Мальчики-короли: путешествие в самое сердце социальной сети [Кэтрин Лосс] (fb2) читать онлайн
- Мальчики-короли: путешествие в самое сердце социальной сети (пер. Петр Александрович Воронин) 1.07 Мб, 243с. скачать: (fb2) читать: (полностью) - (постранично) - Кэтрин Лосс
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
[Оглавление]
Мальчики-короли: путешествие в самое сердце социальной сети
Кэтрин Лосс
КЭТРИН ЛОСС родилась в Финиксе, штат Аризона, получила степень магистра английского языка в университете Джона Хопкинса. Сейчас живёт в Марфе, штат Техас.
Примечание для читателей: Имена и личности некоторых людей, упомянутых в книге, изменены.
Предисловие
В бурном начале этого нового столетия все мы ждали чего-то необычного. После внезапного огненного утра 11 сентября мы развили в себе новую, неспецифическую бдительность: потребность знать о всех критических событиях, насколько далеко бы оно ни происходило. Большинство того, о чём сообщали в кабельных новостях после 11 сентября, казалось чем-то странным и далёким: беззубая угроза взрыва бомбы здесь, крушение пропеллерного самолёта там. Мы не отлипали от телевизоров, потому что это было единственное, на что мы могли рассчитывать: далекие войны и угрозы. Чтобы помочь нашему неразборчивому смотрению, кабельные новостные каналы создали новостную ленту, которая шла под выпуском новостей, чтобы ежечасно уверять нас, что да, где-то произошло что-то ужасное. И, возможно, потому, что война, в отличие от взаимопонимания и дипломатии, казалась ясной и понятной, наш президент начал войну. Однако это не помогло, и он начал другую войну, и это опять не помогло. Внезапно оказалось, что на самом деле ничего не помогает. Я провела начало 2000-х в нервозном беспокойстве, которое было характерно для всей нации, подпитываемом общим чувством недоброго предчувствия, непомерными амбициями и бесцельным ожиданием — импульсивным желанием делать что-то или стать кем-то любой ценой, характерным для 20-летнего человека. Окончив Уэслианский университет со степенью по английскому языку, я оказалась в аспирантуре университета Джона Хопкинса, — решение, которое, как я вскоре обнаружила, было столь же провально, как и новый век. Моя докторская программа началась блестяще и многообещающе, с уверенности, что мы легко войдём в ряды элитных и штатных профессоров, подготовленных первоклассным факультетом английского языка. Однако постоянные перетряски и скандалы на разных факультетах вызывали у нас беспокойство и неуверенность, а моё блестящее будущее казалось обречённым. Рабочих мест на факультетах английского языка становилось всё меньше, и большинство аспирантов десятилетиями ждали своей очереди на работу, которая никогда не придёт. Как бы усиливая моё чувство тревоги, университет располагался на вершине холма в Балтиморе, который является странным и бесплодным городом, особенно для человека из Аризоны, незнакомого с передовым состоянием постиндустриального городского упадка в Америке. Университет, как нам с гордостью сообщили при поступлении, был крупнейшим работодателем в городе. Непризнанным вторым была торговля наркотиками, поддерживаемая постоянным потоком героина, проходящего через порт. Улицы сразу за кампусом были полны хаоса, непонятного и нереального для постороннего, с мужчинами на углах улиц в длинных белых футболках, чью повседневную работу я поняла только после того, как по телевизору начали показывать сериал "Прослушка". Как объяснил в сериале Омар, прекрасно передавая постапокалиптическую логику Балтимора: “Тут все при делах”. Он был прав: если мы поступили в университет в надежде погрузиться в бесконечную игру академических рассуждений, то вместо этого получили холодную картину суровой американской жизни XXI века: богатые учреждения противостоят студентам, отдельные люди — друг другу, везде безудержная бедность и насилие. Никто: ни студенты, которых время от времени убивали, ни аспиранты, которым обещали работу, которой на самом деле не существовало, — больше не мог быть уверен в завтрашнем дне. В ответ студенты, которых я знала, разработали уличный подход к жизни. “Нужно быть безумным, чтобы сражаться с безумцем”, — говорили мы друг другу перед тем, как выйти ночью на пустые, опасные улицы. Именно этот режим бдительности, чуткости ко всему зловещему и абсурдному, а не уроки теории литературы, я в конечном итоге увезу из Балтимора. В конце концов, теория литературы начала казаться не столько профессией, сколько роскошью. Как часто говорил мой научный руководитель: “Я богат, миллионы — нет”, — цитируя "Американского психопата", но то же самое относилось и к университету Джона Хопкинса — островку денег посреди попеременно воюющего и заброшенного города, который был не столько пережитком ХХ века, сколько окном в XXI век. Словно для того, чтобы занять нас в ожидании новостей, что где-то что-то произошло, в 2004 году Марк Цукерберг выпустил технологию, которая попала в университет и быстро распространилась по кампусу, как годом ранее iPod. Тогда это называлось Facebook, и я приобщилась к нему, потягивая кофе в кафе кампуса над подземной библиотекой. Пара студентов, сидевших за столом рядом со мной, щеголяя в куртке и спортивных штанах "North Face" и университетской форме, взволнованно рассказывали о новой сети и о том, что они смогли увидеть на сайте. — В ней сидят сейчас все, — делились впечатлениями они, — можно увидеть, откуда они родом, где живут и кто их друзья. Непонятно, жутко это или круто. Я открыла свой неуклюжий белый iBook, напечатала "www.thefacebook.com" в адресной строке браузера и создала учётную запись с адресом своей университетской электронной почты. (Тогда это требовалось для входа в Facebook; нужно было либо быть студентом Лиги Плюща или учиться в университете Лиги Плюща, чтобы им пользоваться.) Ребята не врали, можно было видеть всё: всех студентов в кампусе, их фотографии, интересы, друзей. И, имея возможность видеть всё, я увидела, что Facebook чудесным образом решил самую большую социальную проблему, которая преследовала университет и привела к его низкому рейтингу удовлетворённости у студентов. В кампусе не было других мест для общения, кроме библиотеки, вот почему в тот день, как и большинство, я сидела в залитом солнцем кафе со своим ноутбуком, отдыхая от похожих на подземелья стеллажей внизу. Facebook мгновенно создал общественное пространство, хотя и виртуальное, доступное в любое время и из любого места. В 2004 году уже существовали другие онлайн-социальные сети, такие как Friendster. Однако большинство студенток колледжа провели свои университетские годы на AOL и знали, что сидеть в Интернете открыто и без защиты – всё равно, что напрашиваться на спам с сексуальными домогательствами от далёких мужчин. До появления социальных сетей AOL Instant Messenger и аналогичные чаты были единственными по-настоящему интерактивными формами общения в Интернете в режиме реального времени. В те дни я несколько пренебрежительно относилась к парням, которые спрашивали меня, есть ли у меня AIM, потому что было очевидно, что они жаждали общения в форме мгновенных сообщений, чтобы избежать всех социальных проблем и условностей реальной жизни и, скажем, пригласить меня на свидание, не глядя мне в глаза или вообще не глядя на меня. Таким образом, идея создания профиля в открытой социальной сети казалась неоправданным риском, ещё одним способом сделаться доступной для миллионов далёких незнакомцев ради немногочисленных друзей. Кому это нужно? Вероятно, одиноким или эксгибиционистам, но большинство людей не были ни теми, ни другими, чтобы уверенно создавать общедоступный онлайн-профиль, в котором перечислены все их личные данные. Однако, создав виртуальную агору, состоящую только из людей, которых вы могли знать в реальной жизни, Facebook внезапно создал вескую причину для всех, а не только для того мальчика, помешанного на Интернете в своей комнате, быть узнаваемыми в Интернете. Как воскликнул один такой мальчик, посещавший класс, в котором я работала ассистентом преподавателя, безуспешно погуглив меня до появления Facebook: — Тебя нет в Интернете! (Потому что для того мальчика в комнате, а в конечном итоге и для всех остальных в Интернете, искать данные о людях с помощью Google казалось Богом данным правом). — И хорошо, — удовлетворённо ответила я. Не так чтобы я вообще не пользовалась Интернетом, как раз наоборот. В 1990-х, когда Интернет был в зачаточном состоянии, у меня была учётная запись электронной почты, доступ к которой я могла получить только с помощью одной простейшей программы, в которой не было кнопок, подобных тем, что сейчас можно увидеть в Интернете; чтобы отправить электронное письмо, мне нужно было ввести команду типа “отправить”. Друзья-хакеры-подростки, с которыми я познакомилась на панк-рок-концертах в Аризоне, пользовались Интернетом в основном для обмена информацией о тогдашних высокотехнологичных взломах: тональном номеронабирателе, собранном из гаджетов "Radio Shack", который позволял совершать бесплатные телефонные звонки с телефонов-автоматов, или о том, как генерируются номера кредитных карт, что позволяло их взламывать. Тогда казалось, что Интернет именно для этого и был создан: анархистская сфера, заточенная на использование технологий против корпораций. Я думала, что это круто, но в отсутствие сайтов, ориентированных на более широкие интересы, мне особо нечего было делать в онлайне, кроме как писать электронные письма и посещать доски объявлений — сплошь зелёные тексты на чёрном фоне. Один хакер научил меня, что в Pine, почтовой программе, использовавшейся до появления AOL, можно было вводить команды типа “finger”, чтобы узнать, когда кто-то в последний раз проверял свою электронную почту. Именно тогда я поняла, что в Интернете всегда есть способ получить больше данных. Просто нужно знать, как проникнуть глубже в код и знать больше обычного пользователя о его малопонятных лазейках и командах. После бума конца 1990-х, положившего начало потребительскому Интернету, я стала завсегдатаем форумов, посвященных моде и стилю, таких как Makeup Alley, где женщины обменивались информацией о косметике и моде. Под псевдонимами мы обсуждали нашу жизнь, всегда защищая наши личные данные от посторонних глаз или поисковых систем. Главенствующее правило Интернета тогда было простым: можно говорить всё, что хочешь, при условии, что не говоришь, кто ты такой. Я также старалась избегать всех кажущихся дешёвыми веб-сайтов, таких как молодой MySpace, который, казалось, был основан на идее пустого эксгибиционизма и населён хищными мужчинами, ищущими фотографии женщин. Я была достаточно знакома с Интернетом, чтобы знать, что за те несколько коротких лет, что была доступна широкополосная связь, мужчинам стало легко находить изображения женщин, чтобы использовать их в качестве лёгкой замены секса или любви. Для женщин не было особого смысла (было даже потенциально опасно) выходить в Интернет и обращаться с незнакомыми людьми, чтобы потом твои фотки гуляли по всей Сети. Как часто говорили интернет-парни на заполненной троллями доске объявлений под названием Daily Jolt, единственном дискуссионном форуме сообщества в университете до появления Facebook, “в Интернете девушек нет”. Это было правдой; их не было. Если бы мы были там, мы также скрывались под псевдонимами и кличками, как и ребята, которые искали нас. И вот я сидела осенью 2004 года в недавно созданной учётной записи на Facebook: в Интернете под своим настоящим именем. Посетив простецкую страницу конфиденциальности Facebook, на которой было всего несколько выпадающих списков, предлагавших варианты сделать ваш профиль видимым либо только для вашего учебного заведения, либо только для ваших друзей, я поняла, что впервые в Интернете стало возможным защитить свой профиль от просмотра кем-либо, кроме моих непосредственных знакомых. Я испустила восторженный вздох облегчения. "Теперь наконец-то можно свободно пользоваться Интернетом!" – подумала я. Больше никаких парней, считающих, что если я есть в Интернете, меня можно виртуально выслеживать и слать фотографии пенисов, за которыми обычно следовал шквал оскорблений, если я не отвечала. Защита конфиденциальности в сети с ограниченным доступом (люди за пределами университета не могли видеть мой профиль или даже то, что он у меня был), на удивление, позволяла чувствовать себя спокойно. Facebook упростил работу пользователей, опасающихся Интернета, поскольку, помимо защиты конфиденциальности, первоначальный дизайн сайта был предельно минималистичен. Он был поразительно чистым и новым в своей простоте, без кричащей рекламы и спам-контента, которые были неизбежны в других местах Интернета. Профиль состоял только из фотографии скромных размеров и нескольких полей профиля, которые пользователь мог заполнять или нет, в зависимости от того, как ему было комфортно. Это казалось забавным, почти литературным, как недавно опубликованная, часто обновляемая книга, которую было интереснее читать, чем сухие, архаичные тексты, которые я изучала в библиотеке. Первым интересом, который я указала в своем профиле, был "золотой стандарт", потому что меня всегда интересовала идея вещей, которые не меняют форму, сохраняют ценность и не подчиняются капризам экономики, в которой почти всё одноразово, временно. Другие интересы, которые я перечислила в своем профиле, были более кокетливыми и менее абстрактными: "praias" (“пляжи” по-португальски), заплетать волосы в косички. Это был трюк с Facebook, похожий на то, как вы представляетесь на вечеринке: сказать что-то, не сказав слишком много, казаться интересным, не слишком стараясь, быть верным себе, не рассказывая всего. “Никогда не извиняйся, никогда не объясняй”, — писал Ролан Барт в книге "Удовольствие от текста", которую мы изучали на занятиях. Это казалось правильным подходом к любопытной технологии, которая, как я уже чувствовала, никогда не удовлетворится несколькими битами данных. Гораздо позже Facebook, казалось бы, нашёптывал: “Расскажи нам всё”. Даже несмотря на то, что вначале он был менее любознательным и не выбалтывал о вас всё "по секрету всему свету", я уже почувствовала, что его нельзя выпускать из-под контроля – нужно уметь говорить ему "нет". Facebook был интересен именно потому, что, в отличие от большинства технических приложений того времени, он не казался стерильным набором строк кода. Как и в других престижных университетах с сетью Facebook, сеть университета Джона Хопкинса была восхитительной паутиной шуток о культуре кампуса — таких как группа “Я смотрю на себя в окнах Центра Маттин”, посвящённая вызывающим тщеславие окнам центра искусств, или “Хопкинс 500”, посвящённая примерно пяти сотням студентов, которых можно было застать на вечеринках, с фотографиями искусственно загорелых девушек из женского общества в профиле, энергичных студентов-медиков и обязательных игроков Хопкинса в лакросс. Это был первый интернет-сайт, которым я когда-либо пользовалась и который отражал реальное общество. Сообщества на Facebook были теми же, с которыми я сталкивалась в библиотеке и баре кампуса, и то, что люди говорили друг другу на своих стенах: сленг команды по водному поло, намёки на победы прошлых выходных, выпады в адрес главного соперника университета по лакроссу, Дюка — ничуть не отличались от того, что вы бы слышали за учебными столами или за кружками пива. Виртуальное пространство являлось отражением человеческого пространства, и всё это имело взрывной эффект в течение нескольких недель.* * *
Оглядываясь назад, можно сказать, что вход в Facebook в тот день был вторым и на сегодняшний день последним случаем, когда какая-либо технология захватила моё воображение. Первый произошёл, когда Apple в 90-х годах рекламировала свой первый ноутбук PowerBook со словами: “Что у тебя в PowerBook?” “Мировое господство”, — инстинктивно ответило моё подростковое "я". Вот для чего, подумала я, были созданы эти устройства: такие маленькие и в то же время мощные, способные быстро соединяться со всем остальным миром и между собой. Я резко представила себе, как с хвостом волос и в толстовке удалённо управляю миром с ноутбука, вооружённая представлениями о том, каким мир должен быть, и новой способностью распространять их. С ноутбука я могла записывать и распространять информацию быстрее, чем когда-либо прежде. Это опьяняло, и внезапный, мгновенный переход физического мира в виртуальный, возможный благодаря Facebook в 2004 году, вызывал аналогичные чувства. На что вы способны теперь, когда можете мгновенно видеть всех и вся и ко всему подключаться? Как можно умалить значение такого быстрого доступа? В сфере идей всё казалось простым: кто бы отказался широко распространять и обсуждать идеи? Однако в сфере личной жизни всё оказалось сложнее. В чём могла быть польза того, чтобы делать всё у всех на виду? Существовали ли категории информации, которые имело смысл распространять от человека к человеку и из уст в уста, а не между цифровыми страницами? Нейтральна ли информация сама по себе, или разные категории информации имеют разную ценность, разный уровень необходимой конфиденциальности, разные последствия после распространения и потребления? Так ли необходимо мне, не спрашивая и не получая ответов, знать, кто куда ходил, во что одевался и с кем встречался в предыдущие выходные? Должна ли любая информация передаваться одинаково быстро и независимо от моего отношения к ней? И, наконец, и это самый важный вопрос, которым мы задаёмся всякий раз, как начинаем какие-либо новые отношения: не навредит ли это мне? Будет ли Facebook полезен для меня в долгосрочной перспективе — вопрос открытый, но в ближайшей перспективе, к моему удивлению, польза обнаружилась достаточно быстро. Это произошло, когда я просматривала группы Facebook, которые мне понравились за обилие поданных с юмором антропологических данных. Читать их было все равно что быть антропологом Маргарет Мид[2], но онлайн, сидя на диване в удобной пижаме и тапочках. Можно за считанные секунды перенестись из мира команды по лакроссу в мир небольшой группы чернокожих студентов, у каждого из которых свои заботы, шутки и сленг. В этом смысле группы Facebook казались более забавными и менее жуткими, чем чтение личных страниц людей, которые с самого начала имели немного неприличное свойство подслушивать полу-личные, вырванные из контекста и зачастую неверно воспринимаемые разговоры. Междометия далёких голосов на стенах друзей всегда были смутно нечитаемыми, непредсказуемыми, запретными. “Давай поиграем в эти выходные”, — с намёком писала девушка на стене одного знакомого мне парня, и читать это было странно, не потому, что я не думала, что он нравится девушкам, а потому, что высказывание на самом деле не раскрывало ничего особенно важного или полезного. Девушка его хочет, поняла я, хотя и так это знала. Его хотели много других девушек. Технология предложила мне погадать на тему, встретится ли он с той девушкой, будут ли они встречаться и что произойдёт дальше, уже в оффлайне, и обо всём этом, в конце концов, было неуместно рассуждать заранее. Если два человека нравятся друг другу, они встретятся, если нет, то не встретятся. Всё это было просто шумом, но очень реальным шумом, который нам всем сейчас пришлось потреблять, независимо от того, хотели мы того или нет. В те холодные ноябрьские дни, когда быстро приближалась зима, делать было особо нечего, кроме как с любопытством наблюдать за новой системой, которая только начинала вовсю выводить нас в онлайн и публиковать самые незначительные события нашей жизни: что мы кому-то нравимся, что мы, возможно, пойдём на какое-то мероприятие, — всему миру на удивление. В один из таких ноябрьских дней я обнаружила группу под названием “Мы едем в Бразилию, а вы нет, сучки”, в которой обсуждалась поездка студентов от нашего университета в Бразилию несколькими неделями позже. Название группы, как и большинство заявлений в Facebook, направленных на то, чтобы превознести какой-либо аспект идентичности человека или группы, не имела никакой другой цели, кроме как заявить, что эта группа студентов собиралась в Бразилию, а все остальные — нет, суки. Первой мыслью было: “Почему я не знала об этой поездке раньше?”, — а затем я вспомнила, что без общественного пространства за пределами классных комнат и библиотечных стеллажей было практически невозможно распространять информацию о внеклассных мероприятиях. Второй мыслью было: “Я тоже поеду, суки”. То есть, почему бы и нет? Мне больше всё равно нечего делать. Я сразу же отправилась в офис кампуса по зарубежному обучению и попросила отправить меня в поездку в Бразилию, хотя до неё оставалось всего несколько недель, и они уже оформили всем визы и билеты. Чудесным образом им это удалось, и две недели спустя я уже летела в Рио-де-Жанейро, подальше от академических драм факультета английского языка в другую, более оживлённую обстановку.* * *
— Вы двое такие калифорнийцы, — сказал руководитель нашей поездки однажды вечером в открытом баре в Бразилии обо мне и мальчике из Малибу во флуоресцентных солнцезащитных очках. Мальчик был настоящим калифорнийским серфером, с постоянным загаром и зелёными глазами цвета океана. Пообщавшись, мы обнаружили, что оба лениво мечтаем о революциях, в которых хотели бы когда-нибудь поучаствовать. Пока студенты с Восточного побережья сплетничали о том, кто с кем переспал прошлой ночью, мы обсуждали южноамериканские революционные движения, о которых никто другой из нашей группы даже не слышал. Они взбодрились и навострили уши. В иерархии студентов мы были калифорнийцами, а Калифорния была классной, и поэтому революции тоже были классными. — Американская культура начинается в южной Калифорнии и движется на восток, — говорила я людям на Восточном побережье, которые хотели знать, почему я знаю то, чего не знают они. Это было до того, как культура стала молниеносно распространяться через Интернет с одного побережья на другое за считанные минуты. Теперь я даже не знаю, кто круче. На самом деле я была не из Калифорнии, но люди часто ошибались. Я одевалась с пляжной непринуждённостью и говорила с лёгким акцентом девушки из Долины, от которого ни разу не пыталась избавиться. Это была отличительная черта, которая свидетельствовала (как я надеялась), что я не воспринимаю себя слишком серьёзно. Потребовалось много времени, чтобы объяснить людям, что до бума недвижимости 2000-х и наплыва жителей среднего Запада, ищущих особняк с тёплой погодой, мой родной штат Аризона был похож на спальный район Сан-Диего, на южную Калифорнию, только без пляжа. Находясь так близко и в то же время в полусутках езды от нас, Калифорния была захватывающей, экзотической мечтой об американском совершенстве, к которому мы действительно могли прикоснуться. Когда заканчивались занятия, мы с лучшей подругой Даной ехали по длинному пустынному шоссе в Сан-Диего, развлекая себя поиском отеля "Калифорния", который, по легенде, стоял где-то на шоссе[3]. — Это он? — спрашивала одна из нас при виде белого здания на фоне неба. — Не знаю, — отвечала другая, и мы ехали дальше, продолжая поиски. Наверное, что мы почти молились о том, чтобы никогда не найти его, чтобы продолжать поиски вечно. Когда я вернулась в университет, начался семестровый переход от жизни аспиранта к тому, что будет дальше, чего я ещё не знала. Я лишь знала, что должна покинуть загнивающий Восток и вернуться на Запад — туда, где осталось моё сердце и где, как я считала, хотя бы для того, чтобы отогнать депрессию из-за неудавшейся карьеры в аспирантуре, мечты ещё сбываются. По сей день, когда я говорю “Калифорния”, я обычно подразумеваю пляжные города юга, изобилующие серфингистами и солнцем, а не квазикосмополитичный Север. Северная Калифорния — это совсем другое. О Калифорнии в 2005 году я знала только по книгам Джоан Дидион[4], которые проглатывала в подростковом возрасте в поисках жизненных советов. “Вопрос: Чем Святая Земля похожа на долину Сакраменто? Ответ: Видами и ассортиментом сельскохозяйственной продукции”. Дидион повторяет, как случайную детскую мантру, которая навсегда засела у меня в голове, набор реплик, совершенно бессмысленный для человека, который никогда не бывал в Сакраменто. Однако эти реплики намекали на изобильные богатства, спрятанные где-то к северу от Санта-Барбары. Возможно, именно из-за этой цитаты и того, что я была на мели, я решила переехать в северную Калифорнию. Я оказалась в Беркли, который, с его большим количеством студентов, был всем, что я могла себе позволить. Это было достаточно близко к Кремниевой долине, где, как я знала, водились деньги, и жить там было гораздо дешевле, чем в Пало-Альто, где однокомнатную квартиру можно было снять не менее чем за 2000 долларов в месяц. Через Craigslist[5], лучшего друга безработного 2005 года, я нашла квартиру недалеко от университета и временную работу копирайтера в дизайнерской фирме в Сан-Франциско. Моя работа заключалась в написании текстов о линейке средств по уходу за кожей, которые выпускались под брендом Target. Первоначальный энтузиазм быстро сменился скукой, я описывала лосьоны и чистящие средства с ароматом огурца, которыми сама никогда не пользовалась. Существовало не так много слов для описания средства для умывания: бодрящее, освежающее, охлаждающее, — и к концу месяца я почувствовала, что исписалась. В обеденный перерыв я с облегчением прогуливалась из офиса до длинных пирсов Сан-Франциско, окутанных вечным туманом, который больше походил на орегонский, чем на калифорнийский. Обеды в агрессивных кустарных кафе в здании паромной переправы были для меня слишком дороги, поэтому я покупала "тако" в мексиканских фудтраках, обслуживавших рабочий класс в центре города, который, как и я, приезжал сюда из Ист-Бэй. Возвращаясь в офис и устав от бесконечных строк текста, которые все начинали казаться одинаковыми, я заходила в Facebook. Предоставляя не слишком много возможностей, помимо просмотра профилей и обмена сообщениями, Facebook был похож на улучшенную и более игривую форму электронной почты с возможностью размещать публичные сообщения на стенах людей. Поскольку полей профиля было немного, посты друзей иногда отличались продуманностью и чёткостью, которые завораживали, как будто вы заглядывали человеку в душу — то, что он больше всего хотел донести до всего мира. Facebook также был быстрым, хоть и не особенно приятным средством от одиночества: В заливе я никого не знала, но в Интернете были знакомые лица, и я регулярно обновляла их фотографии и профили, отпуская знакомые шутки. К концу июля 2005 года я работала копирайтером уже месяц, когда начальница, мелкий менеджер с отбеленными зубами, светящимися флуоресцентным светом, поймала меня за просмотром Facebook и отчитала. Я возмутилась, вспомнив, что, на мой взгляд, она получала самые убедительные описания увлажняющего крема, которые только мог написать случайно нанятый через Craigslist сотрудник. Я даже исправила аллитерацию и избыточность в своем тексте и проверила работу фактами, чтобы убедиться, что не делала никаких откровенно неправдивых заявлений о способности продуктов делать вас красивее (и после выполнения этой работы я больше никогда не воспринимала всерьёз заявления на этикетках косметических средств). Но, как и на многих должностях, моя работа осталась в значительной степени недооценённой. Несколько недель спустя, когда я нагло сидела в Facebook на работе, то заметила на обычно пустой домашней странице объявление, в котором говорилось: “Хотите работать в Facebook? Пришлите нам своё резюме”. В тот вечер я отправила своё резюме по электронной почте на указанный адрес, не зная, кого они ищут и что значит работать в Facebook. Однако я был заинтригована такой перспективой. Каким бы новым и странным продуктом ни был Facebook, я почувствовала в нём силу, очарование нового социального института, у которого нет границ и который, возможно, никогда не закончится.Глава 1. Добро пожаловать в Facebook
Не знаю, почему Фил Рочестер, следивший в Долине за авторскими отчислениями и привлечённый венчурными капиталистами для помощи в маштабировании крошечной команды Facebook, выбрал именно моё резюме из всего того, что пришло ему на почтовый ящик. Подозреваю, что из-за упоминания университета Джона Хопкинса. Он был выпускником университета Вандербильта, а ещё в Балтиморе я узнала, что у южан преклонение перед элитой, сознательное или нет, имеет глубокие корни[6]. Едва я ушла из университета Джона Хопкинса, несмотря на все академические заслуги, учёба там сразу же превратилась в знак принадлежности к элите. Вот зачем нужны американские частные университеты – они дают не столько образование, сколько служат знаком отличия. Когда Рочестер позвонил мне, он покупал шины в Costco, работая в режиме многозадачности со своим BlackBerry в типичной манере Кремниевой долины. Он не стал заморачиваться с нормальным собеседованием, а разумно предположил, что как специалистка по английскому языку из элитного университета я способна отвечать на электронные письма в службу поддержки клиентов. — Приходи во вторник, — сказал он. — Можешь попробовать в течение нескольких дней. Если не нравится, то можешь уйти. Оплата 20 долларов в час. Это довольно хорошо, не так ли? — спросил он. — Э-э… хорошо, — сказал я. Ни работа, ни предлагаемая зарплата были не ахти, но я знала, что, не научившись программировать, не могу претендовать в Кремниевой долине на нормальную работу. Единственный шанс, если я собиралась попытаться разбогатеть там вместе со всеми остальными, состоял в том, чтобы найти способ компенсировать недостаток технических навыков пробивным характером. Впервые въехав на своей потёртой белой "Camry" 1994 года выпуска в Пало-Альто в начале сентября 2005 года, я сразу заметила, каким идеально мягким и упорядоченным был город. Тротуары на главной улице были почти такими же чистыми и чопорными, как в Диснейленде или, может быть, точнее, на "Шоу Трумана"[7]. Поначалу у меня возникли проблемы с поиском офиса Facebook (“Это выше по лестнице, в Эмерсоне и университете”, — сказал мне Рочестер), и я поднялась не по той лестнице в дом престарелых, который работал в старом мотеле, оставшемся со времён до расцвета города. Эта встреча со старостью стала у меня последней в Пало-Альто (дом престарелых вскоре закрылся, а сейчас там, скорее всего, располагается офис какого-нибудь стартапа). “Даже не знаю, как выглядит куропатка... которую наняли в Facebook” — было нацарапано мелом на доске для сэндвичей у подножия лестницы в соседнем здании, как будто какая-то пиццерия навынос нанимала сотрудников на лето. Я не знала, причём тут куропатки (я никогда до конца не понимал почтения перед куропатками[8] или того факта, что они были повсюду: на заказных футболках Facebook и офисных досках, за исключением того, что это был частный клуб и, как и любому клубу, там нужны свои приколы), но непочтительность вывески принесла облегчение: я подумала, что смогу вписаться здесь, так как никогда не вписывалась в лишённую юмора атмосферу аспирантуры, в которой на все шутки глядели с подозрением, как на знак критики. Пройдя через стеклянные двери офиса, я огляделась в поисках Марка Цукерберга, чьё имя знала только по нижней части страниц Facebook, на которых было написано “Производство Марка Цукерберга”. Я представляла себе кого-то призрачного, темноволосого, мало чем отличающегося от наполовину размытой фигуры со спутанными волосами на первом логотипе Facebook (который, к сожалению, оказался слегка подправленным фрагментом клипарта Microsoft). Я предполагала, что он должен был быть мрачным человеком, чтобы сделать что-то подобное. Facebook уже имел слишком большой авторитет как полезный, но слегка нервирующий социальный эксперимент, чтобы не быть созданным кем-то с чертами мрачности. Как мне сказали, Марк предпочитает работать по ночам, когда у него есть преимущество перед венчурными капиталистами и другими бизнесменами, привыкшими работать в обычное дневное время. Я удивилась и немало разочаровалась, узнав, когда Марк, наконец, пришёл в офис позже в тот же день, занятый, как всегда, принятием звонков и проведением совещаний за стеклянной дверью комнаты видеоигр, что он был блондином с песочного цвета волосами и не особенно высоким. Я представляла себе кого-то более дерзкого, необычно выглядящего, сумрачного гения в подвале, а не светловолосого простака в шортах и толстовке с гарвардским принтом, шаркающего в сандалиях Adidas и спортивных шортах той же фирмы. На самом деле мы встретились не в мой первый день работы. Он приберёг свои сердечные приветствия для инженеров — блудных сыновей, которых ценили за способность превращать жизнь в строки кода. Служба поддержки клиентов едва попадала в поле зрения Марка.
Марк Цукерберг
Когда на следующей неделе меня наконец представили Марку, он улыбнулся. Похоже, я ему достаточно понравилась, хотя вскоре он резко переключился на что-то другое. Казалось, что он всегда почивал на седьмом небе, когда отстранённо разговаривал с сотрудниками, не имеющими отношения к технике. Основное внимание он уделял тем, кто был непосредственно важен для него: венчурным капиталистам или своим коллегам-основателям, а затем очередь доходила до инженеров, снискавших его расположение. Мне потребовались бы годы, чтобы стать одной из таких. К тому времени все думали, что мы друзья и знали друг друга целую вечность. Я считаю, были ли мы на самом деле друзьями всю жизнь или нет, не имело значения, потому что в мире, который мы создавали, всё, что требовалось для установления дружбы, — это несколько строк программного кода и нажать кнопку "Добавить в друзья". Я получила запрос в друзья от Марка через несколько дней после нашей первой встречи и нажала "Принять", хотя до сих пор между нами не произошло ничего особенно дружеского. Но я начала понимать, что здесь это не имеет значения: мир отношений, насколько это касается Facebook, прост. В 11:00 утра моего первого дня в Facebook офис представлял собой пустой лабиринт столов размером примерно 1,2 х 1,2 м, заваленных открытыми бутылками из-под напитков, наполовину развёрнутыми закусками и видеоиграми. Несколько столов занимали молодые, невзрачные парни в футболках, которые пялились в свои экраны. Они выглядели едва проснувшимися, так как ещё не выпили свою дневную норму кофейных напитков Starbucks и Red Bull и, казалось, были поражены, если не сказать недовольны, появлением в офисе незнакомой девушки. Единственная другая девушка в офисе, помощница по административным вопросам, оказалась более оживлённой и широко улыбалась, приветствуя меня. Она сидела перед большим граффити с изображением мультяшной полногрудой женщины с зелёными волосами, парящей над зловещим городским пейзажем, похожим на подростковую версию очков из "Восточного яйца" Гэтсби. На многих фрагментах граффити в комнате были изображены стилизованные женщины с большой грудью, выглядывающей из маленьких топиков, которые сужались к тонкой талии, имитируя пропорции женских персонажей видеоигр. Это казалось детским, но меня это не очень беспокоило — просто парни из пригорода Гарварда сочли бы такое по-городскому крутым. — Одну слишком яркую картину пришлось перенести в мужской туалет, потому что кто-то пожаловался, — сказал мне инженер, проводивший экскурсию по крошечному офису. Он сказал это с лёгкой насмешкой и неодобрением, которое было обычным тоном моих новых коллег в ответ на всё, что сопротивлялось их власти. Я поняла: только потому, что нескольких девушек допустили в их клуб в Пало-Альто, нам нельзя жаловаться на такие вещи, как сексуальные изображения женщин на стенах. Это их королевство и их представление о крутости, и мы не должны им перечить. В некотором смысле я это воспринимала как испытание: если не можешь справиться с граффити или такой подчёркнуто мальчишеской корпоративной культурой, эта работа не для тебя. "Спокойно", — подумала я, и в любом случае, учитывая отсутствие женщин вокруг, я полагала, что буду этим мальчикам чем-то полезна. Невозможно управлять успешной компанией, в которой работают только парни. Офис был небольшим, но ставки, я могла сказать, уже были высоки. Холодная, чрезмерная уверенность в воздухе: чувство мрачной решимости, которое сопровождало граффити, графики и нацарапанные шутки о перепёлках на белых досках, — всё говорило о том, что тут решили играть по-крупному. Рочестер в конце концов оторвался от телефонного звонка на кухне. Это был величественный мужчина с седыми волосами и в выцветшем поло, чей взгляд, казалось, полностью фокусировался только тогда, когда он оживлённо беседовал в офисе с другими инженерами о масштабировании или поддержании сайта в рабочем состоянии в условиях увеличения числа пользователей и просмотров страниц. Вскоре я поняла, что масштабирование было фетишем Долины, о котором инженеры могли говорить часами и реально говорили. Что-то могло быть либо масштабируемым, что означало, что оно могло помочь сайту быстро и бесконечно расти, либо немасштабируемым, что означало, что данную функцию нужно быстро удалять или отменить, потому что она не приводила к большой автоматической скорости и размеру. Не поддающееся масштабированию обычно означало что-то вроде личного контакта с клиентами, который нельзя автоматизировать, — смутное напоминание о доиндустриальной эпохе, о человеческом труде, который нельзя было запрограммировать. Не совсем того осознавая в первый день в Facebook, я обладала набором навыков (хорошими знаниями английского языка), которые были прискорбно немасштабируемы в Facebook, являясь скорее пассивом, чем активом. Став виртуальными друзьями, я просмотрела профиль Марка на Facebook и заметила, что в графе “Любимые книги” он написал: "Не читаю". Ладно, подумала я, готовясь к долгой битве за то, чтобы меня оценили в моей новой роли. Может быть, с этой работой в конце концов что-то получится, но вначале будет не просто. Зрелый вид Рочестера заставил меня задуматься о том, что, возможно, это не просто клуб душнил в Кремниевой долине и что у руля могут быть вполне взрослые люди, которые понимают важность наличия сотрудников с разными навыками. Он собрал меня и Оливера, светловолосого выпускника Стэнфордского политехнического университета, в конференц-зале, чтобы вежливо, но поспешно описать нам наши должностные обязанности. — В основном вы будете отвечать на электронные письма от пользователей. Джейк всему вас научит, — сказал он, передавая нас Джейку, ещё одному выпускнику Стэнфорда, который три недели назад стал первым сотрудником службы поддержки клиентов. Теперь, когда мы были здесь, он был нашим фактическим начальником, по крайней мере, до тех пор, пока не наняли официального начальника службы поддержки клиентов. По тому, как радостно и фамильярно Рочестер произнес имя Джейка, я почувствовала, что они уже считают его опытным игроком. Когда Джейк вошёл в комнату несколько минут спустя, одетый в футболку Стэнфорда и шорты-карго на жилистое, спортивное тело, я предположила, что его держат здесь за классически опрятную внешностью, как у ожившей модели Abercrombie. Facebook, казалось, хотел всё и сразу, а также заполучить "первого парня на районе" и чувствовать себя, как в старом мужском клубе, который существовал всегда. — Какой адрес электронной почты тебе нужен? — спросил светловолосый айтишник с глуповатой улыбкой, которая успокоила меня, когда он подключал меня к новому рабочему iBook. — "Kate@facebook.com", — немедленно сказала я. Он придвинул ко мне ноутбук, чтобы я могла установить свой пароль. — Пароль должен быть стойким, — сказал он с французским акцентом, — это значит, что он не должен быть очевидным словом, а нужно, чтобы там были специальные символы. Я набрала слово “Сальвадор” в честь моего любимого города в Бразилии, со знаком доллара вместо буквы “S”. Может быть, эта технология спасёт всех нас от чего-то (одиночества, отчуждения, скуки — я не знала точно), а если нет, то, может быть, она, по крайней мере, спасёт меня, подкинув немного денег и избавив от участи начинать всё с нуля, где-то в другом месте снова. Я устала начинать всё с нуля. Запустив почтовку и увидев свой адрес kate@facebook.com, я испытала пьянящее чувство сродни открытию новой страны, в которой я была единственной Кейт — королевой мира, в котором каждая другая Кейт была бы производной от моего архетипа. У Facebook по-прежнему было менее 5 миллионов пользователей, но я сидела на вершине того, что должно было стать очень обширной виртуальной территорией. Одно только название Facebook[9] вселило в меня внутреннюю уверенность в сайте: это был реальный термин, который точно отражал функцию сайта. Выбирая это название, Марк объявил о своем намерении создать не какую-то интернет-причуду, а воспроизвести реальную потребность мира в базовом справочнике для людей. Интернет-причуды приходят и уходят, а справочники, как телефонные книги до того, как у всех появились мобильные телефоны, удовлетворяют основную человеческую потребность находить людей и поддерживать с ними связь. Джейк, Оливер и я сгрудились вокруг стола для совещаний с нашими ноутбуками и несколькими бутылками кока-колы из холодильника, который, как с гордостью показал нам Рочестер, был забит любой газировкой с кофеином, какую только можно пожелать. Свет в конференц-зале был выключен, поскольку Рочестер предположил, что мы, как и инженеры, хотели бы, чтобы в помещении было как можно темнее. Мне всегда нравилось работать в темноте; это делало всё более захватывающим, меньше похожим на офис, а больше на то, как мы смотрим на мир на наших экранах изнутри пещеры. Джейк познакомил нас с приложением, через которое отправлялись электронные письма пользователей на Facebook. Как только мы узнали, как работает программное обеспечение, Джейк, не моргнув глазом, сообщил нам мастер-пароль, с помощью которого мы могли войти в систему как любой пользователь Facebook и получить доступ ко всем их сообщениям и данным. — Его нельзя записывать, — сказал он, и поэтому мы запомнили — всего лишь первый из многих секретов и обычаев, которые нам предстояло узнать по мере того, как мы приобщались к новой жизни в качестве социальных администраторов Интернета. Я испытала краткий момент ошеломлённого недоверия: как это они мне просто предоставили пароль, не убедившись, что я не какой-нибудь маньяк? Я продолжала смотреть в лицо Джейку, чтобы понять, проверит ли он меня или предупредит каким-либообразом о том, для чего нельзя пользоваться этим паролем, но он этого не сделал. Я боялась, что буду похож на слона, оказавшегося в пресловутой посудной лавке: случайно сделаю что-то, равнозначное утечке данных, например, виртуально опрокину что-нибудь — случайно сменю чей-то пароль или забуду выйти из их учетной записи, запостив сообщение в их профиле вместо своего. Каким бы удивительным это ни было, в некотором смысле такой вотум доверия ко мне вселял уверенность, когда я ступила в бескрайнее море личных данных. Позже были приняты меры безопасности, которые сделали невозможным использование мастер-пароля кем-либо без аутентификации в качестве сотрудника, а ещё спустя год от использования пароля вообще отказались в пользу других, более безопасных форм входа в систему для восстановления учётных записей. Но вначале был только один пароль, и, как у всех мальчиков в офисе, теперь у меня были ключи от королевства. Фиктивная учётная запись, в которую мы входили для администрирования каждой университетской сети, снабженная пикселизированной фотографией Марка в оксфордской рубашке на пуговицах и легкой ухмылкой, называлась “Создатель”, и это действительно было похоже на своего рода всемогущего, всевидящего бога. После часового инструктажа от Джейка мы получили доступ к электронным письмам, поступающим из колледжей по всей территории Соединённых Штатов. Они варьировались от самого краткого запроса пароля до длинных рассказов о социальном феномене Facebook и о том, как он уже изменил социальное взаимодействие в кампусах к лучшему или к худшему, в зависимости от точки зрения автора. Самые восторженные письма поклонников в Facebook свидетельствовали о новом ощущении автора при использовании этой технологии. Теперь даже самые застенчивые могли собирать информацию и виртуально участвовать в социальных сетях, которые раньше казались ограниченными или недоступными. Были также жалобы на обычных маньяков, знакомых по остальному Интернету, которые исступлённо ищут фотографии женщин с наибольшим обнажением плоти и рассылают им предложения секса. Джейк, Оливер и я играли в полицию кампуса виртуального колледжа, выдавая предупреждения и рассматривая аргументы, а также были его гидами, объясняя всё о тыканье, тэгах и блокировках тем, кто только учился воспринимать свою социальную жизнь в виртуальном пространстве. “Что значит тыкнуть?” — этот вопрос задавали сотни раз в день, иногда те, кто действительно не знал, а иногда те, кто испытывал сексуальный трепет от своих писем в Facebook, чтобы спросить о “тыкании” и его многочисленных интерпретациях. Мы всегда невинно отвечали: “Это просто способ привлечь чьё-то внимание”, — прекрасно понимая весь спектр детских и сексуальных коннотаций. Быть застенчивым, не признавать похотливых побуждений, которые сильно влияют на использование сайта, было профессионально необходимо – этим Facebook отличался от дешёвого и откровенно сексуального MySpace. Быть застенчивым также было частью игры и иллюзии, которую мы как компания создавали, что жизнь на Facebook, в отличие от реальности, всегда безопасна, легка, игрива, бесплатна, лишена затрат или обязательств. Как сказал Дастин Московиц[10], сосед Марка по комнате в Гарварде и соучредитель Facebook, за обедом в офисе той осенью, с присущим ему сухим практичным умом: “На Facebook всё кокетливо”. Он был прав. Facebook, как и флирт, был забавным способом легко и привлекательно представить себя миру, без недостатков и обязательств. * * * Несколько недель спустя, когда я уже начала беспокоиться, что останусь одной из немногих женщин в Facebook, к команде поддержки клиентов присоединились Мэриэнн и Эмма. Они были близкими друзьями Джейка и Оливера из Стэнфорда, приятными на вид, также не разбирающимися в технике. Мы ладили настолько, насколько это было необходимо для выполнения служебных обязанностей. По вечерам они исчезали на вечеринках бывших студентами Стэнфорда с обязательными шариками для пинг-понга и полными пива столами для пиво-понга[11], которые были любимыми ночными видами спорта у них в университете. Эта категория больше предпочитала болтать о вечеринках, чем на личные или интеллектуальные темы, поэтому в общении мы не выходили за рамки обычных любезностей, но это соответствовало нашей миссии сближения всех людей в мире. В качестве темы для разговора у нас был Facebook. Если бы мы хотели узнать больше друг о друге, можно было посетить профили друг друга и прочитать информацию, которую мы там размещаем, а если бы хотели стать ближе, это можно сделать с помощью личной переписки. С первого дня работы мы с коллегами были как будто вечно на связи, по крайней мере виртуально: мы общались, переписывались по электронной почте и размещали посты друг у друга на стенах Facebook. Первое, что велел мне Дастин после обучения первоначальным обязанностям в Facebook, — это сделать себе AIM. — Мы сидим там постоянно, — сказал он, и это было правдой, к лучшему или к худшему, но так оно и было. Поскольку все внутри компании общались с формальной прохладой — кивок с улыбкой, после чего все быстро отворачивались к экранам с электронными письмами и Facebook-страницами, — все эмоции той осенью я получала в основном от пользователей. Нашу систему каждый день наводняли тысячи электронных писем с просьбами обо всем: от простого разрешения подключиться, потому что у них не было адреса электронной почты от университета, до решения самых грязных социальных проблем, вопросов, можем ли мы удалить неудачное сообщение, прежде чем кто-то его прочтёт, или позволить им посмотреть учётку того, кто их заблокировал. Тоска, которая выплескивалась на мой экран, иногда была ошеломляющей. Я чувствовала себя немного обозревательницей "Дорогая Эбби"[12] в эпоху цифровых технологий, консультирующей людей на различных онлайн-социальных минных полях и уговаривающей их спуститься с высоты. Facebook позволил общаться с такой лёгкостью, что люди делились своими самыми сокровенными переживаниями, и, читая расстроенные электронные письма, я начала испытывать дурные предчувствия. Что происходит с обществом, когда вы обещаете людям, что они смогут получить всё, что захотят: мгновенный контакт, сотни фотографий людей, с которыми едва знакомы, бесконечные цифровые проверки? В реальной жизни есть ограничения, но в Интернете, где всё кажется бесплатным, их нет. "Что произойдёт с нашими отношениями, — задавалась я вопросом, — или, что ещё сокровеннее, с нашими душами?"
Дастин Аарон Московиц
Для нас, администраторов, всё на Facebook действительно было доступно для обозрения, поскольку на нас не распространялись правила конфиденциальности, действующие для обычных пользователей. Наши инструменты отображали всё, что происходило в сети: последние входы в систему, местоположение входа и удалённые записи. У нас даже был внутренний инструмент, названный соответствующим образом Facebook Stalker, который показывал, кто просматривал профиль, и раскрывал много всего интересного. Во-первых, подруги изучали мой профиль чаще и дольше, чем друзья-мужчины, что наводит на мысль о цифровой версии старого изречения о том, что женщины одеваются друг для друга, а не для мужчин. Имея доступ ко всем данным, которые существовали в системе, работа в Facebook была похожа на игру в хакера, несмотря на то, что хакером я не была: пользователи предоставляли нам данные сами, и мы их использовали, радуясь новым фактам, которые поступали с каждым часом. Несмотря на то, что отвечать на электронные письма по 8 часов в день было утомительно, в Facebook (как в компании, так и в продукте) было что-то богатое и плодотворное, соблазнительное. Это нечто, что может продолжаться вечно, подумала я, не как бизнес, а как семья, как королевская династия, как нефтяная сцена Далласа в Кремниевой долине, коронующая своих королей и королев и создающая собственное общество. Кто бы отказался быть его частью? По пятницам во второй половине дня мы собирались на общие собрания. Я с нетерпением ждала их, потому что только там мы обсуждали все дела как компания. Это были единственные встречи, на которых присутствовали все сотрудники компании. Марк обычно становился где-нибудь в офисе. Его поза была необычно прямой для человека, небрежно одетого в шутливую футболку (примерно в то время он предпочитал футболку с надписью “Я люблю ленивцев”) и сандалии. Все собирались вокруг, сидя на столах в болтающихся шлепанцах или на полу со скрещенными ногами, наблюдая и слушая, пока Марк обсуждал дела недели: заключённые сделки, запущенные продукты, возникшие и решённые технические проблемы. Время от времени Мэтт Колер[13], парень из Йельского университета с опытом работы в сфере венчурного капитала, обсуждал финансовые вопросы, или Дастин комментировал рост сайта и его работоспособность, а также любые серьёзные простои на этой неделе. Все наблюдали с пристальным вниманием, улыбаясь, потому что было чему улыбаться: нам так много предстояло сделать вместе, и именно на таких собраниях мы черпали мотивацию на следующие недели и месяцы.
Мэтт Колер
В октябре 2005 года, когда мы неустанно работали над подготовкой к запуску функции Facebook Photos, где пользователи, наконец, смогут загружать фотоальбомы в свои профили (до запуска Photos единственной фотографией, которую пользователь мог публиковать, была фотография своего профиля), Марк на собрании назвал всех нас “Семья Facebook”. Хотя большинство из нас знали друг друга совсем недолго, родство было ощутимым. Нам также было выгодно ладить; если бы мы любили друг друга и заботились друг о друге, было бы легче достичь высоких целей, которые ставил перед нами Марк: больше сетей Facebook, больше функций Facebook, ускорение потока информации. На этих встречах мне нравилось слушать рассуждения Марка о философии продукта и целях, которые были для меня самой увлекательной частью работы: чего мы пытаемся достичь с помощью этой молодой системы регистрации идентификационных данных в Интернете? — Я просто хочу создать поток информации, — сказал он своим ещё почти подростковым голосом, поджав губы, как будто переходя к следующему слову, и все кивнули, каждый по-своему размышляя над тем, что это значит. Идея Марка о потоке информации была слишком расплывчатой, чтобы с ней можно было не согласиться, и даже если мы приводили контраргументы к модели чистой информационной эффективности (например, я задавалась вопросом, хочу ли я, чтобы мой номер социального страхования свободно передавался?), мы знали, что спорить не нужно. Марк был нашим лидером, к лучшему или к худшему. Когда собрания заканчивались, он произносил либо “господство”, либо “революция”, шутливо взмахивая кулаком, и все смеялись — нервно, но с тёплым и почти леденящим душу волнением. Как будто мальчик младше большинства из нас поручил нам захватить мир и получать за это деньги. * * * Помимо общих вопросов, над которыми я начала размышлять, таких как "что мы делаем" и "что всё это значит", и которые я держала при себе, была одна область нашей работы в службе поддержки клиентов, которая требовала больше философских дискуссий. Facebook, как и Интернет в целом, настолько упростил людям публикацию контента, что люди с экстремистскими и часто непопулярными взглядами с ума сходили от новой платформы, создавая группы, посвященные любому делу, которое они поддерживали. Большинство из этих групп были посвящены того или иного рода травле: от мелкого преследования одноклассника до ненависти к маргинальной группе. В ходе ежедневных обсуждений в команде поддержки клиентов того, какое поведение будет разрешено на Facebook, мы решили, что любая атака на отдельного человека будет противоречить нашим "Условиям предоставления услуг", поскольку у нас нет ни желания, ни возможности отследить обоснованность каких-либо заявлений о травле. Откуда нам знать, почему какую-то девушку в кампусе называли “шлюхой” или “потаскухой” — распространённые темы травли девушек-пользователей в Facebook, — и зачем нам расследовать такие оскорбительные заявления? Кроме того, основными пользователями сервиса были частные лица, поэтому допущение травли отдельных лиц вредило бы росту продукта, а для нас рост был первостепенной задачей. У людей должно было быть элементарное чувство безопасности при использовании Facebook, если они вообще собирались им пользоваться. Труднее было интерпретировать нападения на группы людей и полицию, поскольку было трудно определить, что это: разжигание ненависти, свобода слова, политические разногласия или всё вместе. (Является ли группа “Ненавижу тех, кто носит кроксы” выражением травли? Нам приходилось искать ответ на этот вопрос, а также решать вопросы с серьёзными группами ненависти, нацеленными на чернокожих и геев.) Многие группы Facebook облегчали нам принятие решения: в них размещались фотографии мёртвых и окровавленных тел со свастиками и угрозами расправы. По странной логике нашей работы, было почти облегчением увидеть откровенные угрозы расправой, потому что они означали, что уже не нужно прочёсывать всё группу в поисках указаний на намерения создателя (люди в Интернете редко скрывают свою ненависть). Таким образом, после долгого обсуждения мы решили, что если группа содержит какую-либо угрозу насилия в отношении конкретного человека или группы людей, она будет удалена. Таким образом, одним из аспектов нашей работы стало сканирование описаний групп в поисках доказательств угроз убийством или поиск фотографий мертвых людей. Это была тёмная сторона социальной сети, противоположность фотографиям с вечеринок или улыбающимся студентам колледжа и их пластиковыми стаканчиками пива, какие мы видели каждый день. Однажды днём я сидела на диване в офисе и читала электронную почту. Какой-то пользователь из университета на Среднем Западе прислал мне сообщение о группе, которая занималась избиением геев. Изучив группу, я обнаружила, что она действительно нарушила условия Facebook “никаких угроз смертью”, поскольку призыв “мочите геев” были везде. Одним нажатием кнопки в моем инструменте администрирования группа была удалена. Я также написала электронное письмо создателю группы-нарушителя, что его ненавистнические высказывания недопустимы. Это положило начало долгой переписке между мной и этим несчастным человеком из глубинки, который яростно настаивал на своём праве говорить о геях всё, что ему заблагорассудится. Он также провоцировал меня, создавая новые группы со всё более жёсткими лозунгами и изображениями обезглавленных тел, которые я продолжала удалять, реагируя спокойно, как только могла. Наконец когда я начала думать, что эта игра в кошки-мышки будет продолжаться вечно, я случайно взглянула на его пароль, который в первые дни отображался рядом с именем пользователя в нашем инструменте администрирования. “Я люблю Джейсона”, — гласил пароль (Ilovejason). Испытывая больше сочувствие, чем злость, я написала ему ответ и сказала, что с ним всё ясно и если он создаст ещё одну группу ненависти, я навсегда отключу его аккаунт Facebook. После этого он перестал писать. Среди чередующихся скучных и драматичных электронных писем от пользователей кульминацией рабочей недели стал пятничный вечерний "счастливый час", когда около 17:00 наш поставщик провизии вкатывал столик, уставленный закусками, вином и пивом, прямо к нашим столам. Инженеры на несколько минут выходили из-за своих экранов, чтобы выпить пива и как можно быстрее вернуться к своим экранам. Сотрудники службы поддержки клиентов, которые работали почасово, а не на окладе, продолжали рассылать электронные письма пользователям, иногда с пивом в руке, прежде чем выйти, взять ещё пива и собраться на серых современных диванах серийного производства в нише у входа в офис, чтобы поговорить. К 18:00 или 19:00 после нескольких кружек пива у всех развязывались языки. Инженеры, администраторы и представители службы поддержки клиентов начинали беседы, и мы общались уже на личные темы. Это было похоже на тот первый момент в любом социальном кругу, когда ты не уверен, что произойдёт: кто с кем будет дружить, какие группы сформируются, кто будет самым популярным? Всё это казалось неустойчивым, неоформленным, как в первые месяцы первого курса. Всё, что было ясно, это то, что Марк был главным, его поддерживала небольшая группа заместителей из Гарварда и Йеля: Дастин, Мэтт, — а остальным предстояло решить, какими будут наши роли и где будет наше место. Марк пил редко или общался в "счастливые часы" со всеми нами. Время от времени я слышала истории, иногда от самого Марка, о вечеринках и весёлых пирушках в доме в Пало-Альто, где он жил с Дастином и несколькими другими инженерами годом ранее — что-то о пьяном полёте на зиплайне и ещё одну историю о перегоревшей схеме в разгар сеанса программирования под пивом. Ходили слухи, что в Facebook они знакомились с девушками из Стэнфорда и приглашали их на вечеринки, но этим они ничем не отличались от большинства парней в сети. Но к осени 2005 года, когда я начала работать, поведение Марка в офисе, если оно когда-либо и было расслабленным, уже превратилось в поведение целеустремлённого руководителя, озабоченного более важными вещами, чем "счастливые часы" компании, несмотря на то, что он рядился в шорты и футболку и часто ходил по офису босиком. Самым расслабленным я видела Марка, когда однажды осенью мой отец, профессор математики, пришёл навестить меня в офисе в "счастливый час". Все инженеры в офисе, включая внезапно ставшего улыбающимся и разговорчивым Марка, резко собрались вокруг отца, чтобы поговорить об исчислении и графиках. Я даже никому не говорила, что мой отец преподаёт математику; они как будто почувствовали родственный дух старейшины — кого-то, кто вместе с ними понимал, что графики это самая красивая и вдохновляющая вещь в мире. Марк вёл себя так непринуждённо и непритязательно, что когда я спросила отца на выходе из офиса: — Что думаешь о Марке? – он ответил: — Который из них был Марк? Когда мы шли ужинать в итальянский ресторан дальше по улице, мне пришла в голову мысль, что в Facebook должен работать мой отец, а не я: в отличие от меня, он мгновенно вписался бы, и все могли бы говорить о графиках долго и счастливо. Но отцу не нужна была работа, а мне нужна, поэтому отец улетел обратно в Финикс, а я осталась в Кремниевой долине с инженерами и графиками. В маленьком офисе, где работало 20 инженеров и небольшое количество сотрудников службы поддержки и администраторов, которые быстро становились друзьями, присутствие Марка, как правило, было более отчуждённым, чем у других. Он ходил, выпятив грудь в стиле Наполеона, его вьющиеся волосы спадали со лба вперёд, как будто объявляли о нём заранее. Общее чувство товарищества с большинством инженеров, с которыми я перекидывалась хотя бы несколькими словами у кухонного холодильника или за кружкой пива в "счастливый час", по отношению к Марку становилось прохладнее. Кто-то должен быть боссом, а босс никому не нравится (не так ли?), и поэтому казалось естественным, что я не испытывала к нему ничего, кроме лёгкой настороженности, порождённой его статусом вундеркинда из Кремниевой долины. Он казался скорее неизбежным злом. Я почувствовала почти облегчение от того, что он был таким отстранённым и озабоченным, как отец, которого, как тебе известно, не слишком беспокоит, чем ты занимаешься. * * * Через три недели после начала моей работы Facebook отпраздновал своего 5-миллионного пользователя, устроив вечеринку в тускло освещённом помещении под шикарным новым рестораном в Сан-Франциско. Это была первый и последний корпоратив, на котором я присутствовала и в котором участвовали те, кто не работали в компании. (По мере того как мы укрупнялись, на вечеринки приглашали только сотрудников Facebook, отчего нам стало казаться, что мы живём на каком-то острове.) На вечеринке по случаю 5-миллионного пользователя присутствовали в основном венчурные капиталисты, любопытные или вложившие средства в эту новую, уже шумную компанию-выскочку. Имя Питера Тиля, печально известного основателя PayPal и миллиардера, было у всех на устах, но я не могла его опознать, потому что все мужчины на вечеринке были его копиями: грязные блондины, чрезмерно подтянутые, с напитками, небрежно прижатыми к расстёгнутым блейзерам, обсуждая инвестиционный бизнес и изо всех сил стараясь произвести впечатление друг на друга. Мои товарищи по команде поддержки клиентов и я в основном забились в угол, не имея ничего предложить инвесторам. Мы смотрели, как они набрасываются на стоящих вокруг инженеров с растрёпанными волосами и едва пригубленными напитками в руках.
Питер Тиль
Когда я сидела на диване, наблюдая за всем этим в своем коктейльном платье, держа в руках тающий джин с тоником, я удивлялась очевидному пристрастию венчурных капиталистов к мальчикам, которые выглядели как младшие версии самих себя. Я видела, что как женщина я автоматически оказывалась чужой в этой компании. Подошёл инженер, чтобы сфотографироваться, и я с улыбкой позировала со своими товарищами по команде. Для Facebook всегда нужно было улыбаться и казаться счастливой. Фотограф перешёл к другой группе, а я вернулась к размышлениям. В Facebook часто возникало такое чувство, как будто я была единственной, кто наблюдал за происходящим не как привилегированный участник, а со стороны. Дастин, самый проницательный критик из основателей Facebook, не преминул это заметить. Через год после начала работы мы разговаривали на накуренной вечеринке где-то в Стэнфорд-хиллз. — Напиши о нас книгу, — сказал он мне как ни в чем не бывало когда мы спускались по лестнице в переполненный зал, чтобы посмотреть музыкальную группу, которая только начинала играть.
Глава 2. "Мы верим во взлом"
в первую зиму, в дополнение к плюшкам Facebook в виде питания, прачечной и абонементов в спортзал, компания арендовала дом в Тахо, которым сотрудники могли пользоваться по выходным. "Марк всерьёз смотрит за тем, чтобы мы не скучали", — подумала я. Перспектива убежать от вала электронной почты пользователей Facebook и пару дней порезвиться в лесу казалась идеальной, но 3-часовая поездка до Тахо и билеты на горнолыжный курорт стоимостью 60 долларов в день были больше, чем я могла позволить себе на зарплату в службе поддержки. Я чувствовала себя счастливой и испытывала облегчение каждый месяц, когда платила за аренду 1000 долларов и выплачивая студенческий заём в 400 долларов. Всё остальное я считала роскошным излишеством. Но Facebook, возможно, в большей степени, чем любая другая компания, была социальной ареной, и я понимала, что важно принимать участие в общественных мероприятиях компании, когда это возможно. Когда Люк, инженер, который недавно бросил аспирантуру в Стэнфорде ради работы в Facebook, пригласил меня с коллегой по команде поддержки клиентов Мэриэнн поехать в январе в Тахо с ним, Дастином и Марком, я чуть не прыгала от радости. Компания подобралась отменная. В свободное время в дополнение к интернет-серфингу на работе Люк бороздил океанские волны и был хладнокровнее, чем типичный инженер. Он напоминал мне кого-то, с кем можно было бы поболтать за кружкой пива у пляжного костра во время отпуска. Дастин, который, как и Люк, был из Флориды, также был весёлым и общительным, когда не страдал бессонницей и не испытывал стресса от своей ответственности за то, чтобы сайт работал в любое время дня и ночи. Мэриэнн была высокой, красивой женщиной из Стэнфорда, расположенного в округе Марин, богатом северном пригороде Сан-Франциско. У неё была идеальная улыбка, и она, казалось, никогда и ни на что не жаловалась Некоторые коллеги с тоской отмечали, что считают её идеальной женщиной, здоровой и женственной. Мэриэнн в конечном итоге стала буквальным лицом компании: её блаженно улыбающаяся фотография по сей день висит в обезличенном аккаунте “Джейн Смит”, который используется при анонсах новых функций Facebook. Однако в то время мы с Мэриэнн были всего лишь одними из нескольких знаковых сотрудниц, одетых в одинаковые джинсы, футболки и с длинными хвостиками, недавно отправившихся в то, что для нас обоих стало долгим путешествием с компанией. После приезда в Тахо мы бросили вещи на койки и собрались у стола, чтобы выпить дешёвого вина "Trader Joe's" и послушать музыку. По мере продолжения вечера мы всё больше пьянели и всё громче врубали mp3 на чьем-то iPod-е, выкрикивая тексты песен "Green Day" и "Sublime" так громко, что перекрикивали самих певцов. Чувствуя, что нужно отрываться по полной, я надела на себя медвежью шкуру, которая украшала лестницу, ведущую в комнаты Марка и Дастина (как и во всех компаниях, в нашей существовала статусная иерархия; лучшие комнаты доставались большим шишкам, а остальные спали на двухъярусных кроватях внизу). Марку это показалось забавным, и он настоял, чтобы я продолжала ходить в медвежьей шкуре. Люк, создавший невероятно успешный продукт Facebook Photos, запущенный месяцами ранее, естественно, вечь вечер фотографировал наши проделки, чтобы опубликовать потом на Facebook в альбоме, который он назвал “Первый вечер”, чтобы остальная часть компании видела, как нам было весело. На одной из последних фотографий, сделанных Люком, Марк надменно машет на меня рукой, как император, а я стою, согнувшись пополам от смеха в этой шкуре медведя. Всё это было невинным развлечением. Все смеялись и развлекались, но когда я увидела фотографию, появившуюся в Facebook-альбоме в понедельник, то поразилась скрытому смыслу картинки, дававшей полную свободу интерпретаций: Марк, казалось, приказывал сотруднице подчиняться. "Если бы я была его пиарщиком, — подумала я, — я сказала бы Люку убрать эту фотку". Защищать ли компанию, Марка, или себя, — я не знала. В компании, где пленных не берут, где ты либо был готов посвятить этому всю свою молодость, либо нет, становилось трудно отличить одно от другого. Я была уверена, что какой-нибудь сплетник когда-нибудь найдет эту фотографию и опубликует её в статье о Facebook. Фактически фотография появилась в Gawker[14] 4 года спустя с подписью: “Это также может привести некоторых к выводу, что Марк Цукерберг напился на озере Тахо и глумился над коллегой”.
Возможно, более интересным, чем сама опубликованная на Facebook фотография, является то, что никому в офисе не пришло в голову, что с ней что-то не так, или что фотография рассказывает нечто такое о культуре Facebook, чего не должно быть. Марк был слишком занят программированием, чтобы заморачиваться теми гуманитарными науками, которые изучают социальное неравенство. Как он с мальчишеским высокомерием написал у себя на визитке: “Я генеральный директор, сука”. Этот образ показывал, что власть — это не то, в чём можно сомневаться; а то, что можно накапливать и демонстрировать. Это был не дух безвластия, с которым я познакомилась у друзей-хакеров и панк-рокеров, а новый мировой порядок от Facebook.
Шли месяцы, и подобные моменты повторялись с тревожащей регулярностью. Когда сотрудница рассказала, что коллега-мужчина в очереди за обедом сказал ей, что её зад выглядит аппетитно (“Я хочу впиться зубами в твою задницу”, — так сказал коллега), Марк спросил на пятничном общем собрании (трудно было сказать, с притворной или неподдельной наивностью): “В каком вообще смысле?” Я подошла к Марку на открытом часе, который он проводил после встречи, и сказала, что недопустимо спускать на тормозах сексуальные домогательства в офисе. Он выслушал меня, что я оценила, но, похоже, не обратил внимания на суть вопроса, то есть на то, что женщины в силу нашего низкого ранга и небольшого числа сотрудников уже находятся в уязвимом положении.
После нашего разговора в тот день он не стал с большим сочувствием относиться к бедственному положению женщин в Facebook, а скорее понял, что со мной придётся считаться. Сотрудники не должны были бросать вызов его власти, но когда мы это сделали, мы, как это ни парадоксально, становились теми, кем должны были по логике компании — нарушителями правил, угрозой и, следовательно, кем-то интересным, кого нужно опасаться и привлекать на свою сторону.
Склонность Марка высмеивать или игнорировать всё, что не было технической проблемой, вызывала чувство подавленности, которое сопровождало пьянящее ликование, которое все мы начали испытывать в первые месяцы и годы, когда веб-сайт взлетал всё выше и выше, привлекая всё больше пользователей, инвестиций и знаменитостей. Иногда у меня голова шла кругом при одной мысли об этом: богатство, власть, возможная слава для всех этих людей, — я могла видеть, как всё это происходит. Это американская мечта, подумала я, широко раскрыв глаза, ибо кто вообще ещё верит в американскую мечту? В аспирантуре мы ссылались на миф Хорейшо Элджера[15], чтобы дискредитировать любой идеологический ход, призванный отвлечь массы от предположения, что любой может быть богатым и добиться успеха. Ирония того, что я была критиком мифов Хорейшо Элджера, а потом сама оказалась героиней одного такого мифа, не могла не бросаться для меня в глаза.
Я изучала гуманитарные науки, в том числе историю колониализма и революций, и, несмотря на выступления Марка на пятничных всеобщих собраниях, знала, что война, которую ведёт Facebook, если она будет продолжаться в том же духе, была не совсем революционной. Вся система управления персоналом компании (и, что удобно, Facebook долгое время не имела реального отдела кадров, который мог бы что-либо исправить) была построена по реакционной офисной модели 50-х годов, в которой сотрудники с так называемыми мужскими качествами (дружить с техникой, преодолевать препятствия, быстро двигаться) идеализировались, как блестящие и дальновидные, в то время как все остальные (особенно нетехнические сотрудники в команде поддержки клиентов, которые были в основном женщинами, а иногда, в отличие от белой и азиатской инженерной команды, чернокожими) считались более скучными, неспособными к быстрому и стратегическому мышлению. Это было, как в сериале "Безумцы"[16], но реальном и происходящем в реальной жизни, как будто и не было никаких 50 лет социального прогресса.
Например, в день рождения Марка, в мае 2006 года, я получила электронное письмо от его помощника по административным вопросам, в котором говорилось, что в этот день моей обязанностью, наряду со всеми другими женщинами в офисе, будет надеть футболку с фотографией Марка. Стоп… что? Я подумала, он мне не бог и не мой президент; я просто здесь работаю. Мужчинам в офисе сказали, что в этот день они должны прийти на работу в сандалиях Adidas также в знак уважения к Марку. Гендерная кодировка была ясна: женщины должны были заявить о верности Марку, а мужчины должны были стать Марком или, по крайней мере, одеваться, как он. Я решила, что не перевариваю такого, и осталась дома, притворившись больной. Я была в полном одиночестве. Другие женщины в офисе, включая подругу Марка, которая не работала в Facebook, но пришла в офис, чтобы отпраздновать его день рождения, радостно позировали для фотографий в одинаковых футболках с изображением Марка, как девочки-подростки на концерте NSYNC или, что более тревожно, как многие полигамные жены в секте. Эти фотографии также появились в Gawker много лет спустя, заставив меня вздохнуть с облегчением от того, что я осталась дома и не была увековечена в Сети в стиле "Степфордских жён". Я только недоумевала: ни у какой из женщин не возникло задних мыслей, когда их попросили отдать дань уважения Марку или, как это часто бывает, все были просто счастливы принадлежать к чему-то?
* * *
Мои коллеги по отделу поддержки клиентов, такие как Мэриэнн, всегда были весёлыми и приятными, но, будучи друзьями с первого курса, они, естественно, были гораздо ближе друг к другу, чем ко мне. Вскоре Мэриэнн и Джейк, казалось, начали встречаться, хотя, будучи скрытными, как это часто бывает с сотрудниками Facebook, они годами не объявляли об этом в Facebook (в конце концов, они, как и многие наши коллеги, обручились). Я задавалась вопросом: будет ли когда-нибудь и у меня своя группа поддержки в компании? Это казалось важным: люди размещали посты на вашей стене, приглашали вас на мероприятия, позировали с вами на фотографиях на корпоративах.
В январе 2006 года появился новый инженер. Мы завязали разговор в "счастливый час", который, к моей радости и удивлению, отклонился от обычных тем административных функций Facebook и вопросов программирования.
— На собеседовании Люк разрешил мне работать над изучением гендерной динамики на Facebook, просматривая наборы данных, — сказал Сэм. — Меня очень интересует эта тема, поэтому я решил прийти сюда работать.
После приёма на работу ему поручили разработку продукта, а не проводить исследования, как было объявлено. На нём была старая, изодранная футболка D.A.R.E. 1990-х годов, мешковатые, незатейливые джинсы, как у скейтбордиста, он отличался настороженными глазами и озорной улыбкой. Другими словами, он был именно таким парнем, с какими я дружила — немного "инди", симпатичный, а также открытый гей. Это было необычно для Facebook, и, когда мы болтали на темы, представляющие интерес для обоих, такие как гендерные исследования и бесполезность аспирантуры (до прихода в Facebook он подумывал об аспирантуре), я поняла, что это отрадное развитие событий. К концу вечера, после того как большинство членов команды поддержки клиентов разошлись по домам, а Марк и несколько инженеров по-прежнему пялились в свои экраны в задней части офиса, мы с Сэмом обменивались цитатами из фильма "Смертельное влечение".
— Опрос во время ланча, — сказал один из нас, и мы оба произнесли реплику из фильма в унисон.
— Инопланетяне высаживаются на землю и говорят, что собираются взорвать её через 3 дня. Но в тот же день тебе звонят из палаты издателей и сообщают, что ты выиграл 5 млн. долларов. Что будешь делать? — декламировали мы с наигранной надменностью, как в фильме, а потом рассмеялись.
В тот вечер я впервые ушла из офиса в приподнятом настроении с тех пор, как переступила его порог, как будто всё будет хорошо, потому что у меня наконец-то появился настоящий друг на Facebook.
Мы с Сэмом были не единственными любители фильмов. Марк и Дастин продолжали цитировать свои любимые боевики, такие как "Лучший стрелок", в нижних колонтитулах страниц сайта, например: “Слишком близко для ракет, переключаюсь на пулемёты”. Это была не просто работа. Веб-сайт или даже социальная сеть, цитаты, казалось, говорили о том, что это была война, и она должна была ощущаться и выглядеть как война, сопровождаемая проведёнными и выигранными битвами, окровавленными и торжествующими солдатами, духом товарищества, совсем как в фильмах.
Возможно, это действительно было то, о чём думал Марк. Казалось, он считал себя не столько программистом, сколько героем и лидером, ведущим других. Той весной Марк пригласил пятеро инженеров из Гарварда, которые стали известны как "майкрософтская пятёрка", в честь компании-разработчика программного обеспечения старой гвардии в Сиэтле, где некоторые из них ранее работали. "Майкрософтская пятёрка" звучало как какая-нибудь ковбойская группа, которая приезжает в город и разносит салун в вестерне.
Как гласит легенда Кремниевой долины, членов "пятёрки" пригласили работать в Facebook во время вечеринки. Их первой реакцией, как утверждается, был отказ. Они предполагали, что выскочка из "Фейсбука" не может платить им достаточно или относиться к ним с тем же пиететом, к какому они привыкли. Первоначальная незаинтересованность "пятёрки" подтолкнула Facebook к проведению одного из первых из многих рейдов на таланты более старой компании, в ходе которого Марк смог доказать, что, несмотря на молодость и небрежность компании, она может выиграть борьбу за статус. Иногда Марку казалось, что борьба с более крупным конкурентом была почти такой же захватывающей, как победа в войне, в чём я убедилась снова, когда 3 года спустя мы обратили внимание на мастодонта Долины — Google.
Как только "пятёрку" убедили приехать в Пало-Альто, они сразу же, не дрогнув, получили ранг "звёзд программирования" — не просто программистов, а личностей, общественных лидеров, знаменитостей, вокруг которых вращается внимание Долины. Джейми, который, в отличие от остальных четырёх, пришёл с Amazon, но попал в "пятерку", явно выделялся среди этих новых знаменитостей. Он был высоким, темноволосым, красивым и очень состоятельным. Он был похож на джентльмена с портретов XIX века, которые висели на стене в семинарской аудитории в университете. Остальные четверо парней были не столь идеальны, как Джейми. Они меньше походили на кинозвёзд и, в отличие от него, не были президентами болезненно элитных гарвардских выпускных клубов, на вечеринки которые пускали только по приглашениям с тайными ритуалами. Однако в гонке за статусом, в которую включился Facebook, гонора у них было предостаточно: они были программистами из Гарварда – "долинной" версией старых добрых парней. "Майкрософтская пятёрка" быстро зарекомендовала себя как новый, откровенный вид братства: они назвали себя TFB – "Братство Facebook". Они ходили в футболках, оформленных по специальному заказу, и еженедельно устраивали пивные вечеринки в доме, который снимали вскладчину.
Сидя в офисе в обычной одежде: поношенных джинсах и кардигане, — наблюдая за развёртыванием этого нового общественного порядка, я чувствовала, что, как говорят в Интернете, что-то пошло не так. Несмотря на то, что светская жизнь в офисе была необходима, никому по-настоящему не нравятся братства с мачо-манерами, ритуалами дедовщины и пропитанными пивом вечеринками. Если мы хотели казаться хладнокровными калифорнийцами, спокойно убеждающими других в том, что это нормально — ежедневно передавать нам их самые личные данные, то мы должны были выглядеть не столь раздражающе агрессивно, нежели эти братства.
Объединить сотрудников в рамках культуры "жизнь как работа" и "работа как жизнь" Кремниевой долины конца 2000-х годов было основной бизнес-миссией любого стартапа. Недостаточно просто работать там, нужно посвятить этому всю свою жизнь. В Facebook, будучи стартапом, занимающимся виртуальным общением, оказалось недостаточно просто всё время работать. У нас должна была быть какая-то личная жизнь, хотя бы в первую очередь, чтобы было что выкладывать на Facebook. Нужно было ещё и как-то развлекать друг друга.
Это, по-видимому, было частью мотивации, лежащей в основе различных социальных плюшек компании, таких как "счастливые часы", организованные обеды и ужины, регулярно проводимые корпоративы (на которых сотрудников доставляли на автобусах в определённое место, угощали обильным количеством спиртного и фотографировали специально нанятые для этого случая профессиональные фотографы), а также появившиеся дома, такие как TFB и дом в Тахо.
Поскольку количество пользователей той весной почти удвоилось с 5,5 миллионов пользователей до 10, а чувство ответственности каждого возрастало с каждой неделей, мне пришла в голову мысль, возможно, эгоистичная, что домик с бассейном был бы лучшим способом поднять настроение и сблизить нас, чем дом братства. В конце концов, что может быть лучше для поднятия настроения и командного духа, чем сидеть у бассейна с напитками в руках, наблюдая, как солнце отражается от воды?
— Надо купить домик с бассейном, — сказала я Марку однажды вечером той весной во время пятничного "счастливого часа".
Он бросил на меня свой характерный одобрительный взгляд искоса, улыбаясь, но глядя наполовину в сторону, как будто для того, чтобы сохранить своё чувство властного контроля.
— Это хорошая идея, — сказал он, доставая свой BlackBerry (огромный по нынешним меркам), чтобы отправить электронное письмо с запросом.
От найденного домика с бассейном в Менло-Парке я была в восторге. В тот момент жизни мне нужно было все две вещи: выход для революционной энергии и новая карьера, которая сложилась бы так, как не сложилась в аспирантуре. Посвящение всей себя Facebook (вплоть до переезда к коллегам в корпоративный домик с бассейном) могло бы оказаться идеальным решением. Мой интерес к отелю "Калифорния" ни на йоту не угас с тех пор, как мы с подругой Даной искали его на шоссе в Сан-Диего. Есть ли более совершенная метафора для американского общества и его одержимости принадлежностью, сценами тьмы и избытка, культами, в которые вы попадаете и из которых вам трудно уйти? Мне казалось, что Америка была рядом со мной, созрела для нового эксперимента с проверкой духа сообщества. А домик у бассейна стал бы моим отелем "Калифорния".
Когда мы переезжали в летний домик в Менло-Парке, я поставила пластинку "Отель Калифорния" на каминную полку в пустой гостиной. Я улыбнулась про себя, рассматривая его, стоящего там, с изображением классического лос-анджелесского отеля, подсвеченного золотом за пальмами, незамеченного коллегами, слоняющимися по дому. В дополнение к пластинке и моей одежде, в тот день я лишь принесла в дом несколько книг, которые упаковала, чтобы разобраться в этой новой области, о которой мало что знала. Знаменитые слова Джоан Дидион из "И побрели в Вифлеем" вертелись у меня в голове в тот день, когда солнце садилось за наш новый дом, а я раскладывала вещи в своей комнате: “Калифорния — это место, в котором менталитет бума и чувство чеховской утраты встречаются в тревожном подвешенном состоянии; в котором разум беспокоит какое-то скрытое, но неискоренимое подозрение, что здесь всё работает лучше, потому что здесь, под огромным выгоревшим небом, у нас заканчивается континент”. В тот день я почувствовала, что "мы" — это я, стоящая в конце одного пути и начале другого и претендующая на то, что, как я подозревала, станет новым золотом.
В отличие от офиса с его властной мужской энергией, в доме было спокойно и прохладно, с удовлетворением подумала я, прогуливаясь по нему в джинсовой юбочке и шлёпанцах. Дом в виде ранчо 70-х годов, не представляющий архитектурной ценности, был солидным — немного лучше, как и большинство, из-за износа. На переднем дворе росли кусты, похожие на топиары из "Эдварда Руки-ножницы", и идеально зелёная лужайка. Как это обычно бывает в пригороде, передняя гостиная находилась в тени за задёрнутыми шторами и практически не использовалась. В задней комнате с баром в стиле порнофильмов 70-х, каменным каминоми раздвижной стеклянной дверью к бассейну мы обычно и общались. Это было немного похоже на "Семейку Брэди"[17], только без родителей.
Напротив моей комнаты располагалась комната Марка, маленькая и голая, но он там не останавливался. У него была знаменитая квартира в стиле минимализма неподалёку (он утверждал, что у него нет мебели, а только матрас на полу вместо кровати), но он сохранил эту комнату как место для общения, приходил сюда на тусовки с друзьями или девушкой по вечерам и выходным. Когда он бывал в доме, то неизменно располагался под шатром у бассейна, расхаживая взад-вперёд, обдумывая дневные дела. В сандалиях и шортах, иногда задумчиво поднося руку к подбородку, он во всех отношениях походил на маленького императора.
Я поделилась этими впечатлениями с Сэмом, когда мы лежали в купальных костюмах на террасе у бассейна в те первые выходные, обозревая окрестности. После встречи в "счастливый час" у нас быстро установилось нечто вроде союза. Поодиночке мы могли быть просто странными сотрудниками, заинтересованными в чём-то помимо накопления гор данных и власти, но вместе мы переместились на задворки культурной карты Facebook, основу которой составляли в основном парни из гарвардского братства, опрятные ребята из Стэнфорда и другие инженеры аналогичного происхождения. Мы с Сэмом заявили, что бассейн является нашей фактической территорией, учитывая, что нам удобнее в купальниках и на солнце, чем большинству инженеров, и днём расстилали полотенца на террасе, чтобы наблюдать за происходящим вокруг дома.
Люси, миниатюрная, добродушная бывшая чирлидерша из Стэнфорда, которая недавно присоединилась к команде поддержки клиентов, жила в доме и часто отвечала на электронные письма из бассейна, неосторожно кладя ноутбук на край террасы. Яростная конкурентка (она старалась выигрывать все спортивные соревнования, проводимые Facebook, например, ежегодный "Игровой день", что было не очень сложно, учитывая, что большинство сотрудников не отличалось особой спортивностью), она взяла за правило отвечать на большее количество электронных писем, чем кто-либо другой, даже наполовину погрузившись в бассейн в бикини и покрывшись густым загаром.
Мэриэнн также часто приходила к бассейну в бикини и, расстелив рядом полотенце, спокойно загорала в больших солнцезащитных очках, как всегда приятная и сдержанная. В компании её недвусмысленно считали сексуальной. Но я чувствовала, что последнее, чего можно хотеть в Facebook, — это чтобы тебя считали горячей девчонкой, особенно если тебя, в отличие от Мэриэнн, не защищала тесная группа друзей по колледжу, которые тоже там работали.
Однажды один коллега из отдела продаж многозначительно сказал мне, что я горячая штучка, напомнив, что меня окружают мужчины, у которых есть привычка делить женщин на категории "горячая штучка" и "не горячая штучка". Facemash, первый веб-сайт Марка в Гарварде, был разработан, чтобы позволить пользователям оценивать привлекательность фотографий студенток Гарварда. Но мне хотелось быть классной девчонкой, а не горячей. У классной девушки всегда есть шанс на победу, потому что в ней есть что-то помимо внешности. Как однажды сказала Стиви Никс[18] о своём опыте в музыкальном бизнесе, в котором доминируют мужчины: “Я никогда не хотела быть слишком красивой”.
На другом летнем барбекю я подслушала, как Марк разговаривал с несколькими инженерами о том, с какими девушками лучше встречаться: привлекательными внешне или умными.
— Однажды я встречался с моделью, которая была действительно горячей, но моя девушка её умнее, — сказал он, как будто это были взаимоисключающие категории.
— Почему девушка не может быть красивой и умной одновременно? – спросила я его при всех. — Почему должно быть либо так, либо по-другому?
Все на секунду замолчали, будто сбитые с толку. Тогда я поняла, что если нужно выбрать что-то одно, чтобы добиться успеха в Facebook, то лучше буду умной, чем горячей.
* * *
По выходным днём обычно какие-нибудь парни слонялись у бассейна с ноутбуками или пивом из кега, который хранился под тентом Марка. Время от времени кто-нибудь важный — обычно исполнительный директор или венчурный капиталист, который подъезжал к дому в облаке выхлопных газов Audi, — появлялся, чтобы поговорить с Марком под тентом приглушённым голосом.
— Такое чувство, что мы находимся в древней Греции, — заметила я Сэму.
В домике с бассейном нам особо нечего было делать, хотя позже я узнала, что, пока Марк ходил взад-вперёд, а мы загорали, он обдумывал, не продать ли компанию Yahoo! за 1 млрд. долларов. В те дни у меня было смутное предчувствие, что грядёт что-то серьёзное, но мне и в голову не приходило, что Марк может продать компанию, а мы все получим расчёт и вернёмся домой: у нас был домик с бассейном, масса восторженных мальчиков (и несколько не менее энергичных девочек), и будущее, которое предвещало только успех.
Один "новенький", занявший комнату в противоположном от моей конце коридора с ворсистым ковром, тоже показался мне родственной душой, как и Сэм, хотя сначала я понятия не имела почему. Высокий и долговязый, у него не было никаких видимых мышц, только длинные мальчишеские конечности. Его лицо было бледным, а волосы ещё бледнее, глаза близко посажены и широко разведены, скрытые кокетливой копной светлых волос. Я чувствовала в нём странную, неуместную уверенность. Когда мы разговаривали у бассейна в наш первый вечер в доме, у меня возникла непрошеная мысль, что у него доброе сердце.
У меня возникло ощущение, что он принёс в дом таинственную форму света, какое-то ощущение, которого мы все искали. Его звали Тракс.
Несколькими месяцами ранее я работала в офисе, а кто-то, сидевший за соседним столом, сказал: “Нас взломали”. Я посмотрела через его плечо на аккаунт в Facebook, к которому было устремлено общее внимание. Это было похоже на страницу на MySpace. То есть вся информация о владельце профиля была идеально представлена в том виде, в каком её вводили в Facebook, но формат был таким, чтобы она отображалась как на MySpace, с кричащими элементами ярких цветов, плавающим текстом и такими полями профиля, как “Настроение” и “С кем я хотел бы встретиться”.
Дастин быстро отследил источник взлома, в то время как остальные озадаченно смотрели в свои экраны. Когда он обнаружил взломщика, или, возможно, когда он нашел источник (весь смысл взлома не столько в том, чтобы что-то сломать, сколько в том, чтобы привлечь внимание к тому, что что-то сломали, и поэтому хакер вряд ли долго будет отдыхать, не рассказав кому-то, часто самому взломанному, об эксплойте), он назвал нам имя хакера. Из любопытства я зашла в его профиль.
Моей первой реакцией на фотографию в профиле Тракса, изображающую костлявого студента колледжа в футболке American Apparel и копной волос в стиле эмо, с отфотошопленными красной краской губами для пущего эффекта, было то, что этот парень так сильно хочет внимания, что это причиняет боль. Он выглядел как умник, который хочет вытянуть у тебя деньги. Ради чего — не имело значения.
Во время взлома Тракс жил в Джорджии и ходил в Южный колледж, о котором большинство из нас никогда не слышало. Однако ему недолго предстояло жить в безвестности: Дастин нанял его несколько недель спустя, исходя из мысли, что врагов нужно держать поближе, особенно когда они могут взломать ваш сайт. Итак, несколько дней спустя Тракс появился в нашем офисе, одетый в ту же обтягивающую футболку и мешковатые джинсы, которые носил в своём профиле на Facebook.
С минуты своего появления, несмотря на скрытный, дерзкий взгляд из-под длинной чёлки, или, может быть, отчасти из-за неё, вокруг Тракса создалась почти сверхъестественная аура знаменитости и неотвратимости. Ребята из Гарварда, которые сделали карьеру, делая всё по правилам, искали этого мальчика задолго до того, как узнали, что этот учёный хакер из Джорджии действительно существует. В "счастливый час" в первый день работы Тракса в офисе все окружили его, задавая вопросы о взломе и о его странном происхождении из столь далёкого от нашего штата. Несколько инженеров из Гарварда, возможно, раздосадованные тем, что теперь они больше не будут в центре внимания, задались вопросом, не был ли Тракс просто "любителем сценариев" (script kiddie) — уничижительный термин для необразованного подростка, который копирует код из Интернета, а не составляет его сам. Наблюдая со своего наблюдательного пункта в офисе, я испытала чувство ошеломлённого облегчения. Наконец-то стало интересно. У гарвардских парней появился конкурент, и Тракс, казалось, хотя бы понял, как создать таинственного, неотразимого персонажа из кусочков Интернета, в котором он работал своими странно длинными, призрачно-белыми пальцами.
Facebook ждал появления Тракса и ему подобных, потому что, в отличие от стартапов, которые создают компьютерные чипы или корпоративное программное обеспечение, сеть стоит на двух столпах: личности и истории. Люди и истории — это то, что заставляет нас заходить на сайт. То ли из инстинктивной потребности следить за своим окружением, то ли для укрепления социальных связей, но человеку свойственно хотеть знать, что происходит с людьми из его круга, и с Facebook нам не нужно утруждать себя лишними расспросами. Но, как и любой роман или фильм, в истории нужны персонажи и драмы.
Гарвардские мальчики не могли удовлетворить эту потребность в одиночку. Их знания об Интернете почерпнуты из книг и курсовых по информатике, а не с троллинговых сайтов, на которых дети из глухомани оттачивали свои навыки интернет-войн и создавали хорошо известные онлайн-профили и сети друзей-хакеров-единомышленников. Один из этих друзей, Эмиль, работал с Траксом удалённо (в то время они жили в разных штатах) над взломом, и после того как Тракс появился и зашёл в Facebook, инженеры Гарварда разыскали его в Луизиане и пригласили в офис. Когда Эмиль пришёл на собеседование, это был первый раз, когда Тракс, как и все остальные, встретился с ним в реальной жизни. После некоторых громких заявлений ребят из Гарварда о том, были ли кто-то или все эти необученные мальчики-хакеры из глуши очередными "любителями сценариев", Эмиля тоже взяли на работу. Мне нравился Эмиль: под всем его троллингом и наполовину выбритой, наполовину длинной металлической стрижкой у него тоже, как я чувствовала, было доброе сердце.
Действительно, привлекательность хакера для легионов инженеров-программистов долины, руководителей по развитию бизнеса и финансистов заключается не в том, что он делает (большинство взломов по определению технически некачественны, потому что выполняются быстро), а в том, что никогда не знаешь, что он собирается сделать, какие границы преступить. Кремниевая долина воображает, что хакеры работают быстро и под покровом ночи, пока беззащитные законопослушные граждане спят. Короче говоря, хакер — это сексуальная, опасная, плохая версия обычного программиста, работающего в своём кабинете. Способность хакера удивлять — или, выражаясь языком Кремниевой долины, разрушать — в долине фетишизируется, как источник власти и прибыли для технологических компаний, в том числе Facebook, которая считает заявленную способность “действовать быстро и преодолевать барьеры” основной ценностью компании. Как выразился Пол Грэм[19], уважаемый хакерский гуру долины и основатель престижной компании по вложению начального капитала YCombinator, читая лекцию предпринимателям долины в так называемой "Школе стартапов", “нам не нужны те, которые делают то, что им говорят”. Или, как советуют друг другу энтузиасты стартапов на доске хакерских новостей Грэма, “Лучше просить прощения, чем разрешения”.
По мере взросления Facebook штат сотрудников стал включать в себя три различных типа парней. Квалифицированные, надёжные программисты, часто американцы азиатского происхождения или иностранцы, — их нанимали для написания кода и поддержания сайта в рабочем состоянии. Руководили ими ребята из Гарварда и Стэнфорда, в основном белые, которые писали код — они вели себя как успокаивающе знакомые белые лица компании и поднимались по служебной лестнице на руководящие должности. Наконец, неуловимые, пользующиеся большим спросом хакеры, чья работа заключалась не только в написании кода, но и в том, чтобы играть роль новоявленного импресарио-мошенника. Facebook нуждался во всех трёх типах, потому что, хотя программировать умели все, хакер был тем, кем не могли быть тихие программисты и воспитанные парни из колледжа — классическим американским героем-отщепенцем, которого мы все знаем по книгам и фильмам.
* * *
Одним жарким июльским днём в офисе коллеги засыпали меня сообщениями с вопросом, встречаюсь ли я с Сэмом. Обычно они со мной не переписывались. Это были офисные работники, обычно ребята из Гарварда и Стэнфорда, которые считали, что их работа — быть в курсе всех офисных сплетен, которые могут повлиять на социальную сферу в компании. У многих офисных пар завязывался роман, и поэтому эти ребята хотели быть уверены, что будут в курсе последних романтических новостей.
— Вы о чём?— спрашивала в ответ я на такие вопросы. — Сэм гей. Или вы не знали?
— Да, но на Facebook значится, что у вас, ребята, "всё сложно".
— Что?
Я зашла на Facebook и увидела в своем профиле, что внезапно оказалась “в сложных отношениях с Сэмюэлем Хенли”, и там даже была статья на этот счет: “23 июля, 02:00: Кейт Лосс и Сэмюэл Хенли в сложных отношениях”. О, подумала я, теперь понятно. Сэм тестировал новый продукт, ленту новостей, которая должна была появиться несколько недель спустя. Инженеры и служба поддержки клиентов всегда проводили тестирование в рамках нашей подготовки к запуску продукта, пытаясь заранее найти баги, а тестирование в офисе было хорошим поводом подшутить над другими. Нам могло сойти с рук всё, что угодно, если мы скажем, что это была проверка.
Тем не менее я был ошеломлена тем, что на сайте появилась история о нас, которая разошлась среди наших друзей с фотографией, которая была опубликована на Facebook несколькими неделями ранее, где мы с Сэмом сидим в бассейне летнего домика. Эта готовая история, написанная и проиллюстрированная машиной, означала, что компьютер перехватил у человека право авторства. Мы больше не пишем собственные истории. На фотографии, выбранной алгоритмом для иллюстрации наших новых отношений (чтобы создать визуальные эффекты для истории отношений, лента новостей находит фотографию, на которой отмечены обе стороны новых отношений), мы сидели в воде и высовывались за край бассейна — Сэм улыбался прямо в камеру, а я была немного смущена, озадачена. Вода была красивой зелёной, тихоокеанской, окружённой темнотой. Это была захватывающая картинка, и я могла понять, почему все, независимо от того факта, что мы с Сэмом были просто друзья, хотели, чтобы это было правдой. Всем нравятся любовные истории, даже если они являются всего лишь побочным продуктом проверки качества.
Этот новый продукт, как и все инженерные инновации, был предназначен для повышения эффективности, позволяя нам использовать контент о наших друзьях более легко и автоматически, чем раньше. Однако реклама, обеспечиваемая лентой новостей, её принцип работы, сходный с газетой, делало больше, чем просто эффективная передача информации. Она создавала мир, в котором всё, что с нами происходило, становилось темой для повествования, в котором мы превращались в персонажей романа, написанного Facebook и его алгоритмами, хотели мы того или нет.
Как и в случае со всеми новыми функциями, мы уже тестировали ленту новостей за несколько месяцев до её запуска. Лёжа у бассейна с ноутбуком, я наблюдала за игрой людей и читала новости в газетном стиле, которые появлялись в моей ленте. Обычно это были фотоальбомы коллег по работе — снимки вечеринок в летнем домике и других местах в окрестностях Пало-Альто.
Общая концепция новостной ленты была проста: алгоритм теперь выводил на поверхность контент, который, по его мнению, на основе твоей активности на сайте (того, что ты смотрел), покажется тебе интересным. Но, как и во всех технологиях, социальным новостям, генерируемым компьютером, не хватало некоторых нюансов и сплетен из реальной жизни, которые он воспроизводил. Информация, которая доходила до тебя через человеческий контакт и беседу, теперь всплывала безлично, как если бы ты читал "New York Times" (или, точнее, "People").
В августе 2006 года, когда работа над лентой новостей близилась к завершению, а я сидела на серых диванах в солнечной нише на инженерном этаже, тестируя функцию, Паша, продакт-менеджер, отвечающая за ленту новостей, и единственная женщина с инженерным образованием в Facebook, попросила меня просмотреть формулировки в некоторых статьях.
— У меня это не очень получается, — призналась она, — в отличие от тебя. Помоги мне.
Я предположила, что она обратилась ко мне, потому что к тому моменту у меня уже сложилась репутация сотрудника, продвинутого в языковой сфере, благодаря обновлениям моего статуса, состоящим из музыкальных и литературных цитат, и моему общему стремлению воспринимать всё с долей критического мышления.
Паша протянула мне распечатку сюжетов из ленты новостей, подготовленных командой. На первый взгляд, технически они были сделаны достаточно аккуратно: извлекались фотографии из профилей и обновления персонажей истории, создавалась алгоритмически сгенерированная история. Однако, прочитав их, я немного поёжился — они были направлены не на то, чтобы рассказать значимую историю, а на то, чтобы донести новости как можно более жёстко и быстро. “Эти двое больше не состоят в отношениях”, — говорилось в статье, иллюстрируя новость значком разбитого сердца, мало чем отличающимся от значка сломанного жесткого диска на старом Macintosh. Я поняла, что создание алгоритма — это одно, но рассказывать истории, которые, казалось, были рассказаны человеком, — совсем другое. Я попыталась интуитивно понять, какую модель социального мира предполагали истории, и знакома ли она мне. Некоторые истории не были похожи на то, о чём я бы мгновенно узнала в реальной жизни: например, что некоторые знакомые устраивали вечеринку, на которую меня не пригласили, или что у моего бывшего парня теперь новые отношения. Хотя в реальной жизни я могла бы узнать об этих вещах позже, это просто было не то, что мне было нужно или хотелось узнать немедленно, едва оно произошло.
Я поделился с Пашей своими опасениями по поводу прямолинейности новостной ленты — что она не просто рассказывает мне всё быстро, но и рассказывает о вещах, о которых я обычно не знаю, — и она сказала, что вернёт её инженерам на доработку. Ни одна из историй не была удалена. Тогда я задалась вопросом, будут ли новостная лента и будущий Facebook построены на модели того, как работает социальное взаимодействие — что для вас удобно и актуально, а что нет, — или им будет недоступны такие понятия, как этикет и чувство такта. Оказалось, что последнее, и я не была уверена, что Марк понимает разницу. Ему и многим инженерам казалось, что чем больше данных, тем лучше, независимо от того, как ты их получаешь. Правила приличия, а также конфиденциальность и психологическое благополучие, если уж на то пошло, — всего лишь препятствия на пути получения дополнительной информации.
Работая со своими коллегами из службы поддержки клиентов и помогая инженерам тестировать ленту новостей и устранять ошибки, до меня стало доходить, что мы распространяем новый вид запрограммированных автоматических сплетен, в которых сам факт обновления вашего профиля (или, в данном случае, когда Сэм обновляет свой профиль и ссылается на меня) становится историей — в онлайне и вне его. Машина становится странствующим бардом, рассказывающим истории, реальные или не совсем. Как писал Жан Бодрийяр[20], “Карта становится территорией”.
Когда Сэм закончил тестирование ленты несколько дней спустя, он удалил наши отношения с сайта, и мы снова стали одиночками, к разочарованию наших коллег. А тем временем лента новостей постепенно становилась ядром продукта Facebook, занимая центральное место на главной странице и всё чаще в центре нашей социальной жизни.
* * *
В некотором смысле, со взлома Facebook Траксом весной 2006 года, который, в дополнение к тому, что Facebook стал похож на MySpace, также породил безобидный разговор, размещенный на стенах ничего не подозревающих пользователей (например, “Эй, классные туфли” или “Эта стена теперь о поездах”.), наша речь, мотивированная личными намерениями, стала заменяться речью машины. В отличие от обычных вирусов, которые создают спамные посты для продажи чего-либо, Facebook-червь Тракса создавал разговорные сообщения, которые звучали как посты, написанные другом.
— Весь их смысл в том, что они могли быть реальными, — объяснил Тракс, позже описывая взлом одному обожаемому техническому блогеру.
Однако я сомневаюсь, что главной целью взлома было высказывание философских соображений, поскольку Тракс и другие ребята-хакеры, пришедшие на Facebook, редко пускались в философские споры. Вместо этого они предпочли использовать Интернет для создания и распространения как можно большего количества “лулзов”, или шуток. Лулзы в Интернете были самоцелью, новым способом создания сцены и привлечения внимания людей, терпеливо ожидающих развлечений перед своими экранами.
Взлом Facebook Траксом был лишь последним в длинной череде созданных им виртуальных сцен. Он рассказывал мне о них, когда тем летом мы зависали в домике с бассейном, стуча по клавишам наших ноутбуков за кухонным столом или бренча на гитарах в темноте на диване в гостиной. В детстве мать устраивала для него фотосессии и водила на прослушивания детей-актёров. Когда из этого ничего не вышло, он ушёл в онлайн-мир, где с друзьями создал онлайн-персонажей и устраивал вечеринки по локальной сети (на которых люди объединяли несколько компьютеров в одной комнате и играли в игры до поздней ночи).
В старших классах Тракс создал веб-сайт (готовых блог-сайтов, таких как Tumblr и WordPress, тогда ещё не существовало), где писал о вечеринках, на которые ходил каждые выходные.
— Это читали все в школе, — вспоминал он. – По понедельникам все только и обсуждали, что я написал, а потом всю неделю об этом говорили.
К окончанию колледжа он был активным участником форумов Something Awful — сайта, где люди, которые по сути являются профессиональными пользователями Интернета (хотя им часто было всего 13 лет), держат друг друга в курсе всех мемов и интернет-шуток, появляющихся в онлайн-мире.
Люди на таких форумах, как Something Awful и печально известный 4Chan (анонимная доска объявлений с политикой "без правил", которая приводит к бесконечному соревнованию пользователей в попытке шокировать друг друга тревожащими или просто абсурдными сообщениями), не пользуются Интернетом так, как обычные пользователи. Они в Интернете, как на войне. Цель состоит в том, чтобы выиграть каждую битву — войну комментариев, атаку на веб-страницу или конкурс на создание самых смешных мемов. Битва ведётся с помощью часто пассивно-агрессивной, часто юмористической борьбы, называемой троллингом, и побеждает лучший тролль. Хитрость троллинга заключается в том, чтобы доказать, что вы знаете больше своего оппонента — с помощью остроумия, аргументации или иногда молчания, — чтобы показать, что ты выше него. В Интернет-культуре каждый является либо королём, либо пешкой — или тем, что в Интернет-культуре примерно в 2006 году называлось “pwned” — сочетание слов “заложить” и “поиметь” означает и то, и другое.
Однажды летним субботним днём, когда мы развалились на диванах в домике с бассейном, краем глаза просматривая наши ноутбуки, но большей частью общаясь, иногда отправляя сообщения AIM, хотя мы сидели в метре друг от друга, Тракс рассказал мне историю из своих преддипломных лет. Однажды, модераторы Something Awful в конце концов решили, что он зашёл слишком далеко со своим троллингом и удалили его с сайта. Для Тракса это было хуже, чем расставание с девушкой в средней школе.
— Именно тогда я понял, каким был придурком, — вспоминал он с серьёзностью, граничащей со слезами. — Это действительно повлияло на меня, и я почувствовал себя опустошённым.
Я слушала рассказы Тракс о мрачных днях его бана слегка сбитая с толку количеством эмоций, которые он испытывал по поводу своего заблокированного интернет-профиля. Я поняла, что появился новая, странная разновидность экзистенциального кризиса, затронувшая этих молодых людей: неспособность существовать виртуально.
Тем летом я отбросила это озарение. Тракс был просто интересным фриком, а для его навязчивого онлайн-самовыражения и поиска внимания никогда не будет массового рынка. Я жестоко ошибалась.
* * *
Было 22:00 июльского вечера, и улицы Менло-Парка были как обычно темны и пусты. Мы с Траксом ехали в универсам Safeway за продуктами. Радио в его машине, подержанной BMW, которую он купил на Craigslist несколько недель назад за 6000 наличными, работало с перебоями и принимало только старую джазовую станцию, которая работала только по ночам. Эти технические ограничения, редкие в мире, где инженеры могли использовать технологии для получения всего, чего хотели, уже создавали ощущение, что способствуют появлению нового вида роскоши, редкой форме ценности. Вместо того чтобы выбирать из десяти гигабайт пиратских, обработанных и отсортированных mp3-файлов, мы выбрали из эфира один радиосигнал, и он воспроизводил то, что выбрал сам, в аналоговом формате.
В Менло-Парке было два универсама, принадлежащих одной сети Safeway: новый, в мягких тонах и сценическом освещении в стиле Whole Foods[21], и старый, с вывесками 70-х годов и резким блеском флуоресцентных ламп. Старое здание планировали снести, но в настоящее время оно работало круглосуточно, так что мы всегда ходили именно туда. Мы отправились за продуктами посреди ночи, потому что это было единственное время, когда оба бодрствовали. Утром Тракс спал, а у меня была работа. После полуночи он работал (или, по крайней мере, находился в офисе, где попеременно кодил, смотрел или снимал видео и управлял своим присутствием в Интернете на многочисленных форумах и сайтах), а я спала. Наши графики пересекались только между 22:00 и 0:00, и именно тогда мы стали друзьями.
На пустой стоянке Тракс припарковал машину, на несколько секунд включив джазовую станцию, которую мы с таким трудом пытались поймать, а потом выключил двигатель. Когда мы шли к флуоресцирующему продуктовому магазину, я заметила, что оба одеты в футболки из комиссионных магазинов и старые джинсы: униформа пригородных инди-музыкантов, хотя оба родом из мест, где другой никогда не был. Я удивилась, что у нас вообще было что-то общее: не только одежда, но и музыка, сухой юмор. Джорджия казалась слишком далёкой, чтобы быть знакомой. Я прочитала слишком много историй о Юге на уроках литературы, чтобы думать о нём иначе, как о месте, где все американские темы расовой темноты сплетаются во что-то ещё более тёмное, странное и непроницаемое, нежели в штатах вроде Калифорнии и Коннектикута, где, казалось бы, такого нет. И всё же вот мы здесь, на парковке посреди ночи, двое молодых американцев, отправившихся за продуктами в одинаковых нарядах.
Хотя мы находились в Калифорнии, если почитать список продуктов Тракса, может показаться, будто он явно откуда-то ещё: варёная колбаса, белый хлеб, соус "Miracle Whip". В течение 15 минут мы бродили по чересчур яркой, неопрятной гастрономической части ветшающего универсама в поисках варёной колбасы, которая стоила на 10 центов дешевле, чем та, которой не было. Тракс объяснил, что в Джорджии он мог питаться на 20 долларов в неделю, просто покупая нужную варёную колбасу. Это сбило меня с толку, потому что он зарабатывал по меньшей мере вдвое больше меня, и даже я не могла себе представить, чтобы разница в 5 или 10 центов имела такое значение. Но он был решительно настроен купить самых дешёвых продуктов для бутербродов.
Следуя за ним по проходам, я находила это в равной степени милым, как будто он знакомил меня со своей прежней жизнью неряшливого, дерзкого и самостоятельного подростка из Джорджии, и в равной степени признаком явного проявления силы, которое отличает сильных. Поездка на подержанном BMW в универсам за самыми дешёвыми продуктами для бутербродов, чтобы сэкономить гроши, постоянное сопоставление удовольствия и его стоимости — всё это было частью игры, расчёта, необходимого для организации ресурсов и создания вещей, которые делали мир таким, каким он должен быть.
В конце концов мы нашли самую дешёвую варёную колбасу, хлеб и соус. Тракс был возмущён тем, что даже дешёвая варёная колбаса стоила по меньшей мере на 30 центов дороже, чем в Джорджии, и жаловался на это всю дорогу до продуктового отдела. Как только мы оказались там, он напрочь забыл о своей колбасе и начал высмеивать меня за то, что я ищу био-фрукты. Я могла понять, почему идея био-продуктов казалась ему нелепой; он их не ел, поскольку их никогда не продавали в супермаркетах Джорджии, где он покупал свою варёную колбасу в колледже. Он не мог знать, что это вкуснее генетически модифицированных фруктов, продаваемых в Walmart, и поэтому, конечно, вся идея био-продуктов казалась какой-то финансовой пирамидой, на которую могла клюнуть только наивная калифорнийская девушка.
Это классическая позиция 19-летнего юноши-хакера: он думает, что, не имея ничего и будучи ниоткуда, он может перехитрить всех и построит империю так, что никто этого не заметит. Он думает, что все по определению являются лёгкой добычей, сравнительно слабыми, потому что считает себя умнее остальных. Он думает, что поймёт, в отличие от наивных масс, когда его пытаются нае%ать. Его работа, которая также является его вторым "я", которую он выбрал примерно в 13 лет, когда впервые начал искать в Интернете доказательства того, как это работает, как это можно взломать, заключается в поиске дыр будь то в веб-сайте или в чьей-то логике, которые он сможет использовать.
Тем вечером в продуктовом магазине я могла бы объяснить Траксу, но не стала, что я покупаю био-продукты, чтобы лучше себя чувствовать, и что это мой личный лайфхак: жить как можно богаче, практически ни с чем, не имея особых перспектив карьерного роста, в месте, где для меня не было такого же готового и прибыльного места, как для него. Я старалась быть самой резкой, самой гибкой, самой выдающейся в долгосрочной перспективе, потому что знала, что если собираюсь этим заниматься, это займёт много времени. В этом смысле, возможно, это и не было похоже на его взлом, но и без разницы. Мы оба собирались использовать Facebook, чтобы получить то, чего хотели. Мы любили Facebook, он уже дал нам информацию и власть, и знали, что он тоже будет использовать нас, поэтому чувствовали, что это справедливо. Хакеры, как и все остальные, тоже не лишены своеобразной морали.
* * *
Большинство мужчин в офисе в возрасте 23-24 лет были слишком стары и имели слишком формальное образование, чтобы считаться настоящими хакерами, сделавшими себя сами, но каждый хотел считать себя таковым. Итак, тем летом Марк позаботился о том, чтобы новый офис — теперь на Юниверсити-авеню, 156, после того как мы уже не помещались в первом — был оформлен как своего рода усыпальница мальчика-короля. Верхний этаж, который был отведён не-инженерам, потому что там было слишком солнечно на вкус инженеров, был простым и относительно чистым, освещённым большими окнами, из которых открывался вид на вечно голубое небо Пало-Альто.
Технический этаж ниже был тусклым, с опущенными жалюзи, и оформлен в холодных серых тонах с пустыми бутылками из-под напитков, коробками из-под доставки и фантиками от конфет, которые скапливались за время 24-часовых сессий программирования. Столы были втиснуты, как пушки, от прихожей до задней части комнаты, где стоял стол Марка — чистый и пустой только с его ноутбуком. Столы других инженеров были завалены игрушками, гаджетами и экранами: по крайней мере, один 30-дюймовый монитор и несколько дополнительных экранов поменьше на всякий случай (каждому работнику службы поддержки клиентов выделяли по одному 24-дюймовому монитору). На нескольких телевизионных экранах, установленных вдоль одной стены, отображались графики, отражающие различную статистику сайта: исходящие и активные пользователи, а также текущая нагрузка на серверы. Время от времени, как в любом доме братства или другом месте, где собираются молодые люди, мужчины с инженерного этажа подшучивали, вывешивая на всеобщее обозрение неловкие фотографии друг друга.
На том этаже работали не только молодые мужчины: к лету 2006 года три женщины занимали должности продакт-менеджеров в инженерном отделе. Все они дружили по крайней мере с одним из первых инженеров, прежде чем их приняли на работу. Казалось, что для того, чтобы стать продакт-менеджером, тебя нужно было проверять как на умение ладить с парнями, так и на навыки управления продуктом, поэтому ни одну женщину на эту должность никогда просто так не принимали. Продакт-менеджеры были желанными и необходимыми обитателями площадки, обеспечивая тёплый приём, когда сотрудники службы поддержки клиентов время от времени спускались на E-этаж, как назывался технический этаж, чтобы обсудить подготовку к будущим функциям Facebook. Мужчины также были дружелюбны при личном общении, но общая атмосфера инженерного этажа тяготела к напряжённости и агрессии. Один из гарвардских парней всегда в шутку угрожал другим инженерам, что набьёт им морду, если они ему не понравятся, пока даже самым воинственным инженерам не надоели его жёсткие приколы, и они не попросили его прекратить их. Как бы то ни было, юмор в офисе обычно носил воинственный, мужской оттенок и шёл сверху: “Господство”, — всегда говорил Марк, и в каждой его шутки была лишь доля шутки.
В те первые месяцы также часто случались забавные моменты во время рабочего дня. Однажды днём мы сидели на третьем этаже и отвечали на электронные письма. Мэриэнн получила сообщение с нижнего этажа, что нам нужно быстро спуститься вниз, чтобы кое-что посмотреть.
— Что происходит? — удивилась я.
Мы встали и направились на Е-этаж. Парни — 19-летний дизайнер Джастин, которого недавно убедили бросить колледж и перейти работать в Facebook, Тракс и все остальные, у кого волосы были достаточно длинными, чтобы откинуть их с лица у края искусственного подиума, — были в самом разгаре показа мод, начав с одного конца офиса и пройдя, как модели по подиуму, до другого, пока инженеры и члены команды поддержки клиентов подбадривали их. Они делали вид, что набрасывают блейзеры на плечи, как многие модели GQ.
В дальнем конце инженерного этажа находились две небольшие комнаты, в которых инженеры могли интенсивно и совместно работать над разработкой новых продуктов. Слева находился кабинет Марка — свободная белая комната прямо из сцены допроса мафиози. Комната справа была местом, где мальчики прятались и иногда занимались тем, что им делать не полагалось: она была завалена ширмами и одеялами, как будто они жили и спали за ширмой. На двери висели большие буквы с надписью “Карантин”, объявлявшие о чрезвычайном положении продукта, даже когда его не было. Инженерам, похоже, нравилась идея постоянной изоляции, потому что в таких случаях от них ожидалось, что они будут проводить всё время в офисе, полностью сосредоточившись на задаче. Между комнатами стояла кушетка, заваленная большим количеством одеял, странно уютная и удобная, с которой можно было обозревать весь этаж. Я прошла вдоль ряда столов, чтобы добраться до конца офиса, что мне время от времени приходилось делать, когда я спускался с верхнего этажа на совещания, и с облегчением добралась до дивана, подальше от преследующих меня любопытных глаз и в таком месте, откуда все были видны. По своей архитектуре, как виртуальной, так и физической, Facebook был похож на одну большую битву за сохранение контроля над взглядом.
Сам факт того, что мы работали в офисе, уже представлял собой структурную проблему, которую нужно было преодолеть: настоящие хакеры не работают в офисах. Они работают дома, в подвалах своих родителей или где угодно, кроме устоявшейся рабочей среды. После переезда в новый офис Тракс рассказал мне о том, как в колледже они с другом поехали в Нью-Йорк навестить друзей по Интернет-форуму, и у них закончились наличные. Чтобы заправиться для возвращения в Джорджию, он съехал на обочину дороги, его друг достал ноутбук, нашел открытый сигнал Wi-Fi и взломал веб-сайт AAA, чтобы получить скидку на бензин и добраться до дома. Хакерство, как и любое другое мошенническое американское занятие, ненавидит корпоративность в пользу случайного или даже слегка незаконного заработка, вот почему Марк нанял художника-граффитиста Дэвида Чо[22], чтобы тот разрисовал стены офисов Facebook фигурами, высоко держащими кулаки.
Дэвид Чо
Чтобы инженерный этаж выглядел как можно более игриво и непринуждённо, его украсили всевозможными игрушками: самокатами, диджейской аппаратурой, наборами Lego, паззлами. Время от времени Дастин заказывал особенно интересную и дорогую игрушку для развлечения инженеров и доставлял её в офис. Однажды тем летом по почте пришёл похожий на живого динозавр, который каким-то образом рос. Все цокали языками над новым питомцем-роботом и фотографировали его, чтобы загрузить в Facebook. На другой день материализовалась королевская корона, украшенная фальшивыми драгоценностями и красным бархатом, и мальчики по очереди примеряли её. Последним был Тракс, который в силу своего возраста и неблагородной родословной был настоящим мальчиком-королём. Корона в конечном итоге стала прототипом одного из первых виртуальных подарков, которые Facebook собирался продавать, и, естественно, первыми покупателями подарков были инженеры, которые по очереди покупали друг другу виртуальные короны для размещения на стенах друг у друга. Выглядеть так, будто ты играешь, даже когда работаешь, было ключевой частью эстетики Facebook, способом отличаться от компаний, из которых он переманивал молодых сотрудников, и сделать так, чтобы всё всегда казалось игрой. В идеологии новой Кремниевой долины работа предназначалась для тех, кем владели, а игра — для хозяев. Здесь действовал фундаментальный принцип капитализма: хотя им претила идея быть наемными рабами, молодые из Кремниевой долины не пытались разрушить капиталистическую систему. Они пытались стать её новыми хозяевами. * * * Не имея возможности заниматься какой-то академической учёбой в Пало-Альто, я развлекалась изучением других. Днём я изучала профили людей, в чьи аккаунты Facebook мне приходилось входить ради исправлений или анализа. Я разработала таксономию всех типов пользователей из колледжей. Их было на удивление мало: ребята из братства, вычурные альтернативщики, мальчики и девочки средней руки, которые играют в футбол и изучают политологию. Любимыми чаще всего были профили чернокожих студентов, которые, как правило, больше использовали Facebook для общения, чем белые студенты. Это напомнило о разнице, которую я наблюдала в Балтиморе между встревоженными, одинокими белыми аспирантами и более дружелюбными, разговорчивыми местными балтиморцами. Тогда я недоумевала: то ли культура чернокожих или, может быть, культура южан вообще ставит больший акцент на общности и разговоре, то ли культура белых больше ориентирована на идею, что каждый сам за себя. Примерно в этот период мы обнаружили баг, который затронул почтовые ящики людей с более чем пятью сотнями сообщений. Они внезапно видели так называемое призрачное сообщение, зависшее в их папке "Входящие". Как только кто-то написал о баге, я готова была поручиться, что, скорее всего, он были чёрнокожим. Белые люди, как я обнаружила, читая чужие сообщения и стены, склонны больше скрываться и судить, чем общаться, поэтому в их аккаунтах редко появлялась эта ошибка. Это было почти так, как если бы сама система была разработана для скрытого общения вместо прямого и ломалась при любом другом режиме использования. По вечерам в Менло-Парке я изучала инженеров, когда они приходили в домик с бассейном, чтобы приготовить гриль, поплавать и пообщаться. Они всегда были немного встревожены и неловки, старались сохранять спокойствие и самообладание в ситуациях, когда их программ не было под рукой. Когда всё остальное терпело неудачу, мы всегда могли поговорить о сайте, потому что он поглощал наши дни, транслируя почти всю нашу деятельность и опыт. Казалось, что мы писали друг у друга на стенах не меньше, чем виделись лично. Кроме того, каждый из нас был финансово заинтересован в том, чтобы сделать сайт настолько захватывающим и повсеместным, насколько это возможно. Было как-то жизнеутверждающе находиться вдали от компьютера, видеть людей лично, вместо того чтобы читать их тщательно продуманные профили на Facebook. Я уже начала задаваться вопросом, означает ли, что я чувствую себя более комфортно оффлайн, чем онлайн, в отличие от инженеров? Не придётся ли мне стать носителем человеческого — тем, кто чувствует там, где другие не могут или не хотят? Я постоянно подсчитывала в своей голове вещи и занятия в летнем домике, которые казались человеческими и нормальными, ища убедительные доказательства того, что, несмотря на увлечение Facebook классным техническим посредничеством в нашей жизни, мы, в конце концов, были просто теплокровными, социальными животными. В качестве ориентира я использовала то, что знала о жизни в Балтиморе. Балтимор, возможно, наименее технически развитое и самое трагическое место в Америке. Дети в Балтиморе не занимались хакерством, у них не было компьютеров; хакерство для них означало протягивать провода от окна к окну, чтобы подключить электричество из дома напротив. Я взяла бедность Балтимора как исходную точку, с которой можно было бы соотнести все эти технологии Кремниевой долины и фантазии, которые они позволяют воплотить в реальной жизни. По выходным обеденный стол в доме превращался в стол для пиво-понга. Я расценила это как положительный момент: пиво-понг – это явно что-то активное, социальное, реальное. В университете мы играли в подвалах домов братства, которые были привилегированным отражением грязных рядных домов, в которых бедняки ютились всего в нескольких улицах от нас. Я поставила нашему столу дополнительные баллы за то, что он был немного неряшливым, немного шумным, немного необузданным (из-за дешёвого пива, а не дорогогоспиртного), и потому что ноутбуки там могли пострадать от летающих шариков для пинг-понга и брызг пива. Всё, что отвлекает инженеров от их компьютеров, должно быть исправным. Люди приносили в дом музыкальные инструменты и играли на них, и это тоже казалось обнадёживающим знаком. У Марка была гитара, и иногда он исполнял песни "Green Day", а мы все пели. Фотографии этих пений также попали на Gawker 3 года спустя, но почему-то блоггеры не нашли в Facebook видео, на котором мы поём песню "Wonderwall" с зажигательным припевом “И может быть, ты будешь той, кто спасет меня”. Я пела очень громко в припеве, возможно, осознавая особый смысл слов. Пересматривая сегодня видео на Facebook, я заметила, что мы казались намного счастливее, чем в более поздних видеороликах, переполненные энергией, которая уже давно была сосредоточена и сдерживалась. Я полагаю, что тем летом ни в чём нельзя было быть уверенным; всё могло превратиться в странное сборище, на котором мы появились, а потом разошлись, вместо раннего момента юношеского энтузиазма в неумолимом восхождении компании к власти. У Тракса в кабинете было несколько музыкальных инструментов, на которых он играл всякий раз, когда было кому слушать, и у него была приятная публике способность мгновенно подхватывать любую песню, которую он когда-либо слышал. На вечеринках он развлекал гостей, играя песни на синтезаторе до поздней ночи. Способность Тракса запоминать песни интриговала меня с самого начала, показавшись музыкальным выражением всех аутичных тенденций Кремниевой долины, способом превратить весь их числовой перфекционизм в музыку. В конце концов стало казаться, что это, как и сам зарождающийся социальный Интернет, просто ещё один способ привлечь и удержать внимание, сказать: “Посмотрите на меня”. Но какое-то время это было забавно, даже очаровательно — дар песни в бесплодной долине. Однажды в 02:00 ночи, когда все собрались со своим пивом вокруг Тракса за синтезатором, я попросила его сыграть “Отель Калифорния”. На этот раз он не знал слов, поэтому мне пришлось их напеть. Парни в офисе предпочитали Daft Punk и песню “Robot Rock” в качестве гимна, в которой взволнованно и без иронии пелось о желании однажды стать роботами. Я задумалась почему? В чём притягательность того, чтобы быть роботом? Для меня быть роботом звучало так же неестественно, как, должно быть, казалась им моя одержимость отелем "Калифорния". Никто никогда не спрашивал о пластинке "Отель Калифорния" на каминной полке или о том, почему я поставила её туда. Запись, как всё это и как вирусные мемы, которые мы будем распространять, казалось, появилась только что, став частью странного скопления вещей и людей, которые собрались здесь и сейчас, чтобы на какое-то время сгруппироваться вместе, а позже разойтись. — Сайт сломался! — крикнул кто-то из кабинета после того, как фальшиво звучащая версия этой песни в исполнении Тракса умолкла. Мальчики радостно вернулись к своим ноутбукам, чтобы войти в систему и начать исправлять ошибки. Они всегда брали с собой на вечеринки свои MacBook Pro и, казалось, были счастливы иметь повод держать перед собой знакомые экраны, подключенные к системе и обменивающиеся мгновенными сообщениями с далёкими друзьями. Когда вечер принимал свой обычный, неизбежный оборот и превращался в вечеринку с ноутбуком (тогда всегда можно было рассчитывать на то, что что-нибудь сломается — взлом и восстановление работы сайта в 02:00 ночи были частью праздника), я просто пожимала плечами и выходила на улицу к бассейну одна. Не мне было выговаривать мальчикам за их антисоциальную приверженность технологиям, по крайней мере на первых порах. В те первые годы моя позиция по отношению к компании и новому миру, который мы создавали, оставалась антропологической и осторожно оптимистичной. Я считала, что не следует вмешиваться во что-то, пока не почувствуешь, что всё понимаешь. Тем летом ещё оставалось много неизвестного, с чем приходилось считаться. Когда дом не был забит инженерами и их ноутбуками, он был прохладным, открытым, пустым, моим. Мне нравилось бродить по комнатам с коврами, размышляя в основном о том, что я счастлива быть здесь и сейчас. Я была очарована глубокой тишиной Менло-Парка, лёгким, пахнущим пихтой ветерком, который проникал в открытые окна с наступлением темноты, тем, как прохладная темнота, казалось, помогала и оглядываться назад, и смотреть вперёд. Мне повезло, что появилась возможность начать жизнь заново, с 50 или около того умными людьми, в очень благоприятных обстоятельствах, хотя отдача, ради которой мы работали, некоторое время не проявлялась. На данный момент тишины — отсутствия сирен Балтимора, прохладного покоя, тёплого ощущения безграничного потенциала и прибыли — было уже достаточно.
Глава 3. Пираты Ривьеры
thrax96: Ты бежишь, я догоняю. Тигр не меняет своих полос. K8che: Чего? thrax96: Это из "Остаться в живых". Думаю поместить эту цитату на свою визитную карточку в Facebook.Когда я только начала работать в Facebook, Дастин сказал: “Подключайся к AIM, мы постоянно там висим”, — и он не шутил. Большинство разговоров в офисе от самого сухого обмена мнениями по работе до самого откровенного флирта происходили в AIM. Иногда это приводило к путанице — инженер-менеджер мог отправить тебе в AIM приглашение сходить выпить кофе в рабочее время, но было неясно, по работе ли это или лично. В тот момент он мог быть заинтересован в дружбе с тобой, точно так же, как позже мог организовать твоё продвижение по службе. Когда ты входил в онлайне, а твой статус в Adium (наш любимый клиент AIM) менялся на "доступен", открывался сезон получения сообщений: поскольку мы сидели за разными столами и часто в разных комнатах, разделённых и защищённых технологией, могло произойти всё, что угодно, и часто происходило. “Не могла бы ты познакомить меня с той японкой, с которой работаешь?” – получила я сообщение в AIM от пожилого инженера базы данных, который, как было известно, встречался исключительно с японками. Прочитав книгу Эдварда Саида "Ориентализм", как и любому студенту-гуманитарию, мне было трудно не найти это несколько подозрительным. “Не сейчас, у нас работа”, — подумала я, но просто сделала вид, что пропустила это сообщение. AIM, как и социальный Интернет в целом, отражал больше ваши желания без соблюдения правил приличия. На любые сообщения, на которые не хотелось отвечать, можно просто притвориться, что ты их пропустила. Разговоры то вспыхивали, то затухали, их интенсивность возрастала или спадала в зависимости от заинтересованности участников, причем совершенно без оглядок на всякие правила, что в реальной жизни сочли бы грубостью. Я быстро научилась игнорировать большинство случайных сообщений от парней в офисе — они просто отправляли быстрый вопрос, чтобы проверить, соглашусь ли я на свидание с кем-то, кто отправил этот вопрос ещё 20 другим девушкам одновременно. Однако я обращала внимание на сообщения от Тракса, потому что мы были друзьями. “Я только что видела, что на третьем этаже есть душевая комната с шампунем и полотенцами; она хорошо оборудована”, — напечатала я однажды Траксу на работе, и он ответил немного невпопад: “Да, да, я тоже”, и я подумала: “Он только что сказал это на работе? Мы неуклюжие, прыщавые подростки или коллеги по работе?” Я догадалась, что, по крайней мере символически, мы были и теми, и другими. Обмен мгновенными сообщениями, как и всё, что мы создавали, был способом играть без последствий, взрослой игровой площадкой в эпоху цифровых технологий. В конце первого лета в офисе царил сосредоточенный рабочий гул, перемежаемый обычными счастливыми часами и развлечениями. Инженеры готовились запустить ленту новостей в сентябре, а в службе поддержки клиентов мы как обычно отвечали на электронные письма, а также помогали с отзывами и тестированием новой функции. Я получила небольшое повышение до старшего сотрудника службы поддержки клиентов и ещё меньшую прибавку к зарплате — пятьдесят центов к своей предыдущей почасовой ставке. Когда мы готовились выезжать из домика с бассейном, Тракс прислал мне сообщение, что они с Сэмом едут в Лас-Вегас на ежегодную хакерскую конференцию Defcon. “Можешь поехать с нами, если хочешь”, — напечатал он, и я поехала. Не только потому, что мне нравились они и наша маленькая команда в стиле инди, но и потому что, как бы ни было весело работать в Facebook, в том, чтобы быть где-то в другом месте, чувствовалась свобода. Когда мы приехали в Лас-Вегас, хотя это был самый фальшивый город в мире, на съезде, посвящённом глубокому проникновению в компьютер, чтобы взломать всё и вся, в течение 3 дней всё казалось весьма реальным. Это был первый приезд Сэма и Тракса, но я влюбилась в Вегас ещё много лет назад. В старших классах наш молодёжный оркестр заключил контракт с молодёжным оркестром Лас-Вегаса, и мы провели три дня в турне по жаркой пустыне Невада, вытаращив глаза на возвышающиеся дома денег и секса, усеивающие пейзаж. В последний день мы, наконец, осмотрели знаменитый бульвар, который в 90-х был менее населён, но столь же великолепен. Возможно, тогда он был величественнее, потому что был менее плотно застроен, с казино, расположенными на большом расстоянии друг от друга, возвышающимися из пустыни, как арабские замки. С того места, где я сидела в туристическом автобусе оркестра, я не видела на горизонте ничего, кроме идеально выбеленного солнцем золотистого акрополя с колоннами, такими же величественными, как в Риме, только более яркими, белыми, как кость, на фоне ядерно-голубого неба. Водитель автобуса сказал нам по громкоговорителю, что в "Caesars Palace" не хватает апострофа, потому что “В Caesars каждый король”. Когда я подростком созерцала эту рукотворную необъятность со своего тенистого насеста в автобусе, у меня возникло внезапное, леденящее душу чувство, что я тоже могу стать королём. Возможно, именно это чувство и призван вызывать Лас-Вегас. На фоне своеобразного бульвара всё, что вы могли себе представить, казалось возможным. Этим чувством и манит Лас-Вегас и вся Америка. Это ощущение всё оправдывает. “Это Америка, вы живёте в ней, вы позволяете этому происходить, — писал Томас Пинчон[23] в романе о создании революционной подпольной почтовой системы. — Пусть оно развернётся”. Во время этой второй поездки, в разгар пузыря на рынке недвижимости, казалось, что Америка разворачивается грандиозно: я приехала на подпольную хакерскую конференцию с программистом-геем из Массачусетского технологического института и прославленным выпускником колледжа из Джорджии. И нам было весело. Под неоновым светом, вдали от похожего на аквариум офиса Facebook, где в любое время 20 компьютерщиков из Гарварда сплетничали на AIM, воображая, что могут отслеживать каждое движение каждого, мы были свободны. Лас-Вегас был слишком большим, слишком фальшивым, слишком сверкающим, чтобы кого-либо в нём можно было отследить по крутой синей рамке Facebook. “Нам следовало остановиться в Винне", — сказала я Траксу и Сэму, когда заметила, что помощник администратора забронировал им номер в "Ривьере", одном из старейших казино на бульваре, с характерными тонкими стёгаными покрывалами в цветочек в номерах. Однако, едва я упомянула "Винн", как сразу же пожалела об этом. Это был последний раз, когда кто-либо из нас когда-либо останавливался вместе в дешевом отеле за счёт Facebook. Из того, что я читала о первом буме доткомов 6 годами ранее, программисты, которые раньше работали в невзрачных каморках, стали швыряться деньгами в центре Манхэттена, будто они банкиры из "Американского психопата". Казалось, это только вопрос времени, когда мы все осознаем все плюшки, которые даёт работа на крупную Интернет-компанию — не только хорошую зарплату и право хвастаться перед друзьями, но и право селиться в 5-звёздочных отелях и спать на простынях толщиной 400 нитей[24] каждую ночь. Мы не могли пользоваться нашими компьютерами поблизости от конференции; любая микросхема, скорее всего, была взломана. Чтобы вообще выходить в Интернет и оставаться на связи с Пало-Альто, нам приходилось подключаться через сложную систему, которую ребята собрали в нашей комнате, протянув кабели через изголовье кровати и по полу. Пока мальчики покупали в Home Depot кабели для обустройства комнаты, я раздвинула выцветшие ситцевые занавески, чтобы насладиться головокружительным видом на заднюю часть бульвара, бетонные гаражи и башни отелей, напоминающие здания Восточного блока. Я наслаждалась потрескавшейся раковиной Formica с золотыми крапинками и прокуренными стенами нашего номера. “Пусть оно развернётся” — звучало как стимул к какому-то грандиозному эксперименту, более масштабному, чем у любого из нас, и оно уже происходило. Казино "Riviera" внизу было одновременно кричащим и тусклым, переполненным бледными хакерами в чёрных футболках, шортах и высоких ботинках. У некоторых были конские хвосты и пивные кишки, другие были тощими панками. Все были заняты хакерством или ходили на беседы о хакерстве. Вся конференция был соревнованием, кто сможет перехитрить хакеров – боевыми играми тех, которые не чувствовал себя комфортно при солнечном свете. Лас-Вегас был идеальным местом для проживания, так как в августовскую духоту было слишком жарко, чтобы выходить из отеля днём. В лифте по пути на конференцию головорез, как называют обслуживающий персонал Defcon, сказал нам, что лифты взломаны, чтобы ездили в 2 раза быстрее обычного, и мы нервно смеялись, пока спускались на 30 этажей вниз к казино. Когда мы шли через игровой зал на лекцию о взломанных формах идентификации (на которую, как и следовало ожидать, я попала, надев значок Сэма, поскольку Сэм решил вместо этого пойти в бассейн), Тракс риторически спрашивал прохожих преувеличенно претенциозным голосом, напоминающим диктора Би-би-си: “Вы зерно или плевелы?” Молодые люди, снующие в своих огромных футболках с названиями малоизвестных веб-сайтов, не замечали его, стараясь выиграть следующее соревнование по хакерству. Хотя многочисленное сообщество хакеров было связано 24 часа в сутки через мгновенные сообщения и интернет-ретрансляционный чат в течение всего года, Defcon — это единственное время, когда они могут встретиться с себе подобными, своим племенем; есть тесты, уровни, суждения. Соответственно, это было немного похоже на видеоигру, когда мы пробирались по длинным коридорам и обходили головорезов, охранявших определённые комнаты. Я не знала, кого Тракс считал "зёрнами" или почему он задавал этот вопрос залу, но в тот момент чувствовала себя идеальной актрисой для своей роли — девочки для этих мальчиков. Я знала, что нужно быть грациозной там, где мальчики были неуклюжими, сообразительной там, где они были невежественными, общительной там, где они были неразговорчивыми. Я также по-своему чувствовала себя тоже хакером; я нашла обходной путь в технический мир Facebook, где иначе мне не было бы места. При компьютерном взломе получение доступа к системе называется получением root-прав, или обладанием ключом безопасности, что означает, что вы можете что-то менять или удалять данные по своему желанию. “Если у тебя есть root, ты можешь делать всё, что угодно”, — иногда говорил Дастин в назидание инженерам, предупреждая их никогда не передавать root-доступ к Facebook посторонним. И я получила root. * * * Позже тем днём, когда мы нежились на кроватях в нашем номере в отеле Riviera, спасаясь от 40-градусной жары на улице, Тракс объявил с видом окончательности: — Я собираюсь заказать столик в самом дорогом ресторане в городе”, — как будто это был какой-то вид спорта — поиск не просто какого-то дорогого ресторана, а самого дорогого из них, что принесло бы нам наибольшее количество очков. А почему бы и нет? Facebook платил. Тракс многое понял о своём привилегированном положении: ему оплачивали все расходы, и мы должны этим пользоваться. Мы с Сэмом ничего не сказали, продолжая смотреть на пожелтевший потолок "Ривьеры". Хотя Тракс был моложе нас и с меньшим количеством дипломов, он был главным участником этой поездки. Он хранил квитанции, у него была корпоративная кредитная карта, он был зеленоглазым хакером-подростком Facebook, ведущим специалистом. А мы тут были постольку-поскольку. Мы с Сэмом провели вторую половину дня у бассейна в "Caesars Palace", предпочтя роскошь культового отеля убогой атмосфере "Ривьеры". Мы всегда искали повод поваляться на шезлонгах на солнце или в сауне в апартаментах Тракса зимой. — О, ребята, вы снова раздеваетесь, — как ни в чём не бывало замечал Тракс всякий раз, когда на светских раутах мы с Сэмом неизбежно находили ближайший бассейн, пляж или сауну в округе и раздевались до купальников. Сэм, в отличие от остальных инженеров, придерживался ироничного тона по отношению ко всему: сайту и компании. Он был ребёнком военных, чья мать служила в ВВС и была кормильцем семьи, возя Сэма и его сестру по различным военным базам в Америке и Европе. У него не было особой привязанности к местам или даже к определённой социальной среде, как у остальных из нас. Он знал, что всё это пройдёт и будет что-то другое. — Ты что-то бледен, — часто говорили мы коллегам-инженерам Сэма в офисе с ласковым сарказмом, цитируя "Меньше чем ноль"[25], потому что это было правдой и потому что это было забавно. Все в офисе выглядели бледными — не потому, что они были далеко от Калифорнии, как Клей в романе, а потому, что они жили в закрытом помещении. — Вы какие-то бледные, — иногда говорил Эмиль нам в ответ, подшучивая, так как к концу лета мы с Сэмом полностью загорели. Тракс позвонил нам в 15:00 после пробуждения от дремоты или накануне вечером, мы не были уверены. График его сна был непостоянным, состоящим из 12 часов за компьютером, за которыми следовал сон, от которого он просыпался только для того, чтобы снова положить пальцы на клавиатуру и возобновить строку кода или AIM-чат, в который он писал, когда отключился. От одной только мысли об этом совершенно нерегулируемом, неестественном цикле сна, меня охватывало ощущение, будто я постоянно подключена к электрической розетке, без свежего воздуха, привычных суточных ритмов или физических упражнений. Его очевидное отсутствие потребности в физических упражнениях или пребывании на природе подпитывало моё единственное недоверие к нему. Можно ли его до конца считать человеком? Большинству мальчиков иногда нужно выходить на улицу, кататься по улице на скейтборде или велосипеде. Я никогда не встречала никого, кто мог бы всё время находиться в помещении, кто ездил бы повсюду, кому не нужно было бы сжигать энергию на открытом воздухе. Я удивлялась, как Тракс не заболел рахитом, как его молодые кости могли оставаться крепкими без солнца. В конце концов, Тракс отправился в "Caesars", чтобы присоединиться к нам у бассейна, одетый в шорты и футболку, которые были немного великоваты. Шорты на большинстве взрослых автоматически кажутся смешными, и он, должно быть, понял это, потому что сразу же сказал нам, что больше не хочет их носить. — Я хочу, чтобы мы проехались по магазинам и купили одежду на сегодняшний вечер, — заявил он, заказав столик в стейк-хаусе "The Palms", который в то время был самым дорогим рестораном в Вегасе (согласно его обширным исследованиям). Он сказал, что новый наряд будет за счёт Facebook, и, когда я подумала об этом, пришла к выводу, что он может себе это позволить. Футболка за 100 долларов была ничем по сравнению с 25 млн. долларов или нашим последним траншем инвестиций (в тот момент я уже сбилась со счёта). Facebook не собирался покупать мне наряд для того вечера, и я даже не собиралась заплатить за него кредитною картой компании. Мне придётся надеть то же самое платье-майку American Apparel из аспирантуры, которое я не снимала все выходные, зато Тракс наденет новый наряд, который я помогу ему выбрать. Казалось нелепым подбирать одежду, финансируемую венчурным капиталом, для ребёнка, который зарабатывал больше меня, но тогда всё в этом опыте: хакерский съезд, моя новая команда друзей, наши визитные карточки от Facebook с любыми фрагментами поп-культуры, которые мы решили на них нанести, например, “Генеральный директор, сука” Марка или “Ты бежишь, я догоняю” Тракса — казалось немного нелепым. — Думаю, нам стоит сходить в "Marc Jacobs", — предложила я, потому что в то время это был мой любимый магазин, и идея надеть на худенького мальчика узкие брюки показалась мне хорошим способом убить время. — Это ещё кто? — переспросил он. Я чуть не рассмеялась. Несмотря на все его смутные, полученные самоучкой знания в области технологий и интернет-культуры, он действительно был выходцем из Джорджии. – Там классная одежда, даже моднявая, — объяснила я. — Тебе понравится. Я даже не была уверена, знает ли он, что означает “моднявый”, но он не переспросил. Мы с Сэмом ещё некоторое время повалялись на шезлонгах, позволяя сверкающему солнцу Вегаса постепенно скрыться за ионическими колоннами, окружающими бассейн. Тракс не расслаблялся, наклонившись вперёд на шезлонге у бассейна и барабаня пальцами по коленям. Он посмотрел на Сэма, а затем перевёл взгляд на меня и спросил: — Сэм идет с нами? — Э-э… да. То есть, я так и предполагала. Сэм сидел прямо рядом с нами и выглядел таким же смущённым, как и я, из-за того, что это вообще ставилось под вопрос. — Думаю, нам надо пойти вдвоём, — сказал Тракс бесстрастно, взмахом откидывая волосы с глаз. — Пришло время Сэму стать третьим лишним. Его суровые глаза смотрели прямо на меня, словно вынуждая меня сделать выбор. "Что? – подумала я. – Что этот мальчишка о себе возомнил? Почему мы не берём Сэма?" Несмотря на желание Тракса оставить Сэма и ненадолго оказаться в центре внимания, мы втроём вместе ушли из бассейна и направились к магазинам "Caesars Forum", пробираясь по хитрому лабиринту казино в поисках того, что, по мнению Тракса, должно было стать модной одеждой. Я провела мальчиков мимо Agent Provocateur и мысленно погрустила, что в глубине души действительно хотела парня, который отвёз бы меня в Вегас и купил бы мне комплект нижнего белья, в котором, зная о его любви ко мне, я могла бы предстать перед ним обнажённой и беззащитной. Но до этого было ещё далеко. Наша неряшливость была по-своему изысканной, но ещё не безопасной, не такой, от которой я могла бы стать полностью беззащитной. Мы были на хакерской конференции, которая была посвящена взлому, а не обеспечению безопасности. Несмотря на это, я чувствовала себя лучше с этими ребятами, чем с теми опрятными инженерами, которых мы оставили в офисе. Я думала, именно поэтому я искала друзей среди хакеров, а не среди гарвардских выпускников. Если бы я добивалась успеха обычным путём, у меня бы ничего не получилось. У нас это было общим. Хотя я чувствовала себя комфортно в компании хакеров, в них также чувствовалась сильная непрозрачность. Кто были эти люди, которых обожала компания, и были ли они людьми вообще, или они были каким-то каналом, через который находила выход американская альфа-маскулинность? Зачем ещё вам оставлять друга в стороне, кроме как для того, чтобы сравнять счёт в игре, которую вы изобретаете, чтобы вам было что выиграть? В колледже и аспирантуре существовало понятие политики — какой-то более масштабной человеческой цели в работе. Здесь, в Долине, казалось, что жизнь — это игра, и целью была только победа. Но что значило победить? В то время я думала, что это означало, что мы должны быть такими, какими представляем себя сами, что мы должны написать сценарий, чтобы получить именно то, чего хотим. Но чего мы хотели и как мы этого добьёмся, было ещё не совсем ясно. Это было странное чувство — знать, что ты должен хотеть победить, когда ты не знаешь, за что сражаешься. * * * В тот вечер мы втроём сидели за столиком в "the Palms", Тракс в костюме на пуговицах от Lacoste, которое я выбрала после того, как мы провели два часа в "Caesars Forum", отвергнув всё остальное, как в чём-то неправильное — слишком модное, слишком правильное, слишком хорошее. В ресторане присутствовали знаменитости, но мы едва повернули головы. Мы были в центре событий, даже если никто другой ещё не знал об этом. Тракс заказал бутылку вина за 175 долларов, которую могли пить только мы с Сэмом по возрасту. Мы наливали ему стопки, пока официант не смотрел, и с аппетитом нарезали стейки, чувствуя себя более утончёнными, чем обычно, в изысканной атмосфере, создаваемой зеркальными колоннами зала, современной мебелью и мягким освещением, отфильтрованным пальмовыми листьями. Внезапно и остро возникло ощущение, что мы приплыли. Тем вечером, вернувшись в гостиничный номер, мне действительно пришлось выбирать между ними, в отличие от предыдущего дня у бассейна, поскольку в номере "Ривьеры" было две кровати, а нас было трое. Я не колебалась — спать в постели Тракса казалось лучше, и я так и сделала, и мы втроём уговорили себя уснуть. Мы с Траксом инстинктивно взялись за руки, и позже я проснулась от того, что моя рука слегка касалась его. Его кожа была холодной, почти нечеловеческой, но я не отстранилась. В течение нескольких лет мы спали таким образом в рабочих или общих поездках — это было одно и то же: связь, но не совсем, как физическое воплощение сообщений AIM, которыми мы обменивались туда-сюда, просто чтобы показать друг другу, что мы здесь, на связи, одновременно вместе и порознь. Оглядываясь назад, кажется, что это лёгкое прикосновение связи, никогда не полное, никогда не теряющееся, всегда присутствующее в полночь, когда тебе скучно или одиноко и тебе нужно лёгкое, незаметное напоминание о том, что тебя любят, было одной из целей Facebook, и воплощать это было нашей работой как сотрудников. Наша с Траксом настойчивость в ни к чему не обязывающей близости была идеальным проявлением того, что мы создавали для всего мира: систему, предназначенную для потенциальной связи, способ быть всегда рядом, но не с теми, кого любишь, технологию упреждающего выбора в пользу бесконечного выбора, навсегда. В то время никто, может быть, даже мы, до конца этого не понимали. Однажды, когда мы ехали на конференцию по пинболу в Сан-Хосе, по радио заиграла песня “Face to Face” любимой группы инженеров Facebook, Daft Punk: — На самом деле бессмысленно оставлять всё, как есть, — выпалил Сэм в сдерживаемом отчаянии. — Эта песня о Кейт и Траксе! Почему бы Кейт просто не переехать жить к Траксу?! Я мгновенно подумала, но не сказала: “Потому что это было бы слишком реально”, — и я именно это имела в виду — мысль о том, чтобы появиться в доме Тракса, посмотреть ему в глаза и признать, что каким-то странным образом мы нравимся друг другу, казалась невозможной. Потому что в какой-то момент, примерно в то время, в маленьком обществе, которое мы создавали из кусочков кода, казалось, что уединение — истинная близость — стало слишком пугающим.
Глава 4. В пределах мили
— Ты живёшь в пределах мили? — часто спрашивали сотрудники осенью 2006 года, как бы проверяя приверженность друг друга делу компании. На всеобщем собрании в апреле того года после перечисления последних новостей компании, таких как финансирование в размере 25 миллионов долларов (при оценке компании в 525 миллионов долларов), который Facebook недавно получил от нескольких венчурных компаний в долине, Марк объявил: — Мы решили предложить субсидию в размере 600 долларов в месяц сотрудникам, которые живут в миле от офиса. Компания требовала от инженеров постоянно быть на связи и в любой момент оперативно реагировать на сбои или другие технические неполадки. Инженерам были выданы фирменные смартфоны BlackBerry, которые они держали включёнными в любое время суток, мгновенно хватая свои телефоны после пробуждения, чтобы просмотреть электронные письма, связанные с инженерными разработками за ночь. Сотрудники службы поддержки клиентов состояли на почасовой оплате, а не окладе, и поэтому по закону их нельзя было вызывать круглосуточно, но тем не менее от нас ожидали, что мы будем в курсе любых критических электронных писем и будем готовы отказаться от других планов и помочь в последнюю минуту что-то протестировать или оперативно на что-то отреагировать. У нас не было жизни вне работы: жизнь была работой, а работа — жизнью. Мы на это соглашались, потому что ожидали, что будем соответственно вознаграждены — любые краткосрочные неудобства, такие как невозможность с кем-то встречаться и посвящать себя другим занятиями, были бы более чем компенсированы долгосрочной выгодой в виде возможности льготной покупки акций, которые, как мы надеялись, однажды будут стоить миллионы долларов. Facebook, как мы неявно понимали, искал солдат, а не подмастерьев. Но держать нас ближе к работе и готовыми в любой момент приступить к ней не являлось явной целью этой жилищной субсидии в размере 600 долларов в месяц. — Основная причина субсидии в том, что как я слышал люди, живущие в радиусе мили от своего рабочего места, счастливее, и я хочу, чтобы все были счастливы, — объяснил Марк. Моей непосредственной реакцией в ответ на его заявление было действительно счастье и лёгкое удивление. Обычно он не употреблял слов, связанных с настроением, таких как “делать людей счастливыми”, на общих собраниях, а предпочитал обсуждать технические цели, такие как масштабирование и рост. Но моей целью в Facebook, как я считала, состояла в том, чтобы сделать людей счастливее, и поэтому казалось логичным, чтобы мы, её сотрудники, тоже были счастливы. Однако чего мы, сотрудники службы поддержки клиентов, не поняли, когда Марк делал объявление, так это того, что под “всеми” Марк имел в виду инженеров, как было указано в электронном письме, отправленном тем вечером для уточнения объявления. Инженеры были единственными, кто получил субсидию. Это шокировало всех остальных сотрудников, поскольку мы, с нашими 30 тыс. долларов в год вместо их зарплат в 80 тыс. долларов и выше, больше всего в ней нуждались. Но такое привилегированное положение технических специалистов не было чем-то необычным. Как без обиняков объяснил мне один молодой дизайнер, “наверху все тупые”, имея в виду этаж над инженерным офисом, где сидели служба поддержки клиентов, администраторы и продавцы. Первым моим порывом было рассмеяться над его нелепым, беспечным пренебрежением, пока я не поняла, что это не смешно. Судя по тому, как шли дела, эти ребята могли бы когда-нибудь действительно править миром. И поскольку я была нетехническим специалистом, а также, как я полагала, не тупой, я не совсем понимала, что для меня будет означать это предпочтение инженеров людям с другим набором навыков. Сам факт, что сотрудники службы поддержки не считались, по мнению Марка, за “всех” в компании, вызвал недоумение. Конечно, чего мы не смогли дать компании в виде технических навыков, мы компенсировали социальными навыками и пониманием пользователей. — Мы думали, что все тут в одной лодке, — жаловались мы между собой, а затем в электронных письмах и руководителям, таким как Крис Келли, главному юрисконсульту Facebook, который занимал редкую должность, будучи нетехническим специалистом, но очень важным благодаря своему юридическому образованию и политическим связям в Вашингтоне. Несколько руководителей, таких как Крис, которые понимали, какой ценой для духа компании обходится отсутствие сотрудников службы поддержки клиентов, в конце концов встали на нашу сторону. В объявлении, которое Марк сделал с лёгким извинением на следующем общем собрании, субсидию распространили на всех. После этого почти все, если они ещё этого не сделали, переехали в радиус мили от офиса. Оглядываясь назад, можно сказать, что это был единственный случай, когда сотрудники оказали значительное внутреннее сопротивление решению, принятому Марком.
Крис Келли
Теперь, когда все жили поблизости, арендная плата субсидируется, а еда подаётся бесплатно, и даже нашу одежду бесплатно стирают в специальной прачечной Facebook (в которой также проявят пленку, почистят обувь и починят сумочку, если вы просто будете каждую неделю класть её в пакет для стирки вместе со своей одеждой), у нас теперь были задатки самодостаточного жилого комплекса, из которого нам, возможно, никогда не придётся уезжать — если не полноценный ЖК, то, по крайней мере, идеальный состав персонажей и стиль жизни, чтобы Facebook развлекал нас и других. Расселение сотрудников поближе к работе, в маленьких квартирах, вместо того чтобы собираться вокруг бассейна, было вынужденным шагом. До летнего домика, который хоть и находился всего в 3 милях от офиса, было относительно далеко. Там было слишком весело и слишком далеко от нашей растущей цифровой реальности. Там люди собирались, разговаривали и играли в реальную жизнь. Следующим этапом роста компании будет превращение нашего "Отеля Калифорния" в виртуальную, а не реальную реальность, и для этого потребуется абсолютная приверженность делу и цифровой стране. Именно здесь и зарождается настоящая нация Facebook. * * * — Тебе всё так же весело? — спрашивал меня Марк в течение того года. Иногда я из любопытства на секунду задумывалась: что он скажет, если я скажу "нет"? Он почти не разговаривал со мной в офисе, за исключением этого вопроса. Как будто он молча и небрежно следил за настроением нетехнических сотрудников, желая быстро уточнить, весело нам или нет. Подозреваю, он догадывался, что если нам весело, мы будем продолжать, даже если бы наша работа не считалась особенно важной или нам не особо много платили. Поэтому я всегда говорила “да”, на что он всегда отвечал "хорошо" и уходил, упулившись в свой BlackBerry. Наверное, он спрашивал меня, получаю ли я удовольствие, потому что да, мне было весело. Всё предприятие Facebook было слишком странным, внезапным и блестящим, с богатым потенциалом, чтобы не быть ещё и захватывающим. Разве такое богатство амбиций, мальчишеских выходок и глобального потенциала не было забавным? Неважно, насколько я была на мели и в долгах из-за кредита за учёбу, теперь я была привязана к чрезвычайно богатому венчурному фонду, который мог бы спасти всех нас от повторной борьбы за деньги и признание. Хотя сбрасывать пароли пользователей и объяснять им, как устранять проблемы с кешем браузера, не были особенно захватывающими, часто встречались странные и новые формы использования Facebook, разобраться в которых было забавно. — Не знаю, реальна эта группа или нет, — сказал мне однажды коллега из службы поддержки клиентов с другого конца стола, где мы все столпились на третьем этаже здания по Юниверсити-авеню 156, поскольку офис был переполнен новыми сотрудниками. С прошлой осени, когда я начинала, команда поддержки клиентов выросла с первоначальных 5 человек (Джейк, Оливер, Мэриэнн, Эмма и я) до более чем 20 сотрудников, многие из которых были выпускниками гуманитарных факультетов Стэнфорда, а также нескольких других частных колледжей. Коллега показал мне группу под названием “Если эта группа достигнет 100 тыс. человек, у моей девушки будет секс втроём”. Мы перешли к профилю создателя группы, и он выглядел достаточно реальным, с фотографией, друзьями и кокетливыми постами на стене от девушек — стандартные атрибуты на Facebook для парня из колледжа. Созданная им группа росла абсурдно быстрыми темпами, и друзья, увидев, что к группе присоединился ещё один друг, тоже присоединялись к ней. Большинство присоединившихся были парнями. Я смутно недоумевала, в курсе ли его девушка, что их сексуальная жизнь выставлена на всеобщее обозрение по всему Facebook, но подумала, что, возможно, она с этим согласна. В конце концов, известно, что студентки американских колледжей целуются на вечеринках, добиваясь мужского внимания, так что эта группа была чем-то вроде виртуальной версии такого поведения — за исключением того, что представление устраивал её парень. Просто ещё один день в Facebook с очередным набором характерных для Facebook проблем, таких как определение того, действительно ли кто-то хочет заняться сексом втроём, или они просто, в соответствии с великой рекламной традицией, используют сексуальные заявления, чтобы получить известность. После того, как мы некоторое время наблюдали за группой, выяснилось, что она была первой, специально созданной в качестве схемы вирусного маркетинга — как только в группе стало 100 тыс. участников, создатель использовал её для продвижения нового музыкального веб-сайта. Эта схема сработала, потому что, в то время как Facebook предлагал пользователям связь с друзьями, маркетологам открылся величайший механизм вирусного распространения, который когда-либо был изобретён. В реальной жизни вам приходилось разговаривать с кем-то, чтобы сказать, что вам что-то понравилось: здесь вы могли просто нажать кнопку “присоединиться к группе”, и Facebook сообщал об этом всем, кого вы знаете. Несколько студентов колледжа из группы увидели, что к группе присоединились сотрудники Facebook, чтобы следить за ними, и начали задавать нам вопросы на стене группы. Они хотели знать, каково это — быть нами, сотрудниками сайта, на который они тратили всё свободное время. Тракс, естественно, был рад разболтать им о наших плюшках и ништяках: “Эти креветки, завернутые в бекон, восхитительны на вкус, не так ли, Кейт?” — написал он на стене группы, а затем, несколько минут спустя: “Подойду к вам на этаж за ещё одним кусочком стейка”. У студентов колледжа заметно потекли слюнки в комментариях после сообщений Тракса. Я почувствовала укол вины, вспомнив, как мама говорила: “Хвастаться нельзя”, — но это чувство казалось архаичным, неуместным. Новый продукт, который мы тестировали всё лето и который должен был появиться осенью, лента новостей, станет самым эффективным способом распространения свидетельств вашей удачи среди друзей: фотографий того, как вам было весело, или какой-нибудь новой вещи, которую вы купили. Итак, пока мы наблюдали за группой, я могла представить, с какой завистью студенты смотрели на нас, этих экстравагантных клоунов из Кремниевой долины, которые ели мясо, приготовленное на заказ, и поддерживали сайт, на котором они флиртовали и прокрастинировали. По правде говоря, креветки были не такими вкусными — в первые дни поставщик провизии их вечно пережаривал и пересаливал на вкус мальчиков, привыкших к фастфуду, — но люди, наблюдавшие за нами, этого не знали. На Facebook всё это звучало невероятно насыщенно, как будто у нас была лучшая пора в жизни, и иногда я думала, что так оно и есть. Жить в пределах мили означало, что вы шли ва-банк, готовые пренебречь всеми другими аспектами своей жизни, чтобы оставаться полностью доступными для Facebook. Некоторые сотрудники по-прежнему предпочитали жить в Сан-Франциско, что давало им возможность общаться с теми, кто не работал на Facebook, но тем из нас, кто находился в радиусе мили, чья жизнь вращалась вокруг компании, этот выбор показался подозрительным. Хотя я начала работу в Facebook с выжидательной позиции, месяц за месяцем, растущее удовольствие и азарт побудили меня углубить личные инвестиции в компанию. Теперь, когда срок аренды летнего домика подходил к концу, я решила пойти ва-банк и переехать в пределах мили. Я нашла комнату в просторном, затенённом деревьями доме, где жили аспиранты Стэнфорда. Этот дом напоминал армейскую казарму для академиков, с тонким ковром и без малейших признаков роскоши. Душ, к моему несчастью, был один на 5 человек. При цене в 800 долларов это было недёшево, но с учётом налогов и субсидии получалось вполне сносные 300 долларов в месяц. К тому времени я начала привыкать к нереальной экономике Пало-Альто, и время, проведённое в Балтиморе, сделало меня экспертом по преодолению бедности: сначала плати арендную плату и ссуды, питайся как можно дешевле, предпочтительно домашней едой, покупай практичную одежду с большой скидкой в Loehmann или Neiman Marcus Last Call. На всё остальное денег не оставалось. Итак, по необходимости, а не по собственному выбору, как у Марка, в моей комнате были только матрас на полу и ноутбук. Было почти приятно вести спартанское существование посреди солнечного изобилия Пало-Альто, не отвлекаясь ни на что, кроме нашей цифровой миссии. В этом образе жизни была мужская, военная чистота, не столь естественная для меня, но в которую, как почти во всё остальное, я могла какое-то время поиграть. По сравнению с нашим проектом подключения всех в мире через то, что казалось системой электронной почты на стероидах, дополненной фотографиями и автоматическими обновлениями, всё остальное было издержками, несерьёзным. И поскольку минималистская эстетика Марка, выраженная в его профиле Facebook как желание “Избавиться от стремления ко всему, что на самом деле не имеет значения”, совпала с моими финансовыми возможностями, я решила вести минималистский образ жизни за неимением других вариантов. Образцом для подражания в том, что значит быть полностью преданным миссии, был Дастин, который неустанно более 2 лет работал над поддержанием сайта в рабочем состоянии. Он никогда не жаловался, всегда был на связи, всегда, что невероятно, сохранял хладнокровие (тяжёлая работа Дастина окупилась: теперь он, как известно, самый молодой миллиардер в мире). Я пошутила с ним, что он похож на Боди — трудолюбивый, разбирающийся в уличных делах молодой головорез из сериала "Прослушка" — основатель, одетый в толстовку, круглосуточно работающий за своим столом, чтобы обезопасить наши цифровые уголки, что в данном случае означало запуск новых сетей, мониторинг трафика, выявление проблем, исправление багов. — Дастин, ты солдат, — сказала я, вторя героям из "Прослушки", чей акцент я помнила по Балтимору. Дастин, всегда скромный, не ответил, но иногда появлялись тёмные круги под глазами. Каким бы измученным он часто ни выглядел, я восхищалась его беззаветной преданностью и думала, что, если бы они только позволили мне, я бы тоже была солдатом. Я доверяла Дастину из-за его сухого остроумия и тёплой скромности, отточенных, без сомнения, за работой в киоске с бургерами в старших классах школы, больше, чем Марку, чья пустота, граничащая с надменностью, вызывала во мне только любопытство. Поэтому я никогда не сомневалась, что стать солдатом Facebook, если не самого Марка, будет правильно. * * * Несмотря на энергию и стремление помочь общему делу, у меня не было возможности быть настоящим "круглосуточным солдатом" в команде поддержки клиентов. Мы засекали часы в табеле учета рабочего времени и страдали от перебоев в работе нашего недавно нанятого руководителя Андреаса. Это был жирный мужчина сзагаром из солярия, сделавший карьеру в неискреннем мире корпоративного обслуживания клиентов, что сделало его неожиданным сотрудником, учитывая идеалы Facebook о молодой и современной эффективности. Казалось, его наняли, потому что власть имущие — венчурные капиталисты и руководители — хотели, чтобы службой поддержки клиентов руководил зрелый человек, а не 20-летки, какими мы были (молодым нетехническим сотрудникам доверяли гораздо меньше, чем молодым инженерам). Андреас не понимал, как работает Facebook, или строгих правил сайта, которые нам было поручено соблюдать, но на самом деле это не входило в его обязанности: его работа заключалась просто в том, чтобы отвечать за почасовых работников, как ребёнок Фуко в паноптикуме. Его работа заключалась просто в том, что сидеть и надзирать, хотя он просто целыми днями торчал в Facebook, а Джейк, Мэриэнн и я руководили работой командой поддержки пользователей. Андреас не учился в колледже, и, казалось, его пугало, что команда состояла в основном из новоиспеченных выпускников Стэнфорда. По мере роста клиентской поддержки он начал оказывать давление на нас, чтобы мы нанимали менее образованных людей, каких он мог найти. Однажды он попросил меня собеседовать человека, который не учился в колледже, в чьём резюме было много орфографических ошибок, и чьим единственным предыдущим опытом была работа в Pizza Hut, и, казалось, был разочарован, когда оказалось, что этот человек слишком неопытен в переписке и наборе текста, чтобы его нанимать. Сотрудники службы поддержки клиентов обладали наименьшим весом в компании, поэтому, если мы хотели выбраться из жалкого и забитого состояния, нам приходилось так или иначе пробиваться сквозь иерархию Facebook и обходить её. Любой, у кого была хоть капля предприимчивости, так и делал. В нашей команде был красивый парень-итальянец, который почти ничего не делал, а просто отбывал часы и не работал, но появлялся в офисе только для того, чтобы улыбнуться Андреасу темноглазой улыбкой с длинными ресницами, а тот сквозь пальцы смотрел на его лень. Никто из нас не винил парня. Это была игра, и в некотором роде играли все. Игра в построение королевств, в которую, казалось, играли все руководители, не исключая и Марка, напомнила мне цитату из "Прослушки": “Король остаётся королём, если только он не хитрожопая пешка”. Я становилась всё более одержимой "Прослушкой", чем глубже погружалась в игру Facebook (по выходным я иногда смотрела целый сезон и пыталась использовать сериал в качестве источника вдохновения для игры в Facebook и улучшения карьеры). Кто-то предположил, что Тракс мог быть Омаром, грабителем из "Прослушки", который грабит наркоторговцев (потому что его взлом MySpace был своего рода Интернет-эквивалентом ограбления), но мне это показалось не совсем правильным. Омар был этаким Робином Гудом среди пиратов. Он воровал частично для того, чтобы перераспределить богатство наркоторговцев в районы, за счёт которых они кормились. В старших классах Тракс был пиратом ради пиратства: он хотел скопировать медиа-файлы (фильмы, музыку, эпизоды "Я люблю Люси" — шоу, которое он открыто обожал) на свои серверы просто для того, чтобы иметь это на случай, если когда-нибудь захочет посмотреть, а также потому, что наличие гигабайт данных под рукой было частью того, как хакеры доказывали друг другу свой статус. Чем больше мультимедиа-данных он сможет хранить на своих огромных жёстких дисках, похожих на цифровые тайники, охраняемые брандмауэрами вместо оружия, тем лучше. — Я в некотором роде одержим пиратством, — сказал он мне позже, как будто знал, что это стремление накапливать данные было немного странным времяпрепровождением, новым видом наркотика. Минимализм, которого придерживался Марк, в моем случае распространялся на минимализм в общении. Не имея денег, чтобы пойти куда-нибудь в Пало-Альто (и мне почти нечего было там делать, если бы я туда пошла), мне приходилось тщательно выбирать, что я делаю и с кем. Ребята из Гарварда были менее прижимисты в деньгах, потому что в этом не было необходимости. Хотя обычно они не выглядели броско, им нравилось ездить на вечеринки в лимузинах или дегустировать вина в Напе. Фотоальбомы этих поездок всегда потом появлялись на Facebook, полные фотографий инженеров в парадных рубашках и галстуках, поднимающих бокалы с шампанским и с радостной улыбкой катающихся по полу лимузина. Однажды я поехала на лимузине в Напу, а неделю спустя, получив свою долю счёта в размере 300 долларов от одного из инженеров Гарварда, поняла, что мне придётся искать другую развлекуху. Так что мне повезло, что у меня были друзья Сэм и Тракс. Менее изысканное воспитание приучило их быть бережливыми. Сэм перемещался на велосипеде и автобусе; в его квартире были диван и доска для игры в дартс, которые он привёз из Массачусетса в знак уважения к играм в барах рабочего родного города своей семьи. Той осенью его сестра Микаэла, умный биолог, которая одевалась на пляж в короткие шорты и шлепанцы независимо от погоды, переехала из Массачусетса, чтобы жить с ним, пока искала работу. Её социальной отличительной чертой было то, что на вечеринках она с гордостью приносила в сумочке упаковку из шести банок пива на случай, если у хозяев не будет бухла в достаточном количестве, и инженеры Facebook, на вечеринки которых мы ходили, были должным образом впечатлены и наказаны: Микаэла заткнула их за пояс. Так получилось, что наша общественная жизнь в Пало-Альто состояла из времяпрепровождения в наших квартирах за играми, такими как "Скрэббл" или дартс, или просмотра фильмов, и, поскольку все друзья из Facebook всегда были там, в офисе. Когда больше нечего было делать, мы всегда могли побегать по пустому офису после полуночи, повозиться с игрушками и играми, накопленными мальчиками, и поваляться на надувных мешках, которые являются любимой мебелью Кремниевой долины. Во многих отношениях атмосфера нашей жизни в тот год была похожа на детский сад. Однажды ночью, выпив на крыше офиса, Сэм, Тракс, Джастин и ещё один инженер-самоучка, Айзек, которого наняли более года назад, чтобы он помогал Марку и Дастину с программированием, пока его не уволили несколько месяцев спустя, счастливо играли в прятки в тёмном офисе, среди столов, мониторов и похожих на лабиринт комнат, заполненных одеялами и видеоэкранами. Во время игры я пряталась под столом для общественного питания, прикрытая складками скатерти, как Элоиза в "Плазе". В конце концов, Тракс нашёл меня, потому что, как и вы, когда играли в прятки в детстве, я выдала себя хихиканьем, когда он приблизился. Но, учитывая обстоятельства, как мы могли не смеяться? Мы были, по крайней мере технически, взрослыми, ползали по полу под компьютерами на одних из самых дорогих квадратных метров в Америке, ожидая, пока мальчик-император не решит, что настала наша очередь быть королём. Это ощущение, что мы были частью развивающегося королевского двора, было странным, и я думаю, именно оно объясняло то веселье, которое все часто испытывали в то время. На фотографиях того периода, помеченных для потомков, мы почти всегда смеёмся, наши лица искажены, как будто мы не можем поверить в нашу абсурдную удачу. Марк никогда не принимал участия в этих играх, предпочитая сидеть за своим столом в дальнем углу офиса, чтобы только сияние экрана освещала ему лицо. Он играл в более серьёзную игру. Несмотря на финансовые ограничения в жизни, я не чувствовала, что что-то упускаю. Взрослую жизнь — да, но тогда, если бы я гонялась за атрибутами взрослой жизни, меня бы не было на Facebook. Взрослая жизнь означала обязательства, ипотеку, брак. В зацикленном на молодёжи мире Кремниевой долины, где венчурные капиталисты боролись за мальчиков-подростков, которых хотели нанять, всё это казалось почти невообразимым, недосягаемым. Во-первых, единственный способ позволить себе ипотеку в Долине — это уже заработать свои миллионы, а во-вторых, там не было мужчин. Да, было много разных парней, но в ходе моей повседневной жизни я не могла сказать, что кто-то, с кем я общалась, любого возраста, действительно казался зрелым, искушённым мужчиной. За исключением седовласого Рочестера, который был родом из более раннего периода жизни в Долине, когда, казалось, меньше интересовались молодостью, социальным блеском, а больше азами создания программного обеспечения (Рочестер шутил, что после работы в Facebook он стал носить более модную одежду), старшие мужчины в возрасте 30-40 лет казались такими же незаинтересованными ни в чём, кроме победы в бизнесе, как и все остальные. Старшие мужчины в офисе могли быть столь же необузданными в своих разнообразных желаниях секса и внимания, как и молодые. Один из немногих женатых инженеров в команде был известен своим коллегам-женщинам (после того, как он сделал им несколько нежелательных предложений) тем, что приглашал женщин более низкого ранга в компании заняться сексом втроём с его женой. Он то и дело занимался троллингом и развязывал холивары на онлайн-форумах. (“Кидай фото, или этого не было”, — парировал он, как любой интернет-тролль-подросток, когда кто-то отправил электронное письмо в социальный список компании, в котором говорилось, что женщины в бюстгальтерах для кормления собрались у офиса Facebook в знак протеста против запрета фотографий грудного вскармливания.) Как и любой сексуальный хищник, он рассылал другим электронные письма с безобидными, дружескими подшучиваниями, постепенно переходя к сексуальным предложениям. Когда я получила от него электронное письмо, в котором он назвал меня “миледи” и приглашал на ланч, я перестала отвечать на все его письма, кроме как по работе. * * * В радиусе мили я редко общалась с кем-либо, кто не был сотрудником Facebook. Среди коллег у нас уже была сфера, заполненная восхищёнными лицами, ожидающими возможности оценить нашу деятельность, и личностями как онлайн, так и в офисе. Мы слишком много знали о Facebook: о том, какие функции будут запущены и какие шокирующие преобразования социального мира будут предприняты следующими, — чтобы терять бдительность в отношении других людей, особенно в Долине. Было невозможно познакомиться с кем-то новым в баре или кофейне в Пало-Альто или Сан-Франциско без того, чтобы разговор не перешел на Facebook, как только я упоминала, где работаю. Это становилось навязчивой идеей, и даже неработающие могли и хотели говорить об этом часами, как будто они тоже там работали. Все хотели знать, что мы делаем и что будет дальше. Итак, учитывая выбор между необходимостью отвечать на бесконечные вопросы, на которые я не могла толком ответить (например, какие функции мы собираемся запустить или могу ли я читать сообщения людей, на которые ответом было невысказанное "да"), или оставаться внутри нашего социального пузыря, проще было не общаться ни с кем за пределами Facebook. Пока все в мире не подключились к Facebook, всё остальное казалось отвлекающим фактором. Невысказанная цель была ясна: привлечь всех к социальной сети и сделать их жизнь такой же чистой и технически эффективной, как у нас в Пало-Альто. Мы были настолько убеждены, что Facebook — это то, что должно быть у каждого, что, когда команда разработчиков создала экспериментальную функцию под названием "Тёмные профили" осенью 2006 года, никто даже не вздрогнул. Этот продукт создавал скрытые профили для людей, которые ещё не были пользователями Facebook, но чьи фотографии были помечены на сайте. Сейчас это напоминает мне, как члены мормонской церкви задним числом обращают умерших людей в свою веру, следуя логике, что если бы они знали о мормонизме, когда были живы, они были бы верующими. Facebook был нашей религией, и мы верили, что каждый должен быть её участником, даже если он не давал на это своего согласия. В то время от названия профилей ("тёмные") я невольно задумалась. Чейз, вечно ухмыляющийся старший проджект-менеджер из Стэнфорда, который отвечал за то, чтобы инженеры выполняли поставленные задачи, более подробно рассказал о проекте на одном из наших еженедельных совещаний по продуктам в ходе доклада о последних разработках команде поддержки клиентов. Чейз был небольшого роста, но вёл себя примерно как спортивный тренер, всегда имея при себе планшет с заметками и расписанием продуктов и сверяясь с ним. У него была быстрая, музыкальная манера разговора, благодаря которой любое его заявление звучало совершенно разумно: — Видите ли, у Марка всегда была идея создать что-то вроде Википедии для людей, или того, что он называл ‘тёмным Facebook", где у каждого человека была бы стена, и люди могли бы писать на ней о нём всё, что угодно. На самом деле это было то, чего он собирался добиться в первую очередь в Гарварде. Но он понял, что люди не будут использовать то, что не позволяет им стирать плохие вещи, которые люди говорили о них, поэтому вместо этого он создал Facebook. Таким образом, продукт, который они сейчас создали, был своего рода компромиссом. Люди по-прежнему будут добавляться в сеть, хотят они того или нет, но, по крайней мере, теперь, если они решат активировать учетную запись Facebook, у них будет возможность контролировать свои профили. В каком-то смысле мне пришлось признать, что это было даже гениально: мы использовали все имеющиеся в нашем распоряжении технические средства, чтобы создать базу данных обо всех людях в мире. Это была информация такого рода, которую пожелала бы иметь каждая организация, желающая расширить своё членство, включая мормонскую церковь. Хотя я не думаю, что кто-то пришел на работу в Facebook именно для того, чтобы иметь супер-доступ, как мы называли нашу способность просматривать что угодно и кого угодно на сайте, независимо от настроек конфиденциальности пользователя, как только у нас появилась такая возможность, никому не хотелось её терять. Весь продукт, в некотором смысле, был средством получения знаний о других людях, и как сотрудники Facebook мы имели преимущество перед всеми остальными. Другой сотрудник инженерной службы, дизайнер, прямо говорил о своих личных мотивах работы в Facebook. “Я построил это, чтобы найти вас”, — гласила цитата, вставленная в пасхальное яйцо (известный термин у программистов, означающий умышленное скрытые сообщения на веб-сайте или в видеоигре) на странице поиска. Слова дизайнера прекрасно передали намерение, которое движет большей частью пользователей Интернета: искать партнеров, будь то сексуальных или романтических, самым простым и быстрым из возможных способов. Статистика использования социальных сетей показывает, что у мужчин и женщин разные привычки в онлайне: две трети фотографий, просматриваемых в социальных сетях, по мнению исследователя из Гарварда Миколая Пискорски, принадлежат женщинам. “Мужчины предпочитают смотреть на незнакомых женщин, а затем уже на знакомых женщин. А женщины предпочитают смотреть на других знакомых женщин”. Потребление мужских фотографий является наименьшим сегментом просмотров, что говорит о том, что женщины менее заинтересованы в просмотре мужских фотографий, чем гетеросексуальные мужчины заинтересованы в просмотре фотографий незнакомых женщин. В конце концов, как бы мы ни старались, мы не смогли использовать технологию для создания любви. Потому что любовь, в отличие от технологий и их использования, требует приверженности одному, а не трансляции и потребления множества фрагментов удалённого цифрового контента. Любовь не масштабируется. Однако в то время знания, власть и богатство, которые мы развивали, нас слишком опьяняли, чтобы заботиться о чем-то столь не поддающемся количественному измерению, как интимное чувство. Я думаю, все мы были в какой-то степени одиноки, но ответ был не в том, чтобы найти любовь и другую жизнь вдали от Facebook: ответ был в том, чтобы усерднее работать, быстрее масштабироваться и становиться больше, а любовь ждала бы нас где-то в конце. Сначала все хотели быть королями, включая меня, а остальное придёт позже. * * * 5 сентября 2006 года, после тестирований, занявших всё лето, Facebook наконец выпустил свой первый и, возможно, на сегодняшний день самый противоречивый продукт — ленту новостей. До появления новостной ленты Facebook представлял собой сравнительно скромную подборку профилей, которая велась и обновлялась индивидуально каждым владельцем профиля. Лента новостей представляла собой новую домашнюю страницу, где любые обновления профиля друга могут отображаться в виде сюжета с заголовком и сопроводительными фотографиями. Действия ваших друзей на Facebook теперь стали новостями, а ваша домашняя страница превратилась в своеобразную социальную газету. Какой бы противоречивой ни была новостная лента, она была новой, а всё, что является новым или только кажется (поскольку большинство так называемых инноваций в Кремниевой долине представляют собой комбинации других продуктов и идей), должно быть создано, запущено и использовано как можно большим количеством людей, которых можно убедить в этом. Итак, новостная лента была запущена для всех пользователей одним махом. В ночь перед запуском я не спала до полуночи, лёжа на кровати в своей пустой комнате и наблюдая, как выпускается продукт. Тогда мы всё запускали в полночь, так как именно в это время трафик был самым низким, а инженеры бодрствовали. Только что домашняя страница была пустой, скучной, безобидной, безопасной. В следующе мгновение она наполнялась историями о том, что кто-то сейчас делает, о завязавшейся новой дружбе, о закончившихся отношениях. Началась эра автоматизированной летописи нашей жизни. Если ранней реакцией на продукт тем летом было беспокойство, то пользователи отреагировали с совершенно иной силой негатива. День, когда мы запустили новостную ленту, был, без преувеличения, похож на небольшой Вьетнам, с вертолётами и репортёрами, кружащими над офисом, чтобы снять на видео протестующих, которые угрожали появиться в нашем дворе. Я прибыла в офис, чувствуя нервозность и боязнь выстрела, поскольку всю ночь пролежала без сна, гадая, какой будет реакция, когда студенты колледжа на Восточном побережье проснутся и обнаружат, что их жизни за ночь изменились. Одно электронное письмо за другим из тысяч, которые мы получали в тот день, наглядно рассказывали о предательстве и резке по живому, которые испытывали на себе пользователи. Фразы типа “Я чувствую себя оскорблённым” и “Вы разрушили мою жизнь” были обычным явлением, а электронные письма — длинными и страстными, наполненными всеми личными подробностями и драмой, которую, по их мнению, Facebook раскрыл без предупреждения. “Я только вчера расстался со своей девушкой, а сегодня утром благодаря вашей ‘Ленте новостей’ об этом узнал весь кампус! Как бы вам понравилось, если бы люди начали публиковать истории о вашей жизни, не рассказывая вам?” — взвыл один пользователь. Весь день я сидела и читала полные мучений электронные письма и отвечая на них обычным бесстрастным тоном примерно такого содержания: “Эта информация уже была доступна вашим друзьям на Facebook; мы просто предоставляем её более эффективно”. Иногда я редактировала стандартный ответ, соглашаясь с чувствами пользователей, просто чтобы звучать немного более человечно, как будто мне было не всё равно, потому что на каком-то базовом, человеческом уровне я им действительно сочувствовала. Если бы я не знала, что появится лента новостей, я бы тоже оказалась шокирована и расстроена. По мере того как часы тикали, а электронная почта продолжала литься рекой, меня тоже стали переполнять эмоции: боль, гнев, замешательство и шок, выраженные пользователями, были реальными, даже если сам продукт не причинял вреда. К полуночи в очереди ещё оставались тысячи электронных писем, и стало ясно, что мы никогда не сможем прочитать и ответить на все. Как всегда, нашлось техническое решение: одним нажатием кнопки Джейк отправил стандартный ответ на ленту новостей всем, кто написал в тот день, независимо от того, имел ли их запрос отношение к этой ленте или нет. Я вышла из офиса и побрела домой по пустой Гамильтон-стрит в Пало-Альто с затуманенными глазами и эмоционально выжатая, с единственным желанием поспать и забыться. Я полагаю, что шок пользователей от новостной ленты был вызван, помимо ощущения внезапного разоблачения, тем, что в одночасье, без предупреждения, их присутствие в Сети превратилось из статичных профилей в обновляющихся в реальном времени цифровых персонажей, облечённых в героев повествования к удовольствию других. Были ли они готовы стать персонажами, постоянно танцующими в виртуальном дворике фейсбуковского "Отеля Калифорния" для развлечения своих друзей? Ответ неважен, это уже произошло. Так всегда было с технологиями социальных сетей. Они не причиняли вреда, но это не означало, что не способны его причинить. Вот почему технология чиста, и почему люди так любят её. Приписать намеренность или эмоциональное воздействие какой-либо технологии или тому, что она делает, невозможно, а созданный продукт является посредником между намерениями его создателей и пользователей. Технология — это идеальное алиби. Facebook не причиняет вреда людям. Это люди причиняют боль другим. Но точно так же, как Facebook позволяет делать что-то быстрее, эффективнее и дешевле, он позволяет причинять людям боль быстрее, эффективнее и с меньшими затратами для них самих. Это устраняет всякое чувство прямой ответственности за наше поведение, за последствия наших действий для других. С Facebook вы можете действовать и быть замеченным за действиями, даже не глядя никому, кто наблюдает за вами, в глаза, или вообще не глядя на них. * * * На напряжённом общем собрании на следующий день после запуска новостной ленты Марк, отвечая на опасения сотрудников о том, что мы оттолкнули многих пользователей, вплоть до ухода с сайта, предсказал, что скоро всё успокоится. 4 дня спустя стало ясно, что он был прав. Чтобы успокоить пользователей и, возможно, также встревоженных сотрудников, руководителей и венчурных капиталистов, Марк согласился на добавление средств контроля конфиденциальности, которые позволяли пользователям контролировать, какие обновления профиля будут появляться в ленте новостей. Но с этим, как и с будущими подобными случаями, пользователи справились самостоятельно. Им пришлось, у них не было выбора, и мы это знали. Единственным конкурентом Facebook в 2006 году был MySpace, но MySpace даже не шёл в сравнение с его трудночитаемыми, блестящими шрифтами, дико оформленными страницами и отсутствием технического прогресса. Когда люди спрашивали нас: — Как вы собираетесь победить MySpace? — мы вели себя так, как будто не слышали вопроса, глядя куда-то вдаль в манере Марка, которого пресса и инвесторы часто просили ответить на этот вопрос. — Они создают что-то другое, — говорил он, и это звучало так, как будто он имел в виду “Мы их даже не считаем за конкурентов”. Акцент MySpace на индивидуальном самовыражении с помощью неуклюжего, технически примитивного интерфейса был, по выражению Марка, не тем направлением, в котором стремится Интернет. Интернет двигался в направлении воспроизведения не только индивидуальных идентичностей, но и отношений между людьми — или, может быть, амбициозно, всего социального мира как такового, — и у Facebook это получалось лучше и всесторонне, чем у любого другого сервиса. Как будто зная, что сотрудникам отчаянно нужно сбросить напряжение после недели сражений в окопах социальных сетей, компания раздобыла билеты для всех нас на концерт Дэйва Мэтьюза. Мне не особо нравится Дэйв Мэтьюз, но в ту пятницу я с облегчением ушла из офиса пораньше, чтобы переодеться для концерта и выкинуть из головы обвинения в технологическом “изнасиловании” и “предательстве”. Я выбрала один из своих старых костюмов в стиле колледжа, как будто желая вернуться в кампус и изучать литературу, вместо того чтобы случайно оказаться рядовым на войне социальных сетей. В соответствии с атмосферой компании, характерной для студенческого лагеря, наши организаторы вечеринок всегда организовывали автобусы, которые доставляли нас прямо из офиса на корпоративы и обратно. В качестве небольшого жеста сопротивления мы с Сэмом всегда ходили в шалман через дорогу (по крайней мере, по стандартам Пало-Альто, это был дивный шалман, с простым декором, низкими ценами и автоматом для эротической фотоохоты, в который мы часто играли в перерывах между работой), чтобы насладиться взрослым Манхэттеном, тёмным от виски и горьких напитков, прежде чем сесть в автобус, как многие подростки перед выпускным вечером. Как и у всех в компании, наше архаичное предпочтение виски перед водкой было увековечено в группе Facebook под названием “Общество анахроничного алкоголя”, созданной Гарри, инженером-саксофонистом, которого Рочестер привёл из своей бывшей компании. Само название группы стало анахронизмом, потому что через два года все будут пить виски, благодаря сериалу "Безумцы" и зарождающейся поп-культуре винтажной маскулинности. Facebook арендовал для нас VIP-зону в "Shoreline Amphitheater", концертной площадке Кремниевой долины, которая находится на затхлом болоте напротив штаб-квартиры Google. Это было первое подобное мероприятие для большинства из нас, и это было волнующе. VIP-статус — это то, что всегда есть у кого-то другого, более важного и с большими деньгами, но теперь мы обходили очереди и шли прямо в нашу личную зону, где могли наблюдать за обычными посетителями концертов через забор и, в свою очередь, быть замеченными. Похоже, весь смысл VIP-обслуживания в том, чтобы говорить о нашем всеобщем человеческом желании чувствовать себя особенным, ценным, желанным: И иметь то, чего нет у других. как мог бы выразиться Тракс, когда мы становились "випами", все остальные могли только отойти в сторонку. В VIP-зоне мы слонялись без дела, общаясь друг с другом, попивая вино или пиво из открытого бара и, в основном, чувствуя облегчение от того, что нас больше не мучает суматоха новостной ленты. С момента запуска функции прошло всего несколько дней, но дни по интернет-времени подобны неделям по обычному времени: даже 24 часов достаточно, чтобы увеличить расстояние между вами и интернет-феноменом. Гарри, казалось, уже интуитивно понял, что всё, что происходит в онлайне, пройдёт. На вечеринке он выглядел безмятежным, как и всю неделю, пока сотрудники грызли ногти и пытались сохранять спокойствие. Или, возможно, его просто не волновало мнение пользователей о ленте новостей так сильно, как меня и некоторых других сотрудников, судя по напряжённым, обеспокоенным выражениям на их лицах всю неделю. Независимо от наших чувств по поводу новой технологии, которую мы только что запустили в мир, травмирующие события недели сблизили нас друг с другом, как, должно быть, чувствует себя батальон после перестрелки. Мы сбились в кучки, общались и чувствовали себя сплотившимися против пользователей, нападающих на нас со всего Интернета. Когда солнце опустилось на лужайку, мы заняли места поближе к сцене. Наш VIP-статус усилил фактическое чувство собственного достоинства, которое мы, как сотрудники Facebook, начали испытывать. Мы чувствовали себя вправе, потому что только что создали нечто такое — ленту новостей, — что заменило обычное сарафанное радио и сообщества в социальных сетях, которые сделали популярными таких, как Дейв Мэтьюз. Слава группы распространяется, когда люди узнают о ней и начинают рассказывать друзьям, но лента новостей теперь позволила людям мгновенно распространять свои музыкальные вкусы, указывая любимые группы в своих профилях. Мы знали, что это будет успешный ход. Единственное, что может быть сильнее знаменитости, — это владеть инструментом, который её создает. Однако группа Дейва Мэтьюза принадлежала к предыдущему, доцифровому времени: гитары и инструменты вместо электронной музыки, которая постоянно звучала в офисе. Музыка была настоящей, и вечер казался более ощутимым и реальным, чем что-либо другое с тех августовских дней, когда мы сбежали из виртуальной нереальности Пало-Альто в подлинную нереальность Лас-Вегаса. Сердце пело от музыки, от того, как всё это ощущалось, от прикосновения светлых волос Тракса к носу, когда он говорил мне на ухо. Было приятно чувствовать вещи, а не смотреть, как текст и изображения прокручиваются перед глазами. В какой-то момент я оглянулась назад и увидела, как Рочестер, компьютерный гик старых времён и дважды миллиардер из долины, танцует. На обратном автобусе в офис мы с Траксом сидели, дружески свернувшись калачиком, держась за руки и наблюдая за тёмным небом Полуострова, проплывающим за окном, но не целовались. — Ее могу допустить, чтобы история отношений появлялась в моей ленте новостей, — объяснил он, и я отметила в своей затуманенной, покрытой боевыми шрамами голове, что это идеальное подведение итогов того, что произошло на той неделе. Истории, которые Facebook хотел рассказать о нас, уже взяли верх, а лента новостей была запущена всего 3 дня назад. * * * Когда наступила зима, а инженеры были поглощены работой, спеша создать следующую волну функций, я вернулась к своим прежним увлечениям: писательству, живописи, долгим прогулкам к озеру Лагунита в Стэнфорде и обратно, — почти забыв на некоторое время о технологиях. Уходя домой, я оставляла компьютер в офисе, а поскольку компания не предоставляла сотрудникам службы поддержки смартфоны BlackBerry, в то время самого популярного, у меня ещё была старая "раскладушка" Samsung, которая ничего не передавала в плане данных. Когда меня не было в офисе, я фактически отключалась от сети, хотя по-прежнему находилась в самом центре событий. Я наблюдала, как наша жизнь всё быстрее переплетается с технологиями, как лента новостей быстро занимает центральное место в представлении людей о социальном мире, а смартфоны становятся любимой игрушкой каждого, и испытывала почти ностальгию по резким чертам и незапрограммированным контрастам Балтимора. Весь город Балтимор — это лоскутное одеяло из богатых и бедных, зелёного и серого, чёрного и белого, и я скучала по нему. Я беспокоилась, что становлюсь мягче в средне-спокойных тонах Пало-Альто, где, казалось, никто не осознаёт, насколько тёмным или светлым и прекрасным может быть внешний мир. В Балтиморе представление обо всём этом — и соответствующее осознание того, что мир полон людей с разными обстоятельствами и опытом, особенно тех, кому повезло меньше, чем вам, — было неизбежным. В Пало-Альто были дома, магазины, несколько офисов и множество компьютеров, которые разговаривали друг с другом, каждый из которых был практически таким же, как другой. Но я знала, что в остальном мире полно людей беднее, темнее и менее технологически обеспеченных, чем инженеры в Пало-Альто, и это отсутствие осведомлённости с их стороны было удручающим. Здесь мы как будто жили в фантазии об идеальном богатстве, где все были одинаковы, но под этими "всеми" подразумевались молодые инженеры, борющиеся за одну и ту же корону.
Глава 5. Видео-нация
К третьему дню рождения Facebook в феврале 2007 года на сайте было 15 миллионов пользователей, а в компании работало не менее 150 сотрудников. Мы обошли знаменитое число Данбара, который Марк считал архаичным социальным лимитом реального мира, который Facebook должен был успешно преодолеть. Антрополог Робин Данбар предположил в статье 1992 года, что примерно 150 человек — это максимальное количество людей, которых любой индивид мог знать лично в определённый момент времени. Таким образом, поскольку численность компании превысила 150 сотрудников, наше внутреннее сообщество станет проверкой того, насколько хорошо Facebook может помочь нам управлять социальными контактами и, по словам Марка, оставаться на связи, несмотря на наше растущее число. Этим февральским днём солнце заливало третий этаж офиса, где помощники по административным вопросам спешно готовились к вечеринке. К 15:00 комната была украшена голубыми воздушными шарами, голубыми пирожными и бочонками. Сотрудники в тёмно-синих толстовках с надписью Facebook на груди — первой из многих неофициальных униформ нашей компании, которая менялась всякий раз, как дизайнеры придумывали новый штрих к логотипу Facebook, — пили и играли в пиво-понг на установленных по этому случаю столах. Как и на всех наших вечеринках, профессиональные фотографы бродили по залу, снимая сотрудников, принимавших самые выигрышные позы: рука на бедре, широкая улыбка, как будто мы были самыми счастливыми людьми в мире. И на вечеринках, подобных этой, мы были счастливы, потому что нам удавалось делать то, что Facebook делал лучше всего: разыгрывать и документировать единообразное, неспецифическое ликование, момент, не вызывающий больших забот, когда все улыбаются по команде, и нам нечего бояться вездесущих камер и их непрекращающейся потребности запечатлеть нас. У меня была особая причина для счастья, помимо дня рождения Facebook и почти родительского облегчения, которое я испытывала, когда предприятие, над которым мы все неустанно работали, вступало в свой третий год жизни. Какой бы малолеткой ни была эта сеть, я была уверена, что она станет огромной. Я также была в восторге, что через 4 часа мне предстоял первый длительный отпуск с тех пор, как я начала работать в Facebook. Я сяду на рейс до Рио-де-Жанейро, вернусь в Ипанему с её великолепными пляжами, подальше от всех этих цифровых улыбок и постоянной виртуальной возни. Последние 4 спартанских месяцев работы я была полностью предана делу Facebook, но при этом экономила каждый цент, чтобы провести 3 недели вдали от дома. На каком-то атавистическом уровне я скучала по миру, где все спланировано не для меня, где вещи не всегда были новыми, серыми и чистыми, где я вынуждена присутствовать во плоти, сталкиваясь с ситуациями, которые не могла просматривать и регулировать удалённо. Я купила самый дешёвый билет в Бразилию, который смогла найти, за 530 долларов туда и обратно от авиакомпании Taca Airlines, на "Боинг-737". Самолёт был слишком мал, чтобы совершить беспосадочный перелёт в южное полушарие, и пришлось остановиться в Панаме на дозаправку. Когда тем вечером мы вылетели из Сан-Франциско в сторону тропиков, полёт оказался неспокойным, и дети в самолёте часами кричали по-португальски. Я вспомнила историю, которую Микаэла рассказала однажды вечером в баре Пало-Альто, о том, как они с Сэмом были детьми и летали по армейским базам на самолётах, не имея ничего, кроме ремней безопасности, привязывающих их к полу, и что они радовались всякий раз, когда попадался участок турбулентности, и желали большего. Хотя я не боялась лететь в Бразилию одна, мне не хватило бесстрашия наслаждаться этими "американскими горками" высоко над Амазонкой. Забавно, как мы выбираем то, чего обычно боимся. Я могу в одиночку бродить по улицам любого города, но дрожу при мысли, что придётся прыгать с водопадов тропического леса, как это делали мальчики-серферы из университета во время моей предыдущей поездки в Бразилию. Мысли сами перешли к компьютерным хакерам, которые ничего не боятся, когда дело доходит до ведения войны за виртуальную собственность других людей, но съёживаются, если нужно пройти по незнакомому городу. — Почему ты не едешь в Бразилию с Кейт? — спросил Сэм Тракса по IM с лёгким укором, а я читала. Сэм, Тракс, Джастин и Эмиль были в шоке от того, что я еду в Бразилию одна, без друзей или людей из Facebook (что, по сути, одно и то же), но не хотели выдавать, что им не всё равно. — Мне смелости не хватает, — уныло ответил Тракс. Я видела, как он представляет себе похищения и обезглавливания, как будто Рио-де-Жанейро похож на смертоносный, воюющий "Город Бога". Сама мысль о том, что американский хакер из пригорода внезапно погрузится в какофонию карнавальной музыки и уличных танцев Рио, казалась почти невозможной, как будто сенсорная перегрузка мгновенно разрушила бы внутренности человека, привыкшего сидеть в одиночестве за экраном. Я поняла, что затем я и возвращаюсь в Бразилию, потому что несмотря на то, что я нашла дружбу и веселье в Facebook, была и другая сторона меня — та, которая любила обсуждать романские языки, а не программировать их, — которая чувствовала себя покинутой и нуждалась в солнце. Если никто с работы не хотел ехать со мной, то и прекрасно. Мне пришло время отправиться в собственное приключение, а им — отойти в сторонку. Приземление в Рио-де-Жанейро после долгого перелёта над тропиками принесло едва ли не большее облегчение, чем 2 года назад. В то время я бежала от аскетичного академического мира. Теперь я бежала от интенсивной сосредоточенности на управлении растущим цифровым миром. К счастью, Рио-де-Жанейро не изменился, купаясь в золотистом свете, легко одетых телах и постоянном звуке самбы. Зарегистрировавшись в хостеле за 15 долларов/ночь, я побежала прямо на любимый пляж Ипанема, где песок был наполнен светом и игрой тел. Люди перебрасывались футбольными мячами и играли в прибое, а лоточники выкрикивали: "Агуа де коко, червеха!" — почти нараспев. Невозможно было остановить взгляд на чём-то конкретном, поэтому я просто наслаждалась цветами и своими ощущениями: мягкий песок, зелень пальм, белейший свет. Не раздумывая ни секунды, я потеряла счёт времени и сбрасывала накопившееся беспокойство от жизни в мире, где от меня ожидали, что я буду сосредоточена на экране 24 часа в сутки. Днём я болталась на пляже, а ночью ходила в клубы самбы с новыми друзьями, которых завела на крыльце хостела: все откуда-то приехали, все потом куда-то ещё уезжали. Я осознала, что в настоящем путешествий, которое состоит из тех, кто там находится, в каком бы месте вы все ни оказались в одно и то же время, для меня существовать естественнее, чем в настоящем Интернета — бестелесном мире, который включает в себя всех, везде, и всё где-то в другом месте, за каким-то другим экраном. Несколько дней спустя я была в пляжном городке Флорианополис на юге Бразилии, а моя группа поддержки из местного хостела отправилась в открытый регги-бар на берегу моря песчаных дюн. Ожидая начала выступления группы, некоторые из нас зашли далеко в дюны, пока во всех направлениях не стало видно ничего, кроме песка и неба. Кто-то попытался сфотографировать, но лунную тишину запечатлеть не удалось; свет был слишком рассеянным, чтобы восприниматься камерой. Я подумала о своих коллегах в Калифорнии и о том, насколько они были бы поражены этим мрачным величием посреди незнакомого и дикого континента, такого сырого и далёкого от всего, что они испытали. Я хотела, чтобы они увидели это, или лучше прочувствовали это, поскольку обстановка была намного более впечатляющей, чем просто вид: это были бархатные просторы, абсолютная тишина, лёгкий ветерок, прикасающийся песком к нашей коже, далёкое сияние бара, который остался за спиной. Я ушла из дюн, чувствуя уверенность в том, что жизнь всё так же предназначена для того, чтобы её проживали, а не постоянно снимали на видео/фотоаппарат или наблюдали издалека. * * * Вернувшись в Пало-Альто 3 недели спустя, я заново открыла для себя, что в новом мире, который мы строили, жить без технологического посредничества было роскошью. На работе мы обычно быстро общались друг с другом, стремясь поскорее заняться каким-нибудь онлайн-делом, но сейчас я задержалась и улыбнулась, столкнувшись с коллегами в коридоре, по-прежнему погружённая в воспоминания об отпуске. Когда в "счастливый час" я беседовала с Крисом Келли, главным юрисконсультом Facebook, которого потчевала историями о своих бразильских приключениях, я видела, как на его лице отражается удивление и лёгкое замешательство из-за того, что моя личность под влиянием Бразилии изменилась, я стала более спокойной и открытой для разговора. У меня была короткая паника, что, возможно, мне следует замаскировать свою радость от того, что я реально живу, а не являюсь просто сосудом, из которого текут строго регламентированные посты и комментарии Facebook. Однако в течение недели моё поведение приспособилось к нормам Пало-Альто, и от бывшей бразильской теплоты не осталось и следа: я вела себя безучастно, сводила разговоры на работе к холодному минимуму, занимаясь передачей информации через электронную почту, мгновенные сообщения и Facebook. Я вернулась в обычное состояние. Тем не менее, побывав вдали от всего этого, я ещё больше нервничала из-за чрезмерной преданности офиса экрану, поэтому залегла на дно, найдя неглубокую замену бразильскому морю, переехав в новую квартиру с бассейном, тоже в пределах мили. Я едва могла себе это позволить, но после Бразилии почувствовала, что бассейн необходим, как будто он мог всё исправить, хотя бы потому, что брызги воды были небезопасны для техники. Квартира располагалась в здании в стиле "Испанская миссия 1920-х годов" под названием Casa Real. Объявление на Craigslist гласило, что когда-то это был дом богатых и знаменитых жителей Пало-Альто, хотя в то время это была плохо обслуживаемая дойная корова с завышенным ценником, как и все другие ЖК в городе. Тот факт, что я жила в Casa Real, является иронией, которая не ускользнула от меня. "Real" в данном случае означало “королевский”, но в центре города, который стремится оцифровать нашу жизнь, я интерпретировала это по-другому. Той весной я заметила, что один из дизайнеров, Аристон, футболист и выпускник Дьюкского университета[26], который был фанатиком кино и говорил о желании снимать художественные фильмы после того, как обеспечит себе миллионы при помощи Facebook, часто вывешивал в своём статусе на Facebook слово "motion". Он что-то пытался донести до нас — виртуально, громко, но зашифрованным языком. Motion, как я узнала позже вечером в офисе во время разговора с Эмилем и Траксом, было кодовым названием того, что впоследствии станет известно как "Видео" — проект, который Аристон и Тракс разрабатывали самостоятельно, без указаний или согласования Марка. Как правило, для разработки функции Facebook она должна была быть частью дорожной карты продукта, которая представляла собой 6-месячный план, который контролировался и утверждался Марком. В этой дорожной карте определялось, какие продукты будут созданы, когда и кто будет над ними работать. В этом случае Траксу и Аристону не хотелось ждать, пока до них дойдёт дорожная карта: они хотели запустить "Видео" и как можно скорее, поэтому поздно вечером они пробрались в заваленную экранами и одеялами комнату на инженерном этаже и создали его. Годы спустя создание "видео" будет описано в рекламе Facebook по набору персонала как “блестящий приём”, который доказал, какими независимыми и самоуправляемыми были инженеры. Но, по правде говоря, создание "видео" в Facebook было не столько радикальным прорывом, сколько, каки большинство продуктов Кремниевой долины, эволюцией и сочетанием различных существующих продуктов, очевидным следующим шагом в создании набора технологий компании. В конце концов, "видео" уже существовало на YouTube, который был основан бывшим сотрудником Facebook, уволившимся за месяц до моего прихода, и на сайте потокового видео, который Тракс создал ещё в колледже. Тот факт, что Facebook позже приписал себе авторство "Видео" в качестве инструмента рекрутинга, показывает, насколько создание "Видео" было культурно важным актом восстания Facebook. Нельзя называться передовой компанией, если ваши инженеры не нарушают никаких правил. Итак, хотя Тракс и Аристон не изобретали "видео", им пришлось принести его в компанию и передать его Facebook (как и все продукты Facebook, такие как "Фотографии", продукт был просто и высокопарно назван "Видео", как если бы он был единственным). Ими двигало отнюдь не стремление не подчиняться приказам и строить то, чего они не должны были делать, но, в духе компании, страсть к монополии. Будущие короли пришли в Facebook не для того, чтобы оцифровать мир лишь наполовину, владеть записью текста и неподвижных изображений. Они хотели владеть движущимися изображениями. Они хотели видеть всё. Они хотели всё превратить в фильм. Они не хотели никаких ограничений в документировании и распространении наших жизней или в степени доступа к жизням других. И, наконец, возможно, им хотелось стать звёздами, создав технологию, позволяющую им снимать фильмы, которые сделают звёздами их самих и всех, кто их окружает. Словно для того, чтобы довести это до конца, Facebook Video был выполнен в виде киноэкрана: широкого и чёрного, как будто мы смотрим на самих себя в кинотеатре. Если в 2007 году в этом было что-то провидческое, то лишь потому, что мир ещё не был готов к тому, что каждый сможет использовать технологии, чтобы стать звездой. На самом деле мысль, что создание этой технологии может приблизить вас к статусу знаменитости или даже превратить вас в знаменитость, тогда не приходила мне в голову. В 2007 году Facebook всё ещё казался ценным именно потому, что был приватным, показывая вам то, что вы всё равно увидели бы в автономном режиме: интимную жизнь людей, с которыми вы уже были близки, личные моменты, в которых сами же участвовали. Всеобщая слава казалась делом актёров в другой среде: реалити-шоу. В то время единственными людьми, с которыми я была связана по Facebook, были те, кого я знала лично и с которыми делилась реальным социальным опытом. Я всё ещё не могла понять, зачем кому-то может понадобиться выставлять свою жизнь напоказ перед незнакомыми людьми. Для меня Facebook Video был просто ещё одной игровой технологией, но на тот момент совершенно бесплатной — технология ради технологии. Тестовые видеоролики, загруженные Траксом за вечер, когда он создавал продукт, казалось, подтверждали это снова и снова: это были сцены из пустого, тёмного офиса, сцены лиц, мелькающих в камере, ничего не говорящих, теребящих свои растрёпанные волосы. В роликах ничего не происходило, и я только недоумевала: что заставило его нажать кнопку записи? Почему именно в этот момент, а не 5 минутами позже? Я всегда удивлялась этому, когда видела каждое новое опубликованное видео. Отсутствие действия или цели в тестовых видеороликах прекрасно отражало мотивацию этих проектов: всё технологизировать — просто сказать, что мы на это способны. Трансляция частной жизни по телевидению и оцифровка стали новым колониализмом: не осталось ни одного континента, который не был бы исследован и покорён, а частная жизнь стала последним рубежом. “Телевидение правит народом”, — скрытая цитата, которую Тракс и Аристон вставили в заголовок Facebook Video, была видна только тем, кто знал, где нужно выделить её курсорами. Если бы все пользовались Facebook, технологи запечатлели бы саму жизнь, все моменты нашей жизни, которые раньше принадлежали только людям, которые их прожили. Я начала думать, что целью было владеть не физической картой мира, а картой человеческой жизни. * * * От меня, как от девушки и сотрудника службы поддержки клиентов, ожидали, что я по большей части буду следовать указаниям инженеров, потому что мы были технической компанией, а это подразумевало, что наши действия требовали технических навыков. Проблема заключалась в том, что я слишком хорошо воплощала бунтарский дух Facebook, а в то время для девушки, нарушившей правила, не было доступной роли. Я выполняла свою работу и достигала целей, но помимо этого я не чувствовала себя обязанной подчиняться. Я знала, что если бы я просто делала всё, что мне говорят, я не представляла бы никакого интереса для Марка, который предпочитал слегка опасных сотрудников, вроде персонажей киберпанка из фильма 1990-х "Хакеры", на которых он и многие другие инженеры часто ссылались. Я решила, что разработаю собственный проект, в автономном режиме и в нетехническом качестве. Пока Тракс создавал "Видео", мы с Сэмом иногда допоздна засиживались по ночам, чтобы подготовить и запустить Facebook-сети в других странах. Во-первых, мне приходилось собирать все метаданные об университетских сетях за рубежом (например, названия университетов, их местоположение и веб-домены, которые мы использовали бы для аутентификации студентов как законных участников Facebook-сети их учебных заведений). Затем Сэм запускал написанный им сценарий, который создавал сети и проверял наличие любых проблем, прежде чем объявлять их работоспособными и готовыми к регистрации. Как только сети запускались в определённый вечер, обычно около 0:00 или 01:00 ночи, мы поднимали тост за новые территории. На странице наблюдения, разработанной Дастином, которая позволяла нам видеть, сколько пользователей зарегистрировано в любой конкретной сети Facebook, мы могли наблюдать, как пользователи мгновенно начинали подписываться на созданные нами новые сети. Рядом с названием каждой сети указывалось количество её пользователей, которое неуклонно росло, сначала в однозначных цифрах, затем сотнями. Если у нас всё шло действительно хорошо, за одну ночь число новых пользователей могло исчисляться тысячами. Создание новых сетей за рубежом было увлекательным занятием с независимой мотивацией, что очень характерно для Facebook в рамках развивающегося корпоративного мифа компании о начинающем сотруднике и полезно для роста сайта. Таким образом, наша работа должна была быть вознаграждена. Однако, как и в любой корпоративной иерархии, каждый раз, когда люди обходили правила Facebook, это выбивало из колеи руководство среднего звена. — Ты отлично справляешься с работой в службе поддержки клиентов, но я заметил, что ты занимаешься тем, что не входит в твои непосредственные обязанности, — сказал мне Андреас в обзоре эффективности той весной и прищурился, желая меня испугать. Он был больше озабочен поддержанием иерархии в компании, чем, как все мы, выполнением важной работы любыми необходимыми средствами. Возможно, он даже не понимал, что сети за рубежом жизненно важны, чтобы придать импульс росту Facebook за пределами Соединённых Штатов. Но если Андреас этого не понимал, Дастин понимал прекрасно: однажды вечером, когда я тусовалась с Сэмом за его столом на инженерном этаже, Дастин молчаливо призвал нас запускать больше сетей. — Вы с ним два сапога пара, — сказал мне Дастин, указывая на Сэма. Он знал, что компании повезло с нами: мы выполняли работу, даже не спрашивая его. Это, как и создание Траксом Video, было мечтой стартапа: чтобы продукт, который вы создаёте, был настолько привлекательным, что ваши сотрудники будут продвигать его во сне или, по крайней мере, пока они должны спать. Итак я кивнула и притворилась, что слушаю, пока мой непосредственный руководитель отчитывал меня, а затем, поздно ночью, всё равно продолжала запускать новые сети с Сэмом. Этот диссонанс между высшим и средним руководством — это то, что происходит, когда работаешь в такой компании, как Facebook, которая одновременно стремится к контролю и демонтажу контроля. Facebook хотел подорвать рынок, не нарушая собственного порядка, постоянно что-то менять и ломать, не предоставляя своим пользователям таких же привилегий. Внутри компании было то же самое: инженеров молчаливо поощряли нарушать правила, в то время как остальные сотрудники компании должны были этим правилам следовать, если только у них не было собственных уловок. Те, кому удавалось обойти этот парадокс, были теми, кто мог социализировать его (что вкратце обозначает социальную инженерию, то есть взламывать что-либо с помощью социальных средств): нарушать правила и, прежде всего, оставаться популярными, и при этом преодолевать все присущие корпорации противоречия, насколько это возможно. Рабочая среда Facebook, как и большая часть Кремниевой долины, и даже как сам Интернет, всегда вертелась вокруг власти: увеличить вашу собственную власть и одновременно как можно меньше уступить её другим. * * * Может быть, в награду за мой труд, а может быть, потому, что у него просто случайно оказался лишний билет, в апреле 2007 года Дастин подарил мне билет на музыкальный фестиваль "Коачелла". Все мои друзья из компании собирались поехать, но, к сожалению, у меня не было лишних 300 долларов на билет плюс ещё денег на три дня проживания. Итак, когда Дастин дал мне билет, я почувствовала себя Золушкой в хрустальной туфельке: я могла отправиться на бал в пустыню. Я не покидала Пало-Альто со времени той поездки в Бразилию двумя месяцами ранее и, как всегда, рвалась куда-нибудь уехать — свет, тепло и живая музыка были так же важны мне, как программирование и Python (предпочтительный язык программирования в Долине) для моих коллег. Когда солнце садилось за Пало-Альто, Джастин, Эмиль и Тракс заехали за мной на "Хонде" Джастина (позже все стали ездить на "Ауди", но ни у кого ещё не было таких денег, поэтому в основном мы ездили на практичных японских седанах) в мою квартиру для долгой поездки на "Коачеллу". Мы всегда всё делали ночью, так как в долине в темноте было прохладнее и жизненнее, и вождение не было исключением. Нам предстояло провести в машине 6 часов: проехать мимо пропахшего чесноком Гилроя и далее по плоской унылой трассе I-5 и, наконец, выехать на Палм-Спрингс. Я предполагала, что мы будем сидеть, разговаривать и слушать музыку, как мы с моими друзьями всегда делали по дороге в Лос-Анджелес из Финикса, но это было другое время и другой вид дорожного путешествия. Когда мы въехали на тёмную трассу I-5, все достали компьютеры и гаджеты из сделанных на заказ сумок Facebook и включили их. Я откинулась на подголовник заднего сиденья, пытаясь заснуть, но тут увидела сквозь прикрытые веки предательское свечение экрана ноутбука, подпрыгивающего передо мной. “Не-е-е-ет, только не это, только не здесь”, — подумала я. Я понимала постоянное присутствие фотографий и видео на вечеринках, но в машине… Пока я сплю… — Кейт будет ненавидеть меня вечно, — сказал Тракс экрану, поворачивая его ко мне. – Скажи что-нибудь. Видеокамера на его MacBook Pro записывала мой сон, который теперь как рукой сняло. Это была моя работа — выполнять её. Итак, я что-то сказала в камеру, обращаясь к Джейми, который сидел дома и наблюдал за нами на Facebook из своей "песочницы". "Песочницы" были областями тестирования, которые занимали так называемый уровень разработчика, доступ к которому имели только инженеры и другие сотрудники. Инженеры играли в своей "песочнице", разрабатывая новый код для сайта, и только когда код был бы полностью разработан, они переносили его на действующий сайт в одну из еженедельных полночных смен. Пока я разговаривала на камеру, Тракс рассказывал о проплывающих мимо пейзажах. “Автобусы приветствуются” и “Секция дневных фар”, — читал он дорожные плакаты. — Не иначе, мы заехали к чёрту на рога. Мы действительно были у чёрта на куличках, но я продолжала разговаривать с нашей далекой аудиторией, и Эмиль тоже. Затем мы подытожили: — Мы любим тебя, Джейми, — сказали мы, и в тот момент это прозвучало так, как будто мы любили, хотя это было не то, что мы сказали бы ему лично. Я думаю, мы могли бы сказать ему, что любим его, потому что он был так далеко, а любить его — значит любить технологию, которая позволяет нам говорить с ним при любых обстоятельствах, безопасно, интимно, издалека. Наши технологии, мы сами — для нас, в основе этой революции, они становились всё более и более одинаковыми. С той минуты, как проект Тракса начал создаваться, принуждение друг друга к выступлению в видеороликах стало своего рода корпоративным ритуалом: видео чаще всего использовалось сотрудниками Facebook для розыгрышей. На вечеринке кто-нибудь включал камеру и делал вид, что готовится к фотосъемке, но после того, как все позировали и улыбались, они показывали, что всё это время их снимали на видео. Участники видео визжали, когда понимали, что произошло, все разражались смехом, а видео всегда размещали на Facebook, чтобы все могли посмотреть и посмеяться. Такая шутка, казалось, никогда не устареет. После того, как мы все послушно закончили говорить в камеру, Тракс разместил видео в своей "песочнице" на уровне разработки для просмотра другими сотрудниками Facebook. Сотрудники часто входили в Facebook с этого уровня, потому что это давало нам доступ к новым вещам, которые ещё не были доступны на сайте (одним из предостережений при использовании разработанной версии Facebook было то, что там часто были сбои и глючили программы, поэтому никогда не было известно, появится ли сообщение или фотография на стене). Другие сотрудники, которые сидели за своими столами в Пало-Альто, стали комментировать видео Тракса со словами, что видели меня спящей на видео за 5 минут до этого. Это странно, подумала я. Мы по-прежнему едем в машине, запертые в стеклянном пузыре посреди любимой Центральной долины Джоан Дидион с сельскохозяйственными угодьями по обе стороны, а люди уже наблюдают за нашей жизнью в машине. Зачем вообще делиться самыми обыденными моментами с далёкими друзьями? Ответ на этот вопрос, как и на всё, что Facebook делал на протяжении многих лет, заключался в том, что обмен информацией происходил потому, что это было возможно. Если это возможно сделать, это должно быть сделано, и мы должны быть если не первыми, то самыми крупными строителями этого и всего остального. Это был кодекс Долины. Тракс и Эмиль развлекали себя тем, что снимали новые видеоролики и размещали их на Facebook, а также читали комментарии к видеороликам, которые тут же размещали наши коллеги в Пало-Альто. Это была идеальная, почти живая обратная связь: мы ни на секунду не оставались одни, даже в движущейся машине. И, по-видимому, наши занятия в машине были более интересными, чем всё, что делали люди дома, потому что они не могли удержаться, чтобы не посмотреть и не прокомментировать их. Это странная логика, но именно от неё зависит социальная сеть: поскольку что-то или кто-то, кого вы знаете, было снято, это становится интересным, достойным просмотра. Технологии и расстояние делают нас более привлекательными друг для друга. На полпути к Палм-Спрингс мы остановились на стоянке грузовиков, чтобы купить напитки и размяться. Рядом с магазином товаров первой необходимости был магазин, полный игрушечных пистолетов и петард, и Эмиль, Тракс и Джастин купили их, играя в ковбоев на парковке в 03:00 ночи. Мне тоже захотелось поиграть с друзьями на шоссе посреди ночи. Конечно, Тракс снимал эту игру на видео, чтобы разместить на сайте так быстро, как это будет технически возможно. Однако, поскольку мы находились в Бейкерсфилде, в абсолютной заднице мира, его сотовый модем не работал, и нам пришлось вернуться к строго аналоговому существованию в течение последних часов поездки. Пальцы мальчиков зудели от нервозности, громко барабаня по коленям в тёмной, ничем не нарушаемой тишине машины. Когда технология давала сбой, им нечего было делать. Было слишком рано появляться в арендованном доме, поэтому мы остановились в торговом центре "Cabazon outlet" в индейской резервации, где у каждого розничного бренда есть торговая точка и где ветры пустыни безжалостно проносятся по асфальту, как Сахара в торговом центре. Когда мы ходили по магазинам, я чувствовала себя лучше, потому что, в отличие от хакерства, это была знакомая территория. Это было единственное занятие, где коллеги согласились бы последовать моему примеру. — Думаю, вам надо надеть льняные шорты, — сказала я им, поскольку фестиваль "Коачелла" проводился на поле для поло "Эмпайр". Название "Empire Polo Field" показалось мне подходящим для нас, потому что в некотором смысле мы были как колонисты, но для социального Интернета, а не для земли. Когда другие разглядывали толпы на "Коачелле", они видели лица; мы видели профили в новых аккаунтах Facebook. Мы знали, что однажды у всех них будет профиль на Facebook. В торговом центре мы зашли в магазин Ralph Lauren и обыскали прилавки, полные искусственных пальм и рубашек для гольфа, в поисках льняных шорт, которые у них, конечно же, были. Когда мы уезжали, один из друзей Тракса позвонил из Джорджии, и мы стояли на продуваемой ветром парковке и слушали, как они разговаривали с таким сильным южным акцентом. Тракс растягивал слова, просачивающиеся через телефон. Я наклонилась ближе, чтобы уловить акцент: он был таким густым и реальным, из места, которое я едва могла себе представить. Его друг хотел поехать на "Коачеллу", но не мог себе этого позволить, и я вспомнила, как мне повезло, что Дастин отдал мне свой билет. Мы покинули торговый центр и направились в дом отдыха, где Чейз и его команда выпускников Стэнфорда уже устроились поуютнее. Я приготовила для всех бразильские кайпириньи из большого количества лаймов и лимонов и под палящим солнцем представила себе, что снова нахожусь в Бразилии, хотя меня окружали бледные коллеги из Кремниевой долины. Тракс бродил вокруг со своей видеокамерой, как всегда снимая всё и ничего: заставленную выпивкой и пакетиками чипсов кухонную столешницу, бассейн, лежащих на шезлонгах людей. Они лениво махали в камеру, когда та направлялась на них, и говорили "привет". — Не надо так много снимать в помещении, — сказал Чейз, — от этого видео становится похожим на порно. Я полагаю, что Чейз был в каком-то смысле прав: запись всего происходящего создавала ощущение, что мы снимаемся в порнофильме, без секса, но со всем этим странным, неловким выставлением нашего личного присутствия перед аудиторией, которую мы не могли видеть. Тракс согласился, но ничего не изменилось — камера не отключалась. Каждое утро на "Коачелле" мы парковали машину на пыльной стоянке поля для поло и шли пешком по акрам испачканной лошадьми земли, чтобы добраться до входа. (Годы спустя каждый был бы достаточно богат, чтобы купить VIP-пропуска и обойтись без марша по пыли, но пока это была долгая, страшная, общественная часть ритуала на фестивале.) Мы лениво прокомментировали долгую прогулку перед камерой в стиле MTV VJ о моде Coachella: как обычно, в том году в моде были мокасины и шорты American Apparel, как будто все жили в трёхдневной фантазии о западной пустыне, как "Касабланка" для Palm Desert. Это напомнило мне наставление моего любимого профессора-сценариста о том, что мы “сами придумываем фильмы для себя, чтобы сниматься в них, и пишем реплики”. Жизнь была именно такой, всё было выстроено в линию и сцену, за исключением того, что эти фильмы действительно снимались, и нам приходилось придумывать наших персонажей на ходу. Пройдя охрану, мы помчались смотреть Ratatat, чьи металлические аккорды и циклические ритмы были, наряду с музыкальными героями Facebook Daft Punk, одним из саундтреков 2007 года, интроспективным, мужественным и туманным, как долгая поездка по пустыне или длинная сессия программирования. После сета мы стояли на лужайке, образуя маленький островок в море людей, которые спешили найти, на что посмотреть. Вышки сотовой связи были перегружены телефонами, ловящими сигналы, и мы потеряли все возможности подключения наших устройств. Огорчившись из-за потери связи, Джастин уставился в экран своего BlackBerry, меняя положение каждые несколько минут, чтобы посмотреть, сможет ли он найти сигнал. Его новый BlackBerry Pearl был выпущен только на той неделе, и, хотя он был без сигнализации, когда мы стояли на траве, освещённой заходящим солнцем, он назвал его прекрасным, с любовью касаясь его изогнутых линий. Казалось, этот новый смартфон хранит в себе все тайны мира, как раковина в фильме "Повелитель мух". Вернувшись тем вечером домой, мы в изнеможении рухнули на пол в гостиной, слишком уставшие, чтобы продолжать вечеринку до раннего утра, как это делают многие посетители концертов на "Коачелле". Для всех нас не хватало спален. Аренду дома организовали Чейз с друзьями, поэтому они получили комнаты, а Эмиль, Тракс, Джастин и я спали на одеялах на полу. Когда мы засыпали около 02:00 ночи, Шон Паркер, сооснователь Napster и первый сотрудник Facebook, который ушёл из компании через несколько недель после моего прихода, но ещё дружил с Чейзом, постучал в дверь с тем, что, как позже сказал мне Чейз, было аптечкой с наркотой, от которых все вежливо отказались. Стандартные методы отрываться на полную катушку, такие как употребление наркотиков, казались нам неэффективными и излишними. Настоящая драма заключалась в том, как мы всё меняли, как весь мир породнялся друг с другом — так быстро, что никто ещё не знал об этом. Это, а не реальные наркотики, было тем, что вызывало у нас кайф. Остаток ночи я то засыпала, то просыпалась на шершавом персидском ковре, время от времени случайно задевая ногами Джастина или Эмиля, в то время как Чейз и Шон всё говорили и говорили.
Шон Паркер
* * *
Жарким майским днём, несколько недель спустя, я сидела на заднем сиденье BMW Тракса, ожидая, когда он выйдет из своей квартиры. Аристон, Тракс и я ехали в Сан-Франциско на концерт одной музыкальной группы. Тракс наконец вышел из своего дома и медленно направился к машине, потому что он, конечно же, снимал всё на камеру. Он открыл дверцу машины и навел камеру на Аристона, чья блаженно широкая улыбка растянулась на дюйм шире.
— Привет, Тракс, — сказал он почти кокетливо. — Рад, что ты захватил эту штуку, — имея в виду камеру.
— Ха-ха, конечно, чувак, конечно, — ответил Тракс.
Я заметила, что во время съёмок они разговаривали друг с другом более интимно. Возможно, это было потому, что они обращались не только друг к другу, но и к аудитории, которую необходимо было соблазнить. Технология, как всегда, всё оправдывала. Но камера на самом деле не защищала их: она улавливала каждую нотку в их голосе, каждый оттенок желания. Я полагаю, нужно было соблазнить зрительскую аудиторию, потому что никто не заходил на Facebook, чтобы оставаться неизвестным, невыдающимся, одиноким. Все пришли туда затем, что стать увеличенными версиями самих себя, чтобы обрести славу и распространить её среди всех и повсюду. Это была новая фабрика славы, и мы флиртовали не только друг с другом, но и со славой, с идеей, что однажды, если мы правильно разыграем свои карты, то о нас узнает весь мир.
Тракс направил камеру на меня, а я сидела на заднем сиденье. На мне была любимая махровая толстовка с капюшоном, которая в тот момент была почти бронёй, тонкой формой сопротивления нашему новому, постоянному состоянию видеонаблюдения. Моё лицо было в тени, но моя яркая улыбка, блестящие зубы на видео будут вечно жить в Сети. Я заявила в камеру: “Видео-нация”, — потому что это то, чем мы собирались стать. В апреле число пользователей Facebook быстро росло, достигнув 20 миллионов, наши международные сети начали расти, и вскоре должно было появиться "видео". Тракс радостно рассмеялся.
— Видео-нация, — согласился он и прервал съёмку.
Глава 6. Мираж
— Facebook — техническая компания, — всё чаще повторял Марк на общих собраниях весной 2007 года, когда мы готовились к новой волне запусков продуктов. Он хотел, чтобы все мы заучили эту мантру и как можно чаще повторяли её всем, кто готов слушать. Сначала я задавалась вопросом: зачем такая настойчивость? Почему "техническая", а не "социальная"? Если продукт предназначен для людей, почему столь важно снова и снова повторять "техническая"? После разговоров с различными инженерами оказалось, что, по мнению Марка, Facebook должен была отличаться от других веб-компаний в том, что касается подбора персонала. — Хорошие инженеры будут работать только в той компании, которая предоставляет привилегии техническому персоналу, — объяснили они. — Они должны знать, что именно их идеи и решения, а не идеи маркетологов или бизнесменов, будут считаться заслуживающими внимания. Не упомянутым конкурентом в этом разговоре был MySpace, у которого в марте 2007 года было более 100 миллионов пользователей против 20 миллионов Facebook, но, тем не менее, он оставался объектом презрения. В техническом мире MySpace считался не более чем оболочкой для рассылки спама, каркасной социальной сетью, созданной компанией, занимающейся почтовым маркетингом, а не инжинирингом. Поскольку его материнская компания Intermix Media базировалась в Лос-Анджелесе, MySpace изначально завоевал популярность среди начинающих голливудских актеров и музыкантов, что временно придало ему ореол артистической крутости, но после этого он мало что сделала для своего развития. Таким образом, MySpace не был технической компанией, а Facebook был. Что касается Марка, Facebook был первой социальной сетью, посвящённой в первую очередь технологиям, и он хотел заявить об этом в техническом сообществе. Таким образом, Facebook спланировал и организовал первую конференцию F8 в центре Сан-Франциско, на которой должен был публично объявить о своей приверженности технологиям. Приближался май 2007 года, и компания яростно готовилась к F8. Доказательством технического характера компании, который будет представлен на выставке F8, стала "Facebook Platform" — новый продукт или набор инструментов, которые позволят веб-приложению Facebook взаимодействовать с внешним кодом, написанным сторонними разработчиками. Это позволило бы инженерам, которые не были сотрудниками, создавать приложения, которые запускались бы на сайте сети. Затем пользователи могли взаимодействовать с друзьями на сайте с помощью широкого спектра приложений, помимо таких, как "Фотографии" и "Группы", которые были созданы в самом Facebook. Мы все были настолько единодушны в своем убеждении, что Facebook будет доминировать в мире, что никто из нас не придал значения скрытому высокомерию, заложенному в названии нашей конференции — “Судьба”. Платформа — это идеальная технология для веб-сайта с глобальными амбициями, потому что она позволяет каждому разработчику играть на вашей территории, даже если он не входит в команду вашей компании, и мы были первой социальной сетью, создавшей такую. Более того — что касается Facebook, мы вообще были первой социальной сетью, приверженной техническим инновациям. Однако, поскольку я не была инженером, на F8 меня фактически не пригласили, несмотря на то, что я была сотрудником № 51 в компании, в которой сейчас работало более 200 человек. Стремясь к доминированию в технической сфере, Марк всю весну 2007 года проводил то, что несколько женщин в компании начали называть “технической чисткой”: все, кто не имел технического образования, внезапно оказались под угрозой сокращения. Марк стал настаивать на том, чтобы новые должности занимали только технические специалисты. Я не была особенно удивлена, поскольку, у нас, как у сотрудников службы поддержки клиентов, пребывание в компании вечно оказывалось под вопросом. Сотрудники службы поддержки, желавшие пойти на F8, могли присутствовать только в качестве гардеробщиков. Возможно, я была так же повинна, как и инженеры, в том, что чувствовала себя достойной звезды и VIP-персоны, но я бы не допустила, чтобы со мной обращались как с прислугой второго сорта. Пока инженеров расселяли в номере отеля "Сан-Франциско W", где они могли заняться своим делом вдали от толп прессы и разработчиков, наводнивших конференцию, яростно готовясь к F8, я уехала из района Залива и провела выходные с родителями в Хантингтон-Бич. В пляжном домике, который снимали родители, мне приходилось спать на диване, но это было лучше, чем выдавать верхнюю одежду на конференции под названием “Судьба”. * * * Как-то поздно вечером на следующих выходных я лежала на спальном матрасе в квартире Тракса и слушала, как Сэм, Джастин и Эмиль вспоминают события конференции. Тракс рассказал историю о вечере на F8, за несколько часов до того, как была анонсирована платформа Facebook. Все инженеры засели в отеле, кодируя так быстро, как только могли печатать пальцами. Проблема заключалась в том, что революционная платформа, о которой Марк объявил в своём выступлении со словами: “Сегодня вместе мы собираемся начать движение”, — не была готова. Ребята ещё дописывали код и исправляли ошибки, чтобы заставить её работать. Хотя Тракс и Аристон создали "Facebook Video" вопреки указаниям Марка (поскольку "Видео" набирало обороты в компании и все сотрудники им пользовались, Марк смирился), это оказалось благом, поскольку дало ему Facebook-приложение, созданное на платформе, о котором можно было объявить в рамках запуска. Но на 11-ый час конференции платформа и видео всё ещё были незакончены, поэтому, даже когда Марк уже объявлял о них, Тракс продолжал яростно дописывать код. Как он рассказывал нам, он писал код в течение 3 дней без перерыва. Тело и зрение начали отказывать. Когда он исправил последнюю ошибку, чтобы "Видео" заработало, он оставил ноутбук на кровати и пошёл в ванную за стаканом воды. Не доходя до раковины, он в изнеможении рухнул на мраморный пол и заснул. Позже он проснулся и в состоянии полусна попытался пошевелиться, но не смог. Усталость была настолько сильной, что конечности не реагировали на мысли. — Это было страшно, — вспоминал он, — казалось, что тело больше никогда не заработает. Пока ребята взволнованно вспоминали героизм F8, поздравляя себя с последней победой в марше по захвату мира, я задумалась над рассказом Тракса. Это было так, как если бы в процессе создания своей технологии он достиг желаемого технологами состояния, в котором у него больше не было человеческого тела. Если бы всё происходящее засняли на видео (а в этот раз рядом не было никого, кто мог бы заснять падение Тракса от усталости), фоном можно было бы поставить песню Daft Punk “Robot Rock”. Возможно, это было конечной целью Facebook: чтобы технология поглотила тело, реальность и то, что осталось от физического мира. Устав от F8 и болтовни о платформе, о которой месяцами только и говорили на работе, я предложила посмотреть сериал "Прослушка". Сэм согласился, и Тракс быстро скачал первые эпизоды первого сезона с одного из своих многочисленных пиратских медиа-сайтов. Несколько минут спустя в квартиру пришли потусоваться Марк с друзьями. Марк сказал, что хочет поиграть в видеоигры, и, поскольку даже в этот поздний час ночи он всё ещё был боссом, мы уступили ему телевизор для видеоигр в гостиной, а Сэм, Тракс и я удалились в спальню Тракса пообщаться. В конце концов Марк ушёл, и мы вернулись в гостиную, чтобы сочинять песни на электрическом пианино. Было около 03:00 ночи, когда я вышла из гостиной и отправилась на кухню в поисках яиц. У Тракса в холодильнике всегда были яйца, если не что-то другое, и это казалось утешительным признаком домашнего уюта, от которого невозможно было избавиться. Я приготовила бутерброды из яиц и чёрствого хлеба, пока Тракс и Сэм играли в темноте на пианино. Здесь и сейчас находились только мы, без толпы, Марка, блогов и восторженного поклонения влиятельных технических блогеров Кремниевой долины, таких как Роберт Скобл[27], для которых платформа Facebook была следующей великой технической революцией, по крайней мере, до появления следующего захватывающего нового приложения или платформы. Единственная причина, по которой я знала, кто такой Скобл, и что он бредил платформой, заключалась в том, что я случайно оказался там, наблюдая и слушая парней, которые сидели посреди кухни. Намазывая ломтики хлеба маслом и яичницей, я недоумевала: будет ли мир когда-нибудь так же сильно заботиться обо всём этом: о технике, создании приложений, платформ, владении платформами, — как Марк, Скобл и остальная часть Долины, и к чему всё это приведёт.
Роберт Скобл
* * *
— Ты придёшь на день рождения Тракса в Лас-Вегасе? — спросил меня Сэм через IM, пока мы оба были на работе.
— Я не могу... Это будет стоить около 500 долларов за одну ночь с учётом авиабилетов, клуба и отеля, — напечатала я в ответ.
— Джейми говорит, что тебе надо пойти. Ты нам нужна, — ответил Сэм.
— Я знаю, но не могу себе этого позволить. Я зарабатываю треть того, что зарабатываете вы, ребята. Если они хотят, чтобы я там была, пусть помогут материально.
— Хорошо, я поговорю с Джейми и посмотрю, что он скажет, — сказал Сэм, переходя в другое окно мессенджера, чтобы поговорить с Джейми.
Позже в тот же день Сэм прислал мне сообщение с ответом:
— Джейми говорит, что они заплатят за клуб. Хотя, похоже, он не понимает зачем.
— Неужели они не понимают, что другие не зарабатывают столько, сколько они? Наверное, они считают, что все вокруг – тоже богатые парни из Гарварда.
— Ну, чего они не понимают, так это того, что ты это запомнишь.
Сэм был прав, как и обычно, когда дело доходило до понимания особенностей социального мира, в котором мы жили. В то время как я, как правило, спокойно наблюдала за происходящим, Сэм беззастенчиво размещал издевательские остроты на стенах у других мальчиков, беззлобно подшучивая над всем, что им было дорого. В этом проявлялся характер Сэма, и ему это сходило с рук, потому что он знал, что нужен им, как инженер. Он также был геем и симпатичным, и благодаря этому сочетанию его не считали источником конкуренции за женское внимание.
— Они хотят, чтобы мы были рядом, чтобы придать пикантности происходящему, — однажды сказал мне Сэм на вечеринке, как будто мы были какими-то особыми придворными шутами.
Иногда, когда мы подшучивали над более уравновешенными инженерами, им это нравилось, потому что насмешка была ещё одной формой внимания. В других случаях они не понимали наших шуток. Например, вместо того чтобы запоминать названия всех последних моделей смартфонов, которые выпускались каждую неделю, мы стали называть смартфоны “технологиями”, отказываясь проводить различие между всеми различными версиями, такими как Bold, Pearl и Curve, которые выпускались так быстро, как только могла RIM[28] (и, очень скоро, Apple со своим iPhone, который впервые поступил в продажу в конце июня 2007 года).
— Используй свои технологии, — говорили мы, когда нам нужно было кому-то позвонить или узнать дорогу.
Вскоре некоторые другие инженеры тоже стали называть свои телефоны “технологиями”, либо не понимая, либо не заботясь о том, что мы мягко высмеиваем их навязчивые идеи и компанию.
Хотя я не делала секрета из того факта, что считала технологию настолько же глупой, насколько иногда она могла быть полезной, я знала, что мной по-прежнему могут пожертвовать, особенно при разговорах о "технической" компании и чистке. При разговорах с Сэмом о предстоящей поездке в Вегас с Джейми, я держала свои мысли при себе, но не могла не удивляться парадоксальной невежественности гарвардских парней в отношении тех самых вещей, о которых, по их словам, они знают больше всего: денег и власти. Я полагаю, их совершенно ослепил успех, достигнутый в подростковом возрасте или раньше. Они предполагали, что у всех одинаковые шансы в жизни, один и тот же лёгкий путь к богатству, где более глубокие, чем у других, знания о технологиях имеют очень большое значение.
Несмотря на то, что я была самым бедным гостем, приглашённым на вечеринку на миллионы долларов по случаю дня рождения (все остальные были инженерами), я согласилась выкупить 200-долларовый билет на юго-запад туда и обратно в Лас-Вегас на один день вечеринки. Я решила, что просто выпью коктейль заранее в отеле, вместо того чтобы тратить сотни долларов там. Не ехать в Вегас на день рождения Тракса тоже было как-то неудобно. Я была единственной девушкой, которая считалась одним из мальчиков. Им нужно было женское общество, как якорь, вокруг которого они могли бы ориентироваться и не дать всему выйти из равновесия. Я чувствовала, что мы всегда были в опасности из-за этого, что при небольшом толчке всё предприятие, социальное и деловое, могло быстро выйти из-под контроля. У нас было слишком много сил и очень мало сдержек для этой силы.
Однажды, примерно в это же время, один из парней из Гарварда опубликовал в ленте новостей скриншот нового приложения, которое разрабатывали он, Тракс и Эмиль. Это не было официальным приложением Facebook. Предполагалось, что оно будет выпущено как платформенное приложение, а это означало, что пользователи могли добавлять приложение в свои профили, если захотят, но в этом не было необходимости. На скриншоте я могла видеть, что приложение называлось “Judgebook”[29] и что его целью было дать пользователям Facebook возможность оценивать пользователей женского пола по их внешности. На скриншоте были показаны две фотографии женских профилей Facebook, расположенные рядом, со специальной ячейкой, куда зритель мог ввести оценку для каждой. Слоганом приложения было: “Judgebook.com: никогда не суди о {face} книге[30] по обложке”, — что вряд ли имело какой-либо смысл, но фотографии рядом ясно давали понять то, чего не передавали слова: это был способ для мужчин Facebook оценивать внешность женщин и присваивать им рейтинг. Зачем? Я задумалась, но потом вспомнила про приложение Марка Facemash, которое предшествовало Facebook как его первому популярному сайту в Гарварде – оно основывалось на той же концепции. Разница заключалась в том, что для создания Facemash Марку пришлось украсть фотографии студенток с серверов Гарварда (за что его, как известно, наказала администрация университета), но в случае Judgebook фотографии уже были на Facebook, от самих пользователей.
На другом скриншоте в том же альбоме инженер из Гарварда опубликовал доменные имена, которые он приобрёл для размещения приложения: Judgebook.com и Prettyorwitty.com[31]. Я снова вспомнила комментарий Марка на барбекю, что девушка может либо модельной внешности, либо умной, только теперь его слова облекались в форму веб-приложения. Вы могли бы быть либо симпатичной, либо остроумной, и в любом случае вас бы определённо судили и оценивали. Именно в такие моменты я поняла, что Facebook — это великий и извращённый гений для всех, кто заинтересован в постоянном ранжировании чего-либо, что, похоже, нравилось делать Марку и инженерам, создававшим подобные приложения. Facebook позволял мужчинам бесконечно разглядывать фотографии женщин, доступных для оценки, а женщины, просто находясь на Facebook, становились предметом оценки, как модели в купальниках на конкурсе "Мисс Америка". Потому что в Judgebook, как и во всех приложениях платформы Facebook, женщинам не нужно было давать согласие на использование их фотографий приложением. Приложение отслеживало ваши данные и загружало их в свою базу данных независимо от того, хотели вы, чтобы вас оценивали, или нет.
Иногда в тот год у меня возникало неприятное ощущение, что я не хочу жить в мире, где всех нас оценивают виртуальные незнакомцы, на основе популярности и внешности. Хуже того, я чувствовала, что у меня, возможно, не будет выбора в этом вопросе. Я не хотела, чтобы оно так было: я хотела, чтобы мы делали вещи лучше, а не хуже, для человечества и особенно для женщин. Я думала, что дополнительная информация будет полезна, не понимая, что у всякой информации, по определению этих инженеров, есть своя цена. Существовали различные виды информации, которой мы могли обмениваться и получать, но вместо этого мы узнавали, насколько кто-то привлекателен, нравятся ли он другим и насколько сильно. Казалось, мальчики строили мир, который был антагонистом не столь сильного, а больше аналогового мира, который они стремились разрушить до основания.
* * *
В безветренную июльскую пятницу я села на рейс Southwest Airlines в Лас-Вегас на день рождения Тракса, как всегда, рада тому, что смогу сбежать из Пало-Альто, хотя бы на вечер. Меня не волновало, что потрачу последние 500 долларов на то, что по сути было мальчишником без свадьбы. Я так долго испытывала финансовые затруднения, что подобный бюджетный риск просто казался нормальным. Кроме того, культ денег и власти, к которому мы принадлежали, становился только глубже и больше. Возможно, у меня было всего 500 долларов в банке, но под нами всеми рос айсберг денег в виде опционов на акции, которые мы все месяц за месяцем получали. Опционы на акции по-прежнему имели очень небольшую ценность, поскольку их ещё не выпустили на биржу, однако к маю 2007 года число пользователей сайта превысило 24 миллиона, он имел 40 миллиардов просмотров в месяц и уже был шестым по посещаемости в Соединённых Штатах. По мере того как потенциал Facebook для IPO становился всё более весомым, хотя мы знали, что до этого пройдут годы, возникло ощущение, что все мы были прикрытием для чего-то другого, лицами какого-то будущего, которое ещё не появилось на горизонте.
Годом ранее, когда Тракс, Сэм и я играли в "хайроллеров" за обеденным столом в "the Palms", всё это казалось восхитительным и весёлым, словно мы были версией старлеток Кремниевой долины, которые вот-вот станут известны всему миру. Теперь я уже ничего не могла сказать с уверенностью. Всё было серьёзнее, не столь игриво и тяжелее, чем раньше. Facebook неуклонно разрастался, но мои сомнения по поводу нового цифрового мира, в котором мы все начинали жить, тоже росли. Независимо от того, как я отношусь к общей картине, я проработала в Facebook достаточно долго, почти 2 года, и знала, что тоже должна победить, чего бы это ни стоило.
Мужчина, сидевший рядом со мной в самолёте, отвлёк от размышлений, купив мне джин с тоником у вечно жизнерадостных стюардесс, чьи шутки по громкой связи становились всё непристойнее по мере приближения к Лас-Вегасу. Мы подняли тост за то, чтобы через час приземлиться в аэропорту Маккарран — воротах для стольких нераскаявшихся грешников, жаждущих освобождения в вакханалии Лас-Вегаса. Пока мы потягивали напитки и смотрели, как под нами проплывает красная пустыня, он рассказал мне о своей работе в компании в Сан-Хосе, которая производила ключи безопасности, которые мы использовали для аутентификации при администрировании Facebook. В некотором смысле, мы были в одномбизнесе: его работа заключалась в проверке подлинности моей личности сотрудника, а моя — в проверке подлинности его социальной идентичности. Когда Интернет превратился из анархии в некое подобие реальной жизни, аутентификация становилась крупным бизнесом.
Самолёт приземлился, и нас выпустили в храм безвкусицы, зеркальным отражением которого является аэропорт Маккарран и город, который он обслуживает. Первый порыв тепла при выходе из терминала был освобождающим. Он впитался в мою кожу с такой силой, которая одновременно пробуждала и успокаивала. В очереди на такси я столкнулась с парнем по развитию бизнеса из Facebook, чья привлекательная внешность кинозвезды, по общему мнению, была причиной того, что его взяли на работу, возможно, в дополнение к полученному в Стэнфорде MBA и имеющимся у него способностям. Он тоже ехал на вечеринку, так что мы вместе поехали на такси в отель и казино "Mirage". Пока он регистрировал нас у стойки отеля, я стояла на ковре и наблюдала за огромными рыбами, плавающими в аквариумах от пола до потолка, расставленных вдоль вестибюля. Поскольку рыбы смотрели на меня из воды, было трудно сказать, кто тут наблюдатель и наблюдаемый.
Вид на бульвар, когда мы вошли в пентхаус, зарезервированный инженерами для вечеринки, был потрясающе ярким и в то же время тёмным. Окна от пола до потолка выходили в бесконечную пустынную ночь, перемежающуюся сверкающими знаками, которые едва пробивались сквозь черноту. Пентхаус был полностью отделан мрамором, а потому похож на мавзолей. Мы с Сэмом удалились в ванную и сфотографировали себя, непристойно рассевшись на ванне. Возвращаясь в Пало-Альто, мы запостили фотки в созданной нами группе Facebook, посвящённой домашним эротическим снимкам, как в той игре, когда смотришь на две фотографии легко одетого человека и пытаешься найти 5 отличий. Мы создали фотографии для группы, сначала позируя для снимка, затем сделав ещё один снимок в точно такой же позе, но со слегка сдвинутым куском ткани, чтобы подразнить зрителя. Эти невинные фотографии были преднамеренной, ироничной версией наводящих на размышления фотографий вечеринок, которые наши коллеги размещали на своих страницах в конце каждого уик-энда.
Зеркала, украшающие все стены ванной комнаты, умножали всё, расширяя нас до бесконечности, усиливая галлюцинаторное ощущение, которое призван вызывать весь Лас-Вегас. Когда мы вышли из ванной, в пентхаусе было полно друзей, или, скорее, коллег, готовящихся к вечеринке, в одинаковых рубашках с воротничком и узких блейзерах. Люди приносили бутылки со спиртным и выстраивали их в ряд на стойке бара, как в фильмах о люксовых вечеринках в Лас-Вегасе.
Все ушли на ужин, кроме нас с Сэмом. МЫ остались в номере, как дети на опустевшей вечеринке взрослых. Мальчики собирались в какое-то дорогое заведение, которое я не могла себе позволить, и, как хороший друг, Сэм пропустил ужин и остался со мной. Мы включили радио погромче и врубили на полную катушку Cure, громко распевая небесам и огням, мерцающим на расстоянии многих миль. Мы пели “Lovecats”, ходили на цыпочках по мрамору и вертелись, пока у нас не закружилась голова и мы не рухнули на лакированные диваны с видом на бассейны "Mirage" тридцатью этажами ниже.
В конце концов мы спустились на лифте в казино с намерением найти мальчиков, но отвлеклись на обстановку: свет, звон монет в игровых автоматах и толпы, заполонившие казино, которые ходили туда-сюда, будто управляемые машинами. Мы вышли на улицу, чтобы подышать засушливым воздухом пустыни, и пошли по бульвару всё дальше и дальше от "Mirage". Мы подошли к высящейся старинной неоновой вывеске "New Frontier Casino". “Последний вечер работы — 14 июля”, — гласила надпись. Это было на следующий день. Мы решили войти.
"New Frontier" находился в плачевном состоянии, едва доживая до намеченного сноса. Игровые автоматы продолжали безжалостный стучать и звякать фальшивыми монетами, но воздух был тяжёлым от дыма и страха. Мы осмотрели зал казино и спустили несколько долларов в автоматы. Официантка, работавшая последний день, принесла нам "белых русских" – коктейли из крепчайшей водки. Мы поболтали с охранниками возле клетки, где обналичивали выигрыши. Они рассказали нам, что через несколько дней казино идёт под снос. Я решила, что уже скучаю по этому месту, хотя оно ещё не исчезло. Когда мы уходили, направляясь обратно к “Mirage”, я сфотографировала неоновую вывеску "New Frontier" с надписью "Спасибо за хорошие времена".
К тому времени, когда мы подошли к ночному клубу "Caesars’ Pure", где были остальные, мы едва могли идти, не потому, что надрались, а потому, что ноги устали от нескольких миль ходьбы по асфальту Лас-Вегаса. Я проверила телефон и поняла, что остальные переписывались с нами всю ночь. Их тексты содержали всё больше ошибок и опечаток по мере того, как, я полагаю, они тоже все больше надирались. “Где вы?” – спрашивали они. Мы с Сэмом написали в ответ, что подходим к ночному клубу, и рухнули на клочок травы рядом с едва прикрытой римской статуей, которая соблазнительно смотрела на казино "Imperial Palace" через дорогу. “Давайте быстрее, вас тут очень не хватает”, — писали они снова и снова. Что они имели в виду, говоря, что нас там не хватает? Я задумалась. Они никогда этого не говорили. Раньше мы им были особо не нужны. Они никогда ни в ком не нуждались. Насколько я могла судить, вся наша жизнь в Facebook и на самом сайте была перестроена таким образом, что никто никогда по-настоящему не нуждался друг в друге, поскольку все наши потребности во внимании удовлетворялись теми, кто был на связи, общался с нами или просматривал наши обновления и оставлял комментарии.
— Ну что, зайдём? — спросил Сэм.
— Не хочу, — ответила я, — мы им нужны только потому, что нас там нет.
Мы некоторое время лежали на траве и позволяли мерцающему небу смотреть на нас, купая в неровном свете, ярком для ночного времени. Когда нам надоело гулять на свежем воздухе, мы вернулись в пентхаус. Никто из парней ещё не вернулся из клуба, поэтому мы с ликованием поняли, что единственная кровать в номере была нашей. Мы запрыгнули внутрь, а я сняла трубку, вызвала обслуживание номеров и заказала большую тарелку бутербродов с жареным сыром — с отнесением на счёт номера Джейми. Съев бутерброды, мы заснули под хрустящим белым одеялом. Пальцы ещё были масляными от жареного сыра. Позже, когда на бульваре через окна от пола до потолка забрезжил свет, все парни ввалились, в разной степени пьяные, и стали бороться за место на кровати и на любой доступной мягкой поверхности. Поняв, что мы не сможем продолжать наш роскошный сон, мы с Сэмом встали и спустились к бассейну, где уже начали собираться люди в бикини и плавках. Мы легли на шезлонги и загорали, полусонные, пока не пришло время ловить такси обратно в Маккарран и лететь домой.
В то воскресенье, отоспавшись после долгой ночи, я зашла на Facebook, чтобы посмотреть бесконечный поток видеороликов, которые парни сняли в клубе. На них мальчики не болтали и не целовались со знакомыми девушками, вопреки моим ожиданиям. Вместо этого они выполняли сложный ритуал, который только у них хватило бы странного, холодного тщеславия изобрести: они методично болтали с девушками, которых вышибалы приводили к их столику, и отвергали. “Уходи! Ты недостаточно симпотная!” — казалось, сказал один из них сквозь шум клуба, прогоняя девушек одну за другой, как слуг.
Несмотря на то, что я жила в мире этих мальчиков почти 2 года, я всё равно была немного шокирована. Их продукты в конечном счёте отражали их поведение в реальной жизни. Иногда казалось, что вместо технологии понимания мы создаём её противоположность: чистую, дегуманизирующую объективацию. Мы оптимизировали способы судить, использовать людей и распоряжаться ими, не принимая во внимание их чувства или то, что у них вообще были чувства.
"Что со мной будет?" – задумалась я. Достаточно ли я "симпотная", чтобы меня пропустили те вышибалы? Не ради этого ли, в конце концов, всё это делается? Возможно ли вообще быть достаточно красивой? Мои коллеги вообще способны удовлетвориться реальностью, или реальность всегда была несовершенной по сравнению с совершенным цифровым миром? Да и не всё ли мне равно? Нужно ли мне пытаться выиграть войну, в которую не верю? Я уже не знала, во что верю, но знала, что не хочу жить в мире, где я появляюсь только для того, чтобы кучка инженеров давала мне оценку и прогоняла прочь.
По их мнению, возможно, все, кто были не похожи на них, были неполноценны. Они проектировали систему, в которой ставили себя на первое место.
— Я родился совершенным, — честно признался мне Тракс на следующий год после "Коачеллы", глядя на своё тело, когда мы лежали в постели, целомудренные, как всегда.
Когда он сказал это, я, как обычно, слыша нелепые заявления одного из мальчиков, рассмеялась над абсурдностью его заявления. Что вообще значит родиться совершенным? Я не знала, но, возможно, ваше совершенство — это то, во что вы должны верить, если бы все остальные в мире были недостаточно хороши. Именно поэтому вам и хочется заново изобрести мир, в котором всё должно казаться совершенным, как бы заставляя всех остальных тоже верить в совершенство или, по крайней мере, пытаться. С моим инстинктивным стремлением к аутентичности и слегка поношенными вещами, как закрывающийся "New Frontier", я даже не знала, как выглядит совершенство. Совершенным для меня было то, что не идеально, незакончено, то, что тебе нравится, потому что в нём есть глубина, грани и особенности.
Сидя за кухонным столом в Casa Real и читая свою ленту новостей и её восхваление по-мальчишески холодного, усовершенствованного цифровыми технологиями самомнения, я поняла, что всё это меня бесит. "Ненавижу Judgebook, ненавижу рейтинги, ненавижу алгоритмы", — подумала я в момент тотальной ярости на всё: компанию, этих парней, — что было близко, но также и далеко за пределами моего контроля. Я просто хотела быть счастливой и любимой такой, какая я есть, и я не была уверена, что все алгоритмы или слава в мире могут мне это дать.
Глава 7. Я бы предпочла побеждать
Facebook Platform, которая была запущена на F8, уже через несколько недель и месяцев после запуска стала пользоваться успехом. Фактически, платформа выросла в геометрической прогрессии всего за ночь, к удивлению и удовлетворению Марка и многих инженеров. Разработчики приложений регистрировались тысячами и создавали такие приложения, как Farmville и Scrabulous, которые вскоре получили широкое распространение, о чём свидетельствовали всё более загромождённые стены пользователей. К ноябрю 2007 года было создано более 7 тыс. приложений, и каждый день запускалось по сотне новых. По мнению Марка и некоторых инженеров, быстрый и неограниченный рост платформы был хорош, поскольку доказал, что в Facebook главное — техническое развитие, а не "хотелки" маркетологов или пользователей. Не все были убеждены, что быстрый рост платформы — это так уж хорошо. Для компании – возможно, для пользователей — не всегда. Как представители службы поддержки клиентов, мы всегда следили за чистотой сайта, отслеживали наличие спама и агрессии со стороны отдельных пользователей, делали всё возможное, чтобы виртуальное пространство было опрятным и, как мы надеялись, значимым — настоящим “местом для друзей”. Мы тщательно и вручную удаляли учётные записи, которые, по нашему мнению, были поддельными, и предупреждали тех, кто, по нашему мнению, контактировал с пользователями массово, а не лично. Хотя нам платили мало по сравнению с инженерами, мы были в некотором смысле защитниками подлинности Facebook, — по крайней мере, до тех пор, пока инженеры не смогли найти способ приблизить наш труд к алгоритмам, что они в конечном итоге и сделали, к некоторому ужасу пользователей, поскольку аккаунты стали удаляться по ошибке. Но теперь разработчики, которые могли зарегистрироваться для разработки на платформе Facebook со всего мира, загружали тысячи приложений и миллионы шаблонных сюжетов в ленту новостей в нашу тщательно огороженную сеть. Что касается внешних разработчиков, то единственной целью платформы было привлечь больше пользователей к своему приложению и, следовательно, больше денег для себя. В некотором смысле они просто отражали инженерную идеологию самого Facebook: масштабирование и рост — это всё, отдельные люди и их опыт вторичны по отношению к тому, что необходимо для максимального использования системы. Facebook. Как мы узнали ранее на примере группы под названием “Если в этой группе будет 100 тыс. подписчиков, у моей девушки будет секс втроём”, — это самая эффективная в мире платформа вирусного маркетинга, способ превратить автоматическое сарафанное радио в золото. Идея предоставить разработчикам масштабную платформу для продвижения приложений, как мне показалось, не совсем соответствовала заявленной задаче сайта по объединению людей. Для меня установление связи с другим человеком требовало намерения: он должен лично подать сигнал, что хочет пообщаться со мной, и наоборот. Разработчики платформы, однако, более механистично подошли к человеческим отношениям: они создали приложения, которые обещали сообщить вам, кто в вас влюблён, если вы просто отправите приглашение в приложение всем своим друзьям. Идея заключалась в том, что после того, как приложение получит список ваших контактов, оно начнет автоматизированную работу по выяснению интересов людей и подбору тех, кто заинтересован друг в друге. Вскоре разработчики даже не спрашивали вас, хотите ли вы отправлять приглашения своим друзьям. Простое добавление приложения автоматически уведомило бы всех ваших друзей на Facebook о том, что вы его добавили, и пригласило бы их тоже добавить его, используя каждого пользователя как средство, которое отправляет приглашения вирусным путем без согласия других. Таким образом, потребность пользователей в дружбе и общении стала мощным двигателем распространения спама, как это уже было с электронной почтой в Интернете задолго до Facebook. Уловки типа “Мы скажем, кто в вас влюблён, если вы просто отправите это электронное письмо в свою адресную книгу” были знакомы мне ещё по университету, когда спамеры могли за считанные часы завалить весь почтовый сервер такими электронными письмами, распространяемыми вирусно студентами, которые доверчиво вводили имена своих пар и их адреса электронной почты. Когда я впервые начала работать в Facebook, мне хотелось верить, что мой опыт станет историей любви. Мне думалось, что в некотором смысле Facebook мог бы быть тем, чего мы все, сотрудники и пользователи, иногда хотели — сетью, через которую мы могли бы общаться и любить друг друга с большей готовностью, с большей лёгкостью и постоянством, местом, в котором мы могли бы более подлинно чувствовать себя самими собой, вместе, подобно любой новой модели социальной организации, которую пытались создать с незапамятных времён. Однако когда в тот год я начала постепенно подниматься по служебной лестнице, живя в его виртуальной реальности, то начала задаваться вопросом: возможно ли, что истории любви из Facebook, несмотря на наше желание, не получится? В некотором смысле первые годы Facebook имели все предпосылки для яркой, переливающейся истории: необычный набор умных и преданных своему делу людей собрался вместе, чтобы попытаться определить параметры новой платформы, лучшего способа общения людей. Я хотела того, чего, как предполагала, хотят все: сблизить людей, быстрее делиться важной информацией и заставить всех чувствовать себя менее одинокими. И поскольку большинство известных людей в Facebook были технически, если не интуитивно, умны, и все мы, казалось, верили в одно и то же — в создание чего-то нового, — я подумала, что этого можно добиться. Я хотела, чтобы мир был лучше, чем раньше. Я хотела помогать людям. А если за это приходилось платить большую цену, хотелось, чтобы это было случайной издержкой революционной работы, которую мы проделали вместе. Теперь, спустя 2 года, я не была уверена, что на самом деле происходит с растущим увлечением социальными сетями и связанными с ними новыми формами мгновенного взаимодействия на расстоянии. Я видела, что социальные сайты затрагивали самую большую открытую и незаживающую рану нашего общества: стремление к известности и любви. Было неясно, удовлетворяют ли они эту потребность. Эта потребность обнажена и огромна. В обществе, в котором мы являемся наёмными работниками и плательщиками больше, чем членами сообщества, мы жаждем, чтобы нас понимали и любили такими, какие мы есть. Мы хотим, чтобы люди видели нас, заботились о нас, нуждались в нас так же, как мы нуждаемся в них, были рядом. Но чаще всего, сбившись на группы в торговых центрах и других заведениях, этого не происходит. Мы слишком много переезжаем, и даже когда мы рядом, мы легко отдалимся друг от друга, будь то из-за работы, досуга или современных технологий, которые делают общение ещё более возможным, не глядя друг на друга. По мере того как Facebook и социальный Интернет становились всё больше, я задавалась вопросом, является ли то, что мы создаём, исправлением нашего одиночества или просто ещё одной зависимостью, подобно социальным играм, которые вскоре начнут выпускать Zynga[32] и другие, которые притупляют или отвлекают нас от более глубоких чувств. Я уже не знала, создаём ли мы любовь или её иллюзию. * * * Летом 2007 года запуск и мгновенный успех платформы Facebook и приток дешёвых вирусных приложений, созданных на её основе, были не единственным, что изменилось. К этому моменту численность компании выросла почти до 300 сотрудников. Большинство из них были инженерами в соответствии с философией сайта о техническом превосходстве, наряду со всё большим числом сотрудников службы поддержки клиентов, нанятых для того, чтобы не отставать от роста числа пользователей. В июне 2007 года меня повысили до менеджера по обучению и качеству службы поддержки, что означало, что я отвечала за привлечение новых сотрудников и обучение их всем способам администрирования сайта Facebook. Моё продвижение по службе принесло мне прибавку к зарплате, которая составляла примерно половину того, что в среднем зарабатывали инженеры, и новенький блестящий BlackBerry от Facebook, который Андреас принёс и драматично подтолкнул ко мне через стол, как будто вручал мне какой-то мистический, ценный подарок непосредственно от самого короля. Я пыталась изобразить дикий восторг от BlackBerry, но Андреас не знал, что мы с Сэмом месяцами скептически высмеивали гаджеты и их магическое действие в Кремниевой долине. Со скепсисом или без него, но теперь у меня был свой гаджет, на который я могла бы смотреть в любой момент. Поскольку я работала на окладе, меня могли попросить работать дольше, поэтому Андреас начал просить меня приходить по субботам для проведения интенсивных тренировок с начинающими стажёрами службы поддержки клиенты. На одном из таких субботних утренних занятий тем летом я учила, как устранить проблему с аккаунтом Facebook, и проецировала свой ноутбук на стену, чтобы все могли видеть на экране, как это надо делать. Мой клиент обмена мгновенными сообщениями был включён, и Тракс начал разговор, который, как часто бывало, свернул к теме его пениса. Это была одна из его любимых тем, помимо всего цифрового, для обсуждения на Facebook и вне его с друзьями и коллегами. Я быстро свернула окно чата и, отпустив стажёров на запланированный перерыв, набрала Траксу: “Не могу говорить прямо сейчас. Я на работе, и этот разговор проецируется на экран”. "Только в Facebook", — подумала я, надеясь, что стажёры-новички не прочитали беседу, но не особо переживая, если они всё же прочитали. Я полагала, что они достаточно скоро привыкнут к странному и плавному смешению личного и профессионального в рабочей среде. В Facebook, перефразируя старую феминистскую поговорку, личное было профессиональным: от вас не ожидали и вам не разрешали оставлять свою личную жизнь за дверью. Хотя я привыкла ко всяким разным историям на работе (и иногда получала от них удовольствие), я по-прежнему беспокоилась о том, что ждёт меня в компании. Наставничество в службе поддержки клиентов было не самой плохой работой, но это было далеко не страстным увлечением, и мне по-прежнему было неприятно наблюдать, как инженеры прославляют себя и свой растущий авторитет в долине, а я по-прежнему была человеком второго сорта и едва сводила концы с концами. Диссонанс, который я ощущала ежедневно, шёл вразрез с тем, что говорит о себе Кремниевая долина: будто это меритократия, будто здесь ценят интеллект и креативность, будто у каждого есть шанс, если он просто будет достаточно усердно работать. Это было верно только в том случае, если ты специалист, но даже этого не всегда может быть достаточно: в эпоху социальных сетей всё большее значение приобретало то, с кем ты знаком и кто твои друзья. Я решила установить для себя крайний срок в конце августа: если к этому моменту в моей карьере не произойдёт никаких изменений, я заберу принадлежащие Facebook акции и начну новый путь в другом месте, каким бы трудным это ни было. Я сказала это Траксу, когда мы сидели на парковке у Fry's Electronics[33] воскресным утром. Мы не спали всю ночь, поскольку смотрели фильмы в доме Сэма, а затем пошли гулять по Пало-Альто, прошли мимо церкви и даже хотели зайти внутрь на службу (мы отказались от этого, так как были одеты в джинсы), решили проехаться по окрестностям. Поездка с инженерами в Пало-Альто почти всегда включала в себя поездку в Fry's Electronics, чтобы они ознакомились с новыми техническими продуктами, которые могли быть выпущены на прошлой неделе. Я никогда не возражала сходить, потому что сам магазин — странный и фантастический памятник Дикому Западу. Проходы украшены тюками сена и статуями таких личностей, как Энни Оукли[34], которая позирует с пистолетом на тюке, заваленном руководствами по Linux. Я могла целый час рассматривать декор, пока инженеры ковырялись в недавно выпущенных телевизорах и видеоиграх. Ещё в машине по радио зазвучала песня Джастина Тимберлейка, и Тракс признался, что она ему нравится. Бледным инди-парням не должен был нравиться Джастин Тимберлейк в 2007 году. — Это круто, мне тоже нравится Джастин Тимберлейк, — сказала я. В том же духе исповеди после нашей бессонной ночи я добавила: — На этой неделе я подала заявление на новую работу. Не могу вечно заниматься поддержкой клиентов. — О, нет… — серьёзно сказал Тракс, помолчав, пока по радио не закончилась песня Тимберлейка. — Тебе следовало бы податься в менеджеры по продуктам, — размышлял он. — Да, знаю, но Марк не хочет, чтобы кто-то без технического образования работал инженером. — О, точно, — ответил он, зная, как и я, что это решение, как и всё остальное в Facebook, на самом деле зависело только от Марка. В этом смысле все мы были в одной лодке. — Как бы то ни было, давай заедем в In-N-Out, — предложила я. Когда всё остальное терпело неудачу, в Калифорнии вы могли рассчитывать на хороший сыр, приготовленный на гриле (мой обычный прием пищи), чтобы вам, по крайней мере на мгновение, стало лучше на душе. * * * -Я говорю всем, кого встречаю, что могу прочитать всю их жизнь за минуту, — заявил Чамат Палихапития, представляясь сотрудникам Facebook, когда его приняли на должность вице-президента по маркетингу продуктов и операциям в июле 2007 года. Он был ценным игроком и бывшим руководителем службы мгновенных сообщений AOL. Марк привлёк его в совет директоров, как предположила пресса, чтобы привить организации столь необходимую деловую смекалку. Чамат был молод, дерзок и обладал мужественным стилем, но, в отличие от большинства инженеров Facebook, у него был опыт управления компанией.
Чамат Палихапития
Первые пару месяцев Чамат наблюдал за работой и беседовал с сотрудниками, чтобы выяснить, как все работает. Моя встреча с ним состоялась в начале августа. Мы встретились в кафе "Coupa" на Эмерсон-стрит в Пало-Альто, где ноутбуки стояли на каждом столе, а везде только и говорили, что о стартапах. За чашечкой капучино Чамат попросил меня рассказать ему всё о моём отделе. Я рассказала ему, кто, по моему мнению, выполняет основную часть управленческой работы (определённые сотрудники), а кто нет (наш босс), и в чём, по моему мнению, заключались проблемы в отделе и компании.
— Нужно побыстрее перевести тебя в другой отдел, — сказал он мне. — Кажется, я знаю, где ты пригодишься, — сказал он, но не уточнил где.
Я была в приподнятом настроении; возможно, техническая чистка заканчивалась, и Марк наконец-то открылся для мысли, что нетехнические сотрудники тоже могут выполнять значимые роли.
На следующей неделе Чамат попросил меня и моих коллег-руководителей службы поддержки пользователей выполнить оценочную аттестацию, в ходе которого мы оценили всех сотрудников от нижних до высших. Сидя в тот вечер допоздна в офисе, я выставила оценку каждому члену команды. С некоторыми это было легко: они были либо невероятно трудолюбивы, либо довольно ленивы, предпочитая игры тяжёлой и утомительной работе по решению проблем пользователей, но с большинством это был тошнотворный и трудный процесс сравнения колокольного звона с кусочком мыла: один мог быстро отвечать на электронную почту, а другой – работать тщательно и точно.
Когда результаты были получены, Чамат произнёс целую речь.
— Оглянитесь вокруг, — сказал он нам. — Через несколько недель некоторых в этой комнате не будет. Их переведут в другие отделы, потому что они усердно работали и стали ценными для компании. Других людей в этой комнате не будет, потому что они недостаточно усердно работают. Я говорю вам это, потому что вы должны понимать, что так оно и работает: вас всегда оценивают, и это ваша работа — соответствовать. Как ты здесь справляешься, зависит от тебя, но никто не позволит тебе выйти сухим из воды за то, что ты не справляешься со своей задачей.
Одним из подтекстов речи Чамата было то, что он и власть имущие наконец поняли, что Андреас вообще мало что делает, и, хотя на это ушло несколько месяцев, в конце концов его уволили, к большому облегчению большинства сотрудников службы поддержки. К тому времени я уже не была сотрудником этой службы, так что уход Андреаса имел лишь символическое значение.
Чамат создал небольшую команду по маркетингу продуктов платформы для продвижения платформы Facebook среди разработчиков. Команду возглавляли Дейв, специалист по маркетингу, пришедший в Facebook в конце 2006 года из Apple, и одноклассница первых инженеров Гарварда Эйла, которая работала с некоторыми из них в Microsoft. Она потрясающе владела деловым жаргоном: "рычаги воздействия", "противопожарная подготовка", "лучшие практики", "конечные результаты" — вот несколько выражений, которые она часто использовала и которые мне пришлось быстро выучить. Мне было поручено работать с ней над различными проектами, такими как редизайн сайта разработчика (где внешние разработчики получали технические обновления платформы), налаживание контактов с разработчиками и поощрение их к созданию приложений под Facebook.
Первую неделю на этой должности я работала за новым столом в тесном крыле на третьем этаже офиса на Юниверсити-авеню 156, где сидела куча инженеров по базам данных и маркетологов платформ, когда я получила сообщение от Тракса.
— Хочешь пойти с нами на шоу в Беркли?
— Не могу, мне нужно поработать над эскизом того, как будет выглядеть новый сайт разработчика, — напечатала я в ответ.
— А? Почему? Поддержка этим не занимается, — последовал его быстрый ответ.
— У меня теперь Чамат начальник, — напечатала я.
— Чамат? А как же Андреас? Ты что, больше не в службе поддержки?
— Нет.
— О, круто! То есть, ты наконец получила то, что хотела.
— Ага.
— И больше не думаешь увольняться.
— Ага, — ответила я, ожидая поздравлений с повышением.
— То есть ты теперь сидишь на нашем этаже? Вот отстой!
— Сам ты отстой.
— Ну, ты никому не нравишься, поэтому... — напечатал он, тролля меня.
Один из менеджеров-инженеров однажды сказал мне ни с того ни с сего: “Ты всем нравишься”, — с какой-то странной завистью, как будто это было высшей похвалой в жизни сотрудника Facebook. У Facebook ещё не было кнопки "Мне нравится" ("лайк"), но, учитывая, что скоро она появится, нравиться всем, возможно, было синонимом окончательной победы в Facebook. Я была в замешательстве от всего этого, всё ещё привыкшая к академическому миру, в котором нравиться всем было подозрительно. Это означало, что ты, возможно, навязываешься другим. Но я подумала, что если нравиться всем — это преимущество Facebook, то я вполне могу претендовать на это.
Тракс, Сэм и Джастин уехали в Беркли, пока я сидела за работой со своим компьютером и дизайнерской программой, которой едва умела пользоваться, но я была в хорошем настроении. Я подумала, что теперь, когда у меня было то, что в Кремниевой долине считалось настоящей работой, я могла переключить своё внимание с простого общения в компании на выполнение чего-то важного.
* * *
Будучи членом крошечной команды по маркетингу платформы, которую собрал Чамат, я посещала многочасовые совещания по маркетинговой стратегии и работала над своими эскизами для сайта разработчика. Сайт использовал роботизированные шрифты в стиле "техно" и говорил исключительно на языке роста и скорости — языке разработчиков, который заметно отличался от страниц поддержки пользователей, на которых говорилось о заходах в профили друзей. Переход от обслуживания клиентов к обслуживанию разработчиков был интересным: раньше я указывала пользователям, чего они не могут сделать, а теперь приходилось повторять разработчикам, что они могут делать всё, что захотят. Инженеры Facebook считали разработчиков равными себе, поэтому они стремились убедиться, что мы общаемся с ними и находимся в хороших отношениях, чего у них никогда не было с пользователями.
Мой карьерный переход с подземного отдела на почти техническую должность означал, наряду с более высокой зарплатой и уважением со стороны технического эшелона компании, что теперь я работаю инженером. Это означало, что, хотя я могла приходить на работу позже, ближе к обеду, от меня ожидали, что я буду бодрствовать до утра, отвечая на электронные письма и ещё более преданно посвящая себя нашему новому предприятию. Однако, несмотря на то, что уважение и оплата были выше, что было огромным облегчением, преклонение перед внешними разработчиками приложений, даже если я не была согласна с тем, что они делали, было очень похоже на вечное почтение, которое мы, нетехнические сотрудники, все должны были проявлять перед Марком и инженерным отделом.
Мы часто устраивали вечеринки для разработчиков и конкурсы, чтобы они соревновались друг с другом, и, что самое важное, не обращали внимания на тот факт, что почти все данные пользователей Facebook были доступны им через платформу. Технически, они должны были очищать свои серверы от данных каждые 24 часа, но если они этого не делали, у нас не было возможности узнать. Марк безоговорочно доверял разработчикам, внешним и внутренним, как если бы программирование веб-приложений было глобальным братством, членом которого можно стать, написав код.
В декабре того года, проработав 4 месяца подряд без перерыва на сайте разработчика, инженер-менеджер Кай спросил меня по электронной почте:
— Ты бы предпочла работать над платформой или помочь с процессом интернационализации?
Кай был инженером-менеджером, который ранее занимал должность в PayPal и наслаждался своей ролью старейшины Кремниевой долины, хотя он был ещё молод, ему едва исполнилось 30. Он гордился как своей личностью, так и техническими навыками, часто занимаясь троллингом в социальных сетях и в целом ведя себя как можно более характерно. Он погрузился в Интернет-культуру ещё со времен колледжа. Когда у него с женой появились дети, они дали им прозвища в честь Интернет-мемов, таких как праздник lolcat, Caturday.
— Хм, мне нужно немного подумать, — ответила я.
— Как сказал даосский философ Лао-Цзы, любое решения можно принять одним вдохом, — написал Кай в ответ.
Я сразу поняла, что хочу сделать, но взяла паузу на день или два, просто чтобы разобраться в своих чувствах. Поразмыслив, ответ был столь же очевиден, как и на первый взгляд: я любила путешествовать, мне нравились языки, и мы с Сэмом уже выступили с инициативой расширить сети Facebook на зарубежные страны ещё до того, как Марка заинтересовался идеей перевода сайта. Интернационализация — процесс перевода интерфейса сайта Facebook на разные языки, чтобы любой человек в любой стране мог пользоваться сайтом так же легко, как это делают в настоящее время носители английского языка, — это то, что рекрутер мог бы назвать моей ключевой компетенцией, даже если я не знала точно, что повлечёт за собой процесс перевода.
Я сказала Каю, что готова перейти в команду по интернационализации, и, вернувшись с праздников в январе 2008 года, переехала в совершенно новый инженерный офис, который только что открылся в здании по соседству со зданием на Юниверсити-авеню 156. “Команду i18n”, как её называли (“il8n” было сокращением от “интернационализация”), Кай тихо собрал без лишнего шума. Он с удовольствием предвкушал будущий успех Кремниевой долины. Иногда он называл себя и жену “Бранджелиной[35] Кремниевой долины”. Его страсть к голливудизации распространилась и на рабочие процессы: когда ему рассказали о конфликтах между членами команды, он весело процитировал урок своей жены на курсах сценического мастерства о том, что у всех сценариев есть завязка, кульминация и развязка. Он заявил, что конфликт был вызван кульминацией, а нам просто нужно работать над развязкой, в которой всё было бы разрешено.
— Просто делай то, что, по твоему мнению, поможет начать работу, — сказал мне Кай на одной из наших первых встреч с непринуждённым стилем управления, который он превратил в отличительную черту своего бренда.
Его дзен-подход отражал заветную идею Долины о том, что все мы, сотрудники успешного стартапа, настолько гениальны, что уже знаем, что делать, а если и нет, то знаем, как с этим разобраться.
Чтобы поставить меня, не-инженера, на желанную, неопределённую должность делать то, что, по моему мнению, должно быть сделано, было необходимо создать для меня должность в команде инженеров — средоточии всего творческого потенциала Кремниевой долины. У вновь созданной должности даже не было названия.
— Как бы ты хотела, чтобы тебя называли? — спросил мой недавно нанятый руководитель, солидного вида пожилой мужчина с дружелюбными, мерцающими глазами, Хассин, который подчинялся Каю.
Он был специалистом по локализации с eBay и долгое время занимался переводческим бизнесом. Локализация — это отраслевой термин, обозначающий интернационализацию, и считается, что он более чувствителен к неамериканским странам, поскольку, в отличие от интернационализации, это не означает, что Соединённые Штаты являются центром. Увы, этот термин, похоже, так и не прижился в Facebook, поскольку наша команда уже называла себя "командой i18n". Я остановила свой выбор на названии "продакт-менеджер интернационализации", поскольку для немногих женщин-инженеров термин "продакт-менеджер" казался одновременно статусным (работа с продуктом была самой статусной ролью Facebook) и не угрожающим (тут не нужно что-либо разрабатывать, поэтому технический суверенитет инженеров оставался нетронутым).
Наконец-то я оказалась за рулём, в инженерном бюро — месте, где ребята гоняли на рипстиках и руководили всем шоу: Facebook, социальными сетями и новой индустрией социальных сетей. Свободный, плодородный мир инженерии был своего рода самоисполняющимся пророчеством: когда ты инженер, то можешь заставить вещи быть такими, как хочется тебе. “Добро пожаловать в инженерный мир!” – прислал мне сообщение с прикрепленным смайликом администратор Марка, когда я устраивалась за новым столом. У меня на мгновение создалось впечатление, будто я получила ключи от королевства.
* * *
Перевод Facebook на языки, отличные от английского, был очевидным шагом, и я всегда верила в необходимость расширения сети по всему миру. Лучшим и наиболее естественным использованием виртуального скрапбукинга продукта мне всегда казалось общение с хорошими друзьями, которые жили в отдалённых местах. Когда живёшь рядом с друзьями, общение с ними кажется лучшим вариантом поддержания связи, чем публикации в социальной сети, но когда вы живёте далеко друг от друга, социальная сеть всегда может помочь вам быть в курсе событий.
В отличие от руководства платформой с её чванливой политикой разработчиков, я не испытывала никаких угрызений совести, работая над переводом. Во-первых, я наконец-то смог работать над настоящим продуктом Facebook для обслуживания всех пользователей, а не только разработчиков. Разработка продукта Facebook, которым к январю 2008 года пользовалось 60 млн. человек, была тем, ради чего жили инженеры. Когда вы продвигали или создавали функцию и запускали её, минутой ранее ничего не было, а в следующую минуту появлялось что-то — новый интерфейс Facebook, готовый принимать новых пользователей, их данные и их взаимоотношения друг с другом. Я провела слишком много времени с инженерами, видя их волнение и трепет при запуске новых функций, чтобы самой захотеть ощутить момент создания. Однажды вечером, когда мы с Сэмом готовились к запуску международной сети осенью 2006 года, Тракс пошутил:
— Тебя заводит возможность распространять свое семя?
Да, мы волновались. Каждая новая сеть действительно ощущалась, как порождение наших чресел благодаря нашему решению вдохнуть в неё жизнь в тот вечер.
Лучшие моменты в Facebook всегда вызывали у них это невероятно сильное чувство: способность создавать мир. Я знала это ощущение, потому что, открывая сети всё новых университетов, я чувствовала нечто подобное. Как только запускалась новая сеть, я входила в систему как “Создатель” — так называлась наша всемогущая тестовая учетная запись, — чтобы осмотреть нашу новую территорию и просмотреть профили людей, присоединившихся к ней. Иногда, когда мы входили в систему, мы обновляли статус "Создателя" словами, которые, по нашему мнению, мог опубликовать бог Facebook. Однажды ночью я увидела, что статус "Создателя" был установлен на “покоряю”, и я упомянула об этом Траксу через мессенджер.
— Статус "Создателя" по-прежнему установлен на "покоряю"? — спросил Тракс, который опубликовал статус.
— Статус "Создателя" всегда установлен "покорение", — ответила я.
— Ха-ха, — напечатал он в ответ.
Той зимой, став полноправным членом инженерной команды, я почувствовала то, о чём давно мечтала — как из раба превращаюсь в завоевателя. Внезапно я смогла приходить на работу в любое время, если работала допоздна, потому что предполагалось, что я, как и все инженеры, поддерживаю и развиваю совершенно новый мир, даже если иногда мы просто сидим в офисе, едим закуски и играем в игры. В инженерном деле приходить на работу поздно было круто, даже необходимо. В идеологии хакера-одиночки и индивидуалиста это означало, что ты ничем не обязаны авторитетам и что ты, возможно, допоздна создаёшь что-то блестящее, изменяющее жизнь и разрушительное (даже если ты просто занимаешься троллингом в Facebook или смотришь порнуху). Работа инженером была не столько бегством от игры, сколько настоящей игровой площадкой.
Новый инженерный офис, в который мы переехали в январе 2008 года, казалось, был спроектирован так, чтобы физически отражать то, что мы парим над миром, управляя им в цифровом виде сверху. Он занимал два верхних этажа офисного здания в стиле 1960-х годов в самом центре Пало-Альто. Этажи были разобраны и переделаны по вкусу инженеров Facebook. Полы были сделаны из твёрдого бамбука, который лучше всего подходит для катания на рипстиках, а стены были ярко-белыми, расцвеченными основными цветами — синим и красным. (По-видимому, оригинальный художник Facebook по граффити Дэвид Чоу был недоступен для оформления здания перед нашим переездом.) Столы были расположены по периметру пола так, что фактически дорожка длинным непрерывным овалом огибала офис. По дорожке почти всегда кто-то ездил на рипстике, постоянно стуча колёсами по дереву. Регулярно и ритмично появлялись почти одинаковые парни в толстовках, они проезжали мимо моего рабочего места; это было почти как работать посреди катка 80-х годов, только без больших роликовых коньков и "Вавилонов" на голове.
Кухни занимали большую часть каждого этажа, но они предназначались для перекусов, а не приготовления пищи (единственным устройством для приготовления пищи была микроволновка). Стены каждой кухни были заставлены коробками со всеми мыслимыми батончиками и хлопьями. Я не считала это едой; всё это было завернуто в пластик и сохранялось до вечности с помощью химикатов, названия которых я не знала, поэтому вместо этого я готовила чай и перекусывала лакомствами из японской кондитерской дальше по улице. В конце концов я спросила, можем ли мы получать еженедельные поставки свежих фруктов и изысканного сыра, и, конечно, теперь, когда я стала менеджером по продуктам, моё желание выполнялось. Инженеры не всегда ели фрукты, и они часто портились, но я испытала облегчение от того, что фрукты — что-то природное — всегда были в наличии. Это был единственный органический материал в офисе, заваленном всевозможными цифровыми устройствами, которые кто-либо мог купить. (Некоторые из них предоставлялись бесплатно: шкаф на каждом этаже содержал всевозможные гаджеты, от адаптеров и дисков для хранения данных до наушников высокого класса, которые нам могли понадобиться в нашей работе.) Когда я наблюдала, как курьеры привозят в офис ящики, полные груш и винограда, я чувствовала, что подбрасываю мальчикам фрукты, словно в запоздалом ответе на насмешки Тракса за то, что искала био-продукты в универсаме Safeway.
Помимо троллинга и гонок рипстиков, которые происходили в инженерном деле, нужно было ещё заниматься реальной работой. Нашей задачей в команде по интернационализации был перевод интерфейс сайта на как можно большее количество языков и как можно быстрее. Мы начали процесс перевода с идеи приложения (которое, как и большинство идей Кремниевой долины, представляло собой преобразование существующих концепций, одной из которых был механизм голосования на новостном дискуссионном сайте Reddit), с помощью которого пользователи могли переводить фрагменты текста (на инженерном языке они называютсястроками) с сайта на свой язык. Приложение отправляло строки пользователям, и они вводили перевод в текстовое поле. Другие пользователи могли проголосовать за перевод "за" или "против". Этот тип краудсорсингового интерфейса сейчас распространён по всей Сети как способ управления всё более интенсивным потоком контента в Интернете, но тогда это был новый интерфейс, который привлекал инженеров своими безграничными возможностями механизации вещей, ранее считавшихся субъективными.
Голосование по крайне субъективному содержанию, такому как правильный способ формулировки сложной концепции, такой как "тыкать" или "стена", может привести скорее к конфликту, чем к согласию. Часто не было однозначно правильного ответа, а вместо этого было много различных интерпретаций данного слова. Например, переводчики с испанского хотели знать, означает ли "стена" сторону здания или что-то больше похожее на доску объявлений (правильный ответ был последним, хотя тогда для обозначения доски объявлений существовало множество разных слов, за которые переводчики могли голосовать и выбирать). Обычно результаты голосования давали сносный перевод, но когда мы заходили в тупик, я замечала, что некоторые инженеры почти религиозно верили в процесс голосования и, казалось, чувствовали угрозу от мысли, что результаты, определённые алгоритмически, могут оказаться несовершенными.
— Всё определится при голосовании, — повторяли они, как мантру, когда переводы появлялись на странице и соперничали за победу.
Инженеры были в экстазе, когда французскую версию Facebook местные пользователи перевели буквально за вечер. Однако проучившись в детстве год во французской школе, пока мама находилась по академическим делам во Франции, даже я знала, что переводы, хотя они, безусловно, были сделаны удивительно быстро, не были достаточно аккуратны и корректны для запуска. Я доказывала команде, что необходим какой-то человеческий анализ конечного продукта. Я просто хотела быть уверенной, что переводы осмыслены и были, по крайней мере, приблизительной версией качества английского сайта. Некоторые из моей команды (всего в ней было 7 человек), состоящей из инженеров, а также Хассин и специалист по развитию бизнеса из Испании от Стэнфорда, были разочарованы моей упрямой защитой человеческого познания над алгоритмом, но я не сильно возражала. Быть странным защитником человеческой ценности было чем-то, к чему я привыкла, и, в конце концов, это было своего рода моей работой. Во многих отношениях из-за одержимости компании всё технологизировать я была похожа на тролля-гуманитария.
Хассин, скорее лингвист, чем инженер по профессии, согласился, что некоторый человеческий вклад был бы полезен. Поэтому я работала с профессиональными переводчиками над обзором сайта на наших первых неанглийских языках, французском и испанском. После запуска пользователь мог просматривать сайт на французском или испанском языках, нажимая кнопку на главной странице Facebook, которая переключала язык интерфейса (пользовательский контент, такой как комментарии и обновления статуса, оставался на любом языке, на котором писал пользователь). Я проводила дни с профессиональными переводчиками, пока они просматривали страницы переводов и вносили исправления по мере необходимости. Они были на почасовой оплате и заканчивали работу в 18:00 часов. Им казалось странным, что я постоянно была на связи всю неделю, отвечала на чаты, читала Facebook, общалась с ними, отвечала на вопросы и электронные письма в любое время суток. Когда они уходили из офиса в конце дня, до следующего утра они были свободны. Это, в свою очередь, казалось мне странным. Я не могла вспомнить, когда в последний раз находилась не на расстоянии плевка от компьютера или смартфона. Как бы я ни высмеивала парней из Facebook за то, что они пялятся в свои телефоны чаще, чем поднимают глаза, я стала одной из них.
Мы запустили испанскую версию Facebook в феврале 2008 года, а месяц спустя — французскую. Оба интерфейса Facebook получили хорошее восприятие и широкое распространение, поскольку сайт был запрограммирован на немедленное отображение на французском или испанском языках, когда пользователь регистрируется или входит в систему из страны, в которой в основном говорят на одном из этих языков. От этих языков мы перешли к переводу сайта на немецкий, японский и итальянский. Французский и испанский были на первом месте, потому что они адресованы наибольшему числу потенциальных пользователей, но после этого мы переводили в порядке самых богатых стран. Интернационализация, как и всё остальное, следует за деньгами.
Именно здесь мне повезло, и работа начала по-новому спасать меня от сухого, перенасыщенного технологиями существования в Пало-Альто. Поскольку мы стремились к аутентичности, а также технической точности перевода, не имело смысла нанимать американцев, владеющих японским и итальянским языками, для перевода сайта. Мы не хотели, чтобы на японском языке говорил кто-то, кто не был в Японии много лет и не был знаком с местными идиомами. Вместо этого, через 2 месяца после того, как я начал работать в команде, Хассин решил, что сначала я полечу в Токио, чтобы поработать с японскими переводчиками, а затем прямо оттуда в Рим, чтобы поработать с итальянцами. Моё кругосветное путешествие первым классом полностью оплачивалось компанией.
— Это хорошая работа, — сказал отец на моё заявление, что меня не будет в стране в течение месяца.
— Да, ты прав, — согласилась я с облегчением и волнением.
Стремление объять мир нашими технологиями должно было спасти меня. Это здорово, что жизнь устроена таким образом. Ни одна система не является полной; всегда находится выход, если ты достаточно усердно работаешь над этим. И иногда, как это было в этом случае, аварийный люк может быть забавным.
* * *
Полёт в Токио в конце марта 2008 года казался воплощением фантазий каждой американской девушки конца 2000-х, поскольку многие из нас видели фильма "Трудности перевода" и были очарованы изображениями знакомых американских актеров, уютно устроившихся в прохладном, чуждом спокойствии Японии. Я подумывала остановиться в "Park Hyatt" — отеле, показанном в фильме, но в вечном стремлении к аутентичности выбрала отель "Okura" рядом с посольствами, который годами ремонтировался, чтобы выглядеть точно так же, как в год постройки в 1964 году. Ресторан "Okura" — это японская страна чудес в стиле модерн, полная изысканно квадратных лакированных чайных столиков, огромных окон и совершенной тишины. Когда я приехала, то поняла, что я единственный человек в отеле ростом выше 170 см и единственная американка. Я чувствовала себя огромным мультяшным персонажем с нескладным ростом и яркими голубыми глазами, изо всех сил пытающимся казаться сдержанной и миниатюрной среди изящных японских женщин в строгих костюмах и хирургических масках, пьющих чай в вестибюле.
Когда руководители Facebook путешествовали, их поездку организовывал помощник по административным вопросам, но в простом, незаметном стиле нашей команды по интернационализации у меня не было помощника, и я сама организовывала все свои поездки. Не зная, как перемещаться в чужой стране, я каждый день ездила на метро в бюро переводов, ориентируясь по указателям на английском языке, которые соответствовали указателям, заполненным красивыми, но, на мой взгляд, неразборчивыми японскими иероглифами. В метро было полно молодых японских работников в нарядных костюмах, тупящих в своих телефонах. Казалось почти странным, что Facebook придёт в Японию, чтобы принести им технологии, которых у них уже и так было достаточно. "Они, наверное, способны делать в своих телефонах то, чего я не смогу делать годами", — подумала я. Вот почему победа в Японии была так важна для ребят из офиса: не потому, что они заботились о японцах, а потому, что нам нужно было победить лучших. Это была Нормандия технологических войн, и, как ни странно, я, американская девушка, которой не было особого дела до Японии, несла им то, в чём они, возможно, даже не нуждались.
Как оказалось, простого запуска Facebook на японском языке было недостаточно, чтобы привлечь на сайт пользователей, помимо тех, у кого уже есть связи с Америкой. В Японии были свои анонимные социальные сети, такие как местная Mixi, и настойчивость Facebook в использовании настоящих имен противоречила принципу анонимности. В начале 2010 года Facebook открыла японское инженерное бюро, специально ориентированное на японский рынок, но на сегодняшний день сеть остаётся относительно не адаптированной (проникновение составляет 9%) по сравнению с другими странами мира. Однако ещё в 2008 году мы возлагали большие надежды на то, что сможем добиться успеха.
Ночью я поднималась наверх, чтобы поужинать в ресторане на крыше отеля, на высоте 50 этажей, откуда открывался вид на Токио. Я недостаточно знала японский, чтобы выйти из отеля на ужин, и боялась, что заблужусь. Глядя на сверкающий город, я удивлялась размерам Токио и тому, что его жители спокойно относились к мысли, что город, кажется, будет расти и расширяться вечно. Мои трапезы могли длиться часами: повара готовили блюда из креветок, экзотической рыбы и мелко нарезанных овощей на сверкающем гриле в баре. Потягивая саке из крошечных чашечек и всё больше наполняясь, я думала: “Я проделала долгий путь от "Ривьеры"”, — вспоминая дешёвенький отель в Лас-Вегасе с видом на парковку, который был моей первой поездкой за счёт Facebook. Когда пришёл счёт, я едва взглянула на него и расписалась, зная, что, подобно Траксу в его поисках самого дорогого ресторана в городе, теперь я, наконец, могу получать всё, что захочу.
Кругосветное путешествие было странной смесью силы и дезориентации, как будто у меня намечался следующий великий поворот в неизвестность в цикле, на который я зашла почти 3 года назад. Когда неделю спустя я уехала из Токио и полетела прямо в Рим, это было за день до того, как зарплата поступила на мой банковский счет, поэтому у меня не было достаточно денег, чтобы достать евро для оплаты такси до города. Сидя на чемодане с разряжавшимся смартфоном BlackBerry, я рылась в Интернете, пока не нашла инструкцию на английском, как проехать из аэропорта Фьюмичино в центр города. Я вздохнула с облегчением, когда благополучно села в поезд. Его тяжелые стальные колеса громко грохотали по древнему сердцу цивилизации.
Я была в пути почти сутки, и мне не терпелось попасть в отель. Как назло, я случайно сошла с поезда на остановку раньше и пришлось пройти последние кварталы пешком, волочить свой чемодан по тёмной и мощёной улице. Я была измученная и растрепанная после долгого перелёта, во время которого солнце так и не село, однако удалось сделать фотографии Сибири, которые я позже разместила на Facebook. Как будто какая-то часть меня, по-детски наивная и восторженная, всё ещё не могла поверить, что это происходит со мной: я летаю по всему миру, работая на многомиллионную компанию, которая захватит мир. В других случаях во время поездок я чувствовала себя ребёнком, одиночкой в Европе с рюкзаком и нехваткой денег на дорогу до следующего города.
Однако устроившись в том, что Интернет назвал лучшим отелем в Риме, я расслабилась и получила от этого огромное удовольствие. Комната была маленькой, как и в Европе, но стены были покрыты барочным сусальным золотом, а ванная комната отделана чёрным мрамором. Я заказала спагетти с доставкой в номер из ресторана, отмеченного звездой Мишлен, с крыши отеля и заранее заказала машину, чтобы добраться туда, куда мне нужно. Потребовалось некоторое время, чтобы освоиться с этим, но я неуклонно училась играть в эту игру под названием "деловая поездка".
В то время как Токио был интересным, Рим был гораздо более комфортным, что имело смысл по миллиону культурных причин. Тут, на пропитанных мускусом виллах Италии, в одной из которых размещалось бюро переводов, где я работала с переводчиками, была изобретена вся концепция завоевания и социальности, которая, казалось бы, присуща итальянцам (по крайней мере, так нам говорили на уроках истории древнего мира). Одеваясь каждое утро для поездки в офис, я чувствовала себя женской версией древней завоевательницы, намеревающейся захватить Италию.
В свободное время я бегала по городу в сандалиях, которые будут в моде, когда я появлюсь в них на "Коачелле" две недели спустя. Осматривая Колизей, я заметила табличку с выгравированной цитатой из Агриколы, которая гласила: “Римляне, великие грабители мира, после того, как все земли опустошались от их эксплуатации, эксплуатируют море. Они не могут насытиться Востоком или Западом; они одни желают с одинаковым безумием обладать богатством и нищетой наций”. Я сделала фотографию и загрузила её на Facebook. Иронично это или нет — я больше не могла сказать. На этом этапе моей карьеры у меня была задача завоевать мир, и эти слова ей вторили. В тот день (это была середина ночи в Пало-Альто и лучшие рабочие часы инженеров) Тракс связался со мной в AIM:
thrax96: Кейт, ты куда, чёрт возьми, пропала?
k8che: Я в Риме, завоёвываю.
thrax96: А я занимаюсь тем же самым за своим столом.
Тогда я предположила, что мы оба были правы, и какими бы ни были мои прежние опасения по поводу завоеваний, быть носителями этого нового мира всё ещё было волнующе. В тот вечер в баре "Harry's" на Виа Венето, роскошном винтажном заведении для экспатриантов с роскошными бархатными портьерами и кисточками, я выпила за наши подвиги. “За завоевание”, — сказала я, слегка наклонив бокал в сторону Колизея, никогда не будучи до конца уверенной, как никогда нельзя быть уверенным в Интернете, в его плоских тонах и широкой открытости для интерпретации, не издевалась ли я над чем-либо, включая саму себя.
Проведя полторы недели в Риме, работая допоздна, а затем на следующий день до сумерек, делая перерыв ранним вечером, чтобы выпить аперитива "Американо" на Виа Венето и понаблюдать за прохожими, я была готова и счастлива вернуться в Соединённые Штаты. По правде говоря, я испытала новое чувство победы и выполненного долга после многих лет борьбы и ощущения, что ничто никогда не будет полным. За предыдущие 3 недели я закончила японскую и итальянскую версии Facebook и даже немного загорела от прогулки по Риму. Что тут может не понравиться? Когнитивный диссонанс Facebook рассеивался, по крайней мере для меня: то, что они обещали инженерам, вполне могла получить и я — женщина, неинженер, гуманитарий, писатель, и это было очень прикольно. Возвращаясь рейсом "Air France" в Лос-Анджелес, я не думала ни о чём, кроме дома: пальмы, сарафаны, хорошая мексиканская еда, юго-запад Соединённых Штатов. Наконец-то всё складывалось удачно.
* * *
Даже тот факт, что "Air France" потеряла мой багаж при пересадке в аэропорту "Шарль де Голль", не испортил моего блаженства. Было 24 апреля 2008 года, снова время для фестиваля "Коачелла", и, как мы говорили в Facebook с 2005 года, я отправляюсь на "Коачеллу", суки. В единственном наряде, который у меня был — костюме, который я носила по меньшей мере 36 часов, я запрыгнула во взятый напрокат джип и поехала в Палм-Спрингс, влюблённая в пыль пустыни, песчаную и настоящую, и солнце, такое яркое, какого никогда не бывает в северной Калифорнии. Пустыня была моей территорией, колючей, тёплой и бесконечно красивой. Вдали от 30-дюймовых мониторов и бесконечных нервяков в Интернете я могла по-настоящему жить. Я подпевала бодрым песням Эйкона, которые крутили по радио, — ещё одно яркое свидетельство того, что я была дома, в Соединённых Штатах, где у нас есть смешанная, без истории, вечно новая культура.
Поскольку согласно логике технологии, мы всегда должны обновляться, в этом году Тракс нашёл новый дом, больше и величественнее прошлогоднего, хотя кроватей по-прежнему не хватало. Это был классический современный дом середины века в Палм-Спрингсе с теннисным кортом, гидромассажной ванной и, по крайней мере, тремя спальнями. Я надеялась, что мне больше не придется спать под кофейным столиком, как год назад. Но, припарковав джип на подъездной дорожке и войдя в дом, меня встретил зеркальный бар, в котором уже было полно выпивки, а стеклянные двери выходили на бассейн и пустыню, и мне стало всё равно. Если бы пришлось, я могла бы спать на улице, в шезлонге у бассейна: в пустыне я чувствовала себя дома.
Позже, сидя на террасе у бассейна и любуясь огромным пурпурно-голубым небом, Тракс спросил, на этот раз без камеры, о моём полёте из Рима — не о том, был ли это приятный полёт, а о том, каким классом я летела:
— Ты летела бизнес-классом?
— Ага, — сказала я.
— О, да! — гаркнул он. – Теперь ты большой человек!
В его глазах мой статус в компании наконец-то получил признание. Я думаю, это было забавно, но не столь неправдоподобно, что полёт бизнес-классом больше, чем работа инженером, служил доказательством моих успехов. Одно дело, когда Facebook просил меня перевести сайт, и совсем другое — купить мне билет за 9000 долларов на самолет до Токио, ещё один билет за 8000 долларов до Рима и обратный билет за 8000 долларов до Лос-Анджелеса. Последний месяц моей жизни, судя по дорожным квитанциям, спрятанным где-то в кошельке, обошёлся Facebook дороже, чем вся моя зарплата годом ранее. В Кремниевой долине нужно знать, чего вы стоите для них, а деньги — это язык, на котором они говорят. У компаний есть оценки, как их называют, но то же самое получают и сотрудники, в виде зарплаты, льгот и статуса, ежеминутных решений, принимаемых каждый день о том, где они будут сидеть, что им может сойти с рук и в какой команде они будут работать. Просто ценность сотрудника выражается не только в денежном эквиваленте, а всем вместе.
Как всегда, наши дни на "Коачелле" прошли как своего рода спонсируемое American Apparel шаманское путешествие, в котором мы участвовали с 30 тысячами других зрителей. Цель состояла в том, чтобы добраться из машины на площадку к декорациям и при этом не потеряться в жаре и толпе. Когда каждый вечер нам удавалось выбраться с вытоптанных полей, добраться до машины и снова вернуться домой, мы чувствовали себя так, словно добрались до оазиса после перехода через Сахару.
В субботу вечером мы пропустили последнюю группу-хедлайнера и пришли на парковку пораньше, усвоив годом ранее, что обязательно нужен план побега. (В 2007 году у нас его не было, поэтому нам пришлось прорываться с парковки через дырку в кустах, достаточно широкую, чтобы через неё можно было проехать.) Разговор в машине зашёл о том, как мы проголодались, и о том, что никто ничего не ел после нашего позднего завтрака в придорожном киоске с тако, поэтому мы свернули с шоссе в поисках еды, которой в полночь в пустыне не хватает. Вскоре мы с Траксом снова были в продуктовом магазине, только на этот раз это был Walmart в Палм-Спрингс, а не Safeway в Менло. В 2008 году даже в Walmart был отдел с био-продуктами, но мне было всё равно, потому что мы искали любую еду, чтобы прокормиться после 12-часовой музыкальной агрессии на лужайке "Коачеллы". Я не стала возражать против хот-догов, смеси "слоуппи Джо" и белого хлеба, которые Тракс положил в тележку. У меня ноги подкашивались из-за смены часовых поясов, и я просто пыталась не заснуть, пока мы не доберёмся домой.
В очереди на кассу мы уткнулись в тележку, по-дружески сблизившись, бедро к бедру, слишком уставшие, чтобы разговаривать. В моём измученном солнцем и сменой часовых поясов сознании всплыло яркое воспоминание о том, как 2 года назад мы по-семейному делали покупки в Safeway. Поскольку "Air France" потеряла мой багаж, и я ещё не получила его, на мне была фирменная футболка Тракса с гранатой и названием первого веб-сайта потокового видео, который он создал в Джорджии, и клетчатые шорты.
— Ты похожа на Тракса, — воскликнул Эмиль с нежным одобрением, когда я вошла на кухню в одежде Тракса тем утром.
Когда мы шли на кассу, Тракс тащил тележку за собой, а я устало следовала за ним, держась одной рукой за тележку.
— Вот так моя мама обычно таскала меня за собой в супермаркет, — сказал он, и в мужской одежде я действительно чувствовала себя немного ребёнком перед родителями.
Это было не первый раз, когда я чувствовала, что старею в обратном направлении, превращаясь в юношу, достигшего половой зрелости, пропитанного тестостероном, которым насыщен офис.
— Я просто пытаюсь сделать это по-семейному, — сказал Тракс ни с того ни с сего, словно прочитав мои мысли, когда кассир проводил нас вперёд в очереди.
Странно, но Тракс часто говорил именно то, что я думала, как будто синапсы нашего мозга работали на какой-то прозрачной длине волны, разговаривая друг с другом, даже когда мы этого не делали. Позже, когда я работала непосредственно на Марка и мне было поручено интерпретировать его мысли для всего мира, Марк сказал мне, что его мечтой для Facebook было нечто подобное: сделать так, чтобы все мы были клетками единого организма, общающимися автоматически, помимо нашей воли, возможно, без необходимости намерения или речи. Возможно, эта связь с Траксом была результатом того, что мы так долго жили в этом новом, техническом "Отеле Калифорния", подсознательно подстраиваясь под ритмы друг друга, как коллеги или подруги, у которых в итоге нормализуется менструальный цикл. Или, возможно, это что-то более архаичное и личное. Я больше не знала.
— Родственные души, — сказал Тракс, когда мы выходили из Walmart, имея в виду себя и меня.
Я так устала, живя ещё по итальянскому времени, что мне казалось, будто проживаю строчку из "Выкрикивается лот 49"[36], которую я выбрала для раздела "Обо мне" в своём профиле: “Иногда позже она с трудом отличала реальную и приснившуюся ночь”. Было ли что-нибудь из этого реальным? Что я делала в Walmart в футболке какого-то парня из Джорджии, измученная захватом мира? Как я могу быть родственной душой с коллегой, с которым я чаще всего общаюсь по AIM, например, с каким-то бестелесным голосом из Интернета, который лишь изредка появляется в человеческом обличье?
"Родственные души" – столь странное выражение для Тракса, что я продолжала размышлять, пока мы шли к машине, чтобы встретиться с остальными, которые остались нас ждать. Начало казаться, что главное в Facebook — это связи, а не какая-то конкретная связь, и благодаря усилиям Кремниевой долины то, к чему мы все подключаемся, — это технологии, а не люди. Ни один человек в эпоху социального Интернета не мог бы обеспечить такое постоянное, непринуждённое внимание, на какое способна технология. Как сотрудники, так и пользователи Facebook, мы работали не для того, чтобы сосредоточиться на одном человеке или даже на нескольких. Наша работа состояла в том, чтобы создать машину, которая привлекла бы внимание как можно большего числа людей и позволила бы нам отплатить ей тем же, и единственный способ общаться с таким большим количеством людей — это технология. В реальной жизни у нас не так много вариантов для этого. Мы могли разговаривать за день только с определённым количеством людей. Технология, таким образом, стала нашей новой родственной душой, которая сказала нам, что понимает нас, что мы связаны, что кто-то любит нас, что мы не одиноки.
Но потом я поняла, что Траксу, возможно, как человеку, нужно было найти “родственную душу”, или двух-трёх, потому что остальной его мир представлял собой хаос технически обеспеченного внимания и позора, миллион гонок, в которых нужно побеждать других в том или ином, в которых новая гонка начиналась сразу после окончания предыдущей. В постоянной погоне за вниманием и славой ему, возможно, сейчас больше, чем когда-либо, нужен кто-то, кому было бы всё равно, кто побеждает, сколько у него подписчиков или что он сказал в Интернете. Выражение "родственные души" тогда, в нашем новом мире, означало не настоящие отношения, а просто утверждение и желание, чтобы такая вещь существовала, чтобы за экраном был какой-то субстрат реальности, очень похожий на продукты в виде мясной смеси, которую мы только что купили в Walmart для еды, потому что без них, независимо от того, сколько мы живём в цифровом мире, мы не смогли бы существовать. Возможно, однажды "родственная душа", как и "друг", появится среди категорий отношений в Facebook.
* * *
Через несколько недель после моего возвращения поползли слухи о новом сотруднике, которого Марк нанял в исполнительную команду. В ту пятницу он собрал всех, чтобы представить Шерил Сэндберг, влиятельную мультимиллионершу, руководителя отдела рекламы и операций Google, за которую, по его собственным словам, он приваживал с момента проведения Всемирного экономического форума в Давосе в январе.
— Мы с Шерил познакомились на вечеринке и сразу нашли общий язык, — заявил Марк. — Мы проговорили несколько часов. Она задавала мне вопросы о том, как я управляю компанией. Я был действительно впечатлён тем, какая она умная.
Марк говорил с нехарактерной для него улыбкой и сиянием, не совсем кокетливыми, возможно, вызванными каким-то чувством облегчения, как будто он уже некоторое время искал кого-то вроде Шерил.
— Когда я встретил Шерил, первое, что я сказал, было то, что у неё действительно хорошая кожа, — продолжил Марк, — и это правда, — сказал он, указывая на Шерил, чьё лицо, по общему признанию, было кремового оттенка. Она улыбнулась и бровью не повела.
Шерил Сэндберг
Сидя среди коллег, я чувствовала себя смущённой и немного озадаченной, поскольку никогда раньше не слышала, чтобы Марк комментировал чью-либо кожу. Он никогда не говорил, что кто-либо из инженеров особенно подходит для своей роли благодаря своей коже. Марк продолжал говорить, что “каждый должен быть влюблён в Шерил”, и сразу после встречи некоторые инженеры заявили в электронном письме инженерному сообществу, что они ей очень увлечены. Мне это показалось странным, как будто всё это коленопреклонение перед Шерил было своего рода компенсацией за то, что раньше ни одна сотрудница никогда не удостаивалась подобным обращением. Как бы то ни было, Шерил уже здесь и будет руководить всеми операциями. Сначала я не была уверена, что это означало, но оказалось, что она будет заниматься всем, чем не хотел заниматься Марк: по сути, всеми операциями, которые не касались инженеров. Кроме того, с её опытом работы в "Google ads" она будет играть заметную роль в рекламной стратегии. На личной встрече с Шерил несколько недель спустя я узнала, что у неё есть интерес к положению женщин в Facebook и в Кремниевой долине в целом. В ходе многомесячного процесса знакомства с компанией она запланировала индивидуальные встречи со всеми женщинами-инженерами. (К тому моменту их было около 15 из сотен инженеров, включая Мэриэнн, которую повысили до должности руководителя отдела пользовательского опыта в команде инженеров-проектировщиков. В конечном итоге она стала руководить командой пользовательского опыта — новым отделом, который всё время посвящал тестированию новых функций и сбору отзывов пользователей.) Мы с Шерил встретились в маленькой комнате для совещаний рядом с мини-кухней на инженерном этаже. — Не знаю, известно ли тебе, но я провожу ежемесячное женское собрание у себя дома, которое предназначено только для женщин, где женщины Долины могут собраться и послушать интересную женщину-оратора и поговорить друг с другом, — сказала она. — Поэтому мне небезразличны эти вопросы, — она сделала паузу. — Расскажи мне всё, — сказала она прямо, наклоняясь вперёд на диване, на котором сидела. Мне понравилась её прямота и то, как она прямо смотрела на меня, кремовая кожа и всё такое. Я рассказала ей, что в целом довольна своей работой продакт-менеджера по интернационализации. Я также сообщила, что в отделе было несколько ситуаций с участием мужчин, о которых, по моему мнению, ей следует знать. Например, один из технических директоров предлагал женщинам в компании заняться сексом втроём; у меня также был случай с инженером, который вёл себя попеременно пренебрежительно и агрессивно по отношению к женщинам-менеджерам по продуктам, но ситуация была урегулирована неэффективно. — Инженер-директор сказал мне пойти и поговорить с парнем и попытаться разрешить ситуацию самой, но когда я это сделала, инженер каким-то образом всё переврал и назвал меня феминисткой, чтобы отвлечь от обсуждаемой проблемы, и разговор ни к чему не привел. Это было довольно неприятно, — сказала я. — Понимаю: лучшее средство защиты – это нападение, — прокомментировала Шерил. — Да, именно так, — согласилась я. Я подумала, что Шерил классная и всё понимает. — Что ж, спасибо за разговор, я действительно это ценю, — сказала в конце Шерил. Это была моя последняя встреча с Шерил наедине, и я подумала, что если её беседы проходили аналогичным образом с другими сотрудницами, то её приход определённо станет благом для женщин в компании. Я не сразу получила ответ по тем вопросам, которые подняла в разговоре, пока однажды, несколько месяцев спустя, она ненадолго не остановилась у моего стола и свойственным ей низким, лаконичным офисным голосом спросила, урегулированы ли обе ситуации, о которых я ей рассказала. Я ничего не слышала об этом. — Видишь ли, часто бывает, что что-то происходит, а никто даже не знает об этом, — улыбнулась она. Именно тогда я заметила, что директор, который делал неприличные предложения сотрудницам, был незаметно понижен в должности, а агрессивный инженер переведён в другой отдел. Оба из них, конечно, продолжали работать в компании, так что в каком-то смысле вряд ли что-то от этого изменилось. Однако тот факт, что были предприняты какие-то действия после многих лет, когда парням сходило с рук любое поведение, был достаточным утешением. Проводимая Шерил уборка в отделе была последней трансформацией нашего рабочего места в том, что касалось нашей повседневной работы. Марк продолжал проводить общие собрания и являться голосом и провидцем компании, что, конечно же, было его заслугой. Однако женщины, с которыми я разговаривала, были разочарованы тем, что Шерил и её голос быстро отошли на второй план, а Марк и его видение культуры дерзких, быстрых действий и прорывов по-прежнему определяли политику компании. Помимо первоначального ажиотажа и активности, связанных с приходом Шерил, по мере того, как 2008 год подходил к концу, в офисе становилось всё больше парней, за столами, расположенными всё теснее друг к другу, но женщин по-прежнему было очень мало. Facebook стал больше, чем когда-либо, напоминать полноценное братство. Сэм даже сказал мне об этом, когда рассказывал о каком-то турнире то ли по шахматам, то ли по рипстикингу, то ли по азартным играм, который ребята с нашего этажа провели накануне вечером. К моему первоначальному удивлению, ему понравился аспект Facebook, связанный с братством, но, поразмыслив об этом, я начала понимать почему. Это были братья, которых у него и всех остальных парней никогда не было, популярное техно-братство, которого не существовало ни в Гарварде, ни в Стэнфорде. Инженеры были вместе так долго, что знали друг друга вдоль и поперёк, как парни из студенческого братства на последнем курсе. Они весь день играли в шахматы на кухонных столах и не поднимали глаз, когда я смотрела, как будто не видели меня, потому что так оно и было; как любая женщина на поле университетского матча, я была вне игры. Они гоняли рипстики по полу весь день и ночь, записывая на досках, кто победил. Их поход в мир чистой конкуренции происходил здесь и сейчас, они зарабатывали очки и то, что Facebook вскоре назовёт кредитами — разновидность виртуальной валюты Facebook, которая начала тестироваться внутри Facebook как способ для пользователей Facebook вознаграждать друг друга за публикацию занимательных вещей. Победа в битвах за статус больше не была прерогативой молодых хакеров, а стала кодифицированным образом жизни. И точно так же, как в настоящем братстве, существовала очевидная иерархия, а также ритуалы, которые в данном случае включали шахматные партии и случайные вечеринки в лимузине вместо футбольных вечеров и вечеров в пабах. Facebook сделал работу программиста-ботана крутой и нормальной, по крайней мере, в пределах Долины. Я перестала обращать внимание на социальную динамику на работе, поскольку, как и во всех братствах, снаружи всё и вся в нём выглядело одинаково. Я состояла в женском обществе из одного человека, и мне становилось одиноко. Любой намёк на новое, творческое общество, которое я ощущала вначале, состоящее из геев и натуралов, мужчин (или мальчиков) и женщин, расслоилось и разделилось на части, как в американских институтах, которые мы хотели оставить позади. * * * К счастью, по работе мне пришлось до конца года быть в разъездах. Я вернулась в Пало-Альто ровно настолько, чтобы мне снова стало одиноко, прежде чем я смогла собрать вещи и отправиться в какое-нибудь новое и захватывающее место. Я была в Дублине по работе 29 сентября 2008 года, когда рухнул фондовый рынок, и провела вечер в баре отеля "Four Seasons", читая новости о крахе на своем ноутбуке под звуки фортепианной музыки на заднем плане. Проверяя Facebook, я получила приглашение в группу, созданную дизайнером под названием “Вечеринка, как в 1929 году”, в описании которой говорилось: “Если мы собираемся опуститься, то можно сделать это стильно”. В тот вечер я также получила электронное письмо, которое Дастин отправил команде инженеров, сообщая, что вскоре покидает Facebook, чтобы, как все всегда говорили при уходе, посвятить себя новым делам. "Не-е-е-е-ет!" — я чуть не завопила, на глаза навернулись слёзы, до этого момента я не совсем понимала, насколько сильно зависела от Дастина в том, что он был остроумным, практичным, человечным аналогом Марка в компании. “Папочка Дастин” – вот как мы с Сэмом иногда в шутку называли его, поскольку все мы чувствовали, что Дастин был тем, кто, скорее всего, выслушает нас, если у нас возникнут проблемы или нужно будет поговорить с кем-то из руководства. В конце вечера я написала сообщение на Facebook Дастину, чтобы выразить ему свою благодарность просто за то, что он был с нами, хотя я никогда не звонила ему напрямую, а затем отправилась спать в свой гостиничный номер, пока огни Дублина холодно мерцали в ночи. Всякий раз, когда я приземлялась в каком-нибудь городе после полёта бизнес-классом за счёт Facebook, я получала драгоценный опыт анонимности, свободы, отсутствия связей с иерархией, которую я не контролировала. Я начала упиваться этой свободой, по иронии судьбы купленной сайтом, который хотел бы лишить анонимности всех и вся. — В будущем, когда вы будете регистрироваться в отеле, он будет знать, какую музыку вы хотите слушать и кто ваши друзья, на основе вашего профиля Facebook, — часто говорила я людям на своей предыдущей работе менеджером по маркетингу продуктов платформы, рекламируя возможности платформы и её обещание, что наши друзья и лайки будут с нами, по крайней мере виртуально, всё время. Но, по правде говоря, я была почти счастлива убежать туда, где меня никто не знал. Несколько раз, когда у меня не было деловых поездок, я совершала часовой перелёт в Лас-Вегас на вечер и регистрировалась в отеле, наслаждаясь той анонимностью, которую предоставляет город, и ощущением, что никто на бульваре не знает окружающих: во всех казино слишком много людей и слишком много укромных уголков и щелей, в которых никто, кроме внутренней службы безопасности казино, не может за тобой уследить. Я знала, что настоящая дружба и близость прекрасны и необходимы, но начала задаваться вопросом: кто именно мои друзья? Были ли это все люди из моего профиля, или для них нужно более тонкое описание, и каково оно? Теперь я затруднялась с ответом. В офисе слово "друзья" было эластичным, беззаботным термином. Многие люди в моём профиле Facebook были коллегами, с которыми я общалась только на сайте, но большинству казалось, что в этом нет ничего странного. По логике нашего бизнеса, прокомментировать пост друга было лучше, чем разговаривать с ними, потому что все это видели. Все хотели увидеть всё. Всё это было оправдано модным корпоративным словечком компании — прозрачность, хотя, похоже, никто точно не знал, что оно означает. Тот факт, что его было трудно определить, побудил Марка начать обсуждение внутри компании, попросив всех представить идеи о том, что такое прозрачность. Мы обсуждали это слово несколько дней, и пришли только к тому, что никто его не понимал. Для некоторых, таких как Марк, который запостил сообщение в теме вместе со всеми остальными, слово прозрачность, казалось, имело оттенок вынужденной честности, как будто в прозрачном мире не может быть лжи, никакой скрытой информации и что ничего плохого произойти не может, потому что все знают всё обо всех. У меня было другое мнение. Заняв неприметную должность в Facebook, я осознала, как власть влияет на поведение. Инженеры действовали, а команда поддержки и пользователи подвергались их воздействию. Это несоответствие было причиной того, что иногда революции должны были происходить или, по крайней мере, протекать анонимно и тайно. Самое простое определение прозрачности, которое, как я полагала, применимо к контексту Facebook, было чисто техническим, использующим технологию для трансляции всего происходящего, "Большого Брата" под другим именем, но с тем, что компания считала положительным значением, а не отрицательным. Однажды в ноябрьскую субботу я была в офисе (выходные были лучшим временем для работы, потому что это было единственное время, когда в офисе тихо и я могу чем-то заняться) и сделала перерыв, чтобы поиграть в "Rock Band" с Эмилем и Траксом в игровой комнате со стеклянными стенами на нашем этаже. Они решили, что недостаточно просто играть в игру. Всем нужно видеть, как мы играем в игру. Они установили видеокамеру, которая транслировала наше выступление на стену, а также в Интернет, где, по-видимому, ждали легионы интернет-фанатов Эмиля и Тракса, готовых смотреть из своих спален в Хорватии и Луизиане. Они также подключили устройство ввода, чтобы фанаты могли общаться с нами. Их чаты транслировались на стену, чтобы мы могли видеть и отвечать на них. Мы были настолько близки, насколько могли, к полной прозрачности, как персонажи в виртуальном мире, полном людей, смотрящих, слушающих и разговаривающих с нами со всего мира. В разгар исполнения на наших пластиковых инструментах песни Linkin Park “Crawling” какой-то зритель набрал “Вы геи”, неукоснительно следуя одному из правил Интернета, которое заключается в том, чтобы всегда можно невозбранно подвергать сомнению чью-либо сексуальную ориентацию. “Да, я гей”, — напечатал Тракс, следуя другому правилу Интернета, которое гласит: "не спорь с троллями, иначе они победят". Я чувствовала себя немного как Маргарет Мид[37] на Бали, наблюдая, как уроженцы далекого мира воплощают свою культуру. Фанаты, наблюдавшие за нами в Интернете, были озадачены, увидев меня там, поскольку другое правило гласит, что в Интернете нет девушек. Они перешли от вопросов о моём поле или даже существовании к тому, чтобы стали писать, что бы засунули во все мои дырочки. Это было стандартное поведение в Интернете, и я почти не покраснела, хотя это казалось немного жёстким. Люди будут делать и говорить всё, что угодно, онлайн, потому что могут. Тракс и Эмиль сохраняли невозмутимость, едва замечая ругательства, льющиеся на нас с экранов, поскольку таков уж Интернет. Оскорбления являются не только стандартом Интернета, но по мере роста Facebook мы становились самим Интернетом, его новыми владельцами, подобно железнодорожникам Америки 1880-х годов, осматривавшим свои недавно проложенные железнодорожные линии на Диком Западе, пинавшим железо и убеждавшимся, что оно работает. И оно действительно работало. Подобно мальчикам в их комнатах в далёких штатах, мы были в безопасности здесь, на пяти этажах над Пало-Альто, соединённые проводами с мирами, которых мы никогда не увидим. Позже в тот же день я прошла пешком несколько кварталов до своей квартиры. Когда я готовила ужин с открытым ноутбуком на кухонном столе, мой экран по-прежнему был настроен на игровую комнату в офисе. Мальчики продолжали играть, а зрители всё так же смотрели, бросая оскорбления и вопросы на экран, когда начинались и заканчивались песни рок-группы. Аккорды продолжали прокручиваться. Я закрыла ноутбук и поехала в Сан-Франциско, чтобы встретиться с друзьями и погулять в реальной жизни. Сан-Франциско находится в 30 минутах езды от Пало-Альто, но с каждой милей мне казалось, что это немного приближает меня к реальности или, по крайней мере, к некоему подобию Залива, где сейчас всё кишит Twitter-ом и совершенно новым поколением социальных приложений, в чём я остро нуждалась. Подобно старой опции статуса отношений Facebook, которую мы удалили некоторое время назад в 2007 году, чтобы придать сайту более зрелый вид, когда это воплотилось в реальность, я была на том этапе, когда брала всё, что могла получить.
Глава 8. Экономика <3
Если в 2006 году Пало-Альто казался сверкающим технологичным диснейлендом, городом в виде печатной платы, с аккуратными кварталами, зелёными лужайками и почти неслышным гулом всех цифровых устройств, какие только можно придумать, то к 2009 году он стал походить на торговый центр для венчурных капиталистов, ищущих новый Facebook. Открылись новые, глянцевые рестораны, предлагающие бесконечные деловые обеды; на пересечении Юниверсити-авеню и 101-й открылся отель "Four Seasons"; все последние следы более неряшливых дней Пало-Альто, предшествовавших буму, были смыты, сменившись фирменным стилем города — мягким минимализмом среднего уровня. Сан-Франциско, напротив, по-прежнему был гостеприимной, беспорядочной смесью технического богатства и уличной грязи. Когда я ездила туда по выходным, то могла надевать только плоские серые ботинки и колготки под нейтральные юбки, потому что всё, что я надевала, всё равно выглядело грязно-серым, мало чем отличаясь от неба Сан-Франциско с его постоянным туманом, перемежающимся солнечными лучами, а солнце светило только на определённых улицах. Несмотря на все климатические и классовые крайности — одинаково вероятно, что вы побежите от бродяги, клянчащего мелочь, или вас толкнёт на тротуаре технический мультимиллионер, не отрывающийся от своего iPhone, — Сан-Франциско сохраняет ауру прохладной аутентичности, мышечную память о том, что когда-то он был суровым городом золотой лихорадки, битком набитым пьяными шахтёрами и женщинами, которые удовлетворяли их потребности. Поэтому по выходным сюда стекаются люди со всего района Залива, чтобы насладиться остатками сытного физического прошлого, которые можно даже попробовать на вкус в виде деревенскогохлеба в "Tartine" и виски в чистом виде во многих барах вдоль улиц Мишн или Валенсия. Чего Сан-Франциско не хватает от старины, он себе компенсирует в виде бесконечных закусочных (некоторые по-настоящему старинные, некоторые оформлены так, чтобы казаться таковыми), кофейных чашек ручной работы, на изготовление которых уходит пять минут, и ресторанов высокого класса, оформленных в стиле фермерских кухонь начала XIX века. Каким бы стилизованным ни был Сан-Франциско, это неотшлифованная обратная сторона идеальной сети Кремниевой долины. В отличие от жёсткой эстетики, появившейся на улице Мишн, Facebook по-прежнему настаивал на своей высокотехнологичной фантазии о совершенной цифровой жизни, где всё всегда было новым, а неэффективность всегда была не в моде. “Harder better faster stronger”, — роботизированный вокал Daft Punk всё ещё звучал в офисе и на корпоративах, неизменно представляя мир чище и быстрее. Но быстрый рост Facebook, насчитывающего 700 сотрудников и 150 миллионов пользователей, привёл к нарушению единых идеалов компании. В Пало-Альто появились новые офисы, полные штатных юристов, менеджеров по рекламе и сотрудников по работе с пользователями (так теперь называли сотрудников службы поддержки в знак того, что отдел обслуживал уже пользователей, а не платящих клиентов), укомплектованные людьми всех типов, хотя инженерный отдел по-прежнему состоял преимущественно из молодых людей. Компания поддержала молодёжь во всех отделах, заказав фирменные футболки и толстовки у American Apparel. Другие компании в Пало-Альто тоже выпускали собственную фирменную одежду. Это приводило к смешным сценам, когда, скажем, команда из десяти инженеров Palantir (ещё один стартап, финансируемый Питером Тилем, на этот раз занимающийся разработкой программного обеспечения для военной разведки) в фирменных спортивных куртках компании сталкивалась на пешеходном переходе с командой инженеров в таких же куртках, но уже с эмблемой Facebook. К 2009 году некогда прохладные и просторные инженерные этажи, где мальчики могли свободно разъезжать на максимальной скорости своих рипстиков, были забиты столами, игрушками и новыми инженерами, которых нанимали так быстро, как только удавалось найти. В офисе стало слишком шумно, и я уже не снимала наушники и не отрывала глаз от экрана, следя за процессом перевода, своим почтовым ящиком и лентой Facebook, в которой ребята по очереди отмечали недостатки какой-нибудь новой технологии или публиковали фотографии новых устройств, которые они приобрели на той неделе в Fry's Electronics. По понедельникам по ленте новостей начинали шествие альбомы, полные фотографий вечеринок с выходных. Фотоальбомы, размещённые сотрудниками Facebook, занимали много места в моей ленте новостей, потому что в них обычно были другие сотрудники Facebook, а алгоритм ленты новостей предполагает, что если многие из ваших друзей Facebook что-то сделали, вам просто нужно об этом узнать. Совокупный алгоритмический вес друзей, отмеченных на фотографиях вечеринок сотрудников Facebook, и огромное количество фотографий, которые они опубликовали, превратили мою ленту новостей в бесконечную панораму общения коллег, застывших улыбающимися с напитками, прижатыми к груди. Их фотографии становились более заметными в течение следующих нескольких дней недели, поскольку коллеги по работе "лайкали" и комментировали их. Люди, чьи фотографии "лайкали" больше всего, поднимались ещё выше в рейтинге, так что на следующей неделе у меня было больше шансов увидеть их фотографии, независимо от того, общалась я с ними когда-либо или нет. Новостная лента, к моему удивлению как поклонницы фильма "Смертельное влечение", была похожа на алгоритмическую версию Хизер в кафетерии, которая отслеживала рост и падение популярности и следила за тем, чтобы все были в курсе движений популярных людей. Мой монитор пульсировал от постоянного потока электронных писем и уведомлений о задачах, некоторые срочные, некоторые не очень. Постоянный срач в электронной почте инженерной социальной сети о наилучшем способе оптимизации температуры на инженерных этажах содержал такие реплики как: “Мы должны проголосовать за то, какая температура всем нужна”, и ответ: “Нет, тогда результат будет неоптимальным по крайней мере для половины офиса”. Срачи по электронной почте могли продолжаться часами, вращаясь вокруг логики того, что было по сути субъективным: комнатной температуры. Субъективизм в целом имел тенденцию сводить инженеров с ума: они хотели, чтобы был один ответ, одно решение, один способ оптимизации, который подходил бы для всего на свете. Как часто бывает в Интернете, эти темы перерастали в спор о самой форме общения: “Прекратите менять заголовки в строках темы, — ледяным тоном командовал один инженер, — это нарушает потоковую передачу в моём почтовом ящике”. “Прекратите отправлять так много писем в e-social, вы мешаете мне работать”, — писал другой. “Ни в коем случае, e-social священна”, — заявлял кто-то другой. “Предполагается, что вы можете отправлять туда всё, что захотите. Если мы потеряем e-social, мы потеряем нашу культуру”. По схеме, обычной для онлайн-сообществ, список общения начинался как мечта о лёгком, братском общении, за которым последовало растущее, капризное беспокойство о том, что теряется качество сообщества. Как и раньше, пользователи постоянно беспокоились о том, что Facebook превращается в MySpace. По мере нашего роста мы постоянно беспокоились о том, что перестаём походить на Facebook. К 2009 году всё, что происходило на работе, казалось, вызывало ощущение, что в вечной ностальгии Facebook по собственной ранней культуре мы теряем нашу утопию. Это всегда было началом “конца эпохи”, как часто и с ностальгией комментировали мальчики, рассматривая свои старые фотографии в офисе: мальчики взрослели вопреки себе. Офис становился больше, несмотря на желание Марка, чтобы он оставался маленьким и сосредоточенным. — Небольшие компании всегда лучше, — говорил он на общих собраниях в том году, объясняя планы найма и почему, несмотря на то, что мы быстро росли, он хотел избежать неконтролируемого найма. Численность сотрудников мешала стремительности, а стремительность: “Двигаться быстро и все ломать” — была ценностью компании, которую Марк повторял чаще всего. (Другие лозунги, такие как “будь смелым” и “будь открытым”, были менее выразительными и требовали больше усилий для объяснения.) По мере того как команда инженеров разрослась до сотен человек, продакт-команды были перестроены по модели небольших стартапов с собственными кабинетами, чтобы они могли чувствовать себя как небольшие компании, несмотря на то, что были частью более крупной группы. Несмотря на все эти попытки не давать волю чувствам хотя бы в реальности, на собраниях почти ежедневно кто-нибудь говорил: “Меня беспокоит, что мы теряем нашу культуру”, — и все беспомощно оглядывались вокруг, как будто не знали, что делать или как спасти драгоценную сущность, которая, как они чувствовали, ускользала из рук. Сидя на диване в конференц-зале и в очередной раз слушая этот разговор, я вспомнила слова университетского руководителя: — Вы — то, что вы делаете. Если вы больше этим не занимаетесь, как это может быть вашей культурой? Он говорил о культурной самобытности в Америке и нашем постоянном страхе потерять её, даже когда мы больше ей не занимаемся. Я пришла к пониманию, что это была личность 19-летнего парня, вечно юного и безрассудного, неконтролируемого и неудержимого, которую мальчики так боялись потерять. Возможно, им не хотелось взрослеть. Культура Facebook, тогда, под другим названием, может быть страхом взрослой жизни, желанием навсегда распрощаться с обязательствами, ответственностью и трудной работой по налаживанию отношений в реальной жизни и в реальном выражении. Но как сохранить молодость? Как навсегда остаться 19-летним? * * * В декабре 2008 года меня снова пригласили на работу, которой раньше не существовало и у которой не было названия. — Мы ищем кого-нибудь, кто мог бы писать для Марка, — сказал мне директор Facebook по коммуникациям Эллиот Шрейдж, юрист по общественной политике, ставший пиарщиком, пришедший в Facebook из Google. — Мы собираемся разослать информацию об открытии вакансии в компанию, чтобы любой мог подать заявку, но я думаю, что для этого отлично подошла бы ты. "Лол", — подумала я, переключаясь на общение смайликами, который у меня с экрана попал в речь. В конце концов, я была там единственным гуманитарием или, по крайней мере, единственным сотрудником, который проработал в Facebook достаточно долго, чтобы оправдать вступление в эксклюзивный внутренний круг Марка. В прошлом году круг доверенных лиц Марка поредел, поскольку некоторые первоначальные соучредители, такие как Дастин, забрали свои миллиарды, и его необходимо было пополнить.
Эллиот Шрейдж
"Это вряд ли будет трудно", — подумала я. Я слушала, как Марк рассказывал о запуске продуктов в течение 3 лет, и знала все его риторические приёмы и выражения, даже если всё ещё не до конца понимала, чего он на самом деле хочет для мира или что им двигает, помимо увлечения юношеской дерзостью, постоянно расширяющейся территорией и контролем. Его голос — это сочетание эффективной стенографии (никаких чрезмерно громких слов, никаких чрезмерно длинных предложений) и империалистической уверенности, всегда указывающей на следующую стадию роста продукта, изображаемую как неумолимая и неограниченная. Говоря языком Марка, всё всегда “продвигалось вперёд”, как будто он и компания были атлантами, которые одновременно поддерживали и стимулировали мировое развитие, продвигая его вперёд с помощью собственной цифровой мощи. Как и в песне Daft Punk, по словам Марка, работа Facebook никогда не заканчивалась. Это был не веб-сайт или набор приложений, а платформа, которая растёт и разрастается, добавляя всё больше пользователей и сущностей (брендов, мест, событий) и всё глубже проникая в нашу жизнь, извлекая эти данные на благо платформы и, как он утверждает, всех нас. Кто бы не хотел бы получить лёгкий доступ ко всему, к каждому человеку, месту и событию по всему миру? – ему нужно было знать. На секунду или больше (столько, сколько требуется, чтобы войти в наши личные аккаунты и обозреть мир перед нами) мы все говорим "да". Мы тоже этого хотим. А кому не хочется? Как знают хакеры, посвятившие себя пиратству, бесплатные данные соблазнительны. Всегда можно получить больше, более качественные и новые данные, а также новые и более быстрые способы их получения. Таким образом, писать в блоге сообщения словами Марка означало бы сформулировать предложения, которые звучали бы так, как будто они исходят от мастера и командира этой глобальной платформы, кого-то, кто верит в неё и предполагает, что вы тоже в это верите и хотите этого. Если я получу эту работу, это будет забавная головоломка, мало чем отличающаяся от программ, которые мальчики писали для получения нужных им данных: надо думать, как Марк, и убедить всех, что Facebook — необходимая и неизбежная вещь, меняющая мир, единственная его надежда на настоящую и постоянную связь. Я знала, как это сделать, отчасти потому, что в моменты энтузиазма тоже в это верила. Я работала над образцом записи в блоге Марка, начав с его стандартного “Всем привет” и перейдя к описанию того, как некоторые новые функции изменили наше будущее благодаря Facebook. Работа заняла целый вечер, прерываемый моментами раздражения, когда я печатала, стирала и перепечатывала текст, пытаясь добиться правильной мальчишеской интонации: достаточно плоской, чтобы звучать как у Марка, но всё же достаточно оживлённой, чтобы быть читабельной и убедительной. Несколько дней спустя Марк попросил меня зайти к нему в конференц-зал. Это был мой первый разговор с боссом один на один, и впервые он уделял мне всё своё внимание, хотя на тот момент я проработала у него более 3 лет. Его конференц-зал был полностью в белых тонах: белый пластиковый стол "Сааринен", стулья яйцевидной формы, белые стены, белые доски. Из стеклянных окон я могла разглядеть Стэнфорда на западе и полуостров на севере, похожий на длинный коридор богатства, простирающийся до горизонта и сужающийся к облакам. Марк закрыл дверь и встал возле доски, одетый в свой обычный костюм из джинсов прямого покроя и толстовки с капюшоном, глядя слегка в сторону и вдаль. Всякий раз, когда он смотрел на меня прямо, что было редкостью, это было либо с недоумением, либо с лёгкой ухмылкой, неким признанием того, что мы оба участвуем в какой-то шутке, которую, как он предполагал, я, как давний сотрудник Facebook и член того, что к настоящему моменту ощущалось как виртуальная семья, вполне пойму. Я не знала, в чём заключается шутка, шутит ли он вообще, или всё наше присутствие тут — во главе вселенной — было какой-то шуткой. — Откуда ты знаешь, как писать, как я? — недоверчиво спросил он, скрестив руки на груди, как только я села за белый стол. — Когда я прочитал это, то подумал, что написал сам. Наконец-то на его лице появилась лёгкая улыбка. Когда он улыбается, вы знаете, что он чувствует себя комфортно, среди братьев, как будто сам находишься в доме братства и кто-то сказал что-то особенно смешное. Внезапно я поняла, что благодаря упорному труду превратилась в доверенного брата этих мальчиков — беспечного, флегматичного, избегающего видимости чрезмерной заботы о чём бы то ни было, но особенно обо всём неправильном, что является чем-то слишком девчачьим, нетехническим или декоративным. О том, что в этом мире не масштабируется. Все девушки, которые вели себя как девушки (и у которых не было социальных связей с основателями и ранними инженерами), по-прежнему оставались на нижних уровнях компании. Их по большей части игнорировали, за исключением случаев, когда они появлялись на вечеринках компании или на фотографиях с тегами после вечеринок. — Не знаю, наверное, я просто слишком долго слушала, как ты говоришь. — Ладно, что ж, ты принята на роль, — объявил он. В Facebook, как правило, должности, особенно высокие и ориентированные на внешний мир, называли “ролями”. — Круто! – воскликнула я. — Я очень рада. Я правда обрадовалась. Мой интерес к интернационализации пошёл на убыль с тех пор, как мы закончили перевод Facebook почти на все языки. К тому моменту моя работа свелась к управлению обслуживанием переведённых сайтов Facebook, что было более бюрократической функцией, чем первоначальный процесс перевода. Писать для Марка, с другой стороны, взывало к моей более сильной страсти: писать по-английски. Возможно, это самая забавная вещь, которую я когда-либо делала, и самая странная работа, которая у меня когда-либо была. Казалось почти идеальным, что я, очарованная тёмными сторонами Facebook, стану тенью Марка Цукерберга, чтобы объяснить то, чего он не мог или не хотел. Марк достал образец написанного мной поста в блоге и сделал к ней несколько стилистических пометок ручкой. — Это звучит в точности так, как если бы писал я, — сказал он. — За исключением одной важной вещи. Я никогда не использую запятую перед союзом, — сказал он, зачеркивая все запятые, которые я выставила по привычке. — Ладно, никаких запятых, — сказала я. Я уже могла понять, почему они ему не нравятся: запятые были неэффективны. Его стиль ориентировался на всё быстрое, современное, обтекаемое. Я напомнила себе также не использовать два пробела после точки. — Ты смотрела сериал "Западное крыло"? — спросил он. — Некоторые эпизоды, да, но целиком – ни разу, — объяснила я. — Я хочу, чтобы ты его посмотрела, — сказал он. — Хорошо, — согласилась я. Конечно, "Прослушка" был сериалом, который, по моему мнению, лучше всего отражал, как всё работает в Facebook и где бы то ни было ещё. Но там, где я видела борьбу, далёкую от каких-то правил войну на улицах, которая велась людьми не у власти, Марк видел президентство и какой-то новый виртуальный Овальный кабинет собственного изготовления, такой же белый и безупречный, как конференц-зал на его пятом этаже. Иногда я задавалась вопросом: не слишком ли я далеко я зашла в том, что вижу всё не так, как он? Потому что несмотря на всё их бешеное потребление данных, инженеры многого не знали. Отчасти именно поэтому Марк создал Facebook, и поэтому ребята из Долины были так заняты превращением наших жизней в данные, как будто таким образом их алгоритмы могли сказать им что-то, чего не давали глаза и сердца. Как однажды торжествующе объявил Тракс за своим столом: — Я только что написал алгоритм, который подскажет мне, с кем я ближе всего! Далее он показал набор баллов, которые, согласно расчётам его алгоритма, показывали, насколько он был близок со всеми своими друзьями на Facebook. * * * Две недели спустя моя работа по интернационализации завершилась, и в новой должности спичрайтера Марка меня усадили за стол рядом с дверью его конференц-зала. Как только я села за новый стол, Марк попросил меня зайти к нему в кабинет. — Я хочу, чтобы ты написала электронное письмо по компании с объявлением, что ты перешла на новую должность, — объяснил он. — Хорошо, — сказала я. – Мне написать что-нибудь конкретное? — Просто расскажи, на каких должностях ты работала и над чем будешь работать сейчас. Это хорошая история, — добавил он с усмешкой. "Да, это так”, — подумала я и улыбнулась в ответ. Это была неумолимость Facebook, желание, которое, казалось, было у него с момента запуска ленты новостей — желание превратить всё в историю. Теперь, как и все мы на Facebook, я тоже стала историей. Сэм остановился у моего нового стола, когда я писала объявление, чтобы спросить, что я тут делаю, и я сказала, что теперь пишу для Марка. Даже Сэм, который обычно относился ко всему с невозмутимой иронией, казалось, был удивлён этим почти безупречным, похожим на комедию положений исходом, в котором необычный литературный персонаж становится новым влиятельным игроком. Он быстро пришёл в себя, и мы, как всегда, вместе посмеялись, затем он вскочил на рипстик и укатил, оставив меня писать это сообщение. “Всем привет! — начала я. – Поздравляю всех с тем, что на прошлой неделе у нас стало 150 миллионов пользователей. Это важная веха, и её достижение показывает, насколько хорошо мы справляемся с нашей миссией — сделать мир более открытым и взаимосвязанным. Однако мы только в начале пути, и нам предстоит сделать гораздо больше. Также хочу сделать пару объявлений. Одна из них заключается в том, что Кейт Лосс, которая начала работать в службе поддержки клиентов в 2005 году и с тех пор внесла свой вклад в разработку платформы и команды по интернационализации, собирается взять на себя роль писателя...” "Не так уже всё и сложно", — подумала я. Просто нужно говорить так, как будто всё легко и происходит так, как и должно. Работая в Facebook, я помню, как в разные моменты этого путешествия думала: "Всё в мире просто". Когда я не писала для Марка, я наблюдала за приходами и уходами руководителей и посетителей, задаваясь вопросом, какие принимаются решения, о которых мне нужно будет быстро написать. Я настораживалась всякий раз, когда в офис приходили незнакомые и важные на вид бизнесмены, поскольку обычно это означало, что происходит какая-то сделка, о которой компании придётся объявить позже, как, например, когда группа россиян с расплывчатым, почти фейково звучащим названием Digital Sky Technologies инвестировала в Facebook в мае 2009 года. Рабочие дни Марка состояли из постоянных встреч, будь то с бизнесменами в блейзерах или разработчиками продуктов Facebook. Потоки молодых людей в джинсах и обтягивающих футболках нервно входили и выходили из его офиса каждый час с ноутбуками в руках. Меня приглашали на его еженедельные совещания исполнительной команды, но только для того, как сказал мне Эллиот, чтобы проникнуться мыслями Марка. На первом совещании руководителей, на котором я присутствовала в январе того года, Марк, Эллиот и Шерил обсуждали угрозу Twitter. Марк, который обычно не терял оптимизма, сильно нервничал по поводу скорости, с которой Twitter набирал пользователей и внимание прессы: он начал в 2009 году примерно с 7 миллионов учётных записей и закончил быстрым ударом клюшкой, как называют быстрый рост в Долине (примерно до 70 миллионов пользователей к концу 2009 года). Twitter угрожал стать более быстрым, простым и эффективным способом размещения информации для широкой публики. Как оказалось, потребность в социальных сетях была достаточно велика, чтобы хватило места обоим: Facebook и Twitter, — а также множеству более поздних приложений, таких как Instagram и Foursquare, которые предоставляют несколько иные способы публикации и распространения среди аудитории. Я слушала, как Марк и Шерил обсуждали угрозу и что можно было сделать, чтобы её остановить, и было ли это поводом для беспокойства. В какой-то момент мне захотелось вмешаться, и я начала что-то говорить, но увидела недовольные взгляды Марка и Шерил и быстро поняла, что мне лучше помалкивать. В конце концов, это была игра во власть и статус, и в неё играют даже высшие руководители. Каждый был на своем месте. Итак, я просто слушала, глядя на крыши Пало-Альто и играя с отвалившимся куском резины на своих кроссовках Vans. "У нас всё будет хорошо, — думала я, — в Твиттере нет никаких собственных картинок, там просто текст". В Facebook, как учили меня мальчики, всё завязано на лицах: фотографиях, видео нации, отображении мира. В конце концов, примерно через месяц, когда я предположительно достаточно впитала идеи и манеры Марка, меня больше не приглашали на собрания руководителей, но я не возражала. Я начала понимать, что, кроме записей в блоге, которые меня иногда просили написать в полночь или в 07:00 утра, мне особо нечего было писать. Примерно в то время работа многих первых сотрудников Facebook, таких как моя, заключалась главным образом в том, чтобы быть доверенными, знакомыми лицами компании, а иногда, в случае с мальчиками, в исследованиях и разработках нашей культуры, которую компания так стремилась сохранить. Например, на день рождения дизайнера его друзья взяли напрокат костюмы для сумо и устроили во дворе борцовские поединки, запостив сотни фотографий на Facebook, которые появились во всех наших новостных лентах из-за большого количества "лайков". Это то, что в Кремниевой долине называют доказательством концепции, доказывающей с помощью показателей, которые в данном случае представляют собой большое количество "лайков", что костюмы сумо на вечеринках — культурный хит. Итак, на следующем корпоративе Facebook организаторы вечеринки взяли напрокат те же костюмы и устроили для всех на корпоративе соревнования по сумо. Следуя той же логике, если Тракс надевал на работу спортивную куртку American Apparel, Facebook купил по такой же для всех в компании. В течение многих лет некоторые носили их каждый день, разгуливая в одинаковых спортивных куртках из джерси, как в огромном спортзале средней школы. Таким образом, увлечение Facebook да и всей Долины тем, что круто, могло бы послужить определённой карьерной стратегией: если у вас правильный внешний вид и вы играете в правильные игры, то такая игра приведёт к успеху. * * * В конце весны 2009 года мы переехали в новый, обширный кампус в старом здании Hewlett-Packard. Стол Марка специально поставили в самом центре здания, на нижнем этаже, почти под землей. Он назвал здание бункером. Теперь мы начинали полностью доминировать в социальных сетях, к некоторому огорчению Марка. Всей душой желая победы, он предпочитал, чтобы мы всегда пребывали в стрессовом состоянии, в карантине, чтобы нам приходилось полностью посвящать себя компании и её миссии. Иногда, когда люди не чувствовали достаточного стресса, он называл официальные периоды карантина, в течение которых сотрудники должны были работать по выходным и допоздна. Он часто объявлял карантин, когда на сцену выходил какой-нибудь новый социальный продукт, такой как Foursquare или Tumblr, и нам нужно было оказать серьёзное сопротивление, включив его версию в набор функций Facebook, например, продукт Places (Facebook-ответ Foursquare, который в конечном итоге был заменён общим тэгом местоположения, подобной Google+ или Twitter). Если в 2006 году сфера социальных сетей состояла только из MySpace и Facebook (и увядающего Friendster), то к 2009 году и далее сфера социальных приложений становилась всё более переполненной, поскольку в игру включалось всё больше предпринимателей, программистов и инвесторов. Загвоздка Facebook заключалась в том, что чем успешнее мы становились (а мы по-прежнему, несмотря на всю конкуренцию, доминировали), тем больше становилась вероятность того, что сотрудники будут отвлекаться на деньги и новые развлечения, которые им открывались: изысканные блюда, походы по барам, отдых в пятизвёздочных отелях, дорогие машины. В этом смысле полная победа в игре была своего рода проклятием, потому что, поскольку количество наших пользователей быстро возросло до 250 миллионов в июле 2009 года и до 350 миллионов в декабре 2009 года, у первых сотрудников стало меньше стимулов работать и больше возможностей играть в игры и веселиться по вечерам, вместо того чтобы ждать до 02:00 ночи, чтобы пообщаться, как мы привыкли. Постоянно нанимали новых инженеров, которые замещали ранее работавших сотрудников, для исправления ошибок и разработки кода. Сам продукт Facebook затруднял выполнение задачи: при постоянном потоке фотографий, стекающих по нашим страницам, как нам было сосредоточиться на чём-либо, кроме планирования следующих фотосъемок и обновлений статуса? Основной работой становилось выглядеть крутыми, богатыми и любимыми, и эта работа требовала много труда. В конце того лета сотрудникам было предложено продать до четверти наших акций компании Digital Sky Technologies — российской группе, которая инвестировала в компанию. В Интернете шептались, что часть денег поступила от русского мафиози с кровавым прошлым[38]. Однако когда на еженедельном общем собрании было объявлено о продаже акций, никто не спросил, чисты ли деньги россиян, и на любые вопросы, которые даже касались темы того, кто они такие и откуда взялись, в Кремниевой долине все в лучшем случае отмахивались. Прозрачность может быть бизнесом Facebook, но были некоторые вещи, которых знать никто не хотел или не позволял. Так или иначе, русские нехило нагрели руки на инвестициях. Через 5 месяцев после того, как мы продали им наши акции, они выросли в цене втрое, а один из инвесторов приобрёл в Кремниевой долине особняк за 30 миллионов долларов. С новым притоком денег появились не только новые виды деятельности, но и растущая власть и внимание. Такие знаменитости, как Кэти Перри и Тайра Бэнкс, регулярно заходили, чтобы вместе с Марком совершить экскурсию по офису, а сотрудники прерывали свои занятия, чтобы сфотографироваться и опубликовать фотки в Facebook. Все голливудские мечты Facebook сбывались. Как и у любого властного магната, рабочий стол Марка в бункере был окружен рабочими местами тех, кто ему нравился и которых он считал своими ближайшими заместителями. В его группе были Шреп[39], директор по разработке, и Крис Кокс, продакт-директор, оба приветливые белые парни с дружелюбными лицами. Шерил занимала аккуратный стол рядом с моим, в нескольких футах от Марка. На её столе, таком же хладнокровном и деловитом, как и она сама, стояли конференц-телефон и цифровые фотографии детей и мужа. Она проводила время либо на встречах с высокопоставленными руководителями, либо разговаривала с ними по телефону за рабочим столом, что я не могла не слышать. Я восхищалась её твердым, но одновременно нежным голосом, который мог быть одновременно решительным и спокойным. Она всё чётко формулировала, чтобы каждая мысль казалась принятым решением, как будто вопрос был уже закрыт, а решение принято. Было приятно представить мир таким, каким он звучал в голосе Шерил: мир, где на каждый вопрос уже дан ответ, где предполагается эффективность, где все мы, как и она, находимся на пути к представительскому люксу или уже достигли его.
Крис Кокс
Марк Шрёпфер
Пол вокруг стола Шерил был завален бесконечными подарками, которые она получала от деловых контактов, занимавших высокие посты в компаниях из списка "Fortune 500"[40]. Люди присылали ей туфли на каблуках от Лабутена и свечи Frette диаметром с обеденную тарелку, которые она распаковывала, разговаривая по громкой связи с тем или иным генеральным директором. Иногда она небрежно передавала их мне через стол, просто пытаясь избавиться от них, но обычно они просто лежали стопками под столом, пока кто-нибудь не убирал их, чтобы заменить новыми, такими же ненужными, роскошными подарками. Стол Марка был точно так же заставлен коробками и подарками, но они были более мальчишескими: спортивная майка с автографом звезды футбола, какая-то ещё не выпущенная видеоигра. У меня не было никаких подарков (кроме того, что отдавала мне Шерил), зато я с первого ряда наблюдала за деловой жизнью чрезвычайно богатых и влиятельных людей, которые, как я теперь знала, проводят большую часть своих дней, удовлетворяя желание мира быть ближе к ним. * * * И снова, через 6 месяцев после переезда в новый офис, мы с Траксом оказались вместе. Чейз, который пришел сказать мне, с той же ухмылкой, которая у него всегда была, когда он пытался свести нас, сообщил мне, что Тракс переезжает поближе ко мне. — Опа… — холодно ответила я, но про себя подумала: "Лол, конечно". Иногда Facebook был похож на хорошо финансируемое дошкольное учреждение в мире, где мы все сидим, играемся со своими машинками и поём: “Такой-то, такой-то и такой-то сидят на дереве и ц-е-л-у-ю-т-с-я”[41]. Иногда во время перекуса нам приносили "муравьёв на бревене"[42], что было достаточно забавно для меня, чтобы запечатлеть на фото и опубликовать на Facebook. Новая работа Тракса заключалась в том, чтобы быть техническим консультантом Марка, пока я была для Марка спичрайтером.
"Муравьи на бревне"
Это были недавние роли, которые придумал Марк, — работа, которая заключалась не столько в том, чтобы что-то делать, сколько в том, чтобы быть чем-то, некой версией Facebook, которую он хотел, чтобы мы все олицетворяли. Создавалось впечатление, что стремление компании превратить всех нас в персонажей для мирового потребления было частью того, что привело к созданию этих новых ролей. В то время как Марк восхищался способностью Facebook создавать бесконечные истории и персонажей, ему не хотелось быть единственным персонажем, связанным с сетью. Он хотел, чтобы компания соответствовала его положению лидера нового предприятия в области социальных сетей. В этом порыве я чувствовала сочувствие к нему, как это всегда было со мной в глубине души: наверное, тяжело быть фигурой, от которой все ожидают, что она будет олицетворять полную смену парадигмы, новый и виртуальный способ существования. Марку с его сверхъестественным, абстрактным вниманием к данным и системам, нужны были харизматичные, располагающие к себе люди, чтобы разделить это бремя. Также, возможно, я задавалась вопросом, не были ли мы с Траксом по какой-то случайности личностями, олицетворяющими представление Марка о том, что такое Facebook-культура: саркастические губки, пропускающие через себя и воплощающие всю американскую культуру, которую мы могли найти. И, что самое важное для Марка, мы разделяли озорной восторг от победы. Тракс, как обычно, приехал ближе к вечеру и завалил себе новый стол играми, непонятными для меня цифровыми компонентами и книгами. Книги были комично академичным штрихом для того, кто должен был стать олицетворением ненужности образования для успеха. — Привет, — сказал он, ухмыляясь, и я ответила: — Привет, — на глазах у помощников по административным вопросам. Я почувствовала внезапное желание повернуться к своему экрану и воспользоваться мгновенными сообщениями для общения, вместо того чтобы сидеть здесь и болтать, как будто мы коллеги, работающие на реальной офисной работе, что, на мой взгляд, не совсем соответствовало действительности, поскольку меня с одной стороны поджимали груды роскошных подарков Шерил, а с другой — электронные игрушки Тракса. Офис Марка находился рядом с нашей капсулой. Там была секретная задняя комната (для особо важных встреч, потому что в передней комнате его офиса было стеклянное окно в коридор, которое делало встречи прозрачными), скрытая за оклеенной обоями дверью и единственным столом, освещённым современной лампой в стиле сериала "Безумцы", куда постоянно приходили знаменитости, технические светила и богатые русские в шёлковых костюмах. Как и в летнем домике много лет назад, наши с Траксом графики работы редко пересекались, поскольку я уходила из офиса ближе к вечеру, как раз когда он просыпался и собирался на работу. Когда он был там, к нему постоянно приходили инженеры, чтобы засвидетельствовать почтение, обменяться шутками и пригласить поиграть в видеоигры или куда-нибудь сходить на выходных. Постоянные посетители, слоняющиеся по центру офиса: руководители, знаменитости, бесконечные молодые люди в толстовках — были ещё одной причиной того, что заниматься какой-либо реальной работой было практически невозможно. В основном мы просто обменивались мгновенными сообщениями и лулзами и читали Facebook. Когда однажды Кай пришел в поисках Марка и Шерил, а их там не было, я в шутку сказала: — Их нет, я от них избавилась, — как демонический ребенок. И он ответил: — Замечательно, — и мы рассмеялись. Всегда будь троллем. Позади нашей капсулы стояли ряды столов, начиная с досточтимых Марком инженеров, таких как Уильям — худощавый выпускник Стэнфорда с длинными кудрями, в которого, как утверждали мальчики, все были влюблены за его безупречный код. За ним стояла группа недавно окончивших университет, в основном белых инженеров из Стэнфорда и Гарварда, которые должны были занять места ушедших инженеров, образовавших первый круг братства Facebook. За ними рядами стояли столы многочисленных лиц азиатского и южноазиатского происхождения, работающих над инфраструктурой, с которыми я почти не была знакома и многие из которых говорили друг с другом не по-английски. Некоторые из них работали так далеко в здании, что их столы стояли в комнатах без окон, невидимые и далёкие от бесконечных игр в рипстикинг и шахматы, которые происходили в центре зала. Я был благодарна им за работу, потому что без них ничего бы никогда не было построено или исправлено. Инженеры Лиги плюща, которые сформировали всеамериканскую витрину компании, были слишком заняты тем, чтобы Facebook казался тем, чем он был изначально: молодым предприятием, состоящим наполовину из хакеров, наполовину из Лиги плюща, и населённым гладкими белыми лицами, родными и знакомыми. Одним из аспектов моей работы было публиковать обновления на фан-странице Марка в Facebook, что, как и написание постов в его блоге, было забавной головоломкой, вызовом на перевоплощение. Я делала снимки в офисе и брала их из альбомов путешествий на его личной странице Facebook и прикрепляла их к записям с его именем, придерживаясь основных тем о потоке информации и изменении мира. Писать классные посты о путешествиях по миру и новостях компании было легко: никто не может поспорить с фотографией красивой горы или исторического места. Но, когда дело дошло до публикаций в моем собственном профиле, возникал вопрос: что сказать и как это сказать? Я хотела быть искренней. Хотелось сказать что-то реальное. Facebook предлагает нам постить “Что у тебя на уме?”, тогда что могло быть сложного в том, чтобы просто сказать, что я чувствую? Но подсказка и система лайков и ранжирования, которую она предоставляет, всегда заставляли меня задуматься. Я не была уверена, что идея делиться чем-то была такой уж простой. Сотрудники Facebook, как правило, публиковали сообщения о какой-то удаче и о своей всё более гламурной жизни в компании. Они также выступали в роли постоянных болельщиков Facebook, публикуя новостные статьи о компании, фотографии сотрудников за работой и отмечая последние цифры роста числа пользователей и запуск функций. Они, казалось, верили, что самые незначительные, удачные детали нашей жизни имеют первостепенное значение, чтобы поделиться ими со всем миром, несмотря на то, что после биржевого краха 2008 года мировая экономика всё больше скатывалась в пропасть. Читая их сообщения об изысканных ресторанах, новых автомобилях и роскошном отдыхе, мало кто из сотрудников, казалось, беспокоился или вообще знал о том, что за окном бушует финансовый кризис. Было только одно исключение из этого правила обмена информацией: никто никогда не публиковал на Facebook никакой критики в адрес компании. Иначе это было бы похоже на государственную измену — подвергать сомнению то, что питало нас, как едой, так и вниманием, а также непрерывным потоком информации. Facebook хотел, чтобы мы, как и все его пользователи, зависели от него. По ходу 2009 года я узнала, как из первых уст, так и за закрытыми дверями, что были те, кто разделял мой скептицизм по поводу нашей цели превратить мир в виртуальный театр самих себя. Всю ту весну и лето команда инженеров по продуктам работала над изменением настроек конфиденциальности Facebook, благодаря которым, в отличие от предыдущих, определённая информация, такая как фотография профиля пользователя и список друзей, становилась общедоступной. Это означало, что абсолютная конфиденциальность от незнакомых людей на Facebook, которая изначально мне нравилась в этом сайте по сравнению с такими сайтами, как MySpace, окончательно устареет. Аргументация Марка в пользу этого шага соответствовала его общему видению мира и того, к чему всё идет, как он часто выражался. — Мы подталкиваем мир к тому, чтобы сделать его более открытым и прозрачным, — говорил он на общих собраниях. — Вот куда движется мир, и мы должны вести Facebook в этом направлении. Парень из команды по связям с общественностью, с которым я работала, иногда упоминал об этом изменении, когда мы стояли и пили пиво в "счастливый час". — Мне не очень хочется, чтобы Facebook или любой другой сайт подталкивал меня к тому, чтобы я был ‘более открытым’. Что это вообще значит? — удивлялся он. Я согласилась, что это непрозрачная и странная концепция. Принуждение людей к большей открытости подразумевало, что все мы были в какой-то степени закрыты, как будто в том, как мы вели свою личную жизнь, было что-то неправильное. Как веб-сайт может сказать, что нам нужно рассказывать о себе публично? Почему Facebook не может просто позволить людям делиться тем, чем им удобно? Большинство сотрудников, с которыми я разговаривала, похоже, не были особенно обеспокоены решением компании принудительно корректировать ожидания людей в конфиденциальности, предпочитая вместо этого сосредоточиться на лёгких и почти по-детски звучащих целях обмена информацией и установления связей между людьми. — Она просто не понимает этого, — сказал мне менеджер службы поддержки пользователей об одной сотруднице, которую вскоре должны были уволить. — Она не верит в нашу миссию. Она думает, что Facebook предназначен для людей без каких-либо реальных проблем и на самом деле не меняет мир. Как можно этому верить? Сегодня днём мне придется её отпустить. Я узнала, кто эта сотрудница-еретик. Я предположила, что она, должно быть, была такой же, как все члены команды поддержки пользователей: получила хорошее гуманитарное образование в школе Лиги плюща и, вероятно, не подозревала при приеме на работу, что вступила в новый вид технического культа. В любом случае, её стремление критически смотреть на цели Facebook была проблемой. Компания никому не платила за то, чтобы быть в курсе мира за пределами экрана. Единственные вопросы, которые вы должны были задавать, или идеи, которые у вас должны были возникнуть на работе, как у добропорядочного гражданина Facebook-нации, касались новых способов технологизации повседневной жизни, новых способов направлять нашу жизнь в Интернет. Однажды днём в своем офисе Марк попросил меня подробно изложить его мысли о том, что, по его мнению, “происходит в мире”. — Я решил опубликовать серию постов в блоге, и хочу, чтобы ты их написала. Напиши пост о каждой идее, чтобы люди могли понять, что мы пытаемся сделать в Facebook, — объяснил он. — Хорошо. Перечисли мне темы новых постов, — я достала фирменный Facebook-блокнот, чтобы всё записать. — Вот, запиши, — сказал Марк, перечисляя их. — Революции и предоставление всем возможность общаться; открытость как сила нашего поколения; переход от стран к компаниям; все становятся разработчиками и как мы это поддерживаем; поколение компаний, родом из сети; молодые люди создают компании; компании, ориентированные на цели; запуск Facebook как небольшого проекта и великой теории. — Э-э… хорошо, — сказала я в лёгком замешательстве. Я была не совсем уверена, что всё это значило для Марка или что я должна была с этим делать. Мне показалось интересным, что он по-прежнему увлекался “революциями”, как и я, но затем его список зашёл на территорию, которая для меня была минным полем. — Что значит "переход от стран к компаниям"? – спросила я, начиная с первого, что бросилось мне в глаза. — Это означает, что лучшее, что можно сделать сейчас, если хочешь изменить мир, — это основать компанию. Это лучший способ добиться цели и донести своё видение до мира, — сказал он, что прозвучало как интересное пренебрежение к другим способам изменения мира. Я могла бы вместе с ним представить себе, что страны были архаичными, маленькими, ограниченными одной областью или уставом. С другой стороны, компании в эпоху глобализации могут быть повсеместными, тотальными, не регулируемыми каким-либо конкретным правительством, конституцией или электоратом. Компании могут проникнуть туда, куда ещё не проникала ни одна страна. — Думаю, что мы движемся к миру, в котором все мы становимся клетками единого организма, где мы можем общаться автоматически и без проблем работать вместе, — сказал он, обозначая конечную цель “великой теории” Facebook. — Хорошо, я подумаю об этом и приступлю к работе, — сказал я. За дверями комнаты со стеклянными стенами уже ждали дизайнеры с ноутбуками в руках, так что мы завершили встречу, и я вернулась к своему столу. Мне нравилась идея создавать философские посты в блоге, но, столкнувшись с темами Марка, я испыталастранное чувство, будто не смогла бы этого сделать, даже если бы попыталась. “Возможно, я не до конца понимаю, что Марк имеет в виду, но я однозначно не верю в это”, — подумала я про себя, возвращаясь к своему столу. Это звучало так, как будто он выступал за своего рода новый тоталитаризм, при котором мир превратился бы в техническую частную сеть, управляемую молодыми “техниками”, которые всем сердцем верят в технологии и присущую им самим доброту, и в которой каждое техническое достижение провозглашается шагом вперёд для человечества. Но это рассуждение было глубоко ошибочным. Хотя технология может быть полезной, это не Бог. Технология не всегда нейтральна или благотворна. Технология несёт в себе все предубеждения людей, которые её создают, поэтому простое превращение мира в более технический не всегда может нам помочь. Мы по-прежнему должны думать самостоятельно, познавать мир в реальности так же, как и в онлайне, и заботиться друг о друге как о людях, а не только представлять их узлами на графике[43], если собираемся оставаться людьми. И, наконец, я не была уверена, что хочу быть одной из многих “клеток в едином организме”. Мне нравилась самостоятельность, личные границы, тот факт, что я отличаюсь от всех остальных — быть уникальной личностью.
Эти мысли приблизили меня к философским дебатам так близко, как я не была со времён аспирантуры, и это было прикольно. Но когда дело дошло до перспективы писать на эти темы для Марка, это оказалось почти невозможным. Эти мысли, хоть и интересные и провокационные, были не тем, о чём я могла бы писать. Они предполагали, что технология и её создатели приносят некую пользу, в которую, как я поняла за годы, проведённые в самом сердце машины Facebook, не стоит полностью верить. Дело не в том, что люди, создающие технологии, были плохими. Они были просто не лучше кого-либо другого, когда дело доходило до понимания нужд человечества. А предоставлять им право решать, что нам: вам, мне, людям, которых мы никогда не встречали, — нужно как людям, не казалось самым мудрым выбором. Всё-таки мудрость — это не суть технологии. Технология заключается в том, чтобы решать вещи другим способом — без переживаний, без проблем, без запоздалых раздумий, без необходимости вообще много чего делать. Технология может сделать всё это за вас. Иногда это может быть полезно. В других случаях я думаю, что, используя технологии для достижения наших человеческих целей, мы в конечном итоге что-то упускаем.
После дней и недель, проведённых в размышлениях над этими темами и их последствиями, я, наконец, пришла к выводу, что если Марк верит в то, что всё это правда, то пусть убеждает других в этом сам. Проблема заключалась не в красноречии — способности хорошо писать, что и было моей обязанностей как спичрайтера Марка. Вопрос заключался в том, что на самом деле означают эти ценности и зачем они нам нужны. Это мог объяснить только Марк. Я сказала ему, что у меня возникли проблемы с написанием удовлетворительных эссе по заданным им темам, и попросила его выделить время для более подробного изложения своих идей, но он был слишком занят, либо не был склонен что-то ещё объяснять — трудно сказать. Я пришла к выводу, что, возможно, он думал, что я могла бы придумать нужные доводы сама, или что мы уже клетки единого организма, и я должна интуитивно понимать, что он имеет в виду, но я не смогла, и поэтому эти посты так и не были написаны или опубликованы.
* * *
Хотя мне нравилась новая работа, Facebook и стремление Долины всё технологизировать выбивали из колеи. Прожив в этом мире бесконечных фотографий, рейтингов и обновлений статуса в течение многих лет, я начала замечать, что, независимо от того, была ли корреляция или нет, мои отношения в реальном мире становились анорексичными, лишёнными сути. Я не знала никого в районе залива — будь то сотрудника Facebook или нет, — кто не был бы одержим чтением своих лент в социальных сетях и не строил бы реальные и онлайн-беседы почти полностью на этих темах. “Ты видела этот пост на Facebook?” или “Я видел твой твит”, — говорили они. Таким образом, наши посты и публичное присутствие в Интернете стали неумолимой, главной темой обсуждения, а не чем-то частным, интимным или личным. Если ты не играешь на публику, не резвишься в социальных сетях, пока все смотрят и хлопают в ладоши, то казалось, что тебя не существует. Я знала, что если завтра перестану обновлять социальные сети своими эфемерными вкусами и мыслями, никто в районе Залива не вспомнит обо мне. Даже в офисе, где я проводила 6 или более часов в день, я чувствовала себя более заметной в Сети, чем вне её. Люди были слишком заняты просмотром своих экранов, чтобы разговаривать друг с другом.
Той весной новый инженер Facebook, ещё не знакомый с виртуальной культурой Facebook, предложил новую функцию.
— У меня есть идея, — написал он на внутренней доске обсуждений, — эта функция позволит вам предложить двум друзьям, которые не знают друг друга, встретиться и потусоваться.
Опытный инженер Facebook быстро подключился к теме, чтобы осадить его:
— У нас уже есть эта функция, — ответил он. — Она называется ”Предложение друзей“, где можно предложить двум людям подружиться на Facebook.
— Нет, я имел в виду функцию, при которой вы могли бы предложить двум друзьям потусоваться в реальной жизни… Ладно, проехали, — сказал новый инженер и сдался.
Подобные инциденты и удовлетворение, которое, казалось, испытывали люди на работе, заворожённо глядя в свои 13-дюймовые мониторы, заставили меня наконец осознать, что Facebook, социальные сети, наши приложения, телефоны и экраны на самом деле никогда не были связаны с реальной социальной жизнью или общением. Социальные сети выводят нас в Интернет и просят поиграть друг с другом в цифровом пространстве. Таким образом, социальные сети — это идеальная интернет-игра, в которую играют по правилам и показателям, созданным парнями, которые создают игры и пишут их алгоритмы.
Однако это было похоже и на то, как если бы мальчики, знакомые с Интернетом лучше всех, также прекрасно знали, что в нём есть что-то тёмное в этом стремлении иметь всё, ничего не раскрывая. Я думаю, именно поэтому они занимались троллингом, поскольку троллинг сам по себе является своего рода признанием того, что мы не можем победить онлайн, будучи самими собой, что подлинность в Интернете делает нас слишком уязвимыми, что уязвимостью (или “vulns”, как говорят хакеры) можно слишком легко воспользоваться в онлайн-мире, в котором информация широко связана и распространяется.
Я поняла, что троллинг — это естественное явление в Интернете, и это совсем не то общение, о котором говорит Facebook. Общение — сложный и очень личный процесс, а юмор развлекает и подходит для любой аудитории. Ни Марк, ни кто-либо из мальчиков не сказали ничего, что особенно раскрыло бы их эмоции. Фактически, именно от них я быстро узнала, что серьёзные посты неуместны, несмотря на то, что Facebook требует от нас прозрачных публикаций о нашей жизни.
Так что вместо этого я бы просто троллила. Однако, будучи девочкой, я знала, что не смогу троллить столь же мастерски, как и технари. Мне не хотелось публиковать возмущённые посты о том, что какое-то новое устройство или обновление кода делают это неправильно. Я решила, что если собираюсь троллить, мне придётся подойти к этому с противоположной стороны. Вместо того, чтобы троллить техническими деталями, я начала троллить глупыми, невысказанными эмоциями, которые были несвойственны парням. “<333333333333333333333” — я раз за разом ставила это себе в статус, иногда о конкретных вещах и людях, с энтузиазмом, который казался заразительным, потому что коллеги начали делать то же самое. Хотя я публиковала сердечки по любому поводу в шутку, вскоре все в офисе искренне украшали свои посты в Facebook маленькими сердечками, избегая выражений и почти не утруждая себя комментариями. Это было похоже на то, если бы на каком-то уровне мы все интуитивно поняли, что “<3”, будь то искренне или в качестве лулзов, — это всё, чего ищут другие, и поэтому Facebook с его вездесущими кнопками "Мне нравится" и комментариями превратился в гонку за тем, чтобы дарить и собирать как можно больше цифровой любви.
Примерно в это же время Facebook тестировал функцию, с помощью которой пользователи могли вознаграждать друг друга Facebook кредитами (виртуальной валютой Facebook, в которой один кредит равен одному доллару) за публикацию чего-то особенно интересного. Вместо того чтобы награждать друг друга, публикуя "<3" в комментариях, теперь мы могли бы вознаграждать друг друга реальными деньгами. Для инженеров, создавших эту функцию, это было равнозначно, и ребята из офиса с радостью участвовали в тестировании, раздавая кредиты вместе с комментариями. Тракс, как всегда проницательный, решил воспользоваться преимуществом. “Это ограбление, отдайте мне все свои кредиты”, — однажды опубликовал он в своём статусе. Ребята в офисе, с восторгом осознав, что их умело троллят, передали свои кредиты Траксу в комментариях под постом. Наблюдая за ограблением в своей ленте новостей, я испытывала определённый трепет. Наконец-то мы в буквальном смысле создали экономику любви, в которой дружба и привязанность имели денежное выражение и систему обращения. Тем не менее, инженеры, казалось, были более взволнованы обменом кредитами друг с другом как формой благодарности, чем кто-либо другой в компании, и функция добавления кредитов в комментарии так и не была запущена.
“Скучаю”, — часто говорил мастер троллинга Карлес из блога Hipster Runoff по любому поводу в своих ежедневных размышлениях об Интернете и популярной культуре, которые я ежедневно читаю на работе. Я начала думать, что тоска — это единственная истинная эмоция Интернета. Общаясь преимущественно виртуально, мы всегда что-то упускаем: другую точку зрения, опыт общения друг с другом. Итак, я начала публиковать сообщения о том, что скучаю по вещам: людям, местам, брендам, состояниям ума — не меньше, чем я их <3. Единственное, по чему мы никогда не скучали, — это по нашим экранам, которые всегда смотрели на нас, готовые помочь нам почувствовать себя чуть менее одинокими. “Скучаю по тебе, реальная жизнь”, — могла бы написать я, но мало кто на работе меня бы понял. Реальная жизнь была тем, что все в моей ленте новостей, казалось, с облегчением оставили позади, хотя бы по той непосредственной причине, что реальной жизнью нельзя владеть и её нельзя изобразить и, как таковая, она не может сделать вас знаменитым и богатым.
Если успех измеряется, как это принято в Интернете, распространением мемов и набранными "лайками", то мой образ тролля в Facebook был успешным, но реальная жизнь в Пало-Альто оставалась однообразной рутиной работы, прерываемой пробежками по кампусу Стэнфорда, который кишел студентами, мечтающими о собственной истории успеха в Кремниевой долине. Итак, в начале 2009 года я решила переехать в Сан-Франциско и ежедневно ездить в Пало-Альто. Я нашла комнату в квартире в грязном конце улицы Мишн, которая за 10 лет из улицы, на которой жили рабочие, превратилась в район цифровых работников. Я была так взволнована возможностью начать всё сначала, что не возражала против того, что в старом викторианском доме, который я делила с двумя соседями, дверца холодильника едва открывалась, а подоконники были покрыты таким толстым слоем пыли, будто его не чистили со времён землетрясения 1906 года (которое дом, к счастью для нас, если случится ещё одно землетрясение, пережил).
Однако шёл 2009 год, и, в отличие от богемных времён, прошлое никогда по-настоящему не было позади, точно так же, как настоящее было не тем, чем раньше. Технология на самом деле не хотела, чтобы мы когда-либо оставляли что-то позади. Вместо этого от нас ожидали, что мы будем постоянно носить прошлое с собой в виде фотографий, тегов и улыбающихся аватаров каждого человека, которого мы когда-либо встречали, независимо от того, есть ли им до нас дело, а нам до них. Информация просто перетекала, заполняя, подпитывая, сопровождая нас повсюду, пока мы вели свою жизнь. Таким образом, дружба никогда не усиливалась и не ослабевала, но всегда присутствовала в цифровом пространстве. Это было вечное "сейчас" Интернета, и именно здесь, а не в Пало-Альто или Сан-Франциско, мы все начали жить.
* * *
Через несколько недель после моего переезда на новом месте, Тракс спросил меня в AIM: “Хочешь прогуляться по городу сегодня вечером?” Ему хотелось потусоваться, потому что я уехала из Пало-Альто, по крайней мере, физически. Мужчины никогда не хотят, чтобы ты уходила, если понимают, что ты правда уходишь. В этом смысле мужчины и начальники похожи. К тому же присматривать в Facebook за мальчиками было в некотором смысле моей работой, независимо от того, хотела я тусоваться с ними в тот вечер или нет.
— Они твои ребята, — иногда говорил мне помощник Марка по административным вопросам, подразумевая, что я не должна бросать их на произвол судьбы, хотя они всегда действовали по своему усмотрению: троллили, играли и судили, используя свою цифровую мощь.
Устройства, в конце концов, были тем, о чём шла речь, о чём Джастин знал заранее, когда всю "Коачеллу" пытался уловить сигнал на своем новом, теперь полностью устаревшем BlackBerry Pearl.
“Я устала, я сегодня рано проснулась”, — напечатала я в ответ Траксу. Я устала, потому что в то утро мне нужно было явиться на работу в обычное рабочее время (в 10:00), чтобы сняться в видеоролике, подробно описывающем завершённый процесс интернационализации Facebook, для производства которого наняли режиссёра-документалиста.
— Ты станешь звездой фильма, — сказал мне режиссёр, и это напомнило мне старую голливудскую сцену со старлеткой, только что сошедшей с автобуса из Айовы. “А ты продюсер, который сделает меня звездой?” — захотелось мне его спросить.
Съёмки в то утро были долгими, свет ярким, а в своих интервью я продолжала говорить не то — фразы, которые были недостаточно бодрыми и подобострастными, и нам постоянно приходилось переснимать сцены, чтобы всё исправить. В кино я была не таким хорошим актёром, как на Facebook, где я могла заранее продумать свои реплики и образ. Итак, к 19:00 я устала и, как голливудская дива, уже была в постели.
“Я уже надела пижаму”, — напечатала я Траксу.
“Я тоже в пижаме, — напечатал он в ответ. — Я только что проснулся. Давай сходим куда-нибудь”.
Ах да, вспомнила я, звёздным инженерам вообще не нужно ходить на работу, если они не хотят. Тракс появлялся на работе, может быть, три дня в неделю.
“Возможно”, — напечатала я. Теперь, когда вы пользуетесь текстовыми сообщениями, не нужно решать, что вы хотите сделать секундой ранее. Технология обеспечивает опьяняющую степень свободы, бесконечные возможности что-то делать или нет.
У меня ушёл час, чтобы отдохнуть, одеться и переодеться из пижамы в джинсы и свитер. Я порхала по замусоренным улицам в одиночестве, чтобы встретиться с Траксом; Итаном, дизайнером, который жил недалеко от моего нового дома в Сан-Франциско, и новым инженером Лиакосом в "Телефонной будке" — забегаловке на Саут-Ван-Несс-стрит. Это было грязное, модное заведение, освещённое красным светом и намеренно захудалое. Я был уверена, что это место многих любовных преступлений в районе Мишн. Как всегда, аура неухоженности и грязи Сан-Франциско была успокаивающе аутентичной. В этом баре люди могли даже курить из-за какой-то архаичной лазейки в законах Сан-Франциско о курении, что добавляло ему аутентичности. Я поздоровалась с ребятами в баре и заказала "Fernet" — травяной маслянистый чёрный ликер из Италии, по неизвестным причинам популярный в Сан-Франциско, и пошла ставить "the Cure" на музыкальный автомат. Насколько я понимала, это был простой рецепт счастья на Мишн.
Я решила, что у меня есть веская причина напиться в темноте Мишн: невероятно, но я заняла самую высокую возможную должность в крупнейшей технологической компании десятилетия. Я стала тенью босса, или, по крайней мере, его чревовещательным голосом. И хотя мне было немного страшно: что, если я потерплю неудачу, если он уволит меня, если они узнают, что я не до конца верю в нашу миссию по изменению мира? — я чувствовала в основном просто облегчение. Всё, что могло пойти не так, уже пошло, но я по-прежнему здесь и, каким бы невероятным это ни казалось, осталась в седле. Мои опционы на акции начали стоить достаточно, чтобы я могла в любое время покинуть Facebook и по-прежнему иметь средства к существованию. С тех пор, что бы ни происходило на работе, оно уже не имело особого значения.
Бар наполнялся мускулистыми геями в кожаных куртках, как в какой-нибудь киноверсии Нью-Йорка 70-х. Вдохновленная их атмосферой, я включила в музыкальном автомате песни "Fleetwood Mac" и пошла танцевать на липком танцполе. Среди всей этой винтажной аутентичности я забыла себя. “Несвежие новости”[44], — пела Линдси в музыкальном автомате, имея в виду не ленту новостей или любую другую форму опосредованной информации, а другой вид связи, который, кажется, никогда не умрёт. “Когда настанут плохие, трудные времена, уложи меня в высокой траве и позволить мне делать свои дела”.
После ещё нескольких "Fernet-ов" и долгих разговоров о Facebook и нашей цели создать то, что один из парней взволнованно назвал новой социальной операционной системой, мы с Траксом вернулись в мою квартиру на улице Валенсия. То же самое сделал и Лиакос, который, как и многие инженеры Facebook, внимательно следил за деятельностью Тракса и, казалось, был не в состоянии ни на секунду выпустить его из виду. Тракс был столь же очарователен для своих коллег, как и для своих далёких интернет-фанов, которые следили за его выходками в онлайне. Я никогда не могла сказать, несмотря на всю их симпатию к нему и его присутствию в Интернете, хотели ли они быть им или они хотели его. Был ли он их героем или объектом вожделения, и так ли уж различны эти два понятия, когда речь заходит о мальчиках и их кумирах?
Культура мальчика-короля Кремниевой долины сделала гей-икон и последователей из людей, которые не обязательно являются геями. Желание — оно странно, а наш цифровой мир сделал его ещё более странным, потому что мы могли потреблять и получать удовольствие от всего, что хотели, от любого сочетания людей и вещей. Как гласит другое правило Интернета: “Об этом есть порно”, где “это” может быть любым фетишем, который вы пожелаете, в любом цифровом формате: “Исключений нет”. Интернет сделал так, что нет ограничений на то, что мы можем сделать, чтобы доставить себе удовольствие. Если вам нужны хакеры, они будут стоять и ждать.
Но в тот вечер, в кои-то веки, нас не было в Интернете. Я принесла одеяла для Лиакоса и уложила его спать на диване в гостиной, а мы с Траксом остались сидеть, скрестив ноги, на моей кровати и разговаривать. Интернет отсутствовал, отключённый на моем закрытом ноутбуке, который лежал неиспользуемым на полу спальни. “Блин, где ты?” — я представила, как Интернет обращается к нам из глубины какого-нибудь дата-центра, недоумевая, почему его не сделали церемониймейстером, выразителем всей человеческой привязанности и дружбы. Тракс был рядом, и мы придвинулись опасно близко, почти на грань поцелуя. Что-то проникло в нас, приведя к физическому завершению нашей долгой привязанности. Возможно, это Fleetwood Mac нашёптывала нам что-то из свободных 70-х, подпитываемая настоящими наркотиками, а не цифровыми. “Игроки любят тебя только тогда, когда играют”, — поет Стиви в “Dreams”, и я думаю, что песню можно было бы обновить для эпохи Интернета, чтобы она гласила “Игроки любят тебя только тогда, когда ты играешь”.
— Надо выспаться, — сказал Тракс.
Был вторник, но никому из нас нужно было появляться на работе до тех пор, пока не захочется, что в его случае могло быть до 19:00 или вообще никогда. Может быть, дело было в Интернете или в том факте, что в Сан-Франциско мы были вдали от Facebook, но я чувствовала себя смелее, чем обычно, будто я, наконец, смогла сломать четвёртую стену, барьер виртуальной реальности, которую мы построили. Социальные сети вместо телевидения были нашей новой четвёртой стеной, и любая настоящая связь в мире, который мы создали, требовала раз и навсегда уничтожить экран.
— Неплохая мысль, — сказала я, снимая джинсы.
Тракс наклонился, чтобы поцеловать меня, и я почти рассмеялась, что это происходит на самом деле. Мы действительно ломали четвёртую стену, как будто закалённое стекло от iPhone разбивалось повсюду, по всей моей кровати, вопреки желанию Стива Джобса и всех других технологических титанов, чтобы оно оставалось небьющимся. Затем виртуальная сирена начала выть, возвращая меня к своим безопасным, замкнутым берегам.
— Я не хочу заниматься сексом, — заявила я.
— Нам не обязательно заниматься сексом, — сказал он, в его голосе звучало в основном облегчение.
Мы, как всегда, согласились, что не будем заниматься сексом. Секс друг с другом был слишком реальным — ужасно, леденяще реальным. Потому что от секса, истинного, физического, тотального переплетения тел, вы не сможете вернуться в виртуальность. Виртуальность — это то, от чего зависела наша судьба. И, будучи номинально руководителями Facebook, мы должны были сохранять дистанцию, от которой зависела компания. Ибо, если бы все были связаны с теми, кого они любили, им — нам — не нужен был бы Facebook и его мнимость любви, которая всегда где-то за углом. Реальная близость — третий элемент виртуального общества, основанного на рекламе. Мы должны избегать её любой ценой. Мы с Траксом всегда инстинктивно это знали. Наше безошибочное чувство контроля помогло нам выиграть игру и занять места рядом с Марком.
Однако что-то нужно было делать. Наша странная, непреходящая привязанность по-прежнему никуда не делась, всегда доступная, чтобы её можно было взять или оставить, когда это было удобно, как несвежие новости. Но я хотела — мне было необходимо — попытаться убить её. Я почувствовала внезапное желание разрушить это: напряжение, войну, бесконечную битву за то, чтобы меня любили — раз и навсегда. Если бы я могла убить это, возможно, я смогла бы выйти из порочного круга и оставить всё это позади. И, таким образом, я решила действовать.
Постоянное соперничество в нашей рабочей и общественной жизни напомнило мне строку из романа Джеймса Болдуина, которая, казалось, пролила свет на все это, на эту войну за статус: "Любовь — это битва, любовь — это война, любовь — это взросление", — писал он. Возможно, для мальчиков быть любимым было войной, сражением, которое мы сейчас ведём в социальных сетях, а не в реальной жизни. И, может быть, когда они устанут от этой игры, любовь должна будет стать взрослением — чем-то, чего придётся искать где-то в другом месте, в оффлайне, вдали от экрана. Итак, в неконтролируемой темноте той ночи я решила, что было бы нормально, по крайней мере на мгновение, подчиниться, и Тракс сделал то же самое.
— Только не обновляй свой статус по этому поводу, — предупредила я, в конце концов падая обратно на подушку.
— Эх, я как раз доставал телефон, — сказал он, шутя.
— Не смешно, — возразила я, но мы оба рассмеялись.
Это было забавно. Всё было забавно. Мы зарабатывали состояние на том, что вещали о себе и своих интересах всему миру, и нам даже не нужно было идти на работу, если мы этого не хотели. Чтобы подчеркнуть это, мой будильник начал беспорядочно звонить, и мы снова разразились смехом. Кому нужен будильник, когда не нужно идти в офис, и когда всё это закончится, вам, возможно, никогда больше не понадобится работать? Мир был нашим.
Или не был? Когда мы возвращались к работе, офис, экран компьютера и толпы виртуальных друзей ждали, чтобы поглотить нас, снова превратив в тотемы всего, чего бы они ни пожелали. Для нашей далёкой аудитории нам всегда приходилось сохранять хладнокровие, держать себя под контролем. Только до тех пор, пока длилась ночь и мы спали, прижавшись друг к другу, как серебряные ложки из одного сервиза, мы могли не осознавать, кем мир просил нас быть для них. Возможно, в этом мире цифровой слежки и рейтингов глубокий сон был единственным временем, когда мы были свободны. Может быть, именно поэтому на протяжении всего долгого восхождения к вершине виртуального мира Марка, где завоёвывать всеобщее восхищение было нашей работой, мы всегда забирались в постель посреди ночи, тоскуя не по сексу, а по какому-то человеческому присутствию, которое существовало, безмолвное и дышащее, вдали от экрана.
Последние комментарии
7 часов 56 минут назад
10 часов 29 минут назад
10 часов 58 минут назад
11 часов 4 минут назад
5 часов 20 минут назад
14 часов 7 минут назад