Ночь падающих звезд. Три женщины [Дорис Яннауш] (fb2) читать онлайн

Дорис Яннауш НОЧЬ ПАДАЮЩИХ ЗВЕЗД Фредерика Коста ТРИ ЖЕНЩИНЫ

Дорис Яннауш НОЧЬ ПАДАЮЩИХ ЗВЕЗД

Захватывающий роман

ИМЯ — ЕЩЕ НЕ СУДЬБА

Никто не мог этого представить, и менее всего он сам: профессор Теобальд Фукс вновь захочет жениться! Второй раз за свою весьма благополучную жизнь. Он находился в том возрасте, когда мужчина, в соответствии со своим положением, начинает менять партнерш (гораздо моложе себя), как воспитанный человек меняет нижнее белье. Ну, разумеется, не так часто. Он тяготел к определенному типу женщин: длинные ноги, короткие юбки длинные волосы, предпочтительно белокурые, резкие угловатые движения, как у резвящегося на лугу жеребенка. Такие женщины ему нравились.

Вернее, прежде нравились.

Пока в его жизнь вновь не вошла Дуня. Плавно, без суеты, она подошла к нему, улыбнулась и произнесла:

— Привет, Тео, как дела?

Как будто рассталась с ним только вчера.

Вообще-то Дуня не относилась к его типу женщин: изящная, с темными, стриженными под мальчика волосами, в брюках и незатейливых теннисках. Издали казалось, что ей не более двадцати лет. На самом деле ей было за сорок.

То же можно было сказать и о Теобальде, чье старомодное прозаичное имя находилось в вопиющем противоречии с его моложавым видом. Имя — еще не судьба. Видимо, вкус изменил его родителям, а, может, просто вышла ошибка. Впрочем, все остальное им удалось.

Профессор жил в квадратном розового цвета доме в стиле барокко на окраине небольшой швабской деревушки. Когда-то дом являлся резиденцией настоятеля монастыря и совсем не вписывался в окружающую обстановку. Вокруг были разбросаны деревенские дворы и маленькие, скромные домишки, пахнущие хлевом. По вечерам люди устраивались на шатких скамейках, наслаждаясь покоем, и посматривали на профессорский дом, уютно выглядывавший из зарослей запущенного сада.

Деревушка звалась Ламмвайлер. В ней были две церкви, аптека, школа, неуклонно растущие новые дома на опушке леса, сберкасса и… педикюрша. Деревушка — как многие другие. Тем, что стала знаменитой, она была обязана профессору, выставлявшему в доме свои картины. Отовсюду сюда стекались поклонники искусства. Время от времени в печати и по радио сообщали: «Новости из Ламмвайлера». Гостиница «Корона» на проходившей по деревне главной магистрали имела хороший доход. Она даже расширилась с тех пор, как здесь поселился профессор.

Как давно? Да уже семь лет.

— Тео, дружище, когда ты, наконец, переоденешься?

Это был Хельмут Хабердитцель, зачастую называемый просто Хели. Он ворвался в помещение, где профессор все еще стоял перед мольбертом, выклеивая коллаж из бумажных полосок.

— К чему спешить? Ведь свадьба состоится через несколько дней.

— Да ведь Амелия сейчас приедет сюда. Полчаса назад она позвонила с дороги и может заявиться в любой момент.

— Амелия… — рассеянно повторил профессор, как будто это его не касалось. А между тем Амелия была его дочерью, которая приезжала ради него из Вены. На свадьбу.

— Когда она приедет, подай ей чаю. Или чего она там захочет.

Он продолжал самозабвенно клеить.

— Ну и хорош же ты! — возмутился Хели. — Все на меня взвалил! Я варю, пеку, звоню, пишу письма, оговариваю сроки…

— Отлично, Хели, — привычно похвалил профессор. — Если бы тебя у меня не было…

Но Хели не попался больше на эту уловку. Он разозлился.

Никогда не привыкнуть ему к странностям друга. Взять хотя бы это помещение! Не ателье под стеклянной, пропускающей свет крышей, а маленькая, скромная комнатка в подвале с искусственным освещением. Именно здесь работал известный профессор и завидный жених в белой блузе и с пятнами красной краски на эспаньолке. Одиночка, не подвластный никаким волнениям.

— Это твоя свадьба и твоя дочь, — нахмурившись, напомнил Хели.

Его хорошее расположение духа постепенно улетучивалось. — Ты не можешь здесь прятаться!

— Извини, Хели… будь так любезен, хорошо? Ох, благодарю тебя, мой друг.

Вечно старая песня. Хели повернулся и вышел. Даже его спина выглядела оскорбленной.

Профессор вздохнул ему вслед, имея одно-единственное желание: чтобы его оставили в покое. Ему хотелось тихой, скромной свадьбы. Он и Дуня. Конечно, еще Амелия и Хели, да, пожалуй, племянник Дуни — как там его зовут? Ах, да, Лусиан. Вот и все.

Хели был слишком деятельным. Он мог заменить целую футбольную команду, во всяком случае, в отношении усердия и веселости. Без него никогда ничего не обходилось, вообще ничего. О чем бы Теобальд ни вспоминал, во всем принимал участие Хабердитцель. В Вене, в гимназии и в Академии искусств — кто сидел рядом с Тео? Хабердитцель — с его похотливыми ухмылками и сальными замечаниями. Кто не отставал от него и влюбился, как и он, в юную студентку Академии Дуню Вольперт? Совершенно верно: Хабердитцель. Кто был свидетелем на свадьбе с миловидной Линдой фон Гразерн? Крестным отцом Амелии? Да кто же еще?! А кто поехал с ним после развода в эту маленькую деревушку, где Теобальд купил дом? Ясно кто — Хабердитцель. Итак, жили они вместе — неразлучные, как сиамские близнецы.

Отступив назад, Теобальд рассматривал коллаж, представлявший собой поток лавы на склоне вулкана. Бумажные полосы он выкрасил в пепельно-красный цвет. Он любил эти выпуклые шероховатые поверхности, больше напоминавшие изваянные, а не живописные произведения.

— Эй, папа!

В комнату ворвалась Амелия. Он даже не услышал, как подъехала ее машина.

— Что случилось с Хели? Он разыгрывает из себя оскорбленного. Чем ты его обидел?

— Не внял его настойчивым увещеваниям переодеться, чтобы достойно встретить тебя.

— Он мне предложил выпить шерри.

— Ну, что ж, это утешило бы его.

— Но я не хочу. Теперь он надуется и на меня. Рассмеявшись, Тео вытер руки, сбросил блузу и обнял Амелию.

Она привстала па цыпочки, как всегда делала ребенком, и отец покружил ее по комнате.

Отца и дочь связывала сильная взаимная любовь. Когда им случалось встречаться, что происходило весьма редко, они не понимали, как вообще могли жить друг без друга. Опа была очень похожа на пего, только, естественно, без бороды и без малейшего намека на одаренность. Изяществом и дерзостью она напоминала мать, а вот восторженностью и жаждой знаний пошла в отца.

— А где прелестная невеста? — пританцовывая, поинтересовалась Амелия.

— Скоро будет. Задерживают кое-какие дела — расписывает свой фарфор, ну ты знаешь.

— Она так же, как и ты, не может оторваться от работы, — констатировала Амелия. — Брак двух трудоголиков — это нечто!

Сама она явно не относилась к их числу.

Возникла неловкая пауза. Профессор прокашлялся и, желая сменить тему, спросил больше из вежливости, чем из истинного интереса:

— Что твоя мать? Как у нее дела?

— Вся в заботах. Дело процветает. На Кернтнер-штрассе открыла новый магазин эксклюзивных моделей, страшно дорогих, изысканных, очень элегантных — нечто особенное в своем роде.

Сама Амелия в черно-белом в мелкий горошек платье из жатого крепа, весьма прозрачном, выглядела очаровательно. Сквозь платье можно было любоваться прелестными ножками почти до бедер. Амелия в полной мере отвечала его представлениям о женском идеале. Ее мать была когда-то, а возможно, и оставалась такой же: высокой, изящной, с густыми белокурыми волосами. Как раз его тип. К сожалению, добром тот брак не кончился. Но Амелия — она была просто великолепна. Впрочем, похоже, только для одного мужчины.

— Может, поднимемся? — предложил Тео.

Амелия преградила отцу дорогу.

— Послушай. — Теперь она своим видом напоминала девочку, что когда-то показывала ему свой дневник с отметками. — Есть еще кое-что.

— А именно?

Она смотрела мимо него, на мольберт, на пепельно-красный коллаж, не выражая восхищения. Наконец спросила:

— Как называется картина, или у нее, как и у других, нет названия?

— Нет. Это впечатление, — язвительно ответил он, поскольку его ранило ее непонимание. — Картина доступна лишь тем, кто обладает фантазией. — Он заметил, что дочь думает о чем-то совершенно другом. — Итак, в чем же дело?

— Я приехала не одна.

На какое-то мгновение у него перехватило дыхание, ибо он решил, что она привезла с собой мать. Но она разгадала его мысли и воскликнула:

— Нет, совсем не то, что ты думаешь! Это молодой человек. Его зовут Максим.

— Максим? — растерянно переспросил он. — Напоминает Париж. «Веселую вдову». — И, подражая известному артисту, запел, покачивая бедрами и кивая головой: — «Иду к Максиму я, там ждут меня друзья…»

— Папа, пожалуйста, прекрати дурачиться.

— Разве я дурачусь? Это был всего лишь юмор висельника.

— Максим очень приятный молодой человек. Служит в банке. Подает большие надежды, и не только в профессии. Его зовут Максим Рушек. Мы познакомились за бокалом молодого вина в Гринцинге.

— Вечеринка с выпивкой, — с отвращением бросил он. — Весьма солидный повод для знакомства.

— Прости, а где ты познакомился с мамой?

— За бокалом молодого вина в Гринцинге.

— Ну, вот видишь.

— Вижу.

Амелия перевела дух и движением руки как бы отбросила все сомнения.

— Максим был там со своим отцом, а я с мамой. Мы понравились друг другу с первого взгляда. Максим тоже из неполной семьи, ребенок, травмированный разводом родителей.

— Подумать только, бедный ребенок!

Мысль, что у Амелии появился серьезный поклонник, потрясла его. К тому же она привезла его с собой. О, Боже! В мозгу Теобальда зародились мысли об убийстве.

— Только не иронизируй, папа! — Амелия сердито встряхнула его за руку. — Приглядись к нему. Максим — прелесть. Как и ты.

То, что она этого невесть откуда взявшегося, пьющего молодое вино парня сравнила с ним, ее отцом, профессором Теобальдом Фуксом, привело его в полное неистовство.

Он охотно высказал бы что-то выдающееся, что-то по-отцовски мудрое или шутливо-саркастичное, но ни одно слово не сорвалось с его губ.

— Я не понимаю, папа, — простонала Амелия. — Я подумала: если ты женишься, то почему я не могу? Хотя, если подумать, это необязательно делать сейчас.

— А твоя учеба — что с ней? — поинтересовался он, кипя от гнева. Она хотела стать врачом. Давно мечтала об этом. А теперь?! — Хочешь ее бросить?

— Скажи, в каком веке ты живешь, если думаешь, будто женщина откажется от всего только потому, что выходит замуж?! Ты этого требуешь от своей Дуни? Нет, ты только посмотри! Конечно, я продолжу учебу. Естественно, я буду еще и подрабатывать у мамы в магазине. Она признала Максима с самого начала. Его отца тоже. Кстати, он командир самолета, подумать только!

— Фантастика! Так что, это будет двойная свадьба?

— Возможно. Но для начала вы все-таки должны познакомиться. Пойдем, пока Хели еще не побратался с Максимом и не очернил меня перед ним.

Максим. Теобальд никак не мог принять это исковерканное имя. Может, его полное имя Максимилиан? Ну да ладно: Dimidium est facti coepisse. Что значит: смелость города берет.

Когда профессор Фукс не знал, что делать дальше, он обращался к латинским цитатам. Это позволяло ему найти достойный выход из создавшейся ситуации.

Ребенок, травмированный разводом, ростом примерно метр восемьдесят, в скромном ожидании стоял у окна: галстук, элегантный серый клетчатый пиджак и уложенные волосы. Этакий изнеженный баловень.

К сожалению, вечер протекал не так гладко, как следовало. Профессор вел себя замкнуто, с нетерпением ожидая прихода Дуни, иногда бросал умоляющие взгляды на Хели, который прилагал все усилия, чтобы поднять общее настроение. Он смешивал коктейли, рассказывал веселые истории, преподнося весь свой шутливый репертуар — никто не смеялся. В конце концов он сдался и пустил дело на самотек. Вечер окончательно провалился. И это при том, что Максим вовсе не был неприятным человеком.

Он мужественно поддерживал разговор, выказывая себя сердечным и прямым человеком. Но затем Теобальд упомянул Каналетто. Он просто с тоской в голосе произнес:

— Ах, итальянцы и их изумительный Каналетто!

Максим же усмотрел в этом восклицании не имя великого художника, а название «маленького канала», на что, по его мнению, указывало окончание «етто». Это было ужасно. Профессор замер, потрясенный. Хели Хабердитцель был также ошеломлен. И только Амелия, рассмеявшись, объяснила ошибку.

Максим слегка покраснел, что ему, кстати, очень шло. Чтобы исправить оплошность, он попросил профессора — и, возможно, будущего тестя — продемонстрировать ему свои полотна. Несмотря на то, что Теобальд почувствовал себя польщенным, он счел ниже своего достоинства вести этого профана в мастерскую. Поэтому он просто показал одну из своих любимых вещей: четверть квадратного метра с поверхностью, как бы покрытой коркой и расцвеченной яркими грубоволокнистыми фантазийными мотивами, настолько прекрасной, что верный Хабердитцель всплеснул в восхищении руками, хотя уже давно знал это произведение. Он позволил себе лишь издать потрясенное:

— О, божественно!

Но невозможный Максим, казалось, был с этим не согласен. Одобрительно кивая, он рассмотрел квадрат и заявил, что из этого получились бы неплохие обои.

— Послушайте, — возмущенно воскликнул Хабердитцель, — в живописи вы разбираетесь так же, как гиппопотам в теории относительности.

Тут на счастье зазвонил телефон, и он снял трубку.

Однако Теобальд был уже сыт этим Максимом по горло. В мгновение ока он лишил Амелию своего отцовского расположения. Подобного человека привести в дом — непостижимо!

— Дуня звонит, — сообщил Хабердитцель. — Ты подойдешь, Тео?

Дуня все еще находилась в Людвигсбурге, где она жила и работала. Неожиданно к ней домой приехали телевизионщики, чтобы взять интервью.

— Это продлится недолго, дорогой. Речь идет о новой композиции фарфоровой коллекции, да ты знаешь…

Естественно, он знал. За нее Дуня получила премию, и с тех пор интервью не было конца.

Чудо, что она вообще нашла время для женитьбы! Хотя если так и дальше пойдет, то свадьба может и не состояться.

— Черт тебя побери, Дуня! — в сердцах воскликнул он. — Что ты себе вообще думаешь? Мы тут сидим и ждем тебя. Амелия привезла друга, который тебе очень понравится. — Это совсем не соответствовало действительности, да все равно: хорошее начало полдела откачало! — В высшей степени жаль. — Он говорил громко, чтобы присутствующие могли его хорошо слышать. — Поскольку завтра он уже уезжает.

— Нет, нет! — Амелия протестующе взмахнула рукой, — Максим останется до свадьбы, у него отпуск, и он вообще может дольше…

Пропустив мимо ушей печальную весть, Тео настоятельно попросил Дуню приехать. Она многословно обещала это:

— Да, дорогой, да, я сделаю, что могу!

Он внимательно вслушивался в ее голос, который тревожил его сердце, как и много лет назад. Как же это было тогда? «Эй, Тео, прекрати ломать себе голову. Пойдем на теннис?» Так начиналось это — тогда, в Академии изобразительных искусств. «Тео, мы отправляемся на лодках по Дунаю, поторопись, а то займут все места!» И места действительно оказались все занятыми. Рядом с Дуней восседал Хабердитцель. Тео схватил его за шиворот, и они подрались из-за нее. В итоге Хели остался на берегу, с синяком под глазом и жаждой мести в сердце. «Месть, — трагическим тоном восклицал он им вслед. — Месть, смерть и гибель!» Но вскоре они помирились и стали неразлучной тройкой. Они хотели стать художниками, свободными, как принято в богемном мире. Свободными, но неразлучными.

Самой беспокойной из них была Дуня. Она не могла дождаться, когда станет известной. Однажды она уехала. Хабердитцель передал ему от нее письмо: «Прощай, Тео, любовь моя, я отправляюсь в Париж. Адью, адью и мерси за все!» Очевидно, она готовилась к отъезду, во всяком случае, судя по языку. Она выпала из его жизни, как холст из подрамника.

Он защитил диплом и возглавил кафедру прикладного искусства и графики, женился на прехорошенькой девушке из высшего света — Линде фон Гразерн. Она занималась модой и в качестве приложения получила Хабердитцеля.

Тот понемногу рисовал для рекламы да от случая к случаю делал иллюстрации к детской книжке, весьма неплохие, но учебу Хели так и не завершил. Он не сокрушался по этому поводу. Хели был лишен честолюбия. Да и в любви ему не особенно везло. Время от времени налетала пылкая любовь, «навечно», но так же быстро и пропадала. Он оставался одиноким: холостяк по убеждениям.

Брак Тео не был удачным, вероятно, потому, что он не мог забыть Дуню, хотя уже давно потерял ее след. Линда, привыкшая всегда быть на первом месте, знала о любви Тео к Дуне. Но с этим она ничего не могла поделать. В общем-то не она была виновата в развале их союза. Возможно, все сложилось бы иначе, если б не международная встреча художников, графиков и декораторов в Штутгарте, куда он отправился в виде исключения. Вот там-то и подошла к нему Дуня:

— Привет, Тео, как дела?

Как будто они расстались только вчера. Он попросил Линду о разводе. Покинул и Амелию, которую так сильно любил, и отправился в Штутгарт, чтобы быть поближе к Дуне. Но Дуня была слишком занята, чтобы жить вместе с Тео, к тому же не хотела становиться причиной развода. Итак, Тео устремился в эту переменчивую, напоенную любовью жизнь, пока не появился Хабердитцель.

— Так дело не пойдет, — заявил он, — ты же загонишь себя!

Хели организовал встречу Тео и Дуни. И после нее все пошло по-другому. Они вновь открыли друг друга для себя и в конце концов решили пожениться.

В течение долгих лет они сумели сохранить свою любовь, но, к сожалению, не смогли преодолеть неугомонности Дуни и его тщеславия.

— Тео, дорогой! — Голос в трубке вернул его к действительности. — Сегодня уже очень поздно. Но завтра я приеду обязательно, примерно к обеду. И буду с тобой так долго, сколько тебе захочется.

— Что касается меня, то оставайся навсегда, — вздыхая, ответил он. — Нам надо так много наверстать.

— Как скажешь, дорогой.

Донеслись громкие голоса, вероятно, телевизионщиков. В них звучало нетерпение. Дуня была вынуждена положить трубку.

Теобальду потребовалось несколько секунд, чтобы, вздохнув поглубже, взять себя в руки.

Он уже отвык от таких эмоций. Слишком много всего. Силы его иссякли.

— В чем дело? — Хели вопросительно поднял брови. — Когда она приедет?

— Только не сегодня, — тихо ответил Теобальд, опуская голову.

— Бедняга! — Пытаясь утешить, Хабердитцель обнял друга за плечи. — А что мы будем делать с ухажером Амелии?

Тео пожал плечами.

— Выпроводить его ведь мы не сможем. Или все-таки?…

— Да, это неудобно.

— Но и позволить ему ночевать в комнате Амелии мы тоже не можем.

— Ни в коем случае!

Они вели себя как два отца, обеспокоенных вопросами воспитания несовершеннолетней дочери.

— Я приготовлю ему комнату в стиле рококо, — предложил Хели.

— Розовую? Где кровать под балдахином с помпонами? — ухмыльнулся Теобальд.

— И туалетный столик мадам Помпадур, — захихикал Хели.

Комната в стиле рококо сохранилась с тех пор, когда дом еще являлся летней резиденцией настоятеля. Комната, имевшая историческую ценность, отжила свой век, и Теобальд с помощью Хели отреставрировал ее. Она стала «показательной комнатой», демонстрируемой гостям во время выставок. Тогда Хели Хабердитцель открывал двери и торжественно провозглашал:

— Перед вами подлинная комната в стиле рококо с туалетным столиком мадам Помпадур…

Последнее он упоминал специально, чтобы сделать комнату еще более популярной. Он выдумывал невероятные истории, рассказывая, как столик из Парижа попал в Ламмвайлер. Каждый раз это были новые истории. Он лишь должен был следить, чтобы они не повторялись, если посетители приходили к ним по нескольку раз. Он даже завел для этого специальную книгу. Какие посетители — такие истории.

И в этой приторно-сладкой дамской комнате должен был ночевать Максим Рушек.

И поделом ему!

С демонстративно приветливыми лицами оба заговорщика присоединились к обществу. Амелия и Максим, держась за руки, беседовали о ценных бумагах, о том, сколько умения необходимо, чтобы вносить деньги на счет, что, конечно же, не очень достойно, не правда ли…

— Большие приветы от Дуни, — прервал Теобальд молодых людей, беседа которых была ему так же интересна, как и сообщение об уровне воды. — Она сегодня уже не приедет. Предлагаю всем отправиться в постель. Вы, уважаемый Максим, будете спать в розовой комнате, хотя вы даже не поинтересовались, можете ли здесь переночевать.

— Папа, как ты можешь так говорить! — возмутилась Амелия.

— Он спрашивал об этом? — с невинным лицом Тео обратился к Хабердитцелю. — Ты что-нибудь слышал, Хели?

— Нет, нет. Но я подготовлю комнату, — ответил Хели и с мягким упреком обратился к Амелии: — Жаль, что ты заранее не предупредила, Амелия.

Хели отправился наверх, где располагались комнаты для гостей.

Максим Рушек, и на сей раз покраснев, приподнялся, чтобы извиниться, однако в его поведении прослеживалась некоторая доля высокомерия, что совсем не понравилось Тео.

— Ну, хорошо. — Тео кивнул и, уже приготовившись выйти, задержался в дверях, дружелюбно улыбнувшись приятелю дочери. — Так вас зовут Максим? Многообещающее имя! Оно сразу ассоциируется с максимумом, то есть наивысшим. Или нормой поведения — и тоже высшего уровня ^[1].

— Вот видишь, папа, — удовлетворенно заметила Амелия, решившая, что отец пошел на уступки, — ему и имя соответствует, не правда ли?

Профессор вздохнул, взглянув на многообещающую личность, задумчиво пожал плечами и произнес:

— Имя — еще не судьба.

И вышел прочь.

РОЗОВАЯ КОМНАТА

Хели Хабердитцель был совсем не таким, каким представлял себе его друг-профессор: отказывающим себе во всем соратником, превыше всего ценившим произведения Тео. Нет, у Хабердитцеля имелись собственные потребности.

Одной из них была педикюрша Лотта Шух, одинокая и весьма привлекательная. Иногда Хели проводил у нее ночи, искренне полагая, что об этом никто не догадывается. Лотта жила в небольшом рядовой застройки домишке, в подвале которого она оборудовала свой педикюрный салон с лампами дневного света и электрическим полировщиком ногтей. Ее клиенты — или пациенты — съезжались к ней издалека. Она была настоящей хранительницей секретов.

Хели с превеликим удовольствием проводил время и в ее доме, и в ее постели. Лотта, с каштановыми волосами, была пухленькой и какой-то очень уютной.

— Ты отвлекаешься, Хели, — упрекнула Лотта, крепче обнимая его, — Почему твои мысли о тех, других, а не о нас?

Те, другие, — это профессор, его дочь и тот тип Максим. Хели излил Лотте душу.

— Я думаю о тебе, Лоттхен, — не очень уверенно заверил он.

Хели провел ладонями по ее телу, нежно взял в руки полные груди и поцеловал их. Целовал он умело. Свой опыт Хели приобрел в течение многих ночей, когда профессор работал или спал. Тогда Хели Хабердитцель, подобно легкокрылому Серафиму, отправлялся осчастливливать многочисленных женщин.

А вот с Лоттой Шух связь его длилась относительно долго.

— Нет. — Она отстранилась от него. — Ты думаешь о том, что будет, когда появится новая фрау Фукс и как сложатся дела у тебя и профессора.

— Послушай, ясновидящая. — Хели встал, подошел к окну и выглянул наружу. — Во-первых, новая фрау Фукс имеет квартиру в Людвигсбурге, где она будет продолжать работать, а не находиться постоянно у нас. И во-вторых, она и я — старые друзья!

О том, что он когда-то был влюблен в Дуню, Хели предусмотрительно умолчал.

— Что ж, посмотрим.

Лоттхен подошла к нему, накинув на обнаженное тело халат. Оба выглянули наружу. В окно можно было рассмотреть лишь часть дома в стиле барокко, а именно задний фронтон, где располагались комнаты для гостей.

Амелия наверняка уже спала, огонь в ее комнате не горел. А вот из окна розовой комнаты струился свет. Вероятно, этот тип, Максим, пытался найти общий язык с кроватью под балдахином и забавным туалетным столиком. Хотелось бы надеяться, что он понимает юмор. О Боже! Мужчина среди розовых обоев! Ему бы еще натянуть дамское платье.

— Что смеешься? — Лоттхен прижалась щекой к его плечу.

— Да я вот сейчас представил, как оскопил этого типа.

Она поглядела на высокого неуклюжего Хели. Свет от уличного фонаря падал на его лицо, немного помятое, но веселое.

— Оскопил? — удивилась Лотта. — И как же ты это сделал?

— Положил спать в кровать под балдахином в розовой комнате, всю из кружев, воланов и рюшей.

Лоттхен захихикала.

— Смогла бы ты любить меня в подобной комнате? — поинтересовался Хели. — Представь только мою щетинистую физиономию среди розовых шелковых подушек.

Лоттхен возликовала.

— Ужасно, я бы смеялась до слез, Хели.

Дом погрузился в темноту, но Хели не прекращал вести наблюдение.

— Этот тип глуповат для нашей Амелии, — бурчал он. — Но мы избавимся от него. Хочется надеяться — еще до свадьбы.

Лотте все это надоело. Она опустила жалюзи, и в комнате сразу стало темно.

— Идем, Хели. — Она нетерпеливо направилась к кровати. — Теперь забудь обо всем! Ты здесь, со мной, а что касается свадьбы…

Он жадно прижался губами к ее рту. В последнее время она слишком много говорила о свадьбе — и он был уверен, что подразумевалась не свадьба Теобальда с Дуней.

Лотта охотно стала бы фрау Хабердитцель.

Теобальд крепко спал и видел во сне Дуню. Она рисовала на огромной, в два раза больше ее самой, чашке его лицо, уделяя при этом основное внимание глазам.

— Ах, Тео, ну посуди сам, темные волосы, густая борода и такие пронзительно голубые глаза — что за модель для художницы! — Она часто произносила это, но никогда не делала — она никогда не рисовала его! Представить только: его портрет на изящной фарфоровой чашке — ведь это невозможно!

Но в его утреннем сне все было возможно. Он видел улыбающуюся Дуню. Когда она улыбалась, происходило маленькое чудо: ее по-славянски широкоскулое лицо с черными глазами озарялось такой тихой прелестью, что в Тео просыпалось ощущение, будто видит он первые подснежники, пробивающиеся сквозь белоснежный покров. Это чувство он испытал еще в юности — когда впервые увидел улыбку Дуни.

Тоскливо вздохнув, он перевернулся на другой бок, желая продлить приятные сновидения. И тут перед домом раздался ужасающий шум.

Сначала проехали автомобили. Затем раздалось хлопанье дверей, послышались выкрики, стук, грохот и, наконец, донесся яростный звонок.

Если это приехала Дуня, то хорошо, но для чего, черт побери, тащить с собой целую футбольную команду?

И почему Хели не открывает?

— В чем дело? — Тео высунул голову в окно.

Внизу стояли трое бородатых мужчин в красных пончо. Молодая женщина в плаще, похожая на Колумба, извинившись, обратилась к нему:

— Простите, господин профессор. Нас направила фрау профессор Вольперт. Мы собираемся сделать телевизионный очерк о вас и вашей работе.

— Сейчас? — изумился Тео. — Почему не предупредили заранее?

— Мы хотели, но у нас выпал из программы репортаж о приюте для животных, его перенесли, и мы подумали, может, вы смогли бы… Речь идет о нашей передаче «Художник и его произведение».

— Вы хотите… Нет, я не понимаю… Приходите посреди ночи…

— Уже почти восемь, господин профессор, — проинформировал его Колумб в женском обличье. — Это займет немного времени. Можно зайти?

Между тем перед домом начала собираться толпа. Из окон выглядывали соседи, и повсюду сновали дети. Фрау Кляйншмидт, из дома напротив, приветливо кивнула Тео и пояснила:

— Телевидение, господин профессор!

Как будто он сам не знал этого.

Тео стоял в окне в пижаме, проклиная все и вся. Где же, в конце концов, Хабердитцель? Обычно он всегда все видит и все слышит.

— Хели, — прорычал Тео, — да где же ты наконец?

— Здесь, — произнес голос с улицы. — Иду. Я уже в курсе.

В лучах утреннего солнца появился Хели в белой рубашке и воскресных брюках, всем видом своим напоминавший отдыхающего, приехавшего на уик-энд в Ламмвайлер.

— Где же это ты был? — поинтересовался Тео.

— Ходил за булочками, — не замедлил ответить Хели, хотя каждый знал, что булочник открывал лавку только в восемь, да и в руках у Хели ничего не было. Их он засунул в карманы брюк.

Хели поздоровался с телевизионщиками и представился им.

— Выстави их отсюда! — возмутился Тео. — Так дальше не пойдет.

Однако Хели уже приглашал в дом и троих бородачей, и женообразного Колумба в плаще.

Тео ненавидел собираться по утрам в спешке. Он любил поплескаться в душе и, не торопясь, позавтракать. И не любил, чтобы его отвлекали в это время разговорами. Теперь же он быстро натянул рубашку и брюки, не принял душа — отвратительно! — не выпил кофе, да при этом еще каждый убеждал его в чем-то. Он попытался привести в порядок свои мысли.

Хели, выспавшийся, в отличном настроении — ведь он прибыл прямо из мягкой постели Лотты, о чем Тео и не подозревал, — сделал телевизионщикам знак набраться терпения и принялся объяснять:

— Выслушай, Тео, и успокойся. Люди хотят сделать репортаж.

— Это я уже усвоил, — мрачно бросил Тео.

— Вчера они были у Дуни. Тогда она им и предложила побывать у тебя и взять интервью.

— Она сама это предложила, — включился в разговор женообразный Колумб. Его звали фрау Бингер, и она была ответственным редактором. — Правда, мы думали сделать его попозже. Сегодня мы хотели, как я уже говорила, провести репортаж из приюта для животных, но его перенесли, потому что ответственная за него внезапно заболела. И поэтому мы…

— Значит, меня используют как затычку, — смиренно констатировал Тео. — Вместо собак и кошек — лиса^[2].

— Он пожал плечами и продолжил насмешливо: — Ну ладно. Займемся зверями. По крайней мере, что касается фамилии…

Чистейшей воды сарказм. Телевизионщики засмеялись.

Звукооператор сунул ему под нос микрофон, осветитель включил свет, оператор вершил свои дела, а фрау Бингер, редактор, ставила Тео в позу у книжных полок. Затем она начала задавать вопросы.

Но тут профессор отказался отвечать. Сначала он решил выпить кофе и отправился на кухню.

— У вас нет экономки или кого-нибудь в этом роде? — удивленно поинтересовалась фрау Бингер. — Что, мужчины обслуживают себя сами? О, как прекрасно, прямо образцово, никакой дискриминации, ах, если бы все были такими! — Сама она живет с одним актером, которого приходится обслуживать, а это действительно последнее…

Хели прервал словесный поток, которым она, вероятно, хотела поднять настроение, и повел ее вместе со съемочной группой в мастерскую, чтобы продемонстрировать полотна мастера.

Часом позже профессор подобрел. Он позавтракал и осторожно постучал в дверь Амелии. Но она крепко спала, не слыша весь этот гам, да и неудивительно, поскольку привыкла к шуму. Окна ее квартиры тоже выходили на улицу. Максим, казалось, также еще спал. Тогда Тео попытался дозвониться до Дуни, но она не отвечала. Он разозлился на нее за то, что она прислала к нему этих людей.

Но несмотря на все, интервью прошло гладко. Профессор произнес речь, потом отвечал на вопросы, камера жужжала, было смертельно жарко, а затем раздался последний хлопок. Все! Наконец-то!

— Так, а теперь я покажу вам дом, — предложил Хели, коварно ухмыляясь. Он не мог отказать себе в удовольствии продемонстрировать этого типа камере! Как он вскочит в постели, заспанный, растерянный, среди розовых кружев, рюшей и бантиков — это будет что-то!

— Вы только снимайте, это стоит того!

Они поднимались по лестнице на верхний этаж, друг за другом, с лампами, камерой и микрофоном. Тео и фрау Бингер замыкали шествие.

— Пожалуйста, обратите внимание, — произнес Хели, останавливаясь перед дверью розовой комнаты — подлинное рококо и, прежде всего, туалетный столик…

Он распахнул дверь.

— Хели, — напомнил профессор, — ты не забыл, что у нас гость?

— О Господи, конечно.

Хели сделал испуганный вид, но было уже поздно. Максим выскочил из постели, как чертик из табакерки, именно так, как и представлял себе Хели.

— Что вам угодно?! — в замешательстве воскликнул Максим.

Сработало! Но затем произошло нечто невероятное. Кто-то завозился под одеялом, рядом с Максимом показалась взлохмаченная белокурая головка, и чей-то голосок, позевывая, произнес:

— Максим, дорогой, ну что ты вертишься?

Из-под одеяла показалась Амелия, посмотрела в камеру и воскликнула:

— Господи, что вам здесь надо?

И вновь спряталась под одеяло.

— Что это было? — простонал Тео. — Мираж? Он подошел к кровати и уставился на Максима.

— Всемогущий, это сон!

Максим на всякий случай тоже спрятался под одеяло.

— Довольно. — Хели вытолкал телевизионщиков из комнаты и потянул за собой профессора — Пойдем. Твоей дочери, в конце концов, больше двадцати, не надо делать трагедии!

Этого он не хотел. Но откуда ему было знать, что как раз к этому идиоту Амелия влезет в постель, на нежно — розовое ложе? Вот почему вечером у нее в комнате не горел свет! В конце концов, он мог бы и догадаться.

Сцена была снята. Три мужика, похожие на испанцев из классического репертуара провинциальной сцепы, находились в прекрасном расположении духа. Они острили. Происшедшее развеселило их. Еще бы, это было намного веселее, чем в приюте для животных!

Фрау Бингер, сохраняя хладнокровие, засунула в сумку рукопись, пообещала использовать в передаче только то, что имеет отношение к творчеству мастера, а затем поинтересовалась, не может ли она сообщить о свадьбе обоих профессоров, даже если передача выйдет уже после нее. Ведь в любом случае это событие, не так ли?

— Делайте, что хотите.

Тео ушел к себе в комнату, даже не потрудившись попрощаться. Он чувствовал себя совершенно измотанным — а ведь день еще только начинался.

Фрау Кляйншмидт, соседка, пришла, чтобы помочь в приготовлении пищи. Когда профессор бывал очень занят или к нему приходили гости, она всегда помогала. Хели встретил ее и тут же отправил на кухню.

Семейный совет — или как там еще назвать эту небольшую компанию — заседал в библиотеке.

В огромном кресле, предоставляемом обычно наиболее почетным гостям, восседал профессор, в дурном расположении духа, ибо он так и не сумел дозвониться до Дуни. Время шло к вечеру, и она должна была бы уже давно быть здесь и оказывать ему поддержку. Профессор нуждался в мудром совете: как поступить со взрослой дочерью, заявившейся к нему в дом со своим другом и в первую же ночь оказавшейся в его постели? Хабердитцель оказался не в состоянии помочь. Дело развеселило его настолько, что он постоянно принимался смеяться. Профессор призвал его к порядку, и тогда Хели вышел, чтобы вдосталь посмеяться под дверью. Невероятно! Ведь он сам был во всем виноват: с его вечным желанием продемонстрировать комнаты!

— Итак, — Теобальд откашлялся, стараясь придать себе респектабельный вид, что ему, однако, давалось с трудом, — замечу сразу: мой дом не бордель.

Это замечание вызвало у окружающих однозначную реакцию: громкий хохот (Хели, естественно!), сдержанное хихиканье (Амелия) и скромное фырканье для маскировки в носовой платок (Максим).

Тео тут же понял, что выразился весьма неуклюже. Таким образом, он выпустил ситуацию из-под контроля. Тогда он отказался от нравоучений и лишь произнес мрачно:

— Ты поступила неправильно, Амелия. Для подобного у тебя было достаточно времени дома. Это пошло.

— Папа, мы любим друг друга.

— И ты решила продемонстрировать это как раз здесь?

— Здесь так хорошо, папа: прекрасная комната, широкая кровать, мне так нравится розовый цвет…

Хели ударил себя по лбу, никто так и не понял почему.

Максим вежливо, но весьма некстати, произнес:

— Простите, господин профессор, мы ничего плохого при этом не думали.

— Странно, — отреагировал на это Хели, — а я всегда при этом о чем-нибудь думаю.

— Совершенно излишнее замечание. — Злость Тео была направлена исключительно на Хели. — Для чего ты потащил телевизионщиков в комнату? Что это было в конце концов: передача о моем творчестве или прогулка по замку? Откуда ты вообще там взялся?

— Из постели Лоттхен Шух, — правдиво ответил Хабердитцель.

Теперь ему было уже все равно. Наконец-то Теобальд с небес своего творчества должен опуститься на грешную землю. А тот так и выглядел — потрясенным. Однако сумел взять себя в руки и продемонстрировать самообладание.

— Когда появляется проблема и вопиет о разрешении, ты начинаешь острить. Итак, где ты был на самом деле так рано утром, когда полностью одетым вернулся с улицы?

— Я возвращался от Лотты Шух, — пожав плечами, повторил Хели и с некоторой долей сомнения в голосе заключил: — Я делал педикюр.

Вошедшая в этот момент в комнату фрау Кляйншмидт услышала последние слова Хели. Она громко рассмеялась, при этом блюдо с чем-то дымящимся чуть не выпало из ее рук.

— Что тут смешного? — удивился Тео, всегда находивший взаимопонимание с соседкой.

— Ну это — педикюр… — Фрау Кляйншмидт хватала ртом воздух. — Всю ночь! Тогда, значит, господин Хабердитцель каждую неделю, по крайней мере в течение трех ночей, нуждается в педикюре…

— А вы очень наблюдательны, — выразил похвалу Хели, — и считаете отлично!

Только теперь до Теобальда дошло, и, растерявшись, он спросил:

— У тебя что-то с фрау Шух?

— Уже почти четыре года, — смущенно пробормотал Хели.

— Боже, — поразился Тео, — что за пучина порока? И что самое ужасное: эта ложь, лицемерие…

Шатаясь, он покинул комнату.

— Господин профессор! — потрясенно воскликнула фрау Кляйншмидт. — Я уже подаю на стол, не уходите!

Повернувшись, Тео посмотрел на нее пустыми глазами, как король Лир в сцене безумия, слегка обнял ее, как бы прощаясь навечно, и произнес сдавленным голосом:

— Пища! Я не могу есть — я никогда больше ни к чему не притронусь! Non sum qualis eram.

И вышел.

Фрау Кляйншмидт недоуменно смотрела ему вслед.

— Что это значит?

— Это значит, — Хели привык к высказываниям своего друга уже в течение многих лет, — я больше не тот, кто я есть. Вот что это значит.

— А почему он уже не тот? — Фрау Кляйншмидт все еще смотрела в ту сторону, куда удалился профессор. — Что, собственно говоря, произошло?

Хабердитцель состроил гримасу и пояснил:

— Через четыре дня он женится. А невеста его пропала.

— Ну, ладно, клецки по-швабски готовы, — произнесла фрау Кляйншмидт, встряхнула блюдо и направилась в столовую.

Амелия и Максим с опущенными головами последовали за ней. Замыкал шествие Хели, насвистывавший траурный марш Шопена.

ГДЕ НЕВЕСТА?

Конечно, Амелия не была плохой.

Она была приятной девушкой, хотя иногда могла сказать и неправду.

После развода родителей она очень тосковала по отцу, но была привязана к матери, владевшей в Вене сетью магазинов изысканной одежды. Мужчин в жизни матери не было, а если и были, то она очень искусно скрывала это от дочери.

— Знаешь ли, я любила твоего отца, но из брака ничего не получилось. Ему нужна либо домработница, либо, что еще вернее, женщина, имеющая отношение к живописи.

Такой женщиной оказалась Дуня Вольперт. И на ней он хотел через несколько дней жениться. Поэтому и приехала Амелия, в общем-то не испытывая чувства неприязни. С Максимом, милым юношей, может быть, чуть-чуть излишне благовоспитанным.

Амелия могла многое понять, она обладала добрым сердцем. Не понимала она только, как могла Дуня предупредить о своем приезде и как сквозь землю провалиться. Отец страдал, что и неудивительно.

— Пап, послушай. Давай съездим к твоей Дуне. Вдруг что-нибудь случилось!

— А что могло случиться?

— Ну, несчастный случай. Или заболела и теперь лежит без сознания у телефона, не в состоянии поднять трубку. А может, передумала.

— Что значит — передумала?

— Не хочет выходить за тебя — может же такое быть.

Потрясенный Тео уставился на дочь. Он все еще надеялся, что в любую минуту может появиться Дуня. Но она не появлялась. Было уже шесть часов вечера, а она хотела приехать к обеду. На Дуню всегда можно было положиться, она была пунктуальным человеком.

Да, случилось что-то ужасное! Она даже не включила автоответчик.

— Если она передумала выходить за меня замуж, то могла бы мне об этом и сообщить.

— Когда она это сделала впервые, — колко заметила Амелия, — она передала тебе письмо через Хели. И ты получил его, когда она была уже далеко. Сам рассказывал об этом.

Профессор взглянул на Хабердитцеля. Тот поднял обе руки, как бы сдаваясь.

— Я ничего не знаю, — защищался Хели. Он привык становиться козлом отпущения и прежде всего тогда, когда Тео попадал в безвыходные ситуации. — Да и откуда?

— Давай съездим к ней, папа.

Хабердитцель разозлился. Ему не понравилось, что бразды правления Амелия взяла в свои руки. Это было его право! Тео не умел водить машину. Он относился к той категории людей, что не имеют водительских прав, но при этом чувствуют себя не менее счастливыми. Если ему хотелось куда-нибудь поехать, то только с Хабердитцелем, так ведь?

— Если тебе так уж необходимо, — включился в разговор Хели, — то я отвезу тебя в Людвигсбург, Тео.

Однако Тео хотел ехать с Амелией. Только с ней, без Хели и Максима. Итак, дома остались оба оскорбленных, а Тео вместе с дочерью отправился в путь.

Амелия вела машину по долине Ремса с богатым историческим прошлым, где когда-то крестьяне выступали против своего врага герцога Ульриха. А теперь здесь проходила скоростная трасса. Многие обгоняли друг друга, а кое-кто тащился еле-еле. На немецких скоростных трассах, как бы в оправдание названия, ездили быстро, а тут австрийский рыдван едва тащился, будто задумчиво любовался окружающей природой.

— Подсказывай дорогу, папа. — Амелия впервые ехала в Людвигсбург. — Быстрее ехать я не могу, этот «челн» не позволяет.

«Челн» означал автомобиль. Не то чтобы он был старым, просто несколько маломощным, с дребезжащим капотом. «Челн», то есть что-то напоминавшее дряхлую лодку. Так любовно-снисходительно называла Амелия свой автомобиль.

Мать предлагала купить ей новуюмашину, однако Амелия была с характером. Платить будет только она сама! Это было ее девизом. Поэтому-то и не воспользовалась престижным автомобилем Максима, а поехала на своем челне. И ему пришлось ей подчиниться.

— Не спеши, — заметил Тео. — Главное — добраться живыми.

Он совсем не чувствовал себя таким спокойным, каким казался. Его тревожили мысли о Дуне. Определенно что-то страшное ожидало его: она была тяжело ранена, больна, мертва — не могла сообщить ему о себе!

Амелия искоса посмотрела на отца. Тот сидел рядом с ней, глубоко задумавшись.

— Пап, ты такой бледный. Не бойся, все образуется.

Он не ответил. Сердце его трепетало. Чувство, доселе никогда не испытываемое им. И все же — сердце трепетало! Если Дуня покинет его, если она скажет: «Прости, не хочу причинять тебе боль, может, это и подло, но я не могу выйти за тебя замуж!» — это будет конец. Навсегда. Тогда ему останется только работа — и Хабердитцель. Но у Хели была возлюбленная. Однажды он женится и тогда — тогда…

— Поезжай, — проговорил он тихо. — Я абсолютно спокоен, хотя и выгляжу плохо. И все же… post nubila Phoebus.

Этим он успокаивал самого себя: после дождя выглядывает солнце.

Дуня жила на Моцартштрассе. Маленький домик выглядел приветливо. Цветы под и за незашторенными окнами. Вдоль фасада сплошное стекло — ее ателье. Здесь она, делала наброски, разрисовывала свой фарфор.

Тео выскочил из машины совсем не по-профессорски. Он промчался по маленькому садику, споткнувшись о гитару, валявшуюся около входной двери, и яростно нажал на звонок.

— Ха, — послышался чей-то голос. — Не трезвоньте! Дамы все равно нет дома.

Под раскидистой яблоней в праздной позе возлежал молодой человек. Он зевнул, потянулся, но даже не потрудился подняться.

Тогда подошла Амелия и взглянула на дремлющего парня.

— Вы кто, садовник?

— Племянник. Лусиан Вольперт.

Наконец-то он поднялся и развернулся к ним. Боже, как он выглядел! С конским хвостиком на затылке, трехдневной щетиной и в кожаном блузоне. Голос хриплый. Возможно, из-за простуды.

— Лусиан? — Тео оставался невозмутимым. Он протянул юноше руку. — Я — Теобальд Фукс, жених вашей тети.

— Профессор Фукс, — уточнила Амелия. — Я его дочь.

— Отлично. — Лусиан принялся обниматься. — Значит, вы новые родственники.

Он даже полез целоваться — сначала с Тео, новым дядей, потом с Амелией, которую вообще не хотел выпускать из объятий.

— Все, довольно. — Амелия высвободилась из его рук и тут же перешла на «ты», поскольку он был ненамного старше ее. — Куда девалась твоя тетушка?

— Понятия не имею. Я приехал из Берлина. Она хотела опустить ключ в почтовый ящик, но там ничего нет — ни записки, ни ключа. А что вы здесь делаете?

Тео рассказал ему о внезапном исчезновении Дуни.

— Вчера вечером позвонила, сегодня к обеду должна была приехать, и все — никаких следов.

Сосед напротив наблюдал за ними из окна. Он также ничего не знал и не заметил ничего подозрительного.

— Вчера приходили люди с телевидения…

— Я знаю, — прервал Тео. — А сегодня?…

Сосед моргнул, обрадовавшись возможности сообщить последние новости.

— Сегодня рано утром я видел, как она выводила машину из гаража. Я решил, что она выходит замуж.

— Только через три дня, — внес ясность Тео. — И за меня.

На соседа, спокойного, неторопливого шваба, это, казалось, не произвело никакого впечатления. Он лишь произнес:

— Тогда желаю успеха в поиске невесты! Потом рассмеялся, как будто находил ситуацию забавной, и добавил: — Она не первая, кто боится замужества!

Подошла женщина, державшая в руках корзину с овощами, откуда свисали зеленые хвосты лука-порея, грациозно покачивавшиеся при каждом ее движении. Женщина прислушалась к разговору и заметила:

— Фрау профессор? Да, она уехала сегодня рано утром с каким-то господином.

— С каким господином? — спросил Тео.

Женщина пожала плечами.

— Да постарше вас!

Тео затаил дыхание, боясь, что женщина начнет его рассматривать, а потом заявит: «Как раз таким, как вы», но она смотрела мимо него на Лусиана.

— Господин был чем-то взволнован. Они уехали на машине фрау профессора.

— А мужчина, он тоже приехал на машине? — поинтересовалась Амелия. — И если да, то где она стоит?

— Господин приехал на такси, — пояснила женщина. — А больше я ничего не видела. У меня нет времени, как у других. — Она бросила выразительный взгляд на соседа в окне. — Я не могу с утра до вечера глазеть по сторонам.

— Ну что, папа, — спросила Амелия, — у тебя уже есть ключ к разгадке?

— Да, — ответил Тео. — Но он хранится у Хели.

— Вот дерьмо, — вступил в разговор Лусиан из Берлина. — И что мы здесь делаем — я и моя гитара?

Амелии этот тип показался потрясающим, и она пригласила его поехать с ними в Ламмвайлер.

— Ты не против, папа?

Он был не против. По нему, так пусть вся компания отправится вместе с ними, если только это поможет отыскать Дуню.

Они погрузили скромную поклажу Лусиана — всего лишь дорожную сумку, больше у него ничего не было с собой. Он бережно взял в руки свою гитару, и они уселись в челн Амелии.

Назад в Ламмвайлер.

Тео, в дурном настроении, сидел на заднем сиденье, не желая вступать в разговор. Его одолевали заботы.

Рядом с Амелией вместе со своей гитарой восседал Лусиан, сын старшего брата Дуни. Тому, еще в юные годы, опостылела Вена, он женился на берлинке и переехал к ней, затем пресытился и Берлином и отправился в Австралию, где ему понравилось. Он занимался ремонтом автомобилей, что являлось источником его скромного существования. А вот Лусиан, его единственный сын, вернулся в Берлин и занялся музыкой. И кабаре. «Лусиан и его театр одного актера». Тип сильной и мускулистой личности в джинсах.

— Так как там насчет твоей тети? — осведомилась Амелия. — Вы часто видитесь?

— Очень редко. Она интересуется моими песнями так же, как я ее фарфором.

— Для чего же ты тогда приехал на ее свадьбу?

— Я ее единственный близкий человек, во всяком случае, единственный, кто живет поблизости. Мое присутствие доставит и ей, и мне удовольствие. В наши холодные времена следует держаться друг друга.

— Не такие уж они и холодные, — заметила Амелия. — Любовь согревает их.

— Любовь! — презрительно засопел Лусиан. — Нет ничего более проходящего. Огонь воспламеняется и гаснет.

— И нельзя поддержать его?

Лусиан взял пару аккордов на гитаре и тихо запел:

И сухо добавил:

— Попробуй поддержи огонь без углей!

Тео не слышал разговора, все его мысли были заняты Дуней. Ведь все шло так хорошо! Теперь ему припомнилось, что с момента их повторной встречи она ни разу не дала ему повода к беспокойству или сомнению. И все-таки когда-то она исчезла из его жизни, так внезапно и так надолго…

А на сей раз?

Все повторяется, однако ничто не случается дважды. Они стали старше. Мудрее. И через три дня она собиралась выйти замуж.

— Черт побери, Лусиан, где она может быть?

— Не знаю, дядя Тео. Тебе лучше знать.

По крайней мере, этот хоть не беспокоится. И то хорошо.

Их встретил взволнованный Хели Хабердитцель:

— Наконец-то! Она звонила, Тео, ты можешь застать ее по этому номеру.

Дуня находилась в отеле высшего разряда в Штутгарте. Для важного разговора. До сих пор, как она уверяла, не представлялось возможности позвонить.

— Совершенно невозможно, дорогой, ты же понимаешь, нельзя вскочить и заявить: пардон, мне нужно срочно позвонить! Я бы попозже это сделала, но все телефоны были заняты. На третий раз удалось соединиться, но у вас никто не снимал трубку. Мне очень жаль. К счастью, ты понимаешь, что все это связано с работой.

— Было б из-за чего! — Теобальд был возмущен и глубоко задет. — Я чуть не умер от волнений. Амелия меня возила к тебе — а там никого! Мы нашли только твоего племянника, он стоял, нет, лежал под деревом в саду и не знал, где ты. Мы привезли его сюда вместе с его гитарой. Естественно, он останется у нас.

— Ох, какая же я… — простонала Дуня. — На меня точно стоит навесить ярлык рассеянного профессора. Передай от меня привет Лусиану. Как там у него?

Поцелуй его тысячу раз, пусть он простит меня, прости и ты, любимый!

— Кто был тот мужчина, что увез тебя? — запоздало поинтересовался Тео.

— Уже обсуждали это?

— Соседи…

— Конечно, делать им нечего! Это был Франц Грунер-Гросс, мой любимый профессор, мой учитель. Я тебе рассказывала о нем. Он так неожиданно нагрянул. Речь идет об одном договоре. Я должна реставрировать несколько предметов из бесценного собрания фарфора.

— Да, ты можешь — но после свадьбы!

Его негодование росло. Он специально отменил все, чтобы не сорвать срок свадьбы и медового месяца, а что делает Дуня?

— Ну что ты, любимый. Герцог хочет сразу забрать меня с собой, уже завтра, и на три недели.

— Кто?

— Генри, герцог Ленокский. В Черный Замок — Не дожидаясь вопроса, она поспешила добавить: — Это в Шотландии. Недалеко от Инвернесса.

Теобальд почувствовал слабость в коленях. Это сон! Все в ожидании столпились вокруг него. Хабердитцель был готов в любой момент вмешаться.

— Она решила ехать в Шотландию, — заявил Тео. — Реставрировать фарфор. У какого-то герцога.

— Когда? — поинтересовался Хабердитцель.

— Завтра утром.

— И… — Амелия угрожающе нахмурила лоб. — Она сделает это?

Тео спросил в трубку:

— Ты сделаешь это?

— Что именно?

— Уедешь? В Инвернесс. С этим там каким-то герцогом.

— Ленокским, — уточнила Дуня. — Он герцог Ленокс. Друг профессора Грунер-Гросса. Уже в течение многих лет, понимаешь?

— И ты это сделаешь? — повторил Тео, повышая голос. — Ты уедешь с ним, в его Черный Замок?

— Но я должна.

— А свадьба?

— Ах да, свадьба! — Последовал глубокий выдох. — Но ведь срок уже пройдет, не так ли?

Слова эти Дуня произнесла так, как будто ожидала сочувствия. Тео задержал дыхание, чтобы унять сердцебиение, и ответил с теплотой — сродни морозилке:

— А тебе только того и надо!

— Бога ради, не обижайся, — молила Дуня. — Почему бы тебе не приехать сюда? Грунер-Гросс будет рад тебе. И Генри тоже.

— Генри?

— Герцог Ленокс. Во всяком случае, он настаивает, чтобы я называла его по имени.

— Пусть твой Генри катится к черту! — возмущенно заорал Тео. — Иди к своим предкам и ты вместе с ним!

Он бросил трубку на рычаг.

— Так дело не пойдет, — неодобрительно заметила Амелия.

Они сидели в библиотеке, потягивая местное вино, и совещались.

— Ты должна поговорить с Дуней.

— Я могу это сделать, — предложил свои услуги Хабердитцель.

Он взглянул на часы. Было уже поздно, и ему хотелось поскорее отправиться к своей Лотте, которая ждала его. Однако он обязан был присутствовать на столь ответственном совещании.

— Я отвезу тебя к Дуне, Тео. В отель или к ней домой, где она там сейчас. Я направлю ее на путь истинный.

Раздался полный сарказма смешок Тео.

— Как будто ее можно направить на путь истинный! Из-за какого-то интересного заказа она упускает возможность выйти замуж и сыграть свадьбу, которая и так задержалась на много лет.

— Ну ладно, — подвел итог Лусиан, пощипывая струны гитары. — Ничего не случится за пару недель.

Максим думал иначе. Он представил себе, что бы было, если бы Амелия заставила его ждать! Он любил ее. Ему мешало, что она хотела закончить учебу и стать врачом. Для чего вообще это надо? Зарабатывал он достаточно и хотел ее такой, какой она была. А как только ему представилось, что она исчезает прямо перед свадьбой, чтобы сделать что-то так называемое важное… Не-мыс-ли-мо!

— Господин профессор…

— Тео!

— Простите?

— Называй меня Тео. Может, когда-нибудь ты станешь моим зятем. Кажется, мне этого не избежать.

— Благодарю, господин проф… — Максим радостно посмотрел на него своими бархатистыми глазами. — Благодарю, Тео. Это большая честь для меня.

— Знай меру. — Амелия обменялась веселым взглядом с Лусианом.

Тот сидел в старой пропотевшей майке на полу с гитарой на коленях и напевал: «Не знаю, что значит такое…» ^[3]

Бренчание мешало. Хели дал знак Лусиану замолчать.

— Еще один вопрос, Тео. — Максим смаковал имя, наслаждаясь обретенной интимностью. — Почему бы тебе не поговорить со своей невестой более решительно? Или договор, или я? Вот так.

— Папа не будет так говорить, потому что он не тиран, — бросила Амелия. — Когда любишь, то другому даешь свободу. Как раз об этом тебе следует подумать, именно тебе!

— Точно, — подтвердил Лусиан и процитировал: — «Предоставь живому существу свободу: оно вернется, если принадлежит тебе. Если не вернется, значит, оно никогда не было твоим!»

— Умные слова, — заметила Амелия, и ее глаза засветились признательностью. — Лучше и нельзя сказать!

Лусиан вновь подтянул к себе гитару, чтобы переложить поэтичные слова на музыку. Однако Хели, бросив ему предупреждающий взгляд, несколько выспренно произнес:

— Ничто так не убивает творческую работу, как мещанская уединенность вдвоем. Мы, художники, должны быть свободны — свободны!

— Ты говоришь вздор. — Амелия подошла к отцу и села на ручку его кресла — Папа, если ты любишь Дуню, верни ее! Я отвезу тебя к ней.

— Я отвезу его, — запротестовал разозленный не на шутку Хели.

— Верни ее, папа, или откажись от нее и дай ей уехать!

Но в любом случае ты должен поговорить с ней — спокойно и доброжелательно.

Тео молчал. Он раздумывал. А затем неожиданно воскликнул:

— Кто, черт побери, этот Генри?

— Вот и выясни это, папа.

Однако Тео и не думал ехать за Дуней. Он отправился в мастерскую, дабы окунуться в пучину своего творчества. Перед ним на мольберте — большая пустая поверхность, девственно-чистая, создающая впечатление неприкосновенности. Но он красками, кистями, мазками нарушит ее, пока она не станет напоминать ветхую, покоробившуюся стену, с вырезанными на ней таинственными руническими письменами ^[4].

Послание из глубины веков.

Так виделось ему его будущее произведение.

— Экспрессионистская абстракция, — произнес сзади чей-то голос.

По комнате распространился запах кожи и пота, нельзя сказать, что неприятный, просто несколько странный для его мастерской. Напоминавший о салунах и ковбоях из вестернов.

— Это ты, Лусиан.

Тео не понадобилось даже поворачиваться, он узнал говорившего по запаху.

— Мне нравится твой стиль, — продолжал Лусиан. — Я был на твоей выставке в Берлине. Настоящий класс. Невозможно объяснить. Заставляет мечтать, пробуждает воспоминания: думаешь о катастрофах и несчастной любви.

— Черт возьми! — Тео поразили слова юноши. — Не слишком ли мрачно для тебя?

— Нет, совсем нет. Лишь в темноте у меня появляются светлые мысли.

— Надеюсь, ты живешь не как пещерный человек?

— У меня лавка в полуподвальном помещении, довольно сыром, со студией звукозаписи. Для меня и моих друзей, музыкантов. Там целый день горят неоновые лампы, и вообще весьма неуютно. Поэтому мы развесили повсюду цветные лампочки и тексты наших песен.

Тео вытер кисти, сел на один из шатких стульев и кивком предложил Лусиану занять другой. У него появилось желание поговорить с юношей. Он ему нравился. В глазах Лусиана светились ум и лукавство. Романтик в джинсах и кожаной куртке. Наполовину Айхендорф ^[5], наполовину Тарзан.

— Слышал что-нибудь о Каналетто? — приготовившись к худшему, начал Тео.

— Бернадетто Белотто, прозванный Каналетто. Конечно. Восемнадцатый век. Больше всего любил писать Дрезден и Венецию. Его дядю, тоже художника, звали Каналом, поэтому он и стал себя называть: Каналетто — маленький Канал.

Тео громко рассмеялся: оказывается, этот красавчик Максим оказался не так уж и не прав.

— А ты мне нравишься, — произнес он, протягивая руку Лусиану. — Есть в тебе что-то от тети: непоседливость и любознательность. Какой-то налет дерзости. Непочтительности. И несмотря на это — а вернее, как раз поэтому — ты мне нравишься. Ты тот, кого я хотел бы иметь своим сыном, хотя ты, вероятно, — тут Тео погрустнел, — никогда не будешь принадлежать к моей семье.

— Ну, не каркай, дядя Тео. — Лусиан встал и потянул его за собой. — Давай съездим к тете Дуне. Посмотрим, сумеет ли она нам противостоять.

— Нет, нет, — запротестовал Тео. — Лучше мы не будем этого делать.

— И кто знает, — бодро заключил неунывающий Лусиан, — может, это просто какое-то недоразумение.

Вторично за этот день Теобальд ехал по исторической долине Ремса с теми же мятежными мыслями, что владели когда-то крестьянами, сражавшимися на этой дороге с герцогом Ульрихом.

Только на сей раз он ехал на такси, что было чертовски дорогим удовольствием. Однако ему не оставалось ничего иного. В его доме каждый был занят самим собой. Амелия с Максимом уединились, не заботясь более о его проблемах. Хели наверняка находился у педикюрши. Во всяком случае, его нигде не было видно. Участие в его судьбе принимал лишь этот юноша из Берлина, этот Лусиан. Но у него не было машины.

На этот раз они ехали не в Людвигсбург, а дальше, в Штутгарт. Предприимчивый Лусиан предварительно позвонил в отель: да, герцог Ленокс вместе с двумя гостями все еще находится в баре.

Однако, когда они прибыли, Дуня уже давно уехала, а герцог Генри отправился почивать.

Помимо воркующей парочки в баре сидел еще один посетитель, пожилой господин. На табурете у стойки. Перед ним стоял стакан виски, в зубах дымилась сигара. Похоже, это был Грунер-Гросс, учитель Дуни. Тео имел с ним мимолетное знакомство: как-то они встретились на одном из вернисажей. Бородка и седые волосы. Тео не выносил его, считая слишком лощеным, этаким перезревшим героем-любовником из французской комедии. Он напоминал покрытый глазурью фарфор, которым, собственно, и занимался. И конечно, Дуня в юные годы сходила по нему с ума. Девичье увлечение. И где — в Париже? Он не привозил ее в Людвигсбург? Возможно, как-нибудь и было.

Тео заговорил с ним, очень вежливо, и представил Лусиана как племянника Дуни. Он не смог скрыть волнения, напомнил о предстоящей свадьбе и позволил себе удивиться: почему вдруг именно сейчас всплыл этот договор — столь поспешно — и что вообще все это значит.

У пожилого господина, с трудом вырвавшегося из глубочайшей задумчивости, холодным блеском сверкнули глаза. Похоже, он ревновал.

— Разумеется, я в курсе, — ответил он. — Но, видите ли, эта свадьба… Дуня ведь еще не решила окончательно. Ну хорошо, дело обстоит следующим образом: герцог Генри должен завершить все в течение трех недель. Затем он покидает Шотландию на год. Едет в Америку к своему племяннику, единственному наследнику…

— Послушайте… — Лусиан прервал его на полуслове. — Какое нам дело до семейных отношений этого вашего герцога?

Ему надоела болтовня. Кроме того, этот старикашка с заскоком не обращал на него никакого внимания. Видимо, кожаная куртка и конский хвост не соответствовали его представлениям о возвышенном мире искусства.

— Моя тетушка собирается выходить замуж.

Поэтому я и приехал сюда по ее просьбе. Мне только непонятно, для чего она откалывает такие номера!

Грунер-Гросс обратил наконец на него свой взор, вздернул брови и произнес:

— О племяннике Дуня мне вообще ничего не рассказывала.

Последовала длительная пауза.

— Вы, вероятно, приехали из Восточного Берлина. Пренцлауэрберг или что-то в этом роде?

— Крейцберг. — Лусиан состроил высокомерную мину. — У вас какие-то предубеждения, так?

Атмосфера сгущалась, грозя привести к взрыву.

Теобальд выпил одну за другой две порции виски, залпом. Он не выносил алкоголя и потреблял его очень мало. Ему хотелось, чтобы рядом с ним сейчас находился Хабердитцель в качестве моральной поддержки и приверженца решительных мер. Тео немного смущало присутствие юноши с именем греческого поэта и манерами последнего бродяги. Впрочем, можно было бы умерить его пыл.

— Как получилось, — поинтересовался Теобальд, — что ваш друг герцог Генри надумал все так внезапно?

— В Черном Замке случилось ЧП в фарфоровом зале, — высокомерно ответил высокий пожилой господин. — Произошел пожар. Пытались спасти бесценные чашки и тарелки, что, впрочем, удалось. Лишь некоторые экземпляры получили повреждения. Их следует реставрировать, а это может не каждый. Дуня как раз из тех, кто может. Ну, а поскольку герцог Генри решил вернуть племянника домой, он хочет привести все в порядок.

— Действительно никто, кроме Дуни, не может провести реставрацию? — недоверчиво спросил Теобальд.

Он питал сильное подозрение, что так называемый Грунер-Гросс желает расстроить свадьбу.

— Только Дуня, — убежденно ответил профессор по росписи фарфора. И затем, добродушно похлопав Тео по плечу, добавил: — Видите ли, коллега, ведь вы можете жениться и через пару недель, не так ли?

— Ваш герцог Генри тоже мог бы поехать к племяннику несколькими неделями позднее, — резонно возразил Тео.

— Не может. Уже давно все самым тщательным образом спланировано и оговорено. Пожар смешал все планы и потребовал незамедлительного присутствия Дуни. И я очень благодарен ей за ее понимание.

Он кивнул бармену, потребовал счет, попросил вызвать такси и распрощался.

— Еще один вопрос. — Несмотря на владевшую им ярость и выпитую между тем уже тройную дозу виски, Тео держался по-джентльменски. — Почему вы не вернулись вместе с Дуней, разве вы живете не в Людвигсбурге?

— Дуня поехала не домой, — ответила ледяная сосулька. — Она поехала в какую-то неизвестную мне деревеньку. Ламмхаузен или что-то в этом роде.

Тео ошарашенно уставился на него.

— Может, Ламмвайлер?

— Может.

Грунер-Гросс поклонился и покинул бар.

— Чудак-человек! — воскликнул Лусиан. — Ну надо же! Чего ты еще ждешь? Поехали домой, к Дуне.

Звучало это чудесно: домой, к Дуне. Почти в беспамятстве от радостного возбуждения он последовал за Лусианом.

ВЕЧЕРИНКА НАКАНУНЕ СВАДЬБЫ

Амелия потеряла сон. Ужасно думать о том, что Максим спит через две комнаты от нее в этой античной кровати с балдахином, а она не может прийти к нему. К сожалению, в Вене тоже все было не просто. В одной квартире на страже всегда находился папаша Рушек, если только не летал на самолете, или старая тетка, следившая за домом, а в другой — мама с ее чутким сном, так что с личной жизнью было туго. Они могли позволить себе лишь объятия, да и то не всегда, — из моральных соображений (или как они там называются!). Хели и папа, те все еще видели в ней ребенка. То, что пронырливый Хабердитцель намеренно распахнул дверь перед телевизионщиками, было понятно. Тогда почему, черт побери, он сам не произвел на свет дочь, которую мог бы компрометировать?!

А теперь еще эта пропавшая Дуня. Все пошло вкривь и вкось. Бедный папа! Годы посвятил он своим краскам, кистям да полоскам бумаги. Жизнь прошла как бы мимо него, стремительно и мимолетно, как и его постоянно меняющиеся блондинки подружки.

И вот он уже седой. Впрочем, Хели тоже. Два белых медведя на дрейфующей льдине.

И все же у Хели была его Лотта, миловидная педикюрша, которая владела его сердцем. Все-таки что-то. Он, конечно, никогда не женится, это не в его духе. Лучше он будет заправлять жизнью в семье Фуксов. До гробовой доски.

Амелия встала с постели, зевая и потягиваясь. Может, все-таки отправиться к Максиму, в его розовую комнату в стиле рококо? Она видела, как уезжал отец с этим потешным типом Лусианом. Они поехали за Дуней. Дом опустел. Предоставлена прекрасная возможность…

Амелия сунула ноги в тапочки и накинула халат на голое тело.

— Максим? — Она постучала в его комнату.

Ответа не последовало. Амелия осторожно приоткрыла дверь. О Боже! Он глубоко спал в кровати с балдахином, тихонько посапывая. Амелия нежно коснулась его.

— Эй, Максим!

— Мм? — Он не мог открыть глаза. Свет луны сквозь окно падал на его лицо.

— Я пришла к тебе. Подвинься-ка!

Он и не думал двигаться.

— Но мы ведь не должны… А если откроется дверь и войдет Хабердитцель…

— Он уехал. Да и телевизионщиков здесь нет.

— Разве мы не обещали здесь больше не…

— Папа отправился за своей невестой, с этим Лусианом. Мы одни в доме. Да подвинься же наконец.

Вероломство не было присуще Максиму. Он был очень добросовестным и обладал тем, что некоторые мужчины называют «честью». Самым бесполезным, по мнению Амелии, что только есть. Нечистая совесть — это изобретение человечества, на самом деле ее не существует. Во всяком случае, для нее.

Только она сбросила халат, как раздался звонок.

— Ха, что бы это значило? — возмущенно воскликнула она.

— Твой отец, — пробормотал Максим, поспешно натягивая на себя одеяло. — Он забыл ключ!

— Черт побери, да проснись же! Отец никогда не звонит по ночам!

Бедный Максим принял снотворное, чтобы хорошо выспаться. Он хотел сдержать свое слово. Обещано значит обещано.

Вновь раздался звонок. Вздохнув, Амелия натянула халат и поспешила к входной двери.

— Ах, Амелия, слава Богу! Что за день сегодня, что за ночь!

Дуня Вольперт бросилась в ее объятия. Несколько ниже Амелии, изящная и подвижная, она отличалась от ее матери.

— Мне надо пройти к твоему отцу. Он уже спит?

— Его здесь нет. Он отправился на твои поиски и находится сейчас в Штутгарте.

— Где он? Можно войти? Ах, прости, Амелия, ну что за день!

— Ты уже говорила это.

Дуня, в черном брючном костюме и белом галстуке, придававшем солидность ее грациозной фигуре, бросилась в кресло.

Амелия ощутила укол ревности, но подавила в себе это чувство. Сколько она себя помнит, Дуня всегда стояла между ними: эта маленькая энергичная личность с приветливым лицом, настолько околдовавшая отца в юные годы, что он оставался верен ей всю жизнь. Вот и теперь она создавала сумятицу. Хорошо бы, чтобы свадьба не состоялась. Хотя, с другой стороны…

— Начиная с полудня мы ожидали тебя, — принялась рассказывать Амелия. — Гости уже собрались, даже гитара здесь, и только тебя нет. Папа был вне себя.

— Знаю, знаю!

Дуня была изящной, с тонким лицом. А сейчас Амелия обратила внимание на ее своевольный рот и невероятно хрупкие пальцы. Она давно не видела Дуню и поразилась, как той удалось так хорошо сохраниться.

— Послушай, что за удивительная история!

И Дуня рассказала о Грунер-Гроссе, герцоге Генри и замке в Шотландии, куда она должна уехать. Уже завтра. А тут эта свадьба…

— Что же мне делать? — обратилась она к Амелии, как будто та была много старше ее. — Если любишь свою профессию, но и мужчину тоже?…

Амелия смотрела на нее, высоко подняв брови.

— Последовательность твоих слов говорит сама за себя. Сначала ты назвала профессию.

— Ах, — покачала головой Дуня, — не обращай внимания.

И все же, несмотря на все, они чувствовали себя близкими друг другу. Обе любили Теобальда. Каждая по-своему. Обе были тщеславными. Амелия тоже мечтала когда-нибудь стать самостоятельной, получить практику. И к этому она стремилась более, чем к совместной жизни с Максимом. С Максимом — в респектабельном доме на Земмеринге, с милыми, — ах! — такими очаровательными детками. Она понимала Дуню.

— Поезжай в Шотландию, — заключила Амелия, присев рядом с Дуней и кладя руку на ее хрупкие плечи. — Объясни все папе, только спокойно. Он поймет, ты же знаешь.

— Это так, Амелия, но до известной степени.

— А через три недели ты вернешься, — продолжала Амелия. — Посуди сама, сейчас лето. На следующей неделе начнутся каникулы. И Максим сможет взять отпуск. Что я хочу сказать: мы опять приедем на свадьбу. Ну что, приемлемо?

В темных глазах Дуни зажглась надежда.

— Если бы твой отец посмотрел на все нашими глазами!

— А он и посмотрит, уверяю тебя.

Амелия подавила в себе чувство ревности; она хотела помочь Дуне. Кроме того, свадьба сама по себе не являлась чем-то особенным. Даже своей собственной она не слишком жаждала. Очень уж много разрушенных браков. К чему тогда все эти затраты? Любить друг друга и жить вместе — разве этого недостаточно? Правда, если тянется это годами, как у Дуни с отцом, они хотят, естественно, оформить отношения — со штампом и подписями. Да ради Бога.

— Ты такая милая, Амелия. — Дуня расцеловала ее в обе щеки. — Благодарю тебя.

Кто-то открыл входную дверь, и в следующий момент в комнату, слегка пошатываясь, вошел Тео. Рядом с ним был Лусиан.

— О, любимый, что за ночь нам выпала! — воскликнула Дуня и бросилась к онемевшему от потрясения Тео.

— Привет, тетя Дуня. — Лусиан выступил вперед, преградив ей дорогу и нарушив тем самым церемонию встречи, а затем добавил: — Твой Тео пьян.

Невозможно поверить: он, почти трезвенник?!

Тео стоял рядом. Глаза его, исполненные тоски и упрека, смотрели на Дуню. На губах блуждала легкая, счастливая улыбка, почти незаметная, предназначенная Дуне.

Однако, когда она захотела его поцеловать, он отступил назад. Тогда Дуня, проявив настойчивость, попыталась заключить его в объятия, хотя он был намного больше ее. Но рядом с Дуней он как-то терялся, становился даже ниже ростом, что было особенно заметно со стороны.

— Где ты только была? — простонал Тео, утыкаясь лицом ей в шею. — Все время ускользала от меня!

Поскольку Хабердитцель все еще отсутствовал, Амелия сварила на всех крепкий кофе. Лусиан отправился за ней на кухню, предложив помощь. Такое Максиму и в голову никогда не могло прийти! Он все-таки был тираном, настоящим тираном.

— Дай мне, пожалуйста, фильтр. Спасибо. Они все никак не купят кофеварку, — заметила Амелия.

— Отлично. — Лусиан помахал кофейницей и кипятильником. — В кофеварке всегда получается бурда, такая безвкусная, да еще в стеклянном сосуде. Нет, техника здесь противопоказана!

В соседней комнате послышались громкие голоса;

— Я бы так сделала, — отчетливо донесся голос Дуни — Я уже решила не ехать. Ради тебя я бы отказалась от поездки. Но-о-о…

— Никаких «но»! — не совсем трезвым голосом выкрикнул Тео. — Надо четко и вполне определенно сказать — «да» или «нет». И я требую…

— Требовать ты ничего не можешь, — прервала его Дуня. — Я не твоя собственность. Я же не запрещаю тебе писать твои картины. И прошу, никогда не забывай: никаких требований! Все на добровольной основе. А по принуждению — такому не бывать!

— Прекратить! Прекратить! — закричал Тео, как будто дело происходило на заседании в бундестаге. — Высокие слова, фрау профессор!

— Еще более высокие требования, уважаемый коллега!

Амелия вошла в комнату, Лусиан за ней. Дуня беспомощно посмотрела на них. Она была бледной.

— Он вне себя, с ним невозможно разговаривать, — проговорила Дуня. — Конечно, это моя вина: я позволила уговорить себя.

Реставрировать бесценный фарфор в замке в Шотландии — это очень заманчивое предложение. И все же я отказалась бы от него и вышла бы замуж за этого человека… Все-таки я люблю его.

— Но ты покидаешь меня уже вторично! — бушевал Тео. — Тогда…

Пришлось вмешаться Амелии.

— Хотите копаться в прошлом или подумать о будущем — о чем идет речь?

— Давай помиримся, дорогой, — предложила Дуня.

— Иди к черту! — заорал на нее Теобальд. Нервы его были на пределе.

Дуня обиделась и холодно заметила:

— Не к черту, дорогой. Всего лишь в Шотландию. Но… — Тут она сделала один шаг к нему — Одно твое слово, и я остаюсь.

Обернувшись, он иронично произнес:

— Если любезная госпожа изволит интересоваться…

— Папа! — предостерегающе воскликнула Амелия.

А он продолжил, отчетливо произнося каждое слово:

— …то я плюю на нее!

И потом Амелии и Лусиану:

— Свадьба отменяется, дорогие друзья!

И тут в комнату вошел Хабердитцель, что свидетельствовало о наступлении раннего утра.

— Я не ослышался?

Он поправил очки, что было абсолютно ни к чему. Волосы его растрепались от ласк Лотты.

— Ты не ослышался, — подтвердил Теобальд, почувствовавший себя вдруг совершенно опустошенным, — а теперь извините, с меня достаточно.

С этими словами он покинул место раздора, оставив присутствующих в безмолвии.

— Дуня! — Хабердитцель, пресыщенный и в высшей степени удовлетворенный неистовыми ласками Лотты, чувствовал себя, как сам бог Зевс. Его распирало от желания помочь. — Что бы ни произошло (а ведь он был не в курсе!), пожалуйста, отправляйтесь с Тео послезавтра к алтарю.

Печальная Дуня улыбнулась ему разочарованной улыбкой.

— Хели, эта старая горячая голова поставила меня перед выбором, а я терпеть этого не могу. И не дает мне Я возможности самой принять решение. Я хочу выйти за него замуж, а он уперся. К тому же еще и напился. Мне очень жаль. Ну, а что касается алтаря, то мы хотели зарегистрировать брак в загсе. Адью, мои дорогие. — Она обняла Амелию и Лусиана, кивнула Хели. — Завтра утром я еду в Шотландию. Жаль, что вы напрасно приехали.

Она вышла, и вскоре они услышали шум автомобильного двигателя.

На лестнице показался Максим в ночной пижаме. Он выглядел смущенным.

— Что здесь происходит?

— Черт побери! — прорычал Лусиан, схватил пепельницу и швырнул ее на пол. — Ну что за ненормальные люди!

— Ах, вот в чем дело, — облегченно рассмеялся Максим. — Сегодня же вечеринка накануне свадьбы.

Он взял бокалы, из которых пили Дуня и Амелия, тоже бросил их на пол и воскликнул, окончательно приходя в себя:

— Да здравствуют новобрачные!

ОСТОРОЖНО, ФАРФОР!

— Она уехала?

Тео имел в виду Амелию. Они вместе позавтракали, а затем он скрылся у себя в ателье и не показывался оттуда. Хели проводил Амелию вместе с ее слегка сбитым с толку событиями прошедшей ночи Максимом к машине. Все чувствовали себя страшно неловко.

— Да, но она вернется, — ответил Хели. — Она беспокоится о тебе! Если не хочешь с ней говорить, ладно, хотя не понимаю почему. Тебе тяжело, но это не причина, чтобы обращаться подобным образом со своей дочерью.

Тео со страдальческим выражением лица сидел перед мольбертом, откинув голову на спинку и закрыв глаза.

— Господи, да как же я с ней обращаюсь? Я люблю ее, и она знает об этом. Я даже принимал у себя ее прилизанного друга. Что, скажи, пожалуйста, я еще должен делать? Хотел бы я на тебя посмотреть, если бы с тобой такое случилось!

— Господи! — в том же тоне ответил Хабердитцель. — А что такого случилось? Дуня уехала разрисовывать фарфор.

— Вот именно.

— Глупцы вы оба.

— Это твое мнение.

Хабердитцель мерил комнату большими шагами и страшно потел. От волнения опрокинул даже бутылку со скипидаром. Ругался. Он тоже был сыт всем этим по горло.

— Почему ты не можешь найти себе какую-нибудь простую, здравомыслящую женщину, приятную бабенку, которая бы любила тебя, приспосабливалась к тебе, с которой ты бы спокойно доживал старость? Почему, черт побери, это обязательно должна быть Дуня?

Приоткрыв глаза, Тео бросил на Хели ироничный взгляд.

— Очевидно потому, что не так много педикюрш, — двусмысленно произнес он. — Или у меня слишком мало мозолей, чтобы обращаться к ним.

— Очень остроумно!

— Тогда почему же ты не смеешься, друг? — Губы Тео скривились в презрительной усмешке. — Есть мужчины, имеющие слишком маленькие запросы. Очень жаль, но я к ним не отношусь.

— Прекрати! — Всегда такой терпеливый и покладистый Хабердитцель занял воинственную позу. — Я не допущу, чтобы ты критиковал Лотту.

— Я ведь почти не знаю ее, — с нескрываемым высокомерием заявил Тео. — Можешь пригласить ее как-нибудь. Надеюсь, она хорошенькая, эта сладкая штучка для утех.

— Оставь этот дерзкий тон! Iacta alea est!

Тео в притворном ужасе воздел руки.

— Вот уж что мне не присуще, так это дерзость. — Он опустил руки. — Я конченый человек.

Голова его упала на грудь. Король Лир побелел бы от зависти: превзойти подобный мелодраматизм было невозможно.

Позже Хели заглянул в словарь латинского языка. То, что он обнаружил, было для него ново. Жребий брошен. Ага.

Ну и что?

В саду, под окнами библиотеки, раздались звуки музыки. Кто-то наигрывал и напевал: «Такой день, изумительный, как сегодня…»

Хабердитцель высунул в окно голову. Под деревом сидел Лусиан Вольперт, поверяя небу свои чувства.

В общей сумятице о нем совершенно забыли. Утром, припомнил Хели, драгоценный Дунин племянник висел на телефоне, ведя таинственные переговоры приглушенным голосом и прикрывая трубку рукой. Увидев Хели, он тотчас положил трубку на рычаг. Любовный разговор, решил Хели.

— Эй, Вольперт. — Тон Хели был сух и холоден. — В чем дело? Вы еще остаетесь здесь?

Лусиан задрал голову столь резко, что высоко взметнулся его конский хвост.

— А можно? — и замолчал в ожидании согласия. Когда его не последовало, продолжил: — Послезавтра у меня концерт. В Бад-Каннштатте. Я бы еще порепетировал.

— У нас в доме траур, — напомнил Хели.

— Вот именно. — Лусиан встал, подошел к Хабердитцелю и серьезно посмотрел на него. — Именно поэтому мне бы хотелось, чтобы вы поехали. Послушать меня. Похоже, будет сногсшибательный вечер!

Сначала Хели с негодованием отказался. Но потом решил, что предложение не так уж и плохо. Лотта определенно обрадуется, если он ее пригласит. Да и Тео отвлечется от своих мыслей. Кто знает, может, Лоттхен приведет подружку.

— Я должен идти на какой-то вечер деляг, пишущих песни? — возмутился Тео. — Да о чем ты думаешь?

— Один из этих деляг должен был стать твоим племянником.

Хели злило, что вновь приходилось затрагивать щекотливую тему. Он использовал все свое красноречие, чтобы уговорить друга, и тот в конце концов согласился.

Перед обедом Лусиан уехал в Бад-Каннштатт на репетицию. Под вечер пришла Лотта Шух и привела Гитту, свою школьную подругу — молодую вдову из соседнего местечка.

— Итак, вы хотите нас сопровождать? — вежливо осведомился Теобальд.

Он посмотрел мимо нее в пронырливые глаза Хабсрдитцеля, которые тот предусмотрительно прикрыл очками. Чертовски смахивало на сводничество! Да все равно. Тео не хотелось выглядеть занудой.

С тех пор, как он узнал, что Дуня не обманывает, а действительно едет в Шотландию, он стал ко всему равнодушен. Хели проверял. Его не удовлетворил автоответчик: «Я Дуня Вольперт, говорите». Он съездил в Людвигсбург, на Моцартштрассе. Действительно — она уехала. Соседи подтвердили это.

Тео благосклонно рассматривал молодую вдову — пухленькую блондинку с миловидным, немного кукольным лицом, — тип, так часто встречающийся в южных местностях страны. Помесь девочки и зрелой матроны. Зачастую превращение происходит так незаметно, что затруднительно понять, имеешь дело с юной девушкой или взрослой женщиной. В лицах Теобальд разбирался. Естественно, ведь это была его профессия, его заработок, как он имел обыкновение выражаться.

— А я знаю вас, — со швабским акцентом произнесла вдова и ласково посмотрела на него. — Видела по телевизору. Потом есть еще книга о ваших картинах. У одного моего знакомого. Да и у Лотты тоже. Правда, Лотта?

Педикюрша, смутившись, кивнула. Наверняка книгу ей дал Хабердитцель, догадался Тео, а вслух произнес:

— Очень приятно!

— И еще Лотта, — радостно продолжала Гитта, — много мне о вас рассказывала.

— Обо мне? — удивился Тео — Наверное, как о друге Хели, верно?

Хели сидел за рулем. Крашенная под лесной орех Лотта Шух восседала рядом с ним. Она, в отличие от своей подруги, была приятно молчалива. Ее рука, покоившаяся на колене Хабердитцеля, медленно поднималась вверх. Тео, вытянув шею, с напряженным интересом наблюдал за развитием событий. Когда же без передышки болтавшая вдова Гитта решила последовать примеру подруги и схватила Тео за колено, он, не долго думая, взял ее руку и переложил на ее округлое бедро, едва прикрытое мини-юбкой. Оба сделали вид, что ничего не произошло. Гитта смеялась и непринужденно болтала. Тео делал вежливо-заинтересованное лицо, а у самого в голове билась мысль: «Завтра я должен был бы жениться на Дуне! Боже, и чем только я занимаюсь вместо этого?!»

Представление называлось «Шлягеры и тяжелый рок».

Оно проходило в курортном парке, под открытым небом, среди журчащих фонтанов и огромных раскидистых старых деревьев. Сквозь их густые кроны еще падали последние лучи закатного солнца, а фонари уже горели. Сумерки.

Хели отправился на поиски Лусиана Вольперта, чье имя вместе с некоторыми другими красовалось на плакатах. Жирными буквами было выведено: «Лусиан из Берлина». Шлягер его носил пышное название «Ни любимец в Крейцберге, ни ангел в Кице»^[6].

Посмотрим, что из этого получится. Репетировал он предостаточно.

Хели, старый лис, был уверен: парень приехал сюда не из-за свадьбы, а из-за этого выступления. Как говорится, двух зайцев одним выстрелом. Хели так прямо и сказал ему об этом. Вначале Лусиан все отрицал:

— Нет, конечно, не поэтому. Просто чистая случайность. Так уж получилось. — А потом все-таки признался: — Ясное дело, толчком послужило выступление. Мне хотелось удивить тетю Дуню.

— Эй, Лусиан.

Юноша сидел в палатке, сооруженной для участников, и настраивал гитару.

— Привет, Хели. — Они приветствовали друг друга как два заговорщика. — Он здесь?

— С молодой вдовой. Ну, ладно, успеха тебе на сцене, а то, смотри, забросаю тухлыми яйцами и помидорами.

— Хе, я что, федеральный канцлер?

Оба рассмеялись.

У Лусиана были Дунины скулы, и вообще они были чем-то похожи, вплоть до этого дурацкого конского хвоста и серебряной сережки в ухе, что придавало ему какой-то пиратский вид.

Подошла девушка с волосами ниже талии. Она бросила на Хели кокетливый взгляд и спросила:

— Эй, дедуля, ты тоже принимаешь участие в концерте? Я что-то не заметила тебя на репетиции.

Вот так вот — дедуля! Хели подавил раздражение.

— Ошибочка. Я его прадед, бабуля, — парировал удар Хели, поправляя очки. — Коли уж сама выглядишь так, — тут он состроил гримасу отвращения, — то лучше держи язык за зубами.

— Вот это да!

На некоторое время девушка лишилась дара речи. Она не знала, что Хели применил старый испытанный трюк. Если кто-нибудь нападал на него или обижал, то лучшим средством было задеть чувство собственного достоинства обидчика. Это всегда помогало. Как и сейчас.

Девушка судорожнопригладила волосы, отбросив прядь волос со лба, тут же вернувшуюся на прежнее место. Красотка начала методично повторять это движение. Она была полностью деморализована.

Лусиан, которого она называла Лулу, обнял ее за плечи и представил:

— Это Нини из Берлина. Мы играли с ней еще в песочнице. Потом учились в одном классе. Нини поет песню о сперме. Даже получила приз за нее.

— Что-что она поет? — Хели показалось, что он ослышался.

— То, что слышал, — сказала девушка Нини. — Кстати, песня по-настоящему хорошая. И не обижайся.

Тем временем стемнело. Собралось много молодежи, но можно было увидеть людей и постарше. Сбоку от сцены стоял автомобиль радиовещания. Вокруг него творилось нечто невообразимое. Люди спотыкались о кабель, пугались, ругались, их прогоняли.

Скоро должно было начаться представление.

Тео, окруженный с двух сторон Лоттой и Гиттой, сидел, словно аршин проглотил, со сдвинутыми ногами и сложенными на коленях руками, всем своим видом напоминавший ученика, которого должны вызвать к доске. Чувствовал он себя ужасно.

В последний момент появился Хели, прошмыгнул на свое место, кивнул Тео и прошептал:

— Привет от Лусиана!

Он сел рядом с Лоттхен, которая его встретила так, будто он с Луны вернулся.

На небе сияли звезды. Теобальд вздохнул. Гитта, сидевшая вплотную к нему, тоже. Оба вздыхали по разным причинам — а жаль!

На сцену вышел известный шоумен, поприветствовал слушателей и, чтобы настроить людей на соответствующий лад, принялся пародировать некоторых политиков.

Лучше всех ему удался Колль. Номер всегда имел успех, и люди громко смеялись.

«Разве не здорово иметь такого федерального канцлера, который не даст умереть с голоду юмористам и артистам кабаре? Да за это следует быть благодарными», — думал Теобальд. Лично у него номер не вызывал смеха. Ему было не до того. К тому же он не терпел длинных бород — ни у людей, ни у шуток. Ему казалось, что слышал он все это уже сотни раз.

Затем на сцене появилась группа из трех молодых людей — «Эмиль и детективы». Они Тео понравились. Очень понравились.

А потом вышел Лусиан Вольперт. Он пел о Берлине без стены: «Ни любимец в Крейцберге, ни ангел в Кице…» Как тяжело объединяться и как легко глумиться друг над другом; восточники и западники — так мало жилого пространства на всех… Он пел совсем просто, без жеманства, излучая свет. Да, в нем что-то было. Серьезный текст. Хриплый, мягко окрашенный, с лирическим звучанием голос. Когда-нибудь, через десять лет, а может больше, ему все удастся и он станет и любимцем в Крейцберге, и ангелом в Кице. Тогда будет все возможно, тогда упадет последний камень из стены. «А я? — спрашивает бабушка Краузе из Кица. — Что со мной будет?» Вопрос, адресованный голубому вечернему небу.

Раздались оглушительные аплодисменты и выкрики. Лусиан, прозванный друзьями Лулу, стоял, слегка опираясь на гитару, и улыбался. Тео, высоко подняв руки, не переставая хлопал. Мысли его были о Дуне. Как бы она сейчас радовалась успеху этого мальчишки!

А может, и нет. Ведь они не так-то часто встречались до сих пор. Может, Дуне было бы безразлично, аплодируют ему или нет. В данный момент она пребывала вместе со своим герцогом Генри в мрачном замке. Кем был этот человек — была ли у него семья — жена и дети, молод он или стар?

Своего племянника он хотел привезти из Америки или откуда там еще?… И здесь тоже племянник.

Мир, полный племянников!

Неожиданно боль пронзила сердце Тео и опустилась ниже. Он положил руки на желудок и весь сжался. К счастью, никто ничего не заметил, внимание всех было приковано к сцене.

А там как раз появилась девушка по имени Нини. И она пела: «Господи, до чего же сперма противная!»

Мелодия, простая и напевная, вызвала реакцию зала. Все начали хлопать в такт, а припев подпевать.

Затем на сцену выскочил пожилой шоумен, сел за рояль и принялся лихорадочно играть, вставляя какие-то слова. Люди смеялись. Тео не понимал ни слова. Ему хотелось домой, в свою мастерскую, или забраться в постель. Желудок болел все сильнее.

Гитта, переполненная впечатлениями, подтолкнула его в бок и проговорила:

— Здорово, правда?

Наконец представление подошло к концу, и Тео, посмотрев в сторону, обнаружил Дуню. Она стояла в полутьме около сцены и смотрела на него. Затем подняла руку и махнула ему.

— Привет, — радостно воскликнула она. — Что за сюрприз!

Тео вскочил и побежал к ней. И тут он вдруг увидел, что это вовсе не Дуня, а какая-то совершенно незнакомая женщина, просто немного похожая на нее, во всяком случае, фигурой. Брючный костюм, белая блузка, зачесанные со лба волосы.

— Простите, — пробормотал Тео. — Я ошибся.

— Я тоже, — улыбнулась женщина, что ей удивительно шло. — Простите.

Оба смутились. К счастью, Хабердитцель, любезничавший с Лоттой, ничего не заметил.

— Мне очень жаль, — Тео пытался найти выход из создавшейся ситуации — Как неудобно!

— Нет, совсем, нет. Такое случается.

Она внимательно смотрела на него. Нечто произошло между ними, что сблизило их. Интересно, она здесь тоже одна?

Подошли трое парней из группы «Эмиль и детективы» и заговорили с ней, но вскоре распрощались.

— Трое молодых друзей, — пояснила она, как будто должна была отчитываться перед ним. — Я помогала им готовиться к выступлению.

Тео сделал попытку уйти, но она задержала его. Свет прожекторов падал на их лица.

— Минутку, пожалуйста, — попросила она, озабоченно глядя на него. — Вы немного бледны. Вам нехорошо?

Они неподвижно стояли друг против друга. «Я должен подойти к Лусиану, — думал Тео, — поздравить его. Я должен…»

Он слышал, как Хели звал его. Потом к нему присоединилась Гитта. Они искали его, как потерявшегося ребенка.

— Вы хотите, чтобы вас нашли? — спросила незнакомка.

— Ради всего святого, нет!

— Тогда пошли, быстро. — Она потянула его в кусты. — Тео, это вы?

Он представился.

— Профессор Фукс — автор таинственных полотен, коллажей — это вы?

Тео кивнул, не скрывая своей радости по поводу ее осведомленности.

— Мне нравятся ваши картины, — призналась она. — Бывала я и на выставках, где они вызывали жаркие дискуссии. О них спорят, о ваших картинах.

— Я знаю. — Он улыбнулся, польщенный. — И так приятно познакомиться с человеком, которому они нравятся.

Она тоже назвала свое имя — Никола Штанци.

— Никола через латинское «к». — Смущенная улыбка приподняла уголки ее губ.

Они лихорадочно искали укрытие, поскольку Хабердитцель в окружении обеих молодых дам находился уже совсем рядом. Выкрикивая его имя, они постепенно исчезли в толпе.

— У вас кто-то выступал здесь? — спросила Никола с латинским «к».

— Лусиан Вольперт. Он пел «Ни любимец Крейцберга…»

— Одаренный юноша. — Никола вылезла из кустов, отряхивая листья и веточки из волос и с костюма. — Ваш сын?

— Племянник. — Тео посмотрел на сцену. — Собственно, не совсем племянник. Им он должен был бы стать только завтра.

— Не понимаю.

— Завтра я должен был жениться. И тогда «любимец Крейцберга» стал бы моим племянником, а пока он только племянник моей невесты. Но, к сожалению… — Тон его принял саркастический оттенок, как будто он находил ситуацию чрезвычайно забавной, — Она улетела. В Шотландию. В какой-то старый замок, чтобы реставрировать фарфор.

— Не может быть!

— Тем не менее.

— Как называется замок?

— Черный Замок, — с отвращением произнес Тео.

— Как? — Она громко рассмеялась. — Вот так история!

— Тихо, иначе нас услышат. — Теобальд легонько прикоснулся пальцами к ее рту. Она испуганно замолчала.

Сцену между тем приводили в порядок. Лусиан, сидя на корточках у рампы, разговаривал с Хели и любезничал с его дамами. Вдруг они повернули головы и начали оглядываться. Тео поспешно пригнулся и потянул за собой фрау Штанци. Затем он спросил:

— Так что за история?

— Простите?

— Когда я произнес название замка, вы воскликнули: «Вот так история!» Вы знаете этот замок?

— Разумеется, — ответила она, как будто так и должно было быть. Они не спеша шли по гравийной дорожке, скрытой кустарником. — Это самый известный и самый старый замок в Англии. С бесценной коллекцией фарфора. Ах, что это за красота! Там есть и мейсенский фарфор. Безбожно дорогие изделия. Есть даже полностью сохранившийся столовый сервиз королевского дома прошлых веков. У меня дома брошюра, где, в частности, упоминается и Черный Замок и его владелец, герцог Ленокс.

— В самом деле?

Тео был изумлен. Похоже, эта дама знала обо всем на свете. Все это наводило на тревожные мысли, а случайна ли их встреча? Может, опять Хабердитцель подстроил? И может, эта приятная дама намеренно походила на Дуню?

— Вы знаете Хабердитцеля? — прямо спросил Тео.

Фрау Штанци рассмеялась.

— Как смешно звучит! — И повторила: — Вы знаете Хабердитцеля? Вполне может служить названием пьесы Бекетта или романа Саган.

— Хели Хабердитцель реально существует. Он мой друг, агент, советник, тиран — все, что хотите. Вы его знаете?

— Нет, откуда? — добродушно ответила она и тут же внимательно посмотрела на него. — Вы думаете, это он меня пригласил, но для чего?

— Не имею понятия, — ответил Тео. — Но он уже сделал нечто подобное. Видите ту блондинку в мини-юбке? Так он привел ее для меня.

Хели с дамами все еще стояли у сцепы. К ним вскоре спрыгнул Лусиан, держа за руку девушку, певшую о сперме. Все находились в приподнятом настроении и, казалось, забыли о Тео.

— Бедняжка, — произнесла Никола Штанци, не выказывая при этом особой жалости. — Клянусь: я не знаю вашего — как его там зовут? Это тот длинный, в очках, между двух дам?

— Точно!

— Ну, хорошо. — Фрау Штанци протянула ему руку. — Очень приятно было познакомиться. Мне льстит, что я похожа на вашу Дуню. По-моему, вы находитесь сейчас в известном нам всем состоянии, когда повсюду видится возлюбленная, вы ищете в женщинах сходства с ней. Мне знакомо это состояние. Правда, все это в прошлом.

Тео с удовольствием слушал ее. Приятный голос, беглая речь, она определенно не швабка, скорее это люнебургское наречие: ясный, чистый тон, тоже, кстати, почти как у Дуни, разве что она не смогла бы отрицать венского происхождения.

— Вы замужем? — неожиданно спросил Тео.

Она удивленно взглянула на него. Нет, она не замужем. Нет, у нее нет никакого мужчины. Почему?

— Потому что… — Тео слегка помедлил. — Прошу вас, пригласите меня на бокал вина или чашку кофе и покажите коллекцию герцога Ленокса.

— Этим вы надеетесь стать ближе вашей Дуне? — Неприятно, что она так быстро его раскусила.

— Ну, хорошо, — произнесла она, заметив его смущение. — Такую возможность следует использовать. Пошли, я живу недалеко отсюда.

Они прошли всего несколько шагов, как фрау Штанци неожиданно остановилась.

— Нет.

— Нет?

— Это не по-джентльменски. Вы не можете так оставить тех людей. Вы должны сказать им, куда идете.

— Не буду этого делать! — возмущенно воскликнул он. — Они же не отпустят меня!

Один из молодых людей группы «Эмиль и детективы», проходя мимо, спросил:

— Все еще здесь, Никола?

— Привет, Эмиль! — На самом ли деле его звали Эмиль? К счастью, да. — Подойди, пожалуйста, к тем людям рядом с Лулу Вольпертом и передай тому приятному высокому мужчине в очках привет от профессора Фукса. Скажи, что он отправился изучать фарфор.

— Фарфор? — Эмиль, весельчак с никелированными очками на носу, удивился, — Ну и что?

— И все. Господина зовут Хаберкитцель.

— …дитцель, — уточнил Тео. — Хабердитцель. И пусть домой возвращаются без меня. Я приеду потом. На такси. И вообще… — Он на какое-то время задумался, желая сказать что-то приятное, и затем произнес: — Спасибо, Эмиль, вы мне понравились.

— Спасибо, — поблагодарил Эмиль и поспешил выполнить поручение.

— Пойдем быстрее.

Никола Штанци взяла его за руку. Оба чувствовали, будто знали друг друга давно.

Теобальд не мог понять: фарфор разлучил его с Дуней. Фарфор завязал новое знакомство. И неважно, что он всего лишь в одной из брошюр. Все же принадлежал фарфор герцогу Леноксу. Виновнику всех его проблем. И несостоявшейся свадьбы.

И все это случайность?

КАК В КРИМИНАЛЬНОМ РОМАНЕ

— Не могу представить! Один пропадает за другим. Кто мы, в конце концов, герои криминального романа Агаты Кристи или психологического триллера Хичкока? — Хели неистовствовал. — Тео не вернулся домой! Он хотел приехать на такси — так где же он? Дуня уехала. Тео исчез. И только ты здесь! — кричал он Лусиану, который не воспринимал все так трагически.

С ленивой грацией развалившись на подоконнике, он работал над новым текстом к песне. Пока он еще не решил, кому посвятить ее — Амелии или Нини. Непростое решение. Нини вновь разожгла его воображение. Мысль, что она еще находится в Штутгарте, причиняла ему беспокойство. У нее были какие-то дела на радио.

— Увидимся еще, Лулу?

— Возможно, и увидимся.

Но и Амелию он не мог забыть.

— Хели, прекрати, — попросил Лусиан, он же Лулу. — Тео сейчас переживает из-за тети Дуни. Он наверняка накачался и находится у дамы.

— Какой дамы? — раздраженно спросил Хели.

— Да Эмиль сказал, что Тео ушел с некой Николой. Вот они где-то и застряли. Человек нуждается в утешении.

— Профессор Фукс никогда не позволяет себе накачиваться, — с отвращением заметил Хели.

Лусиан спрыгнул с подоконника.

— Ну и прекрасно, а я иду укладывать вещи. Может, мне повезет и я попаду еще сегодня на берлинский поезд. Проводишь меня на вокзал?

Хели недоверчиво посмотрел на Лусиана.

— Ты хочешь уехать и оставить меня одного — одного как перст — черт тебя побери? Не твоя ли это окаянная тетушка во всем виновата, а? — И вне себя от гнева проревел: — Все из-за Дуни, которая всю жизнь преследовала нас, как злой дух!

Лусиан осклабился.

— Ну ты даешь, она же всего лишь тетка!

Человека можно видеть через разные очки. Возможно, в этом и кроется причина многих недоразумений.

Лусиан остался. Он созвонился с Нини. Та была очень занята. Песня о сперме вознесла ее на небывалые высоты, ну и, разумеется, одинокой она на этих высотах не пребывала. Вокруг нее толклись представители печати, телевидения, а слава ее распространилась так быстро, что даже появились подражатели. Например, шоу одного голландского модератора. «Что ты хочешь спеть, Аннемари?» — «Песню о Нини!»

Вот как широко распространилась ее известность! Подражание является высшей формой проявления восхищения.

Дом казался удручающе пустым и зловеще тихим. Лотта Шух, Лоттхен нашего Хели, дулась, что он не обращал на нее никакого внимания.

Ее подруга Гитта, молодая вдова, прогуливалась вокруг розового дома в стиле барокко, заставляя себя отвлечься.

Она тоже была сердита. До сих пор еще ни один мужчина не бросал ее! Если бы тогда, после футбольного матча и посещения пивной, ее Удо не гнал на автомобиле как сумасшедший, то и сейчас они были бы вместе. А может, были бы и детки от него — мальчик или девочка — все равно! И тогда ей не пришлось бы сопровождать каких-то комичных профессоров, которые ее к тому же еще и бросают. И надо же, чтобы именно этот! Его и красивым-то не назовешь, этого Теобальда Фукса. Слишком старый для нее, он должен был быть счастлив, что рядом с ним такая хорошенькая и молоденькая. Ну уж больше она не даст себя уломать. Оставался еще Томми Блау, внук старика Блау. Они владели стекольной фабрикой и являлись королями местечка, где жила Гитта. Томми проявлял к ней интерес. Возможно, она даже выйдет за него замуж. И тогда ей плевать на всяких перестарков профессоров.

Все это она и высказала своей подруге.

— Ну не такой уж он и старый, — оскорбилась Лотта. — Ему столько же, сколько и Хели. Да и тебе уже под тридцать!

— Что ты хочешь этим сказать? — взвилась Гитта.

Подруги поссорились. Тут вошел Хели и попытался их помирить. Но Гитта, оскорбленная в своих чувствах, с шумом удалилась. Да и от Лотты ему досталось.

— И все это твоя вина! Ты всех заставляешь плясать ради своего любимого Тео.

А затем у нее, всегда такой кроткой, вырвалось:

— Вы б еще свадьбу сыграли, гомики!

Это было уж слишком. Подло, низко. Ведь Хели часто доказывал Лотте, что не обладает подобными склонностями. Нет, это было уже нечестно.

Они сидели за завтраком. Солнечные лучи проникали сквозь окна в уютную квартиру старого дома, слишком большую для одинокой дамы.

— Вам все-таки следовало позвонить, — произнесла фрау Штанци. — Ваш Хаберштихель определенно волнуется.

— …дитцель, — уже привычно поправил Теобальд. — Его зовут… да все равно. Если бы я только знал, что все так обернется!

— А ничего и не случилось, ну сколько мне вам это повторять.

Фрау Штанци пребывала в прекрасном расположении духа. На ней были надеты клетчатые брючки и блузка с засученными рукавами. Волосы она стянула сзади узлом. И теперь, при свете дня, совсем не походила на Дуню. У нее не было выступающих скул, а рот был меньше и всегда готов к улыбке, что очень нравилось Тео. Возможно, глаза имели сходство с Дуниными, да еще быстрые, порывистые движения. Как будто у нее внутри был моторчик.

— Ничего, совершенно ничего не случилось!

На столе лежали иллюстрированная книга о Шотландии, брошюры, посвященные самым известным замкам, и сверху — Черному Замку. Рядом — снимок знаменитой коллекции фарфора герцога Ленокса.

— Вы очень внимательно все это изучили, — произнесла фрау Штанци. — И выпили со мной бутылку вина.

— На пустой желудок!

— Да, вы не желали есть. Желали лишь беседовать о фарфоре и очень быстро напились. Вам стало нехорошо, и тогда вы здесь улеглись: на пару минуток, как заявили. Как бы не так! — Она улыбнулась и налила ему кофе. — Это продлилось несколько дольше.

— До десяти часов утра, — потрясенно протянул он, — О Господи, я был совершенно измотан. Простите!

— Не за что! Хотите тост из свежей булочки? Эмиль принес мне их сегодня рано утром.

— Эмиль? Он что, живет у вас?

— Рядом. Там живут несколько молодых людей — общежитие. И все мы понемножку заботимся друг о друге.

Теобальд молчал. Ему очень хотелось узнать побольше о фрау Штанци, но он боялся показаться назойливым. Кроме того, она настаивала на том, чтобы он позвонил Хаферштецелю (Хабердитцелю, фрау Штанци!).

Он тянул время, как только мог. Его дом, бывший в течение многих лет столь желанным для него, потерял в настоящее время всякую притягательность. Он чувствовал себя глубоко задетым. Ему хотелось уползти куда-нибудь, зализывая раны и получая утешение. Но не от Хели, который делал все, чтобы развлечь его. А ему не хотелось, чтобы его развлекали! Ему хотелось говорить о Дуне, проклинать ее или жаловаться на нее. Он должен был разобраться кое в чем. В конце концов, он находился в отчаянном положении.

Точно в таком, как когда-то, когда она покинула его, уехав в Париж. Тогда он женился, весьма поспешно, на красивой Линде. Брак не удался, если не считать Амелии, его маленькой, давно уже выросшей дочери, которой казалось, что она любит размазню, бывшего на самом деле весьма практичным человеком.

— Послушайте, господин профессор. — Фрау Штанци взглянула на часы. — Вы несколько нарушили строй и должны побыстрее приноровиться к шагу.

— Звучит по-военному, — с сарказмом бросил Тео — Я так не умею.

— Не все ли равно. В любом случае вы должны управлять своими эмоциями. Завтра я уезжаю.

И в следующее мгновение, пожав плечами, добавила:

— И как раз в Шотландию.

— Что?!

А потом он узнал то, что никак не мог постичь: Никола Штанци являлась руководительницей туристической группы одной известной фирмы, и как раз на следующий день она хотела — нет! — должна была отправиться в путь. В Шотландию. На трехзвездочном автобусе фирмы «Мальманн»: с баром напитков и условием «курить воспрещается».

— Мы посетим и Черный Замок, — заметила она, — Это входит в наш туристический маршрут.

Тео потрясенно воззрился на нее.

— Такой случай не может быть реальным! — выдавил он из себя.

— А это и не случай, — холодно ответила она, — Это своего рода предначертание.

— Вот и Хабердитцель так говорит. Всегда, когда в чем-нибудь замешан.

— Еще булочку? — Она протянула ему корзинку, и, когда он не ответил, спросила: — Мне передать что-нибудь Дуне?

— Нет, да…

— Дуня Вольперт, не так ли? — Она знала ее имя, знала, что та являлась известным художником по фарфору, дизайнером. — Я видела передачу о ней с мануфактуры Людвигсбургского замка. Сильная личность, интересная женщина. Я чувствовала себя весьма польщенной, что вы перепутали меня с ней.

И вновь в нем шевельнулось подозрение, что за всем этим мог стоять Хели.

Но откуда тот мог знать, что он, Тео, заметит фрау Штанци и примет ее за Дуню? Невероятно. Ну ладно, если это не случай, то тогда провидение.

— Можно мне поехать вместе с вами? — неожиданно произнес он.

— Я не понимаю…

— Если у вас есть свободное место в автобусе, возьмите меня с собой в Шотландию, в Черный Замок. Вы бы мне очень помогли, чтобы я… чтобы я…

— Чтобы встретиться с вашей Дуней?

Фрау Штанци смотрела на него, покачивая головой. И затем, немного подумав, ответила:

— Это можно сделать. У нас есть свободные места. Однако вы должны сообщить домой. Вашему Хафермитцелю. Хорошо?

— Его зовут Хабердитцель, — облегченно вздохнув, поправил счастливый Тео.

Он поднялся и направился к телефону.

— Где ты, черт побери? — прорычал Хели в трубку так громко, что испуганный Лусиан примчался из сада. — Что? Мы не должны волноваться? Да ты что, выжил из ума? Когда ты, наконец, вернешься домой? Дома никого нет, со мной только Лусиан. Лотта Шух злится на меня, Гитта дуется — и все из-за тебя! Все ушли из дома. Даже фрау Кляйншмидт, порыдав, покинула нас. Сплошные семейные распри.

— Что случилось? — Лусиан ошеломленно уставился на Хели. — Что за сумасшедший дом? О Боже!

Хели прикрыл рукой трубку. Он побледнел, лоб его покрылся испариной.

— Это Теобальд. Но я не имею понятия, где он находится. — И в трубку: — Где ты, черт тебя побери?

— Послушай, — ответил Тео, с удовольствием отмечая, что фрау Штанци внимательно смотрит на него, строго, как учительница, наблюдающая за своим учеником во время его разговора с родителями. — Вы заберете меня там, где мы вчера расстались. Скажем так: примерно через час. Понятно?

— Да-да, — раздраженно подтвердил Хели. — Тебя что, умыкнули?

— Что-то в этом роде. И пожалуйста, возьми Лусиана с собой. Приезжайте оба! Пока.

Он поспешно положил трубку, ожидая заслуженной похвалы.

— Ну что? — спросила она.

— Вы же слышали. Мои заберут меня в парке.

И он шутливо развел руками.

— И что же дальше? — Фрау Штанци рассмеялась.

— А завтра рано утром мы уедем. Кстати, в котором часу?

— Вы действительно хотите поехать вместе с нами?

— Если я успею привести в порядок свои дела до завтра, то да. К сожалению, у меня сейчас даже денег с собой нет.

— Ну хорошо, господин профессор. Завтра в пять утра на площади Шлоссплатц.

— Пять утра! — испуганно воскликнул Тео. — Да это же среди ночи!

Как правило, он работал ночами, вставал поздно и по утрам брюзжал. Но завтрашний день, безусловно, являлся исключением.

— Хорошо, я буду пунктуален.

Они приблизились друг к другу, чтобы попрощаться. Он был намного выше ее.

— Неужели он вас отпустит, ваш Хабердитцель?

Автоматически Тео отметил, что на этот раз она произнесла имя правильно. Его обрадовало, что она проявляла способность к учению, когда речь шла о нем, о его персоне! Впрочем, еще и расположение к нему, определенно. Но в тот момент это интересовало его меньше.

— Ему не останется ничего другого. — Он взял ее руки и уткнулся в них лицом. От него исходил жар, и Никола почувствовала это.

— Странно, — произнес он, тепло улыбнувшись. — Мы знаем друг друга так мало, а уже провели вместе ночь.

— Я бы сказала, более чем странно, — добавила она. И вновь их охватило чувство невероятной, удивительной близости. Сердца их бились учащенно.

— До завтра. — Слегка пожав ее руки, он вышел.

И только на улице вспомнил, что так и не поблагодарил ее за гостеприимство.

Сама идея была настолько ловкой, что исходить могла бы даже от самого Хабердитцеля, считал Тео. Он гордился собой. Пока Хели и Лусиан ожидали его в парке, он преспокойно упаковал свою дорожную сумку, еще раз спустился в мастерскую, попрощался со своими картинами, нежно провел рукой по кисточкам и краскам, преимущественно различных оттенков серого.

Какое-то мгновение он сомневался в своем решении последовать за Дуней. Но затем вспомнил милое лицо фрау Штанци: она познакомит его с Шотландией, о которой он много читал, но которую не знал и где никогда не бывал. Эдинбург, горная страна, Инвернесс и Макбет, Мария Стюарт, Несси и Черный Замок. И со всем этим ему предстояло познакомиться. Взяв его за руку, фрау Штанци поведет его по удивительной стране. Оба они будут в коротких юбках и попадут в Гретну-Грин, деревушку, где браки между убежавшими любовниками заключались без всяких формальностей. Там их обвенчает шотландец, сопровождая церемонию игрой на волынке.

Опять он размечтался! А ведь ему просто хотелось убежать от Хели и посмотреть, что делает Дуня у этого герцога Ленокса.

Он накрыл полотном свои картины, бросил последний взгляд на мольберт и дал себе слово по возвращении использовать более радостные краски.

На улице его ждало такси. Ему следовало поспешить, прежде чем соседи начали проявлять любопытство. И самое главное — Лотта Шух. Она вполне могла подойти и поинтересоваться, что и почему.

Он поспешно застегнул дорожную сумку, проверил, положил ли деньги и чековую книжку, и только собрался выйти, как зазвонил телефон.

«Не подходи!» — приказал он себе. Это мог быть Хели или Лусиан, могла бы быть… нет, это определенно не Дуня.

Или все-таки?

Он снял трубку.

— Алло, папа, — послышался голос Амелии. — Что у вас там случилось? Позвонил Хели и сообщил, что ты исчез. Что тебя нет нигде.

— Как видишь, я дома, — поспешил заверить Тео. — Завтра я уезжаю на пару недель. Ты меня застала уже на пороге.

— Куда, папа, куда?

— Секрет. Детям не следует все знать.

— Будь серьезным, послушай, оставайся дома. В воскресенье мы приедем в Ламмвайлер, Максим и я.

Понимаешь, у меня каникулы, и ты не будешь один. Линда уехала с отцом Максима. — Новая привычка, называть свою мать по имени! — В общем, мы приедем вдвоем. Согласен?

— Вы не застанете меня здесь, — сообщил Тео. — Я люблю тебя, солнышко, ну а теперь позволь мне уехать!

— Эй, папа, подожди…

Ему стоило больших усилий слышать голос своего ребенка и повесить трубку. И все же пути назад не было. Последний прощальный взгляд — и профессор Теобальд Фукс покинул франтовато покрашенную виллу в стиле барокко, сел в такси и уехал.

— Не знаете ли вы какой-нибудь приличный отель в Штутгарте, — осведомился Тео, — недалеко от Шлоссплатца, где можно было бы провести ночь?

— Провести? — Водитель бросил на него изучающий взгляд. — Как вы хотите провести ночь? — Самодовольная улыбка скользнула по его лицу, — Вы хотите развлечься или выспаться?

— Выспаться, — ответил Теобальд. — Предварительно хорошо поев. Знаете такой отель?

Водитель кивнул. Между вокзалом и Шлоссплатцем. Высшего разряда, с отличным баром.

— Отлично, — обрадовался Тео. — Carpe nocem!

— Что это значит? — Чувства шофера колебались между недоверием и тайной надеждой, что речь идет о какой-то непристойности.

— Это латинский, — пояснил Теобальд, и его вдруг подхватила волна предвкушения неслыханной радости. — А значит это: используй ночь!

— Точно, — подтвердил шофер. — Только у меня работа до завтрашнего утра.

— Тогда давайте начнем жизнь с завтрашнего утра и под девизом: Carpe diem! — Используй день!

— Как скажете. — Шофер повернул направо и остановился. — Вот мы и на месте.

Он выключил счетчик, и плата оказалась высока.

ХОЛОДНОЕ СЕРДЦЕ И ГОРЯЧИЙ СЛЕД

— Он нас провел. — Хели тотчас подметил, что Тео побывал дома. — Нет его дорожной сумки, маек, джинсов и куртки. Он сбежал!

Лусиан, с каждым часом все более захватываемый происходящими событиями, поинтересовался:

— А куда?

— Возможно, на Боденское озеро. Там у нас небольшая дача, скорее даже хижина. На природе ему хорошо работается. Но он ничего не взял из художественных принадлежностей.

Загадка за загадкой, к тому же оба не могли похвастаться выдающимися детективными способностями. Во всяком случае, в данный момент.

— Если бы у нас была какая-нибудь зацепка! — сетовал Хели. — Весь вечер Тео просидел между нами, а потом, не успело представление окончиться, как он исчез. Что могло случиться?

— Понятия не имею. — Лусиан чувствовал себя скорее зрителем, чем человеком, стремящимся докопаться до мелочей. — Я находился на сцене, когда вы подошли ко мне. Дяди Тео с вами не было. А больше я ничего не знаю.

— Как раз в эти минуты и произошло нечто важное.

С большим удовольствием Хели отправился бы сейчас к Лоттхен, но та все еще сердилась на него. И вот стоял он здесь, всеми покинутый, если не считать Лусиана, которого вряд ли можно было считать надежной опорой. На письменном столе в беспорядке лежали бумаги. Все вроде бы оставалось как прежде, а мир разрушился. Как и когда-то… Нечто похожее они, он и Тео, уже пережили много лет назад. И почему? Из-за кого? Из-за Дуни.

— Я с удовольствием свернул бы шею твоей тетушке, — фыркнул Хели.

Лусиан, которого невозможно было представить без серьги в ухе или без гитары в руках, уселся на ковре, тихо бренча что-то. Он ухмыльнулся.

— А разве вы не были влюблены в нее — вы оба?

— Когда это было! И вообще — откуда это тебе известно?

— Да разве можно скрыть что-нибудь в такой маленькой семье? — пожимая плечами, ответил Лусиан. — Тетя Дуня рассказывала мне, как вы из-за нее дрались, и что и с Тео, и с тобой у нее что-то было.

— И это она тебе рассказывала? — Хели в раздражении покачал головой. — Слишком сильно сказано.

Он уселся на пол рядом с Лусианом, обхватил руками колени и задумался. Он вспомнил несколько страстных поцелуев, и как у него перехватывало дыхание, и как ему хотелось, чтобы она осталась у него, а она, смеясь, ответила: «Не могу же я встречаться с вами обоими. И это ты должен понять, милый Хели. Но в моем сердце всегда будет гореть огонь, зажженный тобою!»

Между тем от подобного пожара ее сердце должно было бы обуглиться. Но этого не случилось. Сердце ее оставалось холодным.

— Хели, дружище! — Лусиан так хлопнул себя по лбу, что гитара жалобно зазвенела, — Эмиль!

— Что? — Даже Хели испугало подобное проявление чувств. — Какой Эмиль?

— «Эмиль и детективы», трое парней. Ты уже с ними знаком.

— Ну и что?

— Ведь Эмиль сообщил нам кое-что о дяде Тео. Что мы должны уезжать без него, поскольку он…

— Поскольку он еще должен нанести кому-то визит. Что-то связанное с фарфором. — Теперь Хели вспомнил, о чем в спешке совершенно забыл. — А дальше?

— Может, ему больше известно. Я имею в виду Эмиля. Может, он видел, с кем был дядя Тео, и ему знаком этот человек.

— Слишком много «может». — Хели скептически покачал головой. — Ты знаешь, где живет Эмиль?

— Узнаю. Через друзей. Никаких проблем. Я пошел звонить.

И он направился в кабинет, куда вход посторонним был категорически воспрещен.

— Эй, не смей там ничего трогать! — крикнул ему вслед Хели. — На письменном столе царит страшный беспорядок.

— Не буду, — ответил Лусиан. — И без меня поработали!

Через некоторое время он вернулся с видом победителя.

— Эмиль, — сообщил он, — живет в общежитии в западном районе Штутгарта. Сейчас его нет дома, будет после обеда. Я могу быстренько сгонять туда, если ты мне одолжишь машину.

— Я сам поеду, — заявил Хели. — Пошли, дружище.

Эмиль удивленно уставился на них сквозь свои круглые никелированные очки. Он занимал комнату в старом доме, почти пустую, с широким матрацем на полу вместо кровати и плакатами на стенах.

— Садитесь. — Он сделал приглашающий жест. — Где хотите.

Хели и Лусиан, как и Эмиль, уселись на пол, где, к счастью, были разбросаны подушки. Скрестив ноги и устроившись поудобнее, они приступили к разговору.

— Так в чем проблема? — поинтересовался Эмиль, — Хотите что-нибудь выяснить о вчерашнем фестивале? — Он повернулся к Лусиану. — Ты уже видел отзывы?

— Пока еще нет. Но вообще-то мы приехали из-за профессора.

— Какого профессора? — И круглые глаза Эмиля еще больше округлились.

— Профессора Фукса. Ты говорил Хели, — он махнул рукой в сторону Хабердитцеля, — что профессор должен еще к кому-то зайти по вопросу, связанному с фарфором, помнишь?

— Помню. Ну и что?

— Он пропал. Со вчерашнего вечера. А ты его видел. С кем он был?

— А-а, с Николой, — как само собой разумеющееся произнес Эмиль.

— И каким образом она связана с фарфором? — поинтересовался потрясенный Хели.

— Понятия не имею. — Эмиль пожал плечами. — Никола живет недалеко отсюда.

Хели и Лусиан вскочили как по команде, горя желанием тут же отправиться к Николе.

— Ее сейчас нет дома, — разочаровал их Эмиль. — Сегодня рано утром она уехала. В Шотландию.

— В Шотландию?

— Она часто ездит туда, это отлаженный маршрут. Она работает руководительницей туристической группы в фирме «Мальманн». Тоже недалеко отсюда. Так в чем же все-таки дело? — Впрочем, это Эмиля совсем не интересовало. — Не хотите гамбургеров? Фабиан принес несколько. Совсем свежие.

Они поблагодарили и отказались. Правда, Лусиан сделал при этом тоскливые глаза: голодный желудок его урчал. В связи со всеми этими дурацкими событиями о еде в доме Фукса — Хабердитцеля никто не заботился.

Хели поторапливал Лусиана. Ему не терпелось как можно скорее отправиться в туристическое бюро «Мальманн» пока оно еще не закрылось.

Вверху в окне стоял Эмиль вместе со своими товарищами по общежитию. Какая-то девушка послала им воздушный поцелуй. Все махали руками и кричали:

— Счастливо! Успеха!

— Почему они все такие приветливые? — удивился Хели, заводя двигатель. — В чем ты видишь причину?

— Это типично для общежития, — ответил Лусиан. — Там всегда так. Либо все ссорятся, либо все милуются. Я через это прошел. Несколько утомительно. — Он говорил как озабоченный отец многочисленного семейства. — Бывает, что они либо спят там все вперемешку, либо до тошноты верны друг другу. Все повторяется. Как с Нини. Для меня все ясно. А она… — Последовал тяжелый вздох. — У нее лишь карьера в голове. Ее девиз: успех гарантирует, душа опустошает. Так что, если ты меня спросишь…

— Я тебя не спрашиваю, парень. Смотри лучше на вывески: туристическое бюро «Мальманн». Видишь где-нибудь?

— Вон там, — ответил Лусиан — Да пропади они все пропадом!

Навести справки они сумели у некой фрау Бальбе. Ее имя стояло на взятой в рамку табличке рядом с ее рабочим местом. Тур в Шотландию — да, они отправились сегодня рано утром.

— В данный момент, — фрау Бальбе взглянула на свои часики, — они должны подниматься на борт судна в Зебрюгге. Завтра рано утром они прибудут в Гулль и уже оттуда отправятся автобусом в Эдинбург. — Она посмотрела сначала на Лусиана, потом на Хели. — Там они проведут два дня. А в чем, собственно, дело?

— Речь идет о моей тете, фрау Вольперт…

— О профессоре Фуксе!

Оба ответили одновременно. Фрау Бальбе с раздражением посмотрела на них. Сегодня у нее был не слишком удачный день: ее коллега Кнедлер, хотя и была вдвое моложе, умудрилась подхватить грипп, и теперь ей приходилось обслуживать два места, что нервировало ее. Образовалась очередь, компьютер словно взбесился, выдавая неверные сведения, и к тому же наступил пик сезона путешествий.

— Итак? — Высоко вздернув брови, она сложила руки на столе, всем своим видом демонстрируя нетерпение. — Что еще я могу для вас сделать?

— Если возможно… — Хели использовал все свое обаяние, против которого невозможно было устоять. — Мне бы хотелось иметь проспект тура в Шотландию, со всеми пунктами. Если это не составит вам труда. Видите ли, речь идет о…

— Моей тете Дуне Вольперт, — вставил Лусиан.

— О моем друге профессоре Фуксе, — мягко поправил Хели, бросая на Лусиана испепеляющий взгляд. — Профессор решился на поездку в последнюю минуту. Поэтому мы должны знать, когда и где сможем застать его. Вопрос жизни и смерти! Я весьма признателен вам за ваше понимание.

Как раз понимания фрау Бальбе и не выказывала. Она перелистывала документы, как это принято, когда кто-нибудь из посетителей не разбирался в работе данного учреждения. А перелистывание документов, как правило, производит впечатление уверенности и усердия, к тому же действует на нервы окружающих и отнимает у них много времени, даже если вопрос уже давно решен.

Итак, фрау Бальбе листала документы. Конечно, она же находилась в своей родной организации. Неожиданно она подняла на них глаза, и профессионально радостная улыбка озарила ее лицо.

— Ах, да, разумеется! Ведь руководительница туристической группы передавала!

— Фрау Штанци, — на этот раз в унисон произнесли Хели и Лусиан.

— Естественно, вы получите проспект. — Фрау Бальбе выложила на стол два иллюстрированных, в глянцевых обложках, буклета. — Здесь вы найдете все, что вас интересует.

Кивнув обоим и передав — не зная его — господину профессору привет, она заявила:

— Очень приятно, что вы зашли! Фирма «Мальманн»- ваш правильный выбор!

Хели и Лусиан задержались в Штутгарте. Они испытывали голод и жажду, кроме того, Хели хотел внимательно полистать проспект, чтобы досконально изучить маршрут Теобальда.

Итак, они наспех поели и выпили вина. Хели пришлось разбавлять вино минеральной водой, поскольку он был за рулем.

Они почти не разговаривали друг с другом, каждый погруженный в свои мысли. Но если Хели думал о Тео, то Лусиан о Нини.

Последнее время они лишь изредка виделись в Берлине. Иногда сталкивались на студии: «Привет, Нини!» и «Привет, Лулу!» Выпивали по чашечке кофе в какой-нибудь харчевне и разбегались.

А со времени их последнего совместного выступления Лусиан постоянно думал о ней и ее дерзкой песне. Да, уж храбрости у нее хоть отбавляй. Никакого жеманства. Нахалка, отчаянная и остроумная. Сильный тип. Честная и хорошо разбирающаяся в окружающей среде, хотя она и ненавидела это слово. Она всегда говорила: «Окружающая среда — это все вздор, это ничто. Есть только мир, в котором мы живем. Ну, разве что еще поля вокруг или окрестности. А окружающая среда — это дерьмо». Смешно, что никто до этого не додумался!

— Что, собственно, ты думаешь об окружающей среде? — спросил Лусиан, пробуждаясь от своих мыслей. — Я имею в виду название, слово…

— Что? — рассеянно переспросил Хели, который, изучая маршрут по проспекту, не слышал сказанного Лусианом. — Через пять дней они будут в Черном Замке. Смотри, вот здесь!

Без особого интереса Лусиан бросил взгляд в каталог. Фотография Черного Замка. Противореча своему названию, на холме под голубым небом высился белоснежный замок, окруженный изумительной красоты парком. Симпатичный мужчина в клетчатом пиджаке сидел на выступе стены и приветливо улыбался. У ног его величественно развалилась огромная с шерстью медового цвета собака.

— Так вот каков герцог Ленокс, — протянул потрясенный Хели. — Бедняга Тео — вот это конкурент!

— Вот это да! — Лусиан в момент забыл собственные переживания. — И у него сейчас находится тетя Дуня?

Хели кивнул. Он даже вспотел от благоговейного восхищения.

— Вот здесь и располагается знаменитая фарфоровая комната. Посмотри, целый зал драгоценностей!

— С ума сойти!

Они помолчали, потрясенные увиденным.

Через некоторое время Хели произнес:

— Как могло случиться, что Тео натолкнулся именно на эту руководительницу туристической группы, которая едет именно в Шотландию, в этот замок, и именно в это время! Если бы не состоялось ваше представление и если бы Тео не пошел на него, он бы никогда не встретил эту руководительницу! Что это — случайность или нет?

Он не обращал внимания на ужимки Лусиана, которые создавали впечатление, будто он еще что-то знает. Это могло быть лишь позой. Когда Лулу ничего не понимал, он начинал ухмыляться.

Хели, придав лицу мудрое выражение, произнес, направив потусторонний взор в сторону стойки бара:

— Жизнь — это сказка, рассказанная глупцом.

— Что?!

— Макбет, — скромно добавил он. — Ты хоть слышал о Шекспире?

Лусиан рассеянно кивнул.

— Ну и?… — с нетерпением продолжал Хели.

— Пойду-ка я, позвоню Нини, — заявил Лусиан и исчез.

Ночью Хели принял решение отправиться за Тео, с тем, чтобы тот не наделал глупостей. Его нельзя, просто непозволительно было оставлять одного! «Без меня он пропадет, — думал Хели, — ребенок, который не может самостоятельно ориентироваться. Кто знает, что он, с его уязвленной гордостью, сделает с герцогом: устроит тому скандал, нанесет оскорбления, а может, даже затеет потасовку! Иногда Тео мог потерять контроль. Артистичная натура. Сами понимаете».

На следующее утро он сообщил Лусиану о принятом решении.

— В Шотландию, неужели правда? И уже завтра? Да ты что, с ума сошел?

Однако постепенно предложение начало нравиться Лусиану, и он спросил:

— Не будешь против, если я поеду вместе с тобой? Я разделю дорожные расходы.

— Нет необходимости, — великодушно заявил Хели. — В конце концов, это ты напал на след, выйдя на Эмиля так что имеешь законное право…

— А Нини? — быстро воспользовался моментом Лусиан. — Можно и ее…

— Кто? — ошарашенно переспросил Хели, — Нини с ее шлягером о сперме? Только не в моей машине!

Лусиан снова ушел звонить. Его Нини записывала новый диск и практически не покидала студию. Но для Лулу она сделала исключение, подошла к телефону и даже прочла нотацию:

— Езжай спокойно, Лулу. Ты же не навечно отправляешься в Шотландию, верно? Позвони мне с дороги, в студию или в отель, куда хочешь. Все равно у меня нет другого мужчины. Не хватает на это времени. Я пишу сейчас текст для новой песни об окружающей среде, знаешь, простенький такой: о солнце, луне, небе — обо всем вокруг. Тут все ржут: экологическое танго. Слушай, как было бы здорово вместе отправиться в Шотландию. «Вечно молодые» — что за песня, да тызнаешь! Как называется та дыра, откуда ты звонишь? Ламмвайлер? Вот здорово, если посмотреть на карту: из Берлина в Ламмвайлер. Вот так штука, Лулу…

Типичный монолог Нини. Она вынуждена закругляться, ее уже зовут. Лусиан повесил трубку, бормоча: «Ненормальная девчонка».

При этом губы его были растянуты в радостную ухмылку, как будто он угадал все шесть номеров в лотерею.

Между тем Хели договорился с фрау Кляйншмидт. Она согласилась заглядывать в розовый дом в стиле барокко, следить за почтой, телефоном и садом. Особого желания выполнять эту работу у нее не было, да нужда в деньгах заставляла. С ней вместе жили трое ее взрослых сыновей, от которых куска хлеба не дождешься. А сама она работящая: и готовит, и убирает, да еще помогает этим бездельникам. Ее старший живет с одной девушкой, «это у них серьезно», так вот и эта девушка поселилась в домике фрау Кляйншмидт. В тесноте, да не в обиде. К тому же Ханнелора, как звали «серьезную связь», могла позаботиться о мальчиках, когда фрау Кляйншмидт отсутствует.

— Буду поддерживать с вами связь. — Хели вложил ей банкноты в руку. — Возьмите, это на какие-нибудь непредвиденные расходы, — добавил он тактично. — Завтра рано утром мы уедем. Не будем дожидаться вас, ведь у вас есть ключи? Вот и отлично.

Вечер у них прошел в мирной обстановке — у Хели и Лусиана. Казалось, что они уже давно подружились, несмотря на разницу в возрасте и на то, что многое им было непонятно друг в друге. Слишком много берлинской грубости, считал Хели. Слишком много венской спеси, думал Лусиан. И все-таки они пытались найти взаимопонимание между народами.

Они сидели перед телевизором, когда началась передача «Культура в стране». Сначала вообще не хотели ее смотреть, но тут последовало интервью с Дуней, а потом и с Тео. Смех, веселье, ликование.

Достойная любви Дуня, немного недовольный профессор Фукс — и Хели в наилучшем виде.

— Смотри внимательно, — задыхаясь от смеха, воскликнул Хели, — сейчас будет это место: мы поднимаемся по лестнице, я впереди, открываю дверь, а там лежат Максим с Амелией, сейчас, сейча-а-а-ас…

Все, конец. Ясно. А он-то думал… Телевидение могло быть назойливым, но не пошлым. Во всяком случае, это относилось к редактору Бингер, Колумбу в женском обличье, рассеянной, в мятой одежде, но ясно сознающей, что она делает. А сделала она вступление, взяла интервью, перечислила в конце передачи всех принимавших в ней участие, и все это со знанием дела, совершенно, профессионально. На прощание камера скользнула по дому, саду и горам вдали.

Конец. И это было всего несколько дней назад. Хели эта передача показалась приветом из прежней жизни. Тогда еще мир не разрушился. А вот потом начался хаос.

— Тетя Дуня держится перед камерой просто шикарно, — заявил Лусиан. — Можно влюбиться!

— К сожалению, даже слишком.

Хели вздохнул. То, как Дуня выглядела на экране, взволновало его. Просто блестяще! Как она говорила, двигалась, совершенно естественно, как кисточкой, держа ее нежными пальцами, наносила рисунок на фарфор, Нет, она не подвластна возрасту. Есть лица, на которых ничего, абсолютно ничего не написано. Другие же — как природа.

Никакой скуки. Так вот, Дуня обладала именно таким лицом. А тут еще темные волосы, зачесанные с высокого гладкого лба, который сам походил на фарфор, расписываемый ею. Да при одном взгляде на нее любой герцог упадет в обморок. Естественно, герцог из Черного Замка не мог себе позволить подобного.

Неподобающее поведение.

Дуня, герцогиня Ленокс… Да, это подходило ей. Бедняга Тео. Он срочно нуждался в поддержке.

— Отъезд завтра рано утром, точно в семь, — предупредил Хели. — И если можно, без гитары.

— Чертов австриец, — простонал Лусиан. — Но ты начальник.

Хели мучился от бессонницы. Мысли не давали ему уснуть. Он нервничал, постоянно хватался за свои очки на ночном столике, вскакивал и принимался в очередной раз изучать маршрут. Делал прикидки: когда, где и как его путь пересечется с группой Тео. Может быть, даже еще до прибытия в Черный Замок, чтобы он смог поговорить с Тео и образумить его.

Хели стоял у окна и смотрел вниз на домик своей Лоттхен. В окнах было темно. Обычно в это время он бывал у нее и из ее окна смотрел на этот дом. И вот теперь, один-одинешенек, стоял он здесь. А в качестве помощника у него этот потешный Лусиан, который, кажется, получил отставку от своей подружки по песочнице.

Все они пострадали из-за женщин.

Хели с удовольствием бы выпил снотворное, в виде исключения, но его у него не было. Тогда он выпил двойную порцию виски, поразмышлял, а не отправиться ли к Лоттхен и не овладеть ли ею со всей мощью мужской страсти — но, к сожалению, так поступить он не мог. Он не был Фанфаном, гусаром. Скорее Вуди Алленом, слишком высоким городским невротиком, живущим в деревне. Сотканным из противоречий.

Хели бросил последний взгляд на небо, но не увидел звезд, закрытых облаками. Ах да, в Шотландии наверняка холодно. Хорошо бы взять еще один пуловер.

Он уже решил отправиться за пуловером, как увидел подъехавший автомобиль. Прямо к дому. В час ночи! Наверняка кто-то ошибся, какой-нибудь припозднившийся гость из отеля.

Но затем хлопнула дверца, и, когда Хели высунулся из окна, он узнал «челн».

— Эй! — крикнул кто-то и помахал рукой. — Здорово, что ты еще здесь, Хели, мне не придется звонить!

По-настоящему золотой характер. Как и у ее отца. Поскольку это была Амелия. Свеженькая, прямиком из Вены.

— Естественно, я разволновалась. Послушай, сначала ты сказал мне, что папа бесследно исчез, а потом я звоню, а он дома и говорит, что уезжает! И все, больше ничего. Он просто повесил трубку. И голос его звучал как, как…

— Как у потенциального самоубийцы? — осторожно вставил Хели.

— Как раз нет! — воскликнула Амелия. — Он звучал счастливо, представляешь? После несостоявшейся свадьбы и всего такого! У него нервы сдали, скажу я тебе, это напускной оптимизм. Своего рода защитная реакция. Такое бывает, я уже видела подобное у мамы. То она рыдает, то вертится стрекозой, веселится на вечеринках, смеется. А попадает домой и начинает выть, вот что страшно. В общем, я сразу села в автомобиль и сюда.

— А Максим, где он?

Она пожала плечами.

— Он не мог бросить свой банк, там у них что-то случилось. Может, позже приедет.

— Тогда ему следует поторопиться, — заметил Хели. — Через несколько часов мы уезжаем. К твоему отцу. В Шотландию.

— Что?!

— Ты остаешься здесь и ждешь своего банкира.

— Ну нет, я еду с тобой! Мне уже давно хотелось побывать в Шотландии. — И с разыгранным кокетством: — Только ты и я — великолепно!

— Привет, Вена! — В дверях появился Лусиан, держа в руке три банки колы. — Невозможно было не услышать твою колымагу. — Он стоял в одних плавках, но с накинутой на плечи курткой. — Добро пожаловать на борт. — Он раздал банки. — За шикарное путешествие!

Амелия озадаченно уставилась на него.

— Что происходит? — произнесла она, указывая на Лусиана. — Он вернулся или уже постоянно проживает здесь?

— И то и другое — Хели пожал плечами, — Он Дунин, как ты — наша.

— Он тоже едет?

— Должен ехать, — со страдальческой миной пояснил Хели. — В конце концов, это он напал на след твоего отца.

— Кончайте, друзья. — Победоносно ухмыляясь, Лусиан поднял банку. — Не всегда же быть одному шампанскому, верно?

— Ненавижу колу, — заявила Амелия и опорожнила банку.

«Челн» завели в гараж, а Хели занялся подготовкой своего автомобиля к путешествию. Загрузили багаж, и Амелия с Лусианом заняли места. Сборы продлились дольше, чем предполагали. На колокольне пробило уже восемь часов.

А Хели все продолжал возиться. В который уж раз он перепроверял покрышки, обходя автомобиль со всех сторон, и открывал капот, косясь в сторону дома Лоттхен. Он намеренно громко разговаривал, театрально жестикулируя. Из окон свешивались любопытные соседи.

Наконец она появилась. Немного неуверенная, со слегка взлохмаченной прической. Видимо, еще не успела закончить свой утренний туалет.

Сначала она сделала вид, что хочет пройти мимо, но Хели захлопнул капот, и они очутились друг против друга.

— Ты уезжаешь? — растерянно спросила она. Похоже, на это она не рассчитывала. Ей хотелось проучить Хели, истомить, но не потерять его — У тебя что, отпуск?

— Что-то в этом роде. — Подняв руки, Хели обхватил ладонями ее лицо. — Я все расскажу тебе, когда вернусь, хорошо?

Коротко кивнув, она освободилась от его рук и наклонилась, заглядывая в машину. Амелия и Лусиан махнули ей, понимающе ухмыляясь.

— Следует ли понимать, — лицо Лоттхен приняло каменное выражение, — что твоя поездка связана с профессором?

Помедлив, Хели кивнул.

— Тогда всего хорошего, — проговорила Лоттхен с таким видом, будто речь шла о ее сопернице.

Она повернулась, чтобы уйти, но Хели крепко схватил ее.

— Эй, так не пойдет!

— В чем дело?

— Да ты же ревнуешь меня к Теобальду. Что я должен делать? Расстаться с ним?

— Почему бы и нет? — Она сверлила его взглядом. — Он же всегда только использовал тебя.

— Черт побери! — рассердился Хели. — Он сбежал от меня. Мы едем за ним, чтобы он не наделал глупостей. Каким образом, интересно, он использует меня?

Лотта печально посмотрела на него и покачала головой, как бы находя подтверждение своим словам.

— Он использовал тебя хотя бы тем, что сбежал. И вообще он использует твои чувства, мысли. Ты его вассал. Всего доброго, Хели.

Она слегка отодвинула его и скрылась в своем домике.

Хели застыл на месте. В течение нескольких секунд он раздумывал, а не плюнуть ли на путешествие и не убежать ли самому куда-нибудь подальше.

Он не был вассалом. Он был другом. А дружба, и это знает любой совестливый человек, проистекает от любви. Или не так?

С высоко поднятой головой Хели уселся за руль и завел двигатель. Итак, господа хорошие, в путь, в Шотландию!

И все-таки где-то в глубине его сердца поселилась крохотная заноза — сомнение. И она не давала ему покоя.

КОРОТКАЯ ЮБКА, КЛАН И ВОЛЫНКА

— Так, — проговорил водитель Хушлингер, выводя автобус из порта и перестраивая его в левый ряд, — а теперь не думайте, пожалуйста, что я дьявольский водитель.

Все засмеялись. Они в Англии! Еще один прощальный взгляд на паром, казавшийся огромным китом, выброшенным на берег порта Гулль. Начиненный бесчисленным количеством легковых и грузовых автомобилей, автобусов всех размеров, он в своем огромном брюхе перевез их ночью из Зебрюгге. А к тому же еще и пассажиров со всех концов света.

Напрасно Теобальд искал на борту руководительницу туристической группы.

Где она пряталась? В огромном обеденном зале, где их кормили поочередно, он встречал то одного, то другого члена группы, но фрау Штанци среди них не было.

После ужина он любовался на палубе заходом солнца. Над морем висела легкая розовато-голубоватая дымка, таинственно мерцая и напоминая великолепные декорации к опере Вагнера «Гибель богов». Люди вокруг собирались стайками, фотографировались, подзывая друг друга, смеялись. И лишь Теобальд, одинокий, как степной волк, стоял, положив руку на поручень. Соленый бриз трепал его волосы. Он мечтал. О чем? Вечная и неизбывная мечта — возможно, о Дуне, а вернее о человеке, который бы его понимал, принадлежал ему душой и телом, с которым он мог бы поговорить.

Где, черт побери, эта Никола Штанци? Разве она не отвечает за их группу? Если сейчас, среди этих чужих людей, он вдруг почувствует себя плохо и скопытится, ну даже просто упадет в обморок, что тогда? Кто известит ее об этом? Он даже не знал, где ее каюта! Туристов распределили по разным палубам. И повсюду ни одного знакомого лица.

Когда стемнело, он прошелся по судну, раздумывая, пойти в кино или на дискотеку, но там буйствовала одна молодежь, а фильм он уже видел. В конце концов он пошел на чувственные звуки рояля и очутился в Зеленом салоне. Здесь было очень уютно: ниши и мягкий свет маленьких настольных ламп. За роялем сидел не первой молодости пианист и играл старые мелодии: изумительную сентиментальную музыку к «Касабланке». Ну чье сердце не дрогнет? «Я смотрю в твои глаза, малышка…» Знаменитейший тост из фильма в немецком переводе звучал более сентиментально и трогательно, чем в оригинале. И от этого еще более вышибал слезу…

Весь во власти лирических чувств, Теобальд присел за один из столиков перед балюстрадой. За его спиной проходили немного приподнятые, покрытые ковром мостки, по которым можно было обогнуть салон. Он заказал шампанское, чувствуя, что ему необходимо взбодриться. Его вдруг охватил страх. Что будет, когда они приедут в Эдинбург, а затем последуют на север, в Черный Замок? Что ожидает его там? Если Дуня его опять разочарует, ранит, покинет… Этого он уже не сможет пережить.

Он желал видеть сейчас рядом с собой Николу Штанци, и это чувство было настолько сильным, что он удивлялся, почему она не появляется.

— Ах, вот и профессор! — неожиданно раздался женский голос.

Он вздрогнул и обернулся. Но это была не Никола Штанци!

Выстроившись в ряд, как курицы на насесте, у перил стояли вдовы, все трое. В автобусе они уже выяснили, кем он является. Они знали его картины, и те нравились им, как и голос Пласидо Доминго и книги Консалика. И вообще эти дамы являлись поклонницами искусства. Они тут же завладели Тео. Подошли к его столу и кокетливо поинтересовались, нельзя ли им к нему присоединиться. С трудом выдавив любезную улыбку, он пригласил их за стол. А что ему оставалось делать?

Вдов звали Эмми, Хильда и Траудель. Все родом из Хемница, что чувствовалось по их речи. Хильда со дня свадьбы жила в Хайльбронне, а Эмми и Траудель приехали к ней в гости. Ну, а поскольку дела у «восточных пенсионеров» шли не слишком блестяще, то Хильда оплатила им путешествие. Соответственно и тон в этой троице задавала она.

— Почему в одиночестве, профессор? — Она наклонилась к нему. Раньше она руководила большим предприятием, вместе со своим мужем, а потом на их место пришел зять, и теперь она наслаждалась жизнью. — Кого-нибудь ждете? — Она с недоумением посмотрела на бутылку шампанского и одинокий бокал.

— Вас, естественно. — Теобальд разыгрывал прожигателя жизни и, слегка отодвинувшись от Хильды, сделал приглашающий жест. — Не желаете ли разделить со мной компанию?

Они желали. Он попросил принести еще три бокала. С каждым глотком в дам вливались бодрость и энергия. Акцент их усиливался, впрочем, как и игривость, они становились более сексапильными. Хильда, белокурая и пышнотелая, с гривой волос и ниткой жемчуга на полной шее; Эмми, нежная и морщинистая; и, наконец, Траудель в таких огромных роговых очках, что они испугали Тео. Ему приходилось нелегко: проявляя заинтересованность, терпеливо выслушивать истории их жизни. Подружились они еще в школе и вместе посещали уроки танцев, ходили в музеи и на выставки, ах, да, а лотом Хиль да вышла замуж и воздвигли стену, и уже в течение десятилетий они не виделись друг с другом.

Мужья умерли, и чтобы скрасить одиночество, они начали путешествовать. А что им еще оставалось, верно?

— Очень хорошо могу себе представить.

Тео откашлялся, ибо ложь застревала у него в горле, но, вспомнив Хабердитцеля с его испытанными трюками, вновь начал:

— Очень хорошо могу представить себе вас молодыми девушками, всех троих. Наверняка у вас отбою не было от поклонников, вас обожали.

Конечно, и еще как! Последовали смешки, признания, посыпались имена. Тео тоскливо огляделся. Как бы ускользнуть ему отсюда?

И тут он увидел Николу Штанци, стоявшую на балюстраде недалеко от них. Кто знает, как долго она там находилась, наблюдая за этой комедией. Она кивнула ему. Казалось, она вот-вот лопнет от смеха, но взяла себя в руки и изобразила на лице милую, ни к чему не обязывающую улыбку руководительницы туристической группы.

Тут и Хильда увидела ее и заговорила с ней. Не хочет ли она присоединиться к ним, у них так весело за столиком?

Фрау Штанци с сожалением посмотрела на свои часики, пожелала всем приятного вечера, но, к сожалению, ей еще надо…

И ушла.

Пианист играл и пел: «Когда на Капри красное солнце садится в море…», хотя как раз в тот момент луна всходила над Англией.

Глаза дам подернулись печалью, даже у Траудель, за ее толстыми очками. Похоже, их охватили воспоминания, они вздыхали и тихо подпевали.

Тео воспользовался моментом и покинул их.

Николу Штанци он так и не увидел больше в этот вечер.

И вот, в трехзвездочном автобусе, она сидела рядом с водителем, которого называла «Хушль». Прямо над ней возвышался Тео, сидевший в первом ряду на лучшем месте, о чем позаботилась фрау Штанци. Если он вытягивал шею, то тогда мог разглядеть ее темные густые волосы, гладко причесанные и стянутые сзади заколкой (практичная прическа, которую также любила Дуня).

Когда же он обращался к ней с вопросом, чтобы заглянуть ей в лицо, она поворачивалась к нему или, что делала чаще, вставала. Тогда она обращалась и к другим путешественникам, держа микрофон около рта, с сияющими глазами, полными лукавых смешинок. Красивым чистым голосом с небольшой хрипотцой. Фрау Штанци понимала юмор. Она хорошо разбиралась в литературе, к месту рассказывала баллады, цитировала Фонтане ^[7], написавшего толстые тома об Англии и Шотландии, постоянно заглядывала в свои бумаги, рукописи, записи. Тогда Тео мог разглядеть лишь кусочек ее обнаженной шеи над вырезом красной майки. Время от времени она натягивала на плечи черный пиджак, и тогда Тео ничего не видел.

О горе!

Теобальд заставил себя переключить свои мысли с нее на что-нибудь другое. В конце концов, есть вещи поважнее, он отправился в это путешествие не для собственного удовольствия! Что скажет Дуня, когда он объявится в Черном Замке вместе со всей группой? На посещение Замка была отведена вся вторая половина дня: времени достаточно, чтобы все осмотреть. Герцог нуждался в деньгах и открыл свое поместье для посещения. За вход следовало заплатить, но и осмотреть за это можно было все. Даже собрание фарфора.

Наверняка Дуня работала где-нибудь в другом месте, в его личных покоях или комфортабельной мастерской, куда вход посторонним был воспрещен. Даже для него. «Я жених мисс Вольперт…» Хотелось бы ему посмотреть на того, кто воспрепятствует ему войти. Ха! Даже сам его светлость герцог, как там его, рискует получить крепкий удар по носу.

И все равно мысли его постоянно возвращались к Николе. Может, он так много думает о ней, потому что она являлась руководительницей его группы, и тогда это объяснимо.

— Мы находимся в графстве Йоркшир.

Она опять поднялась с «нижнего этажа», встала на ступеньку и теперь находилась на одном уровне с водителем. Бросив на Тео быстрый, почти заговорщицкий взгляд, она продолжила:

— И как раз въезжаем в Дургам. Здесь мы осмотрим собор и сделаем небольшой перерыв на обед.

— Кто хочет, может поесть сосисок. Господин Хушлингер позаботится об этом. Правда, Хушль?

— Вообще-то я отвечаю за напитки, — проворчал водитель. — Но сначала осмотр.

Это был опытный водитель с многолетней практикой. Никогда он не сел бы уставшим за руль. Поэтому он использовал любую возможность, чтобы улечься в автобусе и поспать.

— Не торопитесь, — имел обыкновение говорить он Николе. — Осматривайте, сколько хотите. И после этого вы будете чувствовать себя как у Криста за пазухой!

— Но, Хушль, — стонала Никола. — Говорят: «У Христа за пазухой».

Но он всегда произносил неправильно, только чтобы позлить ее.

Они обстоятельно все осмотрели и получили разъяснения по всем своим вопросам. Затем купили открытки и спустились по булыжной мостовой крутой улочки прямо к стоянке, где Хушль уже соответствующим образом подготовился. Он сварил сосиски и как Отец Небесный распределил хлеб между страждущими. Если бы поблизости был какой-нибудь водоем, он бы не задумываясь превратил воду в вино.

Тео между тем разговорился с доктором Лобеманном. Очень приятным человеком, имевшим жену и двух подростков, сына и дочь, которые выглядели весьма неприветливо. Наверняка они с большим удовольствием проводили бы время со своими сверстниками, чем путешествуя с родителями по Шотландии. («Лучше бы поучились чему-нибудь — послушали о Марии Стюарт или Джоне Ноксе^[8]».)

Вероятно, так и было. Доктором каких наук был приятный господин Лобеманн, Теобальд не знал, да и знать не хотел.

— Нам повезло с руководительницей, согласны? — Попеременно откусывая хлеб и сосиску, доктор лукаво подмигнул Тео. — Симпатичная, в высшей степени привлекательная женщина, и так эрудирована. — Он понизил голос, чтобы его не услышала жена. — Все время хочется смотреть на нее, да?

Тео кивнул и, как всегда, принялся озираться в поисках Николы. Она раздавала напитки, делала пометки на карте, доставала из холодильника припасы. Ни минуты свободной, чтоб хотя бы обменяться взглядами!

Подошла какая-то собака в надежде полакомиться. Тео, любивший животных, протянул ей половину сосиски. Тут подошла еще одна, а потом собаки потянулись одна за другой — все из ближайших домов, упитанные и прожорливые. Тогда Тео купил еще сосисок и поровну разделил между собаками. Попутчики сгрудились вокруг Тео, вдовы издавали одобрительные возгласы.

— Ах, вы только посмотрите! — Никола Штанци направилась к ним, чтобы выяснить причину всеобщего ликования. — Доктор Дулиттл, собственной персоной! Можно принять участие в кормежке?

— Не знаю, — осторожно протянул Тео, в высшей степени расстроенный тем, что вынужден отказывать ей. — Но возможно, нам не следует много… Я все-таки думаю, это чужие собаки — а вдруг эта пища не пойдет им впрок?

Но фрау Штанци не воспринимала ситуацию столь трагически.

— Просто не надо перекармливать господ-собак!

— Среди них две девочки, — поправила вдова Хильда, имевшая хорошее зрение и всегда вникавшая в суть дела. — Вы должны быть более внимательны, дарлинг! — Она обратилась к фрау Штанци, практикуясь одновременно в английском.

Все засмеялись — и с тех пор стали называть руководительницу только «Дарлинг».

— Ну, хорошо, а теперь попрошу всех в автобус, пожалуйста. Неужели мы такие толстые, Хушль?

Водитель еще занимался уборкой. Кто хотел попасть в туалет, крошечную металлическую кабинку, вынужден был переползать через голову Хушля и оставшиеся сосиски. Поэтому «Отец Небесный» втягивал голову, подстраховываясь, и, кряхтя, скрючивался, а все вместе это походило на утреннюю зарядку. Постоянный повод для веселья! Посмеиваясь, Теобальд время от времени бросал взгляд на Дарлинг в надежде восстановить духовную близость и вызвать ответную улыбку родственной души. Но все напрасно! Она поровну делила между всеми свое любезное внимание точно так же, как он до этого делил сосиски между собаками.

Они ехали вдоль Черного верхового болота — ах, какая уединенность! Холмистая, бедная растительностью, широко раскинувшаяся страна без деревьев; крутые голые горы, совсем рядом, стремительно вздымавшиеся у края дороги; а внизу, в долине — крошечный, как прилепленная заплатка, белый домик. На косогоре — огромные отары пасущихся овец, которые, разбредаясь, напоминали светлые точки на зеленых лугах. Видимо, здесь овцы являлись индивидуалистами.

Дорога проходила еще по Англии.

— Внимание! — воскликнула Дарлинг. — Приготовить фотоаппараты, деньги — мы приближаемся к границе!

Хушль вставил в магнитофон новую кассету, послышались звуки волынок — и сразу установилась праздничная атмосфера, повеяло духом Шотландии.

На горе просто лежал камень. Белыми большими буквами на одной стороне было написано: Англия. На другой — Шотландия.

Все фотографировались, горный ветер свистел в ушах. Тео сунул доктору Лобеманну в руки аппарат и попросил щелкнуть. Затем обнял фрау Штанци за плечи и встал с ней перед пограничным камнем. Стремительно налетевший порыв ветра разметал их волосы и заставил непроизвольно склонить головы друг к другу. Тут их доктор и щелкнул, радостно воскликнув:

— Блеск — прямо снимок по случаю обручения!

— Точно, — колко бросила его супруга. — Через несколько дней мы будем в Гретна-Грин, где они смогут пожениться без всяких формальностей.

— Отлично, — заметила дочурка Тина, украдкой бросив взгляд на единственного мужчину, который за все путешествие не произнес ни слова.

— Ступай-ка ты лучше в автобус, — посоветовала фрау Лобеманн, — а то еще у тебя опять заболят уши.

Последовала буря протестов и со стороны сына доктора, Томми. Ему совсем не нравилось путешествие, лучше бы он погонял с друзьями на мопеде. Родителям надоело устранять разногласия, и они затолкали обоих подростков в автобус. За ними потянулись и остальные.

Фрау Штанци стояла недалеко от автобуса и любовалась горами.

— Автобус стоит еще в Англии. — Тео присоединился к ней. Ему надо было подождать, пока все войдут в автобус, ведь он сидел впереди всех. — А мы уже в Шотландии.

— Да, интересно, не правда ли?

Своеобразная ситуация, своеобразное состояние. Тео тихо процитировал:

— «Ветер донес запахи чужеземной страны, ибо пришел с моря, запахи травы и овец, ибо пришел с холмов, холмов Шотландии».

— Звучит красиво. — Никола подняла голову и посмотрела на него смеющимися глазами. — Сами придумали?

— Услышал по телевизору. Это сказал Харди Крюгер. И слова мне настолько понравились, что я записал их.

Она молча кивнула. Снова между ними возникло нечто странное, как и в первый вечер, когда она ему кивнула, а он бросился к ней, лишь в последний момент сообразив, что ошибся. Но вот одна мысль не давала ему покоя.

— С кем вы меня перепутали, с кем? — прямо спросил он.

— Как, что… — не поняла она. О чем она думала? — Почему…

Хушль нетерпеливо нажал на клаксон.

— Мы должны подняться, — проговорила она, направляясь к автобусу, из которого все с любопытством взирали на них.

— Мы нюхали ветер, — непринужденно пояснила она. — Великолепный запах!

Она плотно натянула на плечи пиджак, преувеличенно вздрагивая. В автобусе воцарилось радостное настроение.

Господин Хушлингер вновь поставил кассету с записями волынок, и из репродуктора полились расплывчатые, заунывные, исполненные тоски звуки.

Мысли Теобальда устремились в Черный Замок. Он видел герцога Ленокса, Дуню в его объятиях, а у их ног собаку с шерстью медового цвета. Его Дуня, которая со вчерашнего — или позавчерашнего — дня должна была стать его женой. Шквал необъяснимых чувств охватил Тео. Он любил Дуню, она всегда была, как он помнит, его тоской, его любовью, его жизнью… И все же! Он чувствовал, как влекло его к Николе. Ее притягательность лишала его сил, подавляла любое сопротивление, парализовывала защитную систему души. Что это могло быть?

— Aurea mediocritas, — сказал он себе.

Возможно, слишком громко, или в этом виновата акустика? Никола встала и удивленно посмотрела на него. Ее лицо находилось совсем близко от его. Она спросила:

— Золотая середина — ну и что?

С неменьшим удивлением он смотрел на нее:

— Вы понимаете латынь?

— Вы имеете что-нибудь против? — Слова прозвучали дерзко, вызывающе, но глаза ее говорили об обратном. Она кивнула ему, полная понимания, скорее даже сочувствия. — В любом случае, желаю вам всего самого лучшего, чего вы себе можете пожелать.

И снова села.

Ему казалось, что на доли секунды он приоткрыл ей свою душу. И это было ему неприятно. Очень.

После обеда они прибыли в Эдинбург. Всех охватило радостное настроение. Вдовам непременно хотелось увидеть шотландца в короткой юбке. Остальные, в первую очередь дамы, присоединились к ним. И тут же неизбежно возник вопрос: а что носит шотландец под юбкой?

— Ничего, — веселилась вдова Хильда так откровенно, как будто уже заглядывала кому-нибудь под юбку. — Клянусь вам: под юбкой шотландцы ничего не носят!

Тут к разговору подключилась Тина Лобеманн.

— Если засунуть под юбку зеркальце на длинной палке, можно кое-что рассмотреть, честно, — смущаясь, проговорила она.

— Откуда это тебе известно? — с едва сдерживаемым возмущением поинтересовалась фрау Лобеманн.

— Да как-то Руди Кэрелл демонстрировал, — пожав плечиками, ответила докторская дочурка.

Все громко расхохотались. Потом успокоились, и дамы принялись гадать, где раздобыть зеркало на длинной палке.

Ах, что за город Эдинбург! Темные, внушительного вида дома в неоклассическом стиле, построенные из песчаника, казались мрачными и выглядели угрожающе. И тут же простирались невероятно широкие аллеи, парки, площади — город контрастов.

А на каменистой скале высилась крепость. Именно здесь все начиналось. Зарождалась история этой страны.

Здесь жила она — Мария Стюарт, королева, сложившая свою голову во враждебной тогда Англии.

Дарлинг рассказывала о кровавых битвах между кланами и внутри них: так много печали, так много войн и все…

Автобус потряс дикий крик. Тео испугался, решив, что это кричит Никола, так ясно он представлял себе это. Что случилось?

Первая увиденная короткая юбка! Перед отелем стоял мужчина с оголенными толстыми ногами и в солнцезащитных очках, что совсем не подходило к старинному костюму.

Высокий голосок вдовы Эмми разочарованно протянул:

— Мне кажется, зеркало тут ни к чему!

Мужчина в короткой юбке был весьма почтенного возраста.

В Эдинбурге они должны были провести два дня и поэтому решили этот вечер отдохнуть, а все осмотры и посещения оставить на завтра. Все устали и испытывали голод.

Их поселили в отеле недалеко от города, довольно комфортабельном, в отличие от отеля, в котором останавливался тезка профессора Тео — Фонтане, проезжавший здесь сто тридцать лет назад и написавший об этом толстую книгу. Он так описывал отель в Эдинбурге: «Цветы на коврах в вестибюле и на лестницах давно уже отцвели. Старомодные стойки кроватей с их поблекшими кистями и камчатными гардинами смотрелись жутко, а из кухни поднимался, заполняя все этажи дома, смрад жира…»

Совсем не так выглядел этот современный отель, расположенный посреди парка. Отменная еда, стол, полный кулинарных изысков. Во главе стола восседала Дарлинг Никола, отряженная туда членами группы и чувствовавшая себя не совсем удобно. Она не стремилась подчеркнуть свое высокое положение, так что президентши из нее не получилось бы.

По другую сторону длинного стола сидел Теобальд, как самая известная личность в их группе. Это все устроила Хильда, и теперь, с гордостью осматривая стол, она заявила:

— Профессор, вы должны нас нарисовать, как мы тут сидим и выпиваем. Как бы это получилось?

Даже страшно было представить, что она может тут же организовать мольберт, холст, краски и кисти!

Никола сразу пришла ему на помощь, вскочила, навела на них камеру и воскликнула:

— Как бы это получилось?! — Вспышка. — Да лучше, чем картина! Кроме того, профессор сейчас находится в отпуске.

Он с благодарностью посмотрел на Николу и поднял за нее бокал. Ему немного мешало то, что сердце его при этом колотилось сильнее обычного. А это не предусматривалось программой его путешествия.

После обильного ужина он решил пройтись по парку. Здесь можно было увидеть настоящий зверинец: коз, уток, редких птиц — все вперемешку. Рядом с гордыми павлинами прыгали наглые воробьи, производившие страшный шум. Веселая компания.

Тео остановился около скворца, сидевшего в большой клетке на жердочке.

— Good evening, Mister. What’s your name, please? ^[9]

— Салют, — крикнула птица, о которой Тео не знал, скворец ли она.

— Ты скворец? — спросил профессор.

— Салют, салют!

Кто-то остановился рядом с ним и тихо рассмеялся. Кто? Полная девушка, которая путешествовала вместе с ними и никак не могла найти себе пару. Из Ганновера она переехала в Хайльбронн по каким-то причинам, возможно, из-за работы и страдала от комплексов, что было видно.

Тео заговорил с ней.

— А где же ваша соседка? — осведомился он.

В автобусе девушка сидела рядом с ухоженной пожилой дамой, напоминавшей учительницу на пенсии, коренной швабкой, с которой не могла найти общего языка: даже выговор разъединял их.

— Для этой женщины я ископаемое с севера, — произнесла девушка.

Слова прозвучали огорченно. Тео попытался утешить ее:

— Наша фрау Штанци тоже уроженка севера, а все любят ее и даже называют Дарлинг.

Толстая девушка угрюмо взглянула на него, пожала плечами и сказала:

— Это же совсем другое! — И тяжело потопала по дорожке, не желая поддерживать стремление Тео наладить контакт.

— Гудбай, гудбай! — кричала птица ей вслед.

— Ну, вот и ушла, — вздыхая, обратился к скворцу Тео. — Ты только посмотри на нее. Комплексует из-за своей фигуры и чистого произношения. Только не из-за своего поведения. Что ты на это скажешь?

— Дурак, — ответил скворец.

— Он говорит на всех языках. — На сей раз это была Никола Штанци, которая подошла, вызвав в нем целую бурю противоречивых чувств, но прежде всего — радость. Она приветствовала веселую птицу. — Привет, Гарри. — И начала с ним разговаривать.

— Гуд монинг, бэби, — весело порхая, выкрикивал Гарри.

Однако, когда она осторожно просунула в клетку палец, он ее клюнул.

— Коли, — пронзительно кричала птица. — Коли!

Они так заразительно смеялись, что у них перехватило дыхание.

— Он еще никогда не относился ко мне серьезно, — вздохнула она, смущенно поправляя волосы.

Они медленно шли по дорожке. Встречая попутчиков, перебрасывались с ними несколькими словами. Все радовались, что завтрашний день проведут в Эдинбурге. Постепенно стемнело. Зажглись фонари. Все было как в тот вечер, когда они познакомились. Как давно это случилось — три дня, сто лет назад?

Повсюду цвел дрок. Терпкий аромат его разливался в воздухе, а желтые цветки светились в темноте.

Они сели на скамейку, наслаждаясь вечером. С шоссе доносился шум, но даже если птицы уже давно привыкли к нему, то почему им обращать на него внимание?

— Вон полная девушка, — произнес Тео, указывая на боковую дорожку. — Все гуляет одна. О чем она может думать?

— О друге, которого у нее нет, — предположила Никола, — или которого она потеряла.

— Неудивительно, ведь она отклоняет любую попытку завязать с ней контакт. Я бы даже назвал ее невежливой.

— Может, это защитная реакция, — после короткого молчания произнесла Никола. — Кто боится, что его ранят, нападает первым. Так мне кажется. Уязвимые либо атакуют, либо пренебрежительно ведут себя с людьми. Таким образом они избегают разочарований.

Она говорила так, словно сама познала все на опыте. Ему сделалось любопытно. Тео украдкой рассматривал ее. Она подняла голову к небу, выгнув длинную красивую шею. У Тео перехватило дыхание. Что за волшебная сила исходила от нее! Что-то в ее поведении давало надежду на откровенность.

И он воспользовался случаем.

— А вы причисляете себя к этим — к уязвимым? — спросил он.

— А кто неуязвим? — Ее взгляд со звездного неба переместился вниз. — Все уязвимы. Вы разве нет?

— Да. И даже очень. В противном случае я не отправился бы сюда.

— Ну, не знаю… — с сомнением протянула она.

— Но речь сейчас не обо мне, о вас, — быстро проговорил он, не желая упускать возможность что-либо узнать. — Вас кто-нибудь обидел?

— Мы все постоянно обижаем друг друга. — Она положила ногу на ногу, обхватив колено руками. — Нечаянно или намеренно. Так было и у меня. И с моей, и с другой стороны.

— Это был мужчина? — отважился спросить Тео.

— Да, давно. — Она помолчала некоторое время. — Это было очень пылкое чувство. Несколько лет мы прожили вместе, еще молодыми. А потом почему-то начали сопротивляться любви. Бог его знает почему. Может, просто боялись, что она слишком захватит нас, поработит. Мы расстались красиво: последний бокал вина, последний поцелуй, последняя улыбка и — мы уже не жили потом, считайте, что умерли. Господи, для чего я это все рассказываю вам?

Ее голос звучал непривычно серьезно, ему захотелось услышать продолжение.

— Рассказывайте, — попросил он. — Рассказывайте, это… это воспроизведение, реставрация прошлого. На какое-то мгновение оно становится настоящим, реальным, и тогда понимаешь, каковым оно было в действительности. Пожалуйста, Никола, рассказывайте дальше.

Впервые он назвал ее по имени. Она заметила это и взяла его за руку, как бы ища поддержки. Впервые ей изменила ее знаменитая уравновешенность.

— Как вы — и он — пережили это?

— Мы воздвигли — каждый другому — памятники, — медленно продолжила она, — в сердцах и памяти. Когда через несколько лет встретились, то почти не узнали друг друга. Мне кажется даже, что каждый обиделся за это на другого.

— Почему же?

— Ну что он не похож на памятник. Мы быстро расстались, чтобы не изменять памяти. — И добавила с коротким смешком. — И продолжать думать о монументах.

— А что потом?

— Я вышла замуж, он женился.

Так, а вот это ему следовало переварить — она замужем! Ничто до сих пор не указывало на подобное, даже в ее квартире, хотя, правда, он тогда находился под хмельком.

Заметив его растерянность, Никола быстро добавила:

— Три года назад мой муж умер, а я избегаю этого ужасно звучащего слова «вдова». Оно ассоциируется у меня со словами «пожалуйста, только со сметаной», золотыми украшениями и жировыми отложениями.

Она вновь принялась шутить. К счастью, ибо Тео уже был близок к тому, чтобы начать рассказывать свою запутанную любовную историю.

Итак, их беседа мирно текла. Они вновь владели своими чувствами. Вот уж воистину: кто имеет на вооружении юмор, тот неуязвим.

И вдруг она спросила:

— Когда мы приедем в Черный Замок и вы найдете свою Дуню, вы не поедете с нами дальше?

Слова «Дуня» и «Черный Замок» кинжалом вонзились в его сердце. Что за боль! Он не готов к ней. Об этом он даже не думал. Прошло несколько мгновений, прежде чем Тео смог ответить.

— Естественно, я продолжу с вами путешествие. Может, конечно, случиться, что бравый герцог мне вежливо предложит остаться, но на это не стоит рассчитывать.

— Кто знает? — Она опустила голову. — Может, ваша Дуня пригласит вас, и он вынужден будет подчиниться?

— О Боже! — испуганно воскликнул Тео. — Но тогда их отношения должны быть очень интимными, если она заставляет его подчиняться в его собственном замке!

— Знаете, — произнесла Никола с особым выражением, как будто не желая причинять ему неприятности, — у герцога нет наследников, и он никогда не был женат.

— Ничего, пару дней с Дуней, и он захочет стать женатым мужчиной! — вздохнул Тео с тоской, которую уже давно носил в сердце.

Затем он заметил, что Никола отодвинулась от него и встала. Он попытался все обратить в шутку, но Никола не приняла ее.

Молча вернулись они в отель. Волшебство вечера улетучилось.

— Спокойной ночи, фрау Штанци, — попрощался он перед ее дверью. — Благодарю за интересный день.

— Хороший был день, — согласилась она, улыбаясь. — В конце концов, это моя работа.

Он жил всего лишь через три номера от нее, но ему казалось, что между ними простирается Атлантический океан.

— Ах, Бобби, да это он! Из камня, нет, из металла. О Господи, какая прелесть!

Вдовы с остальными попутчиками обступили памятник собаке на Кэндлмейк-роу в Эдинбурге, ставшей знаменитой благодаря Бобби. Волнующая, такая трогательная история, которую рассказала Дарлинг Никола.

Бобби был маленьким бродячим терьером, преданным до гробовой доски. Он следовал за гробом своего покойного хозяина до самого кладбища. И там он сидел у могилы еще в течение четырнадцати лет. Сердобольный владелец расположенной неподалеку пивной ежедневно в полдень, ставил ему перед дверью миску с мясом и костями. И как только колокол пробивал двенадцать раз, Бобби прерывал свой почетный караул и отправлялся обедать. Пока и сам не умер.

Так маленькая собачка стала знаменита. Символ верности, что присуща далеко не всем людям. Вот и пивная уже больше сотни лет привлекает к себе внимание туристов со всего света. Верность стала источником дохода. Дом из гранита выглядел таким старым, что, казалось, сам Шекспир захаживал сюда когда-то. Входная дверь и окна окрашены в золотисто-коричневый цвет.

На карнизе — еще один Бобби, уже из камня. И на колоннах — опять Бобби, из белого мрамора.

— Щелкни нас еще разок, Эмми, с железным Бобби… — Хильда и Траудель приняли позы, обняли серо-зеленую собаку на постаменте, которая, отвернувшись, смотрела куда-то вдаль. — Профессор, идите быстрее, снимитесь с нами!

Тео выполнил просьбу и сфотографировался с ними. Дамам нравились подобные редкости: верные собаки, например, и одинокие профессора.

Никола стояла рядом с все еще предпочитавшим одиночество индивидуалистом. Она оживленно беседовала с ним, хотя беседа напоминала скорее монолог. Он стоял перед ней, с опущенными плечами и склоненной головой, и внимательно слушал, напоминая всем видом своим печальную птицу. Затем к ним подошла полная девушка, посмотрела на обоих и уже хотела уйти, как Никола втянула и ее в один из своих монологов. И тут произошло чудо: оба засмеялись — индивидуалист и полная девушка.

— Как только вам это удалось? — поинтересовался Тео, когда они уже сидели в автобусе. Он склонился к ней и тихо продолжил: — Заставить смеяться двух одиноких неразговорчивых людей!

Она подняла голову и посмотрела на него своими смеющимися темными глазами, такими темными, что не видно было даже зрачков.

— Я рассказала им шутку.

— Мне тоже хочется посмеяться. Расскажите и мне что-нибудь подобное.

— Вам и всем остальным!

Никола встала, поднесла к губам микрофон и попросила внимания. Об этом не нужно было просить, все и так смотрели на нее.

— Двое из вас уже знают эту историю, — произнесла она и посмотрела в сторону полной девушки и индивидуалиста, которые кивнули ей. — Небольшая шутка, которая делает более понятным гостеприимство в Глазго, Абердине и Эдинбурге. В каждом месте разное. Допустим, вы получаете приглашение на чай. В Глазго хозяйка ставит сахарницу на стол и говорит: «Угощайтесь, пожалуйста!» Дама в Абердине не настолько щедра, поэтому нерешительно спрашивает: «Один или два кусочка?»

Ну, а в Эдинбурге! Хозяйка, крепко прижимая к груди сахарницу, задает вопрос: «Вы уверены, что еще не брали сахар?»

Аплодисменты и смех. Обаяние и воодушевление Николы затронули сердца путешественников. И с каждым часомрасположение людей к ней росло. Когда они осматривали площади с фонтанами или памятники, она просто взбиралась на пьедестал и рассказывала с таким юмором, так захватывающе, что останавливались и слушали люди из других групп.

Она все видела, все слышала, все подмечала. Поднимала настроение зачастую бывавшим мрачными тинейджерам доктора Лобеманна, сводила друг с другом закомплексованных, тешила сердца вдов безумными любовными историями. Она объединяла группу, заботилась об отдыхе Хушля, уводя из автобуса людей. Все были счастливы и довольны. И только Тео чувствовал себя не совсем уютно.

Они встретились, как два корабля в море, сблизились и разошлись — каждый в свою сторону. Он даже провел с ней ночь в ее квартире — нет, точнее он проспал на ее софе, пьяный в стельку от тоски по Дуне. И все же! Вчера вечером на скамейке в парке перед отелем она рассказала ему свою жизнь, приоткрыла завесу и тут же опустила. Почему? Из уважения к Дуне, к которой он ехал?

Бессмыслица. В конце концов он ехал не к женщине, что ожидала его с нетерпением, а к той, что бросила его. Во всяком случае, ему так казалось. И Николе должно было так же казаться.

Автобус остановился на площади перед дворцом.

Дворец Холируд.

Первая королевская резиденция Шотландии. Никола, кивнув своей группе, повела ее на запруженный посетителями двор перед дворцом. Здание, довольно низкое для замка, прямоугольной формы, не отличалось красотой. Здесь жила королева со своими домочадцами, когда приезжала в Эдинбург. Пока не был полностью уничтожен королевский род.

Дворец наполняла скорбь. Свыше восьми столетий стоял он здесь, постоянно перестраиваемый и изменявший свой облик, но покои Марии Стюарт сохранились, их можно было посмотреть, включая кровавые пятна в обеденном зале.

Здесь был убит итальянский писец, музыкант и певец Давид Риччо — лордом Дарнлеем и его приспешниками. Мария простила ему ненависть к чужеземцам и вышла за него замуж. Через два года он был также убит — лордом Босуэлом. И за него вышла замуж неустрашимая королева. Неудивительно, что благородные лорды почувствовали пресыщение и свергли Марию. Она бежала в Англию, там была посажена на десять лет в тюрьму королевой Елизаветой и, в конце концов, сложила голову на плахе. Таково краткое изложение истории.

— К счастью, история современного королевского дома не настолько кровава, — заключила Дарлинг Никола свое описание и добавила: — Отдых на полчаса.

Во дворе стоял шотландец с волынкой. Кто хотел, мог с ним сфотографироваться. Все это напоминало Санта-Клаусов в универмагах.

Тина Лобеманн бросилась к мужчине в короткой юбке-похоже, что национальный костюм здесь носили представители лишь старшего поколения. Родители ее фотографировались, все развлекались. В конце концов клетчатый, в солидных летах «юноша» воспользовался моментом и поцеловал Тину.

— Ох! — воскликнули вдовы, притворно застенчиво хихикая.

С завистью рассматривали они Тину, как будто чем-то необыкновенным был поцелуй толстого пожилого мужчины.

Хильда грустно вздохнула и погладила Тину по щеке.

— Ну и как целуются шотландцы? — тихо спросила она.

— Мокро, — ответила Тина, скорчив гримасу.

— Все дело в волынке, — решительно заявила Эмма, не вдаваясь в подробности.

Тео огляделся. Где Никола? Либо она была где-то занята, либо исчезла. Чем она занималась, когда исчезала, как тогда на пароме или вот теперь?

Он не терпел все эти спектакли для туристов, поэтому отправился по узкой дорожке, вьющейся среди рододендронов, и вышел к малюсенькому, не больше хлебопекарной печки домику. Стояла полнейшая тишина. Даже птицы смолкли. Все дышало стариной. Ни души.

И все-таки! На камне, прислонившись к толстому стволу вяза, кто-то сидел с закрытыми глазами и мечтательным выражением лица.

Никола!

Тео остановился, не зная, что предпринять. И тут она произнесла, не открывая глаз:

— Да подходите уж, вы не помешаете.

— Простите. — Он приблизился на цыпочках. — Что вы здесь делаете?

— Подзаряжаюсь. Как наш милый Хушль урывает время для сна, так и мне требуется снятие напряжения. Всего пару минут, — улыбнулась она ему. — Вот и все в порядке.

Тео, в ответ на ее приглашение, присел рядом на камень перед доисторической пекарней.

— Купальня Стюартов. — Никола, подняв руку, нежно прикоснулась к каменной кладке — Сюда она приходила из дворца, чтобы искупаться. Здесь так низко, что можно рукой достать потолок.

Она встала, чтобы показать ему. Он тоже потянулся рукой. Они находились очень близко друг от друга.

— Сколько же красоты таят эти стены, — покачав головой, промолвил Тео.

Ему казалось, будто перед ним стояла Мария Стюарт, обнаженная, с бледным и прекрасным телом, высоким лбом и изумительно очерченными бровями… Лицо Дуни потускнело в его памяти, и вот он уже держал в объятиях Николу. Только ее. Он склонился к ней и поцеловал так нежно, так томительно, словно было ему не больше семнадцати и все, все в его жизни еще только начиналось.

— Давайте возвращаться — Никола мягко отстранилась от него, еще раз провела рукой по старым стенам. Она казалась немного смущенной и, желая преодолеть смущение, произнесла:

— Вообще-то я не имею привычки целоваться с попутчиками.

Слова прозвучали холодно. И на его взгляд, немного обидно. Они совершенно не вписывались в окружавшую их романтичную, наполненную духом старины обстановку.

— Никола. — Он чувствовал себя каким-то беспомощным. Как ему поступить? Извиниться или тоже сказать что-то обидное? И тут у него вырвались те глупые слова, что имеют обыкновение говорить люди в подобных ситуациях: — Мы же взрослые люди.

Она рассмеялась. Без издевки, по-настоящему весело. И чтобы не обидеть его еще больше, она взяла его под руку и обратилась к нему на «ты».

— Тео, послушай. Мне это понравилось. Я даже хотела этого. Но мы с тобой здесь не для того, чтобы развлекаться или влюбляться. У нас другие задачи. Так что, запомни это, пожалуйста!

Читать проповеди, да, это она умела. И еще говорить! Красноречивой, вот кем она была. И он от нее не желал отставать. Если он начинал говорить, то выражался фигурально. И понять, о чем идет речь, зачастую бывало невозможно.

— Ну, ладно. Вышла ошибка.

— Никакой ошибки. — Они приближались к площади перед дворцом, и наступило самое время сделать невинные лица. Поэтому она быстро добавила. — Сегодня вечером, во время сигнала вечерней зари, на верху горы, мы будем сидеть рядом. Это будет изумительный вечер — я буду держать твою руку — и никто не заметит этого!

Во время сигнала вечерней зари — что это, скажите на милость?

Замок на скале, высоко над городом, был ярко освещен. Вечерний парад состоялся в этот день на вечерней заре — что за красота!

Площадь, вся залитая светом, флаг, развевающийся над увенчанной зубцами башней, а вокруг на трибунах, как на стадионе, плотные ряды зрителей. Сначала строем прошли волынщики, огромный оркестр, звуки которого разносились далеко над освещенным городом. Яркие клетчатые юбки с узорами различных кланов колыхались над белыми гольфами. Затем прошли солдаты в голубых брюках, красных кителях и высоких черных меховых шапках. Впечатляющее зрелище!

Тео сидел на самом верху, в последнем ряду зрителей, на крепостной стене. Рядом с ним Никола. Они держались за руки. Когда зрелище их особенно захватывало, они, сдерживая дыхание, подталкивали друг друга локтями. У него было тепло на сердце, он был счастлив. Чрезмерно. Целовал ее руку, все вновь и вновь поднося ее к своим губам. Никогда прежде он не испытывал такой близости к человеку. Никогда!

А завершил программу фейерверк. Ракеты взмывали в небо, рассыпаясь множеством сверкающих искр.

От ярко освещенного лица Николы он просто не мог оторвать взгляд. Что ему за дело до ракет!

Лицо как картина. С энергичными темными бровями и ртом, который сейчас молчал, но мог околдовывать словами. Тео вынужден был сильно сдерживаться, чтобы вновь не поцеловать ее. Рядом с ними сидела чета Лобеманнов со своими отпрысками. Приятный доктор все время поворачивался к Тео и Николе в надежде, что они разделяют его радость и восторги. И как же это выглядело, когда «господин профессор» подносил к губам руку всеми уважаемой руководительницы группы, чтобы поцеловать ее.

— Пойдем, — сказала Никола, когда праздник окончился. — Я покажу тебе кое-что, что определенно заинтересует тебя.

Они пробрались сквозь толпу людей ко входу в крепость, которая в свете прожекторов выглядела как запечатленная в камне сказка. Они все еще держались за руки, на сей раз, чтобы не потеряться.

— Взгляни на надпись там, наверху. Шотландский девиз.

Тео вслух прочел:

— «Nemo me impune lacesit». — И тут же перевел: — Никто не причинит мне вреда безнаказанно.

— Девиз Марии Стюарт, — сказала Никола. — Мы знаем, чем это кончилось.

— Гордый девиз. — Тео еще раз произнес слова на латинском, а потом по-немецки, смакуя каждое слово. — Только если следовать ему, то значит — мстить. Возможно, поэтому у этой удивительной страны такая кровавая история: гражданские и религиозные войны, революции и битвы кланов.

— Здесь в течение столетий со всем пылом предавались убийствам, — продолжила Никола, — Возможно, этот девиз следует рассматривать как своего рода самооборону. Высокомерные англичане всегда свысока посматривали на шотландцев, стремясь их покорить.

Они оживленно беседовали, забыв о времени. И уже опаздывали на автобус.

— Секунду.

Тео задержал ее, осторожно, бережно обняв, и она остановилась, как будто ждала этого. Совершенно одни стояли они перед крепостью на каменистом холме.

— Никола, — тихо и горячо произнес Тео. — Такого со мной еще никогда не случалось, это как обрушившаяся лавина, о Боже…

Она быстро проговорила, прерывая его:

— Вскоре мы прибудем в Черный Замок. И тогда вы увидите свою Дуню. — Она вновь перешла на формальное «вы». — А потом, если вы еще захотите, мы поговорим.

— Да, конечно, Дуня!

Он пришел в себя, как будто пробудившись ото сна. Ему вдруг захотелось, чтобы путешествие это никогда не кончалось, а все продолжалось и продолжалось. Куда угодно, только не в Черный Замок.

Свет прожекторов погас. В темноте, спотыкаясь на булыжной мостовой, они отправились в сторону города, где их поджидал автобус.

Когда проходили мимо королевского дворца, Тео еще раз оглянулся. Мрачный, как будто излучавший угрозу, замок высился на скале. Приняв участие в шоу, теперь он, казалось, отдыхал.

ЛЕВОСТОРОННЕЕ ДВИЖЕНИЕ

— Спокойно!

Хабердитцель нервничал. Левостороннее движение раздражало его и делало больным. Надо сказать, что и на судне он чувствовал себя нехорошо, его укачивало.

— Опять блюет, — бессердечно выразился Лусиан.

Он вообще был не особо чувствительным человеком. Хели это уже подметил. А вот Амелия определенно восхищалась Лулу.

Оба, тесно прижавшись друг к другу на заднем сиденье, болтали всякий вздор, как школьники во время экскурсии. Хели уже давно раскаивался, что отправился вслед за Теобальдом, которому опять стукнуло в голову разыскивать Дуню. Дешевый фарс! То же, что и левостороннее движение. Во что только он впутался?

— Чего вы там так долго хихикаете? — Он повернулся к этим ненормальным позади него и чуть не врезался в автобус на встречной полосе. Хели все еще заносило по привычке в правую сторону.

— Лулу щекочет меня!

— Вы уверены, что уже созрели в половом отношении? — язвительно поинтересовался Хели.

Он бы предпочел, чтобы один из них сидел рядом с ним как сопровождающий и разделял с ним ответственность. А тут еще запахло горелым.

— Кто из вас курит? — взорвался Хели.

Протест, возмущение в два голоса — с какой стати, скажите, пожалуйста, кто курит?!

При этом Хели знал, что Амелия во время своего приезда дымила, сидя с мундштуком, нога на ногу, только чтобы привлечь внимание своего слащавого Максима. Этакая женщина-вамп тридцатых годов. Максим испытывал ностальгию по тем временам и просто бредил Дитрих. И вот Амелия, не имея возможности использовать свой актерский талант на профессиональной сцене, применяла его в жизни.

Теперь ей хотелось стать той, которая бы понравилась типу рядом с ней. Вот и разыгрывала она «дерзкую девчонку с задворков», этакую шалунью из Оттакринга^[10].

Несмотря на так яростно отстаиваемые ею принципы эмансипации, она как хамелеон превращалась в ту женщину, которая нравилась данному мужчине. Не всем же быть такими, как Дуня.

— Выхлопная труба дымит, — со знанием дела заявил Лусиан. — Поезжай направо — нет, стой, налево!

Хели едва избежал столкновения. Водитель сзади предостерегающе загудел. Он наверняка прибыл из Мюнхена, что было заметно по его манере обгонять.

Основная дорога на Эдинбург! А тут что-то горело. В последний момент Хели свернул, выехал на боковую улицу и продолжал ехать все тише и тише, пока тачка не остановилась. Вообще-то это был отличный автомобиль, только вот ехать не хотел.

— Черт! — Хели вылез и лягнул машину. Он-то надеялся догнать Теобальда в Эдинбурге или, по крайней мере, раньше его группы оказаться в Черном Замке, чтобы предупредить Дуню и ее герцога. И ничего не получилось. Вокруг ни одного дома! О ремонтной мастерской не может идти и речи. Да, они крепко завязли.

— И еще издеваться над моим старым добрым утлым «челном». — Амелия находила прерывание так четко спланированного Хели путешествия весьма забавным. Она дразнила его. И Лусиан находил их положение комичным.

— Вы что, считаете, это игрушки, а?! — Хели тяжело задышал. Набрав побольше воздуха, он рявкнул на обоих. — Думаете, это как в мешке прыгать, так что ли?

— Как бег в мешках^[11], - поправил Лусиан. — Так правильнее. — Он успокаивающе положил руку па плечо Хели. — Не переживай так, старина. Я пойду сейчас, осмотрюсь. Может, разыщу где-нибудь поблизости дом или хижину с сердобольными людьми. Пойдешь со мной, Ами?

Ами — это Амелия. Когда-то, когда она еще была совсем маленькой, Хели сам придумал ей это уменьшительное имя. Итак, взявшись за руки, как Гензель и Гретель^[12], Ами и Лулу исчезли в лесу.

Хели Хабердитцель остался один. С автомобилем, испустившим дух. Темнело.

Он поднял капот. Двигатель был горячим. Пахло паленым. Отчего и почему, он не знал.

— Проклятая колымага! — Удар ногой. Затем он уселся на обочину и стал ожидать. Стояла тишина. Где, черт побери, эти двое?

Хели приложил ко рту ладони рупором и начал выкрикивать их имена. Никакого ответа. Что ему делать — возвращаться на основную дорогу? Да это, по крайней мере, два километра, если не больше. Заехал черт знает куда? Хели позволил себе крепкие выражения. Почему он не остановился на дороге и не попросил помощи?

А все левостороннее движение виновато. Оно доконало его.

Поднялся легкий ветерок. Английско-шотландский. Пахнуло незнакомыми запахами. Как раз в это время он направлялся бы к своей Лоттхен-пышке: пешеходная прогулка в медицинских целях. Он закрыл глаза, и перед его мысленным взором встала табличка у ее дверей. Его охватила тоска по дому. И Хели понял, как сильно он привязан к Ламмвайлеру.

Первые возрастные проявления, с ужасом подумал Хели.

И вот Хели Хабердитцель, покинутый в поле как старый король Лир, заполз в еще хранящую солнечное тепло траву, сложил руки на животе и погрузился в тяжелый, полный сновидений сон.

Он видел Дуню, она смеялась, передергивая плечами. Опять ему была отведена роль «козла отпущения» в этой продолжающейся всю жизнь мешанине взаимоотношений его друга — профессора Теобальда Фукса, большого художника. Тогда он должен был передать прощальное письмо Дуни, как роковой вестник в классической пьесе. На него излил Тео свой гнев, сомнения и всю эту идиотскую любовную печаль. Он выступал в роли свидетеля во время поспешной свадьбы с прекрасной Линдой фон Гразерн, он был крестным их дочери. И что же теперь? Теперь он отдан на произвол дочери Тео, Дуне и ее ненормальному племяннику. Как придворный шут в пьесе Шекспира.

— Эй, Хели, ты в порядке? — спрашивал его во сне призрак Дуни тоном, исключавшим отрицательный ответ. — Смотри, вот ты и в Шотландии. Найди же для себя приятное в этом! — Она во всем находила «приятное». Во всяком случае, не одна она осталась на поле брани, в чужой стране, покинутая и забытая. Она кивнула ему, вскочила в седло на огромного коня и умчалась.

— Дуня! — воскликнул он. — Ты не можешь меня здесь оставить!

— Это не Дуня, дядя Хели, — произнес женский голос. — Просыпайся!

Амелия потрясла его за плечо. Что-то трещало, издавало зловоние и чадило. В доисторическом рыдване времен королевы Виктории сидел Лусиан и кивал ему.

— Вставай, дружище! Завтра утром позаботятся о нашей машине!

— Кто, что…

— Иди сюда. — Амелия потащила его к развалюхе, — Тут есть кое-что из еды. Мы и переночевать сможем там.

— Господи Боже мой! — простонал Хели. — А как же с твоим отцом?

— Не надо торопиться, — заявила Амелия, жестокая дочь. — Он наверняка в хороших руках!

— Спрашивается только, в каких? — озабоченно пробормотал Хели.

Дом стоял на лугу среди обломков скал и кустов можжевельника. Серого цвета, сложенный из камня, он был очень маленьким. На крыше красовалась дымовая труба в виде башни.

— Дом с привидениями, — определил Хели, полностью пришедший в себя. — И здесь мы должны переночевать?

— Мы обязаны здесь переночевать. — Лусиан был в своем репертуаре. Таким деятельным Хели его еще никогда не видел, даже на вечере песни. — Другого варианта у нас просто нет. Двадцать фунтов за ночь. Начиная с седьмой ночи получим скидку.

Необходимость провести в доме с привидениями семь ночей вызвала у Хели спазмы в желудке. Но потом все оказалось не так уж и плохо.

Уютная комната с эркером. Больше никаких постояльцев. Пожилая супружеская пара приветствовала их, представившись:

— Этель и Норман Мак-Тэвиш.

Из кухни доносился аппетитный аромат жаркого.

— А это Хели Хабердитцель, — представила его Амелия. — Му uncle^[13].

Прошло некоторое время, прежде чем пожилые хозяева смогли выговорить это имя. Они попрактиковались. Звучало, как «Хейли Хебердиль». Ну что ж, совсем неплохо.

Старый Норман, хоть и с трудом, но мог как-то объясниться по-немецки. Амелия и Лусиан говорили по-английски весьма прилично, да и Хели держался молодцом. Веселый вечер!

Мак-Тэвиши держали свой крошечный отель уже в течение сорока лет. Два одноместных и два двухместных номера. Они имели своих постоянных клиентов, а не только тех, у кого ломались автомобили.

Этель подала жареную баранину, а Норман разлил вино в сверкающие красные бокалы с острова Мурано ^[14].

Об автомобиле, пообещал Норман, он позаботится завтра с утра. У его приятеля мастерская, совсем близко. Так что никаких проблем.

Позже, насытившись, они пили виски. Норман достал свою волынку и поиграл им. Лусиан, пожелавший опробовать волынку, издал несколько сдавленных звуков. А Амелия попыталась станцевать шотландский народный танец: схватила Этель и Лулу — и пошло веселье.

Хели потягивал виски, проклиная все на свете. Его мучила головная боль. Он чувствовал, что потерпел полное фиаско, напоминая птицу с подбитым крылом, которая не в состоянии достичь спасительного берега.

Он уже лежал в постели, когда услышал, как Амелия и Лусиан поднимаются по лестнице. Они попрощались, бормоча что-то и хихикая, затем раздался стук двух дверей, и все стихло. «Отлично, — подумал Хели, — по крайней мере, хоть спят не вместе!»

Потрескивали балки. Интересно, каков возраст дома — сто, двести лет? И эти два пожилых человека, Этель и Норман, может, они привидения? Во всяком случае, выглядели они именно так. Этель носила чепчик, какие имели обыкновение носить дамы во времена Чарльза Диккенса.

О Господи, он попал в прошлое, если не в позапрошлое столетие!

В конце концов Хели уснул. Он крепко спал, когда услышал приближающиеся шаги. Кто-то поднимался по скрипучим деревянным ступеням и остановился прямо под его дверью. Он отчетливо видел, как повернулась круглая дверная ручка, поскольку свет луны заливал маленькую комнатку. Дверь открылась, естественно со скрипом, как это бывает в домах с привидениями. Хели зажмурился. В проеме двери стояла белая фигура. Она вздохнула и потянулась к выключателю, что привидения не имеют обыкновения делать.

Девушка в длинном белом платье изумленно смотрела на него. С таким же изумлением Хели воззрился на нее.

— Oh, sorry^[15], - пробормотала она.

— Sorry, please^[16],- ответил Хели, не в силах сдержать дрожь и понимавший, что выглядит весьма глупо в своей темно-коричневой пижаме в золотой горошек — подарок Лоттхен! Он чувствовал раздражение. Не хватало еще поклацкать зубами. — I’m sleeping here, for… ä… wir have… — Он подыскивал английский эквивалент слову «несчастье». - We’ve had а… а…^[17].

— Breakdown^[18]? — помогла ему молодая леди и добавила по-немецки: — Так это ваш автомобиль стоит там, на улице?

— Yes^[19], - ответил он. — Вы говорите по-немецки?

— Да, немного. — Она опустилась на край кровати, поскольку единственный стул в комнате был завален его вещами. — Меня зовут Дженифер. Я внучка, Дженифер Мак-Тэвиш.

— Хели Хабердитцель, — представился он, несчастный от того, что его не звали Джон Вильям Скотт или как-нибудь в том же духе.

Но его имя не вызвало у девушки улыбки. И он высоко оценил это. Невысокого роста, девушка будто сошла с полотен Рафаэля. Она была похожа на итальянскую княжну — без всякой косметики, с очень светлой кожей и рыжими волосами.

Дженифер по обмену училась раньше в Мюнхене, а теперь работала учительницей в одной из школ Эдинбурга. Когда у нее было время и желание, она садилась в автомобиль и ехала к дедушке с бабушкой, что для них зачастую являлось неожиданностью, как и теперь. Все это она и сообщила ему в игривом тоне, мешая английский с немецким.

— Я и не знала, что здесь гости. Когда их не бывает, зимой, например, или в between seasons^[20] (что только она подразумевала под этим?), то тогда время от времени я живу здесь. А вообще, как правило, я сплю внизу, в детской, как и сегодня.

Она продолжала сидеть на кровати и выглядела совсем не как призрак, а напротив, весьма по-земному. Хели смотрел на нее, не произнося ни слова, и она, кажется, догадалась, о чем он думает.

— Вы меня, наверное, приняли за привидение? — спросила она.

— Yes, да. — И как бы в подтверждение добавил: — Si, si, signorina^[21], - не замечая, что перешел на другой язык.

Она засмеялась.

— Вообще-то, как утверждает бабушка, здесь появляются иногда привидения, дом наполнен noises… э… шумами, да, eerie^[22].

— Она сделала вид, что ей страшно. — Но я еще никогда не видела привидения. О’кей? — внезапно она взяла Хели за голову, притянула к себе и поцеловала в губы. Совершенно самостоятельно. — Good night!^[23]

Хели попытался преодолеть замешательство.

— Неужели вы действительно хотите лечь в той каморке? Я не могу допустить этого! — Хели принялся собирать свою постель. — Я…

— Ни в коем случае! — Она толкнула его на кровать. Некоторое время они боролись, весело смеясь.

И вдруг Хели обнаружил, что в открытой двери стоят Амелия и Лусиан. Те с большим интересом наблюдали за сценой.

— Что за шум? — Лулу с восхищением рассматривал Дженифер. — Дядя Хели, чем это ты тут занимаешься?

— Должна заметить… — Амелия разыгрывала негодование. При этом она, как и Лусиан, была одета лишь наполовину, едва прикрытая в некоторых местах, — Меня зовут Амелия, — представилась она леди в белом. — А это Лусиан, по прозвищу Лулу.

— Nice to meet you. My name is Jennifer.^[24]

Они пожали друг другу руки, обменялись поцелуйчиками, как старые друзья, и заговорили по-английски настолько быстро, что Хели ничего не понимал. Он чувствовал себя по-дурацки: лежит в постели в пижаме в золотистый горошек, в то время как трое молодых людей оживленно беседуют друг с другом. Итак, с юношеским задором он выбрался из перин, надел купальный халат, нацепил очки и повел себя с той долей легкомыслия, что оказалась возможной в столь поздний час и в столь странной ситуации.

Только теперь заметил он, что Дженифер Мак-Тэвиш не такая уж юная, как ему показалось вначале. Это обрадовало его, он и сам не знал почему.

— Как вы посмотрите на то, — прервал он разговор, — чтобы продолжить наши беседы завтра с утра?

Дженифер подняла голову, внимательно посмотрев на него. Ей нравился его высокий рост.

— Quite a giant!^[25] — воскликнула она восхищенно. Хели надеялся, что она еще раз поцелует его, но она лишь спросила: — Следовательно, завтра вы хотите ехать в Черный Замок?

— Амелия и Лусиан уже успели рассказать ей о цели и причине их поездки.

— Если автомобиль починят, — заявил Хели тоном, позволявшим допускать, что он совсем не горит желанием продолжать путешествие.

— Починят, certainly^[26].

— Дженифер протянула руку для крепкого рукопожатия. Казалось, Хели ей очень понравился. — До скорого! — Она взяла свою сумку, кивнула, улыбнувшись, и исчезла.

— Красивая девушка, да? — Амелия смотрела на Хели почти с материнским участием. — Хочешь, мы задержимся здесь?

— Каким образом?

— Оставим тетю Дуню и Тео в покое, — пояснил Лусиан. — Я бы поучился игре на волынке, а ты бы пофлиртовал с леди.

— Завтра мы продолжим поездку, — непривычно авторитетно заявил Хели.

Хотя предпочел бы остаться в этом волшебном доме с привидениями, чтобы поближе узнать Дженифер. Для чего? Чтобы улучшить свои познания в английском. А для чего же еще!

Однако встретившись утром за завтраком, они обнаружили, что Дженифер уже уехала. Они проспали ее отъезд. А Дженифер спешила в Эдинбург приступить к своим занятиям. Перед дверью дома стоял починенный автомобиль Хели. Норман так и сиял от гордости, что ему удалось сделать это.

— Дженифер просила передать вам привет, — сообщила Этель. — Сегодня вечером она опять приедет.

— Посмотреть, так вряд ли это целесообразно, — сказал Хели, — приезжать на одну ночь.

— Иногда она приезжает всего на несколько часов, — пояснил старый Норман. На голове у него красовалась кокетливая шотландская кепка, и настроение было веселым. Амелия переводила его слова: — Когда у нее есть время, она подсчитывает нам налоги. Дженни — хорошая девочка! Она и сегодня чуть свет уже работала.

Сердце Хели переполнило чувство счастья. Он вспоминал ночную встречу у него в комнате, леди с рыжеватыми короткими волосами, словно сошедшую с полотен Рафаэля и совсем не похожую на Лотту Шух из Ламмвайлера. Он не мог забыть ее поцелуя.

— Возможно, мы еще задержимся, — помедлив, предложил он. — Черный Замок и завтра никуда не денется. И послезавтра.

— И через неделю. — Лусиан разговаривал с хозяевами. Те качали головами, смеялись и пожимали плечами.

— В чем дело? — поинтересовался Хели.

— Сегодня надо освободить комнаты, — проинформировал его Лусиан. — Приезжают постоянные клиенты из Гамбурга. — Он казался разочарованным. Леди Дженифер, как он сообщил за завтраком, вдохновила его на создание новой песни. «Не, Jenny, magic girl, you аге…»^[27]

Она еще была не совсем готова, песня. Какие-нибудь полтора такта, но все же…

— Надеюсь, вы не погибнете от тоски, — насмехалась Амелия, от которой не скрылась влюбленность обоих. — Вам бы следовало довольствоваться мною. — И подражая Дженифер: — Sorry, Gentlemen, huch ja.^[28]

«Huch ja» было некорректным выражением. Подобное учительница Дженифер не могла произнести, действительно не могла. Просто Амелия ревновала.

Когда они уезжали, Норман провожал их звуками волынки. Подобная сердечность тронула Хели. Он легко дотронулся до своего бумажника. Там лежала фотография Дженифер. Она сидела на скале, в белом длинном платье, как бы являя собой шотландский вариант Лорелеи с берегов Рейна. Фото находилось в школьном альбоме, что лежал в шкафу ее комнаты, где он спал.

Он стащил фотографию.

— Роскошные люди! — Лулу вновь восседал сзади и, сожалея о своей гитаре, выбивал отчаянный ритм на подлокотнике, производя при этом оглушающий шум, как от ударных инструментов. Было непонятно, сочинял ли он музыку или давал волю своим разбушевавшимся чувствам. — Эта Дженни — это что-то! Пот-ря-сающа!

— Подумал бы лучше о своей Нини, — посоветовала Амелия. — Кроме того, я еще здесь! — Она сидела рядом с Хели, направляя его во время езды. — Верно, dear uncle^[29]?

— Без сомнения, ты королева, — заверил он ее. — С тобой никто не может сравниться!

Однако мысли его были не здесь. Они возвращались в серый дом с привидениями, где он встретил женщину, словно сошедшую с полотен Рафаэля. В том месте, где лежало украденное фото, разгорался пожар. К сожалению, носил он его не у сердца. В кармане брюк.

Вздыхая, он все свое внимание направил на левостороннее движение.

БИТВА ПО ШЕКСПИРУ

Туристическая группа приближалась к Инвернессу, самому северному пункту своего путешествия. Всего несколько миль отделяли ее от Черного Замка и герцога Ленокского.

Дарлинг Никола, как всегда, была в ударе, да и как иначе, ведь ей приходилось столько рассказывать!

— Сейчас мы проезжаем вересковую пустошь, вотчину ведьм, что простирается до самого Черного Замка.

— Смотрите, смотрите, кривоствольные деревья, они выглядят как заколдованные ведьмы! — Доктор Лобеманн предпринял безуспешную попытку привлечь внимание своих отпрысков к исторической местности, насыщенной драматическими событиями. — Разве мы не читали вместе «Макбет»? Помните там трех ведьм? Пьеса ведь так и начинается. Господи, как же там? — Он щелкнул пальцами и с надеждой посмотрел на Николу.

Никола, естественно, помнила стихи и процитировала их:

— Боже, — простонала Тина, — не могли эти три бабы дождаться более подходящей погоды?

— Для метлы подходит холод, — бросил Томми и скорчил гримасу, которую сестричка встретила аплодисментами. Они веселились.

— Дети, прекратите! — умоляла мамаша Лобеманн. — Это ведь так интересно.

Однако ее равнодушная физиономия говорила об обратном. К тому же она и не помнила этого Макбета. Он слишком сложен, этот Шекспир. Неудивительно, что и у детей он не находит отклика.

Господин Лобеманн сдался. Пожав плечами, он передал слово руководительнице:

— Как раз сейчас мы находимся на земле Макбетов.

Когда Никола говорила в микрофон, она смотрела в глаза слушателям и прежде всего Теобальду. Может, потому, что он сидел непосредственно перед ней. А может…

Он яростно запрещал себе думать об этом, взывая к разуму и подготавливая себя к встрече с Дуней. И вдруг понял: он не знает, что сказать ей.

Хушль остановился на стоянке. Они вышли, и Никола ушла, окруженная любопытными слушателями.

На скалистом холме возвышался замок Макбетов. Именно здесь и был убит король Дункан, если верить Шекспиру.

«Налет романтичного волшебства присущ этой местности, — писал Фонтане, который был здесь более ста лет назад. — Волшебства, которому не в состоянии противостоять даже тот, кто не имеет ни малейшего представления о том, что когда-то жили король Дункан и полководец Макбет, убивший его».

Фонтане писал красиво. Он не рассчитывал на отпрысков доктора Лобеманна.

«Все наполняет звучание тихих, берущих за душу стенаний, — писал он, — сравнимых с уходящей весной, кратким мигом счастья».

Никола прочла отрывок наизусть. Слова «краткий миг счастья» запали в душу Тео. Он присел на скамейку, единственную в парке, смотрел наверх, на холм, где находился замок, и все вспоминал старую песню, которую напевал и насвистывал его отец — шлягер Илзе Вернер. Слова Роберта Бернса, второго после Вальтера Скотта, поэта Шотландии:

Откуда только отец знал эту песню? Жаль, что вспоминаем мы своих родителей только после их смерти.

Профессор Теобальд Фукс прислонился к дощатой перегородке хижины, перед которой сидел. Он бы с удовольствием сейчас закурил, но у него не было при себе сигарет.

По дороге к холму тянулась горстка людей из их группы. В середине — отсюда не видно — Дарлинг Никола: вожак со своей стаей.

Около автобуса стояли полная девушка и бородатый индивидуалист. И они смотрели вверх, на холм, держась как-то напряженно, словно избегали смотреть друг на друга.

Вернулись три вдовы, возбужденные и веселые, посмотрели в сторону Теобальда и, бурно выражая свою радость, направились к нему. С другой стороны к нему приближалась Тина Лобеманн, до этого бездельничавшая со своим братом на солнечной лужайке. Лицо ее выражало радость и нетерпеливое ожидание. Остальные в полном восторге следовали за ними.

Что случилось?

Все пробегали мимо него, в домик за его спиной.

— Наконец-то! — воскликнула вдова Хильда, посылая ему на ходу легкомысленное «ку-ку». — Кто бы мог подумать…

Тео обернулся, только теперь ощутив тяжелый дух, витавший вокруг него. Оказывается, он сидел перед туалетом, замаскированным под забавный домик.

Если мы хотим насмешить людей, подумалось Тео, то следует усесться либо перед туалетом, либо перед зеркалом.

Новое открытие, сделанное в Инвернессе, доказывало, что их можно совершать и во время путешествий.

— Привет! — Никола вернулась с группой и направилась к нему. Он сидел теперь не перед домиком, а в стороне от него, так что не было сомнений, что шла она именно к нему. Ошибка исключалась.

— Господин профессор, — громко и вежливо, чтобы никто ничего не заподозрил, сказала она, — не желаете побродить немного по городу?

— Я что-то устал, — ответил Тео. Он действительно чувствовал себя измученным.

Последний вечер перед прибытием в Черный Замок! Завтра, в первой половине дня, они прибудут туда, проведут день, посетят завод по производству виски, замок, парк, увидят бесценный фарфор… Совершат вылазку к чудовищу Лох-Несса, затем проведут еще одну ночь в Инвернессе и отправятся дальше — Гретна-Грин, Глазго. Но это уже, как казалось ему, будет в другой жизни.

После того, как он найдет Дуню. Когда все пройдет. Или начнется сначала.

Никола, нежно взяв его за руку, отвела в сторонку. Она выглядела озабоченной.

— Боитесь? — спросила она.

Он попытался шутливо покачать головой, но это ему не удалось, и он только вздохнул, добавив:

— Я чувствую себя мужем-ревнивцем, который вернулся домой пораньше, чтобы застать врасплох свою неверную жену.

Никола рассмеялась так беспечно, словно ничего особенного не видела в ситуации, созданной волею случая.

— Кто знает, — через некоторое время заметила она, — может, Дуня рассчитывает, что ты приедешь, как-нибудь?…

— Она рассчитывает на это? — Он удивленно уставился на нее. — С какой стати?

В голове мелькнула и тут же исчезла какая-то мысль, легкое подозрение, причину которого он не мог понять.

— Она ведь тебя любит, верно? — Никола держала себя легко и непринужденно, как всегда, когда чувствовала себя объектом внимания или когда хотела придать ситуации безобидный характер. — Мне кажется, если это так, то она обрадуется, что ты приехал за ней.

— Но ведь там герцог, — напомнил Тео. — А здесь — ты.

Легкая тень набежала на ее лицо, на краткий миг в глазах появился страх, но вот уже все прошло, и перед Тео вновь стояла опытная руководительница группы.

Тео радостно подумал: только что я видел ее настоящее лицо! И она так же боится, как и я.

Значит, все не так уж и плохо. Он чувствовал себя генералом, который выступил против вражеской крепости и получил в качестве подкрепления целую армию.

— О Боже, что ты делаешь? — испуганно воскликнула Никола.

Он тут же опустил руки, поняв, что взял в ладони ее лицо, собираясь поцеловать. К счастью, в этот момент к ним подошел водитель автобуса, освеженный сном перед последним броском к гостинице.

— Едем, Никола? — спросил он.

— Сейчас, я позову всех.

Она сорвалась с места, заглянула даже в маленький домик, чтобы не забыть никого, и прокричала:

— Поднимайтесь в автобус, пожалуйста, мы уезжаем!

Хушль осклабился и заговорщицки подмигнул Тео. Безусловно, он понял, что произошло! Перед автобусом собирались люди, некоторые с интересом посматривали на профессора. Заметили они что-нибудь? Ему следовало найти оправдание, отговорку. Посему он, скорчив задумчивую мину находящегося в творческих раздумьях художника, произнес:

— Я только что решил написать портрет нашей Дарлинг Николы! — Раздались аплодисменты, радостные возгласы. Подошла Никола, чтобы узнать, что случилось. И вновь он нежно положил ладони на ее лицо, приблизил его к себе, делая вид, что изучает его контуры. — Я напишу ваш портрет, — пояснил он. — И начну уже сегодня вечером.

— О Господи, — простонала она без серьезных возражений, хотя он заметил, что она разгадала его трюк и не одобряет его. — Разве дня не достаточно?

Но все были на его стороне. Прямо после ужина и следует приступить к работе. Ах, как увлекательно наблюдать за художником во время его работы! Пока все радовались, ему вдруг подумалось, что он уже давно не писал портретов. Когда-то в самом начале своей карьеры, еще в школе художеств, на спор с Хабердитцелем, — да. Но теперь? И сможет ли он вообще? Если не получится, то он тогда объяснит, что написал портрет в тибетском стиле, что лежал в основе всех его работ, о чем знатоки, конечно же, были осведомлены. Хотелось бы ему посмотреть на того, кто с ним не согласится! В конце концов, и Пикассо начинал иначе, и лишь позднее, имея уже за плечами свои голубой и розовый периоды, он начал писать более смело — и стал еще знаменитее. Гений есть гений.

После ужина все путешественники собрались в вестибюле отеля. Дарлинг Никола сидела на возвышении на стуле. Профессор Фукс расположился напротив нее с альбомом на коленях и рисовал.

Посторонние, пересекавшие холл, останавливались в удивлении и наблюдали. Никола сидела как на угольях, чувствуя себя чудовищем Лох-Несса, появившимся на поверхности озера.

— Кончайте уже, — требовала она. — Поздно ведь.

— Завтра нам не придется так рано вставать, — утешил доктор Лобеманн. — Ведь до Черного Замка рукой подать.

Тео испугался так сильно, что карандаш выпал из его рук. Альбом скользнул на пол. Вдова Траудель, шустрая и всегда готовая помочь, подбежала и подняла альбом. Он вежливо поблагодарил ее, и она покраснела.

— Замок наводит на вас страх, профессор? — спросила, засмеявшись, Хильда. — Может, вы боитесь привидений?

— Еще как!

Тео продолжал рисовать, весь сконцентрировавшись на портрете. Он удивлялся, как хорошо он у него получался. Довольно реалистичный портрет дамы Николы, с ее энергичными бровями, взглядом темных глаз и готовым к улыбке ртом. Она пыталась оставаться серьезной, хотя вся обстановка в холле веселила ее.

Водитель Хушлингер расположился в углу, потягивая заслуженное виски. За его столом сидели индивидуалист с полной девушкой. Оба избегали суматохи, не желая вливаться в толпу. Все это хорошо видел профессор Фукс, который занимал особое положение, всегда находясь рядом и в то же время на некотором расстоянии. Однако девушка никак не могла завязать знакомство. У нее был крошечный медвежонок, который висел на поясе'. Когда она смущалась, что случалось часто, она хваталась за него. Индивидуалист также крепко держался за карман своих брюк. Таким образом, оба они образовывали общество нуждающихся в поддержке.

Искоса бросая на них взгляды, Тео решил нарисовать и их, как-нибудь незаметно. Люди, чувствующие свое одиночество, замкнутость, поскольку они… ну, по любым причинам. И все-таки следовало обладать мужеством, чтобы присоединиться к туристической группе.

Он коротко улыбнулся им, все взоры сразу обратились на них, оба смутились и отвели взгляды. Теобальд поспешно занялся своим рисунком. Самое время, поскольку Никола не хотела больше сидеть.

Время отправляться ко сну.

— Картину! — потребовала вдова Хильда. — Мы хотим видеть картину.

Вокруг сгрудились и остальные. Некоторые были не вполне трезвыми — сказывалось действие виски, которое производилось на заводе Ленокса. Картина была встречена аплодисментами и радостными возгласами.

— За Дарлинг Николу! — Доктор Лобеманн поднял бокал. — За здоровье фрау Штанци, являющуюся душой нашего путешествия. И за нашего уважаемого профессора Фукса.

Все желали обоим счастья и долгих лет жизни, как будто они только что обручились.

А потом выяснилось, что уже почти полночь, и все решили, что самое время отправиться спать.

— Спокойной ночи, Никола. — Тео протянул ей руку перед дверью ее номера. — Что делать с рисунком?

Он держал в руке рисунок, вызвавший столько восторгов. Его все хотели иметь. И Тео вынужден был пообещать сделать копии. Но оригинал…

И она сказала то, что ему хотелось услышать:

— Можно мне взять его — на память о путешествии, которое не обошлось без переполоха?

Звучало как прощание. И это опечалило его. С другой стороны, его снедало внутреннее беспокойство, что он находился рядом с Дуней, этой погруженной в работу личностью, которая несколько дней назад должна была стать его женой.

— Я дарю тебе его. — Он с удовольствием зашел бы к ней в комнату, так, для короткой беседы, но она положила руку ему на грудь. Этим жестом она хотела скорее удержать его, чем проявить интимность.

— Благодарю, — ответила она. — Я желаю тебе счастья — на завтрашний день!

Они потянулись друг к другу, и им показался совершенно естественным последовавший за этим поцелуй. Однако поцелуй оказался безнадежно дружеским.

— Когда мы приедем в Черный Замок? — спросил он.

— В десять утра. Герцогу сообщили о нашемприбытии. Там будут и другие туристические группы. — И затем, улыбаясь, процитировала из «Макбета»: — «Замок удачно расположен; свежий мягкий воздух вызывает радостные чувства». Так сказал король Дункан, когда со своей свитой ступил в крепость Макбетов.

— В которой и был убит, — добавил Тео трагическим тоном и, кивнув, покинул ее с тяжелым сердцем.

Никола осторожно свернула рисунок. Когда Теобальд еще раз обернулся, она кивнула ему, пожелав в душе счастья и спокойной ночи.

ПАВЛИН ГЕРЦОГА

Замок купался в лучах утреннего солнца, белоснежный и сияющий, с зубцами, башенками и дымовыми трубами. На крыше развевался флаг, как знак того, что герцог Ленокс пребывал в своем доме, прекрасном, светлом замке, именуемом Черным Замком.

На лугу гордо выступали павлины, распустив свои перья. Между ними семенили утки, стучали клювами куры, летали редкие птицы. Неподалеку паслись горные овцы, что наводило на мысль о крестьянском дворе.

Перед узким входом толпилась очередь. Все хотели попасть в замок. Руководители групп приобретали в кассах билеты, затем кивками и выкриками «сюда!» подзывали свои группы, отправляясь па штурм замка.

Теобальд стоял в сторонке, рядом с индивидуалистом и полной девушкой, которая на сей раз держала своего медвежонка в сумке через плечо. Оттуда он таращился своими глазками-пуговицами на окрестности, дивясь на павлина, который провоцирующе близко прошествовал мимо, почти касаясь их и при этом не обращая на них никакого внимания. Еще бы! В конце концов он являлся павлином герцога.

— Да, вот, значит, как, — проговорил индивидуалист и поскреб свою короткую реденькую бороденку, испуганно замолчав.

Полная девушка кивнула, показала на замок и вздохнула:

— Вот это класс!

После этого исчерпывающего диалога они уставились на Тео в надежде, что он продолжит беседу.

Однако мысли его были заняты другим. Он чувствовал себя униженным. Стоять в толпе среди множества людей перед замком, в котором Дуня находится в качестве гостьи герцога и занимается фарфором, ради взгляда на который выстраиваются целые очереди. «Еще виски, my dear ^[31]?»

Наверняка они восседают в зеленом, голубом или красном салоне, в то время как чопорный дворецкий обихаживает их. Так рано Дуня не пила виски, да и вообще практически не пила, насколько помнил Тео. Но знал ли он ее в действительности? «No, thank you, dear» ^[32], - отвечает она, протестующе поднимая руки. Она хочет продолжить работу, естественно, она ведь для этого сюда и приехала.

Фарфор, не так ли… Прелестно-извниняющаяся улыбка, он целует руки, влюбленно-восхищенные взгляды — ах, что за мир!

Мимо вновь прошествовал павлин, демонстрируя благородное пренебрежение. Остановился, почти задевая Тео, издал резкий громкий крик. Что-то плюхнулось, что выглядело совсем не по-княжески. И с высоко поднятой головой удалился.

— Дерьмо! — возмутился Тео. Все происходящее было выше его понимания. Кто только подослал ему эту руководительницу в нужный момент, как по сигналу, который как раз…

И как всякий раз, когда он пытался проникнуть в тайну фатальной встречи, его охватило смутное чувство недоверия, подозрения, которое он тотчас подавил.

— Он сделал вам почти на ботинок, — хихикнула полная девушка и взглянула на индивидуалиста в надежде на его поддержку. Тот лишь кивнул с тем безразличием, что всегда было написано на его лице. — Таких ручных павлинов я еще не встречала.

— Хорошо бы ручных, — пробормотал Тео. — А эти просто надменные скотины!

— Павлины, одним словом, — мудро заметил индивидуалист.

Очередь перед входом уменьшилась. На ступеньках стояла Никола и кивала:

— Билеты у меня!

Потом махнула рукой, и ее овечки бросились к ней.

— Ну, что ж, — произнес индивидуалист и отправился с полной девушкой.

— Да иди же, наконец! — Никола подождала Теобальда, который плелся в хвосте, и сказала мужчине на входе: — Вот мы и в сборе.

Тео упрямо остановился, не имея ни малейшего желания заходить внутрь.

— Подожди минутку, — попросила Никола. — Я только проведу группу в кольцевой ход, он длинный, на два этажа. Подожди здесь.

Он стоял в коридоре. Искусно освещенные полотна демонстрировали себя падким на зрелища посетителям, стеклянные витрины с украшениями притягивали к себе взоры, а латунная табличка оповещала на нескольких языках, что замку семь столетий и что нынешний герцог Ленокс является таковым уже в десятом поколении.

Его портрет, огромный, вызывал уважение: он непринужденно сидел на скамейке, опять у его ног лежала собака с шерстью медового окраса, оба излучали силу и уверенность.

— Могу я вам чем-нибудь помочь?

Мужчина в шотландской юбке, смущенно улыбаясь, подошел к нему. Черная кепочка на седых волосах, не хватало только волынки. Все эти господа в летах и юбках цветов своих кланов выглядели как-то одинаково, похоже друг на друга. Последовало несколько предложений на английском языке, которые Тео не совсем понял.

— Благодарю вас, — вежливо ответил он. — Я жду свою руководительницу группы.

Пожилой господин, выглядевший как переодетый статист провинциального театра, любезно кивнул.

— Может, вы хотите пока здесь что-нибудь осмотреть?

Они вошли в помещение, где выставлялись кружева: воротники, нижние юбки, жабо, перчатки, кофточки и манжеты в стиле а-ля Моцарт. На стене висел портрет прелестного мальчика с прической под пажа и круглым, искусно связанным воротником, спускавшимся на плечи.

Служитель музея обратил внимание Тео на старинную модель кружев, уже слегка пожелтевших:

— Вам нравится?

Но Тео продолжал стоять перед портретом красивого мальчика, не в силах оторвать от него взгляд. «Восьмой герцог Ленокс» — стояло под портретом.

— Дед нынешнего Генри, — догадался Тео. В его словах прозвучала ирония. — Да, чувствуется настоящая порода.

Мужчина в юбке пожал плечами, не выказывая особого интереса к благородному семейству. Он повел Тео в другую комнату, где находилось оружие прошлых веков. Около окна, в эркере, даже стояла пушка, нацелив дуло вдаль, на зеленые холмы, на которых мирно паслись быки.

— Очень впечатляюще.

Тео огляделся в поисках Николы. Этот служитель музея действовал ему на нервы. Он привязался к нему из-за чаевых, это точно. Подумать только! Ему, профессору Теобальду Фуксу, убежденному пацифисту, демонстрировать оружие, пусть даже овеянное славой веков, было в высшей степени бестактным!

— Вам это не нравится, — протянул разочарованно шотландец. — Но можно еще и другое посмотреть, например знаменитую коллекцию фарфора.

Итак, слово было произнесено. Тео энергично кивнул, достал портмоне, вытащил оттуда купюру и сунул ее ошарашенному служителю в руки.

— Проводите меня туда, пожалуйста. — Он буквально пританцовывал от нетерпения. — Собственно, поэтому я и здесь…

Мужчина же, стоявший перед ним, застыл, глядя через его плечо на дверь и все еще держа деньги в руке. Лицо его осветилось радостью.

— Ах, — только и сказал он.

— Так вот вы где, профессор. — Никола как ни в чем не бывало направилась к ним. — Вы уже познакомились?

— Каким образом? — Оба мужчины удивленно уставились на нее.

И тогда Никола церемонно, но с очевидным злорадством представила их друг другу:

— Генри, герцог Ленокс — профессор Фукс, жених Дуни Вольперт.

Никола должна была подготовить Тео. Откуда он мог знать, что пожилой любезный господин, торчавший тут без дела, — высокородный владелец замка собственной персоной, десятый герцог Ленокс, мужчина с именем, которое было известно еще при Макбете; «шотландский дворянин», как стояло в путеводителе; соперник, которого Теобальд мысленно сотни раз «посылал в задницу»; симпатичный мужчина с медового окраса собакой, без семьи, но владевший знаменитым собранием фарфора?

Герцог вернул Тео купюру, тот смущенно спрятал ее. Оба, пробормотав извинения, поприветствовали друг друга так, как если бы только что встретились.

— Где Дуня? — спросил Тео.

Неожиданно все ему показалось неважным. Сердце его билось как сумасшедшее. Он почувствовал ее близость, от радости и предвкушения встречи почти не мог дышать, забыл герцога и даже Николу, хотел увидеть только Дуню. Не мог ждать больше пи минуты.

Оказалось, что Дуня уехала в другой город в поисках краски для чайного сервиза трехсотлетней давности, пострадавшего от пожара. Эту краску не так легко было достать. После бесплодных телефонных звонков Дуня нашла в одном из городков своего коллегу, обещавшего ей помочь. Вот она и уехала. И вернется лишь во второй половине дня, возможно, даже поздним вечером.

Никола переводила подробные объяснения герцога. И делала она это без следа ревности или напряжения, что удивляло Тео. Как будто между ними ничего не произошло. Как будто не пробежало между ними искры, парализовавшей дыхание. Все прошло, перегорело? Неужели она не чувствовала, что теряет его, и с каждой минутой все больше? Неужели ей все равно? По идее, она должна сейчас страдать, бросая на него умоляющие взоры, резко отворачиваться, дабы скрыть набегавшие слезы. Но нет, она оживленно болтала с Генри, бросала на него влюбленные взгляды, что тот воспринимал с отеческой благосклонностью.

И вообще все было не так, как он себе представлял. Герцог совсем не являлся пылким соперником, напротив, он был любезным пожилым господином, уже давно стоявшим по ту сторону добра и зла. Никакого флирта в голубом или зеленом салоне, никаких совместных чаев, никакого страстного поцелуя руки — только работа. Только фарфор. Тео чувствовал себя слоном в посудной лавке.

Никола вполголоса беседовала с Генри у окна. Они смеялись. И вновь Тео пронзило подозрение: не смеются ли они над ним? Но нет, они смеялись над павлином, что пыжился на лугу, смущая гулявших туристов.

— Он ревнует, — произнес герцог, вовлекая Тео в разговор. — Это мой любимец, зовут его Король Чарльз. Больше всего он любит бывать со мной наедине.

— А кто ухаживает за ним, когда вы уезжаете в Америку? — поинтересовался Тео.

— Личная армия герцога, — ответила Никола за Генри. — Садовники, егеря, лесники, домашняя прислуга и местные люди. Все они являются его солдатами. В минуты опасности они защищают Черный Замок.

— Надеюсь, в этом нет необходимости, — иронично заметил Тео. Он не мог заставить себя вести иначе.

Казалось, герцог не обращал на это внимания.

Затем они отправились смотреть фарфор. Коллекция находилась в большом, вытянутом в длину помещении: полки до потолка, бесценные предметы со всего мира — кружки, чашки, тарелки, кувшины, даже мейсеновской фабрики «Голубые мечи», целые и невредимые. На одной из полок отсутствовало несколько предметов. Здесь посвирепствовал огонь.

Герцог распахнул дверь в расположенную рядом мастерскую, небольшое помещение, служившее, видимо, раньше кабинетом или гардеробной, поскольку там стоял большой шкаф, а перед ним стол с красками и кистями. Здесь работала Дуня. Плотными рядами выстроились бесценные предметы в ожидании прикосновения руки мастера.

В течение двух недель на лугу, примыкавшему к замку, проходило празднество на открытом воздухе. Туристические фирмы оговорили с герцогом это мероприятие и взяли на себя расходы. За несколько сотен марок участники могли насладиться всеми прелестями шотландской летней ночи, от чего, естественно, никто не отказывался.

Наступил теплый вечер. Полные ожидания, в предвкушении приятных развлечений путешественники отправились на луг, где прислуга уже накрыла столы, расставила стулья, создав волшебную атмосферу праздничного настроения. Замок стоял, подсвеченный прожекторами, среди высоких старых деревьев, приобретя грозный вид и как бы оберегая изысканное придворное общество.

Сам герцог удалился, сверчки закатили концерт, а павлины на расстоянии наблюдали за происходящим. Еще не совсем стемнело. Сумерки опускались на землю, над которой раскинулось бархатное небо с бесчисленными звездами. На горизонте закатывалось солнце огненным шаром, окрашивая холмы в красный цвет. Медленно всходила на небосклоне луна, полная, почти круглая.

Путешественники провели напряженный день в программе стояло посещение озера Лох-Несс, много фотографировали и смеялись. На берегу озера, там, где останавливались автобусы и толпились туристы, стоял неизбежный волынщик. Перед ним была кружка для сбора денег, и многие раскошелились. Чудовище так и не показалось, что неудивительно при таком скоплении народа. Несмотря на многоголосые выкрики: «Несси, Несси!», оно не вылезало. Чудовище пряталось уже сотни лет и было таким древним! У кого ж появится желание вылезать под щелчки камер?

Профессор Теобальд Фукс чувствовал себя таким же старым, как Несси.

В то время как люди толпились на лугу в предвкушении обещанных удовольствий, Тео сидел в одиночестве на скамейке и предавался размышлениям. Никто не беспокоился о нем. Николы нигде не было видно, и даже вдовы, обычно с удовольствием опекавшие его, прошествовали мимо туда, где подавали жаренные на решетках мясо и колбаски, угощали пивом и виски из собственных подвалов. Если бы все это не было так привлекательно!

Дуня пока еще не вернулась.

Мир опустел, находил Тео и, как всегда, мысленно обратился к латинскому: «Amici, diem perdidi! — Друзья! я потерял день! Ничего не поделаешь, это голая правда. Nuda veritas».

Нет, он потерял больше, чем один день. Его достоинство отправилось ко всем чертям в тот момент, как он решился на это путешествие. Ему хотелось, чтобы рядом с ним сейчас находился Хабердитцель, его единственный друг. Хели для начала отругал бы его, потом утешил и, в конце концов, рассмешил. Он бы дружески обнял его за плечи и сказал: «Пошли домой, ты, глупец!»

Король Чарльз гордо прошествовал мимо, наверняка это был он, поскольку отличался от остальных павлинов своей чрезмерной заносчивостью. Он остановился и принялся обстоятельно изучать Тео, сначала одним глазом, потом другим.

— Привет, Король Чарльз. — Тео, чувствуя себя польщенным, испытывал желание оправдаться. Как всегда, когда кто-нибудь одаривал его своим вниманием. Он печально кивнул павлину. — Знаешь, кого мне следует благодарить за все это? Твоего благородного господина, дядю герцога Ленокса. Он увел у меня мою Дуню прямо накануне свадьбы, представляешь? И для чего? Из-за дурацкого фарфора. Идиотизм, верно? Ты бы покинул свою невесту из-за какой-то фарфоровой тарелки? Скажи честно: да или нет? Ты хоть понимаешь, о чем я говорю? У тебя вообще есть невеста?

Король Чарльз жеманился, как будто понимал, о чем идет речь. Он распустил свои перья в сказочно сверкавший, переливающийся всеми цветами веер, сделал круг вокруг оси, как звезда ревю, вытянул шею, потрясая хохолком, и удалился, бросив напоследок презрительный взгляд.

— Эй, профессор, где вы прячетесь? Идите, мясо уже готово!

Это была вдова Хильда, звавшая его. Другие тоже заметили его отсутствие. К Тео подошла Тина Лобеманн.

— Да бросьте вы, — сказала она, потянув за руку. — Что вы вечно в стороне?

— Наслаждаюсь атмосферой, — ответил он.

— Наслаждайтесь лучше нами, — заявила Тина, дерзкая девчонка. — Вы единственный живой человек в этой унылой толпе!

— О, благодарю! — засмеялся польщенный Тео.

Но есть ему не хотелось. Он чувствовал себя тоскливо. И выпил виски. Из подвалов досточтимого герцога Ленокса.

Ура!

МАЛЕНЬКАЯ СКАЗКА — БОЛЬШОЕ ПОТРЯСЕНИЕ

— К черту, нет! Что за дикая идея, эта проклятая поездка!

Хели Хабердитцель вновь сидел за рулем: до Черного Замка оставалось всего три мили. Лусиан, хитрая бестия, опять удобно устроился на заднем сиденье рядом с Амелией, наслаждаясь ее близостью. Он погрузил руку в ее густые, мягкие волосы — ах, до чего же приятно! У Нини он привык к непокорным локонам, обильно смазанным гелем, или заплетенным косичкам, на манер индейских скво, что, конечно, хорошо смотрелось, но не вызывало особого желания погладить. Но Амелия — она была мечтой, маленькой сказкой среди серых будней, вдохновлявшей на создание новых песен.

— Отведи же душу, Хели, — подзуживал его Лусиан. — Не будь в таком отвратительном настроении. Если хочешь сказать «говно», скажи!

— Прекрати делать из меня уличного мальчишку, — сдержанно попросил Хели.

— Не, — согласился Лусиан, — для этого ты уже не так юн, мой любезный дядюшка!

Амелия толкнула Лусиана локтем, чтобы он не провоцировал Хели. Того и так совершенно измучила поездка. Хели постоянно говорил о Дженифер, учительнице из Эдинбурга, которая ночью в доме Мак-Тэвишей влетела в его комнату.

Она не шла у него из головы. Бедный дядя Хели! Всю жизнь он был нянькой для ее любимого папочки и зачастую сам бывал обойден. Ему ведь тоже хотелось быть счастливым. Плохо, что он вынужден ехать за своим другом!

— Оставь его, — сказала Амелия. — Не делай еще хуже!

Она уютно устроилась в его объятиях, чувствуя себя в надежных руках. Все, что случалось в ее жизни, осталось где-то далеко позади. Теперь она остро чувствовала Шотландию, запах кожаной куртки, щетину юноши из Берлина на своей щеке и его руку в своих волосах.

Они остановились перед отелем в Инвернессе, справились о туристической группе компании «Мальманн» и узнали о вечернем празднестве на открытом воздухе. После длительных переговоров им удалось получить три комнаты, правда, без душа, но все равно: главное, что были кровати. Для каждого отдельная, разумеется.

Даже имелся телефон.

Хели, как и остальные двое, быстро привел себя в порядок и позвонил в Ламмвайлер, скорее для проформы.

Фрау Кляйншмидт тут же отозвалась, верная душа, и сообщила: дня два назад приезжала девушка, чтобы узнать о цели поездки Лусиана. Она раньше намеченного срока закончила запись пластинки и решила проведать любимого.

— Нини с песней о сперме! — воскликнул Хели прямо в непорочное ухо фрау Кляйншмидт.

К счастью, она, видимо, не поняла. Она только подтвердила: да, девушку звали Нини. И еще: одновременно с девушкой из Вены приехал очень приятный молодой человек, служащий банка, господин Максим, который очень удивился, что его Амелии и след простыл и что дом пуст. Фрау Кляйншмидт сообщала новости, как будто читала их по газете.

— Ну а потом? — возопил Хели, доведенный до полного нервного истощения. — Они отчалили?

— Да, и именно в Шотландию. На автомобиле господина Максима.

— В Блэк Касл^[33], - простодушно пояснила фрау Кляйншмидт.

Припарковываясь на стоянке перед отелем, Хели напоминал привидение: бледный и осунувшийся.

— Что происходит? Землетрясение? — Лусиан старательно причесал свой лошадиный хвост и начистил серьгу в ухе. Амелия так и лучилась энергией и предприимчивостью, постоянно держась за руку Лусиана. — Тебе плохо, Хели?

— У меня смутное предчувствие, что Шотландии грозит великое переселение народов, — ответил он разбитым голосом, не сумев при этом скрыть в глазах немалой толики злорадства. — Твой любимый на пути сюда.

— Максим? — побледнев, воскликнула Амелия.

— С подружкой Лусиана.

— С Нини? — вопросил третий побледневший.

Хели насладился зрелищем дела рук своих, изобразил сострадание и произнес:

— Будем надеяться, что они приедут не сегодня!

— Могут и сегодня. — Амелия от страха выпустила руку Лусиана и отодвинулась от него. — Подумать только, у нас случилась авария, и мы потеряли целую кучу времени. Ясное дело, что они сегодня приедут, иначе ты не знаешь Максима!

— И еще Нини. — Лусиан ощупывал свой хвост на затылке, как будто желая убедиться, что он все еще на месте.

Хели тихо ликовал. Да, веселенькая предстояла встреча!

— Давайте выходите, вы, изменники, — поторопил он. — Посмотрим, что нам ночь принесет.

Лусиан замешкался.

— Подожди, есть еще кое-что, — тихо сказал он Хели. — Ты должен об этом узнать, прежде чем у нас начнется скандал.

— Ты влюбился в Амелию, — пожав плечами, ответил Хели. — А она в тебя. Давно уже знаю об этом, у меня все-таки есть глаза.

— Речь идет не об Амелии, — Лусиан крепко схватил Хели за руку, — а о тете Дуне.

— Вечно речь идет только о Дуне. — Хели стряхнул руку Лусиана. — А иначе для чего мы здесь?

— Эй, чего вы возитесь? — вскричала Амелия, стоявшая в дверях отеля. — Поехали в Черный Замок!

— Она права, — согласился Хели, вновь садясь в машину.

Лусиан неохотно последовал за ними.

— Еще увидите, что вам предстоит! — желая облегчить свою совесть, бормотал Лусиан. — Мое дело — сторона.

Но это не соответствовало действительности. Лусиан не мог держаться в стороне, он кое-что знал. А именно, кто подстроил путешествие Тео.

ИГРА ПОД ЗВЕЗДАМИ

Празднество было в самом разгаре, когда вернулась Дуня, к сожалению, поздновато. Вина за это лежала на Жан-Поле, друге и коллеге еще с парижских времен, который не захотел отпускать ее. Они уже давно не виделись, и накопилось много разговоров. Они оживленно беседовали на узкоспециальные темы, хотя Дуня сидела как на иголках, представляя, что Тео уже мог приехать.

Лусиан сообщил о его приезде, Никола тоже. Все было наилучшим образом отлажено, как она и надеялась. Как всегда, на Николу можно было положиться: она привезет в Черный Замок своенравного оскорбленного Тео.

Герцог сидел в библиотеке, предоставив людям возможность веселиться на лугу без него, и смотрел телевизор. С момента открытия якобы общеобразовательного канала телевидения библиотека Леноксов использовалась не по назначению — как телевизионная.

— Привет, Генри! — Дуня просунула в дверь голову и кивнула. — Я вернулась!

— О, Дуня!

Он вскочил так быстро, насколько позволяла ему его физическая форма. Последовало два сердечных поцелуя в щеки. Он сжал ее руки и сказал:

— Ваш друг Теобальд здесь!

Он избежал, вероятно, намеренно слова «жених». Возможно, он немного ревновал, а, возможно, слегка боялся, что она будет посвящать своему другу времени больше, чем его бесценному фарфору.

Дуне хотелось знать, как он его нашел. Однако герцог был весьма краток: «Very nice, oh yes…»^[34], - кивнул ей, пожелал еще раз приятного вечера и вновь уселся перед экраном телевизора.

Шла передача о Виндзорах. В последнее время появилось много слухов. Видимо, этот семейный клан предоставлял столько же обильной информации, сколько полное собрание сочинений Шекспира, которого герцог высоко ценил. Но Шекспира он уже давно прекрасно изучил. Знал, чем кончается каждая вещь. С Виндзорами дело обстояло иначе. Поэтому-то герцог не позволял себе отвлекаться, даже на Дуню.

Дуня, быстро переодевшись, отправилась на луг перед замком.

На подиуме, где перед этим выступала капелла волынщиков, стояла девушка и пела. Зрители, пресыщенные мясом и колбасками, переполненные пивом и виски, сидели или лежали на лужайках и внимательно слушали. Девушка пела английскую балладу. Нежная, печальная, полная тоски мелодия. И на немецкой эстраде некоторые певцы пытались петь эту удивительную песню, иногда весьма неплохо:

Эта девушка пела по-английски и настолько хорошо, что мороз продирал по коже.

Волосы до бедер. Сверхсовременная короткая юбка из лакированной кожи, сверху что-то сверкающее, туфли на высоких шпильках.

«Похожа на Нини», — подумала Дуня. Но как она могла очутиться здесь? Много лет назад Дуня познакомилась с маленькой подружкой Лусиана: незрелым несмышленышем с задворок, говорившим на ужасающем наречии, от которого просто дурно становилось. А теперь эта дерзкая девчонка стоит на подиуме, да, это точно была Нини, без сомнения, и поет по-английски.

Сначала она пела в сопровождении только одного волынщика. Затем на сцене появился Лусиан с серебристой гитарой в руках. Серебряной, да. Дуня узнала инструмент. Он принадлежал Николе. Как-то она купила гитару в Лондоне, по дешевке. Покупка по случаю. Никола любила ее, всегда брала с собой во все поездки, сама с удовольствием играла на ней и никогда никому не одалживала.

Лусиан ударил по святым струнам. Смешно, но Дуня почувствовала укол ревности. Из-за какой-то гитары. Но ведь это был ее племянник, не так ли?

На сцене появилась белокурая девушка, походившая в свете прожекторов на куклу Барби. Она уселась, словно это само собой разумелось, рядом с Лусианом и стала слушать Нини.

Сердце взяв мое и чувства, Пробудив мои желанья, Вызвал мыслей горьких буйство И надежду на свиданье.

На английском, разумеется. Во время пения Нини повернула голову, посмотрев на Лусиана и белокурую девушку, которая прислонилась щекой к плечу Лусиана, как будто так и должно было быть.

Прелестная белокурая девушка была Амелия.

— Этого не может быть! — Дуня стояла под раскидистой кроной древнего бука и с удивлением смотрела на сцену. — Это сон!

Когда Нини закончила петь, раздался шквал аплодисментов, громкие выкрики «браво!» и пронзительный свист молодых людей. Эти вообще как с цепи сорвались.

Нини порхала по сцене, посылая во все стороны воздушные поцелуи и показывая на Лусиана. Тот, отставив серебряную гитару, кланялся и улыбался. Кольцо в его ухе блестело, черная одежда ярко выделялась на фоне белоснежного замка: торжествующий пират.

Амелия крепко обняла его. А теперь на сцене появился и ее друг. Тео рассказывал о нем по телефону — этом высокомерном щеголе, всегда при галстуке и с прической, уложенной феном. Он похлопал Лусиана по плечу, поцеловал сначала Нини, потом Амелию в губы. Публика кричала «аааах» и «ооох» и причмокивала, как в кинотеатрах, когда целуются звезды.

Кто кого любил?

Витали запахи колбасы и мяса. Люди казались сытыми, они пили и пребывали в наипрекраснейшем расположении духа. На сцене вновь заняли свои места волынщики. Дуня прижалась спиной к стволу бука, откинув назад голову и пытаясь привести свои мысли в порядок. Вообще-то ей хотелось видеть здесь только Тео. Но его нигде не было видно. Зато тут собралась вся свадебная компания из Ламмвайлера: все, все они приехали!

Один за другим, гуськом. Аналогия рассмешила Дуню. Опа закрыла глаза, погрузившись в мысли.

Кто-то подошел к ней, обнял за плечи и дотронулся до шеи нежными губами. Необычная ласка для Тео, который по натуре был скорее чопорным, и обычно требовалось время, прежде чем он оттаивал.

Она открыла глаза.

— Хели? — растерялась Дуня. — И ты здесь?

Он стоял перед ней во весь свой огромный рост, очки его блестели, на лице блуждала довольная ухмылка.

— Мы все здесь, все, — уверял он. — Я поехал за Тео с Лусианом и Амелией. А потом еще приехали эта Нини с Максимом.

— О Боже. — Она уселась на траву, Хели рядом с ней, рассказывая о путешествии и как он вообще решился на него.

— Мне хотелось, как я думал, усмирить охваченного ревностью Тео и предотвратить столкновение с твоим герцогом, но, когда мы увидели Тео, он не особенно этому удивился. Он лишь устало кивнул нам и сообщил, что герцог пожилой господин, которого он находит весьма приятным. Таким образом, все в порядке. Кроме одного — тебя здесь не оказалось.

Как всегда, в присутствии Дуни Хели чувствовал себя совершенно беззащитным. В такие моменты он сознавал: все, что у него случалось с женщинами, было лишь жалкой заменой, сделкой. Вновь он ощущал стеснение в груди, как и тогда, когда совсем юным увидел, как его друг Теобальд уводит радостную Дуню.

— Ах, Хели! — Дуня взяла его руку и приложила к своей горевшей щеке. — Такая суматоха, и все из-за меня.

Он наслаждался мгновением, забыв Лоттхен из Ламмвайлера и Дженни из Эдинбурга, забыв все, совершенно расслабившись.

— Удивительно, что ты не спрашиваешь, каким образом Тео очутился здесь, — наконец произнес Хели. — А он приехал с туристической группой. Ох, что за сумасшедшая история!

Ему хотелось рассказать о том вечере песни, когда Тео исчез самым непостижимым образом, о руководительнице туристической группы по имени Никола Штанци, которую он случайно…

— Оставь, — прервала его Дуня. — Он здесь, и этого вполне достаточно. Так где же он сейчас?

В нескольких сотнях метров в полнейшей темноте скрывалась старая, давным-давно заброшенная и почти разрушенная мельница. Она выпадала из общей картины ухоженной красивой местности… Тем не менее была связана с ней и историей семьи Леноксов. Как раз перед приездом Дуни Тео отправился на эти руины. С руководительницей группы, которую он только что представил своим приехавшим родным и близким, с Николой Штанци. И с того момента он исчез.

Этого нельзя было говорить Дуне. Или?…

— Поищем его, — предложил Хели, поднимаясь и подавая ей руку. Как бы случайно задержал ее руку в своей и спросил: — Может, выпьем чего-нибудь?

У одного из киосков еще подавали содовую, пиво «Гинесс» и виски.

— Мое первое виски, которое я здесь пью, — произнесла Дуня, чокаясь с Хели. — Смешно, да? Но для герцога его собственное виски не имеет никакого значения, а я была вся поглощена работой. И должна иметь твердую руку. Зачастую я работаю и ночью. Тогда у меня все пляшет перед глазами от усталости, и я не могу пить. Но для тебя, дружище, я сделаю исключение. За нас!

— Твое здоровье, Дуня.

То, что она назвала его «дружище», разозлило его. Вечно между ними стоял Тео. А он, верный Хели, лишь замена, всего лишь дружище. Но что касается верности, то он не хотел никакой другой женщины, кроме Дуни. Ее чарующая близость делала его — да! — счастливым. Он парил, как мыльный пузырь, который лопается, как только кто-нибудь до него дотронется. И этим кем-то был Тео, даже одна только мысль о нем.

Небрежной походкой подошла Амелия, рука об руку с Лусианом.

Она обняла Дуню, поцеловала ее в обе щеки и сказала:

— Ну вот и ты, беглянка. А где папа?

— Понятия не имею. Привет, Лусиан!

— Привет, тетя Дуня!

Он обнял ее за плечи, моргая, всмотрелся в нее и дружески похлопал по спине. Его вариант встречи с родственницей вместо объятий и поцелуйчиков.

Они обменялись заговорщицким взглядом, и, пока Амелия беседовала с Хели, Лусиан отвел Дуню в сторонку.

— Послушай, Лусиан, ты…

— Нет, — прервал он ее вполголоса. — Я ничего не сказал. Да и не имею права. По твоей просьбе я отвел Тео на фестиваль песни. Понятия не имею, что произошло потом.

Дуня загадочно улыбнулась.

— Отлично, золотко, благодарю тебя! Обо всем остальном позаботилась Никола. Нет, действительно, вам совсем не следовало приезжать, не было необходимости! Скажи, пожалуйста, ты влюбился в Амелию или вы просто поменялись партнерами?

— Тсс… — Лусиан наклонился к ее уху. — У меня тоже есть секреты, точно так же, как и у тебя. Внимание, она идет!

Амелия, пожелав всем приятного вечера, потащила Лусиана прочь.

— Мы хотим отправиться в лес, — пояснила она. — А вообще, все равно куда. — И Лусиану: — Быстрее, Лулу, они уже близко!

Они скрывались от Нини и Максима, которые их повсюду искали.

— Сумасшедшая ночь, — обратилась Дуня к Хели. — Пары обмениваются возлюбленными, навсегда или только на сегодняшнюю ночь, кто знает? — И она процитировала из «Сна в летнюю ночь»: — «У влюбленных и сумасшедших мозги набекрень».

— Ну, навряд ли это связано с мозгами, — возразил Хели. — Скорее с сердцем. В том случае, если, конечно, речь идет о любви. Тогда мозг выключается. — И с глубоким вздохом добавил: — Мир жесток по отношению к любящим сердцам.

Он обнял ее за талию, сначала нежно, потом крепче прижал к себе. Было странно и удивительно — так близко ощущать Дуню, ее тело, ее аромат…

Она удивленно посмотрела на него, высвободилась из его объятий и сказала:

— Так, старый друг, это уже было. А теперь я поищу нашего Тео. Не злишься?

— Желаю удачи, — вместо ответа произнес он.

Да, он разозлился. Воздушный шарик окончательно лопнул. Подумать только: наш Тео! Хели скрылся в толпе.

Дуня смотрела ему вслед и думала: мир полон обиженных мужчин! Покачав головой, она отправилась на поиски исчезнувшего возлюбленного.

Впрочем, она и Николу пока еще не видела. Естественно, как у руководительницы группы у нее всегда было полно дел: у кого-то болит живот или перебои в сердце, нужен врач или нужно оговорить маршрут с водителем… Всегда что-нибудь найдется.

На скамейке сидели три весьма веселые дамы. Не очень трезвые, они громко смеялись: крупная блондинка, тощая и третья — пухленькая, в очках с толстыми стеклами. Саксонское наречие.

Вдовы.

— Простите, — обратилась к ним Дуня. — Вы не от фирмы «Мальманн»?

— Да, именно так.

И тогда Дуня поинтересовалась Теобальдом.

— Господин профессор Фукс, ах… — Хильда так и сияла. — Мы его видели недавно с Дарлинг Николой.

— Они там, внизу. — Траудель в очках показала на спуск к реке.

— У мельницы. — Эмми смущенно пригладила волосы. — Хотят там что-то посмотреть. Мы потом тоже спустимся вниз. Да, Хильда?

Они обстоятельно рассматривали Дуню и, как только она попрощалась, сдвинули головы и зашептались.

Дарлинг Никола, повторила Дуня, смакуя на языке имя. Где бы ни появлялась подруга, все сердца тянулись к ней. Видимо, это связано с профессией. Так и она познакомилась с Николой на мануфактуре в Людвигсбургском замке. Дуня часто работала там с молодыми живописцами по фарфору и декораторами. Порой мануфактуру посещали группы заинтересованных туристов. Однажды группу привела темноволосая бойкая дама. Обе женщины разговорились, обнаружив, что настроены на «одну волну». Выяснив общие пристрастия, они подружились. И хотя виделись редко, поддерживали постоянную связь. А поскольку Никола этим летом возила группы в Шотландию, и именно в Черный Замок, оказалось очень просто составить заговор.

Что делала Никола с Тео — развлекала, привязывала, чтобы он не ударился в бега, пока Дуня отсутствовала, хотела его смягчить — или что-нибудь еще?

Старая водяная мельница располагалась в неосвещенной части парка. Дуня, спотыкаясь о толстые разлапистые корни и пеньки, спускалась к берегу реки.

Никола шла позади Тео, который рассматривал старое разбитое мельничное колесо, как будто па свете не было ничего интереснее этих развалин, тронутых временем. «Я принесу тебе цветы Шотландии».

Он медленно оглянулся, свет луны падал сквозь дырявую крышу мельницы. Перед его глазами сиял букет вереска. Никола, улыбнувшись, сказала:

— From the Highlands.^[35]

Он взял маленький букетик, крепко сжал руки Николы и поцеловал их. Виски ударило ему в голову.

— Разве ты нам не рассказывала, что цветы вереска, преподнесенные летней ночью, имеют определенное значение?

— Зависит от настроения, — пожав плечами, ответила она. — Доктору Лобеманну и одинокому Степному Волку я тоже подарила по букету. — И вскользь добавила: — Вереск растет повсюду, даже рядом с решетками, где жарили мясо.

Так просто он не даст ей отделаться от него! Он крепко держал ее, их лица разделял лишь букетик, распространяя терпкий землистый аромат. Глаза Николы потемнели как воды озера Лох-Несс.

— Взгляни. — Он показал на небо. — Звезда падает.

Она упала так быстро, что они не успели загадать желание. К падению звезд следует заранее готовиться, всегда иметь желание наготове и тут же произносить его. Так где ж тогда волшебство чуда?

— Еще одна. — Никола смотрела вверх. — Видишь?

— Ты что-нибудь загадала?

— Да, — ответила она и поспешно добавила: — Но это не имеет к тебе никакого отношения!

— Не верю.

— Клянусь.

Он сунул букетик в вырез ее платья. Сегодня на ней было зеленое платье, не спортивный брючный костюм, как обычно, а пышное летнее платье с вырезом и короткими рукавчиками. Она была дамой в зеленом платье, о которой пела Нини. Его Lady Greensleeves ^[36].

Он был тронут и глубоко потрясен, когда понял, как сильно притягивала его Никола. Каким родным стал ему ее голос, чистый прекрасный голос, которым она рассказывала ему о стране, что-то тихо напевала в автобусе, аккомпанируя на серебряной гитаре, читала баллады и давала указания водителю Хушлю.

Он прижал ее к себе крепко, лихорадочно и бросил взгляд на небо в надежде увидеть еще одну падающую звезду.

— Сегодня ночью, Никола…

— Сегодня ночью, — прервала она, — мы в Черном Замке. Там, куда ты хотел попасть. К Дуне. Ты же не подросток, который впервые влюбился. Это все виски. — Она попыталась высвободиться из его объятий. — Наверное, еще и лунная летняя ночь виновата…

— Ты виновата. — Он прижался к ее щеке, и все потонуло во мраке, все, чего он когда-то желал, о чем мечтал…

— Привет, Тео!

Он повернул голову, не выпуская Николу, и узнал Дуню. Она стояла у входа в мельницу, прислонившись к притолоке, как бы в поиске поддержки.

— Привет. — Никола отстранилась от него. Все трое молчали, не трогаясь с места.

Постепенно Тео пришел в себя, туман в голове рассеялся. И он сказал, почти механически:

— А, Дуня, наконец-то!

Дуня могла бы сказать: «Ну, впечатления ты не произвел никакого» или «А ты хорошо развлекаешься, как я посмотрю», но она молчала, не отрывая взгляда от Николы. Самое смешное, что и на Дуне было зеленое платье, почти такое же, как у Николы, и они опять стали походить друг на друга.

— Я Дуня Вольперт, — протянула руку Дуня.

— Никола Штанци. — Зеленые леди приветствовали друг друга. Тео показалось, правда, странным, что обе улыбались.

Вообще-то все должно было бы происходить иначе. Немного ревности, считал Тео, не повредило бы.

— Профессор быстро опьянел, — заявила Никола.

— Как всегда, когда он мешает напитки, — продолжила Дуня.

Странное взаимопонимание царило между женщинами.

Тео чувствовал себя учеником, о котором беседуют учительницы в его же присутствии. Он присел на обломок скалы — или это был мельничный жернов? — и скрестил руки, всем видом своим демонстрируя удовлетворение. Он разыгрывал роль крутого мужика — как приятно после всей этой долгой и утомительной дурацкой поездки.

О чем там беседовали женщины, настолько тихо, что он ничего не мог услышать?

Бабские разговоры, решил он. Конечно же, они обсуждают свои зеленые платья! Где купили, почем — типично для женщин.

Затем Никола оставила «жениха и невесту» одних.

— Ну-с. — Дуня подсела к нему. — Ты с ума сошел, что поехал за мной! Но вообще хорошо, что ты приехал.

— Да, о да! — Он положил руку ей на плечи, внезапно почувствовав смертельную усталость. — Что за длинная поездка!

— Надеюсь, не слишком длинная? — Она озабоченно посмотрела на него, но он отвернул лицо, избегая ее взгляда. Теперь он не знал, для чего приехал.

Виски! Определенно дело в нем! Он слишком много выпил виски.

Огонь под решетками для жарения мяса был погашен, прожекторы выключены, гости, приятно усталые, насыщены. На лугу группками сидела молодежь, люди постарше устроились на скамейках. Король Чарльз с достоинством удалился.

Полная девушка сидела на краю маленького пруда, расположенного за замком. Индивидуалист, мистер Степной Волк, рядом с ней. Не хватало еще только, чтобы они пускали кораблики и распевали «True love» ^[37], как Грейс Келли и Бинг Кросби в фильме «Высший свет». Но они этого не делали. Они молча сидели рядом друг с другом, уставясь в воду, в которой отражалась луна.

Девушка откинула голову назад и посмотрела на небо.

— О, падающая звезда! — произнесла она.

— О да, — пробормотал он, хотя ровным счетом ничего не увидел.

— Я кое-что загадала, — сказала она инертным тоном, растягивая слова, словно опутанные кандалами.

— И что именно?

— Я загадала, чтобы люди воспринимали меня такой, какая я есть. Разве это плохо, быть полной?

— Вообще-то нет, — ответил Степной Волк и поскреб свою жидкую бороденку. — Если упадет еще одна звезда, я загадаю, чтобы в меня кто-нибудь влюбился.

Она с любопытством поглядела на него.

— А разве у вас никого…

— Моя жена бросила меня, — тихо произнес он. — Ушла с Мартином, это наш сын, три года назад. И я не знаю, где они. А несколько недель назад ушла моя подруга, не сказав ни слова. Что во мне такого, что все бросают меня?

Девушка разглядывала его, гладя своего медвежонка, которого, как ребенка, держала на руках.

— Но вы же совсем не толстый! — удивилась она.

Он пожал плечами.

— Быть толстым, это вообще-то не очень плохо, действительно, не плохо.

— А что же плохо?

И он ответил, скорее себе самому:

— Остаться одному.

— Да.

Они придвинулись поближе друг к другу и задрали головы в ожидании новой падающей звезды.

— Господи, Нини, только не говори ерунду! — Лусиан встряхнул ее за руку. Она стояла перед ним прямая, с высоко поднятой головой, рядом — в свободной позе — Амелия. — Вы могли бы высказать все друг другу, если вообще есть о чем говорить.

— Мне нечего сказать.

Амелия, на голову выше Нини, держалась высокомерно, что являлось ее наиболее удачным оружием, при помощи которого она выводила человека из строя. Только ни Нини! Она не давала себя так быстро запугать.

— Послушай, ты, хорошая! — бушевала Нини. — Ты улизнула с моим Лулу и проводишь с ним время, потому что я нахожу общий язык с твоим Максимом? Эй, Макси!

Тот поспешил скрыться. Сцена была ему противна. Несколько людей смотрели в их сторону, не выказывая особого интереса, ночь была уже на исходе.

Вообще-то, как полагали люди постарше, Дарлинг Никола должна была бы уже объявить отъезд, остальные туристические группы уже давно уехали. Но Никола, окруженная слушателями, сидела со своей гитарой у Лобеманнов и пела шотландские песни, так тихо, как будто колыбельные. Вдовы подпевали ей.

Максим с удовольствием присоединился бы к ним, но надо было следить за развитием ссоры. Конечно, он был рад снова заполучить Амелию — ио так ли было на самом деле? Казалось, она с ума сходила по этому босяку в кожаной куртке, с нелепой серьгой в ухе и жидким конским хвостиком. Абсолютно заурядная личность. Не дотягивал ни до его уровня, ни до уровня Амелии. С другой стороны, маленькую Нини он находил сногсшибательной, забавной и одаренной. Как же она спела ту песню, нежным голоском и с трогательным выражением лица! Кроме того, девчонка была, что называется, с перцем в за…

Максим прервал свои грубые мысли. Только не становиться вульгарным!

— Пошли, давай уйдем отсюда.

Он взял Амелию за руку, но взгляда не отрывалот Нини, от ее кожаной юбки, едва прикрывавшей попку. Во время их совместного путешествия из Ламмвайлера сюда он часто обращал свой взор на полуобнаженные бедра, одергивая себя, дабы не произошло катастрофы. Поначалу он находил ее манеру держаться ужасной, вульгарной и дерзкой, но продержался недолго.

— Попозже, Максим, хорошо? — Волосы Амелии растрепались, на ней были брюки, которые она надевала редко и в высшей степени неохотно. Перед ним стояла совершенно другая Амелия, с налетом кокетства, близким к неряшливости. — Если не возражаешь, мне хотелось бы еще поговорить с Лулу.

Не ожидая ответа, что было еще лучше, она взяла под руку короля гитары. Тот смущенно ухмыльнулся, передернул плечами, как бы говоря: «Ну что я могу сделать?», и ушел с Амелией, ни разу не обернувшись.

Растерянный Максим прошел за ними несколько шагов.

— Оставь их. — Нини нежно толкнула его в бок. — Снимай этот дурацкий галстук и пошли.

— Куда?

— За замок, в парк, подальше от этих идиотов! — Под «идиотами» она подразумевала группу туристов на лугу.

Она стащила у него с шеи галстук, повязав его вокруг головы как ленту, и они покинули поле битвы.

Максим чувствовал себя голым, и не только вокруг шеи, — обнаженным перед этой берлинской дерзкой девчонкой с чарующим голосом:

Откуда-то донесся смех Амелии, что-то выкрикнул Лусиан, и все стихло. Тишина.

— Сумасшедшая ночь, да? — Нини потащила Максима в кусты, распахнула свою блузку, расстегнула ему рубашку: кожа к коже, тепло к теплу в эту удивительную летнюю ночь.

И вновь упала звезда, но они этого не заметили.

Неожиданно к Тео пришло облегчение, возможно от счастья, что теперь Дуня была с ним. Им надо было много сказать друг другу, но они молчали. С чего начать?

Он лишь спросил:

— Ты надолго?

— На две недели, может, чуть меньше или чуть больше. Не сердись больше, пожалуйста, хорошо? Я рада, что ты решился приехать сюда. Утром я поговорю с Генри, чтобы он предоставил тебе комнату.

Мысль, что он прервет путешествие, не понравилась ему. Он хотел завершить его, посетить Гретна-Грин, Йорк и на судне отправиться в Роттердам. Ему хотелось сидеть на своем месте, впереди, как раз за Николой, и еще нарисовать полную девушку и индивидуалиста…

Вместо этого он сказал:

— Мы бы были уже три дня женаты. Или четыре? Ни малейшего понятия. Как будто годы прошли.

— Ты устал, милый, — произнесла Дуня и чмокнула его в мочку уха. — Позволь оставить тебя ненадолго одного.

— Ты должна увидеть герцога? — не особенно довольно спросил он.

— Он смотрит телевизор.

— И еще он старый.

— Конечно.

— И нет больше его красивой собаки с шерстью цвета меда.

— Она уже давно умерла. Ты, наверное, видел фотографию герцога в молодости. Я сейчас, дорогой.

Он остался в одиночестве. Лишь река шумела. Со стороны луга доносились тихая музыка и смех. Веки его смежились.

Хели Хабердитцель отправился на поиски Дуни и Теобальда. Должны же они, наконец, найтись! Это не давало ему покоя. В душе он надеялся, что его мадонна Рафаэля из Эдинбурга, Дженифер Мак-Тэвиш еще приедет. Они говорили о Черном Замке, но, может, поездка была для нее слишком длинной или она уже давно его забыла. Да, жаль, на самом деле, очень жаль.

Он чувствовал себя довольно одиноко этой шотландской звездной ночью, когда вокруг смеялись, музицировали, разговаривали и любили. Он видел Амелию с Лусианом, а Максима с Нини — в нежных объятиях друг друга. Настоящий шекспировский сон в летнюю ночь. В такую же ночь, как эта, нежная Титания объясняется в любви Ослу:

Осел — заколдованный грубиян. Каждый спит с другим. Утром все чувствуют себя сконфуженными: Деметрий и Гермия, Лизандр и Елена. Сконфуженными «причудами дурного сна». И все-таки сон оказался не таким уж дурным! Все были счастливы и довольны. Лунный свет лился на тщательно ухоженную лужайку. Люди мирно сидели рядом, наслаждаясь дивной ночью. Однако никто из них не видел профессора.

За одним из кустов Хабердитцель услышал голоса. Остановился и сделал то, что обычно считал неприличным: Хели начал подслушивать. Свет фонаря падал на две фигуры. Одна из них была, без сомнения, Дуня. Но вторая?

— Нет, — вполголоса сказала вторая. — Он ничего не заметил.

Конечно, он находился в полном замешательстве, представь, был даже немного взвинчен и вообразил, что влюблен в меня. Но это ничего не значит. Пожалуйста, не ревнуй, Дуня…

— Ах, Никола. — Дуня рассмеялась. — Мне все равно, каким образом тебе удалось притащить его сюда. Было тяжело?

— В начале все шло хорошо. Он даже принял меня за тебя. А потом, после того, как он переночевал у меня…

Они шушукались и хихикали, как два довольных подростка, задумавших проделку. Однако проделка-то уже удалась.

Никола? Кажется, это руководительница группы. Или?…

Итак, дамы обнялись, обмениваясь любезностями, а потом Дуня сказала:

— Я должна вернуться к Тео. Он ждет на мельнице.

— Удачи, — пожелала Никола. — Мне хорошо все удалось, на самом деле.

Они расстались.

Хели стоял как громом пораженный. Вся эта история оказалась заговором! Должен ли он предупредить Тео, сказать ему, что они являются жертвами предательства? Хели испытывал злорадство. Изумительно, что всеми уважаемый, горячо любимый Дуней Тео тоже получил по носу.

И он решил временно помолчать. Ведь этот заговор можно было истолковать и по-другому: как доказательство любви Дуни, которая любым способом хотела иметь свое сокровище при себе.

Глубоко засунув руки в карманы и пожав плечами, Хели направился на стоянку, чтобы подождать Амелию и Лусиана. Пора отправляться в отель.

Но его час — он еще настанет!

За окнами замка погас свет. Программа телевидения подошла к концу. Герцог отправился почивать.

— Пора, — сказала Никола путешественникам. — Мы должны ехать!

Последним в автобус поднялся профессор. Он решил продолжить путешествие.

Под окном автобуса стояла Дуня, посылая ему воздушные поцелуи.

Если она и была разочарована, то не показывала вида. Он хотел, чтобы она вернулась к нему, в Ламмвайлер, где покинула его.

Показалось ему, или они на самом деле обменялись заговорщицким взглядом с Николой?

Нет, он определенно ошибся. Эта летняя ночь и ему повредила рассудок.

СЧАСТЛИВОГО ПУТИ — КУДА УГОДНО!

Бар отеля был уже давно закрыт, как и бассейн для плавания, к вящему неудовольствию тинэйджеров Лобеманна, которые с удовольствием еще чего-нибудь предприняли бы. Не было и дискотеки. Так что, оставалось разойтись по комнатам, чтобы отдохнуть и выспаться.

Члены группы попрощались перед входом. Некоторые получили номера в главном здании, старинной части отеля, модернизированной и перестроенной в последнее время. Другие — в небольших одноэтажных пристройках по обеим сторонам главного здания.

Хели так же, как Амелия и Лусиан, расположился в главном здании.

Профессор Фукс — в новом флигеле.

— Спокойной ночи, Хели. — Амелия, счастливое дитя — такой он ее еще не видел, — расцеловала его в обе щеки, — Не поедешь наверх?

Она оставила дверь лифта открытой. Лусиан, прижавшийся к Амелии, дружелюбно кивнул Хели. Что-то он тоже не выглядел несчастным! Видимо, Нини выпала из его памяти, как и Максим из сердца Амелии — или где они их там носили.

— Хочу еще поговорить с твоим отцом. — Хели поднял обе руки и помахал ими, пожелав спокойной ночи. Еще несколько дней назад он строго следил за добродетелью Амелии — насколько это было возможно. Теперь же ему было все равно, кто с кем и почему…

Он должен поговорить с Тео.

Лифт устремился наверх, холл отеля постепенно пустел, и портье за стойкой выжидательно посмотрел на него. Ключ от комнаты уже лежал в кармане Хели.

— Can I help you, Sir?^[39]

Хели справился о номере комнаты профессора Фукса.

Тео исчез так быстро, просто непостижимо! Хотя бы Амелии он должен был уделить время!

«Я убью его», — думал Хели. Ему назвали номер комнаты. Исполнительный портье настоял на том, чтобы известить профессора. Итак, он позвонил ему. Все было в порядке. «Мистер Хебердил» может пройти в соседний флигель, мимо бассейна, под арку ворот: первый дом, первый этаж. Хели отправился в путь, решив кое от чего избавиться.

— Не потерпит до утра? — Тео, уже в халате, сидел в глубоком кресле и делал то, чего никогда не делал — он курил. Свидетельство внутреннего смятения.

Хели плюхнулся на софу, обтянутую набивным ситцем с глянцем, в огромных цветах, зелено-желтых, как летний сад, что, однако, не способствовало повышению настроения. Он вытер пот со лба, протер очки, нацепил их на нос и уничтожающе посмотрел на Тео. Затем начал говорить:

— Ты исчезаешь, не попрощавшись. Ты повергаешь меня и свою дочь в ужас. Мы отправляемся за тобой, трепеща от страха и предчувствий и все же утешая и успокаивая себя: конечно, ведь ему хочется к своей Дуне! Но для нас у тебя лишь небрежный кивок, как для посторонних, повстречавшихся в пивной. Ну, вот ты и у Дуни. А дальше?

— Что дальше?

— Не будешь ли ты так любезен объяснить мне, что ты предпримешь дальше?

— Думаю продолжить путешествие с группой.

— А почему ты не остаешься с Дуней, ведь она может устроить тебя в Черном Замке?

— Да, может, и даже предложила это. И все-таки я продолжу путешествие.

— А почему?

— Потому что мне это доставляет удовольствие. — Тео разыгрывал былую независимость, но в глазах его читалась присущая ему благородная меланхолия.

— Потому что ты влюбился в руководительницу группы, — прямо высказался Хели, — Поэтому и едешь дальше.

— Абсурд. — Последовал язвительный смешок, впрочем, не очень убедительный. — Дуня должна отреставрировать фарфор, сегодня приобретает новые краски, а я не хочу мешать, это же ее работа. Через две недели она вернется. — И совсем тихо добавил: — Или через три.

— Или через четыре недели, — дополнил Хели. — Она получит новые заказы и вновь по уши залезет в работу. Может, вы и женитесь, ладно, но что это будет за брак?

— Показательный, надеемся! — Тео скептически смотрел на Хели, без дружеского участия, без благодарности за то, что озабоченный друг последовал за ним. Ни слова извинения, ничего.

— Ты хладнокровный эгоист, — заявил Хели, не в силах больше сдерживать свою ярость. — Определенно не тот, кто нужен Дуне. Я знаю это уже много лет! Ты вампир, насыщающийся вниманием своих жертв!

— А ты не способен ни на что!

— Благодарю! — Хели вскочил и начал мерить комнату большими шагами. — Но сейчас речь не обо мне, о тебе! Ты плохой друг и никудышный отец! Разве тебя беспокоит Амелия, которая поехала за тобой, потому что любит тебя?

Тео рассмеялся.

— Амелия поехала за мной из любопытства или потому, что ты уговорил ее. А может, потому, что хотела быть с этим сумасбродом Лусианом. Слушай, кончай, дружище!

Если Тео произносил «дружище», значит, положение было серьезным. Он тоже поднялся, и вот они уже вдвоем кружили по не очень просторной комнате, маневрируя, как два поезда, сошедшие с рельсов. Назревал скандал.

Хели схватил Тео за отвороты халата и встряхнул его.

— Ты, подлец! — вскричал всегда такой деликатный Хели. — Я сыт по горло и не буду больше плясать под твою дудку, не буду, не буду! Разыгрываешь из себя гения, а из меня сделал шута, так? Но теперь достаточно!

— Своего шута? — Теперь Тео схватил Хели и потряс его. — Да ты мой надсмотрщик, мой шпик, мой главнокомандующий! Но я не потерплю больше этого! Кто бегает за мной, всю жизнь, кто указывает, что и как я должен делать, кто? Я не нуждаюсь больше в тебе, мой друг!

— Да что ты без меня будешь делать?

— Начну новую жизнь.

— Хотел бы я посмотреть!

— А как я отношусь к Дуне — это не твое дело.

— Как раз мое. Ты все еще хочешь ее, лишь бы я ее не получил!

— Ей плевать на тебя.

— А вот и нет!

Они бросились друг на друга, размахивая кулаками, упали на пол, продолжая тузить друг друга, уронили стул и пепельницу со стола, которая разбилась.

Кто-то постучал в дверь.

— Господин профессор. — Это была вдова Хильда, жившая рядом. — Бога ради, что случилось? Вы упали?

К счастью, дверь была закрыта. После появления Хели Тео повернул ключ в замке, чисто механически, рефлекторно. Не говоря ни слова, только покряхтывая, они поднялись, поддерживая друг друга и смущенно оглядывая следы разрушений и осколки. Их губы подергивались, но они не смеялись.

— Все в порядке, крикнул Тео. — Простите за шум, сударыня. Пришел друг юности, сами понимаете…

— Нет, — произнесла в щелку сударыня. — Вы уверены, что вам не нужна помощь?

Тут подключился Хели, все еще прерывисто дыша. Благозвучным, насколько это ему удалось, голосом Хели произнес:

— Мы праздновали нашу встречу, сударыня. Доброй ночи, приятных снов.

— Спокойной ночи, — прозвучали в ответ три голоса. Естественно, Хильда заявилась со своими подругами, одна она не решилась бы.

Затем хлопнули двери, и наступила тишина.

— Мы идиоты, — произнес Хели. — В последний раз мы дрались, когда нам не было и двадцати.

— Но все повторилось, — заметил Тео, ненавидевший насильственные меры. — Ты действуешь мне на нервы.

— Ты мне тоже! — Хели сказал это так, что его можно было понять несколько иначе: «Ты меня достал!»

И тут-то они уже не могли сдерживаться, разразившись громким смехом. Тео выудил из мини-бара две крошечные бутылочки виски, и они выпили его, не разливая в бокалы, чего в общем-то оба не терпели. Они сидели на полу, не имея ни сил, ни желания подняться, чтобы удобно устроиться в креслах или на софе.

Тео опустил голову, вновь став серьезным.

— Хели, — после долгого молчания произнес он, — не знаю, в этом ли все дело, но я совершенно измучен постоянной борьбой за Дуню. Сегодня мы общались как два посторонних человека.

Нет, я не хочу давить на нее, я вообще не принадлежу к тем мужчинам, что требуют приспосабливания в целях самоутверждения.

— Ну, не знаю… — с сомнением протянул Хели.

— Действительно, нет! А тут еще Никола.

— Руководительница группы?

Тео кивнул.

— В чем-то она похожа на Дуню и все же совершенно другая. Между нами пробегают электрические разряды.

Хели иронически улыбнулся.

— Так в чем же дело? — спросил он. — В усталости или пробегающих электрических разрядах?

— Наверное, и в том, и в другом.

Тео погладил пустую крошечную бутылочку. Его взгляд был отсутствующим, как будто он творил сейчас один из своих знаменитых коллажей. Он выглядел беззащитным, так что Хели даже испытывал сочувствие к своему другу, которому так часто завидовал. Теперь он знал, почему оставался с ним в течение стольких лет, несмотря ни на что.

— Я не такой, как ты, Хели, — тихо продолжил Тео, не поднимая глаз. — Ты всех видишь насквозь, можешь оценивать обстановку, все классифицировать и всему давать определение.

— А ты лучший художник, — примиряюще бросил Хели.

Было бы неискренним кокетством отвергать сей факт. Поэтому Тео, немного смущенный, просто протянул своему другу руку.

Однако Хели не хотел уходить, не предупредив Тео.

— Что бы ты сказал, если бы узнал, что Дуня все это инсценировала?

— Что именно? — Тео вскинул голову, удивленно подняв брови. Взгляд его стал осознанным.

— Ну, возможно, знает она эту — как там ее зовут — Николу. Возможно, отправила она эту даму на вечер песни, договорившись, что та захватит тебя в Черный Замок вместе со своей группой, кто знает?

— И в этом случае я возлюбленный леди Ди, — произнес Тео, — Принц Чарльз, ее ревнивый супруг, хочет меня убить, но королева не допускает убийства.

— Я не понимаю…

— Одна глупая история достойна другой. — Тео рассмеялся. — У тебя буйная фантазия! Ну откуда знать Дуне, что состоится вечер песни и Лусиан будет там петь?

— Он мог ей об этом сказать, она, в конце концов, его тетка.

— А откуда она знала, что я там появлюсь?

Хели оторопел. Он вспомнил, как нажимал Лусиан, чтобы он уговорил Тео пойти на этот вечер. Случайность — или этот олух посвящен в заговор? К счастью, Тео не вникал в подробности. Так что, было бесполезно предупреждать его и сообщать о подслушанном разговоре двух дам. Он все равно в это не поверит.

— Только не пытайся приписывать что-либо Дуне, — предупредил Тео. — Это бессмысленно. Она выше всякого подозрения, и неважно, поженимся мы или нет.

Во всяком случае, он уже принимает во внимание, что может не жениться на Дуне, обрадовался Хели. Оба встали, обговаривая дальнейшие действия.

— Я бы хотел вернуться домой, — пояснил Хели. — У меня много хлопот. Посмотрим, что скажут по этому поводу Амелия и Лусиан. Их возлюбленные тоже живут в отеле, согласно плану путешествий фирмы «Мальманн». Уже поговаривают об этом. Ну, фрау Кляйншмидт им выдаст! Черт побери, все идет наперекосяк.

Тео изобразил дружеское объятие.

— Через пару дней я буду дома.

— Ты еще увидишь Дуню?

— Здесь нет. Она все расписывает свой фарфор, а у меня нет никакого желания становиться слоном в посудной лавке.

— Весьма образно сказано, — усмехнулся Хели. — Поздравляю с прозрением.

И тогда Тео с воодушевлением произнес:

— Tempora mutantur, nos et mutamur in illis. Воистину: времена меняются, и мы вместе с ними.

— Верно, господин профессор, — сказал все понявший Хели. — Поэтому: счастливого пути — куда угодно.

— Взаимно, дружище! А что касается этой дурацкой сцены, — Тео изобразил боксерскую стойку, — то она останется между нами. Согласен?

— Кто знает. — Хели скорчил лукавую мину. — Возможно, когда-нибудь я буду шантажировать тебя этим.

— Тогда сам сядешь в лужу, — бойко ответил Тео.

— Разумеется. — Хели расшаркался. — Ведь я всего лишь придворный шут.

И вышел.

ФАТА-МОРГАНА

Этого не может быть — он просто взял и уехал!

Перед отелем стояли растерянные Амелия и Лусиан, провожая взглядами уезжавший автомобиль. Хели заявил им: с него довольно и он отправляется домой. Кто хочет ехать, пожалуйста, может садиться в машину, кто нет — пусть остается.

Но возвращаться домой они еще не хотели. По нескольким причинам. Амелия пока не хотела оставлять отца одного. Она поехала за ним, чтобы поддержать, хотя общалась с ним так же мало, как и с Дуней. Что-то тут было не так. Да еще скандал с Хели. Что произошло? Вот выяснить это и задумала Амелия. Кроме того, ей хотелось узнать, что было у Максима с этой невозможной Нини. Не стоило оставлять без присмотра двух ненормальных, не так ли, она же несет за них ответственность.

Так же считал и Лусиан.

— Погляди-ка. — Лусиан дернул Амелию за рукав.

Рука в руке из отеля вышли Нини и Максим. Радуясь солнечным лучам, они любовались крышами и дымовыми трубами Инвернесса, еще окутанными утренней розовой дымкой.

Инстинктивно, Амелия и Лусиан ближе прижались друг к другу.

Те двое направились к ним.

— Привет, — сказала Нини. — Тоже уже встали?

— Доброе утро, — подчеркнуто вежливо ответила Амелия. — Прелестный пейзаж, не так ли?

Вздернув брови, она не сводила глаз с Максима. Тот выглядел совершенно не похожим на себя! Его всегда так свято оберегаемый галстук красовался теперь на лбу Нини в виде повязки, концы которой развевались за спиной. Амелия с ужасом смотрела на подобное святотатство.

— Изумительный пейзаж, — вежливо подтвердил Максим. Его тоже удивляла ее экипировка под панка: бравада была очевидна.

— Вы чего такие кислые? Может, из-за нас? — не удержалась Нини.

— Вот еще, — Лусиан бросил на нее презрительный взгляд. — Этот тупоумный Хабердитцель смылся. И мы остались без машины. Дерьмо! Придется теперь ехать дальше в Гретна-Грин.

— Ах, нет! — воскликнула Нини, — Вы тоже хотите жениться?

— Что значит — тоже? — в два голоса вскричали Амелия и Лусиан.

Но прежде чем разговор принял столь интересный оборот, появился Тео и кивнул Амелии.

— Привет, па! — Она подбежала к нему, бросившись в объятия. Чувствовалось, что у обоих совесть нечиста.

— Мы вскоре отъезжаем, — произнес Тео, напрасно стараясь напустить на себя строгий вид. — Я искал тебя. Где ты была?

Мы завтракали в номере. — Амелия избегала его взгляда. — Лусиан и я.

— Ага.

Они прогуливались вокруг отеля, по парку с разросшимися кустами рододендронов и деревьями, листья которых тихо шелестели — нет, нежно трепетали — на легком утреннем ветерке. Но в любом случае это выглядело завораживающе красиво. Птицы заливались, как в Ламмвайлере, только здесь трели их были более красивыми, звучали как-то по-шотландски. Но возможно, так казалось потому, что здесь они были не дома, а всего лишь проездом.

Профессор остановился, положив обе руки на плечи Амелии. Он вздохнул, улыбнулся, рассматривая ее всклокоченные волосы и боевую раскраску лица, чего она обычно не признавала, поцеловал в уголок уха — единственное место, оставшееся ненакрашенным, и сказал:

— Послушай, детка, я очень люблю тебя и благодарен, что беспокоишься обо мне и поехала за мной. Хотя это меня и не совсем устраивает. Я нахожусь сейчас в глубоком кризисе. Если ты скажешь, что это возрастные явления, я вынужден буду возразить тебе. Я просто в это не верю. Кроме того, ко мне нельзя подходить с общепринятыми мерками.

Несколько мгновений Амелия молча внимательно смотрела на него, затем спросила:

— Каково же объяснение всему этому?

Амелия не доверяла своему отцу. В последнее время он стал непредсказуемым, что объяснялось либо поведением Дуни, либо так называемым кризисом. Кроме того, она признавала, что и сама являлась источником волнений. Она впервые вырвалась из изящного мирка высшего круга венского общества, представители которого любили встречаться на своих виллах на Земмеринге, элитарном высокогорном курорте, там, где вырос Максим — травмированный разводом родителей ребенок, но, тем не менее, надежно оберегаемый, изнеженный и — скучный. Совсем другим оказался Лусиан.

Он всего добивался сам, желая во что бы то ни стало стать хорошим музыкантом, создателем песен, был бунтарем по натуре, способным, как ни странно, на невероятную нежность. Открытие для Амелии. И это больше всего ее пугало.

Как это все объяснить отцу?

У него сейчас, как и у нее, не все ладилось. Они поняли это, печально посмотрели друг на друга и вздохнули.

— Глупо, да? — сказала Амелия. — Мы оба отправились в далекое путешествие, ты из-за Дуни, я из-за тебя, и вот стоим теперь здесь и не знаем, что будет дальше. Господи! — Амелия воздела руки к небу и воскликнула с упреком: — Да как же делается большая политика в Европейском сообществе или где там еще, если между людьми такие сложные отношения?!

Тео удивило подобное проявление эмоций. Он быстро оглянулся, но, к счастью, никого поблизости не оказалось, и спросил с невиннейшим выражением лица:

— Что ты имеешь в виду, дорогая?

— Ну, ладно. Ты говорил с Дуней?

Тео кивнул, избегая взгляда дочери.

— Тогда почему ты едешь дальше, а не остаешься с ней?

Тео молчал.

— Тогда я скажу тебе: потому что вы не подходите друг другу! Подожди, дай мне сказать. Вы это давно уже поняли, только боитесь признаться. Так и дергаетесь всю жизнь…

— Как дергаемся? — ошарашенно переспросил Тео. — Как блуждающие огни, вот как!

— Блуждающие огни не дергаются, бессмысленное сравнение.

Но Амелия не дала себя сбить с толку. Она не собиралась говорить литературным языком, просто хотела высказать свое мнение. Сейчас и здесь!

— Может, вы и любите друг друга, допускаю, но не подходите.

— Послушай, это…

— Вы взрослые люди, которые просто задирают и травмируют друг друга.

Конечно, встречается чудовищно сильное сходство, близость по духу, но в данном случае этого нет.

Тео недоверчиво смотрел на свою дочь. Кто говорил сейчас — столетний мудрец?

— Ты должен понять, папуля. — Она погладила отца по щеке, как преисполненная любви дочь из сказки. — Лучше остаться одному, чем сожалеть потом. Кроме того, ты нашел утешение на стороне, как и я. Вот где заяц зарыт.

— Собака зарыта, — поправил он, подавленный подобными высказываниями.

— Да плевать.

— Что ты подразумеваешь под «утешением на стороне»? Ну, допустим, ты и Лусиан, этот твой напомаженный Максим и Нини, но я — как могло тебе прийти в голову, что я…

— Ты влюбился в руководительницу группы, — пожав плечами, прервала его Амелия. — Не притворяйся, пап. Трудно было не заметить вас сегодня ночью. Она того же типа, что и Дуня, по крайней мере, внешне. Поздравляю, папуля!

Он скептически посмотрел на нее. Нет, ни следа иронии. Она на самом деле так считала. Он обнял ее.

— Спасибо, детка. Ах, ты удивительная девушка и определенно станешь хорошим врачом, вот только…

— Что только?!

— Твои сравнения ужасны, — простонал Тео. — Дергающиеся блуждающие огни, зарытые зайцы.

Они рассмеялись, и все стало на свои места, во всяком случае, пока. И поскольку обиженный Хабердитцель умчался на машине, а Амелия и Лусиан охотно посетили бы Гретна-Грин, то Никола согласилась взять их с собой в автобус. Несколько мест («самые задние, если ничего не имеете против») оставались еще свободными.

Они ничего не имели против, конечно, нет, даже наоборот.

Спутники обрадовались возможности познакомиться с дочерью «господина профессора», «ее друг» был также сердечно принят, особенно Николой, одолжившей ему накануне вечером свою серебряную гитару — привилегия, которой удостаивались немногие.

Нини с Максимом все еще стояли перед отелем, наблюдая за братанием.

Когда Лусиан садился в автобус, Нини крепко схватила его за рукав.

— Эй, ты! Вы тоже можете ехать с нами! — Глаза ее угрожающе блеснули. — В конце концов мы здесь друг из-за друга! Можете не делать вид, что нас здесь нет. Что на это скажешь, Максим?

— Я тоже так считаю, ответил тот, не выпуская из вида Амелию, стоявшую рядом с Лусианом. — Может, нам сесть всем вместе и серьезно поговорить?

— Наговорились уже. — Амелия резким взмахом руки прервала его. — Мы уезжаем. Пошли, Лусиан!

Максим, без галстука, выглядел ошеломленным, его темные грустные бархатистые глаза увлажнились.

— Пожалуйста, Амелия, — тянул он. — Мы тоже хотим в Гретна-Грин.

— Ну и чудесно! — воскликнул Лусиан, разыгрывая высокомерие, хотя его тронула ревность Нини. — Тогда мы все сможем там пожениться!

Они поднялись в автобус. Господин Хушлингер завел двигатель.

Амелия уткнулась в рукав куртки Лусиана и пробормотала:

— Если эти двое тоже туда поедут, то нам тогда остается только одно.

— Хуже уже быть не может, — утешил Лусиан, теребя ее волосы.

Он сочинял сейчас текст к песне и находился в состоянии творческого подъема. Внезапно он сказал:

— Смотри-ка, наша Фата-моргана, призрачный мираж, из-за которого мы все и приехали сюда.

В отдалении высился Черный Замок: белоснежный, гордый, внушительный, он купался в лучах утреннего солнца, пока не скрылся за холмами.

— Может, это призрачный мираж ввел нас в заблуждение? — произнесла Амелия, убирая со своих волос руку Лусиана. — Не знаю. Но вдруг все так переменилось.

НИ ОДНОГО КУЗНЕЦА В ГРЕТНА-ГРИН

Самое прекрасное, что Никола ни о чем не спрашивала. Она вела себя так, будто они никогда не говорили о Дуне, словно он был просто туристом группы, как и все остальные, приехавшие, дабы вкусить красот Шотландии.

Они ехали по узкому горному перевалу, «долине слез», дикой, каменистой местности, которую пересекала небольшая река. Ни деревца, ни травинки, ни одного цветка, лишь быстро бегущие облака, отбрасывающие тень на отвесные скалы.

Три века назад, почти день в день, здесь произошла резня: в этой глуши покончили с кланом Мак-Дональдов. У Шотландии кровавое прошлое. В прошлом жизням Мак-Дональдов постоянно угрожали. Сегодня при помощи гамбургеров и кетчупа они еле сводят концы с концами. Посмотреть, так стало поспокойнее жить на свете, но, к сожалению, как посмотреть. Человек, как и прежде, агрессивен и заботится не только о хлебе насущном.

Вид «долины слез» соответствовал настроению Тео. Полное отсутствие жизни — лишь безотрадное одиночество.

Водитель Хушль вновь поставил кассету с записями игры на волынках. Туристы в автобусе молчали и слушали. Некоторые спали.

Через некоторое время музыка начинала утомлять и действовать на нервы. Неудивительно, что когда-то шотландцы отпугивали ею своих врагов, во всяком случае, об этом, улыбаясь, рассказывала Никола. Сотни волынщиков прятались за горами и, когда неприятель шел в наступление, разражались заунывными резкими звуками. Их многократно повторяло эхо: настоящая психическая атака на вражеские армии. И враг обращался в бегство, напуганный, деморализованный, почти обезумевший.

Недурной способ повергнуть неприятеля. Лучше, чем применять оружие. Ах, если бы все войны велись с использованием волынок! Правда, с Мак-Дональдами так не поступили. А может, все это просто красивое предание.

Никола стояла перед ним и смотрела:

— В чем причина столь глубокой задумчивости?

Они разговаривали тихо, кругом покачивались сонные головы.

В Глазго группа сделала остановку. Они осмотрели собор и полюбовались на древний серый дом напротив. Когда-то, видимо, здесь были лишь сад и парк. Теперь дом стоял посредине улицы с большим движением, шагнув в современность из глубины веков. В этом доме с маленькими окошками жил лорд Дадли, супруг Марии Стюарт, здесь она его навещала.

Повсюду чувствовалось ее присутствие. Бесконечные осмотры, вопросы, поток информации и фотографирование утомляли.

Следующим пунктом назначения была Гретна-Грин. Следовало отдохнуть и собраться с силами. Все решили выспаться.

Не спал один лишь Тео, охваченный раздумьями. Кроме того, он не хотел предстать перед Николой в образе спящего мужчины. Он был полон решимости воздействовать на нее привлекательностью и обаянием, и теперь даже в большей степени, поскольку ради нее он продолжил путешествие и покинул — во всяком случае, в географическом отношении — Дуню.

Вместо ответа на вопрос Николы он поинтересовался:

— Как долго еще до Гретна-Грин?

— Через полчаса, — бросив взгляд на часы, сказала Никола и попросила Хушля выключить музыку: ей надо разбудить дремавших.

— Никола, — быстро произнес Тео, с решимостью отчаяния, и очень тихо, чтобы она ниже наклонилась к нему: — Я должен с тобой… с вами поговорить.

Она дружелюбно кивнула ему.

— Попозже, когда закончим осмотр, хорошо?

Ничего не поделаешь. Когда ее призывал долг, она становилась упрямой, полностью отдаваясь своей деятельности руководительницы группы. Но возможно, это и к лучшему, потому что внезапное прерывание музыки пробудило спавшее общество. Дарлинг Никола любезничала со спутниками, переводя разговор на Гретна-Грин.

Когда-то в этой маленькой деревушке стояла кузница, которая впоследствии прославилась на весь мир. Кузнец получил право венчать юные пары, которые по определенным причинам не могли пожениться, преследуемые разъяренными родителями и законом. Кузнец венчал их. Со всех сторон приезжали сюда молодые люди, разыгрывались полные драматизма сцены. Наследники кузнеца продолжали его дело еще до недавнего времени. Если бы в старину существовала эта деревушка, то и Ромео с Джульеттой пришли бы сюда, чтобы обвенчаться у наковальни, и не окончилась бы их история трагически, что, впрочем, учитывая интересы театра, было бы очень жаль.

Теперь же свадьба по старинному обряду просто разыгрывалась.

— Ах, как жаль! — донеслось с самого последнего сиденья, где ехали Амелия и Лусиан. — Тогда ничего не получится с нашим обручением!

Все рассмеялись.

Никола разыскивала желающих разыграть фиктивную свадьбу.

Вызвалась Тина Лобеманн, поддержанная родителями. Ее брат мог бы стать женихом.

— Лучше не надо, — запротестовала вдова Хильда, в свою очередь активно поддержанная подругами — Это уже инцест.

— Да ведь это в шутку, — не согласился доктор Лобеманн, радовавшийся шутке детей.

— Я уже давно ломала себе голову над этим, — сообщила Никола, озабоченная как мать, готовившая утренник своим детям. — Честно говоря, я из-за этого даже спать сегодня не могла. — Ее слова разожгли любопытство. — Но затем мой выбор пал на двух других людей. — Она посмотрела на Тео и кивнула, как будто знала, о ком он думает. — Господин профессор, не хотите предложить кого-нибудь?

Он оглянулся. Взгляд его упал на полную девушку, а потом перешел на индивидуалиста, сидевшего на два ряда позади нее. Он показал на них обоих.

— Да! — радостно воскликнула Никола. — Как раз эту пару я и имела в виду!

Она назвала их имена: новобрачные были найдены!

Девушка покраснела, одинокий Степной Волк побледнел. Однако они согласно кивнули. Девушка прижала руку ко рту, а он смущенно отвернулся.

Аплодисменты, выкрики: «Браво, господин профессор, прекрасный выбор!» и «Браво, Дарлинг Никола!».

Тут же была выбрана пожилая супружеская пара, разыгрывавшая разгневанных родителей невесты. Таким образом, к вящему удовольствию всех, все формальности были выполнены.

Но, к сожалению, небо вдруг заволокло тучами, стало пасмурно, а затем разразилась гроза, быстро и неожиданно, без предупреждения, и пошел дождь.

Нет, полил! Как раз в тот самый момент, когда автобус остановился перед всемирно известной кузницей.

Об уединении не могло быть и речи! На стоянке вплотную друг к другу стояли омнибусы, автомобили со всего света. И среди них роскошный драндулет из Австрии.

— Значит, они уже здесь, — меняясь в лице, сказала Амелия.

Дождь барабанил по крыше автобуса, зонта у них не было, поскольку складной зонтик Амелии остался в машине Хабердитцеля.

— Ну и что нам теперь делать, Лусиан?

Оба были озабочены. Предстоящая встреча с экс-возлюбленными создавала напряжение, и все-таки они радовались этому. Чем больше они потешались над происходящим, разыгрывая высокомерие, тем меньше им хотелось это делать. Раздираемые противоречивыми чувствами — от нечистой совести до ревности, — они пытались валять дурака.

— Пойдем выйдем, — предложил Лусиан. — Посмотрим, как это будет проходить.

А в здании шла подготовка к инсценировке свадьбы в группе фирмы «Мальманн». Пожилой — естественно! — шотландец, наряженный в юбку и оснащенный волынкой, встретил их у входа, переговорил с Николой. Она смеялась, а он преданно смотрел на нее. Наверное, они были уже давно знакомы.

В здании было темно, и все покрыто копотью, как в гроте, но на стенах висели памятные фото и благодарственные письма в рамках.

Путешественники заняли места. Полной девушке вручили букет искусственных гвоздик (пять красных и две белые) и уже не совсем белую, затасканную от частого употребления фату. Индивидуалисту водрузили на голову серый цилиндр, который к его потертым джинсам и куртке подходил так же, как кулак к глазу. Пара выглядела серьезной и растерянной.

Шотландец произнес на английском речь, которую они не поняли. Никола переводила. Затем пара преклонила колена перед легендарной наковальней, отцу невесты подали меч, поскольку он должен был быть против свадьбы, а матери невесты предложили красный носовой платок для горючих слез.

Церемония началась: молодые должны были произнести «да», но сделали это так тихо, что почти никто не слышал, и с такими серьезными выражениями лиц, что это больше напоминало испуг, чем радость. Шотландский священник-кузнец прервал церемонию. Так дело не пойдет! Молодые должны улыбаться и выглядеть счастливыми, а не быть такими серьезными.

Никола, в красной блузке и черном блейзере, помогала, подыгрывая и подсказывая, как режиссер.

— Счастье, — говорила она, — вот что является главным во время церемонии. Пожалуйста, попытайтесь стать счастливыми!

Тео стоял позади всех, наблюдая за происходящим. Сердце его ныло. Он находил это неуместным — в его-то возрасте. Это не было старой болью по Дуне, к той он привык. Он попытался навести порядок — и в своих мыслях, и в своем сердце. Но это оказалось нелегко.

А представление продолжалось. Полная девушка скривила рот, а Степной Волк — если он и не улыбался, то держался все-таки предупредительно — робко прислонил свое плечо к плечу невесты.

— Даааааа!

Наконец-то. Приятный веселый шотландец дал свое благословение. Он взял в руки фотоаппарат и щелкнул. Затем он попросил группу пройти в соседнюю крошечную комнатку и записать адреса, по которым можно будет выслать фото.

Знаменитая кузница являлась весьма прибыльным предприятием.

Никола вызвалась помочь. Тео, которому не хотелось стоять в очереди, попросил ее передать визитную карточку, что она охотно и выполнила.

Ему хотелось на воздух. Он вышел на улицу. Дождь усилился, но Тео не обращал на него внимания. Подобный холодный душ даже полезен, если чувства распалены.

Амелия и Лусиан задержались в кузнице, пока туда не пришла следующая группа. Они рассматривали фотографии на каменистых сырых стенах, удивляясь, как вообще можно было вбить сюда гвозди, читали посвящения под фотографиями известных людей, сочетавшихся здесь браком и наверняка расставшихся вскоре.

— Привет. — Кто-то тронул плечо Амелии. Это была Нини.

Амелия тут же напряглась, готовая к борьбе: она не желала проигрывать и говорить о Лусиане или Максиме. Господи, только бы им не броситься друг на друга, как двум бойцовым псам! Ситуация была напряженной. А два молодых человека стояли в стороне и спокойно беседовали.

— Дурацкая ситуация, да?

— Что вы имеете в виду?

Амелия, разыгрывая юную леди, свысока поглядывала на Нини. Та вся блестела в кожаном одеянии. Да, она была хорошенькой, этого нельзя было отрицать.

— Макси очень приятный юноша, правда… — Нини замялась. — Очень вежливый, высший класс…

— Но?

— Вот именно.

Они молчали, как две заблудшие души, желающие найти верную дорогу без окольных путей.

— Итак, Лулу, — Нини бросила тоскливый взгляд на наковальню, перед которой стояли оба юноши, смеясь и оживленно болтая. Даже обидно было сознавать, как хорошо они друг друга понимают. — Ведь мы с ним похожи, правда? Хотя бы из-за музыки. Мне ужасно жаль.

— Чего тебе жаль?

— Всего. Для краткости: хочешь получить своего Макси назад? — Нини сняла повязку со лба, улыбнулась и протянула ее Амелии. — Вместе с галстуком?

Амелия тоже не могла больше сохранять серьезность.

— Уже пресытилась им? — спросила она.

— Нет, но я знаю: он постоянно думает о тебе, каждое второе слово — Амелия, вот это мне надоело. Лулу тоже болтал обо мне какую-нибудь ерунду?

— Довольно часто, — схитрила Амелия, поскольку на самом деле было не совсем так.

Но мысленно — мысленно он всегда был с Нини. Они вдвоем и их музыка! Лусиан рассказывал о новых планах, он хотел заняться роком, высказывался против правых радикалов, что-то вроде: «Власть делает тебя равнодушным! Ты зажигай свечи, открой сердце, и мы сделаем это: в Ростоке, Мельне и Берлине…» Об этом говорил он. Глаза его становились блаженными, и он добавлял: «Вот Нини, она действительно принимает участие…»

И вдруг Амелии стало ясно, что он и Нини — больше чем парочка, игравшая когда-то вместе в песочнице. Они — единый орган, выкованный музыкой. Это сравнение, сделанное ею рядом со старой кузницей, понравилось Амелии.

Подошли Максим и Лусиан, немного смущенные. Не похоже было, чтобы они собирались драться из-за девушек. Возможно, это присуще было более «древним» поколениям, особенно если вспомнить, что произошло между профессором Тео Фуксом и Хели Хабердитцелем.

Амелия встретила Максима долгим, изучающим взглядом, который он мужественно вынес.

— Итак, что же? — спросила она своим высокомерным тоном с французским прононсом, который использовала, когда чувствовала себя уязвимой. — Уж коли мы здесь все вместе: на ком же ты хочешь жениться?

— А ты? — бросил он в ответ.

— Я вообще не хочу выходить замуж, ты знаешь это, — рассердилась Амелия. — Что за глупый вопрос?

В поиске поддержки Максим посмотрел на Нини. Та кивнула ему и потребовала:

— Скажи же ей!

— Ну да, я… — Максим прошептал что-то на ухо Амелии.

Холодное выражение лица ее смягчилось, на губах заиграла улыбка, и она сказала:

— Ты идиот! — Однако прозвучало это как объяснение в любви. — Вот твой галстук. — Она набросила его ему на шею, как палач накидывает петлю осужденному. — Нини отдала мне его.

Лусиан почти с завистью смотрел на обоих.

— Поздравляю, Максим, искренне. Амелия — это что-то особенное, как в сказке, но Нини…

— Достаточно! — Нини потащила его к выходу. — Пошли, уже другая группа входит!

Шотландец опять стоял у дверей, готовый начать следующую свадебную церемонию. Поток шумных туристов, как приливная волна, ворвался в помещение.

Под руку, в один ряд, все четверо выскочили на улицу и, смеясь, попали под обрушившиеся на них потоки дождя, как когда-то Джин Келли в «Стань моей счастливой звездой» пела под дождем…

К счастью, они не пели и не танцевали: просто они не умели этого делать так хорошо, как Джин.

Дождь ли был в этом виноват или толкотня, только волшебство угасло, улетучилась мимолетная влюбленность, исчезла ночь падающих звезд и — в Гретна-Грин не было настоящего кузнеца, который навел бы их на необдуманные поступки. Свадьба ради шутки, из чувства протеста или чего там еще — ах! — как это соблазнительно. Вперед! Но тут вступили в действие серые будни повседневности: слишком много народа. Толпа текла и шумела, как в последнем акте «Короля Лира»:

Ну нет, вот уж из камня здесь не было никого. Вокруг царило лихорадочное веселье. Они решили зайти в шоп, чтобы истратить свои английские деньги: там продавали недорогие пуловеры из шерсти высокогорных овец, шотландские юбки (последняя возможность!), шали и другие изделия из шерсти, типичные для данной местности. Но, к сожалению, пришли они слишком поздно, остались лишь пуловеры из полиакрила.

Послеэтого они еще зашли в паб и выпили изумительного горячего чаю со сладостями.

— Сейчас я вам кое-кого приведу, — неожиданно произнесла Амелия. — Подержите место!

У стойки стоял Тео, наслаждаясь роскошным шоколадным тортом с кремом.

— Привет, папуля!

Она крепко обняла его, как будто они не виделись много лет, и погладила по щеке. Жест, который он ненавидел, при котором чувствовал себя неповоротливым, старым и каким-то зависимым.

Он должен присоединиться к ним. Амелия собрала его тарелки и очень ловко, как будто училась этому, отнесла их на свой стол.

— Садись, папочка! (Папочка — вот еще новости!) Отпразднуй с нами.

Максим с бархатистыми глазами кивнул ему. Он опять был при галстуке и хватался за руку Амелии, что, кажется, той нравилось. Лусиан дурачился с Нини, и, видимо, все было в порядке, как будто и не происходило никакого обмена. Что же, черт побери, произошло? Так скоро ни один человек не мог передумать, даже Тео, который обычно быстро ко всему приспосабливался.

Максим протянул ему чашку чая — собственноручно налитую — и поинтересовался:

— Не будете возражать, господин профессор, если Амелия и Лусиан вернутся в моем автомобиле? Мы тотчас соберемся в дорогу, если вы не против.

Ах, каков плут! Видимо, все уже уладили, именно здесь, при этой ужасной погоде! Юная любовь — без комплексов, которой можно только позавидовать!

— Мы встретимся в Ламмвайлере, — воскликнул Лусиан и добавил, воодушевленный вежливостью Максима: — Если ты не против, дядя Тео!

— Так, ну и где же вы хотите переночевать, я имею в виду сегодня, при возвращении?

— Что-нибудь найдем. — Амелия чмокнула его. — Ты не сердишься, пап?

Он не сердился. Только был немного в замешательстве. Он пожелал им счастья и удачного пути. После этого они, улыбаясь, попрощались.

Теобальд допил свой чай и, выйдя под проливной дождь, направился к автобусу, где Хушль опять подремывал. Начали подтягиваться остальные. Последней поднялась Никола, проверяя, все ли на месте, чтобы никто не потерялся. Как пастушеская собака, охраняющая стадо овец. Подобное сравнение само напрашивалось. Никола скользнула по Тео быстрым взглядом, удивляясь его усмешке.

Тео проинформировал ее об отъезде Амелии и Лу-сиана.

— Значит, теперь вы остались один, — заметила она. — Как и в начале нашего путешествия!

— Верно. Сначала они ехали за мной — а теперь передо мной. И ненормальный Хабердитцель первым.

— Совершенно бессмысленная поездка, — сказала Никола. — Для всех, не так ли? Мне очень жаль. Во всяком случае, вы все сделали.

Он с удовольствием обнял бы ее, естественно, только из чистой благодарности, но лишь сказал:

— Сегодня вечером, в отеле, я должен с вами поговорить. Это важно. В противном случае я пожалуюсь на отказ в помощи.

— Тогда я в вашем распоряжении.

Только автобус отъехал, как дождь прекратился.

— Это он здорово подгадал, апостол Петр, — заявил Хушль, бодрый и выспавшийся. — Два часа мы провели здесь. И ровно столько продолжалась собачья погода.

— А для некоторых светило солнце, — возразила Никола.

Взяв в руки гитару, она стала наигрывать для «молодоженов» мелодию из «Лоэнгрина» — свадебный хор.

Все подпевали: «Ведомый честью, пришел сюда…»

Полная девушка и индивидуалист сидели рядом, глядя в разные стороны, но держась за руки.

Играя, Никола устроилась на свободном сиденье рядом с Тео, спиной к дороге.

Она смотрела на него сияющими, жизнерадостными глазами и улыбалась, отчего на щеках у нее появлялись восхитительные ямочки. Лицо, похожее на народную песню, думал восхищенный Тео, серьезно, без улыбки глядя на Николу. «О Господи, ну и влип же я! Что я только делаю? Как помешанный помчался куда-то, в неизвестное. Не слишком ли я стар для подобного?»

Похоже, нет.

Semper homo bonus tiro est: для хорошего человека всегда все только начинается.

Да, весьма сомнительное утешение.

ГЕРЦОГ, ЗАМОК И ПРЕДАНИЕ

Герцог Генри Ленокс выезжал в этот день верхом и вернулся, лишь когда вечерняя заря окрасила розовым цветом вершины холмов. Последний луч заходящего солнца скользнул по Черному Замку, с холмов повеял нежный ветерок. Воздух был напоен запахом вереска и земли: запахом молодости.

Навстречу, улыбаясь, выскочил Чарли, конюх, третий игрок на волынке и солдат частной армии герцога. Он помог герцогу сойти с лошади, перебросился с ним парой слов и отвел Дориана Грея в стойло.

Благостная тишина окутывала парк и замок. Туристы давно разошлись. Влажные испарения от сильного дождя поднимались над лугом, на котором проходили празднества. Последний луч солнца, упавший на луг, подкрасил капельки красным цветом.

Когда-то это был луг его детства. Здесь он играл с собаками, учился, читал, зарывался в траву, когда трещала голова, ссорился со своей сестрой Анной, даже дрался с ней, хотя они оба любили друг друга. Но поняли это слишком поздно.

Зеленым бархатом стелилась трава, что взращивалась и обихаживалась в течение столетий, а теперь вытаптывалась ногами туристов. К счастью, другие следы пребывания множества людей устранял Чарли вместе с несколькими помощниками. Туристические компании часть расходов принимали на себя: ну, конечно, суровые времена для дворян!

Генри присел на одну из покрытых белым лаком скамеек, как раз ту, на которой в звездную ночь болтали вдовы, наслаждаясь одиночеством и размышляя.

На это у него оставалось много времени. Раньше он был подающим надежды игроком в поло, и еще несколько лет назад ни один теннисный матч не обходился без него, но теперь он занимался только верховой ездой.

Подошел его любимый павлин, Король Чарльз, чтобы поприветствовать герцога с высокомерием уверенного в своей неотразимости сноба. Генри нравилась его невозмутимость. Он кивнул ему и поднял руку, очень осторожно, чтобы не испугать Короля. Тот был впечатлительным. Вскоре он получит самочку, и у него появится потомство, пищащее и общипанное. Сам он начнет терять перья, и от роскошного хвоста ничего не останется. Гордость и красота побоку. Участь отца семейства. И этой участи Генри старался избежать с ранней молодости. Он вел чудесную жизнь. В Замке, в интернатах и Оксфорде. Девушки никогда не значили для него слишком много. И теперь он остался один.

Один в своем Замке. Открытом для посетителей. Посещения с… до…

Герцогиня Ленокс, его мать, часто рассказывала им с Анной предание: «Однажды в горной стране…», там стоял город и назывался Бридждун. Он, заколдованный ведьмами, стал невидимым и появлялся каждую тысячу лет — на один-единственный день.

Бридждун, как гласит предание, стоит где-то поблизости от Черного Замка: на берегу озера между горами. В детстве, в лунные ночи, Генри с Анной выскальзывали из Замка, чтобы увидеть Бридждун, как он восстает из тумана, со множеством огней и всеми своими жителями в старомодных одеждах. Там поют и танцуют, на улицах играют дети, а на рынке идет оживленная торговля. А вечером город исчезает, и вновь ландшафт становится, как и прежде, скалистым и диким — первозданным, как будто ничего и не происходило.

Однако они так ничего и не увидели.

— Наверное, нам должно исполниться тысячу лет, прежде чем мы увидим его, наш Бридждун, — часто говаривала Анна, прикладывая палец к губам, поскольку их ночные вылазки оставались их секретом.

Позже она забыла Черный Замок и заколдованный город, много путешествовала и вышла замуж за человека, по имени Джо Вильямс, который жил в Лос-Анджелесе и работал в гигантской фирме по производству духов.

Его известнейшее произведение называлось «Blue Magic»^[41] и было популярно во всем мире. Оно сделало его еще богаче, чем он был прежде. Анна поменяла волшебство своего шотландского Бридждуна на «Голубое волшебство», уехала в Лос-Анджелес, родила сына и умерла. Вскоре за ней последовал и Джо, уже немолодой, из-за инфаркта. «Голубое волшебство» доконало его.

Внук Дэвид вырос у бабушки с дедушкой по линии Вильямсов. В детстве он часто гостил у дяди Генри. Он находил Замок «marvelous, wonderful, crazy!»^[42]

Спустя много лет Генри приехал в Лос-Анджелес. За это время Дэвид превратился в делового молодого человека, с успехом руководившего предприятием отца.

Во что бы превратил он Черный Замок — музей, отель, центр отдыха?

Солнце скрылось за горизонтом, на землю опускались сумерки. В Замке зажглось всего лишь одно окно: в маленькой, примыкавшей к ателье каморке, где работала Дуня Вольперт.

Что за женщина!

Генри восторгался ею с той самой минуты, когда его друг по студенческим годам, Грунер-Гросс, представил ее ему. Она обладала странной силой воздействия, которая, вероятно, многих людей раздражала. Увлеченность ее своей работой была очевидной. Ее постоянно снедало внутреннее беспокойство, и тогда сидела она, погруженная в себя, перед бесценными предметами, которые искусно разрисовывала. Да, ее жениху, симпатичному профессору, приехавшему за ней, приходилось непросто. Самым важным для нее был фарфор, к которому она относилась любовно, и никто из мужчин не мог конкурировать с ним.

Такая одержимость импонировала Генри, они хорошо понимали друг друга, и он желал, чтобы она была его единственной родственницей, которой бы он мог все оставить.

Вздохнув, он поднялся со скамейки. Прожекторы в этот вечер не светили: электроэнергия стоила денег, везде и всюду приходилось экономить. Полнейшая темнота. Он так и не знал, любил он ее или боялся.

Генри, герцог Ленокс, направился к Замку. Ему хотелось немного поболтать с Дуней.

Дуня улыбнулась, как будто ожидала его. Она отложила кисточку и осторожно поставила чашку тончайшего китайского фарфора на подставку, обтянутую небесно-голубым бархатом. Она так нежно обращалась с чашкой, как будто укладывала ребенка в постель.

— Чудесно, что вы навестили меня, Генри, — сказала она.

Они выпили чаю в салоне. К сожалению, в камине не горел огонь, стояла теплая летняя ночь, а добрый Джордж, еще более старый, чем Генри, подал им сандвичи и кекс. Затем он пожелал им доброй ночи и отправился к себе.

Поскольку почти все помещения Черного Замка были открыты для посетителей и герцог имел в своем распоряжении всего лишь несколько комнат, Джордж спал в домике для гостей рядом с Замком, вытянутом в длину, одноэтажном здании со всеми удобствами. Там спали и остальные служащие «частной армии»: садовники, повар, пастух, смотритель животных и Чарли, конюх, персональный дворецкий Дориана Грея, как он имел обыкновение сам себя называть. Каждый из них выполнял работу за двоих-троих.

Исключительно мужчины.

Дуня была единственной женщиной в Черном Замке. С поджатыми ногами сидела она в старинном кресле, не менее древнем, чем сам Замок. Подумать только, что сам Генрих VIII, вернее его почтенный зад, мог отдыхать в этом кресле, держа совет с одним из предков Генри: на какой из леди ему жениться, чтобы тут же не отправить ее на эшафот. Поскольку предок наверняка походил на доброго Генри и, кроме того, был осмотрительным и умудренным опытом человеком, то смог лишь посоветовать: «Женитесь на своем паже, сир!»

Представив себе это, Дуня улыбнулась и вгрызлась в твердый, оставшийся, вероятно, еще с Рождества кекс.

Настольная лампа излучала мягкий свет, но тени на обшитых деревом стенах казались зловещими, что еще более усиливало чувство одиночества и заброшенности. Неудивительно, что старый добрый Генри не мог дождаться отъезда к своему племяннику. Год, проведенный в Лос-Анджелесе, оказал бы на него благотворное влияние, если бы не тоска по Замку в горах.

Мысли Дуни переключились на Тео.

Как бы ей хотелось, чтобы он был рядом, хотя бы из-за разговоров, всегда интересных и увлекательных. Он был ей очень близок, как никто и никогда из мужчин.

А так ли уж близок?

Генри с интересом наблюдал за Дуней. Та, поймав его взгляд, заговорила:

— Не сочтите меня назойливой, но могу я задать вопрос?

— Пожалуйста, спрашивайте. Вы не можете быть назойливой, вам это вообще не присуще. Что же вы хотите узнать, дорогая?

— Как случилось, что вы остались один? — откровенно спросила Дуня. — Вы, мужчина, достойный любви, Генри. О вашей родословной я уж не говорю. Но неужели никогда в жизни вы не испытывали сердечного трепета при мысли о ком-нибудь, не были сами влюблены и в вас никто не был влюблен?

Он вздернул брови, и лицо его застыло в маске холодного высокомерия, присущего его классу. Но затем выражение глаз постепенно смягчилось, и он снова стал привычным Генри без давящего груза многих поколений Леноксов.

— Сердечный трепет? О да, за свою чертовски долгую жизнь я дважды испытывал его. Один раз меня бросили, — Он посмотрел на стену, на портрет молодого человека. В очках, с меланхоличным взглядом, чем-то напоминавшим Вуди Аллена. — Вильям. Он был художником. Это автопортрет. Был нервным, веселым и неповторимым — единственным в своем роде. Жизнь с ним была полна неожиданностей и сюрпризов. А потом он покинул меня и женился. Вскоре после свадьбы он умер, бедняга. Брак не пошел ему впрок.

Уголки губ Генри поползли вверх — признак откровенного злорадства.

— А вторая любовь? — после некоторого молчания осмелилась спросить Дуня.

— Простите? — Генри, погруженный в воспоминания о Вильяме, не слышал вопроса Дуни.

— Вы говорили, что дважды влюблялись в своей жизни. И что же вторая любовь? О Господи, до чего же я назойлива!

От нее не укрылось недовольство, промелькнувшее на его лице, и она решила сменить тему. Ей не хотелось вмешиваться в его жизнь. У нее своих проблем хватало.

Однако он продолжил разговор о любви, и нельзя сказать, чтобы воспоминания его огорчали.

— Вторым был Бэла. Эмигрант из Венгрии. Мы познакомились в Вене. Он был журналистом и брал у меня интервью во время одного из благотворительных мероприятий, посвященных… Бог его теперь знает, чему. Бэла стал моим спутником до конца своей жизни. Он скончался восемь лет назад. Здесь он писал свои книги, политические книги о своей родине и режиме.

Генри встал и подошел к книжным полкам полированного дерева, занимавшим стену от пола до потолка. Каждая полка была выполнена в виде арки в стиле Тюдор, как будто это был вход в собор. Положив руку на книги, он закрыл глаза, как бы почувствовав присутствие Бэлы. Но книги не доставал.

— Спасибо, Генри, — тихо произнесла Дуня, когда он вновь сел. — Спасибо за краткий экскурс в свои сердечные дела. Достоевский посвятил бы этому восемьсот двадцать страниц.

— Он же был писателем.

Они молчали, каждый погруженный в свои мысли. Жаль, что в камине не горел огонь, думала Дуня, как было бы красиво.

— А ваша история? — через некоторое время спросил Генри. — Что мистер Фокс? — Он имел обыкновение именно так называть профессора Фукса. Все противилось в нем называть того просто «Тео». — Почему он не здесь, ведь он приехал за вами? Он выглядел сбитым с толку, когда я с ним разговаривал. Абсолютно разочарованным. Вы его заставили долго ждать? — Она не отвечала. — Я чувствую себя виновным в отложенной — или даже расстроенной? — свадьбе. Мне очень жаль, я не хотел этого. Боюсь, что здесь я наломал дров.

Он начал упрекать себя, взял со столика бутылку скотча, что приготовил Джордж, и разлил в бокалы. Они выпили виски без льда.

— Вероятно, мистер Фокс очень любит вас, если не счел за труд приехать за вами. Счастье, что леди Штанци взяла его с собой. Она привела его ко мне, но вас здесь не было.

— Никола Штанци? — наклонившись вперед, Дуня удивленно смотрела на него. — Вы знакомы с ней?

— Не очень близко, — ответил Генри, в свою очередь удивленный ее горячностью. — Она регулярно привозит сюда туристические группы.

Красивая, интеллигентная леди. Я даже нахожу, что вы чем-то похожи.

— Может быть. — Дуня рассеянно поигрывала бокалом. Скотч немного согрел ее, но она все еще чувствовала внутренний холод.

— Так в чем дело? — настаивал Генри, в свою очередь рассчитывавший на ее откровенность. — Что с вашей историей?

Она попыталась придать событиям забавный оттенок, ибо любовные и жизненные истории, если рассказывать их серьезно, не шутливо, становятся такими же серьезными, как сообщения об уровне воды.

— Тео, то есть мистер Фукс, приехал сюда не сам по себе. Я попросила подругу завлечь его обманным путем. И это сработало, но…

— Но? — Генри не ухватывал сути, а, может, эта история вообще ее не имела.

— Но, образно выражаясь, в пути случилось непредвиденное, и он отдал сердце моей подруге.

— Фу! — возмутился Генри. — Что за банальная история!

— Мировая литература сплошь насыщена банальными историями, — задумчиво констатировала Дуня. — Возьмите «Дона Карлоса»^[43]. Отец женится на женщине, которая любит его сына и становится тому мачехой. Сюжет как в мыльных операх, не правда ли? Или «Страдания молодого Вертера»^[44]. Молодой человек безумно влюблен в замужнюю женщину и из-за несчастной любви стреляет себе в висок. А «Отелло»^[45]? Патологически ревнивый муж убивает супругу, а потом себя. Ну, и если вы не признаете истории с трагическим финалом: юная дворянка едет за своим женихом, который отказался от нее из ложного чувства чести. Она устраивает заговор, не с подругой, как сделала я, а со своей умной камеристкой Франциской. И таким образом вновь завоевывает его. И все это описал Лессинг^[46] в своей комедии «Минна фон Барнхельм». Так что, если мы свои собственные истории начнем пересказывать, — вздохнув, заключила Дуня, — то не будет в них ни блеска, ни трагизма. Одна банальность.

Генри печально согласился с ней.

— И все-таки немного остроты вашей истории не повредило бы.

— В ней и есть острота.

— А именно?

— Подруга, с которой я учинила заговор и которая привезла с собой мистера Фукса, чтобы возложить его к моим стопам, и есть руководительница туристической группы.

— Леди Штанци?

Генри поперхнулся виски, кинул взгляд на Дуню и приоткрыл рот, что сразу лишило его лицо привычного налета аристократизма.

— Да, Никола — моя подруга, — Дуню рассмешила реакция Генри. — Большего сюрприза вам я, кажется, не могла преподнести.

— И все-таки он остается верен своему типу, — пробормотал Генри. — А дальше? Хотите благородно уступить его своей подруге или будете бороться за него?

При этом выражение лица его было таково, словно он собрался вводить в боевые действия свою личную армию.

— Пусть решает моя подруга, — ответила Дуня, — Я доверяю ей…

Генри вопреки своим правилам налил себе еще виски — третью порцию! — подлил немного Дуне и заявил:

— Либо вы невероятно великодушны, либо…

— Что именно?

— Либо он вам безразличен.

Дуня, возражая, попыталась объяснить: конечно, он ей не безразличен, ведь это «ее Тео», не правда ли, еще с ранней юности… О другом мужчине вообще не может быть и речи, она уже в этом убедилась, не стоит о них даже говорить, только время терять, с ними неинтересно и скучно. Но Тео — он был первой любовью с муками и почти физической болью, страданиями от тоски, ревности и вожделения. Вот как это было.

Генри внимательно слушал. Взгляд его блуждал по стене, где висел портрет Вильяма, его первой большой любви, со скептическим выражением лица. И потом он сказал:

— Дуня, вы любите юность, вашу юность, любите воспоминания, но не мистера Фокса.

— Вы глубоко заблуждаетесь, — сердито возразила Дуня, с шумом поставив бокал на стол. С нее достаточно и скотча, и дружеских замечаний пожилого господина, сравнивавшего свои чувства с её. — Я не могу представить себе жизни без профессора Теобальда Фукса. Поэтому я и хочу выйти за него замуж. Но если он передумал, я буду великодушна.

— В любви великодушие самое глупое, что может быть, — презрительно заключил герцог.

В этот момент зазвонил телефон на столике рядом с ним. Генри вздрогнул, снял трубку и передал Дуне:

— Наверняка это вас!

Это была Никола. Она звонила из Лидса, где группа остановилась на ночь перед возвращением на родину.

Генри удобно откинулся на спинку кресла, скрестил руки и слушал. Он устал от поездки верхом и долгих разговоров. Любовные истории всегда утомляют, независимо от того, сам ты их пережил или выслушал от кого-нибудь. Кроме того, разговор с Дуней всколыхнул его воспоминания, разворошил его прошлое. Прошлое восстало как затонувший город Бридждун из небытия, ожило, он мог ощущать и осязать его. Но фонари погасли, и он почувствовал себя разбитым.

Генри напряженно вслушивался: Дуня долго разговаривала с леди Штанци. К сожалению, он не все мог понять.

В конце разговора Дуня сказала:

— Никола, поступай так, как тебе хочется, действительно хочется. А что я больше всего ненавижу, так это отречение из благородных побуждений, да к тому же из-за меня. Это меня только обяжет, и мне придется постоянно повторять себе: ты должна быть снисходительна к ним обоим, о небо, да разве они не из-за тебя расстались? Великодушие вас объединяет, делает вас ближе, окружает ореолом святости. И такое дружное отречение порождает комплексы, а жертвой становится тот, ради кого жертвуют. Прости, дорогая, но эта роль не для меня. Говорю без горечи. Ты всегда поступаешь правильно, что бы ни делала.

Она протянула Генри трубку, чтобы он положил ее на рычаг, вздохнула и сказала:

— Сегодня мистер Фукс придет к ней.

— К леди Штанци?

— В ее комнату. Он хочет с ней поговорить.

Она не знает, как ей поступить, но больше всего ей хочется сказать ему правду.

— Какую правду?

— Что я ее к нему приставила, как она выразилась. Что она с самого начала принимала участие в розыгрыше в виде ловушки. Я просила ее не говорить этого, ведь теперь это не играет никакой роли, он все равно разозлится и на нее, и на меня. На нее даже, наверное, больше.

— Но, может, это и хорошо — или нет? — Генри лукаво улыбнулся и поднял бокал. — Cheers, my dear ^[47], - выпил, облизнул губы и торжественно вопросил: — А если они сегодня ночью лягут вместе в постель?

— Генри, — воскликнула Дуня, — что за некорректное замечание!

— Правда не имеет другого достоинства, кроме того, что она правда, — философски изрек Генри.

— Очень мудро, прямо хоть в печать! — Дуня опорожнила бокал, надеясь, что фарфор простит ее за то, что она так мало уделяла ему сегодня времени. Затем поднялась, почувствовав, что нетвердо держится на ногах. — Спокойной ночи, Генри.

И вдруг ощутила искреннее сострадание к пожилому, сидевшему перед холодным камином в своем огромном древнем замке человеку, который ничего не имел, что было бы дорого его сердцу, кроме портрета на стене, да нескольких книг, содержание которых его не особенно интересовало.

Дуня присела перед ним, положив руки на его колени. Мимолетом подумала: Боже, что за старомодная поза! И оба долго смотрели в глаза друг друга. Генри гладил ее лицо.

— Не ждите долго своего Бридждуна, — попросила она.

— Сегодня я уже видел его, — ответил он, с любовью взглянув на скептически смотревшего со стены Вильяма. — Он появился и вновь исчез. — И, улыбнувшись, добавил: — На следующую тысячу лет.

— Оставим его в покое.

Она поцеловала герцога в щеки, худые и дряблые. Затем вышла в длинный темный коридор, проходя, задела столик с розами из дорогого шелка, стоявшими в изумительной фарфоровой вазе «Трогать воспрещается!» и даже застонала, вцепившись в эту вазу, чтобы не уронить.

— К черту все эти странные затонувшие города — фонарик был бы сейчас уместнее!

Но Генри уже ничего не слышал. Он крепко спал в своем кресле.

КАК НА КОШАЧЬИХ ЛАПКАХ

Складывалась довольно нелепая ситуация.

Николе не следовало позволять себя втягивать в это! Поначалу она нашла историю забавной, когда позвонила Дуня и рассказала о расстроенной свадьбе, Черном Замке и герцоге Леноксе. И об обиженном женихе.

«Тео не может себе этого представить, о Боже, мы всю жизнь ждали, а теперь он оскорбился из-за пары недель! Да, он мне нравится, я даже люблю его, но ведь в моей жизни есть и еще кое-что — привилегия, которую позволяют себе лишь мужчины. Так что? Скажи, когда ты опять отправишься в Шотландию, что? Через четыре дня? Прихвати Тео, обязательно! Что значит, ты его не знаешь.

Ты его уже достаточно видела на фотографиях, и у меня, и вообще! Послушай: в Бад-Каннштатте состоится фестиваль песни — что? Ты знаешь об этом? Тем лучше. Там выступает мой племянник, Лусиан, я тебе о нем рассказывала. Я его тоже уже предупредила. Он позаботится, чтобы Тео появился на празднике. Он посадит его в первом ряду. А затем твой выход, Никола: сделай так, чтобы он принял тебя за меня, придумай что-нибудь! В общем больше игры, чем эмоций. Пожалуйста, Никола, ну хоть попытайся, хорошо?»

Никола попыталась — и сработало. И вот теперь полная неразбериха! Профессор воспылал ярким пламенем, как сухой сарай, но что еще хуже — то же самое произошло и с Николой. Если бы только она могла не допустить этого!

Чуда здесь никакого не было.

Одна в течение стольких лет, вечно только работа, путешествия, необходимость заботиться об Эмиле и других. Так что зачастую она чувствовала себя древней старухой. Никакой любви, никакого секса. Если так и дальше пойдет, она растолстеет и окончательно потеряет привлекательность. Если та еще оставалась.

У нее был счастливый брак, по-настоящему счастливый.

Михаэль Штанци преподавал английский язык в одной из гамбургских школ, Никола работала переводчицей в одной из международных учебных организаций. Так они и познакомились во время симпозиума. Оба имели в прошлом по неудачному браку и поняли друг друга с первого взгляда. Он был образованным, остроумным, ненавидел сухие методы преподавания. Манера поведения его импонировала Николе, и она вышла за него замуж.

Вскоре у него возникли неприятности в школе, трения с консервативно настроенными учителями. Михаэль решил отправиться в южную Германию, где друзья предлагали ему место учителя в одной из гимназий. Так они переехали в Штутгарт. Впятером. Поскольку к тому времени у них родились уже трое сыновей.

Михаэль не принадлежал к тому типу мужчин, что рассуждают о прогрессивных методах, а сами мыслят категориями прадедов. Оба разделяли домашние хлопоты, вместе воспитывали детей и совершали покупки. Никола работала в туристическом бюро «Мальманн», крупнейшем в области. Летом они все вместе выезжали к морю, которое так любил Михаэль. А потом, как гром среди ясного неба, его болезнь, очень тяжелая… И она потеряла его.

С тех пор прошло три года. И она все более погружалась в работу, чтобы заглушить боль, зачастую неожиданно и сильно охватывавшую ее. Ей недоставало Михаэля, иногда она просто изнемогала от тоски по нему. И тогда ей приходилось брать себя в руки. Она заставляла себя быть веселой, ибо не могла — да и не хотела — распускаться и постоянно плакать.

И тут в ее жизнь вошел этот профессор, со своим добрым взглядом, упрямым характером и нежной меланхолией. Вдруг она вновь почувствовала, каково это, когда мужчина смотрит на тебя призывным взглядом. Она как будто пробуждалась от долгого, мрачного, скучного сна.

Дуня причинила ему боль. Видимо, всю жизнь он ждал ее, и каждый раз, когда протягивал руки, она отворачивалась и исчезала.

Обломки.

А теперь еще и это.

Вновь тоскливая боль в груди, головокружение и сумасшедшее сердцебиение вовсе не от бега или быстрого подъема по лестнице. Они нравились друг другу.

Они смеялись над одним и тем же, их мысли совпадали, достаточно было одного взгляда для их полного взаимопонимания. Так много общего при столь коротком знакомстве.

Тогда, когда все еще только начиналось с Михаэлем, так же ошеломительно, ненамеренно и необъяснимо, он сказал: «Любовь подкралась — как на кошачьих лапках». Теперь, черт побери, то же самое.

А Дуня?

Она сказала: ты поступишь правильно! Это было нечестно. Правильно — для кого?

Никола приняла душ и вымыла волосы, соорудив на голове тюрбан из белого полотенца. Принялась искать фен. На ее кровати вперемешку лежали вещи, среди них шотландская юбка и белая блуза с галстуком, которые она хотела надеть на следующий день, хотя они уже покидали Шотландию, направляясь в Англию. Но все равно, ей следовало развесить вещи и привести все в порядок.

Где сейчас профессор, покинуло ли его мужество, что случилось? Еще четверть часа, и она отправится спать.

Широко распахнув окно, она выглянула на улицу. Небо было покрыто облаками, ненадолго показалась и тут же исчезла луна, как будто испугавшись. Парочка, держась за руки, прошла по площади и скрылась среди деревьев. Может, это полная девушка и Степной Волк, новобрачные из Гретна-Грин, которые не отваживались одни — вдвоем! — остаться в комнате. Во всяком случае, они теперь хоть не бродят в одиночку.

Раздался стук в дверь, настолько тихий, что Никола подумала, она ослышалась. Она закрыла окно, из-за мошкары, планировавшей генеральное нападение, и распахнула дверь.

Профессор! Он еще был одет, поверх полосатой рубашки — темно-голубой пуловер. Он выглядел спортивно, очень смущенно и не очень счастливо. Она извинилась за свой вид, пошутила по поводу тюрбана и беспорядка, надеясь, что он улыбнется, однако он оставался серьезным. Тео присел на краешек стула, который она быстро освободила, и огляделся.

— Вереск. — Он откашлялся, не зная, как обратиться к ней: на «ты» у него еще не очень получалось, — В ночь падающих звезд ты подарила мне букет вереска. Я украсил им вырез твоего платья. Несколько старомодно, как в старом фильме… — Он сбился, но затем вновь собрался и спросил: — Он еще у тебя, букет, или ты его выбросила?

— О Господи, да. — Пожав плечами, она села напротив него на заваленную вещами кровать. — Выбросила. Нельзя же все подбирать, верно?

Звучало как отказ, хотя и было произнесено дружеским тоном. Тео понял. Яснее высказаться она и не могла. Он попытался стереть разочарование с лица, решился и посмотрел на Николу.

— Тогда еще один вопрос.

— Пожалуйста — Глаза под темными бровями воинственно блестели, она разыгрывала леди Макбет.

— Если бы мне было столько лет, сколько моей дочери, я бы сказал: Никола, без вас я чувствую себя одиноким. А вы?

— Что я?

— Ну что говорят люди более зрелого возраста? Они говорят: я люблю вас, а вы — вы любите меня?

— Что вы говорили Дуне — пару дней назад, когда хотели жениться на ней?

— Это нечестно!

— Почему же?

— Потому что с того времени прошла целая вечность. Многое изменилось. Дуня вновь покинула меня, в самый последний момент.

— Но вы же поехали за ней. Почему?

Он молча пожал плечами. Да, действительно, почему?

— Возможно потому, что вы — что ты меня воодушевила, — через некоторое время произнес он. — Потому что провидение — или что там еще — нас свело. — И затем тихо добавил: — О Дуне мы можем не беспокоиться. Она всегда убегает от меня, возможно, из страха связать себя. Если откровенно, то она никого не любит. Только себя.

— Тео, — умоляюще произнесла Никола, впервые назвав его по имени. — А если вы не правы в отношении нее? Если она не хочет ничего более, как быть с вами? Не будьте таким пренебрежительным.

Она была уже готова рассказать ему правду, но ее сдерживало слово, данное Дуне. Да Тео и не слушал ее. Как завороженный, уставился он в одну точку, как будто нашел самородок: он увидел нечто, что пряталось среди разбросанных вещей на кровати: букет вереска!

— О Господи! — Она пыталась преодолеть неловкость, увидев, как он заметно расцвел, не спуская с нее радостных глаз, и поспешно произнесла. — Один из многих букетов, что я покупала и раздаривала…

Но он, естественно, этому не поверил.

Он поднялся, как будто решился перейти в наступление, но не трогался с места и так стоял с ободряющей улыбкой на лице, почти бесстыдной. И Никола поднялась, чтобы пройти к шкафу и повесить туда юбку с блузой, но тут произошло непостижимое: профессор крепко схватил ее. Его рука была подобна языку игуаны, при помощи которого она настигает жертву. И вот уже обе руки его заскользили по ее бедрам, волнующе и дразняще, лаская жадными движениями, как будто он хотел досконально изучить ее. Уже давным-давно не ощущала она подобных прикосновений, но стояла недвижно, взяв его лицо в ладони и внимательно глядя в глаза. Изумительные, нежные глаза!

Но она не хотела привыкать: ко рту, глазам, запаху, голосу мужчины, которого она, возможно, любила. Однажды в ее жизни подобная любовь уже окончилась крахом, оказалась ничтожной, мелкой, сварливой. Во второй раз она потеряла своего Михаэля, слишком рано, не успев насладиться любовью и браком. Он ушел, умер — и вновь она осталась одна.

Как на кошачьих лапках подкрадывается любовь.

— Послушай…

Она пробуждалась в его нежных объятиях, как Спящая Красавица в своем хрустальном гробу после поцелуя. Дыхание ее прерывалось, она не могла говорить. Разбуженные поцелуем принцессы имели обыкновение открывать глаза и нежным голосом вопрошать: «Где я?» Что само по себе выглядело смешно. Она подавила смешок и отодвинулась от него. Лицо Тео приняло удивленное, даже обиженное выражение.

— Не обижайся так сразу. Но поверь мне: букет еще ни о чем не говорит!

Но он не принял эти слова всерьез. Он крепко обнял ее и прижал к себе. И так стояли они долго, недвижные, ощущая, как отпускает их напряжение, уступая место чувству надежности, покоя и уверенности, желанию любить.

Но еще оставался между ними барьер. Возможно, та сдержанность, что трактуется ложным чувством уважения друг к другу, а точнее — к Дуне.

Дуня, как казалось обоим, стояла рядом с ними, смотрела на них, отпуская насмешливые замечания.

И вновь волшебство исчезло и между ними возникла стена.

Вроде ничего и не произошло, но они отпрянули друг от друга, почувствовав себя беспомощными и растерянными. В чем дело?

— Сядь, — сказала Никола, приводя одежду в порядок. — Я сейчас заварю нам чай.

Она наполнила электрический чайник водой, опустила три пакетика с чаем в кувшин, поставила на стол две чашки и сахар. Тео путался у нее под ногами. Он настаивал на том, что сам заварит чай, а она, пожалуйста, может сесть и отдохнуть. В конце концов, она с утра до вечера печется о других. Так пусть теперь позволит себя обслужить.

Улыбаясь, она уступила его настояниям, подумав, что Михаэль вел бы себя так же. Удивительное ощущение — наблюдать за мужчиной во время домашней работы и отдыхать от изнеможения, которого в последние годы и не знала. Вот только сейчас почувствовала она усталость, впервые за долгое время позволила себе расслабиться. Она вытянулась на кровати, подложив руки под голову, чувствуя себя окруженной заботой и вниманием. Сердце ее переполнялось любовью.

Он сервировал ей чай на подносе, подсел к ней, помогая устроиться поудобнее, как если бы она была тяжелобольной. И вновь они чувствовали смущение.

— Завтра в это время мы будем уже на судне, — сказала Никола, отпивая маленький глоток чаю.

— А послезавтра — дома, — добавил он.

Они долго молча пили чай. Потом Тео отнес поднос с пустыми чашками на стол и вернулся к Николе. Она выключила верхнюю люстру, горел лишь ночник, распространяя мягкий рассеянный свет. И вновь они обняли друг друга, стена отчужденности пала.

— Что больше всего тебе нравится в Дуне? — спросила Никола, поскольку это не давало ей покоя. Они должны об этом поговорить, иначе это навсегда останется между ними. — Что в ней есть такого, отчего ты любишь ее всю свою жизнь, проявляя снисхождение?

Он выглядел потерянным, пытался подобрать нужные слова, но не получалось.

— Она… она тогда была… такой нежной, такой красивой, такой талантливой, такой упорной, нечто особенное, соединяла в себе так много…

— Поразительный успех, — дополнила Никола, с ужасом подумав: «Почему это так огорчило меня?

Мне не подобает так говорить о ней — и все-таки я это делаю! Я нахожусь в самой середине, и вокруг меня, нет, вокруг нас заварилась такая каша. И теперь я люблю этого невозможного, невероятно нежного мужчину с удивительными руками, который рисует коллажи, похожие на крупнозернистую обмазку, и который может рисовать и лица, и цветы, и облака. Может, он и забыл, как они выглядят, но теперь вновь вспомнил». — Что-что связывает тебя с ней — если это любовь, то почему она все время бросает тебя?

— Стремление к свободе…

— Этим и мы обладаем, мы, остальные, во всяком случае, многие из нас. Но если мы выбираем человека, разве мы имеем право бросать его, когда нам удобно?

— Нет, конечно.

— И что будет, если она вновь захочет заполучить тебя? — Никола настойчиво продолжала разговор, она хотела знать все сейчас и здесь. — Если она скажет, что любит тебя и может наконец выйти за тебя замуж… — Ей вдруг стало жарко, когда она представила, что все может кончиться, все пройдет, и вновь она останется одинокой, покинутой. Еще страшнее потерять человека живым, а не мертвым. Или, по крайней мере, так же страшно, ведь она испытала оба эти чувства и может сравнивать на основании собственного опыта. — Что будет тогда, что ты ей скажешь?

Тео, который сначала хотел резко возразить, задумался и через некоторое время ответил:

— Если ты решишься остаться со мной, тогда я ей скажу, что наше время прошло, если оно вообще когда-нибудь у нас было.

— Ну, а если я не решусь с тобой остаться? — сдерживала его Никола. Было так непривычно рассматривать Дуню как потенциальную соперницу. К тому же она сомневалась в истинном чувстве Тео: слишком быстро все произошло, еще велико было в нем разочарование, своенравие, чувство мести. И она спросила еще раз: — Если я не останусь с тобой?

— Скажу Дуне то же самое.

Наверное, он сам верил в это, ему хотелось в это верить. Но и ему наконец следовало привести свои мысли в порядок.

— Ты подошел ко мне, потому что принял меня за Дуню, — напомнила Никола. — Это была наша первая встреча.

Ну а теперь? Может такое быть, что ты находишь копию более удобной, чем оригинал?

Он рассмеялся, обнял ее.

— Ничто больше в тебе не напоминает мне о Дуне. И это самое прекрасное. — И проговорил медленно, совсем тихо, как будто выдавая секрет. — Я хочу Николу.

— Хорошо, — ответила она после того, как выровняла дыхание и приняла решение. — А я хочу Тео.

— Наконец-то ты сказала это. — Он был настолько счастлив, что язык его заплетался, и он почти не мог говорить от волнения. Его неприкрытая радость тронула ее, отметая сомнения. — Благодарю, Никола. Это действительно воля провидения, которое никогда не ошибается.

Конечно, нет, если провидение зовут Дуней, подумала Никола. Она хотела рассказать ему все, прямо сейчас, независимо от желания подруги-соперницы. Она откинулась назад, поскольку он крепко прижимал ее к себе, освобождаясь от его объятия, больше похожего на тиски, как будто он искал спасения в ней. Затем внимательно посмотрела на него, призывая выслушать ее, и сказала:

— Есть еще кое-что, что ты должен знать. Мы должны поговорить об этом, и только потом…

Однако Тео повел себя решительно и от слов перешел к делу. Ах, этот тихий омут, в котором вода забила ключом и обрушилась на них, увлекая за собой! Он подхватил ее на руки, и вот они уже лежат в постели.

— Признания будут делаться позже, — целуя ее в шею, пробормотал Тео. Его борода щекотала Николу, и она пыталась, впрочем напрасно, увернуться. — Мне кажется, все уже сказано — или?

— Не все, — вздыхая, ответила Никола. — Ты лежишь на моей юбке.

Он фыркнул, и переполнявшие его желание и страсть куда-то улетучились. Но они долго еще смеялись и шептались, пока не уснули, тесно прижавшись друг к другу, как будто позади были долгие годы брака.

Это было как возвращение домой после долгого отсутствия. Для обоих.

На следующее утро оба делали вид, будто ничего не случилось. Как обычно, Дарлинг Никола собрала вокруг себя своих овечек.

Во время завтрака она сновала между столами — кого-то подбодрила, кому-то рассказала веселую историю. Там, где она появлялась, слышались радостные возгласы и смех.

Веселая фея весны.

Этим солнечным ясным утром она выглядела особенно хорошо: очаровательная шотландка в юбке, белой блузе с клетчатым галстуком, волосы перехвачены на затылке черной бархатной лентой. Она выглядела такой юной! Энергичной и склонной к авантюрам. Последнее особенно бросалось в глаза на фоне общей усталости путников.

Тео исподтишка наблюдал за ней, радуясь их общей тайне. Он сидел за одним столом с семьей Лобеманнов. Родители ссорились с детьми, пытаясь их урезонить, что было совершенно напрасно. Доктор называл их «неблагодарными» и повторял: «Когда нам было столько же лет, сколько вам…», однако это не возымело никакого действия.

За соседним столом восседала пожилая дама, обедавшая прежде с полной девушкой, но теперь не одобрявшая многое происходившее вокруг, и прежде всего влюбленность фиктивных молодоженов. Она даже не выглядела уже столь монументально, как прежде. Ее неожиданно свалил грипп, и она действительно ужасно страдала; все ее жалели, что отнюдь не поднимало настроения.

Да и три дамы-подружки больше не веселились. Между чаем, поджаренным шпиком и апельсиновым джемом они обсуждали какие-то восточно-западные истории. Всегда так дружелюбно настроенная Траудель, в толстых очках, вдруг громко упрекнула Хильду:

— Вечно эти ваши западные жители, но ведь известно…

И затем последовала гневная перепалка.

Волнения несколько улеглись, когда они отправились в путь и посетили город Йорк с его кафедральным собором. Никола рассказывала удивленным слушателям: строительство начато в 1220 году и завершено лишь спустя двести пятьдесят лет…

— Обратите внимание на окно, обращенное на запад. Его называют сердцем Йоркшира, величиной оно с теннисный корт и является самым большим в мире…

Никола дала время, чтобы внимательно осмотреть все, и была засыпана вопросами.

Тео не выдержал долго в соборе, который впечатлял и подавлял. Его переполняли чувства.

Он вышел в парк, где щебетали птицы, зеленела по-летнему трава, а теплый ветерок доносил аромат цветов.

На одной из скамеек сидели полная девушка и Степной Волк, которые предоставили собор собору и самозабвенно кормили воробьев. Они сидели в одном из удивительнейших средневековых городов, окруженные древней историей, кровавым прошлым, — и кормили воробьев.

Тео, имевший при себе блокнот, чтобы делать зарисовки, когда остальные охотно фотографировали,устроился неподалеку под кроной древнего дерева, толстые корни которого вылезали наружу, и принялся рисовать парочку. Время от времени они обменивались словами, улыбались чему-то и, дразня, подталкивали друг друга плечами. Девушка казалась хорошенькой, веселой и розовощекой, а редкие волосы одинокого Степного Волка уже не производили такого жалкого впечатления.

Итак, они занимались собой и воробьями, не замечая ничего вокруг. Точно так же они могли находиться на необитаемом острове. И даже не видели, что профессор рисовал их.

Затем он заметил, как из собора вышла Никола. Вытянув шею, она поискала его, обнаружив, кивнула и направилась к нему, как будто не могла больше без него существовать.

Рука в руке бродили они по узким улочкам, такие радостные, такие шаловливые, словно два ребенка, прогулявшие школу. Прохожие, завороженные их радостным восхищением, улыбаясь, оборачивались им вслед. Как будто сияние исходило от них.

К ним приближались вновь помирившиеся вдовы, которые занимали весь тротуар, так что остальным приходилось спускаться на мостовую, чтобы обойти их. Перед Николой и профессором они остановились, как бы в ожидании объяснений.

— Что-нибудь отмечаем? — осведомилась Хильда, приближаясь к ним. Глаза ее так и обшаривали их.

— Да, — ответила Никола. — Окончание нашего долгого путешествия.

— А также счастливое возвращение домой, — добавил профессор. — Вы позволите? — Он прошел сквозь строй вдов, потянул за собой Николу.

Дамы озадаченно смотрели вслед паре.

— Ну, уж и не так долго мы ездили, — покачав головой, заявила Хильда. — Вы что-нибудь понимаете?

— Конечно. — Видимо, Эмми была опытнее, чем могло показаться. — Думаю, они имеют в виду себя. Они стали ближе, нашли друг друга.

— Они любят друг друга, — радостно заключила Траудель.

— Знаменитый художник и руководительница туристической группы — разве такое возможно? — сомневалась Хильда.

— Срастается то, что подходит друг другу, — процитировала Траудель одного политика, произнесшего мудрые слова, хотя речь шла совсем не о любви. А о воссоединении двух стран.

Но вопрос не в том. Объединение есть объединение, с любовью или без оной.

— На той стороне я видела кафе. — Хильда взяла подруг под руки и повела по улице. — Поглядите только на торты — разве это не поэма?

Они тоскливо вздохнули и вошли в кафе.

До отъезда еще полчаса. Времени вполне достаточно, чтобы насладиться. Каждому на свой лад.

БАЙ, БАЙ, ПИТЕР ПЭН

Фрау Кляйншмидт считала часы до того дня, когда вернется господин профессор и кончатся ее бдения в доме. И где пропадает господин Хабердитцель, тоже загадка. Надо надеяться, с ним ничего не случилось.

Молодые люди вернулись без него. Все четверо: Амелия со своим приятным молодым человеком, у которого такие прекрасные манеры, он еще все повторяет: «Если вас не затруднит, фрау Кляйншмидт», всегда такой вежливый с ней, чего никак нельзя сказать о ее сыновьях. Эти никогда не скажут «пожалуйста» или «спасибо». Для них все само собой разумеется. А тут еще старший поругался с Ханнелорой, о Господи, может, это и ничего, да только матери опять приходится обо всех заботиться. Кроме того, профессорский дом, где теперь все идет наперекосяк!

Она быстренько привела в порядок комнаты для гостей, поскольку подружка Лусиана с гитарой тоже захотела погостить здесь, пока не вернется господин профессор. Четыре комнаты! В конце концов, нельзя же парочки класть спать вместе, это походило бы на сводничество, ведь официально они не были обручены, а уж тем более женаты.

Весь день по дому разносились звуки музыки. Затем ссорились. Когда фрау Кляйншмидт пыталась вмешиваться, эта ненормальная, Нини, кидалась ей на шею:

— Вы наша любимая вселенская мамочка, ах, ну не будьте такой!

А Лулу подхалимничал и все пытался утешить «мамашу Кляйншмидт»:

— Да не беспокойтесь вы, идите спокойно домой, у нас все будет в порядке, о’кей?

Легко сказать. Через каких-нибудь полчаса вычищенный, сияющий чистотой дом выглядел так, что непонятно было, что за люди здесь проживают!

— Что касается Хели, — заявила Амелия, — так мне вот что непонятно: ведь он же выехал раньше нас, так где, черт побери, он скрывается?

А затем последовал звонок из Вены. На проводе была бывшая супруга профессора Фукса. Она неожиданно заболела, «тяжелый летний грипп» и нуждалась в помощи Амелии, она в совершенной панике. Да и отец господина Максима настаивал, чтобы тот вернулся.

— Ну что ж, тогда мы отправимся в путь, — решила Амелия. — Судя по всему, свадьба все равно не состоится в ближайшее время. Но если что, вы нам сразу позвоните, пожалуйста, фрау Кляйншмидт, хорошо?

Господин Максим даже поцеловал ей, фрау Кляйншмидт, руку. Потом Амелия влезла в свою колымагу:

— Передайте привет папуле и Хели!

Господин Максим сел в свой огромный красивый лимузин, и они уехали.

Нини и Лусиан махали им вслед и даже пробежали до улицы, не в силах расстаться с Амелией и Максимом.

— Жаль, — сказала Нини по возвращении домой, причем выглядела она так, словно плакала. — Максим, ах, да, вот это тип!

— Амелия тоже. — Лусиан высморкался. — Кого угодно может разогреть, классная женщина!

После этого они поругались, доносился ужасный шум, вот уж точно, так не ведут себя в чужом доме, где находятся в гостях. Эта Нини заказала себе такси, решив отправиться в Штутгарт, где она должна была записывать пластинки. Это ей только сейчас пришло в голову.

Лусиан вдруг захотел вернуться в Берлин.

Он позвонил своему агенту, и тот сказал: как приятно услышать его, тут как раз должен состояться рок-концерт против враждебного отношения к иностранцам, так не хочет ли Лулу принять в нем участие и нет ли у него подходящей песни. Есть! Песня посвящена Кериму, его турецкому другу, с которым он играл в группе, и Джону, который в Университете изучал экономику, и его соседке Арци, что торговала на углу овощами. И всем остальным, с кем он болтал, смеялся и выпивал по стаканчику в пивной. Непонятно, каким образом можно протестовать в песнях? Хотя если это помогает удалять ржавчину с некоторых мозгов, то почему бы и нет? Если можете делать это, пожалуйста!

— Ну, матушка Кляйншмидт! — Он обнял ее и чмокнул в щеки. — Мне жаль, но Берлин зовет меня. Передавайте от меня большой привет дяде Тео и Хели, любителю рома. Поездка в Шотландию была отличной, только никто не знает, для чего мы ее вообще совершили! Тете Дуне я напишу. Кто знает, как долго она еще останется в замке с привидениями на лугу ведьм. Вот говорят, что молодежь не знает, чего хочет. Ха, наоборот! Мы знаем, чего хотим лучше, чем старики! Пока, спасибо за все и всего хорошего!

А потом он уехал, и дом опустел. Кругом непривычная тишина.

Фрау Кляйншмидт привела все в порядок и не знала, что делать дальше. Тогда она закрыла входную дверь и отправилась в свой домик, где господа сыновья с нетерпением ожидали, когда она их накормит.

Хели Хабердитцель сидел в машине и насвистывал веселую мелодию. Он держал курс домой, проехал уже Ахен и чувствовал себя великолепно. Никакого наглого Лусиана рядом, воркующей Амелии, увлеченного Тео. Не было и этого слащавого из Вены, и выступающей против «окружающей среды» Нини, что разбрасывалась от шотландских баллад до песни о сперме.

Ах, если бы не Дуня! Он не мог выбросить ее ни из головы, ни из сердца. Когда она так близко от него стояла на лугу перед Черным Замком, все чувства его опять проснулись. Проснулись, черт побери, ведь он всего лишь мужчина!

Подавленный, покидал он Инвернесс, после того как подрался с Тео.

Но он не проговорился, что Дуня в сговоре с руководительницей туристической группы. Он ничего не выдал.

Пока не выдал. Но пробьет еще его час! Ему надо только докопаться, каким образом они задумали трюк. И он не он, если и Лусиан в этом не замешан. Парень хотел ему что-то сказать, перед тем как они приехали в Черный Замок. Речь идет о Дуне, звучало, как подготовка к признанию. Все это Хели и вспомнил сейчас. А тогда он просто не обратил внимания! Ну, он прижмет Лусиана сразу после возвращения в Ламмвайлер.

Ха!

Достаточно он побыл мальчиком для битья, посредником, которого вечно прогоняла Дуня. Она, видите ли, находила в нем только друга: утешь меня, Хели, опять мне так плохо!

Но на самом деле она не нуждалась в утешении. Она все устраивала таким образом, как ей хотелось. Подружиться с руководительницей туристической группы — пожалуйста! Интересно, когда Тео узнал об этом, — или он уже давно знал?

Но если Тео не знал этого, и если он как-нибудь разозлит его, Хели, когда начнет важничать, тогда он все узнает. Все!

Сначала Хели хотел объехать Эдинбург, но потом передумал. Он вспомнил Дженифер, Дженифер Мак-Тэвиш. Все произошло, как при смене кадров в кино: лицо Дуни поблекло, а лицо Дженифер начало приобретать все более четкие очертания.

У него возникло желание увидеться с ней, поговорить: он настоятельно нуждался в сострадании. Кому еще мог излить он свою душу? Лоттхен называла его вассалом — вассалом Тео. Но он не являлся таковым. И даже если так, то не потерпит этого больше! Он должен упорядочить свою жизнь, все, что принадлежало Тео, выбросить за борт. И Дуню тоже. Независимо от того, поженятся они или разойдутся.

Довольно.

Он хотел, он желал увидеть Дженифер: женщину, словно сошедшую с полотен Рафаэля, похожую на итальянскую принцессу. Итак, он въехал в город. Только, к сожалению, не знал ни адреса Дженифер, ни в какой школе она работает.

Но вот ее фото он все еще носил в кармане брюк да домашний номер телефона Мак-Тэвишей.

Приняв решение, он остановился перед почтамтом, огромным серым зданием в викторианском стиле. Отыскал свободную кабинку и позвонил.

К телефону подошел старый Норман. Он приветствовал Хели так сердечно, словно услышал голос своего старого школьного приятеля. Затем подошла Этель, все повторилось, но зато он получил номер телефона Дженифер. Да, она должна быть дома, он может в этом убедиться, не так ли? Дженни как раз вчера вспоминала его. С трудом продиралась Этель сквозь мешанину английских и немецких слов. Хели поблагодарил, справился о самочувствии. Все в порядке. Они сидят сейчас с постояльцами в саду и пьют чай.

А что еще?

Хели повезло: Дженифер как раз находилась дома и никак не могла взять в толк, почему он в Эдинбурге. Они договорились встретиться у памятника Вальтеру Скотту, недалеко от которого Дженифер жила.

Памятник по праву являлся достопримечательностью города. Мраморный писатель возвышался над готической башней, обрамленной четырьмя арками, и читал книгу. Не поднимая глаз, он не обращал внимания на шумную жизнь, бурлившую у его стоп. Прислонившись к колонне, стояла леди в белом, похожая на героиню одного из его исторических романов: платье до щиколоток с повязанным вокруг талии шарфом, распущенные по плечам золотисто-рыжеватые волосы. Улыбаясь, она глядела на Хели.

Высокий и неуклюжий, в пиджаке, небрежно наброшенном на плечи, он еще издали развел руками, извиняясь за опоздание. Не зная Эдинбурга, ему пришлось долго, блуждать, а, когда он наконец нашел нужную улицу, там не оказалось места для парковки машин. В конце концов он пристроил машину, но опоздал к Дженифер.

Хели остановился, чтобы перевести дух. Но не только поэтому. Его поразила представшая взору картина: волшебное видение на фоне темных камней. Неужели этот солнечный лучик ожидает его? Удивительное осознание сего факта вознаграждало его за все те оплеухи, что получил от жизни в последнее время. Хели иа секунду зажмурился, глубоко вздохнул и поспешил преодолеть последние шаги, словно боялся, что греза улетучится.

Но это была не греза.

— Привет, мистер Хайбердиель!

— Хели, — поправил он, пожимая ее руки. — Меня зовут Хели, о’кей?

— А я Дженни!

Он вспомнил классическую сцену в первобытном лесу: «Я — Джейн», «А я — Тарзан». Разве что Хели не издал торжествующего крика, унося Дженифер на руках. Подобное выглядело бы весьма необычно, на этом месте.

Она взяла Хели под руку, и они обогнули памятник. Дженифер рассказала историю его создания, от чего Хели с удовольствием бы отказался в момент столь волнующей встречи. Однако были соблюдены все традиции. Дженифер родилась здесь, и ей не хотелось превращать монумент в традиционное место встреч, в связи с чем Хели пришлось набраться терпения. Наверняка он поступил бы так же, если бы она очутилась в Вене. Показал бы ей Хофбург^[48] или памятник Иоганну Штраусу. А пока она рассказывала, он нашел занятие своим глазам. Не отрываясь, смотрел на нее, восхищенный и растерянный от мысли, что это случилось с ним, Хели Хабердитцелем. Смущенно она заметила ему, что восхищаться следует Скоттом, а не ею.

А потом они бродили по городу. Был ясный, солнечный день, с безоблачным небом. В одном из летних кафе на открытом воздухе они поели мороженого. Ее зеленые глаза наяды взирали на него с поразительной кротостью. Такого у него еще никогда не было, даже с переполненной нежностью Лоттой Шух. Но Ламмвайлер не был Эдинбургом, и не стоило сравнивать обеих женщин.

Дженифер рассказывала о школе, предстоящих каникулах и о том, как она мечтает отдохнуть, «вытянув ноги». Ах, эти дивные ноги! Марлен побелела бы от зависти, если бы тогда увидела такие ноги. А они пропадали средь серой обыденности школьных будней!

— О чем вы задумались? — поинтересовалась Дженифер. — Я говорю и говорю — а вы даже не слушаете.

Отложив ложечку, Хели откинулся назад и с сомнением в голосе спросил:

— Дженифер, вы действительно учительница, на самом деле?

— А кто ж еще? — смеясь, спросила она. — Мэри Поппинс? Ну, ладно. Если так, то вы тогда Питер Пэн, мальчик, который совершенно не хотел становиться взрослым.

С этого момента они стали называть друг друга Мэри и Питер.

Она показала ему свою школу: старое почтенное строение, в котором она сама была когда-то ученицей. Беседуя, оба присели на одну из низеньких скамеек.

Дженифер была тщеславной: она хотела когда-нибудь стать ректором в этой школе, и шансы ее были велики. Она рассказывала о своей работе, планах и мечтах. И когда она так говорила, то напоминала Дуню, хотя внешне они были совершенно не похожи. И все-таки это было именно так: видимо, сейчас наступило время сильных женщин или просто Хели так «везло».

Он принадлежал к тем мужчинам, которые еще не понимали, что женщины с нежной и трогательной внешностью могли обладать твердой волей и быть готовыми на все ради достижения своих целей. И эти цели зачастую были важнее для них, чем мужчины. А он должен был, как и многие другие, учиться приспосабливаться к этому. В этом вопросе они были похожи с Тео, но только в этом.

В противном случае им пришлось бы удовлетворяться женщинами типа Лоттхен, у которых была лишь одна цель в жизни — оставить свою профессию, принять фамилию мужа, утратив собственную, и жить «только ради него». А потом однажды, когда станут старше, потрепаннее и разочарованнее, заявить: «Я отдала тебе лучшие годы своей жизни…» — или что-нибудь в этом роде.

Подобное Хели наблюдал у своих родителей, и это было ему неприятно. Он не имел особой привязанности к своей матери, поскольку и детство его, и юность сопровождали ее жалобы, и каждый раз он думал: а она — разве она не омрачила и не испортила лучшие годы отца?

Смешно, что именно сейчас, в этот момент, он вспомнил об этом. Он рассказал о своих переживаниях Дженифер. Она выслушала его очень внимательно, кивнула и сказала:

— Длительное партнерство образуется лишь в том случае, если не пытаются строить совместную жизнь по старым меркам. Борьба полов не является законом природы. Ее взращивают, а потом ею манипулируют: государство, церковь и патриархат.

— А разве эта борьба не обусловлена природой? — не совсем уверенно решился спросить Хели.

— Это не гарантировано, — заявила Дженни, которая преподавала биологию и знала суть вопроса. — Как раз это я и пытаюсь внушить детям.

Может когда-нибудь им пригодится.

Под вечер они покинули школу. Дженни, которая с большей охотой рассчитывала налоги на себя и деда, чем стояла у плиты за созданием яичницы с ветчиной или чего-нибудь подобного, пригласила Хели на ужин в маленький ресторанчик на Принцесс-стрит. Там их ожидал отдельный столик со свечами и удивительно вкусная еда — не кровавый стейк, что запомнился Хели еще по Лондону, и не кашеобразный перекисленный салат, а душистое жаркое из говядины с картофельными клецками и грибами.

А вот вином угощал Хели, не позволив ей вмешиваться. Они оживленно беседовали. Он излил ей свою душу, рассказав о Тео, о том, что он пережил с ним.

Дженни считала, что в дружбе время от времени следует сбрасывать балласт, как она выразилась, то есть каждый должен критически посмотреть на себя со стороны. Но если это не поможет, если друг превратился во врага, из-за зависти, ревности, все равно из-за чего, тогда каждый должен пойти своей дорогой, хотя это и будет причинять боль. Она тоже когда-то потеряла подругу, по той же причине, хотя обе и не желали признавать этого. Куда исчезли доверие, желание помочь друг другу, смех и слезы пополам — и откуда пришли горечь, недовольство и все более растущее непонимание?

— Теперь я уже редко вспоминаю ее, — продолжала Дженни. — Но когда такое случается, то у меня это больше не вызывает сильных эмоций. Все перегорело. — И она взглянула на него серьезно и печально.

— А вы не пытались вновь увидеться с ней?

Она покачала головой: нет, никогда! Подруга может и не имела ничего против, она как-то сказала одной знакомой: «Если я случайно где-нибудь встречу Дженифер, я поздороваюсь с ней и подам ей руку».

— При этом она казалась себе, конечно, великодушной, — огорченно закончила Дженифер.

Хели не мог понять ее печали, поэтому сказал:

— Но ведь так мило с ее стороны, что она, что…

— Мило! — нетерпеливо прервала его Дженифер. — Послушайте, любезное безразличие вместо дружбы, длившейся долгие годы, — это вы называете милым?

Хели испугался.

Он подумал: если он расстанется с Тео, окончательно и бесповоротно, то почему потом им не быть любезными друг с другом.

— Дружба сродни любви. — Дженифер откинулась назад и посмотрела в потолок. Мерцание свечей па столе странным образом преображало ее лицо, делая похожим на призрак — Даму в белом в доме Мак-Тэвишей. Хели уставился на нее, как на видение, что было уже однажды во время их первой встречи, и сердце его дрогнуло от восхищения. — Потом, когда она проходит, не остается даже любезности. Все ложь и лицемерие! И кажется, будто сердце твое изо льда.

Если Дженифер любила кого-нибудь или одаривала дружбой, она настолько отдавалась этому, что даже следовало остерегаться. На какое-то мгновение лицо ее исказила гримаса фанатизма и тут же исчезла. Дженифер рассмеялась, как будто ничего не произошло.

— И где же ты будешь сегодня ночевать, Питер Пэн? Лучше у тебя, хотелось сказать Хели, но Дженни уже продолжила:

— У меня маленькая квартирка, — поспешила сообщить она, словно читая его тайные мысли. — А отели переполнены. Что же делать?

Она заставляла трепетать его в ожидании, подсмеивалась над ним. Он разыгрывал перед ней отчаяние, смешил ее, взлохмачивая свою густую шевелюру и изображая посаженного на диету льва, сокрушался и вздыхал, снимал очки, протирал их, вновь надевал и, наконец, произнес, пожав плечами:

— Тогда я посплю в машине.

Но Дженифер этого не допустила. Она отвела его к своей подруге, которая была немного старше ее и жила через стенку. Истинная леди, ее звали Одри, симпатичная, изящная и элегантная, она приветливо обратилась к нему как к старому, доброму знакомому:

— Привет, Хели! Вы ляжете в комнате для гостей. Завтра мне надо рано уйти из дома, но я приготовлю завтрак, а кофе вы найдете в термосе.

Одри была филологом, германистом. Училась во Фрайбурге, почти без акцента говорила по-немецки, и вечер прошел замечательно.

Хели заговорил согласно нормам литературного произношения, вел светские беседы, излучая обаяние, вновь став тем, прежним Хели. С него слетели печаль и уныние.

После того как Дженни попрощалась и он остался наедине с Одри, Хели решился задать вопрос, который мучил его уже в течение нескольких часов.

Его хозяйка оказалась не только любезной, она прямо лучилась материнским теплом: Хели доверял ей.

Одри проводила его в комнату для гостей и пронаблюдала, как он распаковывает дорожную сумку. Нет ли у него еще каких-либо пожеланий?

Он поблагодарил, покачал головой и замялся.

— В чем дело? — прислонившись к косяку двери, она выглядела очень привлекательно. — Ах, да! Ванная напротив. Если хотите…

Но Хели прервал ее.

— Дженифер… — вслушиваясь в звуки имени, начал он. — Простите мое любопытство, но мне хотелось бы знать…

— Да? Говорите, я слушаю!

— У нее есть кто-нибудь, я имею в виду мужчину…

— Ах, так вы хотите знать, не тщетны ли ваши усилия?! — Одри придала лицу негодующее выражение и зажгла сигарету. Казалось, она тянула время, чтобы поразмышлять. Он встревоженно смотрел на нее — в узкой до колен юбке, с аккуратной прической, элегантную, осторожно, почти нежно выпускающую дым. — Нечего беспокоиться, — через некоторое время продолжила она. — В жизни Дженни нет места мужчинам. — И быстро добавила: — Вы единственный.

Была ли это шутка, или она говорила серьезно, Хели не понял. Она сердечно поцеловала Хели в щеку, пожелала спокойной ночи и удалилась.

Он бросился на кровать в надежде обдумать все, что произошло с ним в последние часы, но тут же провалился в сон.

Когда на следующее утро Дженифер подошла к его кровати, чтобы попрощаться, Хели вдруг пришло в голову, что, несмотря на то, что они говорили обо всем на свете, ничего не скрывая друг от друга, они еще ни разу не поцеловались вчера.

— О, Дженифер?

Хели сидел перед ней в кровати, как и при их первой встрече. В своей измятой пижаме он выглядел совсем не соблазнительно. Как бы хотел он прижать ее к себе, дотронуться до ее губ, но, к сожалению, это было невозможно. Он еще не почистил зубы.

Она источала невероятную свежесть, казалась абсолютно выспавшейся, в отличие от пего, и снова вся от головы и до пят в болом, на сей раз в длинных брюках.

Когда она появлялась в классе, се ученики, должно быть, неистовствовали! В его детстве учительницы были совсем другими, да, они выглядели иначе. Пожилыми, низкорослыми и толстыми. Например, фройляйн Райхельт в своих платьях рубашечного покроя, коричневых или серых, иногда цвета ржавчины, но всегда одного фасона, с поясом на полной талин.

— Бай, бай, Питер Пэн! — Более мужественная, чем он, она наклонилась и поцеловала его в губы, как и тогда, в доме Мак-Тэвишей. — Хорошо было с тобой. Мало, но хорошо. Передавай привет молодым людям, прекрасной Амелии и Лулу, или как там его зовут. Скоро наступят каникулы. Может, я навещу вас.

Она пошла к двери, еще раз обернулась и помахала ему рукой.

— А ты весельчак, — заявила она. — Я люблю таких… Но она ведь не сказала: я люблю тебя!

Но всему свое время. Хели встал, принял душ, позавтракал. Квартиру пронизывали солнечные лучи, а из окна вдали на скалах виднелся замок. Ах, Эдинбург, как хотелось бы остаться здесь до конца дней своих! Затем Хели спустился на оживленную улицу, купил два букета роз, красных для Дженифер и чайных для Одри, поставил их в две вазы на стол, взял дорожную сумку и покинул дом.

Он летел как на крыльях, во всяком случае ему так казалось, как бы странно подобное сравнение ни звучало. И вновь томило его страстное желание, только предметом страсти являлась другая женщина. Не Дуня. Дженифер! Он любил ее, хотя между ними ничего не было, никаких близких отношений. А может быть, как раз поэтому. Любить, барахтаясь и издавая страстные стоны в постели, это может каждый. Дженифер проветрила ему мозги, как свежий, весенний ветерок душное помещение.

Надо дать пройти определенному времени.

Он хотел поговорить с Тео, честно и бережно, как мужчина с мужчиной. А что касается Амелии, то ему хотелось бы стать для нее лучшим отцом в мире после настоящего.

Кроме того, оставалась еще одна проблема — добросердечная Лотта, которая так беззаветно его любила. Причинять ей боль он не хотел. «Прекрати, милая, ты слишком часто сердилась на меня.

Может, я и был вассалом Тео. Но все в прошлом. Я стал старше и умнее, более зрелым, я уже не Питер Пэн». В чем можно было быть уверенным, так это в том, что Лоттхен спросит: «Питер Пэн, кто это, он что, тоже живет в Ламмвайлере?»

Когда Хели приехал в Ламмвайлер, дом оказался пустым, практически вымершим.

Хели настойчиво позвонил в дверь дома фрау Кляйншмидт, та тут же вышла и проводила его к дому профессора, сообщая на ходу, что произошло за время их отсутствия и куда подевались гости. Господину Лусиану необходимо было срочно уехать в Берлин, но ведь завтра приедет господин профессор, не так ли, она уже все подготовила и даже испекла пирог, а еще может приготовить жаркое из говядины, с клецками по-швабски…

В мгновение ока жизнь потекла своим чередом, бременем ложась на счастливое сердце Хели.

После того как фрау Кляйншмидт, довольная и обласканная, удалилась, Хели поднял голову, прислушиваясь. Ему показалось, он слышит голос Дженифер. «Бай, бай, Питер Пэн, — сказала она, — смотри, чтобы все было в порядке».

Легко сказать, Дженифер. Но как сделать это?

Фрау Кляйншмидт оставила ему мясо под сыром, которое он с аппетитом съел, запивая холодным пивом. Уже лучше. А теперь ему следует внести ясность, возможно, это последняя дружеская услуга, которую он мог оказать Тео.

Он позвонил Лусиану. Неудачно. Ближе к полуночи он смог наконец застать его.

— Привет, Хели, что за спешка, у тебя все в порядке? В дороге все было нормально?

Хели сразу перешел к делу.

— Что известно тебе о заговоре между Дуней и руководительницей туристической группы?

— Ничего, клянусь тебе, только…

— Что только?!

Сначала он никак не мог справиться с мыслями, и Хели вынужден был ему помочь.

— Если ты мне сейчас же не скажешь, что тебе известно, я позабочусь о том, чтобы ты никогда больше не увидел свою Нини!

— Ха-ха, ты что, укокошишь ее?

— Я ей расскажу, как ты любезничал с Амелией в моей машине.

Расскажу, что вы влюбились друг в друга. Не знаю, приятно ли ей будет это слышать.

— Это шантаж, — взбунтовался Лусиан.

— Это необходимость. Итак, я слушаю.

В конце концов Лусиану пришлось рассказать правду: в день их отъезда тетя Дуня позвонила ему на рассвете. Как раз пришла фрау Кляйншмидт и разбудила его. «Привези Тео в Черный Замок, — сказала Дуня. — Все равно как! Он настолько упрям, что мы так или иначе должны что-нибудь придумать».

— Ага! — воскликнул Хели тоном праведника, поймавшего вора на месте преступления. — Вот оно как! И дальше?

— Я ей сказал, что у меня вечер песни, в Бад-Каннштатте. И она ответила: «Тем лучше». Тогда я должен позаботиться, чтобы Тео отправился на этот вечер и по возможности оказался в первом ряду. У нее родилась идея. И еще она сказала, чтобы я держал язык за зубами. Я даже должен был поклясться, вот так. А теперь я нарушил слово, — с горечью заключил Лусиан.

— Правильно сделал, — с сарказмом похвалил Хели. — Тебе надо поклониться мне в ножки, поскольку именно я потащил Тео на тот вечер.

— Да, здорово сработано, не так ли, Хели?

Хели прямо видел злорадную ухмылку этого олуха.

— Давно бы мог мне рассказать.

— А я и хотел, да ты отказался разговаривать со мной.

— Знаю, парень, зачти это на свой счет. Ты здорово поешь.

— Не здорово. Просто хорошо. Сегодня мы репетировали, весь день.

— Отлично. Ни пуха ни пера.

Хели повесил трубку. И выпил еще пива. Итак, как обстояло дело? Как с марионеткой поступили две женщины с Тео, знаменитым господином профессором, который оказался таким же наивным и беспомощным, как новорожденный, слепой котенок. Или лучше: кот.

Мяу, мистер Фукс.

Сердце Хели наполнилось злорадством, которое бы Дженифер определенно не одобрила. Вчера, в это время, он был еще Питером Пэном и парил на седьмом небе над Эдинбургом. Сегодня же это был злобный, язвительный человек, который думал сделать своему другу одолжение.

Но, как правило, за благородными мотивами скрывается все самое злое.

Он подошел к окну и посмотрел вниз на дом педикюрши. Тот лежал в темноте. Наступало время, когда Лоттхен обычно ждала его с нетерпением. Где она сейчас? Или уже спит?

Пожав плечами, он отошел от окна, погасил свет и лег в постель. Но тут же поднялся, достал из кармана брюк фотографию Дженифер и поставил ее на ночной столик. Она улыбалась ему, сияя зелеными глазами наяды.

Хели возблагодарил Господа за создание цветной фотографии и окончательно улегся.

НИКОЛА ПЛЮС ТРОЕ

Водитель Хушль остановил автобус на площади перед замком. Конечная остановка — Штутгарт. Пожалуйста, выходите, никто не устал? Местные автобусы уже подогнали, и они ждут вас. Хорошо было? Дааааааа.

Доктор Лобеманн быстренько собрал со всех деньги: «Для Хушля и Дарлинг Николы». Он протягивал пластиковый пакет, и все туда что-нибудь клали. Тео — крупную купюру. При этом он обратил внимание, что тоненький с виду пакет содержал и гроши, и пфенниги. Интересно, кто позволил себе подобное? Швабы — экономные люди, почти такие же, как шотландцы. Но — и Тео это знал наверняка — это же были не шотландцы! Поскольку он последним положил свой взнос в пакет, то протянул его господину Хушлингеру: ему было неприятно передавать его Николе. Подачка походила на чаевые, каковой в общем-то и являлась.

— От имени всех спутников наша сердечная благодарность, — сказал Тео. — Вы замечательный водитель. — Он намеренно обратился сначала к Хушлю, а потом к Николе: — Кроме того, у нас была лучшая в мире руководительница группы!

С большим удовольствием он бы обнял Николу, которая вызывающе посматривала на него своими темными глазами.

Все захлопали в ладоши, бурно выражая одобрение. Никола произнесла еще несколько заключительных слов, напомнив о некоторых забавных эпизодах совместного путешествия, раздался взрыв смеха — и наступили последние минуты прощания со множеством пожеланий и обещаний, которые, как правило, не выполняются.

— Ах, господин профессор! — Хильда с подругами восторженно трясли руку Тео. — Мы увидимся на вашем следующем вернисаже, точно! — Они страшно гордились личным с ним знакомством.

Детки Лобеманна тоже попрощались вялым пожатием рук. Тина при этом делала томные глаза, может, она хотела, чтобы он соблазнил ее и вообще лишил девственности?

Тео вздохнул про себя, он уже не был способен на подобные подвиги, если, вообще, речь шла о них. Другие интересы занимали его: он хотел остаться с Николой наедине. Но прежде…

Он оглянулся в поисках полной девушки и Степного Волка. Куда они подевались? Может, исчезли незаметно, без прощания, поглощенные своей любовью? Жаль. В его папке все еще лежал рисунок, где они сидели на скамейке перед собором в Йорке и кормили воробьев, внутренне объединенные вдохновенным занятием.

— Кого-нибудь ищете? — поинтересовалась Никола, сознательно употребив отстраненное «вы», поскольку вокруг все еще толпились люди.

Она не желала никаких выяснений отношений с бюро «Мальманн». Подчеркнуто выделять одного из спутников — это могло повредить репутации опытной руководительницы группы. И так Хушль уже кое-что подметил, он ухмылялся, завидев ее, но наверняка будет держать язык за зубами. Он так радовался, что встретится со своей семьей. Слишком мало времени ему приходилось проводить дома. Через несколько дней опять отправится в путь. Он вытащил багаж и в ожидании стоял рядом со своим автобусом. До последнего момента на посту, как и Никола: два бравых капитана шоссейных дорог.

— Кого ищете, господин профессор? — повторила она вопрос.

Тео замешкался. Не мог же он сказать: полную девушку и Степного Волка.

— Нашу парочку молодоженов, — ответил он.

— Вон там. — Никола махнула в сторону остановки на Эслинген. — И там. — На другом конце площади стоял автобус на Вайблинген. Девушка как раз входила в него, не оглядываясь назад.

Степной Волк — впрочем, фамилия его была Бен, а девушки Лакнер — стоял с опущенными плечами, в той же позе, что и в начале путешествия. Когда автобус на Вайблинген отошел, он коротко взмахнул рукой и тут же опустил ее. Лакнер сидела у окна. Она точно так же коротко взмахнула рукой. И все.

Никола и Тео обменялись разочарованными взглядами. Они чувствовали себя как бы ангелами-хранителями обоих.

— Увидятся ли они вновь? — спросил Тео.

— Кто знает. — Никола пожала плечами. — Больше мы ничего не можем для них сделать. Отныне каждый из них вновь отвечает сам за себя.

Этой фразой она подразумевала также себя и Тео. Оба знали: ценность отношений познается в конце путешествия, лечения, да и вообще любого совместного времяпрепровождения. Подводные рифы заставят их судно изменить курс или пристать к берегу?

Когда Хушль уехал на своем импозантном фирменном бело-зеленом автобусе, Никола поинтересовалась:

— Каким транспортом будешь добираться до дома?

— А ты?

Она показала на стоявший на площади маленький автомобиль.

— Я могла бы тебя немного подвезти.

— К себе домой?

Он просто не мог расстаться с ней, уехать в Ламмвайлер, к остальным, с их проблемами и подавленным настроением… Не мог делать вид, будто с момента расстроенной свадьбы («отложенной, дорогой, не расстроенной», он как будто слышал голос Дуни) ничего не произошло.

Просто небольшое путешествие в Шотландию, а больше ничего.

Но все с тех пор переменилось: его восприятие, планы, ощущения, даже взгляды. Теперь многое он видел и воспринимал по-другому. Оказывается, мир состоял не только из серых коллажей, но и из цветных, радостных, благоухающих картин. Жизнь — весенний луг.

Никола впервые за много дней, не неся более на плечах груз ответственности руководительницы группы, просто сказала:

— Залезай!

Закинув чемоданы и дорожные сумки в автомобиль, они поехали к ее дому.

Через некоторое время она деликатно заметила:

— Переночевать ты у меня не можешь, ты ведь понимаешь это, да? Так только, выпить и перекусить.

Она попыталась пошутить, что плохо удалось ей. Оба чувствовали смущение, не зная, что предпринять дальше. Страшились остаться наедине. Блестящая Дарлинг Никола не могла подобрать слов для беседы. Что-то давило на них. А может, они просто устали.

Остановившись перед домом, она сказала:

— Ну, вот мы и на месте.

— Я знаю.

Казалось, прошла целая вечность с тех пор, как он был здесь и решил отправиться в Шотландию, чтобы увидеть Дуню, умолить ее вернуться. От огорчения, разочарования и ярости он в ту ночь напился. И вот он вновь здесь, и лишь несколько дней пролегли между двумя встречами с этим домом. Его одолели сомнения. Ему не хотелось казаться назойливым.

— Я могу взять такси, — предложил он. — Тебе ведь надо распаковать чемоданы, да и вообще у тебя много дел…

— Глупости, — прервала она его в типичной для себя манере. — Ты зайдешь. Я хочу тебе кое-кого представить.

Тео как будто кипятком обварили. Так, значит, все-таки мужчина, тот, кто с нетерпением дожидается ее.

— Нет времени, правда.

Тео занервничал. Вылезая из машины, стукнулся опущенной головой о дверцу, раскаиваясь, что сразу же не отправился домой, где верный Хели с нетерпением наверняка уже поджидает его, с приготовленным собственноручно каким-нибудь лакомым блюдом и крепкой выпивкой. Паника охватила его, и он остановился, не желая идти дальше, упрямый как осел.

Никола решительно подхватила его под руку и потащила к дому. Было еще достаточно светло, приятный летний вечер, если бы не насыщенный выхлопными газами городской воздух. Тео затошнило.

В квартире повсюду стояли цветы. Походило на гримуборную звезды.

— Садись, пожалуйста.

Никола оставила багаж в машине. Он хотел помочь донести его, но она сказала, что не надо, все будет сделано.

Кем, скажите на милость, кем?

В горле у Тео пересохло, ему стало больно глотать. Хотелось надеяться, что это не воспаление горла: шотландская ангина или лохнесский грипп!

Никола возилась на кухне. Потом принесла напитки, бодрая и свежая, как будто в течение недель только и делала, что отдыхала.

— Пиво, лимонад, вино, минеральная? — Это производило впечатление. Она поставила бутылки на стол и продолжила: — Наливай себе, Тео, что хочешь. — И побежала к двери. Полная ожидания, как ему показалось, с нетерпеливой радостью.

В прихожей послышались мужские голоса, издававшие радостные восклицания.

— Входите, — пригласила Никола. — У меня гость, и я хочу вам его представить. Нет, нет, не увиливайте — всем троим!

Сначала появился молодой человек в очках с блестящей оправой и веселым лицом. В целях предосторожности Тео поднялся и нахмурил лоб. Кто был этот юноша и почему он ему знаком?

Эмиль, бард! Тео вспомнил его.

За ним следом вошли еще двое, ах, трио в сборе: «Эмиль и детективы»!

— Эмиль, Фриц и Фабиан, — представила Никола с таким лицом, будто подготовила своей туристической группе сюрприз. — Профессор Фукс.

Пожатие рук, смущение. Эмиль пробормотал:

— Ага, так, значит, это вы!

Как будто ожидал его. Но разумеется, это была просто пустая фраза.

И тут произошел казус.

— Это вы тут организовали цветочную лавку? — поинтересовался Тео энергичным тоном, призванным звучать свежо и молодо. Те трое кивнули. — До чего же вы приятные соседи, правда, мне бы тоже хотелось иметь таких.

Трое молодых людей замерли как истуканы.

Фабиан — или Фриц? — взглянул на Николу и удивленно спросил:

— Ты что, ничего не сказала ему?

— Чего не сказала? — разволновавшийся Тео вытащил носовой платок и промокнул лоб.

— Сядьте, — приказала Никола. И потом обратилась к Тео. — Это мои сыновья.

В течение вечера Тео узнал, что Фабиан учился в высшей музыкальной школе, а Фриц изучал гостиничное дело. Эмиль, старший, учился в Дублине и временно жил у братьев в общежитии неподалеку. Все трое любили музыку. Имена их не должны вызывать удивление Тео (кстати, они сразу начали называть его по имени и обращаться на «ты»): они носили имена героев романа Эриха Кестнера^[49], поэтому и группа их называлась «Эмиль и детективы». Потешно, не так ли, но родители их являлись страстными поклонниками произведений Кестнера, мама до сих пор, здорово, правда?

Тео сглотнул и ответил:

— Счастье, что ваши родители не увлекались Шекспиром, а то бы напротив меня сейчас сидели Гамлет, Ромео и Макбет!

Они рассмеялись, по достоинству оценив шутку. Никто из троих не был похож на Николу, белокурые и голубоглазые, они разительно отличались от темноволосой и темноглазой матери. Да, теперь ему надо было и к этому привыкать: Никола, мать семейства.

Эмиль, поправляя постоянно сползавшие очки, внимательно рассматривал Тео.

— В любом случае было интересно познакомиться с тобой, — произнес он и одобрительно кивнул матери, — Тем более что тебя так разыскивали!

— Разыскивали? — переспросил Тео. — Кто разыскивал?

— После вечера песни. Здесь был Лусиан Вольперт с неким господином Хафер… э, Хебер…

— Хабердитцелем, — помог Тео. — Что, они были здесь?

— Ну да, через меня они вышли на след мамы — и тебя.

— Сумасброд Хели, — не удержался Тео, раздираемый противоречивыми чувствами — возмущением и умилением. — Это прямо какой-то рок, что вы выступали там же, где Лусиан.

— Верно, — согласился Фабиан.

— Там-то я и познакомился с вашей матерью, — торжественно заключил Тео, придвигаясь поближе к Николе. — Я там очутился из-за Лусиана, а она — из-за вас.

— Не, — коварно осклабился Фриц — Она туда пришла не из-за нас. Она не ходит на подобные вечера, не выносит их. Она слушает музыку на кассетах.

Нетерпеливо кашлянув, Никола прервала сына:

— Без деталей, прошу, — резко прозвучал ее голос. — Давайте исчезайте, уже поздно.

Но все трое продолжали сидеть, казалось, вновь удивившись.

— Так она не из-за вас оказалась в Каннштатте? — продолжал расспрашивать Тео, почувствовавший что-то неладное. — Тогда почему же?

В ответ прозвучали три голоса:

— Из-за Дуни.

Возникла пауза. Страшная, словно кто-то только что умер.

— Из-за Дуни? — Тео показалось, что он ослышался.

Как бы издалека до него доносились протесты Николы и возражения Эмиля.

— Но я же тогда подошел к телефону, когда Дуня звонила, — возмущался Эмиль. — Так ты ничего не рассказала Тео? Боже мой, так он ничего не знает?

Тео побледнел как Кентервильское привидение. Осипшим голосом он спросил:

— Вы говорите о… — Имя с трудом сорвалось с его губ: — О Дуне Вольперт? Вы знакомы с ней?

Естественно, они знали Дуню. Они были у нее на мануфактуре в Людвигсбурге, и она тоже приезжала к матери в гости.

Никола прижала руки к голове, и Тео лишился дара речи. Братья Штанци выглядели растерянными, и, наконец, Фабиан отважился спросить:

— Мы что, сделали что-то не так?

Никола отняла руки от головы, глубоко вздохнула и ответила:

— Боюсь, сейчас вы разбили фарфора больше, чем прошло через руки Дуни.

Братья Штанци быстренько попрощались, бормоча слова извинения, и поспешно скрылись.

Никола что-то готовила на кухне, как будто собиралась накормить целую гвардию голодных. Неожиданно раздался дикий шум: громкие голоса, затем послышались звуки гитары и пение. Видимо, в общежитии было все в порядке, и жизнь шла своим чередом.

Тео, как громом пораженный, сидел в кресле.

Вернулась Никола, надеясь, что он что-нибудь скажет. Только он не знал что. С чего начать?

— Дуня… — Больше он ничего не мог выдавить из себя.

— Подруга, — объяснила Никола, ранив его в самое сердце. — Я давно уже хотела рассказать тебе, да не решалась. Дуня запретила. Она думала сама тебе все рассказать. Ей хотелось, чтобы ты был рядом с ней. Ну, а я только немного помогла при этом. Разве это плохо?

Он откашлялся, желая восстановить голос:

— Когда ты мне махнула и я… я принял тебя за Дуню, это было сделано намеренно?

— Да.

Он рассмеялся, но прозвучало это совсем не весело.

— А я еще посчитал тебя за подарок судьбы!

— А это и был рок, случай, судьба, считай как хочешь, что племянник Дуни и мои мальчики выступали на одном концерте. Ведь все-таки это что-то, верно? — Ее вызывающий тон задевал его. — Мы это организовали: Дуня — из-залюбви, я — ради дружбы. Еще вопросы?

— Да, — слабым голосом ответил Тео.

— А именно?

— Можно мне стакан воды?

Она принесла ему воду и попыталась доброжелательно поговорить с ним. Но он не слышал ее, глядел как лунатик мимо нее в какие-то неизведанные дали и лишь пробормотал:

— Все знали. Ты, твои мальчики, Лусиан и, конечно, Хабердитцель. Теперь-то я понимаю, почему они меня почти силой потащили в Каннштатт! Дуня, наверное, и со своим племянником договорилась. Господи, и я — цель заговора!

Взяв за руки, она встряхнула его, но, когда и это не помогло, она потрясла его за плечи, словно хотела разбудить.

— Тео, послушай, не делай из этого трагедии. Никто и представить себе не мог, что мы оба, ну да, что мы найдем друг друга. Дуня в курсе.

— И что? — Он смотрел на нее с сочувствием, в котором сейчас больше нуждался сам.

— Она предоставила нам право выбора: тебе и мне. Это ведь все меняет. Или?…

Он покачал головой, вскочил и воскликнул:

— Боже, я ведь никогда больше не смогу доверять тебе, никогда!

Ты и Дуня — вы поразительно похожи, по-ра-зи-тель-но!

Он выскочил в коридор и помчался по лестнице вниз, на улицу. Там остановил первое же такси и влез в него.

Он слышал, как Никола кричала из окна:

— Тео, подожди, твой багаж. Да остановись же, черт побери!

Но он уехал. Его багаж остался в ее машине. И черт с ним!

К черту всех женщин, к черту Хабердитцеля!

ЛЮБОВЬ И УДАРЫ

— Клянусь, я ничего об этом не знал, — в который уж раз заверял Хели.

Вновь и вновь прослеживал ход событий: он пригласил Тео на фестиваль песни, честно, исключительно из лучших побуждений, без всякой задней мысли. Лусиан знал не больше, хотя ему и звонила Дуня. Что произошло потом, когда в игру вступила Никола, — так они же не могли этого предвидеть.

— Не суй нос не в свое дело, — в конце концов заявил Хели. — Ты тоже не очень-то порядочно поступил: взял и скрылся, не говоря ни слова и никого не предупредив! За все мои заботы, беспокойство о тебе — одни лишь упреки. Все, с меня хватит!

Но Тео оставался глух к его причитаниям, с ним невозможно было говорить. При одном только упоминании имени «Никола» рука его во время работы начинала дрожать. Хели обратил на это внимание. В остальном Тео держался так, будто мир обрушился, а он, бедная жертва, погребен под его обломками. Он наслаждался этой ролью, закрывался в своем ателье и даже объявил голодную забастовку.

— К чему это только приведет, — сокрушалась фрау Кляйншмидт. — Человек должен есть, это поддерживает тело и дух. Что мне теперь делать с жарким, куда девать его? Он, видите ли, не хочет куриного бульона!

— При наличии полных кастрюль еще ни один человек не умер с голоду, — утешал Хели. — Заберите это с собой, ваши господа сыновья порадуются.

Ах, сыновья, с ними тоже хлопот достаточно! Дитер, старший, считал, что она должна оставить работу у профессора: в конце концов, дома дел полно.

Деньги? Все равно ей много не надо. Еды всегда достаточно в доме Кляйншмидтов, пусть она как раз и заботится о ней, готовит на кухне. И не надо ей каждые две недели ходить к парикмахеру, другие женщины делают это реже. И к чему эта вонючая вода, как Дитер называл дешевый одеколон, используемый его матерью. Парикмахер и одеколон — единственная роскошь, что она позволяла себе. Она всегда выглядела аккуратной: седые волосы уложены волосок к волоску, рабочую одежду она всегда надевала непосредственно перед работой, никогда не ходила в ней по улице. Чистота была ее коньком, почти что призванием, как для профессора его живопись, для Лотты Шух — обработка ног клиентов, а для Хели Хабердитцеля — управление делами. Она с охотой и желанием занималась уборкой. И вообще она была бы всем довольной женщиной, если бы не эти сыновья! Избалованные, эгоистичные, бесцеремонные! Она сама виновата в этом, она сама такими их вырастила: никогда не возражала, все исполняла, все давала и все разрешала, мучилась ради них.

Фрау Кляйншмидт излила свою печаль Хели, тот терпеливо выслушал ее. Ему вспомнился стишок, из «Страданий Матфея», а поскольку его мать любила Баха, то она часто повторяла его, особенно когда встречалась с другими матерями и они заводили песню солидарности — принимались жаловаться на своих детей. Помнит ли он еще эти строчки? Хели попытался сложить слова:

— Верно. — Фрау Кляйншмидт промокнула слезы, сложила халат в сумку и протянула Хели руку. — Позаботьтесь о господине профессоре. Холодильник полный.

— Лучше холодильник, чем я, — сострил Хели, но фрау Кляйншмидт не поняла.

— Ну ладно, — поспешно произнесла она. — До завтра. Юмор, к сожалению, понимает не каждый. А мрачный юмор — тем более.

В последующие дни у Хели было много хлопот: следовало подготовить к осени вернисаж, к зиме — две выставки и, кроме того, доклад о таинстве геометрии в природе и коллажах.

Все это было очень сложно, поскольку он не мог об этом говорить с Тео. Тот по-прежнему не шел на контакт.

Помимо всего Хели должен был еще подготовить иллюстрации к детской книжке: заманчивый заказ приличного издательства, когда еще при заключении договора был выплачен солидный гонорар, то есть не какое-то там мелкое издательство, которое никак не может раскошелиться, и даже не такое, когда уже готовая работа где-нибудь валяется на столе. Подобное Хели уже пережил в своей жизни. Но теперь он, что называется, на коне.

После обеда позвонила Дуня, из Шотландии, нельзя ли поговорить с Тео? К сожалению, нет, нельзя, он закрылся у себя в ателье.

— А в чем дело, Дуня?

Никола рассказала ей, что Тео обо всем знает — и это привело его в бешенство.

— Ах, Хели, он не разговаривает ни с ней, ни со мной!

— Со мной тоже, — утешил Хели. — Жалеет себя, что определенно идет на пользу работе: украшает сейчас морщинами глыбы глины и камни.

— Размазывает на полях грязь и посыпает пеплом! Они немного посмеялись, хотя им было не до этого. И потом Дуня спросила:

— Что нам делать, Хели, как думаешь?

— Трудно сказать, — он помолчал. — Думаю, вы не подходите друг другу. Да, да, это мое мнение. Давно уже сами знаете, просто требуется мужество признать это.

— Как только ты можешь такое говорить?

— Сама спросила мое мнение.

— Ну, ладно. — Она вздохнула. — Тогда объясни мне поподробнее.

— Вы — как и коллаж — составлены из разных материалов. Если сверху покрыть все толстым слоем краски, то будет выглядеть красиво, как настоящая картина. Но если краску смыть, то ничего не останется.

— Хочешь сказать, что наши отношения сродни испорченному коллажу?

— Именно.

Дуня помолчала, а потом произнесла:

— Никола любит Тео, учти!

— А Тео любит Николу, — дополнил Хели. — Поэтому-то он так и разочарован.

Да, Дуне это следовало переварить, и было это нелегко. Она помолчала, потом вздохнула и спросила:

— А ты, Хели, как у тебя дела? — И с кокетливым смешком добавила: — Теперь ты можешь завоевать меня, если хочешь.

— Тебя никто не сможет завоевать, — тут же ответил Хели. — Ты принадлежишь фарфору. Постарайся же не нарушить хотя бы эту связь!

— Ах, Хели, звучит ужасно. Как упрек. — Голос ее показался Хели необычно робким. — Ну да все равно! В любом случае желаю тебе всего хорошего. Ты заслуживаешь лучшую женщину в мире!

— А может, я ее уже нашел, — ответил Хели и поспешно повесил трубку, опасаясь Дуниных расспросов.

Наступила суббота. Хели всю неделю напряженно работал, перезванивался, писал письма, пытался в промежутках заговаривать с Тео. Но ничего не выходило. Тео сам себе готовил пищу, не принимая никакой помощи, и вновь закрывался в ателье. В ответ на сообщения о звонках Амелии, Нини или Дуни он просто кивал, ни о чем не спрашивая. Лишь однажды он кратко осведомился о состоянии дел Амелии:

— Как у нее дела?

— Они проводят каникулы в Бургенланде^[50]: Максим, его отец и Линда.

— Замечательно, значит, она уже выздоровела, дорогая Линда! Это был лишь предлог, чтобы вызвать к себе Амелию.

— Возможно.

Хели надеялся на продолжение разговора. Но Тео лишь помахал рукой, что означало прощальный привет, и исчез в мастерской.

— Ну и не надо, милая тетушка, — пробормотал обиженный Хели и тут же поправился: — Вернее, милый дядюшка. Впрочем, все это неважно!

Он привел в порядок письменный стол и принял необычное для себя решение — сходить выпить пива в «Корону». Он, который ненавидел кабаки и пивнушки! Все эти разговоры завсегдатаев: о футболе, телевизионных передачах, игре в карты — он просто не выносил.

Путь его в «Корону» проходил мимо дома Лоттхен. Там горел свет — приглушенный, который он хорошо помнил по любовным свиданиям. После своего возвращения Хели ни разу не встречал Лотты: она, казалось, избегала его. Лоттхен была такой хорошей утешительницей, а у него много накопилось, что рассказать. Итак, он позвонил в дверь. Много раз. Наконец она открыла.

— Лоттхен! — Он стоял, раскинув руки для объятия, но она обдала его холодным взглядом из-под высоко вздернутых бровей. — Не сердись, — просил он. — Мне бы хотелось только поговорить с тобой, рассказать кое-что… Разве мы не друзья больше? — Лед в ее глазах не таял. — Друзья, Лоттхен, — повторил он настойчиво, расточая все свое обаяние, — и больше ничего.

— Ты что, рехнулся? — проговорила она, покачав головой.

Только теперь Хели заметил, что халат ее наспех наброшен на голое тело. Из-под него выглядывала обнаженная грудь и бедро. Да, весьма соблазнительна Лотта, его искусная партнерша по постели.

— Впусти меня, пожалуйста!

Из спальни раздался чей-то голос:

— Что случилось? Ты что, приросла там?

Голос со швабским акцентом принадлежал мужчине.

— У тебя гость? — недовольно протянул Хели.

Она кивнула. Еще ни одного доброго слова не сорвалось с ее так хорошо ему знакомых губ!

— Лоттхен! — Он наклонился к ее уху и прошептал: — Я больше не вассал Тео, возможно, даже уйду от него, уеду куда-нибудь, что скажешь?

Любопытство пересилило, она поплотнее запахнула халат и спросила:

— Куда же ты хочешь уехать?

Он ненадолго задумался и задорно ответил:

— Возможно, в Эдинбург.

Рот ее округлился от удивления, что придавало весьма пикантное выражение лицу. Хели тяжело задышал, ибо вдруг понял, что все позади, и у него больно сжалось сердце.

— А что тебе делать в Эдинбурге?

— Рисовать. На меня опять спрос. Буду иллюстрировать книги. Ну и потом (как раз это главное!), наверное, женюсь.

— На ком? — Но тут же поправилась: — Да мне, собствено, все равно. Желаю счастья. Возможно, я тоже выйду замуж.

— За кого? — на этот раз не удержался Хели.

— Если ты сейчас же не придешь, Лотта, черт побери, я отправлюсь в «Корону»… — донеслось из спальни.

— Да вот за него. — Лотта улыбнулась, сразу напомнив Хели ту милую женщину, что он знал. — За Клауса, — И громко крикнула: — Сейчас приду, дорогой!

— Кто там?!

— Всего лишь Хели.

— Хабердитцель?! — прорычал мужской голос.

— Он очень ревнив, — прошептала Лотта. — И прежде всего по отношению к тебе!

— Но ты же сказала: всего лишь Хели! Не очень-то лестно! А кто этот Клаус?

— Брат Гитты, помнишь, которая ездила с нами в Каннштатт? Он теперь живет здесь.

— У тебя?

— Пока не получит собственную квартиру. Он только что развелся и оставил дом своей жене. Он очень великодушен, знаешь ли…

Все это уже действовало Хели на нервы.

— А что же со мной? — громко спросил он.

— С тобой? — Она пожала плечами. — Отправляйся рисовать и жениться в Эдинбург или делай, что ты там хочешь.

— Значит, окончательный разрыв? — поинтересовался Хели, хотя сам не желал ничего иного. Но точку в их отношениях он хотел поставить сам. — И ты никогда больше не хочешь меня видеть?

Она шутливо толкнула его в живот и, рассмеявшись, сказала:

— Господи, видеть! Да ведь мы же соседи. И если у тебя появятся мозоли, ты всегда можешь приходить!

— Лоттхен, послушай…

— Знаешь, Хели, — прошептала Лотта, — я любила тебя по-настоящему, но мы не подходим друг другу, мы сделаны из разного теста, понимаешь?

Клаус, ее новоиспеченный возлюбленный, покинул уже спальню и в угрожающей позе застыл в проеме двери, напоминая застрявший платяной шкаф. На бедрах повязано полотенце, на растрепанных волосах — лента.

— Если ты сейчас же не исчезнешь, — прогремело подобие Тарзана, — я повыдергаю тебе ноги, ты, свинья!

— Как вы любезны! — проговорил Хели и обратился к Лотте: — А этот, значит, из того же теста, что и ты?!

Она хотела что-то сказать, но Хели повернулся и пошел в направлении «Короны».

— Я покажу тебе, как врываться посреди ночи в чужой дом! — неслись ему вслед страстные выкрики застрявшего платяного шкафа, весьма грешившего против истины: Хели никуда не врывался! Он, как воспитанный человек, позвонил в дверь.

В «Короне» он сразу же опрокинул стаканчик. Остальные посетители держались от него на почтительном расстоянии — еще бы: друг и управляющий знаменитого профессора! Вот только они не привыкли видеть его накачивающимся в пивной. Отметили также, что ему достаточно немного: два пива и две водки — и он готов. Тем не менее он весело болтал с посетителями, становясь все более раскованным, и постепенно люди подошли к нему поближе.

Неожиданно дверь распахнулась, и в пивную влетел платяной шкаф. Его приветствовали радостными выкриками, очевидно, как постоянного посетителя. Но он не отвечал на приветствия. Вместо этого он подскочил к Хели, схватил его за шиворот, встряхнул, как миксер, и заорал: он, мол, вскружил Лотте голову, ха, а потом был таков, просто взял да уехал, а теперь делает вид, будто ничего не случилось… Из того, что орал Клаус, получалось, что бедняга Хели — величайший соблазнитель женщин всех времен и народов, против которого Казанова всего лишь жалкий мальчишка.

Обомлевший от внезапного нападения, Хели не смог отбиться. Он пролетел через комнату, опрокидывая столы и стулья, и упал на пол.

Тут примчалась Лотта Шух, к сожалению, поздно. Бросившись к Хели, она склонилась над ним.

— У него идет кровь! — вскричала она. — Скорее врача!

ДЛЯ ЧЕГО ЭТО БЫЛО НУЖНО

Когда Хели открыл глаза, он увидел, что в его комнате светло. Кто-то с озабоченным лицом сидел у его кровати.

Это был Тео.

— Мой дорогой друг, — произнес он тоном сильно обеспокоенного отца, чей неисправимый сын повторно совершил преступление, — что ты только натворил!

Хели поспешно закрыл глаза, думая, что это ему снится. А потом сказал, счастливо улыбаясь:

— Ах, Тео, ведь впервые ты, именно ты, заботишься обо мне, а не наоборот. — Он наслаждался непривычным состоянием, полагая, что оно стоило драки. — А что, собственно, произошло?

Тео выглядел бледным. Его глаза с состраданием смотрели на Хели.

— Они тебя притащили: синего снаружи и изнутри.

— Кто?

— Врач, аптекарь и Лотта Шух. Она плакала и объясняла, что во всем виноват Клаус — не знаю, кто это.

— Ее новый любовник. — Хели хотел рассмеяться, но помешала боль в ребрах. — Я ведь от Лотты ничего не хотел. Просто мне захотелось с кем-нибудь поговорить, я чувствовал себя таким одиноким. Ты был занят… Да ладно, оставим это. Все почему-то сильно любят тебя, а ты пользуешься этим. — И добавил жалобным тоном: — Я хочу к Дженифер.

— Ты хочешь кофе?

— Нет, хочу к Дженифер.

Вошла фрау Кляйншмидт, принесла лед в грелке и тут же удалилась на цыпочках.

— Аххххх! — Лед приятно охлаждал болевшую голову Хели.

— Этого не надо делать, — произнес Тео, заботливо укрывая Хели.

— Чего не надо делать?

— Ехать к Дженифер.

— Почему это?

— Потому что она приедет сюда.

— Что?! — Хели подпрыгнул как ужаленный. Всю боль как рукой сняло. Правда, немного продолжал болеть нос, на который пришелся удар. — Каким образом… откуда… почему…

Тео снисходительно усмехнулся.

— Потому что она позвонила. И я ей рассказал, что ты схлопотал по своему выдающемуся носу.

— Она знает, за что?

— Естественно, я ей обо всем рассказал.

— О Господи, и?…

Она от души посмеялась. Знаешь, она очаровательная леди, как раз такая, как тебе нужна. И еще она сказала, что у нее каникулы, и если мы не против, то она приедет.

— И? — Хели затаил дыхание.

— Я не против, ответил я. Но я еще должен тебя спросить, не против ли…

Грелка со льдом полетела в голову Тео. За ней последовала подушка. Началась возня, сопровождаемая громким смехом.

Вошедшая фрау Кляйншмидт с удивлением уставилась на происходящее.

— Да, счастье, что с вами больше ничего не приключилось, господин Хели! У вас крепкие кости.

— Он у нас вообще крепкий паренек, — заявил Тео. И вот они, запыхавшись и став серьезными, уселись на краешек постели рядышком, как куры на насесте. — Пока ты тут лежал, — тихо проговорил Тео, настолько тихо, что фрау Кляйншмидт ничего не могла расслышать, — я понял, насколько ты мне дорог. И что я даже представить себе не могу жизни без тебя. Прости меня, друг, но я себя вел как осел.

— Я тоже, — сознался Хели. — Мне жаль женщин, которым мы достанемся!

— Это должны быть сильные женщины, — мудро констатировал Тео. — Только сильные женщины смогут управиться со слабыми мужчинами.

— Верно, друг!

Они крепко пожали руки, глядя друг на друга. Оба расчувствовались. Мужская дружба — как много это значит!

Фрау Кляйншмидт вытерла пару слезинок и шмыгнула носом.

— Да, вы далеко не так плохи, как мои сыновья. И даже разбираетесь в домашнем хозяйстве, особенно господин Хели.

— Ну, я еще подучусь, — заверил пребывавший в веселом расположении духа Тео. — В конце концов, я беру в жены эмансипированную, работающую женщину.

Хели судорожно проглотил слюну и отодвинулся от Тео.

Значит, ты хочешь все-таки жениться на Дуне? — спросил он с отсутствующим видом.

— Не на Дуне. На Николе!

Вдобавок я получу еще троих взрослых сыновей. Милая фрау Кляйншмидт, может быть, мои сыновья продемонстрируют вашим, как следует относиться к матери. — Тео поднялся и еще раз произнес: — Я женюсь на Николе Штанци.

— Она уже знает об этом? — скептически поинтересовался Хели.

События менялись очень быстро, как в калейдоскопе.

— Нет, — ответил Тео. — Но я спрошу ее об этом, и прямо сейчас, если только она опять не уехала в Шотландию. Не знаю почему, но все близкие мне женщины так или иначе связаны с Шотландией. Я был бы великолепным мужем Марии Стюарт!

— У нее было много мужей, — размышлял Хели. — Не хватало только немецкого профессора живописи.

— Это ее упущение, — заявил Тео и хлопнул Хели по плечу, чем причинил ему боль. — Бывай, дружище!

— А твоя работа? — Хели имел в виду предстоящие выставки и лекции. — Ведь еще сегодня мы должны…

Тео остановил его взмахом руки и удалился, бросив на прощание:

— Рrimum vеге!

Фрау Кляйншмидт немного проводила его и вернулась, покачивая головой.

— Что он сказал?

— Сначала жизнь, — пояснил Хели, вдохновленный порывом Тео, и поцеловал ошарашенную фрау Кляйншмидт в губы. — И знаете, когда и где он понял это? Сегодня ночью, на моем смертном одре. А почему? — И торжественно повысив голос: — Потому что меня отколотила ревнивая задница!

Фрау Кляйншмидт не понимала.

— Все подробности я расскажу вам в следующий раз, — утешал ее Хели. — А теперь нам надо навести порядок в доме. У нас будут гости! И кто знает, может, состоятся одна или две свадьбы. Почему бы и нет? Ведь ничего другого и не нужно!

ПОЦЕЛУЙ РАДУГУ

Вернисаж состоялся в Людвигсбурге, в замке, прямо рядом с фарфоровым заводом, где проходила выставка Дуни. Хели это искусно устроил — два больших мастера и их произведения.

Пришло много народа: вдовы Хильда, Эмми и Траудель, доктор Лобеманн с женой, без Тины и Томми, которые встречались с друзьями в этот день. Индивидуалист с полной девушкой — господин Бен и фрау Лакнер — рука в руке. Они так крепко держались, словно боялись потерять друг друга. Значит, они все-таки нашли друг друга!

Картины профессора больше не напоминали пепел и ил, растрескавшуюся землю или потоки вулканической лавы. Больше никаких мертвых красок! Он изменил свой стиль: наступил цветной период. Восходы солнца, распускающиеся цветы, парящие танцующие фигуры. Что-то в духе Шагала, немного Дега — а все вместе неповторимый Теобальд Фукс.

Перед одной из картин столпились посетители: радуга, а под ней женщина в белом с раскинутыми руками, будто она хотела схватить радугу и поцеловать.

Женщина на картине имела темные волосы. Она была очень похожа на Дарлинг Николу — нет, пардон, на фрау Штанци-Фукс, как ее теперь называли. Собственно, она и являлась инициатором сбора бывшей туристической группы, ибо, в конце концов, на их долю выпала особая роль — стать свидетелями зарождения большой любви.

И все они, конечно, гордились этим. Единственное, что их сбивало с толку: рядом с Дарлинг Николой стояла Дуня Вольперт, известная художница по фарфору, которая очень походила на нее.

— Поразительно, — сделала заключение вдова Хильда и, поддразнивая, обратилась к профессору: — Надеюсь, вы не перепутаете обеих дам!

— Ни в коем случае. — Тео бросил любящий взгляд на подруг. — За одной из них я отправился, чтобы вернуть, а нашел другую.

— Во всяком случае, не зря съездили, — заметила Эмми.

— Нужно только всегда знать, чего хотите, — добавила Траудель.

— Верно, — вежливо подтвердил Тео. — Позвольте с вами чокнуться: за любовь!

Все три дамы с удовольствием присоединились к тосту.

— Он счастлив. — Дуня наблюдала, как Тео, раскованный и улыбающийся, общался с посетителями. — Таким он еще никогда не был, это твоя заслуга. Он и свои картины очистил от шлаков. Надеюсь, это прославит его.

— Я тоже надеюсь, — согласилась Никола. — Мы будем зорко следить за ним, верно?

— Если мне позволит время. — Дуня улыбнулась подруге. — Только боюсь, что я… — Они шутили, смеялись и выглядели так, словно составляли единое целое. Никакого напряжения в отношениях.

В соседнем зале настраивали инструменты молодые музыканты. В честь профессора и его супруги должно было состояться радио- и телешоу.

Выступали Лулу Вольперт и Нини, ставшие между тем знаменитыми. Правда, ссорились они безостановочно.

— Ха, Лулу, берешь неправильный ритм. Специально делаешь, да? Или что-то случилось?

Лусиан замер, уставившись на дверь. Там стояла белокурая красавица, настолько элегантная и восхитительная, что дух захватывало. Еще один молодой человек выглядел так же, как Лусиан. Он стоял на шаг позади нее, как супруг правительницы, и, казалось, ожидал ее распоряжений.

— Боже, Амелия! — заорал Лусиан и помчался к ней через зал. — Давно не виделись!

— Привет, Лусиан. — Она подождала Нини, которая тоже подошла к ней и поздоровалась.

Если честно, то Нини обрадовалась встрече. Точно! Ей нравилась Амелия. Но слишком пылкая реакция Лулу разозлила ее.

— Эй, а где ж Максим? — спросила она.

Вместо ответа Амелия представила молодого человека:

— Это Андреас. Как и я, изучает медицину. Отличный парень, правда! Он совсем не давит на меня, верно, Энди? — «Отличный парень» небрежно обнял ее за плечи. — С Максимом все кончено, — продолжила Амелия. — Достаточно того, что он становится моим сводным братом. На Рождество моя мама выходит замуж за его отца.

— Потрясно. — Нини с облегчением перевела дыхание: Амелию не интересовал Лулу, — Послушаете пас немножко?

— С удовольствием, — ответила Амелия. — Сейчас только поздороваюсь с Фрицем и Фабианом.

Сыновья Николы, естественно, тоже присутствовали, только двое. Эмиль не приехал из Дублина. Учеба отнимала у него все время, и ему было не до пения.

— Представляете: четыре сводных брата! — простонала Амелия, бросаясь на шеи Фрица и Фабиана. — Счастье еще, что мы все живем в разных местах, а то семейная жизнь стала бы невозможной! — Она огляделась. — А куда запропастился Хели, его я пока не видела. Как у него дела?

— Все еще пребывает в печали, — сообщил Лусиан. Все состроили сочувствующие физиономии. — Но ничего, оправится. Сейчас они в гардеробе вместе составляют программу.

— Счастье, что он не оставил папу, — порадовалась Амелия. — А для Николы он просто удача! Когда она отправляется в свои путешествия, он обо всем заботится — ах, мой дорогой, любимый дядя Хели!

Дорогой, любимый дядя Хели сидел на столе с пачкой бумаг на коленях и обсуждал с Дженифер программу. Она очень помогла ему в организации выставок, но должна была возвращаться в Эдинбург, где ее с нетерпением ожидала Одри. Ее любовь, ее половина.

Хели едва оправился от шока. Его Дженифер, как и прежде, оставалась недостижимой мечтой: слишком умна, слишком прекрасна, чтобы это могло быть правдой! Однако в ней он нашел верную подругу, которая всегда, как только ей позволяли обстоятельства, была рядом с ним. Его доверенная. Вернее, у него были две доверенные подруги: Одри тоже была от него без ума. Хотя и без страстных желаний. Но, возможно, как раз это являлось основой удивительной дружбы между мужчиной и женщиной.

— Дженни, ах, Дженни! — Хели оторвался от записей и посмотрел ей в глаза. Они рассмеялись. Дженифер коротко взмахнула рукой, как бы успокаивая его, и он, на расстоянии от нее, сделал тот же жест. Жест нежного доверия. Мелодия любви в минорном тоне. С лопнувшей струной. — Почему ты все это для меня делаешь?

— Да потому, что люблю тебя, ты, чудак, — ответила она далеко не впервые, но Хели хотелось это слышать постоянно. — И даже когда ты печален, песня души моей для тебя. И это наполняет меня радостью.

— Песни исполняют со сцены, — подтрунивал Хели. — А любить, любить меня по-настоящему, ты не можешь. — У Хели перехватило дыхание, ему сдавило грудь.

— Существует много видов любви, — ответила Дженни. — Один из них связывает нас. — Наклонившись, она поцеловала его в губы. — Давай, наконец, завершим программу. Репетиция окончилась.

Вскоре Дуня попрощалась, обняла Николу, потом Тео.

— Уже? — разочарованно протянул он.

— Меня ожидает профессор Грунер-Гросс. — Она одарила его столь знакомой ему извиняющейся улыбкой. — Речь идет о новом контракте.

— Ох, опять герцог?

— Племянник герцога. Пока, дорогие! — Она послала им воздушный поцелуй и ушла.

Тео смотрел ей вслед. Он привык видеть Дуню уходящей. Только на сей раз это не причинило ему боли.

— Дэвид Вильямс сейчас здесь. — Никола взяла Тео под руку. — Он пригласил Дуню в Лос-Анджелес, на симпозиум, посвященный живописи по фарфору. Он безумно влюблен в нее.

— В живопись или в Дуню?

— В обеих. Но в первую очередь — в Дуню.

— Бедный парень, — вздохнул Тео. — Ему кое-что предстоит.

— Ей тоже. Дэвид трижды разведен.

— О Боже! — Тео засмеялся. — Если Дуня станет его четвертой женой, а он наследует Черный Замок, то она будет его хозяйкой и получит самую крупную и самую дорогую в мире коллекцию фарфора.

— А мы будем знать, где проводить наши отпуска, — бросила Никола, пожимая его руку. — На лугу герцога, под небом падающих звезд!

В этот момент появился Хели, хлопнул в ладоши и возвестил:

— Не желают ли господа пройти в парадный зал? Шоу начинается!

Он был в своем репертуаре, веселый и красноречивый, все сердца тянулись к нему. Рядом с ним стояла Дженифер, бледная и прекрасная, — женщина, излучающая свет.

И все, кто не владел тайной, думали: что за счастливая пара!

Фредерика Коста ТРИ ЖЕНЩИНЫ

ГЛАВА 1

Герда повесила на плечо только что выстиранные занавески и взобралась на стремянку. В то время, как она колечко за колечком прикрепляла их к струне, ее трехлетний отпрыск Симон, занятый на полу строительством башни из кубиков, нечаянно развалил ее.

— Дельмо! — тут же заорал он, как будто виновником неудачи был не он лично, а кто-то другой.

Знакомые штучки! Уже в течение пятнадцати лет это был любимый приемчик ее мужа. Если Бернд не мог сладить со своим скверным настроением, он начинал придираться, выволакивал на свет Божий какую-нибудь старую историю, чтобы заявить: у него вечно кто-то играет на нервах.

Раньше в качестве такого «козла отпущения» он использовал именно Герду. Но за долгие годы она не только раскусила эту хитрость, но и научилась реагировать на нее — просто не обращать внимания. А чтобы сохранить при этом собственное спокойствие, начинала считать про себя до десяти. Или напевать песенку. Или старалась представить себя в это время где-то на пляже, окруженном пальмами. И это здорово помогало. Не так-то легко было вывести Герду из себя!

— Кубики бяки! Дельмо! — разорялся Симон.

А мать его в это время — на этот раз уже громко — считала колечки, которые успела прицепить:

— Двадцать четыре… двадцать пять… двадцать шесть… спокойно, только спокойно!

Но тут Симон принялся метать кубики. Видно, именно в этот день он всерьез решил испытать терпение матери. Ну и пусть! В конце концов не она виновата что у него развалились кубики. А тут еще возись с этими занавесками, готовь еду, всех обхаживай и обстирывай. И все это достается ей одной! Попробовала бы другая на ее месте — уже пятнадцать лет тянуть эту лямку, сначала воспитательницей в детском саду, а затем матерью троих подрастающих непосед. Посмотреть бы тогда на нее…

— Ох-хо-хо! — вздохнула Герда и не удержалась, что-бы вслух не пожаловаться Симону:- Ты не можешь себе представить, сынок, сколько раз мне уже хотелось размазать по стенке моего распрекрасного супруга, а твоего папеньку — чтобы он из холодной лягушки превратился наконец в принца.

— Лягушка! Лягушка! — нашел новую тему Симон.

— Но для этого по сказке он должен вначале поцеловать меня, твой отец, — не унималась Герда. — Но он давно уже на это не способен, только и заглядывается на свеженьких дурочек. Тут уж ходит петухом! Прямо-таки хвост распускает…

Симон перестал хныкать, громко шмыгнул носом, искоса взглянул на мать.

— А сто знасит «распушить хвост»? У него тозе есть хвост?

— Да нет! Это просто, значит, воображать, задаваться, — пояснила Герда, отсчитав сорок шестое кольцо.

— Распу-у-сать… ра-а-аспусать, — старательно заучивая словцо, Симон гневно запустил игрушечной машиной в груду воздвигнутого им сооружения. — Платинные кубики!

Герда, вздохнув, подумала: «А лучше куда-нибудь поехать отдохнуть. На этот раз по-настоящему — в Индию, в Мексику, а то и в Египет. Хотя бы раз покататься на верблюде, увидеть пустыню, полазить по пирамидам. И, конечно же, без этих сорванцов. И чтобы не трястись при этом над каждым пфеннигом! Это было бы здорово…» Но эти мечты казались столь же неосуществимыми, как, скажем, желание посмотреть на Землю с Луны. Или однажды вдруг стать принцессой Каролиной. Поэтому она стала мечтать о другом, более скромном.

— Ах, как бы хотелось провести хотя бы пару часов просто одной. — Она уже вполголоса разговаривала с собой, прикрепляя к струне последнее кольцо. — Например, понежиться в горячей ванне с лавандой. И читать захватывающую книжку. Или просто сидеть и ничего не делать. А то — слушать музыку и мечтать… О пляже с пальмами, о поцелуях, о мужчине, который не будет казаться представителем лягушачьих, а, наоборот, изысканный, нежный, чуткий… Который никогда не кричит, ничего не требует, не придирается. Вот это была бы жизнь!

Герда даже вздохнула при этих мыслях, расправила занавеску и, невольно взглянув вниз, обомлела от ужаса-Симон уверенно тянул к себе скатерть со стола, где стояла их замечательная хрустальная ваза, которую она получила на прошлое Рождество в подарок от матери Бернда.

Она не очень-то дорожила подношением свекрови, но та наверняка была бы в шоке, узнав, что ваза разбилась.

Герда испуганно всплеснула руками:

— Симон! Ты что делаешь?

Но тут же потеряла равновесие. Упала не только ваза со стола, но и сама Герда с лесенки — прямо к ногам Симона, который тут же заревел еще громче.

Прежде чем выйти из машины, Ирина сбоку еще раз взглянула на своего мужа. Он совсем неплохо выглядел в прекрасно сидящей на нем униформе, к тому же яркий блондин с голубыми глазами. Приятная загорелая кожа… Сейчас его портило лишь жесткое выражение лица, по которому она поняла, что он непреклонен: никогда и ни за что не пойдет он сдавать на исследование свою сперму!

— Ты стала смотреть на меня, как на какого-то производителя-быка! — наорал он на нее. — Как будто в мире нет иных радостей, как только делать детей.

«Да, язык у него подвешен, у моего летчика — капитана корабля. Вечно он в рейсах. Перед ним весь мир, ему не знакомо, как мне, настоящее одиночество…»

Уж что-что, а эта воздушная жизнь ей известна: сама была стюардессой, прежде чем вышла замуж за Ларса. Знала же, что за семейная жизнь между этими взлетами — посадками — взлетами. Конечно, зачем Ларсу дети? Он и так счастлив. А ее самая заветная мечта — родить ребенка, любить его, не чувствовать себя одинокой, знать, для чего живет…

— Итак, — тихо сказала она, — желаю тебе хорошего полета.

Она попыталась улыбнуться, вышла из машины и направилась в сторону клиники, с горечью думая о том, сколько раз уже проходила здесь исследования. Пожалуй, уже шестое… Два общих обследования, два продувания труб, диагностическая чистка. А теперь они займутся маткой… Все это не столь уж и страшно, лишь бы был результат. В свои тридцать пять она готова претерпеть все что угодно, только бы, наконец, забеременеть. Ведь возраст уже поджимает…

«А что если вся причина все-таки в Ларсе?» — думала она, входя в вестибюль гинекологической клиники.

Тина прижала колени к животу, но это не помогло — страшная боль внизу продолжала резать все сильнее.

Она вспоминала о вчерашнем вечере, об этой свинье, своем родственнике.

Она была в Гермеринге на две рождения у сестры Сони. Было застолье, несколько бокалов шампанского, много смеялись. Вот и получилось, что упустила последний автобус в город. И оставаться тоже было нельзя: братец Роланд, временно поселившийся с семьей у нее, уже успел там порядочно насвинячить. И тогда свояк Вольфганг предложил подвезти. А по пути вдруг остановил машину на обочине и решительно запустил руки к ней под пуловер. Наглец, а еще муж ее сестры! Хорошенькое дельце… Тина врезала ему так, что у того, небось, мозжечок задрожал, у этого Казановы. Она тут же выскочила из машины. Было так гадко, противно, словно она отравилась воздухом, которым вместе с ним дышала в машине…

Казалось, целая вечность прошла, пока она, уже среди ночи, нашла, наконец, такси. И все это под дождем, с мокрыми ногами в легких туфельках, даже без зонтика, в апреле…

Оказавшись дома, в своей квартирке под крышей, она тут же приняла горячую ванну, приготовила грог, быстро забралась в постель. Но ничего уже не помогло.

Когда утром она посмотрела на часы, было восемь двадцать — уже пора идти на лекцию профессора Штеттера. Но эта проклятая боль!..

Тина приложила руку ко лбу — горячий как плита. А самочувствие все хуже и хуже. Об университете уже не может быть и речи. Нужно к врачу. Она попыталась встать, но тут же упала на колени. И тогда стала вызывать «скорую помощь».

Через двенадцать минут машина приехала. Слава Богу, от этих болей она уже теряла сознание… Так ее доставили в клинику.

Почти час пришлось ей просидеть в приемной, прежде чем настал и ее черед. Потом эти заполнения карточек. Данные. Имя? Дата рождения? Кого следует извещать в экстренных случаях? Ваш страховой полис?

— Я в частном порядке.

— Видите ли, в палатах второго класса у нас в настоящее время нет мест.

Ирина согласно кивнула.

Да, об этом ее предупредили еще утром по телефону. Ей оставалось в первый или в третий класс, или перенести срок лечения. Но всякие переносы были бы для нее невыносимы.

Поэтому она тут же решилась определиться в палату третьего класса, учитывая, что в первом она располагалась бы в отдельной комнате, а ей совсем не улыбалось оказаться совершенно изолированной в больничной палате. И когда она вступила в отведенную ей трехместную палату, то была разочарована, так как все койки оказались свободными.

Ирина выбрала себе койку у окна, распаковала свои вещички, вытянулась на одеяле и задумалась, а где может оказаться в это время Ларс. Посмотрела на часы — пятнадцать минут тому назад самолет должен был взлететь, значит, сейчас летит над Альпами…

Вдруг отворилась дверь и в палату ввели новую пациентку. Она была примерно Ирининого возраста и заливалась слезами.

— Это фрау Бекер. Она беременна и упала с лестницы, — сообщила сестра Агнес, ласково погладила ее по щеке и, стараясь утешить, добавила: — Не плачьте, фрау Бекер, все на этот раз обошлось хорошо. Ведь доктор Фляйшер вам твердо сказал, что ребенка вы ни в коем случае не потеряете, если будете точно следовать нашим предписаниям…

Однако эти слова, которые должны были утешить новенькую, подействовали на нее почему-то совсем наоборот: она не просто заплакала, а стала реветь как белуга.

— Картина ясная — двустороннее воспаление яичников. Ни о каком доме и речи быть не может! Мы вас оставляем здесь, — заявил доктор Фляйшер, и сделав какую-то отметку в больничном листке, передал его медсестре, помогавшей в это время Тине устроиться на каталке.

— И это надолго? — встревожилась она.

— На вашем месте я рассчитывал бы на две-три недели, — сообщил врач.

Он уже повернулся было, чтобы уйти, но, заметив испуганное выражение Тининого лица, мягко улыбнулся:

— Знаю, знаю… Хотя мы делаем все возможное, что бы нашим пациентам было здесь хорошо, вы не очень-то любите у нас задерживаться.

Но придется потерпеть!

Подойдя к двери, он снова обернулся:

— Постарайтесь все же получше распорядиться этим временем. Будто у вас дополнительный отпуск — целыми днями можно ничего не делать, полеживать на постели, читать книжки, слушать радио, беседовать с вашими соседками по палате. Тем более, что все расходы по вашему пребыванию здесь возьмет на себя больничная касса. — Доктор Фляйшер ухмыльнулся, ободряюще кивнул ей и исчез.

Сестра укрыла Тину одеялом, положила сверху больничный листок и из кабинета покатила ее к лифту, чтобы доставить новенькую в гинекологическое отделение.

«Ничего себе — дополнительный отпуск! — поежилась Тина. — Ха-ха-ха! Держите меня! Три недели проваляться в больнице?! Это в то время, как мы с Ритой послезавтра, и впрямь, должны были пойти на каникулы. И все это теперь побоку… Вот тебе и домик на Химзее, во владении Ритиного дяди. Боже, чего там только нет — целый пляжный участок, парусная лодка, сауна, набитый под завязку — для них двоих! — холодильник… Вот уж, действительно, наконец представилась возможность пожить в роскоши, всласть накупаться… А за все это на двоих с Ритой лишь простая обязанность — кормить пять кошек и выгуливать пса Гасси, да еще поливать цветы… И вместо этого вдруг загреметь в больницу! Да, попадись ей сейчас этот дорогой своячок, он бы так получил, что проплакал бы всю оставшуюся жизнь!»

— Словом, отпуск накрылся, — вслух резюмировала она и тяжко вздохнула. После чего сестра вкатила ее в палату.

Две женщины приветствовали ее молчаливым кивком. Одна, со светло-пепельными волосами до плеч, что лежала на кровати у дверей, была с заплаканным опухшим лицом и выглядела весьма уставшей от жизни. Зато другая, у окна, оказалась яркой элегантной блондинкой с тщательно уложенной прической. Она лежала, вытянувшись на кровати и закусив губы. Костюм, который оказался при ней — это отметила Тина, несмотря на все свои боли, — был определенно не дешев. К тому же настоящие драгоценности, а утренний халат темно-вишневого цвета, который лежал на спинке в ногах, был наверняка из чистейшего шелка!

«Как оказалась такая птица здесь, в третьем классе? — подумалось Тине. — Такой место в первом, такая совсем не для нас».

— Добрый день! — снова кивнув, приветствовала ее Ирина.

— Привет! — отозвалась она и, свалившись с помощью сестры на свободную кровать, тяжело уронила голову на подушку.

— Вы с собой ничего не взяли? Белье и прочее, — справилась сестра Агнес.

Тина покачала головой:

— Какое там! Еле доползла до телефона…

— В таком случае я вам сейчас принесу больничный халат и полотенце. Попытайтесь тем временем раздеться.

С этими словами она покинула палату, и трое женщин остались одни. Тина расстегнула пояс, молнию на джинсах и попыталась их стащить. Но режущая боль свалила ее.

— Постойте, я вам помогу. — Ирина подошла к кровати. — Вам, наверное, совсем плохо.

Тина кивнула:

— Куда уж хуже… Двустороннее воспаление яичников. А вы? Наверное, уже сегодня выписываетесь?

— Нет, у меня ничего чрезвычайного. Я только что поступила. Что-то должны обследовать, проверить матку.

Ирина осторожно стащила джинсы. Когда снимала их с бедер, Тина опять застонала:

— Дерьмо! До чего же больно… И все из-за этой свиньи, моего родственничка!

Ирина наконец справилась с джинсами, сняла колготки, стащила через голову ее мальчишескую рубашонку.

— Кстати, меня зовут Мартуссен. Ирина Мартуссен, — сочла она нужным представиться.

— А я — Тина Шёнлес. Но можете звать меня просто Тиной и на «ты». Какие уж там церемонии.

Теперь они обе взглянули в сторону Герды. Но та лежала, словно застывшая, и тупо смотрела в стену.

— А как зовут вас? — спросила Ирина.

— Герда Бекер, — коротко отозвались от двери.

Ирине очень хотелось быть вежливой, и она осведомилась:

— Я слышала, вы упали со стремянки и теперь боитесь за ребенка. Вы ведь беременны…

Герда вдруг резко подпрыгнула и, застыв как свечка, прямо-таки рявкнула:

— Да нет же, черт побери! Совсем наоборот. Я именно и хочу его потерять!

У всех перехватило дыхание, и в палате стало так тихо, что слышно было бы, если б упала иголка. Все трое остолбенели, будто от страха. Герда — потому что впервые из нее громко вырвалось то, что не давало ей покоя. Тина — потому что этому юному, простодушному, по-домашнему воспитанному существу вообще непонятны были такие материи. А Ирина — потому что ее самым страстным, самым заветным желанием было завести ребенка и ей страшно стало, что вот эта, лежащая рядом, желает погибели своему еще неродившемуся ребенку!

В этот момент дверь распахнулась и показалась сестра Агнес с халатом для Тины.

— А, вы уже смогли раздеться!

— Мне помогла Ирина, — ответила Тина, чтобы хоть как-то разогнать тягостную тишину.

— О, это очень мило с вашей стороны. Мы очень ценим, когда наши пациенты помогают друг другу. Это экономит и наше время и наши труды.

Только сейчас Ирина вышла из оцепенения. Она отвернулась, отошла к окну и уставилась в него невидящим взглядом. Сначала грубость этой Герды, потом фамильярность остальных. Ей было непонятно такое обращение с едва знакомыми людьми, и всегда требовалась определенная дистанция в отношениях с другими. Лучше уж была бы отдельная палата. Или хотя бы с одним человеком… А впрочем, ведь здесь она будет недолго. От пяти до семи дней, как обещал доктор Фляйшер. А потом домой. На виллу, где ее уже ждет одиночество…

Ирина снова обернулась — как раз в тот момент, когда Тина облачалась в неопределенного цвета больничный халат, который имел разрез сзади, как на распашонке для малышей. Потом взглянула на Герду, которая все еще потихоньку плакала и сосала палец, словно грудное дитя. Затем повернулась к сестре Агнес, которая ставила Тине капельницу — игла в вену, присоединение трубки, установка скорости переливания жидкости… Больничная рутина, опытные руки.

— Ну вот, — сказала Агнес, управившись с капельницей и оглядев своих пациенток. — Полагаю, что у всех все в порядке или есть какие-то пожелания?

Никакой реакции, словно сестра Агнес обратилась просто к стенам.

— Итак, если что потребуется, просто позвоните. — Она улыбнулась.

Но и на улыбку, как и на ее вопрос, никто не ответил.

Ну что ж, вам виднее, казалось, решила она и тихо выскользнула из палаты.

Позже, когда кончилась смена и сестра Агнес передавала дежурство сестре Хильдегард, она доверительно проинформировала ее:

— В пятнадцатой трое новеньких. Смотри, как бы не прихватить там насморк: у них там настроение — ниже нулевой отметки.

Сестра Хильдегард усмехнулась и только пожала плечами:

— Ах, какие там страхи! Знакомая картинка — сперва они зеленеют от неприятия друг друга, а когда первая выписывается домой, все льют горючие слезы разлуки…

ГЛАВА 2

Они вошли в палату, словно стайка гусей. Впереди шествовал Симон с обязательным букетом цветов в руке. («Конечно, опять эти гвоздики, потому как самые дешевые!») За ним следовал Гарди, ее семилетний отпрыск, полная копия своей мамы. Гарди смущенно улыбался, держась за своего двенадцатилетнего брата Рики, что он делал всегда, если что-то было не так. А последним в комнату вступил Бернд, их отец.

Так вот они каковы, эти мужчины Герды! Трое маленьких поцеловали ее, глава семьи откашлялся и улыбнулся весьма вымученной улыбкой. Скорее это даже была не улыбка, а что-то вроде сочувствия с укором во взоре: «Как ты могла допустить, чтобы свалиться со стремянки, оставить меня одного с этой оравой, а самой устроиться в больнице, для легкой жизни!»

После своего влажного поцелуя Симон небрежно бросил букет на кровать и, засунув свои кулачки в карманы, приступил к обследованию палаты. Сначала он обошел кругом кровать Герды, тщательно осмотрев при этом все кнопки, рычаги и кронштейны. Затем направился к Тине, вернее не к ней самой, а к ее спине, так как лежала она отвернувшись и ему видны были только ее плечи, покрытые чем-то синим, и темно-коричневые волосы с какими-то африканскими локонами.

— Ты тозе упала с леснисы? — вопросил он и решительно потянул с нее одеяло.

Тина, которая было задремала, открыла глаза и повернулась к малышу.

— Нет, я просто ночью почти босиком прошла под холодным дождем полгорода — был получен ответ.

Симон понял.

— А сесас у тебя насмолк?

— Да, что-то вроде этого.

— У меня тозе был насмолк. А мама меня вылисила! А у тебя нет мамы, котолая тебя лесит?

Нет, к сожалению — Тина уже улыбалась. До чего же забавен этот малыш!

— Симон, оставь, пожалуйста, тетю Тину в покое и подойди сюда! — вмешалась Герда.

Симон подчинился: в конце концов разговор о насморке не так уж интересен.

Как раз в это время Гарди обнаружил педаль, с помощью которой можно менять высоту кровати.

— Что это? — спросил он, и Рики, который уже однажды познакомился с больницей из-за воспаления гланд, объяснил брату:

— Если будешь на нее нажимать — пум! пум! туда-сюда, как папа, когда надувает лодку, — тогда кровать поднимается и доктор может заглянуть тебе в рот, даже не наклоняясь.

— Господи, только не вздумайте сейчас меня поднимать и опускать, — простонала Герда.

— Само собой — не будем тебя поднимать, с чего ты взяла?

Ну что там еще… Герда вздохнула и, наконец, уделила внимание Бернду:

— Твоя мать придет к нам, чтобы присмотреть за ребятами, пока я здесь?

— Она сама болеет. Ей пора в отпуск. — В его взгляде появилось еще больше печали, еще больше упрека.

— Твоя мать вечно больна, если от нее что-то нужно?

— Не забудь, ей все-таки уже шестьдесят. В таком возрасте, сама понимаешь, многого не потребуешь. Тем более иметь дело с нашими сорванцами, которые не очень-то усидчивы и послушны.

— А я чувствую себя иногда так, будто мне сто двадцать, но ты тем не менее требуешь от меня гораздо большего! — Герда уже не скрывала своего раздражения.

Вот этого-то больше всего и боялся Бернд. Сейчас она просто размажет его и выставит виновником всего и вся. В первую очередь, этого самого. Как будто она в этом не соучаствовала. Таблетки, видите ль, ей не нравились; свои циклы по методу Кнауса-Огино — не соблюдала. А теперь ищет крайнего!

— Собственно я и оказалась здесь оттого, что ты все время доказываешь мне свою мужскую силу, не забудь это, голубчик, — шипела она. — Если ты думаешь, что здесь просто бесплатный отдых, как на этих… как их… Балеарах, то ты глубоко заблуждаешься!

Она набрала побольше воздуха, хотела разразиться новой тирадой, как вдруг услышала тихие звуки «п-фф»… «п-фф»… и обернулась.

— Боже! Гарди, не делай этого. — И вскочила, словно ужаленная тарантулом.

Гарди смотрел на мать с самым невинным видом.

— Почему нельзя поднять ее кровать? Она ведь все равно спит и ничего не видит.

— Эта женщина не спит. Ей сегодня утром делали операцию, и она еще под наркозом. Кроме того, она лежит под капельницей. И вообще здесь не детская площадка. — Герда вновь повернулась к Бернду. — Ради Бога, возьми детей и отведи их домой. Или иди с ними есть мороженое. Я, действительно, рада, что вы пришли, но такие нагрузки уже чересчур.

Заметно обрадованный, Бернд быстро собрал свое воинство, которое уже — все трое — почему-то висело на подоконнике и плющило носы о стекло.

— А почему нельзя открыть окно? — спрашивал Рики в безуспешной попытке найти для этой цели какой-нибудь рычаг или ручку.

— Чтобы больные не прыгали из окон, — объяснила Герда, тяжко вздохнув.

Бернд хлопнул в ладоши.

— Итак, ребятки, пора хоп-хоп. Вы слышали: ваша мамочка неважно себя чувствует. Мы едем домой!

Они тут же послушались, стайкой собрались у Гердиной кровати, как самые послушные дети. Поцеловали на прощание маму и под водительством папы покинули палату.

В дверях Бернд обернулся, чтобы услышать напутствие Герды:

— У тебя будет много возни с ребятами, так что не надо меня навещать. Если иногда позвоните, мне будет достаточно — буду знать, что дома обо мне думают.

— Ну, как считаешь… — отозвался Бернд, и Тине впервые показалось, что в его голосе прозвучала некая дружелюбная нотка. — Итак, скорейшего выздоровления! — Он кивнул Герде и захлопнул за собой дверь.

— Ну дает! — Тина тряхнула головой одновременно с досадой и восхищением. — И как ты его нашла?

Герда обессиленно уронила голову на подушку.

— Знаешь, он всегда такой. А когда-то… когда-то он даже любил меня. — Она слабо улыбнулась и посмотрела на Тину долгим, задумчивым взглядом. — Знаешь, о чем я тебя давно уже хотела спросить?

— Не знаю, но ты сейчас и сама скажешь, — усмехнулась та.

— Как могла взрослая женщина быть такой дурой, чтобы при такой погоде, под дождем, да еще босиком шататься по городу? Может, ты просто смерти искала? Или что-то еще?

— Чепуху говоришь! Нашла самоубийцу. Совсем наоборот, мне еще здорово хотелось бы пожить. Но это мой свояк… — Она запнулась… — Словом, все так по-дурному вышло, что не хочется и вспоминать…

— Вот-вот… — Герда заложила руки под голову и закатила очи. — Господи! Мужики — это ж такое племя!.. У меня их четыре штуки дома. Сыта по горло…

Тина не удержалась от смеха.

— Бедная, бедная Герда!

Дверь резко распахнулась, и в палату важно вступил доктор Фляйшер со свитой.

— Распрекрасного вам доброго утра, мои дорогие дамы! Ну-с, как наши дела?

Он обходил их одну за другой. А его подопечные, приподнявшись на кроватях, не проявляли при этом особого воодушевления.

— Первые лечебные меры уже подействовали, — съехидничала Тина. — Было бы еще распрекраснее, если бы вы меня выписали!

— Выписать?! Так-так… — Он бегло взглянул на ее больничный листок. — А вот ваш анализ крови говорит совсем о другом.

Знаете, фрау Шёнлес, как мы поступаем с чересчур нетерпеливыми пациентками?

— Не имею понятия.

— По утрам мы им вводим лошадиные дозы снотворного — чтобы спали и спали, а не рассуждали.

— Ах, вот оно что! — в тон его шутке съязвила Тина. — Это, конечно, классный метод. Теперь понимаю, почему у вас такая фамилия! ^[51]

Врач рассмеялся и обратился к Герде:

— Ну, как у вас с утра?

— Спасибочки! — ответствовала та и даже попыталась улыбнуться, что ей, впрочем, не удалось. И со слезами на глазах добавила: — Я слышала, можно что-то сделать… Ну чтоб от этого избавиться. Хотелось бы с вами поговорить.

На мгновение в палате наступила мертвая тишина, и доктор Фляйшер уже набрал воздуха, чтобы что-то сказать, как с койки у окна послышались всхлипывания, а затем и громкий плач. Откинувшись на подушку, Ирина судорожно натягивала на голову одеяло.

Все уставились на нее. Герда прикусила губу и смущенно опустила глаза: мол, ей неудобно, она этого не хотела. Но черт возьми, у нее уже четвертая беременность! А если еще будет и пятая, то с такой оравой она просто не выдержит! И… Герда тоже горько зарыдала. А Тина, со стоном, воздев взгляд в потолок, просто сорвалась:

— Я думала, что здесь нормальная лечебня, а выходит — скорей сумасшедший дом!

Когда обход закончился и Ирина выплакалась, она встала и подошла к шкафу, достала новенькую ночную сорочку и положила ее на кровать. Затем привстала на колени, чтобы отыскать в ночном столике шампунь, лосьон для тела, полотенце. А выпрямившись, увидела, как Тина, взяв в руки сорочку, стала ее восторженно рассматривать и нежно поглаживать.

— Ой, до чего же ласковая, нежная… Это же просто мечта! Ты что — даже на ночь одеваешь такое вот чудо?

Ее горестная, завистливая улыбка смутила Ирину. Она села на кровать и обратила к Тине все еще заплаканное лицо.

В течение пяти дней, что провела здесь с Тиной и Гердой, она уже немного приоткрылась им и даже почувствовала, что обе — каждая по-своему — ей симпатичны, хотя и не во всем разделяли ее суждения и взгляды на жизнь и не могли (особенно Тина) преодолеть барьер, который невольно воздвигала перед ними Ирина при их попытках дальнейшего сближения. Зато обе обладали чертами, которые ей вполне импонировали: были во всем откровенны, простодушны, подчас непредсказуемы. Что и побуждало Ирину держаться с ними все более открыто и просто, хотя это и не было принято в тех кругах, где ей приходилось вращаться. Там все было скрыто, фальшиво и все это именовалось «хорошим тоном».

— Да брось ты, все это просто тряпье — чему тут завидовать?

— Не-ет, не скажи. Все-таки здорово, что ты можешь купить себе все это. Я о таком могу только мечтать, — громко вздохнула Тина.

— Ну, положим, и я не все могу купить, что пожелаю, — подчеркнуто отозвалась Ирина.

— Да-а, понимаю, тебе так бы хотелось ребенка…

— И не только. Еще хотелось бы, например, дружбы, любви.

Она взглянула на свое обручальное кольцо и попыталась представить себе лицо Ларса. Вчера он позвонил ей накоротке. Как-то не хотелось даже, чтобы он ее навещал. А теперь уже витает где-то над облаками. На этот раз — на пути в Австралию.

Она отогнала от себя эти картины и взглянула на Тину.

— Хочешь, примерь на себя. — Кивнула на сорочку, которую та все еще трепетно держала в руках.

— Ты хочешь сказать…

Ирина кивнула.

— Еще бы — не хотеть!

Тина рванула с себя нечто цветастое, что преподнесла ей Рита перед заветной поездкой на Химзее, и мигом скользнула в оранжевую мечту из шифона. Несколько раз покружилась по палате, наблюдая, как воздушный подол сорочки повторяет ее движения.

— Ух! Обалденно! — восклицала она, смеясь и воздевая вверх руки. Затем вдруг упала на кровать и сразу стала тихой, задумчивой…

— Полюбуйтесь-ка на нее! Выглядит, как собачонка, которая хочет снести яйцо, а не знает, как это делается! — это подала реплику Герда, не забыв осуждающе покачать головой.

— А вот у меня возникла идея! — Тина картинно заложила руки за голову. — Еще не знаю точно, как это должно выглядеть… Надо вот только обдумать.

— Так что за идея?

— Ну хорошо. Вот собрались мы здесь — трое совершенно разных женщин. И получается такая штука: то, что для одной является трудной проблемой, для другой — просто заветная мечта. У Ирины, например, хватает денег и прочих земных благ, о которых я могу только грезить. Но ей недостает прежде всего ребенка. Обзавестись им — ее жгучее желание. А вот за деньги это не купишь.

Тина вытянулась на постели, поджала коленки и, обхватив их руками, продолжила:

— А вот у Герды их тройка, и выяснилось, что на очереди четвертый. И она мечтает лишь о том, чтобы обрести для себя хоть немного покоя, побыть где-нибудь одной, в тишине. Разве не так, Герда?

Та просто засветилась.

— У-фф! Вот это было бы здорово!

— Вот-вот. А как раз такое местечко есть у меня. Маленькая квартирка — мансарда на окраине города. Есть ванная и вид на верхушки деревьев соседнего участка. — Тина вздохнула. — К сожалению, обходится это недешево — за вычетом квартплаты остается всего ничего: слишком мало на жизнь и слишком много на похороны. И учеба тоже дело не сладкое, надо, видите ли, быть благоразумной, позаботиться о своем будущем. Но черт побери! Как же быть тогда с «сегодня» и «сейчас»?

Переводя взгляд с Герды на Ирину, она распалялась все больше.

— Я тоже хочу пройтись кое-куда, скажем, на шикарный прием, в театр, иметь парочку платьев, таких, чтоб полный отпад! Хочу покайфовать в ресторане «Четыре времени года», словом, просто пожить. Именно сейчас, когда мне двадцать четыре, а не тогда, когда буду уже седой!

— И зачем ты нам все это проповедуешь? Ей-Богу, как пастор в кирхе, — не «врубалась» Герда.

Тина соскочила с кровати, с многозначительной миной подбоченилась и выложила вдруг, сверкая глазищами:

— А потому что хочу предложить: давайте-ка поменяемся!

— Поменяемся? — Ирина пожала плечами. — Мне жаль, но я не могу понять, что ты имеешь в виду.

— Толком я еще и сама не знаю… Мы могли бы все это спокойненько обсудить. Но в грубой прикидке все это вижу вот так: Герда может время от времени сбегать из дома и наслаждаться отдыхом и покоем в моей квартире. В это время Ирина как мать-заменитель может возиться с чадами Герды. А я… я могла бы проводить свободное время вместе с Ириной. Она приглашала бы меня на всякие шикарные приемы, в театр, разрешала бы носить ее презамечательные платья — ну, те, которые сама уже не носит: не хочу быть слишком нескромной.

— Ты это на полном серьезе? — У Герды от удивления даже челюсть отвисла. — Да у Ирины скоро крыша поедет от моих обормотов. Разве забыли, как мой Бернд, когда навещал меня, без всяких там экивоков брякнул: «Наши ребята… Да они не признают ни приличий, ни порядка, ни дисциплины!»

— Ну и что? — не смутилась Тина. — Зато она быстро усвоит, что такое мечтать о детях и что такое иметь их!

— Дай мой муженек никогда не пойдет на это, — добавила Герда.

— Мой наверняка тоже: «Присматривать за чужими детьми — это такая ответственность…» Кроме того, этот план просто безумен, — усомнилась и Ирина.

— Девочки! — искренне изумилась Тина. — Да кто же говорит, что обо всем надо извещать ваших домашних сатрапов? Вы разве ничего не слышали о женской хитрости, находчивости, коварстве?

— Ой, оставь ты со своими выдумками! — не выдержала Герда и тут же «выплыла» из палаты.

— А что скажешь ты? — Тина выжидающе уставилась на Ирину.

— Вообще-то я охотно приглашу тебя как-нибудь к себе… Можем также сходить в театр. Но дети Герды?… С этим наверняка не получится.

— Чудачка!.. Ну ладно, забудем об этом. — Тина демонстративно улеглась и, вооружившись карандашом, погрузилась в какие-то учебные дела.

Однако на следующий день во время завтрака тема снова всплыла.

— Мы бы и впрямь могли мысленно проиграть такую ситуацию. Хотя бы ради шутки — чтоб время быстрее прошло. Ну как можете вы отказаться?

Герда и Ирина переглянулись и обе захохотали: действительно, на что ни согласишься, чтобы убить время!

В понедельник, как раз через неделю после поступления в больницу, Ирину выписывали. Первой. Странно, но, она этому не радовалась: лучше бы ей остаться до среды, по крайней мере, до возвращения Ларса из Хельсинки.

Ирина разлила шампанское, которое принесла на прощание, и подняла бокал.

— За нас! Мне было так хорошо с вами!

— Мамочки! Только без слез. — Тина широко улыбнулась. И со значением добавила: — Мы ведь встретимся скоро, не так ли? — Она испытующе смотрела на подружек. — Решено? В наших рядах не найдется предателей?

Герда задумалась.

— Ах, Тина, не знаю, что и сказать. Все это здорово придумано. Но вот как получится все это?

— А что? Может, и получится. Ведь судьба наша — это тоже игра. Иначе все было бы так скучно. Что касается меня, то я — за! А в остальном — как получится! Уверена — это будет захватывающе.

Ирина и Герда многозначительно переглянулись.

— Захватывающе — это точно, — в один голос сказали они, — но скорее всего мы чокнутые! — И дружно засмеялись.

— Итак… — Бокал на этот раз подняла Тина. — Выпьем же за претворение в жизнь нашего плана, и чтобы все мы получили от этого много-много радостей! Прозит!

— Прозит! И за нашу дружбу! — разошлась Герда. Она растроганно улыбнулась Ирине и Тине. — А знаете, с тех пор как я с Берндом, у меня не было настоящих подруг… Их так не хватало!

ГЛАВА 3

Контролировать выполнение детьми их домашних заданий в семье Бекеров было самой нелюбимой процедурой, которая отнимала много сил и нервов. Здесь было все — и смех, и крики, и плач, и угрозы, а иногда даже одобрительные восклицания, — ну совсем как в «Моей прекрасной леди», хотя последнее случалось, к сожалению, довольно редко.

Чаще всего трудности возникали уже потому, что отпрыски Бекеров вообще предпочитали не делать никаких домашних заданий.

— И зачем мне все это нужно? Все равно я буду боксером. Там достаточно уметь считать до десяти.

Герда, которая всего лишь два дня тому назад вернулась из больницы, снова попала в этот водоворот событий.

— Не доводи меня до белого каления! Если сейчас же не покажешь, что задано, пеняй на себя!

— Опять эти уроки!.. — мямлил ее старший, Рики, шурша тремя потрепанными тетрадками. — Первый — это «мати», ты в этом все равно не сечешь. Остальное — немецкий и «био».

— Так-так… — Герда взяла тетрадь по немецкому и раскрыла ее.

— Мы должны были придумать десять существительных, которые обозначают профессии, и придумать к ним десять глаголов — кто что делает.

Герда стала громко зачитывать:

— Мельник мелет, танцор танцует, пахарь пашет, печник печет…

Она запнулась, хотела было заметить, что печник не печет, а делает печи, но тут ее взгляд скользнул строчкой дальше и она увидела — «шеф шефует». Она уставилась на Рики: он действительно так считает или просто насмехается над нею?

— Сынок! — Она еще сдерживалась. — «Шеф шефует» можно сказать лишь в шутку, дурачась, но на самом деле так не говорят! Надо как-то иначе. Подумай.

— О-о-о! — простонал Рики. — Я ведь придумал такой свинячье-здоровский глагол!

— Ты не мог придумать что-то поприличнее?

— Тогда меня никто бы не понял!

Герда стиснула зубы, взяла в руки тетрадь по биологии и под сегодняшним числом прочла задание: «Органы человека». Потом вопросы, среди которых: «С какой стороны находится сердце?» Ниже располагался выведенный каракулями Рики ответ: «С внутренней стороны».

Нельзя сказать, чтобы Герда Бекер была начисто лишена чувства юмора. Время от времени она не могла удержаться от смеха, когда проверяла домашние задания сыновей.

Вот и на этот раз, не успела она нахохотаться, как оказалось, что Гарди уронил и разбил на кухне бутылку кетчупа. Стремясь скрыть «следы преступления», он ухитрился размазать соус по всей кухне. Когда ему стало ясно, что эта акция не удалась, он предпочел потихоньку сбежать…

Герда увидела, что кухня превратилась в свинарник, скорее в скотобойню, потому что весь пол был покрыт загустевшей красной массой… Почти час она скребла и драила. Это случилось сразу же после обеда. Но если бы она знала, что ей еще предстояло, оставила бы все на кухне как есть…

Герда раскрыла тетрадь Гарди по Закону Божию, из которой вычитала: «Кто был первым человеком на Земле?» Ответ: «Адам». «Кто была первой женщиной?» Ответ: «Его мать»… Герда не успела на это отреагировать, как послышался громкий, совсем не библейский вопль Рики:

— Ой, что здесь твори-и-и-тся!

Подобная протяженность звуков в семье Бекер могла означать только сигнал тревоги. Герда тут же вскочила и, сопровождаемая Гарди, рванулась на кухню. От того, что она увидела, перехватило дыхание: весь пол был залит водой, а над ней поднимались могучие облака пены, которые непрерывно исходили из раковины. Посреди всего этого великолепия стоял Симон, ее младший отпрыск, и смотрел на нее так, словно ожидал самых ужасных громов и молний.

— Я нисево не делал, плосто насыпал стилальный полосок в лаковину!

Герда молча побрела вброд к крану, пена доставала ей до колен, вода переливала через раковину, дно которой было забито толстым слоем клейкой студенистой массы.

— Это называется просто посыпал порошка! — взорвалась Герда. — Здесь самое малое полпакета.

Словно для доказательства, она выставила напоказ полные пригоршни липкой порошковой массы… Именно в этот момент из сливного крана стиральной машины в забитую раковину ударил мощный фонтан воды, который тут же расплескался по кухне.

Больше инстинктивно, чем сознательно, Герда выключила машину и испустила вопль, который даже трудно было разобрать.

Это было так ужасно, что Бернд, который как раз возвращался с работы и находился в это время на лестнице этажом ниже, рванул наверх через несколько ступенек как ошпаренный.

Сейчас у него был реальный шанс исправить домашнюю ситуацию: в их напряженных семейных отношениях достаточно было бы обнять ее, крепко прижать к себе, утешить. Однако вместо того, чтобы использовать этот шанс, Бернд заорал как оглашенный:

— Почему ты, черт возьми, не можешь присмотреть за детьми?!

Ах, если бы он знал, какой момент упустил. И какие последствия имела эта роковая ошибка…

— Что? Что? Повтори, пожалуйста. — Герда настолько задохнулась от возмущения, что произнесла это вежливым шепотом.

Сначала перед глазами ее пошли красные и зеленые круги, а потом все это оформилось в картину: уютная квартирка Тины Шёнлес, ванная, вид из мансарды на верхушки деревьев соседского участка… И возможность побыть совсем одной. Никаких наводнений и мыльной пены, никаких кетчупов, размазанных по кухне. Земля обетованная, сказочный рай, мечта, сплошной рождественский праздник! И это ей вполне доступно. Какие могут быть сомнения, план Тины — это то, что надо! И она поклялась про себя, что накажет своих мужчин за их ужасный эгоизм!

Несколько секунд она стояла, застыв как вкопанная, белее стены, ко всему безучастная. Потом вдруг взревела, как львица, бурно затопала ногами, расплескивая все вокруг, разбила у ног Бернда несколько немытых тарелок. И, наконец, бросилась в спальню, оглушительно хлопнув за собой дверью, и зарыдала так, как будто весь мир восстал против нее.

Бернд сначала прислушивался у двери и размышлял, не стоит ли ему напомнить ей, что кухня до сих пор полна воды. Но потом одумался и с тяжелым сердцем принялся убирать и чистить, хотя у него был сегодня нелегкий рабочий день. Решительный блеск глаз Герды и появившаяся жесткая складка у рта всерьез напугали Бернда. Он понял, что она стала совсем не та, что была еще десять минут тому назад… И возможно, уже не станет прежней.

Ирина налила мужу кофе и уселась напротив. Ларс, погрузившись в газету, промычал что-то похожее на «спасибо», и вновь наступила тишина.

— Я считаю, что читать за завтраком газету не очень-то прилично, — с досадой заметила Ирина.

При этом газета упала на колени и Ларс окинул жену взглядом, в котором явно сквозило, что она его раздражает.

Ирина задержала было дыхание, чтобы достойно ответить, но зазвонил телефон и ей пришлось подавить недовольство.

Ларс снял трубку, назвался и тут же протянул ее Ирине.

— Какая-то Тина Шёнлес. Тебя.

У Ирины так и подпрыгнуло сердце. Все-таки она ей звонит. Значит, что-то придумала. И как раз кстати.

Она неторопливо взяла трубку.

— Привет, Тина. Как твои дела? — Выдержала паузу. — Что-о?! У тебя сгорела квартира? Боже мой!

Она взволнованно еще что-то выслушивала, вставляя сочувственные реплики…

Ларс напряженно прислушивался к разговору, тут уж было не до газеты. Сгорела какая-то квартира. И кто это вообще такая — Тина Шёнлес?

— Это студентка, с которой я лежала в больнице, — объяснила Ирина потом. — Словом, она теперь оказалась на улице: представь себе — сгорела ее квартира! — Она запнулась. — Ужасно! Правда?

— Да-а, странно… — Ларс уже снова листал газету — Почему-то ничего о пожаре.

Ирина поспешно вскочила, схватила масло и мармелад и понесла на кухню, чтобы Ларс не заметил, как вспыхнуло ее лицо. Уж чего-чего, а врать она не умела. Вот если бы Тина сказала о пожаре неожиданно, без договоренности, без намека, что что-то придумает, то она наверняка бы «засыпалась».

— Видишь ли, это случилось четыре дня тому назад, когда ты был в Нью-Йорке! — прокричала она с кухни. — Тина потому и позвонила, что мы хотели… сегодня встретиться. Но из-за этой истории с квартирой она не сможет.

— Ты собиралась с ней встречаться? Больничное знакомство… Гм-м… — В голосе Ларса звучало явное недовольство.

— А что ты имеешь против «больничных знакомств»? — вернувшись из кухни, вопросила она.

— Но ведь ты всегда так щепетильна в выборе знакомых!

— А Тина мне нравится. По душе и другая моя соседка по палате — Герда. Обе они, по крайней мере, прямые, честные и… словом, мне с ними так просто, легко.

— Ах вот оно что! Словно ты сравниваешь это с отношениями с моим другом Вольфом и его женой. Вот с ними, действительно, хорошо и просто.

— Нет тут никаких ни сравнений, ни намеков. Я говорю лишь то, что чувствую. — Ирина набрала воздуха и тут же выпалила: — А что, если Тина поживет немного у нас, в комнате для гостей. Это ненадолго, пока не найдет себе подходящее пристанище.

Ларс с недоверием окинул взглядом жену.

— Ты и впрямь хочешь поселить в доме чужого человека?

— Тина мне не чужая. Я ее хорошо знаю — провела с ней целую неделю, все дни и ночи. И тебе она наверняка понравилась бы. Она такая приятная, аккуратная, общительная!

— Пусть так. Но все равно мне это не нравится.

— Но мне не было бы тогда так одиноко!

Ирина сказала это таким проникновенным тоном, с такой убедительностью, какой он в ней раньше не наблюдал. И вообще сегодня она была совсем другой — этот блеск глаз, эта решительная складка у рта…

— Итак, ты согласен! — заявила она тоном, не допускающим ни малейших сомнений.

— Ну хорошо. Только на время.

— Конечно же, дорогой. — Ее голос уже звучал мягко и нежно. Она одарила мужа очаровательной улыбкой, налила ему вторую чашку кофе… Снова сама внимательность — как всегда.

И все же что-то смущало Ларса…

Тина положила свою дорожную сумку на диван и огляделась в комнате Ирины. Внимательно рассмотрела стоящую фотографию Ларса, Снова водрузила ее на место.

— Твой муж уже опять над облаками?

Ирина кивнула.

— А ты здорово придумала с этим пожаром!

— Это меня Герда надоумила. Сегодня утром она мне позвонила и сказала: у нее вчера такое творилось, что готова была все поджечь. «А это идея!» — подумала я тогда.

Ирина принесла с кухни кофе и приготовилась выслушать рассказ о звонке Герды.

Тут-то и узнала она об истории с кетчупом, о маленькой «Венеции» на кухне. И как бушевал Бернд.

— Можешь себе представить, наша дорогая Герда разыграла перед своим дражайшим настоящий нервный припадок. — Тина не скрывала своего восхищения. — И даже разбила у его ног пару тарелок! Эта всегда покорная и работящая Герда… Ты можешь себе такое представить?

— Ни в жизнь! — заверила Ирина.

— Сейчас она залегла в постель и бастует. Правда, говорит, что ей тяжело видеть, как все остановилось — белье не глажено, в доме не убрано. Но хочет все выдержать до конца — пока Бернд по уши не завязнет в домашнем хаосе. Тогда охотно согласится на «тершию». — Тина захихикала, довольно потирая руки. — Герда уже втянулась в наш план. Теперь уж сожалею, что не я буду разыгрывать у Бекеров этакую мать-воспитательницу.

— А как все будет дальше?

— Герда заявляет своему, что послезавтра примерно в шесть часов ты придешь к ней. Он наверняка будет в это время дома. А дальше все, как договорились.

— И ты думаешь, что ни он, ни его дети меня не узнают?

— Откуда? Они всего лишь раз заходили в палату, ты тогда была еще после наркоза, вся обложена пластырями и трубками. Да если они тебя узнают, я готова буду съесть метлу. Вместе с палкой!

— Твоими бы устами да мед пить! — вздохнула Ирина.

— А сейчас… — Тина вдруг прыгнула к ней на диван. — Покажи мне твой дом-мечту и комнату, в которой я буду жить. Твою усадьбу и окрестности. Это, наверное, стоило вам целого состояния!

— Поместье унаследовано от родителей Ларса. Когда виллу построили, она еще была за пределами Мюнхена. Хотя Ларс и неплохо зарабатывает, но не настолько, чтобы мы особенно занимались домом. А теперь пойдем, я все тебе покажу.

Ирина обняла ее за плечи и начала обход дома.

Странное дело: слыша смех, восторженные восклицания Тины, она вдруг почувствовала, как снова входит жизнь в холодные стены наследия Мартуссена, и этот большой и порой ненавистный ей дом вдруг стал вызывать восхищение.

…Ирина услышала все это уже на лестнице. В квартире Бекеров стоял шум и гам. Двое отпрысков ревели, словно соревнуясь друг с другом, а отец безуспешно пытался их перекричать.

— Если сейчас же не прекратите, то… черт возьми! Да заткнитесь же вы наконец!

На пару секунд действительно наступила тишина, потом все повторилось с удвоенной силой.

Ирина, смущаясь, нажала кнопку звонка. Она все еще не была уверена, что их план может осуществиться.

А может, прийти сюда в другой раз?… Сбежать, пока не поздно…

Никто не подходил к двери. Ирина снова потянулась к звонку, несколько секунд держала руку на кнопке, а затем снова нажала — на этот раз более твердо и решительно. Не отступать же! Тем более что там ждала Герда, — ее соучастница.

Ирина хотела было позвонить в третий раз, как дверь вдруг резко распахнулась. Мужчина, который предстал перед ней, был темный блондин среднего роста, где-то за сорок. По его свирепому виду было ясно, что это и есть сам Бернд Бекер.

— В чем дело?

— Меня зовут Ирина Мартуссен, няня из управления социальных услуг для многодетных, перегруженных домашними заботами матерей. Ваша жена ждет меня.

— Для «перегруженных домашними заботами»? — Бернд саркастически усмехнулся. — Да моя жена уже три дня валяется в постели. А до этого была десять дней в больнице! Если здесь кто-то и перегружен, так только я, дорогая леди!

— Ну что же, я могу уйти, если вы в одиночку предпочитаете мучиться с вашими детьми!

И Ирина повернулась к выходу. Но едва ступила па лестницу, как услышала:

— Стойте! Да подождите же.

— Да?

— Войдите! Я совсем не то имел в виду.

— Так все говорят. Я имею в виду мужчин, которые бьют своих жен и детей или наносят им душевные травмы. — Бернд открыл было рот, чтобы возразить, но Ирина не дала ему и слова сказать. — В будущем, если вы что-то хотите сказать, господин Бекер, то сначала обдумайте, что именно вы хотите сказать!

Собственно, Гердин спутник сам напросился на столь резкую отповедь. Позже она не могла даже понять, как осмелилась на это. Но совершенно ясно, что с этим ворчуном нужно обходиться именно так.

Бернд отошел в сторону и пропустил Ирину в квартиру. И тут она впервые увидела всех троих.

Они строем стояли в прихожей. Старший, засунув руки в джинсы, взирал на нее с веселой задиристостью. Средний, очевидно, только что отревелся, вытер рукавом нос и тоже погрузил руки в карманы… Лишь малыш, казалось, был начисто лишен комплекса недоверия и руководствовался лишь голосом своего маленького сердечка. Мгновение он рассматривал гостью испытующим взглядом, затем затопал к ней, протягивая ручонки.

Ирина присела на корточки и тут же почувствовала прижавшееся к ее щеке влажненькое личико и две обнявшие ее ручонки… Словом, Симон сразу же признал ее своей «второй мамой».

Это был потрясающий момент в жизни Ирины!

И начало зарождения в ней нового чувства любви.

ГЛАВА 4

— Всем, что тебе здесь понравится и подойдет, можешь распоряжаться. — И Ирина, прежде чем поехать к Герде, продемонстрировала Тине свои наряды — целую стопку всевозможных брюк, платьев, кофт, пуловеров и прочей одежды.

Тина все развесила в «своей» комнате и, забравшись на кровать, стала рассматривать это богатство как художественную выставку. Затем принялась примерять. Сначала подобрала брюки, блузки и пуловеры. Платья подходили не столь хорошо, выбрала лишь одно — прилегающее, вязанное из мохера, и пару костюмов. Кроме того, несколько великолепных сорочек, поясов, шалей и сумок.

Еще подошли черные «лыжные» брючки из ангорки, примерно такие, какие видела на Ирине. Тина долго вертелась в них перед зеркалом на внутренней дверце шкафа, при этом по-разному складывала губы — изображая то «женщину-вамп», то наивную, застенчивую девчонку. Затем засмеялась своему отражению.

— Эй ты! Может, тебе и впрямь попался выигрышный билет. Может, в том обществе, в которое теперь вступишь, встретится тебе сказочный принц. С роскошными белыми локонами, с широкими плечами… И, конечно же, с солидной чековой книжкой!

Она еще громче захохотала и в этот момент, словно в сказке, услышала мужской голос. Хотя спрашивали не ее, а Ирину, она поспешила спуститься вниз.

Это оказался сам хозяин дома. Он сначала с удивлением взглянул на нее, а затем, видимо, сообразил.

— А-а… Я знаю, вы — Тина из сгоревшей квартиры.

— Вот именно! — Она подала ему руку. — Хороший был полет?

— Да, все нормально. Спасибо. А где моя жена?

— О-о! Она… У нее какое-то общественное задание… Она, знаете, взяла на себя заботу о детях одной заболевшей многодетной матери.

— И давно? — изумился Ларс.

— С сегодняшнего дня. — Для непринужденности Тина сложила на груди руки. — Кажется, вам это не очень нравится?

— Если быть честным, то да.

— Но эта работа может ее захватить, компенсировать несбывшееся желание иметь детей. — Тина снова обрела нить разговора. — В любом случае есть опасность, что без этого у нее могут возникнуть комплексы, наступить депрессия. — Тина картинно откинулась на спинку дивана, элегантным движением поправила волосы.

— Как профессионал, я могу дать вам добрый совет. Я, собственно, изучаю психологию, — пояснила она. — Итак, если вы хотите, чтобы ваша жена была довольна и уравновешенна, то поддержите ее!

— Ага! — отозвался Ларс тоном, в котором сквозило что-то среднее между удивлением и легкой насмешкой, — Ну, если мне рекомендует такая профессиональная девушка-психолог…

Он подошел к домашнему бару.

— Хотите выпить со мной мартини?

— Охотно!

Тина изменила позу и, вполне довольная собой, мысленно рассмеялась.

Новая жизнь по программе взлет — посадка — взлет, эти коктейли и бары, как видно, соответствовали ее ожиданиям. Она взяла бокал, протянутый ей, подняла его и одарила Ларса очаровательной улыбкой.

— За все лучшее. Кстати, вы можете называть меня просто Тиной.

— Да? Тогда взаимно. Называйте меня просто Ларсом.

Они выпили и тут же услышали шум подъезжающей машины. Через несколько минут вошла Ирина, уставшая, но странно довольная.

— О, оказывается, уже оба на месте. Познакомились?

— Мы только что договорились называть друг друга по имени. На «ты», наверное, перейдем в следующий раз, — сказала Тина и, выйдя вслед за Ириной на кухню, тихо спросила:

— Ну, как там было у Бекеров?

Ирина разложила покупки по шкафам и ящикам, продолжая рассказывать:

— Сначала господин Бекер принял меня не очень-то приветливо, но я последовала твоему совету и тут же показала ему зубки. Подействовало. После этого с ним стало легче. Да! А еще меня сразу же обнял маленький Симон, так прижался, будто мы век с ним знакомы. Это было… было, словом, так трогательно! — Ирина прямо-таки светилась, с губ не сходила мягкая, задумчивая улыбка.

— Ну а дальше? Дальше? Как отнесся Бернд к «терапии»? — тормошила Тина.

— Сначала был категорически против. Как будто речь шла о враче-психиатре: его жена, мол, в таком не нуждается! Тогда я ему объявила, что, если не согласен, я тут же ухожу. Мы, мол, намерены заботиться о детях, пока их мать будет проходить курс групповой терапии, так как наша главная цель — восстановить и сохранить хорошее психическое и физическое состояние матери, чтобы после этого курса она в полную силу могла заботиться о своей семье.

— Здорово! А потом?

— Потом он заявил, что мы поднимаем волну из-за всего лишь небольшого нервного срыва.

Герда наверняка через день-два придет в норму. На это я ему ответила на полном серьезе: может быть и так, но очень вероятно, что если она не пройдет курс лечения, через пару недель шок может повториться. И никто не поручится, что в ближайшем будущем эти нервные срывы не будут повторяться все чаще и чаще. А последствия могут быть самыми непредсказуемыми. Одним словом, длинные речи… Якобы Герда принимает особый курс групповой терапии два раза в неделю: с трех до семи — по понедельникам и с двух до восьми — по четвергам. И тогда два вечера в неделю будет совсем одна! Не можешь себе представить, как она сияла, когда я тайком передала ей ключ от твоей квартиры! Прямо как восходящее солнышко!

— Фантастика! — Тина с восторгом обняла Ирину, — Словом, мой план вступил в действие!

— Что за план вступил в действие? — Оказывается, Ларс незаметно вошел в комнату и недоверчиво присматривался к ним.

— О-о! — Тина и Ирина обменялись быстрыми взглядами. — Я тут развивала мою тему — психологический аспект воспитания детей. Ирина сегодня впервые применила его на практике. И, видимо, удачно. Кажется, он действительно действует.

Ларс молча окинул обеих взглядом. Его охватило ощущение, что две женщины в одном доме — это многовато!

Герда извлекла из сумки свою сберкнижку.

— Хотела бы снять сто пятьдесят марок. — При этом сердце ее стучало, словно при первом поцелуе.

На ее счету было две с половиной тысячи, о которых в семье ничего не знали. Уже в течение двенадцати лет откладывала она потихоньку, ежемесячно по двадцать марок. Иногда понемножку снимала, когда детишкам приходилось приобретать что-либо вне очереди, но в основном деньги лежали на всякий «пожарный» случай.

На снятые деньги купила себе пару книжечек — легкое чтиво, маску для лица, лосьоны, бутылку безалкогольного шампанского, длинный батон белого хлеба, пикантного сыра и сто граммов шампиньонов. Нагруженная всем этим богатством, Герда направилась в Тинину мансарду.

Она весело распахнула дверь, вошла и осмотрелась. Маленькая уютная кухня, рядом ванная, тоже компактная, но для лежания. Заглянула в нее, затем посмотрела в окно: действительно, открывался вид на верхушки деревьев соседского участка. А еще была спальня со множеством подушек на широченной кровати и мягким ковром на полу. На стенах висели картины с потрясающими видами моря и пляжей с пальмами!.. Это была сказка — как раз о таком гнездышке она и мечтала!

Герда разложила свои пожитки и, сняв туфли, блаженно опустилась на кровать. Затем задумалась, как же провести эти первые часы настоящего отдыха. Сначала принять ванну с шампунем, затем можно позволить себе бокал шампанского, отведать сыра и шампиньонов. Потом поставить Тинину пластинку с музыкой из «Унесенных ветром». Или сперва шампанского, а потом в ванну? А впрочем, какая разница!

Герда вскочила и пустилась танцевать.

— Все равно, все равно, все равн-но! — пела она, кружась все быстрее, пока не упала, счастливая и обессиленная, на ковер.

Где-То около семи Ирина вела свой роскошный белый «БМВ-кабрио» в сторону Тагернзее. Вместе с ней были все трое Гердиных чад. Восхищенные ездой на таком обалденном «кабрио», они даже забыли о мороженом, которое уже капало на обивку. Постепенно Ирина начала понимать, что имела в виду Герда, говоря о том, какие это трудные дети.

Рики, как старший, наслаждался правом сидеть спереди. Сначала он обследовал содержание ящика для перчаток, пепельницы, потрогал всякие кнопки и рычаги… Ирина прямо-таки обмерла, когда увидела, как он потянулся к бортовому компьютеру.

Тем временем младшие все время ссорились, толкались, приставали с какими-то нелепыми вопросами. Ирина включила радио в надежде хотя бы отвлечь их внимание. Пел Стив Уандер.

— Что он там тянет? Так ску-ушно, что спать хочется, — пожаловался Рики и стал крутить ручку настройки, пытаясь найти что-нибудь на свой вкус. Поймав что-то грохочущее, он стал прищелкивать в такт языком и довольный воззрился на Ирину.

— Во дает! Ты слышалакогда-нибудь такое классное?

— Да как сказать?… Ах, да! Пару лет назад. Я была свидетельницей одной аварии — тогда столкнулись два грузовика возле Абенсберга. Один был загружен жестью, а другой вез свиней…

Прошло немного времени, прежде чем Рики понял.

— Ха-ха! Ты просто сочиняешь!

— Ну, разве я стала бы выдумывать! — прокричала Ирина. — Ни в жизнь!

Слава Богу, «музыка» к этому времени закончилась и женский голос стал что-то рассказывать про гигиену.

— А сто такое «ихиена»? — спросил Симон. Рики, который к этому времени обнаружил в ящичке пакетик зеленых орешков и успел засунуть себе за щеку целую горсть, прошепелявил:

— Это… это, когда моются чаще, чем нужно.

— Знасит, я никакой не «ихиена», — удовлетворился ответом Симон. Видно, умывание не было его любимым занятием. Он охотнее изображал ковбоя: — Пах! Пах! Пахх!

— Да заткнешься ты, наконец! — Гарди попробовал применить к нему боксерский прием, и малыш с ревом шлепнулся на сиденье.

Ирина строго взглянула на Гарди через верхнее зеркало.

— Почему вы оба все время ссоритесь и деретесь? Разве не рады, что вы братья друг другу.

Гарди демонстративно трижды возгласил:

— Ха! Ха! Ха! Такие дурацкие вопросы… Рады? Ну уж только не я! — Он усмехнулся и решительно стукнул кулачком. — Мне бы лучше быть одному.

Симон очень любил стоять независимо от обстоятельств. Вот и теперь, перестав реветь, он вдруг встал на заднем сиденье. Испугавшись, Ирина едва не потеряла управление.

— О Боже! Симон, садись сейчас же, не-мед-ленно! — закричала она.

И тот, испугавшись, тут же бухнулся на четвереньки: такой сердитой тетя Ирина еще не была.

— А вот ты тоже ругаешься на Симона, — не удержался от обвинения Гарди.

Ирина вздохнула, включила боковой сигнал и съехала с автобана к стоянке возле дорожного ресторана.

— Мы пойдем есть хрустящую картошку? — обрадованно спросил Гарди.

— Нет, просто переждем, а то кто-нибудь из вас выпрыгнет на ходу из машины.

— И я хосю калтоски! — заканючил Симон.

«А почему бы и нет? — подумала Ирина. — Потом сразу же рванем домой. А Тагернзее подождет — съездим в следующий раз, когда снова выпадет моя «смена», а то, пожалуй, на сегодня с меня хватит. Это даже к лучшему — можно спокойно посидеть, отдохнуть, поесть жареной картошки с соусом, попить кока-колы. Пусть привыкают».

Ирина взглянула на Рики: он явно не имел никаких возражений.

— О’кей, господа! Вы победили, и мы идем на штурм ресторана!

В зале было почти пусто. Занятыми оказались лишь три столика. В углу сидела женщина среднего возраста, пила чай и явно нервничала — стучала в чашке ложечкой и нетерпеливо посматривала то на часы, то на дверь. У окна сидел господин, углубившийся в газету. А двумя столами дальше — пожилая чета с собакой, кажется, карликовым шнауцером. Он затявкал, когда вошла Ирина со своей свитой, но был призван к порядку своей хозяйкой:

— Фу, Бастик! Ты не должен на всех лаять. Видишь, люди пришли и хотят отдохнуть!

Но на Бастика это не подействовало. Он продолжал гавкать и успокоился лишь тогда, когда новые гости заняли места и хозяин ресторанчика подошел к ним.

— Мы хотели четыре раза жареной хрустящей картошки с кетчупом. А еще колы и мороженого! — без долгих раздумий распорядился за всех Гарди.

Ирина, смеясь, покачала головой, и поправила:

— Пожалуйста, только три порции. А для меня кофе и стакан воды.

Хозяин ушел, а Симон слез со стула и, забравшись к ней на колени, тесно прижался головкой к ее щеке.

— Ты мне тозе нлависся!

Ирина счастливо улыбнулась.

— Я и впрямь очень рада, что нравлюсь тебе. — Взглянула на остальных и поправилась: — Обожаю вас всех!

Рики нашел это «объяснение в любви» не только вздорным, но и просто лишним.

Поджав губы и сложив на груди руки, он демонстративно уставился в окно. Гарди, наоборот, решил тут же обрести выгоду из сложившейся ситуации.

— Тогда закажи нам сразу по два мороженых!

Ирина открыла было рот, чтобы ответить на это новое предложение, но тут дверь открылась и вошел мужчина в черном костюме и такой же рубашке со стоячим воротничком. По виду похожий на пастора.

Песик тут же принялся лаять. На этот раз еще яростнее. И не успокоился даже тогда, когда посетитель подсел к женщине, столь нетерпеливо посматривающей на часы.

— Ну прекрати, Бастичек! — умоляла хозяйка, гладя песика по шерстке, что тот воспринимал, видимо, как знак поощрения и заливался еще громче.

Лай просто оглушил всех, и взгляды гостей гневно устремились к пожилой чете.

Именно в этот момент Гарди вдруг громко и зло завопил:

— Почему не заткнут, наконец, пасть этой собаке?!

Человек у окна закашлялся за своей газетой, а хозяин ресторанчика, который в этот момент принес заказ, одарил Ирину не очень-то ласковой улыбкой.

Ирина густо покраснела.

— Да что ты все время орешь?! — шикнула она на Гарди и снова усадила маленького Симона на стул.

Пока немного не утолили голод, ребята не переговаривались ни громко, ни тихо — просто уплетали так, что для разговоров не было времени. Гарди заталкивал картофель в рот прямо двумя руками. А потом, в короткий миг тишины в зале, вдруг ткнул пальцем в сторону женщины и человека в черном костюме:

— Она кто? Жена этого пастора?

Ирина схватила его руку и прижала к столу.

— Нельзя размахивать руками, а тем более показывать на людей пальцами, — зашептала она.

— О’кей, о’кей! — отозвался Гарди, сунул освободившийся палец в рот. — Так жена она или кто?

— Чушь несешь! — громко стал наставлять младшего брата Рики. — У пасторов не бывает жен. Им нельзя сильно размножаться!

В зале повисла гробовая, убийственная тишина, пока человек, читавший газету, вдруг не захохотал, а за ним и все остальные. В том числе и сам «пастор».

Ирина, не привыкшая к подобным ситуациям, вначале готова была провалиться от стыда сквозь землю. Но пол под нею не обрушился, и она живой прошла через этот позор.

— Да, не так-то просто управляться с такой вот троицей, — посочувствовал ей хозяин, принеся всем еще мороженого.

При этом он дружески шлепнул Гарди по затылку:

— А ты, брат, за словом в карман не лезешь. Я уже давно так сильно не смеялся! — Затем наклонился к нему поближе и шепнул, как единомышленнику: — Знаешь, этот «пастор» совсем не священник, а портной. Зовут его Петер, и он совсем не святой. Особенно в отношении женщин… — Тут он поперхнулся. — Ну ты сам понимаешь, что я имею в виду. — И он с довольной улыбкой покинул зал.

Когда Ирина доставила вечером ребят домой, Герда еще не вернулась. Бернд встретил их и, потирая лоб, слушал с удивлением рассказ о прогулке.

Рики:

— Мы ездили на обалденном «кабрио»! Ничего себе ящичек. С бортовым компьютером. Всякое там стерео. А она, Ирина, гоняет, скажу тебе, классно!

Гарди:

— А потом мы ели жареную картошку, которая хрустит. И коку пили. И мороженое ели. А еще — сосалки! Потом Симон наделал в штаны.

Симон:

— А тетя Илина скасала, сто это все нисево, и купила новые! — Для доказательства он поднял пластиковый пакет со старыми штанишками, от которых еще изрядно попахивало.

— Та-ак! — Бернд окинул Ирину пристальным, изучающим взглядом.

Что-то здесь явно было не так! Нянечка из управления социальной помощи разъезжает на обалденном «кабрио» с бортовым компьютером, приглашает детей на хрустящий картофель, колу и мороженое, тут же покупая новые штанишки малышу, с которым приключилась детская неожиданность. Редкая методика воспитания! Очень странно все это.

Ирина, которая почувствовала его сомнения, попыталась улыбнуться.

— Видите ли, господин Бекер, мы не только психологически поддерживаем матерей, но и одновременно стараемся духовно воздействовать на детей, создавать для них атмосферу отдыха, каникул что ли… Дети должны быть веселыми, приветливыми, когда их матери после курсов врачебной терапии возвращаются домой.

— «Каникулярное настроение!», Ну-ну… — сказал Бернд, не очень-то вежливо закрывая за ней дверь.

Но завтра с утра, дал он себе клятву, непременно позвонит в это их «учреждение добрых услуг» и выяснит, что это за фрау Мартуссен!

ГЛАВА 5

У Герды были румяные щечки и странный, радостный блеск глаз, когда она вернулась домой.

Бернд с недоверием рассматривал жену.

— Ну и как прошла твоя сегодняшняя терапия?

Подозрительные интонации его голоса обеспокоили Герду. Что-то не в порядке с Ириной, с ребятами?

— Ну что сказать… — Герда размышляла, как бы получше ответить. — Ну в общем-то, порядочная нагрузка, хотя все довольно хорошо. Но это легко сказать, а другие вообще-то трудно переносят… А как у этой фрау Мартуссен?

— О-о, деток она вовсю развлекала, — съерничал он, потом вдруг странно зашмыгал носом. — Герда, да от тебя алкоголем несет!

Герда сжалась. Боже милостивый, об этом она и не подумала!.. Она запнулась, смущенно посмотрела ему в лицо с трехдневной щетиной.

— Видишь ли, это так принято. Они всей группой выпили наскоро немножко пива, а я позволила себе лишь маленький стаканчик шампанского.

— Так-так… Малюсенький стаканчик с группой, — съязвил Бернд.

— Ну да! — Она уже «завелась». — Из-за этого нечего устраивать мне истерики. Так надо. Ты гораздо чаще ходишь с твоим приятелем «попить пивка»!

— Все верно! После работы. И я это заслужил!

— Ай-ай-ай! А я, ты считаешь, этого не заслужила. Целыми днями убирать, стирать, готовить. Да еще возиться с детьми… Между прочим, с твоими сыновьями. Это же кошмарная работа по целых шестнадцать часов в сутки. И без выходных — семь раз в неделю!

— Опять старая песня! Как будто я не помогаю, когда у меня есть свободное время! — Бернд, глубоко засунув руки в карманы, стал носиться по комнате как тигр — И к тому же знай… — Он остановился перед Гердой, пронизывая ее испытующим взглядом. — Завтра утром я обязательно позвоню в это управление социальной помощи и справлюсь там, кто такая фрау Мартуссен. Даже слепому видно, что она никакая не нянечка!

С этими словами он выбежал из комнаты, хлопнув дверью.

Кровь словно застыла у Герды в жилах. Если Бернд позвонит в управление, все пропало! А как все хорошо началось… Прощай это гнездышко в мансарде, этот покой… Она тяжело опустилась в кресло и начала лихорадочно думать. И тут пришла спасительная идея! Герда вскочила, написала на листке бумаги телефонный номер и бросилась к Бернду. Тот сидел на кухне.

Она швырнула ему записку на стол.

— Ты прав! — ядовито заметила она. — Фрау Мартуссен никакая не нянечка, а одна из ответственных воспитательниц. Без таких, как она, эта служба социальной помощи ничего не стоила бы. И если ты уж очень хочешь звонить, уточнять, то пожалуйста! Набери номер бюро фрау Шёнлес. Это непосредственная начальница фрау Мартуссен. Но имей в виду: если начнешь разводить жалобы, то разговаривать с тобой не будут!

И Герда покинула кухню, не преминув при этом тоже хорошенько хлопнуть дверью.

Было всего полвосьмого. Тина, еще в одной рубашке, готовила себе завтрак, когда зазвонил телефон. Она сняла трубку.

— Квартира Мартуссен. У телефона Тина. А-а, это ты Герда… Что так рано?

— Бернд что-то заподозрил, — зачастила она и выложила все, что произошло вчера между нею и Берндом.

И как она, не зная, что делать, дала ему телефон Мартуссен.

— Понимаешь, он сейчас отправится на работу и наверняка сразу же позвонит оттуда, — завершила она свой доклад.

— Да. Он так и сделает. Надо же, мне как раз в университет, а Ирина сейчас отправилась на занятия своей йогой. — Тина состроила озабоченную мину. — Гм… Дерьмовые дела. — Она потянулась и тут же нашлась: — Впрочем, не беспокойся, Гердочка! Как-нибудь выпутаемся.

Тина положила трубку. Задумалась. Плохо, что именно сегодня Ларс был дома. Хотя он еще и потягивался в постели, но вот-вот встанет. Затем спустится вниз на завтрак, и, конечно же, сам возьмет трубку, если раздастся звонок.

Она зашла на кухню, налила себе чашку кофе, выпила глоток. И тут же ее осенило: взяла поднос, сервировала на нем завтрак, который приготовила для себя, и, торжественно подняв его, проследовала к спальне хозяина. Остановившись у двери, тихо постучала.

— Да, войдите! — В голосе Ларса слышалось удивление.

Вступив с подносом в спальню, Тина с улыбкой пожелала прекрасного доброго утра.

— Вот так сюрприз!

Ларс поднялся на кровати. Двумя руками попытался пригладить небрежно торчащие волосы и внимательно окинул взглядом симпатичный халатик жены, который теперь кокетливо обтягивал привлекательную фигурку девушки.

— Вы принесли мне завтрак?

— Да! — Тина малость запнулась: — Я, знаете… подумала… Я так благодарна вам и Ирине за все…

— Ах, вот вы о чем! — Ларс сделал движение рукой, которое могло означать, что не стоило утруждать себя.

Тина поставила поднос ему на колени, стараясь при этом так сверкнуть своим декольте, чтобы Ларс хотя бы на секундочку задержал на этом местечке свой взгляд. И наверняка оно ему очень понравилось.

Тут же выпрямившись, Тина отступила на шаг назад и пожелала приятного аппетита.

— А вы не хотели бы задержаться! — Он указал на место рядом с собой. — Мне, кажется, завтракать в одиночестве не такое уж удовольствие. — Его голос звучал подчеркнуто безобидно.

— Ох, — в тон ему ответила Тина, — я не могу долго здесь оставаться. К тому же скоро вернется Ирина со своей йоги. Думаю, она более приятно разделит ваше одиночество, чем я. — Изобразив сладчайшую улыбку, Тина выскользнула из спальни.

Ларс посмотрел ей вслед с явным удовольствием: хотя Тина держалась сегодня еще несколько чопорно… но в следующий раз эта симпатичная птичка залетит-та-ки в его гнездышко!

Тина влетела в свою комнату, быстро переоделась и устремилась вниз. Заварив свежий кофе, уже хотела было налить себе чашку, как зазвонил телефон. Она быстро схватила трубку.

— Управление социальной службы. Отдел по организации помощи многодетным матерям. У телефона Шёнлес, — четко отбарабанила она.

Пару секунд длилась тишина, затем послышался мужской голос:

— Меня зовут Бекер. Бернд Бекер…

Ага! Слава Богу, это и впрямь оказался он! Тина облегченно вздохнула.

— Слушаю. Что вам угодно, господин Бекер?

— Знаете… Дело в том, что у нас трое сыновей, и вы послали к нам для помощи на общественных началах некую фрау Мартуссен…

— О-о! Это наша лучшая воспитательница! — подхватила Тина. — Наша добрейшая фрау Мартуссен. Значит, вы и есть тот самый господин Бекер с Заксенштрассе? Если не ошибаюсь, вчера после обеда она впервые занималась вашими детьми.

— Да-да, точно…

— Так в чем, же причина вашего звонка? — Тина закусила губы, чтобы не рассмеяться.

— А в том, что ваша добрейшая фрау Мартуссен, — слово «добрейшая» он саркастически выделил, — возит моих ребят на роскошном «кабрио» аж на Тагернзее. А когда они там уже достаточно заморочили ей голову, ваша доб… ваша фрау Мартуссен кормила их жареной хрустящей картошкой, мороженым, поила кокой и еще чем-то. А когда самого маленького от всего этого добра запонос… я имею в виду, когда у него расстроился желудок, ваша воспитательница или няня — как она там называется? — купила ему новенькие, с иголочки, штаны, потому что старые он совсем обо… я имею в виду запачкал, черт возьми! Это что-то новенькое!

— Послушайте внимательно, господин Бекер. Трое живых, очень подвижных мальчишек оказались под присмотром совсем незнакомой им женщины. Сами можете представить, какая это трудная задача для воспитательницы. Поэтому фрау Мартуссен старалась завоевать их доверие, симпатию, что ли… Это ведь можно понять.

— Вы так считаете? — кашлянул Бернд.

— Конечно! Есть даже поговорка: любовь приходит через желудок. Тем более детская любовь, смело импровизировала Тина. — А как бы вы поступили на ее месте?

— Ну, я… я бы, — мялся тот.

— А все же? — не унималась Тина.

— Пожалуй, я тоже купил бы им эти хрустящие штучки, колу, мороженое, — прозвучало на том конце провода.

— Вот видите! — торжествовала Тина. — Доверие и доверие — вот чего нам следует добиваться от детей в первую очередь. Вам еще повезло, что такая женщина, как фрау Мартуссен, взяла на себя заботу о ваших детях и даже готова за свой счет их немножко побаловать. Да и сама фрау Мартуссен испытывает при этом радость. Она уже в двенадцатый раз стала крестной матерью для детей из таких подопечных семей. У нее, действительно доброе сердце, у нашей милой фрау Мартуссен!

Трубка долго молчала… Тина с недоумением пожала плечами: ведь так здорово все разыграла! И тут Бернд снова прорезался:

— Но, может, нам не стоит обременять такую богатую… — «барыню», видно, хотел он сказать, но тут же поправился: — Крестную.

— О чем речь, господин Бекер? Вы как агент по продаже автомобилей тоже неплохо зарабатываете. У вас нормальная семья. И не стоит стесняться. Итак, до свидания!

— До свидания, — смущенно отозвался Бернд и тоже положил трубку.

— Опять на эту дурацкую детскую площадку! — ныл Гарди. — Я теперь уже почти взрослый!..

Два дня тому назад ему исполнилось восемь. Именно тогда, на своем дне рождения, он здорово сдружился с Анной-Барбарой, которая была на пять месяцев старше и на которой он собирался… жениться — не теперь, а когда-нибудь позже.

И вдруг — на тебе! — играй опять в песочнице с малышами!

— Но ничего не поделаешь, — сказала Ирина — Не могу же я оставить тебя дома одного, — Она усадила Симона в коляску, сунула Гарди сумку с его игрушками и подтолкнула вперед. — В следующий раз ты можешь договориться с Анной-Барбарой о встрече на площадке, — предложила она. — Тогда бы вы все были у меня на виду и вам было бы весело.

— Она не хочет идти со мной на площадку, — возмутился Гарди, как будто Ирина предложила нечто несусветное.

Ирина вздохнула:

— Ну что тут поделаешь?

На детской площадке Гарди забрался на стенку и демонстративно скучал. Ирина пыталась втянуть этого «почти взрослого» отпрыска в «почти взрослый разговор», но все усилия оказались бесполезны: видно, Гарди твердо решил ее наказать.

Ситуация еще больше осложнилась, когда Симон схватил свою лопатку и стал пристраивать ее на голову своего товарища по играм, Фредди. Тот заревел, а Симон из солидарности подтянул ему. В последующие минуты Ирина и мать Фредди пытались унять этот действующий им на нервы дуэт.

Когда Симон в качестве компенсации предложил Фредди свою сломанную машинку, а Ирина, обессилев от этих борений, оглянулась в сторону стенки, Гарди на ней уже не было.

— Гарди! — закричала она.

Никакого отзыва. Он просто исчез!

Ирина подождала минут десять, затем попросила мать Фредди присмотреть за Симоном, а сама отправилась на поиски, дав себе клятву, что примерно накажет его. Было три часа двадцать минут.

В три тридцать она уже решила «всыпать ему как следует». Но когда минут через пятнадцать наконец нашла его, почувствовала такое облегчение, что с трудом сдержала желание благодарно обнимать и целовать его.

Оказывается, Гарди в это время всего лишь собирал каштаны со своим приятелем и очень удивился, увидя рассерженное лицо Ирины.

— Послушай-ка, — сказала она, прерывающимся от волнения голосом, — чтоб это было в последний раз, когда ты уходишь без разрешения. А что, если на тебя нападет какой-нибудь нехороший дядя?

Гарди с недоумением взирал на Ирину.

— Но ты ведь сама ходишь одна без разрешения и не боишься, что тебя возьмет чужой дядя!

— Ох, Гарди! Ведь это совсем другое дело. — Ирина вздохнула и попыталась найти подходящее объяснение, которое убедило бы его. — Я… Я уже просто не нравлюсь чужим дядям!

Но Гарди на этот счет был явно иного мнения. Он решительно затряс головой и убежденно заявил:

— Ты так не должна думать, Ирина. Ты им все равно будешь нужна. Ну чтоб, например, все чистила, убирала…

— Ого-о! — Ирина даже остолбенела. — Вот уж никогда не думала, что могу сгодиться только для таких целей.

Герда лежала на кушетке, грызла яблоко и читала как раз на том месте, когда сгорел дом Скарлетт. В это время раздался звонок. На мгновение она прекратила жевать и стала соображать, что делать.

Просто не открывать! Нет никого дома и все тут, решила она.

Но звонки продолжались. На этот раз непрерывно, все время, по два коротких, и Герда отважилась открыть.

У двери стоял среднего роста и среднего возраста светловолосый мужчина, который и выглядел средне — ни хорошо, ни плохо, все в нем было вполне заурядно. Он улыбнулся.

— В чем дело? — спросила она коротко.

— Видите ли, я ваш сосед. Снизу. — Он поклонился, даже прищелкнул каблуками и протянул ей какую-то чашку. — Знаете, у меня кончился сахар, и я хотел попросить одолжить мне немного.

Герда задумалась, может ли она раздавать Тинин сахар. Но, с другой стороны, лучше дать, чтоб поскорее от него избавиться.

— Ну хорошо, — Взяла чашку и захлопнула у него перед носом дверь.

Когда Герда снова ее открыла, сосед недовольно поводил пальцем перед ее лицом, словно хотел что-то внушить непонятливому ребенку.

— По-моему, не очень-то прилично с вашей стороны вот так оставлять меня на лестнице!

— Вот оно что! Чихала я на ваши приличия! — хмуро отрезала она. — И еще: сахар можете не возвращать. Всего хорошего! — И решительно захлопнула дверь.

Герда с досадой отбросила со лба растрепавшиеся волосы. «Ну и дурацкая история. Он, видите ли, подумал, что прямо рассыплюсь перед ним. Тоже мне красавчик!» От радужного настроения Герды не осталось и следа.

Вздохнув, она направилась в ванную, пустила воду, разделась. Ее взгляд упал на дверное зеркало. Она обернулась и стала внимательно рассматривать свое тело — так внимательно, словно оно готовилось на распродажу.

Когда-то оно выглядело совсем неплохо, и Бернд просто балдел от нее. Ее груди он называл тогда — «мои маленькие розовые холмики», а ее соски — «мои набухшие почечки!» В их брачную ночь он лил шампанское на ее впадинку на животе и затем нежно слизывал его… И позже, в конце первой беременности, перед самым рождением Рики, он часами мог гладить ее спину пуховкой, и ей это очень нравилось. Он, ее Бернд, был тогда такой ласковый, нежный, романтичный… А каким он был в постели — настоящий любовник! Впрочем, ей сравнивать было особенно не с кем: те двое, что были до Бернда, просто в подметки ему не годились — разве могли они доставлять ей столько радостей и удовольствия, как он… Так куда и почему все это делось?

Герда повернулась боком к зеркалу и стала рассматривать живот. Она была уже на пятом месяце, и ее беременность бросалась в глаза. Она медленно огладила себя, задержалась на выпуклости. «Господи, хоть бы была девочка!» — подумала она. Это была ее заветная мечта: если родить, то уже непременно дочь.

— Ох-ох!

Вздохнув, она опустилась в ванну и задумалась о Бернде — как там у них без нее? Несмотря на тот звонок в «управление», его не оставляли какие-то сомнения: видно, не так уж хорошо они все продумали… А потом, успокоившись, решила: «Ничего ты, Герда Бекер, не потеряешь, если время от времени отдохнешь днем или вечером. Такая возможность — просто подарок судьбы!»

И она твердо решила не мучить себя угрызениями совести и просто отводить душу в этом симпатичном гнездышке — пока все шло как надо.

Тина сидела в садике, наслаждаясь последними лучами послеобеденного солнца, и мысленно проигрывала перед собой действие оперы Верди «Аида», которую они слушали вчера. Уютно устроившись в кресле, она лениво потягивала шампанское, какие-то экзотические соки, даже покуривала при этом предложенную Ларсом симпатичную черную сигаретку, которая оказалась очень возбуждающей — этаким спецатрибутом для светских породистых женщин. Да и как было отказаться, если Тина уже разменяла свои последние двадцать марок и на ее счету оставалось всего ничего?

Она вздохнула, проследила за устремившейся вверх струйкой дыма и вслух пожаловалась:

— Никак не пойму — почему, когда у меня кончаются деньги, месяц кажется таким дли-ин-ным…

— Здесь могут быть две причины: или твой месяц недостаточно короток, или ты слишком много тратишь, — со смехом отозвалась Ирина, взглянув на часы. — О Боже! Уже поздно. Мне нужно бежать забирать детишек — сегодня ведь «вечер Герды».

— Эта возня с ребятами тебе все еще доставляет удовольствие?

— Представь: даже все большее! — Ирина радостно заулыбалась, — А этот шельмец Рики даже раскрыл мне свое сердце. Как-то рассказал, что у них появилась новая учительница истории. Я спросила его, как она выглядит. А он возьми и ответь мне: «Классно! Почти, как ты!..»

— Черт возьми! — Тина не удержалась от смеха. — Устами младенца глаголет истина!

— Что ты имеешь в виду?

— А то, что он просто влюблен в тебя!

— Как это!

— Именно влюблен!

— Чепуха какая-то… Влюблен. В меня?

— А почему бы и нет? У тебя есть все, что любят мальчишки этого возраста в женщине — положение, деньги, шикарный автомобиль, возможность исполнить чье-то желание. К тому же ты выглядишь презамечательно! Молодые люди это усекают сразу.

— Мне казалось, что такого подростка тянет лишь к девчонкам — чтобы потрогать, испытать какие-то новые ощущения.

— Ерунда! До девушек они даже боятся дотронуться. А вот для чувственного восприятия его тянет именно к тебе…

Попозже, когда Ирина ушла, Тина выпила еще бокальчик, помешала в камине, раскрыв бестселлер Андреаса Фолленвайдера, удобно улеглась на ковре, задумчиво уставившись на огонь. И не заметила, как сзади к ней подошел Ларс.

— Прекрасный вечер! — воскликнул он, заставив ее охнуть от неожиданности.

— Ты почему здесь? Ведь собирался ехать на выходной в домик на Тагернзее? — Со вчерашнего вечера они уже были на «ты».

— Да, собирался, но забыл дома ключи — Он подошел к шкафчику, взял связку ключей, словно в доказательство сказанного. — Уже был на полпути, когда спохватился. Так глупо… А теперь (он посмотрел на часы) уже поздно. Пожалуй, не стоит и ехать. А Ирины нет?

— Ушла. С четверть часа назад.

— Ты выпьешь еще? — Он кивнул на ее стакан. — На этот раз со мной.

— С удовольствием.

Тина встала и вышла на кухню. А когда вернулась, Ларс уже лежал, удобно вытянувшись на ковре — как раз на том месте, где только что возлежала она. Тина протянула бокал. Он принял его и молча похлопал по месту рядом с собой.

— Ну подойди же! Я не кусаюсь, — пошутил он, заметив ее колебания.

Тина присела рядом, как это делают японские гейши, и чокнулась с ним.

— За твое здоровье, Тина! Это просто чудо, что ты у нас появилась. — Он выпил. — Знаешь, словно жизнь снова пришла в этот дом.

— Спасибо! Ирина тоже об этом мне говорила… Конечно, ребенок внес бы нечто новое в вашу жизнь. Но ты, как видно…

— Опять ты об Ирине! — недовольно перебил ее Ларс. — И снова о ребенке. У нас его нет, и этим все сказано!

Чувствовалось, что Ларсу не по себе. Он залпом осушил свой бокал и задумчиво уставился на пламя камина.

— Мне кажется, что любой разговор на эту тему ты воспринимаешь как упрек лично в твой адрес, — заметила Тина, — Почему? — Она вызывающе приподняла свою правую бровь и уставилась на него пристальным взглядом.

Вдруг он встрепенулся, схватил ее за плечи и привлек к себе.

— Тина! Ты, наверное, давно уже заметила, что я не могу без тебя… Меня просто неудержимо тянет к тебе. Ты — такая соблазнительная!

Не окончив еще этой тирады, он устремил на Тину свои обворожительные глаза, и та почувствовала, как у нее перехватило дыхание, пугающе затрепетало сердце. Ах, если бы он не был мужем Ирины!..

Тина попыталась высвободиться из его объятий.

— Подумай об Ирине! — сопротивлялась она. Но Ларс, казалось, ничего не слышал. Обхватив ее, словно медведь, он катался по полу, жадно искал ее губы… Затем стал целовать их лихорадочно, страстно…

Чудесный трепет прошел по ее телу, на мгновенье она была обессилена, опьянена этой лаской. Но тут же вновь мелькнула мысль об Ирине, и благоразумие одержало верх над восторгом, который разносили по ее телу маленькие, быстро-быстро машущие крылышками бабочки. Она собрала все свои силы, резко оттолкнула Ларса и ловко выкатилась из-под него. Потом села и, тяжело дыша, отбросила упавшие на лоб волосы. Ее взгляд не предвещал ничего хорошего.

— Это неслыханно! Надо бы рассказать об этом твоей жене.

— Зачем? — рассмеялся Ларс. — Я оскорбил наивную школьницу?

У Тины даже перехватило дыхание: возмутительно! Неужто он считает ее такой дрянью, способной предать Ирину, переспать с ним под крышей их дома? Или он настолько самоуверен, настолько убежден в своей неотразимости, в дьявольских чарах этих голубых глаз, что до него, с его глупым мужским эгоизмом, даже не дошло, что для нее дружба с его женой гораздо дороже, чем возможность предаться с ним такой вот «овечьей любви»!

О женщины — мы — женщины!

Тину вдруг охватила ярость.

Да такая, что в ней родилось неодолимое желание поступить с ним так, как тогда с этим родственничком Вольфгангом — так ему врезала, что тот на время лишился и слуха, и зрения.

Она уже было замахнулась, но неожиданно нашла другой, лучший выход.

— Нет! — сказала она. — Ты прав: я уже не девчонка с косичками, которая может ябедничать жене на ее мужа. — Она подняла колени, положила на них подбородок, как будто предавалась глубоким раздумьям, и продолжила: — Если уж на то пошло, то Ирина не столь щепетильна, как я, в вопросах верности!

— Что-что?! — Ларс вдруг словно окаменел и беспомощно уставился на Тину. — Ирина? Ты хочешь сказать, что она… мне изменяет?

Тина кивнула.

— Вот именно! И не столь уж редко. Сейчас, например, с одним обалденным суперменом.

Она уткнула лицо в колени, чтобы скрыть душивший ее смех: вот каковы мужчины — бессовестно обманывают своих жен налево и направо, а стоит им услышать подобное о супругах, как тут же падают с неба на землю. А ведь те делают всего лишь то же самое, что и они!

— И кто этот тип? — Ларс хмуро взирал на Тину.

— Не знаю — видела его лишь однажды накоротке, когда они исчезли вдвоем в спальне. Но прямо скажу, выглядит он прекрасно. Стильный мужчина. Кроме того, он чуток, внимателен, великодушен. Он наверняка фантастический любовник. Такой даст женщине все, о чем только можно мечтать!

— Вот оно что! Такой даст!..

Он вскочил, по-журавлиному стал мерить шагами комнату. Чувствовалось, как его душит гнев, как бешено колотится сердце, как подымается желчь. Подумать только — жена ему изменяет! Да можно ли такое представить?… Это просто непостижимо. Обманывать его — в то время, когда он летает по всему миру, чтобы зарабатывать деньги! Обеспечивать благосостояние! И чье? Именно ее. Чтобы выполнять все ее прихоти, купать в роскоши, которую она так обожает!

В то время, как Ларс неистовствовал, демонстрируя свои душевные раны, Тина, снова расслабилась, уютно улеглась на ковре перед камином и наблюдала эти метания со злорадным смешком. Наконец-то она подсыпала перцу этому «славному, доброму Ларсу»!

ГЛАВА 6

Ирина сходила с детьми в кино. Смотрели «Бернхарда и Бланку». И теперь в ее машине они ехали домой.

— А мне что-то не хочется ехать сейчас домой, может, еще куда съездить? — запросил Рики. — Поехать по берегу Изара. Или поесть где-нибудь мороженого.

— Ты же знаешь, что это невозможно. — Ирина строго взглянула на него, — Между прочим, из-за тебя!

— Посему нельзя? Симон тозе хосет молозеного, — послышалось с заднего сиденья.

— Нельзя, потому что Рики еще должен зубрить на завтра историю! — злорадно объявил малышу Гарди.

— Сто зублить?

— Долбать, что задал учитель. Усек?

— Ф-ф! Плевал я на эту историю! — Рики даже кулаком пристукнул. — Вот было б здорово родиться еще в древнее время.

Гарди этого не понял.

— Почему в древнее?

— Чудак! Тогда не надо было бы учить то, что произошло уже потом.

— А-а, верно, — согласился Гарди, но немного задумался и озабоченно заметил: — Но тогда тебе пришлось бы драться с динозаврами. Скажу тебе, это не так легко. Помнишь, как вчера в кино Губер Эрнст?

Гарди представил себе, что перед ним динозавр, и стал изображать схватку с ним — прыгать, наносить ему боксерские удары. Симон смеялся и визжал от радости.

— Боже, да прекратите же наконец! Иначе мы опрокинемся! — возмутилась Ирина. — Разве можно вести машину, если такое творится!

— Точно! — согласился Гарди, перестал размахивать, руками и со вздохом откинулся на спинку сиденья. — А вообще-то вечно никому не угодишь — то велят говорить, то молчать…

Ирина свернула направо, и через сотню метров они уже были у дома.

— Хотите загадку? — обратился Рики к Ирине, когда они остановились у подъезда и вышли из машины. — Сколько ног у слона?

— Да это же для малышни! — воскликнул Гарди прежде, чем Ирина собралась ответить, — Конечно, четыре!

Рики довольно ухмыльнулся, небрежно облокотился на капот машины и изрек:

— Глупости, братец! У него их шесть. Две спереди, две сзади и еще две костяные ноги ^[52].

Понял? — Он залился смехом, радостно захлопал в ладоши и снова спросил: — А знаешь, как долго живут крокодилы?

— Не-е, — недоверчиво протянул Гарди.

А Рики все больше входил в роль загадочного мудреца.

— Это зависит от длины хвоста: длиннее хвост — дольше живет!

И Рики от удовольствия даже запрыгал на месте.

— Что ты мне тут лапшу на уши вешаешь? — обиделся Гарди. — У тебя небось крыша поехала!

Ирина вздохнула про себя, подняла на руки Симона и повела всех наверх.

Герда была уже дома и встретила их.

— Ну как они вели себя? — И взяла у нее малыша.

— Просто великолепно! — Услышав такое, Герда прямо-таки засияла от радости, но, заметив любопытный взгляд старшего, тут же подчеркнуто по-деловому продолжила: — Вообще-то должна сказать, что эти сеансы терапии начинают мне помогать, чувствую себя лучше, хотя и нахожусь еще под воздействием сильного нервного стресса. Мой врач говорит, что некоторое время лечение надо продолжать, пока совсем не выздоровлю. По крайней мере, до появления ребенка.

— Тут уж ничего не поделаешь — надо так надо.

Ирина поцеловала Симона, помахала всем остальным рукой и, обменявшись многозначительным взглядом с Гердой, побежала вниз к машине. Теперь быстро домой, поделать кое-какие мелочи, а потом залечь перед камином и… ничего не делать!

Присматривать за этой «командой» было ой как непросто, тем более что каждый из них тянул в свою сторону, и это сильно изматывало ее. Но, несмотря на это, Ирина чувствовала себя гораздо лучше, даже счастливой, с тех пор как они вошли в ее жизнь. Два раза в неделю у нее появлялось что-то новое, похожее на опору, которой раньше ей так недоставало! Этот веселый смех сразу всей троицы, если их что-то забавляло, эта искренняя радость в их глазенках, когда она придумывала для них что-нибудь «классное» — вроде поездки на Изар, вылазки в зоопарк, приобщения к настоящей соколиной охоте.

Ирина свернула к дому и очень удивилась, увидев в гараже машину Ларса. Странно, ведь сегодня после обеда он должен был поехать на Тагернзее и вернуться оттуда лишь завтра утром. Она поставила машину и пошла к террасе.

Ларс возлежал в шезлонге и, увидев Ирину, которая явилась перед ним с возгласом «хелло!», нахмурился было, но тут же столкнулся с ее притворно-дружелюбной улыбкой.

— А ты почему здесь? Ведь собирался ехать на Тагернзее.

— А-а! — коротко усмехнулся Ларс и встретил ее вопросом, полным ядовитой иронии: — Может, я тебе помешал, ждешь здесь своего любовника? — Он театрально всплеснул руками. — Твоего, как изящно выразилась Тина, «сверхмужчину»!

— Кого-кого я жду?

— Того типа, с которым ты меня обманываешь.

Ирина недоуменно покачала головой.

— Нет никакого типа, с которым я бы тебе изменяла! — Она была уже на грани срыва.

Прошла мимо него в комнату, бросила на диван сумку.

— О! Ты уже вернулась! — Тина спускалась по лестнице, переводя взгляд с Ирины на Ларса: очень уж расстроенными они оба выглядели. И вдруг захохотала. — Вижу, что твой муж уже устроил тебе сцену. Это я его немножко подразнила, чтоб он стал похож на рассерженного медведя. — Тина комично подошла к Ларсу, застыла перед ним в позе гипнотизера-психолога, устремив испытующий взгляд в его прекрасные, ставшие мгновенно колюче-холодными глаза. — Мы как раз только что провели небольшую полемику по проблемам брака, семейных отношений, верности и прочего. А так как твой муж твердо стоит на позициях высокой нравственности… — Она повернулась к Ирине. — Я так поразилась этой его убежденности, что решила чуть-чуть позлить его — чтобы почувствовал, что значит быть обманутым мужем.

— Ты… Ты хочешь сказать, что все это выдумала? — выдавил из себя Ларс.

— Разумеется, всю эту историю просто высосала из пальца. И что меня поразило: как ты мог всерьез принять всю эту чепуху? А ведь, кажется, неплохо знаешь свою жену!

Ларс не спускал глаз с Ирины. Он все еще не мог прийти в себя.

А она укоризненно повела головой и засмеялась:

— Так оно и есть, дорогой, у меня нет никакого другого мужчины!

Ларс все же решил изобразить недовольство — демонстративно засунул руки в карманы и, что-то проворчав, исчез в своей комнате, так оглушительно хлопнув дверью, что даже стены задрожали.

— Так что же все-таки случилось? — спросила Ирина. Тина небрежно махнула рукой.

— Да ничего особенного! Стоит ли толковать о пустяках?

Герда страшно не любила, когда ей приходилось звонить в какие-либо учреждения. Такие акции она оттягивала сколько могла, и когда, наконец брала телефонную трубку, у нее уже было испорчено настроение. Симон эти тонкости чутко улавливал. Если мама разговаривала с Ириной или Тиной, он вел себя тихо и примерно: спокойно играл рядом, о чем-то разговаривал сам с собой. Но стоило ей запросить какое-либо учреждение, как, например, сейчас — управление городского хозяйства, и в Симоне тут же пробуждалась жажда деятельности.

— Городское управление. Здравствуйте! Я вас слушаю, — отозвался на том конце женский голос.

— Видите ли… Дело в том, что…

Герда, собственно, знала, по какому вопросу звонит, но не представляла, к кому именно ей следует обратиться. Поэтому она долго и многословно пыталась втолковать служащей смысл своей просьбы. Однако стоило ей лишь начать свой монолог, как Симон подобрался к шкафу и потянул на себя нижний ящик. Герда прикрыла рукой микрофон и закричала ему:

— Симон, не делай этого!

Но тот не унимался, а удивленная дама из управления недоуменно воскликнула:

— Что-о? Что я не должна делать?

— Ничего. Это я говорю моему сыну, — заторопилась Герда и стала снова излагать обстоятельства своего дела, с бьющимся сердцем наблюдая при этом, как ее сорванец изо всех сил тянул на себя замурзанными, шоколадного цвета ручонками целую стопу полотенец и выглядел при этом совершенно счастливым.

— Минутку, по этому вопросу я свяжу вас сейчас со строительным отделом, — заявила представительница управления, и на другом конце стало тихо.

Никто не отвечал.

А тем временем Симон добрался до бумажных салфеток, разорвал упаковку и с удовольствием стал разбрасывать их по полу.

— Симон, немедленно прекрати, скверный мальчишка! — яростно закричала Герда.

Но в этот момент в телефонной трубке услышала возмущенный мужской голос:

— Да как вы смеете!? Какой я вам мальчишка!

— О-о! Простите меня… Это не вам… Видите ли, меня зовут… отдел строительства… то есть я — Бекер. Вот какое дело: наша квартира находится на третьем этаже, а у нас нет ни пожарной лестницы, ни даже огнетушителя. Скажите, это предусмотрено так или все-таки владелец дома обязан…

Герда запнулась, наблюдая, как Симон стал одну за другой подбрасывать кверху салфетки, стремясь воздвигнуть из них над собой целый курган.

— Вы не туда звоните: мы этими вопросами не занимаемся? — отрезал мужской голос из строительного отдела, и там положили трубку.

Сейчас Герда могла бы, в сущности, вплотную заняться Симоном, но не решалась отойти от телефона, так как в этот момент ее как раз могли соединить с нужным лицом, а то, в свою очередь, отозвавшись и не получив ответа, могло подумать, что здесь положили трубку. И тогда вся эта нервотрепка началась бы сначала. Поэтому Герда пыталась утихомирить Симона сперва на расстоянии, словами, но тот не хотел и слушать, продолжая довольно мурлыкать и покрываться салфетками…

— Ну иди… Подойди к своей мамочке, мой мышоночек! — пыталась приманить его Герда, с трудом подавляя кипевший в ней гнев. — Иди, иди же, мой маленький!

Но Симон не шел на эту приманку.

— Мама плохая! Симон хосет к Илине!..

Как раз в этот момент ее опять с кем-то связали, и женский голос отозвался:

— Да. Слушаю вас.

К этому времени запас терпения Герды был уже на пределе. Собрав последние силы, она вновь изложила в деталях все обстоятельства дела. Чтобы, наконец услышать в ответ:

— Извините, у вас так шумно, что я ничего не поняла! — Голос уже звучал раздраженно.

Зато Герда совсем рассвирепела и заорала на Симона:

— Да оставь же ты это в покое!.. Не трогай!

Но было уже поздно — малыш успел-таки вытащить из шкафа банку с коллекцией иностранных монет, крышка соскочила с нее, и все собрание со звоном рассыпалоь по полу. В восторге от содеянного Симон даже всплеснул руками и расхохотался.

А на другом конце провода дама из отдела поясняла:

— Да, да вы звоните совершенно правильно. Это как раз к нам нужно. Но, видите ли, сотрудника, который отвечает за этот участок, сегодня не будет. Звоните завтра до обеда.

— Я… я понимаю. Но в случае аварии куда мне обращаться? Алло! Алло!

Но там уже нажали на рычаг.

Герда пришла в ярость и швырнула трубку…

— Дельмо! — видимо, из чувства солидарности пролепетал Симон, вытер нос рукавом и протопал к стульчику, на котором восседал его любимый медвежонок Тедди. Он взял его на руки, улегся на диван и мгновенно заснул.

Напряженный телефонный разговор, по-видимому, утомил не только мать.

Франц Нидермюллер запер машину и бросил одну марку в щель парковочного автомата. Когда затем повернулся, чтобы идти в сторону Вагнерштрассе, он вдруг увидел эту женщину. Она стояла у перехода в ожидании зеленого света. Ну, конечно же! Теперь он был просто уверен, что это она, — перед глазами все еще стояло фото из той давнишней газеты, словно это было вчера. Да ведь это Мартина!

«Мартина, 24 года, блондинка, рост 1.71, никого не знает в этом городе и хочет познакомиться с мужчиной. В дальнейшем не исключено замужество».

Так выглядел текст объявления.

«Надо догнать, задержать эту обманщицу. Сдать ее в полицию! Высказать ей в лицо все, что о ней думаю», — пронеслось в голове Франца.

Устремившись за ней следом, он перебежал улицу на красный свет и чуть не попал под машину. Едва успев опомниться от пережитого страха, он снова устремился в погоню. И тут заметил, что она исчезла в толпе.

Он выругался про себя, хотел уж было отказаться от своей затеи, но увидел ее снова. Бросился вперед и скоро оказался так близко, что мог бы уже схватить ее за руку. Но тут ему в голову пришло нечто получше — разумнее проследить за ней до дома: если он узнает, где она живет, тогда ей никуда не деться! Он с ней разберется…

Это оказался трехэтажный дом старой постройки. Франц Нидермюллер просмотрел табличку со списком жильцов. Здесь их было шесть. Он сорвал свой шарф и, держа его в руке, позвонил портье. Открыла пожилая дама.

— Добрый день! — с улыбкой поприветствовал он ее. — Вот этот шарф только что обронила на улице молодая женщина. Я поднял, хотел догнать, кричал, но она не услышала и вошла в ваш дом. Ну, такая молодая, чуть больше двадцати, стройная, в светло-коричневой кожаной куртке…

— Да-да, догадываюсь, кого вы имеете в виду. Она живет на третьем этаже, это фройляйн Шёнлес, — охотно объяснила дама.

— Шёнлес! Ага, большое спасибо. — Он вежливо поклонился и направился наверх.

Так, что ж теперь делать — позвонить ей, заставить объясниться или просто записать ее имя, адрес и идти в полицию? Но дама уже сама все решила за него.

— Третий этаж. Тина Шёнлес, — повторила она вслед, заметив его колебания, и ободряюще ему улыбнулась. — Идите, идите, она очень симпатичная и совсем не кусается!

Ничего не поделаешь! Франц Нидермюллер поднялся наверх, позвонил, и, когда ему открыла сверкающая ухоженностью фройляйн Шёнлес, он молча отстранил ее, вошел внутрь и запер за собой дверь.

— Что это значит?! — вскрикнула Тина. Страх исказил ее лицо. — Немедленно покиньте мою квартиру, иначе… иначе я закричу!

— Пожалуйста, кричите себе на здоровье! — отрезал Франц. — Я даже не против, чтобы пришла полиция: мне самому не придется идти туда — даже экономлю время — и., давать показания.

— Давать показания? Против меня? Что еще за показания?! — Тина совсем растерялась — Вы, должно быть, сошли с ума.

— Да, я и впрямь был чокнутым, когда поддался на ваш дешевый трюк с этим проклятым объявлением о знакомстве и браке. — Он, гневно прищурясь, сверлил ее взглядом. — Потому что мне, видите ли, понравилась ваша «открытая» улыбка, ваш «честный и открытый» взгляд. Ха-а! Надо ж так купиться! Вижу, как хорошо вы себя здесь чувствуете — «одна в незнакомом городе». Как раз, как чувствовал себя тогда я, — действительно, чужой и одинокий здесь.

— Ах, вот оно в чем дело, это объявление… — Тина поперхнулась: и как этот человек ее нашел? Что ж ей теперь делать? — Видите ли, я вам сейчас все объясню.

— Вот как? Жду с нетерпением. — Нидермюллер с иронией усмехнулся.

Тина выключила радио, подошла к окну и отвернулась — ей трудно было столь долго выдерживать укоризненный взгляд этого парня.

— Я однажды прочитала объявление, в котором предлагались знакомства для серьезных отношений. Тогда у меня были материальные затруднения. Я позвонила в редакцию, и мне предложили подзаработать: им нужны были фотомодели для брачных объявлений. Сегодняшние агентства, объяснили мне, могли бы, конечно, публиковать фотографии женщин, которые хотят завести определенные знакомства, но по понятным причинам люди не хотят, чтобы их фото появлялись в открытой печати: пойдут разговоры — соседи, коллеги по работе, друзья… Скажут, вот, мол, такая-то ищет себе «друга жизни». Поэтому, сказали мне, агентства подбирают фотографии, которые представляют определенные типы женщин, чтобы показать их заявителям, но отнюдь не для публикации. — Тина повернулась к нему лицом и огорченно добавила: — Я им поверила, разрешила меня сфотографировать, получила за это деньги. А то, что они потом сотворили, произошло, поверьте, не по моей вине!

— Ах, не по вашей вине! — Франц даже засмеялся. — У вас все вышло так просто, а я потерял на этом 300 марок. Что получил взамен? Отказ! «К сожалению, Мартина уже сняла свое объявление». А когда я потребовал назад мои марки, меня просто высмеяли. — Франц тяжело вздохнул. — «Надо быть осмотрительнее, парень, неужто ты веришь в эти сказочки?» Выходит, и вы наивно поверили в их байки про фотообразцы?…

— Наивно? Может быть, — вздохнула Тина. — Но еще наивней оказались вы: отсчитать триста марок за адрес, которого нет.

Они долго стояли друг против друга, как удав и его жертва, пока, наконец Тина, не выдержав взгляда Франца, отвела глаза.

— Вообще-то вы правы — мне надо было догадаться, что здесь не совсем чисто, но… мне так нужны были тогда деньги. Впрочем, если бы я не согласилась сфотографироваться, то на моем месте оказалась бы другая.

— Выходит, все так просто… — не мог скрыть досаду Франц.

— Да, просто именно для меня!

Тина уже начала злиться на этого настырного типа. Неудивительно, что такой недотепа стал искать себе подругу по объявлению. Ему бы еще такую, чтоб не надо было с ней даже разговаривать.

Она села на диван, поджала ноги и положила голову на колени. Не так-то все это просто было и для нее, как думает этот тип. Конечно, совесть ее была неспокойна.

— Мне, действительно, жаль, что так вышло!

Минуту оба молчали. А когда Тина подняла голову, он вдруг сказал:

— А знаете, я тогда в самом деле влюбился в вас по фотографии. Сразу же! Ваш взгляд… Улыбка… Мне тогда показалось, будто знаком с вами уже сотню лет. Я больше ни на кого не смотрел. В мыслях был только с вами. И мне стало так больно, когда понял, что все это обман…

— Но послушайте, ведь я же не обманщица. И никогда не была ею. Понятно, что я не столь много получила денег за фото, сколько потратили вы… Но если речь идет о ваших трехстах марках, я, может быть, смогу вам вернуть их.

Франц Нидермюллер разочарованно взглянул ей в глаза, покачал головой и холодно произнес:

— Выходит, до вас не дошло… Да при чем тут эти проклятые деньги! — И шагнул к выходу.

Через несколько секунд в дверь снова раздался звонок. Тина вздохнула: неужто это снова он? Чего он, в конце концов, хочет? Она рванула дверь, но вместо Франца Нидермюллера перед ней стояла Герда.

— А, это ты! Почему звонишь, ведь у тебя же есть ключ.

— Во-во! Откроешь тут! От тебя вырвался какой-то тип, прямо чуть не перескочил через меня. Откуда я знаю, может, у тебя какая-то тайная оргия или уже прячешь труп?

— Труп? И впрямь что-то вроде этого. А еще у меня труп в подвале — я о нем просто забыла!

Тина приняла от Герды сумку с покупками и провела ее на кухню. В сумке были бутылка безалкогольного шампанского, шоколад с начинкой и три артишока.

— А шампанское с «алкой» и длинные белые батоны принесет Ирина, — сказала Герда. — Я только что с ней говорила по телефону. А ты вроде собиралась угостить коктейлем. Не забыла?

— Уже в холодильнике. — Тина залила воду в кастрюлю и поставила на плиту. Тут раздался звонок, и она пошла открывать.

Пришла Ирина.

— Привет подружкам! — Она обняла Тину, затем Герду.

— Приветик! — коротко бросила Тина и снова скрылась на кухне, чтобы опустить артишоки в кипящую воду.

— Что с тобой? Кто-то тебя подзавел?

— Это из-за трупа… Правда, пока живого — он чуть не сбил меня с ног на лестнице!

— Какой-то тип, да? — Обе женщины обменялись взглядами и уставились на Тину.

— Обрадовались! Совсем не то, что тут Герда вообразила. Этого «типа» я до того ни разу не видела. И не сверлите меня глазищами!

Она взяла три тарелки, приборы, поставила на стол и села, подперев щеки ладонями.

Ирина и Герда тоже уселись, но последняя не унималась:

— Если ты его не знаешь, то, что он делал в твоей квартире?

— Да он просто ворвался! Отодвинул меня в сторону и запер за собой дверь. Я от него чуть умом не тронулась. Можете мне поверить. — Тина встала, достала шампанское и разлила по бокалам. Затем стала рассказывать о случае с фотографией с агентством и закончила: — Я уже давно обо всем этом забыла, ведь прошло аж четыре года!

— А как же он тебя нашел?

Тина только пожала плечами.

— Самой хотелось бы знать — просто ума не приложу.

Ирина подняла бокал.

— Хватит хандрить! Парень этот уже ушел, Тина успела оправиться от страха. А мы так редко все вместе встречаемся, что не стоит портить настроение из-за пустяков. Так содвинем же бокалы. За нас! Прозит!

— А где ребята? — спросила Тина, у которой явно поднялось настроение.

— С ними Бернд занимается. А я сейчас на пути к занятию гимнастикой для беременных. Наша «дорогая фрау Мартуссен» не могла прийти из-за приема у врача. Так что пусть он теперь сам хлебнет, что значит возиться с детьми.

Тина с удовольствием восприняла это.

— Ты молодец? Прямо не узнать тебя…

Позже, когда Герда вышла из комнаты, она заметила Ирине:

— Знаешь, я чертовски беспокоюсь за нее. Представь себе — этот тип, который меня осаждает… и Герда совсем одна здесь. Если что случится, я не прощу себе.

— Ты и впрямь полагаешь, что он снова заявится?

— Не знаю. Скорее всего нет. Но мало ли что… Оскорбленные мужчины способны на все.

Ирина свернула на песчаную боковую дорогу и с сомнением покачала головой:

— Определенно мы заблудились! — сказала она.

Вместе с Симоном, Гарди и Рики они направились в хозяйство, где можно было покататься на пони. Это где-то между Браунау и Виттибройтом. Ребята хотели однажды провести там выходной и даже раздобыли где-то адрес.

— Мой приятель Тони уже был там, и ему все здоровски понравилось, — заявил тогда Рики и вручил ей рекламный проспект.

К сожалению, описание подъездных путей туда оказалось довольно путаным, а по дороге не встретилось ни единой души, у которой можно было бы что-то узнать.

Сомнительно, чтобы в этом всеми забытом месте, кроме птиц да зайцев, вообще кто-нибудь встретился, озабоченно размышляла Ирина и была очень удивлена, когда после поворота у какого-то проржавевшего забора вдруг увидела маленькую девочку. В руке у нее была палка, а лицо выражало такую отважную решимость — ну прямо миниатюрный Робин Гуд! На траве перед ней лежала чем-то наполненная сумка, очевидно вещичками, которые оказались важными вот для такой шестилетней путешественницы.

Ирина остановила машину и спокойно подошла к девочке, которая с любопытством на нее взирала.

— Мне кажется, я здесь заблудилась. Ты не могла бы помочь мне найти дорогу? — спросила Ирина и тут же опустилась рядом с ней на траву: она уже знала, что дети бывают доверчивее, если взрослые садятся рядом с ними.

Малышка взглянула на нее огромными печальными глазенками, долго молчала, прежде чем ответить:

— Да… Я здесь живу-у!

— Живешь здесь? Но я нигде не вижу домов! Где же ты можешь жить?

— А вот там за горкой, в лесу. Я живу там с папой. А ты едешь в Америку? — простодушно лепетала она.

— В Америку?… — удивилась Ирина.

— Если ты туда едешь, то возьми меня с собой. Можешь?

— Гм-м, видишь ли… — растерялась Ирина, не зная, что и ответить. Нужно быть очень осторожной, скорее всего эта девчушка сбежала из дома. Как бы ее не спугнуть. — Ну если ты хочешь в Америку… то тебе нужен паспорт. Он есть у тебя? — нашлась наконец Ирина.

— А что это такое — пас… паспорт?

— Ну, паспорт — это такая бумага, в которой написано, как тебя зовут, где ты живешь, кто твой папа…

— Не-е, такого нет у меня. Но ты можешь сама все написать, а я скажу тебе. И тогда у меня тоже будет паспорт!

— Конечно, если ты мне скажешь… — Ирина чувствовала себя коварной обманщицей, и ей было неловко.

Малышка молчала и испытующе ее рассматривала.

— Это все твои ребята?

— Нет, это дети моей подруги. Мы выехали за город, на прогулку. Но скажи мне все-таки, почему тебе нужно непременно в Америку? А если б я могла взять тебя с собой, скажем, в Англию?

— Нет, мне нужно в Америку! — воскликнула беглянка. На глазах ее выступили слезы. — Я должна!

— Ты должна?

— Да-да! Мне нужно.

Ирина беспомощно гладила рукой молодую, буйно растущую рядом траву и представляла себе необъятные просторы океана. Ее недоуменный взгляд скользил по белокурым девчоночьим волосикам, по ее решительно сжатому ротику, утопал в ясной синеве ее глаз.

— Но все-таки почему тебе понадобилась именно Америка, только Америка? — добивалась она.

— Потому что оттуда летают в небо ракеты!

Ирина ошарашенно уставилась на нее.

— Ты что — собралась лететь на Луну?

— Не-е-ет! — закричала девчонка. — Зачем мне на Луну? — Ее взгляд стал вдруг серьезно-печальным. — Потому… потому что моя мама ушла на небо, — тихо добавила она. — Так мне папа сказал…

— Вот оно что! Так сказал папа… — отозвалась Ирина, не зная, как реагировать на эту новость.

Рука все еще гладила траву, сердце тревожно стучало, а в голове роились тысячи мыслей. Видно, мать умерла, а девочку утешали такой вот «святой ложью» — «твоя мамочка на небе»!

Ирина чуть не разревелась. Она видела перед собой печальные детские глазенки и мучительно искала выход из ситуации. Вспомнила при этом свое детство. Ей тогда нравились летающие слоны, и она часто мечтала о них: как они унесут ее далеко-далеко, в прекрасный сказочный мир, в котором всем весело и никто никого не обижает.

— Знаешь, — сказала она, — небо, о котором ты говоришь, очень далеко, и туда могут долететь только летающие слоны.

— Летающие слоны? — изумилась малышка, в глазах которой скопились готовые излиться через край ресниц обильные слезы. — Но таких совсем не бывает!

— Наоборот, один есть. Я сама его видела, когда была примерно такой, как ты. Он белый и у него красивые голубые глаза — совсем, как твои, — Она пыталась улыбнуться.

— А как я его найду?

— Его нельзя найти. Нужно просто ждать, и однажды он может прийти к тебе. И ты сможешь на нем улететь.

— А моя мама? Я хочу к ней! — И девочка вдруг горько заплакала.

Ирина поднялась, взяла малышку на руки и прижала к груди ее мокрое от слез лицо.

— Твоя мама умерла, — сказала она, — Но по-настоящему она никогда не умрет, пока ты о ней помнишь и мечтаешь о летающих слонах…

Она отнесла ее в машину и отвезла к отцу, который, как оказалось, и был владельцем той фермы, где ребята хотели провести выходной. Он безуспешно искал дочь и пришел в ужас, когда узнал, что с ней приключилось.

Позже он рассказал Ирине, что пока он с девочкой собрался пожить у своей сестры в Бургхаузене — там за ней был бы получше присмотр и нашлись бы сверстники для игр. Но для этого пришлось, к сожалению, продать пони — так что покататься теперь не на чем.

Так вот печально закончилась их загородная вылазка, и по пути в Мюнхен Ирина едва сдерживала слезы. Здесь оказался ребенок без матери. А она — мать без ребенка. Да, судьба бывает иногда чертовски жестока…

— Привет! Да это никак Тина, прекрасная подруга Ирины Мартуссен!

Тина обернулась и увидела перед собой высокого белокурого мужчину, которого она встретила на одной из вечеринок у Мартуссен, где и познакомилась с ним.

Его звали Фредерик Басти, журналист, работавший в области авиации и авиатехники. В таком качестве он сопровождал однажды Ларса в полете через Атлантику, чтобы написать очерк о жизни и работе капитана воздушного корабля. С тех пор он вошел в круг знакомых Мартуссен и стал часто бывать у них.

— Привет! — отозвалась Тина и протянула ему руку. Фредерик взглянул на часы.

— У меня есть чуть побольше часа времени: потом у меня договоренность по поводу одного интервью. — Он кивнул в сторону кафе «Луитполд». — Что, если выпьем там по бокальчику шампанского?

— Охотно! — Тина улыбнулась.

Она еще там не была, тем более с таким роскошным кавалером. Выглядел он просто фантастически — обаятелен, галантен. И всего на десять лет ее старше. Как тут отказаться!

Они выпили «пикколо», увлеченно болтая. Иногда Фредерик, как бы случайно, в разговоре касался ее руки, плеч… Ей пришлось сдерживать себя, чтобы не задышать при этом слишком взволнованно. Да и шампанское ударило в голову. Все в ней торжествовало и пело!

Неожиданно он извлек из кармана куртки пригласительную карточку. Из красивой белой бумаги, с золотыми тиснеными буквами. Он положил ее перед Тиной, чтоб прочитала.

— Я буду рад, если согласишься пойти со мной, — с улыбкой сказал он, и по телу ее словно затрепетали тысячи маленьких бабочек.

Еще бы не согласиться! Венгерское посольство давало прием «в честь открытия Недели Венгрии». И не где-нибудь, а в «Хилтоне»! Это значит, что приглашенные — самые важные люди, сливки общества.

— В четверг? — Она сложила трубочкой губки, словно взвешивая. — А почему бы и нет. Я там как раз еще не была!

— Тогда я заеду за тобой прямо к Мартуссен. Скажем, к полвосьмого?

— Порядок!

Ирина возилась на кухне, когда к ней, словно буря, ворвалась Тина.

— Представь себе: я встретила Фредерика Басти, и он пригласил меня на прием венгерского посла. В четверг. Здорово, а?!

Ирина засмеялась.

— Шик! Но какие у Фредерика дела с венгерским посольством?

— Его просто пригласили. Тебя это удивляет?

— Собственно, это неважно, — пожала она плечами.

— Вот именно. Зато важно другое — что я надену? Ирина задумалась.

— Я бы сказала, здесь потребуется вечернее платье.

— Я тоже так думаю, но у меня его нет!

Ирина залила взбитыми яйцами запеканку и поставила ее в духовку. Затем сбросила фартук и потянула за собой Тину.

— У меня навалом вечерних платьев. Будет просто смешно, если мы не отыщем что-нибудь подходящее.

— Ой, Ирина! Что бы я делала без тебя? — Она повисла у нее на шее. — Ты, действительно, моя чудо-подруга!

Однако найти платье, которое подошло бы Тине и ей понравилось, оказалось не так-то просто. Она не выносила всякие там рюши, узкие юбки со складками, сборками, платья, расшитые каменьями и цветами. Все дорогое и кричащее она тут же отвергала и даже не хотела примерять.

И тут Ирина вспомнила о платье, которое одевала на пятый день после своей свадьбы. Тогда они провели уикэнд в Венеции, и им удалось достать билеты в оперу. Потребовалось достойное платье, и Ларс купил таковое в модном магазине «Лучча».

— Подожди-ка, я сейчас… — Она побежала наверх и тут же вернулась с платьем.

— Бог ты мой! Да это же, как раз для меня! — завопила Тина и прямо-таки вырвала его из рук.

Верхняя часть его была из черного тяжелого сатина с эластиком, без бретелек. А юбка — длинная, скромно украшенная шитьем приятных пастельных тонов. Никаких рюшей, складок, кисточек!

Тина тут же скользнула в него. Оно сидело великолепно, словно было сшито на нее, только подол был длинноват, он доставал до пола и несколько волочился. Но если она наденет свои новые черные лодочки на высоком каблуке, то все будет как надо.

— Это просто фантастика! В нем я произведу фурор! — восторгалась Тина и снова повисла у подруги на шее.

— Его все же надо почистить, — принюхалась Ирина к платью. — Пахнет чердаком и молью. Лучше я возьму его завтра утром с собой и занесу в химчистку Бернауэра. Через два дня оно будет готово, и его наверняка не испортят.

В четверг после обеда Тина принесла платье из чистки и расстелила на кровати. Рядом поставила свои черные туфельки и направилась в ванную. И пропала там.

В четверть восьмого Ирина ей постучала.

— Ты что-то совсем закопалась! Уже время… Фредерик наверняка вот-вот заедет.

— Еще немножко. Только подправить брови — и порядок!

И все-таки она была еще не готова, когда появился Фредерик.

Тина быстро облеклась в платье и предстала перед ним — красивая, сияющая… Он прямо не отрывал от нее глаз.

— Это какое-то волшебство! — восхитился он, целуя ее в обе щечки.

— Действительно, великолепно, — подтвердила Ирина и протянула Тине свою вечернюю сумочку. — Итак, желаю вам обоим приятного вечера и много удовольствий!

— Спасибо! — Фредерик распахнул дверь и заметил Тине: — Осторожно со своим платьем — на улице дождик.

Тина подобрала юбку и, поддерживаемая Фредериком, нырнула в машину.

До чего же все здорово! Она была просто счастлива!

— И как все-таки тебя пригласили на такой прием? — полюбопытствовала она, когда уселась.

— Не меня, а редакцию, — уточнил он.

— О! — удивилась она. — Венгры любят не только свои гуляши, но также и самолеты. Но ты ведь не самолет, а журналист по летным делам. Так я думаю.

— Отгадка здесь вполне простая, — в тон ей отозвался Фредерик. — Мой редактор, который участвует обычно в таких общественных мероприятиях, готовится впервые стать отцом, уже несколько дней места себе не находит. Но его будущий отпрыск озорничает, не торопится познакомиться со своим папой и остается пока на месте — в животе своей мамочки!

— Во-от оно что-о! — воскликнула Тина и, подумав, осведомилась: — На этом приеме мы можем вести себя совсем свободно, как все остальные?

— Конечно! — засмеялся Фредерик. — Мы такие же приглашенные, как и все другие гости.

Перед «Хилтоном» стоял одетый в черный фрак портье. Он помог им выйти из машины и указал путь на широкую лестницу.

— Прошу вас… Первый этаж. — И подобострастно раскланялся.

Тина снова подобрала юбку — на этот раз из-за лестницы, — сделала для солидности важную мину и величественно, ведомая Фредериком, направилась вверх, в сторону посла. Там, где кончалась лестница, стояли две статуи, которые при ближайшем рассмотрении оказались людьми. Их был целый ряд: «гофмаршал», обер-бургомистр, господин посол, а за ним в трех шагах — супруга посла.

Фредерик и Тина были представлены. Им пожали руки и приветствовали «пламенной мадьярской улыбкой». Следовал обмен ничего не значащими фразами, посол все время раскланивался, так же, как и Фредерик, — по мере их представления разным лицам. А Тина все время улыбалась, хотя ей скорее было свойственно усмехаться. Но она не делала этого, зная, что такое в этих кругах считается неприличным, да и не хотелось подводить Фредерика.

И тут случилась эта история с платьем!

Чтобы перейти в большой зал, они с Фредериком должны были снова продефилировать вдоль ряда «статуй» — на этот раз в противоположном направлении. Тина юбку не подбирала, так как здесь не было ни луж, ни ступенек… И тут она наступила себе на подол — как раз, когда оказалась среди устремившегося вперед потока оживленных, как бы заразившихся венгерским весельем людей. И предстала перед всеми… по пояс обнаженной: что-то там соскочило, и верхняя часть одежды стремительно упала вниз. А еще ниже при этом упало ее сердце!

Сначала она побледнела, потом, выйдя из оцепенения, совсем «неинтеллигентно» потянула платье на обнажившиеся груди и бросила взгляд в поисках ближайшего окна, из которого можно было бы выпрыгнуть. Но окон там как раз и не было! Этот позор нужно было пережить еще при жизни!

Господин посол, когда она взглянула на него, вдруг закашлялся, еще вежливей, чем до этого, улыбнулся ей, поклонился и произнес:

— Вы просто очаровательны, гнедиге^[53] фрау! Изумительны!

Какие дымчато-голубые глаза, к тому же эти каштановые волосы… Не правда ли, Марика?

— И впрямь прелестна, — подтвердила госпожа посол. Причем улыбнулась такой медово-ядовитой улыбкой, какие не принято было расточать даже в этих кругах.

Из-за такого позора Тине было бы лучше немедленно бежать оттуда, но пришлось остаться, так как Фредерик был там по делам службы. И ей пришлось искать утешение… в вине.

Она схватила стакан красивого разноцветного коктейля, который разносила на серебряном подносе знойная венгерская девушка, и опрокинула его в себя.

«Так вот как становятся алкоголичками!» — подумала она и тут же взяла новый бокал.

Фредерик до сих пор не произнес ни слова.

— Ты сердишься на меня? — спросила она, беря с подноса уже третий стакан этого чудесного многоцветного венгерского напитка и крепко ухватилась при этом за руку Фредерика: у нее уже все поплыло перед глазами.

— Если ты и дальше будешь так пить… — прошипел он, отняв у нее стакан и поставив на стол.

Высокопоставленные хозяева приема в это время вошли в зал и снова приветствовали почетных гостей. Обер-бургомистр стал произносить речь, и Фредерик схватился за блокнот. В заключение выступил сам господин посол… Фредерик старательно за ним записывал, а Тина уже боролась с первыми приступами тошноты: она, бедняжка, много пила и ничего не ела!

Тина подошла к Фредерику, который беседовал с какой-то дамой, и бесцеремонно взяла его под руку. Это ему не понравилось, и он невольно освободил ее.

В это время наконец открылся буфет, и Тина набросилась на огненное венгерское жаркое, гуляш, жареные колбаски с капустой и… тут ей вдруг стало совсем плохо.

Нужно уходить немедленно!

Она поставила тарелку и повернулась к Фредерику, увидев его холодное надменное лицо, не на шутку разозлилась.

— Фредер-рик! Я в тебе разочаровалась — считала тебя нормальным, самостоятельным человеком, а ты… ты просто лишенный чувства юмора идиот! Не-е вижу смысла с тобой оставаться. Беру такси и еду домой! — С этими словами она почти бегом покинула зал.

Вышло так, что за всю поездку она не проронила ни слезы, но, когда закрыла за собой дверь виллы Мартуссен, стала рыдать — безутешно, беспомощно!..

Ирина, которая смотрела в это время по телевизору поздний сеанс детективного фильма, тут же прибежала к ней.

— Ради Бога! Что случилось?

— Что случилось? — Теперь уже Тина по-настоящему заревела. — Могу рассказать. Сначала я оказалась перед послом голая по пояс, так как наступила на подол платья. А затем Фредерик не захотел даже со мною говорить. Я сразу стала для него пустым местом, понимаешь? Чтобы пережить все это, этот скандал, я выпила лишних пару бокалов. А потом мне стало ужасно плохо. Взяла такси и приехала домой. Как видишь, для меня получился «приятный, полный удовольствий вечер».

Она подобрала злосчастную юбку, побежала наверх, захлопнула за собой дверь и с рыданиями упала на кровать.

Одно было несомненно: она уже никогда не сможет появиться в обществе «верхних десяти тысяч» города Мюнхена!

ГЛАВА 7

Ирине нравилось бродить по воскресным рынкам, любила их атмосферу, пеструю толчею, громкие крики зазывал-торговцев. Это, словно отдых, — вот такое хождение по рынкам. Так ей казалось.

Когда Ирина сделала «со своими ребятами» вылазку на Ингильштадт, там был как раз большой рынок, и они все вместе сразу же погрузились в его удовольствия.

Гарди взял ее за руку, Симон вцепился в сумку, а старший независимо вышагивал рядом.

— Если вдруг потеряешься, то ты знаешь, где стоит машина. Там и встретимся, — на всякий случай предупредила она.

— Ясно, чего уж там, — отозвался Рики и тут же исчез.

— А ты, Гарди, на всякий случай, будешь все время держаться рядом со мной. За это ты потом получишь самое большое шоколадное мороженое или можешь что-нибудь выбрать на стенде игрушек.

— Ясное дело — хочу динозавра!

— Как знаешь… Но все это потом, если будешь все время держаться рядом и слушаться меня.

Гарди прямо-таки опьянел от такого обилия людей, цветов, каких-то рыб, бесчисленных ярких сыров и фруктов, словом, от всего, что можно было видеть и слышать. Он взирал на все с широко открытым ртом и восторженно сияющими глазами.

У одного из стендов, где шла дешевая распродажа яблок, толпился народ, и они, с трудом пробираясь дальше, остановились у вешалки с галстуками.

— А ты, молодой человек, вижу не промах! — услышала вдруг Ирина глубокий, клокочущий от смеха мужской голос.

Обернувшись, она увидела красное, пышущее здоровьем лицо торговца галстуками, который с лукавой заговорщицкой миной грозил кому-то пальцем.

— Но ты еще для этого маловат!

Ирина проследила за его взглядом, и выявилась причина этой веселой реплики — ее Гарди, держащий в руке ядовито-красный галстук с изображением обнаженной особы.

Гарди выпустил из рук злополучный галстук, прищурился и в ответ на его «пальчик» пригрозил своим кулачком.

— А вот и не мал! Не мал! — И сердито добавил: — Мне уже двадцать. И у меня просто болезнь роста!

— Ах, вот оно что? У пацана просто оказывается «болезнь роста»! — развеселился торговец. — А ты забавный парнишка. Ха-ха-ха!

Смех «галстучника» звучал у нее в ушах, когда Гарди «отколол» еще один номер, также вызвавший смех. В одной из палаток она купила острое крестьянское масло, которое так любил Ларс, и так называемые «счастливые яйца с сюрпризами». Когда рассчитывалась, Гарди старательно читал надпись по слогам на рекламном стенде:

«Яйца — собственная продукция»

— А что такое про-дук-ция? — захотелось ему тут же узнать.

— Ну это производство. Когда что-то делают, выпускают.

Гарди казался крайне удивленным. С явным любопытством стал рассматривать продавщицу, толстую приятную женщину лет пятидесяти. Потом снова уставился на Ирину и громко, во всеуслышание, не скрывая своего удивления, вопросил:

— Она что — сама несет яйца?!

Женщина прыснула от смеха, схватилась руками за свой солидный живот и вдруг озорно, по-базарному, заголосила:

— Покупайте яйца! Сама несу — сама продаю! Яйца собственного производства. Берите — всего лишь сорок пфеннигов штука! — При этом она хохотала до слез.

Но Гарди, почувствовав себя оскорбленным до глубины души, гневно топнул ногой и заорал:

— Я хочу домой, домой! Никогда больше не пойду на рынок. Так и знай!

— Почему же? — изумилась Ирина этой внезапной вспышке гнева и злости.

— Потому что здесь все нехорошие. Смеются, а сами не знают, почему!

Герда сидела у окна и, положив ноги на решетки камина и наблюдая, как колышатся верхушки деревьев на участке соседа, ела соленые палочки. И тут раздался звонок — два раза, громко и требовательно.

«Черт побери! Если опять этот парень снизу, этот Байерле, то он получит свое!»

Надоел своими приставаниями, слюнявыми комплиментами, подношением цветов. Только что опять подложил ей под дверь букет, что вянет сейчас на Тинином столе без воды.

Герда встала и гренадерским шагом промаршировала к двери. О! Как она была зла! По пути схватила букет, чтобы тут же врезать этому Байерле прямо по физиономии, по ушам. Резко рванула дверь и… ошеломленно уставилась в смущенное лицо молодой женщины, поразительно похожей на Тину.

— Кто вы? — с удивлением спросила та.

— Меня зовут Герда Бекер, подруга фрау Шёнлес. А вы?

— Я ее сестра Соня. Тина дома?

— Нет, к сожалению.

— И когда она вернется?

— Как сказать… — Герда поджала губы, размышляя, что ей сказать. — Во всяком случае, не скоро. Но я могу ей передать, если увижу…

— Мне нужно поговорить с ней сейчас! — Глаза Сони наполнились слезами.

— Гм-м… может, вы тогда войдете? — Герда отошла в сторону, закрыла за Соней дверь и снова швырнула букет на стол.

— Цветы надо бы поставить в воду, — растирая по лицу слезы, сказала гостья, — у них уже головки обвисли.

Герда попыталась улыбнуться, но даже не подумала последовать ее совету.

— А где Тина? Я с утра сегодня звонила ей, но никто не отвечал.

— А-а… Видите ли, ваша сестра временно живет… у одной своей подруги.

— Тогда дайте мне адрес! — Соня опять разрыдалась. — Это важно. Вопрос жизни и смерти! — с драматизмом объявила она.

— Адреса у меня нет, только номер телефона, — схитрила Герда. — Можно попробовать связаться.

Она подошла к столику, на котором стоял телефон, взяла телефонную книжку, полистала раздел на букву «М» и набрала номер. Абонент был занят, и Герда со вздохом положила трубку, не заметив, что за ней стояла Соня. Она заглянула в телефонную книжку и тут же схватила ее, прежде чем Герда могла этому воспрепятствовать. Убедилась, что на странице «М» стояло одно — единственное имя — «Мартуссен», а ниже… подробный адрес.

— Почему вы меня обманули? — с упреком спросила Соня. — У вас же есть ее адрес. Ведь вам сказано — я ее сестра. Как будто не имею права знать, где она!

Соня была вне себя. Она швырнула телефонную книгу на столик, устремилась мимо нее к двери и хлопнула ею так, что все затряслось.

«Хорошенькое дело! — подумала Герда. — Если она сейчас ворвется в дом Мартуссен и застанет там Ларса, то все полетит кувырком!»

Она взяла трубку, нажала на кнопку повтора вызова. Номер все еще был занят…

Ирина пришла сегодня от ребят на час раньше, так как Бернд повредил себе руку и не мог, как обычно, провести время в бильярдной. Значит, детей надо было вовремя отправить в постель, а она не могла дольше затягивать свою «службу» здесь.

— Алло! Где вы все?

— Здесь! Заходи. Я как раз показываю твоему мужу, как надо играть, — послышалось из гостиной.

Ларс и Тина сидели у горящего камина за большим столом, играли в карты, пили глинтвейн и ели пряники. Атмосфера была теплой, уютной, и Ирина мысленно возблагодарила небо, которое ниспослало ей Тину.

— Иди, сыграй с нами! — Тина приветливо махнула рукой Ирине, которая все еще стояла в дверях. — Набрано уже 221 штрафное очко. Столько же у Ларса!

— Согласна.

Ирина села за стол, взяла сданные Тиной карты и потихоньку заглянула в них. Боже, у нее на руках оказался почти полный набор, не хватало лишь дамы и десятки. Десятку Ларс сбросил, она вытащила недостающую даму пик и выложила карты на стол.

— Полный штос! — вскричала Ирина и торжествующе рассмеялась, так как ни Ларс, ни Тина не смогли выложить ни одной карты, и это им ой как дорого обойдется.

— Ну ты даешь! — запыхтел Ларс и стал считать: — Сто двадцать три… сто тридцать один… сто тридцать семь…

Зазвонили.

— Считай, не отвлекайся, а я открою. — Ирина пошла к двери.

— …Сто пятьдесят четыре — дважды, значит, триста восемь.

Тина вела запись, затем подняла взгляд и от страха чуть не упала со стула: ее сестрица Соня, заплаканная и расхлюстанная, ворвалась в квартиру Мартуссен? За ней шла встревоженная Ирина. Очевидно, она хотела задержать ее у дверей, но если уж Соня вобьет себе что-то в голову, то ее и десяток лошадей не удержит!

— К тебе гостья! — объявила она тоном, в котором звучало предостережение. Сама же стала белой, как стена: ясно, что случилась беда.

Это почувствовала Тина, лишь взглянув на сестру!

— Как ты сюда попала? — неосторожно спросила она, и тут же Соня выпалила в ответ:

— Та женщина, которую я застала в твоей квартире, сказала, что ты здесь живешь! — Соня опять зарыдала и упала на грудь сестры.

— Так в чем дело? Разве случилось что-то ужасное? — Тина трясла ее за плечи, выразительно обмениваясь взглядами с Ириной. Вот так сюрпризик! Ларс наверняка сейчас засыпет их вопросами.

— Этот подлец Вольфганг! Я застала его… с другой женщиной. И где? В нашей спальне! — всхлипывала она. — Представь — в моей постели. Мерзкая свинья… Будь он проклят! А наш малыш лежал в это время рядом в коляске… Я хотела заявить в полицию нравов, но на это ушло бы часа три. А когда была уже в автобусе, то обнаружила… — Она снова хлюпнула носом. — Что забыла связку ключей дома. Пришлось вернуться.

Тина гладила сестру по голове и пыталась утешить ее. При этом бросала на Ларса сердитые взгляды, которые словно говорили: «Ты тоже один из них — мог бы изобразить и со мной такое прямо здесь, на ковре». Атака, подумалось при этом ей, — лучший вид обороны. Если у Ларса нечистая совесть, то он наверняка «позабудет» спросить, почему какая-то женщина была в той квартире, которая, как считалось, сгорела.

Ирину, которая все это время нервно ходила взад-вперед по комнате и как раз оказалась около телефона, вдруг как током ударило: трубка лежала неправильно. Так вот почему Герда не смогла ее предупредить! Ирина поправила трубку и взглянула на Ларса. Он ответил таким знакомым взглядом — именно так смотрел отец, если у нее было что-то не в порядке с одеждой.

— Может, мы их просто оставим одних, — шепнула Ирина и сделала знак, что пора, мол, исчезнуть. Но Ларс этого как раз не хотел.

— Я нахожу все это довольно интересным, — без обиняков объявил он и демонстративно скрестил на груди руки. — Кто знает, что еще здесь откроется!..

— А я считаю это неприличным! — прошипела Ирина. — Чужие постельные дела нас не касаются.

— Ой-ой-ой! Постельные я как раз и не имею в виду. — Его улыбка была полна сарказма.

— И поэтому ты ко мне пришла? — выпытывала у сестры тем временем Тина. — Думаю, вряд ли смогу помочь тебе. А о том, что я твоего Вольфганга терпеть не могу, даже и повторять не хочется! Не пытайся просить, чтоб я вдохновила тебя на подвиг — оставаться с этим подонком.

— Я этого и не жду от тебя. Но я думала… я думала, что могла бы пока пожить у тебя.

— У меня! — Тина запнулась и так сильно сжала ее руки, что Соня вскрикнула от боли.

— Ой, мне больно!

— А сейчас заткнись и слушай меня! — прохрипела она ей в ухо и громко добавила: — Ты же сама видела, что квартира сгорела!

— Сгорела?

Тина сделала ей еще с детства им обеим знакомый знак, означающий, что разговор идет «понарошку» и надо лишь подыграть.

— Ну да, сгорела. Ванная. Кухня…

— Ах, ты вот о чем… Ну, знаешь. Я была лишь в дверях и не могла всего видеть. Но пахло как-то странно. Горелым…

«Ну, слава Богу! Врубилась!» — помолилась про себя Тина и вслух добавила:

— А женщина, с которой ты познакомилась, — это моя хозяйка. Только у нее и есть ключи. Должна тебе сказать, что это та еще «штучка»! Она ни за что не позволит, чтобы жили вдвоем в столь тесной квартире. А это значит, дорогая сестрица, что я никак не смогу помочь тебе. Будет лучше, если ты поедешь к нашему брату.

Соня опять захныкала.

— Я уже была у него! Он сказал, что я сама виновата, что вышла замуж за такое дерьмо, и что у них и так мало места в трехкомнатной. К тому же я, мол, все равно вернусь к своему Вольфгангу. Так что лучше пусть убираюсь сейчас, чем всех баламутить!

— Во всяком случае, он прав.

— Но я никогда, никогда не вернусь к Вольфгангу!

— Никогда не говори «никогда»! — отпарировала Тина.

Теперь уже вмешалась Ирина.

— Я знаю здесь недалеко маленький подходящий пансион. Совсем рядом. Там вы можете переспать две-три ночи и тем временем все хорошенько обдумать.

— А идея совсем неплоха! — загорелась Тина. — Во всяком случае, это выход. Лучше всего, если ты, Ирина, нас сейчас отвезешь туда. — И она подтолкнула Соню, которая хотела было протестовать, к двери.

Но чтобы все так просто разрешилось, не мог допустить Ларс, у которого были «ушки на макушке» во время всей этой сцены. Он вскочил и преградил им путь.

— Если считаете, что и дальше можете меня держать за дурака, то ошибаетесь. Я хочу знать правду!

— Кого держать! — с невинным видом спросила Тина.

— Какую правду? — Ирина улыбалась, как сама Мона Лиза, а Соня переводила взгляд с одного на другого.

— Можете мне, наконец сказать, в чем тут дело?

— Валяйте! — Ларс снова принял свою любимую стойку, буравя всех взглядом. — Объясните ей. Иначе это сделаю я!

Молчание.

— Ну, хорошо. — Ларс окинул взглядом Ирину и Соню и разразился: — Да, мы, мужчины, в обращении с женщинами ведем себя подчас как свиньи — лишь бы получить минутное удовольствие. И чувства здесь совсем не нужны, остается лишь просто секс и ровно ничего больше!

— Слышите? Это глас мужа, умудренного опытом, — съехидничала Тина.

— Однако вы, женщины, привязываетесь сердцем к мужчинам, с которыми вас связывает судьба. А это гораздо хуже! Так что на обман способны как раз лишь вы, женщины!

Тина не удержалась при этом от хохота, а Ирина с недоумением осведомилась, в чем же причина такого бурного веселья.

— Ах! Она, видите ли, не знает. Сама невинность. — Ларс картинно воздел вверх руки, эффектно подбоченился и с прищуром уставился на Ирину. — Если уж говорить об обмане, то давай-ка разберемся с тобой и твоей подружкой Тиной. Она навешала нам на уши лапшу по поводу «сгоревшей квартиры», с тем, чтобы здесь жить, а ее гнездышко на это время предоставлялось бы тебе для свиданий с твоим красавчиком. Ты изменяешь мне — вот в чем дело. Шляешься со всякими…

— Что, что? — Ирина побледнела и не знала, то ли ей смеяться, то ли плакать. — Это я тебя обманываю? И это говоришь мне ты, от которого пахнет духами твоей Марианны, когда ты возвращаешься из Анкары. Который забывает в пиджаке, который я несу в химчистку, любовное письмо от некой Карин! Думаешь, что у меня память отшибло?!

У Ирины перехватило дыхание. Лицо ее теперь уже покраснело от гнева, руки сжались в кулаки. Никогда еще Ларс не видел ее такой возбужденной.

— За все годы нашей совместной жизни я ни одного — единственного раза ни с кем не «шлялась», как ты изволил выразиться! — уже кричала она. — Хотя, Бог свидетель, у меня было для этого немало возможностей. И даже хотелось иногда это сделать, тем более что от тебя ничего не видела, кроме твоего вечно скверного настроения. Но, в отличие от тебя, этого не делала, так как не могла отбросить такие немодные ныне понятия, как «брак», «верность», «любовь даже в горе»!

С этими словами она резко повернулась, взбежала к себе наверх и громко захлопнула за собой дверь.

ГЛАВА 8

Герда еще несколько раз пыталась дозвониться Ирине, но там все еще было занято: шел какой-то долгий разговор или просто неправильно положили трубку. Наконец она сдалась и поехала домой, где на нее набросился Бернд.

— У Рики заболел зуб. А тут еще тебя нет! — В голосе звучало недовольство.

— А ты что кричишь на меня? — огрызнулась Герда. — Я тоже умею.

Она просто отодвинула его в сторону и направилась в ванную. Взяла там пузырек с «китайским бальзамом», достала из аптечки обезболивающие таблетки и направилась к Рики.

— Привет, сокровище мое! Зубик разболелся?

— Ой, как сильно! Во-от здесь. — Рики раскрыл рот и показал куда-то вниз налево.

Герда потрогала лоб. Он был горячий. Выходит, температура…

— Ну, хорошо, давай-ка уложу тебя — Она натерла ему десны бальзамом, дала Полтаблетки обезболивающего. — Проглотим быстренько, а завтра утречком к зубному.

— А зачем это? — насторожился Рики.

— Как же — надо непременно к зубному доктору. А теперь постарайся уснуть.

Но после такогоизвестия о сне уже не могло быть и речи. Через час Герду разбудили его стоны.

— Ой, мамочка! Мне так бо-о-льно… Помажь мне еще! Рано утром Герда позвонила в поликлинику. Из приемной зубного ответили, чтобы она привела сына к трем часам.

Раньше, мол, не получится, так как у доктора Хельфера с утра сложная челюстная операция. Но как раз на три у Герды был назначен прием у гинеколога — для контроля за ходом беременности, что нельзя было пропустить, потому что в течение последних двух дней она чувствовала странную тянущую боль внизу живота.

— Хорошо. Тогда зайдите с сыном немного пораньше, — предложила медсестра, — мы займем его: у нас есть детский уголок и разные книжки.

— Но их у меня двое. Придется поручить это старшему, он и приведет с собой брата.

— Ничего, не беспокойтесь: они оба найдут здесь, чем заняться. Наш уголок… — Этот уголок для детей был недавним изобретением доктора Хельфера и, видимо, гордостью администрации. — У нас есть все, чтобы малыши не испытывали страха перед зубным врачом.

Герда уже слышала об этом нововведении и не очень-то верила в эту затею. «Этот доктор Хельфер мог бы придумать что-нибудь посерьезнее, — подумалось тогда ей. — А то — игрушки, сказочки… Как раз для моего Рики. Уж он-то боится кресла как черт ладана!»

К нужному времени Герда доставила ребят в приемную доктора Хельфера. Этой акции Рики сопротивлялся отчаянно.

— Зуб совсем перестал болеть! — клялся он. — Ну, нисколечко не больно!

— Господи! — застонала Герда. — Не устраивай мне концерты. Ты же смелый, верно? Кроме того, запомни: боль потом может возобновиться и будет еще хуже!

— Говорю — уже не болит. Не хочу быть смелым! — отбивался Рики.

— А я смелый, а я смелый! — торжествовал при этом Гарди, с пренебрежением взирая на своего незадачливого брата.

Герда бросила ему несколько ободрительных слов, хотя Рики к этому времени, казалось, уже смирился со своей участью. А Гарди, успев заскочить вперед, нажал кнопку приемной. Как только Рики подошел к двери, послышался зуммер автомата, и Гарди сумел навалиться на нее и открыть перед братом. Как бы отрезая путь к отступлению, дверь за ними захлопнулась, и Герда, облегченно вздохнув, отправилась дальше.

Час спустя она зашла за ребятами. Оба сидели в креслах, окруженные разбросанными игрушками и книжками.

— Все в порядке с моими? — спросила Герда медсестру, которая в это время разговаривала по телефону.

Молодая женщина кивнула и приветливо улыбнулась Герде, продолжая тем временем листать картотеку, очевидно, в поисках какой-то справки.

Герда очень спешила. Она отдала талончик медсестре, сказала «до свидания», подтолкнула своих чад к двери и покинула с ними приемную. Лишь на улице обратила внимание, что Гарди был порядочно заплакан, а в машине он вообще ударился в рев.

— Что случилось? — удивилась Герда. — Уж кому-кому, а тебе-то не о чем плакать. Попробовал бы ты на месте Рики… Он не ревет. Молодец!

— Почему он молодец? — удивился Гарди. — Это у меня доктор вытащил зуб, а не у Рики! Он его даже не вызывал!

Герда подозрительно взглянула на своего старшего, который смущенно потупился, слыша хныканье брата… И тут ее осенило! Доктор Хельфер, конечно же, предположил, что это старший брат привел младшего к врачу, а не наоборот. А Рики из-за трусости не стал его разубеждать.

— Значит, это ты во всем виноват! — гневно выпалила Герда и окинула его ничего доброго не сулящим взглядом.

Тут уж заплакал и Рики.

— Доктор просто посадил Гарди в кресло, — зашмыгал он носом, — и объяснил ему, что надо делать. Потом дал послушать, как гудит машина, которой сверлят. Потом сказал, чтоб он открыл рот, и что он точно храбрый парень. А Гарди обрадовался — я, говорит, самый большой храбрец. Он даже рот сам открыл. — Рики проглотил слезу и добавил, на этот раз уже с презрением: — Если Гарди такой дурак, что сам раскрыл рот, то он сам и виноват!

Ларс снял наушники и обессиленно откинулся на спинку кресла.

— Да, свинская выдалась посадочка! — заметил он второму пилоту.

Но тот совсем не отозвался, и это было очень красноречиво: подчас вовсе не требуется слов.

— Всякое может случиться, — проворчал Хейко. Невидящим взглядом он устремился куда-то вдаль, мимо Ларса.

— Не в этом дело! Просто этого не должно было быть.

Он отстегнулся, встал и потянулся к своей летной тужурке. Некоторое время в кабине царила тишина. Потом Ларс положил руку на плечо Хейко.

— Скажи, ты разведенный?

— Четыре месяца, — кивнул тот.

— А как это случилось?

— Сабина просто нашла мне заместителя. Из-за скуки: ведь я все время в полетах. А потом однажды она перепутала график моих полетов, и я прибыл домой «досрочно». Ну, и застал ее с одним. — Хейко невесело ухмыльнулся. — А зачем тебе?

— А-а… просто заинтересовался. — Он запнулся, стал натягивать тужурку. — Видишь ли, мы вот летаем с тобой вместе по всему свету, а фактически так мало знаем друг друга.

В это время дверь в кабину открылась и перед ними предстала Марианна, одна из стюардесс. Одарив Ларса самой соблазнительной улыбкой, она сказала:

— Ну, как? Пойдем вместе?

Ларс открыл было рот, чтобы ответить согласием, но тут же, словно передумав, отозвался:

— Нет, не могу, понимаешь, я… — Он переводил взгляд с нее на Хейко. — У меня сегодня договоренность.

— Жа-аль! — Марианна разочарованно пожала плечами, и Хейко иронично улыбнулся Ларсу.

— Да-а. «Мы так мало знаем друг друга», — протянул он.

После полета Ларс сперва поехал в центр города. Припарковав машину на площадке возле универмага, он свернул на боковую улицу, к четырехэтажному старому аристократическому особняку. Взглянул на табло: зубной врач — на первом, терапевт — на втором, уролог — на третьем этаже.

Ларс вошел в лифт и нажал кнопку третьего…

Вскоре симпатичная брюнетка приветствовала его обворожительной улыбкой, вручая ему брошюрку и колбочку.

— Это я для вашей спермы. Но сначала обязательно прочитайте инструкцию, — пояснила она. Затем пропустила его вперед и отперла одну из трех дверей. — Прошу вас, господин Мартуссен, — произнесла она и тихо притворила дверь.

Ларс положил сумку, повесил фуражку, снял форменную тужурку и вошел в гостиную. Ирина сидела перед камином, уставившись на огонь. Увидев его, попыталась улыбнуться, во всяком случае, изобразить некое подобие улыбки, и пожелала ему доброго вечера. Так длилось уже довольно долго, и из этой ситуации, казалось, не было выхода.

— Ну, что ж, — начал Ларс, — давай все здраво обсудим.

— Мне бы тоже хотелось. — Ирина положила ладонь на его руку. — Меня оскорбляют твои предположения, что я с кем-то тебе изменяю. Этого простить не могу. А потом я подумала — я сама невольно ввела тебя в заблуждение. Отсюда — твое недоверие. Поэтому хотелось бы рассказать тебе правду.

Ирина отклонилась в кресле, положила руки себе на колени.

— Мы, три женщины, — Тина, Герда и я — подружились тогда в больнице. И как-то выяснилось, что каждая из нас считает себя несчастной, а, мол, другие имеют все, чтобы быть счастливыми. У Герды трое детей и скоро ждет четвертого. Но этого как раз и не хочет: и с тремя у нее по горло забот. Ей захотелось, чтобы его просто не было, чтобы от него избавиться. Представляешь, как это меня огорчило и возмутило!

Ларс кивнул.

— А Тина… Она завидовала мне, что живу обеспеченно, даже в роскоши: дорогие платья, вилла. Она не могла представить, что мне важнее всего родить ребенка! Ей казалось, что я все имею для приятной жизни, для счастья. А она нечасто может позволить себе даже сходить в кино. А Герда… Та просто мечтала о каком-нибудь тихом уголке, маленькой квартирке, где она временами могла бы найти отдых от своей оравы — спокойно почитать книжку, послушать музыку, принять ванну, лишь бы ей никто не мешал, не требовал чего-то: ни дети, ни муж… И такая уютная квартирка оказалась у Тины. Словом, мы пришли к идее поменяться.

Ларс озабоченно нахмурился, но тут же лицо его просветлело.

— Значит, дети, о которых ты печешься в последнее время, — дети Герды?

— Вот именно! А в то время, пока я за ними присматриваю, провожу с ними всякие там «мероприятия», Герда без помех отдыхает у Тины. А та тем временем наслаждается жизнью в нашем с тобой обществе, оказавшись наконец в довольстве и роскоши. Вот так просто все оказалось. Мы стремились при этом ни в чем не огорчать друг друга и обрести — каждая по-своему — немного счастья.

Некоторое время Ларс, словно переваривал услышанное, затем вдруг весело расхохотался.

— Но почему ты мне сразу обо всем не рассказала? Зачем понадобилась эта история со сгоревшей квартирой и все такое прочее?

— Потому что ты просто эгоист, и тебе стало безразлично, что мне нравится, что мне нужно для жизни, для счастья. Была уверена, что ты не согласился бы на это из-за своего упрямства: не пустил бы сюда Тину, решил бы, что это какая-то хитрость, уловка с моей стороны. Поэтому не решилась рисковать.

— Ты и впрямь считаешь меня эгоистом?

Ирина кивнула.

— Ты ведь обманывал меня. Я знала, но молчала. Не могла… боялась… тебя совсем потерять. Может, и надо было дать тебе бой: плохо, когда мы, женщины, слишком потакаем вашим мужским капризам и слабостям.

Ларс встал. Явно нервничая, засунул руки в карманы.

— Пойми, для меня тоже все не так просто. Я имею в виду, что у нас нет детей… Все время видеть перед собой твое разочарованное лицо, читать в твоих глазах упрек…

— А причина в тебе, в твоем отказе пойти провериться. Тебя обследуют, и тогда все станет ясно. Может, нам придется пойти на искусственное…

Ларс согласно кивнул. Взял ее за руку.

— Почему же мы не поговорили об этом раньше? Тогда не заставили бы друг друга так много страдать.

— Наверное… — Она печально улыбнулась и поцеловала его.

Тина уселась на край колодца и подставила лицо солнцу. Хоть оно и светило, но уже чувствовалось похолодание, за которым недалеко зима, — в этом не оставляла сомнения стылая синева безоблачного неба.

Она закрыла глаза и попыталась представить себе, как сейчас в деревне, где она выросла… Кирха с маковкой колокольни, белые крестьянские домики, окна с гардинами, балконы, на которых уже вряд ли остались цветы. А там, за деревней, — темно-коричневое непаханое поле… Дальше, в лесу, — ковер из красных, золотых, желтых, бурых опавших листьев, за ним — поблекшая зелень лугов, где еще пасутся телята, которых скоро наверняка отведут к мяснику.

Тину охватила боль и печаль. Что-то тревожило ее, о чем-то неясно мечталось… Она уже шесть месяцев жила у Ирины, и они все это время отлично понимали, просто обожали друг друга. Тина отлично себя чувствовала в этом прекрасном доме. Сбылись, казалось бы, все ее заветные мечты — носила модные дорогие платья, сама зачастую водила этот роскошный «кабрио», встречалась с интересными людьми, регулярно ходила в театр, на шикарные приемы. И все же… все же что-то томило ее.

Тина, вздохнула: «Чего же мне не хватает? Вроде бы все уже есть… Да, ну а что же дальше?…» Этого она как раз и не знала.

Вдруг кто-то присел рядом с ней. Тина открыла глаза и увидела парня. Темноволосый, немного старше ее, по виду тоже студент. Ах, вот оно что! Вспомнила, что не раз мельком видела его в университетской библиотеке. Один из тех — с мягкими карими глазами, узкими ладонями, со взглядом влюбленного пуделя, в поношенных кроссовках и такой же одежде, потому что у них, парней этого типа, вечно не было денег, что, впрочем, не мешало им постоянно рассуждать о высоких материях — независимо от того, слушают их или нет. Короче говоря, это был один из тех, кто думал лишь о том, как устроить для людей лучшую жизнь на земле, сам оставаясь бедным как церковная мышь! Ужасно… Надо же, и такой подсел именно к ней.

— Привет! Меня зовут Тобиас. — И засветился ясной улыбкой.

Тина долго и молча «держала» его взгляд. Затем отозвалась:

— Таких, как ты, я всегда обходила стороной: действуют на нервы! Не успеешь оглянуться, как он напросится в сожители, сядет тебе на шею, будет лезть к тебе в постель, выдавливать твою зубную пасту с середины тюбика, носить твои носки, потому что свои вечно дырявые.

А среди ночи, эдак в полвторого он будет допивать твое последнее пиво, хотя и самой хотелось бы отвести им душу. При этом еще будет читать тебе лекции о вредности алкогольных напитков для женского организма!

Тина определенно была в ударе, сумев произнести все это на одном дыхании. Но… навязавшегося ей типа это совсем не смутило. Наоборот, он заулыбался еще шире.

— Ну раньше могло быть такое, когда ты… я имею в виду «обходила таких стороной». — Он небрежно откинулся назад, заложив руки за голову. — А как с этим сейчас?

— Сейчас? — Тина пожала плечами. — А сейчас у меня просто тяжело на душе. Какая-то тоска… Может быть, по такому, как ты — с карими глазами, преданным собачьим взглядом… Который может взять тебя за руку, погладить ее, хотя бы на минуту создать иллюзию, что любовь все-таки есть.

Тобиас уже по-настоящему смеялся. Словно стремясь утешить, обнял ее за плечи. Кто знает, может, и нет никаких иллюзий, а есть просто любовь…

Симон, Гарди и Рики уже сидели за столом помытые и в спальных халатиках, когда их отец вернулся с работы. Старшие приветствовали его «по индейскому обычаю», а Симон тут же захотел выяснить, продал ли он сегодня машину.

Когда Бернду удавалось продать машину, он получал за это комиссионные, что всегда сопровождалось опусканием в свинью-копилку, которая называлась в семье «отпускной свиньей», одной двадцатимарковой купюры. Когда копилка однажды заполнится, это будет означать, что в ней достаточно денег для отпуска и можно наконец ехать к морю, как он уже давно обещал ребятам.

С самым большим нетерпением ждал этого события Симон. С тех пор, как он с братьями благодаря Ирине побывал на Химзее и она объяснила ему, что настоящее море гораздо, гораздо больше, чем это озеро, он дни и ночи стал грезить о поездке к морю. Представлялось, что его ждут там удивительные и прекрасные приключения.

— Да, я продал машину! — заявил Бернд, достал бумажник и, улыбаясь, протянул Симону двадцатимарковую бумажку, чтобы тот опустил ее в «свинью». Затем сел за стол и вопросительно взглянул на Герду, возившуюся у плиты.

Герда за последнее время заметно изменилась. Не только физически (она была уже на восьмом месяце), а и вообще — всем своим обликом, манерой поведения. В чем-то стала совсем другой, чем была раньше: спокойней, мягче, даже притягательней. Порой глаза прямо-таки излучали свет и радость. Словом, стала напоминать ту Герду, с которой он познакомился шестнадцать лет назад. И это открытие порождало в нем и радость, и смятение, и даже страх. «Что же стряслось с ней? — терялся он в догадках. — Уж не влюбилась ли?»

Но если влюбилась, продолжал размышлять Бернд, то произошло это намного раньше: кто стал бы влюбляться в беременную женщину. А если это так, то… И тут его осенило: во-о-о-т оно что! Значит, это не он, Бернд, а кто-то другой — отец будущего ребенка! Это так сразило его, что в голове все смешалось…

Герда накрыла на стол, принесла жаркое с картофелем. Заняв свое место за столом, положила Бернду на тарелку мясо и мимоходом заметила:

— Сегодня, между прочим, фрау Мартуссен не придет и с детьми тебе придется заняться самому. Но тебе осталось совсем немного: они уже готовы отправляться в постель, осталось только зубы почистить.

Бернд кивнул и положил себе салат и картошку. Некоторое время молча жевал. Затем открыл было рот, чтобы что-то сказать, но тут же захлопнул его и безмолвно продолжил трапезу. А когда заглянул наконец своей жене прямо в глаза, то был поражен: она улыбалась ему спокойно, приветливо и нежно-нежно…

Черт побери! Здесь же явно что-то не так… Эта улыбка. Да, она явно предназначалась не для него. А это ее постоянно веселое настроение. Да, она изменяет ему! Ну, конечно! У Бернда отпали последние сомнения: у нее — любовник! Сделав такое потрясающее открытие, Бернд даже уронил вилку, вскочил и, громко хлопнув дверью, бросился из кухни.

— Сто с папой слусилось? — захотелось узнать Симону.

— Не знаю. — Герда лишь пожала плечами, про себя подумав: «Ему просто не по себе, если с его женой все в порядке!»

Герда, убрав со стола, быстро схватила пальто, сумку, по очереди поцеловала детей и торопливо направилась к выходу: она сегодня явно опаздывала, и подруги уже наверняка с нетерпением ждали ее. Сегодня был их согласованный заранее «женский вечер», который собрались провести в аргентинском ресторане.

Когда Герда вошла в зал, к ней тут же поспешил услужливый кельнер, принял пальто и провел к заказанному столику. Это было приятно, и Герда отметила про себя, что встретили ее здесь, как важную даму.

— Давненько мы с тобой не видались! — Герда осмотрела Тину с головы до ног. — Да ты выглядишь прямо ой-ой! Такая вся элегантная. Ну, как у тебя?

— Да нормально. — Тина хоть и улыбалась, но не столь ярко и беззаботно, как всегда. — За исключением этой плюхи в венгерском посольстве.

Герда хохотнула.

— А-а! Это когда у тебя платье там свалилось! Ирина мне рассказывала.

— А вот и она! — Тина первая увидела ее. — И не стыдно смеяться над моим несчастьем?

— А как же? — подхватила Герда. — Люди больше всего и смеются над бедами других. Уж я-то знаю…

Все уселись и заказали отбивные с кровью, кукурузу, бобы, какой-то замысловатый салат, какого Герда еще никогда не пробовала. В довершение — красное аргентинское вино и бутылку минеральной воды — для Герды.

— Между прочим, твой сосед снизу, Байерле, — довольно развязный и надоедливый тип. — Герда выразительно уставилась на Тину…

Та засмеялась.

— Ты что, с ним уже познакомилась?

— Вот именно. С самого начала, когда я во второй, нет, в третий раз пришла к тебе. Он, видишь ли, явился, чтобы одолжить сахару. Я ему, правда, сахар дала, но заставила-таки подождать за дверью и, вообще, проучила его.

— Но он все равно снова пришел! — в один голос отозвались подруги.

— Представьте себе! — продолжила Герда, переведя взгляд с одной на другую. — Пару дней назад он встретился мне на лестнице и заявил, что больше всего обожает беременных женщин. Они кажутся ему особенно сексуальными!

— Не может быть! — Тина прыснула от смеха.

— А вот тебе и «не может»! Я уже, как говорится, «на сносях», а он по-прежнему не отстает от меня. — От волнения Герда даже позволила налить себе вина и, разбавив его водой, подняла бокал и выпила за здоровье подружек. — В последний разок даже положил цветы мне под дверь. А я, — добавила она злорадно, — заткнула их потом в его почтовый ящик.

Все трое весело рассмеялись.

— Возможно, тебе следует изменить тактику, — посоветовала Ирина. — Пригласи его войти, скажи на ушко что-нибудь ласковое и тащи его прямо в постель. Он наверняка заорет тогда благим матом, рванет бежать, и больше ты его не увидишь.

— А если нет?

— Гм! Тогда…

Ирина пожала плечами, а Тина перехватила:

— Тогда ты тут же превратишься в принцессу, как в сказке! Вот только как быть с Берндом? — не отставала она, так как слышала от Ирины, что он вел себя странно, когда та забирала детей.

— Она права, — вздохнула Герда. — Он и в самом деле стал какой-то чудной. Иногда… — Она запнулась, подбирая нужное выражение. — Иногда бывает такой задумчивый, как будто хочет что-то сказать очень важное, но не соберется с духом. А потом вдруг пронзит меня странным взглядом и просто уйдет. С одной стороны, он смотрит на меня с недоверием, а иногда — будто открывает во мне что-то новое. Словом, трудно сказать, что это такое. А он все молчит и молчит, только все смотрит и смотрит… Порой невыносимо становится.

— Может, о чем-то догадывается? — спросила Ирина.

— О-о! Тогда бы он устроил концерт! Ты все-таки уже его знаешь: если с ним что-то не так, он тут же высказывается — ничего не может носить в себе!

— Не скажи, — глубокомысленно заметила Тина. — Было бы ошибкой считать, что можешь разгадать мысли и намерения других. Даже если это касается человека, с которым целую вечность пребываешь в супружестве.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Ничего определенного. Кроме того, что мужья тоже могут держать при себе хорошенький козырь.

— Все равно не понимаю!

— Мне и самой не все ясно, но что-то интересненькое здесь есть. — Она дала знак кельнеру подлить еще вина и осведомилась: — Так когда должен появиться па свет твой «номер четыре»?

— Примерно через месяц. — Герда вздохнула. — И тогда прощай моя «терапия». Жалко… И вот что я вам скажу: за последние месяцы я чувствовала себя так хорошо, как никогда раньше. Твоя квартирка, Тина, для меня стала просто курортом! — Она прямо-таки засветилась. — И там я чувствую себя… ну, как дома, только более спокойно, уравновешенно, что ли. А после того, как побуду там одна пару часов, еще больше радуюсь своей семье.

— Это и по тебе видно! — кивнула Ирина.

Герда благодарно улыбнулась и положила ладонь на ее руку.

— Я хотела тебя о чем-то спросить. — Она выпрямилась за столом и голос ее зазвучал торжественно, когда она продолжила: — Ты не хотела бы стать крестной моего малыша? А если будет девочка, можно я назову ее Ириной?

На мгновение наступила тишина, затем Ирина прижала обе руки ко рту, чтобы удержать радостный смех.

— Боже, и об этом ты даже просишь? Конечно, можешь. Это же такая честь для меня! Буду безумно счастлива стать ее крестной матерью! — Она обняла Герду и… залилась слезами. — Это же первый раз, когда меня о таком попросили, — всхлипнула она.

— А ты? — обратилась Герда к Тине, которая, несмотря на это ликование, все еще продолжала сидеть безучастно.

— Разве ты хоть немножко не счастлива?

— Нет, почему же… Даже очень. — Однако в голосе ее не ощущалось уверенности.

Был прекрасный, солнечный, осенний день. Тина ехала на велосипеде в Английский парк ^[54].

Там она договорилась встретиться с Тобиасом и уже издалека увидела его на их скамейке. На коленях у него была книга. Время от времени рассеянным взглядом окидывал он пожилую женщину, кормившую рядом в воде уток. Потом снова читал.

Тина спрыгнула с велосипеда и пошла, ведя его рядом. Она все время наблюдала за Тобиасом, и шаг ее становился все медленнее: сердце стучало, подбородок почему-то дрожал, как перед слезами. Это чувство любви, которое обнаружила она вдруг в своем сердце, все время стремилось превратиться в ненависть: ведь Тобиас, в сущности, был самым последним человеком, которого она могла бы представить своим избранником. Уже сама профессия смущала ее — ничего себе парочка: социолог и «психологичка», это же похуже, чем кот и мышь! К тому же он был из тех, у кого ни гроша за душой и вообще ничего, кроме «закидонов» в голове! И в такого она могла втюриться? «Да ты же просто дура, телка, каких не бывает!»

Она остановилась, опустилась на скамью и стала плакать. Плевать, что на нее уже обращают внимание. На все наплевать! И прежде всего — на этого Тобиаса!

Выплакавшись, она села на велосипед и ринулась из парка, как будто за ней гналось стадо разъяренных слонов. «А этого Тобиаса, — поклялась она, — я все же пошлю к чертям!»

Герда сложила руки на животе и закрыла глаза. Ребенок уже часто толчками давал о себе знать. И вот снова! Были моменты, когда она искренне радовалась малышке, а иногда думалось: лучше бы с этим еще подождать, ведь жизнь ее круто изменится, станет как прежде — снова взаперти в своей четырехкомнатной, в цепях нудной семейной повседневной жизни.

При мысли об этом у нее потекли слезы, хотелось в голос завыть, но в соседней комнате были дети, да и Бернд должен был вскоре вернуться. Она проглотила слезы и пошла на кухню накрывать стол. Однако из прихожей вдруг услышала хлопанье входной двери, и перед ней предстал Бернд с… букетом цветов. Он смущенно взглянул на нее, неловко сунул ей в руку цветы, словно подал шляпу, заикнулся, прежде чем сказать:

— Знаешь, сегодня продал две машины. Подумал: может, тебя немного порадуют цветы.

Он снял пальто и повесил в гардероб.

Герда была так ошарашена, что вначале не могла произнести ни слова и лишь молча смотрела, как он проследовал мимо нее на кухню, где тут же уселся за стол, чтобы уткнуться в газету.

Она принесла из гостиной вазу, прошла к Бернду и поставила букет. При этом мучительно размышляла, как на все это ей реагировать. Просто сказать «спасибо»? Или лучше восторженно воскликнуть: «О-о! Как они великолепны! Нет, ты только посмотри!..»

«Да, мы оба не привыкли к таким вещам», — с горечью заключила она. Поставила вазу на стол и просто последовала порыву своих чувств — обняла сзади Бернда, поцеловала в щеку и прошептала:

— До чего же я рада!

— А сегодня разве у тебя не вечер терапии? — спросил он.

Герда слегка замешкалась с ответом, накрывая на стол.

— Да, конечно. Но ты ведь должен был пойти в бильярдную?

Бернд хотел что-то сказать, но, помедлив, лишь кивнул головой. Собственно, он намеревался пригласить жену в кино, но теперь… словно ветер перестал дуть в его паруса. Он поднял газету и привычно спрятался за нее. А Герда, вздохнув, достала из буфета хлеб и положила на стол.

Едва они закончили с едой, как Бернд безмолвно покинул квартиру. Герда, покачав головой, печально посмотрела ему вслед: то цветы подносит, то убегает, как ошпаренный. Не муж, а загадка!

Вскоре в дверь позвонили. Симон подбежал первым, чтобы открыть. Он весело рассмеялся навстречу Ирине, протянул руки и подставил щечки для поцелуев.

— Ты сто мне плинесла, Илина? — с надеждой спросил он.

И не ошибся: Ирина достала из сумки пакетик со сладостями.

— Только раздели на троих, хорошо?

— На тлоих! — провозгласил Симон, затопав в детскую. — Илина плинесла! — Только дверь хлопнула.

— О-о! Какие великолепные цветы! — громко воскликнула Ирина, войдя на кухню, и шепотом спросила; — Неужто от Бернда?

— Конечно, от кого же еще! — констатировала Герда. Ирина широко, с ехидцей улыбнулась:

— Ну, скажем, от твоего воздыхателя, который считает беременных самыми сексуальными женщинами. К тому же ты недавно уже получала от него букет.

— Ха! Хорошенькое дело, если бы я с ними тогда пришла домой. Бернд устроил бы такую бучу — не приведи Бог! Как бы я объяснила, от кого они? — Герда натянула наконец сапоги и надела пальто.

— Сказала бы, что сама, мол, купила.

Герда так и прыснула.

— У нас, или как там — «в нашем кругу», цветы для себя не покупают. Их просто дарят, да и то очень редко, скажем, к дню рождения, к дню матери, ну, если кто лежит в больнице или… — Герда взяла в руку сумку и выразительно взглянула Ирине в глаза — Или когда хоронят кого. Вот что такое «редко».

Ирина с сочувствием повела головой.

— А у меня, видишь, не день рождения, сегодня не день матери, я не лежу в больнице, и меня еще не хоронят… Если бы знать, почему Бернд подарил мне цветы?

— Может, у него нечистая совесть? Или он снова влюблен в тебя, такое бывает, — предположила Ирина и с удовольствием вспомнила последнюю ночь с Ларсом…

Так нежно и страстно он ее уже давно не ласкал. Она все еще ощущала его горячее дыхание, его обжигающие слова, его губы, руки, которые так ее ублажали! И это вызывало ответный восторг, трепет тела, почти боль. Она закрыла глаза, и при мысли об этом по телу снова и снова пробегала дрожь.

— Бернд? Влюблен в меня? — Герда с изумлением воззрилась на Ирину. — Да, конечно же, нет. Скорей, у него нечистая совесть. — И она отправилась на «терапию».

Герда решила вначале проехать в центр города, чтобы заскочить там, на детский рождественский рынок. Она потолкалась у палаток и кое-что купила. Новые шары для елки, так как до сих пор они вешали старинные, доставшиеся ей от матери. В другой палатке она обнаружила драгоценные камни всех видов. Тут же на плакате прочитала, что каждому знаку Зодиака соответствует свой «счастливый камень». Вспомнила, что Ирина была Водолей, а Тина — Близнец.

И ее осенила мысль подарить им к Рождеству по такому камню. Для Ирины купила нешлифованный аметист, а для Тины — лунный камень.

В двух метрах дальше, где молодая женщина делала надписи на посуде, Герда снова остановилась. Некоторое время наблюдала, как та работает, размышляя при этом, что пивная кружка — с крышкой и монограммой — была бы неплохим подарком для Бернда.

— Мне, пожалуйста, вот ту, — когда дошла очередь, показала она на выбранный ею сосуд и попросила выгравировать инициалы — «ББ».

Затем съела сосиску, купила рождественское «яблоко любви» и двинулась к станции городской железной дороги. Когда вышла на платформу, как раз подошел поезд. Она успела заскочить в него и, тяжело дыша, опустилась на место, которое тут же для нее освободил какой-то молодой человек, увидев, что она беременна.

— Спасибо! — Герда взглянула на него с благодарной улыбкой, и вдруг ей показалось, что где-то за ним, на другом конце вагона, мелькнул некто похожий на… Бернда. Но в следующий момент лицо исчезло, и Герда решила, что ей уже мерещится Бог весть что. Не хватало, чтоб стали являться призраки! И расслабленно облокотилась на спинку.

От остановки метро до дома Тины было всего минут семь ходьбы. Герда вышагивала довольно быстро, так как сегодня было обжигающе холодно и она мечтала о ванне. В последний раз Ирина подарила ей бутылку «феньялы» и сказала, что этот шампунь просто мечта и его надо сразу же испробовать.

Один раз, когда Герда оглянулась, ей снова показалось, что кто-то следил за ней. Но фигура тут же растворилась, и Герда решила, что опять ошиблась. Спустя короткое время странное ощущение, что за ней наблюдают, опять охватило ее. Герде стало страшно, сердце тревожно забилось: а вдруг это тот человек, который приставал к Тине по поводу брачного объявления? Но что ему нужно от нее? Она просто бывает в квартире Тины, и ей до всего этого нет дела.

Но, слава Богу, до подъезда оставалась лишь пара шагов. Герда на ходу вынула из сумки ключ, хотела уже сунуть его в замочную скважину, как вдруг па ее руку легла рука возникшего рядом мужчины…

ГЛАВА 9

Это был Байерле, «сосед снизу». Герда не дыша уставилась на него.

— Добрый-предобрый вечер, мой прекрасный цветок! — Во время этого столь изысканного приветствия он галантно поднял с пола два пакетика, которые Герда уронила от страха. Но тот, в котором была кружка для Бернда, она, к счастью, удержала.

— Так, значит, это вы преследовали меня от метро? — немного успокоившись, но не скрывая досаду, спросила Герда.

— Я? Нет, что вы. Просто шел с места для парковки, вот там, напротив, махал вам даже рукой, но вы не заметили: видно, о чем-то крепко задумались. А может, не хотели видеть меня? Избегаете… Ах, Герда — Байерле вдруг схватил ее руку и стал неистово целовать, затем так шумно вздохнул, будто его сердце разрывалось от любви.

У Герды сперло дыхание, и она беспомощно уставилась на парня: еще никто никогда в жизни не целовал ее руку, а теперь сразу «с таким перебором»! Она хотела что-то сказать, но была так сбита с толку, что слова застряли у нее в горле.

Герда отняла наконец руку, вставила ключ, открыла дверь и вдруг почувствовала, как ее бедра охватили его жадные ищущие руки.

Это было неслыханно — этот парень вздумал хватать ее за зад! Беременную, так преданную семье, мужу! То, что сейчас произошло, было для нее просто непостижимо! Как в шоке!

Она резко обернулась, хотела врезать наглецу, да так, чтобы у него глаза повыскакивали, чтоб навеки зарекся трогать чьи-то зады, кроме собственного! Но не успела осуществить этот замысел: из темноты на Байерле обрушилась какая-то фигура, схватила его и повалила на землю.

Герда так испугалась, что испустила страшный крик. В голове промелькнула картина одна ужаснее другой: убийство, изнасилование, разбой, поджог. Она уже было бросилась бежать звать на помощь, как Байерле удалось сбросить с себя нападающего и Герда смогла увидеть его лицо.

— Бернд! — заорала она. — Господи, что ты делаешь? Ты с ума сошел!

Она попыталась, встав между мужчинами, заставить их прекратить это безобразие, но каждый раз, когда пятился Байерле, начинал наступать Бернд, и наоборот.

— Ах ты дерьмо! Сопляк паршивый! Да как ты смеешь приставать к моей жене?

— Бернд, пожалуйста, оставь его наконец! — умоляла Герда.

— Ах, тебе надо, чтоб я «оставил»? А я так не считаю. Я раздеру в клочья эту дрянь, выброшу на помойку этого грязного приставалу! — орал Бернд.

Схватил Байерле обеими руками и стал мотать его, как белье в стиральной машине. Затем Бернд снова оказался наверху и собрался было двинуть ему так, чтоб у того запели в голове ангелочки.

— Не делай этого, Бернд! — заклинала Герда. — Ты лишь принесешь всем нам несчастье… — Вдруг она широко раскрыла глаза, схватилась за живот и от боли закусила губы. — Ради Бога, Бернд! Бернд! У меня начинается! — как безумная закричала она. — Понимаешь?! Сейчас роды пойдут, вызывай «скорую»! Быстрей! — стонала она. — Уже воды… Здесь, за углом, телефон. Ну, беги же!

Бернд рванул туда, а Байерле, проявив изрядную трусость, сбежал, оставив Герду одну.

— И все из-за этого сексуально озабоченного стервеца, — прошептала она. — За это избить его мало!

Семь минут спустя прибыла «скорая», а через 58 минут появился ребенок. Это была девочка, и Герда, сияя от счастья, приняла ее на руки.

— Ее зовут Ирина, — заявила она Бернду тоном, не допускающим возражений. — И фрау Мартуссен будет ее крестной матерью.

Бернд согласно кивнул и осторожно поцеловал в щечку, затем взял ее руку и пожал так крепко и нежно, словно хотел сказать, что все уже кончено, что ребенок, слава Богу, здоров и что душа у него поет.

— Герда… — начал он и запнулся, видно, искал подходящие слова, и, если она не ошибалась, на глазах у него выступили слезы. — Знаешь, последние недели я не раз следил за тобой и заметил, что ты заходишь в тот дом! Встречаешься с этим мерзким дерьмом! — Бернд даже кулаки сжал от вновь охватившей его ярости, и ему стоило усилий взять себя в руки. — И тогда я понял, как сильно тебя люблю.

Прошу тебя, Герда, не оставляй меня. Знаешь, я не всегда умел доказать тебе это.

Герда изумленно слушала его, а про себя складывала… два плюс два. Ясно, что Бернд уже давно следил за ней и в самом деле поверил, что квартира Тины была предназначена для ее «тайных свиданий». И когда он увидел, как прижимались губы Байерле к ее руке, а руки обхватили ее зад, то как было не поверить, что этот тип и есть ее любовник!

Герда прямо-таки обомлела: она и какой-то любовник! И Бернд в это поверил. Она даже не знала, смеяться ей или плакать. Герда была, однако, достаточно умна, чтобы не сделать ни того ни другого. И даже не стала заверять его, что никогда в жизни не намеревалась расстаться с ним.

Бернд расценил ее молчание как невольное признание его правоты и продолжал обличать:

— Шестнадцать лет — ты только подумай! — напоминал он. — К тому же у нас четверо детей. И как можешь ты все это ставить на карту? К тому же ты мне так нужна. Разве плохо прожили мы с тобой это время?

Наконец Герда прервала его:

— О нет! — ринулась в атаку Герда. — Дерьмовое это было время с тобой. Даже очень. О такой «супружеской жизни» с тобой, как раньше, уже не может быть и речи!

Наступила такая тишина, что слышно было тяжелое, прерывистое дыхание Бернда.

— Ты и в самом деле хочешь меня бросить и уйти к этому типу?

— Нет, — прервала она его, прежде чем он снова разразился своими разоблачительными тирадами. — Нет, я от тебя не уйду. Но я поставлю некоторые условия…

Бернд словно оцепенел: условия? Что стало с его постоянно покладистой, заботливой Гердой. И вот тебе — эти нелепые порывы к свободе, эти приемчики, с помощью которых добропорядочные, послушные жены превращают своих мужей в тряпки…

— И что за условия, что за требования? — спросил он, совсем обессилев.

— По воскресеньям я буду иметь право выспаться, а ты будешь готовить завтрак для детей. После обеда будешь проводить время с ними, вместо того чтобы весь вечер сидеть у «ящика». И один раз в неделю у меня свободный вечер, чтобы встречаться с моими подругами. Кроме того, мы поищем стиральную машину-автомат, которая сама все делает.

— И это все? — набычившись, спросил он, но Герда уже не в силах была продолжать дискуссию и просто выжидательно буравила его взглядом. — Хорошо, — выдавил он, наконец.

И Герда внутренне возликовала: несмотря на свою вечную раздражительность, Бернд, если что-то решит, уже не отступится. Уж что-что, а свое слово он привык держать — как убежденный человек чести.

А Бернд… стал играть при этом с пальчиком маленькой Ирины, продолжая что-то мучительно обдумывать. Но потом, видимо, решился задать жене последний вопрос:

— Тебе было с ним хорошо? Ну с тем парнем… Я имею в виду… в постели.

Герда аж задохнулась от гнева, но, сумев «надеть на лицо улыбку», решила не разочаровывать Бернда: уж если ему что-то втемяшится, то сразу не выбьешь. Вреда не будет, если его немножечко «пощекотать». Поэтому она, как можно спокойнее, ответила, устремив взгляд вдаль:

— Да-а, вообще-то ничего, но… — И тут же быстро добавила: — Конечно, далеко не так хорошо, как было с тобой тогда, когда мы только что узнали друг друга…..

Ирина надела домашний халатик, который так нравился Ларсу, и тщательно наложила косметику. Затем спустилась вниз, чтобы встретить его: он с минуты на минуту должен был возвратиться с рейса на Анкару. Когда проходила мимо огромного в стиле барокко зеркала у двери в гостиную, внимательно рассмотрела себя с головы до ног, в первую очередь, — живот. В этот момент Ларс вдруг предстал перед ней в своей летной форме, загорелый, голубоглазый, прекрасно выглядящий, как всегда. Однако взгляд его был хмуроват.

— Ой, я тебя сразу и не заметила!

Ирина обняла его и поцеловала. Но Ларс молча отстранил ее и направился к бару. Налил себе сухого мартини и повернулся к ней.

— Тебе тоже?

Она отказалась. Спросила:

— У тебя неприятности? Выглядишь расстроенным.

— Неприятности? Нет. — Он повел головой, долго, задумчиво рассматривал ее. Вдруг отставил стакан и притянул ее к себе. — Ирина, я люблю тебя. Я чувствую это совсем не так, как два года назад. Сейчас… — он запнулся, — мне так радостно видеть тебя счастливой!

— Я и вправду счастливая! — Она с нежностью посмотрела на него и ласково провела пальцами по его губам. — Я тоже тебя люблю. И даже очень!

— Ирина, я должен тебе что-то сказать. — Он тяжело дышал, от волнения засунул руки в карманы, отвернулся. — Знаешь, я был у врача. Еще несколько недель тому назад. Наконец решился сдать сперму. Выяснилось, что это у меня… Ну, в общем нормально, только они несколько ослаблены. Думаю, что шансов забеременеть у тебя не так уж много.

Он обернулся и открыто взглянул на нее. Ожидал нервного срыва, горьких упреков, чего угодно… Но, к его удивлению, она выглядела совсем не огорченной, даже улыбалась — широкой, довольной улыбкой.

— Что касается меня, — торопливо продолжал он, — то я согласен на искусственное оплодотворение. Имею в виду, чтоб ввели семя другого мужчины. У меня есть мой коллега… Так уже делали. Говорят, что это просто и без всяких проблем.

Ирина отрицательно покачала головой, подошла к нему, обняла.

— Нет нужды, — заявила она.

— Но ведь ты так хочешь ребенка и…

— Но я уже беременна. Так-то вот!

— Ты-ы!. Ты… хочешь сказать… — Он запнулся, охваченный сомнениями. — Ты и вправду, считаешь, что по-настоящему беременна?

Ирина кивнула.

— На самом деле. Теперь у тебя может и есть какая-то ослабленность. А вот до этого, видно, был немалый подъем и эти… твои не были столь ослаблены.

Но теперь это уже не имеет значения. Главное — у нас будет ребенок!

Несколько секунд длилась тишина, а затем они упали друг другу в объятия. Все смеялись и кружились, как в танце, пока Ирина вдруг не побелела как мел и бросилась в туалет… Когда вернулась в гостиную, Ларс только что положил телефонную трубку. Когда она спросила, кто звонил, он ответил:

— Некий Бернд Бекер. Он просил передать тебе, что только что появилась на свет твоя крестница. Крепкая, здоровая девочка. И что мать чувствует себя отлично.

Герда только закончила кормить ребенка, как дверь распахнулась и вошли Ирина и Тина. Они притащили огромный букет цветов и какой-то пакет. Обе сияли улыбками. Цветы Ирина поставила в воду на стол, а сверток положила на ночной столик. Потом они уселись и стали любоваться дочерью Герды.

— До чего же хоро-о-шенькая! Вся в маму! А посмотри, какие у нее малюсенькие пальчики! — Ирина большая и Ирина маленькая впервые посмотрели в глаза друг другу. И это была любовь с первого взгляда.

— Так мне можно взять на руки свою крестницу? — с великим пиететом обратилась она к Герде.

Та с готовностью передала малышку. Ирина нежно прижала ее к груди. И долго длилось это безмолвное слияние…

— Оказывается, вот что значит держать на руках новорожденное существо! — Она подняла голову, и подруги увидели слезы на ее глазах…

А Тина вспоминала при этом, как она сама лежала в той самой больнице, между Ириной и Гердой, и как обе они жаловались на свою несчастную жизнь: одна — потому что забеременела в четвертый раз, а другая — потому что забеременеть никак не может. И подумала: сейчас Ирина непременно заревет — все по той же причине. Но… ничего подобного не произошло.

Вместо того чтобы заплакать, та вдруг весело, счастливо рассмеялась и, как бы между прочим, объявила:

— А вообще-то, у меня для вас новость — я в положении!

Герда и Тина остолбенело уставились на нее. Обеим казалось, что ослышались, и потому в один голос воскликнули:

— Что-что?!

— То самое… Не сверлите меня глазищами: я всего лишь забеременела и… жду ребенка. Где-то в июле, летнего. И я — самая счастливая женщина на земле! А теперь, — тут уж она, действительно, зарыдала, — вот такие дела!

Тут и подруги не удержались — громко заплакали от общей радости.

— Что ж ты нам раньше не сказала? — В голосе Тины сквозил упрек.

— Просто не могла: потому что с уверенностью определили только вчера. А ты, голубушка, — в упор воззрилась она на Тину, — в прошлую ночь, как и во многие предыдущие, не приходила домой. Смеем ли мы, наконец, узнать, где изволила пребывать в это время наша полуночница?

Щеки Тины порозовели. Она опустила глаза и вздохнула.

— Ну хорошо, в конце концов все равно пришлось бы обо всем рассказать. Дело в том, что… Словом, я влюбилась!

— Да не может быть! Вотуж никогда не поверила бы!

Ирина повернулась к койке Герды, как бы ища поддержку. А та, лукаво улыбнувшись, отозвалась:

— Если уж наша Тина влюбилась, значит, вытянула счастливый билетик в лотто. Тот, кого она подхватила, небось не меньше, чем владелец фабрики, выглядит на все сто, симпатичен и вообще…

— Нет! Как раз нет, — прервала ее Тина и увидела изумление в глазах Герды и Ирины. — Он просто студент-социолог, на пятом семестре, бедный как церковная мышь и, по всем признакам, никогда не будет богатым! — Наступила пауза… — И, несмотря на это, я люблю его, хочу выйти за него замуж, иметь от него детей, жить с ним до старости и…

— …И окончить так, как я, — подхватила Герда.

Тина уловила насмешку в ее взгляде и отпарировала:

— Да нельзя же все отношения сводить к схеме: «жить-жить, потом умереть». Кто знает, может, ко мне как раз и пришла та самая настоящая любовь.

— Кто знает, может, и пришла, — мягко отозвалась Герда. — А если и не пришла, то я желаю тебе от всего сердца встретить на своем пути вот такую же Тину, которая с таким же юным задором, со своими сумасшедшими идеями сможет вдохнуть в твою жизнь, в твой брак немного свежего воздуха.

Которая в нужный момент прибавила бы тебе сил, чтобы набраться мужества, суметь стать хозяйкой собственной жизни, вместо того чтобы ныть да жаловаться.

Тина и Ирина обменялись красноречивыми взглядами.

— Это воскресная проповедь для меня или хочешь намекнуть, что в твоей жизни с этим ворчуном-рекордсменом засветили новые искорки? — недоверчиво спросила Тина.

— В самую точку! — Герда сложила руки на груди и с победным видом оглядела подруг. — Думаете, что всякие там, как их называют, хеппи-энды только для вас? Ха-ха! Нет и нет!

— Та-ак! Ну, а в чем же состоит тв-o-o-ñ хеппи-энд? — колко поинтересовалась Тина.

— А вот в чем. По воскресеньям я высыпаюсь. Имею один свободный вечер в неделю. Покупается стиральная машина — полный автомат и… — Тут она многозначительно улыбнулась. — У меня появился самый замечательный, самый нежный любовник, какого я имела в постели лишь много-много лет тому назад. Не так уж и мало! — торжествующе завершила Герда и взяла Тину за руку. — И все это — благодаря твоему сумасшедшему плану!

— Что-то не доходит. Нельзя ли яснее?

Герда снова опустила голову на подушку и заложила руки за голову.

— Все началось с этого Байерле, — стала рассказывать Герда, — того типа, который пристал ко мне у двери перед домом. Стал целовать мои руки, потом обхватил прямо за зад…

— Ну и наглец, — возмутилась Ирина. — Даже не верится.

— Я тоже прямо-таки обалдела от неожиданности. А когда немного отошла от страха и хотела уже врезать ему по морде, кто-то вдруг выскочил сбоку из кустов, сбил его с ног и стал избивать. Как вы думаете, кто это был?

— Какой-нибудь благородный рыцарь или сам Николай-заступник?

— Нет — мой муж!

— Ну и ну! Интересно, а что он забыл возле дома Тины? — удивилась Ирина.

— Конечно же, свою дорогую Герду! — хихикнула Тина.

— Вот именно! Он уже давно, оказывается, не доверял мне и подозревал, что с «терапией» дело нечисто. Однажды начал следить за мной и увидел, как я исчезла в доме Тины. Ну и взревновал, как это может только он. Решил, что прихожу к любовнику. А так как этот Байерле — единственное мужское существо в этом подъезде, то он и заподозрил именно его!

— И, когда увидел, что этот Байерле сзади… так сказать, обнял тебя, он, конечно, чуть не лопнул от ярости?

— Вот именно. Вскипел не только он, но и все мое нутро. Тут же и начались схватки. Бернд побежал вызывать «скорую», а этот Байерле от страху сбежал. Так я и осталась одна на улице.

— А потом?

— Потом приехала «скорая», и через час Ирина уже лежала у меня на руках. А Бернд все умолял меня не бросать его, не уходить «к этому негодяю».

— Ага! — Тину вдруг озарила догадка, и она рассмеялась. — Теперь-то я поняла: ты оставила своего повелителя в убеждении, что этот Байерле и есть «мужчина твоей мечты». И тогда ты приставила ему к груди пистолет и вынудила к переговорам.

— Во-во! — горделиво признала Герда.

— Милая моя Гердочка, ну кто бы мог ожидать от тебя такого подвига еще полгода тому назад!

— Видишь ли, я очень способный ребенок и быстро усваиваю уроки!

— Так как же мы все трое теперь будем вести себя дальше? — Ирина вдруг посерьезнела. — Строго говоря, наш план мы уже выполнили. Герда стала кормящей матерью и не может надолго покидать свой дом. Я беременна и должна щадить себя, а не возиться с этими тремя сорванцами. А Тина — у той вообще сбылась ее главная мечта, и ей теперь не до нас.

— Да будет лить крокодиловы слезы! — не выдержала Тина — Я, конечно, снова переберусь к себе, но буду рада навещать тебя. А если Герда выговорила себе свободный вечер в неделю, то мы могли бы все трое проводить его, скажем, у тебя или у меня. Или будем что-то придумывать в виде совместных мероприятий.

Если же Ирина захочет снова видеть Гердиных чад, то может навещать их, а то и просто приглашать к себе. Для ребят твоя вилла с таким огромным садом — просто рай. Ларс уже в курсе всего. Что же касается Герды, то она должна убедить своего Бернда снять другую, более подходящую квартиру — с большей площадью и непременно с ванной для лежания.

— Да, побольше было бы здорово! — горько ухмыльнулась Герда. — Попробуй найди что-нибудь подходящее в Мюнхене. И чтоб по карману было…

— Да, есть такая на примете. Прямо подо мной. «Твой Байерле», оказывается, переезжает в Кёльн. У него четыре больших комнаты и огромная кухня. Раздельные туалет и ванная.

— А ванна «лежачая»?

— Абсолютно!

Герда даже села на кровати и стала что-то обдумывать, потом заявила:

— Да, Бернд ни в жизнь не согласится занять квартиру этого Байерле!

— Э-э, нет! — Тина, передразнивая ее, даже вытаращила от усердия глаза. — «Ни в жизнь…», «Не разрешит», «Не согласится»! Начинаются охи да вздохи. А ты всыпь ему как следует!

— А что… посмотрим. — Герда снова откинулась на подушку, и тут взгляд ее упал на букет цветов и сверток, который все еще лежал на ночном столике. — Пора бы узнать, что там внутри.

— Шампанское, просто чокнуться: безалкогольное, чтоб Ирина маленькая не запьянела, когда станет сосать.

Тина вытащила из сумки три стакана, Ирина открыла бутылку, и подружки смогли провозгласить тост.

— За Ирину маленькую, за маленькую в Ирине и за то, чтобы наша влюбленная Тина тоже скоро родила!

— О-о! Только не это, — простонала Тина.

— Тогда за полное счастье Тины! — с улыбкой провозгласила Ирина. — Прозит!

Они выпили. Затем Тина задумчиво посмотрела на Ирину, на Герду…

— Вы разве не думаете, что я должна послать подальше этого Тобиаса?

От неожиданности обе протестующе всплеснули руками.

— Да как ты могла до такого додуматься? — возмутилась Ирина. — Говорят, что счастье и деньги связаны воедино, но это же чушь! Это просто бредовые мысли!

— А я тебе так скажу, как женщина женщине, — добавила Герда. — Лучше уж иметь при себе нормального мужика со всеми его ошибками, недостатками и черт знает с чем, чем какого-то сказочного принца, которого однажды куда-то занесет, унесет… Слышала поговорочку насчет журавля и синицы? Хватай своего Тобиаса и будь счастлива с ним, насколько возможно.

— О, женщины-женщины-женщины! — Тина комично закатила глаза. — Ну вот и услышала от вас воскресную проповедь. Теперь уж ничего не поделаешь! — Она обняла их обеих за плечи и со смехом добавила: — Хоть вы и порядочные болтушки, и жизнь ваша уже устроилась, не то, что моя, но вы для меня самые лучшие подружки. Лучшие из лучших! И какое счастье мне привалило, когда этот мой негодяй-родственничек засунул свои лапы мне под пуловер!

Внимание!

Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения.

После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий.

Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам.

Примечания

1

По-немецки имя Максим пишется Maxim, отсюда Maximum — наивысшее и Maxime — норма поведения.

(обратно)

2

Fuchs — лиса (нем.).

(обратно)

3

Г. Гейне, «Лорелея». Перевод А. Блока.

(обратно)

4

Древние письмена скандинавов, сохранившиеся в надписях на камнях и других предметах.

(обратно)

5

И. Ф. фон Айхендорф (1788–1857), выдающийся поэт немецкого романтизма.

(обратно)

6

Крейцберг — район бывш. Западного Берлина; Киц — местечко в бывш. ГДР.

(обратно)

7

Теодор Фонтане (1819–1898), известный немецкий поэт, критик и журналист

(обратно)

8

Джон Нокс (род. между 1505 г. и 1513 г., умер в 1572 г.), шотландский реформатор.

(обратно)

9

Здравствуйте, мистер. Скажите, как ваше имя? (англ.)

(обратно)

10

Оттакринг — район Вены.

(обратно)

11

Аттракцион.

(обратно)

12

Герои популярной немецкой сказки.

(обратно)

13

Мой дядюшка (англ.).

(обратно)

14

Один из островов Венеции, откуда пошло знаменитое венецианское стекло.

(обратно)

15

О, простите (англ.).

(обратно)

16

Простите, пожалуйста (англ.).

(обратно)

17

Я здесь сплю, для….. э… мы… у нас было… э… э… (англ.).

(обратно)

18

Авария (англ.).

(обратно)

19

Да (англ.).

(обратно)

20

Межсезонье (англ.).

(обратно)

21

Да, да, синьорина (итал.).

(обратно)

22

Ужасными (англ.).

(обратно)

23

Спокойной ночи (англ.).

(обратно)

24

Очень приятно познакомиться. Меня зовут Дженифер (англ.).

(обратно)

25

Каков гигант! (англ.).

(обратно)

26

Разумеется (англ.).

(обратно)

27

Ах, Дженни, девушка-колдунья, ты… (англ.).

(обратно)

28

Извините, джентльмены… (англ.).

(обратно)

29

Дорогой дядюшка (англ.).

(обратно)

30

У. Шекспир. «Макбет». Перевод Ю. Корнеева.

(обратно)

31

Дорогая (англ.).

(обратно)

32

Нет, благодарю, дорогой (англ.).

(обратно)

33

Черный Замок (искажен. англ.).

(обратно)

34

Очень мил, о да… (англ.).

(обратно)

35

Из горной страны Шотландии (англ.).

(обратно)

36

Леди в зеленом (англ.).

(обратно)

37

Искренняя любовь (англ.).

(обратно)

38

У. Шекспир. «Сон в летнюю ночь». Перевод Т. Щепкиной-Куперник.

(обратно)

39

Могу вам чем-нибудь помочь, сэр? (англ.)

(обратно)

40

У. Шекспир. «Король Лир». Перевод Б. Пастернака.

(обратно)

41

Голубое волшебство (англ.).

(обратно)

42

Зловещий, удивительный, сумасшедший! (англ.)

(обратно)

43

Трагедия Ф. Шиллера (1759–1805).

(обратно)

44

Роман в письмах И. В. Гете (1749–1832).

(обратно)

45

Трагедия У. Шекспира (1564–1616).

(обратно)

46

Г. Э. Лессинг (1729–1781) — драматург, основоположник немецкой классической литературы.

(обратно)

47

Ваше здоровье, дорогая! (англ.)

(обратно)

48

Название королевского дворца в Вене.

(обратно)

49

Эрих Кестнер, род. 1899, немецкий писатель-гуманист, автор романов и детских книг, в том числе «Эмиль и детективы».

(обратно)

50

Историческая область в Австрии.

(обратно)

51

Fleischer — мясник (нем.).

(обратно)

52

Непереводимая игра слов: «слоновая кость» (слоновий бивень) по-немецки Elfenbein, т. е. буквально «слоновая нога».

(обратно)

53

Gnädige — устаревшая, очень вежливая форма обращения к женщине, соответствует нашей: «милостивая сударыня».

(обратно)

54

Большой старинный парк в Мюнхене.

(обратно)

Оглавление

Дорис Яннауш НОЧЬ ПАДАЮЩИХ ЗВЕЗД

  ИМЯ — ЕЩЕ НЕ СУДЬБА

  РОЗОВАЯ КОМНАТА

  ГДЕ НЕВЕСТА?

  ВЕЧЕРИНКА НАКАНУНЕ СВАДЬБЫ

  ОСТОРОЖНО, ФАРФОР!

  КАК В КРИМИНАЛЬНОМ РОМАНЕ

  ХОЛОДНОЕ СЕРДЦЕ И ГОРЯЧИЙ СЛЕД

  КОРОТКАЯ ЮБКА, КЛАН И ВОЛЫНКА

  ЛЕВОСТОРОННЕЕ ДВИЖЕНИЕ

  БИТВА ПО ШЕКСПИРУ

  ПАВЛИН ГЕРЦОГА

  МАЛЕНЬКАЯ СКАЗКА — БОЛЬШОЕ ПОТРЯСЕНИЕ

  ИГРА ПОД ЗВЕЗДАМИ

  СЧАСТЛИВОГО ПУТИ — КУДА УГОДНО!

  ФАТА-МОРГАНА

  НИ ОДНОГО КУЗНЕЦА В ГРЕТНА-ГРИН

  ГЕРЦОГ, ЗАМОК И ПРЕДАНИЕ

  КАК НА КОШАЧЬИХ ЛАПКАХ

  БАЙ, БАЙ, ПИТЕР ПЭН

  НИКОЛА ПЛЮС ТРОЕ

  ЛЮБОВЬ И УДАРЫ

  ДЛЯ ЧЕГО ЭТО БЫЛО НУЖНО

  ПОЦЕЛУЙ РАДУГУ

Фредерика Коста ТРИ ЖЕНЩИНЫ

  ГЛАВА 1

  ГЛАВА 2

  ГЛАВА 3

  ГЛАВА 4

  ГЛАВА 5

  ГЛАВА 6

  ГЛАВА 7

  ГЛАВА 8

  ГЛАВА 9

*** Примечания ***