Антикрепостническая борьба гагаузов и болгар Бессарабии в 1812-1820 гг. [И. И. Мещерюк] (fb2) читать онлайн

Под ред. доктора исюрических наук, профессора Гросула Я. С.

Передовикам колхозникам Чадыр-Лунгского района Молдавской ССР посвящаю свой скромный труд.

АВТОР

В настоящей работе автор останавливается на выяснении причин переселения болгар и гагаузов из Болгарии в южную Бессарабию во время русско-турецкой войны 1806–1812 гг. Отмечаются обстоятельства переселения и условия, предоставленные им от имени русского правительства великим русским полководцем М. И. Кутузовым.

Основное внимание уделено изучению положения задунайских переселенцев с 1812 г. и их антикрепостнической борьбе против бессарабских помещиков.

Эта борьба, поддержанная А. Юшневским, определила основное содержание законов по их устройству в Бессарабии в 1819–1820 гг. и оказала известное влияние на складывание революционных взглядов А. Юшневского — будущего декабриста, одного из соавторов П. И. Пестеля при составлении аграрного проекта "Русской Правды».

ВВЕДЕНИЕ

24 апреля 1957 г. всю советскую страну облетела радостная весть о том, что колхозное крестьянство Чадыр-Лунгского района Молдавской ССР единодушно решило ознаменовать всенародный праздник — 40-ю годовщину Великого Октября — новыми победами в развитии сельского хозяйства, резким увеличением производства продуктов животноводства и особенно мяса для удовлетворения растущих потребностей советского народа. Половина колхозов этого района в своих социалистических обязательствах поставили перед собой ответственную задачу дать в 1957 г. по 100 и более центнеров мяса на каждые сто гектаров сельскохозяйственных угодий^[1].

Это проявление высокого советского патриотизма чадырлунгских колхозников, вызвавших на соревнование тружеников сельского, хозяйства Молдавской республики и всего Советского Союза, получило достойную оценку Центрального Комитета Коммунистической партии Советского Союза, данную в телеграмме Первого секретаря ЦК КПСС Никиты Сергеевича Хрущева: «По поручению Центрального Комитета КПСС, — говорится в ней, — приветствую Вас, как действительно передовых людей, которые проявили замечательную инициативу в борьбе за создание изобилия сельскохозяйственных продуктов в нашей стране. Вы проявили государственный подход к делу, глубокое понимание интересов нашего народа, показали хороший пример для всех районов страны»^[2] (разрядка наша — И.М.).

Отныне вся наша страна будет знать прекрасных тружеников Чадыр-Лунгского района. Однако до настоящего времени за пределами Молдавской ССР мало кто знал историю советских граждан — болгар и гагаузов, составляющих подавляющее большинство населения это-то района. Из 12 его сел 9 являются гагаузскими и 3 — болгарскими, основанными в начале прошлого столетия. Большое количество болгар и гагаузов поселилось тогда же в нынешних Комратском, Тараклийском и Вулканештском районах МССР, в Белградском, Новоивановском и других районах Одесской области Украинской ССР.

Их история содержит много интересных страниц освободительной борьбы, которую они вели совместно со своим старшим братом — русским народом и другими братскими народами и, прежде всего, с соседними молдавским и украинским народами против угнетателей. После освобождения от ига султанской Турции и переселения в Бессарабию они вели самоотверженную борьбу против бессарабских крепостников и местных властей, затем против буржуазии, выделившейся из их среды, и поддерживавших ее царских чиновников, против правителей Молдавского княжества, распространившего свое господство в 1856–1878 гг. на южную часть болгарских и гагаузских поселений, против царизма, против оккупантов боярско-буржуазной Румынии (1918–1940 гг.) и, наконец, против немецких и румынских фашистских захватчиков в годы Великой Отечественной войны советского народа (1941–1945 гг).

С установлением советской власти в Бессарабии болгары и гагаузы, руководимые великой Коммунистической партией, включились в активную творческую работу по переустройству своего сельского хозяйства на социалистических началах и одними из первых стали на путь сплошной коллективизации, успешно завершенной в 1949 г.

Трудовой героизм народных масс и их горячая любовь к Советской Родине увенчались такими значительными успехами, которые обеспечили им возможность взять на себя нелегкие, но вполне реальные социалистические обязательства по борьбе за увеличение производства сельскохозяйственных продуктов.

В настоящей книге мы ставим скромную задачу осветить ту борьбу, которую болгары и гагаузы вели в первые годы своего пребывания в Бессарабии против местных крепостников и властей и которая еще не нашла достойного отражения в исторической литературе. Недостаточно освещалось и участие в этой борьбе будущего декабриста Алексея Петровича Юшневского. В данной работе мы пользуемся весьма ценными наблюдениями, выводами из общих трудов и документами из публикаций о декабристах крупнейшего советского декабристоведа М. В. Нечкиной. Она впервые обратила внимание на связи Юшневского с болгарами и гагаузами еще до вступления его в Тайное общество декабристов^[3].

Изучение данных вопросов представляет несомненный интерес. Оно позволяет познакомиться ближе с некоторыми сторонами развития русско-болгарских связей в прошлом и, вместе с тем, вскрыть некоторые обстоятельства, оказавшие влияние на формирование революционных взглядов А. П. Юшневского.

Исследования в этой области невозможны без краткого экскурса в прошлое бессарабских болгар и гагаузов. Их переселение из Болгарии в Бессарабию в начале XIX в. и последовавшая затем антикрепостническая борьба явились следствием определенных причин. Они заключались в особенностях социально-экономического развития Болгарии, стонавшей тогда под игом отсталой феодальной Турции. Это было время, когда в Болгарии происходило разложение феодальных и зарождение более передовых капиталистических отношений.

Основная масса населения занималась земледелием, переходя к применению более высокой сельскохозяйственной техники. Широкое распространение получал железный плуг и другие орудия, позволявшие значительно повысить производительность труда в земледелии.

К началу XIX в. болгары и гагаузы в Болгарии и за ее пределами были известны как хорошие хлебопашцы, виноградари, животноводы, и особенно, как огородники. Сельскохозяйственное сырье перерабатывалось уже не только для изготовления предметов домашнего обихода, но и для сбыта на рынок; развивалось прядение и ткачество, которыми занимались почти в каждой крестьянской семье.

В экономике Болгарии все большее значение приобретало ремесленное производство. Изделия ремесленников, поставлявших на рынок плуги, косы, бороны, телеги, топоры, тесла, заступы, молотки и прочее, находили большой спрос у населения. Наблюдалась и дальнейшая дифференциация ремесла. Так, обработкой металлов стали заниматься не только кузнецы, но и обособившиеся от них котельщики, оружейники, медники, лудильщики, ювелиры и др. Среди ремесленников и кустарей заметную группу составляли скорняки, шубники, портные, кирпичники, черепичники, гончары и др.

Развитие экономических связей внутри Болгарии и расширение их с внешним рынком сопровождалось ростом старых и появлением новых городов, в которых сосредоточивалось все большее количество людей, порывавших с сельским хозяйством. Под влиянием усиливавшихся товарно-денежных отношений в стране возникали мануфактуры в таких отраслях, как производство гайтана (шнур для отделки и украшения верхней одежды), сукна, кож. Вместе с тем с начала XIX в. стала формироваться болгарская буржуазия и класс наемных рабочих. Эти новые явления в социально-экономической жизни Болгарии стали известны благодаря исследованиям советских историков-славистов и историков Народной Республики Болгарии^[4].

Однако рост капиталистических отношений испытывал ряд серьезных затруднений вследствие сохранявшейся в Болгарии турецкой феодальной системы. Турецкие феодалы подвергали непосредственных производителей материальных благ и прежде всего крестьянские массы беспощадной эксплуатации и прямому ограблению. Они стремились сосредоточить, таким образом, в своих руках как можно больше сельскохозяйственных продуктов для сбыта на рынке с целью приобретения денег для своей праздной и расточительной жизни.

Закон обязательного соответствия производственных отношений характеру производительных сил в Болгарии при таких обстоятельствах с трудом пробивал себе дорогу. «Турецкое, как и всякое другое восточное владычество, — писал Ф. Энгельс, — несовместимо с капиталистическим строем; извлеченная прибавочная стоимость ничем не обеспечена от хищных рук сатрапов и пашей; нет налицо первого основного условия буржуазного приобретения — обеспечения личности купца и его собственности»^[5].

Закономерным следствием несоответствия производственных отношений характеру производительных сил в Болгарии явилась обострявшаяся борьба народных масс против чужеземного ига, борьба за национальное освобождение Болгарии и стремление к независимости от турецких феодалов.

Однако собственных сил малочисленного болгарского народа было недостаточно для свержения турецкого ига. Оно было свергнуто в результате поддержки России лишь к 70-м гг. прошлого столетия. Войны России с Турцией вселяли в болгарский народ надежды на освобождение. Поэтому болгарское население принимало в этих войнах активное участие на стороне России против Турции. Но поскольку освобождение задержалось на ряд десятилетий, то во время русско-турецких войн и после них многие болгары и гагаузы оказывались вынужденными искать покровительства России и переселяться из Болгарии на русские земли.

В данной работе мы не ставим своей задачей исследовать вопросы, относящиеся к первому массовому переселению болгар и гагаузов из Болгарии в Бессарабию. Их исследованию мы посвятили небольшую работу, опубликованную в 1953 г.¹. Здесь мы считаем нужным дать лишь самое сжатое освещение исторических фактов, связанных с переселением, с тем чтобы облегчить понимание ряда вопросов, специально исследуемых в настоящей работе.

Первое массовое переселение болгар и гагаузов^[6] из Болгарии началось во время русско-турецкой войны 1806–1812 гг. Несколько десятков тысяч семей в 1809 г. бежало из северо-восточной Болгарии на территорию запрутской Молдавии и Валахии и в Южную Бессарабию (Буджак) под защиту находившихся там русских войск. Хотя эти беженцы и встретили радушный прием со стороны молдавских и валашских народных масс, их положение вскоре стало невыносимым, поскольку местные помещики решили превратить переселенцев в зависимых крестьян. Кроме того, председательствовавший в Диванах княжеств Молдавии и Валахии русский сенатор С. С. Кушников подчинил переселенцев управлению местных исправников^[7]. Между тем, как установил А. Накко, болгары и гагаузы боялись «…попасть под управление молдавских исправников, дурная слава о которых была хорошо известна…» (разрядка наша. — И. М.) ^[8]. И действительно, исправники, беспощадно обиравшие молдавских крестьян, стремились использовать и переселенцев как объект для личного обогащения.

Легко представить положение беженцев, разоренных войной. Бежав от турецких угнетателей и спасаясь от их преследований, они бросили на родине основную часть своего имущества. Естественно, что они не хотели теперь попасть в разряд крестьян, зависимых от помещиков, и испытывать угнетение также со стороны исправников. По этой причине часть беженцев возвращалась в Болгарию, предпочитая, как говорит А. Накко, существовавшие там порядки молдавским^[9]. Большинство же из них добивалось от С. Кушникова предоставления им льготных условий жизни на чужбине.

Стремясь предотвратить побеги беженцев из Валахии и Молдавии, Кушников освободил их от произвола исправников, перепоручив управление беженцами особым русским комиссарам. Такая мера успокоила переселенцев и вызвала новый приток их соотечественников в Валахию и Молдавию^[10].

Однако представители русского правительства в Молдавии и Валахии не были последовательными в вопросах защиты задунайских переселенцев и вспоминали о них только в тех случаях, когда последние настойчиво напоминали о себе. Переселенцы не могли мириться с попытками местных помещиков облагать их всевозможными поборами и принуждать к отбыванию разных повинностей. На этой почве с 1809 по 1811 г. между теми и другими шла ожесточенная борьба.

Представители высших военных и гражданских властей России в Дунайских княжествах, осуществлявшие политику царизма по упрочению авторитета России среди балканских народов, должны были принимать меры для облегчения участи беженцев, предоставляя им различные льготы, освобождая от обложения и т. д. Так, в 1809 году переселенцы были освобождены от уплаты налогов и повинностей сроком на год. В 1810 г. Багратион, как и его предшественник по командованию Дунайской армией Прозоровский, счел невозможным облагать их налогами и принуждать к несению повинностей, «яко обывателей еще не оседлых»^[11]. Каменский, сменивший Багратиона, в декабре того же года предписал вице-президенту Дивана княжества Валахии Энгельгардту «бедных и разоренных болгар… всех без исключения освободить от всяких земских и казенных повинностей впредь до предписания»^[12].

Наибольшее внимание и заботу о переселенцах проявил главнокомандующий Дунайской армией Кутузов. По его настоянию Красно-Милашевич, председательствующий в Диванах княжеств, обязывался отдать последним распоряжение, чтобы переселенцев, «из уважения к новому их здесь обзаведению (т. е. на территории Молдавии и Валахии. — И. М.), сколь возможно, не отягощать земскими повинностями наравне с прочими обывателями, разве в крайней нужде», но и то не иначе как с согласия Кутузова^[13].

В то же время русские власти сами были не прочь использовать переселенцев в качестве крепостных в имениях помещиков слабозаселенной Новороссии. В этих целях предпринимались попытки переселения болгар и гагаузов из Молдавии, Валахии и Бессарабии в Херсонскую и другие губернии Новороссии. Однако народные массы не согласились переселиться туда добровольно и оказали решительное сопротивление попыткам принудить их к переходу в пределы России. Сопротивление было таким сильным, что русское правительство к весне 1811 г., опасаясь вызвать неприязнь к России не только со стороны переселенцев, но и широких масс населения Балканского полуострова, признало необходимым изменить свое отношение к переселенцам, усилить, таким образом, свое влияние и авторитет на Балканах.

По прибытии в Дунайскую армию в марте 1811 г. великий русский полководец М. И. Кутузов вмешался в дела переселенцев и многое сделал для облегчения их участи. Отдавая должное симпатиям болгар и гагаузов к русскому народу и их активному участию на стороне России в борьбе с Турцией, Кутузов счел недопустимым насильственное переселение их в пределы России. Этому был положен конец объявлением, с которым от имени правительства России Кутузов 26 апреля 1811 г. обратился ко всем переселявшимся из-за Дуная на левый его берег. Всем переселявшимся гарантировалось предоставление льготы, освобождавшей от земских податей и повинностей на несколько лет. Им обещали отвести под поселение свободные земли, избранные ими самими, и освобождение от всякого влияния на них со стороны диванов и земских исправников Молдавии и Валахии. Управление же переселенцами, объединенными в «особое общество колониальных поселенцев», предполагалось осуществлять с помощью специально выделенных русских офицеров.

Кутузов при этом выражал уверенность в том, что представленные льготы вызовут новое переселение «единоверных… народов» из-за Дуная в Россию ^[14].

Условия, предоставленные Кутузовым, оправдали его ожидания. Благодаря этому вместо 4 тысяч болгар и гагаузов, числившихся в Бессарабии к 1809 г., общее их количество к 1812 г. возросло до 25 тысяч человек.

1. ПОЛОЖЕНИЕ БОЛГАР И ГАГАУЗОВ В БЕССАРАБИИ (МАЙ 1812—АВГУСТ 1815 гг.)

Присоединение Бессарабии к России по Бухарестскому миру 1812 г. имело прогрессивное значение для дальнейших судеб молдавского народа. Прогрессивность этого исторического акта выразилась в том, что был положен конец многовековому варварскому феодальному турецкому гнету, и молдавский народ «навсегда связал свою будущность с судьбой дружественного ему великого русского народа и тем самым получил возможность значительно ускорить хозяйственное и культурное развитие своего края»¹. Включение Бессарабии в состав более развитой в экономическом отношении России создавало условия, ускорившие процесс разложения феодально-крепостнических отношений, развитие ее производительных сил и переход к более прогрессивному, капиталистическому способу производства.

Большое значение для исторических судеб молдавского крестьянства имело введение в Бессарабии нового административного управления, которое несколько ограничило роль бессарабских бояр в управлении и взимании судебных доходов^[15]. Присоединение Бессарабии к России явилось также благоприятным для болгар и гагаузов, поселившихся в Буджаке.

Однако это произошло не сразу, а в результате упорной борьбы народных масс против бояр, старавшихся всеми средствами сохранить в Бессарабии те порядки, которые в ней существовали при турецком владычестве. Бессарабские бояре воспользовались благоприятно сложившейся для них обстановкой во время Отечественной войны 1812 г. и вскоре стали фактически неограниченными властителями всей Бессарабии. Они сумели использовать в узкокорыстных целях Бессарабское областное правительство и цынутные (уездные) земские исправничества, созданные в 1812 г.

Даже представитель реакционных кругов, бессарабских помещиков, бывший министр просвещения при Николае II Л. А. Кассо, отметил, что тогдашнее управление областью сохранило в себе многие черты турецкофанариотского режима. Тогда «…власть, или скорее произвол, исправников в уездах или цынутах была безгранична в том смысле, что они никакому серьезному контролю со стороны центральной власти не подвергались»^[16]. В такой характеристике исправников Кассо не одинок. Задолго до него А. Накко на основании данных архива сенаторов, председательствовавших в Диванах княжеств Молдавии и Валахии, дал более полное представление о тех же исправниках. «Власть исправников была, — писал он, — такая же деспотическая и бесконтрольная, как и власть самого Дивана». Исправник совмещал все фанкции управления в цынуте: административную, судебную, полицейскую. Он являлся также следователем, тюремщиком, сборщиком податей, откупщиком и казначеем и, что особенно важно, он при этом «не руководствовался никакими правилами или уставами»^[17]. Вместе с тем Накко отмечал, что все молдавские власти отличались своими злоупотреблениями, взяточничеством и подкупностью. Так же, как и Кассо, он обратил внимание на преемственность характера власти исправников Бессарабии от власти исправников времен турецкого владычества. Ценным является и его указание на то, что должности исправников занимали только «лица самых первых фамилий, не исключая и сыновей бывших господарей». Анализируя положение дел по управлению Бессарабией данного времени, Кассо писал: «Права и обязанности местной администрации не были определены ни одним законом: исправникам и их помощникам «околашам» в уезде… предоставлялся полнейший произвол»¹. Свои суждения о местной администрации Кассо подкреплял ссылками на «Докладную записку», составленную в 1813 г. чиновником министерства внутренних дел России Байковым, командированным для проверки состояния управления Бессарабией. В этой «Записке» имеются интересные материалы, характеризующие и центральное управление областью. Во главе ее с 1812 г. находился управляющий или гражданский губернатор, зависевший только от главнокомандующего русской армией Чичагова, а потом от Кутузова. Гражданский губернатор являлся одновременно и председателем Областного правительства, состоявшего из двух департаментов, каждый из которых в свою очередь состоял из трех экспедиций. Такое правительство ведало всеми делами области (управление, суд, полиция, финансы и пр.).

Первым управляющим областью с 1812 г. был выходец из боярской среды Скарлат Стурдза. По старости и из-за болезни он фактически не занимался делами управления. Пользуясь этим, при нем возвысился выходец из среды мелких помещиков М. Е. Крупенский, занявший исключительное положение в Областном правительстве Бессарабии. Он сумел добиться чина надворного советника, стать начальником полицейской части, вицеуправляющим областью и, постепенно подчинив себе все экспедиции правительства, оказывал неограниченное влияние на ход всех дел в области. Рост его влияния Байков объяснял тем, что чиновники экспедиций раболепствовали перед ним. И, поскольку областному правительству было предоставлено право «руководствоваться законами и обычаями Молдавского края без всяких высших инстанций»^[18], то Крупенский мог злоупотреблять предоставленной ему властью и действовать по своему произволу, как поступало и все местное начальство. «А обычаи состоят, — замечал чиновник Байков, — в праве сильного и в том, кто больше даст». Наблюдения П. Куницкого, опубликованные им в том же 1813 г., целиком совпадают с этим свидетельством: «…нынешние права и обычаи молдавские утверждаются… на праве сильного более, нежели на древних положениях»^[19].

Естественно, что на местах этот бесконтрольный произвол процветал в еще больших размерах. В цынутах исправники, «избранные по произволу» областного начальства, «управляли по своим обычаям» (разрядка наша. — И. М.)^[20]. Произвол и злоупотребления оказывались в эти годы столь чудовищными, что поражали даже представителя русского царизма. Байков обратил внимание на то, что Крупенский, члены областного правительства, исправники и другие использовали власть для личного обогащения за счет ограбления и разорения крестьянских масс области. Так, например, Крупенский, по наблюдениям своего современника, бесконтрольно распоряжался казной и «… полагал, что может брать из нее все для него потребное» ^[21].

Такое управление осуществлялось не только на севере и в центре Бессарабии, но и в Буджаке среди задунайских переселенцев на протяжении ряда лет. В тесной связи с этим устанавливаются и причины того тяжелого положения, в котором оказались болгары и гагаузы. Как и коренное молдавское крестьянство, они испытывали произвол и угнетение со стороны местных помещиков и властей.

Возникает вопрос: как могло случиться, что они не воспользовались условиями, обещанными им в объявлении 26 апреля 1811 г.? После отъезда Кутузова из Молдавии бессарабские помещики сделали все возможное, чтобы лишить болгар и гагаузов обещанных им льгот. Русское же правительство, занятое войной против Франции, не могло уделять достаточного внимания Бессарабской области и особенно задунайским переселенцам. Началось с того, что Скарлат Стурдза, как это видно из его рапорта, поданного Александру I в мае 1813 г., тотчас по своем вступлении в управление Бессарабской областью в 1812 г., назначил для управления Хотарничанским, Гречанским, Кодрским и Реннским цынутами, в которых разместились болгары и гагаузы, по одному земскому исправнику. Управление названными цынутами должно было осуществляться по «здешним законам и обычаям»¹. Следовательно, в административном отношении переселенцы полностью приравнивались к коренному населению области, так как лишались прав на особое устройство.

Такое нарушение прав открывало пути для дальнейшего ухудшения их положения. А. Бахметев вскоре после своего назначения полномочным наместником Бессарабской области в 1816 г. обратил внимание на эту сторону дела. Он констатировал, что переселенцы в административном отношении были подчинены земским исправникам и, оставшись без особого управления, которое имели во время войны, «…стали терпеть притеснения чиновников, откупщиков казенных и частных земель наравне с коренными жителями^[22]. Таким образом, и в податном отношении переселенцы уравнивались с молдавскими крестьянами.

Положение болгар и гагаузов, поселившихся на казенных землях Буджака, начиная с середины 1812 г., становилось все более и более невыносимым. Хотя они и считались там лично свободными, но на деле не избежали тяжелой эксплуатации, осуществлявшейся при помощи разорительной откупной системы сбора всевозможных налогов и поборов.

Стурдза не скрывал, что земли Буджака после присоединения Бессарабии к России отдавались в откупное содержание по контрактам частным лицам, какими обычно являлись помещики. Сохранение откупной системы он мотивировал необходимостью сбора разных поступлений в пользу казны и тем, что почти весь Буджак признавался собственностью последней^[23].

Откупные статьи, по свидетельству Байкова, действительно являлись единственным источником доходов российской казны. Но местные помещики использовали откупную систему прежде всего для извлечения огромных доходов в свою пользу. Областное правительство производило торги по отдаче в откуп тех или иных доходных статей лишь формально и с таким расчетом, чтобы обеспечить их получение боярам, близким Областному правительству. Так было, например, в 1813 году со вновь учрежденными откупными статьями по сбору пошлин с привозных товаров, спиртных напитков и «с съестных припасов». И те и другие утаивались от казны^[24].

Откупщики были подлинными пиявками, сосавшими кровь народа. Яркую характеристику одного из таких откупщиков Георгия Бпашевана дали декабрист Юшневский и Д. Ватикиоти. По их словам, это был купец из города Брашева, которого Областное правительство именовало боярином. Он арендовал в Бессарабии помещичьи села, в том числе и заселенные болгарами. Областное правительство доверяло ему выполнение разных поручений, в частности «раздачу денег жителям нескольких цынутов за поставку ячменя на почтовые станции и за перевозку леса для варшавских (немецких. — И. М.) колонистов». Юшневский и Ватикиоти знали его как «хищника», который пользовался «отличным доверием правительства бессарабского»^[25].

Весной 1816 года Брашевану временно поручили управление Кодрским цынутом. Такое назначение вызвало справедливое возмущение Юшневского и Ватикиоти, знавших по одному из предписаний управляющего Бессарабской областью И. Гартинга, что Брашеван за свои преступления «давно подлежал строжайшему уголовному суду». Их возмущало и то, что, управляя Кодрским цынутом, он одновременно состоял и откупщиком ряда селений того же цынута^[26]. Обращая внимание на чрезмерное отягощение поселян, Байков подозревал, что оно побуждало крестьян к бегству за Прут. Откупная система, сохранившаяся в Буджаке до 1819 г., была чрезвычайно тяжелой и разорительной для переселенцев.

* * *

В еще более тяжелом положении оказалась та часть болгар и гагаузов, которая поселилась на землях Буджака, захваченных бессарабскими боярами. Бессарабские бояре и помещики разных национальностей, составлявшие большинство в Областном правительстве и цынутных учреждениях, приложили немало усилий для присвоения земель в Буджаке на правах частного владения. Между тем, по официальным данным, Буджак, вплоть до удаления из него в 1807 г. всех турок и татар, считался собственностью турецкой казны, собиравшей с местного населения государственные подати и иные доходы. Часть земель использовалась Портой для поместных раздач в пожизненное пользование турецким чиновникам за их службу в крепостях Бессарабии. Другая часть земли находилась во владении ногайских татар^[27]. Наконец, третья ее часть с селами Хаджикиой, Казаяклы, Баймаклы, Томай, Каждамгалы, Малый Карбаул, Таратау-Отлары, Чоболакчи-Отлары, Шамайлы и др. была отдана Портой для получения доходов одной из константинопольских мечетей^[28].

Полковник Генерального штаба России С. И. Корнилович и подчиненные ему офицеры, производившие в 20-х гг. прошлого столетия межевание земель Буджака, считали последний бесспорной собственностью русской казны ^[29]. По их мнению, там не могло быть частных вотчин, так как во время захвата Буджака Турцией бояре и монастыри получили новые вотчины в Запрутской Молдавии взамен утраченных в Буджаке^[30]. Такое мнение о принадлежности Буджака русской казне подтверждается и представителем бессарабского боярства Скарлатом Стурдзой. В его рапорте, поданном царю в мае 1813 г., признавалось, что Буджак на основании древних грамот и по праву войны весь принадлежал казне, за исключением нескольких вотчин, на владение которыми претендовали некоторые лица^[31]. По мнению А. Зашука, частным или спорным владением в Буджаке были 32 села и местечко Леово^[32].

Однако бояре начали «самоправно» захватывать буджакские земли вскоре после того, как в результате действий русских войск Буджак был полностью очищен от турок и татар^[33]. В числе бояр, захвативших земли, известны Ион Стурдза, Янко Бальш, Панайот Казимир, Петраки Казимир, Григорий Кодрян и др.^[34]. Ссылаясь на права, якобы подтверждавшиеся документами, они захватили 117 202 десятины буджакских земель^[35]. Это были земли, расположенные преимущественно по левому берегу Прута между верхним и нижним Трояновыми валами.

Корнилович был встревожен большим количеством боярских претензий на владение землями в Буджаке, так как на право владения одними и теми же вотчинами предъявляли документы несколько претендентов, хотя никто из коренных жителей Буджака не мог подтвердить факта принадлежности какого-либо урочища тому или иному боярину^[36]. Он считал, что удовлетворение требований всех претендентов могло бы нанести ущерб русской казне. Поэтому он полагал необходимым вмешательство высших властей для установления справедливости предъявленных претензий^[37].

Наибольшей алчностью при захвате земель с 1812 г. отличился трансильванский боярин Я. Бальш. По подсчетам Корниловича, он сумел захватить в Буджаке 41 519 десятин земли, что составляло более третьей части всех земель, захваченных боярами^[38]. Неизвестно, какими путями Бальш стал собственником таких огромных владений. Согласно утверждению самого Бальша, он продал свои владения в Запрутской Молдавии после заключения Бухарестского мира в надежде обзавестись новыми землями в Буджаке. Тогда он приобрел Хотарничанский цынут, «принадлежавший дому князя Мурузи» и часть Гречанского цынута «на условиях и по узаконенной форме»². Однако Ф. Бигель, хорошо знавший Балыпа. несколько иначе представляет пути этих приобретений. По его свидетельству, Бальш купил названные владения у барона Радукана, согласившегося продать их за бесценок, но не уплатил последнему ни копейки^[39].

На территории, занятой Балыпем, находились села Чумай, Хаджикиой, Картаул, Мусаид, Казаяклы, Акбота и др.^[40], большинство которых, как уже известно, до 1807 г. принадлежало одной из константинопольских мечетей.

Боярин Я. Стурдза также захватил значительное количество буджакских земель, на которых прежде размещалось 19 татарских деревень. После окончательного выселения татар из Буджака в 1807 г. 10 сел — Бороганы, Садык, Еникиой, Татар-Баурчи, Малые Кисели, Большие Кисели, Кият, Каждамгалия, Чекур-Минджир, Баймаклия и одна деревня Баймаклия — были заселены переселенцами ^[41]. Помещик Патараки владел в Буджаке 670 десятинами земли. Меныпие участки захватили другие помещики: Григорий Кодрян (с. Шамайлия), Казимир (с. Чобалакчи), Епурян (с. Тартаул) и др.^[42].

В данном случае для нас важно констатировать сосредоточение в руках бояр значительного количества буджакской земли, которую они постарались использовать как условие для распространения феодальных производственных отношений в южной Бессарабии. Захватывая эти земли, имея на них юридическое право или не имея его, бояре стремились закрепостить поселившихся там молдавских, болгарских, гагаузских и др. крестьян. Это население довольно быстро превратилось в объект самой жестокой эксплуатации. Бояре смотрели на поселившихся там болгар и гагаузов как на даровую рабочую силу, которая могла обеспечить им хорошие доходы^[43].

В связи с этим возникает вопрос, почему часть болгар и гагаузов после прибытия в Буджак поселилась не на казенных, а на помещичьих землях? Юшневский и Вагикиоти, занявшиеся расследованием этого вопроса, установили, что болгары и гагаузы, ссылаясь на условия 1811 года, приступили к переселению сюда еще во время продолжавшейся войны с Турцией. Так как никто не руководил этим переселением, то они заняли в Буджаке первые попавшиеся «пустопорожние» земли, не зная, что они являются чьей-либо собственностью. И только после того, как они построили на них свои землянки и приступили к хозяйственной деятельности, появились помещики и заявили, что часть занятых земель принадлежит им. На этом основании они потребовали, чтобы переселенцы за пользование землями вносили десятую часть урожая и работали на помещиков по 12 дней в год «…по примеру природных жителей, занимающих земли помещиков». Через некоторое время после этого, не довольствуясь указанными размерами бремени и злоупотребляя своим правом, помещики обложили переселенцев новыми «отяготительными поборами»^[44].

Бахметев, которого никак нельзя заподозрить в каких-либо симпатиях к переселенцам, подтвердил сообщения Юшневского и Ватикиоти. В результате объезда сел, занятых переселенцами, он убедился в том, что часть из них очутилась в бедственном положении из-за нераспорядительности русских властей. И так как последние во время войны 1806–1812 гг. ничего не делали для «…принятия и водворения сих людей», то часть из них оказалась вынужденной поселиться на помещичьих землях, а часть — на казенных^[45].

Таковы обстоятельства, объясняющие, каким образом более 10 тысяч переселенцев помимо своей воли попали в зависимость от бессарабских бояр, стремившихся поработить и остальную часть их соотечественников в Буджаке.

Естественно, что они, только что избавившись от турецкой неволи, не хотели попасть под тяжелое иго бессарабских крепостников и сразу вступили в упорную борьбу против местных помещиков и властей.

Одной из форм антикрепостнической борьбы переселенцев явилось бегство с помещичьих земель на казенные земли Буджака, так как, по словам Юшневского и Ватикиоти, они считали себя «свободными хлебопашцами», ничем не обязанными помещикам^[46]. Бегство на казенные земли, начавшееся в 1812 г., затем все более усиливалось. По подсчетам Г. Занетова, в одном только 1815 г. из находившихся в Гречанском цынуте владений Бальша бежало около тысячи болгарских и молдавских семей, т. е. около 6 тысяч человек, надеявшихся найти свободную жизнь на казенных землях Бендерского и Томаровского цынутов Буджака ^[47].

Но эта форма борьбы порабощаемых масс натолкнулась на решительное сопротивление помещиков. Так, например, Бальш принимал меры к возвращению беглых переселенцев уже с 1812 г. 1 января 1813 г. Бессарабское Областное правительство, созданное всего за три месяца перед этим, приняло решение вернуть ему всех переселенцев. Но он тогда не добился успеха, так как земские чиновники цынутов, в которые бежали переселенцы, не проявили особого рвения выполнить решение Областного правительства. Они сами были заинтересованы в приросте населения своих цынутов, которое рассматривалось как источник для увеличения доходов.

Поселенцы, оставшиеся в имениях Бальша, также искали спасения в бегстве на казенные земли, так как теперь их обязывали платить налоги и отбывать повинности и за себя, и за своих бежавших односельчан. И побеги действительно росли. Если в 1812 году от Бальша бежало всего 64 семьи, то к 1816 году общее количество беглых составляло уже около 1800 семей. От полного обезлюдения имений его спасло вмешательство областных властей и Гартинга^[48]. Кроме того, Бальш и сам прибегал к использованию самых жестоких мер для удержания свободолюбивых переселенцев в зависимости. Ф. Вигель повествовал об одном таком случае расправы с беглыми, пожелавшими избавиться от боярского угнетения. «Сумасбродный Бальш, — писал он, — …находя, что с удалением их уменьшатся его доходы, ни одного не велел выпускать из своих сел». Так как эта мера оставалась безуспешной, то он послал вдогонку бежавшим переселенцам отряд своих вооруженных головорезов с приказанием доставить ему их «живыми или мертвыми» (разрядка Ф. Вигеля). Отряд настиг немногих переселенцев, которые стали защищаться. Столкновение закончилось тем, что отряд Балыпа доставил ему отрубленные головы людей, не пожелавших вернуться^[49]. Так во время этого столкновения переселенцы предпочли погибнуть, но не вернуться в подъяремное состояние.

Часть переселенцев пыталась с помощью областных властей переселяться на казенные земли, надеясь найти там более приемлемые условия жизни и освободиться от притеснений, которым подвергали их помещики^[50]. Так, например, переселенцы с. Минджир Хотарничанского цынута в начале 1814 г. направили своего поверенного Кирьяка Янова к губернатору области И. Гартингу с прошением об отводе им под поселение казенной земли в Буджаке. Переселение туда мотивировалось желанием избавиться от «многих притеснений», которым их подвергал владелец с. Минджир. Гартинг направил их прошение второму департаменту Областного правительства и поручил ему расследовать справедливость жалобы на притеснения, а вместе с тем найти и доводы, которые можно было использовать для отказа в удовлетворении просьбы переселенцев^[51]. Как и следовало ожидать, подобные обращения не привели ни к чему, и в 1815 г. переселенцы убедились в невозможности найти поддержку у губернатора.

Многие переселенцы, утратив надежды на избавление от боярского угнетения легальными путями, стали на путь бегства за Прут. Эта форма борьбы с социальным угнетением обычно переплеталась с бегством на казенные земли, но в большей степени обращала на себя внимание заинтересованных учреждений государства. Бегство за Прут уже к началу 1814 г. охватило столь большое количество населения, что на него обратили внимание и в Молдавском княжестве. Господарь Кали-махи поставил в известность российского консула в Яссах Пини о намерении 60 семей из двух сел Гречанского цынута Бессарабии перебраться в Фальчинский цынут княжества со своим имуществом^[52]. Чиновник министерства иностранных дел П. Свиньин видел причину побегов как за Прут, так и на казенные земли в злоупотреблении земских исправников. По этой причине, пишет он, из Хотинского цынута к началу 1816 г. бежало 3353 крестьянские семьи, из Кодрского — 290 семей и из Хотарничанского — 906 человек. Бегство 1000 семей из Гречанского пынута в Бендерский и Томаровский цынуты Свиньин объяснял стремлением переселенцев к свободе и выгодам, которые они надеялись найти на казенных землях^[53].

* * *

Не только побеги на казенные земли и за Прут использовались как формы антикрепостнического движения масс. В настоящее время имеются возможности для исследования и более активной формы этой борьбы, проявившейся в виде открытых выступлений. против произвола земских исправников, областных властей и помещиков. В официальной переписке такие выступления обычно назывались «бунтами». В этом отношении большой интерес представляет борьба переселенцев, происходившая в июле — августе 1814 года в центре Кодрского цынута — м-ке Леово. Поводом к выступлению послужила попытка местного исправника Непейпиво привести в исполнение решение первого департамента Областного правительства публично наказать двух жителей местечка Еремию Стратия и Настаса Кожукаря, судя по фамилиям, молдаван, обвиненных в тайном перегоне за границу 37 голов рогатого скота.

19 июля Леовское исправничество арестовало их с намерением подвергнуть публичному наказанию на следующий день. Однако в ночь на 20 июля при помощи самиша Белли и болгарского населения Кожукарь сумел бежать из-под караула и вскоре добиться отмены наказания. Несмотря на это, 25 июля исправничество вторично арестовало его, намереваясь наказать на следующий же день. Тогда, в ответ на это, болгарское общество местечка Леово во главе с «зачинщиками возмущения», имена которых остаются неизвестными, приняло тайное решение не допустить наказания своих односельчан. Узнав об этом, Непейпиво вызвал из квартировавшего в Леово 56 егерского полка пятерых солдат и одного унтер-офицера, чтобы с их помощью привести в исполнение публичное наказание. Когда же исправник попытался отвести Стратия и Кожукаря на место наказания, собравшаяся толпа болгар не допустила их даже выйти со двора исправничества и хотела освободить арестованных. Караульные солдаты пустили в ход ружейные приклады и штыки, но не могли удержать стремительного натиска болгар, которые, по словам Непейпиво, «с яростью бросались даже наштыки». Тогда в дело вмешался командир второго Оренбургского казачьего полка полковник Урбенщиков, отрядивший на помощь караульным солдатам своих казаков. Дело могло закончиться жертвами, так как волнение усилилось до такой степени, что власти не могли вывести задержанных для наказания на публичное место. Военные силы были использованы для того, чтобы предупредить освобождение арестованных и наказать их во дворе исправничества.

До и после наказания, как отмечал исправник, «зачинщики бунта кричали публично», что не будут повиноваться исправнику, а только своим самишам, тех же, кто не согласится с этим, подвергнут изгнанию из местечка. На этом основании Непейпиво арестовал «первейших из числа болгарских зачинщиков». В ответ на это вечером 27 июля волнение возобновилось с новой силой. «Болгарское Леовское общество, собравшись толпой», явилось к исправничеству и освободило из-под ареста своих «подражателей и единомышленников с самишами». О размерах и напряженности движения можно судить по тому, что оно едва было подавлено караульной частью 56 егерского полка и казаками второго Оренбургского казачьего полка. Но и после этого Непейпиво, чувствуя себя в «опаснейшем положении», просил Областное правительство удалить из Леова самишей — молдаванина Теута и грека Белли, которых считал главными виновниками описанных событий. Одновременно он просил об «усмирении взбунтовавшихся леовских болгар и о наказании их за такие поступки»^[54].

Видимо, обстановка была столь сложной, что Областное правительство задержалось с принятием решения и лишь 14 августа сочло необходимым обратиться к Гартингу с просьбой принять меры для подавления движения непокорных, а в целях предупреждения возникновения новых «буйственных поступков» просило пригрозить болгарам строгим наказанием за неповиновение местному начальству^[55].

В том же местечке в июне 1815 г. вспыхнуло новое волнение болгар и гагаузов. На этот раз они оказали вооруженное сопротивление попытке их закрепощения Бальшем. Волнение затянулось до июля месяца и сопровождалось арестом зачинщиков «бунта». Во время волнения были избиты стражники и освобождены односельчане, задержанные властями. Подавление этого волнения осуществлялось с помощью упомянутых выше полков ^[56].

Произвол Областного правительства, земских властей и откупщиков казался Байкову столь чудовищным, что уже в 1813 г. он видел единственный выход в реорганизации всего управления областью и уездами по образцу управления русскими губерниями или же Тавриды и Грузии^[57]. Опыт борьбы за свободное устройство в Буджаке убеждал переселенцев в том, что местные помещики и власти не пойдут ни на какие уступки.

* * *

Борьба болгар и гагаузов за реализацию условий 1811 г. с середины 1815 г. вступила в новую фазу. Она происходила в изменившейся для России международной обстановке. После Венского конгресса, перекроившего политическую карту Европы и закрепившего Бессарабию за Россией, становилось ясно, что Болгария на неопределенное время останется под властью Турции. Эти обстоятельства должно принимать во внимание при изучении дальнейших судеб задунайских переселенцев в Буджаке. Во-первых, для большинства переселенцев путь к возвращению в Болгарию становился невозможным, так как турецкие власти могли жестоко расправиться с ними за сочувствие и поддержку, оказанную России во время войны 1806–1812 гг. Во-вторых, с прекращением войны России против Франции, болгары и гагаузы надеялись прочно водвориться в Буд-жаке на оснований условий 1811 г., не без оснований полагая, что правительство России во время этой войны забыло о них и теперь уделит им внимание.

И действительно, как это видно из свидетельств Ф. Вигеля, петербургский двор, казалось, совсем забыл не только о них, но и о всей Бессарабии. «Когда, — писал он, — в конце 1815 г. государь вторично вернулся из Парижа, он вспомнил о сделанном им в эти годы небольшом завоевании, на которое дотоле не обращал внимания»^[58]. Здесь речь шла о Бессарабии.

Продолжая антикрепостническую борьбу с боярами и не видя благополучного исхода, болгары и гагаузы летом 1815 г. решили напомнить о себе правительству и добиться его вмешательства в свои взаимоотношения с бессарабскими боярами и властями. В этом движении, по имеющимся данным, приняли участие почти все переселенцы. Известно, что в конце августа — начале сентября они избрали из своей среды шесть поверенных, которым поручили отправиться в Тульчин с составленным ими 8 сентября «Прошением задунайских переселенцев Бессарабской области всего общества», адресованным на имя главнокомандующего 2-й армии Л. Л. Беннигсена.

Названное прошение представляет собой весьма важный и интересный документ, являвшийся своего рода программой движения переселенцев, за осуществление которой они боролись потом на протяжении нескольких лет. Поэтому мы приводим его в подробном изложении.

Первое требование, с которым мы встречаемся в «Прошении», заключалось в том, чтобы объединить всех переселенцев, находившихся в Бессарабии, и обратить их «…в народ воинственный на правах знаменитого Войска Донского». Выдвигая это требование, переселенцы выражали от своего имени и имени своих родственников, «скорбящих… под игом турецким», ревностное желание добиться покровительства и защиты России^[59]. Заметим, кстати, что это их желание соответствовало видам русского правительства, так как оно было заинтересовано в притоке поселенцев в Бессарабию из стран Балканского полуострова. Менее чем через год после подачи переселенцами «Прошения» в беседе царя с Киселевым, состоявшейся 4 мая 1816 г., высказывалась мысль о необходимости использовать для этой цели все возможности, за исключением военных, признававшихся тогда нежелательными^[60].

Второе требование заключалось в отводе под поселение обособленной и достаточной по размерам территории в придунайской части Буджака, т. е. земель, на которых уже разместилась большая часть переселенцев.

Третье требование предусматривало поселение на этой территории не только тех болгар и гагаузов, которые прибыли во время войны 1806–1812 гг., но и всех их соотечественников, поселившихся в Бессарабии во время прежних русско-турецких войн и находившихся на помещичьих землях.

Четвертое требование, по-видимому, тесно связывалось с предполагавшимся военным характером устройства переселенцев в Буджаке. Они просили о назначении для управления ими «хорошего начальника», который бы «…принял нас, как отец детище, устроил все в порядок и положил основание земли нашей счастию и благополучию» ^[61].

В то же время приведенное «Прошение» является выражением дружественных отношений болгарского народа к великому русскому народу, с которым связывались надежды на успех освободительной борьбы против турецкого владычества над Болгарией.

Особое административное устройство и создание болгарского казачьего войска, о чем они просили, можно рассматривать как средство к достижению более приемлемого образа жизни, тем более, что в России существовали поселения казаков, менее других испытывавших угнетение и пользовавшиеся некоторыми правами. Такое устройство казалось также средством и к избавлению от угнетения бессарабскими помещиками и чиновниками. Мы полагаем, что Бахметев в 1816 г. правильно разгадал подлинную причину этого требования. В рапорте на имя Александра I он писал: «Не найдя там (на казенных землях — И. М.) защиты и, между тем, будучи привязаны к плодородной почве Бессарабского края, решились они просить об обращении их в состав войск для того только, по-видимому, чтобы освободиться от влияния земской власти» ².

Не случайно, что среди прочих требований большое внимание уделялось выделению пустовавших земель Буджака близ берегов Дуная для размещения на них всех задунайских болгар, «бежавших от турок в прежние годы, в том числе и поселившихся на помещичьих землях»¹. Последнее еще раз убеждает нас в том, что поселение на обособленной территории вызывалось желанием поселенцев добиться независимости от помещиков, земских властей и откупщиков.

Удовлетворяя просьбу поверенных, Беннигсен отправил 20 сентября 1815 г. Александру I рапорт с прошением переселенцев и просил об ускоренном удовлетворении возбужденного ходатайства. Небезынтересно при этом отметить, что он охарактеризовал переселенцев как народ трудолюбивый и свободолюбивый, до поселения в Бессарабии «не бывший никогда под зависимостью гражданского начальства и не имевший с частными владельцами никаких сношений и обязанностей, приобыкший токмо к управлению военному и собственному распорядку». Он просил прекратить «упорственное устранение» правительства от участия в устройстве поселенцев^[62] и выражал уверенность в том, что при положительном решении данного вопроса все их родственники, находившиеся в Турции, присоединятся к ним, «так как на их устройство в России взирает вся Болгария. Блаженство сей отделившейся от нее части воспламенит в ней конечное желание, надежду, приверженность и любовь к России»^[63].

Учитывая положение, в котором оказались переселенцы, Беннигсен высказывал опасение, что они уйдут на правый берег Дуная^[64], и выражал твердую уверенность в возможности удержать их от этого намерения путем удовлетворения их ходатайства. Поэтому он настоятельно рекомендовал покончить с «притеснениями, которые почувствовали болгары, поселившиеся на землях помещичьих, от молдавских владельцев, и вообще от управления и обращения с ними чиновников земских». Он считал возможным в этих целях выделить особую территорию для поселения всех переселенцев, «рассеянных в разных местах, бежавших от турок в прежние годы», в том числе и поселившихся на помещичьих землях ^[65].

Поддержка болгарских поверенных, которую они получили в штабе 2-й армии, имела положительное значение. Правительство посчиталось с ней и начало уделять большое внимание болгарам и гагаузам. Не следует, конечно, думать, будто Беннигсен в этом случае действовал, подобно Кутузову, из каких-либо гуманных побуждений или хорошего отношения к переселенцам. Если вникнуть в содержание его рапорта, то нетрудно заметить в нем некоторые мотивы, объясняющие эту поддержку. Так, например, он учитывал желание переселенцев сформировать из них казачье войско. С этой точки зрения не только их, но и население всей Болгарии можно было рассматривать как хороший резерв для формирования воинских частей, необходимых во время войн с Турцией. Создание военных поселений в пограничном Буджаке вполне устраивало и самодержавие. Александр I и Аракчеев, как известно, в те годы много занимались усилением армии, как прочной опоры престола. Выгоду от военных поселений они видели и в том, что их содержание не потребовало бы больших расходов^[66].

Приводя выдержки из рапорта, подписанного Беннигсеном, мы, однако, сомневаемся в том, что он сам являлся его автором. Действительным ходатаем в пользу переселенцев. как нам кажется, был И. Н. Инзов, являвшийся тогда начальником штаба 2-й армии. Именно к нему и могли обратиться поверенные переселенцев по прибытии в Тульчин, как к человеку, известному своим хорошим отношением к болгарам во время войны 1806–1812 гг., и особенно в 1811 г., когда он состоял комендантом г. Силистрии. Известно, что тогда Инзов оказывал болгарам и гагаузам содействие при переселении на левый берег Дуная^[67]. О популярности Инзова в переселенческой среде свидетельствует и прошение, поданное ими Александру I в 1818 г. В нем говорится о том, что во время войны 1806–1812 гг. многие переселенцы служили под его начальством и были довольны этим, так как знали его как «человеколюбивого полководца». Поэтому в 1818 г. они заявляли о том, что считали бы для себя счастьем снова находиться под его управлением как попечителя переселенцев^[68]. Последующая долголетняя работа Инзова среди болгар и гагаузов (с 1818 по 1844 г.) подтвердила эти надежды, и он пользовался среди них заслуженным авторитетом. Находясь во 2-й армии, Инзов в 1816 г. проявлял интерес к переселенцам и обращался к Бессарабскому губернатору с ходатайством о защите их прав^[69].

Таковы некоторые соображения для признания Инзова одним из немногих представителей штаба 2-й армии, который мог всерьез заинтересоваться судьбами болгар и гагаузов в Буджаке, оказывать им содействие и, в частности, составить рапорт, поданный императору за подписью Беннигсена.

Так как иностранными поселенцами в России тогда ведало министерство внутренних дел, то рапорт и все приложенные к нему материалы поступили к министру Козодавлеву. Разобравшись в них, он разделял мнение Беннигсена относительно угрозы массового возвращения болгар и гагаузов в Болгарию, а вместе с тем и о причинах, ее вызывавших. Поэтому в министерстве внутренних дел сочли нужным предпринять необходимые меры для прекращения этих побегов за границу. В противном случае авторитет России среди населения Балканского полуострова мог серьезно пострадать, что затруднило бы осуществление балканской политики самодержавия. Однако до принятия окончательного постановления министерство внутренних дел решило еще раз и тщательно проверить факты, изложенные в «Прошении» переселенцев от 8 сентября 1815 г. Не случайно министр О. Козодавлев в своем отношении к управляющему Бессарабской областью И. Гартингу 31 декабря 1815 г. настойчиво рекомендовал заняться внимательным изучением положения, в котором находились задунайские переселенцы, и предлагал проверить, в какой степени реализованы условия 1811 г. с тем, чтобы удовлетворить требования переселенцев. Но вместе с тем, проявляя заботу и о крепостниках, Козодавлев требовал выяснить, какое количество болгар поселилось на помещичьих землях, в чем заключались их обязанности к помещикам и «не определены ли эти обязанности какими-либо правилами и обыкновениями или же добровольными между помещиками и переселенцами условиями»^[70]. Гартинг и Беннигсен должны были отныне руководствоваться этими указаниями Козодавлева, согласованными с Александром I. Таким образом, под давлением ширившегося в 1814–1815 гг. движения народных масс и угрозы их ухода за границу правительство должно было пойти на ряд серьезных уступок в их пользу. Эту уступчивость нельзя рассматривать иначе, как победу масс, добытую в результате всей их предшествующей борьбы против социального порабощения.

* * *

В целях разрешения вопроса о правовом положении переселенцев и вопроса относительно окончательного их устройства в Буджаке правительство решило создать особую Комиссию для изучения обстановки, создавшейся на месте. В ее состав должны были войти представители Бессарабского областного правительства и главного командования 2-й армии.

Так как Гартинг медлил выполнить поручение о создании комиссии, то Беннигсену пришлось первому выделить своих представителей и тем ускорить начало ее работы. 26 февраля 1816 г. он назначил в ее состав двух представителей 2-й армии: надворного советника Алексея Юшневского и штабс-ротмистра Дмитрия Ватикиоти. Выбор этих кандидатур, оправдавших возложенное на них поручение, не был случайным. В состав комиссии направили людей, близко знакомых с переселенцами из-за Дуная. Дмитрий Ватикиоти сам вышел из переселенческой среды. Так, например, гагаузы, по сохранившемуся среди них преданию, приведенному в трудах В. Мошкова (1900 г.), считали Ватикирти своим человеком. Им было известно, что он служил в русских войсках под начальством Румянцева и Суворова и во время русско-турецкой войны 1806–1812 гг. командовал ополчением, составленным из болгар и гагаузов, переселившихся в Бессарабию^[71]. Доверие к нему объясняется и тем, что он участвовал вместе с ними в борьбе за их освобождение от турецкого ига. Во время войны 1806–1812 гг. он стал известен и как организатор отрядов из болгар и гагаузов, временно поселившихся в Бессарабии, Валахии и Молдавии, во главе которых принимал участие в боевых операциях против турецких войск. Известно также, что в 1810 г. он командовал этими отрядами, называвшимися «земским болгарским войском»^[72].

Задунайские переселенцы в прошении 8 сентября 1815 г. упоминали о двухтысячном отряде Ватикиоти, использованном Кутузовым во время войны с Турцией. По их словам, Кутузов остался доволен действиями этого войска и предписал разделить его на два конных полка (по тысяче человек в каждом) и наградить их знаменем, написав на нем: «Верному и храброму болгарскому войску»^[73]. Н. Казаков недавно установил, что Кутузов наградил Ватикиоти и представил его к производству в чип поручика русской армии за успешное проведение разведывательной операции со своим отрядом в районе Силистрии^[74].

А. Л. Юшневский

О том, что Ватикиоти пользовался авторитетом в переселенческих массах, видно и из того, что они посмертно, в память о нем, назвали в 1821 г. одно из своих сел его именем — «Дмитриевка»^[75].

Так ему воздавалась дань уважения как организатору переселения болгар и гагаузов в Бессарабию. При выполнении этой задачи он поддерживал связи с Кутузовым и Инзовым. Связи с последним усилились с 1811 г., когда тот состоял комендантом Силистрии и проявлял большую заботу о переселенцах, оказывая им содействие при переходе в Бессарабию. О том, что Инзов хорошо знал Ватикиоти, и об его авторитете среди переселенцев свидетельствует его письмо, написанное Киселеву 18 марта 1819 г. Настойчиво добиваясь тогда назначения Ватикиоти на должность попечителя болгар и гагаузов в Буджаке, Инзов писал о Ватикиоти: «Его труды и попечительность (о переселенцах. — И. М.) заслуживают внимания, и по всей справедливости это (т. е. должность попечителя. — И. М.) ему принадлежит». В противном случае, предупреждал он, — «…с сим народом один бог справится»^[76].

Таковы соображения, которые должно было принять во внимание при определении Ватикиоти в качестве представителя 2-й армии в Комиссию по переселенческим делам в 1816 г.

Второй ее представитель, Алексей Петрович Юшневский, известный впоследствии как один из выдающихся членов Южного тайного общества декабристов и ближайший соратник П. И. Пестеля, также мог привлечь внимание в штабе 2-й армии своей популярностью среди переселенцев. Его назначение в Комиссию оказало большое влияние на ход борьбы переселенцев за удовлетворение предъявленных ими требований.

Из недавно опубликованных материалов по истории восстания декабристов становится известно, что он происходил из небогатых дворян и получил неплохое для своего времени образование. Как видно из его формулярного списка и из показаний во время следствия над декабристами, он обучался в Московском университете и, не закончив курса, учебы, во второй половине 1801 г. оставил его. вследствие необеспеченности и необходимости «самому себе прокладывать дорогу»^[77]. Юшневский был способным юношей и пополнил свои знания после выезда из Москвы^[78].

С 1801 по начало января 1805 г. Юшневский служил переводчиком в канцелярии Подольского гражданского губернатора. Таким образом, начало служебной деятельности Юшневского относится к тому времени, когда ему было 15–19 лет. Очень важно отметить, что, по его словам, в этот именно период он познакомился с тогдашней прогрессивной нелегальной литературой. Это подтверждается показанием, данным им самим во время следствия над декабристами в 1826 г. Тогда, видно, с целью смягчения приговора, он старался представить себя в 18 лет «легкомысленным юношей», поддавшимся влиянию какого-то итальянца, беседы с которым возбудили любопытство к чтению таких сочинений, в которых, по словам Юшневского, «…скрывались семена пагубного вольномыслия»^[79]. Кем был этот итальянец, неизвестно. Юшневский отказался назвать его имя, мотивируя тем, что тот давно уже умер. Из показания известно лишь, что этот итальянец находился в России сперва на военной, а потом на гражданской службе в Могилеве-на-Днестре. Время бесед с ним относится к 1801–1805 гг. Однако И. Н. Медведева склонна относить начало чтения Юшневским сочинений, заключавших в себе «семена пагубного вольномыслия», еще к годам его пребывания в университете, считая, что «…философские, исторические и политические курсы этого либерального учебного заведения несомненно возбуждали интерес к чтению подобных сочинений»^[80]. При этом она учитывала и его близость со студентом Н. Гнедичем, будущим поэтом, отличавшимся своим либерализмом.

Его интерес к сочинениям такого рода дал возможность И. Медведевой предполагать, что Гнедич мог рекомендовать ему запрещенные книги и в их числе «Путешествие из Петербурга в Москву» и знаменитое примечание Радищева к его переводу «Рассуждения о греческой истории»^[81]. Во всяком случае, нет сомнения в том, что «пагубные семена вольномыслия» упали на благодатную почву, дали хорошие всходы и оказали сильное влияние на складывание революционного мировоззрения Юшневского, который в 1817 г. считал своим долгом руководствоваться, как он об этом сам писал своему брату, «…правилами честности, бескорыстия, любви к своим собратьям»^[82].

Наблюдение над порядками, существовавшими и в центральной части современной ему России, и на ее окраинах, как, например, в Подольской губернии, в которой с самого начала XIX в. ширилось крестьянское движение против крепостников, давало обильную пищу для размышлений и постепенного складывания революционного мировоззрения Юшневского. Немаловажное значение имело и пребывание его на службе в государственной коллегии иностранных дел, в которой он работал с 1805 по 1808 г. сначала в качестве актуариуса, а потом переводчика. С 1808 по 1812 г. он находился за границей в непосредственной близости от мест боевых операций русской армии против Турции. Тогда он служил переводчиком при председательствовавшем в Диванах княжеств Молдавии и Валахии С. С. Кушникове, а с 1811 г. и секретарем при новом председательствующем в Диванах В. И. Красно-Милашевиче. При последнем он вел также и секретную переписку^[83]. По окончании войны Юшневский служил под начальством адмирала Чичагова в штабе областного наместника Бессарабии в качестве секретаря и одновременно вел «иностранную переписку с заграничными начальствами». В 1813–1814 гг. он, кроме того, управлял вторым департаментом Бессарабского Областного правительства. В ноябре 1814 г. семейные обстоятельства заставили Юшневского прервать службу до начала 1816 г.

26 февраля 1816 г. Юшневский вновь поступил на службу. Его зачислили в штат главнокомандующего второй армией по дипломатической службе и в тот же день направили в Бессарабию членом Комиссии «…для собирания сведений о поселенных там болгарах, изъявивших желание составить особое войско на правах донских казаков». В этой Комиссии он работал до 4(16) июля 1816 г.^[84]

Эти краткие сведения показывают, что Юшневский длительное время находился на территории Валахии, Молдавии и Бессарабии как раз в те годы, когда в них сосредоточилось большое количество переселенцев, бежавших от турецкого ига. Состоя в штате сотрудников председательствующего в Диванах княжеств С. Кушникова, а потом В. Красно-Милашевича, Юшневский, как секретарь, был в курсе всех дел, касавшихся как широких кругов местного населения, так и переселенцев из Болгарии, и близко соприкасался с ними по разным вопросам. Ему приходилось заниматься по части полицейской, уголовной, тяжебной и особенно по снабжению русской армии, получавшей продовольствие от населения княжеств^[85]. Таким образом Юшневский был хорошо ознакомлен с вопросами о взаимоотношениях между переселенцами и местными помещиками как раз в период, когда, как мы видели, русское командование предоставляло беженцам из Болгарии разные льготы и ограждало их от произвола валашских и молдавских бояр и властей.

После окончания русско-турецкой войны и особенно в период временного управления вторым департаментом Бессарабского Областного правительства он, как представитель России, пользовался значительными полномочиями и не оставался в стороне от дел, касавшихся взаимоотношений задунайских переселенцев с бессарабскими боярами и местными властями. Будучи передовым человеком своего времени, он не мог спокойно взирать на то, каким издевательствам, произволу и насилиям подвергали переселенцев бессарабские бояре, Областное правительство, уездные исправничества и откупщики. И он стал на сторону переселенцев. Отстаивание интересов и требований задунайских переселенцев осуществлялось Юшневским наиболее твердо и решительно во время его работы в Переселенческой комиссии с марта по июль 1816 г. и после окончания ее работы, как это можно проследить по архивным материалам, до 1818 г.

Таковы два члена Комиссии, выделенные командованием второй армии.

В первых числах марта 1816 г. Юшневский и Ватикиоти прибыли в центр Томаровского цынута Бессарабии м-ко Рени, назначенное местом постоянного пребывания Комиссии. По решению правительства, сообщенному Беннигсеном, Гартинг обязывался представлять Комиссии все необходимые сведения о переселенцах и оказывать ей содействие^[86].

Задачи Комиссии были сформулированы в упомянутом отношении Козодавлева 31 декабря 1815 г., а именно:

I. Проверить достоверность условий переселения, объявленных Кутузовым 26 апреля 1811 г.

II. Проверить, в какой степени они реализованы, особенно в период после войны с Турцией.

III. Выявить, какое количество переселенцев прибыло в Бессарабию, сколько из них уже водворено, на каких землях и сколько осталось неустроенными.

IV. Установить количество болгар, поселившихся на землях помещиков, и юридическое обоснование их обязанностей в зависимости от последних.

V. Собрать сведения о денежной и иной помощи, оказанной переселенцам, и выяснить, какую помощь еще следовало оказать им.

VI. Установить преимущественный род занятий и положение переселенцев.

VII. Узнать, какое количество обещанной им земли закреплено за ними, а также сколько еще и какой земли можно было бы выделить дополнительно, главным образом для наделения переселяемых из помещичьих владений и тех, которые могли вновь прибыть из-за Дуная. При этом Козодавлев рекомендовал выделить совершенно обособленную территорию в Буджаке с таким расчетом, чтобы на ней не было «никаких чресполосных владений». Такое мероприятие мотивировалось пожеланием, чтобы «военные поселяне, находясь под особым управлением и имея особые обязанности, не были каким-либо внутренним беспокойствам подвержены». Таким образом правительство предусмотрительно старалось избежать возможных столкновений и борьбы переселенцев с помещиками и земскими властями в будущем. Все отведенные и вновь отводимые земли следовало нанести на план.

VIII. Комиссия обязывалась уточнить требования переселенцев и познакомить их с обязанностями донских казаков, которые могли быть возложены на них в случае создания болгарского казачьего войска.

На основании сведений, собранных Комиссией, Гартинг обязывался представить свой проект («мнение») «о водворении и переселении», согласованный с самими переселенцами^[87].

Юшневский и Ватикиоти приступили к выполнению поручения немедленно по прибытии в Рени. Это заставило Гартинга поторопиться, и 8 марта он назначил своих представителей в Комиссию: чиновников гражданского ведомства — отставного майора Милетича и бывшего исправника Кодрского и Гречанского цынутов Марченко^[88]. При назначении последнего учитывалось знание им болгарского языка, необходимого при сношениях с переселенцами. Хотя Милетич и Марченко не играли заметной роли в работе Комиссии, но и не мешали Юшневскому и Ватикиоти в осуществлении поставленных задач.

Никто из членов Комиссии официально не числился ее председателем. Фактически же такую роль выполнял А. Юшневский, к которому лично обращались официальные лица по вопросам, касавшимся устройства переселенцев. Так, в извещении, посланном 26 февраля Козодавлеву, Беннигсен подчеркивал его руководящую роль в Комиссии: «… если г-н Юшневский будет требовать нужные какие по предмету сделанной ему порученности сведения из канцелярии правителя Бессарабской области или из архива Молдавского и Валашского княжеств, то благоволите приказать представить ему без потеряния времени»¹.

Созданная таким образом Комиссия почти на протяжении всей своей работы среди переселенцев испытывала всевозможные помехи, чинимые Гартингом, областными и цынутными учреждениями. Для примера укажем, что уже в самом начале ее работы Гартинг отказался даже командировать в Комиссию бывшего болгарского пятидесятника Василия Кончо, как человека, знавшего, по словам Юшневского и Ватикиоти, кроме русского, болгарского и молдавского, также «и турецкий язык, наиболее употребляемый при сношении с задунайскими переселенцами»^[89].

2. АНТИКРЕПОСТНИЧЕСКАЯ БОРЬБА БОЛГАР И ГАГАУЗОВ В ПЕРИОД ДЕЯТЕЛЬНОСТИ ПЕРЕСЕЛЕНЧЕСКОЙ КОМИССИИ 1816 г

Наибольшие затруднения Комиссия испытывала в тех случаях, когда ей приходилось предпринимать конкретные шаги к ограждению болгар и гагаузов от притеснений со стороны помещиков, местных властей и откупщиков. Пользуясь своими полномочиями, Юшневский и Ватикиоти установили тесные связи с переселенцами. Это позволило им на протяжении 3–4 месяцев работы убедиться в справедливости жалоб, изложенных в «Записке, представленной при прошении от общества живущих в Бессарабской области задунайских переселенцев, о тягостях и поборах, понесенных ими со времени поселения»^[90].

В «Записке» напоминалось о том, что, не получив при переселении никакой помощи от правительства, а только обнадеженные обещанными льготами переселенцы заняли свободные земли южной Бессарабии, часть которых местные помещики вскоре назвали своими. Они жаловались на угнетение переселенцев, живших не только на помещичьих, но и на казенных землях. С тех и других местные чиновники взыскивали тяжелые налоги, поборы и повинности. С них требовали десятую часть урожая зерна, овощей, винограда и камыша, скашиваемого для собственных нужд, и тяжелый налог со скота и пчеловодства. Их обязывали доставлять все это на места, указанные помещиками, откупщиками и арендаторами.

Каждая семья облагалась подымной податью в размере 14 левов, а холостяки — по 7 левов в год.

Особое недовольство вызывали поборы и повинности, взыскивавшиеся «по неизвестным постановлениям» в размерах, произвольно увеличивавшихся исправниками и откупщиками. К повинностям относили косьбу и доставку сена и камыша, поставку дров и строительного леса для нужд казны. Возмущение переселенцев вызывали и требования выполнять такие повинности, как: доставка леса для строительства домов немецким колонистам и сербам, поселявшимся в Бессарабии с 1814 г., выполнение обременительных нарядов для обработки земель тех же колонистов своим инвентарем и иных работ, а также принудительная продажа им зерна по заниженным ценам. Исправники не только присваивали плату, назначенную государством за доставку леса на строительство домов немецким колонистам, но и принуждали платить каждую переселенческую семью в свою пользу от 150 до 900 левов за освобождение от этой обременительной доставки.

Переселенцы за свой счет строили провиантские магазины и склады. Они же отправляли подводную и почтовую повинности, обязываясь содержать за свой счет ямщиков, почтовые станции, обеспечивая их ячменем и сеном или же, взамен этого, большими суммами денег в пользу исправников. За свой же счет их обязывали содержать и строить на дорогах, пролегавших через их земли и земли помещиков в Буджаке, так называемые «обывательские почтовые станции» без оплаты прогонных денег. Тяжелая подводная повинность использовалась для перевозки воинских команд и поклаж, содержания караулов и разнообразных казенных нужд.

Обременительной являлась и повинность по содержанию пикетов, расположенных по границе на расстоянии 75–80 сажен друг от друга. Хотя на каждый из них следовало выставлять по 3 человека, исправники наряжали двойное количество людей с расчетом освобождать половину, взыскивая с каждого освобожденного по 5–6 левов. Каждого пикетчика, кроме того, обязывали приобретать пику с уплатой за нее от 5 до 7 левов, хотя переселенцы соглашались изготовлять их по леву за штуку. Обременительным был постой с бесплатным содержанием в своих жилищах солдат и сербов.

При сборе налогов и поборов исправники и откушци-ки брали с переселенцев значительно больше утвержденных сумм с целью личного обогащения. К тому же, при уплате налогов и взыскании поборов русские рубли, котировавшиеся по официальному курсу в 5 левов, принимались по 4. Таким образом, на одной этой операции исправники и откупщики получали в свою пользу 20 процентов поступлений.

Кроме того, исправники и откупщики принуждали бесплатно работать на себя болгар и гагаузов: строить различные постройки, ухаживать за скотом, косить сено, обрабатывать поля и собранный урожай хлеба и сена доставлять «куда заблагорассудится» исправнику или откупщику. Исправники «закупали» в принудительном порядке и по произвольно сниженным ценам пшеницу и часто без всякой платы отбирали зерно, скот и разные продукты сельского хозяйства; захватывали и всякими путями присваивали скот переселенцев, оказывавшийся за пределами их сел; укрывали похитителей скота, а пострадавших, изобличавших этих похитителей, принуждали платить штраф якобы за «несправедливое обвинение» в воровстве, использовали любой повод, чтобы сажать переселенцев в тюрьмы, а затем освобождать их за такой большой выкуп, уплата которого разоряла многих и вынуждала к бегству за Дунай. Имущество, оставленное бежавшими переселенцами, присваивалось исправниками. Последние взыскивали в свою пользу по 2 лева с каждого воза хлеба, доставленного в город для продажи. Откупщики, в свою очередь, получали с каждого такого воза по 44 пары, а с переселенцев, занимавшихся извозом — по 2 лева.

Поселенцы не имели права забоя собственного скота, так как продажа мяса отдавалась «на неограниченный откуп». В пользу откупщика шла и пятая часть улова рыбы.

Эксплуатация поселенцев вызывала их разорение, нежелание развивать отдельные отрасли хозяйства. Так, например, кроме десятины с виноградников, откупщики взыскивали по 5–6 пар с каждого ведра вина. Но и после этого хозяин вина не мог потреблять или продавать его, не уплатив еще по 50 пар питейного откупа с каждого ведра. В результате, как жаловались поселенцы, сумма взысканий была выше стоимости самого вина, из-за чего многие из них прекращали заниматься виноградарством, считая его невыгодным.

Анализ «Записки» позволяет заключить, что с населения Буджака взыскивалось более 40 видов всевозможных налогов, поборов и повинностей. Если не забыть при этом о притеснениях и произволе местных властей, то имеется достаточно оснований признать справедливыми жалобы не только рядовых, но и зажиточных поселенцев.

В «Прошении», поданном Юшневскому и Ватикиоти одновременно с «Запиской», поселенцы называли испытываемые ими притеснения и тяготы «силы их превосходящими»¹. Вследствие этого некоторые предпочли вернуться на родину под власть турок-угнетателей. Тем самым признавалось, что условия социально-экономической жизни в Буджаке были тяжелее, нежели в Турции. При этом отмечалось, что такие возвращенцы понесли в своих сердцах на родину «непоколебимую верность к России», считая виновниками своего бегства «местное токмо начальство». Что же касается переселенцев, остававшихся на месте, то они возлагали наивные надежды на попечение русского правительства, которое, по их мнению, учтя их приверженность к России и участие на ее стороне в последней войне против Турции, положит конец их угнетению местными помещиками и властями.

Они отдавали отчет в необходимости выполнения некоторых обязанностей в пользу казны. В этой связи можно понять жалобы на незаконность многих налогов и поборов, взыскивавшихся «по самоправию исполнителей», так как при переселении никто не предупреждал их об этих обязанностях^[91]. Движение против таких произвольных поборов носило отчетливо выраженный антикрепостнический характер. Освобождение от их выполнения объективно могло открыть простор для развития более прогрессивных буржуазных производственных отношений. Это подтверждается и их желанием использовать отдельные отрасли хозяйства для производства товаров на рынок. О глубокой заинтересованности в этом свидетельствовало недовольство переводом порта из Рени в Измаил. Первый считался более удобным из-за его близости к поселениям и возможности быстрой погрузки товаров на корабли, пристававшие в Рени непосредственно к берегу. Перевод же порта в Измаил означал для поселенцев, «промышлявших поставкой хлеба за границу», значительные убытки в связи с необходимостью везти товары по более отдаленным топким и болотистым дорогам и затем совершать погрузку на корабли, стоявшие на рейде^[92]. Это говорит о том, что производство зерна на продажу, преимущественно на внешнем рынке, интересовало буржуазные элементы и, в первую очередь, таких хлеботорговцев, какими являлись Хаджи Пейчо, Костадин Кочовлу, Христо Милишоглу и другие подписавшиеся под «Запиской». Снятие всех или большинства тягот с поселенцев прямо или косвенно содействовало бы дальнейшему развитию торговли.

Одновременно с «Запиской» и «Прошением» переселенцев Юшневский и Ватикиоти представили свои «Замечания о бессарабских переселенцах», которые можно рассматривать как выводы Комиссии. Она убедилась в справедливости жалоб переселенцев и в том, что они трудолюбивы, занимаются преимущественно земледелием, скотоводством, виноградарством, пчеловодством и только некоторые — торговлей. Отмечалась и их непримиримость к притеснениям, которые они испытывали^[93]. Комиссия подтвердила справедливость жалоб на невыносимое положение переселенцев и изложила их требования. Высказываясь за ускорение решения вопроса об их судьбах, Комиссия опасалась, что, если не будет принято мер в ближайшее время, то они «вовсе расстроятся и по закрытии рек Прута и Дуная льдом убегут в Турцию, понеся с собой соотчичам своим роптание и неудовольствие к российскому правительству, что устранит и лишит россиян тех выгод, каковых от сей полезной нации ожидать было можно»^[94].

Такое мнение Комиссии, в которой руководящая роль принадлежала Юшневскому, несомненно должно было оказать воздействие на правительство и лиц, заинтересованных в заселении Буджака. Анализ «Замечаний» убеждает нас в том, что Юшневский умело сочетал в них интересы России с интересами народных масс. С одной стороны, он не относился безразлично к проблеме усиления влияния России на Балканах. С другой стороны, как представитель самой прогрессивной части тогдашнего русского общества, он отстаивал интересы народных масс, ставших на путь борьбы против закрепощения.

Он был за создание таких условий существования переселенцев в Буджаке, которые объективно привели бы к ускорению развития капиталистических отношений в этой окраине России.

* * *

Изложенное выше облегчает нам задачу проследить борьбу переселенцев с местными властями и помещиками за устройство на казенных землях Буджака в период работы Переселенческой комиссии. Это даст возможность ближе познакомиться с отношением Юшневского к борющимся массам при решении отдельных задач, касавшихся удовлетворения их требований. Сбор статистических сведений о всех переселенцах являлся, как уже известно, одной из задач Комиссии. В переписные списки следовало включить всех болгар и гагаузов, независимо от времени их прибытия в Бессарабию и от того, на чьих землях они поселились. Кроме того, предстояло выяснить и количество молдавского и другого населения, жившего вместе с переселенцами.

Не располагая собственным штатом переписчиков, Комиссия решила привлечь к проведению переписи самих переселенцев. По рекомендации Юшневского, из их среды было избрано для этой цели несколько человек, служивших в болгарском войске во время последней войны с Турцией. Так, например, в Гречанский цынут был направлен брат Д. Ватикиоти, бывший поручик болгарского войска Иван Ватикиоти^[95].

Так как работа этих уполномоченных встретила сопротивление со стороны земских властей, Комиссия просила Гартинга прикомандировать к ним из каждого цы-нута по одному писцу, владевшему русским языком^{[96] [97]}, и предписать цынутным исправникам не препятствовать проведению переписи. Гартинг согласился и потребовал от исправников выполнения требований Комиссии^[98]. Однако последние не выполняли этих указаний. Гречанский исправник Непейпиво отказался прикомандировать писца к уполномоченному И. Ватикиоти, сославшись на отсутствие такого. Такое же положение наблюдалось и в Томаровском цынуте^[99]. Подобное отношение нельзя рассматривать иначе, как скрытую форму сопротивления проведению переписи, так как ее цели шли вразрез с интересами помещиков. Преодолевая это сопротивление, Комиссия проявила большую самостоятельность.

Энергичные действия Комиссии при проведении переписи вызвали у переселенцев надежду на близкое избавление от помещиков, тем более, что и перепись рассматривалась как мера, связанная с вопросом об образовании болгарского казачьего войска. Эти настроения охватили даже молдавское население некоторых южныхсел. Включение в переписные списки Комиссии оно рассматривало как путь к ликвидации их зависимости от земских властей и откупщиков. Ниже мы остановимся на одном из таких случаев включения в переписные списки Комиссии жителей сел Паланки и Коркмазы. Как далеки эти настроения от тех, которые царили среди молдавского крестьянства тотчас после присоединения Бессарабии к России. Тогда Бессарабское Областное правительство не могло осуществить переписи, так как она вызвала бы усиление побегов за Прут крестьян, опасавшихся ухудшения своего положения.

Неприязненно отнеслось молдавское крестьянство и к переписи населения Бессарабии, производившейся Областным правительством в начале 1816 г. Эта перепись имела своей целью установление количества налогоплательщиков для обложения биром. Она должна была охватить не только север и центр области, но также Кодр-ский, Гречанский и Хотарничанский цынуты со смешанным населением, в составе которого находились болгары и гагаузы.

Так как обложение биром означало для переселенцев дальнейшее усиление угнетения, то с самого начала 1816 года наблюдалось движение, направленное против исправников и других представителей власти, занимавшихся проведением переписи.

В ряде сел Гречанского и Хотарничанского цынутов дело дошло до выступлений, названных в официальной переписке «бунтами». В этом отношении большой интерес представляет движение переселенцев, живших в селах Пилинии Болгар и Пилинии Молдовень, расположенных близ с. Фрумосы (ныне г. Кагул), являвшегося центром Гречанского цынута. Согласно донесению представителя Областного правительства житничера Симеона Главче и гречанского земского исправника Непейпиво, они успешно осуществляли перепись в селах с молдавским населением. Но как только Главче прибыл в начале февраля 1816 г. в Пилинию Молдовень и Пилинию Болгар, то встретил иное отношение проживавших там болгар. На протяжении четырех дней они оказывали решительное сопротивление и неповиновение, не допустив его к проведению переписи.

Когда же житничер пригласил себе в помощь исправника Непейпиво, движение еще более усилилось или, говоря словами названных чиновников, болгары открыли «совершенный бунт». Выступление небольшой горстки болгар двух Пилиний поражает своей сплоченностью. Решительно протестуя против проведения переписи, переселенцы заявляли: «Лучше мы яд примем (чтобы) умертвить себя, нежели требуемое житничера приступим исполнить». Нельзя не обратить внимания и на осознание населением своей ответственности за противодействие властям: «Мы знаем, что после сего ничего не будет, и все готовы ответствовать, если бы до того пришлось, не только имением нашим, но и жизнью жертвовать не поопасуемся»¹.

Видимо, они при этом рассчитывали, в крайнем случае, бежать на казенные земли Томаровского и Бендерского, цынутов, так как убедились в том, что болгар и гагаузов, бежавших туда в прежние годы, не могли возвратить к помещикам.

Житничер и исправник высказали свое недовольство и тем, что сопротивлявшиеся угрожали им «опасным намерением». Все их усилия усмирить недовольное население оказывались тщетными. Когда же они попытались узнать «имена и прозвания… зачинщиков бунта», то вызвали ярость участников движения, призывавших друг друга не называть ничьих имен. Дело дошло до того, что чиновники, избегая «опасного последствия, могущего в отчаянном их положении приключиться», выехали из района движения в Фрумосу. Впрочем, этот отъезд был продиктован еще одним обстоятельством, заставившим их явиться в исправничество. Главче и Непейпиво тогда были серьезно встревожены распространением движения, вызванного, по их мнению, неизвестно кем составленной запиской, в которой было обещано создать из переселенцев казачье войско.

В результате этого из повиновения властям вышли не только болгары, но и «некоторые уже из молдаван». Оказалось, что болгары, составлявшие всего третью часть жителей двух Пилиний в ходе борьбы против переписи втягивали «в единомыслие с собой в неповиновении начальству» остальные две трети населения, состоявшие из молдаван, которых они якобы обольщали «записанием в казацкое звание». Такой пример мог оказаться заразительным и вызвать движение во всем цынуте и пограничных селах, которое представлялось тем более опасным, что население припрутских сел несло пограничную караульную службу.

При совместном выступлении болгар с молдаванами представители местных властей были бессильны справиться с ними. Между тем, движение приняло такую острую форму, что Главче и Непейпиво были не прочь использовать для его подавления воинскую силу. Они просили Гартинга прислать гренадерскую роту второго батальона Камчатского пехотного полка для расправы с «взбунтовавшимися и ослушавшимися болгарами», подвергнув их, и прежде всего старшин или чорбаджиев двух Пилиний, телесному наказанию^[100]. Но Гартинг не счел возможным применение таких мер. Он не мог не считаться с политикой правительства в переселенческом вопросе и опасался нежелательных для себя последствий в случае насильственного подавления движения. Поэтому, действуя осмотрительно, он пытался использовать авторитет Комиссии и прежде всего А. Юшневского. Сообщив ему 29 марта о «бунтовщицких» намерениях болгар и молдаван, Гар-тинг просил его, как представителя главного командования 2-й армии, отправить в названные села Ватикиоти или другого чиновника, чтобы призвать жителей к повиновению властям при проведении переписи и убедить их в том, что они временно должны оставаться в составе бирников «наравне с прочими обывателями здешней области». По мысли Гартинга, освобождение задунайских переселенцев от податного бремени и их исключение из состава бирников могло последовать только после соответствующего решения правительства, которое могло быть принято на основании сведений, собиравшихся Комиссией¹.

Вместе с тем, как это видно из рапорта Главче от 5 апреля, 2-й департамент Областного правительства уже принимал меры к усмирению волнения. Он командировал в район Фрумосы двух чиновников, Ботезата и Матющенко, обязав их исследовать причины движения пилинийских болгар. Отсюда стало известно, что движение распространилось и на жителей двух сел Хотарничанского цынута, которые, как и жители «прочих селений», противились осуществлению переписи, ссылаясь на то, что они уже записаны в болгарское войско^[101].

Таким образом, к 5 апреля движение, по-видимому, охватило большое количество переселенцев. Для его подавления требовалось значительное усилие и помощь гражданского начальника области.

Как же реагировал Юшневский на упомянутую просьбу Гартинга? Ознакомившись с поступившими материалами, он воздержался от немедленного ее удовлетворения под благовидным предлогом необходимости проведения переписи в Томаровском цынуте, после завершения которой обещал выехать в села Гречанского цынута со всей Комиссией. И это не случайно. Ответ Юшневского свидетельствует о его сочувствии возмущенному населению. Ссылаясь на показания некоторых болгар, прибывших из двух Пилиний, он был склонен обвинять во всем происшедшем только представителей местной власти.

Причину оказанного сопротивления он видел в том, что Главче занимался не только переписью, но и принуждением переселенцев подписывать какой-то документ, содержание которого от них скрывали. По-видимому, это была практиковавшаяся тогда попытка принудить переселенцев дать подписку в том, что они не имеют никаких претензий к местным властям. Такие документы в официальной переписке 1816 г. названы «квитанциями». Смысл их заключался в том, чтобы скрыть от Комиссии и центральных властей произвол и притеснения переселенцев местными властями.

Таким образом, Юшневский выступал защитником обвиненных в «бунте» еще до своего выезда в села, охваченные движением. Он старался вскрыть произвол Главче и доказать его виновность в том, что население Пилиний отказалось выполнять его требования. Он выступил с доводами против необоснованных подозрений в причастности Комиссии к этому происшествию. Отмечалось, что она не только не подстрекала переселенцев к неповиновению властям, но, занимаясь выполнением своего поручения, попутно убеждала переселенцев в необходимости временного подчинения земским властям до издания ожидавшегося постановления правительства об их устройстве.^[102]

Однако разбор дела затягивался, так как откупщики и помещики продолжали чинить всевозможные препятствия работе Комиссии и умышленно распространяли различные слухи с целью опорочить деятельность Юшневского и Ватикиоти. Против них выдвигались ложные обвинения в подстрекательстве переселенцев к неповиновению властям и к бегству на казенные земли. Юшневский оказался вынужденным.3 июня вновь дать объяснение по этому поводу.

С этой целью он и Ватикиоти вместе с исправником Непейпиво и житничером Главче выехали в Фрумосу. Сюда были созваны жители сел Пилинии Болгар и Пили-нии Молдовень для выяснения на месте, действительно ли Юшневский и Ватикиоти дали им повод оказывать неповиновение властям. Жители Пилиний выражали готовность подтвердить присягой безосновательность обвинения Юшневского и Ватикиоти в «возмутительном внушении»¹. Разобравшись в обстоятельствах, вызвавших волнение, члены Комиссии и представители местной власти признали беспочвенность такого обвинения. Комиссия вновь убеждала переселенцев в необходимости временного повиновения местным властям, хотя это и не входило в круг ее обязанностей.

Но Гартинг и Областное правительство были серьезно встревожены продолжавшимся уходом населения на казенные земли в Томаровский и Бендерский цынуты.

Юшневский доказывал, что действительными виновниками волнений переселенцев и их неповиновения властям являлись сами помещики, неоднократно пытавшиеся включить их в состав «… старожилых поселян, на землях их (помещиков — И. М.) живущих, и лишить их, таким образом, прав, каковые удерживают за собою переселенцы, наложить обязанность остаться навсегда на их землях»^[103].

Таким образом, еще раз вскрывается антикрепостнический характер движения болгар, в котором бок о бок с ними выступали и молдаване. Особенное упорство в стремлении закрепостить переселенцев летом 1816 г. проявлял боярин Бальш, являвшийся собственником двух Пилиний. Излагая в своем прошении обстоятельства, при которых состоялось приобретение в собственность Хотарничанского и части Гречанского цынутов, он пытался обосновать одновременно и свое право собственника на даровой труд всего населения, жившего на его землях. Он считал себя вправе получать «узаконенную прибыль», которая должна была поступать ему в виде годового дохода с земли и «самой работы поселян», живущих на его землях. Как и другие помещики Бессарабии, он придерживался того взгляда, что… «каждый поселянин всегда обязан находиться на своей земле и быть подчиненным помещику деревни»^[104] (разрядка наша. — И. М.).

Выступление пилинийских поселенцев против их закрепощения помещиками и включения в списки для обложения биром не было единственным. Такие выступления происходили и в других селах Кодрского, Хотарничанского и Гречанского цынутов. Так, например, в середине апреля 1816 г. жители сел Чадыр-Орака и Минджира, Хотарничанского цынута также оказали упорное сопротивление чиновникам, производившим перепись. Они не только вышли из повиновения властям, но и массами уходили на казенные земли в урочища Саку и Валя-Пержей. Мощность этого движения оказалась такой значительной, что земские власти не могли с ним справиться и удержать переселенцев в имениях помещиков^[105]. Департамент запрашивал Гартинга, как поступать с непокорным населением. Однако теперь и он был вынужден считаться с невозможностью приостановить ширившееся движение переселявшихся масс. Таким образом, сопротивление переписи, осуществлявшейся местными властями, с одной стороны, и стремление быть включенными в переписные списки, составлявшиеся Комиссией Юшневского, с другой. — могут быть расценены как формы борьбы против закрепощения. Отсюда понятна и тревога бессарабских помещиков, не желавших лишиться дарового труда переселенцев.

* * *

Преодолев большие трудности, Комиссия все же собрала сведения о переселенцах, которые и были представлены в середине июля 1816 г. в Кишинев. Пользуясь «Перечневой ведомостью задунайских переселенцев», представленной Комиссией Бахметеву при рапорте 13 июля, мы можем получить следующую таблицу, характеризующую состав переселенцев детом 1816 года (см. таблицу на стр. 57).

Приведенные данные мы считаем приблизительно верными, так как они в общем мало отличаются от сведений, собранных по распоряжению Бахметева несколько месяцев спустя начальником пограничных войск в Бессарабии Навроцким совместно с попечителем Ватикиоти.

Цынуты	Количество			Число душ обоего пола
	сел	дворов	семей	болгар	молдаван	греков	старожилов
Томаровский.	34	2554	2772	7279	2738	216	1516
Гречанский.	27	1216	1288	5754	270	144	288
Бендерский….	15	902	962	4557	153
Кодрский…..	10	302	1170	373
Хотарничанский.	4	231	236	1165
Кишинев (город)		144	156	571
Всего.	90	5349	5731	20496	3534	360	18041

В Ведомости, представленной ими в ноябре того же 1816 г., числилось 5079 семей задунайских переселенцев и 241 семья «старожилов»¹, а всего — 5320 семей^[106]. Некоторое расхождение с данными Комиссии может быть объяснено тем, что в ведомость Навроцкого-Ватикиоти не вошли сведения по Хотарничанскому цынуту и г. Кишиневу и вследствие трудностей учета населения, перемещающегося из цынута в цынут.

Данные таблицы позволяют установить разбросанность переселенцев по огромной территории. Они поселились в 90 селах четырех цынутов и в г. Кишиневе. Общее количество переселенцев и старожилов составляло 26 164 души обоего пола.

Хотя Комиссия не нашла среди них неводворенных, нельзя не обратить внимания на несоответствие количества дворов, занимаемых наличным количеством семей. На 5731 семью приходилось 5349 дворов. Таким образом. 384 семьи не имели своих самостоятельных дворов. И так как Комиссия утверждала отсутствие неводворенных, то можно прийти к выводу, что в 384 случаях один двор приходился на каждые две семьи.

При сборе демографических данных Комиссия обратила внимание на разноплеменность состава переселенцев и отразила эту особенность в своих сведениях. В числе переселенцев из-за Дуная она обнаружила не только болгар и гагаузов, составлявших большинство, но и «немалое число молдаван и частью греков», которые переселились вместе с ними в Бессарабию.

Болгары и гагаузы в общей массе переселенцев составляли 83,3 %. За ними следовали молдаване — 14.5 % и около 2 % составляли греки. Все они поселились в Буджаке, образовав в ряде случаев села со смешанным национальным составом. Такими стали и поселения буджакских старожилов. При этом Комиссия обратила особое внимание на желание старожилов «состоять на одинаковом положении с переселенцами»¹. Комиссии не удалось довести поставленной задачи до конца. Однако она успела многое сделать. Собранные ею материалы были обработаны и использованы в ноябре 1816 г. Ватикиоти и Навроцким. На основании этих материалов можно установить, что в помещичьих селах Кодрского и Гречанского цынутов оставалось 1566 переселенческих семей^[107], что по отношению к общему количеству переселенцев (5079 семьям) составляло около 30 %».

Установление числа переселенцев имело большое значение для принятия последующего решения русского правительства. Так как на учет были взяты почти все переселенцы, в том числе и жившие на землях помещиков, мы вправе рассматривать перепись как результат борьбы народных масс за свое устройство.

Не меньшее внимание Комиссия уделила другим вопросам, которые интересовали массы народа. Это был, прежде всего, вопрос о переселении с помещичьих земель на казенные — преимущественно в Томаровский (Рениский тож) и Бендерский цынуты, лежавшие между нижними течениями Прута, Днестра и Дуная и постепенно заселявшиеся беглыми. По словам Ватикиоти, в 1816 г. большинство жителей Томаровско-Измаильского цынута состояло из переселенцев, и лишь в некоторых селах среди них жили молдаване¹. При этом обращалось внимание на одну характерную особенность положения этого немногочисленного молдавского населения. Он установил, что оно «не принадлежало частным владельцам», т. е. не находилось в зависимости от помещиков^[108].

Вместе с тем Юшневский и Ватикиоти вновь обращали внимание своего начальства на обстоятельства, при которых часть болгар и гагаузов поселилась на помещичьих землях, вследствие чего попала в зависимость от их владельцев.

После того, как они испытали на себе всю тяжесть боярского гнета и произвола со стороны исправников и откупщиков, переход на пустовавшие казенные земли хотя, и был желательным, но стал невозможным по уже отмеченным причинам. Только вмешательство правительства, казалось им, могло вызволить их из создавшегося невыгодного положения. Поэтому приезд правительственной Комиссии и воспринимался болгарами и гагаузами как решение оказать содействие в переселении на казенные земли. Не случайно уже в начале марта, т. е. в пору, когда на юге Бессарабии начинаются весенние полевые работы, многие переселенцы стали на путь перехода на казенные земли. Не дожидаясь окончательного решения вопроса о своем устройстве, они устремились туда, чтобы заняться распашкой земли. И так как число побегов росло изо дня в день, местные земские и областные учреждения Бессарабии совместно с Гартингом, с одной стороны, и Комиссия во главе с Юшневским, с другой — должны были как-то реагировать на это явление. Сохранившиеся архивные материалы показывают, что первая сторона неизменно старалась всеми способами удержать массу переселенцев под властью помещиков в их имениях. Что же касается Комиссии, то, как увидим ниже, она боролась против притязаний помещиков и поддерживала болгар и гагаузов.

Невзирая на все препятствия, которые Комиссия встречала со стороны земских властей, Областного правительства и Гартинга, она развернула поистине кипучую деятельность, направленную на самое тщательное изучение положения переселенцев и принятие мер к его улучшению. Всего через месяц после начала работы были собраны важнейшие сведения о переселенцах, которые подтверждали справедливость их жалоб и вскрыли недостойные действия земских властей. В рапорте от 10 апреля на имя Беннигсена Комиссия сообщала: «Местное начальство, взирая недоброжелательным оком на предпринятое положение в пользу переселенцев» и, видя приближающееся освобождение их от земской власти, приняло ряд чрезвычайных мер к «усугублению угнетения», которое стало заметным со времени работы Комиссии и выразилось в стремлении собрать с них сразу все, «что только с них получить можно».

Земские власти, стараясь затруднить осуществление мероприятий, предпринимавшихся в пользу переселенцев, засылали к ним «своих людей» для распространения ложных слухов, различных внушений и угроз с тем, чтобы заставить их отказаться от переселения на казенные земли. Они прилагали все усилия, чтобы убедить переселенцев в том, что с переходом на казенные земли они лишатся всех своих выгод, которыми якобы пользовались, находясь на помещичьих землях. Среди таких агентов земских властей известны своей хищностью житничер Симеон Главче, слуджер Федоров и откупщик Григорий Брашеван¹.

Чувствуя, что Комиссия может разоблачить совершенные ими преступления, помещики использовали земских исправников, откупщиков и арендаторов помещичьих сел. Для прикрытия своего хищничества они принуждали болгар выдавать им «квитанции», в том, что они не имеют к ним никаких претензий, а сопротивлявшихся этому арестовывали или обременяли особыми поборами. Юшневский и Ватикиоти возмущались тем, что помещики «при всех своих своевольствах и злоупотреблениях пользуются отличным доверием бессарабского правительства»^[109].

Томаровское исправничество дошло до того, что, невзирая на присутствие Комиссии в Ренн, арестовало одного из жалобщиков и освободило его только после вмешательства Комиссии. Это — один из случаев расправы с переселенцами. Поэтому некоторые болгары не осмеливались являться в Рени для подачи жалоб.

Так как подобные меры, по свидетельству Юшневского и Ватикиоти, не поколебали решимости большинства переселенцев добиться удовлетворения своих требований, то земские власти стали применять более жестокие меры воздействия на них с тем, чтобы вызвать полное их разорение и тем самым заставить либо отказаться от переселения на казенные земли, либо принудить их «искать спасения за границей от хищности земского начальства»¹.

С этой целью, например, использовались такие средства, как воинский постой, злоупотребления при нарядах на поставку леса для строительства домов немецким колонистам, для доставки сена и ячменя на почтовые станции и т. д. Все изложенное Юшневский и Ватикиоти рассматривали как «слабое изображение бедствий, претерпеваемых… переселенцами», из-за которых они были «выведены из терпения страданиями, их силы превосходящими». Это заставило их беспрестанно обращаться в Комиссию за защитой. Присутствие Комиссии и ее постоянное заступничество вселяли в переселенцев надежду на благополучное решение вопроса в их пользу. Тем не менее, некоторые из них, не выдержав угнетения, искали выхода в бегстве за границу. За месячный срок работы Комиссии из одного лишь Томаровского цынута бежало за Прут около 40 семей^[110]. Измаильский полицмейстер сообщил о бегстве 8 апреля шести «беженаров» с имуществом на правую сторону Дуная^[111].

Земские власти, повинные в росте недовольства переселенцев и их побегах за Прут и Дунай, могли подвергнуться строгому наказанию за свои преступления, направленные во вред переселенческой политике правительства. Поэтому, стараясь избежать таких последствий, они делали все возможное, чтобы скрыть от взоров правительства свои злоупотребления и взвалить всю вину на Комиссию. Но Комиссия сумела разоблачить эти маневры. Считая одной из главных своих задач — «…удовлетворение желания самих болгар» и действуя в интересах последних, Юшневский и Ватикиоти выявляли злоупотребления не только земских властей, но и Областного правительства, которое отказывалось «внимать жалобам» болгар на несправедливые требования исправников и откупщиков при сборе податей, поборов и отбывания повинностей, перечисленных в цитированной «Записке» переселенцев от 8-го апреля 1816 г.

Изучив бедственное положение переселенцев, Юшневский и Ватикиоти констатировали бесполезность их обращений к Областному правительству, которое, «щадя своих людей (разрядка наша, — И. М.), подлежащих наказанию за противузаконные поступки, старается отдалить время изобличения оных». Для этих членов Комиссии стало ясно, что, если переселенцам не будет обеспечена защита «от угнетений, беспрестанно усугубляющихся», они окажутся вынужденными «искать убежища там, куда соотечественники их проложили уже дорогу», т. е. за границей¹.

Все содержание этого чрезвычайно ценного документа дышит глубоким сочувствием Юшневского и Ватикиоти к «бедным сим людям», для которых они были готовы сделать все, что от них зависело. Сознавая, что выходят за пределы своих полномочий, они соглашались взять на себя временное «охранение задунайских переселенцев от претерпеваемых ими притеснений». Испрашивая на это разрешение Беннигсена, они полагали возможным добиться успеха в том случае, если Гартинг будет удовлетворять все требования Юшневского и Ватикиоти по защите переселенцев «от притеснений, как продолжающихся, так и вновь возникнуть могущих». При этом Гартинг, в свою очередь, должен был отдать соответствующее распоряжение земским властям^[112]. Только таким образом, по их мнению, возможно было удержать переселенцев в Бессарабии.

Однако переселенцы продолжали уходить на казенные земли. Это движение принимало широкие размеры. То-маровское земское исправничество было встревожено усилившимся притоком переселенцев из помещичьих моший других цынутов. Обращаясь в марте 1816 г. к Гартингу за указаниями, как поступать с ними, исправничество жаловалось на Юшневского и Ватикиоти, которые якобы, пользуясь своими полномочиями, запрещали возвращать беглых обратно к тем помещикам, от которых они ушли¹. К чести Юшневского и Ватикиоти, нужно сказать, что они в подобных случаях действительно становились на сторону переселенцев.

Но Гартинг упорно отстаивал интересы крепостников. В своем ответе Комиссии 4 апреля он признал действия исправничества справедливыми, настаивал на возвращении переселенцев из Томаровского цынута к помещикам, якобы «для предотвращения происходящих от того худых последствий и беспорядков», до тех пор, пока не будет получено решение правительства о дальнейшем положении переселенцев в Буджаке. Гартинг опасался беспорядков, которые могли возникнуть при переписи, производившейся тогда для обложения «всех обывателей» биром. «Ежели, — писал он, — имеющие постоянную оседлость в области не будут находиться в постоянных своих местах, подобно помянутым переселенцам, то никаких не будет средств привести в настоящую известность число народа здешнего»^[113].

Стихийное переселение на казенные земли действительно создавало известные трудности для переписи. Но они могли быть легко преодолены в том случае, если бы переселение болгар и гагаузов осуществилось в массовом порядке в короткий срок и при содействии, а не противодействии властей. В таком случае переселенцы числились бы постоянными жителями в отведенных им поселениях. Но в том-то и дело, что объяснение Гартинга использовалось как предлог, чтобы оттянуть время и не затрагивать интересов помещиков. Это наше предположение подтверждается предписанием Гартинга, отданным исправникам. Он настаивал на возвращении переселенцев, успевших уйти от помещиков^[114].

Выступая против этого, Юшневский и Ватикиоти пришли к выводу о бесполезности обращений к нему. В своем рапорте к Беннигсену от 15 апреля они доказывали несостоятельность аргументации управляющего областью, поступавшего с беглыми, как с «бродягами», якобы укрывающимися от «законных своих владельцев». Они указывали на недопустимость такого отношения к переселенцам и на обязанность местного правительства проявлять о них больше забот, нежели о частных выгодах помещиков, так как они прибыли в Бессарабию по приглашению русского правительства «вовсе не для того, чтобы их лишили свободы и отдали в удел помещикам»¹.

Помещики, оставшиеся без дарового труда переселенцев, добились предписания исправникам о возвращении беглых.

Областное правительство и Гартинг решительно потребовали от исправников возвращения к помещикам бежавших переселенцев. Юшневский и Ватикиоти не раз доказывали несостоятельность доводов, приводившихся и Гартингом и земскими исправниками. Так, еще 19 марта они потребовали от Томаровского исправника приостановить возвращение переселенцев, отмечая, что помещики уже разорили последних, присвоив имущество ушедших на казенные земли. Возвращение же переселенцев к помещикам лишь на время, до ожидавшегося юридического оформления правительством прав переселенцев на поселение на казенных землях, неизбежно привело бы к полному их разорению^[115].

Менее чем через месяц после этого, 15 апреля, Юшневский и Ватикиоти обратились по тому же вопросу к Беннигсену, снова доказывая нецелесообразность и вред возвращения переселенцев к помещикам. На этот раз, видимо, с целью привлечь более пристальное внимание своего начальства. Юшневский и Ватикиоти подчеркивали, что переселенцы будут вынуждены «…искать убежища не на казенных уже землях, а во владениях Порты Оттоманской»^[116]. В этом случае ставился вопрос о необходимости упрочения престижа России среди новых ее подданных, с чем должно было считаться командование 2-й армии.

Таким образом, трезвый учет обстановки подсказал необходимость отказа от удовлетворения претензий помещиков к переселенцам.

Свою деятельность среди переселенцев Юшневский и Ватикиоти рассматривали под углом зрения защиты их от разорения, используя для этой цели правительственное распоряжение «не упускать из виду ничего, что только служить может к пользе государства и самого болгарского народа» и что «по местному положению усмотрено будет». Выполняя это предписание, они не только убедились в «явном разорении переселенцев», но и в том, что Областное правительство знало о тяжелом положении переселенцев меньше, чем члены Комиссии. Окончательно убедившись, что оно не пойдет навстречу переселенцам, Юшневский и Ватикиоти стали действовать через штаб 2-й армии, видимо, учитывая заинтересованность Беннигсена в создании особого болгарского военного поселения. Успешное решение этого вопроса связывалось с необходимостью освобождения переселенцев от обложения их всевозможными тяготами в пользу помещиков, так как, в противном случае, «невзирая на единодушное их согласие, не способны будут отправлять» службу в казачьем войске^[117].

Министерство внутренних дел, знавшее о событиях в Буджаке по донесениям штаба 2-й армии и исходившее из государственных интересов, потребовало 25 апреля от Гартинга точного выполнения распоряжения правительства от 31 декабря 1815 года, разрешавшего переселение с помещичьих земель на казенные. Козодавлев настоятельно рекомендовал прекратить возвращение к помещикам бежавших от них переселенцев^[118]. Гартинг должен был подчиниться и предписал цынутным земским исправникам прекратить возвращение переселенцев с казенных земель в помещичьи села, «в коих они до перехода жительствовали», и поставить об этом в известность Юшневского^[119].

Такая уступка со стороны Гартинга свидетельствовала о новом успехе борьбы народных масс, поддержанных Юшневским и Ватикиоти. Однако на деле оказалось, что Гартинг пошел на это под давлением сложившихся обстоятельств, так как ограничился формальным распоряжением. Реальных мер для проведения в жизнь принятого решения не предпринималось. Поэтому и самовольные переходы с помещичьих земель в Томаровский и Бендерский цынуты не прекращались.

Подробное ознакомление с борьбой за переселение из помещичьих владений на казенные земли в 1816 г. дает основание для вывода о том, что это была борьба против закрепощения основного производителя — крестьянина. Перемещение с боярских земель на казенные рассматривалось крестьянами как путь к приобретению земельных участков в собственность. Утверждение крестьянской частной собственности на землю в условиях начала XIX в. неизбежно повлекло бы за собой торжество мелкого товарного производства, стихийным продуктом которого, как учил В. И. Ленин, является капитализм^[120].

* * *

В общем ходе антифеодальной борьбы особое внимание уделялось вопросу об имущественных правах переселенцев. Крепостники смотрели на переселенцев не только как на крепостных крестьян, обязанных жить на их землях. Они считали себя также собственниками и всего имущества переселенцев на том основании, что это приобретение якобы совершилось в годы их пребывания на помещичьей земле. Многие переселенцы при уходе от помещиков на казенные земли не могли свободно распорядиться не только своим недвижимым, но и движимым имуществом. Присвоение имущества бежавших помещики рассматривали не только как средство обогащения, но и, прежде всего, как средство к удержанию болгар и гагаузов в зависимости. Естественно, что без скота, орудий труда и семян они не могли осваивать целинные земли Буджака.

Таким образом, помещики использовали свое феодальное право собственности для утверждения крепостнических отношений в южной Бессарабии. В то же время переселенцы, боровшиеся за свое освобождение, никак не могли мириться с этим и вступили в борьбу фактически за утверждение буржуазного права собственности, за утверждение частной собственности на орудия и средства производства. После переселения в Буджак они, и особенно находившиеся в их среде зажиточные болгары и гагаузы, на деле убеждались в том, что режим, существовавший в Бессарабии, мало чем отличался от турецкого и также являлся тормозом для экономического развития.

Жители с. Кирсово Бендерского цынута Христо Милишоглу, Георгий Сароглу, Никола Чолакоглу, Трандафил Юварлакоглу, Николай Милишоглу, Димо Дмитриев и другие жаловались на откупщика Брашевана, присвоившего у них 12 волов, 7 коров, 3 лошадей, 100 овец, большое количество хлеба и т. д. Татарбунарский поселенец Тодор Кесир жаловался на захват принадлежавшей ему ветряной мельницы, а Константин Божиоглу— на захват принадлежавших ему 130 ульев, виноградника, фруктового сада и другого имущества помещиком Бальшем. Уполномоченные общества болгар, бежавших из Кодрского цынута в Бендерский, жаловались на захват их имущества Брашеваном и Непейпиво. Уполномоченные переселенцев, перешедших из Гречанского в Бендерский и Томаровский цынуты, также обвиняли Непейпиво в присвоении их имущества¹.

Таким образом, ограблению подвергались не только рядовые, но и зажиточные переселенцы.

Борьба за возвращение имущества вначале носила мирный характер. Болгары использовали легальные пути. Они обращались с жалобами или прошениями к различным официальным лицам и учреждениям.

Известны и активные выступления переселенцев в борьбе за сохранение прав на владение своим имуществом. Так, например, в апреле 1816 г. болгары и гагаузы сел Чадыр-Орака и Минджира перед тем, как уйти на казенные земли, ломали принадлежавшие им дома и другие постройки и увозили с собой свое имущество^{[121] [122]}. Таким образом, они не оставляли своей собственности в руках владельца названных сел.

Юшневский и Ватикиоти неустанно выступали в защиту пострадавших и перед Гартингом, и перед представителями верховной власти, особенно перед командованием второй армии. Министерство внутренних дел также было в курсе всего происходившего в районе действия Комиссии, так как получало подробную информацию. По уже известным соображениям, Козодавлев осудил практику присвоения помещиками имущества и требовал, чтобы «всякие неправые притеснения помещиков отдалить и чтобы земское начальство никаких своевольных распоряжений ко вреду переселенцев не делало»^[123].

Вот почему Гартинг предложил 31 мая первому департаменту Областного правительства «немедленно решить на законном основании жалобы», поступившие из с. Кирсово от Христо Милишогло, Георгия Сарогло и других и от уполномоченных переселенцев Бендерского цынута, жаловавшихся на захват имущества исправником Непейпиво и откупщиком Брашеваном. В тот же день соответствующие предписания о рассмотрении подобных жалоб были посланы и земскому исправнику Хотарничанского цынута Бурде, и отставному сотнику Котаре. Аналогичные распоряжения получили Кодрский исправник Михайлов и пограничный ревизор Ясницкий^[124].

Но эти распоряжения управляющего областью явились очередной формальной отпиской, так как он предлагал чиновникам руководствоваться при рассмотрении жалоб «законами и обычаями сего края» и не разбирать жалоб тех людей, которые поселились в Бессарабии до 1806 г.

Юшневский довольно быстро разобрался в подлинных намерениях Гартинга и потребовал точного выполнения распоряжения Козодавлева. Он возражал против применения «законов и обычаев сего края» при разборе жалоб, так как это шло вразрез с предписанием Козодавлева о безусловном возвращении переселенцам их имущества. Во-вторых, как отмечалось, объявление Кутузова не предусматривало распространения «влияния прав, предоставленных в сем крае помещикам над старожилыми оного обывателями», а обещало создать «особое общество поселенцев», независимо от местных властей. Считая переселенцев свободными, Юшневский доказывал, что и их собственность ни под каким видом не могла быть подведена под действие местных законов и обычаев, «каковые представлены здесь частным владельцам над собственностью земледельца»¹.

Добиваясь возвращения имущества переселенцам, Юшневский сообщил Гартингу о том, что ему известно о существовании предписания министра внутренних дел по данному вопросу, для точного выполнения которого Юшневский считал необходимым участие в разборе поступивших жалоб одного из членов Комиссии. Характерно, что он рекомендовал использовать в качестве такого представителя Марченко, т. е. члена Комиссии, назначенного Гартингом. Выбор кандидатуры Марченко мотивировался тем, что тот состоял прежде исправником двух цынутов, от жителей которых поступили жалобы на лишение имущества. Кроме того, в помощь Марченко предполагалось послать бывшего пятидесятника болгарского войска Константина Койчо, как человека, владевшего несколькими языками^[125], необходимыми при общении с переселенцами.

Ответ Гартинга Юшневскому самым убедительным образом показывал, что он был против удовлетворения требований переселенцев. Не возражая против создания особой комиссии для разбора поступивших жалоб, он довольно откровенно выступил в роли противника безусловного возвращения имущества переселенцам на том основании, что они якобы поселились на помещичьих землях на условиях, обеспечивающих поступление доходов помещикам. При этом он исходил из неписанного права последних получать от крестьян разнообразные доходы и принуждать их к отбыванию всевозможных повинностей на том только основании, что они поселились на помещичьей земле.

Гартинг не хотел считаться ни с тем, что никто из переселенцев никаких условий с помещиками не заключал, ни с действительными обстоятельствами, при которых болгары и гагаузы заселяли Буджак. Он упорно твердил, будто заселение помещичьих земель происходило на условиях, заключенных между переселенцами и помещиками.

Таковы мотивы Гартинга, признававшиеся достаточными для уравнения болгар и гагаузов с прочим населением помещичьих имений в обязанностях доставлять их владельцам одинаковый доход и отбывать повинности, «…поелику они нимало не изъемлются от общих правил и обычаев, в здешнем крае на сей случай существующих». Так он находил основание для крепостнической эксплуатации переселенцев помещиками. Отстаивая этот взгляд, Гартинг ссылался на отсутствие особых указаний правительства относительно взаимоотношений помещиков с переселенцами. На этом основании Гартинг оправдывал захват помещиками переселенческого имущества, а бегство на казенные земли рассматривал как намерение переселенцев оставить помещиков без рабочих рук, обеспечивавших поступление дохода с принадлежавших им земель.

Поэтому уход последних от помещиков без предварительного расчета с ними он считал незаконным и противился возвращению переселенцам их имущества, опасаясь, что, в ином случае, помещики могли пожаловаться на него императору. Особенно несправедливыми он считал претензии болгар и гагаузов, поселившихся на помещичьих землях до 1806 г.^[126]

Такие доводы Юшневский считал неосновательными и в донесении на имя Беннигсена от 9 июня вновь отмечал незаконность действий Гартинга по вопросу о возвращении имущества переселенцам. Он вскрывал незаконность распространения на переселенцев и их имущество действия местных законов и обычаев, тем более, что, как он справедливо заметил, «права сего края не приведены еще в известность». Исходя из этого и других суждений, изложенных в рапорте Беннигсену, Юшневский и Ватикиоти подчеркивали, что не только новые переселенцы, но и поселившиеся в Буджаке в предшествующие времена, должны оставаться свободными, так как «давность переселения не лишила их свободы», и находиться в ведении российского правительства. В подтверждение выдвинутого положения они ссылались на то, что переселенцы в Бессарабии до 1806 г. считались непосредственными подданнымиОттоманской Порты и платили подати одному только турецкому правительству. И если тогда они не зависели от местных помещиков, то и теперь должны были сохранить эту независимость¹.

Пользуясь формальным согласием Гартинга на создание Комиссии для совместного разбора жалоб, Юшневский направил в нее. бывшего сотника Ивана Ватикиоти. Однако исполнявший должность исправника Томаровского цынута капитан Полтораднев не допустил последнего к разбору жалоб будто бы из-за отсутствия необходимых указаний Гартинга. Юшневский располагал достаточными основаниями для обвинения Полтораднева в пристрастном подходе к порученному делу^[127] и опротестовал его действия перед Гартингом. Гартинг на следующий день вторично предписал Полторадневу допустить Ватикиоти к производству следствия по жалобам на Крапивного с предупреждением об ответственности за пристрастие при его осуществлении^[128]. Но и па этот раз вопрос о возврате задержанного имущества не был решен. Становилось ясно, что линия, занятая Гартингом, не могла изменить положения. Владельцы моший не сомневались в его поддержке и продолжали подвергать жалобщиков «вящему разорению», не собираясь возвращать награбленного имущества^[129].

Считая себя охранителем законности, якобы существовавшей в Бессарабии, Гартинг заявлял, что будет ждать соответствующего указания министерства внутренних дел^[130]. Так Гартинг делал все, что было в его силах, для защиты интересов крепостников.

Однако и на данном этапе борющиеся массы народа сумели добиться определенных успехов, зафиксированных в указе 1819 г. Несомненная заслуга в этом принадлежит Юшневскому и Ватикиоти.

* * *

Антикрепостническое движение бессарабских болгар и гагаузов в 1815–1816 гг. имело некоторые особенности, отличавшие его от движения крестьян в других местностях России. В своем «Прошении» 8 сентября 1815 г. они требовали от правительства создать из них особое болгарское казачье войско по образцу Донского. Вместе с тем было выдвинуто и требование о создании особого административного устройства и управления ими, независимого от Бессарабского областного правительства и его агентов на местах.

Переселенцы надеялись, что эти требования будут удовлетворены правительством, а с подачей названного «Прошения» вопрос о формировании казачьего войска считали предрешенным. Этим объясняется то решительное сопротивление, которое оказали жители сел Пилинии Болгар и Пилинии Молдовень при переписи, производившейся там в начале 1816 г. чиновниками Главче и Непейпиво. Болгары, жившие в этих селах, встретили их криками: «… нас записали уже один раз в казаки. Мы после сего никакого описания не слушаем и знать не хотим»¹. Такие выступления происходили не только в Гречанском, но и в других цынутах. В своем рапорте на имя Гартинга 13 мая 1816 г. второй департамент Областного правительства доносил о том, что болгары бежали из сел Чадыр-Орака и Минджира Хотарничанского цынута в урочища Саку и Валя-Пержей в связи с ожиданием «начальнического согласия» на создание из них казачьего войска и нежеланием быть включенными в списки для обложения биром^[131].

26 июля того же года Бальш жаловался царю на сильное уменьшение населения его сел в Хотарничанском и Гречанском цынутах, так как болгары и гагаузы «…самопроизвольно поступают в казаки, не думая платить то, что по закону определено владельцу земли»^[132].

Перепись, производившаяся Комиссией весной 1816 г., рассматривалась как предпосылка для формирования казачьего войска, как одно из средств ликвидации зависимости от помещиков, откупщиков и земских властей не только переселенцами, но и населением южных цынутов Бессарабии, в которых не было ни болгар, ни гагаузов.

Известны и конкретные случаи таких записей бессарабских крестьян в казаки. Так, в мае 1816 г. бендерский земский исправник был встревожен тем, что неизвестный ему чиновник производил запись в казаки жителей подведомственного ему цынута. Действительно, некий Иващенко, занимаясь переписью жителей сел Палан-ки и Коркмазы, в которых не было переселенцев, заявлял при этом старожилам, что после переписи они будут числиться казаками.

Исправничество задержало Иващенко и прекратило дальнейшее проведение переписи. При расследовании выяснилось, что он был привлечен в качестве частного писца уполномоченным Комиссии по переписи Фогелем после отказа бендерского исправника прислать писца, затребованного Юшневским. В ходе переписи Фогель отлучился по служебным делам в Кишинев и в связи с этим поручил Иващенко завершить перепись. Комиссии пришлось дать объяснение, что указанный случай является недоразумением, так как переписью следовало охватить только переселенцев^[133].

Этот случай представляется интересным в том отношении, что позволяет установить отношение молдавского населения к переписи, производившейся Комиссией Юшневского. Молдаване, как и их собратья из-за Дуная, стремились к освобождению от власти помещиков, откупщиков и цынутных властей.

После окончания переписи Комиссия Юшневского поддержала требования переселенцев об образовании особого болгарского войска на правах Донского казачьего войска. Сочувственно относясь к причислению в это войско всех переселенцев, независимо от их национальной принадлежности, Юшневский и Ватикиоти подкрепляли свое ходатайство ссылкой на условия 1811 г., согласно которым к переселению из-за Дуная русское правительство приглашало не только болгар, но и других «обывателей христианского вероисповедания». В овязи с этим они поддерживали и требование о выделении особого округа в Буджаке для поселения в нем этого войска¹.

Образование болгарского казачьего войска, выделение для него особого округа и предоставление в нем податных и иных льгот одним только болгарам, по верному замечанию Юшневского и Ватикиоти, породило бы впоследствии «обоюдные затруднения и недоразумения» между ними и теми, кто не вошел бы в состав этого войска. Поэтому они считали целесообразным заблаговременно устранить эти неудобства и затруднения, неизбежные при сохранении в одном и том же округе двух категорий населения с неодинаковым правовым и общественным положением^[134].

Таким образом, Юшневский и Ватикиоти не в первый раз высказывались за создание наиболее благоприятных условий жизни не только для болгар и гагаузов, но и для их соратников по борьбе с боярским угнетением — молдавских крестьян.

Тесные связи Юшневского и Ватикиоти с болгарами и гагаузами позволили им уточнить причины, побуждавшие последних добиваться создания особого болгарского казачьего войска. Его создание рассматривалось как гарантия от рекрутских наборов. Зная о тогдашней системе долголетней и тяжелой военной службы в Российской империи, они опасались, что молодые болгары и гагаузы, взятые в армию, навсегда будут оторваны от своих семей. Так, они выступали противниками феодальных форм войсковой системы. При службе же в казачьих частях, как они полагали, все их единоплеменники будут находиться в одних полках, а по окончании войн смогут возвращаться в свои семьи. Юшневский и Ватикиоти подчеркивали, что такие настроения не являлись проявлением трусости или боязливости, так как во время войны 1806–1812 гг. болгары и гагаузы показали себя неустрашимыми воинами.

Второй и, пожалуй, самый важный довод в пользу создания казачьих формирований заключался в нежелании «быть под молдавскими правами» и в надежде освободиться «от несносных для них видов помещиков закрепить за собой навсегда»^[135]. Таким образом, создание казачьего войска в своей основе имело социальные причины, Ради освобождения от власти помещика они готовы были заплатить высокой ценой — содержанием за свой счет 3 пятисотенных полков, что для 25-тысячной массы переселенцев являлось делом довольно нелегким. Мало того, борясь за создание такого войска и зная об опасениях правительства лишиться доходов с буджакских земель, они обязывались не причинять убытка казне и отбывать все повинности и платить установленные подати. Доказывая выгодность для правительства в образовании казачьих частей, они отмечали, что в дальнейшем ему не пришлось бы содержать за счет казны русский казачий полк для охраны границы Буджака, так как ее можно было поручить болгарским казакам.

Вопрос о создании болгарского казачьего войска в правительственных кругах был встречен по-разному. Некоторые представители правительства считали нежелательным создание вооруженных болгарских сил непосредственно у государственных границ. Колебания в этом вопросе более всего проявил Александр I и его статс-секретарь граф Каподистрия. Они знакомились с поступившими от Комиссии и из штаба 2-й армии материалами о создании казачьего войска, которое могло быть использовано для несения службы на участке русско-турецкой границы от устья Прута и далее по левому берегу Дуная до крепости Килии. Сомнения в целесообразности существования такого войска они объясняли, с одной стороны, тем, что болгары и гагаузы получили бы возможность для сношений со своими соотечественниками на правом берегу Дуная, что могло приводить к «злоупотреблениям всякого рода» и давать повод к нежелательным инцидентам с враждебной Турцией. Во-вторых, военное дело, по их мнению, могло отвлечь «сей трудолюбивый народ от земледельческого образа жизни, столь полезного для всей Бессарабии»^[136]. Таким образом, экономическому освоению буджакских степей придавалось не меньшее значение, чем созданию войска из тех же переселенцев. Нужно, однако, сказать, что царь и Каподистрия не пришли к окончательному решению и, действуя осторожно, они позже предложили бессарабскому наместнику Бахметеву представить свое мнение по этому вопросу. В случае признания необходимости создания казачьего войска, предусматривалось водворить его не между устьем Прута и Килией, а между Килией и Аккерманом^[137]Последняя поправка связана с желанием отдалить переселенцев от границы и, следовательно, от соприкосновения с их соотечественниками на правом берегу Дуная и тем самым устранить возможность пограничных инцидентов с Турцией.

* * *

Решение этого вопроса тесно связывалось с проблемой организации управления переселенцами. В министерстве внутренних дел все более склонялись к убеждению в невозможности успокоения переселенцев до тех пор, пока они будут оставаться под властью местных бессарабских учреждений. Становилась ясной необходимость создания особого управления переселенцами. Уже 12 мая 1816 г. Козодавлев известил Гартинга о мерах, предпринимавшихся Комитетом министров в этом направлении. До принятия последним окончательного решения предлагалось осуществить некоторые предварительные меры с целью успокоения переселенцев. Гартинга обязывали выделить особого чиновника, оказывать ему всевозможное покровительство и содействие во всех его законных требованиях, «чтобы болгары защищаемы были от всяких притеснений как помещиков тамошних, так и земского начальства»^[138]. Таким образом, в порядок дня ставился вопрос о создании должности попечителя для задунайских переселенцев в Буджаке.

До окончательной выработки общего положения Козодавлев предложил осуществить временные меры. О них он известил Гартинга предписанием от 12 мая 1816 г. В числе временных мер предусматривалась организация особого управления переселенцами. Беннигсену поручалось назначить в соответствии с его представлениями «благонадежного чиновника для управления болгарами и попечения об их нуждах». Министр Козодавлев и Комитет министров были склонны остановиться на кандидатуре Дм. Ватикиоти, «попечительностью коего они (переселенцы — И. М.) были довольны, как то видно из самой просьбы их, поданной Беннигсену»¹.

Ватикиоти должен был управлять переселенцами, разбросанными на территории четырех цынутов, при помощи старшин, избранных ими из своей среды. Он наделялся полномочиями для защиты переселенцев. Ему предоставлялось право «сноситься в нужных случаях с областным начальством» и информировать о своих действиях министерство. Чтобы укрепить его авторитет, министерство требовало от Гартинга оказания ему «всевозможного покровительства и содействия во всех его законных требованиях». Вместе с тем и Гартинг обязывался защищать болгар «от всяких претензий как помещиков тамошних, так и земского начальства»^[139]. Нужно отметить, что представления Юшневского и Ватикиоти по вопросам о создании особого управления и защиты интересов переселенцев были приняты во внимание в высших правительственных сферах. На этом основании министерство внутренних дел должно было признать отрицательной роль бессарабских помещиков в заселении Буджака^[140]. Оно было недовольно бегством значительной части населения за границу, явившегося следствием притеснений их со стороны помещиков.

Такая откровенная характеристика, объективно изобличавшая жестокую эксплуататорскую сущность бессарабских помещиков и властей, была бы непонятна без учета того интереса, который проявлялся царизмом к заселению малолюдной Бессарабии и к захватам на Балканах. Таким образом, майское решение 1816 г. предусматривало ликвидацию вмешательства местных властей и помещиков во внутренние дела болгар и гагаузов. Это был еще один шаг по созданию особого управления переселенцами. Однако его реализация задержалась на некоторое время в связи с общей реорганизацией управления Бессарабской областью.

3. БОРЬБА ВОКРУГ ВОПРОСА ОБ УСТРОЙСТВЕ ПЕРЕСЕЛЕНЦЕВ В 1816–1820 гг. и А. П. ЮШНЕВСКИЙ

Задолго до окончания работы Переселенческой комиссии и благодаря ей правительственные круги располагали достаточными данными, убеждавшими в необходимости осуществления намечавшихся мер по устройству переселенцев до того, как будет реорганизовано управление Бессарабией вообще. Было ясно, что Гартинг и связанные с ним чиновники злоупотребляют своим положением, что могло в конечном счете вызвать массовый уход за Дунай не только переселенцев, но и коренного молдавского населения, от чего понесла бы урон не только казна, но и помещики. Даже А. Крупенский, известный своей приверженностью монархизму, признавал впоследствии достоверность свидетельств о том, что в Бессарабии тех времен «представители власти из местных людей совсем не удовлетворяли своему назначению: злоупотреблениям, насилиям и беспорядкам не было пределов»^[141].

Положение казалось столь острым, что весной 1816 г. вопрос об отстранении Гартинга от управления областью был предрешен. Большое значение для окончательного решения вопроса об управлении ею имела специальная поездка графа П. Д. Киселева в Каменец-Подольскую губернию и Бессарабию. По возвращении оттуда в беседе с царем, состоявшейся 4 мая 1816 г., Киселев охарактеризовал Гартинга как главного виновника многих злоупотреблений в Бессарабии. Этот человек, как говорил Киселев, «… не имущество только отнимает, а сосет кровь несчастных жителей, — все на откупу, и исправники обязаны быть еще более других грабителями, платя за свои места от 20 до 30 тысяч рублей». Для подтверждения сказанного Киселев советовал сопоставить количество населения, бывшего в Бессарабии в 1812 г., и в частности количество болгар, перешедших к тому времени в эту область, с тем количеством, которое оставалось в ней к 1816 г. В таком случае предоставилась бы возможность установить общее количество болгар, бежавших обратно за Прут и Дунай, «предпочитая тягостное для них правление турецкое» правлению, существовавшему в Бессарабии при Гартинге. Вместе с тем он советовал установить и источники, из которых создавались «приобретения и несоразмерное обогащение бессарабских чиновников, не исключая и Гартинга»^[142].

Существовавшее управление Бессарабией правительство считало не оправдавшим себя для выполнения возложенных на него задач и решило реорганизовать его с тем, чтобы оно обеспечивало проведение внутренней и внешней политики царизма. Беседа царя с Киселевым имела серьезное значение. Это видно из того, что верховную власть в области было решено вверить особо доверенному представителю царизма в чине полномочного наместника Бессарабской области.

В связи с этим тогда же большое значение придавалось и кандидатуре, которая могла бы оправдать надежды правительства. Наиболее достойным кандидатом в наместники признавался генерал И. Инзов, известный Киселеву своей честностью, т. е. качеством, которым не отличался Гартинг. Помимо задач, связанных с общей реорганизацией управления областью, он мог лучше других справиться и с заселением Буджака болгарами и гагаузами, так как они, по словам Киселева, знали, любили и уважали Инзова².

Таким образом, использование популярности Инзова среди болгар тесно связывалось с планами правительства заселить Буджак, сделать его «основанием богатств России». И так как там было все, «кроме рук», то оно считало необходимым дальнейшее переселение туда болгар из числа тех 500 тысяч семей, которые, по уверению Киселева, находились между Дунаем и Балканами. С его мнением соглашался и Александр I. Но они оба отдавали себе отчет в невозможности осуществления такого мероприятия до очередной войны, решив тогда, что об этих болгарах «…при первой войне забывать не должно»¹. Пока же они оба были озабочены изысканием средств для удержания в Буджаке наличной массы переселенцев.

Несмотря на убедительность доводов Киселева в пользу Инзова, Александр I не согласился отозвать его из штаба 2-й армии и назначил на пост полномочного наместника Бессарабской области военного губернатора Каменец-Подольской области А. Бахметева. Ёго назначение состоялось 21 мая, т. е. вскоре после упомянутой беседы царя с Киселевым. Тогда же министерство внутренних дел вручило Бахметеву «Записку», подписанную царем, которой следовало руководствоваться при организации нового управления Бессарабией.

В ней излагались мотивы назначения Бахметева, сводившиеся к тому, чтобы «…остановить распространяющееся злоупотребление и успокоить новых сих подданных» (т. е. жителей Бессарабии. — И. М.)². Здесь же указывалось, какой политики следовало придерживаться и какие меры осуществить для исправления создавшегося положения. При решении вопроса о новом управлении Бессарабской областью рекомендовалось исходить из обещаний, данных правительством населению и предоставления ему возможности руководствоваться своими местными законами и обычаями. В «Записке» отмечалось, что отступление от последних и подчинение новому образу управления, проводимого в принудительном порядке, «не внушает надежд на счастье народа».

Нет сомнений в том, что обещанные уступки не могли обеспечить защиты интересов широких слоев многострадального молдавского народа, так как местные законы и обычаи, сложившиеся при турецком владычестве и сохранявшиеся царизмом, использовались боярами для самой бесчеловечной эксплуатации трудящихся масс. Правительственные круги России надеялись таким путем привлечь на свою сторону местных помещиков и создать из них прочную социальную опору царизма в Бессарабии. Именно в этих целях до 1816 г. там и сохранялись полностью эти законы и обычаи, которые, по демагогическим заявлениям правительства России, могли якобы «внушить надежду на счастье народа». Когда же помещики своими действиями вызвали острое недовольство широких масс населения и даже его побеги за границу, правительство решило принять меры к упрочению своего положения в Бессарабии путем частичного ограничения прав, которыми ранее пользовались бессарабские помещики.

Необходимость такой реорганизации управления областью диктовалась и внешне-политическими соображениями, подчиненными стремлениям царизма упрочить влияние России в соседних с Турцией областях. Население последних хотели убедить в том, что «управление Бессарабией учреждается на основаниях твердых и во всем соответственных правилам ее обитателей». Причины злоупотреблений и беспорядков объяснялись неудачным подбором чиновников, вызывавших «распри между иностранными и природными жителями» и многочисленные побеги за границу^[143].

О том, что самодержавие проявляло особый интерес к тогдашнему положению дел в Бессарабии и было готово ограничить произвол местных помещиков и властей, видно из требований ускорить проведение мер для успокоения населения.

«Постарайтесь посылать нам утешительные сведения, которых государь ждет с нетерпением», — писал Бахметеву вскоре после его вступления на пост наместника области статс-секретарь Каподистрия. — Эта область по желанию государя, — подчеркивалось в письме, — должна в глазах жителей соседних стран казаться местом отдохновения и благополучия»^[144] (разрядка наша. — И. М.).

Все эти заявления, обещания и мероприятия царизма нельзя принимать за чистую монету. Забота о благе народных масс не являлась и не могла являться целью царизма. Его вынужденные уступки в пользу переселенцев объяснялись традиционной восточной политикой, преследовавшей освобождение балканских народов от турецкого владычества и превращение их в русских подданных. Это признавал даже Л. Кассо^[145]. Таким образом, уступки переселенцам находились в тесной связи с агрессией царизма на Балканах.

Так как привлечение переселенцев в Бессарабию и удержание их в ней являлось одной из важнейших задач полномочного наместника Бессарабской области, то ему поручалось селить их на казенных землях и предоставлять им всевозможные выгоды и льготы^[146]. Со своей стороны штаб 2-й армии, который продолжал заниматься переселенческими делами, счел нужным установить контакт с Бахметевым. 25 июня 1816 г. Беннигсен обратился к нему с подробным письмом, в котором сообщил о мерах, предпринимавшихся в пользу переселенцев после получения их сентябрьского прошения. В письме отмечалось участие Юшневского и Ватикиоти в устройстве их дальнейших судеб. Беннигсен информировал наместника о своей переписке по этому поводу с министерством внутренних дел, в частности относительно назначения попечителя к переселенцам, о положительном решении Комитета министров, признавшего нужным определить для этой цели «благонадежного чиновника» и создать временное управление ими. Из этой переписки с министерством видно, что Комитет министров соглашался создать временное управление переселенцами, которое должно было существовать до решения вопроса о том, будут ли они обращены в казаки или же останутся в «земледельческом звании». Только после этого правительство соглашалось создать постоянное управление переселенцами и «определить их обязанности и преимущества».

В соответствии с этими соображениями Беннигсен давал свое согласие на назначение Юшневского и Ватикиоти попечителями переселенцев для защиты их «от всяких обид и притеснений». В помощь ему рекомендовал определить шестерых старшин, избранных переселенцами из своей среды. Одновременно Беннигсен просил Бахметева снабдить попечителей необходимой инструкцией по вопросам управления переселенцами¹.

Бахметев действительно взял в свои руки все дело по устройству переселенцев вскоре по прибытии в Бессарабию. Гартинг под благовидным предлогом был отстранен. В июле 1816 года его заменили бывшим гражданским губернатором Екатеринославской губернии Калагеоргием. С этого времени роль гражданского губернатора сильно ограничивалась, так как он подчинялся полномочному наместнику области^[147].

Переселенческий вопрос являлся одним из важнейших среди прочих поручений Бахметева, и он занялся им с первых же дней своего назначения. Уже 1 июля 1816 г. он направил во 2-й департамент Областного правительства отношение, показывающее его хорошую осведомленность о положении переселенцев. Его осведомленность объясняется тем, что, как писал сам Бахметев, Юшневский по окончании работ Комиссии представил ему «все производство, объемлющее как настоящее положение сих людей, так равно и все сведения, необходимые к предположенному улучшению оного». При этом отмечалась добросовестность Юшневского, с успехом выполнившего трудное поручение правительства, «…оказав при этом случае опыт благоразумия, деятельности и ревностного к службе усердия». Тем самым была обеспечена «возможность к принятию дальнейших распорядительных мер насчет попечения об оных» (переселенцах. — И, М.). Кроме того, отмечалось, что Юшневский лично «способствовал к надлежащему здесь распоряжению об устройстве сих новых жителей здешнего края»^[148].

Разобравшись в причинах, вследствие которых часть болгар и гагаузов вначале поселилась на помещичьих землях, а затем бежала оттуда, Бахметев до принятия окончательного решения предложил второму департаменту Областного правительства отдать распоряжение цынутным властям прекратить возвращение к помещикам бежавших переселенцев и разрешить им беспрепятственно собирать посеянный ими хлеб¹. Вслед за этим мероприятием временного характера, преследовавшим цель успокоить недовольное население, Бахметев 3 июля представил Александру I пространный рапорт, который мы рассматриваем как проект устройства болгар и гагаузов.

Бахметев убедился в том, что переселенцы составляли «немаловажную часть населения в сем (Бессарабском — И. М.) обширном и малолюдном крае»^[149]. Напомнив в своем рапорте о требованиях, изложенных в прошении от 8 сентября 1815 г., Бахметев выразил сомнение в целесообразности создания болгарского казачьего войска. Изучив поступившие к нему материалы, он пришел к правильному выводу о том, что главную причину, побудившую переселенцев настаивать на удовлетворении этого требования, следует видеть в их стремлении к независимости от местных помещиков и властей.

Поэтому, заботясь в первую очередь об интересах казны, Бахметев полагал более выгодным «…уничтожить токмо причины, побудившие болгар испрашивать обращения в болгарское войско». Он выдвигал свой проект устройства болгар в Буджаке на равных условиях с их соотечественниками, поселенными в Новороссии, а именно: отвести в южной Бессарабии достаточную территорию для всех переселенцев, в том числе живших в помещичьих мошиях, и для тех, которые пожелали бы переселиться из Турции в последующие годы^[150].

Такой проект и отказ от создания особого войска мотивировались и тем, что переселенцы представляли собой «трудолюбивую часть населения южной Бессарабии и в звании земледельцев могли бы приносить существенную пользу государству» (разрядка наша. — И. М.). В противном случае могли прийти в упадок и такие доходные статьи казенных земель, как соляные озера, рыбные ловли, виноградные сады и другие, ранее отдававшиеся в откуп, а занятые и уже частично освоенные переселенцами землй полупустынного Буджака остались бы в том состоянии, в каком находились до заселения. Создание казачьего войска, по его мнению, не удовлетворит ни переселенцев, ни правительство, так как последнее не могло доверить охрану бессарабской границы войску, составленному из болгар, недавно пришедших из пределов Турции. Использование же его вдали от мест поселений болгар даже в мирное время не соответствовало бы желанию самих переселенцев, хотя правительство в этом случае должно было взять болгар-казаков на свое содержание. Исходя из этих соображений, он предлагал основать мирные поселения, предоставить переселенцам не только 3-летнюю льготу, обещанную по условиям 1811 г. и воспользоваться которой Областное правительство «не дало им в полной мере, но даровать им сверх того еще 6 льготных лет». Такая мера, по мнению Бахметева, могла содействовать скорому утверждению благосостояния переселившихся и стимулировать приток новых переселенцев из Турции¹. Таким образом еще раз подчеркивалась необходимость привлечения новых переселенцев из Болгарии, и Бахметев не расходился в этом с мнением Александра I, П. Киселева, Инзова, Беннигсена, Козодавлева и других представителей правительства.

Информируя царя о временных мерах, предпринятых 1 июля для облегчения участи наличных переселенцев, он сообщил о своем предписании Областному правительству «не простирать к болгарам никаких требований и не употреблять их ни в какие повинности». Он был уверен в том, что переселенцы ничем не обязаны помещикам, так как их переселение в Бессарабию «не стоило ни малейшего иждивения ни казне, ни помещикам»^[151].

На этом основании Бахметев предлагал передать на рассмотрение Временного комитета Бессарабской области вопрос о взаимоотношениях помещиков с переселенцами.

Казалось, вопрос об организации особого управления переселенцами был, наконец, сдвинут с места. После длительной переписки заинтересованных ведомств и лиц, в том числе штаба 2-й армии, Комитет министров, считаясь с настоятельными обращениями переселенцев, постановил определить к ним «попечителя для временного за управлением их надзора», на пост которого Бахметев предложил кандидатуру Д. Ватикиоти. 10 июля ему и вручалось попечительство по временному управлению переселенцами, жившими в Хотарничанском, Кодрском, Гречанском, Бендерском цынутах и в г. Кишиневе. В помощь ему для ведения делопроизводства прикомандировывался чиновник Малевин¹. Центром пребывания вновь созванного управления было избрано м-ко Рени Томаровского цынута.

Ватикиоти вместе с приданным ему штатом чиновников должен был действовать на основании инструкции Бахметева^[152].

Так как переселенцы жили в названных цынутах и отдельными поселениями, и совместно с коренными жителями, то до предстоявшего отвода территории, предназначавшейся исключительно для переселенцев, последние должны были временно оставаться также и под управлением земских властей. Существенной уступкой при этом в пользу переселенцев можно считать значительное ограничение власти над ними земских исправников. Это ограничение осуществлялось организацией особого управления задунайскими переселенцами, разбросанными на территории нескольких цынутов^[153]. Было ясно, что Ватикиоги не мог лично присутствовать всюду, где требовалось его вмешательство для защиты прав переселенцев. Поэтому Бахметев рекомендовал «заставить» избрать на местах в каждом сельском обществе, где это потребуется, из среды болгар и гагаузов «самых благонадежных и расторопных старшин», по возможности грамотных. Такие старшины должны были замещать Ватикиоти как попечителя в своих обществах, пользуясь его «правами и обязанностями» для их защиты от притеснений^[154].

Что касается самого попечителя, то он не менее трех раз ежегодно должен был объезжать все поселения и проверять, «не терпят ли переселенцы притеснений» со стороны старшин или земских исправников, защищать потерпевших, заменять старшин, не выполнявших возложенных на них обязанностей и доносить наместнику об исправниках, притеснявших переселенцев для принятия против них своевременных мер.

Ватикиоти уполномочивался защищать переселенцев от всевозможных несправедливых требований земских исправников. В случае каких-либо недоразумений, возникающих на этой почве, он мог требовать от земских исправников предъявления соответствующих предписаний начальства, на основании которых они действовали. Так мыслилось возможным ограничить произвол местных властей, действовавших часто без всяких формальных оснований для взыскания податей, повинностей и пр. Подобные действия попечитель мог пресекать как противозаконные с точки зрения существовавшего законодательства.

Кроме того, в интересах переселенцев предлагалось соблюдать «уравнение в повинностях». Бахметев обещал дать соответствующее предписание исправникам. Любое требование по уплате каких-либо сборов и выполнению нарядов и земских повинностей согласно инструкции могло осуществляться только с согласия попечителя или старшин. Вместе с тем, на последних и Ватикиоти возлагалась строжайшая ответственность за последствия, которые могли возникнуть при «малейшем уклонении обществ от выполнения справедливых требований земского начальства». Второй департамент областного правительства обязывался снабдить Ватикиоти точными сведениями о размерах поборов, постоянных и временных повинностей и нарядов, которые можно было требовать от переселенцев^[155].

Необходимость ограничения власти исправников диктовалась росшим потоком жалоб переселенцев на продолжавшийся произвол местных властей при обложении разными повинностями и на отказ возвратить имущество, захваченное помещиками. Эти вопросы требовали скорого решения. 1 июля 1816 г. Юшневский и Ватикиоти сообщили о предписании Беннигсена направить все жалобы переселенцев к Бахметеву. Они направили ему жалобы по всем этим вопросам и, в частности, на принуждение поставлять подводы для перевозки леса на строительство домов немецким колонистам, для поставок сена на почтовые станции, на обременительный постой и продовольствование без всякого вознаграждения сербов, размещенных в поселениях болгар, на взимание тяжелых податей и на «чрезмерность налагаемых повинностей»¹.

Однако Бахметев вскоре поручил разбор этих жалоб Ватикиоти как попечителю переселенцев. Так как подобные жалобы оставались неудовлетворенными из-за «небрежения и пристрастности» земских властей при Гартин-ге, Ватикиоти обязывался установить справедливость жалоб и о результатах донести Бахметеву^[156]. Одновременно с этим земские исправники должны были оказывать попечителю незамедлительное содействие и строго наблюдать за «непременным доставлением законного удовлетворения пострадавшим» ^[157].

Ограничение власти земских исправников выразилось и в том, что они не могли подвергать переселенцев арестам или наказаниям без предварительного согласия Ватикиоти, за исключением особо важных и уголовных случаев, требовавших принятия срочных мер. Со своей стороны Ватикиоти обязывался оказывать содействие земским властям не только в выполнении переселенцами нарядов, повинностей и т. д., но и в том, чтобы среди переселенцев не проживали посторонние для них лица, «обязанные входить в состав общего управления» областью, а также дезертиры и беглые помещичьи крестьяне. В обязанность попечителя входил и разбор «всяких маловажных распрей», которые могли быть прекращены на месте путем примирения сторон в результате «словесного производства». Более сложные дела следовало передавать в судебные учреждения области.

Одновременно делалась попытка удовлетворения такого важного требования переселенцев, как отвод под их поселение особой территории.

С этой целью по распоряжению министерства внутренних дел начальник инженеров второй армии Ферстер 26 июня 1816 г. командировал в Буджак поручика Казеновского и кондуктора Козлова с необходимыми инструментами для межевания земель. После прибытия Казе-невского в Кишинев Бахметев сообщил Ватикиоти о полученном распоряжении Козодавлева отмежевать переселенцам в Буджаке такую часть казенных земель, на которой не было бы «чересполосных владений». Иначе говоря, и Козодавлев, и Бахметев предлагали образовать особый поселенческий округ, в котором не было бы помещичьих земельных владений, и тем самым положить конец антикрепостнической борьбе переселенцев. Не случайно, в соответствии с указаниями Козодавлева, Бахметев предложил Ватикиоти производить отвод земель совместно с Казеновским при участии депутатов, избранных переселенцами с тем, чтобы они сами указывали участки земли, пригодные им под поселения¹.

Однако по ряду причин отмежевание земель задержалось до весны следующего года.

Таковы первые результаты, достигнутые переселенцами в 1816 г. благодаря их предшествующей антикрепостнической борьбе и поддержке, оказанной им Юшневским и Ватикиоти. Однако осуществление намеченных мероприятий вызвало сопротивление со стороны помещиков, земских властей и откупщиков. Земские чиновники, по словам Ватикиоти, лишившись «неправильных выгод», которые они извлекали ранее, применяли теперь все средства с целью срыва намеченных мероприятий. Он отмечал усилившуюся ненависть и «недоброходство» земских чиновников к переселенцам и к нему, как к их попечителю. Это проявилось в продолжавшемся произволе, притеснениях и требованиях, чтобы переселенцы выполняли свои обязанности в отношении к земским властям так же, как это было прежде. Кроме того, среди переселенцев они распространяли всевозможные слухи с тем, чтобы создать атмосферу неуверенности в успехе борьбы за свое устройство и побудить их к побегам за границу^[158].

Из донесений того же Ватикиоти Бахметеву 7 октября 1816 г. видно, что и откупщики, вопреки условиям контракта по откупу, произвольно, увеличивали размеры податей и поборов с переселенцев^[159].

Таким образом, болгары и гагаузы оказывались вынужденными продолжить свою антикрепостническую борьбу. Но она проходила теперь в более благоприятных для них условиях, которые вселяли надежду на успешный исход этой борьбы. Они получали поддержку от своего попечителя. Полномочный наместник области, обязанный считаться с видами правительства на заселение Буджака, также поддерживал их.

Используя относительно благоприятные условия, болгары и гагаузы энергичнее переселялись из помещичьих вотчин на казенные земли. Наиболее ярким примером в этом отношении является рост побегов из вотчин Бальша. Если, по его данным, к июлю месяцу 1816 г. от него сбежало около 1 800 семей, то к 10 мая 1817 г. количество беглых увеличилось до 2 335 семей болгар, молдаван и гагаузов, т. е. за 10 месяцев вновь сбежало 535 семей¹.

* * *

В борьбе, которую продолжали переселенцы против местных помещиков и властей после образования попечительства, Ватикиоти придерживался той линии их защиты, которую он отстаивал вместе с Юшневским весной и летом 1816 г. При этом большое значение имела поддержка, которую Ватикиоти получал от Юшневского, не прекратившего своих забот о переселенцах и после того, как возглавлявшаяся им Комиссия завершила свою работу. Такая возможность была создана в связи с откомандированием Юшневского в июле 1816 г. в распоряжение полномочного наместника Бессарабской области Бахметева, желавшего использовать его, как писал сам Юшневский, «по предмету преобразования тамошнего (бессарабского. — И. М.) управления»^[160]. Бахметев назначил его членом Временного комитета Бессарабской области, созданного с санкции императора. Кроме того, ему вверялось «особенное управление» обеими (российской и молдавской — И. М.) канцеляриями названного Комитета ^[161].

Между тем помещики, поддерживаемые областными учреждениями, всеми силами старались доказать свои права на закрепощение переселенцев. И так как Юшневский выдвинул обоснованное обвинение в том, что они являются виновниками бедственного положения переселенцев, вынужденных «искать покровительства своего в пределах турецких», они старались отвести от себя это обвинение¹.

Бессарабский временный комитет, Областное правительство, исправники и ревизоры упорно доказывали законность прав помещиков не только на молдавских крестьян, но и на задунайских переселенцев. Эти права они аргументировали ссылками на грамоту господаря Григория Гики от 22 июля 1776 г., по которой «все вообще жители, без различия пород» обязаны оставаться на тех местах, где их застало названное положение, на законы Лрменопуло, запрещавшие принимать «чужих переселенцев» и требовавшие возмещения вызванных этим убытков и потерь помещиками, на законы молдавского господаря Василия Воеводы и общее положение господаря Александра Мурузи от 1804 г.^[162].

Как видим, привлекались законы и другие акты, изданные задолго до переселения болгар и гагаузов, еще во времена фанариотского режима, действие которых так хотели сохранить молдавские помещики и после присоединения Бессарабии к России. Естественно, что такая практика вызвала решительное сопротивление не только среди переселенцев и их защитника А. Юшневского, но и у представителей царизма. Так, гражданский губернатор Кала-георгий, хотя и склонялся к признанию некоторых доводов, приведенных в защиту интересов бессарабских помещиков, вместе с тем считал, что они не могут требовать возвращения к себе тех, кто с разрешения правительства или самовольно переселились на казенные земли и обзавелись там домами и хозяйственными постройками. Не без оснований он опасался того, что такая мера заставит их «удалиться во владения Порты Оттоманской». Вследствие этого потерпели бы не одни только помещики, но и правительство. Исключение допускалось лишь в отношении переселенцев, прибывших в Бессарабию до начала войны 1806–1812 гг.^[163].

В борьбе с боярскими притязаниями Юшневский занимал более последовательную и принципиальную линию. Он не соглашался ни на какие уступки, которые в какой-либо степени ущемляли интересы болгар и гагаузов и ставили бы даже часть их в зависимость от помещиков. Выступая против них, он опирался на глубокое знание современного ему законодательства. При обсуждении переселенческого вопроса в областных учреждениях он направлял острие своих выступлений прежде всего против Я. Бальша, за которым следовали более мелкие претенденты на закрепощение переселенцев. Он вскрыл полную несостоятельность притязаний Бальша. Его стремление превратить переселенцев в крепостных Юшневский рассматривал как «самоправие» на том основании, что решение вопроса о крестьянстве «есть дело правительства». Юшневский считал недопустимой и беспочвенной защиту прав помещиков при помощи молдавских законов, изданных ещетогда, «когда здешний край подвергался татарским пленениям».

Применение таких законов в Бессарабии после ее присоединения к России он считал неуместным не только в отношении к переселенцам, но и к коренным жителям. Он указывал на отсутствие в местных законах какого-либо упоминания о праве помещиков удерживать на своих землях иностранных выходцев. Притязания на переселенцев из Болгарии отмечались как беспочвенные и на том основании, что их простирали «на целое отделение народа, которое по приглашению правительства прибыло сюда для жительства». Тем самым Юшневский желал представить болгарских иммигрантов в России, как сторону, обладавшую юридическими правами для переговоров с правительством России по вопросам о переселении на ее земли. Незаконными поэтому признавались им и предписания Областного правительства, которые «без утверждения высшей власти не могут иметь силу закона». Поэтому Юшневский предлагал разрешить спор о правах переселенцев в их пользу, тем более, что они прибыли в Бессарабию в годы, когда там утвердилась власть России, во-вторых, они были приглашены для водворения без всякого участия местных помещиков и на условиях, предложенных русским правительством. В-третьих, эти условия о поселении он рассматривал как условия, заключенные между Россией и частью болгарского народа. С особенной силой подчеркивалось при этом, что выгода нескольких бессарабских помещиков не может противопоставляться интересам целого государства и что насильственное возвращение переселенцев к помещикам «может стать вредным по своим последствиям для государства», особенно, если они будут уравнены с коренными жителями области, испытывавшими тягчайшее крепостное угнетение¹.

Использование Юшневским своих прав как российского члена Временного комитета вызвало резкое недовольство молдавских членов того же Комитета. Юшневский оказывал влияние на ход дела, так как гражданский губернатор Калагеоргий, председательствовавший в Комитете, в отличие от своего предшественника, при разборе переселенческих материалов обратил внимание на отсутствие претензий самих переселенцев и не соглашался на окончательное решение спорных вопросов на основании одних лишь претензий помещиков. Это в значительной степени облегчало борьбу Юшневского против молдавских помещиков, членов Комитета.

Борьба разгорелась в середине июля 1817 г., когда Временный комитет должен был вынести свое решение по делу Бальша, выступавшего с требованием вернуть в его имения в Хотарничанском и Гречанском цынутах 2 206 бежавших оттуда переселенческих семей и возместить ему убытки за предшествующие годы, понесенные в результате их бегства Молдавские члены Комитета отстаивали не только претензии Бальша, но и помещиков вообще. И так как им были известны позиции русских членов Комитета, то они решили направить Бахметеву составленное ими мнение, которое выдали за мнение, будто бы одобренное всеми членами Комитета. Однако их затея была разоблачена. В своем рапорте Бахметеву Калагеоргий указал, что представленное «мнение» молдавские члены не согласовали ни с ним, как председателем Комитета, ни с другим российским членом Комитета — Юшневским¹. Поэтому Бахметев 21 июля предложил Временному комитету представить решение за подписью всех его членов^[164].

Как видно, русские члены Комитета не желали идти на уступки, и обсуждение вопроса о переселенцах затянулось. 11 августа молдавские члены Комитета вновь обратились к Бахметеву с ходатайством в пользу Бальша, считая его притязания законными и справедливыми, добивались возвращения ему всех переселенцев независимо от их национального происхождения^[165].

Не согласись с их мнением по этому вопросу, Юшневский и Калагеоргий представили свои особые мнения. Калагеоргий продолжал настаивать на необходимости привлечения показаний не только Бальша, но и переселенцев, как второй заинтересованной стороны⁴. Юшневский же потребовал срочного представления документов, подтверждавших права Бальша на переселенцев, ушедших из его моший^[166]. Но тот, как и следовало ожидать, не располагал требуемыми документами и в очередном прошении во Временный комитет в сентябре 1817 г. выступил против Юшневского как главного противника в решении вопроса о переселенцах. Из рапорта Временного комитета, посланного 24 сентября Бахметеву, видно, что Бальш взял Юшневского «под подозрение» и просил удалить его из Временного комитета при рассмотрении дела об удержании и возвращении в его владения как болгар, так и «природных молдавских жителей»^[167]. При этом он прибег к таким оскорбительным и дерзким выражениям по адресу Юшневского, что Комитет, видимо, по настоянию Калагеоргия, вернул Бальшу его прошение с соответствующей «надпиской» и не нашел ни малейшего основания для отстранения Юшневского от рассмотрения дела Бальша^[168].

В феврале 1818 г. в это дело вмешался и Бессарабский областной совет. Часть его членов направила Бахметеву рапорт, в котором высказывалась в поддержку мнения молдавских членов Временного комитета, защищавшего интересы помещиков. Вместе с тем они выступали против Юшневского, как сторонника и защитника противной стороны¹. Член Временного комитета Александр Гика представил особое мнение по данному вопросу в духе требований помещиков. И так как Юшневский не соглашался с ним, он настаивал на его удалении из состава Комитета как «не заслуживающего никакого уважения»^[169]. Подобного же взгляда придерживался и советник гражданского присутствия второго департамента Областного правительства Иордаки Варфоломей^[170]. Но к этому времени, в результате изменившегося отношения к задунайским переселенцам в высших правительственных кругах, часть представителей областных учреждений должна была пересмотреть и свое отношение к тяжущимся сторонам. Часть членов Областного правительства, новый гражданский губернатор Катакази, сменивший Калагеоргия, а также исполнявший должность вице-губернатора Крупенский сочли необходимым отказать Бальшу в удовлетворении его претензий^[171].

Крупенский должен был учесть мнение полномочного наместника области, полагавшего, что болгары, как «…народ упрямый и вспыльчивый, никогда бы не склонились возвратиться на прежнее место», т. е. к помещикам^[172]. Более того, как стало известно министерству внутренних дел, Областное правительство также убедилось в бесплодности попыток удержать болгар в зависимости от Балыпа и других помещиков, так как они могли уйти за границу, от чего помещики не выиграли бы ничего, а казне был бы нанесен ущерб^[173].

Борьба переселенцев, поддерживаемых Юшневским, оказала большое влияние на правительство при решении вопроса об их устройстве в Бессарабии. Уже в марте 1818 г. был создан Попечительный комитет об иностранных поселенцах южного края России. Председателем Комитета и главным попечителем иностранных поселенцев юга России был назначен И. Инзов.

Вскоре после этого назначения, в мае 1818 г., Александр I в сопровождении своей свиты и статс-секретаря Каподистрии совершил объезд Новороссийских губерний и Бессарабии. Последний, по словам А. Клауса, «принимал живейшее участие в этой области, столь важной в стратегическом отношении»¹. Это посещение позволило Александру и сопровождавшим его лицам ближе познакомиться с положением дел в Бессарабии для принятия мер по дальнейшему упрочению позиций царизма в области и для осуществления в ближайшем мер по устройству переселенцев в соответствии с интересами России на Балканах. При этом большое значение имело то, что переселенцы воспользовались пребыванием царя в Бессарабии, чтобы встретиться с ним и добиться полного удовлетворения своих требований, за реализацию которых они боролись уже несколько лет.

По свидетельству Середонина, Александр I встретился с депутатами переселенцев и имел с ними беседу, во время которой расспрашивал их об отношении к ним местных чиновников. Депутаты изложили свои требования в такой форме, что Александр посчитался с ними и должен был принять меры для успокоения переселенцев. Некоторые чиновники были отстранены от должностей, а рассмотрение жалоб на других чиновников было поручено министру внутренних дел^[174].

Вместе с тем депутаты вручили царю прошение от имени всех переселенцев, представляющее большой интерес. Мы воспроизводим его полностью с сохранением всех языковых и стилистических особенностей с последующим нашим переводом.

«Шесть лет назад това как мы выканы смы тука из Задуная и шесть лет како остаемся не удовлетворенны по обещаванию, което нам направено именем в. и. в. от главнокомандувашт тугава покойника генерал — фельдмаршала кн. Кутузова. При самого прихождани из Турция на поселение наше, земли нам не было дадено, а зехми места самички комуто де показалося подобро и от онова време живеем рассеяно по всичката Бессарабия и незбрахми и не направихми онова общество, което между нами было едино, яко нам заповедано на сичкото вообщте с первните былагре да си сбирем и да направим такова на землита царской, каквоту мы просили и коли-ко начального права в одно и тоже время нам обештан-ного и досигашнего время не видим и сичката былгаре ощи от первата война с турците, перешедшие тука, удерживаются на боерских землях, хотя там никакво такожде не бывали обязанны и заселилися без никакво в чем-либо помагании их.

Сига узнахми, чи сичките другостранные колонисти штат да са нахождат под покровительством генерал-лейтенанта Инзова, великостью благотворений коету смы имали щастие да са ползували всеукото время прошедшее с турските войны, дету многих от нас под неговото начальство и служили. Припаждами и себе си, монархо, не остави и нас в Бессарабии задунайских пришельцев, повели равно и сикчите болгари в первата война с турците поселившихся тука и бояри удерживаемых, да са обырнат под покровительството таговаже человеколюби-ваго полководца генерал-лейтенанта Инзова и с това успокоить и осчастливить». Подписи^[175].

ПЕРЕВОД

«Шесть лет тому назад мы были вызваны сюда из-за Дуная и шесть лет как остаемся неудовлетворенными согласно обещанию, данному от имени в. и. в. тогдашним главнокомандующим покойным генерал-фельдмаршалом кн. Кутузовым. При самом прибытии из Турции на поселение нам не было дано земли и мы сами поселились там, где кому казалось лучше. И с того времени живем рассеяно по всей Бессарабии и. не объединились и не создали единого общества, как было обещано по приглашению всем вместе с первыми болгарами объединиться и образовать такое на казенной земле, как мы просили и как нам обещано было и до настоящего времени не видим. И все болгары, перешедшие сюда еще во время первой войны с турками, удерживаются на боярских землях, хотя там ничем также не были обязаны и поселились без всякой помощи бояр.

Ныне мы узнали, что все другие иностранные колонисты будут находиться под покровительством генерал-лейтенанта Инзова, великими благодеяниями которого мы уже имели счастье постоянно пользоваться во время войны с турками, когда многие из нас служили под его начальством. И мы прибегам к тебе, монарх, не оставить и нас, задунайских пришельцев в Бессарабии, а равно и всех болгар, поселившихся здесь во время первой войны с турками и удерживаемых боярами, повели обратить под покровительство того же человеколюбивого полководца генерал-лейтенанта Инзова и тем успокоить и осчастливить нас».

Видимо, это обращение переселенцев и беседа их депутатов с царем не прошли бесследно. Не случайно уже б мая 1818 г. Каподистрия известил Бахметева о согласии Александра I удовлетворить требования всех переселенцев, включая и прибывших в Бессарабию до 1806 г., «на которых бессарабские помещики право свое простирают» и обязательно выполнить обещания, данные в 1811 г., а также передать их в ведение Инзова¹.

В связи с этим Инзов должен был приступить к рассмотрению вопросов, связанных с устройством переселенцев в Бессарабии путем уравнения их в правах с болгарами, поселенными ранее в Новороссийских губерниях, собрать о них подробные сведения и представить в Петербург со своим мнением» о прочном их водворении»^[176].

По указанию Александра I Бахметев обязывался доставить для этой цели Инзову точные сведения о задунайских переселенцах. На их основании Инзову предстояло составить доклад с включенными в него основаниями для окончательного постановления об устройстве задунайских переселенцев^[177].

В связи с этим, по указаниям Бахметева, Ватикиоти с помощью городских и земских полицейских чиновников и привлеченных по своему усмотрению «способнейших» болгарских старшин произвел перепись всех переселенцев в Бессарабии. При этом он оповещал опекаемое им население о намерениях правительства удовлетворить предъявленные ими требования, уверяя, что водворение переселенцев в Бессарабии «…устроено будет со всей точностью, согласно данному обещанию»^[178].

Перепись была завершена к ноябрю 1818 г. Переписные списки составлялись при прямом участии Ватикиоти и доверенных из среды заинтересованных переселенцев. Поэтому мы имеем основание считать их достаточно точными. На основании этих списков нами составлена следующая таблица, позволяющая установить и общее количество болгар и гагаузов во всей Бессарабии и количество тех из них, которые еще остались к осени 1818 г. во власти помещиков.

Фамилии помещиков	Названия их сел	Количество зависимых поселенцев
Ион Стурдза	Сыдык……..	62
	Копкуй……	303
	Бююк Киосели….	85
	Кючюк Киосели….	198
	Каждамгалия….	204
	Баймаклия……	30
	Бурчак…….	32
	Еникиой…….	285
	Кият………	114
	Чоболакчи-Татар.	53
	Чекурмиши……	243
	Татор-Баурчи…	90
В. Баланеску	Капаклы…….	32

Фамилии помещиков	Названия их сел	Количество зависимых поселенцев
П. Казимир	Тартаул на Ларге.	227
Я. Бальш	Минджир…….	59
	Орак-Мурза……	63
	Алуат………	65
	Хаджикиой……	12
	Карбаул……..	218
	Пилиния Болгар.	95
	Роша………	99
	Томай………	39
	Баймаклия……	167
	Чумай……..	147
	Каждамгалия-Беженар.	31
	Казаяклия…..	141
	Пилиния Молдаван.	21
Г. Маржинян	Гания………	72
Княгиня Рали	Макрешты……	66
К. Кодрян	Шамайлия……	43
И. Канино	Кирпешты…….	7
Монастырь св. Саввы	М-ко Леово……	201
	Итого…..	3 510 душ обоего пола[179].

Всего, таким образом, в зависимости от помещиков в ноябре 1818 года числилось 3 510 человек, а общее количество переселенцев во всей Бессарабии составляло 27 062 человека.

Сравнивая эти итоги с данными переписи за 1816 г., мы получаем основание судить о том, что количество переселенцев, оставшихся на помещичьих землях, значительно сократилось при одновременном увеличении населения казенных земель Буджака. В 1816 г., как уже известно, насчитывалось 5 320 переселенческих семей, из которых на землях помещиков проживало 1 865 семей или более 35 % общего количества переселенцев. В 1818 г. у помещиков оставалось 13 % общего состава переселенцев. Таким образом, в период между 1816 и 1818 гг. побеги переселенцев на казенные земли значительно возросли. Более того, увеличилось и количество молдавских крестьян, становившихся на такой путь.

В июне 1818 г. исправники доставляли Бахметеву сведения о побегах молдавских крестьян на казенные земли. Так, например, околаш, посланный в июне 1818 г. с несколькими каларашами из Гречанского цынута в с. Брынзу для возвращения к помещику 15 молдавских семей, бежавших из с. Акботы, не добился успеха из-за сопротивления живших там болгар и гагаузов^[180]. Земский исправник и ревизор Гречанского цынута констатировали в связи с этим, что подобные примеры неповиновения беглых и переселенцев побуждают и других беспрерывно переходить на казенные земли, так как они считали себя записанными попечителем Ватикиоти в казачье звание, а последний поддерживал такие переходы^[181].

Несмотря на все меры к пресечению побегов, они росли и переселенцы добивались в этом направлении заметных успехов. Поэтому правительству приходилось ускорять решение вопроса о взаимоотношениях между переселенцами и помещиками.

* * *

Обещания, объявленные правительством через попечителя переселенцев весной и летом 1818 г., в ближайшие месяцы были закреплены в законодательном порядке. Непосредственное движение болгар и гагаузов за свое устройство на условиях 1811 г. объясняет тот успех, которого мог добиться Инзов, представивший в марте 1819 г. обстоятельный доклад, сыгравший положительную роль в судьбах всех задунайских переселенцев в Бессарабии.

Посещение Бессарабии Александром I, составление доклада и подготовительные меры к изданию специального указа в пользу переселенцев происходили в то время, когда Юшневский еще находился в Кишиневе¹. Правомерно предположить, что при составлении своего доклада на имя царя Инзов не только воспользовался готовыми сведениями о болгарах и гагаузах, представленными Комиссией 1816 г. н находившимися в распоряжение требований болгар и гагаузов в указе 29 декабря как человека, возглавлявшего эту Комиссию и прекрасно осведомленного о положении переселенцев. При этом Юшневский лучше других мог сформулировать и основные положения доклада Инзова в интересах переселенцев. Этим, в частности, можно объяснить успешное отражение требований болгар и гагаузов в указе 29 декабря 1819 г.^[182].

Этот указ и изданный на его основании и в дополнение к нему 12 марта 1820 г. особый письменный акт министра внутренних дел В. Кочубея определяли положение болгар и гагаузов, поселенных в Буджаке. Необходимо хотя бы вкратце остановиться на условиях, предоставленных этими актами. На территории, отведенной под заселение болгарами и гагаузами, образовывалось 60 сел, разделенных на четыре округа: Прутский, Кагульский, Измаильский и Буджакский. На эту территорию общей площадью в 557 тысяч десятин не распространялась власть местных помещиков. Управление задунайскими переселенцами осуществлялось в дальнейшем особым попечителем, назначавшимся министром внутренних дел, и окружными старшинами, сельскими старостами и другими выборными должностными лицами из их среды. Каждая семья получала по 60 десятин земли, за пользование которой обязывалась вносить ежегодно в казну по 70 левов деньгами. Дополнительно к полученным наделам земли переселенцы получали право пользования землей, оставшейся нераспределенной, из расчета по 20 пар за каждую десятину в год.

Таким образом, болгары и гагаузы получили ряд льгот, облегчивших развитие социально-экономической жизни в четырех округах Буджака, отведенных под их поселение.

* * *

Успехи, достигнутые болгарами и гагаузами к 1820 г., стали возможными в известной мере благодаря тому, что большое участие в их судьбах принял А. П. Юшневский. Занимаясь переселенческими делами в 1816 г., он ставил перед собой задачи более широкие и глубокие, нежели те, которые предусматривались правительством. По его словам, он был командирован в 1816 г. в Бессарабскую область «для сношения с поселившимся там во время последней с турками войны болгарским народом, изъявившим готовность перевести из Оттоманских владений остальных своих единоземцев с тем, чтобы предоставлены были им особые права и преимущества»¹. Как видно из этих слов, записанных во время следствия над декабристами, и из всей деятельности Юшневского в пользу болгар и гагаузов, он ставил перед собой задачу добиться удовлетворения их требований в такой степени, которая стимулировала бы приток из Болгарии «остальных единоземцев». При этом он учитывал и стремление правительства использовать население Болгарии для заселения малолюдной Бессарабии, насчитывавшей в то время около 240 тысяч жителей^[183].

Юшневский понимал, что на пути к этому стояли бессарабские помещики и местные власти. Выступая против закабаления переселенцев, он стремился удержать их в Бессарабии. В этом он видел одну из своих задач. Опыт антикрепостнической борьбы переселенцев имел большое значение для дальнейшего формирования взглядов Юшневского как декабриста. И. Медведева отмечает, что к концу 1810-х гг., когда он вернулся в Тульчин, «политическое вольномыслие Юшневского достигло наибольшего напряжения», что подтверждается его вступлением в 1819 г. в «Союз Благоденствия»^[184].

Участие Юшневского на стороне болгар и гагаузов, боровшихся за удовлетворение их требований в аграрном вопросе, за освобождение от крепостной зависимости и за создание особого управления, независимого от местных властей, дает основание полагать, что он использовал накопленный опыт при разработке такого важного программного документа Южного общества декабристов, каким является «Русская Правда». Использованные нами архивные материалы ЦГИА МССР, ЦГИАЛ и ООГА дают дополнительные основания для подтверждения мнения М. В. Нечкиной о том, что Юшневский «очевидно, глубоко изучил особенности быта и истории болгар, и в его лице перед нами — осведомленный в славянских делах декабрист»¹. Вместе с тем в ее трудах мы имеем первые высказывания об Юшневском, как об одном из директоров Южного общества декабристов, хорошо знавшим «Русскую Правду» и принимавшем некоторое участие в создании ее текста^[185]. Эти выводы подкреплены ссылкой на показания самого Юшневского, которому не удалось скрыть от следственных властей своего участия в работе над ней, хотя бы и в такой форме, как «исправление слога» «Русской Правды». Отмечая, что она является плодом огромного личного труда Пестеля, М. В. Нечкина вместе с тем справедливо называет ее «идейным памятником целой революционной организации». Высказано и предположение о том, что Юшневский не только «переправлял слог» «Русской Правды», но и принял участие в работе над ее содержанием^[186]. В своей работе «Движение декабристов» автор отметила живое участие в выработке программы Южного общества ряда декабристов, «полностью разделявших мнение Пестеля на первом этапе жизни Южного общества». Среди них Пестель одним из первых назвал Юшневского ^[187].

М. К. Азадовский писал о том, что Юшневский не отрицал своего участия «в литературной отделке некоторых глав «Русской Правды»^[188].

И. Медведева также отметила активную работу Юшневского в Южном обществе. Она пишет: «Совместная работа с Пестелем над составлением «Русской Правды" сделала Юшневского идеологом республиканских идей…»^[189].

Я. Гросул в своей монографии, опубликованной в 1956 г., пришел к выводу о том, что участие Юшневского в работах Комиссии 1816 г. в известной мере способствовало формированию воззрений не только его самого, но и декабристов Южного общества^[190].

Имеющиеся материалы о декабристах восполняются сведениями, поступившими из враждебного им лагеря. Так, капитан Майборода, служивший под начальством Пестеля и сыгравший позорную роль предателя декабристов, в своем письме, адресованном на имя императора, сообщал о своей осведомленности в делах декабристов. Он выдал места хранения бумаг Южного общества и среди них «приготовленные какие-то законы под именем «Русской Правды», сочинением которых занимаются генерал-интендант Юшневский, полковник Пестель и в Санкт-Петербурге (капитан) Муравьев». Дибич, сообщивший содержание этого письма и донесения другого предателя декабристов, Шервуда, также не сомневался в участии Юшневского в составлении «Русской Правды»^[191]. При этом характерно, что в перечне ее авторов осведомленный в делах декабристов Майборода на первом месте назвал не Пестеля, а Юшневского. По свидетельству И. П. Липранди, ему был известен в Тульчине кружок Юшневского, «где писалась конституция, где питали молодежь заразительными утопиями…»^[192].

Приведенные суждения и данные, характеризующие Юшневского как одного из близких соратников Пестеля по составлению текста «Русской Правды», на наш взгляд, могут быть подтверждены путем сличения и сопоставления отдельных статей этого исторического документа с некоторыми статьями «Указа 1819 г.» и «Письменного акта 12 марта 1820 г.», о которых уже говорилось выше. Как известно, аграрный проект Пестеля, в двух его редакциях: ранней — 1822–1823 гг. и поздней — 1824 г., предусматривал, что с отменой крепостного права, крестьяне и все желающие заниматься земледелием будут обеспечены землей. С этой целью вся обрабатываемая земля каждой волости делилась на две части: общественную и частную. Общественная земля подлежала разделу на участки для безвозмездного распределения их между всеми гражданами, желавшими заниматься земледелием для обеспечения себя «необходимым продуктом»¹ (разрядка наша. — И. М.).

В статье 6-й «Письменного акта 1820 г.» говорилось: «Всем колонистам дается безденежно земли по 60 десятин на каждое семейство»^[193] (разрядка наша. — И. М.). Такими участками, в соответствии с «Указом 1819 г.», наделялись не только крестьяне, но и горожане, изъявлявшие на то свое согласие. Обеспечить болгар и гагаузов наделами было легко, так как под их поселение отводилось 557 тысяч десятин земли на территории Буджака, на которой не было помещичьих владений. После наделения всех наличных 6 042 семей поселенцев в 1827 г. оставалось в запасе еще 134 478 десятин свободной земли^[194].

Обеспечивая земледельца наделом для указанной цели, «Русская Правда» не давала ему права продавать, дарить или завещать этот надел, так как вся общественная земля считалась принадлежащей обществу^[195]. Земельные права переселенцев определялись статьей 1-й «Письменного акта»: «Из земель, колонистам под водворения отводимых, никто не может ни малейшего участка без воли учрежденного над ними начальства ни продавать, ни уступать и никаких на то крепостей совершать»¹. Это ограничение прав распоряжения землей было подтверждено и впоследствии, уже накануне аграрной реформы 1861 г. В «Уставе о колониях иностранных в империи 1857 г.» земли отводились «в неоспоримое вечно потомственное владение, но не в личную кого-либо, а в общественную колонии собственность»^[196].

Таким образом, не вызывает сомнений сходство прав земледельцев на распоряжение земельными наделами и по «Русской Правде» и по цитируемым актам.

Вторая половина волостных земель, названная в аграрном проекте Пестеля «частной землей», предназначалась для производства «изобилия». Ее можно было покупать и распоряжаться ею, как частной собственностью: продавать, закладывать, дарить и т. д.^[197]. Это — собственность буржуазного характера, обеспечивавшая широкие возможности для развития сельского хозяйства по капиталистическому пути. «Изобилие», производимое на такой земле, являлось бы ничем иным как массой сельскохозяйственной товарной продукции.

И в этом отношении обнаруживается некоторое сходство между статьями аграрного проекта Пестеля и статьями правительственных актов 1819 и 1820 гг. Размеры земельных наделов по «Русской Правде», как можно догадаться, гарантировали лишь производство «необходимого продукта» для удовлетворения потребностей непосредственного производителя и его семьи. Что же касается поселенцев, то они получали гораздо большие наделы (60 десятин) и, следовательно, имели возможность производить продукты не только для личных нужд, но и для продажи, как это и было в действительности на протяжении многих десятилетий. Кроме того, товарное производство у них обеспечивалось возможностью пользоваться дополнительными участками земли из запасного фонда в пределах поселений. За пользование каждой десятиной земли сверх нормального надела поселенец обязывался уплачивать в казну незначительную сумму (около 13 копеек серебром в год)¹. Более того, статья 11 «Письменного акта 1820 г.» создавала исключительные возможности для развития буржуазного землевладения. В ней говорилось: «Позволяется иностранцам покупать в Новороссийских губерниях земли у помещиков… и оною владеть в собственность без всякой другой подати, кроме той, которую прежний владелец по учреждению того края платил…» Купленной землей новый ее собственник мог распоряжаться по своему усмотрению, на что указывала вторая часть цитированной статьи «… всякий иностранец, купивший землю себе в собственность, буде желает выехать опять из России, должен при выезде продать ее или уступить другому, в государстве остающемуся»^[198].

Возможность приобретения земель в собственность действительно была использована некоторыми разбогатевшими поселенцами, превратившимися в 30—40-х гг. XIX в. в крупных аграриев-собственников земельных владений в 2–3 тысяч десятин и более. Эту землю, как и «частную землю», упоминаемую в аграрном проекте Пестеля, можно было продавать, покупать, дарить, завещать, т. е. поступать с ней как с частной собственностью.

Отмечая прогрессивные стороны статей цитированных правительственных актов, изданных под давлением народных масс переселенцев, получавших поддержку Юшневского, мы имеем основание полагать, что эти статьи были использованы в качестве одного из источников при составлении аграрного проекта «Русской Правды» Пестеля.

Вместе с тем, с полным основанием можно утверждать, что с их изданием в буджакских поселениях, являвшихся окраиной тогдашней России, создавались благоприятные условия для развития сельского хозяйства по капиталистическому пути. К характеристике исторического развития этой окраины на данном периоде приложимо высказывание В. И. Ленина — «…именно в наших окраинах, где крепостное право либо вовсе не было известно, либо было всего слабее, где крестьяне меньше всего страдают от малоземелья, отработков, тяжести, податей, там всего более развился капитализм в земледелии»^[199].

Таковы некоторые основания, позволяющие считать А. П. Юшневского одним из ближайших соавторов Пестеля по составлению текста «Русской Правды» и использования им при этом опыта антикрепостнической борьбы болгар и гагаузов в 1815–1816 гг.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Антикрепостническая борьба болгар и гагаузов совместно с немногочисленным молдавским населением Буджака против бессарабских помещиков, откупщиков, Бессарабского областного правительства и земских исправников, особенно усилившаяся в 1815–1816 гг., завершилась успехами, закрепленными в актах, изданных правительством России в 1819–1820 гг.

Правительство России, заинтересованное в распространении своего влияния на Балканы, оказалось вынужденным пойти на уступки переселенцам, ввиду угрозы их ухода в Болгарию.

В результате этой борьбы болгары и гагаузы добились выделения для своего поселения части Буджака, свободного от помещичьего землевладения. На этой территории они стали независимыми и от Бессарабского областного правительства и от земских властей, а вместе с тем добились и резкого сокращения налогов, повинностей, разных поборов и уничтожения откупной системы.

Эти достижения создали благоприятные условия для ведения свободной торговли, охраны частной собственности и обеспечили возможность развития капитализма в земледелии Буджака, которое проходило здесь быстрее, нежели в большинстве районов России.

В антикрепостнической борьбе народных масс положительную роль сыграл будущий декабрист А. Юшневский. Работая в Переселенческой комиссии, он стал на сторону борющихся масс против крепостников.

Поддерживая всех переселенцев, независимо от их национальной принадлежности, Юшневский и Ватикиоти выступали противниками крепостничества и сторонниками освобождения народных масс от власти помещиков.

В ходе антикрепостнической борьбы ковались дружеские связи болгар и гагаузов с угнетенным молдавским крестьянством. Их выступления против крепостного угнетения происходили не только одновременно, но и при взаимной поддержке.

СЛОВАРЬ МАЛОУПОТРЕБИТЕЛЬНЫХ СЛОВ

Бир — налог, взыскивавшийся с крестьян Молдавии и Валахии во времена турецкого владычества, и сохранившийся в Бессарабии в первые годы после ее присоединения к России.

Буджак— южная часть Бессарабии, состоявшая из Бендерского, Акксрманского и Измаильского уездов.

Гагаузы. Вопрос о происхождении гагаузской народности, жившей до переселения в Бессарабию в Северо-Восточной Болгарии, преимущественно в городах Варне, Каварне, Бальчике, Силистрии и в их окрестностях, остается слабоизученным. Одни исследователи рассматривали гагаузов как часть болгарского народа, подвергшуюся насильственной ассимиляции турками во время их господства на Балканах. Другие авторы склонны видеть в них потомков половцев-куманов и др. тюркских племен, переселившихся в Добруджу из Северного Причерноморья во время монголо-татарского нашествия. Наконец, третьи ведут происхождение гагаузов от малоазиатских тюрко-сельджукских племен, переселившихся в Добруджу во второй половине XIII в. Автор настоящей работы располагает некоторыми основаниями считать основную часть гагаузов отуреченными болгарами, с которыми слилась часть тюрко-язычного населения, поселившегося в Добрудже в XIII–XIV вв. Окончательные выводы по данному вопросу станут возможны только в результате объединенных усилий историков, этнографов, лингвистов, антропологов и других представителей науки.

Бама — таможенный сбор с товаров.

Временный комитет Бессарабской области учрежден в июле 1816 г. для подготовки проекта «Устава образования Бессарабской области», после чего в 1818 г. был ликвидирован.

Джма — налог, составлявший десятую часть урожая и приплода скота, поступавший с крестьян в пользу помещиков.

Диван—название боярского совета в княжествах Молдавии и Валахии. Ведал административными и судебными делами княжеств.

Исправник — управляющий цынутом в княжествах Молдавии, Валахии и в Бессарабии.

Лев — турецкая денежная единица. В 20-х гг. XIX в. стоил 20 коп. серебром.

Мошия — помещичье имение, вотчина.

Околаш, — управляющий околом (волостью), частью цынута.

Пара — турецкая монета, равная сороковой части лева.

Райя — буквально скот. Название, данное в султанской Турции христианскому населению некоторых областей, подведомственных турецкому правительству.

Старшина — выборный управляющий округом задунайских переселенцев в Бессарабии.

Цынут — территориальный округ в Бессарабии, уезд.

Чорбаджй — буквально хозяин. Термин, употреблявшийся в Болгарии для названия зажиточных хозяев вообще. С зарождением капиталистических отношений чорбаджиями называли представителей буржуазии.

ПРИНЯТЫЕ СОКРАЩЕНИЯ

ВД — Восстание декабристов. Материалы. Под ред. М. В. Нечкиной. Господитиздат.

в. — вязка.

ЗООИД — Записки Одесского Общества Истории и Древностей,

л. — лист,

оп. — опись.

ЦГИАЛ—Центральный Государственный Исторический Архив в Ленинграде.

ЦГИА МССР — Центарльный Государственный Исторический Архив МССР.

ф. — фонд.

ООГА — Одесский Областной Государственный Архив.

ПСЗ — Полное собрание законов Российской империи.

БИБЛИОГРАФИЯ

I. Классики марксизма-ленинизма

В. И. Ленин. Развитие капитализма в России, Соч., т. 3.

В И. Ленин. Аграрная программа социал-демократии в первой русской революции, Соч, т 13.

В. И. Ленин. О продовольственном налоге, Соч., т. 32.

К. Маркс, Ф. Энгельс. Иностранная политика русского царизма, Соч., т. XVI, ч. П.

II. Архивные материалы и документы

ЦГИА МССР, ф. 1, on. 1. № 57; ф. 2, on. 1, №№ 2, 65, 66, 75, 355, 372, 401, 414.

ЦГИАЛ ф. 598, ок. 1, № 243; ф. 958, on. 1, № 616; ф. 1308, oп. 1, №№ 3 и 4.

ООГА, ф. 1, оп. 214, в. 19, № 5; в. 47, № 17.

Восстание декабристов. Материалы. Под ред. М. В. Нечкиной, Госполитиздат, т. IX, 1950, т. X, 1953, т. XI, 1954.

Декабристы и их время. Сборник. Материалы и сообщения, изд. АН СССР, М., 1951.

Материалы для географии и статистики Российской империи, собранные офицерами Генерального штаба Бессарабская область. Составил А. Защук, М., 1862.

Полное собрание законов Российской империи. Первое, т. XXXVI, 1819.

Свод законов Российской империи, т. XII, ч. II, тетрадь 4.

Статистическое описание Бессарабии, собственно так называемой, или Буджака, с приложением генерального плана сего края, составленное при гражданской съемке Бессарабии комиссией, производившей размежевание земель на участки с 1822 по 1828 г., изд. Аккерманского земства, Аккерман, 1899.

Василич Г. Разруха 1825 г. Приложения, М., 1909.

Березняков Н. В. и Богданова В. А. (составители). Кутузов в Дунайских княжествах. Сборник документов. Кишинев. 1948.

III. Литературные материалы на русском языке

Азадовский М, К. Затерянные и утраченные произведения декабристов. В сборнике «Литературное наследство», т. 59. Декабристы-литераторы. 1, М., 1954.

Базилевич, В. Декабрист О. П. Юшневьский. В сб!рнику «Декабристи на УкратЬ, КиТв, 1930.

Вигель Ф. Ф. Замечания на нынешнее состояние Бессарабии, М., 1892. Вигель Ф. Ф. Записки Ф. Ф. Вигел1Я, М., 1891, ч. VI. Гросул Я. С. Антикрепостническая борьба крестьян Бессарабии в первой трети XIX в., Ученые записки Кишиневского государственного университета, т. XVI, Кишинев, 1955.

Гросул Я. Крестьяне Бессарабии, Кишинев, 1956.

Державин Н. С. История Болгарии, т. IV, М. — Л., 1948.

Заблоцкий-Десятовский А. П. Граф П. Д. Киселев и его время, Спб., т. 1.

История Болгарии, изд. АН СССР, Институт славяноведения, т. 1, М., 1954

История Молдавии. Под ред. А. Д. Удальцова и Л. Б. Черепнина, т. 1, Кишинев, 1951.

Казаков Н. И. Из истории русско-болгарских связей в период войны России с Турцией (1806–1812). Вопросы истории, 1955, Ху 6.

Киссо Л. А. Россия на Дунае и образование Бессарабской области, М., 1913.

Клаус А. Наши колонии, вып. 1, Спб., 1869.

Косев Д. Новая история Болгарии, М., 1952.

Крупенский А. Н. Краткий очерк о бессарабском дворянстве. К столетнему юбилею Бессарабии, Спб., 1912.

Куницкий П. Краткое статистическое описание Заднестровской области, присоединенной к России по мирному трактату, заключенному с Портою Оттоманскою в Бухаресте 1812 г., Спб., 1813.

Липранди И, П. Из дневника и воспоминаний И. П. Липранди, Русский вестник, кн. 10., М., 1866.

Медведева И. Н. Гнедич и декабристы, Сборник «Декабристы и их время». Материалы и сообщения, изд. АН СССР, М.—Л., 1951.

Мещерюк И. И. Первое массовое переселение болгар и гагаузов в Бессарабию в начале XIX в., Известия Молдавского филиала АН СССР, № 3–4 (11–12), 1953.

Никитин С. А. Разложение феодальных и зарождениекапиталистических отношений в Болгарии в конце XVIII и в XIX вв., История Болгарии, изд. АН СССР, М., 1954.

Накко А. Очерки гражданского управления Бессарабии, Молдавии и Валахии во время русско-турецкой войны 1806–1812 гг., ЗООИД, т. XI. Одесса, 1879.

Натан Жак. Болгарское возрождение, М., 1949.

Нечкина М. В. Движение декабристов, изд. АН СССР, т. I–II, М., 1955.

Образцы народной литературы тюрских племен, издан ные В. Радловым. Наречия бессарабских гагаузов. Тексты собраны и переведены В. Мошковым, предисловие В. Мошкова, Спб., 1904. Описание Бессарабской области. Составлено ведомства коллегии иностранных дел надворным советником Павлом Свиньиным, ЗООИД, т. VI, Одесса, 1867.

Потоцкий С. Инзов Иван Никитич, Бендеры, 1904.

Середонин М. С. Исторический обзор деятельности Комитета Министров, т. 1, Спб., 1902.

Скальковский А. Болгарские колонии в Бессарабии и Новороссийском крае, Одесса, 1848

IV. Литературные материалы на болгарском языке

Занетов Г. Българските колонии в Русия. Колониите в Бесарабия. Периодичсско списание на Българского книжовно дружество в Средец. Година девета. Книжка 48, Средец, 1895.

История на България, т. I, изд. Институт за българска история, Академия на науките, София, 1954.

Манов А. И. Потеклото на гагаузите, техните обичаи и нрави в две части. Втората част е одобрена на Българската Академия на Науките, Варна, 1938.

Редактор А. Миронова

Технический редактор М. Мандельбаум

Корректор Н. Дворяк

Сдано в набор 19.VII-1957 г. Подписано к печати 9.VIII-1957 Формат бумаги 84^1081/32 Бумажных листов 2,03+1 ькл.

Печатных листов 6,32-4-1 вкл. Учет. — изд. 5,99+1 вкл. Тираж 3000. АБ20551

Государственное издательство Министерства культуры Молдавской ССР. Кишинев, Могилевская, 35.

Цена 1 руб. 55 коп. Заказ № 911 2-я типография, Кишинев, Советская, 8,

Примечания

1

«Правда» от 24 апреля 1957 г., «Социалистические обязательства колхозов Чадыр-Лунгского района Молдавской ССР на 1957 ГОД.'?.

(обратно)

2

К. Маркс и Ф. Энгельс, Соч., т. XVI, ч. II, стр. 22

(обратно)

3

М. В. Нечкина. Движение декабристов, изд. АН СССР, тт. I–II, М., 1955, см. также Восстание декабристов. Материалы истории восстания декабристов под ред. М. В. Нечкиной, Госполитиздат, 1950, т. IX; 1953, т. X; 1954, т. XI.

(обратно)

4

С. А. Никитин. Разложение феодальных и развитие капиталистических отношений в Болгарии в конце XVIII и в XIX вв. в книге История Болгарии, изд. АН СССР, М., 1954, т. I, стр. 214–236. Н. С. Державин. История Болгарии, М.—Л., 1948, т. IV, стр. 7— 62. Жак Натан. Болгарское возрождение, М., 1949, стр. 25. Д. Косев. Новая история Болгарии, М., 1952, стр. 21–22. История на България. Институт за Българска история, София, 1954, стр. 304.

(обратно)

5

К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. XVI, ч. II, стр. 22

(обратно)

6

В архивных материалах гагаузы не выделяются из массы задунайских переселенцев и показаны под общим именем болгар. — И. М.

(обратно)

7

А. Накко. Очерки гражданского управления Бессарабии^ Молдавии и Валахии, во время русско-турецкой войны 1806–1812 гг., ЗООИД, т. XI, Одесса, 1879, стр. 292.

(обратно)

8

Там же, стр. 291.

(обратно)

9

А. Накко. Указ, соч., стр. 292.

(обратно)

10

Там же.

(обратно)

11

ЦГИА МССР, ф. 1, on. 1, № 57, л. 452.

(обратно)

12

ЦГИА МССР, ф. 1, oп. 1, № 57, л. 458.

(обратно)

13

Там же, л. 448.

(обратно)

14

ЦГИА МССР, ф. 2, on. 1, № 372, лл. 10–11: ф. 1, on. 1, № 57, л. 329. Березняков Н. В. и Богданова В. А. (составители). Кутузов в Дунайских княжествах. Сборник документов. Кишинев. 1948, стр. 85. Условия, объявленные Кутузовым 26.IV 1811 г. в дальнейшем кратко именуются "Условия 1811 г.»

(обратно)

15

Цит. История Молдавии, стр. 316.

(обратно)

16

Л. А. Кассо. Россия на Дунае и образование Бессарабской области, М., 1913, стр. 195.

(обратно)

17

А. Накко. Указ. соч., стр. 280.

(обратно)

18

ЦГИА МССР. ф. 2, on. 1, № 75, лл. 3—10

(обратно)

19

ЦГИА МССР, ф. 2, oп. 1, № 75, лл. 3—10. Ср. П. Куницкий. Краткое статистическое описание Заднестровской области, присоединенной к России по мирному трактату, заключенному с Портою Оттоманскою в Бухаресте 1812 г., Спб., 1813, стр. 25.

(обратно)

20

П. Куницкий. Указ соч, стр. 25; ЦГИА МССР, ф. 2, oп. 1, № 75, лл. 3—10.

(обратно)

21

Записки Ф. Вигеля. М., 1891, ч. VI, стр. 110.

(обратно)

22

ЦГИАЛ, ф. 958, on. 1, № 616, л. 7; ЦГИА МССР, ф. 2, on. 1, № 372, л. 111.

(обратно)

23

ЦГИА МССР, ф. 2, on. 1, № 65, лл. 56–57.

(обратно)

24

ЦГИА МССР, ф. 2, oп. 1, № 75, л. 8.

(обратно)

25

Там же, № 355, л. 11.

(обратно)

26

Там же.

(обратно)

27

Статистическое описание Бессарабии, собственно так называемой, или Буджака, с приложением генерального плана сего края, составленное при гражданской съемке Бессарабии комиссией, производившей размежевание земель на участки с 1822 по 1828 год, изд. Аккерманского земства, Аккерман. 1899, стр. 500. (В дальнейшем «Статистическое описание Буджака»).

(обратно)

28

Материалы для географии и статистики России, собранные офицерами Генерального штаба. Бессарабская область. Составил А. Защук, Спб., 1862, стр. 164.

(обратно)

29

Статистическое описание Буджака, стр. 517.

(обратно)

30

Там же, стр. 500.

(обратно)

31

ЦГИА МССР, ф. 2, on. 1, № 65, лл. 56–57.

(обратно)

32

А. Защук. Материалы, стр. 163.

(обратно)

33

Статистическое описание Буджака, стр. 500.

(обратно)

34

Я. Гросул, Указ, соч., стр., 53. А. Защук, Материалы, стр. 164. Также А. Скальковский. Болгарские колонии в Бессарабии и Новороссийском крае, Одесса, 1848, стр. 16.

(обратно)

35

Статистическое описание Буджака, стр. 500.

(обратно)

36

Там же, стр. 522.

(обратно)

37

Там же.

(обратно)

38

Статистическое описание Буджака, стр. 507.

(обратно)

39

Ф. Ф. Вигель Замечания на нынешнее состояние Бессарабии, М., 1892, стр. 65.

(обратно)

40

Статистическое описание Буджака, стр. 501—505

(обратно)

41

⁵ Там же, стр. 508–514.

(обратно)

42

Там же, стр. 517–518.

(обратно)

43

ЦГИА МССР, ф. 2, oп. 1, № 414, л. 71.

(обратно)

44

Там же, № 355, л. 18.

(обратно)

45

ЦГИА МССР, ф. 2. on. 1, № 372, л. 111.

(обратно)

46

Там же, № 355, л. 18.

(обратно)

47

Г. Занетов. Българските колоний в Русия. Колониите в Бессарабия. Периодическо списание на българското книжовно дружество в Средец, година девета, книжка 48, Средец. 1895, стр. 863.

(обратно)

48

ЦГИА МССР, ф. 2, on. 1, № 414, л. 43.

(обратно)

49

Ф. Ф. Вигель. Замечания на нынешнее состояние Бессарабии, стр. 64.

(обратно)

50

ЦГИА МССР, ф. 2, on. 1, № 355, л. 18.

(обратно)

51

ЦГИА МССР, ф. 2, on. 1, № 76, л. 16.

(обратно)

52

Там же, № 309, лл. 5–6.

(обратно)

53

Описание Бессарабской области. Составлено ведомства коллегии иностранных дел надворным советником Павлом Свиньиным. ЗООИД, т. VI, Одесса, 1867, стр. 273, 274, 316, 318 и 320.

(обратно)

54

ЦГИА МССР, ф. 2, on. 1, № 2, лл. 126–128.

(обратно)

55

Там же, л. 125.

(обратно)

56

Я. С. Гросул. Антикрепостническая борьба крестьян Бессарабии в первой трети XIX в. Ученые записки Кишиневского Госуниверситета. т. XVI (серия историческая), Кишинев, 1955, стр. 61.

(обратно)

57

ЦГИА МССР, ф. 2. on. 1, № 75, лл. 3—10.

(обратно)

58

Ф. Ф. Вогель. Указ, соч., стр. 56.

(обратно)

59

ЦГИАЛ, ф. 1308, on. 1, № 4 лл. 2–3; ЦГИА МССР, ф. 2, on. 1, № 372, лл. 6–7.

(обратно)

60

А. П. Заблоцкий-Десятовский. Граф П. Д. Киселев и его время, Спб., т. 1, стр. 34.

(обратно)

61

ЦГИАЛ, ф. 958, oil 1, № 616, лл. 5–6.

² Там же, л. 7; ЦГИА МССР, ф. 2, on. 1, № 372, л. 111.

(обратно)

62

ЦГИА МССР, ф. 2, on. 1, № 372, л. 9.

(обратно)

63

Там же.

(обратно)

64

Там же.

(обратно)

65

Там же.

(обратно)

66

К счастью переселенцев, они избежали тяжелой участи русских, украинских и других военных поселян. Вопрос о создании болгарского казачьего войска был отклонен по причинам, о которых будет сказано ниже. — И. М.

(обратно)

67

А. Накко. Там же, стр. 292.

(обратно)

68

ЦГИА МССР, ф. 2, on. 1, № 372, л. 9.

(обратно)

69

Там же; л. 63.

(обратно)

70

ЦГИА МССР, ф. 2, on. 1, № 372. л. 1.

(обратно)

71

Образцы народной литературы тюркских племен, изданные B. Радловым. Наречия бессарабских гагаузов. Тексты собраны и переведены В. Мошковым. Предисловие В. Мошкова, Спб., 1904, т. X., стр. IX.　

См. также А. И. Манов. Потеклото на гагаузите, техните обичаи и нрави в две части. Втората част е одобрена от Блъгарската Академия на Науките. Варна, 1938, стр. 36.

Примечание автора. Мошков подверг справедливому сомнению достоверность той части рассказа, в которой говорится о том, что гагаузы якобы были приглашены па поселение в Бессарабию императором Николаем I и наделены там землей за то, что Ватикиоти спас его жизнь от покушения какого-то араба. Достаточно напомнить, что Ватикиоти умер в 1820 г., т. е. задолго до воцарения Николая I.

(обратно)

72

И. И. Казаков. Из истории русско-болгарских связей в период войны России с Турцией (1806–1812 гг.). Вопросы истории. 1955, кн. 6, стр. 46. См. также История Болгарии, т. 1, изд Института славяноведения АН СССР. Под ред. П. Н. Третьякова, C. А. Никитина и Л. Б. Валева, М., 1954, стр. 240.

(обратно)

73

ЦГИА МССР, ф. 2, on. 1, № 372, л. 6.

(обратно)

74

Н. И. Казаков. Указ соч., стр. 53.

(обратно)

75

А. Скальковский. Указ, соч., стр. 82.

(обратно)

76

ЦГИАЛ, ф. 598, on. 1, № 243, л. 3.

(обратно)

77

ВД. т. X, под ред. М. В. Нечкиной, М., 1953, стр. 32 и 82. См. также И. Н. Медведева. Гнедич и декабристы. Сборник «Декабристы и их время». Материалы и сообщения, изд. АН СССР, М.-Л., 1951, стр. 103 и 104.

(обратно)

78

ВД, т. X, стр. 38 и 83.

(обратно)

79

ВД, т. X, стр. 83. Также И. Медведева. Указ, соч., стр. 104.

(обратно)

80

И. Медведева. Указ, соч., стр. 104.

(обратно)

81

И. Медведева. Указ, соч., стр. 105 и 107.

(обратно)

82

В. Базилевич. Декабрист О. П. Юшневський Сбiрник «Декабристи на Украпп», КиТв, 1930, стор. 40. Также И. Н. Медведева. Указ, соч., стр. 107.

(обратно)

83

ВД, т. X, под ред. М. В. Нечкиной, М., 1953, стр. 38 и 84.

(обратно)

84

ВД, т. X, под ред. М. В. Нечкиной, М., 1953, стр. 41.

(обратно)

85

Там же, стр. 84.

(обратно)

86

ЦГИА МССР, ф. 2, on. 1, № 372, л. 3.

(обратно)

87

ЦГИА МССР, ф. 2, oп. 1, № 372, лл. 20 и 23, 24 и 28.

(обратно)

88

Там же, л. 20.

(обратно)

89

Примечание. Видимо, члены Комиссии не отличали гагаузского языка от близкого с ним турецкого. В то же время их просьба свидетельствовала о преобладании гагаузов в общей массе переселенцев из Болгарии. Василий Койчо, как нам удалось установить, сам был гагаузом, поселившимся в Комрате (ныне районный центр того Же названия — И. М.).

(обратно)

90

ЦГИА МССР, ф. 2, oпn. 1, № 355, лл. 41–50.

(обратно)

91

Там же, л. 40.

(обратно)

92

ЦГИА МССР, ф. 2, on. 1, № 355, лл. 49–50.

(обратно)

93

Там же, лл. 51–54.

(обратно)

94

Там же.

(обратно)

95

ЦГИА МССР, ф. 2, oп. 1, № 372, л. 41.

(обратно)

96

ЦГИА МССР, ф. 2, on. 1, № 372, л. 41.

(обратно)

97

Там же, л. 41.

(обратно)

98

ЦГИА МССР, ф. 2, on 1, № 372, лл. 42–43.

(обратно)

99

1 ЦГИА МССР, ф. 2, on. 1, № 401, л. 106.

(обратно)

100

¹ ЦГИА МССР, ф. 2, on. 1, № 401, л. 107—108

(обратно)

101

Там же, лл. 111–112.

(обратно)

102

ЦГИА МССР, ф. 2, oп. 1, № 401, л. 114. 54

(обратно)

103

Там же, лл. 49–50.

(обратно)

104

Там же, № 414, л. 71.

(обратно)

105

ЦГИА МССР, ф 2, oп. 1, № 372, л. 77.

(обратно)

106

Там же, № 66, лл. 392–393.

(обратно)

107

Там же, № 66, лл. 392–393.

(обратно)

108

Там же, л. 388.

(обратно)

109

Там же, л. 6.

(обратно)

110

Там же, лл. 12–14.

(обратно)

111

Там же, № 2, л. 139.

(обратно)

112

Там же, лл. 12–14.

(обратно)

113

² Там же, лл. 37–38.

(обратно)

114

Там же, л. 43.

(обратно)

115

² Там же, № 372, л. 35.

(обратно)

116

Там же, № 355, л. 18.

(обратно)

117

ЦГИА МССР, ф. 2, on. 1, X? 355, лл. 17–20.

(обратно)

118

Там же, № 372, лл. 75–76.

(обратно)

119

Там же, л. 75.

(обратно)

120

В. И. Ленин, Соч., т. 32, стр. 329.

(обратно)

121

ЦГИА МССР, ф. 2, on. 1, № 372, лл. 82–83.

(обратно)

122

Там же, № 414, л. 77.

(обратно)

123

ЦГИА МССР, ф. 2, on. 1, № 372, лл. 75–78.

(обратно)

124

Там же, лл. 82, 83, 89—9J.

(обратно)

125

Там же, л. 95.

(обратно)

126

ЦГИА МССР, ф. 2, on. 1, № 372, лл. 97–98.

(обратно)

127

Там же, № 372, л. 99.

(обратно)

128

Там же, л. 100.

(обратно)

129

Там же, лл. 127–128.

(обратно)

130

⁵ Там же, л. 98.

(обратно)

131

³ Там же, № 372, л. 77.

(обратно)

132

Там же, № 414, лл. 73–74.

(обратно)

133

ЦГИА МССР, ф. 2, on. 1, № 372, л. 81.

(обратно)

134

Там же.

(обратно)

135

ЦГИАЛ. ф. 958, oп. 1, № 616, лл. 9—11.

(обратно)

136

Там же, № 355, л. 55.

(обратно)

137

ЦГИА МССР, ф. 2, on. 1, № 355 л. 55.

(обратно)

138

Там же, № 372, лл. 93–94.

(обратно)

139

Там же, лл. 5–6.

(обратно)

140

Там же, л. 6.

(обратно)

141

Крупенский А. Н. Краткий очерк о бессарабском дворянстве. 1812–1912. К столетнему юбилею Бессарабии, Спб., 1912, стр. 4.

(обратно)

142

¹ А. П. Заблоцкий-Десятовский. Указ, соч., стр. 34.

² Там же, стр. 34.

(обратно)

143

ЦГИАЛ, ф. 1308, сп. 1, № 3, лл. 8–9.

(обратно)

144

Л. Кассо. Указ, соч., стр. 216.

(обратно)

145

Л. Кассо. Указ, соч., стр. 46.

(обратно)

146

А. Клаус. Указ. соч., стр. 89.

(обратно)

147

Л. Кассо. Указ. соч. стр. 212.

(обратно)

148

³ ЦГИА МССР, ф. 2, oп. 1, № 355, л. 98.

(обратно)

149

Там же, л. 110.

(обратно)

150

Там же, л. 111.

(обратно)

151

Там же, лл. 110–112 и 116–118.

(обратно)

152

Там же, л. 132.

(обратно)

153

Там же, л. 133.

(обратно)

154

Там же, лл. 134–135.

(обратно)

155

ЦГИА МССР, ф. 2, oп. 1, № 372, л. 133.

(обратно)

156

Там же, л. 130.

(обратно)

157

Там же, лл. 150–156.

(обратно)

158

Там же, № 66, л. 398.

(обратно)

159

Там же, № 355, лл. 122–124.

(обратно)

160

ВД, т. X, стр. 84.

(обратно)

161

Там же, стр. 84.

(обратно)

162

Там же, лл. 7–8.

(обратно)

163

¹ ООГА, ф. 1, оп. 214, в. 19, № 5, лл. 9—10.

(обратно)

164

Там же, л. 15.

(обратно)

165

ЦГИА МССР, ф. 2, on. 1, № 414, л. 20–28.

(обратно)

166

⁵ Там же, л. 31.

(обратно)

167

Там же, л. 58.

(обратно)

168

Там же, л. 59.

(обратно)

169

Там же, лл. 31–35.

(обратно)

170

Там же, л 36.

(обратно)

171

Там же, лл. 26–30.

(обратно)

172

Там же, в. 47, № 17, л. 126.

(обратно)

173

Там же, л. 126.

(обратно)

174

Середонин М С. Исторический обзор деятельности Комитета министров, т. 1, Спб., 1902., стр. 208.

(обратно)

175

ООГА, ф. 1, оп. 214, в. 19, № 5, лл. 5–6.

(обратно)

176

ПСЗ 1, т. XXXVI, № 28 054, 28 декабря 1819 г.

(обратно)

177

ООГА, ф. 1, оп. 214, в. 19, № 5, л. 3.

(обратно)

178

ООГА, ф. 1. оп. 214, в. 19, № 5, л. 38.

(обратно)

179

¹ ЦГИА МССР, ф. 5, oп. 1, № 439, лл. 1—710. ши

(обратно)

180

ЦГИА МССР, ф. 2, oп. 1, № 414, л. 8.

(обратно)

181

Там же, л. 8.

(обратно)

182

ПСЗ 1, т. XXXVI, № 28 054 от 29 декабря 1819 г.

(обратно)

183

История Молдавии, т. 1, стр. 346. См. также Я. Гросул. Крестьяне Бессарабии, Кишинев, 1956, стр. 45.

(обратно)

184

И. Медведева. Указ. соч., стр. 151.

(обратно)

185

Там же, стр. 8.

(обратно)

186

Там же, стр. 22. См. также М. В. Нечкина. Движение декабристов, т. II, стр. 74.

(обратно)

187

М. В. Нечкина. Движение декабристов, т. 1, стр. 401.

(обратно)

188

М. К. Азадовский. Затерянные и утраченные произведения декабристов. В сборнике «Литературное наследство», т. 59. Декабристы-литераторы, 1, М., 1954, стр. 642.

(обратно)

189

И. Медведева. Указ, соч., стр. 151.

(обратно)

190

Я. Гросул. Крестьяне Бессарабии. Кишинев, 1956, стр. 54.

(обратно)

191

Г. Василич. Разруха 1825 г., М., 1909, Приложение, стр. 152.

(обратно)

192

И. П. Липранди. Из дневника и воспоминаний И. П. Липранди, Русский архив, кн. 10, М., 1866, стр. 1413.

(обратно)

193

Письменный акт министра внутренних дел от 12 марта 1820 г.

(обратно)

194

Статистическое описание Буджака, стр. 398.

(обратно)

195

ЦГИАЛ, ф. 48, № 10, л. 251. Цит. по работе М. В. Нечкиной «Движение декабристов», т. 1, стр. 406–407.

(обратно)

196

Свод Законов Российской империи, т. XII, ч. II, тетр. 4, стр. 159.

(обратно)

197

Указ. работа М. В. Нечкиной, т. I, стр. 407.

(обратно)

198

Цит. «Письменный акт 1820 г.».

(обратно)

199

В. И. Ленин. Аграрная программа социал-демократии в первой русской революции, Соч., т. 13, стр. 217.

(обратно)

Оглавление

ВВЕДЕНИЕ

1. ПОЛОЖЕНИЕ БОЛГАР И ГАГАУЗОВ В БЕССАРАБИИ (МАЙ 1812—АВГУСТ 1815 гг.)

2. АНТИКРЕПОСТНИЧЕСКАЯ БОРЬБА БОЛГАР И ГАГАУЗОВ В ПЕРИОД ДЕЯТЕЛЬНОСТИ ПЕРЕСЕЛЕНЧЕСКОЙ КОМИССИИ 1816 г

3. БОРЬБА ВОКРУГ ВОПРОСА ОБ УСТРОЙСТВЕ ПЕРЕСЕЛЕНЦЕВ В 1816–1820 гг. и А. П. ЮШНЕВСКИЙ

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

СЛОВАРЬ МАЛОУПОТРЕБИТЕЛЬНЫХ СЛОВ

ПРИНЯТЫЕ СОКРАЩЕНИЯ

БИБЛИОГРАФИЯ

*** Примечания ***