Медовый капкан [Владимир Михайлович Гвановский] (fb2) читать постранично, страница - 9

листья. Ты к ним прикоснулся, когда шарил руками в траве. Мой хороший, это неопалимая купина. Она обжигает, если притронуться к цветкам, и убивает, если хорошенько её понюхать: ожог дыхательных путей, отёк и смерть. Тебе повезло, что только рука распухла, ведь голым за дровами ходил! Мы сейчас в аптеке купим Пантенол от ожогов, он крутой, германский, и всё будет хорошо.

— Спасибо, Нась, — Тимур прикоснулся губами к её руке. — А отчего цветок странно называется? Я слышал про икону с таким названием.

— Если в сухой летний полдень к купине поднести спичку, вокруг неё загорится сфера, вспыхнут эти самые эфирные масла, а сам цветок останется целым.

— Я родился в Крыму и впервые слышу о таком чуде.

— Знаешь, Тима, тебя не растение обожгло, а я, — засмеялась девушка, — потому что я и есть неопалимая купина. Зря ты со мной связался. Дальше будет только жарче. Сгоришь, как мотылёк на свечке. Это знак. Я — твой билет в один конец, котик.

— Я пуганый, зайка. Буду просматривать эти знаки вселенной и выкидывать их в кувшин с костями. Потому что твои поцелуи уже ни на чьи другие не сменяю. Когда люди начинают любить, они часто ранят друг друга, пока не изобретут свой собственный язык, пока не освоят личный остров в океане. Ты обожгла, а я в ответ поцелую.

— Ну-ну, успокаивай себя, что это не знак Неба, — Настя нежно смотрела на друга, — вчера купина, а сегодня мы попадём в аварию или под аццкий ливень.

— И многих уже получилось обжечь?

— Ах, вот ты как? Хочешь узнать, сколько у меня было парней? Не переживай, немного, я не встречаюсь с кем попало.

— Тебя все должны обожать. Такая нежная, и мне всё время кажется, что ты светишься изнутри.

— Они меня обожают очень по-своему: что ни день, то мерзкий подкат, а я не хочу растратить себя на ничтожеств. Ведь я — не только красивое тело. В моём мире есть Роберт Плант, Андрей Тарковский и Ясухиро Найто. Есть купание под Млечным путём, и прыжки с камня на Инжире, и прогулки по лесным тропам, засыпанным рыжей листвой. Ветер, который ласкает листья дикого винограда на моём балконе. Ночной дождь, под который я выхожу голая. Не для того, чтобы соблазнить какого-то урода, а чтобы почувствовать ночь, чтобы породниться с космосом, чтоб до дрожи, понимаешь? Я знаю, что ты это тоже чувствуешь, поэтому и поцеловала.

— Понимаю, Нась. И хочу задать ещё один вопрос, простой. То, что ты материшься, встречаясь на пути с мудачьём, мне понятно, ты защищаешься. Почему ты обожаешь мат в компании друзей — тоже, потому что тебе комфортно и можно не сдерживаться. Короче, ты материшься всегда, я это уже принял. Но почему ты была вежливой на наших первых свиданиях и у Оскара?

— Я стеснялась. У меня и такой режим есть. Ладно, пойдём лапу лечить. Если тебе ампутируют кисть, меня замучает совесть.

В ночь после первой перевязки у парня поднялась температура до 38, и Настя осталась у него дома, сбивала жар, прикладывала лёд. Под утро они, обессиленные, уснули обнявшись, под тонкой простынкой, и на следующий день Тимуру стало легче. Он позвонил Оскару, но тот не брал трубку. «Опять в запой ушёл», — с досадой подумал не-музыкант. Гаутама не ответил и на пятый день, и Тима решил поехать в Балаклаву. Рука почти зажила, но всё равно выглядела отёкшей и немела, поэтому «копейка» осталась в гараже. В маршрутке было душно, омерзительно воняло немытым телом и перегаром. На пятом километре в автобус вошла женщина, от которой несло покойником и ладаном, и Тима чуть не стошнило. Купив в гастрономе ледяную «Моршинскую», он прошёл через детскую площадку и шагнул в подъезд Оскара. Знакомая железная дверь приоткрыта. Внутренняя, обитая старой кожей, опечатана. Тимур схватился за перила, подышал, глядя на дверь. Паническая атака. Когда она приходит, ему на лицо как будто прыгает из тёмного угла жаба, скользкая, вся в слизи, нос и рот мгновенно заполняются мерзкой жижей, и начинаешь захлёбываться, тонуть. Тимур совладал с собой, отошёл от двери Оскара и постучал в соседнюю. Открыла женщина в байковом халате, под которым блеснула голубая сорочка. Сухо спросила:

— Что вам нужно?

— Простите, я друг Оскара. Что всё это значит? Почему дверь опечатана?

— Зайдите.

Тимур вошёл в узкую прихожую, оклеенную розоватыми обоями, присел на пуфик.

— Как вас зовут, мальчик?

— Тимур.

— Тимур, я Ирина. Умер он. Похороны на следующей неделе, когда семья приедет из Израиля.

— Как умер?! Я его вот только видел, пару дней…

— Тимур, вы же знали, наверное, про его запои. Он всё время с рыбаками выпивал, эти ребята грубые, но добрые: и домой отведут, и тазик у кровати поставят. Знали, что музыкант, любили, не обижали его, пара драк не в счёт. А тут залётные какие-то, незнакомые, странные — гастролёры. Сначала пили с ним под грибком на площадке, а как Галя наехала, мол, дети играют рядом, а вы водку жрёте, Оскар этих уродов к себе пригласил. Уже тёпленький был. Видимо, подмешали ему что-то. Надо было сразу ментов вызывать, постеснялась, всё слушала, что там за