Собрание сочинений [Вячеслав Иванович Иванов] (pdf) читать онлайн

Вячеслав Иванов. Портрет А.С. Глаголевой-Ульяновой. 1915-16 г.

ВЯЧЕСЛАВ ИВАНОВ

СОБРАНИЕ СОЧИНЕНИЙ.

III

Брюссель 1979

ВЯЧЕСЛАВ ИВАНОВ
СОБРАНИЕ СОЧИНЕНИЙ
под редакцией
Д. В. ИВАНОВА И О. ДЕШАРТ
с введением и примечаниями
О. ДЕШАРТ

FOYER ORIENTAL CHRÉTIEN
Avenue de la Couronne, 206 — 1050 Bruxelles

© 1979 Воспроизведения и переводы текстов, а также переложения их для театра, кино, радио и
телевидения, даже частичные, без особого разрешения Издательства « Foyer Oriental Chrétien » и
наследников Вячеслава Иванова запрещаются

Dépôt légal 1979-1-0362

СОДЕРЖАНИЕ

НЕЖНАЯ ТАЙНА

5

ЛЕПТА

41

О ВЕСЕЛОМ РЕМЕСЛЕИ УМНОМ ВЕСЕЛИИ

61

ИДЕЯ НЕПРИЯТИЯ МИРА

79

ДРЕВНИЙ УЖАС

91

СПОРАДЫ

111

О ДОСТОИНСТВЕ ЖЕНЩИНЫ

136

ЧУРЛЯНИС И ПРОБЛЕМА СИНТЕЗА ИСКУССТВ

147

ВЗГЛЯД СКРЯБИНА НА ИСКУССТВО

172

СКРЯБИН И ДУХ РЕВОЛЮЦИИ

190

ЧЕЛОВЕК

195

ПРОЛЕГОМЕНЫ О ДЕМОНАХ

243

ЛЕГИОН И СОБОРНОСТЬ

253

ТЫ ЕСИ

262

ANIMA

269

РЕЛИГИОЗНОЕ ДЕЛО ВЛАДИМИРА СОЛОВЬЕВА

295

К ИДЕОЛОГИИ ЕВРЕЙСКОГО ВОПРОСА

308

СТАРАЯ ИЛИ НОВАЯ ВЕРА?

311

О РУССКОЙ ИДЕЕ

321

ЖИВОЕ ПРЕДАНИЕ

339

ДВА ЛАДА РУССКОЙ ДУШИ

348

РЕВОЛЮЦИЯ И НАРОДНОЕ САМООПРЕДЕЛЕНИЕ

354

КРУЧИ — О КРИЗИСЕ ГУМАНИЗМА

365

ПЕРЕПИСКА ИЗ ДВУХ УГЛОВ

383

LETTRE À CHARLES DU BOS

418

ПИСЬМО К ДЮ БОСУ

419

LETTERA AD A. PELLEGRINI SOPRA LA «DOCTA PIETAS»

434

ПИСЬМО К A. ПЕЛЛЕГРИНИ

435

DISCORSO SUGLI ORIENTAMENTI DELLO SPIRITO MODERNO

452

РАЗМЫШЛЕНИЯ ОБ УСТАНОВКАХ СОВРЕМЕННОГО ДУХА

453

СВЕТ ВЕЧЕРНИЙ

485
3

EIN ECHO

646

ЭХО

647

МЫСЛИ О ПОЭЗИИ

660

FORMA FORMANS E FORMA FORMATA

674

ФОРМА ЗИЖДУЩАЯ И ФОРМА СОЗИЖДЕННАЯ

675

ПОСЛЕСЛОВИЕ

687

О.А. ШОР — О. ДЕШАРТ

688

ПАРЕРГА И ПАРАЛИПОМЕНА

695

ПЕРЕВОД ГЛАВНЫХ ЭПИГРАФОВ

866

ОГЛАВЛЕНИЕ СТИХОТВОРЕНИЙ

868

АЛФАВИТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ СТИХОТВОРЕНИЙ

872

4

НЕЖНАЯ ТАЙНА
ЛЕПТА

Стихотворения, соединенные под заглавием «НЕЖНАЯ ТАЙНА»,
по преобладающему в них лирическому мотиву, - написаны летом
1912 года, в Савое, без определенного плана, почему и располо­
жены (с незначительными отступлениями) в порядке их возникно­
вения.
Приложение озаглавлено ЛЕПТА - в подражание алексан­
дрийским поэтам, которые называли так свои поэтические «ме­
лочи». Это маленькое собрание посвящается приятелям стихо­
творца и, вместе с ними, любителям стихов, сложенных по ча­
стным, скромным поводам или просто - в шутку. Если такие про­
изведения художественно закончены в своем роде, они могут, на­
равне с другими приношениями, упасть смиренною лептой в ко­
пилку Аполлонова святилища.
Да не усмотрят школьного педантизма в том, что последние
из этих лепт выбиты древним чеканом. Пристрастие любителя
оправдывается его верою в будущность нашего гуманизма. Автор
думает, что античное предание насущно нужно России и Славян­
ству, - ибо стихийно им родственно, - и смело предполагает в
числе своих читателей «humaniorum studiorum cultores».
Озирая все, собранное вместе в одном издании, автор, первый,
смущен сопоставлением столь различного. Некоторые страницы
книжки изображают созерцания, несомненно выходящие за преде­
лы поэзии, понятой как ars profana - как художество мирское, а
не т0инственно-богослужебное. Другие, напротив, являют, по-види­
мому, вторжение в округу искусства такой обыденности, которая
может показаться «внешнею» - profana - артистическому Парнасу.
Одни - скажет его суд - посвящены предметам, недоступным
Музе, по своей возвышенности или «запредельности», другие недостойным ее, по непосредственной близости к житейскому и
повседневному.
Автор признается, что в долгих размышлениях о существе
поэзии разучился распознавать границы священных участков: он не
умеет более различать желательного и нежелательного в ней
~ по содержанию. Мерилом поэтического (поскольку речь идет
7

о словесном воплощении душевного состояния) служит для него
достоинство формы: не техническое, в тесном смысле слова, ее
совершенство, но — в более широком и окончательном смысле —
ее художественно цельное тожество с содержанием. Из чего,
впрочем, вовсе не следует, что он считает это единство формы и
содержания действительно осуществленным в собственных
творениях: никто себе не судья.
В.И.

8

НЕЖНАЯ ТАЙНА
Александру Блоку,
поэту

Александру Блоку.

I

Ты царским поездом назвал
Заката огненное диво.
Еще костер не отпылал,
И розы жалят: сердце живо.

Еще в венце моем горю.
Ты ж, Феба список снежноликий,
Куда летишь, с такой музыкой,
С такими кликами?... Смотрю
На легкий поезд твой - с испугом
Восторга! Лирник-чародей,
Ты повернул к родимым вьюгам
Гиперборейских лебедей!

Они влекут тебя в лазури,
Звончатым отданы браздам,
Чрез мрак - туда, где молкнут бури,
К недвижным ледяным звездам.

II

Пусть вновь — не друг, о мой любимый!
Но братом буду я тебе
На веки вечные в родимой
Народной мысли и судьбе.
Затем, что оба Соловьевым
Таинственно мы крещены;
Затем, что обрученьем новым
С Единою обручены.

Убрус положен на икону:
Незримо тайное лицо.
Скользит корабль по синю лону:
На темном дне горит кольцо.
10

PROOEMION

Я не знаю, где он рухнет, льдами вскормленный поток.
Рок ли стройно движут струны? Или лирник — темный Рок?
Знаю только: эти руны я пою не одинок.

Что мне светит — звезды, очи ль — волны, лебеди ль — из тьмы?
Сколько нас, пловцов полнощных, и куда отплыли мы?
Слышу трепет крыльев мощных, за гребцами, у кормы.
Я не знаю Нежной Тайны явных ликов и примет.
Снятся ль знаменья поэту? Или знаменье - поэт?
Знаю только: новой свету, кроме вещей, песни нет.

ЗАВЕСЫ

Дымятся тучи тускло-голубые
И вестника таят,
Что с гор волшебных узы гробовые
Сорвет — за платом плат.

И синих скал зубчатые остроги
Теснят и стерегут
Зеркальный плен изменчивой тревоги,
Души мятежной труд.

Как озеро, она предвестья ловит
Улыбчивых небес,
Смущается, и тайне прекословит
Медлительных завес.
А новолунья летнего блистают
В двойном стекле рога,
И в куреве голубо-дымном тают
Невидимо снега.
11

РЫБАРЬ
Рыбарей Господних
Неводы, раздранные ловом...

Cor Ardens I, Повечерие.

Поразвешены сети по берегу...
В сердце память, как дар, берегу
Об уловом разорванных нёводах
И о Встретившем нас на водах.
И ладья моя в сумрак отчалена:
Видишь огненный след от челна?
Лов зачну, как все небо повызвездит,
Что помочь ты сошла — возвестит.

Солнце мрежи мне сушит по берегу;
В сердце память весь день берегу
О закинутых с вечера неводах,
О подруге в звездах на водах.

НОВОСЕЛЬЕ
Моим новосельем
Раздвинулся горный, над влагой лазурной, туман;
И к праздничным кельям
Склонился, разнежен смарагдным весельем, платан.
И темных смоковниц
Обильное лоно зачатьями Вакх утомил;
И ладан любовниц
Певца Соломона — роз алых — мой сад задымил.
И сладостных лилий
Пречистые чаши белеют у тесных оград;
Сок новых вигилий,
Хмель вечери нашей сулит на холме виноград.

Гряди ж издалече,
Царица желаний! Святая жилица, твой кров
Разубран ко встрече;
Гряди!... Издалече — чу, поступь легчайших шагов...
Идет, и лелеет
В покрове незримом, как в зыбке небесной, дитя;
И близко яснеет,
В обличьи родимом, воскресной улыбкой светя.
12

ПАРУС
Налетной бурей был охвачен
И тесный, и беспечный мир:
Затмились волны; глянул мрачен
Утес, — и задрожал эфир.

Я видел из укромной кущи:
Кренясь, как острие весов,
Ладья вдыхала вихрь бегущий
Всей грудью жадных парусов.
Ей дикий ветер был попутным,
Она поймала удила —
И мимо, в треволненьи мутном,
Пустилась к цели, как стрела.

НОЧЬ

Покров приподымает Ночь, —
А волны ропщут, как враги.
Но слышу, Бездн Господних дочь,
Твои бессмертные шаги!...
Отшедшие! Не так же ль вы
Переступаете порог
Стихий свирепых? И, как львы,
Они лежат у ваших ног —

И лижут длинный ваш покров...
Их темный лик прозрачен вам:
Вы низошли во львиный ров
И поднялись, подобны львам!
И в свете звездного венца
Вы приближаетесь, как Ночь,
Невеста вечная Отца,
Им первоузнанная дочь.
13

И, Ночи таинством дыша,
Мы вами дышим: вас она
В себе лелеет; и душа
Раздельных вас — она одна.

Амбросия усталых вежд!
Сердец усталых цельный хмель!
Сокровищница всех надежд!
Всех воскресений колыбель!
И всех рождений ложесна!
Мы спим, как плод, зачатый в ней, —
И лоно Матери со дна
Горит мирьядами огней!...
Вы — родились. И свет иной
Вы криком встретили давно.
Но к нам склонились, в мир ночной:
Затем что вы и Мать — одно.

ПРЕДГОРЬЕ
Эта каменная глыба, как тиара, возлегла
На главу в толпе шеломов; и над ней клубится мгла.
Этой церкви ветхий остов (плющ зеленый на стенах) —
Пред венчанным исполином испостившийся монах.

И по всем путям — обетных, тонких тополей четы;
На урочищах — Мадонны; у распутия — Христы.
Что ни склон — голгофа Вакха: крест объятий простерев,
Виноград распяли мощи обезглавленных дерев.
Пахнет мятой; под жасмином быстрый ключ бежит с холма,
И зажмурились от солнца, в розах, старые дома.
Здесь, до края вод озёрных, — осязаемый предел;
Там — лазурь одна струится, мир лазурью изомлел.
Я не знаю, чтб сулит мне, но припомнилась родной
Сень столетняя каштанов над кремнистой крутизной;
И с высот знакомых вижу вновь раздельным водосклон
Рек души, текущих в вечность — ив земной, старинный сон.
14

КАПЕЛЛА
Сердце, сердце, ты мир несешь,
и еще есть в тебе место, еще есть место
— для Бога

Л. Зиновьева-Аннибал, «Тени Сна»

У замка, над озером, ключ и капелла Мадонны:
Туда на закате приходим с тобой богомольно.
Цветы полевые вплетешь ты в решетку оконца;
Испить ключевой — дотянусь до студеной криницы.
На камне сидим перед славой вечернего солнца:
Не больно глазам, и покорному сердцу не больно.
Над ласковой гладью промчатся пугливые птицы —
То чайки, то ласточки. Смолкнут недолгие звоны:
То Angelus дальний... И мнится: у милой гробницы
Мы побыли вновь, и родная прошла, нашептала
Нам Ave — и с нею молились уста мимовольно;
С улыбкой склонилась, улыбкой двоих сочетала...
Но мглою прозрачной лесные подернуты склоны;
Звезда разгорелась; как розовый пепел — дорога
Меж темных деревьев... Обителей светлых не мало
В просторе Господнем; и в сердце простора — для Бога.

ЦИКАДА
Гимн, слагавшийся в устах,
Я чертил; а гостья сада,
В мой приют впорхнув, — цикада —
Притаилась на перстах.
За стихи ль мои награда,
Муз любимица, цикада,
От богов ли твой привет?
Иль от той, которой нет
На земле, — и ей отрада,
Что поет ее поэт?
15

Ты безмолвствуешь в ответ,
Звонкогласная певунья,
Вдохновенная вещунья!
Только пальцы мне живей
Молоточками щекочешь...
Миг — ив зелени ветвей,
Изумрудный соловей,
На смоковнице стрекочешь.

РЫБАЦКАЯ ДЕРЕВНЯ
Люблю за крайней из лачуг
Уже померкшего селенья,
В час редких звезд, увидеть вдруг,
Застылый в трепете томленья,
Полувоздушный сон зыбей,
Где затонуло небо, тая...
И за четою тополей
Мелькнет раскиданная стая
На влаге спящих челноков;
И крест, на бледности озёрной,
Под рубищем сухих венков,
Напечатлеет вырез черный.

Чуть вспыхивают огоньки
У каменного водоема,
Где отдыхают рыбаки.
Здесь — тень; там — светлая истома...
Люблю сей миг: в небесной мгле
Мерцаний медленных несмелость,
И на водах и на земле
Всемирную осиротелость.

УТЕС

Недаром облако крутится
Над оной выспренней главой
Гребней рогатых: грозовой
Орел, иль демон, там гнездится.
Нахохлится; сверкнут зрачки;
Ущелья рокотом ответят;
Туманов кочевых клочки
Руном косматым дол осетят...
16

Я помню: с гор клубилась мгла;
Ширялся тучей зрак орла;
На миг упало оперенье:
Разверзлась, мертвенно бела,
Как бы расщеплена, скала,
И в нестерпимом озаренье
Блеснули — белизна чела,
Слепые, ярые зеницы...
И в мраке белой огневицы
Переломилася стрела.

НОЧНЫЕ ГОЛОСА
Дальний лай — глубокой,
Теплой ночью летней...
Что звучит ответней
Думе одинокой?

Гулкий всхлип совиный —
Вспомнилось родное
Кладбище ночное
С церковью старинной...

Чу, орган налажен!
Лишь коснись перстами,
Лишь дохни устами
У послушных скважин:
Мусикийский шорох
Матери откроет
Все, что Ночь покоит
В сумрачных просторах.

Наше сердце глухо,
Наши персты грубы,
И забыли губы
Дуновенье духа.
17

Гости неземные,
Чьи бесплотны пальцы,
Вам будить, скитальцы,
Голоса ночные!

Шелест рощ умильный,
Рокот волн унылых —
Все доносит милых
Шопот замогильный.

И, как стон, протяжен,
И томит загадкой
Зов, волшебно-сладкий,
Многоустых скважин.

ИОВ

Божественная доброта
Нам светит в доле и недоле,
И тень вселенского креста
На золотом простерта поле.
Когда ж затмится сирый дол
Голгофским сумраком, — сквозь слезы
Взгляни: животворящий ствол
Какие обымают розы!

Кто, мирных пристаней беглец,
В широких океанах плавал,
Тот знал, отчаянный пловец,
Как душу делят Бог и дьявол:
Кому ты сам пойдешь, кому
Судьбы достанутся обломки;
Он помнит бурь кромешных тьму
И горший мрак — души потемки.
Но лишь кто долгий жизни срок
Глубоко жил и вечно ново,
Поймет — не безутешный рок,
Но утешение Иова:
Как дар, что Бог назад берет,
Упрямым сердцем не утрачен;
Как новой из благих щедрот
Возврат таинственный означен.
18

БАРКА
Мытарствами теней перегражденный Нил
И неба синее горнило, —
Сон зодчего гробниц, что рано дух пленил, —
Как память, сердце схоронило.
Но бледным призраком из ночи гробовой
Встает, что было встарь так ярко:
Под вялым парусом, влекома бичевой,
Плывет, поскрипывая, барка.

И первый из семи, в упряжке бурлака,
Еще не выступил невольник, —
А в синеве желтел, над явором мыска,
Ее воздушный треугольник.
Вот, он загородил зыбей лазурный блеск;
А те, всей грудью налегая
На перевязь, прошли... О, тихий скрип и плеск!
Оплечий смуглых мощь нагая!

И глыб гранитный груз, что молот отгранил!
Вы сны ль безветреного царства?
Вы марево ль теней, — богов небесный Нил
И душ загробные мытарства?

GRATIAE PLENA

Мария, Дева-Мать! Ты любишь этих гор
Пещеры, и ключи, и пастбища над бором,
И дани роз Твоих от пастырей, чьим взорам
Являешься, надев их бедных дев убор.

Пречистая, внемли! Не с ангельским собором,
Клубящим по небу Твой звездный омофор,
Когда за всенощной Тебя величит хор, —
Владычицей Земли предстань родным просторам!

Полей, исхоженных Христом, в годину кар
Стена незримая, Ты, в пламени пожаров
Неопалимая, гнала толпы Татар.

К струям святых озер, с крутых лесистых яров
Сойди, влача лазурь, — коль нежной тайны дар
И древлий Радонеж, и девий помнит Саров!
19

ВЫЗДОРОВЛЕНИЕ
Душа, вчера недужная,
На солнце — солнце новое —
Раскрыла очи синие
И видит, оробелая,
Сквозь гроздие лиловое,
Что в небе вьет глициния:
Сверкает даль жемчужная,
Летает чайка белая.

И путь сребра чеканного
Висит над гладью струйною;
И вестью обновления
Колокола доносятся:
С хвалою аллилуйною
В прибрежные селения
Из плена светотканного
Не души ль милых просятся?

УХОД ЦАРЯ
Вошел, — и царь челом поник.
Запел, — и пир умолк.
Исчез... — «Царя позвал двойник», —
Смущенный слышен толк.
Догнать певца
Царь шлет гонца...
В долине воет волк.
Царевых вежд дрема бежит;
Он бродит, сам не свой:
Неотразимо ворожит
Напев, еще живой...
Вся дебрь ясна:
Стоит луна
За сетью плющевой.
20

Что вещий загадал напев,
Пленительно-уныл?
Кто растерзал, как лютый лев,
Чем прежде счастлив был?...
В душе, без слов,
Заветный зов, —
А он забыл, забыл...
И царь пошел на смутный зов,
Тайком покинул двор.
Широкошумных голосов
Взманил зыбучий хор.
И все родней —
О ней, о ней! —
Поет дремучий бор.
И день угас; и в плеске волн,
Где лунною игрой
Спит, убаюкан, легкий челн, —
Чья песнь звенит порой?
Челнок плывет,
Она зовет
За острой той горой.
На бреге том — мечта иль явь? —
Чертога гость, певец:
Он знает путь! — и к брегу вплавь
Кидается пловец...
Где омут синь,
Там сеть закинь —
И выловишь венец.

СОН

Я помню сон,
Всех воронов души черней,
Всех вестников верней:
Посол чистилища, он в ней —
Как похоронный звон.
Зачем дано
Мне жалом ласковым губить,
Коль рок любви — убить?...
Но всею волей полюбить —
Как ключ пойти на дно!
21

Все спит. Крадусь
К покинутой, в убогий дом.
Балкон скрипит. Тайком,
Как тать, ступаю. Огоньком
Мерцает щель. Стучусь.

Узнала стук...
Таит дыхание, дрожа...
Так отсветы ножа
И тень убийцы сторожа,
Мы притаимся вдруг.
Я дверь, как вор,
Приотворил. Ко мне, бледна,
Метнулася она,
Смертельным ужасом пьяна,
Вперив в убийцу взор...
Есть, Фауст, казнь:
В очах возлюбленной прочесть
Не гнев, не суд, не месть, —
Но чуждый блеск — безумья весть —
И дикую боязнь.

«Сгинь!» слышу крик:
«Еще ль тебе мой сладок плач,
Полунощный палач?
Ты, знаю, дьявол, — как ни прячь
Рога в его двойник!...»
А я крещу
Ее рукой, моля: «Прости!
Меня перекрести!
Я сам пришел. Ты ж не грусти,
Как по тебе грущу...»

В мой взор глядит
Чужого неба бирюза...
Застылая слеза
Пустые стеклянит глаза...
Глядит. Молчит. Глядит...
22

КОВЧЕГ
Над малой келией громов раскаты,
И молотами ливень бьет по крыше.
Вниз выгляни: вспухают выше, выше
Из мутной мглы валы, грозой подъяты.
На приступ, скажешь лезут супостаты,
Повыждав ночь и непогоду лише...
Но брезжит свет; вздохнула буря тише;
Над черным стадом — в серебре палаты.

И дальше молнии; и громы глуше,
Умолк и ливень; роща отдыхает;
В лицо пахнет лугов живая нега.

Потоп отхлынул, снится, от ковчега,
И в млеке лунном сад благоухает —
Новорожденный, на прощеной суше.

МАТЕРИНСТВО

I
Благословенная в женах,
Доколе Мать не воспоила
Лежащего Эммануила
В богоприимных пеленах, —
Едва знаменовался в снах,
Сходивших на долину ила,
Где семена богов струила
Река на медленных волнах,

С Младенцем лик Богини темной.
А Многогрудой, Неистомной
Эфесский возвещал кумир:

«Всем чадам жизни млеком хлыну!» —
И света тайн не видел мир
В жене, сосцы простершей сыну.
23

Il

Земля мужей звала, нага,
И семенем Семены тлела.
Вся в неге млечной нива млела:
Небесный бык склонял рога.
Где топнет ярых дев нога,
Струя обилия белела;
Грудь Афаманта тяжелела:
Богатство смыло берега.

О, преизбыток — и томленье
Зачатий тщетных!... Но моленье
Услышано: ты понесла
Дар вожделенный, плод нетленный —
И над Младенцем замерла
Улыбкою богоявленной.

Ill
Всем посвящения венцы
Нам были розданы; и свиток
Прочитан всем, — и всем напиток
Летейский поднесли жрецы.

В древь Лабиринта все пловцы
Вошли с клубком заветных ниток.
Всем упоительный избыток
Струили нежные сосцы!

Еще в отчизне темнолонной
Душой блуждает полусонной,
С улыбкой материнских губ,

Ладьи владелец колыбельной...
Но млеко — хмель; и гостю люб
Земли Забвенья зов свирельный.
24

IV

Глухой певцом владеет хмель;
Неволит душу вдохновенье.
Тиран, отъемлющий забвенье,
Сошел мутить ее купель.
И с неприступного досель
Покров срывает дерзновенье;
И потрясает откровенье
Его вместившую скудель...

Внемли живого сердца ропот:
Как повторю я страшный шопот,
Что Тайна вечная — нежна?

Скажу ль геенне душ мятежной,
Как розой боль цветет одна?...
Но голос: «Пой о Тайне нежной!»

V

Строй лиры пленной приневоль,
О Матерь, к песне неизбежной!
Не Ты ль учила Тайне нежной
Того, кто «Господи, доколь?» —
Стенал, взирая на юдоль
Земной судьбины безнадежной, —
Чтоб он познал, по тайне смежной,
Что значат в Боге Смерть и Боль?...

Как двойственна душа магнита,
Так Плоти Страсть с Могилой слита,
С Рожденьем — Скорбь. Ее святя.
Постигнешь, чем страданье будет.
Иль муки всей, родив дитя,
От счастья мать не позабудет?
25

VI

Ты, Мать, забыла ль острия
Семи мечей, когда загробный
Родился Свет из тьмы утробной
Тридневного небытия?...

Не Тайна ль нежная твоя,
Земля, взростила воле злобной
Распятья крест? Горою Лобной
Свернулась не твоя ль змея?...
Так и Голгофа, братья, — роды
Многострадальные Природы,
Дабы созрел на Древе Плод!

И Плоть на Древе — роженица.
И млеко — крови смесь и вод.
И повивальник — плащаница.

VII
Добро пред Богом — свет и тень,
И ночь и день. Но зло в стихиях
И в огненных иерархиях —
Себе довлеющая лень.

Отвергший Голубя ступень
В ползучих наречется Змиях.
Душа, сиявшая в Мариях,
Ты внидешь Марфой в Божью сень!
Что медлит Бытия совлечься,
Чтоб новой плотию облечься,
Тем овладеет Сатана.
Но нет в мирах души недужней,
Чем в коей Вечная Жена
Мнит жизнь родить собой, безмужней.
26

ВИДЕНИЕ

Прозрачная рука легла
Мне на плечо, и свет туманный
Явил грозящего чела
Знакомый очерк, несказанный,

И блеск убийственных очей,
Лишь осязаемый душевно, —
Лучи пощады и мечей
Под бровью, сдвинутой безгневно.
Я
Я
И
В

встал. Он вел. И под собой
вижу зыблемые воды
молний трепет голубой,
хрустальные упавший своды:

Как будто стреломет грозы,
Мгновенный невод в них закинув,
Ловил — игрою бирюзы
Отсвечивающих дельфинов.
То вспыхивал, то гас дотла
Сей пересвет необычайный,
И сумрачные зеркала
Свой омут обличали тайный.

Я разглядел, при беглом дне,
Кольцеобразные ограды, —
Как будто залегли на дне,
Склубясь, чешуйчатые гады;
Холмы рогатых алтарей,
Причудливых, как тень улиты;
Витые башни — и царей
Чудовищные монолиты.

И на одной из пирамид,
Вознесшихся над царством чарым, —
Я видел — камень-адамит
Мерцает розовым пожаром...
27

SOLUS
В чьи очи явственно взглянула
Живая Тайна естества;
Над кем вселенская листва
С плодами звездными нагнула
Колеблемую Духом сень;
Кто видел енисейский день
И кипарис, как тополь, белый;
Кто — схимой Солнца облечен —
На жертву Солнцу обречен,
Как дуб, опутанный омелой, —
Тот будет, хладный, души жечь
И, как Земли магнитный полюс,
Сердца держать и воли влечь, —
Один в миру: in Mundo Solus.

ПРИ ДВЕРЯХ

Братья, недолго
Светлую Мать
Темному пологу
У нас отымать!

Братья, не вечно
Дева Кольца
Будет, невстречена,
Стоять у дворца.

Все, что предельно,
Сердцу тюрьма —
Лето ли зелено,
Бела ли зима.
Мните ль, что камни
Возопиют?
Ищете ль знамений?
Они не придут.
В сумраке тайный
Папортник есть:
Вестью нечаянной
В нас должен расцвесть.
28

Знаю поляну:
Там, над плитой,
В полночь Иванову
Огонь золотой.

Светоч победный
Свод озарит:
Путь заповеданный
Открыт и горит.
День в подземелье,
Свадебный пир:
Другу веселие,
И встречи, и мир.

Древнее солнце
Стынет вверху:
Время исполнится —
Восстать Жениху.

Братья! Не вечно
Дева Кольца
Будет, невстречена,
Стучаться в сердца.

ТАЙНА ПЕВЦА
Пускай невнятно будет миру,
О чем пою!
Звончатую он слышит лиру;
Но тайну нежную мою —
Я затаю.

Пускай не верует виденью
Моих очей!
Внимая звонких струй паденью,
О, кто не рад, во тьме ночей,
Тебе, ручей?

Пой, соловей, над розой тайной!
Своей тропой
Пройдет любовник: друг случайный
Вздохнет с тобой... А ты, слепой,
О розе пой!
29

НЕЖНАЯ ТАЙНА

Слово скажу без прикрас прекрасное, если правдиво
Слово мое; коли нет, — други, напрасно я жил!
Долгий прошел, заблуждался, путь, коли лживо то слово, —
Смерть обольстила меня, и обманула Любовь.
В сердце, разлуки кольцом, вписала Любовь благовестье;
Смерть, возврата кольцом, запечатлела обет.
Лгут уста и мечты; не обманчиво вещее сердце:
Если я в жизни любил, знайте, что Тайна — нежна.

Тайна нежна, — вот слово мое, — а жизнь колыбельна;
Смерть — повитуха; в земле — новая нам колыбель.
Тайна нежна: мир от вечности — брак, и творенье — невеста;
Свадебный света чертог — Божья всезвездная Ночь.
Тайна нежна! Все целует Любовь, и лелеет Пощада.
Все, что ни вижу, венцом светлым объемлет Жених.
Многих себя не обретших блаженств бродильная чаша,
Каждую каплю хранит сладостной жизни кратэр.
Все, что знает блаженство свое, прозябнет, как семя,
Цветом блаженства — и цвет Розе единой отдаст...
Тайна, о братья, нежна: знаменуйте же Тайное Розой,
Тихой улыбкой могил, милой печатью любви.

ПРИМИТИВ

От братии прилежной
Апостола Луки
Икону Тайны Нежной
Писать — мне испытанье.
Перенесу ль мечтанье
На кипарис доски?
Мне снилось: Цвет Единый
Возрос из тайника,
Где Корень свит змеиный,
В эфир листвою сочной;
И Агнец непорочный
На пурпуре Цветка.
30

Меж Солнцем и Землею,
Меж Корнем и Венцом,
Меж Агнцем и Змеею —
Посредник голубиный
Летает над долиной,
С таинственным Кольцом.
Под Вестником крылатым,
На зелени стебля,
Лучась волнистым златом,
Алеет лал Потира.
И гранями сафира
Огранена Земля.
В дали лазурной, слева, —
Нагорный Назарет:
Склонясь, приемлет Дева
Под аркою келейной
Посла привет лилейный,
Архангельский привет.

Лужайка — что кошница,
Направо, в горных льдах;
Отверстая гробница
Цветет красой Сарона;
Успения корона —
В мерцающих звездах...
Икону Тайны Нежной,
Келейник Красоты,
Я кистию прилежной
Так написать замыслил,
Так на доске расчислил
Священные черты.

И в золото, и в миний
Я кисти обмакнул,
Чертя примерных линий
На хартии разводы, —
Когда распались своды,
И синий свет сверкнул...
31

Сквозит родной могилой
Прозрачный фимиам,
И Роза дивной силой
Струит с Распятья зори...
Но кто, поникший в горе
На светлый холм? — Я сам!...
Не та ль за ним, чье тело
Под этот дерн легло?...
Что ж сердце сиротело?...
С каким она ребенком
Стоит, в сияньи тонком?
Что так глядит светло?...

Что говорит?... — «Напрасно
Те сны живописать,
Что лицезришь неясно, —
Тебе, кто Тайны Нежной
В судьбе своей мятежной
Изведал благодать.
«Взгляни: вот Розы сладость
На горечи Креста;
Под ним — Могилы радость,
И я, в заре воскресной,
Простерла дар небесный
За ласкою Христа».

ВЕСТИ
Liebeszahren, Liebesflammen,
Fliesst zusammen1
Novalis.

Ветерок дохнет со взморья,
Из загорья;
Птица райская окликнет
Вертоград мой вестью звонкой. —
И душа, как стебель тонкий
Под росинкой скатной, никнет...
32

Вера Константиновна Шварсалон. 1911 г.

Вера и сын Димитрий. 1912 г.

Никнет, с тихою хвалою,
К аналою
Той могилы, середь луга...
Луг — что ладан. Из светлицы
Милой матери-черницы
Улыбается подруга.
Сердце знает все приметы;
Все приветы
Угадает — днесь и вечно;
Внемлет ласкам колыбельным,
И с биеньем запредельным
Долу бьется в лад беспечно.

Как с тобой мы неразлучны;
Как созвучны
Эти сны на чуткой лире
С той свирелью за горами;
Как меняемся дарами, —
Не поверят в пленном мире!
Не расскажешь песнью струнной:
Облак лунный
Как просвечен тайной нежной?
Как незримое светило
Алым сном озолотило
Горной розы венчик снежный?

АВГУСТ
Снова в небе тихий серп Колдуньи
Чертит «Здравствуй», — выкованный уже
Звонкого серпа, что режет злато.
Hâ небе сребро — на ниве злато.
Уняло безвременье и стужи,
Нам царя вернуло Новолунье.

Долгий день ласкало Землю Солнце;
В озеро вечернее реками
Вылило расплавленное злато.
Греб веслом гребец— и черпал злато.
Персики зардели огоньками,
Отразили зеркальцами Солнце.
33

Но пока звала Колдунья стужи,
Стал ленивей лучезарный владарь:
Тучное раскидывает злато,
Не считая: только жжется злато.
Рано в терем сходит... Виноградарь
Скоро, знать, запляшет в красной луже.

ПОЛЕВОЙ ТРУД

Когда труды и дни Аскрейский лебедь пел,
Шел наг, с нагим рабом, за плугом земледел
И, в рыхлые бразды зерно златое сея,
Молился наг, твой сын, тебе раскрытой, Гея!
А ныне вижу я на пажитях чужбин,
Как поздний человек работает один
Лицом к лицу с тобой, тебя не постигая
И плод насильственный в молчаньи вымогая.

И вспоминаются родимые поля,
Земля умильная, пахучая земля,
И литургия нив — страда мирским собором,
И песня дружная над ласковым простором.

ПЕРВЫЙ ПУРПУР
Гроздье, зрея, зеленеет;
А у корня лист лозы
Сквозь багряный жар синеет
Хмелем крови и грозы.
Брызнул первый пурпур дикий,
Словно в зелени живой
Бог кивнул мне, смуглоликий,
Змеекудрой головой.

Взор обжег и разум вынул,
Ночью света ослепил
И с души-рабыни скинул
Все, чем мир ее купил.
34

И, в обличьи безусловном
Обнажая бытие,
Слил с отторгнутым и кровным
Сердце смертное мое.

СЕНТЯБРЬ

Отчетливость больницы
В сентябрьской тишине.
Чахоточные лица
Горят на полотне.
Сиделка сердобольно
Склонилась, хлопоча;
И верится невольно
В небесного врача.

Он, в белом балахоне,
Пошепчется с сестрой, —
На чистом небосклоне
Исчезнет за горой.

Все медленно остынет
До первых снежных пург, —
Как жар недужный вынет
Из бредных лоз хирург.

АМАЛФЕЯ

Амалфея! Амалфея!
Матерь — Дойная Коза!
У Идейской у пещеры
Ты скакала по скалам,
В тайнике горы лелея
Сына мощного небес.
Тучи пологом клубили
Невод огненным орлам;
Проростала камни серы
Виноградная лоза;
А Куреты звонко били
35

В меднозвучные щиты,
Заглушали крик ребенка, —
И троих вспоила ты:
Два питомца — два козленка,
Третий вскормленник — Зевес.

Ныне ж и ты, и козлята — в струях эфирных,
Hâ небе звездном — блаженные звери.
На шкуре твоей написание правд предмирных
Зевс начертал: по священной Дифтере
Учится тайнам певец, чьих гимнов крылья
Носят его буреносней Борея.
Дан Нимфе таинственной рог твой, Рог Обилья,
Мать-Амалфея!

ЗЕРКАЛО ГЕКАТЫ
Лунная мгла мне мила,
Не серебро и не белые платы:
Сладко глядеть в зеркала
Смутной Гекаты.
Видеть здесь дол я могу
В пепельном зареве томной лампады.
Мнится: на каждом лугу —
В кладезях клады...

Лунную тусклость люблю:
В ней невозможное стало возможным.
Очерки все уловлю
В свете тревожном, —
Но не узн0ю вещей,
Словно мерцают в них тайные руды,
Словно с нетленных мощей
Подняты спуды.

Снято, чем солнечный глаз
Их облачал многоцветно и слепо.
Тлеет душа, как алмаз
В сумраке склепа.
36

Вижу, как злато горит
Грудой огня в замурованном своде;
Знаю, что ключ говорит
Горной породе...
Бледный затеплив ночник,
Зеркалом черным глухого агата
Так вызывает двойник
Мира — Геката.

УСТА ЗАРИ
Как уста, заря багряная горит:
Тайна нежная безмолвьем говорит.
Слышишь слова золотого вещий мед? —
Солнце в огненном безмолвии встает!

Дан устам твоим зари румяный цвет,
Чтоб уста твои родили слово — свет.
Их завесой заревою затвори:
Только золотом и медом говори

РАДУГА
Та, что любит эти горы,
Та, что видит эти волны
И спасает в бурю челны
Этих бедных рыбаков, —
От земного праха взоры
Мне омыла ливнем струйным,
Осушила ветром буйным,
Весть прислала с облаков.
В небе радуга сомкнулась
Меж пучиной и стремниной.
Мрачный пурпур за долиной
Обнял хаос горных груд.
Ткань эфира улыбнулась
И, как тонкий дым алтарный,
Окрылила светозарный
Ближних склонов изумруд.
37

И тогда предстала радость
В семицветной Божьей двери —
Не очам, единой вере, —
Ибо в миг тот был я слеп
(Лишь теперь душа всю сладость
Поняла, какой горела!), —
Та предстала, что согрела
Розой дня могильный склеп.
Золотистый, розовея,
Выбивался в вихре волос,
И звучал мне звонкий голос:
«Милый, приходи скорей!»
И виссон клубился, вея,
И бездонной глубиною
Солнце, ставшее за мною,
Пили солнца двух очей.

КОНЬ АРИОН

Пред Дионисом я бежал,
Как тень коня пред колесницей.
Я ланью загнанной дрожал:
Он крался медленной тигрицей.
Я серым камнем каменел;
Но в плющ мой камень облачался.
Я сонным омутом чернел:
Бог звездочкой в струях качался.
Я в летний зной, пастух, уснул
И выронил свирель под древом:
Он тирсом спящего хлестнул
И львиным дол окликнул ревом.

И вот — на крутизне стою,
Пустынный дуб, широкошумный;
Полусожжен, дремлю, пою,
Целуюсь с молнией безумной.
Под вековой моей корой
Что шевельнулось, загудело?
Пчелиный Дионисов рой,
Жужжа, в мое вселился тело.
38

Милей мне было б на скале
Лежать растерзанной козулей,
Чем в древнем приютить дупле
Крылатых жал горючий улей.
Возьми ж мой дом! Клади в мой ствол
Свои пьянительные соты!
Меня из плена горьких пчел
Пусти в лазурные высоты!
Тебе покинул, Дионис,
Я дуба остов омертвелый
И на венце его повис
Золотокудрою омелой.

Вскрутился вихрь, сорвал, умчал
Мой золотой и тонкий волос,
И в лире солнечной звучал
Меж струн воздушных новый голос.

Я пел, а облак смоляной
Меня стремил над высью горной;
Летит, распластан подо мной,
Конь огнедышащий и черный.

Тебя узнал я, Арион,
Личиной бога вновь обманут!
Но мой — сей миг! За небосклон
Летун и всадник вместе канут!...

Чернеет море, как оникс;
За Киммерией — Остров Белый...
О Радаманф! Не мрачный Стикс
Сужден венчанному омелой!
На Острове Блаженных тень
Блаженная судью упросит.
Прочь от земли в желанный день
Загреев конь меня уносит, —
В желанный день, в счастливый час,
Для непорочных Дионисий, —
К скалам, где лебединый глас —
Мне звонкий вождь в родной Элисий!

39

ЛЕПТА

ДРУЗЬЯМ

ГЕММА
Г. В. Соболевскому.

На античном сердолике
Пастырь стад козу доит.
Гермий ли в брадатом лике
Селянина предстоит?
Кто б он ни был, — козовод ли,
Коновод ли струнных чар:
Чую знамение подле —
И благий приемлю дар.
Все загадка — символ, имя,
Друг таинственный певца:
Но усладней это вымя
Амалфеина сосца.
Незнакомый собеседник,
Сердцем ты в мой голос вник
И — сокровища наследник —
Отдал лире сердолик.

Знай: в таблинуме поэта
Пальмы нет ему милей,
Чем заочного привета
Сей нечаянный трофей.

СОВЕСТЬ
М. О. Гершензону

Когда отрадных с вами встреч
В душе восстановляю повесть
И слышу, мнится, вашу речь, —
Меня допрашивает Совесть:
«Ты за день сделал ли, что мог?
Был добр, и зряч? правдив, и целен?
А чист ли был, скажи, твой слог?
И просто, друг: ты был ли делен?»
42

То Совесть мне... А вот пример
И ваших (мнимых) слов поэту:
«Признайтесь, Пушкин» — (старовер!) —
Одобрил бы строку — хоть эту?»

Еще б!... А, впрочем, помолчу.
Кто — геометр; кому — быть зодчим...
Но, не в пример зоилам прочим,
Все ж вам понравиться — хочу.

БИБЛИОФИЛУ
С. П. Каблукову

Сочувственник и друг! ты, с нежною заботой,
Духовным пурпуром и царской позолотой
Украсил саркофаг моих старинных дум.
Когда я счастлив был, напев мой был угрюм,
И гимн глубокий глух. Звончей пою и слаще —
С тех пор, как слезы лью, таясь от солнца, чаще...
Так счастья моего гробницу ты почтил
И к погребению поэта умастил.
Что слава? Пальмы ствол, едва возросший, ломок...
Быть может, свиток сей откроет наш потомок,
Раздумчиво стихи забытые прочтет
И, с умилением погладив переплет,
Промолвит: «Все же был поэта жребий светел:
Суд современников участием ответил
Порыву темному; и мудрым был он мил...»
Спасибо ж и на том, мой друг-библиофил!

НА ПОЛУЧЕНИЕ ГРЕЧЕСКОЙ МОЛИТВЫ
Г. А. Рачинскому

Твоих письмен, о брат мой старший,
Царьградский золотой узор
Был устный мед, иль антидор,
Рукой предложен патриаршей.
43

И эллинский сложил я стих,
Напев простой, отзыв умильный,
И — данник благостынь твоих —
Тебя я пел... Судил Всесильный
Тебя недугом испытать,
Меня встревожить, опечалить;
Но не хотел тех сил умалить,
Которым должно возрастать,

Дабы под спудом темной плоти
Не гас светильник огневой:
И дан покой моей заботе,
И вестью светел верный твой.
Вернись же в дом твой, цел и
Как угль на пурпурной завесе
С Востока Свет... Христос
Из мертвых, смертью

здрав!
—
воскресе
смерть поправ.

КАМЕНЬ
Конст. Эрбергу

Твой серый камень предо мной,
С узорной жилой крыл пурпурных...
Скогтилися меж облак бурных
Враги над пагубой ночной.

Кто заклевал? Кто был заклеван?
Седой орел — иль красный гриф?
Взгляни: на сером намалеван
Пурпуровый иероглиф.
Сплелись под призрачной личиной;
Но канул морок в глубь морей, —
И в белой ризе лебединой
Летят в прозрачный эмпирей.

44

ИСТОЛКОВАНИЕ СНА,
представившего спящему змею с женскою головой в соборе
Парижской Богоматери

Георгию Чулкову

Ущербный серп, что слева роковою
Угрозою над путником висит,
Схвати, как жнец, десницей — сон гласит —
И цвет змеи скоси косой кривою.

И яд кровей из выи оросит,
Разбрызнутый замершей головою,
Недужнего тебя росой живою
И древних глыб глаголы воскресит.
Над сонмом душ содвинул взор Медузы
Немых громад — осанн застывших — узы;
Химерами окаменели львы.

Всклубится мрак над кольцами безглавой;
Но хлынет блеск недольней синевы:
Жена грядет, одета светлой славой.

СОЛОВЬИНЫЕ ЧАРЫ
С. В. Троцкому

Помню твой сон, нежный мой брат! Простой свирелью
Муза тебе в южную ночь его напела...
Милому в лес дева придти велела,
Голос подать в сладостной мгле соловьиной трелью.

Солнце зашло; пала роса; темно в дубраве.
Чу, соловей вдруг засвистал: у близкой встречи
Сердце стучит... Ярче звучит далече
Звонкая песнь... Скоро вся дебрь — только щокот славий...
Жизнь — этот лес! Где твой жених, душа-невеста?
Вести любовь алчет — и весть слышна... откуда?
Там позвала новая весть. Но чудо —
Не говори — «здесь» или «там»: нет Тайне места.
45

ИРИНА
Мотив из романа Л. Д. Зиновьевой-Аннибал «Пламенники»

Л. А. Недоброво

Я вам пою — ее Ирину,
Юнейшую из тех сивилл,
Какими вымыслов долину
Сновидец-гений населил.
Прообраз девы благосклонной
Встречали ль вы когда-то, встарь,
Где белоогненной колонной
Пылает сестринский алтарь?

Она была колдунья Феба.
Гласит неизданный роман:
«Что на земле не радость неба, —
Испуга нашего обман».

Вот вера сладостной Ирины;
Ее наитье — мир святой.
Цвели лазоревые крины
Под сенью арфы золотой.
Отронет струны — звон хвалебный,
Как голубая пелена,
Омоет взор волной целебной,
И в сердце станет тишина.
Она влекла тончайший воздух,
И в нем горела, как свеча;
И в кротких чарах знали роздых
Палач и жертва палача.

Склонялась тихою сестрою,
Влагала в язвы легкий перст:
И вновь врачующему строю
Небесный взгляд ее отверст...
46

Ты на земле, дитя эфира,
Умела, мужествуя, жить;
Не принимать, не видеть мира —
И буйный мир заворожить!

Прозрела слепотою Феба,
И пела слепоты пэан:
«Что на земле не образ неба, —
Испуга нашего обман».

АСЕ
А. А. Тургеневой

Как детски-пристально и гордо
Глядит насупленный глазок,
Когда графит проводит твердо
Запечатлительный мазок!

С какой суровою оглядкой
Он бодрствует настороже,
Чтоб враг не подошел украдкой
К обороняемой меже!
Похвальна в часовом свирепость.
Куда! Тут мало всех отваг!
За вами — сказочная крепость...
Но белый развернул я флаг.
Парламентер и безоружен,
К вам прискакал я из-за гор.
Нам общий лозунг будет нужен!
Скрепим же первый договор!

Вы на меди (чуть-чуть прикрася)
Мой гравируете портрет
Иглой старинной. Вас же, Ася,
В душе живописал поэт, —
Чтоб, вместе с ладонкой крестильной,
Носить на счастье образок:
И тихих уст завет умильный,
И детски-пристальный глазок.
47

СОСЕДСТВО
М. Кузмину

I
Союзник мой на Геликоне,
Чужой меж светских передряг,
Мой брат в дельфийском Аполлоне,
А в том — на Мойке — чуть не враг!

Мы делим общий рефекторий
И жар домашнего огня.
Про вас держу запас теорий:
Вы убегаете меня.

И замыкаетесь сугубо
В свой равнодушный эгоизм.
Что вам общественность? — Гекуба!
И род Гекаты — символизм!...
Но чуть коснется струн послушных,
Певец, ваш плектрон золотой, —
Нас обнял сонм сестер воздушных,
Мечта скликается с мечтой.
Я рад струнам созвучным вторить
И струн созвучья вызывать.
Знать, нам судьбы не переспорить
И неразлучным враждовать!

Чужими в жизни быть унылой...
Но, если, сердце поманя,
На миг блеснет мне призрак милый, Вы угадаете меня.

II

Жилец и баловень полей,
Где пел Вергилий,
Снопы цветущих миндалей
И белых лилий
48

На утро вешних именин,
В знак новолетья
Неотцветающих первин,
Привык иметь я.

А ныне сиротой живу
В краю печальном:
Кто обовьет мою главу
Венком миндальным?
Ты, Рима сын, в урочный срок
Святого края
Несешь мне весть, как ветерок,
Былого рая!

Ill
Н u itai п
Смирись, о сердце, не ропщи!
Покорный камень не пытает,
Куда летит он из пращи:
И вешний снег бездумно тает.
М. К у з м и н

«Смирись, о сердце! не ропщи!
Покорный камень не пытает,
Куда летит он из пращи;
И вешний снег безумно тает...»
И снег осенний заметает,
Безбольно, сжатые поля;
И розой тихо расцветает
Под сенью крестною земля.

МИЗОПОЭТ
Валериану Бородаевскому

Ты в мир уездной прозы
Поэзию влагаешь:
Почто ж пермесской розы
Питомцев убегаешь?
49

Так борзо ты пустился
От наших Муз в губернию,
Что даже не простился
С писательскою чернию, —
Чтоб за стеклом лиловым,
В покое несогретом,
Предаться богословам
И ввериться аскетам...

Когда б к твоим долинам
Несла меня гармония!
Когда б твоим Павлином
Дремал на нежном лоне я!
Когда бы ездил Димой
На маленькой ослице,
Иль — кактус нелюдимый —
Торчал в твоей теплице!

А ты и в ус не дуешь,
Чудак мизантропический,
И в Кшени не тоскуешь
По улице Таврической.

СТРАСТНЫЕ СВЕЧИ
Валериану Бородаевскому

Духовным голодом томимый и гневимый,
Ты плоть свою клюешь, орел, неуловимый
Ни слав приманками, ни зависти стрелой,
И редко главы гор окличет клекот злой.
На выспреннем гнезде, угрюмый и сонливый,
Порой метнешь зениц огонь нетерпеливый
На солнце тусклое, на крайний синий бор —
И не найдешь лучей, что пить привык твой взор
В пределах утренних... И сердце вызов мощный
Бросает молниям, — чтоб оный взгляд полнощный
Двух зрящих бездн, пронзив вещественность, сверкнул
В воронке гроз, а ты — воззрел и не мигнул.
50

VOX POPULI
Федору Сологубу

Милыймастер, сочините
Нам комедию в стихах!
За волшебной эпопеей —
Образ жизни повседневной —
В прозе дайте нам роман!

По годам ли, извините,
Мне ли, вам ли — впопыхах
На свиданье с Дульсинеей
Или лунною царевной
Пробираться сквозь туман?
Срок придет, — повремените, —
Если есть вино в мехах,
Вновь навеет Муза феей
Нашей старости напевной
Упоительный обман.

В АЛЬБОМ СТУДЕНТА-ЭСТЕТА
Eritis sicut dei, scientes
bonum et malum.
Goethe, Faust, Il

Чертит студенту чорт-Magister
Рукою Фауста в альбом:
«Познай (пока не впрямь филистер!)
Различье меж добром и злом, —

И будешь ты, как боги...» Я же —
Не Фауст и не Сатана;
А памятка — почти что та же...
Как изменились времена!

Мораль сообразую с веком
И чужд, ей-ей, бесовских злоб:
«Добро (по Канту) вспомни, сноб,
И станешь просто — человеком».
Eritis sicut homines,
scientes bonum et malum.
51

ОТВЕТ
Н. В. Недоброво

По сердцу мне и по мысли моей ты ответствуешь, добрый,
Речи напрасной того, кто б, в укоризну певцу,
Сорванных роз пожалел, позавидовав жатве багряной:
Много прекраснейших есть окрест волшебных садов,
Издали виденных мной. Обетованных кущ соглядатай,
Сильным кошницы я нес— юную мощь разбудить...
Ты ж и твой ласковый друг, с глядящими в душу глазами,
Мните ль, ревнивцы, одни быть господами земель —
Той, чье мне каменье ты самоцветное Hà руку сыпал, —
Той, чьи в теплицах его странные дышат цветы?
Вольных набегов добычу — что прячете? Смелым нестыдно
Алчных на гибель взманить нетерпеливую рать!

В АЛЬБОМ ДЕВУШКИ

Альбома белые листы
Зовут вечерние мечты.
Так мотыльков, сквозь сад светлея, —
Когда, в дрему погружена,
Не дышит чуткая аллея, —
Девичьей кельи белизна
И верный огонек елея
В тот круг пленяют, где Психея
Над бледной книгой склонена.

ЕЕ ДОЧЕРИ
Не вотще на берег Элевсина
Вынесла, волнуяся, пучина
В оный день опасную ладью!
Меж колонн, где светит Персефона,
Вижу в складках влажного хитона
Шею наклоненную твою.
52

Вижу твой — в сугробах Девы горной
И в пещере Корикийской черной —
Богомольный и мятежный шаг,
Нежная паломница святыни,
Детский список дочери-богини,
Преступившей заповедный праг.

ДИОНИС НА ЕЛКЕ
Кто заглядывает в щелку
На рождественскую елку?
Пестун мраморный — Сатир —
Не пускает к нам ребенка,
Говорит: «Там в людях мир».
Резвый бог смеется звонко,
Рвется, кудри размена;
А на елочке, на тонкой —
Загорается свеча.

СВИДАНИЕ
Не верь поэту! В октябре,
Дитя, желал он майской розы
И проливал, изгнанник, слезы,
Умыслив бегство в декабре.

Еще роскошного Кавказа
Услышим новые хвалы,
Когда пред ним из синей мглы
Казбек сверкнет, «как грань алмаза!»
Но в эти дни он снова наш:
Мы вместе новолетье правим
И братских Муз согласно славим
Под звон запенившихся чаш.

Лиэя благодатью, Геба,
Питомцам Феба помоги
И тирсом розовым зажги
На темной елке звезды неба.
53

ХОРОМНОЕ ДЕЙСТВО
Лидии Ивановой

Менга, с честию вчера
Ты носила свой повойник!
А прекрасная сестра
Впрямь была святой разбойник.
Помню сжатые уста,
Злость и гибкость леопарда
И склоненья у Креста...
Страшен был бандит Рихардо!
Лестницу он уволок
Чрез партер, с осанкой важной.
Курсио, отец, был строг,
Черноокий и отважный.
В шлеме был нелеп и мил
Наш Октавио. И злобен
Дон-Лисардо, — только хил.
Фра-Альберто — преподобен.
В яму Хиль спустил осла;
С Тирео Хиля ты тузила.
Круглолица и смугла,
Юлия изобразила

Гордость девы молодой,
Страсть монахини мятежной.
В залу мерной чередой
Долетал подсказ прилежный.

Кто шатром волшебным свил
Алый холст, червонный, черный?
В черной шапочке ходил
Мэтр-Судейкин по уборной.
Мейерхольд, кляня, моля,
Прядал лют, как Петр Великий
При оснастке корабля,
Вездесущий, многоликий.
54

То не балаган, — чудес,
Менга, то была палата!
Сцену складками завес
Закрывали арапчата...

Так вакхический приход,
Для искусства без урона,
В девятьсот десятый год
Правил действо Кальдерона.

ПОСЛАНИЕ НА КАВКАЗ
Юрию Верховскому

Ты белый стих в обычай ввел отныне
Для дружеских посланий. В добрый час,
Далекий друг, но смутно близкий часто
Моей душе, как Иппокрены звон
Сквозь голоса толпы любимцу Муз
Издалека ежеминутно внятен.
Но с Музами играть благоговейно
Мне надлежит; тебе вольней пристало,
Затем что ты невиннее меня.
И золотой цезурой опоясал
Я белый стих, послушествуя им,
Чтоб резвый бег вакханок буйных — мыслей —
Обрядностью уставной придержать.
Но ведь и с ней — легко нам праздномыслить
И, может быть, пленительней еще,
Простительней вдобавок — празднословить.
А всех бесед с далекими живей
Мне кажется — простое празднословье:
Оно, как хмель, обманывает нас
И близостью разлуку нам являет.
Итак, мой друг, мы вместе поздний час,
Играючи, беспечно коротаем,
И шуткою перебиваем строй
Возвышенных стихов, мечты прекрасной,
И болтовней отпугиваем грусть,
Что сядет вдруг на самой верхней ветке
Жасминовых кустов, расцветших в сердце,
И жалобно чирикнет — о своем...
55

Так, милый! так! Нам Касталийский ключ
Звучит, поет всечасно смутным звоном,
Но, чу! над ним, за ним поет Печаль...
И диво ли, что ныне ты печален?
Ведь миндалем Весна одела долы
Страны твоей загорной, завершинной;
Ведь юная выходит Персефона
Из недр земных, с улыбкой несказанной,
Неся цветы лугам и грусть певцу.
Грусти ж, певец! Но лиру оживи
Отзвучием загробного привета,
Что нам живым велит одно: любить.
Весна... Любовь... Любовь — и Смерть!... Нет, сфинкса
Участником простой беседы нашей
Я не хотел призвать! К тому ли речь
Беспечную клонил я? Положился
На белый стих, — свободный, говорливый,
Вместительный и к прозе не брезгливый, —
Чтоб рассказать о том, о сем, — зараз
Все помянуть — и дело, и безделье. —
И жалобой на сутолоку нашу
Грудь облегчить. Да, видно, в том виной
Лирической цезуры строгий пояс,
Что я забрел в элегию и мирты
Тропою Муз, венчающих Весну...
Что думал я поведать, все забыл,
И повестью иной тебя забавлю.

Обедаем вчера на Башне мирно:
Семья, Кузмин, помещик-дилетант
(Теодицей тончайших рукодельник,
А сердце — воск и ярая свеча);
Да из птенцов юнейших Мусагета
Идеолог и филолог, забредший
Разведчиком астральным из Москвы, —
Мистической знобимый лихорадкой
(Его люблю, и мнится — будет он
Славянскому на помощь Возрожденью:
«Wenn sich der Most auch ganz absurd gebärdet,
Es giebt zuletz doch noch ’nen Wein», — по Гете).
Вдруг новый гость. Велит себя назвать
Учеником моим старинным, Петей.
Поистине, гостей Весна изводит
На белый свет из сумрачных могил
56

И мертвых дней виденья оживляет!...
Не умер ли с тех пор твой друг не раз,
Как юношей в Москве старинной он,
Едва студент, жил с матерью — и Петей —
И шалуна в латыни наставлял,
И комнату с бутузом черноглазым
Делил — поэт, когда умолкнет дом
И спит сосед сном детским... Все воскресло.
Я вновь студент-учитель. «Как же вас

По батюшке-то, Петя?» — «Петр Федотыч.
Занятия ж и звание — атлет!»
Я у плеча рукой его коснулся —
И отскочил: ну, бицепс! — как железо.
«Я — чемпион из первого десятка;
Да, мировой. Сходите в новый цирк:
До мая там борюсь я, что ни вечер...
А прежде был моряк. Татуирован
В Японии: вот, на руке дракон...
Вы помните ль, как мы гулять ходили
По вечерам в Грузины?» (Там живал
Любимец мой, Алеша златокудрый,
Которого ученьем вольнодумным
Я совратил в безбожье!)... Предо мной —
Классической эпохи гладиатор.
Все теж глаза внимательно-живые,
И тех же скул монгольских желтизна;
А уши... «Что ж! Рукомесло. У нас,
У всех они расплющены ударом...
Писателей люблю. Знавал их. Мало
Средь нас людей, читавших книги. Жаль —
Латынь забыл»... И с прежним уваженьем
Меня честит мой ученик-атлет;
А я — смущен и горд, и рад, и робок:
Столь мускулы без слов красноречивы.
Кто шепчет мне: «Аврелий Марк — и Коммод»?
Будь так же мил, как мой питомец, — Коммод,
Аврелий бы Философ не вздыхал...
Дай, Дионис, чтоб все, кого кормить
Я грудью мнил, как раб твой — Афамант,
Геракловой исполнилися мощью!...

Вот что со мной вчера случилось, друг!
Смесилися эпохи жизни долгой
И пестрою мелькнули чередой
57

В причудливой, невероятной смене.
Поистине, я умирал не раз
И на лицо земное возвращался,
Помолодев и вид переменив.
— «А у меня и ваш портрет хранится»...
Не мой портрет!... Я начал, помню, жить
В ночь лунную, в пещерах Колизея.
И долго жил той жизнию, живой
Впервые. Вновь потом я умер. Боль
Смертельная той смерти все жива...
Опять живу — и говорю с тобой.
Довольно, друг! Ты слышишь: бьется сердце
Под этими признаньями. С тобой
Все говорю свободно: мне ты мил.
Пойми ж любви моей знаменованье
И отпиши скорей — про все, чем сердце
Волнуется, как возмущает Муза
Твоей души прозрачную купель.
От жизни нас художество возносит
И мы над ней, как боги в небесах,
Нетленные, покоимся, меж тем
Как смертный наш двойник блуждает долу.
Не зеркало — искусство. Нет, поэту
Жизнь — зеркало зыбучее; а он,
Недвижимый, глядится в даль времен
И лебедем перелетает Лету.

РАЗЛУКА

Многих близких душе, о вселенское Небо святое,
Ты, что снова зовешь посох мой странничий в Рим
(Как на распутьях моих и некогда — раз ли то было? —
Мне ты являло один — в Город единственный — путь), —
Не от души отлучаешь, — о, нет! — от взаимности милой;
Не без огня ль и воды — странник без верных друзей?...
Нескольких я вспоминаю особенно, чей умиленьем
Жизненный подвиг привык молча приветствовать я, —
Цельные души, единой любви и веры единой:
С ними, о Небо, меня в царстве твоем помяни!
58

МИРНЫЕ ИАМБЫ
А. Д. Скалдину

Я был далече. Этих песен ты вверял
Станку печатному листы;
А друг, смутясь, и враг, ликуя, повторял
Ползучий шопот клеветы.

Моей чужбины гул достиг. Спокоен я...
Нет, ничего не изменю
В том, чт0 слагал. Открыта в песнях жизнь моя.
И никого не обвиню!
Ты негодуешь? Презирать придет пора;
Пора другая — сострадать.
Впервые ль видишь искаженным лик добра
И в грязных тернах Благодать?
Montreux, 23/10 октября 1912.

HUMANIORUM STUDIORUM CULTORIBUS

1
Г. А. Рачинскому

npôfiavTig olxTipfidjv те той Патрод cp'Xoig
лёсрихад Elprjvtìg те ovvTEHXip|iÉvoig,
aÜTÔg avvoixTEi'pag. pïv, èv хоирф òé лод
НЕолрол^аад Еватощод véav %dpiv
aùv Toiyapovv xaìp' Луа(Г ev Хрютф cf iXr.

2
M. И. Ростовцеву

ФНорад |irv ÈxadiaavTi tòv лаХси алброу,
лоуои 0‘йгХлтоу харлоу àvTn'XavTi ooi
алЕГрад бларх