День шпиона и кое-что о птичках [Яр Туди] (fb2) читать онлайн

Яр Туди День шпиона и кое-что о птичках

Давным-давно, далеко-далеко, в неизвестном науке измерении…. (и все совпадения с событиями на Земле, прошлыми и будущими, безусловно, случайность)

Ночь

— Пожалуйста, довольно! Пожалуйста-аа!

Крик звучит нестерпимо-резко, невозможно понять, мужской голос или женский. До чего отвратительные звуки! Это просто неприлично, так себя вести! Даже в чудовищных обстоятельствах — все равно, гадко! Совсем позабыть всякое достоинство… стыд… Фу!

В горле скрипнуло, вой захлебнулся на высокой ноте — когда так больно, горло отказывается кричать.

Одновременно разрываться, терять мысли, слепнуть от боли — и брезгливо содрогаться, слушая собственные взвизги… Это невозможно! Невозможно!

— Ну вот, сейчас опять отключится. Так же невозможно! Сколько времени?

Эти двое раздражены и устали, тот, что помоложе, даже зевает. Говорят на своем языке, ничего не поймешь. Только это слово, время, зии… Она знает это слово. Опять повторяют и повторяют свои вопросы, и каждый сопровождается всплеском боли, от которой заходится сердце и уши режет собственный визг — ну, сколько же можно, почему нельзя умереть прямо сейчас…

— Сколько времени-и-и!

— Да она уже не соображает! Веревку отпустить! Дайте воды! — Резко командует еще кто-то. — И покажите ей это.

— Смотри сюда! Отвечай! Ну!

В глазах немного светлеет, но почему-то нападает нестерпимая тошнота. На желтоватом листке перед лицом колышутся и расплываются знаки. Вопросы примерно те же — с каким поручением ехали, к кому, сколько людей было с ними… Это еще что… А-а, наверное, предыдущая запись на бумажке не смыта… Она невольно усмехается — стихи! Да еще — о чем!

Темен рассвет, но сквозь облака

Светом надежду дарит мне звезда.

Бледнеет, угаснет она вот-вот…

Но это значит — солнце взойдет!

— Я не могу! Поймите же, не могу я-а-а-а!

Знаки разбегаются, она уже не может понять, сколько глаз сейчас смотрят на нее, когда комната — ужасно тесная, с черным кривым потолком, и без окон, и пол земляной — гадкая комната, успела наполниться людьми. Они быстро переговариваются на монотонно звучащем чужом языке, на нее обращают меньше внимания, чем на стол с бумагами. Это кажется ей еще унизительнее, чем если бы разглядывали… Она, похоже, все-таки потеряла сознание. Потом, когда боль опять ринулась к зениту, так, что в глазах стало ясно и голова вмиг очистилось от тумана, — комната опустела, лишь хлопает дверь. Они… Они все ушли! Никто больше не ослабит веревку, не польет воды на лицо, даже если она выдаст все тайны, и ответит на все вопросы, и будет умолять их, обещая сделать все, что угодно… что они пожелают… Она умрет от боли! Пальцы… они, кажется, шевелятся — тиски отпустили, поэтому так больно. Она не хотела двигать пальцами, они сжимаются сами… без ее воли… От нахлынувшей тошноты она закашлялась, и кто-то внизу начал кашлять тоже — тяжело, надрывно, так, что слушать мучительно. Наверное, ему легкие отбили — подумалось ей, она скосила глаза, пытаясь разглядеть — может, это кто-то из наших? Она видела, как убили Пинга, и Чжу лежал с разрубленной головой. Или это один из тех двоих? Нет, вряд ли…

— Кто вы? Они били вас?

— Нет, я упал…

Голос был сипловатым, севшим, и звучал устало. Он боится их… Боится даже сказать, что его избили.

— Вы… — А, что теперь скрывать, им и так известно…

— Вы тоже… вы за справедливость и веру?

— Я-то? Я просто разбойник, барышня. Сидел в тюрьме, только вышел — и вот! Такая незадача…

В голосе незнакомца звучала печальная ирония. А сам он, наверное, из северных земель — говорит на столичном диалекте, да вот слова выговаривает иначе, чем это принято в центральных областях, откуда она родом. Синие озера вдруг заплясали бликами в ее глазах, она заплакала, но уже не от боли. Теплая земля, пронизанная нитями каналов и речушек, розовые и белые лепестки в струящейся серебристой и синей, все еще мутноватой после дождика, журчащей по оврагу весенней воде. Как светлые, веселые крошечные лодочки, крутятся и уплывают… бегут все дальше и дальше, до самой реки, а то и до большого, огромного бескрайнего моря, бабушка когда-то рассказывала о нем… Бабушка… Бабуля…

Говорят, дед очень любил жену. Он действительно переменился после бабушкиной смерти, как-то высох, не только внешне. Ни одного ласкового слова от него никто больше не слышал. Кроме дедушки, у нее не осталось никого из родных, она так старалась, но дедушка и раньше ее не замечал. Теперь никогда больше… Никогда..

— Барышня, барышня, что вы так плачете-то? Что-то вам на ум пришло?

— Вы понимаете, что значит "никогда"? Понимаете вы?

— Никогда… Как же не понять… Жестокое слово… Не повезло нам с вами, так ведь?

— Не повезло — это вам! — запальчиво выкрикнула она, забыв о дурноте. — Мы сражались. Когда сражаешься, порой приходится терпеть поражение, но есть другие! Они не оставят дело, до всех у них руки коротки! Думаете, есть лишь одна ставка, которую взяли в кольцо? — Как фальшиво это звучит, сплошь штампы. Неужели ей нечего сказать, неужели она не может объяснить?

— Наши люди… люди, которые нас поддерживают… они повсюду…

Ее голос становился все тише, но она упрямо пыталась продолжать. — Мы… мы все вместе…

— Э-э, барышня! Вы бы об этом говорили поменьше, разве не знаете — "у неба есть глаза, у земли — уши". Про подсадных-провокаторов не слышали?

— Я, по-вашему, провокатор?

— Нет, я так не думаю, и все же… Осторожнее бы надо, барышня.

Теплые, сильные ноты звучали в его голосе, и хрип с одышкой не могли их стереть. Вслушиваясь в его слова, отвечая ему, она, пусть на секунды, но забывала о судорожно сжимающихся, будто выгрызаемых невидимыми зверьками пальцах. Хотелось говорить с ним еще, а то вот-вот опять накатит смертельная безнадежность, тоска, что хуже боли.

Он, словно догадавшись, прервал молчание.

— Барышня… Вы не задумывайтесь сейчас, задумываться — лишь силы терять. Пока мы с вами живы, не надо отчаиваться. Жизнь — она такая штука — раз! И все повернулось наоборот, как в зеркале.

Он опять закашлялся, и долго, долго не мог перевести дыхание.

— Больно, да?

Глупо так говорить, но сочувствие было искренним, он ведь поймет…

— Больно — это ничего… По-настоящему плохо — это когда уже не больно, помните старую поговорку? Я как раз об этом — пока от вас чего-то… он не то кашлянул, не то усмехнулся, — добиваются, вы живы. Пока живы — есть надежда… Вы правы, что не хотите отвечать!

— Дело не в этом! После того, как я попала сюда… после этого остается только умереть. Выхода нет и не будет! Я не хочу жить, даже до завтра. Нет, пусть убьют скорее! Но сказать им… Я просто не могу! Разве могу я им рассказать?

— Простите? Почему — не можете?

— Это слишком, вы понимаете? Это…

— Я понимаю вас, барышня. Однако же… желание жить, даже страдая, — это естественно, это правильно, почему вы этого стыдитесь?

— Нет! Нет! Жить больше нельзя. Но я не могу так… Это предательство!

— Предательство — отвратиться от близких, перейти к врагам. Попасть в плен — не то же самое. Что-то непохоже все это вот на добровольное содействие. Если близкие — разве они осудили бы вас? Кого же вы не можете предать?

— Идеалы, наверное…

Ее голос упал — фраза прозвучала так глупо… в этой комнате…

Он вздохнул примирительно.

— Барышня… Хотел бы я иметь что-то такой же силы. Ну, так пока у нас с вами есть еще время, расскажите мне об этой вашей справедливость… или о вере. Кто знает, говорят, вера иногда помогает. Как вы думаете?

Запинаясь она начала опять про идеи справедливости для всех, про слова древних мудрецов, бессовестно перетолкованные, и о том, как важно очистить их, освободить настоящую веру от наносного, чтобы она воссияла, как кристалл, для людей, а не служила средством обогащения… возвышения… управления… для горстки, стоящих у власти. Вцепившихся в эту власть, которая по праву и по справедливости им вовсе не принадлежит, а должна принадлежать … кому-то… ну, кто верен и справедлив… для людей… чтобы страна процветала…

— Идеалы хорошие. Вот только… ваши ли?

Сказать ему? Зачем… Разве уже не все равно…

— Так хотелось быть вместе… со всеми… а теперь… теперь…

Она тихо заплакала, не надеясь услышать ответ. Но теплый, уверенный голос отозвался тотчас же.

— Одиночество кажется страшным. Но на самом деле это потому, что все самое страшное всегда переживается в одиночестве. Даже если вокруг толпа, даже когда рядом самые близкие… страдание отрезает от всего, оставляя обнаженным… беззащитным… и одиноким…

Как он понимает все! Удивительно, вот бы поговорить с этим человеком раньше, до сих пор никто ее так не слушал. Не слышал.

— Да! Вы правы! Мой дедушка, он всегда…

Дверь отодвинулась, оборвав ее на полуслове. Опять! Она сама не ожидала, что испытает такой безумный ужас — опять! Выдержать это еще раз — от одной мысли она похолодела, даже губы стали "не своими", будто вся кровь застыла, как ручей морозным утром.

Вошел тот противный молодой парень, он вызывал у нее гадливое чувство, как змея в пруду. При всяком случае он засматривался… он пялился на нее упорно и непрерывно. Особенно неприятен его взгляд — застывший, темный и густо наполненный чем-то настолько постыдным, что встречаться с ним глазами было невыносимо. Остальные смотрели на нее по-другому, как… ну, как крестьянин оценивает свинью или, например курицу, держа ее за ноги и встряхивая. Ему надо знать, получится ли из курицы несушка, или вкусный суп, он не наслаждается беспомощностью курицы, он вообще слишком занят важным для него вопросом, чтобы задумываться — унизительно или нет для курицы висеть вниз головой.

Она не успела испугаться еще сильнее, увидев парня, тем более, что он даже не посмотрел в ее сторону

— Командир! — выкрикнул с порога. — Командир, если вы…

Он обращался к сидящему на полу — почтительно, как к старшему, как к командиру, и вдруг осекся, что-то сообразив.

— Ой! Тысяча извинений!

Забавно вытаращив глаза, парень отпрянул, потом резко рухнул, опустившись на колени и локти, подался назад, почти уткнувшись носом в землю и простонал:

— Непростительно… командир, я опять все испортил!

— Да я уже заканчиваю. Зови остальных… — Отозвался уверенный голос. Говоривший вдохнул, собираясь что-то добавить, но слова оборвались приступом кашля. Парень немедленно вскочил и бросился вперед, чуть не упав по дороге.

Она до сих пор не могла поверить в происходящее, ее голова кружилась, не в силах решить противоречие между слухом и разумом. Первый докладывал, что кашляет недавний собеседник, сидевший на полу позади-справа. Ум же, вопреки всему, цеплялся за иллюзию, пытаясь внушить себе, что и голос, говорящий на чужом языке, и кашель доносятся от двери… так не хотелось осознавать обман…

Когда к слуху прибавилось и зрение, разуму пришлось сдать позиции — с пола поднимался, потирая грудь, тот самый человек, что зарубил Чжу. Одетый, как начальник охраны знатной персоны, а не в чужеземное платье, отдававший приказы коротко и больше жестами. Теперь она понимала, почему — боялся раскашляться. Он, никаких сомнений..

— Вы! Ты — Жишен Цинь, четырежды проклятый убийца, поджигатель святой обители!

— Для вас — пока еще командир отряда левой гвардии. А вы — сударыня Шу Ликин, внучка знаменитого господина Шу — разрешите представить.

В комнате человек пять, но все молчат. Высокий, стоявший ближе всех, слегка прищурился.

— Значит, курьер?..

— Нет, к сожалению. Не тот, кого ожидали. Поэтому мы на исходных позициях.

Высокий обошел вокруг, неприметно покачав головой. На его лице тщательно скрываемая брезгливость боролась с деловитостью.

— И откуда выводы? Знаешь, в таких… обстоятельствах многие признались бы в чем угодно. Не все, подобно некоторым моим знакомцам, имеют каменное сердце, к счастью это или нет. Грамотная? Что не торговка — это пожалуй, и маскироваться не умеет, однако аристократический род… — Он недоверчиво пожал плечами. — Да ты посмотри хотя бы на ее ноги…

— Вот именно! Посмотри сам, да повнимательнее! Ей начинали формировать ножки, но потом случилось нечто! А ее речь? "Эй, горная речка, бежишь ты далечко? Все кружишь-плетешь, нет бы к морю потечь-ка! Конечно, цветенье садов быстротечно… Чтоб персик полить, здесь осталась навечно". Даже мне, чужеземцу, слышно! Да ты возраст ее прикинь — не улавливаешь? С дедушками-бабушками живут обычно те, кто потерял родителей…так или иначе!

— Тогда бежало не только семейство Шу! Смута есть смута!

— Я тоже сначала думал — еще одна фанатка, из тех, побросавших семьи-дома.

— Ну вот, ты сам сказал…

— Фанатка — и "пожалуйста", "не могу сказать"? Ни слова об идеях? Она не сумела изложить эмоционально ни один из постулатов. Они ей безразличны. В отличие от семьи… Дедушки и бабушки. У кого из верхушки еще может быть внучка в лагере Шу? Даже если рассматривать только возраст и происхождение…

— Ладно, логика есть, но это по моей части, а вот вопрос по твоей — скажи, ты бы отправил свою внучку с опасным поручением? Единственную внучку, почти без охраны, без подготовки?..

Двое о чем-то спорят, и высокий, кажется не убежден. Хорошо это или плохо?

Жишен хотел что-то ответить, но осекся — не то смутился, не то в очередной раз подавил кашель.

— Я не она!

Выкрик прозвучал с неожиданной силой. Скорее, срочно воспользоваться возникшей паузой, их колебаниями! Главное — уверенность!

— Вы ошибаетесь! Я не Ликин!

— Вы не внучка господина Шу Демин? Неужели отрекаетесь от родства? Скажите это!

— Не… Я не…

Она осеклась — и так всем понятно, что это вранье. Она ничего больше им не скажет!

— Вы больше не хотите ничего говорить? И кому вы должны передать — не скажете? Что мы не делай?

Он вздрогнула от угрозы, но покачала головой.

— Слова вашего дедушки… Никто не узнает?

Пауза.

— … и то, что вы везли, спрятано надежно?

— Я не везла! Я не…

Зачем она сказала это! Он понимает все! Проклятый Жишен! Не смотреть ему в глаза! Вообще зажмуриться… уйти… глубоко-глубоко… меня здесь нет! Это только тело. Нет меня! Нет меня! Нет!

Неожиданно оставив ее в покое, будто забыв о ней, они говорят и говорят о чем-то, спорят, в чужую речь порой вклиниваются имена и знакомые названия, но прислушиваться нет сил. Все тело тихо ноет в такт ударам сердца, и не хочется ни о чем думать.

Кто-то еще вошел, негромкий приятный голос произносит нескончаемую длинно-однотонную фразу, как вдруг — она резко распахнула глаза, услышав "…у водопада Вечерней песни". Монастырь! Она не разделяла этой веры, однако храм, где водопад поет, где бережно хранят традиционные методы лечения, включающие медитацию, и звук, и травяные сборы… Паломники добираются издалека, приходят люди и с гор, и с юга, чтобы получить здесь исцеление телу и душе. Казалось, там лечат и воздух, и вода, даже камни, если медленно перебирать их, сидя на берегу ручья. Это лучшее место, которое она знала за всю свою жизнь! Жишен и его люди взяли штурмом и сожгли храм в одном из северных уделов, неужели они и здесь собираются…

Она резко села и удивилась — веревки не удерживали, зато в глазах все покачнулось, и дрожь заколотила, будто от холодного ветра.

Человек, одетый, как монах смотрел на нее с сочувствием. Снова их штучки!

— Прошу вас! — Почти незаметный акцент делал его речь еще мягче. Он набросил толстое теплое покрывало, окутавшее ее целиком, и осторожно повернул ее лицом к стене, усадив так, что можно было опереться плечом. Теперь она, сжавшись в комок, оказалась почти спиной к столу, к собранию вокруг него, а так же и к выходу.

— Уже не больно… Почему… — Невнятно пробормотала она. — Неужели это уже… Я…

— О, нет, ну что вы! Это просто такая реакция. Самообезболивание, если можно так выразится. К сожалению, это потом пройдет, и завтра, и послезавтра болеть будет. И еще — выглядеть будет очень… э… некрасиво. Отеки, черные следы… Но вы не волнуйтесь, потом совсем ничего не останется, как будто и не было!

— Завтра… послезавтра… для меня не будет…

— Обязательно будет! Чтобы отеки уменьшить… Попробуйте опустить ваши руки вот сюда. Да, и ноги, наверное тоже. Если станет очень холодно, вытащите.

Вода в ведре действительно была холодной — наверное, уже вечер… или утро…

Ликин обернулась — ни о чем не спросив и ничего больше не сказав, человек выходил, забрав с собой принесенный круглый сверток, укрытый темно-красной тканью, того же цвета, что и его одеяние.

— Времени у нас в обрез, сказать по правде. Почему бы не попробовать сделать по-моему?

Жишен произнес еще одну фразу — настойчиво, на грани приказа, и сделал еще глоток. Напиток был горячим, распространял травяной и ягодный, сладковато-приятный запах по всей комнате. Каждый раз, как он ставил маленькую фарфоровую чашечку на стол, парень, которого Ликин про себя называла "Змееныш", немедленно наполнял крошечный, просвечивающий, как белый цветок кувшинки, сосуд из чайника и подавал в руки командира.

Высокий все еще сомневался.

— Трата времени…

Он взглянул в сторону Ликин, встретился с ней взглядом и поджал губы.

— Да делай, как знаешь!

— Вот и отлично! Тогда — приступили, и Малышку возьмите. Тадаси, ты остаешься охранять нашего заложника.

— Но, командир, вы же совсем не спали, и лекарство…

— А у меня есть еще дельце, вернусь, как закончу — тогда и высплюсь.

И. взглянув в сторону Ликин, неожиданно сказал ей, тепло и уверенно:

— Вот уже и "завтра" на подходе! Для вас, и для меня. Кто знает, может, все еще получится!

* * *

Утро

Рассвет… В "черной комнате" без окон тоже посветлело — лучики пробивались через дверь-перегородку, в щели рассохшейся стены, в отверстия под низким потолком. И комната перестала быть "черной" — теперь это было самое обычное помещение, просто пыльная кладовая в старом доме. "Люблю я утреннее солнышко", — говаривала бабушка. — "Солнце появляется — вмиг все преображается". Дни летнего солнцестояния были ее самыми любимыми, когда же ночи становились длинными и темными, с приходом поздней осени, бабушка улыбалась: "Ну вот, пошел денек вспять, — значит, будем снова ждать… Ожидание — это надежда. Есть ли на свете что-нибудь приятнее! Предвкушение самого пира слаще!" И неторопливо шла в кладовую, чтобы лично проверить припасы. "Темно утром и вечер ранний — скоро зимний солнцеворот, и Новый год не за горами!" Запах ароматических травок с сладковато-сухим оттенком пыли и старого дерева, душновато тянет медовыми сотами из большого горшка в дальнем углу, невесомо-липучее прикосновение паутинки заставляет невольно тереть нос и щеку…

Она и не заметила, когда вошел парень-Змееныш. Он появился бесшумно, как настоящая змея, совершенно недвижно замер перед ней, это от его взгляда, кажется, загорелось все лицо, будто ужаленное листьями ядовитого сумаха, воскового дерева. Руки сами поднялись, чтобы заслониться… попытались подняться. А пальцы! Не сгибаются, похожи на туго набитые, перевязанные мешочки… руки — не защита, и ноги — не спасение, все, как сказал тот, переодетый монахом. Неужели это может зажить, стать таким, как раньше?

— Не подходи! Уйди! Не смей… — Кричала она, совершенно утратив самообладание.

— Ну, и как ты мне помешаешь? Глазки закроешь — и я исчезну? Или хочешь нажаловаться господину командиру? Думаешь, почему он меня с тобой тут оставил, а?

Выдержав драматическую паузу, в течении которой Змееныш не отказал себе в удовольствии полюбоваться нарастанием страха и тревоги на ее лице, он объявил с ноткой триумфа:

— Специально для тренировки! "Необузданные желания — главная причина страданий в этом мире. Следует уметь управлять своими желаниями, пока они не начали управлять тобой".

Последнее, что Ликин ожидала услышать от Змееныша — это ходячую монастырскую аксиому!

— Твоему "господину начальнику" не понравится, если ты бросишь пост, да? Тогда чего тебе от меня надо?

И вот тут триумф праздновать могла Ликин — парень неожиданно смутился, даже отступил на шаг и потер рукой затылок

— Это… Я не бросил, там сигнализация… Это…

Неожиданно Змееныш ухватил ее в охапку вместе с одеялом — она и вскрикнуть не успела. В несколько шагов он прошел коридор, веранду и крыльцо, и, наконец опустил ее на траву возле изгороди, совершенно скрытой разросшимся вьюнком. Видимо, дом был действительно покинут уже давно.

— Так!

Удовлетворенно заявил он, жмурясь от низкого солнца. Роса на траве и листьях… Цветы… Прохладная, мягкая земля… Как чудесно жить!

— Ты… это… туда.

Он ткнул ладонью на ближайшие заросли кустарника, усыпанного мелкими душистыми желтенькими цветочками.

— Я сейчас… Я грелку…

… Когда Ликин неловко подползла к изгороди, пытаясь вытрясти из растрепавшихся волос приставучие ветки — кустарник оказался колючим, просто ужас! Змееныш поставил перед ней сверток. Тяжелый металлический чайник был наполнен горячей водой и закутан в рыхлые застиранные тряпки.

— Это зачем?

— Пальцы… ноги… Кладешь вот сюда и держишь так.

— Тот человек говорил, что нужно прикладывать холод…

— Вчера — холод. Сегодня, завтра, послезавтра — тепло. Делай давай!

Не доверяя Змеенышу, она колебалась, потом все-таки просунула руку под покрывало на теплый чайниковый бочок. Действительно, приятно, наверное, это и в самом деле помогает…

— А ты разбираешься, да?

Коротко кивнув, Змееныш опять заерзал-заозирался, даже взгляд его перестал быть противно-липучим.

— Это… Ты же местная… здешняя то есть, так? Господин командир говорил, ты… это… хорошо умеешь читать… А я все равно тебя охранять должен, так?… Это-о-о…

— Ну, чего же тебе?

Что он такое хочет попросить, что еще неприличнее, чем… Неожиданно в Ликин пробудилось любопытство.

Парень резким жестом вытащил из-за пояса свиток и несколько неровных дощечек. Еще поколебавшись, он бросил все это перед девушкой, а сам… Растворился. Прямо в стене! Нет, не то, чтобы сразу… Он шагнул в сторону, из его руки развернулся кусок материи… он взмахнул им, вроде как расправил… Широкий шарф в цвет его коричневатой верхней одежды, в мелкую крапинку. Потом, подняв руки вверх, он, кажется, рывком подтянулся… Ткань висит вон там, справа, но куда он мог пропасть?

Ликин завертела головой. Молчание затягивалось. Наконец, она опустила взгляд и развернула свиток. Там были крупно написанные знаки, и слова, содержащие их. Ликин ощутила нечто напоминающее разочарование. Она ожидала увидеть… Сложно сказать, что именно — картинки… из тех, запрещенных, или неприличные рассказы, или даже заклинания… свитки, парализующие волю читающего — говорят, бывают и такие. А здесь не то учебник, не то прописи. Напоминает упражнения для каллиграфов, только гораздо проще.

— Читай это! Вслух!

Голос неожиданно прозвучал совсем рядом, словно Змееныш по-прежнему стоял напротив.

— Где ты? — Не выдержала Ликин.

— Да прямо перед тобой! Смотри получше!

В голосе парня звучало неприкрытое самодовольство.

Прямо перед Ликин была увитая вьюнком и поросшая местами мхом глухая стена дома. Краска со старых досок почти совсем сошла, резные плашки посерели и растрескались, из щелей кое-где свисали потемневшие от времени тряпки. Солнечные лучи, дробясь в мохнатых ветвях двух старых яблонь, набрасывали на дом и траву колеблющуюся паутину бликов и отсветов, будто сеть, раздуваемую порывами утреннего ветерка. Присмотревшись, она ощутила легкое головокружение — она видела Змееныша… То, что должно было бы им быть, но… Фигура никак не складывалась из отдельных фрагментов, они оставались кусочками мозаики — крапчатый рукав и половина полы верхней накидки… вон нижняя часть ноги в серой обмотке — но как она может быть там, если он стоит здесь?

Парень ехидно рассмеялся и повернулся, открыв лицо и убрав правую руку с декоративного выступа — мозаика мгновенно собралась, Ликин сама теперь не понимала, как она могла не разглядеть человека в коричневато-серо-пестрой накидке, с закрытым лицом стоящего в профиль, на обломках бревна или балясины вплотную к стене. Он опустив одну ногу и вытянул приподнятую руку вдоль резного украшения. Пара плетей вьюнка и кусок сломанной доски не служили ширмой, большая часть фигуры оставалась открытой для зрителя… Впечатление "разобранной мозаики" создавалось за счет неожиданного места — выше травы, но ниже выступающей части первого этажа, как бы посередине стены, а так же непривычной позы, наполовину снятой верхней накидки, одна пола которой свисала, отсвечивая сероватой подкладкой, опущенного рукава, растрескавшейся дощечки на плече и плетей вьюнка, свисающих вдоль тела… Ожидание увидеть Змееныша вверху справа вместе с пляской светотени довершали иллюзию.

Парень снова натянул платок на лицо, затем передвинулся и уселся выше, застыв совершенно неподвижно. Ликин только головой качала.

— Как ты… Как такое возможно? Ты — настоящий мастер, да? Где ты научился?

Ликин сочла возможным немного польстить Змеенышу — пусть лучше надувается от гордости, чем… Тем более, что она и в самом деле не переставала удивляться — прямо на ее глазах парень почти растворился на ровном месте! Стоило отвести взгляд — и ей вновь приходилось отыскивать его, принуждая глаза смотреть в нужную точку, а они так и норовили ошибиться!

— Учили — вот и научился. Люди в первую очередь видят движение… И всегда верят голове, а не глазам. Ты… вот ты воробьев в траве, или мышей на гумне видела? Пока на зашевелятся, кажется, что там только земля, семена и листья. Фазан яркий, но он может быть невидимкой, пока не взлетит. Или нет! Взять сороку — она-то точно не маскируется, так? Но попробуй попасть в сороку в лесу — даже сокол не может прицелится, видно два совсем отдельных пятна, а не очертания птицы. Понятно теперь? Надо обмануть голову — она сама все дорисует, что бы не показывали ей глаза. Надо смотреть на себя со стороны того, кто ищет… А не на него — со своей стороны. Так ты будешь читать, или мне спуститься?..

— А зачем тебе? Чтобы меня слышать, что я не сбежала?

— Да куда тебе сбежать… Не-ет…

Он опять замялся.

— Я… Этто-о-о… Словом, я хочу их выучить. Понятно?

— Ты что, сам не можешь прочитать? Такие простые…

Ликин осеклась, сообразив, что обижать Змееныша ей не стоит.

— Я хочу сказать, ты ведь разговариваешь нормально, как же…

Если она и льстила, то совсем немного — произношение у него смазанное, из-за этого не всегда понятно, что он говорит. Но он же иностранец, в конце концов.

— Вот так! Говорить-говорю, а эти ваши кривые картинки зазубрить… Двадцать ударов кисти, чтобы "сороку" написать! И почти сорок — чтобы "розу"! Кто их придумал, должно быть, долго хихикал! Затейник, чтоб его…

— Ругаться точно умеешь! Ну, ладно, но все-таки — зачем тебе? Секретные донесения читать? Но это лучше упрощенными…

— Дура! — Вконец рассердился Змееныш. — Какие донесения!

Ликин сжалась, непроизвольно вцепившись в чайник, ожидая продолжения, но его не последовало.

— Я хочу экзамен сдать. — Добавил Змееныш, немного помолчав. — Хотя бы тот, что на младшие должности.

Ликин решила, что не стоит искушать судьбу, споря с ним. Странный парень! И все же… Вспоминая солдат из дедушкиной охраны… вспоминая молодых людей из отряда… Наверное, этот Жишен хороший командир, если может держать в руках таких, как Змееныш. Нет, может убедить их самих держать себя в руках! Подумать только, он хочет сдать экзамен для чиновников!

Ликин читала, объясняла, потом, увлекшись, начала даже рисовать знаки палочкой в пыли, чтобы показать ему правильный порядок черт. От теплого чайника или нет, но пальцы начинали слушаться все лучше, отступил страх, и безнадежное отчаяние исчезло, растворившись в солнечных лучах.

Она не заметила, когда он спустился, пока не неожиданно не услышала его голос прямо над ухом:

— А теперь — беги и прячься!

Он отпускает ее! Она не успела обрадоваться, не успела и понять призрачность такой надежды.

— Они все же нашли нас. — Спокойно и холодно отчеканил Змееныш, сидевший рядом с девушкой возле ограды. Сейчас он вертел головой, прислушиваясь. — Это расследователь из Управления Печатей, его команда. Внучка Шу — подарок для них. Потом — каторга для всех вас, и для тебя тоже. Минут пять им, чтобы добраться сюда.

— Я не могу! Не могу бежать!

Ликин задохнулась — еще раз! В государственной тюрьме! Потом — каторга! Лучше умереть…

— Тогда прячься. Вперед!

На лице у парня выступили капли пота, на лбу, даже над губами. Он испугался — он пронзен ужасом, как копьем! Его глаза и голос до краев наполнены страхом… Всепоглощающим, таким, от которого коченеешь, как от мороза. Змееныш — просто трусишка, — скользнула презрительная мысль. Она, Ликин, не перепугалась до такой степени даже когда, после двух часов беготни, напряжения и преследования собака все же нашла ее, притаившуюся под поваленными бамбуковыми стволами. Но, может быть, Змееныш просто знал, что сделают в отделе расследований Управления Печатей с такими, как он…

Если бы она знала заранее, — нет, она ни за что не осмелилась бы на эту поездку! Это хуже смерти!

Она сама уговорила дедушку везти посылку! Ей так хотелось доказать что дед неправ, что те ужасные слова: "Бесполезный! Никчемный! Никакого толку!", сказанные о ее отце… и о ней тоже, она ведь слышала их с бабушкой споры… Она должна, она может отвезти деньги и письмо тому человеку, на встречу с которым дед выезжал из ставки, несмотря на опасность. Она знала, как открывается тайное отделение шкатулки. И должна была отдать ее только в собственные руки того человека.

Важный чиновник, влиятельное лицо в столице, это от него приходили донесения, подаваемые деду прямо в руки доверенным курьером, тот человек мог спасти, он даже обещал… У дедушки были важные документы, нужные тому человеку… Имея которые, можно было рассчитывать на его донесения и верить им. Ликин не знала, какой позорный секрет чиновника был в тех документах, но дедушка благородно и честно возвращает их перед тем, как уйти. И, наверное, этот чиновник должен сделать что-то для нее, Ликин — ведь немыслимо брать в опасное путешествие по горам … девчонку. Она будет обузой, это же понятно.

Каждый воин был необходим, вот-вот ставку атакуют, возьмут штурмом, но у дедушки был план… Он с малым количество самых доверенных людей мог бы прорваться, нужно было всего-то чуть-чуть оттеснить окружение — и они ушли бы тайным путем, через холмы и по речке… Но остальные собирались биться до конца. Дедушку не поддержал бы никто, его сочли бы предателем — какое безумие! Идеи живы, пока живы люди, что хранят их, что несут их, как уносят угли в сосуде, когда дожди заливают огонь костра. Смерть человека ничего не значит по сравнению со смертью идеи, которая могла бы стать костром, дарящим тепло, пищу, радость тысячам людей…

Чтобы спасти идеи, чтобы вынести драгоценные свитки дед готов был не только отдать жизнь — он готов был пойти еще дальше! Вот какой силой была вера ее дедушки — Ликин не могла не восхищаться… Вера и была всей его жизнью, на нее, Ликин, даже на собственную дочь — покойную матушку Ликин, и даже на бабушку, которую дед когда-то искренне любил — ни на что более душевных сил уже не оставалось. Он не оставлял себе ничего личного, всецело преданный лишь одному…

Ликин не могла совсем отрешиться от слабостей, но она хотела бы быть столь же прямой… несгибаемой… несокрушимой… И вот теперь…

Теперь она не может даже встать на ноги, а рядом потеет от страха мальчишка-наемник, растленный, вызывающий отвращение тип, для которого в жизни не важно ничего, кроме собственной шкуры и приказов "господина командира" — бессердечного, жестокого чужака по прозвищу Дух Смерти, Жишен, для которого все средства хороши, а цель одна — деньги, которые, вдобавок, получит не он, а иноземный клан, на островах, далеко-далеко за морем. Жишена и его людей нанял князь одного из северо-западных уделов, постоянно конфликтовавший с соседом, туда даже войска собирались послать. Теперь Жишен явился сюда… Самая маленькая война, просто ссора — как костер без присмотра. Порыв ветра — и пламя поглотило дом, и горит несжатое поле, и вот пожар уже ревет, как зверь, яростно пожирает луга, и леса, разрывает их в черные лоскуты.

Взрыв на крыше заставил ее вздрогнуть. На самом верху, вращаясь и жужжа, горела "спираль", источая дым и фонтаны искр. Змееныш исчез, будто его и не было.

Ликин нырнула в густую траву, перебралась дальше вдоль ограды под покровом ползучих растений. Впереди были ворота, от которых осталось несколько бревен. Совсем рядом, в шаге-другом от притаившейся Ликин изгородь завалилась набок, колья торчали в разные стороны сквозь сплошной ковер вьюнка и колючих веток. Девушка прикинула, что она, пожалуй, сможет проползти между ними и оказаться на воле, в высокой траве, окружающей дом с трех сторон. Позади вплотную к ограде начинались бамбуковые заросли, потом — лес до самой дороги и дальше. Тропа, бывшая когда-то дорогой, тоже поросла травой, из колеи, скрывая не просыхающие до конца лета лужицы, поднимались лютики, осока и болотник, расползался вездесущий сорняк, покрытый мелкими цветами-"звездочками". Плюх! Плюх! Плюх! Конники! Это их услышал Змееныш, только гораздо раньше нее.

Небольшой отряд влетел во двор через остатки ворот. Командир ругался, не стараясь сдержаться — сначала, не заметив, сбили чертову свистульку, теперь — еще этот сигнал! Шум на всю округу! Может, следовало предупредить Жишена письменно — чего уж, хоть встретил бы, а теперь ищи-…свищи! Да вырубит кто-нибудь эту дрянь, или пусть дальше шпарит?

Люди спешивались, с оружием наизготовку врывались в дом, кто-то стрелял, пытаясь сбить фейерверк на крыше… Ликин осторожно двинулась в сторону пролома. Благополучно выбравшись, она ползла в сторону зарослей, трава, пряча ее, мешала двигаться и закрывала обзор. Ликин, сердито отпихнув очередной прилипчивый сорняк, решила сделать передышку. Она потихоньку выглянула, прикидывая дальнейший путь и… поняла, что он окончен — в лесу тоже были люди, они старались двигаться бесшумно, но она заметила двоих, потом еще одного… Понятно, они собирались взять базу Жишена в кольцо, напав одновременно со всех сторон, как она сразу не подумала! Ее заметили! Теперь уж точно — один из пеших взмахнул рукой — "сюда", делая знак остальным, к ней бегут а позади раздались крики, затем — стук копыт, и кто-то вихрем налетел сзади, потащил Ликин на седло, одновременно разворачивая коня к дороге…

Ткнувшись носом в сапог всадника, Ликин увидела знакомый серо-коричневый цвет.

Змееныш! Она не успела ни обрадоваться, ни удивиться — Змееныш, резко вздрогнув всем телом, затянул поводья, и конь начал заваливаться на бок. Змееныш выхватил из-за голенища нож. Взмах! С хлопком, будто по натянутой струне ударили, — оборвалась веревка. Нож, зло блеснув, нацелился… Ликин понимала — Змееныш должен немедленно, сейчас же убить пленника, владеющего важной информацией, раз не сумел его спрятать или увезти… Не успел — толчок, перекат, взмах! Кто-то с криком падает, хватаясь за пронзенную ногу, роняет меч. Острие махом сжинает сочные стебельки травы и со звоном врезается в дерн, так и не достигнув цели. С ножа летят красные брызги, короткий клинок снова белесо сверкает, холодя сердце Ликин… И исчезает, вцепляясь в землю, помогая Змеенышу завершить разворот. Опять толчок, стрелы гулко стукнув, ударили в землю, одна — возле ноги Ликин, взметнув облачко пыли… Коричневатый платок съехал, сбился к шее, на лицо Змееныша сейчас страшно смотреть — серое, как неокрашенная маска, с алым мазком возле губ, с черными провалами — глазами, утратившими и выражение, и блеск. Ликин в ужасе попробовала откатиться назад, Змееныш не мог сейчас отвлекаться, он вертелся, неловко пытаясь парировать удары мечей. Сейчас его прикончат… Вот он упал навзничь, на спину! Только теперь Ликин увидела торчащий из его тела конец металлического прута с куском обрубленной веревки. Крюк-гарпун. Один из противников поднял меч для последнего удара — голова Змееныша станет его трофеем. Непонятно зачем, Ликин вдруг пнула обеими ступнями по коленям этого, с мечом, в черно-синей форме, ненавистной, ненавистной. Как раз в этот момент Змееныш поднял руку, пытаясь блокировать… Темная кровь брызнула на Ликин и на человека в синей форме с гербами, тот еще раз поднял меч, но опустить не успел.

Вот теперь Ликин увидела настоящий бой! Двое, появившись над телом Змееныша, не сделали больше ни одного шага! Она даже не успела увидеть взмахов их мечей, все случилось в одну-две секунды. Двое разрублены почти до пояса, еще один оседает, пытаясь зажать перерезанное горло. И все вдруг остановилось — люди вокруг двигались медленно, очень плавно и очень, очень осторожно. Они опускали оружие. Рядом с Ликин сидел на бурой от крови истоптанной траве Змееныш, держа в зубах рукав полуперерубленной правой руки. По-прежнему землисто-бледный, и по-прежнему не издавая ни звука. Подбежавший молодой мужчина ловко и сноровисто перетянул его руку возле кисти, быстро примотал веревками обломок доски снизу и палку сверху, затем потянул крюк, скусив, извлек обратный шип, а потом и острие.

— Вошло неглубоко, наверное, грудная кость остановила, смотри-ка, и здесь сосуды целы, да тебе везет, Тадаси. — Бормотал подбежавший. Он отложил оружие, расстегнул капюшон, нетерпеливым движением откидывая конец длинной ярко-синей ленты, когда та свешивалась ему на глаза, мешая заканчивать перевязку.

На Ликин никто не обращал внимания, но она не попыталась воспользоваться ситуацией. Ее глаза, были прикованы к крыльцу, возле которого сейчас происходило нечто важное. Ликин прислушалась почти против воли — говорили на ее родном языке. Тот, что стоял возле крыльца, одетый в черно-синюю форму с вензелями — командир прискакавших первыми, наверное, тот самый расследователь из Управления. Но другой … странно, второй, помоложе — явно не иноземец, и явно не простолюдин, не чиновник и не стражник, его манера говорить … Аристократ, не меньше! А вот одет обычно, по-походному. Но те, что стоят чуть позади него — наемники. И этот, с лентой. И тот, одним движением меча изрубивший троих — как будто кистью написал на свитке, одна черта, плавная изящно-небрежная, но до чего точная! Выверен каждый мельчайший изгиб, каждое движение — совершенное, неизбежно-оптимальное и абсолютно необходимое. Искусство… Настоящая сила, вот что такое искусство.

Сейчас мастер меча выглядел по-прежнему уверенно, в отличие от всех остальных, стоящих у крыльца.

Аристократ, пререкавшийся с командиром-следователем в синей форме, пытался изображать решимость, наполняя речь высокомерием, даже чванством, однако — Ликин усмехнулась — актерских способностей ему явно недоставало, его растерянность бросалась в глаза. Но и следователь не смог скрыть неуверенность — события развивались совсем не так, как он ожидал, а ошибиться в окружении враждебно настроенных вооруженных воинов, в заброшенном поместье посреди леса… Пострадать мог не только престиж, уж это точно! Тем не менее, он повторил:

— Я имею достаточные полномочия, чтобы не давать вам объяснений! Вы задержаны в интересах расследования. Довольно для вас! Ваши люди должны сложить оружие, или я арестую и вас, и их!

— Сложат, как только вы, прекратив злоупотреблять служебным положением, предъявите улики, или приведете любые доводы, позволяющие предположить целью ваших действий служебные дела… точнее, защиту государственных интересов, а не, — аристократ усмехнулся, — прочие ваши дела, отличающиеся как многочисленностью, так и крайним разнообразием… что всем известно.

— Вы смеете.. — Следователь сделал шаг вперед.

— Простите. Вмешаюсь. — Спокойный голос, произносящий слова неторопливо и с сильным акцентом, принадлежал мечнику, по-прежнему стоящему недалеко от Ликин возле самых ворот.

— Не двигайтесь. Стрелкам команда бить на поражение.

Следователь замер на месте, сверля говорившего взглядом. Однако Ликин показалось, что не злости, не страха — ничего эмоционального в глазах чиновника не было. Скорее, он взвешивал возможности, оценивал варианты, не зная, на каком остановится.

— Вы отдаете себе отчет, что неподчинение мне приведет в тюрьму вашего нанимателя? — В голосе следователя звучал холодновато-вежливый интерес.

— Нет. Я более не состоящий на службе. — иностранный акцент и легкая неправильность речи придавали словам мечника нейтральный, безлично-отстраненный оттенок.

— Меня изволили нанять для выполнения работы… Охраны. Господин не отвечать за наемника, что нарушил приказ командира гвардии. По одной этой причине, — он указал глазами на аристократа, — я теперь не наемник. Арестовать нас вы сможете только применив силу. Численное превосходство вам не поможет. Оно будет сокращено. И уничтожено.

— Вы плохо знаете законы Империи. — Спокойно отметил следователь, не сводя глаз с мечника. На молодого аристократа он совсем перестал обращать внимание.

— Вы правы. — Ответил мечник тем же ровным тоном. — Поэтому — уничтожить всех. Представить жертвами столкновения с мятежниками — самое простое решение.

— Однако, вы не можете этого сделать, поскольку мы должны предъявить результаты расследования по делу господина Джинши — сына вашего нанимателя, и вашего, уважаемый, старшего брата, как я понимаю?

Следователь кивнул в сторону надувшегося от гнева юноши-аристократа и продолжил:

— Наши показания — а я не стану лжесвидетельствовать, что бы не говорил о нас Жишен, — наш доклад может подтвердить непричастность упомянутого молодого чиновника, тогда как наше исчезновение…

— Вы правы. Сложная ситуация.

Они что — в шашки играют? " — Прошу, ваш ход. — Пожалуйста. Теперь вы. — Вот вы как! Хорошо, тогда мы сюда…"

Следователь слегка улыбнулся.

— Как у вас говорят?.. "Вот ведь неудача…"¹

— "Вот ведь незадача.."²

Следователь вздрогнул — ему ответил не мечник, а Жишен, появившийся за его спиной из дома, только что обшаренного солдатами от чулана с земляным полом до самой крыши.

— И вправду неудачное стечение… Вы не можете никого арестовать, потому что попали в плен к отставным наемникам, преступившим приказ Командира гвардии… старшего по званию и положению… отдавшего этот приказ… перед тем, как отправиться сюда.

Мечник кивнул и опустил голову. Молодой аристократ заметно смутился — упрек относился к нему тоже.

— Притом ониничего не могут поделать с вами, ибо это повредит не только господину Джинши, дела которого и так плохи, но еще и господину командиру гвардии.

Жишен с подчеркнутой вежливостью адресовал аристократу короткий поклон.

— Защищать любыми средствами его род — и есть истинная воля князя, оплачивающего наши услуги. Наконец, поскольку я тоже сейчас в плену…

— «Воля князя»? Брат для него всегда был важнее, чем я!

Выкрикнул "господин командир гвардии" — молодой аристократ, перебив Жишена на полуслове. Потеряв остатки самообладания, юноша зашагал к крыльцу, резко взмахивая рукой при каждой фразе,

— Наш отец — случись что с братом — это убило бы его! Я приехал, чтобы забрать этого дурака из-под ареста! Хоть против воли, пока этот зубрила не натворил еще чего!

— Не натворит. — Спокойно уведомил Жишен. — С ним — Юки Сабуро, безотлучно. Любой из сыновей для отца — величайшее сокровище, утрату которого не восполнить ничем.

Голос Жишена, исполненный сочувствия и понимания… Ликин зажмурилась и вновь открыла глаза, чтобы прогнать наваждение. Проклятый, проклятый Жишен!

— Ваш лучник — надежный человек, но задумавшего самоубийство не удержишь, вы сами знаете!

Юноша замедлил шаг и заговорил спокойнее.

— Брат написал, что предпримет все меры, чтобы не подвести нас под следствие! Что мне оставалось? Отец … Я-то видел, как он страдает. Ну, как я мог просто сидеть?..

Молодой человек внезапно остановился.

— А вы — почему это вы в плену?

Следователь с интересом повернулся к Жишену — что ответит тот?

— Попался при попытке покинуть стены монастыря, за которые я незаконно проник. Госпожа настоятельница — гостья монастыря, любезно позволила привести в порядок самые важные из моих дел прежде, чем я вернусь выслушать ее решение. Она повязала это, чтобы я вернулся к заходу солнца, обещав помолиться о моей душе… и ее жалком вместилище тоже.

Жишен провел пальцем по узкой витой полосе темно-красного шнура, охватывающей его грудь. Посередине свисал ало-золотой язычок плотной материи, подобный тем, что получают паломники в храмах. Чаще всего это ладанка с благословляющей или охраняющей молитвой. Но не всегда… Всем известно — монахи обладают тайными знаниями, хранят древние, вековые секреты. Значит, есть заклятие, достаточно могучее, чтобы связать Демона Смерти Жишена?

"Синие кафтаны", как по команде отшатнулись от крыльца. Даже следователь видимо удивился. Кое-кто поспешно извлекал талисманы-обереги, другие чертили защитные символы в воздухе между собой и легко улыбающимся Жишеном.

— Быть обреченным дожить до заката — может ли со мной случиться что-то более прекраснее! — Мягко пояснил Жишен. На его лицо, вдруг разгладившееся и оказавшееся совсем молодым без жесткого, иронично-самоуверенного выражения, легла тень грустной улыбки. Тень воспоминаний — отражение радости, солнечный зайчик из прошлого или из детства. Пальцы больше не потирали грудь, терзаемую кашлем, они расслабились, гладя ярлычок.

Приглядевшись, Ликин сумела прочитать два иероглифа: "вода" и "песня". Жишен действительно ходил туда! И хочет вернуться. Верит ли он в талисман? Что сулит прекрасному древнему монастырю появление банды наемников под командованием Жишена Цинь, не боящегося ни греха, ни проклятия?

Говорят, мысли могут материализоваться. Лучше бы ей замереть, не смотреть, не думать. Следователь из Ведомства Печатей неожиданно обернулся в ее сторону и спросил:

— Кто это? Та барышня?

На лице Жишена промелькнуло смущение, словно внезапный вопрос заставил его на миг потерять самообладание.

— Я не успел выяснить хорошенько… — И голос утратил уверенность. — Кажется, наш Тадаси нашел себе подружку… Тадаси, спрошу сейчас. Кто, наконец, эта девушка? Где вы познакомились?

Ликин хотелось превратиться в мышь, или исчезнуть совсем. Что делать? Змееныш шевельнулся. Разжав стиснутые зубы, отпустил рукав…

— В том лесу попалась. — глухо с виноватой нотой проговорил он. — Господин командир сказал на днях, что я… не делаю успехов… уровень знания языка не повышается. Я хотел с ней позаниматься языком.

Ликин застыла в изумлении — так врать! Не сговариваясь!

— Учительница языка, значит? — Не скрывал сарказма следователь.

Змееныш коротко взглянул на своего командира и, получив разрешение, ответил.

— Да.

— И что же это с ней после ваших уроков?

Жишен… Следователь… Снова Жишен…

Сделав над собой заметное усилие, Змееныш повысил голос.

— Она все равно пропала бы. У нее даже родителей нет! Я ее спас, так же получается?

Он еще раз сделал усилие… Ликин заметила, она видела, как это делали наемники во время допроса — он мгновенно обменивался взглядами с Жишеном и мечником. Это они заставляют его отвечать! Хотя ему сейчас больно, и крови он потерял — на целую лужу хватило… Зачем они делают так?

— А она совсем не благодарна! — Продолжал тем временем Змееныш все таким же раздраженно-сварливым тоном. — Она смотрела на меня, как на дохлую жабу! Мне не нравятся, когда на меня так смотрят.

— Значит, она просто твоя игрушка, так?..

Вначале Ликин казалось, что к ней прикованы глаза всех, кто стоял сейчас во дворе старой усадьбы. Она не представляла, что будет дальше, что ей говорить, когда вопросы посыплются на нее… Ей даже не с кем здесь переглянуться — пришла грустная мысль. И вторая, в который уже раз. — Насколько лучше было бы умереть вчера!

Сквозь набежавшие слезы мелькнуло сосредоточенное лицо Змееныша. Но он не смотрит на нее! Они все… Почему же ни один из них не смотрит на Ликин, даже следователь?

Они словно играют в какую-то игру. Тянут время, потому что ждут чего-то.

— Лучший способ солгать — сказать правду, да? Узнаю учителя… — Насмешливо процедил следователь.

— Тебя — не выучили ли тому же? — Мгновенно отозвался Жишен.

— Куда уж мне! Ложь выглядит правдивее самой истины, да только выкопана она с обрывками чужого письма на помойке — вот что по вашей части, тут вам равных не найти!

Двое сцепились, словно того только и ждали. Они перебрасывались едкими фразами, намеками отмечая прошлые столкновения. Лживые обвинения, нарушение чиновниками Управления служебного долга в угоду личным связям, — и фальшивая печать на поддельном письме. Угрозы, тайные убийцы — и отсеченные головы в мешке, присланные в ответ… и еще оскорбления, непонятные для Ликин, но смутившие и наемников, и помощников следователя, очень болезненные и очень личные. Змееныш прикрыл глаза — можно отдохнуть… Казалось, еще немного — и начнется бой, напряжение стало невыносимым…

И вдруг следователь опустил глаза и руки.

— Поздравляю, Жишен. Второй раз уже… Вы заставили меня забыть о времени, и вот…

Лица наемников будто расслабились — все в порядке. Успели… Подкрепление прибыло во-время.

Но Жишен почему-то выглядел грустным.

— Не надо. — Хрипловато проговорил он. — Ответьте — у вас там трое? Или все пятеро?

— Все, и садовник, и управляющий тоже.

— Тогда — поедемте вместе.

Аристократ хотел возразить, и на лице мечника, кажется, промелькнуло сомнение, но Жишен повернулся и отчеканил:

— Я убежден в непричастности господина Джинши к произошедшей утечке. Я утверждаю, что он — не тот человек, что способен передать, а тем паче — продать доверенные ему государственные тайны. Сотрудничать с отступниками и врагами государства. Мы выясним, что произошло на самом деле. И господин следователь представит полную информацию, остановив всяческие слухи, подозрения и кривотолки раз и навсегда!

Следователь медленно произнес:

— Ваши люди знают, куда вызван господин Джинши… где находится наш отдел в расположении войск? Ваш телохранитель, этот Юки, конечно, сопровождал его повсюду.

Жишен едва заметно кивнул.

— Самый страшный момент в жизни пережил я, открывая присланный от вас мешок. Шесть… Там были лишь глиняные сосуды, но был миг, когда я воочию видел не горшки, а мертвые лица… шесть голов… Был миг, когда я принял их смерть, даже… даже Ласточки… Яньлинь… И ты больше не сможешь меня этим напугать, Жишен.

Жишен невесело покачал головой.

— Вы какой экзамен сдавали? — осведомился он. — Вы порой напоминаете мне господина Джинши — вычитанное в ваших книгах для вас важнее всего другого. Принципы, идеи… Вот что делает с людьми переизбыток образования.

Неожиданно он заговорил резко, с явными нотами раздражения.

— Вы хотели узнать правду? Эта девушка — Шу Ликин! Она не ответила ни на один вопрос, несмотря на все наши… старания. Для нее близкие и их интересы настолько важны, что она не принимает в расчет их идеи, образ жизни, и даже их доброе отношение к ней лично. Или отсутствии такового. Наш наниматель, господин князь Западного удела придерживается тех же взглядов — не удивительно ли… Он не сдал ни одного экзамена, тем не менее он — мудрый человек, я думаю… его старший сын, видимо, пошел в него.

— Шу Ликин? Внучка… Значит…

— Да. Нет. Ее отправили с поручением, вернее, с посланием. Я предположил, что послание адресовано союзнику Шу, человеку, встречавшемуся с ним в закусочной… Та самая встреча, о которой вам донесли. Шу окружен, ему нужна помощь. Вспоминая его предыдущие выступления… Историю Южного восстания, например… Прибрежный поселок, иностранный корабль — помните? Я уверен — он снова постарается сбежать, прихватив ценности. Девушка должна бы послужить его союзнику гарантией. Не бросит же человек единственную внучку, последнюю из живущих родичей…

Следователь хмурился все сильнее. Видимо, он знал историю Южного восстания.

— … Но господин Шу, кажется мне, подобно некоторым чиновникам… чрезмерно предан своим убеждениям… — Продолжал Жишен нарочито сдержанным тоном.

— Или чрезмерно предан самому себе. — Коротко вздохнув, закончил следователь. — Что же вы хотите предложить? Вашего человека в лагере? Не отрицайте, я точно знаю — у вас есть шпион в лагере Шу.

— Он оповестил нас о важном событии, должен был передать отчет с курьером. Но вместо курьера появилась торговая повозка… Торговка арбузами, едва ли не ночью пересекающая лес в разгар военных действий в сторону, противоположную рыночному тракту — немного неожиданно, так показалось нам…

— Вы нашли письмо? Посылку?

— Вот это и есть самое интересное. Не нашли, и собака не помогла. С ее помощью мы догнали барышню Шу, но письма при ней не было. Как насчет вместе найти и послание, и адресата? У меня есть… некоторые методы…

Он выжидающе смотрел на следователя. Тот перевел внимательные глаза на Ликин, задержал взгляд на ее лице и поджал губы.

— Вы же не собираетесь…

— Нет, теперь это не нужно. Я уверен, все получится.

Следователь усмехался, глядя на Жишена.

— Прекрасно! Итак, когда письмо откроется, мы узнаем, кому из пятерых оно адресовано…

— Точно так! Даже, я думаю…

— … немного раньше! — Закончил следователь и кивнул с довольным видом. Эти двое понимали друг друга. Что обостряло взаимную неприязнь еще больше.

Ликин не заметила, кто подошел к ней сзади, чтобы поднять на ноги одним резким рывком, и, заткнув зачем-то рот, набросить на голову плотный мешок.

* * *

День

— Что это еще такое? Вы думаете, она жива? И почему вы заткнули ей рот?

К лицу Ликин поднесли тряпку, издающую сильный острый запах. Резко вырванное из небытия сознание мутилось, голову наполнял противный звон. Ликин чихала, и никак не могла остановиться, но дышать все равно было тяжело, кляп душил немилосердно, и вытаскивать его никто, по-видимому не собирался. Хорошо, хоть мешок сняли.

Она была уверена, что ей конец, когда ее, упаковав в плотный, тяжелый мешок, втащили на седло и подняли коня в галоп. Дышать было нечем, каждый вдох стоил таких усилий, словно она тонула, но не в воде, а в тяжелом, рыхлом песке. Вот что чувствуют рыбы на берегу, подумалось теряющей сознание Ликин, когда она пыталась прекратить бить ногами, извиваться, мучительно напрягаясь, бессмысленно тратя последние капли воздуха. Сейчас она готова была и сказать, и сделать все, что угодно за один нормальный вздох, лишь бы ей дали один лишь глоток воздуха, хоть один раз вдохнуть полной грудью. Но ее просто швырнули, как тюк, на низкий стул тяжелого темного дерева, стоящий в дальнем от входа углу. Будто она действительно была вещью!

Люди в комнате кричали друг на друга, и все вместе — на следователя. Они пререкались и обвиняли друг друга во всевозможных должностных проступках — от небрежности до прямого предательства. Старый человек, одетый, как высокопоставленный чиновник, резко и брюзгливо бросал реплики о неуместности этого сбора, о молодых выскочках, прикрывающих собственные недоработки суетой, беспорядочными действиями и показной многозначительностью. А за громкими словами о расследовании и разоблачениях — не более, чем пшик, ничего осязаемого.

Другой, по виду военный, в панцире, с широкой перевязью для оружия больше молчал, но несколько фраз, громко брошенные им в ответ старцу, были пропитаны таким агрессивным презрением, что заставили всех на миг смутиться и замолчать.

Худощавый мужчина средних лет, одетый, как слуга из хорошей семьи в бордового цвета длинный халат с гербами дома, старался сохранять самообладание. Он смирно и спокойно стоял неподалеку от выхода с опущенным лицом и не поднимая глаз, но поза выглядела слишком скованной — страх заставлял его сжаться, тяжелым грузом ложился на плечи, сгибал колени.

Еще один слуга в бордовом, помоложе, с белым от страха лицом, то кусал дрожащие губы, то вдруг начинал неистово кричать, что он ничего не знает, что его должны отпустить, потому что у него работа стоит.

И, наконец, совсем молодой человек, одетый строго и аккуратно, молча сидел возле самой стены. Сидел на втором точно таком же стуле из темного дерева и с резьбой, прямо напротив Ликин. Сидел и молчал, обреченно ожидая чего-то, по сравнению с чем спокойное сидение позади всех — занятие завидное и приятное. Немного позади, примостившись на корточках у стены ждал с терпеливым видом его слуга.

Ликин, сосредоточенная на попытках вдохнуть носом побольше воздуха, не следила за спором. Она дала себе обещание не мучиться мыслями о будущих бедах — допросах, тюрьме и рудниках. Глядя на обреченно-спокойное лицо молодого мужчины в высокой чиновничьей шапке, она невольно расслабила плечи и почувствовала, как ее напряженно сведенные вверх брови вновь опустились мягкими дугами, как разгладилась некрасивая страдальческая складка между ними. Лицо этого человека казалось ей смутно знакомым…

Вошедший в комнату прихрамывающих сгорбленный человечек в некогда светлом в серую полоску, но потертом и выцветшем от времени халате и шляпе со свисающими бахромой ремешками, почти совсем закрывавшими лицо, с громким стуком опустил ставни и начал суетливо устанавливать тяжелые металлические курильницы слева и справа от Ликин. Затем он втащил, едва не уронив, большое полусферическое зеркало и начал деятельно закреплять его позади Ликин.

Мужчины замолчали, с удивлением воззрившись на эти приготовления.

Воспользовавшись паузой, следователь проговорил спокойно и четко:

— Принося господам извинения за беспокойство, прошу внимательно выслушать показания арестованной. Предыдущим вечером курьерша мятежника еретика Шу должна была доставить некое послание сообщнику Шу, но не доехала до адресата, попав в руки бандитов. До сих пор она отказывалась назвать получателя и сообщить местонахождение отправления. Однако сейчас все выяснится, и мы получим, наконец, недостающие факты для изобличения предателя. Господин командующий фронтом сможет начать запланированную операцию в срок, и уважаемые господа так же получат возможность наиболее точно отразить в отчете все аспекты таковой. Сообщники Шу, организовавший утечку, конечно, будут немедленно арестованы, что позволит успешно завершить операцию, не опасаясь более удара в спину.

Военный, поджав губы, воззрился на Ликин.

— Вы что, намерены здесь…

— Никаких нарушений закона при производстве расследования допущено не будет! — Прозвучал резкий ответ. — Более того, наши методы позволяют обойтись и без дозволенного количества палочных ударов. Мы пригласили этого человека, он неоспоримо является специалистом по восприятию невысказанных человеком мыслей и чувств.

— Какие-то глупости! — Сердито отрезал старый чиновник. — Девчонка, бродячий шаман-отшельник… Что за театральное представление!

— Если глупости, напишите на меня очередной доклад! Впрочем, если угодно, можете проверить сами.

Отшельник остановился напротив рассерженного чиновника, коротко поклонился и сдвинул шляпу на затылок. Старик заметно смутился, отчего лицо его стало еще злее.

— Что за чушь! Ну, пусть скажет, в каком году я родился, если он может читать мысли, как вы говорите!

Человечек согнулся, вновь опустил шляпу на глаза и отступил.

Лицо чиновника отразило сначала раздражение, потом самодовольство.

— И что же ты молчишь, любезный?

— Простите, однако я не решался заговорить… притом, господин слишком известная персона… Смею ли я…

Человечек говорил отдельными путаными фразами, то взглядывая на чиновника, то опуская голову.

— Требуется ли искусство, чтобы знать год рождения … господина начальника дворцового управления связи… Год Крысы, первый в круге, знак дерева, могут ли быть в том сомнения… Сомневаться — значит обдумывать… Одно неверное решение…. это недопустимая оплошность. Осуждение… Ужасна участь человека, заслужившего людское осуждение. Мне жаль, что господин не имеет уверенности…в возможностях моей скромной персоны. Излишнее доверие оборачивается провалом… Полагают многие… Работа господина требует точности. Ваш отчет не был отправлен в срок. Вы сомневались, поскольку боялись высказаться первым. И ошибиться. Теперь жалеете.

Старик хотел что-то сказать, смешался и замолчал, учащенно дыша. Отшельник согнулся еще ниже.

— Спасибо вам огромное, господин начальник… Вы абсолютно правы — вот теперь все обернулось к лучшему. Отчет будет настолько точным и детальным, что никто не сможет придраться… даже и господин новый государев секретарь, как бы он ни старался. Поспешишь — людей насмешишь, если позволите сказать по-простонародному…

— Ладно, ладно, у меня от твоего мельтешения уже голова начинает болеть! Займись-ка своим делом, раз уж взялся. — Брюзгливо проворчал старый чиновник, заметно успокаиваясь.

— И что ж я думаю прямо сейчас? А? Не можешь ответить? — Вдруг рыкнул командирским голосом военный, внезапно нависнув над съежившейся фигуркой отшельника.

— Э-э… прямо сейчас? То есть, думаете? В сию минуту? Обо мне?

— Ну-у! — Еще громче протрубил полководец, и триумфальная улыбка уже начала проявляться на его широком лице… И застыла на середине, превратившись в рассерженную гримасу.

— Вы сейчас думаете, что на этот-то вопрос мне в жизни не ответить! — Под общий смех произнес отшельник и поклонился чуть не носом в пол. Юноша, сидящий напротив Ликин, тоже улыбнулся.

А отшельник, неожиданно выпрямившись, что-то шепнул в самое лицо военного, отчего глаза того потемнели и заметались. Ликин послышались обрывки слов. "Деньги". И еще, кажется, "долг". Остальные не заметили — смеялись. А командира не слишком-то любят в этой компании, — подумалось Ликин. Умеет или нет отшельник читать мысли, но настроение он улавливает безошибочно. Сомневавшиеся в его способностях были неправы. Плохи, плохи ее дела… Кстати, отшельника проверяли, почему же ни один из них не захотел убедиться в подлинности курьера… ее, Ликин. Может, попробовать…

— Эта девушка — откуда она? Меня известили в последний момент, ничего толком не объяснив — возмутительно!

Звучный голос принадлежал высокому, стройному, красивому молодому мужчине, быстрыми шагами вылетевшему из коридора прямо на середину комнаты. Следователь поспешно повернулся к нему и согнулся в низком поклоне, кланялись и двое охранников, стоящих снаружи по сторонам двери. Ликин увидела их опущенные головы в шлемах, заблестевших в неосвещенном коридоре. Не двое, их много, и там, дальше, тоже стоят… Штаб? Тюрьма? Тайный каземат, как у Жишена?

Мужчина уже оказался возле Ликин и заглянул ей в лицо.

— Почему вы так уверены, что это на самом деле внучка мятежника Шу? Откуда вы вообще узнали о посылке? Она вам что-нибудь сказала?

— Сейчас скажет, с вашего позволения.

Ликин съежилась — вот что показалось ей странным! Голоса… Именно сейчас, когда отшельник оказался позади и чуть сбоку, она ясно поняла…

— Древнее искусство восточных земель! Я и не знал, что адепты имеют право демонстрировать его перед обществом…

— Зачем же и искусство, если им не пользоваться. Теперь выслушайте!

Интонация и сам тембр голоса сменились так резко, что взгляды всех в комнате словно притянуло к отшельнику и Ликин.

— Вы отвечаете на каждый вопрос. Любыми словами. Даете ответ на каждый вопрос! Но вы не должны говорить мне, кому вы должны передать послание. Вы не должны говорить мне, где спрятано послание. Вы не должны говорить мне, что содержалось в послании. Вам понятно?

И выдернул кляп. Какое счастье!

— Отвечайте, вы поняли?

Дернувшись от неожиданного укола, пронзившего долгой волной всю левую сторону тела, на миг заледенившем шею и плечо, Ликин выпалила:

— Да! Я скажу всю правду!

— Вы хотите говорить правду?

— Да! Я буду говорить правду! Я сейчас скажу вам правду! Вы сейчас такую правду от меня! Услышите! Все! Немедленно!

Выкрикивала Ликин, стараясь заглушить его голос, стараясь не вдыхать колюче-сладковатый дым из курильниц. И, пока он медлил, не ужалил своей иглой еще куда-нибудь, — будь что будет, — Ликин решилась.

— Этот человек — Жишен Цинь, четырежды проклятый! Они захватили меня вчера в лесу! Я ничего не сказала им там, и они пришли сюда! Чтобы узнать!

— Абсолютная правда. — Спокойно отметил человек в пестром халате, выпрямляясь и сбрасывая на пол шляпу.

Все, кроме юноши и его слуги, повскакали с мест. Слуга в халате с гербами, напротив, упал на колени. Кто-то уже звал охрану. Следователь, кажется, растерялся, но еще больше — молодой начальник, оказавшийся между Жишеном и единственным выходом. Стражники, появившиеся в дверях, остановились — это были опытные люди, и они понимали, что не успеют обезвредить Жишена раньше, чем он убьет кого-то из присутствующих в комнате важных персон. Пока он стоит неподвижно, не стоит его провоцировать.

— Господин следователь желает, чтобы меня прикончили здесь? Раньше, чем мы узнаем правду?

— Ты привел его сюда! ТЫ! — Яростно выдохнул молодой начальник, сверля следователя взглядом.

— Господин следователь, если мне позволят пояснить, — вмешался Жишен, — провел серьезную работу, чтобы докопаться — как я сбежал из тюрьмы, где находился в последнее время… И, наконец, о моем визите в монастырь у водопада Вечерней песни. Должен сказать, господин следователь, удача изменила мне в тот момент, когда вы… и глава вашего отдела…

Скользнув глазами по молодому начальнику, Жишен сделал паузу, отчего тот нервно передернул плечами, но ничего не сказал,

— … Уважаемый, значит, глава отдела, чей план оказался весьма эффективным, расставили на меня ловушку. Когда удача оставляет такого, как я, полагаю, вопрос о действиях Жишена в дальнейшем, и о самом его существовании … отпадает.

Он оттянул левую полу халата. Повязанный на груди ярлычок ярко алел на фоне темной одежды.

— Я пленен, связан, и уже передал командование старшему брату. Сегодня вечером я уйду на встречу с госпожой настоятельницей. Так что можете опустить оружие или напасть — это не имеет значения.

Следователь молчал и хмурился. Жишен ловко все повернул, однако…

Ликин снова начала охватывать дрожь.

Где-то поблизости притаились люди Жишена, или его старшего брата, что действительно не имеет значения. Вероятно, сигнал об этом он и получил во время сегодняшнего "трехстороннего" разговора во дворе заброшенной усадьбы. В небо из-за леса поднялась сине-бирюзовая, переливающаяся на солнце лента. Воздушный змей сложной конструкции, подумала тогда Ликин. Многоэтажное сооружение взмывало все выше, поднимая за собой длинную полосу «хвостов» — пучки лент, привязанные к тянущейся за змеем веревке, развивались ветром, как грива настоящего дракона и сверкали в солнечных лучах.

Лицо следователя, думавшего о том же, выглядело сосредоточенным, но он по-прежнему не решался отдать приказ. Он смотрит сейчас на юношу-чиновника, сидящего неподалеку от двери.

— Где сейчас ваш телохранитель, господин Джинши?

Внезапно обращается он к юноше.

Так это он — господин Джинши? На отца которого работает и Жишен, и остальные наемники? Старший брат воина, приехавшего с отрядом?

— Мой… — в растерянности начинает молодой чиновник, оборачиваясь, и тут же замолкает. — Я не… Я в самом деле не заметил, когда он исчез! Я не…

Ну, вот. — Думает, наверное, сейчас следователь. — Есть еще лучник. Сабуро, что безотлучно сопровождает юного господина Джинши, талантливого, находящегося на взлете карьеры, но слишком смело высказывающего свои взгляды на справедливость и государственные интересы.

— Позволите продолжать? — Жишен подчеркнуто уважительно обращался сейчас к следователю. А что еще остается…

— Задавай вопросы. Но с места — ни шагу, и рукава убери.

Жишен поклонился — и закатал рукава. Оружия не было — ни в них, ни под ними.

Ликин с тоской смотрела на лицо молодого чиновника — ей хотелось увидеть хоть, приятное для глаз. Казалось, он тоже порой взглядывал на нее, ища если не сочувствие, то понимание.

Севший напротив нее Жишен заслонил и юношу, и остальных от глаз Ликин. Теперь перед собой она видела лишь ярко-красный ярлычок и знаки: "…Вечерней Песни"

— Ликин, вы устали?

— Да. А вы? У вас болит?

— Уже меньше. Пожалуйста, сосчитайте все красные доски на той стене. Вслух.

Все невольно обернулись к стене, но Ликин не хотела, чтобы он мешал ей сосредоточиться. Она будет бороться. Пусть безнадежно, она не позволит ему копаться в ее голове!

— Раз, два, три…

— Вы помните, о чем нельзя говорить?

— Нет!

— Вы помните, где лежит то, о чем вы не должны говорить?

— Нет! Да! Зачем вы задаете такие…

— Вы любите арбузы?

— В жару — люблю. Вы не любите сладкое? Я слышала, что ваша еда…

— Грузят арбузы на арбу. Арба с арбузами грузная. — Повторите!

— Ой! Арбузы… грузят..

— Что он сказал?

— Кто?

— Неважно. О чем нельзя говорить?

— Поздно! Нет, еще рано…

— Повторите про арбузы… Думайте, о чем вам нельзя говорить? Думайте… Продолжайте считать… Раннее утро. Еще темно. Шесть утят плавают в луже. Пять улетели — сколько осталось? А сколько было?

— Шесть… Одиннадцать…

— Большой или плоский?

— Большой.

— Вы помните, вам нельзя говорить о письме?.. О посылке говорить нельзя. Считайте дальше!

Изо всех сил стараясь перехватить у него нить этого странного разговора-допроса, Ликин болтала, спорила и спрашивала сама, но Жишен немедленно менял ритм, добавлял или снижал экспрессию. Он то начинал кричать, то, неожиданно приблизив лицо, почти нашептывал… Голова тяжелела, он повторял свои вопросы круг за кругом. Она не могла уже понять, где отвлекающие выпады, где наводящие на цель, а где самые главные, ради которых велся допрос. Налево или направо? Что — налево? Ликин устала хуже, чем от боли. Внезапно, после очередного: «морковь нарезали на шесть частей, сколько сделали разрезов?», когда она считала — и не могла сосчитать, последовало:

— Довольно. Я закончил.

Жишен поднялся и будничным тоном спокойно сказал:

— Удивительно простое и изящное решение. Это не письмо, а шкатулка или ящик. И вы спрятали ее под повозкой, вернувшись по собственному следу. Поэтому и собака не помогла.

На несколько секунд воцарилось молчание и полная тишина. Все, растерявшись, обдумывали сказанное.

— А-а-а-у-у-рррр… А-а-ыыы!

Безумный вой, подобный стону голодного демона, нескончаемый и исполненный безысходности, раздавался в комнате и никак не смолкал, надрывая сердце. Неужели так может кричать обычная девушка?

Жишен поднял кляп и заткнул рот Ликин, ставя точку.

— Что же, — начал следователь, — спасибо за помощь. Теперь, найдя послание, мы узнаем адресата и сможем принять надлежащие меры.

Подозвав одного из стражников, он начал отдавать распоряжения. Молодой начальник, поджав губы, покрутил головой, но вмешиваться не стал и все тем же стремительным шагом покинул комнату. Чиновник в высокой шляпе негромко заговорил с юношей, что сидел у стены напротив Ликин. Склонившись над бумагой, они достали тушечницы и начали выписывать знак за знаком.

Генерал подошел к занавешенному решетчатой створой окну, прошелся взад-вперед.

Кричавший громче всех парень бросился было к дверному проему, но остановился в нерешительности, с опаской глядя то на старшего слугу, по-прежнему сидящего на коленях у выхода, то на охрану.

Наконец, следователь дал знак страже. Парень умчался, топоча, словно свежеподкованный тяжеловоз. С достоинством поклонившись, удалился и старший слуга. Чиновники еще возились со своими записями, а генерал поглядывал в окно, когда следователь склонился над Ликин и вынул тряпку.

— Рыыыуууу… я — предательница…. После всего… Я — предательница!

— Послушайте, перестаньте кричать. Вы не предательница, потому что никого не предали. Он даже не под вас прилаживался. Хотел бы я знать, под кого…

— Жишен… он правда читает мысли! Я не хотела думать, а он заставлял! Он говорит какие-то глупости, а я не могла выбросить из головы… ы-ы-ыммм…

Следователь качал головой.

— Его не интересовали ваши мысли так же, как и ваши слова. У него уже был ответ. Откуда?

Ликин замолчала и медленно приподняла голову.

— Я хотел бы побеседовать с вами. Можете встать.

Ликин удивилась — ноги в самом деле болели гораздо меньше. Идти больно, но стоять вполне, вполне… Прихрамывая, она последовала в скрытую занавесом-ковром в крошечную комнатушку. Опять чулан, подумалось Ликин. Любят же эти шпионы…

— Шу Ликин, я удивляюсь. Вы — и верите всяким обладателям «чудесных способностей». — Неожиданно мягким тоном сказал следователь, сел на низкую скамейку и, указывая на вторую скамейку Ликин, добавил:

— Постарайтесь понять — никто не может читать чужие мысли. Даже Жишен.

— А… те люди?

— Ну, что вы. Он со своими головорезами, конечно, не меньше нас хотел узнать имя агента, и проверял всех подозреваемых. Накопал, наверное, целую помойку, по своему обыкновению. Так что либо он мог ответить на вопрос, либо перебивал на полуслове, чтобы натолкнуть на нужную ему мысль. Обычная практика. Игра «всевидящее око следствия». Еще и зеркало поставил, черт. Кто же был ему нужен, узнать бы…

— А курительницы? Это же наркотик? Может, я и сказала что-то, а теперь сама не вспомню… правду…

— Правду? И все в комнате тоже, по-вашему, надышались? А как же сам Жишен, он в этот дым чуть не нос засунул? Вот бы на что я посмотрел — так это на всех этих чинуш, говорящих ПРАВДУ. Во главе с Жишеном! Глупости! Просто боялся, что кашель нападет в самый неудачный момент.

— Это вы его? Да? Вы пытали Жишена?

— Я?! Его?! Да вы что, девушка! Кому нужно… Он сам упал.

— Упал, да? — Ликин против воли усмехнулась. «Я упал».

— Метров с десяти и на колья. Чудом не убился, мерзавец везучий. Веревку ему обрезали в самый последний момент, а он, чем цепляться, попробовал раскачать и прыгнуть. Есть у него одна особенность… Вот и в ловушку полез, хоть и понимал, что ловушка… Живет в нем этакая сумасшедшая уверенность, что он сможет найти выход из любого капкана… или сломать капкан к чертям голодным! Позавидуешь!

Он опустил лицо и встретился глазами с Ликин, ловя ее взгляд.

— Он сумел так впечатлить своими трюками, что ты готова поверить всему, что он говорит. Но ты не рассказала ему о посылке?

— Нет.

— Однако, по прибытии сюда ты увидела что-то … Что-то такое, что заставило тебя… Ладно-ладно, не будем об этом. Скажи, а ты уже выполняла поручения для Шу? Я не спрашиваю, какие именно, но ответь — было такое?

— Было. — Мрачно ответила Ликин, опуская взгляд. Было… Что ж, хоть что-то, имеющее ценность для семьи она сделала в своей жизни. Дедушка был не совсем прав, говоря «бесполезные».

— Успешно?

Ликин молчала. Оба раза дедушка оставался недоволен. Наверное, кто-то посмышленнее справился бы быстрее и лучше, но искренне преданных людей и так мало, а чтобы, кроме верности, еще и умные вдобавок…

— Я имею в виду — поставленная перед тобой задача была выполнена или нет? Цель достигнута? Задание завершено, реализовано частично, сорвалось в последний момент?..

— Задачи… как мне сказали, так я и старалась исполнить. Но дедушка…

— Понятно. «Где пропадала так долго, почему не сделала так-то и того-то, и вообще — зря тебя посылали.»

Ликин воззрилась на него расширенными глазами — он что, все-таки умеет читать мысли?

— Тебя действительно не обучали? Основы наблюдения, анализ, составление донесений… Нет? А навыки диверсионной деятельности, владение оружием- в таком духе?

— Нет-нет, что вы! Кто будет этим заниматься…

— Агентов вербуешь?

Когда и откуда появился Жишен, Ликин не заметила. Однако, следователь тоже, видимо растерялся. Он медленно, медленно поднимался со скамейки, и лицо его…

— Пришел убивать — действуй. — Холодный гнев тяжелым металлом звучал в голосе следователя, но на побледневшем лице заблестели частые капли. Ликин приходилось видеть такое — истинный страх, страх смерти, от которой не убежать, не отбиться, заставляет мгновенно покрываться потом из всех пор сразу. Губы сереют, становясь одного цвета с кожей, а глаза кажутся совсем черными и неживыми. Лицо девушки, чья кровь вот-вот вытечет и побежит десятком ручейков будет являться ей в кошмарах … если, конечно, Ликин еще доведется увидеть сны.

— Истинный глава отдела ревизий посетить нас не изволят! — Произнес Жишен негромко и четко.

— Ты опять притащился к главе отдела со своими письмами! Ты!..

— Даже я имею право на личную переписку. И на личные встречи. Это было прощальное письмо.

— Если ты будешь и дальше кружить голову…

— Вы слышали, что я сказал? НЕ ИЗВОЛИЛИ ПОСЕТИТЬ! Или вам мои чувства не дают покоя? Неужто так сражены ревностью?

Ликин ничего не понимала. Жишен… Он что, влюблен в парня? Женщины не бывают же начальниками, значит?…Да еще и ревность? Они что тут, все…

Следователь побледнел еще сильнее, будто из него кровь выкачали. Его глаза почернели и расширились.

Ликин замутило. Перед ее глазами во всех деталях встало лицо мертвой девушки. Ликин просто не могла сейчас думать ни о чем.

— Он вышел… самый первый из покинувших комнату… Секретарь министра по связи остался…

— А, вы тоже его подозревали? Вот и мы с Драконом так думали. Старые связи, привычка к интригам, и есть, на кого свалить вину в случае неудачи. Наш господин Джинши предан работе и проникнут столь глубоким уважением к своему начальнику… несколько чрезмерным на мой взгляд. Я сегодня никак не мог понять — почему он не давал реакции ни на один…

Следователь, лихорадочно тасовавший в уме воспоминания и мысли, неожиданно перебил:

— Он сказал «внучка Шу»! Я ничего не писал в донесениях о внучке Шу!

— … и он был здесь с самого начала, как я теперь понимаю. — Голос Жишена упал. — После вас с господином секретарем из столицы никто не приезжал… по нашим сведениям.

Следователь обратил взгляд к Жишену и устало спросил:

— Скажи мне, Жишен, почему мы подумали об этом лишь сейчас?

— Сомневаться в собственной непогрешимости разучились. Такими великими мастерами стали — и захотим ошибиться — не получится! — Ядовитые слова, смягченные оттенком теплой улыбки в голосе, звучали скорее самоиронией, нежели укором. — Успехи портят. Падения — учат.

Следователь ответил невеселой улыбкой.

— Как же! По-вашему даже есть пословица… такая, с двойным дном, двусторонняя, как все у вас… про кисть и мастера…

— который "пишет сутру, не выбирая кисть"? Мастер может красиво написать любой кистью. Кроме того, и мастер может вдруг позабыть о собственном мастерстве, схватить что попало под руку первым…

— А я-то удивлялся, как мое донесение могло дойти так быстро. Оно и не дошло. В столице все еще не знают. Глава отдела не в курсе! Потерянно вздохнул следователь.

— Случись огласка… Глава отдела не простит. Что до меня… мне также не изволят подарить прощения, если с обожаемым младшим братом главы отдела… с любимцем их семьи что-то случится.

— Почему — «случится»?

Жишен подошел ближе к следователю, встав рядом с Ликин. В полутьме зашторенного закрытого кабинета его лицо выглядело жутковато: усталое, осунувшееся, но с резко блестящими, неспокойными глазами, будто он выпил вина или принял наркотик.

— Сопровождали четверо. Двое, значит, его люди, двое — ваши. — Обратился он к Ликин.

Она сглотнула, вспомнив с разрубленную надвое голову Чжу. Да. Двое были из отряда, двое — чужаки. Ликин еще раз подумала о шкатулке. И еще раз — пустив те мысли, которым до сих пор не давала ходу. Ее мутило все сильнее. В ушах стоял голос деда…

— Барышня Шу! Барышня Шу! — голос следователя вернул ее к реальности. — Вы действительно сами додумались — спрятать посылку там, где уже обшарена каждая пядь?

Ликин кивнула.

— Мы нашли барышню в сотне метров от перевернутой повозки. Повозку и все вокруг мы, разумеется, осмотрели. Но встал вопрос — почему девушка не убежала дальше? За все это время она могла двигаться или назад, до самых позиций ваших мятежником, или вперед, к деревне. Пряталась, не в состоянии бежать от страха? Почему же собака не сразу нашла по следу? Я предположил — подумав, она поняла, что не успевает. Бегает плохо. Лес не знает. Дороги не знает. И она решила спрятать посылку так, чтобы мы ее не нашли. Потому, что уже искали. Для чего рискнула вернуться. По кустарнику, затем по собственному следу. Мои люди отправились проверить мою догадку. Они просигналили мне, что я был прав.

— Великий Будда… Твои люди… Диверсанты! Они должны были явиться сюда, чтобы в случае чего отбивать вашего клиента совместно с охраной его братца! Проклятие! А людей у тебя — раз-два — и все! Чтобы пришедший за письмом не смог уйти с ним… Нужно установить ловушку!

Жишен кивнул.

— Что они там поставили?

— А мне-то откуда знать? Я тут с вами все время…

— Смертельное?

— Не думаю. Но… Цель ловушки — помешать уйти прочь. Пришедший за посланием должен остаться возле шкатулки. На неопределенное время. И мы, похоже, не успеваем его вернуть.

— Отдай сигнал своим!

— Кому? Я же сейчас без связи! Уходить хотел…

— А ты не лжешь ли? А, Жишен?

Глаза следователя внезапно остановились на лице Ликин.

— Ответь мне, только честно. Я клянусь и даю свое слово, что сделаю все, чтобы ты не попала под суд. Приговор, каторга, казнь — этого не будет, если ты сейчас ответишь на два вопроса. Лишь два вопроса. Кого ты узнала во время допроса здесь? Что в посылке, в письме?

— Я не могу! Потому что не знаю! Послушайте, объясните ему, — обратилась она к Жишену, — я не заглядывала в шкатулку! Я должна была открыть ее в назначенное время… Сегодня. Перед полуднем. Человеку со спрятанным лицом. Он назовет пароль. Он заберет содержимое и уйдет со своими людьми к военному лагерю. Я — вернусь со своими назад. Это все! Сегодня… Вот недавно… Я просто услышала голос. Ну, голос того человека, молодого господина главы ревизионного отдела Службы хранения печатей. Мне показалось, понимаете — ПОКАЗАЛОСЬ, — что я слышала, как он разговаривал с дедушкой. Один раз, и не в нашем лагере, а просто в трактире. Я была снаружи. Его не видела. Разговор не слушала. Вот и все! Правда, все! Ну, скажите же ему!

— У барышни хорошая память не на визуальные образы, а на акустические. Я уже имел возможность это отметить. Она узнала меня по голосу, маскарад, способный обмануть даже вас, мне не помог!

Маскарад? Замаскированные…Мысль мелькнула молнией — и попыталась исчезнуть. Ликин выкрикнула поспешно:

— Скажите мне, Жишен — а ему, ему-то можно верить? А?

Она невежливо показала пальцами в сторону следователя. И поспешно подтянула рукав — черные, будто обгорелые, уродливо вздутые, узловатые обломки веток, вот на что похожи ее руки сейчас.

— Ну, как вам сказать… Я вот ему верю. Я же здесь.

— Он думал, это что-то вроде провокации. — Пояснил следователь. — Жишен решил сгоряча, будто мы выбрали княжеского сына на роль «стрелочника» из-за его слишком вольных высказываний. И все для того, чтобы прикрыть настоящего предателя, сотрудничавшего с фанатиками.

Следователь обвиняюще поднял руку:

— … а заодно поймать их теплую команду в западню! Да, Жишен?

Рука следователя опустилась, опустились и плечи.

— И все же, он не приказал начинать штурм, а пришел ко мне разбираться. Ко мне…

Жишен мягко улыбнулся. И в голосе его звучало смущение, показалось Ликин, когда неожиданно он обратился к ней:

— Ну… действительно, престранный был бы план, верно? Переусложненный. Так что хотела бы предложить нам барышня Шу?

Ликин заговорила медленно, но уверенно. Да, сейчас, в компании шпиона и этого… контрразведчика-следователя, она чувствовала небывалую уверенность…

— Там, в комнате, был военный. А в лагере ожидают штурм со дня на день. Если атака начнется, люди должны будут занять боевые позиции. Выйти на переднюю линию обороны, чтобы иметь возможность, если что, потом отступить на вторую линию. Правда ведь? А… ведь есть такие укрепления … но они секретные… Чтобы контролировать дороги…

— Великий Будда! — ахнул следователь. Конечно! В лесу! Донесение Чан Ши!

— Ну, секретные или нет, а замаскированные точки там были, помнится. — Задумчиво произнес Жишен. — Но людей — людей нет. Наши проверяли. На нас работал опытный человек. То есть, по-видимому, работала…

— Ну да же! — Горячо воскликнула Ликин, гоня вновь всплывший в памяти образ убитой девушки. — Пока нет сигнала, все сидят за стенами. Только когда выступать… Они выйдут на позиции, завалят дороги и уже не пропустят никого. Младший брат вашего главы отдела не сможет добраться до повозки! Дорога будет отрезана! Он должен будет повернуть! Но сейчас армия, наверное, не будет начинать атаку, да?

— Не надо начинать настоящую атаку. — Объяснил следователь. — Они ведь перехватывают наши сигналы. Достаточно всего лишь подать такой сигнал. Попробую поговорить с генералом…

— А что будет, если эти ваши сектанты пристрелят молодого господина главу отдела на подходе к баррикадам? Вот и еще один серьезный вопрос… — нахмурившись, бросил Жишен.

— Но он же не будет перебираться через завал на дороге? — Возразила Ликин. — Людям приказали не выдавать себя до поры. Не начнут же они стрельбу по одинокому всаднику?

— Вообще-то я надеюсь, что он тоже услышит сигналы. — Дополнил следователь, немного подумав. — О сторожевых постах я писал в донесениях, а он… молодой начальник… молод, но вовсе не столь уж никчемен, как об этом принято говорить. Если бы не старшинство…

— Если бы он меньше времени и сил тратил на развлечения, и больше — на дело, недолго бы он оставался в роли живой ширмой главы отдела. Ладно, даже пристреленный наследник славной семьи — это лучше, чем опозоренный предательством. — Поставил точку Жишен. — Прощайте, барышня.

— Постойте! Стойте, ответьте мне… Мой дедушка, что будет с ним? Вы… Или вы, почему вы оба так смотрите?

Но Жишен, коротко поклонившись, повернулся к выходу.

А следователь опустил глаза.

Ликин все понимала, она, казалось ей теперь, знала об этом с самого начала, но не могла поверить, пока… Пусть они скажут это, наконец!

— Барышня…

Жишен остановился и, не оборачиваясь, тихо закончил:

— С ним все хорошо. Он уже удалился, должно быть, сразу, как только вы покинули лагерь. Поэтому я не буду больше спрашивать вас, что в бумагах. Он, конечно, прихватил их с собой. А в вашей шкатулке — лишь еще одна западня. Двойная петля, ловушка в ловушке. Вот ведь какая незадача, барышня.

* * *

Вечер.

— Скорее! Ну, пожалуйста, еще скорее!

Колесница неслась по узкой лесной колее.

Генерал не спорил ни минуты. Не надувался спесью, как представляла себе Ликин — она знала, что разведка не всегда в ладах с армейским начальством. Он даже не задавал вопросов следователю — только Жишену.

А тот быстро и спокойно объяснил — случилась накладка. Молодой глава отдела контрразведки, желая заманить в ловушку самого старого лиса Шу Демин, через подставное лицо продал старику будто бы компрометирующие его, главу отдела, документы. После чего заключил соглашение — он воспользуется своим влиянием и позволит старику сбежать из окружения и вывезти ценности, а тот отдаст ему бумаги. На самом деле он надеялся поймать Шу при побеге вместе с ценностями, но, видимо опоздал. Надо срочно вернуть молодого начальника, — старик сбежал, а он окажется в гуще сражения. Да, воины будут сражаться с мятежниками и умирать, а тот, кто по-настоящему виновен, будет жить, свободный и богатый, и планировать новые каверзы. Притом, в лагере остался человек, много помогавший Жишену — хотелось бы его… вернее, ее спасти… Не поможет ли генерал — в случае поимки Шу Демина, возможно, удастся вообще избежать сражения.

— Хотите вытащить своего шпиона — и совершенно обелить сынка хозяина? — Спросил генерал.

Жишен кивнул.

— А он — кивнув в сторону следователя, продолжил генерал, — хочет прикрыть молодого начальничка, вздумавшего проявить самостоятельность, да не вовремя?

Следователь нахмурился, но вмешалась Ликин.

— Нет. Он хочет спасти чью-то жизнь. — Холодно и спокойно отчеканила она, сама удивляясь, как жестко прозвучали ее слова. — Мой дед, Шу Демин, приказал мне передать взрывное устройство господину начальнику отдела… взорвать господина начальника отдела и всех заинтересованных лиц. Теперь я понимаю, что вы тоже были бы там, генерал.

Потрясенный до глубины души, генерал отступил на полшага.

Собственную внучку!.. Да что же это такое! — Читалось на его лице.

— И… почему же вы… — Генерал не мог подобрать слов.

— Потому, — тем же ледяным голосом произнесла Ликин, — что дед не сказал мне, что было в шкатулке. Хотя знал, что это не заставило бы меня отступить. Что я была бы счастлива выполнить его приказ. И все же он промолчал… Сейчас я хочу найти шкатулку. И пусть никто не пострадает.

…Ликин не чувствовала боли в руках, непроизвольно вцеплявшихся в борт колесницы. Верховые умчались вперед, кроме хлещущих вокруг веток Ликин ничего не могла видеть, только повторяла: "Скорее! Ну же!"

Вдруг возница резко осадил коней. Ликин ткнулась лицом в спинку его сидения так, что в голове зазвенело, но, не обращая внимания на ушиб, не думая о стрелах, она выскочила из колесницы, и поскользнулась на арбузной корке — плоды раскатились по всей дороге, многие были разбиты и источали свежий и сильный, уже чуть кисловатый запах. Они доехали до перевернутой повозки! Дорогу никто не перекрывал! Неужели все напрасно?

Впереди несколько человек старались сдержать одного и не нарушить при этом субординации. Они теснили в сторону дороги того самого начальника отдела — высокого молодого человека в форменной одежде, но уже без шапки. С его плеч и ног свисали, поблескивая, обрезки армированных веревок, рядом валялся мешок с песком. Молодой начальник пришел в себя быстрее, чем ожидали установившие ловушку. Он успел и разрезать прочные веревки, и спуститься вниз, да еще и обменяться с кем-то ударами — его руки, лицо, отпечаток грязной подошвы на его одежде свидетельствовали о том со всей очевидностью.

Подбежавшая ближе Ликин увидела и истоптанную шапку, и того, с кем, очевидно, только что дрался начальник отдела. В сжавшейся на земле фигуре, перемазанной к тому же смешанной с землей арбузной мякотью, Ликин не сразу узнала Змееныша. Она поняла, что это именно он, когда человек, неловко пытавшийся отползти в сторону от дороги, вдруг приподнял голову и закричал:

— Назад! Уйдите же все-е! — В голосе кричащего ясно слышался чужеземный акцент.

Жишен пытался урезонить его на родном языке, но парень, не слушая, продолжал выкрикивать свое:

— Прочь! Назад!

И еще какие-то слова, ругательства, должно быть…

Ликин присела неподалеку от Змееныша и спокойно сказала:

— Все, можешь отпустить. Все уже поняли. Она сама собой не сработает, там секрет. Так что можешь не цепляться.

Змееныш поднял на нее глаза.

— А-а, ты… Кто это тебе в лоб дал?

Он медленно сел. Оказалось, что шкатулку была у него где-то под животом, и он старательно вжимал ее в землю своим телом. Выдернутая из фиксирующей петли разрубленная рука его вновь кровоточила, он попытался подтянуть ее и зажмурился — видимо, было очень больно.

Молодой начальник сделал новую попытку — то ли ударить Змееныша, то ли схватить шкатулку. Жишен, вдруг появившийся рядом с ним, оттеснил его назад.

— Тадаси! — Резко обратился он к Змеенышу. — Затяни немедленно!

Змееныш послушно отыскал концы повязки и, ухватив их зубами и здоровой рукой, постарался завязать. Жишен быстро закрутил щепкой и зафиксировал жгут, останавливая кровотечение, после чего снова закрепил руку в петле.

Стуча зубами, Змееныш что-то объяснял, сбиваясь с одного языка на другой.

— … сказано мне — сиди и не показывайся. Только в крайнем случае. Тогда… Приехал он. Стал искать…

Он еще что-то бормотал потерянным голосом, глядя в землю, а потом, подняв глаза на Ликин, объяснил:

— Когда сеть затянулась, он коробку уронил. Прямо ко мне в скрад. А от нее серой несет, и фосфором. Я этот запах знаешь как помню! Так, что никогда не забыть! Там запал… И огонь, который не потушить. Ну, я и подумал, что господин командир, наверное, будет недоволен, если ее брат… ну, брат госпожи начальницы, в смысле… ну, если бы он сгорел здесь, из-за нашей ловушки, то как потом господин командир ей, госпоже начальнице то есть, об этом мог сказать? Господин командир, наверное, расстроился бы,…

— Господин командир, — рявкнул на него Жишен, — крайне расстроился бы, если бы Тадаси сгорел здесь из-за нашей ловушки! Господин командир был бы чрезвычайно недоволен… Очень долго! Тебе понятно, я надеюсь? Тогда давай сигнал — и поехали отсюда.

— Правда? Да? Вы… огорчились бы? Правда? — Тадаси сиял, и его взгляд больше не казался Ликин змеиным, а лицо — отталкивающим. Обычное, довольно славный, молодой парень, только слишком уж бледный и весь в грязи.

… Всадники скакали и скакали, проносясь мимо сидящей в траве на краю дороги Ликин — черные тени на фоне вечернего неба, и стук копыт отдается по земле прямо в грудную клетку — та-та-там! Та-та-там!

— Удачи вам, барышня!

Ликин помахала рукой.

Она прекрасно понимала, куда они мчались — догонять дедушку, искать свитки. Или нет? Быть может, они направятся к северу, к землям своего князя, чтобы и дальше — как он сказал? "Обслуживать междоусобицу", кажется. Или нет? Она уже потеряла счет и правдам, и лжи, что говорили все вокруг. Что теперь будет с молодым начальником? В самом деле компромат был лишь хитростью, ловушкой, или Жишен просто выдумал это на ходу, так же, как про "забрать своего человеека" — шпионка же убита? Догнав деда, он убьет его и заберет компромат — чтобы сменять бумаги на свободу и успешную карьеру для господина Джиньши? Почему ей не хочется плакать, будто дед для нее давно уже умер? А господин Джинши — его оставят в покое, или он, бросив все, вынужден будет вернуться домой? А сам Жишен? Он действительно едет в храм, чтобы сдаться? Или алый ярлычок для него — лишь предмет для шуток? Сможет ли выздороветь Змееныш? Вопросы теснились и давили, нападали со всех сторон, как надоедливые комары, и лишь одного не было среди — что будет с Ликин?

* * *

Ночь

Темно-синяя ночь радует прохладой. Облака на западе еще хранят отблески заходящего солнца, но над карликовыми яблонями уже появились звезды — серебряные бусинки на плотном, гладком шёлке.

Мальчик лет шести, поминутно оглядываясь — никто не видит? Точно никого нет? — вперевалочку бежит между деревьями. Бордовое монашеское одеяние, слишком большое для такого малыша, волочится по дорожке, влажной от вечерней росы.

— Привет! Ну, вот — я сдержал обещание.

Темная тень отделилась от яблони. В руки мальчика ложится круглый предмет, завернутый в плотную ткань.

— Вы правда? Правда поймали?

Мужчина, присев рядом на корточки, раздвигает складки материи.

— Поймал! Вот, посмотри.

— Ой, а почему…

Ребенок вздрагивает, оборачивается и отступает на шаг, невольно прижавшись к пришельцу — звук рогов разбил умиротворенную тишину летней ночи, наполненной потрескиванием сверчков, шелестом листьев и отголосками шума падающей воды.

— Жишен, отпусти мальчика. Тебе не уйти! Лучники наготове и ворота закрыты!

Жишен обнимает ребенка за плечи, по-прежнему не поднимаясь.

— Не надо в нас стрелять! Я обещал прийти и пришел, и принес кое-что важное. Госпожа не подойдет сюда? Почему вы боитесь меня, я же связан? — в голосе Жишена звучит мягкая улыбка. — Вы не снимете с меня путы, госпожа?

Возле каменного фонаря и дальше, у мостика один за другим загораются факелы и светильники. Насельники монастыря, несколько наспех одетых женщин, воины в доспехах… Наверху, где следующий ярус храмовых построек лепится к скале, тоже зажгли огни — оттуда маленький сад, разбитый на узкой террасе, как на ладони. Когда-то землю сюда доставляли в кувшинах снизу, из долины. И голая скала стала садом, где цвели и плодоносили сливы, яблоки и горная земляника-янгмей — рукотворное чудо.

— Жишен, что ты хотел мне сказать? Пока ты не нападаешь, в тебя не будут стрелять. Теперь отпусти ребенка.

Как невысокая худощавая женщина в темном монашеском одеянии и с бритой головой появилась за спиной у Жишена, не заметил никто, кроме него. Она спустилась по скале сверху, где выступ и трещина создавали непроглядно-синюю тень. Сейчас веревка спрятана в ее рукаве, только крюки негромко позванивали.

Жишен выпрямляется, приподняв руки.

— Я его не удерживаю, что вы. Мы подружились, верно?

Мальчик уверенно кивает. Детские хвостики — пряди волос на его лбу и над ушами, — забавно качнулись. Он торжественно поднимает на всеобщее обозрение свою ношу — сплетенную из волокна клетку-корзину, в которой возится и тихо чирикает птица.

— Он поймал моего Рыжего! Рыжий удрал из клетки, мог погибнуть, а он его поймал!

— Тебе не стыдно, Жишен? Я же знаю, как твой подручный ходил покупать птицу в Нижний монастырь. Обманывать ребенка!..

— Я никого не обманывал!

— Он не обманывал! Вот же мой Рыжий! — мальчик протягивает клетку монахине.

Женщина подносит корзинку к фонарю. Между прутьями выглядывает розоватый клюв. А рядом — еще один.

— Ти-ить!

— Две птицы? Но они же… абсолютно одинаковые.

— Нет же, вот мой Рыжий, смотрите, у него точечка похожа на фасоль. А у этого — на горошек!

Под клювами обеих птиц действительно светлеют отметины.

Жишен улыбается.

— У госпожи никогда не было домашних животных? Это для нас с вами они просто птички, не для того, кто смотрит на них с любовью каждый день… Моя сестра различает всех своих рисовок и зовет их по именам.

— Рыжий! — зовет мальчик.

— Тюю-ить. Птичка повисает на прутьях, показывая светлое пузо. Тут же рядом усаживается вторая.

— Это амадины, — поясняет Жишен. — Мы зовем их «десять сестренок». Они не живут поодиночке, всегда держаться стайками, вот и ловить их лучше всего на подсадного.

— Это и есть то, что ты хотел отдать?

Улыбка исчезает с лица Жишена. Его голова опускается ниже и ниже. Он медленно достает пачку бамбуковых пластинок и, склонившись, обеими руками подает их женщине на рукаве. Старинные таблички с записями.

— Это?…

— Да. Из того храма. Его стихи, насколько я мог понять. Я ошибся, и готов принять ответственность за свою ошибку.

Помолчав, он продолжает, все тише и тише.

— В последнее время я совершаю ошибку за ошибкой — это непростительно. Я узнал о тайном переходе северной границы, о монастырских гостях — и принял их за наемников. За убийц, которые должны были завершить неудачную череду покушений на господина князя. Видите ли, у его соседа и врага имелись давние связи с и с кочевниками Великой Степи, и с горными монастырями за границей, так что, узнав о вас, я поторопился, не удосужился как следует все проверить. Но настоятель был убит во время захвата монастыря, а остальная братия, видимо, ничего не знала. Все оказалось напрасно. Вы уже отправились дальше, а я это тоже упустил. Вот, только старинные рукописи и алтарь отыскались. Тайник в молельне основателя монастыря, того самого. Прославленного. Запрещенного. Утраченного. Реабилитированного и прославленного еще раз — через сотню лет, когда было уже поздно… Или никогда не поздно? Разобраться? Собрать по крупицам? И, быть может, восстановить старую, давно, казалось бы, потерянную династию? Теперь вы ведь держите путь в столицу? Этот малыш…

— Замолчи!

— Молчу. И все-таки — не стыдно? Ребенок — это ребенок, а не фигура в шахматной партии, не знамя и не символ прекрасного былого… к тому же, неизвестно, насколько оно правда было прекрасным, а?

— Я буду защищать мальчика, Жишен. Мы все защитим его. Если бы тот первый настоятель, поэт и святой, оставил все идти своим чередом — монастырь, который ты сжег, не был бы построен. Не было бы стен, за которыми укрывались люди во время междоусобиц. Не родились бы многие из живущих. Не были бы посажены деревья, написаны стихи, прочитаны сутры. Если не в силах видеть, как все катится в пропасть — останови. Постарайся. Насколько хватит сил, разума, жизни.

— Молиться и делать лучше, чем просто молиться? А если то, что делаешь, лишь ошибка?

— Значит, ты ошибся. Делай выводы. И кто сможет сказать сейчас, что из деяний прошлого есть ошибка, а что — победа, если мы живем плодами тех деяний и ошибок, и не было бы нас, какие мы есть, без их деяний и их ошибок, без них — ушедших, неидеальных, таких, какими они были…

— Будда Амида, помощь пода-ай…

— Будда Амида, помощь пода-ай…

Женщина протягивает руку к груди Жишена. Блеснуло короткое лезвие — в ладонь Жишена ложиться алый ярлык, сейчас темно-мареновый в ночной синеве.

— Уходи, Жишен.

— Я ухожу. Прощайте, госпожа.

Жишен исчезает среди ночных теней, и только монахиня в темном одеянии знает, что он, шагнув в сторону, рывком освободил крючья, замаскированные пряжкой его пояса, и вытянул тонкую прочную веревку, чтобы спуститься так же, как поднялся сюда — по скале, где струи водопада шумят и серебряными бусинами осыпают складки темно-синего гладкого шелка — одеяния скал, наброшенное на них юной ласковой ночью, чья жизнь летом так коротка.

* * *

Новое утро

Прошло несколько месяцев

В комнате с дорогими чужеземными коврами, полностью скрывшими пол, со стенами, драпированными тканью, властвовал аромат — тёплый, о, нет! — горячий, огненный, опаляющий душу и сжигающий разум. В такой комнате не место логике, размышлять здесь — напрасный труд.

Женщина в густо-пурпурном, переливающимся золотом шуршащем одеянии — она сидела неподвижно. Взглянуть — сразу и не заметишь, до того сливалась она с убранством, ни дать ни взять — кукла с фарфоровым белым-белым, искусно нарисованным лицом. Разрушая чары, женщина в златотканых шелках резким жестом отбросила плоскую коробочку и достала из-за пазухи еще одну. В завладевшем тесным помещением запахе благовоний медленно проявляясь, вырисовывалась, звеня, новая нота, ещё… ещё… и ещё. Аромат, сначала обострившийся, начал горчить, вызывая тревогу — как запах далекого пожара, вдруг занесенный ветром в тихий цветущий весенний сад. Женщина швырнула в стену вторую коробочку вслед за первой. Шкатулка ударилась в густой ковровый ворс и упала беззвучно, будто во сне. Женщина вскочила, топнула ногой, и ещё раз — ударила пяткой, резко и умело. Тишина. Молчание. Ни звука. И тогда женщина выкрикнула ругательство, место которому — тюрьма для закоренелых уголовников, глубочайший каторжный рудник или плаха, когда всё кончено, когда оплакивают свою жизнь самыми последними, самые чёрными словами, не боясь излить их земле и небесам, потому что хуже уже не станет. Горько скривив губы, она достала третью шкатулку для благовоний — зеленоватый покрытый резьбой цветок. Взглянула внутрь — там было пусто. Женщина вздохнула и тихо добавила:

— Будь же ты проклят Жишен. Проклят в пятый раз там, где ты сейчас есть…

Выпустив из пальцев шкатулку, женщина отодвинула негромко зазвеневший занавес и вышла, унося ароматы, словно изысканный шлейф, на своей одежде.

Пройдя узким коридором, женщина присела на табурет за ширмой и негромко щелкнула ручкой веера по деревянной планке.

Тотчас же из комнаты за ширмой раздался мужской голос:

— Проходите! Слушаю.

Юный начальник отдела принимал доклад. Перед ним в почтительной позе сидели двое. Мужчина в форменной одежде стражника — буро-желтой, вытертой и с названием рудника на спине и рукавах, и совсем молодая девушка, одетая бедно в заношенное однотонное платье из некрашеной дешевой материи. Докладывал стражник, девушка сидела, скромно опустив голову, однако именно на нее смотрел начальник, одобрительно кивая.

— Вам будет объявлена благодарность, я позабочусь. Действительно прекрасная работа!

Сказал начальник, покосившись на ширму.

Женщина медленно поднялась и вышла из укрытия.

Увидев ее, и стражник и девушка поклонились так низко, что почти легли на пол лицами вниз.

— Спасибо за работу, ничего другого от вас не ожидала.

Мягко произнесла женщина, пряча руки в рукавах.

Достав оттуда два небольших свертка, она протянула их девушке и стражнику, когда те, немного помедлив, сели выпрямившись и подняли лица. Стражник выглядел взволнованным. Девушка — скорее спокойной. Остановив на ней взор, женщина негромко произнесла:

— Идите, переодевайтесь — теперь вы можете отдыхать. Следующее задание утратило смысл — мне доложили, что Жишен мёртв, и беспорядки на Западном тракте прекратятся. Наконец-то можно будет вздохнуть спокойно и заняться систематизацией отчетов и прочим. Поздравляю.

Глаза девушки округлились, затем опустились к полу. Она качала головой, то ли удивляясь, то ли сожалея. «Стражник» невольно закивал — для него новость не стала неожиданностью. Тем и должно было кончится — говорил весь его вид.

Неожиданно девушка заговорила:

— Госпожа, позвольте…мне кажется…

Она в волнении сглотнула, и решительно добавила:

— Разрешите все же высказать опасения. Я боюсь, что мы еще услышим о Жишене. Я… благодаря Вашей милости и господину следователю, — девушка коротко поклонилась «стражнику», — мое знакомство с Жишеном и его бандой ограничилось лишь одним днём, но…

Девушка невольно сжала пальцы и спрятала их поглубже в рукава, но в голосе ее звучала уверенность:

— Его слишком трудно было убить, даже для чрезвычайно влиятельных лиц, если позволите мне так сказать. Не думаю, что он умер.

«Стражник» едва заметно поджал губы, но кивнул, соглашаясь с ее словами.

Женщина в пурпурной, с ткаными золотыми узорами накидке строго нахмурилась.

— Князь, почтенный ван из Северного удела, празднует победу, показывая отрубленную голову Жишена чуть не по всей провинции. Его враг, тот, второй, с тракта, тяжко болен и ушел в глухую оборону. Абсолютное самоуправство, конечно, но в эффективности принятых Северным ваном мер не приходится сомневаться. Впрочем, в чём-то ты, пожалуй, права. Расслабляться действительно рано.

Женщина продолжала хмурить брови, но в краешках ее губ мелькало нечто вроде затаенной улыбки. Она неторопливо отступила за спину юному начальнику, шурша душистыми шелками. Молодой человек досадливо морщился — не то воспоминаниям, не то предчувствиям. Люди Жишена. Чужеземцы, не склонные ни прощать, ни останавливаться после поражений. И сам Жишен. Если вспомнить, вот этот самый чиновник из отдела расследований, переодетый сейчас стражником, как-то уже ловил Жишена, бросил, еле живого после падения, в камеру с особо опасными преступниками. Не так уж давно, на этом самом месте, расследователь лично рапортовал о гибели Жишена в тюрьме, во время инцидента с поножовщиной. И чем кончилось? Смертью для всех в камере, кроме четырежды проклятого наемника! Чтоб ему, этому Жишену, в пятый раз, да вместе с его родственничками-приятелями, да вместе с обоими князьями-мятежниками!

Церемонный кивок показал двоим — прием окончен.

Не дожидаясь их ухода, женщина небрежно повернулась спиной и к начальнику, и к команде из отдела расследований. Ей не хотелось думать. Не хотелось чувствовать. Полуприкрыв лицо веером, она уходила назад, в комнату, где запахи, кружа голову, властно стирают из мыслей и тоску, и воспоминания.

Примечания

1

Он произнес «коморимасита — «комору» — закрыться, уединиться, а ещё — быть наполненным чем-либо

(обратно)

2

А правильно было «комаримасита» — «комару» — быть в затруднение

(обратно)

Оглавление

Ночь

Утро

День

Ночь

Новое утро

*** Примечания ***