушен, сын главного торговца, — с поклоном сказал Хаббазу и ответил в соответствии с ритуалом: — Если ты когда-нибудь заглянешь в Зуаб, приходи в мой дом. Будешь моим гостем. И будешь считать, что мой дом — твой дом.

— Непременно воспользуюсь твоим предложением, если когда-нибудь еще окажусь в Зуабе. — При этом он подумал, как примет его Энзуаб, особенно после того, как узнает, что Хаббазу отдаст ему чашку Алашкурри вместо того, чтобы отдать ему. Но ритуал есть ритуал. Так что Шаруру пришлось продолжать, чтобы соблюсти вежливость: — Если будет желание, могу предложить тебе рабыню из Имхурсага. Она послушная рабыня. Только холодновата.

— Возможно, подарки ее подогреют, — усмехнулся Хаббазу.

— Может, и так, — согласился Шарур.

Дома рабы принесли Хаббазу хлеб и пиво, а к ним — соленую рыбку, салат и бобы. Между прочим, их даже просить не надо было. Шарур улыбнулся, вспомнив, как крестьяне имхурсаги сделали для него только то, что приказал им сделать Энимхурсаг, и не больше.

Хаббазу осмотрел рабыню с откровенным интересом. Она все поняла, но выглядела при этом еще невзрачнее, чем обычно. Хаббазу отвернулся на запах соленой рыбки, а рабыня тем временем выскользнула за дверь. Шарур постарался не улыбнуться.

Бецилим и Нанадират оставались наверху. Гость не был другом семьи, так что обычай нарушать ради него не стоило. Хаббазу, естественно, не заметил их отсутствия. Вот если бы они появились, тогда другое дело.

Когда рабы вышли, Шарурспросил:

— Навестишь вечером храм Энгибила, пока бог присматривает за Энимхурсагом?

— Я так и собирался, сын главного торговца, — ответил зуабский вор. — Думаю, не стоит откладывать.

— Вы, воры, любите темноту, — посомневался Шарур. — Помнится, тогда, за стенами Зуаба, ты навестил наш караван глубокой ночью.

— Это так, — согласился Хаббазу. — Темнота помогает ворам. Она скрывает их дела. — Он вздохнул с досадой. — Только в ту ночь оказалось недостаточно темно.

Призрак деда Шарура тут же сказал ему на ухо:

— Остерегайся этого человека, парень. Он вор, и ему нельзя доверять. А раз он из Зуаба, ему вдвойне не стоит доверять. Будь осторожен, а то как бы темнота не скрыла от тебя то, что он может сделать с тобой, а не для тебя.

— Да понимаю я, — нетерпеливо пробормотал Шарур. Хаббазу понял, что он общается с призраком, и стал смотреть в потолок, ожидая, пока закончится разговор. Шарур раздраженно вздохнул. Его дед и при жизни был сварливым человеком, а став призраком, стал еще сварливее. Но тут Шаруру пришла в голову мысль. — Слушай, призрак моего деда, а ты не мог бы сходить с этим вором в храм Энгибила? — спросил он вполголоса, но вовсе не так тихо, чтобы Хаббазу не расслышал. — Предупредишь меня, если он попытается улизнуть с той штукой, которую мы ищем?

— И не подумаю! — возмущенно ответил призрак. — Не стану я этого делать. Вообще не хочу иметь с ним ничего общего! И тебе не советую!

Шаруру очень хотелось наподдать призраку как следует. Конечно, духу это не повредило бы, но самому Шаруру могло полегчать. Вместо этого он широко улыбнулся и сказал:

— Благодарю тебя, призрак моего дедушки. Это нам очень поможет.

«Да я же говорю тебе, что не собираюсь помогать!», — заорал призрак деда. — «Вечно вы, молодежь, не слушаете старших». Призрак замолчал и, по-видимому, исчез в гневе.

Но Хаббазу-то не мог этого знать. Он же никогда не встречал деда Шарура живым, а значит, не мог слышать и призрака. Вор слышал только Шарура. Он укоризненно покачал головой и сказал:

— Я бы без всякого призрака не стал тебя обманывать.

— Допускаю, — ответил Шарур, — даже уверен, что так оно и было бы. Но полной уверенности у меня все же нет, вот я и делаю все, что могу, для собственной безопасности. Ну, подумай, если бы я сейчас торговался с тобой, ты ведь хотел бы убедиться, что я тебя не обману?

— Конечно, хотел бы, — согласился Хаббазу. — Ладно. У призрака твоего деда не будет причин жаловаться на меня.

— Ха! Ты не знаешь призрака моего деда! Он всегда найдет, на что пожаловаться.

Хаббазу улыбнулся. Аргумент пришелся как нельзя кстати.

— Обычно по ночам я хожу с рабами, — тихо сказал Шарур, выходя с Хаббазу на улицу Кузнецов. — Они несут факелы, чтобы я видел дорогу.

— Обычно, когда ты выходишь ночью, ты хочешь, чтобы люди знали: вот идет сын торговца, — ответил вор. — Наше дело другое. Мы должны быть бесшумными, как летучая мышь, скрытными, как дикая кошка, и быстрыми, как таракан, улепетывающий из-под сандалии.

— Ну, сандалии человека тебе бояться нечего, а вот сандалии Энгибила стоит остерегаться, — сказал Шарур.

— Мне уже не так страшно. Ты же обратил взоры бога на север, — сказал Хаббазу. — А вот то, как ты это сделал… Должен тебе сказать, ни одному зуабийцу это в голову бы не пришло. Но это сработало. Так что теперь я опасаюсь только сандалий жрецов Энгибила. Меня может погубить старик, вставший по нужде в неподходящее время.

— Я полагал, что у тебя есть свои секреты на случай таких неожиданностей?

— Есть. У тебя же есть свои приемы, помогающие в торговле. Но иногда бывает, что и они не срабатывают. Вот и у меня бывает… Если бы я не знал неудач, твои охранники не поймали бы меня той ночью.

— Понимаю, — кивнул Шарур. — У каждого есть свои секреты. Надеюсь, мастер-вор, сегодня ты и без них обойдешься.

— Хотелось бы, — Хаббазу почесал в затылке. — Я люблю, когда работа идет легко. Наверное, и ты любишь. Ты же не откажешься от торговли с дураками, поскольку прибыли такая работа приносит больше. Вот и я бы хотел заняться своим делом без помех. Пусть те жрецы, кто не отправился на войну, тоже смотрят на север, а если остались одно старики, пусть себе ползают неторопливо, как трутни. Но тебе некоторое время придется побыть настороже.

— За меня не беспокойся, — сказал Шарур. — Мы гордимся тем, что сами знаем, что нам делать. Богу для этого не надо постоянно гудеть нам в уши. Мы мужчины, а не дети.

— Вы для меня лишний фактор риска, — Хаббазу поморщился. — Я не отказываюсь рисковать, но предпочитаю, чтобы все зависело только от меня.

— А-а, — Шарур больше ничего не сказал.

Они шли к храму Энгибила. Ближе к концу улицы из глубокой тени дома неожиданно выступил довольно крупный мужчина. Он подошел, некоторое время присматривался к Шаруру и Хаббазу, а затем снова скрылся в тени. Шарур вздохнул с облегчением.

— Хорошо, что ты со мной пошел, — сказал Хаббазу. — Будь я один, этот бродяга мог бы напасть на меня, потому что я невелик и похож на легкую добычу. — В темноте блеснуло лезвие кинжала. — Однако змея тоже невелика ростом и на первый взгляд — легкая добыча. Только у змеи есть зубы. У меня тоже.

— Видел я твои зубы, — хмыкнул Шарур. — Имхурсаги тоже видели. — Он махнул рукой вперед, но в этом уже не было необходимости. Перед ними из мрака вырисовывалась громада храма Энгибила. — Мы почти пришли.

— Вижу, — едва слышно произнес Хаббазу. Теперь он и вовсе превратился в плохо различимую тень, так что его можно было принять за призрак, сопровождающий Шарура. У вора были свои таланты.

Шарур глянул вверх, на покои бога на вершине храма. Ни одна дверь, ни одно окно не светились. Энгибила не было дома. Шарур хотел поделиться наблюдением с вором, но не успел. Хаббазу махнул рукой и беззвучно исчез в темноте перед входом.

Факелы горели только возле главных дверей. Там расхаживали два стражника. Шарур не понимал, как Хаббазу надеялся пройти здесь незамеченным. Но Хаббазу, видимо, это не беспокоило.

Стражники молчали. Что бы и как бы не делал Хаббазу, пока все шло нормально. Шарур стоял в глубокой тени и ждал. Он понятия не имел, сколько времени потребуется вору, чтобы войти в храм, найти чашу и сбежать. Он так и не был уверен до конца, что вору это удастся, не нарвется ли он на жрецов или на самого бога. Хотя вряд ли Хаббазу пошел на дело, если бы сомневался в успехе.

Шарур ждал и посматривал на небо. Над ним неторопливо текла своим извечным путем звездная река. Звезды, которую все в Междуречье называли звездой Энгибила, видно не было. Шарур посчитал это хорошим предзнаменованием: бог не мог глянуть вниз со своей небесной смотровой площадки и увидеть Хаббазу, крадущегося к храму.

Если бы стражники, охранявшие храм, охраняли караван, они бы время от времени проверяли самые темные места неподалеку от входа. А эти и в голову не брали. Они просто расхаживали взад-вперед. Скорее всего, они просто не верили, что кому-то могло прийти в голову красться мимо них. Наверное, будь Шарур одним из них, он бы тоже не поверил.

Он зевнул. Все-таки время было ночное, а ночью люди спят. Шарур бы тоже сейчас с удовольствием поспал, повернулся бы к стене и заснул…

Он снова зевнул. Звезды плыли по небу. Он посмотрел на восток и не заметил никаких признаков восхода. Да и рано еще… или не рано?

И тут призрак деда гаркнул ему в ухо:

— Будь готов, парень! Вор идет!

— С чашкой? — прошептал Шарур. Волнение прокатилось по всему его телу и разом смыло все признаки сонливости, как весенние разливы Ярмука и Диялы размывали берега каналов.

— Что? Чашка? Какая чашка? Нет, у него никакой чашки. За ним гонятся. Ему повезет, если сможет уйти.

— Ты же не хотел иметь с ним дела, — сказал Шарур. — Вот уж не думал, что ты пойдешь с ним в храм.

— Да, не хотел, — ответил призрак. — И в храм бы не пошел ни за что, если бы не ты. Ты же часть моей плоти, хоть сейчас у меня ее и нет. Но когда-то была. А тебе так хотелось осуществить ваш безумный замысел, что мне ничего не оставалось, кроме как постараться помочь.

— Я тебе очень благодарен, призрак моего деда, — сказал Шарур.

— Рано благодарить, — раздраженно отозвался призрак. — Дело еще не сделано. У меня-то плоти нет, мне ничего не стоит проникнуть туда и выйти обратно, но твой вор — живой человек. Он так не может.

— Что с ним сделают, если поймают? — спросил Шарур.

— Может, просто убьют, — казалось, призрак деда Шарура пожал плечами. — Может, будут пытать, а потом все равно убьют. Или отдадут Энгибилу, чтобы он его судил. Да тебе-то что с того? Дом Эрешгуна не должен пострадать.

Шарур содрогнулся. Того, что Энгибил смог бы вытянуть из Хаббазу, могло оказаться вполне достаточно для войны между Гибилом и Зуабом, а уж дом Эрешгуна точно пострадает. Причем, это второе следствие беспокоило Шарура гораздо больше, чем первое. Он же был гибилец, вот только собственный дом он ставил впереди города, а город —впереди бога.

Послышался глухой стук, а затем звук бегущих ног, направлявшихся куда-то в сторону от того места, где он стоял. Со стены храма разнесся крик: «Вот он идет! За ним, дураки!» Стражники бросились в погоню. Один споткнулся и упал, зазвенели доспехи. Другой тоже спотыкался, но не падал, зато изрыгал ужасные проклятия. Остальные стражи храма суетились у ворот.

— Доброй ночи, господин купеческий сын. — Шепот раздался прямо возле локтя Шарура. От неожиданности он подпрыгнул и развернулся. Рядом с ним стоял Хаббазу.

— Как ты сюда попал? — сдавленным шепотом спросил Шарур. — Я же слышал, ты побежал туда… — он неопределенно махнул рукой в темноту.

Хаббазу беззвучно рассмеялся.

— Ты слышал шаги. Жрецы и стражники тоже слышали. Только это не мои шаги. Тебе же приходилось на ярмарках видеть чревовещателей, они тоже умели передавать звук на расстояние. Вот и здесь так же.

— И как ты это делаешь? — спросил Шарур.

— Знаешь, сын главного торговца, сейчас не время размышлять о таких вещах, — ответил Хаббазу. — А здесь точно не место, чтобы рассуждать на отвлеченные темы.

— Он прав, — согласился призрак деда Шарура.

Шарур и сам это понимал. Тихо, как только мог, он вышел из тени и направился по улице Кузнецов к дому. Шарур очень старался идти тихо, но вор, казалось, вообще не производил никаких звуков.

Злодей, таившийся в тени и размышлявший, не напасть ли ему на двоих прохожих, куда-то подевался. Может, ушел, может, узнал их и решил, что расклад сил не в его пользу. В любом случае, Шарур не переживал из-за его отсутствия.

Только оказавшись в безопасности в отцовском доме Шарур вздохнул с облегчением. Он не стал будить рабов, незачем им знать, что хозяин куда-то ходил ночью. Он сам принес пиво и чашки.

Только после того, как они с Хаббазу выпили, он решил спросить:

— Ну и что там было, в храме, мастер-вор?

— Случилось как раз то, чего я больше всего опасался, — с раздражением проговорил Хаббазу. — Знаешь, иногда бывают такие вещи, когда ничего нельзя сделать. Я шел себе спокойно к сокровищнице, ловушки, охранники — это все было, но меня не касалось. Избежать всего этого — не проблема. — Он помолчал. — Конечно, если бы бог был дома, все было бы намного сложнее. Но и так не получилось. — Он вздохнул.

— Что там было такого, чего ты не смог избежать? — напряженно спросил Шарур.

— До вылез какой-то старый дурак не вовремя! С вот такой бородищей! — Хаббазу чиркнул себя ладонью по животу. — Скорее всего, его мочевой пузырь не выдержал пива, которое он выпил за ужином, и ему понадобилось срочно облегчиться.

Шарур вспомнил Илакаб, наверняка речь шла о нем. Описание, данное вором, подходило к старому жрецу, как рукоять меча к руке человека. Он сказал:

— Многие старые жрецы — очень набожные люди. Тебе просто попался один из них. Хорошо, что это оказался только жрец, а не сам бог.

— Я тоже так подумал. — Свет лампы бросал на лицо вора неверные тени, и казалось, что оно перекошено от огорчения. — Ну вот, этот старый дурак увидел меня, и глаза у него вылезли на лоб. Я даже испугался, что они сейчас выпадут на пол. Впрочем, это-то как раз было бы хорошо. А еще лучше было, ослепни он много лет назад! Он нетвердо стоял на ногах, но зато заорал, как сова в терновнике. Понабежали другие жрецы и всем скопом кинулись за мной.

— Как же тебе удалось уйти? — спросил Шарур. — Это не твой дом. Это дом Энгибила. И все-таки ты ушел. Похоже, ты и вправду искусный вор.

— А я и в самом деле искусный вор, — самодовольно согласился Хаббазу. — Думаешь, Энзуаб послал бы другого для такого деликатного дела? Есть у меня всякие способы и средства, которых нет у большинства воров.

Что же, в ремесле Шарура тоже были свои секреты, поэтому он просто сказал:

— Я рад, что эти средства позволили тебе уйти.

— Поверь мне, сын главного торговца, твоя радость и вполовину не сравнится с моей, — ответил Хаббазу. — Пока я не оказался снаружи, я не был уверен, что обычные способы мне помогут. А еще я не ожидал, что ты будешь ждать меня.

— Еще раз попробуешь? — спросил Шарур. — Или теперь жрецы и стражники в храме Энгибила и вокруг него будут слишком осторожны?

— Конечно, они будут осторожны, — кивнул Хаббазу. — И еще как! Но, если наши планы не изменились, медлить не будем. Судя по тому, что я видел, войско Гибила скоро возьмет верх над имхурсагами. Значит, Энгибилу станет незачем присматривать за Энимхурсагом. Он опять начнет следить за порядком в своем храме, и мне станет намного труднее.

— Ты же говорил, что можешь украсть эту проклятую чашку, даже если бог будет дома, — напомнил Шарур.

— Да, говорил. И сейчас говорю. Я все еще думаю, что мог бы украсть чашку из храма, — сказал Хаббазу. — Но, если помнишь, я говорил, что это будет куда труднее. А потом, — вор замялся, не желая признавать свою ошибку, — я ведь мог и ошибаться.

Шарур энергично кивнул. Ему очень понравилось, что вор признал свою возможную неправоту. Многие, или даже большинство людей, которых знал Шарур, готовы были настаивать на осуществимости своего плана только потому, что это они его составили. Шарур немного подумал и признал:

— Тогда ты прав. Если мы собираемся все-таки сделать это, лучше поторопиться.

— Но жрецы настороже. Вся охрана ищет вора, — с непонятной интонацией произнес Хаббазу. — Нелегкая задача…

— Верно. — Шарур уныло глядел на дно своей кружки. Но тут до него дошло. — Конечно, жрецы настороже, конечно, стража ищет вора! Но где они его ищут?! Там, где его нет.

— Вот именно, сын главного торговца, — кивнул Хаббазу. — Любой вор или мошенник скажет тебе, что главное — отвлечь внимание, а потом кради себе сколько хочешь.

— Даже торговцы это знают, — прищурившись на вора, сказал Шарур. — Ты не забыл, кто отвлек взор Энгибила от храма к границе с Имхурсагом? — Он подождал, пока Хаббазу снова кивнет, и продолжил: — Со жрецами мы поступим так же.

— Завтра? — спросил Хаббазу.

— Нет, завтра — рано, — помотал головой Шарур. — А вот на следующий день — в самый раз…

Площадь перед храмом Энгибила уступала рыночной площади. Но все же там легко поместились балаганные артисты всех мастей. Музыканты играли на флейтах, волынках, барабанах и валторнах, мелодии изо всех сил соперничали с соседними.

Стройная флейтистка в тонкой льняной тунике, считай, почти голая, танцевала под собственную музыку. Перед другим флейтистом так же танцевала и покачивалась дрессированная змея. Шарур пытался решить, кто из них двигался более изящно. Обе были хороши.

— Все сюда! — кричал какой-то торговец. — Заходите! Гибил воюет с Имхурсагом, но и тех, кто не сражается, не забывает. Здесь вы найдете развлечение, от которого у вас на сердце станет легче, оно поможет вам забыть о своих заботах.

Мальчишки, которым платили битыми медяками, выкрикивали одно и то же сообщение — однако не все могли запомнить его полностью, так что получалась полная ерунда. Мужчины, не ушедшие сражаться с Имхурсагом, и женщины, которые по понятным причинам на войну не отправились, столпились перед храмом Энгибила, чтобы на время забыть о делах насущных.

Мелькали в воздухе под ловкими руками жонглеров чашки, тарелки, ножи и маленькие статуэтки. Ловкий малый с помощью трех чашек и орешка выуживал кусочки металла у зрителей, пытавшихся угадать, где спрятан орешек. Удача сопутствовала ему настолько регулярно, что Шарур сразу заподозрил его в жульничестве. Но вот как он это делает, оставалось непонятно. Не платить же ему за обучение!

Стоявшие у входа в храм Энгибила стражники глазели на бродячих актеров. Тем же были заняты и жрецы на высоких стенах. А Шарур наблюдал за ними. Хорошо бы, чтобы зрелище увлекло посильнее.

Хаббазу был где-то здесь, но Шарур даже не пытался увидеть вора. Хаббазу свое дело знает, а задача Шарура дать ему как можно больше шансов довести это дело до конца.

Вскоре на площадь стали выходить жрецы. Некоторые из них хлопали в ладоши под музыку. Некоторые смотрели на змею, некоторые — на девушку-флейтистку. А некоторые даже пытались доказать, что они не хуже любого могут угадать, под какой чашкой спрятан орех.

К Шаруру подошел жрец Буршагга. Мужчины поклонились друг другу. Буршагга сказал: — Верно ли я понимаю, что именно тебе мы обязаны таким замечательным развлечением?

Шарур напустил на себя скромный вид.

— Я всего лишь хотел порадовать тех, кто остался в городе, пока наше войско сражается с имхурсагами. Я тоже участвовал в бою, а сейчас вернулся в Гибил, чтобы сдать своего пленника работорговцу Ушурикти. Скоро я должен вернуться на поле боя. А пока, почему бы народу не повеселиться?

— Я тоже не вижу причин, почему бы нам не повеселиться, пока можно, — покивал Буршагга. — Я просто хотел поблагодарить тебя за развлечение. Жрецам тоже иногда надо отвлечься.

— И я об этом подумал. Вот и решил устроить такой балаган. — Шарур и впрямь заботился о том, чтобы развлечь жрецов, пусть себе радуются, лишь бы отвлеклись. Он указал в сторону входа. — Я смотрю, не все ваши коллеги придерживаются той же точки зрения.

У входа стоял Илакаб и разговаривал с несколькими молодыми священниками; его длинная борода развевалась на ветру.

— Нечего глазеть на это представление! — гремел он. — Мы служим богу не ради веселья. Мы служим Энгибилу ради святости. Мы служим богу, потому что он наш великий и могучий господин.

Буршагга поглядел на старого жреца с отвращением.

— Пойду-ка я попробую успокоить этого старого дурака, — проворчал он.

— Я не хотел создавать проблем, — смущенно сказал Шарур. И это было правдой. Он хотел отвлечь жрецов, и вовсе не рассчитывал на то, что кто-то будет против. Вслед за Буршаггой он направился к Илакаб.

— Ну и что ты тут плетешь? — раздраженно вопросил он Илакаб. — Что за глупости ты тут городишь, старик?

— Никакие не глупости, — ответил старый жрец. — Я напоминаю, что мы должны доказать нашу преданность Энгибилу молитвами и жертвами, а не жонглерами, флейтистами и извивающимися девками. — Он ткнул пальцем в сторону флейтистки.

— А я говорю, что Энгибил не хочет отнимать у своих жрецов удовольствий, — сказал Буршагга. — Я предан Энгибилу. Никто не станет этого отрицать.

— Я стану, — упрямо сказал Илакаб. — Ты предан сначала себе, потом Кимашу-лугалу... лугалу! — Повторил он с презрением. — А уж потом вспоминаешь о боге.

— Лжешь, сукин сын! — выкрикнул Буршагга. — Думаешь, раз ты стал жрецом еще до того, как люди научились обрабатывать землю, то Энгибил желает говорить лишь с тобой? Думаешь, раз ты потерял интерес к жизни, то и все жрецы должны быть такими? Наш бог и сам не прочь получить удовольствие. Разве Энгибил зовет тебя, а не куртизанку, когда к нему приходит желание?

— Дела бога — это дела бога, — флегматично ответил Илакаб. — Он бог; он может делать все, что ему заблагорассудится. А вот насчет тебя… Ты всего лишь человек, да к тому же — жрец. Для храма и так позор, что какой-то вор проник в него так глубоко, как Энгибил в одну из тех куртизанок, которых ты ему приводишь.

Вокруг спорящих жрецов стала собираться толпа. Любой спор, а уж между жрецами, тем более — тоже развлечение. Шарур слушал, но думал совсем о другом. Что бы там не говорил Илакаб, что бы он ни думал, в данный момент он помогал отвлекать внимание от храма.

Буршагга закатил глаза.

— Что-то мне сомнительно, что ты видел этого вора. По мне, так он тебе приснился. У тебя больное воображение. Иначе ты не думал бы, что кроме тебя некому угадать желания Энгибила.

— А я вот думаю, что некоторые молодые жрецы слишком медлительны и слишком глупы, чтобы поймать вора! Проще притвориться, что его вообще не было, — возразил Илакаб. — Ты мне напомнил кошку, упустившую мышь. Кошка садится и вылизывает себе задницу, словно и не собиралась ловить эту жалкую мышь!

— Ну, разумеется! Ты прекрасно разбираешься в вылизывании задницы! — завопил Буршагга и сильно дернул старого жреца за бороду.

Старик вскрикнул и заехал молодому жрецу коленом между ног. Теперь уже взвыл Буршагга, но бороду Илакаб не выпустил. Через мгновение оба жреца покатились по земле, брыкаясь и нанося друг другу удары.

Гибильцы вокруг смеялись, аплодировали и подбадривали их. Но жрецы-собратья постарались растащить драчунов. Но потоков оскорблений прекратить не смогли.

Большинство жрецов приняли сторону Буршагги, но Шарур знал, что в словах старика больше правды.

Интересно, где в это время Хаббазу? Шарур огляделся. Мастера-вора нигде не было видно. Он вообще не видел его с тех пор, как на площади началось представление. Может, тот все еще ждет своего шанса? Или уже крадется к сокровищнице? А может, уже пустился наутек с пресловутой чашкой Алашкурри в руках? А вдруг он давно выскользнул из храма и теперь возвращался в Зуаб, к Энзуабу? Насколько важно для него приказание бога? На каких местах в его сознании располагаются его бог, его город и он сам?

Шарур помнил слова Хаббазу. Но житейский опыт говорил ему, что настоящая проверка заключается в том, что человек делает, а не в том, что он говорит. Шарур вздохнул. Ну что же, если Хаббазу обманул его, он узнает об этом еще до захода солнца.

Буршагга и Илакаб продолжали поносить друг друга. Оскорбления, которые выкрикивал Илакаб, не помешали жрецам выходить из храма и растекаться по площади, чтобы поглазеть на музыкантов и танцоров. Когда весть о неожиданном празднике распространилась по городу, на открытую площадку перед храмом Энгибила потянулись торговцы едой и пивом. Шарур купил дюжину жареных кузнечиков на деревянной шпажке и стал вдумчиво пережевывать их, наблюдая, как собака ходит на задних лапах, катя перед собой деревянный мяч. Еще она по команде хозяина поднималась по лестнице, прыгала через обруч и проделывала другие хитрые трюки. Шарур аплодировал вместе с остальными людьми. Пес изобразил поклон, упершись носом в землю и вытянув передние лапы перед собой. Глянул на хозяина и встал, виляя хвостом, возле миски, куда люди бросали кусочки меди.

Шарур бросил в миску и свой кусочек. Собака тут же поклонилась ему, а хозяин сказал:

— Мой господин, да благословит тебя Энгибил за твою щедрость, — и тоже поклонился.

Шарур вежливо вернул оба поклона, вызвав у народа улыбки. С учетом планов Шарура и Хаббазу, торговец сомневался, что молитва дрессировщика будет услышана. Разумеется, вслух он об этом не сказал. Он изо всех сил старался даже не думать об этом.

Из храма выскочил очередной жрец на этот раз с заполошным воплем. Сердце Шарура упало, хотя внешне он оставался спокойным. Он даже удержал вздох облегчения, когда понял, что жрец жалуется на то, что еще пара жрецов схватилась друг с другом на площади.

— Позорище! — воскликнул Буршагга, потирая синяк под глазом. — Что мы позволяем себе перед горожанами?

— Уважаемый Илакаб, вы же сами говорили, что жрецы — такие же люди, как и все прочие, — не утерпел Шарур. — А прочие время от времени ссорятся. Так что ничего удивительного нет в том, что жрецы выясняют отношения между собой.

— Благодарю за понимание, сын главного торговца. — Буршагга низко поклонился ему. — И за твое терпение. Если бы все гибильцы были такими понятливыми, как ты! Тогда, наверное, и мы стали бы лучше. А так, посмотри, люди позволяют себе смеяться над жречеством.

— Жрецы — такие же люди, — повторил Шарур. — Над другими иногда тоже смеются. Чем жрецы лучше?

Теперь Буршагга уже и не подумал кланяться. Да что там! Вид у него был довольно кислый. Прямо как у молока трехдневной давности.

— Если люди смеются над нами, это умаляет силу бога, которому мы служим. А еще это оскорбляет власть лугала, назначившего нас на нашу ответственную должность.

Шарур отметил, что жрец упомянул бога первым, а потом уже вспомнил о лугале. Но Шарур-то знал, что Кимаш занимал в сознании Буршагги более высокое место, чем Энгибил. Однако он не возражал против умаления силы Энгибила. Скорее, наоборот.

Только сейчас ему больше всего хотелось увидеть Хаббазу. Если он развязал войну между городами, ухитрился отвлечь жрецов Энгибила щедрым развлечением только для того, чтобы позволить Хаббазу спокойно сбежать с чашкой к Энзуабу, ему будет очень стыдно. Вот тогда и над ним народ может потешаться.

— Когда придет время моих сыновей, — вздохнул Буршагга, — это уже не будет иметь значения. А для моих внуков это и вовсе станет далеким прошлым. К тому времени уже не будет старых дураков среди жрецов. Мои сыновья и внуки будут слушать то, что расскажет им мой призрак, они будут слушать и смеяться. И я, призрак, посмеюсь вместе с ними.

— Это ты сейчас говоришь, — сказал Шарур. — Посмотрим, что ты скажешь, когда станешь призраком. Захочется ли тебе смеяться тогда?

— Я такой же человек, как и все люди, — сказал пока не ставший призраком Буршагга и рассмеялся. — Вот стану призраком, тогда буду сердиться на живых, если они меня слушать не станут.

Улыбнулся и Шарур.

— Ты все-таки не совсем такой, как прочие люди, Буршагга. Ты честнее многих. Мыслишь яснее, видишь дальше, чем многие.

— Это верно. Вот сейчас я вижу сына торговца, который мне льстит, — сказал Буршагга. — Но это не все. Я действительно пытаюсь увидеть то, что есть, а не то, что мне хотелось бы видеть.

— Вот об этом я и говорю. — Шарур помахал одному из продавцов пива. Он заплатил за чашу и протянул ее Буршагге. — А сейчас ты видишь сына торговца, купившего тебе чашу пива.

— Не все так просто. Я вижу сына крупного купца, который проявляет должное и благочестивое уважение к жречеству. — Сверкнув глазами, Буршагга осушил чашу и промолвил: — Замечательно!

— Что именно? — поинтересовался Шарур. — Пиво или то, что сын крупного торговца проявляет должное и благочестивое уважение к жречеству?

— И то, и другое, — благодушно ответил Буршагга. Он кивнул продавцу пива. — Давай-ка теперь я угощу тебя пивом. А ты уж сам решай, что лучше.

Шарур выпил. Буршагга прав, хорошее пиво. Он и священник обменялись поклонами. Буршагга пошел соображать, под какой же чашкой парень с проворными пальцами прячет орех. Шарур с улыбкой подумал, что парень — не дурак, так что игра у Буршагги будет увлекательной.

Пожав плечами, Шарур взял себе еще пива. Если Буршагга не знал, что орех у парня может появиться в любом месте, то не Шаруру останавливать жреца. У каждого ремесла свои секреты. Пусть жрец поучится на собственном опыте и заплатит за науку.

Илакаб снова показался из дверей храма, и теперь горячо призывал народ отвлечься от легкомысленных занятий. Его слушали. Ему даже хлопали в ответ на самые яростные облечения. А жрец от этого распалялся еще больше. Ему и в голову не приходило, что он сам стал очередным развлечением.

После нескольких умеренно дорогих уроков Буршагга отказался от попыток обнаружить исчезающий орех. Теперь он подошел и тоже смотрел на Илакаб. Он молчал, но само его присутствие вдохновило набожного старого жреца на новые обличительные высоты риторики.

— Он говорит, как истинно верующий человек, — заметил кто-то по соседству с Шаруром. Шарур повернулся. Рядом с ним стоял Хаббазу.

— Удалось? — тихо спросил Шарур

Мастер-вор напустил на себя оскорбленный вид.

— А как же!

Глава 10

Шарур и Хаббазу покинули храмовую площадь. Они не торопились, но и не медлили, — просто пара мужчин, которые уже пресытились развлечениями, и теперь отправляются по своим делам.

— Ну и что нам теперь с ней делать? — спросил Хаббазу, не называя вожделенный предмет. — Нам ведь надо возвращаться на поле боя. Может, спрятать в доме твоего отца?

— Нет, брать с собой не стоит. — Шарур напряженно размышлял. — Там богу будет легче ее заметить. — Мелкие боги Кудурру сказали мне, что предмет трудно обнаружить, но я не уверен, что правильно их понял. И я понятия не имею, насколько это важно для Энгибила и сколько он готов приложить сил, чтобы найти эту штуку, если захочет.

— Тогда разумнее спрятать, — кивнул Хаббазу. — Идем к твоему отцу?

— У меня есть идея получше, — сказал Шарур. — В доме одного из кузнецов богу будет сложнее найти ее. Там сила металла не даст богу заглянуть куда не надо.

— Да, ты прав. — Хаббазу снова кивнул. — Я слышал, как Энзуаб говорил об этом.

— Энгибил тоже на это жаловался, — сказал Шарур. — Если бы богам пришлось творить мир заново, они не позволили бы людям учиться работать с металлом. И, кстати, учиться писать тоже не позволили бы. Но люди научились всему этому, и назад теперь не вернешь.

— Наверное, — согласился Хаббазу. — Ты имеешь в виду дом какого-то конкретного кузнеца? Но можно ли ему доверить столь щекотливое дело? Я бы не стал рисковать. А ну как он решит вернуть эту штуку богу, или разболтает так, что до бога дойдет?

— Тут нет риска, — ответил Шарур. — Я хочу отнести это в дом Димгалабзу, ты его уже знаешь.

— Но он же сейчас на севере, воюет, — удивился Хаббазу.

— Верно. А еще он — отец Нингаль, моей невесты. Ей уж точно можно доверять. Она ни за что не захочет возвращать эту вещь богу. Это совсем не в ее интересах.

— Возможно. Но она женщина. Ты уверен, что она не станет болтать?

— В ней я уверен больше, чем в тебе. Тебя, мастер-вор, я знаю сравнительно недавно, а Нингаль я знаю с тех пор, как мы оба были детьми, игравшими в пыли на улице Кузнецов.

— Ладно. С ней понятно. Точка. — Хаббазу помолчал. — Но ведь в доме она не одна. Есть ее родичи. Рабы есть. Как с ними?

— Не знаю, — проворчал Шарур. — Знаю только, что рабам доверять нельзя.

Хаббазу снова кивнул. Шарур не упомянул Гуляль, мать Нингаль. То, что он о ней знал, доверия не внушало. Она, скорее всего, не одобрит присутствие в доме такого опасного предмета.

Хаббазу правильно понял его молчание.

— Если нельзя оставлять эту вещь в доме Димгалабзу, то что с ней делать?

— Придется брать с собой, — противореча сам себе ответил Шарур. — Там много людей. Можно надеяться, что в такой толпе бог не заметит эту штуку. «А если бог все-таки придет, я ее разобью», подумал Шарур, но вслух ничего говорить не стал.

Хаббазу рассмеялся.

— Сначала ты говоришь одно, а потом другое. Значит, сомневаешься. Я тоже сомневаюсь.

— Да, поначалу я ошибся. — Шарур грустно улыбнулся. — Может, я и теперь ошибаюсь. — Он жалел, что не подумал об этом раньше.

Они прошли мимо дома Эрешгуна. Дом Димгалабзу находился чуть дальше. Шарур остановился перед дверью, а Хаббазу по инерции сделал еще пару шагов, но тотчас вернулся.

— Извини, — сказал Шарур. — Я забыл, что ты не знаешь этого дома.

— Теперь знаю, — ответил Хаббазу. — Я не забуду. — Обещанию мастера-вора вполне можно было верить, но Шарур мог бы обойтись и без него.

Теперь, когда Димгалабзу ушел на войну, в кузнице стало тихо: не было ни ударов молота, ни шипения расплавленной бронзы, ни громкого рева мехов. Огонь не горел, и теперь в нижней комнате стало прохладнее. Нет, не холодно, поскольку на улице стояла жара, но раньше бы Шарур мигом ощутил себя куском баранины на вертеле.

— Что-то никого не видно, — тихо проговорил Хаббазу. — Куда все подевались?

— Не знаю, — сказал Шарур. — Рабы-то уж точно должны быть здесь. Но рабы ленивы. Небось валяются где-нибудь на циновках.

— Или отправились на площадь, глазеть на представление, которые ты для них устроил, — сказал Хаббазу.

— Да, может быть. — Шарур об этом не подумал. Развлечение, оплаченное им, отвлекло не только жрецов, но и рабов Димгалабзу, тем лучше. Краем глаза он присматривал за Хаббазу, чтобы мастер-вор не умыкнул чего-нибудь в этом доме.

Сверху послышался женский голос:

— Кто там внизу?

Хаббазу посмотрел на Шарура. Он ведь не знал, кому принадлежит этот голос. Может, Нингаль, может, ее мать, а то и вовсе рабыня. Но Шарур знал точно.

Он вздохнул с облегчением. Теперь появлялся шанс сделать то, что он задумал.

— Здесь Шарур, сын Эрешгуна с другом, — откликнулся он. Глаза Хаббазу сверкнули. Он одними губами произнес имя Нингаль и вопросительно посмотрел на Шарура. Тот кивнул.

Оставалось понять, спустится ли его невеста одна, или вместе с матерью, как это было принято. Или с рабыней…

Нингаль спустилась одна. Сердце Шарура подпрыгнуло. Хаббазу едва слышно шепнул восхищенно:

— Ты счастливый человек.

— Спасибо, — прошептал в ответ Шарур и произнес нормальным голосом:

— Нингаль, познакомься. Это мой товарищи, Буррапи, наемник из Зуаба.

Хаббазу поклонился. Нингаль тоже едва заметно склонила голову.

— С чем пожаловали? — спросила она, хотя по лицу было видно, что она рада приходу Шарура. — Что привело вас в дом Димгалабзу?

— Мне надо было отвести пленника работорговцу Ушурикти, — ответил Шарур. — Моего пленника, — со значением добавил он. — А Буррапи вызвался пойти со мной, чтобы присматривать за пленником по дороге. Теперь мы возвращаемся обратно. А зашли… мне нужно кое-что тебе оставить.

— Что? — удивилась Нингаль.

Шарур кивнул Хаббазу. Вор открыл мешочек, который носил на поясе — довольно вместительный мешочек, но и не такой большой, чтобы привлечь внимание, — и достал из него чашу Алашкурри, выкраденную из храма Энгибила.

Шарур увидел ее впервые и смотрел с интересом. Но, как сказал Хаббазу, и как говорили мелкие боги Митас и Кессис, ничего особенного в чашке не было. Шаруру случалось не раз пить пиво из таких чашек в горах Алашкурру. Сосуд из желтоватой алашкуррской глины покрывал простой узор из змей поверх черной глазури. Горшечник, вылепивший и обжигавший эту вещь, был способным человеком, но отнюдь не мастером.

Темные брови Нингаль приподнялись, когда Хаббазу протянул ей чашку.

— И что мне с этим делать? — растерянно спросила девушка.

— Беречь. Беречь изо всех сил. Следить, чтобы с ней ничего не случилось, — ответил Хаббазу.

— А главное, — добавил Шарур, — чтобы о ней никто не узнал. Ни твоя мать, ни твой отец, когда вернется с войны, особенно — рабы. Никто не должен знать, что эта вещь у тебя. Даже если слуги лугала начнут обшаривать улицу Кузнецов, нельзя, чтобы они ее нашли. Могут прийти и слуги Энгибила, им тоже не говори ни в коем случае.

Брови Нингаль взлетели на лоб.

— Я бы еще поняла, если бы речь шла о золоте или лазурите, а тут обычная чашка! Значит, не совсем обычная. И что же в ней такого особенного, кроме того, что она сделана в необычном стиле?

Хаббазу бросил на Шарур предупреждающий взгляд. Но Шарур не нуждался в предупреждении. Он сказал:

— Лучше тебе не знать. Чего не знаешь, о том не расскажешь другому.

— Если не хотите оставлять это у себя, просто скажите, и мы найдем другое место, — совершенно спокойно произнес Хаббазу. — Видите ли, нам нужно найти совершенно безопасное место. Никто не должен знать…

Нингаль не собиралась возвращать чашку.

— Так вы его нашли. У меня не пропадет. Даже не сомневайтесь. — Девушка говорила даже с легким возмущением. — И о ней никто не узнает.

Хаббазу еще раз взглянул на Шарура. Взгляд его говорил: «Ты знаешь ее лучше меня, ты уверен?»

— Если Нингаль говорит, что у нее будет безопасно, значит, так оно и есть, — сказал Шарур. Он повернулся к невесте и кивнул. — Вот и хорошо. Теперь мы с легким сердцем вернемся на войну.

— Да хранит Энгибил вас обоих, — напутствовала их Нингаль.

— Да будет так, — хором ответили Шарур и Хаббазу. В глазах мастера-вора мелькнула ироническая искорка. Шарур глазами показал, что понял его мысль. Если Энгибил поймет, кто его ограбил, вряд ли он так уж озаботится их охраной. Скорее, наоборот.

Сверху послышался голос Гуляль:

— Кто там пришел, Нингаль?

— Клиент отца со своим приятелем, мама, — ответила Нингаль. Строго говоря, это было правдой, хотя Шарур намеревалась купить у Димгалабзу не его изделия, а саму Нингаль. Шарур и Хаббазу, никем не замеченные, выскользнули из дома Димгалабзу.

Пока они шли по улице Кузнецов к северным воротам Гибила, Хаббазу сказал:

— Ты выбрал прекрасную женщину. Она не только хороша собой, у нее острый ум. С годами ты начнешь ценить это качество больше, чем красоту.

Шарур попытался изобразить вежливый, ни к чему не обязывающий смешок. Должно быть, получилось у него не так сомнительно-равнодушно, как он задумал, потому что Хаббазу хрипло рассмеялся.

— Ты полагаешь, что ее умение думать не имеет особого значения. Это естественно. Сейчас ты думаешь только о том, как она будет выглядеть в свадебную ночь. Но это за тебя думает твой конец. Наверное, в чем-то он прав. Но поверь мне, что наше удовольствие, которое мы получаем, глядя на красивую женщину, исчезает гораздо быстрее, чем удовольствие, которое мы получаем от ее здравомыслия. Я постарше тебя и знаю, о чем говорю.

Шарур подумал об отце с матерью. Бецилим была красивой еще относительно молодой женщиной, годы не слишком ее состарили. Но теперь Эрешгун полагался на ее мнение так, как никогда в молодости. Не потому, что потерял свои способности решать сам, а потому, что начал уважать жену. Размышляя об этом, Шарур неопределенно протянул:

— Возможно, ты прав.

— Ха! — удивленно воскликнул Хаббазу и хлопнул его по спине. — Вот уж не ожидал, что ты признаешь мою правоту.

Люди — их лучше бы назвать беженцами — уходили на юг, подальше от сражения. Шарур и Хаббазу шли на север. Навстречу им попадались суровые воины. Они вели пленных, которым предстояло стать рабами. Пару дней назад Шарур и сам шагал столь же сурово. Шли раненые, раны которых не позволили им сражаться дальше, но оказались недостаточно тяжелы, чтобы лишить способности передвигаться самостоятельно.

— Нет, в последние пару дней больших сражений не случилось, — поведал им один из раненых в ответ на вопрос Шарура. Его правая рука была закреплена на градуи бигтами. Когда Шарур спросил, как его ранили, воин сконфуженно отвел взгляд. — Понимаешь, споткнулся о собственное копье, упал и руку сломал. Но когда приду в Гибил, — он подмигнул, — буду рассказывать всем, как героически сражался.

— И будешь прав. —Шарур рассмеялся. Взмахнув здоровой рукой, человек простился ними и поплелся в сторону города.

— Ну вот и славно, — заметил Хаббазу. — Если успеем вернуться до серьезного сражения, никто не станет обвинять нас в том, что мы долго отсутствовали.

— И то верно, — кивнул Шарур. Понизив голос, он продолжил: — А ты заметил, что сзади тоже все тихо? Это означает, что либо кражу еще не заметили, либо заметили, но не знают, кого в том винить.

— По мне, так любой вариант годится, — ответил Хаббазу. — Лучше бы, конечно, чтобы жрецы ничего не заметили, но даже если они искали и не нашли эту штуку, связать кражу со мной им будет затруднительно. Это меня тоже устраивает.

К утру они достигли военного лагеря.

— Хорошо, что ты вернулся, сын мой, — сказал Эрешгун. — А то имхурсаги поднимают голову; Энимхурсаг ведет себя все высокомернее. Думаю, битва скоро начнется опять.

— Вот и хорошо. Тогда мы и победим, — уверенно сказал Шарур. Он жестом предложил отцу и сыну сблизить головы и прошептал: — Мы все сделали, как хотели. Сдали пленного на руки Ушурикти. Он либо продаст его, либо получит выкуп. Ну, и остальное… — о некоторых вещах он не хотел говорить даже шепотом.

Тупшарру некоторое время глядел на него озадаченно, а вот Эрешгун сразу все понял. Он спросил:

— Оно с тобой?

Шарур покачал головой. Тупшарру вдруг хмыкнул, сообразив, о чем говорят отец с братом. Эрешгун спросил:

— А где?..

Шарур колебался. Чутье торговца в нем просто кричало, что лучше не говорить ни слова даже отцу. Он растерянно глянул на Хаббазу. Лицо мастера-вора оставалось совершенно равнодушным, но Шарур понял: Хаббазу тоже не хотел, чтобы их тайна стала известна хоть кому-нибудь.

Эрешгун раздумчиво сказал:

— Имхурсаги готовятся к атаке. Я надеюсь на бога, но если вдруг тебе суждено пасть, сын мой, и если падет твой приятель-наемник, кто тогда узнает, что вы сделали с этой штукой?

— А, ведь и в самом деле…— Шарур снова взглянул на Хаббазу. Тот едва заметно кивнул. Тогда Шарур решился: — Нингаль, дочь Димгалабзу, будет знать.

— Вот как… — пробормотал Эрешгун. — Надеюсь, только она? Не ее мать? Не рабы в доме?

— Нет, — Шарур решительно помотал головой. — Больше никто.

Тупшарру подал голос.

— Этот твой Буррапи… — воскликнул он. — Слуги Кимаша-лугала были здесь на днях и спрашивали о наемнике из Зуаба. Но его не было, и они вполне этим удовлетворились. Так и ушли.

— Кимашу и его людям, несомненно, любопытно узнать, не являются ли наемник зуабиец и мастер-вор из Зуаба одним и тем же человеком, — сказал Эрешгун.

— Абсурдная идея, — с негодованием произнес Хаббазу. Шарур, Эрешгун и Тупшарру рассмеялись.

— Если угодно, наемник из Зуаба может теперь вернуться домой. А уж мы позаботимся, чтобы без вознаграждения он не ушел, — предложил Тупшарру.

— Я, пожалуй, останусь, — Хаббазу покачал головой. — То, что мы сделали, касается не только вас. Это повлияет на моего бога, это повлияет на мой город и на меня тоже.

— Ты не совершил ничего предосудительного ни для себя, ни для твоего города, ни для твоего бога, — с некоторой долей торжественности заявил Эрешгун. Хаббазу поклонился. Шарур заметил то, чего, казалось, не увидели ни его отец, ни сам вор: Хаббазу первым назвал Энзуаба, затем Зуаб, а себя упомянул в последнюю очередь, в то время как Эрешгун, настоящий гибилец, перечислил все в обратном порядке.

— Знаешь, — сказал Шарур, обращаясь к вору, — я бы не стал трубить о том, что ты вернулся лагерь. Держись-ка ты поближе к нашему костру.

— Хороший совет, — согласился Хаббазу. — Я приму его. Вору часто приходится действовать скрытно. А где лучше прятаться, как не у всех на виду?

— А если люди Кимаша-лугала опять придут искать тебя? — спросил Тупшарру. Он вообще часто волновался о том, чего еще не случилось.

— Ты предупредил меня о людях Кимаша-лугала, — сказал Хаббазу. — Пусть приходят. Они меня не найдут.

Эрешгунукоризненно посмотрел на младшего сына.

— Мастер-вор не берется указывать нам, как повыгоднее продать слиток бронзы или горшок финикового вина. Ну и я не собираюсь его учить, как ему лучше управляться со своими делами.

— Я понял, отец, — брат Шарура потупился и кивнул.

— Надеюсь, Энгибил тут действовал уверенно, пока нас не было? — с надеждой спросил Шарур. Чем активнее бог принимал участие в делах на границе, тем меньше у него было интереса к своему храму, а значит, у Хаббазу оставались все шансы остаться незамеченным.

Эрешгун и Тупшарру кивнули, и на этот раз улыбнулся не только Шарур, но и Хаббазу.

— Энгибил развил несвойственную ему активность, — сказал Эрешгун. — Вчера утром, например, они с Энимхурсагом принялись поносить друг друга, и делали это так громко и свирепо, что мы решили, что они сейчас сцепятся без нас. Но дальше криков не пошло. Да оно и к лучшему.

— Почему? — не понял Шарур. — Если бы Энгибил прикончил Энимхурсага, война бы кончилась, и, между прочим, навсегда.

— Хорошо бы, конечно, — согласился Эрешгун. — А ну как Энимхурсаг убил бы Энгибила? Откуда нам знать, чем может закончиться поединок двух богов? Да мне и не интересно.

Шарур стал прикидывать, не лучше ли будет Гибилу, если Энгибил падет? Сможет ли город жить с одним лугалом во главе вообще без живого бога? В Междуречье такого еще не случалось. Ни один город, ни одна крепость не знали такого варианта. Может быть, никто в мире никогда даже не представлял ничего подобного.

Его правая рука сама по себе скользнула к поясу, чтобы прикрыть глаза амулета Энгибила. Хотя богу сейчас было не до того, чтобы копаться у него в мыслях, но лучше поостеречься. Узнай Энгибил, о чем он сейчас подумал, последствия могли бы оказаться катастрофичными, а то и похуже.

— Я бы тоже не стал этим интересоваться, — поддержал Эрешгуна Хаббазу. — Уж очень они сильны, слишком опасным такой поединок мог бы стать для людей.

— Не потому ли боги и создали людей, чтобы было кому сражаться вместо них? — неожиданно поделился своими мыслями Тупшарру.

— Кто может знать, зачем люди богам, — пожал плечами Эрешгун. — Жрецы не знают. Мудрецы не знают. Писцы не знают. Торговцы не знают. Я слышал, что даже боги не знают или не помнят. Так это или нет, — грубые черты лица торговца расплылись в улыбке, — я не знаю.

— Брат дело говорит. Его идея ничуть не хуже и не лучше всего того, что я уже слышал, — сказал Шарур.

— Но это и не означает, что так оно и есть на самом деле. — Эрешгун и Хаббазу заговорили вместе. Мастер-торговец и мастер-вор с некоторым удивлением посмотрели друг на друга, а потом рассмеялись.

— Вот мы, двое пожилых мужчин, пытаемся сдержать молодых людей. — Эрешгун погладил бороду. — А когда мы были помоложе, кто-то пытался удерживать нас.

— Так и должно быть, — откликнулся Хаббазу. — Вот станут ваши сыновья пожилыми людьми, тоже будут стараться обуздать молодежь.

Они с Эрешгуном снова рассмеялись. Шарур и Тупшарру обменялись возмущенными взглядами. Шарур вовсе не думал, что, когда станет старше, будет кого-то сдерживать. А вот интересно, делал ли его отец в молодости нечто подобное? Глядя на Эрешгуна, Шарур засомневался. Значит, со временем Эрешгун изменился. Наверное, и Шаруру предстоит измениться. Он надеялся, что не придется, но кто его знает?

На утро медные трубы разбудили гибильцев, а трубы из бараньих рогов — имхурсагов. Сквозь резкие звуки труб слышно было, как орет Энимхурсаг, призывавший:

— Вставайте, люди Имхурсага! Сегодня я приведу вас к победе над лжецами и мошенниками Гибила!

Шарур усмехнулся. Его порадовало возмущение в голосе бога Имхурсага. Оно относилось непосредственно к нему. Ведь это он убедил Энимхурсага в том, Энгибил сошел с ума, и поэтому Гибилу нужен новый божественный повелитель. Именно его обман подвиг Энимхурсага вторгнуться на земли Гибила.

Энгибил молчал. Глашатаи Кимаша выкрикивали приказы лугала:

— Кузнецы, писцы и купцы вперед! Строй прежний.

Шарур облачился в доспехи, надел шлем и сразу почувствовал себя так, словно его бросили в кузнечный горн. Пот лился с него не хуже, чем воды Ярмук.

— Вперед, Гибил! — призвал Кимаш. Войско, которое он возглавлял, повторило боевой клич: «Вперед, Гибил!»

«Энимхурсаг!» — завопили в ответ воины Имхурсага. «Энимхурсаг!» Как и в первый день сражения, огромный, грозный бог высился над своими людьми, но теперь это зрелище уже не пугало Шарура. Вместе с остальными жителями Гибила он с удовольствием издевался над Энимхурсагом и поносил его.

Гибильские колесницы, запряженные ослами, принялись маневрировать по полю, стремясь занять более выгодное место. Кимаш располагал большим количеством колесниц, чем имхурсаги. Шарур был уверен, лучшие лучники его родного города одолеют врага и обрушат стрелы на фланги вражеского войска. Раз это получилось в предыдущем сражении, почему бы не повторить?

Однако вскоре он обнаружил, что даже Энимхурсаг, поборник старины во всех прочих отношениях, способен учиться на своих ошибках. Бог Имхурсага не мог продвинуться дальше переднего ряда своих воинов, но и в переднем ряду он представлял собой грозную силу.

Энимхурсаг склонился над крошечным каналом шириной всего в пару локтей и зачерпнул полные ладони грязи. Как мальчишка, он принялся лепить из грязи шар, только этот шар был величиной в половину роста человека. Прицелившись, бог покатил шар на одну из колесниц гибильцев. Бросок вышел удачным. Ослов посбивало на землю, а сама колесница перевернулась, вывалив лучников в пыль. Энимхурсаг нагнулся, и стал лепить следующий шар.

На этот раз ком грязи попал прямо в колесницу и разбил ее. Ослы разбежались, крича от ужаса. Только один из тех, кто был на колеснице, сумел, шатаясь, подняться на ноги. Остальные не двигались.

Имхурсаги хохотали, а их бог методично принялся лепить еще один ком. Подойдя к Шаруру, Эрешгун сказал:

— Бог Имхурсага нашел себе опасную игрушку. Но толку от нее не будет.

Словно уловив мысль Эрешгуна, Кимаш выкрикнул:

— Ближе! Сближайтесь! Встретим имхурсагов мечами и булавами! На близком расстоянии его шары нам не страшны! Вперед, Гибил!

Ополчение бросилось вперед. Энимхурсаг бросил шар в другую колесницу, промахнулся и разразился проклятиями. Он поспешно соорудил еще один комок, и на этот раз попал. Ни один человек на колеснице не выжил.

Энимхурсагу понадобилось больше времени, чтобы сообразить, какую ошибку он совершает. Эрешгун и Кимаш-лугал соображали быстрее. Войско Гибила почти смешалось с силами имхурсагов, когда бог метнул очередной ком грязи прямо в толпу людей. Полегло больше дюжины воинов, совсем недалеко от Шарура. Некоторые кричали. Другие замолчали навеки. Но те, кто уцелел, оказались уже на подходе.

Очередным комом Энимхурсагу удалось вывести из строя еще нескольких бойцов, но к этому времени передовые шеренги Гибила, и Шарур в их числе, врезались в бронированную стену знати, жрецов и торговцев, стоявшую в первых рядах сил Имхурсага. Гибильцев не надо было подгонять. Все поняли, что чем скорее они смешаются с имхурсагами, тем скорее их бог перестанет играть в шары, опасаясь задеть своих людей.

Жрец имхурсаг, выкрикивая имя своего бога, замахнулся топором на Шарура, словно собирался срубить финиковую пальму. Шаруру пришлось сделать шаг назад, отбить удар такой силы было невозможно

— Энимхурсаг — мой защитник! — закричал жрец, с натугой поднимая топор для следующего удара.

Но Шарур не дал ему второй попытки. Первый удар его меча пришелся на доспех жреца, но следующий, сразу вслед за первым, целил в шею и оказался точным.

Клинок Шарура вошел глубоко. Раненый имхурсаг повалился на Шарура, лишив того равновесия. Борода жреца окрасилась кровью. Он со стоном выпустил топор из онемевших пальцев.

— Плохой у тебя защитник, — хмуро бросил ему Шарур.

Если Энгибил и присутствовал на поле боя, то не подавал виду. Гибильцам приходилось самим защищать себя. Они так и делали, выкрикивая имя Кимаша и Энгибила.

Многие люди из города Шарура — кузнецы, писцы и торговцы — вместо того, чтобы бежать из Энимхурсага, бросились прямо к нему и принялись колоть и рубить ноги и лодыжки бога топорами. Из ран тут же начал струиться ихор.

Бог Имхурсага взревел от ярости и боли. Ему удалось втоптать в грязь нескольких гибильцев. Однако с ними вместе пострадали и его жрецы. Его самые преданные последователи старались всячески защитить своего господина от свирепых гибильцев, и когда пали самые преданные, бог это почувствовал не хуже, чем свои раны.

Шарур тоже стремился к Энимхурсагу. Он знал, какой удар хотел бы нанести богу, правившему городом-соперником.

— Надо бить в тыльную сторону пятки, — бормотал он. Если бы это удалось, он перерезал бы сухожилие. Тогда Энимхурсаг упадет, и неважно, большой он или маленький. Даже лучше, что большой, больнее падать будет.

Но путь к пятке бога Шаруру преградил грозный имхурсаг. Шарур только прикидывал, как бы ему поступить с этой помехой, когда боевой топор Димгалабзу снес противнику голову.

— Благодарю тебя, отец моей суженой, — крикнул Шарур, а сам уже наносил удар по сухожилию на огромной ноге Энимхурсага.

Львиный рев пролетел над полем. А может, бычий. Струя ихора окатила Шарура. Жаркая, но не обжигающая. Наоборот, она словно напитала тело Шарура новой силой. Волосы под шлемом встали дыбом. Действительно, словно молния ударила совсем рядом.

Но бог Имхурсага не рухнул. Шарур был всего лишь смертным, и у него не хватило сил перерубить могучее сухожилие. Однако рана причиняла Энимхурсагу немалую боль.

— А ну, дай я попробую! — выкрикнул Димгалабзу и взмахнул своим огромным топором.

Результатом стал разъяренный рев Энимхурсага. Однако на этот раз Шаруру в голосе бога наряду с болью и яростью послышались и панические нотки. Гибильцы, казавшиеся муравьями на фоне выбранной богом формы, нашли-таки способ причинить ему вполне реальный вред. Бог с ненавистью глянул сверху на Шарура и Димгалабзу.

— Возвращайся в свой город! — крикнул Шарур. — Оставь Гибил в покое! — Он снова ударил мечом по божественной пятке.

Сохрани Энимхурсаг трезвое мышление, он раздавал бы Шарура и Димгалабзу, как недавно других гибильцев. Но рядом толпились его люди, такие как жрец, пытавшийся защитить божество. Именно в этот момент бог осознал, что Гибил опасен, опасен лично для него, бога, и в его огромном сердце стремительно пророс ужас.

Вместо того чтобы растоптать его обидчиков, бог повернулся и огромными шагами покинул поля боя. Шарур издал ликующий крик:

— Энимхурсаг бежит!

— Энимхурсаг бежит! — повторил Димгалабзу басом. Через мгновение все гибильцы подхватили крик: «Энимхурсаг бежит! Бежит!»

Их крики подхватили имхурсаги, но радости в их голосах не было и в помине. Наоборот, в них слышался ужас. Страх заставил их не просто дрогнуть, а задрожать. «Энимхурсаг бежит!» Они и не подозревали, что с ними случится такая напасть, и когда это произошло, уверенность покинула их. Теперь им нечего было противопоставить гибильцам.

«Энимхурсаг бежит!» Линия врагов заколебалась и пришла в расстройство. Если их бог не хочет сражаться, что они могут сделать без его помощи? Никто из них не находил ответа на этот вопрос. Ряды смешались, ополчение имхурсагов обратилось в бегство, завывая от ужаса.

Но некоторые продолжали стоять. То тут, то там несколько отважных воинов пытались остановить паническое отступление. Гибильцы окружали их и убивали. Но когда Шарур убил одного такого человека, он ощутил горечь. Ведь люди, продолжавшие стоять на поле даже когда бог покинул их, были настоящими людьми, больше похожими на жителей Гибила, способными принимать самостоятельные решения.

Волна гибильцев просто смыла одинокие островки врагов и покатилась дальше. На этот раз имхурсаги не стали останавливаться в попытке защитить свой лагерь. Кто-то на бегу выхватывал из шатров какие-то пожитки, но таких было немного. В основном, это были знатные люди; у крестьян не было имущества, о котором стоило заботиться.

— Вперед, Гибил! — кричал Кимаш, когда его люди ворвались во вражеский лагерь. — Вперед! Сейчас не время заниматься грабежом. Пришло время покончить с врагом. Вперед, Гибил!

Большинство воинов повиновались и продолжили преследование имхурсагов. Некоторые, однако, останавливались и прихватывали то, что им приглянулось. Все-таки гибильцы думали сначала о себе, а потом уже о своем городе.

Хаббазу от них не отстал. Когда Шарур бросился сражаться с богом, он забыл о зуабийце. Хаббазу догнав его, но вид его преобразился: он так и сверкал золотом и серебром, украсив себя ожерельями, браслетами и кольцами. С веселой улыбкой он крикнул Шаруру:

— Ну вот и я получил прибыль, да такую, какой позавидует любой торговец.

— Как бы она тебе боком не вышла, твоя прибыль, — остудил его веселье Шарур. — У тебя на руках столько золота, что случись нужда, ты их поднять не сможешь! И погибнешь от простой меди. Вот тогда и поймешь, что лучше: медь или золото.

В ответ Хаббазу помахал мечом, по лезвию которого стекала кровь.

— Не стоит за меня опасаться, — сказал вор. — Имхурсаги уже знают, что эти замечательные кольца совсем мне не мешают. Правда, рассказать об этом они смогут лишь тем, кто знал их при жизни. Призраки с незнакомыми не общаются.

— Тогда — вперед! — призвал его Шарур и бросился вдогонку за разбитым войском Имхурсага.

Энимхурсаг тоже не стал задерживаться в лагере. Бог Имхурсага огромными скачками несся к широкому каналу, обозначавшему границу между территорией Гибила и землей, которой он правил. В два шага он пересек канал, ступая по воде, как по земле.

Оказавшись в своих пределах, бог повернулся и громко воззвал:

— Ко мне, дети мои! Ко мне, мои цыплята! Идем домой, в страну чистых, в страну добрых, в страну честных. Прочь из этих проклятых земель, населенных лишь змеями, скорпионами и лжецами!

— Ну да, как же! — усмехнулись многие гибильцы. — Ты бы лучше сказал: прочь из страны воинов, из страны героев, прочь из страны настоящих людей.

Но имхурсаги не могли пересечь канал так, как их бог, не замочив ног. Пришлось им лезть в воду на радость лучникам Гибила. Они спокойно выбирали себе цели и посылали стрелу за стрелой. Правда, эффективность стрельбы оставляла желать лучшего. Далеко не все стрелы находили своих жертв. Больше повезло тем, кто либо успел добраться до середины канала, либо карабкался на тот берег. Среди других то и дело раздавались крики боли и стоны.

— Энимхурсаг защищает своих, — сказал Эрешгун, подходя к Шаруру. Пожилой торговец выглядел очень усталым и тяжело дышал. Но мыслил по-прежнему ясно. Впрочем, Шарур не мог припомнить ни одного случая, когда разум изменил бы отцу. — Те, кто на земле Энимхурсага, могут не опасаться. Там он волен защитить своих подданных.

— Постой! Но ведь когда-то Энимхурсаг владел и теми землями, на которых мы сейчас стоим. А теперь это земли Гибила. — Он топнул ногой по грязи на краю канала. — Если Кимаш-лугал, пожелает, мы можем захватить и исконные земли Энимхурсага. Мы же снова победили бога и его народ!

— Победили, — согласился Эрешгун. — Конечно, если Кимаш-лугал прикажет, я отправлюсь на тот берег. Только сражаться там будет не в пример труднее, потому что это будет чужая земля. Да и ни к чему она нам. Достаточно того унижения, которое испытали люди Энимхурсага.

— Конечно, ты прав. — Шарур решительно кивнул. — У нас есть другие дела. — Он помнил, что лишнего говорить не стоит, Энгибил может услышать. Бог вполне мог появиться здесь, чтобы поиздеваться над соперником и его неудавшимся вторжением… или для того, чтобы поискать украденную чашку Алашкурри. А если ему нужна чашка, он будет в плохом настроении. Так что без необходимости Шарур не хотел привлекать его внимания.

К берегу канала подъехал Кимаш. Сверкали золоченой упряжью ослы. Доспехи и шлем градоначальника сверкали так, словно он тоже на время стал богом. Сложив ладони рупором, он крикнул через канал:

— Возвращайтесь по домам, люди Имхурсага! И ты, бог, проваливай! Вам здесь не рады.

Гибильцы, столпившиеся на берегу канала, радостно загомонили. Слышались насмешки и над жителями Имхурсага, и над их незадачливым богом.

— Гибил сошел с ума! — крикнул Энимхурсаг в ответ. — Вас надо передавить как бешеных псов, пока ваше безумие не перекинулось на другие земли Междуречья.

— Ты проиграл, — высокомерно ответил Кимаш. — Если еще раз сунешься на земли Гибила, снова проиграешь. — Гибильцы зааплодировали. Энимхурсаг погрозил им своим огромным кулаком, но промолчал. Лугал продолжал: — Оставайся на своих землях, и между нами будет мир. Вы можете выкупить пленных, те, кого не выкупят, будут проданы в рабство. Ну, а то, что мы взяли в вашем лагере, это уж, конечно, наше.

Энимхурсаг ответил грозным взглядом, но промолчал. Эрешгун пробормотал:

— Похоже, Кимаш не собирается переходить границу. И то хорошо.

— Думаю, так и есть, — сказал Шарур, — хотя, если подумать, Энгибил обрадовался бы, и с удовольствием принял на себя управление новыми землями, которые мы могли бы отвоевать для него. Во всяком случае, он был бы занят по уши.

— Нет, он не настроен драться, — покачал головой отец. — Ты же видел, он не вышел на поле боя, как Энимхурсаг. Он вполне удовлетворен плодами наших трудов. И, как по мне, это лучшее завершение войны.

— Возможно, ты прав, отец, — сказал Шарур. — А нравится мне это или не нравится, дело десятое. Надо принимать то, что есть.

Едва он произнес эти слова, как Энимхурсаг резко повернулся спиной к земле Гибила: похоже, и он решил принять то, что есть, независимо от того, нравится оно ему или нет. Некоторые воины Гибила принялись хлопать в ладоши. Другие просто смеялись, некоторые выкрикивали непристойности в адрес бога-соседа. Громадные плечи Энимхурсаг поникли, а потом он просто исчез.

Со стороны гибильцев раздался единый удивленный вздох.

— Он что, погиб? — спросил кто-то рядом с Шаруром.

— Нет, — ответил Шарур громко, так, чтобы многие могли слышать. — Обычно бог смотрит и говорит через кого-нибудь из имхурсагов, выбирает мужчину или женщину, наиболее подходящих в данный момент. Прочие имхурсаги будут подчиняться такому человеку, зная, что в них вселился бог. А то, что он сбросил с себя это громадное тело, говорит о том, что он больше не намерен сражаться.

— Война окончена, — согласился Эрешгун. — Мы победили.

Ни он, ни его сын не приняли участие в разграблении лагеря имхурсагов на обратном пути.

— Не хочу ссориться с нашими горожанами из-за всякой ерунды, — сказал Эрешгун. — Там все равно нет ничего стоящего для обмена. Лучше уж я вернусь в наш лагерь и выпью пару кружек пива.

Шарур молча пошел за отцом.

Тупшарру и Хаббазу решили все же пошарить в брошенных шатрах. В результате Хаббазу обзавелся позолоченным шлемом, прекрасным бронзовым мечом и кинжалом с рукоятью, инкрустированной серебром. Тупшарру нашел топор с такой же инкрустированной рукоятью. С тем они и вернулись в лагерь Гибила.

— Может, мы зря не пошли с ними, — сказал Шарур Эрешгуну, с восхищением разглядывая добычу.

— Может, — пожал плечами Эрешгун. — Только я есть хочу. По мне, так пиво и хлеб ничуть не хуже. Не так блестит, но сойдет.

Хаббазу отхлебнул из кружки, поцокал языком и поклонился Эрешгуну.

— Сойдет, — повторил он, точно воспроизводя интонацию мастера-купца. — Вот слова человека, который повидал мир и знает меру.

— Да, мир я повидал, а насчет меры пусть другие скажут. Одно скажу точно: за эти годы мир снял с меня мерку, выкроил, как одежду, отрезал лишнее и обточил выступающие края. Наверное, таким я ему больше нужен.

— Верно. Мир так со многими поступает. — Хаббазу взглянул на Шарура и Тупшарру. — Однако ваши сыновья еще слишком молоды, чтобы это понять.

— Так и есть. — Эрешгун тоже взглянула на Шарура и Тупшарру, но простым отеческим взглядом.

— Вы как хотите, но я думаю, — сказал Шарур, — что наемнику Буррапи лучше бы покинуть лагерь и вообще исчезнуть. Пусть придумает себе новое имя, найдет в Гибиле таверну и снимет комнату. И лучше это сделать до того, как по его душу придут слуги Кимаша, могучего лугала.

Хаббазу склонил голову.

— Несмотря на свою молодость, советы ты даешь дельные. Я и раньше это примечал, и теперь вижу то же самое. — Он допил пиво, встал и поклонился всему семейству торговцев. — И я последую твоему совету немедля. Сделаем так, словно никакого наемника Буррапи никогда не было. Наемник кое-что получил на этой войне, теперь ему самое время сменить имя и поселиться где-нибудь в Гибиле. Потом как-нибудь в дом Эрешгуна зайдет незнакомец. Ну, кому-то он может показаться не таким уж незнакомцем… — Он еще раз поклонился мужчинам дома Эрешгуна и ушел, насвистывая ту самую мелодию, под которую так завлекательно танцевала флейтистка на площади перед храмом Энгибила.

— Пожалуй, идея и в самом деле неплохая, — сказал Эрешгун. Шарур просиял, довольный похвалой.

Насколько хороша или по крайней мере своевременна была идея, стало понятно уже через час, когда перед шатром семейства торговцев появились два самых крепких вассала лугала. Тот, что покрупнее, прорычал:

— Кимаш, могучий лугал, требует немедленно доставить к нему наемника-зуабийца по имени Буррапи. И чтобы никаких оправданий! — Для убедительности он положил руку на рукоять меча.

— Я должен извиниться, — Эрешгун встал. — Но наемника здесь нет. Я вообще не видел его с тех пор, как закончилась битва.

— Его видели в бою, — сказал посланник Кимаша. — А после боя он грабил шатры имхурсагов.

— Видно, ему попалась знатная добыча. Так что сейчас он уже, как я полагаю, на пути к Зуабу, — сказал Шарур. — Он ведь сражался не за любовь к городу, а за свои интересы.

— Он упоминал когда-нибудь человеке по имени… — первый охранник повернулся и тихо перемолвился о чем-то со вторым телохранителем, затем кивнул. — Да, по имени Хаббазу?

Все трое торговцев отрицательно покачали головами. Тогда заговорил второй телохранитель:

— Его молчание ничего не доказывает. Их могло быть двое, и они могли замышлять заговор во благо Зуабу, а следовательно, во вред Гибилу и интересам города.

— Я об этом не подумал, — сокрушенно признался Эрешгун. В общем-то Кимаш сделал правильные выводы, но к истине не приблизился.

— Вот потому Кимаш, могучий лугал, и правит Гибилом, — назидательно произнес первый телохранитель. — Он думает обо всем!

— Разумеется, — согласился Шарур. Слуги Кимаша говорили о нем, как о боге. Помнится, Инадапа, слуга лугала, говорил так же, а Инадапе хватало ума, чтобы понять: Кимаш такой же человек, как и он сам. Большинство правителей в землях Кудурру были либо богами, либо людьми, через которых говорили их городские боги. Чтобы править достаточно самостоятельно, Кимашу приходилось подражать божеству.

Однако его телохранители именно так его и воспринимали. Первый сказал:

— Могучий лугал пошлет охотников по следу зуабийца. Они его схватят и притащат к лугалу. Могучий лугал желает видеть этого зуабийца, и он его увидит. — Прозвучало это так, словно громила излагал закон природы.

— Ты прав, вне всякого сомнения, — вежливо, словно на торгах, согласился Шарур. Точно так же он соглашался, например, с алашкуррским ванаком, когда тот объяснял Шаруру нелепые требования, долженствующие разорить иногороднего торговца.

Телохранители Кимаша с важным видом удалились.

— Сын, ты действительно поступил мудро, отправив Хаббазу в Гибил побыстрее, — сказал Эрешгун.

— Честно говоря, я думал, Кимаш свяжет в уме Хаббазу и Буррапи, — ответил Шарур. — Он их и связал, только не совсем верно. Хотя, если ему удастся заполучить Хаббазу, он быстро разберется.

— А вот когда Энгибил поймет, что происходит что-то необычное? — задал вопрос Тупшарру. Он нарочно высказался довольно неопределенно на тот случай, если бог решит послушать, о чем они говорят.

Возможно, Энгибил и в самом деле услышал его, и тогда бог немедленно должен отправляться на поиски этого самого необычного. А может, решив, что северная граница его земель больше не подвергается опасности, бог сосредоточит свое внимание на Гибиле, а в Гибиле — на собственном храме.

Скорее, второе. Потому что спустя короткое время раздался громовой вопль:

— Меня ограбили!

Первым порывом Шарура было убежать. Спрятаться. Только бежать от Энгибила бесполезно. И прятаться тоже бесполезно. Судя по выражениям на лицах, Эрешгун и Тупшарру чувствовали то же самое.

Быстро оценив бессмысленность любой из этих попыток, все трое остались на месте. Губами, помертвевшими от страха, Тупшарру прошептал:

— Энгибил умеет вытряхивать правду из человека не хуже дознавателей Кимаша-лугала.

— Есть правда, а есть истина, — ответил Эрешгун тоже шепотом. — Постарайся это запомнить. Если придется говорить, говори как можно меньше. Мы в опасности. Но это вовсе не конец.

Тупшарру и Шарур кивнули. Младший брат Шарура почти ничего не знал об украденной чашке Алашкурри и мог правдиво отвечать на вопросы о деталях плана. Позиция Шарура была куда более уязвимой. Он-то знал много, слишком много.

И Энгибил знал, что они с отцом знают много. Ни в коем случае не следовало говорить Кимашу, что Хаббазу может оказаться в Гибиле. Лугал, стремясь укрепить свое шаткое положение, предупредил бога, что зуабиец скрылся, но не сказал, откуда ему это известно. В противном случае Энгибил в гневе уже обрушился бы на дом Эрешгуна. Но если Энгибил начнет допытываться у Кимаша о том, куда подевался наемник из Зуаба, лугал постарается умилостивить бога, как-нибудь успокоить его. А для этого лучше отвести внимание бога от дома Эрешгуна. Это будет его первой задачей, поскольку он ни за что не захочет испытать на себе гнев Энгибила.

Так и случилось. Бог Гибила не сразу посетил шатер, в котором отдыхали Шарур, Эрешгун и Тупшарру, правда, и медлить особо он не собирался. Бог явился без предупреждения: только что его не было, а в следующий момент воздух колыхнулся, шевельнул бороду Шарура.

— Мужчины дома Эрешгуна! — прогремел божественный глас. — Это вы рассказали Кимашу о появлении в Гибиле какого-то вора-зуабийца? Отвечайте правду. — Энгибил по очереди ткнул пальцем в каждого из троих.

Энгибила хоть и называли сонным богом, но божественная природа была при нем. Шарур вдруг понял, что не способен лгать: очень неловкое положение для сына крупного торговца. Он ответил правду:

— Да, это мы сказали лугалу. — Ничего другого он не мог придумать.

— А как вы узнали этого вора, когда увидели его? — тут же спросил Энгибил.

— Он пытался ограбить мой караван, когда мы проходили через земли Зуаба, — сказал Шарур. — У него ничего не вышло, потому что мои охранники оказались настороже, — но я узнал его лицо, когда снова встретил в Гибиле.

— А вот мои охранники оказались не столь бдительны, — раздраженно бросил Энгибил. — А с какой стати он хотел украсть именно то, что украл? — Шарур заметил, что бог тоже избегает упоминать чашку Алашкурри или хотя бы просто признать за ней какие-то необычные свойства.

— Великий бог, — ответил он, — вор действовал по приказу Энзуаба. — Шарур излагал чистейшую правду, он просто не стал говорить, что Хаббазу изменил свои планы, но ведь Энгибил об этом и не спрашивал.

— Ты знаешь, где сейчас находится украденная вещь? — спросил Энгибил.

— Нет, — ответил Шарур. Отец был прав. Есть правда, а есть истина. В данный момент лишь Нингаль точно знала, где лежит чашка. Шарур понял, что если внимательно вслушиваться в вопросы бога, ему, возможно, удастся избежать прямых ответов.

Энгибил повернулся к Эрешгуну и Тупшарру.

— Кто-нибудь из вас знает, где сейчас находится украденная вещь?

— Нет, — сказал отец Шарура. Брат Шарура покачал головой. Оба истолковали вопрос так, как это сделал Шарур.

— Вы не можете мне лгать, — заявил Энгибил. — Вы, как и некоторые другие горожане, слегка отбились от рук, но лгать вы не можете.

— Это так, великий бог, — честно ответил Шарур. Отец и брат кивнули. Они ведь сказали Энгибилу правду, ну, или то, что они могли, не покривив душой, считать правдой.

Бог нахмурился.

— Другие убеждали меня, что ты знаешь больше, — несколько растерянно сказал бог. — Я думал, что ты знаешь больше...

— Великий бог, возможно эти другие ошиблись, — осторожно сказал Шарур.

Энгибил и в самом деле был ленивым богом. Он задал пару вопросов, на которые торговцы честно ответили, и плюнул на это дело. Подумай он немного, нашлись бы и такие вопросы, от которых Шарур, Эрешгун и Тупшарру не смогли бы уклониться, или, если на то пошло, он мог бы силой выбить ответы из их разума.

Он не сделал ни того, ни другого. Он сказал:

— Да, ты прав. Могли и ошибаться. Они ведь правду говорили или то, что считали правдой. Но человек может ошибаться искренне, как, впрочем, и бог. — И все-таки он задал еще один вопрос напоследок:

— Ты знаешь, где сейчас этот вор из Зуаба?

— Не знаю, великий бог, — ответил Шарур. Он мог бы предположить, что сейчас Хаббазу определенно находился где-то между походным лагерем и Гибилом, но где именно? Он мог остановиться отдохнуть. Он мог покупать пиво в деревне. С того момента, как мастер-вор скрылся из виду, Шарур уже не мог точно знать, куда он подевался.

Энгибил задал тот же вопрос Эрешгуну и Тупшарру по очереди и получил тот же ответ. Затем бог пробормотал сам себе, но не подумал, что и люди дома Эрешгуна услышат его:

— Видимо, надо понаблюдать за западной границей. Если вор попытается вернуть украденное в Зуаб, я узнаю об этом. Если он захочет отдать ее Энзуабу, я тоже узнаю.

А потом он исчез столь же внезапно, как и появился. Шарур, Эрешгун и Тупшарру переглянулись и облегченно вздохнули. Таким же слаженным движением они потянулись к кувшину с пивом. Эрешгун оказалась к нему ближе всех. Он налил чашки себе и сыновьям. Все выпили.

Некоторое время семья торговцев молчала. Энгибил исчез, но никто не мог быть уверенным, что какая-то часть его сущности не задержалась, чтобы послушать, о чем будут говорить без него. Так что Шарур в два глотка опорожнил свою чашку и налил еще.

Наконец Эрешгун нарушил молчание.

— Я рад, что бог понял, как мало мы знаем об этой краже и о воре, который ее совершил.

— Да, — закивал Шарур, — и я тоже. — Тупшарру просто кивнул.

Эрешгун продолжал:

— Будем надеяться, Энгибил выскажет свое мнение тем, кто пытался внушить ему, будто мы знаем больше, чем сказали.

— Да будет так, — хором ответили Шарур и Тупшарру, обращаясь в основном к слушателю, который мог незримо среди них присутствовать. А Шарур еще добавил:

— Будем надеяться, что западная граница под пристальным наблюдением, так что Энгибил не упустит вора, если тот захочет податься домой, и получит свое.

Можно, конечно, было и соврать, но тут он сказал правду. Случись Хаббазу увести чашку из дома Димгалабзу, Шарур действительно предпочел бы увидеть ее в руках Энгибила, чем в руках Энзуаба.

Теперь уже Тупшарру и Эрешгун хором произнесли: «Да будет так».

— Надеюсь теперь могучий лугал Кимаш позволит нам вернуться в Гибил, — высказал предположение Шарур. — Энимхурсага мы прогнали, лагерь имхурсагов разграбили, делать тут больше нечего. А в городе нас ждут дела. У нас — сделки, у крестьян — полевые работы. Если они вернутся к своим делам, нас будет ждать хороший урожай, а значит, еда для всех.

— Да, хорошо бы, — согласился Эрешгун. — Дома, наверное…

Он не успел продолжить. Вернулся Энгибил.

— Ты! — бог ткнул дланью в сторону Шарура.

— Я служу тебе, великий бог. — Шарур пал на колени, а затем и вовсе простерся в пыли, хотя и сомневался в действенности каких бы то ни было форм уважения. Энгибил что-то узнал, что-то важное, иначе зачем бы ему возвращаться в лагерь. Шарур готовился к словесному поединку с богом, хотя и понимал, как мало он может противопоставить божеству.

Меж тем Энгибил продолжал обличающим тоном:

— Ты торчал возле моего храма, когда вещь пропала из сокровищницы. Ты был возле моего дома, когда вор осмелился ограбить его!

— Великий бог, я отправился в Гибил, чтобы передать своего пленника в руки торговца рабами Ушурикти, — сказал Шарур, не поднимая головы. — Великий бог, я и в самом деле был в городе, и даже устроил представление для людей, не пошедших на войну, прежде всего для твоих жрецов. Они ведь служат твоему дому. — Признаться было необходимо, иначе не замести следы.

— Вот-вот, во время этого представления меня и обокрали! Что ты знаешь об этом? Говори правду.

Шаруру ничего другого не оставалось. Он подчинился.

— Вот вся правда, известная мне, великий бог, — сказал он. — Во время представления я не входил в храм. Твои жрецы видели меня перед храмом. Они могут это подтвердить. Я не видел, чтобы вор входил в храм. Я не видел, чтобы вор покидал храм. Когда я ушел с площади, представление еще продолжалось.

Каждое его слово было правдой. Он просто не сказал всей правды. Энгибил нахмурился, снова не получив ответа, на который рассчитывал.

— А не странно ли тебе, сын Эрешгуна, — хрипло сказал он, — что я задаю эти вопросы именно тебе? Ведь это ты видел вора из Зуаба, а когда он совершал свое черное дело, ты был на площади.

— Ты бог, — смиренно ответил Шарур. — Не человеку удивляться тому, что делает бог.

— Верно, — проворчал Энгибил. — Ты и не должен удивляться. — Бог снова исчез.

— Я рад, что ты сказал богу правду, — тихо сказал Эрешгун. — Это… такая точная правда.

— Конечно, отец, — Шарура слегка трясло. — Как я мог сказать богу что-то другое? А что, пиво у нас еще осталось?

Кимаш-лугал превратил возвращение войска в Гибил в триумфальное шествие. В каждой деревне вдоль дороги от границы с имхурсагами войско редело. Крестьяне расходились по домам. Их ждали обычные крестьянские дела. В каждой деревне Кимаш произносил речи, восхваляющие воинов, восхваляющие народ Гибила, ну и самого себя, разумеется.

На каждом перекрестке Кимаш останавливал войско, чтобы снова напомнить о доблести защитников и о своей собственной.

Речи немного различались, но в основном походили одна на другую. Вскоре Шарур перестал вслушиваться.

— Интересно, скажет он что-нибудь новенькое, когда мы войдем в Гибил? — заметил он во время очередной остановки.

— Да просто соберет все эти речи вместе, — предположил Тупшарру. — В Гибиле-то их еще не слышали.

— Он произнесет речь в Гибиле, а потом отправится на юг и повторит все это там, — уверенно сказал Эрешгун. — Он же не Энимхурсаг, он не может говорить со всем своим народом сразу. А для лугала вполне естественно желать донести весть о победе до всех людей на землях Гибила. А то как же они узнают о заслугах Кимаша во время сражений?

— Трудное это дело: говорить, говорить здесь и там, и все одно и то же — притворно вздохнул сказал Шарур. Эрешгун попытался укоризненно взглянуть на сына, но вместо этого расхохотался.

Хотя из-за речей лугала путь от границы до города затянулся, но все-таки они в конце концов добрались до стен Гибила, увидели храм бога и возвышающийся над ним дворец Кимаша. Кимаш остановил остатки войска у северных ворот города и приказал состоятельным воинам надеть доспехи, а прочим держать оружие на виду.

— Он старается выжать из победы все возможное, — прокомментировал Шарур.

— Да ладно! Любое развлечение все лучше, чем его отсутствие, — отозвался отец.

Кимаш решил устроить из возвращения настоящее представление. Когда его воины вошли в Гибил через северные ворота, глашатай выкрикнул:

— Смотрите все! Вот могучий Кимаш возвращается с триумфом, заставив бежать самого Энимхурсага! — Вслед за этим в ворота въехал Кимаш на раззолоченной колеснице. Кимаш благожелательно махал рукой людям, выстроившимся вдоль узких извилистых улиц города.

Народ ликовал. Конечно, не все любили Кимаша. Были и такие, кто с нетерпением ждал того дня, когда Энгибил вернет себе власть и будет думать за них. Но даже они не хотели бы, чтобы за них думал Энимхурсаг. Соперничество между городами зашло слишком далеко, и никто не рассчитывал на окончательную победу. А вот выиграть очередное сражение — это реально поднимало Кимаша в глазах горожан.

На рыночную площадь вошли воины Гибила. Мужчины и женщины, не ходившие на войну, шли за ними толпой. Слуги быстро притащили помост, на который забрался лугал. Кимаш оглядел толпу. Он хорошо знал своих людей, и не стал делать того, что предположил Тупшарру. Кимаш высказался кратко и по существу:

— Воины Гибила, я возвращаю вас вашим семьям и друзьям, и благодарю за службу. Воины Гибила, живущие к югу от города, вам я приказываю остаться в городе еще на день. Объявляю пир. Я, Кимаш, лугал Гибила, сказал.

Слова лугала понравились горожанам. И воины, и те, кто оставался в городе, азартно хлопали. Воины обнимали отцов, жен, братьев, матерей, сестер и детей. Некоторые потянулись в таверны. Некоторые предпочли публичные дома.

Семья торговцев отправилась домой. На пороге их встретили Бецилим и Нанадират. Шарур обнял мать и младшую сестру. Он озирался по сторонам, надеясь увидеть Нингаль. В такой день он вполне мог бы обнять и ее. Никто бы не счел это нарушением традиций. Но, к своему разочарованию, девушки он не увидел.

Не увидел он и вора-зуабийца. Неизвестно, стоило ли волноваться по этому поводу. Ведь если Хаббазу решил не показываться, никто его и не увидит. А вдруг его схватили люди Энгибила, или слуги Кимаша? А еще он вполне мог податься домой, наплевав на то, что Энгибил обещал наблюдать за границей.

Эрешгун и Тупшарру тоже посматривали по сторонам. Эрешгун едва заметно пожал плечами, встретив взгляд старшего сына, и тихо сказал:

— Полагаю, это не имеет значения, — и Шарур прекрасно понял его.

— И я так думаю. Очень надеюсь, что это не имеет значения.

— О чем это вы толкуете? — спросила Бецилим.

— А-а, пустяки, — ответил Шарур. Он не мог вспомнить, когда в последний раз лгал матери, но сейчас солгал без колебаний. И уж, конечно, он не лгал матери при отце. Но сейчас Эрешгун не обратил на это внимания.

Рабыня из Имхурсага хлопотала на кухне. Мужчины сели за стол: жареная баранина, жареная утка, салат из лука, салата и редиски, свежий хлеб и к нему блюдечко меда, а также вино и пиво в достатке. Шарур ел, пока не почувствовал в животе изрядную тяжесть.

Тупшарру от него не отставал, но не забывал поглядывать и на рабыню. Через некоторое время и он, и рабыня исчезли.

— Пошел снова завоевывать Имхурсаг, — кивнул на дверь Эрешгун.

Шарур рассмеялся. Нанадират хихикнула. Бецилим строго поглядела на мужа, давая понять, что не одобряет такого способа ведения военных действий.

Вскоре Нанадират и Бецилим на нетвердых ногах поднялись на крышу, собираясь поспать. Тупшарру не возвращался. В прошлый раз он позавидовал старшему брату, когда тот, вернувшись из путешествия, дважды взял рабыню. Теперь вот он, Тупшарру, вернулся с войны, и намеревался доказать брату, что и он не лыком шит.

Шарур тоже засобирался на боковую, однако отец придержал его.

— Подожди, — сказал он. — Вещь, которую ты оставил… ты собираешься забрать ее обратно?

Эрешгун подбирал слова осторожно, не желая привлекать внимание Энгибила.

— Отец, я не уверен. Я ведь правду сказал, когда говорил богу, что не знаю, где эта штука сейчас. Мне же придется навестить человека, которому я доверил ее на хранение.

— Понимаю, — сказал Эрешгун. — Сейчас уже не с руки. В доме слишком много людей… Оставь на потом. Заберешь, когда сможешь. Просто я подумал, что если она будет не у нас в руках, как бы кто-то еще до нее не добрался.

— Я позабочусь об этом, — пообещал Шарур. Он зевнул. — Но не сегодня.

— Нет, не сегодня, — согласился Эрешгун. Он и Шарур поднялись на ноги и пошли спать на крышу.

Глава 11

Странные сны снились Шаруру в эту ночь. Такого с ним еще не случалось после того, как демон лихорадки дохнул на него. Шарур даже подумал: не бред ли это снова? Однако он не был так уж сильно пьян, когда поднимался на крышу и ложился на свою циновку.

Откуда-то издалека его звали невнятные голоса, то мужские, то женские, разобрать было трудно. Это не был язык Кудурру, но Шарур как-то понимал его. Впрочем, во сне так бывает...

Через некоторое время он сообразил, что к нему обращаются на языке Алашкурру. С этого момента он стал отчетливее разбирать слова, будто мужчины и женщины, говорившие с ним, подошли поближе.

Нет, это был один мужчина и одна женщина. Пока Шарур не понял, на каком языке с ним говорят, он различал вокруг лишь неопределенные мазки цветов, словно отдаленный пейзаж, озаренный молниями.

Но теперь окружающее прояснилось. Казалось, он смотрит со дна огромной чаши на какие-то огромные фигуры, глядящие на него сверху.

— Он знает нас, — произнесла женщина… нет, скорее, богиня. Пока она говорила, ее фигура вырисовывалась все отчетливее. Женщина стояла обнаженной. Шарура поразила ее огромная грудь и не менее выдающийся живот. Тогда это должна быть богиня Фасильяр, правившая в городе Залпувас в Алашкурри. Она продолжила: — Он знает, кто мы.

— Вы — боги и богини Алашкурри, — проговорил Шарур с трудом, как это бывает во сне.

— Верно. Мы боги и богини Алашкурри, — подтвердил очень низкий мужской голос. Шарур перевел взгляд. Теперь он видел и мужчину в медных доспехах с бронзовым мечом. Без сомнения, это Тарсий, бог войны. Шарур имел с ним дело в городе Туванас. Мужчина повторил с гордостью: — Мы — великие боги и богини Алашкурри.

Шарур низко поклонился ему, Фасильяр и другим божествам, стоявшим за ними. Их он разглядеть не мог.

— Приветствую вас, великие боги и богини Алашкурри, — сказал он; даже во сне он предпочитал говорить с богами вежливо. — Чего вы хотите от меня? — Он же спит, ему не обязательно сразу догадываться о желаниях богов.

— У тебя есть кое-что из того, что принадлежит нам, — сказала Фасильяр.

— У тебя есть кое-что наше, — подтвердил Тарсий. — Ты спрятал нашу вещь в ужасном месте.

— В ужасном месте спрятал, — вторила ему Фасильяр. — Мы не могли раньше добраться до тебя во сне. Слишком далеко. Даже теперь, когда мы ближе, нам с трудом удается держать связь с тобой.

Тарсий свирепо затряс головой.

— Ты встречался с нами лицом к лицу. Только это и помогло нам наслать на тебя вещий сон. Мы взывали к Энгибилу, но Энгибил нас не слышит. Он бог. Он никогда не спит. И сны ему не снятся. А как иначе ему нас услышать?

— Он же не видел нас лицом к лицу, как ты, — сказала Фасильяр. — Вот потому он нас и не слышит.

Оказывается, Шаруру пришла в голову прекрасная идея — спрятать чашку Алашкурри в доме Димгалабзу. Сила богов едва достигала Кузнечной улицы, а уж вкузницах и вовсе сходила на нет. Хотя он видел сон, все же Шарур удержался от понимающей улыбки. Вместо этого он повторил:

— Чего вы хотите от меня, великие боги и богини Алашкурри?

— Отдай нашу вещь, — Фасильяр и Тарсий заговорили хором, и другие боги и богини Алашкурри одобрительно загудели.

— Отдай нашу вещь и получишь награду, — сказала Фасильяр.

— А если не вернешь нашу вещь, мы тебя накажем, — добавил Тарсий и помрачнел еще больше.

— И как же вы собираетесь наградить или наказать меня? — спросил Шарур. — Я — в Гибиле, а вы —в горах Алашкурру.

— Однажды тебе снова предстоит посетить наши горы, — ответила Фасильяр. — Вот тогда и придет время для награды или наказания. Так что ты выберешь?

— Я бы скорее выбрал награду, великая богиня, — ответил Шарур. — Зачем мне ваше наказание, могучая богиня?

— Вот видишь? — пророкотал Тарсий. — Я же говорил, мы имеем дело с мудрым смертным. Он способен отличить хлеб и мясо от крошек и костей.

Помнится, когда Шарур в последний раз видел Тарсия и говорил с ним, бог войны как-то не спешил хвалить его. Наоборот, Тарсий поносил его за то, что он пытался совратить ванака Хуззияса с пути повиновения богам. Впрочем, Тарсий всегда славился вздорным характером. Он не искал примирения. Теперь в голове Шарура мелькнула картинка: мирный Тарсий в образе льва садится за стол, уставленный хлебом, салатами и финиками.

Шарур удивился — настолько четким увиделся ему этот образ. Однако раньше ему не случалось говорить во сне с великими богами Алашкурри.

— Отдайте нашу вещь, — повторила Фасильяр. — Хочешь, все женщины, с которыми ты будешь спать, нарожают тебе множество сыновей и не испытают родовых мук?

— Верни нашу вещь, — невнятно загомонили остальные боги Алашкурри. — Верни, и мы… — дальнейшее потонуло в хоре голосов, поскольку каждый бог или богиня давали разные обещания из подвластных им областей.

— Это же лишь обещания, — серьезно ответил Шарур. — Вы — великие боги. Вы — могучие боги. Но вы же боги Алашкурри. Вы боги гор. Люди в Междуречье вас не знают. Вы не боги Кудурру. Ваша сила осталась в горах. А здесь у вас нет силы.

Тарсий грозно посмотрел на него. Теперь бог войны снова принял привычный свирепый облик.

— А ты —смертный. Всего лишь смертный. Скоро тебе предстоит стать призраком. Скоро ты уйдешь из этого мира, исчезнешь из памяти в людей в этом мире. Что ты можешь знать о власти? Вот и молчи о том, в чем не разбираешься!

— Истину ты говоришь, великий бог, — вежливо ответил Шарур. — Ты предлагаешь мне путь мира. — Любой человек, открыто выступивший против бога, мог потерпеть неудачу. Но, хотя Шарур был всего лишь смертным, он владел тем, чего хотели великие боги Алашкурри. Да, они — боги, но в своей земле. Так что им придется предложить ему что-то по-настоящему ценное, прежде чем он решит выполнить их желание.

Наверное, Фасильяр поняла это, потому что участливо спросила:

— А чего бы ты сам хотел, человек из Кудурру? Какие блага кажутся тебе привлекательными, человек из Гибила?

Попроси Шарур снять запрет на торговлю с другими городами, боги точно пообещали бы это сделать. Однако он пока размышлял, нет ли другого пути обойти этот запрет. Поэтому он воспользовался обычной хитростью торговца и задумчиво протянул:

— Ну, я не знаю…

— Верни нам нашу вещь, отправь ее в наши горы, и мы одарим тебя всем, что в нашей власти, — пообещала Фасильяр. — Будешь богат, любим, здоров, а твои дни в этом мире будут долгими.

— Откажешься, не отправишь эту вещь в горы Алашкурру, — мрачно пообещал Тарсий, — и на твою голову обрушатся все несчастья, какие мы сможем измыслить. — Будешь бедным, всеми презираемым, больным и несчастным, а дни твои в этом мире будут наполнены муками и скоро кончатся.

Ох, не стоило Тарсию запугивать Шарура, хотя бы и во сне. Торговец разозлился ничуть не меньше, чем если бы не спал. Он сказал:

— Великие боги Алашкурри, давайте предположим, что я не стану отправлять вашу вещь в горы. Предположим, только предположим, могучие боги Алашкурри, что я и у себя ее не оставлю. Допустим, я ее просто сломаю. Что тогда?

Тарсий аж задохнулся. Фасильяр ахнула. Все могучие боги Алашкурри ахнули.

И Шарур тоже ахнул… — и очнулся на крыше дома Эрешгуна, глядя на звезды. В отличие от прочих снов, увиденных даже и в лихорадке, этот сон он не забудет до самой смерти.

Наступило утро. Шарур хотел прямо с утра пораньше отправиться в дом Димгалабзу, чтобы забрать чашку, оставленную на хранение Нингаль. Однако не успел он доесть завтрак, состоявший из ячменной каши с соленой рыбой, как в дом вошел Инадапа, управляющий Кимаша-лугала.

— Привет тебе, слуга могучего Кимаша, — сказал Шарур, вставая и кланяясь Инадапе. — Не желаешь ли отведать вместе со мной каши с рыбкой? Может быть, кружечку пива? А тем временем спокойно расскажешь, что привело тебя в дом Эрешгуна спозаранок?

— Привет и тебе, Шарур, сын Эрешгуна, — важно проговорил Инадапа. — Спасибо. Я уже поел. Я завтракаю на заре, чтобы больше успеть в служении могучему Кимашу за целый день. Но от пива не откажусь, а заодно расскажу, что привело меня в дом Эрешгуна так рано, ибо дело это именно тебя касается.

Шарур сам налил кружку пива и подал Инадапе.

— Я весь внимание, — сказал он и положил себе еще каши.

Инадапа выпил и одобрительно крякнул.

— В доме Эрешгуна варят хорошее пиво. Я давно это знаю. Так вот, могучий лугал Кимаш приказал мне привести тебя к нему немедля.

— Я подчиняюсь лугалу. Я подчиняюсь управителю лугала. — Шарур положил в рот еще ложку каши, запил пивом и поднялся с лавки. — Я готов. Идем.

— Могучий лугал Кимаш будет рад твоему послушанию. — Инадапа торопливо допил пиво, облизнул губы и кивнул:

— Ага, идем.

Возле дворца лугала Шарур застал привычную картину: повсюду толпились рабочие, кто с кирпичами, кто с раствором, кто возводил леса, чтобы поддерживать уже уложенные кирпичи или поднимать стену выше.

— Могучий лугал Кимаш, я вижу, себя уже не сдерживает, — заметил Шарур. — Это хорошо. — Он имел в виду именно то, что сказал; когда Кимашу хорошо, это означало, что Энгибил занят своими делами, а значит, хорошо всем, кто не противится новому и процветает благодаря новым порядкам.

— Истинно так! — энергично кивнул Инадапа. — Могучий лугал щедр и радуется своей силе. — В переводе на обычный язык сказанное Инадапой означало, что Кимаш радуется слабости и озабоченности Энгибила, но его слуга был достаточно благоразумен, чтобы позволить себе сказать такое — возможно, слишком благоразумен, чтобы позволить себе даже думать подобным образом.

— Ты не знаешь, зачем лугал вызывает меня во дворец? — спросил Шарур, пока Инадапа вел его по лабиринту коридоров.

— Могущественный лугал не счел нужным донести до своего скромного слуги цель твоего вызова, — ответил Инадапа. — Скоро ты предстанешь перед ним и сам все узнаешь. Скоро ты услышишь все из его уст.

— Скоро я услышу все из его уст, — согласился Шарур. Возможно, Инадапа просто выполнял роль посланника и понятия не имел, зачем Шарур понадобился Кимашу. Но, возможно, Кимаш не хотел, чтобы Шарур знал заранее цель этого вызова, в надежде, что хитрый торговец не сможет заранее продумать правдоподобные ответы на вопросы, появившиеся у лугала.

В тронном зале Кимаш как обычно восседал на возвышении, покрытом сусальным золотом. Шарур упал ниц перед правителем города.

— Я явился по приказу могучего лугала, — сказал он, не поднимая головы.

— Встань, — распорядился Кимаш. — Я вижу твое послушание. Вот таким и должен быть всякий житель Гибила.

— Всегда рад подчиняться приказам могучего лугала, — сказал Шарур, вставая на ноги, а сам подумал: уж лучше я буду подчиняться твоим приказам, а не приказам бога. Впрочем, Шарур не обольщался. Кимаш, конечно, догадывался о ходе его мыслей.

Правитель хлопнул в ладоши. Инадапа тут же возник в дверях.

— Подай-ка нам пива и жареных кузнечиков, — приказал лугал. Инадапа поклонился и выскочил, вернувшись вскоре с едой и питьем. Кимаш зубами снял с вертела крупного кузнечика и прожевал.

— Ты видел Хаббазу, вора-зуабийца, или Буррапи, наемника-зуабийца, после возвращения в Гибил?

— Нет, могучий лугал, — честно ответил Шарур.

С задумчивым выражением лугал принялся за второй шампур. После паузы он значительно проговорил:

— Ты убедил Энгибила, что ничего не знаешь о краже из храма.

«Это, конечно, не вопрос, но отвечать придется», — подумал Шарур, а вслух сказал: — Бог велик и могуч, я должен был говорить правду.

— Правда разная бывает, — проворчал Кимаш почти так же, как отец Шарура. — А боги вечно полагаются на свою силу, забывая про здравый смысл. Люди этим пользуются. Правда, которой может удовлетвориться бог, не всегда оказывается правдой, если за дело берется человек.

— Но раз бог принял правду, значит, так оно и есть, — осторожно произнес Шарур.

— Может, так, а может, и нет. Да, Энгибил доволен, но мне все еще интересно, что связывает тебя и весь дом Эрешгуна с двумя зуабийцами, вором и наемником? — Кимаш уставился на Шарура со своего высокого сиденья.

Вот теперь Шарур ощутил себя мышью, на которую с неба упал взор ястреба. Но он бестрепетно выдержал взгляд лугала. Кимаш — всего лишь человек. До бога он не дотягивает. После того, как Шарур сумел обхитрить Энимхурсага, с Кимашем он как-нибудь справится.

— Вообще-то воры, насколько я знаю, никогда не связываются ни с кем. Они доверяют только себе, — сказал Шарур. — До тех пор, пока Энгибил занят поисками вора на границе, он ведь не станет утруждать себя правлением в городе, значит, могучий лугал и дальше будет править так, как считает нужным.

— Это так, — задумчиво согласился Кимаш.

— Конечно, так. — Шарур снял зубами крупную саранчу со своего шампура и принялся жевать. Пока он ест, по выражению лица трудно что-либо понять. Не стоило даже пытаться обмануть Кимаша, скармливая ему бесполезные истины, как удавалось с Энгибилом. Но отвлечь лугала, заставить его думать о других вещах, не самых опасных для дома Эрешгуна, можно попробовать. Прожевав еще одну саранчу и отхлебнув пива, Шарур похвалил: — Закуска у могучего лугала лучшая в городе.

— Для тех, кто мне по нраву, ничего не жалко, — с нажимом сказал Кимаш. — Тут есть одно дело… Ради него я тебя и позвал. Ты помнишь, я обещал тебе любую женщину в Гибиле, включая собственную дочь, в обмен на то, что ты откажешься от попыток завладеть чашкой Алашкурри из храма?

— Да, могучий лугал, помню, — с замиранием сердца сказал Шарур.

— Я рад, что ты это помнишь. Зуабский вор наделал переполоху в храме, но я не думаю, что это угрожает моему положению правителя. Так что я не напрасно напомнил тебе о моих словах. Предложение остается в силе.

— А-а, да, — промычал Шарур, отчаянно ища возможность вывернуться из сложного положения, не нанося лугалу смертельного оскорбления. Через какое-то время он решил, что лучший способ — говорить правду. — А помнишь ли ты, о могучий лугал, как моя клятва, данная Энгибилу, помешала мне жениться на дочери кузнеца Димгалабзу?

— Помню, конечно, — кивнул Кимаш. — Именно поэтому я и сделал тебе предложение относительно любой женщины в Гибиле. Любой! Не исключая собственной дочери. Это оттого, что у меня вообще доброе сердце, — добавил он. — По выражению лица лугала Шарур понял, что правитель не прочь породниться с домом Эрешгуна.

— Могучий лугал добр. — Шарур поклонился. — Могучий лугал щедр. — Он опять поклонился. «Однако могучий лугал кое-что забыл», подумал он. Суть предложения Кимаша состояла в том, чтобы подкупить Шарура, не позволить ему действовать самостоятельно, а выполнять план Кимаша.

— Ну вот и пользуйся моей добротой, — настойчиво продолжал лугал. — Пользуйся моей щедростью.

Шарур вздохнул. Больше тянуть было нельзя. Он еще раз поклонился и сказал:

— Могучий лугал, если бы дело обстояло иначе, я с огромной радостью воспользовался бы твоим щедрым предложением и в точности исполнял бы твои распоряжения. Однако, здесь есть некоторая проблема…

— Подожди! — грозно оборвал его лугал. — Ты что же, хочешь сказать, что отказываешься от моего предложения?

— Могучий лугал, ничего подобного я не имел в виду, — ответил Шарур, хотя именно это он и имел в виду. — Я уже говорил тебе, что бог поначалу не разрешил мне жениться на дочери кузнеца Димгалабзу.

— Ну и что? — Кимаш нависал над Шаруром, как скала. — Допустим, это решение можно отменить. И что же мешает тебе принять мое предложение?

— Если бы это решение можно было бы отменить, я с радостью принял бы твое предложение, — ответил Шарур, чувствуя, как пот выступает на лбу. — Однако великий Энгибил по своей безмерной щедрости вернул мне мою клятву, а ты помнишь — я клялся его именем — и разрешил заплатить выкуп кузнецу Димгалабзу, взяв деньги из сокровищницы дома Эрешгуна, а не из прибыли, которую я, к сожалению, не смог получить во время моего последнего путешествия в горы Алашкурру.

Глаза Кимаша расширились.

— Что? — обескураженно переспросил он. — Бог… вернул тебе твою клятву, которую ты дал от его имени? — Лугал выглядел таким же удивленным, как Энимхурсаг до него, услышавший ту же историю. — В это невозможно поверить!

— Можешь верить или не верить, могучий лугал, как тебе больше нравится, — сказал Шарур. — Только правда от этого не изменится. Именно по этой причине я не могу воспользоваться твоей добротой и твоей щедростью.

— Энгибил вернул клятву... — Кимаш покачал головой. У него был вид человека, только что пережившего землетрясение. Видно было, что лугал потрясен, но изо всех сил старается сохранить равновесие. — Ты же понимаешь, что я могу узнать у самого бога, лжешь ты или говоришь правду?

— Конечно, могучий лугал, — сказал Шарур. — Спроси у бога. Великий Энгибил подтвердит тебе, что я не вру.

— Энгибил сам вернул тебе твою клятву? — Кимаш никак не мог поверить, что такое возможно. — Энгибил вернул клятву, которую хранил у себя на сердце? Но Энгибил никогда не возвращает клятвы. Бывает, сам дает, но возвращать — нет, никогда!

— И все-таки он вернул мою клятву. — Шарур знал, или думал, что знает, почему бог поступил именно так. Как и Кимаш, бог пытался отвлечь его от чашки Алашкурри в кладовой его храма. Бог считал, что Нингаль представлял для Шарура гораздо больший интерес, чем какая-то чашка, или даже лугал со своими предложениями. Шарур словно шел по тонкому льду. — Поскольку я давно хотел взять в жены Нингаль, дочь Димгалабзу, я так и сделаю. Теперь, когда великий бог, могучий бог, в своем великодушии позволил мне заплатить выкуп, мне ничто не мешает.

— Союз с домом Димгалабзу наверняка окажется выгодным для дома Эрешгуна, — задумчиво проговорил лугал. — Но неужели такой союз выгоднее, чем союз с домом Кимаша? Если ты возьмешь в жены дочь лугала, дом твоего отца небывало возвысится среди знати Гибила.

Шарур был твердо уверен, что не намерен отдавать свое сокровище ни лугалу, ни самому богу Гибила. Если ты вдруг возвысился, то так же вдруг можешь и упасть. Шарур хорошо это знал.

Он снова поклонился Кимашу, и осторожно подбирая слова произнес:

— Могучий лугал, я давно хотел взять в жены Нингаль, и уже получил одобрение отца, одобрение отца невесты и самого Энгибила. Я очень надеюсь, что у меня все получится.

— Ты упрямый человек. — Со вздохом сказал лугал. — Ладно. Надеюсь, твоей будущей жене не придется жаловаться на твое упрямство. Но, послушай, давай перед тем, как принять окончательное решение, ты все-таки посмотришь на моих дочерей?

Шарур снова поклонился, на этот раз очень низко. Кимаш предлагал нечто очень выгодное с его, Кимаша, точки зрения. Просто так такие предложения не делаются.

— Ты слишком добр ко мне, могучий лугал, — пробормотал он. — Но я должен сказать тебе, что Димгалабзу и мой отец обо всем сговорились, а Гуляль, мать моей невесты, и моя мать готовятся к свадьбе. Они уже назначили брачный пир, так что я не вижу смысла встречаться с вашими прекрасными дочерьми. Я думаю, прежде всего о том, что такая встреча не обрадует ни их, ни меня.

— Может, и так, — покряхтел Кимаш. — Я же знаю, что заставлять человека делать что-либо против его желания — вернейший способ нажить себе врага. Делай, что хочешь, лишь бы это пошло на пользу тебе, мне и Гибилу.

— Благодарю могучего лугала за терпение, — сказал Шарур. Только после того, как слова слетели с его губ, он понял, что Кимаш по-настоящему озабочен тем, как бы не нажить себе врага в лице Шарура. Это его удивило. Чем таким он мог быть опасен лугалу?

Лугал хлопнул в ладоши. Инадапа возник в тронном зале так, что ему мог бы позавидовать Хаббазу: только что его там не было, и вот он уже стоит и ждет распоряжений. Кимаш величественно произнес:

— Мы закончили разговор. Проводи Шарура обратно в дом Эрешгуна.

— Слушаю и повинуюсь, могучий лугал, — Инадапа поклонился и повернулся к Шаруру. — Идем. Я провожу тебя обратно.

— Благодарю слугу могучего лугала. — Шарур поклонился Инадапе, а затем снова Кимашу. — И еще раз благодарю могучего лугала.

Инадапа провел его по коридорам дворца и мимо стражи у входа, почтительно склонившей головы перед управляющим и Шаруром. На площади им пришлось пропустить длинную вереницу рабочих и ремесленников. Только когда они уже шли по улице Кузнецов к дому Эрешгуна, Инадапа спросил:

— Правильно ли я понял, что ты не собираешься заключать союз с домом Кимаша?

— Правильно, господин управляющий, — ответил Шарур. — Идут приготовления к моей свадьбе с дочерью кузнеца Димгалабзу, и я не мог не поведать об этом могучему лугалу. Я же не могу нарушить данные обещания. Но почему ты спрашиваешь?

— И могучий лугал принял это? — спросил Инадапа. Видимо, он подслушивал у дверей тронного зала, так что мог слышать весь разговор Шарура с лугалом. Слушал, но поверить не мог. И теперь желал убедиться, что правильно все услышал.

— Могучий лугал принял это, — кивнул Шарур. — В своем несравненном терпении, в своем великодушии, в своей великой доброте он принял это.

— Да, я слышал, — досадливо отмахнулся управляющий, — только поверить не могу. Могущественный лугал изменил своим обычаям, а это такая же редкость, как и отказ бога держать твою клятву. Но раз ты так говоришь, наверное, так оно и есть. Воистину, сын Эрешгуна, твои дела в последнее время приводят меня в изумление.

— Твоя правда, господин управитель. Мне и самому чудно. — «Это он еще всего не знает», подумал Шарур.

— Ну, вот, мы пришли. — Инадапа поклонился Шаруру. — Пойду назад, снова служить Кимашу, могущественному лугалу, хотя вряд ли я ему понадоблюсь в ближайшее время. — Он сложил руки на объемистом животе, покачал головой и пошел обратно к дворцу.

Шарур вошел в дом. Его порадовало, что Инадапа не пошел с ним в комнаты, потому что там как раз шла оживленная беседа между отцом и Хаббазу.

— Привет тебе, сын главного торговца, — поклонился Хаббазу.

— Привет и тебе, мастер-вор. — Шарур вежливо поклонился в ответ.

— Твой отец сказал, что ты еще не вернул чашку из дома Димгалабзу, если только ты не зашел за ней по пути из дворца Кимаша, — сообщил Хаббазу.

— Мой отец, как всегда, сказал правду, — ответил Шарур. — Нет, я не заходил за чашкой по пути из дворца могучего лугала. — Он развел руками. — Я бы зашел, но меня сопровождал управляющий Кимаша, поэтому я решил не заходить к Димгалабзу.

— Само собой, — довольно сухо произнес Хаббазу. — При управляющем этого делать не стоило.

— Вот и я так решил. — Шарур и мастер-вор поулыбались друг другу.

— А я как раз спрашивал, удалось ли уважаемому Хаббазу добыть эту чашку, — отец коротко взглянул на сына.

— А я как раз ответил «нет», — добавил Хаббазу. — Я не думаю, что нашего краткого знакомства хватило, чтобы твоя невеста отдала ее мне. К тому же я не хотел объяснять свой визит Димгалабзу.

— К тому же, насколько я понял, ты представился наемником Буррапи, — подмигнул отец Шарура. — Ведь ты назвался этим именем, когда вы встретились?

— Так и есть, — хором ответили Шарур и Хаббазу. Эрешгун одобрительно кивнул.

— Ну, учитывая твое ремесло, мне почему-то кажется, что ты мог бы и не встретить в этом доме ни Димгалабзу, ни саму Нингаль, — Шарур смотрел в глаза мастера-вора.

— Я и в самом деле искусный вор. Тут ты прав. — Хаббазу поклонился Шаруру. — Обычно мне помогает Энзуаб, лучший из воров. Но мы не в Зуабе. Но будь мы даже там, я не решился бы воровать что-нибудь из дома кузнеца. А уж здесь-то, в Гибиле, и подавно. Видишь ли, некоторые приемы, которые я получил от нашего бога, в кузницах работают плоховато.

— Вот, вот, — кивнул Эрешгун. — Кузнецы работают с металлом, полагаясь на собственную силу. Возможно, со временем она приобретет божественный характер, а может, и нет. Именно потому, что сила богов слабеет в их присутствии, а также в присутствии писцов — ведь их власть над словами — тоже сила, хотя тоже пока не божественная, — Кимаш и выставил их в первых рядах против Энимхурсага. Впрочем, ты сам это видел.

— Да, видел, — кивнул Хаббазу. — Тогда ослабление силы богов пошло нам на пользу. Вот потому я и не пытался, э-э, проникнуть в дом Димгалабзу тайком.

«Один раз не пытался, но в другой раз может и попытаться, — подумал Шарур. — Ведь сделал же вор вторую попытку в храме Энгибила». Но Шарур поспешил перевести разговор на другую тему. — Скажи, а тебе не снились прошлой ночью какие-нибудь странные сны?

Мастер-вор застыл с открытым ртом и несколько мгновений выглядел довольно глупо. Затем, собравшись с мыслями, он ответил:

— Раз ты спрашиваешь, я отвечу правду, а правда в том, что да, мне снились странные сны прошлой ночью.

— Как и мне, — кивая сказал Шарур. — И что, там было много э-э посетителей?

— Пожалуй, многовато, — ответил Хаббазу. — Насколько я помню, мне в жизни не приходилось видеть таких многолюдных снов.

— И в этих снах тебя уговаривали вернуть то, что, по их словам, принадлежало им?

— Было такое, — сказал Хаббазу. — И довольно настойчиво уговаривали. Награды сулили… В общем, довольно странно… Во сне я разговаривал с целой толпой. Они мне даже угрожали. А потом… потом все разом кончилось. Они пропали. Такое впечатление, что испугались, хотя не возьму в толк, что их могло напугать. Но, знаешь, я тоже испугался, да так, что проснулся. Но когда открыл глаза, вокруг никого не было, а я лежал на своей циновке.

— Что-то мне подсказывает, что нам снились очень похожие сны и в одно и то же время. —Шарур усмехнулся.

— Ты так считаешь, купеческий сын? — спросил Хаббазу. — А в твоем сне они тоже чего-то испугались?

— Это я их напугал, — Шарур задумчиво посмотрел в окно. — Мы обсуждали с ними некую вещь, которую они считали своей. Думали, возвращать ее им или оставить у меня. Но тут я во сне спросил, что будет, если я просто сломаю то, о чем мы говорим? Вот тут они испугались. Я проснулся, открыл глаза, и, как и ты, оказался один на своей циновке.

— Ты предложил… сломать какую-то их вещь, — Хаббазу произносил слова медленно, как будто с трудом выговаривая их. На лице у него читалась смесь восхищения и страха. — Знаешь, сын Эрешгуна, вот что я тебе скажу, и это истинная правда: такое могло прийти в голову только гибильцу.

Молчавший до сих пор Эрешгун заговорил:

— Ты прав. Только гибильцы из поколения моего сына могли бы такое придумать. У меня чуть сердце не оборвалось, когда услышал.

— И как теперь твое сердце? — участливо спросил Хаббазу.

— Дрожит, — ответил Эрешгун, — но уже не спотыкается. Мы в Гибиле быстро привыкаем к новым понятиям.

— Это заметно. — Судя по тону Хаббазу, вор не собирался делать торговцу комплимент.

— А ведь и ты начинаешь привыкать к ним так же быстро, — старший торговец, прищурившись, разглядывал вора. — Не хуже коренного гибильца.

— Что, заметно? — Хаббазу задумался. — А хоть бы и так, что с того?

— Спрашиваешь, «что с того»? — Шарур с усмешкой посмотрел на Хаббазу. — Тогда позволь мне задать тебе пару вопросов. Предположим, после того как наше предприятие завершится, как бы оно не завершилось, ты вернешься в Зуаб. Ответь, будешь ли ты чувствовать себя легко, снова оказавшись под властью Энзуаба? Будет ли тебе удобно жить под сильной рукой вашего городского бога?

— Энзуаб — это же не Энимхурсаг, — сказал Хаббазу. — Он наш повелитель. Он правитель Зуаба. Но он правит не марионетками, заставляя их ходить туда-сюда по своей воле.

— А я так и не говорил, — Шарур серьезно смотрел на вора. — Я только спросил: будет ли тебе легко под властью Энзуаба, каким бы он не был? Когда он прикажет тебе в очередной раз ограбить караван, или оставить кого-нибудь в покое, подчинишься ли ты ему с такой же радостью, как раньше? Как всегда подчинялся?

— Он мой бог, — резко сказал Хаббазу. — Конечно, я буду ему подчиняться. — Тут до него дошло, что Шарур спрашивает не об этом. — Ну да, я буду рад… — вор замолчал и неуверенно посмотрел на сына старшего торговца. Подумал. Скривился. Шарур как будто видел, как в его сознании колеблются чаши весов. Покачавшись, они достигли равновесия. Для самого Хаббазу это, похоже, стало неожиданностью. — Да, пожалуй, я слишком долго общался с гибильцами. То, как они думают, и меня сбило с толку.

Эрешгун и Шарур улыбнулись.

— Ты слишком долго общался со свободными людьми, — значительно произнес Эрешгун. — А до этого ты слишком мало знал о нравах свободных людей. И сам того не заметил, как стал свободным человеком.

— Пусть будет так, раз ты так говоришь, — сказал Хаббазу. — Я не стану спорить с хозяином.

— Ну, тогда, — сказал Шарур, — тебе уже проще принять мысль о том, чтобы сломать нечто, о чем в твоем сне говорили всякие важные существа, называя это своим?

— Ладно. Приму, — тут же ответил Хаббазу. — Не был бы ты сумасшедшим гибильцем, ты бы тоже не сразу принял такую мысль. Быть свободным или почти свободным от бога своего города — это одно. А нанести удар тем, из моего сна — Шарур отметил, что вор не назвал сущности из сна богами, — это совсем другое. Не удивительно, что меня смутил такой подход.

— Не удивительно, — согласился Эрешгун. — Тогда позволь еще один вопрос: как думаешь, нам пойти на сделку с теми, из ваших снов, или проще сломать эту штуку, которую они считают своей?

— Это совсем другой вопрос. — Хаббазу подергал себя за бороду и надолго задумался. Наконец он сказал: — Может, все и не так плохо, если быть уверенным, что мы избежим гнева наших богов.

— Нет, так не получится, — сказал Шарур. — Никакой уверенности у нас быть не может. Надеяться… да, надеяться мы можем. А еще можем действовать.

— Если мы решим сломать то, что гости из сна считают своим, я же никогда не смогу вернуться в Зуаб, — печально сказал Хаббазу. — Как я покажусь на глаза Энзуабу? Как я скажу ему, что ослушался? Как я объясню, что действовал по собственному усмотрению, а не по его воле?

— Но ты же сам говорил, что Энзуаб не Энимхурсаг, — ответил Шарур. — Я тебе поверил. Я признал, что ты правильно рассудил. Так что теперь, скажешь, что ошибался?

Хаббазу покачал головой.

— Энзуаб — точно не Энимхурсаг, он не станет управлять каждой мелочью в городе. Он вроде вашего Энгибила, ничего не станет делать без необходимости. Но когда он отдает приказ, надо его выполнять.

— Ну, с Энгибилом то же самое, — сказал Шарур. — Разница только в том, что Энгибил реже приказывает.

— Подожди-ка, — поднял руку Эрешгун, — разве ты не подчинился приказу твоего бога, мастер-вор? Ты пошел и украл из храма Энгибила некую вещь, которую эти, из снов, считают своей?

— Да, я украл эту вещь из храма Энгибила, — Хаббазу кивнул, — но я же не принес ее Энзуабу. Он вполне может обвинить меня в том, что я не выполнил большую часть его приказа, а за выполнение меньшей части не станет осыпать меня похвалами. Скорее всего, меня ждет изгнание. Буду доживать свои дни без города.

— Будешь доживать свои дни свободным человеком, во всяком случае свободным настолько, насколько возможно в этом мире, где боги всякий раз берут верх над человеком, если им приходит в голову такая блажь, — сказал Эрешгун.

— Другими словами, — вставил Шарур, — доживешь свои дни, как житель Гибила.

Глаза Хаббазу блеснули.

— Знаешь, сын главного торговца, сказанное твоим отцом мне как-то больше по сердцу.

— Давай, поиздевайся над этим городом после того, как сражался за него на войне, — со смехом сказал Шарур. Впрочем, он быстро стал серьезным. — Если мы сломаем вещь, которую некие сущности в нашем сне назвали своей, мы поможем стать свободными людям, живущим далеко от Междуречья.

— А что мне до них, если они живут где-то далеко? — спросил Хаббазу. — Я и о тебе-то не особо заботился, гибилец, пока Энзуаб не послал меня сюда храм ограбить.

— Хоть ты и не особо о нас заботился, — проговорил Эрешгун, — а все-таки стал похожим на нас. Разве это не научило тебя, что нельзя пренебрегать людьми только потому, что они живут далеко?

— В твоих словах кое-что есть, — признал Хаббазу. — Возможно, так и должно быть.

— Тогда идем? — спросил Шарур. — Надо же забрать из дома Димгалабзу ту штуку, которую твои ночные гости считают своей?

От такого приглашения Хаббазу не мог уклониться. Он вздохнул.

— Ладно. Идем. Надо и в самом деле вернуть эту вещь. — Он снова вздохнул. — И как только она окажется у нас, я, по вашим словам, начну становиться гибильцем. Ну, тут уж ничего не поделаешь.

Димгалабзу поклонился Эрешгуну. Он поклонился Шаруру. И с некоторым удивлением поклонился Хаббазу. После обмена вежливыми приветствиями, кузнец сказал:

— Не ожидал встретить тебя здесь, Буррапи.

— Если человек всегда оказывается там, где, как вы считаете, он должен оказаться, это скучный человек. — Хаббазу махнул рукой. — Вы согласны, мастер-кузнец?

Димгалабзу выглядел ошеломленным.

— Ну, я так не думал… Наверное, вы правы, хотя бы отчасти. Но я все-таки никак не ожидал увидеть вас здесь, и с такими сопровождающими... — Кузнец растерянно замолчал.

Шарур без труда закончил за него фразу. Димгалабзу — вежливый человек, он наверняка имел в виду, что не удивился бы, если бы вор явился под охраной людей Кимаша, а то и самого бога, ведь они его искали…

— Отец моей невесты, человек из Зуаба пришел с нами по уважительной причине, — произнес Шарур значительным тоном.

Димгалабзу скрестил мощные руки на широкой, блестящей от пота груди.

— И что же это за уважительная причина, хотел бы я знать, — нахмурившись, сказал он. Лицо кузнеца, почти сплошь скрытое густой бородой, ничего не выражало.

— Он сопровождал меня после нашей первой битвы с имхурсагами, помогал мне доставить к Ушурикти пленника, — начал рассказывать Шарур. — Мы побыли в городе, а потом оставили кое-что здесь, в твоем доме, на хранение. Теперь мы пришли забрать это.

Кустистые брови кузнеца задрались.

— Ты что-то у меня оставил? — пророкотал он. — А что оно такое? И почему ты решил оставить это в моем доме?

Шаруру не хотелось отвечать ни на один из этих вопросов, но он все же предпочел второй.

— Видишь ли, отец моей невесты, — помявшись, начал он, — твой дом подходил для этого лучше всего. Это дом кузнеца... — Он внимательно наблюдал, как Димгалабзу переваривает это сообщение, вдумываясь в его смысл. Богу затруднительно заглянуть в дом кузнеца, это общеизвестно. Так что Димгалабзу не понадобилось много времени, чтобы сообразить, почему Шарур и Хаббазу выбрали такой дом для какой-то вещи. Но тут глаза его округлились.

— Ты хочешь сказать, что оставил у меня в доме…

Эрешгун остановил соседа вполне понятным жестом, а Шарур пояснил:

— О некоторых вещах лучше не спрашивать, даже в доме кузнеца. Пусть остаются безымянными.

На первый взгляд, он не сказал ничего определенного, однако Димгалабзу без труда понял его. Кузнец довольно пожил на свете, но относился к людям новой формации. Он не стал бросаться на улицу и кричать о том, что вещь, украденная из храма Энгибила, спрятана в его доме. Вместо этого он тихо спросил:

— Интересно, и почему мне ничего не известно о том, что ты оставлял что-то в моем доме? Почему жена ничего мне сказала? Почему Нингаль не сказала мне? И даже рабы промолчали…

— Жена не могла сказать тебе, потому что и сама не знала, я так думаю, — объяснил Шарур. — Рабы промолчали, потому что тоже ничего не знали. А вот твоя дочь Нингаль не сказала тебе, потому что я просил ее никому не говорить.

Димгалабзу подергал себя за бороду.

— Значит, Нингаль, моя дочь, решила послушаться тебя, хотя обычно слушается меня. — Кузнец коротко рассмеялся. — Вроде бы она еще не стала твоей женой, но решила заранее привыкать тебя слушаться.

Эрешгун тоже усмехнулся. Даже Хаббазу незаметно улыбнулся. Шарур не обратил внимания на их усмешки, причем сделал это так демонстративно, что отец с вором теперь уже громко рассмеялись.

— Отец моей невесты, ты спрашиваешь, почему ты не знал об оставленном в твоем доме. Но я говорю тебе.

— Допустим, — сказал кузнец и опять подергал себя за бороду. Шарур ждал. Эрешгун и Хаббазу стояли молча, тоже ожидая. Димгалабзу наконец задал вопрос: — Допустим, ты заберешь свою вещь обратно. И что ты намерен с ней делать?

Вопрос заставил Эрешгуна слегка вздрогнуть, а Хаббазу отвести взгляд. Шарур ответил:

— Еще не знаю. Посмотрим, что покажется нам более выгодным.

Димгалабзу хмыкнул.

— Раз я не знаю даже, о чем идет речь, как я могу решить, насколько хорош твой ответ? — Он вздохнул. — Ладно, есть один способ… Нингаль — рявкнул кузнец, словно на поле боя.

— Что такое, отец? — Послышался голос Нингаль сверху. Мгновение спустя она сама скатилась с лестницы с веретеном в руках. Увидев Шарура, Эрешгуна и Хаббазу, она кивнула сама себе. Исподтишка улыбнувшись Шаруру, она сказала: — А-а, кажется, я догадываюсь, что такое у вас тут стряслось.

— Ты в самом деле догадываешься, дочь моя? — спросил Димгалабзу.

— Думаю, да, — весело сказала Нингаль, делая вид, что не замечает тона отца. Она повернулась к Шаруру и продолжила: — Слуги Кимаша заходили, пока ты сражался с имхурсагами. Я сказала, что ничего не знаю. Потом приходили жрецы из храма Энгибила, я ответила им так же.

— Вот и славно! — Шарур поклонился ей. — Я у тебя в долгу. — Хаббазу тоже поклонился Нингаль. — Мы все у тебя в долгу.

— Ну, я пока еще не уверен, что я кому-нибудь должен… — проворчал Димгалабзу. Он повернулся к Нингаль. — Дочь моя, почему ты согласилась спрятать эту вещь, чем бы она ни была, в нашем доме? И почему ты мне не рассказала?

— А как бы я тебе рассказала, если ты в это время воевал, отец? — Нингаль выглядела, как образец послушания и невинности, если не считать озорного блеска в глазах. — А потом не зря ведь говорят, что если женщина покидает дом своего отца, она обязана во всем повиноваться мужу. Шарур почти мой муж, вот я и послушалась его в твое отсутствие. Он же не просил у меня ничего такого!

— А мать? Почему у матери не спросила? — настаивал кузнец.

— Ну, отец, Шарур же просил меня никому не говорить. Как же я могла его ослушаться? — Нингаль говорила, как примерная невеста. — Если бы я его не послушалась, это же было бы против правил!

— Ладно, ладно, ты еще не жена ему, — недовольно остановил ее Димгалабзу. — Ты пока живешь в моем доме, вот когда перейдешь в дом Эрешгуна… — он пробормотал что-то неразборчивое. — Оставим это. Можно долго спорить, но толку не будет. И так уже вон что творится в моем собственном доме!

— Думаю, что как только мы поженимся, все опять придет в порядок, — решил успокоить будущего тестя Шарур. — Все станет мягким, как глина, гладким, как каменное масло.

Теперь уже расхохотались все. Только Шарур и Нингаль стояли с недоумевающим видом.

— Оставим это, — Димгалабзу все еще похрюкивал от смеха. Он повернулся к дочери. — Значит, ты послушалась этого парня? Не удивительно. Слова у него мягкие, как глина, и гладкие, как каменное масло.

— Не смейся над ним, отец! — робко попросила Нингаль.

— А зачем еще нужен молодой парень, если не для насмешек? — Прежде чем Нингаль успела ответить, он поднял руку предостерегающим жестом, останавливая ее. — Посмеялись и хватит. Значит, ты сделала, как он велел, и спрятала эту… вещь? Ну так пойди, найди ее и верни ему, чтобы он забрал ее отсюда, и мы все дружно забудем, что она когда-то была здесь.

— Конечно, отец. — Нингаль взяла скамью и отнесла его к стене, на которой висело несколько полок. До самой высокой не доставал никто в доме, так что приходилось пользоваться скамейкой. Вот на этой полке, в глубине, и стояла чашка Алашкурри. Нингаль достала ее, далеко вытянув руку, и принесла.

— Ну-ка, покажи, — прогудел кузнец. Нингаль взглядом спросила разрешения у Шарура, и после его кивка передала чашку отцу. Кузнец осмотрел ее и вернул дочери. — Я-то думал, на ней полно золота и серебра, и еще камешков драгоценных, а тут… Из-за чего столько суеты? Какая-то чашка из чужих земель из обычной глины… Дешевка!

— Я мог бы ответить, но лучше бы промолчать. — Шарур озабоченно смотрел на чашку. — Просто некоторые вещи лучше не обсуждать, чтобы не привлекать к ним лишнего внимания.

Димгалабзу хмыкнул. Вроде бы Шарур не ответил на его недоумение, и все-таки ответил. Кузнец немного подумал, прежде чем принять решение:

— Ну и ладно, потом как-нибудь расскажешь. Пока я ничего удивительного не вижу. Так, слышал кое-что там, на границе с Имхурсагом. Почем мне знать, что в этих слухах правда, а что нет.

— Благодарю тебя, отец моей невесты, — с поклоном сказал Шарур.

— Отец, а что ты слышал там, на границе? — заинтересованно спросила Нингаль. — Ты ничего такого не рассказывал.

— И не собираюсь. Потом как-нибудь, — ответил Димгалабзу. — Не сегодня. — Он повернулся к Шаруру. — Мудро ли было втягивать в это дело мою семью без моего разрешения, сын Эрешгуна? — суровым тоном спросил он. Видимо, кузнец сделал для себя какие-то выводы, и они вполне могли оказаться верными.

Шарур снова поклонился, извиняясь.

— Возможно, это был неразумный поступок, но я не мог спросить твоего разрешения, поскольку ты был в это время на поле боя, на границе с Имхурсагом. Пока особого вреда это не принесло, чему я весьма рад. — Теперь он говорил правду.

Димгалабзу покачал головой. Не то, чтобы он принял извинения Шарура, но, по крайней мере, не обиделся

— Проехали, — сказал он. — А теперь забирай отсюда эту чашку, и будем считать, что ее никогда здесь и не было.

— Я так и сделаю, — кивнул Шарур.

— Да будет так, — повторил Эрешгун.

— Да будет так, — сказал и Хаббазу, добавив: — Пусть бог Гибила считает, что этой чашки никогда здесь и не было. Пусть бог Гибила никогда не ведает, где побывала эта чашка. — На эти слова все, находившиеся в комнате, хором ответили: «Да будет так!»

Шарур, Эрешгун и Хаббазу перед тем как выйти из дома, поклонились сначала Димгалабзу, а затем Нингаль. Шарур порывался бежать домой, чтобы прошло как можно меньше времени с момента его отсутствия. Но бегущий человек неизбежно привлек бы внимание прохожих, а следовательно, и Энгибила. Так что Шарур пошел намеренно медленно, степенно раскланиваясь со встречными.

Добравшись до дома, он с облегчением вздохнул. Такой же вздох вырвался у его спутников. Эрешгун спросил:

— Куда ты теперь намерен ее запрятать, сын? Найдется ли у нас такое же укромное место, как в доме у кузнеца?

— У нас еще остался горшок с оловом от Лараванглали? — для порядка спросил Шарур. Он и без того знал, где хранится металл. Отнес чашку к одному из больших глиняных горшков, сунул чашку внутрь на темно-серые куски олова и накрыл крышкой.

— Хорошо, — одобрил Эрешгун. — Рядом с металлом бог станет таким же близоруким, как смертный. У олова есть своя сила, способная превращать медь в твердую бронзу, хотя само оно прочностью не отличается.

Хаббазу тоже одобрительно кивнул.

— Верно, — кивнул он. — Может так удастся спрятать эту вещь от вашего бога. Но все-таки надо бы решить, что мы будет делать дальше с этой посудиной.

Однако Шарура сейчас больше занимал другой вопрос: как бы сделать так, чтобы вор не добрался до чашки, когда останется в одиночестве. С мастера-вора станется еще раз украсть проклятую чашку и отнести своему богу, чтобы заслужить расположение Энзуаба. Особенно если учесть, что Энгибил по-прежнему несет дозор на границе вместо того, чтобы развлекаться у себя во дворце с куртизанками.

— Если разбить чашку, обратно не склеишь, — сказал Эрешгун. — Надо хорошенько подумать, прежде чем решаться на такой шаг.

— Обязательно! — поддержал его Хаббазу. — У меня от одной мысли, что придется разбить проклятую посудину, все внутри переворачивается. Это же означает пойти против воли богов.

— Ты и в самом деле хочешь сломать то, что принадлежит богам? — голос призрака деда Шарура одновременно услышали отец и сын. — Вы что, с ума посходили? А ну как боги узнают, что ты натворил?

— Чужие боги, призрак моего дедушки, — тихо пробормотал Шарур. С призраками все почему-то разговаривали тихо. Впрочем, так окружающие меньше слышали. — Если мы ее разобьем, чужие боги вряд ли смогут нас наказать.

— Чужие боги! — призрак деда Шарура пренебрежительно фыркнул. — Мой тебе совет: никогда не имей дела с чужими богами. Оставь их в покое и молись, чтобы они оставили в покое тебя. Больше мне сказать нечего.

Эрешгун вздохнул.

— Призрак моего отца, — так же тихо пробормотал он, — когда ты жил среди людей, ты ведь ходил в горы Алашкурру. То есть имел дело с тамошними богами. Мы просто следуем по твоим стопам.

Хаббазу мог слышать только часть беседы, но, видимо, без труда понимал и остальное. Призрак деда Шарура сказал:

— Да, я ходил в горы Алашкурру. Да, я имел дело с ихними богами. Я эти горы терпеть не мог! Они слишком высокие, слишком крепкие. И народ тамошний мне не по нраву. Они чужие, и слишком надменные. Я ненавидел богов Алашкурру. Они хуже наших. И я бы ни за что не стал иметь с ними дела.

Шарур с трудом сохранял спокойное выражение на лице. Ну не смеяться же над призраком, которому, оказывается, не нравились боги Алашкурру! Но Шарур помнил, сколько раз его дед еще при жизни рассказывал ему истории об Алашкурру, и никакой ненависти в этих историях и в помине не было. Но сейчас напоминать об этом призраку не стоило.

— Мы пока ничего еще не решили, призрак моего отца, — сказал Эрешгун. — И сегодня, наверное, уже не решим. Нужно время, чтобы подумать. Как надумаем, так и поступим.

— Это зуабиец втянул тебя, — призрак кричал, но никто кроме Шарура и его отца ничего не слышал. — Этот вор прокрался в храм Энгибила. Он украл там какую-то вещь, а теперь вы хотите ее сломать! Он же чужак! Ему нечего делать в Гибиле! — Случись призраку заговорить вслух, он брызгал бы слюной, однако если он хотел произвести впечатление на Хуббазу, то непреуспел. Хаббазу его не слышал и, переминаясь с ноги на ногу, стоял на месте.

— Все будет хорошо, призрак моего дедушки, — попытался успокоить возбужденное привидение Шарур.

Хаббазу беспокоился не меньше призрака.

— Сейчас все наши варианты мне не нравятся, — сказал он. — Можно отнести чашку в горы, можно разбить, но все это не то. Даже мысль о том, чтобы доставить нашу находку моему Энзуабу, как-то не греет. Неправильно все это.

— Либо мы действуем в своих интересах, либо остаемся подручными богов, — сказал Шарур. — Ты видишь какой-то третий вариант, мастер-вор?

— Если выбирать только из этих двух вариантов, то мне не нравятся оба, — ответил Хаббазу. — А ты не считаешь, что боги лучше нас знают, как поступить с этой вещью? Может, и для нас это будет наилучшим решением.

— Хороший вопрос, — сказал Эрешгун.

— Вот и я так считаю, — неожиданно согласился призрак деда Шарура, да так громко, что Шарур удивился: как Хаббазу может его не слышать? — Возможно, я был неправ. Не все зуабийцы дураки и мошенники.

Видимо, призрак уцепился за сказанное вором потому, что и сам считал так же. Но спорить с ним Шарур не стал. Какой смысл переубеждать призрака? Он и в спорах с живыми не привык уступать.

Немного подумав, Шарур обратился к Хаббазу:

— Может оказаться, что ты прав, мастер-вор. Для нас же лучше будет поступить так, как хотят боги. Но вот что скажут на это наши сыновья и внуки?

— Понятия не имею, — признался Хаббазу. — Откуда мне знать? Да и ты не знаешь. Но я уважаю твое желание заглянуть в будущее. Хорошо. Давайте отложим решение до завтра. Если не найдется других вариантов, так и быть, разобьем чашку.

— А ты что думаешь, отец? — спросил Шарур.

Эрешгун вздохнул.

— Хаббазу хорошо сказал. Подумаем до утра, а потом... — он не стал повторять слов вора, а просто кивнул, искоса взглянув на кувшин с кусками олова. Хаббазу и Шарур тоже посмотрели туда, где лежала сейчас пресловутая чашка.

Одной частью сознания Шарур понимал, что спит сейчас на крыше дома Эрешгуна. Только в этом сне его там не было. Вокруг столпилась компания горных богов Алашкурру. Шарур их не боялся. Во-первых, он ожидал, что боги обязательно заглянут в его сон, а во-вторых, он же спал. А что по-настоящему плохого может случиться с ним во сне?

— Почему ты так нас ненавидишь? — спросила Фасильяр. Она скрестила руки на выпирающем животе, словно говоря без слов: «Как можно ненавидеть того, кто несет в мир новую жизнь?»

У Шарура было много ответов на этот вопрос. Но ведь это сон. У богов Алашкурри в его сне не может быть никакой силы. Но ведь это боги. А у богов есть сила. Так что он постарался выбрать самый мягкий ответ.

— Я не испытываю к вам ненависти, боги Алашкурри, — сказал он.

— Тогда зачем ты вмешиваешься в те события, которые тебя не касаются? — пророкотал Тарсий, сияя медными доспехами.

— Почему не хочешь вернуть то, чем владеешь, тому, кому оно принадлежит по праву? — добавила Фасильяр.

— А почему вы, боги, вмешиваетесь в дела Гибила у себя в горах? — Шарур во сне повернулся на другой бок. — Почему все боги ополчились на гибильцев за пределами нашего города?

— Потому что ты взял чужое, — сердито проговорил Тарсий. — Потому что какой-то идиот смертный дал тебе то, что не имел права давать! Потому что… — Он хотел сказать что-то еще, но сдержался.

Впрочем, Фасильяр продолжили за своего соплеменника:

— Потому что, завладев не принадлежащим тебе достоянием, ты навел страх на нас, великих богов Алашкурри. Смертные не должны пугать великих богов.

— Неправильно! — Тарсий потряс мощным кулаком перед Шаруром. — Это великие боги должны внушать смертным страх. Таков естественный порядок вещей. Так должно быть. — Он снова потряс кулаком.

Если он надеялся, что свирепым видом напугает Шарура, он ошибался. Если он рассчитывал бахвальством и напыщенностью склонить Шарура к тому, чтобы отправить чашку обратно в горы Алашкурри, его расчет не удался.

Фасильяр, должно быть, сразу поняла это и изобразила на лице такую мольбу, такое жалобное выражение, что даже Шарур едва удержался от того, чтобы не пожалеть богиню.

— Разве ты не хочешь поступить так, как следует? — проговорила она, едва сдерживая рыдания. — Разве ты не отнесешься со вниманием в нашей просьбе? Неужели ты хочешь лишить Алашкурри их повелителей? Ты ведь лишаешь их богов, которым они молятся?

Шарур вспомнил ванака Хуззияса. Он так хотел торговать с Гибилом, что готов был пойти на любые уловки. Но Тарсий прямо запретил ему торговать с гибильцами, и ванак убоялся. Неужто ему нужны такие повелители? Он дорожил ими? Шарур сомневался.

— Думаешь, мы не сможем отомстить? — в голосе Тарсия прорвалось плохо сдерживаемое нетерпение. — Думаешь, нам не хватит сил, чтобы наказать любого, кто попытается встать нам поперек дороги?

Именно так и думал Шарур. Именно это и сказали ему Кессис и Митас, мелкие боги Алашкурри. Но даже если бы они так не сказали, он бы и сам так подумал. Поведение великих богов Алашкурри, яснее любых слов говорило о том, как сильно они опасаются любого вреда их ненаглядной чашке.

— Хватит угрожать мне, — сказал Шарур, — лучше отвечайте на мой вопрос.

— Ты вправе спросить об этом, — Фасильяр вернула на лицо обычное выражение. — Но прежде чем отвечать, мы должны убедиться, что ты понимаешь, о чем идет речь.

— Разумеется, понимаю, — с точки зрения Шарура это был первый вразумительный ответ со стороны богов Алашкуррута. — А вот чего я не понимаю, так это того, с какой стати вы вложили так много силы в простую чашку?

— Мы не хотели привлекать к ней ничье внимание, — тут же ответила Фасильяр. — Мы полагали, что так будет безопаснее. Мы хотели, чтобы ни бог, ни человек не догадались о ее истинном содержимом. — Рот богини скривился. — Похоже, мы ошиблись.

— Мы не хотели, чтобы какой-нибудь трусливый негодяй позарился на нее, — добавил Тарсий вполне обычным тоном. — Не сработало…

— Из всего, что я узнал, следует, что чашку никто не крал, — твердо произнес Шарур. — Ее честно обменяли во время обычной торговой сделки, так она и попала в Гибил.

— Эту чашку заполучил идиот, — прорычал Тарсий. — Ее дали дураку, чья мать была свиньей, а отец — просто кусок навоза. Даже не напоминай мне о человеке, в руки которого попала эта чашка! — Лицо бога цветом напоминало его доспехи. Шарур даже подумал: а может ли бога хватить апоплексический удар. Будь Тарсий обычным смертным, такая угроза была бы для него вполне реальной.

— Смертный, ты не можешь отрицать, что эту чашку выкрали из храма, где она лежала себе спокойно. А потом ее украли второй раз и унесли подальше от дома бога. Это неправильно. Чашка должна быть возвращена нам, ее законным владельцам.

Даже во сне Шарур не забыл о вежливости и поклонился.

— Великая богиня, но ведь ты не можешь отрицать, что мы, гибильцы, и весь город Гибил пострадали из-за того, что кто-то поступил неправильно. Глупый это был поступок, намеренный или случайный, но теперь мы имеем право на возмещение убытков, или… на месть. Когда лекарь оперирует человеку глаз и в результате ошибки человек этот глаз теряет, лекарь возмещает ущерб. То же самое случается, когда в результате ошибки врача человек теряет руку или ногу. Потерпевший и его семья выбирают наказание. Не так ли?

— Мы же предложили тебе возмещение, — сказала Фасильяр. — Можем предложить больше. Приезжай в горы Алашкурру, и мы набьем твои тюки медной рудой. Мы набьем их медью. Или серебром. Или даже золотом. Наши горы богаты самыми разными металлами. Мы с радостью поделимся с жителями Гибила.

Тарсий сердито повернулся к Фасильяр.

— Нет! — крикнул бог войны богине рождения. — Нет! Все гибильцы — лжецы, все гибильцы — воры. Если они повадятся к нам в горы, они сделают наших людей похожими на них самих. Какая польза нам от того, что мы вернем чашку, а через два-три поколения наш собственный народ уподобится гибильцам? Они научат наших людей не обращать на нас внимания!

— А если мы не вернем чашку, если ее разобьют, на нас перестанут обращать внимание меньше, чем через два поколения, — горько ответила Фасильяр. — Мы ничего не можем сделать, если не будем вести дела с этим гибильцем. Есть ли у нас выбор?

— Нет, мы не будем иметь дело с Гибилом! — взвыл Тарсий.

— Конечно, не будем, если ты и дальше будешь пытаться запугать его. — Фасильяр с упреком посмотрела на бога войны.

— Это здесь ни причем, — упрямо произнес Тарсий, и в значительной степени это было правдой. — Жители Гибила слишком легкомысленно относятся к богам. Они уже считают себя равными нам. А иногда они считают себя выше богов. Но хуже всего то, что, по их мнению, им и незачем замечать богов. Они даже не пытались понять, в чем сила Энгибила и где он хранит свои запасы этой силы! Даже не подумали об этом! Они…

— Замолчи! — яростно прикрикнула на него Фасильяр. — Приди в себя, или скоро в горах останутся одни женщины. Кто тогда будет участвовать в твоих драгоценных войнах? Ведь у женщин, по-твоему, для этого ума не хватает!

Тарсий заткнулся. Шарур даже не подозревал, что Фасильяр способна на такое. И он понятия не имел, в чем заключалась угроза Фасильяр. Однако бог войны что-то знал и не захотел рисковать, продолжая спор с богиней. В общем-то, благоразумно с его стороны.

Фасильяр снова обернулась к Шаруру.

— Ну и что решишь, человек Гибила? — спросила она ровным тоном. — Что ты выберешь? Богатство, славу и жизнь в довольстве или хаос, безумие и риск?

Тарсий тоже хотел что-то сказать, но Фасильяр так взглянула на него, что бог промолчал. На месте Тарсия Шарур тоже поостерегся бы говорить. Фасильяр ждала ответа.

Шарур не хотел бросать вызов богам. Он и сам еще не решил, стоит ли ему бросать такой вызов.

— Я поступлю так, как мне выгоднее, — медленно сказал он.

И в тот же миг проснулся на крыше под звездами. Шарур так и не понял, поверили ему боги Алашкурри или махнули на него рукой. И в том, и в другом случае неизвестно, как поступят они.

Глава 12

На прилавке, рядом с весами для золота и серебра стояла простая глиняная чашка из гор Алашкурру, украшенная незамысловатым рисунком из змей. Как только Шарур проснулся, он тут же пошел вниз, проверить, на месте ли сокровище, не украл ли его Хаббазу или сами горные боги.

Нет, никто не потревожил этой ночью покой чашки. Теперь все они, и зуабиец, и Эрешгун, и Тупшарру стояли рядом, и в утреннем свете смотрели на чашку. Шарур перевел взгляд на весы. Чашка была дороже всего, что он, его отец или брат ставили на чаши весов, только ценность ее нельзя было измерить кусками металла.

— Утро. Надо решать, — проговорил Эрешгун хриплым еще сонным голосом.

— Боязно. Мне не стыдно признаться, что я боюсь, — сказал Хаббазу. Стоявший рядом с ним Тупшарру отхлебнул из кружки пива и кивнул.

— И я боюсь, — сказал Шарур. — Но я уже устал бояться. — Он имел в виду богов, но предпочел не говорить об этом вслух. Его и так поймут, в этом он не сомневался. И потому продолжал: — Я хотел бы освободить людей. Кому еще и когда предоставлялся такой шанс?

— Странно думать, — произнес Эрешгун, — что мы говорим об освобождении людей где-то там, далеко от Гибила, далеко от Междуречья…

— Да, странно, — согласился Шарур. В голове крутилась какая-то неотвязная мысль… Что-то такое сказал ночью во сне Тарсий, что не давало покоя сыну торговца… А-а, вот! Он говорил, что у Энгибила тоже есть нечто, в чем хранится его сила. Это что же, у всех богов должны быть такие талисманы? Как у горных богов, хранивших силу в этой чашке? Например, Энимхурсаг… он тоже зависит от некоей вещи, припрятанной где-то в его городе?

— Итак, мы действительно готовы это сделать? — снова спросил Эрешгун.

Хаббазу промолчал. Тупшарру промолчал. Только Шарур ответил отцу.

— Думаю, да, отец. О каких бы людях не шла речь, как бы далеко они не жили, мы поможем всем людям. Они станут свободными. — Хаббазу не возразил. Тупшарру не стал противоречить старшему брату. И даже Эрешгун признал за Шаруром право решать.

— Кто это сделает? — спросил Хаббазу удивительно тихим голосом. И голос этот слегка дрожал. Кажется, мастер-вор вышел из-под тени своего бога куда дальше, чем любой его соотечественник. Возможно, даже дальше, чем многие гибильцы, но все-таки не так далеко, как Шарур, Эрешгун и Тупшарру.

— Я, — решился Шарур. Он тоже говорил тихо, его голос тоже подрагивал. — Большинство наших проблем началось после моего последнего путешествия. Я надеюсь, что как только мы сделаем дело, кончатся и наши проблемы.

— Мы — люди, — пожал плечами Эрешгун. — Проблемы у нас будут всегда.

Некоторое время потребовалось всем, чтобы осознать его слова. Наконец, Хаббазу кивнул. Шарур и Тупшарру повторили его жест. Эрешгун продолжал: — Так что будем надеяться, что нашим поступком мы покончим хотя бы с некоторыми.

— Да, — сказал Шарур. — Будем надеяться.

Он огляделся. Взгляд его упал на бронзовую вазу, украшенную барельефами львов и крокодилов и с гордой надписью по краю: «Сделал мастер Димгалабзу». Горные жители, конечно, не могли бы прочитать эту надпись, но и так не пожалели бы за нее немалую сумму, если бы только их боги позволили им торговать с Гибилом. А теперь они будут ценить эту вазу по другой причине, о которой даже не догадаются никогда. Шарур взял вазу за горлышко и подержал в руках. Хороший размер. И вес хороший.

— Она из бронзы, — сказал Тупшарру. — Это правильно.

— Она из бронзы, — повторил Эрешгун, — и на ней вырезаны слова. Это очень правильно.

— Вот и я так подумал, — Шарур покачал вазу на руке. — Металл и письменность: в этом сила людей. Они пришли к нам не от богов. Мы научились сами.

Все еще держа вазу за горлышко, он подошел к прилавку и встал перед чашей, в которую великие боги Алашкурри упрятали спрятали столько своей силы… Крик! Или ему послышалось? Шарур потер левое ухо и понял, что крик прозвучал не в ушах.

Похоже, не только он услышал этот отчаянный вопль.

— Они знают, что ты собираешься сделать, — прошептал Хаббазу. — Даже так далеко они знают!

— Знают, — согласился Эрешгун. — Знают и боятся.

Шарур собрался с духом и с размаху ударил вазой по хрупкому глиняному изделию. Чашка распалась на сотни глиняных осколков с острыми краями. Они разлетелись по всей комнате, и один из них полоснул Шарура по руке, словно великие боги Алашкурри пытались хоть так отомстить сыну торговца.

Маленькая месть, совсем маленькая. В тот момент, когда ваза соприкоснулась с чашкой, Шаруру послышался еще один крик, быстро перешедший в тихий жалобный вой, погасший в воздухе, как гаснет догоревший дотла факел.

— Надо же! — воскликнул призрак деда Шарура, — вой и зубовный скрежет! Я едва не оглох! А будь у меня уши, точно оглох бы.

— Ты слышал этот крик в своем царстве, призрак моего отца? — спросил Эрешгун.

— Слышал? — усмехнулся призрак. — Да он до сих пор мечется здесь эхом! Я весь дрожу. Как ты только осмелился? Как у тебя духу хватило? Это же безумие какое-то!

Теперь Шарур и сам не мог понять, как у него рука поднялась. Он нервно спросил:

— А другие в вашем царстве узнают, кто это сделал? А боги? Они знают?

— Я видел, как ты это сделал, — ответил призрак его дедушки. — И я слышал, как боги Алашкуррута закричали, когда ты это делал. Так что в моем царстве все, от гор Алашкурру до болот Лараванглала, слышали их крик. Это был великий вопль. Но вряд ли те, кто не видел, поймут, что его вызвало.

— Благодарю тебя за эту весть, призрак моего деда, — искренне сказал Шарур.

— А тебе, внук, спасибо за твою благодарность. Только ты ведь не думал, как это отзовется за пределами мира живых? — Призрак сам же и ответил на свой вопрос, не дожидаясь ответа Шарура. — Конечно, не думал! — Спорить с ним никто не стал.

— Интересно, что сейчас делается в горах Алашкурру? — задумчиво проговорил Шарур. — Допустим, Тарсий вещал в своем храме. Так он что, онемел? А если Фасильяр помогала роженице, так у нее что, руки опустились? Женщине теперь одной рожать?

— Хорошие вопросы ты задаешь, — одобрил Эрешгун. — Мне тоже интересно, что теперь станет с горцами, после того как их великие боги утратили свою силу. Представляешь, что было бы, если бы Энимхурсаг вдруг перестал распоряжаться жизнями своих людей?

— Ну, кто-то, наверное, сам с собой управится, — Шарур потер лоб. — Думаю, большой беды не будет. Например, ванак Хуззияс очень похож на Хаббазу, то есть на человека, далеко вышедшего из-под тени богов. Он бы еще дальше ушел, кабы у него шанс был. Вот, теперь такой шанс у него есть. На некоторое время в землях Алашкурру воцарится хаос, но горцы не похожи на имхурсагов.

— А мне вот интересно, что Энимхурсаг думает о людях после того, как ты его обманул? И что говорят его люди? — проговорил Тупшарру. — Теперь-то он уж точно не будет доверять никому за пределами своего города. Да и своим-то людям доверять не станет.

— Это ты в точку попал! — кивнул Шарур. — А вот что он будет думать о тех, кого мы в плен взяли? Решит, что, живя среди нас, они окончательно испортились? И как тогда с выкупом? Он позволит их родне заплатить нам?

— Если не позволит, тогда Ушурикти продаст их в рабство, и у нас появятся новые руки для всякой работы, — улыбнулся Тупшарру. — Мы всяко окажемся в прибыли.

— Ну что за народ! — расхохотался Хаббазу. — Освободили от власти богов Алашкуррут, и тут же прикидываете, удастся ли получить прибыль от распродажи имхурсагов.

— Зато они больше не рабы богов, — сказал Шарур. — А так… Все люди кому-нибудь подчиняются. В Гибиле правит лугал, человек, а не бог или даже энси.

— Не знаю, хорошо ли это, — Хаббазу поскреб в затылке, — зато точно знаю, что любой человек, проданный в рабство, будет уверен в том, что его положение ухудшилось.

— А если он голодал до этого, а хозяин взял и накормил его, тогда как? — сварливо заметил Шарур. — А если он ребенок, которого родители сами продали хозяину, потому что у них не было возможности прокормить его? Полагаю, он будет доволен.

Хаббазу хмыкнул.

— Да уж, не стоит затевать споры с гибильцем. Толку не будет. Уж кто, кто, а эти рассуждать умеют.

— Ну так и что? Вот ты зуабиец, и хорошо владеешь своим ремеслом. Что в этом плохого? А я гибилец. Мы просто разные. — Хаббазу рассмеялся и Шарур поддержал его. — Есть еще имхурсаг Дуабзу, которому тоже повезло попасть в рабство. Он хотел меня убить, но в итоге и меня не убил, и сам жив остался. А мог бы сейчас ворон кормить.

— Ладно, ладно, — замахал руками Хаббазу, — Возможно, ты прав. Я говорил, не подумавши.

Ушурикти встретил Шарура низким поклоном на пороге своего заведения. Выпрямляясь, он покряхтел. Тучен был торговец рабами Ушурикти. Впрочем, почему бы и нет? Как и Димгалабзу, работорговец был достаточно богат, чтобы нагулять обширное тело. Одна из опор городской знати.

— Чем могу служить, сын Эрешгуна? — спросил он. — Выпьешь со мной пива? Разделишь со мной хлеб и лук?

— С удовольствием, — кивнул Шарур. — И пива с тобой выпью, и хлеба с луком поем.

Ушурикти хлопнул в ладоши. Один из его домашних рабов принес еду и питье. После кружки пива Шарур осведомился, может ли он увидеть Насибугаши и Дуабзу.

Лоснящееся лицо работорговца омрачилось.

— Поистине сердце мое скорбит, мой господин, но сейчас это невозможно. Я одолжил их могучему лугалу Кимашу, и теперь они усердно чистят каналы, которые начали зарастать. Они едят хлеб лугала. Они пьют пиво лугала. Так что я не стану добавлять их содержание в эти дни к их выкупу.

— Ты — честный человек, — сказал Шарур, и Ушурикти снова поклонился. — Однако ты сам упомянул о выкупе. Мне интересно, позволит ли Энимхурсаг родичам и друзьям выкупить их?

— Очень верный вопрос, — Ушурикти опять поклонился. — Впрочем, от такого умного человека я ничего другого и не ждал. — Он улыбнулся заискивающей улыбкой. Ушурикти тоже был торговцем и знал цену лести.

Некоторое время они поулыбались друг другу. Шарур видел, что его же собственные методы теперь использует другой. Однако, лесть лестью, но работорговец не ответил на его вопрос. Он спросил снова: — Так что Энимхурсаг говорит о выкупе пленных? Разрешает или нет?

— Я пока ничего не могу сказать на этот счет, — уныло вздохнул Ушурикти. — Бог Имхурсага либо даст свое позволение, либо не даст.

— Что-то я тебя не пойму, — сказал Шарур. — Ты сумел сбить меня с толку.

— Да я и сам в недоумении, — признался Ушурикти. — По обычаю Гибила и Имхурсага я написал родственникам пленных и попросил выкуп за них. По обычаю Гибила и Имхурсага я также написал в храм Энимхурсага с просьбой разрешить заплатить выкуп за пленных. Это простая формальность, но так всегда делали. Обычно соглашение дается немедленно, иначе я бы подождал писать родственникам пленников.

— А в этот раз? — спросил Шарур.

— А в этот раз все пошло не так, — ответил работорговец.

— Но ведь Энимхурсаг не отказал родственникам в праве выкупа? — настаивал Шарур. — Иначе ты бы так прямо и сказал мне.

— Энимхурсаг не отказал, но он и согласия не давал, — развел руками Ушурикти. — Бог вообще ничего не ответил. Обычно наш посыльный ждет в храме бога, и бог отвечает, иногда через случайного человека, причем может ответить даже раньше, чем посыльный доберется до храма. В этот раз посыльный доставил обычное письмо, а бог заявил, что ответит в свое время. Видно, это время пока не пришло.

— Довольно странно, — покачал головой Шарур, и работорговец решительно кивнул. — Интересно, почему так?

— Мне тоже интересно, — ответил Ушурикти. — Загадка. Из всех известных мне богов Энимхурсаг меньше всех склонен нарушать обычаи. Он всегда предпочитал делать все, как оно всегда делалось.

— Видимо, у него есть причина на этот раз поступить вопреки обычаю, — задумался Шарур. — Неужто он так ненавидит Гибил? — Он поскреб в затылке. — Может, он боится, как бы пленные, вернувшись, не стали рассказывать, что у нас тут живут лучше, чем у них? Я бывал в Имхурсаге, могу сравнивать. Мы и правда живем лучше, чем имхурсаги. Любой из тех, кто бывал там, подтвердит мои слова.

— Ты имеешь в виду свободных людей?

— Конечно, не рабов.

Ушурикти подергал себя за бороду, изображая напряженно размышляющего человека. После некоторой паузы он сказал:

— Может, ты и прав, господин купеческий сын. Правда, твое предположение — так себе. Я бы мог и сам такое выдумать. Я, правда, в Имхурсаге не бывал, но я веду с ними дела, я веду дела с Энимхурсагом, и мне этого хватает, чтобы точно знать: я никогда не захочу жить в городе с этими людьми и под управлением этого бога.

— Я тоже, — сказал Шарур.

— Но я тебе еще кое-что скажу. Даже здесь, в Гибиле, жить не всегда так легко, как хотелось бы. Почему это, вскоре после того, как ты и тот наемник из Зуаба привели ко мне этого парня, Дуабзу, жрецы Энгибила налетели как саранча. Все искали что-то такое, что, по их словам, украли из храма бога. А я думаю, они тут что-то высматривали и вынюхивали. Как будто я, уважаемый торговец, мог спрятать украденное где-то в своем доме!

— Я слыхал, что жрецы Энгибила и слуги Кимаша, могучего лугала, рыщут по городу в поисках невесть чего, — сказал Шарур. — Я мало что знаю, ведь мне пришлось вернуться в лагерь на севере, война-то к тому времени еще не кончилась.

Работорговец понимающе покивал.

— Жрецы расспрашивали об этом зуабийце. Они там, у Энзуаба, все воры, вот и хотели свалить на твоего наемника. Так им проще и возиться не надо.

— Вполне может быть, — согласился Шарур. Ушурикти действительно занимал в городе далеко не последнее место. Если какие-то действия жрецов Энгибила ему не нравились, вскоре об этом начинали говорить, и со временем влияние бога и его жрецов становилось немножко меньше.

— Вот и я говорю: вполне может быть. — Видно было, что Ушурикти раздражен. — А помнишь, на том представлении, которое ты устроил на храмовой площади, кстати, многие тебя за это благодарят, так вот помнишь, как тот дурак жрец с белой бородой вкручивал всем, как жить надо? Да если так жить, на кой она нужна такая жизнь?

— Конечно, ты прав, — сказал Шарур. — Старый Илакаб кислее маринованного лука. И все же этот жрец кое в чем прав. Однако правота не принесла ему пользы. Все-таки Буршагга — человек из нашего времени, а время старого жреца прошло.

— Хорошо сказано, сын главного купца. Давай договоримся так. Как только лугал вернет мне твоих пленников, я тут же пошлю гонца к вам в дом. А если получу ответ от Энимхурсага насчет выкупа, тоже постараюсь сообщить немедля.

— Весьма любезно с твоей стороны, — Шарур поклонился. — Я всецело на тебя полагаюсь, ибо давно знаю твою честность и обязательность.

Ушурикти просиял.

— Похвала от человека, достойного похвалы, — это воистину похвала. Я сделаю все, что от меня зависит.

— Я у тебя в долгу. — Шарур с работорговцем обменялись обычными формулами вежливости, и Шарур отправился дальше. Вроде бы он не узнал того, за чем пришел, зато понял кое-что, а значит, сходил не зря. Придя домой, он застал там аптекаря. Тот интересовался у Эрешгуна, нет ли у торговца порошка из черного горного минерала.

— Ты знаешь, что я имею в виду. Я его смешиваю с ароматным бараньим салом и продаю бабам. Они им брови и ресницы красят, или родинки на щеках рисуют.

— Где-то у меня оставалось немного. Но такого давно никто не спрашивал, так что придется поискать. — Отец кивнул Шаруру, и сын занялся поисками. Ему все же удалось найти горшочек с изображением женщины с томным взглядом.

— Вот, — сказал он аптекарю. — Первый сорт, мелкий помол. Сколько тебе нужно?

Прежде чем ответить, аптекарь взял маленькую щепотку порошка, внимательно рассмотрел его и растер его между указательным и большим пальцами, чтобы понять, насколько хорошо он измельчен. Подумал. Кивнул нехотя.

— Да, все так и есть. Хороший товар. Взвесь мне четыре кешлута.

— Как скажешь. — Шарур отсыпал порошок на одну чашу весов, а на другую положил четыре бронзовых гирьки. — Обойдется в две трети гири серебром.

Аптекарь принялся орать. Шарур с удовольствием включился в торговлю. Они сошлись на цене в половину веса порошка. Шарур готов был даже еще немного уступить, но аптекарю об этом не сказал. Мужчина начал доставать из мешочка на поясе кусочки серебра и складывать их на весы. Набралось два кешлута.

— Вот и хорошо, — удовлетворенно вздохнул аптекарь. — А то тетки всю неделю спрашивают у меня это снадобье, а у меня все покончалось. — Довольный, он пересыпал порошок в особую баночку и направился к выходу. В дверях ему пришлось пропустить рослого мужика, на вид ровесника Эрешгуна. Шарур узнал его только после того, как посетитель снял соломенную шляпу и начал ей обмахиваться.

— А-а, — сказал Шарур с поклоном, — давненько ты не заходил, почтенный Измаил.

— Помнишь, значит, как я назвался в прошлый раз. Так и надо. Ты же сын крупного купца, и, без сомнения, скоро сам станешь купцом. — Кимаш-лугал, когда ему случалось выходить в город инкогнито, назывался этим именем. Но даже без охраны и носилок выглядел лугал довольно внушительно.

— Чем могу служить, уважаемый покупатель? Вот перед тобой аптекарь заходил, порошок купил. Тебе не надо?

— Нет, я за другим. — Голос Кимаша звучал довольно сухо, и Шарур насторожился.

— Рад служить тебе, за чем бы ты не пришел. Продать, купить — это все у нас.

— Нет, ни продавать, ни покупать я не собираюсь, — сказал Кимаш. — Пока там вместо меня сидит некто, я зашел просто поболтать.

— Тогда не велишь ли подать пива, Измаил? — спросил Шарур. — И соленую рыбку? Ну и луку, конечно. Хорошо идет за разговором.

— Буду признателен, — вежливо ответил Кимаш, хотя во дворце он наверняка привык к более изысканным яствам, а теперь ими наслаждается человек, занявший его место на троне. Шарур сам принес пиво и еду, он не хотел звать раба, тот мог бы узнать лугала, пойдут сплетни, того и гляди, дойдет до ушей Энгибила.

Кимаш, совершенно не выказывая неудовольствия, пил пиво, ел соленую рыбку с луком так, как любой лавочник, ремесленник или крестьянином, а не самый могущественный человек в Междуречье. Шарур ел и пил наравне с лугалом, и только когда пиво в его кружке кончилось, завел беседу с Измаилом, как с обычным ремесленником или крестьянином, зашедшим по делам к Эрешгуну.

— Ты хотел что-то выяснить?

Кимаш улыбнулся. Съел еще одну маленькую луковицу и дохнул на Шарура густым запахом.

— Пожалуй, хотел. Слыхал я, что была на свете некая вещь, а теперь ее нет. Вот я и зашел узнать, так ли это?

— А-а, — протянул Шарур и, выдержав приличную паузу, осторожно поинтересовался: — А где же ты такое слышал?

— Мне рассказал человек, служащий в том доме, из которого эта вещь исчезла, — уклончиво ответил Кимаш. «Ага, — подумал Шарур, — не иначе как Буршагга ему рассказал, а сам узнал от бога, или какой другой жрец. Если то, как он поступил с чашкой Алашкурри, встревожило призрак деда Шарура, то как же должен был встревожиться Энгибил? И что стало с богами по всей земле Кудурру? Призрак сказал, что ни одна иертвая душа не могла бы сказать, почему кричали боги Алашкурри, ну так оно и к лучшему». Мысли эти стрелой пролетели у него в сознании, и Шарур решился: — Тот человек сказал тебе правду. — Интересно, какова будет реакция Кимаша? Лугал искал Хаббазу, Энгибил искал Хаббазу, все искали вора, как будто он был главным в этой истории.

Но Кимаш только медленно похлопал в ладоши три раза.

— Это хорошо, — сказал он. — Очень хорошо. Наверное, от этого пострадали боги, но это не наши боги. Боги, которых это коснулось, живут далеко. А вот людям стало легче дышать. Мой прадед был энси, через него говорил Энгибил. Прадед мой был жрецом. Энгибил отдавал ему приказы точно так же, как сегодня Энимхурсаг отдает приказы своим людям.

Лугал избегал говорить о себе. Шарур тоже с осторожностью произнес:

— Сегодня лугал говорит от себя, но он должен быть осторожен, чтобы бог не захотел вернуть ту силу, которую он сам выпустил из рук. Но что будет во времена правнуков лугала?

— Я тоже об этом думал, — мягко сказал Кимаш. Его глаза светились. — Кто тогда будет остерегаться, и кого?

— Интересный вопрос, — протянул Шарур. Он представил себе, что Энгибил умалился настолько, что стал напоминать демона пустыни или и вовсе какого-нибудь мелкого бога, вроде Кессис или Митас, способного повлиять на судьбу человека к добру или к худу, но уж точно не способного претендовать на власть в городе. А еще он представил себе лугалов, управляющих другими городами Междуречья. Он надеялся, что даже упрямые боги почувствуют людей из своих городов, если те начнут бить их по пяткам, как Шарур рубил сухожилия Энимхурсага во время последней битвы.

— Дорога будет нелегкой, — сказал Кимаш. — И не прямой. Боги скоро сообразят, в какую сторону она ведет, эта дорога. И конечно попытаются сбить нас с пути. Они сильны. Они опасны. И они еще могут победить. Если Энгибил разгневается прямо сейчас, кто знает, смогут ли гибильцы противостоять его гневу и его силе?

— В начале года лугал опасался того же, — напомнил Шарур так, словно лугал не сидел перед ним, а был у себя во дворце. — Но что-то я не заметил, чтобы бог так уж хотел восстать в гневе, а ведь сила у него была.

— Это все об одном и том же, — заметил лугал. — Думаешь, в чем главная задача лугала? Отвлечь бога. Развлечь бога. Но я очень надеюсь, что так будет не всегда. Ведь у лугала найдутся и другие дела…

— Знаешь, уважаемый Измаил, я думаю, что такой момент можно и приблизить. —Шарур подумал и рассказал, как Тарсий, увлекшись, выдал главную тайну богов. Это ведь и к Энгибилу относилось. И он в чем-то таил часть своей силы.

— Вот как, — задумчиво произнес Кимаш. — Надо же, как интересно! — Шарур чуть не обиделся на него, ведь он рассказал Кимашу очень важную вещь, а тот, похоже, не понял. Но в это время Кимаш наклонился к нему и спросил: — И как ты думаешь, что это может быть за штука? И где ее искать?

— Понятия не имею, — ответил Шарур. — Главное, я узнал, что такие вещи существуют. Бог Алашкурри случайно проговорился. Он был в гневе. Спорил с богиней. К тому же это было во сне. Но я услышал и запомнил.

— Вот как, — опять произнес лугал. — Это очень важное знание, и очень важный вопрос, который мне теперь предстоит решать. Я же обычный человек, но у меня есть одно преимущество перед богом: мне не надо заботиться каждую секунду о других обычных людях. — По его улыбке можно было догадаться, как далеко расходятся слова, произносимые им, и мысли, бьющиеся у него в голове.

Шарур тоже думал. Один вопрос занимал его больше прочих.

— Интересно, как человек, ну, не совсем обычный, допустим, правитель города, может отыскать такую вещь, чем бы она не являлась? Если она вообще существует, конечно?

— Пока даже предположить не могу, — Кимаш пребывал в глубокой задумчивости. — Но такой человек, несомненно, займется поисками такой вещи, и чем быстрее, тем лучше.

— Да, мечтательно произнес Шарур. — Обладание такой вещью могло бы помочь заключить с богом куда более выгодную сделку, чем без нее.

— Воистину, ты сын крупного купца, — сказал Кимаш. — Я верю, скоро и ты сам станешь крупным торговцем.

— Благодарю за великодушие, Измаил, — Шарур поклонился. Кимаш, услышав, что к нему обращаются правильным образом, благосклонно покивал.

Шарур хотел было сказать что-то еще, но передумал. Кимаш это заметил, но истолковал неправильно. Насторожился и спросил то, что сейчас ему представлялось важнее всего: — Не завладел ли бог твоим разумом, сын Эрешгуна? Мне важно это знать.

— Нет, — решительно потряс головой Шарур. — Ты напрасно беспокоишься. Просто я подумал… Есть у меня одна мысль, которую ты, возможно, сочтешь заслуживающей внимания.

— Слушаю. — Кимаш подался вперед.

— Тогда послушай меня, — сказал Шарур так, как если бы он обращался к Измаилу, человеку не особо важному, а вовсе не к Кимашу, лугалу Гибила. — Великие боги Алашкурри вложили большую часть своей силы в самую неприметную вещь. Великие боги Алашкурри сказали, что у Энгибила тоже есть некая вещь, в которой заключена большая часть его силы. Так не разумно ли предположить, что подобные вещи есть у всех богов?

Кимаш некоторое время сидел неподвижно. Затем он встал, шагнул вперед и поцеловал Шарура в обе щеки.

— Возможно. Твоя догадка может быть правильной. — Он опять улыбнулся, но на этот раз это была улыбка льва, следящего за толстой газелью, которая, в свою очередь, его не замечала. — Было бы любопытно узнать, есть ли такая вещь у Энимхурсага?

Зеркальное отображение такой же улыбки мелькнуло на лице Шарура.

— Если у Энимхурсага тоже есть такая штука, интересно, кто хотел бы найти ее больше: мы или имхурсаги, которые так долго живут под властью своего бога?

— Если бы они больше походили на нас, я бы поставил на них, — заявил, развеселившись, Кимаш — Но мы не знаем, как сейчас обстоят у них дела… — Он пожал плечами. — Возможно, им не помешали бы подсказки.

— Подсказки хороши для того, кто хочет их услышать, — покачал головой Шарур. — Без толку учить кого бы то ни было, если он тебя не слушает. Так что у меня сомнения на их счет…

— Давай подумаем, — предложил Кимаш. — В своей закоренелой глупости имхурсаги напоминают своего бога так же, как зуабийцы своим закоренелым воровством напоминают Энзуаба. — Он помолчал, глубоко задумавшись. — Так почему же мы, гибильцы, не похожи на Энгибила? Ведь наш бог ленив и апатичен настолько же, насколько Энзуаб вороват, а Энимхурсаг глуп и упрям.

— Ты сам ответил. Люди, чей бог ленив и апатичен, вынуждены делать для себя то, чего не сделает для них бог, — промолвил Шарур. — Мы такие, какие мы есть, потому что Энгибил у нас такой, какой он есть. А поскольку Энгибил у нас такой, мы уже недалеки от того момента, когда прекрасно сможем обходиться и без него. — На последней фразе он понизил голос до шепота. — Только «недалеки» не означает «уже там».

— Правнуки… — пробормотал Кимаш. Он поднял бровь, испытующе глядя на Шарура. — Помни, сын Эрешгуна, мой правнук может быть твоим внуком.

— Да, может, но если он займет твое место… — Шарур не стал продолжать, потому что подумал о том, что если так пойдет дальше, линия наследования Кимаша может ведь когда-нибудь и прерваться, — впрочем, я молюсь, что к тому времени я буду женатым человеком, ведь Энгибил согласился на брак, и наши семьи уже все обговорили к вящему моему удовольствию.

— Да, я понял, что твой брак заключается по любви. Теперь и я вижу, что так и должно быть, — сказал Кимаш. — Только брак по любви может заставить человека отказаться от власти, особенно когда власть ему предлагают, как горшок на рынке. — Но тут лугал вспомнил о своей роли. — К счастью, мне, Измаилу, человеку простому, нет нужды задаваться такими вещами. — Он поклонился и ушел.

Шарур задумчиво смотрел ему вслед. Он-то ждал, что лугала разозлит уничтожение чашки Алашкурри, но Кимаш одобрил случившееся. И, что еще более удивительно, куда спокойнее принял отказ Шарура взять в жены одну из его дочерей.

Видимо, мысль о том, чтобы раз и навсегда освободиться от власти Энгибила полностью захватила его, и прочее отошло на второй план. Если бы сам Шарур жил во дворце, а не в доме Эрешгуна, ему бы тоже понравилась бы такая мысль. Впрочем, она ему и так нравилась, хотя он и жил всего лишь в доме отца. Да и кому не понравится перспектива свободы от божественной воли? А еще он подумал, что, наверное, стоило бы раз и навсегда покорить Энимхурсаг.

— Ты уверен, что хочешь этого, сын главного торговца? — Ушурикти нахмурился. — Ты же сам отдал мне этих рабов на продажу. А теперь мне придется получить с дома Эрешгуна не только плату за их содержание, но и часть цены, которую я мог бы выручить от их продажи.

— Ну, если это не очень много, я не возражаю, — ответил Шарур. — Ты же не вымогатель? Мне же не придется на тебя жаловаться.

— А-а, договоримся! — отмахнулся работорговец. — Только объясни мне, с чего ты вдруг решил освободить этих двоих имхурсагов? За них же можно выручить кое-что, прибыль получить?

— Мне надо отправить в Имхурсаг сообщение, они очень для этого подходят.

— Конечно, тебе судить, — Ушурикти покрутил головой, — но ты же помнишь, они сейчас заняты на юге, выполняют задание могучего лугала.

— Помню, — кивнул Шарур, — но они работают на могущественного лугала потому, что они рабы или считаются рабами. Если ты пошлешь на юг гонца с известием, что они — свободные люди, гонец вернется обратно вместе с ними.

— Скорее всего, так и будет, сын главного торговца. — Ушурикти прищурился, что-то прикидывая. — Раз таково твое желание, то гонца мы пошлем за твой счет. Пусть он привезет их обратно в Гибил.

— Пусть будет так, как ты говоришь, — безропотно ответил Шарур. Ушурикти вызвал гонца, объяснил ему, где искать пленников-имхурсагов, а Шарур вручил ему глиняную табличку для предъявления бригадиру, управлявшему рабами от лица Кимаша. Это была вольная для них. Он перевязал табличку личной печатью, подтверждая свое право собственности на рабов. Гонец помчался на юг так, что за ним пыль встала столбом.

Вернулся он через три дня в сопровождении двоих имхурсагов. Ушурикти тут же сообщил Шаруру об их прибытии, и Шарур поспешил в дом работорговца. Там он нашел своих пленников, очень заинтересованных своей дальнейшей судьбой.

— Неужели это правда? — спросил Дуабзу. — Ты и впрямь собираешься освободить нас? — По нему было видно, что теперь, после того как он сполна вкусил жизни раба, он уже не хотел терпеть ее так, как тогда, когда Шарур пощадил его на поле боя.

— Значит, нас выкупили? — с надеждой спросил Насибугаши.

— Вы свободны, — буднично произнес Шарур, и оба имхурсага закричали. Шарур продолжал: — Вы свободны без всякого выкупа. Я даю вам свободу, не взяв за нее даже ячменного зерна. — Пленники хором вскрикнули от удивления, но Шарур жестом призвал их к молчанию. — Но у меня есть одно условие. От свободы вас отделяет теперь лишь ваше согласие. Вот мое условие: вы должны передать как можно большему количеству ваших соотечественников следующее сообщение.

Дуабзу пал на землю и коснулся лбом ноги Шарура.

— Великим, могучим и ужасным именем Энимхурсага я клянусь, что буду повиноваться тебе, как сын повинуется отцу. — Такую же клятву принес и Насибугаши, хотя и не выказал Шаруру такого же почтения, как Дуабзу.

— Вот и хорошо, — сказал Шарур. — А теперь слушайте сообщение: где-то в землях Имхурсага есть некая вещь, которая хранит большую часть силы Энимхурсага. Не знаю, на что она похожа. Не знаю, где она. Зато знаю, что если сломать ее, Энимхурсаг лишится большей части своей силы. Именно с этим я отпускаю вас, и напоминаю: вы дали клятву выполнить мой наказ. Я требую, чтобы как можно больше людей в Имхурсаге услышали это.

Дуабзу ошалело потряс головой.

— Но такое послание может оказаться опасным для великого бога. Оно может навредить ему. — В ответ Шарур лишь улыбнулся. Это еще больше испугало Дуабзу. Он же дал клятву, а теперь должен подвергнуть опасности бога, которого любил, бога, который правил им безраздельно.

Насибугаши сказал, насупившись:

— Теперь я еще лучше вижу то, что видел с тех пор, как меня обманом заставили отправиться в Гибил: в этом городе много умных людей, людей, готовых на все и обращающих в свою пользу все, что делают даже чужие боги. И я должен сказать: Имхурсаг стал бы лучше, если бы у нас было больше таких людей.

— Имхурсаг стал бы больше походить на Гибил, если бы у нас было больше таких людей, — произнес Дуабзу с дрожью в голосе.

Шарур повернулся к Насибугаши.

— Не знаю, понравится это тебе или нет, но ты похож на одного из нас, больше похож, чем многие имхурсаги, которых мне довелось встречать.

— Ты удивишься, но я тоже не знаю, хорошо это или плохо, — ответил Насибугаши.

— Что поделаешь? Пусть уж сам Энимхурсаг разбирается, повредит ли ему такое сообщение, или нет, — вздохнул Дуабзу, хотя по нему было видно, что сам-то он не сомневается: Энимхурсагу это не придется по вкусу.

Шарур считал так же. Если Энимхурсаг увидит, что именно несут в себе Дуабзу и Насибугаши, самым мудрым решением для него будет убить обоих, как только они пересекут границу.

Возможно, на какое-то время такая мера помогла бы, но неизбежно привела бы к тому, что Имхурсаг еще больше отстанет от Гибила не только в военном деле, но и во многом другом, зависящем от таких людей, как Насибугаши. А если Имхурсаг еще больше отстанет от Гибила, рано или поздно гибильцы найдут то, в чем Энимхурсаг хранит большую часть своей силы. И тогда... Шарур не хотел бы оказаться на месте бога Имхурсага. Однако, вспомнив о выборе, перед которым поставили его самого бог Имхурсага и другие боги, он не стал жалеть о том, что отплатил им тем же.

— Выдали клятву. Я жду, что вы ее исполните, когда вернетесь домой, — сказал он Насибугаши и Дуабзу. — Возвращайтесь в землю имхурсагов. Я освобождаю вас. Никто не вправе предъявлять вам претензии. Никто не должен препятствовать вам. А теперь идите и возвращайтесь в Гибил только по торговым делам.

Имхурсаги покинули заведение работорговца. Насибугаши шел, высоко держа голову, Дуабзу шел за ним почти крадучись. Он боялся. Шарур его понимал, причины для страха у того имелись немалые.

Ушурикти глядел им вслед.

— Знаешь, сын главного торговца, вот теперь я понял, зачем ты это сделал. Ты отправил Энимхурсагу яд, спрятанный в финике, сваренном в меду; освободив этих двоих, ты, возможно, освободил от его власти весь город. Преклоняюсь перед твоим хитроумием. — Он помолчал, а потом нейтральным тоном добавил: — Это, конечно, не означает, что я отказываюсь от положенной мне части прибыли от продажи двух этих рабов.

— Ничего другого я и не ожидал, — ответил Шарур.

— Ничего другого ты и не мог ожидать, — Ушурикти приосанился. — Разве я не гибилец, как и ты? Разве я не такой же купец?

— Верно, ты — гибилец. И такой же торговец, как и я. — Шарур хлопнул работорговца по плечу. — И сегодня мы с тобой вместе нанесли приличный удар по всему Гибилу.

— Да будет так, — сказал Ушурикти, — и да будет так до тех пор, пока я получаю свою прибыль!

Суматоха возле дома Эрешгуна заставила Шарура оторваться от дощечки, на которой он записывал меры ячменя, полученные в обмен на олово, на то самое олово, на котором лежала до недавнего времени чашка Алашкурри.

— Давай, двигай! — прикрикнул на кого-то грубый мужской голос. — И даже не помышляй слинять! Будь мы прокляты, если тебя отпустим. Шагай, шагай, а то как бы хуже не вышло!

Через мгновение в дверях появился Мушезиб, начальник стражи, ходивший с Шаруром в Алашкурские горы. Следом шел погонщик ослов Хархару. А между ними, зажатый как соленая рыбка между двумя лепешками, плелся мастер-вор Хаббазу.

Мушезиб крепко держал его за правую руку, Хархару — за левую. Если вор попытается бежать, они разорвут его пополам, как человек на пиру разрывает жареную утку.

— Вот этот паршивый негодяй зуабиец, сын главного торговца, — торжествующе прогремел Мушезиб. — Мы с Хархару пили пиво, а он шел себе мимо, как ни в чем не бывало! Хархару его заметил, а я прозевал, так что уж ты будь добр, отметь его за это. Зато я его схватил, так что обещанную награду по чести надо пополам делить.

— Я уже чуть не забыл про него, сын главного торговца, — сказал Хархару, — а потом гляжу — а он вот он, прямо у меня перед носом! Я-то думал, он давно вернулся в Зуаб. Так что я рад, что могу передать его тебе, как обещал.

Хаббазу молчал и только с укоризной смотрел на Шарура. Шарур впервые в жизни с трудом находил слова. Это ведь он предложил награду за поимку Хаббазу. Сначала предложил, а потом забыл. Однако люди, с которыми он разговаривал, помнили.

Он придумал только один способ развеять их подозрения — подыграть им.

— Отлично! — воскликнул он. — Вы — молодцы, и бдительность ваша выше всяких похвал. Я обещал наградить вас, и награжу. Я обещал золото. Я дам вам золото, и дам поровну.

Он нашел два тонких золотых кольца. Бросил их на весы и обнаружил, что одно тяжелее другого. Он взвесил более тяжелое, затем начал докладывать на другую чашу крошечные кусочки золота, пока чаши не уравновесились. Кольцо потяжелее досталось Хархару. Кольцо полегче вместе с кусочками золота он отдал Мушезибу.

— Ты великодушен, сын главного торговца, — сказал Хархару, кланяясь.

— Воистину, великодушен, — согласился Мушезиб. — Как думаешь, не опасно оставлять этого негодяя тут? Награду-то мы получили, но как бы он не сотворил чего-нибудь в лавке?

— Он же убедился, что от бдительности гибильцев ему не скрыться, — напыщенно произнес Шарур. — Можете оставить его здесь. Я позабочусь, чтобы он не безобразничал.

— Да уж! — поддакнул Мушезиб. — А то пожалеет, что на свет родился!

— Но сын главного торговца не объяснил, зачем ему этот вор, — неуверенно проговорил Хархару.

— А чего тут объяснять? Мне и так все ясно, — отмахнулся Мушезиб. Он презрительно взглянул на Хаббазу и вышел из дома Эрешгуна. Выходил он с таким видом, словно только что привел войско Гибила к победе над Имхурсагом, а не схватил одного-единственного вора.

Хархару много лет имел дело с ослами, и поэтому не надеялся сразу понять происходящее. Он перестал держать Хаббазу и сказал:

— Надеюсь, мы не очень долго ловили его?

— Но я же дал тебе золота? — Шарур резко повернулся к нему.

— Ну, я не так быстро соображаю, как Мушезиб. Впрочем, это уже не мое дело. Я буду молиться за то, чтобы твоя торговля процветала. — Он поклонился Шаруру и вышел вслед за Мушезибом на улицу.

Хаббазу взглянул на Шарура. Шарур кашлянул, отвернулся, побарабанил пальцами по бедру. В общем, сделал все, чтобы показать, как ему неловко.

— Приятно, когда тебя узнают на улице, — Хаббазу усмехнулся, — особенно если ты красивая женщина. Но вот так, подойти и начать хватать за руки… Эти громилы чуть мне суставы не вывернули.

— Видишь ли, я послал людей найти тебя задолго до того, как ты выкрал чашку, — Шарур по привычке начал выстраивать оправдательную цепочку объяснений. — Тебя не нашли, я подумал, что и не найдут, махнул рукой и не стал отменять свою просьбу. Напрасно, конечно. Теперь я это вижу и сожалею об этом.

— Не очень-то много извинений мне приходилось слышать за свою жизнь, — вздохнул Хаббазу, — а уж искренних извинений и подавно. Теперь я запишу на своей табличке памяти, что такие тоже бывают.

— Ты весьма любезен, мастер-вор и вдобавок великодушен, — Шарур поковырял ногтем стол. — Разумеется, теперь я отменю свою просьбу и на тебя больше не будут охотиться. Я скажу охранникам караванов и погонщикам ослов, чтобы тебя оставили в покое.

— Это давно надо было сделать, — сказал Хаббазу. — Но я же вижу, тебе неловко. Ладно. — Он помолчал. — Надеюсь, что говоря обо мне, мы не привлечем лишнее внимание лугала. А разговоры с охранниками и погонщиками не станут достоянием храмовых жрецов и самого бога.

— Лугала можно не бояться, — сообщил Шарур. — Он даже порадовался, что дело сделано. А вот что касается храма и бога… Я рассказал Кимашу, что Энгибил хранит большую часть своей силы так же, как боги Алашкурри.

— Что, в самом деле? — ошарашенно пробормотал Хаббазу. — Что-то я не помню такого. В моем сне боги об этом не говорили. Хотя выглядит логично. Если некоторые боги так поступают, может, и все остальные следуют их примеру?

— Вполне возможно, — кивнул Шарур. — Я, во всяком случае, верю, что это так, хотя доказательств представить не могу.

— Постой. Если так делают боги Алашкурри, если и Энгибил делает так же, может, и глуповатый Энимхурсаг поступает подобным образом? — Хаббазу напряженно размышлял. Шарур с хищной улыбкой наблюдал за ним. — Эй! А не значит ли это, что наш Энзуаб похож на них?

Шарур шагнул вперед и положил руку на плечо Хаббазу.

— Поздравляю, друг мой. Теперь ты уже совсем уподобился нам, и думаю, это надолго. Если ты отправишься в Зуаб с такими мыслями, и если Энзуаб поймет, что ты об этом думаешь, как полагаешь, что он с тобой сделает? — Когда он посылал Насибугаши и Дуабзу к Имхурсагу с этой мыслью в головах, он как-то не испытывал особых угрызений совести. Для него они были оружием против Энимхурсага, вроде меча в недавней битве. Но Хаббазу был не просто оружием. Хаббазу — союзник и, даже, пожалуй, друг.

— Что он со мной сделает? — повторил вор. — Все не так уж страшно, сын главного торговца. Ты же помнишь, бог Зуаба — бог воров. Уж как-нибудь он найдет способ защитить свое достояние от тех, кто на него позарится.

— Наверное, найдет, — признал Шарур. — А если их, тех, кто зарится на достояние бога, будет много? А если они проявят усердие? А если эта мысль будет жить в поколениях, и каждое поколение будет искать?

Брови Хаббазу взлетели вверх.

— Ну, не знаю. Настолько вперед я загадывать не привык. Интересно, что думает по этому поводу сам Энзуаб? Он ведь бог, он уверен, что сможет победить любого человека, между прочим, так оно и есть. Но вот сможет ли он победить всех людей, да еще если это будет продолжаться долгое время? Что он может думать по этому поводу? Не знаю.

— Все боги высокомерны, — сказал Шарур. — Когда у тебя так много власти, и ты долгое время располагал ей, как тут не подумать, что это будет длиться вечно? Однако некоторые события должны бы заставить их усомниться.

— Хм, — сказал Хаббазу. — Возможно, мне лучше все-таки остаться в Гибиле — при условии, конечно, что ты сможешь урезонить своих громил, чтобы не хватали меня на улице всякий раз, как я выхожу по делам, по вполне законным делам, заметь.

— Ты — мастер-вор! — воскликнул Шарур. — Какие такие законные дела у тебя могут быть?

Скажи он это другим тоном, слова прозвучали бы оскорбительно, однако их отношения давно стали другими. Мужчины лишь ухмыльнулись друг другу. Хаббазу сказал:

— Ну, разные есть обстоятельства… вот я и хочу воспользоваться некоторыми из них. Ты не против?

— Да сколько угодно! Я постараюсь решить вопрос с Мушезибом и Хархару, но ты все-таки будь поосторожнее.

— Они застали меня врасплох, как и ты до этого. — Хаббазу поморщился. — Теперь я их знаю, даже голоса помню. Теперь даже в толпе они мне не страшны.

— Не сомневаюсь, ты лучше разбираешься в своих делах, — сказал Шарур.

Хаббазу кивнул, вышел за дверь и исчез. Действительно, исчез. Словно демон дал ему взаймы шапку-невидимку. Шарур подошел к двери, посмотрел вправо, посмотрел влево. Хаббазу нигде не было видно. Ну что же, если он не видит Хаббазу, то вряд ли Мушезиб и Хархару смогут его увидеть. Он вернулся в дом и продолжил выдавливать на глине стилом новые записи, вписывая вес золота, отданного охраннику каравана и погонщику ослов. Что бы ни случилось, счета должны быть в порядке.

— Счета должны быть в порядке, — значительно произнес кузнец Димгалабзу, стоя на пороге дома Эрешгуна. За ним стояла его жена в нарядной тунике из белого полотна, с золотым ожерельем на шее, золотыми серьгами в ушах, золотыми браслетами на запястьях и золотыми кольцами на пальцах. За их спинами стояла Нингаль, тоже одетая празднично, с фатой из тонкой ткани, накинутой на голову и закрепленной золотыми шпильками.

— Конечно, счета должны быть в порядке, — согласился Эрешгун. За спиной торговца стояла Бецилим, его жена, тоже приодетая, хотя и в другом стиле, а за ней теснились Тупшарру и Нанадират с возбужденными улыбками на лицах. Шарур стоял несколько наособицу и нервно улыбался. Вся эта суета затевалась только ради него.

— Ну что же, тогда подобьем счета, — прогремел Димгалабзу. — Дом Эрешгуна заплатил моему дому за невесту, именно столько, сколько договаривались. Обещания исполнены. Вот контракты, — кузнец протянул Эрешгуну пару глиняных табличек.

Эрешгун внимательно изучил обе таблички, убедился, что они в точности повторяют друг друга. Димгалабзу спокойно ждал. Он не сомневался, что Эрешгун доверяет ему, но в браке, как и в любом другом деле, доверие доверием, а внимание никто не отменял.

— Хорошо, — заявил Эрешгун, сличив обе таблички. По обычаю он левой рукой протянул одну табличку Димгалабзу. Тот взял ее правой рукой. Теперь каждый держал в правой руке по брачному контракту. Эрешгун поднял свой над головой. Димгалабзу повторил его жест. Отец Шарура торжественно произнес:

— Да будут предзнаменования благосклонны к нам!

— Да будет так, — сказал Димгалабзу.

— Да будет так, — повторили вслед за главой семейства жена и дочь.

— Да будет так, — проговорили жена Эрешгуна, сыновья и дочь.

После этого взял слово Шарур:

— Отец, я знаю, что я у тебя в долгу. Будь уверен, я верну этот долг как можно скорее. — Такие слова не были предусмотрены в брачном ритуале, но в данном случае они оказались вполне уместны. На этот раз наученный горьким опытом Шарур не стал клясться именем Энгибила, обещая вернуть долг в какой-то определенный срок и определенным образом. Вместо этого он добавил: — Надеюсь, следующим летом торговля в горах Алашкурру будет удачнее, чем этим.

— Да уж, куда хуже! — не удержался Тупшарру.

— Я тоже надеюсь на лучшее, — мягко сказал Эрешгун. — Полагаю, наши торговые отношения с Алашкуррут наладятся. Теперь у них для этого есть все возможности.

Конечно, он имел в виду, что теперь великие боги Алашкурри не будут мешать торговле. — Твои надежды как-то связаны с той чашкой, что некоторое время гостила у меня в доме? — поинтересовался Димгалабзу?

— О какой чашке ты говоришь? — По голосу Эрешгуна можно было понять, что он впервые слышит о том, что на свете вообще есть какие-то чашки.

— Это про какую чашку ты говоришь? — тут же встряла Гуляль. Шарур смекнул, что Нингаль ничего не сказала матери о чашке Алашкурри. Похоже, и Димгалабзу не посвятил жену в эти дела. Ну что же, после свадебного пира кузнецу придется объясняться с женой.

Но это будет после. Теперь Бецилим взяла на себя роль свадебного распорядителя.

— Начнем пир! — провозгласила она. — Будем веселиться. Надо же отпраздновать воссоединение наших домов. Мы долго этого ждали, и наконец момент настал.

Вид у Гуляль был не очень-то праздничный, так, пиво третьего сорта или финиковое вино, скисшее до уксуса. Но положение обязывало. Обе семьи смотрели на нее с надеждой, так что она не стала портить свадьбу собственной дочери. Для разборок еще придет время. Она подождет. Шарур не хотел бы оказаться на месте Димгалабзу, но тому некуда было деваться.

Бецилим хлопнула в ладоши. Рабы понесли из кухни угощения. На большом медном блюде в строгом порядке лежали жареная баранина, сердце, печень, сладкие лепешки, жареные мозги и языки. Димгалабзу с удовольствием поглядывал на блюдо. Оно родилось в его мастерской, и то, что именно ему отводилась на столе главная роль, следовало воспринимать как комплимент, сделанный домом торговца.

Следом вышла имхурсагская рабыня с лепешками на плетеном подносе. Но сегодня это были не обычные лепешки из ячменной муки, а мягкие и пышные, из дорогой пшеницы. Такой хлеб не посрамил бы и стола лугала.

— Отлично, отлично, — похвалил Димгалабзу, в предвкушении похлопывая себя по объемистому животу. — О, мед вижу, и кунжутное масло! Воистину, дом Эрешгун не упрекнешь в скупости.

Бецилим возмущенно фыркнула.

— Еще чего! Если бы дом Эрешгуна поскупился на свадьбу своего старшего ребенка, что бы сказали о нас соседи? Они бы сказали, что мы скряги. Что мы заботимся только о том, чтобы сохранить свое добро, хотя обычай говорит: придет время, и надо отдать то, что скопил своим трудом. Они бы еще и похлеще сказали, и были бы правы. Но мы не такие. Мы такого не хотим.

— Мой муж не хотел вас обидеть, — вступилась за кузнеца Гуляль, сердито глядя на мужа и заискивающе на Бецилим. — Наоборот, муж хотел похвалить ваше гостеприимство. — Она метнула на мужа еще один гневный взгляд. Шарур подумал, что ей просто нравится смотреть на Димгалабзу при каждом удобном случае. А еще он порадовался, что у его суженой нрав поспокойнее, чем у матери.

После завершения пира Димгалабзу не собирался забирать Нингаль домой. Ей надлежало остаться в доме Эрешгуна. Взгляды молодых встретились и оба смутились.

Бецилим, со своей стороны, превратилась в пушистое облако.

— Конечно, я поняла деда моего будущего внука, — сказала она, широко улыбаясь. — Уверяю вас, тут нет никакой обиды.

Шарур переглянулся с отцом. Оба прекрасно поняли, что слова Бецилим означали в переводе: «Да уж я как-нибудь не упущу случая поставить вас на место».

Гуляль это тоже поняла. Ее черные брови сошлись к переносице. Теща Шарура нахмурилась. Но Бецилим сохраняла такой приветливый вид, что затевать ссору не было никакой возможности. Пожалуй, этот раунд остался за матерью Шарура.

Рабы продолжали таскать еду: жареную саранчу и уток, вареные утиные яйца, тушеные бобы, горох, чечевицу и огурцы, свежий чеснок, лук и множество салатов. Принесли кувшины с отличным пивом, и кувшины с финиковым вином. За столом с удовольствием ели и пили.

Димгалабзу опять похлопал себя по животу и лукаво посмотрел на невесту с женихом.

— Столько еды, — пробасил он, — сможешь ли ты после такого угощения отдать должное своей невесте в первую ночь?

Тупшарру рассмеялся и ткнул Шарура локтем под ребра. Шарур степенно сказал:

— Ты можешь на меня положиться, отец моей суженой, — а сам при этом подумал, что Димгалабзу уже далеко не молод, и вот у него-то как раз после такого обеда могут возникнуть проблемы с женой. Ну что же, Шарур мог его только пожалеть. В своих способностях он не сомневался, а шанс проверить это скоро представится.

Нингаль ничего не сказала, скромно глядя в пол. Шарур знал ее с детства и был уверен, что у нее на все случаи жизни есть собственное мнение, и она никогда не стеснялась его высказывать. Но сейчас явно был не тот случай. Сам Шарур не чувствовал ни малейшего смущения.

Димгалабзу налегал на пиво, но и вино не обходил вниманием. Улыбаясь, он сказал Шаруру:

— Наверное, утром голова будет отваливаться. Но то утром, а сейчас не могу отказать себе в удовольствии.

Судя по всему, он и впрямь пока чувствовал себя весьма прилично. Во всяком случае, так можно было заключить по его взгляду, которым он проводил рабыню, отправившуюся на кухню за новой порцией хлеба. И Гуляль, конечно, заметила этот взгляд. О чем и сообщила мужу шепотом, но довольно раздраженно. Кузнец отмахнулся, но за рабыней наблюдать не перестал. Через некоторое время Тупшарру подошел к нему и что-то сказал на ухо.

— Ах, даже так? — сказал Димгалабзу с таким видом, будто надкусил гнилую сливу. — Жаль, жаль…

Нанадират тут же потянула Шарура за рукав.

— Что сказал ему Тупшарру? Почему наш гость выглядит таким разочарованным?

Шарур посмотрел на младшую сестру и только сейчас обратил внимание на то, что сестренка-то выросла. Скоро чей-то отец будет торговаться с Эрешгуном насчет выкупа за невесту. Шарур сам удивился. Он-то считал Нанадират мелкой надоедливой девчонкой, и новый взгляд на вещи слегка обескуражил его. Так что ответил он без тени шутки:

— А ты не знаешь, чем занимаются мужчины и женщины, когда остаются вдвоем?

— Еще как знаю! — Нанадират задрала нос. — Не было бы у нас никакого свадебного пира, если бы мужчины и женщины не занимались наедине своими делами.

— Правильно, не было бы, — согласился Шарур. — Вот Тупшарру и сказал Димгалабзу, что толку от рабыни из Имхурсага никакого, так что зря он рассчитывает получить удовольствие.

— Да ну тебя! — махнула на брата рукой Нанадират. Шарур ждал, что она спросит, откуда Тупшарру знает то, что сказал кузнецу, но сестра только отвернулась. «Ага, — сообразил Шарур, — сестра-то она сестра, но ведь тоже женщина, так что прекрасно знает все, что положено знать женщине».

Замечательный пшеничный хлеб исчезал быстро, и рабыня снова отправилась на кухню. Однако на этот раз она вернулась с миской, наполненной дольками засахаренных яблок, сваренных в меду. Бецилим церемонно оделила всех присутствующих со словами:

— Пусть союз между нашими домами окажется таким же сладким, как эти яблоки.

— Да будет так, — повторили все, а Гуляль добавила: — Пусть Энгибил благословит этот союз. Дай бог, чтобы так оно и было.

Никто ее не поправил. И никто не возразил. Ей вообще редко возражали. Шарур тоже надеялся, что боги благословят его женитьбу. Однако, если боги промолчат, он тоже расстраиваться не будет. Как-нибудь и без их благословения проживет.

Все начали оглядываться, словно искали, что бы еще такое сказать молодым до того, как завершится церемония бракосочетания. Однако никто так ничего и не сказал. Шарур предположил, что это хороший повод закончить пир. Эрешгун взглянул на него и слегка кивнул.

Шарур встал. Нингаль тоже встала. Они стояли бок о бок перед своими семьями. Шаруру стоило немалых трудов говорить ровным и твердым голосом, как будто он расписывал достоинства бронзового топора перед алашкуррским ванаком. И все-таки первые слова прозвучали слишком тихо и тоном выше, чем он хотел:

— Я, Шарур, сын Эрешгуна, стою здесь с Нингаль, дочерью Димгалабзу, в присутствии свидетелей, которые увидят и запомнят, что мы тут стояли.

— Теперь это ваше дело. Теперь вы вместе. — Все гости и хозяева хором произносили ритуальные слова.

Шарур взялся за свисающие концы фаты и соединил их перед лицом Нингаль.

— Она моя жена, — сказал он, а затем заставил себя повторить это снова, потому что никто, включая Нингаль, возможно, не услышал его с первого раза, настолько голос не повиновался ему.

— Она твоя жена, — согласились члены обеих семей так же официально, как и прежде.

— Он мой муж, — промолвила Нингаль. А вот это уже не входило в обычный ритуал, и Нингаль никто не поддержал. Но Шарура ее слова обрадовали.

Из-за стола встал Эрешгун и произнес с улыбкой:

— А теперь, мой сын, и моя невестка, идите за мной, чтобы достойно завершить свадьбу, которую праздновали. Однако кроме Шарура с Нингаль за ним потянулись все собравшиеся и даже рабы дома Эрешгуна, и все наперебой давали такие скабрезные советы, что у Шарура уши горели.

Из комнаты, обычно служившей кладовой, убрали кувшины, горшки и корзины, все то, что здесь обычно хранилось. Во углах комнаты поставили скамеечки, и на каждой горела лампа. В центре на полу лежал широкий спальный коврик. На циновке лежал большой лоскут тонкого льна. Ему предстояло служить доказательством девственности Нингаль. Все показывали пальцами на лоскут и выкрикивали непристойные советы.

Шарур закрыл дверь. Но крики снаружи стали лишь громче. Он поискал глазами и заметил тяжелую перекладину и скобы для нее. Не обращая внимания на шум в коридоре, он закрыл дверь на этот импровизированный засов. Нингаль ждала, прикрывшись фатой.

Он повернулся к ней и откинул вуаль с лица девушки.

— Ты моя жена, — сказал он. — Ты моя женщина.

Ее ответная улыбка была нервной и нетерпеливой одновременно.

— Еще нет. Надо кое-что сделать, чтобы твои слова стали истиной, — пробормотала она.

— Ну и не будем откладывать, — согласился Шарур. Он осторожно отколол фату с головы Нингаль и позволил ей упасть на землю. Взялся за тунику и потянул ее верх, снимая через голову. Лампы давали достаточно света, чтобы Шарур вдоволь налюбовался фигурой невесты, прежде чем взяться за свою тунику.

Он шагнул вперед и поднял ее на руки. Она удобно повернулась и ее губы оказались прямо перед ним. Правая рука Шарура охватила ее левую грудь, а левая рука сжала правую ягодицу. Они поцеловались. Поцелуй длился долго. Нингаль глубоко вздохнула.

Тут некстати возник призрак деда Шарура и заорал ему прямо в ухо: «О боги, парень, и это ты называешь поцелуем? И нечего ее наглаживать! Возьмись за нее как следует. Можно подумать, это ты девственник. Слушай меня…»

К сожалению, не было способа выгнать назойливый призрак за дверь. Надо просто не обращать на него внимания. Шарур так и сделал.

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12