Старец Ефрем Катунакский [Автор Неизвестен] (fb2) читать онлайн

СТАРЕЦ ЕФРЕМ КАТУНАКСКИЙ

От переводчика

Впервые на русском языке предлагается боголюбивому читателю книга об одном из известнейших святогорских старцев XX века. Перед вами — жизнеописание, духовные наставления и письма нашего современника, иеросхимонаха Ефрема Катунакского, в течение 65 лет подвизавшегося на Святой Горе Афон.

В греческой библиографии издание «Старец Ефрем Катунакский» — не единственная книга, рассказывающая о нем. Но мы остановили наше внимание именно на этом издании, и вот по каким причинам.

Во-первых, жизнеописание Старца составлено людьми, которые жили рядом с ним на протяжении 25 лет, — его послушниками, его духовными чадами, которых он привел к монашеству. Кто как не они, жившие рядом с ним, могут с наибольшей полнотой и достоверностью рассказать о своем духовном отце и наставнике?

Во-вторых, из множества оставшихся магнитофонных записей его бесед и писем для воссоздания облика благословенного Старца были отобраны те, которые наиболее выразительно характеризуют его духовное наследие, с такой бережной любовью сохраненное учениками.

В-третьих, нам, недостойным, Всемилостивый Господь дал возможность личного знакомства с братством старца Ефрема, и поэтому, взяв на себя труд перевода, мы имели живое общение с авторами книги и убедились, с каким знанием, любовью и правдивостью отцы-святогорцы рассказали о своем Старце.

И, наконец, самое главное: хотя нас и не сподобил Господь застать в живых старца Ефрема, тем не менее мы явственно ощутили, что духом он не покинул свои благословенные Катунаки, а продолжает жить в созданном им братстве, в своих послушниках, подобно тому, как и сам он стал когда-то избранным сосудом, исполненным сокровищ монашеского учения, наследованного им от великого афонского старца Иосифа Исихаста. Цепочка духовной преемственности не прервалась — наследники есть, и это очень отрадно…

Нам кажется полезным для русского читателя дать несколько пояснений, связанных с употреблением слов «старец» и «послушник». Дело в том, что значение этих слов в греческом языке несколько шире, чем в русском. В русском языке «старец» — это многоопытный, просвещенный благодатью Святаго Духа, как правило, пожилой священник, монах или мирянин. Таковые наделены особыми дарами: целительством духовным (а часто и телесным), прозорливостью и другими, и всегда являют собой пример стяжания благодатной жизни во Христе. Греческое слово «герондас» переводится как «старец». В том значении, в каком русское сознание привыкло воспринимать слово «старец», в греческой духовной литературе оно чаще всего встречается наряду с обращением «авва».

Естественно, что такие богопросвещенные мужи часто возглавляли монастыри и монашеские общины. Так, постепенно, игумена каждого монастыря стали называть «старец». При этом совсем необязательно было присутствие особых благодатных даров, то есть слово «старец» скорее указывает на почтительное обращение к монаху, старшему по должности или по возрасту. В бытовом разговоре очень часто греки, миряне и монахи, почитая монашеский образ, даже к молодым монахам обращаются «герондас».

Послушниками же, в устоявшейся русской церковно-монастырской практике, принято называть мирян, желающих стать монахами и проходящих до времени своего пострига некий испытательный срок с различными послушаниями. Послушания даются для проверки готовности каждого такого мирянина к несению монашеского креста. В греческом языке такой человек называется «докимос». Но есть в греческом языке и слово «ипотактикос», для точного перевода которого русского эквивалента мы не нашли. Оба этих слова принято переводить как «послушник». Разница же заключается в том, что «ипотактикос» — это тот, кто находится под чьей-то властью, исполняет чью-то волю и указания независимо от того, кто он — мирянин или епископ. Достаточно того, что он добровольно обещает исполнять волю и наставления им избранного духовного руководителя, живет вместе со своим старцем и отсекает свою волю, предавая всего себя в его руки. Поэтому, читая греческие книги, мы должны помнить, что послушниками могут являться не только миряне, но и монахи-схимники, иеромонахи и т. д. В общих чертах отношения старца и послушника складываются следующим образом.

Все афонские монастыри имеют собственные земли с домами-каливами или келлиями^[1]. Если в такой каливе находится домовая церковь, то калива получает то же название, что и церковь. Тот, кого монастырь назначает владельцем той или иной каливы-келлии, становится ее старцем. Тот же, кто желает вести монашескую жизнь в этом месте, приходит к старцу келлии и просит принять его в качестве послушника. Чаще всего это бывают, конечно, миряне, и старец становится их восприемником при постриге. Всякий послушник, давая монашеский обет, пребывает в святом послушании у своего старца до самой его смерти. По афонской традиции, первый из пришедших к старцу послушников после его смерти наследует права на каливу и сам становится ее старцем. Другие послушники, пришедшие позднее, обязаны подчиняться уже своему новому старцу.

Еще одна из причин, которая побудила к переводу данной книги, — это желание пополнить нашу духовную литературу новой книгой, рассказывающей о воистину великой добродетели, называемой послушанием.

Старец Ефрем прожил на Святой Горе 65 лет (42 года послушником) и всей своей жизнью прославил святое послушание. Своим личным жизненным опытом, во всей глубине и полноте, старец Ефрем явил нам основу основ правильного монашеского устроения — послушание. Поэтому не случайно, что именно он, столько лет подвизавшийся в послушании, так много укреплял и поддерживал в 80-х годах молодые братства, которые возрождали общежительный устав святогорских монастырей. Ведь краеугольным камнем любого общежития является послушание своему старцу-игумену.

Но не только о послушании идет речь на этих страницах. Перед нами раскрывается жизнь афонских монахов во всей ее полноте, без излишних прикрас и преувеличений: быт келиотов, их характеры, подвиги и падения. Нас подкупило благочестивое желание авторов книги ничего не приукрашать в рассказе о своем Старце, чтобы сохранен был подлинным облик живого и близкого им отца Ефрема Катунакского.

Старец Ефрем не оставил после себя какого-либо систематизированного учения. И во время бесед, и в ежедневных поучениях своему братству он никогда не богословствовал и не философствовал, а использовал примеры из своей жизни, из писаний святых отцов, из жизни и духовного наследия старца Иосифа Исихаста^[2]. У старца Ефрема были две излюбленные темы: послушание и молитва. В силу своей цельности и простоты Старец старался посвятить всех жаждущих в тайну благодатных состояний, которыми столь часто одаривал его Господь, при этом он считал эти состояния возможными для всех, достойно подвизающихся.

Старец Ефрем Катунакский еще при жизни получил широкую известность как подвижник, стяжавший благодатные дары от Господа. Это был истинный ученик Христов — носитель богодухновенного святоотеческого предания. Хотелось бы, чтобы встреча со Старцем на страницах этой книги обогатила и наш духовный опыт.

«Не говорите, что невозможно воспринять Божественного Духа. Не говорите, что возможно спастись и без Него. Не говорите поэтому и того, что кто-либо делается причастником Его в неведении. Не говорите, что Бог не бывает видим людьми. Не говорите, что люди не видят Божественного света, или что это невозможно в настоящее время. Никогда, друзья, это не было невозможным, но и весьма даже возможно для желающих, для тех исключительно, которые, проводя жизнь в очищении от страстей, соделали чистыми умные очи». Прп. Симеон Новый Богослов^[3].

ВСТУПЛЕНИЕ

«Благословенно Царство Отца и Сына и Святаго Духа, ныне и присно и во веки веков…» — возглашал Старец, начиная Божественную литургию. Голос его, мелодичный, глубокий и кроткий, словно бы дошедший до нас из прикровенного Горнего мира, пытался преодолеть границы пространства и времени, дабы излилась в мир дольний вечная, непостижимая умом, животворящая и обожествляющая благодать Святой Троицы. Старец очень любил этот возглас. Мы верим, что и теперь он пламенно славит Царствие Божие, пребывая в нем, запечатленный благодатью, изливающейся от милосердного и нежного Отца, вечно приносимого в жертву Сына и дарующего сердцам нашим все блага Святаго Духа. Благодарим и мы Бога, Который даровал нам Старца и продолжает одаривать Церковь Свою святыми старцами.

Издавая эту книгу, мы желаем почтить нашего Старца — хотя бы и таким далеко не совершенным образом, ибо честь святому — подражание ему, как говорит св. Иоанн Златоуст. А так как о нас свидетельствуют дела наши, то, воспользовавшись воспоминаниями о жизни Старца и его поучениями, возгреем ревность о Боге в сердцах наших, которые подвергаются опасности совсем охладеть. И если кто-то из читателей почерпнет из наших писаний силу и мудрость для ведения духовной брани и для возрастания о Господе, пусть помолится о нас, смиренно пишущих.

Мы знаем, что Старец не хотел, чтобы о нем писалось что-либо. Однако же он был настолько заботлив и мудр, что не связывал и в этом наших действий. Так что у нас оказалась возможность посоветоваться с другими отцами, в результате чего мы смогли опубликовать в этой книге его жизнеописание, поучения и некоторые письма.

Старец часто говорил: «Сколько имеешь — столько и получишь» или: «Каково твое устроение — такими будут и речи твои». Составляя жизнеописание Старца (для первой части этой книги), мы заранее знали, что, несмотря на наши попытки, не сможем во всей полноте передать в слове те благодатные духовные состояния и те созерцания погруженного в молитву ума, которые существуют в области неизреченных глаголов. Мы не сможем выразить их сущность, поскольку и при жизни Старца понимали их только в меру недостоинства нашего, когда он что-то нам приоткрывал. Зачастую же смысл их ускользал от нашего внимания — то ли потому, что Старец по своему смиренномудрию умалчивал об этом, то ли потому, что жизнь рядом со Старцем стала привычной, или же просто из-за нашей лености. И все же то, что мы слышали, видели и восприняли возле него, постараемся донести до читателей, испрашивая у них снисхождения к нашей немощи.

Во второй части книги приводятся поучения, записанные с магнитофонных кассет. Устное слово Старца передается без какого-либо нашего вмешательства, кроме незначительных малопонятных мест.

В третьей части публикуются некоторые из множества писем, адресованных родным, друзьям, знакомым, страждущим, а также принадлежащие перу Старца сообщения по разным поводам или просто духовные размышления. Старец не заботился о стилистике своих писем и составлял их таким образом, чтобы ясен был главный смысл. Мы дословно воспроизводим тексты Старца, а также отдельные выражения, заглавные буквы, которые он использует, однако, исправляем незначительные орфографические ошибки и неточности пунктуации. Перед некоторыми текстами даются необходимые пояснения. Комментарии внутри скобок и ссылки на Священное Писание сделаны нами. Сами же цитаты приводятся в том виде, как их произносил или записывал отец Ефрем. Мы благодарим и призываем молитвы Старца на всех тех, кто или письменными воспоминаниями, или же своими меткими замечаниями помог нам придать книге тот вид, в каком она предстает перед вами.

От лица братии иеромонах Иосиф. Пятидесятница, 2000 г.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ГЛАВА 1 ПРОИСХОЖДЕНИЕ — ДЕТСКИЕ ГОДЫ

Родители мои были люди бедные, — скромно признавался отец Ефрем. — Они были крестьяне. У отца моего было немного землицы. Раз в год он ее засевал, да только что было взять с нее? Иногда земля что-то и рождала, а иногда — только семя забирала. И чтобы нас выучить, чтобы Нодас и я закончили гимназию, отец изнемогал в трудах, материально был истощен, и, когда я ушел на Афон, был весь в долгах».

Родители отца Ефрема жили в деревне Амбелохори, близ Фив. Там он и родился 6 декабря 1912 года, в день Святителя Николая. Семья была патриархальной: во главе ее — уважаемый и весьма строгий дедушка, деревенский священник отец Никита, с матушкой-супругой. Отца будущего старца звали Янис, мать — Виктория, имена детей — Эпаминонд, Евангел (мирское имя старца), Елена и Харалампий; у дедушки о. Никиты было еще трое сыновей и две дочери.

Евангел родился в то время, когда его отец, бывший на войне, участвовал в освобождении Салоник под предводительством наследника греческого престола Константина I^[4]. Виктория, жена его, будучи беременной (перед рождением Евангела), терзалась помыслами: живя в доме родителей мужа, где ее принимали скрепя сердце, и зная, что муж где-то далеко на войне, она находилась в неведении, когда вернется ее супруг, и вернется ли он вообще. Так, с двухлетним Эпаминондом на руках, она искушалась мыслью: «Ну на что мне еще один ребенок?» Поэтому и во время работ она не очень-то заботилась о себе. Простодушная Виктория позднее, когда узнавала о духовном возрастании своего сына на Святой Горе, плакала и признавалась: «А я, дура, тогда хотела, чтобы помер мой ребенок, а ведь он своей праведной жизнью и молитвами спасет меня». Она всю жизнь просила Бога, за молитвы ее сына, простить ее, дабы сподобиться и ей принять ангельский монашеский образ.

Детские годы Евангел провел в родной деревне Амбе-лохори. Когда он учился в первых классах начальной школы, родители его уехали из деревни, оставив свой дом, и поселились в Фивах, чтобы облегчить получение образования для своих детей.

Евангел окончил шестиклассную гимназию в 1930 году. Он был хороший ученик, чистый и прямой юноша, послушный родителям и терпеливый в трудностях. Привыкнув ходить на службу в соседнюю церковь Пресвятой Богородицы, он рано познакомился с монахами и монахинями, посещавшими Фивы. Однажды он встретился и с будущими своими старцами: отцом Ефремом и отцом Никифором, которые, будучи родом из Фив, навещали свою родину.

Он выучился сознательно исповедоваться и совершать то молитвенное правило, которое дал ему духовник: поклоны, четки, чтение духовной литературы. Младший на десять лет, его брат Харалампий (сейчас он генерал в отставке) рассказывает, что по ночам он часто просыпался от стука ударяющихся об пол четок Евангела, делающего поклоны. Старший брат, успокаивая заспанного ребенка, оправдывался: «Среди ночи, Харалампушка, небеса открываются». Как-то, будучи еще учеником гимназии, собираясь идти на экзамен по математике, Евангел чем-то рассердил свою маму и ушел, не получив ее благословения. Он справился с заданием без затруднений, получив конечный результат: дробь 12/4. Шепотом он поинтересовался у других учеников, и те ему ответили, что правильный результат должен быть: 3. Несмотря на все попытки найти свою ошибку, он ничего не добился. Наконец, слегка огорченный, он сдал лист. Выйдя во двор, он вдруг понял свою ничтожнейшую ошибку: он не упростил дробь! Этот случай отец Ефрем рассказывал очень часто, отмечая большое значение родительского благословения для детей.

Атмосфера семьи очень помогала духовному росту Евангела. Отец его был муж строгий, честный, трудолюбивый. Мало того, что он был хорошим семьянином, он всегда был готов придти на помощь ближнему, когда тот имел нужду. Обладая темпераментным и даже вспыльчивым характером, он, бывало, внушал страх своим детям, однако его простота, искренность, заботливость и доброта создавали вокруг него атмосферу доверия. Хотя отец и пел на левом клиросе в церкви, ему не особенно нравилось, что Евангел часто ходит по монастырям. Тем не менее он в последние годы жизни сподобился стать монахом в Катунаках, рядом со своим родным сыном.

Мать Евангела была одарена большим сердцем, исполненным любви и добрых чувств к своим детям и ко всем людям. Она обладала огромным терпением и выдержкой, ей удалось ужиться даже со старым свекром, о. Никитой. Из всех родственников, находившихся у его смертного ложа, только она одна получила его особое благословение. Пораженный болезнью — односторонним параличом, он тогда уже не мог разговаривать. Подозвав ее поближе к себе жестом, он сжал ее руку и, растроганный, указал ей пальцем на небо. Столько лет она не удостаивалась благосклонности свекра и получила ее только в самом конце, единственный раз — но уже навсегда.

Она часто и щедро раздавала милостыню, многократно к ней приходили нищие и просили о помощи. Супруг Виктории нередко ругал какого-нибудь назойливого попрошайку: «Ну-ка, шагай отсюда, дурень, ты вчера уже приходил!» Виктория, вынужденная выпроваживать бедолагу, говорила: «Правильно тебе говорит господин Янис», и одновременно тайком совала ему что-нибудь в руку. Многие годы она молила Божию Матерь (внуки часто слышали ее шепот): «Пресвятая Богородица, я грешная женщина, но прошу Тебя, если это возможно, помоги мне стать монахиней». И действительно, Пресвятая Дева удостоила ее ангельского чина незадолго до смерти.

Вот с таким духовным и образовательным багажом после окончания гимназии Евангел начал устраивать свою жизнь. Но ему встретились непреодолимые препятствия. Вначале он сдал экзамен в школу почты и связи, но, кажется, требовалась протекция, которой у него не было, и его не приняли. На обратной стороне одной из своих фотографий того времени, которую он послал старшему брату, написано: «Кандидат в школу Т. Т. Т.^[5] Евангел Иоанну Папаникитас, 18 лет. Горечь, мучения, расстройства. Не поступил. 25. 10. 30 г.» Позже он пробовал поступить в жандармерию, но ему сказали, что в этот год приема не будет. В конце концов он подготовился и сдал экзамены в школу летчиков. После медицинского осмотра врачи записали в его карте: «Тахикардия. Не годен».

Он смотрел на своих друзей и соучеников по гимназии, делающих карьеру, а сам оставался ни с чем. Подрабатывал только на случайной работе, и вскоре почувствовал, что он обременяет семью. Наконец, он решил пойти в армию, чтобы исполнить по крайней мере хоть эту обязанность, но и там не был принят. Язвы, которые образовались на ноге из-за аллергии, вынудили военных врачей дать двухлетнюю отсрочку. Их диагноз был таким: «Трофическая язва, излечивается со временем». Так Евангел уверился, что Господь ему указывает путь на Святую Гору. В тот период простодушная Виктория увидела во сне почтенного старца, говорящего ей: «Там, куда сейчас направляется твой сын, у него все получится». Таким образом, 14 сентября 1933 года Евангел праздновал Воздвижение Честнаго Креста уже в пустынных Катунаках.

ГЛАВА 2 В КАТУНАКСКОЙ ПУСТЫНЕ

Место безмолвия

Уделье Катунаки, похожее на огромное каменное объятие, распростертое над Эгейским морем, находится на юго-западном побережье Святой Горы. Гигантский шрам, перпендикулярно прорезающий скалистое тело горы, берет свое начало у моря и достигает вершины остроконечного конуса горы Афон. В покойной чаше этого ущелья разбросано четырнадцать домиков, цепляющихся за неприступные и обрывистые скалы. Если смотреть со стороны моря, их легко можно принять за орлиные гнезда.

Чтобы добраться сюда в 1933 году, нужно было в Дафни (гавань Святой Горы) сесть в большую лодку с веслами и терпеливо плыть мимо монастырей и скитов у южного побережья. Пристани в Катунаках тогда не существовало. Когда на море был штиль, вместо пристани использовался большой прибрежный камень. В противном случае нужно было идти пешком до скита Святой Анны, и этот путь был в три раза длиннее. Дорога к каливам представляла собой узкую тропинку, где часто не могли разойтись два человека. Она змеилась между скалами, каменными оползнями, оливковыми деревьями, дубами и скалистыми выступами. Где-то вырытая на земляных откосах, где-то вымощенная камнями, а где-то — просто канава, образовавшаяся от дождевой воды, узкая, незаметная, лентообразная тропинка, извиваясь, устремлялась по неприступному ущелью. Обливаясь потом, шаг за шагом с трудом поднимаешься по ней — стойко и терпеливо. Каждый шаг — узелок на четках, каждый узелок — одна молитва, каждая молитва — горячее, прерывающееся дыхание, каждый вздох — и все ближе к каливе твоя торба за спиной, наполненная предметами каждодневного быта, а нередко и строительными материалами: цементом, песком, дровами и тому подобным.

Окрестные домики, маленькие, аскетичные, напоминают неподдающиеся разрушению мощи аскета, — с головой-церковью на восток и ногами-келлиями на запад. Постройки эти источают благоухание ладана, шелест пения и молитв монахов. «Говорят, — объяснял отец Ефрем, — что давным-давно поселились в районе Катунак около двадцати монахов, выходцев из Палестины и Египта, изгнанных вторжением арабов^[6]. В своем засушливом климате они жили, довольствуясь хлебом, водой и солью. Великого воздержания были люди. Они хотели придерживаться такого же рациона и на Святой Горе, но не выдержали. Повышенная влажность, холодные ветры и другие сложности вынудили святогорцев с самого начала использовать растительное масло, сыр, рыбу, немного вина для состарившихся. Так за два-три года они все умерли, остались только следы их пребывания — катуния, и место было названо Катунаки»^[7].

Возможно, что первые каливы Катунак уже с тех пор стали появляться на обрывистых склонах ущелья. Это были, действительно, лачуги без всяких архитектурных ухищрений, вмещавшие одного или двух аскетов. После отшествия ко Господу первых монахов они разрушились, став жертвой суровых погодных условий. Существует несколько пещер, которые были некоторое время прибежищем древних кочевых аскетов, ведущих подвижническую жизнь. Прочно построенные домики и церквушки, которые существуют еще и сейчас, начали возводиться в середине XIX века. Значит, более организованная жизнь маленькими или большими братствами имеет около ста лет истории. Все это время Катунаки были плодоносящим духовным ульем.

На высоте 250 метров над уровнем моря, в глубокой расселине ущелья, наполовину скрытая за скалами, находится калива преподобного Ефрема Сирина. Венчает это строение расположенная на втором этаже церковь с четырнадцатью стасидиями, весьма просторная для Катунак. С западной стороны к ней примыкает внутренний коридор с двумя небольшими келлиями, заканчивающийся комнатой побольше, которая раньше использовалась как швейная, а сейчас как гостиничная. Под ней, на первом этаже, находится такая же по площади кухня. Внизу под кухней есть небольшой подвал с люком, используемый в качестве естественного холодильника. С восточной стороны к кухне примыкают две маленькие келлии, похожие на верхние. Под церковью находится просторная кладовая.

Двери низенькие и узкие: нагибаешься, чтобы пройти в них. Келлии рассчитаны только на то, чтобы в них поместились одна узкая деревянная кровать и напротив сундук для одежды — остается лишь маленький проходик. Эти келлии с низким потолком напоминают большие коробки или маленькие пещерки — куколи для тела и в большей степени для духа, который старается собраться в молитве. Только окошко на южной стороне открывает вид на море и на небольшой кусочек неба.

Внешние стены — северная и южная — широкие, каменные, шестьдесят сантиметров толщиной, закрепленные земляной глиной с известкой. Внутренние стены — легкие, тонкие, плетеные из ветвей и покрытые штукатуркой. Полы на этажах деревянные, крыша покрыта местными тонкими, как пластины, камнями, посаженными для теплоизоляции на глину. С южной стороны церкви и гостиничной находились два больших деревянных балкона (позднее застекленные и использовавшиеся как помещения для сушки белья) с каменными ступенями для доступа с первого этажа. Во дворе — каменная подземная цистерна (объемом шесть кубометров), изнутри обмазанная землей вулканического происхождения с острова Санторин, которая сохраняет воду чистой и здоровой. На расстоянии тридцати метров от цистерны, в нескольких шагах от основной пешеходной дорожки Катунак, находится калитка во двор, с навесом из каменных плиток. В глубине двора расположен туалет.

Вокруг дома — созданные вручную небольшие площадки, засыпанные землей. В центре той, что побольше, — высокая смоковница под названием «Германия» — источник сладких сухих смокв для угощения не столь частых паломников и для утешения уставших монахов. Старцы говорили: «Когда появился лукум в Катунаках — засохла смоковница». И с сожалением качали головой.

Старцы

Первым устроителем каливы преподобного Ефрема был старец Лонгин — монах монастыря Ксенофонт и капитан монастырской лодки. Как-то раз во время плавания он почувствовал, что какое-то препятствие останавливает ход лодки. Склонившись к носовой части, он, к своему удивлению, увидел «прилепившуюся» небольшую икону Богородицы, которая называется «Владычица Ангелов». Когда отец Лонгин обосновался в Катунаках, он взял эту икону с собой для благословения и молитвенного предстательства. Примерно в середине XIX века он построил небольшую келлию с печкой. Затем к нему пришел монах Ефрем, молодой, энергичный и трудолюбивый. Оставив свою родину — Фивы, он предался аскезе, возвел церковь и отстроил всю пустынь. Собственно он и был основным строителем келлии преподобного Ефрема. В 1907 году ему удалось построить большую прочную стену, которая ограждает церковь с востока и севера, удерживая горную породу и землю от случайных каменных обвалов. Впоследствии к старому монаху Ефрему присоединились: монах Никифор, будущий иеромонах, родом из Фив; монах Лонгин, послушник старого Ефрема, самый младший из всех, валах^[8] по национальности; монах Прокопий, тоже из Фив. Послушник Лонгин вскоре был призван ко Господу: он заболел туберкулезом и умер. Возможно, потому так возлюбил его Господь, что он был, действительно, монахом истинного послушания и любви и имел множество добродетелей.

Труды новоначального

В 1933 году к этой братии присоединился и наш Евангел. Он застал старца Ефрема в весьма преклонном возрасте: ему было восемьдесят лет. Отец Никифор и отец Прокопий были в средних летах — Евангел познакомился с ними еще живя в Фивах. Они общались между собой, и поэтому он пришел именно к ним. Старец Ефрем был достойный монах, но весьма крутого нрава. Быть у него в послушании для юноши, образованного и воспитанного в обстановке семейной любви, изначально представляло собой изрядную трудность. Отец Ефрем вспоминал, что во время исповедания помыслов он получал от своего Старца утешение, но в быту Старец был требовательным, строгим и язвительным сверх всякой меры.

— Не знаешь, как замесить тесто? Как замесить тесто не знаешь? — спрашивал Старец.

— Да разве он сможет нормально упокоить мою старость? — «капризничал» Старец, испытывая послушника.

— И чего ты явился сюда? — продолжал он еще больше уязвлять самолюбие юноши.

— Простите, — шептал смиренно Евангел, — я постараюсь научиться.

— И к чему мне оно, образование твое? — бросая хмурый взгляд, в другой раз замечал Старец, затрагивая очень чувствительную струну сердца послушника.

«Смирялся и слушался, — рассказывал позднее отец Ефрем. — Но однажды меня одолел помысел задать нахлобучку своему Старцу. Я, мол, гимназию закончил и не какой-то там чурбан неотесанный! Однако я сдержался и ничего не сказал». Иногда, конечно, старчик был совсем в другом настроении: «Ну, этот, грамотный, если зайдет в библиотеку — ой-ой-ой!» — и восхищался образованностью своего чада.

До последних дней отец Ефрем со смехом вспоминал один казус, который с ним произошел в начале его монашества. Здорово же ему тогда досталось!

— Что это такое за „терпнас"? — кричал рассерженный старец. — Что за „терпнас"? Открой глаза и посмотри, что написано в книге!

А случилось вот что. Накануне праздника святых Сорока мучеников старец Ефрем велел новоначальному посмотреть в церковный устав, какую стихиру нужно петь. На самом деле, первая стихира была «Терпящая настоящая доблественне», но уставное указание имело сокращения: «Терп. наст.». Ох — и рассердился тогда старец Ефрем, а наш о. Ефрем от души смеялся, передавая этот эпизод «в лицах».

Старец Ефрем наставлял послушника, что после прикладывания в церкви к иконам он должен, как и все монахи, сделать три поясных поклона находящимся в храме. На первой же литургии Евангел, видя, как предшествующий ему некий новоначальный монах делает земные поклоны, повторил то же самое. И… получил справедливое замечание старца Ефрема: «Значит, ты предпочитаешь подражать чужому монаху и не слушаться своего Старца?»

Так в терпении, борясь с внешними и внутренними трудностями, находясь в послушании, начал он свою монашескую жизнь — так же, как и другие новоначальные.

Однажды ему сильно захотелось повидать свою дорогую маму. Сердце как бы говорило ему: «Лишь бы ее увидеть, а там — хоть умирай». Тогда он поднялся в церковь, стал напротив иконы Богородицы «Владычица Ангелов», что в иконостасе, и сказал: «Пресвятая моя Богородица, с того времени, как я пришел на Святую Гору, только Тебя имею своей Матерью». Мгновенно помысел, который его беспокоил, был отсечен от сердца.

Как-то вместе с отцом Никифором они пошли для каких-то работ в скит Святой Анны. Думая, что, вернувшись домой, он уже не успеет на трапезу, на обратном пути он скушал больше обычного из собранных смокв. Однако, вернувшись в Катунаки, они успели на трапезу и поели, как положено. Но подвижническая совесть Евангела не могла успокоиться, пока он не вложил палец в гортань и не изверг наружу то, что съел. Потом он все рассказал старцу Ефрему.

В прежние времена монахи вкушали трапезу раз в день, после вечерни. Евангел, будучи юным и еще неокрепшим, испытывал большие затруднения, чувствуя голод целый день, но стеснялся попросить сделать исключение для себя.

Ему приходилось частенько ходить в скит Святой Анны за овощами и чтобы помолоть зерно. Ходил он и в монастырь Святого Павла, чтобы отнести сшитую одежду для монахов, так как в те годы среди рукоделий в Катунаках было и портняжничество. Ему, не привыкшему к изматывающим телесным трудам, грозила грыжа. Евангел молил о помощи святую Параскеву, и она сама явилась ему во сне и успокоила его, сказав, что он здоров.

Помог ему и блаженной памяти почивший игумен монастыря Святого Павла отец Серафим, который дал бандаж, — он всегда был при отце Ефреме до последних дней его жизни.

Из воспоминаний о том времени, когда отец Ефрем посещал монастырь Святого Павла, примечателен один эпизод, свидетельствующий о силе монашеского слова «простите». Каждый раз, идя в монастырь, он проходил через монастырский сад, и садовник его нагружал разными продуктами для старцев в Катунаках. Игумен, отец Серафим, как-то сказал Евангелу: «Дитя мое, с отцом Венедиктом, нашим садовником, много не общайся, потому что он сложный человек».

Как-то раз садовник дал ему штаны для починки. Когда они были готовы, Евангел оставил их у игумена вместе с другой одеждой. Проходя, как обычно, через сад, Евангел встретил отца Венедикта.

— Где мои штаны? — гневно спросил он ошеломленного юношу, остановившегося на каменных ступеньках, ведущих в сад.

— Я их оставил у игумена, — ответил тот, оказавшись в некотором замешательстве от тона садовника.

— Ах, ты!.. Тебе их что, — игумен дал? — вознегодовал отец Венедикт. Уставший после дороги юноша не смог сдержаться и воздал ему тем же.

— А что, разве далеко находится игумен, чтобы их взять? — резко выкрикнул он и, добавляя масла в огонь, продолжил:

— И если бы у тебя была совесть, ты сказал бы мне спасибо за то, что починили твои штаны, и дал бы мне что-нибудь с огорода, и я бы спокойно пошел по своим делам.

Садовник вскипел и как невменяемый стал шарить руками, чтобы найти камень и швырнуть им в дерзкого юношу. Но Господь надоумил юного послушника, и тот, склонившись в низком поклоне перед садовником, проговорил:

— Прости, отче, согрешил.

«Вы бы видели, что стало тогда», — вспоминал отец Ефрем, восхищаясь силой этого «простите». Садовник выпрямился, руки его беспомощно повисли, как плети.

— Ну что тут поделаешь, — пыхтел он, уже обмякнувший и обезоруженный.

— Прости, отче, — повторил юноша, — по слабости человеческой лишнее слово выскочило, прости меня!

— Ну ладно, Бог простит, — сказал уже снисходительно садовник и с тех пор всегда нагружал его огородными плодами, когда тот проходил мимо.

Однако враг не переставал воевать против новоначального монаха, воздвигая на его пути все большие трудности, пытаясь отвлечь его ум от духовных ценностей монашеской жизни. Так, например, некоторые незначительные мелочи в жизни старцев его искушали и мучили, подталкивая уйти из Катунак. Пять лет его терзал этот помысел. Однажды, будучи в расстроенных чувствах, он сидел в глубине каливы, и какой-то проходящий мимо монах спросил его о причине расстройства. «Да вот, здешняя обстановка меня угнетает», — ответил послушник. «Но ведь есть и другие пристанища на Святой Горе», — заметил монах. «Нет, отец! — сказал юноша решительно. — Пресвятая сюда меня привела, здесь я и останусь до конца». Так с помощью Божией Матери и случилось.

Старчики у Евангела были люди простые. А молодой послушник, со всем присущим молодости жаром, знаниями, которые он получил в гимназии, жаждал большего. На внутренней стороне двери своей келлии карандашом он изобразил могилу и написал несколько характерных слов: послушание, терпение, молитва и др. Время его было распланировано так, что каждый час посвящался определенной молитве. Чаще всего это были тропари святым. Таким образом, он старался держать свой ум в постоянной молитве. Позднее возникло и чувство умиления. Оставаясь незамеченным или на службах, или при занятиях рукоделием, да и вообще где бы то ни было, он постоянно возгревал в себе слезы умиления. «Я мог плакать, когда хотел и сколько хотел. Однажды, в то время, когда один брат читал в церкви, ко мне пришло состояние глубокого сокрушенного умиления, и я увидел, что душа моя устремляется на скалы и созывает всю тварь славословить Бога. Что это было такое? Кого спросить?» — размышлял он в то время. Позже он научился у старца Иосифа подвизаться Иисусовой молитвой: «Господи Иисусе Христе, помилуй мя!»

Когда прошло шесть месяцев со дня прихода Евангела в Катунаки, старец Ефрем послал его вместе с отцом Прокопием в Великую Лавру, в ведении которой находится пустынь Святого Ефрема и вся область Катунаков. Он послал его взять разрешение и благословение монастыря на монашеский постриг. По правилам же, каждый послушник может стать монахом только после одного года испытания. Монастырь, исходя из практики икономии^[9], дал такое благословение. Однако посоветовал не постригать сразу в схиму, а сначала в рясофор. Итак, в четвертое воскресение Великого Поста 1934 года, в день памяти святого Иоанна Лествичника, Евангел был пострижен в рясофор с именем Лонгин. Старец Ефрем был к тому времени серьезно болен тяжелой простудой, которая развилась в двустороннюю пневмонию. Врач был человеком почти неведомым в те времена среди скал Катунак. Через два дня после пострига Евангела, старца Ефрема болезнь скрутила, так, что он отошел ко Господу. Новым старцем каливы стал иеромонах Никифор, который на праздник святого Ефрема 28 января 1935 года постриг монаха Лонгина в великую схиму и назвал его Ефремом, дав имя несколько месяцев назад почившего Старца. Со своим новым старцем отцом Никифором молодой монах Ефрем прожил до сентября 1973 года. В 1936 году отец Никифор, видя доброе послушание, подвижнический настрой и достоинства монаха Ефрема, решил просить рукоположить его во дьяконы, чтобы иметь себе помощника в служении. Летом, когда он обычно навещал Фивы, он взял с собой и молодого монаха. Рукоположил его во дьяконы митрополит Кикладский Герман. Увидев высокого, серьезного, подходящего для священства монаха, владыка настоял на рукоположении его в пресвитеры, несмотря на его ранний возраст. 20 августа 1936 года отец Ефрем стал иеромонахом.

ГЛАВА 3 СО СТАРЦЕМ ИОСИФОМ ИСИХАСТОМ

Старец Иосиф

Впервые годы своего монашества, еще не будучи иеромонахом, отец Ефрем поднимался в горы несколько раз со своим старцем отцом Никифором, чтобы отслужить литургию в каливе Рождества Иоанна Крестителя, где жил старец Иосиф. Эта калива находится в скиту Святого Василия. Так началось их знакомство. Как и подобает молодым монахам, отец Ефрем рядом со старцами был молчалив, собран и кроток. Однажды старец Иосиф спросил отца Никифора:

— Оказывает ли послушание отец Ефрем?

— В послушании, в послушании, отче, — ответил отец Никифор.

«В эту минуту мне захотелось упасть на землю и поцеловать ноги старцу Иосифу, потому что я наконец-то услышал духовное слово». Отец Ефрем рассказывал, что тогда всех интересовало другое: сообразителен ли молодой монах, работящ ли, понимает ли что в рукоделии.

Старец Иосиф (в миру Франциск Коттис) родился на острове Парос, в Левках, на заре XX века. Его учительницей в начальной школе была мать епископа Августина Кантиоти, жившая в их селе. Юношей он приехал в Афины и работал то поваром в богатых домах, где обучился кулинарному искусству, то кондуктором трамвая. Отец Ефрем рассказывал, что молодой Франциск добросовестно уничтожал те билеты, которые спешащие пассажиры не брали, хотя и оплачивали проезд. Но денег почему-то всегда оставалось с излишком. Характером он был бесстрашен, но вспыльчив, имел львиное сердце и острый ум. В Афинах он познал, что есть мир.

Поначалу, когда он решил стать монахом, еще находясь в миру, вне Святой Горы, он раздал все свои деньги и предался различным подвигам — не обошлось здесь и без крайностей. Так, однажды, желая подражать преподобному Давиду Солунскому, который подвизался на кроне миндалевого дерева, как-то вечером он тоже залез на миндалевое дерево и молился в течение всей ночи. В какой-то момент он заснул, а когда проснулся — все вокруг было белым-бело и сам он был покрыт большим снежным капюшоном, а его окоченевшие руки и ноги стали несгибаемы. «Ох, как же я теперь слезать-то буду?» — недоумевал он, посмеиваясь над собой. Позднее, придя на Святую Гору, он не щадил себя в подвижничестве, чтобы преуспеть в монашеских добродетелях. Он не шел ни на какие компромиссы, только бы научиться и насладиться умной молитвой. Постриг в великую схиму он принял от одного добродетельного старого монаха, о. Ефрема, в Катунаках, в каливе Благовещения. Позднее он познакомился и навсегда объединился для предстоящего подвижничества с отцом Арсением. И уже тогда они не пропускали ни одной пещеры, где бы ни подвизались, и не было ни одного вида аскезы, в котором бы они не упражнялись, лишь бы достичь желаемого. Когда наш отец Ефрем познакомился со старцем Иосифом, он возрос «в меру субботы», то есть уже не нуждался в чрезмерных аскетических подвигах. Он жил в скиту Святого Василия над Катунаками, на высоте около 600 метров. Их церквушка, покрытая кровельным железом, была освящена в честь Рождества Иоанна Предтечи. Келлии Иосифа и Арсения очень маленькие, построенные из веток и тонких досок и обмазанные глиной, с крышей из кровельного железа, находились далеко одна от другой, чтобы не нарушать безмолвия. Куда там тащить строительные материалы в эти далекие, уединенные и неприступные скалы! У подножия обрыва, далеко внизу, виднелось маленькое плоское пространство — соляные разработки, а еще дальше — темно-голубое Эгейское море. А на самом верху (дух захватывает!) — поднебесное, каменное, без всяких источников воды, «гнездо» — пристанище подвижников.

Отец Ефрем, старец отца Иосифа, к тому времени уже почил о Господе и отец Иосиф жил с о. Арсением и с монахами Иоанном и Афанасием, своим родным братом. Они вырезали деревянные крестики, которые продавал отец Афанасий, обходя Святую Гору, и тем зарабатывали на хлеб насущный.

«Ты искал меня, а я-тебя»

Став иеромонахом, отец Ефрем принял как-то приглашение старца Иосифа послужить литургию в Святом Василии. После литургии отец Ефрем сказал Старцу, что он хотел бы открыть ему свой помысл. Они договорились о встрече. И вот отец Ефрем поднялся в скит Святого Василия, сел на порожке маленькой гостиничной и, внимая открывающемуся таинству девственной природы, молился до полуночи, ожидая пока закончит свою молитву старец Иосиф.

Целых пять часов, как вспоминал позднее отец Ефрем, не переставали ни на секунду течь слезы из его глаз. А в это самое время старец Иосиф размышлял, искушаемый помыслами сомнения: «А стоит ли мне заниматься отцом Ефремом? Он такой же, как и все другие». Наконец, он позвал о. Афанасия, своего брата, и попросил его пригласить дожидавшегося молодого иеромонаха.

Отец Ефрем исповедал тогда три случая тех духовных состояний, которые ему довелось пережить. Когда он закончил, старец Иосиф сказал не колеблясь: «Ты искал меня, а я — тебя». Так началась история этой глубокой духовной связи. Отныне о. Ефрем стал называть отца Иосифа своим старцем. Он признавался: «Никого другого во всем мире я не любил и не боялся так сильно». Отец Ефрем стал регулярно ходить в скит Святого Василия, чтобы служить литургию у Старца. Каждый вторник, четверг, субботу и воскресенье, около полуночи, он прикреплял к поясу небольшой масляный светильничек и с посохом в правой руке, с четками — в левой, поднимался в течение часа до Святого Василия.

Те молитвочки, которые он сам выбрал, чтобы находиться в духовном бодрствовании, он теперь оставил и занялся только краткой Иисусовой молитвой: «Господи Иисусе Христе, помилуй мя». Этой молитвой он совершал и все свои службы так, как ему преподал его Учитель (так все называли старца Иосифа из уважения и почтения к нему). Отец Ники-фор не возражал и охотно посылал отца Ефрема кУчителю. Распорядок старца Иосифа был примерно следующим: вкушали после полудня и спали три часа до заката солнца, затем, после чашечки кофе для бодрости, начинали всенощную, молясь по четкам до полуночи. В полночь начинали Божественную литургию в маленьком храме. Какие же благодатнейшие это были литургии! Как часто вспоминал их отец Ефрем и как умилялся! После литургии отдыхали до рассвета, чтобы затем заняться рукоделием и тем самым заработать на жизнь.

Этот устав старец Иосиф хранил как зеницу ока, не допускал никакого изменения в нем, так как это влекло за собой и сбой в молитве. После полуденной трапезы закрывал ворота и никого из посетителей не принимал — нужно было готовиться к всенощному бдению. Стучащему в дверь отвечал: «Будь ты даже Ангелом — в это время я не принимаю!» Отец Ефрем рассказывал: «Два месяца я находился возле старца Иосифа и обрел благодать. Как-то вечером молился я в своей келлии. На какое-то мгновение как будто открылась передо мной стена, и я увидел приближающиеся ко мне три фигуры. Душа моя раскрыла объятия и обняла среднюю из них. То, что почувствовал, — словами не выражается. Духовное чувство мне подсказывало, что это был Христос в сопровождении двух Ангелов. Едва я пришел в себя, взял фонарик и отправился в скит Святого Василия. По дороге подступили демоны — страх и ужас объял меня. В конце концов, с большими трудностями и усилиями, я дошел до Святого Василия. Отцу Афанасию я сказал: «Сообщи Старцу, что необходимо срочно с ним встретиться». И сразу же был принят.

— Что с тобой? — спросил меня Старец.

— Подожди, отче, немного приду в себя…

Рассказал ему, что случилось. Старец встал, обнял меня и, преисполненный радости, сказал: «Это, дитя мое, и есть первая ступенька. Это благодать. А впереди у тебя — иные горизонты, совсем другая духовная пища, иная молитва… Многие монахи ждут этого годами, и немногие получают, а тебе Бог даровал так скоро». В другой раз, когда отец Ефрем опять поднялся в скит к старцу Иосифу, он застал его в состоянии благодатной молитвы. Старец прижал его голову к своей груди и продолжил молитву (так он обычно молился за своих духовных чад). Похоже было, что Старец находился как будто в состоянии восхищения.

— Отче, пряники-то сам скушаешь? — прошептал отец Ефрем, желая причаститься того, что вкушала душа старца Иосифа в тот момент. В ответ — легкое давление локтем: он воспринял это как указание Старца к молчанию. Вскоре старец Иосиф пришел в себя, прервал молитву и, сладко вздохнув, сказал: «Дитя мое, ты имеешь не просто душевную чистоту, а непорочность». Вот что ему открылось в молитве.

Послушание

Отец Ефрем всем сердцем, целиком и без остатка предался с любовью в послушание старцу Иосифу. С радостью принимал его руководство, с точностью излагал ему свои помыслы и оповещал о своем духовном состоянии. Чтобы послужить литургию и причастить Старца, он как на крыльях совершал ночные подъемы в скит Святого Василия и спуски, а после 1938 года — в пещеру скита Малой Святой Анны, куда перешел Старец на жительство. Да и другие труды ради Старца он совершал с чувством благодарности. Так, когда старец Иосиф оставил скит Святого Василия и спустился в Малую Святую Анну, он начал строить небольшую каливу и маленькую церковку в расщелине одной скалы, используя в качестве строительного материала бревна и кирпичи из красной глины. Отец Ефрем нагружался этой глиной в Каруле^[10] каждый второй день и относил ее в Малую Святую Анну, где отец Арсений изготовлял из нее кирпичи. Но, чтобы быть свободным от послушаний на это время у себя в каливе Святого Ефрема, ему приходилось вытачивать двойное количество заготовок, на которых отец Прокопий вырезал печати для просфор. Так что отец Прокопий имел на каждый день достаточное количество заготовок для резных печатей, а отец Арсений — запас красной глины для кирпичей. Любовь и послушание давали ему силу выполнять двойную работу.

Очень часто он призывал молитву старца Иосифа и всех учил призывать молитвы своих старцев. Один брат написал ему позже: «Что это за невыразимое таинство, возлюбленный мой отче! Какой священный союз соединяет послушника со своим старцем! „Бог старца моего Иосифа", — так вы нам говорили, и я чувствовал, что все услады мира сокрыты в этой фразе».

… Как-то раз шел снег и задувал ледяной северный ветер.

Нужно было идти служить литургию в Малую Святую Анну. Катунаки оцепенели от холода. Отец Ефрем, закутавшись в свою худую рясу, решительно отправился в путь. Поначалу, на крутом подъеме Катунак, ледяной ветер как бы просверливает задыхающиеся легкие до самых глубин, затем, на вершине, хлещет снег и режет ветер. Заледенел о. Ефрем, не выдержал: повернул назад и спустился, почти бездыханный, по тропинке домой, вошел в кухню и упал без сил. Отец Прокопий, обеспокоившись, бросил рукоделие и поспешил привести его в чувство. Спустя несколько дней отец Ефрем рассказал о происшедшем старцу Иосифу и ничего лестного в ответ не услышал. «Ефрем, если бы ты приложил чуть больше сил, то тебе бы помог Бог, и ты бы добрался», — заметил Старец, стараясь подогреть в нем еще большую ревность.

Духовный союз их был настолько искренен и глубок, а духовное состояние старца Иосифа было столь высоким, что Сам Бог свидетельствовал об истинности его слов. Очень часто, перед возвращением в Катунаки, отец Ефрем целовал руку Старца, испрашивая его молитв. «Ступай, — говорил Старец от всего сердца, со значением, — ступай и увидишь». «И тогда я весь исполнялся молитвой и радостью», — вспоминал с душевным подъемом отец Ефрем. «Ну, уходи», — говорил с резкостью Старец, когда послушник чем-либо его опечаливал. И тогда — «сухость и Богооставленность», — вспоминал и свидетельствовал с горечью отец Ефрем.

Когда они решили уйти от «матфеевцев» и сойтись с «флоринитами»^[11], нужно было составить некий документ. Во время своих ежедневных трудов в Катунаках отец Ефрем как-то подумал о том, что одну формулировку в этом Документе надо бы изменить, потому что в том виде, как ее написал старец Иосиф, она казалась неправильной. Через несколько дней он пошел к Старцу и отслужил литургию. После Божественной литургии говорит ему старец Иосиф: «Отец, будь внимателен, какой-то помысел отторгает тебя от меня». Отец Ефрем стал недоумевать, копаясь в памяти и ничего не находя. Наконец он вспомнил и был поражен. В другой раз он опять случайно чем-то обидел Старца и попросил прощения, но Старец не смягчился. «Иди, — сказал ему Старец, — и не приходи, пока я не пришлю за тобой». Прошли дни, духовно бесплодные. Наконец за ним пришел отец Афанасий. Во время Божественной литургии после стольких дней оставленности его вдруг посетила ликующая благодать. Он рассказал об этом Старцу. «Ну ладно, дитя мое, — сказал Старец по-отечески нежно, — разве ты не понял, что это я обнял и поцеловал тебя в духе».

На одной из литургий, произнося благословляющий возглас «мир всем», отец Ефрем подумал, недоумевая: «Но ведь это я от Старца получаю благодать, как же я могу его благословлять?» «Это Я благословляю», — услышал он голос, исходящий от епитрахили, и понял, что это — Дух Святой. Это Он благословляет через священника.

Иоанникий

Радовался старец Иосиф благодатному состоянию отца Ефрема: «Это я его сделал таким!» В то же время он всячески побуждал его к подвижничеству, и особенно одним напоминанием: «Иоанникий тебя ожидает…»

Монах Иоанникий жил в скиту Святой Анны и был ровесником отца Ефрема. Крепкий человек высокого роста, он был истинным чадом послушания. Познакомившись со старцем Иосифом и став его учеником, он был настолько предан ему, что говорил: «Отче, Бога я не видел, но видел тебя».

Прошло время, и как-то старцу Иосифу приснился сон:

вот он идет по дороге к какому-то городу; на подступах к нему он вдруг видит прекрасный загородный домик. «Чей это такой чудесный домик?» — спрашивает он. И слышит голос: «Этот дом был твой и отдан даром Иоанникию». Старец Иосиф рассудил так: либо о. Иоанникий обретет благодать, либо умрет.

И действительно, через некоторое время этот крепкий на вид человек был поражен наследственной скоротечной чахоткой, от которой он очень быстро умер. Старец Иосиф утешал его в страшных предсмертных страданиях, призывая к терпению, дабы тот венец, который уже был уготован ему от Христа, стал бы еще более сияющим. Отвечал ему Иоанникий: «Ах, отец, умереть бы мне поскорее, очень уж мне больно. Пусть венец и не будет таким уж ярким…»

В последний день, перед самой его смертью, старец Иосиф зашел к нему и сказал: «Иоанникий, когда вместе с Ангелом будешь уходить от нас, зайди попрощаться с нами». «Хорошо, отец, благословите». И в тот час, когда отец Иоанникий уже совсем отходил, монах, ухаживавший за ним, увидел, что он чем-то взволнован. Когда он спросил о причине, умирающий попросил удалить женщину, которая якобы находилась в келлии. Однако тут же успокоился: «Нет, нет, оставьте Ее — это Пресвятая». Тогда монах спросил: «Отец Иоанникий, а как ты понял, что это Пресвятая»? «Я Ее попросил прочитать „Богородице Дево", — ответил Иоанникий. — И Она прочитала целиком».

— А какую одежду носит Пресвятая?

— Красную^[12].

Еще я Ее спросил: «Когда меня заберет Господь»? И она сказала: «Когда Ему угодно». Едва закончив фразу, отец Иоанникий отошел ко Господу. В этот день старец Иосиф и отец Арсений находились у себя в Малой Святой Анне и занимались рукоделием во дворике своей каливы. Внезапно Старец взглянул на небо и сказал отцу Арсению: «Иоанникий умер и зашел попрощаться. В добрый путь, чадо мое! Помни и о нас».

Старец Иосиф часто приводил Иоанникия в пример отцу Ефрему, подогревая в нем рвение: «Подвизайся, отец Ефрем, Иоанникий тебя ожидает». И действительно, об Иоанникии отец Ефрем всегда говорил с восхищением и даже как будто с завистью.

Благодатные состояния

Старец Иосиф возгревал в отце Ефреме рвение, укреплял его советами, словом и делом, умиротворял своим присутствием, но никогда не диктовал ему духовного пути. «Иди вперед, а я буду следовать за тобой и внимательно следить. Слезами ты снискал благодать, со слезами и продолжай». Сам, будучи опытным делателем умной молитвы, он не принуждал своего ученика к ней. Поэтому отец Ефрем утверждал, что не занимался умной молитвой, хотя и имел в ней некоторый опыт.

Как-то раз он находился в каливе старца Иосифа в скиту Малой Святой Анны. По благословению старца Иосифа, бдения с четками начинали здесь во второй половине дня незадолго до захода солнца. В то время, как отец Ефрем совершал свое правило, его стал отвлекать шум, доносившийся из расположенного напротив скита Святой Анны, где работали монахи. Отец Ефрем, желая сосредоточиться и избежать рассеяния ума, вдруг почувствовал, что ум вошел в сердце и продолжает совершать правило, ничем не отвлекаемый. Когда отец Ефрем закончил правило и пришел в себя, тогда снова осознал, что шум все еще продолжается. Так он познал на практике, что такое умная молитва.

Высокие духовные состояния, как мы уже отмечали, испытал он довольно рано. Щедрая благодать Божия покрывала отца Ефрема, возводя его в те области, о которых может судить только тот, кто сам соприкоснулся с ними: «Вкусите и видите» (Пс. 33, 9). Старец Иосиф часто говорил ему: «Дитя мое, так как ты успешно продвигаешься на духовном пути, то и сам мог бы обрести благодать. Но сам ты не смог бы ее сохранить». А иногда, исполненный радости, но и с осмотрительностью он говорил: «Очень спешишь, и я боюсь за тебя. Другие проводят целую жизнь в аскезе и не вкушают таких состояний». А ученик противоречил в простоте: «Отче, если Господь дает мне мясо, могу ли я просить у него сухих бобов?»

«Дух Святой невидим, но благодать Его ощутима», — учил отец Ефрем. Благодать была живой, осязательной, заполняющей келлию и всю церковь. Слезы лились потоком, благодать потоком изливалась и в сердца, и на храм. Много раз он видел на святом дискосе Божественного Младенца. Как-то, во время освящения Честных Даров, он получил извещение свыше о том, что снискал у Господа особую милость. Его охватил духовный восторг. Учитель смирял его с легкой озабоченностью: «Очень торопишься, Ефрем», но и радовался о нем: «Не верю, что на Святой Горе где-либо есть лучшая Божественная литургия». Заброшенная, запустевшая церковка в пещере скита Малой Святой Анны еще и сейчас источает благоухание.

Посреди мистического безмолвия катунакских ночей, сидя на своем складном стульчике, погруженный в молитвенные созерцания, отец Ефрем однажды почувствовал, как из сердца его источается стих из пророка Исайи: «И будет якоже радуется жених о невесте, такожде возрадуется Господь о тебе» (Ис. 62, 5). Тогда он оставил Иисусову молитву, чтобы вопиять в духе: «Иисусе, Женише мой, помилуй мя». «В то время я летал», — говорил он. И действительно, во снах он часто видел себя летящим свободно, как птица. Незадолго до смерти Старец признался: «Я был Ангелом тогда. Где там лукавому помыслу приблизиться, даже если бы и захотел, благодать отшвырнула бы его далеко! Внутри меня был только Свет. Несколько раз я говорил старцу Иосифу: „Ах, отче, зачем мне идти на службу, когда я ее совершил во сне"». Молитва не прекращалась и во время сна. «Аз сплю, а сердце мое бдит» (Песн. 5, 2). Такой благодатный дар молитвы обрел отец Ефрем.

С определенного времени он стал замечать в молитве что-то особенное, предчувствовать что-то хорошее, что должно к нему прийти. И так было довольно долго. Созревание длилось почти шесть месяцев. И наконец, преисполненный радости, он почувствовал, что душа его хочет выйти и взлететь высоко. Он уцепился руками за находящиеся рядом предметы, испуганно сжался и в конце концов пришел в себя. На следующий день повторилось то же самое, но в гораздо большей степени. Он постарался опять сдержаться, но не сумел. «Теперь уж прельстился, так прельстился… — подумал с обреченностью отец Ефрем. — Иди, куда хочешь!» «Душа моя поднялась на трудноразличимую высоту и начала славить Бога», — рассказывал нам Старец, растроганный воспоминанием и тем таинственным трепетом, который оно вызвало. «Что почувствовал, — не высказать», — продолжал он тающим от восторга голосом. А может быть, он заново проживал в памяти то, неизреченное.

Несмотря на обилие благодати, отец Ефрем усиливал молитву еще больше. Он напоминал нам: «Ядущие мя еще взалчут, и пиющии мя возжаждутся» (Сир. 24, 23). Молитва была его постоянной потребностью. Часто во сне он видел царя Константина (освободителя Македонии) и царскую семью. Однажды царица, к которой он приблизился с большим почтением, подала ему кусочек шоколада. Он поблагодарил ее и заметил, что шоколадку он съест и ничего не останется: «Поэтому прошу тебя — ниспошли мне дар молитвы!» И в ответ услышал милующий голос Царицы: «Ты получишь его». Такие сны он не считал случайными — под царем подразумевал Христа, а под Царицей Пресвятую.

Искушения

С другой стороны, у отца Ефрема и искушения были немалые. Старец Иосиф учил: «Тебе было дано благодатное состояние? Скоро ожидай искушения. Переживаешь искушения и огорчения? Близко утешение от Бога».

Отцу Ефрему как-то принесли несколько черепиц для домашних нужд. Однако они были настолько грязные, что привыкший к чистоте отец Ефрем возмутился. Он ничего не сказал тем, кто их принес, но пошел на Карулю и выбросил черепицы с нижних скал в море. После этого его всю ночь грызли помыслы: «А вдруг там, где ты бросил черепицы, внизу были лодочники. Моря мне не было видно. Может, ты убил кого-нибудь, а если у него еще и семья — с полицией обязательно спутаешься». Рано утром отец Ефрем пошел к старцу Иосифу. Рассказал ему о случившемся.

— Какое состояние имел ты в молитве? — спросил его мудрый Старец пытливо.

— Очень хорошее состояние, отче.

Тогда Старец кивнул головой и предупредил: «Не только сладость, но и горечь ожидает нас».

Во время немецкой оккупации 1941–1944 гг. отец Ефрем заболел туберкулезом. Старец Иосиф опекал его по-отечески. Благодаря обильному питанию, главным образом сыру, удалось преодолеть болезнь.

В одно время у него сильно испортились отношения со старцем о. Никифором. Это было явным искушением. Они никак не могли договориться. Нервы отца Ефрема были возбуждены до предела. Долгое время он держал себя в руках. Но в какой-то момент его внутреннее состояние вдруг вышло из-под контроля. В это время он занимался рукоделием и, понимая свое ужасное положение, всем существом, возопил о помощи к Богу. И Господь сразу же помог. Глубокая тишина водворилась в его душе и теле.

Совершение служб по четкам и занятие Иисусовой молитвой имели и свои сложности. Чувствуя усталость и неудовлетворенность, отец Ефрем попросил у Учителя разрешения вернуться к чтению церковных служб, как делали все остальные монахи.

И только поддержка старца Иосифа, преподанные им утешение и умиротворение удержали тогда о. Ефрема от соблазна поддаться малодушию. Отец Ефрем нам признавался: «Каждые пять лет Бог попускал мне проходить сквозь пучину скорбей. В такое время требуется особенное терпение, пока не минует эта волна. Никто не должен заметить, что с тобой что-то происходит. И в радости и в печали ты должен быть внутренне собранным, да и внешне выглядеть достойно и спокойно. Насытился от сладчайших источников Рая? Позаботься не поставить себе это в заслугу. Испил от горьких вод ада? Позаботься, чтобы не ввергнуться в отчаяние».

Старец Иосиф начал обращать внимание отца Ефрема на то, что после благодатного состояния, в котором он пребывал тогда, непременно последует искушение. Советовал ему быть внимательным, чтобы не принять какую-нибудь демоническую фантазию или что-то в этом роде. «Однако, — говорил позже отец Ефрем, — я пострадал, как тот одноглазый олень, который остановился на побережье и смотрел здоровым глазом на гору и лес, откуда ожидал охотников, и не увидел их, когда они приблизились на лодке со стороны моря и застрелили его. Вот и я — ожидал искушение с одной стороны, а оно ко мне пришло совсем с другой. Меня взяли в солдаты».

Случилось это незадолго до 1940 года. Лавра решила вычеркнуть отца Ефрема из списка насельников, потому что он был рукоположен старостильным епископом, без разрешения монастыря. А это, для каждого святогорца, влечет за собой возбуждение процесса по привлечению его к воинской повинности. Жандармы из скита Святой Анны начали искать отца Ефрема. Старец Иосиф спрятал его на некоторое время в Малой Святой Анне, стараясь добиться, чтобы отца Ефрема снова записали в монашеский каталог Великой Лавры. Однако монастырь был непреклонен. И тогда в сопровождении одного вооруженного жандарма отца Ефрема отправили по маршруту Уранополис-Иериссо-Салоники. Когда они приблизились к Иериссо, отец Ефрем обернулся и с тоской посмотрел на Афон, который уже терялся вдали, и подумал: «Пресвятая Дева, я не могу поверить, что Ты оставишь Свою овцу, которую враг отдаляет от Твоего Удела» — и продолжал молиться по четкам в дороге. Жандарм язвительно сказал: «Эй, отец, сейчас уж — прощай, Святая Гора, да?» «На все воля Пресвятой», — отвечал ему отец Ефрем. Но тот недоверчиво покачал головой и запел: «Мы за отца считаем капитана, в Константинополе его увидим генералом…»

Прибыли в Иериссо. Взяли два билета на автобус и стали ожидать посадки. За несколько минут до посадки их догоняет на остановке какой-то местный жандарм с телеграммой в руках для жандарма, сопровождавшего иеромонаха Ефрема. «Приказ по телеграмме: немедленно вернуться в Карею в вашем сопровождении», — уведомил он.

«Ну что, дядя Янис, видишь, — Пресвятая меня не оставила». — «Да уж всякое случается, отец», — ответил растерянный жандарм. И они направились в обратный путь.

А произошло вот что. Когда увезли отца Ефрема, отец Прокопий взял договор-соглашение пустыни с монастырем и отнес его гражданскому администратору Святой Горы в Карее. Имя отца Ефрема было записано в этом договоре, который свидетельствовал о том, что он монах каливы Святого Ефрема, подвластной монастырю. Руководствуясь этим, администратор потребовал у полицейского управляющего Кареей отозвать обратно отца Ефрема, угрожая к тому же, что он подаст в суд за незнание закона, в соответствии с которым святогорские монахи не привлекаются к воинской службе. Кроме того, администратор нашел удобный случай насолить полицейскому управляющему, с которым у него были старые счеты.

Имея чистоту душевную и телесную, отец Ефрем еще на новоначальной стадии своего монашества полностью предался блаженному послушанию и тем самым оградил себя от многих преткновений «ветхого человека». Покров послушания защитил его от многих искушений и ловушек, уготованных для начинающих. Так, на практике, он умерщвлял свою волю, и благодать не заставляла себя долго ждать.

Великое таинство послушания берет свое начало от премудрости Пресвятой Троицы: Сын послушлив Отцу Своему даже до Креста и смерти (Ср.: Фил. 2, 8). «Послушание — жизнь, а непослушание — смерть, среднего не дано, — часто повторял старец Ефрем. — Послушанием своему старцу, который есть „видимый Бог", монах прокладывает себе дорогу в Рай. Диавол нас не боится, он не считается с нами — он послушания боится».

Наш Старец говорил, что он сполна вкусил и горький плод ослушания. Враг рода человеческого нанес свой удар там, где тогда еще молодой отец Ефрем вряд ли его ожидал. Самой большой трагедией, которую отец Ефрем пережил в те благодатные годы, было, по его словам, некое непослушание старцу Иосифу, которое он проявил. Безусловно, он покаялся, и, как добрый отец, старец Иосиф конечно его простил, но Бог послал отцу Ефрему тяжелую епитимью. Он, конечно же, любил и почитал старца Иосифа, своего великого Учителя; но где-то, возможно, по преизбытку энтузиазма, допустил некую погрешность, скорее даже невнимательность, или помыслил нечто пренебрежительное о старце Иосифе, в чем-то осудил его. Что именно случилось — он нам не рассказывал. Это была единственная тайна, которую он нам не раскрыл. «Когда Бог снимет с меня епитимью, тогда я все вам расскажу подробно», — говорил он и терпеливо ожидал. Шли годы. В конце 80-х годов исполнилось семь семилеток, то есть 49 лет, — столько же длилась епитимья у святого Феодора Эдесского, житие которого приводится в Синаксаре на 19 июля. Тогда он кое-что нам рассказал, но не обстоятельно. Говорил только, что «за это» ему пришлось сильно поплатиться, так сильно, что до самого конца своей жизни он повторял: «Каждый раз, когда думаю о непослушании, которое оказал старцу Иосифу, сижу и плачу, плачу, плачу… и не останавливаюсь, несмотря на то, что Старец меня простил, но я-то знаю, что потерял при этом… В течение 50 лет я мысленно посещаю то место и кладу земной поклон старцу Иосифу там, где впервые испросил прощения за свое непослушание Старцу: там, в Малой Святой Анне, между цистерной и тремя ступеньками, ведущими в келлию».

В духовной борьбе невозможно без падений, а иногда они даже необходимы. Ибо в этих случаях подвизающийся приобретает опыт. Союз старца Иосифа и отца Ефрема после случившегося отнюдь не ослабел, а скорее наоборот, только укрепился. Но опыт, вынесенный о. Ефремом, был горек, и только он сам и Бог ведают, чего он лишился, возможно, за один лишь горделивый помысел или небрежность по отношению к Старцу. Так, о. Ефрем опытно познал: «Обидел старца — обидел Самого Бога. Старец и Бог — едины». Как бы то ни было, но отец Ефрем и в этом случае сумел побудить свою душу к постоянному поиску Божией милости, что и является обретением Бога, по учению святых отцов.

Зилотство

Безусловно, одним из духовных достижений наших старцев была их позиция относительно зилотства, которое в то время находилось на острие недавно возникшей проблемы.

Начиная с 1924 года, в жизнь Элладской Церкви вошел новый календарь^[13], новый стиль. Святая Гора, дабы не нарушать многовековую традицию, сохранила старый календарь, старый стиль. Однако Афон не прервал молитвенную связь и административную зависимость от Вселенского Патриархата и общение с другими Православными Церквами. Но некоторые святогорские монахи, назвавшись зилотами^[14], прервали духовную связь со Вселенским Патриархатом и остальной Святой Горой, не участвуя, таким образом, ни в литургиях, ни в общих торжествах. Катунаки были одним из центров зилотства. Отец Ефрем, происходивший из старостильной семьи, жил в каливе Святого Ефрема, где все отцы были зилотами. Живя в пустыне, он, как и его старцы, мало интересовался происходящими в Церкви нестроениями и расколами и, отдавшись весь, без остатка молитвенному деланию, так, что ничто другое его уже не интересовало, он в простоте сердечной и послушании старшим не размышлял о проблемах каноничности зилотов. «То, что нашёл, то и воспринял». Но когда он узнал старца Иосифа, то уже вдвоем, движимые сильной духовной ревностью, но в простоте своего незнания, они примкнули к крайней группировке «матфеевцев»^[15]. Причиной послужило то, что глава умеренного крыла «флоринитов»^[16], к которому они до этого принадлежали, епископ Хризостом Кавуридис, признавал таинства новостильников действительными.

Как-то раз старца Иосифа навестил иеромонах Варфоломей, который был «флоринитом» и хотел обсудить с ним проблемы зилотов. Старец Иосиф отказался принять его, говоря: «Давай не будем. Зачем вести эти тяжелые разговоры? Только одно расстройство». Тот же настаивал, так что старец Иосиф вспылил и высказался весьма резко в адрес «флоринитов».

Но затем, уйдя в свою келлию, чтобы успокоиться, он почувствовал, что диавол возымел какую-то власть над ним. Что-то шло не так, как нужно. Он начал молиться. И когда пришел мир, прилег отдохнуть. Во сне он увидел некое знаменательное видение: как будто сидит он на маленьком подводном камне посреди моря, волны захлестывают его, и он недоумевает, как оказался в таком опасном месте, в то время как чуть поодаль находится вековечная гора. Тут он решил, что как только камень немного приблизится к горе, — он прыгнет на нее и так спасется, а то, рано или поздно, волны могут смыть и камень, и его самого. Действительно, при первой же возможности он прыгнул и оказался на твердой почве. «Слава тебе, Боже», — сказал он и проснулся. Такой сон старец Иосиф не посчитал случайным.

Но и отец Ефрем, молясь об этой проблеме, услышал голос: «В лице Флорина ты отверг всю Церковь». После этого они опять вернулись к «флоринитам»^[17].

Впоследствии, молясь, отец Ефрем опять услышал голос: «Подчинись Патриарху. Не подчиняйся Флорину». Это его ошеломило, он не поверил голосу, посчитал это за прелесть. Позже, указанием Божиим, они соединились с Церковью и только тогда их души обрели покой.

Отец Никифор немного упорствовал, однако отец Ефрем, не желая разлучаться со старцем Иосифом, убедил о. Никифора присоединиться к Церкви. Таким образом, вся калива Святого Ефрема вернулась в каноническое единство со всеми афонскими монастырями. Пасху 1952 года они пошли встречать к соседям, в пустынь Пророка Даниила. «Добро пожаловать! Добро пожаловать, отец Никифор, пожалуйте в игуменскую стасидию^[18]. Отец Ефрем, окажите милость, послужите у нас», — с радостью принимали их исполненные любви отцы. «Когда братия запела «Богородице Дево», то я такую благодать чувствовал в алтаре, что разве только лишь Саму Пречистую Деву не видел!» — признавался отец Ефрем.

Однако отец Никифор, проведший всю жизнь с соседями зилотами, закапризничал и стал сильно расстраиваться. Он настаивал на возвращении к зилотам. Отец Ефрем оказался в трудном положении. Перед ним возникла дилемма: остаться в послушании у отца Никифора или бросить его и соединиться с Церковью? Он много молился, попробовал убедить старца, нажать на него. Безрезультатно. Молиться стало очень трудно. Он чувствовал, что Бог как-будто наложил на него епитимью. Молитва не идёт. Нужно было принять решение. Он посоветовался со старцем Гавриилом^[19], игуменом монастыря Дионисиат, и с отцом Герасимом Песнописцем^[20]. Оба сказали ему: «Отец, позаботься о спокойствии твоего старца». Безусловно, это был переломный момент в жизни отца Ефрема. Его желанием было жить в канонической полноте с Церковью, но это означало бы уход от своего старца!

Отец Ефрем молитвой познал, что нет большего падения для монаха, чем пренебрежение своим старцем, этому учит и глубокая святогорская традиция. Ведь и божественный Устроитель Церкви стал «послушлив даже до смерти, смерти же крестной» (Флп. 2, 8). И тогда отец Ефрем делает свой выбор: он остается в послушании у Старца^[21]. Он выстрадал это решение, и потому Господь и показал его впоследствии великим учителем послушания. Он не раз говорил: «Старец стоит выше церковноначалия и если твой старец не разрешил тебя от своего слова, то вся Церковь уже не сможет этого сделать».

Его, однако, не покидали муки совести и душевная боль. Он, получивший извещение воссоединиться со Вселенским Патриархатом, опытно познавший, что Церковь — прежде всего любовь, он, у которого при слове «Церковь» сердце подпрыгивало, как ребенок, много лет не обнимавший свою мать; он, считающий старца Иосифа и его братство самыми близкими людьми, перед которыми он преклонялся, — теперь он должен был все это оставить. К счастью, недолго его мучили эти сомнения. Он решил так: «Сердцем я буду всегда с Церковью, телом же, — не надолго, с зилотами, до тех пор, пока не закроются глаза моего Старца». Этим и утешился. Отцу Ефрему пришлось ждать до 1975 года, то есть целых 23 года. Он остался образцовым послушником, никому не подав соблазна ни в чем. После смерти старца Никифора, когда у него уже образовалось братство, отец Ефрем оставил зилотов навсегда.

Кончина старца Иосифа

15 августа 1959 года отец Иосиф почил о Господе — в Новом скиту, куда он перебрался за пять лет до кончины вместе со своим братством: отцом Арсением, всегдашним своим сподвижником, монахом Иосифом, ныне духовником Ватопедской обители, иеромонахом Харалампием (в будущем игумен обители Дионисия), иеромонахом Ефремом (который стал игуменом монастырей Филофея, Каракалу, Ксиропатам и Констамониту), а также со своим родным братом, о. Афанасием. Наш отец Ефрем часто их навещал, несмотря на то, что был освобожден от своих священнических обязанностей, так как два недавних послушника, Харалампий и Ефрем, уже были иеромонахами. В день смерти старца Иосифа, а это был праздник Успения Божией Матери, отец Ефрем, после того как отслужил литургию в Катунаках, отправился их проведать. Шел он медленно, так как знал, что после Божественной литургии Старец будет отдыхать. В Святой Анне к нему подбежал запыхавшийся отец Афанасий: «Иди скорей! Старец отошел!» «Отошел? Он же мне обещал, что попрощается со мной, прежде чем отойдет!» Отец Ефрем до сорокового дня недоумевал по поводу обещанных слов своего Учителя. В тот памятный день, когда он спокойно, как обычно, занимался рукоделием, келлия внезапно наполнилась благоуханием. Отец Ефрем осмотрел весь дом и убедился, что никто ладана не возжигал. И только тогда он вспомнил данное ему обещание: так ведь это душа Старца, уходя из земного мира, на сороковой день попрощалась с ним!

С тех пор отец Ефрем очень часто видел старца Иосифа во сне (почти каждые 15 дней), обычно сидящего в удобной гостиной и утешающего его в скорбях, которые в 60-е годы достигли своего апогея. Он нежно говорил отцу Ефрему: «Душа моя, терпи». Наш подвижник чувствовал облегчение и продолжал свои труды. Позднее один из послушников отца Ефрема записал: «Сегодня, в день Святой Троицы в 1989 году, Старец сказал нам, что его во сне посетил старец Иосиф. После того как они расцеловались, старец Иосиф радостно ему сказал: „Хочу передать тебе экклезиологию"^[22]. Много лет я уже не видел отца Ефрема таким обрадованным. Удивителен тот факт, что отец Ефрем не знал такого слова — „экклезиология".

Трудно переоценить значение старца Иосифа в жизни отца Ефрема. Многие его изречения, советы, примеры, откровения, духовные наставления были взяты им из духовного опыта старца Иосифа. Образцом монашеской общины служило для него братство Старца, которое отец Ефрем впоследствии имел в качестве примера и для нас, недостойных. Он сам был живым повторением старца Иосифа. Кто-то точно определил, познакомившись с ним: «Отец Ефрем — это надгробный памятник своему Старцу».

Отец Ефрем хранил в своем архиве, как драгоценную реликвию, письмо старца Иосифа — его духовное благословение. Вероятно, в 1959 году, незадолго до смерти, отец Ефрем попросил находившегося в Новом скиту Старца, чтобы тот написал ему собственноручно письмо. Он хотел его иметь как благословение. Вот это письмо:

«Утроба моя божественная и священная, возлюбленное дитя мое, отец Ефрем, прими от меня отеческое целование, прими всю любовь мою, молитву мою. Десять дней, как мне очень тяжело, я ничего не ел. Уже два дня, как прислали лекарства из Америки. Я начал их принимать и почувствовал облегчение. Посмотрим, насколько они помогут. Я не думаю, что выздоровлю. Сколько ни старается братия, ничего не получается, только задерживают меня с уходом. Я уже весь отравлен, тело мое и червям не понравится и оно не сможет разложиться. Они даже не станут его кушать. Вот так. Но ты оставайся спокоен, сейчас еще не пришел мой час. Передай мое благословение сподвижнику Прокопию. Всей душой обнимаю вас.

Смиренный и многострадальный старец Иосиф».

ГЛАВА 4 ЖИЗНЬ В КАЛИВЕ

С отцом Никифором

Мы застали старца Никифора в последние годы его жизни, посещая отца Ефрема в 1971–1973 гг. Старец был среднего телосложения, согбенный, следовал за отцом Ефремом как малый ребенок за своей мамочкой. А после того, как потерял память, и мгновения не мог прожить без него, призывая его с рыданиями. Пять лет отец Ефрем совсем не выходил из дома, обслуживая болящего отца Никифора с непрестанной любовью.

Мы были наслышаны о трудностях характера отца Никифора и о том терпении, с которым нес отец Ефрем столь тяжкое послушание в предшествующие годы. И думали, что он обслуживает больного только по необходимости, так как никого другого не было больше в доме. Мы были поражены, когда увидели в его обращении с ним не только любовь, но даже нежность. Он кормил его, мыл, менял ему белье, вычитывал ему службы. Старец, конечно, был совсем глухой, но повторял вслух молитву, написанную большими буквами на картонке: "Господи Иисусе Христе, помилуй мя". Серьезный и благолепный отец Ефрем заботливо обходился с ним, как с ребенком.

Когда после смерти старца Никифора кто-то из духовных чад написал отцу Ефрему, что теперь можно ему и отдохнуть от понесенных трудов (забыв, что об упокоении душ усопших мы молимся, невзирая на те хлопоты, которые они доставляли нам), то заслужил в ответ одно из самых строгих писем отца Ефрема.

Отец Никифор был родом из предместья Фив, деревни Пери. В середине 1910-х годов он пришел в Катунаки к своему земляку, монаху Ефрему. В 1924-м он был рукоположен во иеромонахи в одной из келлий Кариоса. Он был безукоризнен в священническом служении, прекрасно пел на клиросе, был виртуозным резчиком по дереву, хорошим домохозяином и строгим старцем. Отец Никифор плохо слышал и использовал слуховой аппарат с батарейками и от этого казался более суровым и властным, чем был на самом деле. Все соседи с ним считались и уважали его. Сам он посмеивался, когда на всенощных пел антифонно полиелей со слепым, но чудно поющим отцом Досифеем, и говорил: "Глухой уши имеет и не слышит, а слепой глаза имеет и не узрит".

Но был он простой человек очень трудного характера и не мог ответить на духовные запросы отца Ефрема, хотя и любил его как свое дитя и многое ему позволял. Так, отец Ефрем не только сам мог пользоваться духовными плодами общения со старцем Иосифом, но и советовать отцу Никифору, как лучше поступить.

Во время немецкой оккупации, когда все монахи рассеялись по монастырям или ушли в мир, чтобы изыскать средства к проживанию, отец Никифор нашел способ и сумел содержать братию в Катунаках. Каждый год, летом, он ездил в Фивы и, возвращаясь, привозил с собой зерно и самое необходимое, что давали ему родственники в качестве части от наследства его отца. Иногда в гневе он кричал: "Едите хлеб отца моего!" О. Ефрем успокаивал его с любовью и смирением.

Вот что рассказал брат о. Ефрема: "Как-то приехал отец Никифор к нам в гости и говорит нашей матери: "Ефрема не просите, чтобы он приехал к вам, он — совершенный послушник, он очень хороший. Если он приедет в мир, его схватят и сразу же сделают приходским священником, тогда он потеряет то, чем живет на Святой Горе. Ефрем уже сейчас видит Рай". И рассказал нам следующее: "Как-то Ефрем служил, а я и Прокопий пели на клиросе. В какой-то момент во время литургии, когда мы ждали его возгласа, воцарилось молчание. Подождали немного, — однако, никакого ответа. Захожу в алтарь посмотреть, что же случилось, и, пораженный, вижу его распростертым на святом престоле. Толкаю его, трясу, и только тогда он пришел в себя. Смотрит направо, налево, как бы пытаясь понять, где он находится, весь мокрый от слез. Ничего не сказав, он продолжил литургию. После окончания он подходит ко мне и говорит: "Отче, прости. — И плачет. — Если есть на то ваше благословение, в другой раз, если увидите меня в таком состоянии, оставьте и не толкайте, чтобы я пришел в себя. Отче, исповедую вам то, что сегодня со мною случилось. Не знаю, как это произошло, но я был вне себя и видел поющих Ангелов, поднимающихся и спускающихся на жертвенник. Я находился в неописуемом блаженстве и очнулся лишь от толчков и от вашего голоса. Прошу вас, отче, если со мной опять такое случится, оставьте меня как есть"".

Отец Ефрем имел довольно слабое здоровье и, чтобы нести свои духовные труды, должен был заботиться о необходимом питании. К тому же, он уже был научен из собственного опыта: одно время, хорошенько не подумав и не обсудив это со своим старцем, он стал несколько воздерживаться от пищи и заболел. После этого он с юмором говорил отцу Никифору: "Отче, дай мне немножко сыра, и я сотворю тебе сильную молитву". А тот отвечал: "Глупый, ведь в книгах пишут: "… пост, бдение, молитва…", а ты: "еда и молитва". Что из тебя получится?!" Однако же по-отечески он давал ему все, в чем тот нуждался.

Отец Ефрем вспоминал, как он молился, когда работал на послушании вместе с отцом Никифором: "В молодости сила молитвы была великой", чего в последующие годы, как смиренно считал отец Ефрем, уже не было. А раньше, памятование о Боге наполняло его душу огнем. Он рассказывал: "Чтобы изготовлять печати для просфор (это было нашим рукоделием), надо было распиливать толстые стволы серебристого тополя, которые приносили из леса; нужным образом их закрепляли и вместе с отцом Никифором большой ручной пилой, один — с одной стороны, другой — с другой, распиливали потихоньку на части. Помню, — продолжал отец Ефрем, и лицо его начинало светиться, — как-то раз я работал со своим Старцем. Душа моя, исполненная духовного трепета, взывала: "Иди в келлию! Христос там. Он тебя ожидает". Я весь воспламенился от этих радостных мыслей. Другой раз тоже, обтачивая за станком, работающим от ножного привода, я, обливаясь потом, дерзновенно молился: "Ангелы, Архангелы, расступитесь, я хочу увидеть Господа моего!""

В начале 60-х годов отцу Никифору было уже около семидесяти, столько же и отцу Прокопию. Отец Ефрем приближался к своим пятидесяти. Тридцать лет он провел в послушании и непрестанном служении своему Старцу. Он начал уставать телесно, и ему захотелось дать немного облегчения себе. Так, например, они купили бензиновую печку для церкви, ибо отец Ефрем уже не мог одновременно служить и следить за печкой с дровами. Все предшествующие годы он ведром доставал из цистерны воду, где она собиралась после дождя. Наконец, его брат прислал ему ручной насос, что освободило его от нагибаний и вытаскивания ведра с помощью веревки.

Самым тяжелым было отсутствие воды на кухне. Необходимо было ежедневно таскать ее из цистерны. Еда, печати для просфор, мытье посуды, стирка одежды — все с приносимой водой. И он решил сделать небольшую цементную цистерну за кухней, на скалах, пониже черепицы, чтобы дождевая вода стекала с крыши в цистерну. Чтобы вода по трубе шла в кухню, цистерна должна была находиться достаточно высоко. Немного динамита, и место бы нашлось. Могла бы получиться десятикубометровая цистерна — лучше не придумаешь! Однако отец Никифор воспротивился. Деньги были, но даже одна только мысль о каком-либо новшестве уже утомляла Старца. Когда отец Ефрем начал убеждать его, тот как отрезал:

— Дай мне сначала умереть, а потом делай, что хочешь.

— Ну и умирай, а я отпою тебя, на то я и священник, — резко ответил, потеряв контроль над собой, обиженный отец Ефрем.

"Хм, что теперь подумает Старец? После своих слов я сразу почувствовал, что Бог покинул меня. Что же мне теперь делать?" Отец Ефрем глубоко раскаялся и со слезами просил у Старца прощения: "Прости, отче".

Теперь он понял, что имеет дело с немощным старцем и решил взять его лаской. "Отче, — начал он мягко, — если ты умрешь, я так опечалюсь, что не захочу уже ничего. А если мы сейчас сделаем цистерну, то буду говорить: "Вот, Старец мой сделал эту цистерну, и мне теперь легко". И буду молиться от всего сердца: "Боже, упокой моего Старца, спаси его,Господи!" И не замедлил растопить отеческое сердце отца Никифора: "Ну ладно, бери деньги и делай что надумал"". Так, несмотря на тысячу разных мелких препятствий на пути неопытного в этих делах отца Ефрема, появилась эта первая, его собственными руками построенная, цистерна. Вода пришла на кухню. Старенький отец Прокопий мочил свои ручки в воде и радостно повторял: "Родник, родник!" Он тоже не поддерживал отца Ефрема, хотя и не мешал ему. Привыкший к многолетним неудобствам, он считал роскошью даже малейшее бытовое улучшение.

"Что есть старец, только диавол знает, — повторял нам отец Ефрем. — Потому что сила диавола через старца упраздняется. Берешь благословение старца, и нет для тебя преград. Исповедуешь помысел, и очищается душа. Как-то раз перешел я в другую комнату, ушел из соседней со Старцем, где мог хорошо его слышать и не упускать из внимания. Но меня последнее время, когда я спал, беспокоило шлепанье его тяжелых башмаков. Перешел подальше, где было тихо. Вот как вы меня, а я вас, — услышал: "Бессовестный, бессердечный! Бросил своего Старца. Если что случится и он будет нуждаться в тебе — кто его услышит?" И я сразу же вернулся обратно в свою комнату".

С отцом Прокопием

Отец Прокопий был второй по старшинству в братстве после отца Никифора. Он имел благословение Божие умереть, находясь в послушании, в котором и провел всю свою жизнь. В миру его звали Панайотис Бакос. Он был рабочий-железнодорожник в Фивах. Пришел в Катунаки чуть позднее отца Никифора. Послушание его своему старцу, отцу Ефрему Старшему было совершенным, и труды огромны. Он продолжал до конца идти этим спасительным путем послушания, несмотря на свою старость.

С нашим отцом Ефремом его связывала не только большая любовь, но и общее занятие рукоделием, ведение домашнего хозяйства, служение в церкви, исполнение монашеского правила. Уставший за день, он часто дремал на всенощной, а о. Ефрем будил его, подвигая к бодрствованию. Отец Ефрем с уважением называл его "авва" и духовно поддерживал его в трудностях, которые возникали в связи с властным характером и требованиями отца Никифора. Отец Ефрем почитал его и восхищался порядком в жизни и в трудах, присущим отцу Прокопию. Он, ходивший часто по послушанию в Лавру (4 часа пешего пути), таскал на себе двойные грузы из Карули и после стольких лет пользования башмаками сумел сохранить их как новые. Они оказались в столь хорошем состоянии, что после его смерти отец Ефрем подарил их на помин души отца Прокопия.

И в приготовлении пищи он был настолько искусен, что когда нужно было пойти послужить у соседей, он ставил кастрюлю на металлический треножник, клал снизу необходимое количество дров, разжигал огонь и уходил. К возвращению дрова выгорали, а их уже ждала великолепно приготовленная горячая еда.

Рукоделием его было изготовление печатей для просфор. Как-то раз, — об этом нам часто рассказывал о. Ефрем, — отец Прокопий сидел на стуле возле окна на кухне и вырезал свои печати. Отец Ефрем в то время вытачивал заготовки для печатей и вырезал деревянные гребни, работая в соседней келлии. На очаге потихоньку кипела вода, в которой размягчались заготовки для печатей. В какой-то момент огонь догорел. "Отец, огонь потух", — пожаловался о. Прокопий. Отец Ефрем всегда был готов помочь. "Но в тот момент я вырезал гребни и молился, и был в благодатном состоянии, — рассказывал он нам. — Знаю по опыту, что эти состояния по прошествии некоторого времени ослабевают. А потому и подумал тогда: "Сейчас, когда имею пищу, то насыщусь ею, а позднее займусь огнем в очаге". Но сразу же благодатное состояние меня покинуло. В результате — и непослушание оказал, и благодатную молитву потерял".

Вероятно, в те годы молитва отца Ефрема была исполнена особой благодати, потому что неоднократно отец Прокопий чувствовал благоухание и, прекращая работу, шел в соседнюю келлию.

— Отец, чем это пахнет? — спрашивал он простодушно.

— Это базилик, — отвечал отец Ефрем, показывая на цветочный горшок на улице за окном.

— Но окно ведь закрыто, — замечал старец как бы с недоумением, чтобы не выдать себя, ибо наверняка уже догадался обо всем.

Послушание старцу Никифору о. Прокопию давалось с трудом. Как-то его захватили противоречивые помыслы.

— Хочу уйти, — говорил ему один помысел.

— Куда ты пойдешь? — испытующе спрашивал другой.

— Нет у меня терпения для отца Никифора! — жаловался в свою очередь третий.

— Какой же ты монах, если у тебя нет терпения?! — ругал его четвертый.

В конце концов, отец Прокопий решил уйти из каливы Святого Ефрема и поселиться в одной из калив Малой Святой Анны. Спустя некоторое время отец Никифор пошел за ним и по-доброму убедил его вернуться к месту своего изначального покаяния. Потом отец Прокопий рассказывал: "С того момента как я вышел из келлии, почувствовал себя пропавшим. Вот такое чувство испытывал". Однако помысел уйти через некоторое время опять начал его искушать, и он снова собрался в путь. Тогда отец Ефрем посоветовал ему дойти до Нового Скита, поклониться могиле старца Иосифа, а дальше поступить так, как Господь его надоумит. Действительно, собрался и пошел. Едва вышел за дверь — почувствовал благоухание и сразу же вернулся. Помысел пропал совершенно.

Как-то раз отец Ефрем исповедал один свой помысел отцу Прокопию. Дело было так. Старец, отец Никифор, отсутствовал, и пригласили отца Ефрема в Карулю для соборования. После окончания таинства он поднялся домой. Мысленно вспоминая службу, вдруг начал сомневаться: благословил ли он рукой масло для елеопомазания или нет? Помысел не отступал: "Благословил или не благословил?" Его чувствительная монашеская совесть начала колебаться. Помыслы докучали и ночью во время молитвы. В какой-то момент, уже измученный, он вспомнил про отца Прокопия. Тот сидел во дворе на скамеечке с четками в руках и совершал свое ночное молитвенное правило. "Авва, меня мучают помыслы, что я не благословил вчера елей в Каруле", — признался ему отец Ефрем, как на исповеди. — "Чудак! Ты так часто служишь соборование, что уже привык и благословляешь, не задумываясь", — ответил старчик простодушно. Помыслы сразу же исчезли, и душа успокоилась. "Вот она — сила исповеди!" — заметил отец Ефрем.

От тяжких трудов отец Прокопий заработал себе грыжу. Он старался облегчить свое состояние различными подвязками и другими средствами, оттянуть время, так как не хотел выходить в мир для лечения. Он еще ни разу не покидал Святой Горы, так же как и многие другие монахи, которые хранили это правило как зеницу ока. Они даже говорили между собой: "Придет время, когда будут хвалить не тех, кто имеет добродетели, а тех, кто не покидал Святой Горы".

В старые времена было трудно из-за нехватки транспортных средств. Состояние о. Прокопия (грыжа была двусторонняя) ухудшалось. Каждый вечер он стонал от боли, и отец Ефрем был вынужден нагревать кирпичи и делать горячие компрессы, чтобы облегчить его страдания. Во всех своих движениях о. Прокопий испытывал затруднения.

Как-то раз их навестил один монах, который раньше имел такую же проблему. Он заверил отца Прокопия, что сейчас, после операции, скачет, как козочка. Старец вдохновился, испросил благословение и через несколько дней отправился из Дафни на корабле в Пиреи^[23], где жили его родственники.

Отец Ефрем усиленно молился, потому что Старец более 40 лет не был в миру. Обязательно возникнут искушения. Тогда отцу Ефрему в духе дано было увидеть его отплывающим по морю из Дафни. "Отче, — сказал он отцу Никифору, — запиши число: сегодня отец Прокопий выезжает из Дафни". Через два дня опять идет к отцу Никифору: "Пиши день и час. Сегодня он высаживается в Пиреях". Прошло несколько дней, и отец Ефрем почувствовал очень сильную душевную боль. Бежит к отцу Никифору и говорит ему: "Отче, вот сейчас или операция не получилась, или что-то неприятное происходит. Не знаю, что точно, но я страдаю. Послушай, пойдем послужим ему соборование^[24]. Да поможет ему Бог!" Где-то через месяц вернулся отец Прокопий прооперированный, здоровый и радостный. Кстати, рассказал, что когда он высадился в Пиреях и растерянно смотрел по сторонам, не зная, как добраться до своих родственников, к нему подошли два юноши, взяли его пожитки и проводили его до дома по адресу, который у него был. По дороге они сказали ему, что одного зовут Феодором и другого тоже Феодором. Едва они пришли и поставили вещи, указав ему дом, он повернулся, чтобы их поблагодарить, но увидел, что никого рядом нет. Пораженный, он промолвил: "Святые Феодоры, благодарю вас".

Они решили проверить часы и даты, которые указывал отец Ефрем. Все сошлось. Только в третьем случае подвергалась опасности не жизнь отца Прокопия, а его монашеское достоинство. При обследовании главный хирург, перед всем медицинским персоналом и другими больными, выставил его "напоказ" самым недолжным и бездушным образом. "Этот неблагочестивый врач-масон не монаха оскорбил, а Бога, потому я и страдал", — говорил нам отец Ефрем.

Отец Прокопий почил после недолгой старческой болезни в 1968 году. Еще с 1963 года он имел прекрасного, горячо любимого им и неразлучного товарища, господина Яниса — родного отца нашего о. Ефрема. Господин Янис в возрасте 86 лет, хотя и старый, но еще кряжистый, пришел к ним для того, чтобы встретить свой последней час в уделе Божией Матери, рядом со своим сыном. "Может быть, вы влюбленные? — подшучивал над ними отец Ефрем. — Все время вас вижу вместе". Добрые старички составляли компанию друг другу. Они упразднили поговорку древних: "Если нет деда, то купи, но не двух, а то поссорятся".

Перетягивание каната

Настоящим "перетягиванием каната" были отношения старца Никифора с господином Янисом. Возникла ревнивая зависть. Отец Никифор не терпел даже малейшего проявления той заботы, которую имел о. Ефрем по отношению к родному отцу. Трудная и долгая борьба началась. Борьба, которая совсем не подходила ни духовному устроению отца Ефрема, ни благородному его характеру. Самые тяжелые дни его жизни прошли в стремлении и смягчить отца Никифора, и обслужить своего отца. Старец Иосиф, который когда-то его поддерживал, воодушевлял и умиротворял, к тому времени уже отошел ко Господу. А господин Янис, который, казалось бы, скоро должен умереть в силу преклонного возраста, все жил да жил. Прошло еще восемь мученических для отца Ефрема лет. Монахи говорили: "Отец Ефрем оказался между двух огней: с одной стороны его отец, а с другой — его Старец".

На фотографии тех лет отец Ефрем кажется более старым по сравнению со своими старичками. Он дошел до такого душевного изнеможения, что в конце концов возроптал, как многострадальный Иов, вопия в молитве: "Кто станет судьей между нами? Зачем Ты мне дал это невыносимое искушение, Боже мой!" Расстраивался также и его родной отец, в постриге Иов. Господин Янис, когда сильно заболел, был пострижен в монахи с именем Иов, но затем выздоровел и прожил еще пару лет. "Эх, дитя мое, если бы знал, что так случится, деньгами бы мне выстлали дорогу — не пришел бы сюда". Целыми днями он сидел в своей келлии и молился по четкам или Иисусовой молитвой, или читал: "Радуйся, Невесто Неневестная".

Как- то раз он позвал свое кровное чадо:

— Ефремушка, Ефремушка!

— Что такое, деда?

— Иди что скажу. Вот, где сидел, заснул немного: открылась дверь, и вошли три женщины, а которая в середине, у той на голове была корона. Она спросила меня: "Как поживаешь?" — "Да так, расстраиваюсь". А она говорит мне: "Поэтому Я и пришла тебе сказать, чтобы ты не расстраивался. Не хочу, чтобы ты расстраивался". И все три сделались невидимыми.

— А, деда, это была Божия Матерь! Понял, что Она тебе сказала? Хочет, чтобы ты здесь был. Не думай даже, чтобы уйти.

Нервный и вспыльчивый господин Янис превратился в кроткого и незлобивого отца Иова. Отец Ефрем восторгался его мирностью и находил самого себя ущербным по сравнению с ним. Как-то раз заболел отец Никифор. Отец Иов опередил своего сына искренней заботливостью: "Сынок, поставь банки отцу Никифору, он ведь простуженный".

Терпению старичка довелось быть испытанным и в самом конце. Как-то ночью он вышел во двор в туалет, оступился и упал — перелом тазовой кости. Сорок дней прожил в муках. Чтобы не расстроить своего сына Харалампия (офицера греческой армии), он не пожелал уведомить его об этом. 8 апреля 1971 года он почил о Господе.

Золотая бабушка

В 1963 году, вскоре после отъезда господина Яниса на Святую Гору, Великим постом, в Страстную пятницу умерла мать отца Ефрема. Эта удивительная женщина удостоилась за два дня до смерти принять монашескую схиму с именем Мария. Об этом она просила Божию Матерь всю свою жизнь. Воистину она имела блаженный, преподобнический конец.

Это была душа любезная и всех вокруг утешающая. Когда она с больным сердцем поступила в военный госпиталь, то всех поразила своей душевностью. Посещает ее врач: "Добро пожаловать моему доктору золотому! Как ваши дела, как поживаете? Ваша супруга, детишки, все ли у них в порядке?" — радостно опережала она его вопросами. "Ну, эта старушка, — говорили удивленные врачи, — вместо того, чтобы мы ее подбадривали, она воодушевляет и утешает нас". Младшего своего сына, офицера, она очень любила. Когда он собирался ее навестить, она это чувствовала и доверительно говорила обрученной с ним девушке, будущей его супруге: "Твой идет". И сын вскоре приходил. Девушка недоумевала тогда, как может свекровь говорить своей невестке "твой" про своего сына.

Отец Ефрем, когда узнал, что мать в госпитале, выслал для нее монашескую схиму и параман. Он написал, чтобы ее постригли в монахини, так как живой она уже не выйдет из госпиталя — в этом он был уверен.

Рассказывает ее дочь: "Когда нашу маму в больнице постригли в схиму (она ведь всю свою жизнь имела желание стать монахиней), в день ее пострига и вечером она постоянно разговаривала, тогда как в другие дни была молчалива (так говорили медсестры). Я сидела возле нее всю ту ночь. Лицо ее светилось — оно вообще стало очень светлым после пострига. Она что-то говорила и смотрела вверх.

— Что ты говоришь, мама? Что видишь?

— Что тебе сказать, дитятко мое, такая красота! Ах, что я видела!.. А где я нахожусь? — и тогда приходила в себя и понимала, что она в госпитале.

Неделю пробыв в госпитале и вроде бы поправившись, она должна была выйти. Как вдруг, неизвестно почему, у нее поднялась высокая температура. И на рассвете Страстной пятницы она умерла. Смерть ее была тихой и мирной. Пришла монахиня, которая была ее восприемницей при постриге, переодела ее, как положено. Я сразу же почувствовала сильное благоухание, неописуемое благоухание. Тогда и говорю монахине: "Неужели и вы, монахи, используете благовония для покойников?" — "Нет, госпожа Елена, — отвечает, — мы не пользуемся благовониями. Благоухание я почувствовала, когда поменяла ей одежду. Оно исходит от тела вашей матери. Я просто ожидала, чтобы вы сами ощутили, и поэтому ничего не сказала. Это признак святости, это знак, что ваша мама спаслась". Мы были потрясены!..

Священник во время погребения удивлялся и говорил, что речь идет о святой душе. Миро выступало на теле матери, как пот. Наша одежда, которая соприкасалась с телом матери, когда мы обнимали и целовали ее, целую неделю потом благоухала. Во время погребения наша мама благоухала сильнее, чем украшенная цветами Плащаница"^[25].

Отец Ефрем признавался: "Да, вот как случилось! Я даже, некоторым образом, согрешил завистью. Исповедуюсь в этом. Простая женщина, деревенская, безграмотная и чего достигла! Когда молился о ней, то получал, а не отдавал, переполнялся от радости. Видел, ну скажем, как видение — идет моя мать ко Христу. "Добро пожаловать, Мария, добро пожаловать, Мария!" Мы здесь годами трудимся, чтобы достичь такого состояния.

Часто видел, что моя мать — это старец Иосиф и что старец Иосиф — это моя мать. Они двое — как нечто одно…

Я видел, что ее духовное состояние было таким же, как и у старца Иосифа. И до ее смерти и после я имел одно и то же извещение: наша мать удостоилась великой благодати. Как бы это сказать… Разбавляешь вино водой или воду вином — то же самое получится. Старец Иосиф — моя мать, моя мать — старец Иосиф. Она не имела перед собой какого-либо примера для подражания — сама по себе была и спаслась терпением в скорбях. И в книге старца Иосифа каждый видит, какое он имел терпение в скорбях. Об Иове святой Златоуст пишет, что Иов имел разные добродетели, но был похвален от Бога за великое его терпение, за нероптание".

Духовная опора

Отец Ефрем помогал в духовных нуждах и молился о родных братьях, сестрах и других родственниках. Тем не менее, его никто не посещал, и прошли целые десятилетия, прежде чем он увидел своих родственников в Катунаках.

Старец рассказывал: "Как-то раз вижу во сне моего брата, как будто он упал в море и я не знаю, утонул он или нет. Тогда я пошел по волнам и стал ожидать, когда он появится на поверхности. Едва он вынырнул, хватаю его за волосы и тащу вверх. В то время, когда я увидел этот сон, в действительности мой брат был серьезно ранен и спасся чудесным образом. Переход по волнам, вытягивание за волосы означали молитву и те четки, которые я всегда творю за него.

Другой раз, опять, брат мой был схвачен коммунистами и посажен в тюрьму. Решено было его убить. В тот же вечер я увидел во сне, что брат мой в тюрьме. Я спросил сторожа, по какой причине его посадили. Он мне ответил, что брат мой должен 150 лир. Тогда я достаю и даю ему 200, и он сразу же отпустил его на свободу. И правда, брат мой чудом спасся, его освободили, хотя он уже и был приговорен к смерти".

Молитва отца Ефрема помогала родственникам в решении семейных проблем. Рассказывает его сестра: "Я была в сильном расстройстве, так как находилась с моим мужем в преддверии развода. Муж мой был очень зависим от своей мамы, которая его постоянно убеждала развестись со мной. Ей было уже 80 лет; она искала только повода, чтобы осуществить свой замысел. Вот и думала я: что буду делать с двумя маленькими девочками? Я говорила со своей мамой. Та мне отвечала: "Дитя мое, будем молиться. Ничего не случается без Божией воли на то. Только если Бог позволит, тогда это может случиться".

Скорбь моя была огромная. Брала фотографию Ефрема и плакала, говорила с ним, молилась, как будто перед иконой. Со слезами просила, чтобы он мне помог, спас меня от этой опасности. Харалампий, брат мой, в то время ездил к Ефрему на Святую Гору. Говорит ему Ефрем: "Почему это сестра наша Елена постоянно меня беспокоит? Зачем берет мою фотографию и плачет, просит помощи у меня? Скажи ей, пусть возьмет икону Божией Матери и Ей помолится и Ее попросит, а не мою фотографию. Пресвятая ей поможет и сотворит чудо. Ничего плохого с ней не случится".

В те дни пришла телеграмма от матери моего мужа, которая сообщала, что я должна ехать в деревню для известного дела. Речь шла о бракоразводном процессе. Можете себе представить мою скорбь и мою боль. Я закрылась в своей комнате, взяла икону Божией Матери, которую мне передал Ефрем через отца Никифора, и горько выплакивала мою боль, умоляя избавить меня от этой жалкой участи. На следующий день мой муж должен был уехать в деревню. Днем внезапно приходит сообщение из деревни, что свекровь моя, несмотря на то, что была здорова и ничем не болела, была найдена мертвой в кресле, в котором сидела. Угроза развода миновала, потому что муж мой резко изменился после внезапной смерти матери".

А за старшего брата своего, почившего Эпаменонда, как он молился! Старший брат был самый равнодушный из всей семьи к Церкви. Поэтому о нем отец Ефрем больше всего молился. Как при жизни брата, так и после смерти его. Горячо молился и о своей двоюродной сестре, которая в жизни очень много страдала. Она связалась с магией, и отец Ефрем, превысив границы допустимой молитвы, вопиял: "Иисусе Христе, ради Крови, которую ты пролил на Кресте, помилуй эту душу!" Но Господь остановил его. "За такое дерзновение, — вспоминал Старец, — я схлопотал хорошую оплеуху, целиком предназначенную мне. Бог все терпит, но от магии — держись как можно дальше!.. Нечто подобное попробовал еще раз, и опять навлек гнев Божий, но опомнился, успев испросить прощения, и избежал наказания. Страх и ужас все это!"^[26]

"Монаху — только постное масло…"

Отец Никифор имел в миру одного друга, своего ровесника. Его звали Лука. Он неоднократно пытался стать монахом, но всякий раз возвращался в мир, поскольку никак не мог решиться. Уже состарился, а все еще не стал монахом. Наконец он убедил отца Никифора, и тот постриг его в Фивах с именем Леонтий.

Через некоторое время отец Леонтий приехал в Катунаки. Он уже был пожилым человеком и нуждался в помощи других и к тому же имел урологическую болезнь, дурно пахнущую и очень хлопотную для общежития. Отец Прокопий тоже был уже старым и готов был впасть в отчаяние, когда отец Никифор, как старец каливы, назначил ему в послушание уход за отцом Леонтием. Отец Прокопий жаловался: "Я сам нуждаюсь в уходе, как же буду обслуживать другого?" Отец Ефрем его утешал, говоря, что Пресвятая обо всем позаботится. Так проходило время.

Как-то им прислали мисочку сливочного масла — продукт редкий для Катунак. Отец Леонтий строго поднял палец и с ревностью неофита сказал: "Монаху — только постное масло разрешительно! Только постное!" Однако прошло немного времени, и суровые Катунаки изменили его взгляды.

А случилось следующее. Отец Ефрем в то время был вынужден ежедневно ходить для лечения в скит Святой Анны. Врач жил возле кириакона^[27]. Отец Леонтий, привыкший к снисходительному отношению к себе, как-то говорит отцу Ефрему:

— Послушай, отец, ты столько раз ходил в Святую Анну, а ни разу нам не принес хотя бы одну оку^[28] рыбы.

— Отче, — объяснил ему отец Ефрем, — но я хожу в кириакон и ни разу не спускался к морю.

— Так сходи же, сходи! — сказал ему отец Леонтий повелительно.

Отец Ефрем был поражен тем, что тот, кто еще недавно убеждал, что для монаха позволительно лишь постное маслице, теперь с такой настойчивостью требовал рыбы.

Отец Леонтий со временем начал капризничать, жаловаться, что он больной, нуждается во врачах и что он должен уйти в мир. Все ему советовали: "Потерпи, отец Леонтий, потерпи. Бог велик, и Пресвятая нам поможет". Но он настаивал, и когда отец Никифор согласился проводить его до Фив, то отец Леонтий радостно говорил: "Буду сражаться с врагом там, где буду!" — и показывал на свои четки. Больше он уже не вернулся.

Болезни, труды, божественные откровения

Редко кто с возрастом не страдает от болезней. Для духовных людей болезни — это еще одно благодатное поприще борьбы, "ибо когда я немощен, тогда силен" (2 Кор. 12, 10).

Отец Ефрем страдал аллергией. В 14 лет он почувствовал, что у него как будто песок в глазах. Испугавшись, он скрыл болезнь от школьных врачей. Заканчивая гимназию в 1930 году и призываясь в армию, он уже имел серьезную экзему на суставе лодыжки правой ноги. Ему дали на два года отсрочку от армии с диагнозом "трофическая язва, излечивается со временем". Благодаря этой отсрочке он и оказался на Святой Горе.

Болезнь его преследовала в течение всей жизни. Нога была воспалена, и очень часто язва распространялась на все остальное тело. Были испробованы многие лекарства и многолетние строгие диеты, однако только терпение и постоянный уход могли дать хороший результат. Последние годы, когда отец Ефрем особенно сильно страдал от язвы на ноге и почти не спал, он говорил нам иногда: "Я не просил Бога отнять мою болезнь, но только даровать мне терпение".

Разумеется, что в молодые годы ему приходилось терпеть еще больше. Он должен был с больной ногой, имеющей весьма плачевный вид, ежедневно ходить в Святую Анну, на море, в горы и так далее, чтобы обслуживать, как самый молодой в братстве, двух старцев — отца Никифора и отца Прокопия. Он должен был мыть, готовить, месить тесто только одними пальцами, потому что, не дай Бог, если какая-нибудь капля влаги попадет на руку, которая зачастую была воспалена и покрыта болезненными ранами. Постоянный, нестерпимый зуд кожного раздражения доставлял ему неописуемое страдание.

Однажды он дошел до преддверия смерти. По-видимому, это была аллергическая экзема. Целиком все тело было раздражено, оно покрылось шишками нарывов, расчесанными до крови. Лицо его было изуродовано, веки совершенно закрыли глаза. Дрожь во всем теле становилась все сильнее и чаще. Он был весь в огне. Это случилось в 40-50-х годах (во время немецкой оккупации). "Куда там поехать в Салоники или найти врачей! — вспоминал о. Ефрем. — Пошел в церковь и стал в стасидию напротив иконы Божией Матери. Слезы лились рекой. "Пресвятая Богородица, — молился я, — Ты пообещала нам быть Опекуном, Кормителем и Врачом^[29] нашим. Сейчас я прошу Тебя исполнить свое обещание… " И я сразу же почувствовал, как душа наполняется глубоким миром. Церковь была в 2 шагах от пошивочной мастерской — там трудились отцы. Пока я шел туда, почувствовал, как спадает жар с моего тела. Смотрю на свои руки — кожа, как у маленького ребенка. Божия Матерь сотворила чудо". В дальнейшем болезнь стала уже терпимой.

Отец Ефрем на протяжении всего времени, до самой смерти отца Никифора, был единственным из молодых послушников в каливе Святого Ефрема. Временами приходили и другие, но они или не оставались, или были неподходящими. К тому же старец Иосиф, предвидя трудности, с которыми отец Ефрем столкнется, не советовал ему набирать братство, пока жив отец Никифор. Так он и делал, несмотря на то, что за последние годы уже приходило более 10 молодых людей, желавших остаться рядом с ним, но им отказывали. Вот и получалось, что большие корзины с тысячей просфорных печатей, предназначенных для Афин, он таскал один в скит Святой Анны, к морю. Таким же образом мешки с зерном отправлялись на мельницу в Святую Анну, а затем возвращались оттуда. Вино из монастыря Дионисиата он приносил в баках, потихоньку подымаясь и спускаясь по многочисленным крутым, обрывистым и скользким тропинкам. Где там найти мула для строительных материалов, кровельного железа, дров, черепицы, асбеста, цемента! Сам себе и мул, и повар, и эконом, и садовник с мотыгой, и рукодельник, и землекоп, и строитель, и священник всех Катунак, да еще и неукоснительный исполнитель всех монашеских канонов и всех духовных обязанностей.

Однако Господь не оставлял его в трудные минуты. Как-то в лесу, у Холодных Ключей, он трудился один, вытаскивая на центральную тропинку пни от тополей для изготовления просфорных печатей. От тяжестей у него схватило спину. Тогда на тропинке появился некий юноша. Он помог вытащить пни туда, откуда их мог забрать погонщик мулов, и затем внезапно и странно исчез. В какой-то момент работы он назвал свое имя: Феодор. Позднее, отец Ефрем размышлял: "Кто же из двух это был — Тирон или Стратилат?"

В другой раз он пошел по послушанию в скит Ксенофонт. Отправился пешком из Дафни и недоумевал, что будет делать, ведь он совсем не знал этой местности. В дороге, однако, он встретил одного иеромонаха, соседа своего из Катунак, который тоже шел в скит и уверял, что хорошо знает все тропинки. Действительно, они дошли до места, но проводник его исчез, как будто сквозь землю провалился. Удивился отец Ефрем и лишь сказал: "Слава Богу!"

Старец испытывал особенную любовь к святому Нектарию Эгинскому. Часто на литургии он доставал его икону и возжигал перед ней свечу. Ходил поклоняться благоухающим частицам его мощей в каливу отца Герасима Песнописца в Малую Святую Анну, а когда имел большую нужду, то просил монахов каливы принести их ему в Катунаки для благословения. Когда его спрашивали, почему так велик святой Нектарий, он отвечал: "Потому, что еще и сегодня не перестает быть оклеветанным"^[30]. Как-то отец Ефрем заметил, что в зерне, которое хранилось в кладовке, завелось множество амбарных долгоносиков. Он был один с больным старцем Никифором и ему было очень трудно тогда заменить это зерно. Тогда он помолился святому Нектарию, крестообразно приложил ватку к частице его мощей и затем положил эту ватку в зерно — и оставил всякое попечение. Прошло время, и когда понадобилось на помолку зерно, чтобы замесить хлеб, то он нашел зерно совершенно чистым. Святой Нектарий сотворил это чудо!

Также большую любовь Старец имел к святому великомученику Мине^[31] и к святой Ирине Хрисоваланди^[32]. Он очень часто ставил их иконы на иконостас во время Божественной литургии. Святого Мину он просил о помощи, когда ему нужно было что-либо найти, а святую Ирину — о привнесении мира там, где его не доставало.

Отец Рафаил жил один своей строгой монашеской жизнью в маленьком домике, который был продолжением пещеры недалеко от каливы святого Ефрема. Его часто посещал отец Ефрем, чтобы совершать свои священнические обязанности. Однажды, когда он вместе с отцом Никифором совершал таинство соборования, то услышал голос, исходящий от иконы Архангелов: "Мы ждем тебя, когда ты придешь к нам!" Отец Ефрем возликовал от прилива благодати. Когда он позже рассказал это старцу Иосифу, то услышал следующее объяснение случившегося: "Дитя мое, это не икона разговаривала, а благодать проявляет себя таким образом".

Как-то, будучи уже священником, отец Ефрем, молодой и ревностный, возжелал подольше сохранять духовный плод Божественной литургии. И предложил старцам Катунак прекратить привычные угощения после службы и сопутствующие им невинные беседы, которые гасят пламя литургии. Те, однако же, воспротивились. "Я разгорячился, — рассказывал он, — два-три дня меня трясло от обиды. Наконец с большим душевным порывом помолился: "Святой Василий, святой Феодор Студит, святая Ирина Хрисоваланди, я подвизаюсь, как вы учите, а в результате впадаю вот в такое состояние". Сразу же душа моя наполнилась миром ко всем отцам, и я почувствовал, что одержал великую победу. Три дня мне казалось, что за мной следует девочка 12 лет — Пречистая Дева".

Отец Ефрем очень трудно переносил путешествия, главным образом морские. Морская болезнь его мучила ужасно. Он избегал путешествовать, особенно если перед этим литургисал, так как боялся, что в море его стошнит, а это, после Божественной литургии, — большой грех. Как-то он был в Новом скиту и отслужил литургию. Море казалось спокойным и, ничего не подозревая, он сел в небольшую парусную лодку, чтобы вернуться в Катунаки. Плыть было недалеко, но как только они обогнули мыс Пинны, то попали в шторм, который усиливался по мере их приближения к Каруле. Капитан боялся причаливать и хотел оставаться в море. Отец Ефрем уже находился в состоянии морской болезни и чувствовал позывы к тошноте. Стремительно приблизившись к капитану, он сказал ему повелительно: "Иордани, причаливай к Каруле". Капитан был вынужден подчиниться и резко вырулил к причалу Карули, ворча с негодованием: "Причалю, даже если и разобью лодку". Внезапно на море воцарился штиль. Они причалили, сошел отец Ефрем и другие монахи. Спокойно выгрузили целую кучу вещей, а капитан с удивлением сказал: "Великого святого заступника ты имеешь, отец".

"Ты — ангел!"

Отец Ефрем имел извещение от Господа о той неприятной болезни, которой заболеет отец Никифор, задолго раньше, чем это случилось. С болью в душе он усиленно молился и много пролил слез, но все же ничего не смог изменить. Когда начали появляться первые симптомы, и отец Никифор чувствовал себя очень плохо, отец Ефрем в преизбыточной любви испросил у Бога возможность взять на себя болезнь своего старца, а свое здоровье отдать ему. Действительно, в течение двух-трех дней отец Никифор признавался, что чувствует себя превосходно. А отца Ефрема, напротив, покрыла непроглядная тьма. Но лишь на несколько дней услышал его Господь.

Постепенно болезнь отца Никифора развилась в потерю памяти. Он стал как дитя, узнавал только отца Ефрема И не мог ни на миг оставаться без него. Часто повторял, как будто поминает на проскомидии, имена Афанасия и Сотирии. Это были имена его родителей. Отец Ефрем огорчался невообразимо, расценивая болезнь духовно как недостаток благодати, через которую человек рождается в Боге. Он стал молиться еще дольше, совершал монашеское правило болящего и не оставлял его ни на минуту. Он даже спал на полу в его келлии и забирал его в алтарь, когда служил литургию. В то время он и "получил молитву своего Старца"^[33]. За столько лет преданного служения Старец и раньше давал понять, что он доволен им. Но теперь, напоследок, он воздел высоко руки и воскликнул, обращаясь к своему послушнику: "Господь да благословит тебя! Господь да благословит тебя! Ты не человек, ты — ангел!" Монахи, знавшие их, говорили: "Отец Ефрем долго ждал этого благословения своего Старца. Но уж получил его раз и навсегда".

Когда в августе 1973 года мы навестили отца Ефрема, он был страшно измученный и уже ожидал скорого отшествия своего Старца. Отец Никифор почил 25 сентября 1973 года. На следующий день отец Ефрем написал одному духовному чаду: "Пишу тебе это письмо, хоть от меня и осталось лишь одно бездушное тело. Мой Старец, мой добрый Старец уже почил. Вчера его похоронили. Возьми на себя труд и сообщи его родственникам".

Другой его духовный сын в те дни гулял по побережью Салоник. В порту на одном из причалов он увидел парусник на погрузке. Как только он узнал, что лодка направляется на Святую Гору, он побежал на ближайший рынок, наполнил ящик самыми большими и вкусными яблоками и послал их отцу Ефрему. А тот не замедлил отправить письмо, полное благодарности, так как яблоки прибыли в самый подходящий момент: был 40-й день после смерти отца Никифора, и отец Ефрем угощал монахов, которые в тот день собрались, яблоками на трапезе (тогда это была большая редкость для Катунак).

Один…

Отец Ефрем после стольких лет общежития остался совсем один. Один со своими горькими воспоминаниями. Утешением ему была переписка со своим братом, который присылал ему много необходимых вещей. Вспоминал слова своего отца, который как-то раз ему сказал, когда тот за ним ухаживал: "Ефрем, тебя Ангелы будут обслуживать". Этим и утешался.

Деньги, около 500 лир, которые остались после отца Никифора, он раздал как милостыню и на сорокоусты за помин души усопшего. Радовался, что и сам отслужил ему 40 литургий. Увеличил также и протяженность служб: к одному часу вечерней прибавил еще полчаса, а к утренним двум часам еще один час, ради упокоения души своего Старца. Все по четкам. Полностью отдался молитве за почившего. Одному из посетителей рассказал, как он молился в то время, и тот записал его молитву: "О, Всецарице, Мати Божия, скажи одно лишь слово Чаду Своему. Да простит эту душу! Я, осужденный на муки грешник, спускаюсь в ад и молю Тебя за другого грешника, приими его и возведи в Рай. Скажи только словечко Чаду Своему. Какая радость будет тогда на Небе! Все Ангелы восторжествуют и будет праздновать все Небо. И если приблизится властитель тьмы, порази его как следует! Пусть низвергнется вниз в недра ада!"

Благодать его посещала многократно. В конце концов он получил извещение о спасении души своего Старца. Это произошло Великим постом в 1974 году.

Но здоровье его было подорвано: сказались чрезмерное напряжение, одиночество и молитвенный труд ради спасения души усопшего Старца. Отец Ефрем, который много лет питался бобами, при первом же вкушении нового урожая (был конец мая) получил отравление. Бледный и бессильный, он лежал в своей келлии. Но Господь в те дни привел одного гостя — благочестивого монаха, который и спас его, уведомив врача тех мест отца Демоклита. Тот, после осмотра, вскинул высоко вверх руки и сказал: "Отче, как перед Божией Матерью говорю тебе: ты должен поехать в Салоники — твоя жизнь в опасности!" Старец не хотел, но настаивали другие монахи и, наконец, его убедили. На носилках он был перевезен в Салоники для лечения. Со Святой Горы он не выезжал 38 лет — с 1936 по 1974 год.

Отец Ефрем довольно скоро поправился, и его начали навещать разные благочестивые люди. Старец жаловался, что после почти сорока лет, проведенных на Святой Горе, он вдруг оказался за ее пределами. Однако приходящие люди говорили ему о духовной пользе, которую он им приносит, на что отец Ефрем, кивая головой, говорил: "Свеча светит, но сама сгорает".

В одном из писем он так описывает все случившееся: "Отравление мое было от бобов. Врачи говорят, что когда в крови человека отсутствует какой-то элемент, тогда бобы вступают в реакцию, и человек получает отравление, но когда кровь здоровая, тогда они не влияют. Меня эти бобы нашли изможденным телесно и в большей степени духовно, из-за тяжелого состояния моего Старца, поэтому я и пострадал. В больничной палате я пролежал 8–9 дней.

Выздоровев, я собрался выписываться и хотел подобрать себе очки с согласия глазного врача. Но когда он осмотрел мои глаза, то его что-то там обеспокоило, поэтому он не разрешил мне уйти из больницы, а направил в глазную палату. Там я оставался 16 или 17 дней. Десять дней меня обследовали врачи и ничем мне не могли помочь. Мне давали таблетки, капельницу, делали уколы; меня ослепляли светом с помощью разных приборов, у меня брали кровь из пальца, меня обследовал невропатолог, водили на рентген, сняли электроэнцефалограмму. Все это для того, чтобы найти причину, которая вызвала повреждение в глазах. И ничего не нашли. Вынесли решение — ничего не находят плохого, ничего ненормального.

На одиннадцатый день врачи мне сказали: "Отец, сегодня ваши глаза пошли на поправку". И вот, через 25 дней я вернулся к себе домой в Катунаки с предписанием врачей снова приехать через два месяца в Салоники для повторного обследования. Но я не приехал. Отслужил молебен Божией Матери Скоропослушнице и больше ни о чем не беспокоился.

Когда я был в Салониках, меня навестили все мои братья и очень много разных людей. Среди приходящих женщин как-то оказалась одна, которая села очень близко к моей кровати и говорит мне: "Ефрем, ты меня узнаешь?" — "Нет", — отвечаю я. — "Неужели ты меня не узнаешь?!" Посмотрел на нее хорошенько и отрицательно покачал головой: "Нет". — "Я Елена, твоя сестра", — наклонилась и поцеловала меня. Рядом с ней сидел один господин, и в то время, когда я готов был спросить сестру мою Елену: "А рядом господин — это твой муж?" — он опередил меня: "Ефрем, а меня узнаешь?" Посмотрел я на него внимательно и ответил, что нет. "Я Эпоменонд — твой брат". Дитя мое, это были очень трогательные минуты — через сорок лет я не узнавал своих родных!"

Другой брат записал рассказ отца Ефрема о его возвращении в Катунаки после болезни: "Наконец я вернулся в свою каливу. Сижу, смотрю…

— Да-а, дом старый, надо бы побелить. Двери ветер пропускают, надо заменить. Кто все это сделает? Сейчас какой я работник!.. Ну ладно, приготовлю что-нибудь поесть. Сухари вот имеются.

— Ты что, сухари будешь есть?

— А почему бы и нет! Что я ел столько лет? Сварю какие-нибудь макароны.

— Но ты же болен, того и гляди — помрешь скоро. Тебе надо молоко, сыр, а ты макароны будешь есть?

— Но здесь ведь Катунаки, а не в миру.

— Но ты состарился. В миру сколько людей тебя обслуживало и ты скольким помог! Понял, какую нужду имеют в тебе люди?

— Так что — уйти в мир?

— Почему бы нет! Кто еще имеет такой опыт как ты?

— Что? Возьму приход? Что я понимаю в этом?

— Почему бы нет, безграмотный что ли?

— Да нет, знаю грамоту, но не могу я так… Чувствую внутри беспокойство, расстройство какое-то.

— Уеду, возьму приход, но… Ах ты проклятый, рога дьявольские, ты здесь столько времени и нападаешь на меня?!

Пришел в себя, дитя мое, и начал свою прежнюю жизнь. Да-а, но что тебе сказать о молитве? Шесть месяцев не мог обрести то молитвенное состояние, которое было до выхода в мир. Вот такой он мир! Поэтому говорят отцы: "В последние времена будем ублажать тех, кто не выходит в мир". Зачем он нам, дитя мое? Мы ведь призваны к другой жизни. Покой монах находит при строгой, сокровенной жизни. Для мира есть другие, которые призваны нести этот груз. Мы же будем говорить о молитве, послушании, покаянии. Почему, батюшка мой, мы называемся ангельским чином? Потому, что дело наше, как и Ангелов, беспрестанное служение и славословие Богу. Я о духовничестве ничего не знаю: мы ни жен, ни тещей не имеем и в миру не живем, чтобы знать эти проблемы и нести этот груз. Будь внимателен и не делайся участником в чужих грехах".

ГЛАВА 5 СО СВОИМ БРАТСТВОМ

Соискатели монашества

Был ноябрь 1971 года. Два студента, запыхавшись, спускались из скита Пророка Даниила. Миновали первый домик, поприветствовав согнувшегося над рукоделием монаха обычным "благослови, отче". И продолжили свой путь в пустыньку отца Ефрема. Первый из них, более бойкий и менее внимательный, после двух-трех безответных стуков во внешнюю дверь во дворе открыл ее и, сопровождаемый своим робким и вежливым спутником, прошел дальше. Миновали кухню и прошли к маленькому балкончику, снаружи от кухни. "Отец Ефрем!" — позвал он тактично. Глубокая тишина. Тень беспокойства коснулась его души. Где отец Ефрем может быть? Душа пришельца, исполненная трепета и восторга от того, что он слышал об изливающейся любви, об опытном послушании, о практике умной молитвы и других удивительных вещах, жаждала поскорее встретить самого подвижника. Его фантазия была наполнена схемами и идеями, которые он старался приспособить к заранее воображаемому им облику аскета — отца Ефрема.

Под окном келлии студент еще раз позвал Старца, постучал в дверь, а потом, нагнувшись, прошел через нее в большое застекленное помещение. Свернул направо и начал подниматься по каменной лестнице. Наконец послышались тяжелые шаги, дверь на веранду открылась и показалась тонкая фигура, завернутая в длинное заплатанное пальто, — отец Ефрем. Лицо сияющее, юношеское, обрамленное белоснежной бородой, орлиный взгляд из глубоких глазниц — острый и испытывающий, сверкающий.

Сели на скамеечке возле церкви. Отец Ефрем посадил рядом и второго юношу. Они начали приятную беседу о старце Емилиане^[34] (в то время игумене монастыря Великих Метеор, а позднее — монастыря Симонопетра). Он был духовником юноши. "Был он здесь, — рассказывал отец Ефрем. — Сел напротив меня в келлии, снял свою жесткую скуфеечку — одет как принц. "Я игумен в Метеорах, — говорит. — Хотел вас спросить об умной молитве". — "В Метеорах очень много народа, приезжайте на Святую Гору", — отвечаю ему. Когда он ушел, то я подумал: помолюсь немного, посмотрю, что он за человек такой". Отец Ефрем восторженно замахал рукой: "Он, дитя мое, само благоухание!" В какой-то момент повернулся к другому юноше, который молча слушал беседу:

— А ты почему ничего не говоришь?

— Я слушаю, отче.

Но ему хотелось сказать: "Мне достаточно просто видеть тебя". Однако, желая убедиться в высоких познаниях и особом устроении живущего в духовном трезвении аскета, каковым он представлял его себе в своем воображении, он спросил: "Отче, как спастись?" Сокрушающая простота ответа поразила его: "Исповедью и Причащением. Все остальное только следует за этим". Сотни мудреных идей и изысканных теорий благочестивого ума рухнули перед этой простотой. Нашлось время поговорить и наедине. Юноша доверительно сказал, что хочет стать монахом, но еще не знает, что выбрать — пустынь или общежитие. Воодушевленный светлым обликом отца Ефрема и с благоговением относясь к тому, что слышал о нем от других раньше, он предпочел бы спросить, возьмет ли его отец Ефрем к себе в будущем. Но спросил совсем о другом: он прощупывал почву, так как тогда говорили, что отец Ефрем не принимает послушников. Сказывалось и влияние тех, кто говорил: "Сначала — в общежитие, а потом, когда закалишься, — в пустыню".

Отец Ефрем, прямой и цельный, ответил:

— Послушай, дитя мое, какого святого ты особенно почитаешь?

— Святого Нектария.

— Вот и помолись ему: "Святый Нектарие, я не знаю, какой из двух путей больше подходит мне, но ты ведь святой и знаешь об этом лучше меня — просвети, чтобы я избрал правильный путь".

— А что дальше? Как я пойму, что отвечает святой и чего хочет Бог?

— Изнутри почувствуешь: к чему склоняется сердце в мире и покое, туда и следуй.

— А если, несмотря на это, я совершу ошибку? — Святой, которому ты помолишься, тебя чуть-чуть подтолкнет туда, куда нужно.

Юноша был ошеломлен. Он думал, что кто-то третий должен был указать волю Божию о его личной жизни.

Отец Ефрем был очень последователен и деликатен в этом вопросе. Конечно, иногда, подшучивая, он говорил некоторым, приковывая их внимание проницательным взором: "Наш ли еси, или от супостат наших?" (Нав. 5, 13), имея в виду — будет ли вопрошающий монахом или нет. И кое-кого оставлял в недоумении — сами разберутся!

Когда речь шла о выборе между монашеством и мирской жизнью, тогда отец Ефрем отсылал их к иконе Божией Матери "Скоропослушница", в монастырь Дохиар, чтобы испросили у Пречистой просвещения, чтобы сердцем выбрали. Он — который сам был воплощенной похвалой монашеству, и словами и делами возвещал превосходство и блаженство монашеской жизни. И вместе с тем сам он никогда и никого не принуждал, предоставляя каждому свободу выбора. Когда его просили узнать волю Божию — помолиться и указать им ее, он отвечал: "Дети мои, я помолюсь, но пусть Господь Сам укажет вам тот путь, на котором вы спасетесь и прославите Его". Даже когда его уговаривали высказать свое мнение, он оставался непреклонен. Наедине с нами он наставлял, что нужно с твердостью держаться правильной позиции: "Даже если Бог известит меня о Своей воле, я о ней не скажу, потому что если сделаю это, то диавол приложит усилия, чтобы человек ее не исполнил, а тогда грех будет тяжелее".

Один юноша, которого Старец называл "вором и разбойником", потому что, найдя все двери каливы закрытыми, он влез через ограду (по слову евангельскому: "кто перелазит инуде, тот вор и разбойник (Ин. 10, 1), чтобы поговорить с отцом Ефремом, хотел стать монахом на Афоне. Но его духовник желал, чтобы юноша был в его монастыре, вне Святой Горы.

Как-то раз они пришли вдвоем — духовный отец и его чадо. Возник вопрос: должен ли юноша последовать велению своего сердца и жить на Святой Горе или послушаться духовника и остаться с ним. Брат, который приносил угощение гостям, затаив дыхание, ожидал, что скажет на это отец Ефрем. "Отче, — неторопливо начал Старец, — ваш духовный сын должен поведать вам все свои помыслы и стремления своего сердца. И, безусловно, обязан вас послушаться, если вы имеете другое мнение, но если с течением времени его помыслы будут настаивать на своем, он должен их исповедать снова и снова. Если это случится, то вы как духовник засвидетельствуете, что он имеет устойчивое стремление. Тогда вы должны признать, что это от Бога, и дадите ему благословение осуществить свое желание". Ответ этот — "золотое сечение". Да поможет Старец и нам своими молитвами рассуждать так же просто и по существу.

Некто, желающий стать монахом, пришел к Старцу спросить совета, к кому ему лучше пойти. Отец Ефрем тогда был один и, конечно же, нуждался в помощи, так что вполне оправданно его желание, чтобы кто-то был с ним. Однако юноша попросил его благословения пойти в другое, соседнее братство. "Дитя мое, — говорит ему отец Ефрем, — там, куда ты хочешь пойти, живут очень хорошие монахи, и если душа твоя там будет спокойна, то иди и живи в послушании — и спасешься". Ни слова не сказал он о своей личной нужде.

Через несколько дней Старец той братии, вместе с юным кандидатом, посетил отца Ефрема, чтобы получить его благословение. От всего сердца, с воодушевлением отец Ефрем благословил их. И даже подумал, хотя не сказал: "Да наречется имя ему такое-то". Он очень любил и хвалил того юношу.

Нам написал один брат: "Я познакомился с отцом Ефремом в 1974 году. Мне нужно было посоветоваться, куда пойти жить на Святой Горе. Когда я назвал ему одного старца, то отец Ефрем, желая избежать осуждения, сказал: "Я бы не хотел, чтобы ты пошел туда сажать лук и картошку".

Когда я сказал о другом старце, он ответил: "Да, ступай. Если он примет тебя, останься на несколько дней, а потом приходи, поговорим". Так и случилось. Я остался у того старца под предлогом, что буду готовиться к экзаменам.

В те дни я встречался с другими монахами и всех их спрашивал, какое они имеют мнение о старце, у которого я живу. Естественно, каждый высказывал только свое мнение. Вследствие чего и возник у меня внутренний душевный разлад. Смущенный, пришел я в Катунаки.

— Нет, дитя мое, — говорит мне отец Ефрем, — ты сделал ошибку, вернись обратно и никуда не ходи. Побудешь там 15 дней и потом опять придешь.

Действительно, так я и сделал. За эти дни, находясь рядом с тем старцем, я почувствовал мир и покой. Впоследствии я посетил отца Ефрема в Катунаках и сказал ему, что я очень доволен. Ответ его был таким: "Сейчас отец Ефрем для тебя умер. Теперь у тебя есть старец, там будешь жить и подвизаться в послушании"".

Один из будущих его послушников посетил его, имея при себе саженцы миндального дерева. На праздник святого Ефрема 28 января 1972 года он написал отцу Ефрему поздравительное письмо, и тот, отвечая ему, попросил саженцы. Старец уже подготовил ямки под них во всех огородиках каливы. Они посадили их, поливая тем небольшим количеством воды, что имелась в цистерне. Юноша качал воду насосом в бочку и оттуда по пластиковой трубе она направлялась в огородики, где отец Ефрем занимался поливкой.

Бесплодная земля, много труда, мало воды — только миндальные деревья и могли что-то уродить. Но и они от августовской жары и засухи становились очень жалкими: листочки ржавого цвета сворачивались, висели на ветке, вялые и безжизненные. Раньше там росли оливковые деревья, но толку от них было мало: ручная маслобойня давала лишь две-три оки некачественного масла с большим осадком. Опечаленный отец Ефрем был вынужден выкопать оливки и посадить миндаль. "Пригоршню миндаля соберу, но съем его с удовольствием", — говорил он. Но особого результата и здесь он не добился. Позднее, когда подвели воду, выкопал и их, посадив фруктовые деревья. Так, когда приходит время, кушаем какой-нибудь маленький персик, какую-никакую сливу.

Отец Ефрем качал головой: "Старые монахи говорили: Катунаки не для огородов и садов. Для сада нужен горб садовника, грязь и вода и много труда. Катунаки для молитвы и рукоделия".

Не привыкший к труду юноша устал качать воду насосом, но, наконец, работа закончилась. После повечерия они сидели в полутемной церквушке и разговаривали. Юноша боролся с помыслами. Желая стать монахом, он торопился, но возникали различные препятствия в лице родителей, духовника, было не закончено образование, кроме того, в годы "семилетней диктатуры"^[35] молодые монахи не освобождались от службы в армии. Он спросил отца Ефрема: "Что делать? Может, мне пора решиться?" — "Нет, — прогремел резкий голос отца Ефрема, — ты не готов еще. Когда зажжется внутри тебя пламя, тогда и спрашивать никого не будешь, и в расчет ничего не будешь принимать". Относительно того, чтобы найти ему другого духовника, отец Ефрем не соглашался. "Если перейдешь жить в другое место или станешь монахом, тогда можно, а пока оставайся у своего духовника". Отцу Ефрему даже в голову не могло придти, чтобы самому стать духовником юноши.

Отец Ефрем собирает братию

Вернемся к июню 1975 года. Вот юноша поднимается по тропинке наверх, обливаясь потом и задыхаясь в нетерпении своего сердца. Вот он останавливается, чтобы перевести дыхание в тени большого дуба, напротив почерневшей от времени маленькой двухстворчатой двери во двор, молится, чтобы Господь благословил принятое решение и утвердил его в новой жизни. К тому же и отец Ефрем сказал ему: "Да, я приму тебя". Скрипит открываемая дверь, и в глубине каливы виден отец Ефрем, согнувшийся над раковиной, в которой он что-то мыл. Оборачивается, весь белый и светящийся, узнает юношу и, приняв с обычной для него любовью, провожает его в келлию для новоначальных.

В положенный час, по четкам, они совершили келейно вечерню. На постной трапезе (была среда) — вареная фасоль с лимоном, который Старец выкопал из песка в подвале, привычные оливки из старых запасов, давно заброшенных по причине одиночества отца Ефрема. Глиняная посуда — поколотая, хлеб — домашней выпечки, горький из-за многолетней, старой муки… Пепел и металлический треножник в очаге, почерневшая кастрюля рядом, прикрытая квашня с тестом, проволочный фонарь… Кроме раковины, имелась и некоторая мебель: открытые полки для посуды и сундук. В углу стоял узкий длинный стол, уставленный тарелками с горячей едой. Сели за стол — старец, шестидесятитрехлетний отец Ефрем, а рядом юноша с пылким сердцем. Был час, когда скалы уже заслоняли свет, который совершенно растворялся в каштановом деревянном потолке (закоптившемся за многие годы) и в пожелтевших (когда-то белых) стенах.

На рассвете следующего дня служили литургию. "Повторяй за мной эту мелодию: "Го-о-споди, поми-и-и-луй" — тихонечко, спокойно, как будто голос летит издалека. Так нам передал старец Иосиф, а сам он научился мелодии во сне, когда увидел двенадцать поющих птичек и тринадцатую, которая ими управляла. В Малой Святой Анне хоть и маленькая церковка, но от тихого пения снаружи даже не было слышно наших голосов. Конечно, позже старцы уже плохо слышали, и я вынужден был петь громко".

Закончив литургию, они спустились в трапезную, чтобы что-нибудь перекусить. Какое-то время сидели молча, отец Ефрем сосредоточенно смотрел куда-то вдаль. Затем сказал: "И узрели сыны Израиля дух Моисея на Иисусе Навине" (Ср.: Втор. 34, 9). Юноша, имея только начальные богословские знания, решил, что отец Ефрем говорил что-то о Божественном участии и созерцании в Боге. Он спросил: "Благодать чувствуете, батюшка?" Тот же, погруженный в свои мысли, даже не услышал вопроса и продолжал: "Сегодня на литургии, дитя мое, я получил извещение, что ты мой последователь и преемник". — "Батюшка, я буду преемником твоим в наследовании этого дома?" — с долей лукавства спросил новоначальный. — "Нет, в духовном делании ты будешь моим наследником", — ответил отец Ефрем глубокомысленно и решительно.

Так начался последний период жизни отца Ефрема, жизни Старца со своей братией. Несмотря на пожилой возраст, он показал достойную удивления душевную выдержку и гибкость духа. Ему предстояло научиться и выстрадать то, чего он не знал, будучи молодым. Приходилось жертвовать собой в буквальном смысле этого слова. Он говорил: "Со стариками я знаю, как управляться, а с молодыми — нет. Теперь научусь и этому". Позже в шутку признавался: "Старец-это величайший политик!" Он радовался, видя свою братию, особенно, когда все были единодушны и в любви между собою. Тогда глубокая радость и ликование били из него ключом. Он действовал всеми возможными способами, которые только мог придумать, но главным образом-своим любимым оружием: молитвой и слезами. Он подвизался о Господе, дабы помочь братии, желая сохранить ее, продвинуть в добродетели, в духовном росте и, главным образом, научить всех послушанию и молитве. Как часто он изнемогал, но не согнулся, не опустил знамя отеческой любви. Он не мог даже подумать, чтобы удалить кого-нибудь от себя. Когда Старец бывал сильно утомлен кем-либо из монахов, то ссылался на закон схимничества: "Ни он не может уйти, ни я не могу его прогнать, — говорил Старец, — если только по "икономии", после моей смерти"^[36].

Один из братьев записал: "20/1V-90 г. Рассказал Старцу перед началом вечерни о своенравном поведении одного брата. Когда наступило время вечерни, Старец совершенно не мог от расстройства молиться по четкам. Очень печалился, что не может нас научить послушанию. После трапезы с горечью сказал нам несколько слов о послушании и о том, что все мы должны идти общежительным путем. К сожалению, мы мало внимали словам нашего Старца. Вечером, несмотря на это, молясь по четкам, Старец чувствовал все больше и больше увеличивающуюся сладость, и, наконец, уйдя в молитву, созерцал, как Бог облек его в царскую порфиру. Столь велико было чаяние нашего Старца, чтобы мы преуспели в послушании, что Господь в ниспосланном ему видении удостоил его царских одежд".

Первые наставления

В начале 1981 года собралось все братство: пятеро молодых людей. Старец без устали наставлял их, вразумлял, разъяснял им суть монашеской жизни — главным образом во время трапезы, когда все собирались вместе. Первое, что они услышали, был чисто практический совет беречься холодных святогорских ветров: куда бы кто ни пошел, он всегда должен был иметь на смену одну нательную рубашку в торбе. "Вспотел? Сразу же поменяй, иначе будем по больницам бегать", — говорил он нам. Куда там попробовать одному поднять мешок цемента, только вдвоем, даже если это было порой неудобно. Старец доходил до крайностей, желая нас уберечь. Когда были земляные работы и использовались лопаты, наиболее слабым он запрещал набирать по полной лопате. "Половину, половину лопаты!" — кричал он. В отношении еды он был также очень внимательным — заботился и о количестве, и о качестве, не допускал излишества, но и не разрешал своевольные посты. Трапеза была сытной, и тарелка должна была остаться пустой.

Две готовые фразы должны быть всегда на устах монаха: "Буди благословенно" — когда нужно что-то исполнить, и "простите" — когда нужно попросить извинения. Ум же должен быть в молитве: "Господи Иисусе Христе, помилуй мя".

А если мысль и сердце прилепляются к родителям и друзьям, монах должен помнить, что когда он уходит из мира, Бог посылает Ангела Своего на его место.

Так, желая подбодрить начинающих монахов в отречении от мира, Старец частенько рассказывал одну историю:

"Жил на Святой Горе один старец. Принял он к себе юношу, желавшего стать монахом. Старец посоветовал послушнику не думать о мире, о семье (юноша имел мать и двух незамужних сестер) и возложить попечение о них на Бога. Он дал ему наказ: если какой-нибудь мирянин посетит их каливу, то не расспрашивать о том, что происходит в миру.

Через какое-то время проходил мимо один нищий, и молодой монах, позабыв слова старца, спросил его, откуда он родом. И когда узнал, что тот был из его родных мест, поддавшись слабости, спросил его про свою семью. Так он узнал, что его родные живут в больших затруднениях. Мать была вдова, а сестры были вынуждены зарабатывать на разных работах и, будучи беззащитными, подвергались различным опасностям. "Был у них брат, — говорил нищий, — да и тот их бросил и пошел в монахи на Святую Гору".

Помыслы начали мучить молодого монаха. Старец, увидев его расстроенным, спросил о причине, и когда узнал, то покачал головой и сказал: "Не должно было тебе меня ослушаться, дитя мое". Монах не выдержал натиска помыслов, оставил своего старца и пошел к себе на родину. Устав в дороге, в какой-то момент он сел в тени отдохнуть. И когда задремал, то предстал перед ним светлый Ангел, который сказал ему: "Бог с того момента, как ты отправился на Святую Гору, желая предаться Ему, послал меня на твое место, чтобы я опекал твою мать и твоих сестер. Сейчас, когда ты идешь их брать под свою опеку, я уже больше не нужен — и ухожу". Монах в испуге проснулся и, покаявшись в своем намерении, сразу же вернулся к своему старцу на Святую Гору. "Дитя мое, — сказал ему старец, — как хорошо, что ты вернулся! Я не переставал молиться все время, пока ты отсутствовал, чтобы Бог просветил тебя, и ты бы избежал вражеской ловушки". Так они мирно продолжили свою подвижническую жизнь.

Через несколько лет проходил мимо один благочестивый паломник и зашел к ним ради духовной пользы. Молодой монах молча подал ему воду, лукум и кофе. Во время беседы старца с посетителем оказалось, что он земляк молодого послушника. Старец тактично спросил о семье своего послушника и услышал о чуде Божием. Один живший на чужбине односельчанин вернулся с хорошим достатком и, увидев старшую дочь, попросил ее себе в жены. К тому же он наделил приданым младшую сестру, и ее тоже выдали замуж. Таким образом, благословение Божие пришло в их дом. Старец позвал послушника и, радостный, рассказал ему о благословении, которое принес Ангел его родным".

Все годы старец Ефрем продолжал непрестанно советовать, просить, укорять, проверять все, что связано с исполнением молитвенного правила братии.

Каждый раз он возвращался к одной теме: "Мы пришли сюда для этой самой вечерни, для правила, для утрени, для повечерия. Если оставим это или будем делать наполовину, с тысячью отговорок, тогда зачем мы сюда пришли?" В этом он был очень строг, и прежде всего к самому себе. Если иногда (что случалось редко) по какой-то серьезной причине он что-то не выполнял из правила, то записывал это в долг и на следующий день его восполнял.

Природное и душевное обаяние, которым обладал Старец, совсем не противоречило его аскетичности, строгости и точности. Серьезный и сосредоточенный, погруженный в самого себя, он не разрешал многосмеяния и нежных выражений в каждодневной жизни. Один послушник, от избытка чувств, отважился его назвать ласкательно "старчик мой", вместо обычного обращения "старец", и был наказан епитимьей с большим количеством поклонов. Старец Ефрем, который с людьми, приходящими к нему со своими проблемами, обходился утешительно, даже с нежностью, и был весьма радушен, в своем братстве, в повседневной жизни, был непреклонен и строг даже к малейшему проявлению особой дружбы. Коснуться один другого, по-дружески или, хуже того, с нежностью, — было уму не постижимо!

Он учил чистоте помыслов и очищению сердца (что достигается исповедью, чтением духовных книг и молитвой), а также целомудрию, которое стяжается разумным постом, бдением и тому подобным.

Ему нравилось использовать примеры, и он их имел большое количество, черпая из Ветхого и Нового Заветов, из аскетической традиции Церкви, а также из истории и современных народных сказаний. Он воодушевлял рассказами о добрых плодах послушания и глубоко анализировал случаи непослушания.

Желая показать, что послушание не есть некая формальность, но, по существу, оно сродни любви, он рассказывал следующую историю:

"Один старец обычно после повечерия принимал своего послушника, приходившего к нему на откровение помыслов, затем благословлял его, и они шли отдыхать. Как-то раз, в то время как послушник исповедовал свои помыслы, старец, уставший от дневных трудов, заснул. Монах уважительно замолчал и ожидал, когда проснется старец, чтобы тот благословил его пойти отдохнуть. Время, однако, проходило, и послушник чувствовал все большую усталость, но старец не просыпался. Послушник уже много раз был обуреваем помыслами разбудить старца, получить благословение и пойти спать. Но любовь воспрещала ему это сделать и понуждала его подождать еще немного. В конце концов старец проснулся и дал ему благословение уйти.

На следующий день старец позвал послушника и начал обсуждать с ним те помыслы, которые обуревали его минувшей ночью. Послушник исповедал ему свое борение и те усилия, которые он прилагал, чтобы не разбудить старца. Тогда старец рассказал ему, что когда он благословил послушника и заснул второй раз, то увидел сон-некий трон, а на нем семь венцов, и услышал голос: "Этот трон принадлежит твоему послушнику, и эти семь венцов он заработал нынешней ночью".

Возле келлии Данилиев^[37] жил старец Дионисий со своими послушниками — монахами Арсением и Афанасием.

Как-то Афанасий перестал слушаться Старца и начал слоняться. На Благовещение в соседней каливе был престольный праздник. Старец Дионисий со своими послушниками пошли туда на всенощную. Когда пришли в каливу, то монах Афанасий решил пойти на праздник в другое место. "Дитя мое, останься вместе с нами", — попросил его Старец. Тот, однако, и слушать не хотел. Тогда Старец ему напомнил: "Неповинующимся послушникам Бог шлет злых Ангелов" (Ср.: Притч. 17, 11). "Ну и пусть придут!" — запальчиво сказал монах Афанасий и ушел.

На следующий день утром монахи увидели его с изменившимся лицом, больного. Сразу же посоветовали пойти к врачу в скит Святой Анны. Врач растерялся, когда его увидел, не знал, что и делать — так плох был Афанасий. Наконец состояние его резко ухудшилось, и спустя несколько часов он умер, крича и ударяя себя в грудь. Мертвого его перенесли из Святой Анны в Малую Святую Анну — и дальше, в Катунаки, домой. Старец его простил уже мертвого. Отец Ефрем рассказывал, что, идя в то время по тропинке из Малой Святой Анны в Катунаки, он чувствовал сильную душевную смуту.

В первые годы старчества отца Ефрема (1975–1976) его посетил один монах, который смущался своими помыслами. Старец его имел некоторые плохие привычки, и монах, желая избежать искушения, ушел от старца. Но он чувствовал некое смущение и не мог исполнять положенного монашеского правила. Формально, основываясь на монашеских канонах, он имел право уйти от старца^[38]. Но отец Ефрем, когда узнал суть дела, сказал категорично: "Вернись к своему старцу! Не смущайся, вернись и впредь будь внимателен". И вот результат: очень скоро старец заболел; монах с любовью ухаживал за ним и вскоре, с миром, закрыл ему глаза. Так что и старец почил мирно, и послушник продолжал свою жизнь с чувством исполненного послушания.

Как-то один послушник старца Ефрема подошел к нему и сказал свой помысел, заключающийся в том, что он замечал у Старца ошибки, упущения, недостатки. "Дитя мое, — ответил ему старец Ефрем, — когда видишь недостатки у других, и особенно у своего старца, — знай, что твое духовное состояние не на должном уровне". Тогда монах спросил мнение Старца о тех случаях, когда речь идет о людях, обладающих тяжелым характером, упрямых, ведущих себя скверным образом. Старец ответил ему: "Чадо мое, плод молитвы — видеть других как Ангелов".

Когда Старец замечал излишний энтузиазм у кого-нибудь, то шутливо разыгрывал диалог:

— Куда идете?

— На соли, на соли! (Веселым голосом.)

— Откуда возвращаетесь? — О-о-ох, с солей! (Грустно воздыхая.)

И пояснял: "Отправился караван верблюдов из Палестины в Красное море, на соли, значит. Путешествие многодневное, тяжелое, среди безводных пустынь, с трудными погодными условиями. Верблюжонок резвился вокруг своей мамы, и когда кто-то спросил его: "Куда идете?", ответил высоким, живым и радостным голосом, полным воодушевления, не ведая о предстоящих трудностях: "На соли, на соли!" Когда же они возвращались после продолжительного времени, проведенного в утомительном путешествии, то на вопрос: "Откуда возвращаетесь?" он отвечал уже голосом обессиленным, низким и протяжным: "О-о-ох, с солей!" Старец, удачно подражая голосу маленького верблюжонка, старался таким способом смирить чрезмерный энтузиазм послушников.

Один брат, будучи расстроенным, подошел к Старцу и попросил его: "Батюшка, помолись, чтобы отошла от меня печаль". Старец возложил руки на голову послушника, как он это делал обычно, и помолился. Затем сказал ему: "Я молился в эти дни, и Бог открыл мне чертог моей души, как говорится об этом в светильне Страстной Седмицы: "Чертог Твой вижду, Спасе, украшенный, и одежды не имам, да вниду в онь… " А еще Он открыл мне одеяния души моей". Лицо Старца, когда он говорил все это, было исполнено благодати. "Дитя мое, попроси Бога и тебе показать "чертог" твоей души".

В другой раз, он доверительно рассказал, что ему явился Христос и показал Свои язвы гвоздиные. Старец приблизился к Нему и с бесконечным благоговением облобызал их…

Старец часто рассказывал о своих благодатных состояниях, дабы поддержать и утешить братьев.

Обучение на практике

Старец учил не только словом, но и делом.

Летом 1975 года, во время посещения Старцем монастыря Великой Лавры для записи своего ученика в каталог послушников^[39], находящийся там преподаватель фотодела Вашингтонского университета, господин Данклас Литл, предложил ему сфотографироваться. Старец и раньше редко фотографировался, не согласился и теперь.

После возвращения в Катунаки, во время одной из Божественных литургий, у него произошло одно чрезвычайное происшествие, и поэтому он был вынужден сразу же посетить своего духовника, иеромонаха Дионисия Микрагиананита. Так случилось, что у него в гостях оказался и господин Литл, который стал просить отца Дионисия убедить Старца сфотографироваться. Старец безропотно оказал послушание.

Часто к нему приходили двое нищих старичков-монахов с Карули. Старец наполнял их торбы тем, что находил съестного в доме. Однажды пришла посылка с различными продуктами от одного благочестивого христианина. В то время у Старца уже был послушник, который и разложил продукты по пустым полкам. На следующий день появился один из тех старичков. Отец Ефрем взял его торбу и с готовностью наполнил ее тем, что нашлось. Уходя, старичок, как обычно, сказал своим глухим голосом: "Пресвятая да приумножит! Пресвятая да приумножит!" Однако сердце послушника сжалось, видя пустые полки. Он недоумевал: "Ну, а мы-то что будем есть?" На следующий день пришли две посылки, а потом еще и третья. Так Господь вразумил послушника.

Как-то старец Ефрем отослал в Патры несколько печатей для просфор, и получатель выслал денежный перевод. Однако никаких денег Старец не получил. Для того, чтобы связаться с отправителями, Старец должен был сделать запрос на почту и получить ответ, кто получил деньги. Но он не соглашался этого сделать ни под каким видом. Нам он объяснил, что тому, кто несправедливо обижен, награда от Бога значительно больше, чем тому, кто подает милостыню.

Отец Алексий, погонщик мулов, как-то раз предложил старцу Ефрему привезти для него немного песка с моря. Песок же этот предназначался для келлии "Панагия"^[40], в которой проживал тогда добродушнейший старец, отец Амвросий. Испросив у него разрешения, песок повезли к старцу Ефрему. В какой-то момент раздался оглушительный голос отца Агафона, монаха, который жил один, высоко на скале:

— Отец Ифр-е-е-е-м!!!

— Благословите! — ответил Старец, выходя на каменную площадку, чтобы его увидеть.

— Чтоб ты был не прощенным!!! Песок этот для "Панагии", а не для тебя!

Старец замолчал. Он не возмутился грубостью, которую услышал, но и не оставил без внимания безрассудную претензию и самовольное вмешательство монаха. Взял посох и потихоньку начал подыматься к отцу Агафону. Случилось, что там находился и отец Амвросий, который подтвердил, что он добровольно дает песок Старцу, так как для него песка слишком много. Недоумение разрешилось, и разбушевавшийся отец Агафон успокоился.

Как-то раз Старец пытался вместе с одним из своих послушников занести бензиновую печку в церковь. Во время одной из неудачных попыток он разнервничался, и на замечание своего послушника у него вырвалось: "Чтоб тебе пусто было!" — этих слов он никогда не произносил. Вскоре молодой монах, который даже и не обратил внимания на сказанное, видит, что Старец падает ему в ноги в земном поклоне: "Дитя мое, прости меня! Дурное слово сказал". — "Батюшка, это ты меня прости. Я даже и не заметил ничего", — ответил смущенный монах.

Благородство его поведения было глубоким, искренним и трогательным. Очень часто, несмотря на то, что наступало время отдыха, Старец продолжал трудиться, ожидая возвращения кого-нибудь из братии, посланного на послушание, и потом, уже вместе, они шли отдыхать.

Его совет: "Не открывайтесь!" означал уклонение от новых впечатлений, идей, забот, которые рассеивали бы ум и препятствовали духовной работе. Сам он первый подавал пример тщательного применения его. Одно время Старец старался найти неисправность в бензиновой печке, которая шумела вентиляционной лопастью (годами он терпел этот незначительный шум). Наконец, не вдаваясь в технические подробности устройства печки, он предпринял бесхитростные и неудачные попытки исправить недостаток.

— Да вот же, батюшка, здесь неисправность, — сказал ему один из послушников, и сразу же сам исправил ее.

— Да, но я-то больше слушаю, что во мне говорит мой помысл.

При такой непосредственности Старец сохранял свой особый образ мышления.

Например, выехав для лечения в мир, он ни за что не хотел научиться пользоваться лифтом в многоэтажных домах.

— Ну вот, батюшка, мы находимся на третьем этаже, на кнопке стоит число "3". Чтобы опуститься вниз, нам надо нажать кнопку "О". Понятно?

— Понятно. — Нажимайте и поедем вниз.

— Нет, ты сам нажимай.

Если кто настаивал, то он говорил недовольно: "Ох, ты меня заморочил!"

Старец Ефрем не спешил сделать замечание, даже когда речь шла об элементарных вещах. Так, например, послушник, который подготавливал алтарь для литургии, не следил должным образом за блюдцем для антидора. Прошло несколько месяцев. Наконец Старец сказал:

— Дитя мое, сделай вот так и так.

— Батюшка, почему же вы мне раньше этого не говорили?

— Э-э-э, да так… — ответил он с кротостью в голосе.

Время и вещи

Старец Ефрем не сохранял в памяти года и даты различных событий своей жизни. За более чем сорокалетний период своей монашеской жизни он помнил только две даты: свое рукоположение в 1936 году и тысячелетие Святой Горы в 1963 году. Об остальном он говорил: "когда я был новоначальным", "в молодости", "во время оккупации", "когда старец Иосиф был в "Святом Василии" (или в "Малой Святой Анне", или в "Новом Скиту")", "после того как умер старец Иосиф". А из событий на Святой Горе лишь немногое из самого важного он держал в своей памяти. Однако Старец очень хорошо помнил праздники и дни памяти святых. — Какое имя получил, брат? — Монах Иоаким. — Ну, будь здоров и живи в послушании. А-а-а, третьего июля, так? — и улыбался, что правильно вспомнил день памяти святого. Время вообще, как череда событий, его не интересовало, но оно было для него постоянным присутствием возможности духовного подъема и совершенствования. "Се ныне время благоприятно, се ныне день спасения"(2 Кор. 6, 2). Каждые день и ночь с телесными и духовными трудами, которые были определены мудрой и строгой непререкаемой программой, каждая вечерня, служба и литургия, каждая работа и рукоделие в доме, были его надеждой, устремлением, радостью. Когда он молился или когда занимался земляными работами, было видно, что делал он это, исполненный радости, от всего сердца. "Дитя мое, не только в час молитвы, но и во время работ читай Иисусову — тогда и будешь зарабатывать. Читая Иисусову молитву, дитя мое, обогащаешься, золото кладешь в свой кошелек". Время для него срослось с молитвой. Сорок лет, а в конечном итоге — вся жизнь слилась в единую молитву: "Господи Иисусе Христе, помилуй мя". Даже скалистая, труднопроходимая местность как будто способствовала этому, так что рождалась молитва как некое воздыхание, вспышка духа, почти не воспринимаемая другими. И отношение к вещам у Старца было на совершенно другом уровне. Он не был человеком практичным и многозаботливым, но то малое, что делал (очень часто безыскусно), он делал от всего сердца, прикладывая большой труд, проливая много пота. Каждая пядь земли у дома, в буквальном смысле слова, полита его потом. За сорок лет, до момента, когда появилась у него братия, лишь мизерные изменения произошли в устройстве дома. Самые главные его усовершенствования — небольшая цистерна (10 кубометров), чтобы иметь воду на кухне, и застекление сушилки, так как когда-то стекла снес сильный южный ветер. Много всякого хлама, оставленного старчиками, было подвешено в кладовке, и никто не знал, что это такое. Снаружи кухни, внутри маленькой сетки, был подвешен стеклянный шар, возможно буек для сеток довоенных рыбаков. "Батюшка, что это такое?" — спрашивал его кто-нибудь с юношеским любопытством. "Дитя мое, не знаю, здесь это нашел". И этих "здесь это нашел" было достаточно много, потому что он, по апостольскому слову, имея пропитание и одежду, тем и был доволен (1 Тим. 6, 8). Для него важным было только все необходимое для служения Божественной литургии, и он, благодарный, каждый день тянул четки за просфорников монастырей святого Павла, Дионисиата, Симонопетра, которые без перебоя ежедневно снабжали его просфорами. Ну, а отца Алексея, погонщика, он любил чрезмерно за то, что тот частенько привозил со своей родины, Санторин, изысканное, сладчайшее вино, которое сохранялось десятилетиями, без всякой порчи. Суетная заботливость не имела места в характере старца Ефрема. Вещей, которые его действительно интересовали, было весьма немного. Несмотря на это, он не был противником новых технологий, которые сейчас, с рассуждением, используются на Святой Горе, и иногда даже одобрял эти новшества как, например, предложение священного Кинота^[41] построить корабль "Достойно есть".

О молитве

Старец Ефрем, прежде всего, учил послушанию и делал акцент именно на нем. На вопрос, как стяжать молитву и как обрести благодать, он отвечал: "Когда чист сосуд души, тогда благодать Божия сама по себе наполнит его. От послушания рождается молитва и от молитвы богословие".

— Батюшка, как читать Иисусову молитву? Целиком: "Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешного"?

— Нет, нет, это утомительно. Достаточно пяти слов: "Господи Иисусе Христе, помилуй мя"^[42]. Если будешь возрастать в молитве, то само собой, по причине трепета твоей души, отпадут и другие слова, и будешь говорить: "Иисусе мой, помилуй мя" или "Сладчайший Иисусе, помилуй мя". Исполнившись любви, можешь достичь того, что будешь только взывать: "Иисусе, Иисусе… " Если удостоишься подняться выше, тогда останешься безмолвным, как бы в экстазе от кипения благодати, которую будешь чувствовать.

— Батюшка, с каким настроением нужно молиться: славословия, радости, умиления, благодарения, печали, покаяния — как лучше?

— С тем настроением, какое имеет душа в данный момент. Радостно тебе — молись с радостью, чувствуешь покаяние — молись с покаянием.

— А если у души нет никакого настроения, и ум не сосредотачивается на молитве?

— Ум всегда старается убежать. Наша задача — вернуть его назад. Начинаем молитву шепотом или вслух, пока не соберется ум и начнет внимать молитве. Затем уже молимся умно, без шептания. К тому же, опыт научает каждого.

А что касается настроения, то если мы его не имеем, то добиваемся. Воссоздаем в уме нашем некую духовную икону, которая может умилить нашу душу: ну, например, Распятие Господа нашего, которая заставляет нас задуматься, сколько Сам Богочеловек пострадал плотью за нас, ничтожных. Я много раз представлял себе следующее: как будто произошло Второе Пришествие, и Христос со Своими святыми уже уходит, отдаляется от меня, и я остаюсь в опасности быть навечно отделенным от Христа и Его Царства. Тогда, дитя мое, что говорить о настроении для молитвы? Вопиешь тогда в духе: "Иисусе Христе, спаси мя!" — и слезы льются рекой.

— Так значит, молясь Иисусовой, одновременно держим в уме и такую картину?

— Нет, нет! Только в самом начале пользуемся этим способом, чтобы разогреть настрой души. Когда же творишь Иисусову, произноси ее медленно и с пониманием, ничего мысленно не представляй, ни слов, ни лиц, ни образов^[43].

— И как распознаем, батюшка, что продвигаемся в молитве?

— Первое, что приносит молитва — это радость. Думаешь, что ты царевич. Затем исполняешься слезами. Хочешь обнять весь мир, живой и неживой. Все люди тебе кажутся Ангелами. А в общем, апостол Павел говорит, каковы плоды Духа: любовь, радость, мир, долготерпение, милосердие, благость, вера, кротость, воздержание (Гал. 5, 22).

— Можно ли молиться своими словами, батюшка?

— Я часто так делаю. Молитва своими словами, так же как и духовные образы и представления, о которых только что сказал, а также немного тихого пения тропарей церковных (или же своими словами) — все это помогает душе прийти в должное состояние. Потом все это уже не требуется, и тогда уже только ревностно взываешь: "Господи Иисусе Христе, помилуй мя!" Иногда же, в надлежащем состоянии души, в самых ее глубинах рождаются различные духовные понятия, и душа жаждет молиться так, как она сама того желает. Так пусть насытится!

— Это и есть умная молитва, батюшка? Нужно ли использовать вдох и выдох, когда мы молимся?

— Нет, это лишь начало умной молитвы. Умная молитва — это действие благодати. Ах, если бы Бог дал ее всем подвизающимся в молитве! Когда душа уготована, тогда Бог подвигает ее к высотам умной молитвы. А до тех пор мы обязаны подвизаться в Иисусовой, имея надежным основанием послушание. Вдох и выдох сочетать с молитвой не обязательно. Это все вторично. Но в большей степени не должно молитву соединять с ударами сердца. С сердечным местом — да, а с ударами — нет.

— Без послушания совсем невозможно иметь молитву?

— Я вот что скажу. Был один старец и имел двух послушников. Один был примерен в послушании, но в молитве был сух, а другой был непослушен, но в молитве исполнен слезами. Недоумевал старец и пошел посоветоваться со своим духовником. Тот был мудр и посоветовал ему подождать немного и потом посмотреть, как у них пойдут дела. Действительно, спустя малое время, прилежный послушник начал чувствовать благодать молитвы, исполнился слез и радости. Другой же то, что имел, потихоньку растерял, и остался опустошенным.

— Батюшка, сколько времени может держаться благодатная молитва?

— У меня состояние благодати удерживается в течение трех часов. Потом потихоньку спадает. Тогда я продолжаю молитву уже спокойно, без пылкости, часто пою собственные или церковные псалмы. Немного читаю, а затем отдыхаю до рассвета. Братию я благословляю совершать службу в церкви. Я же продолжаю службы заменять четками. Так уж привык в течение многих лет.

Один вечер в пустыне

Старец был очень дисциплинированным человеком. Его внутренние часы работали с большой точностью. Часы службы, ночной молитвы, сна и пробуждения были строго определены, и он следовал этому распорядку спокойно, без всякой спешки. В утренние часы, немного отдохнувши после ночного бдения, он молчаливо поднимался в церковь и читал иерейские входные молитвы для совершения Божественной литургии. После литургии и утренней трапезы Старец с большой охотой предавался различным трудам, будь то рукоделие или работа в саду. Сооружал каменные площадки, навесы, кладовки и тому подобное. Братия помогали ему на работах, которые обычно завершались к полудню, когда солнце начинало становиться слишком горячим и беспокойным для Старца, и без того по природе горячего. Тогда он собирал братьев в трапезной, они угощались чем-нибудь легким и затем шли отдыхать. Под вечер, после вечерни и ужина, он настоятельно советовал прекращение всяких работ и забот, чтобы душа была свободна и подготовлена для ночного духовного труда.

После повечерия Старец сразу же засыпал и вставал через три с половиной часа, без будильника — привычка, которую редко когда нарушал, разве что по причине чрезмерных работ. В этот час небольшое свечение фонарика можно было увидеть в его окне. Это он смотрел на карманные часы, которые висели на стенке. Вскоре его худощавая фигура уже блуждала по коридорам и двору погруженного в темноту дома. В одной руке фонарь и трехсотенные четки (с бусинками, подвешенными к кресту для подсчета количества четок), а в другой руке — складная скамеечка. Он шел и садился в определенном месте во дворе, постилал перед собой какой-нибудь мешок дляпоклонов.

Яркая звезда на чистом звездном небе начинала восходить из-за скал. Когда она достигала зенита, это означало окончание его молитвенного правила.

Ущельные скалы — громадные темные стражи мерцающей звездным светом темноты и тишины, нарушаемой только нежным стрекотанием сверчка и всплесками бескрайнего соседнего моря, которое волнуется и рокочет под действием пяти ветров. А вокруг — восхитительная природа, в этот таинственный час столь богатая ночными откровениями, напоминающими нам о другом мире — мире духовном.

Однако Старец-подвижник вскоре отводил заплаканные глаза от прелестей ночной природы и устремлял их долу, к земле, а вернее — внутрь себя. Или, еще точнее, — ввысь.

Он начинал правило, молясь по четкам, с осенением себя крестным знамением, и прибавлял изрядное количество четок о милующих и обо всех, кто имел в том нужду. Продолжал совершать службу по четкам и заканчивал ее, делая поклоны. Иногда держал возле себя кого-нибудь из братьев (из тех, кого побеждал сон). Трепет молящейся души, временами шепот молитвы "Господи, Иисусе Христе…", бесконечная тишина глубокого сосредоточения… Потом легкий вздох — и новая попытка возношения ума. Все было исполнено абсолютной простоты и непосредственности, но одновременно и чего-то неземного. Незабываемые, неповторимые мгновения!.. Когда он приходил в себя, тогда можно было услышать голос Старца, радостно поющего импровизированные гимны: "Бог есть любовь… Возлюбите Бога и дайте славу Имени Его… Вся Премудростию в отеческой заботе сотворил… " Затем можно было его увидеть с зажженным маленьким фонариком, читающим, пусть немного (где-то около часа), любимые аскетические книги, главным образом авву Исаака Сирина (он использовал издание Специери 1895 года^[44]). Страницы распались от частого использования, и он их склеивал при помощи клейкой ленты. На первых страницах им сделано в прежние годы множество разных сносок с помощью чернильной ручки, а новые заметки внесены уже шариковой. Особенно Старец любил 81-е слово.

Из "Добротолюбия" же он больше всего любил слово об авве Филимоне: оно буквально испещрено подчеркиваниями. Мы их возьмем на заметку, так как он часто использовал эти выражения в своих беседах:

"Может убо и слово праздно удалити ум от памяти Божией".

"Внимай убо прилежно, и храни сердце твое, еже не прияти лукавые помыслы или каковыя когда-либо суетныя и неполезныя".

"Иди уже, имей сокровенно поучение в сердце твоем, еже может ум твой очистити".

"Яко сущия в мысли о суетных (вещех) помыслы, недуг есть праздныя и ленивыя души. Подобает убо, по писанному, всяцем хранением блюсти нам ум свой".

"Много убо нам потреба хранения, и трудов телесных, и очищения души, да вселим Бога в сердца наша".

"Сие же выну во искушениях творях, всю надежду мою возлагах на Бога".

"Сие же едино от себе приношу, еже непрестанно молитися".

"Отнележе приидох в скит, не попустих помыслу моему изыти вне келлии".

"Страшно убо есть нерадети. Непрестанно подобает молитися, да не ин помысл нашед отлучит ны от Бога".

"Мнози бо от святых отец видяху Ангелы хранящия их: темже и молчанием блюдоша себе, ни к комуже разглагольствуще".

Старец читал и многие другие книги, прежде всего, конечно, Священное Писание. Одобрял он и хвалил новеллистическую литературу, как приносящую пользу и отдых^[45].

Итак, после чтения, исполненный плодов ночной молитвы, Старец шел отдыхать. Сны его были благодатными. Как-то он услышал во сне прекрасное и очень мелодичное пение. Никак не мог понять, откуда оно могло исходить. Потом, помолившись, он получил извещение, что это пели отданные Богу сестры, то есть спасенные души.

Старец верил, что точность в исполнении правил и порядков монашеской жизни (устав монастыря есть движущая сила общежительной жизни) должна соблюдаться монахами с любовью и рассуждением.

"Как-то раз, — рассказывал он, — нужно было совершать Преждеосвященную литургию, и священник готовил церковь, возжигал лампадки и приготавливал все необходимое для службы. Делал он все медленно, насколько мог, чтобы дождаться положенного часа, так как Преждеосвященная литургия на Святой Горе совершается после полудня. Престарелый Старец его, между тем, торопил: "Отец, давай быстрее, будем начинать". Тот же, зная, что еще не пришло положенное время, продолжал медлить, и тогда, странным образом, он услышал голос, исходящий от иконы Христа: "Поспеши, отец, Старец голоден!"

Служитель

Отец Ефрем служил литургию каждый день. Когда его спрашивали, будет ли завтра литургия, он отвечал однотипно: "Если даст Бог, то послужу". Просыпался, умывался, причесывался и твердыми шагами, молча, направлялся к царским вратам, чтобы начать читать входные молитвы. Старец, облаченный в рясу, в наметке, прозрачный в полутьме храма, окруженный пятью маленькими голубыми огоньками лампадок, как звездочками на небе… В какой-то момент он ударял в колокольчик — это было знаком для поминовения множества имен, которые он многие годы поминал, ведь за это принималось и какое-нибудь небольшое пожертвование.

Много раз мы читали записки рядом с ним, в алтаре. Весь в белом — только одно белое тканое облачение он и имел все годы, белоснежная борода и такие же волосы, взгляд сияющий и прикованный к синодикам^[46], подвешенным в апсиде над святым жертвенником… Перед ним покрытая Святая Чаша, Святой Дискос, принимающий частички (за души живых и мертвых), которые он постоянно вынимает копием… Чуть дальше — масляный светильничек, смиренным светом освещающий синодики с именами, священные сосуды, белое облачение и лицо изумительной красоты — румяное и лучистое, как на византийской иконе.

Заканчивал поминать, и с возгласом: "Благословен Бог… " начинался третий и шестой часы. Кадил, и затем: "Благословенно Царство… " Собранный, с четкими, уверенными, немного замедленными движениями, исполненный священного достоинства служитель. Было ощущение, что он пришел из некого почтенного глубокого прошлого, чтобы с уверенностью продолжить свое дело в бесконечном будущем.

Голос его, глубокий, тихий, нежный и неотмирный, словно исходящий из недр бесплотной души, свидетельствовал о присутствии Слова Божия.

Петь Божественную литургию он научился в юности своей от старца Иосифа. Старец Иосиф не хотел никакого другого священника и так радовался царящей атмосфере, что говорил: "Не верю, чтобы где-нибудь на Святой Горе служили лучше Божественную литургию". Абсолютно сосредоточенный в совершаемом, старец Ефрем не сделал за столько лет, сколько мы его знали, даже ничтожной ошибки. Когда служили мы, то всякий раз, взглядом, исходящим с недоступной высоты, он нам указывал, что необходимо было исправить. Никогда Старец не участвовал в дискуссиях о уставных расхождениях за Божественной литургией. "Служащий должен храниться от случайных причин раздоров".

Старец говорил: "Для меня литургия — это молитва. Самая значительная молитва". Он избегал проявлений умиления, чтобы не быть услышанным. Имел за правило скрывать свои благодатные переживания. За редким исключением, когда он не мог утаиться, его выдавали порывы плача, тогда он ненадолго умолкал.

Во время службы Старец сильно разогревался. Лицо покрывалось румянцем, как у какого-нибудь занимающегося ручным трудом кустаря. Часто заливался потом. Летом всегда после литургии менял одежду. Зимой же, куда там включить газовую печку больше, чем на одно деление! Мы дрожали от холода, а ему было жарко. Причину мы поняли позднее, когда он уже прекратил служить и тогда стал просить разжигать печку посильнее. Однажды, уже сказав отпуст, Старец поднял обычно опущенный взор:

— Что ты на меня смотришь? — спросил он брата, который, единственный, пел на литургии.

— Да так, — ответил тот смущенно.

Этот брат просто старался насытиться, жадно напитаться прекраснейшим, богообрадованным цветущим лицом, которое было исполнено сладчайшего света и совершенной непорочности.

Глаза Старца, которые тогда, в первые годы нашего знакомства, до того как запечатлелась в них старость, имели взгляд орла, который пронизывал тебя до самых глубин твоей души. Многие думали, что речь идет о духовном рентгене, но это не так. Орлиный взгляд исходил из сердца ягненка, простого и нелукавого. В конце Божественной литургии — обязательно коливо, для краткой заупокойной литии. Когда ему подавали записки, то в первую очередь он поминал умерших. "Мы, живущие, — говорил Старец, — что-то еще можем сделать для самих себя, усопшие же от нас ожидают помощи".

Финансы

Старец не любил денег, использовал их просто, избегал вкладов и надеялся только на Бога. В прежние времена, слушая разговоры между монахами о деньгах, в особенности о золотых монетах, он решил помолиться, чтобы получить от Бога извещение о том, какое влияние имеет золото на духовное состояние человека. Когда он закончил молитву, то вообразил, что держит в руке одну золотую монету. Он представил ее принадлежащей ему и сказал самому себе: "Можешь иметь эту лиру при себе, но из-за нее пойдешь в ад". И, прислушиваясь к ответу внутреннего голоса, невольно, судорожно сжал в руке лиру: "Пусть пойду в ад, зато у меня есть лира!" Так, молясь, он понимал, насколько велика греховная сила денег в человеческой душе.

Для осознания этой страсти он рассказывал различные истории: "Одна бедная женщина трудилась в поте лица всю неделю, а затем каждый раз с получки покупала одну лиру. Однажды, кто-то ей дал совет использовать эту лиру для покупки необходимых вещей. "Человек, что это ты мне такое говоришь? — сказала она.

— Я всю неделю убиваюсь, чтобы заработать одну лиру! И сразу же ее потрачу?"

Бухгалтерские способности у Старца были нулевые. Он не держал счетов, ни расходов, ни приходов. Когда оставалось немного денег, тогда он звал ответственного брата и говорил: "Дитя мое, закажи материалы: песок, цемент и прочее… "

Кроме забот о строительстве больших помещений, где могла бы жить братия, он многие годы исправлял мелкие неполадки в доме. Много раз кошелек его был пуст в тот момент, когда была нужда что-нибудь купить. Но в одном из шкафов он обычно хранил некоторые деньги в конвертиках.

— Батюшка, почему ты не берешь из этих денег сейчас, когда у нас есть нужда?

— Это деньги за сорокоусты. Когда каждый заканчивается, тогда и беру.

В конце концов, после многих и настойчивых просьб, его уговорили использовать деньги сорокоустов, когда в этом была нужда, но он всегда помнил и заботился о том, чтобы исполнить свой долг. Когда заканчивал один сорокоуст, тогда брал деньги. Заканчивал второй — опять брал деньги. До этого он не считал эти деньги своими. И если были некоторые сорокоусты незаконченными, ни за что не начинал другого. "Не хочу умереть и оставить долги", — говорил он.

Милостыни не принимал. Если кто-либо ему присылал какие-то деньги с просьбой помолиться, то после нескольких молебнов, в зависимости от суммы, он отсылал деньги тому, у кого была в них нужда. Особенно так было в последние годы, когда он сидел, обессиленный, в своей кроватке и отмечал в своем маленьком блокноте молебны, которые он совершал по четкам.

Людей, которые посылали денежные пожертвования, прося совершать литургии, сорокоусты или просто поминать их имена на проскомидии, было много. Все эти деньги он отрабатывал добросовестно, вкладывая немалый труд. Имена, которые поминались на проскомидии, исчерпывались в зависимости от денег, которые прилагались. За год он мог совершать не более шести, примерно, сорокоустов, так как он их не объединял.

Как-то раз его навестил один почтенный игумен с братией своего монастыря. Когда они уходили, Старец дал одному из братьев сумочку с несколькими печатями для просфор из своего рукоделия. Это был подарок в знак уважения и оказания чести гостям. Когда игумен вернулся в свой монастырь, то посчитал, что нехорошо лишать бедного пустынника, отца Ефрема, его трудов, от которых он живет. Он послал ему сумму стоимости печатей вместе с благодарственным письмом. Однако деньги вернулись к отправителю с вопросительной припиской: "Простите меня, но разве узкие врата только вас вмещают? (Ср.: Мф. 7, 13)".

Другим же, кто из любви и уважения не желал брать деньги, которые он им был должен за различные покупки, он замечал с некоторой строгостью: "Так что же, деньги мои вам не годятся?" Или более строго: "Получается, что ты меня нищим попрошайкой выставил?"

Отношения Старца с другими монахами

По мере возрастания братства, Старец вынужден был увеличивать и строения в своей пустыньке. Однако все он делал только по мере необходимости. И существенным образом ничего не изменил из первоначального устроения. Главную проблему воды он временно разрешил, построив до 1981 года еще три цистерны, которые вмещали в общей сложности 100 кубометров воды. В этом ему оказали большую помощь монахи из монастыря Симонопетра, которых с любовью и охотой посылал отцу Ефрему игумен Симонопетра, отец Емилиан. Но и отец Ефрем отвечал ему той же любовью, чтил его как игумена, восхищался старцем Емилианом и много раз, отвечая на визиты игумена в Катунаки, сам посещал обитель Симонопетра, а также монастырь Ормилия^[47]. Игуменом всегда устраивался праздник в честь прихода старца Ефрема. Это духовное общение было сильной поддержкой для Старца, который в таком пожилом возрасте подвизался с пятью юношами своего братства. Часто он говорил об отце Емилиане: "Бог мне дал второго старца Иосифа".

Был ли вообще хоть один святогорец, с которым уединившийся в Катунаках отец Ефрем не имел бы хороших отношений! Братство старца Иосифа он глубоко любил, как своих братьев, — и те отвечали ему такой же любовью. Он их постригал в монахи, будучи иереем^[48], и не переставал молиться об их духовном возрастании, которое подмечал в них.

Так, например, старец Иосиф Ватопедский^[49], находясь в Новом скиту (1975 год), поддержал нашего Старца в тяжелое для отца Ефрема время, незадолго до и после смерти старца Никифора. Часто ходя в Катунаки, именно он позаботился отвезти отца Ефрема в Салоники (при сильнейшем его отравлении бобами). Старец Ефрем говорил: "Со всеми братьями я близок, но с Иосифом — особенно".

Старца Ефрема Филофейского^[50], который сейчас подвизается о Господе в Америке, он нежно любил как наименьшего из братии, называл его ласково "жучком". При каждом удобном случае хвалил его безмерное послушание старцу Иосифу. О нем он говорил: "Отец Ефрем упокоил Старца и унаследовал его молитву". Когда слышал, что отец Ефрем возглавил какой-нибудь монастырь, то говорил: "У него получится, ничто его не остановит, он получил молитву своего Старца". Старец Харалампий^[51], игумен Дионисиата, был его духовником в последние годы. Исповедовались они один у другого.

Из старых игуменов очень любил отца Ефрема старец Гавриил Дионисиатский. "Батюшка, — говорил ему доверительно отец Ефрем, — я молюсь о вас". — "И я тебя записал, дитятко, — говорил старый игумен. — Вот меня и спрашивают: "В нашем монастыре только один Ефрем, а другой, которого ты записал, кто это?" — "Цыц, глупые! — говорю. — Занимайтесь своими делами"".

Покойного отца Афанасия, игумена Великой Лавры, Старец очень уважал. Они оба примерно в одно и то же время пришли на Святую Гору. Да и всех лаврских он особенно уважал и любил.

С игуменом монастыря Святого Павла, отцом Парфением, старец Ефрем был знаком издавна, еще с тех пор, когда ходил и брал из монастыря доски на строительство.

Игумена монастыря Григориата, отца Георгия, воспринимал как своего родственника, так как отцу Ефрему приходилось гостить в доме его родителей в Фалеро (Афины). Да и покойный отец игумена, Анастасий, когда в юности работал в Фивах, снимал дом, где жил отец Ефрем. Большое великодушие проявил игумен Георгий в последние годы, когда болезни жестоко мучили Старца. Много раз он присылал своих монахов-врачей, отца Димитрия и отца Луку. Они каждый раз по много дней оставались со Старцем. В ответ на их заботу, Старец одаривал их от всего сердца многими молитвами.

Он любил всех, и всеми был любим. Молодые черпали силу в живости его слов и образцовости его жизни. Пожилые знали и почитали его как истинного исихаста. Всем он дарил свое сердце, для всех был открыт, но и со вниманием сохранял цельность своей души. Для всех у него было доброе слово, и особенно для соседей. Даже с зилотами у него были прекраснейшие отношения, и он их никогда не осуждал.

Его очень волновало единство и любовь всех святогорцев. Как-то его посетил один игумен, чтобы посоветоваться по поводу серьезной темы, которая обсуждалась в Священном Киноте. "Не знаю, что тебе сказать, — ответил старец Ефрем. — Единственное, в чем я уверен, это то, что решение нужно принимать единогласно или совсем не принимать, чтобы не было расколов".

Особенно он заботился о том, чтобы поднять авторитет старцев в глазах их послушников.

Как-то старец Ефрем навестил один общежительный монастырь. Монахи приняли его с большой радостью и честью. По благословению игумена все собрались, чтобы услышать духовное слово от Старца. Когда он начал говорить, то обратился к монаху, который считался самым образованным из всех, и спросил: "Отче, что сказала царица Савская Соломону, когда убедилась в его мудрости?" Монах ответил: "Блажен ты еси". Тогда Старец воодушевленно возразил: "Нет! Она сказала: "Блаженны слуги твои, слышащие слова твои" (2 Пар. 9, 7). И продолжил: "И я это же скажу вашему игумену, который отсутствует в нашем собрании сегодня. Блаженны чада твои, святый игумен, слышащие наставления твоя! Отцы, блаженны вы есте, потому что находитесь в послушании". И продолжал далее свою излюбленную тему о послушании.

Как-то, в другой раз, Старец тоже находился в одном монастыре и говорил братии, что монах спасается послушанием, послушанием освящается. Начинает с послушания и послушанием заканчивает. Один из монахов, правая рука игумена в руководстве, в какой-то момент спросил: "И в руководстве монастыря применимо послушание, батюшка?" И Старец, обратившись к братии, с чувством сказал: "Отец М… сделал сейчас шаг назад".

В другой раз, беседуя с сестрами одного женского монастыря, он воспользовался легендой, чтобы показать, какую любовь и какое попечение должна иметь игумения о своих духовных чадах.

Как-то раз к нему подошла одна игумения и доверительно сказала: "Когда я молилась, батюшка, то мне явился Христос.

— Господи, — сказала я ему, — прошу Тебя, даруй мне Свое Царство.

— Я дарую тебе Царство Мое и все дары Мои, — ответил Он мне.

— Господи, от всего сердца благодарю Тебя, но я не одна, у меня есть и мои ученицы.

— Если будут подвизаться, то и они сопричтутся тех благ Моих, — ответил Он.

— Господи, прошу Тебя, пообещай мне, что Ты возьмешь их в Царство Свое вместе со мною. Если они не будут со мною, тогда и я не хочу быть в Царстве Твоем, — настаивала я.

— Ну что же, если ты настаиваешь, ладно, пусть войдут и они в Царство Мое. Только пусть радеют о своем труде сейчас, — ответил Христос мне с тихостью".

Посетители

Одной из серьезных проблем для Старца были посетители. Они приходили группами, кампаниями. Он уставал от них, терял красоту ночной молитвы. Наконец, у него начала болеть грудь. Он поставил строгие таблички, дал строгие распоряжения своим послушникам, и немного поток упорядочился. Он не исповедовал, просто советовал, беседовал, утешал. И это при том, что у него было разрешение исповедовать^[52] со дня его хиротонии, но он обычно избегал это делать. Он говорил, что ему не встретился какой-либо духовник, чтобы тот преподал ему науку исповедовать, а сам он не хотел импровизировать. Это было его твердое убеждение — не заниматься вещами, которые он не знал хорошо. К тому же Старец избегал исповедовать, так как он желал целиком предаться безмолвной жизни. Лишь в немногих случаях ему приходилось исповедовать тех, кто уж очень сильно его упрашивал, и затем, как Старец позднее признавался, он чувствовал свое невежество, так как иногда не знал, было ли то или другое грехом. Вдобавок, посетители часто спрашивали о своих семьях, своих женах, и тогда он их отсылал к духовникам, имеющим семьи или безбрачным, но имеющим духовнический опыт. Старец шутил по этому поводу: "Один мне, понимаешь ли, про жену свою, другой — про жену свою… Гинекологом меня сделали!"^[53]

Иногда Старец говорил: "Горе монахам, чья известность дошла до Афин!". Посмеиваясь, спрашивал посетителей: "Слыхали, какие есть святые на Святой Горе? Старец Паисий и отец Ефрем!" Временами вздыхал: "С помощью диавола и наказаньем Божьим меня стали почитать за святого и я потерял спокойствие!"

Некоторые чересчур благочестивые монахи и миряне, желая выразить свое благоговение Старцу, делали перед ним земной поклон и старались поцеловать ему ноги. Для него не было ничего более неприятного, чем эти поступки, и он часто говорил об испытываемой им досаде от такой чрезмерной благочестивости.

Как-то, плывя на корабле, старец Ефрем повстречался с епископом острова Саму, покойным ныне митрополитом Пантелеймоном (Вардакос). У Старца с ним были самые добрейшие отношения, и митрополит часто навещал его. При встрече Старец поклонился и испросил благословения. Но и епископ тоже посчитал нужным поклонится Старцу и получить его благословение. Но Старец запротестовал, подался назад, схватил и потянул за край митрополичьей рясы, останавливая владыку. Старец "метал громы и молнии", но епископ успокоил его, и они помирились.

Молодой мировой судья и молитва

В канун 1980 года Старца посетил один молодой мировой судья. Молодой человек застал старца Ефрема на кухне, занимающимся рукоделием. Старец доставал заготовки для просфорных печатей из воды, которая потихоньку кипела в кастрюле на каминном огне, и затем их резал.

Посетитель положил поклон и сел на ближайшем сундуке.

— Ну, что у нас? — проницательно взглянул Старец на юношу.

— Есть у меня проблемы, батюшка, разные проблемы.

— Как часто исповедуешься?

— Батюшка, — замялся юноша, — я не исповедуюсь.

— Но тогда это естественно, что у тебя есть проблемы. — Но мне нечего исповедовать!

— Если я тебе скажу, что исповедовать, ты пойдешь на исповедь?.. Видишь, как по улице проходит девушка, а ты подумал что-то нечистое. Что скажешь?

— Хорошо, батюшка, пойду, поисповедаюсь.

Ушел. Прошло несколько месяцев, и опять он появляется.

— Добро пожаловать нашему Ефимушке! Ну что, поисповедался?

— Да, батюшка.

— Духовник разрешил тебе причащаться? — спросил испытующе Старец.

— Он мне велел причащаться каждые 15 дней.

— Ну и хорошо, — обрадовался Старец.

Позднее он говорил нам: "Я понял тогда, что он не имел каких-то серьезных грехов".

Однако юноша продолжил беседу, жалуясь, что не имеет времени молиться из-за груза служебных обязанностей, которые совсем не оставляют ему свободных часов. Старец улыбнулся и со знанием дела сказал:

— Я покажу тебе, как молиться, и затем ты мне скажешь, можешь ты так или нет.

Старец положил рукоделие рядом, встал, стряхнул стружки с фартука, и высокий, белобородый, величественный, приблизился к рукомойнику, говоря: "Сейчас утро, и ты встаешь от сна". — Старец открыл воду и начал простыми движениями мыть руки и лицо, повторяя просительно и нежно: "Господи, Иисусе Христе, помилуй мя". Подошел к полотенцу и вытерся, продолжая повторять молитву. Затем повернул свое светлое лицо к юноше и спросил властно:

— Можешь так делать?

— Могу, батюшка, — признался обезоруженный юноша.

— Но будь внимателен, — продолжил Старец, — это нужно делать каждый день. Не так, что раз — да, раз — нет. Потому что, как пишет авва Исаак Сирин, "великую силу имеет небольшое старание, которое, однако же, прилагается с постоянством".

— И кое-что еще, — прибавил Старец, усаживаясь опять за рукоделие и готовясь к работе. — В зале, где проходят заседания суда, есть какая-нибудь икона Христа или Божьей Матери?

— Есть.

— Прежде чем начать, повернись к ней и скажи: "Христе мой, просвети меня, дабы я не обидел несправедливо кого-нибудь из этих людей". Можешь так?

— Ну да, могу, батюшка.

— Я ведь не прошу, чтобы ты ораторствовал перед Богом, — закончил, шутливо улыбаясь, Старец.

Но и другим, которые ссылались на семейные тяготы, множество обязанностей и прочее, он неоднократно повторял: "Если я, в тишине Катунак, в день читаю сотню молитв, а вы, в шуме города и обязанностях по работе и семье, читаете три молитвы, то мы в равном положении".

Мы спрашивали Старца: "Может быть, недостаточно такое малое количество молитв для мирян?" И он нам говорил примерно следующее: "Если человек привыкнет каждый день, пусть немного, сколько может, но каждый день читать Иисусову молитву, тогда сердце его потихоньку начнет чувствовать сладость и будет ждать, когда придет этот час. И когда сердце усладится, тогда сам человек будет желать большего".

Так и тот молодой судья, который послушал совет Старца и — потихоньку, потихоньку… — так возлюбил молитву, что пришел день, и он испросил благословение стать монахом на Святой Горе, что к общей нашей великой радости и произошло.

Тех немногих, кого Старец мог принять, он принимал с большой любовью, и дарил им глубокое успокоение. Последние годы, когда он был вынужден многие часы находиться в кровати, он не переставал принимать посетителей. Возлагал руки на главу каждого, в то время, когда тот преклонял колени у его кровати. Старец молился примерно так: "Боже вечный, безначальный, бесконечный, неисследимый, непостижимый, неизменный; Боже, Утешителю, Душе утешения, Душе любве, Душе мира, Душе сладости, Душе терпения, Душе снисхождения, Душе долготерпения; Щедрый и Милостивый, Долготерпеливый и Многомилостивый: мы, грешная Твоя чада, во имя Твое крестихомся. Аще и грешныя есмы, обаче чада Твоя. Тебе просим, предстательством святых Своих пошли нам луч Божественнаго Твоего огня и попали нас разжжи нас. Прииди в души наша и сотвори Себе жилище. Помози нам, просвети нас, да Тебе последуем, да в Тебе упокоимся, да Тебе благоугодим. Да понеже в день един насладимся и мы, грешнии и неблагодарнии человецы, неизреченных и несказанных благ, яже уготова Отчая Твоя любы нам, грешным. Яко хвально и препето есть имя Твое в бесконечныя веки веков. Аминь".

Пишет один брат: "Много раз я приходил к старцу Ефрему с каким-нибудь помыслом, тяжелым, как свинец. Достаточно было лишь увидеть его, и я становился легким, как пушинка.

Давно не был у Старца. Едва он меня увидел, радостно, с духовной теплотой обнял, и встретил нежной речью: "Ну-ка, добро пожаловать, дитятко мое, утроба моя. Сколько же времени ты не появлялся? А мы ведь любим тебя. Я тебе песенку спою, что пели в моей деревне:

Вот так и ты, чадо мое. Любовь твоя пустила корни в наших сердцах! Ох, уж этот ваш безжалостный Старец… Не присылает тебя к нам, чтобы мы порадовались на тебя!.. " Старец Ефрем очень любил наше братство и считал его продолжением своего. Мы все уверены, что его молитвы нам очень помогли".

Укрепление бодрости духа

Старец Ефрем, мощно и энергично укреплял нравственную силу духа и наполнял сердце собеседника вдохновением. Один иеромонах из Афин записал случай посещения Старца митрополитом Дриинополиса и Коницы, высокопреосвященнейшим Севастианом^[54]:

Митрополит: Простите за беспокойство, нарушили вашу тишину, батюшка.

Отец Ефрем: Беспокойство? Какое беспокойство, владыка? Это радость, праздник и торжество для нас ваше присутствие. Прошу ваших молитв.

Митрополит: Это я прошу ваших молитв, батюшка.

Отец Ефрем: Нет, худшее от лучшего благословляется.

Митрополит: Но вы и есть то лучшее.

Отец Ефрем: Не говорите так, владыка.

Митрополит: Но это так. Так я чувствую.

Отец Ефрем: Вы можете чувствовать так, как вы чувствуете, но на самом деле все по-другому. Вы ведь епископ, а мы…

Митрополит: Я пришел просить твоих молитв, батюшка.

Отец Ефрем: Ладно, ладно, помолюсь… Слава Богу, владыка, мы имеем добрых и высоконравственных иерархов. Ну а героев? Храбрецов?.. Что же происходит? Вот слушаю я, читаю про Севастиана, хотел бы его встретить.

Митрополит: Это я Севастиан.

Отец Ефрем: Знаю, владыка, потому и говорю — честь для нас ваше присутствие. Большую радость вы нам доставили. Ждали вас, владыка, в нашей пустыньке. Очень вам благодарны, очень, владыка.

Митрополит: (рассказывает о трудностях и проблемах в северном Эпире)^[55].

Отец Ефрем: Господь да укрепит вас. Мы вас считаем за мученика, вы и есть мученик, и ваше мученичество не кончается, владыка. Братья наши в Албании столько времени мучаются, и вы вместе с ними. Кто сострадает — награду мученика получает. Это делает вам честь, владыка. Так вы становитесь причастны Честной Крови, которую Господь излил на Кресте. Чего уж более — Кровь Христа, поэтому и говорю вам, что не существует большего достоинства, чем мученичество. Желаю, чтобы и ваши труды запечатлелись через мученичество крови. Великая вещь! Благословение и честь непредставимые.

Митрополит: И я, батюшка, часто об этом думаю. Кто знает, думаю, может вечером тебя найдут в канаве без головы.

Отец Ефрем (приподымается, воздевая руки): Я вам желаю этого, владыка! Дай-то Бог! Великая честь! Правильно сказали — в канаве, без головы. Если судить по вашим трудам, недалеко то время, как может прийти это благословение. Великое благословение — мученичество. Церковь наша созиждена на мученической крови. Святые престолы основываются на мощах мучеников, а не преподобных. Велик преподобный Антоний, велик и преподобный Пахомий, однако же ни один святой престол, ни один жертвенник не основывается на их мощах. А мощи неизвестных мучеников имеют эту честь. И если бы вы, владыка, удостоились мученичества кровью! Не то, чтобы мученичество болью и соучастием было недостаточно, но полноту дает только мученичество кровью. О, какая будет это честь, немногого надо, это вам может дать Господь.

Митрополит: Я готовлюсь к этому и к тому, что укажет Бог.

Отец Ефрем: Дай-то Бог!

Митрополит: Хочу попросить тебя дать мне твое благословение.

Отец Ефрем: Благословение? Сказал же, я не могу! Помолиться — да, всем сердцем, ежедневно, это могу и вам обещаю. Буду молиться, владыка.

Митрополит: И на проскомидии вынимайте частицу за нынешних новомучеников северного Эпира.

Отец Ефрем: Да, новомучеников! Конечно, будем это делать. Сейчас же запишем их имена… И вас будем поминать вместе с новомучениками.

Митрополит: Помолитесь о северном Эпире.

Отец Ефрем: Ну конечно, владыка. Сказали же, — и за вас, и за новомучеников.

Митрополит: Теперь, батюшка, хочу тебя спросить. Я встречаю противодействия. И даже от христиан. "Этот Севастиан, перебарщивает, — говорят, — все время о северном Эпире говорит. Существуют и другие духовные темы. Достаточно уже сказано, а он все об одном и том же". А ты что скажешь? Какое твое мнение?

Отец Ефрем: Нет, владыка, они не правы, не слушайте их. Остановимся? Но не прекращаются мучения, они продолжаются. Потому и вы продолжайте трудиться и говорить об этом, а мы постоянно будем молиться. Это вопрос духовный. Все остальное — ничто в сравнении с этим.

Митрополит: Хочу, батюшка, чтобы ты мне сказал, что ты чувствуешь глубоко-глубоко в своем сердце касательно меня и той борьбы, в которой я участвую? Как именно чувствуешь? Не скрывай от меня, скажи, как есть.

Отец Ефрем: Что я чувствую в отношении вас? Чувствую… Позвольте мне это сделать, так мне хочется… (поднимается и горячо обнимает владыку). Здесь присутствуют и другие, но пусть поймут нас правильно, владыка. Теперь понимаете, что я чувствую!..

Митрополит: Батюшка, ты меня очень успокоил. Начатое продолжу всеми своими силами. Тем более, что ты согласен со мной.

Отец Ефрем: Согласен ли я? Какое это имеет значение? Да и как я могу быть не согласен? Продолжайте, владыка, с тем же, и даже с большим напряжением, с болью и со смирением. Новомученики этого требуют. Господь и Церковь вместе с вами. Результат только Он знает, а вы святое дело совершаете.

Митрополит: Батюшка, ты дал мне радость. Говорю тебе, ты дал мне крылья, успокоил меня, и я чувствую огромную силу.

Отец Ефрем: И я очень рад, владыка.

Митрополит: Однако мы вас утомили и нарушили ваш распорядок.

Отец Ефрем: Ну, что вы говорите, мы получили великое благословение, радость такая, что и представить себе не могли. Видите, один и тот же дух у нас, он нас объединяет. Есть и… взаимо… как это сказать. Забыл это слово… В молчании и тишине нашей пустыни забываем и язык наш.

Митрополит: Взаимопонимание?

Отец Ефрем: Да, взаимопонимание, вот это слово. Поэтому и день сегодня для нас значительный. Редко мы имеем такие благословения. Сердце мое трепещет от радости и благодарности.

Митрополит: Мы дадим вам и некоторые книги, которые издаем.

Отец Ефрем (смотрит обложку книги "Распятый северный Эпир"): Вот такой он сейчас, распинание и кровь. (Смотрит книгу "Трагедия одного народа). Живут в тюрьме. Страдают! Продолжайте свое дело, владыка. Бог вас просветит и даст вам силы. И мученичество даст, как уже сказали, в скором времени.

Митрополит: Благослови меня, батюшка. Чувствую нужду в этом.

Отец Ефрем: Ну, зачем это? Так тебе хочется?

Митрополит: Благослови, уйду наполненный.

Отец Ефрем: Ну, если настаиваешь… (с чувством): Бог да благословит вас, владыка, и меня не забывайте в Вашей молитве".

В 1981 году старец Ефрем, по причине болезни, на короткое время оказался вне Святой Горы, и его посетила одна супружеская пара. Что-то у них случилось, и ближайшие родственники, желая им помочь, говорили одни одно, другие другое, так что произошло у молодоженов смущение. Отец Ефрем ответил им со свойственной ему категоричностью: "Послушайте, что я вам скажу. Идите к себе домой, выставите всех вон, и закройте дверь". Проблема разрешилась, все успокоились.

Прозорливый?

Многие спрашивали: "Прозорлив ли старец Ефрем?" Некоторые люди рассказывали случаи, которые убеждали в чем-то подобном. Мы можем ответить так, что главным даром Старца было нечто другое, а именно — дар молитвы и слез. Но и по нему самому можно было почувствовать, что вследствие его высоких духовных состояний и этот дар Божий не был неизвестен для него, но и не был, однако, постоянно действующим в его душе. Господь знает и рассудит.

Как-то раз мы все вместе были в трапезной. С нами обедал и один зашедший к нам монах. Во время благодарственной молитвы Старец повернулся к монаху и, кивнув ему головой, сказал: "Желаю дальнейшего продвижения"^[56]. Одновременно, ребром ладони правой руки начерчивая крест на своей груди, он сказал со значением: "Свят, свят, свят… "^[57] Спустя некоторое время этот монах нам признался, что он пришел, чтобы испросить благословение Старца на диаконское рукоположение.

Когда отец Ефрем остался один вместе с отцом Никифором, его посетил один студент. Отец Ефрем отвел его в заднюю часть каливы, где была какая-то могила, и начал говорить ему о смерти и о жизни после смерти. Через два дня, уезжая со Святой Горы, юноша узнал о смерти своего отца.

Была полночь, и некий старец в Святой Анне отсчитывал последние часы своей жизни. В ту же ночь он почил о Господе. Отец Ефрем, будучи в Катунаках, в эти часы молился и ничего не знал об умирающем старце. Когда пришел черед тянуть четки за тех, кто ему помогал или благодетельствовал каким-либо образом (каждую ночь старец Ефрем поименно молился о них), подошла очередь и помолиться за того старца, который был из их числа. Закончив положенное число четок, он хотел перейти к следующему имени, однако ум его все время возвращался к имени старца. Волей-неволей он еще много молился о нем, и не просто тянул четки, а со многими слезами. На следующий день он узнал о смерти старца и тогда понял, почему так все произошло.

Отец Рафаил, который жил один, недалеко от каливы Святого Ефрема, имел обыкновение в час вечерни и во время службы стучать не в била, как в монастырях, а в несколько пустых консервных банок из-под кальмаров, которые он надлежащим образом развесил на палках. Однажды, как раз в то время, когда он стучал в свои банки, один соседний монах поднимался по тропинке напротив и, слыша эти звуки, вслух разговаривал сам с собой: "Ну что он делает? Совсем с ума сошел?" Отец Ефрем, копая неподалеку, услышал эту осудительную речь и впоследствии говорил: "Увидел я тогда в духе, что душа этого брата пала. Я был потрясен разрушительной силой греха осуждения".

Много было и таких, которые приходили и впоследствии признавались, что старец Ефрем или им говорил о событиях их жизни, о которых невозможно было узнать, или отвечал на их вопросы, прежде чем они его спрашивали.

Множество раз он подвизался в молитве в течение длительного времени и с большим трудом, чтобы Господь известил его о чем-то, что его беспокоило. Так, например, пять месяцев он ждал и потом только получил ответ, что некий послушник не должен оставаться у него. Когда его спрашивали, может ли он получить просимое извещение, то признавался, что это нелегко. Не Бог следует за нами, а мы за Богом. И как Он желает, так и делает.

Как-то раз его посетил один молодой монах и попросил остаться у него жить. Тогда еще был жив старец Никифор и отец Ефрем не решался брать послушника, да и старец Иосиф посоветовал ему не брать послушников прежде, чем он закроет глаза своему старцу. Тем не менее он сказал монаху, что помолится, и какое извещение получит, так ему и ответит. Спустя несколько дней, когда его опять посетил тот же монах, Старец сказал ему: "Не бе гласа, ни послушания" (3 Цар. 18, 26) и не принял его. Тогда монах сказал отцу Ефрему, что он пойдет в послушники к одному соседнему старцу, отцу Хризостому, и отправился туда. Прежде, чем монах успел выйти за ворота, отец Ефрем почувствовал всем своим существом благодать, как бы омывающую его, и подумал тогда, что это от Бога, чтобы этот монах закрепился там, куда идет. Так и случилось.

Один молодой по возрасту святогорец, игумен хорошего монашеского братства, рассказывал нам о том расстройстве, которое он почувствовал, когда старец Ефрем задолго ему предсказал, что он станет монахом и священником. Сам-то он хотел стать семейным иереем. "Ты из рода нашего, — сказал ему старец Ефрем, оглядывая его своим проницательным взором, и продолжил, — да, и епитрахиль будешь носить".

Этот молодой игумен еще нам рассказал, что как-то, будучи в большом расстройстве, он прилег, чтобы заснуть, и тогда увидел просветленного старца Ефрема, наставляющего его: "Направляй монахов к большей внутренней работе". Он проснулся и почувствовал, что душевная тяжесть растворилась.

Один молодой киприот, желая стать монахом, часто посещал Старца. Чем мог, Старец ему помог. Став монахом, он снова посетил Катунаки. Старец был очень обрадован. В какой-то момент разговора он говорит монаху: "Послушай меня! Это братишка твой, который сейчас на небесах, сделал тебя монахом". Молодой инок был удивлен, но промолчал. Когда его навестил приехавший с Кипра отец, представилась возможность разрешить загадочные слова Старца. Монах спросил отца: "Скажи, кроме братьев моих, которые все живы, был ли еще другой?" И, потрясенный, услышал ответ: "Да, один твой брат умер младенцем, но мы тебе этого никогда не говорили".

В 1981 году Великая Лавра перешла с особножительного на общежительный устав. Некоторые из лаврских монахов начали готовить почву в монастыре, чтобы призвать отца Ефрема для игуменства. Старец был в полном неведении о происходящем, но в то же самое время, будучи в Катунаках, он нам жаловался, что чувствует какое-то душевное давление во время молитвы. Он не знал, откуда оно происходит и недоумевал о причине его. Вскоре ему сказали о желании возвести его в игумены Лавры, и причина стала ясна. Через некоторое время Старца посетили три представителя монастыря и предложили ему принять участие в выборах для избрания игумена. Старец испросил у них необходимое время для того, чтобы помолиться об этом; как известит его Господь — так он и ответит. Он также посоветовал представителям монастыря, чтобы они совершили всенощное бдение, дабы Господь явил Свою волю. Прошло несколько дней, и Старец пришел к выводу, что нет воли Божьей ему быть игуменом в монастыре. Так известилась его душа. Он позвонил в монастырь и сообщил отцам свой ответ. Вопрос был исчерпан.

Старец часто говорил, что некоторые тяжелые грехи он чувствовал как зловоние. Грех смердит. Так, он рассказывал, что старец Иосиф почувствовал вонь, когда к нему приблизился некий дарвинист, и во время беседы он удостоверился в истинности своего ощущения. Случилось, что и сам старец Ефрем как-то недоумевал, почему он не чувствует зловония от одного человека, который заявлял, что он буддист. В какой-то момент он нарочно сел возле него: "фу-у! Что это была за вонь, что я почувствовал", — рассказывал нам Старец, делая жуткую гримасу.

Как-то один епископ его спросил обэкуменизме. Старец помолился, чтобы Господь его известил. "Одно лишь зловоние, с привкусом кислоты, солености и горечи… Вот таков был результат", — рассказывал нам Старец с отвращением.

Старость

Осенью 1981 года старец Ефрем был вынужден лечиться в афинской больнице для клириков. Старые язвы на его ноге опять открылись. С этой поры он целое десятилетие мучился от страшной боли. Питался только фруктами и овощами с небольшим количеством растительного масла. Если отваживался вкусить немного сыра или рыбы, то расплачиваться за это приходилось дорого.

В 1992 году это мучение закончилось парадоксальным образом, как бы само по себе; однако на смену пришло другое испытание. Оказывается, что не узнанным доселе врагом Старца было обезвоживание. Одним из симптомов было то, что очень часто он не испытывал жажду после вкушения соленой пищи, а также что после тяжелой работы со многим потом он выпивал огромное количество воды, добавляя немного лимона и сахара. Старец говорил, подшучивая: "В жизни своей я никогда не был пьян от вина, а от воды раз или два опьянел". Головокружения последних лет, как выяснилось, были связаны с обезвоживанием и расстройством электролитов, а не из-за сосудистой системы, как это показывали рентгеновские снимки. Таким образом, обманулись и врачи, и он сам, когда говорил, что якобы страдает от атеросклероза. Да разве это было возможно? Такой радостный человек — и склеротик.

После того как ему исполнилось восемьдесят лет, эти небольшие обезвоживания с началом лета сгустили кровь и, при частом низком давлении, начали вызывать ишемические инфарктные эпизоды. Так потихоньку, начиная с глаз, члены его становились расслабленными и обессиленными. Тогда его очи потеряли свое орлиное сияние. Вместо них виделись два старческих глаза, добрых и ласковых. Он говорил нам, что просил Пречистую дать возможность ему до самого конца обслуживать самого себя, однако он прибавлял: "Пресвятая моя, не как я хочу, но как Ты изволишь".

В ноябре 1994 года, когда он уже почти не видел, только лишь как бы тени, его посетили два монаха из монастыря Симонопетра. Один из них сделал запись об их посещении:

"Первым в келлию вошел отец Е. Старец, почти ослепший, лежал в кровати. Каждый, кто приходит к нему поговорить, в первую очередь должен был назвать свое имя, это касалось даже его послушников. Старец хорошо слышал левым ухом, и почти совсем не слышал правым. Нам сказали, что слух у него значительно улучшился со времени, как перестал видеть.

— Отец Е. из Симонопетра, — представил его послушник.

— А! Отец Е.! — Старец, опираясь на подушку, обнял его и поцеловал. — Как поживает госпожа М?

— Очень хорошо.

— Дети у нее есть?

— Двое.

— Бог да благословит их и соделает их сосудами благодати (Старец благословил двумя руками). Ты меня очень обрадовал, сказав, что у нее двое детей.

Приветствие, исполненное сердечности, продолжалось приблизительно от пяти до семи минут. Позднее подошел и я, а отец Е. прислонился к окну, сбоку, как раз над головой Старца.

— Иеромонах Г. из Симонопетра, — представился я.

— А! Отец Г., ты еще не спел мне "Свете тихий"!

— Батюшка, мы сейчас вам споем.

— "Свете Тихий" — это умозрение. Говорит о Творце — о Святой Троице, возносит ум от творения к Творцу. Сейчас вижу много умозрения в "Свете Тихом", и оно меня утешает. Хочу, чтобы ты мне спел его.

Мы с отцом Е. пропели ему "Свете Тихий… " Мне повезло — я сидел на краю кровати, очень близко к Старцу, так как я вошел вторым. Левой рукой я упирался в стену, а правую мою руку держал Старец. Он молча выслушал наше пение.

— Спойте это всей братией и запишите мне на кассету… Мы пообещали исполнить. Затем достаточное время он разговаривал с нами. В основном говорил он. Временами воодушевлялся и оживлялся, и тогда он прижимал мою голову к своей груди, целовал или хлопал по щекам. Эти "ласкательные" шлепки скорее напоминали довольно сильные оплеухи. И они были бы непереносимы, если бы исходили не от старца Ефрема и если бы не были связаны с наивысшими моментами духовного подъема во время нашей беседы.

— "Свете Тихий" — это умозрение. Слушаю и утешаюсь. Сейчас, когда потерял свет, терплю. Христос мне дал крест. Иногда он немного тяжел, не могу его поднять, но призываю молитвы моих родителей (они стали монахами) и моих Старцев. Так и укрепляюсь.

— Батюшка, какой-то великий дар готовит вам Христос.

— Да, да. Какой-то грех хочет мне изгладить, какой-то неизвестный грех. Все, что Он дает, да будет благословенно. Но временами он бывает тяжеловат, этот крест. Потерпим. Сейчас иногда бывает, что я не различаю, когда сон и когда действительность. Вот несколько дней назад я видел сон, а потом подумал: что это было? Мне снилось? Или, может быть, сейчас мне снится, а тогда бодрствовал? — смеется Старец.

— Батюшка, вы сейчас, как тот патриарх Исаак, который слышал, что не…

— Да-да, но он сказал: "Голос, голос Иакова; а руки, руки Исавовы… " (Быт. 27, 22).

— Батюшка, может, мы вас утомляем?

— Наоборот, отдыхаю с вами. Вот ведь я теперь все время один и сижу здесь. Делаю что могу, хожу и на вечерню, но, скажу вам правду, сколько раз ходил — пожалел об этом. Не слышу, потому что эти послушники все читают тихо, и я не понимаю…

Конечно, "Свете Тихий" — это великое умозрение. "Поем Отца и Сына и Святаго Духа". А в конце вечерни "Феотокарий"^[58]. В нем все есть. На литургию хожу. То, что хочу услышать — это "Благословенно Царство Отца и Сына и Святаго Духа". Все остальное я не слышу… Предпочитаю лучше здесь находиться и тянуть свои четочки. Ну, конечно, читаю акафист Божией Матери.

— Помните его наизусть, батюшка?

— А как же!.. Что тут такого? Читаю его… знаю его.

Общение наше было очень радостным. Все втроем смеялись, когда он нам что-то говорил. Опять нам рассказал известную историю с котом, которого старец Никифор привязал, так как тот бегал в огород, выкапывал лапами луковицы и сажал свои собственные "луковицы".

Зашел один из его послушников, чтобы дать ему ложку меда. Ложка была переполненная.

— Батюшка мой, — очень нежно сказал отец Н., - ну-ка быстренько скушайте мед, чтобы он не накапал на вашу одежду.

Старец действительно поторопился, но все же успело достаточно накапать на подрясник. Тогда случилась одна умилительная сценка. Послушник ложкой стал собирать с подрясника большую каплю и говорить Старцу:

— Батюшка мой, ваш подрясник вам позавидовал и съел немного меда.

— Кто позавидовал? — спросил Старец, который не понял, что случилось.

— Вот сейчас, когда я вам дал меда, подрясник вам позавидовал и сказал: "Дайте и мне немного сладкого меда", вот мы и дали ему немного.

— Что ты такое говоришь, чудак…

— Да-да, подрясник закричал, и мы ему дали. — сказал послушник и засиял от радости, потому что Старец понял шутку и заулыбался.

Затем служили вечерню. За ним пришли послушники, чтобы подготовить его. Старец оказывал бесконечное молчаливое послушание во всем, что ему говорили.

Во время чтения кафизмы пришел один из послушников, который оставался на скитском причале с какими-то вещами. Он подошел и положил поклон Старцу, который сидел глубоко в стасидии. Чтец приостановился:

— Батюшка, я (такой-то). Вот, пришел. — Пришел, дитя мое? Ну, хорошо.

Чтение продолжилось. Ответ послушнику был таким нежным, таким мирным, что он мне показался прекрасной мелодией.

Затем мы спустились в трапезную. Спуск по лестнице и переход в трапезную, который длится две минуты, для Старца продолжался около десяти минут. Послушник, который вел Старца, должен был в подробности информировать о каждом шаге, о каждой ступеньке и о малейшем движении.

— Батюшка, сейчас пойдем в трапезную. Повернитесь, я сниму рясу с вас. Не сюда, повернитесь туда. Сейчас находимся в дверях церкви. Поднимите ногу, сейчас начнем опускаться по лестнице. Становитесь на первую ступеньку. Палку возьмите в другую руку, а левой рукой держитесь за перила. Хорошо, спускайтесь по ступенькам. Сейчас спустились вниз, там, где немножко сворачиваем. Будьте внимательны, сейчас уже последняя ступенька. Хорошо. Пойдемте теперь по коридору. Сейчас достигли поворота. Прекрасно… Батюшка, сейчас шагнем по ступеньке на кухню. Будьте внимательны.

Старец не понял и шагнул не подготовившись. Немного возбужденный, он воскликнул:

— Ну, осторожно же, ты убьешь меня! Здесь ведь ступенька!

— Я же сказал вам, батюшка, что здесь спускаемся. Вы что, не услышали?

— Да я что, вижу что ли? Ах, совсем ты невнимательный. Сейчас куда дальше? Тихо-тихо, не тяни меня!

— Этой рукой опирайтесь на стол. Прекрасно. Сейчас садитесь в кресло…

Когда мы все сели, его послушники сказали ему, что и мы, вдвоем, здесь же находимся.

— Батюшка, я отец Г., который вам когда-то сказал, что хотел бы стать отшельником, а стал певчим Симонопетра.

— К чему у кого сердце больше расположено, там пусть и будет. Все едино. Хорошо быть в общежитии, хорошо быть и в тишине, куда хочет каждый, пусть и идет. Только пусть живет в терпении и послушании. Оба пути спасительны. Но все же лучше общежитие.

Беседа, которая протекала во время еды, была так непосредственна и неподдельна, что чувствовалось, что перед тобой нежный отец со своими детьми. Старец ел очень медленно. Он мог лишь, как во мгле, едва различать стакан с водой, тарелку, хлеб. Ел он сам, без посторонней помощи. Иногда делал замечания:

— Много масла налил! Невозможно есть эти овощи!

— Батюшка, — обратился к нему отец Е., - в округе, по соседству с вашей келлией, знали вы других старцев с высоким духовным состоянием?

— Не жди, что придет другой и скажет, что у него духовные дары. Святые прячутся, не хотят, чтобы их узнали другие. Желают славы в другой жизни, не в этой. (Затем, повысив голос, продолжил.) Если приходит кто-то и спрашивает: "Отец, ты Ангелов видишь?" — что ты ответишь? Скажешь: "Да, вижу Ангелов"? Если и видят Ангелов, то тебе этого не скажут. Не можешь знать, что скрывает внутри себя человек, пока он не заговорит с тобой. Многие Старцы открывались только после смерти. Никто их не знал…

Молча и очень медленно он продолжал кушать. Мы обсуждали разные вещи. Через десять минут или чуть больше Старец сказал:

— Один монах, когда искал место, чтобы построить келлию возле Святой Анны, начал копать и нашел остов целого тела. Место благоухало. Он хотел сказать другим монахам, что нашел такое сокровище. Но во сне тот святой, чьи это были кости, явился ему и сказал: "Оставь меня спокойно там, где я нахожусь, и никому ничего не говори. Перед своей смертью скажешь, что нашел тело мое, которое благоухало. Ничего другого. Не скажешь, и где меня нашел". Видишь — святые прячутся и не желают славы здесь, на земле, во имя славы в другой жизни.

Мы продолжили обсуждать разные вещи, и эта тема забылась. Однако ум Старца был занят тем же вопросом до самого конца трапезы, когда мы опять, внезапно, услышали его голос:

— Об этом говорит и апостол Павел: "Ибо не имеем здесь постоянного града, но ищем будущего" (Евр. 13, 14). Туда приготовляемся для вечной жизни. Здесь все временно. Не ищут святые славы в этой жизни. Скрывают свое состояние…

После окончания трапезы встали.

— Благодарственные уже прочитали? Ну, начинайте малое повечерие. Здесь, на месте, как мы есть, — распорядился он твердо.

Когда закончили малое повечерие и взяли у него благословение, он спросил:

— Сегодня чья очередь? — Моя.

— Ну давай, пойдем.

Каждый из послушников хотел ухаживать за ним и во всем ему служить. Чтобы не было недоразумений, делали это каждый по очереди.

Говорят, что у него случались преходящие инсульты. Я не знаю, что это значит. То, что я вижу в Старце, — это прискорбный упадок душевно-телесного состояния, который превышает границы возможных его сил. Он сам это видит в себе и называет это "телесное разрушение". Сверх того, он замечает в себе некое затемнение мыслительных сил. Старец не может понять, что в этом помрачении уже не действует его воля, а лишь болезненное состояние, в котором он находится. Он этого не понимает и воспринимает все как факт духовной природы — как крест, который он должен нести со смирением. И когда он замечает, что теряет терпение, тогда расстраивается до отчаяния и переживает глубокую скорбь. Однако бывают моменты, когда затемнение отходит, ум очищается, и всякий ясно видит, что душа его чиста и исполнена кротости, сладчайшей радости и мира.

В старце Ефреме поражает удивительная естественность и непосредственность, которую редко находишь в людях. Ничего притворного, ничего ложного или лукавого. В духовном восхищении^[59] видел Святую Троицу, лобызал Христа, беседовал с Ангелами, наполнялся сладостью Божественной любви, получал сверхъестественные дары. А сейчас он находится пригвожденным ко Кресту. Как наивны и несмысленны все те, которым не нравятся его стенания, когда он взывает: "Или, Или! Лама савахфани?"^[60] Но и Христос так вопиял, дабы показать, что истинные последователи Его будут вопиять так же. А впоследствии они войдут во славу Христову.

Во всяком случае за эти дни я ни разу не заметил, что Старец не в своем уме или не понимает, что говорит. Многие вещи он не помнит, но знает очень хорошо, что с ним происходит и что он говорит. А также слышит очень хорошо и понимает все, что ему говоришь.

Вчера, когда мы были у Старца вдвоем, а послушник его отсутствовал, он внезапно мне сказал:

— Хорошо служишь.

Сказал это серьезно и твердо. Старцу Ефрему чужды комплименты и любезничество. Вот почему я на службе чувствовал, что меня сопровождает чей-то взгляд. В час Божественной литургии, когда я думал, что, возможно, он спит, Старец занимался тем, что духовно наблюдал, как служит иерей.

Он и раньше несколько раз нам говорил: "Я помолюсь, чтобы Бог мне сказал, что ты есть".

Его кончина

В ноябре 1996 года сильный приступ свалил Старца навсегда в кровать. Он стал почти совершенно неподвижным, безгласным и не способным к проглатыванию пищи. Казалось, что Старец не имеет никакой связи с внешним миром. Он не пытался ничего сказать, даже жестами. Незаметно было, что он что-то слышит, когда его спрашивали. В этом была какая-то тайна. Только когда он чувствовал очень сильную боль, стонал.

Один из любящих его братьев писал ему: "И когда очень часто меня затягивает обыденность, то мысленно ловлю внутри себя Ваш взгляд и устыжаюсь, жалкий, видя Ваше терпение и Ваши испытания".

А вот еще другой, более поэтичный и откровенный:

Несмотря на все трудности, Старец все же видел, пусть хоть и чуть-чуть, и неплохо слышал. Доказательством было то, что он отвечал улыбкой и даже смехом, когда ему рассказывали его любимые веселые истории, которые он сам раньше часто рассказывал. Это был единственный способ общения с ним при его состоянии паралича рук и ног. Ему всегда нравилось шутить, рассказывая поучительные истории из греческой мифологии или народных преданий. Он шутил над самим собой или остроумно и по-доброму поддразнивал других.

Когда кто-либо, по собственной воле, воздерживался от трапезы, то Старец рассказывал про ослика, которого Хаджи^[61] не покормил один раз, не покормил второй и все радовался, что ослик работает без всяких затрат. Наконец в какой-то момент дверь стойла не смогла открыться, потому что ослик испустил дух и растянулся внизу.

Иногда, подражая детскому голосу, разыгрывал беседу двух маленьких детей: "А где виноград? — А зачем тебе? — Посмотреть… " Так Старец высмеивал ребяческое лукавство кого-нибудь.

Тому, кто не хотел выучить элементарные правила устава, он напоминал про фляжку попа. Поп был неграмотный и счет вел по бобам, которые были у него в специальной фляжке. Съедая один боб каждый день, он вычислял, когда надо будет служить Пасху. Попадья заметила, что он ест бобы, и чтобы сделать попу приятное, подсыпала ему побольше. Когда же односельчане стали жаловаться, что он не служит Пасху, он им ответил, что, судя по бобам (как показывает фляжка), ни в этом году, ни в следующем Пасхи не предвидится.

Если кто-то был послушлив только внешне, Старец кивал головой, улыбаясь, и низким, деланным голосом говорил: "Антоний, Антоний…", — напоминая осуждающую фразу одного святого старца, которого его послушник слушался только тогда, когда были посторонние рядом.

Эти и другие похожие истории, коротенькие или подлиннее, поддерживали его веселое настроение в течение 13 месяцев прикованности к ложу в непрестанной боли. Когда температура повышалась и болезнь усиливалась, улыбка увядала на его старческих губах. Лежать ему было неудобно, он предпочитал сидеть на кровати, опустив ноги на пол и с подложенной под спину подушкой, как всегда, низко наклонившись, — излюбленное положение при молитве. В этом положении Господь тихо забрал его 14/27 февраля 1998 года.

Старец неоднократно давал указания, чтобы его похороны состоялись в тесном кругу соседей. Но тайна раскрылась, и многие монахи успели дать отцу Ефрему последнее целование. Один из них пишет: "Старец был человек преподобной, святой жизни, исполненный благодати Божьей, извещаемый от Бога в ту меру, в какую он мог вместить, но жил, сознавая себя грешником, и просил молиться о нем: "Дитя мое, прошу тебя, когда я уйду, отслужи по мне сорокоуст и всегда меня поминай". Он дал указание, чтобы на его отпевании были только соседи, вместе с которыми он провел земную жизнь. Мне он дал благословение быть среди званых. Я благодарю его. В ночь, когда он умер, я увидел его во сне облаченным в белоснежное священническое одеяние, сияющим, радостным, сказавшим мне: "Батюшка мой, иду служить".

И вот я оказался на его отпевании.

Я вижу в усопшем одного из преподобных, который уже вошел в лик отцов Святой Горы. И благодарю Господа и Старца, который любил меня и запечатлел мою жизнь своею. Наконец его тело приняла мать-земля, им освященная. Святую же его душу воспринял радующийся лик всех преподобных, в подвигах просиявших, память которых в тот день начиналась вечерней, дабы и он ее отпраздновал, аки преподобный вкупе с преподобными.

Нам он оставил память и пример добродетельной исихастской жизни, жизни святогорского монаха, а также ностальгическое воспоминание о честном его облике.

На панихиду сорокового дня я не имел возможности прийти, так как в нашей келлии был постриг. Я был расстроен, что меня не будет на панихиде. На литургии, после освящения Даров, во время поминовения усопших, говоря "Помяни Господи отца нашего Ефрема…", почувствовал две руки на моих плечах, нежно меня обнимающие. Меня пробила дрожь. Остановился. Повернулся назад. Никого не вижу.

Благодарный Старцу за его посещение, я продолжил литургию. Верю, что любящее сердце его наблюдает за нами. Молится о нас, и мы это чувствуем".

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

СЛОВА УЧИТЕЛЬНЫЕ

Послушание

Одна монахиня мне написала: "Батюшка, мы слышим, что турки скоро придут, и не знаем, что нам делать".

— А! Послушай, дорогая моя, — говорю я ей, — у тебя нет послушания, потому что, если бы ты имела послушание, тогда бы ты думала так: "Какое мое дело? Как игумения скажет". Там ведь игумения матушка М.? Ну, так вот: как матушка М. скажет. Остальное меня не касается.

Вот это послушание. А если боишься — значит имеешь свое хотение, свою волю.

Все вы хорошо знаете, что наш старец Иосиф был истинный исихаст и делатель умной молитвы. Но не исихазм и умную молитву он нам преподал в первую очередь, а преподал нам послушание, общежитие.

Если вы внимательно проследите по книгам святых Отцов, то увидите, что многие из них достигли святости как бы даже с легкостью: души их освятились без совершения чрезмерных трудов, без необычайного принесения себя в жертву, без исполнения крайних аскетических подвигов. А почему? Они избрали послушание.

Послушание приносит человеку не только телесное бесстрастие, но и духовное.

Исследуйте глубже, откуда исходит послушание. От Триипостасного Божества. Христос говорит: "Я сошел… не для того, чтобы творить волю Мою, но волю Пославшего Меня… " (Ин. 6, 38). Отсюда начинается послушание. Поэтому, кто творит послушание, тот становится подражателем Христу!

Я опытом убедился, что послушание превыше молитвы.

Хочешь получить дар молитвы? Хочешь, чтобы, когда говоришь: "Господи Иисусе Христе", из твоих глаз текли реки слез? Хочешь прожить ангельскую жизнь? Тогда: "Благословите", "буди благословенно". Вот что такое послушание!

Человеку немало нужно потрудиться, чтобы не доверяться своему суждению. Отлучился твой старец — спроси брата своего, и как он тебе скажет — так и поступи. Уничижение собственное — это немалый труд, но иначе ничего не получится. По-другому не выйдет! Если хочешь последовать монашескому закону — ступай по этому пути.

Спросили как-то монахини отца Герасима Песнописца:

— Отец Герасим, что значит слепое послушание?

— Я вам отвечу, — говорит. — Вот сказала игумения: "Евпраксия, принеси стакан воды", — ты приносишь. — "Вылей воду", — ты вылила. — "Ах ты, дура, зачем вылила воду!" — "Простите, благословите". Не оправдываешься: "Но ведь вы мне сами сказали вылить воду". Нет, не так. "Благословите", — вот это и есть слепое послушание.

Если не оказываешь такого послушания — не поднимаешься вверх по духовной лестнице. Видишь, что старец сказал: "Слепое послушание — это когда не оправдываешь самого себя не только по отношению к своему старцу, но и перед братом твоим. И перед братом твоим не оправдывайся, но всегда имей самого себя ниже и хуже всех".

Тот, кто живет в послушании у своего старца, подражает Христу, Который послушлив Отцу Своему (Ср.: Флп. 2, 8). Тогда Бог благословит того, кто Ему подражает.

Если что-либо просите у старца — предрасполагайте ваш помысел. Если старец исполнит просимое, говорите "буди благословенно". Если не исполнит, опять — "буди благословенно". Не настраивайтесь на то, что старец вас послушает, тогда если старец и не исполнит просимое, то вы не будете унывать.

Часто и мы, старцы, может, и делаем какую ошибку; но если ты все исполнишь по послушанию, то для тебя это обернется к лучшему, а не к худшему. Никогда послушание "не выйдет боком", потому что оно есть подражание Христу.

Жил в послушании — пойдешь в Рай!

Не живешь в послушании — не можешь умно молиться, нельзя причащаться, нельзя служить — ты уготовлен в ад. Вот ведь и Адам, и пророк Елисей и Гиезий: все эти примеры нас убеждают, какие именно добродетели более всего угодны Господу. И другие добродетели содействуют спасению, но ни одна из них не имеет той силы, какую имеет послушание. Поэтому более всего прилежайте в послушании.

Я так вам скажу: от нас зависит, чтобы тот свет, который внутри нас, то есть благодать, мог усиливаться или уменьшаться. Если сейчас благодать в "пять градусов", завтра можем сделать ее в десять, тридцать, пятьдесят, сто. И от нас же зависит, если сейчас она в "десять градусов", — сделать ее в восемь, пять, три, один… А происходит это от самоотречения, убежденности, благоговения, уважения, которое мы имеем к нашему старцу. От нашего послушания своему старцу этот свет возрастает. Не только старцу, но и друг другу будем оказывать послушание.

Блажен тот брат, который, прежде чем завершит свой наказ старец или кто из братьев, скажет: "Буди благословенно". Один из братьев сказал тебе: "Иди сюда, брат, поможешь мне". — "Буди благословенно". Последуй этому пути и увидишь, какой мир ты почувствуешь внутри! Какой покой!.. Ну, а если скажешь: "Подожди пять минут, я приду", — э — э…

Я вам расскажу об одном случае, который мне запомнился. О том, как человек утверждается в своем помысле, в своем мнении, так сказать, и не желает спросить кого-нибудь другого.

На Каруле жил один монах, вот как-то он мне и говорит:

— Отец Ефрем, я болен, приди меня причастить.

— Ладно. Приду и причащу тебя, в такой-то день после литургии.

У меня есть такая маленькая коробочка, как вот эта чашечка кофе, которая герметично закрывается. Я ее вешаю на грудь, как крест, и спускаюсь вниз, чтобы причастить того, кто имеет нужду в этом.

Когда священник разрезает частицы, — берет одну маленькую частицу (как чечевичное зернышко), кладет ее в святую лжицу и опускает в Честную Кровь. Так соединяются Тело и Кровь. Затем идешь и причащаешь брата, который тебя об этом просит.

Отслужил литургию. Когда я закончил потреблять, тогда вспомнил, что забыл взять частицы со святого дискоса, чтобы положить их в Дароносицу, ну и обагрить их [т. е. пропитать Кровью Христовой]. Забыл. Что поделаешь, я ведь тоже человек, забываю. "Брат, — говорю, — потерпи немного, я забыл". — "Хорошо".

Извещаю его опять, что в такой-то день буду служить, но уже внизу на Каруле. "Отслужу и там же тебя причащу". Он мне говорит: "Все же возьми Дароносицу с собой. Если увидишь меня в церкви, тогда я там и причащусь, а если меня нет, значит я не смог, и тогда придешь причастить меня в мою каливу". — "Буди благословенно".

— Отец Ефрем, — говорю я себе, — ну-ка собери мозги хорошенько, потому что сейчас их явно тебе не хватает. Ну вот, служу я, на антиминс кладу Дароносицу-коробочку, чтобы иметь ее на виду, когда положу частицу. Заканчиваю. Потребляю Дары. Ну, бестолковый какой, опять забыл! Да что ж это такое, что это за напасть такая!

— Брат, прошу прощения, опять забыл. Буду служить у себя, наверху, специально приду на Карулю, чтобы причастить тебя. Возьму на себя этот труд — спуститься вниз опять, потому что вижу — совсем мозги я растерял.

— Хорошо.

На литургии кладу Дароносицу на антиминс, чтобы ее видеть. Смотрю на Дароносицу, потребляю, и — ничего!

Помяни мя, Господи, да что же такое со мной! Да что же такое случилось со мной! Что тут скажешь? Ну, раз так, тогда я беру ту Дарохранительницу, где мы храним засушенные частицы. В Великий Четверток мы засушиваем частицы как сухарики. Достаю, значит, ее, расстилаю антиминс, открываю коробочку. Подвожу лжицу снизу, чтобы достать одну частицу, и поддеваю. Не поднимается Святой Хлеб! Надавливаю. Не поднимается! Что такое происходит? Вдруг подскакивает Святой Хлеб (хорошо, что упал на антиминс) — еще немного и упал бы вниз. Испугался! Может, думаю, частицы приклеились к муссе (муссой называется морская губка, которую утрамбовали, и она стала круглой, как камень, и на нее сверху кладем частицы, потому как, куда бы ты ни положил частицы, губка впитывает влажность)^[62]1). Посмотрел на частицы — все в порядке, они свободны. А! Значит, брат имеет препятствие! Вот поэтому я, как служащий, все время забываю его просьбу. Потому что у него есть какое-то препятствие. Ладно, беру Дароносицу и спускаюсь вниз. Причастил его, а потом говорю:

— Отче, хочу сказать тебе один помысел, как твой брат и в большей степени, — как священник.

— Что ты хочешь мне сказать?

— Поисповедайся.

— Три раза исповедался, — отрезал тот.

— Послушай, брат мой, может, что-то забыл.

— Нет, — говорит, — ничего у меня нет. Три раза исповедался.

Ах так! Тут я уже не выдержал. Его поведение, его слова меня возмутили. Так разговаривать! Я стараюсь ради пользы твоей душевной… Человек же ты, мог что-то и забыть, как тот монах, что жил наверху, куда потом пришел старец Паисий. Он был из деревенских, и когда пришел час смерти, он никак не мог испустить дух, только все время видел диавола. Тот, кто обслуживал монаха, говорит:

— Видишь демона?

— Да, это демон.

— А-а, отец, — говорит, — это у тебя неисповеданный грех. Спроси демона, что за грех у тебя.

Умирающий спросил.

— Не испустишь духа, — ответил демон.

— Почему не испущу духа, проклятый демон?

— Потому, что у тебя грех неисповеданный.

— Какой грех?

Демон не может ему ответить:

— Ой, Мария, — потом говорит, — меня вынуждает. (С Пресвятой у него вражда, демоны Ее Марией называют.)

В конце концов диавол ему напомнил, что тот монах был когда-то женатым, и те дети, которые рождались, умирали. И когда был последний ребенок, он пошел к одному магу, и тот ему наколдовал. Вот это и было не исповедано монахом. Монах поисповедался, затем упал — и испустил дух.

— И ты, отец, тоже человек, тоже что-то забыл. Он "три раза исповедался"! Я с ним по-хорошему говорю, а он мне… "Отец, — говорю, — то-то и то-то происходит".

— Знаешь, что мне говорит помысел? — спрашивает он. — Что?

— Ты берешь кусочек хлеба, смачиваешь немного вином и приходишь меня причащать.

— Помяни мя, Господи! Такое делать, отец, да зачем мне это? Ну ладно, тебя я могу не уважать, могу не любить, но хотя бы ради труда, который совершаю, спускаюсь к тебе из дому, чтобы причастить тебя хлебом? — говорю ему. — Где же тогда совесть?

Вот что значит — довериться своему помыслу. И каков результат: он стал недостоин причаститься!

Поэтому пусть никто не доверяется своему помыслу. Послушание — это когда на место своих мозгов ставлю мозги своего старца. Вот это послушание.

Что есть послушание? Выбросить свой собственный помысел и слушать, что тебе скажет твой старец.

Монах: Я хочу спросить — это касается моего личного опыта, как бывает со мной. После повечерия в монастырской гостинице мы стираем простыни, развешиваем, и некоторые из братьев их собирают. Я из тех, кто снимает просохшие простыни в сушилке. В тот вечер, когда я иду собирать простыни, потом я долго не могу заснуть, чего не бывает в другие дни, потому что внутренне я разбалтываюсь, и сна нет. И так нарушаю свой распорядок, программу и сильно расстраиваюсь потом.

Старец (не расслышал): И сильно, что…?

Монах: Ну, то есть я послушание исполняю с готовностью, с желанием хожу и собираю простыни, но одновременно знаю, что не смогу сразу же заснуть и встать рано, чтобы полностью совершить монашеское правило. И сожалею об этом. Эта печаль как-то излечивается?

Старец: Излечивается. Дело в том, что ты не положил в основу послушание. Я не смотрю на молитву, а смотрю, как мне жить в послушании. Братья тебе сказали: "Собирай простыни". Буди благословенно. А Богу все возможно: сейчас ты сокращаешь свою молитву, собирая простыни, ну скажем, на полчаса, а когда ты пойдешь молиться, Господь даст тебе, за твою самоотверженность и исполненное послушание, двойную благодать. Если ты молился, к примеру, ночью три часа и находил благодать, скажем, в "десять градусов", то сейчас ты думаешь, что не насытишься молитвой, потому что сократил ее время до двух с половиной часов? В большей степени насытишься, потому что заложил основание монашеского жития, монашеского закона. Мы пришли сюда жить в послушании, а не творить молитву. По-слу-ша-ни-е!

Монах: Я верю в это, но есть какое-то опасение, которое мне все портит.

Старец: Борись с этим и победишь себя. Победишь самого себя.

Вот на днях была память пророка Елисея. Пророк Илия был поставлен помазать, по преемству пророческого дара, пророка Елисея. Помазал. Теперь пророк Елисей, по преемству, должен был оставить Гиезия. Но разве Гиезий оказал послушание? Нет. Когда удалился Нееман Сириянин, Гиезий пошел за ним, — вы знаете эту историю (4 Цар. 5, 20–27), — и говорит:

— Старец послал меня, чтобы ты мне дал часть одежд.

— Возьми.

— И золото.

— Возьми и золото.

— И виноградники.

— Возьми и виноградники.

Он взял, и Нееман ушел. Гиезий вернулся и пошел к своему старцу. Все, что он взял, спрятал, чтобы не увидел старец. Какое помрачение! Он думал, что может спрятаться от пророка. Гиезий, однако, пошел и спрятал все!

— Где ты был? — спрашивает его Елисей.

— В таком-то месте.

— Что делал?

— У меня была работа.

Правду сказал? Первое предательство было, когда солгал Нееману (думал, что спрячется от своего старца). Второе предательство — когда скрыл и не сказал, где был. Опять — ложь. Тогда говорит ему пророк: "Я был там (духом), когда ты брал одежду". Третий раз пророк призвал его к покаянию. Но тот не сказал: "Батюшка, прости меня, я впал в искушение". Ну, тогда, говорит, получай и проказу Неемана.

Три раза призывал пророк его к покаянию, и каждый раз — безрезультатно. Что выиграл Гиезий? И пророческий дар потерял, и здоровье. И какая ему выгода от виноградников и полей? Когда человек здоров — всем он доволен, а когда больной, то — ничего не хочу, ничто меня не радует, потому что я болен. А что унаследовал? Проказу! Так и осталось выражение "проказа Гиезия" — не Неемана, а Гиезия.

Где мы сейчас живем, чуть выше живет в своей каливе Святых Архангелов старец Гедеон. Там раньше был один послушник, который ухаживал за старцами, жившими там еще до Гедеона.

Он был когда-то женат, но жена развелась с ним, так как он бесновался. Потом оказался в Дафни^[63] и в конце концов попал на Святую Гору. По крайней мере, пойду, говорит, душу свою спасу. Буду жить в послушании.

Пока оказывал послушание старцам, демон не появлялся. Ночью ходил вниз, на соляные разработки, и возвращался при луне. Во время оккупации ходил собирать соль, чтобы отнести ее в Керасьи^[64], в келлии, а себе купить лук, или картофель, или фасоль. И ничего с ним плохого не случалось. Однажды сестра его выслала ему из Америки сто долларов, и он положил их в карман. Своеволие. Сразу же объявился демон. Тот монах рассказывал нам, что демон говорил ему: "Ты, может, думал, что я выйду из тебя? А разве Христос не говорит — "сей же род изгоняется только молитвою и постом" (Мф. 17, 21)? Ты здесь со стариками только ешь и пьешь. И думаешь, что я выйду?" Цель демона была вырвать его из послушания. И тогда уж он порешит так, как хочет. "Пойдешь вниз, — говорит, — на соляные разработки, и будешь там поститься, и тогда я выйду".

Замысел демона, конечно, не в этом заключался. Он хотел ввергнуть монаха в отчаяние, сбросить в море, довести до самоубийства. И с чего начал демон? С Евангелия. А чем закончил? В конце концов он заставил монаха уйти в мир. Потом уже пришел отец Гедеон.

Покажите мне хоть одного человека, который ушел из монастыря или от старца своего, покинул место своего покаяния и остался послушником… Все — старцы! Все-старцы!

"Царство Небесное силою берется, и употребляющие усилие восхищают его" (Мф. 11, 12). Не сказал наследуют, а восхищают. Если не понудишь самого себя, то не победишь. Нет, не победишь. "Ленивец говорит: лев на дороге, убийцы на площадях" (Ср.: Прит. 26, 13). Вот так. Ни вперед, ни назад — потому что он ленивый. Если хочешь обрести духовную жизнь — понуждай самого себя. И прежде всего — в послушании.

В Святой Анне жил один старец со своим послушником, который очень часто не слушался своего старца. Случилось это накануне праздника Успения Божией Матери. "Батюшка, — говорит послушник, — пойду, наловлю рыбы.

Завтра ведь праздник Богородицы. Что будем есть?" "Чадо мое, — говорит ему старец, — все наши соседи здесь — рыбаки. Часами рыбачат, а сегодня ничего не поймали. Если бы захотела Божия Матерь, чтобы мы ели рыбу, тогда они поймали бы и нам дали. Не ходи на рыбалку". — "Нет, я пойду, может, что поймаю". "Не ходи", — повторяет старец. "Нет, пойду", — упорствует послушник и уходит.

Старец понимает, что послушник его впал в грех непослушания. А если случится какое-нибудь большое искушение? Может, поскользнется и упадет в море? Поэтому старец идет в келлию и молится, тянет четки за своего послушника.

А послушник идет к морю, забрасывает донку. Что-то попалось на крючок. Он начинает с усилием вытаскивать. Тут появляется черный-пречерный арап со свирепыми глазами, готовый наброситься на монаха. Но какая-то неведомая сила сдерживает арапа. Послушник в ужасе убегает. Демон бежит за ним до Святой Анны, до самой его келлии. Тут кричит ему демон: "Эй ты, монах! С того момента, как ты ушел, старец тянет четки за тебя. Иначе я утопил бы тебя в море. Слышишь! В море бы тебя утопил!" Вот к чему приводит непослушание.

Помню, когда жив был мой старец Никифор, я в чем-то его осудил. Вечером пошел помолиться. Чувствую, передо мной — словно стена, не могу продвинуться в молитве… "Господи Иисусе… Господи Иисусе… " — не идет! Что-то сделал не так, думаю, где-то согрешил. Вспоминаю весь день: куда ходил, что говорил, что делал. Наконец вспомнил — осудил своего Старца!

Следующий день был воскресенье, и нужно было служить. Что теперь делать? Молюсь: "Боже мой, прости, что я осудил Старца. Согрешил. Прошу прощения". — Без толку! "Ну что же, для меня не будет прощения? Не существует "прости"?" — Без толку. "Но и Петр, Господи, три раза отрекся, и Ты простил его. Я же не отрекся от Тебя. Всего лишь Старца своего осудил. И вот сейчас каюсь. Раскаиваюсь и прошу прощения". — Ничего!

Снова беру четки. Не продвигается молитва! Начал плакать, слезы рекой лились. "Боже мой, Боже мой! Нет для меня прощения? Ты же Бог милости и благоутробия. А меня почему же Ты не прощаешь? И преподобную Марию Египетскую, когда она покаялась, Ты простил. Многих грешников Ты простил и новомучеников, которые были отуречены, Ты простил и помиловал. А для меня нет милости, прощения?"

Так протекли три часа. Всю воскресную службу служил со слезами. И только под конец, чувствую, пришла мирность, сладость, радость. Тогда и начала оживать молитва: "Господи Иисусе Христе, помилуй мя! Господи Иисусе Христе, помилуй мя!" А-а-а, хорошо. Так смог приступить к литургии.

Итак, не столько страшно осудить кого-нибудь чужого, сколько осудить своего старца. Горе тебе. Скажем так: осуждаешь Самого Бога.

Как-то раз нам привезли мешок с картошкой, на причал, внизу. Послал я одного своего новоначального послушника (сейчас его уже нет в братстве). Но он сказал, что устал, и не пошел. Тогда я сам пошел вниз, чтобы принести мешок. Когда спустился, то увидел остановившийся там моторный катер. Я поздоровался, и два господина, которые были на катере, подошли ко мне. Это были профессора, из университета. "Батюшка, — спрашивает один из них, — может, знаете отца Ефрема, который живет там, наверху?" "Это я", — отвечаю. Тогда тот говорит: "Батюшка, вы, монахи, воистину блаженны, потому что вы наилучшим образом осуществляете христианскую жизнь".

Когда я вернулся домой, то рассказал своему послушнику о встрече с профессорами. А он мне и говорит довольно-таки нагло: "Ну да, когда они сюда приходят, ты их выгоняешь, а когда сам спускаешься вниз и встречаешь их-то хвалишь". — "Что поделать, так уж получилось… Ну ладно, давай пойдем в келлии, помолимся часок по четкам". Когда закончили, он приходит ко мне и спрашивает: "Сколько четок ты прошел?" — Отвечаю. "И это за целый час? А я гораздо больше и мог бы еще… " И говорит это с бесстыдством и дерзостью. Я ничего не сказал; пошел, расстроенный, в свою келлию и чуть было не плакал из-за своего чада.

Пошел спать и послушник мой. Где там ему заснуть! Сильнейшие бесовские наваждения. Прибегает весь перепуганный в мою келлию и говорит: "Батюшка, то-то и то-то со мной происходит. Спаси меня". Тогда я сказал ему: "Это происходит со всяким, кто дурно ведет себя со своим старцем и печалит его". Прочитал я над ним молитву, и все у него прошло, все это наваждение. Он ушел и заснул спокойно.

Спустя годы приходит "различительное" послушание. Но в том возрасте, в каком вы сейчас, вы все должны иметь слепое послушание. Помните, что говорит святой Иоанн Лествичник? Пошел старец сперва к новоначальному монаху, потом — к другому, который монашествовал уже лет 10–15. Говорит новоначальному:

— Пой песни.

— Благословите, — и поет.

— Пой, — говорит он другому.

— Простите, — отвечает тот.

И тот и другой правильно поступили. Не будет считаться непослушанием ответ второго монаха старцу. А для первого это было бы непослушание, потому что он еще проходит искус. Новоначальный должен пройти через колесование на пути неразличительного, т. е. слепого, послушания. Никаких рассуждений — только "благословите".

Когда пройдет 10–15 лет, наступает пора "различительного" послушания, которое есть результат послушания слепого, безоговорочного.

Как-то раз я видел, как один послушник поучал другого в присутствии старца. Воистину — ужасное бесстыдство!

Если ты будешьвнимателен, то заметишь, что Христос сначала молится Отцу, а потом приступает к чудотворению.

Общежитие

Общежитие есть Ноев Ковчег.

Исследуйте творения святых Отцов. Многие просияли в общежитии. В пустыне же — лишь избранные, потому что пустынник свою волю исполняет. Совершенство — в общежитии, где все вместе. И Христос преподал нам образ общежития: общая трапеза, все вместе на молитве. Всё вместе.

Диавол боится послушания, потому что оно есть подражание Христу. Святой Феодор Студит говорит, что пусть Иоанникию^[65] подчиняются холмы и горы, мы же здесь вместе собрались в духе любви, с различными характерами, с разными профессиями, различного возраста, чтобы в единстве песнословить Бога.

Видите, что говорит святой Феодор? Он не восхвалял отшельничество. Конечно, хорошо и отшельничество, но на сегодняшний день я, по крайней мере, его не рекомендую.

Старец

Сказал старец — значит сказал Бог. Уста старца — это уста Христа.

Тебе сказал старец "не бойся", — значит, не бойся!

Если ты рассуждаешь над тем, что тебе сказал старец, — ты не послушник, а контролер старца.

Сколько у вас благоговения, сколько самоотвержения, сколько веры в своего старца — столько, и даже больше, вы получите.

Вот, к примеру, некий отец, имеющий, ну, скажем, 100 драхм, умирает. Оставляет четверых детей: каждому приходится по 25 драхм — наследство их отца.

С духовным отцом не так, нет. Один имеет веру, благоговение, самопожертвование, уважение к своему старцу на 20 "градусов", на 20 и получит духовную силу. Другой имеет всего лишь на 2 "градуса" — на 2 и получит, третий — на 80 и т. д.

Об этом и в Евангелии говорится. Христос сказал: "Кто принимает вас, принимает Меня"… И кто принимает во имя ученика, награду ученика принимает. "Кто принимает пророка во имя пророка, получит награду пророка" (Мф. 10, 40–41). Вот это духовно. Получишь столько, сколько имеешь благоговения к старцу…

Знаете, сколько силы имеют слова "благослови, батюшка", с которыми мы припадаем к своему старцу? Вы даже представить себе не можете. Тот, кто прошел через это, тот знает.

Не имеешь права и шага сделать без благословения своего старца. Когда испросишь благословение у старца, тогда ничего не бойся. Клади поклон, целуй руку своему старцу и иди — становись хоть астронавтом на Луне. Не бойся, потому что тебя охраняет молитва, а послушание тебя покрывает.

Знаете, что такое старец? Только диавол знает, что значит старец.

Брат по плоти и одновременно послушник старца Иосифа, отец Афанасий, имел келлию Успения Божией Матери в Новом Скиту. Раньше там жил один старец, которого я еще застал. Но тот случай, который я вам сейчас расскажу, уже не при мне был. Я услышал об этом от других. А самого старца я все же застал.

Так вот, был у него послушник, которому пришло время умирать — так уж судил Бог. Накануне дня его смерти пришли демоны и говорят ему: "Ты наш. Сейчас мы заберем тебя в ад, потому что так-то и так-то…", — привычные речи для бесов. Тот перепугался. Зашел в келлию старец.

— Чадо, почему ты такой испуганный? — спрашивает.

— Батюшка, батюшка, я в ад пойду. За мной демоны приходили и сказали мне, что завтра в три часа они заберут меня.

— А, дитя мое, — говорит, — ты ведь послушник. Когда придут демоны, ты скажи им: "У меня есть мой старец".

— Хорошо.

Так он успокоил послушника. На следующий день приходят демоны: как обычно, высунув язык, мечутся туда-сюда. "Зачем вы ко мне приходите? Я послушник, — говорит, — и у меня есть мой старец!" С этими последними словами и исчезли все демоны. Вот что значит старец!

Некто из монастыря пришел ко мне в келлию и говорит: "Но разве старец не грешит, не ошибается?" — "Послушай, дорогой мой, — отвечаю я ему, — если начать с того, что виноват старец, то никогда не станешь на правильный путь. Ты пришел жить в послушании или рассуждать, когда старец говорит истинно, а когда ложно?"

А как упокоивается душа старца, когда его послушник живет в послушании! Как он утешается, как из глубины души его исходит покой и молитва: "Чадо, Господь да благословит тебя". И тебя всего охватывает эта молитва.

Сейчас, в последнее время, каждые 15–20 дней я вижу старца Иосифа. Вот недавно и говорю ему: "Батюшка, там, где ты сейчас, молишься за нас?" — "Ну а как же, — отвечает, — и за вас молюсь". (Все это во сне.) Прошло 15 дней, и опять вижу его. Я подошел и поцеловал его. А он говорит: "Я твой старец". Видите, не только здесь, на земле, но и на Небе существует это духовное единство. Да, существует.

Есть много способов, чтобы обрести еще большее единство со старцем. Ложишься спать (как сам делаю, так и вам передаю) — "молитвами отца моего Иосифа", и сплю. Просыпаюсь, — опять "молитвами отца моего Иосифа", и начинаю молитву. Иду, скажем, из Катунак в Дафни — "молитвами отца моего Иосифа". Готовлю поесть, снова — "молитвами отца моего Иосифа". Прихожу в Ватопед, там у меня в келлии есть фотокарточка моего старца Иосифа, прикладываюсь к ней и говорю: "Молитвами отца моего Иосифа… "

Это некий "технический прием" — для большего единения со старцем. Как существует умная молитва, которая потихоньку-потихоньку чистит внутреннего человека, и он становится впоследствии светящимся от умной молитвы, так существует и этот способ, который соединяет тебя еще теснее с твоим старцем.

Читая Священное Писание, насколько духовной силы имеешь — настолько и понимаешь. Больше не вмещаешь. Так у нас было и со старцем Иосифом. Он говорил нам, но говорил в свою меру. Мы же понимали в нашу меру.

Многому меня научило послушание. И даже тому, что нужно мне, как старцу: готов пожертвовать собой, чтобы только увидеть тебя, чадо мое, идущим в Рай! Это и есть мой Рай, когда ты уже в Раю. А я пусть горю, пусть горю! Да, отеческую любовь трудно измерить — в этом и как старец, и как послушник, приобрел я некий опыт, ведь сорок лет послушником, и 10–15 — как старец. Я узнал и одну любовь, и другую… Отеческая любовь, батюшка мой, — это очень высоко, очень высоко!

Молитва твоего старца по силе несравнима с молитвой даже всего мира. Испросил молитву своего старца — ничего не бойся.

Много посадил я деревьев в нашей каливе. Но пустили корни только те, которые старец благословил сажать. Другие же не прижились, ибо не было согласия старца. Посадил виноградную лозу (старец не соглашался), — ни одна ветвь не прижилась. Посадил яблоневые и другие деревья (не соглашался старец): пустили корни, но не плодоносили. Взял их старец Климент к себе, наверх, и выросли большие деревья, и дают много яблок.

А все потому, что не был согласен мой старец, когда я сажал их. Посадил одно абрикосовое дерево. Семь лет давало только два цветочка. Семь лет — и ничего! А я его привез из теплицы, из Салоник!

Посадил шелковицу, теперь уже с согласия моего старца. Едим сейчас все каждый год шелковицу, целый месяц и больше. Посадил один лотос, старец был согласен. И 300–400 лотосов расцветают каждый год, потому что и с этим старец был согласен. Во всех же остальных случаях, когда не было благословения старца, что бы я ни сажал, что бы ни выращивал — все без толку!

Кто полагается только на свои силы, — тот прельстился. Ступай к человеку духовному, который тебе объяснит ухищрения диавола, укажет путь, по которому подымешься на Небо. Если же сам пойдешь, то…

Когда я вижу, что другой будет мне противоречить, я отступаю, чтобы он не говорил: "Батюшка, но ведь то — это…". Я отступаю потому, чтобы моему послушнику не пришлось потом сказать: "Батюшка, я не смогу это сделать". Да! Я отступаю, чтобы не стать причиной его непослушания.

Есть и некое различение, внутри, так сказать. Во всяком случае, важно одно: монашеская жизнь основывается на послушании. Вкусил я и послушание, вкусил и непослушание: и то, и другое. Убедился, что живущий в послушании мирен, и не в чем его не обличает помысл.

Ублажил старца своего? — Ублажил Бога!

Один монах, к примеру, утвердился в своем помысле. Вверился ему и имел плохие последствия. Говорит его старец после литургии:

— Отцы, садитесь, угостимся, чем Бог послал.

— Хорошо.

— Батюшка, то, что ты сейчас делаешь, — неправильно. Пусть отцы разойдутся молча, пойдут по своим келлиям, домам.

— Дитя мое, ты послушник, а начинаешь советовать старцу. Это нехорошо. Ты должен говорить: "Буди благословенно, батюшка".

— Но ведь так-то и так…

Его победило искушение и вырвало из-под покрова своего старца. Он ушел на Карули. Лишь крохи монашеского правила мог исполнять. Пошел в другое место и, в конце концов, самовольно уединился. Пришел к нам кто-то из Патр^[66] и спрашивает меня:

— Отец Ефрем, вот тот-то — он священник? — Нет.

— А когда я постучал в дверь, он открыл и благословил меня. Спрашиваю: "Вы священник?"

— Только что литургию закончил, — говорит. Видите, доверился помыслу, ушел от своего старца, ушел от соседей, саморукоположился во священника, — таков конец.

Поэтому человек не должен доверяться своему помыслу. Пришел помысел — скажи его своему старцу. И как Бог просветит старца — этому и следуй. Не верь своему помыслу, потому что диавол не спешит: потихоньку-потихоньку ведет тебя туда, куда ему надо. "Лучше искать духовного совета, чем безмолвия".

Пять лет воевал на меня диавол, чтобы я ушел от старца моего, от отца Никифора — ни шага не сделал. Так что брань отступила сама по себе.

Уйти из мира — это легко. Найти духовного руководителя-это очень трудно! Да, трудно.

Если у тебя забота только о самом себе, то каково старцу, на котором столько душ подвешено! Ты пойдешь — скажешь свой помысел, другой пойдет — скажет свой помысел, третий… И что делать старцу? Всех несет старец. Конечно, прежде всего Христос, но тем не менее и старец обо всех беспокоится.

Источник мирности, источник благодати, источник спасения, источник Рая — твой старец.

Старец наблюдает помысел своего послушника.

— Ну-ка, иди сюда, сынок!

— Благословите.

— Что ты обо мне думаешь?

— Батюшка, думаю, что ты Ангел.

— Хорошо, придет время, увидишь меня человеком. Спустя некоторое время:

— Что теперь ты обо мне думаешь?

— Батюшка, думаю, что ты человек.

— Скоро увидишь меня как диавола. На следующий день:

— А теперь что ты обо мне думаешь?

— Что ты диавол.

Вот так. Потому что потихоньку, потихоньку, потихоньку диавол (я это прошел, отцы, из опыта говорю) старается оторвать тебя от старца.

Два раза я ходил в дом одного старца, чтобы служить соборование. Там был один молодой человек, который меня искушал. И оба эти раза я просил старца моего, отца Никифора, молиться по четкам. В первый раз, едва дошел до того дома, совсем забыл помысл, пособоровал, и когда уходил, тогда только вспомнил его. Во второй раз помысл меня тиранил, даже когда начинал соборование. После помазания молодого человека помысл совершенно оставил меня. И вернулся только потом, после завершения соборования.

Видишь, какую силу имеет молитва, которую творит старец, каким бы он ни был.

Не должно попустительствовать, когда кто-либо обвиняет твоего старца: это неправильно, и этого не должно быть. Противодействуй, когда слышишь, что говорят что-то плохое про твоего старца.

Как-то мне было очень тяжело, не выдерживал больше, просил помощи. Тогда говорит мне старец Иосиф во сне: "В сердце моем ты у меня, дитя мое!" И знаешь, как я утешился на том кресте, который был дан мне на тот час! Сильно утешился, когда увидел старца, пусть даже и во сне.

Послушник

Послушник — как царь. Его никто не может осудить^[67].

Знаете, как я себя чувствовал тогда, когда был послушником? Я летал, как орел в небе!

Послушник не имеет званий, потому и не имеет мытарств, так как его книга жизни чиста. А потому и не могут схватить тебя демоны — разумеется, когда живешь в послушании.

Поэтому и говорил наш старец: "Если не будешь хорошим послушником, то лучше тебе вообще не становиться монахом!" Жестко сказано, но правдиво.

Святой Досифей^[68] сколько лет пробыл в послушниках? Три или четыре года? Но каков послушник был! И стал святым. Когда он просил Варсонофия Великого: "Батюшка, отпусти меня, не могу" (умирал от чахотки), тот говорит ему: "Ступай чадо с миром, предстань пред Святой Троицей и молись о нас".

Это услышали другие старцы и говорят: "А-а, ладно, что он сделал особенного? На службу и то только наполовину являлся".

А потом пришел один старец в этот монастырь святого Серида и попросил Господа показать ему святых, которые достигли святости в этом монастыре. И всех их увидел.

— Видел, отцы, и одного младшего, — говорит.

— Как его зовут?

— Не знаю, я не спросил.

— А какие его приметы?

— Те-то и те-то.

— А-а-а, это Досифей! Поняли теперь?

Но какое послушание было у этого брата!

Послушник не боится Бога не потому, что он небогобоязненный, а потому, что "совершенная любовь изгоняет страх" (1 Ин. 4, 18).

Как-то отец М. пришел в наш дом и сложил стеночку из тонкого кирпича. Потом, когда задул очень сильный ветер, он снова пришел к нам и как бы в шутку говорит: "Как же эта стенка не упала?" Я отвечаю: "А вот как. Когда ты ушел, я перекрестил ее и сказал: да укрепится она молитвами твоего старца. И вот, стоит. А сам по себе ты ничего не стоишь".

Но дело не в этом, а замечательно то, что, когда он услышал имя своего старца, — засияло лицо его, засветилось. Потому я и говорю, что именно такие люди — настоящие послушники.

Тот, кто оказывает послушание, — получит приз: послушник вознаграждается, увенчивается. Прежде всего, конечно, тот, кто руководит, но в большей степени — послушник, ибо он — подражатель Христу.

Самоконтроль. Ревность

Не оставляй себя без надзора ни на час. Ежечасно наблюдай, испытывай, контролируй самого себя, все ли у тебя в порядке в это время.

Если ты, монах, понуждаешь себя и подвизаешься, то установишь контроль над самим собою, чтобы знать, как ты провел день.

К примеру, больного не только врач наблюдает, но и сам больной следит за своим состоянием: на пользу ли пошли ему те лекарства, которые дал ему врач. Так что не только старец следит за каждым, но и сам ты должен следить за собою.

Я часто спрашивал старца Иосифа, как он достиг такого состояния.

— Вот что я тебе скажу, — отвечал он. — Углублялся очень сильно в познании самого себя. Что ты есть? Ничто. Ты хуже даже какого-то червяка. Ничто. Пришла благодать, подняла тебя — и ты стал Ангелом. Ушла благодать — и ты все тот же, прежний.

— Да, но скажи мне, как же мы можем привлечь эту благодать?

От вас зависит, чтобы ум ваш был здрав и тих. От вас зависит. Не искушение виновато, когда ты подвергся его атаке, не поведение брата твоего. Ты сам созидаешь спасение, и сам же можешь стать причиной собственной погибели. Все от тебя зависит: когда ты желаешь своего спасения и понуждаешь самого себя, — по молитве все приходит.

Замечено, что первое время, когда мы находимся в монастыре, то ревность наша, ну, скажем, как гора Афон! Удерживайте эту ревность, дабы она не умалилась, не иссякла, иначе худо будет.

Можешь эту ревность возрастить, усилить — и тогда ты достоин похвалы. Я имею в виду ревность послушания, молитвы, самоукорения. Бдение на службе, бодрствование, внимательность в келлии, контроль за самим собой — все это можно назвать ревностью. И если она угасает, значит, у тебя не все в порядке. Поспеши исправиться, чтобы не охлаждалась эта ревность, это рвение.

Блажен тот брат, который сохраняет ревность к подвигу от начала и до конца своей жизни. Потому что не знаешь, сколько лет тебе отпущено жить в монастыре. Может, проживешь пять лет, может десять, а можешь прожить и пятьдесят. Но похвалы достоин тот, кто сохраняет ревность свою с самого начала и до конца жизни в полной силе.

Парение. Сосредоточение

В одном монастыре, не хочу его называть, священник совершал каждение. И когда подошел к предстоятелю, то не покадил его. Чуть позже предстоятель спросил его:

— Отец, почему ты меня не покадил?

— Прости, отче, я не увидел тебя в стасидии.

— Но я был в стасидии, отец, — говорит.

— Да нет, не видел я тебя там.

Другие, которые слышали этот спор предстоятеля со священником, сказали ему: "Отче, священник у нас прозорливый — знает, что говорит".

Тот думал, думал…

— А ведь и прав священник, — говорит, — потому что не здесь я был мыслями, а на подворье.

Поняли?

Святой Нектарий Эгинский, когда пришла к нему одна раба Божия, желая стать монахиней, сказал ей (послушнице этой): "Ну что ж, у нас есть десяток овец, вот ты их и паси".

— Благословите.

Проходит день-два. "Батюшка, — говорит она ему, — ко мне приходят помыслы, что я пришла, чтобы стать монахиней, а не пастухом".

— Дорогая моя, когда я совершаю каждение в храме, то вижу тебя в стасидии.

Монахиня пасла стадо, но умом была в молитве, в храме, поэтому святой и видел ее в стасидии.

От нас зависит, как мы поведем себя с помыслом. От помысла ухудшаемся и от помысла улучшаемся. Монах не имеет дел — имеет помысл. Привел он тебя к плохому — ты сам и ответственен. Скажешь, что помысл не управляем? Допустим. Но когда он склоняет к плохому, — собери его, отсеки его!

Кажется, на погребении моего старца, не помню точно, пришел один монах сверху, с Керасьи, и говорит: "Пока шел сюда, три раза прочитал акафист Божией Матери". Видите, как подвизаются отцы!

Святость. Добродетель. Труд

Человек, который осуждает самого себя и ублажает ближнего, достигает святости. Если ты ждешь от другого, опечалившего тебя, что он будет просить прощения, значит ты не в порядке: ты идешь не монашеским путем.

Отцы, мы дошли уже до такого предела, что могу сказать: "Когда мы были в миру, то были лучше!" А сейчас — не имеем терпения, не выносим слова от других.

В отечниках упоминается, что авва Нистерой имел славу святого. Кто-то спросил его: "В какой добродетели ты подвизался, отец, что достиг таких высот?" — "Как только я поступил в монастырь, сказал себе: я и осел — одно и то же. Сколько говорит осел, когда его погоняют, столько буду говорить и я"^[69]. Вот такое он заложил основание. Как его ни погоняли, он только "простите, благословите". А мы сейчас дошли до того, что никакого слова не терпим.

То, что от диавола, — рождает некую холодность, какую-то неуверенность, сомнение, опустошает тебя. Нет у тебя решительности сделать какое-либо дело. Так что, если чувствуешь внутреннюю неуверенность, — значит, это бесовское.

Если человек хочет спастись, он должен все время подвизаться. И первая его задача — это победить самого себя. Сам человек, в своем собственном коварстве — главный враг самому себе. И это потому, что не слушает другого, а слушает только то, что говорит ему помысл. И это в то время, как мы имеем столько святых Отцов, чтобы, читая их творения, подражать им. Но очень часто господствует наше собственное "я". Когда человек победит самого себя — он наибольший великомученик и победоносец пред Богом.

Скажу вам, отцы, много раз я боялся Суда Божия. Соглашается Господь со мной или, может, меняет свой суд? "Помянул суды Твоя и убоялся, помянул суды Твоя и воззвал" (Ср.: Пс. 118: 52, 75, 120, 137). Так вот.

А крест, — он всегда присутствует. Почему? Потому что Глава наш взошел на Крест, — и мы взойдем. Но, с одной стороны, крест сладок и легок, а с другой, — он горек и тяжел. Но и это от нас зависит. Если возьмешь с любовью крест Христов, он будет легок, как губка или пробка, а если как-то иначе, тогда он станет тяжел и неподъемен.

Меня этому опыт научил. Да будет воля Божия! И в этом находишь покой. А если начнешь рассуждать, так или иначе, — не обрящешь мира, нет. Ну, например: не было воли Божией уйти мне в воскресенье, а в понедельник; или: не хотел Господь, чтоб я ушел во вторник, а хотел — в среду. Ну, что же, так угодно Господу. Если же посмотришь с другой стороны, то есть по своему собственному уму, — то согрешишь, ошибешься и награды иметь не будешь.

Внутри тебя кипит радость, — не показывай. Внутри тебя клокочет ад, одолела печаль, — не подавай виду. Вот это и есть монах. Или, например: ты там, а я здесь, и будем молиться, но чтобы не слышал один другого. Ты, может, приходишь в умиление, и я тоже. Но один не будет знать, что происходит с другим. Это по Богу. А если будешь проявляться внешне, то либо гордость тебя одолеет, либо потеряешь свое благодатное состояние.

Потому я и говорю: где бы ни находился человек, пусть не теряет надежды, не унывает, не смущается. Господь знает и по известным Ему причинам испытывает тебя. Можешь выдержать эту скорбь? Могу. Получишь дар взамен. Не можешь? — И то, что имел, отниму от тебя. Мне не нужны трусливые люди, как те, которых послал Моисей разведчиками: "Видели сынов гигантов, и перед ними мы, как саранча" (Ср.: Числ. 13, 34). Так? Да, но кто говорит это? Кто говорит? Не скорый на послушание говорит: "Лев при дороге и убийцы на площадях" (Ср.: Притч. 26, 13). Трусливый человек ничего не стоит, тогда как храбрый всегда выходит победителем. Понял?

Нигде Священное Писание не предписывает оправдываться. Святые не только не оправдывались, но и добровольно страдали за других.

Нет, отец, не так. Ты исправь самого себя, не ожидай от других исправления. Будь ниже всех, чтобы все на тебя наступали, тогда ты в порядке. Иначе…

Запасайся терпением. Это и есть Крестный путь.

Человек, сколько бы он ни был мудр, пусть советуется. Хоть немного. Мы ведь не непосредственно Богом наученные. Или ты можешь получать сообщения от Бога? Не в таком духовном состоянии мы находимся. Значит, спросим и кого другого. Спросим, посоветуемся — разве нет человека лучше, чем ты?

Будь терпелив, борясь со своими страстями. Но будь терпелив и к моим. Так станешь святым.

Молитва

Четки — вот чудотворец!

Лучшая молитва та, которая только что родилась у тебя. Хочешь прочитать правило ко Причащению, чтобы причаститься? Недостаточно. "От скверных устен, от мерзкаго сердца…", — читаем, но ничего не понимаем, что говорим. Ты сам найди молитву. Тогда поймешь, что ты хочешь сказать Богу. В этом кроется огромная сила, огромная!

Предположим, что завтра будем причащаться. Сущностно снизойдет Утешитель и освятит Дары. Как ты Его примешь? "По милости Твоей, по милосердию Твоему, прости меня, человек я. Прости меня". Здесь кроется сила, потому что это говоришь и понимаешь. Из души твоей исходит эта молитва, скажем так. Потому что ведь очень часто бывает: читаем, но ум наш рассеивается. А то, что исходит изнутри, — это произносишь с пониманием.

Молитва — это зеркало монаха.

Святой Златоуст говорит: "Человек, который не имеет возможности ходить в церковь, может самого себя сделать жертвенником через молитву"^[70].

Люди в миру, ученые, к примеру, ни в субботу не могут пойти в церковь, ни в воскресенье — случается какая-нибудь работа на этот час. Однако ты можешь в этот час самого себя сделать жертвенником, читая Иисусову молитву.

Хочешь стать хорошим монахом — не оставляй Иисусову молитву. По твоей мере и молитва твоя.

Я говорил своему Старцу: "Батюшка, если буду Иисусову молитву читать, то не боюсь и в ад идти". Столько сладости, столько радости несет в себе эта молитвочка. Маленькая она, а сколько силы имеет. Когда творишь ее, то и ада не боишься. Буду читать ее и в аду. Слушайте нас, потому что мы прошли через это и передаем вам.

Мы тогда шили одежду для монастыря Святого Павла. Я был новичок и еще не познакомился со старцем Иосифом. Выходя из дома, взял четки и отправился в монастырь Святого Павла. От Катунак до Святого Павла примерно два с половиной часа. Прошел Малую Святую Анну, прошел Святую Анну, спускаюсь в Новый скит. Когда проходил возле мельницы, что выше Благовещенской келлии, вдруг очнулся: "Вот те на, — думаю, — как я очутился здесь?" Так самозабвенно отдался молитве, что не замечал, где нахожусь.

За рукоделием в келлии или же на послушании — не оставляй Иисусову молитву, потому что она тебя освящает.

Самое первое, отцы, что ощутите, — это радость! Первая стадия, первый знак-радость! И радость эта есть не что иное, как один лишь камешек на побережье. Это значит, что изнутри начинаешь просвещаться. Поэтому твори Иисусову молитву, не оставляя ее. И это приведет тебя в гораздо более духовное состояние, о котором ты даже и помыслить не можешь.

Школьник не может понять предметы гимназии, гимназист — предметы университета. Но когда благодать коснется тебя, тогда ты поймешь, что ты сейчас учащийся гимназии или студент университета. Ты сам придешь к этому.

Один монах пошел в туалет и читал молитву. Тут же появляется демон: "Эй, ты, — говорит, — грязную молитву читаешь". А монах ему в ответ: "Послушай, отступник Божия величия: испражнения тела идут вниз, а то, что исходит из души, устремляется вверх, нигде не пересекаясь и не соединяясь".

В доме, который над нами (где сейчас отец Гедеон), жил один монах, бесноватый, — попущением Божиим. Старые монахи из той каливы не могли спускаться к нам, чтобы причащаться, поэтому ходил я наверх и причащал их. Шел в алтарь, доставал Дароносицу, старчики подходили к Царским вратам и причащались. Тот бесноватый мне говорил: "Диавол вон там, возле храма сидит". А я ему: "Видишь его?" — "Вижу", — говорит. Он сам мне рассказывал, что когда он произносил один раз Иисусову, то диавол корежился, когда второй раз, то пенился. А с третьей молитвы становился невидимым. Вот сила Иисусовой молитвы! Об этом и в книгах пишется.

Говорил старец:

— Чадо, читай Иисусову молитву.

— Да я читаю, но ничего не понимаю.

— Ты не понимаешь, — зато диавол понимает и убегает. Как было с тем бесноватым монахом? Что, рассказать и другую историю, с корзиной?

Один старец говорит своему послушнику:

— Читай Иисусову молитву.

— Читаю, да не понимаю.

— Диавол понимает и бежит прочь.

— Да ну, где мне это понять!

— Ладно, хочешь увидеть чудо?

— Да, чудо хочу увидеть, батюшка.

— Хорошо, — говорит ему, — я помолюсь, чтобы Господь показал тебе чудо. Чтобы ты понял, какую силу имеет Иисусова молитва.

— Ладно.

Помолился старец, три дня держал пост. Зовет послушника:

— Иди-ка сюда. Теперь вот возьми корзину, иди наверх к источнику и наполни ее водой.

— Батюшка, ты меня извини, — говорит, — но я еще мозги не потерял. Корзину наполнить водой?

— Так что же, ты разве не сказал, что хочешь увидеть чудо? Увидишь, какую силу имеет Иисусова молитва. Не хочешь?

— Хочу.

— Ну, тогда делай, что тебе говорю, только будешь читать Иисусову молитву все время.

— Благословите.

Пошел. "Господи Иисусе Христе, помилуй мя", "Господи, Иисусе Христе, помилуй мя" — ставит корзину под источник. Вода наполняет корзину и нигде не выливается. А молитву не перестает читать. Естественно, что и старец в келлии молится, чтобы Господь показал чудо своему ученику. Корзина наполнилась водой.

Едва послушник увидел это, скорее бежит, чтобы показать ее старцу: "Батюшка, корзина наполнилась водой!" По дороге ему является диавол в облике человеческом и говорит:

— Куда идешь, монах?

— К старцу своему.

— Как тебя звать?

— Георгий.

— А сколько лет ты в монашестве?

— Пять — шесть.

— Каким рукоделием занимаешься?

— Печати делаю.

Пока говорил, вода и потекла вниз. Начал пустословить, оставил молитву и с пустой корзиной вернулся к старцу.

— Что случилось?

— Так и так, батюшка.

— Оставил молитву, чадо мое, поэтому и вылилась вода. Видишь, когда читал молитву, корзина держала воду, а когда остановился и начал пустословить, — вытекла вода.

Иной раз нас Господь испытывает, чтобы пробудить от спячки. Посылает тебе какое-нибудь искушение. Господь хочет тебя разбудить: "Не спи, не спи, твори молитву!"

Человек, когда молится Богу, как бы впитывает в себя свойства Божий. Бог, скажем, добр, не гневается, долготерпит. И к тебе после молитвы приходит долготерпение. И если этот или другой кто тебе навредит, — не страшно, неважно это, потому что благодать тебя одаривает и впоследствии соделает непрерывно молящимся. Да, получил этот дар, молясь Богу, — получил и свойства Самого Бога.

Наш старец нам говорил, и отцы-исихасты об этом в Добротолюбии пишут, да и небольшой наш собственный опыт учит нас, что лучшая молитва творится ночью.

Когда просыпаемся ночью, то сначала заглянем в нашу душу. Если она склонна к печали, то обратимся к скорбному умозрению.

Когда я нахожусь в своей келлии и просыпаюсь, то ум мой созерцает, будто я умер, и мои кости обрели отцы^[71]. Сложили их в корзину и поставили перед столом. Там кости мои, череп мой. "Не скажешь ли нам, отец Ефрем, где ты сейчас находишься? Если в Раю — хорошо. Ну а если ты находишься в аду, тогда начни уже сейчас плакать и рыдать, так как ты оказался недостойным порученного тебе". Так приходят различные мысли, умозрения, и продвигается душа неким образом от малого умиления все к большему и большему.

Когда же душа склонна к радости, тогда обратимся к радостным созерцаниям. Главное из них состоит в рассмотрении премудрости Божией."… Поучихся во всех делех Твоих, в творениих руку Твоею поучахся" (Пс. 142, 5). Когда созерцаем творение Бога, мудрость, с которой Он сотворил все это, уму ничего не остается, как подниматься к более высокому умозрению. Поражаешься и удивляешься мудрости Божией, той любви, с которой Бог сотворил всю вселенную и в конце концов человека — царя всей твари. Отсюда проистекают все радостные созерцания.

То же самое и в церкви, на службе. Если обрел необходимое состояние, можешь читать Иисусову молитву. Если же нет его, тогда следи за пением, чтением на клиросе. Так же и на литургии: здесь часто человек приходит в экстатическое состояние, не слышит слов, вернее, не то, чтобы не слышит, а скорее понимает их особо — обоготворяются слова. "Со страхом Божиим, верою и любовию приступите". Куда идешь? Принять самого Бога! — Радуешься.

Если предшествовало радостное состояние, тогда не можешь иначе, только как со слезами радости приступить к Причащению. А если была печаль, тогда приступаешь со слезами печали: "Боже мой, прости мне мои грехи, предаюсь в милость Твою, в милосердие Твое, в любовь Твою. Ты сказал нам, что Ты Бог щедр и милостив, долготерпелив и многомилостив (Исх. 34, 6). Ты нам сказал это. На это полагаюсь и потому дерзаю приступить недостойным". "Несмь достоин", — говорит священник, когда молится. И ты большей частью об этом размышляй и приступай ко Причащению.

Я скажу вам, что многие из катунакских отцов так подходили причащаться: не слышишь ничего, только видишь, как текут у них слезы. И ты их причащаешь. Старчик какой, скажем, всю литургию молчал, стоял, нагнувшись, а теперь или в умозрение входит, или в глубинное понимание милосердия Божиего… Потому как даром нам было дано Крещение, так даром нам Он дает Тело Свое и Кровь Свою. Даром нам и Рай дается — мы ничего не платим.

Богу нужно наше чистое сердце. Будем же внимать только Богу: Он не хочет, чтобы в наших сердцах поселился еще кто-либо. Он хочет один там царствовать. Если сумеем исполнить это, тогда легко обретем и сердечную молитву.

Благодать не спрашивает нас, когда ей прийти. Говорит мне один из моих послушников: "Сегодня было Преображение, а я не почувствовал". Не ощутил радости Преображения? Ну что же, благодать может прийти в другой день, будничный. Не от дня, а от изволения Божиего зависит посещение нас благодатью. Одного она посещает в машине, другого — в самолете. Кто-то, например, обрел благодать, доставляя обмол на мельницу в Святую Анну, — в тот час ее и ощутил. Мы не можем судить, почему Бог, например, не на литургии нас ею одарил, а после. Не нашего ума это дело. Ты можешь и на литургии получить благодать или, скажем, во время рукоделия. На то воля Божия. От нас же требуется непрестанная молитва.

Когда Господь посещает нашу душу, Он желает найти ее в молитве. Да не будет душа наша и разум наш в парении! Это печалит Бога. Можем мы целый день держать себя во внимании? Это нам поможет.

Святые Отцы, особенно святой Григорий Синайский, говорят, что Иисусова молитва не у всех людей одинакова, и зависит это от нашего духовного состояния. Один молится так: "Господи Иисусе Христе, помилуй мя". Другой иначе: "Иисусе Христе мой, помилуй мя". А третий говорит: "Иисусе мой, помилуй мя". Четвертый только: "Иисусе мой", а пятый — вообще ничего и находится на самой высокой ступени, когда прекращается молитва и ты испытываешь только неизреченную сладость. Когда высота такого состояния несколько снижается, тогда обращаешь взор внутрь себя, и в сердце творится молитва. В это время можешь решить много проблем. А до этого молитвы не слышишь, если достиг предела. В зените, то есть на самой высокой ступени, не слышишь ничего, только наслаждаешься. А при снижении начинаешь слышать сердце, которое творит молитву. Тогда уже, в тот час, можешь овладеть самим собой. Прежде же — ты не в силах был сделать это: благодать захватывает тебя и не отпускает. И ты оставляешь все на свете и пребываешь в состоянии восхищения, как будто душа покинула тебя. Сколько продолжится это состояние — на то воля Божия. Может длиться и полчаса, может и пять минут, а может и больше.

В одном монастыре Святой Горы (тогда он был необщежительный) говорит иеромонах погонщику:

— Димитрий, привезешь мне пять-десять связок дров на зиму.

— Ладно, привезу, отец. Привез.

— Завези их сюда.

— Туда не могу, мул боится, отец.

— А я говорю тебе, завези их сюда! В общем, поссорились.

— Нет тебе прощения!

— И ты не можешь причащаться!

Ушел извозчик наверх, в гору. Что теперь делать иеромонаху? Разве может служить, считая, что он был прав? Нет, не может служить литургию. Что делать? Внутри сражаются два помысла: "Хорошо, завтра, когда приедет погонщик, скажу ему, чтобы он меня простил". Другой помысел говорил: "А если не приедет погонщик завтра? Может, к примеру, получил телеграмму от жены, что заболел ребенок, и он уедет. Что тогда будешь делать?" Вот здесь, отец, и проявляет себя сокровище монашеское — молитва.

— Пресвятая Дево, что мне делать? (в Иверском монастыре это было).

— Пресвятая Вратарнице, что делать? Помоги мне! Молниеносно приходит извещение. Некое вдохновение, скажем, — от присутствия Божией Матери.

Все мы знаем, что святогорские монастыри на закате солнца закрываются. Есть, однако, одна маленькая дверка, которую очень редко открывают. Зажигает священник свой фонарь, выходит этой дверцей и поднимается наверх, в гору.

— Добрый вечер.

— Здравствуй, отец.

— Брат Димитрий, прости меня.

— Бог простит, прости и ты меня.

Испросили прощения друг у друга, и он спустился опять вниз. Отец на следующий день служил литургию. Видите, в каждом случае необходима молитва. Как только смутился, не знаешь что делать, сразу же: "Пресвятая Богородице, как мне быть?" — и поможет тебе Пречистая.

"И да не моих ради грехов возбраниши благодати Святаго Твоего Духа…"^[72]. Отец мой, служим, причащаемся — благодать сходит на нас. Но пусть это будет нам "не в суд или во осуждение"^[73]. Будем помнить и об этом.

Многие, кто приходят в Катунаки, просят меня сказать что-нибудь. И я говорю. Выделите, по крайней мере, полчаса в сутки, в десять, одиннадцать часов перед полуночью и читайте Иисусову молитву без четок — просительно, вымаливая, жалобно: "Господи Иисусе Христе, помилуй мя, Господи Иисусе Христе, помилуй мя".

Усердствуйте и увидите, какой плод это принесет. Начиная с получаса, впоследствии доведешь до часа. Но помни, что в это время ничто не должно тебе мешать: телефон ли зазвонит или вспомнишь, что какую-то работу нужно сделать, сон ли тебя будет одолевать, или какое кощунство в голову взбредет… Выключи телефон, закончи все свои работы и читай Иисусову эти полчаса. Не больше. И увидишь: посадишь деревце, а завтра-послезавтра оно принесет плод. И святой Златоуст, и святой Василий с этого начинали — с маленького деревца, а стали светилами всей вселенной.

Невеста из "Песни Песней", когда ей сказали, что Жених ее находится на небе, покинула землю, взошла на небеса и сказала Ангелам:

— Расступитесь! Расступитесь!

— Что ты хочешь?

— Ищу Жениха моего, — говорит.

— И зачем он тебе?

— Хочу увидеть Его^[74].

И показала перстень, который подарил Христос ей при постриге. Обрадовались чины ангельские, когда увидели перстень, подобный тому, какой у великомученицы Екатерины.

Когда же она показала ангельскую схиму, то Ангелы возликовали, воззвали, и воспламенели верхи врат от гласа их, от радости, что вошел человек в их чин^[75], и начали они обнимать и целовать невесту.

Внезапно замолчали. Потому что было приказано им замолчать. И услышали голос, как легкое дуновение — "глас хлада тонка" (как читаем у пророка Илии: "Не в огне, не в землятрясении, ни в чем не был Господь, но в веянии тихого ветра") (Ср.: 3 Цар. 19, 11–12):

— Что ищешь Меня здесь? Не знаешь разве, что Я нахожусь внутри твоего сердца?

Тогда очнулась невеста, подобно Блаженному Августину^[76], и увидела Жениха внутри себя. Того, которого так желала и в поисках которого обошла все горы и холмы, она увидела внутри своего сердца. Воистину, "Царство Божие внутрь вас есть" (Ср.: Лк. 17, 21).

Нечто подобное приходит ко мне в тишине ночной. Каждый человек в свою меру это получает. Ничего не нужно тогда, желаешь иметь в тот час только это умозрение, эту сладость, это духовное наслаждение. С этим и ад не страшен, — собственно, для меня тогда уже и не будет ада.

Испытывай сам себя. Возьми четки свои^[77]. Помолись часок, потяни четки. Устал, тогда нужна другая пища — почитай немного, пой или займись каким телесным трудом. Перемена духовной пищи полезна, очень полезна.

Одно Имя помни для другой жизни. Оно тебя так раскаляет, что все остальное гаснет. И остается только это Имя. Только это Имя и вечные блага. Что сам я пережил, о том и говорю, а что нет, и сказать ничего не могу.

Вечные блага! Вечная жизнь! Вечное блаженство! Безмолвствует ум. Останавливается разум. Разве возможно тогда наблюдать за собой, вычитывать молитвы литургии! Нет, нельзя. Когда подходит время произнести: "Благословенно Царство…", не можешь продолжать дальше, отец. Соединяешься с Богом. Твой дух соединяется со Святым Духом. И ты не можешь продолжать, в особенности из-за слез. Как бы тебе сказать: у тебя начинается некое головокружение, тебя охватывает не то, чтобы страх, а сладостный трепет. Как этовыразить? "Кто я, Господи… и что такое дом отца моего?" (2 Цар. 7, 18). Значит, и обо мне знает Бог? Ты крещеный, отец, и тебя знает Бог… Прекращается понимание, останавливаются рассуждения — всё останавливается. Не можешь, отец, овладеть собой, не можешь молиться. А только сидишь и плачешь — плачешь, плачешь, плачешь. И не можешь сказать ничего.

Как-то раз старец Иосиф на Светлой седмице выехал со Святой Горы, чтобы посетить игумению Евпраксию. Давно это уже было. Старец Иосиф сказал игумений и другим сестрам: "Нашел я одного хорошего батюшку" (это про меня). Договорилась игумения с сестрами и связали мне скуфейку. Когда вернулся старец Иосиф, то остановился на соляных разработках, не стал подниматься домой, наверх, и мы все спустились к нему. Старец говорит мне: "Ну-ка, Ефрем, держи эту скуфейку". Едва я надел скуфейку — сразу же "воспламенился" от молитвы и Божественной любви. "Что это за скуфейка, батюшка?" — спрашиваю его. "Если бы ты знал, — сказал Старец, — сколько молилась игумения Евпраксия над этой скуфейкой!"

Игумения Евпраксия послала старцу Иосифу четки. Кажется, то была пятидесятка^[78]. "Батюшка, — говорю, — подари мне эти четки". — "Возьми". Я их повесил на икону Божией Матери, которую мне подарил Старец. (Он еще раньше подарил мне икону и параман.) Когда четки днем начинали благоухать, я знал, что вечером буду иметь молитву. Когда не благоухали четки, то не имел молитвы. Давно это было.

Молитва, четки, милостыня привлекают милость Божию. Никакой грех не превышает милость Божию.

Молиться по четкам за брата твоего, за родственника твоего — это не напрасное дело. Бог поможет ему, когда тот окажется в трудном положении. Четки не просто помогают, а могут и душу из ада вызволить — такую силу имеет молитва.

Я поминал своего деда, который был священником. В то время мы были зилотами. На литургии его не поминали, потому что он был новостильник. Но я за него много молился по четкам и просил: "Господи, столько литургий он Тебе отслужил, столько исповедей, помилуй его!" Это продолжалось в течение долгого времени.

Как-то вечером вижу его во сне. Он целует меня и говорит: "Благодарю, дитя мое. Сейчас я нахожусь в лучшем положении!" Вскоре вижу и бабушку свою. Она берет меня за руку и говорит: "Дитя мое, помолись и обо мне, чтобы и я пошла туда, где сейчас твой дед". Я их видел совершенно живыми, хотя знал, что они мертвые.

Милость Божия огромна. Старец Иосиф нам говорил, что не только с помощью Божественной литургии, но и молитвой можно вызволить душу из ада.

Молился старец Иосиф длительное время за одну душу. В конце концов, как он нам сказал, было ему видение, в котором эта душа призналась: "Великий день для меня сегодня — иду в новый свой дом". Так он получил извещение, что эта душа спаслась.

Когда- то, когда я был еще новоначальный, меня сильно осаждал диавол: имел я плотскую брань. Как-то лег спать, и брань плоти усилилась. Начал я с жаром читать Иисусову. Тогда, между сном и явью, вижу в тонком сне: напротив, у двери во двор, стоит демон (такой, как его описывают отцы — с рогами, с черными крыльями и прочее) и издевательски хохочет. Но никак не может приблизиться к моей келлии. Когда я очнулся, то пошел и рассказал все старцу Иосифу. Он сказал мне: "Видишь, чадо, с Иисусовой молитвой ты держишь его на расстоянии, и он не может к тебе приблизиться!"

Умная молитва мало-помалу приводит человека в состояние, которое даруется первой благодатью крещения.

Импровизированная молитва

Боже Невидимый, Безсмертный, Вечный, Неизчислимый, Безконечный, Непостижимый, Неизменный;

Боже, Творче Небесе и земли и всех, иже в них: солнца, луны, звезд, морей, океанов и всякия в них живыя твари;

Седяй на Престоле славы Твоея и бездны Созерцаяй,

О, Сладчайший наш Иисусе!

Тьмы тем и тысящи тысящ Ангел и Архангел предстоят вкруг неприступныя славы Твоея. Многоочитии Херувимы и шестокрилатии Серафимы Тя окружают, воспевая сладчайшую и неизреченную песнь: "Свят, Свят, Свят!"

Велий Мосте, Велие Примирение, Велий Союзе, Велие Соединение нас, падших и неблагодарных человек, со Безначальным Твоим оскорбленным нами Отцем;

Принесый Себе в Жертву, подъемший грехи наша и изнесый я на Крест,

Даждь и нам, грешным, един луч благодати Твоея, и помози нам, и настави нас, и просвети нас -

Како Тебе последовати,

Како в Тебе упокоитися,

Како Тебе благоугодити -

Да будем и мы причастницы неизреченных благ, яже уготова отеческая Твоя любы, предстательством Сладчайшия Твоея Матере и всех святых Твоих, от века Тебе благоугодивших. Аминь.

Это великое благо нашей Церкви — слышать возглас "Благословенно Царство… " Сколько раз я, священник, произносил его. Когда служащий возглашает, мне хочется плакать и плакать.

Здесь — Отец наш.

Здесь — Надежда наша.

Туда все пойдем.

Нас обымет, нас поцелует.

Потому, что Он — Отец наш, Творец наш.

Это слова, которые укрепляют твой дух.

Там наша надежда, упокоение наше.

Пойдемте к Отцу нашему. Вот Он — Отец наш.

Импровизированный псалом

Чтение

Святые Отцы знают, что говорят, знают. Открываются очи души. Поэтому будем читать отеческие книги и Божественное Писание. Нет свободного времени? Хотя бы полчаса каждый день читай. То очищение, просвещение, которое получишь, читая Божественное Писание, будет тебя поддерживать весь день и ночь.

Славословие Бога

Молятся старец с послушником: "Восставше от сна, припадаем Ти, Блаже, и ангельскую песнь вопием Ти, Сильне: Свят, Свят, Свят… " и так далее.

"Ква- а, ква-а, ква-а", — квакают снаружи лягушки.

— Ну-ка, — говорит старец послушнику, — сходи к лягушкам и скажи: "Старец сказал, чтобы вы замолчали, потому что мы хотим вычитать службу".

— Благословите, батюшка, — он был настоящим послушником.

Видишь, не сказал: "Ты что, батюшка, пойду с лягушками разговаривать!" Нет. Послушание!

— Вот что, лягушки, старец сказал, чтобы вы сейчас же прекратили квакать, потому что мы хотим вычитать службу.

Тогда в ответ одна лягушка и говорит:

— Скажи старцу, что мы уже заканчиваем славословить Бога и скоро пойдем отдыхать.

И лягушки славословят Бога! Вся природа, можно сказать, песнословит, восхваляет Бога и, в зависимости от нашей чистоты, слышим и мы это мистическое славословие. Мистическое беззвучное славословие, которое даже камни совершают. "Огнь, град, снег… дух бурен… " (Пс. 148, 8), холмы и горы, деревья и рыбы — всё славословит Бога! Но так как мы помрачили разум души нашей, мало мы это разумеем, мало.

Чем больше очищаешь себя, тем больше получаешь просвещения и понимаешь, что никакая тварь Божия не остается праздной, но все славословят Бога: и муха, и комар, и вол, и мул… Когда очистишь душу свою, тогда услышишь это тайное славословие Бога — в той мере, насколько очистишься. Услышишь и скажешь: "Несчастный человече, ты один не славословишь Бога!"

Исповедь. Покаяние

Не сужу тебя за то, что совершил много серьезных грехов: нет, ты человек, как и все. Но сужу тебя за то, что не исповедуешься. Пал? Иди к духовнику. Снова упал? К духовнику, всё к духовнику. И преподобная Мария Египетская начала с исповеди.

По соседству с нами жил один киприот. У него был послушник, который и в миру не радовал родителей своих, и в монашестве не мог угодить своему старцу. Тогда старец посылает его к старцу Иосифу, в Малую Святую Анну, чтобы послушник открыл ему свои помыслы и попросил помощи и совета. Когда он пришел, мы как раз все были у Старца. Тогда старец Иосиф говорит: "Ну-ка давайте расходитесь по своим келлиям, а ты, отец Иоанн, иди сюда". Монах поднялся и пошел в комнату Старца.

— Батюшка, — говорит, — душа моя плачет, плачет, плачет, как маленький ребенок.

— Почему, дитя мое, душа твоя плачет?

— Потому что, — говорит, — не нахожу мира со своим старцем.

— А в чем именно ты не чувствуешь мира со старцем?

— Да вот, — говорит, — в послушании.

— Послушай меня: там, где разрушил, там и исправишь. Не устоял ты в своем "буди благословенно", в скромности и самоотверженнии по отношению к старцу. Теперь, отец мой, не пытайся молитвой или Божественным Причащением исправить свою ошибку. В чем погрешил, в том и принесешь покаяние, то и исправишь.

Авва Памво, когда еще был в миру, ходил с друзьями воровать сики^[79] из соседнего сада: как-то заметил их сторож — бросились они бежать. У Памвы из платка, где были завязаны сики, выпала одна и, чтобы она не пропала даром, схватил он ее и съел. Вот и говорит авва Памво: "Когда вспоминаю эту сику, сижу и плачу… "

Так и я, когда вспоминаю непослушание, которое оказал старцу Иосифу, аки другий апостол Петр, сижу и плачу. Зачем я ослушался? А мог бы обогатиться.

Если тебя обличает совесть, то пойди и попроси прощения: "Брат, прошу тебя простить меня, согрешил". Это исправит твою ошибку. Следи за своей совестью, все мы, люди, друг перед другом виноваты: или что-то сказал тебе не так, или не исполнил того, что ты мне сказал. Поэтому совесть нас и обличает. Внимай этому, смиряйся и проси прощения у брата своего или старца.

Божественная благодать

Божественная благодать — она одна, но дается каждому в его меру. Ах, как трепещет все внутри тебя, когда чувствуешь эту неизреченную радость! "Аз рек: бози есте, и сынове Вышняго вси" (Пс. 81, 6).

Существует много такого, что человек, встречая на своем жизненном пути, не понимает. Часто я недоумевал, почему святые Отцы, когда молились, воздевали руки вверх. Тогда я не мог этого понять, а пришел черед — тогда понял.

Не можешь сдержать себя, отец, когда посещает благодать, не можешь! Но я никогда не поднимал рук вверх, к небу, а в душе воздевал много раз — как сын к Отцу.

Да, не можешь сдержать себя: когда переполняет благодать, ты теряешься, а ослабевает — тебя охватывает дрожь. Куда я попал!

Как-то, неподалеку, я собирал миндаль. Пролетел самолет. А место, где мы живем, находится в ущелье, между двумя горами. И я услышал как бы поющий хор. Рокот самолета слышался мне, как музыка. Сразу же встрепенулась душа моя и вышла навстречу Жениху. Как и апостол говорит: "Мы… восхищены будем на облаках в сретение Господу… и так всегда со Господом будем" (1 Фес. 4, 17). В такие минуты опыт подсказывает, что имел в виду апостол. Пока не испытаешь этого, то будешь только догадываться, но не иметь во всей полноте. А приходит понимание лишь тогда, когда ты сам пройдешь этим путем.

Такие и подобные им состояния не ты вызываешь — они сами по себе приходят. Одно дело, когда ты планируешь, изучаешь, пишешь, и совсем другое — когда они сами по себе приходят.

Однажды делал поклоны и пришел помысел: "В том месте, где ты делаешь поклоны, — там прошел Христос". Падаю и лобызаю, обнимаю землю, где ступал Христос. Сами по себе приходят эти состояния, не ты их вызываешь. Благодать это, брат мой.

Не могу удержать себя, поэтому и говорю об этом. Как тот муравей, который когда находит пищу, бежит и рассказывает всему муравейнику, и все приходят за пропитанием. Святой Златоуст говорит: "Телец упитан, трапеза полна. Никто не уйдет голодным" (Слово на Пасху Господню). Так и я — не могу удержаться. Приходите и вы насытиться тем, что я нашел, — здесь сокровище!

Когда приближаешься к человеку духовному, то обогащаешься, приобретаешь.

Благодать передается через молитву и на расстоянии. Если идет у меня молитва, то я говорю: "Старец мой за меня молится". Так я чувствую.

Когда я заснул, отец, увидел перед собой нечто шестикрылое. Шестикрылое было или многоокое, не знаю. Раз… и поцеловал его. Когда я рассказал старцу, он мне говорит: "Нет, чадо мое, многоокие и шестикрылые наверху, на небе. Это благодать таким образом приходит".

На днях читали на вечерне Преображения — там где Бог говорит к пророку Илии. Вначале был "ветер, раздирающий горы и сокрушающий скалы… и не был там Бог". Затем "как в землетрясении, и не был Бог в землетрясении". И затем "огнь. И не в огне был Бог, а в дыхании тонком, там был Бог" (Ср.: 3 Цар. 19, 11–12). В дыхании тонком, которое, если Богу угодно, лишь ночью человек может ощутить. Днем трудно человеку воспринять это, потому что имеет много помыслов. А ночью это возможно.

Когда приходит благодать, забываешь и скорби, и мучения. Всё сразу же забываешь. Когда приходит печаль, забываешь благодать и говоришь: "Пропадаю, Господь меня оставил. Не могу и помолиться, оставил меня Господь. Я уготован только для адских мук". Когда повернешь другой стороной, забываешь первую. Возвращаешься к первой, забываешь вторую. Так происходит. Этим упражняется человек в смирении.

"Не я… а благодать… которая со мною", — как говорит апостол (1 Кор. 15, 10). Упражняется человек в смирении.

Множество раз в церкви, в алтаре, я чувствовал присутствие Бога. Он извещает тебя. Многократно у старца Иосифа я не знал: я ли служу или Старец? Вся церковь была погружена в некую духовную сладость, как в мед: Старец служил^[80], а я ощущал присутствие благодати.

Когда моя экзема была в самом разгаре, я не мог сидеть, как сижу сейчас, а мог только лежать. Была зима, на мне одеяло — так и совершал свое правило. Имеется в виду молитвенное делание старца Иосифа, ибо он служить литургию не мог, так как был простым схимонахом.

Лежал, значит, я, как был, укрытый одеялом, и вдруг рождается внутри некая радость. Огромная радость, как никогда в жизни. Даже в благодатном состоянии я не чувствовал такой радости. Она росла, росла и, наконец, — один только свет и внутри меня, и извне. И стал я весь преисполнен этого света!

Пресвятая Богородица! Наверное, увижу какого-нибудь Ангела сейчас, может, и Саму Пречистую, или же какое-то благодатное явление будет… Такая радость!

Затем, потихоньку-потихоньку, все ослабело и померкло. Когда я вышел из этого состояния, то сразу заснул.

Вижу во сне парад царской семьи. Сижу я в ложе и вижу, как проезжают открытые автомобили — каждый князь со своей семьей. "Да, — думаю, — я, нищий, монах убогий, удостоился видеть такие вещи!"

Проехали три-четыре семьи, а затем все озарилось светом с неба, и раздался голос: "Царь идет". На этом я и проснулся.

— А, — думаю, — Царя-то я и не увидел, а только князей^[81]. Но по сравнению с Царем — это ничто.

Старец Иосиф нам говорил, что если идете в чей-то дом и находитесь в хорошем духовном состоянии, то можете различить, что за дух обитает в этом доме. К примеру, дух скупости или лжи, корыстолюбия или еще какой…

То, что нам говорил Старец, мы понимали лишь отчасти. Что он имел в виду, когда говорил, что, входя в дом, можешь определить, какой дух присутствует в нем? Но это так, хотя и может показаться невероятным и даже абсурдным.

Пришел я как-то послужить к старцу Иосифу. Едва вошел в его келлию, как почувствовал что-то: "Батюшка, что здесь происходит?" "А что такое?" — спрашивает он меня. "Батюшка, как будто что-то меня понуждает к молчанию". Сразу же запечатлелось в душе моей это чувство, как будто известился неким образом, что здесь обитает молчание.

— Я объясню тебе. Сейчас Великий пост, в субботу у нас литургия: причастимся, потрапезничаем и после можем говорить с отцом Арсением вплоть до самого вечера воскресенья, а в воскресенье вечером положим поклон друг другу и всю неделю уже разговаривать не будем, только знаками будем объясняться. Ты придешь в субботу, причастимся и тогда прервем молчание. И так — каждую неделю.

Так я на собственном опыте понял то, о чем нам говорил старец Иосиф.

Как же сладок наш Иисус! Весь радость, весь любовь, весь мир, весь тишина, весь веселие, весь взыграние — как сладок Иисус!

Благодать удерживается смирением и благодарением Бога. Смирение в том, что "не семь достоин назваться сыном твоим, сотвори меня яко одного из рабов твоих" (Лк. 15, 19).

Достойно сожаления то, что свое бесценное сокровище, сыновство, которое мы восприняли в святом крещении, содержим, как говорит апостол (2 Кор. 4, 7), "в глиняных сосудах": часто забываем о своем сыновстве — и потому ленимся, становимся безразличными, с легкостью презираем других, одним словом — легко падаем.

Блажен тот, кто воспринял благодать и почил с ней. Еще более блажен тот, кто возрастил ее, увеличил и затем почил.

Я видел сон, как будто я пришел в свою деревню, там, где родился, но пошел не в дом моего отца, а в церковь. Зашел в алтарь и увидел там купель, в которой когда-то крестился и в которую снизошла благодать. Стал на колени, обнял купель и целовал, целовал, целовал со слезами.

О священстве

Когда служишь, отец, имей в виду, что ты посредник: принимаешь от мира боль, слезы, болезни, прошения и возносишь все это к Престолу Божества. А миру даешь потом утешение, исцеление и все то, в чем каждый имеет нужду. Великого звания тебя удостоил, чадо мое, Господь. Совершенствуйся в нем. Бог слышит молитву священника.

Великую силу имеет епитрахиль. Епитрахиль — это примиритель падшего человека с Отцом, с Творцом его.

Во время турецкого завоевания многие священники были без дела. Но один священник ходил и собирал имена и поминал этих людей на литургии. Турецкий жандарм, заметив его, заподозрил: "Ага! Он хочет поднять народ к восстанию!" Тогда он хватает его и сажает в тюрьму. Вдруг во сне ему являются все те, кого священник поминает, и говорят: "Послушай-ка, или ты выпустишь священника на волю, потому что он нас поминает и облегчает тем нашу участь, или мы заберем твоего первого ребенка". Испугался турок: "Ой-ой, я потеряю своего ребенка! Иди-ка, отсюда!"

Великую силу имеет епитрахиль — так что как можно больше поминай имен.

Как-то давно отец Арсений из братства старца Иосифа дал мне помянник, который у него был еще с того времени, когда он, переселенец из России, пришел в Грецию. И я стал поминать. Спустя некоторое время он говорит мне: "Знаешь, отец, что я видел? Будто зашел я в один дом, и там были люди, имена которых я тебе давал. Говорю одному: "Ну, как дела у тебя?" — "Да так, потихоньку. Приходит отец Ефрем и нас утешает". Спрашиваю другого: "А у тебя как дела?" — "Да так себе, дождь только вот идет, мерзну, но приходит отец Ефрем и нас утешает". "Это, брат мой, потому, — говорю я отцу Арсению, — что я их всех поминаю".

Думаете, как отец Николай Планас^[82] святым стал? Поминал очень много имен, целые списки.

Как-то я вспомнил некоторые имена и приклеил их к стене над жертвенником. И вот вижу во сне, что ко мне пришли какие-то древние старики в старинных одеждах, о которых я слышал еще от бабушки, и говорят мне: "Ты-то нас записал, а вот Старец твой нас не поминает". Утром спрашиваю отца Никифора:

— Батюшка, почему ты не поминаешь эти имена?

— Да они неразборчивые, я не вижу, — говорит.

— Батюшка, то-то и то-то я видел, и мне сказали, что Старец нас не поминает.

С тех пор я решил как можно больше поминать имен. Чем больше имен поминаешь, тем большую награду получишь. Это ведь больше, чем любая милостыня — соединить человека с Богом. И ты можешь это сделать.

Иеромонах: Что нужно, чтобы иметь слезы во время литургии?

Старец: Я уже год, как не служу литургию, потому что не вижу, но раньше приготавливался к литургии целый день.

Не ограничивайся, дитя мое, лишь молитвами к Причащению. Их читают и мирянин, и иерей, и владыка, и патриарх. Но между всеми есть различие. Миряне получают Дары готовыми, в то время как священник словно бы заколает Агнца и передает Его всему народу. В этом великая разница. Поэтому, дитя мое, если хочешь находиться в должном состоянии, не ограничивайся лишь правилом к Причащению. Ты — предстоятель. Заколаешь и приносишь Жертву. А другой — принимает готовым Святой Хлеб. Поэтому целый день упрашивай Богородицу, которая с тобой рядом^[83]: "Пресвятая Дева, удостой меня увидеть приносимого в Жертву, дай мне почувствовать, на какое служение возвел меня Бог", — и получишь просимое от Богородицы. Да… Если служишь и у тебя нет слез, значит, ты как бы под осуждением.

Иеромонах: Вот я и расстраиваюсь.

Старец: Да. Если же ты имел плач во время литургии, то тогда поймешь, что ты служил, что ты напитался, так сказать, "духовной пищей". А если не плакал ни на молитве, ни на литургии, — это все равно, что вообще не ел.^[84]

Однажды, кто-то пришел к нам и, беседуя, мы незаметно впали в осуждение. Затем я пошел служить литургию и не мог молиться. "Ох, что случилось?" — думаю. Стоп! Приходил сосед, и мы осуждали каких-то владык и прочее.

Начал молиться на литургии: "Боже мой, прости меня, прости меня, Боже мой. Согрешил, Боже мой. Кому, как не Тебе, Боже мой, исповедать, что согрешил? Есть ведь и для меня прощение. Боже мой, ну прости же меня!" В конце концов пришел мир, и я сказал самому себе: " Если хочешь еще раз потерять литургию — осуждай!"

Я всего лишь гимназию закончил, больше нигде не учился. Записал имена всех моих соучеников, учителей, преподавателей, начиная с первого класса школы до последнего класса гимназии. Когда их поминаю, то большую радость получаю. А это потому, что поминаю тех, кто трудился, чтобы сделать меня хорошим человеком.

Сейчас уже год, как я не служу литургию, потому что не слышу и не вижу, а все же хочется поминать эти имена и потихоньку-потихоньку их вспоминаю, и эти люди получают пользу. Поэтому, чадо мое, хочешь спасти свою душу за просто так? Как можно больше имен поминай!

Великое предстательство имеет епитрахиль, великое!

Дитя мое, хочешь иметь должное состояние? Если служил литургию и не плакал, значит, ты в чем-то виноват, где-то сделал ошибку. Я целый день приготавливал себя к служению литургии, и когда "входил" в нее, то не мог остановить слезы. Да… Много раз, как будто в состоянии восхищения, видел на святом престоле Плоть Умершего (Спасителя).

Иеромонах: Батюшка, я 20 лет был простым монахом и, сказать по правде, когда стал священником, то почувствовал затруднение, не мог привыкнуть к этому. Сразу же восстал на меня диавол разными помыслами, смущением, страхованиями и всем прочим.

Старец: А что ты хочешь, он свою работу исполняет, а мы будем делать свою. Проси Пресвятую, как все святые просили Ее. Ни одного дара человек не получает от Бога иначе, как только через Богородицу. Пресвятая раздает дары миру.

Когда мы служим, отец, не думай, что мы не подвластны искушению. И во время службы приходит искушение. К примеру, поют на клиросе, начинаешь нервничать: "Ну что ты там растягиваешь, ну живее, ну давай же… " А-а, приблизилось искушение.

Отречение от мира

Когда возревновал я стать монахом, то поделился этим с другими. Один из них был шофер, он мне и говорит: "Слушай, Евангел (так меня звали в миру), я поеду в такую-то деревню и где-то часов в 5–6 дня захвачу тебя по дороге и отвезу в монастырь". "Хорошо". Взял я рубашку, что-то еще такое, пошел и сел на камень: смотрю на дорогу, ожидаю. Прежде чем наступило назначенное время, не выдержал, поднялся и пошел домой. Шофер говорил потом, что ожидал меня в назначенное время, но — "еще не пришел час его" (Ср.: Ин. 8, 20).

Когда же пришел мой час, то ни с отцом, ни с матерью не считался — собрался и ушел. Если же свыше тебе не будет дано, то ты не будешь преуспевать как монах. Должно закипеть в душе твоей. А когда придет к тебе эта Божественная любовь, тогда никого спрашивать не будешь, не посчитаешься ни с кем — и уйдешь с великой ревностью о Господе.

Я спрашивал у старых монахов: "Как вы жили?" — "Когда мы пришли на Святую Гору, внутри нас был пламень с гору Афон, а сейчас остался — с лесной орех".

А если ты сегодня приходишь с такой малой ревностью, то что же останется тогда завтра? Потому и святой Симеон Новый Богослов говорит, что блажен тот, кто сохранил свою ревность, с которой пришел в монастырь, но блаженнее тот, кто возрастил ее.

Многие приходят и спрашивают меня: "Скажите, стану я монахом?" Я помолюсь, но даже если получу какое извещение, тебе его не скажу, нет. Единственное, что могу сделать, это помолиться. Но ты сам выберешь путь, какой желаешь: я же тебе не скажу, потому что неизвестно, что завтра-послезавтра из этого получится, а потом будут ходить слухи, что это отец Ефрем его заставил сделать. Ты сам изберешь тот путь, который желаешь. Вот, есть чудотворные иконы Божией Матери "Скоропослушница", Иверская, к ним иди и проси, чтобы Она, Пресвятая, указала тебе путь, который надо избрать. Иначе что же: я имею огонь, а ты загоришься? Нет.

Терпение

Благо есть скорби, благо есть мучение, благо — и падения. Знает Бог, почему все это дает. Потому, что мы так больше приближаемся к Нему, через скорби и муки. "Господи, в скорби помяну Тя", — говорит пророк (Ис. 26, 16). Скорбями приближаемся. Избегающий полезного искушения, избегает и жизни вечной. Так и есть. Поэтому человек не должен терять надежду, приходить в отчаяние из-за какой-нибудь неудачи. Не знаешь волю Божию и все должен терпеть. Но воля Божия — не всегда сладкая, она бывает и горькая-горькая. "Чашу… не имам ли пити ея?" — говорит Христос (Ин. 18, 11). "Не выпью ли эту чашу, Петре", — говорит. И назвал Петра сатаной: "Отойди от Меня, сатана!" (Мф. 16, 23). "Чаша, что мне дал Отец, не выпью ли ее!" (Ср.: Ин. 18, 11) Вот так. Но через Крест пришло и Воскресение. "Се бо прииде Крестом радость всему миру". Через Крест прииде!

Как-то в Иерусалиме ко мне подошла одна монахиня и говорит:

— Хочу поисповедаться.

— Да я даже монахов не исповедаю, неужели буду исповедовать монахинь?

— Нет, но я хочу сказать свой помысел…

— Хорошо, говори.

После того как она рассказала мне о своих скорбях (потому что всегда о скорбях тебе говорят, не о радостях), поведала: "Было мне видение: как будто наверху горки сидят патриархи Авраам, Исаак и Иаков. Я спрашиваю их:

— Вы ведь патриархи?

— Да, — говорят, — Авраам, Исаак и Иаков.

— А можно мне к вам?

— Давай!

— А как мне пройти?

— Вон по той дороге.

— Не вижу никакой дороги.

— Там, там, поищи и найдешь!

— Но я не вижу никакой дороги!

— Поищи, ну-ка поищи хорошенько и найдешь!

— Но эта тропинка всего лишь пятнадцать сантиметров шириной, как я пройду? Кругом дикие колючки, я изорву одежду, израню ноги.

— А мы по ней шли — и вот пришли сюда, наверх".

Из этого примера видно, что человек восходит на Небо через скорби, падения, муки. Беззаботно и с удобством, на машине, отец, не въедем в Рай. Даждь кровь — получишь дух.

У одной игумений (не буду называть ее имени) был рак. Операции — одна, другая, а она молится, и вот увидела на престоле Пресвятую Деву.

"Проходите, преподобные", — говорит Пресвятая. Все преподобные прошли пред Ней, как на параде. "Проходите, великомученики".

Игумения присутствовала при этом и наконец пошла и она. Сделала поклон, поцеловала ручку Пресвятой (рука у Нее была, как бархатная). А Пресвятая и говорит ей: "Терпение, терпение, терпение". И здесь проснулась игумения.

Что это значит? Если хочешь быть учеником или ученицей Христа, то обязательно взойдешь на крест.

Избавления от страданий ни один святой не просил у Бога. А просили все о даровании терпения. Если ты терпелив, то получишь и малую награду свою. А если не потерпишь, то ничего не заработаешь, никакой награды.

У меня была двоюродная сестра, которая повредилась умом и очень страдала. Приблизительно через двадцать пять лет умерла. Поверьте мне, я видел ее среди Ангельских чинов. Она вместе с Ангелами славословила Святую Троицу. Вы слышите! За терпение, которое она имела в горести и скорби своей (парализованная, не могла даже сама себя обслужить), за терпение в перенесении этого искушения, которое ей, конечно, Бог попустил, какой награды Он ее удостоил! Среди Ангельских Чинов поселил ее. Ах, Василисса, — говорю, — такой славы сподобилась, воспеваешь с Ангелами Святую Троицу!

Слезы

Вместе с Иисусовой молитвой приходят и слезы, и хотя в малой степени, но все-таки зависит и от тебя, как обрести этот дар слез.

Поверьте мне, что слезы есть в некотором роде привычка. Если привыкнешь плакать, то и на следующий день плачешь, и далее, и дойдешь до того, что скажешь: "Почему плачу? Сам не пойму". Так-то.

Но, знаешь ли, какая со слезами происходит чистка внутри? Как ты стираешь майку свою, платок с мылом, так же действуют и слезы в молитве. Внутри тебя все очищается, очищается, очищается, и за первыми слезами приходят и другие.

От первых слез у вас заболит голова, потому что эти слезы — очистительные, все очищают внутри.

Затем приходят другие слезы — преображающие. Они и лицо ваше соделают красивым, преобразят его. Твоего ближнего, собрата твоего будешь видеть прекрасным, в духовном смысле, — вот что я имею в виду.

Есть еще и такие слезы, которые зависят от нашего подвига — от нашей ревности, от теплоты сердечной.

Возделывай плач свой. "Раскрути" его образами, мыслями, которые вызывают слезы. Я представлял себе усопшего старца Иосифа. Когда попрощался с ним, и его положили в могилу, то поразмыслил, что вот скоро и я туда пойду. Может, Бог меня не примет, не простит, и тому подобное.

Слезы находятся между пристрастием и бесстрастием, слезы очищают. Это, так сказать, новоначальные слезы, то есть слезы покаяния. Им сопутствуют различные размышления. Может, я пойду в адские муки? Со Христом буду или с диаволом? Если я навечно буду в аду, то что тогда делать?

Потом приходят слезы от благодати. Эти слезы настолько сладостны, что когда они приходили ко мне, я говорил: "Боже мой, и в Раю ничего не хочу, лишь бы вот так плакать". Но эти слезы приходят позднее.

Слезы — это пища для души. Как тело, когда питается доброй пищей, оживляется, так и душа, когда питается слезами, оживотворяется.

Когда молишься, старайся иметь слезы. Потом это становится привычкой, и ты плачешь на молитве. Когда имеешь слезы в молитве, тогда продвигаешься вперед. Когда остановятся слезы, — идешь назад.

Я просил преподобного Ефрема: "Святой Ефрем, ты был "человек плача", как говорит тропарь, "слез твоих теченьми пустыни бесплодное возделал еси". И он мне дал так много слез, что я мог день и ночь плакать, и дошел до того, что мог плакать, сколько хочу, когда хочу и где хочу.

А что получилось? Вот здесь, надо мной, келлия моего послушника Иосифа, рядом, в соседней келлии сидит Ефрем. Мне потом говорит Иосиф: "Слышали тебя, как ты ночью плакал". "Ну ладно, — говорю, — я человек грешный, вот и прошу Бога меня помиловать, а меня захватывают слезы". Ефрем тоже мне говорит: "Слышали тебя, батюшка, всю ночь ты проплакал!" "Да ладно вам, — говорю, — грешник я, вот и плачу".

"Слушайте, — говорю, — это неправильно, так нельзя. Если я знаю, что ты меня слышишь, и Ефрем тоже меня слышит, прекращается откровенность в молитве, поэтому, лучше я пойду в другое место, где меня никто не слышит, и буду плакать, сколько хочу. Может, и петь буду, может, и что другое… "

Если ты вспомнишь: "Приидите, последнее целование дадим, братие, усопшему", представишь самого себя, что ты в гробу, идут тебя погребать, то, как бы ни была черства твоя душа, разве можешь не заплакать? Один раз, другой. Потом невозможно не плакать — так и приобретешь привычку плача. Но и Богородицу будем просить.

Пришел ко мне помысел: "Вот видишь, как ты подвизаешься… " Пропали, пропали сразу же слезы, потому что тот дар, который мне дал святой Ефрем, я присвоил себе, как будто это мой личный труд, и пропали слезы^[85].

Смирение

[Обращение к монаху]

Что пользы нам, если узнаем, что голос был Отца или что Бог говорит через Ангела про то или другое? Какую в том пользу найдем на пути нашего спасения, если узнаем это? Ты выражаешься богословски? Что пользы нам? — Никакой. Может, я обижу тебя, но ты оставил путь смирения и входишь в высокие богословские сферы. Нельзя. Брось это и последуй монашескому пути. "Господи Иисусе Христе, помилуй мя", "Господи Иисусе Христе, помилуй мя". Оставь путь изысканий…

Пришел к нам один монах и говорит: "Отец, Тело, которому мы причащаемся, это — Тело Христа? А то мне сказал и… " — "Отец, — говорю, — мы не можем богословствовать, потому что мы не богословы. Причащаемся Телу и Крови Христа. Больше ничего не можем сказать, а то, может быть, впадем в какую-нибудь догматическую ошибку, и она нам будет препятствием после нашей смерти".

Эти вещи нам не полезны, отец. Оставь этот путь и иди путем смирения и путем послушания — оставь высокие сферы.

Скорби рождают смирение. От смирения сокрушается внутренний человек, сокрушается гордыня человека.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

ПИСЬМА И ТЕКСТЫ СТАРЦА^[86]

12. 08. 1960 г.

Душа моя возлюбленная, Пресвятая Богородица да хранит тебя.

Когда читал письмо Елены, то очень смеялся.

Среди всего прочего она мне пишет и следующее: младшая ее дочка никуда не пойдет, ничего не сделает, прежде чем не возьмет благословения у деда и у бабушки, поцеловав им руку. Это потому, что я ей написал: "Получив благословение родителей, хоть по горам шагай". Малых детей как научишь, так они и поступают.

Смеялся, потому что и мы здесь имеем двух малых котят. Как-то ночью я пришел из Нового Скита и принес им несколько рыбешек. Позвал их, и они прибежали, а в руках я держал зажженный фонарь. С той поры, если видят зажженный фонарь, кидаются на него, думают, что внутри есть рыбки…

Только об одной стороне рассказал, о радостной, оптимистической. О скорбном же — когда время и нужда заставит.

Ах, брат мой! А есть ли душа в этом мире, которая не скорбит и не мучается? Елена как-то мне написала: "Вся моя жизнь черной была, пусть хоть дочки мои нарадуются".

И кто провел эту жизнь в радости? Однако никто не спасется, если не будет иметь скорбей. "Путь Бога, — говорят святые Отцы, — есть ежедневное крестоношение". Скорби, муки, расстройства, различные искушения: все это одним словом называется — крестом.

Никто не взошел на Небо с удобствами.

Но скорбями все проверяются и познаются: когда терпят, тогда и любят Бога.

Когда Господь хочет помочь измученной душе, Он не освобождает ее от скорбей, а что? Терпение ей дарует. Если углубишься в духовные откровения старца Иосифа, увидишь, что он их получал в великих скорбях. Когда задыхается душа и не может больше терпеть и готова впасть в отчаяние, тогда Бог посылает помощь.

Вспоминаю, что когда монастырь и Скит договорились прогнать Старца, тогда он увидел Пресвятую Деву, и Она сказала ему, чтобы он не печалился, но надеялся на Нее.

То скорби и страдания, то радость и тому подобное — попеременно. Все смешано, такова жизнь человеческая. Единственное, о чем будем просить Бога, чтобы всегда исполнялась Его святая воля.

Один святой просил Христа, чтобы ему простились его грехи и он удостоился бы последовать Ему, неся крест, чтобы стать учеником Его. И Христос его послушал^[87].

Когда он молился, то пришел в молитвенный экстаз и увидел Самого Христа, который спросил его: "Хочешь Мне последовать?". — "Да, Господи". — "Я вот что даю тем, кто мне следует", — и дал съесть ему одно яблоко. Оно было очень сладким. Святой испытал блаженство и попросил еще.

"Хочешь и другое?" — спросил Христос и дал другое яблоко. Оно было страшно горькое, как яд, — сморщился святой.

А вот и третье яблоко, — оно было так горько, что чуть было его не стошнило. Еле-еле овладел собой, потому что начал терять сознание, и сказал Христу: "Господи, с тем, что Ты мне дал, я не смогу следовать за Тобой".

Улыбнулся Христос и говорит ему: "Съешь, Андрей, (так звали святого) и вот это яблоко, чтобы забыть горькие".

А было оно настолько сладким, что едва он отведал его, — сразу же вошел духом в Рай. Увидел там красоты неизреченные, увидел души праведные и место их пребывания, увидел Ангелов и Архангелов, услышал песнь их: "Аллилуйя". Одним словом, увидел будущее упокоение праведных.

Через некоторое время он пришел в себя. Упал в ноги Христу и просит Его, дабы Он снизошел Своей милостью и учинил бы его среди Своих, дабы благость Христова причислила и его к праведным своим, дабы и он, по бесконечной милости Господней, удостоился вкусить то, что видел.

Вот, брат, что мне дает Христос.

Когда сладко, когда горько.

Целую тебя, твой брат Ефрем.

Катунаки Святой Горы, 18. 03. 1963 г.

Зело возлюбленнейшая сестричка моя Елена, и ты, Харалампий, и ты, Нонд, и ты, Елевтерия, и ты, Василий!

Всех вас обнимаю и лобызаю бесчисленными поцелуями, с любовью и слезами.

Сестричка моя, Елена.

Со вчерашнего дня хотел написать это письмо и утешить тебя, потому что вижу, что ты сильно измучена от душевной боли и печали по поводу ухода нашей бесконечно драгоценной мамочки. Но и я не могу, задыхаюсь, и сейчас, когда пишу тебе, стараюсь сдерживать самого себя.

Сестричка моя, таков мир: исполнен скорбей и мучений. Кто хочет угодить Богу, будет печалиться в этом мире. Кто из святых смеялся?

Вспомни святого Евстафия, прежде называемого Плакида^[88]. Сколько пережили и он, и супруга его, и дети их? Читай его житие и утешишься весьма.

А Иов как мучился?

А теперь скажу о нашей маме, монахине Марии.

Еще прежде, чем мне написал Харалампий письмо, где сообщает о ее болезни, я видел маму во сне. Как будто вышла из могилы прекраснейшая, 17–18 лет девица, с ярчайшими очами, и, взглянув на меня, улыбнулась. Ее лицо очень сильно сияло, она ничего мне не сказала, но лишь посмотрела и улыбнулась. Взглянул я на нее и сказал про себя: "Ах, мама!"

Когда проснулся, то все думал, что бы означал этот сон. Через несколько дней получаю письмо от Харалампия, где он пишет, что мама заболела и так далее.

Я погрузился в большую печаль, но в какой-то момент почувствовал великую радость. "Что-то доброе произошло в нашем доме", — подумал я.

Получаю второе письмо, где мне пишут, что маму постригли в монахини с именем Мария. Письмо мне передали во время всенощной, когда читается Акафист Пресвятой Богородице, — накануне же душа моя умирала от печали. О всех вас молился по очереди и увидел, что мама, возможно, страдает, что-то плохое случилось.

И вот, в Страстную пятницу получаю извещение, что она, уже монахиня Мария, отправилась к своему прекрасному Жениху.

Сестричка моя, не могу тебе написать в подробностях, что я чувствую, когда молюсь о нашей мамочке, только одно тебе скажу — я не могу назвать себя ее ребенком и эту душу назвать своей мамой. Нет, нет.

Бесполезно я просидел столько лет на своих скалах в пустыне! Начинаю молиться о ней, и душа моя исполняется радости, забываю всю печаль, какую имею о ней, вижу ее в бесконечном свете, в радости, в веселии. Душа моя трепещет от радости.

Святая Гора, 26 сентября 1975 г.

Возлюбленному во Христе чаду моему Феодоре.

Желаю тебе, чтобы Пресвятая Богородица хранила тебя и всегда подвигала на доброе.

Получил твое письмо и обрадовался, что ты чувствуешь себя хорошо и более мирно.

Человек, душа моя возлюбленная, периодически, по непостижимой воле Божией, проходит на пути своей жизни трудные минуты, критические моменты, тупики. И тогда необходимы хладнокровие, терпение, молитва и особенно нужен рядом человек, который бы мог тебя утешить.

И ты, чадо мое, не мало пережила после смерти отца своего, но, слава Богу, теперь вступаешь в период мира и радости. Уже прошли, закончились грозные тучи, которые давили твою душу…

Весьма полезны для усопших панихиды, литургии, милостыни, свечи, которые возжигаем о них, и все, что доброе делаем ради них.

Что касается перенесения его останков, то послушай.

По обычаю, здесь, на Святой Горе, совершают перенесение останков через три года.

Если же земля слишком легкая или тело усопшего после трех лет не истлело, тогда оставляем и 4, и 5 лет в земле, чтобы тело разложилось.

Опасения твои, что отец твой принимал перед смертью 4–5 дней таблетки в больнице и, может быть, поэтому тело его не разложится, совершенно напрасны.

Нужно принимать много лет таблетки, и особые, чтобы это случилось.

И, заканчивая письмо, хочу сказать тебе вот что.

Я написал не для того, чтобы ты не беспокоила своего отца, но чтобы ты сама не тревожилась от печальных размышлений о нем, что он умер, и чтобы ты не впадала в непосильную печаль и угрюмость.

Напоследок, желаю прожить тебе годы твоей жизни радостно, мирно, по-христиански — под покрывающим тебя омофором Пресвятой Богородицы. Аминь.

Со многими отеческими молитвами, отец Ефрем.

Святая Гора, Страстной понедельник, 1976 г.

Возлюбленная во Христе, душа моя, чадо мое Александра.

Много дней назад я получил твое письмо, но не ответил сразу же, не мог тогда. А сейчас, когда чувствую себя лучше, пишу тебе.

Правда — она одна. Хочешь стать невестой Христовой, но еще колеблешься, не приняла еще окончательного решения, не зажглось еще сердце твое любовью.

В этом я тебя не осуждаю, нет. В другом я считаю тебя ответственной и тебя сужу.

Если кто-то хочет сдать экзамены в университет, например, на медицинский, — он читает книги по медицине, если на богословский, — изучает богословие и т. д.

А ты, желая стать невестой Христовой, делаешь подобное? То есть читаешь ли книги с житиями святых, которые стали невестами Христовыми?

С этой целью я послал тебе икону Божией Матери с мученицами-девами, двенадцатью невестами Ее Сына.

Часто ли, чадо мое, посещаешь монастыри, где невесты Христовы всю ночь славословят своего прекраснейшего Жениха и днем опять продолжают то же?

Общаешься ли, беседуешь ли, дитя мое, Александра, с невестами Христовыми?

Когда, дитя мое, делаешь то, о чем я пишу тебе, невозможно остаться в неопределенности, в нерешительности.

Но когда этого не делаешь, тогда, безусловно, потихоньку-потихоньку уменьшится твое желание, ревность твоя, и в конце концов охладеешь.

Разве ты не знаешь, не слышала, что произошло с подругой твоей Марией? И если бы не молитвы отца Иоанна, то она совсем бы пропала. Но, слава Богу, ты не в том состоянии, в каком была Мария.

Я написал тебе в предыдущем письме, что в душе твоей сейчас происходит битва. Что победит? Брак, которого я тебе не желаю, или безбрачие, на которое я благословляю тебя?

Диавол, дитя мое, все почуял, понял, что ты хочешь монашествовать, поэтому и сражается с тобой и будет сражаться, потому как по опыту знает, что значит ангельская сила. Поэтому и ты, если хочешь, сразись с ним теми способами, которые я тебе описал.

Со множеством отеческих молитв, отец Ефрем.

Святая Гора, 30 октября 1978 г.

Возлюбленное во Христе чадо мое Феодор.

С большой любовью, отечески, целую тебя и желаю, чтобы Пресвятая Дева распростерла над тобой Свой омофор и покрыла тебя, и Панайоту, и нашего Георгия.

Только сейчас прочитал твое письмо и сразу же тебе пишу ответ.

Ты совершенно неправильно размышляешь. Ты сам нагнетаешь свою печаль, ты сам создаешь свои проблемы.

Вместо того, чтобы утешиться, ты сам не даешь себе мира и покоя.

Сойди с этого пути, дитя мое. Говори самому себе: "Феодор, ты что, лучше патриарха Авраама?" Нет, конечно. И, однако же, одного ребенка ему дал Бог, Исаака.

И опять же, Исааку одного ребенка дал, Иакова (другой был ни на что не годный).

Как хочет Господь, что хочет Господь и сколько хочет Господь.

Положись, дитя мое, на Господа, и увидишь, как сразу же умиротворишься, как сразу же возрадуешься, как сразу же успокоишься и обретешь мир.

Если Бог мне хочет дать только одного ребенка, — да будет воля Его.

Опять же, если хочет дать двоих и больше, — да будет воля Его. Его воля да будет, а не моя! Буди имя Господне благословенно.

"Помилование зависит не от желающего, не от подвизающегося, но от Бога милующего" (Рим. 9, 16).

Когда посетишь меня, тогда поговорим об этом подробнее. Накануне своего приезда напиши мне, и я тебе отвечу, что мне привезти. Много раз поцелуй от меня Георгия и передай от меня сердечные отеческие пожелания госпоже Панайоте.

Целую тебя, дитя мое возлюбленное, и ожидаю в скорости тебя увидеть.

Твой батюшка Ефрем.

Святая Гора, 15 января 1979 г.

Душа моя возлюбленная, брат мой Харалампий.

Братски обнимаю тебя с большой любовью и желаю, чтобы Пресвятая Дева распростерла Свой омофор и покрыла им тебя, и Арети, и вашу маленькую дочь.

Взял, наконец, карандаш, чтобы написать вам по прошествии стольких дней, после того, как получил вашу посылку. Все дошло замечательно.

Не знаю, с чего начать и как начать.

Кознями диавола и попущением Божиим стало известно имя мое. Будто я пророк Илия сегодняшних дней. И много людей приходит к нам в каливу, чтобы меня увидеть, услышать, полюбоваться на меня.

В эти дни побил рекорд по переписке: когда 5, когда 6, когда 7 писем в день. Один мне говорит: "Отец Ефрем, как ты справляешься с такой перепиской?" Другой меня спрашивает: "Отец, и что, отвечаешь на все эти письма?" Третий удивляется: "Батюшка, большая же у тебя переписка". Игумен Емилиан, даже он мне говорит: "Не отвечай на все письма".

Различные люди приходят со своими проблемами, владыки, и те спрашивают. Однажды двое владык пришли, чтобы меня увидеть, и я убежал, расстроенный, в скит пророка Даниила.

И молодые и старые, и девицы и женщины мне пишут, чтоб я им помог и так далее и тому подобное.

Я очень устал и не знаю, к чему приведут эти козни диавола.

Накануне Нового года написал 11 писем, и это еще не все. Нужно было еще 3–4 написать.

Приходит воскресенье, и я не могу отдохнуть, потому что нет просвета от писем…

Одно только замечаю: чем более я скрываюсь, тем более диавол открывает меня и разглашает обо мне.

Ну ладно, брат мой, не хочу морочить тебе голову, хватит и того, что я сам замороченный.

Передай Арети, что я не понимаю, что она хочет мне сказать. Пусть она подробнее напишет свои мысли, чтобы я смог разобраться.

Малышка у вас замечательная, она пишет чудесно.

Многая лета, с Новым годом. Всех вас целую. Ефрем.

Святая Гора, Пятидесятница, 1979 г.

Возлюбленный брат и сослужитель во Христе, отец Кирилл.

С большой любовью братски обнимаю тебя, молясь, дабы сладчайший наш Иисус послал своего Ангела и направил стопы твои и помышления к исполнению святой Его воли.

Получил твое письмо и увидел твою Голгофу.

Не хочу тебя поучать, советовать, а лишь сделаю одно напоминание.

Евангелие мы читаем каждый день, и оно управляет ходом нашей жизни во всех ее случаях.

Если хочешь обнародовать ошибки других людей, тогда как мы будем исполнять евангельское "прости им"?

"Если любите любящих вас, какая вам за то благодарность" (Лк. 6, 32).

Держи, брат мой, духовное равновесие и не приступай к отмщению. Переживаешь серьезный кризис в своей жизни? Не бросай оружие Христа. Без терпения никто не венчается. Молись как можно больше, чтобы Господь дал тебе терпение и незлобивость.

Из случившегося видно, что ты совершаешь доброе дело, поэтому и набрасывается на тебя диавол со своими слугами с такой яростью.

Не теряй мужества — победит не диавол, но Христос.

И не знаешь еще, что тебе готовит Христос, когда победишь. Но будь внимателен, как бы не разочароваться, как бы не изнемочь в борьбе.

Святые Отцы непрерывно взывают: "Хочешь дух? Дай кровь".

Лучше быть обиженным, чем обижать. Добродетель нуждается в том, чтобы быть гонимой, дабы сиять ярче.

Завтра Неделя святых Отец, и какой замечательный Апостол читается! (Евр. 11, 33–12, 2).

Итак, всей душой тебе желаю — держи крепко и высоко знамя нашего сладчайшего Иисуса и не бойся нападок человеческих.

Читай Иисусову молитву: "Господи Иисусе Христе, помилуй мя и остави им, не ведят бо, что творят".

Поцелуй от меня и нашего Георгия.

С братской любовью, брат твой иеромонах Ефрем.

[Следующее письмо было послано пожилой женщине, совершенно одинокой и много страдавшей]

Катунаки Святой Горы, 21 ноября 1980 г.

Многоуважаемая, любимая моя, золотая моя, сладкая моя. Мама моя милая.

С великим уважением и с большой любовью мысленно преклоняю колени пред тобою, испрашивая молитв, и лобызаю твои ручки, твои глазки, которые все время плачут. Лобызаю материнское твое сердце, которое все страдает и болит.

Получил твое письмо из Амбелокипус^[89] и, когда прочитал его, стало мне очень больно. Оно было написано со многими слезами, со многой скорбью. И тогда я подумал: "Эта душа никогда не радовалась в этом мире, только печали, только расстройства, только горе чувствовала, и ничего другого".

Что я могу сделать, чтоб она хоть чуть-чуть порадовалась? Чтобы вздохнула чуть-чуть, немного бы отдохнула? Как ей помочь?

И прихожу опять к тому же самому выводу.

Буду молиться за эту душу, сколько могу и как могу! И буду это делать с охотой, буду это делать горячо, от всей души.

Ты совсем одна в этом мире, совсем без спутника, без помощника.

И это не все, но еще отовсюду обстреливаешься различными стрелами, ядовитыми стрелами, стрелами отчаяния.

Судьбы Божий непостижимы.

Но кто радовался в этой жизни?

Все мы, и это правда, испытали те же чувства, те же состояния.

К сожалению, этим наполнена земная наша жизнь, но все это мы терпим с надеждой, с удивлением, полагаясь на слова Христа: "В терпении вашем стяжите души ваша" (Лк. 21, 19).

"Блажени плачущий ныне, яко возсмеетеся" (Лк. 6, 21).

Предадимся же, милая моя мамочка, Богу, дабы Он управил нас, как Он того хочет.

Приготовил немного антидора и пошлю его тебе с Николаем.

На этом заканчиваю, чтобы успеть, так как он уже уходит, и хочу передать с ним это письмо. Доброго Великого Поста.

И снова целую твои заплаканные глазки.

Грешное чадо, Ефрем.

Святая Гора, 5 декабря 1980 г.

Возлюбленный и радостный мой ангелочек, золотая моя Виктория.

Желаю тебе всей душой быть похожей на твою бабушку.

Ты получила ее имя, получи и ее благодать.

Пришло два твоих радостных письмеца. И теперь я тебе отвечаю.

Я и без того, что ты мне написала, знаю свою обязанность, то есть молиться за тебя.

Каждый вечер я благословляю тебя, чтобы ты стала хорошей девочкой, чтобы смотрели на тебя родители твои и радовались.

Будь хорошей ученицей.

Пусть тебя хранит Пресвятая Дева и возьмет тебя в Свои объятья, и просветит тебя на всякое добро, и покроет тебя от всякого зла.

А чтобы все это совершилось, нужно чтобы не только я молился, но чтобы и ты просила об этом нашу Пресвятую Деву.

Святые не стали святыми сами по себе, но с помощью Богородицы.

Они просили днем и ночью Пресвятую о помощи, и Она помогла им стать святыми.

Василий Великий, святой Златоуст, святой Афанасий и много других святых стали святыми с помощью Пресвятой Девы. Нет нужды мне писать тебе об этом подробно.

Святой Нестор (память его 27 октября), по молитве святого Димитрия, победил Лия.

Святой Роман (1 октября его память) был совсем не музыкальный человек, а стал самым лучшим песнопевцем.

Так что давай вместе попросим Богородицу — ты оттуда, а я отсюда.

Относительно пианино что тебе сказать? Ты ударила по струнам моей души, моего старого желания, моей детской влюбленности.

Еще и сейчас, в возрасте 68 лет, когда слышу слово "пианино", сразу плачу.

Мы, я и твой дядя Нонд, горели желанием учиться играть на каком-нибудь инструменте: Нонд на мандолине, а я на скрипке. Но бедность нашего дома не позволила нам это сделать. Так мы остались сиротами.

Говорю тебе от всей моей души — учись играть на пианино. Уговори свою маму, чтобы ты могла учиться играть на пианино.

Только лишь слышу: Бетховен, Лист, Вагнер и так далее, сразу же взлетает моя душа.

Заканчиваю и отечески целую тебя. Твой дядя Ефрем.

Катунаки Святой Горы, 4/17 октября 1985 г.

Достопочтеннейшая во Христе сестра Феодора.

Желаю тебе, чтобы Пресвятая Богородица распростерла Свой омофор и всегда им тебя покрывала.

Получил твое письмо, но задержался с ответом, потому что я болею.

Смирение, чистота и простота твоего письма меня весьма умилили, поэтому и пишу тебе.

То, что ты хочешь стать монахиней, то есть невестой сладчайшего и прекраснейшего Иисуса, это не мало. Это призвание Божие. Жених твой, Иисус, призывает тебя, как Он призвал апостолов. Прислушайся и ты к Его зову.

Оставь все мирское, отрекись от него, возненавидь мир, исторгни его из сердца своего и возлюби только Иисуса. День и ночь думай о Нем, читай молитву:

Господи Иисусе Христе, помилуй мя,

Иисусе Христе, помилуй мя, дражайший Иисусе мой, помилуй мя.

Всесветлый, сияющий Женише мой, помилуй мя.

Все в мире — нищета, богатство — на Небесах. Куда бы ты ни пошла, где бы ни сидела, где бы ни находилась, не оставляй Иисусову молитву, читай ее постоянно.

И вскоре, в зависимости от твоей чистоты, ревности и желания, Он придет, и ты лучше почувствуешь, как Он сладок, как прекрасен, как возлюблен.

Когда будешь постоянно читать Иисусову, зажжется внутри тебя Его любовь, радость и ты будешь вопиять, что "самый счастливый человек в мире — это я".

И это еще ничто, всего лишь камешек с морского побережья, есть и другое, куда более значительное.

Увидишь другие духовные горизонты, другую духовную пищу, другое духовное одеяние, другие духовные видения и прочая, прочая, о котором мне нет нужды говорить тебе, потому что ты это встретишь сама, молясь Иисусовой молитвой.

С этой маленькой, но всесильной молитвы начинали святые Отцы и стали светилами Церкви, учителями вселенной, и возблагоухали их мощи.

Читай Иисусову, чистая голубица, девственная юница, белоснежная невеста Сладчайшего и кротчайшего Иисуса, и обретешь духовное восхождение.

Желаю тебе успеха.

Необходимо, однако, и понуждение, и терпение, и настойчивость. Благодать не задержится — придет.

С отеческими пожеланиями, отец Ефрем.

[Перевод письма-фотографии]

Уважаемая, любимая, золотая, сладкая моя мамочка.

С большой любовью и глубоким почтением целую твою ручку, испрашивая твоих молитв.

Я все думал, что тебе послать из своей пустыни и не нашел ничего лучше четок, поэтому и посылаю их тебе, благо нашлось с кем.

Еще прошу меня простить, что, сам того не понимая, я тебя опечалил.

Когда размышляю об этом — схожу с ума. Но что хорошего может ждать мамочка от своего блудного чада?

Чада глупого,

Чада безумного,

Чада сумасшедшего.

Что другого ждать от него?

Но, как мамочка, ты прости его.

Целую твои ручки,

Целую твои глазки,

Целую твое сердечко.

Доброго тебе Поста и с наступающей Пасхой.

Твое грешное чадо Ефрем.

[Этим письмом старец Ефрем старается воодушевить новое братство, которое только что возникло в монастыре Ватопед]

Катунаки, 1 ноября 1987 г.

Возлюбленная во Христе душа моя, чадо мое отец А.

С большой любовью, отечески обнимаю тебя.

Молясь за ваше братство, вижу, что вы встречаете много трудностей. Много камней, и больших, вы встретили на своем пути. Дошли даже до отчаяния, и усталость подступила к вам. Да, все это правда, но, если будете иметь в виду, что Пресвятая Богородица вас послала сюда, тогда все выше сказанное ничего не значит.

Пречистая Матерь вас призывает к нелегкому труду — подвизаться с ревностью и без устали.

Будем всегда оптимистичны, всегда радостны, потому что мы находимся в послушании у Пресвятой Девы.

Совсем не просто повернуть старое дерево так, как ты хочешь.

Все они хорошие, старые монахи Ватопеда (я бы отважился даже назвать их благоухающими цветами Святой Горы), но немного резкие, негнущиеся, жесткие.

И это потому, что провели много лет, живя по своей воле. Но и они — дети нашей Пресвятой и хотят спастись.

Наша задача сейчас — это послушание им, большое терпение и сильная молитва за них.

Если вы нуждаетесь в 10 "градусах" молитвы, то ватопедские отцы — вдвойне, в 20-ти.

Я, отсюда, со своего места, вот что чувствую: не успею закончить молитву, как она сразу же поглощается вами. Так что понимаю, какую нужду вы имеете в духовной помощи.

Тот, кто сказал: "Даждь кровь, чтобы получить Дух", — знал, что говорил.

"Учения труды многие и горькие, но плоды сладки".

И святые Сорок мучеников говорили: "Терпяще настоящая доблественне, радующася надеемыми"^[90] и т. д. Пришел час не только читать об этом, но и действовать.

Будем всегда молиться за ближних своих, и тем более за тех, кто находится рядом.

Вначале, всегда так-очень тяжело, но когда придет время пожинать плоды — будем радоваться.

В надежде на будущую жизнь, на воздаяние, на райскую сладость все нынешние печали переносим и терпим с великой радостью.

Так и вы размышляйте.

Имейте в виду, что придет день, когда ватопедские монахи будут вас благодарить и целовать, как детей своих, потому что вы их спасли, исправили, так как вернули монастырь к общежительной жизни. Поэтому все трудности, которые вы встречаете, все препятствия, все проблемы понесите безропотно и с благодарностью.

Итак, желаю вам смелости и отваги, благодать победит и восторжествует. Пречистая Дева — ваша Помощница.

Пребывайте всегда, без устали, с ревностью, в послушании Ей. Понуждайте себя к исполнению заповедей Ее. Аминь.

С отеческими молитвами, иеромонах Ефрем Катунакский.

[Данное письмо принадлежит к числу тех писем, в которых Старец общается с детьми на понятном для них языке]

Богоявление, 1987 г. Один сон в Фивах.

— Добрый день, малыш.

— Добрый день, батюшка.

— А не скажешь ли ты мне, что это за город такой?

— Батюшка, это Фивы.

— Фивы? Не узнать их теперь. Малыш, не знаешь ли ты, Константина, который работает в банке?

— Батюшка, это мой папа!

— Это твой папа? А ты кто такой?

— А я Георгий — старший его сын. А ты, батюшка, может, отец Ефрем?

— Да, дитя мое, я отец Ефрем, но откуда ты меня знаешь?

— У нас дома, в комнате моего папы, есть твоя фотография, и я по ней тебя узнал. Батюшка, а можно я поцелую тебе руку?

— Ты поцелуешь мою руку, а я тебя поцелую. Чмок-чмок.

— Батюшка, давай пойдем к нам домой, и папа, и мама очень обрадуются, когда тебя увидят.

— Сейчас не могу, спешу на Святую Гору. В другой раз, когда приеду, приду к вам в гости. Я просто пришел узнать, как поживает твой папа. Прошло уже около двух месяцев, и нет ни одного письма от него, я забеспокоился, может, что-то случилось, может, он болен. Я ему написал так много писем и не получил ни одного ответа.

— Батюшка, не обижайся на моего папу. Он не болен, он здоров. Но только он жалуется, чуть что случится.

— Может, ты знаешь, есть ли у него какая жалоба на меня?

— Батюшка, он тебя очень любит, все время о тебе нам говорит.

— Я хочу тебя попросить кое-что сделать для меня.

— С удовольствием, батюшка.

— Я сейчас уйду, а ты, когда вернешься домой, поцелуй своего папу от меня и скажи ему, что я обижаюсь на него, потому что он мне не пишет, ни на Рождество Христово, ни на Новый год не написал мне. И я начинаю беспокоиться, почему же он мне не пишет. А теперь, давай я тебя поцелую, прекрасное мое чадо, я уже опаздываю, как бы не упустить поезд.

— Батюшка, и я хочу кое-что тебя попросить — поминай меня в своей молитве.

— Я всегда молюсь и за тебя, и за твоего брата, чтобы вы выросли хорошими детьми, хорошими христианами, чтобы ваши родители смотрели на вас и радовались бы, что проведут возле вас добрую старость. Мы опять увидимся и даже очень скоро.

Так закончился мой сон.

[Письмо, написанное одной госпоже, которая дала отцу Ефрему свою кровь во время его болезни в 1974 году. С тех пор он называл ее мамой.]

Катунаки Святой Горы, 1 января 1988 г.

Многоуважаемая моя, любимая моя, золотая моя, милая моя мамочка!

С глубоким уважением и с большой любовью

преклоняю колена

и целую твои ручки,

целую твои глазки,

целую и материнское твое сердечко,

чтобы ты меня благословила. Аминь.

В письме своем ты у меня просишь все наоборот. Мама (о, какое сладкое имя) молится за свое чадо, а не чадо за свою достопочтенную маму.

Но когда ты меня заставляешь, я обязан послушаться тебя и помолиться:

Бог — Утешитель,

Дух мира,

Дух любви,

Дух сладости,

Дух радости,

Дух счастья,

Дух блаженства,

Бог всех любящих Его,

Бог — Свет и Светодатель,

Тебя просим, Тебя молим, к Тебе припадаем:

Приди, приди, приди и к нам, смиренным.

Пошли один луч на рабов Твоих

и помоги им, и просвети их, и научи их, чтобы и они стали избранными Твоими сосудами, дабы и они унаследовали вечные блага, которые уготовала отеческая Твоя любовь. Аминь.

С отеческими молитвами, отец Ефрем Катунакский.

Святая Гора, 20/2 января 1988 г.

Возлюбленные во Христе чада мои Георгий и Виктория!

Отечески вас обнимаю и целую.

Получил вашу посылку после того, как вы приехали из Египта. Весьма вас благодарю.

Пишу вам с запозданием, потому что и я переживаю период искушений, и сейчас, когда пишу вам, делаю это с усилием над собой.

Даже и не знаю, что вам написать…

Долголетний опыт меня научил, что все, что под небом, все есть суета и ложь^[91].

Как я сейчас вижу мир и все мирское? Семьдесят шесть лет шагаю по этой жизни. Хочу уйти как можно скорее. Мир этот полон мук и горечи, и редко, очень редко встречаешь радость.

И куда же я пойду? Это тоже большой вопрос. Вопрос скорбный и утомительный…

Устает человек в этом мире.

Сейчас вспоминаю нашего старца Иосифа, который часто говорил: "Хочу уйти, очень устал. Вся жизнь моя — сплошное мученичество".

Это он нам часто говорил, но мы, молодые тогда, не понимали значения его слов. Он умер в 60 лет, а я вступаю в 76-й год. Сейчас только понимаю, что он имел в виду, говоря эти слова. Слова, исшедшие изнутри, из его опыта. Ну ладно, не хочу вас утомлять своими проблемами — у вас и своих хватает.

Целую вас по-отечески. Иеромонах Ефрем Катунакский.

Катунаки Святой Горы, 6/19 февраля 1988 г.

Возлюбленные во Христе души мои, Елевферий, Евфросиния и Михаил!

От души желаю, чтобы Господь наш Иисус Христос послал Ангела Своего и направил стопы ваши и деяния на путь мира, на путь любви, на путь освящения по святой Своей воле. Аминь.

Не могу спокойно писать, не могу сдержать самого себя — мне хочется кричать, вопиять отсюда, из Катунак, чтобы вы меня услышали:

"Поздравляю, поздравляю,

поздравляю вас с новорожденным,

будем ему радоваться все вместе!"

Не знаю, сколько раз я его поцеловал. Не могу насмотреться на это радостное создание по имени Михаил, которое вам подарил Бог.

Вот я и думаю: что же такое хорошее вы, родители его, сделали, что Бог дал вам этого ангелочка?

Чадо мое золотое Евфросиния, ты помнишь, что я говорил тебе несколько лет назад: "Евфросиния, ухаживаешь ли ты за своей мамой? В будущем увидишь, какую награду уготовала в душе своей. Сейчас сеешь — завтра пожнешь".

Уже сейчас чувствуется молитва твоей матери, в результате чего — это благословенное дитя, Михаил. Ах, какое милое, радостное имя!

Вошел в купель — и стал уже сын Божий и брат Христу, наследник Бога и сонаследник сладчайшего Иисуса^[92].

Сияет на его лице свет Святой Троицы.

Сияет свет Воскресения.

Сияет свет Свободы.

Сияет свет Сыновства.

Сияет свет будущей радости.

Возрадовались святые Ангелы, старшие наши братья, радостью великой. Всплеснули руками своими в веселии, славя Бога по вхождении Михаила в благоухающую Православную Церковь Христову, и записали его в книгу жизни на Небесах.

Сколько бы ни писал, сколько бы ни говорил, но суть в том, что я не могу достичь полноты этого младенца.

"Что будет младенец сей?" (Лк. 1, 66).

Бог знает. Во всяком случае, сияющее и благоухающее будущее предуготовляется. Это видно уже сейчас.

Чада мои Елевферий и Евфросиния! С рождением Михаила дом ваш вошел или, вернее, поднялся в иную духовную сферу.

И я, скудный, худший из всех, отсюда, напоследок, вам желаю:

мира и любви,

здоровья и радости.

Сладчайший Иисус и Пресвятая Дева

да будут царствовать в вашей семье.

Аминь. Аминь. Буди.

Иеромонах Ефрем Катунакский.

Радость моя, благословенная малышка и мудренькая учительница.

Желаю тебе, всегда да будет Покровом и просвещением твоим Всесвятая Дева. Благодарю тебя, что иногда нарушаешь мое спокойствие, посылая сюда ко мне посетителей из числа своих учеников.

Хочу ответить на твое письмо, которое ты передала с господином профессором.

Ты пишешь мне, что просишь Господа об избавлении меня от болезней моих, но я хочу попросить тебя, чтобы ты не молилась так, по крайней мере, обо мне. Проси Господа о даровании мне терпения, а не избавления от болезней. Многому нас учат святые Отцы, но еще больше научаемся от нашего скудного жизненного опыта.

Вот тебе моя исповедь.

Примерно шесть лет назад я был в больнице, в Афинах, по причине случившейся экземы. Когда вышел оттуда, мы пошли поклониться святому Нектарию на острове Эгина. Едва приложившись к святой главе, я сразу почувствовал благоухание. Для себя я это объяснил так, что многие скорби меня ожидают. Так и случилось.

Когда мы вернулись в Афины, в Каллифею^[93], я прилег на кровать и сказал отцу Иосифу: "Я совсем разбит. Мне кажется, что сто человек меня избили палками".

С тех пор до сего дня прошли уже годы, как я лежу, тебе это известно.

Много лет назад у меня возникла киста копчика, причиняющая ужасные боли. Кистовые свищи, от большой закупорки, начали очень болеть, жечь меня, — это было признаком того, что вскоре должны открыться раны.

Опять мучения и другие гнойники страшнее первых.

Лежать на правом боку не могу, болит, очень болит.

Лежать на левом — не могу.

Лежать на спине? Не могу — болит.

Что делать? Что будет? Как все разрешится?.. Меня окружили со всех сторон, меня давят зловещие мысли, отвратительные.

Бог совсем меня оставил… Язва на ноге, экзема в сгибах ее. И в этом море скорбей, в тупике, вижу самого себя, одинокого, отчаявшегося бороться с горестными и захлестывающими волнами. Ко мне приблизилось и меня захватило отчаяние… Еще и сейчас, если вспоминаю это, — меня всего бросает в дрожь, охватывает ужас.

Братии моей ничего не говорю. Внешне кажусь спокойным, тихим, а на самом деле — я находился в аду. Так наставлял меня святой наш старец Иосиф: в Раю ли мы находимся, или в аду, мы не должны проявлять это внешне, — должны всегда казаться бесстрастными.

Это состояние длилось 6–7 минут, и вот я как будто различил некий тонкий голос, говорящий мне: "Таким тебя хочет Бог", и я сразу же пришел в себя.

И я ответил этому голосу: если таким меня хочет Бог, — да будет благословенно. Только дай мне, Господи, подобающее терпение.

Затем я пошел, скорее мертвый, чем живой, к лампадке у иконы нашей Пресвятой Богородицы, взял немного маслица и помазал больные места 2–3 раза — и исцелился. Однако годы проходят, и я, не переставая, болею. Очень часто сжимаю зубы и мычу, чтобы выдержать боль. Остаюсь без сна. Но думаю, что эти испытания — от Бога.

Послушай, маленькая учительница, сейчас перехожу к главной моей теме.

Прошло уже 7–8 месяцев, как ко мне приблизился одесную Бог. Он открыл мне очи души, и я увидел, сколько пользы приобретаю от этих болезней, как много я зарабатываю и какая награда меня ожидает.

"Миллион раз благодарю Тебя, Боже мой.

И не перестану славословить Тебя, покуда живу в этом мире. Тебе пою, Тебе поклоняюсь за эту самую болезнь мою, которую Ты мне дал.

Безмерна и непостижима по глубине и высоте любовь Твоя.

Так Ты мне ее явил, так Ты мне ее указал.

Слава славе Твоей, слава любви Твоей, слава милосердию Твоему. Слава бесконечной милости Твоей.

Слава Тебе, Слава Тебе, Слава Тебе.

Там, внутри, в этой самой ране, Ты есть, Потаенный.

И Ты так сильно меня возлюбил? Меня? Саму грязь и зловоние!

Но что доброго я сделал, что так много Ты меня возлюбил, давая мне эту рану как знак Твоей огромной любви?"

Нахлынула эта волна и длилась три дня и три ночи. Затем ушла. Я летал от неизреченной радости, купался в море духовного счастья…

Такое понимание — есть основа, фундамент в различных скорбях, в многочисленных мучениях этой ложной, земной жизни.

Поверь мне, что теперь, когда болит, в глубине души скорее радуюсь. И когда боли мои уменьшаются, — возможно, печалюсь.

Однако же не пренебрегаю и лечением.

Итак, сейчас понимаю из опыта, почему святые радовались в скорбях своих. И первоверховный апостол хвалился в скорбях своих, в болезнях своих и крестом своим^[94].

Вот почему святой Иоанн Златоуст восхваляет многострадального Иова, в большей степени за то терпение, которое он явил в болезнях своих, чем за то, что в предшествующее время был он и праведен, и милостив, и гостеприимен.

Сейчас понимаю из опыта, почему святые скорбями были испытуемы, любят ли Бога, и почему Сам Бог говорит: "Узок и скорбен путь, ведущий в Царство Небесное" (Ср.: Мф. 7, 14).

Блаженно усопший Старец наш говорил нам, что вся жизнь его была ежедневное мученичество. Редко были какие-то радости, а так-день и ночь скорбел, печалился, плакал.

Скажу тебе иначе. Я думаю (такое имею извещение), что Бог оказал мне великую честь, ниспосылая мне эту рану, эти боли. Потому что радость награды не имеет, тогда как скорбь — имеет. "Ты получил уже доброе твое в жизни твоей" (Лк. 16, 25).

С надеждой на эту награду и терплю с Божией помощью. Это правда, что внешне, телесно болезную, переношу страдания, мучаюсь, но в глубине души — радуюсь.

Не забываю, однако, позаботиться и о лечении, терапии различными лекарствами с помощью врачей, диетой, другими способами, которые мне подсказывает рассуждение, — чтобы выздороветь.

Вчера во время литургии к нам пришел один очень хороший псалтис^[95]. И когда он пел, я подумал: "Ты, отец, поешь и радуешься, и это преподносишь Богу; я же болезную, страдаю и вот только эту боль имею в служение Богу, дабы Он меня помиловал".

То, что каждый из нас имеет, то и принесет в жертву Богу, но есть большая разница между радостью и печалью, здоровьем и болезнью, днем и ночью.

Если ты говоришь, что любишь Бога, приими и знак любви Его, который есть крест Его. Ты получишь его в этой жизни, этот дар, который и есть любовь Его.

Как учишься понимать, что Бог любит тебя? Через скорби, которые Он дает тебе.

Если мы хотим быть Его учениками по существу, не только на словах, но и в делах, то подобно нашему Первоначальнику, взошедшему на Крест, должны взойти и мы^[96].

"Если кто хочет идти за Мною, отвергнись себя, и возьми крест свой и следуй за Мною" (Мф. 16, 24).

Имеется в виду крест скорбей, мук и слез.

В день Судный кто что имеет из того, что претерпел в этой жизни за Христа, — то и представит. И блажен будет тот, кто претерпел тяжелый крест многих страданий.

Бог да простит мне мою чрезмерную болтливость.

Да будет благословенно имя Его во веки веков.

С отеческими пожеланиями.

Иеромонах Ефрем Катунакский

20 июля 1989 г.

Святая Гора, 6 марта 1989 г., Воскресенье Торжества Православия.

Благословенная, радостная и возлюбленная моя душечка Александра.

Желаю тебе, чтобы Пресвятая Дева посетила твой домик и подарила Свою благодать, любовь, мир, радость и здоровье.

Получил недавно твое письмо и весьма опечалился, но одновременно и обрадовался.

Опечалился, потому что страдаешь и мучаешься телесно.

Обрадовался, потому что осознал твою душевную красоту, душевную добродетель и поверь мне, что я тебя ублажаю, тебе удивляюсь и тебе завидую.

Если Бог дал тебе такой большой крест, это значит, что ты его достойна. Тебе он принадлежит, для тебя он предназначен.

Велик крест — велика и слава на Небесах.

Не думай, что мученики — это только те, кому один раз отрезали голову, потому что не отреклись от Христа. Мученики и другие — те, кто не отрекался от добродетели, от терпения.

Первые мученики один раз пострадали, другие же все время понемногу страдают.

"Считают нас за овец, обреченных на заклание". "За Тебя умерщвляют нас всякий день", — говорит Священное Писание (Рим. 8, 36; Пс. 43, 23).

Это бескровные мученики, добровольные мученики. Невидимые для мира, но явные для Бога.

О! Блаженное чадо мое, Александра!

Христова ученица истинная.

Сладчайший твой Жених взошел на Голгофу, на Крест. И ты каждый день и каждый час распинаешься.

Представляю, сколько ты будешь молиться, с какими слезами будешь умолять Его, чтобы Благость Его просветила душу Н., потому что он твой муж, он брат наш, но сошел с правильного пути.

Он добрая душа, но не уследил за самим собой.

Дитя мое, ты его спасешь. Тайно, незаметно даже для него самого; душа его умоляет, просит тебя, чтобы ты ему помогла. Душа его плачет. От тебя зависит, чтобы он стал добрым, нежным, смиренным, кротким.

Ласковым словом, нежностью, любовью, скромностью своего поведения ты переделаешь его, — и будешь как святая Ермиония.

Ермиония была избранная душа, но вышла замуж за неверующего человека. И сколько она ни старалась, не могла его убедить, чтобы уверовал и он во Христа.

Когда Ермиония родила первого ребенка, он сказал ей: "Ермиония, какой подарок сделать тебе по случаю той радости, которую ты доставила мне рождением этого младенца?"

Ермиония сказала: "Уверуй во Христа".

Это было все равно, что говорить с глухим.

Когда она родила второго ребенка, опять было то же самое:

"Ермиония, какой подарок сделать тебе?"

Ермиония опять ответила: "Уверуй во Христа".

Но глухому, сколько в дверь ни стучи, — впустую, нет и речи, чтобы тебя услышали и открыли.

Однажды, случайно, попал в его руки дневник Ермионии, где он прочитал:

22 такого-то месяца: Сегодня очень много молилась за моего Георгия, чтобы Бог просветил и эту душу.

23 число: Много слез пролила сегодня Богу за моего Георгия.

24… 25…

И тут уж благодать коснулась его, и он закричал от всей души: "Ермиония, Ермиония, ты победила, ты победила!"

Вот так, дитя мое Александра, однажды случится и с тобой. Требуется лишь многое терпение.

И как Георгий оплакивал грехи своего прошлого и просил прощения сначала у Ермионии, жены своей, а потом у Бога, вот так же, мужественная моя Александра, как показывают обстоятельства, попросит прощения и твой Н. у тебя и у Бога, и тогда все решительно изменится. Я желаю тебе этого.

В эту борьбу ты входишь победно, как истинная ученица сладчайшего нашего Иисуса, который Крестом Своим победил диавола.

Итак, мужайся Александра, победительница и триумфатор.

Со многими отеческими пожеланиями, иеромонах Ефрем.

[Одна девушка, по имени Екатерина, при попытке спасти свою утопающую подругу, утонула. По традиции через несколько лет после смерти останки с кладбища переносятся в дом. Ее останки сильно благоухали. Частицу мощей послали и отцу Ефрему. Это событие и послужило причиной написания письма]

Святая Гора, 20/2 октября 1989 г.

Возлюбленные во Христе души мои,

Георгий и Виктория!

С большой любовью вас обнимаю и по-отечески целую. Желаю, чтобы Пресвятая Дева всегда имела вас под Своим покровом. Аминь.

Получил этот бесценный, небесный, неземной подарок. Очень вам благодарен.

Воистину существуют в жизни каждого человека часы, даже мгновения, которые являются как бы предначертанием не только предстоящей земной жизни, но и жизни вечной, на Небесах.

Несмотря на свой малый телесный возраст, Екатерина, шестнадцатилетняя девочка, была взрослой духовно. Вот она и заработала раз и навсегда Рай.

От одного стаканчика вина распознаешь, что в целой бочке.

По маленькому кусочку материи можно судить обо всем рулоне.

Так мы можем сказать и про эту освященную душу, святую Екатерину.

Екатерина, Екатерина, святая Екатерина.

Блаженна носившая тебя и сосцы, питавшие тебя^[97].

Как много ты нас смирила!

Как многому ты нас научила!

Как много ты имела добродетелей, тайных от нас, людей, но явных для Бога!

И теперь Бог о тебе засвидетельствовал, тебя обнародовал.

"Пожив мало, исполнилась лет многих, была взята, дабы недоброе не изменило совести ея" (Ср.: Прем. 4, 11–13).

Подтверждение этому видим и в Екатерине.

Возрыдала Пресвятая Дева, когда увидела возлюбленное Чадо Свое на Кресте. Но обрадовалась, когда увидела Его воскресшим.

Опечалилась и госпожа Ангелики, когда увидела дитя свое мертвым. Но обрадовалась и радуется, что удостоилась стать матерью святой.

Ангелики, как я тебе завидую!..

С отеческой любовью, отец Ефрем Катунакский.

Святая Гора, 22 января 1990 г.

Благословенная душа, Анастасия!

Желаю, чтобы Пресвятая Дева пришла в ваш дом и одарила вас Своей благодатью, распростерла бы Свой святой омофор и покрыла всех вас. Аминь.

Получил твое, с болью написанное письмо, и пишу тебе ответ. Ты просишь меня помолиться, чтобы ты вышла замуж и смогла бы иметь семью.

Не ты одна решаешь эту проблему, есть и другие девушки, и с другими проблемами, еще большими.

Мое дело — это просить Бога, чтобы и на тебе, и на других девушках исполнилась воля Божия, а не диавола.

А какова эта воля? Бог знает.

Видим, что всякое происходит в мире. Видим, что одни выходят замуж рано, другие поздно. Одни рожают много детей, другие мало, а третьи совсем не имеют. Одни богаты, другие бедны.

Сейчас, когда пишу тебе, я вспомнил отца моего. Он был крестьянин. Идя по полю, он встретил одну старушку, которая сильно плакала, и он спросил ее: "Бабуля, чего ты плачешь?"

"Ах, не спрашивай, дядя Янис. Народ распустил слух, что моя дочка мужеподобная, и теперь я не могу выдать ее замуж".

"Послушай, бабушка, — говорит ей отец мой, — пойди в церковь и попроси Пречистую, чтобы Она Сама управила твою дочь".

Прошло немного времени, не знаю сколько, но только пришла в Фивы эта старушка и стала искать наш дом. "Где тут дом Яниса Папаникиты?" "Вот он", — ответили ей.

Вошла она и, когда увидела моего отца, радостная, подала ему корзину яиц, говоря: "Дядя Янис, возьми эти яйца. Все сделала, как ты мне сказал, и выдала замуж свою дочь".

Вот так же и ты.

Проси Пресвятую Богородицу, чтобы она решила твою проблему, и будем верить, что благодать Ее утешит тебя, и ты устроишься должным образом.

Много раз мы стучались в двери Ее материнской любви и верим, что Она нас услышит.

Не существует проблемы, которую не могла бы решить Ее благодать.

Здесь, по соседству, в Халкидики^[98], одна женщина очень сильно просила меня помолиться, чтобы она родила ребенка. Я ей написал так же, как сейчас тебе. Сейчас уже 5–6 дней, как я получил ее письмо, в котором она, радостная, сообщает мне приятное известие: "Батюшка, я родила сына".

В Салониках то же самое. Одна пара многие годы не могла заиметь ребенка. И вот, примерно с месяц назад, как пришел к нам ее муж, радостный, и сказал мне, что жена его уже 2 месяца, как беременная.

Бесчисленны чудеса Пресвятой Богородицы, когда мы просим Ее с душевной болью. Потому что и Она знала боль своих родителей, когда они были бесплодными.

Не устает Пресвятая Дева выслушивать нашу боль.

Как же много раз я просил Пресвятую по разным моим проблемам! И она меня слушала.

И старец наш Иосиф (он почил в 1958 году) с плачем просил Ее, и Она, явившись ему, сказала: "Зачем ты отчаиваешься? Надейся на Меня".

Я вам желаю скорого успеха. Аминь.

Отец Ефрем.

Катунаки Святой Горы, 5/18 февраля 1990 г.

Возлюбленное во Христе

дорогое мое чадо,

радостное мое дитятко Николай!

С великой любовью, отечески, обнимаю тебя и молю Пресвятую Деву прийти в ваш дом и одарить всех вас Своею благодатью. Аминь.

Вкладываю в это письмо еще письмо для врача, и после того, как ты его прочитаешь, заклей его и отправь ему.

Николай, чадо мое Николай, не могу насытиться, называя тебя своим чадом. Я хочу, чтобы ты услышал меня, чтобы ты понял меня. Я не желаю иметь связи с большим числом людей.

Я оставил мир и я — монах. А что это значит — не все могут понять. Сейчас я вижу, что могу потерять мирность, тишину, простоту своего монашества.

Мне достаточно тебя, драгоценное мое чадо, одного ТЕБЯ.

Если сегодня один, завтра другой присылают мне пожертвования, подарки, — тогда прощай моя молитвенная жизнь и вообще спасение.

Не для того я ушел в пустыню, чтобы нагружаться обязанностями и долгами. Мне достаточно моих грехов, чтобы попасть в адские муки.

Все это я тебе пишу для разъяснения, чтобы ты не принимал ни от кого для меня пожертвований^[99]. Только от тебя принимаю и от родителей моих монахов — и ни от кого другого.

Если же какой-то знакомый нам человек хочет что-то прислать нам, тогда ты спрашивайменя или по телефону, или письмом.

Наступает какой-нибудь праздник, и вместо того, чтобы получить пользу, мы повреждаемся телесно и, в большей степени, душевно, духовно. Нагружаемся обязанностями и долгами.

Дитя мое, драгоценное мое чадо Николай!

Думаю, что ты меня понял, и надеюсь, что в будущем мне не будет нужды писать тебе то же самое.

И кое-что еще.

Когда приезжаешь, не привози нам целый мешок хлеба. Достаточно с нас твоих фруктов.

Драгоценной нашей Николетте передай мои отеческие пожелания, а детишкам — множество поцелуев.

С отеческой любовью, Ефрем.

Святая Гора, 13 мая 1990 г.

Возлюбленная душа моя, брат мой Харалампий!

По-братски, с большой любовью обнимаю тебя.

В этом письме хочу написать тебе некоторые подробности молитвы за нашего покойного Нонда.

Впервые в моей жизни (обрати на это внимание), то есть с момента, когда я пришел на Святую Гору, я так молился за эту душу, как позавчера, вечером накануне Вознесения.

Всеми силами души моей плакал, рыдал, вопиял к Богу за него.

Но самое главное и важное не это, а то, что я понял, что меня услышал Бог. Как будто бы Бог мне говорил:

"Говори, и Я тебя слушаю".

А раньше? Совершенно не мог молиться о нем. Что он натворил? Не ведаю.

Но было так, как будто бы я видел затворенную на засов железную дверь и когда хотел открыть ее, то встретил Бога гневающегося, рассерженного, готового дать мне заушение. Я сразу же отступил и сказал: "Прости, согрешил, ошибся, прошу прощения".

Когда- то я уже получил такое заушение, когда молился за Анну, и после того опыта я уже не мог молиться за Нонда.

Но что же делать, ведь он мой брат? Молиться за тебя мне приятно, а за Нонда — нет.

Тогда я сделал следующее: я соединил в молитве вас двоих, и тебя, и Нонда, и положился на волю Божию о каждом из вас. И так молился до последнего времени, редко вас разделяя.

Сейчас же, под Вознесение, внутренне почувствовал, что могу раздельно молиться за Нонда, и ринулся в молитву за него.

Это предчувствие у меня появилось еще на Благовещение, но я боялся приблизиться к Богу и молился потихоньку, приближаясь со страхом, может, получу какое-нибудь ощутимое вразумление.

А сейчас я вижу, что все растворилось, смылось, и смело приближаюсь к Богу.

Все это я объясняю следующим образом.

Пока жил Нонд, Бог не слушал меня, поскольку Нонд не менял свою грешную жизнь.

Сейчас же, когда кается (хотя, конечно, уже поздно), — сейчас меня Бог слушает и, будем верить, что милость Божия победит грехи Нонда. Аминь.

Об остальном расскажу при встрече.

Всех вас целую, Ефрем.

Катунаки Святой Горы, 25 августа 1990 г.

Возлюбленный брат во Христе, господин Димитрий.

Молюсь, чтобы Пресвятая Богородица распростерла Свой святой омофор над тобой и всегда им тебя покрывала.

Получил вчера второе твое письмо, в котором ты мне пишешь о суде. Хочу тебе ответить.

Ты пишешь, что работаешь служащим в психиатрической лечебнице и что большинство людей там неверующие. То, что они неверующие, нам это не вредит.

Мы будем смотреть на себя, в порядке ли мы, живем ли мы согласно с Евангелием. Будем любить их, а не ненавидеть.

Не зуб за зуб (Ср.: Мф. 5, 38).

Всегда скромные, всегда ласковые, всегда рассудительные, всегда радостные, всегда терпеливые, всегда уступчивые-такими должны мы быть, если хотим пребывать в любви и мире со всеми.

Почему святой Иоанн, патриарх Константинопольский, был назван Златоустом? Потому, что во все годы своей жизни, никому не сказал грубого, дурного слова. Никого не поносил, никого не проклинал, но всегда уста его источали мед.

Перехожу непосредственно к нашей теме.

В ответ на твое первое письмо хочу сказать: больше требований предъявляет Христос к тебе, христианину, который исповедается, причащается, и меньшего требует от тех, которые многого не знают.

Разве тебе не известно, что женщины очень чувствительны? Почему же ты разговаривал так резко, так грубо с той женщиной, которая пришла в твой кабинет?

Если бы ты говорил с большим смирением, ласковее, то вы бы не дошли до сегодняшнего состояния дел, то есть до суда.

Брат Димитрий, я хочу, чтобы ты меня послушал, и хочу верить, что ты меня услышишь.

Пойди и переговори со своей жалобщицей, чтобы избежать суда.

Со многими отеческими пожеланиями, иеромонах Ефрем.

Катунаки Святой Горы, 22 февраля/7 марта 1991 г.

Возлюбленные во Христе, Георгий и Виктория.

С большой любовью обнимаю вас и по-отечески целую… Отвечу на ваши вопросы.

1. Каждый человек, будь он святой или грешник, в свою меру молится, в свою меру ощущает благодать. Божественное Писание — это океан, и каждый, читая Писание, в свою меру его чувствует.

Евангелие говорит: "В доме Отца Моего обителей много" (Ин. 14, 2).

Во время таинства или литургии в храме находится много людей, и Божественная благодать действует различно, в зависимости от меры каждого: один получает 20, другой 50, третий 100-различные "градусы" благодати, но Господь принимает всех.

2. Когда человек чист — магия на него не действует. Чист — это когда участвует в литургии, часто исповедуется, часто причащается.

В житии святого Макария^[100] читаем, что колдун, когда не смог убедить женщину впасть в блуд, сделал так, что ее все видели как лошадь. И после того, как святой Макарий ее исцелил, он сказал ей и ее мужу:

"На вас подействовала магия потому, что вы уже 5 лет не причащались".

Много лет назад пришел ко мне один молодой человек, Николай, и сказал мне: "Батюшка, один военный заколдовал меня, и сейчас я не могу жениться на Елевферии".

"Ступай, — говорю я ему, — к отцу Харалампию Василопулусу, который разбирается в этом". Когда он пришел к нему, то отец Харалампий его спросил:

"В то время, когда тебя заколдовали, ты причащался?"

"Нет", — говорит.

"Поэтому на тебя и подействовала магия".

Через 6 лет я встретил его:

"Николай, как дела? Женился на Елевферии?"

"Ни я другой не возьму, ни она за другого не выйдет".

Возлюбленное во Христе чадо мое,

милый, благословенный

и драгоценный мой племянничек^[101], отец Ефрем.

С великой любовью обнимаю тебя, лобызаю по-братски и, в большей степени, по-отечески. 30. 01. 92 г. получил твое благословенное письмо, в котором ты меня приглашаешь на свое поставление в игумены. Я очень растроган. Это не письмо, а зеркало твоей чистой души, в нем ясно отражается огромное твое смирение, бесхитростность, простота и, одновременно, многая любовь и большое уважение, которое ты питаешь ко мне, убогому.

Телом, то есть физически, я не смогу прийти, потому что опять открылись раны на правой ноге с жуткими болями, от которых даже спать не могу. Умом же и душою, хотя я и последний из всех, приду, чтобы пожелать тебе, дабы Господь Бог, по бесконечной Своей милости, послал Своего Ангела и дал бы тебе:

дух мудрости,

дух терпения — за многие души ты ответственен,

дух стойкости,

дух долготерпения,

дух кротости,

дух снисходительности,

дух обходительности,

дух мира,

дух любви,

дух отцовства,

дух утешения

и все то, что Он считает нужным, Имеется в виду духовное руководство. Обращается к духовному чаду старца Ефрема Филафейского, послушника старца Иосифа Исихаста (Пещерника).

молитвами нашего святого старца Иосифа Пещерника и молитвами твоего многострадального старца и моего младшего брата^[102].

Поцелуй его за меня. Хоть я внешне и кажусь с ним молчаливым, в глубине же душа моя кипит и, не переставая, вопиет к Богу, молясь о нем, потому что вижу, каким большим и серьезным проблемам он противостоит.

В заключение скажу:

Драгоценный мой племянничек, пусть скромная молитва моя всегда пребывает с тобою.

Иеромонах Ефрем Катунакский.

Март, 1992 г.

Возлюбленные мои чада, драгоценные мои чада Георгий и Виктория.

Вижу, что я совсем плох.

Благословение мое да будет с вами.

Если когда-либо вас опечалил, прошу меня простить. И вы мною прощены и благословлены.

Когда услышите, что я закрыл глаза, если хотите, поставьте за меня свечку.

Мне 80 лет.

Жалкий отец Ефрем Катунакский.

Святая Гора, 4/17 мая 1992 г.

Возлюбленные мои чада, Георгий и Виктория, Христос Воскресе!

Только сейчас начинаю приходить в себя, и первая моя забота, первый мой помысел о вас, написать вам.

Очень близко увидел очами души моей смерть, тогда вам и написал. Но, как видно, я не был готов, не пришел еще мой последний час, и поэтому Бог изменил решение.

В той борьбе, в которой я находился, я попросил своих братьев пособоровать меня. Мне вспомнился случай, когда мы соборовали Николая, и он чудесным образом сразу же выздоровел.

То же самое случилось и со мною. На следующий же день произошло изменение к лучшему, и сейчас, день за днем становлюсь здоровее. Раны почти закрылись, прежние боли не мучают, ничего не болит, начинаю выходить и работать во дворе.

На самом деле, я хотел бы иметь возможность скорее увидеть вас в последний раз, попрощаться, потому что хоть и чувствую себя хорошо, но становлюсь все тяжелее.

Мне 80 лет и чем дальше, тем все более не вижу и не слышу.

Чувствую, что не имею, как бывало раньше, эту силу, эту охоту, эту ревность.

Теперь иначе все вижу в старости моей — все суета, все ложь, все сон.

Вот, пожалуйста, приклеил на свое письмо марку вверх ногами.

Отечески вас лобызаю. Отец Ефрем.

[Находящемуся при смерти монаху, страдающему от рака. Это единственное письмо, которое было продиктовано — все остальные старец писал собственной рукой]

Катунаки, Святая Гора, 4. 2. 93 г.

Возлюбленный о Христе брат мой, отец Иеремия.

С великой любовью братски обнимаю тебя и желаю, чтобы Господь Бог послал Ангела Своего даровать тебе дух терпения, дух веры и доверия к Богу.

Вчера получил твое письмо и сегодня утром спешу тебе ответить.

Три месяца назад я ездил в Афины, и мне сделали операцию катаракты на глазах. Зрение еще не вернулось ко мне, и я не вижу, поэтому и прошу Николая написать тебе то, что я продиктую.

Будь достоин имени своего — "Богом возвышенный"^[103].

С мучениками призвание твое, со святыми удел твой.

Скажу тебе по правде. Я ублажаю тебя и тебе завидую, взирая с упованием на плод твоего испытания.

Многая любовь Божия к тебе привела тебя на эту Голгофу.

Святой Златоуст составляет два похвальных слова многострадальному Иову. Не восхваляет его жизнь до перенесения испытаний, когда он был благочестив, гостеприимен, отвращающийся всякого зла, но превозносит его в терпении, явленном в испытании, посланном от Бога.

Во время оккупации^[104] некий бедняк-отец, обувщик, шил обувь и отдавал ее своей дочери продавать в соседних селах.

Девчушка в любую погоду, сама босая, ходила по деревням и продавала. Когда голодная, когда холодная, когда днем, а когда и ночью. В конце концов она зачахла (заболела туберкулезом).

Незадолго до смерти ее успели постричь в монахини и назвали ее Анисия. Так вот, когда было перенесение ее останков, то они благоухали. Вот какой результат принесло терпение в скорбях.

В моей деревне была одна похожая душа, Василики ее звали. Из-за того, что она была крепкая девочка, отец брал ее на выездные работы вместе с собою.

От многих трудов ее здоровье сильно подорвалось и в конце концов она умерла.

Один сосед ее, очень благочестивый человек, молясь, как-то раз увидел пять-шесть Ангелов, славящих Бога.

И среди них была и эта душа.

Вот чего она своим терпением удостоилась.

И старец наш Иосиф нам часто говорил, что вся жизнь его была страшным мучением. А как почтил его Бог — заблагоухали его мощи!

Мы желаем по молитвам святого нашего Старца и тебе "того же".

С братской любовью, иеромонах Ефрем Катунакский.

[Слово, произнесенное Старцем в монастыре Симонопетра во время монашеского пострига]

Возлюбленные во Христе братья!

Хотелось бы и мне, в подобие двух лепт вдовицы^[105], сказать два слова на постриге нашего брата Ефрема. Но прошу любовь вашу не обращать внимания на слог моей речи, ибо я безграмотен. Всего лишь гимназию в 1930 году закончил и, сидя столько лет на скалах Катунак, не только манеры поведения забыл, но и родным греческим языком затрудняюсь объясняться. Куда более затрудняюсь сказать речь. Но, прошу вас, обращайте внимание на смысл, который постараюсь передать в меру моих сил. Призываю вашу снисходительность и начинаю.

— Как назвался, брате?

— Монах Ефрем.

— Живи и угождай Богу, Ангелам и старцу своему. Это привычное пожелание просто, но имеет глубину и много смысла, где все от старца, от послушания начинается и опять же, в старце, в послушании заканчивается. Старец — это видимый Бог.

Многоуважаемый, возлюбленный наш игумен^[106], драгоценный наш старец, нежный и святой Отец наш, с присущим ему умом, благочестием, благоговением, подвижничеством и, особенно, рассуждением, и многими другими дарами, которыми украшается и приукрашается его благоухающая душа, много молился, чтобы согласиться на постриг через такое непродолжительное время искуса, и сразу в великую ангельскую схиму. Становится ясно, что образ твоей жизни, брат, поведение твое, жизнь твоя во время испытательного срока в монастыре была такова, что он остался ею доволен.

А значит и все мы, последователи его, братство его, без колебания соглашаемся с его решением, с его судом, ведь все мы — одна душа, разделенная на многие тела. Все мы хотим верить и мы, безусловно, уверены, что ревность твоя, готовность твоя, пылкость твоя нисколько не остынет, ничуть не ослабеет в продолжение всей твоей земной жизни. Но скорее возрастет, умножится и, наконец, ты станешь избранным сосудом Святого Духа, похвалой Святой Горы, к великой радости нашего игумена и всего братства.

Будь же, возлюбленный наш брат, отец Ефрем, достоин призвания своего и наших ожиданий, сладчайшей надежды и радости нашей. Поступай в соответствии с монашеским законом, наблюдая внимательно не только каждый день, но и каждый час и миг все жизненные трения, мысли твои и шаги твои — како идешь?

Подымайся, возлюбленный брат наш, отец Ефрем, по духовной лестнице смело и бесстрашно и не бойся ненависти и жестокости окружающих тебя видимых и невидимых врагов, "ибо Тот, Кто в вас, больше того, кто в мире" (1 Ин. 4, 4).

Молитвы святого и богоносного отца нашего Симеона Мироточивого^[107] и всех святых Отцов будут тебя охранять, укреплять, просвещать, утешать; будут сопутствовать тебе, дабы ты вышел победителем к чести и славе твоего ангельского образа, на радость всем нам и во славу нашего монастыря.

Вооружись, яко другой Давид, всеми орудиями монашеской жизни. Будь подражатель и потомок великих святых Отцов наших Антония, Евфимия, Саввы, Пахомия и особенно, потому как и ты находишься в послушании, — великого Акакия и Досифея^[108]. Вооружись воздержанием чрева, воздержанием языка, воздержанием очей, воздержанием рук и, паче всего, вооружись непоколебимой верой и самоотречением, безоговорочным, без рассуждения, послушанием не только святому нашему старцу, но и всем братьям и отцам.

О, послушание, послушание! Ты сделало Бога Человеком и делаешь человека богом!

Я видел многих людей, обремененных тяжелыми преступлениями, и когда они вступили на монашеское поприще, то стали Ангелами через послушание, потому как оставили свою волю.

И опять же, видел людей очень хороших, но когда приступили они к монашеским подвигам, следуя своему суждению, своей воле, не советуясь ни с кем и не слушая никого, то закончили не просто плохо, но позорно.

В послушании различаются три стадии.

Первая: живу в послушании, дабы не подпасть осуждению через непослушание.

Вторая: живу в послушании, чтобы иметь награду.

Третья: живу в послушании, потому что люблю.

Последняя и есть совершенное послушание.

Послушник не боится Божиего суда, потому что любит старца. То, что он делает, делает из любви к старцу, а значит, и к остальным братьям. И поскольку в нем царствует любовь, он ничего не боится^[109].

Насколько он любит старца, настолько любит и Сладчайшего Иисуса.

"Совершенная любовь вон изгоняет страх" (1 Ин. 4, 18).

Если ты, возлюбленный наш брат, хочешь быть действительным подражателем и воином прекраснейшего и Сладчайшего нашего Иисуса, то ты должен, как и Он, взойти на крест.

А что это за крест? Терпение в скорбях.

Это явствует из черного цвета, который мы носим.

После Голгофы пришло Воскресение.

Скорбь рождает радость.

Монах не должен веселиться, ему это не полезно, — но всегда плакать.

Видишь, что монах веселится, смеется? Он не в порядке.

Видишь, что монах говорит много слов? Это не монах.

Видишь монаха стеснительного, молчаливого? Это настоящий монах.

Святые не родились святыми, но были, как все в этом мире. Это их терпение в различных скорбях сделало их венценосными победителями.

Ежедневно проливали кровь и так получали Дух.

Не думай, брат, что они не имели страстей, борений, нападений бесов и всего, что в мире. Нет. Все это было в их жизни, как и у нас. Но они имели мужество не пойти обратным путем, не струсить, когда встретятся лицом к лицу с какой-нибудь страстью.

И первое препятствие, которое встречает каждый, — это он сам. Диавол занимает второстепенное место.

Не думай, что легко победить самого себя. Ты теперь это поймешь, когда надел схиму.

Сможешь ли низвергнуть самого себя вниз, в ноги отцов, моля: "Простите", независимо от того, прав ты или нет? Скажешь ли благословенное "благословите", которого трепещут и боятся демоны, которым упраздняется их сила?

Тогда увидишь, как внутри тебя будет вырастать Афон.

Нам известно, возлюбленный наш брат, отец Ефрем, что в миру ты занимал высокое положение. Здесь же ты будешь последним из всех. В этом будет заключаться весь твой труд, все твое понуждение, вся твоя духовная сила. Здесь твой венец всезлатой — в победе над самим собой, как ты это обещал.

Диавол не имеет силы.

Невидимая брань монаха состоит в том, чтобы победить внутренние страсти, самого себя. Вначале встретишь ветхого человека, подобно Голиафу^[110], но дерзай!

Придет благодать, и подымешься над страстями, над самим собой и увидишь другого человека, подобного новому Адаму, с другим духовным горизонтом, другим духовным одеянием, другой духовной пищей.

И потекут сладчайшие слезы рекою, и будешь радоваться, и будешь неустанно благодарить и славить Бога за это твое второе рождение.

Человек, насколько смиряется (а это приходит через послушание и молитву), настолько и приближается к Богу, настолько и видит себя грешным. И плачет, и рыдает, и ищет милость Божию. Других же видит святыми, как Ангелов. А если удаляется от Бога, то других видит ниже себя.

Итак, подвизайся, брат наш, отец Ефрем, найди самого себя. Если не понудишься, то не осознаешь внутренней своей страсти, и годы будут проходить, и нам останется лишь хвалиться числом лет жизни, проведенных на Святой Горе, — и ничего более.

В заключение скажу: понуждение похвально, и Евангелие говорит: "… Царство Небесное силою берется, и употребляющие усилие восхищают его" (Мф. 11, 12), а также святые отцы: "Понуждение природы бесконечное и хранение чувств беспрерывное" (Лествица, Слово 1).

Без понуждения не бывает не только продвижения, но и очищения, и созерцания, и чувствования (благодати).

Но мы верим, что это все ты преодолеешь и станешь господином над собою, и изыдешь из века сего победителем и победоносцем, дабы ликовать и радоваться с прекраснейшим и Сладчайшим Женихом твоим Иисусом в бескрайнем и бесконечном веке, в небесном Его чертоге. Аминь.

[Слово, произнесенное Старцем на постриге монахини, настоящее имя которой изменено]

Возлюбленная во Христе душенька, благословенная и обрадованная Никифора,

белоснежная невеста Сладчайшего и прекраснейшего нашего Иисуса.

Чистая голубица, девственная юница.

Как назвать то, что мы видели сегодня?

Ни перо, ни земной язык не могут выразить этого таинства.

Велико и неисследовано честное таинство монашеского пострига.

Каждый в свою меру видит, в свою меру чувствует, в свою меру говорит.

Благодать Божия одна, но в меру каждого она является, действует, ощущается.

Да, ощущается. Ах!! Как взыгрывает все внутри тебя, когда видишь и чувствуешь эту Божественную радость.

"Аз рех, бози есте и сынове Вышнего вси" (Пс. 81, 6).

О!!! Благодать, благодать, приди к нам, приди скорее, приди!

Как изменяется человек! Как преображается! Кем становится несчастный человек, когда его посещает Божественная благодать!

Благодаря этой Божественной благодати мученики не только не чувствовали страданий от мучений своих, но радовались, что свидетельствуют о Христе.

"За Тебя умерщвляют нас всякий день, считают нас за овец, обреченных на заклание" (Рим. 8, 36; Пс. 43, 23).

Одно дело — чувствовать Божественную благодать и другое — читать или говорить о ней.

Из-за этой Божественной благодати Мотовилов, ученик святого Серафима Саровского, не мог увидеть лица святого — от чрезмерного его сияния^[111].

Приведу и другой пример.

Почему сыны израильские не могли видеть лицо пророка Моисея, когда он спустился с горы Синай, держа две богоначертанные скрижали записанного закона, и пророк был вынужден покрыть лицо? (Потому же — от чрезмерного сияния)^[112].

Эту самую Божественную благодать мы видели и сегодня — осеняющую сестру нашу Никифору, принявшую постриг.

Сестра наша Никифора облеклась в свет, стала вся свет. Сестра наша Никифора облеклась в благоухание, стала вся благоухание.

Сестра наша Никифора облеклась Сладчайшим нашим Иисусом, "а соединяющийся с Господом есть один дух с Господом" (1 Кор. 6, 17).

Но сколько же сладок есть Иисус? Весь радость, весь любовь, весь мир, весь покой, весь радость, весь трепетание.

Но сколько же сладок есть Иисус? Сестра наша Никифора! Возрадовались Ангелы на твоем сегодняшнем постриге, потому что увидели тебя входящей в их лик.

Опечалились демоны, возрыдали плачем великим, потому что ты заняла то место, на которое до падения были поставлены они.

Опечалились, потому что из ангелов света превратились в демонов мрака и тьмы.

Обрадовались Ангелы, старшие наши братья, потому что увидели, как имя твое записывается в книге жизни на Небесах^[113].

Но сколько же сладок есть Иисус?

Мы спросим об этом сестру нашу Никифору.

Но сестра не отвечает. Я слышу, как она беседует со своей душою:

"Ну почему же, душе моя, ты не успокаиваешься? Почему не умолкаешь, но все время зовешь, и даже во сне кричишь?"

"Я сплю, а сердце мое бодрствует" (Песн. 5, 2).

"Но, душа моя, душа моя, скажи мне, спрашиваю тебя: зачем ты бодрствуешь, кого зовешь, о чем глаголешь и беспрестанно плачешь?"

"Жениха моего зову, со Сладчайшим Иисусом беседую".

"Но почему же, Сладчайший мой Женише, ты оставил меня одну в этом мире? Возьми меня с Собою, возьми меня к Себе, Превечный, Непостижимый, Чистейший, Всезлатый и Всеблистающий, Сладчайший, Всеблагосклонный, Всерадостный Иисусе мой!

Свете души моей,

радосте души моей,

одеяние души моей,

дыхание мое, Жизнь моя, Воскресение души моей.

Где Ты? Где находишься? Куда скрылся от очей моих?"

"Заклинаю вас, дщери Иерусалимские: если вы встретите Возлюбленного моего, что скажете вы ему? что я изнемогаю от любви" (Песн. 5, 8).

И, однако же, права сестра Никифора, не здесь ее сердце, не здесь ее ум. Они с возлюбленным ее Женихом, имя Которому Иисус.

О! Никифора, Никифора! Чего ты сподобилась?

Великий сегодня день — Воскресения день. Иисус и Никифора стали едины — совершился духовный брак.

"А соединяющийся с Господом есть один дух с Господом" (1 Кор. 6, 17).

Никифора, разве ты не слышишь? Жених зовет тебя к

Себе: "Приди близ меня, добрая моя голубица, ибо зима уже прошла, дождь миновал, глас горлицы услышан. Приди близ меня" (Ср.: Песн. 2, 10–12).

Этот голос услышали ангельские чины: Ангелы, Архангелы, многоокие Херувимы и шестокрылые Серафимы и весьма возрадовались, и в радости своей воззвали. Воспламенился верх врат от гласа их и, недоумевая, воззвал вопрошающе один чин к другому:

"Кто это восходит от пустыни, белоцветная, подобно снегу и приникшая на грудь возлюбленного своего?" (Ср.: Песн. 8, 5).

И один ангелочек, хранитель души Никифоры, ответил: "Это наша маленькая сестра Никифора".

О! Никифора, Никифора! Жених твой много тебя возлюбил и от чрезмерной любви Своей все, что имеет, все это тебе дарит.

"Как возлюбил Меня Отец, и Я возлюбил вас… " (Ин. 15, 9).

И не только это, но и общником Трапезы и Царства Своего сотворил тебя.

"И славу, которую Ты дал Мне, Я дал им… " (Ин. 17, 22).

Христе Царю, вечный и непостижимый Господи,

щедре и милостиве, долготерпеливе и многомилостиве^[114]

прости мне мое бесстыдство и позволь мне спросить Тебя:

Что Ты увидел в Никифоре и за что возлюбил ее так сильно, что известил и даже убедил святых ее старцев через один год испытания постричь ее в великую схиму и сотворить невестой Твоей?

"Я увидел:

Смирение убеждений ее.

Скромность и серьезность шагов ее.

Молчаливость и внимательность речей ее.

Ревность в деяниях ее.

Скорое послушание ее.

Непрерывность молитвы ее.

Неисчерпаемость терпения ее, великое терпение ее.

Чистоту ума и духовную красоту души ее.

Все, что имею, все ей дам и напоследок сотворю ее общником Трапезы Моей и Царства, и славы Моей.

"И славу, которую Ты дал Мне, Я дал им" (Ин. 17, 22)"

О!! Никифора, Никифора, велика твоя благодать,

земный Ангеле Никифора!

Мы, без сомнения, уверены, что ты оправдаешь ангельский образ, как и в том, что он оправдает тебя.

Великое предстательство святых,

молитвы честных твоих родителей,

молитвы святых твоих старцев

будут сопутствовать тебе во вся лета живота твоего.

Они будут тебя защищать, укреплять, просвещать, охранять от всего диавольского. Победителем и венценосцем ты взойдешь на небеса, дабы сорадоваться и совеселиться со Сладчайшим Твоим Женихом в Небесном Его чертоге, в бесконечные веки веков.

Аминь.

[Молитва, составленная Старцем и прочитанная во время обручения его духовных чад]

Боже милости и благоутробия, благослови это супружество, дабы они жили по-христиански, в любви и мире. Боже милости и благоутробия,

благослови это супружество,

дабы царствовали в нем любовь, мир, чистота, искренность.

Боже милости и благоутробия,

благослови это супружество,

посылая на него Пресвятой Твой Дух,

дабы Он просвещал, направлял,

укреплял, утешал,

сохранял это супружество в Пресвятой Твоей Воле.

Боже милости и благоутробия,

благослови это супружество,

дабы родили они добрых детей,

которые станут славой их, похвалой их,

и в которых да обретут они добрую старость.

Боже милости и благоутробия,

защити это супружество от уловок врага.

О Сладчайший Иисусе,

Тебя просим, Тебя молим,

мы, грешные чада Твои,

ниспошли этому супружеству

луч Пресвятаго Твоего Духа,

и помоги им, и научи их, как жить,

как Тебе следовать,

как Тебя восхвалять,

как Тебе угождать,

дабы и они стали участниками вечных Твоих благ

и вечного Твоего Царства.

О Пресвятая Дево,

сладкая наша Матушка,

единственное наше прибежище,

единственная наша Радость и помощь,

единственное наше Утешение!

Просим Тя:

простри Свой Покров,

и защити это супружество, и благослови его.

И я, последний из всех, благословляю и обращаюсь к этой единодушной, благословенной и радостной чете.

Любимые чада Николай и Николетта!

Бог вас соединил. Молитвы родителей ваших и, в последнюю очередь, мои привели вас к этому благословенному союзу.

Желаю вам жить в единстве до глубокой старости.

Мир и любовь, здоровье и радость пусть царствуют между вами.

А также: полное согласие, честь, уважение, послушание друг другу — все чисто и без лжи.

Станьте единой душой -

вместе молитесь,

вместе поститесь,

вместе причащайтесь.

Везде вместе, во всем и всегда.

Все да будет известно между вами,

ничего тайного, но все ясно до мелочей.

Каждый да чтит и уважает родителей другого, как своих собственных.

[Импровизированная молитва]

О! Любовь, Божественная любовь, которой нет предела.

О! Любовь, Божественная любовь, которая ради человека сотворила мир невидимый и этот видимый, в котором все явствует, все указывает, все поет, все славословит, все воспевает день и ночь повсюду и всегда незримое, но сладчайшее и радостотворное присутствие Твое:

бесконечность Мудрости Твоей,

бесконечность Любви Твоей,

бесконечность Милосердия Твоего -

своей тишиной, своим молчанием, своей красотой, своим благоуханием, своим таинственным славословием.

О! Сладчайшее, благоуханное, таинственное, молчаливое славословие Бога творениями Его!

О! Боже мой, Боже мой! Отверзи очи души моей, да узрю и я это величие природы Твоей. Отверзи слух души моей, да услышу и я это пение, этот напев Твой.

О! Любовь, Божественная любовь, которая ради человека все Твои Таинства преподнесла нам в дар:

даром благодать Крещения,

даром Миропомазание,

даром Святое Тело Твое и Кровь,

даром и сам Твой Рай.

О! Любовь, Божественная любовь: из любви к человеку Господь оставил Небо и пришел, надел терновый венец и распялся на Кресте.

О! Любовь, Божественная любовь, Иисусе Христе, Ты ожидаешь, что мы придем к Тебе, но вместо того, чтобы нам прийти, Ты сам пришел. Пришел к нам и многообразно являешься в каждом из нас: жертвуешься, зришься, осязаешься, вкушаешься и пиешься.

О! Любовь, Божественная любовь, Господи, позволь мне приблизиться к Тебе и немного вкусить от этой Твоей любви, от которой внутри меня все пылает, и я не могу успокоиться и хоть в самую малость погасить мою жажду.

"И стала в сердце моем память Божия огнепламенной, и вошла в кости моя".

О! Жажда, жажда, сладкая моя жажда, когда же я насыщусь? Чем более пью, тем больше Тебя жажду и жажду, и не могу утолить ее и насытиться Тобою. Но все больше и больше горю от жажды.

О! Любовь, Божественная любовь, как ни стараюсь вкусить Тебя и насытиться Тобою, все яснее вижу, что алчу Тебя. И чем больше приближаюсь к Тебе, тем лучше понимаю, как далеко я нахожусь от Тебя.

"Ядущие меня еще будут алкать, и пьющие меня еще будут жаждать" (Сир. 24, 23).

О! Любовь, Божественная любовь. Из любви к нам, Господи, Ты воззвал и постоянно зовешь.

"Я — свет миру. Я, свет, пришел в мир" (Ин. 8, 12; 12, 46).

О! Свет, Свет предвечный, Свет, сладчайший мой Свет.

Сладчайший мой Свет, просвети мрак мой, развей, Свет мой, темноту мою, помрачение мое.

О! Свет, Свет, когда же я вновь увижу тебя?

Приди, Свет, Свет души моей; у меня нет более терпения, нет.

О! Душе моя, душе моя, доколе будешь иметь очи твои закрыты?

Я сам их тебе закрыл тем моим непослушанием.

О! Душе моя, душе моя, как же я оскорбил тебя. Когда вспоминаю это, а об этом я помню всегда, то, как другой Петр, горько плачу горестными слезами.

Но приди и ты, душа моя, к Свету, хоть ты и слепа. Он, Свет, откроет тебе очи, и ты снова увидишь Его, и яко другой Фома возопиишь: "Господь мой и Бог мой!" (Ин. 20, 28).

О! Вечная истина…

Простите меня, как сумасшедший говорю.

[Февраль 1994 г. Эта запись является "лебединой песней" Старца: через месяц он перестал видеть, различал только тени]

Нижеследующее небольшое мое слово посвящаю драгоценной нашей матери,

игумений общежительной женской обители,

как малый, недостойный знак моей сыновней любви и бесконечного моего уважения.

Это слабая попытка духовного созерцания будущего блаженства.

Начинаю.

Но когда же придет тот благословенный день? Превеликий и знаменательный, когда все вместе, Ангелы и чело-веки, соединятся в славословии Бога?

В вечном сладчайшем и неизъяснимом свете,

В вечной радости.

О! Какая вечная радость ожидает христиан!

О! Любовь сладчайшего и прекраснейшего Иисуса!

О! Царское любовное опьянение!

О! Бессмертная душа! Христианская душа!

Что ты наследуешь! Чего ты насладишься!

Что тебе уготовал Сладчайший Жених твой, Иисус!

Станешь едина с Ним, "ибо и Освящающий и освящаемые, все — от Единого… " (Евр. 2, 11).

Тогда вечно будешь видеть Его лицом к лицу.

И будешь Его лобызать.

Будешь лобызать Его очи, уста, длани Его, ребра Его, перси Его; и сколько будешь Его лобызать, столько еще больше будешь гореть от духовного кипения, от желания Его лобызать.

О! Любовное переполнение возлюбленной "сестры моей, невесты" (Песн. 4–5), православной христианской души к Сладчайшему Жениху ее, Иисусу, — когда уста и очи соединились и стали едины в одном теле, где очи растворяются и истаивают в любовных слезах, слезах радости, слезах мира и сладости, а уста — в нескончаемых любовных песнях, в любовных гимнах славословия и благодарения без конца.

Как Он, Сам Жених, ее научил, ей преподал по многой Своей любви к ней.

Эпилог

"Рекоша чистая и честная уста: разлучения вам не будет, о друзи!"^[115] "Небо и земля прейдут, но слова Мои не прейдут" (Мф. 24, 35).

Аминь.

1994 г.

ФОТОГРАФИИ

Примечания

1

Келлией на Афоне называют не только отдельную комнату для монаха, но и небольшое строение с домашней церковью. Калива — отдельно стоящий дом с небольшой церковью внутри.

(обратно)

2

См.: 1) Старец Иосиф Афонский. Изложение монашеского опыта. Свято-Троицкая Сергиева Лавра, 1998. 2) Монах Иосиф. Старец Иосиф Исихаст. Свято-Троицкая Сергиева Лавра, Свято-Преображенский Валаамский монастырь, 2000.

(обратно)

3

Цит. по кн.: Божественные гимны. Ниж. Новгород, 1989. С. 94.

(обратно)

4

Константин I (1868–1923) — греческий царь в периоды 1913–1917 и 1920–1922 гг. В греко-турецкой войне 1897 г. и Балканских войнах 1912–1919 гг. командовал греческой армией.

(обратно)

5

Школа «Почта, Телеграф, Телефон».

(обратно)

6

VII век.

(обратно)

7

Катуни (греч.) — некоторое место пребывания, район.

(обратно)

8

Валахи — народность, проживающая на территории современных Молдавии и Румынии.

(обратно)

9

Икономия — форма пастырского руководства для разрешения сложных дисциплинарных церковных вопросов в сторону милующего рассуждения.

(обратно)

10

Каруля — одна из самых суровых пустынь Афона на южном склоне Святой Горы.

(обратно)

11

Речь идет о двух главных группировках старостильников.

(обратно)

12

Т. е. пурпурную. В одеянии этого цвета (Царского) в иконописи разрешено изображать только Саму Владычицу и Ее мать — святую Анну.

(обратно)

13

Новый календарь — григорианский календарь (новый стиль), одобренный на Константинопольском совещании (май-июнь 1923 г.) как «исправленный юлианский стиль». Синодальным решением Элладской Церкви 23 марта 1924 г. был введён в церковное пользование григорианский календарь (оставляя без изменения Пасхалию, дабы не нарушить постановление Первого Вселенского Собора (325)).

(обратно)

14

Ζηλωτήζ (гр.) — ревнитель.

(обратно)

15

Матфеевцы — последователи архимандрита Матфея (Карпафакис) (+ 14/27 мая 1950 г.), духовника трех афонских монастырей, активного деятеля старостильного движения Греции, возникшего в 1924 году после календарной реформы. В 1927 году греческое правительство приняло новый закон о Святой Горе, коим деятельность сторонников иеромонаха Матфея была запрещена. В июне 1935 г., разорвав каноническую зависимость от Греческого Синода, епископы Хризостом Флоринский, Герман Димитриадский и Хризостом Закинфский рукополагают архимандрита Матфея (с ним ещё трёх архимандритов) в епископа Вресфенского. 14 июня 1935 г. церковным судом Элладской Церкви они запрещаются в служении. В 1938 году епископ Матфей и Герман Кикладский, вследствие разногласий среди старостильников, создают самостоятельную группировку.

(обратно)

16

Флориниты — старостильники, последователи митрополита Хризостома Флоринского (+ 8/21 сентября 1955 г.), который в 1935 году покинул ряды официальной иерархии и возглавил общину «Истинных Православных Христиан», выступавших за возвращение старого календаря и разрыв церковного общения с Константинопольским Патриархатом и общающихся с ним Церквей.

(обратно)

17

Возможно, видя кипение ревности наших старцев, Господь постепенно приводил их к правильному выбору, то есть к каноническому соединению с Церковью, через возвращение к умеренному крылу зилотов.

(обратно)

18

Стасидия — специальное деревянное кресло с откидным сиденьем. В стасидии можно стоять, опираясь на подлокотники, полусидеть и сидеть.

(обратно)

19

Архимандрит Гавриил Дионисиатский (+25. 10. 1983) — один из авторитетнейших старцев-игуменов Святой Горы. На Афон пришел в 1910 году. К его мнению прислушивалась не только вся Святая гора, но и вся Греция. Помимо благодатных даров духовного руководства, незаурядного ума и рассуждения, обладал даром слова в летописании Святой Горы (на греческом языке издано более 5 его книг). Был глубоким «исследователем времен», разрешителем серьезных проблем в отношениях государства и Святой Горы. Как Духовник имел непререкаемый авторитет.

(обратно)

20

Песнописец — сочинитель церковных кондаков, икосов, тропарей, стихир, канонов. Монах Герасим Микроагиоананит (1905–1991) — гимнограф Великой Церкви Вселенского Патриархата. Подвизался в Малом Скиту Святой Анны. Будучи почти самоучкой, оставил после себя сорок семь объемных томов (35442 страницы) сочиненных им церковных последований служб различным святым, праздникам. Уже при жизни, помимо большой славы великого песнотворца, был весьма почитаем и как духоносный старец.

(обратно)

21

Достойно замечания, что о. Ефрем не сам принимает это решение, а посоветовшись с духоносными старцами, то есть опять-таки избирая путь послушания. И старец Гавриил и старец Герасим не были зилотами и находились в каноническом единстве с Вселенским Патриархатом, и именно поэтому их совет был расценен боговдохновенным.

(обратно)

22

Экклезиология — историческое, догматическое, каноническое и правовое учение о Церкви.

(обратно)

23

Пиреи — портовая часть города современных Афин.

(обратно)

24

В Греции есть традиция совершать таинство елеопомазания (соборования) заочно.

(обратно)

25

В Страстную пятницу в храмах совершается чин погребения Св. Плащаницы с изображением Иисуса Христа, после распятия лежащего во гробе, с крестным ходом вокруг храма.

(обратно)

26

Из этого следует, что магия есть грех смертный, грех хулы на Духа Святаго и является отречением от Христа и Крещения.

(обратно)

27

Кириакон — главный храм монашеского скита, в котором по воскресным дням и большим праздникам собираются монахи изокрестных калив. В скиту Святой Анны кириакон находится высоко и далеко от моря.

(обратно)

28

Ока — мера веса, равная 1280 граммам. В Святой Анне некоторые прибрежные жители калив занимаются ловлей рыбы.

(обратно)

29

Предание рассказывает, что когда Божия Матерь определила Своим уделом Святую Афонскую Гору, то Она пообещала монахам, призывающим Ее в молитвах, быть им Питательницей, Врачевательницей и Утешительницей.

(обратно)

30

Святитель Нектарий Эгинский некоторыми зилотскими группировками не признан святым.

(обратно)

31

+ 11 ноября 304 г., ст. ст.

(обратно)

32

+ 28 июля, ст. ст.

(обратно)

33

Выражение "получил молитву своего старца" имеет особое значение в данном контексте. Незадолго до своей смерти старец, если видит, что его послушник добродетелен и выполняет его заветы, то от всего сердца благословляет своего послушника на всю последующую жизнь. Например: "Как ты служил мне, так да будут тебе служить Ангелы".

(обратно)

34

Архимандрит Емилиан (род. 1935) — одна из выдающихся духовных личностей нашего времени. Во многом с его именем связано возрождение монашеской жизни в Греции и на Афоне в 60–90 годы XX века. Соединяет в себе черты древнего аскета-исихаста с пламенной ревностью и церковно-устроительной деятельностью.

(обратно)

35

1967–1974 гг. — время правления хунты в Греции. Предлогом к военному перевороту и приходу к власти военных генералов послужила так называемая "коммунистическая опасность". Режим диктатуры попирал свободу и права людей и запечатлел себя многими политическими ошибками.

(обратно)

36

Отец Ефрем, согласно святогорской традиции, считал, что старец не может прогнать даже рясофорного монаха, хотя тот, в случае неудовлетворенности, мог уйти от старца. Но если старец стал восприемником монаха при постриге в схиму, то ни старец не может прогнать монаха, ни монах не имеет права уйти от старца.

(обратно)

37

Келлия святого пророка Даниила, находящаяся выше Карули в Катунаках.

(обратно)

38

По преданию Церкви только два повода для ухода послушника от старца признаются уважительными: безнравственность старца, подталкивающая на грех послушника, и впадение старца в ересь.

(обратно)

39

Скит Катунаки административно относится к Великой Лавре, и насельники скита заносятся в список монахов Великой Лавры.

(обратно)

40

"Панагия" в переводе с греческого значит "Пресвятая" (Дева).

(обратно)

41

Орган самоуправления Святой Горы, состоящий из представителей всех 20 афонских монастырей.

(обратно)

42

Краткая, состоящая из пяти слов Иисусова молитва употребляется очень широко как на Афоне, так и на всем православном Востоке. Например, именно в этой форме мы ее находим у преподобного Григория Синаита (Преподобный Григорий Синаит. Творения. О безмолвии и двух образах молитвы. М., 1999. С. 95).

(обратно)

43

В православной аскетической практике делания молитвы святые отцы запрещают работать воображению и представлять какие-либо мысленные картины (с осторожным исключением для начинающих). Старец Ефрем Катунакский, в своем учении о молитве, абсолютно согласуется с этой традицией. Здесь и далее, в своих беседах и письмах, Старец преимущественно будет говорить о некоей стадии "разогрева" на молитву, ибо тут еще действуют законы человеческой природы, и эти состояния выражаемы в словесной форме, но само пребывание в молитве для Старца было уже областью "неизреченных глаголов", а значит, и непередаваемо словом. Его совет использовать для приведения души к молитвенному настроению различные образы (например: смерти, адских мучений, Страстей Господних и т. д.) направлен на то, чтобы разбудить спящий ум к исполнению своего предназначения быть в памятовании о Боге и побудить ленивую и сонную душу к бодрствованию. Старец часто сравнивал этот метод с некой закуской перед обедом, которая дается для того, чтобы вызвать аппетит у не желающих кушать. Этим способом он советовал подвигать душу к самоукорению, воспоминанию многой нашей вины перед Создателем, чтобы размягчить сердце и со смирением уготовить его к молитве и восприятию Божественной благодати. Но все образы, воображения и мысленные представления, используемые для "разогрева", должны быть непременно оставлены, как только в душе начнет двигаться молитва. Старец Ефрем подчеркивал, что во время молитвы, когда ум, привлекаемый благодатью, ощущает устойчивое стремление к Богу, не должно иметь фантазий, воображаемых картин, мысленных образов, но ум должен быть бесцветен и безобразен (не иметь образов).

(обратно)

44

Иеромонах Иоаким Специери. "Творения Исаака Сирина". Издано в Афинах в 1895 году на греческом языке.

(обратно)

45

Речь идет о "новеллах" Патериков, Достопамятных Сказаний и Житий.

(обратно)

46

Синодик — список имен православных христиан, о здравии или упокоении которых возносится церковная молитва.

(обратно)

47

Ормилия — самый большой женский монастырь в Греции. Расположен в Халкидики (полуостров в северо-восточной Греции, одной из трех оконечностей которого является Святая Гора). Имеет статус подворья монастыря Симонопетра.

(обратно)

48

Постриг совершает иеромонах монастыря или келлии, а старец предстоит, как восприемник рядом. Старец дает имя монаху и берет на себя духовное руководство постриженным.

(обратно)

49

Монах Иосиф Ватопедский с 1947 года был послушником старца Иосифа Исихаста и являлся духовником монастыря Ватопед; автор многих книг.

(обратно)

50

Схиархимандрит Ефрем (Святогорец) двенадцать лет был послушником старца Иосифа Исихаста. Был игуменом монастыря преподобного Филофея Афонского, а ныне устроитель и духовник многих монастырей в Америке. См. его кн.: Жемчужины духовной мудрости М, 2001.

(обратно)

51

Архимандрит Харалампий Дионисиатский — еще один духоносный послушник и наследник великого старца Иосифа Исихаста. Почил о Господе в 2000 г.

(обратно)

52

В греческой церкви разрешение исповедовать получают специальной грамотой от митрополита.

(обратно)

53

Гинеколог (Γυναικολόγο греч.) — гинеколог, изучающий женщин. В этой фразе есть игра слов: "Один… про жену свою, другой — про жену свою… женоведом меня сделали!"

(обратно)

54

Высокопреосвященнейший Севастиан (Сотир Икономидис), митрополит Дриинополиса и Коницы. Родился в 1922 году. Святой жизни владыка, борец за православные ценности в северном Эпире, пламенный проповедник и исповеднической жизни человек.

(обратно)

55

Во время правления коммунистического режима Ходжи в Албании греки северного Эпира, который находится в границах государства Албания, не могли пользоваться элементарными правами: говорить по-гречески, молиться в православных храмах, вообще быть православными. Митрополит Севастиан ратовал за автономию области северного Эпира и отстаивал свободу вероисповедания православных.

(обратно)

56

Свободный перевод идиоматического греческого выражения-пожелания Говорится в тех случаях, когда некто получает повышение и ему желают достичь еще большего.

(обратно)

57

На диаконских орарях должна быть написана ангельская песнь "Свят, свят, свят Господь Бог Саваоф".

(обратно)

58

"Феотокарий" — сборник Богородичных канонов на каждый день (по гласу недели), составленный преподобным Никодимом Святогорцем. Обычно в большинстве афонских монастырей поется сразу же после молитвы "Ныне отпущаеши".

(обратно)

59

Экстасис (греч.) — экстаз, восторг.

(обратно)

60

"Боже мой, Боже мой! Зачем Ты меня оставил?" (Мф. 27, 46, Пс 21, 2).

(обратно)

61

Персонаж народных восточных сказок (от араб, "хадж" — паломничество).

(обратно)

62

Так делается в Греческой Церкви (Константинопольской и Элладской). В Русской губка не используется.

(обратно)

63

Дафни — психиатрическая лечебница в Афинах.

(обратно)

64

Один из афонских скитов, расположен у подножия горы Афон, повыше Катунак.

(обратно)

65

Память преподобного Иоанникия Великого (+ 846 г.) 4 ноября.

(обратно)

66

Патры — город на северо-западной оконечности Пелопонесса.

(обратно)

67

Потому, что все, что он делает, делает не по своей воле.

(обратно)

68

См. Поучения аввы Дорофея ("Правило веры", 1995. С. 7–21).

(обратно)

69

Вопросы прп. Дорофея и ответы, данные свв. Варсонуфием Великим и Иоанном Пророком. Вопр. и отв. с толкованием 40. / В кн.: Прп. аввы Дорофея душеполезные поучения и послания… М: Правило веры, 1999. С. 306–308.

(обратно)

70

Послание "К монахам".

(обратно)

71

По афонской традиции после трех или более лет останки усопшего переносятся из могилы в костницу (помещение для хранения костей усопших монахов).

(обратно)

72

См. Божественную литургию св. Василия Великого.

(обратно)

73

См. молитвы ко Причащению.

(обратно)

74

Ср.: Песн. 3, 1–3.

(обратно)

75

Ср.: Песн. 23, 7.

(обратно)

76

Блаж. Августин. Исповедь. Кн. 8, IX, 19; XII, 29. Аврелий Августин. Исповедь / под ред. Столярова A. M., 1991 с. 204, 210–211.

(обратно)

77

Монах молится по четкам, главным образом, чтобы исполнить свое монашеское правило, совершая определенное количество молитв. В молитвенном же делании, кроме положенного правила, использование четок зависит от желания подвижника. И поэтому отец Ефрем советует иногда молиться без четок, а иногда с четками.

(обратно)

78

Четки с пятьюдесятью узелками.

(обратно)

79

Инжир.

(обратно)

80

Имеется ввиду молитвенное делание старца Иосифа, ибо он служить литургию не мог, так как был простым схимонахом.

(обратно)

81

Понятие "князь" соответствует высшим чинам Ангелов.

(обратно)

82

Священник Николай Планас (1851–1932) прославлен Элладской Церковью в 1992 году. Вся его жизнь была одной непрестанной литургией. На протяжении десятилетий совершал ежедневные многочасовые литургии и всенощные бдения. По мирски будучи малограмотным, но богатством благочестия и отданию себя без остатка священническому служению повлиял на возрождение глубинного духа Православия среди всех слоев населения Греции начала XX века. Отмечены случаи чудотворений как при жизни, так и после смерти. Его прославление стало единодушным решением всей полноты Церкви. Его благоухающие мощи находятся в Афинах в храме св. Иоанна Предтечи Вульялменис.

(обратно)

83

Иеромонах был из монастыря Дохиар, где находится икона Божией Матери "Скоропослушница".

(обратно)

84

Так учит прп. Симеон Новый Богослов. Но, естественно, он же говорит, что от Бога не утаится не только капля слезная, но и "слезы часть некая" (Молитвы ко Причащению).

(обратно)

85

После раскаяния и осознания помысла дар слез сопровождал старца Ефрема до конца его жизни.

(обратно)

86

Письма расположены в хронологическом порядке, в конце добавлено несколько текстов Старца и его "Слов".

(обратно)

87

Житие Андрея Юродивого / Пер. и комм. Е. В. Желтовой СПб: Алетейя, 2001, гл. 4, с. 22–23.

(обратно)

88

Память 20/3 сентября.

(обратно)

89

Один из районов Афин.

(обратно)

90

Стихира на вечерни праздника 4 °Cевастийских мучеников, 9/22 марта.

(обратно)

91

Ср.: Еккл. 1: 2, 2: 11 и др.

(обратно)

92

Ср.: Рим. 8, 16–17.

(обратно)

93

Один из районов Афин.

(обратно)

94

Ср.: 2 Кор. 12, 9-10.

(обратно)

95

Певец на клиросе.

(обратно)

96

Ср.: 1 Пет. 4, 1.

(обратно)

97

Ср.: Лк. 11, 27.

(обратно)

98

Область в северной Греции, непосредственно примыкающая к полуострову Афон.

(обратно)

99

Такая позиция старца Ефрема объясняется величайшей строгостью и пунктуальностью по отношению к обязанности молиться за жертвователей и благотворителей. Чисто физически он не мог бы исполнять свое правило, молясь обо всех тех, которые своими жертвами как бы принуждали его к исполнению неисполнимого. А оставлять какие-либо "долги" он не хотел. Больше всего старец Ефрем ценил уединенную келейную молитву, четки. Он неоднократно просил Господа, чтобы к нему не приходили посетители, т. к. был убежден, что его служение не в советах и поучениях, а в непристанном делании молитвы. Нужно сказать, что Господь услышал его. Число посетителей было несравненно малым по сравнению с весом его имени. Если у старца Паисия толпились десятки людей, то старец Ефрем принимал лишь самых неугомонных и настойчивых, да и потока людей, по испрошенной милости Божией, не было.

(обратно)

100

Прп. Макарий Великий Египетский (390–391). Его память 19 января/ 1 февраля.

(обратно)

101

Имеется ввиду духовное руководство. Обращается к духовному чаду старца Ефрема Филофейского, послушника старца Иосифа Исихаста (Пещерника).

(обратно)

102

Имеется в виду старец Ефрем Филафейский (род. 1928 г.). Организовал, как игумен, общежительную жизнь в афонских монастырях св. Филафея, Каракал, Ксиропотам, Констамонит. Более десятка монастырей открыл в Америке.

(обратно)

103

Иеремия — возвышенный Богом (евр.)

(обратно)

104

Имеется в виду фашистская оккупация Греции в годы Второй мировой войны (1941–1944).

(обратно)

105

Ср.: Мк. 12, 42–44.

(обратно)

106

Имеется в виду архимандрит Емилиан.

(обратно)

107

Св. Симеон Мироточивый (память 28/10 декабря) был ктитором и устроителем монастыря Симонопетра.

(обратно)

108

О первом повествуется в "Лестнице" прп. Иоанна Синайского, о втором — в "Сказании о блаженном отце Досифее…", помещенном перед творениями Аввы Дорофея.

(обратно)

109

Ср.: 1Ин. 4, 18.

(обратно)

110

Ср.: 1 Цар. 17, 23 и далее.

(обратно)

111

Дух Божий, явно почивающий на отце Серафиме Саровском, в беседе его о цели Христианской жизни с симбирским помещиком… Н. А. Мотовиловым / Неизестный Нилус. — В 2 т. Т. 2, Гл. VII, с. 29.

(обратно)

112

Исх. 34, 29–30.

(обратно)

113

Ср.: Откр. 3, 5; 20, 15.

(обратно)

114

Ср.: Исх. 34, 6; Пс. 85, 15; Пс. 102, 8.

(обратно)

115

1-я песнь канона Пятидесятницы.

(обратно)

Оглавление

От переводчика

ВСТУПЛЕНИЕ

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

  ГЛАВА 1 ПРОИСХОЖДЕНИЕ — ДЕТСКИЕ ГОДЫ

  ГЛАВА 2 В КАТУНАКСКОЙ ПУСТЫНЕ

    Место безмолвия

    Старцы

    Труды новоначального

  ГЛАВА 3 СО СТАРЦЕМ ИОСИФОМ ИСИХАСТОМ

    Старец Иосиф

    «Ты искал меня, а я-тебя»

    Послушание

    Иоанникий

    Благодатные состояния

    Искушения

    Зилотство

    Кончина старца Иосифа

  ГЛАВА 4 ЖИЗНЬ В КАЛИВЕ

    С отцом Никифором

    С отцом Прокопием

    Перетягивание каната

    Золотая бабушка

    Духовная опора

    "Монаху — только постное масло…"

    Болезни, труды, божественные откровения

    "Ты — ангел!"

    Один…

  ГЛАВА 5 СО СВОИМ БРАТСТВОМ

    Соискатели монашества

    Отец Ефрем собирает братию

    Первые наставления

    Обучение на практике

    Время и вещи

    О молитве

    Один вечер в пустыне

    Служитель

    Финансы

    Отношения Старца с другими монахами

    Посетители

    Молодой мировой судья и молитва

    Укрепление бодрости духа

    Прозорливый?

    Старость

    Его кончина

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

  СЛОВА УЧИТЕЛЬНЫЕ

    Послушание

    Общежитие

    Старец

    Послушник

    Самоконтроль. Ревность

    Парение. Сосредоточение

    Святость. Добродетель. Труд

    Молитва

    Импровизированная молитва

    Импровизированный псалом

    Чтение

    Славословие Бога

    Исповедь. Покаяние

    Божественная благодать

    О священстве

    Отречение от мира

    Терпение

    Слезы

    Смирение

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

  ПИСЬМА И ТЕКСТЫ СТАРЦА[86]

Эпилог

ФОТОГРАФИИ

*** Примечания ***