Черноглазая блондинка (ЛП) [Джон Бэнвилл] (fb2) читать онлайн

Бенджамин Блэк Черноглазая блондинка

John Banville: “The Black-Eyed Blonde”, 2014

Перевод: Stanislaw Wepricki

Джозефу Айзеку и Руби Эллен

Это был один из тех летних вторничных вечеров, когда начинаешь задумываться, не перестала ли Земля вращаться. Телефон на моем столе выглядел так, словно думал, что за ним следят. По улице под пыльным окном моей конторы проносились машины, а по тротуару неторопливо шествовало несколько почтенных обитателей нашего прекрасного города, в основном мужчины в шляпах, которые никуда не спешили. Я наблюдал за женщиной на углу Кауэнги и Голливуда, ожидающей переключения светофора. Длинные ноги, тонкий кремовый жакет с высокими плечами, тёмно-синяя юбка-карандаш. На ней также была шляпка, такая маленькая, что казалось, будто маленькая птичка опустилась в её волосы и свила там гнездо. Она посмотрела налево, направо и ещё раз налево — должно быть в детстве она была очень послушной девочкой, — а затем пересекла залитую солнцем улицу, грациозно ступая по собственной тени.

У меня было не самое удачное время. Я неделю играл роль телохранителя у парня, который прилетел из Нью-Йорка. У него был синий подбородок, золотой браслет и кольцо на мизинце с рубином величиной с бойзенову ягоду.^[1] Он сказал, что он бизнесмен, и я решил ему поверить. Он волновался и сильно потел, но всё обошлось, я получил обещанное. Потом Берни Олс из офиса шерифа связал меня с милой маленькой старушкой, чей сын-наркоман украл редкую коллекцию монет её покойного мужа. Пришлось немного поработать мускулами, чтобы её вернуть, но ничего серьёзного. В деле была монета с головой Александра Македонского, и ещё одна, с профилем Клеопатры, с её большим носом — и что все в ней только находят?

Звук зуммера возвестил, что наружная дверь открылась, и я услышал, как женщина пересекла приёмную и на мгновение остановилась у двери моего кабинета. Стук высоких каблуков по деревянному полу всегда что-то возбуждает во мне. Я уже собирался предложить ей войти своим особым низким голосом — вы-можете-мне доверять-я-детектив, — когда она всё равно вошла, не постучав.

Она была выше, чем казалась, когда я увидел ее из окна, высокая и стройная, с широкими плечами и стройными бедрами. Другими словами, мой тип. На ней была шляпка с вуалью, изящная маска из крапчатого чёрного шелка, которая заканчивался над кончиком носа — и это был очень хороший кончик для очень красивого носа, аристократичного, но не слишком узкого и не слишком длинного, и совсем не похожего на гигантский нос Клеопатры. На ней были перчатки до локтей, бледно-кремовые в тон жакету, сшитые из шкуры какого-то редкого существа, которое всю свою непродолжительную жизнь изящно резвилось на альпийских утёсах. У неё была хорошая улыбка, дружелюбная, насколько это было возможно, и немного кривоватая в привлекательно сардонической манере. Её волосы были белокурыми, а глаза — чёрными, чёрными и глубокими, как горные озёра. Блондинка с чёрными глазами — такое сочетание встречается нечасто. Я старался не смотреть на её ноги. Очевидно, что бог вторничных вечеров решил, что меня надо приободрить.

— Моя фамилия Кавендиш, — сказала она.

Я пригласил её сесть. Если бы я знал, что она придет навестить меня, я бы расчесал волосы и приложил по капле одеколона за мочками ушей. Но теперь ей придётся принять меня таким, какой я есть. Ей, казалось, не слишком понравилось увиденное. Она села перед моим столом на стул, на который я ей указал, и сняла перчатки палец за пальцем, изучая меня своими твёрдыми чёрными глазами.

— Чем могу быть полезен, мисс Кавендиш? — спросил я.

— Миссис.

— Простите — миссис Кавендиш.

— Один мой друг рассказал мне о вас.

— Ах, да? Надеюсь, что-то хорошее.

Я предложил ей «кэмел», который держу для клиентов в коробке на столе, но она открыла свою лакированную кожаную сумочку, достала серебряный портсигар и открыла его большим пальцем. «Собрание блэк рашн» — что же ещё? Когда я чиркнул спичкой и протянул её через стол, она наклонилась вперед и, опустив ресницы, слегка коснулась кончиком пальца тыльной стороны моей ладони. Я восхитился её жемчужно-розовым лаком для ногтей, но не сказал об этом. Она откинулась на спинку стула, скрестила ноги под узкой синей юбкой и снова окинула меня холодным оценивающим взглядом. Она не торопилась, решая, как быть со мной.

— Я хочу, чтобы вы кое-кого нашли, — сказала она.

— Конечно. И кого?

— Человека по имени Питерсон — Нико Питерсона.

— Ваш друг?

— Он был моим любовником.

Если она ожидала, что в шоке я проглочу зубы, то была разочарована.

— Был? — спросил я.

— Да. Он исчез как-то таинственно, даже не попрощался.

— Когда это случилось?

— Два месяца назад.

Почему она так долго ждала, прежде чем прийти ко мне? Я решил не спрашивать её, во всяком случае, пока. У меня возникало странное чувство, когда на меня смотрели эти холодные глаза из-за прозрачной черной сетки вуали. Это было похоже на наблюдение через потайное окно; наблюдение и оценка.

— Вы говорите, он исчез, — сказал я. — Имеете в виду — из вашей жизни или вообще?

— Похоже, и то, и другое.

Я ждал продолжения, но она лишь откинулась ещё на дюйм или около того и снова улыбнулась. Эта улыбка была похожа на то, как будто она давным-давно подожгла спичку, а потом оставила тлеть её в одиночестве. У неё была красивая верхняя губа, выпуклая, как у ребёнка, мягкая и немного припухшая, как будто она в последнее время много именно целовалась, а не целовала младенцев. Она, должно быть, почувствовала мое беспокойство по поводу вуали, подняла руку и убрала её с лица. Без неё глаза стали ещё более выразительными, оттенка блестящего чёрного тюленя, это заставило что-то застрять у меня в горле.

— Расскажите мне о нём, — попросил я, — о вашем мистере Питерсоне.

— Высокий, как и вы. Тёмные волосы. Красивый, в каком-то смысле хрупкий. Носит дурацкие усы в стиле Дона Амичи.^[2] Одевается красиво, или одевался, когда у меня ещё было право голоса.

Она достала из сумочки короткий мундштук из чёрного дерева и вставила в него «блэк рашн». Ловкие тонкие пальцы, но сильные.

— А чем он занимается? — спросил я.

Она взглянула на меня со стальным блеском в глазах.

— Вы имеете в виду, чем зарабатывает на жизнь? — Она задумалась над этим вопросом.

— Он видится с людьми, — сказала она.

На этот раз я откинулся на спинку стула.

— Что вы имеете в виду? — спросил я.

— Только то, что я говорю. Практически каждый раз, когда я его видела, он собирался срочно уехать. «Я должен увидеть этого парня». «Мне нужно повидать одного парня». — Она была хорошей имитаторшей у меня начинал складываться образ мистера Питерсона. Получалось, что он был не в её вкусе.

— Значит, деловой человек, — сказал я.

— Боюсь, что эта его деловитость мало что давала. Во всяком случае, не те результаты, которые можно было бы заметить, или, во всяком случае, могла бы заметить я. Если вы спросите его, он скажет вам, что он агент, работающий со звёздами. Люди, с которыми он должен был срочно встретиться, обычно были связаны с одной из студий.

Интересно, как она постоянно меняла времена. И всё-таки у меня сложилось впечатление, что он для неё эта птаха Питерсон, — в прошлом. Так почему же она хотела его найти?

— Он связан с кинобизнесом? — спросил я.

— Я бы не сказала «связан». Так, лёгкое касание по краю кончиками пальцев. Он добился кое-какого успеха с Мэнди Роджерс.

— Мне должно быть известно это имя?

— Старлетка-инженю,^[3] как сказал бы Нико. Представьте себе Джин Харлоу^[4] с полным отсутствием таланта.

— А у Джин Харлоу был талант?

Она улыбнулась.

— Нико твёрдо убежден, что все его гуси, на самом деле, лебеди.

Я достал трубку и набил её. Меня поразило, что в табачной смеси, которую я использовал, было немного «кавендиша».^[5] Я решил не делиться с ней этим счастливым совпадением, представив себе пресыщенную улыбку и презрительную усмешку в уголке рта, с которыми она его встретит.

— Давно вы знаете вашего мистера Питерсона? — спросил я.

— Не очень.

— Насколько — не очень?

Она пожала плечами, что потребовало от неё частично приподнять правое плечо.

— Год? — Она произнесла это как вопрос. — Дайте подумать. Мы познакомились летом. Может быть, в августе.

— Где это было? Я имею в виду, что вы встречались.

— Клуб «Кауилья». Знаете это место? Это в Пэлисэйдс. Площадки для игры в поло, плавательные бассейны, множество ярких, блестящих людей. В такие места с воротами с электрическим замком не пускают таких ищеек, как ты.

Последнее она не произносила, но я, тем не менее, расслышал.

— Ваш муж знает о нём? О вас и Питерсоне?

— На самом деле, я не могу сказать.

— Не можете или не хотите?

— Не могу. — Она взглянула на кремовые перчатки, которые положила себе на колени. — У нас с Кавендишем… как бы это сказать? Договорённость.

— О чём именно?

— Вы неискренни, мистер Марлоу. Я уверена, вы прекрасно понимаете, о каком соглашении я говорю. Мой муж любит пони для поло и официанток для коктейлей, и не обязательно в таком порядке.

— А вы?

— Мне многое нравится. Мистер Кавендиш реагирует на музыку в зависимости от настроения и степени опьянения. Либо его тошнит, либо он смеется. Но далеко не мелодичным смехом.

Я встал из-за стола, взял трубку и подошёл к окну, глядя в никуда. В офисе в здании через улицу секретарша в клетчатой блузке и наушниках от диктофона склонилась над пишущей машинкой и что-то выстукивала. Я несколько раз встречался с ней на улице. Милое личико, застенчивая улыбка; из тех девушек, что живут с матерью и готовят мясной рулет на воскресный обед. Это город одиноких.

— Когда вы в последний раз видели мистера Питерсона? — спросил я, всё ещё наблюдая за работой мисс Ремингтон. За моей спиной царила тишина, и я обернулся. Очевидно, миссис Кавендиш не собиралась обращаться к кому бы то ни было со спины.

— Не обращайте внимания, — сказал я. — Я часто стою у этого окна, созерцая мир и его обычаи.

Я вернулся на место и снова сел. Положил трубку в пепельницу, сложил руки вместе и подпёр подбородок костяшками пальцев, чтобы показать ей, насколько я могу быть внимательным. Она решила принять эту искреннюю демонстрацию моей полной и непоколебимой сосредоточенности.

— Я говорила вам, когда видела его в последний раз — около месяца назад.

— Где это было?

— В «Кауилье», так уж получилось. В воскресенье. Мой муж был занят особенно напряженным чуккером. Это…

— Раунд в поло. Да, я знаю.

Она наклонилась вперед и оставила несколько хлопьев сигаретного пепла рядом с чашечкой моей трубки. По столу пробежал слабый аромат её духов. Она пахла как «шанель № 5», но для меня все духи пахнут как «шанель № 5», или так было до тех пор.

— Мистер Питерсон никак не показывал, что собирается удрать? — спросил я.

— Удрать? Странное слово.

— Менее драматичное, чем исчезновение, как сказали вы.

Она улыбнулась и сухо кивнула, соглашаясь.

— Он вёл себя как обычно, — сказала она. — Немного более рассеянный, возможно, немного более нервный, хотя, возможно, это теперь так кажется.

Мне нравилось, как она рассказывает; это заставляло меня задуматься об увитых плющом стенах почтенных колледжей и сведениях о трастовых фондах, записанных на пергаменте медным пером.

— Он, конечно, не подавал никаких явных признаков того, что собирается, — она снова улыбнулась, — сбежать.

Я немного подумал и дал ей понять, что думаю.

— Скажите, — спросил я, — когда вы поняли, что он исчез? Я имею в виду, когда вы решили, что он… — теперь настала моя очередь улыбнуться, — исчез?

— Я звонила ему несколько раз, но никто не отвечал. Потом я зашла к нему домой. Молоко и газеты на крыльце. Это не похоже на него — оставить всё как есть. В каком-то смысле он очень аккуратен.

— Вы обращались в полицию?

Её глаза расширились.

— В полицию? — сказала она, и я подумал, что она сейчас рассмеётся. — Это было бы совсем не то, что нужно. Нико избегал полиции и не поблагодарил бы меня за то, что я навела их на него.

— Избегал в каком смысле? — спросил я. — Ему было что скрывать?

— Разве не все мы такие, мистер Марлоу? — Она снова расширила свои очаровательные веки.

— Зависит от обстоятельств.

— От каких?

— От многих.

Это был путь в никуда увеличивающимися кругами.

— Позвольте спросить вас, миссис Кавендиш, — сказал я, — как вы думаете, что стало с мистером Питерсоном?

Она снова едва заметно пожала плечами.

— Не знаю, что и думать. Поэтому и пришла к вам.

Я кивнул — мудро, как я надеялся, — затем взял свою трубку и занялся ею, утрамбовывая табак и тому подобное. Табачная трубка — очень удобная вещь, когда вы хотите казаться задумчивым и мудрым.

— Могу я спросить, — спросил я, — почему вы так долго ждали, прежде чем прийти ко мне?

— Долго? Я всё думала, что получу от него весточку, что зазвонит телефон и это будет он из Мексики или откуда-нибудь ещё.

— Почему из Мексики?

— Значит, из Франции, с Лазурного берега. Или что-нибудь ещё, более экзотическое — из Москвы, может быть, из Шанхая, не знаю. Нико любил путешествовать. Это подпитывалось его неусидчивостью.

Она слегка подалась вперед, выказывая едва заметное нетерпение.

— Вы возьмётесь за это дело, мистер Марлоу?

— Я сделаю все, что смогу, — сказал я. — Но давайте пока не будем называть это делом.

— Каковы ваши условия?

— Как обычно.

— Не могу сказать, что знаю, как это, обычно.

Я действительно не думал, что она это знает.

— Сто долларов задатка и двадцать пять в день плюс расходы, пока я буду наводить справки.

— Сколько времени это займёт, ваше наведение справок?

— Это тоже зависит от обстоятельств.

Она на мгновение замолчала, её глаза снова принялись меня оценивать, заставив немного поёжиться.

— Вы ничего не спросили обо мне, — сказала она.

— Я как раз подбирался к этому.

— Что ж, позвольте мне сэкономить вам время. Моя девичья фамилия Лэнгриш. Вы слышали о компании «Ароматы Лэнгриш»?

— Конечно, — сказал я. — Парфюмерная компания.

— Доротея Лэнгриш — моя мать. Она была вдовой, когда приехала из Ирландии, привезя меня с собой, и основала бизнес здесь, в Лос-Анджелесе. Если вы слышали о ней, то знаете, насколько она стала успешна. Я работаю на неё — или с ней, как она предпочитает говорить. В результате я довольно богата. Я хочу, чтобы вы нашли для меня Нико Питерсона. Он беден, но он мой. Я заплачу вам, сколько вы попросите.

Я подумал было снова заняться трубкой, но решил, что во второй раз это будет слишком очевидно. Вместо этого я одарил её ровным взглядом, отчего мои глаза стали пустыми.

— Как я уже сказал, миссис Кавендиш, — сто долларов и двадцать пять в день плюс расходы. Я работаю над каждым делом, как особенным.

Она улыбнулась, поджав губы.

— Я думала, вы ещё не собираетесь называть это делом.

Я решил дать ей эту возможность. Выдвинул ящик стола, достал стандартный контракт и подтолкнул его к ней через стол кончиком пальца.

— Возьмите это с собой, прочтите и, если вы согласны с условиями, подпишите и верните мне. А пока дайте мне адрес и телефон мистера Питерсона. А также всё остальное, что, по вашему мнению, может быть мне полезно.

Какое-то мгновение она смотрела на контракт, словно решая, взять его или бросить мне в лицо. В конце концов она взяла его, аккуратно сложила и положила в сумочку.

— У него дом в Западном Голливуде, недалеко от бульвара Бэй-Сити, — сказала она. Она снова открыла сумочку и достала маленькую записную книжку в кожаном переплете и тонкий золотой карандаш. Она что-то быстро записала в блокнот, потом вырвала листок и протянула мне.

— Нэйпир-стрит, — сказала она. — Смотрите внимательно, а то пропустите. Нико предпочитает уединенные места.

— Из-за свой застенчивости, — сказал я.

Она встала, а я остался сидеть. Я снова почувствовал запах её духов. Значит, не «шанель», а «лэнгриш», название или номер которого мне теперь хотелось бы выяснить.

— Мне также надо знать, как с вами связаться, — сказал я.

Она указала на листок бумаги в моей руке.

— Я записал там свой номер телефона. Звоните мне в любое время, когда понадобится.

Я прочитал ее адрес: Оушен-Хайтс, 444. Будь я один, я бы присвистнул. Только сливки общества могут жить там, на частных улицах, прямо у волн.

— Я не знаю, как вас зовут, — сказал я. — Я имею в виду имя.

По какой-то причине это вызвало легкий румянец на её щеках, и она опустила глаза, затем быстро их подняла.

— Клэр, — сказала она. — Через «э». Меня так назвали в честь нашего родного графства в Ирландии.

Она скорчила лёгкую, притворно-скорбную гримасу.

— Моя мать немного сентиментальна во всём, что касается родины.

Я положил листок в бумажник, встал и вышел из-за стола. Каким бы высоким вы ни были, есть женщины, которые заставляют вас чувствовать себя ниже, чем они. Я смотрел на Клэр Кавендиш сверху вниз, но мне казалось, что я смотрю вверх. Она протянула мне руку, и я пожал её. Это действительно что-то, первое соприкосновение людей, каким бы коротким оно ни было.

Я проводил её до лифта, где она одарила меня последней быстрой улыбкой и ушла.

* * *

Вернувшись в кабинет, я занял свое место у окна. Мисс Ремингтон всё ещё выстукивала по клавишам, старательная девушка, как есть. Я хотел, чтобы она подняла глаза и увидела меня, но тщетно. Да и что бы я сделал — махнул рукой, как идиот?

Я подумал о Клэр Кавендиш. Что-то не сходилось. Как частный сыщик я не совсем неизвестен, но почему дочь Доротеи Лэнгриш из Оушен-Хайтс и, кто знает, из каких ещё бесподобных мест выбрала меня для поисков её пропавшего мужчины? И почему, во-первых, она связалась с Нико Питерсоном, который, если её описание было точным, оказался всего лишь дешёвым мошенником в строгом костюме? Длинные и запутанные вопросы, на которых трудно сосредоточиться, вспоминая искренние глаза Клэр Кавендиш и весёлый, понимающий свет, который в них сиял.

Обернувшись, я увидел на углу стола забытый ею мундштук. Сделанный из чёрного дерева он блистал такой же чернотой, как и её глаза. Она также забыла заплатить мне аванс. Но это, казалось, не имело значения.

Она была права: Нэйпир-стрит не очень-то себя рекламировала, но я вовремя её заметил и повернул на неё с бульвара. Дорога шла в небольшую гору, направляясь к холмам, которые стояли вдали в мутно-синей дымке. Я ехал медленно, отсчитывая номера домов. Дом Питерсона немного напоминал японский чайный домик, или то, как я себе его представлял. У него был один этаж из тёмно-красной сосны, с широким крыльцом и черепичной крышей, которая поднималась четырьмя пологими склонами к вершине с флюгером. Окна узкие, шторы задёрнуты. Всё говорило о том, что здесь уже давно никто не живёт, хотя газеты перестали накапливаться. Я припарковал машину и поднялся по трём деревянным ступенькам на крыльцо. От стен, освещенных солнцем, исходил маслянистый запах креозота. Я нажал на звонок, но в доме его не было слышно, поэтому я попробовал постучать. Пустой дом имеет свойство поглощать звуки, как высохший ручей всасывает воду. Я приник глазом к стеклянной панели в двери, пытаясь заглянуть за кружевную занавеску. Я почти ничего не разглядел — обычная гостиная с обычной обстановкой.

За моей спиной раздался голос:

— Его нет дома, брат.

Я обернулся. Это был старик в выцветшем синем комбинезоне и рубашке без воротника. Его голова как будто покрыта скорлупой арахиса, большой череп и большой подбородок меж впалых щёк, и беззубый рот, который был немного приоткрыт. На его подбородке виднелась седая щетина, кончики которой блестели на солнце. Что-то вроде плохой копии Габби Хейза.^[6] Один глаз был закрыт, а другим он косился на меня, медленно двигая отвисшей челюстью из стороны в сторону, как корова, занятая порцией жвачки.

— Я ищу мистера Питерсона, — сказал я.

Он отвернулся и сухо сплюнул.

— А я тебе говорю, его нет дома.

Я спустился по ступенькам. Я видел, что он слегка колеблется, гадая, кто я такой и какие неприятности могу представлять. Я достал сигареты и предложил ему. Он нетерпеливо взял одну и приклеил к нижней губе. Я большим пальцем зажёг спичку и дал ему прикурить.

Рядом с нами из сухой травы взлетел сверчок, напоминая клоуна, запущенного из жерла пушки. Ярко светило солнце, дул сухой горячий ветерок, и я был рад, что надел шляпу. Старик был с непокрытой головой, но, казалось, не замечал жары. Он глубоко затянулся сигаретным дымом, задержал его и выпустил несколько серых струек.

Я бросил потухшую спичку в траву.

— Ты не должен этого делать, — сказал старик. — Если здесь начнется пожар, весь Западный Голливуд обратится в дым.

— Вы знаете мистера Питерсона? — спросил я.

— Конечно, — он махнул рукой в сторону полуразрушенной лачуги на противоположной стороне улицы. — Вон мой дом. Он иногда заходил ко мне, чтобы скоротать время, покурить.

— Сколько его нет?

— Сейчас прикину. — Он задумался, ещё немного прищурившись. — Последний раз я видел его шесть-семь недель назад.

— Полагаю, он не упомянул, куда собирается?

Он пожал плечами.

— Я даже не видел, как он уезжал. Только однажды я заметил, что его нет.

— Как?

Он посмотрел на меня и потряс головой, как будто ему в ухо попала вода.

— Что как?

— Как вы узнали, что его нет?

— Его тут больше не было, вот и всё. — Он помолчал. — Ты полицейский?

— Вроде того.

— Это как?

— Частный сыщик.

Он флегматично усмехнулся.

— Частный сыщик — это не коп, разве что в твоих мечтах.

Я вздохнул. Когда они слышат, что ты из частных, то думают, что могут говорить тебе всё, что угодно. Думаю, что могут. Старик ухмылялся мне, самодовольный, как курица, только что снесшая яйцо.

Я взглянул на улицу вверх и вниз. Закусочная Джо. Прачечная «Kwik Kleen». Автомастерская, в которой механик возился во внутренностях очень плохо выглядящего «шевроле». Я представил себе, как Клэр Кавендиш выходит здесь из чего-то низкого и спортивного и морщит носик.

— Кого он сюда приводил? — спросил я.

— Кого?

— Друзей. Собутыльников. Партнёров из мира кино.

— Кино?

Он начинал походить на Маленького сэра Эхо.^[7]

— А что насчёт подружек? — спросил я. — Они у него были?

Это вызвало громкий смех. Слышать это было неприятно.

— Были? — воскликнул он. — Послушайте, мистер, у этого парня было столько баб, что он не знал, что с ними делать. Он почти каждый вечер возвращался домой с другой.

— Вы, должно быть, зорко следили за ним, за его приходами и уходами.

— Я видел его, вот и всё, — сказал он угрюмо, словно защищаясь. — Они обычно будили меня всем этим шумом. Однажды ночью одна из них уронила на тротуар бутылку чего-то — кажется, шампанского. Звук был похож на взрыв снаряда. Баба только рассмеялась.

— Соседи не жаловались на такие происшествия?

Он посмотрел на меня с жалостью.

— Какие соседи? — сказал он с презрением.

Я кивнул. От солнца не становилось прохладнее. Я достал носовой платок и вытер затылок. Здесь в разгар лета бывают дни, когда солнце действует на тебя, как горилла на банан.

— Ну, всё равно спасибо, — сказал я и прошёл мимо него. Воздух рябил над крышей моей машины. Я думал о том, каким горячим на ощупь будет руль. Иногда я говорю себе, что перееду в Англию, где, говорят, прохладно даже в самую жару.

— Ты не первый, кто спрашивает о нём, — сказал старик у меня за спиной.

Я обернулся.

— Да?

— На прошлой неделе приходила пара «мокрых спин».^[8]

— Мексиканцы?

— Именно так я и сказал. Их было двое. Приодетые такие, но «мокрая спина» в костюме и шикарном галстуке — это всё-таки «мокрая спина», верно?

До этого солнце светило мне в спину, а теперь светило прямо в лоб. Я почувствовал, как моя верхняя губа стала влажной.

— Вы с ними разговаривали? — спросил я.

— Не-а. Они подъехали на какой-то машине, которую я никогда раньше не видел, должно быть, сделанной где-то там. Высокая и широкая, как кровать в борделе, с брезентовым верхом с отверстиями.

— Когда это было?

— Два-три дня назад. Какое-то время они бродили вокруг дома, заглядывали в окна, как и ты, потом снова сели в машину и уехали. Не люблю «мокрых спин».

— И не говори.

Он угрюмо посмотрел на меня и фыркнул.

Я снова повернулся и направился к своей горячей машине. Он снова заговорил:

— Ты думаешь, он вернется? — И я снова остановился. Я чувствовал себя гостем на свадьбе, пытающимся отвертеться от прослушивания Древнего Морехода.^[9]

— Сомневаюсь, — сказал я.

Он снова принюхался.

— Ну, думаю, он не сильно скучает. И всё же он мне нравился.

От его сигареты остался четвертьдюймовый окурок, который он бросил в траву.

— Тебе не следовало этого делать, — сказал я, садясь в машину.

Когда мои пальцы коснулись руля, я удивился, что они не зашипели.

Вместо того чтобы вернуться в офис, я заехал в «Кафе Барни» в поисках чего-нибудь прохладительного, что можно было бы влить в себя. Заведение это было, на мой вкус, нарочито богемным — слишком уж много там болталось людей, пытающихся выдать себя за художников. За стойкой всё та же старая вывеска с надписью «Педеки — держитесь подальше». Вот что я заметил в людях из «Барни»: они не очень хорошо пишут. В «Барни», должно быть, думали о каком-то другом слове с двумя «е», вроде «реднек».^[10] Но местный бармен был порядочным парнем, который терпеливо выслушивал моё ночное брюзжанье чаще, чем мне хотелось бы вспоминать. Он называл себя Трэвисом, но было ли это его имя или фамилия, я не мог сказать. Здоровяк с волосатыми предплечьями и замысловатой татуировкой на левом бицепсе, изображающей синий якорь, оплетённый красными розами. Впрочем, я сомневался, что он когда-нибудь был моряком. Он был очень популярен среди «педеков», которые, несмотря на предупреждающий плакат, продолжали сюда приходить — возможно, именно, из-за плаката. Он любил рассказывать забавную историю об Эрроле Флинне^[11] и о том, что он проделал однажды вечером здесь в баре с ручной змеей, которую держал в коробке из бамбука, но я не помню, чем всё закончилось.

Я пристроился на табурете и заказал мексиканское пиво. На стойке стояла миска сваренных вкрутую яиц; я взял одно и съел его с большим количеством соли. Соль и сухость яичного желтка заставили мой язык почувствовать себя куском мела, поэтому я попросил ещё «текате».^[12]

Это было медленно тянущееся начало вечера, и в заведении было мало посетителей. Трэвис, с которым мы были не слишком близки, едва заметно кивнул мне, когда я вошёл. Интересно, знает ли он мое имя? Скорее всего, нет. Он знал, чем я зарабатываю на жизнь, я был в этом совершенно уверен, хотя и не помнил, чтобы он когда-нибудь упоминал об этом. В свободное от работы время он стоял, положив руки на стойку бара и опустив большую квадратную голову, и смотрел через открытую дверь на улицу с отсутствующим взглядом, как будто вспоминал давно потерянную любовь или битву, которую однажды выиграл. Он почти ничего не говорил. Он был либо глуп, либо очень умен, я никак не мог решить, что именно. В любом случае, он мне нравился.

Я спросил его, знает ли он Питерсона. Я не думал, что «Барни» принадлежит к числу мест, куда захаживал Питерсон, но, любом случае, стоило попытаться.

— Живет на Нэйпире, — сказал я. — Или жил, до недавнего времени.

Трэвис медленно вернулся из того переулка памяти, по которому он бродил.

— Нико Питерсон? — спросил он. — Конечно, я его знаю. Иногда заходил днем, пил пиво и съедал яйцо, прямо как ты.

Это был второй раз, когда обнаружилась моя связь с Питерсоном — Клэр Кавендиш сказала, что он такой же высокий, как и я, — и как бы ни была слаба эта связь, мне она не понравилась.

— Что он за человек? — спросил я.

Трэвис пожал мускулистыми плечами. На нем была обтягивающая черная рубашка, из-под которой торчала толстая короткая шея, похожая на пожарный кран.

— Выглядел как ловелас, — сказал он. — Или так, как он себе их представляет. Дамский угодник, с эдакими усами и причёсанными волной намазанными маслом волосами. И забавно — ему всегда удавалось их смешить.

— Он приводил их сюда?

Трэвис услышал скептицизм в моем голосе; «Барни» вряд ли мог быть местом для романтических отношений с шикарными женщинами.

— Время от времени, — ответил он с кривой полуулыбкой.

— Одна из них высокая, светлые волосы, чёрные глаза, и особенный рот, который невозможно забыть?

Трэвис снова осторожно улыбнулся мне.

— Это могла бы быть любая из них.

— Производит впечатление. Прекрасно описано и очень изящно — слишком изящно для Питерсона, наверное.

— Извини. Если они так хороши, как ты описываешь, то я не присматриваюсь. Это отвлекает.

Настоящий профессионал, Трэвис. Но мне пришло в голову, что, возможно, есть причина, по которой он не замечает женщин, и что, возможно, ему не очень нравится вывеска за стойкой бара, по своим собственным, личным причинам.

— Когда он был здесь в последний раз? — спросил я.

— Давненько его не было.

— Давненько это…

— Пару месяцев. Что случилось? Он пропал?

— Кажется, он куда-то уехал.

В глазах Трэвиса едва блеснул весёлый огонёк.

— В наши дни это преступление?

Я изучал свой пивной бокал, вращая его на подставке.

— Его кое-кто ищет, — сказал я.

— Леди с запоминающимся ртом?

Я кивнул. Как я уже сказал, Трэвис мне нравился. Несмотря на его рост, в нём было что-то чистое и аккуратное, что-то, напоминающее, порядок на корабле; возможно, он всё-таки был моряком, в конце концов. Я никогда не думал, что когда-либо смогу его об этом спросить.

— Я был у него дома, — сказал я. — Там ничего.

Из дальнего конца бара подал сигнал посетитель, и Трэвис отправился его обслуживать. Я сидел и думал о том, о сём. Например, почему первый глоток пива всегда намного лучше второго? Это был тип философских размышлений, к которым я склонен, отсюда и моя репутация мыслящего детектива. Я также немного подумал о Клэр Кавендиш, но, как сказал Трэвис, она меня отвлекла, и я вернулся к вопросу о пиве. Может быть, дело было в температуре? Это не значило, что второй глоток будет намного теплее первого, а в том, что рот, после первого прохладного полоскания, знал, чего ожидать во второй раз, и соответственно приспосабливался, так что элемент неожиданности отсутствовал, с последующим падением принципа удовольствия. Хмм. Это казалось разумным объяснением, но было ли оно в полной мере удовлетворить такого педанта, как я? Потом Трэвис вернулся, и я смог снять свою шапочку для размышлений.

— Я только что вспомнил, — сказал он, — что ты не первый, кто спрашивает о нашем друге Питерсоне.

— О?

— Неделю или две назад сюда заходили двое мексиканцев и спрашивали, не знаю ли я его.

Те же двое, без сомнения, на своей машине с отверстиями на крыше.

— Какие мексиканцы? — спросил я.

Трэвис одарил меня задумчивой улыбкой.

— Всего лишь мексиканцы, — сказал он. — Выглядели как бизнесмены.

Бизнесмены. Верно. Как мой парень из Нью-Йорка с кольцом на мизинце.

— Они сказали, зачем его ищут?

— Нет. Просто спросили, бывал ли он здесь, когда заходил в последний раз и так далее. Я не мог сказать им больше, чем сказал тебе. Это не улучшило их настроения.

— Угрюмая парочка, не так ли?

— Ты же знаешь мексиканцев.

— Да, их не поймёшь. Они долго здесь пробыли?

Он указал на мой бокал.

— Один из них пил пиво, другой — воду. У меня сложилось впечатление, что они были на задании.

— О? Каком задании?

Трэвис некоторое время рассматривал потолок.

— Не скажу точно. Но у них был настолько серьезный вид, что аж глаза светились — если ты понимаешь, о чём я?

Я этого не понимал, но всё равно кивнул.

— Думаешь, что их задание могло иметь серьёзные последствия для нашего мистера Питерсона?

— Да, — сказал Трэвис. — Один из них поигрывал шестизарядным револьвером с перламутровой рукояткой, а другой ковырял в зубах ножом.

Я бы не причислил Трэвиса к типу людей, склонных к иронии.

— Забавно, однако, — сказал я. — Питерсон почему-то не похож на человека, который связан с мексиканскими бизнесменами.

— К югу от границы много возможностей.

— Ты прав, так и есть.

Трэвис взял мой пустой стакан.

— Налить ещё?

— Нет, спасибо, — сказал я. — Хочу сохранить ясность рассудка.

Я расплатился, слез с табурета и вышел в вечерний сумрак. Сейчас стало немного прохладнее, но воздух отдавал выхлопными газами, и дневной песок оставил зернистый осадок между зубов. Я оставил Трэвису свою визитную карточку и попросил его позвонить мне, если он что-нибудь узнает о Питерсоне. Я бы не стал ждать звонка у телефона, но, по крайней мере, теперь Трэвис знает моё имя.

* * *

Я поехал домой. В домах на холмах загорались огни, и казалось, что уже поздно. Серп луны висел низко над горизонтом, погруженный в грязно-синюю мглу.

Я всё ещё снимал дом в Лорел-Каньоне. Владелица отправилась в Айдахо к своей овдовевшей дочери, визит затянулся, и она, в конце концов, решила там остаться — может быть, ради картошки. Она написала, что я могу жить в этом доме столько, сколько захочу. Это заставило меня чувствовать себя довольно комфортно на Юкка-авеню, на моём насесте на склоне холма с эвкалиптами через дорогу. Я не знал, что я чувствую по этому поводу. Неужели я действительно хочу провести остаток своих дней в арендованном доме, где единственными вещами, которые я мог бы назвать своими, были мой верный кофейник и шахматы из поблекшей слоновой кости? Была женщина, которая хотела выйти за меня замуж и увезти меня от всего этого, красивая женщина, как Клэр Кавендиш, и такая же богатая, как она. Но я был настроен остаться независимым и свободным, даже если это было совсем не так. Юкка-авеню — это совсем не Париж, в котором несчастная маленькая богатая девочка залечивала своё разбитое сердце, это было последнее, что я слышал о ней.

Дом был подходящего размера для меня, но в определенные вечера, такие как этот, он казался мне норой Белого Кролика. Я сварил крепкий кофе, выпил чашку и некоторое время бродил по гостиной, стараясь не натыкаться о стены. Потом выпил ещё одну чашку и выкурил ещё одну сигарету, не обращая внимания на тёмно-синюю ночь, сгущавшуюся за окном. Я подумывал о том, чтобы разыграть одно из не самых страшных начал Алёхина и посмотреть, куда это сможет меня завести, но у меня не хватило духу. Я не фанат шахмат, но мне нравится игра, её сосредоточенная холодность и элегантность мысли, которой она требует.

Дело Питерсона давило на меня, или, по крайней мере, та его часть, которая касалась Клэр Кавендиш. Я всё ещё был убежден, что в её отношении ко мне было что-то подозрительное. Не знаю почему, но у меня было отчётливое ощущение, что меня подставляли. Красивая женщина не приходит к вам с улицы и не просит вас найти её пропавшего парня; так не бывает. Но каким образом это происходит? Насколько я знаю, по всей стране могут быть офисы, подобные моему, в которые через день заходят красивые женщины и просят таких бедолаг, как я, сделать для них именно это. Но я в это не верил. Во-первых, страна, конечно, не могла похвастаться многими женщинами, подобными Клэр Кавендиш. На самом деле, я сомневался, что есть хотя бы ещё одна такая. И если она действительно соответствовала своему уровню, то почему связалась с таким подонком, как Питерсон? И если она была связана с ним, то почему она ни капельки не смутилась, отдавшись на милость — я хотел сказать «бросившись в объятия», но вовремя остановился — частного детектива и умоляя его найти её упорхнувшую пташку? Ну, ладно, она не умоляла.

Я решил, что утром покопаюсь в истории миссис Клэр Кавендиш, урожденной Лэнгриш. А пока мне пришлось удовольствоваться звонком сержанту Джо Грину из Центрального отдела по расследованию убийств. У Джо как-то раз промелькнула мысль о том, чтобы обвинить меня в соучастии в убийстве первой степени; это как раз то, что сближает людей. Я бы не сказал, что Джо был моим другом, скорее осторожным знакомым.

Когда Джо ответил, я сказал, что впечатлён тем, что он работает так поздно, но он только тяжело вздохнул в трубку и спросил, что мне нужно. Я дал ему имя, телефон и адрес Нико Питерсона. Все это было ему незнакомо.

— Кто он? — кисло спросил он. — Какой-то плейбой, замешанный в одном из твоих бракоразводных дел?

— Вы же знаете, что я не занимаюсь разводами, сержант, — сказал я, стараясь говорить легко и непринужденно. У Джо был непредсказуемый характер. — Он просто парень, которого я пытаюсь найти.

— У тебя ведь есть его адрес, не так ли? Почему бы тебе не постучать ему в дверь?

— Я так и сделал. Дома никого. И уже довольно давно.

Джо сделал еще несколько вдохов. Я подумал, не сказать ли ему, чтобы он не курил так много, но передумал.

— Какое ты имеешь к нему отношение? — спросил он.

— Его подруга хотела бы узнать, куда он отправился.

Он издал нечто среднее между фырканьем и смешком.

— По-моему, это похоже на развод.

— У тебя одно на уме, Джо Грин, — сказал я, но только самому себе. Ему же я повторил, что не занимаюсь разводами и что это не имеет к ним никакого отношения.

— Она просто хочет знать, где он, — сказал я. — Назови её сентиментальной.

— Кто она, эта дама?

— Ты же знаешь, Джо, что я тебе этого не скажу. Здесь нет никакого преступления. Это личное дело.

Я слышал, как он чиркнул спичкой, втянул дым и снова выдохнул.

— Я посмотрю записи, — сказал он наконец. Ему стало скучно. Даже рассказ о женщине и её пропавшем кавалере не смог надолго его заинтересовать. Он был хорошим полицейским, Джо, но он был в деле слишком долго, и немногое могло привлечь его внимание. Он сказал, что позвонит мне, я поблагодарил его и повесил трубку.

* * *

Он позвонил на следующее утро в восемь, когда я поджаривал несколько симпатичных ломтиков канадского бекона к тосту и яйцам. Я хотел еще раз сказать ему, что на меня произвело впечатление время, которое он проводит на работе, но он перебил меня. Пока он говорил, я стоял у плиты с телефонной трубкой в руке, наблюдая за маленькой коричневой птичкой, порхающей в ветвях куста текомы^[13] за окном над раковиной. Бывают такие моменты, когда всё кажется неподвижным, замершим как на фотографии.

— Парень, о котором ты спрашивал, — сказал Джо, — надеюсь, его подружке к лицу чёрное.

Он шумно откашлялся.

— Он мёртв. Умер, — я услышал, как он роется в бумагах, — девятнадцатого апреля, в Пэлисэйдс, возле клуба, который там находится. Наезд и бегство. Он в Вудлоне. У меня даже есть номер участка, если она захочет его навестить.

Я не знаю, почему его назвали Оушен-Хайтс,^[14] единственное, что в нём было бы высоким, — это расходы на техническое обслуживание. Дом был не такой уж и большой, если принять за небольшое скромное обиталище Букингемский дворец. Лэнгриш-Лодж — так он назывался, хотя я не мог представить себе ничего менее похожего на охотничий домик.^[15] Он был построен из большого количества розового и белого камня, около тысячи окон, башни и башенки, на флагштоке крыши гордо развевается флаг. Мне он показался довольно уродливым, но я не разбираюсь в архитектуре. В стороне виднелись большие зелёные деревья, как мне показалось, какие-то разновидности дубов. Короткая подъездная дорожка вела прямо к овалу гравия перед домом, на котором можно было бы провести гонки на колесницах. Мне пришло в голову, что я не тем занимаюсь, если всё-это можно получить за то, чтобы заставить женщин приятно пахнуть.

Пока я ехал, думал о том, что Клэр Кавендиш рассказала о любви к музыке. Я не обратил тогда на это внимания и не спросил, какую музыку она предпочитает, а она сама не сказала, и это почему-то имело значение. Я имею в виду, это было важно, а мы это упустили. Это было не самое сокровенное знание, которым она могла поделиться, не размер её обуви или что она носит или не носит перед сном. И всё-таки, это было весомо, как что-то драгоценное, жемчужина или бриллиант, который она переложила из своей руки в мою. И тот факт, что я взял это у неё без комментариев, и то, что она была довольна тем, что я ничего не сказал, означало, что между нами был какой-то секрет, знак, обещание на будущее. Но потом я решил, что, вероятно, всё это чушь, и я просто выдаю желаемое за действительное.

Припарковав «олдс» на гравии, я заметил молодого человека спортивного вида, идущего ко мне через лужайку. Он размахивал клюшкой для гольфа и сбивал ею головки ромашек. На нем были двухцветные туфли для гольфа и белая шелковая рубашка со свободным воротником. Его тёмные волосы были распущены, прядь падала на лоб, так что ему приходилось то и дело отбрасывать её с глаз нервным движением бледной и тонкой руки. Он шёл, слегка прогибаясь, как будто у него была слабость где-то в районе колен. Когда он подошёл ближе, я с ужасом увидела, что у него миндалевидные черные глаза Клэр Кавендиш — они были слишком хороши для него. Я также заметил, что он далеко не так молод, как казалось на расстоянии. Я предположил, что ему под тридцать, хотя при свете фонаря он мог сойти за девятнадцатилетнего. Он остановился передо мной и с легкой усмешкой оглядел меня с ног до головы.

— Вы новый шофёр? — спросил он.

— Разве я похож на шофёра?

— Не знаю, — ответил он. — А как выглядят шоферы?

— Гетры, фуражка с блестящим козырьком, дерзкий взгляд пролетария.

— Ну, у тебя нет ни гетр, ни кепки.

От него, как я заметил, пахло дорогим одеколоном, кожей и чем-то ещё, вероятно, той надушенной папиросной бумагой, в которую упаковывают яйца Фаберже. Или, может быть, ему нравилось нанести капельку лучшего, что было уего мамы. Он был дорогим мальчиком, всё в порядке.

— Я пришёл повидать миссис Кавендиш, — сказал я.

— А теперь ты… — хихикнул он. — Тогда ты, должно быть, один из её кавалеров.

— Что они…

— Грубые, голубоглазые типы. Но, если подумать, ты всё-таки не из них. — Он посмотрел мимо меня на «олдс». — Они приезжают на алых купе, — он произнес это на французский манер, — или в странных «серебряных призраках».^[16] Так кто же ты?

Мне потребовалось немного времени, чтобы закурить сигарету. Это, казалось, по какой-то причине позабавило его, и он снова рассмеялся. Это прозвучало принужденно; он так хотел быть крутым парнем.

— А вы, должно быть, брат миссис Кавендиш, — сказал я.

Он театрально посмотрел на меня широко раскрытыми глазами.

— А должен?

— Во всяком случае, кто-то из членов семьи. Кто вы, избалованный любимчик или паршивая овца?

Он презрительно задрал нос на дюйм.

— Меня зовут Эдвардс, Эверетт Эдвардс. Эверетт Эдвардс Третий, так уж вышло.

— Хотите сказать, что вас уже было двое?

Он немного смягчился и усмехнулся, по-мальчишески пожав плечами.

— Глупое имя, не правда ли, — сказал он, закусив губу.

Я по-своему пожал плечами.

— Не мы не выбираем, как нас называть.

— А как же ты… Как тебя зовут?

— Марлоу.

— Марлоу? Как драматурга.

Он принял театральную позу, наклонившись в сторону от бедер и указывая дрожащей рукой в небо. «Смотри, смотри! Вот кровь Христа по небесам струится!»^[17] — воскликнул он, и нижняя губа его задрожала. Мне пришлось улыбнуться.

— Скажите, пожалуйста, где я могу найти вашу сестру? — спросил я.

Он опустил руку и вернулся к прежней сутулости.

— Она где-то здесь, — сказал он. — Попробуй в оранжерее. — Он ткнул пальцем. — Это примерно в той стороне.

Он не смог удержаться от угрюмого взгляда. Он был просто ребенком-переростком, избалованным и скучающим.

— Спасибо, Эверетт Третий, — сказал я.

Когда я уходил, он крикнул мне вслед:

— Если ты продаешь страховку, то зря потратишь время. — Он снова хихикнул. Ради него я надеялся, что он это перерастёт — может быть, когда ему станет за пятьдесят, и он начнёт носить костюмы-тройки и спортивный монокль.

Я прошуршал по гравию вдоль стены дома в сторону, которую он указал. Растянувшийся слева от меня сад был размером с небольшой общественный парк, только гораздо более ухоженный. Лёгкий ветерок донёс до меня сладкий аромат роз, запах скошенной травы и соленое дуновение близкого океана. Интересно, каково это — жить в таком месте? Проходя мимо дома, я заглянул в окна. Комнаты, насколько я мог видеть, были большими, высокими и безукоризненно обставленными. Что, если бы вы захотели плюхнуться перед телевизором с ведром попкорна и парой банок пива и посмотреть бейсбол? Может быть, у них в подвале есть специальные места для таких вещей — бильярдные, раздевалки, кабинеты, что угодно. Я стал подозревать, что для обитателей Лэнгриш-Лодж настоящая жизнь всегда будет проходить где-то в другом месте.

Оранжерея представляла собой замысловатое сооружение из изогнутого стекла в стальной раме, прикрепленной к задней стене дома подобно громадной присоске, и достигавшей в высоту двух или трёх этажей. Внутри были гигантские пальмы, прижимавшие свои тяжелые листья к стёклам, словно умоляя выпустить их. Пара французских дверей была распахнута настежь, и в проёме в мягко колышущемся воздухе томно трепыхалась белая газовая занавеска. Лето в этих краях не такое неприятное и изнурительное, как в городе; для этих людей существуют их собственные времена года. Я шагнул через порог, отдёрнув занавеску. Воздух здесь был тяжёлый и плотный, напоминавший запах толстяка после долгой горячей ванны.

Сначала я не заметил Клэр Кавендиш. Она сидела на изящном маленьком кованом стуле перед таким же кованым столом, частично скрытая низко наклонившейся полоской пальмовых листьев, и что-то писала в дневнике или блокноте в кожаном переплете. Я заметил, что писала она авторучкой. Она была одета как для тенниса, в хлопчатобумажную рубашку с короткими рукавами и короткую белую юбку со складками, носки до щиколоток и белые теннисные туфли. Её волосы были заколоты назад заколками с обеих сторон. Раньше я не видел её ушей. Это были очень красивые уши, что является редкостью, поскольку уши, по моему мнению, выглядят чуть менее странно, чем ступни.

Она услышала, как я подошёл, а когда подняла голову, в её глазах появилось выражение, которое я не смог распознать. Удивление, конечно, — я не звонил, чтобы сказать, что приеду, — но и что-то ещё. Была ли это тревога, даже внезапное смятение, или она просто не сразу меня узнала?

— Доброе утро, — сказал я как можно беспечнее.

Она быстро захлопнула книгу, а потом не так быстро приладила колпачок к авторучке и медленно положила её на стол, как государственный деятель, только что подписавший мирный договор или объявивший войну.

— Вы меня напугали.

— Извините. Мне стоило позвонить.

Она встала и сделала шаг назад как будто хотела, чтобы между нами оказался стол. Ее щёки слегка порозовели, как и вчера, когда я попросил её назвать своё имя. Людям, которые легко краснеют, приходится нелегко, они всегда готовы себя выдать, если допустят промах. И снова мне с трудом удавалось не уставиться на её ноги, хотя каким-то образом я видел, что они были стройными, изящными с медовым оттенком. На столе стоял хрустальный кувшин с напитком табачного цвета, и теперь она дотронулась кончиком пальца до его ручки.

— Чаю со льдом? — спросила она. — Я могу позвонить и попросить принести стакан.

— Нет, спасибо.

— Я бы предложила вам что-нибудь покрепче, только, кажется, ещё рановато…

Она опустила глаза и прикусила губу, точно так же, как Эверетт Третий.

— Вы продвинулись в расследовании? — спросила она.

— Миссис Кавендиш, я думаю, вам лучше присесть.

Она слегка покачала головой и слабо улыбнулась.

— Я не… — начала она.

Она смотрела куда-то над моим плечом.

— О, а вот и ты, дорогой, — сказала она, и её голос прозвучал слишком громко, и в нём было слишком много натянутого радушия.

Я обернулся. В дверном проёме стоял человек, придерживая занавеску поднятой рукой, и на мгновение мне показалось, что он, как и Эверетт Третий, вот-вот произнесет звонкую строчку из какой-нибудь старой пьесы. Вместо этого он опустил занавеску и неторопливо двинулся вперед, ничему, особо, не улыбаясь. Это был хорошо сложенный парень, невысокий, слегка кривоногий, с широкими плечами и большими квадратными руками. Он был одет в кремовые бриджи, сапоги из телячьей кожи, рубашку, такую белую, что она светилась, и желтый шелковый галстук. Ещё один из мира спорта. Начинало казаться, что здесь только и делают, что занимаются им.

— Жарко, — сказал он. — Чертовски жарко, — пока он даже не взглянул в мою сторону.

Клэр Кавендиш потянулась к кувшину с чаем со льдом, но мужчина опередил её, взял стакан, наполнил его наполовину и одним глотком осушил, запрокинув голову. Волосы у него были тонкие и прямые, цвета светлого дуба. Скотт Фицджеральд нашел бы для него место в одном из своих горько-сладких романов. Если подумать, он был немного похож на Фицджеральда: красивый, ребяческий, с чем-то, что делало его смертельно слабым.

Клэр Кавендиш смотрела на него. Она снова прикусила губу. Её рот был действительно прекрасен.

— Это мистер Марлоу, — сказала она.

Мужчина вздрогнул от притворного удивления и посмотрел туда-сюда, держа в руке пустой стакан. Наконец его взгляд остановился на мне, и он слегка нахмурился, как будто не заметил меня раньше, из-за того, что я сливался с пальмовыми листьями и сверкающим стеклом вокруг.

— Мистер Марлоу, — продолжала Клэр Кавендиш, — это мой муж, Ричард Кавендиш.

Он улыбнулся мне со смесью безразличия и презрения.

— Марлоу, — сказал он, переворачивая имя и разглядывая его так, словно это была мелкая монета ничтожной ценности. Его улыбка стала ещё ярче. — Почему бы вам не положить шляпу?

Я совсем забыл, что держу её. Я огляделся. Миссис Кавендиш шагнула вперёд, взяла у меня шляпу и положила её на стол рядом со стеклянным кувшином. Внутри треугольника, образованного нами тремя, воздух, казалось, беззвучно потрескивал, из-за накапливающегося в нём статического электричества. Однако Кавендиш, казалось, был совершенно спокоен. Он повернулся к жене.

— Ты предложила ему выпить?

Прежде чем она успела ответить, я сказал:

— Да, и я отказался.

— Вы отказались, правда? — Кавендиш усмехнулся. — Ты слышишь, милая? Джентльмен отказался.

Он налил ещё чаю в стакан и выпил его, затем, поморщившись, поставил стакан. Я заметил, что он на дюйм или два ниже своей жены.

— Чем вы занимаетесь, мистер Марлоу? — он спросил.

На этот раз Клэр опередила меня.

— Мистер Марлоу отыскивает вещи, — сказала она.

Кавендиш наклонил голову и, бросив на неё лукавый взгляд снизу вверх, глубоко протолкнул язык за щеку. Потом он снова посмотрел на меня.

— И что же вы ищете, мистер Марлоу? — спросил он.

— Жемчуг, — быстро сказала его жена, снова намереваясь прервать меня, хотя я ещё и не придумал ответа. — Я потеряла ожерелье, которое ты мне подарил, — полагаю, где-то потеряла.

Кавендиш задумался, глядя теперь в пол и меланхолично улыбаясь.

— И что же он будет делать, — спросил он, обращаясь к жене, но не глядя на неё, — ползать по полу спальни, заглядывать под кровать, засовывать пальцы в мышиные норы?

— Дик, — сказала его жена, и в её голосе послышались умоляющие нотки, — на самом деле это не важно.

Он придал лицу утрированно испуганное выражение.

— Не важно? Если бы я не был джентльменом, как мистер Марлоу, я бы с удовольствием рассказал, сколько стоит эта безделушка. Конечно, — он повернулся ко мне, его голос стал протяжным, — если бы я это сделал, она бы сказала вам, что я купил его на её деньги.

Он снова взглянул на жену.

— Разве не так, милая?

На это нечего было ответить, и она просто смотрела на него, слегка опустив голову и выпятив мягкую пухлую верхнюю губу, и на секунду я увидел, как она, должно быть, выглядела, когда была совсем маленькой.

— Задача в том, чтобы проследить путь вашей жены, — сказал я тоном, которому научился подражать за все те годы, которые я провёл среди полицейских. — Я проверяю места, где она побывала за последние несколько дней, магазины, в которых она была, рестораны, которые посещала.

Я чувствовал на себе взгляд Клэр, но не сводил глаз с Кавендиша, который смотрел в открытую дверь и медленно кивал.

— Да, — сказал он. — Всё верно.

Он снова огляделся, рассеянно моргая, дотронулся кончиком пальца до края пустого стакана на столе и неторопливо вышел, насвистывая себе под нос.

Когда он ушёл, мы с его женой некоторое время просто стояли. Я слышал её дыхание. Я представил себе, как наполняются и опустошаются её легкие, их нежную розовость в хрупкой клетке из блестящей белой кости. Она была из тех женщин, которые заставляют мужчину задумываться о таких вещах.

— Спасибо, — сказала она наконец еле слышным шепотом.

— Не стоит.

Она слегка коснулась правой рукой спинки кованого стула, словно почувствовала легкую слабость. Она не смотрела на меня.

— Расскажите мне, что вам удалось узнать, — попросила она.

Мне нужна была сигарета, но я не думал, что смогу закурить в этом высоком стеклянном здании. Это все равно что закурить в соборе. Это желание напомнило мне о том, что я принёс с собой. Я достал из кармана эбеновый мундштук и положил его на стол рядом со шляпой.

— Вы забыли его у меня в офисе, — сказал я.

— Да, конечно. Я не часто им пользуюсь, только для эффектности. Я нервничала, когда пришла к вам.

— Вы меня дурачили.

— Мне нужно было одурачить саму себя. — Она пристально смотрела на меня. — Расскажите мне, что вы выяснили, мистер Марлоу, — повторила она.

— Не так просто это сообщить. — Я посмотрел на свою шляпу, лежавшую на столе. — Нико Питерсон мёртв.

— Я знаю.

— Он погиб два месяца назад в результате наезда… — Я замолчал и уставился на неё. — Что вы сказали?

— Я сказала, что знаю. — Она улыбнулась мне, слегка насмешливо склонив голову набок, точно так же, как накануне, когда сидела в моём офисе, сложив перчатки на коленях и позволяя эбеновому мундштуку торчать вверх под небольшим углом, без мужа, который вызывал у неё дрожь. — Может быть, вам лучше присесть, мистер Марлоу?

— Не понимаю, — сказал я.

— Конечно, не понимаете. — Она отвернулась и положила руку на стакан, из которого пил её муж, отодвинула его на дюйм в сторону, а затем вернула на прежнее место, на образовавшееся влажное пятно. — Простите, я должна была вам рассказать.

Я достал сигареты — воздух здесь вдруг перестал казаться священным.

— Если вы уже знали, что он мёртв, зачем пришли ко мне?

Она повернулась ко мне и некоторое время молча разглядывала на меня, прикидывая, что скажет и как лучше выразиться.

— Дело в том, мистер Марлоу, что я видела его на днях на улице. Он выглядел совсем не мёртвым.

Мне нравится мысль бывать на свежем воздухе. То есть мне нравится думать о том, что там есть: деревья, трава, птицы в кустах, всё такое. Мне даже иногда нравится рассматривать всё это, мчась по шоссе, скажем, через лобовое стекло автомобиля. Что меня не очень волнует, так это ощущение беззащитности. Есть что-то в ощущении солнца на затылке, что заставляет меня чувствовать себя неловко — мне не просто жарко, что-то меня беспокоит, заставляет чувствовать себя как-то не по себе. Такое ощущение, что за мной наблюдают слишком много глаз, устремленных на меня из-за листьев, из-за заборов, из глубины нор. Когда я был ребенком, природа меня мало интересовала. Улицы были тем местом, где я проводил детство и переживал свои юношеские открытия; не думаю, что узнал бы нарцисс, если бы увидел его. Поэтому, когда Клэр Кавендиш предложила прогуляться по саду, мне пришлось сделать над собой усилие, чтобы не показать, как мало меня взволновала эта перспектива. Но я, конечно, согласился. Если бы она попросила меня отправиться в поход в Гималаи, я бы надел горные ботинки и последовала за ней.

После того, как она вытащила чеку и бросила в меня гранату с известием, что якобы видела мёртвого Питерсона, она ушла переодеваться, оставив меня стоять у одной из изогнутых стеклянных стен, рассматривая маленькие облачка белого облака, плывущие из океана. Извинившись, она на мгновение положила мне на запястье три пальца, которые я всё ещё ощущал. Если раньше я думал, что во всём этом деле есть что-то подозрительное,^[18] то теперь мне придется бороться с марлином^[19] весом фунтов в сто.^[20]

* * *

Минут через пятнадцать, или через пару сигарет, она вернулась в белом льняном костюме с широкими плечами и юбке до икр. Возможно, она и была ирландкой, но обладала всем самообладанием и холодной грацией английской розы. Она была в туфлях на плоской подошве, что делало меня выше её на пару лишних дюймов, но у меня все еще было ощущение, что я смотрю на неё снизу вверх. На ней не было никаких украшений, даже обручального кольца.

Она тихо подошла ко мне сзади и сказала:

— Вам, наверное, не хочется идти, не так ли? Но мне нужно выйти наружу — мой мозг лучше работает на открытом воздухе.

Я мог бы спросить, зачем ей нужен её мыслительный аппарат в идеальном рабочем состоянии, но не стал.

Всё то же самое можно было бы сказать и об окружающей Лэнгриш-Лодж территории: она была настолько далека от дикой природы, насколько это было возможно, и всё ещё была покрыта зеленью, или тем, что было бы зеленью, если бы лето не сделало большую её часть побуревшей. Мы двинулись по гравийной дорожке, которая уходила от дома под прямым углом и вела прямо, как железная дорога, к той роще деревьев, которую я видел с дороги, и ещё дальше — к нескольким индиговым сполохам, которые, как я знал, должны были оказаться океаном.

— Хорошо, миссис Кавендиш, — сказал я. — Давайте послушаем.

Я вложил во фразу больше раздражающих ноток, чем хотел, и она бросила на меня быстрый косой взгляд, её щеки слегка покраснели, к чему, впрочем, я уже привык. Я нахмурился и откашлялся. Я чувствовал себя как пацан на первом свидании, и всё, что я делал, было неправильно.

Мы прошли с десяток шагов, прежде чем она заговорила.

— Не странно ли, — сказала она, — что можно мгновенно узнавать людей, где бы вы ни были и при любых обстоятельствах? Вы идёте по Юнион-Стэйшн в толпе в час пик, и мельком видите лицо в сотне ярдов впереди, или, может быть, даже не лицо, а просто чьи-то плечи, наклон головы, и сразу же вы узнаёте, кто это, даже если это человек, которого вы не видели много лет. Как так?

— Эволюция, полагаю, — сказал я.

— Эволюция?

— Необходимость отличать друга от врага даже в глубине леса. Мы все состоим из инстинктов, миссис Кавендиш. Мы думаем, что мы утончённые, но это не так — мы примитивны.

Она издала слабый смешок.

— Ну, может быть, когда-нибудь эволюция нас куда-нибудь приведёт.

— Возможно. Но нас уже не будет, чтобы увидеть это.

На мгновение солнечный свет, казалось, потемнел, и мы пошли дальше в мрачном молчании.

— Мило, дубы, — сказал я, кивнув в сторону ряда деревьев впереди нас.

— Буки.

— Ох. Значит, буки.

— Привезли из Ирландии, хотите верьте, хотите нет, лет двадцать назад. Что касается ностальгии, моя мать не жалеет денег. Тогда это были молодые деревца, а посмотрите на них сейчас.

— Да, посмотрите на них сейчас, — мне снова захотелось закурить, но окружающий мир снова нахмурился этой мысли.

— Где вы видели Нико Питерсона? — спросил я.

Она ответила не сразу. На ходу она разглядывала кончики своих удобных туфель.

— В Сан-Франциско, — ответила она. — Понимаете, я была там по делам фирмы. Это было на Маркет-стрит, я ехала в такси, а он шёл по тротуару, как всегда, торопился, — она снова издала слабый смешок, — без сомнения, чтобы повидаться с кем-то.

— Когда это было?

— Дайте подумать, — она задумалась. — В пятницу, на прошлой неделе.

— Значит, до того, как вы пришли ко мне.

— Конечно.

— Вы уверены, что это был он?

— О да, вполне.

— Вы не пытались с ним поговорить?

— Он исчез прежде, чем я успела придумать, как поступить. Наверное, я могла бы попросить шофера развернуться, но улица была забита — вы же знаете, что такое Сан-Франциско, — и я не думаю, что был шанс догнать его. Кроме того, я словно онемела и чувствовала себя парализованной.

— От потрясения?

— Нет, от удивления. Ничто из того, что делал Нико, не могло меня потрясти.

— Даже воскреснув из мертвых?

— Даже воскреснув из мертвых.

Вдалеке показался всадник, мчавшийся вдоль лужайки быстрым шагом. Он проскакал немного, потом замедлил ход и исчез под деревьями.

— Это был Дик, — сказала она, — на своём любимом Вспыльчивом.

— Сколько у него лошадей?

— На самом деле, не знаю. Довольно много. Они не дают ему скучать. — Я взглянул на неё и увидел, как уголки её губ стали жёсткими. — Он старается из всех сил, — сказала она с усталой откровенностью. — Нелегко быть женатым на деньгах, хотя, конечно, все думают иначе.

— Он знал о вас с Питерсоном? — спросил я.

— Я же говорила, не могу сказать. Дик держит всё в себе. Я почти никогда не знаю, о чем он думает, что он знает.

Мы добрались до деревьев. Тропинка сворачивала влево, но вместо того, чтобы идти по ней, Клэр взяла меня за локоть и повела вперед, в рощу, как, наверное, её назвали бы вы; потребовалось место, похожее на Лэнгриш-Лодж, чтобы заставить меня покопаться в словаре в поисках нужного слова. Земля под ногами была сухой и пыльной. Над нами деревья издавали сухие, бормочущие звуки — думая, наверное, о своей родной земле, где воздух, говорят, всегда сырой и дождь льёт с легкостью чего-то запоминающегося.

— Расскажите мне о вас с Питерсоном, — попросил я.

Она смотрела на неровную землю, осторожно ступая по ней.

— Мало можно сказать, — сказала она. — Дело в том, что я почти забыла его. Я имею в виду, я почти перестала вспоминать его или скучать по нему. Когда он был жив, я имею ввиду, когда мы были вместе, между нами почти ничего не было.

— Где вы познакомились?

— Я же сказала — клуб «Кауилья». Потом я снова встретила его, несколько недель спустя, в Акапулько. Это было, когда… — снова слабый прилив крови к её щекам, — ну, вы знаете.

Я не знал, но догадывался.

— Почему именно Акапулько?

— А почему бы и нет? Это одно из таких мест, где собираются люди. Как будто, место созданное для Нико.

— Не для вас?

Она пожала плечами.

— Немногие места подходят мне, мистер Марлоу. Мне легко заскучать.

— И всё же, они собираются там. — Я попытался скрыть горечь в голосе, но не преуспел.

— Вы знаете, что не должны презирать меня, — сказала она, стараясь, чтобы это прозвучало игриво.

На мгновение я почувствовал легкое головокружение, какое бывает, когда ты молод и девушка говорит что-то, что заставляет тебя подумать, что она заинтересовалась тобой. Я представил себе, как она там, в Мексике, на пляже, в цельном купальнике, полулежит в шезлонге под зонтиком с книгой, а Питерсон проходит мимо и останавливается, делая вид, что удивлён её появлением, и предлагает принести ей что-нибудь прохладное в высоком стакане, приготовленное парнем в сомбреро, торгующим напитками в киоске под пальмами за пляжем. И в этот момент, когда мы вышли из-за деревьев, показался океан, с длинными ленивыми волнами, накатывающими на берег, как будто это мне удалось его мысленно создать, суетились кулики, и труба на горизонте тянула за собой неподвижный шлейф белого пара. Клэр Кавендиш вздохнула и, казалось, вряд ли осознавая, что делает, взяла меня под руку.

— О Господи, — произнесла она с внезапной страстной дрожью в голосе, — как мне здесь нравится.

Мы вышли из-за деревьев на берег. Песок был плотно утрамбован, и идти по нему было легко. Я знал, как неуместно выгляжу в своем темном костюме и шляпе. Клэр заставила меня остановиться и, держась одной рукой за мое предплечье, наклонилась, чтобы снять туфли. Я подумал о том, что произойдет, если она потеряет равновесие и упадет на меня, так что мне придется подхватить её под локоть. Это была одна из тех глупых мыслей, которые приходят в голову в подобных случаях. Мы пошли дальше. Она снова взяла меня под руку. В другой руке она держала туфли, болтающиеся на кончиках двух пальцев. Должна была звучать музыка, громкие и, в то же время, мягкие напевы скрипок, и какой-то парень с гласной на конце своего имени, мурлычущий о море, песке, летнем ветре и вас…

— Откуда вы обо мне узнали? — спросил я. На самом деле, это меня не очень интересовало, но мне хотелось поговорить о чём-нибудь ещё, кроме Нико Питерсона.

— От друга.

— Да, вы говорили… Но от кого именно?

Она снова прикусила губу.

— От того, кого вы очень хорошо знаете.

— О?

— От Линды Лоринг.

Это было как удар в челюсть.

— Вы знакомы с Линдой Лоринг? — спросил я, стараясь не выдать своего удивления. — Откуда?

— О, оттуда, отсюда. Наш мир очень тесен, мистер Марлоу.

— Имеете в виду мир богатых?

Неужели она снова покраснела? Ну да.

— Да, — сказала она, — наверное, именно это я и имела в виду. — Она помолчала. — Я ничего не могу поделать с тем, что у меня есть деньги.

— Не моё дело кого-то в чём-то винить, — слишком поспешно ответил я.

Она улыбнулась и искоса заглянула мне в глаза.

— Я думала, что вы именно этим и занимаетесь, — произнесла она.

Мои мысли всё ещё были заняты Линдой Лоринг. Бабочка размером с курицу хлопала крыльями где-то в районе моей диафрагмы.

— Я думал, Линда в Париже, — сказал я.

— Так и есть. Я разговаривала с ней по телефону. Время от времени мы созваниваемся.

— Полагаю, чтобы обменяться последними сплетнями международного масштаба.

Она улыбнулась и с упрёком сжала мою руку.

— Что-то в этом роде.

Мы подошли к навесу, похожему на автобусную остановку, стоявшему на краю мягкого песка, где пляж встречался с низкими дюнами. Внутри стояла скамья, сделанная из нескольких грубо сколоченных досок, хорошо выветренных солёным ветром.

— Давайте присядем на минутку, — предложила Клэр.

Там, в тени, было приятно, с воды дул приятный ветерок.

— Это, должно быть, частный пляж, — сказал я.

— Да, это так. Как вы догадались?

Я знал, потому что если бы это было общественное место, то такое убежище было бы настолько загажено и замусорено, что нам и в голову не пришло устроиться в нём. Клэр Кавендиш, сказал я себе, была одной из тех, кого мир защищает от собственных ужасов.

— Значит, вы рассказали Линде об исчезновении Нико, а затем о его внезапном воскрешении? — спросил я.

— Я рассказала ей не так много, как вам.

— Вы мне мало что рассказали.

— Я призналась вам, что мы с Нико были любовниками.

— Думаете, такая девушка, как Линда, не догадалась бы об этом? Пойдёмте, миссис Кавендиш.

— Я бы хотела, чтобы вы называли меня Клэр.

— Извините, не думаю, что стоит так делать.

— А почему бы и нет?

Я высвободил свою руку из ее и встал.

— Потому что вы моя клиентка, миссис Кавендиш. Всё это, — я махнул рукой в сторону укрытия, пляжа, этих деловитых маленьких птичек у кромки воды, где галька шипела в воде, словно кипятилась, — всё это очень мило, красиво и приятно. Но дело в том, что вы пришли ко мне с какой-то историей об исчезновении вашего парня, и вам не терпится найти бедолагу. Но тут выясняется, что мистер Питерсон проделал весьма серьёзный трюк с исчезновением, о чём вы, по каким-то своим причинам, не сообщили мне. Затем вы представляете меня своему мужу и показываете, какой он делает вас несчастной…

— Я…

— Позвольте мне закончить, миссис Кавендиш, а потом уже скажете вы. Я пришёл в ваш прекрасный дом…

— Я вас сюда не приглашала. Вы могли бы позвонить и попросить меня снова зайти к вам в офис.

— Это правда, абсолютная правда. Но я всё-таки пришёл, с плохими новостями, новостями, которые, я думал, вас потрясут, и всё только для того, чтобы обнаружить, что вы уже знаете всё, что я хотел вам сообщить. Потом мы отправляемся на приятную прогулку по вашему восхитительному саду, вы берёте меня под руку, ведёте на свой частный пляж и говорите, что знакомы с моей подругой миссис Лоринг, которая порекомендовала вам мои услуги после того, как вы не сказали ей, зачем они вам нужны…

— Я же сказала ей!

— Вы рассказали ей половину.

Она снова попыталась заговорить, но я остановил её ладонью у лица. Она вцепилась в сиденье обеими руками и смотрела на меня с таким выражением отчаяния на лице, что я не знал, верить ему или нет.

— В любом случае, — сказал я, внезапно почувствовав усталость, — всё это не имеет значения. Важно то, что именно вы хотите от меня? Что, по-вашему, я могу для вас сделать — и почему вы считаете, что должны притворяться, будто вот-вот влюбитесь в меня, чтобы я это сделал? Я работаю по найму, миссис Кавендиш. Вы приходите ко мне в офис, рассказываете о своей проблеме, платите мне деньги, я иду и пытаюсь её решить — вот как это работает. Это не сложно. Это не «Унесённые ветром» — Вы не Скарлетт О'Хара, а я не как-его-там Батлер.

— Ретт, — сказала она.

— Что?

Она утратила свой отчаянный вид и, отвернувшись от меня, смотрела на берег, на волны. У неё была манера отбрасывать в сторону то, что ей не нравилось или с чем она не хотела иметь дело, такое поведение всегда ставило меня в тупик. Это умение, которому может научить только жизнь, пропитанная деньгами.

— Вы имеете в виду Ретта Батлера, — сказала она. — Это также, по совпадению, ласкательное имя моего брата.

— Вы имеете в виду Эверетта Третьего?

Она кивнула.

— Да, — сказала она, — мы тоже зовём его Ретт. Не могу представить себе кого-то менее похожего на Кларка Гейбла, — теперь она снова посмотрела на меня, озадаченно нахмурившись. — Откуда вы его знаете? — спросила она. — Откуда вы знаете Эверетта?

— А я и не знаю. Когда я приехал, он слонялся по лужайке. Мы обменялись несколькими дружескими оскорблениями, и он показал где вас найти.

— Аааа. Понятно. — Она кивнула, всё ещё хмурясь. Снова посмотрела в сторону океана. — Я приводила его сюда играть, когда он был маленьким, — сказала она. — Мы проводили здесь целые дни, грелись в прибое, строили замки из песка.

— Он сказал мне, что его зовут Эдвардс, а не Лэнгриш.

— Верно. У нас разные отцы — моя мать снова вышла замуж, когда приехала сюда из Ирландии. — Она опустила уголки рта в кривой улыбке. — Это был не самый удачный брак. Мистер Эдвардс оказался из тех, кого романисты называют охотником за приданым.

— Не только романисты, — сказал я.

Она наклонила голову в ироническом коротком кивке признания, улыбаясь.

— Как бы то ни было, в конце концов мистер Эдвардс сдался — измотанный, полагаю, попытками притвориться тем, кем он не являлся.

— А кем он был? Если не считать охотника за приданым.

— Тот, кем он не был, был честным и справедливым. Ну, я не думаю, что кто-нибудь знал, кем он был на самом деле, включая его самого.

— И он ушёл.

— Он ушёл. Вот тогда-то мама и привела меня в фирму, хоть я и была совсем юная. К удивлению всех, особенно меня самой, у меня оказался талант продавать духи.

Я вздохнул и присел рядом.

— Не возражаете, если я закурю? — спросил я.

— Пожалуйста, курите.

Я достал серебряный портсигар с монограммой. Чья это монограмма, я не знаю, — портсигар я купил в ломбарде. Открыл его и протянул ей. Она покачала головой. Я закурил. Приятно курить у моря; соленый воздух придает табаку свежий привкус. Сегодня, по какой-то причине, это напомнило мне о молодости, что было странно, поскольку я вырос не у океана.

И снова она словно прочитала мои мысли.

— Откуда вы, мистер Марлоу? — спросила она. — Где вы родились?

— Санта-Роза. Городок в нигде, к северу от Сан-Франциско. Почему вы спросили?

— Не знаю. Почему-то мне всегда кажется важным узнать, кто откуда, а вам нет?

Я прислонился спиной к грубой деревянной стене укрытия и положил локоть руки с дымящейся сигаретой на ладонь левой.

— Миссис Кавендиш, — сказал я, — вы вводите меня в замешательство.

— Неужели? — Казалось, её это позабавило. — Как это?

— Я же сказал — я наёмный работник, а вы разговариваете со мной как с человеком, которого знаете всю свою жизнь, или с тем, кого хотели бы знать до конца своих дней. К чему это?

Она немного подумала, опустив глаза, потом взглянула на меня из-под ресниц.

— Наверное, дело в том, что вы совсем не такой, как я ожидала.

— А чего вы ожидали?

— Кого-то жёсткого и расчётливого, как Нико. Но вы совсем не такой.

— Откуда вы знаете? Может быть, я просто устраиваю для вас представление, притворяясь кошечкой, когда на самом деле я скунс?

Она покачала головой и на мгновение закрыла глаза.

— Я не так уж плохо разбираюсь в людях, несмотря на то, что кажется по-другому.

Я не заметил, чтобы она хотя бы пошевелилась, но почему-то её лицо оказалось ближе к моему, чем раньше. Казалось, не оставалось ничего другого, кроме, как поцеловать её. Она не сопротивлялась, но и не ответила. Она просто сидела и принимала всё как есть, а когда я отодвинулся, слегка улыбнулась и печально взглянула. Я вдруг отчётливо услышал шум волн, шипение гальки и крики чаек.

— Мне очень жаль, — сказал я. — Мне не следовало этого делать.

— А почему бы и нет? — Она говорила очень тихо, почти шепотом.

Я встал, бросил сигарету на песок и наступил на неё каблуком.

— Думаю, нам пора возвращаться, — сказал я.

Когда мы возвращались из-за деревьев, она снова взяла меня за руку. Казалось, она держалась совершенно непринужденно, и я задался вопросом, действительно ли был тот поцелуй. Мы вышли на лужайку, и перед нами предстал дом во всём его жутком величии.

— Отвратительно, не правда ли, — сказала Клэр, снова прочитав мои мысли. — Это дом моей матери, а не мой и Ричарда. Это ещё одна причина его угрюмости.

— Потому что ему приходится жить с тёщей?

— Для мужчины это всегда не очень приятно, во всяком случае, для такого, как Ричард.

Я остановился и заставил её остановиться вместе со мной. В ботинках у меня был песок, а в глазах — соль.

— Миссис Кавендиш, зачем вы мне всё это рассказываете? Почему вы обращаетесь со мной так, как будто мы с вами очень близки?

— Вы имеете ввиду, почему я позволила поцеловать себя? — Её глаза сверкали; она смеялась надо мной, хотя и беззлобно.

— Хорошо, — сказал я. — Почему вы позволили поцеловать себя?

— Наверное, я хотела узнать, на что это будет похоже.

— И на что это было похоже?

Она на мгновение задумалась.

— Мило. Мне понравилось. Я бы хотела, это как-нибудь повторить.

— Уверен, что это можно устроить.

Мы пошли дальше, её рука в моей. Она что-то напевала себе под нос. Она казалась счастливой. Это, подумал я, не та женщина, которая вчера вошла в мой кабинет и, оценивая, холодно разглядывала меня из-под вуали, это кто-то другой.

— Его построил один из киношников, — сказала она. Она снова говорила о доме. — Ирвинг Тальберг,^[21] Луис Б. Майер^[22] — один из этих магнатов, забыла, кто именно. Камень привезли из Италии, откуда-то с Апеннин. Хорошо, что итальянцы не знают, как с ним обошлись.

— Почему вы живёте здесь? — спросил я. — Вы сказали, что богаты, так можете куда-нибудь переехать.

Я взглянул на неё. Лёгкая тень легла на её гладкий лоб.

— Не знаю, — ответила она. Несколько шагов она помолчала, потом снова заговорила: — Может быть, я не могу смириться с перспективой остаться наедине с мужем. Не самая лучшая компания.

На это мне нечего было сказать, поэтому я промолчал.

Мы приближались к оранжерее. Она спросила, не смог бы я зайти.

— Может быть, вы хотели бы выпить?

— Не думаю, — ответил я. — Я сейчас на работе. Есть ещё что-нибудь, что вы хотите мне рассказать о Нико Питерсоне, прежде чем я отправлюсь по его следу?

— Ничего не могу придумать. — Она вытащила из рукава льняной куртки обрывок листа. — Я просто хочу, чтобы вы выследили его, — сказала она. — Я не хочу, чтобы он вернулся. Не уверена, что вообще хотела бы его видеть.

— Тогда зачем вы, вообще, с ним связались?

Она придала лицу выражение печального клоуна. Мне нравилось, как она высмеивала себя.

— Полагаю, он казался опасным, — сказала она. — Как я уже говорила, мне легко заскучать. На какое-то время он заставил меня почувствовать себя живой, немного ближе к реальности. — Она спокойно посмотрела на меня. — Можете это понять?

— Могу.

Она рассмеялась.

— Но не одобряете.

— Не мне решать, стоит ли это одобрять или нет, миссис Кавендиш.

— Клэр, — снова произнесла она хриплым шёпотом.

Я стоял с каменным лицом, чувствуя себя невозмутимым как индеец у табачной лавки. Она грустно пожала плечами, затем засунула руки в карманы куртки и втянула плечи.

— Я бы хотела, чтобы вы выяснили, где Нико, — сказала она, — что он делает, почему притворился мёртвым.

Она посмотрела на гладкую зеленую лужайку, на деревья. За её спиной в стекле оранжереи отражалась другая, призрачная версия нас обоих.

— Странно думать, что он сейчас где-то находится и что-то делает. Я привыкла верить, что он мёртв, и мне трудно отвыкнуть от этой мысли.

— Сделаю всё, что смогу, — сказал я. — Его не так уж трудно будет выследить. Он не похож на профессионала, и я сомневаюсь, что он слишком хорошо замёл следы, особенно потому, что не ожидает, что его кто-то будет разыскивать, поскольку он, предположительно, мёртв.

— Что вы будете делать? Как вы с этим разберётесь?

— Взгляну на заключение коронера. Потом я поговорю кое с кем.

— С кем? С полицией?

— Копы, как правило, не очень-то помогают тем, кто не из их числа. Но я знаю одного или двух парней в управлении.

— Мне бы не хотелось, чтобы стало известно, что это я его разыскиваю.

— Хотите сказать, что не хотите, чтобы ваша мать узнала?

Её лицо стало жёстким, что далось ей нелегко.

— Я больше думаю о бизнесе, — сказала она. — Любой скандал был бы очень плох для нас — для парфюмеров «Лэнгриш». Надеюсь, вы понимаете.

— О, я всё понимаю, миссис Кавендиш.

Откуда-то рядом раздался крик, жутко тонкий и пронзительный. Я уставился на Клэр.

— Павлин, — сказала она. Ну, конечно же, здесь должен быть павлин. — Мы зовём его Либераче.

— Он часто так делает? Так кричит?

— Только когда ему скучно.

Я повернулся, чтобы уйти, но остановился. Как она была прекрасна, стоя на солнце в своём прохладном белом льняном костюмчике, со всем этим сияющим стеклом и конфетно-розовым камнем позади неё. Я всё ещё чувствовал мягкость её губ на своих.

— Скажите, — спросил я, — как вы узнали о смерти Питерсона?

— О, — сказала она совершенно небрежно, — я была там, когда это случилось.

Я уже почти добрался до ворот, когда встретил Ричарда Кавендиша, который вёл по подъездной дорожке большого гнедого жеребца. Я остановил машину и опустил стекло.

— Привет, спортсмен, — сказал Кавендиш. — Уже покидаешь нас?

Он не был похож на человека, который весь последний час скакал во весь опор. Его волосы цвета дуба не были взъерошены, а бриджи были такими же чистыми, как и тогда, когда он появился в оранжерее. Если он даже и вспотел, то вы бы этого не заметили. Лошадь выглядела измотанной; она то и дело закатывала глаза, мотала головой и дёргала поводья, которые хозяин держал легко, как детскую скакалку. Возбудимые существа, эти лошади.

Кавендиш наклонился к окну, опёрся локтем сверху на дверь и широко улыбнулся мне, показав два ряда маленьких ровных белых зубов. Это была одна из самых пустых улыбок, которые я когда-либо видел.

— Жемчуг, да? — спросил он.

— Так сказала леди.

— Да, я слышал, что она сказала.

Лошадь уже уткнулась носом ему в плечо, но он не обратил на это внимания.

— Они не так ценны, как она думает. И всё же я думаю, что она привязалась к ним. Ты же знаешь, что такое женщины.

— Не уверен, что знаю, если дело касается жемчуга.

Он всё ещё улыбался. Он ни на секунду не поверил в историю с потерянным ожерельем. Мне было всё равно. Я знал Кавендиша — он принадлежал к хорошо известному мне типу мужчин: красивый, играющий в поло льстец, который женится на богатой девушке, а затем превращает её жизнь в ад, скуля о том, как тяжело ему тратить её деньги и как это ранит его гордость.

— Хорошая лошадь, — сказал я, и, словно услышав меня, животное покосилось глазами в мою сторону.

Кавендиш кивнул:

— Вспыльчивый, — сказал он. — Семнадцать ладоней,^[23] крепок, как танк.

Я сложил губы трубочкой, как будто хотел свистнуть, но не свистнул.

— Впечатляет, — сказал я. — Играете на нём в поло?

Он коротко рассмеялся.

— В поло играют на пони, — сказал он. — Можешь себе представить, как ты пытаешься достать мяч со спины этого парня?

Он потер подбородок указательным пальцем:

— Я так понимаю, сам ты не играешь.

— Что вы имеете в виду? — спросил я. — Там, откуда я родом, мы не выпускаем клюшку из рук.

Он изучал меня, позволяя своей улыбке лениво расплываться:

— Ты настоящий шутник, Марлоу, не так ли?

— Я? А что я сказал?

Некоторое время он продолжал меня рассматривать. Когда он прищурился, веер тонких морщинок разбежался по бокам от глаз. Затем он выпрямился, хлопнул ладонью по верху двери и отступил назад.

— Удачи с жемчугом, — сказал он. — Надеюсь, ты их найдешь.

Лошадь вскинула голову и захлопала губами, как они обычно это делают. Звук, который она издала, был очень похож на саркастический смех. Я включил передачу и отпустил сцепление.

— Враг замечен, — сказал я и уехал.

* * *

Через полчаса я уже был в Бойл-Хайтс, припарковавшись возле офиса коронера округа Лос-Анджелес. Интересно, сколько раз я поднимался по этим ступенькам? Здание было диким образцом архитектуры в стиле модерн и больше походило на обиталище джинна, чем на правительственное здание. Однако внутри было прохладно и успокоительно тихо. Единственным звуком, который можно было услышать, был стук высоких каблуков невидимой служащей, которая шла по коридору на одном из этажей выше.

Приёмная была укомплектована, если можно так выразиться, маленькой задорной брюнеткой в неприлично обтягивающей кофточке. Я протянул ей свою лицензию детектива, как фокусник, демонстрирующий игральную карту, которую он собирается сдать. Большую часть времени они не утруждают себя её рассматриванием, предполагая, что я из полицейского управления, что меня вполне устраивает. Она сказала, что потребуется час, чтобы затребовать досье на Нико Питерсона. Я сказал, что через час мне надо будет поливать кактусы. Она неуверенно улыбнулась мне и сказала, что посмотрит, можно ли ускорить процесс.

Некоторое время я расхаживал по коридору, курил сигарету, потом стоял у окна, засунув руки в карманы, и наблюдал за движением на Мишн-роуд. Это и есть захватывающая жизнь частного детектива.

Девушка в кофточке сдержала своё слово и вернулась меньше чем через пятнадцать минут с папкой. Я взял её, устроился на скамейке у окна и принялся листать бумаги. Я не ожидал от них много, и не ошибся, но с чего-то надо было начать. Погибший был сбит автомобилем под управлением неизвестного водителя на Латимер-роуд, Пасифик-Пэлисэйдс, в округе Лос-Анджелес, примерно между одиннадцатью часами вечера и полуночью 19 апреля. Он получил многочисленные травмы с длинными названиями, в том числе «очень большой оскольчатый перелом правой стороны черепа» и множественные рваные раны лица. Причиной смерти стала наша старая знакомая травма тупым предметом — патологоанатомы обожают травму тупым предметом; то, как это звучит, заставляет их довольно потирать руки. В деле имелась фотография, сделанная на месте аварии. Можно было увидеть, какой чёрной и блестящей выглядит кровь в свете вспышки. Неизвестный водитель потрудился над НикоПитерсоном. Последний напоминал половину говяжьей туши, с которой очень небрежно обращались, обтянутую акульей кожей. Я услышал свой собственный тихий вздох. Смерть, не гордись, сказал поэт,^[24] но я не понимаю, почему Жница не должна испытывать определенного чувства выполненного долга, учитывая обстоятельность проделанной работы и неоспоримый её успех.

Я вернул папку миниатюрной служащей и вежливо поблагодарил её, впрочем, в ответ я получил лишь рассеянную улыбку; у неё было много других дел. Мне пришло в голову спросить её, есть ли у нее планы на обед, но не успела эта идея сформулироваться, как я её отбросил. Мысли о Клэр Кавендиш так просто не нейтрализовать.

Выйдя на улицу, я зашёл в телефонную будку и набрал Джо Грина в Центральным отделе по расследованию убийств. Он ответил после первого же гудка.

— Джо, — спросил я, — тебе когда-нибудь позволяют отдыхать?

Он испустил хриплый вздох. Джо напоминает мне одного из самых крупных морских млекопитающих — может быть, дельфина или большого старого морского слона. После двадцати лет службы в полиции, ежедневного общения с убийцами, наркоторговцами, насильниками детей и кого ещё можно себе представить, он превратился в бесформенный комок усталости, тоски и иногда внезапной ярости. Я спросил, можно ли угостить его пивом. И услышал, как он стал подозрительным.

— Зачем? — прорычал он.

— Не знаю, Джо, — сказал я. Злая молодая женщина в лыжных штанах и алой майке, с ребёнком в коляске, стояла у будки, свирепо глядя на меня, чтобы я закончил разговор и отдал ей трубку.

— Потому что сейчас лето, — сказал я, — время обеда, жарче, чем в аду, и, кроме того, я хочу с тобой кое о чём поговорить.

— Опять о жмурике Питерсоне?

— Совершенно верно.

Он немного подождал, потом сказал:

— Встретимся у Лэнигана.

Когда я открыл дверь будки, воздух изнутри беззвучно ударился о тепло снаружи. Когда я вышел, молодая мать обругала меня, протиснулась мимо и схватила трубку.

— Не стоит, — сказал я. Но она была слишком занята набором номера, чтобы ответить.

* * *

«Лэниган» был одним из тех мест, которые притворяются ирландскими, с трилистниками, нарисованными на зеркале за стойкой бара, и раскрашенными кадрами из фильмов с Джоном Уэйном^[25] и Морин О'Хара^[26] на стенах. На полке среди бутылок стояла кварта «бушмиллз»,^[27] с надетым «тэм-о-шантер».^[28] Шотландия, Ирландия — какая разница? Бармен, однако, казался настоящим, невысокий и узловатый, с головой, похожей на огромную картофелину, и волосами, которые когда-то были рыжим.

— Что будете пить, ребята? — с акцентом спросил он.

Джо Грин был одет в помятый костюм из серого льна, который когда-то, вероятно, был белым. Когда он снял соломенную шляпу, её край оставил на лбу багровую бороздку. Он вытащил из нагрудного кармана пиджака большой красный носовой платок и вытер лоб, который уже отвоевал такую часть его черепа, что очень скоро он официально станет лысым.

Мы сидели, ссутулившись, перед пивом и положив локти на стойку.

— Господи, — сказал Джо, — как же я ненавижу лето в этом городе.

— Да, — сказал я, — ничего хорошего.

— Знаешь, что меня особенно достаёт? — Он понизил голос. — Чувствовал когда-нибудь, как твои трусы стягиваются в промежности, горячие и влажные, как чёртова припарка?

— Может быть, ты носишь не то, что надо, — сказал я. — Посоветуйся с миссис Грин. Жёны знают в этом толк.

Он бросил на меня косой взгляд.

— Да? — У него были глаза ищейки, опущенные веки, печальные и обманчиво глупые.

— Да, именно так, Джо, — сказал я, — именно так.

Некоторое время мы молча пили пиво, стараясь не смотреть на себя в зеркало. Бармен Пэт насвистывал мелодию «Матушки Мачри»^[29] — да, он насвистывал, я с трудом мог в это поверить. Может быть, ему заплатили за то, чтобы он принёс в Город Ангелов истинную мелодию родной земли.

— Что тебе удалось раскопать о Питерсоне? — спросил Джо.

— Немного. Я заглянул в отчёт коронера, мистера П. в тот вечер определённо помяли. Вы пытались найти того, кто его сбил?

Джо рассмеялся. Его смех прозвучал так, словно из унитаза вытаскивали вантуз.

— А ты как думаешь? — спросил он.

— Латимер-роуд в это время не настолько загружена.

— Это был субботний вечер, — сказал Джо. — Приезжают и валят в клуб, как крысы на задний двор закусочной.

— В «Кауилью»?

— Да, кажется, так он называется. Его могла раздавить одна из сотни машин, которые были там. И конечно, никто ничего не видел. Ты бывал в этом месте?

— Клуб «Кауилья» — не моё место, Джо.

— Думаю, что нет. — Он хихикнул; на этот раз это был вантуз поменьше из меньшего унитаза. — Эта таинственная девица, на которую ты работаешь, — она туда ходит?

— Возможно. — Я стиснул зубы и заскрежетал ими; плохая привычка, когда я набираюсь храбрости, чтобы сделать что-то, что, по-моему, делать не следует. Но наступает момент, когда ты должен быть откровенен с полицейским, если он сможет тебе помочь. Во всяком случае, что-то вроде следующего уровня доверия.

— Она думает, что он ещё жив, — сказал я.

— Кто, Питерсон?

— Да. Она думает, что он не погиб, это не его раздавили той ночью на Латимер-роуд.

Это заставило его выпрямится. Он повернул свою большую розовую голову и уставился на меня.

— Господи, — сказал он. — Что навело её на эту мысль?

— Она сказала, что видела его на днях.

— Она видела его? Где?

— В Сан-Франциско. Она ехала в такси по Маркет-стрит, а он был там, живее живого.

— Она с ним говорила?

— Они двигались в противоположных направлениях. К тому времени, как она оправилась от неожиданности, он остался уже далеко позади.

— Господи, — повторил Джо тоном счастливого изумления. Копы любят, когда всё переворачивается с ног на голову; это добавляет щепотку остроты к их скучному рабочему дню.

— Ты знаешь, что это значит, — сказал я.

— И что это значит?

— Возможно, у вас на руках убийство.

— Ты так думаешь?

Достойный сын миссис Мачри стоял у кассы и мечтательно тыкал спичкой в ухо. Я подал ему знак принести ещё пару стаканов.

— Подумай об этом, — сказал я Джо. — Если умер не Питерсон, то кто? И действительно ли это был несчастный случай?

Джо с минуту обдумывал этот вопрос, обращая особое внимание на его грязную изнанку.

— Ты думаешь, Питерсон всё подстроил, чтобы исчезнуть?

— Не знаю, что и думать, — сказал я.

Принесли свежее пиво. Джо всё ещё напряженно думал.

— Что ты хочешь, чтобы я сделал?

— Этого я тоже не знаю, — сказал я.

— Я же не могу просто ничего не делать. Не могу?

— Может быть, вам удастся эксгумировать тело?

— Откопать? — Он покачал головой. — Его кремировали.

Я об этом не подумал, но, конечно же, так и должно было произойти.

— Кто опознал Питерсона? — спросил я.

— Не знаю. Могу выяснить. — Он взял свой стакан, потом снова поставил. — Господи, Марлоу, — сказал он скорее печально, чем сердито, — каждый раз, когда я с тобой связываюсь, потом одни неприятности.

— Неприятности — моё второе имя.

— Хо-хо.

Я отодвинул свой стакан на дюйм в сторону, а затем снова вернул туда, где он был, в кольцо пены на стойке. Я вспомнил, как Клэр Кавендиш делала то же самое пару часов назад. Когда женщина проникает в твою голову, нет ничего, что не напоминало бы тебе о ней.

— Послушай, Джо, мне очень жаль, — сказал я. — Может быть, всё совсем не так. Возможно, моя клиентка только вообразила, что видела Питерсона. Может быть, это была игра света или она выпила слишком много мартини.

— Ты собираешься сказать мне, кто она?

— Ты же знаешь, что нет.

— Если окажется, что она права и этот парень жив, тебе придется назвать её имя.

— Может, и так. Но пока дело не открыто, так что я не обязан ничего вам рассказывать.

Джо откинулся на спинку стула и одарил меня продолжительным взглядом.

— Послушай, Марлоу, это ты же мне позвонил, помнишь? У меня было прекрасное спокойное утро, на моем столе ничего не было, кроме школьницы, пропавшей три дня назад, ограбления на заправочной станции и двойного убийства в Бэй-Сити. Это должно было стать лёгким делом. А теперь я должен беспокоиться, не устроил ли этот парень Питерсон, чтобы какой-то бедолага попал под машину, чтобы он смог сбежать.

— Ты можешь забыть, всё, что я тебе что-то рассказал. Как я уже сказал, может быть ничего и не было.

— Да, например, та старшеклассница, возможно, навещает свою бабушку в Покипси, и, возможно, два потерпевших в Бэй-Сити получили по пуле в голову абсолютно случайно. Само собой. Мир полон вещей, которые кажутся серьезными только лишь поначалу.

Он соскользнул с табурета и взял свою соломенную шляпу, лежавшую на стойке. Лицо Джо становится цвета печёнки, когда он раздражается.

— Я кое-что проверю по поводу смерти Питерсона или того, кто там умер, и дам тебе знать. А пока иди, возьми свою клиентку за руку и скажи ей, чтобы она не беспокоилась о своём приятеле Лазаре,^[30] и, что если он жив, то ты его выследишь или зовут тебя не Догхаус^[31] Рейли.

Он развернулся и зашагал прочь, хлопая шляпой по бедру. Всё прошло хорошо, Марлоу, сказал я себе. Хорошая работа. Подошёл бармен и мягко спросил, всё ли в порядке.

— Конечно, — сказал я ему, — всё в порядке.

* * *

Я поехал в офис, по дороге купил в киоске на углу Вайн-стрит хот-дог и съел его за своим столом с бутылкой содовой. Потом я долго сидел, задрав ноги и сдвинув шляпу на затылок, и курил. Любой, кто взглянул бы на меня, сказал бы, что я глубоко задумался, но это было не так. На самом деле я старался не думать. Насколько я мог всё испортить, позвонив Джо Грину, я не мог сказать, в основном потому, что не хотел. Неужели я предал доверие Клэр Кавендиш, сказав Джо, что это она заметила Питерсона, считавшегося мёртвым? Трудно было представить это дело по-другому. Но иногда, когда ничего не удаётся добиться, необходимо расшевелить осиное гнездо. Но разве мне не стоило подождать, разве я не должен был попытаться сам пойти по следу Питерсона, прежде чем втянуть в это дело Джо?

Я приложил руку ко лбу и тихонько застонал. Затем открыл ящик конторки, в которой должны были храниться папки с документами, достал офисную бутылку и налил немного крепкого в бумажный стаканчик. Когда вы знаете, что облажались, ничего другого не остаётся, как уничтожить несколько миллионов клеток мозга.

Я созерцал уровень жидкости в бутылке, когда зазвонил телефон. Как же так получается, что после стольких лет проклятая машина всё ещё заставляет меня подпрыгивать? Я ожидал, что это Джо, и оказался прав.

— У этого жмурика в кармане был бумажник Питерсона — сказал он. — И к тому же его опознал на месте менеджер… Как, ты сказал, называется этот клуб?

— «Кауилья».

— Не знаю, почему я все время это забываю. Управляющий — Флойд Хэнсон.

— Что ты о нём знаешь?

— Если ты имеешь в виду, есть ли у нас что-нибудь на него, то нет. «Кауилья» — это ути-пути организация, и они не наняли бы в руководство никого с криминальным прошлым. Знаешь, в клубе состоят шериф, пара судей и половина крупных бизнесменов города. Если ткнёшь туда пальцем, то тебе наверняка его откусят.

— В деле есть что-нибудь о нарушениях в тот вечерь, когда Питерсона, или кто он там, сбили?

— Нет. Зачем? — Я услышал, как Джо снова стал подозрительным.

— Я слышал, что Питерсон был пьян в тот вечер и поднял шум в баре, — сказал я. — Дошло до того, что его оттуда вышвырнули. А потом кто-то нашёл его на обочине дороги безжизненным, как баранья туша.

— Этот кто-то — одна из девушек-гардеробщиц, возвращающаяся домой со своим парнем. Парень заехал за ней в конце смены.

— Что-нибудь на них? — спросил я.

— Не-а. Пара детей. Они вернулись и сообщили Хэнсону, управляющего. Он вызвал нас.

Я немного подумал.

— Ты всё ещё здесь? — спросил Джо.

— Здесь. Я думаю.

— Думаешь, зря тратишь время, да?

— Я позвоню своему клиенту.

— Ты позвонишь своему клиенту, — усмехнулся он и повесил трубку.

Я отпил еще немного из своей верной бутылки, но пошло уже не так хорошо. Для бурбона было слишком жарко. Я взял шляпу, вышел из офиса, спустился на лифте и вышел на улицу. Идея состояла в том, чтобы прочистить голову, но как это сделать, когда воздух горячий, как внутри печи, и на вкус как железные опилки? Я прошёл немного по тротуару, держась в тени, потом вернулся. Виски заставляло мою голову чувствовать себя так, будто она заполнена замазкой. Я вернулся в кабинет, закурил сигарету и уставился на телефон. Затем я снова позвонил Джо Грину и сказал ему, что разговаривал со своей клиенткой и убедил её, что она ошиблась, когда сказала, что видела Питерсона.

Джо рассмеялся.

— Эти женщины, — сказал он. — Вбивают в свои хорошенькие головки идею и заставляют вас бегать кругами, а потом говорят: «О, я тау-тау-тау, мистер Марво, я, должно быть, вонг».

— Да, пожалуй, так оно и есть, — сказал я.

Я слышал, как Джо не верит ни единому моему слову. Но ему было всё равно. Всё, чего он хотел, — это закрыть папку с делом Нико Питерсона и вернуть её обратно на пыльную полку, с которой он её достал.

— Она тебе всё равно заплатит? — спросил он.

— Конечно, — солгал я.

— Значит, все счастливы.

— Не знаю, насколько уместно это слово, Джо.

Он снова рассмеялся.

— Держи нос по ветру, Марлоу, — сказал он и повесил трубку. Джо — нормальный парень, несмотря на свой характер.

Я мог бы оставить всё как есть. Я мог бы сделать так, как сказал Джо, мог бы позвонить Клэр Кавендиш и сказать, что она, должно быть, ошиблась, что это не мог быть Нико Питерсон, которого она видела в тот день в Сан-Франциско. Но почему это должно было её убедить? У меня не было для неё ничего нового. Она и так знала, что погибший на Латимер-роуд был одет в одежду Питерсона и у него в нагрудном кармане был его бумажник. Ей также было известно, как она сама сообщила мне перед тем, как я с ней расстался в тени листвы Лангриш-Лодж, что тот парень, Флойд Хэнсон, опознал тело. В тот вечер она была в «Кауилье» и видела, как Питерсона, пьяного и шумного, вывели из здания двое громил Хэнсона, и она всё ещё была там час спустя, когда гардеробщица и её приятель вернулись сообщить, что нашли Питерсона мёртвым на обочине дороги. Она даже выходила наружу и видела, как тело грузили в «скорую помощь». И несмотря на всё это, она была уверена, что именно Питерсона она заметила на Маркет-стрит через пару месяцев после того, как он предположительно умер. Что я мог сообщить такого, что заставило бы её передумать?

У меня было ощущение, что во всём этом что-то было не так, что мне что-то не договаривают. Подозрительность становится привычкой, как и всё остальное.

* * *

Остаток дня я провел в праздности, но не смог выбросить из головы дело Питерсона. На следующее утро я отправился в контору и сделал несколько телефонных звонков, проверяя Лэнгришей и Кавендишей. Я ненамного продвинулся. Самое интересное, что я узнал о них, было то, что, несмотря на все их деньги, в их шкафах не было скелетов, по крайней мере, ни одного, о котором кто-либо слышал. Но всё ведь не может быть настолько просто, не правда ли?

Я спустился на лифте и пересёк дорогу у того места, где припарковал «олдс». Я оставил машину в тени, но солнце обмануло меня и, завернув за угол, вовсю светило в лобовое стекло и, конечно же, на руль. Я открыл все четыре окна и быстро поехал, чтобы обдуть всё ветерком, но это не помогло. Интересно, что было бы, если бы английские пилигримы, а не испанцы первыми высадились на этом берегу? Думаю, они молились бы о дожде и низких температурах, и Господь прислушался бы к ним.

В Пэлисэйдс, где океан был совсем рядом, было прохладнее. Мне пришлось пару раз спрашивать дорогу, прежде чем я нашёл клуб «Кауилья». Въезд находился на покрытой листвой дороге в конце длинной высокой стены, по которой разливались цветы бугенвиллеи.^[32] Ворота не были электрифицированы, как я ожидал. Они были высокими, богато украшенными и вызолоченными. Они были открыты, но путь преграждал полосатый деревянный шлагбаум. Привратник вышел из своей маленькой будки и одарил меня слащавым взглядом. Это был молодой человек в щегольском бежевом мундире и фуражке с тесьмой на козырьке. Казалось, что на его длинную шею одета булавочная головка, и его кадык подпрыгивал вверх и вниз, как шарик для пинг-понга, когда он сглатывал.

Я сказал, что я здесь, чтобы повидать управляющего.

— Вам назначено?

Я ответил, что нет, и он как-то странно скривил рот и спросил, как меня зовут. Я показал ему свою визитку. Он долго хмурился, рассматривая её, как будто информация, содержащаяся на ней, была написана иероглифами. Он снова проделал то же самое со своим ртом — это было что-то вроде беззвучного рвотного позыва — и отправился в сторожку, недолго поговорил с кем-то по телефону, зачитав содержимое моей карточки, затем вернулся, нажал кнопку, и препятствие поднялось.

— Держитесь левее, там будет написано «Приемная», — сказал он. — Мистер Хэнсон будет вас ожидать.

Подъездная дорожка вилась вдоль длинной высокой стены, увитой бугенвиллеями. Цветы были самых разных оттенков: розовые, малиновые, нежно-лиловые. Кому-то здесь они определённо нравились. Росли и другие растения: гардении, жимолость, необычные жакаранды^[33] и апельсиновые деревья, наполнявшие воздух своим сладковато-острым ароматом.

Приёмная представляла собой бревенчатую хижину с множеством узких окошек и красным ковром перед дверью. Я шагнул внутрь. В воздухе стоял сосновый привкус, а из скрытых под потолком динамиков тихо звучала флейта. За столом, представлявшем собой большой почтенный предмет со стопками ящиков с медными ручками и прямоугольником зеленой кожи на крышке, на котором индейский вождь мог бы подписать отказ от своих племенных земель, никого не было. Повсюду стояли различные предметы эпохи освоения Америки: полноразмерный индейский головной убор на специальной подставке, старинная серебряная урна, на другой подставке — богато украшенное седло. На стенах висели луки и стрелы различных конструкций и размеров, пара пистолетов с рукоятками из слоновой кости и в рамках фотографии Эдварда Кёртиса,^[34] с изображением благородных храбрецов и их скво с мечтательными глазами. Я как раз рассматривал крупный план одного из этих этюдов — вигвамы, костёр, кружок женщин с заплечными сумками, — когда услышал позади себя тихие шаги.

— Мистер Марлоу?

Флойд Хэнсон был высоким и стройным, с длинной узкой головой и гладко зачесанными назад намасленными чёрными волосами с кокетливой сединой на висках. На нём были белые брюки с завышенной талией и складками, о которые можно было порезаться, мокасины с кисточками, белая рубашка с отложным воротником и джемпер без рукавов с узором из больших серых ромбов. Он стоял, засунув левую руку в боковой карман брюк, и смотрел на меня насмешливым взглядом, как будто я выглядел слегка комично, но он был слишком воспитан, чтобы смеяться над этим. Я заподозрил, что это не относилось ко мне лично, и именно так он смотрит на большинство вещей, которые попадают под его пристальное внимание.

— Это я, — сказал я. — Филип Марлоу.

— Чем могу быть полезен, мистер Марлоу? Марвин, наш привратник, сказал мне, что вы частный детектив.

— Да, — сказал я. — Когда-то давно, я работал на окружного прокурора. Теперь я свободный художник.

— Ну да. Понятно.

Он выждал ещё мгновение, спокойно глядя на меня, затем протянул мне правую руку для рукопожатия. Это было похоже на то, как если бы вам дали подержать какое-то гладкое животное с прохладной кожей. Самым поразительным в этом был уровень спокойствия. Когда он не двигался и не говорил, то, казалось, что внутри него что-то автоматически отключается, как будто для сохранения энергии. У меня было такое чувство, что ничто в мире не может его удивить или произвести впечатление. Пока он стоял и смотрел на меня, мне самому с трудом удавалось сохранять спокойствие.

— Речь идёт о несчастном случае, который имел место здесь пару месяцев назад, — сказал я. — Несчастном случае со смертельным исходом.

— О? — Он ждал продолжения.

— Парня по имени Питерсон сбил водитель, который потом скрылся.

Он кивнул:

— Совершенно верно. Нико Питерсон.

— Он был членом клуба?

Это вызвало холодную улыбку:

— Нет, мистер Питерсон не был членом клуба.

— Но вы знали его — я имею в виду, достаточно знали, чтобы опознать.

— Он часто приезжал сюда с друзьями. Мистер Питерсон был весьма общительным человеком.

— Должно быть, для вас было потрясением увидеть его на дороге в таком состоянии.

— Да, так оно и было. — Его взгляд, казалось, блуждал по моему лицу; я почти чувствовал это, как прикосновения пальцев слепого, исследующего черты моего лица, чтобы зафиксировать их в своём сознании. Я начал было что-то говорить, но он перебил меня:

— Давайте прогуляемся, мистер Марлоу, — сказал он. — Сегодня приятное утро.

Он подошёл к двери и встал сбоку, поднятой ладонью приглашая пройти вперёд. Когда я проходил мимо, мне показалось, что он снова слабо улыбнулся, довольно и насмешливо.

Он был прав насчёт утра. Небо было сводом чистой синевы, в апогее переходящей в лиловый. Воздух был наполнен смешанными ароматами деревьев, кустарников и цветов. Где-то перебирал свой репертуар пересмешник, а среди кустарника слышалось тихое приглушенное шипение работающих разбрызгивателей воды. В Лос-Анджелесе есть свои приятные моменты, если вы достаточно богаты, чтобы иметь привилегию находиться в местах, где они происходят.

От здания клуба мы пошли по гладкой, изогнутой дорожке, которая вела мимо ещё более обширных кустов бугенвиллеи. Здесь изобилие цветов было ослепительным, и, хотя они, казалось, не имели особого запаха, воздух был тяжёлым от их влажного присутствия.

— Эти цветы, — сказал я, — такое ощущение, что они визитная карточка этого места.

Хэнсон на мгновение-другое задумался:

— Да, пожалуй, можно и так сказать. Это очень популярное растение, как вы, наверное, знаете. На самом деле это почти официальный цветок Сан-Клементе, да и Лагуна-Нигуэль тоже.

— Что вы говорите!

Было заметно, что он решил проигнорировать сарказм.

— У бугенвиллеи интересная история, — сказал он. — Интересно, вы с ней знакомы?

— Если и знал, то забыл.

— Она родом из Южной Америки. Впервые была описан неким Филибером Коммерсоном, ботаником, сопровождавшим французского адмирала Луи-Антуана де Бугенвиля в кругосветном исследовательском путешествии. Однако считается, что первым европейцем, увидевшим его, была любовница Коммерсона Жанна Барэ. Он провёл её на борт переодетой мужчиной.

— Я думал, что такое случается только в авантюрных романах.

— Нет, это было довольно распространено в те времена, когда моряки и пассажиры могли отсутствовать дома годами.

— Так эта Жанна… как, вы сказали, её фамилия?

— Барэ. С буквой «э» на конце.

— Точно. — Я не надеялся, что моё французское произношение сможет соответствовать его, поэтому даже и не пытался. — Эта девушка обнаруживает растение, её приятель описывает его, и при этом его называют в честь адмирала. Кажется, это не совсем справедливо.

— Пожалуй, вы правы. Мир в целом имеет тенденцию быть немного несправедливым, не находите?

На это я ничего не ответил. Его наигранный, фальшивый британский акцент начинал действовать мне на нервы.

Мы вышли на поляну, затенённую эвкалиптами. Я кое-что знал об эвкалиптах — не причисленные к покрытосеменным, разновидность миртовых, происходят из Австралии, — но я не счел нужным выставлять напоказ свои знания перед этим крутым собеседником. Он, вероятно, просто изобразит ещё одну из своих нервных, пренебрежительных улыбочек. Он указал за деревья:

— Поля для игры в поло вон там. Отсюда их не видно.

Я постаралась выглядеть впечатленным.

— Насчёт Питерсона, — сказал я. — Не могли бы вы рассказать мне о том, что произошло той ночью?

Он продолжал идти рядом со мной, ничего не говоря и даже не дав понять, что услышал мой вопрос, глядя в землю перед собой, как Клэр Кавендиш, когда мы вместе прогуливались по лужайке в Лэнгриш-Лодж. Его молчание поставило меня перед дилеммой, стоит ли задавать этот вопрос снова и, возможно, выставить себя дураком. Есть люди, которые могут это сделать — вывести вас из себя, просто оставаясь спокойными.

Наконец он заговорил:

— Я не совсем понимаю, что вы хотите от меня услышать, мистер Марлоу.

Он остановился и повернулся ко мне.

— На самом деле мне интересно, что именно вас интересует в этом несчастном случае.

Я тоже остановился и поковырял носком ботинка землю на дорожке. Теперь мы с Хэнсоном стояли лицом друг к другу, но без всякой враждебности. Вообще-то он не выглядел склонным к проявлению враждебности, да и я, если уж на то пошло, тоже, если только меня к этому не подталкивают.

— Допустим, есть заинтересованные лица, которые попросили меня заняться этим делом, — сказал я.

— Полиция уже занималась этим довольно тщательно.

— Да, я знаю. Проблема в том, мистер Хэнсон, что люди, как правило, имеют неправильное представление о полиции. Они ходят в кино и видят, как эти копы в широкополых шляпах и с пистолетами в руках безжалостно преследуют плохих парней. Но дело в том, что полиция хочет спокойной жизни, как и все мы. В основном их цель состоит в том, чтобы все прояснить и привести в порядок, написать аккуратный отчет и подать его вместе со стопками и стопками других аккуратных отчетов и забыть обо всем этом. Плохие парни знают это и принимают соответствующие меры.

Хэнсон посмотрел на меня и слегка кивнул, словно в такт своим мыслям.

— А кто в данном случае плохие парни? — спросил он.

— Ну, для начала водитель машины.

— Только для начала?

— Я не знаю. Некоторые стороны смерти Нико Питерсона вызывают определенные вопросы.

— Какие вопросы?

Я отвернулся от него и пошёл дальше. Однако, сделав несколько шагов, я понял, что он не идёт за мной, остановился и оглянулся. Он стоял на тропинке, засунув руки в карманы брюк, и, прищурившись, смотрел на линию эвкалиптов. Я начал понимать, что он был человеком, который много думал. Я вернулся к нему.

— Вы опознали тело, — сказал я.

— Не совсем. Не формально, во всяком случае. Думаю, это сделала его сестра в морге на следующий день.

— Но вы же были на месте преступления. И вы вызвали полицию.

— Да, верно. Я видел тело. Зрелище было не из приятных.

Потом мы вместе двинулись дальше. К этому времени солнце выжгло все следы утреннего тумана, свет стал резким, а воздух таким чистым, что далёкие звуки проносились сквозь него так же плавно, как дротики. Откуда-то издалека доносился скрип и хруст садовой лопаты, погружавшейся в то, что походило на суховатую глину. Меня поразило, как повезло Хэнсону, что у него была работа, которая каждый день помещала его в эту среду, среди деревьев, цветущих растений и поливаемой травы, под небом голубым, чистым и ярким, как глаз ребёнка. Да, сначала появились люди, которым повезло больше всех, а потом и все остальные. Не то чтобы я мог здесь работать: вокруг слишком много дикой природы.

— Кто-то другой первым оказался у тела, — сказал я, — верно?

— Да, молодая женщина по имени Мэри Стовер. Здесь, в клубе, она была гардеробщицей. Её парень приехал, чтобы забрать её после смены и отвезти домой. Едва они свернули на Латимер-роуд как увидели тело мистера Питерсона. Они вернулись и рассказали мне о своей жуткой находке.

Забавно, как легко даже такие искушенные люди, как Хэнсон, начинают использовать язык дешёвых романов. Действительно, своя жуткая находка.

— Могу я поговорить с мисс Стовер? — спросил я.

Он нахмурился:

— Не уверен. Вскоре она вышла замуж за своего молодого человека, и они вместе переехали на Восточное побережье. Не Нью-Йорк. Может быть, Бостон? Боюсь, что не смогу вспомнить.

— Как её фамилия по мужу?

— А. Спросите чего полегче. Я только в тот раз и встретился с этим молодым человеком. При тех обстоятельствах знакомство было весьма поверхностным.

Теперь настала моя очередь серьёзно подумать. Он наблюдал за мной с веселым блеском. Наша неожиданная встреча, казалось, доставляет ему большое удовольствие.

— Что ж, — сказал я, — думаю, найти её будет не так уж трудно. — Я видел, что он понимал, что это всего лишь разговоры, и понимал, что я тоже это понимаю.

Мы пошли дальше. За поворотом тропинки мы наткнулись на пожилого негра, который переворачивал глинозём в розовой клумбе — это была та самая лопата, которую я слышал за работой минуту назад. Он был одет в выцветший джинсовый комбинезон, а его волосы представляли собой плотную шапку из тугих седых прядей. Он украдкой бросил на нас быстрый взгляд, так что стали видны белки его глаз, и я вдруг вспомнил, как нервная лошадь Ричарда Кавендиша смотрела на меня в окно моей машины.

— Доброе утро, Джейкоб, — окликнул его Хэнсон.

Старик ничего не ответил, только бросил на него ещё один нервный взгляд и продолжил свою работу. Когда мы прошли мимо, Хэнсон тихо сказал:

— Однажды он появился у ворот, напуганный и голодный. Нам так и не удалось заставить его рассказать нам, откуда он пришёл и что с ним случилось. Мистер Каннинг, разумеется, распорядился, чтобы его приняли, дали кров и куда-нибудь определили.

— Мистер Каннинг? — спросил я. — Кто это?

— О, вы не знаете? Я думал, что вы, расследуя это дело, всё это уже выяснили. Уилбер Каннинг — основатель этого нашего клуба. Это Уилбер через «е». На самом деле его зовут Уилберфорс — родители назвали его в честь Уильяма Уилберфорса,^[35] великого английского парламентария и лидера аболиционистского движения.

— Да, — сказал я как можно более сухим тоном. — Кажется, я слышал о нём.

— Я в этом не сомневаюсь.

— Я имею в виду Уильяма Уилберфорса.

— Мистер Каннинг — убежденный гуманист, как и его родители. Знаете, это его отец основал клуб. Наша цель — помогать, насколько это возможно, менее удачливым членам общества. Политика занятости старшего мистера Каннинга, которая действует и по сей день, предписывала зарезервировать определенное количество должностей для… ну, для тех, кто нуждается в помощи и защите. Вы уже встречались с Джейкобом и Марвином, нашим привратником. Если вы пробудете здесь ещё достаточно долго, вы встретите и других достойных людей, которые нашли здесь убежище. Клуб «Кауилья» имеет отличную репутацию среди мигрантов.

— Это очень впечатляет, мистер Хэнсон, — сказал я. — В ваших устах это место звучит как нечто среднее между домом отдыха и восстановительным центром. Почему-то у меня сложилось совсем другое впечатление. Но, без сомнения, такие люди, как Нико Питерсон, действительно ценят филантропический дух этого места.

Хэнсон снисходительно улыбнулся:

— Конечно, не все разделяют человеколюбивые принципы мистера Каннинга. Кроме того, как я уже сказал, мистер Питерсон не был членом клуба.

Сами того не сознавая, мы сделали полный круг и вдруг снова оказались у здания клуба. Однако мы оказались не у парадной двери, через которую я вошёл тогда, а где-то сбоку. Хэнсон открыл дверь со стеклянной панелью в полный рост, и мы вошли в широкую низкую комнату с обитыми ситцем креслами, маленькими столиками, на которых аккуратно, как черепица, были разложены стопки журналов, и каменным камином, таким же просторным, как гостиная в моем доме на Юкка-авеню. В Пасифик-Пэлисэйдс такой камин наверняка нашёл бы себе применение. В воздухе стоял слабый запах сигар и хорошего старого бренди. Я видел, как Уилберфорс Каннинг и его собратья-патриции собирались здесь вечером после ужина, обсуждая прискорбное падение общественной морали и планируя добрые дела. В моем воображении они носили сюртуки, панталоны до колен и напудренные парики. Иногда я начинаю фантазировать и ничего не могу с собой поделать.

— Садитесь, мистер Марлоу, — сказал Хэнсон. — Не хотите ли чаю? Обычно в это время я выпиваю чашку.

— Конечно, — сказал я, — чай — это прекрасно.

— Индийский или китайский?

— Наверное, индийский.

— «Дарджилинг»^[36] подойдёт?

В этот момент я не удивился бы, если бы какой-нибудь сладкоголосый тип в белых шортах и блейзере ворвался в дверь, шепеляво осведомляясь, не хочет ли кто поиграть в теннис.

— Дарджилинг это чудесно! — сказал я.

Он нажал кнопку звонка у камина — совсем как на сцене, — а я опустился в одно из кресел. Оно было таким глубоким, что мои колени едва не нанесли мне удар в челюсть. Хэнсон прикурил сигарету от серебряной зажигалки, а затем, поставив локоть на каминную полку и скрестив ноги, посмотрел на меня сверху вниз. Выражение его лица, несколько болезненное, но терпеливое, было выражением лица сознательного отца, вынужденного серьезно поговорить со своенравным сыном.

— Мистер Марлоу, вас кто-то нанял, чтобы вы отправились сюда? — спросил он.

— Кто-то вроде кого?

Он, казалось, поморщился; вероятно, дело было в моей грамматике. Прежде чем он успел ответить, открылась дверь, и в комнату втиснулся пожилой человек в полосатом жилете.

Он выглядел таким бескровным, что трудно было поверить, что он живой. Он был невысокий и коренастый, с серыми щеками и серыми губами, с лысой серой макушкой, на которую были аккуратно наклеены несколько длинных прядей жирных седых волос.

— Вы звонили, сэр? — спросил он дрожащим голосом; его британский акцент был настоящим. Клуб «Кауилья» оказался каким-то индейским музеем с примесью Веселой Старой Англии.

— Чайник чаю, Бартлетт, — громко сказал Хэнсон, так как старик явно был глух. — Как обычно. — Он повернулся ко мне. — Сливки? Сахар? Или предпочитаете лимон?

— Просто чай меня вполне устроит, — сказал я.

Бартлетт кивнул, сглотнул, бросил на меня водянистый взгляд и вышел.

— О чём мы говорили? — спросил Хэнсон.

— Вы хотели узнать, не нанял ли меня кто-нибудь, чтобы я пришел и поговорил с вами. Я спросил, кто, по-вашему, может быть таким человеком.

— Да, — сказал он, — совершенно верно.

Он постучал кончиком сигареты по краю стеклянной пепельницы, стоявшей рядом с его локтем на каминной полке.

— Я имел в виду, что не представляю, кто мог бы настолько заинтересоваться случаем мистера Питерсона и его печальным концом, чтобы взять на себя труд нанять частного детектива, чтобы вновь поднять это дело. Тем более что, как я уже сказал, полиция уже тщательно все проверила.

Я усмехнулся. Я могу хорошо усмехнуться, если попытаюсь.

— Расчёски, которыми пользуются копы, как правило, щербатые и забиваются всяким хламом, который не стоит уж слишком тщательно исследовать.

— И всё-таки я не могу понять, зачем вы здесь.

— Видите ли, мистер Хэнсон, — сказал я, поёрзав в глубине кресла в попытке принять достойное положение, — насильственная смерть всегда оставляет некоторые вопросы без ответов. По моим наблюдениям.

Он снова следил за мной из своей ящероподобной неподвижности:

— Какие ещё вопросы?

— Вы имеете в виду дело мистера Питерсона? Как я уже сказал, есть стороны его смерти, которые вызывают определенные вопросы.

— А я спросил, что это за вопросы?

Нет ничего лучше тихой неумолимости; шумная её разновидность никогда не работает так хорошо.

— Ну, например, вопрос о личности мистера Питерсона.

— Его личность. — Это был не вопрос. Его голос стал мягким, как ветер над полем боя после особенно кровавого сражения. — Какой может быть вопрос о его личности? В ту ночь я видел его на дороге. Невозможно было ошибиться, кто это был. К тому же на следующий день сестре показали его труп, и она не выразила никаких сомнений.

— Я знаю, но дело в том — и вот мы подошли к сути дела — кто-то недавно заметил его на улице, и он вовсе не был мёртв.

Есть тишина и есть тишина. Какую-то вы можете прочитать, какую-то — нет. Был ли Хэнсон удивлен тем, что я только что сказал, был ли он поражён этим, или он просто ничего не говорил, чтобы позволить себе подумать, я не знал. Я наблюдал за ним — ястреб не сделал бы этого пристальней, — но всё ещё не мог решить.

— Позвольте мне уточнить, — начал он, но в этот момент дверь снова открылась, и дворецкий Бартлетт, пятясь, вошёл с обезьянорукой сутулостью, неся широкий поднос с чашками и блюдцами, серебряным чайником, маленькими серебряными кувшинчиками, белыми льняными салфетками и не знаю с чем ещё. Он подошёл, поставил поднос на один из маленьких столиков, фыркнул и вышел. Хэнсон наклонился, налил чай в две чашки — через серебряное, не какое-нибудь, ситечко — и протянул одну мне. Я поставил её на подлокотник кресла. Мне тут же было видение, что я случайно сбиваю её локтем и обжигающая жидкость льётся мне на колени. В детстве мне нужна была тётя, одно из тех свирепых созданий в одеяниях из бумазеи, с лорнетом и усами, которая научила бы меня, как вести себя в подобных ситуациях.

Я видел, как Хэнсон снова готовится заявить, в своей разученной, утомлённой манере, что он забыл, о чём мы говорили.

— Вы хотели кое-что прояснить, — подсказал я.

Он снова занял место у камина и медленно помешивал серебряной ложечкой чай, помешивал и помешивал…

— Да, — сказал он и замолчал, снова задумавшись. — Вы говорите, что кто-то недавно видел мистера Питерсона на улице.

— Совершенно верно.

— То есть утверждает, что видел его.

— Этот человек был совершенно уверен.

— И этот человек?..

— Кто-то, кто знал мистера Питерсона. Кто-то, кто знал его хорошо.

При этих словах его взгляд стал пронзительно острым, и я подумал, не слишком ли много сообщил.

— Кто-то, кто хорошо его знал, — повторил он. — Это какая-то женщина?

— А почему вы спрашиваете?

— Женщины, как правило, более склонны к подобным вещам, чем мужчины.

— Каким вещам?

— Увидеть мертвеца, идущего по улице. Представить себе, что так оно и есть.

— Скажем так, этот человек был компаньоном мистера Питерсона, — сказал я, — и оставим всё как есть.

— И этот человек нанял вас, чтобы вы пришли сюда и навели справки?

— Я этого не говорил. И я этого не говорю.

— Это означает, что вы опираетесь на сведения из вторых рук? На слухи?

— Так было заявлено, и так я это услышал.

— И вы в это поверили?

— Вера не входит в программу моих действий. Я не занимаю никакой позиции. Я просто навожу справки.

— Верно. — Он протянул это слово, придав ему вздох падения. Он улыбнулся. — Вы не притронулись к чаю, мистер Марлоу.

Из вежливости я сделал глоток. Чай уже почти остыл. Я не мог вспомнить, когда в последний раз пил чай.

В стеклянной панели двери, через которую мы вошли, шевельнулась тень, и, подняв глаза, я увидел, что на нас смотрит мальчик, худой и остролицый. Увидев, что я его заметил, он быстро развернулся и исчез. Я повернулся к Хэнсону. Казалось, он не заметил фигуру в дверях.

— Куда вы звонили в тот вечер, — спросил я, — после того как увидели тело?

— В полицию.

— Да, но куда? В центральную или в офис шерифа?

Он почесал ухо.

— Не думаю, что знаю, — сказал он. — Я просто позвонил оператору и попросил вызвать полицию. Подъехала патрульная машина и полицейский на мотоцикле. Я думаю, они были из Бэй-Сити.

— Помните их имена?

— Боюсь, что нет. Там были двое полицейских в штатском и мотоциклист в форме. Наверное, они назвали мне свои имена, но если и так, то я их забыл. Я был не в том настроении, чтобы ясно воспринимать подобные вещи. Я не видел мертвецов с тех пор, как был во Франции.

— Вы были на войне?

Он кивнул:

— Арденны — Битва за выступ.^[37]

После наступила тишина, и казалось, что по комнате пронеслось дуновение ледяного горного воздуха. Я подался вперед в кресле и откашлялся.

— Я не хочу отнимать у вас слишком много времени, мистер Хэнсон, — сказал я. — Но могу ли я ещё раз спросить вас, уверены ли вы, абсолютно уверены, что человек, которого вы видели мёртвым на дороге той ночью, был Нико Питерсон?

— А кто ещё это мог быть?

— Понятия не имею. Но можете ли вы сказать, что уверены?

Он уставился на меня своими холодными темными глазами.

— Да, мистер Марлоу, я уверен. Я не знаю, кого ваш наниматель впоследствии видел на улице, но это был не Нико Питерсон.

Я осторожно снял чашку и блюдце с подлокотника кресла и поставил их обратно на поднос, затем поднялся на ноги, мои коленные чашечки заскрипели. Сидеть в этом кресле было всё равно что сидеть на корточках в очень маленькой и очень глубокой ванне.

— Спасибо, что уделили мне время, — сказал я.

— Как поступите дальше? — спросил он. Он казался искренне заинтересованным.

— Не знаю, — ответил я. — Я мог бы попытаться найти ту девушку-гардеробщицу — Стовер, не так ведь?

— Да, Мэри Стовер. Честно говоря, подозреваю, что вы зря потратите время.

— Наверное, вы правы.

Он тоже поставил свою чашку на поднос, и мы вместе двинулись к двери, из которой вышел дворецкий. Хэнсон снова отступил назад и пропустил меня вперед. Мы шли по коридору с настенными светильниками в железных держателях и бледно-серым ковром, таким глубоким, что, клянусь, я чувствовал, как ворс щекочет мне лодыжки. Мы прошли еще через одну курительную комнату, где на стенах было больше индейских реликвий и гравюр Кёртиса. Потом мы оказались в другом коридоре, где воздух был тёплым и тяжелым, и пахло каким-то бальзамом.

— Там бассейн, — сказал Хэнсон, указывая на чистую белую дверь, — а потом гимнастический зал.

Когда мы проходили мимо, дверь открылась, и оттуда вышла женщина в белом махровом халате. На ней были резиновые пляжные туфли, а на голове, как тюрбан, было обернуто большое белое полотенце. Я заметил широкое лицо и зелёные глаза. Я почувствовал, что Хэнсон рядом со мной на мгновение заколебался, но затем ускорил шаг, коснувшись рукой моего локтя и увлекая меня за собой.

На этот раз за стойкой сиделамолодая женщина в очках в синей оправе. Она приветствовала своего босса жеманной улыбкой; меня же она проигнорировала.

— Вам было несколько звонков, мистер Хэнсон, — сказала она. — Сейчас на линии мистер Генри Джеффрис.

— Скажи ему, что я перезвоню, Филлис, — сказал Хэнсон, выдавив одну из своих натянутых улыбок. Он повернулся ко мне и снова протянул руку. — До свидания, мистер Марлоу. Было интересно встретиться с вами.

— Спасибо, что нашли время.

Мы подошли к двери и вышли на площадь красного ковра.

— Я бы пожелал вам удачи в вашем расследовании, — сказал он, — только не думаю, что оно к чему-нибудь приведёт.

— Определённо, так кажется.

Я оглядел деревья, сверкающую лужайку, берега с разноцветными цветами.

— Хорошее место для работы, — сказал я.

— Да, так и есть.

— Может быть, я зайду как-нибудь вечером, сыграю партию в бильярд — или снукер, как бы сказали вы, — может быть, попробую домашнего бренди.

Он не смог удержаться от легкой ухмылки:

— Вы знаете кого-нибудь из членов клуба?

— Вообще-то, да, в некотором роде.

— Пусть они возьмут вас с собой. Мы будем вам очень рады.

Чёрт возьми, подумал я, но довольно мило улыбнулся, приложил палец к полям шляпы и отправился восвояси.

* * *

Я был озадачен. Что, собственно, происходило в течение последнего часа? Экскурсия с гидом по окрестностям, история бугенвиллеи, лекция о благотворительности, чайная церемония — к чему было всё это? Почему Хэнсон уделил столько времени болвану, который задавал любопытные вопросы о не очень значительной смерти на соседней улице? Неужели он просто парень, которому нечем заняться, и он коротает часть ленивого утра, развлекая представителя грязного мира за позолоченными воротами клуба «Кауилья»? Почему-то в этом я не был уверен. А если нет, то что он знал такого, о чём предпочел мне не говорить?

Я оставил «олдс» припаркованным под деревом, но, конечно же, солнце снова сдвинулось, как оно это настойчиво делает, и передняя часть машины потихонечку пропеклась. Я открыл все двери, отошёл в тень и выкурил сигарету, ожидая, пока воздух внутри машины немного остынет.

Пока я стоял там, у меня появилось ощущение, что за мной наблюдают. Это было похоже на ощущение, которое испытываешь, когда лежишь на теплом пляже и прохладный ветерок обдувает твои обнаженные лопатки. Я огляделся по сторонам, но никого не заметил. Затем я услышал позади себя быстрые шаги — именно от их быстроты я подпрыгнул. Я обернулся и увидел маленького человечка, которого видел незадолго до этого, когда он заглядывал в стеклянную дверь на нас с Хэнсоном. Теперь я видел, что он не мальчик; на самом деле, прикинул я, ему где-то за пятьдесят. На нём были форменные брюки цвета хаки и рубашка цвета хаки с короткими рукавами. У него было маленькое морщинистое лицо и когтистые руки, а глаза были такими бледными, что, казались совсем бесцветными. Он держал лицо наполовину отвернутым и искоса смотрел на меня. Он казался очень напряженным, как какой-то робкий дикий зверь, лиса или заяц, который подошёл ко мне из любопытства и готов был броситься прочь при малейшем моем движении.

— Доброе утро, странник, — дружелюбно поздоровался я.

При этих словах он кивнул сам себе с лукавой улыбкой, как будто то, что я сказал, было именно тем, чего он ожидал от меня, чтобы обмануть его и внушить ложное чувство безопасности.

— Я тебя знаю, — сказал он хриплым голосом, почти шёпотом.

— Знаешь?

— Конечно, знаю. Я видел тебя с Крюком.^[38]

— Тут ты ошибаешься, — сказал я. — Не знаю никакого Крюка.

Он снова улыбнулся, сжав губы:

— Конечно, знаешь.

Я покачал головой, догадываясь, что это ещё один из сбившихся с пути бродяг мистера Каннинга. Я бросил сигарету на сухие листья у своих ног и наступил на неё, затем закрыл три дверцы машины и залез в четвертую, за горячий руль. Опустил стекло.

— Мне пора, — сказал я. — Приятно было поговорить.

Всё ещё держась от меня на пол-оборота, он бочком подошёл к машине.

— Ты должен быть осторожен с этим Крюком, — сказал он. — Смотри, чтобы он не заставил тебя служить.

Я вставил ключ в замок зажигания и нажал на стартер. Есть что-то величественное и волнующее в раскатистом журчании большого восьмицилиндрового V-образного двигателя, когда он работает на холостом ходу; это всегда заставляет меня думать об одной из тех дам из нью-йоркского общества на рубеже веков, величавых в хлопотах и шляпках, и мягкими бледными рельефными шеями. Когда я завёл двигатель, эта штука превратилась в Тедди Рузвельта, всё — шум и буйство.

— Hasta la vista, muchacho,^[39] — сказал я, коротко помахав малышу. Однако он положил руку на окно, не отпуская меня.

— Он — капитан Крюк, — сказал он, — а мы — Пропавшие Мальчики.

Я уставился на него — его лицо было примерно в полуметре от моего — и вдруг он рассмеялся. Это был самый странный смех, которые я когда-либо слышал, — пронзительное ржание, отчаянное и безумное.

— Верно, — сказал он, — не так ли? Он, Крюк — мы, те мальчишки. Хи-хи-хи!

Он зашаркал прочь, всё ещё двигаясь как краб, смеясь про себя и качая головой. Я посмотрел ему вслед потом нажал на газ и поехал к воротам. Марвин отсалютовал мне и поднял шлагбаум, наклонив лицо как-будто он опять подавился. Я проехал мимо, повернул направо и умчался, чувствуя себя на свободе, как нормальный человек, сбежавший из психушки.

Когда я вернулся в свой офис в здании Кауэнга, меня поджидало сообщение от телефонной службы. Оператор, которая передала мне его, был той самой, с гнусавым голосом — он всегда заставляет меня думать, что у меня в ухе застряла оса.

— Ээээ… Звонила миссис Энгвиш,^[40] — сказала она.

— Миссис что? Тоска?

— Именно так она представилась. Я всё записала. Сказала, что встретится с вами в «Ритц-Беверли» в полдень.

— Я не знаю никого по имени Тоска. Что это за имя такое?

— Я всё записала, вот в блокноте: «Миссис Доротея Энгвиш, отель «Ритц-Беверли», двенадцать часов.

Зажглась лампочка, которая должна была сделать это раньше — мои мысли всё ещё были о клубе «Кауилья».

— Лэнгриш, — сказал я. — Доротея Лэнгриш.

— Именно так я и сказала.

— Верно. — Я вздохнул и положил трубку.

— Спасибо, Хильда, — проворчал я. Это не её имя, но я так её называю, когда вешаю трубку. У неё голос Хильды, не спрашивайте меня почему.

* * *

«Ритц-Беверли» был шикарным заведением и относился к себе очень и очень серьезно. Швейцар был одет в плащ, напоминающий фрак, и котелок в английском стиле; он выглядел так, как будто готов был отвернуть нос от чего угодно, даже от десяти долларов чаевых. Вестибюль размером с половину футбольного поля был отделан чёрным мрамором, а посреди него на большом круглом столе стояла хрустальная ваза с гигантскими каллами. Тяжёлый аромат цветов щекотал ноздри и вызывал желание чихнуть.

Миссис Лэнгриш назначила мне встречу в Египетской комнате. Это был бар с бамбуковой мебелью и статуями двойников Нефертити, держащих факелы, и настольными лампами с абажурами, сделанными из материала, который мог быть папирусом, но, очевидно, был простой бумагой. Всю стену занимала раскрашенная карта Нила. По реке плыли арабские лодки, в ней же плавали крокодилы, а над рекой летали белые птицы — кажется, их называют ибисами, — а по берегам, конечно же, стояли раскрашенные пирамиды и сонный Сфинкс. Всё это было впечатляюще, и хотя они несколько перестарались, но это всё ещё был бар.

У меня в голове был образ Клэр Кавендиш, и я ожидал, что мать будет соответствовать дочери. Боже, как я ошибся. Я услышал её прежде, чем увидел. У неё был голос ирландского портового грузчика, пронзительный, громкий и хриплый. Она сидела за маленьким позолоченным столиком под большой пальмой в горшке и рассказывала официанту в белом халате, как заваривать чай.

— Прежде всего надо вскипятить воду — вы знаете, как это делается? Затем вы ошпариваете чайник — заметьте, это надо сделать хорошенечко, — и кладёте чай в чайник по ложке на каждую чашку, и ещё одну. Затем оставляете его на три минуты, чтобы он подготовился. Подумайте о яйце всмятку — три минуты, не больше, но и не меньше. И теперь вы готовы его залить. Ну, теперь понятно? Потому что это… — она указала на чайник, — по крепости, как девичьи выделения, и на вкус примерно так же.

Официант, холёный латиноамериканец, под ровным загаром выглядел побледневшим.

— Да, мадам, — сказал он испуганным голосом и поспешил прочь, держа провинившиеся чайник с чаем на расстоянии вытянутой руки; если бы он не был профессионалом, то вытер бы лоб.

— Миссис Лэнгриш? — сказал я.

Она была очень маленькой и очень толстой. Одежда напоминала бочку с прорезанными в ней отверстиями, сквозь которые торчали её руки и ноги. Лицо у неё было круглое и розовое, а крашенные хной волосы были уложены небольшими упругими волнами. Единственное, что я увидел в ней от Клэр, — это её глаза; эти блестящие чёрные радужки были семейными. Она была втиснута в костюм-двойку из розового атласа, на ней были громоздкие белые туфли и шляпка, которую, должно быть, состряпала в выходной день та же модистка, которая создала ту маленькую чёрную штучку, которая была на Клэр в тот раз, когда мы впервые встретились. Она посмотрела на меня и выгнула накрашенную бровь:

— Ты Марлоу?

— Совершенно верно, — сказал я.

Она указала на стул рядом с собой:

— Присядь, я хочу хорошенько тебя рассмотреть.

Я сел. Она внимательно вгляделась в моё лицо. От неё, как и следовало ожидать, приятно пахло — каждый раз, когда она двигалась, её костюм, сшитый из материала, который, по-моему, называется тафта, издавал потрескивающие звуки, а из складок вырывался аромат духов.

— Тебя наняла моя дочь, не так ли?

Я достал портсигар и спички и закурил. Нет, я не забыл предложить ей одну, но она отмахнулась.

— Миссис Лэнгриш, — сказал я, — как вы узнали обо мне?

Она усмехнулась.

— Ты имеешь в виду, как я тебя выследила? Ага, ты ведь это хотел спросить, не так ли? — Официант вернулся с чайником и нервно наполнил её чашку. — Посмотрите на это сейчас, — сказала она ему. — Вот так и должно быть, достаточно крепко, чтобы заставить мышь мчаться рысью.

Он облегченно улыбнулся.

— Благодарю вас, мадам, — сказал он, взглянул на меня и ушёл.

Миссис Лэнгриш плеснула в чай молока и добавила четыре кусочка сахара.

— Мне не разрешают делать так дома, — мрачно сказала она, откладывая щипцы для сахара. Она нахмурилась. — Доктора — тьфу!

Я промолчал. Никогда бы не подумал, что кто-то способен не позволить этой леди что-нибудь сделать.

— Не хотите ли чашечку? — спросила она.

Я вежливо отказался. Два приёма чая за один день — это было больше, чем я мог вынести. Она отпила из чашки, держа блюдце под подбородком. Мне показалось, что она причмокнула губами.

— Поговаривают о потерянном ожерелье, — сказала она. — Неужели это так?

— Это Клэр… это миссис Кавендиш вам сказала?

— Нет.

Тогда это должен был быть муж. Я откинулся на спинку стула и курил сигарету, стараясь выглядеть расслабленным. Люди склонны думать, что частные детективы глупы. Наверное, они думают, что мы слишком глупы, чтобы пойти служить в полицию и стать настоящими детективами. Иногда так и есть. И иногда очень удобно — изображать тупицу. Это расслабляет людей, а расслабленные люди становятся беспечными. Однако я видел, что с миссис Доротеей Лэнгриш дело обстоит иначе. Возможно, она выглядела как ирландская прачка и разговаривала как землекоп, но ум её был такой же острый, как и булавка в её шляпе.

Она поставила чашку и блюдце и окинула комнату уничтожающим взглядом.

— Взгляни на это место, — сказала она. — Так может выглядеть бордель в Каире. Не то чтобы я когда-нибудь была в Каире, — весело добавила она.

Она взяла меню — оно было сделано в виде древнего свитка с фальшивыми иероглифами на полях — и поднесла его к носу, прищурившись.

— Ах, — сказала она, — я не могу это прочесть, забыла свои очки. Вот, — она сунула мне меню, — скажи, у них есть пирожные?

— У них есть всякие пирожные, — сказал я. — А какое бы вы хотели?

— У них есть шоколадный торт? Я люблю шоколад. — Она подняла пухлую маленькую ручку и помахала, подошёл официант.

— Скажи ему, — сказала она мне.

Я сказал ему:

— Леди попробует кусочек «Тройного какао — Помадный восторг».

— Очень хорошо, сэр.

Он опять удалился. Он не спросил, хочу ли я чего-нибудь. Должно быть, знал, что я всего лишь обслуга, как и он.

— Клэр наняла тебя вовсе не из-за жемчуга, — сказала миссис Лэнгриш. Она порылась в сумочке и наконец достала маленькую лупу с костяной ручкой. — Моя дочь не из тех, кто теряет вещи, особенно такие, как жемчужные ожерелья.

Я посмотрела на одну из статуй рабынь. Её глаза, густо очерченные чёрным, имели форму слезы и были неестественно длинными, в половину её головы со шлемом из золотых волос. Скульптор подарил ей красивую грудь и ещё более красивый зад. Скульпторы такие; они стремятся угодить — то есть угодить мужчинам в комнате.

— Я хочу ещё раз спросить вас, миссис Лэнгриш, — сказал я, — как вы узнали обо мне?

— Ах, не беспокойся об этом, — сказала она. — Найти тебя было нетрудно, — она бросила на меня дразнящий взгляд. — Ты не единственный, кто способен провести расследование.

Я не собирался отвлекаться:

— Мистер Кавендиш сказал вам, что я был у вас дома?

Прибыл кусочек «Тройного Какао — Помадный Восторг». Миссис Лэнгриш, чьи маленькие глазки превратились в жадные щёлочки, внимательно, как сам Шерлок, изучила его с увеличительным стеклом.

— Ричард неплохой парень, — сказала она, как будто я критиковал ее зятя. — Ленивый до мозга костей, конечно.

Она съела вилкой кусок торта.

— О, вот хорошо, — сказала она. — М-м-м…

Интересно, что сказали бы врачи, если бы увидели, как она поглощает эту вредную радость?

— Как бы то ни было, — сказал я, — вы собираетесь сказать мне, зачем пригласили меня сюда?

— Я же сказала, что захотелось взглянуть на тебя.

— Простите меня, миссис Лэнгриш, но теперь, когда вы взглянули, думаю, что…

— О, перестань, — безмятежно сказала она. — Слезь со своего высокого коня. Уверена, что моя дочь щедро тебе платит, — я мог бы сказать ей, что на самом деле её дочь до сих пор не заплатила мне ни цента, — так что удели несколько минут её бедной старой матери.

Терпение, Марлоу, сказал я себе, терпение.

— Я не могу обсуждать с вами дела вашей дочери, — сказал я. — Это касается только её и меня.

— Конечно, это так. Разве я сказала, что это не так? — На подбородке у неё появился мазок крема. — Но она моя дочь, и я не могу не задаться вопросом, зачем ей понадобилось нанимать частного детектива.

— Она вам сказала…

— Знаю, знаю. Бесценное жемчужное ожерелье, которое она потеряла.

Она повернулась ко мне. Я старался не смотреть на белое пятно у неё на подбородке.

— За какую дуру вы меня принимаете, мистер Марлоу? — спросила она почти ласково, и, как бы улыбаясь. — Это не имеет никакого отношения к жемчугу. У неё какие-то неприятности, так? Это шантаж?

— Могу только повторить, миссис Лэнгриш, — устало повторил я, — я не в том положении, чтобы обсуждать с вами дела вашей дочери.

Она всё ещё смотрела на меня и теперь кивнула.

— Я знаю, — сказала она. — Я услышала это с первого раза.

Она положила вилку, удовлетворенно вздохнула и вытерла рот салфеткой. Я поиграл с мыслью заказать что-нибудь выпить, что-нибудь с горькой настойкой и веточкой зелени, но передумал. Представил себе, как миссис Лэнгриш насмешливо рассматривает мой стакан.

— Вы что-нибудь знаете о духа́х, мистер Марлоу? — спросила она.

— Узнаю по запаху.

— Конечно, конечно. Но знаете ли вы что-нибудь об их производстве? Нет? Думаю, нет.

Она откинулась на спинку стула и слегка пошевелилась внутри своего розового костюма. Я почувствовал, что мне предстоит выслушать лекцию, и постарался как можно лучше настроиться на то, что, как мне казалось, должно было показаться готовым к восприятию отношением. Что я здесь делаю? Может быть, к своей выгоде я веду себя слишком по-джентльменски?

— Большинство производителей парфюмерии, — сказала миссис Лэнгриш, — создают свою продукцию, основываясь на аромате роз. Мой секрет в том, что я использую только то, что называется розовым абсолютом, который получается не методом дистилляции, а с использованием растворителей. Так получается гораздо лучше. Знаете, откуда он берётся? — Я покачал головой; это было всё, что от меня требовалось: слушать, кивать, качать головой, быть внимательным.

— Из Болгарии! — воскликнула она тоном игрока в покер, открывающего свой стрит-флеш.^[41] — Совершенно верно, из Болгарии. Там собирают лепестки утром, до восхода солнца, когда цветы более всего благоухают. Требуется, по меньшей мере, двести пятьдесят фунтов лепестков, чтобы получить унцию розового абсолюта, так что вы можете представить себе его стоимость. Двести пятьдесят фунтов за одну унцию — подумать только! — Её взгляд стал задумчивым. — Я сколотила состояние на цветке. Можете ли вы в это поверить? Дамасская роза, Rosa damascena.^[42] Это прекрасная вещь, мистер. Марлоу, один из даров Божьих, дарованных нам от Его великих и добрых щедрот. — Она снова удовлетворенно вздохнула.

Она была богата, она была счастлива, и она была наполнена «Тройным какао — Помадный восторг». Я ей немного завидовал. Затем её взгляд потемнел:

— Скажите, мистер Марлоу, для чего вас наняла моя дочь? Вы сделаете это?

— Нет, миссис Лэнгриш, не сделаю. Не могу.

— И я полагаю, вы не возьмёте денег. Вы же знаете, я очень богата.

— Да. Ваша дочь рассказала мне.

— Вы можете назвать свою цену. — Я просто смотрел на неё. — Боже мой, мистер Марлоу, вы жестокий и упрямый человек.

— Нет, — ответил я. — Я просто обычный парень, пытающийся заработать доллар и остаться при этом честным. Таких, как я, тысячи, миссис Лэнгриш, миллионы. Мы занимаемся своей скучной работой, по вечерам возвращаемся домой уставшие, и от нас не пахнет розами.

Некоторое время она молчала, только сидела и смотрела на меня с полуулыбкой. Я был рад заметить, что она вытерла крем с подбородка. Эта капля коровьего жира ничего хорошего ей не добавляла.

— Вы слышали о Гражданской войне в Ирландии? — спросила она.

Это на секунду сбило меня с толку.

— Я знал одного парня, который участвовал в какой-то ирландской войне, — сказал я. — Я думаю, это была Война за независимость.

— Это было перед этим. Войны за независимость обычно случаются перед гражданской войной. Это в порядке вещей. Как звали вашего друга?

— Расти Ригэн. Он не был моим другом — по правде говоря, я никогда с ним не встречался. Его убила девушка. Это длинная и не очень поучительная история.^[43]

Она не слушала. По её взгляду я понял, что она где-то в далеком прошлом.

— Мой муж погиб на той войне, — сказала она. — Он был на стороне Майкла Коллинза — вы знаете, кто такой Майкл Коллинз?

— Повстанец? Из Ирландской Республиканской Армии?

— Да, один из них. Его тоже убили.

Она взяла пустую чашку, заглянула в неё и вернула на место.

— Что случилось с вашим мужем? — спросил я.

— За ним пришли посреди ночи. Я не знала, куда его забрали. И только на следующий день его нашли. Его привезли на берег в Фаноре, в те дни — уединенное место, и зарыли по шею в песок. Они оставили его там лицом к морю, наблюдать за приливом. В Фаноре требуется много времени, чтобы прилив достиг максимума. Его обнаружили, когда вода снова отступила. Мне не позволили увидеть тело. Наверное, рыбы уже набросилась на него. Его звали Обри. Обри Лэнгриш. Не слишком ли необычное имя для ирландца? Знаете, в Гражданской войне участвовало не так уж много протестантов. Нет, не много.

Я позволил боли утихнуть, затем сказал:

— Мне очень жаль, миссис Лэнгриш.

Она повернулась ко мне:

— Что? — Думаю, она забыла, что я здесь.

— Мир — жестокое место, — сказал я. Люди всегда рассказывают мне об ужасных вещах, которые произошли с ними и их близкими. Мне было жаль эту печальную старушку, но мужчина устает всё время проявлять сочувствие.

— Я была на седьмом месяце, когда он погиб, — сказала она задумчиво. — Значит, Клэр никогда не знала своего отца. Я думаю, это повлияло на нее. Она притворяется, что это не так, но я знаю.

Она протянула руку и положила её на мою. Меня потрясло это прикосновение, но я старался не показать это. Кожа её ладони была теплой и хрупкой, и на ощупь напоминала… ну, папирус, или то, что я представлял себе папирусом.

— Вы должны быть осторожны, мистер Марлоу, — сказала она. — Не думаю, что вы понимаете, с кем имеете дело.

Я не был уверен, кого она имела в виду — себя, свою дочь или кого-то еще.

— Я буду осторожен, — пообещал я.

Она не обратила на это внимания.

— Могут пострадать люди, — сказала она настойчивым голосом. — Сильно пострадать. — Она отпустила мою руку. — Понимаете, что я имею в виду?

— Я не собираюсь причинять вреда вашей дочери, миссис Лэнгриш, — сказал я.

Она смотрела мне в глаза каким-то странным взглядом, который я не мог распознать. У меня было такое чувство, что она слегка смеётся надо мной, но в то же время хочет, чтобы я понял то, о чём она меня предупреждает. Она была суровой старухой, вероятно, безжалостной, вероятно, недоплачивала своим работникам и, возможно, могла бы убить меня, если бы захотела. И все же в ней было что-то такое, что мне не могло не нравиться. В ней была сила духа. Это были не те слова, которые я чувствовал себя обязанным использовать очень часто, но в данном случае они казалось мне подходящими.

Затем она встала, сунула руку в карман жакета и потянула за торчащий из него ремешок. Я тоже встал и достал бумажник.

— Всё в порядке, — сказала она, — у меня здесь открыт счёт. Во всяком случае, вы ничего не заказывали. Полагаю, что вы хотели бы выпить. — Она издала смешок. — Надеюсь, вы не ожидали, когда я буду вас спрашивать. Не стоит стесняться меня, мистер Марлоу. Говорю же, каждый сам за себя.

Я улыбнулся ей:

— До свидания, миссис Лэнгриш.

— Да, кстати, пока вы здесь, может быть, поможете мне. Мне нужен шофёр. Последний парень был ужасным мошенником, и мне пришлось от него избавиться. Вы знаете кого-нибудь, кто мог бы подойти?

— Навскидку — нет. Но если я кого-нибудь вспомню, я дам вам знать.

Она задумчиво смотрела на меня, как будто пытаясь разглядеть меня в форме и фуражке с козырьком.

— Очень жаль, — сказала она. Она натянула белые хлопчатобумажные перчатки, такие можно купить в «Вулворте». — Знаете, на самом деле моя фамилия Эдвардс, — сказала она. — Я потом снова вышла замуж, уже здесь, а мистер Эдвардс впоследствии распрощался со мной. И я предпочитаю Лэнгриш. В этом есть что-то особенное, не так ли?

— Да, — сказал я. — Да, это так.

— И на самом деле я не Доротея. Меня окрестили Дороти и всегда звали Дотти. Это не слишком хорошо смотрелось бы на флаконе духов, не так ли — Дотти Эдвардс?

Мне пришлось рассмеяться.

— Наверное, нет, — сказал я.

Она посмотрела на меня, усмехнувшись, и, согнув указательный палец, стукнула меня костяшками пальцев по галстуку на груди.

— Запомни, что я тебе скажу, Марлоу, — сказала она. — Если люди не будут бдительны, то могут пострадать.

Потом повернулась и заковыляла прочь.

Я поехал в «Быка и медведя» перекусить — глядя, как Мама Лэнгриш кормится шоколадным тортом, я проголодался, да и вообще, было время обеда. Пока я тащился по Стрип, держась за руль одним пальцем, я снова подумал о том, чтобы позвонить Клэр Кавендиш и сказать ей, что не хочу заниматься этим делом. Она ещё не прислала мне подписанный контракт, и никакая часть презренного металла ещё не поменяла владельца, так что я вполне мог с ней распрощаться. Но не так-то просто отпустить такую женщину, пока тебя не заставят, да и тогда тоже нелегко. Я вспомнил, как она сидела в моем кабинете в шляпке с вуалью, курила свой «блэк рашн» через эбеновый мундштук, и понял, что не могу этого сделать, не могу порвать с ней, пока не могу.

* * *

Я не могу решить, что хуже: бары, которые притворяются ирландскими, с их пластиковыми трилистниками и палицами, или «лондонские» заведения, такие как «Бык». Я мог бы описать его, но у меня не хватает духу; просто представьте мишени для дротиков, деревянные пивные кружки и фотографию верхом на лошади молодой королевы Елизаветы — нынешней — в розовой рамке. Я сел за столик в углу и заказал сэндвич с ростбифом и кружку эля. Они подавали его тёплым, как и на Ламбет-Уок;^[44] что касается сэндвича, то вы, конечно, начинаете смотреть на вещи более трезво, пережёвывая кусок переваренной говядины, жёсткой, как язык англичанина. Куда теперь мне отправиться в поисках Нико Питерсона? Если он действительно жив, то должен быть кто-то, кто знает, где он и что задумал. Но кто? Потом я вспомнил, что Клэр Кавендиш упоминала о киноактрисе, с которой Питерсон работал. Как же её звали? Мэнди какая-то — Мэнди Роджерс, да, Джин Харлоу этого бедняги. Возможно, с ней стоит поговорить. Я сделал глоток пива. Оно было цвета крема для обуви и на вкус напоминало мыльную пену. Я задумался, как Британия смогла править морями, если она поит этим своих моряков?

Я встал из-за стола, подошёл к телефонной будке и набрал номер своего старого приятеля, Хэла Уайзмена. Хэл работает по той же специальности, что и я, только он работает на студии «Эксельсиор». У него там был причудливый титул — начальник службы безопасности, что-то в этом роде, — но он не обращал на это внимания, а почему бы и нет? Он проводил своё время, нянча старлеток и удерживая молодых актёров на прямой и узкой дорожке, или, по крайней мере, не слишком кривой и не слишком широкой. Время от времени ему приходилось использовать свои связи в офисе шерифа, чтобы снять с одной из звёзд «Эксельсиора» обвинения, связанные с наркотиками, или освободить студийного менеджера от привлечения к ответственности за вождение в нетрезвом виде или избиение жены. Это была неплохая жизнь, говорил он. В ожидании его ответа, я занялся тем, что пытался языком извлечь застрявший между верхними коренными зубами кусочек хряща. Ростбифы Старой Англии, безусловно, вязкие и цепкие.

Наконец он снял трубку.

— Привет, Хэл.

Он сразу узнал мой голос.

— Привет, Фил, как дела?

— Просто отлично.

— Ты на вечеринке с коктейлями или что-то в этом роде? Я слышу шум веселья на заднем плане.

— Я в «Быке и медведе». Здесь никто не гуляет, обычная публика. Слушай, Хэл, ты знаешь Мэнди Роджерс?

— Мэнди? Да, я знаю Мэнди. — Он вдруг стал осторожным. Хэл не был писанным маслом красавцем — что-то среднее между Уоллесом Бири^[45] и Эдвардом Робинсоном,^[46] — поэтому его успех у женщин трудно объяснить, если только ты не женщина. Возможно, он был отличным собеседником. — А почему ты спрашиваешь?

— Есть один парень, который с ней работал, — сказал я. — Типа, агент. По имени Нико Питерсон.

— Никогда о нём не слышал.

— Ты уверен?

— Конечно, я уверен. В чём дело, Фил?

— Ты не мог бы устроить мне встречу с мисс Роджерс?

— Зачем?

— Я хочу поговорить с ней о Питерсоне. Его убили пару месяцев назад ночью в Пасифик-Пэлисэйдс.

— Ну, да? — Я слышал, как Хэл продолжает медленно закрываться, словно гигантский моллюск. — Как его убили?

— Наезд и бегство.

— И что?

— То, что у меня есть клиент, который платит мне за расследование смерти Питерсона.

— В ней есть что-то неочевидное?

— Возможно.

Наступило молчание. Я слышал, как он дышит; возможно, это был звук работы его мозга — долгие, медленные толчки.

— При чем тут Мэнди Роджерс?

— Совсем ни при чём. Мне просто нужны кое-какие сведения о Питерсоне. Он, в некотором роде, загадка.

— В некотором роде — что?

— Скажем так, в нём есть что-то неочевидное.

Ещё немного дыхания, ещё немного размышлений.

— Думаю, Мэнди с тобой поговорит, — сказал он, хмыкнув. — В последнее время она не слишком занята. Предоставь это мне. Ты же всё там же, мухоловке в Кауэнге, которую называешь офисом? Я тебе позвоню.

Я вернулся к своему столику, но, взглянув на недоеденный бутерброд и недопитую пинту тепловатого пива, пал духом и, вместо того чтобы сесть, бросил купюру рядом с тарелкой и ушёл. Большая пурпурная туча поднялась откуда-то и закрыла солнце, свет на улице стал угрюмым и мертвенно-бледным. Может быть, пойдёт дождь. Летом в этих краях это стало бы приятной новинкой.

* * *

Хэл, человек слова, позвонил днём. Мэнди Роджерс встретится со мной в студии; я должен приехать туда прямо сейчас. Я взял шляпу, запер контору и вышел на улицу. Облако всё ещё висело над городом, а может быть, это было другое такое ж, и капли дождя размером с серебряный доллар падали на мостовую. Я перебежал через дорогу и сел в машину как раз в тот момент, когда ливень разразился всерьёз. Дождь здесь бывает нечасто, но когда он начинается, то идёт вовсю. Дворники на «олдсе» нуждались в замене, и мне пришлось пригнуться над рулем, почти касаясь носом лобового стекла, чтобы видеть дорогу.

Хэл ждал меня у ворот студии, укрывшись в кабинке привратника. Он вышел, натянув на голову куртку, и прыгнул в машину рядом со мной.

— Чёрт побери, — сказал он, — три шага, и я весь мокрый — посмотри на меня!

Я уже упоминал, что Хэл очень хорошо одевается? На нём был светлый льняной двубортный костюм, зелёная рубашка и зелёный шелковый галстук, двуцветные коричнево-белые ботинки. А также золотой браслет, два или три кольца и часы «ролекс». Дела у него шли неплохо; может быть, мне тоже стоит заняться кинобизнесом.

— Спасибо, Хэл, — сказал я. — Я ценю это.

— Ну да. — Он нахмурился, стряхивая капли дождя с мягких плеч пиджака.

Весьма странно оказаться в съёмочных павильонах. Вы как будто видите сон наяву, встречая ковбоев и танцовщиц из шоу, людей-обезьян и римских центурионов, и все они просто идут, как любая другая группа обычных работников по пути в офис или на фабрику. Сегодня они выглядели еще более странно, чем обычно, так как большинство из них были с зонтиками. На зонтиках красовался логотип студии — ярко-жёлтое солнце, поднимающееся из темно-красного озера, и слова «Эксельсиор Пикчерз», украшенные золотыми завитушками.

— Это сейчас был Джеймс Кэгни?^[47] — спросил я.

— Да. Мы взяли его напрокат у «Уорнер Бразерз», снимается у нас в боевике. Фильм дерьмовый, но Кэгни его вытянет. Для этого и существуют звёзды. Здесь поверни налево. — Ты знаешь слово blasé,^[48] Хэл? Французское слово.

— Нет. Что оно означает?

— Оно означает, что ты всё это уже видел и тебе уже всё равно.

— Понял, — кисло сказал он. Он всё ещё теребил мокрые пятна на лацканах пиджака. — Интересно, как бы ты себя чувствовал, вытирая блевотину с заднего сиденья своей машины в четыре утра после того, как вытащил очередную звезду яркого экрана из вытрезвителя и доставил его к особняку в Бель-Эйре. А ещё есть дамы — они ещё хуже. Когда-нибудь встречался с Таллулой Бэнкхед?^[49]

— Не могу сказать, что встречался.

— Считай, что тебе повезло. Остановись здесь.

Мы были у кафе. Светловолосый парень в застегнутой на молнию ветровке выскочил из дверного проема с зонтиком «Эксельсиор» и проводил Хэла внутрь.

— Дай Джоуи ключ, — сказал Хэл. — Он присмотрит за твоей машиной.

Джоуи одарил меня широкой улыбкой, делом рук дантиста, и я готов был поспорить, что его старая мама из Пеории^[50] или откуда-то ещё пожертвовала на это все свои сбережения. В Голливуде все полны надежд.

Была середина дня, и внутри почти никого не было. Напротив длинной стойки, где подавали еду, было большое панорамное окно, выходящее на травяной склон с пальмами и небольшим декоративным озером. Дождь делал воду в озере похожей на ложе из гвоздей. Мэнди Роджерс сидела за столиком у окна, держась рукой за подбородок и одухотворенно глядя на печальный серый день и думая о чём-то великом.

— Привет, Мэнди, — сказал Хэл, положив руку ей на плечо. — Это тот парень, о котором я тебе говорил, — познакомься, Филип Марлоу.

Она сделала вид, что оторвалась от своих мечтаний, подняла на меня свои глаза-блюдца и улыбнулась. Должен сказать, в киношниках есть что-то особенное, какими бы незначительными в этой сфере они ни были. Они проводят так много времени, вглядываясь в различные вещи — камеры, зеркала, глаза своих поклонников, — что сами становятся гладкими, как будто их намазали особым мёдом. У вас может захватить дух, когда вы близко общаетесь с женщинами из этого круга.

— Мистер Марлоу, — сказала Мэнди Роджерс, протягивая мне для рукопожатия свою маленькую белую ручку. — Очарованы, конечно.

Её голос частично развеял волшебство. Он был таким высоким и пронзительным, что она смогла бы выгравировать им своё имя на окне.

— Спасибо, что приняли меня, мисс Роджерс, — сказал я.

— О, зовите меня Мэнди, пожалуйста.

Я всё ещё держал её за руку, которую она не пыталась вернуть.

— Сядь, Фил, — сухо сказал Хэл. — Ты выглядишь так, будто сейчас упадешь в обморок.

Неужели это на меня так сильно подействовало? Мэнди Роджерс не была Ритой Хейворт.^[51] Она была невысокого роста, не совсем стройная, крашенная блондинка со ртом бабочки и пухлым маленьким подбородком. Но глаза у нее были красивые — большие, круглые, голубые, как у младенца. Она была одета в алое платье, с узким и низким лифом и широкой юбкой. Только на киностудии девушке могло сойти с рук такое платье в середине дня.

Наконец она убрала руку, и я сел на металлический стул. Краем глаза я увидел в окне синюю птицу, слетевшую с одной из пальм и приземлившуюся на мокрую траву.

— Ладно, — сказал Хэл, — оставлю вас вдвоём. Мэнди, не спускай глаз с этого парня — он не так безобиден, как кажется.

Он легонько хлопнул меня по плечу и ушёл.

— Он такой славный, — вздохнула Мэнди. — Знаете ли, так не скажешь обо всех в этом бизнесе.

— Уверен, что так и есть, мисс Роджерс.

— Мэнди, — сказала она, покачивая головой и улыбаясь.

— Ладно — Мэнди.

На столе перед ней стояла бутылка кока-колы, из которой торчала соломинка.

— Это правда, что сказал Хэл? — спросила она. — Неужели вы так опасны?

— Не-а, — сказал я. — Я слабак, вот увидите.

— Он сказал мне, что вы частный детектив. Это должно быть что-то захватывающее.

— Настолько, что я едва могу это вынести.

Она одарила меня своей расплывчатой улыбкой, затем взяла бутылку и высосала немного кока-колы через соломинку. В этот момент она могла бы быть просто ребенком, сидящим у фонтанчика с газировкой, пьющим бутылку шипучки и мечтающим однажды стать большой звездой. Мне понравилось, как, когда она наклонялась над соломинкой и смотрела вниз, верхний ряд её ресниц почти касался мягкого изгиба щеки. Интересно, скольким мужчинам и сколько она уже задолжала в этом городе?

— Нико Питерсон был вашим агентом, — сказал я, — так?

Она поставила бутылку.

— Ну, он сам этого хотел. Он нашёл мне работу. Я снималась во «Всадниках Красной Зари» — смотрели?

— Пока нет, — ответил я.

— О, ну теперь он прошёл. Предполагалось, что в нем будет участвовать Джоэл Маккри,^[52] но что-то произошло, и он не смог этого сделать. Я играла дочь фермера.

— Я поймаю его, когда он снова появится.

Она склонила голову набок и улыбнулась.

— Вы такой милый, — сказала она. — Неужели все частные детективы похожи на вас?

— Нет, не все. — Я предложил ей сигарету из своего серебряного портсигара, но она покачала головой, скромно поджав губы. Я представил её дочерью фермера, то изящной, то дерзкой, в широкой юбке и ботинках с пуговицами, с большим бантом в волосах.

— Что вы можете сказать о мистере Питерсоне? — спросил я.

— А что бы вы хотели узнать? — Она прикусила губу и встряхнула своими блестящими светлыми волосами. С тех пор как я её увидел, минут пять назад, она перепробовала с полдюжины ролей, от девочки-подростка, восторженной поклонницы Фрэнка Синатры, до большеглазой сирены. Но она всё ещё оставалась ребёнком.

— Когда вы видели его в последний раз?

Она прижала указательный палец к щеке, сделав на ней ямочку, и подняла глаза к потолку. В сценарии можно было прочесть строку: «Делает паузу, размышляя.»

— Думаю, примерно за неделю до его смерти, — сказала она. — Он работал над моим участием в новом фильме с Дорис Дэй^[53] — Вы знали, что настоящая фамилия мисс Дэй — Каппельхофф? Говорят, Рок Хадсон^[54] тоже будет в нём участвовать.

Ее свежее личико на мгновение омрачилось:

— Думаю, теперь я не получу эту роль. Ну и ладно.

К столу подошел молодой парень. Он был одет в короткий белый фартук и нёс поднос. Он мог быть младшим братом того, кто держал зонтик над Хэлом, когда мы под дождём выходили из автомобиля. Я мог бы поразмыслить над тем, что кино — это машина для пожирания молодых и энергичных, но вместо этого попросил чашку кофе.

— Будет сделано, сэр! — сказал молодой человек, улыбнулся Мэнди и ушёл.

— Нико был хорошим агентом? — спросил я. — Я имею в виду, добился ли он успеха?

Над этим Мэнди тоже задумалась.

— Он не был одним из крупных, — сказала она. — Он только начинал, как и я, только, конечно, был постарше. Не знаю, чем он занимался до того, как стал агентом.

— Вы появлялись с ним в обществе?

Она наморщила нос настолько, насколько вообще такое могло произойти на этом милом и ясном лице.

— Вы имеете в виду, пытался ли он… О, нет. Между нами не было таких отношений.

— Я имею в виду, водил он вас в такие места, где вы встречались с людьми?

— Каким людьми?

— Ну, продюсерами, режиссерами, руководителями студий…

— Нет, он всегда был слишком занят. Ему всегда было с кем повидаться.

— Да, я слышал.

— А, слышал? — Она вдруг стала резкой. — От кого?

— Ни от кого конкретно, — ответил я. — В этом городе все об этом болтают.

— И не говорите!

Она смотрела в окно, и глаза её были сужены. Я действительно не хотел узнать больше, чем уже знал о Мэнди Роджерс, о взлётах и — что более вероятно — падениях в её карьере, которые были до сих пор. И всё же я услышал свой вопрос:

— Откуда ты, Мэнди?

— Я? — Казалось, её искренне удивил этот вопрос. На мгновение она растерялась, а когда растерялась, я заметил, что она перестала играть. Внезапно она стала выглядеть робкой, неуверенной, возможно, даже немного встревоженной.

— Я родилась в Хоуп-Спрингс, штат Айова. Наверное, ты там никогда не был. На самом деле, никто там не был. Хоуп-Спрингс — это такое место, откуда люди уезжают.

Молодой официант принёс мне кофе. Он снова посмотрел на Мэнди, которая рассеянно улыбнулась ему в ответ. Она всё еще думала о Хоуп-Спрингс и обо всём, или ни о чём, что она там оставила.

— Как вы узнали о смерти Нико? — спросил я.

Она задумалась, потом покачала головой.

— Знаете, я не могу вспомнить. Разве это не странно? Должно быть, об этом говорили здесь, в студии. Кто-то, должно быть, сказал мне.

Я посмотрел в окно. Синяя птица снова взлетела на пальму. Когда она устроилась там, я уже не мог разглядеть её в тени под листьями. Вот вам счастье: сейчас вы здесь, а через минуту уже нет. По крайней мере, дождь закончился.

Мэнди сделала еще глоток колы. Бутылка, теперь почти пустая, громко булькнула, и Мэнди быстро взглянула на меня, как будто боялась, что я рассмеюсь.

— Вы когда-нибудь встречались с друзьями Нико? — спросил я. — Может, с подружкой?

Она издала легкий звенящий смешок.

— О, у него их было много.

— Вы никого из них не видели?

— Я видела его пару раз с женщиной, но не думаю, что она была его подружкой.

— Как она выглядела?

— Я не очень хорошо её разглядела. Первый раз это было на вечеринке, и он уже с ней уходил. В другой раз, я видела их в баре, но тогда уже я уходила. Высокая женщина. Тёмные волосы. Красивое лицо, слишком… большое, понимаете, такое квадратное, но милое.

— Почему вы думаете, что она не была его подружкой?

— Между ними не было чего-то такого. На самом деле она была не с ним — понимаете, что я имею в виду? Может быть, она была немного похожа на Нико… может быть, они были родственниками, я не знаю.

Она поиграла соломинкой в пустой бутылке из-под кока-колы.

— Вы работаете на одну из его подружек?

Интересно, что Хэл рассказал ей обо мне и моих поисках Нико Питерсона, живого или мёртвого? Что касается меня, то я мало что рассказал Хэлу — да и рассказывать было особо нечего, — так что я предположил, что он, должно быть, что-то придумал. Хэл такой. Несмотря на своё грубое поведение, он обладает ярким воображением и любит приукрашивать унылую старую правду. Мэнди Роджерс, вероятно, думала, что я работаю на какую-то женщину, которую Нико бросил перед смертью. А если предположить, подумал я, что так и есть?

— А каким был Нико? — спросил я.

— Каким он был? — Мэнди нахмурилась.

О Питерсоне, как я мог заметить, до сегодняшнего дня Мэнди часто не вспоминала, несмотря на то, что он заполучил для неё роль во «Всадниках Красной Зари».

— Ну и дела, не думаю, что я так уж хорошо его знала. Он был просто вечно занятым парнем. Наверное, он мне нравился — не в том смысле, конечно. Я имею в виду, что он был даже не другом, а просто деловым партнером. Однажды он попросил меня поехать с ним в Мексику, — она отвела взгляд и даже слегка покраснела.

— Неужели? — спросил я, стараясь не казаться слишком заинтересованным. — Куда в Мексику?

Она снова прикусила губу. Кого она пытается играть? Возможно, Дорис Каппельхофф в одной из ролей девушки в оленьей шкуре.

— В Акапулько. Он часто туда ездил, по крайней мере, так он мне рассказывал. Он кое-кого там знал — я бы сказала, что он имел в виду богатых.

— Но вы не поехали.

Она широко раскрыла глаза и сложилагубы буквой «О».

— Конечно же, нет! Наверное, вы думаете, что я обычная голливудская бродяжка, готовая пойти куда угодно и с кем угодно.

— Нет, нет, — сказал я успокаивающе. — Ничего подобного я не думаю. Я просто подумал, что, поскольку он старше вас и так далее, он мог как другу, предложить вам отправиться с ним в приятную поездку.

Она улыбнулась мрачной, натянутой улыбкой.

— У Нико были подружки, — сказала она, — но у него не было девушек-друзей. Понимаете, что я имею в виду?

Вошел парень, так похожий на Гэри Купера,^[55] что это никак не мог быть он. На нём были бриджи для верховой езды, кожаные штаны и красный платок, повязанный вокруг загорелой шеи, а на бедре висела кобура с шестизарядным револьвером. Он взял поднос и пошел вдоль стойки, разглядывая лотки с едой.

— Вы мне очень помогли, мисс Роджерс, — сказал я, одарив её лживой улыбкой.

— Разве? — Она выглядела испуганной. — Каким образом?

— В моём деле, — сказал я, понизив голос, как будто делился коммерческой тайной, — нет ничего, что не имело бы значения, ничего, что не помогало бы выстроить картину.

Она смотрела на меня, приоткрыв рот и озадаченно сдвинув брови.

— Картину чего? — спросила она, таким же, как у меня, шёпотом.

Я отодвинул свою безжизненную кофейную чашку и взял шляпу. Дождь за окном прекратился, и казалось, что солнце балуется с возможностью выйти наружу.

— Скажем так, Мэнди, — сказал я, медленно подмигнув, — теперь я знаю больше, чем когда пришел.

Она кивнула, всё ещё глядя на меня широко раскрытыми глазами. Она была по-своему милой девушкой. Я не мог не опасаться за её будущее, за карьеру, которую она выбрала для себя.

— Я смогу ещё раз поговорить с вами, — спросил я, — если у меня возникнут ещё вопросы, ответы на которые, возможно, есть у вас?

— Конечно, — сказала она. Потом она вспомнила, кто она такая, облизнула губы кончиком языка и лениво откинула голову назад, демонстрируя белоснежное горло; я догадался, что это Барбара Стэнвик^[56] в «Двойной страховке»,^[57] которую я смотрел.

— Приходите в любое время, — сказала она. — Хэл скажет вам, где меня найти.

По пути к выходу я прошел мимо стола, за которым поджарый парень в красной платке склонился над тарелкой с «чили кон карне»,^[58] поглощая еду ложкой с таким видом, как будто боялся, что кто-то может, подкравшись сзади, дотянуться до неё через его плечо и стащить. Он действительно был точной копией Купа.^[59]

Я не знал, куда направляюсь, пока туда не добрался. Воздух был свеж после дождя и благоухал меланхолией. Я опустил окно машины, наслаждаясь прохладным ветерком, обдувающим моё лицо. Я думал о Мэнди Роджерс и обо всех других ребятишках вроде неё, которые приехали сюда, на побережье, привлеченные обещанием когда-нибудь сыграть вместо Дорис и Рока в какой-нибудь бессмысленной смеси слащавых песен, норковых шуб и белых телефонов. А где-то в Хоуп-Спрингс наверняка есть паренёк, который всё ещё тоскует по ней. Я видел его также ясно, как промытый свет над Голливудскими холмами, застенчивого парня с руками, похожими на лопаты, и торчащими ушами. Вспоминала ли она когда-нибудь его, оставшегося там, среди кукурузных полей, пожирающих его сердце при одном воспоминании о ней? Мне было жаль его, даже если она и не жалела. Вот такое у меня было настроение; именно в этот час после дождя.

Я припарковался в начале Нэйпир-стрит и отправился к дому Питерсона пешком. Я не хотел ещё одной встречи со старым канюком,^[60] живущим через дорогу, и решил, что если подъеду, то он, наверняка, узнает «олдс» — такие типы запоминают машины лучше, чем людей. Его лачуга была заперта, и его нигде не было видно. На этот раз я не пошёл к передней двери Питерсона, а обошёл дом сзади по мокрой траве, скрипевшей под моими ботинками.

Двор зарос кустами акации и каким-то ползучим растением с болезненно-жёлтыми цветками, которое взбунтовалось и душило всё в пределах досягаемости. Здесь, как и у переднего входа, на крыльцо вели две деревянные ступеньки. Окна были пыльными. Полосатая кошка, спавшая у двери, открыла один глаз и посмотрела на меня, потом медленно поднялась и пошла прочь, лениво подергивая хвостом. Что такого о нас знают кошки, что заставляет их так нас презирать?

Я попробовал открыть дверь, но она была заперта. В этом не было ничего удивительного. К счастью, у меня на связке ключей оказался полезный инструмент, подаренный мне в те дни, когда я работал в офисе окружного прокурора, который мне удалось сохранить, когда я ушёл с работы, и который с тех пор неоднократно доказывал свою бесценность. Он был изготовлен из того же иссиня-черного металла, из которого делали камертоны, и открывал любой замок, какой вы только могли припомнить, не считая больших в Форт-Ноксе.^[61] Быстро оглянувшись сначала через левое плечо, потом через правое, я вставил штуковину в щель под дверной ручкой, повозился немного, стиснув зубы и зажмурив один глаз, потом услышал внутри щелчок, и ручка в моей руке поддалась. В настоящее время окружным прокурором был парень по фамилии Спрингер, политик с большими амбициями. Жаль, что я не могу поведать ему, как пребывание в его ведомстве продолжало помогать мне в роли одинокого борца с преступностью.

Я закрыл за собой дверь, прислонился к ней спиной и немного постоял, прислушиваясь. Ничто не сравнится с тишиной в заброшенном доме. В неподвижном воздухе стоял слабый сладкий запах сухой гнили. Мне казалось, что мебель наблюдает за мной, как стая сторожевых собак, слишком подавленных, чтобы встать на задние лапы или хотя бы залаять. Я понятия не имел, что ищу. Этот запах плесени и пыли повсюду, серые кружевные занавески на окнах, уныло свисающие вниз, почему-то наводили на мысль, что где-то в запертой комнате на кровати в углублении под свою форму лежит чьё-то тело, с глазами, всё ещё с оттенком удивления в них, устремлёнными в тусклый потолок.

Но тела здесь не было, и я это знал. Какое-то время оно, искалеченное, лежало на придорожной обочине в Пасифик-Пэлисэйдс, потом его забрали и увезли в морг, а потом сожгли, и теперь оно был не более чем рассеянными в воздухе атомами. За эти последние дни, с того момента как Клэр Кавендиш впервые вошла в мой кабинет, Питерсон стал для меня каким-то призраком, мерцающим и неуловимым, как одна из тех увёртливых парящих пылинок, которые попадаются на глаза и начинают двигаться каждый раз, когда ты пытаешься её рассмотреть. Но какое, на самом деле, мне дело до Питерсона? Никакого. Я беспокоился не за него.

* * *

Это был небольшой дом, и я должен признать, что Питерсон содержал его в порядке. На самом деле, он был настолько опрятным, что не казалось, что тут вообще кто-то жил. Я осмотрел гостиную, заглянул в спальню. Кровать выглядела так, как будто её застелила больничная медсестра, с простынями, расправленными по углам, и подушками, гладкими, как мраморные плиты.

Я порылся в нескольких ящиках, открыл и закрыл несколько шкафов, как вдруг услышал, как кто-то вставляет ключ в замок входной двери. Среагировал я как обычно: вставшие дыбом на затылке волосы, заколотившееся сердце, внезапно вспотевшие ладони. В такие моменты ты понимаешь, как чувствует себя животное, услышавшее, как ломается ветка под каблуком сапога, и взглянувшее вверх, чтобы увидеть на фоне лесного зарева силуэт охотника. Я склонился над бюро, держа в руке фотографию в рамке — старушка, мать Питерсона, как я предположил, на кончике носа очки в стальной оправе, неодобрительно смотрела в камеру, — а когда я взглянул на дверь, то увидел сквозь пыльное стекло очертания женской головы. Затем дверь распахнулась. Медленным и осторожным движением я вернул фотографию на место.

— Господи! — воскликнула женщина, отшатнувшись и в испуге сильно ударив каблуком по деревянному порогу. — Кто ты?

Я сразу же узнал о ней две вещи: во-первых, это была та самая женщина, которую Мэнди Роджерс видела с Питерсоном. Я не мог сказать, откуда я это знаю. Иногда это просто приходит к вам, и это надо принять. Во-вторых, я понял, что где-то встречал её раньше. Она была широкоплечей, сутулой брюнеткой с широкими бедрами и тяжелым бюстом. На ней была обтягивающая белая блузка, еще более обтягивающая красная юбка и белые туфли на высоком квадратном каблуке. И она выглядела как девушка, у которой в сумочке лежит маленький изящный пистолет.

— Всё в порядке, — сказала я, поднимая руку, жестом, который должен был успокоить. — Я друг Нико.

— Как ты сюда попал?

— Задняя дверь была не заперта.

Я видел, как она пытается решить, остаться ей или поскорее убраться отсюда.

— Как тебя зовут? — строго спросила она, пытаясь изображать жёсткость. — Кто ты?

— Филип Марлоу, — сказал я. — Я из службы безопасности.

— Какой безопасности?

Я одарил её одной из своих перекошенных, о-чёрт-это-всего-лишь-я, улыбок.

— Послушайте, почему бы вам не войти и не закрыть дверь? Я не причиню вам вреда.

Улыбка, должно быть, сработала. Она вошла и закрыла дверь. И все же она ни на секунду не сводила с меня глаз.

— Вы ведь сестра Нико, верно? — сказал я.

Это был выстрел наугад. Я вспомнил, как Флойд Хэнсон упоминал, что сестра Питерсона опознала его тело в морге. Это должна была быть она. Конечно, это могла быть одна из многих подружек, о которых я столько слышал, но почему-то мне так не казалось. И в этот момент я вспомнил, где видел её раньше: она выходила из бассейна в клубе «Кауилья», в махровом халате и с полотенцем на голове. То же широкое лицо, те же зелёные глаза. Вот почему Хэнсон на секунду растерялся, когда она появилась. Она была сестрой Питерсона, и он не хотел, чтобы я с ней познакомился.

Она сделала несколько шагов в сторону, всё ещё не сводя с меня глаз, осторожно, как кошка, остановилась у кресла и положила руку на его спинку. Теперь она стояла у окна, и я хорошо её разглядел. Её волосы были почти черными, с бронзовым отливом в глубине. В ней было что-то смутное и неопределенное, как будто того, кто её создавал, прервали, прежде чем он успел добавить последние штрихи, а он больше к работе он никогда не вернулся. Она была одной из тех женщин, чья сестра была бы красавицей, хотя самой ей с этим не повезло.

— Марлоу, — сказала она, — так говоришь, тебя так зовут?

— Совершенно верно.

— А ты что здесь делаешь?

Над этим я должен был подумать.

— Я рылся в вещах Нико, — сказала я слабым голосом.

— Ах, да? Зачем? Он должен тебе?

— Нет. У него осталось кое-что моё.

Она скривила губы.

— И что это? Твоя коллекция марок?

— Нет. Кое-что, что мне надо вернуть. — Я знал, как неубедительно это прозвучало, но я импровизировал на ходу, и это было нелегко. Я отошёл от бюро. — Не возражаете, если я закурю? Вы заставляете меня нервничать.

— Давай, я тебя не останавливаю.

Я пожалел, что у меня нет трубки; набивая её, я бы получил время подумать. Я вытащил портсигар и коробок спичек, достал сигарету, зажёг её, всё это я старался делать настолько медленно, насколько это было возможно. Она всё также стояла у кресла, всё также держала руку на спинке, всё также наблюдала за мной.

— Вы сестра Нико, не так ли? — сказал я.

— Я Линн Питерсон. Я не верю ничему из того, что ты мне сказал. Как насчёт того, чтобы начать говорить правду и сказать, кто ты такой на самом деле?

Надо отдать ей должное, у неё хватало мужества. В конце концов, я вломился в дом её брата, и она меня застукала. Я мог быть грабителем. Я мог быть маньяком, сбежавшим из психушки. Я мог быть кем угодно. И я мог быть вооружён. Но она стояла на своём и не слушала мою болтовню. В другой обстановке я бы, наверное, пригласил её в какой-нибудь тенистый бар и посмотрим, что будет дальше.

— Хорошо, — сказал я. — Меня зовут Марлоу, это правда. Я частный детектив.

— Ну конечно. А я — Красная Шапочка.

— Вот, — сказал я, вынимая из бумажника одну из своих карточек и протягивая ей. Она, нахмурившись, прочитала.

— Меня наняли расследовать смерть вашего брата.

Но на самом деле она не услышала. Теперь она начала кивать головой.

— Я видела тебя, — сказала она. — Ты был с Флойдом в клубе.

— Да, — сказал я, — был.

— У Флойда тоже есть что-то твоё, что тебе нужно вернуть?

— Я говорил с ним о Нико.

— Говорил с ним о Нико? О чём?

— О той ночи, когда погиб ваш брат. Вы ведь были там, в клубе, в тот вечер? — Она ничего не ответила. — Вы видели тело вашего брата?

— Флойд мне не позволил.

— Но вы ведь опознали его на следующий день, в морге, верно? Я имею в виду тело вашего брата. Должно быть, это было тяжело.

— Это было не очень весело.

За этим последовало молчание. Мы были похожи на пару теннисистов, взявших передышку между сетами. Затем она подошла к бюро и взяла в руки фотографию угрюмой пожилой дамы в очках в проволочной оправе.

— Это не может быть тем, что вы искали, — сказала она. Она повернулась ко мне с холодной улыбкой. — Это тётя Марджи. Она вырастила нас. Нико ненавидел её — не знаю, почему у него на комоде стоит её фотография.

— Мне нужно выпить, — сказала она и прошла мимо меня на кухню.

Я последовал за ней. Она достала из шкафчика на стене бутылку «дьюарса»^[62] и принялась искать в морозилке кубики льда.

— А ты, — бросила она через плечо, — будешь?

Я взял с полки пару высоких стаканов и поставил их на стойку рядом с газовой плитой. Она поставила поднос со льдом в раковину, налила на него воды, и оттуда высыпалась горсть кубиков. Она сложила их в стаканы.

— Посмотри, нет ли там шейкера, — сказала она.

Я открыл шкафчик, на который она указала, и обнаружил там пару небольших с логотипом «Канада Драй».^[63] Мне нравится звук «буль-буль-буль», с которым содовая попадает на лёд; этот звук всегда поднимает мне настроение. Своим кошачьим обонянием я чувствовал резкий запах духов Линн Питерсон. Это также бодрило. В конце концов, эта случайная встреча оборачивалась не так уж плохо.

— За нас, — сказала Линн и чокнулась ободком своего бокала с моим. Затем она прислонилась спиной к раковине и окинула меня оценивающим взглядом. — Ты не похож на сыщика, — сказала она, — ни на частного, ни на кого другого.

— А на кого я похож?

— Трудно сказать. На игрока, наверное.

— Я известен участием в странных играх.

— Выигрывал?

— Не так уж часто.

Выпитое медленно распространяло своё тепло внутри меня, как солнечный свет струится по летнему склону.

— Вы знаете Клэр Кавендиш? — спросил я, хотя, возможно, и не должен был. — Подружку Нико.

Она рассмеялась так резко, что едва не поперхнулась своим напитком.

— Ледяная дева? — хрипло сказала она, глядя на меня с недоверчивой улыбкой. — Его подружка?

— Так мне сказали.

— Ну, тогда, наверное, это правда. — Она снова рассмеялась и покачала головой.

— Она тоже была там, в клубе, в ту ночь, когда погиб Нико.

— Она была там? Не помню. — Теперь она нахмурилась. — Это она наняла тебя, чтобы ты сунул свой нос в то, что случилось той ночью?

Я сделал ещё один глоток лучшего изделия мистера Дьюарса. Этот внутренний солнечный свет с каждой минутой становился всё ярче.

— Расскажи мне, что случилось в морге, — попросил я.

Она снова смотрела на меня, как и тогда, когда впервые увидела.

— Что значит «что случилось»? Они привели меня в белую комнату, откинули простыню, и там был Нико, мёртвый, как индейка на День благодарения. Я прослезилась, полицейский похлопал меня по плечу, меня вывели, и всё.

— Какой полицейский? — спросил я.

Она подняла плечи, а потом позволила им опуститься.

— Я не знаю, какой полицейский. Он там был, он спросил меня, не мой ли это брат, я сказала «да», он кивнул, и я ушла. Копы есть копы. Для меня они все на одно лицо.

Я почти услышал, очень тихий звук, как будто на улице перед домом остановилась машина. Я не обратил на это внимания, хотя следовало бы.

— Он не называл вам своего имени?

— Если и называл, то я его забыла. Послушай, Марлоу, что всё это значит?

Я отвернулся от неё. Я подумал, не рассказать ли ей то, что рассказала мне Клэр Кавендиш, о том, как в тот день она видела Нико, спешащего сквозь толпу на Маркет-стрит в Сан-Франциско? Могу ли я рискнуть? Я уже собрался заговорить, не зная толком, что сказать, как вдруг заметил странное выражение её лица, с которым она смотрела через мое плечо. Я обернулся, как раз тогда, когда задняя дверь открылась и в комнату вошёл парень с пистолетом в руке. Мексиканец. За ним шёл второй. Пистолета у него не было. Но он выглядел так, как будто он ему и не был нужен.

Я так и не узнал их имен. Для удобства я мысленно назвал их Гомес и Лопес. Как я сразу понял, ни моё удобство, ни чьё-нибудь ещё не стояло на первом месте в списке их приоритетов. Гомес был мозгами, какими бы они ни были, а Лопес — мускулами. Гомес был невысокого роста, коренастого телосложения и довольно грузным для мексиканца, в то время как Лопес был тощ, как гремучая змея. Старик на другой стороне улицы сказал, что на них были стильные костюмчики, но его портновскому суждению, как я заметил, довериться было нельзя. Гомес был одет в голубой двубортный костюм с широкими плечами, как будто присыпанный пудрой, и галстук, на котором не очень искусно была нарисована полуголая купающаяся красавица. Гавайская рубашка Лопеса была самой кричащей из всех, что я когда-либо видел. Его белые палубные штаны были чистыми, когда их покупали, давным-давно. На ногах у него были грязные носки и сандалии с открытыми носами.

Поймите меня правильно, я ничего не имею против мексиканцев. Большинство из них — мягкие, добрые люди. Мне нравится их еда, пиво и архитектура. Однажды я провёл очень приятный уик-энд в Оахаке, в прекрасном отеле, в компании дружелюбной знакомой дамы. Дни были теплыми, а ночи прохладными, и в сумерках мы сидели в «Сокало», пили солоноватую «маргариту»^[64] и слушали оркестры мариачи.^[65] Вот это моя Мексика. А Гомес и Лопес пришли из другого места. Я бы предположил, что они пришли из района одного из самых неспокойных городов сразу к югу от границы. Я слышал, как у Линн Питерсон перехватило дыхание при их виде. Наверное, и у меня перехватило дыхание. В конце концов, зрелище того стоило.

Они вошли в дверь очень быстро. Они вообще были очень нетерпеливыми парнями, как мне вскоре предстояло выяснить. Оружие Гомеса представляло собой увесистый посеребренный автоматический пистолет, который выглядел так, словно обладал огневой мощью небольшой гаубицы. Человек с таким пистолетом в лапе не из тех, с кем можно спорить по мелочам. По тому, как небрежно он держал пистолет, я понял, что они с ним давние приятели. Лопес, между тем, был бы человеком с ножом; у него был дикий и нервный взгляд. Я вспомнила, как Трэвис, бармен в кафе, шутил над этой парой — должно быть, это были они — игравшей с пистолетом и ножом. Какая-то шутка. Он и не подозревал, насколько окажется прав.

Сначала Гомес даже не взглянул ни на Линн Питерсон, ни на меня. Он прошёл через кухню в гостиную, минуту-другую помолчал, как мне показалось, осматривая помещение, потом вернулся. Он был нервным типом, как и его напарник, и постоянно метался в этом его просторном костюме. Лопес тем временем стоял в дверном проеме, разглядывая Линн Питерсон. Гомес тоже обратил на нее внимание, но обратился он ко мне.

— Кто ты?

Я уже устал отвечать на этот вопрос.

— Меня зовут Марлоу, — сказал я и добавил:

— Думаю, тут какая-то ошибка.

— Какая ошибка?

— Я уверен, что мы не те, за кого вы нас принимаете, мисс Кавендиш и я. — Я почувствовал на себе удивленный взгляд Линн Питерсон. Это было единственное имя, сразу пришло мне в голову. — Мисс Кавендиш — агент по аренде. Она показывает мне дом.

— Зачем? — спросил Гомес. У меня сложилось впечатление, что он спрашивал просто так, а сам придумывал вопросы поострее и поточнее.

— Ну, — сказал я, — я думаю снять дом.

Это позабавило Лопеса, и он рассмеялся. Я заметил у него плохо зашитую заячью губу.

— Вы детективы? — спросил я. Это ещё больше рассмешило Лопеса. Когда щель в его губе раскрылась, в ней блеснул желтоватый зуб.

— Конечно, — сказал Гомес, даже не улыбнувшись, — мы полицейские.

И он обратил своё внимание на женщину рядом со мной.

— Кавендиш, — сказал он. — Это не твоё имя. Я прав?

Она начала было протестовать, но он устало, словно огромным укоризненным указательным пальцем, помахал стволом пистолета перед её лицом.

— Нет, нет, нет, сеньорита. Не лги мне. Солжёшь, заплатишь за это. Как твоё настоящее имя?

Она ничего не ответила. Он пожал плечами, мягкие плечи его пиджака наклонились влево. — Это не имеет значения. Я знаю, кто ты.

Он отошёл, и вместо него Лопес подошёл и встал перед женщиной, улыбаясь ей прямо в глаза. Она отпрянула от него. Его дыхание, вероятно, было не самым сладким. Гомес сказал что-то по-испански, что я не расслышал, и Лопес нахмурился.

— Как тебя зовут, малышка? — тихо промурлыкал он. — Держу пари, у тебя очень красивое имя.

Он положил руку ей под правую грудь и приподнял, словно прикидывая её вес. Она отпрянула назад от него, но он наклонился к ней, всё вытягивая руку. Он не оставил мне особого выбора. Я схватил его одной рукой за запястье, а другой за локоть и дёрнул суставы в разные стороны. Это было больно, и он взвизгнул и вырвал свою руку из моей хватки. И действительно, в другой его руке, левой, появился нож. Это был небольшой нож с коротким лезвием, но я не был настолько глуп, чтобы не знать, что он сможет с ним сделать.

— Послушай, успокойся, — сказала я, стараясь говорить высоким голосом, как человек, который только и делает, что снимает дом по хорошей цене и не лезет в неприятности. — И держи свои руки подальше от леди.

Я чувствовал страх Линн Питерсон: он витал в воздухе, как запах лисы. У меня на сбоку на поясе висела подпружиненная кобура с моим «спэшл» 38-го калибра. Я надеялся, что мексиканцы не заметят его, пока я не придумаю как до него добраться, не будучи застреленным или порезанным. В кино, в перестрелках пистолеты актёров оказываются в руке, вращаясь на указательных пальцах, как смазанные маслом молнии. К сожалению, в реальной жизни это не так.

Лопес снова приближался — на этот раз ко мне, а не к Линн, держа наготове свой маленький нож. Но его напарник сказал что-то по-испански, чего я не расслышал, и помахал ему пистолетом, и он остановился.

— Дай мне свой бумажник, — сказал мне Гомес. Он хорошо говорил по-английски, хотя и по-испански шепелявил. Я поднял обе руки.

— Послушай, — сказал я, — я же сказал, что вы совершаете ошибку…

Вот и всё, чего мне удалось добиться. Я едва успел заметить движение пистолета, как почувствовал его ствол, с глухим шлепком врезавшейся мне в правую скулу, отчего у меня задрожали зубы. Линн Питерсон, бывшая рядом со мной, вскрикнула и прижала руку ко рту. Я чуть не упал, но вовремя спохватился и сумел удержаться на ногах. Кожа на моей щеке была рассечена, и я почувствовал, как теплая кровь стекает вниз и образует капли внизу моей челюсти. Я поднял руку, и она оказалась испачканной алым.

Я начал было говорить, но Гомес снова перебил меня:

— Заткнись, hijo de la chingada!^[66] — сказал он, обнажая передние зубы, но не разжимая их. Они казались очень белыми на фоне его темной кожи. Должно быть, в нём текла индейская кровь. Такие мысли приходят в голову, когда тебя только что избили пистолетом. Сейчас или никогда, решил я. Притворившись, что полез в карман за носовым платком, я потянулся к поясу, поднял клапан кобуры и положил пальцы на пружину. Это на долгое время стало моим последним осознанным действием.

Должно быть, именно Лопес нанес мне нокаутирующий удар. Не знаю, чем он меня ударил — наверное, дубинкой, — но попал мне точно в этот удобно расположенный выступ кости у основания черепа, с правой стороны. Должно быть, я упал, как стреноженный бычок. Та бессознательность, в которую я погрузился, была совсем не похожа на ту, в которую впадаешь, засыпая. Во-первых, эта было без сновидений, и не было никакого ощущения времени — она начиналось и заканчивалось, казалось, почти в одно и то же мгновение. Это было похоже на ложное бегство за смертью, и если это действительно означало быть мёртвым, то перспектива не так уж и плоха. Что было больно, так это очнуться. Я лежал ничком на полу, уголок моего рта приклеился к линолеуму собственной кровью и слюной. Не стоит говорить, как чувствовала себя моя скула. Боль есть боль, хотя эта была чудовищной.

Некоторое время я лежал с открытыми глазами, надеясь, что комната перестанет вращаться, как карусель. Свет был тусклый, и я подумал, что это, наверное, уже сумерки, но потом услышал шум дождя. Мои наручные часы остановились — должно быть, я ударил их обо что-то, когда падал. Интересно, как долго я был без сознания? Полчаса или около того, подумал я. Я упёрся руками в пол и сделал рывок. Дятел энергично и не торопясь работал над костью у основания моего черепа. Кончиками пальцев я ощупал область удара. Опухоль была твёрдой, горячей и имела размер с варёное яйцо. Я уже видел необходимость в холодных компрессах и многократных дозах аспирина: можно было страдать и скучать одновременно.

Бумажник всё ещё был со мной, но кобура на бедре была пуста.

Потом я вспомнил о Линн Питерсон. Я осмотрел кухню, проверил гостиную. Она исчезла. Я действительно не ожидал, что она всё ещё будет здесь, после того, как Лопес смотрел на неё. Я остановился, чтобы сделать глубокий вдох, прежде чем войти в спальню, но её там тоже не было. Мексиканцы перевернули дом вверх дном, и он выглядел так, словно побывал в торнадо. Они опустошили все ящики, перерыли все шкафы. Диван был разрезан, набивка из него была выдернута, как и у матраса в спальне. Они, конечно, очень хотели найти то, что искали. Но у меня было предчувствие, что им это не удалось.

Кто такой этот Питерсон? И где он, черт возьми, был, если вообще где-то был?

Размышления о Питерсоне и его местонахождении были способом отвлечься от мыслей о его сестре и её местонахождении. В том, что мексиканцы забрали её с собой, я не сомневался. Они знали, кто она, и не были одурачены моей неуклюжей попыткой скрыть её личность. Но куда они её увезли? Я понятия не имел. Возможно, они уже на пути к границе.

Внезапно я почувствовал слабость и сел на выпотрошенный диван, потирая распухшую и покрытую запекшейся кровью щёку и пытаясь сообразить, что делать дальше. У меня не было никаких зацепок на мексиканцев, никаких. Я даже не видел их машину, ту самую, с брезентовой крышей с дырами в ней, которую описал мистер Назойливый, живущий через дорогу. Мне придётся вызвать полицию, ничего другого не оставалось. Я поднял трубку телефона, стоявшего на низком столике у дивана, но он был мертв — связь была отключена несколько недель назад. Я достал носовой платок и начал вытирать трубку, но потом сдался. Какой в этом был смысл? Мои отпечатки были повсюду: на ручке задней двери, на кухне, здесь, в гостиной, в спальне — везде, кроме чердака, если здесь вообще был чердак. В любом случае, зачем прятаться? Я уже разговаривал о Питерсоне с Джо Грином и собирался снова поговорить с ним о сестре Питерсона, как только соберусь с силами, чтобы встать с дивана и вернуться в офис.

* * *

Я вышел наружу и обошёл дом сбоку. Почему опять пошел дождь? В июне дождя не должно было быть. Увидев, что моей машины нет у входа, я подумал, что её угнали мексиканцы, но потом вспомнил, что припарковал её ниже по улице. Когда я добрался до неё, я весь промок и пах как овца — не то чтобы я когда-либо был достаточно близок с овцой, чтобы сказать, как она пахнет. Я развернулся и выехал на бульвар. Дождь лил так, что его струи напоминали полированные стальные прутья, хотя на западе небо выглядело как котёл расплавленного золота. Часы на приборной доске показывали шесть пятнадцать, но эти часы никогда не работали должным образом. Сколько бы времени не было, день уже подходил к концу, а если нет, то значит мои глаза начали отказывать.

Я решил не ехать в офис и вместо этого отправился в Лорел-Каньон. Когда я туда добрался, уже совсем стемнело. Ступеньки из красного дерева, ведущие к парадной двери моего дома, никогда ещё не казались настолько крутыми. Внутри я сменил рубашку и пиджак и пошел в ванную, чтобы взглянуть на своё лицо. На моей скуле была темно-красная рана, а кожа вокруг неё имела оттенки всех цветов радуги и даже немного больше. Я промокнул рану мокрым полотенцем. Прохладная вода действовала успокаивающе. Пройдет ещё много времени, прежде чем опухоль спадет. Хорошая новость заключалась в том, что порез был не настолько глубоким, чтобы его требовалось зашить.

Я пошёл на кухню и смешал себе «олд фэшн»^[67] с бренди и ломтиком лайма. Это потребовало определённых усилий, но они были полезны для меня и помогли сосредоточиться. Я устроился на стуле с прямой спинкой в уголке для завтрака — да, в этом чёртовом доме был уголок для завтрака, — и потягивая напиток, выкурил пару сигарет. Боль в скуле боролась за лидерство с болью в затылке; я был не в том состоянии, чтобы их рассудить, и, похоже, у меня был смертельный жар.

Я снял трубку настенного телефона и набрал номер Центрального отдела по расследованию убийств. Стойкий Джо сидел за своим столом. Я рассказал ему о том, что произошло в доме на Нэйпир-стрит. Он был настроен скептически.

— Ты хочешь сказать, что два мекса появились из ниоткуда и похитили эту девку? Ты это хочешь сказать?

— Да, Джо, именно это я тебе и говорю.

— И зачем они её забрали?

— Я не знаю.

Некоторое время он молчал. Я слышал, как он закурил сигарету, как выпустил первую струю дыма.

— Опять этот Питерсон, — сказал он с отвращением. — Господи Иисусе, Фил, а я-то думал, мы уже внесли ясность в это дело?

— Я тоже, Джо, я тоже.

— Тогда что ты делал в его доме?

Я потратил секунду на поиски ответа — подходящего на все случаи старинного ответа.

— Мой клиент хотел забрать несколько писем. — Я остановился. Эта ложь могла навлечь на меня ещё большие неприятности.

— Ты их нашёл?

— Нет.

Я сделал большой глоток напитка. Сахар в нём придаст мне энергии, в то время как бренди помешает мне перенапрячься.

— А как получилось, что сестра Питерсона теперь замешана в этом деле? — спросил Джо.

— Я не знаю. Она приехала в дом сразу после меня.

— Ты знал её раньше?

— Нет, не знал.

Джо некоторое время размышлял над этим.

— Ты очень многого недоговариваешь, Фил, верно?

— Я рассказал тебе всё, что знаю, — сказал я, и мы оба поняли, что это очередная ложь. — Дело в том, Джо, что эта история с сестрой Питерсона не имеет никакого отношения к моему делу. Это совсем другое дело, я уверен.

— Как ты можешь быть в этом уверен?

— Просто уверен. Мексиканцы бывали у Питерсона и раньше — их видели, когда они рыскали вокруг дома, заглядывали в окна и всё такое. Думаю, Питерсон должен им денег. У них был вид людей, которым должны, и должны по-крупному.

Снова молчание.

— Эта девка Питерсон, она дала тебе какую-нибудь подсказку, почему мексы разыскивали её брата?

— У нас не было времени. Она готовила нам выпивку, когда они со злобным видом вошли через заднюю дверь, размахивая пистолетами.

— О-о-о, — проворковал Джо, — значит, вы подружились, хотя это и была ваша первая встреча? Звучит очень мило.

— Меня ударили, Джо, сначала стволом пистолета по лицу, потом дубинкой или чем-то ещё по затылку. Мои глаза всё ещё вращаются в глазницах. Эти ребята настоящие.

— Ладно, ладно, я понял. Но послушай, Фил, это не моя юрисдикция. Мне придется позвонить в офис шерифа. Ты понимаешь? Может, тебе стоит поговорить по-тихому со своим приятелем Берни Олсом?

— Он мне не совсем приятель, Джо.

— Мне кажется, тебе понадобится любой приятель, пусть даже и не совсем.

— Я бы предпочёл, чтобы ты позвонил ему, — сказал я. — Я был бы тебе очень признателен. Я не в лучшей форме, но даже когда я в лучшей форме Берни склонен стукнуть меня по носу — или я его, в зависимости от погоды и времени суток.

Джо вздохнул в трубку. Звук был такой, словно мимо моего уха пронёсся товарный поезд.

— Ладно, Фил. Я позвоню ему. Но тебе лучше рассказать всё начистоту, когда он постучит в твою дверь. Берни Олс — не Джо Грин.

Ты прав, Джо, хотелось мне сказать, ты определённо прав. Но всё, что я сказал, было:

— Спасибо. Я твой должник.

— Ты должен мне больше, сукин сын, — сказал он, смеясь и кашляя одновременно. Затем он повесил трубку. Я закурил ещё одну сигарету. Второй раз за день меня назвали сукиным сыном. По-испански это прозвучало не менее оскорбительно.

Я лежал поверх покрывала на кровати, то погружаясь в сон, то покидая его, когда Берни добрался до моей входной двери. Мне было так же трудно поднять голову, как несколько часов назад на кухне у Нико Питерсона, хотя колокола, которые звенели у меня в голове, уже не производили такого ужасного шума, как раньше. На самом деле, я перепутал с ними звук дверного звонка, когда Берни нажал на него в первый раз. Он почти сразу же позвонил снова и не снимал пальца с кнопки, пока не увидел, что в гостиной зажёгся свет.

— Что за чертовщина, Марлоу? — требовательно спросил он, протискиваясь мимо меня в дверной проем.

— Да, и тебе добрый вечер, Берни.

Он повернул свое большое багровое лицо и уставился на меня.

— Все та же умная губа, а, Марлоу?

— Я стараюсь держать рот на замке. Но ты же знаешь эти губы.

Его лицо стало ещё темнее. Я подумал, что с ним может случиться удар.

— Тебе это кажется смешным? — спросил он зловеще тихим голосом.

— Успокойся, Берни, — сказал я, осторожно положив руку на затылок. Опухоль не уменьшилась, но варёное яйцо немного остыло. — Садись, выпей.

— Что с твоим лицом?

— Он встретилось со стволом пистолета. Но, по крайней мере, в тот момент из пистолета не стреляли.

— Это будет немалый такой синяк.

Меня всегда восхищал размер головы Берни. Джо Грин, возможно, и был обладал приличной кубатурой, но с этим парнем она не имела ничего общего. Верхняя её часть, от глаз и выше, впечатляла. Вы знаете, что такое английский хлеб, который называют домашним? Поставьте две буханки, одну на другую. Это даст представление об очертаниях башки Берни. Плюс, она выглядела так, словно хлеб сделали не из теста, а из слегка поджаренной говядины, которой молотком придали хоть какую-то форму.

Он был в своём обычном костюме из тёмно-синей фланели, без шляпы, и в чёрных ботинках, которые, должно быть, шьют специально для копов, широких, как лодки, с ободком подошвы шириной в полдюйма. Он производит много шума, Берни, и не питает ко мне большой любви, но всё равно, он честный парень, из тех, кого повезло бы иметь рядом, когда начнётся заварушка. Он также хороший полицейский. Давно бы уже стал капитаном, если бы шериф не наступал ему пяткой на шею, не давая подняться. Мне нравится Берни, хотя я никогда не рискну сказать ему об этом.

— Я пил «олд фэшн», — сказал я. — Хочешь?

— Нет, дай мне содовой.

Пока я готовил ему напиток, он расхаживал по комнате, втирая кулак правой руки в ладонь левой, как старый аптекарь, работающий ступкой и пестиком.

— Расскажи мне, что случилось, — попросил он.

Я рассказал ту же версию, что и Джо Грину. Когда я закончил, я сказал:

— Берни, ты не присядешь, пожалуйста? У меня ещё больше болит голова, когда я смотрю, как ты ходишь взад и вперед.

Он взял свой стакан содовой со льдом, и мы сели друг против друга за стол в уголке для завтрака. Я приготовил себе ещё одну порцию бренди с сахаром. Это не могло принести мне ничего, кроме пользы.

— О Линн Питерсон сообщил всем машинам, — сказал он. — Джо говорит, ты сказал, что мексиканцы приезжали на какой-то модели, сделанной на юге, большая квадратная колымага с брезентовой крышей.

— Мне так сказали. Сам я не видел.

Берни смотрел на меня с одним прищуренным глазом.

— Кто тебе сказал?

— Старик, живущий через дорогу. Он сторожит соседей, ничего не пропускает.

— Ты говорил с ним сегодня?

— Нет, на днях, когда я в первый раз туда поехал.

— Шпионить от имени этого безымянного парня, который тебе платит, так?

— Если хочешь, можно и так сказать.

Мне было приятно, что он принял моего клиента за мужчину. Джо Грин, должно быть, не удосужился посвятить его в детали. Это было хорошо. Чем меньше Берни будет знать, тем лучше.

— Ты расскажешь мне, кто он и почему заставил тебя гоняться за Питерсоном?

Я медленно покачал головой; о том, чтобы делать это быстрее с тем пульсирующим клубком у меня в затылке, не могло быть и речи.

— Ты же знаешь, что рано или поздно тебе придется мне всё рассказать, — пробурчал он.

— Если и так, то это будет гораздо позже, возможно, после того, как вы уже сами всё выясните. Я не доносчик, Берни. Это противоречит моему этическому кодексу.

Он рассмеялся.

— Послушай его! — просипел он. — Его этический кодекс! Ты что, считаешь себя священником, выслушивающим исповеди людей и охраняющим их тайны?

— Ты же знаешь расклад — сказал я. — Я профессионал, как и ты. — К этому времени моя щека распухла так сильно, что я мог увидеть синяк, если смотрел вниз. Берни был прав: моя красота на какое-то время будет испорчена.

— В любом случае, — продолжал я, — Линн Питерсон и мексиканцы не связаны с тем, чем я занимаюсь. Эти два дела не связаны друг с другом.

— Откуда ты знаешь?

— Просто знаю, Берни, — устало сказал я. — Просто знаю.

Это снова разозлило его. В этом смысле он непредсказуем: его может вывести из себя всё что угодно. Его мясистое лицо приобрело лёгкий пурпурный оттенок.

— Чёрт бы тебя побрал, Марлоу, — сказал он, — я прямо сейчас должен арестовать тебя и отвезти центральный участок.

Такая вот политика Берни, испытанная и проверенная течением всей его долгой карьеры: когда сомневаешься, арестуй.

— Перестань, Берни, — сказал я, стараясь не шуметь. — У тебя на меня ничего нет, и ты это знаешь.

— А что, если я решу не поверить в этих мексиканских бандитов и прочую чепуху, которой ты кормишь нас с Джо Грином?

— Зачем мне всё это выдумывать? Зачем мне заявлять о пропаже женщины, если она не пропала?

Он с такой силой стукнул стаканом по столу, что один из кубиков льда выскочил и покатился по полу.

— Зачем ты всё это делаешь? Ты самый хитрый сукин сын из всех, кого я знаю, и это о чём-то говорит.

Я вздохнул. Вот оно опять: я — отпрыск собаки женского пола. Может, они все знали что-то, чего не знал я. Скула и затылок стучали в унисон; казалось, что пара барабанщиков из джунглей усиленно репетируют у меня в голове, и я решил, что пора начать освобождать помещение от Берни. Я встал.

— Ты ведь позвонишь, если что-нибудь услышишь, правда, Берни?

Он остался сидеть и задумчиво посмотрел на меня.

— Ты и эта Питерсон, — сказал он. — Ты уверен, что сегодня впервые встретил её?

— Совершенно верно. — Это было более или менее правдой: то, что я наткнулся на неё в клубе «Кауилья» нельзя было назвать встречей, да и вообще, это было не его дело.

— Не в твоём характере, Марлоу, упускать такую возможность — красивая женщина, пустой дом со спальней и всё такое. — Ухмылка Берни намного хуже, чем его хмурый взгляд. — Ты хочешь сказать, что не взял того, что тебе предлагали?

— Мне ничего не предлагали. — И кроме того, что он имел в виду, говоря, что это не похоже на меня? Что Берни знал обо мне в этой связи? Ничего. Я сжал кулак с той стороны, с которой он не мог этого увидеть. Он был не единственным, кто мог разозлиться. — Я устал, Берни, — сказал я. — У меня был тяжёлый день. Мне нужно поспать.

Он поднялся на ноги, дергая за пояс брюк. Он толстел, и у него появился живот, которого я раньше не замечал. Что ж, я и сам не становился моложе.

— Позвони, если твои патрульные машины что-нибудь обнаружат, хорошо? — сказал я.

— А почему я должен? Ты сказал, что то, чем ты занимаешься, не имеет никакого отношения к делу мексиканцев и пропавшей женщины.

— И всё же мне хотелось бы знать.

Он склонил голову набок и пожал плечами.

— Может, позвоню, а может, и нет, — сказал он.

— В зависимости от чего?

— От того, как я себя буду чувствовать. — Он ткнул меня пальцем в грудь. — От тебя одни неприятности, Марлоу, ты это знаешь? Я должен был прищучить тебя по делу Терри Леннокса, когда у меня был шанс.^[68]

Терри Леннокс был моим другом, который бежал от обвинения в убийстве — женщина, которую убили, была его женой, — а затем застрелился в гостиничном номере в Мексике, во всяком случае, так полагали люди вроде Берни Олса. Тогда ко мне тоже не за что было прицепиться, и Берни это знал. Он просто пытался влезть мне под кожу. Я не собирался ему этого позволять.

— Спокойной ночи, Берни, — сказал я.

Я протянул ему руку. Он посмотрел на неё, потом на меня и пожал.

— Тебе повезло, что я терпимый человек, — сказал он.

— Я знаю это, Берни, — кротко проговорил я. Не было смысла снова выводить его из себя.

* * *

Берни сел в машину и направился к поворотному кругу в конце дороги, когда с противоположной стороны показались ещё одни фары. Когда Берни проезжал мимо второй машины, он притормозил и попытался разглядеть водителя, затем поехал дальше. Я уже начал закрывать входную дверь, когда машина подъехала и остановилась у подножия моей лестницы. Я потянулся к кобуре на поясе, но потом вспомнил, что у меня нет пистолета. Во всяком случае, это не мексиканцы нанесли мне визит. Машина была красная спортивная, иностранная, «альфа-ромео», и в ней сидел только один человек. Я понял, кто это, ещё до того, как она открыла дверь и вышла.

Вы когда-нибудь замечали, как женщина поднимается по ступенькам? Клэр Кавендиш делала это, как и все остальные, опустив голову и не сводя глаз с ног, которые она аккуратно ставила одна перед другой на каждой ступеньке. Это было похоже на то, как конькобежец крошечными восьмёрками движется вперёд.

— Ну, привет, — сказал я. Теперь она была на одном уровне со мной и подняла голову. — Она улыбнулась. На ней было светлое пальто, платок и тёмные очки, хотяна улице было темно. — Я вижу, вы замаскировались.

Её улыбка слегка дрогнула.

— Я не была уверена, — сказала она в замешательстве. — Я имею в виду, я не знала, будешь ли ты… я не знала, будете ли вы дома.

— Что ж, как видите, я здесь.

Она сняла очки и внимательно посмотрела мне в лицо.

— Что с вами случилось? — спросила она с хриплым надрывом.

— А, это? — спросил я, дотрагиваясь пальцем до щеки. — Вошёл в дверь шкафа. Заходите. Я отступил, и она прошла мимо меня, все ещё с беспокойством глядя на пурпурно-желтый синяк под моим глазом. Я закрыл за нами дверь. Она сняла платок, и я помог ей снять пальто. Я почувствовал запах её духов. Я спросил её, как они называются, и она ответила, что это «Кружево Лэнгриш». На тот момент времени я был убеждён, что узнаю их где угодно.

— Не хотите выпить? — спросил я.

Она повернулась ко мне. Она покраснела.

— Надеюсь, вы не возражаете, что я пришла, — сказала она. — Я ждала от вас вестей, но не дождалась…

Когда этого не произошло, подумал я, ты решила сесть в свою маленькую красную спортивную машину и поехать узнать, что поделывает Марлоу, чтобы отработать деньги, которые ты ему платишь — или не платишь, как это было на самом деле.

— Извините, — сказал я. — У меня не было ничего такого, чем стоило бы поделиться. Я собирался позвонить утром, просто чтобы отметиться.

— Хотите, я уйду? — спросила она неожиданно безнадежным голосом.

— Нет, — ответил я. — Что навело вас на эту мысль?

Она немного расслабилась, улыбнулась и прикусила губу.

— Знаете, я не часто теряюсь. Но, вы, кажется, так на меня действуете.

— Это хорошо или плохо?

— Я не знаю. Я пытаюсь привыкнуть к этому, чтобы иметь возможность решить.

Тогда я её поцеловал, или она поцеловала меня, или, может быть, нам обоим одновременно пришла в голову одна и та же мысль. Она прижала руки к моей груди, но не для того, чтобы оттолкнуть меня, а я придвинулся, прижал руки к её спине и почувствовал её лопатки, как пару аккуратно сложенных тёплых крыльев.

— Выпьем? — сказал я. Мой голос, как я заметил, был не слишком ровным.

— Может быть, немного виски, — сказала она. — С водой, безо льда.

— По-английски, — сказал я.

— Вы имеете в виду по-ирландски? — Она улыбнулась. — Но только капельку, правда?

Она прижалась щекой к моему плечу. Интересно, знает ли она о моем разговоре с её матерью? Может быть, именно поэтому она и пришла, чтобы узнать, что сказала старушка.

Я отодвинулся от неё и пошёл налить ей выпить. Себе я тоже налил виски, неразбавленного. Он был мне нужен, хотя и не был уверен, насколько хорошо он сочетается с бренди, который я выпил раньше. Когда я снова вернулся к ней, она осматривалась, оценивая всё вокруг — потёртый ковер, тусклую мебель, безымянные картины в дешёвых рамах, шахматы, расставленные для одиночной игры. Вы не осознаёте, насколько мало пространство, в котором вы живёте, пока в него не войдёт кто-то другой.

— Итак, — сказала она, — это ваш дом.

— Я его арендую, — сказала я и услышал, что это прозвучало, как будто я защищался. — У миссис Палуза. Она переехала в Айдахо. Большая часть вещей принадлежит ей или покойному мистеру Палузе.

Заткнись, Марлоу, ты много болтаешь.

— И у вас есть пианино, — сказала она.

Он стоял в углу, старый прямой «стейнвэй». Я так привык к нему, что перестал его замечать. Она подошла и подняла крышку.

— Вы играете? — спросил я.

— Немного. — Она снова слегка покраснела.

— Сыграйте мне что-нибудь.

Она повернулась и удивленно посмотрела на меня.

— О, я не могу этого сделать.

— А почему бы и нет?

— Ну, это было бы… это было бы вульгарно. Кроме того, я не настолько хорошо играю, чтобы играть для кого-то, кроме себя самой. — Она закрыла крышку. — И я уверена, что он не настроен.

Я отпил немного виски.

— Почему бы нам не присесть? — сказал я. — Диван не так уж недружелюбен, как кажется.

Мы сели. Она скрестила ноги и поставила стакан на колено. Она едва притронулась к виски. Вдали завыла полицейская сирена. Я закурил сигарету. Бывают моменты, когда вы чувствуете, что вас подвели к краю обрыва и сбросили туда. Я откашлялся, но потом мне пришлось сделать это снова, потому что это стало действительно необходимо. Я всё гадал, откуда у неё мой адрес. Я не мог припомнить, чтобы отдавал его ей — да и с чего бы? Я почувствовал лёгкое беспокойство. Может быть, потому, что прямо за краем утеса передо мной зияла вся эта пустота?

— Я знаю, что моя мать говорила с вами, — сказала Клэр. Она снова покраснела. — Надеюсь, всё обошлось. Она может быть немного… подавляющей.

— Она мне понравилась, — сказал я. — Но я не уверен, что понимаю, как она узнала обо мне.

— О, Ричард, конечно же, рассказал ей. Он рассказывает ей всё. Иногда мне кажется, что он женат на ней, а не на мне. Что она сказала? Вы не возражаете, если я поинтересуюсь?

— Совсем не возражаю. Она хотела знать, зачем вы меня наняли.

— Вы ей не сказали? — В её голосе прозвучала тревога. Я холодно посмотрел на неё и ничего не ответил. Она опустила глаза.

— Извините, — сказала она, — это было глупо с моей стороны.

Я встал, подошёл к бару и налил себе ещё виски. Больше я не садился.

— Знаете, миссис Кавендиш, — сказал я, — я тут совсем запутался. Может быть, мне и не следовало бы в этом признаваться, но это так.

— Вы никогда не будете называть меня Клэр? — спросила она, глядя на меня своими огромными глазами и слегка приоткрыв созданные для поцелуев губы.

— Я работаю над этим, — сказал я.

Я отвернулся и принялся расхаживать по комнате, совсем как Берни некоторое время тому назад. Клэр наблюдала за мной.

— Что-то не так? — наконец спросила она.

— Я не могу понять. Не знаю, что и думать. Почему вы хотите найти Нико Питерсона? Неужели вы так сильно о нем заботились? Даже из того немногого, что я о нём узнал, он совсем не в вашем вкусе. И даже если бы вы были от него без ума, разве вы не были бы немного разочарованы тем, что он вас обманул, притворившись мёртвым? И вообще, зачем ему это делать? Зачем ему понадобилось исчезнуть?

Я снова стоял перед ней, глядя вниз. Я заметил, что костяшки её пальцев, державших стакан, побелели.

— Мне нужна ваша помощь, миссис Кавендиш, если я продолжу его поиски, и если я буду называть вас Клэр.

— Какая помощь? — спросила она.

— Любая, какую только можно придумать.

Она рассеянно кивнула, снова осматривая комнату.

— У вас есть семья? — спросила она.

— Нет.

— Родители?

— Я же сказал «нет». Я рано их потерял.

— Ни брата, ни сестер? Даже двоюродных?

— Кузены, может быть. Я не поддерживаю с ними связь.

Она покачала головой.

— Это печально.

— Что в этом печального? — спросила я, от внезапного гнева мой голос стал хриплым. — Для вас одинокая жизнь немыслима. Вы похожи на один из тех больших причудливых круизных лайнеров, на которые карабкаются матросы, стюарды, инженеры, парни в накрахмаленных мундирах с тесьмой на фуражках. Вам необходимо всё это обслуживание, не говоря уже о красивых людях, одетых в белое, играющих на палубе. Но видите вон тот маленький ялик, который уходит к горизонту, тот, с черным парусом? Это я. И я там счастлив.

Она поставила стакан на подлокотник дивана, тщательно проверив, чтобы он был стоял ровно, затем встала. Нас разделяло не больше пары дюймов. Она подняла руку и дотронулась пальцами до синяка на моей щеке.

— Такая горячая, — прошептала она, — твоя бедная кожа, такая горячая.

Я видел маленькие серебристые искорки глубоко в радужке её черных глаз.

— Где-нибудь в этом доме есть кровать? — тихо спросила она. — Как думаешь, миссис Палуза не будет возражать, если мы с тобой немного полежим на ней?

Моё горло сегодняшним вечером нуждалось в тщательной прочистке.

— Уверен, что нет, — хрипло ответил я. — Да и кто ей скажет?

В спальне на прикроватном столике стояла лампа с розами на плафоне. Рисунок был довольно грубо исполнен каким-то дилетантом. Я хотел избавиться от этой штуки, но почему-то так и не смог. Не то чтобы я был к ней привязан. Миссис Палуза набила свой дом подобной безвкусицей. Она была коллекционером всяких безделушек, миссис П., или, может быть, лучше сказать, собирателем — она собрала весь этот мусор, а я теперь я застрял в нём. Не то чтобы я особо обращал на него внимание. Большая часть отошла на задний план, и я упорно его не замечал. Эта лампа, однако, была последним, что я видел ночью, когда её выключал, и в темноте её изображение оставалось отпечатанным в глубине моих глаз довольно долго. Что там говорил Оскар Уайльд об обоях в комнате, где он умирал?^[69] Одному из нас придётся уйти.

Теперь я лежал на спине, повернув голову на подушке, и смотрел на те самые розы. Они выглядели так, как будто были нарисованы толстыми шариками клубничного джема, которые впоследствии высохли и потеряли свой блеск. Я только что занимался любовью с одной из самых красивых женщин, которых мне доводилось обнимать, но, тем не менее, мне было не по себе. Дело в том, что Клэр Кавендиш была не в моей лиге, и я это знал. Она была из высшего общества, у неё были деньги, она была замужем за игроком в поло, и она водила итальянскую спортивную машину. Какого чёрта она делает со мной в постели?

Я не знал, что она проснулась, но она проснулась. Должно быть, она снова прочитала мои мысли, потому что спросила в своей страстной манере:

— Ты спишь со всеми своими клиентами?

Я повернул голову в её сторону.

— Только с клиентками, — сказал я.

Она улыбнулась. В самых лучших и милых улыбках есть намёк на меланхолию. С этой было также.

— Я рада, что оказалась здесь сегодня, — сказала она. — Я так волновалась, а потом ты так холодно посмотрел на меня, когда я приехала, что я подумала, что должна развернуться и уйти.

— Я тоже волновался, — сказал я. — Рад, что ты осталась.

— Ну, а теперь мне пора.

Она поцеловала меня в кончик носа и села. Груди у нее были такие маленькие, что, когда она лежала, их почти не было видно. От их вида у меня пересохло во рту. Они были как бы плоскими сверху и пухлыми снизу, и кончики их были восхитительно загнуты вверх, что заставило меня улыбнуться.

— Когда мы снова увидимся? — спросил я. В такой ситуации ничего оригинального в голову не приходит.

— Надеюсь, скоро.

Она повернулась боком и сидела на краю кровати спиной ко мне, надевая чулки. Это была красивая спина, высокая, стройная, сужающаяся к низу. Мне хотелось закурить, но я никогда не курю в постели после занятий любовью.

— Что ты теперь будешь делать? — спросил я.

Она посмотрела на меня через голое плечо.

— Что ты имеешь в виду?

— Сейчас два часа ночи, — сказал я. — Вряд ли в твоих привычках возвращаться домой в такой час, не так ли?

— О, ты имеешь в виду, будет ли Ричард интересоваться, где я была? Он сам где-то там, наверное, с одной из своих девушек. Я же сказала: у нас с ним полное взаимопонимание.

— Договорённость, по-моему, ты употребила именно это слово.

Она снова отвернулась от меня, возясь с застежками.

— Договоренность, понимание — какая разница?

— Назови меня придирчивым, но я думаю, что разница есть.

Она встала, влезла в юбку и застегнула её сбоку. Мне нравится смотреть, как женщины одеваются. Конечно, это не доставляет такого удовольствия, как смотреть, когда они раздеваются. Здесь, скорее, больше эстетических впечатлений.

— Во всяком случае, — сказала она, — его нет дома, и он не узнает, когда я вернулась. Это не то, за что он стал бы переживать.

Я и раньше замечал, как она говорит о своём муже, как ни в чем не бывало, без горечи. Было ясно, что этот брак давно умер и похоронен. Но если она и считала, что даже бывший муж больше не способен ревновать, то она не знала мужчин.

— А что твоя мать? — спросил я. Теперь я и сам сел.

Она пыталась застегнуть пряжку большого кожаного ремня, но остановилась и озадаченно посмотрела на меня.

— Моя мать? А что с ней?

— Она не услышит, когда ты придёшь?

Она рассмеялась.

— Ты был в доме, — сказала она. — Разве не заметил, какой он большой? У каждого из нас своё крыло: она с одной стороны, Ричард и я — с другой.

— А что насчёт твоего брата — он где болтается?

— Ретт? О, он как поплавок.

— Чем он занимается?

— Что ты имеешь в виду? Моя туфля с твоей стороны? Боже, мы как будто расшвыряли всё по всей округе!

Я нагнулся, нашёл её туфлю и передал ей.

— Я имею в виду, он работает? — спросил я.

На этот раз она бросила на меня лукавый взгляд.

— Ретту не нужно работать, — сказала она так, словно объясняла что-то ребенку. — Он — зеница ока своей матери, и всё, что ему надо, — оставаться румяным и милым.

— Мне он показался не очень милым.

— Ему не было необходимости быть таким для тебя.

— А тебе, я вижу, он тоже не очень нравится.

Она снова замолчала, размышляя.

— Я, конечно, люблю его, ведь он мой брат, даже если у нас разные отцы. Но нет, не думаю, что он мне нравится. Может быть, он бы и стал мне нравиться, если бы он когда-нибудь повзрослел. Но я сомневаюсь, что это произойдёт. Во всяком случае, пока жива мама.

Мне показалось невежливым оставаться в постели, пока она деловито готовилась к встрече с миром, пусть даже это был мир ночи, поэтому я встал и начал одеваться.

Я уже одел рубашку, когда она подошла ко мне и поцеловала.

— Спокойной ночи, Филип Марлоу, — сказала она. — Или, полагаю, уже доброе утро… — Она хотела повернуться, но я удержал её за локоть.

— А что сказала твоя мать насчет разговора со мной? — спросил я.

— Что она сказала? — Она пожала плечами. — Немного.

— Удивляюсь, почему ты не спросила меня, о чём мы говорили. Тебе не любопытно?

— Я спрашивала.

— Но не так, как будто тебе действительно хотелось узнать.

Она повернула ко мне лицом и одарила бесстрастным взглядом.

— Хорошо, тогда что она сказала?

Я усмехнулся.

— Немного.

Она не улыбнулась в ответ.

— В самом деле?

— Она рассказала мне, как делают духи. И она рассказала мне о твоём отце, о том, как он погиб.

— Это жестокая история.

— Одна из самых жестоких. Она крепкая женщина, чтобы пережить такое и продолжить делать всё то, что она делала.

Её губы слегка сжались.

— О да. Она крепкая, это точно.

— Она тебе нравится?

— Тебе не кажется, что ты задал мне уже достаточно вопросов для одной ночи?

Я поднял руки.

— Ты права, — сказал я. — Это просто…

Она ждала.

— Ну? Это просто — что?

— Просто я не знаю, доверять тебе или нет.

Она холодно улыбнулась, и на секунду я увидел в ней мать, её жёсткую мать.

— Заключи пари Паскаля,^[70] — сказала она.

— Кто такой Паскаль?

— Француз. Жил давным-давно. В некотором роде философ.

Она вышла в гостиную. Я босиком последовал за ней. Она взяла сумочку и повернулась ко мне. Гнев заставил её побледнеть.

— Как ты можешь говорить, что не доверяешь мне? — спросила она и кивнула в сторону двери спальни. — Как ты можешь после всего этого?

Я пошёл и налил себе ещё виски, повернувшись к ней спиной.

— Я не сказал, что не доверяю тебе, я сказал, что не знаю, доверять тебе или нет.

Это так её разозлило, что она даже топнула ногой. Я представил себе, как Линн Питерсон останавливается в дверях дома своего брата и делает то же самое, но по другой причине.

— Знаешь, кто ты? — спросила она. — Ты педант. Знаешь, что такое педант?

— Шепелявый крестьянин?^[71]

Она сверлила меня взглядом. Кто бы мог подумать, что глаза такого цвета могут излучать такой огонь?

— И ты точно не комик.

— Мне очень жаль, — сказал я. Вероятно, это выразило не то, что мне хотелось. — Я принесу пальто.

Я распахнул его для неё. Она продолжала стоять на месте, всё ещё уставившись на меня, её подбородок дрожал.

— Я вижу, что ошибалась на твой счёт, — сказала она.

— В каком смысле?

— Я думала, ты… О, не важно.

Она сунула руки в рукава пальто. Я мог бы заставить её обернуться; мог бы обнять её, мог бы сказать, что мне жаль, и сказать это так, чтобы не было никаких сомнений, что это действительно так. Потому что мне действительно было жаль. И я мог бы откусить себе язык. Она была, пожалуй, самым прекрасным событием в моей жизни, даже более прекрасным, чем Линда Лоринг, и вот я, с моим большим ртом, сомневаюсь в её надёжности и шучу, как дешёвый клоун. Вот тебе и Марлоу, индеец, который выбрасывает жемчужину, намного более ценную, чем всё, что есть у его племени.

— Послушай, — сказал я, — сегодня кое-что произошло.

Она снова повернулась ко мне, внезапно встревоженная и настороженная.

— О? — сказала она. — Что?

Я рассказал ей, как отправился к Питерсону, как пришла Линн, пока я обыскивал дом, как появились мексиканцы и всё остальное. Мой рассказ кратким и по делу. Пока я говорил, она не сводила глаз с моего рта, словно читала по губам.

Когда я закончил, она стояла совершенно неподвижно, медленно моргая.

— Но почему, — сказала она мёртвым голосом. — Почему ты не рассказал мне всё это раньше?

— Были другие дела.

— Боже мой! — Она помолчала, качая головой. — Я тебя не понимаю. Весь этот вечер, когда… — она беспомощно махнула рукой, — спальня, всё это… как ты мог не рассказать мне… как ты мог от меня это скрыть?

— Я не «скрыл это от тебя», — сказал я. — То, что происходило между тобой и мной, казалось более важным.

Она снова сердито покачала головой, не веря своим ушам.

— Кто были, эти мексиканцы?

— Они охотились за Нико. У меня сложилось впечатление, что у него есть что-то, принадлежащее им, или он им что-то должен — наверное, деньги. Ты что-нибудь об этом знаешь?

Она сделала ещё один жест рукой, на этот раз нетерпеливо пренебрежительный.

— Конечно, нет. — Она в отчаянии оглядела комнату, потом снова посмотрела на меня. — Это поэтому у тебя такое лицо? — спросила она. — Это сделали мексиканцы?

Я кивнул. Она думала об этом, пытаясь сложить картину и понять её.

— А теперь у них есть Линн. Они могут причинить ей вред?

— Они пара довольно жестоких ребят, — сказал я.

Она поднесла руку ко рту.

— Боже мой, — повторила она едва слышным шепотом. Всё это было слишком для неё; ей было трудно даже поверить в происходящее.

— А полиция, — сказала она, — полиция знает?

— Да. Один мой знакомый, из конторы шерифа. Это он уезжал, когда ты приехала.

— Он был здесь? Ты рассказала ему обо мне?

— Конечно, нет. Он понятия не имеет, кто ты и на кого я работаю. И он никогда этого не узнает, если только не поставит меня перед Большим жюри,^[72] а этого он делать не собирается.

Она снова заморгала, ещё медленнее, чем раньше.

— Я боюсь, — пробормотала она. Но помимо страха в её голосе слышалось удивление, удивление человека, который не может понять, как он смог попасть в такую передрягу.

— Тебе нечего бояться, — сказал я. Я попытался дотронуться до ее руки, но она быстро отстранилась, как будто мои пальцы могли испачкать рукав её пальто.

— Мне пора домой, — холодно сказала она и отвернулась.

Я спустился вслед за ней по ступенькам из красного дерева. Холодный порыв ветра, исходящий от неё, должен был бы повиснуть сосульками у меня на бровях. Она забралась в машину и едва успела захлопнуть дверцу, как завела мотор. Она уехала в облаке выхлопного дыма, который попал мне в рот и обжёг ноздри. Я снова откашлялся и поднялся по ступенькам. Отличная работа, Фил, сказал я себе с отвращением, отличная работа.

Оставалось несколько шагов, чтобы оказаться в доме, когда зазвонил телефон. Кто бы это ни был, в такое время ночи он вряд ли будет звонить сообщить радостную весть. Я добрался до телефона как раз в тот момент, когда он перестал звонить. Я выругался. Я часто ругаюсь, когда остаюсь дома один. Это как-то облагораживает это место, уж не знаю как.

Я допил свой бокал, отнёс его на кухню вместе с бокалом Клэр, вымыл в раковине и поставил сушиться вверх дном. Я устал. У меня болело лицо, а в затылке снова заиграли тамтамы.

Я всё ещё с горечью хвалил себя за отличную работу, которую проделал сегодня с Клэр, когда телефон зазвонил снова. Это был Берни Олс. Каким-то образом я знал, что это будет Берни.

— Где тебя черти носили? — рявкнул он. — Я уже подумал, что ты умер.

— Я выходил на минутку пообщаться со звёздами в небе.

— Очень романтично. — Он сделал паузу, вероятно, для пущего эффекта. — Мы нашли даму.

— Линн Питерсон?

— Нет — Лану Тёрнер.^[73]

— Рассказывай.

— Поднимайся сюда и посмотри сам. Водохранилище Энсино. Езжай по Энсино-авеню, поверни направо, когда увидишь знак «Вход воспрещен». И прихвати нюхательную соль — зрелище не из приятных.

Я ехал с открытым окном. Прохладный ночной воздух мягко касался моей распухшей щеки, но не так мягко, как пальцы Клэр Кавендиш до того момента, как я всё испортил и отправил её в ночь, напуганную и злую. Я не мог выбросить её из головы. Это было даже хорошо, так как мысли о ней означали, что мне не нужно было думать о сестре Нико Питерсона и о том, что, вероятно, ждет меня на водохранилище. Мне также не хотелось зацикливаться на том, что я совершил ужасную ошибку, выведя из себя этих двух мексиканцев. Если бы я этого не сделал, если бы сохранил хладнокровие и подобрал к ним ключик, возможно, я смог бы помешать им забрать женщину. Маловероятно, но не невозможно. Это тоже могло бы заставить меня чувствовать себя виноватым, но уже по другому поводу.

До Энсино было не так уж долго ехать, но, несмотря на то, что улицы были пусты, я ехал медленно, вовсе не стремясь попасть туда раньше, чем придётся. Терри Леннокс жил в Энсино, в большом «английском» особняке на двух акрах элитной земли. Это было в те времена, когда его жена была ещё жива, и он повторно на ней женился — у них это случилось дважды, что должно стать, своего рода, определением двойного несчастья.

Я всё ещё скучал по Терри. Он вовлекал в неприятности всех, кто его окружал, но он был моим другом, а в этом мире, в моём мире, это редкость — я не так легко завожу друзей. Интересно, где он сейчас и чем занимается? Последнее, что я слышал о нём, что он был где-то в Мексике и тратил деньги своей покойной жены. Наверное, теперь от них осталось не так уж много, подумал я, ведь Терри был таким транжирой. Я сказал себе, что в один прекрасный день снова выпью «буравчик»^[74] в его честь у «Виктора». Это было наше с Терри любимое место, и я пару раз заходил туда поднять за него тост, когда думал, что он мёртв. На какое-то время Терри удалось нас всех одурачить.

Я так устал, что чуть не снёс знак «Вход воспрещен». Повернул направо и сразу увидел впереди огни. На обочине были припаркованы нос к носу две патрульные машины, а также потрепанный «шеви» Берни и «скорая помощь» с открытыми задними дверцами. Было что-то такое в этой сцене, здесь, в этом пустынном месте, под соснами, стоящими на страже.

Я притормозил, а когда вылез из машины, у меня чуть не свело поясницу, настолько я окоченел от этой поездки. С тоской подумал о своей постели, пусть даже без Клэр Кавендиш. Я становлюсь слишком стар для такой работы.

Берни стоял рядом с парнем в белом халате, который, как я подумал, мог быть либо медиком, либо одним из людей коронера. У их ног лежало что-то похожее на тело, накрытое одеялом. У меня была сигарета, но я бросил её на землю и наступил на неё.

После того, как я сделал несколько шагов, мне пришлось вернуться назад и убедиться, что она полностью погасла. Сжечь Западный Голливуд — это одно дело, об этом меня предупреждал старик с улицы Нико Питерсона, а Энсино — это совсем другое. Пожар в Энсино пробьет большую брешь в фондах половины страховых компаний в округе Лос-Анджелес и за его пределами. Дом Терри Леннокса — вернее, дом его жены — стоил сто тысяч, а то и больше. Но беспокоиться было не о чем — земля промокла после недавнего дождя, и все вокруг пахло сыростью и хвоей.

Неподалеку от Берни трое или четверо полицейских в форме и двое парней в штатском в шляпах освещали фонариками землю. Сосновые иголки поблескивали на свету. У меня сложилось впечатление, что никто не был заинтересован в поисках. Пара мексиканцев в машине уже давно пересекла бы границу, и никакие улики не привели бы к ним.

— Почему ты так долго? — спросил Берни.

— Сделал несколько остановок, чтобы полюбоваться пейзажем и предаться поэтическим размышлениям.

— Ну, конечно, ты так и сделал. Ну давай, рассказывай, чем ты занимался после того, как я от тебя уехал?

— Наверстывал упущенное, — сказал я. Я посмотрел на покрытое одеялом тело, лежащее на земле. — Это она?

— Согласно водительскому удостоверению. Опознание не будет лёгким. — Он приподнял угол одеяла носком одного из своих неуклюжих ботинок. — Тебе так не кажется?

Всё верно, мексиканцы хорошо поработали над ней. Её лицо было гораздо больше, чем когда я видел её в последний раз; оно раздулось до размера тыквы, и было всё чёрно-синим. Черты лица тоже были не на своих местах. Кроме того, на горле, под подбородком, был вырезан глубокий второй рот. Это, должно быть, Лопес своим ножичком. На секунду я снова мысленно увидел Линн, стоящую у раковины в доме Питерсона с подносом для льда в руках и поворачивающуюся, чтобы сказать мне, где искать шейкеры от «Канада Драй».

— Кто её нашел? — спросил я.

— Парочка ребят на машине искала тихое местечко, чтобы поразвлечься по-взрослому.

— Как она умерла?

Берни издал что-то вроде смешка.

— Взгляни на неё — что думаешь?

Парень в белом халате сказал:

— Имеется не совместимая с жизнью глубокая сплошная поперечная рана в передней части шеи, задевающая как венозные, так и артериальные сосуды.

Я уставился на него. Он был пожилым, уже повидал всё на свете и выглядел таким же усталым, как и я.

— Извини, — небрежно сказал Берни, — это доктор… Как вас?..

— Торренс.

— Это доктор Торренс. Док, познакомьтесь, это Филип Марлоу, детектив-ас. — Он повернулся ко мне. — Он имеет в виду, что ей перерезали горло. На тот момент, когда это случилось, я бы назвал это актом милосердия. — Он взял меня под руку, и увлёк за собой, мы немного отошли.

— Скажи мне правду, Марлоу, — тихо сказал он. — Эта дама что-то значит для тебя?

— Я встретил её сегодня… вчера — в первый раз. Зачем?

— Док говорит, что парни с ней славно повеселились. Понимаешь, что я имею в виду? Это было до того, как они набросились на неё с зажженными сигаретами, кастетами и ножом. Мне жаль.

— Мне тоже жаль, Берни. Но это бесполезно — в этом направлении вы ничего не добьётесь. Я видел её только один раз, и мы едва успели перекинуться десятком слов, как ворвались мексиканцы.

— Вы с ней выпивали.

Я вырвала свою руку из его.

— Это не отправило бы нас в магазин за обручальными кольцами. Я постоянно выпиваю с самыми разными людьми. Держу пари, что ты тоже.

Он отступил назад и посмотрел на меня.

— Она, должно быть, была симпатичной, пока до неё не добрались мексы.

— Берни, оставь это, — вздохнул я. — Я не был знаком с Линн Питерсон, во всяком случае, не в том смысле, как ты думаешь.

— Ладно, ты её не знал. Она появляется, когда ты перетряхиваешь дом её брата…

— Ради бога, Берни, я не «перетряхивал» его!

— Как бы то ни было, она появляется, а следом за ней врываются два мекса, бьют тебя по голове и смываются, унося её в своих злобных лапах. Теперь она мёртвая на обочине пустынной дороги в Энсино. Если бы ты был на моём месте, ты бы сказал: «Всё в порядке, Фил, не беспокойся об этом, иди по своим делам, я уверен, что ты никак не связан с убийством этой несчастной леди, хотя ты и искал её предположительно мёртвого брата?» Ну, сказал бы?

Я снова вздохнул. Дело было не только в том, что я был сыт по горло измышлениями Олса — я смертельно устал.

— Ладно, Берни, — сказал я. — Я знаю, что ты просто выполняешь свою работу, за которую тебе платят. Но ты потеряешь уйму времени, будешь раздосадован и недоволен, если продолжишь пытаться связать меня с этим.

— Ты уже связан с ним, — почти выкрикнул Берни. — Это ты шнырял повсюду в поисках этого Питерсона, а теперь его сестра мертва. Если это не связь, то что?

— Я знаю, что она мертва. Вы только что мне её показали, и Альберт Швейцер^[75] изложил всё с кровавыми подробностями. Но послушай меня, Берни: это не имеет ко мне никакого отношения. Вы действительно должны в это верить. Я, что называется, невинный свидетель.

Берни фыркнул.

— Да, честное слово, — ответил я. — Такое иногда случается, ты же знаешь. Ты стоишь в очереди у окошка кассы в банке, а двое грабителей врываются следом за тобой, хватают всё до последнего цента в хранилище и, прежде чем скрыться с добычей, стреляют в управляющего. Тот факт, что ты был там по делу, вносил деньги на свой счет или снимал их, не означает, что ты связан с ограблением. Так ведь?

Берни задумался, покусывая большой палец. Он знал, что я прав, но в таком деле, как это, все копы ненавидят упускать единственную возможную зацепку, которая, по их мнению, у них есть. Наконец он издал вызывающее отвращение рычание и замахал на меня рукой, словно пытался прихлопнуть муху.

— Давай, — сказал он, — убирайся отсюда. Ты мне надоел, лицемерный клоун.

Нехорошо, когда тебя обзывают. Лицемерного я, может быть, и принял бы, но оказаться в роли Коко^[76] с красным носом и в туфлях двадцатого размера^[77] — это совсем другое.

— Я домой, Берни, — сказала я, стараясь, чтобы мой голос звучал спокойно и даже уважительно. — У меня был долгий и трудный день, и мне нужно прилечь и отдохнуть. Если я узнаю что-нибудь о Нико Питерсоне, или его сестре, или о ком-нибудь из его семьи или друзей, и если я думаю, что это имеет отношение к этому делу, я обещаю, что не буду это скрывать от вас. Хорошо?

— Иди и свари свою голову,^[78] — ответил он. Затем он отвернулся от меня и отправился назад, туда, где Торренс-медик руководил укладкой изувеченного тела Линн Питерсон в заднюю часть машины «скорой помощи».

Я думал, что на этом дело и закончилось. Берни, как я и предполагал, не уделил мексиканцам должного внимания. Он сказал, что связался со своим другом из пограничной полиции в Тихуане на предмет возможного местонахождения Гомеса и Лопеса, но тот ничем не помочь не смог. Кое-что меня в этом удивило. Во-первых, что у Берни есть друг, причём именно в Тихуане. Во-вторых, оказывается, там была пограничная полиция. Так вот кто эти парни на переходе, те самые в рубашках цвета хаки с потными подмышками, которые смотрят на тебя скучающими глазами и машут тебе рукой, едва вынимая зубочистки изо рта. Я должен не забыть проявить к ним больше уважения, когда в следующий раз буду медленно двигаться в сторону Мексики.

Во всяком случае, я не знаю, насколько Берни старался выследить убийц Линн Питерсон. Она не была заметной фигурой вроде Клэр Кавендиш, например. Оказалось, что Линн была танцовщицей и работала в клубах Бэй-Сити. Я кое-что знал об этой жизни, о жульничестве и его оттачивании. Я мог себе представить, каково это было для неё. Парни с волосатыми ладонями всё время пытаются тебя лапать. Ночные менеджеры со своими, негласными условия труда. Выпивка и наркотики, мутная ночная усталость и пепельные рассветы в дешёвых гостиничных номерах. Она мне понравилась, то немногое, что я успел заметить. Она заслуживала лучшего и от жизни, и от смерти.

Мне пришлось заставить себя перестать думать о двух мексиканцах. Тлеющая ярость, которую я испытывал к ним, сжигала мне душу. Вы должны забыть о потерях и двигаться дальше. Рана на моей щеке быстро заживала, а шишка на затылке уменьшилась до размеров голубиного яйца.

Через пару дней я поехал на похороны Линн. Её тело хранили в похоронном бюро в Глендейле, не знаю почему — может быть, потому, что она там жила. Её кремировали, как и брата. Церемония заняла около трёх минут. На похоронах присутствовали двое: я и рассеянная старушка с волосами из стальной ваты и криво нанесённым губной помадой ртом поверх настоящего. Потом я попытался заговорить с ней, но она отшатнулась от меня, как будто думала, что я могу быть продавцом щёток. Она сказала, что ей надо домой, что её кошка должно быть уже проголодалась. Когда она не говорила, то продолжала шевелить своим нарисованным ртом в каком-то беззвучном бормотании. Интересно, кто она такая — не мать Линн, в этом я был совершенно уверен. Может быть, тётя, а может, просто её квартирная хозяйка. Я хотел расспросить её о Линн, но она не захотела остаться, а я и не пытался её удержать. Голодную кошку надо кормить.

* * *

Я вернулся в офис и припарковал «олдс». За дверью здания «Кауэнга» тощий молодой парень в красно-зеленой клетчатой куртке и шляпе «порк-пай»^[79] отделился от стены и встал передо мной.

— Ты Марлоу? — У него было худое, желтоватое лицо с выступающими скулами и бесцветными глазами.

— Я Марлоу, — сказал я. — А ты кто?

— Босс хочет поговорить с тобой. — Он посмотрел через моё плечо туда, где у тротуара была припаркована большая чёрная машина.

Я вздохнул. Когда такой парень останавливает вас по дороге на работу и сообщает, что его работодатель хочет с вами поговорить, вы понимаете, что у вас неприятности.

— А кто твой босс? — спросил я.

— Просто садись в машину, ладно? — Он распахнул вправо на дюйм или два пиджак, и я увидел там что-то чёрное и блестящее, плотно сидящее в наплечной кобуре.

Я подошёл к машине. Это был праворульный «бентли». Должно быть, кто-то привёз его из Англии. Парнишка со средством убеждения под мышкой открыл заднюю дверцу и отступил, пропуская меня внутрь. Наклонившись, я на секунду подумал, что он положит руку мне на макушку, как это делают копы в кино, но что-то в моём взгляде подсказало ему не заходить слишком далеко. Он закрыл за мной дверь. Она издала громкий, тяжёлый лязг, словно захлопнулась дверь банковского сейфа. Затем парень вернулся на свой насест у стены.

Я огляделся. Внутри было много хрома и полированного ореха. Бледно-кремовая обивка имела тот запах новой кожи, который всегда особенно силён в этих дорогих английских моделях. Впереди, за рулем, сидел чернокожий мужчина в шоферской фуражке. Он даже не пошевелился, когда я сел, и продолжал смотреть прямо перед собой, через ветровое стекло, хотя я на секунду поймал его взгляд в зеркале заднего вида. Это не был дружелюбный взгляд.

Я повернулся к парню, который оказался рядом со мной.

— Итак, — сказал я. — О чём вы хотите поговорить?

Он улыбнулся. Это была тёплая и широкая улыбка, улыбка счастливого и преуспевающего человека.

— Вы знаете, кто я? — вежливо осведомился он.

— Да, — сказал я, — я знаю, кто вы. Вы — Лу Хендрикс.

— Хорошо! — Улыбка стала ещё шире. — Ненавижу представляться, а вы? — него был сочный, натренированный британский акцент. — Такая пустая трата драгоценного времени.

— Конечно, — сказал я, — очень скучно для таких занятых парней, как мы.

Он, казалось, не возражал против немного пошутить.

— Да, — сказал он непринужденно. — Вы — Марлоу, всё в порядке, я слыхал о вашем остроумии.

Он был крупным мужчиной, достаточно большим, чтобы, казалось, заполнить всю заднюю часть этого огромного автомобиля. У него была голова в форме обувной коробки, сидевшая на трех или четырех складках жира в том месте, где раньше был подбородок, и клок густых окрашенных в цвет промасленного тика волос был приклеен сбоку к его плоскому черепу. Глаза у него были маленькие и весело блестели. На нем был двубортный костюм, сшитый из множества ярдов шёлка лавандового цвета, и распушенный малиновый галстук с жемчужной булавкой. Для бандита он определенно был модно одет. Я бы не удивился, если бы, взглянув вниз, обнаружил там гетры. «Великолепный Лу», — называли его за глаза. У него было казино в пустыне. Он был одним из больших парней в Вегасе, вместе с Рэнди Старром и парой других таких же крепких орешков игорного бизнеса. Говорили, что, кроме «Парамаунт Пэлэс», у него было много интересов: проститутки, наркотики и тому подобное. Он такой шалун, наш Лу.

— Мне достоверно известно, — сказал он, — что вы ищете человека, о котором мне было бы кое-что интересно узнать для себя.

— О? И кто бы это мог быть?

— Человек по имени Питерсон. Нико Питерсон. Имя звучит как звонкий колокольчик, не правда ли?

— Кажется, слышу звон, — сказал я. — Кто ваш надёжный информатор?

Его улыбка стала лукавой.

— Ах, мистер Марлоу, — вы же не станете раскрывать источник, почему же ждёте этого от меня?

— В этом вы правы. — Я вытащил портсигар, достал сигарету, но закуривать не стал. — Я уверен, вы знаете, — сказал я, — Нико Питерсон мёртв.

Он кивнул, отчего его дополнительные подбородки задрожали.

— Мы все так думали, — сказал он. — Но теперь мне кажется, что мы все ошибались.

Я играл с незажжённой сигаретой: вертел её в пальцах и тому подобное. Я пытался понять, как он узнал, что Питерсона засекли, хотя предполагалось, что он мёртв. Хендрикс был не из тех, кто знаком с Клэр Кавендиш. С кем ещё я разговаривал о Питерсоне? Джо Грин, Берни Олс, бармен Трэвис и старик, живший напротив дома на Нэйпир-стрит. Кто же ещё? Но, возможно, и этих было достаточно. Мир пористый, сведения просачиваются сами по себе, или так только кажется?

— Вы думаете, он жив? — спросил я, всё ещё пытаясь выиграть время. Он изобразил злорадствующую, жизнерадостную улыбку, которая сморщила уголки его блестящих маленьких глазок.

— Да ладно вам, мистер Марлоу, — сказал он. — Я занятой человек, и вы, конечно, тоже. Мы так резво начали, а теперь вы определенно начали волочить ноги.

Он пошевелился, как выброшенный на берег кит, достал из кармана большой белый носовой платок и громко высморкался.

— Смог в этом городе, — сказал он, убирая платок и качая головой. — Он разрушает мои дыхательные пути. — Он пристально посмотрел на меня. — А вас это беспокоит?

— Немного, — ответил я. — У меня уже есть с этим проблемы.

— Ах, да?

Внезапно ему стало не до того, чтобы тратить время впустую.

— Сломанная носовая перегородка, — сказал я, постукивая пальцем по переносице.

— Ну-ну, это, должно быть, было больно. Как это случилось?

— Студенческие годы, футбольный мяч, потом доктор-шутник, который пытаясь всё исправить снова сломал нос, сделав всё ещё хуже.

— Боже мой, — Хендрикс вздрогнул. — Мне невыносимо думать об этом, — и всё же я видел, что он хочет услышать больше. Я вспомнил его репутацию ипохондрика.^[80] Как же получается, что преступная жизнь порождает столько неподдельных чудаков?

— Вы же знаете, что убили сестру Питерсона, — сказал я.

— Да, конечно. Как я слышал, столкнулась с двумя грубыми личностями с юга.

— Вы очень хорошо информированы, мистер Хендрикс. В газетах не говорилось, откуда взялись убийцы.

Он ухмыльнулся, как будто я отпустил ему большой комплимент.

— О, я держу ухо востро, — скромно сказал он. — Вы же знаете, как это бывает, — он стёр невидимое пятнышко с рукава своего костюма. — Вы думаете, эти южные джентльмены также охотились за её братом? Вы наткнулись на них, не так ли? — Он снова покачал головой. — Или, точнее, я думаю, это они наткнулись на вас — этот синяк на вашей щеке говорит о многом.

Он посмотрел на меня с сочувствием. Он был человеком, который знал о боли — о той, которую причиняют другим. Затем он принял деловой вид.

— Как бы то ни было, вернёмся к нашему делу — я был бы очень признателен нашему другу Нико, если, конечно, он всё ещё с нами. Видите ли, он регулярно выполнял для меня поручения в стране сомбреро и мула — ничего серьёзного, так, кое-какие мелочи, которые трудно достать здесь, где законы так излишне строги. В момент его предполагаемой смерти у него было кое-что моё, что с тех пор пропало.

— Чемодан? — спросил я.

Хендрикс одарил меня долгим, внимательным взглядом, его глаза заблестели. Затем он расслабился, позволив своему квадратному, задрапированному лавандой телу откинуться на мягкую кожу сиденья.

— Может, прокатимся? — спросил он и обратился к чернокожему, сидевшему впереди. — Седрик, покатай нас по парку, ладно?

Седрик снова встретился со мной взглядом в зеркале заднего вида. На этот раз он казался немного менее недружелюбным. Думаю, теперь он уже знал, что во мне нет ничего такого, на что ему стоило бы обижаться. Он отвёл машину от тротуара. Двигатель, должно быть, все время работал на холостом ходу, но я не слышал ни звука. Англичане точно знают, как строить автомобили. Обернувшись, я мельком увидел, как парнишка в шляпе отскочил от стены и настойчиво поднял руку, но ни Седрик, ни его хозяин не обратили на него никакого внимания. Таких как он здесь по дюжине на десять центов.

Мы с шуршанием влились в поток машин на Кауэнге, направляясь на юг со скоростью двадцать пять миль в час. Было немного странно двигаться так тихо в такой большой машине. В таких машинах обычно передвигаешься в мечтах. Хендрикс открыл шкафчик орехового дерева, встроенный в дверь рядом с ним, достал оттуда тюбик с чем-то, отвинтил крышку, выдавил дюйм густой белой мази и начал втирать её в руки. Аромат, исходивший от этого вещества, казался знакомым. Я взглянул на этикетку: «Лосьон для рук "Ландыш" от Лэнгриш». Это могло бы показаться интересным совпадением, если бы не тот факт, что большинство людей в этом городе, которые жили над чертой бедности, пользовались продуктами «Лэнгриш». Во всяком случае, мне так казалось — с тех пор как я познакомился с Клэр Кавендиш, эти проклятые духи были повсюду.

— Скажите, — спросил Хендрикс, — как вы узнали, что меня интересует именно чемодан?

Я отвернулся от него и посмотрел на дома и витрины магазинов, мимо которых мы проезжали по Кауэнге. Что я мог ему сказать? Я сам не знал, откуда взялось это слово; оно просто выскочило, удивив даже меня. На самом деле мне пришло в голову не «чемодан», а испанское слово «малета»,^[81] и я автоматически перевёл его.

Малета. От кого я это слышал? Это могли быть толькомексиканцы. Должно быть, я всё ещё каким-то образом мог что-то слышать после того, как Гомес ударил меня своим здоровенным серебристым пистолетом в доме Нико, свалив на пол в кучу. Должно быть, они начали поджаривать Линн Питерсон, когда я лежал у их ног со звёздочками и щебечущими птицами, кружащимися вокруг моей головы, как у кота Сильвестра после того, как его ударила Твити Пай.^[82]

Хендрикс начал барабанить своими сосисочными пальцами по кожаному подлокотнику рядом с ним.

— Я жду вашего ответа, мистер Марлоу, — сказал он всё так же любезно. — Откуда вы узнали, что речь идёт о чемодане? Может быть, вы разговаривали с Нико? Вы видели предмет, о котором идёт речь?

— Я догадался, — запинаясь, ответил я и снова отвернулся.

— Тогда вы, должно быть, ясновидящий. Это полезный дар.

Седрик вывез нас из Кауэнги, и теперь мы ехали на запад по бульвару Чандлер. Хорошая улица Чандлер, ничего плохого в ней нет: широкая, чистая и хорошо освещенная ночью. Впрочем, это был не парк, а просто одна из маленьких причуд Хендрикса. Он был игривым парнем, я это видел.

— Послушайте, Хендрикс, — сказал я, — скажите, пожалуйста, в чём дело? Скажите, ваш чемодан был у Питерсона, он умер, и вы его потеряли, или что он не умер и забрал его с собой. Какое это имеет отношение ко мне?

Он бросил на меня печальный взгляд, казалось, принадлежащий глубоко оскорблённому.

— Я же сказал, — сказал он. — Питерсон погибает, потом вдруг оказывается, что он не умер, а потом я слышу, что вы идёте по его следу. Это меня заинтересовало. Когда у меня возникает зуд любопытства, я должен его удовлетворить — если вы простите мне нескромность.

— Что было в чемодане?

— Я об этом тоже сказал.

— Нет, это не так.

— Вам нужна подробная опись, так что ли?

— Не обязательно вдаваться в подробности.

Его лицо внезапно стало уродливым, и он напомнил мне толстого парня, которого я знал в колледже, по имени Марксон, если не ошибаюсь. Марксон был сыном богача, избалованным и вспыльчивым. Он легко краснел, как и Хендрикс, особенно когда был раздражен, или когда ему говорили, что он не сможет получить то, чего хочет. Через пару семестров он уехал — его выгнали, как рассказывали некоторые, за то, что он привёл в свою комнату девушку и там её избил. Мне не нравятся Марксоны этого мира; на самом деле, они — одна из причин, по которой я занимаюсь своим делом.

— Вы собираетесь сказать мне то, что я хочу знать? — спросил Хендрикс.

— Скажите мне, что это, и, может быть, я скажу. А может, и нет.

Он смотрел на меня и качал головой.

— Вы упрямый человек, мистер Марлоу.

— Так мне говорят.

— Я могу серьезно разозлиться на вас — на ваши манеры, если не ещё на что-нибудь. Я думаю, может стоит сказать Седрику, чтобы он вернулся и подобрал Джимми. Джимми — это тот молодой человек в прискорбной шляпе, который пригласил вас в машину. Джимми выполняет для меня в большей степени — как бы выразиться? — грязную работу.

— Если этот бандит тронет меня хоть пальцем, я сломаю ему спину, — сказал я.

Хендрикс широко раскрыл свои поросячьи глазки.

— Ох-хо! — сказал он. — Какие же мы все вдруг стали жёсткие.

— Не знаю насчёт нас, — сказал я, — но я стану, если до этого дойдёт.

Теперь Хендрикс засмеялся. Он весь колыхался, как желе в костюме.

— Ты — ничтожная ищейка, — сказал он, не повышая голоса. — Ты хоть представляешь, что мои люди могут с тобой сделать? Юный Джимми, может быть, и не произвёл на тебя особого впечатления, но уверяю тебя, Марлоу, откуда он пришёл, есть ещё много джимми, и каждый из них больше и омерзительнее предыдущего.

Я похлопал негра по плечу.

— Ты можешь высадить меня здесь, Седрик. Люблю поразмять ноги.

Он, конечно же, проигнорировал меня и беспечно продолжал ехать дальше.

Хендрикс откинулся на спинку сиденья и принялся разминать руки — на этот раз без лосьона.

— Давайте не будем ссориться, мистер Марлоу, — сказал он. — Когда мы подобрали вас у вашего офиса, вы не были похожи на человека, занятого неотложными делами, так зачем же спешить сейчас? Останьтесь ненадолго, наслаждайтесь поездкой. Мы можем поговорить и о других вещах, если хотите. Какие темы вас интересуют?

Мне пришло в голову, что он хорошо вписался бы в клуб «Кауилья», с его фальшивым британским акцентом и чопорными манерами. Я не удивился, узнай я, что он состоит его членом. Потом до меня дошло: Флойд Хэнсон, должно быть, и рассказал ему обо мне. Как я мог забыть о своем визите в клуб «Кауилья» и разговоре с управляющим? Сигарета всё ещё была у меня в руке, и я закурил. Хендрикс нахмурился, нажал кнопку на подлокотнике и открыл окно рядом с собой. Я как бы случайно выпустил дым в его сторону.

— Может быть, произведём обмен, — сказал я. — Вы расскажете мне всё, что знаете о смерти Питерсона, а я расскажу вам всё, что знаю о его возвращении к жизни.

Это была рискованная ставка, тем более что всё, что я знал о Питерсоне, живом или мёртвом, представляло собой небольшую горку бобов — на самом деле, и это было даже не так; горки не было, а те немногие бобы, которыми я обладал, были сухими и безвкусными. И всё же стоило попытаться.

Хендрикс смотрел на меня, смотрел и думал. Наверное, он тоже считал бобы.

— Всё, что я знаю об этом, — сказал он, — или, по крайней мере, то, что мне сообщили, так это то, что однажды тёмной ночью в Пасифик-Пэлисэйдс беднягу сбил очень безответственный водитель, который потом удрал.

— Вы отправлялись туда посмотреть, где это произошло?

Он снова нахмурился.

— Зачем? — спросил он. — А надо было?

Его хмурый взгляд на этот раз был вызван беспокойством, а не неодобрением моей сигареты. Я решил, что он, должно быть, действительно думает, что я знаю много такого, о чём не рассказываю. Сколько ещё я смогу тянуть?

— Ну, — сказал я, стараясь казаться самодовольным и знающим, — если он не был убит, то что же произошло той ночью? Там было тело, которое привезли в морг и опознали как тело Питерсона, а затем кремировали. Это потребовалось бы как-то организовать.

Честно говоря, я и сам не придавал особого значения этой стороне дела. Там было тело, кто-то действительно умер, и кто бы это ни был, Линн Питерсон сказала, что это был её брат. Но если умер не Питерсон, то кто? Возможно, пришло время снова поговорить с Флойдом Хэнсоном.

А может, и нет. Может быть, пришло время забыть о Нико Питерсоне, его сестре, клубе «Кауилья» и Клэр Кавендиш… Клэр? Остальное было бы легко выбросить из головы, но не черноглазую блондинку. Я уже говорил это раньше и знаю, что у меня будет повод повторить еще раз: от женщин одни неприятности, что бы ты ни говорил, что бы ни делал. Я подумал о нарисованных розах на лампе возле моей кровати. Этот плафон, как и обои Оскара, определенно придётся заставить уйти.

Хендрикс снова задумался. При всём своём среброязычном красноречии, он не был самым быстрым, когда дело доходило до работы ума.

— Должно быть, Нико сам всё организовал, — сказал он наконец. — Несчастный случай, сбившая машина, кремация. Это же очевидно, не так ли?

— Ему бы понадобилась помощь. Кроме того, ему бы понадобилось тело. Я не думаю, что он нашёл добровольца — ни у кого нет таких сговорчивых друзей.

Хендрикс снова помолчал, потом покачал головой, как будто вокруг него летали мухи.

— Всё это не имеет значения, — сказал он. — Меня всё это не волнует. Всё, что я хочу знать, — жив ли он, и если да, то где он. У него есть этот чемодан, и он мне нужен.

— Ладно, Хендрикс, — сказал я, — буду с тобой откровенен. И не сердись на меня за это — я сел в эту машину не по своей воле, запомни.

— Всё в порядке. — Он нахмурился. — Начинай выравнивать.

Я постучал сигаретой по краю пепельницы в подлокотнике. У неё была маленькая крышка с пружинкой. Кто-то — должно быть, Седрик — забыл её вычистить, и от неё исходил едкий запах. Вероятно, это был запах, который испустили бы мои легкие, если бы мне вскрыли грудную полость. Иногда я думаю, что мне следует навсегда бросить курить, но если бы я это сделал, мне не осталось бы никаких увлечений, кроме шахмат, и я продолжал бы только разбивать себя в шахматы.

Я сделал хороший глубокий вдох, без дыма.

— По правде говоря, — сказал я, — я знаю о Питерсоне не больше вашего. Меня наняли расследовать его смерть, потому что возник вопрос, действительно ли она произошла. Я поговорил с несколькими людьми, включая его сестру…

— Ты разговаривал с ней?

— Минут пять, в основном, чтобы сказать, что я хочу, чтобы она добавила в напиток, который смешивала для меня. Потом ворвались двое мужчин с юга, и всё.

— Линн Питерсон ничего тебе не сказала? — Теперь он сидел очень тихо и очень внимательно смотрел на меня.

— Ничего, — ответил я. — Клянусь. Времени не было.

— Она говорила тебе что-нибудь о чемодане?

— Нет.

Он задумался.

— С кем ещё ты говорил?

— Почти ни с кем. Со стариком, который живёт напротив Питерсона. С барменом в «Кафе Барни», куда Питерсон время от времени заглядывал выпить. С управляющим клубом «Кауилья», — теперь уже я бросил на него испытующий взгляд, — по имени Хэнсон, Флойд Хэнсон. — Имя не произвело желаемого эффекта — на самом деле, оно вообще не произвело никакого эффекта, и я даже не был уверен, что он узнал его. — Знаешь его? — спросил я как можно небрежнее.

— Что? — Он не слушал. — Да, да, я его знаю. Я иногда хожу туда, в клуб, на ужин или ещё что-нибудь подобное. — Он моргнул. — А при чём тут Хэнсон?

— Питерсона убили возле клуба «Кауилья».

— Я знаю… знал это.

— Хэнсон был одним из первых, кто оказался на месте аварии той ночью.

— Так оно и было. — Он помолчал, кусая уголок рта. — У него было что рассказать тебе?

— Нет.

Теперь Хендрикс снова достал лосьон «Ландыш» Мамы Лэнгриш и ещё раз нежно обработал руки. Может быть, это успокаивало его нервы или помогало думать. Для этого дела ему пригодилась бы любая помощь.

— Послушай, Марлоу, — сказал он, — ты мне нравишься. Мне нравится, как ты держишься. У тебя есть мозги, это очевидно. К тому же ты умеешь держать язык за зубами. Мне бы не помешал такой человек, как ты.

Я рассмеялся.

— Даже не проси, — сказал я. Он поднял руку размером с небольшой свиной бок. Почему толстякам так нравятся кольца? Кольца на таких пальцах всегда наводят меня на мысль о призовых свиньях.

— Я не предлагаю тебе работу — сказал он. — Я знаю, что зря потрачу время. Но я хотел бы нанять тебя для поисков Нико Питерсона.

Я снова рассмеялся, и на этот раз добавил в смех немного веселья.

— Ты что, не слушаешь? Кто-то уже поручил мне поиски Питерсона.

Он закрыл глаза и покачал головой:

— Я имею в виду, по-настоящему искать его. Ты, очевидно, ещё не вложил в это дело своё сердце.

— Почему ты так думаешь?

Он открыл глаза и впился в меня взглядом.

— Потому что ты его не нашёл! Я знаю тебя, Марлоу, я знаю, какой ты. Если ты что-то задумал, ты это сделаешь. — К этому времени его британский акцент сильно ослабел. — Сколько тебе платят, пару сотен? Я дам тебе тысячу. Седрик! — Он протянул руку. Сидевший на переднем сиденье негр наклонился боком, не отрывая глаз от дороги, открыл бардачок, достал оттуда длинный чёрный кожаный бумажник и передал его через плечо. Хендрикс взял его, щелкнул застёжкой, достал из внутреннего кармана пять стодолларовых прямо из-под печатного пресса и развернул их передо мной веером. — Половина сейчас, половина как найдёшь. Что скажешь?

— Я говорю «фу», — сказал я. Я затушил сигарету в пепельнице и позволил пружинной крышке захлопнуться. — Меня уже наняли, чтобы найти Питерсона — если он жив, что, скорее всего, не так. Но если это так, и я найду его, я сделаю это не ради тебя. Ты понял? У меня есть свои стандарты. Они не очень высокие, не очень благородные, но, с другой стороны, они не продаются. А теперь, если вы не возражаете, я вернусь к своей работе. Седрик, останови машину — и на этот раз сделай это, или я оторву тебе голову.

Седрик взглянул в зеркало в сторону Хендрикса, тот коротко кивнул, мы приняли вправо и остановились. Хендрикс всё еще держал деньги в руке, но теперь он тяжело вздохнул, убрал банкноты в бумажник и защёлкнул застежку.

— Это не имеет значения, — сказал он, поджав губы так, что стал похож на детёныша — скажем, гиппопотама. — Если ты найдешь его, я узнаю. Тогда я приду за ним. И когда это произойдет, надеюсь, вы не станете мне мешать, мистер Марлоу.

Я открыл дверь — казалось, в ней было столько же стали, сколько в корабельной переборке, — и поставил ногу на тротуар. Потом я обернулся.

— Знаете, Хендрикс, — сказал я, — вы все одинаковы, все вы, ребята, занимающиеся рэкетом. Вы думаете, что раз у вас за спиной бесконечные пачки денег и команда громил, то никто вам не откажет. Ну, а кто-то просто скажет «нет», и будет продолжать это повторять, независимо от того, сколько Джимми вы пошлёте к нему.

Хендрикс улыбался мне с неподдельным восторгом.

— Ах, мистер Марлоу, вы человек духа, вот вы кто, и за это я вами восхищаюсь, — радостно кивал он, снова превратившись в истинного британского джентльмена. — Надеюсь, наши пути вновь пересекутся. И у меня есть справедливое предположение, что так и будет.

— Если так и случиться, будьте осторожны, чтобы не споткнуться. До свидания.

Я вылез из машины и захлопнул за собой дверь. Когда машина с урчанием выехала на проезжую часть, я услышал, как Хендрикс снова высморкался. Это было похоже на далёкий звук горна в тумане.

Было уже далеко за полночь, и я лежал на кровати в одной рубашке, курил сигарету и смотрел в потолок. Прикроватная лампа горела, и эти нарисованные розы отбрасывали тени на стены — они выглядели как пятна крови, которые кто-то начал смывать, а потом бросил.

Я думал о том и об этом, и то, и другое означало Клэр Кавендиш. На той стороне кровати, где я сейчас лежал, раньше лежала она, и я мог чувствовать на подушке запах её волос, или, по крайней мере, думал, что могу. Я говорил себе, что был прав, отпустив её. Она была не только хороша собой, но и богата, а такие женщины просто не для меня.

Линда Лоринг, которая сейчас в Париже, была из их числа, и поэтому я не слишком стремился жениться на ней, хотя она продолжала настаивать. Однажды мы с Линдой оказались в постели, и я думаю, она действительно любила меня, но почему она думала, что любовь неизбежно приводит к браку, я не знал. Её сестра была замужем за Терри Ленноксом и в итоге получила пулю в голову и изуродованное лицо. Вряд ли это может быть примером супружеского счастья. Кроме того, я уже не молод и, возможно, уже ни на ком не женюсь.

Зазвонил телефон, и я понял, что это Клэр. Я не знал, откуда мне это известно, но я знал, что это так. Вот так у меня с телефонами — я их ненавижу, но, похоже, каким-то странным образом нахожусь с ними на одной волне.

— Это ты? — спросила Клэр.

— Да, это я.

— Уже поздно, я знаю. Ты спал? Прости, что разбудила тебя. — Она говорила очень медленно, словно в трансе. — Я не могла придумать, кому ещё позвонить.

— Что случилось?

— Я хотела бы… я хотела бы знать, не мог бы ты приехать ко мне домой?

— К тебе домой? Сейчас?

— Да. Мне нужен… мне нужен кто-нибудь, чтобы… — Ее голос начал дрожать, и ей пришлось остановиться на несколько секунд чтобы взять себя в руки. Её голос был близок к истерике. — Это Ретт, — сказала она.

— Твой брат?

— Да — Эверетт.

— Что с ним случилось?

Она снова сделала паузу.

— Я была бы вам очень признательна, если бы вы смогли приехать сюда. Как вы думаете, вы могли бы? Я не прошу слишком многого?

— Сейчас буду, — сказал я.

Конечно, я приеду. Я бы отправился к ней, если бы она позвонила с обратной стороны Луны. Странно, как внезапно всё может измениться. Минуту назад я поздравлял себя с тем, что избавился от неё, но теперь внутри меня словно распахнулась дверь, и я выбежал через неё со шляпой в руке и развевающимися фалдами пальто. Почему я прогнал её, отпуская глупые остроты и ведя себя как дурак? Что, чёрт возьми, со мной было не так, чтобы посылать такую великолепную женщину в ночь с её сжатыми, как тиски, губами и бледным от гнева лбом? Неужели я думал, что я такой крутой парень, что могу позволить себе оттолкнуть её, как будто весь мир переполнен подобными Клэр Кавендиш, и стоит мне только щёлкнуть пальцами, как по ступенькам к моей входной двери поспешит другая, опустив голову и аккуратно ставя одну ногу перед другой маленькими восьмерками?

* * *

Снаружи улица была пустынна, с холмов спускался тёплый туман. Через дорогу в свете уличного фонаря неподвижно стояли эвкалипты. Они были похожи на группу обвинителей, молча смотревших на меня, когда я садился в «олдс». А разве они не говорили мне об этом? Разве они не говорили, что я был дураком в ту ночь, когда стоял на ступеньках из красного дерева и смотрел, как Клэр Кавендиш спешит вниз, не пытаясь её остановить?

Я ехал через весь город, слишком быстро, но, к счастью, патрульных машин не было. Передо мной сквозь туман летела четверть луны, когда я достиг берега и повернул направо. Призрачные волны разбивались в лунном свете, а дальше в ночи была пустая чернота, без горизонта. Мне нужен кто-нибудь, сказала она. Мне нужен кто-нибудь.

Я свернул к воротам Лэнгриш-Лодж и выключил фары, как просила Клэр. Она не хотела, чтобы кто-нибудь знал о моём приезде; под словом «кто-нибудь» она подразумевала свою мать, а может быть, и мужа. Я обогнул дом и припарковался напротив оранжереи. В некоторых окнах горел свет, но, похоже, ни в одной из комнат не было людей.

Я заглушил мотор и сидел, опустив стекло, слушая далекий шум океана и странный сонный плач морских птиц. Мне нужна была сигарета, но не хотелось её зажигать. Туманный воздух, обдувающий мне лицо, был тёплым и влажным. Я не был уверен, что Клэр узнает, что я приехал. Она сказала мне, где остановиться, и сказала, что найдёт меня. Я приготовился ждать. Это та часть истории моей жизни, в которой я поздней ночью сижу в машине, с затхлым запахом сигарет в ноздрях и криком ночных птиц в ушах.

Мне не пришлось долго ждать. Не прошло и пары минут, как я заметил приближающуюся ко мне сквозь туман фигуру. Это была Клэр. На ней было длинное тёмное пальто, плотно застегнутое у горла. Я вышел из машины.

— Спасибо, что приехал, — сказала она взволнованным шёпотом. Я хотел обнять её, но не сделал этого. Она на секунду сомкнула пальцы на моём запястье, затем повернулась к дому.

Я последовал за ней. Французские двери были открыты, и мы вошли внутрь. Она не стала включать свет. Она-то знала дорогу в тёмном доме, но мне приходилось осторожно пробираться среди неясных очертаний мебели. Она провела меня вверх по длинной изогнутой лестнице и дальше по устланному ковром коридору. Здесь горели настенные светильники, верхний свет был выключен. Тёмное пальто она сняла внизу. Под ним на ней было кремовое платье. Её белые туфли промокли от дождя в саду, а лодыжки были тонкими и стройными, с глубокими впадинками сзади между костью и сухожилием, гладкими и светлыми, как внутренность морской раковины.

— Сюда, — сказала она и снова настойчиво сжала пальцами моё запястье.

Комната была похожа на сцену, не знаю почему. Может быть, дело было в том, как она была освещена. Здесь были два источника света — маленькая лампа на туалетном столике и большая, с коричневым абажуром около двух футов в диаметре, у кровати. Кровать была размером с плот, и Эверетт Эдвардс Третий, впавший в небытие, казался на ней очень маленьким. Он лежал на спине, сложив руки на груди, как мёртвый мученик на картине старого мастера. Его лицо было того же цвета, что и простыни, а длинные волосы промокли от пота. На нём была майка с засохшей рвотой, в уголках рта виднелись клочья засохшей пены.

— Что с ним такое? — спросил я, хотя вполне мог догадаться.

— Он болен, — сказала Клэр. Она стояла у кровати и смотрела на брата. Она напоминала мать мученика. — Он… он что-то принял.

Я поднял его левую руку, перевернул и увидел следы уколов, старые и новые, тянущиеся неровной линией от запястья к внутренней стороне локтя.

— Где шприц? — спросил я. Она сделала судорожное движение рукой:

— Я его выбросила.

— И давно он в таком состоянии?

— Я не знаю. Может быть, с час. Я нашла его на лестнице. Наверное, он бродил по дому и, должно быть, потерял сознание. Я как-то притащила его сюда — это моя комната, а не его. Я не знала, что делать. Тогда я позвонил тебе.

— С ним раньше такое бывало?

— Нет, чтобы так плохо — никогда, — она повернулась ко мне с потрясённым взглядом. — Думаешь, он умирает?

— Не знаю, — ответил я. — Дыхание не так уж плохо. Ты вызвала врача?

— Нет. Я не рискнула.

— Ему нужна медицинская помощь, — сказал я. — Где здесь телефон?

Она подвела меня к туалетному столику. Телефон был сделан на заказ, чёрный и блестящий, с серебряной отделкой. Я снял трубку и набрал номер. Как, чёрт возьми, у меня в голове оказался этот номер, я не знаю — как будто его вспомнили мои пальцы, а не я. Долго никто не отвечал, потом раздался резкий, холодный голос:

— Да?

— Доктор Лоринг, — сказал я. — Это Марлоу, Филип Марлоу.

Мне показалось, что я услышал быстрый вздох. Несколько секунд стояла гулкая тишина, потом Лоринг заговорил снова:

— Марлоу, — произнес он, словно ругаясь. — Зачем ты звонишь мне в так поздно? Зачем ты вообще мне звонишь?

— Мне нужна ваша помощь.

— У тебя хватает наглости…

— Послушайте, — сказал я, — это не для меня, это — для друга. Здесь человек потерял сознание, и ему нужна помощь.

— И ты звонишь мне?

— Я бы этого не сделал, если бы мог обратиться к кому-то другому.

— Сейчас я положу трубку.

— Подождите. А как же клятва, которую вы, ребята, даёте? Этот человек может умереть, если ему не помочь.

Наступило молчание. Клэр все это время стояла рядом со мной, наблюдая за мной так, словно могла понять по моему лицу, что Лоринг говорит мне.

— Что не так с этим человеком? — спросил Лоринг.

— У него передозировка.

— Он пытался покончить с собой?

— Нет. Он укололся.

— Укололся? — Я представил, какую он скорчил гримасу от отвращения.

— Да, — сказал я, — он наркоман. Это что-то меняет? Наркоманы тоже люди.

— Как ты смеешь меня поучать!

— Я вас не поучаю, док, — сказал я. — Уже поздно, я устал, вы — единственный, кого я…

— Разве у этого человека нет семьи? У них нет своего врача?

Клэр все еще смотрела на меня, ловя каждое слово. Я отвернулся от неё и обхватил ладонью трубку.

— Фамилия Кавендиш, — тихо сказал я. — Или Лэнгриш. Это что-нибудь вам говорит?

Последовала ещё одна пауза. Одно из достоинств Лоринга, что он сноб — я имею ввиду нынешние обстоятельства.

— Ты имеешь ввиду Доротею Лэнгриш? — спросил он. Я услышал, как изменился его тон, как в нём появилось небольшая нотка почтительности.

— Совершенно верно, — сказал я. — Значит, вы понимаете, что надо быть осторожным.

Он колебался не больше секунды, затем сказал:

— Давай адрес. Я сейчас же приеду.

Я рассказал ему, как добраться до Лэнгриш-Лодж, о том, что надо погасить фары и припарковаться у оранжереи. Затем я повесил трубку и повернулся к Клэр.

— Знаешь, кто это был?

— Бывший муж Линды Лоринг?

— Совершенно верно. Ты его знаешь?

— Нет. Никогда с ним не встречалась.

— Он педант и нарцисс, — сказал я, — а ещё он врач — хороший и осторожный.

Клэр кивнула:

— Спасибо.

Я закрыл глаза и помассировал веки кончиками пальцев. Затем я посмотрел на неё и спросил:

— Как думаешь, ты сможешь раздобыть что-нибудь выпить?

На секунду она казалась беспомощной.

— У Ричарда где-то есть виски, — сказала она. — Пойду и посмотрю, что смогу найти.

— Кстати, а где Ричард? — спросил я.

Она пожала плечами:

— О, ты знаешь — его нет.

— А что будет, если он вернется и обнаружит твоего брата в таком состоянии?

— А что будет? Дик, наверное, рассмеётся и отправится спать. Он не обращает особого внимания на то, что происходит у нас с Реттом.

— А твоя мать?

На её лице промелькнула тревога.

— Мама не должна знать. Не должна.

— Разве ей не следует сказать? В конце концов, он её сын.

— Это разобьет ей сердце. Она ничего не знает о наркотиках. Когда Ричард сердится на меня, он угрожает рассказать ей. Это один из способов, как он пытается управлять мной. Один из многих.

— Я всё понял, — сказал я и снова растёр глаза; они казались слегка поджаренными на открытом огне. — Что насчёт выпить?

Она ушла, а я вернулся к кровати, сел на край и посмотрел на лежащего без сознания молодого человека с рвотой на рубашке и растрёпанными волосами. Я не думал, что он умирает, но я не эксперт, когда дело доходит до наркотиков и наркоманов. Эверетт Третий, совершенно очевидно, был из бывалых — следы от уколов на его руке выглядели давними. Рано или поздно его мать узнает, что поделывает её любимый сын, когда она не гладит его по волосам. Я просто надеялся, что она не узнает об этом самым горьким образом. Потеряв мужа, как с ней уже это случилось, последнее, что ей было нужно на этом этапе её жизни, — это ещё одна насильственная смерть в семье.

Клэр вернулась с бутылкой «Южного комфорта» и хрустальным бокалом. Она налила щедрую порцию и протянула мне. Я встал и наклонил к ней край стакана в знак признательности. Я не люблю «Южный Комфорт» — слишком приторный и сладкий, на мой вкус, — но сейчас сойдёт. Я начал было доставать портсигар, но передумал. Курить в спальне Клэр Кавендиш мне почему-то казалось неправильным.

Я снова взглянул на её брата.

— Где он берет наркотики? — спросил я.

— Я не знаю, где он теперь их берёт. — Она отвела взгляд, закусив губу. Даже в беде она была прекрасна. — Нико время от времени приносил ему немного, — сказала она. — Так я с ним и познакомилась — Эверетт нас познакомил. — Она грустно улыбнулась. — Шокирован?

— Да, — сказал я, — немного. Я не знал, что у вас с Питерсоном были такие отношения.

— Что ты имеешь в виду? Какие отношения?

— Из таких, что ты спишь с торговцем наркотиками.

Она вздрогнула, но быстро пришла в себя. Теперь, когда она знала, что помощь уже в пути и она может перестать быть ответственной за всё, она возвращалась в обычное состояние.

— Ты ведь совсем не понимаешь женщин.

Мне вдруг стало интересно, слышала ли я когда-нибудь, как она произносит моё имя, называла ли она меня Филипом. Не думаю, что она это делала, даже когда мы были вместе в постели, в сиянии тех самых кроваво-красных роз.

— Нет, — сказал я, — не думаю, что понимаю. А есть такие, что понимают?

— Да, я встречала таких.

Я допил содержимое своего бокала. Оно действительно было тошнотворно сладким; должно быть, в него добавляли карамель или что-то в этом роде.

— Ты со мной откровенна? — спросил я. — Ты действительно видела Питерсона на Маркет-стрит в тот день?

Её глаза округлились:

— Конечно. Зачем мне лгать?

— Не знаю. Как ты сказала, я вас не понимаю.

Она села на кровать, сложила руки и положила их на колени.

— Ты прав, — тихо сказала она, — я не должна была иметь с ним ничего общего. Он… — она подыскивала подходящее слово, — он недостойный. Это звучит странно? Я не имею в виду, что он недостоин меня — видит Бог, я недалеко от него ушла. Он обаятелен, забавен и обладает изящным умом. В каком-то смысле он даже храбр, но внутри только пустота.

Я посмотрел ей в глаза. Внутри них она была где-то далеко-далеко. До меня вдруг дошло, что она говорит не о Питерсоне, а просто использует его, чтобы поговорить о ком-то другом. Это так и было, я был в этом уверен. И этот кто-то другой был дорог ей так, как никогда не мог быть дорог такой человек, как Нико Питерсон, — как никогда не мог быть дорог и такой человек, как я. Мне вдруг очень захотелось её поцеловать. Я не мог понять, как это возникло, я имею в виду, почему я захотел поцеловать её сейчас, когда она была так далеко от меня, думая о ком-то, кого она любила. Женщины — не единственные, кого я не понимаю, — я и сам себя ни капельки не понимаю.

Внезапно она приподняла голову и подняла руку.

— Я слышу машину, — сказала она. — Это, должно быть, доктор Лоринг.

Мы прошли через тёмный дом тем же путем, которыми поднимались, и вышли в сад. Машина Лоринга стояла рядом с моей. Когда мы подошли, Лоринг открыл дверцу и вылез наружу.

Лоринг был худощав, с маленькой козлиной бородкой и надменными глазами. Несколько раз мы обменивались грубостями, мы вдвоём. Я не знал, знал ли он, что его бывшая жена хочет выйти за меня. Вероятно, это не имело бы никакого значения; он не мог ненавидеть меня больше, чем уже ненавидел. И он уже какое-то время как умыл от Линды руки.

— Марлоу, — холодно произнес он. — Как видишь, я приехал.

Я представил его Клэр. Он коротко пожал ей руку и спросил:

— Где больной?

Мы вернулись через весь дом в спальню Клэр. Я закрыл за нами дверь, повернулся и прислонился к ней спиной. Я решил, что Клэр теперь и сама с этим справится. Эверетт был её братом, а мне лучше было держаться от Лоринга подальше.

Он подошёл к кровати и положил свою черную сумку на покрывало.

— Что это было? — спросил он. — Героин?

— Да, — тихо ответила Клэр. — Думаю, да.

Лоринг пощупал у Эверетта пульс, приподнял веки, посмотрел на зрачки, положил руку грудь и пару раз легонько надавил. Кивнул и достал из сумки шприц для подкожных инъекций.

— Я дам ему дозу адреналина, — сказал он. — Он скоро придет в себя.

— Вы хотите сказать, что это не… не серьёзно? — спросила Клэр.

Он бросил на неё злобный взгляд. Его глаза, казалось, съеживались в глазницах, когда он был зол или возмущен, что случалось довольно часто.

— Дорогая моя, — сказал он, — сердцебиение вашего брата меньше пятидесяти, а дыхание меньше двенадцати. Мне кажется, что сегодня ночью он был на грани смерти. К счастью, он молод и относительно здоров. Однако, — он перевернул вверх дном ампулу с прозрачной жидкостью и проткнул резиновый колпачок кончиком шприца, — если он и дальше будет потакать этой привычке, она почти наверняка убьёт его, и скорее раньше, чем позже. Есть люди, которые могут жить с героиновой привычкой — они живут плохо, но они живут, — но ваш брат, я ясно вижу, не из таких.

Он вонзил иглу в руку Эверетта и взглянул на Клэр:

— Он слаб. У него на лице написана слабость. Вы должны отвезти его в клинику. Я могу дать вам несколько имён, людей, которым можно позвонить, мест, куда можно поехать и осмотреться. Иначе, без малейшего сомнения, вы его потеряете. — Он вытащил иглу и убрал её в сумку вместе с пустым флаконом. Он снова повернулся к Клэр:

— Вот моя визитка. Позвоните мне завтра.

Клэр снова села на край кровати, сложив руки на коленях. Она выглядела так, словно кто-то её ударил. Её брат пошевелился и застонал.

Лоринг резко отвернулся.

— Я вас провожу, — сказал я.

Он холодно посмотрел на меня.

* * *

Мы спустились через тёмный дом. Лоринг был одним из тех людей, чьё молчание красноречивее, чем слова. Я чувствовал, как от него волнами исходят презрение и ненависть. Не моя вина, что жена бросила его и теперь хочет выйти замуж за меня.

Мы прошли через темную оранжерею и вышли в ночь. Туман лип к моему лицу, как мокрый шарф. В море на мачте чьей-то лодки, стоявшей на якоре, мерцал огонёк. Лоринг открыл дверцу своей машины, бросил туда сумку и повернулся ко мне.

— Не понимаю, почему ты всё время появляешься в моей жизни, Марлоу, — сказал он. — Мне это не нравится.

— Мне самому это не очень нравится, — сказал я. — Но я благодарен вам за то, что вы пришли сюда сегодня. Вы думаете, он мог умереть?

Он пожал плечами:

— Как я уже сказал, он молод, а молодые люди, как правило, переживают всевозможное саморазрушение.

Он уже собирался сесть в машину, но остановился.

— Что тебя связывает с этой семьей? Я бы сказал, что вы вряд ли находитесь на одном социальном уровне.

— Я выполняю кое-какую работу для миссис Кавендиш.

Он издал звук, который кто-нибудь другой мог бы принять за смех.

— У неё, должно быть, очень большие неприятности, если ей пришлось обратиться к тебе.

— У неё нет никаких неприятностей. Она наняла меня, чтобы я нашёл кое-кого из её друзей.

— Почему она не обратилась в полицию?

— Это личное дело.

— Да, ты хорошо умеешь совать нос в чужую личную жизнь, не так ли?

— Послушайте, док, — сказал я, — я никогда сознательно не причинял вам вреда. Мне жаль, что ваша жена вас бросила…

Я почувствовала, как он напрягся в темноте.

— Как ты смеешь говорить о моём браке?

— Не знаю, как, — устало сказал я. — Но я хочу, чтобы вы знали: я не желаю вам зла.

— Ты думаешь, это имеет для меня значение? Ты думаешь, что что-то в тебе представляет для меня хоть малейший интерес?

— Нет, пожалуй, нет.

— Кстати, что у тебя с лицом?

— Один парень ударил меня стволом пистолета.

Он снова холодно рассмеялся:

— Ты имеешь дело с приятными людьми.

Я сделал шаг назад:

— В любом случае, спасибо, что пришли. Если вы спасли чью-то жизнь, это не может оказаться плохим делом.

Казалось, он хотел сказать что-то ещё, но вместо этого сел в машину, захлопнул дверцу, завёл мотор и быстро дал задний ход, затем проскользил вперёд по гравию и исчез.

С минуту я стоял в сырой темноте, подняв к небу изуродованное лицо и вдыхая солёный ночной воздух. Я подумал было вернуться в дом, но потом решил этого не делать. Мне больше нечего было сказать Клэр, во всяком случае, сегодня. Но она вернулась в мою жизнь. Ну да, вернулась.

Когда я был молод, пару тысячелетий назад, я думал, что знаю, что делаю. Я знал о капризах мира — козёл танцует, как он любит делать с нашими надеждами и желаниями, — но, когда дело касалось моих собственных действий, я был совершенно уверен, что сижу на водительском сиденье прямо, крепко держа руль обеими руками. Теперь я знаю другое. Теперь я знаю, что решения, которые мы думаем, что принимаем, на самом деле принимаются только задним числом, и что в то время, когда всё происходит на самом деле, всё, что мы делаем, — это плывём по течению. Меня не очень беспокоит осознание того, как мало я контролирую свои дела. Большую часть времени я доволен тем, что скольжу по течению, погружая пальцы в воду и щекоча странную рыбу, которая не в своей стихии. Однако бывают случаи, когда я жалею, что не предпринял хоть каких-то усилий, чтобы заглянуть вперёд и просчитать последствия того, что я делаю. Я размышляю о своём втором посещении клуба «Кауилья», которое, могу с уверенностью сказать, будет чертовски сильно отличаться от первого…

* * *

Был полдень, и там было полно народу. Шёл какой-то съезд и среди бугенвиллей слонялось множество мужчин с высокими стаканами в руках, в основном стариков в цветных рубашках и клетчатых бермудах,^[83] не все из них твёрдо держались на ногах. Все они были в красных фесках, похожих на перевернутые цветочные горшки с кисточками. Дергающийся привратник Марвин позвонил в кабинет управляющего и помахал мне рукой. Я оставил «олдс» под тенистым деревом и направился к клубу. На полпути я встретил юного-пожилого парня, который заговорил со мной в прошлый раз. Он сгребал листья с дорожки. Казалось, он не узнал меня. Я всё равно его поприветствовал.

— Капитан Крюк здесь? — спросил я.

Он бросил на меня нервный взгляд и продолжил орудовать граблями. Я попробовал ещё раз:

— Как поживают сегодня Потерянные Мальчики?

Он упрямо покачал головой.

— Я не должен с тобой разговаривать, — пробормотал он.

— Неужели? Кто сказал?

— Ты знаешь.

— Капитан?

Он настороженно поглядывал то туда, то сюда.

— Тебе не следовало упоминать его, — сказал он. — Из-за тебя у меня будут неприятности. — Ну, я бы не хотел этого. Только…

Позади нас раздался голос:

— Ламарр? Разве я не говорил тебе не надоедать посетителям?

Ламарр вздрогнул и сделал увёртливое движение плечами, словно ожидая удара. Флойд Хэнсон подошел, как обычно, засунув руку в карман свежевыглаженных брюк. Сегодня он был одет в светло-голубой льняной пиджак, белую рубашку и галстук-шнурок с головой быка, вырезанной из какого-то блестящего черного камня.

— Здравствуйте, мистер Хэнсон, — сказал я. — Ламарр вовсе не надоедает.

Хэнсон кивнул мне со своей кривой улыбочкой, положил руку на плечо Ламарра, одетого в хаки, и тихо сказал ему:

— А теперь беги, Ламарр.

— Конечно, мистер Хэнсон, — запинаясь, ответил Ламарр. Он бросил на меня взгляд наполовину обиженный, наполовину испуганный. А затем он зашаркал прочь со своими граблями на буксире. Хэнсон смотрел ему вслед со снисходительным выражением лица.

— У Ламарра доброе сердце, — сказал он, — только он фантазёр.

— Он думает, что вы капитан Крюк, — сказал я.

Он кивнул, улыбаясь.

— Не знаю, откуда он знает про Питера Пэна. Наверное, кто-то когда-то читал ему эту повесть, а может, его водили смотреть постановку. В конце концов, даже у ламарров этого мира были матери. — Он повернулся ко мне. — Чем могу быть полезен, мистер Марлоу?

— Вы слышали о Линн Питерсон? — спросил я.

Он нахмурился.

— Да, конечно. Трагическое происшествие. Кажется, ваше имя встречалось в сообщениях о её смерти в газетах?

— Возможно. Я был с ней, когда убийцы забрали её.

— Понимаю. Представляю, каково вам было.

— Да, — сказал я. — «Каково», подходящее слово.

— Почему они «забрали её», как вы выразились?

— Они искали её брата.

— Даже если он мертв?

— Мёртв ли?

Хэнсон ничего на это не ответил, только посмотрел на меня долгим задумчивым взглядом, наклонив голову набок.

— Вы пришли, чтобы задать мне ещё несколько вопросов о Нико? — спросил он. — На самом деле мне больше нечего вам сказать.

— Знаете парня по имени Лу Хендрикс? — спросил я.

Он задумался.

— Это у которого казино в пустыне? Я с ним встречался. Он бывал здесь в клубе раз или два.

— Он не член клуба?

— Нет. Он был тут как гость.

На другой стороне лужайки участники съезда издали неровные возгласы приветствия. Хэнсон посмотрел в их сторону, прикрыв глаза ладонью. — Как видите, сегодня у нас «шрайнеры».^[84] Проводят благотворительный турнир по гольфу. Они, как правило, становятся немного шумными. Не хотите ли выпить?

— Думаю, это не повредит. Только если это не чай.

— Присаживайтесь, мистер Марлоу, — сказал Хэнсон. Он подошёл к буфету, на котором стояли бутылки.

— Что вам предложить? — спросил он.

— Виски вполне устроит.

Он порылся в бутылках.

— У меня тут есть немного «олд кроу» — подойдёт? Сам я предпочитаю мартини.

Он налил мне неразбавленного, добавил несколько кубиков льда, подошёл и протянул мне стакан. Я сидел на аккуратном диванчике со скошенными деревянными ножками и высокой спинкой.

— Вы не присоединитесь? — спросил я.

— Нет, пока я на работе. У мистера Каннинга твёрдые взгляды на опасность, исходящую от бутылки. — Он изобразил свою мерцающую улыбку.

— Не возражаете, если я закурю? Или у мистера Каннинга такое же отношение к травке?

— Пожалуйста. — Он посмотрел, как я закуриваю. Я предложил ему свой портсигар, но он покачал головой. Он подошёл к своему столу и устроился, прислонившись к нему спиной и скрестив руки и лодыжки.

— Вы настойчивый человек, мистер Марлоу, — сказал он беспечно.

— Хотите сказать, что я заноза в заднице.

— Я этого не говорил. Я восхищаюсь настойчивостью.

Я потягивал свой напиток, курил и осматривал комнату.

— А чем именно вы занимаетесь, мистер Хэнсон? — спросил я. — Я знаю, что вы управляющий, но что именно от вас требуется?

— Вы удивитесь, сколько административного персонала вовлечено в управление таким клубом.

— Мистер Каннинг даёт вам свободу действий?

Его глаза слегка сузились.

— Более или менее. У нас, можно сказать, есть взаимопонимание.

— Какое именно? — Мне казалось, что я знаю много людей, которые понимают друг друга.

— Он оставляет управление клубом на меня, и я не беспокою его, когда возникают трудности. Если только трудности не… как бы это сказать? — мне трудно самому с ними справиться.

— И что тогда?

Он улыбнулся, и в уголках его глаз появились морщинки.

— Тогда мистер Каннинг берёт всё на себя, — тихо сказал он.

Я поймал себя на том, что моргаю, как будто в глаза попала пыль. Бурбон, казалось, наводит свои чары ужасно быстро.

— Я вижу, — сказал я, — вы питаете здоровое уважение к своему работодателю.

— Он такой человек, который вызывает уважение. Кстати, как вам напиток?

— Мой напиток очень хорош. На вкус он напоминает запах горящего гикори^[85] осенними вечерами в глухих лесах Кентукки.

— Ну, мне кажется, вы в некотором роде поэт, мистер Марлоу.

— В свое время прочёл пару строк Китса. И Шелли тоже. — О чём, чёрт возьми, я говорю?

Мой язык, казалось, внезапно обрел свой собственный разум.

— Но я пришёл сюда не для того, чтобы говорить о поэзии, — сказал я. Я почувствовал, как скольжу по дивану, и попытался сесть прямо. Я посмотрел на стакан в своей руке. Алкоголь в нём дрожал, а кубики льда стучали друг о друга с мягким звуком, как будто они обсуждали меня между собой. Я снова, моргая, оглядел комнату. Солнце ярко светило в окно, пронзая, как лезвие меча, деревянные жалюзи.

Хэнсон внимательно наблюдал за мной.

— Зачем вы пришли сюда, мистер Марлоу? — спросил он.

— Я пришел поговорить с вами о Питерсоне, так? — сказал я. — То есть Нико Питерсоне.

У меня снова возникли проблемы с языком; он, казалось, увеличился примерно в два раза больше обычного и сидел во рту, как горячая мягкая картофелина с щетинистой кожурой.

— Не упоминая его сестру. — Я нахмурился. — Хотя я уже упоминал о ней. Линн, так её зовут. Звали. Симпатичная женщина. Красивые глаза. Красивые зелёные глаза. Конечно, вы её знаете.

— Неужели?

— Конечно. — Теперь у меня были трудности с моими «с»; они всё время цеплялись за мои передние зубы, как завязанные в узел кусочки зубной нити. — Она была здесь в тот день, когда я пришёл к вам. Когда это было? Впрочем, это не имеет значения. Мывстретили её, когда она выходила из… из…выхдиа…, из ба… из бассейна. — Я наклонился вперед чтобы поставить стакан на низкий стеклянный столик перед диваном, но просчитался и отпустил его раньше, когда оставалось ещё несколько дюймов, и он с резким треском приземлился на стекло.

— Знаете что, — сказал я, — мне кажется, я…

Затем мой голос, наконец, сдался. Я снова сполз на диван. Хэнсон казался очень далеко и высоко от меня и как-то подрагивал, как будто я тонул и смотрел на него из-под воды сквозь колышущуюся поверхность.

— С вами всё в порядке, мистер Марлоу? — спросил он голосом, который эхом отдался у меня в ушах. Он по-прежнему стоял, прислонившись спиной к столу и скрестив руки на груди. Я видел, что он улыбается.

С большим усилием я заставил свой голос снова заработать.

— Что ты подмешал в напиток?

— Что это? Вы, кажется, глотаете слова. Я-то думал, что вы из тех, кто умеет держать себя в руках, мистер Марлоу. Похоже, я ошибся.

Я протянула руку в безумной попытке схватить его, но он был слишком далеко, и, кроме того, не думаю, что бы у моих пальцев хватило сил за что-то зацепиться. Внезапно я потерял над собой контроль почувствовал, что тяжело падаю на по, как мешок с зерном. Потом свет медленно погас.

Это был не первый раз в моей жизни, когда мне подсунули Микки Финна,^[86] и, вероятно, не последний. Как и со всем остальным, вы учитесь справляться с этим или, по крайней мере, с последствиями. Как сейчас, например, когда я пришёл в себя и понял, что лучше не открывать глаза сразу. Во-первых, когда вы находитесь в таком состоянии, даже самый приглушенный луч дневного света может ударить вам в глаза, как брызги кислоты. С другой стороны, всегда лучше позволить тому, кто тебе это подсыпал, думать, что ты всё ещё в отключке — так ты получишь время, чтобы поразмышлять о ситуации и, возможно, обдумать свой следующий шаг, в то время как твоё тело приспосабливается к сложившимся обстоятельствам и окружению, в котором оно находится.

Первое, что я понял, я был связан. Я сидел на стуле с прямой спинкой и был привязан к нему верёвкой. Мои руки тоже были связаны за спиной. Я не шевелился, просто сидел, опустив подбородок на грудь и закрыв глаза. Воздух вокруг меня был тёплым, как шерсть, и мне казалось, что я слышу, как вода мягко плещется с глухим, гулким звуком. Был ли я в ванной? Нет, это место было больше. Потом я почувствовал запах хлорки. Значит, бассейн.

Голова у меня была словно набита ватой, а синяк на спине, который поставил мне Лопес, обрёл совершенно новую жизнь.

Рядом кто-то застонал. В стоне чувствовался хриплый звук, который сообщил мне, что стонущий испытывает большие страдания, возможно, даже умирает. На секунду мне показалось, что это я услышал себя. Затем в нескольких ярдах раздался голос:

— Дайте ему воды и приведите в чувство.

Я не узнал этот голос. Это был голос мужчины, немолодого. В нём была какая-то резкость. Кому бы он не принадлежал, его обладатель явно привык отдавать приказы и подчиняться им.

Затем послышались рвотные позывы, хриплый кашель и плеск воды о камень.

— Он почти готов, мистер К., — произнёс другой голос. Этот, кажется, был мне знаком или, по крайней мере, я слышал его раньше. Произношение было знакомым, но не тон.

— Не позволь ему этого, — сказал первый голос. — Ему придется ещё немного заплатить, прежде чем мы его отпустим.

Наступила пауза, и я услышал приближающиеся шаги с резким, гулким стуком кожаных ботинок по тому, что должно было быть мраморным полом, он остановился передо мной.

— А с этим что? Он уже должен был очнуться.

Внезапно чья-то рука схватила меня за волосы и рывком приподняла голову, так что мои глаза распахнулись, как у куклы. Свет не слишком сильно ударил в меня, но в первые несколько секунд всё, что я смог видеть перед собой, было горящим белесым туманом с какими-то размытыми фигурами, движущимися в нём.

— Он очнулся, в порядке, — сказал первый голос. — Всё хорошо.

Туман начал рассеиваться. Я был в помещении с бассейном. Оно было большим и длинным, с высокой куполообразной стеклянной крышей, сквозь которую струился солнечный свет. Стены и пол были покрыты большими плитами белого с прожилками мрамора. Бассейн был футов пятьдесят длиной. Я не мог видеть, кто стоял позади меня, всё ещё держа мою голову за волосы. Передо мной, чуть в стороне, стоял Хэнсон, бледный и выглядевший больным, в светло-синем пиджаке и галстуке-шнурке с булавкой в виде бычьей головы.

Рядом с Хэнсоном стоял невысокий, коренастый пожилой человек, совершенно лысый, с заостренным черепом и густыми чёрными бровями, которые выглядели так, словно их нарисовали. На нём были коричневые сапоги до колен, блестевшие, как свежесорванные каштаны, саржевые брюки и чёрная рубашка с открытым воротом. На шее у него висел набор волчьих зубов, нанизанных на веревочку, и индейский амулет из какой-то кости с нарисованным посередине большим раскосым голубым глазом. В правой руке он держал малаккскую трость, которую англичане, кажется, называют «чванливой палкой». Он выглядел как уменьшенная версия Сесила Б. Демилля,^[87] скрещенного с отставным дрессировщиком львов.

Теперь он подошёл и уставился на меня, наклонив набок лысую голову и слегка похлопывая себя по бедру бамбуковой палкой. Потом перестал, наклонился и приблизил своё лицо к моему, его жёсткие голубые глаза, казалось, заглядывали мне в самую душу.

— Я Уилберфорс Каннинг, — представился он.

Мне пришлось проделать некоторую работу по восстановлению функций моих губ и языка, прежде чем я смог снова заставить свой голос работать.

— Я догадался, — сказал я.

— Ага, догадался. — Хэнсон с тревогой вертелся у него за плечом, как будто боялся, что я могу освободиться от пут и наброситься на малыша. Да, для этого были все шансы. Если не принимать во внимание веревки, крепко удерживающие меня на стуле, то у меня было столько же сил, как у паршивого кота.

— Откуда у тебя это рана на щеке? — спросил Каннинг.

— Меня укусил комар.

— Комары не кусаются, они жалят.

— Ну, у этого были зубы.

Я покосился мимо Каннинга на бассейн. Голубая вода выглядела болезненно притягательной. Я представил, как плаваю по его прохладной шелковистой поверхности, умиротворенный и спокойный.

— Флойд сказал мне, что вы очень любопытный человек, мистер Марлоу, — сказал Каннинг, всё ещё наклоняясь вперёд и пристально глядя мне в лицо. Он почти ласково коснулся концом своей палки моей щеки и раны на ней. — Любопытство доставляет неудобства.

Послышался ещё один стон; он донёсся откуда-то справа. Я попытался взглянуть в ту сторону, но Каннинг крепко прижал палку к моей щеке и не дал мне повернуть голову.

— А теперь слушайте меня внимательно, — сказал он. — Просто сосредоточьтесь на том, что у вас есть. Почему вы задаёте все эти вопросы о Нико Питерсоне?

— Какие все эти вопросы? — спросил я. — Есть только один, насколько я могу судить.

— И какой же?

— Мёртв он или только притворяется.

Каннинг кивнул и сделал шаг назад, а тот, что стоял позади меня, наконец отпустил мои волосы. Освободившись, я повернул голову. В дюжине футов от правой стороны бассейна, лицом к воде сидели Гомес и Лопес, бок о бок на стульях с прямыми спинками, к которым они, так же как и я, были привязаны тонкими, туго скрученными веревками, Лопес, как я заметил, был уже мёртв. Голова его была сплошь в порезах и синяках, а спереди по гавайской рубашке струилась наполовину высохшая блестящая кровь. Его правый глаз заплыл, а левый, налитый кровью, выпучился из глазницы и дико таращился. Кто-то очень сильно ударил его по голове, достаточно сильно, чтобы выбить глаз. Его заячья губа теперь была рассечена в дюжине мест.

Гомес тоже был в полном беспорядке, его голубой костюм, как будто присыпанный пудрой, был разорван и забрызган кровью. По крайней мере, один из них опорожнил кишечник, и запах был не из приятных. Стоны издавал Гомес. Голос его звучал полубессознательно и испуганно, как у человека, которому снится, что он падает с крыши высокого здания. Мне казалось, что это только вопрос времени, когда он присоединится к своему коллеге в более счастливом будущем. Человек, забитый до смерти, и ещё один на пути туда — ужасное зрелище, но я не собирался оплакивать эту пару. Я вспомнил Линн Питерсон с перерезанным горлом, лежащую на сосновых иголках на прогалине у дороги той ночью, и Берни Олса, рассказывающего мне, что с ней сделали перед смертью.

Теперь тот, кто держал меня за волосы, вышел так, что я мог его увидеть. Это был Бартлетт, дворецкий, тот самый старик, который подавал чай Хэнсону и мне, когда я в первый раз пришёл в клуб. Он был одет в полосатый жилет и чёрные утренние брюки под длинным белым фартуком, завязанным сзади аккуратным бантом, рукава рубашки были закатаны. Он не выглядел моложе, чем раньше, и его кожа все ещё была серой и дряблой, но в остальном он был совсем другим человеком. Как я мог не заметить, какой он крепкий, крепкий и мускулистый, с короткими толстыми руками и грудью, похожей на бочонок? Бывший боксер, догадался я. Спереди на фартуке виднелись пятна крови. В правой руке он держал дубинку, такую маленькую и изящную, какой вы никогда ещё не видели, отполированную и блестящую от частого использования. Ну, я думаю, дворецким в ходе их работы приходится выполнять все виды обязанностей. Интересно, не взял ли он дубинку у Лопеса, ту самую, которую Лопес использовал против меня.

— Я уверен, вы помните этих джентльменов, — Каннинг махнул рукой в сторону мексиканцев. — Как видите, у мистера Бартлетта была с ними серьезная консультация. Хорошо ещё, что вы отключились так крепко, потому что это был шумный обмен мнениями, и порой его было больно наблюдать. — Он повернулся к дворецкому. — Убери их отсюда, ладно, Кларенс? Флойд тебе поможет.

Хэнсон в ужасе уставился на него, но тот не обратил на это никакого внимания.

— Хорошо, мистер Каннинг, — сказал Бартлетт. Он быстро повернулся к Хэнсону. — Я возьму этого джентльмена, а ты доставишь другого.

Он подошел к креслу Гомеса, ухватился за его спинку, наклонил, оставив на двух ножках и потащил к двери на другой стороне бассейна, той самой двери, через которую Линн Питерсон вышла в тот самый день, когда я увидел её здесь с полотенцем на голове. Хэнсон с выражением глубокого отвращения на лице взял стул Лопеса, также наклонил его и последовал за Бартлеттом. Ножки стула перемещались по мраморным плиткам с таким звуком, как будто кто-то проводил ногтями по школьной доске. Голова Лопеса упала набок, глазное яблоко вывалилось и повисло.

Каннинг снова повернулся ко мне и снова легонько хлопнул себя по бедру своей «чванливой палкой».

— Они были не очень откровенны, — сказал он, кивнув головой в сторону уходящих мексиканцев.

— Откровенны в чём? — спросил я. У меня внезапно возникло острое желание закурить. Я подумал, не закончу ли я, как мексиканцы, избитым до полусмерти и вытащенным отсюда, всё ещё будучи привязанным к этому проклятому стулу. Какой паршивый, унизительный конец.

Каннинг помотал лысой головой из стороны в сторону.

— Сказать по правде, я вообще не ожидал много от них узнать, — сказал он.

— Это должно было их утешить.

— Я не собирался предложить им утешение.

— Не собирались, это заметно.

— Вы сочувствуете им, мистер Марлоу? Они были просто парой животных. Нет, даже не животных — животные не убивают ради забавы.

Он принялся расхаживать передо мной взад и вперед, три небольших шага в одну сторону, три небольших шага в другую, стуча каблуками по плиткам. Он был одним из тех вечно напряжённых, беспокойных мелких парней, и прямо сейчас он выглядел очень возбуждённым. На языке у меня появился знакомый металлический привкус, как будто я сосал до этого одноцентовую монетку. Это был вкус страха.

— Как вы думаете, я могу выкурить сигарету? — сказал я. — Обещаю не использовать её, чтобы прожечь эти веревки или что-нибудь в этом роде.

— Я не курю, — сказал Каннинг. — Отвратительная привычка.

— Вы правы, так и есть.

— У вас есть сигареты? Где они?

Я указал подбородком на нагрудный карман пиджака:

— Тут. И спички там же.

Он сунул руку мне в карман и вытащил серебряный портсигар с монограммой и спичечный коробок, я совсем и забыл, что прихватил его в «Кафе Барни». Он вынул из портсигара сигарету, сунул мне в рот, зажёг спичку, поднёс пламя. Я глубоко вдохнул горячий дым.

Каннинг сунул портсигар обратно мне в карман и снова принялся расхаживать по комнате.

— Латинские расы, — сказал он, — я их не очень уважаю. Пение, коррида, ссоры из-за женщин — вот их предел. Вы согласны?

— Мистер Каннинг, — сказал я, перемещая сигарету в угол рта, — я не в том положении, чтобы не согласиться с чем-то вами высказанным.

Он рассмеялся, издав тонкий писклявый звук.

— Это точно, — сказал он. — Не в том.

И снова зашагал. Выглядело так, как будто ему всё время необходимо было находиться в движении, как акуле. Интересно, как он заработал свои деньги? Нефть, предположил я, или, может быть, вода, которая была почти такой же драгоценностью в этом сухом ущелье, в котором первые поселенцы решили основать город.

— По-моему, есть только две достойные расы, — сказал он. — Даже и не расы, а, скорее, их отдельные представители. Знаете, кто?

Я покачал головой, и боль тут же заставила меня пожалеть об этом. Струя сигаретного пепла бесшумно скатилась по рубашке и упала мне на колени.

— Американский индеец, — сказал он, — и английский джентльмен. — Он весело взглянул на меня. — Странная пара, как полагаете?

— Ну, не знаю, — сказал я. — Думаю, что у них есть что-то общее.

— Например? — Каннинг остановился и повернулся ко мне, приподняв одну из своих густых черных бровей.

— Преданность земле? — сказал я. — Любовь к традициям? Страсть к охоте?..

— Вот именно, вы правы!

— …плюс склонность убивать любого, кто встанет у них на пути.

Он покачал головой и укоризненно погрозил мне пальцем.

— А вот теперь вы дерзите, мистер Марлоу. А это мне нравится не больше, чем любопытство.

Он снова зашагал, поворачиваясь и разворачиваясь. Я не спускал глаз с этой «чванливой палки»; удар ею по лицу — событие, которое я не скоро забуду.

— Иногда убийство необходимо, — сказал он. — Или, скорее, это можно назвать ликвидацией. — Его лицо потемнело. — Некоторые люди не заслуживают того, чтобы жить — и это просто факт. — Он снова подошёл ко мне и присел на корточки рядом со стулом, к которому я был привязан. У меня было неприятное чувство, что он собирается чего-то от меня добиться. — Вы знали Линн Питерсон, не так ли?

— Нет, я её не знал. Я встретился с ней…

Он пренебрежительно кивнул:

— Вы были последним, кто видел её живой. Это не считая, — он кивнул в сторону двери, — тех двух кусков дерьма.

— Наверное, так и было, — сказал я. — Она мне понравилась. То есть мне понравилось, какой я её увидел.

Он посмотрел мне в лицо сбоку.

— Правда? — На его левом виске подергивалась мышца.

— Да. Она показалась достойной женщиной.

Он рассеянно кивнул. Странное, напряженное выражение появилось в его глазах.

— Она была моей дочерью, — сказал он.

Это заняло некоторое время. Я не знал, что сказать, поэтому промолчал. Каннинг всё ещё смотрел на меня. На его лице появилась выражение глубокой печали; оно пришла и ушло за считанные мгновения. Он поднялся на ноги, подошёл к краю бассейна и некоторое время молча стоял спиной ко мне, глядя в воду. Потом он обернулся.

— Не притворяйтесь, что вы не удивлены, мистер Марлоу.

— Я не притворяюсь, — сказал я. — Я удивлён. Только я не знаю, что вам сказать.

Я докурил сигарету до конца, и тогда подошёл Каннинг, с выражением отвращения вынул окурок у меня изо рта и отнёс его к стоящему в углу столику, держа перед собой зажатым между большим и указательным пальцами, как будто это был труп таракана, и бросил в пепельницу. Потом он вернулся.

— Как так получилось, что фамилия вашей дочери была Питерсон? — спросил я.

— Она взяла фамилию матери, кто знает почему. Моя жена не была замечательной женщиной, мистер Марлоу. Она была наполовину мексиканкой, так что, возможно, мне следовало об этом догадаться. Она вышла за меня замуж из-за денег, а когда достаточно их потратила — вернее, когда я положил конец её тратам, — сбежала с парнем, который оказался мошенником. Не слишком приятная история, я знаю. Не могу сказать, что именно этот отрезок моей жизни является предметом моей гордости. Всё, что могу сказать в своё оправдание, — я был молод и, наверное, очарован. — Он вдруг ухмыльнулся, обнажив зубы. — Или так говорят все рогоносцы?

— Откуда мне знать.

— Тогда вы счастливчик.

— Удача есть удача, мистер Каннинг. — Я взглянул на верёвки. — Сейчас, мне кажется, она не слишком на моей стороне.

Мой разум снова затуманился, что, вероятно, было вызвано ухудшением кровообращения из-за веревок. Но силы возвращались, я это чувствовал, если только это не было просто вызвано никотином. Интересно, как долго всё это будет продолжаться? И ещё — опять-таки, — чем всё это закончится. Я вспомнил выпученный глаз Лопеса и кровь на его рубашке. Уилбер Каннинг играл роль мягкотелого старика, но я знал, что в нем нет ничего мягкотелого, за исключением, может быть, его отношения к умершей дочери.

— Послушайте, — сказал я, — возможно ли предположить, что если Линн была вашей дочерью, то Нико — ваш сын?

— Да, они оба мои потомки, — ответил он, не глядя на меня.

— Тогда мне очень жаль, — сказал я. — Вашего сына я никогда не встречал, но, как я уже сказал, Линн показалась мне вполне в порядке. Почему вас не было на её похоронах?

Он пожал плечами.

— Она была бродяжкой, — произнёс он без всякого выражения. — А Нико был жиголо, когда не вёл себя ещё хуже. В них обоих было много от матери, — теперь он посмотрел в мою сторону. — Вы шокированы моим отношением к сыну и дочери, мистер Марлоу, хотя я потерял их обоих?

— Меня трудно шокировать.

Он не слушал. Он снова принялся расхаживать по комнате, и у меня закружилась голова, когда я смотрела на него.

— Я не могу жаловаться, — сказал он. — Я не был идеальным отцом. Сначала они одичали, потом убежали. И я не пытался их найти. Потом было уже слишком поздно что-либо исправить. Линн ненавидела меня. Нико, наверное, тоже, только ему кое-что от меня было нужно.

— Что именно?

Он не потрудился ответить.

— Может быть, вы не так уж плохи, как думаете, — сказал я. — Отцы часто судят себя слишком строго.

— У вас есть дети, Марлоу?

Я покачал головой, и снова что-то, похожее на набор больших деревянных игральных костей, загремело у меня в голове.

— Значит, вы не знаете, о чём говорите, — сказал он, и в его голосе было больше печали, чем прежде.

Хотя день, должно быть, клонился к закату, в большой комнате с высоким потолком становилось всё жарче. Это было похоже на августовский полдень в Саванне. К тому же сырость в воздухе, казалось, ещё сильнее затягивала веревки вокруг моей груди и запястий. Я не была уверен, что чувствительность когда-нибудь вернётся к моим рукам.

— Послушайте, мистер Каннинг, — сказал я, — или скажите, что вам от меня нужно, или отпустите. Мне плевать на мексиканцев — они заслужили всё, что получили от вашего Дживса.^[88] В их случае, суровое правосудие вполне по заслугам. Но у вас нет причин держать меня здесь, как цыплёнка для воскресного ужина. Я ничего не сделал ни вам, ни вашему сыну, ни дочери. Я просто сыщик, стремящийся заработать на жизнь и не слишком преуспевший в этом.

По крайней мере, мои слова заставили Каннинга перестать расхаживать, и это стало облегчением. Он подошёл и встал передо мной, уперев руки в бока и зажав под мышкой «чванливую палку».

— Дело в том, Марлоу, — сказал он, — что я знаю, на кого вы работаете.

— Знаете?

— Да ладно вам, за кого вы меня принимаете?

— Я вас ни за кого не принимаю, мистер Каннинг. Но я должен сказать, что очень сомневаюсь, что вы знаете личность моего клиента.

Он наклонился вперед и протянул мне амулет, висевший на шнурке у него на шее.

— Знаешь, что это? Это глаз бога Кауильи. Очень интересное племя, кауилья. Они обладают силой прорицания, что научно подтверждено. Нет смысла лгать этим людям — они видят тебя насквозь. Мне выпала честь быть причисленным к числу этих достойны храбрецов. Частью церемонии была демонстрация возможностей этого драгоценного образа, этого всевидящего ока. Так что не пытайтесь мне лгать и не пытайтесь ввести меня в заблуждение, изображая невинность. Рассказывайте.

— Я не знаю, о чём вы хотите, чтобы я рассказал.

Он печально покачал головой:

— Мой человек Дживс, как вы его назвали, скоро вернётся. Вы видели, что он сделал с мексиканцами. Мне бы не хотелось, чтобы он сделал то же самое с вами. Несмотря на обстоятельства, я испытываю к вам определенное уважение. Мне нравятся мужчины, сохраняющие хладнокровие.

— Проблема в том, мистер Каннинг, — сказал я, — что я не знаю, чего вы от меня хотите.

— Нет?

— Правда, не знаю. Меня наняли, чтобы найти Нико Питерсона. Мой клиент, как и все остальные, думал, что Нико мёртв, но потом увидел его на улице, пришёл ко мне и попросил его разыскать. Это чисто личное дело.

— Где он мог увидеть Нико, ваш клиент, как вы его называете.

Его. Значит, он не знал того, что, что ему казалось, он знал. Это было облегчением. Мне бы не хотелось думать о Клэр Кавендиш, привязанной к стулу, с этим смертоносным мелким сумасшедшим, расхаживающим перед ней.

— В Сан-Франциско, — ответил я.

— Значит, он был там, так?

— Кто?

— Ты знаешь кто. Что он делал в Сан-Франциско? Он искал Нико? Что заставило его заподозрить, что Нико не умер?

— Мистер Каннинг, — сказал я так терпеливо и мягко, как только мог, — всё, что вы говорите, не имеет для меня никакого смысла. Вы всё неправильно поняли. Это была случайная встреча с Нико — если это был Нико.

Каннинг снова стоял передо мной, уперев кулаки в бока. Он долго молча смотрел на меня.

— А ты что думаешь? — наконец спросил он. — Ты думаешь, это был Нико?

— Не знаю… не могу сказать.

Снова наступило молчание.

— Флойд сказал мне, что вы упомянули Лу Хендрикса. Зачем вы это сделали?

— Хендрикс встретил меня на улице и прокатил на своей шикарной машине.

— И?..

— Он тоже ищет Нико. Ваш сын весьма популярен.

— Хендрикс думает, что Нико жив?

— Казалось, что он ничего точно не знает. Как и вы, он слыхал, что я что-то вынюхиваю, пытаясь напасть на след Нико. — Я ничего не сказал о чемодане, о котором, к моему сожалению, упомянул Хендриксу. — Я тоже ничего не смог ему сообщить.

Каннинг вздохнул:

— Ладно, Марлоу, будь по-твоему.

Дверь на другом конце бассейна, как по команде, открылась, и вернулись Бартлетт с Флойдом Хэнсоном. Последний выглядел ещё более встревоженным, чем раньше. Его лицо было серым с зеленоватым оттенком. На его красивом льняном пиджаке и прежде безупречно белых брюках появились пятна крови. Избавление от пары изрядно потрепанных трупов — я считал вполне справедливым предположение, что второй мексиканец был уже мёртв к тому времени, когда его доставили туда, куда его доставили, — стало бы адом для вашей одежды, особенно если вы были таким же аккуратно одетым, как Флойд Хэнсон. Очевидно, он не привык к виду запекшейся крови, по крайней мере, в тех количествах, которые пролили те два мексиканца. Но разве он не говорил, что сражался в Арденнах? Надо было догадаться отнестись к этому с изрядной долей скептицизма.

Бартлетт вышел вперёд.

— Всё устроено, мистер Каннинг, — сообщил он на своём кокни.

Каннинг кивнул.

— С двоими разобрались, — сказал он, — остался один. Может быть, вода прояснит ему мысли. Флойд, помоги мистеру Бартлетту.

Бартлетт снова подошёл ко мне сзади и начал развязывать веревки. Когда он снял их, ему пришлось помочь мне встать, так как мои ноги слишком онемели, чтобы меня поддерживать. Он отпустил мои руки, и я размял их, чтобы кровь начала в них циркулировать. Потом он подвёл меня к краю бассейна, положил руку мне на плечо и заставил опуститься на колени на мраморные плиты. Уровень воды был всего на дюйм или два ниже края. Бартлетт взял меня за одну руку, а подошедший Хэнсон за другую. Я решил, что они собираются опрокинуть меня в бассейн, но вместо этого они заломили мне руки за спину, и Бартлетт снова схватил меня за волосы, толкнул мою голову вперёд и погрузил её в воду. Я не сделал достаточно глубокого вдоха и сразу же начал испытывать панику утопающего. Я попытался повернуть голову набок, чтобы глотнуть воздуха, но пальцы Бартлетта были сильны, как челюсти питбуля, и я не мог пошевелиться. Очень скоро я почувствовал, что мои легкие вот-вот разорвутся. Наконец меня снова подняли на ноги, и вода хлынула мне за воротник. Каннинг подошел и встал рядом со мной, наклонившись, положив руки на колени и приблизив своё лицо к моему.

— Теперь, — сказал он, — вы готовы рассказать нам все, что знаете?

— Ты совершаешь ошибку, Каннинг, — сказал я, задыхаясь. — Я ничего не знаю.

Он снова вздохнул и кивнул Бартлетту, и я опять оказался под водой. Забавные вещи замечаешь даже в самых отчаянных обстоятельствах. Я открыл глаза и увидел далеко внизу, на бледно-голубом дне бассейна, маленькое кольцо, простое золотое кольцо, которое, должно быть, незаметно соскользнуло с пальца какой-то женщины-купальщицы. По крайней мере, на этот раз я был достаточно умён, чтобы наполнить легкие, но это не имело большого значения, и через минуту или около того я снова стал утопающим. Я никогда много не проводил времени на воде и, конечно, никогда не учился задерживать дыхание, как это делают чемпионы по плаванию. Я подумал, что, возможно, это кольцо будет последним, что я когда-либо увижу. Я мог бы придумать зрелище и похуже, на которое можно было бы взглянуть в последний раз, пока дышишь — или, в моём случае, не дышишь.

Бартлетт почувствовал, что я начинаю паниковать и вот-вот открою рот, чтобы наполнить легкие воздухом, и он не был готов позволить мне умереть, пока ещё нет. Они с Хэнсоном снова подняли меня. Каннинг наклонился и заглянул мне в лицо:

— Ты готов говорить, Марлоу? Ты же знаешь, что говорят о том, чтобы окунуться в третий раз. Ты же не хочешь присоединиться к тем двум латиносам на мусорной куче?

Я ничего не сказал, только опустил мокрую голову. Хэнсон был справа от меня, держа мою руку вывернутой за спину; я видел его изящные мокасины и манжеты белых льняных брюк. Бартлетт — с другой стороны, схватив меня за левую руку, правой он всё ещё сжимал мой затылок. Я подумал, что на этот раз они, скорее всего, меня утопят. Я должен был что-то сделать. Я подумал, что лучше быть забитым до смерти, чем умереть под водой. Но что я мог поделать?

Я никогда не был хорошим бойцом — а когда тебе за сорок, это уже и подавно в прошлом. Я участвовал в драках, довольно часто, но только когда меня вынуждали. Существует большая разница между защитой от нападения и самим нападением. Одна вещь, которую я усвоил, — это важность равновесия. Даже в самых трудных случаях — а Бартлетт, несмотря на свой возраст и невысокий рост, был именно таким, — можно сбить противника с ног, если улучить нужный момент в нужном положении. Бартлетт, готовясь снова толкнуть меня под воду, сосредоточил всю свою силу в правой руке, той, что сжимала мой затылок, и на секунду ослабил хватку левой. Подталкивая меня к воде, он поднялся на цыпочки. Я выдернул руку из его хватки, согнул локоть и ударил его по рёбрам. Он тихо хмыкнул и отпустил мою голову. Хэнсон всё ещё держал меня за правую руку, но без особого усердия, и я вырвался, и он сделал шаг назад боясь, что я проделаю с ним то же, что уже проделал с Бартлеттом.

За моей спиной Каннинг что-то крикнул, не знаю что. Я сосредоточился на Бартлетте. Поднявшись с колен, я описал левым кулаком широкую дугу и ударил его прямо в шею, и с еще одним приглушенным ворчанием он покачнулся на краю бассейна, размахивая руками так, как это было бы смешно в кино, а затем опрокинулся головой вперёд в воду. Всплеск, который он произвел, был потрясающим, вода поднялась большой прозрачной воронкой, а потом снова опала со странной медлительностью — мой мозг, должно быть, был всё ещё неповоротливым от наркотика.

Я развернулся. Всё заняло не более пары секунд. Я знал, что у меня, вероятно, будет ещё меньше времени, прежде чем Каннинг и Хэнсон придут в себя настолько, чтобы наброситься на меня. Но в этом не было необходимости. Хэнсон, как я заметил, держал в руке пистолет, большой чёрный пистолет с длинным стволом — «уэбли», подумал я. Откуда он взялся? Возможно, это был пистолет Каннинга; это он предпочёл бы оружие британского производства, вроде тех, какими пользуются благородные английские джентльмены.

— Стой, где стоишь, — сказал Хэнсон, как говорят все те злодеи, которых он видел во второсортных фильмах.

Я внимательно его изучил. У него не было глаз убийцы. Я шагнул вперёд. Ствол пистолета дрогнул.

— Пристрели его! — крикнул Каннинг. — Давай, нажми на этот чёртов курок! — Конечно, он мог бы и завопить, но всё же сдержался.

— Ты не убьёшь меня, Хэнсон, — сказал я. — Мы оба это знаем.

Я увидел, как на его лбу и верхней губе заблестел пот. То, что ты не стреляешь в человека, не делает тебя трусом. Убивать всегда нелегко. Краем глаза я видел, как Бартлетт выбирается из бассейна. Я сделал ещё один шаг. Пистолет был направлен мне в грудь. Я схватил ствол и дернул его в сторону. Может быть, Хэнсон был слишком поражён, чтобы сопротивляться, или, может быть, он просто хотел избавиться от оружия, но он отпустил его и отступил назад подняв руки и выставив их в мою сторону, как будто мог ими отразить пулю. Это безумная пушка весила столько же, сколько наковальня, и мне пришлось держать её обеими руками. Это был не «уэбли», и оно не было британским. На самом деле оно было немецкого производства, «вайраух» 38-го калибра. Уродливое оружие, но чрезвычайно эффективное.

Я повернулся и выстрелил Бартлетту в правое колено. Не знаю, целился ли я в него, но попал именно туда. Он издал странный мяукающий звук, опрокинулся на бок и упал, согнувшись и корчась. По штанине его промокших брюк расползалось большое кровавое пятно. Позади меня раздался какой-то звук. Я быстро отступил в сторону, и Каннинг, спотыкаясь, проскочил мимо, ругаясь и беспомощно выставляя руки перед собой. Он остановился, развернулся и, казалось, собирался снова броситься на меня. Мне тоже захотелось его пристрелить его, но я не стал.

— Я не хочу убивать тебя, Каннинг, — сказал я, — но сделаю это, если придётся. Иди сюда, Флойд — позвал я.

Он подошел и встал рядом со своим боссом.

— Ах ты, паршивый молокосос! — зашипел на него Каннинг.

Я рассмеялся. Не думаю, что когда-либо слышал раньше, как кто-то употреблял слово молокосос в реальной жизни. Потом я продолжал смеяться. Наверное, у меня был какой-то шок. Тем не менее, события последней половины минуты или около того, если взглянуть на них под определенным углом, могли бы выглядеть так же комично и нелепо, как в каком-нибудь фильме Чарли Чаплина.

Бартлетт держался за ногу чуть ниже раздробленного колена, а другой ногой двигал по плитке круг за кругом, как велосипедист на замедленной съёмке. Он всё ещё издавал эти мяукающие звуки. Независимо от того, насколько вы сильны, разбитая коленная чашечка может доставлять только адскую боль. Я подумал, что пройдёт ещё немало времени, прежде чем он вернётся к тому, чтобы подавать послеобеденный чай.

Мои руки, которые всё ещё покалывало булавками и иголками, болели от веса этой фрицевской пушки и удержания ствола в более или менее горизонтальной плоскости. Каннинг смотрел на меня с мерзким выражением презрения.

— Ну, Марлоу, — сказал он, — что ты теперь собираешься делать? Думаю, тебе всё-таки придётся меня убить. Не говоря уже о моём верном мажордоме.

Хэнсон бросил на него взгляд полный жгучей ненависти.

— Полезайте в бассейн, — сказал я им обоим. Они оба уставились на меня. — Сейчас же, — сказал я, указывая пистолетом. — Полезайте в воду.

— Я… я не умею плавать, — сказал Хэнсон.

— Вот тебе и шанс научиться, — сказал я и снова рассмеялся. Это было больше похоже на хихиканье. Я был сам не свой. Хэнсон с трудом сглотнул и начал снимать свои блестящие ботинки.

— Нет, — сказал я, — оставь их, оставь всё как есть.

Каннинг всё ещё смотрел на меня. Его маленькие безумные глазки были ледяными от ярости, но в его взгляде было что-то неподвижное и почти мечтательное. Наверное, он представлял себе, что Бартлетт — или, что более вероятно, его преемник — сделает со мной, если ему представится такая возможность.

— Давай, Каннинг, — сказал я, — в воду, если не хочешь, чтобы я сделал с тобой то же, что сделал со стариной Дживсом. И кстати, брось трость.

Каннинг швырнул «чванливую палку» на мрамор, как ребенок бросает чужую игрушку, которую ему велели вернуть, повернулся и зашагал к другому, неглубокому концу бассейна. Раньше я не замечала, какой он кривоногий. Он крепко сжал кулаки. Такие, как он, не совсем знают, как себя вести, как поступать, когда вдруг им говорят, что делать, и они не в их силах этого не делать.

Хэнсон умоляюще посмотрел на меня и начал что-то говорить. Я помахал стволом пистолета перед его лицом, чтобы он заткнулся — я устал слушать его голос, такой пресыщенный и холодный раньше, и такой тонкий, и плаксивый сейчас.

— Заходи, Флойд, — сказал я, — вода чудесная.

Он печально кивнул, повернулся и последовал за Каннингом.

— Молодец, парень, — сказал я ему в спину.

Когда Каннинг добрался до дальнего конца бассейна, он повернулся и посмотрел на меня. Я почти слышал, как он спрашивал себя, остался ли ещё способ напасть на меня.

— Я могу пристрелить тебя и отсюда, — крикнул я ему, и мой голос отозвался водянистым эхом под высоким стеклянным куполом крыши.

Он поколебался еще мгновение, затем шагнул в бассейн, ковыляя своей кривой походкой вниз по белым ступеням, ведущим под воду.

— А теперь продолжай, — сказал я, — прямо на середину.

Флойд Хэнсон уже добрался до конца бассейна и, задержавшись на несколько секунд тоже осторожно спустился в воду.

— Продолжай идти, пока не окажешься в ней по подбородок, — сказал я ему, — тогда можешь остановиться. Мы не хотим, чтобы ты утонул.

Каннинг направился в мою сторону, пока вода не достигла уровня его груди, потом проплыл остаток пути до центра бассейна брассом, где он остановился и подпрыгнул вверх и вниз, двигая руками и ногами. Хэнсон тоже пошёл вброд, остановившись, когда вода покрыла его плечи.

— Давай, Флойд — сказал я. — Как я сказал, до подбородка, — он сделал ещё один мучительный шаг. Даже на таком расстоянии я видел панику в его глазах. Но, по крайней мере, он не утверждал, что служил во флоте.

— Вот так, — сказал я. — Теперь стой.

То, как его бестелесная голова плыла по воде, выглядело жутковато. Я подумал об Иоанне Крестителе.

В жизни бывают моменты, которые, как вы знаете, вы никогда не забудете, и, которые потом будете вспоминать с яркими, чёткими, галлюцинаторными подробностями.

— Хорошо, — сказал я. — Теперь я выйду за дверь и подожду некоторое время — вы не знаете, сколько именно, — и, если за это время я услышу, что кто-то из вас вылезает из бассейна, то вернусь и пристрелю того, кто это будет. Вам понятно? — Я направил пистолет на Каннинга. — Ты понял, старина?

— Думаешь, тебе это сойдет с рук? — спросил он. — Куда бы ты ни убежал, я тебя выслежу.

— Какое-то время вы не будете охотиться, мистер Каннинг, — сказал я. — Только не тогда, когда вы сидите в тюрьме в полосатом костюме и сами расстилаете себе постель на ночь.

— К чёрту тебя, Марлоу, — сказал он.

Он уже тяжело дышал, пытаясь удержаться на воде. Если ему придется задержаться там подольше, он может утонуть. Но, на самом деле, мне было всё равно.

Конечно, оказавшись за дверью, я не стал задерживаться. Во всяком случае, Каннинг, вероятно, не поверил, что я это сделаю. Я решил не рисковать, выходя через парадную дверь — там могла быть кнопка, которую секретарша могла нажать, чтобы вызвать целую стаю головорезов, — поэтому я стал искать боковой выход. Я сразу же нашёл один, и притом знакомый. Я открыл пару дверей и поспешно прошёл через пару комнат, потом свернул в коридор, который показался мне знакомым, толкнул ещё одну дверь — наугад, как мне показалось, — и оказался в гостиной с ситцевыми креслами и высоким камином, куда в тот раз Хэнсон привёл меня после прогулки, и где Бартлетт в роли почтенного слуги подавал нам чай. Я пересёк эту комнату, открыл застеклённую дверь и, спотыкаясь, вышел на солнечный свет к нежному аромату апельсиновых деревьев.

«Шрайнеры» всё ещё шатались по территории. Половина из них была пьяна, а другая половина стремительно к этому приближалась. Их фески теперь сидели криво, а голоса звучали более хрипло. В состоянии наркотического опьянения мне на минуту показалось, что я ворвался в сцену из «Али-Бабы и сорока разбойников». Я пошёл по дорожке рядом со свисающей бугенвиллеей во всём её преувеличенном великолепии.

У меня было смутное представление о том, как добраться до места, где я оставил свою машину, и я направился в этом направлении, когда на повороте тропинки дорогу мне преградил рыжеволосый краснолицый парень в слегка потрепанной феске, который был скроен в масштабе семейного холодильника. На нём была лимонно-зелёная рубашка и фиолетовые шорты, а в большой розовой лапе он сжимал высокий стакан для коктейля. Он посмотрел на меня с широкой, счастливой улыбкой, затем нахмурился с притворным неодобрением и указал на мою голову.

— Твой голова обнажена, брат, — сказал он. — Так нельзя. Где твоя феска?

— Её украла обезьяна и убежала с ней в лес, — сказал я.

Это заставило толстяка от души рассмеяться, и его живот затрясся под ослепительно яркой зеленой рубашкой. Тут я понял, что всё ещё держу в руках «вайраух», и теперь он его заметил.

— Смотри-ка! — сказал он. — Ну разве у тебя не шикарное оружие? Где ты его взял?

— Их раздают в клубе, — сказал я. — Управляющий растратил их деньги, и сейчас формируется отряд, который будет его преследовать. Поспеши, и ты сможешь присоединиться.

Он посмотрел на меня с открытым ртом, а затем хитрая усмешка расплылась по его лицу, которое было цвета рождественской ветчины и с такой же точно текстурой. Он лукаво погрозил мне пальцем.

— Ты дразнишь меня, брат, — сказал он. — Разве не так? Я знаю, что так.

— Ты прав, — сказал я и взвесил пистолет в руке. — Эта штука — всего лишь копия. Здешний большой вождь, человек по фамилии Каннинг, коллекционирует их — то есть модели. Вы должны попросить его показать вам его оружейную комнату. Это что-то!

Толстяк откинул голову и, прищурившись, посмотрел на меня.

— Ну, — сказал он широко, — это можно. А где его найти?

— Он в бассейне, — сказал я.

— Где он?

— В бассейне. Остывает. Иди туда, — я ткнул большим пальцем через плечо, — и найдёшь его. Он тебе обрадуется.

— Что ж, спасибо, брат. Это очень мило с твоей стороны.

И он радостно заковылял в сторону клуба.

Когда он завернул за поворот и скрылся из виду, я огляделся — немного диковато, как мне показалось. Я подумал, что делать с пистолетом. Мой мозг всё ещё работал не так хорошо, учитывая все надругательства, которым он подвергся за последние несколько дней и часов. Я находился у высокой стены, увешанной тяжелыми гобеленами с изображением официального цветка Сан-Клементе, и просто выбросил оружие. Я услышал, как оно ударилась о стену и с тихим стуком упало в грязь у её основания. Потом людям Берни Олса понадобится почти два дня, чтобы его найти.

Конечно же, солнце вовсю светило на мою машину, и внутри было жарко, как в паровой печи. Мне было всё равно — руль мог обжечь мои ладони до костей, и я почти ничего не почувствую. Я поехал в сторону главных ворот. На одном из поворотов у меня вдруг закружилась голова, и машина чуть не врезалась в дерево. От верёвок мои руки всё ещё болели. Привратник Марвин бросил на меня подозрительный взгляд и скорчил горгулью рожу, но убрал шлагбаум без проблем. Я остановился у первой попавшейся телефонной будки и позвонил Берни. С моим голосом всё было ещё не так хорошо, и сначала он не мог ничего разобрать из того, что я говорю. Но потом смог.

То, что последовало за этим, было довольно пессимистичным, или так мне показалось, учитывая все красочные и захватывающие события, которые этому предшествовали. Берни и его соратники совершили налёт на клуб «Кауилья» и обнаружили Бартлетта всё ещё там, у бассейна, без сознания от потери крови. Они с трудом пробрались сквозь толпу пьяных «шрайнеров», бродивших по территории. Флойда Хэнсона они схватили в его квартире на берегу океана в Бэй-Сити. Он как раз собирал вещи. Берни сказал, что если бы Хэнсон не попытался забрать с собой столько вещей, у него как раз хватило бы времени, чтобы скрыться.

— Господи, видел бы ты его дом, — сказал Берни. — Большие фотографии мускулистых мужиков в рамках на стенах и пурпурные шёлковые халаты в шкафах. — Он слабо взмахнул рукой и тихо присвистнул: — У-у-у!

Конечно, я захотел узнать о Каннинге. Почему я не удивился, узнав, что ему, в отличие от Хэнсона, удалось скрыться? Тем же вечером Берни отправил парней к дому Каннинга в Хэнкок-парке, но птичка уже упорхнула. Прислуга не смогла сказать, куда он отправился; всё, что они знали, это то, что он приехал домой в большой спешке, его одежда выглядела так, как будто он попал во внезапное наводнение, он приказал собрать чемодан и вызвал машину, чтобы тут же его отвезли в аэропорт. Офис шерифа принялся прочёсывать списки пассажиров на вылетающих рейсах, а люди Берни отправились в аэропорт показывать фотографию Каннинга сотрудникам авиакомпаний. Одной из регистраторш показалось, что она его узнала, но имя, которое он назвал, было не Каннинг. Как он себя назвал, она не помнила. Рейс, на который он сел, был до Торонто, а оттуда в Лондон, Англия, но она не знала, что было указано у него в билете. Берни позвонил в офис и сказал своим людям, чтобы они сосредоточились на пассажирской декларации на ночной рейс «Эйр Канада» в Торонто и посмотрим, что они тамобнаружат.

Мы с Берни отправились выпить. Я предложил «Виктора», и Берни отвёз нас туда. Я заказал нам обоим по «буравчику». «У Виктора» — единственный известный мне бар, где готовят настоящий «буравчик», то есть половину джина и половину «Роуз Лайм Джюс»^[89] добавляют к колотому льду. В других местах кладут сахар, горькую настойку и тому подобное, но это всё неправильно. Именно Терри Леннокс познакомил меня с «Виктором», и время от времени я захожу туда и поднимаю бокал в память о старой дружбе. Берни знал о Терри, но не так, как я.

Я спросил, где сейчас Флойд Хэнсон, и Берни сказал, что его отвезли в управление, где ребята сразу же принялись за него в задней комнате. Им не нужно было прикладывать много усилий. Когда они спросили, откуда взялась кровь у бассейна, он всё рассказал им о мексиканцах и о том, как Бартлетт по приказу Каннинга пытал их, чтобы заставить говорить, а затем прикончил. Хэнсон даже предложил отвезти их в клуб «Кауилья» и показать яму с известью в дальнем углу клуба, куда они с Бартлеттом сбросили тела.

— Похоже, у них там очень кислая почва, — сказал Берни.

— Для этого и известь? Удобно иметь такую яму, когда нужно избавиться от пары трупов.

Берни никак это не прокомментировал.

— Хороший напиток, — сказал он, отхлебнув своего «буравчика» и причмокнув губами. — Освежает.

Он не смотрел на меня; даже с широко распахнутыми глазами Берни, похоже, вообще ни на что не смотрит.

— Догадываюсь, что Каннинг хотел получить от тебя и мексиканцев, — сказал он. — Наш старый приятель Питерсон, верно? Принёс же чёрт на хвосте.

Я достал портсигар и протянул ему. Он покачал головой.

— Всё бросаешь? — спросил я.

— И это нелегко.

Я положил портсигар и спичечный коробок на стойку. Берни не из тех, кто бросит курить; это только сделало бы его ещё более раздражительным. Я закурил и выпустил три кольца дыма, все три идеально сформированные — я и не думал, что настолько хорош.

Берни нахмурился. Ему очень хотелось закурить. Его лицо потемнело, и он одарил меня своим взглядом типа «раскалывайся или что ещё».

— Хорошо, Марлоу, — сказал он, — давай послушаем.

— Берни, — сказал я, — тебя ведь не убьет, если ты будешь время от времени называть меня по имени?

— Зачем?

— Потому что весь день люди называли меня Марлоу, после чего следовали угрозы, а затем насилие в немалых дозах. Мне это надоело.

— Значит, ты хочешь, чтобы я называл тебя Фил?..

— Филип подойдёт.

— …и тогда мы станем приятелями и всё такое, верно?

Я отвернулся от него.

— Забудь об этом, — сказал я.

Проходивший мимо бармен вопросительно поднял бровь, но я махнул ему рукой. «Буравчики» требуют определённого ритма, если не хочешь проснуться на следующее утро с головой, напоминающей клетку с какаду. Рядом со мной тяжело задышал Берни. Всегда понимаешь, что становится опасно, когда Берни начинает своим хоботом издавать такие звуки.

— Давай-ка я всё тебе разъясню, Марлоу, — сказал он и начал отсчитывать пункты своими большими мясистыми пальцами. — Сначала этот Питерсон умирает, а потом, может быть, и не умирает. Кто-то нанял тебя, чтобы ты этим занялся. В ходе расследования ты столкнулся с сестрой Питерсона. Потом сестра Питерсона умирает, и в этом нет никаких сомнений, поскольку мы видели её с перерезанным от уха до уха горлом. Я зову тебя на место преступления и любезно прошу сообщить мне всё, что тебе известно. Ты же говоришь куда мне идти и что я могу с собой проделать…

— Нет же! — запротестовал я. — Я был предельно вежлив!

— …а потом ты снова звонишь мне, и на этот раз у нас два трупа, какой-то лакей лежит у бассейна с пулей в ноге, богатый парень в бегах, а ещё один парень пытается в них податься. Я говорю себе: Берни, это чертовски трудное дело. Дело такого рода, Марлоу, что шериф, узнав об этом с минуты на минуту, будет ожидать, что я быстро с этим разберусь. Этот парень, Каннинг, ты знаешь, кто он?

— Нет, не совсем. Но ты же мне всё расскажешь.

— Он один из крупнейших инвесторов в недвижимость в этих краях. Он владеет универмагами, фабриками, жилыми кварталами — называй как хочешь.

— А ещё, он отец Питерсонов, — сказал я. — То есть, Линн и Нико.

Это заставило его замолчать на секунду или две. Он наклонил голову вперед и сдвинул брови так, что стал похож на быка, готового наброситься на особенно назойливого матадора.

— Ты шутишь, — сказал он.

— Разве я стал бы тебя обманывать, Берни?

Он сидел и думал. Это было потрясающе — видеть Берни, погруженного в свои мысли. Вдруг он протянул руку, схватил мой портсигар, вытащил сигарету, сунул её в рот и зажёг спичку. Секунду или две он держал пламя в подвешенном состоянии, с выражением лица, скорбящим, но дерзким, как у грешника, готового уступить своему греху. Затем поднёс огонь к нужному концу сигареты и сделал долгую, медленную затяжку.

— Ах, — вздохнул он, выпуская дым. — Господи, как вкусно.

Я поймал взгляд бармена и поднял два пальца. Он кивнул. Его звали Джейк. Именно здесь, у «Виктора», я впервые встретил Линду Лоринг, и Джейк до сих пор её помнит. В этом нет ничего удивительного. Линда — та женщина, которую ты не забудешь. Может быть, мне стоит жениться на ней, если она всё ещё в этом заинтересована, хотя может быть уже и нет. Я уже говорил, что она невестка Терри Леннокса? Сильвия Леннокс, жена Терри, была убита, за что Терри и поплатился. На самом деле Сильвию убила женщина, обезумевшая от ревности — её муж и Сильвия были любовниками, — а также просто сумасшедшая. Терри всё равно хотел исчезнуть, вот почему он инсценировал свое самоубийство в засиженном мухами городке в Мексике под названием Отатоклан — хотя мало кто знает, что это была инсценировка, включая Берни. Почему я должен ему об этом говорить? Терри был подлецом, но мне он всё равно нравился. Он был стильным подлецом, а стиль — это то, что я ценю.

Джейк принёс два свежих «буравчика». Теперь Берни думал и курил одновременно, тяжело дыша между затяжками. Мне нужен этот напиток, а потом, может быть, и ещё один.

— Послушай, Берни, — сказал я, — прежде чем ты снова начнёшь вести отсчёт на пальцах и тому подобное, позволь мне повторить то, что я тебе уже говорил: моё участие в этом деле с Питерсоном случайно. Это не имеет никакого отношения ни к Каннингу, ни к мексиканцам, ни к убийству Линн Питерсон…

— Эй ты, умник! — сказал Берни, подняв руку, которая могла бы остановить движение на бульваре Бэй-Сити. — Просто сдай немного назад. Ты хочешь сказать, что Каннинг — это старик Питерсона?

— Именно это я тебе и сказал.

— Но как?..

— Потому что мне сказал Каннинг. Он прослышал, что я иду по следу его сына, — поэтому он притащил меня туда и велел своему человеку окунуть меня в бассейн.

— А что насчёт двух мексов, которых он заставил «своего человека» затоптать насмерть? Они, чёрт возьми, откуда там взялись?

— Они там оказались, потому что убили его дочь — убили Линн Питерсон.

— Я знаю, но зачем?

— Что «зачем»?

— Зачем они убили её? Зачем они схватили её в доме Нико Питерсона? Во-первых, почему они оказались в доме Питерсона? — Он остановился, вздохнул и опёрся лбом на руку. — Скажи мне, что я тупой, Марлоу, скажи мне, что мои мозги поджарились после стольких лет работы в полиции, но я просто не понимаю.

— Пей свой напиток, Берни, — сказал я. — Возьми ещё сигарету. Расслабься.

Он вскинул голову и сердито посмотрел на меня.

— Я расслаблюсь, — сказал он, — когда ты перестанешь отгораживаться от меня каменной стеной и расскажешь мне, что, чёрт возьми, происходит.

— Этого я вам сказать не могу, — сказал я. — Я не могу тебе сказать, потому что не знаю. Я оказался вовлечен в это дело случайно. Позволь мне повторить: меня наняли искать парня, который должен был быть мёртв. А в следующий момент я по колено в трупах, и я чёрт возьми, сам чуть не стал трупом. Но послушай меня, Берни, пожалуйста, послушай, когда я буду говорить это ещё раз. Я не знаю, как и ты, что происходит. У меня такое чувство, будто в одно прекрасное утро я вышел прогуляться и на первом же перекрестке оказался в аварии с десятком машин. Повсюду кровь и тела, горящие машины, вой сирен скорой помощи, весь этот шламозл.^[90] И я стою посреди всего этого, почёсывая голову, как Стэн Лорел.^[91] Да, Берни, всё это прекрасно, но это не моё дело. Пожалуйста, поверь мне.

Берни выругался, в волнении взял свой почти полный стакан и одним глотком опрокинул его в себя. Я поморщился. Нельзя так поступать с «буравчиком», одним из самых изысканных напитков в мире — простым, но изысканным. Кроме того, этот, один из самых изысканных напитков в мире нужно пить медленно и аккуратно, иначе он поразит вас, как глубинная бомба.

Берни несколько раз моргнул, когда джин опустился и достиг своей цели; затем он снова взялся за мой портсигар и зажёг еще одну раковую палочку. Я смотрел на него и думал о том, что не хотел бы позже оказаться на месте жены Берни или его кота, потому что сегодня вечером в резиденции Олсов наверняка будет много крика и пинков.

— Ты должен сказать мне, — произнес он хриплым от сигаретного дыма и выпитого спиртного голосом, — ты должен сказать мне, кто тебя нанял найти Питерсона.

Я вынул трубку, но он схватил меня за запястье:

— И не начинай играть с этой проклятой штукой!

— Ладно, Берни, — сказал я успокаивающе, — ладно.

Я положил трубку обратно в карман и вместо этого взял сигарету, решив, что лучше взять одну, пока Берни не выкурил их все. Я начал искать другую отвлекающую тактику.

— Скажи мне, что Хэнсон должен был рассказать, — попросил я.

— Что ты имеешь в виду, говоря, он должен был рассказать?

— Я имею в виду, что он рассказал вашим ребятам, когда они набросились на него с тисками? Какой товар он выкашлял?

Берни отвернулся, словно собираясь сплюнуть, потом снова вернулся.

— Ничего стоящего, — сказал он с отвращением. — У него ничего не было. Я думаю, что Каннинг не доверял ему, во всяком случае, в том, что касалось щекотливых дел. Он сказал, что Каннинг хочет выяснить, что тебе известно о Нико Питерсоне, жив ли он, и если да, то где его можно найти. Вряд ли в этом есть что-то новое. Что касается мексиканцев, то Каннинг знал, что они убили девушку, и отомстил им.

— Как Каннингу удалось заполучить мексиканцев? Хэнсон рассказал?

— У него есть сообщники к югу от границы. Они схватили мексиканцев и отправили их сюда. Хорошо иметь влиятельных друзей, а? — Он взял свой пустой стакан и печально посмотрел в него.

— Какой беспорядок, — сказал он. — Что за потрясающий, размером с Эмпайр-Стэйт-Билдинг, бардак на все времена. — Он поднял печальные глаза и направил их на меня. — Ты знаешь, почему я здесь, Марлоу? Знаешь, почему я здесь, пью с тобой и курю? Потому что, когда я вернусь домой, мой босс уже с полдюжины раз будет звонить по телефону, желая узнать, задержал ли я ещё негодяев, надежно ли запер тебя в камере, и как ему объяснить модным приятелям Каннинга из мэрии и других мест, его приспешникам, какими были большинство из них, как так получилось, что мы совершили налёт на этот его клуб — как он там называется?

— «Кауилья».

— …как получилось, что мы провели полномасштабный рейд на клуб «Кауилья», членами которого они все являются, прежде чем я посоветовался с ним и получил его разрешение.

— Что? — спросил я. — Вы отправились туда, ничего не сообщив боссу?

Шериф Доннелли был избран совсем недавно, опередив на выборах своего предшественника на пару тысяч голосов, что, полагаю, удивило всех, включая самого Доннелли. Парень, которого он заменил, работал на этом посту ещё до Первой мировой войны, или, по крайней мере, так всем казалось, и Доннелли предстояло ещё многое доказать. Кресло шерифа было ещё тёплым, когда он пристроил на него свой зад, и с того дня он приобрёл большое влияние в округе, по большей части, опираясь на Берни и других офицеров в своей команде. Может быть, и заслуженно — наверное, размякли при старом режиме.

— Мне показалось, это срочно, — сказал Берни, — судя по тому, как ты описал происшедшее в клубе. Если бы я привлёк Доннелли, нам пришлось бы перепрыгивать через столько обручей, что все в заведении, включая барменов и садовников, смылись бы задолго до того, как мы туда смогли бы добраться.

Он замолчал и посмотрел на меня:

— А теперь-то что?

Должно быть, произошло то, что называется внезапным озарением. Меня осенило, пришедшее в голову было серьёзным, грязным, мерзким и очевидным.

— Есть список людей, которые там работают, в клубе? — спросил я.

— Список? Что ты имеешь в виду?

— Должны же быть какие-то записи о том, кто состоит в штате, — сказал я, обращаясь скорее к самому себе, чем к Берни, — список персонала или ведомость заработной платы, что-то в таком роде.

— О чём ты говоришь?

Я отхлебнул немного, в очередной раз отметив, что сок лайма прекрасно дополняет можжевелово-ягодный привкус джина. Добрый старина Терри — если он и не сделал в жизни больше ничего хорошего, то уж точно хотя бы познакомил меня с этим великолепным коктейлем.

— Когда я был там, в клубе, — сказал я, — один парень, его зовут Ламарр, подошёл ко мне и заговорил. Он немного, знаешь ли, — я коснулся пальцем виска, — но не полоумный сумасшедший, а безобидный, я бы так сказал. Он сказал, что видел, как я разговаривал с капитаном Крюком, и что он один из Пропавших Мальчиков.

— Капитан Крюк, — ровным голосом повторил Берни, кивая. — Пропавшие мальчики. Что это значит, ради всего святого?

— Флойд Хэнсон сказал мне, что клуб проводит политику найма таких, как Ламарр, одиночек, бродяг, людей без прошлого и без особого будущего. Что-то вроде филантропии, хотя я не вижу Уилбера Каннинга филантропом, каким был его отец.

Я остановился. Берни подождал, потом нетерпеливо спросил:

— Ну? Что дальше?

— Если Нико Питерсон жив и его смерть была инсценирована, всё равно должно было быть тело — Линн Питерсон показали труп в морге, и она опознала своего брата. Может быть, она солгала, чтобы скрыть тот факт, что Нико жив и всё это было подстроено.

Берни задумался.

— Ты хочешь сказать, что труп в морге мог принадлежать одному из бродяг, работавших в клубе? Что Нико там кого-то убил, переоделся, переодел труп, проехал по трупу столько раз, чтобы его невозможно было узнать, а потом выбросил его на обочине и умчался прочь?

Я медленно кивнул. Я сам всё ещё размышлял над этим. Пропавшие Мальчики, сказал Ламарр, мы — Пропавшие Мальчики.

— Кто, черт возьми, эти Пропавшие Мальчики? И кто такой капитан Крюк?

— Персонаж из Питера Пэна. Знаешь — Дж. М. Барри?

— Значит, этот Ламарр сумасшедший, но начитанный.

— Он говорил о Флойде Хэнсоне. Хэнсон был капитаном Крюком. А в ту ночь, когда предположительно погиб Нико Питерсон, Хэнсон одним из первых прибыл на место происшествия и сделал предварительное опознание. Если возьмёшься за Хэнсона и хорошенько его прижмёшь, держу пари, ты вытянешь из него всю историю.

Берни некоторое время молчал, играя на стойке со спичечным коробком, пальцами переворачивая его с одного ребра на другое.

— Ты всё ещё утверждаешь, что ничего не знаешь обо всем этом, кроме того, что известно нам?

— Я так и говорю, Берни, да. Ты мог бы заметить, что я повторил это несколько раз. Это не наводит тебя на мысль, что, может быть, я говорю правду?

— Всё началось с тебя, Марлоу, — сказал Берни, опустив глаза и глядя на спичечный коробок. — Ты, каким-то образом, — ключ ко всему этому, я это знаю.

— Как?..

— Заткнись. Питерсон мне безразличен, так же, как и его сестра. И мексы тоже — что такое пара мертвых «мокрых спин»? Я смогу жить дальше без этой феи Хэнсона, и без этого виртуоза дубинки в полосатом костюме, что подвизался у Каннинга. Но сам Каннинг — это совсем другое дело. Завтра его имя будет полоскаться во всех газетах, если только кто-нибудь не вмешается и не заткнёт им рот.

— О? — сказал я. — И кто бы это мог быть? — спросил я, внезапно поняв, каков будет ответ, и моё сердце замерло в предвкушении.

— Я думаю, одно из многого, чего ты не знал, — сказал Берни в своей наполовину сердитой, наполовину самодовольной манере, — это то, что Уилбер Каннинг — близкий деловой партнёр Харлана Поттера.

Он явно готовился к этому. Я посмотрел в свой стакан. Интересно, кто изобрел «буравчик»? И как он придумал это имя? Мир полон таких маленьких вопросов, и только у Рипли есть ответы на них.

— А, — сказал я.

— Что это значит?

— Это значит «А»?

Харлану Поттеру принадлежал большой кусок здешнего калифорнийского побережья, а также, по последним подсчётам, около дюжины крупных газет. Он также был отцом Линды Лоринг и покойной миссис Сильвии Леннокс, что, конечно, делало его тестем Терри Леннокса. Казалось, на каждом шагу в своей жизни на каждом шагу я натыкался на Терри, который улыбался своей печальной улыбкой и вертел в белых, как кость, пальцах бокал с «буравчиком». Забавно — большинство людей думают, что он мёртв, как они думают, что и Нико Питерсон мёртв, но это было не так, и он продолжал преследовать меня, как будто действительно умер.

Если я женюсь на Линде Лоринг, подумал я, Харлан Поттер станет моим тестем. Это была перспектива на три «буравчика». Я подал знак бармену Джейку, и он ответил мне таким сдержанным кивком, что едва ли это был кивок.

— Итак, — сказала я, медленно выдыхая. — Харлан Поттер. Ну-ну. Сам гражданин Кейн.^[92]

— Прояви хоть немного уважения! — сказал Берни, стараясь не хихикать. — Ты почти член семьи — я слышал, что у дочери Поттера всё ещё имеется для тебя светильник. Ты позволишь ей осветить свою серую никчемную жизнь?

— Оставь её в покое, Берни, — спокойно сказал я.

Он поднял руки в знак примирения.

— Эй, успокойся. Ты теряешь чувство юмора, Марлоу.

Я развернулся на барном стуле к нему лицом. Он отвёл взгляд. Он знал, что переступил черту, и я продолжил:

— Послушай, Берни, ты можешь сколько угодно стучать мне по голове за дела, представляющих для тебя интерес с точки зрения закона, но держись подальше от моей личной жизни.

— Ладно, ладно, — смущенно пробормотал он, все еще хмуро глядя в пол. — Извини.

— Спасибо.

Я повернулся обратно к бару, не желая, чтобы он увидел тень ухмылки, которую я не смог скрыть. Мне не часто удавалось заставить Берни покраснеть, но, когда это удавалось, я выдаивал его досуха.

Джейк принёс наши напитки. Я видел, что Берни, на самом деле, уже не хочет, но, учитывая тот факт, что его ботинок одиннадцатого размера всё ещё торчал у него из рта, он не мог отказаться.

— В чём-то, ты, вероятно, прав, — сказал я, немного разряжая обстановку.

— В чём?

— В том, что Поттер позаботится о том, чтобы его приятеля Каннинга окончательно не поджарили в завтрашних выпусках.

— Угу, — он сделал глоток и с озабоченным выражением лица поставил стакан на стойку. Ему, вероятно, скоро придётся повидаться с Доннелли, и будет не очень здорово, если от него будет разить джином, как уже и будет, поскольку он успел проглотить два «буравчика».

— В этом городе, — сказал он, прищёлкнув языком, — со мной случалось всё, что только можно, — он положил подбородок на лежащую на стойке руку. — Ты знаешь, что я служу в полиции почти четверть века? Подумать только. Это мясорубка, а я даже не кусок первоклассного мяса.

— Ну же, Берни, — сказал я, — через минуту ты заставишь меня заплакать.

Он угрюмо посмотрел на меня.

— А что насчёт тебя? — спросил он. — Собираешься притвориться, что твой мир чище, чем тот, в котором застрял я?

— Да всё вокруг одно и то же, — сказал я. — Но посмотри на это с другой стороны. С такими парнями, как ты и я, на одной чаше весов, и каннингами, и поттерами со всех их золотом, на другой, наша жизнь не опустится на самое дно.

— Да, конечно, — сказал Берни. — Сегодня вечером ты настоящая Поллианна,^[93] не так ли?

Тогда я замолчал, но не из-за насмешки Берни, а потому, что у меня было опасение отправить Харлана Поттера в одну лигу с Уилбером Каннингом. Поттер был крут, и ты не заработал бы таких денег, как у него, — говорят, он стоит сто миллионов, — не срезав несколько углов, а может быть, и несколько голов. Но мужчина, который стал отцом такой девушки, как Линда Лоринг, не может быть плохим во всём. Я как-то с ним разговаривал. Он начал с угроз, а потом прочитал мне лекцию о том, что унылая старость — удел большинства из нас, потом снова пригрозил и закончил небрежным намеком на то, что, возможно, подумает о том, чтобы пристроить меня куда-нибудь, если я не буду совать свой нос куда не надо. Я сказал спасибо, но нет, спасибо. По крайней мере, мне так показалось.

Берни посмотрел на часы. Они были размером с картофелину, но все равно казались маленькими на его руке.

— Мне пора, — сказал он и начал подниматься с табурета.

— Ты ещё не допил, — сказал я. — Коктейли, знаешь ли, стоят недёшево.

— Послушай, официально я на дежурстве. Вот, — он достал бумажник и бросил на стойку пятёрку, — возьми.

Я взглянул на него, потом взял банкноту, сложил её и сунул в верхний карман его синего саржевого костюма.

— Не оскорбляй меня, Берни, — сказал я. — Я позвал тебя выпить, и я плачу. Это часть того, называется общественным договором.

— Да. Я не слишком хорошо разбираюсь в принятых в обществе правилах. — Он улыбнулся, и я улыбнулся в ответ.

— Увидимся, Фил, — сказал он.

— А тебе обязательно?

— Это моя работа. — Он надел шляпу, поправил её и щёлкнул по полям кончиком пальца, как бы отдавая честь. — Пока.

Я допил свой бокал и подумал о том, чтобы прикончить тот, который не допил Берни, но есть некоторые границы, которые мы, Марлоу, так просто не переходим. Вместо этого я заплатил по счёту и взял свою шляпу. Я заметил, что Джейк собирается спросить меня, как поживает моя подруга, имея в виду Линду Лоринг. Чтобы не дать ему этого сделать, я сделал вид, что вспомнил о срочной встрече в другом месте, и сбежал.

* * *

Ночь была ясная, прохладная, и одна большая звезда висела низко в небе, отбрасывая длинный луч света в самое сердце Голливудских холмов. Там же пищали и мелькали летучие мыши, напоминающие обугленные клочки бумаги над огнём. Я искал луну, но не смог её увидеть. И хорошо — луна всегда наводит на меня меланхолию. Мне некуда было спешить и дел, требующих моего внимания тоже не было. Я вспомнил, что не на машине, подозвал такси и велел отвезти меня домой. Водитель был итальянцем, таким же крупным, как Берни Олс, и таким же добродушным. Каждый раз, когда загорался красный свет, он тихо ругался. Ругательства были итальянскими, но мне не нужен был перевод, чтобы понять, что они означают.

В доме было душно, как будто целая толпа, сидя на корточках, провела здесь целый день при запечатанных окнах. Я по книге расставил шахматные фигуры, партия Ласкер против Капабланки, в ней Капабланка уничтожил немецкого мастера одним своих самых приятных и смертоносных эндшпилей. Партия — лучше не придумаешь. Но я всё равно был не в настроении. От выпитого джина у меня всё ещё кружилась голова, и мне не хотелось, чтобы это ощущение исчезло. Бывают моменты, когда тебе хочется, чтобы твой разум перестал работать, а сегодня мой был слишком занят, чтобы я чувствовал себя спокойным. Некоторые мысли ты стараешься отогнать, но они всё равно приходят.

Я запрыгнул в «олдс» и отправился в «Кафе Барни», где выпил шесть бурбонов подряд и продолжил бы дальше, если бы старый добрый Трэвис, мой ангел-хранитель за стойкой бара, не отказался меня обслуживать. Вместо этого он заставил меня отдать ему ключи от машины, помог выйти на улицу и усадил в такси. После этого я почти ничего не помню. Кое-как я поднялся по ступенькам из красного дерева, прошёл через парадную дверь и даже добрался до спальни, где проснулся около полуночи, растянувшись на кровати по диагонали, лицом вниз, в одежде. Пахло от меня как от енота, а жажда была как у верблюда.

Я доковылял до кухни, наклонился над раковиной и выпил кварту^[94] воды прямо из-под крана, потом сразу же ввалился в ванную, наклонился над унитазом и меня вырвало парой кварт. Первая кварта была водой, за ней последовала еще одна кварта бледно-зеленой жидкости, состоящей, как я понял, наполовину из «буравчика» и наполовину из желчи. Да, вчера был длинный день.

И это ещё не конец. Посреди ночи меня разбудил телефонный звонок. Сначала я подумал, что это пожарная сигнализация, и выбежал бы в ночь, если бы только смог открыть входную дверь. Я взял трубку, как будто это была голова гремучей змеи. Это был Берни, позвонивший мне, чтобы сообщить, что Флойда Хэнсона только что нашли в его камере повесившимся на одной из оконных решёток. Он разорвал простыню на полоски и скрутил их в самодельную веревку. Окно было недостаточно высоко, и ему пришлось вещаться, подгибая ноги, которыми он доставал до пола. Потребовалось много времени, чтобы он смог умереть.

— Так что, одна канарейка не запоёт, — сказал Берни. Я сказал ему, что он душка. Он рассмеялся, но безо всякого удовольствия.

— Что с тобой? — спросил он. — Ты говоришь так, словно у тебя во рту кляп.

— Я пьян, — сказал я ему.

— Ты что? Я не могу разобрать, что ты говоришь.

— Я сказал, что пьян. Отморожен. Проспиртован. Вусмерть.

Он снова рассмеялся, на этот раз от души. Наверное, это было забавно — слышать, как кто-то пытается произнести эти слова, особенно последнее.

Я сделала глубокий вдох, от которого у меня закружилась голова, но зато в голове прояснилось настолько, что я смог спросить о Бартлетте.

— Кто такой Бартлетт? — спросил Берни.

— Господи, Берни, не кричи, — сказала я, держа трубку подальше от уха. — Бартлетт — дворецкий, старик с дубинкой, которому я прострелил колено.

— Ах, этот. С ним всё не очень хорошо. В коме, насколько я слышал. Потерял бочку крови. Ему делают переливание. Может, он выкарабкается, а может, и нет. Гордишься собой, Дикий Билл?

— Он меня чуть не утопил, — прорычал я.

— Этот старик? Ты теряешь рассудок, Марлоу.

— Ну вот, опять ты называешь меня Марлоу.

— Да, но есть вещи и похуже, которыми я мог бы тебя назвать. И то, что ты угостил меня выпивкой, вовсе не означает, что я стану твоим лучшим другом и товарищем по играм. Да и эффект от выпивки прошёл, как только я вернулся в офис — Доннелли был на каком-то модном благотворительном вечере, и он заявился во фраке и чёрном галстуке, распространяя запах одеколона и светских дам. Ты когда-нибудь замечал, как на таких вечеринках повсюду пахнет женщинами?

— Бывал ли я когда-нибудь на таких вечеринках?

— У тебя голова идёт кругом. Такой же эффект и на вечеринках попроще. Как бы то ни было, Доннелли очень переживал, что его утащили с бала, но это было ничто по сравнению с тем, что он испытал, услышав о том, что произошло в клубе «Кауилья», когда ты стрелял в дворецких, а Каннинг проделывал индейский трюк с веревкой и исчезал в воздухе.

— Берни, — сказал я голосом какого-то бесконечно нежного, бесконечно страдающего существа, как мог бы сказать поэт, — Берни, я пьян и болен, и какой-то парень с отбойным молотком усердно трудится у меня на затылке. Сегодня я чуть не утонул. Я также подстрелил парня, который, возможно, не собирался этого делать и, вероятно, не заслужил, но всё же, даже убивая плохих парней, ты это получишь. Так что, пожалуйста, могу я вернуться в постель?

— Да, ты иди и проспись, Марлоу, пока остальные не спят всю ночь, пытаясь разобраться с беспорядком, который, насколько я понимаю, начал ты.

— Мне жаль, что ты не на своей работе, Берни. Кем ты хотел быть, воспитателем в детском саду?

Тут он разразился речью, подобной которой не найдешь ни в одной из тех книг, которые продаются завёрнутыми в простую коричневую бумагу в магазине, где всегда задёрнуты шторы и над дверью отсутствует вывеска. Я позволил ему разглагольствовать, в конце концов он выдохся и заткнулся, хотя я слышал, как он сердито дышит в трубку. Потом он спросил, что я сделал с пистолетом.

— Каким пистолетом?

— Каким пистолетом? Пистолетом, из которого ты подстрелил Бартлби.

— Бартлетта. Я его выбросил.

— Куда?

— В бугенвеллию.

— Во что?

— В кусты. В клубе «Кауилья».

— Ты тупой ублюдок. О чём ты только думал?

— Я ни о чём не думал, — сказал я. — Я действовал инстинктивно. Ты помнишь, что такое инстинкт, Берни? Это то, что в основном определяет поведение обычных людей, людей, которые не прослужили четверть века в полиции.

Потом я повесил трубку.

Я проспал до полудня. Что я чувствовал, когда проснулся? По соседству жила бродячая кошка, которая всё время ко мне приглядывалась в надежде, что я приму её и позволю ей управлять своей жизнью. Она была поеденной молью сиамкой, но, конечно же, считала себя реинкарнацией египетской принцессы. На днях я открыл заднюю дверь и увидел дочь фараона, сидящую на крыльце и держащую во рту остатки того, что было какой-то птицей. Она бросила на меня обаятельный взгляд и осторожно положила труп к моим ногам. Наверное, это был подарок для меня, что-то вроде аванса перед её переездом.

Так вот, этой птицей, с остекленевшими глазами и ощущением, что весь скелет обглодан, был я когда я лежал в клубке мокрых от пота простыней и смотрел на светильник в потолке, который, казалось, медленно вращался по эллиптической орбите. Послушайте моего совета: никогда не пейте шесть бурбонов поверх трёх «буравчиков». Когда я разжал губы достаточно, чтобы открыть рот, я был удивлен, что из него не потянулся тяжёлый зеленый дым.

Я встал и потащился на кухню, двигаясь очень осторожно, как очень старый человек, немощный и хрупкий. Я насыпал ложкой кофе в кофейник, поставил его на плиту и разжёг огонь. Потом долго стоял, облокотившись на край раковины и рассеянно глядя на задний двор. Солнечный свет снаружи был кислым, как лимонный сок. Однако недавний дождь сильно оживил обстановку. Большая часть цветов на картофельных кустах миссис Палузы уже начала превращаться в ягоды, но куст олеандра за мусорным баком был усыпан розовыми цветами, где полдюжины крошечных колибри были заняты своей работой по опылению. Эх, природа, а похмелье было единственным пятном на этом пейзаже.

Кофеварка заурчала, как и мой желудок.

Я накинул халат, вышел и подобрал газету, которую мальчик-рассыльный бросил на крыльцо. Стоя в прохладной тени, я просмотрел первую страницу. В седьмой колонке было сообщение об «инциденте» в клубе «Кауилья». Двое злоумышленников ворвались в клуб и были задержаны сотрудниками службы безопасности — имя Бартлетта не называлось — в результате инцидента двое погибли. Оказалось, что управляющий клубом Флойд Хенсон (sic,^[95] как говорится) был сообщником налётчиков и позже случайно погиб, находясь под стражей в полиции. Владелец клуба, Уилберфорс Каннинг, вчера поздно вечером покинул страну в неизвестном направлении. Я присвистнул, качая головой. Надо было отдать должное Харлану Поттеру. Когда он уничтожал историю, он делал это с впечатляющей тщательностью.

Я вернулся в дом, налил себе кофе из кофеварки и выпил. Он был слишком крепким и имел горький вкус. Или, может быть, горечь уже была у меня во рту, от того, что я только что прочитал.

Через некоторое время я снял пижаму в ванной и была поражён синяками, оставленными веревками Бартлетта на моих руках, груди и рёбрах. По цвету они варьировались от грязно-серого до лилово-малинового и потом до болезненного сернистого оттенка жёлтого. Мои лёгкие болели от давления, которое я испытывал, будучи так долго связанным, а затем от того, что им пришлось перенести, чтобы не лопнуть, когда моя голова была под водой, не говоря уже о сигаретах, которые я выкурил прошлой ночью в кафе, погружаясь всё глубже и глубже в бутылку бурбона.

Как бы плохо я себя ни чувствовал, это было лучше, чем быть мёртвым, но и только.

Побрившись, приняв душ и приведя себя в порядок, я надел серый костюм, белую рубашку и тёмный галстук. После пьяной ночи всегда лучше одеться сдержанно. Я налил ещё одну чашку мутного кофе, который к этому времени уже остыл, отнёс ее в гостиную, сел с ней на диван и закурил пробную сигарету. На вкус она был похожа на полынь, или на то, что я представлял себе как нечто, называемое полынью. У меня есть подозрение, что худшее, что вы можете сделать, когда у вас похмелье, — это выпить кофе и принять никотин, но что-то вы должны сделать.

Когда почтальон бросил вторую за день корреспонденцию в почтовую щель, и она упала на кафель в холле, я подпрыгнул на фут от произведённого ею шума. Я был именно в таком состоянии. Я вышел и подобрал пачку конвертов. Коммунальные платежи. Предложение от компании из Небраски снабжать меня первоклассными стейками на ребрышках, упакованными с солью и отправляемыми авиапочтой. Уведомление от PG&E о том, что мой счёт за электроэнергию просрочен. И кремовый конверт с моими именем и адресом, написанными фиолетовыми чернилами аккуратным, петляющим почерком. Я понюхал его. «Кружево Лэнгриш», слабо чувствующееся, но безошибочное определяемое.

Я отнёс письмо обратно на диван, сел и, зажав его между большим и указательным пальцами, долго его рассматривал. Я вспомнил Клэр Кавендиш, сидевшую в тот день за маленьким кованым столиком в оранжерее, день, который теперь казался ужасно далеким, и писавшую в блокноте своей причудливой авторучкой. Я положил конверт на кофейный столик и еще раз посмотрел на него, докуривая сигарету. Что же это будет, Письмо дорогому Джону об окончательном расставании, coup de grâce?^[96] Записка, обвиняющая меня в неподобающих отношениях с клиентом? Неужели меня собираются уволить? А может, это был чек, оплата по счету и короткое прощание.

Был только один способ выяснить это. Я взял конверт и просунул палец под клапан, и, проделывая это, я подумал о Клэр, облизывающей его, как её острый маленький малиновый кончик языка быстро скользит по нему, смачивая клеевую полоску.

Я хочу знать, добились ли вы какого-нибудь прогресса в деле, которое я вам поручила. Сейчас уже можно было бы ожидать значительного продвижения в расследовании. Пожалуйста, дайте мне знать как можно скорее.

КК

Вот и всё. Ни адреса отправителя, ни приветствия, ни имени, только инициалы. Она не собиралась рисковать. Это была рукописная версия удара под дых. Я начал злиться, но потом сказал себе, что не должен быть таким глупым. Злость создает нагрузку на печень и не приносит ни черта хорошего.

Я отложил в сторону холодную записку Клэр Кавендиш, откинулся на спинку дивана, закурил ещё одну сигарету и, поскольку избежать этого было невозможно, погрузился в размышления. История с Нико Питерсоном с самого начала не имела особого смысла, но теперь в ней вообще не было никакого смысла. Недавно я наткнулся на хорошее слово: палимпсест.^[97] В словаре говорилось, что это рукопись с частично стёртым первоначальным текстом и написанным поверх него новым. То, с чем я имел дело теперь, было чем-то вроде этого. Я был убежден, что за всем случившимся стоит другая версия событий, которую я не могу прочесть. И всё же я знал, что она там. Вы не сможете долго заниматься такими делами, не развив нюх на недостающие факты.

Сидя на диване в полуденной тишине, я ещё раз всё обдумал — самое приятное в жизни на тупиковой улице — это то, что там не так много машин и, следовательно, уровень шума остается низким. Но текст был тот же, что и раньше, и я ничего не узнал, во всяком случае, ничего нового. Единственное, в чём я был уверен, единственное, так это в том, что Клэр Кавендиш была тем кусочком головоломки, который не подходил. О Нико Питерсоне я вроде как всё понял. Он был сыном богача, чьей целью в жизни стало разбогатеть самому и плюнуть в глаза отцу, только у него не было ни мозгов старика, ни смелости, ни безжалостности, ни всего того, что нужно, чтобы заработать миллион баксов. Он ничего не добился в агентском бизнесе — даже Мэнди Роджерс смогла заметить, что толку от него никакого, — и, вероятно, оказался не в той компании.

Я также подозревал, что любая контрабанда, которую Нико перевозил в чемодане из Мексики для доставки Лу Хендриксу, стоила немалых денег: вы не будете фальсифицировать собственную смерть из-за горсти мелочи. И я был почти уверен, что Флойд Хэнсон был в сговоре с Нико и предоставил для подмены труп одного из своих Потерянных Мальчиков. Я предполагал, что Уилбер Каннинг не знал, что устроили Хэнсон и Нико, и верил, что Нико мёртв, пока я не сунул свой клюв под их навес. Что касается Гомеса и Лопеса, то я предположил, что они были первоначальными владельцами того, что было в чемодане, с которым сбежал Нико, и они пришли сюда, чтобы найти Нико и вернуть своё.

Оставалась только Клэр Кавендиш. Она наняла меня, чтобы найти своего приятеля, который так эффектно её перехитрил, сначала притворившись мёртвым, а затем воскреснув, но я не купился на эту версию. С самого начала я не мог поверить, что такая женщина, как она, могла связаться с таким мужчиной, как Питерсон. Конечно, есть женщины, которые любят копаться в грязи — их возбуждает рисковать своей репутацией и, возможно, даже здоровьем. Но Клэр Кавендиш была не из таких. Я вполне мог представить, как она бросается в объятия какого-нибудь мерзавца, но он должен быть мерзавцем, соответствующим ей, из её класса, стильным, богатым. Ладно, она легла в постель со мной, парнем, который не знает, что такое ездить на модной иностранной спортивной машине. Я не мог этого объяснить. Как я мог это сделать, если каждый раз, когда я задумывался об этом, то видел только её в своей постели той ночью, склонившуюся надо мной в свете лампы, касавшуюся моих губ кончиками пальцев и позволявшую её светлым волосам падать мне на лицо? Может быть, я напоминал ей кого-то, кого она когда-то знала и даже любила. Или, может быть, она оставалась со мной любезной только для того, чтобы продолжать использовать меня для того, что, чёрт возьми, она задумала. Такую возможность я предпочел бы не рассматривать. Но как только мысль оказалась у вас в голове, она там и останется.

Я уже держал трубку в руке и набирал её номер, прежде чем понял, что делаю. Бывают моменты, когда вы ловите себя на том, что следуете своим инстинктам, как хорошо обученная собака, бегущая за своим хозяином. Мне ответила горничная и велела подождать. Я слышал её шаги, когда она шла по гулкому коридору. Дом должен быть ужасно большим, чтобы производить такое громкое эхо. Я вспомнила изумленный взгляд Доротеи Лэнгриш, когда она заметила, что сколотила состояние на раздавленных лепестках цветка. Забавный мир.

— Да? — произнесла Клэр Кавендиш таким голосом, от которого на поверхности озера Тахо образовался бы ледяной покров. Я сказал, что хочу ее видеть.

— Ах, да? — сказала она. — Вы хотите что-то сообщить?

— Я хочу кое о чём вас спросить, — сказал я.

— А Вы не можете спросить по телефону?

— Нет.

Наступило молчание. Я не понимал, почему она так холодна. В тот вечер у меня дома мы расстались не по-хорошему, но я пришёл, когда она позвала меня на помощь, когда ее брат умирал от передозировки. Это не сделало меня сэром Галахадом,^[98] но я не думал, что заслужил такой холодный тон или ту мерзкую маленькую записку, которую она мне прислала.

— Что вы предлагаете? — спросила она. — Это не очень хорошая идея — прийти домой.

— Что насчёт ланча?

С её позволения миновали секунды.

— Хорошо. Где?

— В «Ритц-Беверли», — сказал я. Это было первое, что пришло мне на ум. — Там я встречался с вашей матерью.

— Да, я знаю. Мамы сегодня нет в городе. Я буду там через полчаса.

Я прошел в спальню и посмотрел на себя в зеркало гардероба. Серый костюм выглядел потрепанным, и, кроме того, он был примерно того же оттенка, что и мое лицо. Я переоделся в тёмно-синий, снял свой галстук и надел красный. Я даже подумал о том, чтобы почистить ботинки, но в моем хрупком состоянии мне не захотелось наклоняться, чтобы это сделать.

Когда я вышел через парадную дверь и увидел пустое место у тротуара, я сначала подумал, что «олдс» угнали. Потом я вспомнил, как Трэвис забрал у меня ключи прошлой ночью и отправил домой на такси. Я пошёл по улице в сторону Лорел-Каньона. Солнце освещало эвкалипты, и воздух был свеж от их запаха. Я сказал себе, что чувствую себя не так плохо, и почти в это поверил. Мимо меня проехало такси, я свистнул ему вслед и оно остановилось. Водитель был размером с лося, и, взглянув на него, я понял, что это тот самый итальянец, к которому я сел вчера вечером у «Виктора». Этот город с каждым днём становится всё меньше. Настроение его ничуть не улучшилось, и, конечно же, он ругался на каждый светофор, который был против нас, как будто кто-то, кто ими управлял, включал красный каждый раз, когда мы приближались.

Это был день совпадений. В «Беверли» меня подвели к тому же столику, за которым мы сидели с Мамой Лэнгриш. Был тот же самый официант. Он узнал меня и озабоченно спросил, не присоединится ли ко мне миссис Лэнгриш. Я сказала «нет», и он улыбнулся так, словно только что вспомнил о Рождестве. Я заказал мартини с водкой — какого чёрта! — и попросил сделать его таким же сухим, как Солт-Лейк-Сити.

— Понимаю, сэр, — мягко сказал он, и я не удивился бы, если бы он подмигнул. Он был опытным парнем и, без сомнения, мог распознать похмелье за сотню шагов.

Я осматривался, ожидая, когда принесут мой напиток. Даже стройные фасады и задние части статуй Нефертити не смогли меня сегодня особенно заинтересовать. За несколькими столиками сидели обычные обедающие дамы в шляпках и белых перчатках, ещё несколько деловитых и энергичных дельцов в строгих костюмах. Молодая пара сидела бок о бок на банкетке под наклонившейся пальмой. Молодожёны — на его лице безошибочно угадывалась глупая ухмылка, а на её шее сбоку красовался засос размером и цветом напоминающий раковину мидии. Я молча пожелал им счастья и удачи. А почему нет? Даже человек, чувствительный как репа, не мог благосклонно не улыбнуться при таком нежном проявлении юной любви.

Мой мартини прибыл на сверкающем подносе. Он был холодным и немного маслянистым, и с серебристым звоном радостно споткнулся о мои зубы.

Она не очень опоздала.Официант подвел её к моему столику. На ней был белый шерстяной костюм из чего-то вроде жакета с лифом и узкой юбки. Её шляпка была из кремовой соломы с черной лентой и большими, ниспадающими полями. Во рту у меня пересохло. Она смотрела на меня с потрясенным выражением — я мог себе представить, как выгляжу, — и когда я наклонился к ней, она быстро поцеловала воздух в паре дюймов от моей щеки и пробормотала:

— Господи, что случилось?

Официант стоял рядом, и я повернулся к нему.

— Леди присоединится ко мне за мартини, — сказал я.

Клэр начала было протестовать, но я притворился, что ничего не замечаю; это будет жидкий обед. Она положила свою лакированную сумочку на стол и медленно села, продолжая меня рассматривать.

— Вы ужасно выглядите, — сказала она.

— А Вы похожи на банковский счет своей матери.

Она не улыбнулась. Это было не очень хорошее начало.

— Что случилось? — снова спросила она.

— Вчера было то, что вы, вероятно, назвали бы «попыткой». Вы видели эту историю в утренней «Кроникл»?

— Что за историю?

Я улыбнулся ей сквозь зубы.

— Эти ужасные события в клубе «Кауилья», — сказал я. — Не могу понять, куда катится это заведение, когда вокруг мёртвые мексиканцы, а управляющий оказался мерзавцем. Вы, конечно, знали Флойда Хэнсона.

— Я бы не сказала, что знала его.

Подошёл официант с бокалом и почти благоговейно поставил его перед ней. Я мог видеть, как он даёт ей быструю и всестороннюю оценку, в чём официанты являются экспертами. Наверное, у него во рту тоже пересохло. Она одарила его слабой благодарной улыбкой, и он, кланяясь, попятился.

— Думаю, всё произошло не совсем так, как написано в газете, не так ли? — Она смотрела на меня одним глазом из-под опущенных полей шляпы.

— Так редко бывает.

— Вы были в клубе? Полагаю, именно поэтому ваш день был… как вы его назвали? — попыткой. — Я ничего не ответил, только продолжал смотреть в этот единственный, пытливый глаз и сохранял свою стальную улыбку.

— Как же это вас не назвали? — спросила она.

— У меня есть друзья в высших кругах, — сказал я.

— Вы имеете в виду отца Линды?

— Да, вероятно, Харлан Поттер снял трубку, — сказал я. — Линда говорила вам, насколько хорошо мы с ней знакомы?

Теперь она улыбнулась мне, но едва заметно.

— Она мне не говорила, но по тому, как она говорит о вас, я догадываюсь. Взаимно ли это чувство?

Я закурил сигарету.

— Я пришел сюда не для того, чтобы говорить о Линде Лоринг, — сказал я резче, чем хотел. Она слегка вздрогнула, но я думаю, что это было только потому, что она подумала, что должна.

— Мне очень жаль, — сказала она. — Я не хотела совать нос в чужие дела.

Она открыла сумочку, достала сигареты — значит, это был день «блэк рашн» — и вставила одну в эбеновый мундштук. Я перегнулся через стол и протянул ей зажжённую спичку.

— Хорошо, — сказала она, выпуская дым к потолку, — о чём вы пришли поговорить?

— Ну что ж, — сказал я, — полагаю, у нас с вами только одна тема, миссис Кавендиш.

Она на мгновение замолчала, впитывая тон, которым я произнес её имя.

— Вам не кажется, что уже поздновато возвращаться к формальностям?

— Думаю, будет лучше, — сказал я, — если мы будем вести себя строго по-деловому.

Она одарила меня еще одним проблеском улыбки.

— Думаете?

— Ну, та записка, которую вы мне прислали, определенно имела в виду это.

Она слегка покраснела:

— Да, я полагаю, это было довольно резко.

— Послушайте, миссис Кавендиш, — повторил я, — у нас с вами возникли некоторые недоразумения.

— Что за недоразумения?

Я сказала себе, что сейчас не время позволить себе роскошь злиться.

— Недоразумения, — сказал я, — которые я хотел бы прояснить.

— И как мы это сделаем?

— Все зависит от вас. Можем начать сглаживание с того, что вы расскажете мне о Нико Питерсоне.

— Сглаживание? Я не уверена, что понимаю, что вы имеете в виду.

Мой стакан был пуст — я даже съел оливку. Я привлёк внимание официанта, он кивнул и направился в сторону бара. Внезапно я почувствовал усталость. Грудь и предплечья всё ещё адски болели, а в голове раздавался тоскливый отдалённый стук, и казалось, что это продолжается всю мою жизнь. Мне нужно было устроиться в каком-нибудь прохладном, затенённом месте для долгого отдыха.

— То, о чём я говорю, не такое трудное и запутанное, миссис Кавендиш, — сказал я, — хотя я и испытываю трудности, я озадачен. Посмотрите на это с моей точки зрения. Сначала это казалось простым. Вы приходите ко мне в офис и просите найти своего парня, который исчез. Не в первый раз женщина садилась в то кресло, в котором сидели вы, и просила меня сделать то же самое. Мужчины склонны быть слабыми и трусливыми, и часто, когда любовь угасает, они предпочитают убежать, а не встретиться лицом к лицу со своей возлюбленной и сказать ей, что для них она уже история. Я выслушал вас, и хотя у меня были некоторые сомнения в глубине души…

— Какие?

Она напряженно наклонилась вперед, мундштук наклонился под острым углом, и дым от её сигареты тонкой быстрой струйкой поднимался вверх.

— Как я уже сказал, я не мог представить вас таким человеком, который связался с тем Нико Питерсоном, который следовал из вашего описания.

— И каким же?

— Не таким, как вы. — Она хотела ещё что-то сказать, но я её оборвал.

— Прекратите, — сказал я. — Позвольте мне продолжить.

Она была не единственной, кто мог быть резким.

Подошёл официант с моим новым мартини. Я был рад что меня прервали. Звук моего собственного голоса становился скрипучим басом рядом с барабанным боем в моей голове. Я сделал глоток прохладного напитка и подумал о строчке из Библии об олене, который стремится к воде.^[99] Хорошо, что псалмопевец не знал о водке.

Я закурил ещё одну сигарету и продолжил:

— В любом случае, несмотря на мои опасения, я говорю вам: хорошо, конечно, я найду его. Потом я обнаруживаю, что он отправился в Счастливые Охотничьи Угодья, а потом выясняется, что нет, поскольку вы заметили его трусящим по Маркет-стрит в прохладном и модном городе Сан-Франциско. Это интересно, думаю я про себя, на самом деле это задача на три трубки, я надеваю свою охотничью шапку и снова отправляюсь в погоню. И в следующее мгновение вокруг меня начинают убивать людей. К тому же я сам чуть не погиб, и не один раз. Это заставляет меня задуматься. Я оглядываюсь назад, на запутанный путь, по которому двигался, и вижу вас там, далеко позади меня, в том самом месте, откуда я начал, с тем же непроницаемым выражением лица, которое я так хорошо знаю. Я спрашиваю себя, так ли всё обстоит просто, как казалось вначале? Конечно, нет.

Я тоже наклонился вперед, так, что наши лица оказались не более чем в футе друг от друга.

— Итак, миссис Кавендиш, я спрашиваю вас, все ли обстоит так просто, как казалось? Вот что я имею в виду, когда говорю, что хочу, чтобы вы были со мной откровенны. Однажды вы попросили меня сделать, как Паскаль, и заключить пари. Я так и сделал. И, кажется, проиграл. И кстати, вы не притронулись к своему напитку.

Я откинулся на спинку стула. Клэр Кавендиш посмотрела направо и налево и нахмурилась.

— Я только что поняла, — сказала она, — это любимый столик моей матери.

— Да, — сказал я. — Это просто совпадение.

— Конечно, вы встречались здесь, не так ли?

— На этом самом месте.

Она рассеянно кивнула. Казалось, она думала о многом, просеивая, просчитывая, решая. Она сняла шляпу и положила её на стол рядом с сумочкой.

— У меня ужасные волосы? — спросила она.

— Они прекрасны, — сказал я. — Твои волосы.

Я не шутил. Я всё ещё был влюблен в неё, каким-то болезненным, безнадежным образом. Какой же я был болван!

— О чём мы говорили? — сказала она.

Я думаю, она действительно потеряла нить разговора. Мне пришло в голову, что, может быть, она знает не больше меня, что, может быть, то, что она наняла меня искать Нико Питерсона, на самом деле не имеет никакого отношения ко всему остальному, что последовало за этим. В конце концов, это было возможно. Жизнь гораздо более беспорядочна и разобщена, чем мы позволяем себе признать. Желая, чтобы всё имело смысл, было красиво и упорядочено, мы продолжаем придумывать сюжеты и привязывать к ним то, что происходит на самом деле. Это одна из наших слабостей, но мы цепляемся за неё изо всех сил, потому что без неё вообще не было бы жизни, приятной или нет.

— Мы говорили, — сказал я, — или, точнее, я спрашивал, можете ли вы объяснить мне, как то, что вы наняли меня, чтобы я занялся поисками Нико Питерсона, связано с похищением и убийством сестры Питерсона, а затем с убийством самих её убийц, с самоубийством Флойда Хэнсона, с бегством из страны Уилбера Каннинга, и мной, конце концов почувствовавшим, как все эти люди носятся вокруг меня, как стадо буйволов.

Она быстро подняла голову и уставилась на меня.

— Что вы сказали о Флойде Хэнсоне? В газете говорилось…

— Я знаю, что писали в газетах. Но Хэнсон умер не случайно — он разорвал простыню, сделал из нее веревку и накинул себе на шею петлю, а другой конец привязал к оконной решётке и позволил себе упасть. Только окно было недостаточно высоко от земли, так что ему пришлось заставить свои ноги обмякнуть и висеть там, пока он не перестал дышать. Подумайте, сколько усилий и решимости это потребовало.

Её лицо стало пепельно-серым, отчего казалось, что эти черные глаза отходят от её лица, огромные, влажные и блестящие.

— Боже милостивый, — прошептала она. — Бедняга.

Я внимательно наблюдал за ней. Я всегда могу сказать, когда играет мужчина, но с женщинами я никогда не уверен.

— Это грязное дело, — сказал я, стараясь говорить как можно тише и мягче. — Линн Питерсон умерла жестокой, мучительной смертью. Как и Флойд Хэнсон, хотя, возможно, он этого заслуживал. Пара мексиканцев была забита до смерти, и даже если никто не должен был их жалеть, это всё равно было жестоко и отвратительно. Может быть, вы полностью не понимаете всего того, во что оказались вовлечены. Надеюсь, что нет, или, по крайней мере, надеюсь, что нет. Теперь вы больше не можете притворяться. Итак, вы готовы рассказать мне всё, что знаете? Вы готовы посвятить меня в то, что, как я убежден, вы скрывали от меня всё это время?

Она смотрела перед собой, видя ужасы, и, возможно, она действительно увидела их впервые.

— Я не могу… — начала она и запнулась. — Я не… — Она сжала кулак и прижала побелевшие костяшки пальцев к губам. Женщина за соседним столиком наблюдала за ней и что-то сказала мужчине напротив, который повернул голову, чтобы тоже посмотреть.

— Выпейте немного, — сказал я. — Он крепкий и пойдёт вам на пользу.

Она быстро покачала головой, всё ещё крепко прижимая кулак ко рту.

— Миссис Кавендиш — Клэр, — сказал я, снова наклонившись над столом и говоря настойчивым шёпотом, — я всё это время держал ваше имя в тайне. Очень крутой полицейский — на самом деле, два полицейских — давили на меня довольно сильно, чтобы я сказал им, кто нанял меня искать Нико Питерсона. Я им ничего не дал. Я сказал им, что мои поиски Питерсона не имеют никакого отношения ко всему остальному, что произошло, что это просто совпадение, что я в этом замешан. Копы не любят совпадений — это оскорбляет их представление о том, как обстоят дела в мире, каким они его знают. Так уж вышло, что в данном случае им лучше поверить мне на слово, как бы они ни ворчали. Если окажется, что я ошибаюсь, они не поверят, что это ошибка, и обрушатся на меня, как месть Иеговы. Я не возражаю — мне уже приходилось сталкиваться с подобными вещами, а то и похуже. Но если они примутся за меня, значит, доберутся и до вас. И вам это не понравится, поверьте мне. Даже если по какой-то причине вы не беспокоитесь о себе, подумайте, что подобный скандал может сделать с вашей матерью. Давным-давно она повидала достаточно насилия и перенесла достаточно горя, чтобы хватило на всю оставшуюся жизнь. Не заставляйте её снова пройти через эту мясорубку.

Я остановился. К этому времени меня уже до смерти тошнило от звука собственного голоса, а к одинокому барабанщику в моей голове присоединилась целая секция перкуссионистов, кучка любителей, которые восполняли энергией недостаток мастерства. Сегодня я ещё ничего не ел, и водка жгла, как кислота, мои беззащитные внутренности. Клэр Кавендиш, сидевшая сгорбившись передо мной и все еще смотревшая перед собой, вдруг показалась мне уродливой, и мне захотелось уехать куда-нибудь, куда угодно, только бы подальше отсюда.

— Дайте мне время, — сказала она. — Мне нужно время подумать, чтобы…

Я ждал. Я видел, что она не собирается продолжать.

— Чтобы что? — спросил я. — Вам надо с кем-то посоветоваться?

Она быстро взглянула на меня:

— Нет. Почему вы так сказали?

— Не знаю, — ответил я. — Мне показалось, вы просто прикидываете, что скажет кто-то другой, когда вы доложите, о чём мы сегодня говорили.

Это было правдой: она, казалось, думала о ком-то другом, о том же самом человеке, о котором думала той ночью в своей спальне, хотя я и не знал, как об этом догадался. У разума есть двери, которые он подпирает изнутри и держит плотно закрытыми, пока не настанет день, когда становится невозможно сопротивляться давлению снаружи, петли поддаются, двери распахиваются, и всё, что только можно, попадает вовнутрь.

— Дайте мне время, — повторила она. Теперь она сжала обе руки в кулаки и крепко прижала их друг к другу на столе. — Попытайтесь понять.

— Именно это я и делаю, — сказал я, — пытаюсь понять.

— Я знаю. И я ценю это, — она снова умоляюще посмотрела на меня, — правда, ценю.

Внезапно она засуетилась, собирая сигареты и эбеновый мундштук, и убирая их в сумочку. Потом взяла шляпу и надела её. Поля шляпы лениво склонились над ее лбом, как будто их ласково прихватил ветерок. Как я мог хоть на секунду подумать, что она уродлива? Как я мог думать о ней иначе, чем о самом прекрасном существе, которое я когда-либо видел или когда-либо увижу снова? Моя диафрагма вздрогнула, как дорога, затронутая землетрясением. Я терял её, я терял эту драгоценную женщину, пусть даже я никогда по-настоящему не обладал ею, и эта мысль наполнила меня печалью, подобной той, как я считал, какую человек не может испытать и после этого выжить.

— Не уходи, — сказал я.

Она посмотрела на меня и быстро заморгала, как будто уже забыла, что я всё ещё здесь, или больше меня не знала. Потом встала. Её слегка трясло.

— Уже поздно, — сказала она. — У меня… у меня назначена встреча.

Конечно, она лгала. Но это не имело значения. Её с юных лет учили говорить такую ложь, мягкую, светскую, ложь, которую все считают само собой разумеющейся или, во всяком случае, все в её мире. Я поднялся на ноги, мои ребра заскрипели под оболочкой ушибленной плоти.

— Ты мне позвонишь? — спросил я.

— Да, конечно.

Я не думал, что она вообще меня слышала; но это тоже не имело значения.

Она повернулась, чтобы уйти. Мне захотелось протянуть руку, чтобы её остановить, удержать, сохранить рядом с собой. Я увидел, как протягиваю руку и беру её за локоть, но это было только в моём воображении, и, пробормотав что-то, чего я не расслышал, она отвернулась от меня и пошла прочь, лавируя между столами, не обращая внимания на множество мужских взглядов, устремлённых ей вслед.

Я снова сел, хотя это больше походило на обморок. На столе стоял её нетронутый бокал, в который была погружена одинокая оливка. Её смятая сигарета в пепельнице была испачкана губной помадой. Я посмотрел на свой стакан, наполовину пустой, на скомканную бумажную салфетку, на пару хлопьев пепла на столе, которые можно было сдуть одним выдохом. Это то, что остаётся позади; это то, что мы запоминаем.

Я взял такси и поехал в «Кафе Барни», чтобы забрать свою машину. К ветровому стеклу были прикреплены три парковочных талона. Я разорвал их и бросил в ливневую канализацию. Дождя не было, моим глазам это только казалось.

Это был второй раз, когда я был близок к тому, чтобы сдаться. У меня болели тело и душа, и я не видел куда можно прийти по пути, которым шёл, казалось, очень долго, хотя прошло не больше недели или около того. Жара не ослабевала, и по утрам над улицами висела пелена коричневато-голубого смога, солнце изо всех сил пыталось пробиться сквозь неё, но безуспешно. Город казался огромными, заполненными дымом лёгкими.

Я часами сидел в своём офисе, положив ноги на стол, сняв пиджак и расстегнув ворот рубашки, вяло глядя перед собой или наблюдая за маленькой эскадрильей мух, бесконечно кружащих вокруг свисающего с потолка светильника. Не раз меня так и подмывало достать бутылку из ящика стола, но я знал, что будет дальше, если я так поступлю.

Заглянули несколько потенциальных клиентов, но никто из них не остался. Одна женщина была убеждена, что соседка пытается отравить её кошку. В ней было что-то знакомое, и я вспомнил, что она приходила ко мне раньше, несколько лет назад с той же жалобой, и я тогда так же отмахнулся от неё. Думаю, она уже прошлась по всем частным детективам в телефонном справочнике и теперь начала второй круг. Наверное, мне следовало накричать на неё, но почувствовал к ней жалость. Будучи сам погружён в печаль, я чувствовал жалость ко всему, даже к бонсаю, маленькому японскому клёну, который я купил однажды, поддавшись мимолётному порыву, чтобы украсить офис и составить мне компанию в те долгие часы, когда ничего не происходило, и никто не звонил, и который умирал, несмотря на все мои усилия спасти его, или, может быть, наоборот из-за них.

В одно особенно неспешное утро, когда даже мухи казались измученными, я позвонил Берни Олсу, чтобы спросить его, как продвигается дело, которое в газетах, которые в течение дня или двух, пока Харлан Поттер позволял им оставаться в нём заинтересованными, окрестили «делом клуба «Кауилья». Ничего нового, сказал Берни. Он говорил так же вяло, как и я. В его голосе послышалась хрипотца, и я догадалась, что он продолжал курить после того, как дал слабину тем вечером у «Виктора». Я ему в этом помог и теперь чувствовал себя виноватым.

— Никаких следов Каннинга, — сказал он. — Бартлетт по-прежнему молчит, потому что не может говорить — именно ты, Марлоу, приложил к этому руку. Похоже, пробка, которую ты вставил ему в колено, пробила артерию. Особых надежд на него не возлагают. А мексов до сих пор не опознали.

— Ты ещё раз поговорил со своими друзьями из тихуанского пограничного патруля? — спросил я.

— Зачем? Эти парни ничего не знают, и им наплевать. Я полагаю, что эта парочка охотилась за чем-то, принадлежащим им, с чем сбежал твой приятель Питерсон, а потом они совершили ошибку, связавшись с Каннингом и его так называемым дворецким.

Он остановился, чтобы откашляться. Прямо как старый седан «нэш» со сломанным карбюратором.

— А что ты? — спросил он. — Ты ещё на связи с тем таинственным незнакомцем, который тебя нанял, чтобы найти Питерсона?

— Мы в постоянном контакте, — ответил я. — Мне ещё не заплатили.

— Вот как? И подумать только, в какие неприятности ты влез ради него.

— Полегче, Берни, — сказал я. — Я не хочу, чтобы ты задохнулся от сочувствия.

Он усмехнулся, но от этого снова закашлялся.

— Держись за свои деньги, — прохрипел он, когда приступ прошёл. — Выпивка и сигареты не становятся дешевле.

— Спасибо за совет. Постараюсь его не забыть.

Он снова рассмеялся.

— Пока, сосунок, — сказал он, и я услышал, как он хрипит, пока вешает трубку.

Едва я положил трубку на рычаг, как раздался звонок, заставивший меня, как обычно, подпрыгнуть. Я подумал, что это Берни опять мне звонит с какой-нибудь ещё более забавной шуткой. Но это было не так.

— Марлоу? — произнес мужской голос, низкий и настороженный.

— Да, это Марлоу.

— Филип Марлоу?

— Совершенно верно.

— Частный детектив?

— Сколько ещё времени займёт опрос, приятель? — спросил я.

Последовала пауза.

— Это Питерсон. Нико Питерсон.

* * *

На Юнион-Стейшн был час пригородных поездов. Главный терминал всегда кажется мне гигантской глинобитной церковью. Я припарковался на Аламеда-стрит и присоединился к спешащей толпе. Это было похоже на погружение в бурлящую реку, если не считать жары и смешанных запахов пота, хот-догов и поездов. Система громкой связи издавала пронзительные звуки, которые никто не мог разобрать. «Красная шапочка», двигаясь передо мной, наехала мне на ногу задним колесом своей тележки и даже не извинилась.

Я пришел немного раньше и, чтобы скоротать время, остановился у газетного киоска и купил пачку жевательной резинки. Я не жую резинку, но не мог придумать, что ещё попросить — я уже видел достаточно газет, чтобы хватило надолго. Парень, торговавший в киоске, был толстым, и его лицо было покрыто потом. Мы посочувствовали друг другу по поводу жары, и он дал мне бесплатный экземпляр «Кроникл», от которого я был слишком вежлив, чтобы отказаться. Как только я скрылся из виду, то выбросил его в мусорную корзину.

Я чувствовал в себе возбуждение, как у девочки-подростка перед своим первым посещением концерта Синатры.

Я ещё издалека заметил среди толпы Питерсона. Я сразу понял, что это он. Безошибочно угадывались эти карандашные усы, напомаженные волнистые волосы, слишком яркий синий пиджак и светлые брюки. Он сидел на скамейке под большим табло с расписанием отправляющихся поездов, где, как он и сказал, будет ждать. Он выглядел испуганным. Рядом с ним стоял чемодан, и он держал его за ручку, словно боялся, что у того вдруг вырастут ноги и он убежит.

Я отпрянул, борясь с волной удивления и замешательства, которая застигла меня врасплох. Меня потрясло то, что я узнал чемодан. Он был сделан из свиной кожи, побелевшей от времени, а его потрепанная фурнитура была из золотистого металла. Я давно его не видел, но ошибиться было невозможно.

Я бочком пробрался сквозь толпу и остановился перед ним.

— Здравствуйте, мистер Питерсон, — сказал я.

Он посмотрел на меня со смесью подозрительности и враждебности в глазах. Он был именно таким, как я ожидал, и даже больше. Он выглядел сильно загоревшим, а одинокий блестящий черный локон очень мило свисал на лоб, так, как будто он был там специально уложен там, что, вероятно, так и было. Воротник его рубашки был расстегнут, его клапаны аккуратно размещены на лацканах пиджака. На шее у него висела тонкая золотая цепочка с распятием, почти скрытым в гнезде из жёстких чёрных волос на груди.

— Я Марлоу, — сказал я.

— Ах, да?

Он посмотрел мне за спину, чтобы проверить, нет ли кого со мной.

— Я пришёл один, — сказал я ему, — как ты и просил.

— Как насчёт того, чтобы показать удостоверение? — Он не поднялся на ноги, просто сидел и пристально смотрел на меня. Он старался казаться равнодушным и наглым, но так крепко сжимал ручку чемодана, что костяшки пальцев побелели под загаром. У него были зелёные глаза сестры. Было жутко смотреть в них и видеть там её.

Когда я сунул руку под пиджак, он не смог сдержаться и вздрогнул. Я медленно достал свою лицензию и показал ему.

— Хорошо, — сказал он. — Пойдём куда-нибудь и поговорим, — он встал и расправил плечи, чтобы пиджак сидел ровно. Я видел, как он блаженно влюблён в самого себя.

Мы уже собирались уходить, когда цифры на табло над нами с громким стуком изменились, и он снова вздрогнул. Когда ты находишься в таком состоянии, в каком он пребывал сейчас, хруст хлопьями за завтраком будет звучать так, будто расстрельная команда щёлкает затворами. Он был очень встревожен.

Он поднял чемодан.

— Похоже, он тяжёлый, — сказал я. — Почему бы тебе не позволить «красной шапочке» взять его?

— Не шути, Марлоу, — процедил он сквозь стиснутые зубы. — Я не в настроении шутить. У тебя есть пистолет?

— Нет.

— Нет? Что ты за частный детектив?

— Из тех, кто не носит с собой оружие всюду, куда бы ни пошёл. Кроме того, парочка мексиканцев прихватила моё оружие.

Но он отреагировал на это совсем не так, как я ожидал. Он никак не отреагировал.

* * *

Мы нашли кафе в стороне от главного вестибюля и сели за столик в углу, лицом к двери. Место было не слишком оживленным. Посетители то и дело поглядывали на часы, вскакивали и выбегали, но потом появлялись другие, более медленные, чтобы заменить их. Питерсон подтолкнул чемодан к стене за своим креслом.

— Хороший чемодан, — сказал я.

— Что?

— Чемодан. Красивая вещь, с золотой фурнитурой и всем прочим.

— Это не мой. — Он смотрел на дверь. Его взгляд был цепким, а зелёные глаза казались немного выпученными, как у зайца.

— Значит, — сказал я, — ты не умер.

— Ты очень проницателен, — сказал он с неприятной усмешкой.

Подошла официантка, и мы заказали кофе. Питерсон не сводил глаз с крепкого на вид типа, стоявшего у стойки, в серой фетровой шляпе и галстуке с нарисованным на нём драконом.

— Почему ты мне позвонил? — спросил я.

— Что — почему?

— Почему мне?

— Я слышал о тебе, а потом увидел твоё имя в газете, когда они писали о Линн.

— Значит, ты знал, что я иду за тобой.

— Что значит «иду за тобой»?

— Изучаю обстоятельства твоей печальной кончины.

— Вот как? По чьему поручению?

— Неужели не догадываешься?

На его лице появилась горькая гримаса:

— Конечно, догадываюсь.

Парень за стойкой в фетровой шляпе допил кофе и, насвистывая, неторопливо вышел. Я почувствовал, как Питерсон на один-два пункта расслабился.

— Я разговаривал с Мэнди Роджерс, — сказал я.

— Ну, да? — сказал он равнодушно. — Славная девчонка.

Было очевидно, что Мэнди больше не была важной частью его пейзажа. Если она вообще когда-нибудь ею была.

— Мне жаль твою сестру, — сказал я.

Он только пожал плечами:

— Да, ей всегда не везло.

Мне захотелось ударить его, но вместо этого я спросил:

— Что тебе от меня нужно, Питерсон?

Он поскреб ногтем подбородок, издав скрипучий звук.

— Мне нужно, чтобы ты выполнил для меня одно поручение, — сказал он. — Плачу сто баксов.

— Что за поручение?

Он снова наблюдал за дверью.

— Очень простое, — сказал он. — Мне нужно, чтобы чемодан доставили на определенную вечеринку.

— Ну, да? Почему ты не можешь сделать это сам?

— Слишком занят, — сказал он. Он снова хихикнул. Это был шум был из тех, которые бы очень меня раздражали, если бы мне приходилось слышать его постоянно. — Ты хочешь эту работу или нет?

— Давай послушаем подробности, — сказал я.

Нам принесли кофе, в тех больших грязно-белых чашках, какие можно увидеть только на вокзалах, с чуть менее засаленными ложками. Я попробовал кофе и пожалел об этом.

— Ладно, — сказал Питерсон, понизив голос, — вот как это будет. Я встаю и ухожу, оставив чемодан у стены. Ты ждёшь, скажем, полчаса, потом забираешь его и несёшь парню по имени…

— Лу Хендрикс? — сказал я.

Он снова уставился на меня своими заячьими глазами:

— Откуда ты знаешь?..

— Потому что, — сказал я, — мистер Хендрикс пригласил меня прокатиться на своей большой черной машине и угрожал, что переломает мне ноги, если я не скажу ему, где ты.

Он нахмурился:

— Это не он нанял тебя, чтобы меня найти?

— Нет.

— Он просто встретил тебя на улице?

— Совершенно верно.

Он нахмурился и немного пожевал костяшки пальцев.

— И что же ты ему сказал? — спросил он наконец.

— Я сказал, что не знаю, где ты, а если бы и знал, то не сказал бы ему. Я сказал, что, насколько мне известно, ты мёртв. Он на это не купился. Кто-то был с ним более откровенен.

Питерсон кивнул, напряженно размышляя. На лбу у него выступил лёгкий пот. Он потрогал усы, сквозь которые пробивались крошечные капельки влаги. Я не мог на них смотреть. Хуже всего была маленькая щель посередине, бледная царапина, которая казалась слишком интимной частью его тела, чтобы быть выставленной на всеобщее обозрение.

Я отодвинул чашку с кофе и закурил.

— Ты не хочешь рассказать мне, что случилось, Нико?

Он тут же впал в неистовство.

— Мне не надо ничего тебе рассказывать! Я предлагаю тебе сто долларов за работу, и всё. Ты готов это сделать?

Я сделал вид, что задумался.

— Если ты имеешь в виду деньги, то я смогу прожить и без них. Что касается работы, давай посмотрим.

Он вынул из кармана пиджака серебряную коробочку, достал маленькую белую таблетку и сунул её под язык.

— Голова болит? — спросил я.

Похоже, он не считал, что на это стоит ответить.

— Послушай, Марлоу, — сказал он, — я очень спешу. Ты собираешься взять чемодан и доставить его человеку, о котором мы говорили, или нет?

— Пока не знаю, — ответил я. — И тебе тоже стоит притормозить. Ты боишься, ты в бегах, и если я единственный, к кому ты можешь обратиться, то, очевидно, у тебя серьёзные неприятности. Я уже давно иду по твоему следу и хочу кое-что прояснить. Итак, ты готов поговорить?

Он надулся, и я увидел в нём угрюмого мальчишку.

— Что ты хочешь знать? — пробормотал он.

— Всё, почти всё. Начнём с чемодана. Что в нём такого, что Лу Хендрикс так жаждет заполучить?

— Так, кое-что.

— Что именно?

— Послушай, Марлоу…

Я схватил его за запястье, лежавшее на столе, и сжал так, что затрещали кости. Он попытался вырваться, но я удержал его.

— Ты делаешь мне больно! — прорычал он.

— Да, и я сделаю ещё больнее, если ты не начнешь говорить. Что в чемодане?

Он снова попытался освободиться, и я сжал сильнее.

— Отпусти, — заскулил он. — Я скажу тебе, ради Бога!

Я разжал пальцы, и он откинулся на спинку стула, как будто из него внезапно вышел весь воздух.

— У него фальшивое дно, — сказал он угрюмо вполголоса. — Под ним десять килограмм «лошадки» в двадцати целлофановых пакетах.

— Героин?

— Говори потише! — Он быстро оглядел комнату. Никто не обращал на нас никакого внимания. — Героин, да, я так и сказал.

— Для доставки Лу Хендриксу. От кого?

Он пожал плечами.

— Просто от какого-то парня. — Он массировал запястье пальцами другой руки. Его глаза были полны ярости. Я сказал себе, что никогда не позволю ему напасть на меня.

— Какого парня? — спросил я.

— Парня с юга.

— Назови мне имя.

Он достал из нагрудного кармана пиджака белый носовой платок и вытер им рот.

— Знаешь Менди Менендеса?

Я сделал паузу. Это было не то имя, которое я ожидал. Менендес был бандитом, когда-то очень влиятельным в этих краях — фактически, одним из самых влиятельных. Но он подался в Мексику, и последнее, что я о нём слышал, он действовал из Акапулько. Хорошая работа, если вам удастся её заполучить, и, если вы решите назвать это работой.

— Да, я его знаю, — сказал я.

— У них с Хендриксом совместный бизнес. Менендес присылает партию примерно раз в пару месяцев, а Хендрикс занимается распространением.

— А ты — курьер.

— Я делал это несколько раз. Лёгкие деньги.

— Ты каждый раз привозишь столько товара?

— Более или менее.

— Сколько стоят десять килограммов героина?

— На улице? — Он поджал губы, потом усмехнулся. — В зависимости от спроса, но, примерно столько, сколько такой плоскостопый сыщик, как ты, заработает за всю жизнь.

Его губы были розовыми и почти такими же красивыми, как у женщины. Это был не тот мужчина, в которого могла была влюблена Клэр Кавендиш, о котором она говорила с такой страстью в ту ночь в своей спальне, сидя на кровати рядом с бесчувственным братом; мне достаточно было взглянуть на Питерсона, увидеть его злые глаза и услышать его скулёж, чтобы понять, что она не прикоснулась бы к нему и кончиком эбенового мундштука. Нет, там был кто-то ещё, и теперь я знал, кто. Наверное, я уже давно знал, но ведь можно одновременно что-то знать и не знать. Это одна из тех вещей, которые помогают нам смириться с нашей судьбой и не сойти с ума.

— Ты представляешь, сколько жизней может погубить такое количество? — спросил я.

Он усмехнулся.

— Думаешь, жизнь наркомана чего-то стоит?

Я изучал кончик своей сигареты. Я надеялся, что в какой-то момент, прежде чем мы расстанемся, у меня будет возможность врезать кулаком по хорошенькому загорелому лицу Питерсона.

— Так что же ты сделал, — спросил я, — решил оставить всё это себе и заключить сделку с кем-то ещё?

— Есть один парень, которого я знал во Фриско,^[100] он сказал, что за долю может взять всё, что у меня есть, и продать мафии, без всяких вопросов.

— Но из этого ничего не вышло.

Питерсон сглотнул; я услышал, как он это сделал. Мне показалось, что он сейчас заплачет. Это, должно быть, казалось таким простым, старый трюк. Он заполучит чемодан и позволит своему приятелю продать наркотики клиенту, с которым даже Лу Хендрикс, если узнает о сделке, не осмелится поспорить. А тем временем Питерсон уже будет на пути в какое-нибудь далёкое и безопасное место, и его карманы будут набиты таким количеством денег, о котором он и мечтать не мог.

— С тем парнем, — сказал Питерсон, — произошёл несчастный случай со смертельным исходом — его старуха застукала его с девкой и выстрелила ему в лицо, прежде чем вышибить мозги себе.

— Трагическая история, — сказал я.

— Да. Конечно. Трагическая. И вот я застрял с двадцатью мешками «лошадки», и мне некому их продать.

— А ты сам не мог пойти к мафии?

— У меня не было контактов. К тому же, — он грустно усмехнулся, — я был слишком напуган. Потом я услышал о Линн, и это напугало меня ещё больше. Казалось, всё… казалось, всё смыкается вокруг меня. Я знал, что произойдет, если Хендрикс доберётся до меня.

— Почему ты просто не сдался, не позвонил Хендриксу, не извинился и не отдал чемодан?

— О, ну, конечно. Хендрикс поблагодарит, примет груз, а потом попросит одного из своих парней вырвать мне ногти плоскогубцами. И это только для начала. Ты не знаешь этих людей.

В этом он ошибался, но спорить с ним не стоило. Кофе в моей чашке покрылся блестящей плёнкой, как если бы произошёл миниатюрный разлив нефти. Дым от моей сигареты казался во рту едким. Можно почувствовать себя заражённым, после нахождения рядом с таким ничтожным мошенником, как Питерсон.

— Давай вернёмся немного назад, — сказал я. — Расскажи мне, как ты инсценировал свою смерть.

Он сердито вздохнул.

— Как долго ты собираешься держать меня здесь, Марлоу, — спросил он, — отвечая на твои дурацкие вопросы?

— Столько, сколько потребуется. Я человек, склонный к любопытству. Угоди мне.

Он снова принялся рассеянно массировать запястье. На нём уже начали появляться синяки. Я и не думал, что у меня стальные когти.

— Я знал Флойда Хэнсона, — сказал он угрюмо. — Он обычно пускал меня в клуб, когда старик был в отъезде.

— Что ты имеешь в виду?

Он снова скривил лицо так, что оно перестало быть красивым.

— Мой отец отрёкся от меня и запретил приближаться к нему и его драгоценному клубу «Кауилья». Мне нравилось приходить туда, напиваться и блевать на его индейские ковры.

— Что у тебя было на Хэнсона?

— Неужели у меня должно было что-то на него быть?

— Я бы так сказал. Он шёл на большой риск, позволяя тебе приходить туда. Я встречался с твоим отцом. Он не показался мне терпимым человеком. Ты платил Хэнсону?

Он рассмеялся; это был первый искренний смех, который я от него услышал.

— Не-а, — сказал он. — Мне не нужно было платить ему. Я кое-что о нём знал. Однажды, когда я был молод, он сделал мне предложение. Потом он сказал, что не знает, что на него нашло, и попросил меня поклясться, что я ничего не расскажу старику. Я сказал, конечно, не скажу. Но я дал Хэнсону понять, что с тех пор мы заключили сделку, — и он улыбнулся про себя, гордясь собственной сообразительностью.

— Тело, которое ты переодел в свою одежду той ночью и оставил на обочине дороги, — спросил я, — откуда оно взялось?

— Это какой-то рабочий из клуба, — сказал он.

— Это ты его убил?

Он отпрянул от меня, широко раскрыв глаза:

— Ты что, шутишь?

— Значит, это Хэнсон, — я сделал паузу. — Забавно, но я не считал его убийцей. Не думал, что он на это способен.

Питерсон задумался.

— Я не спрашивал его о теле, — раздраженно сказал он. — Наверное, думал, что кто бы это ни был, умер он от естественных причин. Я не видел на нём никаких следов. Мы с Флойдом переодели его в мой костюм на заднем дворе клуба, а потом вывезли на тачке на дорогу. Я весь вечер притворялся пьяным, стараясь, чтобы меня все видели…

— Включая Клэр Кавендиш.

— Да, — кивнул он. — Клэр была там. Кроме того, я договорился с Линн опознать тело и организовать кремацию. Всё было готово, всё было на своих местах. У меня была припаркована машина, и как только мы с Флойдом вывезли тело, я помчался на север с чемоданом в багажнике. Это должно было сработать. — Он ударил кулаком по ладони другой руки. — Это должно было сработать.

— Твой отец знает обо всём этом?

— Не думаю. Откуда бы он узнал? Флойд ничего бы не сказал. — Он взял из пепельницы спичку и покатал ее между двумя пальцами. — А как ты с ним познакомился?

— С кем? Твоим отцом? Я отправился в клуб порасспрашивать о тебе. Поговорил с Хэнсоном, который был менее чем полезен. Потом, позже, появились два мексиканца, те, что убили твою сестру, они тоже искали тебя, и твой отец и дворецкий Бартлетт схватили их и выжимали их до тех пор, пока у них не лопнули косточки. Я совершил ошибку, нанеся ответный визит, когда всё это происходило, и следующее, что я помню, это то, что меня окунули в бассейн, чтобы побудить рассказать всё, что я знал о тебе и твоём предполагаемом местонахождении. Твой отец — человек, производящий глубокое впечатление. Убедительный. Понимаю, почему ты с ним так плохо ладил.

Я наблюдал за официанткой, которая сидела за стойкой и украдкой устроила перерыв. Это была бледная блондинка с грустными глазами и несчастным ртом. Она то и дело выпячивала нижнюю губу и дула вверх, так что чёлка влажных волос у нее на лбу то поднималась, то снова опускалась. Я почувствовал внезапный укол жалости к ней, к той ничтожной жизни, на которую она была обречена, суетясь здесь целый день, среди шума, запахов и бесконечного потока спешащих, нетерпеливых, раздражённых людей. Тогда я подумал: а кто я такой, чтобы жалеть её? Что я знаю о ней и её жизни? Что я вообще о ком-нибудь знаю?

— Ненавижу этого старого ублюдка, — сказал Питерсон отстраненным тоном. — Он портил мне всё с самого начала.

Ну, конечно, хотел я сказать, во всём виноват старик — с такими, как ты, всегда так. Но я этого не сделал.

— Ты знаешь, что он в бегах, — сказал я, — твой отец?

Это известие немного взбодрило его.

— Правда? Почему?

— Он убил тех мексиканцев или приказал их убить.

— Да? — Казалось, его это позабавило. — И куда он подался?

— Это многие хотели бы узнать.

— Спрячется где-нибудь в Европе. У него там бабки припрятаны. Будет жить под чужим именем. — Он почти восхищённо усмехнулся. — Его никогда не найдут.

Некоторое время мы оба молчали, потом Питерсон пошевелился.

— Мне пора, Марлоу, — сказал он. — Так как поступим? Ты отнесёшь товар Хендриксу?

— Хорошо, — сказал я, — я заберу товар.

— Хорошо. Но не думай — я дам знать Хендриксу, что чемодан у тебя.

— Делай, что хочешь, — сказал я.

Он сунул руку в карман пиджака, достал бумажник и, держа его на коленях под столом, начал отсчитывать от пачки десяток. Их там было очень много. Я надеялся, что он не выкинул каких-нибудь дурацких трюков с наркотиками Менди Менендеса, например, не забрал часть себе, подменив пару пакетов парижским гипсом. Хендрикс не настолько глуп, чтобы попасться на этот старый трюк.

— Мне не нужны твои деньги, Питерсон, — сказал я.

Он искоса взглянул на меня, подозрительно и оценивающе.

— Как же так? — сказал он. — Занимаешься благотворительностью?

— Эти купюры прошли через руки, к которым я не хотел бы прикасаться.

— Тогда зачем?..

— Мне понравилась твоя сестра, — тихо сказала я. — У неё была душа. Допустим, я сделаю это ради неё. — Он бы рассмеялся, если бы не мой взгляд. — А как же ты, какие у тебя планы? — спросил я. Не то чтобы меня это интересовало, просто я хотел быть уверенным, что больше никогда его не увижу.

— У меня есть приятель, — сказал он.

— Ещё один?

— Работает в южноамериканской круизной компании. Он может найти мне работу. А потом, когда мы доберёмся до Рио, Буэнос-Айреса или ещё куда, я сойду с корабля и начну новую жизнь.

— Какую работу предлагает твой друг?

Он ухмыльнулся.

— Особо без требований. Быть любезным с пассажирами, помогать им с любыми маленькими проблемами, которые могут возникнуть. Что-то в этом роде.

— Значит, твой отец был прав, — сказал я. — Это станет официально.

— Что ты имеешь в виду?

— Ты будешь настоящим, оплачиваемым членом почётного ордена жиголо.

Ухмылка исчезла.

— Лучше оплачиваемым, — сказал он, — по сравнению с ищейкой. Представь — ты всё ещё будешь здесь вытаптывать тротуары и шпионить за мужьями, чтобы поймать их трахающими своих подружек, в то время как я буду нежиться в гамаке под южным солнцем.

Он начал подниматься на ноги, но я снова схватил его за запястье и удержал.

— У меня последний вопрос, — сказал я.

Он облизнул свои прелестные розовые губы, с тоской посмотрел на дверь и медленно сел.

— Какой?

— Клэр Кавендиш, — сказал я. — Она говорит, что у вас с ней были романтические отношения.

Он открыл глаза так широко, что они чуть не выпали наружу.

— Она так сказала? — Он выдавил из себя смешок. — В самом деле?

— Ты хочешь сказать, что это неправда?

Он покачал головой, но не в знак отрицания, а в некотором изумлении.

— Я не говорю, что отказал бы ей — я имею в виду, а кто бы это сделал? — но она никогда не смотрела в мою сторону. Такая дама, как она, не в моей лиге.

Я отпустил его запястье.

— Это всё, что я хотел узнать, — сказал я. — Теперь можешь идти.

Но он остался на месте, его глаза сузились.

— Это она наняла тебя, идти за мной, верно? — сказал он и кивнул. — Ну, ясное дело.

Он смотрел на меня так же, как я смотрел на официантку, с жалостью в глазах.

— Это он подослал её к тебе, не так ли? Он часто говорил о тебе — именноот него я впервые услышал твоё имя. Он знал, что ты влюбишься в неё, в её глаза, в её волосы, в эту игру в Ледяную Деву. Ты из тех, кто не сможет устоять перед ней. — Он откинулся назад, и широкая улыбка как патока медленно растеклась по его лицу. — Господи, Марлоу, бедный ты болван, — он встал и ушёл.

Рядом с кассой стояла телефонная будка. Я втиснулся в нее и захлопнул за собой складную дверь. Внутри пахло потом и теплым бакелитом. Через стеклянную панель в двери я мог видеть чемодан под столом у стены. Может быть, я надеялся, что кто-нибудь схватит его и убежит с ним, но я знал, что этого не случится; такие вещи никогда не случаются, не тогда, когда ты этого хочешь.

Я набрал номер Лэнгриш-Лодж. Ответила Клэр.

— Это Марлоу, — сказал я. — Скажи ему, что я хочу его видеть.

Я услышал, как у неё перехватило дыхание.

— Кого?

— Ты чертовски хорошо знаешь, кого. Скажи ему, чтобы он успел на ближайший самолет. Он доберётся к вечеру. Позвони мне, когда он будет здесь.

Она начала что-то говорить, но я повесил трубку.

Я вернулся к столу, и подошла официантка. Она устало улыбнулась мне и забрала обе чашки.

— Вы не пили кофе, — сказала она.

— Всё в порядке. Мой врач говорит, что я всё равно пью слишком много этой дряни. — Я дал ей пятидолларовую купюру и велел оставить сдачу себе. Она уставилась на меня, её улыбка потеряла уверенность.

— Купи себе шляпу, — сказал я.

Я должен был уметь ждать, учитывая выбор занятия — я же сам его выбрал, а не свалился в него, как проваливаются в открытый люк — но у меня не было подходящего настроя. Я без проблем могу тратить время. Часами могу сидеть в офисе, в своем вращающемся кресле, глядя в окно на секретаршу через улицу, склонившуюся над диктофоном, половину времени даже не видя ее. Могу бездельничать над королевским гамбитом до тех пор, пока фигуры не станут расплываться, а шахматная позиция не отправит мой мозг в медленный штопор. Я могу сидеть, потягивая пиво в каком-нибудь затхлом салуне, и даже не зевать, пока бармен рассказывает мне, какая тупая у него жена и как дети не его уважают. Прирожденный расточитель времени, вот кто я. Но дайте мне что-нибудь конкретное, чего я должен дождаться, и через пять минут я начну дёргаться.

В тот день я пообедал пораньше у Руди в Бар-Би-Кью на Ла-Сьенега: рёбрышки поблескивали как будто покрытые чем-то вроде тёмно-красного лака — да и вкус у них был как у лака. Я выпил мексиканского пива — это казалось уместным, в каком-то жутковатом смысле. Мексика всё это время была главной темой, если бы только у меня хватило ума прислушаться. Потом я ненадолго вернулся в контору, надеясь, что появится клиент. Сейчас я был бы рад даже старушке, соседка которой пыталась отравить её кошку. Но прошел час, час, который показался мне тремя, а я всё ещё оставался сам по себе. Я украдкой сделал глоток-другой из офисной бутылки. Выкурил ещё одну сигарету. Мисс Ремингтон, из офиса напротив, выключила диктофон и закрыла крышку пишущей машинки. Потом она вынула пудреницу, попудрила нос, посмотрелась в зеркальце и сморщила губки, потом расчесала волосы, захлопнула сумочку и ушла домой. Да, я довольно хорошо изучил её привычки.

Я посмотрел список фильмов. В «Рокси» повторно показывали «Лошадиные перья».^[101] Это, было то, что надо — Граучо с парнями устроят мне приятные час или два. Поэтому я пошёл и купил билет на балкон, а билетерша показала мне место. Она была рыжеволосой, с чёлкой, милым ртом и дружелюбными глазами. Внизу, в партере, еще одна симпатичная девушка позировала перед экраном с подносом мороженого, конфет и сигарет. На ней было что-то вроде костюма горничной: короткая черная юбка, белый кружевной воротничок и маленькая белая шляпка, похожая на перевернутый бумажный кораблик. В заведении было не более дюжины посетителей, одиноких душ вроде меня, сидевших как можно дальше друг от друга.

Малиновые портьеры с шуршанием раздвинулись, свет погас, и нам показали анонс «Невесты гориллы» с Лоном Чейни и Барбарой Пэйтон в главных ролях, а также Рэймондом Берром в роли управляющего плантацией где-то глубоко в джунглях Южной Америки, который проклят местной ведьмой и каждую ночь превращается в сами-знаете-в-кого, заставляя красивых женщин кричать, а взрослых мужчин прятаться. Затем последовали реклама «Филип Моррис», «Клорокс» и тому подобное, а затем портьеры снова задёрнули, и луч прожектора высветил продавщицу мороженого в партере. Согнув одно колено и наклонив голову, она показала нам зубы в манящей улыбке, но желающих всё равно не нашлось, и через минуту прожектор с разочарованным щелчком погас, портеры раздвинулись, и начался фильм.

Я сидел и ждал, когда скачущие братья подействуют на меня своим волшебством, но это было бесполезно. Ни я, ни кто-либо другой не смеялись. Смешные фильмы смешны только при полном аншлаге. Когда зал почти пуст, вы начинаете замечать, как после каждой шутки возникает намеренная пауза, чтобы дать время прокатиться волне смеха со стороны зрителей, и так как в этот вечер никто не смеялся, всё это начало казаться грустным. На половине я встал и ушёл. За вращающейся дверью рыжеволосая билетёрша сидела на стуле и полировала ногти пилочкой. Она поинтересовалась, не стало ли мне плохо, и я ответил, что нет, просто хочу подышать свежим воздухом. Она улыбнулась своей милой улыбкой, но от этого всё стало ещё грустнее.

Уже наступили ранние сумерки, и воздух стал дымным и горячим, как на станции метро. Я шёл по бульвару, ни о чем особенно не думая. Я был в том состоянии подвешенности, в которое впадаешь, когда ожидаешь медицинскую операцию. Что придет, то придёт, что случится, то случится. Во всяком случае, то, что принесёт эта ночь, будет ощущаться для меня в значительной степени как последствия того, что уже произошло. Я думал, большего вреда, чему уже был нанесён, быть не может. Ты закаливаешься от того, что жизнь бьёт тебя с тех пор, как ты стал достаточно взрослым, чтобы чувствовать боль в сердце, но затем получаешь удар, который больнее всех тех, что ты получал до сих пор, и ты понимаешь, насколько ты слаб, и останешься таким слабым навсегда.

Я остановился у почтового ящика, проверил время выемки почты и увидел, что ящик только что опустошили. Я достал из внутреннего нагрудного кармана пиджака конверт, сунул его в щель и услышал, как он упал на дно.

В здании Кауэнги никого не было, кроме ночного сторожа в стеклянной будке возле лифта и уборщика, очень высокого негра по имени Руфус. У Руфуса для меня всегда находилось приветливое слово. Иногда я давал ему чаевые на лошадей, но не знаю, делал ли он когда-нибудь ставку. Когда я вышел из лифта, он стоял в коридоре и задумчиво водил по полу мокрой шваброй. Он был не меньше шести с половиной футов ростом, с большой красивой африканской головой.

— Вы сегодня работаете допоздна, мистер Марлоу? — спросил он.

— Жду телефонного звонка, — сказал я. — Ты в порядке, Руфус?

Он широко улыбнулся:

— Вы меня знаете, мистер Марлоу. Старый Руф всегда в порядке, как дождь.

— Конечно, — сказал я. — Конечно.

Я не стал включать в офисе свет. Устроился в полумраке и повернул кресло так, чтобы можно было наблюдать из окна огни города и луну, висящую над голубыми холмами. Достал было из ящика стола бутылку, но тут же убрал её обратно. Последнее, что мне было нужно сегодня, — это неясная голова.

Я набрал Берни Олса. В офисе его не было, и я, заглянув в свою потрепанную записную книжку и нашёл его домашний номер. Он не любил, когда ему звонили домой, но мне было всё равно. Ответила его жена, и когда я назвал своё имя, я подумал, что она повесит трубку, но она этого не сделала. Я услышала, как она зовёт Берни, и, ещё тише, я услышал, как Берни кричит ей в ответ, а затем послышался шум, когда он спускался с верхнего этажа.

— Это твой приятель Марлоу, — услышал я недовольный голос миссис Олс, а потом подошёл Берни.

— Чего тебе надо, Марлоу? — прорычал он.

— Привет, Берни. Надеюсь, я тебя не побеспокоил.

— Давай обойдемся без светских разговоров. В чём дело?

Я сказал ему, что видел Питерсона. Я почти услышал, как он навострил уши.

— Ты его видел? Где?

— На Юнион-Стейшн. Он позвонил мне и попросил приехать. Он выбрал станцию, потому что у него был с собой чемодан, и он не хотел бросаться в глаза.

Последовала пауза.

— Что за чемодан?

— Просто чемодан. Английский, свиная кожа, золотая фурнитура.

— И что в нём?

— Героин на миллион долларов. Собственность некоего мистера Менендеса. Помнишь нашего старого друга Менди, который сейчас живет к югу от границы?

Берни снова замолчал. У меня возникло впечатление человека, завинчивающего крышку скороварки. С годами характер Берни становился все хуже и хуже, и я подумал, что ему действительно следует что-то с этим делать.

— Ладно, Марлоу, — сказал он голосом таким же напряженным, как бумажник Джека Бенни,^[102] — начинай объяснять.

Я так и сделал. Он слушал молча, лишь изредка фыркал от удивления или отвращения. Когда я закончил, он глубоко вздохнул. Это заставило его начать кашлять. Я держала трубку подальше от уха, пока он не закончил.

— Итак, позволь мне прояснить ситуацию, — сказал он, слегка задыхаясь. — Питерсон привозил наркоту Менендеса из Мексики и доставлял её Лу Хендриксу, пока ему не пришла в голову блестящая идея оставить партию себе и продать её каким-нибудь джентльменам итальянского происхождения. Но дело пошло наперекосяк, потом начали накапливаться трупы, и Питерсон потерял самообладание и нанял тебя…

— Пытался нанять меня.

— …чтобы доставить чемодан Хендриксу.

— Да, всё примерно так. — В трубке послышалось какое-то шарканье, а затем чирканье спички.

— Берни, ты закуриваешь сигарету? — спросил я. — Ты что, мало кашляешь?

Я услышал, как он вдохнул, потом выдохнул.

— Так где же чемодан теперь?

— Он в шкафчике на вокзале. А ключ от шкафчика лежит в конверте в почтовом ящике на Южном Бродвее. Ты получишь его завтра со второй доставкой. И прежде чем ты спросишь, я поступил так потому, что обещал Питерсону дать время скрыться.

— И где же он?

— Он отправился в круиз по Южной Америке.

— Очень смешно.

— За ним не стоит гоняться, Берни, — сказал я. — Не трать зря силы и не раздражайся больше, чем сейчас.

— А что насчёт Хендрикса?

— А что с ним?

— Я должен пригласить его немного поболтать.

— А что вы ему предъявите? Наркотик не был доставлен — он у вас, или у вас будет, когда ключ от шкафчика упадет на твой коврик завтра в полдень. Нет ничего, что могло бы связать Хендрикса со всем этим.

Берни сделал еще одну глубокую затяжку. Никто не наслаждается сигаретой так, как человек, который, как предполагается, бросил курить.

— Ты отдаёшь себе отчёт, — сказал он, — что в результате всего этого, убиты четыре человека, включая, кстати, охранника Каннинга, — как его там?

— Бартлетт.

— Включая его — он умер сегодня днём.

— Очень жаль, — сказал я так, как будто это было правдой.

— Как бы то ни было, после всего этого беспредела и всех этих убийств я не выдвинул ни одного обвинения и не отправил в тюрьму ни одного подозреваемого.

— Вы можете проделать это со мной за то, что я заткнул Бартлетта, — сказал я, — если это вас порадует. Хотя это не так и много.

Берни вздохнул. Он был усталым человеком. Я хотел было предложить ему подумать об отставке, но не стал. Помолчав, он спросил:

— Ты смотришь бои, Марлоу?

— Ты имеешь ввиду, по телевизору?

— Да.

— Иногда.

— Сегодня вечером я как раз наверху смотрел один. Когда ты позвонил, Шугар Рэй вытирал пол Джоуи Максимом. Я только что услышал, прямо сейчас, оттуда, из моего укромного уголка, где у меня свой собственный телевизор, звук колокольчика и громкое приветствие. Это, вероятно, означает, что Джоуи на полу, истекает кровью и выплёвывает в полотенце сломанные зубы. Хотел бы я увидеть, как он падает в последний раз. Я ничего не имею против большого Джоуи — он статный парень и отважный боец. И держу пари, что он устроил настоящее шоу, прежде чем для него погас свет. Жаль только, что мне не довелось посмотреть бой до конца. Ты понимаешь, что я имею в виду?

— Прости, Берни, — сказал я. — Я ни за что на свете не стал бы отрывать тебя от удовольствия, но подумал, что ты захочешь узнать о Питерсоне и обо всём остальном.

— Ты прав, Марлоу. Я благодарен тебе за то, что ты рассказал мне о том, что произошло, я действительно благодарен. Только знаешь, как тебе лучше поступить сейчас? Хочешь знать, что можно сделать?

— Не совсем, но я думаю, ты всё равно мне расскажешь.

Я был прав. Он так и сделал. Его предложения были громкими, образными и по большей части анатомически невыполнимыми.

Когда он закончил, я вежливо пожелал ему спокойной ночи и повесил трубку. Он неплохой парень, Берни. Но, как я уже сказал, запальный шнур у него короткий, и становится всё короче.

* * *

Я все ещё мог смотреть в окно. Почему огни города, видимые издалека, кажутся мерцающими? Когда вы смотрите на них вблизи, они имеют устойчивый блеск. Должно быть, это как-то связано с окружающим воздухом, с миллионами мельчайших пылинок, кружащихся в нём. Все выглядит неподвижным, но это не так; оно движется. Например, стол, на который я положил ноги, был вовсе не твердым, а роем частиц, таких маленьких, что ни один человеческий глаз никогда не сможет их увидеть. Мир, если разобраться, — страшное место. И это даже не считая людей.

Раньше я думал, что Клэр Кавендиш может разбить мне сердце. Я не понимал, что оно уже разбито. Живи и учись, Марлоу, живи и учись, жизнь не становится длиннее.

Было чуть больше десяти, когда она позвонила. К тому моменту, ослабев и решив подкрепиться, я снова достал бутылку из глубокого тайника в ящике стола и налил себе скромную порцию бурбона на два пальца. Почему-то спиртное не кажется такой уж серьезной вещью, когда пьёшь его из бумажного стаканчика. Виски обожгло рот, который и так пострадал от всех тех сигарет, выкуренных за долгий день. Безусловно, я был не их тех, кто должен был советовать Берни Олсу бросить эту привычку.

Я знал, что телефон зазвонит за секунду до того, как это произошло. Её голос был приглушенным, почти шёпотом.

— Он здесь, — сказала она. — Приходите обычным путем, через оранжерею. И не забудьте выключить фары.

Не помню, что я ответил. Может быть, я ничего и не сказал. Я всё еще пребывал в том странном сонном состоянии подвешенности, словно плавал где-то снаружи, наблюдая за своими действиями, но почему-то не принимая в них участия. Я полагаю, это было результатом всех этих ожиданий и напрасной траты времени.

Руфус ушёл домой, и пол, который он вымыл, давно высох, хотя подошвы моих ботинок скрипели по нему, как будто он всё ещё был мокрым. Ночь снаружи была прохладной, и дневной дым наконец рассеялся. Я припарковал машину на Вайн-стрит, под уличным фонарем. Как-будто большое тёмное животное затаилось на тротуаре, а фары, казалось, зловеще смотрели на меня. Потребовалось какое-то время, чтобы мотор начал кашлять и отплевываться, прежде чем с грохотом ожить. Вероятно, требовалась замена масла или что-то в этом роде.

Я ехал медленно, но всё равно прошло немного времени прежде чем показалось море. Я повернул направо по шоссе, и волны призрачной, бурной белой линией протянулись в темноте слева от меня. Я включил радио. Я редко это делаю, и потому я надолго забываю, что там было в последний раз. Станция, на которую был настроен приёмник, играла старый номер группы Пола Уайтмена, горячую музыку, безопасно охлаждённую для широких масс. Меня поражает, как у парня с фамилией Уайтмен^[103] хватило духу играть джаз.

Прямо передо мной дорогу перебежал заяц, его хвост неестественно сверкнул в свете фар. Я мог бы провести некоторую параллель между животным и мной, но чувствовал себя слишком беспристрастным, чтобы озаботиться этим.

Подъехав к воротам, я выключил фары, убрал ногу с педали газа и дал машине остановиться. Луна зашла, и повсюду была тьма. Деревья нависали, как огромные слепые звери, вынюхивающие в ночи дорогу. Я немного посидел, прислушиваясь к тиканью мотора. Я чувствовал себя путешественником, завершившим долгое и утомительное путешествие. Я хотел отдохнуть, но знал, что пока не могу.

Я вышел из машины и с минуту постоял рядом, принюхиваясь. От двигателя исходил запах гари, но кроме этого ночь благоухала запахом травы, роз и чего-то другого, названия чему я не знал. Я пошёл через лужайку. В доме было темно, за исключением нескольких освещенных окон на втором этаже. Я подошёл к гравийной дорожке под входной дверью и свернул налево. Запах роз здесь был сильным, приторным и почти непреодолимым.

Где-то поблизости послышался шум, и я остановился, но ничего в темноте не увидел. Затем я уловил вспышку синего, глубокого, блестящего синего, и раздался свистящий звук, который быстро исчез. Должно быть, это был павлин. Я надеялся, что он не закричит, иначе мои нервы не выдержали бы.

Завернув за угол дома и приблизившись к оранжерее, я услышал звуки рояля и остановился, прислушиваясь. Шопен, догадался я, но, наверное, ошибся — для меня всё на рояле звучит как Шопен. Музыка, почти неслышная с такого расстояния, казалась душераздирающе прекрасной, и, ну, или просто душераздирающей. Представь себе, подумал я, что такие звуки можно извлекать из большого черного ящика, сделанного из дерева, слоновой кости и натянутой проволоки.

Французские двери, ведущие в оранжерею, были заперты, но я воспользовался надёжной штуковиной со своей связки ключей и через несколько секунд оказался внутри.

Я пошёл на звук музыки. В полумраке я пересек комнату, которую помнил как гостиную, и прошёл по короткому, покрытому ковром коридору, в конце которого была закрытая дверь, ведущая, как я понял, в музыкальную комнату. Я крался вперёд стараясь не издавать ни звука, но был всё ещё был в добрых пяти ярдах от двери, когда музыка оборвалась на середине фразы. Я тоже остановился и прислушался, но ничего не услышал, кроме ровного, низкого жужжания неисправной лампочки в высокой лампе рядом со мной. Чего же я ждал? Ожидал ли я, что дверь распахнется и толпа любителей музыки хлынет наружу, затащит меня внутрь и усадит в первый ряд?

Я не стал стучать, просто повернул ручку, толкнул дверь и вошёл.

Клэр сидела за роялем. Когда я вошёл, она закрыла крышку и повернулась боком на табурете, чтобы взглянуть на меня. Должно быть, она услышала меня в коридоре. Её лицо ничего не выражало; казалось, она даже не удивилась моему неожиданному появлению. На ней было длинное, до пола, тёмно-синее платье с высоким воротом. Её волосы были заколоты наверх, на ней были серьги и ожерелье из маленьких белых бриллиантов. Она выглядела так, словно оделась для концерта. А где же её зрители?

— Привет, Клэр, — сказал я. — Не позволяйте мне прервать музыку.

Шторы перед двумя высокими окнами в стене позади пианино были задёрнуты. Единственным источником света в комнате была большая медная лампа, стоявшая на крышке рояля. У неё был шар из белого стекла, а основание было отлито в форме львиного когтя. Мать Клэр решила бы, что это последнее слово в дизайне. Вокруг него было расставлено несколько десятков фотографий в серебряных рамках разного размера. На одной из них я узнал Клэр — молодую девушку с цветочной диадемой в коротких светлых волосах.

Теперь она встала, шёлк ее платья издал слабый, ломкий шорох; это был тот женский звук, который всегда заставляет сердце мужчины биться быстрее, независимо от обстоятельств. Её лицо по-прежнему ничего не выражало из того, что она чувствовала.

— Я не слышала вашей машины, — сказала она. — Возможно, играла слишком громко.

— Я оставил её у ворот, — сказал я.

— Да, но обычно я слышу, когда где-нибудь поблизости останавливается машина.

— Значит, всё дело в музыке.

— Да. Я отвлеклась.

Мы стояли, разделенные пятнадцатью футами пола, и беспомощно смотрели друг на друга. Я не знал, насколько это будет тяжело. Шляпу я держал в руке.

— Где он? — спросил я.

Она расправила плечи и подняла голову, её ноздри раздулись, как будто я сказал что-то оскорбительное.

— Зачем вы пришли сюда? — спросила она.

— Вы сами мне сказали. По телефону.

Она нахмурилась, наморщив лоб.

— Неужели?

— Да, это так.

Её мысли, казалось, были где-то в другом месте; она была отвлечена, это точно. Когда она заговорила снова, её голос стал неестественно громким, как будто она хотела, чтобы его услышали.

— Что вам от нас нужно?

— Знаешь, что? — сказал я. — Теперь, когда ты спрашиваешь, я не совсем уверен. Наверное, я думал, что смогу кое-что прояснить, но теперь вдруг не могу вспомнить, что именно.

— У тебя был очень сердитый голос, когда ты звонил.

— Это потому, что так оно и было. Я и сейчас такой.

Её губы дрогнули в подобии улыбки:

— Ты этого не показываешь.

— Этому учат в школе детективов. Кажется, это называется «маскировка эмоций». У тебя и самой неплохо получается.

— Не хочешь сказать мне, из-за чего ты сердишься?

Я рассмеялся, или, во всяком случае, издал смешок, и покачал головой.

— Ах, милая, — сказал я, — с чего бы мне начать?

Слева от меня раздался какой-то звук, что-то вроде сдавленного бульканья, и когда я повернулся, чтобы посмотреть, откуда он доносится, то с удивлением увидел Ричарда Кавендиша, развалившегося на диване, спящего или отключившегося, я не мог сказать точно. Как же я не заметил его, когда вошёл в комнату? Тело на диване — это то, что я не должен был пропустить. Он лежал на спине, раскинув руки в стороны и широко расставив ноги. На нем были джинсы, блестящие ковбойские сапоги и клетчатая рубашка. Лицо его было серо-бледным, рот приоткрыт.

— Он явился сюда какое-то время тому назад, очень пьяный, — сказала Клэр. — Проспит несколько часов, а утром ничего и не вспомнит. Так часто случается. Я думаю, его привлекают звуки пианино, хотя музыка отталкивает его, так, по крайней мере, он любит мне говорить.

Она снова натянуто улыбнулась:

— Думаю, это как мотылёк и пламя.

— Не возражаешь, если я присяду? — спросил я. — Я немного устал.

Она указала на богато украшенный стул со спинкой в форме лиры, обитый жёлтым шёлком. Он выглядел слишком хрупким, чтобы выдержать мой вес, но я все равно сел на него. Клэр вернулась к музыкальному табурету и устроилась на нём, положив под платьем одно колено на другое, а руку, поместив на крышку пианино. Она сидела, выпрямив спину. Почему-то раньше я не замечал, какая у неё длинная и тонкая шея. Бриллианты на её шее сверкали, напоминая мне огни города, которые я до этого наблюдал из окна своего офиса, ожидая её звонка.

— Я видел Питерсона, — сказал я.

Это заставило её отреагировать. Она быстро подалась вперед словно собиралась вскочить на ноги, и я увидел, как напряглись костяшки её левой руки, лежавшей на крышке рояля. Её чёрные глаза широко раскрылись, и в них появился почти лихорадочный свет. Когда она заговорила, голос её прозвучал сдавленно.

— Почему ты мне не сказал?

— Я только что это сделал, — сказал я.

— Я имею в виду, до сих пор. Когда ты его видел?

— Сегодня, около полудня.

— Где?

— Не имеет значения, где. Он позвонил мне, сказал, что хочет встретиться.

— Но… — Она быстро заморгала и позволила лёгкой дрожи сбежать вниз, до кончика туфельки, выглядывавшей из-под подола голубого платья. — Что он сказал? Он… он объяснил, почему притворился мертвым? Не мог же он появиться вот так, просто позвонив и попросив о встрече. Расскажи мне. Расскажи мне.

Я достал портсигар. Я не стал спрашивать, не возражает ли она, если я закурю; мне не хотелось быть настолько вежливым.

— Он никогда не был твоим любовником, не так ли? — сказал я. — Это было всего лишь то, что ты мне скормила, чтобы у тебя была причина нанять меня, чтобы я отправился на его поиски. — Она начала она что-то говорить, но я перебил её. — Не утруждай себя ложью, — сказал я. — Послушай, дело в том, что мне всё равно. В любом случае, я никогда не покупался на это «пожалуйста, найди моего потерявшегося парня» — просто по твоему описанию Питерсона я понял, что он из тех парней, которому бы ты не уделила время.

— Тогда почему ты притворился, что веришь мне?

— Мне было любопытно. К тому же, если честно, мне не нравилась перспектива, что ты выйдешь из моего офиса и я никогда больше тебя не увижу. Жалко, правда?

Она покраснела. Это сбило меня с толку и заставило задуматься, стоит ли мне пересмотреть, хотя бы немного, все неприятные выводы о ней и её характере, к которым я пришёл с того момента, как утром поговорил с Питерсоном. Может быть, она была из тех женщин, которые легко обвиваются вокруг мужских мизинцев. Кто я такой, чтобы судить её? Но потом я вспомнил о той лжи, которую она мне наговорила, хотя бы по недомолвке, подумал обо всех способах, которыми она обманывала меня с самого начала, и во мне снова вскипел гнев.

Теперь она сидела, повернув лицо налево, показывая мне свой идеальный профиль. Можно ненавидеть женщину и при этом знать, что стоит ей только поманить, и ты бросишься к её ногам и осыплешь поцелуями её туфли.

— Пожалуйста, — сказала она, — расскажи мне, что произошло, когда вы с ним встретились.

— У него был с собой чемодан. Он хотел, чтобы я передал его человеку по имени Лу Хендрикс. Знакомо это имя?

Она пренебрежительно пожала плечами.

— Полагаю, что слышала.

— Ты чертовски права. Это тот самый парень, которому Питерсон должен был доставить наркотики.

— Какие наркотики?

Я усмехнулся. Она по-прежнему смотрела куда-то в сторону, демонстрируя мне классический профиль, который был намного лучше, чем у Клеопатры.

— Давай, — сказал я. — Теперь ты можешь перестать притворяться — фарс закончился. Ты ничего не потеряешь, если будешь честна — или ты забыла, как это?

— Не надо меня оскорблять.

— Согласен, но это довольно приятно.

Я стряхивал пепел с сигареты в сложенную чашечкой ладонь, и Клэр встала, взяла с крышки пианино большую стеклянную пепельницу, подошла и протянула её мне, а я высыпал в неё пепел и поставил на пол рядом со стулом. Она повернулась, ещё раз прошуршав шёлком, вернулась и снова уселась на табурет у рояля. Несмотря на то, что я злился на нее, злился как чёрт, во мне заболело осознание того, что я навсегда потерял тот её маленький кусочек, который она ненадолго позволила мне считать своим.

— Скажи мне кое-что, — попросил я. — Неужели всё это было только притворством?

Я заметил, что занавески на окне слева слегка шевелятся, хотя не чувствовал ни малейшего сквозняка.

— Что значит «всё»?

— Ты знаешь, что я имею в виду.

Она посмотрела на свои руки, сложенные на коленях. Я думал о лампе у кровати с нарисованными на ней кроваво-красными розами, о том, как она стонет в моих объятиях, как её веки трепещут, как её ногти впиваются мне в плечо.

— Нет, — сказала она таким тихим-тихим голосом, что я едва расслышал. — Нет, не всё.

Она подняла на меня глаза и с умоляющим видом приложила палец к губам и слегка покачала головой. Я ответил ей пустым взглядом. Ей не стоило волноваться; я не собирался говорить вслух то, о чём она молча просила не говорить. Какой в этом смысл? Зачем причинять ещё больше вреда в добавление к тому, что уже был причинён? Кроме того, мне отчаянно хотелось верить, что она легла со мной в постель, потому что хотела этого, что это не было ещё одним из того, что она сделала для человека, которого действительно любила.

Шторы снова зашевелились.

— Вы просите слишком многого, миссис Кавендиш, — сказала я достаточно громко, чтобы все в комнате услышали. Клэр кивнула и снова опустила голову. Я затушил сигарету в пепельнице на полу и встал.

— Всё в порядке, Терри, — сказал я. — Можешь выходить. Мы закончили играть.

* * *

Сначала ничего не произошло, кроме того, что Клэр Кавендиш издала смешной сдавленный писк, как будто её что-то ужалило, и закрыла рот рукой. Затем эти таинственно движущиеся шторы раздвинулись, и в комнате появился человек, которого я знал как Терри Леннокса, с той самой улыбкой, которую я так хорошо помнил: мальчишеской, смущенной, немного печальной. На нём был двубортный тёмный костюм и синий галстук-бабочка. Он был высок, худощав и элегантен, и эта элегантность ещё больше подчеркивалась его кажущейся неосведомлённостью. У него были тёмные волосы и аккуратные усы.

Меня поразило, что я никогда не видел его настоящего лица. Когда я впервые увидел его несколько лет назад его волосы были светлыми, а правая щека и челюсть неподвижными, мёртвая кожа была покрыта длинными тонкими шрамами. Во время войны он оказался под миномётным обстрелом, а потом попал в плен к немцам, которые кое-как его подлатали. Такова, по крайней мере, была история, которую он всем рассказывал. Потом, позже, когда убили его жену и, похоже, он собирался взять на себя за это ответственность, он сбежал в Мексику — я бы даже сказал, с моей помощью, — где инсценировал своё самоубийство и сделал масштабную пластическую операцию, на этот раз дорогостоящую профессиональную работу, превратившую его в латиноамериканца. После я встретил его под новой личиной, а потом он исчез из моей жизни. И вот теперь он вернулся.

— Привет, старина, — сказал он. — Не мог бы ты дать мне сигарету? Я почувствовал запах дыма и мной овладела внезапная жажда.

Стоило отдать Терри должное — кто ещё смог бы прятаться полчаса за шторой и выйти оттуда с таким самообладанием и самоиронией Кэри Гранта? Я шагнул вперёд, достал портсигар, открыл его большим пальцем и протянул ему.

— Угощайся, — сказал я. — Сдаёшься или как?

— Да, — сказал он, беря одну из моих сигарет и оценивающе вертя её в пальцах. — Это сказывалось на моём здоровье. — Он приложил руку к груди. — Сухой воздух там, внизу, мне не по нраву.

Странно, не правда ли, как даже в такой ситуации люди сразу погружаются в светскую беседу? Клэр всё ещё сидела на табурете у рояля, прикрыв рот рукой. Она даже не повернулась, чтобы посмотреть на Терри. Что ж, в этом не было необходимости.

Я протянул ему спичку, и Терри наклонился к огню.

— Как прошел полёт? — с просил я. — Ты прибыл из Акапулько, верно?

— Нет, — сказал он, — я был в Байе на небольшом отдыхе, когда позвонила Клэр. К счастью, я успел на местный самолет до Тихуаны, а оттуда на рейс «Мексиканских авиалиний» сюда. Самолет был ОС-3. Я так крепко вцепился в подлокотники, что пальцы до сих пор онемели.

Он проделал тот же трюк, что и всегда: сделал большую затяжку дыма и на секунду задержал его на нижней губе, прежде чем вдохнуть.

— Ах, — сказал он со вздохом, — как вкусно. — Он склонил голову набок и окинул меня изучающим взглядом. — Выглядишь довольно скверно, Фил, — сказал он. — У тебя были трудные времена со всем этим делом с Нико и остальным? Мне очень жаль, правда, очень жаль.

В этом тоже был весь он. Это был тот же Терри — он отнимал у тебя бумажник, сбивал с ног, топтал ногами, а через секунду помогал подняться, отряхивал пыль и приносил свои глубочайшие извинения. И ты ему верил. Вы даже поймали бы себя на том, что спрашиваете, всё ли с ним в порядке, и говорите, что надеетесь, что он не напряг запястье или что-то в этом роде, держа направленным на вас этот тяжелый пистолет, пока он рылся в ваших карманах. Неужели я несправедлив? Ну, может быть, немного. В прежние времена, когда я думал, что знаю его, он был довольно прямолинеен. Он не мог удержаться от выпивки или сохранить деньги, и у него всегда были проблемы с женщинами, но я никогда не думал, чтобы он действительно шёл по кривой дорожке. Последнее теперь изменилось.

— Как Менендес? — спросил я.

Он криво усмехнулся:

— О, ты же знаешь Менди. Он — кот, который всегда приземляется на лапы.

— Часто с ним видишься?

— Мы поддерживаем связь. Ты же знаешь, что я многим ему обязан.

Да, это я знал. Это именно Менендес вместе с другим старым приятелем Терри, Рэнди Старром, помог ему исчезнуть и заполучить новую личность после его так называемого самоубийства в Отатоклане. Они втроём были в окопе где-то во Франции, когда к ним упал минометный снаряд, и именно Терри спас им всем жизнь, схватив снаряд, выскочил с ним наружу и выбросил его, как квотербек, сотворивший чудо в игре. Или, по крайней мере, так гласило продолжение истории об обстреле. Я никогда не знал, в какой мере можно верить в истории о Терри и его приключениях, и до сих пор не знаю. Например, позже я узнал, что он не Терри Леннокс из Солт-Лейк-Сити, как утверждал, а Пол Марстон, канадец, родившийся в Монреале. Но кем ещё он мог быть до этого? И кто он будет, спрашивал я себя, когда я увижу его в следующий раз, если вообще увижу? Сколько пластинок у луковицы?

— Менди всё ещё в Акапулько, верно? — сказал я. — И ты тоже?

— Да. Приятное место на берегу океана.

— Как ты себя называешь? Я совсем забыл.

— Майоранос, — сказал он с застенчивым видом. — Сиско Майоранос.

— Ещё одно вымышленное имя. Оно тебе не подходит, Терри. Я бы сказал…

— Ради Бога! — внезапно вскрикнула Клэр, вскочив с табурета у рояля и повернувшись к нам с побелевшим от ярости лицом. — Вы собираешься стоять здесь и болтать всю ночь? Это же нелепо! Вы похожи на двух ужасных маленьких мальчиков, которые сделали что-то плохое и остались безнаказанными.

Мы повернулись и уставились на неё. Думаю, мы просто про неё забыли.

— Успокойся, старушка, — сказал Терри, не слишком удачно пытаясь изобразить лёгкость. — Мы просто два старых друга, которые понемногу навёрстывают упущенное, — он быстро подмигнул мне. — Так ведь, Фил?

Клэр собиралась ещё что-то сказать, так как было очевидно, что ей нужно многое сказать, но в этот момент раздался тихий стук в дверь, она слегка приоткрылась, и на пороге появилось странное привидение. У него было лицо, белое, как маска актёра театра но,^[104] а густые волосы прятались под чем-то напоминающим туго натянутую мелкую сетку. Мы всё втроём уставились на это, а потом оно заговорило:

— Я искала книгу в библиотеке и услышала голоса. Неужели вам негде устроиться спать?

Это была мать Клэр. Теперь она вошла в комнату. На ней был розовый шерстяной халат и розовые тапочки с розовыми бусинами. Белое вещество на её лице было чем-то вроде косметической маски. Глаза у неё были красные, как у пьяницы, а губы — цвета сырого бифштекса.

— О, мама, — в отчаянии сказала Клэр, приложив руку ко лбу, — пожалуйста, возвращайся в постель.

Миссис Лэнгриш, не обращая на нее внимания, вошла в комнату и закрыла за собой дверь. Она посмотрела на Терри и нахмурилась:

— А это кто, позвольте спросить?

Терри, не колеблясь, плавно двинулся к ней, улыбаясь и протягивая тонкую руку.

— Меня зовут Леннокс, миссис Лэнгриш, — сказал он. — Терри Леннокс. Не думаю, что мы встречались раньше.

Мама Лэнгриш пристально посмотрела на него, пытаясь понять, что происходит, и вдруг улыбнулась. Никто, ни молодые, ни старые, не могли устоять перед Терри, когда он как из пульверизатора окутывал их дымкой своего обаяния. Она обеими руками взяла его за руку.

— Вы друг Ричарда? — спросила она.

Терри заколебался.

— Э-э… думаю, да.

Его взгляд метнулся в сторону дивана, и Мама Лангриш вслед за ним тоже посмотрела туда.

— А вот и он! — сказала она, и её улыбка стала ещё шире и мягче. — О Боже, ты только посмотри на него, спит, как младенец. — Она повернулась к Клэр, и мрачный разрез её рта напрягся. — А ты чего так вырядилась? — спросила она. — Посреди ночи.

— Пожалуйста, возвращайся в постель, мама, — повторила Клэр. — Ты же знаешь, что утром у нас встреча с людьми Блумингдейла. Ты не успеешь отдохнуть как следует.

— Ах, оставь меня в покое! — рявкнула мать. Она снова повернулась к Терри, лукаво подмигнув. — Вы с Ричардом были на вечеринке, что ли? Бедный мальчик, ему не следует пить — алкоголь ударяет ему в голову. — Она повернулась и снова снисходительно посмотрела на распростертую на диване фигуру. — Он отвратителен, так оно и есть.

Словно услышав её, Кавендиш пошевелился во сне и громко фыркнул. Старуха радостно захихикала.

— Послушайте его! Ну чем не свирепый поганец?

Наконец она заметила меня. Она нахмурилась.

— Тебя я помню, — сказала она, тыкая пальцем мне в грудь. — Ты этот, как его там, детектив.

Её губы изогнулись в лукавой, злобной ухмылке, а белая маска превратилась в сеточку из крошечных трещин с обеих сторон рта, и на секунду она стала жутко похожа на клоуна.

— Нашёл жемчуг её светлости? — спросила она тихим, напевным голосом. — Ты поэтому здесь?

— Нет, ещё не нашёл, — сказал я. — Но иду по горячим следам.

Клоунская улыбка мгновенно погасла, и она снова ткнула пальцем, и на этот раз он сердито дрожал.

— Не смей издеваться надо мной, приятель, — проскрежетала она.

— Думаю, миссис Лэнгриш, — мягко вмешался Терри, — думаю, Клэр права, думаю, вам стоит вернуться в постель. Вы же не хотите пропустить свой прекрасный сон.

Она взглянула на него, и её глаза сузились. Наверное, за все свои годы она встречала слишком много сладкоречивых болтунов вроде Терри, чтобы долго поддаваться наведённому им обаянию.

Клэр шагнула вперёд и легонько положила руку на плечо женщины.

— Пойдем, мама, пожалуйста, — сказала она. — Мистер Марлоу и Терри — старые друзья. Вот почему я пригласила их сегодня вечером — это своего рода встреча друзей.

Я решил, что проницательная старая птица знает, что ей лгут, но, вероятно, она устала и была в довольно хорошем настроении, чтобы принять эту ложь и откланяться. Она снова мило улыбнулась Терри, бросила на меня сердитый взгляд и позволила увести себя к двери. Клэр, провожая ее, оглянулась на Терри и на меня. Интересно, настанет ли тот день, когда она будет выглядеть так же, как её мать сейчас?

Когда обе женщины ушли, Терри выдохнула сквозь сжатые губы и тихо рассмеялся.

— Настоящая леди, — сказал он. — Ей удалось меня напугать.

— По-моему, ты не слишком испугался, — сказал я.

— Ну, ты же знаешь, я умею скрывать чувства. — Он подошёл к тому месту, где я сидел, наклонился и раздавил сигарету в пепельнице на полу, затем сунул руки в карманы, подошёл к дивану и остановился, глядя на Кавендиша, который лежал, растянувшись, как мультяшный пьяница.

— Бедный Дик, — сказал он. — Мать Клэр абсолютно права: ему нельзя пить.

— Ты с ним встречался? — спросил я. — Я имею в виду, до сегодняшнего дня?

— О да. Они с Клэр часто приезжали в Мексику. Мы все знакомы — Нико, наш друг Менди, кое-кто ещё. На набережной есть бар, где мы обычно собирались по вечерам за коктейлями. Хорошее место. — Он обернулся и взглянул на меня через плечо. — Ты должен как-нибудь навестить меня. Ты выглядишь так, будто тебе не помешало бы немного позагорать и расслабиться. Ты себя не слишком щадишь, Фил, впрочем, как и всегда.

На следующий день после убийства его жены я отвез Терри в аэропорт Тихуаны, чтобы он успел на рейс на юг. Когда я вернулся, Джо Грин уже поджидал меня. Они знали, что Терри сбежал, и взяли меня как соучастника. Меня избил босс Джо, здоровяк по имени Грегориус, и я провёл пару ночей в карцере, прежде чем меня отпустили, узнав о столь удобном для всех самоубийстве Терри. Это отразилось на мне и моей так называемой репутации. Да, Терри мой должник.

Терри вернулся и остановился передо мной, всё ещё держа руки в карманах. На его лице была самая заискивающая улыбка.

— Ты, случайно, не привёз чемодан? — спросил он. — Полагаю, именно за этим Нико и хотел с тобой встретиться, чтобы его передать. Нико никогда особо не отличался стойкостью. Он слишком легко пугается. Должен признаться, я всегда немного презирал его.

— Но не настолько, чтобы не использовать его в качестве мула.

Он широко раскрыл глаза:

— Мула? Послушай, парень, ты же не думаешь, что я в этом деле? Оно слишком грязное для меня.

— Раньше я бы с тобой согласился, — сказал я. — Но ты изменился, Терри. Я вижу это по твоим глазам.

— Ты ошибаешься, Фил, — он медленно покачал головой из стороны в сторону. — Конечно, я изменился — мне пришлось. Жизнь там, на юге, — это не только гитаристы, «маргариты» и мексиканская стряпня. Мне приходилось делать такое, что раньше и в голову не могло прийти.

— Ты хочешь сказать, что потратил все деньги, которые унаследовал от Сильвии? Это были деньги Харлана Поттера, оставленные ей. Их должно было быть очень много.

Он снова поджал губы, я думаю, чтобы сдержать улыбку.

— Допустим, я сделал несколько необдуманных инвестиций.

— С Менди Менендесом?

Он ничего не сказал, но я видел, что не ошибся.

— Значит, ты должен Менди и должен ему по-крупному. Вот почему ты послал ко мне Клэр — по поручению Менди. Я прав, да?

Терри развернулся и, глядя в пол, зашагал на негнущихся ногах прочь от меня, затем опять развернулся и зашагал обратно тем же путем, и снова остановился передо мной.

— Как я говорил, ты знаешь Менди. Он не слишком снисходителен, когда дело доходит до денег, долгов и тому подобного.

— А я думал, ты его друг и его герой, — сказал я, — потому что ты спас его и Рэнди Старра от смерти на поле боя.

Терри усмехнулся.

— Герои через некоторое время тускнеют, — сказал он. — И потом, ты не хуже меня знаешь, что такое люди — они устают быть благодарными. Они даже начинают возмущаться, что вынуждены чувствовать себя обязанными тебе.

Я все обдумал. Он был прав. Меня всегда удивляло, что Менди помог ему с самого начала. Я подозревал, что Терри, должно быть, имел на него какое-то влияние. Я хотел было спросить, так ли это, но не смог себя заставить.

— Конечно, — продолжал он, — Клэр была бы счастлива помочь мне. У неё, знаете ли, много своих денег. Она хотела дать мне немного, чтобы я расплатился с Менди, но, — он сверкнул в своё оправдание извиняющейся улыбкой, — остатки чести у меня ещё сохранились.

— А что насчёт тех двух мексиканцев? — спросил я.

— Да, — сказал Терри, и между его бровями появилась морщинка, — это скверное дело. Сестра Нико — я никогда с ней не встречался, но уверен, что она не заслуживала смерти.

— Она была в деле с Нико, — сказал я. — Она опознала тело.

— Да, но всё равно, умереть вот так… — Он скорчил гримасу. — Клянусь, я незнал, что Менди послал за Нико мексиканцев. Я думал, он подождёт, пока Клэр… поговорит с тобой, пока ты не найдешь Нико, в чем я не сомневался, если бы только Менди подождал ещё немного. Но Менди — неудачная смесь нетерпения и недоверия. Поэтому он отправил сюда этих двух громил, чтобы они сами начали поиски Нико. Досадная ошибка.

— Дело в том, — сказал я, — что никто, ни ты, ни Менди, ни кто-нибудь ещё, не узнали бы об исчезновении Нико, если бы Клэр не заметила его на улице тем днём в Сан-Франциско.

— Да, так и есть. Знаешь, — он повернулся на каблуках и снова принялся расхаживать на негнущихся ногах, сцепив руки за спиной, — я не могу ничего исправить, но жалею, что она вообще его тогда заметила. Всё было бы намного проще.

— Наверное, да. Но разве это её вина? Она ведь не сказала Менди, что видела его. Полагаю, она рассказала тебе, а ты — Менди. Так всё и завертелось. Я прав?

— Я не могу лгать тебе, — это заставило меня рассмеяться, и когда я это сделал, Терри выглядел обиженным — и он действительно обиделся.

— Во всяком случае, сейчас я не лгу, — сказал он обиженным тоном. — Да, я сказал Менди. Я знаю, мне не следовало этого делать. Но, как я уже сказал, у меня есть причины быть ему благодарным…

— А ещё тебе нужно было выслужиться перед ним, сообщив одному тебе известное, что Питерсон только прикинулся мёртвым, а сам разгуливает по белу свету с чемоданом товара, принадлежащего Менди.

— Ах да, — сказал Терри. — Этот чемодан.

— Однажды, ты оставлял его мне, чтобы я сохранил его.

— Верно, так и сделал. Это было той ночью, когда ты отвёз меня в Тихуану, после смерти бедной Сильвии? Не могу вспомнить. Когда ты увидел с ним Питерсона, ты, конечно, его узнал.

— У него определенно была своя история.

— Он был английского производства. Английский до последнего шва.

Он перестал расхаживать, сел на табурет у рояля, сложив ногу на ногу и положил руку на подбородок, как «Мыслитель» Родена. У Терри были самые тонкие ноги, какие я когда-либо видел. Он был похож на аиста.

Он начал что-то говорить, но в этот момент Ричард Кавендиш выпрямился на диване и посмотрел на нас, облизывая губы и моргая.

— Что происходит? — хрипло спросил он.

Терри едва взглянул на него.

— Всё в порядке, Дик, — сказал он. — Продолжай спать.

— Ну ладно, — пробормотал Кавендиш и плюхнулся обратно, как и прежде, раскинув в стороны руки и ноги. Через секунду-другую он тихо захрапел.

Терри похлопал себя по карманам. Не знаю, что он ожидал там найти.

— Я бы попросил у тебя ещё сигарету, — сказал он, — только не хочется опять начинать.

Он искоса взглянул на меня.

— Ты же собираешься сказать мне, где чемодан? — спросил он.

— Конечно. Он в камере хранения на Юнион-Стейшн, а ключ от него в конверте на пути к моему приятелю — ну, вроде как приятелю — по имени Берни Олс. Он помощник начальника отдела по расследованию убийств, работает в офисе шерифа.

В комнате вдруг стало очень тихо. Терри сидел, весь скрючившись, скрестив колени, прижав одну руку к подбородку, а другой поддерживая локоть. Я подошёл к окну, шагнул в щель между шторами и выглянул наружу. Смотреть было не на что, только темнота и моё собственное призрачное отражение в стекле.

— Не думаю, — сказал Терри у меня за спиной, — не думаю, что это было умный поступок, старина. Не думаю. — В его голосе не было ни злости, ни угрозы, ничего особенного, кроме, может быть, задумчивости — да, это подходящее слово — задумчивость.

Потом он снова заговорил, и голос его изменился.

— А, — сказал он, — это ты. Что это там у тебя?

Я отвернулся от окна. Терри всё ещё сидел на табурете у рояля спиной ко мне. Перед ним в дверном проеме стоял брат Клэр, Эверетт, лохматая прядь волос свисала ему на лоб. Он выглядел ненамного лучше, чем, когда я видел его в последний раз, но, по крайней мере, он был в сознании. На нем была пижама и шёлковый халат с вышитыми драконами. На нем были мокасины — они странно смотрелись с пижамой, — а в руке он держал пистолет.

Это была изящная маленькая вещица, какая-то разновидность «кольта», подумал я. Я увидел, что у него перламутровая рукоятка. Всё это выглядело несерьёзно, но любое оружие, даже самое изящное, может пробить дыру в самом крепком сердце.

Он посмотрел на меня, когда я вышел из тени шторы, и в его глазах появилась неуверенность. Он не ожидал меня увидеть.

— Привет, Эверетт, — сказал я. — Мы тебя разбудили? Твоя мать только что была здесь, — он уставился на меня. Он выглядел моложе, чем был на самом деле, потому что его лицо выглядело хрупким. И, наверное, потому, что его мать испортила его, балуя и защищая от жестокого мира. По крайней мере, она думала, что защищает.

— Кто ты? — спросил он. Под его запавшими глазами были тёмно-фиолетовые тени.

— Меня зовут Марлоу, — сказал я. — Мы встречались пару раз до этого. В первый раз ты не спал, и мы разговаривали на лужайке — помнишь? Ты подумал, что я, может быть, новый шофер. Во второй раз ты не знал о моём присутствии.

— О чём ты говоришь?

— Ты спросил меня, кто я, — сказал я, — и я объяснил.

Я заставил себя улыбнуться. Я пытался потянуть время. Эверетт Эдвардс Третий может и был молокососом, как сказал бы Уилбер Каннинг, а ещё он был героиновым наркоманом с пистолетом в руке.

— О да, — произнёс он с отвращением. — Теперь я вспомнил: ты тот самый парень, который тогда искал Клэр. Какой-то детектив, так что ли? — Он вдруг хихикнул. — Детектив! Забавно. У меня пистолет, а ты детектив. Действительно, забавно.

Он повернулся к Терри.

— Ты, — сказал он, уже не хихикая, — зачем ты здесь?

Терри задумался.

— Ну, я вроде как друг семьи, Ретт.

Я по-прежнему видел только спину Терри и его затылок, но он казался довольно спокойным. Я был рад. В течение следующих нескольких минут мы все должны быть очень, очень спокойны.

— Помнишь, как мы хорошо проводили время в Акапулько? Помнишь тот день, когда я учил тебя кататься на водных лыжах? Это был хороший день, не так ли? А потом мы все вместе поужинали в том местечке на пляже, которое называется «У Педро». Оно всё ещё там. Я часто прихожу туда, а когда прихожу, то вспоминаю о тебе и о том прекрасном времени, которое мы проводили.

— Ты ублюдок, — тихо сказал Эверетт. — Ты был тем, кто заставил меня начать. Ты был тем, кто дал мне это штуку в первый раз. — Его рука дрожала, и пистолет в ней тоже дрожал. Это было не очень хорошо. Дрожащее оружие может легко выстрелить; я уже видел, как это происходит. Эверетт был близок к тому, чтобы удариться в слёзы, но это были слёзы ярости. — Это был ты.

— О, не будь таким мелодраматичным, Ретт, — сказал Терри с лёгким смешком. — В те дни ты был очень нервным мальчиком, и я подумал, что маленькая щепотка счастливого порошка пойдёт тебе на пользу. Прости, если я ошибся.

— Как ты смеешь приходить сюда, в этот дом, — сказал Эверетт, и его рука задрожала ещё сильнее, а ствол пистолета отклонился так, что я стиснул зубы.

— Послушай, — сказал я, — послушай, Ретт, почему бы тебе не отдать мне пистолет?

Молодой человек на мгновение уставился на меня, а затем издал пронзительный визгливый смех.

— Неужели детективы так разговаривают? Я думал, так бывает только в кино. — Он сделал притворно серьёзное лицо и понизил голос, чтобы он звучал так же как мой: — Почему бы тебе не отдать мне пистолет, Эверетт, пока никто не пострадал. — Он поднял глаза к потолку. — Неужели ты не понимаешь, глупец? В том-то и дело, что кто-то обязательно пострадает. Кто-то очень сильно пострадает. Разве не так, Терри? Не так ли, мой старый товарищ по играм из Акапулько?

Вот тогда-то Терри и совершил ошибку. В подобных ситуациях кто-то всегда так делает; кто-то всегда делает неправильный, глупый шаг, и за этим следует ад. Он вдруг соскочил с табурета и рванулся вперед, как пловец, ныряющий в набегающую волну, приземлился на живот и схватил стеклянную пепельницу, стоявшую на полу рядом со стулом, на котором я сидел. Он хотел швырнуть её в Эверетта, этот смертоносный диск. Он не понимал, что когда ты лежишь на животе, то не можешь сделать бросок достаточно сильным. Кроме того, Эверетт был слишком быстр для него, и Терри всё ещё размахивался, когда Эверетт сделал шаг вперед, держа пистолет в вытянутой руке, направил его в голову Терри и нажал на курок.

Пуля попала Терри в лоб, чуть ниже линии волос. Какое-то мгновение он лежал, распластавшись, с пепельницей в одной руке, а другой упираясь в пол рядом с собой, пытаясь подняться. Но он не собирался встать, никогда больше. В голове у него образовались две дырки — одна во лбу, другая, побольше, сзади, у основания черепа. Из этой второй хлестала кровь и ещё какое-то липкое серое вещество. Его голова упала, и лицо ударилось о ковёр.

Эверетт как будто собирался ещё выстрелить, но я успел добраться до него прежде, чем он успел это сделать. Мне не составило большого труда отобрать у него пистолет. На самом деле, он просто отдал его мне. Он обмяк, как девчонка, и теперь стоял с дрожащей нижней губой, глядя на Терри, который лежал на полу, истекая кровью. Одна из ног Терри, правая, несколько раз дернулась и замерла. Я заметил, как уже не раз до этого, что порох пахнет жареным беконом.

За спиной Эверетта снова открылась дверь, на этот раз это была Клэр. Она остановилась в дверях и посмотрела на открывшуюся перед ней сцену с выражением ужаса и недоверия. Затем она шагнула вперёд, оттолкнула брата и упала на колени. Она подняла голову Терри и положила её себе на колени. Она ничего не сказала. Она даже не заплакала. Она действительно любила его, теперь я это ясно видел. Как я мог не догадаться?

Она посмотрела на меня, на пистолет в моей руке.

— Неужели ты?..

Я отрицательно покачал головой.

Она повернулась к брату:

— Это ты?

Он не смотрел на неё.

— Я никогда тебя не прощу, — сказала она ему спокойным, почти официальным голосом. — Я никогда тебя не прощу и, надеюсь, ты сдохнешь. Надеюсь, ты сделаешь себе передозировку, очень скоро, впадёшь в кому и никогда из неё не выйдешь. Я всегда ненавидела тебя, и теперь знаю почему. Я знала, что однажды ты разрушишь мою жизнь. — Эверетт по-прежнему не смотрел на неё, не отвечал, и не произносил ни слова. В конце концов, сказать ему было нечего.

Позади нас Ричард Кавендиш поднялся на ноги и заковылял вперёд. Увидев Терри и яркую кровь, пропитавшую голубое платье его жены, он остановился. Несколько секунд ничего не происходило, потом Кавендиш вдруг рассмеялся.

— Ну-ну, — сказал он. — Человека ранили, да?

И он снова рассмеялся. Я решил, что он думает, что видит сон, что всё, что он видит, нереально. Потом он снова двинулся вперёд и, перешагнув через тело Терри, протянул руку и погладил Клэр по голове, а затем, пошатываясь, прошёл через дверной проём, и, что-то бормоча себе под нос, исчез.

Наконец Клэр заплакала. Я подумал подойти к ней, но что бы я сделал? Было уже слишком поздно что-либо предпринимать.

Я не стал звонить Берни. Я решил, что на какое-то время с него хватит, и с меня, конечно, тоже хватит — я не хотел, чтобы он снова кричал на меня, обзывал и приказывал проделывать с собой такие вещи, с которыми не справился бы даже самый великий в мире акробат. Так что вместо этого я позвонил Джо Грину, доброму старому Джо, который пил с тобой пиво, шутил и болтал об игре в мяч, и чьи трусы в жаркую погоду скатывались у него в промежности.

Джо, как всегда, был на дежурстве, и через двадцать минут после моего звонка он прибыл в Лэнгриш-Лодж, сопровождаемый двумя патрульными машинами. К тому времени Эверетт Эдвардс уже свернулся калачиком на диване, который его пьяный шурин только что освободил. Он плакал горькими слезами, но, похоже, не от раскаяния, а от какого-то разочарования, хотя я не могу сказать, почему он должен был чувствовать себя разочарованным. Возможно, он считал, что Терри умер слишком быстро и безболезненно. Или, может быть, он был разочарован банальностью того, что произошло; может быть, он хотел какой-нибудь грандиозной сцены с фехтованием на мечах, репликами и валявшимися повсюду трупами, такой, которую мог бы написать другой Марлоу, тот, который видел кровь Христа, струящуюся где-то там.

Джо стоял посреди комнаты и озабоченно хмурился. Здесь он был не в своей тарелке. Он привык взбираться по лестницам многоквартирных домов, вышибать двери, прижимать к стене шпану в пропотевших майках и засовывать им в рот ствол своего «спешл» 38-го калибра, чтобы они перестали орать. Таков был мир Джо. То, что он здесь увидел, выглядело как салонная игра среди декораций загородного клуба, в которой что-то пошло не так.

Он присел на корточки и, прищурившись, посмотрел на пулевые отверстия в черепе Терри, потом на Эверетта Эдвардса, съежившегося на диване, потом на меня.

— Господи Иисусе, Фил, — сказал он вполголоса, — что это за чертовщина?

Я развёл руки и пожал плечами. С чего начать?

Джо с ворчанием поднялся на ноги и повернулся к Клэр Кавендиш. Клэр, с потрясённым лицом, с окровавленными руками, свисавшими по бокам, в синем платье, мокрым и блестящем от крови, казалось персонажем из старой пьесы, написанной давным-давно каким-нибудь древним греком. Джо начал с того, что назвал её миссис Лэнгриш, что послужило мне сигналом вмешаться и поправить его.

— Это Кавендиш, Джо, — сказал я. — Миссис Клэр Кавендиш.

Клэр, казалось, ничего не замечала, просто стояла как статуя. Она была в шоке. Её брат, лежавший на диване, сочно всхлипнул. Джо снова посмотрел на меня и покачал головой. Он был явно не в своей тарелке.

В конце концов он передал Клэр одному из патрульных, здоровенному ирландцу с рыжеватыми волосами и веснушками, который одарил ее улыбкой Барри Фицджеральда^[105] и сказал, что ей не о чем беспокоиться. Он нашёл где-то одеяло, накинул его ей на плечи и заботливо вывел из комнаты. Она прошла без малейшего сопротивления, скользнув к двери в своем окровавленном платье, грациозная, как всегда, с прямой спиной, без всякого выражения на лице, демонстрируя нам всем свой прекрасный профиль.

Они застегнули наручники на Эверетте и тоже его увели, всё в тех же пижаме и мокасинах. Он ни на кого не смотрел. Его глаза покраснели от слёз, а на щеках виднелись размазанные сопли. Интересно, понимает ли он, что его ожидает в ближайшие недели и месяцы, не говоря уже о последующих годах, которые ему придется провести в Сан-Квентине,^[106] если только его мать не купит адвоката, достаточно упорного и умного, чтобы вытащить его оттуда через какую-нибудь юридическую лазейку, которую никто и не подумал заткнуть. Не в первый раз сыну из богатой семьи сойдёт с рук убийство.

А потом, когда увели её сына и дочь, кто же ещё должен был появиться, как не Мама Лэнгриш, в сетке для волос и маске из белой грязи. Она посмотрела на тело на полу, которое кто-то накрыл одеялом, но, казалось, не поняла, что это. Она посмотрела на меня, потом на Джо. Она ничего не могла понять. Она была просто печальной, старой женщиной, растерянной и потерянной.

* * *

Когда всё закончилось и патрульные машины уехали, мы с Джо стояли на гравии рядом с его машиной и курили.

— Господи, Фил, — сказал Джо, — ты когда-нибудь думал заняться какой-нибудь другой работой?

— Всё время, — ответил я. — Всё время.

— Ты же знаешь, что тебе придется приехать в управление для официального заявления.

— Да, — сказал я, — знаю. Но послушай, Джо, сделай мне одолжение. Сначала я поеду домой и высплюсь, а завтра первым делом приеду в управление.

— Не знаю, Фил, — сказал он, озабоченно потирая подбородок.

— Прежде всего, Джо, даю тебе слово.

— О, ну тогда давай.

— Ты мой приятель.

— Я слабак, вот кто я.

— Нет, Джо, — сказал я, бросив сигарету на гравий и раздавив ее каблуком, — это я слабак.

Я отправился домой, принял душ, лёг в постель и проспал всю оставшуюся ночь. В семь зазвонил будильник. Я кое-как встал, выпил чашку обжигающего кофе, поехал в участок, как и обещал Джо, и дал показания дежурному.

Я сказал не так уж много, но достаточно, чтобы Джо был доволен и удовлетворил суд когда дело «Штат Калифорния против Эверетта Эдвардса Третьего» дойдёт до него. Меня, конечно, вызовут в качестве свидетеля, но я не возражал. Что меня действительно беспокоило, так это перспектива давать показания со свидетельского места и видеть Клэр Кавендиш, сидящую в первом ряду суда и пристально смотрящую на своего брата, известного теперь как подсудимый, того самого, который убил её любовника. Нет, такая перспектива меня не радовала. Я вспомнил, как её мать в тот день в «Ритц-Беверли» говорила, что в этом деле могут пострадать люди. Я думал, она имела в виду, что я могу причинить вред её дочери, но она говорила не об этом. Она имела в виду меня; я был тем, кто собирался нанести вред, и каким-то образом она тогда это знала. Я должен был её послушать.

Когда я вышел из участка, «олдс» уже оказался на солнце, от капота исходил жар. Руль собирался стать ужасно горячим.

Вы думаете, я собираюсь сказать, что позже в тот же день я пошёл к «Виктору» и выпил «буравчик» в память о моём погибшем друге. Но я этого не делал. Терри, которого я знал, умер задолго до того, как Эверетт Эдвардс пустил ему пулю в лоб. Я бы никогда не сказал ему этого, но Терри Леннокс был моим представлением о джентльмене. Да, несмотря на пьянство, женщин и людей, с которыми он общался, таких как Менди Менендес, несмотря на то, что, когда дело доходило до этого, он не заботился ни о ком, кроме себя, Терри был, в каком-то невероятном смысле, человеком чести.

Это был тот самый Терри, которого я знал или думал, что знаю. Что с ним случилось, что помешало ему быть порядочным, честным и преданным? Он обвинял войну, стучал себя в грудь и говорил, что с тех пор, как он вернулся с войны, в нём не осталось ничего живого. Я не купился на это, в этом было слишком много обречённо-романтического оттенка. Может быть, жизнь там, в солнечной Мексике, с катанием на водных лыжах и коктейлями на набережной, с необходимостью быть информатором Менди Менендеса и его посредником, что-то в нём разрушила, так что стиль, тонкий верхний отполированный слой остался, в то время как металл под ним был полностью изъеден кислотой, коррозией и язвами. Терри, которого я знал, никогда бы не подсадил на героин такого парня, как Эверетт Эдвардс. Он никогда бы связался таким бандитом, как Менди Менендес. И прежде всего, он никогда бы не заставил женщину, которая любила его, соблазнить другого мужчину для достижения своих собственных целей.

От последнего пункта я решил отказаться. Буду верить, что Клэр Кавендиш легла в мою постель по собственному выбору — я вспоминаю, как той ночью, когда Терри ещё стоял за шторой, она, понизив голос, приложила палец к губам, чтобы я не сказал, что мы вместе были в постели. И даже если ей нужен был не я, даже если она спала со мной только для того, чтобы втянуть меня в поиски Нико Питерсона, я буду верить, что это было её собственное решение, а не Терри толкнул её на это. Есть вещи, в которые просто нужно заставить себя поверить. Как она там сказала? Заключите пари Паскаля. Что ж, именно это я и сделаю. Я до сих пор не совсем понимаю, на что Паскаль ставил, но думаю, что это было что-то очень важное.

Только что я открыл ящик стола и рылся в нём, пока не нашёл старое расписание авиалиний и не начал искать рейсы в Париж. У меня нет ни малейшего шанса попасть туда, но мечтать об этом приятно. Вот только я всё время вспоминаю обручальное кольцо на дне бассейна в клубе «Кауилья» и думаю, не было ли это каким-то предупреждением.

Я сделал один символический жест, когда взял со столика возле кровати лампу с нарисованными розами, вынес её на задний двор и выбросил в мусорный бак, потом вернулся в дом и набил трубку. Это было для меня последним воспоминанием о Клэр Кавендиш. Она вошла в мою жизнь и заставила меня полюбить её — ну, может, и не заставила, но всё равно она знала, что делает, — а теперь её нет.

Не могу сказать, что я не скучал по ней. Её красота не ускользает с твоих пальцев, не оставляя их опаленными. Я знаю, что мне лучше без неё. Это то, что я постоянно говорю себе. Я знаю это и когда-нибудь тоже в это поверю.

В тот вечер, когда я пробрался в дом, она играла для Терри на пианино. Я думаю, это не вульгарно — играть для кого-то, кого ты любишь.

Она так никогда и не заплатила мне за то, для чего наняла.

От автора

В записках Рэймонда Чандлера сохранился список возможных названий для будущих книг и рассказов. Среди них были «Дневник крикливого клетчатого костюма», «Человек с разорванным ухом» и «Хватит орать — это я». Также в списке была и «Черноглазая блондинка».

Во всех романах о Марлоу его создатель довольно свободно обходился с топографией Южной Калифорнии, и я позволил себе такую же вольность. Однако существует множество деталей, которые должны были точно соответствовать действительности, но в которых я не был уверен. Поэтому я в значительной степени полагался на советы квинтета источников, хорошо знающих данную территорию. Это Кэндис Берген, Брайан Сиберелл, Роберт Букман и мои агенты Эд Виктор и Джеффри Сэнфорд. За их опыт, щедрость, терпение и хорошее настроение я хочу выразить им свою глубочайшую благодарность. Я особенно ценю заботу, мысль и изобретательность, посвящённые Кэндис Берген этому тексту, благодаря которым мне удалось миновать многочисленные подводные камни. И мне очень жаль, что павлин появился очень ненадолго.

Другие, кого я обязан горячо поблагодарить: Мария Фассе Ферри, Родриго Фресан, Грэм К. Грин и «Рэймонд Чандлер Истэйт», доктор Грегори Пейдж, Мария Рейт, Фиона Руан, Джон Стерлинг и мой редактор, несравненная Бонни Томпсон.

Наконец, искренне благодарю моего брата Винсента Бэнвилла, который познакомил меня с Марлоу, и чьи собственные криминальные романы показали мне, как их можно создавать.

Примечания

1

Бойзенова ягода — гибрид малины, ежевики и логановой ягоды. Встречаются также названия ежемалина, бойсен-ягода, бойсенова ягода, бойсен бери, бойзен берри.

(обратно)

2

Дон Амичи (англ. Don Ameche, 1908–1993) — американский актёр, лауреат премии «Оскар».

(обратно)

3

Старлетка — юная актриса-знаменитость; инженю — актёрское амплуа, наивная девушка. Реже «инженю» называют исполнителей ролей неопытных, наивных молодых мужчин.

(обратно)

4

Джин Харлоу (англ. Jean Harlow), урождённая Харлин Харлоу Карпентер (англ. Harlean Harlow Carpenter; 1911–1937, Лос-Анджелес, Калифорния) — американская киноактриса, кинозвезда и секс-символ 1930-х годов. Из-за цвета волос её называли «Платиновая блондинка» — Харлоу являлась первой голливудской дивой, которая носила это прозвище. Основными чертами её экранного образа были чувственность и яркая сексуальная привлекательность.

(обратно)

5

Сорт табака.

(обратно)

6

Джордж Фрэнсис «Габби» Хейз (1885–1969) — американский актер. Начинал как исполнитель главных и характерных ролей, но больше всего стал известен своими многочисленными появлениями в вестернах в качестве усатого, сварливого, ненавидящего женщин, но всегда преданного и храброго комического закадычного друга главного героя.

(обратно)

7

Маленький Сэр Эхо (англ. Little Sir Echo) — популярная в 1930-е годы джазовая песня.

(обратно)

8

«Мокрая спина» (англ. wetback) — уничижительный термин, используемый в Соединенных Штатах для обозначения иностранных граждан, проживающих в США, чаще всего мексиканцев.

(обратно)

9

«Сказание о Древнем Мореходе» — самое длинное стихотворное произведение английского поэта Сэмюэла Тейлора Кольриджа. Впервые опубликовано в 1798 году.

(обратно)

10

Реднеки (англ. rednecks, буквально — «красношеие») — жаргонное название белых фермеров, жителей сельской глубинки США.

(обратно)

11

Эррол Лесли Томсон Флинн (англ. Errol Leslie Thomson Flynn; 1909–1959) — голливудский актёр австралийского происхождения, кинозвезда и секс-символ 1930-х и 1940-х годов.

(обратно)

12

Текате — популярный светлый лагер, названный в честь города Текате, штат Нижняя Калифорния, Мексика, где он впервые был произведён в 1943 году.

(обратно)

13

Текома (лат. Tecoma) — род растений из семейства бигнониевых, распространенных в тропиках и субтропиках Америки и Африки. Включает 10 видов, два из которых широко культивируются в качестве декоративных растений и натурализовались по всему миру в регионах с подходящим климатом.

(обратно)

14

Ocean Heights (англ.) — океанские высоты.

(обратно)

15

Lodge (англ.) — домик, охотничий домик.

(обратно)

16

Одна из марок «роллс-ройса».

(обратно)

17

Кристофер Марлоу, «Трагическая история доктора Фауста», Акт V, Сцена 2, перевод Е.Бируковой.

(обратно)

18

Игра слов. Fishy (англ.) — рыбный, подозрительный.

(обратно)

19

Марлиновые, или парусниковые (лат. Istiophoridae) — семейство лучепёрых рыб из отряда Istiophoriformes. Имеют тело вытянутой формы (редкие особи достигают 4 метров в длину), копьевидное рыло и длинный жёсткий спинной плавник. Известно, что марлиновые способны очень быстро плавать, достигая скорости 110 км/ч.

(обратно)

20

Около 45,4 кг.

(обратно)

21

Ирвинг Грант Тальберг (англ. Irving Grant Thalberg; 1899–1936) — голливудский продюсер, прозванный «вундеркиндом Голливуда» за свою способность распознавать удачные сценарии и звёздный потенциал актёров.

(обратно)

22

Луис Барт Майер (англ. Louis Burt Mayer, урождённый — Лазарь Мейер; 1884–1957) — американский кинопродюсер, известный как руководитель и один из основателей голливудской киностудии Metro-Goldwyn-Mayer и американской Академии кинематографических искусств и наук, ежегодно вручающей кинопремию «Оскар», также предложенную им.

(обратно)

23

Рост лошади измеряется в ладонях. Двенадцать ладоней — низкая лошадь. Тринадцать-шестнадцать — в пределах нормы. Семнадцать ладоней и выше — это высокая.

(обратно)

24

Сонет X английского поэта Джона Донна (1572–1631), известный своими вступительными словами «Смерть, не гордись».

(обратно)

25

Джон Уэйн (англ. John Wayne, урождённый Мэрион Роберт Моррисон — Marion Robert Morrison; 1907–1979), — американский актёр, которого называли «королём вестерна».

(обратно)

26

Морин О'Хара (англ. Maureen O'Hara; 1920–2015) — ирландская и американская актриса и певица, много снимавшаяся в вестернах и приключенческих фильмах Джона Форда вместе с Джоном Уэйном.

(обратно)

27

Сорт ирландского виски.

(обратно)

28

Тэм-о-шентер или просто тэм (англ. tarn o'shanter) — широкий шерстяной берет с помпоном на макушке. Является традиционным шотландским мужским головным убором.

(обратно)

29

«Mother Machree» — американо-ирландская песня 1910 года на стихи Риды Джонсон Янг и певицы Чонси Олкотт, и музыку Эрнеста Болла.

(обратно)

30

Лазарь из Вифании, Лазарь Четверодневный (Лазарь — ивр. אֶלְעָזָר‏‎, Elʿāzār, Елеазар) согласно Евангелию от Иоанна, житель Вифании, брат Марфы и Марии, которого Иисус Христос воскресил через четыре дня после смерти (Ин. 11:1-44).

(обратно)

31

Doghouse (англ.) — собачья будка.

(обратно)

32

Бугенвиллея (лат. Bougainvillea) — род вечнозеленых растений семейства Никтагиновые (Ночецветные). Распространены в Южной Америке.

(обратно)

33

Жакаранда (лат. Jacaranda) — род растений семейства Бигнониевые. В большинстве случаев это большие или средней величины вечнозелёные деревья, растущие в основном в тропической и субтропической зоне.

(обратно)

34

Эдвард Шерифф Кёртис (англ. Edward Sheriff Curtis; 16 февраля 1868 — 19 октября 1952) — американский фотограф. Уникальная коллекция фотографий Дикого Запада и индейцев, созданная Кёртисом, насчитывает несколько тысяч изображений.

(обратно)

35

Уильям Уилберфорс (англ. William Wilberforce; 1759–1833) — британский политик и филантроп, христианин, член партии тори, член парламента Британии. Известен активной деятельностью по борьбе против рабства и работорговли.

(обратно)

36

Дарджилинг (англ. Darjeeling) — чай, выращенный в окрестностях одноименного города в северной горной части Индии в Гималаях, собранный и изготовленный с соблюдением определённых условий. Другое название — «Чайное шампанское».

(обратно)

37

Наступление в Арденнах (кодовое наименование нем. Die Wacht am Rhein — «Стража на Рейне»; англ. Battle of the Bulge — «Битва за выступ») — операция немецких войск на Западном фронте в ходе Второй мировой войны. Проведена 16 декабря 1944 — 29 января 1945 в Арденнах (юго-запад Бельгии) с целью изменить обстановку на Западном фронте, разгромив англо-американские вооружённые силы в Бельгии и Нидерландах.

(обратно)

38

Капитан Крюк, Пропавшие Мальчики — персонажи сказочных повестей шотландского писателя сэра Дж. М. Барри о Питере Пэне.

(обратно)

39

Увидимся, парень (исп.).

(обратно)

40

Anguish (англ.) — тоска.

(обратно)

41

В покере — вторая (после роял-флеш) по старшинству комбинация карт — любые пять карт одной масти по порядку.

(обратно)

42

Роза дамасская — многолетний кустарник; вид секции Gallicanae рода Шиповник семейства Розовые (Возасеае). Разновидность дамасской розы — казанлыкская роза является объектом промышленного разведения в качестве эфиромасличной культуры, из её лепестков добывают розовое масло в Болгарии.

(обратно)

43

См. роман Рэймонда Чандлера «Глубокий сон» (1939).

(обратно)

44

Улица в Лондоне.

(обратно)

45

Уоллес Фицджеральд Бири (англ. Wallace Fitzgerald Beery, 1885–1949) — американский актёр, лауреат премии «Оскар». За свою карьеру, длившуюся около сорока лет, Бири появился почти в 250 фильмах.

(обратно)

46

Эдвард Голденберг Робинсон (англ. Edward G. Robinson, настоящее имя Эмануэль Голденберг (англ. Emanuel Goldenberg); 1893–1973) — американский актёр. Американский институт киноискусства поместил его на 24-е место в списке «100 величайших звёзд кино».

(обратно)

47

Джеймс Фрэнсис Кэгни-младший (англ. James Francis Cagney, Jr.; 1899–1986) — американский актёр театра и кино, артист водевилей и танцор. Американский институт киноискусства поместил его на 8-е место в списке «величайших актёров всех времен» (The 50 Greatest American Screen Legends). Принадлежал к числу наиболее востребованных актёров первых лет звукового кинематографа и «Золотого века Голливуда»

(обратно)

48

Blasé (фр.) — пресыщенный.

(обратно)

49

Таллула Брокман Бэнкхед (англ. Tallulah Bankhead, 1902–1968) — американская актриса, знаменитая своим остроумием, блестящей внешностью, хриплым голосом и превосходно сыгранными ролями во многих пьесах и кинофильмах, в основном довоенных.

(обратно)

50

Пеория — город, расположенный в округах Марикопа и Явапаи, штат Аризона, США.

(обратно)

51

Рита Хейворт (англ. Rita Hayworth, имя при рождении — Маргарита Кармен Кансино (англ. Margarita Carmen Cansino), 1918–1987) — американская киноактриса и танцовщица, одна из наиболее знаменитых звёзд Голливуда 1940-х годов.

(обратно)

52

Джоэл Маккри (англ. Joel McCrea, 1905–1990) — американский актёр. За очень редким исключением с 1946 года Маккри снимался исключительно в вестернах.

(обратно)

53

Дорис Дэй (англ. Doris Day, урождённая Дорис Мэри Энн Каппельхофф (англ. Doris Mary Ann Kappelhoff), 1922–2019) — американская певица и актриса. Была звездой кино первой величины 1950-х — начала 1960-х годов, снимаясь в фильмах самых разных жанров — мюзиклах, комедиях, драмах и триллерах.

(обратно)

54

Рок Хадсон (англ. Rock Hudson, урождённый Рой Гарольд Шерер-младший (англ. Roy Harold Scherer, Jr.); 1925–1985) — американский актёр кино и телевидения, известный главным образом ролями в мелодрамах Дугласа Сирка и в серии фильмов, где его партнёршей выступала Дорис Дэй.

(обратно)

55

Гэри Купер (англ. Gary Cooper, при рождении Фрэнк Джеймс Купер Frank — англ. Jannes Cooper, 1901–1961) — американский киноактёр. Одна из ключевых звёзд американского кино от заката эры немого кинематографа до конца «Золотого века Голливуда».

(обратно)

56

Барбара Стэнвик (англ. Barbara Stanwyck, урождённая Руби Кэтрин Стивенс (англ. Ruby Catherine Stevens); 1907–1990) — американская актриса, модель и танцовщица, которая была особенно популярна в 1930—1940-х годах.

(обратно)

57

«Двойная страховка» (англ. Double Indemnity) — классический фильм-нуар, одним из авторов сценария которого был Рэймонд Чандлер, поставленный в 1944 году Билли Уайлдером по мотивам одноимённой повести Джеймса Кейна. В «Двойной страховке» Барбара Стэнвик сыграла классическую роковую женщину.

(обратно)

58

Чили кон карне (исп. chili con carne), также известно просто как чили — блюдо мексиканско-техасской кухни. Название взято из испанского языка и означает буквально «чили с мясом». Основными компонентами являются острый перец и измельчённое мясо.

(обратно)

59

Имеется ввиду Гэри Купер.

(обратно)

60

Канюки (лат. Buteoninae) — подсемейство хищных птиц из семейства ястребиных.

(обратно)

61

Форт-Нокс (англ. Fort Knox) — военная база США, находится почти в центре военного городка Форт-Нокс в 30 милях к юго-западу от Луисвилла (штат Кентукки). Также на территории базы расположено существующее с 1936 года хранилище золотых запасов США.

(обратно)

62

Dewar's — марка купажированного шотландского виски.

(обратно)

63

Canada Dry — брэнд безалкогольных напитков.

(обратно)

64

«Маргарита» (исп. Margarita — «маргаритка») — алкогольный коктейль на основе текилы, с ликером и соком лайма.

(обратно)

65

Мариачи (исп. Mariachi) — один из самых распространённых жанров мексиканской народной музыки, являющийся неотъемлемой частью традиционной и современной мексиканской культуры. Мариачи образовался на основе испанской народной музыки Андалусии с влиянием музыки других народов Средиземноморья и местных индейских исполнителей.

(обратно)

66

Мексиканское ругательство. В широком смысле означает «сукин сын». Но исторически оно означало «сын изнасилованной женщины». Самое худшее, что можно сказать кому-то по-испански в Латинской Америке, особенно в Мексике.

(обратно)

67

Old fashioned — коктейль на основе бурбона, шотландского или ржаного виски.

(обратно)

68

См. роман Рэймонда Чандлера «Долгое прощание» (1958).

(обратно)

69

Перед тем, как впасть в агонию Оскар Уайльд сказал: «Убийственная расцветка! Одному из нас придётся отсюда уйти».

(обратно)

70

Пари Паскаля — предложенный математиком и философом Блезом Паскалем аргумент для демонстрации рациональности религиозной веры.

(обратно)

71

Игра слов. Pedant — англ. педант, peasant — англ. крестьянин.

(обратно)

72

Большое жюри (англ. Grand Jury) — в США коллегия присяжных заседателей, которая определяет обоснованность и целесообразность предъявления кому-либо официальных обвинений. Большое жюри названо так потому, что традиционно оно имеет большее число присяжных заседателей, чем суд присяжных (также известный как Малое жюри).

(обратно)

73

Лана Тёрнер (англ. Lana Turner, урождённая Джулия Джин Тёрнер, англ. Julia Jean Turner, 1921–1995) — американская актриса. Являлась секс-символом 1940—1950-х годов.

(обратно)

74

Буравчик, иногда также гимлет или джимлет (англ. Gimlet) — коктейль, основанный на джине с добавлением лаймового сока. Иногда джин заменяют водкой.

(обратно)

75

Альберт Швейцер (нем. Albert Schweitzer; 1875–1965) — немецкий и французский протестантский теолог, философ культуры, гуманист, музыкант и врач, лауреат Нобелевской премии мира (1952).

(обратно)

76

Клоун Коко — анимационный персонаж, созданный Максом Флейшером. Впервые он появился в качестве главного героя в фильме «Из чернильницы» (1918–1929), крупном мультсериале эпохи немого кино.

(обратно)

77

15-ый американский размер соответствует 48-ому российскому. Чему соответствует 20-ый не берусь даже предположить.

(обратно)

78

Оскорбление, в форме пойти и сделать себе что-то плохое.

(обратно)

79

Порк-пай, англ. свиной пирог — шляпа с короткими полями и низкой цилиндрической тульей.

(обратно)

80

Ипохондрия — состояние человека, проявляющееся в постоянном беспокойстве по поводу возможности заболеть одной или несколькими соматическими болезнями, жалобах или озабоченности своим физическим здоровьем, восприятии своих обычных ощущений как ненормальных и неприятных, предположениях, что, кроме основного заболевания, есть какое-то дополнительное.

(обратно)

81

Maleta (исп.) — чемодан.

(обратно)

82

Твити (англ. Tweety), Твити Пай (Tweety Pie) — мультипликационный персонаж из серии «Looney Tunes» и «Merrie Melodies» в мультсериале Warner Bros. Жёлтый кенар. Чаще всего Твити появляется на экране вместе с Бабулей и котом Сильвестром, являясь домашней канарейкой.

(обратно)

83

Бермуды — название одного из видов шорт.

(обратно)

84

Shriners или A.A.O.N.M.S. (англ. Ancient Arabic Order of the Nobles of the Mystic Shrine — Древний арабский орден дворян тайного святилища) является североамериканским парамасонским обществом, основанным Уолтером Флемингом и Уильямом Ж. Флоренсом в Нью-Йорке в 1870 году.

(обратно)

85

Гикори, или Кария (лат. Сагуа), — род деревьев семейства Ореховые (Juglandaceae).

(обратно)

86

На слэнге Микки Финн (или просто Микки) — это напиток, смешанный с психоактивным препаратом или инкапаситирующим агентом(особенно хлоралгидратом), который даётся кому-нибудь без его ведома с намерением вывести его из строя.

(обратно)

87

Сесил Блаунт Демилль (англ. Cecil Blount DeMille, 1881–1959) — американский кинорежиссёр и продюсер, лауреат премии «Оскар» за картину «Величайшее шоу мира» в 1952 году.

(обратно)

88

Реджинальд Дживс (англ. Reginald Jeeves) — известный персонаж Пэлема Грэнвила Вудхауза из его знаменитого цикла комических романов и рассказов о молодом богатом аристократе Берти Вустере и его камердинере Дживсе.

(обратно)

89

Rose's Lime Juice — часто известный просто как Rose's, концентрированный фруктовый сок, запатентованный в 1867 году. Первый в мире коммерчески производимый фруктовый концентрат.

(обратно)

90

Полагаю, Марлоу придумал это слово от шлемазл — несчастный или невезучий человек, для которого всё идет наперекосяк (из идиш).

(обратно)

91

Стэн Лорел (англ. Stan Laurel; настоящее имя Артур Стэнли Джефферсон, англ. Arthur Stanley Jefferson; 1890–1965) — комедийный актёр, сценарист и режиссёр, ставший известным благодаря комическому дуэту «Лорел и Харди», в котором он выступал более 30 лет.

(обратно)

92

«Гражданин Кейн» (англ. Citizen Kane) — американский драматический кинофильм 1941 года, первый полнометражный фильм Орсона Уэллса, который сыграл в нём главную роль. Фильм рассказывает историю жизни медиамагната Чарльза Фостера Кейна, прототипом которого послужил Уильям Хёрст.

(обратно)

93

«Поллианна» — роман американской писательницы Элеоноры Портер 1913 года, считающийся классикой детской литературы. Главная героиня книги обладает неизменно оптимистическим мировоззрением.

(обратно)

94

Кварта (англ. quart от лат. quartus — четверть) — единица объёма, применяемая в США, Великобритании и других странах для измерения сыпучих или жидких объёмов, равная четверти галлона (1 американская кварта для жидкостей = 0,9463 л).

(обратно)

95

Sic — латинское слово, означающее «так», «таким образом», «именно так».

(обратно)

96

Coup de grâce — фр. смертельный удар.

(обратно)

97

Палимпсест (греч. παλίμψηστον от πάλιμ «опять» + ψηστός «соскобленный»; лат. Codex rescriptus) — в древности так обозначалась рукопись, написанная на пергаменте, уже бывшем в подобном употреблении. Палимпсесты были вызваны дороговизной писчего материала, которая приводила к его неоднократному использованию.

(обратно)

98

Галахад (Галаад; англ. Galahad; фр. Galaad) — рыцарь Круглого стола Короля Артура, один из трёх искателей Святого Грааля. Отмечается, что сэр Галахад славился своим целомудрием и нравственной чистотой.

(обратно)

99

«Как олень стремится к источникам вод, так стремится душа моя к Тебе, Боже» (/7с. 41:2)

(обратно)

100

Сан-Франциско.

(обратно)

101

«Лошадиные перья» — комедийный фильм 1932 года с участием братьев Маркс.

(обратно)

102

Джек Бенни (англ. Jack Benny, урождённый Бенджамин Кубельски; 1894–1974) — американский комик, актёр радио, кино и телевидения, скрипач. Считается ведущим американским конферансье XX века. Самый известный персонаж Бенни — прижимистый скрипач, плохо владеющий инструментом.

(обратно)

103

White man (англ.) — белый человек.

(обратно)

104

Но (япон. 能 но:, «мастерство, умение, талант») — один из видов японского драматического театра

(обратно)

105

Барри Фицджеральд (англ. Barry Fitzgerald, 1888–1961) — ирландский актёр, обладатель премии «Оскар».

(обратно)

106

Сан-Квентин (англ. San Quentin) — тюрьма штата Калифорния, располагающаяся на мысе Сан-Квентин, в округе Марин. Сан-Квентин была открыта в июле 1852 года и является старейшей в штате.

(обратно)

Оглавление

От автора

*** Примечания ***