Леонард и Голодный Пол [Ронан Хешин] (fb2) читать онлайн

Ронан Хешин ЛЕОНАРД И ГОЛОДНЫЙ ПОЛ

Эта книга посвящается Кэтлин Смит — за ее смелое и прекрасное сердце

Глава 1 Леонард

Мать растила Леонарда одна, скрывая трудности за веселым видом, потому что его отец трагически скончался во время родов. Мать не была по природе бойцом, но ей удалось научить Леонарда смотреть на жизнь как на цепочку незначительных событий, с каждым из которых вполне можно как-нибудь справиться. Доброта казалась ей совершенно обычным делом, она считала, что единственным убедительным оправданием отсутствия птичьей кормушки в садике за домом является ее наличие в садике перед домом.

Как иногда случается с мальчиками, предпочитающими настольные игры спорту, у Леонарда было мало друзей, но много идей. И мать с интуитивным здравомыслием понимала, что детям, подобным Леонарду, просто нужно, чтобы их кто-то выслушал. Они отправлялись в поход по магазинам, обсуждая щукорылых угрей, а на обратном пути увлеченно беседовали о спутниках Сатурна, в ванной перед сном они говорили о приливных волнах и, прежде чем пожелать друг другу спокойной ночи, обменивались мнениями о человеке, который попал в Книгу рекордов Гиннесса как обладатель самых длинных ногтей. Но Леонард рос в то время, когда тихие дети с развитым воображением не обладали презумпцией невиновности. Матери часто приходилось защищать сына от раздраженных учителей, жаловавшихся, что до него невозможно достучаться. С чисто материнским смирением она сидела одна на родительских собраниях и объясняла, что у сына, как и у его покойного отца, на лице просто никогда не сможет появиться выражение «Эврика».

Когда Леонарду уже стукнуло тридцать, мама по-прежнему его опекала — покупала на обед его любимую ветчину (ту, где меньше прожилок), ставила чай на тумбочку у кровати, чтобы он выпил его, когда проснется, и наводила утюгом благопристойные стрелки на джинсах, которые Леонард потом заглаживал. Когда мать уже состарилась, он в благодарность проводил с ней много времени, сделав ее частью своего не слишком многолюдного жизненного пространства.

Леонард точно не мог сказать, когда именно наступил момент, превративший их отношения из чисто семейных в товарищеские. Хотя взрослый сын, живущий с овдовевшей матерью, — это такая ситуация, по отношению к которой обществу еще предстоит выработать четкое мнение, обычно она видится как не самая привлекательная. Окружающие, насколько могли судить, пришли к выводу, что мать, пожалуй, слишком властная, а сын недостаточно инициативен и, возможно, не особенно сексуален. На самом же деле ни мать, ни сын не пытались ущемлять или вмешиваться в дела друг друга. Оба были людьми независимыми, умеющими находить удовольствие от жизни в собственном мирке, и, в общем, они хорошо ладили. Правда, Леонард почувствовал некоторую неловкость, когда возникла мысль вместе поехать в отпуск, хотя он даже не помнил, кто из них двоих эту мысль подал. Конечно, когда в отпуск едут мать с дочкой — это нормально; путешествие отца с сыном, как известно, считается способом взросления. Однако отпуск сына в компании мамы подразумевает, что кто-то кому-то непременно станет обузой. И все же они путешествовали с удовольствием. Она любила ходить пешком и без труда обходила художественные галереи, полностью осматривая любую выставку разумных размеров, не попадаясь на спасительную удочку в виде магазина сувениров, куда устремлялись умаявшиеся женщины вдвое моложе ее. Обоим нравились церкви, хотя Леонард и не был человеком религиозным, чего, однако, не скажешь о большей части мирового искусства. Он с наслаждением рассматривал знаменитую живопись и скульптуру в европейских соборах, а мать ставила свечку в боковом приделе за упокой души своего давно умершего и слишком чувствительного супруга.

Она никогда не спрашивала Леонарда о девушках, поскольку понимала, что тема эта слишком деликатная, но также и потому, что испытывала сомнения по поводу причин его, по всей видимости, девственной жизни: дело в отсутствии интереса или возможностей? Для Леонарда же проживание в одном доме с мамой на практике предполагало некоторые самоограничения. Что бы случилось, думал он, если бы он привел домой девушку и, проснувшись на следующее утро, они обнаружили бы на тумбочке две чашки чая?

В середине недели, закутавшись на ночь в пуховое одеяло, мать нежданно-негаданно умерла во сне. Ее одежда, приготовленная на следующий день, аккуратно лежала рядом. Такая опрятность была ее данью уважения жизненным мелочам. Врач назвал причиной смерти сердечный приступ, но подчеркнул, что не видит никаких признаков перенесенного страдания или трагедии. Сказал, что сердце, скорее всего, просто «перестало биться».

Поскольку Леонард был единственным ребенком и малообщительным, что, в общем, не свойственно единственным детям, народу на похороны пришло немного. На передних скамьях в церкви практически никого не было, кроме самого Леонарда, потому что люди обычно стараются избегать близости к усопшему родственнику и садятся на несколько рядов дальше, чем следовало бы. Поэтому рассчитывать на помощь многочисленной родни Леонард не мог и сам выполнял то, что требовалось во время обряда: читал молитвы верных, собирал пожертвования и делал другие мелкие дела, которые обычно выпадали на долю других, менее близких родственников. В своей проповеди священник говорил об общих вещах, о смерти и надежде, что вызвало у Леонарда чувство облегчения, потому что мама не любила, когда жизнь покойного преподносилась в болтливо-карикатурном виде. Если бы у Леонарда хватило смелости, он сказал бы, что его мать относилась к людям с такой заботой, словно это были птички в ее саду, то есть с безусловной нежностью и щедростью.

В крематории ее гроб, слегка подрагивая, проплыл по рельсам сквозь красную драпировку, напоминая — конечно, не случайно — «Поезд призраков», ее любимый ярмарочный аттракцион. Мама боялась высоты и конкурсов, поэтому ярмарки всегда представляли для нее некоторое испытание, но она ходила туда ради Леонарда и с удовольствием каталась на «Поезде призраков», главным образом потому, что он ехал медленно по темной, украшенной флуоресцентными лампами художественной галерее. Когда гроб исчез за занавесом под напев «Nothing Rhymed» ее любимого Гилберта О’Салливана, Леонард стер слезу с очков и сиротливо вернулся в их общий дом, который теперь стал только его домом.

Когда единственный ребенок теряет второго родителя, на календаре поколений переворачивается страница. Приходится заниматься практическими делами, что-то устраивать, но еще, в более общем смысле, самому встречать то, что преподносит жизнь, и неважно, готов ты к этому или нет. В результате к печали прибавляется замешательство. Именно в таком состоянии, с настроением, упавшим на октаву, Леонард провел первые несколько недель после похорон: не отрываясь, глядел на пирог, выпекавшийся в духовке; долго стоял, уставясь на мешочек с семечками в птичьей кормушке; грустно замирал с текстовым маркером над списком телепрограмм. Если бы в это время вы спросили его, о чем он думает, или каким-нибудь иным привычным способом попробовали вернуть его к действительности — то есть без всякой на то причины побеспокоили его, — он не знал бы, что вам ответить, а его будничное сознание вернулось бы к нему, словно кошка, которая несколько дней где-то гуляла и теперь явилась без всяких объяснений.

Каждый вечер после ужина он сидел на диване, как обыкновенно сидят одинокие мужчины, которым приходится не проводить время, а чем-то заполнять его. Открывал биографию какой-нибудь исторической личности, терпеливо дожидавшуюся своего часа в книжном шкафу. В некоторых книгах закладки торчали всего через несколько страниц после начала, и в описании жизни героя Леонард едва ли продвигался дальше детства. Он чувствовал себя спокойно в книжных магазинах, и сама покупка книг тоже была овеяна спокойствием, но читателем в эти дни он стал рассеянным. Чтение теперь казалось ему занятием гораздо более уединенным, потому что его ухо больше не улавливало мелких шагов матери, хлопотавшей по хозяйству. Он садился за стол и пытался срисовывать картинки из «Ежегодника орнитолога-любителя» — песчанку, прыгающую вдоль берега, или кайру с кладкой яиц грушевидной формы, благодаря которой они не скатываются со скал, — но так как показывать рисунки было больше некому, все детали оперения и цветовые оттенки он прорисовывал небрежно. И конечно, всегда оставался телевизор: из всех возможностей самая привлекательная, хотя на удивление маловостребованная, поскольку рядом на диване не сидела та, с кем он мог все обсудить.

Был бы Леонард другим человеком, он мог бы пойти вечером в паб, встретиться с друзьями, поиграть в дартс, домино, карты или в какую-нибудь другую игру, но от мысли провести время в компании экстравертов ему становилось совсем одиноко. В такие периоды мы узнаем своих настоящих друзей или, как в случае с Леонардом, идем к единственному другу. Так, пытаясь закрыть или заполнить эту пресную главу вечера, Леонард взял привычку искать убежище у Голодного Пола.

Глава 2 Парлевуд

Голодный Пол до сих пор проживал с родителями в семейном доме, в котором он родился и вырос. Уже прошло более тридцати лет из отведенного ему жизненного срока, и, по мнению соседских кумушек, ему то ли не хватало «тонуса», то ли он просто намеревался дождаться здесь кончины родителей, выбрав самый легкий способ вступить во владение семейной недвижимостью. Но Голодный Пол был человеком, чье равнодушие отметало все сплетни. На самом деле он не уезжал из родительского дома потому, что у него была счастливая семья. Возможно, люди гораздо реже, чем хотелось бы, умеют ценить такие вещи.

Питер, его отец, много лет работал экономистом, но сейчас вышел на пенсию и проживал деньги, которые ему обеспечивала невидимая рука рынка. Питер был лыс, и при этом казалось, что его лысина является результатом действия гравитации: его волосы словно затянуло внутрь головы, и они пучками проросли на бровях и повылезали из ушей и носа. Мать Пола, Хелен, была учительницей предпенсионного возраста и теперь работала лишь два дня в неделю. На протяжении двух лет в начальной школе она учила и Леонарда, хвалила его рисунки и говорила, что у него «острый ум, если бы только он им пользовался» — самый добродушный способ назвать человека лентяем. Как любая учительница, встречающая бывшего ученика уже взрослым, она всегда искренне радовалась приходу Леонарда.

Хелен и Питер познакомились, когда однажды он остановился, чтобы показать ей дорогу на художественную выставку, а потом навязался в провожатые. Они как-то сразу полюбили друг друга. Химия первоначальной симпатии переросла в физику, а потом и в биологию, когда провидение наконец одарило их первым ребенком — Грейс, старшей сестрой Голодного Пола. Затем, после двух тяжелых выкидышей, у них появился Пол, и, как легко догадаться, в этих обстоятельствах они относились к нему с особой заботой. Как семейная пара Хелен и Питер оставались очень близки — такое бывает, когда два человека многое пережили вместе.

Для их дома Голодный Пол придумал название «Парлевуд», несколько исказив слова французской песенки, которую он однажды услышал в регби-клубе. Хелен была убеждена, что в садике за домом надо подкармливать птиц, а в садике перед домом — пчел, Питер же занимался тем, что он называл «внутренним содержанием жилища»: развешивал картины, менял лампочки и делал все, что нужно для ремонта, стараясь, впрочем, не покупать лишних инструментов. Грейс давно съехала и готовилась к приближающейся свадьбе — мероприятию, которое организовывалось с помощью ежевечерних переговоров с Хелен, чья роль в основном сводилась к выслушиванию дочери, то и дело прерываемому возгласами, произнесенными ласковым материнским голосом: «Конечно, деточка, конечно!»

Когда Леонард появился у них на пороге в тот вечер, Питер встретил его своей обычной улыбкой и со светящимися радостью глазами:

— Заходи, Леонард, заходи.

Леонард прошел внутрь, без всякой нужды вытерев свои чистые ботинки о придверный коврик — жест, более свидетельствующий о вежливости, чем о соблюдении гигиенических норм. В гостиной Хелен собирала пазл на чайном подносе. Картинка пазла напоминала импрессионистскую живопись, но пока вырисовывались только края, и трудно было сказать что-то определенное. На диванном подлокотнике нетвердо стояла чашка с чаем, чего никогда не допустила бы мама Леонарда. Питер и Хелен снова заняли свои обычные места на диване, сами похожие на сложившиеся кусочки пазла.

— Ну как, Леонард, все потихоньку приходит в норму? Знаю, у тебя сейчас столько забот, — заговорила Хелен, сразу же тактично исключив болезненную тему.

— Потихоньку, — ответил Леонард, ничего не сказав про «норму», про горе и заботы.

— Рады тебя видеть. Угощайся, — сказала она, указывая на шоколадное пасхальное яйцо, открытое на три недели раньше срока — грех небольшой, ведь она им делилась. Леонард взял большой кусок, попытался, как человек воспитанный, отломать от него кусочек поменьше, но раз уж яйцо все равно разломалось и упало к нему на колени, решил съесть его целиком. Телевизор был поставлен на паузу посреди одной из самых любимых телевикторин Леонарда — «Вопрос универсанту». Питер, как правило, действовал следующим образом: сидел наготове и, как только участник шоу нажимал на сигнальную кнопку, выдавал пулеметную очередь из вариантов: «Томас Кромвель, нет, Оливер Кромвель, нет…», предваряя ответ немыслимо образованного двадцатилетнего участника: «Кардинал Вулси». На контрасте с пулеметчиком Питером Хелен выступала снайпером. Она предпочитала одновременно заниматься чем-нибудь еще — решала кроссворд, судоку или, как сегодня, складывала пазл, — притворяясь, что не слушает. И вдруг, когда на каком-нибудь трудном вопросе спотыкались обе команды, она, едва подняв глаза на экран, выдавала верный, бог весть откуда взятый вариант. Обычно это было то, что знать вообще невозможно, к примеру событие, произошедшее в високосный год, или что король имярек …надцатый имел близнеца. Хелен делала вид, что вовсе не получает удовольствия от того, как ее единственный хладнокровно выданный правильный ответ отметает с полдюжины панических озарений Питера. Однажды Питер записал программу заранее и выучил первые двадцать ответов, чтобы позже, когда они сядут смотреть викторину, потрясти воображение жены. Ему удалось выполнить свой план, однако мы вряд ли узнаем, поверила ли Хелен в обман или ей просто было приятно сознавать, что после стольких лет брака муж все еще готов на подобные подвиги, чтобы произвести на нее впечатление. Помимо прочего, неугасающий интерес к этой викторине они испытывали еще и потому, что оба верили в молодежь. Они болели за юных участников и прощали им излишнюю самоуверенность, потому что видели что-то чистое и идеальное в любом талантливом молодом человеке, который умеет использовать полученное образование.

— Как дела на работе, Леонард? — спросил Питер. Ему, пенсионеру, до сих пор было небезразлично, что происходит у работающих людей, хотя сам он со всем этим уже распрощался.

— Неплохо, неплохо. Тружусь.

— И какая тема сейчас — динозавры, океанские жители, пещерные люди, греки?

— Почти угадали — римляне. Особенно их пребывание в Британии и окрестностях. Весьма интересно. Шотландцы их когда-то здорово потрепали.

Леонард писал детские энциклопедии и научно-популярные книги. Хотя тексты писал именно он, автором как таковым не числился. Имя рядом с названием — и информация на суперобложке — относились к ученому, ответственному за содержание книги. Задача Леонарда состояла в том, чтобы сформулировать основные идеи в коротких запоминающихся предложениях. Некоторым иллюстраторам нравились его краткие формулировки, и со временем он получил репутацию человека, умеющего смотреть на научные факты глазами ребенка. Работа его устраивала, потому что была для него по-настоящему интересной и он считал, что лучше играть второстепенную роль в чужой истории, чем сиять звездой самому. Ему нравилось оставаться человеком неизвестным, которого не восхваляют и не благодарят, хотя в его возрасте зарплата могла бы быть и побольше. Он сидел один в офисе с открытой планировкой рядом с людьми из других компаний и с администрацией собственной компании, которая вполне могла бы быть чьей-то еще. Все это давало Леонарду ощущение и внешнее подобие принадлежности коллективу, хотя в действительности он по большей части работал в одиночку, погруженный в собственные мысли. Художники, истинные добытчики, создавали свои иллюстрации после того, как Леонард сдавал готовый текст, поэтому он с ними обычно не пересекался. Его отношения с авторами-кураторами, как правило, были деловыми и отстраненными. Те связывались с ним по электронной почте и отвечали на его комментарии с официальной вежливостью, дружелюбно, но без теплоты. Это устраивало Леонарда. На службе он не стремился к дружеским отношениям с альфа-самцами.

— Леонард, делай иллюстрации сам, ты ведь всегда хорошо рисовал. А потом избавься от важных боссов и публикуй свои книги. Переезжай на Багамы и пиши на пляже, — сказала Хелен, которая всю жизнь занималась тем, что исподволь подкидывала другим вдохновляющие идеи, словно подавала бейсбольный мяч, чтобы они могли сделать свою игру.

— Может, когда-нибудь и возьмусь, — ответил Леонард. — Проблема в том, что все научно-популярные книги уже миллион раз написаны, поэтому трудно сказать что-то оригинальное. У нас на передовых рубежах иллюстраторы, а я только пересказываю всем известные факты и фактики. Но я, в общем, вполне доволен: приятно думать, что мои книжки читают дети и они им нравятся.

— Читающий ребенок — это самое прекрасное зрелище, — подтвердила Хелен. — Помню, как Грейс читала, лежа на ковре, на животе, не замечая ни телевизора, ни нас. Никогда не встречала ребенка, который не любил бы читать, если у него была такая возможность. Помню, ко мне в школу приходили родители и жаловались, что их дети не читают, и я всегда давала им один и тот же совет: если родители будут читать, то и дети последуют их примеру. Хотите, чтобы ребенок читал, — читайте сами. Могу поспорить, что их родители читали книжки, — добавила она, кивнув в сторону студентов на экране замершей на паузе телевикторины.

— Кстати, о талантливой молодежи. Что-то не видно вашего любимого сына, — сказал Леонард.

— Он наверху, просил тебя подняться, — ответил Питер и потянулся за телевизионным пультом. Когда Леонард вышел из комнаты, запись была вновь включена, и он услышал за спиной вопль Питера: «Магнетизм!»

В комнате Голодного Пола наверху никого не было. Не зная, как положено входить в спальню взрослого человека, имея лишь платонические чувства, Леонард остановился в дверях и задержался там на некоторое время, услышав, как его друг где-то в глубине своего жилища опорожняет кишечник. Так Леонард получил возможность окинуть взглядом спальню Голодного Пола, в которой раньше он вроде бы никогда не бывал. После примерно двенадцати лет юноши обычно не заходят в спальни друг к другу — трудно придумать для этого убедительный предлог. В этой спальне смешались следы разных периодов жизни ее обитателя, в основном преобладал небрежный глянец взрослого человека, кое-где нарушенный приметами мальчишеских увлечений. Пластиковые фигурки героев стояли в соответствующих позах на полках, где, как, несомненно, надеялись родители Голодного Пола, однажды появятся великие книги. Прикрепленный к единственной люстре, висел самодельный картонный макет истребителя «Спитфайр». Стены выкрашены в нежно-зеленый оттенок — такой выбирают для детской, когда еще не знают пол ребенка. Занавески и покрывало на кровати были в обычном домашнем стиле: листочки и прочие завитушки разных оттенков голубого и серого цветов. На стенах висели собственные творения Голодного Пола, включая кособокий портрет «Смеющегося кавалера», исполненный им по размеченной основе, и пазл «Где Уолли?», сложенный, вставленный в рамочку и водруженный на стену как свидетельство успешного завершения тяжкого труда. Нельзя сказать, что комната была неопрятная, но в ней чувствовался беспорядок, который иногда замечаешь в спальнях выросших детей, все еще живущих с родителями.

Голодный Пол вышел из ванной в белом махровом халате, повязанном белым поясом, спортивных штанах и резиновых шлепанцах, к которым пристал кусочек туалетной бумаги. Он тряс кистями и внимательно смотрел по сторонам, как это делают люди с мокрыми руками, пытаясь найти полотенце. То обстоятельство, что Голодный Пол оказался в редком положении человека, одетого в халат из самого подходящего для вытирания рук материала, могло бы подтолкнуть на это действие и менее значительную личность, но, раз уж он рискнул пойти в туалет по большой нужде в белой одежде, то не собирался капитулировать перед куда менее серьезным вызовом. Проблема была решена с помощью извлеченной из корзины с грязным бельем футболки, о которую он и вытер руки. Вещь, еще совсем недавно считавшаяся чистой — видимо, решил он, — вряд ли внезапно стала такой уж грязной. Облегчение было очень приятным, и, заметив Леонарда, Голодный Пол приветствовал его с искренней теплотой.

— Здорово, Леонард! Родители направили тебя сюда? Прекрасно, прекрасно. Как делишки?

— В порядке. Спасибо. Ты почему в халате? — спросил Леонард.

— Начал заниматься восточными единоборствами. Как я тебе?

— Круто. Но с чего вдруг единоборства? Насилие — это же не твое.

— По поводу насилия я свое мнение не изменил, но восточные единоборства скорее учат спокойствию во время действия. Невозмутимости посреди боя. Речь, конечно, идет о физическом действии, но сознание при этом остается бесстрастным и умиротворенным. Насилие отсутствует в голове, у тебя нет никакого злого намерения, что, вообще-то, является худшим проявлением насилия. Кроме того, я выбрал дзюдо, так что мордобития или чего-то подобного не требуется.

— Так, значит, тебе нравится кататься по полу с неандертальцами? Мне казалось, ты не терпишь, даже когда до тебя дотрагиваются, а уж тем более когда твои руки и ноги закручивают восьмеркой.

— Тут ты прав. На самом деле я подумал, что это поможет решить мои проблемы с отношением к личному пространству. Как ты верно подметил, это один из наиболее контактных видов спортивной борьбы, поэтому мы надеваем одежду для сна, а не, к примеру, смокинг. Но, честно говоря, в первую очередь я задумался о своей физической форме. Мне не получить черный пояс, если меня мучает одышка на подъеме по лестнице.

С этими словами Голодный Пол упал на пол и начал отжиматься на кулаках. Послышался треск, за ним ругательство, потом он опять принялся отжиматься, точь-в-точь как танцор, исполняющий «гусеницу» в брейк-дансе.

— Сколько раз тебе нужно отжаться? — спросил Леонард.

— Мой сенсей говорит, надо тренироваться, пока я не почувствую свой предел, после чего тренироваться дальше. Быть как вода. В зале легче: там поролоновые матрацы, а здесь пол деревянный и жесткий. Может, попробовать надеть вместо шлепанцев нескользящие носки?

— Ты и так хорош в этом наряде. Белый пояс очень впечатляет! Какие движения ты уже выучил?

— Все идет своим чередом. Сначала мне объяснили, как написать отказ от претензий, а потом учили падать так, чтобы не травмироваться, хотя подозреваю, что вероятность травмироваться зависит от меня не больше, чем от моих будущих соперников. Потом я немного потренировался с другими. Они по большей части крупнее меня, так что я в основном отрабатывал действия в обороне.

— Думаю, тебе это полезно и для психики тоже. Восточные единоборства, как известно, воспитывают единство сознания и тела, — сказал Леонард, который кое-что писал про боевые искусства в статье про олимпиаду в детской энциклопедии, хотя они упоминались только в небольшом абзаце в самом конце, наряду со стрельбой и тяжелой атлетикой, а также в квадратной рамочке с интересными фактами про стероиды.

— Смешно, что ты об этом заговорил, — после занятия у меня голова стала совсем пустая. Так часто бывает, когда я берусь за что-то новое. Все-таки это моя первая тренировка. Я спросил сенсея, какие у меня перспективы, и он ответил, что, если я поднимусь с уровня халата и спортивных штанов до уровня, когда покупают ги — так называется форма дзюдоиста, — это будет первым признаком моей приверженности делу. Как я понял, потребуется много боев, чтобы завоевать его уважение.

Леонард пришел в восторг оттого, что Голодный Пол увлекся чем-то, в культурном отношении совершенно ему чуждым, и, подумав, согласился, что лучше купить ги, потому что банный халат, пожалуй, слишком махровый и не соответствует истинному дзюдоисту.

— Если ты сейчас тренируешься, может, мне лучше подождать внизу? — предложил Леонард.

— Ничего подобного. Я могу закончить позже. Давай спустимся вниз и поболтаем.

Голодный Пол затянул свой белый махровый пояс, завязав его узлом, как шнурки на ботинках.

Он предпочел пройти на кухню, а не в гостиную, но крикнул родителям: «Мы здесь!», на что Хелен из другой комнаты прощебетала: «О’кей, дорогой». Голодный Пол включил чайник и исчез за дверью, ведущей из кухни в кладовку, по-видимому изначально предназначавшуюся для хранения продуктов, но эта семья хранила там настольные игры. Голодный Пол разглядывал потрепанные корешки коробок, сложенных одна на другую, как сомелье, выбирающий вино определенного года. Когда чайник закипел, из кладовки показался не весь хозяин, а лишь его рука, и послышался голос: «Эта подойдет?» Рука держала «Яцзы», игру, в которую они давно не играли.

— Отличный выбор. У тебя сегодня восточное настроение. Собираешься купить ги, завариваешь себе что-то похожее на зеленый чай, а теперь еще и «Яцзы». Новый поворот в жизни? Западная цивилизация тебя больше не вдохновляет? Да, кстати, налей мне, пожалуйста, нормального чаю.

— Думаю, мне нужно чуть больше проникнуться культурным контекстом, если я не хочу, чтобы меня на следующей неделе снова побили шестнадцатилетние девчонки. Наверное, на моей первой тренировке мне не хватало чего-то важного. То есть, кроме таких вещей, как равновесие и моторика, я чувствовал, что у меня не получается осознать самого себя как дзюдоиста, — сказал Голодный Пол. — Давненько мы в нее не играли. Как-то теперь пойдет?

Голодный Пол разложил на столе все необходимые предметы: круглое игровое поле с приподнятой кромкой, покрытое псевдовегасовским красным сукном; четыре игральные кости (значит, одна потеряна); черный стаканчик, в котором кости трясут перед броском, отчего игра сопровождается характерным приглушенно-трескучим звуком, и набор карточек с невероятно сложными комбинациями, поясняющими, к чему должен стремиться игрок.

— Не очень-то это похоже на Восток, — заметил Леонард об игре, которая, вообще-то, была придумана канадцами и запущена в производство американцами.

— Может, в нее играли пленные в японских лагерях во времена Второй мировой. Ты, вообще, помнишь, как в нее играть? Кажется, я знаю, почему мы ее так долго не доставали. Вроде бы в последний раз мы взялись играть, но у нас ничего не вышло, и мы перешли на что-то менее сложное, вроде «Риска». Это о чем-то говорит.

Голодный Пол балансировал на тонкой грани между страстью к настольным играм и отвращением к инструкциям.

Леонард объяснил ему основные правила, насколько сам мог их вспомнить. Голодный Пол, у которого тоже было трудно прочесть на лице выражение «Эврика!», кивнул, притворяясь, что понял.

— Лучше ты начинай первым, а я посмотрю, как пойдет. И тогда точно вспомню. Просто тут правила похожи на карточные, а я карточные игры не понимаю. Ах да, принесу-ка я пятую кость.

Голодный Пол снова исчез в кладовке, изъяв недостающую кость из другой коробки, что для настольной игры выглядело эквивалентом каннибализма.

Игра началась, Леонард потряс стаканчик с костями — это делают обеими руками, будто смешивая коктейль. В первую попытку он рассчитывал на фул-хаус, но выпали пять разных чисел. Голодный Пол тоже наметил для себя фул-хаус и быстренько, чтобы освободить руки, отправил в рот диетическое печенье, уронив при этом несколько крошек на свой дзюдоистский халат, который в столь волнующий момент распахнулся на груди. У него выпало две двойки, тройка, пять и шесть. Он понятия не имел, что эта комбинация означает.

— А, вспомнил! Кажется, надо кричать: «Яцзы»? — спросил он за неимением лучших идей.

— Не совсем. Ты, наверное, перепутал с «Бинго» или «Снэпом», — бросив кости несколько раз и пока еще не разобравшись, что означают числа, выпавшие у Голодного Пола, ответил Леонард.

Они постоянно играли в настольные игры, меняя одну на другую, поэтому поначалу, после переключения на что-нибудь новенькое, дело часто шло медленно. «Разогрев» был абсолютно естественным. Так полиглот, только что приземлившийся в аэропорту, должен прежде услышать язык, на котором говорят вокруг, чтобы обрести быстроту и легкость в разговоре. Вскоре игра вошла в размеренный ритм с последовательным бряканьем и метанием костей, перемежаясь с обрывками непринужденной беседы двух друзей, каждый из которых любил свободно поразмышлять на разнообразные волнующие темы.

Голодный Пол всегда чувствовал восхищение перед окружающим миром и воспринимал его как нечто фантастическое. Казалось, для него все научные трактовки превращались в антологию легенд, во что-то удивительное и непостижимое, родственное мифу. Он любил брать в библиотеке журналы «National Geographic», иногда старые, потому что ему было совершенно неважно, когда он прочтет статью о датировке по радиоуглеродному анализу или о персах. Таким образом у него сохранялся живой интерес к миру вообще, и сам он был выше и вне всего того, что обычно зовется текущими событиями. Леонард, будучи в значительной степени самоучкой, имел подписку на «New Scientist», ежегодный рождественский подарок от матери на протяжении многих лет. Еще он любил читать «Yesterday Today», где рассказывалось о новейших изысканиях по древней истории. Для обоих друзей обесцвечивание коралловых рифов было столь же насущным, как недавние всеобщие выборы; обнаружение новых карликовых планет — таким же значимым, как пенальти во вчерашнем матче; а о Марко Поло они рассуждали, как другие судачат о молоденькой актрисе, на днях очутившейся на красной дорожке. Их разговоры сочетали инь приверженности Леонарда к фактам и ян суматошного любопытства Голодного Пола.

— Помнишь выставку картин Эдварда Мунка, на которую мы с тобой ходили в прошлом году? Там еще были все эти больные дети, которые до сих пор преследуют мое воображение, — спросил Голодный Пол.

— Конечно, помню. Вон у тебя на холодильнике сувенирный магнитик с «Криком», ты его там купил. А ведь не всякий художник удостаивается чести попасть на твой холодильник!

— Так вот, сегодня я читал статью как раз об этой картине, и как ты думаешь, что там написано? Хочешь знать, что в картине самое поразительное? — Голодный Пол издевательски тянул с объяснением.

— Ну, дай подумать. Оранжевый фон обозначает извержение Кракатау, да? Ты об этом?

— Интересная мысль, но нет.

Голодный Пол, не переставая, тряс костями в стаканчике, поддерживая напряженность момента.

— Тогда сдаюсь.

— Человек на картине вовсе не кричит!

Раскрыв секрет, Голодный Пол бросил кости на поле. Немного перестарался, потому что один кубик пришлось извлекать из-под стола, — это была четверка, однако удачи она не принесла.

— Правда? Ты уверен?

— Абсолютно. В этом-то все и дело. Человек фактически зажимает уши, чтобы не слышать крика. Разве это не удивительно? Картину настолько неправильно поняли, но она все-таки стала знаменитой.

— Неужели? Должен признаться, я, кажется, сам сделал такую ошибку в нескольких энциклопедиях. Но ничего. Будет интересно включить эту трактовку в следующее издание, исправленное и дополненное.

Наступила очередь ходить Леонарду — и у него выпало «каре». Он отхлебнул из кружки, забыв, что чай-то уже остыл, так что пришлось проглотить противные опивки.

— Ты, наверное, не смотрел вчера вечером документальный фильм об Эдвине Хаббле? — спросил Голодный Пол, продолжая разговор. — Мы с отцом смотрели после моей тренировки, пока мама сидела на телефоне с Грейс. Должен сказать, что без телевизора я бы про космос ничего не понял. Спасибо оксфордским профессорам-энтузиастам, которые, кроме основной работы, участвуют в документальных фильмах Би-би-си — подхалтуривают, наверное. Телевидение и космос просто созданы друг для друга. Мы с папой так увлеклись, что слопали на двоих целый «Тоблерон» — знаешь, такой большой, их обычно в аэропортах продают.

— Жаль, я не смотрел. Я никогда не мог внятно разъяснить в моих энциклопедиях, хотя много раз и не один год об этом читал, что такое расширение и сжатие Вселенной, — признался Леонард. — То есть мне непонятна физическая природа явления. Только представь, что Вселенная окружена чем-то, что не есть Вселенная, и вот в это самое Вселенная расширяется! Или же расширяется не Вселенная, а космос? Как объяснить это детям, не вызвав миллион вопросов, на которые нет ответа? Я уж не говорю о теории, что Вселенная вновь сожмется, как резина, и станет маленькой булавочной головкой. Это же приведет в ужас любого тонко чувствующего ребенка. Как мы можем спокойно жить на свете, зная, что у нас над головой творятся такие вещи? Все мы меньше стали бы трястись по поводу своей судьбы, если бы по-настоящему поняли, что все в конце концов придет к малюсенькой точке. Наверное, надо доверять ученым, но с определенного момента мы можем говорить только о слепой вере. По крайней мере, таково мое мнение.

Голодный Пол наморщил лоб.

— Честно говоря, расширение Вселенной меня очень расстраивает. Как будто мать-природа желает выпихнуть все из всего. Как-то не по-матерински. Вселенная могла бы себе расширяться сколько хочет, но она расширяется, уходя от нас, оставляя людей в еще большем одиночестве, и наш мир кажется нам все меньше.

Друзья надолго замолчали — им всегда было приятно помолчать вдвоем. Они могли долго и спокойно сидеть просто так, не чувствуя необходимости срочно вернуться к прерванному занятию и позволяя тишине растаять, когда придет время. Однако на этот раз неожиданная импровизация Голодного Пола на тему астрофизики пробудила в душе Леонарда меланхолию. Спустя несколько недель после смерти матери он почувствовал, что его собственная вселенная явно начала скукоживаться. По вечерам у него было меньше дел, его общение с людьми стало более ограниченным, а мысли обращались куда-то в глубь него, рождая призрачную, туманную печаль. Когда Голодный Пол поднялся, чтобы снова поставить чайник и сполоснуть чашки, Леонард завел речь именно об этом.

— Может быть, не только Вселенная становится больше или меньше, — сказал он. — Вероятно, это относится и к нам тоже. Понимаешь, мы стареем, и жизни наши сжимаются.

— Что ты имеешь в виду?

— Дело в том, что в детстве мир казался огромным, устрашающе огромным. Школа была большая, взрослые были большие. Будущее представлялось большим. Но я начинаю чувствовать, что со временем я все дальше ухожу в гораздо меньший мир. Вижу снующих вокруг людей и задумываюсь: куда они бегут? Кого хотят встретить? У них такие наполненные жизни. И я пытаюсь вспомнить, была ли у меня когда-нибудь подобная жизнь?

Голодный Пол на мгновение задумался.

— Кажется, я тебя понимаю. Для меня громадность жизни всегда составляла проблему. Я три десятка лет протаптывал себе тропинку среди дикого леса, как и ты, в каком-то смысле. Может, эта тропинка местами узковата, но неужели же все так плохо?

— Дело не только во внешних обстоятельствах, — ответил Леонард. — Я чувствую, что сам уменьшился. Я чувствую, что стал тише и… невидимее, что ли. У меня такое чисто физическое ощущение, как будто моя жизнь втянулась вовнутрь. Одно цепляется за другое, и теперь мне думается, что если я ничего не предприму, то меня и в дальнейшем ждет такое же неполноценное, беззубое существование.

— По этому поводу можно много чего сказать. Как ты знаешь, я по своей природной склонности всегда скромно следовал Гиппократу: главное для меня — не навредить. И я предпочитаю держаться в стороне от мира. Прежде чем что-либо предпринять, я люблю остановиться, оглядеться и прислушаться, почти в точности следуя «Кодексу зеленого креста». Мне это помогает, и мои отношения с согражданами остаются бесконфликтными. Это гораздо лучше, чем пытаться оставить свой след в мире и в конце концов изуродовать его, — сказал Голодный Пол.

— Я не говорил, что собираюсь приковывать себя к решеткам или бросаться в полицейских бюстгальтерами, если вдруг ты так меня понял. Людей, выбравших этот путь, хватает и без меня. Но я определенно чувствую, что мне надо приоткрыть хоть немного двери и окна моей жизни.

Голодный Пол медлил, продержав свое диетическое печенье над чаем на долю секунды дольше, чем следовало, и размякший полумесяц упал на дно его кружки.

— Возможно, это и правильно, — ответил он. — Но суть в том, чтобы понять, сколько из этого мира можно впустить в себя до того, как наступит перебор. Вселенная, как нас учит Эдвин Хаббл, — это враждебное место.

— Да уж. Иногда нелегко понять, чего ты хочешь — то ли закричать, то ли зажать уши от крика, — проговорил Леонард.

Трудно сказать, был их разговор спровоцирован игрой «Яцзы» или нет, но он протекал, разрастаясь и разветвляясь, и одна мысль порождала другую. Возможно, они могли бы обсуждать эту тему весь вечер, будь она гипотетической. Но поскольку дело обстояло иначе, естественные паузы давали им возможность соотнести сказанное с собственной жизнью. Даже у близких друзей возникают мысли, которые должны созреть без участия посторонних.

Они допили чай и пришли к невысказанному вслух согласию, что вечерняя игра, после которой остались карточки с запутанным счетом, удалась и пора расходиться.

Леонард заглянул в гостиную, чтобы попрощаться. Хелен закончила складывать пазл «Лилии» — картину Моне, о которой Леонард писал в энциклопедии «Мир искусства», — и теперь обсуждала с Грейс, сестрой Голодного Пола, каких диджеев лучше нанять на свадьбу. Питер с ангельским терпением снова поставил телевизор на паузу и попрощался с Леонардом, подняв вверх оба больших пальца.

Голодный Пол проводил друга до двери.

— Доброй ночи, — сказал Леонард.

— Доброй ночи, Леонард, — ответил Голодный Пол, запахнув у горла свой банно-дзюдоистский халат, словно опасаясь простудиться.

Оба они невольно подняли головы и уперлись взглядом в черную, как чернила, Вселенную, ту самую, о которой только что говорили, и гигантский фонарь луны лил свет на ползущих поперек подъездной дорожки улиток. Леонард перешагнул через них и пошел домой, мысленно унося с собой сказанное вечером — все то, что он сам понимал лишь смутно.

Глава 3 Римляне

На следующий день на работе Леонард пытался спасти главу о римлянах в Британии. Первый кусок правки пришел от автора-куратора решительно искромсанный и испещренный красным. Когда Леонард принял все предложенные исправления, только чтобы посмотреть, как это будет выглядеть, количество слов сократилось настолько, что весь текст можно было бы поместить на бумажную полоску с предсказанием, запеченную в китайское печенье.

В одном из примечаний дама писала: «Мы можем здесь сказать что-нибудь оригинальное?» В другом спросила: «Разве кто-то так говорит?» Такого рода реакция, демонстрирующая плохо скрываемое раздражение, была обычной со стороны авторов-кураторов, которые, конечно, разбирались в существе вопроса, но плохо понимали, как работает детское сознание и каковы чувства пишущего человека. Такой пинг-понг переделок требовал проявлять гораздо больше смирения, чем следовало бы. Часто Леонарду казалось, что ему платят за терпение. Трудно создать прекрасное произведение, когда понимаешь, что все твои хорошие идеи будут либо не поняты и отвергнуты, либо приняты и присвоены кем-то другим. Леонард пытался не забывать совет, который когда-то дала ему мать: относиться к работе серьезно, но не принимать близко к сердцу.

Вообще, детские энциклопедии по истории не пользовались такой популярностью и не обладали таким же высоким качеством, как другие научно-популярные книги. Лучшие иллюстраторы с большим удовольствием рисовали для книжек о динозаврах (если художники предпочитали творить на бумаге) или о космосе (если им нравилась компьютерная графика). Исторические энциклопедии в основном привлекали иллюстраторов не столь талантливых. Один парень мог рисовать только людей, которые смотрят со страницы прямо на читателя, из-за чего батальные сцены выглядели довольно комично. Другой не умел изображать людей различных национальностей и поэтому всех рисовал несколько сердитыми, полагая, и не без оснований, что злой человек везде одинаковый.

Сами по себе римляне представляли особую проблему. Все, что выпадает на период до новой эры и идет к ее началу, практически невозможно объяснить детям. Звучит это так, словно ты уходишь назад во времени, потом приближаешься к нулю, а оттуда движешься вперед, что не очень понятно для детей, которые ведут отсчет времени от одного своего дня рождения до другого. Кроме того, трудно использовать длинные и сложные для восприятия римские имена, особенно если учесть, что Астерикс и «Монти Пайтон» уже нашли применение всем приличным шуточным прозвищам. А ведь это и в самом деле единственный выход из данной ситуации. Да, конечно, существует обычный перечень фактов о латыни, акведуках, прямых дорогах и рабах, но про них уже столько всего рассказано, что такой текст не идет ни в какое сравнение с повествованием о кровожадном тираннозавре или взрыве сверхновой звезды.

Однако проблема для Леонарда состояла еще и в том, что римляне были драчунами. Четыреста лет они задирались, лезли с войной ко всем вокруг и были уничтожены, только когда пришли более сильные драчуны — готы и вандалы. У ребенка эта история вызывает вопросы. Он приучен думать, что победа драчуна недолговечна, а его падение стремительно и неотвратимо. Истинные же исторические свидетельства, к сожалению, предоставляют мало примеров справедливого возмездия.

Не имея никаких свежих идей, Леонард снял свои шумозащитные / общественно-изолирующие наушники и пошел нанебольшую кухоньку выпить чашку чая в промежутке между завтраком и обедом, хотя ему было неприятно неловкое ожидание перед закипающим чайником с перспективой бессмысленных разговоров с присоединившимися коллегами.

Он проверил мобильник и увидел, что у него пропущенный звонок с личного номера, который наверняка был домашним номером Голодного Пола. Голодный Пол мобильником не обзавелся и часто посылал другу эпические голосовые сообщения, разорванные на несколько частей, что временами напоминало радиопьесу с участием одного актера.

Леонард, привет. Похоже, что в мире, где люди вступили в соревнование с цифрами, цифры побеждают.

Первая фраза Голодного Пола звучала загадочно и афористично, как у начинающего романиста.

Обычно я предпочитаю говорить на деликатные темы с глазу на глаз, но, думаю, лучше послать тебе голосовое сообщение, чем ждать, пока мы снова увидимся.

Леонард отметил всегда безупречные манеры Голодного Пола.

Мама и Грейс обсудили все связанные со свадьбой вопросы — пространно и детально. Так вот, дело в том, что возникла проблема с цифрами. Я хочу сказать, что на свадьбу приглашены «человек сто», как они мне сообщили, хотя я не понимаю… [бип-бип].

Леонарду было не привыкать, что предложения Голодного Пола заканчивались в следующем сообщении: он использовал многосерийный формат.

Прошу прощения, нужно научиться говорить быстро. Надеюсь, ты не сочтешь меня бесцеремонным.

Последнее слово Голодный Пол проговорил почти по слогам, завершив тем самым долгий период в жизни, когда предпочитал проглатывать буквы.

Сто — это значит по пятьдесят с каждой стороны, со стороны жениха и со стороны невесты, то есть фактически по двадцать пять — плюс у каждого муж, жена, друг или подружка. Если те, кто проходит по внешней семейной орбите, вполне могут явиться без сопровождения, они, а точнее, мы — меня специально попросили подчеркнуть, что «мы», — должны сделать все, чтобы цифры, если можно так выразиться, сыграли свою положительную роль [бип-бип].

Пока загружалось следующее голосовое сообщение, Леонард подготовился к понижению своего статуса до уровня приглашенных только на банкет после обряда венчания, а это означало, что он пропустит всю самую привлекательную часть свадьбы и явится лишь на более позднее, пьяное торжество, которое восторга не вызывало. И едва ли у него будет возможность соответственно понизить качество подарка новобрачным, иначе может создаться впечатление, что он обиделся.

Поэтому я — или мы решили узнать, есть ли у тебя какие-нибудь мысли по поводу того, с кем ты придешь. Я, видишь ли, уже заявил, что в упомянутый вечер буду один по причине стечения различных обстоятельств, и если ты в таком же положении, то, возможно, мы могли бы считаться «парой», тем самым освободив два места, которые, я уверен, пригодятся гостям, без которых вся свадьба будет, как сказала, кажется, Грейс, «ужатая». При данных обстоятельствах и учитывая, что Грейс никогда меня ни о чем не просила, я склонен пойти ей навстречу. Поэтому, может, ты обдумаешь мое предложение и позвонишь, когда появится возможность? Не хочу, чтобы ты подумал… [бип-бип].

Новых сообщений не было.

Леонарду было легко принять такое минус-решение. Он уже давно не составлял ни с кем «пару». На самом деле в последнее время он был решительно не в себе, так что скорее служил примером «непарности». И то, что его понизили до одного из «пары», выглядело всего лишь формальностью.

Леонард перезвонил, и трубку взяла Хелен, несколько смущенная всей этой историей, но не пытавшаяся отговорить его от согласия образовать «пару» с Голодным Полом.

— Главное, чтоб мне не пришлось надевать платье и танцевать с ним, а то ведь никогда не знаешь… Мог бы стать вашей новой невесткой! — подхватил Леонард.

— Спасибо за понимание, Леонард. Мы не знали, как тебе это предложить. Я рада, что ты не обиделся.

— Нет, конечно, совсем нет. Мои лучшие пожелания Грейс — надеюсь, она не очень волнуется. Мы все за нее переживаем.

Леонард повесил трубку и скинул маску непринужденной веселости. Стоя на кухоньке, он чувствовал, как искренняя неловкость Хелен вернула его к мыслям о доме. Приглашение «на двоих», полученное несколько недель назад, наверняка подразумевало его бедную маму. На мгновение эта мысль немного выбила его из колеи, но тут в кухню вошел человек в летних хлопчатобумажных брюках чинос и недовольно хмыкнул при виде невысохших кружек. Леонард заторопился к шумозащитным наушникам, убрал чайную коробку и прекратил размешивать ложечкой свой чай с молоком, равно как и будоражить свое почти физически ощутимое одиночество.

Глава 4 Грейс

Лучше всего отношения между Грейс и Голодным Полом демонстрирует происшествие, случившееся, когда Голодный Пол, тогда еще маленький мальчик, получил в подарок ко дню рождения пять фунтов. Он сунул пятерку в странный карман в кармане, который всегда делают в джинсах, — узенькую, непрактичную деталь, где хорошо если поместится один палец. Грейс, которая была на три года старше, повела брата по магазинам, чтобы потратить деньги на комиксы и сладости, битком набитые стабилизаторами. По дороге Голодный Пол заметил соседского мальчишку, вероятно одного из любителей погонять в футбол, который обычно или в упор не видел Голодного Пола, или выкидывал что-нибудь похуже, и подозвал его, чтобы наконец показать ему кое-что стоящее. Выуживая пятифунтовую бумажку из этого нелепого карманчика, Голодный Пол нечаянно разорвал ее пополам. Мальчишка презрительно хмыкнул, пнул ногой мяч и побежал за ним под горку, а Голодный Пол замер на месте, смущенный и расстроенный. Прежде чем он успел осознать очередное унижение, Грейс сунула ему новенькую пятерку и забрала старую, рваную. И Голодный Пол побежал вдогонку за мальчишкой, обрадовавшись, но забыв поблагодарить Грейс, а та помчалась следом, потому что боялась, что братик выскочит на дорогу, не поглядев по сторонам.

Как все старшие дети, Грейс какое-то время была единственным ребенком и нежилась в теплых лучах ни с кем не разделенной родительской заботы, но, когда Голодного Пола принесли домой из больницы, с некоторой задержкой из-за анализов, она встретила его с искренним энтузиазмом старшей сестренки. Когда он начал ходить, Грейс уже была достаточно взрослой, чтобы помогать присматривать за ним — по мелочам, без назиданий, что, как правило, означало спасать его от самого себя, поскольку Голодный Пол был из тех мальчиков, которые вечно суют пальцы в дверные петли, пропихивают голову между прутьев решетки и глотают жевательные мармеладки, не жуя.

В начальной школе Грейс училась хорошо и усердно, поведением отличалась примерным — чего и следует ожидать от дочки учительницы, хотя природное обаяние и веселость в значительной степени оберегали ее от «подводных камней» этой роли. Но ее жизнь не была легкой. В первые школьные годы Грейс дружила с нежным, впечатлительным мальчиком по имени Фредерик, который придумывал фантастические игры и восторженно-вдохновенно лопотал что-то о динозаврах и космосе. (Он заявлял, что людям не надо летать в космос, потому что мы и так в нем живем: «Где, по-твоему, находится Земля, дурашка?») Через пару лет Фредерик перешел в другую школу, хотя его родители никуда не переезжали. Грейс почувствовала себя брошенной. Что еще хуже — все ребята в классе давно успели разделиться на группки, а она осталась без друга. Грейс начала бояться обеденного перерыва и старалась как можно дольше жевать свой сэндвич и сладкий кекс, чтобы меньше времени проводить в одиночестве на школьном дворе. Нетрудно понять, почему теперь она ест медленнее всех домашних, — такие люди в семьях не редкость.

Одиночество рождает одиночество. В своей неприкаянности она не вызывала у других детей особого желания с ней сблизиться, и потому само собой получилось, что о Грейс сложилось мнение как о «девочке без друзей». Она сравнивала себя с Голодным Полом, которого видела во дворе для младших классов, как правило, одного, погруженного в собственные мысли, только он, казалось, был вполне доволен своим положением, его спасала рассеянность.

В тот период, продолжавшийся около года, но для Грейс тянувшийся едва ли не столько же, сколько было отмерено Оттоманской империи, девочка бродила по двору сама по себе, а иногда от отчаяния бегала сломя голову кругами, делая вид, будто за ней кто-то гонится. Однажды она, поскользнувшись, упала на старый шершавый асфальт и содрала ладошку. В рану, не сильно кровоточащую, попали мелкие камешки, и выковыривать их было очень больно. Ужасно стесняясь возможного вопроса, зачем ей было вообще бегать, она ничего не сказала учительнице и потом, как сумела, прочистила ранку дома. Прощаясь с дочерью перед сном, Хелен спросила, что случилось, но Грейс, пробормотав что-то неопределенное, ушла от ответа. Позже, подростком, она станет прибегать к такому поведению чаще.

Положение Грейс в классе изменилось, когда произошло одно трагическое событие. Гэри Кроу, девятилетний мальчик, который сидел с Грейс за одной партой и мечтал стать пожарником, погиб дома в результате несчастного случая. Его отец, механик, возился в гараже с двигателем, поднятым на лебедке, и ненадолго вышел купить запчасти. Гэри решил покачаться на цепи лебедки и уронил двигатель на себя. Его смерть потрясла весь класс. Пережитый шок откликнулся ночными кошмарами у тех ребят, кто лично знал Гэри, и, когда наступало время идти спать и в доме гасили свет, история его гибели то и дело всплывала в детском воображении. После случившегося два десятка супружеских пар целый месяц терпеливо объясняли своим детям, что бояться нечего, произошел несчастный случай, их кровать, дом и гараж абсолютно безопасны. Пока еще ребятам не приходило в голову задуматься, что пришлось пережить родителям Гэри.

Трагедия взбудоражила класс и перемешала сложившиеся отношения. Заведенные на школьном дворе порядки и разделение на группки ушли в прошлое, и теперь все играли со всеми, едва ли осознавая, что благодаря инстинкту самосохранения они перестали замечать существовавшие между ними различия. Грейс, почувствовав, что ледяная атмосфера вокруг нее потихоньку тает, ухватилась за то, что показалось ей мимолетной возможностью исправить положение: она смеялась над шутками других, играла в их игры и подавляла собственные мелкие желания, лишь бы быть принятой в общую компанию.

Те, с кем подружилась Грейс в начальной школе, были не настоящими друзьями, а «друзьями во спасение» — никто из них не был приглашен на свадьбу, — но они помогли ей найти опору в жизни и снова поверить в себя. С ними она поддерживала отношения и в средней школе, где начала проявляться ее индивидуальность: она увлеклась школьным коммунизмом, романами об инспекторе Морсе, альбомами Джуди Силл и долгими-предолгими прогулками, которые заставили бы любого сознательного родителя проверять ежедневные сводки о пропавших без вести детях. В подростковом возрасте она исследовала мир и, вообще говоря, особенно не пререкалась со старшими. Были, конечно, перепады настроения, и пару раз она хлопала дверью, но, казалось, делает она это из любопытства, почувствовав на руках бунтарские козыри, которые глупо не использовать в игре.

Отношения Грейс с Хелен в те годы были самыми сложными. Раньше они всегда были близки и интуитивно настроены на одну волну, разделяя между собой шутки, взгляды, намеки и мнения, как два комика в водевиле, которые на трансцендентальном уровне изучили все реакции друг друга. Но в какой-то неуловимый момент юная Грейс отвернулась от Хелен и погрузилась в себя. Матери стало трудно до нее достучаться, она не могла найти нужных слов. Грейс не была несчастной или угрюмой, просто, когда у нее рождались идеи или возникали симпатии, она подпитывалась чем-то внутри себя. Для Хелен там не оказалось места. Поскольку Грейс была первым ребенком, все, что было для нее новым, было новым и для ее родителей, и Хелен, возможно, пострадала от классической педагогической ошибки: она полагала, что, когда речь заходит о детях, ее уже ничем не удивишь. Но чем больше Хелен старалась пробиться к Грейс, тем глубже становилось ее непонимание дочери.

Как часто случается, если один родитель борется с подростком, на авансцену выходит другой, ведь воспитание детей — это командный спорт с участием конкретных личностей. Питер, который тоже иногда мог быть глубоко задумчивым и погруженным в себя, в это время стал дочери ближе. Добрый и дружелюбный, он всегда присутствовал в жизни Грейс — откусывал коричневые вмятины на ее бананах или разрешал ей выщипывать ему волосы в ушах, — но иногда винил себя, что поступает как заместитель второго родителя, подражая поведению Хелен и не пытаясь найти свой уголок для общения с дочерью. Питер был от природы счастливым интровертом. Молчаливые паузы, состояние одиночества и покоя питали его энергией. Одиночество не нужно было преодолевать, с ним следовало сдружиться, его следовало изучать. Поэтому Грейс в тот период переключилась с Хелен на Питера, и они вместе с удовольствием отправлялись на машине в долгие молчаливые путешествия или читали книжки за кухонным столом, не чувствуя необходимости составлять свое мнение о прочитанном или делиться им.

Считалось, что все у Грейс сложилось хорошо, хотя не факт, что сама она непременно согласилась бы с таким утверждением. В каком-то смысле это объяснялось тем, что ее таланты корректировались практичностью, а достижения были результатом не дарований, а упорного труда. К комплиментам она относилась как человек, который принимают похвалу, если та не предполагает возвеличивания. Если бы ее тогда спросили, Грейс, вероятно, сказала бы, что не чувствует себя ни счастливой, ни несчастной, как и любой человек, и что она все еще ищет свой путь в жизни. Однажды вечером, на дне рождения подружки, когда она училась в колледже и ребята еще только пробовали выпивать, ей, снимая все на видео, задали вопрос, что бы она выбрала, если бы могла получить что угодно. Не тратя времени на раздумья и не пытаясь отшутиться, она ответила так, как, по словам друзей, могла ответить «только Грейс». Направив взгляд прямо в линзы теперь такой устаревшей портативной видеокамеры, она произнесла: «Я бы выбрала… то, от чего мне будет хорошо».

Глава 5 С уважением

После разговора с Леонардом за игрой «Яцзы» Голодный Пол провел несколько тихих дней, такие тихие дни нет-нет да и случались в его расписании. Появилась возможность поразмышлять о расширении и сжатии вселенной, локально наблюдаемой в жизни его лучшего друга. Доведись Эдвину Хабблу через свой телескоп заглянуть внутрь Леонарда, он обнаружил бы, что все происходит именно так, как и положено во вселенной. Все дело в том, что Голодный Пол понимал, как сложен мир, и люди казались ему первопричиной и главной жертвой этой сложности. Он воспринимал общество как некое подобие набора «Юный химик», набитого потенциально опасными взрывчатыми веществами, которые, если с ними правильно обращаться, могут быть увлекательными и развивающими, однако их лучше прятать от тех, кто не соображает, что делает. Хотя жизнь Голодного Пола была в основном тихая и событиями не богатая, выбранный им путь явно свидетельствовал о его мудрости: он уже прожил больше, чем Александр Великий, а врагов у него набралось куда меньше. Но теперь его поразила мысль, что, независимо от того, насколько сам он незначителен по сравнению с ночным небом, на него все равно воздействуют те же стихийные силы расширения. Казалось, вселенная рано или поздно обязательно постучится к нему в дверь. И вот как-то утром за завтраком, состоявшим из кусочка овсяной лепешки, он прочел небольшую статью в местной бесплатной газетке, и на него тут же повеяло космической предопределенностью.

Газета «Голос округа» распространялась по региону с благородным пренебрежением к табличкам «Макулатуру не бросать» на почтовых ящиках жителей того самого округа, голосом которого она представлялась. Обычно на первой ее странице помещалась фотография старушки или ребенка в инвалидном кресле, показывавших читателю, как легко было догадаться, какое-нибудь ханжеское письмо, полученное от городского совета. Кипящий возмущением заголовок обычно не оставлял читателю возможности трактовать проблему как-то иначе. На других страницах публиковались замаскированные под статьи крикливые рекламные тексты, фотографии, на которых кого-то награждали медалями, колонка советов местного врача и полезный график сбора мусора по понедельникам — обычный мусор чередовался с пригодным для вторичной переработки.

Статья, которая привлекла внимание Голодного Пола, была написана Торговой палатой, то есть людьми, как он заключил, имевшими отношение к палатке ужасов в Музее восковых фигур. Должно быть, раз она «торговая», в ней выставлялись восковые изображения предпринимателей, например Ричарда Бренсона или дяди Бена. В статье поднималась проблема, показавшаяся Голодному Полу актуальной. В современном мире, включая мир бизнеса, где все проявляется еще более явственно, коммуникация происходит главным образом посредством электронной почты. Годы усилий, потраченные на то, чтобы научить великие бизнес-умы писать шаблонные письма, результатов не принесли, ибо искусство выражения мысли не поспевает за развитием технологий. Словарный состав классических фраз, некогда казавшихся незыблемыми, теперь безнадежно устарел. Автор статьи некий мистер Г. Минз, ответственный за связи с общественностью, подошел к проблеме со всей серьезностью:

Во фразе «вниманию заинтересованных лиц» есть нечто от писем в бутылке, поскольку она обращена к любому, кто ее прочтет, без конкретизации имени, фамилии, звания, пола или должности и даже без попытки их выяснить. Кроме того, всегда остается вероятность того, что письмо вовсе придет не по адресу. Оно может предполагать бессмысленнейшую ловлю счастливых случаев, точно разбежавшихся врассыпную гусей.

Обращение «дорогой/-ая сэр / мадам» изначально родилось из агонии, произошедшей в результате уступки обтянутых дорогой кожей джентльменских клубов неизбежной вероятности того, что некоторые важные письма будут прочтены женщинами. Подход «или — или» также ненамеренно предоставляет возможность получателю прочесть письмо сегодня в качестве мужчины, а завтра в качестве женщины. В любом случае «сэрами» в наши дни никто никого не зовет, разве что продавцы в магазинах, которые вряд ли искренне уважают своих покупателей, а обращение «мадам» несуразно официально и отдает театральностью, поэтому практически все в этой фразе не выдерживает критики. Даже слово «дорогой/-ая» предполагает переписку между двумя влюбленными, собирающимися в эпистолярном жанре открыть друг другу сердце. Такой сценарий едва ли типичен для партнеров Торговой палаты.

Серьезную проблему представляют распространенные замешательство и неловкость, которые возникают, когда вы подписываете письмо. Официальные письма в Торговой палате принято заканчивать оборотом «искренне Ваш», если адресат не обозначен, хотя некоторым кажется, что упоминание «искренности» несколько противоречит анонимному приветствию в начале письма — фактически автор говорит: «Я совершенно Вам предан, хоть и не знаю, кто Вы такой». В 1950-е годы фраза звучала как «остаюсь искренне Ваш», но в современном языке мы имеем дело с сокращением из-за жалоб на комичный характер этого оборота. Данная фраза не удовлетворила некоторых членов палаты еще и по другой причине: в подчеркивании искренности корреспондента как будто содержится намек на то, что обычно ему не доверяют.

Сообщения по электронной почте с их склонностью к многословию и неформальности позволили местным предпринимателям использовать более легкомысленные завершающие фразы, но ни одна из них не перескочила из разряда допустимых в разряд удовлетворительных, по крайней мере в Торговой палате. «С уважением» — оборот наиболее распространенный, но некоторые считают, что в нем присутствует неполноценность, равнодушное «и так сойдет». Фраза эта возникла как обращение: «С уважением к жене и детям», но много лет назад, повинуясь духу времени, палата его сократила.

При сравнении с другими странами стоит отметить, что в Соединенных Штатах Америки, где деловую переписку предпочитают вести грубо и агрессивно, от этих нудных оборотов вообще отказались. Там большая часть писем и имейлов теперь заканчивается фразой: «Я прав или я прав?»

Судя по статье, описанная ситуация так взволновала Торговую палату, что было решено вынести означенную тему на всеобщее обсуждение в надежде получить хоть какие-нибудь свежие идеи. В сущности, был устроен конкурс на новый речевой оборот, который члены палаты во всей стране будут употреблять в деловой корреспонденции.

Победителю обещали чек на десять тысяч долларов и статуэтку. Голодный Пол, у которого никогда не было ни того, ни другого, немедленно решил, что это был глас свыше, и звучал он как голос из проекта «Помощь в выборе профессии». Нужно было участвовать.

Если учесть, что все хорошие идеи имеют естественную живучесть, выталкивающую их на поверхность, то Голодный Пол не мог не заговорить на взволновавшую его тему, когда позже вечером Леонард пришел поиграть с ним, Хелен и Питером в «Скрэббл» — это было нечто вроде вечернего воскресного ритуала, снимающего напряжение перед началом школьной недели. Хелен и Питер играли в «Скрэббл» много лет, начиная с тех времен, когда купили свой первый дом и денег на походы в ресторан или в гости у них не водилось. Тогда ставки в игре делались высокие: проигравший должен был сексуально ублажить победителя, что позволяло им одновременно проверять возможности как своего словарного запаса, так и брака. Естественно, это приводило к некоторой фривольности в подборе слов в игре, в результате чего желание утроить очки приносилось в жертву более пикантной, хоть и менее выигрышной альтернативе. Когда же они стали родителями, это милое, известное им одним озорство временно прекратилось, однако настольные игры оставались востребованными (в своей классической версии) и составляли часть их обычного семейного досуга.

В этот вечер, однако, игра не задалась, как часто бывает, когда в ней принимают участие четыре человека — в таком случае больше одного хода планировать невозможно. Хелен горько жаловалась, что Питер все время занимает клеточки, на которые она давно положила глаз. А Питер без конца спрашивал: «Теперь мой ход?», так как был не в состоянии следить за сложной системой очередности. Дело в том, что четверо игроков ходили не по часовой стрелке и не против нее, а в зависимости от календарной последовательности своих дней рождения — изобретение, внедренное много лет назад, чтобы положить конец семейным пререканиям на тему, кому куда сесть. Леонарду весь вечер доставались одни гласные, что никак не помогало ни ему, ни тем, кто остался без гласных. Голодный Пол, как всегда, был экспертом, вооруженным глоссарием скребла и словарем. Несколько лет назад, после так называемой «истории с „За“», было введено домашнее правило, согласно которому игрок был обязан объяснить, какое слово он составил. Голодный Пол держался данного правила с железной непоколебимостью, хотя сам чаще других оказывался его жертвой, что, без сомнения, говорит о его природном чувстве справедливости.

В какой-то момент, после перерыва на поход в туалет, вызвавшего дискуссию, Голодный Пол обнародовал злободневную тему, заданную Торговой палатой, что вызвало интерес всех присутствовавших. Тут же хлынул поток предложений, сомнительных в своей пригодности. Хелен призналась, что использует такие банальности, как «будьте здоровы» и «до встречи», а Питер заявил, что в своих привычках более лапидарен и потому подписывается просто «Питер» в стиле таких легендарных личностей, как Моррисси и Принц, считавших, что вполне достаточно одного имени. Затем Питер и Хелен мысленно углубились в свою маленькую супружескую норку, размерами не больше, чем прощальное слово Питера, и смешили друг друга недоступными посторонним ушам шутками, которые, по убеждению Голодного Пола, только с виду были приличными. Леонард, всегда готовый поразмышлять, задумался, как же он сам подписывает имейлы. Обычно он использовал оборот «с уважением», но теперь его недостатки стали очевидны. А поскольку Леонард, похоже, остался единственным, кто серьезно относился к игре, в которой он, между прочим, проигрывал, то он ухватился за предложенную тему с понятным энтузиазмом.

— Думаю, у тебя может что-то получиться. Я хочу сказать, что технологии здорово продвинулись, сейчас они повсеместны, поэтому должно существовать немереное количество коммуникационных правил, которые требуют обновления. Приветствия, пожелания, прощания, автоответы и многое другое. Тебе даже не нужна фраза со смыслом, тебе нужно что-то, что звучит подходяще. Во всяком случае, до сих пор это работало именно так.

— Мне бы хотелось придумать что-нибудь дружелюбное. Имейлы и эсэмэски такие холодные и безликие. Надо сделать их ярче, — сказала Хелен.

— Дорогая, это же бизнесмены. Нельзя им предлагать использовать эмодзи, смайлики и тому подобное. Почему бы не подойти к делу радикально: пачкать письма джемом, а в конце писать свой возраст вплоть до дробей? — предложил Питер, безотчетно развеселившись и тем самым невольно покинув пространство хороших книг^[1], в которое только что так шаловливо пробрался.

— Если выиграешь, сможешь оформить авторские права и получать денежку всякий раз, как кто-нибудь использует твою фразу. Да и небольшой побуквенный гонорар не помешает, если все примут ее на вооружение, — предположил Леонард.

— Я не собираюсь делать на этом деньги. Моя цель — помочь обществу. Изменить жизнь к лучшему. Как-то так.

Разъяснения Голодного Пола о высоконравственной подоплеке его намерений заставили собравшихся поежиться.

— Но ты ведь можешь отдать деньги на благотворительность, — сказал Леонард, не готовый просто так расстаться со своей идеей.

При этих словах Голодный Пол заговорил, проглатывая почти все согласные:

— Получается не благотворительность, а сбор средств. Это две совершенно разные вещи. Благотворительность делает лучше и дающего, и берущего. И справедливо называется добродетелью. Сбор средств или жертвование на благотворительность, как и все другие вариации на тему, представляют собой что-то совсем другое: клубок смешанных мотивов и результатов, как хороших, так и сомнительных. Я же хочу внести свой чистый и понятный вклад в жизнь людей. Ничего, что могло бы бросить на меня тень. Ничего, что пришлось бы объяснять. Поэтому никакого сбора средств.

На работе Леонард постоянно был в роли неоцененного сочинителя, но такая резкая реакция любимого друга, да еще в домашней обстановке, ранила его на удивление сильно. Питер осторожно и сочувственно посмотрел на Леонарда, словно говоря, что он, в отличие от Голодного Пола, с ним солидарен, хотя скорее поддерживает идею рыночных сил в целом, чем идею Леонарда в частности.

И когда разговор грозил скатиться до уровня дневного телешоу «Звонок в студию», в котором люди изо всех сил стараются продемонстрировать свое превосходство, предложив наиболее банальный взгляд на проблему, зазвонил домашний телефон, и все сразу догадались, что это Грейс с последними новостями и сомнениями. Хелен сняла трубку и, подогнув под себя ноги, устроилась на диване, так что сразу стало понятно, что в ближайшее время она будет занята. Хотя теоретически игру для четырех игроков можно переделать в игру для трех, в мире скребла такое не практикуется, поэтому игра потихоньку заглохла, причем без попытки вычислить победителя.

Собравшиеся начали позевывать, потягиваться, бросать взгляды на часы и неосознанно проявлять прочие признаки завершения вечера. Леонард сообщил, что завтра его ждет много работы, что не было ни правдой, ни ложью, но, будучи гостем, он чувствовал, что ему в большей мере, чем другим, следует объяснить свой уход. Голодный Пол собирался встать завтра рано на случай, если вдруг позвонят с почты и предложат ему в понедельник выйти в утреннюю смену. У Питера не было никаких особых планов, но из-за постоянных звонков Грейс он уже начал ощущать себя соломенным вдовцом и хотел сделать что-нибудь полезное для сохранения гармонии вечера.

Голодный Пол проводил Леонарда до дверей и остановился рядом с ним на пороге, чтобы быстренько оглядеть Вселенную и определить, видны ли в этот вечер Юпитер и Меркурий. Оказалось, что видны. Друзья расстались почти без слов — дело обычное для тех, кто видится постоянно. Хотя так складывается не у всех.

Голодный Пол вернулся в дом и ногами в одних носках ощутил холод, идущий от плиток пола. Он налил пол-литровую кружку воды, чтобы поставить на тумбочку у кровати, и поднялся по лестнице к себе. Лежа в постели и высунув из-под одеяла одну ногу, чтоб было прохладнее, Голодный Пол почувствовал, как в его комнату явился призрак вдохновения. Пребывая на пороге между явью и сном, он поймал мысль, прилетевшую к нему оттуда, откуда обычно прилетают мысли. Он перевернулся на левый бок, дотянулся до огрызка карандаша на тумбочке и с ходу, без черновиков, записал фразу для участия в конкурсе.

Глава 6 Грейс перед едой

Грейс взяла отгул на полдня посреди недели, чтобы где-нибудь пообедать вместе с родителями, а потом немного прогуляться. Теперь, когда они «нашли общий язык», она стала специально выкраивать для них время, компенсируя невнимательность своей юности и тех многочисленных случаев, когда их общение оказывалось скомканным и совсем не таким, как родители того заслуживали. Хотя Хелен и Питеру не очень-то нравился их «общий язык», они были счастливы провести время с дочерью на любых условиях.

До встречи у Грейс оставалось несколько минут, и она заглянула в книжный магазин купить что-нибудь отцу. Питер читал много, но теперь в основном газеты и журналы, а не романы или книги, развивающие личность. Грейс бродила среди столов и рассматривала выставленные экземпляры — какие-то она уже читала, какие-то собиралась прочесть и почти купила одну в качестве евангельского подарка с надеждой, что ему понравилось то же, что и ей. В глубине магазина располагался отдел с огромным количеством книг по истории и прочим весьма серьезным предметам, нечто вроде яслей для старичков, которые могли там подождать, пока их жены расхаживают по магазинам. Грейс взяла в руки громадный фолиант про Сталинград и подумала, что ничто так не подходит для «дара», как большой том в твердом переплете. Конечно, всегда можно было сделать ставку на что-нибудь экзотическое, к примеру на рассказы подающего надежды южноамериканского писателя или на дебютный роман молодой писательницы с парой-тройкой откровенных сцен. Но в конце концов она остановилась на романе признанного американского автора средних лет, подписанного самим мэтром. Подразумевалось, что всего-то через пару недолгих лет покупателю гарантируется статус миллионера. Все еще не утратив чувства справедливости старшего ребенка, присущего ей с младых ногтей, она также выбрала кое-что для Хелен. Это было нетрудно: кулинарная книга или руководство для садовода всегда выручат; правда, Грейс и не подозревала, как смертельно надоела матери такая макулатура. Стоя в очереди, Грейс проверила телефон: несколько имейлов, где ее адрес поставлен в копию, но, к счастью, ничего, что требовало бы немедленных действий.

Грейс пришла в ресторан рано и выбрала столик наверху. Это был ресторан итальянской кухни — удобный вариант для всех. Хелен готова была пробовать что угодно, но Питер, человек старой закалки, боялся уйти из ресторана голодным. В зале царило приятное оживление, хотя период модного ажиотажа, слава богу, уже миновал. Увидев при входе в зал родителей, Грейс помахала им.

— Привет, детка! Надеюсь, ты не долго нас ждешь, — сказала Хелен.

— Совсем нет. Рада вас видеть.

— Привет, Грейс! — сказал Питер с улыбкой, в которой читалось: «Моя девочка уже совсем большая». — Прекрасно выглядишь.

Грейс и правда выглядела прекрасно. Цвет лица у нее до сих пор был свежим и естественным, на работе она достигла того уровня, когда платят хорошую зарплату, она знала, какие наряды ей идут, и, как правило, могла их себе позволить.

— Прежде чем мы начнем, я хочу кое-что вам подарить. Итак, папа, я знаю, ты что попало не читаешь, но эта вроде бы хорошая книга, и, кажется, ты уже читал этого автора, ту его вещь, которая получила премию. Я прочла аннотацию на обложке и решила, что тебе понравится. Мама, а тебе вот это — индийская кухня, хотя ты не ее фанат, но, может быть, найдешь что-нибудь интересное.

— Спасибо, радость моя, ты молодец, — сказала Хелен. — Ну, как дела? Уже решили, какие будут цветы и торт, или еще выбираете?

Грейс постигла неудача с некоторыми свадебными приготовлениями, поэтому несколько раз поздно вечером приходилось по телефону обсуждать их с Хелен.

— Думаю, сейчас уже все в порядке. Я нашла одного замечательного флориста. Он, правда, свадьбами не занимается, но у него достаточно цветов, чтобы сделать букеты и украсить алтарь, а я куплю банты и прочие штучки для украшения прохода между рядами в начале и в конце. Кондитер еще должен мне отзвониться. Потом я пошлю ему эсэмэску, — ответила Грейс и положила телефон на стол. — Извините, я отпросилась на полдня, и на работе знают, что мне можно звонить, только если вопрос стоит о жизни и смерти, но мало ли что.

— А как поживает Эндрю? — спросил Питер. — Надеюсь, ждет с нетерпением. Скажи ему, я уже купил костюм. Темно-синий. Так что он может надеть фиолетовый из мятого бархата.

Грейс улыбнулась и выпила воды.

— Спасибо, папа, но, думаю, оставим фиолетовый на медовый месяц.

— Вы бы заглянули к нам вдвоем на выходных, — предложил Питер. — Мы сто лет не сидели вместе, не болтали. Я как раз говорил маме, что было бы славно теперь почаще видеть Эндрю, раз уж он выпросил у нас твою руку.

— Он, наверное, занят. Все время в разъездах. Когда он вернется? — спросила Хелен.

— Только на следующей неделе. Он в Амстердаме. У него есть несколько свободных дней, но на такой короткий срок нет смысла лететь домой, поэтому мы вечерами просто разговариваем по скайпу. Я узнаю, когда он возвращается, и мы посидим с вами перед главным событием. Не верится, что осталось всего две недели с небольшим. Но я почти все организовала. Осталось то, что можно сделать только в последнюю минуту. Как там мой любимый братик?

— Замечательно. Все время чем-то занят. Решил участвовать в конкурсе, организованном Торговой палатой. Пытается придумать новый прощальный оборот, который следует писать в конце имейла. Передам от тебя привет. Я без конца ему говорю, что нужно подумать о костюме. У него размер нестандартный, так что «Маркс и Спенсер» не подходит. Сказала ему, что ремень и ботинки должны сочетаться. Да, кстати, мы решили вопрос с Леонардом по поводу «пары». В общем, все в порядке.

— Чудесно, — сказала Грейс. — С цифрами придется ужаться. У меня была слабая надежда, что не придут некоторые коллеги с работы. Вообще-то, я никогда не собирала в одной компании коллег и родных.

— Мы очень постараемся никого не разочаровать и ни в ком не разочароваться, — сказал Питер. — Не пора ли уже заказать? Начнем с закусок?

В меню было много популярных и вкусных блюд, правда, пицца, спагетти болоньезе и им подобные отсутствовали.

— Закажу из комплексного меню, — сказала Грейс. — Я уже знаю, что выберу. Знаете, на работе ко мне все так понимающе отнеслись. Я столько времени потратила на интернет и личные телефонные переговоры, и никто мне даже слова поперек не сказал. Поэтому стыдно мне было бы говорить, что надеюсь не увидеть их на своей свадьбе. Извините, я опять о своем, давайте вернемся к обеду. Для начала я возьму спаржу с беконом, а потом вот эти ньокки с трюфелем.

— Ньокки? А я думал они называются «гнокки», — сказал Питер. — Я, пожалуй, закажу суп и пасту с курицей.

— И я тоже, но в качестве закуски я возьму брускетту, а потом грибное ризотто, — сказала Хелен.

— Это не то же самое, — отозвался Питер.

— Я хотела сказать, что тоже выберу из комплексного меню. Но спасибо тебе за бдительность.

Они продиктовали заказ до невозможности красивому официанту, который, как это обычно бывает, принялся без умолку разглагольствовать об умении итальянцев наслаждаться едой и, кратко повторяя заказ, не отрывал глаз от Грейс.

— Кажется, ты ему понравилась, — заметил Питер, когда официант ушел. — Завидная партия, не находишь? Сколько чаевых, и все без налогов!

— Может, Эндрю позволит мне завести второго мужа на случай своих командировок.

— Любой женщине одного мужа больше чем достаточно, — вмешалась Хелен. — Мне все не верится, что ты выходишь замуж. В этом смысле мы в нашей семье очень осторожные. Я провела долгий и тщательный анализ претендентов, прежде чем выбрала того, кто мне подойдет.

— А я знал, что, если не стану торопиться, все хорошенькие девушки начнут постепенно понижать планку, пока наконец не достигнут моего уровня, — вставил Питер.

— У меня было странное чувство после помолвки, — снова заговорила Грейс. — Я не знала, как называть Эндрю, когда о нем заходила речь. Сказать «бойфренд» я уже не могла, а «жених» звучало как-то фальшиво. Помню, однажды я была в пабе и, стоя в очереди в туалет, увидела на двери надпись «занято». Я тогда подумала: «О, это же про меня. Я тоже занята Эндрю, и мне нет дела до других». Глупо, да?

Закуски принесла официантка. Она никому в глаза не смотрела, включая Питера, попросившего соли.

На столе зазвонил телефон Грейс.

— Не буду отвечать, — сказала она, полная решимости не лишать родителей своего внимания, однако телефон со стола все-таки не убрала.

— Не планируете куда-нибудь поехать? Вы столько лет вместе, нужно наконец получить настоящее удовольствие от жизни, — сказала Грейс. Она постоянно советовала им посетить какие-нибудь города, отдохнуть на солнечных курортах, побыть там вдвоем без Голодного Пола, потому что чувствовала, что это будет крайне полезно и для них, и для него.

— Пока ничего не организовали, — ответила Хелен. — Мы все сейчас в ожидании вашей свадьбы. Но, вообще, подумываем про сентябрь. В июле и августе слишком жарко, а твой папа плохо переносит солнце.

— Все равно я бы хотел, чтобы моя кожа актуального оттенка белой арт-галереи приобрела оттенок хотя бы магнолии, — сказал Питер, поднеся ко рту ложку недосоленного супа.

— Ты придумала, что будет делать твой брат во время венчания? Не надо поручать ему ничего особенно заметного. Просто, знаешь, лишь бы принял участие, — сказала Хелен.

— Да, конечно. Мне бы очень хотелось, чтобы он участвовал, но хорошо бы найти такое дело, которое он выполнит с воодушевлением. Ты же знаешь, какой он бывает, когда ему приходится делать что-то неинтересное. Просто начинает бродить, не соображая, что к чему, а я не хочу, чтобы он все утро волновался, что станет помехой. Я не перфекционист: просто я буду рада, если в этот день мы будем все вместе.

— Может, ему молитвы почитать? — предложил Питер, успев доесть свой суп к тому моменту, как принесли соль.

— Проблема в том, что он редко ходит в церковь — честно говоря, как и я, — начнет беспокоиться потому, что не знает, когда положено креститься, где встать и когда его очередь. Может быть, предложить ему собирать пожертвования? Есть небольшой риск, что он что-нибудь уронит, но, думаю, справится.

Грейс уже поднесла ко рту насаженный на вилку первый кусочек спаржи.

— Обычно это делают матери новобрачных. А если попросить его почитать из Библии? — спросила Хелен.

— Та же проблема, что и с молитвами. Будет путаться. И, знаешь, иногда перед большой аудиторией он просто цепенеет, хотя, думаю, он нисколько не боится. Просто впадает в легкий транс. Как будто понимает, как редко человек оказывается перед таким количеством народу, и поэтому стоит и ждет, впитывая всю атмосферу, пока его не уведут. Я наблюдала такое однажды в школе, когда он выиграл приз за успехи в естественных науках. Стоял как восковая фигура. Может, попрошу его раздать молитвенники или поинтересоваться у гостей, с чьей они стороны: жениха или невесты. Что-нибудь в этом роде. Как на свадьбах по телевизору.

— Можно, конечно. Но это не совсем соответствует его положению, или я не прав? — сказал Питер, глядя на вилку Грейс.

— А что, если он сделает это вместе с Леонардом? Все-таки моральная поддержка. Они же будут «парой», так что это, в конце концов, не вызовет вопросов. Ешь, дорогая, — сказала Хелен.

— Главное, чтобы он не почувствовал, что его задвинули. Я хочу сказать, что он ведь входит в число ближайших родственников, плюс мы трое. Надо, чтобы он знал, что тоже участвует, — сказала Грейс, наконец отправив спаржу в рот.

— Ну, по-моему, он будет счастлив, — ответила Хелен. — Для него весь этот день станет праздником, так что будем считать, мы все решили. Скажу ему и еще раз напомню про костюм. Питер дал ему денег, и они все еще лежат в ящике стола, так что я никакие отговорки не приму. Снова напомню ему, как только вернемся домой. Ты предпочла бы какой-то определенный цвет для его костюма или, наоборот, есть цвет, который тебя не устраивает?

— Цвет любой, какой ему нравится. У меня есть любимые цвета, которые вселяют в меня уверенность, когда я иду на интервью или на презентацию. Может, и у него тоже. Пусть сам решает.

— Не знаю, не знаю. Он не очень умеет принимать решения, если они не касаются того, что его по-настоящему волнует. Может, лучше я ему скажу выбрать костюм под цвет платьев подружек невесты? Или тогда он будет выглядеть как шафер? — засомневалась Хелен.

Они часто говорили о Голодном Поле в таком духе, неизменно считая себя чем-то вроде бамперов на боулинговой дорожке, отталкиваясь от которых Голодный Пол, словно шар, мог катиться вперед. Они спасали его от земных опасностей, направляя его пусть к скромным, но все-таки достижениям. Их отношение было искренним, человеколюбивым и, возможно, даже необходимым. И все же, когда кого-то любишь, трудно бывает понять, где кончается забота и начинается назойливость. Доказательством их искренности было то, что у каждого — по отдельности и без общего обсуждения — возникли сомнения наэтот счет. Откуда ты знаешь, что являешься благой силой? Приходило ли тебе в голову, что мир без тебя не пропадет? В какой момент протянутая рука помощи хватает и держит? Тот факт, что Голодный Пол не сопротивлялся их усилиям, не обязательно доказывал, что помощь родных была кстати. Точно так же можно было предположить, что нехватка самостоятельности у Голодного Пола — это не оправдание их вмешательства, а следствие. Помощь человеку легко входит в привычку для обеих сторон, а людям зачастую приятнее быть опекунами, чем подопечными. Питер всегда говорил, что Голодный Пол был для Хелен «рыбой-солнцем». Много лет назад, еще до рождения детей, Хелен и Питер побывали в океанариуме в калифорнийском Монтерее. Предпочтение океанариумов зоопаркам было одним из самых ранних примеров того, как их личные пристрастия, изображенные в диаграмме Венна, часто удивительным образом пересекались. Среди грациозных акул коралловых рифов, немыслимых медуз и маскирующихся скатов плавало нечто, похожее на отрубленную голову: большая, перекошенная, перемещающаяся боком и отражающая свет рыба, у которой при этом был совершенно растерянный вид. Она называлась рыба-солнце, и Хелен сказала, что именно она ей понравилась больше всего. Услышав эти слова, Питер посмотрел на жену. И увидел в ее лице сосредоточенное, искреннее выражение. Обычно он посмеивался над Хелен, утверждая, что она нарочно выбирает что-нибудь оригинальное, но в тот момент понял, что она говорит от чистого сердца. Хотя жена ничего не объяснила, Питер догадался, что рыба-солнце была выбрана потому, что такое существо больше никто не выберет. Прекрасному сердцу Хелен больно было сознавать, что есть на свете создание, которое всю жизнь так и останется без любви, и она попыталась исправить это, сознательно проникнувшись к нему нежностью. И точно так же, когда после двух выкидышей у нее родился сын, который был совсем слабенький, она дала себе слово, что, если он выживет, она никогда ничего больше не будет просить или ожидать от него. Поэтому она принимала Голодного Пола таким, какой он есть, и не мешала ему двигаться по жизни, подобно рыбе-солнцу, своим естественным блуждающим курсом.

Отец Питера умер, когда тому было всего девять лет, и он вырос, толком не зная, как складываются отношения у мальчиков и мужчин, а потому всегда отходил в сторону и прятался в свои мысли, вместо того чтобы предложить миру еще один сомнительный вариант самого себя. Когда Хелен была беременна Грейс, родители не знали пол ребенка до самого рождения, и все это время Питер ощущал неловкость, когда представлял, что может родиться мальчик. Ему едва хватало мужественности, чтобы прожить собственную жизнь, не говоря уж о том, чтобы поделиться ею с сыном. Когда родилась Грейс, Питер почувствовал облегчение: по крайней мере, у него как родителя будет практика, прежде чем придется воспитывать мальчика. Когда же появился Голодный Пол, времени на решение абстрактных проблем практически не оставалось, потому что первые недели были целиком заполнены волнениями и бессонными ночами. Позже в школе Голодный Пол всегда производил впечатление уязвимого ребенка — был слишком мал для своего возраста, и друзей у него набралось немного. Питер постоянно боялся, что сына начнут травить. Эти переживания по поводу уязвимости своего ребенка влекли за собой чувство вины, но боялся ли он за Голодного Пола или все-таки за самого себя, не зная, справится он с ситуацией, если ребенок станет изгоем, или нет? Когда сын окончил школу, Питер, наверное, мог бы постараться помочь ему найти подходящую работу — у мальчика была склонность к естественным наукам, и он умел размышлять, но никаких идей относительно будущей профессии у него не возникало. Однако Питер предоставил Голодному Полу самому выбирать себе путь или, точнее, не выбирать. Как отец Питер мучился от мысли, что, используя какие-то неведомые родительские приемы — мужские разговоры по душам или, быть может, поездки на рыбалку, — он мог бы несколько лучше подготовить Голодного Пола к жизни.

Когда Голодного Пола привезли из больницы домой, Хелен и Питер с воодушевлением твердили Грейс, что она теперь стала старшей сестрой, и объясняли, как это важно. Спустя несколько лет, когда Голодный Пол пошел в школу, Хелен серьезно поговорила с дочерью об обязанностях и ответственности, выпадающих на долю старшей сестры, особенно такого человека, как ее брат. Грейс восприняла этот разговор с полным пониманием: ей очень хотелось быть не только образцовой дочерью, но и образцовой сестрой. Без дальнейших бесед и продуманных решений Грейс продолжала оставаться для Голодного Пола его идеальным ангелом-хранителем и в средней школе, и во взрослой жизни. По правде сказать, она даже никогда не задумывалась, сняты ли с нее те обязательства, которые она взвалила себе на плечи еще маленькой девочкой. Планируя свадьбу и замужество, она начала прикидывать, получится ли у нее начать новую жизнь, не отказываясь от старой. И Грейс стала подталкивать родителей к идее дать Голодному Полу больше независимости, да и самим стать независимее. Где-то в уголке ее беспокойного сознания затаилась мысль: кто же станет присматривать за Голодным Полом, когда родителей не будет, если он так и не научится справляться с самим собой? Тот факт, что эта роль уготована ей — а она была единственным реальным кандидатом, — вселял в нее ужас. Она не хотела застрять во времени с мальчиком, которого впервые увидела в возрасте трех лет, поэтому начала строить другие планы и привязалась к Эндрю, чтобы ослабить свои обязательства по отношению к Голодному Полу.

И вот при таких глубоких подводных течениях, не вызывающих даже ряби на поверхности, три человека, которые очень любили друг друга и очень любили Голодного Пола, обсуждали за итальянскими блюдами обстоятельства своей жизни. Разговор был долгим, потому что Грейс ела разборчиво, а родители были только рады — для них в ее обществе время просто останавливалось. За кофе они заговорили о семейной жизни, и Грейс подбросила в беседу теоретический вопрос: почему брак Хелен и Питера оказался таким счастливым? Этот вопрос прозвучал бы неловко, будь он задан любой другой семейной паре, у которой за долгие годы набралось достаточно разногласий.

— Есть одно средство, — рискнул высказаться Питер, выразительно подмигнув в сторону Хелен.

— Папа, я серьезно. Мне надо знать, как получилось, что вы так долго вместе, ведь многим это не удается. Некоторые расходятся, когда дети уезжают из дома или когда оба родителя выходят на пенсию и вынуждены снова жить вдвоем, после того как много лет им приходилось думать только о большой семье. Мне кажется, опасность разойтись подстерегает постоянно.

— Ну если ты хочешь получить серьезный ответ, — начала Хелен, — я думаю, надо на первое место всегда ставить свои отношения. Я подчеркиваю, именно ставить на первое место, а не просто сообщать об этом в валентинках и всяком таком. Я даже скажу так: дети должны быть на втором месте. Иначе ты погрязнешь в родительских заботах и забудешь, что твой муж или жена — главное. И прежде чем ты это поймешь, окажешься в самой ужасной ситуации: в браке, с детьми, но очень одинокой. Поскольку вы оба будете меняться, вы периодически станете терять друг друга. Нужно уметь снова находить, и — в этом-то все дело — вместо того, чтобы пытаться возродить прошлое, надо уметь преобразовывать себя и свои отношения. Приходится время от времени начинать новые отношения с тем же самым человеком. Сейчас мои слова тебе ни о чем не говорят, но в какой-то момент твоей семейной жизни с Эндрю они могут обрести смысл.

Хелен объясняла все подробно, как человек, которому эта мысль далась нелегко. Питер даже не попытался хоть немного разбавить возникшую за столом атмосферу назидательности, понимая, что любимая жена говорит абсолютно искренне.

— Спасибо, мама. Похоже, дело трудное. По-моему, тут очень легко ошибиться.

Грейс наклонилась вперед, держа обеими руками бокал с водой.

— Не стоит беспокоиться раньше времени, дорогая. Просто доверься интуиции, даже если ее трудно поймать из-за кучи дел. Слушайте, как-то неожиданно мы все посерьезнели. Давайте прогуляемся. Придется мне со слезами вспоминать этот чизкейк, когда на следующей неделе буду взвешиваться в «Сильвер слиммерс», — в моем возрасте за каждый десерт платишь дважды.

Хелен сделала знак красавцу официанту, и они стали собираться. Потом начались неизбежные пререкания на тему, кому платить, и Грейс отпихивала руку отца от принесенного счета.

На улице мартовская погода еще не решила, какой ей быть. После долгой и нудной зимы солнце — там, где оно проглядывало, — казалось ярче, чем на самом деле. Они взялись под руки, чувствуя, что хорошо и плотно пообедали, и, щурясь от ветра, пошли вперед. У Грейс на дне сумки зазвонил телефон.

Глава 7 Обычный понедельник

Как всегда в понедельник, Голодный Пол проснулся перед самым звонком будильника, поставленного ровно на шесть. Примерно в три понедельника из четырех ему звонили с почты, чтобы вызвать поработать одну смену внештатным почтальоном вместо какого-нибудь пьяницы симулянта, поэтому Голодный Пол предпочитал вставать пораньше и быстро снимать трубку городского телефона, чтобы тот не успел разбудить родителей. Потушив вечером свет, Хелен и Питер обычно долго болтали и хихикали в постели, словно два подростка в походной палатке, так что по утрам они спали долго.

Первой мыслью Голодного Пола было прочитать, что он написал накануне, проверить, не утратилась ли за ночь свежесть придуманного. И хотя он остался доволен, ему показалось, что слова на листке ему не принадлежат. Они пришли к нему как будто из ниоткуда, без предшествующего потока идей и без последующих следов в мыслях.

Он пошел в ванную сплюнуть накопившуюся за ночь сладковатую слюну и, как всегда, помылся мягкой мочалкой, особенно тщательно потерев подмышки и область «Адама и Евы». Ему всегда было странно смотреть на себя в зеркало, ибо отражение напоминало ему, как мало он взял от мира. В одежде он, как правило, был аккуратен, особенно в форме почтальона, которая больше других его вещей напоминала костюм. Если он не заставит себя все сделать как положено, придется, наверное, надеть эту форму на свадьбу Грейс.

Спустившись, Голодный Пол на минутку сел и сидел так без движения, прислушиваясь к тишине. В ушах у него стоял какой-то высокочастотный тихий звон, который в обычное время был едва уловим и становился заметен только в такие моменты. Было непонятно, возник ли этот шум в голове из-за того, что он в своей комнате много лет пользовался наушниками, или же это был звук отсутствовавшего движения. Музыка окружающего пространства.

Он предполагал, что в мире есть множество людей, никогда не слышавших этот звук. Людей с беспокойными жизнями и еще более беспокойным сознанием. В саду раскачивались на ветру пустые кормушки для птиц, поэтому он взял из углового шкафчика комочки жира и пачку семечек разных видов, зная, что не сможет спокойно завтракать, пока не позаботится о птицах. В это время года они становились прожорливыми, их упругие тельца переполняло стремление к размножению. Зяблики, синицы, скворцы, кольчатые горлицы, сороки и серые вороны — все клевали из кормушки по очереди, в соответствии со своим местом в птичьей иерархии. Более крупные птицы поначалу казались ему нахальными узурпаторами, но потом он понял, какую услугу они оказывают птичкам поменьше, давая понять, что территория безопасна и поблизости нет хищников. Маленькие птички очень пугливы, и на то у них имеются все основания. По правде сказать, Голодный Пол не был орнитологом-любителем, который знает, как правильно наблюдать за птицами. Ему нравилось смотреть на них, определять их вид и чувствовать себя частью их жизни, но при строго орнитологическом наблюдении его не устраивал подход, свойственный коллекционеру: эти бесконечные галочки в списках и восхищение перед необычным экземпляром в противовес обычному. Для него птицы составляли часть природы, такую же, как и он сам, и они по-родственному были ему дороги и интересны.

Голодный Пол ценил заведенный порядок, ему нравилось, что мир в этом случае становится понятным, ведь вокруг много всего нового, переменчивого и сомнительного. И поскольку каждый день по-своему оригинален, Голодный Пол не чувствовал необходимости дополнять естественное разнообразие жизни собственным разнообразием. Его завтрак каждое утро был одинаков: запеченные хлопья «Витабикс» с добавлением банана, нарезанного в миску краем ложки, и чашка крепкого кофе с сахаром. Если люди обычно стараются менять свои кулинарные пристрастия, связанные с обедом или ужином, то для завтрака во всем мире принято создавать определенную систему и ее придерживаться. Однако Голодный Пол поступал так в большинстве случаев.

Целиком предоставленный утром самому себе, он перешел в гостиную и сел у телефона. Важно заметить, что Голодный Пол был человеком терпеливым. Он считал, что, когда проявляешь терпение, все происходит само, и верил, что все случится так, как должно быть, но не по чьему-то замыслу, а по естественному порядку вещей. Как только он начал подпиливать спичечной коробкой краешек ногтя на большом пальце, как тут же зазвонил телефон, и после очень краткого, чисто мужского обмена самой необходимой информацией он сел на велосипед и поехал на почту. Ветер обдувал его голову сквозь прорези шлема. Хотя работу почтальона на подхвате не назовешь ступенькой в профессиональной карьере, Голодный Пол был ею доволен и гордился, что не взял полную ставку, потому что тем самым лишил бы кого-то возможности заработать. Как марка мелкого достоинства, приклеиваемая на слишком тяжелую посылку, чтобы восполнить стоимость, он просто замещал собой те участки, которые того требовали.

Когда он зашел в сортировочную, где его уже ждала сумка почтальона, там практически никого не было; сотрудники, работавшие на полную ставку, поднялись рано и торопились начать новый день — вернее, его закончить. Это шумное место пока было пустынно, но в нем и сейчас царила атмосфера холостой жизни и твердых убеждений. Голодный Пол начал сортировать корреспонденцию по отделениям — свое для каждой улицы маршрута, а потом по номерам домов каждой улицы. «Распихивать и раскладывать» — так это называлось. Если не знаешь улицу, непонятно, как разобрать письма. Для одних улиц лучше распределять почту сначала по четной, потом по нечетной стороне, а для других последовательно по номерам домов. В районах, ближе к сельским, где у домов не номера, а названия, требовалось знание местности, недоступное почтальону на подхвате. В большинстве случаев было бы разумнее оставить почту до следующего дня, когда на маршрут выйдет обычный сотрудник, поскольку теперь едва ли отправляют по почте что-то экстренное, но так никто из почтальонов не делал. Считалось, что чистая полка доставки — это чистая совесть.

Наступило приятное весеннее утро: светлое и теплое на солнечной стороне улицы, однако в тени у любого, кто решил, что скоро лето и пора ходить без шапки, голова замерзала. Голодный Пол проехал мимо идущих в школу ребят и опаздывающих с доставкой грузовиков. Ему приятно было просто смотреть на общую суету раннего утра, но, когда он добрался до усадебных участков, вокруг стало спокойнее. Хотя работникам почты не полагалось пользоваться калитками в заборах между участками, многие именно так и делали, но Голодный Пол подходил к дому и уходил обратно по подъездной дорожке, и у главных ворот его всегда ждало что-нибудь новое.

Один грузный человек — Хелен назвала бы его «крепыш» — стоял, опершись на ворота, и его живот свидетельствовал, что для пошива спортивных костюмов используется особо прочный трикотаж. «Если там счета, то мне они не нужны». В саду перед домом стоял старый диван, а стаффордширский бультерьер кидался на покрышку, подвешенную на невысокой березе.

— Я на замене, ваш почтальон придет завтра.

Потом молодая женщина, все еще в пижаме, крикнула с порога ему вслед что-то про помятую открытку ко дню ее рождения.

— Я на замене, ваш почтальон придет завтра.

Пришлось попросить пожилую даму расписаться за посылку, адресованную ее соседям с соседней улицы. «Их никогда нет дома. Бедные дети весь день в яслях. Я после к ним зайду. Кажется, вы сегодня припозднились?»

— Я на замене. Ваш почтальон придет завтра.

Голодный Пол не останавливался на обед, потому что ему всегда было неловко сидеть в форме и есть сэндвич. Людям такое не нравится.

Он продолжал объезжать окрестности — сумка становилась все легче и легче — и выполнял работу, сотни лет практически не менявшуюся. Любому занятому человеку, несущему груз жизненной ответственности и озабоченности, занятие Голодного Пола показалось бы вполне сносным. Ему не нужно было решать, какую конечность пациента ампутировать первой или куда инвестировать пенсионные накопления компании. Его не угнетала необходимость сообщать начальству об убытках в четвертом квартале или насильно кормить холодной морковкой карапуза с высокой температурой. Его работа — в те несколько дней, когда его к ней привлекали, — не предполагала ни тяжелых решений, ни сожалений, которые испортили бы приятную застольную беседу.

И все-таки многие сегодня говорят, что работа почтальона стала профессией, вызывающей сильнейшие нервные срывы. Почему такое происходит в столь очевидно спокойной деятельности, когда человек, с удовольствием перекинувшись парой фраз с хозяином дома, выполняет задачу, на протяжении многовековой истории доказавшую свою несомненную полезность? Измученные менеджеры среднего звена с радостью поменяли бы свои поздние телефонные конференции с коллегами западного побережья на незамысловатую работу почтальона, который идет себе, погрузившись в собственные мысли, под переменчивым мартовским солнцем. Однако в подобных мечтаниях «белых воротничков» не учитывается то, что способно привести к саморазрушению даже самые спокойные умы. Мы относимся к виду, которому свойственно восторгаться великими мыслителями, но в то же время боимся собственных мыслей, наши мысли пугают нас.

В тюрьмах самым суровым наказанием, которое ждет наиболее злостных заключенных — тех, чье поведение выходит за рамки даже дьявольских норм тюремного общежития, — считается одиночное заключение: ужасная перспектива остаться один на один со своими мыслями. Отвлечься не на что, мысли, как бильярдные шары, толкают друг друга, и бесконечный внутренний монолог иссушает то, что осталось от жизни, внося диссонанс в тишину, возбуждение в спокойствие и тревогу в предвидение. Человека определенного типа, изолированного и не приспособленного к долгим периодам раздумий, такое скопление мыслей приведет к умопомешательству.

Но Голодный Пол, казалось, мог сохранять покой там, где другой объявил бы войну самому себе и окружающим. О чем он думал? Ответ очень прост: ни о чем. К счастью, в его сознании присутствовала безмятежность, с годами ставшая его естественным состоянием. Его мозг функционировал прекрасно, и Голодный Пол обладал всеми качествами здорового, хоть и слегка необычного человека его возраста. Просто у него не возникало ни интереса, ни склонности к мысленным разглагольствованиям. У него не было внутреннего голоса. Когда он видел собаку, он просто видел собаку, и разум не подсказывал ему, что собак следует выгуливать на поводке или что ее высунутый язык похож на ломтик ветчины. Когда он слышал сирену скорой помощи, он просто слышал сирену скорой помощи, не замечая эффекта Доплера и не раздумывая, действительно ли понадобилась кому-то скорая помощь или просто водитель торопится на обед. Именно так Голодный Пол весь день сохранял в голове полную ясность и не был подвержен неприятностям, которые мир уготовил тем, кто их ищет.

Примерно в полдень он закончил объезжать адреса доставки и завез свою большую сумку назад в почтовое отделение. Но чтобы считать рабочий день законченным, ему оставалось еще одно, последнее дело. Из нагрудного кармана он вынул свое письмо с конкурсным предложением и опустил его в почтовый ящик отдела сортировки, приклеив пестрый коврик из марок мелкого достоинства, которые заранее собрал и хранил в заднем отделении бумажника. Он проделал это без всякого волнения или беспокойства по поводу конкурса: его вариант был просто предложением. Он хотел не столько победить, сколько помочь. Выберут другую фразу — тоже хорошо.

Когда он вернулся, родителей дома не было. Питер и Хелен оставили на холодильнике записку, что пошли покупать Будду в садоводческом центре. Голодный Пол сделал себе сэндвич с арахисовым маслом и, не найдя в буфете ничего вкусного, съел его в кухне на том же месте, где несколько часов назад наблюдал за птицами. Кормушки снова был пусты.

Он решил прилечь на диван и стянул ботинки ленивым способом: не развязывая шнурков, поддел носком одной ноги пятку другой. Сейчас, когда после долгих утренних хождений тело Голодного Пола переместилось на диван, ступни ощущали легкое покалывание. Он задремал, не думая о том, что потом проснется в некоторой заторможенности, какая часто бывает после дневного сна. В доме вокруг него все было тихо, пусто, незыблемо.

Глава 8 Не пользуйтесь лифтами

Леонард скрепкой вычищал ворсинки из клавиатуры, когда к нему пришла очередная порция комментариев от авторши. Он послал ей традиционный набор сведений о римских носах и колесницах как своего рода сдерживающее средство, чтобы не мешала и дала ему время покрутить в голове кое-какие идеи. Даме понравилось, и весьма. В сопроводительном письме похвалы прямо лились рекой: «Ну наконец-то мы к чему-то пришли». Так учительница обращается к тупому ребенку, только что одолевшему базовое задание, которое весь класс научился выполнять сто лет назад. Ее комментарии и исправления предсказуемо сводились к тому, чтобы сделать книжку максимально похожей на все аналогичные книжки о римлянах. Ей будет легко угодить, и остальное напишется на автопилоте. Леонард не любил штамповать безликие тексты, но, когда автор придерживался иной точки зрения, он обычно не видел смысла с ним воевать. Эти книги были коммерческим проектом, но у него возникало даже больше возможностей для творчества, чем ожидалось, потому что он уступал по важным для автора пунктам, сохраняя место для творческой изобретательности там, где автор не проявлял интереса или бдительности. Всякий раз, проиграв в споре по части содержания, Леонард старался восполнить ущерб посредством стиля или ввернув словечко или выражение, которое, по его представлениям, ребенку будет интересно узнать, и он попросит родителей объяснить, что значит, например, «запеленговать» или «гусиный шаг».

Однако на этот раз ему не хотелось капитулировать и продолжать писать в том же духе. Он не был удовлетворен составлением перепроверенных текстов в рамочках или отыскиванием неочевидного поворота в переработанном апокрифическом шедевре. Было ли причиной его давнишнее увлечение римлянами, или то было следствие изменений, несомненно начавшихся в нем самом, но Леонард почувствовал желание творчества и новый импульс к работе. Некоторые дети, возможно, прочтут о римлянах только одну книгу в жизни, и ею окажется именно эта. Что, если она отвратит их от истории? Или того хуже: что, если их вдохновит пример римлян и они станут новоявленными цезарями на детской площадке, испортив жизнь тихим, любознательным детям, которым как раз и предназначалась книга Леонарда? Нет, нет и нет, так не пойдет. Он не мог оспаривать несомненную власть Рима на континенте, не мог он и отрицать его исключительное влияние на древнюю цивилизацию. Но разве не историки и социологи должны писать о достижениях такого рода? Он же хотел пробудить детское воображение, разжечь их любопытство, желание познать окружающий мир. У них еще будет много времени выучить жестокие уроки жизни, но сначала разве не нужно дать им возможность узнать о мире что-то особенное? И не его ли задача вызвать ту магию, которая возникает, когда дети читают энциклопедии, особенно своим родителям?

Леонард помнил, как получал от матери серию энциклопедий «Наш мир» по одному тому на каждое Рождество, в дни рождения, по разным другим праздникам, а иногда просто потому, что она хотела сделать ему приятное. Он всем сердцем жаждал получить полный набор энциклопедий: «Наши художники», «Наши насекомые», «Наши млекопитающие» и два десятка других. Ему нравилось получать первый том серии, когда он еще не имел представления, о чем будет рассказано внутри. Идея, что можно иметь любимые книжки или читать одни и не читать другие, была ему чужда. Энциклопедии обязательно подразумевали проявление инстинкта исследователя, открытости к тому, что случится дальше. Он читал их на заднем сиденье маминой машины, в супермаркете, за обеденным столом и с фонариком в постели. Энциклопедии — это такие книги, в которые ты должен полностью погрузиться. Магией, рожденной совместными усилиями писателей и иллюстраторов, создавались целые миры: короткие увлекательные тексты и запоминающиеся картины, нарисованные так, что казались правдоподобными, но были все же не настолько детальными, чтобы их не мог попытаться скопировать семилетний ребенок. Да, в этих книгах содержались факты, но не только факты. Там рассказывалась история, для которой окружающий мир был лишь отправной точкой, материалом, дающим толчок детскому воображению.

Леонард всегда представлял себе автора и художника отважными, неразлучными друзьями, рассказывающими о том, что им самим довелось открыть. Эти книги были написаны и проиллюстрированы с таким личным участием, что верилось, будто их создатели действительно видели всех этих животных и сами сидели у костра с племенем дикарей, как было изображено на картинках. Ему, ребенку, они показали, какой может быть жизнь: увлекательным путешествием, подогреваемым одним лишь любопытством. И он решил, что сам совершит все описанное: заберется на гору Эверест, погрузится в море в клетке и станет наблюдать за акулами, пройдет по тугому канату над Ниагарским водопадом, выберется из зыбучих песков.

Но когда несколько лет назад он начал работать в качестве корректора над изданием энциклопедий, он впервые обнаружил, что стиль работы в этой профессиональной сфере такой же, как на птицефабрике, а добрые дядюшки-энтузиасты давно исчезли. Шаблонные фотографии, сухие факты, информация с восклицательным знаком в конце. Желание произвести на ребят впечатление все еще присутствовало, но теперь оно было недолговечным и поверхностным. Что-нибудь самое большое, какие-нибудь ужасающие факты, причем все подавалось с точки зрения взрослого, который точно знает, что должно понравиться ребенку. В этих книгах было полно информации про машины, космос, динозавров, человеческое тело, но энциклопедические серии медленно и верно приходили в упадок. Теперь ты покупал книги про то, чем уже успел заинтересоваться.

Леонард подумал о матери: она всегда умудрялась найти энциклопедию, которую он еще не читал, и, наверное, в те доинтернетные времена, чтобы отыскать такую, ей приходилось шерстить десятки магазинов. Он вспоминал, как в детстве, прочитав что-нибудь, спешил поделиться с ней, хотя бы только потому, что иначе он просто лопнул бы от переполнявшего его изумления. А она всегда говорила фразу, которую, как надеялся Леонард, родители каждый день говорят своим детям: «Расскажи мне». Заполучив все ее внимание, он, захлебываясь, в мельчайших деталях пересказывал ей прочитанное и, мечтая, чтобы она разделила с ним восторг, тыкал пальцем в картинки, словно они были единственным неоспоримым доказательством того, что мир и в самом деле полон чудес. В последние недели, когда мать стала постепенно уходить из жизни Леонарда, в его памяти всплывали обрывки этих разговоров, возникавших между ними не одно десятилетие. Случайные, беспорядочные отзвуки, еще не подслащенные привкусом ностальгии.

Леонард бодро нажал ctrl-n, надеясь, что с этого сочетания клавиш начнется путешествие, которого он давно ждал и которое изменит его жизнь. Строка за строкой он начал заполнять пустой белый прямоугольник рождающимися идеями, создавая собственную энциклопедию о римлянах. Он вложит туда все, что понимает о мире и о людях в нем. Однако, если ему хочется сделать что-то особенное, не вступая в контакт с суровыми коллегами, то придется — он это понимал — иллюстрировать книжку самому. Хотя он был староват, ему не трудно было представить себе, какими должны быть эпические иллюстрации в его книгах, и он частенько испытывал разочарование при виде сухих, безжизненных картинок в опубликованных изданиях: батальные сцены напоминали витрины магазинов, воины походили на усталых супермоделей, а отважные путешественники убивали львов, демонстрируя публике идеальный пробор и голливудскую улыбку. Почему не нарисовать картинки, которые ребята захотят вырезать и повесить на стену, где похожие на реальных людей герои из дальних земель и былых времен будут запечатлены в момент своего торжества?

Леонард задумался о римских детях. Были ли они близки своим родителям? А если рождались вне брака, то воспитывались ли они в духе Ромула и Рема, легендарных основателей города? Он составил список игрушек маленьких римлян, куда вошли и мечи, и воздушные змеи — все то, что до сих пор хранят у себя в ящиках для игрушек современные ребята. А робкие римские дети, о чем они думали? Ощущали себя частью империи или боялись Цезаря, являвшегося им в ночных кошмарах? А государственные служащие? Они проектировали строения и руководили общественными работами, прославившими императоров. Непризнанные гении возводили великие сооружения, а потом, усталые и обиженные, шли домой и играли со своими детьми. Он подумал о рабах, более умных, чем их хозяева. В другую эпоху они могли бы стать не менее знаменитыми, чем Черная Гадюка, Дживс или сэр Хамфри. В голове Леонарда замелькали картинки и истории никому не известных людей Римской империи, которые просто старались как можно лучше прожить свои жизни. Обычные добрые, милые люди, чьи истории он раньше рассказывал лишь обобщенно. Подробности казались ему существенными, только если они были типичны для римской жизни. Он относился к своим персонажам как к фону и здесь совершал ошибку: дегуманизируя их, он даже не пытался превратить их в интересных людей, с которыми детям захотелось бы повстречаться и даже соотнести себя. Он все время обращался с ними как с некими историческими манекенами, воспроизводя характерные факты о соответствующем периоде. Такой подход может только расстроить ребенка. Это то же самое, что привести мальчика в магазин игрушек, где все игрушки упакованы в коробки. Детям надо на время отложить книгу, побежать к друзьям и перенести в игру энергию, почерпнутую с книжной страницы.

Отрезанный от мира наушниками, Леонард стучал по клавиатуре как Моцарт, создавая собственную альтернативную версию книги — книги о тех, кто остался невидимым для истории. Свободный и не связанный временем, он чувствовал, что полностью ушел в работу и творчество. Казалось, идеи прилетали к нему из школьного класса, поселившегося в его воображении, где ученики сидели с поднятыми руками и каждый просил его что-нибудь написать на свою любимую тему.

Это было в точности как…

Перед его глазами помахала чья-то рука.

Это было в точности как…

Рука продолжала мелькать перед носом, как «дворники» автомобиля.

Он оторвал взгляд от экрана и увидел девушку, которая стояла рядом с ним и что-то артикулировала.

Леонард резко сдернул наушники, слишком явно демонстрируя свое раздражение.

— Вы что-то хотели? — спросил он.

— Пожарная тревога. Пойдемте.

Девушка в зеленом джемпере и с вишневыми волосами чуть отклонилась в сторону и обоими большими пальцами указывала направление, которое обозначила как «туда».

— Пожарная тревога, — повторила она. — Вам нужно выйти отсюда. И бежать, спасая свою жизнь. Пожалуйста. Будьте любезны.

— Это правда пожар или учебная тревога?

— Я не имею права отвечать на этот вопрос, но, если бы и ответила, разницы нет никакой: в любом случае вам нужно выйти. Таковы правила.

— Скорее всего, учебная. Они ее иногда устраивают.

— Неважно. Вы должны выйти. Может, женщины и дети гибнут в огне, пока я тут с вами разговариваю.

— Я в полном порядке. Все же рискну остаться, — сказал Леонард и потянулся за наушниками.

— Нет, нет, нет, нет, нет, нет и нет! — Девушка словно пропела ноту «до». — Простите, что вынуждена настаивать, друг мой, но выбора у вас нет.

Она указала на светоотражающую ленту через плечо с надписью: «пожарный инспектор».

Леонард уступил и раздраженно направился к двери.

— Не благодарите, что спасла вам жизнь, — сказала девушка ему вслед.

Он нажал кнопку самого медлительного лифта в мире и попытался восстановить цепочку мыслей о книге, чувствуя, что утратил тот самый едва уловимый момент. Так бывает, когда кажется, что вот-вот чихнешь, но твое желание вдруг улетучивается.

— Эй, эй, эй! Нельзя пользоваться лифтом во время пожара! Это же всем известно.

Девушка — пожарный инспектор следовала за ним, поняв, что от этого субъекта только и жди неприятностей.

— Тогда как же мне спуститься?

— В основном люди пользуются лестницей, но, если умеете, можно по веревке или по внешней поверхности здания на манер Человека-паука. Пойдемте, не упрямьтесь. Не слушать распоряжений пожарника — семь лет удачи не видать.

— А вам не нужно проверить другие этажи?

— Нет. Я отвечаю только за третий. На других этажах пожарники ниже рангом, так что, полагаю, число погибших там будет больше. Послушайте, не могли бы вы присоединиться к остальным на углу между парком и музеем? Будьте уж так любезны!

Леонард послушался, но, когда пошел к обозначенному месту, девушка свистнула в свисток, висевший на тесемке у нее на шее, отчего он вздрогнул, а она рассмеялась.

На место сбора девушка с вишневыми волосами принесла планшет и всех пересчитала. Эвакуированным с третьего этажа оставалось только болтать о том о сем: одни жалели, что не захватили пальто, другие прикидывали, хватит ли у них времени выпить кофе до возвращения в здание.

Девушка сложила руки рупором и поблагодарила всех за сотрудничество. По дороге обратно некоторые молодые ребята игриво шутили с коллегами, представляя, каким могло бы быть их последнее желание перед гибелью в огне. Леонард поспешил к своему столу и начал набирать текст, но момент был упущен, а с ним ушло и вдохновение. Он решил на время заглянуть в интернет и побродил там бесцельно и бездумно, но потом все бросил и пошел попить чайку.

Он стоял в кухоньке и ждал, пока закипит чайник, одновременно изучая свое отражение в дверце микроволновки. На лице кое-где оставалась щетина, которую он, задумавшись, плохо сбрил утром, и, что самое ужасное, оказалось, на нем надета пижамная рубашка, украшенная рисунком «огурцы» и карманчиком. Утром, торопясь на работу, он забыл ее переодеть. Леонард наклонился и стал рыться в глубине нижнего ящика в поисках сахара, но вдруг позади него раздался громкий чирикающий звук, сокративший ему жизнь года на два.

— Привет! Рада, что вы выжили на пожаре.

Это была девушка с вишневыми волосами.

— Так и инфаркт можно схлопотать. Что вы здесь делаете?

— Подумала, надо зайти поздороваться. Видите ли, пожарный инспектор должен знать, кого он спасает, на случай, если придется сообщать родственникам. Вообще-то, наверное… вроде бы… я знаю, кто вы, — продолжала она. — Вы Марк Бакстер, бакалавр образования, тот, кто написал всю серию «Факты на кончиках пальцев»? Я видела, как вы над ней работали у себя за столом. Прекрасные книги! У вас здорово получилось.

Серия «Факты на кончиках пальцев» относилась к массовой научно-популярной литературе. Над ней Леонард работал несколько лет назад, но недавно сделал исправленное и дополненное издание. Предполагалось, что в ней будет полно разных перечней и голых фактов, практически без оригинальных авторских мыслей, однако Леонард тихой сапой протащил в нее творческое видение предмета и превратил всю серию в «классику будущего», как было сказано в одном из издательских информационных бюллетеней. Марк Бакстер, бакалавр образования, считавшийся автором-куратором, и пальцем не пошевелил. Практикантки в офисе просто пересылали имейлы с правкой и комментариями, Марк же был на какой-нибудь конференц-связи и, вероятно, спал с другими практикантками, а степень бакалавра подсказывала, на каком поприще он успешнее всего.

— Нет-нет, я не Марк Бакстер. Он автор этих книг, а я отвечаю за содержание. Он решает, что будет в книге, а я просто пишу.

— Правда? Это такая работа?

— Надеюсь, — сказал Леонард несколько обиженно.

— Вы меня не так поняли. Просто, по-моему, это нечестно, когда вы делаете всю работу, а на обложке пишут чужое имя. Вы должны, по крайней мере, выступить в соавторстве.

— Так делать не принято, — ответил Леонард.

— Получается, вы автор-«призрак», — сказала она замогильным голосом, упорно продолжая шутить.

— Наверное, в каком-то смысле. Предпочитаю держаться в тени. Ладно, мне пора возвращаться.

— Точно. И мне тоже. Кстати, нашли сахар? Ну, что поделать, буду макать в свой чай печенье — хотите печеньку?

— Нет, спасибо, — ответил Леонард, похлопав себя по слегка выступающему животу и сразу же пожалев об этом — хлопать себя по животу, да еще перед девушкой!

— О’кей, еще поболтаем, когда будет пожар, — сказала она.

Леонард принес чашку с чаем к себе на стол и сделал вид, что печатает. Слишком много событий за один день: сначала римляне, потом пожарная тревога, а теперь еще разговор с девушкой. Честно говоря, это был его первый разговор с девушкой с глазу на глаз за очень долгое время. Сидя за столом, он еще раз прокрутил все в голове. Болтая с ней, он был немного не в своей тарелке, еще не отключился от полного погружения в книгу. И теперь перечислял все свои ошибки с преувеличенным чувством неловкости: как он не реагировал на ее шутки, какой был замкнутый, как хлопал по своему дурацкому, дурацкому, дурацкому животу (о чем вообще думал?). Ему хотелось биться головой о стол. Чтобы не зацикливаться на своем конфузе, он попытался написать отрывок о детях гладиаторов, о том, могли ли они видеть, как сражаются их отцы, но в голове возникала только мысль о собственной никчемности. Дело было даже не в том, что, как ему показалось, он понравился девушке. Просто ему хотелось произвести хорошее впечатление. В вопросе с Марком Бакстером, бакалавром образования, она встала на его сторону. Это же плюс, так ведь? Почему он не смог услышать комплимент, скрытый в ее словах? Она предложила ему печенье — бог мой, печенье! Почему он не сказал просто: «Да, спасибо», или не съел его с ее ладони, или не предложил, чтобы они съели его вместе а-ля Леди и Бродяга? И пижама… Чтобы именно сегодня так оскандалиться!

Влекло ли его к ней? Или это была девушка как девушка, а ему следовало разобраться, флиртует она с ним или всего лишь добродушно подтрунивает, как заведено у коллег мужского и женского пола и чего он никогда не мог отличить от настоящего флирта.

Он старался вспомнить, как она выглядела. Из-за своей застенчивости он подсознательно избегал встречаться с ней взглядом, и поэтому у него не получалось мысленно восстановить ее облик. Может, с некоторой претензией на эстетство — с умными, но ранимыми глазами? Какой длины у нее волосы? Кажется, до плеч. Но чуть вьющиеся или просто небрежно уложенные. А руки — может, обгрызенные ногти, покрытые лаком. Кольца или украшения — господи, кольца! Он даже не заметил, было ли у нее обручальное кольцо. Как он умудрился это упустить? Она, вероятно, замужем. Замужние женщины позволяют себе весьма фривольное поведение с мужчинами, не опасаясь, что их неправильно поймут, так ведь? Какого она роста? Трудно сказать: он сидел, когда она первый раз к нему обратилась, потом шла сзади, во дворе стояла в стороне от него, так что трудно было понять, а уже в кухоньке слегка наклонилась к раковине и казалась ниже ростом, чем на самом деле. Невысокая, но точнее не скажешь. Акцент — но какой? Голос был, как бы это сказать… может, писклявый? Она все время для смеху его меняла. То говорила замогильным голосом, то еще как-нибудь. Может быть, она вообще со странностями или нервничала, а может, это просто милая девушка, которой неловко, что приходится, в каком-то смысле, руководить взрослыми людьми и приказывать им, что делать?

Он попытался вернуться к работе. Гладиаторы. Их дети. Думай, Леонард, думай. Но всякий раз, стараясь сосредоточиться, он снова отвлекался на воспоминание о каком-нибудь своем промахе. Он даже не спросил, как ее зовут. Каким надо быть самовлюбленным невежей, чтобы забыть протянуть девушке руку и спросить, как ее зовут! Идиот! Он не удосужился и свое-то имя назвать. Сказал только, что он не Марк Бакстер, что справедливо относительно всех людей, кроме самого мистера Марка Бакстера, бакалавра образования. И он ничего не спросил о ней самой. Как мама говорила? «Леонард, если хочешь подружиться с человеком, спрашивай его о нем самом».

Не исключено, что, если бы его предупредили, он справился бы лучше. Если бы он заранее знал, что сегодня — тот самый день, когда девушка, настоящая девушка, возможно даже привлекательная, с ним заговорит и станет с ним шутить, он бы как-нибудь приготовился. Не пришел бы на работу в пижаме. Надел бы красивую рубашку или, как всякий успешный человек, набросил на плечи джемпер, завязав рукава узлом. Побрился бы как следует или, на худой конец, отрастил бы ровную щетину или даже настоящую бороду, как у многих ребят в офисе. Тут он посмотрел на свою обувь — черные ботинки-броги в сочетании с джинсами! Боже мой!

Не в первый раз ему захотелось, чтобы в его жизни была клавиша «отмена». Хорошо было бы, если бы девушка увидела его в самом лучшем варианте. Он всегда чувствовал, что шансов понравиться женщинам у него немного, но в его лучшие дни — в новом костюме, со стрижкой и после хорошего ночного сна — какая-нибудь терпеливая девушка могла бы счесть его приемлемым, если бы разглядела за всем, что в нем есть наносного, задатки кандидата в бойфренды. Пусть не законченный образчик, но все же с потенциалом. Хорошо, если бы она окончила среднюю школу с совместным обучением мальчиков и девочек. Если она ходила в школу только для девочек, то все, ему конец. Выпускницы такой школы ищут идеального мужчину, своего идеального мужчину. А отношение к мужчине девочек из школ ссовместным обучением формулируется так: «Дайте мне материал, с которым можно поработать». Он был как раз таким материалом. Славная, добросердечная девушка, вероятно, сотворила бы с ним чудеса. И ее подружки спрашивали бы: «Где ты такого нашла? У него есть братья?» И хотя в общении с девушками Леонарду не хватало уверенности, у него всегда была надежда. Он видел множество девушек и считал, что они другого поля ягоды, но вместе с тем он видел и немало пар, в которых девушка, счастливая девушка, держала за руку парня, который был одного поля ягодой именно с ним. Парень выглядел вполне прилично и, возможно, вызывал у девушки улыбку или спокойную уверенность в себе. Нужно просто получить к ней доступ, и она даст тебе шанс. Шанс узнать ее ближе. Не надо ее отпугивать — он знал, что такое не в его характере, — и хотя бы со временем она, быть может, отнеслась бы к нему с теплотой, стала бы присматриваться к нему и в конце концов поняла, что именно он ей и нужен.

Леонард перевозбудился. После длительных периодов, в которых не было места девушкам, в нем теперь начали пробуждаться романтические чувства со всей их безумной физиологией. Это становилось мучительным. И физически неудобным: внутри колотилось все, чему положено колотиться согласно генетической программе, а его несчастная ранимая личность чувствовала себя раздавленной.

В тот день Леонард мало что смог написать о римлянах. Он ушел пораньше, чтобы встретиться с Голодным Полом, которому было велено срочно купить костюм для свадьбы Грейс — «до заката», как он выразился, — а поскольку в пятницу магазины открыты допоздна, Леонард предложил составить другу компанию и помочь с выбором.

Одним из следствий отсутствия у Голодного Пола мобильника было то, что он всегда приходил вовремя. Можно было договориться с ним о встрече через полгода в определенное время в определенном месте, и без всяких напоминаний или отмен в последнюю минуту он явился бы вовремя куда следовало. Леонард пришел раньше, но Голодный Пол его уже ждал. Они решили направиться в «Маркс и Спенсер», где Леонард покупал себе костюм на похороны матери, который планировал надеть и на свадьбу, правда с галстуком другого цвета.

— Ты примерно представляешь, какой костюм хочешь купить? — спросил Леонард.

— Наверное, просто посмотрю, какие у них есть. Будем надеяться, найдем что-нибудь, нормально сидящее. У меня размер нестандартный.

— Ты когда последний раз покупал костюм?

— Ну, если не считать ги для занятий дзюдо, то это первый.

— Хотя бы свой размер знаешь?

— Понятия не имею. Обычно у рубашек, которые подходят в плечах, слишком длинные рукава, а брюки если годятся по длине для моих коротких ног, то не застегиваются на поясе.

— В ателье это называют «проблемой орангутанга», — подсказал Леонард. — Давай попросим, чтобы тебя измерили.

Они огляделись в поисках продавца, вспомнив те далекие дни, когда магазины набирали персонал в залы продаж для помощи покупателям. Мимо них проносились разные пожилые женщины в черной униформе и с именем на бейджике:

— Извините, я занята с клиентом.

— Извините, у меня перерыв.

— Извините, я здесь не работаю.

Пришлось соображать самим.

— Какой цвет ты предпочитаешь? — спросил Леонард.

— Не темно-синий, потому что такого цвета моя почтальонская форма. Не черный, потому что тогда я буду похож на музыканта из ска-группы. Не коричневый, потому что буду похож на учителя. Может, серый или даже темно-серый?

Оказалось, Голодный Пол уже успел все продумать.

— Как тебе этот в тонкую полоску? — спросил Леонард.

— Нет, тонкая полоска не для торжественного случая, а для работы в офисе. Кроме того, тут полоска белая. Другой вид.

— Вот это да! — сказал Леонард. — Я, честно говоря, думал, что ты в этих делах безнадежен. Откуда такие сведения?

— Мама, наверное, тоже так думает. Но здесь не требуется особых познаний. Мужские костюмы разнообразием не балуют, а я люблю смотреть, что делается вокруг, так что постепенно начинаешь замечать, кто во что одет, даже если тебя костюмы не интересуют. Давай примерим вон тот, темно-серый.

Голодный Пол надел костюм, но потерпел фиаско из-за своих пропорций.

— Как думаешь, можно его где-то выпустить, а где-то подогнуть? — спросил Леонард.

— Хочешь сказать, он сидел бы идеально, если бы размер был другой. Погоди, вон идет сотрудник магазина.

Голодный Пол заприметил продавца, похожего на одиннадцатилетнего ребенка. По нему сверху донизу шла надпись «Склад».

— У вас есть такой же, но другого размера? — спросил Голодный Пол.

— Вроде бы только то, что на вешалках, — ответил парень.

— А что же тогда у вас на складе? — сурово поинтересовался Голодный Пол тоном контролера по качеству.

— Может, там есть и другие, но надо проверить, — предложил парень в стиле Магомета, идущего к горе.

— Будьте добры, сначала измерьте меня, чтобы вы туда не зря сходили. Это быстро, — попросил Голодный Пол.

Продавец извлек сантиметровую ленту и принялся измерять Голодного Пола каким-то своим особым методом, который, видимо, придумал в ту самую секунду.

— Э-э-э, я бы сказал, длина пиджака девяносто два сантиметра, а брюк — девяносто шесть с половиной, — предположил он, выдав размеры инопланетного существа.

— Пожалуй, мы лучше походим и посмотрим. Но в любом случае — спасибо, — ответил Голодный Пол.

Молоденький продавец скрылся за двойными дверями, чтобы продолжить свое взросление.

Благодаря своей методической настойчивости Голодный Пол ухитрился найти прекрасный серый костюм — пиджак в плечах сидел как влитой, и брюки, если их немножко подогнать, тоже подойдут. Выглядел Голодный Пол вполне прилично, хотя любой, кто примеряет костюм, стоя в носках (с торчащими из-под брюк пальцами), не может, как это ни печально, произвести особо яркого впечатления.

— А рубашка какого цвета? Может, голубая? — спросил Леонард.

— Это же не бал тайного полицейского, — ответил Голодный Пол. — Конечно, белая. Теперь посмотрим, какой подойдет галстук. Возьму фиолетовый. Грейс в детстве всегда любила этот цвет. Такого цвета был фантик ее любимой конфеты в рождественском наборе «Кволити-стрит».

— Знаешь, мне надо тоже кое-что купить, — решил Леонард, вдохновленный примером Голодного Пола. — Рубашка, конечно, белая. А вот галстук… по-моему, этот зеленый будет неплох. Не слишком яркий?

— Совсем нет. Такой цвет бывает у березовой листвы, когда сквозь нее светит солнце, — в поэтическом ключе ответил Голодный Пол.

В очереди к кассе оба друга были наповал сражены набором носков «Дни недели», и каждый купил себе по пачке. Им было невдомек — и в этом заключался трагизм ситуации, — что найти нужные носки в наборе в принципе непросто и чревато сильнейшим раздражением, а кроме того, когда один носок износится, каждый другой носок, предназначенный на определенный день, никогда не станет к нему парным.

По дороге домой Леонард все еще находился под впечатлением от скрытых талантов Голодного Пола. Но, поскольку главное дело этого вечера было сделано, они заговорили о жизни вообще.

— Костюм ты купил. Что думаешь делать на неделе? — спросил Леонард.

— Мама предложила пойти с ней в больницу, где она волонтерствует. Может, помогу ей немного, — ответил Голодный Пол.

— До чего же любезно с твоей стороны предложить свою безвозмездную помощь в качестве кардиохирурга. Ножницы и клей из дома притащишь? — спросил Леонард.

— Мне поможет твоя книжка «Тело человека», так что все под контролем. На самом деле мама навещает больных. Просто обходит отделение и спрашивает, не хочет ли кто-нибудь поговорить. И предложила мне пойти с ней. Если честно, не уверен, что от меня будет много толку, — сказал Голодный Пол.

— Я никогда не представлял тебя в подобной роли. Беседовать с незнакомыми людьми — это не твой конек, — сказал Леонард.

— Думаю, я просто посижу и послушаю без особых разговоров. Завтра начинаю. А ты как? Как римляне?

— Вроде нормально. Я решил дать базовую информацию в главную книжку, потому что автору только это и нужно, но еще начал приводить в порядок собственные мысли. Пока не уверен, к чему это приведет, но очень хотелось бы попробовать самому написать книгу. Честно говоря, я сейчас трачу бо́льшую часть рабочего времени на оформление своих идей.

— Ты всегда мог писать, но никогда не рассматривал себя как писателя — все время уходил в тень. Про энциклопедии ты знаешь больше, чем кто бы то ни было, — так чего сомневаться? Если бы я был ребенком, я бы с большим удовольствием читал твои книги, чем отрыжку какого-то отсутствующего автора, — сказал Голодный Пол, продемонстрировав унаследованный от матери дар моральной поддержки.

— Еще хотел тебе сказать, что я сегодня говорил с девушкой. В смысле, на работе. Во время учебной пожарной тревоги, — не к месту вставил Леонард.

— Этакий старый добрый пожарнотревожный роман, да? И как ее зовут? — спросил Голодный Пол.

— Не знаю.

— Она с тобой работает?

— Нет, не со мной. Но, возможно, в той же компании. Точнее не скажу.

— И какая она?

— По-моему, немного с претензией на эстетство. Но не уверен.

— Как это «не уверен»? На ней что, была фехтовальная маска или какой-нибудь шлем? В офисе внезапно стемнело или всех накрыло туманом?

— Просто я внимательно не рассмотрел.

— Сбила и скрылась? Но ты хоть успел запомнить номер машины? Как можно так мало знать? По крайней мере, скажи, какого она состояния — жидкого, твердого или газообразного?

— Слушай, мы всего лишь поболтали. Хотя, насколько я помню, она была очень мила, — сказал Леонард, вроде бы собираясь закончить разговор.

— Извини, мне не надо было шутить. Могу только пожелать тебе удачи. Если понадобится совет, как все испортить, обращайся.

— Обязательно, дружище.

Они разошлись, помахивая сумками и собираясь начать завтра новый день с носков «пятница». У Голодного Пола был замечательный серый костюм, требующий подгонки, а у Леонарда галстук цвета березовой листвы, когда сквозь нее светит солнце. Совпадением можно назвать то, что такого же цвета был джемпер, в котором была Шелли, пожарный инструктор с третьего этажа, ростом метр шестьдесят шесть, с крашеными вишневыми волосами, которая грызет ногти с красным маникюром и отвечает за тренинг и введение в профессию в закрытой акционерной компании «Физические решения», где сиделки обучаются, как поднимать пациентов, чтобы не повредить спину.

Глава 9 Спасибо за «Розы»

На следующее утро Леонард встал рано и с особой тщательностью погладил свою лучшую и наиболее модную рубашку. К ней он подобрал новые вельветовые брюки, которые когда-то купил, но так ни разу и не надел, в основном потому, что на ширинке отсутствовала полоска ткани, прикрывающая молнию. Леонард боялся, что в этом зашифрован какой-то скрытый намек, и предпочитал держаться от греха подальше. Что касается обуви, то нужно было выбирать: ботинки-броги или кроссовки «Адидас». Последние он давно собирался выбросить. Но все-таки лучше «Адидас».

Придя на работу, он стал прикидывать, где могло бы быть рабочее место девушки, но он явился слишком рано, и ее еще не было видно. Первым делом он решил попробовать отмотать назад два их последних разговора и заново создать о себе первое впечатление — такая попытка была возможна только в самом начале рабочего дня, пока его полностью не охватило неверие в собственные силы.

Он присмотрелся к одежде своих коллег в офисе. Иными словами, он хотел знать, какая мужская одежда нравится девушкам. В основном мужчины были молодые и худые как спички, а потому могли совершенно спокойно носить футболки с изображением музыкальных групп, не напоминая при этом наполовину сдувшийся воздушный шар. Некоторые из них сидели в помещении в шапках. А у одного на большом пальце Леонард заметил кольцо, что, конечно же, никуда не годилось. На двух других были надеты пижамные рубашки — да-да, именно они — с рисунком «огурцы». Может, Леонард ввел новую моду?

Когда он добрался до своего стола, надеясь наверстать упущенное накануне, его ждала гора имейлов, связанных со служебными делами. Книга «Природные фабрики», которую он заканчивал, — все о фотосинтезе и опылении — вернулась от корректора и требовала окончательной правки. Леонард принял решение отнестись к делу со всей ответственностью, проработав разнообразные предложения корректора, а потом, возможно в обеденный перерыв, попытаться найти девушку. Если вдруг она не планирует обедать, то Леонард как бы между прочим скажет, что собирается пойти прогуляться или подумывает посмотреть, не выступают ли какие-нибудь музыканты на парковой эстраде. Леонард надел шумозащитные наушники и разобрался с десятком имейлов, в конце каждого присовокупив «извинения за задержку с ответом».

И вот, вынимая зажеванную принтером бумагу, на другом конце их поделенного на отсеки открытого офиса он заметил девушку с вишневыми волосами. Казалось, она торопится и немного волнуется. Леонард тянул время, чтобы потихоньку рассмотреть, где она сидит и, следовательно, в какой фирме работает, а главное, работает ли она в той же компании, что и он. Но за ней было трудно уследить: она все время исчезала, лавируя среди модульной мебели, как рыбка среди подводных рифов.

Работа со скопившимися письмами шла медленнее, чем он рассчитывал, потому что люди, которым он отвечал, в свою очередь опять слали ему письма с новыми вопросами или просьбами что-нибудь сделать. К тому моменту, как он освободился, часы показывали час с небольшим, и окошко для реализации его обеденного плана стало закрываться.

Попытавшись изобразить ленивую походку, Леонард направился к тому месту, где, по его прикидкам, находился стол девушки. В его голове сложилась фраза: «Значит, сегодня пожара не предвидится?», которая помогла бы начать разговор с того места, на котором он вчера прервался. Его целью было перечеркнуть предыдущую беседу и предъявить девушке общительного, симпатичного Леонарда.

Когда он приблизился, оказалось, что в отсеке на четверых сидели две девушки. Одна говорила по телефону, и, судя по всему, клиент ей попался тяжелый. Другая собирала бумаги, чтобы пойти на какое-то совещание или встречу.

— Привет, — произнес Леонард небрежным тоном.

Девушки не обратили на него никакого внимания и продолжали заниматься своими делами.

— Привет. Я тут хотел спросить: девушка с такими, знаете, крашеными красными волосами уже пришла? Ее стол должен быть где-то здесь.

— Да. А что? Мы заняты, — ответила та, что собиралась на совещание.

— Просто хотел узнать, здесь она или нет. Она пожарный инспектор, и я хотел посоветоваться относительно пожарной безопасности. Э-э-э… просто интересно… э-э-э… безопасно ли оставлять телефон на зарядке всю ночь.

Вышло не очень.

— Делайте, как хотите, — не глядя на него, сказала та, что собиралась на совещание, и торопливо засеменила в другой конец офиса.

Леонард, хоть и чувствовал, что его отфутболили, сдаваться пока не собирался и решил подождать, пока вторая девушка закончит разговор по телефону. Он не знал, как действовать лучше: поймать ее взгляд, чтобы она поняла, что он ждет, или незаметно потоптаться у стола, не провоцируя ее раздражение. Девушка решила этот вопрос за Леонарда, швырнув телефон на стол и дважды показав мобильнику средний палец. Затем обернулась и спросила:

— Что вы хотели?

— Здравствуйте. Мне тут сказали, то есть, кажется, я как-то видел здесь пожарного инспектора, в смысле девушку, которая вчера была пожарным инспектором. Так вот, мне нужен совет по поводу пожарной безопасности, у меня батарейка иногда нагревается и…

— Шелли днем не бывает. Только по утрам, — прервала его девушка.

— Ах вот так. Спасибо. Не буду мешать. Постараюсь пока не устроить пожар, — ответил он, не в силах отказаться от потенциала, заложенного в легкомысленной болтовне о пожарной безопасности.

Леонард решил выйти на свежий воздух и сделать парочку кругов по парку, чтобы разобраться в своих мыслях. От волнения желудок свело спазмом, и есть он не мог. Леонард чувствовал, что опустошен и разочарован. Только в понедельник он сможет ее увидеть и объясниться. Время со вчерашнего дня и так ползло очень медленно, а теперь его ждали еще и долгие выходные. Однако те две девушки, ее коллеги, наверное, его уже раскусили. Скорее всего, они здорово повеселятся на его счет. И для нее станет немыслимо встречаться с тем, кого коллеги считают смешным.

Он обдумывал ситуацию, в волнении вгрызаясь в ноготь большого пальца. Она работает только по утрам. Почему так? На полставки? Работает днем где-то еще или ей нужен день по каким-то особым причинам? И что она делает днем — кувыркается в постели с бойфрендом или с мужем?

Но он хотя бы узнал ее имя. Шелли. Гм. Он произнес его несколько раз. Девушка, евшая сэндвич на скамеечке у уткиного пруда, глянула на него с подозрением. Ему когда-нибудь встречалось такое имя? Да и было ли оно полным? Шелли. Может, сокращение от Мишель или Рошель.

Пока он обходил эстраду, где музыканты духового оркестра уже убирали свои инструменты, мысли о девушке, о том, кем она могла быть, бурлили в его голове, двигаясь в самых разных направлениях, но всем его предположениям суждено было найти подтверждение, самое раннее, в понедельник. Мозг Леонарда напоминал бутылку колы, которую хорошенько взболтали, и теперь надо было медленно и осторожно выпустить воздух. Леонард вернулся за свой стол без сил и без обеда и попытался заняться римлянами, но сосредоточиться не получалось. Через некоторое время он сдался и решил позвонить Голодному Полу, чтобы обсудить раздрай в своих чувствах, но, когда он набрал номер, домашний телефон приятеля все звонил, звонил и звонил. Очевидно, Голодного Пола не было дома. Так что придется пережить этот день в одиночестве.

Дело в том, что Голодный Пол в это время шел в больницу навещать больных. Хелен направила его туда в первый самостоятельный поход под предлогом доставки медсестрам коробки конфет «Розы» от ее имени, пока сама она в парикмахерской подкрашивает корни. С энтузиазмом человека, у которого нет выбора, Голодный Пол отправился в больницу один и почти дошел до парка, когда вдруг сообразил, что коробка осталась дома. Вернувшись, он забрал из-под лестницы «Розы» и снова поспешил в больницу.

Голодный Пол остановился на углу, потому что решил перейти на другую сторону по знаку женщины-регулировщицы, задача которой — помогать младшим школьникам переходить дорогу. Она как раз придерживала ребят на противоположной стороне. Женщина болтала с кем-то из взрослых и пропустила несколько подходящих моментов. В ожидании действий регулировщицы Голодный Пол стоял на своем краю тротуара и неторопливо осматривал коробку. И тут он неожиданно обнаружил, что конфеты просрочены. Причем сильно просрочены — больше чем на год. Первой его мыслью было удивление перед этой Вселенной, существующей уже около тринадцати с половиной миллиардов лет и продолжающей действовать посредством случая. Голодный Пол не заметил бы дату на коробке, если бы не нерадивость женщины-регулировщицы, которая не дежурила бы, если бы сегодня был выходной. Да и не в привычках Голодного Пола было рассматривать даты на коробках конфет. Обычно он полагал, что такие вещи всегда в полном порядке, и, честно говоря, его часто сбивали с толку нюансы смысла в надписях «рекомендуется использовать до» и «срок годности» с их слишком тонкими и ненужными различиями. Однако Вселенная, будучи старше и мудрее Голодного Пола — и в том и в другом качестве значительно, — сочла возможным явить себя через случайность, и он принял свое неожиданное открытие за естественный поворот судьбы.

Если бы Исаак Ньютон ждал женщину-регулировщицу в ту пятницу во время обеда, он, несомненно, заметил бы, что каждое действие встречает равное ему противодействие. Именно в таком ньютоновском умонастроении Голодный Пол обдумывал свой следующий шаг. Поскольку он уже один раз возвращался домой, то ему, конечно, ничего не стоит повернуть туда второй раз. Кроме того, было совершенно ясно, что он не может прийти в больницу и отравить трудовой коллектив отделения Святого Матфея, как не может и явиться туда с пустыми руками, поскольку его мама в прошлый раз всем сообщила, что сегодня он принесет конфеты.

Голодный Пол, обычно человек флегматичный — его не так-то просто было разозлить или обидеть, — почувствовал, что теряет самообладание. Конечно, он отдавал себе отчет, что его дорогая мамочка ни в чем не виновата, в данном случае она проявила лишь доброту и заботу как в мыслях, так и в поступках. Его ярость, возмущение, чувство, что с ним поступили несправедливо, относились прежде всего к шельме супермаркету (так саркастически он его окрестил), где мама купила конфеты. Этот корпоративный монстр проявлял явное безразличие к возможно катастрофическим последствиям, уготованным сестринскому персоналу, чьей обязанностью в национальных учреждениях здравоохранения является уход за самыми слабыми и уязвимыми гражданами. Голодный Пол (от имени своей матери) хотел, чтобы эти отважные медсестры приобщились бы к скромной роскоши, отведав «Тоффи» или «Карамельную мечту», и чтобы им не пришлось потом склоняться в три погибели над лучшими сантехническими изделиями из доступного фарфора «Армитаж Шенкс». От одной только мысли об этом даже в самом уравновешенном характере пробуждались темные шекспировские страсти. Обычно Голодный Пол стоял твердо, как плотина, позволяя миру течь поверх и сквозь себя, но в данном случае его обуял священный педантизм человека, оскорбленного за ближнего.

Он шел к супермаркету, все больше раздражаясь при виде пустых обещаний, кричащих с рекламных щитов на парковке, и наконец остановился перед зданием (разумеется, ни в чем не повинным) с чувством, что должен исполнить предназначенное ему судьбой. Войдя в супермаркет, он обратился к первой попавшейся сотруднице, но она не стала его слушать, заявив, что у нее перерыв. Вторая сказала, что занята с другим покупателем, но Голодный Пол понял, что это всего лишь хитрый маневр. Чувствуя, что добьется большего, если обратится к сотруднику того же пола, Голодный Пол приметил одного из мальчиков-мужчин, которых частенько наблюдал в зале продаж.

— Я хочу подать жалобу по поводу этой коробки конфет «Розы», — сказал он с решительным видом и даже зачем-то очень раскатисто произнес букву «р».

— Э-э-э, тута бумажные салфетки и полотенцы. Вам в кондинтеровский, — сказал парень и махнул куда-то в сторону.

Голодный Пол, не желая преждевременно стрелять по ложной мишени, пренебрег неопределенностью ответа и с деловым видом направился к указанному проходу. Там еще один мальчик-мужчина разгружал тележку с пасхальными шоколадными яйцами, концом шариковой ручки прокалывая оптовую пластиковую упаковку.

— Прошу прощения, я хочу подать жалобу по поводу этой коробки «Розы».

— Э-э-э, о’кей. А что с ней не так?

— Она просрочена больше чем на год. Что вы на это скажете?

— Можете обменять ее на другую там, на полке, — предложил парень, моментально капитулировав.

— Дело не только в конфетах. Дело в принципе, — ответил Голодный Пол, выделив последнее слово, чтобы дать понять, что речь идет о куда более важных вещах.

— Хотите, что ли, с менеджером поговорить?

— Да, будьте любезны.

Мальчик-мужчина исчез за странными пластмассовыми дверями, которые, кажется, бывают только в супермаркетах. Его не было довольно долго. Женщина, стоявшая неподалеку и, очевидно, обладавшая острым чутьем на назревающий скандал, придвинулась ближе. На ней было что-то вроде кофты домашней вязки и берет. В тележке у нее уже лежало несколько коробок из кондитерского отдела, свидетельствуя, что у женщины потенциально имеется locus standi в том, что вот-вот произойдет.

— Что случилось, дорогуша?

— Я купил эту коробку в подарок, чтобы проявить заботу о прекрасных медсестрах в больнице и их несчастных пациентах; точнее, моя мама купила. И вдруг обнаруживаю, что конфеты на год просрочены! Невероятно! Надо же что-то делать, — объяснил Голодный Пол.

— Как вы правы, дорогуша. Могло ведь случиться несчастье. А им тут наплевать. На-пле-вать, — подхватила женщина.

Еще одна родственная душа, крупная женщина средних лет в спортивном костюме — Голодный Пол подумал, что она занимается толканием ядра или каким-нибудь другим видом спорта, где требуется мощное телосложение, — присоединила свой голос к общему хору:

— Могу поспорить, что у них половина продуктов просрочена. Скармливают нам что попало. Я бы никогда не стала проверять дату на шоколаде. На хлеб или молоко, конечно, смотрю, но на конфеты мне и в голову бы не пришло.

— Да, вы хорошо сделали, что обратили внимание, — вставила кофта домашней вязки, хотя жестом дала понять, что они с толкательницей ядра относятся к разным классам любителей шоколада.

Мальчик-мужчина вернулся с человеком, похожим на футбольного комментатора: костюм на нем сидел плохо, боковой пробор был намазан гелем, и сам он в молодости, вероятно, принадлежал к компании таких же мальчиков-мужчин.

— Это вы покупатель с «Розами»? Я дежурный менеджер. Чем могу вам помочь, сэр? — спросил он.

— Я купил эти «Розы», вернее, моя мама заботливо купила эти «Розы» для подарка прекрасному персоналу больницы, и оказалось, что они на год просрочены. Медсестры и больные — а у некоторых и без того проблемы с желудком и пищеварением — могли получить невыразимые страдания, потому что наша забота обернулась бы чем-то прямо противоположным, хотя, должен заметить, не по моей вине и не по вине моей мамы.

— Однажды я купила здесь хлеб, а когда открыла пакет дома, он оказался заплесневелый, — вставила вязаная кофта.

— Вот и я как-то раз купила упаковку пива, вскрыла ее, а одной банки не хватало, — добавила свой пример толкательница ядра, хотя и не совсем к месту.

— Вы уверены, что купили конфеты здесь? У вас остался чек? — спросил дежурный менеджер.

— Конечно, уверен. Мама много лет здесь все покупает. Ходит только сюда. Если хотите доказательств, мы предоставим их в суде! — заявил Голодный Пол, поддержанный красноречивыми кивками остальных. Вокруг начал собираться небольшой кружок досужих кумушек, и лица некоторых выражали крайнюю степень неудовольствия.

— А вы попробовали конфеты? Вкус испорчен? Я хочу сказать, что иногда такой товар не портится, даже когда срок вышел. Знаете, даты в отдельных случаях могут быть приблизительными, — сказал дежурный менеджер.

— Попробовал? Что вы такое говорите! Я уже корчился бы на полу в туалете, обнимая унитаз, весь в жару, — ответил Голодный Пол с излишней реалистичностью.

Кружок стал плотнее, и Голодный Пол начал обращаться уже напрямую к собравшимся, демонстрируя неожиданно обретенный дар политического оратора. Шерстяная кофта тоже кивала и поглядывала на компанию, взяв на себя роль главного свидетеля.

— Вы не против, если я попробую одну? Просто проверю, съедобные ли они, — предложил дежурный менеджер.

— Угощайтесь, — ответил Голодный Пол, чувствуя, что конец близок.

Дежурный менеджер взял коробку, а Голодный Пол повернулся к сочувствующим, готовясь оценить их реакцию.

Дежурный менеджер рассчитывал, что конфеты окажутся вполне съедобные и даже вкусные, но он ошибся.

Голодный Пол рассчитывал, что конфеты будут помятые и несъедобные, но тоже ошибся.

Собравшиеся рассчитывали, что сцена закончится какой-то развязкой. И именно так и случилось.

Дежурный менеджер медленно снял крышку, поддев ее по краям со всех сторон.

Было видно, что коробка доверху заполнена, но не шоколадками в идеальном, испорченном или промежуточном состоянии, а принадлежностями для шитья Хелен.

Толкательница ядра громоподобно расхохоталась, так что капли ее слюны оросили куртку Голодного Пола.

Кое-где послышалось хихиканье, и зрители быстро разошлись, сочтя Голодного Пола редкостной бестолковщиной.

Вязаная кофта бросила его, моментально аннулируя начатое, — прием, известный любой вязальщице.

Бесконечное, как ему показалось, мгновение Голодный Пол стоял как вкопанный, не чувствуя собственного тела.

— Да, похоже, вы, сами того не подозревая, совершили ошибку, — дежурный менеджер благородно пошел ему навстречу. В данных обстоятельствах он мог бы с победоносным видом разоблачить жалкого мошенника. Однако вытянутое лицо Голодного Пола, его застывшее выражение, беззвучно шевелящиеся губы — все это подсказывало, что человек действительно попал в трагикомическую ситуацию.

— Не расстраивайтесь. Я рад, что никому не был причинен ущерб, — весело сказал дежурный менеджер. — Знаете что, возьмите-ка домой пасхальное яйцо. В знак нашего дружеского расположения. Вот это, фирмы «Баттонс». Надеюсь скоро вновь увидеть вас в нашем магазине.

С этими словами дежурный менеджер скрылся за странными пластмассовыми дверями.

Голодный Пол остался одиноко стоять под мерцающей лампой дневного света, держа в руках пасхальное яйцо фирмы «Баттонс» и коробку с принадлежностями для шитья, а мальчик-мужчина вновь начал протыкать ручкой пластиковый пакет.

Голодный Пол плохо помнил, что он сказал потом, как вышел из магазина и чем были заняты его мысли во время долгой дороги домой.

Вернувшись и положив на столик в холле рядом с письмами пасхальное яйцо, коробку и ключи, он пробрался в дальний конец комнаты, где Хелен с подкрашенными корнями волос вешала его брюки на спинку стула.

— Как дела, дорогой? Как прошло в больнице?

— У меня не получилось туда дойти. Схожу на выходных, — промямлил Голодный Пол.

— Ладно. Не забудь взять конфеты. Прости, что ушла, не сказав тебе, где они лежат. Я проехала уже полпути до парикмахерской, когда сообразила, что они в багажнике.

— Не волнуйся. Может, это и к лучшему.

— Я собиралась подшить твои брюки на свадьбу, но никак не могу найти коробку с шитьем, — сказала Хелен.

— Она на столике в холле.

— Чудесно. Наверное, я прошла мимо и не заметила. Хорошо, что у тебя такое острое зрение.

Голодный Пол, обмякнув, сидел в гостиной. Почти весь вечер он так и не покидал своего места, пребывая в ступоре от постигшего его краха, и глядел на улицу, где машины одна за другой проезжали по оброненной на дороге чьей-то перчатке.

Глава 10 Чем заполнить уик-энд

В ту субботу тело Грейс проснулось, повинуясь распорядку буднего дня. Оно привыкло вставать рано, даже когда ему требовался отдых и даже когда Грейс давала ему приказ расслабиться и снова уснуть хотя бы на девять минут до повторного звонка будильника. Накануне вечером она с подружками с работы посидела в баре и, хотя долго там не задержалась, поужинать не успела и легла спать голодной, забыв позвонить Эндрю в амстердамскую гостиницу, как обещала. На следующее утро на ее телефоне пропущенных звонков не высветилось.

Она медленно встала и прошла по всему дому, открывая занавески и окна, впуская в помещение свет и выпуская из комнат спертый воздух и вообще пробуждая к жизни свое жилище, в котором за неделю ее сверхурочной работы почти не чувствовалось присутствия живого человека.

Все еще в пижаме Грейс спустилась вниз, на кухню, куда принесла с собой вчерашнее чувство голода, и долго с искренним интересом разглядывала полки, пребывавшие в состоянии заброшенности и опустошения. Не испытывая ни желания, ни готовности прервать свое уютное одиночество, она решила не ходить в магазин. Вместо этого уселась за кухонный стол и принялась за импровизированный завтрак, состоявший из чая (кофе не осталось), печенья «Витабикс» (мюсли не осталось) и хрустящих хлебцев (рогаликов не осталось), и одновременно читала новости на телефоне.

Утро было ясное и солнечное, но хорошая погода давила на психику: ведь надо же как-то ее использовать. Грейс предпочла бы пасмурный день. День для телевизора. День, когда плывешь, как по течению, от одного ничегонеделанья до другого. Ее мучил обещанный звонок Эндрю, как и чувство вины из-за отсутствия большого желания его осуществить. С приближением свадьбы она начала ощущать тяжелую необходимость быть влюбленной и, обращаясь к нему, говорить, как влюбленная. Конечно, она его любила, но ей хотелось вернуться назад, к тем временам, когда ее любовь была обычной, будничной и естественной, а не той диснеевской и ожидаемой, которую невесте положено демонстрировать всем вокруг. По правде говоря, она просто хотела, чтобы он был дома, молча ел с ней завтрак, приготовленный по плану «Б», не мешал ей сидеть и смотреть дурацкий фильм, а сам занялся бы каким-нибудь делом у нее за спиной. Именно это она в нем любила: умение не обращать на нее внимания, оставить в покое, пока она сама не будет готова впустить его в свою жизнь, и тогда, но только тогда, она могла болтать, смеяться и по-семейному валять с ним дурака.

Впервые за несколько недель в календаре Грейс не содержалось никаких планов и договоренностей. У нее не было времени ничего устроить, и она втайне надеялась спокойно провести уик-энд, однако сейчас, когда он наконец наступил, ей показалось, что перед ней, словно зевающий рот, разверзлась пустота. Ожидаемая неорганизованная легкость обернулась старым знакомым беспокойством. Нужно было привести в порядок дом, но она слишком много работала на неделе. Тело испытывало желание пробежаться или поплавать, но двигаться ей было лень, так что первая передача никак не включалась. Соблазнительной казалась идея завалиться на диван и посмотреть какой-нибудь легкий фильм или почитать несерьезную книжку. Но ей было никак не сосредоточиться, и все варианты наводили тоску. Точно так же ее не привлекали галереи, кинотеатры, фермерские рынки и прочие городские развлечения выходного дня.

Раньше она сидела бы на ковре и тихонько читала в гостиной Парлевуде, а папа и Голодный Пол кричали бы друг другу через лестницу, пытаясь выяснить, куда подевалась какая-нибудь вещь, и громко перечисляя предполагаемые места. Уставшая от этих воплей мама, занимавшаяся в саду своим любимым делом, прокричала бы оттуда правильный ответ. Грейс снова захотелось стать тихим ребенком в шумном доме.

Она послала Эндрю небольшую эсэмэску с извинениями, что не позвонила, сообщила, что сейчас уходит и позвонит позже. «Целую и обнимаю. Г». Потом села на диван и стала ковырять мозоль на косточке мизинца на ноге, поражаясь ее гротескному виду.

Телефон звякнул, и пришла ответная эсэмэска от Эндрю:

Извини, не могу говорить. Я на экскурсии в музее сыра. Часть запланированных развлечений. Вот в кого я превращаюсь, когда тебя нет рядом. XX Э.

Грейс с облегчением тихо рассмеялась. Эндрю прочел ее сообщение и понял, что к чему. Догадался, что ей нужен небольшой аванс нежности. Улыбнувшись в первый раз за этот день, она бросила шелушки ороговевшей кожи в камин и позвонила маме, а та сказала, да, конечно, приезжай попозже, после того как я вернусь из больницы. План был составлен, и растянувшееся дневное время сразу как будто сократилось. Грейс достала список свадебных дел и занялась миллионом приготовлений, едва умещавшихся у нее в голове.

Закончив говорить по телефону, Хелен снова крикнула снизу Голодному Полу, что им пора отправляться. Тот не мог одновременно одеваться и кричать в ответ — так он терял координацию. Поэтому он перестал застегивать джинсы, хотя принимался за это дело во второй раз: продев пуговицы в соответствующие петли, он обнаружил, что на одну пуговицу петли не хватило. Хелен заметила, что после того, как сын пришел домой накануне вечером, так и не подарив медсестрам «Розы», он, очевидно, охладел к идее волонтерства. Она не хотела делать большой перерыв в посещениях, поскольку это только подтолкнет Голодного Пола к отлыниванию. Что же касается самого Голодного Пола, то, как часто случается, за ночь его переживания поубавились, и он даже был готов увидеть смешную сторону своей ошибки, хотя и не до такой степени, чтобы рассказать эту историю матери, добавив ее в копилку семейного фольклора, где и без того набралось достаточное количество его прошлых приключений.

Они поехали вдвоем с Хелен в ее маленьком «фиате-пунто». У Голодного Пола была необычная привычка сидеть сзади, за водительским креслом, даже если в машине, кроме них, никого не было и даже если он при этом становился похож на диктатора из страны третьего мира, а Хелен — на его личного шофера. Он не любил быструю езду и, сидя на переднем сиденье, всегда чувствовал, что их тела несутся по воздуху со скоростью автомобиля. Кроме того, в любую погоду он предпочитал ехать с открытым окном. В детстве его всегда озадачивал вопрос, почему марафонцы не задыхаются. И он задумывался, сколько вообще нужно человеку воздуха, чтобы бежать марафон, — вероятно, очень много. Тогда он спросил у отца, и тот ответил, что можно поэкспериментировать и проверить, сколько воздуха он сможет вдохнуть во время долгой поездки на машине, — отец творчески подошел к задаче заставить маленького мальчика надолго замолчать. Обычно, ведя машину, Хелен любила поговорить, но с Голодным Полом старалась сдерживаться и предоставляла ему возможность наслаждаться овевающим лицо ветерком без лишних разговоров.

Приехав в больницу, они сообщили о своем прибытии дежурной медсестре, и Голодный Пол передал ей «Розы», объяснив, что коробка предназначена медсестрам, а не пациентам. Та поблагодарила его за внимательность, но отдала конфеты в регистратуру, объяснив, что девушки на отделении стараются не есть сладкого, чтобы привести в порядок фигуру во время Великого поста.

В палате, куда они пришли, все кровати были заняты, но пациенты не выглядели особенно больными, если не считать, что все они были пожилыми дамами в пижамах. Первая больная, к которой они подошли, велела им «убираться» в весьма своеобразных выражениях. Она заявила, что не хочет, чтобы ее трогала какая-то «религиозная стерва». По всей видимости, она приняла Хелен за служительницу церкви, которая пришла причащать желающих.

Вторая больная спала с поставленной капельницей. У нее была бледная кожа, а редеющие седые волосы напоминали наполнитель для пухового одеяла. Хелен взяла открытую книжку с кроссвордами, лежавшую у женщины на коленях, надела на ручку колпачок и положила все это на тумбочку у постели, где уже лежали открытки и детские рисунки. «Как хорошо, — подумала Хелен, — что у такой слабенькой, больной женщины есть заботливые родные».

Третья больная в ярко-красных трапециевидных очках писала что-то у себя в телефоне. На ней была шелковая розовая пижама с цаплями и пагодами.

— Добрый день! Вы пришли отвести меня на томографию? А я думала, что только вечером, — сказала женщина.

— Нет-нет. Мы волонтеры, пришли, чтобы поговорить, если кому-то захочется. Хотите, мы посидим с вами? — предложила Хелен.

— Конечно. Будьте как дома. Стул здесь только один, так что, вы, дружок, садитесь на кровать, если не против, — сказала она, обращаясь к Голодному Полу, и он сел рядом с ее торчащими из-под одеяла ногами — пальцы были похожи на древесные корни.

— Какие вы молодцы, что навещаете больных, которые тут застряли! Здорово, что на свете есть такие люди. Мои дети уже выросли. Наверное, одного с ним возраста, — сказала она, указывая на Голодного Пола. — Но все разъехались: в Лондон, в Сидней, а один все путешествует, потому что еще сам не знает, чем хочет заниматься. Шлем друг другу эсэмэски и говорим по скайпу, — эмигрировав, мои детки перетащили меня в двадцать первый век, но это все равно не то же самое, что быть с ними рядом. А у вас есть дети? — спросила она Хелен.

— Есть, и мне повезло: они все еще рядом со мной. Вот этот красавчик — мой сын. — Голодный Пол помахал рукой в знак приветствия. — И еще есть дочь, на Пасху она выходит замуж. Кстати, меня зовут Хелен.

— Приятно познакомиться. Я Барбара, или Бар, только, пожалуйста, не Бэбс и не Барби. Свадьба на Пасху? Не думала, что это разрешается. Я имею в виду церковь. Хотя кто в наше время венчается в церкви? Наверное, свадьбу планируете в хорошем отеле? Впрочем, неважно где, главное — любить друг друга.

— На самом деле в церкви, — сказала Хелен. — Правда, Грейс человек не религиозный, поэтому я не совсем понимаю, почему они это затеяли. Все будет происходить в Светлый понедельник, а это, говорят, допустимо. Наверное, на банкете мы будем есть пасхальные яйца. Но что мы всё о нас? Как давно вы здесь, Барбара?

Хелен следовала золотому правилу спрашивать пациентов о них самих.

— Дайте подумать, — ответила Барбара. — Со среды. А потом надо будет остаться еще на один день после томографии, которую, надеюсь, сделают сегодня. Я не очень переживаю, но у меня спина ноет от лежания, и все дамы здесь любят смотреть телевизор на полной громкости, а мне это совсем ни к чему. Я стараюсь выходить гулять, в магазин или в сенсорный сад, но дни все равно тянутся медленно. Всю жизнь мне не хватало времени почитать книгу и просто отдохнуть, но теперь, когда я здесь, мне никак не устроиться, — сказала Барбара. — Ваш сын, он, кажется, не очень разговорчивый, да?

— Зато хороший слушатель, так ведь? — ответила Хелен, наклонив голову набок, словно говоря Голодному Полу: «Ну, давай, хоть как-нибудь поучаствуй в разговоре».

— Мне нравятся ваши очки, они дизайнерские? — сказал он.

— Ах, эти. Мне их сделали в оптометрическом колледже — они там делают какие угодно и гораздо дешевле, чем везде. Дизайн я сама придумала. Хотела быть похожей на архитектора, но, наверное, я для этого слишком толстая и старая, а надо быть худой, как велосипед, и носить черную рубашку поло.

— Вы должны придумать что-нибудь интересное, когда выпишетесь, — может, провести денек в хорошем отеле, сходить в спа-салон или что-то еще, — сказала Хелен, и было видно, что она опытный волонтер: пытается убедить больного строить планы, ждать от жизни приятных эмоций.

— Я не очень люблю останавливаться в отелях после смерти мужа, — ответила Барбара. — Это случилось пять лет назад. Боже мой, как же летит время! Отели все-таки для супружеских пар. Нет смысла спать в одиночестве в большой роскошной кровати. Правда, можно пройтись по магазинам. За эти несколько дней, что я здесь, мне стало ясно, что все мои пижамы и прочие вещи превратились в лохмотья.

— Эта пижама очень милая. Похожа на китайскую, — сказала Хелен.

— Мне на ней цапля нравится, — добавил Голодный Пол, неизменно страдавший от творческого кризиса, когда приходилось вести светские беседы.

— Подарок Тома. Моего мужа. Мы тогда были в Японии, ему надоело, что я все времянадеваю его пижаму, поэтому он купил мне эту. Мне нравится, как она выглядит, но она такая легкая, что все время сползает. Не хотелось бы, чтобы у старых песочников в коридоре приключился инфаркт.

— Сколько лет вашим детям? — спросила Хелен.

— Старшей, Линде, тридцать пять, и она живет в Австралии. Она ветеринар, замужем за бизнесменом, у которого собственное дело: он обеспечивает звук на разных концертах и выступлениях. Я ездила туда их повидать. Дом огромный, но в Австралии, как я понимаю, нет проблем с нехваткой места. Джойс тридцать два, она в Лондоне. Работает в банке, но вы про этот банк вряд ли слышали. Джойс всегда была трудолюбивой. А Бен путешествует по миру, ему только что исполнилось тридцать. Никогда раньше его не тянуло к экзотике, но тут отправился в академический отпуск за границу и так и продолжил путешествовать, хотя все его приятели давно вернулись. Подозреваю, что он познакомился с девушкой, только мне ничего не говорит. Вам повезло, что ваши дети все еще рядом с вами. Мне очень не хотелось, чтобы мои разъезжались, но, знаете, молодым людям всегда надо перемещаться, и их не остановить. А вы чем занимаетесь?

— Я почтальон. Почтальон на замене. Работаю вместо заболевших, вот так, — рассказал о себе Голодный Пол.

— Ах, как мило. Много свежего воздуха и, надеюсь, не слишком много собак.

— Если в саду опасная собака, то просто пишешь на письме: «Во дворе злая собака» — и отправляешь письмо назад на почту. Самая большая проблема — это бродячие собаки на улице, они любят гоняться за велосипедом.

— И что вы делаете? — спросила Барбара.

— Быстрее кручу педали, — ответил Голодный Пол, чем вызвал смех у обеих дам, хотя вовсе не собирался шутить.

— Моя дочь Грейс работает в большой американской компании, хотя мы толком не знаем, что именно она делает. Она сто раз нам объясняла. Что-то связанное с компьютерами, но не с компьютерами как таковыми, это, скорее, логистика и менеджмент проектов. В результате, когда ты приглашаешь ее в гости, она часто опаздывает или все время отвлекается на телефонные разговоры. Мы привыкли, но, по-моему, она слишком много работает. В таких компаниях хотят, чтобы человек отдавал фирме всего себя.

— А ваш муж жив и здоров? — спросила Барбара.

— Да, слава богу. Он сейчас на пенсии. Его зовут Питер, — сказала Хелен, почувствовав, что вопрос поднял болезненную тему.

— Как здорово вместе выйти на пенсию! У нас с Томом было множество планов, но жизнь никогда ничего не обещает. Я поняла одно: у каждого человека, встреченного тобой в жизни, начертано на лбу невидимое число, и оно говорит, сколько раз ты его еще увидишь. Может, ноль, может, один, может, тысяча, но там именно число. Нам отпущено ограниченное время для общения с людьми. Но здесь нет ничего ужасного. Это нам урок, чтобы мы ценили людей, пока можем это делать. Не откладывай. Не думай, что наверстаешь потом. Я страшно без него скучаю, но мы никогда не жалели времени для нас двоих. Путешествовали, посещали интересные места. Часто долго-долго смотрели друг на друга, так что, хотя я каждый день по нему скучаю, я знаю, что взяла от жизни все.

— Как я вас понимаю, Барбара. Мы можем до нашего ухода что-нибудь для вас сделать? У нас почти уже не осталось времени, и, боюсь, нам пора собираться, — сказала Хелен.

— Нет, ничего. Спасибо, Хелен. Было очень мило с вашей стороны прийти сюда. Надеюсь, когда вы придете в следующий раз, я уже уеду домой, но мне было приятно с вами познакомиться. И с вами тоже, молодой человек. Постарайтесь не подпускать девушек слишком близко, чтобы побольше заботиться о маме, — сказала Барбара, подмигнув Хелен.

— Обычно женщины и без моего напоминания уважают мое стремление дистанцироваться, — ответил Голодный Пол.

Хелен обнаружила, что пожилая дама с кроссвордом проснулась, двое ребят забрались на стул у ее кровати и наперебой громко сообщают ей последние новости, а их родители поправляют подушки и наводят порядок в тумбочке.

Когда они выходили из палаты, первая женщина крикнула вслед Хелен: «Религиозная стерва!»

Приехав домой, они встретили там Грейс. Она лежала на диване, положив голову Питеру на колени. Настоящая папина дочка.

— Привет! Как дела? Надеюсь, обошлось без летальных исходов? — спросила Грейс, когда Голодный Пол подошел и поцеловал ее в щеку.

— Обошлось. Нас пускают только к здоровым. Все прошло неплохо, — ответил он.

— Он молодец. Кажется, ты нравишься пожилым людям. Ты умеешь слушать, — сказала Хелен. — А что это вы тут делаете, развалившись на диване?

— Я помогаю папе сочинить свадебную речь. Перечисляю все мои прекрасные черты характера и неисправимые пороки Эндрю. Хотя боюсь, что местами она может оказаться несколько фривольной — ты же знаешь папочку и его чувство юмора.

— Я буду, как всегда, чинно-благороден, — ответил Питер, защищаясь.

Впервые за долгое время эти четверо провели вместе целый вечер. Сидели, болтали, готовили. Из того, что нашлось на кухне, состряпали шикарный ужин, а потом, поев, сели смотреть последний фильм сериала «Инспектор Морс» — «День покаяния». Этот фильм особенно любили Грейс и Хелен, и они вместе смотрели его раз шесть, не меньше.

К концу вечера, хотя было еще не слишком поздно и дом Грейс находился не так уж далеко, она решила остаться со счастливым семейством и переночевать в своей бывшей комнате. И там, надев позаимствованную у матери пижаму, она позвонила Эндрю. Грейс радовалась, слыша его голос, и что-то шептала ему, о чем-то хихикала, лежа в детской кровати, единственной односпальной кровати, в которой оказалась впервые за несколько лет.

Глава 11 Шелли

Мы можем сколько угодно строить планы и высчитывать, но любовь никогда не входит в жизнь человека на его условиях. Это верно как для Леонарда, так и для каждого из нас.

Уик-энд Леонард провел в приготовлениях. Второй раз за неделю отправился покупать одежду, и, несмотря на сомнения, которые приходят вместе с наступлением зрелого возраста, а следовательно, и с «промежуточным положением» в смысле внешнего вида, когда для легкомысленных нарядов слишком стар, для официальных костюмов слишком молод, он все же ухитрился обновить свой гардероб, купив различные комбинации джемперов и джинсов. Пусть внешне он не будет выделяться как человек особенно оригинальный или интересный, но, по крайней мере, он выиграет от сознания, что силам природы свойственно вставать на сторону тех, кто готов испробовать новое. За выходные он проработал несколько вариантов начала разговора, предположил, как ему может ответить Шелли и какую небрежную и остроумную реплику он подаст в ответ, остерегаясь, впрочем, создать впечатление человека слишком развязного или пресыщенного. Ему нравились ее позитивность и энергичность и хотелось попытаться им соответствовать.

Придя на работу в понедельник, он зашел в туалет, чтобы посмотреть на себя в зеркало и в последний раз сделать правильное лицо перед выходом на ринг. Решил побрызгать на лицо водой, однако это никак не получалось, и тогда он набрал воду в сложенные горстью руки и плюхнул на себя, залив, как малое дитя, грудь и живот. Вариантов исправить ситуацию было немного, поэтому он опустился на колени так, чтобы грудь оказалась под сушилкой для рук, а потом решил подставить под теплый воздух и лицо. Леонард медленно поворачивал голову туда-сюда, забыв, где он, собственно, находится. Когда сушилка отключилась, он увидел, что рядом стоит молодой бородатый парень в пижамной рубашке с «огурцами» и ждет, когда можно будет посушить руки. Взгляд Леонарда уперся прямо ему в ширинку.

Недосушенным пальцем Леонард нажал на кнопку лифта, дверь кабины открылась, и в дальнем углу он увидел Шелли в велосипедном шлеме, зажатую среди других работников в утренний час пик. Он помахал ей своими мокрыми руками, которые выглядели как потные, и вошел в лифт. Она дружелюбно улыбнулась, словно говоря: «Надо же, как бывает». Двери делали неудачную попытку закрыться, но перевес был налицо, и все посмотрели на Леонарда, давая понять, что ему надо бы выйти. Все же поначалу он не хотел отступать и нажал кнопку еще раз, что, впрочем, не помогло. Двери дергались туда-сюда, всякий раз останавливаясь и отказываясь закрываться. И надо же было, чтобы именно сейчас у Леонарда зазвонил телефон и всем стало ясно, что он единственный человек на свете, который до сих пор использует рингтон «Безумный лягушонок». А ведь он еще сто лет назад собирался его заменить, только все руки не доходили. Поначалу Леонард пытался не обращать внимания, но телефон все звонил. Вместо того, чтобы записать голосовое сообщение, кто-то настойчиво трезвонил снова и снова. Тупиковая ситуация разрешилась, когда человек, у которого во рту, по всей видимости, оказалось плечо Леонарда, глухим голосом попросил:

— Может, ответите?

— Ах, это у меня? Да, конечно. Извините, друзья, — сказал Леонард и выскочил из лифта с видом человека, по которому оставшиеся точно будут скучать.

Шелли попыталась ему помахать, но ее руки были плотно зажаты. Как только Леонард вышел, двери сразу же с легкостью закрылись, безоговорочно подтвердив, кто был виноват в задержке.

Леонард ответил на звонок, прекратив дикое рокотание «Безумного лягушонка».

— Леонард, привет! Это я, — сказал Голодный Пол. — Догадайся, что случилось!

— Что? — повторил Леонард с едва скрываемой злостью.

— Я прошел на конкурс. Моя фраза для окончания письма попала в короткий список Торговой палаты. Надо будет ехать на награждение. Здорово, правда? Я как раз собирался заступить в свою смену, как местный почтальон принес мне подписать заказное письмо, адресованное лично мне. Я никогда ничего не выигрывал. Я сразу пошел домой, чтобы рассказать своим, и решил позвонить тебе тоже, прежде чем возвращаться на работу.

Раздражение Леонарда улеглось, когда он услышал, что Голодный Пол включил его в число тех, кому первым предназначалось это радостное известие. Если взаимная симпатия двух друзей поддавалась измерению, то это был уровень энтузиазма, с которым они делились между собой хорошими новостями, не сомневаясь в добрых намерениях другого.

— Отличная новость, дружище. Рад за тебя. Мы тоже сможем пойти на вручение призов?

— Не знаю, что могло бы нам помешать. Думаю, вполне подойдут наши свадебные костюмы. Я знаю, что у тебя много дел на работе, так что не стану задерживать. Удачи тебе сегодня с твоей красоткой.

— О’кей, поговорим попозже. Кстати, какую фразу ты им отправил?

— Вот придешь на награждение, тогда и узнаешь. Не стану заранее раскрывать секрет, — ответил Голодный Пол.

Леонард поднялся по лестнице на свой этаж и почувствовал, что задыхается. Другие вечерами ходят в спортивные залы или на тренировки, где бесконтактно боксируют, а он играет в настольные игры. Отсюда и результат — в целом отсутствие атлетической формы. Леонард подошел к своему столу и увидел прикрепленный к монитору стикер, на котором очаровательным витиеватым почерком было написано: «Нужен совет по пожарной безопасности?»

Леонард предпочел забыть, что он принципиальный противник использования на экране любых адгезивных средств, отклеил бумажку с чувством открывающихся новых возможностей и сунул ее в то отделение бумажника, где хранил квитанции. Попытался разглядеть стол девушки, но тот был закрыт временной перегородкой, служившей доской объявлений и галереей предупреждений о неоправданном расточительстве бумаги для принтера.

Леонард побарабанил пальцами по столу. Что это было? Подходящий момент? Сигнал, приглашение? Или просто она получила сообщение про его высосанную из пальца просьбу о совете по пожарной безопасности и отреагировала как любой ответственный пожарный инструктор? Внутри у него что-то оборвалось, как лифт в шахте. Его надпочечники начали вырабатывать адреналин с бешеной скоростью в темпе Безумного лягушонка. «Сделай что-нибудь, сделай что-нибудь, сделай что-нибудь», — повторял он про себя.

Он не мог снова пойти к ее столу, так ведь? Ее коллеги примут его за чудика, если он опять станет там маячить. А что, если включить пожарную сигнализацию — удачная это идея или дурацкая? Его заставят платить штраф за такое озорство? Это то же самое, что дернуть стоп-кран в поезде, или нет? Разозлится она на него? А может, добрести нога за ногу до этой самой доски объявлений с видом человека, у которого все свободное время давно расписано и он просто заглянул посмотреть, что там планируется на месяц вперед?

Подобные ситуации всегда были мучительны для Леонарда. За многие годы в те редкие случаи, когда он пробовал строить отношения с девушкой, он никогда не мог сообразить, как перепрыгнуть пропасть между милым приятелем и романтическим влюбленным. Он всегда боялся, что сделает все не так и выставит себя каким-нибудь развратным чудовищем, чье дружелюбие — лишь видимость, прикрывающая расчетливую похоть. Слабость его состояла в том, что он не умел играть в игру до конца. И всякая, даже призрачная возможность от него ускользала. Для человека, мучившегося от невозможности решиться на самые ничтожные вещи — например, он уходил из кинотеатра, так и не выбрав, какой из трех фильмов будет смотреть, потому что хотел посмотреть все три, — осмелиться сделать в ухаживаниях следующий шаг было равносильно гомеровской битве. Все планы и приготовления не приводили ни к чему. Как футбольный нападающий, вдруг обессилевший в финале розыгрыша кубка, или теннисист, совершающий двойную ошибку в переломный момент своей первой игры в турнире Большого шлема, Леонард замирал, придавленный необходимостью действовать.

Однако мы склонны недооценивать авторов энциклопедий. Хотя они, возможно, никогда не вытаскивали мамонта из смоляной ямы и не управляли скоростным поездом на магнитной подушке, отвага, о которой они каждый день пишут истории, не может в той или иной степени не сказаться на них самих. Леонард включил свой компьютер, но вместо того, чтобы набрать правильный пароль (HlL30nard6!), ввел наобум три неверных и тем самым сам себя заблокировал. Он тут же взял телефон и позвонил в службу компьютерной поддержки Грегу, который сидел в той части офиса, где за несколькими цветочными горшками с юккой располагался отсек на четверых, а в нем — стол Шелли.

— Привет, Грег. Это Леонард.

— Ленни, душа моя. Лен, веселый мой дружок, возьми с полки пирожок. Чем могу помочь?

— Мой компьютер заблокирован. Можешь разблокировать? Я подойду к тебе, если так проще?

— Не надо, приятель, я и отсюда могу…

Но Леонард уже отключил телефон, встал из-за стола и прежде, чем тот успел сказать еще хоть слово, пошел к Грегу. Подойдя, он дружески кивнул Шелли, которая говорила по телефону, зато, к счастью, сидела одна в своем отсеке на четверых.

— Привет, Грег! Я решил, что лучше будет подойти. Тут на меня куча всего навалилась. И пальцы плохо слушаются. Нужно восстановить пароль. Спасибо тебе, я знаю, ты очень занят.

Грег как раз намазывал маслом половинку разрезанного вдоль багета и собирался положить внутрь кусочки тунца из только что открытой консервной банки. Еще не было и девяти.

— Будет сделано. Займет одну минуту. Присядь и расслабься, компадре, — сказал Грег, не умеющий закончить нормально ни одной фразы.

Леонард показал глазами на пустой стол в Шеллином отсеке, как бы спрашивая: «Можно?» Шелли пальчиками сделала знак «о’кей». Она свернула телефонный разговор, сказав: «Нет проблем. Да, вы правы. Контролер сегодня вам перезвонит».

— Еще один счастливый клиент? — спросил Леонард.

— Когда они обращаются ко мне, у них уже скопилось достаточно злости и расстройства. Я их выслушиваю на стадии под названием: «Ничего нельзя сделать», то есть занимаюсь терапией по телефону. А я слышала, вы все-таки поверили в жизненную необходимость пожарной безопасности. Добро пожаловать в нашу команду! — сказала Шелли.

— Ах, это вы про мой вопрос в пятницу? Не берите в голову! — сказал Леонард, используя выражение, которое раньше никогда бы даже не помыслил употребить. — Просто у меня нагревается зарядка для телефона, если оставлю ее включенной, и я не хочу создавать вам проблему. Ну и другим пожарным инспекторам, — неуверенно проговорил Леонард.

— А что, гугл не помогает?

— Я пытался разобраться, но хотел у вас уточнить, может, я что-то упустил с точки зрения правил компании и тэ дэ и тэ пэ, — импровизировал Леонард.

— Как профессионал и пожарный инспектор, я бы посоветовала вам не оставлять ее включенной на ночь. Это вредно для окружающей среды.

— Конечно. Я всегда пользуюсь зеленым мусорным ящиком — выкидываю туда кучу бумаги, — ответил Леонард. — Хотя стараюсь распечатывать как можно меньше, — добавил он, указав на предупреждения на доске объявлений.

Шелли усмехнулась и решила, что хватит его дразнить.

— На самом деле я хотела попросить вас об одолжении.

«Что угодно, что угодно, что угодно», — подумал он и спросил:

— Правда? Надеюсь, ничего компрометирующего?

— Нет-нет, ничего. Не могли бы вы подписать мне книжки? У нас это самое любимое чтение на ночь.

И она достала несколько детских энциклопедий из серии «Факты на кончиках пальцев». Все они указывали своим автором Марка Бакстера, бакалавра образования, но написаны были Леонардом, писателем-призраком. Шелли держала три книжки: о теле человека, птицах и столицах разных стран, и у каждой от постоянного перечитывания лохматились страницы и был смят корешок.

— Конечно. Меня никто никогда не просил дать автограф. Очень приятно.

И впервые после опубликования он начал их листать. Она права: хорошие книжки. Увлекательные, с броскими короткими описаниями.

— Предлагаю сделку. Я вам их подписываю, а вы, может, согласитесь встретиться со мной в парке и пообедать, если у вас нет других планов. Но если другие планы есть, я не в обиде. То есть не беспокойтесь, я все равно подпишу вам книжки, но если вы свободны и захотите пойти в парк, то будет неплохо вместе пообедать, хотя если сегодня вам неудобно, то можно и в другой день, или даже на следующей неделе, или после Пасхи, то есть я хочу сказать, что могу подстроиться. Обед за мой счет, хотя, если мы пойдем в парк, то можно взять с собой сэндвич или обед, который вы принесли из дома, знаете, салатик или что-нибудь в этом роде. Может, подумаете и дадите мне знать, что вам больше подходит. — Леонард остановился перевести дыхание и как-то прервать этот нескончаемый словесный поток.

— Было бы чудесно. Я сегодня свободна, хотя мне придется в два часа уйти, если вы не против, — ответила Шелли.

— Прекрасно. Конечно, идите, куда вам нужно. Прекрасно, прекрасно! — сказал Леонард, не в силах сдержать улыбку и всем телом почувствовав облегчение.

— Ах да, книги! Кому я должен подписать? — сказал Леонард, для проформы спросив имя девушки, которое на самом деле уже знал.

— Патрику, пожалуйста, — попросила Шелли.

— Э-э-э, хорошо. Значит, Патрику.

«Что за крендель этот Патрик?» — подумал Леонард.

— Это мой сын. Ему семь лет. Мы все время читаем ваши книги. То есть сначала он сам читает, а потом еще раз читает мне. Когда я ему сообщила, что человек, который их пишет, работает в моем офисе, он мне даже не поверил. Кстати, он думает, что вы Марк Бакстер, бакалавр образования, поэтому, наверное, лучше подписать от его имени.

— Хорошо, — ответил Леонард, обидевшись и не понимая, зачем она это сказала.

— Я пошутила! Подпишитесь своим именем. Боже, это было бы ужасно — попросить вас притвориться, что вы и есть тот самый жулик. Честное слово! Между прочим, меня зовут Шелли. Рада с вами познакомиться.

Она протянула ему руку, словно для поцелуя, пародируя официальную сцену знакомства. Леонард смутился, не понимая, хочет ли она, чтобы он ее действительно поцеловал (а он готов был это сделать), но девушка снова рассмеялась и убрала руку.

— Я Леонард. Не Марк. Не бакалавр образования. Ну вот, теперь подпишу. Погодите, пожалуй, лучше что-нибудь добавить. Дайте подумать.

Он подписал книжки Патрику и протянул их девушке.

— А вот и твой новый пароль, Ленстер, — сказал Грег, подойдя к ним и вручив Леонарду квадратик самоклеящейся бумажки со словом «MOnkeycOck!».

— О’кей. Спасибо, Грег. Спасибо, Шелли. Увидимся в час. Я зайду за вами сюда, если можно?

— Конечно. В час у моего стола. Спасибо за автографы. Патрик будет счастлив.

Леонард вернулся на свое место и рухнул на стул. Никогда еще за столь короткий период ему не удавалось так далеко продвинуться в ухаживаниях. Он почти обессилел. Откуда теперь взять энергию для второго раунда в обеденный перерыв?

А Патрик? По крайней мере, понятно, почему она работает неполный рабочий день и должна убегать в два часа. У нее есть сын. На это он не рассчитывал. Что, если все получится? Он может стать родителем за несколько недель. Слишком быстро все завертелось. А настоящий отец имеется? Леонард на самом деле интересен Шелли или она просто ищет кого-нибудь, кто поладил бы с Патриком? От написания энциклопедий до воспитания ребенка придется сделать большой скачок, во всяком случае с несколькими промежуточными стадиями. Ладно, Леонард, успокойся. Будем двигаться вперед постепенно. Живи настоящим.

Леонард зашел за Шелли ровно в час и предложил понести ее сумки. Как все, кто ездит на работу на велосипеде, она таскала с собой много всякой всячины, и даже под ее столом лежали какие-то вещи. Он решил выбрать модное местечко, купить там сэндвич, а потом съесть его в парке, изобразив, что они в чем-то не такие, как все, — так всегда поступают в начале знакомства. Он остановил свой выбор на хипстерском баре «Укуси меня!». Там была длинная очередь, и впереди стояло несколько бородатых молодых людей в пижамных рубашках с «огурцами». Они заказывали фирменные вегетарианские блюда.

— Да уж, с вегетарианцами у нас все в порядке. Неудивительно, что они влезают в такие джинсы. А может, эти гаврики носят женские джинсы? Вот ужас-то! — воскликнул Леонард, слегка забывшись.

Шелли только улыбнулась.

Их очередь подошла, и девушка с татуировкой «милашка» на шее собралась принять заказ.

— Так, минутку. Я возьму «мясной праздник», — сказал Леонард, выбрав целый скотный двор, завернутый в лаваш, хотя и с обязательным хумусом. — А что вы хотите, Шелли? Я угощаю.

— Спасибо. Возьму фирменное вегетарианское, — ответила она, легонько толкнув локтем Леонарда. — И должна признаться, что я также ношу женские джинсы. Надеюсь, вы переживете?

Леонард извинился за свою некорректность по отношению к вегетарианцам.

— Я ничего плохого не имел в виду. Простите. Но вы не возражаете, если я буду есть мясо?

— Ешьте на здоровье. Меня такие вещи не волнуют. Может, пойдем найдем скамейку и зададим друг другу массу изучающих вопросов личного характера? — предложила она.

— Надеюсь, не очень изучающих. Хотя мне уже захотелось иметь какие-нибудь захватывающие тайны, — ответил он.

Они шли, болтая, и Леонард вполне справлялся с разговором. Его изначальная неловкость фактически спровоцировала добродушный обмен шуточками, и ему нравилось изображать простака, мишень для ее незамысловатого юмора, к которому он уже приноровился. Они нашли скамеечку возле утиного пруда, хотя уток в нем было не видно — одни камышницы и парочка спящих лебедей.

— Хотите попробовать? — предложила она свое блюдо.

— Нет, спасибо. Думаю, нет смысла предлагать вам мое.

— Да уж.

— Хотя тут все животные — вегетарианцы или были таковыми. Так что, возможно, это некий компромисс, — сказал он.

— Приятно, что там нет плотоядных — ни львов, ни тигров.

Шелли посмотрела на птиц в пруду.

— Может, покрошить им хлеб или лаваш?

— Лучше не надо. Птицам вреден хлеб, и в нем нет для них ничего питательного, — ответил Леонард.

— Ну конечно. Я забыла, что вы мистер Энциклопедия. Наверное, вы можете мне рассказать, откуда они прилетели, какого размера у них яйца и много всего еще. Давайте! Расскажите мне что-нибудь, чего я никогда не слышала.

Шелли загорелась своей идеей.

— Надо подумать. Как вам нравится тот факт, что они предпочитают есть размороженный зеленый горошек?

— Ах вот как! — рассмеялась она, скорее даже закричала. — У меня есть горошек! В сумке. Смесь замороженных овощей. Купила по дороге на работу и хотела приготовить дома. Может, бросим им?

Она полезла в сумку и начала в ней копаться. Чтобы достать овощи, пришлось кое-что вынуть: козье молоко, бургер с заменителем мяса, соевые йогурты и зеленую чечевицу.

— Если хотите. А как же ваш ужин?

— Ничего. Патрик терпеть не может овощи. Он с удовольствием поест сосиски с фасолью.

Они подошли к пруду и стали бросать птицам овощи. Морковины не до конца разморозились и потонули, горошек и кукуруза плавали на поверхности и вскоре были съедены. Из чувства справедливости Шелли старалась добросить еду до менее нахальных птиц. Когда пакет опустел, она смяла его и, протянув Леонарду пирожное-корзиночку, без стеснения спросила:

— Так это у нас просто обед, или мы хотим ближе познакомиться, или что-то еще?

— Я не знаю, как это называется. Но мне, конечно, хотелось бы узнать вас получше. Конечно, если вы не против. Я не пишу про вас энциклопедию. И не очень умею добывать факты. Мне нравится кормить овощами птиц или просто гулять.

Они говорили на ходу, что несколько смягчило остроту ее вопроса. Он сказал ей, сколько ему лет, что он родился и вырос неподалеку, что он единственный ребенок в семье и, наконец, в качестве подходящего объяснения теперешнего состояния своей жизни, что его мать умерла несколько недель назад.

— О, соболезную вам, Леонард. — Она впервые назвала его по имени. — Наверное, вам все еще тяжело. Это так печально. Вам, должно быть, очень ее не хватает.

Леонард впервые заговорил о смерти матери. И то, что это произошло в первое свидание с девушкой, которая ему нравилась, было либо очень дурным, либо очень добрым знаком.

— Да, я скучаю без нее. Скучаю, — подтвердил он, не сумев, как ни странно, отговориться пустыми словами.

— Вот что, — Шелли взяла разговор в свои руки. — Мне двадцать семь, скоро будет двадцать восемь. Я не люблю свою работу и клиентов, но мне нравятся люди, с которыми я работаю. Я поступила в художественный колледж, но не окончила. У меня есть сын Патрик, ему семь лет. Можете думать, что это ненормально. Но не берите в голову, как вы сказали. Он очень крупный мальчик, у него вьющиеся темно-рыжие волосы, зеленые глаза и очки из «Звездных войн». Он сам говорит, что у него «большое воображение и большое сердце», и это абсолютно верно. Его отца в окрестностях не наблюдается, так что эту тему можно снять. Когда-нибудь я хочу снова поступить в художественный колледж, но пока рисую для собственного удовольствия, хотя в развитии таланта застряла на одном уровне. Люблю громкую музыку, но с хорошими словами. Необязательно умными словами, главное, чтобы с душой.

Время до двух часов, когда Шелли, как она выразилась, должна была превратиться в тыкву, показалось Леонарду самым коротким в жизни. Они говорили и говорили, и, если он не ошибался, это было началом чего-то другого. Их беседа, пусть не гладкая, казалось, отталкивалась от неспешных пауз и легко входила в собственный ритм. Он не брал ее под руку или за руку, но шли они рядом, и их локти соприкасались без всякой неловкости. Он нес ее сумку, и из них двоих она держалась гораздо увереннее. Время шло, а потом и вовсе вышло, и Леонард не только забыл про свои планы и идеи, но забыл даже, что они у него были. Около двух часов он проводил ее к велосипеду.

— До… — запнулась она. — До скорого.

— До, ре, ми, фа, соль, — пропел Леонард, на верхней ноте поднявшись на цыпочки, а потом снова шлепнувшись на пятки. Едва ли он осознавал, что копирует ее манеру шутить. Ему было приятно появившееся у него новое развлечение — смешить Шелли.

— До свидания, мистер Энциклопедия. Мне пора.

— Да, конечно. Как, по-вашему, все прошло? — ляпнул он.

Шелли рассмеялась, и маленький пузырек показался на краю ее ноздри, но она тут же прикрыла его рукой в перчатке.

— Это классика. — Она вздохнула, как будто пытаясь унять смех. — Все было очень мило. Спасибо.

Наступила его очередь.

— Хорошо. Тогда, возможно, мы снова встретимся? Пообедаем вместе или еще что-нибудь придумаем? — предложил он.

— Ох уж эти мужчины! Все время предвкушают свой «мясной праздник». Я свободна по четвергам. Можем встретиться вечером, если хотите.

— Просто замечательно! Я ведь не знал, как вы устраиваетесь с сыном и вообще. Замечательно! Да, четверг у меня тоже свободен. Как и вечер любого другого дня. Давайте я встречу вас в городе у башни с часами, скажем, часов в восемь? — предложил он.

— Ах, у башни с часами. Да вы старый романтик! О’кей, увидимся. Предоставлю вам решать, чем заняться. Так что попробуйте меня удивить.

— Да, хорошо. Попробую.

«Хм-м», — подумал он.

— Встретимся в условленном месте.

Наверное, нужно попытаться ее поцеловать, хотя бы аккуратно в щечку? Что делать? Что делать? Что делать?

Когда она надевала шлем, Леонард неуклюже потянулся вперед и платонически приобнял ее сбоку, за плечо.

— Ух ты, каков Казанова! Осторожно, давайте без приемов дзюдо. Вот вам, — и она назидательно чмокнула его в щеку. Это был вежливый способ показать то, о чем они оба догадывались: она в таких вопросах разбиралась лучше.

Отъезжая, она посигналила ему велосипедным звонком: «Дзинь-дзинь!»

Леонард стоял, глубоко дыша, и махал ей вслед, пока ее фигура не затерялась среди машин.

— Вот это да! — вслух сказал он.

Вот это да!

Когда Шелли приехала домой, она прочитала, что написал Леонард в подписанных им энциклопедиях:

Дорогой Патрик,

все, что написано в этой книге, правда. Наш мир поистине удивителен. Не забудь про это рассказать маме.

Всегда твой,

Леонард

(человек, который на самом деле написал все слова в этих книгах).

Глава 12 Грейс любит Энди

Все получилось не совсем так, как рассчитывала Грейс. Эндрю должен был прилететь около восьми вечера, и Грейс собиралась полдня поработать, а потом принять расслабляющую ванну, выбрать новые духи или сережки и приготовить миленький домашний ужин. На Рождество она купила книгу о японской кухне, но до сих пор ничего не попробовала и потому подумывала приготовить что-нибудь этакое в свете предстоящего медового месяца в Киото, куда они приедут как раз во время цветения сакуры. Гостиница в Японии была заказана на неделю, а следующие две недели они хотели провести так, как решат на месте. Грейс была так измотана приготовлениями к свадьбе, что больше всего ей хотелось провести оставшееся время вдвоем с Эндрю, не деля его больше ни с кем. На протяжении нескольких месяцев они оба много работали: выкроить три недели отпуска для медового месяца можно было только в течение года, сокращая выходные. За исключением рождественских каникул и двух «длинных уик-эндов» — потраченных на свадьбы друзей — они толком не отдыхали вдвоем, кроме суббот и воскресений. Но с расписанием Эндрю — с короткими командировками в финансовые центры Европы, где он проводил или слушал презентации в пауэрпойнт, — за выходные получалось только перевести дух и прийти в себя. Все субботнее утро Эндрю обычно спал, измочаленный перелетами по разным часовым поясам то на восток, то на запад, и Грейс приходилось завтракать или отправляться на пробежку в одиночестве. Их жизнь синхронизировалась к обеду, и только с этого времени они могли строить планы на уик-энд.

Когда Грейс готовилась к возвращению Эндрю из последней предсвадебной командировки — этот приезд официально обозначал их вступление на путь супружеской жизни, — на работе все пошло не так, что случалось всегда, стоило Грейс задумать пораньше уйти. Возникла какая-то неразбериха с цифрами в заказе, отчего американцы распсиховались, и Грейс надо было этот психоз снять, объяснив, что в бумагах указано совокупное количество, что именно так и положено писать, даже если кому-то это не нравится. Телефонная конференция для разъяснения ситуации заняла больше времени, чем предполагалось, и все сошлись на том, что неплохо бы еще подумать. Люди, принимающие решения, в совещании не участвовали, поэтому Грейс предложила компенсировать потраченное собравшимися время, предложив сделать расчет в двух вариантах, но им всем все равно придется подождать, пока будет принято принципиальное решение. В конце она поблагодарила «коллег и партнеров», которые теперь могут «доесть свой завтрак», понимая при этом, что переговоры разрушили ее планы принять ванну, которую она предвкушала с тех пор, как настояла на необходимости ее установки в доме, посчитав, что одной душевой кабины недостаточно. Наконец она ушла с работы в середине дня — дурацкое время, за которое пришлось заплатить половиной драгоценного дня от отпуска, но все равно создавалось впечатление, что она упорхнула ранней пташкой, когда другие остались трудиться в поте лица.

Грейс расстроилась, что ее планы сорвались, но не только в связи с приездом Эндрю. Ей хотелось быть взволнованной, внести живую струю в исключительно скучные приготовления к свадьбе. После этих суетливых недель она надеялась, что приятный вечер заставит ее почувствовать себя влюбленной, мечтательной, потрясенной неотвратимостью грядущего события. Вместо этого она ощущала лишь, что очень устала и ей жутко надоело все устраивать. Скорей бы уж свадьба, скорее бы стать невестой, а не организатором мероприятия!

Вся работа Грейс, вся ее карьера, сводилась к тому, чтобы разруливать трудные ситуации и объяснять людям их задачи. Но по сравнению со свадьбой это казалось легче легкого. На работе она держалась абсолютно беспристрастно. Как бы идеально ни планировались ее проекты, она всегда ожидала каких-нибудь подвохов и всегда говорила, что, если бы не кризисы, ей просто нечем было бы заняться. Для Грейс было важно хорошо выполнять свою работу, достаточно хорошо, чтобы не нуждаться в похвалах. Но в случае с приготовлениями к свадьбе она внезапно поняла, что реагирует неадекватно и волнуется по поводу самых незначительных вещей. Ее убивала необязательность типографов, кондитеров и других мелких предпринимателей, обеспечивающих свадебные торжества, и она ругала себя за то, что поддалась на их такие убедительные обещания и слащавую обходительность. Потом ей пришлось пережить нагло взлетевшие цены, вывешенные обслуживающими банкеты фирмами, отелями, оркестрами и диджеями — всем хотелось подоить счастливых новобрачных, пожелавших сделать этот день незабываемым. Больше всего Грейс не хватало покупательной способности и корпоративной мощи, которыми она обладала на работе, грозной коммерческой силы, которая поддерживала ее в компании. А уж если быть честной, то ее угнетало и обижало, что Эндрю переложил большую часть хлопот — практически все хлопоты — на ее плечи. Да, действительно, она сказала ему, что хочет сама этим заняться, и да, у нее имелось вполне ясное представление, как все будет устроено, и она, конечно, не хотела, чтобы только ради нее он придумывал то, о чем не имел никакого понятия. Но было бы так приятно и так ценно, если бы он проявил желание тоже участвовать в организации, ведь это свидетельствовало бы о том, что все детали для него не менее важны, чем для нее. А так получалось, что он просто придет на ее свадьбу.

Грейс дала себе слово не думать на эту тему в состоянии усталости. Иначе она сразу начнет раздражаться, и ее раздражительность потребует выхода. Если не получится удержать себя в руках, она встретит прилетевшего Эндрю со злобным безразличием и испортит весь вечер.

По дороге домой Грейс заскочила в парочку магазинов приглядеть новенькую кофточку или джинсы, чтобы как-то поднять себе настроение. Но грядущая свадьба превратила ее в спартанца и счетовода в одном лице и не позволяла вот так запросто порадовать себя чем-нибудь миленьким. В одном из своих любимых бутиков она увидела изящного покроя пиджак по цене свадебного торта и сумочку почти по цене прически и макияжа для свадьбы. В результате она купила журнал и пачку попкорна, который намеревалась съесть в поезде.

Грейс решила, что поедет встречать Эндрю в аэропорт, как когда-то, во время учебы в колледже и работы вдали от дома, ее встречали Хелен и Питер. В руках они держали старую картонку с ее именем, написанным от руки яркими буквами. Тогда, выходя с друзьями в зону прибытия, она почувствовала ужасную неловкость, но в ней все равно поднялась волна нежности к родителям за эту встречу.

Дома Грейс быстро приняла душ и проверила, нет ли в телефоне новых сообщений от Эндрю, не задержан ли рейс. Сообщение было одно, и короткое: «Сейчас взлетаем, скоро увидимся, целую».

Они познакомились три года назад на занятиях по бадминтону. Эндрю был начинающим и записался в группу желающих совершенствоваться. Его подход можно было бы передать фразой: «Посмотрим, что же тут такого трудного». Грейс играла в бадминтон с юности и должна была бы записаться в продвинутую группу, но решила, что, поскольку давно не занималась и утратила форму, не стоит форсировать события, и тоже пошла к совершенствующимся. Она в пух и прах разбила Эндрю во время тренировочной игры, правда, он не был настроен на серьезную борьбу. Потом она разгромила его еще раз, когда он уже явно старался изо всех сил. Его кряканье не шло ни в какое сравнение с ее техникой. В какой-то момент он с таким напряжением пытался дотянуться до летящего волана, что пукнул, и это вновь вернуло их к взаимному подтруниванию и к той не вполне очевидной цели, которая маячила за игрой. Естественно, он пригласил Грейс в паб, и они вскоре перестали посещать бадминтонные занятия, а вместо этого отправлялись выпить и пофлиртовать.

У Эндрю была хорошая семья, он окончил хорошую школу, жил в хорошем районе и имел хорошую работу; такие вещи производили впечатление на Грейс — возможно, лучше сказать «обнадеживали», — хотя и шли вразрез с ее взглядами. Не то чтобы Эндрю гнался за материальными благами, но он, несомненно, участвовал в игре, где человек пытается показать, что он настолько успешен, что ему нет дела до всего материального. Грейс с удовольствием подкалывала его, причем не всегда добродушно, в основном потому, что он рос с двумя старшими сестрами и привык к заботе, а не насмешкам. Еще в самом начале их знакомства Грейс заболела мононуклеозом, и у Эндрю была вполне уважительная причина перестать с ней видеться, однако вместо этого он купил ей новую пижаму и читал книжки про инспектора Морса — про то время, когда Морс ездил на «лянча» и игнорировал эсэмэски друзей, звавших его развлечься вечерком. Когда же Грейс поправилась, отношения уже обрели серьезность, в них появилось что-то задушевное и настоящее. И все это произошло благодаря тому, что они просто сидели рядом и разговаривали.

Иногда Грейс задумывалась, не слишком ли обычный человек Эндрю? Он никогда, в сущности, не понимал музыку, читал биографии спортсменов, любил ходить в пабы и на матчи регби, а его политические взгляды ограничивались представлением, что другие люди напрягаются в жизни не меньше, чем он. Грейс же в глубине души все еще оставалась студенткой-коммунисткой со скрытыми бунтарскими наклонностями. Она гордилась своим вкусом: для нее экспериментальные альбомы Лори Андерсон были круче любых певцов-мужчин; портреты Люсьена Фрейда навевали мысли о характерных актерах в депрессии; длинные и неторопливые фильмы Сатьяджита Рая сначала разбивали, а затем переполняли ее сердце; она выбирала самые неочевидные маршруты для путешествий. Не однажды ей приходила мысль, что, возможно, Эндрю слишком уж простоват, чтобы их отношения имели будущее, и порой в те первые месяцы она отталкивала его, почти желая, чтобы он понял, что такие разные вкусы — это тревожный сигнал. Но, несмотря на все, Грейс нравилось, что Эндрю не требует от нее внимания и заботы. Он не усложнял себе жизнь, не волновался понапрасну, не имел комплексов и зависимостей. Даже от Грейс он не зависел. Она знала, что он сумеет найти счастье в жизни, как бы ни сложились их отношения, и от этого чувствовала себя свободней. В их общении не возникало никаких дополнительных трудностей, и, будучи с ним, она вполне могла не забывать о себе.

Для Эндрю Грейс была просто женщиной, непохожей ни на какую другую женщину, да и вообще ни на какого другого человека. Раньше ему нравились идеальные девушки, девушки, которые выглядели и говорили так, будто все их возможности в жизни — всего лишь вопрос времени. Но, встретив Грейс, он нашел ту, которая все понимает гораздо глубже. Она была проницательной, но не осуждающей, умной, но сомневающейся, увлеченным мастером в любом деле, но при этом никогда не теряла голову. Ему нравилось, что она читает книги не для того, чтобы составить о них мнение, а чтобы погрузиться в их мир. В том, как она проживала свою жизнь, ощущались необходимость и цель. Помимо всего этого, их любовь не увядала еще и потому, что, когда дело доходило до важных вещей, до глубинной основы, которая поддерживает и стимулирует отношения, их ценности были неразрывно переплетены. Они оба любили своих родителей, у обоих было счастливое, хотя и не совсем безоблачное детство. Оба хотели завести семью. И оба дорожили пониманием того, что вполне можно быть искренне влюбленным и в то же время отгородить во взаимоотношениях собственное, священное место для себя как личности. До знакомства с Эндрю Грейс даже не до конца понимала, насколько ей это нужно. И он чувствовал то же самое, общаясь с ней.

У каждого была своя история нескольких моногамных связей, однако ни он, ни она никогда не жили со своими избранниками. Хотя Грейс прошла сквозь череду подростковых романов, ее первая настоящая любовная связь случилась в колледже. Она всегда говорила, что Дэвид был «самый смешной» из всех ее друзей мужского пола. Он смешил Грейс, смешил ее приятелей и всегда находился в «боевой готовности». У него была комната в кампусе со всеми вытекающими. Она не воспринимала его слишком серьезно, просто им было весело вместе — это обычно ожидается от молодых людей, но на деле случается редко. За все время, что они встречались, она почти не называла его «бойфрендом». Расстались они, когда Дэвид уехал на год за границу. И лишь когда долгое лето началось без него, Грейс осознала, как ей его не хватает и как усердно она пытается копировать его легкомысленное отношение к жизни, не признаваясь даже себе в искренности своих чувств. Склонность к соревновательности не позволяла ей допустить, что серьезным было только ее отношение. Последнее, что она о нем слышала, — эточто Дэвид путешествует по Индии.

Жан-Мишель стал еще одним бойфрендом Грейс. Она выбрала его вроде бы для того, чтобы не сойти с ума во время выпускных экзаменов. Но дело кончилось тем, что он терся возле нее каждый божий день и постоянно спрашивал, о чем она думает, а для нее это было все равно что засунуть голову в воду. Грейс не могла найти в себе силы послать его подальше, не в последнюю очередь потому, что считала, что тогда он станет еще навязчивее в своем стремлении сблизиться. Поэтому она решила проявлять холодность, чтобы он сам ее бросил. Но в результате он лишь чаще стал заходить «поболтать», пытаясь сделаться ее советчиком в такое трудное время. В конце концов ей стала настолько противна собственная подлая изворотливость, что она, напившись на одной из вечеринок, начала изменять ему со всеми присутствующими общими друзьями. Бедняга сказал, что прощает ее, и предложил «разобраться в случившемся». Потом она получила от него несколько длинных писем, в которых он писал, что не испытывает к ней ненависти и надеется, что она будет счастлива. Очень милое замечание, если бы Жан-Мишель действительно так думал, но Грейс, которая, вообще-то, была не склонна проявлять великодушие в оценке человеческих поступков, видела в этом лишь стремление к голливудскому финалу. Последнее, что она о нем узнала, — это что он работает в Лондоне и у него все хорошо.

Джефф разбил ей сердце по-настоящему. Это был чистый нокаут, и тут не надо было сверяться с судейскими карточками. Их роман длился больше года в ту пору, когда им было между двадцатью и тридцатью и жизнь могла преподнести любой сюрприз. Тогда они оба начали прилично зарабатывать, и кроме как на самих себя им не на кого было тратить деньги. Эпичные ночи суббот и воскресений включали выпивку и погоню за новыми впечатлениями. В этот период жизни круг их общения разросся до имперских размеров. Джефф имел официальную работу, связанную с телекоммуникациями, но, кроме того, неофициально занимался музыкой и, казалось, знал в музыкальном мире всех. Впервые Грейс связалась с человеком, который принадлежал другому социальному слою. Джефф баловался травкой и умел правильно свернуть косячок. Его веки всегда были полузакрыты, а слово «братан», когда он его употреблял в разговоре, не казалось нелепым. Человек творческий, он играл на гитаре в полудюжине музыкальных групп, выпускавших собственную музыку. Они с Грейс вместе путешествовали: на несколько дней ездили в Рим и Лондон, проводили странные выходные в снятом у моря доме, где, боясь показаться смешными, обсуждали политику в компании модных тусовщиков. В конце концов, измена Джеффа носила чисто сексуальный характер. Он беззастенчиво изменял ей с разными девицами, выступавшими с ним на сцене, объясняя, что это «просто физическая потребность». Конец был мгновенный и бесповоротный. Грейс предпочла бы психануть и уничтожить его в эффектной катастрофической развязке. Вместо этого она сошла со сцены тихо, как мышка, ошарашенная бесстыдством происходящего. Когда однажды вечером с разбитым сердцем она села в такси и поехала домой, позади остались концерты, тусовки, энергия и большой отрезок жизни. В ее голове снова и снова звучали слова Джеффа, когда с почти отеческой простотой он объяснил ей, что любовь, которую она чувствует и которая, как ей кажется, готова объять весь мир, это всего лишь глупое кукольное представление и только она одна считает его реальным. Грейс больше двух месяцев рыдала в каждой комнате Парлевуда, Хелен ласково, по-матерински поила ее куриным бульоном, а Питер, уложив к себе на колени, гладил ее напряженные, сведенные брови. И каждый вечер Голодный Пол — милый, милый Голодный Пол — ходил с ней на прогулки в стиле «Тэсс из рода Д’Эрбервиллей», молчаливые, неторопливые, в унисон ее мыслям. Со временем Грейс пришла в себя, потом снова распереживалась, потом снова пришла в себя и так далее. Наконец ее жизнь обрела более нормальный ритм, но только на самом начальном уровне. Всему нужно было учиться заново. Больше она никогда не видела Джеффа и никогда с ним не говорила, хотя представляла себе всевозможные сценарии их разговора — от великодушного прощения до изнурительных, равных ему по силе оскорблений. Но ничего так и не произошло. Пару лет спустя от девицы, игравшей с ним в группе, она узнала о его смерти. Он стоял на остановке, когда пьяный водитель грузовика заснул за рулем и въехал на тротуар. Джефф оставил подружку и двоих сыновей.

Весьма возможно, что, если действительно хочешь открыть кому-то свое сердце, надо его сначала разбить. Глубокая рана, оставленная историей с Джеффом, объяснила ей, что стоит на кону в таких отношениях. Грейс совершила ошибку, предложив ему любовь покорную — боготворящую, обожающую любовь, которую она ошибочно принимала за истинную. Но теперь она знала и понимала гораздо больше. Даже впадая в самое безнадежное уныние, она все равно чувствовала слабое, но настойчивое биение своего опустошенного сердца. Оно все равно продолжало биться, пусть и в самом мрачном состоянии души, в моменты абсолютного одиночества. Сознание того, что сердце всегда, всегда живо и что оно живет не только когда она влюблена, сделало Грейс непобедимой. Она чувствовала, что ее сердце похоже на церковь, которая устояла в бомбежку и теперь получила статус святыни.

Шло время, и у Грейс появлялись другие знакомые мужчины, было несколько несерьезных увлечений, но она не позволяла себе ни с кем вступать в то, что называют любовными отношениями. И дело было не в том, что она пережила травму, и не в том, что перестала доверять мужчинам, — ей пришлось нелегко, но она не хотела жить, все время оглядываясь в прошлое, — просто Грейс поняла, что она особенный человек с особенным и жизнестойким сердцем, что она может пережить тяжелые времена и выстоять. Ей стали неинтересны мужчины, которые не прошли такого же испытания. Поверхностные люди, желавшие поговорить с ней, затеяв бла-бла-бла на всю ночь, казались ей детьми. Так она познакомилась с Марком.

Марк не был в ее вкусе. Он был нервный и неуклюжий компьютерщик, интроверт с ограниченным кругом интересов и друзей, его стиль и чувство юмора никуда не годились. Но он тоже приходил в себя после разворачивающего жизнь разрыва. Его тоже любила, а потом предала девушка иного круга. Поняв, что они разные, она его бросила. Еще одна хладнокровная убийца, способная разорвать счастливые взаимоотношения и уйти, как будто ничего не произошло. У Марка не было семьи, которая поддержала бы его, как не было и такого глубокого источника чувств, как сердце Грейс, поэтому он занялся самолечением с помощью алкоголя и гигантского счета по кредитке. Ему хватило ума остановиться прежде, чем его жизнь необратимо разрушилась, но до того он успел накопить целый набор личных невероятных историй и опыта переживаний предсмертного состояния. Они с Грейс вели удивительные терапевтические беседы далеко за полночь, пока не засыпали рядышком, полностью одетые и выговорившиеся. Конечно, оба понимали, что их отношения долго не продлятся. Это была своего рода практика с применением стабилизаторов, подкрепленная молчаливым соглашением не делать друг другу больно. Все закончилось по-дружески, когда Марку предложили заняться научно-исследовательской работой в Роттердаме и Грейс уговорила его не отказываться. В аэропорту они прощались классически — обнялись и поцеловали друг друга в щеку. Это больше походило на то, как сестра провожает брата в школу-интернат, чем на расставание двух любовников. Марк — единственный из ее бывших мужчин, с которым контакт до сих пор сохранялся, хотя общались они урывками. Он все еще не женат.

Эндрю всегда говорил о своем прошлом уклончиво. По его словам, то, что происходило между ним и его бывшими девушками, им обоим будет лучше оставить без обсуждений, но Грейс достаточно долго его знала, чтобы самостоятельно сложить из фрагментов общую картину, пусть и не получившую подтверждения у Эндрю. Она знала, что еще в средней школе он долго встречался с девушкой, которую звали Ребекка, и она казалась женским воплощением Эндрю — живи они в Соединенных Штатах, их бы, наверное, выбрали королем и королевой выпускного бала. Они расстались, когда поступили в разные университеты и перед ними открылись совершенно новые миры. В колледже у Эндрю было несколько девушек, но, похоже, они были нужны ему только для того, чтобы куда-нибудь с ними пойти или провести ночь. Лет в двадцать с небольшим у него вроде бы возникали довольно долгие периоды холостой жизни, и он был этим вполне доволен, хотя пара имен все-таки всплывала несколько раз и Грейс удалось выудить кое-какие детали.

Первая девушка — Рейчел. Судя по всему, она была единственной из всех подружек Эндрю, которая ему действительно нравилась и которую он, возможно, даже любил. Рейчел была бывшей девушкой его приятеля по колледжу. Их отношения с Эндрю длились больше года. Грейс так до конца и не узнала, почему они расстались, но догадывалась, что, скорее всего, дело было в неверности Эндрю, если судить по тому, с какой нежностью он вспоминал о том времени, но пропускал подробности расставания. Говорил лишь, что совершал ошибки и это заставило его пристальнее посмотреть на себя.

Другая девушка — Люси. Пожалуй, единственный раз, когда он завел роман на работе. Вероятно, все началось на рождественской вечеринке и продолжилось в виде отношений, пьяных и чувственных. У Грейс сложилось впечатление, что они не слишком стремились ходить по музеям или знакомиться с родителями друг друга, но оба получили обширный опыт в том, что должно исполняться хорошо, а если будущий муж научится исполнять это хорошо, то ни одна женщина не станет возражать. Их отношения вскоре выгорели, и Люси ушла из компании, получив более высокую должность в другой фирме. Она была единственной женщиной из прошлого Эндрю, с которой, по мнению Грейс, ему не стоило больше видеться.

Грейс выехала в аэропорт чуть позже, чем собиралась, поэтому приходилось жать на газ. Включив на полную громкость «Пропаганду» рок-группы «Спаркс», она открыла водительское окно. Ворвавшийся ветер хлынул внутрь, подействовав на ее возбужденный мозг, как воздуходувка на опавшие листья. Хотя уже наступил час пик, с трафиком ей повезло, потому что все ехали главным образом в противоположную сторону.

Она ждала Эндрю в зале прибытия с листом бумаги размером А4, на котором вывела помадой: «РОБЕРТ ДАУНИ-МЛАДШИЙ». Этот плакатик, имитирующий те, с которыми обычно встречают прилетевших, был шуткой, понятной им двоим: по этому актеру Грейс сходила с ума, но он был нисколько не похож на Эндрю. Грейс успела приехать раньше и стояла, облокотившись на никому не нужное заграждение и разглядывая людей вокруг. В аэропорту было тихо, рабочие в красных спортивных рубашках катили тележки, а обычные путешественники покупали духи или лосьоны после бритья в магазине дьюти-фри. Какой-то парень сидел на этаком троне, и ему до блеска начищали ботинки. Ей подумалось, что чистка обуви у всех на виду — роскошь, доставляющая удовольствие только безнадежным придуркам. Сонный продавец в магазине багажных принадлежностей посылал кому-то эсэмэски. Наверное, ему было скучнее всех в аэропорту. «Интересно, — подумала Грейс, — сколько человек приезжает сюда с ворохом одежды в руках, чтобы подыскать себе подходящий чемодан?»

В аэропортах на Грейс всегда нападало оцепенение, но она была рада наступлению вынужденного бездействия, когда бурная дневная энергия усмиряется и стихает. В кармане лежал телефон с пропущенными звонками и входящей почтой — символами ложной срочности, результатом человеческого нетерпения. Она поймала себя на том, что хочет вынуть его — ее руки не привыкли к ничегонеделанью, — но остановилась и решила не портить себе состояние умиротворенности, в которое погрузилась. Наконец появился Эндрю в мятом костюме, усталый, небритый, но красивый. Грейс призывно свистнула и залилась тихим смехом. Эндрю не ожидал ее увидеть, и его лицо расплылось в широкой улыбке. Прежде чем что-то сказать, они стали целоваться, впервые бог знает за какое время.

— Рада тебя видеть, винный бочонок, — сказала она.

— И я рад. Между прочим, я выпил всего одну маленькую бутылочку в самолете, чтобы поспать. Сзади какой-то дядька все время тыкал мне в спину своими коленями. Спасибо, что заехала за мной — такой приятный сюрприз. Только неправильно написала мое имя, — ответил Эндрю, заметив плакатик.

— Тебе повезло, что ты вышел раньше. Если бы Роберт Дауни-младший не задержался в дьюти-фри, выбирая снежный шарик, удача бы от тебя ускользнула.

— Ну, как ты? Я по тебе ужасно соскучился. Господи, до чего же хорошо, что командировки закончились! Видеть больше не могу все эти тезисы для презентаций. Как здорово, что в следующий раз я полечу в Киото со своей женой!

— Это если тебе повезет — я еще нигде не подписывалась.

Они пошли искать машину, не прерывая смешной болтовни двух влюбленных и держась за руки так, как нравилось Грейс, и ей хотелось бы это делать почаще. Выехав с парковки, они немного заплутали на перепланированных дорогах и в конце концов нахально проскочили к выезду по автобусной линии, за что им посигналил обозленный автобус-гармошка.

Они заехали в «Сакуру», японский ресторанчик, торгующий навынос, и взяли тяхан, лапшу удон, тэмпуру с рыбой и овощами и немного сашими, на голодный желудок переоценив свои возможности. В винном магазине купили вино и чипсы «Принглс» и решили, что вечер проведут дома на диване.

— В Амстердаме после одного долгого собрания мы пошли в ресторан, чтобы разобрать, как все прошло, и выявить главное, — рассказывал Эндрю, когда они уселись с ужином на диван. — Возле канала шли дорожные работы, и по ресторану средь бела дня бегала мышь. Когда я сказал об этом официантке, она только ответила: «Да они все время бегают», махнула рукой с таким видом, как будто она на все это «забивайт» и «забывайт», и ушла. Я глазам своим не поверил! Никто не обращал на мышку внимания. Я один всполошился и весь вечер просидел, засунув штанины в носки. Ты можешь себе представить, что у них творилось на кухне?

— Ой, у меня мурашки по коже. Даже представлять не хочу. Надо было оставить в интернете ругательный отзыв, — ответила Грейс, ковыряя палочками в коробке с лапшой, но потом решила взяться за вилку.

— Бессмысленно. Если их не волнуют мыши, то отзывы в интернете — тем более.

— Между прочим, как тебе музей сыра? Что-нибудь купил для меня?

— Боюсь, что нет. Странно, но, оказывается, очень трудно выбрать сыр для женщины. На самом деле мне бы хотелось прогуляться и хоть немного посмотреть Амстердам, но ребята, с которыми я ездил, думали только о выпивке. В этих командировках у меня никогда не бывает ощущения праздника.

— Да, точно. Мужчины вечно рассуждают о трудностях и превратностях командировок.

— В своих странствиях я практически монах, но понимаю, что ты имеешь в виду. Некоторые ведут себя, как будто их отпустили на берег в увольнение. Особенно те, что постарше. Но так приятно сознавать, что у меня впереди почти целый месяц без совещаний. Одни развлечения. Кстати, как там твои домашние? — спросил он.

— Просто прекрасно. Пытаюсь убедить их организовать себе путешествие. Не просто отправиться в какой-нибудь город на пару дней, ходить по музеям и прочее в таком духе, а совершить эпичный вояж. У папы до сих пор еще не использована кругленькая сумма из накопительной пенсии, так что он должен прокатить маму. Пусть поедут куда-нибудь далеко-далеко, пока здоровье позволяет и ничто не мешает наслаждаться жизнью. Но они все время откладывают. Думаю, боятся оставить моего брата одного, хотя он уже взрослый.

— А может, ему побыть у нас — несколько дней, пока их не будет? — предложил Эндрю, выискивая в тэмпуре среди овощей кусочки теста.

— Мы ведь сами уезжаем, но, даже если бы не уезжали, пора перестать с ним носиться. Ради него же самого пора вытащить его из теплого гнездышка. Кто знает, что парня ждет в будущем? Пора ему наконец стать самостоятельным. Он засиделся на своей маленькой жизненной карусельке: на работе занят пару дней в месяц, о деньгах и ответственности понятия не имеет и, что хуже всего, из-за него мама и папа застыли во времени. Как родители они выполнили все, что положено, и на пенсии должны наслаждаться жизнью, а не нянчиться с ним.

— Ты не слишком сурова? Он никому ничего плохого не делает, и твои родители вроде довольны сложившейся ситуацией, — сказал Эндрю.

— А что будет, когда родители постареют и станут нуждаться в помощи? — спросила Грейс. — Через несколько лет наступит время, когда придет наша очередь о них заботиться. И кто тогда этим займется? Святая Грейс, вот кто. И ты, вообще-то, тоже. От брата в таком случае помощи не дождешься, и, скорее всего, нам придется еще и за ним присматривать. Нам с тобой нужно планировать наше общее будущее, строить новую жизнь и все в таком духе, но я точно знаю, к чему мы придем. Проблема моей семьи со всем багажом окажется прямо у нас на пороге. Поэтому нам необходимо что-то сделать сейчас, иначе наше будущее станет очень похоже на прошлое. Между прочим, родители пригласили нас на воскресный ужин, и я, не спросив тебя, сказала, что мы придем, потому что знаю, что ты меня любишь и сделаешь все, чтобы я была счастлива.

Грейс остановилась, держа палочки над лапшой.

— Прости, что столько всего на тебя вывалила. Мне кажется, что без тебя я постоянно про это думаю. Не обращай внимания. Мне становится гораздо лучше, если я выскажусь, чем если буду держать это в голове.

— Ничего страшного, — ответил Эндрю. — Полезная тренировка перед женитьбой: когда я стану твоим мужем, у меня появится законная обязанность тебя выслушивать. Конечно, я с удовольствием пойду в воскресенье на ужин. Сто лет не виделся с твоими родителями. Я уже думал, что надо будет взять для твоего отца билет, когда мы с тобой в следующий раз пойдем на матч.

— Хорошая идея. Ему полезно расширять круг знакомств. Он до сих пор встречается с парочкой друзей с бывшей работы и то тут, то там немного занимается волонтерством, но постоянного занятия у него нет. Хорошо бы ему в чем-нибудь поучаствовать, познакомиться с новыми людьми. Надо все время находить для себя что-то новое, заводить друзей, а он целыми днями возится по дому и больше ничего знать не хочет, — сказала Грейс.

— Может, я придумаю, что бы такое нам с ним сделать вместе. Но мой отец такой же. Немного играет в гольф, немного помогает в кредитном союзе. Хотя на самом деле ужасно трудно сходится с людьми. С мамой в этом смысле намного проще. Она волонтерит в церкви, помогает в жилищной ассоциации. Смешно, что она столько лет провела дома и при этом гораздо более деловая, чем он. По-моему, отец привык, что у него есть штат сотрудников, которые все за него делают и позволяют ему казаться более организованным, чем на самом деле.

Так, беседуя, они доели свой ужин. Наверное, следовало бы купить вторую бутылку, но, с другой стороны, может, это и лишнее: завтра рано вставать. Пробравшись на цыпочках по холодным плитам пола на кухню, они поставили грязные тарелки возле раковины, чтобы разобраться с ними завтра, так же как с чемоданом и пропущенными звонками.

Грейс свела к минимуму свой вечерний туалет и нырнула в постель рядом с Эндрю, который, что настораживало, уже почти спал. Она прижалась к его горячему телу — повышенная температура оказалась одним из его удивительных и притягательных свойств, когда они впервые оказались в одной постели, — и продолжала говорить, чувствуя щекой его грудь. И хотя Грейс вынуждена была признаться, что один-два пункта из завтрашнего дневного плана все-таки всплыли в ее памяти, она быстренько отмахнулась от них и успокоилась, придя в приятное, сонное состояние, словно застегнувшись на молнию изнутри.

Глава 13 Миссис Готорн

Голодный Пол проснулся с ощущением, что его приклеили к кровати липучками. Тело ныло из-за болезненного оцепенения, охватившего сверху донизу весь позвоночник и сковавшего бедра и икроножные мышцы. На занятиях дзюдо накануне вечером они рано переключились с мягких упражнений для начинающих на основную тренировку, отрабатывая различные виды бросков через поясницу и через плечо. Голодный Пол тренировался в паре с парнем, сложением напоминавшим мусорный контейнер на колесиках. Его уши напоминали цветную капусту, а кончики пальцев были заклеены пластырем, как у Майкла Джексона. Звался он Лазло и совсем не говорил по-английски. Впрочем, на беседы у них много времени не оставалось, потому что Лазло валтузил Голодного Пола, как повар — тесто для пиццы. Было не совсем ясно, то ли сенсей перепутал Голодного Пола с кем-то другим, то ли просто захотел раз и навсегда отбить у него охоту ходить на тренировки, но несоответствие соперников по силам было разительным. Даже когда Лазло стоял, не двигаясь и не обороняясь, Голодный Пол едва мог оторвать от татами одну его ногу, но в результате руки и ноги самого Голодного Пола оказывались вжатыми куда-то внутрь, как у собачки корги.

С самого начала вечер складывался неудачно — Голодный Пол обзавелся тем, что скоро должно было превратится в синий фонарь под глазом. Правда, случилось это не во время поединка, а когда он пытался снять татами, сложенные стопкой высоко на полке, и они грохнулись прямо ему на голову. Потом ему сделали выговор за то, что он не подстриг ногти на ногах и поцарапал сенсею голень, когда тот показывал движения для отработки. Понаблюдав, как Лазло весь вечер мочалил Голодного Пола, сенсей подошел к бедняге и сказал, что у него наметился прогресс, но требуется еще поработать с ментальными установками, и для пущей убедительности указал на пятна от пролитого чая, украсившие ги Голодного Пола.

Вернувшись домой, Голодный Пол сразу упал в постель и проспал двенадцать часов, даже не почистив зубы и не помывшись под душем из-за усталости и невозможности шевельнуться. Наутро, когда Хелен постучалась к нему в комнату, чтобы напомнить о волонтерстве в больнице, оцепенение никуда не делось. Он едва не закричал, что ему сейчас самому хорошо бы обратиться в травмпункт, но язык и тот не желал шевелиться. В конце концов Голодный Пол умудрился выбраться из постели и нетвердой походкой дойти до ванной, всем своим видом напоминая несгибаемого ковбоя, который провел несколько суток в седле.

За завтраком его мольбы о пощаде были решительно отброшены Хелен. Она в принципе не одобряла эти его занятия боевыми искусствами и уж тем более не могла допустить, чтобы дзюдо служило оправданием для невыполнения обязательств.

— Послушай, ты же сам говорил, что благотворительность неизбежно предполагает некоторую жертву, — заявила Хелен. — Ты не можешь просто так, когда тебе заблагорассудится, уйти в кусты. Если имеешь дело с несчастными людьми, их нельзя подводить. У тебя уже есть один пропуск, так что никаких возражений. Пошли!

— Твоя мама права, — вставил Питер. — А если останешься дома, придется помогать мне разбирать чердак и выносить кучи мусора на помойку. Не очень подходящее занятие, когда все тело ломит, — уж я-то знаю!

Голодный Пол сдался. Он понимал, что значит «строгая, но справедливая».

— Хорошо. Но пощади меня — не проси поднимать старушек или двигать кровати. Мое тело сегодня бастует.

— Честно говоря, мне вообще не нравятся твои занятия дзюдо, — сказала Хелен. — К субботе, когда будут вручать призы в Торговой палате, у тебя появится здоровенный фингал под глазом. И на фотографиях ты будешь похож на бандита.

— На каких фотографиях? — удивился Голодный Пол. — Они ничего не говорили про фотографии.

— Ну, наверняка там будут корреспонденты из местной газеты или из вестника Торговой палаты. Не волнуйся. Ты должен гордиться, что тебя включили в короткий список номинантов. Мы-то, уж безусловно, тобой гордимся, правда, Питер?

— По-моему, это здорово. Мне вся затея сначала показалась немного смешной, но ты молодец, попал в число призеров. А какую фразу ты придумал? — спросил Питер.

— Придется вам подождать до награждения. Вот тогда все и откроется. Хотя, может, мне ничего не дадут. Надеюсь, мы не слишком суетимся по этому поводу? — забеспокоился Голодный Пол.

— Просто радуйся. Не часто приходится бывать на подобных мероприятиях. Мы тебя поддержим.

Питер не хотел, чтобы Голодный Пол начал представлять, как все будет происходить, и волноваться по поводу окружающей шумихи.

— В любом случае, нам пора. Пока, дорогой!

Хелен поцеловала Питера в лоб. Вообще говоря, лысые головы получают больше поцелуев, чем волосатые, — хоть и небольшое, но утешение.

Когда они приехали в больницу, Хелен предложила:

— Может, сегодня разделимся? Нам нужно охватить побольше больных, но и толпиться в палате тоже не стоит.

Голодный Пол сразу как-то ссутулился. Для разговоров он был сегодня мало пригоден, и вряд ли ему удастся заполнить целый час своим дежурным репертуаром — обсуждением погоды и больничного питания.

Когда они вошли в палату, женщина на первой кровати закричала Хелен: «Религиозная стерва, не суй нос в чужие дела!», снова приняв ее за служительницу церкви, явившуюся, чтобы кого-нибудь причастить.

— Почему бы тебе не помочь той даме? — предложила Хелен, слегка подтолкнув Голодного Пола в поясницу.

Прежде чем он успел ответить, она уже поправляла подушки женщине, спящей на средней кровати в окружении свежих цветов и самодельных открыток с пожеланиями выздоровления. Потом Хелен подошла к Барбаре, которую до сих пор не выписали.

— Здравствуйте, Хелен! Как приятно вас снова видеть, — сказала Барбара. — Боюсь, моя МРТ получилась не очень отчетливой, поэтому пришлось остаться и сдать еще несколько анализов. Надеюсь, ничего плохого, хотя никто ничего не объясняет. Мне ужасно надоело решать кроссворды, и я рада с кем-нибудь поболтать. С этими двумя каши не сваришь, — сказала она, указав большим пальцем на других больных.

После этих слов Хелен и Барбара начали, как выражался Голодный Пол, «балаболить»: полился непрерывный поток личных историй, отступлений, оценочных суждений в стиле «за» или «против», причем микрофон передавался от одной к другой без шероховатостей и пауз, как это умеют только женщины средних лет и гангста-рэперы. Не имея альтернативы, Голодный Пол стоял возле первой кровати в пальто и пытался встретиться глазами с женщиной, обругавшей его мать, но та лишь вперила взгляд в пространство перед собой.

— Вы не против, если я присяду, моя дорогая? — спросил он и тут же пожалел, что обратился к ней «моя дорогая», потому что это неуместное копирование слов матери в устах мужчины звучало странно.

Ответа не последовало.

Он отодвинул в сторонку стул и сел, чувствуя, как болят и едва шевелятся руки и ноги. Сидеть неподвижно и тихо было приятно. Щебетание мамы и Барбары создавало фоновый шум, от которого он мог легко абстрагироваться, а в остальном в палате было тихо. Медсестры не сновали туда-сюда, не кричал телевизор, больные не ругались, не плакали и не задавали дурацких вопросов. Он сидел тихо, просто разделяя с больной женщиной это мгновение. На табличке с историей болезни он прочел ее имя: миссис Готорн. Миссис Оливия Готорн. Голодный Пол прекрасно это умел — просто сидеть, не суетиться, ни о чем особенно не думать, только слушать, что делается вокруг. Его никогда не интересовало время. Для него оно никогда не тянулось, никогда не убегало. Он всегда ощущал себя в нем. Здесь, на этом самом месте. По комнате пролетел легкий ветерок, принесший запах сегодняшнего обеда, чего-то неопределяемого, вроде подливки. Голодный Пол просто сидел, ничего не говоря и не слушая ничьих подсказок. Не было ничего, что подтолкнуло бы его к общению, но зато не было и ни одной фальшивой ноты.

Прошло минут двадцать, и миссис Готорн, все так же глядя перед собой, потянулась к нему, взяла его за руку и едва заметно ее сжала. Он осторожно принял ее ладонь в свою, не пытаясь заглянуть больной в глаза или понять, почему она это сделала.

У нее была мягкая и тонкая кожа. Оставшиеся сорок минут они так и просидели, рука в руке, молча и покойно. Когда время визита подошло к концу и Хелен попрощалась с Барбарой, миссис Готорн крепко спала, все еще держа в тихом умиротворении руку Голодного Пола.

— Я смотрю, вы хорошо с ней поладили. Как ты этого добился? Меня она только оскорбляет, — сказала Хелен, когда они шли к парковке.

— Я ничего не делал. Совсем ничего, — ответил Голодный Пол, который предпочитал не задумываться о подобных вещах.

Когда они приехали домой, Голодный Пол позвонил Леонарду на работу. Они собирались поиграть вечером в «Монополию», но Голодный Пол устал и все еще еле двигался и потому хотел предложить менее замысловатую игру — «Четыре в ряд» или «Морской бой».

— Привет, дружище! О чем подумываешь? О награждении, не иначе, — радостным голосом ответил ему Леонард.

— Бог мой, да ты в хорошей форме! К сожалению, мне еще нужно время, чтобы прийти в себя. Хотел просить тебя об одолжении. Вчера вечером на дзюдо у меня был жесткий спарринг, и я не в самом лучшем состоянии, поэтому хотел спросить, может, поиграем сегодня не в «Монополию», а во что-нибудь попроще? «Четыре в ряд» подойдет? Не люблю менять планы в последний момент, просто с дзюдо такая штука — никогда не знаешь, чего ждать, пока не освоишься.

— A-а, понятно. Гм, понимаешь, мне даже неловко…

— Если для тебя это проблема, то я согласен и на «Монополию», — прервал Леонарда Голодный Пол. — Я вовсе не хочу тебя расстраивать.

— Дело не в этом. Просто, видишь ли, я как раз хотел тебе позвонить и сказать. Сегодня вечером мы договорились встретиться с Шелли — а я забыл, что уже договорился с тобой…

— Ах вот что! Тогда другое дело. Наверное, лучше бу…

— Знаешь, мне ужасно жаль, так неприятно тебя подводить, я сам во всем виноват. Просто Шелли не всегда просто бывает выбрать свободный вечер из-за Патрика, поэтому…

— А кто такой Патрик?

— Это ее сын, ему около се…

— Сын! Я не знал. Бог мой, да ты глубоко нырнул! Э-э-э… но я уверен, между вами все честно. Тогда, наверное, встретимся в другой вечер, да?

— В любой другой. И спасибо за понимание. Как ты знаешь, я не часто оказываюсь в подобной ситуации, и мне правда хочется, чтобы все получилось, так что, если ты не против, может, давай встретимся завтра?

— Погоди-ка, завтра я занят, — соврал Голодный Пол, немного обиженный. — Может, увидимся на вручении призов в субботу, то есть если ты, конечно, будешь свободен?

— Обязательно. Буду за тебя болеть. И в следующий раз игру выбираешь ты. Я согласен на любую.

Положив трубку, Голодный Пол задумчиво потер небритый подбородок. Первоначальное расстройство по поводу вечерней игры вскоре утихло, и он задумался над всеми теми вещами, о которых узнал из разговора. Нет сомнения, что Леонард, надо отдать ему должное, начал совершать давно откладываемые шаги к тому, чтобы «стать мужчиной». Сначала книга о римлянах, которую он принялся писать, а теперь девушка. У девушки есть сын, который мог бы стать сыном Леонарда, если у них сложится. Подумать только! Хотя Голодный Пол был рад за друга, он не мог не заметить, что в жизни происходит нечто, оставляющее его на обочине. Неожиданно это стало для него тяжелым ударом. Он сложил все воедино: Грейс скоро выйдет замуж и, возможно, заведет детей; родители уже на пенсии и все время говорят о какой-то грандиозной поездке, и, что самое главное, поездке без него. Занятия дзюдо оказались гораздо труднее, чем он ожидал. Его работа на почте — какой бы она ни была — со временем будет выполняться дронами или роботами. И что прикажете делать? Нельзя же всю оставшуюся жизнь кормить птиц и держать за руку миссис Готорн. И уж точно он не сможет сам с собой играть каждый вечер в настольные игры. Большинство игр рассчитаны на четверых, игра на пару с Леонардом — уже компромисс.

Голодный Пол вытянулся на диване, ощущая собственный размер. Его тело как раз умещалось между двумя подлокотниками. Выложив все обстоятельства в один ряд — Леонарда, Грейс, родителей и свою ситуацию, — он узнал знакомую картинку. Четыре в ряд. Игра окончена.

Глава 14 «Хеппи Мил» — счастливый ужин

После телефонного разговора Леонарду стало не по себе от ощущения вины и предательства — он подвел Голодного Пола, своего лучшего и единственного настоящего друга, человека, который всегда был рядом и неизменно выделял специально для Леонарда часть своей (надо, правда, признать, малоактивной) жизни. Их дружба была не просто удобным времяпрепровождением двух тихих, одиноких мужчин с небольшим количеством других возможностей, это был договор. Договор о сопротивлении водовороту деловитости и бесчувственности, поглотивших остальной мир. Это был договор о простоте, противостоящей конкуренции и шумихе. Единственным слабым местом, которое обнаружил Леонард в подобном образе жизни, было то, что все шло прекрасно, пока ничего вокруг не менялось. В условиях стабильности дома и на работе, живя жизнью, полной глубины и смысла, они, конечно, могли сохранять священную нежность своей особенной дружбы. Но как только жизнь стала меняться, как только люди начали уходить из твоей жизни, что рано или поздно всегда происходит, тогда север, юг, запад и восток сместились со своих обычных мест на компасе. И ты, опустошенный, оказался перед выбором: войти в этот мир со всеми его рисками и последствиями или создать для себя пузырь безопасности. Но пузырь — это вещь в себе. Одиночество и спокойствие теряют свою особость, когда они ничему не противостоят. В активной — или, по крайней мере, в более активной — жизни спокойное размышление отталкивается от опыта. Но в намеренном исключении из своей жизни опыта, в уходе от жизненных реалий нет ничего необычного. Это всего лишь очередная разновидность страха, ведущая к одиночеству, которое ограничивает твою жизнь. Одиночество накапливается, становясь все больше и больше, и наконец оказывается таким огромным, что перекрывает входную дверь, иссушает беседу и прячет других людей за звуконепроницаемым стеклом. Как бы то ни было, Леонард начал понимать, что, когда держишься с другими на расстоянии, это не приносит даже спокойствия. Чем больше он отдалялся от людей, тем больше непонимания и удивления они в нем вызывали. На расстоянии он терял перспективу. И если не остеречься, можно стать нетерпимым и язвительным, как тот человек из супермаркета со следами яичницы на джемпере, который все время что-то бормочет себе под нос. Честно говоря, Леонард обнаружил, что стал менее критически относиться к людям, впустив их в свою жизнь. Люди, как выяснилось, не так уж плохи. Во всяком случае, некоторые из них. Может быть, в этом-то все и дело: найти правильных людей, научиться определять их, а найдя — ценить.

Все это ставило его в затруднительное положение по отношению к лучшему другу. Леонард не был уверен, что Голодный Пол сделал важные шаги в том же направлении. Что, если он и дальше не захочет выходить из своего мирка, не осознавая, что этот мирок становится все меньше? Леонарду было больно думать, что он перерос Голодного Пола, словно их дружба превратилась в обратную тонтину, когда последний оставшийся оказывается проигравшим, а наградой становится идущая вспять, сужающаяся жизнь.

Но Леонард дал себе слово, что он не допустит, чтобы его внутренний рост, каким бы он ни был, нанес ущерб Голодному Полу. Их дружба слишком много для него значила. Он решил, что не даст завязавшемуся роману с Шелли — который, надо признать, был еще только в самом начале — помешать их дружбе. И больше никогда из-за собственной беспечности он не отложит встречу и не нарушит данное обещание. С этого дня он приложит все усилия, чтобы включать друга в свои планы, и, возможно, с осторожностью, завуалированно — он еще не до конца придумал как — попробует помочь другу раскрыться в собственной жизни.

Еще одно было ясно Леонарду: он понимал, что у него появился небольшой, но соблазнительный шанс стать частью жизни Шелли, как и она может стать частью его жизни. Он еще толком не знал, куда он хочет, чтобы они пришли, и на время отложил трудные вопросы о ее семилетием сыне, но он точно не хотел все испортить из-за своих колебаний и сомнений. На этот раз он воспользуется случаем и рискнет.

Целую неделю он готовился к их первому вечернему свиданию, и эти приготовления шли за счет книги о римлянах. Он решил, что не станет придумывать ничего необычного, а закажет столик в милом ресторанчике, тихом, но со вкусом оформленном и не слишком дорогом, на случай если она захочет разделить счет. Никаких хипстерских забегаловок. Был один славный итальянский ресторанчик, мимо которого он часто проходил по дороге с работы домой и в котором, что важно для Шелли, подавали вегетарианские блюда, поэтому он решил, что закажет столик там. После ужина он пригласит ее на прогулку, и, если все пойдет хорошо, они смогут заглянуть еще куда-нибудь и выпить по рюмочке, как друзья, а может, и больше, чем друзья.

Хотя Леонард так и не полюбил шопинг, он потратил приличную сумму на новый дизайнерский парфюм, но лишь когда набрызгал его себе на щеки, заметил слова pour femme, написанные тонюсенькими золотыми буквами по нижнему краю темной коробки, очень похожей на мужскую. Возможно, она не заметит, и парфюм сойдет за унисекс. Аромат обманул его, а значит, и Шелли может обмануться, подумал он — его оптимизм игриво бежал впереди реализма.

Стремглав выскочив из дома, он явился к месту встречи почти на полчаса раньше. Там уже томились в предвкушении чудесного вечера несколько принарядившихся влюбленных с тщательно ухоженными лицами. Было холодно, и то ли из-за нервов, то ли из-за узковатых новых джинсов он почувствовал, что его мочевой пузырь вряд ли протянет до восьми часов. Леонард пересек улицу и зашел в «Макдоналдс», который казался наиболее подходящим выходом из ситуации. Но, когда попытался открыть дверь туалета, выяснилось, что она заперта.

— Туалеты только для посетителей, — прозвучал глубокий бас откуда-то сзади и сверху. Леонард обернулся и увидел охранника размерами с гору Рашмор.

— Понятно. А если я что-нибудь куплю? — предложил Леонард.

— Именно для этого люди и ходят в рестораны. Но вы должны купить до того, как пойдете в туалет, — невозмутимо пояснила гора Рашмор.

Леонард двинулся к прилавку, где его уже поджидала улыбчивая кассирша.

— Здравствуйте. Какой у вас самый дешевый бургер? — спросил Леонард.

— Наш традиционный бургер, сэр, — ответила кассирша.

— Хорошо, возьму этот бургер и «Севен-ап», чтоб запить.

— «Спрайт» подойдет?

— «Спрайт», «Севен-ап» — все равно. Да, подойдет.

— Дешевле будет купить комплексный обед, сэр. Хотите? Тогда у вас еще будет картофель фри, а по цене получится дешевле.

Ситуация выходила из-под контроля, но с логикой девушки спорить было трудно.

— Хорошо. А теперь я могу воспользоваться вашим туалетом? — спросил Леонард, переминаясь с ноги на ногу.

— Конечно. Код от двери на вашем чеке. Заказ будет готов через минуту.

— Прекрасно. Я скоро вернусь.

Из туалета Леонард вышел другим человеком. Кассирша протянула ему поднос с едой. Выяснилось, что он заказал «Хеппи Мил» для детей с вложенной в коробочку игрушкой из последней диснеевской франшизы. После посещения туалета ему уже не нужна была еда, но жаль было ее выбрасывать, поэтому он решил съесть немного, оставив место для ужина в ресторане. К тому же на свидании неплохо быть не слишком голодным — он не хотел, чтобы Шелли сочла его обжорой.

Леонард сел и открыл коробку. Бургер оказался тонким и скользким, а порция картофеля маленькой, так что вряд ли он испортит себе аппетит. Но как только он начал есть, в окно рядом с его столиком постучали. На улице было темно, поэтому Леонард мог видеть на стекле лишь свое отражение. Проигнорировав стук, он снова впился зубами в бургер. Стук послышался снова, а после этого перед ним возникли две едва различимые размахивающие ладони. Он приблизил к окну лицо — с другой стороны приблизилось отделенное от него двойным стеклопакетом улыбающееся лицо Шелли.

Она тоже приехала раньше и, выйдя из автобуса, увидела Леонарда, поглощающего — не где-нибудь, а в «Макдоналдсе»! — детский ужин «Хеппи Мил». Шелли вошла внутрь через автоматическую дверь, приостановившись, чтобы пропустить выходящих подростков, и присела к нему за столик у окна.

— Надо отдать тебе должное, ты умеешь удивить девушку! Наше свидание будет здесь? — спросила она.

— Ничего подобного! — ответил Леонард, пожалуй, чересчур взволнованно.

— О’кей, уф-ф! Тогда что это значит? Ты решил два раза поужинать или умираешь от любопытства: какую же игрушку положили сегодня в «Хеппи Мил»?

— Это какая-то рыбка из мультика, из дисне…

— Это рыбка из мультика «В поисках Немо» или из какой-нибудь новой его серии. У Патрика их несколько. Такие игрушки просятся на помойку. Не обижайся, если они тебе… э-э… нравятся.

— О боже, нет, конечно! Я понимаю, что выглядит это странно, но мне нужно было в туалет, а тот парень, гора Рашмор…

— Какой парень?

— Гора Рашмор. Он такой огромный и массивный, что напомнил мне, в частности, лицо Томаса Джефферсона, вырубленное в скале. Он остановил меня и сказал, что воспользоваться туалетом можно, только если что-то купишь, поэтому я и взял самое дешевое, что у них было, но потом подумал, что нехорошо выбрасывать еду — я знаю, тебе не понравится, что бедную корову убили, а потом отправили в мусорную корзину, — поэтому я сказал себе: съем хоть немного, и, как видишь, я еще почти ничего не съел. Вот так получилось.

Леонард глубоко вздохнул и взглянул на Шелли, которая таскала картошку из его пакета со странным, недоуменным выражением на лице.

— Кажется, я поняла. Это обед во спасение твоего мочевого пузыря. Думаю, меня твое объяснение устраивает. Теперь можем начать наше свидание? — спросила она.

— Было бы прекрасно. Между прочим, привет.

Леонард подался вперед и чмокнул ее в щечку.

— Приятный запах. Вроде у меня есть похожие духи. Давай это выкинем, — сказала она, отправляя в мусорное ведро остатки обеда, а игрушку из «Немо» сунув себе в карман, потому что больше было некуда.

В итальянском ресторане официант посадил их за столик в маленьком полукабинете. Пианист в дальнем конце зала играл что-то романтическое по своему вкусу и создавал фон для окружающего здорового гомона беседующих парочек самых разных возрастов. В ресторане, как показалось Леонарду, в основном ужинали те, кто пришел на первое свидание, или праздновал годовщину свадьбы, или просто посетил еще раз свое любимое место.

— Тутдействительно очень мило. Как ты нашел этот ресторан? — спросила Шелли.

— Понимаешь, я тысячу раз проходил мимо и думал, что там, наверное, здорово. Но никогда не заглядывал, — ответил Леонард, хотя на самом деле всякий раз, проходя мимо, он говорил себе, что, если когда-нибудь у него будет девушка, он приведет ее именно сюда.

Когда Шелли сняла пальто, он увидел, что на ней красивое зеленое платье, кружевное и без рукавов. Ее волосы приобрели чуть более темный оттенок, чем обычно, были подстрижены и уложены. На лице он заметил совсем немного косметики, хотя до этого никогда не видел вообще никакого макияжа. Глядя на то, как она просматривает меню и, читая, шевелит губами, он сказал: «Ты прекрасно выглядишь, Шелли», хотя вовсе не собирался говорить вслух то, о чем подумал.

Она улыбнулась немного смущенно.

— Спасибо. И ты тоже. Мне нравится твой пиджак. Ах, как хорошо, правда? — сказала она, имея в виду то ли ресторан, то ли их свидание, то ли все вместе. — К счастью, здесь много вегетарианских блюд.

— А почему ты стала вегетарианкой? Забота о животных или это связано со здоровьем? — спросил Леонард.

— Да не было особых причин. Несколько лет назад у меня было пищевое отравление от подогретого, но не прожаренного фарша, и с тех пор при мысли о мясе меня стало подташнивать. Я решила месяц-другой его не есть, а потом так и не начала. Я не воинствующая вегетарианка. Никаких претензий, если ты закажешь большой ти-бон стейк. Патрик ест мясо — сосиски, если, конечно, их можно назвать мясом, — и когда не доедает, это делаю я. Как ты верно заметил, мне не нравится, когда мясо выбрасывают, — бессмысленная смерть животного и все такое.

— Как же ты получаешь белки в достаточном количестве? — спросил Леонард.

— Ах, белки! Знаю я, как вы, мясоеды, не спите по ночам и все волнуетесь по поводу белков у вегетарианцев. Маргарет, которая со мной работает, живет на диете из сигарет, попкорна и диетической колы. На прошлой неделе она прочитала мне целую лекцию о необходимости белков. Я попросила ее не беспокоиться. Самцы-вожаки у горилл — вегетарианцы, и у них все в порядке. Она погуглила картинки самцов-вожаков и, кажется, успокоилась. Но в любом случае, если я вдруг грохнусь в обморок во время нашего свидания, тебе разрешается сбегать в «Макдоналдс» и принести мне немного белков.

У Шелли была приятная манера одновременно говорить и посмеиваться, сдерживая хохот достаточно долго, и только в конце предложения она взрывалась.

— Ладно, ладно, согласен. Когда-нибудь я бы с удовольствием приготовил тебе вегетарианский обед. Дома я часто ем вегетарианскую еду, — ответил Леонард, вспомнив про лежащие в холодильнике картошку фри из духовки и мороженое.

Они сделали заказ: Шелли выбрала салат из вяленых помидоров и грибное ризотто, а он — гаспачо и какое-то рагу. Перекус в «Макдоналдсе» несколько перебил ему аппетит. Еще Шелли заказала бокал просекко и выпила его несколько быстрее, чем хотела, но ему было приятно видеть, что не он один слегка нервничает. Леонард заказал пиво, довольный, что не нужно участвовать в «винном представлении»: чуть-чуть пригубить, понять, не пахнет ли пробкой, и затем кивнуть с видом знатока, если не пахнет.

Шелли заказала еще бокал просекко, и они сначала заговорили о ее семье — двух братьях и непохожей на нее сестренке-двойняшке, затем о том, как он стал писать энциклопедии, потом о чудике, который однажды встретился ей в автобусе по дороге в город и сказал, что она прямо-таки вышла из телевизора. Леонард предположил, что, возможно, это был комплимент, однако Шелли все-таки сомневалась.

Когда подали закуски, Шелли решила перейти к вопросам.

— Итак, Леонард, мой друг, пора мне побольше узнать о тебе. Я знаю, где ты работаешь, что твой стол обычно прибран, что ты любишь мясо и энциклопедии. Теперь давай заполним некоторые пробелы. Понимаешь, так нам будет легче, и это коснется обоих в равной степени. Итак, начнем с начала…

Леонард слегка напрягся.

— Ты явно книжный человек. Какая у тебя самая любимая книга?

— Надо подумать… «Хроника двадцатого столетия», — уверенно ответил он.

— Это еще что такое?

— Хроника. Главным образом она включает все важные газетные сообщения двадцатого века. Страница на каждый месяц, так что там всего — сколько получается? — около тысячи двухсот страниц. Это потрясающе — все отклики того времени на произошедшие события. Я ее очень любил в детстве и сейчас часто перечитываю, когда иду… э-э-э… когда сяду поудобнее. А у тебя? Какая у тебя любимая книга?

— Погоди, меня все же интересовало что-то вроде романа, понимаешь, такой книги, которая расскажет мне о тебе. Назови еще что-нибудь, только не телефонный справочник и не то, что ты назвал сначала.

Леонард рассмеялся. Он счел ее деловой подход хорошим знаком серьезных намерений.

— Ну, раз уж таковы правила, то я бы, пожалуй, назвал «Моби Дика». Да, «Моби Дик». Классика. Чудовищная книга, но да, любимая.

— Разве это, в сущности, не энциклопедия китобойного промысла с привязанной к ней историей?

— В каком-то смысле, думаю, ты права. Но честное слово, я не пытаюсь увильнуть. Просто я люблю книги с фактической информацией. Вряд ли ты этому удивишься. А у тебя? Какая любимая у тебя?

— Боюсь, в последнее время у меня для чтения не так много времени и сил. Но, наверное, книга, которая со мной уже много лет, — это «Мельница на Флоссе», хотя, возможно, все дело в том, что во мне самой есть что-то от Мэгги Талливер.

— Я тебя понимаю. Не в том смысле, что во мне есть что-то от Моби Дика как живого существа. Думаю, мы с ним разные. Признаюсь, я не читал «Мельницу на Флоссе», хотя, кажется, где-то дома она у нас есть. Вообще-то, я не ожидал, что ты назовешь классический роман.

— Почему нет? Я что, не похожа на умницу-разумницу?

— Нет, дело не в этом, конечно, нет. Просто ты такая — не знаю, как сказать, — энергичная. Я ожидал другого, но не знаю, чего именно. Сэлинджера или чего-то животрепещущего и современного. Не то чтобы «Мельница» — это плохо, просто…

— Видишь ли, я тоже умею быть серьезной и сноски меня не пугают.

— Я и не сомневался.

— О’кей, дальше что? Любимая музыка? — спросила она.

— Легче легкого.

— Тогда давай.

Леонард попытался вспомнить какую-нибудь классную группу, но в голову ничего не приходило.

— Можно называть компиляцию из разных крутых хитов?

Она подняла глаза к потолку, словно взывая к богу итальянских ресторанов.

— Шучу, шучу. Для меня это «Pie Jesu» из «Реквиема» Форе. Божественная хоральная музыка. Тебе она понравилась бы, если ты ее не слышала.

— О да, хоральная музыка такая чистая. Я человек нерелигиозный, но обожаю церковную музыку, — сказала Шелли.

— У меня так же с искусством. Не люблю мессы, но мне нравится бывать в храмах и наслаждаться их искусством. В церквях гораздо лучше, чем в галереях. А у тебя какая любимая музыка?

— Пожалуй, не такая элитарная. Первый альбом Пи Джей Харви. Она мне всегда нравилась. Умная, лиричная и в то же время немного резковатая — по-моему, удачное сочетание, — сказала Шелли, глотнув из бокала и движением бровей подчеркнув свою мысль.

Так продолжалось довольно долго — они рассказывали о своих предпочтениях, и хотя их слова звучали весело и даже легкомысленно, это помогало им лучше узнать друг друга. Следующие пять ответов Леонарда были: «Все о Еве», Перу, стейк, Леонард Бернстайн, змеи и двенадцать. Ответы Шелли: «До свидания, дорогая», Бутан, марципан, Шелли Дюваль, мотыльки и семь.

За десертом, когда алкоголь уже начал оказывать свое действие, они погрузились в более глубокие воды.

— Так как случилось, что ты бросила художественный колледж? — спросил он.

— Если коротко, то я забеременела. А если рассказывать долго, то я любила колледж. Туда было очень трудно поступить. Мой учитель в средней школе, человек ленивый и безразличный, сказал, что мое портфолио слабовато и для поступления требуется что-то более оригинальное. Я чуть было сразу не бросила всю эту затею, но папа вытащил мои работы, разложил их и почти заставил меня попытаться. Что особенно важно, он не интересовался моими другими занятиями и домашними работами, и в конце концов мне удалось собрать довольно сильное портфолио, но я не знала, какие в колледже требования, потому что никто из знакомых туда не поступал. Когда меня приняли, я ужасно гордилась собой. Помню, выскочила на улицу и практически залезла в сумку почтальона за письмом. Он сказал, что не по правилам выдавать письма на улице, но понял, что меня все равно не остановить. Родители были в восторге. Папа позвонил в школу, попросил позвать учителя рисования и, кажется, объяснился с ним, как бы тебе сказать, в весьма победоносном стиле.

Первый год учебы был потрясающий, вокруг все эти люди, с которыми я могла общаться впервые в жизни. Взрывные, увлеченные, ругающиеся, безумные, творческие личности. Фонтан идей и энергии. Светской жизни тоже хватало — приемы и вечеринки, на которых тебя звали или не звали, всеобщее сумасшествие. В общем, у меня кое-что началось с преподавателем по изобразительному искусству. Он был всего на несколько лет старше. Его звали Стэнли Принс, сейчас он довольно известный художник. А я звала его принц Стэнли. Когда вечеринка подходила к концу, мы обычно находили друг друга и несколько раз исчезали вместе. Не знаю, учил ли ты в школе биологию, но иногда, когда мужчина и женщина очень друг друга любят, кое-что происходит. Моя беременность выбила его из колеи, и он решил уйти из колледжа, а мне сказал — причем не лично, — что готов помочь, чем может. Думаю, ты представляешь, что я ответила. Неудивительно, что мы с тех пор почти не контактировали. Некоторые мои знакомые обвинили меня в том, что Стэнли ушел, и ситуация осложнилась. В конце концов я бросила колледж. Папа хотел, чтобы я продолжала учиться, но мое сердце, признаюсь, было разбито, и я не чувствовала, что могу стать этакой самостоятельной суперженщиной. В результате, когда родился Патрик, я переключилась на него и вышла на работу только несколько лет назад. Работа у меня в основном административная и офисная. Но благодаря сыну я опять начала рисовать. Он любит рисовать, и мы занимаемся этим вместе — такое у нас общее дело. Ему нравится рисовать картинки из твоих книг. Честно говоря, нам обоим нравится. Некоторые получаются лучше, некоторые хуже. В твоих книгах много изображений злых людей, ты заметил?

— Ха-ха! Да, есть такое, — ответил он. — Правда, сейчас я работаю над другой книгой. Мой собственный параллельный проект. Хотя, пока не сделаю больше, не буду говорить, чтоб не сглазить.

— Ну, хоть в общих чертах.

— Пока рассказывать особо нечего. Просто я потерял всякий интерес, составляя эту шаблонную энциклопедию о римлянах. Знаешь, все эти колесницы, прямые дороги…

— Носы, акведуки. Да, я тебя понимаю, продолжай, — вставила Шелли.

— Вот именно. И я решил попробовать написать что-то более человеческое. Настоящую детскую энциклопедию, в которой все будет про детей. Я хочу рассказать о жизни ребенка в Риме. Основываясь на фактах, но в более повествовательном духе. Может, дать ему имя, семью, игрушки, друзей. Поговорить о его проблемах и других сторонах жизни, которые будут понятны современным детям. Не уверен, что у меня получится, но…

— Замечательная идея! Ты можешь создать целую серию. Ребятам будет действительно интересно. Как здорово! Книгу опубликуют?

— Не знаю. Честно говоря, я только тебе о ней рассказал. Хочу сам сделать иллюстрации, хотя мне неловко говорить это тебе, у меня ведь нет специального образования.

— Какие глупости! Обязательно надо попытаться. Идея, по-моему, очень оригинальная, и я даже не могу представить, кто мог бы ее осуществить лучше тебя. Дай раскрыться своему таланту. Чтобы не получилось, как у меня, когда рисуешь в стол.

— Было бы прекрасно, если бы ты снова начала рисовать. Мне бы очень хотелось посмотреть твои работы, если ты не против, — сказал Леонард, обрадовавшись, что можно перевести разговор на другую тему — он не привык к комплиментам.

— Поживем — увидим, — ответила она.

Слушая ее, Леонард постепенно чувствовал, что ему передаются ее открытость и энтузиазм. У них были такие разные жизни. Она правда, правда очень ему нравилась. Не успев подумать, он вдруг выпалил вопрос: что такого она в нем нашла?

— То есть не хочу сказать, что я неудачник, но ты же понимаешь, о чем я. Наверное, мне хочется знать, чувствуешь ли ты, что у нас завязались какие-то отношения — или как лучше это назвать? А если так, то что ты думаешь об отношениях со мной? Или, может, я просто друг или человек, вызывающий, к сожалению, только платонические чувства?

— Раз уж ты прямо задаешь такой вопрос… — начала она, — мне кажется, странно было работать на одном этаже месяц за месяцем и не попытаться что-то предпринять. Поначалу я тебя почти совсем не замечала. Я узнала, кто ты, но, видишь ли, по каким-то причинам смотрела мимо, не понимаю почему. Дело в том, что я провожу очень много времени вдвоем с Патриком, поэтому читаю то же, что и он, мы читаем вместе; и твои книги, понимаешь, они не похожи на другие. Они прямо-таки завораживают. Он их обожает. Эти книги как будто из другого времени, как будто написаны с пониманием детского взгляда на мир. В них есть душа. Поэтому, когда я догадалась, что ты их пишешь, и понимая, что ты наша местная знаменитость — то есть знаменитость Марк Бакстер, бакалавр образования, но на самом деле все-таки ты, — как же я могла не заинтересоваться? А потом, когда мы столкнулись на работе, ты показался мне… даже не знаю… таким мягким, и после всего, что я делала в жизни, после всех людей, которых встречала, порой крайне самонадеянных, — кстати, не обижайся, ты же понимаешь, что я имею в виду, и не хочешь никаких выдумок, потому что тебе нужна правда, — думаю, я поняла, как трудно найти что-то подобное, найти в этом мире нежность. А ты как раз такой. Понимаю, мой комплимент звучит платонически, но я хочу быть абсолютно честной. Ты уловил мою мысль или я уже дошла до стадии «болтовня под просекко»?

Он прекрасно понимал, что она имеет в виду.

— Я очень рад, что ты так на это смотришь, — сказал он.

— Ну, а я почему тебя заинтересовала?

Он на мгновение остановился, чтобы сосредоточиться.

— По-моему, ты потрясающая, — ответил он честно и просто.

Каковы бы ни были причины, но уже давно никто без расчета и задней мысли не говорил Шелли в глаза, что она особенная. Искренность Леонарда, лишенная всякой подоплеки, была абсолютной.

— Я так и заплакать могу, — сказала она.

Они говорили и говорили — за десертом из мороженого с сиропом, а потом за кофе. Когда пришло время уходить, она жестом показала, что хочет подписать чек.

— Между прочим, я готов за тебя заплатить, если ты, конечно, не обидишься, — предложил он.

— Все нормально. Ты уже раскошелился на «Хеппи Мил», так что я не могу повесить на тебя еще и этот счет. Но, знаешь что, ты можешь как-нибудь приготовить мне вегетарианский обед, если захочешь.

— В любое время. В любое время, только скажи.

Они разделили счет пополам и дали официанту большие чаевые — на удачу, а также от охватившей обоих щедрости.

Они шли под руку к остановке такси и все время говорили; потом говорили, пока ждали машину на свежем, отрезвляющем воздухе. Шелли уже собралась сесть в такси, извинившись, что вынуждена ехать домой к сестре, у которой оставила Патрика, но вдруг встала прямо перед ним.

— Вот сейчас, между прочим, ты должен поцеловать меня как джентльмен, — сказала она, подняв на него глаза.

Леонард сдержал данное себе обещание не упустить свой шанс.

— Ну, пока, — сказала она. — Не беспокойся по поводу белков, ладно?

— Доброй ночи, Шелли. И спасибо за такой чудесный вечер, — сказал Леонард.

Она с улыбкой помахала ему из такси, показав пластмассовую диснеевскую рыбку, про которую уже почти забыла. Леонард помахал в ответ, глядя, как машина удаляется вниз по улице и исчезает за круговым перекрестком у Музея естественной истории. Чтобы продлить себе радостное настроение, он решил в эту безоблачную ночь пойти домой пешком. В сердце царила легкость, и ничего больше не было между ним и вселенной, раскинувшейся над головой.

Глава 15 Планы путешествия

Теперь это трудно оценить, но до мобильных телефонов и эсэмэсок было время, когда люди общались друг с другом посредством записочек, прикрепленных магнитом к холодильнику. Такой способ был настолько распространен, что стал вторым назначением холодильника. В семьях оставлялись подробные инструкции, касающиеся обеда, подростки отчитывались, куда они ушли, а несчастные жены могли начать таким образом развод, — все создавали сообщения в хемингуэевской манере, написанные заметными, яркими буквами, и прикрепляли их на уровне глаз. Скажу больше, когда по миру распространились эсэмэски, в холодильной промышленности началась паника. А уж когда передача сообщений стала бесплатной, Национальная ассоциация холодильного оборудования «Ниже нуля» (еще одна НАСА^[2], как они себя называли) подала иск в Верховный суд, настаивая на нарушении своего права зарабатывать.

Именно благодаря этому атавистическому способу коммуникации Хелен обнаружила, что в то субботнее утро Голодный Пол поднялся рано и сам отправился в больницу навестить миссис Готорн. Особенность данного средства общения состоит в том, что в нем мало места для объяснения причин, но Хелен решила, что Голодный Пол встал рано из-за волнения по поводу награждения в Торговой палате и захотел чем-нибудь заняться, чтобы отвлечься. Как часто замечала сама Хелен, нет лучшего лекарства от собственных проблем, чем помощь в решении чужих.

Хелен сняла записку с холодильника и, складывая ее вчетверо, перечитала мысленно еще раз. Часто случалось так, что, как только Голодный Пол проявлял инициативу, она сдерживала свое естественное желание его подбодрить, поскольку опыт подсказывал ей, что такие вылазки обычно предпринимались им с неуклюжей горячностью и сомнительными результатами. Надо отдать должное Голодному Полу — он преодолел свою вечную склонность к колебаниям и неловкое поведение в обществе, серьезно занявшись волонтерской работой в больнице. Казалось, они с миссис Готорн оба наслаждались спокойствием, тихо сидя рядом и держась за руки, как у Ларкина в «Гробнице Арундела». Удивительно, но он даже нашел способ общения с Барбарой при всей ее словоохотливости, граничащей с бесцеремонностью, которая обычно заставляла Голодного Пола чувствовать себя не в своей тарелке. Хелен объяснила это тем фактом, что он был примерно одного возраста с разъехавшимися взрослыми детьми самой Барбары, а этого иногда бывает достаточно для возникновения доверительной обстановки, в которой можно приятно провести полчаса. Надо отметить, что и Барбара быстро сообразила, что Голодному Полу больше нравится, когда разговор вторичен по отношению к какой-нибудь увлекательной деятельности, вроде шашек или игры в слова «Трэвел скребл», когда не надо встречаться глазами с собеседником и отвечать на наводящие вопросы.

Поначалу Хелен ожидала, что ей придется теребить Голодного Пола, чтобы тот не бросал волонтерство в больнице, хотя никакого особого плана, кроме как заставить его выйти из дома и делать что-то полезное, у нее не было. То, что он по собственной воле отправился в больницу, означало, что корабль спущен на воду и теперь может плыть на собственном горючем. Однако Хелен уже давно смирилась с мыслью, что Голодный Пол всегда будет недостаточно самостоятелен. Временами, дразня ее надеждой, он демонстрировал что-то близкое к самостоятельности — новое хобби, намеки на возможную работу на полный день, случайные упоминания о сдаваемых квартирах, — но, как часто бывает, само по себе обсуждение этих амбициозных возможностей вроде бы исчерпывало необходимость их реализовывать. Идеи вели к благим усилиям, от них — к суетливому разочарованию, а далее к отступлению и убежденности, что никакие изменения, в конце концов, ясное дело, не нужны. Возникало впечатление, что эта цепочка самопроизвольно возобновляется и повторяется. А между тем Хелен и Питер старели. Дом они уже выкупили, и он был слишком большой для них двоих. Ничто так громко не говорит нам о старости, как нежилое пространство, тщательно прибранное и вычищенное. У Хелен и Питера были знакомые, которые все откладывали свои планы, пока наконец не сталкивались с проблемами со здоровьем или вдовством. Другие продолжали работать из-за денег или невозможности смириться с обезличенностью и потерей статуса при выходе на пенсию. Но им с Питером, наоборот, всегда хотелось воссоздать те отношения, которые были у них до рождения детей. После долгих лет зарабатывания денег и беспокойств они мечтали, что, став пенсионерами, вновь обретут прежнее существование, открыв окно к беззаботной жизни, сколько бы лет ни было им отпущено до того конца, которого не миновать никому.

И все же какая-то частичка ее души не хотела отрываться от Голодного Пола. Он так долго жил с родителями, что снимал любое напряжение, которое в противном случае могло возникнуть между Хелен и Питером. Двое людей, проживающих в большом доме, иногда неизбежно вертятся друг у друга под ногами. Изобилие свободного времени, как выясняется, не способствует снятию раздражительности. Хелен продолжала работать два дня в неделю под предлогом, что ей нужно дотянуть до выхода на полную пенсию, но на самом деле она была не готова к проверке на прочность своей фантазии о свободной, беспечной жизни с Питером. Голодный Пол вносил оживление в их будни, став амулетом, предохраняющим от тонкой патины одиночества, которой мог бы покрыться большой пустой дом. Его пребывание в доме и всегдашняя готовность перекинуться с Хелен парой слов или сделать что-то, что веселее делать вместе, — все это позволяло ей давать Питеру возможность побыть одному, к чему тот неизменно стремился, и в то же время отгонять от себя чувство изолированности.

— Доброе утро, дорогая, — сказал Питер, входя на кухню после своего обычного субботнего валяния в постели. Привычка поздно вставать по субботам сохранилась у него со времен, когда он еще ходил на работу. — Как спалось? — спросил он, подойдя к ней сзади и поцеловав ее в голову. Хелен, стоя над раковиной, смотрела в сад.

— Хорошо. Спасибо, дорогой. У тебя немного заложен нос? Ты ночью похрапывал, — сказала она.

— Весна. Наверное, начинается аллергия на пыльцу. Как там наш сын и наследник? Если он еще спит, пойду сварю нам с тобой овсянку.

— Давай. Он оставил записку — пошел в больницу навещать пациентов. Самостоятельно.

— Надо же! Это прекрасно. Похоже, у вас там дело пошло, — сказал Питер, отмеряя овсяные хлопья.

Все еще в пижамах, они уселись за стол. Питер просматривал недочитанные статьи во вчерашней газете, а Хелен включила радио, чтобы создать хоть какую-то видимость разговора, без которого Питер вполне бы обошелся.

Хелен выглянула в садик за домом и увидела, что Голодный Пол перед выходом наполнил птичьи кормушки. Несколько зябликов клевали семечки, выбирая те, что повкуснее, и разбрасывая остальные, а парочка галок атаковала комочки жира.

— Тебе удалось еще раз подумать про нашу поездку? — спросила Хелен. — Я хочу сказать, что после свадьбы мы будем вполне свободны. Может, придумаем что-нибудь особенное?

— Меня не надо просить дважды. Я готов. Но мне казалось, тебе требуется время, чтобы решить, берем ли мы с собой нашего барина. Ему не понравится долгий перелет.

— Я знаю. Но я задумалась над словами Грейс. Может, и ему, и нам будет лучше, если мы отправимся одни, — сказала Хелен.

— Согласен. Аминь. Так куда ты хочешь поехать? Я бы исключил дремотно-зевотные круизы и такие туры, где все время сидишь. Может, выберемся за переделы Европы? В Штаты или куда-нибудь, где меньше «запада»? В Аргентину? Что ты думаешь о Вьетнаме?

— Может быть, лучше не в Азию? Грейс едет в Киото и решит, что это мы за ней увязались.

— Вообще-то, Азия довольно большая, хотя на карте она всего лишь вот такого размера, — рассмеялся Питер, разведя пальцы сантиметров на восемь.

Хелен убавила огонь под кастрюлей, чтобы каша не убежала.

— Надо подумать. Пока не будем никому ничего говорить. Чтобы не расстраивать.

Глава 16 Торговая палата

Голодный Пол вернулся из больницы в приподнятом настроении. Бросив ключи на столик в холле, он вразвалку направился на кухню поцеловать мать и преподнести ей купленный в супермаркете букетик хризантем. Пачку субботних газет он с глухим стуком опустил на стол перед отцом.

Посещение больницы прошло хорошо. Когда он явился, миссис Готорн спала, поэтому он поговорил с Барбарой о том о сем. Кровать между ними была пуста, но не заправлена. Он рассказал Барбаре о своем награждении и не забыл спросить про ее взрослых детей. Все происходило во время игры в дорожный вариант «Морского боя», который он специально принес с собой, так как успел выяснить, что скребл провоцирует ее на дискуссии. Хоть время и поджимало, перед уходом он подошел к миссис Готорн, которая все еще спала, но уже с капельницей. Голодный Пол сел на свое обычное место рядом с ней и замер на несколько мгновений, слушая хрипловатое дыхание, вырывающееся из груди больной. Когда она проснулась и увидела, что он сидит у ее постели, на ее лице появилось выражение облегчения, она потянулась к нему и тихонько взяла за руку. Минут двадцать он так и сидел, а миссис Готорн снова заснула. Голодный Пол положил ее руку поверх одеяла, переставил подальше от края тумбочки стакан с водой и только потом отправился домой.

Из больницы он выходил с новым ощущением уверенности и независимости. Оно не покидало его и дома, когда он стал готовиться к церемонии, даже начал насвистывать во время бритья и издавать в ванной прочие несвязные звуки, отдаленно напоминающие пение: ля-ля-ля, тра-ля-ля — вроде мелодий из какого-нибудь мюзикла. Синяк под глазом тоже начал бледнеть и теперь отливал желтизной. Но Голодный Пол отличался сложной чувствительной натурой, чья энергичность могла быть подорвана самым ничтожным обстоятельством. В данном случае его веселое настроение сдулось, когда у новой рубашки, купленной вместе с костюмом на свадьбу Грейс, обнаружились двойные манжеты. Хелен, погладив рубашку, повесила ее на дверцу шкафа, и Голодный Пол, заметив, какие на ней манжеты, сразу распереживался по поводу возможных осложнений. Двойные манжеты предполагали запонки, а запонок у него не было; следовательно, придется попросить их у отца, и сразу же возникает опасность их потерять. Нельзя забывать и о возне с этими приспособлениями: когда у тебя руки как крюки, застегнуть запонки практически невозможно. Голодный Пол сидел на краю кровати бледным подобием недавнего триумфатора — в брюках, носках и рубашке с нелепыми болтающимися манжетами.

В таком полуодетом виде он нехотя отправился к отцу за запонками, потому что не мог же он сам рыться в отцовских ящиках! Потом пришлось просить маму их застегнуть. Мама, правда, сказала, что с удовольствием поможет, отметив, что здесь нет ничего постыдного и что она всегда помогает в этом деле отцу. Но ее слова не спасли положения. Уверенность в себе, еще совсем недавно наполнявшая Голодного Пола, улетучилась, как плохо завязанный воздушный шарик, который вырвался из рук и со свистом носится по комнате. Они поехали на награждение. Голодный Пол сидел на заднем сиденье с открытым окном, тихий и лишенный всякой способности к социализации.

Они подобрали Леонарда по дороге к местному центру, где в три часа должно было состояться вручение призов Торговой палаты — кульминация ряда событий того дня, идущих под рубрикой «мероприятия местного сообщества». Леонард запер входную дверь и сел к ним в машину. Сам он тоже был в расстроенных чувствах. Пребывая в хорошем настроении, он без лишних раздумий послал Шелли эсэмэску с вопросом, не хочет ли она присутствовать на награждении его друга. Теперь он уже был вполне уверен в своем статусе бойфренда и был готов не без хвастовства представить ее друзьям. Ее жизнерадостный по тону ответ, к сожалению, оказался отрицательным: она занята с Патриком. Не желая легко сдаваться, Леонард предложил взять Патрика с собой, потому что там наверняка будут какие-нибудь развлечения для детей. Она ответила, как ему показалось, терпеливо, но сдержанно, что, по ее мнению, их еще рано знакомить, и, кроме того, она пообещала сыну кое-что другое, а свое слово надо держать. Леонард ответил коротко, что понимает, и предложил в понедельник вместе пообедать, скрыв обиду на то, что ему указали его место и оно было на несколько ступенек ниже, чем ему представлялось.

И теперь Леонард и Голодный Пол страдали от жалости к себе, сидя на заднем сиденье и почти не разговаривая. Поскольку каждый подозревал в товарище некоторую холодность из-за отмены игры в «Монополию» в середине недели, они неверно истолковали настроение друг друга, и таким образом каждый удвоил свою порцию несчастья.

Они прибыли на место, немного опоздав. В зале уже было шумно и многолюдно. Мероприятие, претендующее на выявление лучших бизнес-умов округи, было отмечено обычной местной суматохой. Главное внимание уделялось продвижению предприятий малого и среднего бизнеса посредством нестареющего способа — информационных стендов. Местная пиццерия показывала, как надо раскатывать тесто, а представитель компании, продающей окна «Велюкс», просил двух девушек убрать пальцы от движущейся петли на демонстрационной модели. В дальнем конце зала располагалась секция муниципальной библиотеки, где демонстрировалась выставка работ победителей конкурса детского рисунка, прошедшего ранее. Первые места заняли грустный щенок, глядящий в окно, маяк в бурю, Роналдо и нечто, напоминающее Мону Лизу, но в образе маленькой девочки, которая ее нарисовала. В противоположном углу дама раскрашивала желающим лица и надувала шарики в форме животных. Бедняжке пришлось изображать Человека-паука на лице рыдающего мальчика, которому, наверное, давно пора было лечь поспать. Посреди всего этого расхаживал человек в берете, с выкрашенным белой краской лицом и с клоунской слезой на щеке. Он подходил к выбранным наугад посетителям и повторял их движения в пантомиме. Отцы включались в игру и веселились — отцы, вообще, в любой ситуации знают, что делать. Актер-мим подошел и к Голодному Полу. Он уставился на него, надеясь сымитировать его реакцию. Голодный Пол, в свою очередь, уставился в лицо мима, почувствовав в нем родную душу, предпочитающую, как и он, молчаливое существование. В конце концов мим ткнул пальцем в бейджик Голодного Пола с надписью: «Особый гость» — и, когда тот опустил глаза, проделал известный трюк, щелкнув пальцами перед носом Голодного Пола, а потом убежал, сотрясаясь от беззвучного истерического смеха.

Хелен и Питер бродили среди стендов, колеблясь между почти искренним любопытством и нежеланием вступать в разговоры о продаваемых товарах. Организатор из Торговой палаты подбежала к Голодному Полу со словами: «Наконец-то я вас нашла! Пойдемте со мной, хочу познакомить вас с нашим новым президентом — его только что назначили. Вон тот, с должностной цепью на шее. Через несколько минут он объявит победителей. Поэтому, когда вы увидите, что он поднимается на кафедру, подойдите к краю сцены и ждите».

Голодного Пола представили президенту палаты по имени Майк Брайн, который помимо этого был владельцем грамматически ущербного велосипедного магазина «Майкс байкс», расположенного на главной улице возле вокзала. Майк с воодушевлением говорил о конкурсе, утверждая, что важно не количество участников, а качество присланного материала, фактически подтвердив, что в короткий список вошли все, кто откликнулся на призыв палаты, а именно три человека. Слева от Голодного Пола стояли двое других номинантов. Это была женщина по имени Кэрол, владелица салона красоты и член Торговой палаты. Она предложила свой вариант лишь по одной простой причине: было похоже, что отклика от жителей нет, и ей хотелось избавить палату от конфуза. Ее фраза: «Пожалуйста, смело обращайтесь к нам», по мнению жюри, была «практичной, побудительной, но не вполне оригинальной». Кэрол же видела в ней отражение своей прочной репутации надежного работника. Вторым номинантом был водитель такси Дермот — а вовсе не таксидермист, как первоначально послышалось Голодному Полу, — который принял участие исключительно из-за денег и хвастался, что не пропускает ни одного конкурса. Включение его фразы «Не будьте чужими» вызвало споры, причем один из членов жюри охарактеризовал ее как «краткую, однозначную и идиотскую».

Организатор взяла микрофон и попросила всех поаплодировать «нашему новому президенту», пропустив ненужное уточнение, что речь идет не о главе государства, а о президенте Торговой палаты. Майк из «Майкс байкс» пустился в непомерное восхваление вдохновляющей природы данного события, заявив, что о нем будут говорить еще многие годы, ввернув что-то про общество, в котором всегда присутствует идея «общего». Во время речи рядом с оратором стоял мим и жестикулировал, словно делал сурдоперевод, но на самом деле это было обыкновенное обезьянничанье. Майк, который в своей рассеянности вполне походил на президента, решил придать объявлению призеров драматический накал, называя номинантов по результатам в обратном порядке.

На третьем месте, что неудивительно, был Дермот, чья фраза принесла ему корзину с товарами для велоспорта, в том числе набор для ремонта шин и пару лосин с амортизирующими вставками, которые велосипедисты носят для профилактики наминов от седла. Второе место досталось Кэрол, получившей в награду бесплатное посещение спа-процедур по ее выбору в собственном салоне — президент Майк назвал это «баш на баш».

По мере того, как отпадали конкуренты, Голодный Пол еще до официального объявления вычислил, что победитель — он. Хелен и Питер тоже сложили один и один и с неподдельной гордостью обняли сына. Леонард, следуя писательскому дару предвидения, присоединился к поздравлениям, дважды пожав руку и широко улыбнувшись своему старому другу и получив такие же искренние рукопожатия и улыбку в ответ.

Голодный Пол поднялся по ступенькам на сцену. Его победившую фразу развернули через всю сцену на плакате, который был любезно отпечатан «Перфекто-принтом» с девизом «Ваше слово, наше дело». Она звучала так: «Возможно, Вы захотите обратить внимание на вышесказанное».

В этом был весь Голодный Пол. Его фраза подразумевала, что в предыдущих абзацах содержится информация, которая может быть действительно интересна читателю, и ненавязчиво отмечала ее полезность. В то же время, если адресат не был расположен к чтению, его никто не неволил. А что еще более важно, она не привносила в письмо ничего нового и таким образом била в цель, ибо заключительные фразы служат всего лишь средством избежать невежливости при завершении письма. Члены жюри Торговой палаты были несказанно рады, что появилось такое содержательное и ценное предложение, учитывая крайне ограниченное число участников конкурса. Собравшиеся громко зааплодировали, раздались приветственные возгласы, кое-кто подошел ближе, намереваясь прочесть слова внимательнее. А кто-то повторял фразу вслух, чтобы привыкнуть к ее звучанию. Некоторые ретивые бизнесмены уже названивали по телефонам, отдавая распоряжения сотрудникам обновить шаблоны писем, чтобы первыми выйти на рынок с победившей фразой. Атмосфера в зале была приподнятая и праздничная, хоть и слегка недоуменная, потому что президент Майк забыл сообщить тем присутствующим, кто не являлся членом Торговой палаты, в чем, собственно, состоял конкурс. Артист-мим прекрасно отразил это в сложной пантомиме, прелесть которой нелегко передать здесь словами.

Президент Майк вручил Голодному Полу рекламный чек гигантского размера на десять тысяч и статуэтку-приз, изображающую отрезанную руку, пишущую пером. Затем он предложил Голодному Полу сказать несколько слов. Мим пристроился рядом для «сурдоперевода».

Голодный Пол подошел к микрофону и посмотрел на лица собравшихся вокруг. Раньше ему никогда не доводилось смотреть на зал с такой точки — на всех этих счастливых и оживленных людей, хотя и не особенно вникающих в происходящее, выкрикивающих что-то радостное, просто чтобы было веселее. Голодный Пол стоял молча и смотрел на толпу, которая постепенно затихала, ожидая от него каких-нибудь слов. Президент Майк, прирожденный лидер, решил, что призер нервничает, и прошептал:

— Просто поблагодарите всех и пожелайте им хорошо провести время.

Но Голодный Пол спокойно стоял и молчал. Мим уселся на край сцены и смешно почесал в затылке, потом посмотрел на часы. В конце концов президент Майк, истинный профессионал, забрал у Голодного Пола микрофон, поблагодарил собравшихся и сгладил неловкость, сказав, что победитель не может справиться с эмоциями.

Сойдя со сцены, Голодный Пол еще раз принял поздравления от своей семьи, членов палаты и других доброжелателей. Леонард выразил особое восхищение легкостью победившей фразы, и это много значило для Голодного Пола, потому что Леонард был не только его близким другом, но и профессиональным писателем, который в таких делах знал толк.

Корреспондент «Голоса округа» попросил Голодного Пола высказаться, чтобы использовать его слова для статьи о конкурсе, но тоже наткнулся на молчание. Позади Голодного Пола стоял мим и делал знаки, как будто застегивает рот на молнию, а потом душит себя удавкой перед отрубанием собственной головы.

— Это что, шутка? — спросил корреспондент.

Но Голодный Пол просто стоял, наслаждаясь моментом, словно теплой ванной.

На следующей неделе «Голос округа» на двух страницах сообщал об имевшем место мероприятии, присовокупив большую фотографию Голодного Пола с подписью: «Одно предложение вместо тысячи слов». В статье приводились длинные цитаты из речи Голодного Пола о прекрасной работе Торговой палаты, сочиненные и посланные президентом Майком по электронной почте.

После вручения призов завершились и прочие мероприятия. Зал опустел, чтобы вновь открыться для безалкогольной молодежной диско-вечеринки, которая должна была начаться через несколько часов.

Пока Леонард помогал Питеру засунуть гигантский рекламный чек в багажник, для чего потребовалось убрать полку, Голодный Пол сидел на ступеньках с мимом, который, выйдя из образа, курил и разговаривал. Было похоже, что им есть о чем поговорить. Прощаясь, они пожали друг другу руки, и мим дал Голодному Полу свою карточку. Чтобы развеяться, Леонард решил идти к себе пешком, и Питер, будучи в прекрасном настроении, словно после выигрыша Кубка мира, повез Хелен и Голодного Пола домой. Сам герой, обдуваемый приятным ветерком из открытого окна, сидел на заднем сиденье, в новом костюме, с сознанием раскрепощенным и свободным, как и его двойные манжеты.

Глава 17 Семейный обед

Проведя весь день на этом странном мероприятии, Хелен, Питер и Голодный Пол вернулись домой, полные дурашливой радости. Поскольку Грейс и Эндрю были приглашены завтра на воскресный обед, изначально планировалось вечер субботы посвятить готовке и уборке. Вместо этого все трое, ужасно довольные, искали, куда бы подвесить гигантский чек, а потом открыли коробочку конфет и уселись смотреть «Бродвей Дэнни Роуз».

Поэтому утром в воскресенье валяние в постели не состоялось, день следовало начать по-военному быстро и четко. Задачи были поставлены, и время на их выполнение отмерено. В результате этих мер к приезду Грейс и Эндрю должны были появиться непринужденная прибранность в интерьере и горячие блюда к обеду.

Главное было, конечно, не вертеться друг у друга под ногами. Хелен отвечала за приготовление основного блюда и поехала по магазинам, как только они открылись, купить кое-какие необходимые ингредиенты, включая соль и шалфей — продукты, которые покупаешь так редко, что замечаешь их отсутствие, только когда они заканчиваются. Питер отвечал за закуски и десерт. Закуски — это козий сыр и салат с грецкими орехами. Их он начнет готовить сразу, в момент прихода гостей. Десерт — это консервированные фрукты и ванильное мороженое как напоминание о детских годах, что, несомненно, порадует Грейс, и в то же время решение проблемы вчерашнего вечера, когда Питер смотрел фильм вместо того, чтобы делать торт «Павлова». Голодный Пол должен был опустошить мусорные корзины — включая маленькие в спальнях и ванных — и накрыть на стол. Эти две задачи составляли все его домашние обязанности большую часть его взрослой жизни. Кроме того, он каждый день наполнял кормушки для птиц, хотя сам это работой по дому не считал.

Для Грейс и Эндрю предыдущие несколько дней были полны забот. Хотя им все-таки удалось внести в свое расписание нотки романтики, большую часть времени они провели в машине, разъезжая по разным адресам, забирая или отдавая то одно, то другое и таким образом обеспечивая успех свадебного торжества. Список нужных дел включал поиск толстой неароматической свадебной свечки; украшение бантами церковного прохода в начале и в конце; покупку красивой ручки для подписи в книге записи актов гражданского состояния; создание ярких указателей, которые помогут гостям найти расположенную на окраине города церковь; покупку одежды для медового месяца в Киото, где температура будет как под мышкой — тридцать шесть и шесть.

Утром в день назначенного семейного обеда Грейс на голодный желудок начала бегать по делам и в конце концов пришла домой пешком совершенно измотанная. Потом прилегла на полчасика, но Эндрю дал ей поспать подольше, в результате чего она проснулась слишком поздно и у нее не хватило времени собраться. Грейс металась по дому, раздраженно бормоча что-то крайне неласковое. В машине по дороге на званый обед Эндрю выговаривал ей за то, что она, черт возьми, вечно опаздывает, а она отвечала, что он, черт возьми, не разбудил ее, когда его просили, и к тому же еще, черт побери, настаивал, что не надо ставить этот чертовый будильник. Они прибыли с опозданием на полчаса, едва успев заехать в магазин и купить вино и цветы. Но когда Питер открыл дверь, Грейс и Эндрю изобразили счастливый портрет полного душевного единения, зеркально отображенный выражением лиц Хелен и Питера, у которых тоже только что произошла стычка по поводу текущего состояния закусок.

— Как приятно вас видеть, дорогая, — приветствовала детей Хелен, а Грейс протянула ей цветы и аккуратно поцеловала в щеку,чтобы не испортить макияж. — Ах, как мило. Не стоило тратиться, но какие они красивые. Здравствуй, Эндрю, дорогой. Спасибо, что пришел. Я знаю, вы оба очень заняты.

— Рад вас видеть, Хелен, — ответил Эндрю, позволив себя обнять. — Давно не виделись, виноват. Я все по командировкам. Вы же знаете, работа такая. Как вы?

— Прекрасно, прекрасно. Заходите. Давайте ваши пальто. Молодцы, что тепло оделись — на улице все еще прохладно, хоть и солнечно, — сказала Хелен, сложив их пальто на перила.

В гостиной Голодный Пол, выполнив все поручения, уселся почитать взятый в библиотеке журнал «National Geographic».

— Ах, вот и он, герой дня! Давай обнимемся. Как здорово, что ты победил! Молодец! Теперь, как я понимаю, мы будем видеть твое сочинение в конце каждого корпоративного имейла? — сказала Грейс, которая была рада встрече с братом.

— Что-то вроде того, — ответил Голодный Пол. — Ты хорошо выглядишь. Надеюсь, не слишком переутомилась подготовкой к свадьбе? Привет, Эндрю! Пожалуйста, проходи. Как у тебя дела?

— Все в порядке, спасибо. Рад тебя видеть, — сказал Эндрю, на секунду по-мужски приобняв Голодного Пола за плечо, на что тот не успел отреагировать. — Поздравляю с победой! Напомни, как звучит твоя фраза: «Спасибо, что обратили внимание на вышесказанное» или как-то иначе? Поздравляю! Мы все теперь будем ее использовать. Ты прославишься.

— Ну, это вряд ли, — ответил Голодный Пол. — Папа сейчас придет. Он отвечает за закуски, поэтому сейчас, наверное, строгает салат.

Грейс пошла на кухню и, предложив помочь, попыталась отыскать в верхнем ящике хоть один острый нож.

— Не беспокойся, дорогая. Я справлюсь, — сказал Питер. — За мной следит недремлющее око твоей мамы, так что все будет как надо. Если хочешь, можешь открыть вино. Лучше то хорошее, которое ты принесла, а не то с завинчивающейся крышкой, которое купил твой братец, — оно из Колумбии! Кто пьет вино из Колумбии?

Грейс опросила всех, кто что будет пить, и незаметно прошептала Эндрю, что если он хочет выпить, то она поведет машину, но он, поцеловав ее в лоб, ответил, что все нормально, он сам сядет за руль, и между ними вновь воцарились мир и согласие.

— Все за стол! — распорядилась Хелен, поскольку из-за опоздания Грейс все начали выпивать до обеда и уже близилось время, когда будет готова курица.

Все расселись, куда кому захотелось, только Хелен выбрала место поближе к двери, чтобы удобнее было приносить из кухни блюда. Много лет назад Хелен хотела снести стены на первом этаже и соединить гостиную с кухней, но Питер попросил этого не делать, потому что не желал во время обеда смотреть на стиральные и сушильные машины. Хелен уступила, о чем теперь очень сожалела: кухня была отрезана от всех помещений первого этажа, и это означало, что, когда готовишь обед, невозможно участвовать в общем разговоре, да и еду приходится носить издалека. Питер по этому поводу не беспокоился. Он умел носить четыре тарелки за раз: по одной в каждой руке, плюс еще две сверху, поддерживая их равновесие с помощью больших пальцев и мизинцев, как в ресторанах. Питер был мастером-лентяем переноски: он умел нажимать задом на дверные ручки, поднимать их в исходное положение локтем и включать свет подбородком. На этот раз, однако, он попросил помочь Голодного Пола, потому что получил строгий нагоняй от Хелен и не хотел отвечать еще и за возможные пятна на полу.

С удовольствием принявшись за закуски — все проголодались, ибо готовились к обеду с утра, — Грейс и Хелен завели разговор о свадебных приготовлениях.

— Кондитер сказал, что, вообще-то, в Страстную пятницу они закрыты и я должна послать ему сообщение, тогда он приедет в магазин и откроет специально для нас, потому что, если мы не привезем торт в гостиницу в пятницу, придется делать это в понедельник, так как ответственный за свадебные торты на Пасху уезжает, а я никому другому не хочу это поручать, — объясняла Грейс.

— Если хочешь, я могу тебе помочь, — предложил Питер.

— Прекрасно. Спасибо, папа. Я не против, чтобы ты удостоверился, что все делается как положено, и в последний раз перед понедельником связался со служащими отеля. Флорист должен сделать букеты к воскресному вечеру, но, поскольку это Пасха, он не может точно сказать, в какое время, потому что, говорит, у него есть семейные обязанности, и вообще должна признаться, он мне отвечает не сразу. Надеюсь, нам не придется в день свадьбы покупать цветы на заправке. Не хотелось бы идти к алтарю, благоухая дизельным топливом, как будто я выхожу за дальнобойщика. Мама, ты не передумала насчет пожертвований? Ты можешь это делать с мамой Эндрю.

— Конечно. Буду рада снова увидеть твоих родителей, Эндрю. Мы давно не встречались. Было бы неплохо повидаться с ними заранее, но теперь уж поздно об этом говорить, — сказала Хелен.

— Они очень ждут встречи, Хелен, — ответил Эндрю. — Мама немного стесняется в больших компаниях и поэтому рада, что будет возможность пообщаться с вами. Вы все сидите за одним столом, так что сможете поговорить.

— А как твой отец? — спросил Питер. — Все так же играет в гольф без солнцезащитного крема?

— Да, играет несколько раз в неделю со своими бывшими коллегами. Все время просит меня присоединиться, хотя гольф — это не мое. Надо, конечно, как-нибудь с ним поиграть, но отец становится таким азартным, а я большого удовольствия не испытываю. А вы, Питер, когда-нибудь играли в гольф?

— Однажды я играл в безумный гольф с твоей будущей тещей. Но проиграл и был вынужден заплатить штраф, — сказал Питер, улыбнувшись и толкнув в бок Хелен.

— Прекрати сейчас же! Нечего выворачивать всю нашу жизнь наизнанку. Эндрю, не слушай его. Он не любит играть в игры, которые ему не даются, — сказала Хелен.

— Верно, — вставил Голодный Пол. — У нас есть куча игр, в которые папа сыграл только один раз. Он предпочитает настольные игры в форме вопросов и ответов, хотя это, по сути дела, вовсе не настольные игры. «Тривиал Персьют» и тому подобное. Проще пойти и сдать какой-нибудь экзамен.

Голодный Пол был в этом вопросе пуристом и полагал, что выигрывать можно исключительно благодаря своим способностям, проявленным в игре, и что нечестно использовать знания, полученные за ее пределами.

Поскольку все были голодны, с закусками покончили быстро, даже Грейс, самый медлительный едок в семье, которая вдобавок еще и с удовольствием пила купленное ею же вино.

Хелен поднялась, собираясь пойти за курицей. Грейс предложила помочь, но Хелен лишь замахала на нее руками и вместо этого подлила ей еще вина.

— Расслабься. Ты всю неделю носилась сломя голову. Сегодня отдыхай. Пойдем, Питер, посмотрим, каков из тебя официант для выноса главного блюда.

— Вот что тебя ждет, Эндрю. Как только они надевают себе на палец кольцо, ты для них превращаешься в обслуживающий персонал, — сказал Питер, а Хелен в ответ хлопнула его кухонным полотенцем. Когда родители вышли, Грейс сделала еще один глоток вина и повернулась к Голодному Полу, который был к вину довольно равнодушен.

— Расскажи нам, как все прошло вчера. Ты получил какой-нибудь приз?

— Да, получил. Вон он — отрезанная рука! — сказал он замогильным голосом, указывая на приз, стоящий на каминной полке. — Еще мне дали денег.

— И сколько же? Рассказывай! — в один голос попросили Грейс и Эндрю.

— Довольно прилично — десять тысяч.

— С ума сойти! — воскликнула Грейс, действительно поразившись. — Это большие деньги. Вау! Жаль, что я не приняла участие.

— Мне еще дали такой огромный рекламный чек. Он наверху. Папа сказал, что вставит его в рамку. Он ненастоящий — его нельзя обналичить, о чем я, честно говоря, не догадывался, пока перед уходом президент не подошел ко мне и не вручил настоящий.

— Там присутствовал президент? — спросил Эндрю. Слова Голодного Пола произвели на него впечатление.

— Ну, не президент, который глава государства, а президент Торговой палаты Майк Брайн. Он владелец магазина «Майкс байкс» на главной улице.

— Это тот, с безграмотной вывеской? — спросила Грейс.

— Тот самый. Вообще-то, он приятный человек. Такой, знаешь, с должностной цепью на груди. Они серьезно отнеслись к этому конкурсу.

— Ясно, что серьезно. Десять тысяч — это не шутка. С ума сойти! — повторила Грейс.

— А что ты собираешься делать с деньгами? — спросил Эндрю.

— О, не знаю. Как-то еще не думал.

— Правда? Но разве ты не из-за денег принял участие в конкурсе? Может, хочешь сделать себе какой-нибудь подарок? — спросил Эндрю, проявив к вопросу о деньгах интерес чуть больший, чем следовало.

— Да нет. Я и не думал выигрывать. Просто понял, что у них есть проблема, и решил, что мой ответ поможет ее разрешить. У меня, как вы знаете, не так уж много талантов, которые хоть на что-то годятся, но тут я решил, что надо попытаться, и вот — все получилось. Наградить деньгами — их идея. Хотели, чтобы шуму было побольше, а вы ведь знаете этих бизнесменов — для них чем больше денег, тем больше шума, — сказал Голодный Пол.

— Да, но тебе стоит задуматься. Понимаешь, это большие деньги. Ты мог бы сделать что-то существенное, — сказала Грейс и осушила второй бокал. Потрясенная призовой суммой, она уже пила не по глоточку.

— Я не привык распоряжаться деньгами, поэтому не хочу их потратить впустую. Наверное, я отнесу их в общество взаимного кредита, чтобы что-то было на черный день. Никогда не знаешь, что тебя ждет, — ответил Голодный Пол, не особенно озадачиваясь.

— Но послушай, тебе все-таки надо подумать. Честно говоря, мама и папа всегда о тебе заботились и никогда не просили тебя быть в семье добытчиком. Так, может, стоит подумать о чем-то другом? Может, сделать им что-то приятное? Я хочу сказать, что с тебя не берут квартплату, папе пришлось выделить тебе деньги на костюм к свадьбе, ты не отдаешь им то, что зарабатываешь на почте, а теперь, когда у тебя появилась кругленькая сумма, ты собираешься оставить ее гнить в строительной сберкассе или где там…

— В обществе взаимного кредита, — поправил ее Эндрю.

— Спасибо, в обществе взаимного кредита, — огрызнулась Грейс, разозлившись, что ее перебили. — Может, тебе надо хоть раз проявить серьезность? Жизнь меняется — у всех нас. Я выхожу замуж, папа теперь пенсионер, мама тоже через год выйдет на пенсию, а ты все еще живешь с родителями и играешь в угадайки, работаешь всего один день в неделю. До каких пор? Сколько это будет продолжаться? Ты когда-нибудь изменишься?

— Хорошо. Обещаю, — ответил Голодный Пол, так и не поняв, что он такого сделал, чтобы рассердить Грейс, и оторопев от резкости ее голоса. По природе своей он был флегматиком, обижался очень редко, если вообще такое случалось, и всегда старался оправдать человека за недостаточностью оснований или списать всё на обстоятельства. Ему казалось, что Грейс должна радоваться за него. Он всего лишь хотел предложить Торговой палате простую фразу, которая позволила бы решить беспокоившую их проблему. Он сделал бы то же самое, не предложи они в награду ни призов, ни денег. Просто это был тот редкий случай, когда Голодный Пол знал ответ, словно видел пробел в клеточках на доске скребла, который другие игроки, делая ходы, не заметили. Теперь, когда у него появились деньги, значившие для него совсем немного, он был счастлив отдать их часть или даже всю сумму своим родителям, но ему просто в голову не пришло, что их это заинтересует. Отец не трогал свои пенсионные сбережения с момента выхода на пенсию. Значит, Питер даже не знал, на что их потратить, если не считать путешествия, но и тут Хелен все еще медлила с принятием решения. Наверное, он может оплатить их поездку? Что же имеет в виду Грейс? Или ей было бы приятно, чтобы он помог ей со свадьбой? У них обоих хорошая работа, но справить свадьбу стоит недешево, и они несколько раз говорили, что приходится ужиматься в расходах то тут, то там. Да и все эти перипетии с делением свадебных гостей на «пары» тоже связаны с тратами, так ведь? Вероятно, все дело в этом. В таком случае понятно, почему Грейс расстроилась. Она сильно нервничает, устраивая свадьбу, и они наверняка выбились из намеченного бюджета. Ну конечно! Как единственный брат Грейс, он не допустит, чтобы ей не хватило денег. Он предложит какую-то сумму, чтобы у нее все получилось хорошо. Может, предложить ей взять в долг, иначе она из гордости откажется. Тогда потом он больше ничего не будет говорить о деньгах, а если Грейс когда-нибудь захочет ему их вернуть, он просто отмахнется и скажет, что уже забыл о них и пусть она тоже забудет.

— Вот и я! — сказала Хелен, с радостным видом входя в комнату. Ее лицо блестело от кухонного жара. — Простите, что так надолго вас оставила, но, надеюсь, вы согласитесь, что ожидание того стоило.

Сначала она протянула тарелки Грейс и Эндрю. На них лежало по куску жареной курицы, фаршированной шалфеем, картофель, приготовленный на гусином жиру, корнеплоды в сливочном масле и с краю — немного грибного соуса. Вслед за Хелен появился Питер с тремя другими тарелками, но потом он снова удалился на кухню за масленкой, которую Голодный Пол забыл поставить на стол.

— Ну, — сказала Хелен, — приступайте. Вам уже все известно про вчерашнее награждение? Мы им так гордимся. Все бизнесмены наперебой бросались пожать тебе руку, да? — сказала она, обращаясь к Голодному Полу, который еще не совсем пришел в себя. — Мы будем читать твою фразу в конце письма еще много лет. И всегда помнить не только о твоем таланте, но и об этом прекрасном дне.

Радость Хелен была искренней и лишний раз свидетельствовала о том, что сердце ее поет от счастья, ибо вся семья наконец собралась вместе после одного выдающегося события и ожидает другого. Ей больше ничего не было нужно — только приготовить вкусный обед для своих взрослых детей, которые выросли такими хорошими.

Глава 18 Привет, Марк!

Леонард закончил последнюю редактуру книги о римлянах для своего издательства. В итоге получился солидный справочник, излагающий сухие факты сжатым, бесстрастным языком. Он, без сомнения, породит сотни проектов, которые более или менее одинаково будут оценены учителями-практикантами в свободное от уроков время и скоро прочно забудутся. Теперь Леонард мог спокойно заняться собственной книгой на ту же тему. Ее подправленный черновик лежал в верхнем ящике стола с того самого счастливого дня, когда Шелли согласилась пойти с ним погулять в парке. В настоящее время книга представляла собой описание жизни юного римлянина. Пересматривая черновик, Леонард, однако, понял, что мальчик все-таки вышел закованным в привычный стилизованный образ и ему не хватает индивидуальности. Он мало походил на героя, к которому дети хотели бы отправиться сквозь время, с кем мечтали бы повстречаться или на кого старались бы быть похожими: он был лишен чувства юмора, увлечений, мало действовал и не имел отличительных черт. Нужно было вдохнуть в него жизнь. Для этого Леонарду требовался читатель, тот, кто мог бы его вдохновлять, служить идеальной аудиторией для придуманных им смешных и трогательных моментов. Поэтому он решил написать свою книгу для маленького сына Шелли, Патрика, а римского мальчика назвал Патриусом.

Теперь перед книгой, казалось, открывался целый спектр разнообразных возможностей. Леонард старался представить себе, как Патрик воспринял бы книгу о себе самом, только в обличье древнего римлянина, и это заставило его снабдить текст интересными, захватывающими и узнаваемыми событиями. Получалась не просто сухая банальщина, которой самое место на дне школьного рюкзака, а изложение фактов как векторов жизни, как посланий из прошлого. Леонард описывал, как мальчик идет домой из школы в тоге и с буллой на шее, амулетом, защищавшим его от злых духов, как играет в игрушки в ту эпоху, когда не было ни Рождества, ни Санта-Клауса, если, конечно, Патрик вообще может вообразить себе столь суровое время. Он рассказывал, как его герой играет в кости, причем настоящие, и включил в книгу двухстраничный разворот о матери Патриуса, ставшей свободной после многочисленных побед в гладиаторских боях. Далее он поместил раскладывающуюся на две страницы вклейку, где изображалось содержимое коробочки для школьного обеда: кусок хлеба из полбы, несколько фиников и фиолетовая морковка. Но Леонарду хотелось придать Патриусу и обычные черты, которые были связаны не столько с римскими временами, сколько с ребенком, у которого есть такая замечательная мама, как Шелли. Леонард писал, что Патриус очень старался и делал полезную работу, даже если иногда ему этого не хотелось. Каждый день он рисовал и пел песенки, задавал много вопросов и, случалось, дерзил маме, за что та его ругала, хотя в глубине души была довольна, что он унаследовал ее независимый дух. Вечерами он ложился спать немножко позже, чем следовало, но зато, если случалось заболеть, он всегда ходил к врачу и радовался, когда у него выпадал зуб. Важно было показать, как живется Патриусу в семье. Леонард изобразил его как «большого мальчика» с вьющимися золотисто-каштановыми волосами, зелеными глазами и — невзирая на историческую неточность — в очках из «Звездных войн». В отдельном квадратике сообщалось, что у Патриуса открытое, доброе сердце и богатое воображение.

Леонард сочинил достаточно книг и понимал, что теперь деталей хватает и вполне можно составить заявку издателю. Правда, он никогда не писал заявок сам, в чем крылась единственная проблема. Обычно он предоставлял это дело курирующему автору и узнавал о результате, только когда книга получала одобрение и издательство соглашалось ее выпустить. Немного поразмыслив, он решил рискнуть и послать заявку и отрывок из книги единственному человеку, который пришел ему на ум, — Марку Бакстеру.

Кому: himark@markbaxterbed.com

Привет, Марк!

Надеюсь, у тебя все в порядке. Знаю, что в последнее время ты занят на конференциях и переговорах, поэтому прости за беспокойство. У меня тут появился один проект, и мне кажется, тебе он может быть интересен…

Леонард, со всем причитающимся уважением, сделал все, чтобы заинтересовать Марка Бакстера, бакалавра образования, своим проектом, и надеялся на его помощь в том, чтобы из закулисного анонима превратиться в полноценного автора. Это дело нужно было провести с должным тактом, поскольку он фактически просил Марка помочь потенциальному конкуренту, но Леонард решил, что они с Марком сотрудничают уже достаточно долго и тот выторгует себе бонус, даже если для этого придется всего лишь переслать имейл. Леонард не собирался предлагать Марку невыгодную сделку. Письмо он закончил в соответствии с новой политикой компании относительно подписей имейлов:

Возможно, ты захочешь обратить внимание на вышесказанное.

Леонард

Он нажал «Отправить» и почувствовал себя так, словно только что бросил наполненный водой воздушный шарик через живую изгородь из бирючины. Теперь, когда заявка отправлена, ему придется засесть за книгу и закончить ее — вдруг Марку Бакстеру, бакалавру образования, придет в голову прочесть весь черновик. Но сначала Леонард заметил, что все имеющиеся в наличии часы — на запястье, на телефоне, в компьютере и на столе — показывают разное время, а это означало, что сейчас еще рано, в самый раз или поздно идти на обед с Шелли. Леонард назначил местом встречи велопарковку, чтобы избежать подтруниваний «компьютерного гения» Грега. Ему не терпелось рассказать Шелли про свою идею написать книгу для Патрика и о Патрике, и еще про то, как Шелли вдохновила его отправить заявку знаменитому Марку Бакстеру, бакалавру образования. Появившись в его жизни, она внесла в нее только хорошее.

Когда Леонард подошел к велопарковке, Шелли уже ждала его. Как всегда, она напоминала вьючную лошадь, несущую на себе все принадлежности велосипедиста.

— Привет, как ты? — сказал он. — Давай я понесу. Как прошло утро? И выходные?

— Хорошо, наверное. Провела их с Патриком. Ему немного надоело сидеть дома, но и выходить он никуда не хотел. Иногда с ним такое бывает. Дети устают после целой недели в школе, но я не могла допустить, чтобы он сидел дома и весь день играл в лего, поэтому пообещала пойти с ним в кино.

— Хороший фильм? Не тот, что из «Хеппи Мил»?

— Нет, тот мне и в голову не пришел. Мы смотрели последний эпизод «Вони в темноте». Знаешь этот формат — с бесконечными шутками, нацеленными на родителей, но мимо детей. Я стала клевать носом, а он, когда съел все вкусное, захотел уйти. Был в плохом настроении. А как ты, как твой друг? Досталась ему награда?

— Замечательно, да, прекрасно! Мой друг выиграл. Получил приз в виде отрезанной руки и огромный чек на десять тысяч. Мы его еле засунули в багажник.

— Ничего себе! Вот это да! А эти гигантские чеки можно обналичить?

— Нет. К нему прилагается еще и обычный. А гигантский он повесит дома в рамочке.

— А что он будет делать с такими деньгами?

— Трудно сказать. У него никогда не было больших денег, и они его не слишком интересуют. Его сестра выходит замуж в Светлый понедельник, и он говорит, что, наверное, поможет ей со свадьбой. Они устраивают банкет в «Уайтторн Касл», а там дешево не бывает. Они даже были вынуждены тщательно высчитывать количество гостей, так что мне пришлось отказаться от возможности пригласить кого-то с собой.

Они немного прошлись, но разговор затухал. С Голодным Полом Леонард мог спокойно пережидать любое молчание, но с Шелли все было иначе. Порой поддерживать такой разговор было все равно что трогаться на машине в гору.

— А куда мы, кстати говоря, идем? Есть идеи? — спросила она.

— Как ты относишься к «болотным людям»? — предложил Леонард.

— Хорошо. Я их раньше не видела. Они страшные?

— Да нет, я бы не сказал. Просто древние старые тела и их фрагменты. Однако можно хорошо рассмотреть отдельные черты, у некоторых даже есть волосы.

— Ладно. Звучит интересно, хотя, пока я их не увижу, не стану оценивать эту идею как потенциально романтическую, — сказала она и попыталась улыбнуться, правда без особого успеха.

Они снова замолчали. Он заметил, что из них двоих тон разговору всегда задавала Шелли. Когда она была оживленной и довольной, все шло прекрасно, но когда она затихала, обоим приходилось выдавливать из себя слова.

— Все нормально? — спросил он, когда они подошли к выставке.

— Гм, вроде того. Хотя не совсем. Я хотела тебя кое о чем спросить. Но мне немного неловко.

Леонард почувствовал, как у него похолодело в животе.

— Так спроси, — сказал он.

— Про Патрика. Скорее, про меня и Патрика. Мне правда очень нравится встречаться с тобой, то есть когда мы с тобой вдвоем. Мне нравится, что мы не торопимся в наших отношениях, но я задумалась над тем, что ты написал в своем сообщении про Патрика. Для меня это было неожиданностью. Я не совсем поняла, что ты имел в виду. В общем, не знаю… просто хотела тебя спросить.

— А, понятно. Честно говоря, я об этом специально не думал. Решил, что, может, вам будет интересно присоединиться, а поскольку ты была занята с Патриком, то и его можно взять. Больше ничего такого. Говорю как есть.

Они стояли у входа на выставку. Леонард чувствовал, что это какая-то проверка, но он не понимал ее вопроса.

— Патрик — это мой мир, Леонард. Вся моя жизнь подчинена ему. И я не хочу никуда его впутывать.

— Конечно, я понимаю.

— Я хочу сказать, что не стану его знакомить с человеком, с которым я пару раз сходила на свидание.

Леонард получил грубую и недвусмысленную характеристику.

— Да, я понимаю. Конечно. То есть я хочу сказать, что я никогда не пытался вмешиваться в ваши отношения с Патриком. Просто хотел сделать вам приятное.

— Знаю, знаю. Я не наезжаю. Но, понимаешь, я не могу рассказать ему, кто ты такой, сообщить, что ты пишешь его любимые книги, потом познакомить вас, потому что после этого, если у нас ничего не получится, он будет чувствовать себя покинутым и отвергнутым, а я не хочу, чтобы это случилось. Я не могу взять его с собой, не объясняя, кто ты. Тут мало представиться и сказать, что ты пишешь книги, придется объяснить, кто ты для меня и, конкретнее, кто ты для него. Понимаешь? Понимаешь, как это для меня важно? И почему это так важно?

Между ними протискивалась группа итальянских студентов — все в дутых куртках и обтягивающих джинсах. Этим весело болтающим ребятам понадобилось несколько минут, чтобы просочиться внутрь. Шелли смотрела на Леонарда сквозь толпу с нежным и печальным выражением лица. Когда все прошли, Леонард мог бы что-то сказать, что-то сделать или как-нибудь иначе дать понять Шелли, что он понял, действительно понял то, что она пыталась ему объяснить. Она послала ему сигнал бедствия, но этот сигнал не был расшифрован. Леонард видел, что происходит что-то важное, но он был слишком неуверен, слишком неопытен, чтобы проявить ту чуткость, которая от него ожидалось.

— Ну, хорошо, теперь давай войдем, ладно? Болотные люди уже нас заждались!

В ушах у него зазвенело от нелепости собственных слов. Большой ребенок пытается участвовать во взрослом разговоре. И он был разоблачен.

— Я пойду, Леонард.

Шелли в последний раз посмотрела на него своими печальными, выразительными глазами.

— Ладно, тогда, может, в другой раз, — сказал Леонард, пребывая в панике и параличе. Он задыхался.

Шелли взяла у него свои велосипедные принадлежности.

— Пока, Леонард.

Он стоял у входа на выставку, глядя, как она совершенно некинематографично возится со своим велосипедным снаряжением. Улыбнувшись ему героически-сдержанно, словно стараясь показать, что ни за что не заплачет, пока не отвернется, Шелли села на велосипед и двинулась вперед. Леонард стоял, не шевелясь, потрясенный значимостью произошедшего, и смотрел, как она вливается в поток транспорта и уезжает от него все дальше.

С чувством полного краха Леонард попытался найти тихое местечко, где мог бы собраться и взять себя в руки. Он поплелся на выставку и там уселся один в тускло освещенном зале. Рядом с ним в выставочной витрине лежал распластанный болотный человек двух тысяч лет от роду, сохранившийся в той самой позе, в которой его жизнь сменилась смертью.

Глава 19 Игра в жизнь

В тот же день вечером после ужина Леонард потащился с тяжелым сердцем в Парлевуд, чтобы получить ненавязчивую дружескую поддержку и поиграть в какие-нибудь простенькие настольные игры. Достойные люди из компании «Милтон Брэдли» были первопроходцами в развитии «детсадовского» движения, и многие классические игры с торговой маркой «МБ» на протяжении десятилетий создавались с благородной образовательной целью. Это было особенно справедливо в отношении «Игры в жизнь», веселой и азартной и призванной подготовить игроков к благам и лишениям, трактуемым господами Милтоном и Брэдли как жизненная реальность. Для Леонарда эта игра обрела новый особый смысл. За несколько недель он потерял мать, унаследовал дом, наметил новое направление в своей профессиональной деятельности, встретил и, видимо, потерял самую удивительную девушку на свете. Передвигая по доске свой автомобиль — с пустым пассажирским креслом, без голубых и розовых колышков на заднем сиденье, — он увидел разворачивающуюся перед ним знакомую схему взлетов и падений.

Голодный Пол, уважавший желание любого человека побыть наедине со своими мыслями и обычно с удовольствием разделявший спокойное молчание друга, все же забеспокоился, заметив подавленное настроение Леонарда. В какой-то момент тот пропустил шоколадку и сладкое печенье, но взял имбирный орех — верный признак того, что дела плохи.

— Что-то случилось? — решился спросить Голодный Пол.

— Прости, что ты сказал? — ответил Леонард, как в тумане.

— Я спросил: «Что-то случилось?» Ты сам на себя не похож. Пропустил две возможности купить знак статуса, а следом за этим — шанс подать против меня иск за причинение ущерба. К тому же ты вроде бы собрался раскошелиться на безнадежную экспедицию к Северному полюсу и пожевать имбирные орехи, которые, по-моему, уже начали портиться.

— Да, я сегодня действительно не в себе. Надеялся, что как-нибудь воспряну, но уж извини. Тяжелый был день.

— Понимаю. Неприятности с римлянами? — спросил Голодный Пол.

— Нет, римляне тут ни при чем. Проект движется. Все дело в Шелли. У нас возникла небольшая… небольшая проблема. Кажется, я потерял эту девушку.

— Вот как? А что случилось?

— Не знаю.

— То есть?

— To и есть — не знаю, что случилось.

— Если ты не знаешь, что случилось, как ты можешь говорить, что оно случилось? Я не понимаю, — отозвался Голодный Пол. — А если ты не знаешь, а я не понимаю, то давай не будем торопиться с выводами. Начнем с начала. Что она тебе сказала?

— Она сказала, что я не понимаю, — ответил Леонард.

— Ну, тут она права.

— Сказала, что я не понимаю про нее и Патрика.

— А ты?

— Что я?

— Ты понимаешь?

— Видишь ли, в выходные я предложил ей пойти со мной на твое награждение, но она была с Патриком, и я подумал, что она вполне может взять его с собой. Она не захотела, потому что прежде всего ей нужно было знать, кто я такой и вообще какие у нас с ней отношения. В ходе всех этих путаных объяснений она, наверное, хотела, чтобы я в нужный момент сказал или сделал что-то правильное, но я не понимал, что она от меня ждет, и в конце концов все испортил, и теперь она, вероятно, думает, что я безнадежен и что она, слава богу, это вовремя поняла, хотя первое время ей все-таки будет обидно.

— Первое время всегда наполнено разными чувствами, — глубокомысленно изрек Голодный Пол.

— Дело в том, что она человек чувствительный, хотя и довольно оптимистичный. Просто у нее на кону гораздо больше, чем у меня. Ей надо думать о Патрике и о будущем, а мне только о том, куда ее повести — в хороший ресторан или на болотных людей.

— На болотных людей? — переспросил Голодный Пол.

— Да, мы как раз начали выяснять отношения по дороге на выставку. И она уехала домой, прежде чем мы туда вошли.

— Очень жаль, — знаешь, у некоторых из них даже волосы сохранились. Так что ты думаешь по поводу всей этой истории с Патриком? Превратиться из холостяка со стажем в отца готовенького семейства, на мой взгляд, не так-то просто.

— Не знаю. Я так далеко не загадывал. Всего лишь хотел лучше узнать Шелли, найти свое место в ее жизни и ее место в моей, а потом, если до этого дойдет, разбираться со всем остальным.

— И что тут не так? — спросил Голодный Пол, который попал на клетку «Исполнение обязанностей присяжного заседателя» и был вынужден пропустить ход.

— Не знаю, — ответил Леонард. — Но получается, что это неправильно. Получается, что на самом деле все очень болезненно.

— Понимаю. Правду говорят, что очень трудно не делать людям больно. Даже когда ничего не делаешь, иногда оказывается, что тем самым ты все-таки сделал человеку больно. Похоже, в вопросе, не ждет ли тебя полное фиаско, крестиком помечены обе клеточки — как с надписью «можно», так и с надписью «нельзя». Твой ход.

— Я даже не знаю, как мне поступить сейчас, — сказал Леонард, крутя колесо. — То есть, может, она ждет, что я позвоню, напишу или еще что-то? Я не представляю, что ей сказать. Но чувствую, что с каждой минутой промедления она все дальше ускользает из моей жизни. Что бы ты сделал в такой ситуации?

— Боюсь, в этих делах я не специалист. Хотя, если надумаешь послать ей эсэмэску, могу подсказать удачную фразу для окончания письма.

— Прости, что я все о себе. Как идет подготовка к свадьбе? Почистил свой костюм после награждения? — спросил Леонард.

— Думаю, все идет своим чередом. Есть проблема с упертым органистом, который не желает подвинуться в цене, но, в общем, все нормально. Грейс сейчас немного напряженная и придирчивая, но мама всячески старается оказать моральную поддержку. И ей, и нам. Костюм отдать в чистку пока не могу: он понадобится мне в среду для собеседования.

— Какого собеседования?

— Прости, я же тебе еще не сказал. Да, у меня будет собеседование. Помнишь, я разговаривал с мимом после награждения? Он голландец, его зовут Арно, и он член Национальной ассоциации пантомимы. По его словам, их ассоциация ищет спикера, и он подумал, что я, возможно, подойду, поэтому спросил, не хочу ли я пройти собеседование. Он уезжает к себе в Нидерланды, и им нужно кого-нибудь найти до его отъезда. С его точки зрения, я добавлю веса этой должности благодаря победе в конкурсе и смогу найти с мимами общий язык.

— Если для них главное — молчание, то к поискам подходящего человека должны привлекаться их собственные «охотники за талантами». А зачем Национальной ассоциации пантомимы спикер? Мне казалось, они вообще не разговаривают.

— В этом-то все и дело. Они чувствуют, что пантомима выходит из моды и люди помнят только Марселя Марсо, как он шел, обдуваемый ветром, — надо признать, это было здорово. В наше время ребята, которые просто изображают статуи на главной улице, гораздо популярнее.

— А это разве не пантомима? — наивно спросил Леонард.

— Бог ты мой, конечно, нет! — рассмеялся Голодный Пол. — Люди-статуи, можно сказать, воюют с мимами. Уже было несколько тревожных случаев, и сейчас обстановка накалена до предела. Проблема для мимов состоит в том, что жизнь стала очень шумной и они оказались на обочине. Мы живем в мире какофонии. Каждый говорит и думает на полную громкость, не оставляя места и кислорода тихим фразам и молчанию. В каком-то смысле спикер требуется не только Национальной ассоциации пантомимы, но и самому молчанию.

— А что ты собираешься говорить на собеседовании?

— Хотел попросить оставить мне свободными понедельники, чтобы я мог выполнять свои обязанности на почте.

— А сокращенная неделя не снизит твои шансы занять эту должность?

— Может, и не снизит. Что они обычно спрашивают? Я никогда не ходил на собеседования — работу на почте мне устроил папа.

— Обычно они хотят знать, являешься ли ты прирожденным лидером, дальновидным человеком и хорошим исполнителем.

— Полагаю, я мог бы делать многое, если бы попытался, но, по правде говоря, я ничего никогда не пытался делать, так что я больше похож на хорошего неисполнителя.

— Думаю, с этого можно начать. Особенно не мудрствуй. Эти мимы, скорее всего, предпочтут человека, как бы это сказать… более тихого.

— Вот именно, — задумчиво произнес Голодный Пол. — Вот именно.

Глава 20 Отец невесты

Питер пока не написал свою речь, но за предшествующие недели собрал несколько полезных идей. Он попросил Грейс пойти с ним на прогулку, чтобы кое-что обговорить, а заодно проверить, не переволновалась ли она от предсвадебных хлопот, что, в целом, отражало мнение Хелен об общей ситуации. Питер всю жизнь был «странствующим» экономистом. Начинал он как научный работник, потом сделался лектором, после чего кардинально поменял сферу деятельности, поступив на службу в банк в качестве экономиста, и, наконец, на излете своей карьеры, вернулся в академическую гавань и занялся тем, что любил больше всего, — преподаванием экономики любознательной молодежи. Он видел, как с годами менялась профессия экономиста. Когда он только начинал, все они были идеалистами, считавшими, что для решения социальных проблем у них в руках имеется недостающий фрагмент пазла. С течением времени его работа как будто изменила свой характер: от понимания и декодирования законов рынка до агитации за него. Она лишилась идеологического разнообразия и стала неоднозначной в своих методах: запятнав умеренный гуманизм общественных наук, она так и не связала себя в полной мере со строгим эмпиризмом наук естественных. В результате экономика стала довеском к курсам по различным видам искусства или бизнесу, а во многих случаях к ней обращались когорты математиков, которым легче было разобраться в экономике, чем в родной математике.

Все это время Питер успешно выступал с лекциями и презентациями. Он умело излагал тему, вставляя в свою речь, как будто без всяких усилий, заготовленные дома экспромты. За свою многолетнюю карьеру он накопил приличный репертуар смешных анекдотов и отмеченных самоиронией отступлений — иногда включающих Хелен или детей, хотя он никогда не называл их имен, — а это значило, что его выступления всегда были свежи и оригинальны даже для коллег, слушавших его регулярно. Питера всегда поражал тот факт, что из интровертов получаются прекрасные ораторы, возможно, потому, что они относятся к себе не так серьезно, как те заносчивые бизнесмены, которые на конференциях обычно берут с организаторов плату за свое участие в мероприятии. Прием Питера был прост: он никогда не говорил о себе, никогда не ставил на кон свое легкоранимое «я» или свою репутацию. Героем всегда был сам предмет разговора. К выступлению, с виду непринужденному, Питер всегда тщательно готовился, неизменно используя то, что он называл «боксерской сноровкой»: быть достаточно раскованным, чтобы дать аудитории то, что хочешь, но и достаточно бдительным, чтобы не получить по физиономии. Впрочем, каким бы хорошим оратором он ни был, выступления его изматывали. Он помнил, как несколько лет назад на одной международной конференции он долго выступал перед огромным залом, где сидели экономисты, специализирующиеся на проблемах климата, и как потом, совершенно опустошенный, он закрылся на весь вечер в номере отеля и истребил двух больших шоколадных Санта-Клаусов.

Речь отца невесты предполагалась несколько иной. Питер понимал, что это должно быть не просто выступление, за которым последуют умилительные восклицания. Он хотел копнуть глубоко и отыскать слова, идущие от самого сердца. Пусть это будет непросто, но он, минуя свою несомненную любовь и привязанность к Грейс, был обязан докопаться до горячего ядра их отношений, до того горнила, где ковалась их глубокая связь. Больше всего Питеру хотелось, чтобы Грейс начала новую жизнь с его искренним благословением, понимая, что ее замужество — это не просто движение вперед или по накатанной, но яркое доказательство, что она научилась распоряжаться собственной жизнью. Тот факт, что она, следуя своей интуиции и здравому смыслу, нашла собственную дорогу к счастью, был наивысшим проявлением ее саморазвития.

Питер выслушал немало речей, произносимых отцами невест, в том числе его друзьями и коллегами, и это событие в ходе свадебного торжества неизменно имело успех. В худшем случае речи могли звучать не очень оригинально или заканчивались танго, которое танцевали отец с дочерью, но никогда в них не было ничего неподобающего или сомнительного. Люди его поколения обычно знали, как взять верный тон, понимая, что в этот особенный день в обращении к невесте и жениху положена некоторая возвышенность чувств.

Эндрю ему очень нравился. Когда они с Хелен увидели его впервые, то подумали, не выбрала ли Грейс себе парня ради статуса: симпатичный, весьма состоятельный, вежливый с родителями, но без творческих порывов и крайностей, которые, как им казалось, искала в мужчинах их дочь. В свое время их немало удивил и ее выбор профессии. Они не сомневались, что она будет работать в сфере творческой, пусть и с практическим уклоном, каким-нибудь куратором выставок или литературным редактором. Но в итоге она нашла себе, как выразилась Хелен, «работу с большой буквы» в международной компании со штаб-квартирой в Америке. Постепенно эта работа стала забирать у Грейс все больше времени, оплетая ее со всех сторон, точно плющ, хотя Грейс до сих пор не потеряла надежду привнести хоть какую-то гармонию в свою деловую жизнь.

Со временем родители увидели, что Эндрю — человек более глубокий, чем им показалось поначалу, искренний в своих чувствах, а главное — предан Грейс. Большую часть жизни дочь провела рядом с кем-нибудь, поэтому ей нужен был человек, которому она могла бы довериться, с кем могла бы немного расслабиться, стать легкой, как пушинка. И в этом Эндрю подходил Грейс лучше других — он понимал находившую на нее временами замкнутость, которая оставалась загадкой для родителей, особенно для Хелен.

Питер всегда помнил, как преданно вел себя Эндрю, как пытался развеселить Грейс в начале их романа, когда она заболела мононуклеозом. Возможно, ей было нелегко позволить свежеиспеченному бойфренду ухаживать за ней больной, когда она еще не успела установить свои правила для их отношений. Но если отец видит, как молодой человек — слишком молодой, чтобы понимать, насколько он молод, — заботится о его дочери и делает это хорошо, а что самое поразительное — она ему в этом не препятствует, то он понимает, что природа берет свое.

Питер предложил Грейс встретиться у журнального стенда в деревенском газетном киоске, так, чтобы пришедший первым мог подождать в сухости и тепле, полистав журналы от нечего делать. Питер пришел раньше и открыл «Экономист». Там, как он заметил, все еще рекомендовали самые примитивные решения для любого кризиса в мире.

Грейс появилась через несколько минут и, не успев поздороваться, поцеловала его в щеку.

— Да у тебя губы совсем холодные! Как ты вообще? — сказал Питер.

— Хорошо, хорошо. Извини, я немного опоздала: не могла припарковаться. Где ты хочешь погулять — здесь, поблизости, или куда-нибудь поедем?

— Ну, раз уж ты нашла, где припарковаться, давай поблизости. Может, там, за полем для гольфа?

— Хорошо. Продадим все мячики, какие найдем, и вырученные средства вложим в свадьбу.

Они пошли рядышком под руку, и Грейс теснее прижалась к отцу. Усилился прохладный апрельский ветер, так что теперь, когда солнце начало садиться, воздух пощипывал холодом. Грейс накинула на голову шерстяной шарф, а Питер достал свою вязаную шапочку — оба не хотели накануне свадьбы рисковать здоровьем.

— Как идут приготовления? — спросил он.

— Прекрасно. Все тип-топ.

— Надеюсь, ты все же получаешь удовольствие от всей этой суеты и не очень устаешь. Ты ведь никогда себя не бережешь.

— Спасибо, мамочка! Скажи ей, что я в полном порядке и даже начала немного отдыхать. Сегодня мы с Эндрю встречались за обедом и свадьбу даже не обсуждали. Он просто сидел и ласково на меня смотрел, а я уплетала его пиццу.

— Я, конечно, не врач, но, думаю, что, когда уплетаешь чужую пиццу, холестерин все равно твой. А если серьезно, то, может, у тебя какие-то проблемы и я могу помочь?

— Должна признаться, что я с нетерпением жду того времени — слава богу, оно уже близко! — когда меня перестанут спрашивать, как я себя чувствую, как у меня дела и не волнуюсь ли я. Не хочу показаться неблагодарной, люди просто проявляют доброжелательность, но будет так славно снова начать общаться какобычно. Ты меня знаешь, я не люблю ажиотажа, но стараюсь соответствовать ситуации, хотя это несколько утомительно и мои батарейки уже начинают пищать.

— Я тебя понимаю. Из-за таких вещей некоторые вообще отказываются от свадьбы. Но в назначенный день у тебя будет буря положительных эмоций. Мне тоже не очень нравилась суматоха перед нашей с мамой свадьбой, но я помню, как, глядя на людей, собравшихся в церкви, я осознал, что никогда раньше не был на свадьбе, где мог бы разделить с каждым из присутствующих что-то очень личное. И я на самом деле очень расчувствовался. Надеюсь, ты испытаешь что-то подобное. Во всяком случае, впереди тебя ждет прекрасное путешествие.

— Жду не дождусь. Надеюсь, смогу отдохнуть во время перелета и меня не добьет смена часовых поясов после изнурительных торжеств. Ну, а как вы с мамой — не вернулись к мысли о собственном путешествии?

— Немного поговорили. Она вроде бы проявила несколько больше энтузиазма, но пока не готова принять конкретное решение. Исключила Азию, потому что там будешь ты.

— Ха! Боже ты мой! Нашла оправдание! — фыркнула Грейс.

— Она не дурочка и понимает, что вы не будете на каждом шагу натыкаться друг на друга, просто не хочет, чтобы ты решила, что она всюду за тобой ездит.

— Так что ее тогда останавливает? Если нет желания, не надо лететь далеко. Можете отправиться в какую-нибудь европейскую столицу.

— По-моему, она колеблется из-за твоего брата. Он очень старается, и в больницу ходит волонтером, и в конкурсе участвовал, но у него все-таки есть свои особенности.

— Папочка, он же взрослый мужчина. Ему нужно встать на ноги. Да, я знаю, что ему непросто, но сейчас как раз пришло время отпустить его в открытое плавание. Вообще-то, было бы гораздо лучше сделать это десять лет назад. Теперь он уже привык лодырничать и во всем полагаться на вас. Вы для него сделали все, что могли, и пора немного подтолкнуть его к самостоятельности.

— Понимаю, понимаю. Мы всего лишь не хотим рубить с плеча. И твоей маме нужна уверенность. Я думаю так: ты будешь далеко, у тебя пойдет своя жизнь, но, если произойдет что-то непредвиденное, мы не знаем, чего ожидать. Наверное, твоей маме станет спокойнее, если в запасе будет план «Б». На крайний случай.

— Если ты имеешь в виду меня, то должна тебя разочаровать. Я не могу всю жизнь быть ему сиделкой. Мне надо двигаться вперед, папа. И вам с мамой тоже. Пора убрать стабилизаторы и ради него, и ради вас. Он что-нибудь говорил про выигранные деньги? Ты знаешь, что он пытался предложить их мне на свадьбу? Я отказалась — мы, конечно, вышли за рамки бюджета, но только потому что потакали своим прихотям. Я ему сказала, что он должен подумать про вас. Он что-нибудь еще говорил?

— Насколько я знаю, нет. Но нам не нужны деньги. Зачем все усложнять? Мы всего лишь хотим, чтобы он устроился, и нам самим надо почувствовать, что мы готовы к таким переменам. Я-то, пожалуй, готов, но ты же знаешь маму. Она будет пытаться его поддерживать и никогда не успокоится, если не будет уверена, что все просчитано.

— Но вам с мамой действительно нужен отдых. Не уподобляйтесь тем, кто откладывает мечты на потом, а потом оказывается слишком поздно. Сделайте что-то для себя — вы это заслужили.

— Мы пока еще в добром здравии, детка, но я тебя понимаю. Потерпи, ладно? Особенно это касается мамы. По-моему, из-за свадьбы она отложила планы на будущее, но вспомнит про них, как только ты прочно и надежно привяжешь к себе Эндрю.

Они остановились в конце поворота и пошли в обратную сторону, сменив вместе с направлением и тему разговора.

— Расскажи мне про свою речь, — попросила Грейс, плотнее прижавшись к Питеру, потому что ветер теперь дул в лицо.

— Я еще ничего не записал, но, кажется, близок к тому, так что вот-вот начну сочинять. А ты сама скажешь несколько слов?

— Решу на свадьбе. Речь говорить не буду, но, наверное, скажу слова благодарности.

— Дам тебе совет. Импровизировать можно, только когда произносишь речь, но не слова благодарности — тут ты обязательно кого-нибудь забудешь, а другого шанса уже не представится, поэтому обязательно все запиши. Я совершил такую ошибку на своей свадьбе — забыл поблагодарить твою тетю Сару, которая испекла свадебный торт. Она притворилась, что ничуть не обижена, но я знал, что оскорбил ее в лучших чувствах.

— У меня тоже есть к тебе просьба: не мог бы ты в своей речи придерживаться классики жанра? Не надо выкапывать из прошлого сомнительные истории и подшучивать над Эндрю.

— Бог мой, конечно! Ни в коем случае! Может быть, я идиот, но все-таки не настолько. Ты же знаешь, как много ты значишь для меня, как я тебя люблю и как тобой горжусь. Возможно, это моя единственная возможность сказать обо всем этом перед столькими людьми. Мне надо подыскать верные слова, чтобы не захлебнуться от эмоций. Представляю, как у меня комок встанет в горле, если я слишком увлекусь.

— Комок в горле не страшен. С комком в горле и в классическом жанре — вот то, что нам нужно. Зачем так переживать? Я давно уже от вас переехала, мы с Эндрю знакомы несколько лет и даже живем вместе. Ничего не изменилось. Это всего лишь ритуал.

— Твои слова меня не удивляют, но, поверь, этот ритуал много значит. Когда Эндрю станет твоим мужем, все покажется немного другим. Ты почувствуешь, что ваша близость теперь чуть-чуть иная, хотя нет никакой логической причины для каких-то других ощущений. Вот я смотрю на тебя, и часть меня понимает, что наша семья меняется. Это хорошо и естественно. Я не собираюсь лить слезы. Но мне представляется, что это конец длинной первой главы. Твой любимый братец, который, как ты говоришь, такой никудышный, все мне объяснил по сути дела. Он по-своему очень мудр. Я тут как-то обмолвился маме, что ты больше уже не наша и все в таком роде, а он вдруг выдает: «Все, о чем вы говорите, уже в прошлом». Он огорошил нас этими словами, когда копался в холодильнике. И думаю, он прав. Все, за что я цепляюсь, уже прошло. Воспоминания кажутся мне реальностью, но это ошибка. Твой брат вытащил меня из прошлого. Сам он там никогда не задерживается. Ты никогда не услышишь, чтобы он о нем говорил. Он никогда не оглядывается, по крайней мере, никогда мысленно не останавливается на том, что уже произошло. Проследи за ним, когда ты в следующий раз что-нибудь прольешь. Его отношение такое: случилось и случилось. Он идет и вытирает пол. Для него значимо то, что происходит сейчас. Не уверен, считать ли это причиной или следствием того, что он такой, какой есть, но порой он умеет внести в нашу жизнь ясность. Однажды я разглагольствовал о своей работе, о том, как меня обошли в повышении и что это была чистой воды дискриминация по возрасту, а он прервал меня словами: «Это просто история». И больше ничего. Вот так. «Это просто история». И главное — он оказался прав. Это действительно была просто история, которую я сам себе рассказывал. Как только я перестал ее рассказывать, все и прошло.

— Не сомневаюсь, что иметь в доме мудреца очень здорово, — сказала Грейс. — Но даже мудрецам в конце концов приходится как-то себя обеспечивать.

Они вернулись к машине замерзшие, но довольные, что нашли время для встречи.

— Хочешь, поедем к нам? Мама будет рада тебя видеть.

— Извини. Передай ей привет. Я обещала Эндрю, что дома мы откроем старый ноутбук и начнем заказывать экскурсии и прочее на медовый месяц. Спасибо за встречу, папа. Кстати, не так уж все в прошлом. Скажи нашему доморощенному гуру, что я еще не совсем от вас ушла.

Грейс поднялась на цыпочки, притворяясь маленькой, и поцеловала его в подбородок. Потом села в свою машину и поехала, на прощание тихонько посигналив: «бип-бип». А Питер заскочил в газетный киоск купить номер «Экономиста», который недавно просматривал, чтобы было что почитать, сочиняя свадебную речь.

Глава 21 Собеседование у мимов

Голодный Пол прибыл в офис Национальной ассоциации пантомимы немного раньше назначенного. Офис располагался в здании театра, которое в былые времена служило конюшней при большом поместье, поэтому пройти туда можно было только со стороны переулка. На стене дома был нарисован артист-мим с белым удивленным лицом, а рядом висела афиша, рекламирующая прошлогоднее шоу. У входа была прикреплена картинка с изображенным на ней колокольчиком, а выше надпись: «Пожалуйста, стучите». Билетная касса, она же каморка вахтера, пустовала, поэтому Голодный Пол вошел без приглашения, но не стал никого звать, поскольку опасался нарушить местные правила. Театрик был совсем небольшой. В нем стояло около пятидесяти складных металлических стульев, как в кинозале. По сути он и был кинозалом, пока сюда не въехала Национальная ассоциация пантомимы.

Рано утром Голодный Пол ушел из Парлевуда, не сообщив родителям, куда направляется. Ему не хотелось, чтобы на него давили их ожидания, когда он и без того испытывал по поводу собеседования смешанные чувства. Если он не пройдет или решит отказаться от предложенной работы, то совершенно ни к чему рассказывать эту драматическую историю за ужином, выслушивая наводящие вопросы родителей про то да про се. Честно признаться, Голодный Пол пребывал в некоторых сомнениях: зачем он вообще согласился на это собеседование? Все началось с того, что он с удовольствием наблюдал за представлением, устроенным Арно в Торговой палате, когда тот развлекал собрание местных зевак шутками по поводу гигантского чека (изображал, как пилит его в поте лица) и возней с президентской должностной цепью (якобы, поплевав на нее, принимался наводить блеск). Потом Голодный Пол заметил, что Арно присел, закурил сигарету и, как обыкновенный человек, стал есть обыкновенный сэндвич, и оттого, что мим делает то же, что и все остальные люди, Голодный Пол немного расстроился. Они разговорились, причем Арно явно решил, что его собеседник — успешный, то есть богатый бизнесмен и важная шишка в Торговой палате. Мим разоткровенничался и рассказал, как сначала он изучал драматическое искусство и танец, а потом, когда в колледже ставили музыкальную версию «Мистера Бина», занялся пантомимой. Затем он переехал в Париж, где учился у последнего поколения великих мимов, которые к тому времени смирились с упадком этого бессловесного искусства. Арно обратился по объявлению в Национальную ассоциацию пантомимы и был взят на должность художественного руководителя. Правда, у ассоциации не хватало денег, чтобы платить ему зарплату, но зато он мог бесплатно жить в комнатенке за театральной сценой. Ему удавалось достаточно зарабатывать уроками и корпоративами, чтобы содержать себя и поддерживать ассоциацию на плаву, при условии, что дважды в неделю он арендует помещение театра для занятий йогой и каждую вторую пятницу — для встреч членов киноклуба.

Были проблемы, и не только финансовые. Моральный дух в мире пантомимы опустился ниже плинтуса. Многие из наиболее талантливых артистов перешли в «живые статуи» — разновидность уличного театра. Однако, когда оказалось, что эта работа приносит приличный доход, к ним присоединилось огромное количество шарлатанов, которые наряжались в театральные костюмы, но при этом носили маски и даже весело бродили туда-сюда и фотографировались с туристами, задрав вверх большой палец. Арно решил положить этому конец и, по его собственному признанию, совершил кое-какие ошибки и сказал слова, которые, наверное, говорить не следовало, притом что в целом его намерения были благими — он хотел сохранить чистоту великого искусства пантомимы, перенятое им у мастеров прошлого. Но его поступки вызвали раздрай, и некоторые из лучших мимов труппы отвернулись от него, а новые члены потеряли интерес к работе, потому что пришли в театр за драмой иного рода. Национальной ассоциации пантомимы требовалось восстановить свою репутацию, и Арно признался, что он не тот человек, который может это сделать, поэтому он решил вернуться в Нидерланды, оставив художественное руководство ассоциацией своему молодому ученику Ламберту. Тогда начались поиски человека со стороны, который мог бы привнести в труппу свежие идеи и выступать в роли спикера ассоциации, восстановив в реальном мире доброе имя артистов-мимов. Арно решил, что Голодный Пол со своими связями в Торговой палате и есть тот самый человек, который смог бы повести Национальную ассоциацию пантомимы к успеху. То, что он к тому же был искусный исполнитель (эта мысль родилась у Арно, как позже догадался Голодный Пол, после затянувшегося молчания в момент награждения), показалось миму даром муз. Естественно, нужно будет официально устроиться на работу, потому что она отчасти оплачивается казначейством Художественного совета, так что Голодному Полу следует пройти собеседование — просьба вполне резонная.

За дни, прошедшие после того, как Арно все это ему изложил, Голодный Пол мог бы задуматься, почему он предпочел не разубеждать Арно в его ошибочных предположениях и почему не сработало его обычное стремление увернуться от открывающихся возможностей. Но он был не тот человек, который бесконечно размышляет почему да отчего. Он просто решил, что молчание, как зевота или чесотка, заразно. Закравшийся к нему в душу легкий интерес, незваный и необъяснимый, означал, что это откликнулась его внутренняя молчаливость, задетая огромными возможностями пантомимы во внешнем мире.

Голодный Пол уселся в первый ряд театрального зала и стал спокойно и терпеливо ждать. На нем был свадебный костюм и рубашка от почтальонской формы — одна из двух, у которых не было двойных манжет. Точнее говоря, она была с коротким рукавом, и манжет у нее не могло быть в принципе. Всякий раз, как он снимал пиджак, короткие рукава в сочетании с галстуком делали его похожим на менеджера какого-нибудь заведения фастфуда. Поскольку мобильным телефоном Голодный Пол не пользовался, у него не возникло искушения полистать сообщения или обновить записи в социальных сетях. Свободный от суеты, он не исследовал свои носовые полости и не теребил молнию на брюках. Благодаря безмятежности, царившей в его сознании, его не волновало ни уходящее время, ни жутковатая пустота заброшенного помещения.

За театральным занавесом, спрятавшись и подглядывая сквозь щель, стояли Арно, Ламберт и председатель комиссии по собеседованию мистер Давенпорт из Художественного совета. Они были поражены отрешенностью Голодного Пола и сами притихли, покоренные его исключительной безучастностью. После пятнадцати минут наблюдения у них уже не осталось сомнений, что нужный человек найден. Они с восторгом обменялись записками и пришли к общему решению о положительном результате, что, по словам мистера Давенпорта, не было простой формальностью. Впрочем, других кандидатов все равно не нашлось.

Три члена комиссии вышли из-за кулис и поздравили единственного кандидата с успешным прохождением собеседования. Голодный Пол пожал руку Арно, на что тот отреагировал пантомимой, изобразив, будто ему переломали пальцы, и грохнулся в обморок. Он лежал на полу, и Ламберт сначала пытался его реанимировать, а потом изобразил, как соборует умирающего и копает могилу для погребения. Мистер Давенпорт хотел было поучаствовать в представлении, но вскоре понял, что недотягивает до нужного уровня — оба мима, не один год оттачивавшие свое мастерство, были в этом искусстве на голову выше его, хотя и не подчеркивали своего превосходства.

По понятным причинам детали контракта и иные договоренности обсуждались уже без посредства пантомимы, ибо это пока не дозволяется трудовым законодательством. Для начала контракт заключался на одиннадцать месяцев, но мистер Давенпорт с уверенностью дал понять, что частенько, если все в порядке, контракт продлевается. Художественный совет будет финансировать зарплату Голодного Пола наполовину, остальное из собственных средств предоставит Национальная ассоциация пантомимы, имея в виду корпоративные доходы, доходы от йоги и продажи билетов, если таковые появятся. Кроме того, Голодному Полу в связи с отъездом Арно предложили комнату за сценой, что рассматривалось как привилегия, положенная руководителю. Голодный Пол выразил желание посмотреть комнату, но это оказалось невозможным, потому что там еще спала девушка Арно. Возможно, хотя не факт, что именно по этой причине Арно предложил мистеру Давенпорту провести собеседование молча.

Список должностных обязанностей, составленный для максимального привлечения средств Художественного совета, включал большое количество пунктов. Главной задачей Голодного Пола было мотивировать население, пробуждая в нем увлеченность пантомимой и другими видами немых искусств, за исключением живых статуй и tableaux vivants. Он был обязан знакомить общественность с планами труппы, а также отвечать на любые вопросы, касающиеся пантомимы, с которыми жители могли обратиться в Художественный совет. Имея в кармане денежный приз от Торговой палаты, Голодный Пол не особенно интересовался положенной ему по должности нищенской зарплатой, но мог выторговать какие-то свои условия, если видел в этом необходимость. Он настоял на двух вещах: во-первых, не работать по понедельникам, чтобы иметь возможность исполнять свои обязанности на почте; и, во-вторых, не пользоваться на службе мобильным телефоном. Как ассоциация, так и Художественный совет в обоих случаях пошли навстречу, потому что его работа и так предполагала трехдневную занятость, а на оплату мобильного телефона у них не было денег.

Заключив сделку, Арно оставил Ламберта объяснять Голодному Полу в общих чертах, что от того требуется, и пошел проводить мистера Давенпорта к машине. Ламберт, не зная, как быстро вернется к ним Арно, изложил суть дела сжато и откровенно. Отъезд Арно в Нидерланды, признался он, произойдет не слишком скоро. Национальная ассоциация пантомимы пребывает в полном раздрае. В театре больше года не давали ни одного представления. Те небольшие деньги, которые им приходят, тут же и уходят. Пантомима как вид искусства больше не волнует воображение публики, а молодежь вообще вряд ли подозревает о ее существовании. Их театр давно превратился в заросший паутиной чулан, где валяются одни лишь коробки и старые афиши, и даже инструкторы по йоге стали задумываться, стоит ли игра свеч при такой низкой почасовой ставке. Поскольку не наблюдалось никаких признаков возвращения Арно — факт, отмеченный Ламбертом с пониманием, — они пошли к велопарковке, где Ламберт оставил свой черно-белый полосатый велосипед с отключенным звонком. Ламберт понравился новоиспеченному спикеру, и в том, как Голодный Пол помахал ему вслед, отразилось его ощущение, что тихие люди каким-то особенным образом умудряются находить друг друга.

День, по меркам Голодного Пола, выдался суматошный. Собеседования о приеме на работу всегда изматывают, поэтому неудивительно, что по дороге домой он уснул в поезде и его висок вибрировал вместе с оконным стеклом. Когда он добрался в Парлевуд, мама по телефону обсуждала с Грейс, как накрывать свадебные столы, а папа, открыв ноутбук, писал письмо редактору «Экономиста». Голодный Пол остановился в дверях, но не захотел отвлекать родителей. Желание поделиться с ними новостью о полученной работе как-то само собой улетучилось, и слова остались непроизнесенными.

Усталый, но довольный, он решил подняться к себе и повесить костюм в шкаф, чтобы не помялся. Он снял свои «мартенсы» и лег на кровать в брюках и в майке, собираясь поразмыслить о только что свалившихся на него корпоративных проблемах. Ему казалось, что театр пантомимы в теперешнем состоянии развала и ненужности отражает судьбу самой тишины. Но как он может начать восстанавливать положение пантомимы как объединяющей и облагораживающей силы в мире, где разобщено даже само содружество мимов?

Голодный Пол, растворившись в окружающем покое, смотрел на испещренный точками потолок. И прислушивался к вековечной тишине, а не к возникающим в ней всплескам случайных звуков. Он начал понимать ее глубину и масштаб. Все основные духовные и философские традиции в истории подчеркивали значение тишины. Вселенная, расширяясь или сужаясь, все равно существует среди этого огромного океана. Большой взрыв вырвался из тишины и когда-нибудь в нее вернется. И все же тишина, несмотря на свою вездесущность и вневременность, пребывает в противоречии с шумной природой современного человечества. Этот крикливый, самоуверенный мир сделал из тишины врага: она стала чем-то нежелательным, тем, что надо нарушить или заполнить.

Глядя на макет «Спитфайра», висящий на потолке, Голодный Пол осознал, что у него все время был ответ, просто этот ответ надо было увидеть. Он понял, что, прежде чем заставить публику полюбить пантомиму, ее следует прежде всего познакомить с тишиной. Ибо сила пантомимы — в ее способности прикоснуться к тишине, дремлющей в каждом из нас. Вдохновившись этой идеей, он достал из тумбочки огрызок карандаша и набросал следующее:

Клуб тишины

Воскресный вечер

Тихое сидение в Национальной ассоциации пантомимы в течение часа

Участие бесплатное — приглашаются все желающие

Первое воскресенье каждого месяца Время: 20.00

(Возможно, вы захотите обратить внимание на вышесказанное)

Все гениальное просто. Потребовался такой человек, как Голодный Пол с его особым видением мира, чтобы понять: решение проблемы, каким бы удивительным оно ни казалось, сводится к попытке помочь людям ничего не делать. Он также решил привлечь артистов, изображающих статуи в театральных костюмах, и дать им возможность на заседании Клуба тишины воскресным вечером молча представлять своих персонажей. Он надеялся, что его просьба, отмеченная уважением и должной деликатностью по отношению к художественным принципам коллег, поможет убедить их, что друзья из мира пантомимы предлагают им новую эру тесного сотрудничества.

Когда Голодный Пол услышал внизу шум, свидетельствовавший, что родители занялись ужином, он отбросил административные проблемы и стал искать, во что бы переодеться поудобнее после такого по-взрослому насыщенного дня. И хотя все это было для него довольно ново, он понял, что принятие серьезных решений бывает столь же логически последовательным, как и их непринятие. И в том, и в другом случае вы связываете себя определенными обязательствами. Никогда не получается полностью отказаться от выбора, который ставит перед вами жизнь. Все куда-то ведет.

Глава 22 Яйцо-пирамида

Неделя для Леонарда выдалась долгой и трудной. С понедельника Шелли не приходила на работу, и они не общались. Он точно не знал, избегает ли она его из-за той размолвки и последовавшей за ней неловкости или просто сидит дома с Патриком на пасхальных каникулах. А может, у нее разболелся живот или она вернулась к своей прежней жизни, в которой ему не было места.

Несколько раз, чтобы хоть что-то узнать, он пробовал написать осторожную эсэмэску, всего лишь справиться о ее здоровье, но потом передумывал. С самого начала неправильно понятая эсэмэска стала причиной всех последующих событий. Он надеялся, что Шелли, по крайней мере, не злится на него и понимает, что его неловкость была вызвана не бесчувственностью, а неопытностью. Со временем они, вероятно, даже смогут прогуляться по парку, как в старые добрые времена, и, наверное, она скажет своим будущим бойфрендам, что, хотя Леонард ей совсем не подходил, все-таки он был хорошим человеком. Всего неделю назад он сам считал себя ее бойфрендом, но теперь уже сомневался, действительно ли их отношения зашли так далеко. Какими она их видела? По его мнению, это были очень важные отношения, каких у него не было ни с кем, но, возможно, для женщины с опытом Шелли все закончилось слишком быстро, чтобы Леонард что-то для нее значил. «Кто-то, с кем я пару раз сходила на свидание» — так она сказала. В боксе такой матч останавливается судьей по причине «бесперспективности», на всеобщих выборах испорченный бюллетень не засчитывается. В своем воображении — и умом, и сердцем — Леонард уже пролистал несколько глав их совместной жизни, но теперь понял, что они будут написаны без него. Он почти физически ощущал унижение, с которым придется свернуть свои амбициозные надежды и фантазии и удовлетвориться новой искалеченной нормой.

После еще одного рабочего дня, проведенного в одиночестве, Леонард сидел дома за обеденным столом и что-то рассеянно рисовал в блокноте. Уголки его рта опустились, заняв положение «двадцать минут девятого». Он был слишком расстроен, чтобы сконцентрироваться, и слишком апатичен, чтобы сделать что-нибудь стоящее. Из-за единственной тревожащей его мысли он не мог ни успокоиться, ни принять решение. В книге о Патриусе и римлянах все еще оставались незаконченные куски, но это была последняя ниточка, соединявшая Шелли с его жизнью. Переживания по поводу разрыва с ней стали новой скрытой проблемой, нависшей над завершением книги.

Для одних это запах промокшего шерстяного пальто, сохнущего на батарее, для других это вкус размоченного в чае печенья «Мадленка», для Леонарда же это была простая случайность — он сунул карандаш в рот не тем концом. И как только его язык ощутил вкус графита, такой непривычный и такой непохожий ни на какую еду, Леонард перенесся в прошлое, когда он по рассеянности впервые совершил ту же ошибку. Это случилось много лет назад. Тогда часто отключали электричество, синицы проклевывали насквозь крышки молочных бутылок, еще не придумали ни автомобильных кресел для детей, ни игровых приставок. Делая уроки у себя в комнате, он отвлекся на крики мальчишек, игравших на улице, и случайно сунул в рот заточенный кончик карандаша. Вкус был такой противный, что он бросился в ванную и стал полоскать с мылом рот, что, конечно, было неправильно. Бормоча детские ругательства, он утешился, только когда сел на плиточный пол ванной с энциклопедией из серии «Наш мир», вскоре позабыв о том, что только что произошло, да и вообще о времени, и найдя на страницах полное успокоение. Леонард закрыл глаза и внутренне перенесся в те воспоминания — не о книгах, а о чувстве, с которым он их читал. В этом чувстве, дремлющем среди его теперешней общей подавленности, он нашел тот первоначальный стимул, который много лет назад пробудил его воображение.

Леонард начал писать и рисовать, преодолев расстояние между собой взрослым и собой ребенком. Вновь обретенная магия заряжала его энергией, толкала вперед, и воображение выплескивалось, заполняя одну страницу за другой. К нему вернулось желание рисовать, и он создал трогательные сцены из римской мальчишеской жизни: выражение легкого удивления на лице Патриуса, вытаскивающего из колодца лягушку; на большом двухстраничном развороте портрет мамы Патриуса, сидящей на стуле в гладиаторском снаряжении и наблюдающей, как сын учится делать стойку на руках; печально-торжественное лицо мальчика с тщательно выполненной штриховкой, слушающего рассказ о своем смелом отце, который очень его любил и много лет назад ушел сражаться с варварами. На этих страницах Леонард вывернул себя наизнанку, без колебаний используя собственный опыт, чтобы высвободить то универсальное, что таилось у него внутри. И наконец, закончив писать книгу в час, который можно назвать «очень поздно ночью» или «очень рано утром», он рухнул в постель с ощущением очистительного, но изнуряющего спокойствия, словно после приступа рвоты.

Утром в Чистый четверг в офисе было тихо. Леонард намеревался несколько часов посидеть за рабочим столом, потом собрать вещи и отправиться домой, где проспать все выходные до понедельника, а там уж и свадьба. Он не имел представления, что будет дальше делать с книгой своей жизни.

Зайдя в почту, он увидел имейл от Марка Бакстера, бакалавра образования:

От кого: himark@markbaxterbed.com

Привет, Ленни, дорогой!

Очень, очень понравился присланный отрывок. Абсолютно годен для публикации, дружище. Требуется его немного довести до ума, так что, думаю, придется мне слегка поработать своей волшебной палочкой, но у нас определенно должно получиться. Я всегда за новаторство и революционность. Взорвем эту римскую декорацию изнутри — вот мое мнение! На выходные я еду на побережье. Девушки из офиса уговорили меня поучить их серфингу. Я согласился, потому что это укрепляет корпоративный дух. Мы с тобой — двое последних хороших парней, Ленни! Если мы не проявим снисходительность к девушкам, то это точно не должны делать бестолочи из Издательства научно-популярной литературы. Хотя не следует их обижать, они парни неплохие — там у них есть действительно классные ребята. Настоящие новаторы, взорвут что хочешь. Я их всех собрал для телефонных переговоров во вторник — думаю, им понравится наша книга, дружище!

Возможно, ты захочешь обратить внимание на вышесказанное.

Марк Бакстер, бакалавр образования

Леонард принялся разбирать другие имейлы, не прочитанные за неделю. Ни один из них не был написан человеком, которого он знал бы лично. Кое-какие требовали ответа, но являлись лишь напоминаниями и касались внутренних дел редакции. Один длиннющий имейл содержал переговоры двух коллег, затеявших профессиональный спор по поводу редактирования — Леонард оказался зрителем, поставленным «в копию». Как обычно, пришло несколько имейлов о дорогущей биполярной системе учета, которая на несколько часов выходит из строя, потом восстанавливается, а потом опять рушится.

Леонард распечатал макет книги на хорошем цветном принтере, чтобы посмотреть, как она выглядит. И, удобно устроившись в своем эргономичном вращающемся кресле, начал медленно читать страницу за страницей. Это было самое прекрасное его произведение, хотя, сочиняя его, он чуть не отдал концы. Сложив все страницы по порядку, Леонард запечатал их в конверт и написал сверху «Шелли». Он решил оставить конверт на ее рабочем столе вместе с пирамидальным пасхальным яйцом от «Тоблерона» для Патрика.

Стол Шелли, как и ожидал Леонард, был пуст. Перед «компьютерным гением» Грегом стояла миска для хлопьев, и он нарезал банан в какое-то месиво, похожее на собачью еду. На Греге была пижамная рубашка с «огурцами».

— А вот и Лен! Моя твоя давненько не видаль. Я тут проверял твою интернет-историю. Самый обычный аудит. Можем на следующей неделе поговорить в укромном местечке с глазу на глаз, если, конечно, ты не желаешь кое в чем признаться сейчас, ну, знаешь, чтобы облегчить совесть.

— Привет, Грег. Вижу, Шелли все еще нет.

— Вау! А ты не знал? Проблемы в раю? Эх, мне тебя жаль, дружище. Но зато мы с тобой — не разлей вода. Хочешь, я присмотрю за твоим пасхальным яйцом? И за маленькой любовной записочкой на листе А4 в конверте? Ты же знаешь, что смело можешь доверить мне свою жизнь.

Леонард решил, что лучше оставить книгу и яйцо на столе Шелли. Одна из ее коллег, Маргарет, бегом вернулась на свое рабочее место, бормоча что-то нецензурное.

— Привет, я…

— Что? Что еще… а ты заткнись, — сказала она, указывая на Грега, но не глядя на него.

— Привет, я хотел спросить, ты не знаешь, где я могу оставить вот это для Шелли. Может, есть какое-нибудь место, где она хранит свои личные вещи?

— А что это?

— Подарки.

— И пасхальное яйцо тоже ей?

— Нет, сыну. А ей конверт. Ну и сыну тоже.

— Давай сюда.

Леонард передал все Маргарет, хотя не был уверен, что поступает правильно.

— Ладно. Спасибо. Так будет лучше?

— Я ее увижу после выходных и передам.

— Хорошо, хорошо. Если не трудно. Будет просто прекрасно. Спасибо.

— Это все? — спросила она, глядя в экран и что-то печатая.

— Все. С наступающей Пасхой.

Леонард повернулся, чтобы попрощаться с Грегом, который, сидя за столом, смешивал белковый коктейль. Грег послал Маргарет «вулканский салют» — жест из «Звездного пути», означавший: «Живи долго и процветай», после чего перестроил конфигурацию пальцев, демонстрируя только один — средний.

— Счастливой Пасхи, Грег, — сказал Леонард.

— Бывай, мистер Энциклопедия. На следующей неделе у нас будет урок истории. Интернет-истории. Не опаздывай!

Леонард собрал вещи, пошел домой и проспал как бревно шестнадцать часов кряду.

На следующее утро, хорошенько отдохнув, он встал с легким сердцем. В нем возникло новое чувство ясности и уравновешенности. Он прошелся по дому, открывая все окна, как Йоко Оно в фильме «Imagine», только на нем была пижама с «огурцами» и оранжевые сабо.

На протяжении прошедших недель дом, в котором он прожил всю жизнь, постоянно вызывал в нем мучительное чувство. Леонард казался себе бездомным, дом предавал его своей пустотой. Но теперь, проходя по всем комнатам, он был готов снова с ним подружиться. Ему снова было в нем хорошо. Везде возникало знакомое, родное ощущение.

Леонард испытал вновь родившееся чувство покоя. Раньше покой ассоциировался для него с идеей счастья, как будто это некое устойчивое состояние, в которое превращается счастье, если оно настоящее. Но теперь он понял, что покой не зависит ни от какого чувства. И этот глубокий покой, поселившийся в его душе, имел минорную тональность. Он был не благостный, но меланхоличный. Это было абсолютное приятие всего существующего, без всяких сиюминутных предпочтений. Груз усилий, направленных на достижение счастья, упал с его плеч.

Прежде чем приготовить завтрак, он вышел в свой заброшенный сад за домом, где последние недели раскачивались пустые кормушки, затянутые паутиной, испачканные птицами. Для дезинфекции Леонард промыл кормушки горячей водой и извлек из кухонного шкафчика упаковку семечек. Насыпал корм до краев и положил несколько комочков жира для крупных птиц, которым не удержаться на узеньких насестах. Потом в порыве щедрости насыпал еще семечек на землю возле кормушек, чтобы менее нахальным птичкам было чем поживиться. Стоя у раковины и наполняя водой чайник, он видел через заднее окно, как две синицы уже вовсю занялись делом.

С завтраком на подносе он направился в гостиную и по дороге взглянул на книжные полки, где горизонтально были сложены книги в бумажных обложках, недавно купленные, но так и не прочтенные. Вертикальное же расположение отводилось для книг прочитанных и понравившихся. Он нашел «Мельницу на Флоссе», которую приобрел несколько месяцев назад, но потом о ней напрочь забыл. Он знал, что читать роман будет трудно, имея в виду возможные напоминания о Шелли, которые там, возможно, найдутся.

Наверху он распахнул дверь в бывшую комнату своей матери и сел на кровать, как делал когда-то, составляя матери компанию за утренней чашкой чая. Комната была опрятной и без излишеств. Из нее уже выветрилась та особая свежесть, которую мать привносила в нее самим своим присутствием и ароматом духов. Вместо этого он почувствовал запах нетронутой повсеместной пыли. На тумбочке у кровати стояла фотография отца, которой мать каждый вечер перед сном касалась пальцами, передавая поцелуй. Леонард еще не разбирал ее вещи, но у него будет много времени, чтобы привести их в порядок и отдать на благотворительные нужды. Мамы действительно больше нет. Они не будут больше болтать о том о сем, не будут вместе заниматься домашними делами. Мысль, что «больше никогда», словно мелодия, проигранная в его сознании, зазвучала в унисон с той грустной внутренней гармонией, которая возникла при его пробуждении.

Одиночество Леонарда стало иным. Прежде это было паническое одиночество, отчаянно подталкивающее его разум к поискам того, за что можно зацепиться и таким образом убежать от себя. Он искал утешения, отвлекаясь на разное — на Голодного Пола, на книгу о римлянах и — больше всего — на Шелли. Теперь Леонард понял, как ему было страшно, с каким ужасом он смотрел на жизнь, готовую его проглотить. И все же он развернулся и взглянул на самого себя. Он просидел до полночи с книгой и в конце концов преодолел свои страхи, которые были не чем иным, как глубокой любовью к матери, хотя раньше он не был готов признать это чувство, чтобы не утонуть в своей скорби.

Леонард легонько погладил подушку и пошел вниз по лестнице, спускавшейся сверху вниз через пространство дома, который, так или иначе, был и в самом деле слишком велик для одного человека. В ближайшие месяцы ему придется принять какие-то решения, но пока спешки не было. Он сел на диван в гостиной, поставил рядом кофе в кружке с логотипом журнала «New Scientist» и открыл «Мельницу на Флоссе» с твердым намерением прочитать за выходные весь роман. Что и сделал.

Глава 23 Пасхальное воскресенье

В пасхальное воскресенье Грейс проснулась с какой-то глуповато-блаженной улыбкой на лице. Накануне Эндрю придумал для нее сюрприз, чтобы отметить последнюю совместную субботу перед свадьбой. Зная, что Грейс любит классическую музыку — вернее было бы сказать, что она любит отдельные хорошие отрывки из сочинений отдельных хороших композиторов, — он купил билеты на Андре Рьё, полагая, что платит за лучшее из лучшего. Услышав об этом, Грейс расхохоталась, но быстро принялась извиняться и сквозь хихиканье и поцелуи заверила его, что это очень мило с его стороны и что она просит прощения за свой музыкальный снобизм, хотя отказываться от своего снобизма вовсе не собиралась. Эндрю, который не очень-то разбирался в музыке, слегка огорчился, что так плохо знает вкусы своей без пяти минут жены, но во время концерта несколько раз толкал ее локтем, когда видел, что музыка ей все-таки нравится.

Кроме того, он заказал ужин в ресторане после концерта, где они плотно поели второй раз за день, так как еще раньше, сидя дома на диване, успели прикончить пиццу. За ужином они немного опьянели, и голова у обоих немного кружилась, но на радостях они выпили еще кофе с ликером, и Эндрю, с помощью стоящих на столе многочисленных недопитых рюмок, принялся изображать Андре Рьё, играющего вальсы.

Хотя они целовались в такси по дороге домой, оба, добравшись до постели, были настолько уставшие, что смогли только лечь и уснуть. Когда на следующее утро Грейс проснулась, Эндрю все еще храпел, лежа на животе в своей обычной позе, согнув конечности под девяносто градусов, как обведенная мелом фигура жертвы на месте преступления. Грейс улыбнулась про себя, вспомнив, как Эндрю торговался с продавцом в ночном газетном киоске, покупая ей пасхальное яйцо с прилагающейся к нему кружкой. Продавец цену не снижал, но Эндрю все равно купил яйцо, заявив, что Андре Рьё поступил бы точно так же. Когда внутренние часы Грейс с присущей им непоколебимостью не позволили ей снова уснуть в это пасхальное утро, она подавила в себе желание встать рано и оказаться в одиночестве. Вместо этого она обняла Эндрю сзади, сложившись с ним, как две ложки в буфете, в надежде либо его разбудить, либо наслаждаться теплом его тела, пока он сам не проснется.

Несмотря на ее всем известное скептическое отношение к соблюдению традиций ради традиций, Грейс согласилась, что они с Эндрю должны провести вечер накануне свадьбы раздельно. Конечно, странно будет уезжать от него в родительский дом, где она проведет ночь, но, может, подумала она, не так уж плохо немного соскучиться по мужу за день до свадьбы.

В Парлевуде Хелен и Голодный Пол поднялись рано — они собирались пойти в больницу подарить медсестрам и больным пасхальные яйца, а уж потом закончить дома последние приготовления перед приездом Грейс. Они немного припозднились, потому что Голодный Пол настоял на проверке срока годности всех купленных матерью яиц, не обращая внимания на ее заверения, что шоколад не портится. Пока Хелен отвлеклась на разговоры с медсестрами, Голодный Пол вошел в палату один. Он увидел, что Барбара говорит с кем-то по телефону, возможно с кем-то из своих детей-эмигрантов, и что средняя кровать пуста. Кровать миссис Готорн была скрыта за спущенными занавесками. Голодный Пол остановился у занавесок и прислушался, чтобы понять, чему он помешает, если заглянет. Он хотел подарить миссис Готорн яйцо, которое принес специально для нее, но теперь сомневался и жалел, что в больницах не держат ни звонка, ни дверного молоточка, чтобы дать знать о своем приходе и избежать неловкости, если вдруг явишься во время медицинского осмотра.

— Здравствуйте! — хрипловато проговорил он. Его голос прозвучал немного сдавленно, потому что Голодный Пол долго не разговаривал. — Здравствуйте! — через несколько мгновений повторил он снова.

— Здравствуйте, — послышался мужской голос. — Кто там?

Голодный Пол просунул голову между занавесками и увидел хорошо одетого человека, примерно своего возраста, сидевшего на стуле рядом с миссис Готорн. Она спала.

— Здравствуйте, — сказал Голодный Пол в третий раз. — Мы тут обходим больных и беседуем, если у них есть желание поговорить. Вы родственник?

— Да, это моя мамаша, — ответил мужчина, указав на миссис Готорн большим пальцем. — Но она спит. Я пришел сюда минут десять назад, а она все никак не проснется. Подожду еще минут пять. Нет смысла сидеть, если она все равно спит. Так что на сегодня от вас ничего не требуется. Хотя в любом случае спасибо, — сказал он, листая телефон.

— Тогда я оставлю это здесь. Можно? — спросил Голодный Пол, показав мужчине пасхальное яйцо.

— Я заберу его с собой. Она все равно есть не будет. Отнесу домой детям, — ответил мужчина и положил яйцо на пол.

Голодный Пол немного помедлил.

— Если вы торопитесь, я мог бы немного посидеть с вашей мамой. То есть я хочу сказать, что все равно пробуду здесь еще час.

Мужчина оторвался от телефона и взвесил все за и против, прежде чем принять предложение Голодного Пола.

— Знаете, это было бы здорово. Не похоже, что она скоро проснется, а мне далековато ехать, так что хочется успеть до часа пик.

— Не беспокойтесь. И не забудьте про яйцо, — сказал Голодный Пол, когда мужчина взял пальто и портфель.

— Ах да, конечно. Когда она проснется, передайте ей, что приходил Дэниел. Скажите, что я ждал, сколько мог, но потом вынужден был уйти. Попробую, если получится, еще раз приехать в следующие выходные, — сказал он, проскользнув между занавесок. — Вам необязательно разговаривать с ней долго.

Голодный Пол подождал, пока мужчина уйдет, затем раздвинул занавески, впустив в палату, расположенную с северной стороны здания, чуть больше приглушенного света. Он сел на свое обычное место у постели миссис Готорн, бледной и похудевшей, и стал ждать. Он провел рядом с ней все оставшееся время, однако миссис Готорн так и не проснулась.

Хелен общалась с Барбарой, а та без конца говорила по телефону — все утро ей звонили внуки, поздравляли с Пасхой и рассказывали, сколько пасхальных яиц им подарили. Барбаре наконец сообщили, что ее выписывают вовторник.

— У меня хорошая и плохая новости, но сначала я получила плохую. Выяснилось, что у меня диабет; правда, окончательное подтверждение будет завтра, когда придут последние анализы. Лучше бы, наверное, съесть это яйцо до подтверждения диагноза. Итак, это плохая новость, хотя могло бы быть и хуже: она даже близко не стоит к тому, что я ожидала услышать. А хорошая новость — вернее, не такая уж плохая — состоит в том, что мне можно лечиться таблетками, не надо никаких уколов и прочих ужасов. Так что, в целом, все вполне прилично. Когда доживаешь до моего возраста, всегда приходится идти на компромисс и принимать как должное такие вещи, которые раньше вызывали бы беспокойство. По правде говоря, я сама виновата. У меня неприятности со здоровьем из-за отсутствия физических нагрузок и неправильного питания, хотя, когда я спросила врача, может ли диабет быть наследственным, он этого тоже не исключил. Однако ему не понравилось, что я усомнилась в первых двух причинах, — я сразу это заметила!

Хелен и Барбара, как всегда, непринужденно болтали весь отведенный час — о свадьбе, о последних событиях в семействе Барбары и в палате. Женщина, занимавшая среднюю кровать в палате, исчезла, вероятно, тогда, когда Барбара сдавала анализы. Барбара сказала, что ее выписали, но не сообщили — потому ли, что она поправилась, или же теперь за ней будут ухаживать родные, не исключая, как предположила Барбара, и паллиативную помощь. Соседей по палате не ставят в известность по таким вопросам, сказала она.

Голодный Пол подошел к ней поздороваться, прежде чем уходить. Барбара обняла его, поцеловала, пожелала всего хорошего в день свадьбы Грейс и добавила, что он будет следующий, поэтому Хелен надо держать ухо востро. Такого рода комментарии никогда не доставляли удовольствия Голодному Полу, но он уже почти научился с ними справляться.

Остальная часть дня прошла в хлопотах по всяким мелочам. Питер с Голодным Полом совершили пробный проезд к церкви, чтобы решить, сколько времени им потребуется завтра, и вывесили по маршруту разноцветные знаки в помощь гостям с указанием направления, хотя, к их разочарованию, эти знаки оказались слишком маленькими и почти нечитаемыми. Хелен навела порядок в доме, так как целая процессия из соседей явилась к Грейс с пожеланиями счастья, а та весь вечер проявляла радушие и ходила по дому во вьетнамках, засунув кусочки бумажной салфетки между пальцев со свежим педикюром. Нужно было еще кое-что сделать в церкви, которая на Страстной неделе была недосягаема для новобрачных, но в остальном, благодаря организаторским навыкам Грейс, все было продумано, проверено и перепроверено. Даже цветы были доставлены вовремя и поставлены на кухне, где отключили батареи, чтобы букеты не завяли. Небольшая паника по поводу нехватки ваз разрешилась обращением к соседям, которые были рады помочь.

После недели перекусов на ходу, еды в ресторанах или навынос Грейс с удовольствием отдыхала на диване, уплетая простую домашнюю стряпню Питера: курицу с пышным картофельным пюре и мозговым горошком. Грейс любила такие блюда, но сама никогда их не готовила, будучи представителем поколения, предпочитающего рецепты из кулинарных книг и поэтому вечно все усложняющего. Как и следовало ожидать, Голодный Пол предложил достать скребл, на что Грейс с видом заезженной ломовой лошади сказала: «Неси!»

Игра шла осторожно, каждый пытался увеличить свой счет, перегружая доску и оставляя мало возможностей для использования двух букв. Это приводило к долгим паузам между ходами, которые, естественно, заполнялись разговором.

— Когда все закончится, нам будет не хватать этих хлопот, — сказала Хелен. — Так приятно жить в предвкушении чего-то хорошего.

— Если ты намекаешь на меня, — сказал Голодный Пол, — то, боюсь, тебе еще не скоро придется надеть свое праздничное платье.

— Может, нам с тобой снова повторить брачные клятвы? — предложил Питер.

— Я бы их лучше откорректировала. Внесла бы мелким шрифтом несколько новых требований, — ответила Хелен, составив слово «фа» и объяснив, что это «фа» из «до-ре-ми-фа-соль-ля-си-до».

— Вот это совсем ни к чему — у нас в таком случае могут отобрать свидетельство о браке, — предостерег Питер.

— Я твое и так уже отобрала — ты получил слишком много штрафных очков, — сказала Хелен, шлепнув Питера по руке, когда он попытался составить слово вне очереди. — Подожди, сейчас ход Грейс.

— Поэтому я все время говорю, что вы должны сделать что-то для себя, — продолжала настаивать Грейс. — Поезжайте в какое-нибудь милое местечко. Вырвитесь из обыденной жизни и сделайте то, о чем всегда мечтали. Серьезно, надо всего лишь зарезервировать гостиницу и поехать.

— Да, да, конечно. Посмотрим, как все сложится после свадьбы, — сказала Хелен.

— И ты тоже должен сделать что-то особенное, — сказала Грейс, обращаясь к Голодному Полу. — Может, съездишь куда-нибудь с Леонардом? У тебя теперь есть призовые деньги, вот и попробуй сам придумать, куда поехать, или пойди на курсы, поучись чему-нибудь. Ну, например, на компьютерные курсы или курсы вождения, или еще что-то. — Грейс составила слово «дзен», которое, будучи названием, не допускалось правилами. Голодный Пол знал это, но промолчал, потому что не хотел спорить с сестрой накануне свадьбы. Она и без того уже взялась читать ему мораль.

— Может быть, посмотрим. У меня и так много всякого — и дзюдо, и почта, и волонтерство в больнице. — Голодный Пол еще не рассказал родным о работе в Национальной ассоциации пантомимы. — Да и у Леонарда проблема с женщиной. Он собирался прийти к нам сегодня, но решил остаться дома, чтобы спокойно подготовиться к долгому завтрашнему празднованию. Подозреваю, он все еще расстроен из-за Шелли.

— А кто такая Шелли? — хором спросили все трое.

— Его девушка. Или, наверное, бывшая девушка. У нее есть ребенок. Кажется, они с Леонардом в ссоре. Произошло какое-то недопонимание.

— Правда? Леонард хороший парень, — сказала Хелен. — По крайней мере, он пытается что-то изменить. Я уж думала, он так всю жизнь и останется холостяком, но вот ведь, надо же!

— По-моему, на него навалилось слишком много перемен — и его бедная мама, и все остальное, сказал Питер.

— Бедный Леонард, — подхватила Грейс. — Может, ему все-таки нужна пара. Надо не забыть поговорить с ним завтра. После расставания с девушкой тяжело оказаться на свадьбе одному. Помню, со мной такое однажды было — в результате я напилась и рыдала в туалете.

Никто из родных ничего не сказал по поводу этого малоприятного эпизода и излишней откровенности одного из членов их идеальной семьи.

К букве «д», поставленной Грейс, Питер добавил «исонанс» и издал победный клич, так как использовал все семь букв, однако ему указали, что в слове «диссонанс» две «с» и ход, между прочим, был не его.

Вечер подошел к концу, когда все выразили благоразумное намерение лечь спать пораньше. Питер и Хелен вышли пройтись перед сном и пообещали во время прогулки обсудить планы своей будущей поездки. Как только Голодный Пол собрался чистить зубы, к нему постучалась Грейс. Как и во многих других домах, их общая ванная напоминала многолюдный перекресток, где об уединении можно только мечтать. Голодный Пол начал энергично работать зубной щеткой, а Грейс присела на край ванны. На ней была пижама, фасоном напоминающая тюремную робу с изображением жующей хотдог Минни-Маус и множества маленьких хот-догов на штанах.

— Знаешь, ты прости, что я все время всех достаю, — сделала Грейс шаг к примирению.

— Ты о чем?

— О том, что пытаюсь заставить вас действовать сообща. Я не хочу на тебя давить.

— Все нормально. Я не обращаю внимания.

— Вообще-то, я надеялась, что ты все-таки обратишь внимание. Мне не нравится быть в семье сержантом, который всех строит. Я хочу быть любимой и беззаботной.

Голодный Пол продолжал чистить зубы с редкостной тщательностью и в полном молчании, так что Грейс не могла не заполнить паузу.

— Как ты думаешь, что будет дальше? — спросила она.

— Хм?

— Я хочу сказать: ты что, собираешься остаться в этом доме навсегда? И мама с папой будут ухаживать за тобой, пока живы? А что будет, когда они состарятся?

Голодный Пол прополоскал рот и сплюнул.

— Не знаю.

— Тебя такие вещи не волнуют и ты ничего не планируешь на этот счет?

— Я знаю, что все идет своим чередом, и не пытаюсь загадывать.

— Вижу, что не пытаешься. Может, поэтому я так и беспокоюсь. Все семейные беспокойства на мне.

— Грейс, завтра у тебя свадьба. К чему сейчас эти разговоры? Тебе надо думать о завтрашнем дне, о том, как ты увидишь Эндрю, о приятных волнениях в связи с медовым месяцем, о самой свадьбе, о будущем и обо всем в этом роде. Что случилось? К чему такая мрачность именно сегодня?

— Все это время я старалась поддерживать в себе восторги по поводу свадьбы и замужества, но, кажется, сейчас мой автомобиль встал на ручной тормоз. Не могу я радоваться и чувствовать себя беззаботно, потому что у меня полно забот. Как мне двигаться дальше, если я постоянно ощущаю… что несу за все ответственность.

— Но почему? Ты всегда была так добра со всеми нами. Никто ничего от тебя не ждет.

— Ты так считаешь, но что будет, когда через несколько лет маме и папе понадобится помощь? А что, если с одним из них что-то случится и другой совсем расклеится? А с тобой что будет, когда их не станет? Я просто хочу быть собой и строить собственную жизнь, но чувствую, что у меня за спиной закручивается маленький водоворот, который вскоре засосет меня обратно. Понимаешь?

— Думаю, да. Хотя я смотрю на это по-другому. И не знаю, что я, по-твоему, должен сказать или сделать.

— Я хочу, чтобы ты двигался дальше. Хочу, чтобы ты стал независимым и в серьезной ситуации имел силы сделать то, что нужно. Если ты будешь твердо стоять на ногах, родители почувствуют себя свободнее и начнут жить полной жизнью. А потом, если в будущем случится что-то чрезвычайное, мы с тобой сможем действовать вместе. Но сейчас я понимаю, что все свалится на мои плечи. Независимо от того, какой будет моя жизнь с Эндрю, все проблемы Парлевуда встанут у меня на пороге и скажут: «Привет, Грейс, давай-ка решай нас!» Но я не могу быть семейным супергероем!

— Кто тебя просит им быть?

— А кто иначе станет бороться с трудностями?

— С какими трудностями?

— Не уходи от ответа. Ты прекрасно понимаешь, о чем я говорю. О будущем.

— Грейс, я знаю, что не оправдываю твоих надежд. Знаю, но я с этим свыкся. Что бы ни случилось, я сделаю все, что смогу. Если ты будешь с нами, я сделаю все, что смогу. Если тебя с нами не будет, я сделаю все, что смогу. Нет смысла планировать то, что ты пытаешься планировать. Я понимаю, что больше всего тебе хочется, чтобы я смотрел на мир твоими глазами, чтобы я однажды проснулся и увидел все так, как видишь ты, чтобы я стал таким человеком, с которым тебе было бы комфортно. Но что потом? Будешь проверять каждые несколько месяцев, не повело ли меня в сторону? Как ты собираешься обеспечить мою стабильность? А ты сама — что ты собираешься делать?

— Я? Все эти годы именно я поддерживаю вас всех! Ты, черт возьми, всю жизнь где-то витаешь, как Винни-Пух, целый день ищешь удочку или размышляешь, отчего облака такой формы, а мама, папа и я заняты деньгами, работой и всякими проблемами.

— Послушай, какую бы ответственность относительно меня ты на себя ни взвалила, я ее сейчас с тебя снимаю. — Голодный Пол коснулся зубной щеткой каждого плеча Грейс, как при посвящении в рыцари, и продолжал: — Я тебя люблю, но не надо обо мне заботиться. Мне давно уже это не нужно. Ты за меня не отвечаешь. Никто за меня не отвечает. Говорю тебе это сейчас только потому, что ты, как мне кажется, наконец готова понять, что не можешь мне помочь. Жаль только, что я так долго не осознавал, что мешаю тебе спокойно жить. Но я мешаю тебе в другом смысле, не так, как тебе кажется. Я не должен был позволять тебе цепляться за выдуманный тобой драгоценный образ самой себя. Ты впала в зависимость от мысли, что все можешь и все умеешь. Мне следовало раньше помочь тебе осознать, что другим помогать невозможно.

— Слушай, я не хочу на тебя наезжать, но что это меняет? Маме и папе все равно приходится о тебе заботиться.

— Это мой дом. Я здесь живу. Они моя семья. Я люблю их. И тебя тоже люблю, даже в этой пижаме с хот-догами. Это не деловые отношения. Не трансакция. Я целыми днями с ними. Я рядом, когда маме скучно. Я помогаю ей, мы болтаем о разном. Я сижу с папой, когда он читает, мы вместе смотрим телевизор, а потом обсуждаем, что посмотрели. Никто ничего не вычисляет и не набирает очки. И для всех нас ты, Грейс, очень много значишь. Просто тебя нет рядом с нами. Ты являешься, как призрак, со своей деловитостью, потом, как призрак, исчезаешь, оставив нам перечень задач «к выполнению». Ну и слава богу! Я принимаю тебя такой, какая ты есть. И ничего другого не жду. Правда, мне хочется, чтобы ты была счастливее, ради тебя же самой, но у тебя не получается. У тебя такое странное сочетание комплекса жертвы и комплекса собственного превосходства. И все же — все же — я счастлив. И что я должен сказать, когда ты хочешь, чтобы я заменил то, что составляет мою жизнь, частицей твоего несчастья?

— Тогда что ты советуешь? Как ты думаешь, что мне делать? Если бы ты был супергероем нашей семьи, как бы ты поступил? — спросила Грейс.

— Нам не нужен семейный супергерой. Ты создала себе мир с грузом дочерних и сестринских обязанностей, но теперь он ушел в прошлое, если вообще существовал. Кино закончилось. Можешь просто быть Грейс. Какой хочешь. Разочаровывай нас, если хочешь. Мы все равно будем тебя любить. Да, наши родители состарятся, и да, они заболеют, и да, они умрут, но это случится и с нами тоже. Ты ошибаешься, если думаешь, что эта проблема будущего. Нет, не будущего. Решение ее в том, чтобы быть с ними теперь. Присутствуй в их жизни, чтобы, когда случится самое худшее — а мы оба надеемся, что до этого еще далеко, — у нас остались десять, двадцать или сколько-то еще лет со скреблом, с «Вопросом универсанту», домашним карри, прогулками, копанием в саду и прочим. А потом, когда наступит время, мы будем знать, что делать. Не потому, что мы все просчитали, а потому, что у нас есть привычка, умение их любить, быть с ними рядом и, как следствие, ясность в понимании того, что надо делать. Мама и папа так рады свадьбе, потому что все время разговаривают с тобой, ты заходишь к нам, вовлекаешь их в решение своих проблем. Видя тебя, они вспоминают, как скучали по тебе, когда ты была занята. Им не так уж нужно устраивать себе отдых, они всего лишь хотят знать, что после свадьбы ты о них не забудешь. Тебе надо идти вперед и быть счастливой с Эндрю, освободившись от той роли в семье, которую ты себе придумала. Потом, когда ты будешь приходить — раз в неделю, раз в месяц, когда сможешь, это неважно, — просто побудь с ними такой, какая ты есть. Не надо больше исполнять роль. Не надо нам Грейс, взвалившей на себя все мировые проблемы, не надо Грейс, призывающей нас действовать вместе, не надо Грейс, отказывающейся от своего счастья. Просто приходи. И кто знает? Может, моя жизнь изменится. Может, я сделаюсь важной шишкой. А может, и нет. Только давай не будем друг друга испытывать. Давай просто будем счастливы. Пока еще есть время.

Голодный Пол прополоскал рот, наклонился и обнял Грейс.

— Ну ладно. Время чистить зубы, — сказал он, постучав ее зубной щеткой по краю раковины.

Кое-что из сказанного Голодным Полом было нелегко слушать. Присущий Грейс дух соперничества подталкивал ее к возражению, к контрудару, но она слишком хорошо знала и понимала брата, чтобы не сомневаться в отсутствии у него желания победить в споре. Никогда в жизни он не хотел выигрыша за ее счет. И тяжело ей было именно от этого. Если бы он накинулся на нее, все было бы нормально: она достаточно сильная, чтобы выдержать нападение и ответить тем же. Но правду, сказанную с добротой и лаской, вынести было куда тяжелее.

Лежа в узкой кровати, в которой она спала еще подростком, Грейс слышала, как в соседней комнате Голодный Пол со свойственной ему неловкостью копошится перед сном, вероятно что-то разыскивая, как скрипят, открываясь и закрываясь, ящики стола и дверцы шкафа. Вечно ему надо то одно, то другое. Она слышала, как внизу родители вошли с холода в дом после вечерней прогулки. Хелен предложила Питеру чашечку чая, а Питер предложил согреть жене руки.

Глава 24 День свадьбы

Когда на следующее утро Голодный Пол спустился вниз — его организм привык к ранним подъемам благодаря работе по понедельникам, — он увидел, что Грейс уже сидит в халате за кухонным столом, тихонько пьет чай и наслаждается видом светло-оранжевого утреннего неба. Она только что выходила насыпать корм в птичьи кормушки, напомнившие ей, что кормушки у ее дома совсем заброшены.

— Привет, братишка! — сказала она.

— Привет, — ответил он, целуя ее в лоб. — Замуж еще не вышла?

— Нет пока. Я спустилась рано на случай, если вдруг Эндрю тайком сюда прокрался и ждет меня, но, увы, на кухне обнаружилась только кастрюля с недоеденным зеленым горошком. Ты хорошо спал?

— Как младенец, хотя любой родитель тебе скажет, что младенцы спят не особенно хорошо. А ты?

— Как бревно. Думала, буду волноваться, прокручивая в уме детали свадьбы, но начала читать книжку — взяла ее с полки в моей бывшей комнате, — тут же начала клевать носом и в конце концов сдалась.

— Что за книжка? — спросил Голодный Пол.

— «В ту ночь шел дождь» — одна из твоих любимых.

— Это прекрасная книга. Или, наверное, следует сказать, прекрасные первые пятьдесят страниц. Я перечитывал их несколько раз. Последнюю страницу я тоже прочел, так что, если интересно, могу рассказать, как было раскрыто преступление. Я собираюсь сварить кашу, тебе что-нибудь сделать?

— Мне и так хорошо. Спасибо. Я съела мюсли. Кстати, спасибо за вчерашний вечер тоже, то есть за наш с тобой разговор.

— Ах да. Ну, ты меня знаешь, я редко произношу речи, но эта прямо шла из-под нагрудного кармашка моей пижамы. Потом я даже почувствовал, что устал от такой длинной тирады. Сегодня я уж речей произносить не буду, а ты?

— Только скажу несколько слов благодарности. Ничего особенного.

Они позавтракали спокойно, с удовольствием и без долгих разговоров. Грейс пила чай из кружки с изображением пасхального яйца и шоколадных батончиков с вафлями, а Голодный Пол — из той, что провозглашала «Я ♥ Лондон».

Вскоре спустились Хелен и Питер, принеся с собой восторженные ахи и охи, и принялись готовить завтрак, переговариваясь друг с другом в обычной неразберихе кулинарных планов на начало дня. Когда утреннее спокойствие нарушается и вся дневная энергия начинает собираться в одной точке, дом, где живет семья, очень легко превращается из монастыря в цирк. Хелен включила радио и тщетно пыталась найти что-нибудь, кроме новостей и помех, не понимая, что случайно переставила переключатель и перешла с ультракоротких волн на длинные. Питер сидел, прислонившись к стене, и размышлял над неразгаданными клеточками кроссворда в воскресной газете — такое безответственное поведение в столь ответственный день не могло пройти незамеченным для Хелен. Голодный Пол взял на себя ответственность за радио, переключил его обратно на FM, и вскоре они уже слушали группу АББА, которую никто в семье никогда не включал специально, но, если она вдруг попадалась, ее воспринимали с большим удовольствием. Грейс было приятно снова оказаться в привычной домашней суматохе.

После завтрака Питер открыл дверь парикмахерше, явившейся с двумя алюминиевыми контейнерами, заполненными косметикой и парикмахерскими принадлежностями. Уже в восемь утра она выглядела так, словно собралась на вечер для разведенных со скидкой на алкоголь. Через некоторое время пришли и две подружки невесты: Карен, с которой Грейс была знакома еще с колледжа, но в последнее время виделась редко, и Пэтти, коллега со старой работы, с которой они частенько выпивали в те далекие времена, когда это означало дружбу до гроба. Питеру предстояло четыре часа сидеть дома и ждать прибытия свадебного лимузина — целая вечность для пожилого интроверта, оставленного с тремя энергичными молодыми девушками и парикмахершей. Хелен, не пожелавшая быть в центре внимания, решила, что не пойдет по проходу в церкви на церемонии, и собиралась заранее доставить на место Голодного Пола и Леонарда, чтобы вместе украсить помещение цветами, завязать банты в начале и в конце прохода и, если потребуется, пропылесосить ковер — она рассудила, что уборщицы за выходные туда вряд ли наведывались. После уборки и украшения церкви планировалось заскочить в гостиницу, там переодеться и подготовиться к обряду венчания.

Когда пришло время выходить из дому, Хелен слегка прослезилась, понимая, что в следующий раз она увидит Грейс в свадебном платье, когда начнется венчание. Она остановилась у дома Леонарда и, не выключая двигатель, несколько раз посигналила, словно забирала его на какое-нибудь мероприятие в школе. Леонард вышел на подъездную дорожку, одной рукой волоча за собой чемодан и набросив на другое плечо портплед с костюмом. Он провел выходные в одиночестве, тишине и раздумьях, как следует прибрался дома и вообще много работал руками, чтобы легче было соображать головой. В субботу он также в одиночку сходил в концертный зал послушать сюиты для виолончели Баха, и его сердце легонько вздрагивало в такт музыке, когда он позволял себе погрузиться в переживания по поводу Шелли. В целом, однако, кроме этих нескольких моментов, он не слишком терзался и не предавался фантазиям.

Леонард предпочел устроиться впереди, рядом с Хелен, а не сзади с Голодным Полом, который, опустив окно, сидел довольный и спокойный. Поскольку место рядом с водителем дает привилегии по части выбора музыки, Леонард имел полное право на свой вкус поставить один из компакт-дисков, лежавших в помятых коробках в углублении между передними креслами. Но он, будучи джентльменом и мастером консенсуса, перечислил все то, что ему нравилось, и быстро получил одобрение своих спутников, продемонстрировавших на удивление хороший вкус для людей, редко обсуждающих музыку. В конце концов Леонард остановился на сборнике «Лучшее от „Братьев Эверли“», хотя их пение несколько заглушалось яростным ревом двигателя «фиата», прокладывавшего себе путь по трассе. Дон и Фил исполняли одну за другой песни о несчастной любви, из-за чего Леонарду стало немного неловко. Он боялся, что Хелен и Голодный Пол решат, будто он в подавленном настроении, и поэтому завел глупейший разговор — чересчур в нем усердствуя — о том, как ему нравятся свадьбы, справляемые по старой доброй традиции.

Когда они приехали в церковь, расположенную в нескольких милях от их прихода на пересечении загородных дорог, входная дверь была открыта, но внутри никого не наблюдалось. В воздухе все еще стоял аромат Святой Пасхи — благовоний, свечей, дыхания прихожан. Церковь была небольшая, крестообразной планировки, с деревянным сводчатым потолком, но без излишеств. Согласно инструкциям, полученным от Грейс, им отводились только скамьи в центральном нефе, а оба поперечных нефа должны были оставаться свободны на случай, если местные прихожане придут на мессу, что, как сообщили Грейс, иногда случалось. Леонард, оказавшись в церкви, как обычно, начал рассматривать изображения Крестного пути. Хотя он не был человеком верующим, его восхищали Страсти Христовы как эпическое сочинение, как вневременное повествование. Фигуры на картинах, изображавших остановки Христа на Крестном пути, казались плоскими, двухмерными и почти не вызывали искренних эмоций. На одиннадцатой остановке, когда Христа прибивают гвоздями к кресту, он увидел мультяшного римлянина, с почти садистской улыбкой поднимающего молоток. Проведя много часов в попытках изобразить римлян живыми, реальными людьми, Леонард не мог согласиться с такой трактовкой образа. Он знал, что легионер, которому поручили подобное дело, должен был забить гвоздь между костями предплечья рядом с запястьем, не затронув при этом крупных артерий и вен. Эта страшная операция была почти хирургической и совершалась без злодейства и похвальбы. Он задумался, почему именно этому легионеру отдали такой приказ, ибо он явно свидетельствовал о невысоком положении римлянина. Был ли он тем самым легионером, который поднес Христу уксус, принадлежал ли он к компании глумившихся над Спасителем пьяниц? Что чувствует такой человек, просыпаясь каждое утро и осознавая, как тошно ему будет терпеть еще один день, полный зверств? Кто пойдет за него замуж? Чего вообще ждать от жизни человеку в подобном положении?

Хелен довольно быстро вернула Леонарда к действительности, попросив помочь Голодному Полу принести из машины цветы для украшения алтаря. В церкви все еще стояли цветы с Пасхального воскресенья, и Хелен удачно распределила их по всему помещению, придав интерьеру более праздничный вид, потому что день обещал быть пасмурным. Леонард и Голодный Пол, проявив энтузиазм криворуких школьников, тренирующихся завязывать шнурки, повязали банты в начале и конце прохода. В результате Хелен пришлось все переделывать, и она попросила мальчиков заняться полом. Они взялись за дело: Леонард пылесосил, а Голодный Пол указывал на пропущенные участки. Привести церковь в приличный вид много времени не потребовалось: улучшить ее незамысловатый интерьер было, в общем, затруднительно. Перед уходом Хелен не могла не остановиться в начале прохода, чтобы с удовольствием окинуть взглядом то, что увидит Грейс, когда войдет в церковь. И пока она стояла там, в ее памяти порхали, как бабочки, радужные воспоминания о собственной свадьбе.

До церемонии оставалось еще много времени, когда все трое приехали гостиницу, располагавшуюся в старом загородном доме, которому была придана атмосфера старинного замка. Ремонт, судя по всему недавний, сочетающий старое и новое, по-видимому, стоил немалых денег. В вестибюле у стойки регистрации висело несколько образчиков современного искусства, и некоторые из них, на вкус Леонарда, были довольно шаблонны. Вдоль стен стояли стеллажи с настоящими книгами, хотя никакой классики, вроде романов «Мельница на Флоссе» и «В ту ночь шел дождь», не обнаружилось.

Так как Леонард и Голодный Пол составляли «пару», Голодный Пол заказал номер на двоих. Их проводил туда старенький консьерж, по дороге старательно повторявший традиционные для такого случая фразы. Однако Голодный Пол был не в состоянии на них отвечать, потому что в душе паниковал, не зная, надо ли давать на чай человеку, годящемуся ему в отцы, а если надо, то сколько. Им предоставили светлый и современный номер, с прекрасным видом на горы и двумя бутылками воды в качестве комплимента. Хотя Леонард считал невежливым привередничать, он не мог не заметить, что в номере всего одна двуспальная кровать, и к тому же с балдахином.

— Похоже, ты всерьез решил сделать нас «парой», — сказал он Голодному Полу.

— Я думал, тут будет две кровати.

— А что ты им сказал, когда заказывал?

— Я сказал, что нужен номер на двоих — для меня и того, кто со мной. Но когда девушка уточняла заказ, я подчеркнул, что требуется номер на двоих, а не это!

— Но это как раз и есть номер на двоих. «На двоих» предполагает двуспальную кровать!

— Я думал, что двуспальная кровать ставится в двуспальный номер! То есть я сам сначала сомневался, но потом решил, что двуспальный номер потому так и называется, что там две кровати соединены, как сиамские близнецы. А если ты просишь что-то двойное или на двоих, то получаешь две вещи. Вот смотри: если ты заказываешь двойную порцию мороженого, тебе же дают не один огромный шарик, а два, поэтому я и подумал, что кроватей будет две, — объяснил Голодный Пол.

— Так что нам делать? Попросить другой номер?

— Можно попробовать, но я слышал от Грейс, что в гостинице уже все давно зарезервировано гостями, приглашенными на свадьбу. Опоздавшим пришлось заказывать номера в B&B дальше по улице. Поэтому поменяться будет трудно, если только кто-то из общих знакомых сам не захочет.

— Ясно. Такое маловероятно. Похоже, нам все-таки придется спать в одной постели. Надеюсь, у тебя пижама со штанами, а не семейными трусами, на случай если чьи-то волосатые ноги залезут на мою половину кровати, — сказал Леонард.

— Я, как и ты, предпочитаю спать в пижаме. Все прикрыто и выглядит абсолютно прилично, хотя иногда для прохлады я люблю высунуть одну ногу из-под одеяла.

— Я тоже. Хорошо, так и порешим. Ты слева или справа?

— Может, я лучше справа? Так ближе к туалету, если мне вдруг ночью приспичит.

Приятели принялись старательно одеваться, готовясь к торжеству и тактично стараясь не смущать друг друга. Хотя, если ты поселился с кем-то вдвоем в маленьком номере, невозможно не заметить такие вещи, как крайне претенциозный цвет чистых трусов, выложенных на кровать из чемодана.

В третий раз за эту неделю Голодный Пол надел свой новый костюм, а вместе с ним фиолетовый галстук, созвучный конфетке из набора «Кволити-стрит», и вторую новую рубашку, на этот раз с обычными манжетами на пуговицах. На Леонарде был костюм, купленный для похорон матери. Одержанный серый цвет выглядел веселее благодаря галстуку цвета березовой листвы.

В назначенный час они встретились с Хелен у стойки регистрации, где та беседовала с родителями Эндрю. Голодный Пол часто поражался ее способности завести светский разговор, невзирая ни на какие важные дела. Если бы в финале розыгрыша кубка в ее ворота били пенальти, она все равно улучила бы момент поинтересоваться у голкипера команды соперников, как он планирует свою жизнь на пенсии, а проводя операцию по пересадке больному ребенку сердца павиана, она спросила бы у медсестры, носит ли еще брекеты ее внук. Хелен проявляла к людям живой и искренний интерес, полагая, что они легче раскрываются, когда говоришь с ними о бытовых вещах.

Когда они вернулись в церковь, несколько молодых людей из многочисленных родственников Эндрю курили снаружи, но Голодному Полу показалось, что на свадьбе это неправильно, хотя он не мог объяснить почему. Причетник ходил вокруг да около, ища кого-нибудь, с кем можно потихоньку переговорить о своем вознаграждении. Наконец его направили к шаферу жениха, тоже курившему снаружи. Внутри церкви Леонард и Голодный Пол заняли свои места в начале прохода, чтобы указывать гостям, на какой половине размещаться — жениха или невесты и раздавать небольшие самодельные книжечки с молитвами, форматирование и печать которых пробудили в Грейс лингвистические способности бывалого морского волка. В большинстве своем гости сами интуитивно чувствовали, где им садиться, а общие друзья Грейс и Эндрю в выборе половины невольно демонстрировали некоторую предвзятость. Леонард был рад помочь, особенно потому, что это избавляло его от получасового неловкого и бессмысленного сидения в одиночестве, но еще и потому, что подтверждало его статус — в противном случае «друг брата невесты» не был бы похож на человека, которому следовало явиться без пары из-за «ужатого» количества приглашенных.

Голодному Полу приходилось чуть сложнее. Отсутствие напористости и присущая ему всю жизнь неприметность в любой компании приводили к тому, что гости шли мимо него, а он не успевал ни встретиться с ними взглядом, ни предложить помощь. Кроме того, он плохо запоминал лица и еще хуже имена — недостаток, с течением времени никуда не девшийся. К тому же он успел забыть о существовании своих взрослых кузенов и кузин, которые теперь мало походили на тех детей, которых он когда-то знал. Однако они его помнили. Брат отца, дядя Майкл, подошел к Голодному Полу, тепло пожал ему руку, одновременно приобняв за плечо другой рукой, и подозвал поздороваться двух своих взрослых сыновей. Еще детьми, каждый раз приезжая в гости, они любили нюхать клей из коробки Голодного Пола, где тот хранил канцелярские принадлежности. Жена дяди Майкла, тетя Джейн, умерла за несколько лет до этого, и дядя слегка слетел с катушек — ездил на Дальний Восток по маршрутам секс-туризма, побывал семинаристом, но потом, выйдя на пенсию, зажил более нормальной жизнью, занимаясь волонтерством в церкви и посещая вечерние курсы. Сара, тетя Голодного Пола по материнской линии, та самая, что испекла торт на свадьбу его родителей, тоже пришла, тепло его обняла и расцеловала. Поцелуй, правда, пришелся в ухо. Она никогда не была замужем, но у нее давно имелась «особая подруга» Колетт, появлявшаяся с ней везде, включая и нынешнюю свадьбу. На этот раз Сару ничего испечь не просили, но подозревали, что свадебный торт вряд ли придется ей по вкусу.

Голодный Пол узнал еще нескольких давних подружек Грейс по колледжу и местных приятельниц, составивших компанию, в которой перемешались Тары, Сьюзан, Лизы, Линды и Луизы. И все они, благодаря нарядным туфлям на каблуках, были гораздо выше, чем ему запомнились, и все они отличались схожим вкусом в выборе своей «пары». Впрочем, два человека все-таки привлекли его внимание: щеголеватого вида восьмидесятилетний старичок с роскошным волнообразным начесом и его пожилая супруга с крашеными темно-каштановыми волосами, благодаря которым создавалось впечатление, что ее счастливое лицо выглядывает из живой изгороди. Рост обоих не превышал метра пятидесяти, и они все время улыбались. Старичок похлопал Голодного Пола по пояснице и потянулся, чтобы что-то сказать, но потом как будто передумал, предложил жене согнутую кренделем руку, плавно двинулся вперед и уселся во второй ряд на стороне жениха, улыбаясь и помахивая всем вокруг.

Церковь все больше заполнялась гостями, отовсюду доносилось жужжание голосов. Женщины делали друг другу комплименты по поводу нарядов; самые опытные догадались взять на апрельскую свадьбу пальто или палантин из искусственного меха. Мужчины вели обычные мужские разговоры на безобидные темы общего характера. Самыми приветливыми были те, кто составлял пару с приглашенными. Им в этот день ничего другого не оставалось, кроме как улыбаться и внимательно слушать. Причетник, возившийся у алтаря, приводя все в должный порядок, напоминал технического менеджера гастрольной труппы перед концертом. Священник разговаривал с родителями Эндрю и с Хелен, которая, сидя в одиночестве, чувствовала себя немного не в своей тарелке. Эндрю стоял у алтаря и бойко болтал с шафером, всем видом демонстрируя свое обычное хладнокровие — идеальный жених до мозга костей. На нем был прекрасного покроя голубой итальянский костюм, бордовый галстук и белая накрахмаленная рубашка с двойными манжетами и жемчужными запонками, которые его отец надевал в день собственной свадьбы. Беспокойство Эндрю выдавали лишь быстрые взгляды, которые он украдкой бросал на притвор с непрозрачным стеклом «под изморозь», где должна была появиться Грейс. Под сводами церкви плыла музыка, и органист — судя по всему, далеко не промах в переговорах о гонораре — играл соло на органе, которое представляло собой сочетание нежных тягучих аккордов и игривого галопа, исполнявшегося правой рукой с полным пренебрежением к демоническому потенциалу церковного инструмента.

Но вот курильщики суетливо заторопились внутрь, и это означало, что привезли невесту. Органист перестал играть, и в церкви воцарилась полная, головокружительная тишина. Все встали. Голодный Пол замер у алтаря рядом с матерью, в руке которой был предусмотрительно зажат бумажный платочек. Леонард, по натуре своей наблюдатель, смотрел на священника, лицо которого расплылось в добродушной улыбке, выдававшей его тайное предпочтение первых романтических стадий обряда. Эндрю стоял счастливый и спокойный, в душе благодарный Грейс за проявленную пунктуальность в тот единственный день, когда это было для него так важно.

Первыми вошли подружки невесты, немного смущаясь от энтузиазма гостей, схватившихся за телефоны, словно папарацци. Они проследовали по проходу друг за другом и заняли свои места у алтаря.

Затем, повинуясь кивку фотографа и полностью оценив драматическую напряженность момента, органист заиграл Концерт для клавесина № 5 фа минор Баха, известного Эндрю как песня, которую его невеста позаимствовала из фильма «Ханна и ее сестры».

И тогда появилась Грейс.

Какое-то мгновение она стояла собранная и радостная, с таким выражением, как будто собиралась пропеть: «Та-дам!»

На ней было потрясающее атласное платье цвета слоновой кости, доходившее ей до щиколоток. Однако все взгляды обратились к яркому цветовому пятну — туфлям зеленым, как нефрит. Выбор неожиданный, но в этом была вся Грейс. Она прошла по проходу под руку с Питером, который изо всех сил старался идти медленно, исполненный необычайной гордости. Эндрю следил за каждым шагом Грейс и, когда взял обе руки невесты в свои, поблагодарил Питера едва заметной улыбкой.

— Ну, вот и я, — просто сказала Грейс.

— Ты такая красивая, — еще проще ответил Эндрю.

Во всей церкви девушки сжали руки своих кавалеров, а жены прислонились к плечам своих мужей. Священник, не желая нарушать торжественность момента, но в то же время обязанный исполнить свой долг и начать церемонию, произнес несколько приветственных слов, адресованных Грейс и Эндрю, а также всем собравшимся. Он рассказал обо всех этапах обряда венчания, раскрывая их символическое значение. Благодаря своему опыту он понимал, что необходимо сначала объяснить участникам, когда чья очередь подходить к алтарю. Его проповедь содержала непринужденные размышления о любви и семье, скорее философские, чем духовные, ибо церковники в целом предпочитают не углубляться в вопросы религиозного радения, их интересует более дальняя перспектива — крещения, причастия, конфирмации, за которые им еще придется побороться.

В недели, предшествовавшие свадьбе, Грейс настойчиво повторяла, что меньше всего она ждет собственно церемонии, потому что чувствует себя обманщицей из-за недостатка веры, но теперь, когда обряд венчания начался, ей хотелось, чтобы он продолжался бесконечно. Даже несмотря на то, что Грейс так намучилась, составляя буклеты с молитвами, и наверняка выучила наизусть все тексты, она сидела, увлеченно вслушиваясь в эти казавшиеся новыми слова, чувства и насущные советы о том, как достичь прочности в любви с ее многочисленными опасностями и трудностями. Хотя ее детские воспоминания о мессах хранили скуку бессчетных часов, венчание промелькнуло так быстро, словно от счастья притупилось ощущение времени.

Когда пришел момент произнести ровным голосом положенные клятвы, кольца, которые жених с невестой поклялись носить всю жизнь, легко скользнули на их пальцы. Так, в присутствии родных и друзей, благодаря древнему ритуалу, который никогда не стареет, они стали мужем и женой.

Венчание закончилось, и они с улыбкой прошли назад по проходу под «Прибытие царицы Савской» Генделя. Органист, надо сказать, не зря получил свой гонорар.

После фотографирования, поздравлений, объятий и хора добрых пожеланий Грейс и Эндрю сели на заднее сиденье раритетного красного «ягуара», выбранного Грейс в память о ее любимом телегерое, инспекторе Эндеворе Морсе. Устроившись на красных кожаных сиденьях с ограниченным местом для ног, они держались за руки и махали собравшимся из окна, словно супружеская пара королевских кровей.

— Ну вот, — сказала Грейс. — Как славно все получилось.

Глава 25 В гостиной

Голодному Полу пришлось оставить Леонарда в гостиной у стойки регистрации, чтобы помочь гостям разобраться с семейными фотографиями, поскольку ему было поручено отловить всех скучающих одиноких родственников, которые разбрелись кто куда в тот момент, когда они понадобились.

Поскольку Грейс и Эндрю поженились не слишком юными, собравшиеся тоже были немолоды и не особенно склонны к выпивке на голодный желудок в перерыве между венчанием и банкетом в баре для гостей. Вместо этого приглашенные начали зевать, поскольку утром им пришлось встать слишком рано, мужья беременных жен пошли искать стулья, чтобы поудобнее устроить свои половины, а пары, приехавшие без детей, слали эсэмэски бабушкам и дедушкам, оставленным в дозоре.

В отличие от Голодного Пола и его ближайших родственников, Леонард мало кого знал. Он бродил с бокалом шампанского, успев взять с подноса несколько мелких закусок — луковый бхаджи и что-то с лососем. Гостиничный пианист наигрывал мелодии из «Большого американского песенника», повсюду на спинках стульев висели мужские пиджаки, а женщины улучили минутку, чтобы снять туфли на высоких каблуках. Раньше в такой ситуации Леонард решил бы, что привлекает к себе излишнее внимание, что его одиночество — притча во языцех всех присутствующих. В нем бы родилось знакомое чувство социального изгоя, желание стать невидимым в толпе гостей, и уверенность в себе испарилась бы без следа. Но теперь, ощущая где-то у себя внутри тихую заводь покоя, он мог сопереживать витавшему вокруг счастью и больше не считал себя исключенным из общего праздника.

Менеджер прошел по бару, звоня в школьный колокольчик, и это было сигналом проголодавшимся гостям идти на поиски своих мест на схеме рассадки, вывешенной у дверей банкетного зала. Все расселись и начали представляться друг другу, хотя, сидя по противоположным сторонам больших круглых столов, сделать это было непросто. Ожидали появления жениха и невесты, ну и, конечно, угощений. Леонарду было определено место между Голодным Полом и Глорией Граймс, тетушкой Эндрю, которая смогла попасть в список приглашенных только потому, что Леонард согласился прийти один. Грейс посадила их рядом, поскольку тетушка была писательницей; правда, быстро выяснилось, что она не только много пишет, но и много говорит.

— Я всегда говорю, что свадьба — одно из лучших мест для знакомства с новыми людьми, — начала она. — Даже самое лучшее. Где еще встретишь людей, у которых не составлена заранее программа действий? Я писатель — думаю, вы в курсе — и поэтому провожу множество презентаций, где есть и вино, и канапе, но гости всегда смотрят поверх твоей головы или куда-то мимо тебя, переживая, что с кем-то еще не пообщались. Как будто у каждого существует, знаете, этакий радарчик, который ловит тех, кто полезен для их карьеры, и люди никак не могут искренне увлечься разговором, потому что ужасно волнуются, что с кем-то не поговорили, а я всегда подчеркиваю, что самое лучшее проявление вежливости — это уделить человеку максимум внимания. Я так считаю: какой же ты писатель, если люди тебя вообще не интересуют?..

Тут Леонардсобрался вставить вопрос, но оказалось, что его время уже вышло.

— …Конечно, я никогда не думала, что стану писателем. Может, журналистом, потому что писала-то я всегда хорошо, но сомневалась, достаточно ли у меня воображения, хотя, полагаю, мы никогда точно не знаем, откуда берется наше воображение, может, оно вообще не создается, а лишь выражает то, что уже есть внутри нас. Но, как я всегда говорю, может, у меня и не самые впечатляющие идеи, но зато я знаю, как получить максимум от того, что у меня есть, а в нашем деле это главное. Знаете, был один писатель — бедняжка умер от рака поджелудочной железы, — и он изменял жене, земля ей пухом, так вы бы видели, как он преобразил весь дом после ее смерти. Какой талант! То есть кто бы мог подумать?

Леонард сделал еще одну попытку:

— А какие книги вы пише…

— У него был удивительный дар заставлять вас читать с тем акцентом, на котором он писал, — с голландским, валлийским, индийским. То есть даже если вы не умеете говорить с акцентом, а я точно не умею, это не значит, что вы не можете читать с акцентом. Такой замечательный человек! Отписал все деньги приюту для животных. Сын, конечно, был в ярости. Но как он передавал акценты! То есть спросите любого профессионального писателя, и он вам скажет, что это чрезвычайно трудно.

Она остановилась и намазала маслом ломтик хлеба из корзинки, которую ей передали, — Леонард уже доедал второй кусок. Странно, но писательница ему нравилась. Он понял, что ему симпатичны чудаковатые люди. Возможно, дело было в их напористости.

Она снова начала говорить, разрезав хлеб на четыре кусочка, но ни одного не положив в рот:

— Одного я не выношу, ну просто не перевариваю: это когда люди вобьют себе что-нибудь в голову и снова и снова наступают на одни и те же грабли. Хочется спросить: в чем смысл? Ты просто рубишь свою карьеру на корню, потому что тебе не хватает уверенности в себе. Больше ничего! Нехватка уверенности в себе. Называйте как хотите. К примеру, та женщина, что была в моей группе писательского мастерства — то есть я вела занятия, а она училась, — все ее рассказы были про собственное детство, и она вечно сочиняла фразы вроде: «У двери стоял пустой стул». Ей хотелось, чтобы звучало депрессивно, потому что она думала, будто так пишут настоящие писатели, но я уверена, да вы и сами наверняка с этим сталкивались, — некоторые так увлекаются писанием, что забывают рассказать историю. Меня это просто сводит с ума!

Она помахала из стороны в сторону столовым ножом, словно изгоняла дух графоманства.

— Так Грейс мне сказала, что вы писатель, хотя нужды в этом не было; я всегда вижу писателя — в вас есть что-то такое. Может быть, я читала какую-нибудь вашу книгу? Детективы, да?

— Нет. Детские энциклопедии, — ответил Леонард.

Тетушка Глория замолчала.

— Ах, как мило, — сказала она, в первый раз откусив кусочек хлеба.

К Леонарду подошел официант и сначала поднял со стола табличку с именем — проверить, к тому ли он обращается:

— Простите, сэр, в гостиной у стойки регистрации вас ожидает сестра.

— Сестра?

— Да, сэр. В гостиной у стойки регистрации. Идите через ту двустворчатую дверь мимо гардероба.

— А, понятно. На самом деле она не моя сестра, она сестра моего друга, — сказал Леонард, указывая на стоявший рядом пустой стул Голодного Пола.

— Она назвала ваше имя, сэр. Должен был вам сообщить.

— Наверное, у Грейс возникла небольшая проблема и ей надо помочь. Вернусь через минутку, — сказал он тетушке Глории, которая успела повернуться к соседям по другую руку — щеголеватому пожилому господину с начесом и его жене с прической, похожей на живую изгородь.

Бодрой походкой вежливого, но спешащего человека Леонард удалился в гостиную.

Там он увидел Шелли, которая одиноко стояла у полки с книгами и грызла ноготь большого пальца.

— О, привет! — сказал он.

— Сюрприз! — ответила она с некоторым смущением и помахала обеими руками, развернув к нему ладони и растопырив пальцы.

— Вот не ожидал. Как ты здесь оказалась?

— Пришла с тобой повидаться. Ты не поверишь — даже приехала. Пришлось попросить у сестры машину.

— А, понятно. Вообще-то, я сейчас на свадьбе.

— Мне это прекрасно известно. Ты сам мне говорил, что сегодня будешь здесь на свадьбе. Я попросила тебя вызвать. Извини, пришлось сказать, что ты мой брат. Подумала, что, если скажу, что я твой бывший пожарный инспектор, тебя не позовут.

— Да уж, — смущенно произнес Леонард и огляделся. — Может, присядем?

Он повел Шелли к более тихому месту у дровяного камина, где они сели на диванчики напротив друг друга, разделенные низким деревянным столиком.

— Хочешь чаю или, может, кофе? — предложил он.

— Нет, спасибо.

— Ну, как твои дела? Кажется, сто лет прошло с тех пор, как мы последний раз виделись.

— Все в порядке. Хотя нет, знаешь, не совсем.

— Да, знаю. Странная выдалась неделя.

Шелли попыталась пальцами оторвать кусочек ногтя, который наполовину отгрызла.

— Шелли, я не хочу лезть тебе в душу, но… у тебя все хорошо?

— Сегодня ко мне заехала Маргарет. С работы. Привезла яйцо, которое ты купил Патрику, и твою книжку.

— Ясно.

Она колебалась.

— Леонард, у тебя получилась прекрасная книга.

Он не знал, что ответить.

— Спасибо, Шелли.

Разговор не клеился. Она посмотрела ему прямо в глаза.

— Я просто хотела тебе это сказать.

— И проделала такой путь? Мы же увидимся завтра в офисе. Я никуда не пропаду.

— Я ушла с работы, Леонард. Меня в офисе больше не будет.

— Надеюсь, не из-за меня.

— Нет, не из-за тебя. Благодаря тебе, но не из-за тебя. Я поняла, как много ты вкладываешь в свою работу, воплощаешь все свои идеи и что ты никогда в жизни не отказывался от своего детского увлечения. Ты до сих пор в душе такой живой. Ты не стал циничным, не погряз в прозе жизни, не утратил любознательности. И я решила позвонить на работу и взять несколько дней выходных, потому что я страшно устала, мне так надоело суетиться и заниматься всем сразу: Патриком, работой, деньгами. Я не могла с этим справиться, особенно после того, как у нас все пошло не так. Начальник, который даже не работает в нашем здании и никогда бы не заметил, пропади я хоть на месяц, сказал, что не разрешает никому брать выходные, пока не заполнены две вакансии. Я высказала ему свое мнение на этот счет, ну и можешь себе представить… Так или иначе, я уволилась, и теперь мне нужно понять, что делать дальше.

— Ну и неделька выдалась! Жаль, что у тебя так вышло с работой.

— Не жалей. Это было сплошное отчаяние и стресс. Правда, я привыкла получать зарплату, и у меня была возможность работать неполный день, что в других местах вряд ли получится, но я бы умерла на этой работе.

— Шелли, я не знаю, что тебе сказать. То есть я хотел бы поговорить, но сегодня у Грейс свадьба. Я не ожидал, что ты придешь.

— Знаю, знаю. Это уже перебор. В твоем телефоне, между прочим, несколько пропущенных звонков и эсэмэсок. Я только хотела тебе сказать, что мне правда очень понравилась твоя книга, и Патрику она тоже очень понравилась.

— Я рад. Не уверен, что правильно его нарисовал.

— Получилось довольно похоже. В реальной жизни у него борода, стеклянный глаз, деревянная нога и горб, но все остальное не очень далеко от истины. Знаешь, тот квадратик, где написано, что у него большое сердце и большое воображение, меня действительно тронул.

— Я хотел, чтобы книжка была именно для него. И для тебя.

— Так и вышло, Леонард.

Повисла неуверенная пауза. Молчание иногда бывает неловким.

— Мне лучше вернуться. Был рад снова тебя увидеть, Шелли, — сказал он, вставая.

— Не наказывай меня, Леонард, — попросила она. — Не отдаляйся из-за того, что я сделала тебе больно.

На мгновение Леонард замер, не понимая, чего от него ждут. Потом снова сел, на этот раз на диван рядом с Шелли.

— Я не отдаляюсь, Шелли, и не наказываю тебя. С чего бы мне это делать?

— Тогда что между нами происходит?

— Не знаю, Шелли. Не знаю, потому что не знаю. Я не привык к таким разговорам. Я не владею правилами. Они слишком запутанные. Я чувствую, что есть какие-то формулировки, которых ты от меня ждешь, но мне они неизвестны, и я боюсь, что, если я не скажу нужных слов, ты уйдешь.

Шелли внимательно посмотрела на него. Разговор становился серьезным.

— Не надо устраивать мне проверки, Шелли. Сразу предупреждаю, что я на таком экзамене обязательно провалюсь. Не умею я на ровном месте проявлять глубину чувств и мыслей. И знаешь что? Это неважно. Вернее, должно быть неважно, но в действительности все иначе. Во всяком случае, это важно для тебя. Кто угодно в нужный момент может произнести прекрасные слова, кто угодно может припомнить подходящую строчку. Но это ненастоящее. И ничего не доказывает. Важно то, какой ты на самом деле. Важно то, что готов открыть тебе человек в реальном времени в реальном мире, когда нет никакой фоновой музыки и не ведется никаких игр. Ты мне очень дорога, но я не боюсь жить сам по себе. Я не смогу ничего изображать ради тебя, Шелли. Хотя я много думал о Патрике. Я думаю о нем, как о себе в его возрасте. И помню, как это было. Всей кожей помню. Это ощущение всегда со мной. Понятия не имею, что бы я сделал, если бы мы с ним встретились. У меня не было ни плана, ни разумного ответа, который бы разрешил все твои проблемы. Но я знаю, что я был бы с ним таким, какой я есть. Я не стал бы играть на его чувствах. Я знаю, как он для тебя важен. Мне необязательно воспринимать его так же, как ты, но я ценю твое к нему отношение. И не хочу быть угрозой для вас обоих. Но я также знаю, что, возможно, я слишком неопытен и бестолков в отношениях с людьми и иногда скажу что-то неправильное или что-то не так сделаю. Ты задаешь мне вопросы и ждешь, что я что-то сделаю, что-то тебе докажу, но я не могу так жить. Не могу существовать на острие ножа в ожидании очередной твоей проверки, когда ты загадаешь очередную загадку сфинкса. Но я все сделаю, чтобы быть добрым. Слушать тебя. Научиться быть с девушкой, которая мне дорога. Только я не уверен, что тебе этого будет достаточно.

Леонард остановился, поняв, что сказал больше, чем хотел. Просто он говорил, говорил и говорил, высказывая мысли, которые сам осознавал, только когда произносил эти слова. Верные мысли. Результат его переживаний.

Шелли, которая все время, пока Леонард говорил, наматывала на палец оборванную нитку, глубоко вздохнула, сморгнула несколько слезинок и тихо сказала:

— Ты знаешь, пока я сюда ехала, я все время прокручивала в уме, что хочу тебе сказать. Так вот, я собиралась раскрыть и объяснить всю кучу проблем, которые, как теперь выясняется, ты вроде бы и так понимаешь. Я знаю, что действовала под влиянием момента, приехав сюда, но мне нужно было отвязаться от внутреннего голоса, который вечно меня останавливает и всякий раз, когда у меня появляется возможность начать новую жизнь, говорит: «Будь осторожна!» Наверное, я вообразила себя защитницей Патрика, но, честно говоря, за последнюю неделю я поняла, что использую сына как повод самой защититься от мира. При первом же признаке опасности я отступаю. Как говорится, безопасность превыше всего.

Леонард, большую часть жизни проживший именно так, слушал ее спокойно.

— Но через какое-то время, — продолжала Шелли, — наступает стадия, когда осознаешь, что, если не впустишь воздуха и солнца в собственную жизнь, внутри тебя поселится тоска. И сейчас я чувствую, что застряла в этой пугающей новой ситуации, когда не получается сохранить баланс между желанием открыться миру — и тебе тоже — и защитить себя и Патрика от того, что, как мне кажется, может произойти. Ты видишь хоть какой-то смысл в том, что я говорю?

Леонард кивнул. Он не стал делиться с ней соображением, что даже римляне с трудом находили баланс между двумя тенденциями: расширением имперских границ и их защитой.

Шелли потянулась к Леонарду, взяла его за руку и мокрой от слез щекой прижалась к его груди, от чего на галстуке цвета березовой листвы появился влажный след. Леонард прижался губами к ее волосам на макушке и, обняв Шелли за плечи, стал нежно гладить ее ухо большим пальцем.

В банкетном зале гостиницы со своего места поднялся Питер и, пообещав не задерживать долго голодных гостей, начал свою речь.

Глава 26 На следующее утро

На следующее утро Леонард проснулся счастливым. Накануне вечером, после того как они довольно долго тихо просидели с Шелли вдвоем и праздничный ужин Леонарда полностью остыл, в их близости появилось что-то новое. Вопрос об их отношениях так и остался открытым, если не принимать во внимание примирительный поцелуй и договоренность как-нибудь на неделе вместе пообедать. Он проводил ее к машине сестры и поцеловал через окно, которое удалось опустить только наполовину. Посигналив и помахав Леонарду рукой, Шелли поехала, как велосипедист, игнорируя одностороннее движение на парковке.

Леонард сидел в кровати, подложив под спину подушку и поставив на живот чашку гостиничного чая. Он смотрел, как рассеянный утренний свет пробивается сквозь щель между шторами. Ему пришлось немного подтянуть ноги, потому что Голодный Пол спал поперек кровати в положении, известном в геральдике как «знак незаконнорожденных». У Голодного Пола были все основания чувствовать усталость после такого насыщенного и деятельного вечера. Вместо алкоголя он пил «Люкозейд» — напиток с подозрительными лечебными свойствами, который когда-то в детстве он употреблял лишь в качестве средства от простуды. Однако, если налегать на него весь вечер, да еще на фоне радостного возбуждения по поводу свадьбы сестры, поневоле захочется взять от жизни все. Бесспорно, больше никто и никогда не отплясывал так линди-хоп: в какой-то момент Голодный Пол оказался в центре большого круга, из которого выдергивал партнерш одну за другой и откалывал с ними свинговые номера. Среди этих дам оказалась и писательница Глория Граймс, рискнувшая даже выйти крутануться во второй раз. Что касается сольных выступлений Голодного Пола, то самым ярким был его танец «Борьба кунг-фу», во время которого он продемонстрировал все известные ему движения дзюдо, обвязав при этом голову галстуком — импровизация, позже породившая в нем чувство гордости. Когда музыка смолкла и большинство гостей отправились спать, Голодный Пол остался в баре для проживающих — правда, на этой стадии переключившись на горячий шоколад — и начал играть с Грейс в игру «Главный козырь». Темой были «Мифологические животные» — этот набор карточек Голодный Пол весь день проносил у себя в нагрудном кармане. Несмотря на то что они играли в день ее свадьбы и Грейс всегда хорошо относилась к Голодному Полу, он все-таки разгромил ее, хотя не разгромить было трудно, потому что ему выпал Кракен, который имел превосходство по всем параметрам, кроме скорости. Справедливости ради надо сказать, что Грейс несколько отвлекло известие Голодного Пола о его будущей работе в Национальной ассоциации пантомимы и планах создать Клуб тишины, которые очень понравились Ламберту, помогавшему ему с организацией. На этот раз гордость за брата заставила Грейс подавить свой скептицизм — сестры иногда хорошо понимают, что практичность — это не самое главное.

Грейс и Эндрю проснулись наверху в номере для новобрачных, когда им принесли завтрак в постель с бутылкой просекко в качестве подарка от отеля. Еще перед тем, как лечь, Грейс отметила галочкой пункты меню и повесила его на дверную ручку снаружи. Им предлагался обычный набор соков, овсянка, тост и отдельно приготовленный традиционный завтрак, который в современном варианте даже включал картофельные оладьи. Грейс не помнила, чтобы она отмечала копченую селедку, но, так или иначе, селедка тоже присутствовала. И теперь Грейс подумывала, не подсунуть ли ее под одеяло на половину Эндрю, чтобы слегка его взбодрить, когда после утреннего похода в туалет он снова залезет в постель.

Свадьба прошла великолепно. Весь день Грейс была полна счастливой безмятежности, и до сих пор ее лицевые мышцы слегка сводило от обязательных улыбок, не говоря уж о бурном вечернем веселье в гостинице. Она вела себя как общительная, коммуникабельная невеста, переходя от стола к столу, чтобы никого не пропустить и поговорить с каждым, а потом танцевала босиком под «Come on Eileen», и ее ноги выделывали нечто удивительное, выплясывая зажигательный канкан. Один раз Эндрю вытащил ее на улицу немного пройтись и тихонько съесть кусочек свадебного торта. Вдвоем они обошли вокруг «замка», и Грейс видела, как счастлив Эндрю. При всяком удобном случае он уже называл ее своей женой и, когда она с ним заговаривала, не отрывал от нее долгого влюбленного взгляда.

Эндрю вышел из ванной, вытирая руки и выскребывая из-под обручального кольца застрявший кусочек мыла, наклонился к Грейс и поцеловал ее сзади в шею.

— Ты хорошо поела? — спросил он.

— Между прочим, у меня для тебя есть копченая селедка. Если ты меня любишь, то съешь ее.

Эндрю сделал такое лицо, как будто его вот-вот стошнит.

— Что тебе больше всего понравилось? — спросила она. — Я про вчера. Только не говори: «Твое прекрасное платье, Грейс» или «Твои любящие глаза». Скажи, что по-настоящему было самое лучшее.

На несколько секунд Эндрю задумался.

— Э-э, может быть, церковь? Или наш первый танец? Хотя нет, знаешь, что это было?

— Ну, говори. Попробуй меня удивить.

— Больше всего мне понравилось сразу после венчания сидеть в «ягуаре» инспектора Морса. Мы тогда впервые остались наедине как муж с женой. Только ты и я. Счастливые. Голодные, надо признаться, но да, счастливые. А тебе что понравилось больше всего?

Грейс ненадолго задумалась.

— Наверное, папина речь. Он раскрылся в ней целиком, но без слезливой сентиментальности. Он говорил с такой эмоциональной ясностью. Он ведь знает меня всю жизнь, и сейчас, когда мы оба стали старше, наше общение наполнилось чем-то большим. Я знаю, что для него это был очень важный момент. И он очень хотел, чтобы все получилось как надо. Он был такой… как бы это сказать… нежный. Да, правильно, нежный. Я никогда не думала, что можно передать ощущение огромной любви, отпуская человека от себя. И я его речь никогда не забуду.

Грейс сняла крышки с тарелок и принялась за свой первый завтрак замужней дамы, спихнув грибы в тарелку Эндрю, а у него забрав картофельные оладьи.

Вдруг она повернулась к нему:

— Давай все это съедим, а потом опять нырнем в постель. Идет?

Эндрю чокнулся с ней яблочным соком и полил медком свою предкоитальную овсянку.

Хелен сидела у себя в номере перед старинным бюро с деревянной шторкой, пила кофе и смотрела в окно на туманное утро. Питер еще спал, опять прохрапев всю ночь из-за усилившейся аллергии на пшеничное пиво, которое пил на свадьбе. Он все сделал прекрасно. Хелен всегда знала, что он замечательно проводит презентации на работе, но сама она последний раз слышала его выступление много лет назад на их собственной свадьбе. Как искренне он говорил об их семье, о том, что она для него значит! Как он говорил о Хелен! «Единственная истинная любовь моей жизни», — сказал он. И это слова экономиста!

Вчера был особенный день. И значит, не зря в предыдущие недели велись бесконечные телефонные разговоры с Грейс — все обговоренные мелочи сложились в великолепный, лишенный суеты праздник. Хелен знала, что ей будет не хватать этих разговоров. Грейс скоро надолго уедет в свадебное путешествие, а из Японии звонить недешево. И кто знает, что будет потом? Грейс немного задержалась с замужеством, поэтому они захотят поскорее завести детей. «Самое приятное — это попытки», — когда-то сказал ей отец в аналогичной ситуации.

После того как Голодный Пол накануне вечером поведал ей о своей новой работе и возможности иметь отдельную комнату, положенную ему как администратору, Хелен не могла не признать зарождающееся в ней ощущение нового этапа в жизни, понимание, что ей скоро придется стоять перед важными решениями и делать определенный выбор, хотя пока можно и подождать. Странно, что, столько лет стараясь вырастить самостоятельных детей, она теперь испытывает боязнь вновь обрести независимую жизнь. Но такова родительская природа. Жизнь детей не принадлежит родителям. С первого же дня ты постепенно, шаг за шагом, отдаешь им ее обратно, пока они не начинают сами двигаться дальше.

Хелен посмотрела на спящего Питера. Человека, которому она отдала свою жизнь и которого очень любила. Столько воды утекло, с тех пор как у них были свободные, ничем не обремененные отношения. Они часто говорили об этом: строили планы путешествий, романтических ужинов без детей, порой даже сокращали расходы и выкраивали какие-то деньжата. Она с трудом признавалась себе, что внутри у нее холодеет при мысли, что теперь они остались вдвоем, только вдвоем.

Допив кофе, она опять улеглась в постель. У нее немного замерзли ноги, и, когда она стала их греть о ноги Питера, он чуть-чуть шевельнулся, тихонько привлек ее к себе, и они лежали, словно два сложившихся кусочка пазла. И так было всегда на протяжении всех совместно прожитых лет.

Глава 27 Сэндвичи в мертвом зоопарке

Дела на работе у Леонарда шли медленно. Иллюстраторы, работавшие дома, занимались своими детьми, потому что были каникулы и новые эскизы на проверку Леонарду не присылали. Макет книги о римлянах находился в стадии подготовки и ожидался только через две недели, не раньше. Было сказано, что на подходе еще пара проектов, но пока ничего определенного ему не поручали — предполагавшаяся, по слухам, книга о мировых религиях была отложена в долгий ящик как «слишком специальная». Его админ держался на уровне современных требований, и Леонард убил двадцать минут времени, меняя обои на экране своего стационарного компьютера и экспериментируя с запутанными настройками. Все шло настолько плохо, что он решил переговорить с «компьютерным гением» Грегом.

— Привет, Грег! Занят?

Грег разрезал у себя на столе тридцатисантиметровый багет, начинка для которого из разнообразных перемешанных ингредиентов уже ждала своего часа. В общем, это были обычные ингредиенты для сэндвича с салатом, но Грег измельчил их в блендере до такой степени, что начинка стала похожа на заразную гнойную массу.

— Делаю заключительные штрихи к этому шедевру. Тело мое — храм, Леонард, мой желудок — его алтарь. Путь к сердцу мужчины точно лежит через желудок, — сказал он, повысив голос и явно обращаясь к Маргарет, бывшей коллеге Шелли, которая разговаривала по телефону с каким-то несчастным клиентом. Маргарет, не глядя, запустила в Грега ручкой.

— Что привело тебя в мою исповедальню, Леонард? Говорят, цветы любви увяли в твоих штанах. Как печально это слышать! Видимо, такие люди, как мы с тобой, просто не могут поймать за хвост удачу. Загруженность работой — предтеча одиночества, — сказал он, вновь направив свой голос в сторону Маргарет.

— Ну, не все так плохо. Не знаешь, скоро придут новые цветные картриджи для принтеров? Мне надо кое-что распечатать, чтобы посмотреть, как это будет выглядеть.

— Незачем тебе распечатывать порно из интернета, Леонард. Для таких любителей непристойных картинок, вроде тебя, есть специальные мужские журналы. И порнографические книги.

Грег разинул рот, готовясь наброситься на багет. На лице посмотревшей на него Маргарет застыла гримаса отвращения. Леонард вынужден был признаться, что ему и самому стало любопытно, съест Грег всю эту гору еды или нет.

«Компьютерный гений» не разочаровал.

Он издал победоносный вопль, показал им поднятые большие пальцы обеих рук и, дожевывая последние крошки багета с открытым ртом, затрясся, как стиральная машина на заключительном этапе стирки.

— Ладно, я лучше пойду, — сказал Леонард.

— Молодой соперник удаляется, — заговорил Грег голосом диктора фильма о животных, — побежденный альфа-самцом, который сейчас отпразднует удачную охоту со своим гаремом.

Запущенный в него степлер на этот раз ударил больнее.

Вернувшись на свое место, Леонард обнаружил имейл от Марка Бакстера, бакалавра образования:

От кого: himark@markbaxterbed.com

Привет, Ленни!

Был на замечательном совещании с ребятами из Издательства научно-популярной литературы. Есть по-настоящему толковые люди — собираются поднять издание энциклопедий на новый уровень. Истинные революционеры! Им понравилась твоя книга. Действительно очень понравилась. Но проблема в том, что, как им кажется, она не для них. Говорят, что это не совсем научно-популярная книга. Скорее художественная. Я им сказал: «Ничего подобного! Это абсолютно революционная научно-популярная книга — она меняет все правила игры!» Они сказали, что это круто, но у них нет для нее места в разделе «Публикации справочной литературы», они не издают художественные произведения, так что, выходит, она попадает как бы между двух стульев. Еще они сказали, что намерены и дальше печатать традиционные справочники и в этом заключается их революционность.

Так что мне очень жаль, дружище. Спасибо, что ко мне обратился. Если захочешь обсудить со мной что-нибудь еще, только сделай подачу, а я уж поработаю добрым старым кортом.

Не переживай (разве только самую малость)!

Возможно, ты захочешь обратить внимание на вышесказанное.

Марк Бакстер, бакалавр образования

Леонард отправил ему быстрый ответ, поблагодарив за попытку помочь, пожелав удачи в работе над новым проектом и выразив надежду, что когда-нибудь они снова вместе поработают. Само собой разумеется, он предположил, что Марк Бакстер, бакалавр образования, захочет обратить внимание на вышесказанное.

Естественно, он был слегка разочарован. В эту книгу он вложил все, но и многое благодаря ей получил. Хотя, если быть до конца честным, когда он решил писать книгу для Патрика, ему уже было неважно, прочитает ли ее кто-то еще. Иногда такое случается, думал он, мотив становится ясен после совершившегося факта.

Ленивое утро медленно подползло к обеду. Леонард взял куртку и пошел встречать Шелли. Для совместного обеда она выбрала Музей естественной истории, и Леонарду было приятно думать, что в ее выборе прозвучали негромкие нотки компромисса. Она даже пообещала угостить его вегетарианским блюдом, хотя ему подумалось, что это жест, в общем, бессмысленный, учитывая, что фактически они будут обедать в помещении, забитом охотничьими трофеями.

Когда он подошел к музею, из него цепочкой выходили школьники начальных классов — все в светоотражающих жилетках — и молоденькая учительница считала их по головам. Леонард поднялся по старинным деревянным ступеням, при каждом его шаге скрипевшим, как корабль, и вошел в зал мамонтов, где они с Шелли договорились встретиться. Он миновал первые несколько рядов застекленных витрин, в которых экспонировались чучела диких зверей королевской породы — львов, тигров, белых медведей и шимпанзе. В просвете в центре зала у скелета горбатого кита, уже сотню лет повернутого головой не в ту сторону, он увидел Шелли, которая расположилась с блокнотом перед огромным гиппопотамом, а рядом с ней, моментально узнанный по ее рассказам, сидел Патрик.

— Привет, ребята! — сказал Леонард. — Надеюсь, не помешал.

— Привет! Ты как раз вовремя. Мы уже заканчиваем рисовать. Патрик, поздоровайся с Леонардом. Помнишь, я тебе говорила, что мы с ним сегодня встречаемся. Он хотел знать, что ты думаешь о его книге про римского мальчика.

Патрик оторвал взгляд от рисунка.

— Привет, Леонард, — сказал он. — Подожди, я сейчас заканчиваю, доделаю вот этот кусочек, и еще вот тут, и тут, и немножко там. Все! Финиш!

Он показал свою картинку Леонарду.

— О, мне нравится, — сказал Леонард, присев на корточки, чтобы быть на одном уровне с Патриком.

— Это такой обычный бегемот, но у него много прибамбасов, — объяснил Патрик. — Вот это два турбоускорителя, чтобы спасаться от хищников. А здесь лев плачет и говорит: «Ох, почему я так медленно бегаю и даже не могу поймать неуклюжего, ленивого бегемота!» А вот там, на ногах у бегемота, колеса. Они спрятаны внутри, но когда бегемот оказывается рядом с рельсами, он их выпускает. А рельсы вылетают из его клыков и стелются перед ним, куда бы он ни пошел, поэтому он всегда может использовать колеса — и на грязных тропинках, и на обычных дорогах.

— А что это за пятнышко? — спросил Леонард.

— Это след от пули, куда выстрелили французы.

— Почему французы?

— Очень давно французы владели Африкой, и там было много войн, но когда я буду повелевать миром, ничего подобного не случится. Если какая-нибудь страна начнет войну — я им всем сразу вж-ж-жик! — голову с плеч! — сказал Патрик, проведя карандашом по горлу.

— И как же они стреляли в животных, не разбивая стеклянные витрины?

Патрик откинул назад голову и издал раздраженный стон:

— Они в них не здесь стреляли. Их убивали в Африке и в разных других странах, а потом засовывали в витрины. Ты должен это знать, если пишешь книги.

— Кстати, вот твой сэндвич, — сказала Шелли с улыбкой. Она вынула несколько помятый кусок булки, завернутый в пищевую пленку, и протянула ее Леонарду.

— О, спасибо. Можно спросить, с чем он?

— С яйцом.

— С яйцом?

— Да, с яйцом, — подтвердила Шелли. — Я слежу, чтобы тебе хватало белка. Подумай о своем здоровье.

— Обязательно. Но дело в том, что от яйца у меня живот пучит, а в офисе… э-э-э… мы окна не открываем.

— Ты что-нибудь придумаешь. Патрик, подойди сюда и съешь сэндвич.

— Сэндвич мне подходит. А вкусняшки будут? Если не будет вкусняшек, можно купить мне что-нибудь в сувенирном магазине? Ну пожа-а-а-а-а-луйста!

Патрик повис у Шелли на рукаве.

— Посмотрим, — ответила она и посмотрела на Леонарда. — Посмотрим.

Глава 28 Клуб тишины

В Национальной ассоциации пантомимы Голодный Пол и Ламберт украсили зал для первого заседания Клуба тишины. Стулья стояли по кругу, а внизу сцены, по краю, горели рождественские огни — это придумал Ламберт, показав себя неплохим дизайнером. Живые статуи заняли свои места через определенные промежутки по всему помещению: Призрак Джейкоба Марли встал у входа, Человек, Обдуваемый Ветром, — у стойки регистрации, а разнообразные Трубочисты и Моцарты расположились в зрительном зале. Фоновой музыкой, по предложению Голодного Пола, послужила «Пьеса 4′33″» Джона Кейджа — исключительно для того, чтобы присутствующие расслабились.

Конечно, в клуб пришли Хелен и Питер. Хелен особенно интересовалась предложенной Голодному Полу комнатой, хотя он объяснил ей, что пока нет ясности, когда съедет подружка Арно. Вопрос был деликатный и со временем должен разрешиться.

Хотя у Грейс уже начался медовый месяц, она заявила, что тоже хочет участвовать. Тем более что Киото со всеми его храмами и святилищами это, вероятно, главный город тишины. В указанное время они с Эндрю посидят в тишине у какого-нибудь дзен-буддистского храма, чтобы разделить этот опыт с членами клуба, хоть и за тысячу миль от них.

В числе присутствующих, безусловно, был и Леонард, с радостью готовый помочь. Именно он придумал устроить потом чаепитие и пошел еще дальше, попросив в магазине самое «тихое» печенье, каковым, конечно, оказалось бисквитное с джемом, да еще в шоколаде.

Шелли, к сожалению, прийти не смогла. В этот воскресный вечер заседание Клуба совпало с установочной лекцией, на которой ей надо было присутствовать, так как она поступила на очно-заочный бакалавриат по изобразительному искусству, на что ее вдохновил Леонард. И это ее решение поддержал отец. Сестра Шелли тоже внесла свою лепту, выписав ей многоразовое гарантированное обязательство присматривать за Патриком, если понадобится помощь. Патрик тоже потребовал гарантий — ложиться спать позже и есть сладкие хлопья на завтрак, если его оставляют с теткой. Шелли сказала, что с удовольствием посетит Клуб тишины в следующем месяце.

Хелен поделилась новостью с Барбарой, которая, выписавшись из больницы, хотела новых впечатлений. Хотя она призналась, что никогда в жизни не молчала целый час, идея показалась ей полезной и умиротворяющей. К тому же таким образом можно познакомиться с новыми людьми. Барбара пришла пораньше, захватив с собой собственное диабетическое печенье.

В начале недели Голодный Пол заходил в больницу навестить миссис Готорн. Она спала несколько дней, и лучше ей не становилось. Он посидел с ней больше часа, держа за руку и наслаждаясь тишиной за обоих.

На тренировке по дзюдо Голодный Пол, все еще ощущавший ломоту в мышцах после своего разудалого свинга на свадьбе, рассказал о клубе сенсею и Лазло. И тот, и другой не были от природы болтунами, так что обоим идея понравилась, и они тоже пришли в клуб перед тем, как отправиться охранять склад в вечернюю смену. Голодный Пол был тронут, увидев их за пределами татами, и почувствовал, что они стали относиться к нему дружелюбнее.

Ламберт попросил разрешения повесить афишу на доске объявлений в супермаркете и разговорился с тем самым дежурным менеджером, который когда-то открывал Голодному Полу коробку из-под конфет «Розы». Проблем с размещением афиши не возникло, и менеджер даже сказал, что, если им когда-нибудь понадобится помощь в сборе средств, он может в любую субботу предоставить время для их упаковки. Ламберт искренне его поблагодарил и пригласил в клуб, но тот ответил, что это не для него: он, как акула, должен все время двигаться.

Пришли даже несколько незнакомых людей: женщина в спортивной форме со скрученным ковриком для йоги под мышкой, два итальянских студента и человек в рабочем комбинезоне, который сказал только, что он старинный приятель Арно, и при этом постучал себе сбоку по носу.

Когда подошло время, Голодный Пол поставил на табуретку в центре круга горшок с подсолнухом. Если бы тишина уже не царила в зале, то в этот момент, несомненно, охватила бы собравшихся.

— Итак, друзья, — начал Голодный Пол, — спасибо, что пришли на первое воскресное заседание Клуба тишины. С того момента, как я займу свое место, начнется час тишины. Нет никаких специальных указаний, кроме одного — мы должны постараться быть такими же тихими, как этот цветок.

Каждый из сидящих получил в этот час собственный опыт, показавший бесконечное разнообразие жизни: даже ничего не делая, люди делают это по-разному. Сенсей и Лазло сидели как каменные, сосредоточившись на тишине, ибо глубоко укоренившаяся самодисциплина дзюдоиста не позволяла им вести себя иначе. Барбара, наоборот, отвлекалась на все подряд, оглядывая зал, чтобы встретиться с кем-нибудь глазами в надежде передать свое ощущение новизны. Ламберт, приложивший столько усилий для организации вечера, сидел и восхищался возникающей близостью между людьми, которые сознательно вместе слушают тишину. «Живые статуи» превзошли сами себя. Пребывание в одном не очень просторном зале пробудило в них соревновательный дух, и каждый старался быть самым неподвижным. Друг Арно принял картинную позу мыслителя, подавая сигнал родственной душе — привлекательной девушке с ковриком для йоги. Итальянские студенты сидели тихо, не понимая, туда ли они попали.

Питер довольно быстро начал клевать носом, а Хелен все это время думала о произошедших в семье переменах и о новой жизни, которая постепенно открывалась перед ней. На другом конце света у дзен-буддистского храма сидела, скрестив ноги по-турецки, Грейс, и рядом мучился от ранней утренней жары Эндрю. Леонард, которому в тишине было так же хорошо, как в постели, сидел и наслаждался моментом, и его вселенная снова начала расширяться.

Среди всех этих людей сидел Голодный Пол, и один бог знает, что творилось у него в голове.

За многие столетия столько всего было написано или сказано о цветах, и ведь только такой необычный человек, как Голодный Пол, заметил, какие они тихие.

Благодарности

Я всем обязан моей жене Шинейд. Эта книга никогда не была бы написана без твоей любви и поддержки.

Спасибо моим двум замечательным сыновьям, Томасу и Джейкобу. Эта книга писалась за столом в окружении ваших энциклопедий, настольных игр и энтузиазма, который я неизменно чувствовал.

Я буду вечно благодарен Кевину и Хете Даффи и всем сотрудникам издательства Bluemoose Books за судьбоносное решение напечатать роман «Леонард и Голодный Пол», а также за ваш тяжелый труд, творчество и увлеченность.

Особая благодарность моему редактору Лин Уэбб за всю заботу, внимание и проницательность, которые она проявила при редактуре этой книги. В результате я стал лучше и как читатель, и как писатель.

Спасибо Фиакру Маккарти за прекрасный дизайн обложки.

Спасибо Майклу Стивенсу, вдохновившему меня на написание книги и поддерживавшему меня в процессе ее создания.

Спасибо Анне Кэри за ее неизменную готовность дать совет.

Спасибо Конору и Джиллиан Рэппл за то, что одними из первых прочитали мою книгу и поддержали меня.

Спасибо всем сотрудникам Библиотеки Болдойл в Дублине за помощь и предоставление мне запаса интересных книг, которого хватит на всю жизнь.

Моя искренняя благодарность всем тем, кто слушал мои разговоры о написании этой книги и кто говорил приятные вещи, когда мне это было необходимо: вы знаете, кого я имею в виду, и я вам вечно благодарен.

Всей моей семье, друзьям и коллегам: вы потрясающие люди, но в книге вас нет, так что расслабьтесь.

Спасибо вам, Honest Ulsterman, The Bohemyth, Brilliant Flash Fiction и Flash Fiction Magazine, за то, что напечатали мои ранние рассказы, и всем тем, кто их читает.

Примечания

1

Вероятно, имеется в виду книга Сью Таунсенд «Тайный дневник Адриана Моула 13 ¾ лет» («The Secret Diary of Adrian Mole, Aged 13 ¾», 1982).

(обратно)

2

National Association of Subzero Appliances, сокращенно NASA.

(обратно)

Оглавление

Глава 1 Леонард

Глава 2 Парлевуд

Глава 3 Римляне

Глава 4 Грейс

Глава 5 С уважением

Глава 6 Грейс перед едой

Глава 7 Обычный понедельник

Глава 8 Не пользуйтесь лифтами

Глава 9 Спасибо за «Розы»

Глава 10 Чем заполнить уик-энд

Глава 11 Шелли

Глава 12 Грейс любит Энди

Глава 13 Миссис Готорн

Глава 14 «Хеппи Мил» — счастливый ужин

Глава 15 Планы путешествия

Глава 16 Торговая палата

Глава 17 Семейный обед

Глава 18 Привет, Марк!

Глава 19 Игра в жизнь

Глава 20 Отец невесты

Глава 21 Собеседование у мимов

Глава 22 Яйцо-пирамида

Глава 23 Пасхальное воскресенье

Глава 24 День свадьбы

Глава 25 В гостиной

Глава 26 На следующее утро

Глава 27 Сэндвичи в мертвом зоопарке

Глава 28 Клуб тишины

Благодарности

*** Примечания ***