Шляпа комиссара [Вернер Штайнберг] (fb2) читать онлайн

Вернер Штайнберг
Шляпа комиссара

Глава первая

1

Влажный гравий громко заскрежетал под ногами. Убийца отметил это и шагнул в сторону, на газон. Он постоял, огляделся и с удовлетворением определил, что следы его скоро размоет упорно моросящим дождем.

Зашагав снова, он потянулся правой рукой к револьверу в кармане куртки. Холод металла его не встревожил. Он без заминки приблизился к даче, широкое окно которой было открыто. Наскоро убедившись, что за ним не следят, он чуть-чуть наклонился вперед.

Человек в комнате был виден лишь смутно. Он явно искал что-то на письменном столе. Чтобы открыть окно пошире, убийца толкнул левой рукой полузатворенную створку. Почти бесшумно. Но и это насторожило человека в комнате. Он выпрямился и повернул голову к окну.

Убийца не стал медлить. Он вынул револьвер из кармана и выстрелил.

Звук был короткий и резкий, и убийца тут же подумал, что дождь его заглушит.

Он подумал это за какую-то долю секунды до того, как человек в комнате молча упал.

2

Лишь в тот миг, когда на каштановой аллее по ветровому стеклу шлепнула бурыми листьями мокрая ветка, до сознания доктора Вальтера Марана дошло, какая ему грозила опасность: сквозь прозрачный сектор стекла, с которого паучья лапка «дворника», дергаясь, счищала мутную морось, он увидел, что дорога, и так-то грязная, усыпана гнилыми листьями, пустыми скорлупками и блестяще-коричневыми плодами.

Он осторожно выключил скорость и постепенно сбросил газ, внимательно поглядывая на спидометр, красная полоска которого спокойно соскользнула со ста десяти, тревожно задрожала на девяноста, потому что машину понесло юзом, а потом плавно пошла к нулю.

Когда Маран снова осторожно включил передачу и медленно нажал на педаль газа, ему стало вдруг ясно, что он вел себя как убегающий преступник, который теряет голову от гнетущего страха, что его обнаружат.

Да, верно, он хотел убить. Но он представлял себе это не как убийство, а как исполнение приговора, что ли, как казнь осужденного, и осужденного по заслугам.

Хотя мотор спокойно гудел, Маран не чувствовал обычной уверенности опытного водителя. Он вспоминал - и понял, что и до выстрела он вел себя как убийца.

Все шло поначалу так, как он продумал заранее - и когда он оставил машину в нескольких сотнях метров от дома за поворотом, и когда направлялся к даче осужденного неторопливым шагом, словно прогуливаясь, и даже когда остановился как бы в задумчивости, чтобы стереть кончиком указательного пальца скопившуюся влагу с медной скобы калитки. И эту сцену он тоже продумал заранее, она обеспечила бы впечатление безобидной случайности, если бы его жертва следила за ним.

Но в ту минуту, когда он толкнул калитку и убедился, что она вопреки его опасениям не заперта, его словно бы вдруг подменили: он торопливо озирался, высматривая, не заметил ли его кто-нибудь, сердце у него колотилось, шаги его сделались вдруг короткими и неверными, а когда влажный гравий заскрежетал у него под ногами, он и вовсе перепугался до смерти.

Он перешел на мокрый и мягкий газон, но тихое чавканье травы вызвало у него новый приступ ужаса. Он непроизвольно пригнулся, ища беспокойными глазами куст, чтобы укрыться. Он почувствовал, как под мышками у него выступил и каплями потек по коже холодный пот.

Холодный металл лежавшего в кармане куртки револьвера, который он схватил теперь правой рукой, прямо-таки подгонял его; он поразительно быстро очутился у открытой створки окна и еще шире приотворил ее левой рукой, прежде чем выстрелил в темноватую комнату.

Лишь легкий дождь, который не переставал накрапывать, дал ему силу уйти, заставив его подумать, что в этом упорном шуршании быстро утонет короткий и резкий звук выстрела.

Но он побежал, побежал длинными перебежками, пригнувшись, сторожко озираясь по сторонам. Перед садовой калиткой он испугался собственного бегства, содрогнулся при мысли, что привлечет к себе внимание странным своим поведением, и дальше пошел медленно. При этом он сам заметил, какой неестественной и скованной сделалась его походка.

Едва сев в машину, он отчаянно рванул с места и как безумный все повышал и повышал скорость, пока наконец эта бурая ветка каштана не привела его в чувство.

Марану стало стыдно: он собирался исполнить приговор, а на поверку вышло простое, омерзительное убийство.

Он мысленно видел лицо своей жены Маргит, видел, как оно исказится от ненависти и отвращения, когда он через несколько минут скажет ей это.

3

Маргит Маран стояла у окна маленькой виллы, спрятавшейся за городком в расселине между двумя цепями гор. Наметанный глаз архитектора хорошо выбрал место: уединенное, вид на долину, по которой извивалось шоссе. Со стороны шоссе участок был защищен от непрошеных гостей решеткой из кованого железа, а те, кому разрешалось войти, оказывались перед уютным и просторным английским газоном, который сейчас, правда, походил на взъерошенную шерсть мокрой дворняги.

Женщина стояла неподвижно, глядя на дымовую завесу дождя; но она была полна нетерпения и злости.

Он прекрасно знал, что она собиралась уйти в это время, и он знал куда; она сказала ему это сегодня утром, и он кивнул головой, как кивал уже три года, когда она говорила это, кивал с непроницаемым лицом, которое иногда казалось ей серым.

Зная, что она несправедлива до наглости, она злилась на него за то, что он помешал ей уйти вовремя, хотя ему было известно, как это для нее важно.

Что ж, он был врач, он обязан был помогать пациентам, когда они его звали, обязан был являться даже тогда, когда они утруждали его беспричинными жалобами; ему было сорок, он должен был создать себе прочный круг пациентов. Это было нелегко: дачники, приезжавшие на курорт Бернек летом, редко появлялись здесь снова, а местные жители блюли свои традиции: по традиции они и обращались к старому доктору Рюбеланду.

Маргит Маран взглянула на часы, она почувствовала, как растет ее злость. Кто бы мог подумать пять лет назад, что это случится. Ее муж отказался тогда от ординатуры в байрейтской клинике, решив купить эту маленькую, очаровавшую ее виллу, и даже теперь она признавалась себе, что он пожертвовал большим, чем служба, чтобы исполнить желание жены, которую он любил и которой в то время исполнился двадцать один год. Оба верили, что жизнь у них здесь будет как в сказке - когда они осматривали виллу, начиналась весна и газон пестрел веселыми крокусами.

А три года назад…

Она облегченно вздохнула: по шоссе поднимался изящный «опель-рекорд».

Когда муж вышел из машины, чтобы открыть ворота, Маргит Маран быстро направилась в переднюю, надела пальто и посмотрела на себя в зеркало: юное лицо, волнистые прядки черных как смоль волос, которые она причесала так, чтобы они свободно падали на щеки, отчего карие глаза казались еще больше.

Услыхав за дверью легкие шаги мужа, она отвернулась от зеркала и застегнула пальто. И вот он появился в дверном проеме, худой, с ввалившимися щеками и влажными волосами, он стоял неподвижно и глядел на нее серыми глазами, лишь губы его шевелились, не произнося ни звука.

Она сказала:

- Ну наконец-то. Мне надо идти.

Он обрел голос; он произнес: «Брумерус мертв» - и не тронулся с места, худой, с впалыми щеками, совершенно серый. Она вдруг почувствовала, что бледнеет. Голос у нее сорвался.

- Что? - спросила она. - Что?

- Да, - ответил он, - Брумерус мертв. Я застрелил его.

Он все еще стоял как вкопанный.

4

С Брумерусом они познакомились почти три года назад в Байрейте. Они ездили туда погулять по городу и поглядеть на витрины - страсть, которой молодая женщина предавалась с воодушевлением подростка, - и ужинали затем в «Золотой келье». Еще до брака трапезы в укромных ресторанчиках были у них любимой игрой, во время которой она исполняла роль избалованной молодой дамы, а он - внимательного кавалера. Возвращаясь поздно ночью на свою маленькую виллу, они держались как новобрачные.

Этим они безотчетно заполняли какую-то брешь, какую-то пропасть, какую-то пустоту. По вечерам он бывал порой так измотан работой, непрестанной борьбой за расширение своей клиентуры, что его едва хватало на то, чтобы просмотреть газету, бездумно посидеть у телевизора, полистать детективный роман; на чтение специальной медицинской литературы, а тем более на живопись, которой он как дилетант увлекался в юности, сил уже не хватало. Жена его была молода и красива, но именно лишь молода и красива, и смотрела на обязанности супруги и домашней хозяйки как на некое хобби, выполняя их, впрочем, с изяществом и обаянием. Настоящего дела у нее не было; за газоном ухаживал инвалид-садовник, хозяйство вела экономка, которую она в кругу своих подруг величала домоправительницей, не вкладывая в этот титул шутливого смысла.

Детей у них не было.

Хотя они никогда не ссорились, оба чувствовали пустоту, в которой проходили их дни и недели, оба опасались, что придет час и окажется, что вся их жизнь уже растрачена. Чтобы избавиться от этого ощущения, доктор Маран еще больше погружался в работу, еще чаще и дольше, чем прежде, совещался со своим консультантом по налоговым делам. Словно предприниматель, он усматривал рост своего собственного значения в росте доходов от своей практики. А жену его охватила мания приобретательства: она покупала всяческие модные вещи для себя и для дома и без раздумья выбрасывала их, как только находила еще более модные. Впрочем, в какой-то степени бесполезная эта деятельность оправдывалась: гостями дома бывали влиятельнейшие пациенты и авторитетнейшие коллеги с женами и успех, представленный столь наглядно, сказывался на новых успехах Марана, чья - не вполне заслуженная - слава доставляла ему платежеспособных пациентов.

Так продолжалось бы, возможно, до бесконечности, ибо Маран уже подумывал о частной клинике в импозантном Бернеке, вернее, где-нибудь в его окрестностях. Сообщение с ними благодаря автостраде было удобное, и он мог рассчитывать на хорошую практику. Так, пожалуй, и вышло бы, не появись в этих краях Брумерус.

Он сидел тогда за столиком, который Маран заказал для себя и жены. Когда официант провел их туда, у Марана испортилось настроение, но Брумерус выразил готовность ретироваться с такой светской любезностью, что врачу ничего не оставалось, как настоять на участии Брумеруса в их маленьком пиршестве.

И вскоре испорченного настроения как не бывало: Брумерус оказался блестящим собеседником с неистощимым запасом веселых анекдотов.

Он был примерно одного возраста с доктором Мараном; но врач отличался худобой, сутулился при ходьбе, и у него было узкое лицо интеллигента, тогда как Брумерус, несмотря на высокий рост, производил впечатление мужчины грузного. У него были прилизанные, зачесанные назад волосы, серые острые глаза, слегка нависающие, почти лохматые брови, одутловатые щеки, прямой тупой нос и рот, по нижней губе которого можно было определить, что этот человек умеет наслаждаться. Руки его никак нельзя было назвать изящными, но даже в них молодая женщина нашла что-то привлекательное, они казались ей на редкость ухоженными.

В тот вечер Брумерус был так обаятелен, что Маран забыл о своем неудовольствии. К тому же Брумерус оказывал молодой женщине столько рыцарских любезностей, что вскоре между ним и Мараном началось молчаливое соревнование, которым Маргит Маран была очень довольна. Такое двойное поклонение превращало их игру вдвоем в игру втроем, на первых порах, во всяком случае, только в игру, в светскую игру, из которой можно в любую минуту выйти, как только она утомит или надоест.

Когда выяснилось, что Брумерус снял в Бернеке дачу, где сейчас и живет, когда Мараны нашли в нем, так сказать, соседа, неравнодушного, как и они, к суровой красоте здешней природы, а беседа приняла более личный, почти дружеский тон, и само собой получилось, что они поднялись вместе, чтобы поехать по шоссе в Бернек.

Перед ресторанчиком произошел тогда еще один маленький эпизод. У Брумеруса была «боргвард изабелла». С тех пор как этот автомобиль появился в продаже, Маргит Маран страстно мечтала его иметь. Это была новейшая модель машины - как раз подстать ей, молодой. И даже мотор, раскритикованный в технической периодике, ее привлекал: чувствительный мотор для чувствительной молодой женщины, такое стоило испытать. Но ее желание вызывало у мужа только улыбку; он ей не уступал. Он любил свой желтый «опель», приятный цвет которого он выбрал одним из первых, и, даже перемени он модель, он остался бы верен и цвету, и своему смирному «опелю».

Само собой вышло, что Брумерус пригласил молодую женщину как бы на пробную поездку, и Маран добродушно примирился с тем, что она немножко подразнила его этим приглашением.

Лишь на автостраде, когда «изабелла», медленно приблизившись к его «опелю» сзади, перегнала его и он увидел, как жена весело машет ему рукой, Маран стал злиться. Это была легкая злость, которая сразу прошла, когда жена встретила его смехом в их маленькой вилле.

Может быть, в тот вечер она и сама не знала, что началось это тогда; но началось это тогда. А сейчас ее муж, неподвижно стоя в дверях, сказал:

- Да, Брумерус мертв. Я застрелил его.

5

Маргит Маран не только почувствовала, что побледнела, она почувствовала озноб. И через силу выговорила:

- Это неправда!

Маран пристально посмотрел на нее, лицо у него было серое; он ответил:

- Я в самом деле застрелил его, Маргит!

При этом он не тронулся с места.

Ее глаза неестественно расширились. Она направилась к мужу, передвигая ноги с таким трудом, словно шла вброд перед самым ледоставом: она замерзала, она дрожала от холода.

Маран не мог ни о чем думать; он видел, как она приближается к нему, словно заведенный манекен - чужая, мертвая.

Она остановилась перед ним и изо всей силы ударила его по лицу.

Его очки упали на пол; он нагнулся и стал их искать ощупью.

Жена смотрела на него. Она не могла ничего сказать, не могла шевельнуться, он казался ей серым, страшным жуком.

Когда он выпрямился и надел очки, жена громко вскрикнула, побежала в комнату, бросилась на кушетку, продолжая кричать, потом зарыдала в отчаянии.

Все это доктор Маран представлял себе совсем по-другому; он был отвратителен самому себе. Когда он услышал рыдания жены, лицо его исказилось: это было невыносимо. Он глубоко вздохнул и сделал несколько шагов по коридору в сторону комнаты. При этом он непроизвольно взглянул в зеркало, в которое всего несколько минут назад смотрела его молодая жена, и испугался своего погасшего лица. Подойдя к двери, он хотел окликнуть ее, по при виде ее отчаяния потерял голос. Он и думать не думал, что его добрая, немного кокетливая молодая жена способна на такое отчаяние.

Совсем недавно он был убежден, что должен взять на себя обязанности судьи. Теперь он во всем усомнился.

Он знал, что его жена любила этого Брумеруса так страстно и самозабвенно, как, вероятно, никогда не любила его, Марана. После той поездки она приняла приглашение и побывала у Брумеруса на даче. Маран не поехал с ней, потому что был занят работой. Впоследствии она тоже встречалась с Брумерусом, когда тот - не так уж часто - отдыхал в Бернеке от своих дел. Устраивали они и автомобильные прогулки вдвоем. Поначалу Маран был благодарен ему за то, что он как-то скрасил молодой женщине однообразную жизнь на окраине такого маленького городка.

Вскоре, однако, он заметил странную перемену в поведении жены: она держалась с ним неспокойно и неуверенно, она уклонялась от его ласк. Только когда она предложила завести отдельные спальни, он спросил ее напрямик. Она призналась в своей страсти, призналась, что не в силах расстаться с Брумерусом. Несмотря на боль, какой он никогда в жизни не испытывал, ее беспомощность и беззащитность вызвали у него жалость.

Немного позже она спросила его, хочет ли он разойтись. При этом она не глядела на него. Конечно, он думал о разводе, но уже понял, что не может представить себе жизни в доме, где нет ее, и не может представить себе жизни с другой женщиной. И он ответил ей отрицательно. В ответ на его вопрос, не собирается ли она уйти навсегда к Брумерусу, она только пожала плечами и промолчала. Он не стал допытываться.

И внешне все осталось, как было. Гости, которых они любезно принимали, не подозревали, что перед их глазами разрушенный, в сущности, брак.

Он пытался навести справки о своем сопернике. Но кроме того, что Брумерус постоянно живет в Мюнхене, что он явно располагает большими средствами и связан со строительным делом, ничего не смог выяснить. Этими скудными сведениями и пришлось удовлетвориться.

Постепенно отношения между доктором Мараном и его женой стали походить на спокойную дружбу. Возможно, что так бы и тянулось годами, если бы за несколько месяцев до выстрела Маран не обратил внимания на странные нервные вспышки жены, после которых она подолгу оцепенело глядит в пустоту.

Сначала Маран не мог разрешить этой загадки. Но как-то летом, в необыкновенно ясный день, он вернулся домой неожиданно рано; дом был пуст. Он удивился, хотя ничего неладного не заподозрил. Комнаты, по которым он слонялся без дела, казались ему берлогами и нервировали его; он вышел на воздух и зажмурился от ослепительного солнца. Впервые он снова окунулся в лето, которого давно уже не замечал из-за работы, услыхал деловитое жужжание пчел, увидел бесшумное снование мотылька, вдохнул опьяняющий запах сена. Он побродил по газону, распахнув воротник рубашки и держа руки в карманах брюк, потом поднялся на косогор позади дома и направился в лес.

И вдруг остановился: в лощинке, в зарослях ежевики лежала его жена. Казалось, что она укрылась в норе: она лежала, свернувшись калачиком, сомкнув глаза и прикрыв ладонью правое ухо, - только бы ничего не видеть и ничего не слышать.

Он насторожился, глядя на нее: все это было очень странно. Чтобы не испугать ее, он подошел к ней довольно шумно, так, что она услыхала его шаги, и сел рядом с ней. Он отщипнул клочок мха и, вертя его, принялся рассказывать. При этом он старался, чтобы голос его звучал успокоительно-ровно. Он сделал вид, будто это обычное дело - сидеть именно здесь, именно так и говорить. Он рассказал о своей работе, о маленьких успехах, о маленьких неприятностях, попросил у нее совета, но сам же и ответил себе и - незаметно, как ему казалось, - перешел к ее собственным проблемам. Она вдруг приподнялась.

- Перестань! Перестань же наконец!

Он промолчал.

- Мне все безразлично, - сказала она.

Он с огорчением увидел, что лицо у нее заплаканное.

- Ах, Маргит! Посмотри вокруг! Лето…

И осекся. Она вскочила, она стояла перед ним, кипя злостью.

- Больше ничего от тебя не дождешься! - сказала она. - А я чувствую себя так, словно меня схватили за горло!

Она резко повернулась и побежала к дому. А он все сидел, и левая рука его машинально теребила клочок мха. Он видел, как бежит Маргит, его жена. В эти минуты она ненавидела его, он это почувствовал. Он медленно встал. Ему не хотелось уже возвращаться в дом, не хотелось видеть ее. В нерешительности он бродил по участку.

Потом он услыхал шум внизу на шоссе - это ехала «боргвард изабелла». За рулем он разглядел Брумеруса. Рядом с ним сидела какая-то женщина. Она была молода и беззаботна, она смеялась, и в тот миг, когда машина мчалась мимо ворот, Маран увидел, как женщина положила руку на плечо Брумеруса и тыльной стороной кисти ласково провела по его щеке.

Он отвернулся. Поднимаясь к дому по душистому газону, на который он не взглянул, Маран принял решение убить Брумеруса.

6

И вот он стоял у двери и видел горе жены. Дождь усилился.

Маран сказал в пустоту:

- Теперь ничего не изменишь, Маргит, он мертв. У тебя не нашлось бы силы расстаться с ним. Ты это знаешь. И знаешь, что расстаться с ним ты должна была. Я не хотел, чтобы ты унижалась.

Всхлипывания жены стали тише.

- Пусть другие, - продолжал он, - смотрят на это, как им угодно, пусть осуждают меня… Можешь ударить меня, я, видит бог, не обижусь… Только постарайся понять, что я не хотел, чтобы унижали человека, которого я очень люблю. - Он пожал плечами, повернулся к окну, поглядел в окно. - Что мне было делать? Говорить с тобой? Ты бы отвечала одно и то же: «Знаю, но я люблю его, я не могу иначе!» Говорить с Брумерусом? Ты и сама понимаешь, что это ничего не дало бы. Чем он владел, то держал крепко, на других людей ему было наплевать.

Он не знал, перестала ли она всхлипывать, или шум дождя так усилился, что заглушал все прочие звуки. Он не обернулся, потому что хотел сказать еще это: «Я оттого так хорошо понимаю тебя, что люблю тебя по-прежнему». Он вздохнул и сказал:

- Ты не могла с ним расстаться, поэтому я взял все на себя.

Теперь он обернулся. Жена уже не лежала, она сидела в углу кушетки, подобрав ноги, и глядела на него молча.

Маран тоже умолк.

Какой смысл был говорить еще? В сущности, он сказал все, что надо было, он объяснился, принимала ли она его объяснение или нет, а главное - где-то лежал мертвец, где-то лежал убитый, и это определило теперь их судьбы, какие бы еще слова ни были сказаны.

Впервые он почувствовал себя немного спокойнее, свободнее. Он смотрел на жену с участием. Он понимал ее любовь, понял ее муки, знал ее боль. Но если бы он мог теперь спокойно спросить себя, он и сейчас ответил бы, что единственным спасением для Маргит была чужая рука, его рука, которая порвала эти оковы. Когда-нибудь ее боль пройдет, как прошла бы и ее любовь к Брумерусу, после того как она узнала о его измене и поняла, что была для него только красивой и занятной игрушкой.

Маран вздохнул. Он все еще глядел на молодую женщину и видел ее такой, как пять лет назад, когда они только поженились. Тогда она была для него исполнением всех его надежд; он думал, что нашел спутницу на всю жизнь, и готов был сделать для нее все, пожертвовать всем, так он любил ее.

И вот он все сделал и всем пожертвовал, но не такой представлялась ему эта жертва.

Он опять пожал плечами.

- Я доведу дело до конца.

Он заметил, как расширились ее глаза, словно она опять испугалась.

Она сказала хриплым голосом:

- Боже… что ты хочешь сделать еще?

- Я позвоню в полицию. В конце концов, - он запнулся, но после паузы произнес: - там лежит труп.

Она едва заметно вздрогнула. Нахмурившись, отвела взгляд. Медленно, не глядя на мужа, сказала:

- Вальтер, ты сделал что-то ужасное. Я никогда не представляла себе… - На мгновение она сжала губы, чтобы не дать выхода нахлынувшему вновь чувству, и продолжала, глядя в пол: - Нет, я не представляла себе… Такого - нет… И я не могу думать о том, что ты любил меня, что ты меня…

Ее взгляд бегло скользнул по нему. Он почувствовал, что она опять полна ужаса, даже, может быть, отвращения.

Но это был и правда лишь беглый взгляд, это было бегство. По ее голосу он слышал, что она сдерживала себя, чтобы он ничего не заметил, когда она говорила:

- Но теперь, теперь, когда это случилось… и ничего не изменить, ничего не поправить… лучше не станет, если ты явишься с повинной. А хуже вполне может стать.

Это звучало невразумительно. Марану почудился проблеск чувства.

Он сказал твердо:

- Я не могу оставить его лежать там.

Об этом она не думала; это вряд ли могло прийти ей на ум. Он понял это по выражению ее глаз. Она молчала; она пыталась увидеть комнату, где так часто бывала, пыталась увидеть мертвого, застреленного. То, что она увидела, было, вероятно, ужасно. Она вскочила и метнулась к окну и там принялась судорожными движениями растопыренных пальцев растирать себе виски.

Маран попытался изобразить хладнокровие. Он сказал:

- Кроме того, я не хочу, как какой-то убийца…

Она резко повернулась к нему и крикнула:

- А ты и есть убийца!

Он не подал виду, будто слышал ее слова, и продолжал:

- …как убийца, мучиться страхом, манией преследования, мало ли чем. Нет. Не будем тянуть! - И, направляясь к книжной полке, где стоял телефон, прибавил: - Да и зачем? Я тебе сказал тогда, что в тебе… - Он хотел сказать: смысл моей жизни, но сейчас эти слова показались ему мелодраматичными, и он не произнес их. Он пробормотал: - …что ты для меня - все.

Окно у нее за спиной было серым от дождя; ее силуэт вырисовывался на фоне окна; выражения ее глаз не было видно.

Сейчас он чувствовал в себе деловитую собранность. он остановился у телефона.

- В здешнюю полицию?.. - Он повернул голову к ней. - Будут лишние неприятности, лишние волнения. Этот Биферли. Сплетни в таком городке… - Он вздохнул, взял телефонную книжку и подошел к другому окну - зажигать свет ему не хотелось (только не видеть ее глаз!), - чтобы в сером сумраке погасшего дня разобрать помер. - Я позвоню в комиссию по убийствам. В Байрейт. Или в Нюрнберг. - И как бы самому себе: - Что разумнее, в Байрейт или в Нюрнберг?..

Нерешительно листая справочник, он услышал ее голос. Сначала он не понял, что #769; она говорит, так поглощен он был предстоявшим ему делом. Но его насторожил ее тон: голос звучал совсем не как обычно, не тихо и мягко и не вкрадчиво, а нарочито четко, словно она училась отдавать приказания. Все еще держа тяжелый справочник, он поднял голову, но взглянул не на жену, а в окно.

- …уже много лет ты твердишь, что любишь меня как безумный. Это правда, ты исполнял любую мою просьбу, ты был… - она запнулась, потом ее голос заторопился: - так великодушен, что я и ждать-то не смела… - Она снова умолкла. - Но будь что будет! В первый раз я серьезно прошу тебя, не звони! Никто не видел тебя! Никто не узнает! Пройдут годы! Постепенно мы сможем это забыть. - Она замолчала.

Он испытующе смотрел на нее. Она все еще стояла у другого окна; тем временем стало так темно, что уже нельзя было разглядеть, подтверждает ли выражение ее лица мелькнувшую у него мысль. Он почувствовал в руке тяжесть телефонного справочника. Положил его на полку между двумя книгами, но не захлопнул.

Дождь шумел по-прежнему. Он невольно подумал, что нечеткие следы на гравии, на газоне скоро и вовсе станут неразличимы.

- Боюсь, - сказал Маран, - что это твое желание я не смогу выполнить.

Она ответила, не отходя от серого окна:

- Кому будет от этого польза, если тебя навсегда или на десять лет посадят в тюрьму? Ведь я, Вальтер, я осталась бы здесь совсем одна.

Стемнело настолько, что Маран уже не мог найти нужный номер. Для этого пришлось бы зажечь свет. Зажечь свет ему было страшно.

7

Желтый «опель-рекорд» стоял возле гаража. Маран против обыкновения не поставил машину в гараж.

Дождь пошел сильнее. Машина застыла. Он попробовал погудеть, но это ему не удалось. Тогда он попытался привести в движение «дворники». Они походили на щупальца жука, и казалось, будто он хочет постучаться ими куда-то, чтобы его впустили. Но и с «дворниками» ничего не вышло. Получился лишь унылый, скребущий звук. Так он стоял и мерз, а дождь лил не переставая, лил на газон, и газон набухал, как губка.

В доме, в маленькой вилле, были освещены два окна. Их свет тускнел в густой пелене проливного дождя, которая обволокла здание.

Глава вторая

1

- Скоро полночь, - вздохнул, подавляя зевоту, ассистент Грисбюль. - Хотел бы я знать, почему люди доставляют нам столько хлопот, стреляя друг в друга, вешаясь, отравляясь. Они думают, что с чем-то покончили, но ни с чем не покончено. Расхлебывать приходится нам.

Комиссар уголовной полиции Гроль взглянул на молодого человека с неудовольствием. Такие речи ему не нравились. Ему вообще не нравился этот молодой человек. Он не одобрял его прически под Брехта, не одобрял его нездоровой бледности, не одобрял костюма, болтавшегося на его слишком узкой фигуре. Разве такой вид должен быть у ассистента уголовной полиции?

Он хотел что-то сказать, однако промолчал. Он вдруг почувствовал, что постарел: с чего бы он к полночи так устал? Он поглядел на фаянсовую кофейную чашку: на ней были некрасивые потеки от гущи. Он потер ладонью свою могучую лысину, даже помассировал ее. Часто это помогало, сейчас не помогло; он просто до смерти устал. Он подавил вздох и вытащил свое массивное тело из деревянного кресла. Никаких бумаг на письменном столе больше не было. Он удовлетворенно хмыкнул.

Грисбюль помог ему надеть пальто, старое, потертое драповое пальто, зеленовато-выцветшее. Гроль никак не мог расстаться с этим пальто. Надевая его, он всегда чувствовал себя этаким лихим охотником, хоть и знал, что он уже почти старик и горбится при ходьбе. Он оправил воротник и угрюмо спросил:

- А вы что? Не идете?

При этом он взглянул через полуоткрытую дверь на стол Грисбюля, далеко еще не прибранный, и подумал, кто же будет его, Гроля, преемником - слава богу, наверно, не этот Грисбюль, при всем его прилежании, а какой-нибудь опытный сотрудник, которого переведут сюда из другого места, хотя оклад, признавал Гроль, едва ли стоит перемещения.

- Иду, - ответил Грисбюль, пошел в соседнюю комнату и поглядел на свои бумаги с таким видом, словно ему было жаль расставаться с ними даже на одну ночь. Тем не менее он быстро собрал их в ящик и запер.

Гроль все еще ждал у двери и, когда Грисбюль надевал пальто, брюзгливо буркнул:

- Сотрудник уголовной полиции должен как можно меньше бросаться в глаза! Зачем вам понадобился такой модный фрак?

Грисбюль снисходительно улыбнулся и любовно погладил оливковое замшевое пальто.

- Подарок, ничего не поделаешь, - сказал он. - Я же не охочусь в глухом лесу!

Гроль понял, куда он метит, и чуть было не съязвил: «Где уж вам», но, сдержав себя - ведь Грисбюль был как-никак хороший работник, - удовлетворился ехидным замечанием.

- Надо же, чтобы именно у вас была такая щедрая возлюбленная, дорогой Грисбюль!

Но «дорогой Грисбюль» нисколько не смутился, он взял под мышку портфель и сказал:

- Пошли!

В эту минуту зазвонил телефон.

Грисбюль вопросительно посмотрел на Гроля.

- А ну их! - проворчал тот. - Я сплю! Кто-нибудь застрелился веревкой? Дудки! Я сплю, и пусть меня не будят из-за такой ерунды!

К телефону подошел Грисбюль. Он склонился над столом, оперся на него локтями и в этой удобной позе - за нее Гроль опять на него рассердился - стал слушать срывающийся голос. Теперь Гроль пожалел, что сам не снял трубку: ему ничего не оставалось, как праздно стоять у двери и в полном неведении дожидаться, что скажет «мальчишка» - так он тоже часто его называл. Недостойное положение.

- Ну что там? - проворчал он.

Но Грисбюль не обратил на него внимания. Он сказал в трубку:

- Минутку, минутку! Я должен это записать. Подождите! - Он положил трубку на стол, поглядел по сторонам в поисках карандаша и бумаги, к явному своему отчаянию, убедился, что все убрано, в конце концов открыл ящик и достал оттуда то и другое. Затем вернулся к телефону, прижал трубку к уху плечом и сказал: - Еще раз! Весь фильм сначала!

Гроль заворчал: что за выражения употребляют эти молодые люди! Он послушал еще немного, но, ничего не поняв, сделал вид, что и не хочет ничего понимать, снял свою шляпу с крючка и стал ее надевать.

Уже много лет он носил эту фетровую шляпу с низкой, вдавленной тульей и волнистыми полями - это модное когда-то «сомбреро», которое, однако, повидало виды, пообтрепалось и под лентой потемнело от пота, и, надевая шляпу, Гроль каждый раз испытывал затруднения, потому что только после нескольких попыток, повертев ее так и этак, удавалось установить, где перед, да и тогда он не бывал вполне уверен, что не ошибся. Расстаться с ней у него не хватало духу: он был самым настоящим образом помешан на шляпах. Прежде он оставлял изношенные шляпы в железнодорожных вагонах, отрывая их от своего сердца столь грубым способом, но теперь он ездил только на машине и проклинал добросовестность шоферов, чьи напоминания: «Ваша шляпа, господин комиссар!» - словно приклеивали эту старую крышку к его голому черепу.

Из раздумья его вывело лишь выражение «Дерьмо липучее!», которое Грисбюль употреблял, когда возникала какая-нибудь неприятность. Гроль посмотрел на него.

Грисбюль стоял у стола, но трубку он уже положил. В его руке был клочок бумаги, испещренный заметками. Грисбюль глядел на него так, словно это не его собственный, а чужой почерк, который надо разобрать.

- Что бы это ни было, господин Грисбюль, - осторожно и сдержанно сказал Гроль, - я устал и пойду сейчас спать. Пусть воняет сколько угодно, завтра тоже будет день, и вонь не пройдет, поверьте старику!

- Возможно, - возразил Грисбюль и с подозрительным интересом уставился в свои записи, - но боюсь, что нам все-таки нужно взглянуть на него сегодня.

- На кого? - недоверчиво спросил Гроль.

- На убийцу, - ответил Грисбюль и дружелюбно посмотрел на комиссара.

- На убийцу? - удивленно спросил Гроль. - А что, разве мы его поймали? Ведь, собственно, наша обязанность - найти убийцу, - добавил он почти возмущенно.

- Я только что с ним беседовал, - объяснил Грисбюль, - он сам позвонил и заявил, что застрелил человека, сообщил, где и кого, и сказал, что ждет нас!

- К черту, - прорычал Гроль, но все же сделал несколько шагов от двери к столу. - Такого не бывает! Это же редкость! - Он подумал, покачал головой и решительно сказал: - Нет! Нас кто-то разыгрывает!

Грисбюль не обращал внимания на брюзжание Гроля; он знал эту привычку комиссара, помешавшую тому сделать карьеру, которой он, по сути, заслуживал. Молодой человек заглянул в свои записи и сказал без видимой связи:

- Но как нам сейчас добраться туда?

- Куда? - возмущенно спросил Гроль.

- В Бернек, - ответил Грисбюль. - Служебная машина в полночь - одна канитель. Придется уж вам довериться мне, господин комиссар!

Гроль посмотрел на молодого человека с притворным ужасом: он знал, конечно, что служебная машина в его распоряжении, но знал также, что Грисбюлю доставило бы искреннее удовольствие отвезти его туда на своем собственном, крикливо размалеванном драндулете, на котором тот ездил как самый настоящий лихач. И, будучи при своей мрачной профессии в глубине души озорным человеком, Гроль не испортил игры.

- Что ж, поедем, - сказал он и снова поправил свое сомбреро. - Впрочем, - заметил он, когда Грисбюль уже открыл было перед ним дверь, - нам надо уведомить местную полицию. Пусть направят группу и оцепят место преступления. А то ведь, бывало, и убитые исчезали, - сказал он устало.

Несколько минут спустя Грисбюль с прижатой к уху телефонной трубкой озадаченно поглядел на комиссара, прикрыл микрофон рукой и удивленно сказал:

- Они уже об этом распорядились, господин комиссар. Им тоже только что позвонили!

- Ишь ты, - ответил Гроль, - какой деловой убийца. Давайте-ка, взглянем на него, Грисбюль!

2

Во время этой поездки Гроль понял, как он постарел. Устал он страшно, не раз ловил себя на том, что задремывал. Однако чувствовал он себя хорошо; этот участок автострады, которая вела на север к Хофу, не был еще сплошной вереницей предупредительных огней и световых сигналов, здесь еще как-то ощущалась приятная уединенность среди лесов и холмов, и, хотя из-за продолжавшегося ливня видимость была скверная, Гроль хорошо ориентировался в этих суровых горных местах, изъезженных им за десятки лет службы вдоль и поперек.

У графенверского поворота автострада была перекрыта; Грисбюль с недовольным видом спустился по восемьдесят пятой, а потом стал снова подниматься на вторую.

- Молодым людям неймется, - сказал с тоской Гроль, - они готовы прямо-таки проглотить автостраду! Ночью во весь дух по второй, через Байрейт до самого Бернека… Только вот этот отрезок вдоль Пегница… - Он покосился на спидометр, широко улыбнулся и добавил: - Нет, быстрее шестидесяти тут никак не получится!

В этот момент Грисбюль снова достиг автострады, взял так, что только покрышки завизжали, крутой подъем с жутковато блеснувшими предупредительными огнями, обошел три громыхавших друг за другом грузовика и, с явным удовольствием увидев, что стрелка спидометра перемахнула за сотню, сказал испуганному комиссару:

- А на другой дороге потеряли бы час!

Гроль ничего не сказал, пытаясь успокоиться, и, только когда к нему вернулась невозмутимость, а фары грузовиков, как скромно потупленные глаза, потонули в пелене дождя, возразил:

- Ну а что вы выиграли, не потеряв этот час?

Но Грисбюль и не подумал пускаться в философские объяснения: он никак не хотел, чтобы их обогнал черный «мерседес», бесшумно приближавшийся сзади к его яркой тарахтелке. На спуске Грисбюлю действительно удалось выжать из нее невероятную скорость, но на подъеме он проиграл состязание и задние колеса «мерседеса» презрительно обдали его ветровое стекло мутной грязью.

Тихо, но яростно выругавшись, Грисбюль включил «дворники».

Гроль ухмыльнулся и сказал:

- Престиж! Партия, пожалуй, проиграна!

Это было за десять километров до поворота на Бад Бернек.

На повороте Грисбюль снова улыбнулся: когда он плавно подрулил к бензоколонке, там стоял этот «мерседес». Мотор его был выключен, дверца водителя открыта.

Заправщик в синем комбинезоне выжидательно, с любопытством и чуть насмешливо глядел на автомобилиста; видны были только его ноги, потому что тот судорожно искал что-то в машине.

Грисбюль погудел.

Незнакомец выбрался из машины и, пристально взглянув на подъехавших, скрылся в ней снова. Гроль запомнил жидкие рыжие волосы, растрепавшиеся на ветру, узкое лицо и тонкие губы.

Грисбюль вылез и, разминая затекшие ноги, подошел к «мерседесу».

- В чем дело? - спросил он.

- Господин ищет деньги, - насмешливо ответил заправщик. - Веселенькая машинка, - заметил он, кивнув на пестрый драндулет Грисбюля.

Грисбюль улыбнулся и прищурился.

- Держу пари, - сказал он, - что вы чуть ли не всех автомобилистов считаете немножко сумасшедшими! - Он многозначительно кивнул на рыжеволосого, который все еще, как утка, рылся в своей машине, и прибавил: - Не только меня!

Заправщик потянул себя за мочку уха и ответил дипломатично:

- Как сказать… - Скучное ночное дежурство делало его разговорчивым. - Да, иной раз только головой покачаешь. Вот сегодня явился один из моих клиентов, он всегда ездит в Бернек, и устроил целую сцену только из-за того, что он где-то посеял пробку от бака, а я обратил на это его внимание. Делов-то всего на десять пфеннигов. - он потер руки: было прохладно. - Ну правда, никто не станет требовать сдачу с полтинника, и многие на этом наживаются. Свистнуть такую пробку недолго, но ее действительно не было.

Грисбюлю наскучило столь обстоятельное объяснение. Но он кивнул в знак согласия. В этот момент Гроль нажал на сигнал. Рыжеволосый снова испуганно вылез из своего «мерседеса».

Грисбюль сказал:

- Подайте в сторону, ради бога, и не загораживайте колонку! Нам надо как можно скорее в Бернек!

Рыжие волосы вздыбились на ветру.

- В Бернек? Мне тоже туда! - сказал незнакомец.

3

К удивлению Грисбюля, оказалось, что Гроль знает Бернек как свои пять пальцев. Промолчав весь остаток дороги, он перед самым въездом в городок сказал:

- Повернете налево, там должен быть дом этого доктора Марана. Сначала я сам с ним поговорю. Вы вернетесь, пересечете весь Бернек, упретесь в запрещающий знак. От него - направо, довольно далеко, по каштановой аллее. Там найдете дачу. Избавьте от хлопот нашу бедную местную полицию и составьте точный протокол.

Потом Грисбюль смотрел, как старик идет к забору, дождь все еще лил, и за несколько секунд сомбреро Гроля потемнело от влаги.

Облокотившись на соседнее сиденье, Грисбюль чуть приотворил дверцу; он услышал, как Гроль позвонил и как вскоре протяжно загудел зуммер. Он захлопнул дверцу и поехал дальше.

Когда комиссар, сгорбившись из-за ливня, поднимался по газону, он думал, что это один из редких ясных случаев: восстановить цепь событий будет нетрудно, если имеешь дело с человеком, готовым признаться и дать показания, да и мотивы преступления тоже, вероятно, не составят загадки.

Входная дверь отворилась прежде, чем он дошел до нее; он увидел застывшую в ожидании женскую фигуру. Из-за этой, стало быть, все случилось, подумал он и бесшумно вздохнул. Он не торопился.

Гроль поздоровался, снял шляпу и тщательно ее отряхнул. Затем вошел. Снимая пальто, он заметил на вешалке мокрый плащ. Косясь в зеркало, он рассмотрел женщину, которая молча ждала сбоку; она была ему приятна, хотя лицо ее казалось бледным и заплаканным. Он подумал, что партнерша она, конечно, очаровательная. Но идти из-за нее на убийство, подумал он, видит бог, не стоит!

Она провела Гроля в гостиную, где несколько часов назад ее муж рассказал ей о совершенном убийстве. За эти часы мир для него и для нее стал иным: она поняла, что муж, хоть и странно, но по-настоящему любит ее, а он, когда она попыталась помешать ему сообщить о случившемся в полицию, увидел, что она снова переметнулась к нему.

И все-таки он настоял на своем: он не мог смириться с мыслью, что его будут годами искать и в конце концов выследят. Так, во всяком случае, он сказал жене, и она согласилась с ним. Но истинной причиной, по которой он позвонил в полицию, было его желание ответить за свой поступок.

Гроль остановился в дверях. В большой комнате в левом углу горел только торшер; его свет скрадывался в остром конусе металлического абажура. В гостиной было к тому же сильно накурено, и очертания всех предметов казались призрачными; призрачными казались и контуры двух мужчин - незнакомого, в котором Гроль угадал убийцу, и другого, чей жидкий рыжий вихор позволил Гролю узнать в нем автомобилиста, шарившего у бензоколонки в своем «мерседесе».

Комиссару Гролю это не понравилось; он прищурился. Чтобы сразу приступить к делу, он быстро подошел к обоим мужчинам, которые поднялись с кресел, и сказал:

- Честь имею! Один из вас, господа, по-видимому, убийца!

Рыжеволосый ответил тягучим, брюзгливым голосом:

- Очень скверная шутка! В этом доме убийц нет!

4

Грисбюль точно следовал указаниям старика; выехав и правда на каштановую аллею, он сейчас восхищался зрительной памятью Гроля. Вскоре и дача, где произошло убийство, выдала себя ярко освещенными окнами. Поставив машину у калитки, Грисбюль предъявил свое удостоверение служащему полиции, который преградил было ему путь.

- На этот раз для разнообразия не репортер! - пошутил ассистент и, к своему неудовольствию, услышал в ответ:

- Здесь уже был один! Назойливый малый! Кто знает, как эта публика обо всем пронюхивает!

Съежившись под дождем, Грисбюль быстро зашагал к даче. Еще бы не насторожиться прессе при таком шуме, подумал он, вот кто-то и погнался за гонораром, хоть небольшим, но верным.

Перед дверью он остановился и, не ступая на газон, заглянул в окно, которое все еще было открыто. Увидев двух служащих за работой, фотографа, делавшего снимки при вспышках «блица», и двух оживленно беседовавших мужчин - один был явно врач, другой прокурор, - Грисбюль подумал: жаль всех этих издержек, раз убийца признался. Он осмотрел размокший газон, на который падал пучок света, поворошил ногой мокрый,скрежещущий гравий и подумал, как трудно было бы обнаружить здесь, во дворе, какие-либо следы, если бы преступник не был известен.

Ассистент быстро прошел в дом. Сейчас он почти раскаивался в том, что настоял на этой ночной поездке, хотя и надеялся получить от нее удовольствие; ибо сейчас, снимая и отряхивая свое замшевое пальто, он знал, что впереди у него несколько скучных часов.

Он вошел в просторную комнату, мельком взглянул на труп, который, скрюченный, лежал на правом боку у письменного стола, и увидел низенького, круглого, грузного полицейского, державшегося подчеркнуто молодцевато; у Грисбюля создалось было впечатление, что этот человек привык возиться с бродягами и браконьерами, которых и держит в страхе своей отеческой строгостью, но недовольное выражение, с каким посмотрели на него, Грисбюля, круглые голубые глаза толстяка, ясно показало, что тот - местная шишка. Поэтому Грисбюль решил держаться с ним не просто как с равным, а как с начальством - во избежание ненужных неприятностей.

Он представился, сказал, что Гроль находится в доме преступника, и попросил сообщить ему результаты осмотра.

Дав наскоро фотографу еще одно, явно лишнее указание, инспектор Биферли грузно остановился возле Грисбюля у двери и принялся информировать его так подробно, что тот чуть было не заснул стоя. Чтобы предотвратить такую опасность, ассистент предложил Биферли сигарету, от которой тот, как страстный противник курения, возмущенно отказался, но этим простым способом Грисбюль как бы испросил разрешения курить самому.

Первый, поверхностный пока врачебный осмотр показал, что смерть от выстрела в висок наступила мгновенно. Убийство произошло, по-видимому, между 19 и 20 часами; окончательное заключение по этому поводу врач даст после более подробного осмотра. Врач и прокурор, члены группы, которую до сих пор возглавлял Биферли, были явно рады, что это дело возьмет на себя Гроль, и они, стало быть, могут покинуть место преступления, где им, но их мнению, нечего было больше выяснять. Их заключения, сказали они, будут приложены к делу. Грисбюль почувствовал облегчение, когда врач с прокурором ушли, но Биферли был разочарован, считая, что это преуменьшает важность дела и его собственное значение.

Трава под окном притоптана - значит, верно, что убийца, как он и показал, стрелял оттуда, сказал Биферли. О том же свидетельствует положение трупа и место входного отверстия пули. Оружие пока не найдено.

Затем он попросил Грисбюля, который как раз закуривал вторую сигарету, пройти в переднюю.

Он хоть и выполнил указание Гроля - не заходить к доктору Марану, - заявил Биферли, и в его голубых круглых глазах появился стеклянный блеск, но должен заметить, что считает подобное распоряжение до некоторой степени опрометчивым. Он только не хотел говорить это в присутствии сотрудников, которые продолжали обследовать комнату. Ведь при таких экстраординарных обстоятельствах все-таки не исключено, что преступник обратится в бегство, хотя он прежде и намеревался явиться с повинной.

Грисбюль стряхнул пепел на пол и отвел взгляд. У него было впечатление, что Биферли очень хотелось узнать какие-нибудь сенсационные интимные подробности путем дотошных расспросов. Поэтому он пожал плечами и сказал, что ведь Гроль находится сейчас в доме преступника и наверняка охотно проинформирует о своем решении господина инспектора.

Он, Грисбюль, и сам хотел бы знать - теперь он снова поглядел в голубые, круглые, как у сурка, глаза Биферли, - что #769; известно о привычках убитого Брумеруса.

- Ничего, - ответил Биферли чуть ли не с яростью, - ровным счетом ничего! Дача далеко от Бернека, кто станет сюда заглядывать! Насколько мне известно, этот Брумерус снял ее у одного швейцарского архитектора, который тут везде строит дачи, потому что Баварский лес еще, слава богу, не наводнили туристы, так что земля здесь сравнительно дешева. Да и рабочую силу для таких строек найти относительно легко. В полиции Брумерус не прописывался, ведь он бывал на даче только наездами, причем в самое неопределенное время. Возможно, что иной раз его вообще никто не видел; покупок, насколько я знаю, он в Бернеке никогда не делал, сегодня мы нашли в его кухоньке, там, в глубине дома, целые горы консервов и всякие вина и водки, очень неплохие, он был, так сказать, на собственном довольствии. Н-да, а что касается… - Биферли поднял плечи, сделал многозначительную паузу и рывком опустил их, - а навешали ли его женщины, привозил ли он дамочек, зачем вообще нужна была эта дача, если не… - Биферли попытался улыбнуться, но улыбка вышла кривая, - этого мы не знаем.

- А эта фрау Маран, она здесь часто бывала? - осведомился Грисбюль.

Биферли снова пожал плечами и сказал:

- Этого мы не знаем!

Но Грисбюлю показалось, что если бы тот и знал что-нибудь, то и тогда промолчал бы, предпочитая, чтобы обвиняли во всем чужого здесь Брумеруса, а не уважаемого местного врача.

Биферли, видимо, заметил испытующий взгляд Грисбюля, потому что прибавил:

- Насколько мне известно, он приезжал и уезжал на машине, часто ночью. Кто убирал ему комнаты… во всяком случае, из бернекских жителей никто не убирал!

- А фрау Маран? - сразу спросил Грисбюль.

- Возможно, конечно, - ответил Биферли, как бы в задумчивости скользя своими стеклянными голубыми глазами по маленькой передней, - но, откровенно говоря, я думаю, что она приезжала сюда не для этого.

Стоило Грисбюлю саркастически пожевать губами, как Биферли протестующе поднял короткопалую руку и прибавил:

- Она привлекательная женщина, но она образованна, требовательна, в роли Золушки я ее никак не могу представить себе. Кстати, за домом доктора Марана она тоже не следит в этом смысле, она, как бы сказать, возглавляет дом.

Грисбюль промолчал. Он счел излишним объяснять этому Биферли, что многим женщинам доставляет, наверно, особое удовольствие потчевать любимого человека лакомыми блюдами, даже убирать за ним, красиво накрывать ему стол и тому подобное, то есть создавать ему какой-то домашний уют. Во всяком случае, в этих комнатах такая мысль вполне могла возникнуть.

Грисбюль бродил по даче, а Биферли следовал за ним, как внимательная, злая собачка. Красиво, современно, признавал Грисбюль. У Брумеруса был, надо полагать, хороший художник по интерьеру, некоторые сочетания красок поражали. Бар был прекрасно укомплектован; коллекция пластинок содержала все, что требовалось для любого настроения, - от Бетховена до джаза; ванная так и приглашала ею воспользоваться. В этой обстановке нельзя было не чувствовать себя превосходно. Тем не менее дача служила Брумерусу, по-видимому, не только гнездышком для любви. Во всяком случае, непомерно громоздкий письменный стол свидетельствовал о серьезных деловых совещаниях, все прочее было, скорее, приятным добавлением.

Грисбюль отворил дверцы письменного стола, выдвинул ящики, порылся в бумагах. На столе стоял перекидной календарь. Грисбюль схватил его и быстро перелистал несколько месяцев. Рядом с каракулями, которые не показались ему достойными внимания, время от времени, через довольно большие промежутки, появлялась запись «ММ», но день убийства не был ничем помечен. Ассистент задумчиво поставил календарь на место.

- Ничего существенного, - обиженно сказал Биферли, и через несколько минут Грисбюль с ним согласился, сказав: «Действительно, ничего существенного!» - и досадуя на то, что так и не удалось узнать ничего мало-мальски важного об убитом, который по-прежнему безмолвно лежал на правом боку у письменного стола. Лицо его было сейчас прикрыто платком.

Сотрудники стояли теперь без дела, явно скучая, хоть и изображали служебное рвение; они ждали указаний, но какие еще указания можно было им дать?

Подумав, Грисбюль сказал Биферли:

- Завтра надо будет посмотреть тщательнее. Но я хотел бы еще пройтись вокруг дома.

- Как вам угодно, - ответил Биферли, которому, несомненно, не хотелось мокнуть под дождем.

Грисбюль вышел в одиночестве. Он зажег карманный фонарик. Осветил газон, гравийную дорожку. Дождь образовал большие лужи и, не переставая, хлестал по ним. Следы если и были, то давно залиты водой. Грисбюль ступил на газон, мягкий, как мокрая губка, и всплескивавший под ногами, как озеро, когда в него прыгают лягушки. Сбоку от дачи он увидел гараж. Следы машины были размыты дождем. Грисбюль подергал ворота гаража - они оказались заперты. Так он и предполагал; мелко шагая - здесь почва немного опускалась и была еще мокрее, чем в прочих местах, - он обошел гараж, осветил фонариком задний фасад дома, сладко зевнул и пошел обратно.

- Вот и все, - сказал он Биферли, который ждал его с важным видом. - Оставим здесь сотрудника и на сегодня закончим. Мы ведь все, конечно, устали. Я заеду за комиссаром. Наверно, и он сделал уже свое дело. Где нам переночевать?

- Советую в «Черном орле», у рынка. Это заведение давно зарекомендовало себя, - сказал Биферли. - Сезон кончился, и вы наверняка устроитесь.

- Ну так пошли! - ответил Грисбюль и, когда инспектор отдал необходимые распоряжения, зашагал рядом с ним.

- Позволите подвезти вас? - учтиво осведомился он, открывая дверцу машины.

Биферли поблагодарил. Грисбюль медленно поехал в сторону городка.

- Вам не придется делать крюк, - сказал Биферли, - я живу на главной улице, а вам все равно по ней ехать. - И прибавил обиженным тоном: - Не заехать ли мне все же к доктору Марану? Я думаю, что внушаю ему доверие, ведь я его пациент, он лечил мою селезенку. Хороший, очень хороший врач, ничего не скажешь.

- И хороший стрелок, - не удержался от замечания Грисбюль и быстро отклонил предложение Биферли: - Успеется, завтра тоже день будет! Думаю, что комиссар вас пригласит.

- Как угодно! - только и ответил Биферли, но прозвучало это так, словно он сказал: «Я умываю руки» или «После меня хоть потоп!»

Чтобы его задобрить, Грисбюль сказал:

- Доктор Маран обратился не только к нам, но и к вам, причем к вам даже, наверно, раньше, и это одно уже говорит о том, каким доверием вы у него пользуетесь!

- Доктор Маран? - растягивая слоги, переспросил Биферли. - Ко мне?

- Ну да, - отвечал Грисбюль, - ведь когда я говорил с вами по телефону, он уже успел вам позвонить!

- Успел позвонить? - чуть ли не возмущенно сказал Биферли. - Кто это сказал? Нет, Маран нам не звонил!

Теперь удивляться пришла очередь Грисбюля.

- Бог ты мой, кто же еще мог звонить? - спросил он.

- Неизвестно! - отвечал Биферли. - Какой-то мужчина! Наверно, все видел. Может быть, услыхал выстрел. Откуда мне знать! Пошел в телефонную будку и сообщил нам.

- И вы не задержали его? Не сняли показания? - спросил Грисбюль.

- Как же я мог, - окончательно обидевшись, отвечал Биферли. - Мы ведь его не знаем. Он не назвал нам своей фамилии. - И после короткой паузы прибавил: - Конечно, нет! И вы бы, наверно, на его месте тоже не назвали себя. Кому охота влезать в такие неприятные истории, хотя бы даже в роли свидетеля!

5

Теперь Гроль чувствовал себя предельно усталым. Он глядел на серое, измученное лицо Марана под космами растрепавшихся жидких волос.

Комиссар попросил разрешения открыть окно, дым вышел, воздух в комнате, наполнившейся равномерным шумом дождя, стал свежим и влажным.

Гроль попытался собраться с мыслями, но голова его словно одеревенела: никакого осмысленного вопроса он уже не мог придумать. Слова рыжеволосого «В этом доме убийц нет» застряли у комиссара в голове, хотя на то не было никакой разумной причины; ведь этот доктор Маран, несомненно, был убийцей, был им и по собственной воле, и по закону, со всех точек зрения. Причем имелось и отягчающее обстоятельство: Маран - врач, он знал ценность человеческой жизни, он должен помнить, что даже за искорку ее надо бороться, несмотря ни на какие боли и муки.

Впрочем, именно это и имел в виду рыжеволосый, когда с обескураживающей горячностью заявил: «В этом доме убийц нет». Адвокат Зепп Метцендорфер - то ли друг юности, то ли школьный товарищ Марана, это Гроль не вполне уяснил - был вызван из Байрейта супругой Марана, и вызван вопреки воле доктора. он появился на вилле всего за несколько минут до Гроля; но Маргит Маран сообщила ему о случившемся по телефону, и по дороге в Бернек он успел обдумать ситуацию, заботясь, естественно, прежде всего о том, чтобы найти юридические доводы, которые могли бы снять с Марана вину.

Сперва Гроль подумал, что рассеянность Метцендорфера объяснялась спешностью его поездки. Но оказалось, что это вообще его свойство. Метцендорфер жил только своей юриспруденцией, все остальное было для него на втором плане. В этот вечер Гроль увидел, как Метцендорфер, поднеся огонь к мундштуку сигареты, курил фильтр, пока не закашлялся, как он - когда комиссар обратил на это его внимание - стал удивленно разглядывать сигарету, затем повернул ее и наверняка сунул бы в рот еще горящим концом, если бы не быстрое вмешательство комиссара, приведшее, однако, к тому, что адвокат раздавил окурок не в пепельнице, а в подставке под горшком с цветами. Все это он проделал длинными нервными пальцами, густо окрашенными никотином. Удивительно, однако, было то, что такие оплошности нисколько его не смущали; он словно бы не замечал их вообще. Ничто не могло отвлечь его от его юридических рассуждений.

Главным для него в разговоре с Гролем - а адвокат сумел сразу завладеть разговором, лишив своего друга Марана возможности отвечать, - было провести мысль, что о Маране - убийце речь не может идти. Такой человек, как Маран, врач, житейски опытный, преуспевающий, обладающий высокой культурой, совершенно не способен намеренно убить кого бы то ни было. Это могло случиться лишь в состоянии умственного помрачения, аффекта, и если кажется, что его действия подготовлены, даже, пожалуй, выполнены четко по плану, то так именно только кажется. И безумец порой действует планомерно в каких-то фазах, так же как и животное. Не его дело давать медицинское определение такому состоянию, это будет сделано в свое время.

Гроль не мешал ему говорить. Жидкие рыжие волосы падали на лоб Метцендорфера влажными прядями, время от времени он самозабвенно откидывал их назад.

- Я не хочу делать поспешных выводов, - говорил он, - я могу, естественно, составить себе лишь предварительную гипотезу. Я знаю доктора Марана десятки лет, знаю его образ мыслей, надеюсь, что знаю его чувства. Единственное, чего я сейчас хочу, господин комиссар, - это попросить вас вести следствие по крайней мере и в аспекте убийства, совершенного в состоянии аффекта, а не только в аспекте умышленного убийства, и собрать все косвенные улики, которые могут свидетельствовать и об убийстве именно неумышленном. - Его маленькие глаза неотрывно глядели на Гроля, он тщательно избегал всякой видимости тайного сговора с Мараном. - Возможно, что доктор Маран сам видит свой поступок в неверном свете. Он не юрист. Его показания могут ввести в заблуждение.

Гроль потер ладонью свой голый череп и принялся осматривать комнату, на самом деле он хотел увидеть выражения лиц супругов.

Маргит Маран сидела сбоку от камина в узком кресле. Конический пучок лучей от торшера ее не захватывал, по ее бледному лицу был разлит слабый, рассеянный свет, от которого кожа казалась блестяще-белой, по черты ее были расплывчаты, как бывает расплывчата акварель, если размазать пальцем еще не просохшую краску. Тем не менее комиссар видел, что она напряженно прислушивалась к словам Метцендорфера и время от времени едва заметно качала головой, словно бы подчеркивая его замечания.

Гроль подумал, что настоящая защитница, пожалуй, она. Эта женщина будет, вероятно, бороться. Муж - нет. Доктор Маран сидел в кресле у торшера, уперев локти в колени, и то ли не слышал, что говорил Метцендорфер, то ли не хотел слышать, то ли был слишком занят собственными размышлениями; размышлял он, возможно, о ложных путях, какими шли мысли и чувства его жены, пока вдруг не достигли той точки, к которой могли бы прийти уже несколько лет назад.

Метцендорфер, подавшись вперед, настойчиво отбивал такт своей речи узкой рукой; его лоб иногда попадал в яркий световой конус, и тогда казалось, что это говорит откуда-то снизу сама пустота или сама темнота. Гроль поглядел на него и с раздражением отметил, что бледный лоб адвоката усыпан веснушками. Перебивая чеканные фразы Метцендорфера, он сказал:

- Я был бы очень рад, если бы мог сейчас побеседовать с доктором Мараном с глазу на глаз. - Он протестующе поднял руку, ожидая возражений адвоката, и даже слегка улыбнулся: - Нет, нет, доктор Маран не будет ущемлен в своих правах, поверьте мне! Я, как положено, объясню ему, что он может отказаться давать показания. Кроме того, заверяю вас, - он повернул голову к смутно мерцавшему лицу женщины, - что не в моих правилах ставить человеку капканы. Мне и зверей-то неприятно видеть в капканах, а уж людей и подавно! Все смягчающие обстоятельства я вытащу на свет самым тщательным образом. - Это выражение ему самому не понравилось, однако лучшего он не нашел.

Метцендорфер подумал, помедлил, по потом, по-видимому, решил, что лучше не злить комиссара. Во всяком случае, он поднялся. Длинная, тощая фигура повернулась к Маргит Маран. Гроль услышал:

- Я нахожу предложение господина Гроля правильным, сударыня!

И они покинули комнату.

Маран не шевельнулся. Гроль долго его рассматривал. Он признался себе, что этот человек ему симпатичен, и одновременно подосадовал на свою эмоциональность, ведь, в конце-то концов, Маран - убийца, а он, комиссар, должен допросить его, и допросить без сочувствия. Он нарушил молчание, сказав голосом более жестким, чем первоначально хотел:

- Да, загнать зверя в капкан! И добро бы только это! Так нет, еще и пальнуть по живой мишени! А еще врач! Не диво, что в Германии было время, когда врачи убивали по заданию.

Маран выпрямился. Он поглядел на Гроля. Подумал. Сказал:

- Вы правы. Я, наверно, сошел с ума!

- Ах, вот что! - ответил комиссар. - Вы хватаетесь за этот аргумент господина адвоката? Таков ваш план защиты?

Маран только простонал.

- Ну ладно, - сказал Гроль, и голос его опять стал спокоен, - начнем! По обязанности предупреждаю вас, что вы можете отказаться давать показания. Вы заявили по телефону, что застрелили человека по фамилии Брумерус у него на даче. Это верно?

Так начался допрос, и продолжался он долго. В ходе его Гролю стали ясны мотивы, двигавшие этим человеком, и, несмотря на все свое внутреннее сопротивление, комиссар так и не отделался от чувства, что в капкан попал сам этот человек, а не тот, Брумерус, и что выстрел был лишь отчаянной попыткой выбраться из капкана.

В сущности, комиссару не пришлось и задавать вопросы. Маран, казалось, испытывал облегчение от возможности говорить о своих чувствах, мыслях, даже о своем поступке, от того, что рядом был кто-то, кто его слушал, по какой причине - неважно.

Потом он кончил и умолк.

Гролю хотелось - и для себя самого - снять впечатление, что он выслушал тягостную исповедь. Поэтому он спросил холодней, чем следовало:

- А револьвер? Куда вы дели его? - И, увидев недоуменный взгляд Марана, пояснил: - Он мне нужен. Это вещественное доказательство. Я должен его изъять.

А сам подумал: слишком легкое решение - пустить себе пулю в лоб!

Маран, казалось, проснулся.

- Да, - сказал он, - ну да!

Он полез в карман куртки. Только теперь Гроль заметил, что на куртке остались еще следы влаги. Эта же куртка, наверно, была на Маране и в момент преступления.

Маран казался удивленным. Он полез в другой карман, встал, поискал, пошарил, снова взглянул на Гроля и нервно сказал:

- У меня его нет! Я, право, не знаю… - Он не окончил фразы.

Растерянность Марана была неподдельна. Это комиссар видел.

- Что это был за револьвер? - спросил он вскользь.

- Вальтер, калибр шесть тридцать пять, - последовало сразу в ответ. - У меня он уже давно. Ведь дом наш стоит на отшибе!

- Ну хорошо, - сказал Гроль, - а в вашей машине?

- Не помню, - ответил врач.

Они вышли к мерзнувшему «опелю». Оружия там не было.

- Наверно, я потерял его или бросил, я был в панике, - сказал Маран, когда они вернулись в комнату.

- Придется так и записать, - сказал Гроль. - Это мы сделаем завтра, господин доктор. Может быть, вы внесете какие-либо поправки в свое признание.

Маран отрицательно покачал головой. В этом движении было отчаяние.

- Ладно, - продолжал Гроль, - как вам угодно. Этим займется мой ассистент Грисбюль, можете ему доверять. Он, кстати, уже обследовал дачу. Н-да, - сказал он и почувствовал сковывающую усталость. - На сегодня хватит!

В этот момент он и отворил окно. Он с невольной жадностью вдохнул свежий воздух. Пахло влажной землей и гнилыми листьями. А может быть, ему просто так показалось.

Он потер внутренние уголки глаз и спросил словно невзначай:

- Почему, собственно, вы нам позвонили?

Маран недоуменно взглянул на него.

- Вы что, - добавил комиссар, - не доверяете здешней полиции? Но ведь вы же немного позднее сообщили и туда? Это, впрочем, хорошо. Грисбюлю было, наверно, легче провести обследование на месте после того, как там поработала здешняя группа.

Маран ошарашенно посмотрел на него.

- Боже мой, - сказал он, - я ведь звонил только вам!

Гроль покачал головой.

- Ну значит, - сказал он, - позвонила ваша супруга. А результат-то один.

Маран вдруг разволновался.

- Нет, право же, нет, отсюда не было никаких звонков, кроме как вам и моему другу! О боже, - сказал он, - значит, дело, вероятно, попадет в руки этого Биферли?

Гроль удивленно взглянул на него.

- Биферли? - спросил он.

- Инспектор здешней полиции, - объяснил Маран, - неприятный человек, мой пациент, с такими большими голубыми глазами, мерзкий, мерзкий. - Он повторил: - Мерзейший человек, он разводит здесь всякие сплетни и, стоит ему только узнать…

Гроль холодно прервал его.

- С этим, - сказал он, - придется вам примириться, доктор Маран! Будь то Биферли, о котором вы, возможно, неверного мнения, или кто-то другой - в любом случае газета «Бильд» об этом узнает, и обо всех ваших интимных делах широко раструбят. Пусть у вас не будет никаких иллюзий на этот счет!

Об этом Маран до сих пор, по-видимому, не думал. Он явно был в ужасе. Но Гроль не жалел, что предупредил его: зачем умалчивать о реальных вещах! Придется уж Марану примириться с ними.

В этот момент из ночной темноты донесся жалобный крик слоненка.

Маран вздрогнул.

- Мой ассистент, - сердито сказал Гроль. - У него все еще этот проклятый сигнал! Он подошел к открытому окну и сказал в пустоту: - Попросите, пожалуйста, сюда господина Метцендорфера.

Когда он обернулся, рыжий уже стоял в середине комнаты.

Маргит Маран прислонилась к косяку двери в смежную комнату, которая была ярко освещена; лицо женщины снова было в тени.

Не обращая внимания ни на нее, ни на ее мужа, Гроль подошел вплотную к адвокату и после короткого молчания тихо сказал:

- Господин Метцендорфер, мне следовало бы сейчас арестовать доктора Марана, вы это знаете!

Рыжий зло посмотрел на Гроля.

- Вы это знаете, -подчеркнул Гроль. -Умышленное или неумышленное убийство - порядок один! Но, ознакомившись с обстоятельствами дела, - он поглядел на носки своих башмаков, - я мог бы прийти к заключению, что нет оснований, во всяком случае в данный момент, опасаться бегства преступника или попыток с его стороны помешать установлению истины, коль скоро вы, господин Метцендорфер, даете гарантию, что завтра утром доктор Маран будет в нашем распоряжении. - Он умолк.

- Такую гарантию я могу дать! - сразу ответил Метцендорфер.

- Отлично! - сказал Гроль. - Значит, ответственность вы берете на себя, - и подумал, что это такой же риск, как и его собственное решение.

Он резко повернулся и, направляясь к выходу, неожиданно сказал:

- Всего доброго!

Когда он надевал в передней свое старое грубошерстное пальто и сосредоточенно возился со своим сомбреро, снова раздался вой раненого слоненка, и Гроль рассерженно поспешил выйти. Ночь ослепила его. Газон громко чавкал под ногами, он пошел по нему напрямик. Гроль был рад, когда захлопнул наконец дверцу пестрого драндулета. Он устало сказал:

- Бог ты мой, чего только не увидишь при нашей профессии, Грисбюль…

Ассистент казался невозмутимым; спеша в город, он и по булыжнику гнал свою машину так, что только треск стоял.

- Труп, - сказал он, - выглядел, собственно, не так уж скверно. Но все-таки я не хотел бы быть на месте врача. Ему придется вскрывать!

У самой гостиницы он нажал на тормоз, машина подпрыгнула и остановилась. Комиссар клюнул носом.

6

Ночной портье встретил обоих с немой почтительностью. Он принял их заказ на два одноместных номера с приветливым спокойствием, которое как бы отметает от себя всякую мысль о чаевых.

Гроль еще корпел над регистрационным бланком, когда Грисбюль уже праздно прохаживался и осматривался, перекинув через руку свое влажное замшевое пальто. Он восхищался этой гостиницей в маленьком Бернеке, построенной наверняка с большими затратами и обещавшей на первый взгляд всяческие удобства.

Потом он взглянул на Гроля, сгорбившегося над бланком; с полей заслуженной шляпы падали капли воды.

Портье проводил их на второй этаж, показал номера и словно не заметил монеты достоинством в одну марку, оказавшейся у него в руке.

Гроль снял пальто, повесил на крючок шляпу, остановился посреди комнаты и закрыл глаза. Вдруг он услышал шорох у себя за спиной. Он быстро обернулся.

Это был Грисбюль. С веселым видом он указал на дверь, соединявшую оба номера, и, смеясь, сказал:

- Все к услугам любовников, комиссар! Тут и полиция нравов ничего не поделает!

Гроль сердито покачал головой.

- Оставьте меня в покое, Грисбюль. Мне нужно отдохнуть!

- Да я только хотел спросить вас, - сказал Грисбюль, - говорил ли вам Маран, что он не звонил Биферли.

Гроль потер лысину.

- Да, - сказал он поражение- Да… Ну и что? Значит, кто-то все видел или слышал и сообщил в полицию, но свидетелем выступать не хочет. Это ведь многим неприятно!

- Верно! - сказал Грисбюль. - Как это я не додумался. Кстати, Биферли тоже так считает.

- Что это значит? - спросил комиссар. - Вы хотите сравнить меня с этим Биферли?

- Вы же его не знаете! - сказал Грисбюль; проходя в свою комнату и тихо закрывая дверь, он прибавил: - Все-таки подумайте еще раз об этом, комиссар. Может быть, вам придет в голову что-нибудь другое? Мне ничего не приходит. Только боюсь, что завтра у нас еще будут сюрпризы! Спокойной ночи!

Глава третья

1

Грисбюль проснулся рано. Он поднял голову и посмотрел в окно. Оконные стекла напоминали мертвые лошадиные глаза - в воздухе висели клочья тумана. Грисбюль прислушался к звукам в соседней комнате - ему показалось, что он слышит ровное дыхание Гроля, и Грисбюль подумал: пускай поспит старик, он это заслужил.

Он встал и ополоснул лицо холодной водой, что сразу освежило его. Мягкие ковры под ногами доставили ему удовольствие; он почувствовал бодрость, быстро оделся и направился в буфет. Он сразу захотел есть, как только увидел через большую стеклянную дверь накрытые столики, за которыми уже сидели отдельные постояльцы, ему послышался запах поджаристых булочек, и он уже представил себе, как польет медом белое масло: Грисбюль любил поесть.

Он прошел внутрь, остановился и огляделся в поисках укромного места.

Слева, ближе к окну, сидел комиссар, который приветствовал его поднятой рукой.

Потом Гроль смотрел, как ест и пьет Грисбюль; сам он уже покончил с завтраком и курил. Грисбюлю нисколько не мешало, что старик на него смотрит. Глубоко уважая своего начальника, он был рад и горд, что работает с ним.

- Отвратительная погода, - недовольно сказал Гроль, - нашего убийцу она вконец пришибет. - Он вздохнул. - Сегодня нам придется тащить его с собой. Как вы думаете, Грисбюль, мы управимся здесь до вечера? Мне хочется домой!

Ассистент удивленно поднял глаза. С надкусанной булочки, которую он уже подносил ко рту, тяжелыми каплями потек мед.

- Да что вы? - спросил он, - Неужели не управимся? Рядовое дело, по-моему.

- Вчера вечером, - напомнил ему Гроль, - вы были другого мнения. - Комиссар смотрел не на Грисбюля, а куда-то в сторону. - Или я ошибаюсь?

- Вчера вечером? - спросил Грисбюль, снова откусил от булочки, со смаком пожевал и хлебнул крепкого кофе. - Сегодня утром, насколько мне помнится! - Он улыбнулся, повернув лицо к Гролю. - Это было давно, больше чем три, а то и целых четыре часа назад. Сейчас я снова оптимист.

У него в зубах хрустнула новая булочка.

- Глядя, как вы едите, - медленно сказал Гроль, - можно подумать, что мир в полном порядке. - Он надул щеки, выпустил воздух и спросил:- А кто позвонил Биферли?

- Никто не говорил с ним, - ответил весело Грисбюль, - он вообще не подходил к телефону. Подошла какая-нибудь секретарша. Или, может быть, дежурный сотрудник.

- Это надо бы вам точнее выяснить, - сказал Гроль.

- Так! - сказал Грисбюль и положил салфетку на столик. - Ваше желание - для меня приказ.

Но ему было не по себе, он недоумевал, что еще надумал старик, ведь тот сам считал, что все в общем-то ясно.

Пестрая машина производила в тумане грустное впечатление. Стекла помутнели от сырости, Грисбюлю пришлось включить «дворники». Желтая фара с трудом нащупывала дорогу к вилле Марана. Ворота в сад были заперты; когда Грисбюль позвонил, открылась дверь дома; он в первый раз увидел преступника, которого сопровождал рыжий адвокат. Женщина не показывалась.

Комиссар тяжело поднялся с сиденья и познакомил Грисбюля с доктором и адвокатом.

Метцендорфер объявил, что его машина не заводится и поэтому он надеется на любезность сотрудников полиции.

Клочья тумана стали еще плотнее. Они обволакивали одежду, машину. Деревья вдоль дороги казались жалкими обрубками. Каждое слово глохло, не успев прозвучать; ехали молча. Доктор Маран выглядел так, словно ему только что вынесли смертный приговор. Гроль наблюдал за ним сбоку, и ему было ясно, что за эту ночь Маран наконец понял не только всю нелепость своего поступка, но и все неразумие основ, на которых строилась его жизнь последние годы: основы эти должны были рухнуть, это было неизбежно, и катастрофа так или иначе случилась бы.

Биферли уже ждал их; он так пыжился от важности, что казалось, вот-вот лопнет. Врача он встретил с изысканной, почти подобострастной вежливостью, и Грисбюль подумал: он помнит о своей печени, или о селезенке, или о повышенной кислотности - мало ли о чем…

Кабинет Биферли казался пыльным, хотя он был, конечно, тщательно убран; по неисповедимым причинам подобные кабинеты всегда кажутся пыльными - для того, может быть, чтобы преступнику сразу стало ясно, что сидеть здесь не шутка.

Из соседней комнаты доносился застенчивый стук машинки, на которой писал, несомненно, двумя неумелыми пальцами кто-то из сотрудников.

Гроль определил программу.

- Я осмотрю место преступления, - сказал он и повернулся к Метцендорферу:- Может быть, вам это тоже требуется?

Метцендорфер рассеянно кивнул головой.

- Но машина… - заикнулся было Грисбюль.

- Я пойду пешком, - сказал Гроль, определив тем самым, что Метцендорфер пойдет с ним, - мне не мешает немного размяться. А вы, господин Грисбюль, составьте протокол допроса. - Он потер лысину. - Поподробнее, позволю себе попросить вас. - И спросил Биферли:- Можете ли вы, коллега, предоставить нам машинистку?

Ненужный вопрос! Биферли рывком открыл дверь в соседнюю комнату и приказал молодому сотруднику, который единоборствовал там с машинкой:

- Вы будете вести протокол, Мальман.

Тот вынул листок из каретки, перенес машинку и послушно сел за маленький столик в сторонке.

Гроль оглядел комнату. Он поправил свое сомбреро, прошагал к двери и сказал Метцендорферу:

- Прошу вас, господин адвокат.

В дверях Гроль еще раз обернулся к Грисбюлю и, не задерживаясь, чтобы дождаться ответа, спросил:

- Где ваши сюрпризы, Грисбюль?

2

Грисбюль был смущен.

Молодой сотрудник сидел, ждал и смотрел на него. Биферли и доктор Маран стояли рядом и тоже ждали.

Было неясно, можно ли выпроводить Биферли или нельзя. Во всяком случае, от него будет одна докука. Грисбюль вздохнул и решил оставить его, чтобы не наживать себе врага. Черт знает, для чего он тут еще может понадобиться!

- Что ж, господа, - сказал он, - давайте сядем. Чтобы определить по крайней мере место каждого, он, как будто это разумелось само собой, занял стул позади письменного стола и молча указал Марану на стул перед этим столом. Биферли ничего не оставалось, как сесть за большой стол вблизи молодого сотрудника, и таким образом Грисбюль выдворил его из поля зрения Марана.

Ассистент поглядел на свои ухоженные ногти. Затем он поднял глаза и остановил их на докторе Маране.

- Вы вчера вечером или вчера ночью не звонили в это отделение полиции?

- Да нет же, - нервно ответил Маран, - я уже говорил это комиссару.

- Но ведь могло так быть, - сказал Грисбюль, - что вы сделали это, так сказать, безотчетно, возможно не желая того, может быть потому, что господин Биферли - ваш пациент? Попытайтесь вспомнить. Ведь, когда волнуешься, такие несущественные подробности легко забываются.

- Я ничего не забываю, - мрачно ответил Маран, - я все это вижу, как в кино.

Биферли заерзал на своем стуле.

- К тому же, - вставил он, - это было бы довольно-таки существенно!

- Господин инспектор, - отчеканил Грисбюль, не глядя на Биферли, - допрос веду я. Это уж так, с вашего разрешения. И если у меня будут к вам вопросы, я их задам.

Биферли молча проглотил это замечание, но его круглые голубые глаза загорелись злостью, а рот искривился.

Грисбюль снова посмотрел на Марана.

- А ваша супруга? - спросил он терпеливо. - Может быть, позвонила она?

- Нет, - ответил Маран, - она сообщила только Метцендорферу, и то против моей воли.

- Во всяком случае, вы бы услышали, если бы она говорила со здешней полицией? Или, скажем, с какими-нибудь знакомыми, которые потом могли позвонить сюда?

- Да, - сказал Маран, - наверняка услышал бы. Телефон стоит в комнате, а я не отлучался ни на секунду, я… - Он пожал плечами. - У меня было странное состояние, я не смог бы выйти из комнаты, если бы даже захотел.

- К тому же это был мужской голос! - снова напомнил о себе Биферли.

- Господин инспектор! - Слова Грисбюля прозвучали как предупреждение. Потом он несколько секунд помолчал и лишь затем, на этот раз прямо обращаясь к Биферли, сказал:- Я хотел бы послушать того, кто подошел тогда к телефону.

- Подошел я! - неожиданно заявил молодой сотрудник.

- Вы и докладывайте! - потребовал Грисбюль.

- Я в эту ночь дежурил, - сказал сотрудник, - и никаких происшествий не было. Во время ночного дежурства происшествий почти никогда не бывает, разве что кто-нибудь напьется. Книга записей лежала передо мной, но я читал газету. Около одиннадцати зазвонил телефон. Это и был тот звонок. Говорил мужчина. Он сказал: «Внимание, приятель! На даче, что находится за Трапауштрассе, лежит труп. Бедняга застрелен». Я спросил: «Откуда вы это знаете?» Он ответил: «Неважно. Разве вам недостаточно самого факта? На вашем месте я поспешил бы удостовериться, что так оно и есть». - Молодой сотрудник сделал короткую паузу, потом продолжил:- Я дословно записал этот разговор в книгу. Я еще спросил у звонившего фамилию, но он повесил трубку.

- Вы могли установить, откуда звонили? - спросил Грисбюль.

- Нет, - услыхал он в ответ, - все произошло так внезапно.

- Ну ладно, - удовлетворился Грисбюль и повернулся к Марану. - Похоже, что за вами следили?

Маран покачал головой.

- Звонили в одиннадцать, - сказал он. - В это время я давно уже был дома. И я… - он помедлил, с трудом находя слова, - и до, и после, то есть после того, как выстрелил, внимательно оглядывался. Но никого не заметил. А если бы кто-нибудь был поблизости, я никак не мог бы его не заметить.

- Если вы были так внимательны, - сказал Грисбюль, - то вы, конечно, можете нам сообщить, куда делось ваше оружие. Дома у вас его уже не было, это мне сказал комиссар. И около дачи сотрудники ни вчера ночью, ни сегодня утром ничего не нашли. Может быть, вы выбросили револьвер позже, из машины, могло так быть?

- Могло, - сказал Маран, - но я считаю это маловероятным. Я не могу вспомнить, поверьте мне!

- Ну так оставим это покамест, - сказал Грисбюль, - перейдем сейчас к отдельным подробностям ваших действий. Я попросил бы вас, доктор Маран, рассказать все как можно детальнее. - Он помедлил и прибавил: - Возможно, что именно для вас это важнее всего.

Наступила пауза. Комната была слабо освещена, за окном плыли клочья тумана. Стало вдруг очень тихо, и все показалось Марану нереальным, каким-то неправдоподобным сновидением, какой-то ложью. Никогда он не думал, что ему придется сидеть в такой комнате, словно бы покрытой пылью, что на него будут направлены любопытные глаза и его признаний будут ждать чужие уши, которым надо узнать, что да как. Он сунул пальцы под очки и протер глаза; казалось, он переутомлен донельзя.

Грисбюль терпеливо ждал.

Молодой сотрудник выпрямился на стуле, взял лист бумаги, чтобы вставить в каретку, но Грисбюль дал ему знак не делать этого. Он, Грисбюль, знал, что лучше сейчас не мучить Марана еще и застенчиво-беспомощным стуком пишущей машинки.

3

Доктор Маран был не из тех, кто любит говорить о себе; он отличался скрытностью и не привык ни с кем делиться своими заботами.

Это осложнило допрос. Грисбюлю приходилось все время задавать вопросы; делал он это неохотно, это выглядело так, словно он ставит капканы. Сейчас его интересовала не столько предыстория убийства, сколько ход событий в тот вечер. Когда молодой сотрудник быстрым движением протянул ему наконец листки машинописи, Грисбюль лишь пробежал глазами начало, но дальше стал читать очень внимательно:

«Это было между шестью и семью часами. Точно не помню. Я посетил пациента Бауэра, Тальгеймерский проезд, дом три. Потом я поехал на машине к даче Рихарда Брумеруса. Сперва я медленно проехал мимо нее. Я был почти уверен, что он там. Жена намекнула мне на это накануне. Когда я проезжал мимо, у меня сложилось впечатление, что так оно и есть: жалюзи были подняты. Я проехал довольно далеко. Я хотел еще раз все продумать. Я никого не встретил. Мое решение стало твердым.

Я повернул машину и поехал назад также медленно. С этой стороны дорога делает плавный поворот, прежде чем подходит к даче. Перед этим поворотом я остановил машину. Револьвер я положил в карман куртки еще у себя в кабинете. Позади машины я поставил предупредительный знак. Можно было подумать, что у меня случилась поломка. Это объяснило бы также, почему я иду в город пешком, если бы я с кем-либо встретился.

Так я дошел до калитки. Я удивился, что она только захлопнута. Я ожидал, что она будет заперта, и хотел в этом случае проникнуть на участок с задней стороны.

Я отворил калитку. В этот момент я вдруг разволновался. Может быть, оттого, что так громко заскрежетал гравий. Было мокро. Шел дождь. Возможно, что к этому я не был готов. Я несколько раз оглянулся, не следит ли кто-нибудь за мной. Я никого не обнаружил. Я сошел с дорожки на газон, чтобы Брумерус меня не услышал. Да, я полагал, что он находится в комнате внизу.

Наверняка я этого не знал. Если бы оказалось, что его там нет, я бы, вероятно, проник в дом. Если бы дом оказался заперт, я бы, наверно, позвонил и выстрелил в Брумеруса, как только он открыл бы мне дверь. Это я не продумал заранее.

Окно со стороны дороги не было заперто. Я осторожно подошел к нему. В комнате было уже очень темно, но я увидал Брумеруса. Точно сейчас не помню, но мне кажется, что он сидел за письменным столом. Так оно, вероятно, и было, ведь я еще удивился, что он работает, не выключив радио. Передавали не музыку, говорил мужской голос. Я не помню, что #769; он говорил, я был слишком взволнован, чтобы прислушиваться, но, кажется, это был экономический бюллетень или что-то в этом роде. Так мне сейчас представляется.

Я не хотел стрелять через стекло, поэтому я приотворил створку окна. Это не произвело шума, и Брумерус, я думаю, меня не заметил. Но он повернулся и поднялся.

Тут я выстрелил и сразу же побежал прочь. Я не посмотрел, попала ли в него пуля и куда именно попала. Я очень боялся, что меня увидят. Убегая, я тоже несколько раз оглянулся - не следят ли за мной. Я ничего не заметил. Я еще подумал, что из-за шума дождя выстрел не будет далеко слышен. Не помню, что я сделал с револьвером. Наверно, я потерял его; дома у меня его уже не было.

У калитки мне вдруг пришло в голову, что идти нужно медленно, чтобы не возникло никаких подозрений, если на обратном пути к машине меня все-таки кто-нибудь увидит.

Однако я все еще и даже когда сел в машину очень волновался и чувствовал страх. Поэтому я и поехал сперва с чрезвычайно высокой скоростью. Я поехал прямо домой, к жене, и сообщил ей, что произошло».

Читая это, Грисбюль досадовал на неуклюжий, деревянный язык, едва ли способный дать представление о том, что случилось в действительности. Он спрашивал себя, что, собственно, даст следователю такой протокол.

Он решил было читать дальше, но дверь вдруг отворилась. В комнату, стараясь не производить шума, вошел какой-то сотрудник и, подойдя к Биферли, протянул ему листок бумаги.

Биферли, недовольный этим вторжением, взял листок, и сотрудник исчез.

Грисбюль снова углубился бы в протокол, если бы не раздавшийся вдруг возглас Биферли.

- Черт побери! -воскликнул Биферли, и еще раз: - Черт побери!

В устах такого службиста, как он, эти слова прозвучали прямо-таки чудовищно. Казалось, будто какой-то гадкий зверек, вроде крысы, выскользнул у него изо рта, и голубые выпученные стеклянные глаза Биферли тоже сверкнули так, как будто увидели омерзительную крысу.

- Ну знаете!.. - растерянно воскликнул Биферли, осекся и поглядел на Грисбюля с таким видом, словно только тот был способен ему помочь.

За окном клубился туман.

4

Коренастый Гроль шел сквозь туман к своей цели широкими твердыми шагами.

Тощий Метцендорфер следовал сзади вплотную. Он сомневался в том, что поступил правильно, отправившись с комиссаром, вместо того чтобы оказывать сейчас помощь клиенту. С другой стороны, он знал, что присутствовать при допросе ему не полагается, а допрос предстоял, несомненно, долгий и основательный, такова уж манера сотрудников уголовного розыска, хотя, как ему было известно по опыту, протоколы все равно часто изобиловали неточностями, которые могли быть истолкованы в суде в нежелательном смысле. Этого, возможно, удалось бы избежать, если бы он мог, так сказать, проследить за допросом. Одновременно он говорил себе, что хорошо сделал, приняв приглашение Гроля: с самого начала у Метцендорфера было такое чувство, что комиссар вопреки ожиданию способен вникнуть в известные человеческие отношения, и пренебрегать этой его способностью адвокат не хотел. Вообще-то он надеялся, что комиссар начнет говорить. Но Гроль молчал.

Жидкие рыжие волосы Метцендорфера, который никогда не носил головных уборов и терпеть их не мог, стали из-затумана влажными. Наконец он не выдержал молчания и осторожно спросил, все еще на расстоянии полушага от комиссара:

- Вы действительно считаете, господин Гроль, что мне непременно нужно сходить с вами туда?

Гроль сразу остановился и обернулся к Метцендорферу, на которого ему пришлось теперь взглянуть снизу вверх. Он отчетливо сказал:

- Мало того, господин адвокат! Моя бы воля, я требовал бы от каждого защитника, чтобы он посмотрел, что натворил его клиент. На бумаге все выглядит часто весьма безобидно, и говорить о трупе легко. Но увидеть его, и увидеть, каково это, - тут, знаете ли, точка зрения часто меняется.

Он двинулся дальше, и Метцендорфер услышал его более спокойные объяснения:

- Я сам не знаю, что #769; мы увидим, и не хочу делать никаких утверждений, неблагоприятных для доктора Марана. Но именно потому, что вы с ним дружите и так заступаетесь за него и еще будете заступаться, я пожелал, чтобы вы составили себе объективное мнение. А для этого вам и нужно побывать там.

Затем снова наступило молчание. Они почти бесшумно шагали в тумане, который, клубясь, обволакивал их, как обволакивает вода уступающие ее напору, качающиеся побеги водорослей.

Наконец они достигли цели. С улицы видны были лишь смутные очертания дачи, но гравий и сегодня скрежетал поразительно громко. Метцендорфера охватил озноб: здесь вчера вечером крался его друг с пистолетом в кармане.

Сотрудника, дежурившего здесь ночью, сменили; тот, кто прохаживался сейчас вокруг дачи, явно выспался и пребывал в веселом расположении духа. Его любопытство было удовлетворено, и теперь ему не терпелось дать самые обстоятельные ответы на все вопросы.

Но Гроль не задал ему ни одного вопроса, а приказал остаться у двери.

Покуда комиссар ходил взад и вперед, осматривая то один предмет, то другой, а потом обследовал прочие помещения, Метцендорфер стоял у двери и глядел на комнату, где перед столом все еще лежал мертвец с красным пятном на виске, лежал на боку, скрюченный, словно бы удивленный внезапным нападением.

Он видел не только мертвеца. Он видел и эту комнату с ее простым, современным убранством, словно бы приглашавшим посидеть, поболтать, отдохнуть, отключиться от изнурительной суеты буден, видел здесь жену своего друга, видел, как расхаживает и хозяйничает приветливая, раскованная Маргит Маран, видел мерцающий огонь в камине, слышал пластинку проигрывателя - и вдруг все, что причинили они его другу, превратилось в пустяк, а то, что учинил его друг, стало чем-то ужасным, выстрелом, который мог угодить и в сердце женщины, но, во всяком случае, угодил в висок мужчины, чьей любовницей она ночами, несомненно, бывала, и эта комната, наверно, дышала их счастьем, кем бы ни был, что бы ни представлял собой этот мужчина.

Вот оно, основание для закона «не убий», и, каковы бы ни были мотивы убийцы, действовал ли он без умысла или по умыслу, этот закон сохранял силу и для него, Метцендорфера, друга Марана.

- Ну, - сказал комиссар, оказавшийся вдруг у него за спиной, - вы призадумались, господин Метцендорфер?

Не дожидаясь ответа, он подошел к трупу, взял с кресла белый платок, который кто-то снял с лица убитого, и снова прикрыл им его.

Метцендорфера знобило: все выглядело еще страшнее, чем прежде, чувствовалась окончательность, необратимость случившегося. Может быть, подумал он, комиссар для того и воспользовался платком.

На самом деле такой цели у Гроля не было. Сделал он это почти машинально. Он не раз видел подобное завершение человеческой жизни, и иногда бывали причины прикрывать простыней все тело.

Не обращая внимания на Метцендорфера, он сел за письменный стол и вынул бумаги из левого верхнего ящика. Он принялся не только листать их, но и внимательно читать, и вскоре - за окном по-прежнему клубился туман - так ушел в это занятие, словно был здесь совершенно один, словно ничего, кроме него самого и этого мертвеца, не существовало на свете. Он не заметил, сколько прошло времени, когда Метцендорфер, к его, комиссара, испугу, напомнил о себе неловким движением.

- Присядьте-ка вон там, - сказал Гроль. - Придется еще немного задержаться, больше здесь ничего примечательного нет. Можете спокойно закурить.

Метцендорфер последовал этому совету. Покончив с одной сигаретой, он принялся за вторую. На курительном столике, обложкой вверх, лежала раскрытая книга, он взял ее в руки.

Комиссар заметил это и сказал:

- А, покажите-ка.

Метцендорфер подал ее Гролю, тот, полистав ее, долго глядел на обложку, потом, вернув ее адвокату, сказал только:

- Ну что ж. Таков уж вкус… - И после паузы: - Хотел бы я знать, читала ли это и фрау Маран? - Попытки ответить на этот вопрос он не сделал.

Но Метцендорфер, куря сигарету за сигаретой, покуда комиссар шелестел своими бумагами, задумался об этом и пришел к выводу, что не имеет ровно никакого значения, что #769; именно читала здесь жена его друга: во всяком случае, она была счастлива, счастлива сравнительно долгое время, а это уже кое-что значит, ведь на человеческую жизнь выпадает не так уж много счастья. Он смотрел на свои длинные, желтые от никотина пальцы, вертел их перед глазами и думал, как мало он беседовал с Мараном в последние годы, а ведь эти беседы всегда были проблесками в его, Метцендорфера, однообразной жизни. Он вздохнул.

Это заметил Гроль, который добрался уже до третьего ящика.

Комиссар взглянул на Метцендорфера, улыбнулся, положил кипу бумаг на место, сказал:

- Это можно прочесть и позднее!

Он взял перекидной календарь, уже побывавший накануне в руках Грисбюля. От внимания Гроля тоже не ускользнули пометки «ММ», он показал их адвокату.

- Это означает, вероятно, «Маргит Маран»?

- Возможно, - недовольно нахмурив рыжеватые брови, ответил Метцендорфер.

- Пометки эти встречаются не так уж часто, - сказал комиссар. Он тоже установил, что на вчерашнем листке никаких записей нет. Он вздохнул, поставил календарь на место и сказал: - Давайте обойдем дом. Нам не мешает немного размяться, а вдруг я еще что-нибудь увижу.

Метцендорфер удивился, что комиссар надеется что-то увидеть. Но он поднялся. Они вышли за дверь, у которой, теперь уже с безнадежно скучающим видом, стоял и курил встретивший их сотрудник. Клубы тумана по-прежнему плавали в воздухе, как огромные рыбы, медленно перебирающие длинными перистыми плавниками.

- Через это окно! - со значением сказал Гроль и на секунду остановился.

Метцендорфер заглянул в комнату и увидел белый платок на лице мертвеца. Он отвернулся.

С деревьев лениво, но непрестанно падали тяжелые капли.

Они молча дошли до гаража. Гроль осмотрел грунт перед воротами.

- Здесь дождь все уничтожил, - сказал он.

Метцендорфер не знал, что на это ответить. Он думал о своем друге, о своем клиенте; он думал о том, как весело, наверно, ходила по этой траве жена друга, в то время как ее муж в отчаянии и тоске сидел дома, и он снова многое понял.

Комиссар постучал костяшками пальцев по воротам гаража.

- Может быть, - сказал он, - в машине лежат бумаги, которые на что-то укажут. - Он посмотрел на Метцендорфера. - Мы ведь почти ничего не знаем о Брумерусе.

- Разве это имеет какое-нибудь значение? - спросил Метцендорфер.

Гроль пожал плечами и поиграл висячим замком. Внезапно он куда-то отошел, вернулся с ломиком и поддел им пробой. Затем он снял замок и отворил правую створку ворот.

Он заглянул в гараж. Гараж был пуст. Метцендорфер заглянул туда через его плечо.

5

В глазах Биферли было такое странное выражение, что Грисбюль поднял руку.

Биферли встал и подошел к письменному столу. Он передал Грисбюлю листок и хотел что-то сказать, но Грисбюль опередил его:

- Без терпенья нет спасенья, господин инспектор! Говоря это, он весело подумал о том, что Гролю всегда действовали на нервы такие его словесные штампы. И все-таки он, Грисбюль, никак не мог отвыкнуть от них.

Бумага захрустела в его руке. Он начал читать, прочел, остановился, прочел еще раз, бросил листок на стол и в свою очередь посмотрел на Биферли, который застыл перед ним.

- Черт, - сказал он. - Этого нам еще не хватало.

Теперь он взглянул на Марана, который сидел с безучастным видом; но Грисбюль не позволил себе сообщить ему что-либо. Он встал.

- Съездим на дачу, - сказал он. - Эту бумажку я должен показать комиссару. Кроме того, - теперь он посмотрел сверху на Марана, - надо будет, пожалуй, побеседовать на месте, где было совершено преступление.

- Вы, - сказал он молодому сотруднику, который поспешил встать, - останетесь здесь!

Тот разочарованно унес свою пишущую машинку в соседнюю комнату.

- Пошли! - сказал Грисбюль.

- Я тоже? - растерянно спросил Маран.

- Разумеется, - ответил Грисбюль, - ничего не поделаешь!

- Ничего не поделаешь! - повторил Биферли и поглядел на врача своими круглыми стеклянными глазами, в которых теперь снова появилось нескрываемое любопытство.

Поразительно пестрая машина, прямо-таки ужаснувшая Биферли, была вся мокрая. Она загромыхала кузовом, когда Грисбюль запустил мотор. Казалось, она замерзла донельзя.

Ехать пришлось медленно: стало, правда, светлее, но все тонуло в тумане. Странно было так вот катить по городу: людей почти не было видно, потому что тротуары оставались вне поля зрения, а встречные машины проплывали мимо бесшумно, как бы окутанные дымчатыми покрывалами.

Маран сидел сзади, Грисбюль иногда видел его в зеркальце. Он сидел безучастно и покачивался, как тяжелобольной, совершенно ни на что не обращая внимания.

Биферли с важным видом указывал дорогу. Наконец он объявил: стоп! Перед калиткой доктор Маран замешкался. Он посмотрел на Грисбюля. Тот пожал плечами.

- Придется уж вам потерпеть, - сказал он.

Они пошли гуськом по мокрому гравию сквозь туман, который окутывал и дачу, но, прежде чем они достигли ее, раздался голос комиссара:

- Грисбюль! Хочу показать вам ваш сюрприз!

Они невольно остановились. Слева, в клубящейся пелене, они увидели смутные очертания Гроля и Метцендорфера, и Грисбюль, сказав: «Ну, если уж он зовет, повинуемся», ступил на мокрый газон; Биферли и Маран пошли за ним.

- Сюда! Сюда! - сказал комиссар и повел их дальше; они остановились у открытого гаража.

Грисбюль взглянул на комиссара с недоумением. Тот потер ладонью влажную от тумана лысину и сказал:

- Пусто! Машины нет! Может быть, вы скажете мне, как Брумерус приехал сюда?

6

Глаза Марана ничего не выражали: его это словно бы не касалось - есть машина в гараже или ее нет.

Биферли открыл было рот, порываясь ответить, но Грисбюль, дернув инспектора за рукав, заставил его промолчать. Комиссар этого не заметил.

Грисбюль осмотрел гараж, на цементном полу которого не было ничего, кроме обычных следов грязи и масла. На полке стояли и лежали губки, вата для полировки, флаконы и банки с моющими средствами; у торцовой стены, для смягчения толчков, стояла старая покрышка. Грисбюль поднял ее левой рукой и осмотрел так, словно она представляла собой что-то особенное.

Гроль остался снаружи и удовлетворенно следил за ним, держа руки в карманах брюк.

В душе Марана что-то дрогнуло, хотя по лицу его это не было заметно: здесь, значит, стояла «боргвард изабелла», машина, на которой его жена совершила первую свою роковую поездку с Брумерусом, ту самую поездку из Байрейта…

Комиссару надоело стоять молча. Он благодушно сказал:

- Ну, вот он и ваш сюрприз, Грисбюль! Вы можете его объяснить?

Грисбюль взглянул на него с кривой усмешкой.

- В конце концов, есть железная дорога! - сказал ассистент.

- И вы думаете, что Брумерус приехал в Бернек на поезде? - презрительно спросил комиссар. - Брумерус, который никогда не приезжал иначе как на своей машине? И можете ли вы вообще назвать мне автомобилиста, который согласится сесть на поезд, да еще притом, что ехать сюда, по почти пустому шоссе, сплошное удовольствие?

- Нет, - ответил Грисбюль спокойно, - нет. И то и другое я исключаю.

- Черт знает что! - воскликнул комиссар. - Не на машине и не на поезде. Может быть, на вертолете? Вы это хотите сказать, Грисбюль?

Тот вышел из гаража и стоял теперь перед Гролем.

- Тоже нет, - отвечал он, - Брумерус вообще не приезжал сюда, судя по этому!

Он вынул из кармана листок. Это была телеграмма. Он протянул ее комиссару. Тот прочел ее. Чтобы скрыть свое удивление, он стал ее перечитывать, в то время как Грисбюль с усмешкой глядел на него.

БАД БЕРНЕК УГОЛОВНЫЙ РОЗЫСК ТЧК РЕЗКО ПРОТЕСТУЮ ПРОТИВ КЛЕВЕТНИЧЕСКИХ И НАНОСЯЩИХ ДЕЛОВОЙ УЩЕРБ СООБЩЕНИЙ ПЕЧАТИ ОСНОВАННЫХ НА ИНФОРМАЦИИ ИСХОДЯЩЕЙ ОТ УГОЛОВНОГО РОЗЫСКА ТЧК ЖИВ И ЗДОРОВ ТЧК НИКАКИХ ПОКУШЕНИЙ НА МОЮ ЖИЗНЬ НЕ БЫЛО ТЧК ПОСТАРАЮСЬ СЕГОДНЯ ЖЕ КАК МОЖНО СКОРЕЕ ПРИБЫТЬ БЕРНЕК ТЧК РИХАРД БРУМЕРУС

Гроль поднял глаза. Он сказал Грисбюлю:

- Это непонятно! Тот промолчал.

Гроль снова поднес телеграмму к глазам и сказал:

- Откуда отправлена? Ах, из Штутгарта! Ну так к полудню он здесь появится!

Он вздохнул и сунул телеграмму в карман. Биферли глядел на него блестящими стеклянными глазами.

7

Они стояли в клубящемся тумане, пятеро мужчин, из которых только один, Маран, не знал о том, что случилось.

Наконец Метцендорфер, который, прочитав телеграмму, казалось, собирался соскоблить у себя веснушку с левого крыла носа, сказал:

- Это может быть намеренной попыткой дезориентировать.

Грисбюль посмотрел на него как на сумасшедшего.

Метцендорфер прибавил:

- Заведомый обман, мало ли что. Кто поручится, что подпись под телеграммой подлинная? Мы это предполагаем, но уверенности у нас нет. И прибудет ли данное лицо… Это тоже могло для чего-то понадобиться.

- Не знаю, для чего, - сказал Грисбюль.

- Я тоже не знаю, - сказал адвокат, - но порой случаются самые странные вещи, такие, что и во сне не привидятся. Но если телеграмма соответствует действительности, то выходит… - Он умолк и посмотрел на Марана.

- Да, - подтвердил Гроль, - тогда выходит… - Тут он тоже умолк и посмотрел на Марана.

- Во всяком случае, никто из нас решить этого не может, - заметил Грисбюль, - стало быть, пойдем в дом!

Гроль кивнул, и все двинулись по чавкающему газону к входной двери. Возле все еще не запертого окна Грисбюль посмотрел на доктора Марана и сказал:

- Отсюда!

Тот опустил глаза и ничего не ответил. У двери Гроль сказал доктору:

- Постойте, пожалуйста, здесь!

Лицо Метцендорфера судорожно искривилось; он остался рядом с врачом.

Комиссар сделал глазами знак Грисбюлю. Тот медленно пересек комнату. Он склонился над трупом так, чтобы заслонить его от Марана. Он снял платок и, охватив обеими ладонями щеки убитого, немного повернул его голову. Лишь после этого он отошел в сторону.

Он смотрел на Марана. Метцендорфер смотрел на Марана. Гроль смотрел на Марана. Биферли смотрел на Марана.

А доктор Маран уставился на убитого. Он сделал глотательное движение. Вдруг он резко опустил голову, закрыл лицо руками и попытался подавить рыдание, в котором теперь затрясся.

Гроль кивнул. Он спокойно спросил:

- Вы знаете убитого, доктор Маран?

Тот все еще трясся в рыдании, не отрывая рук от лица. Наконец послышалось сдавленное «нет».

Комиссар опять сделал Грисбюлю знак глазами. Тот подошел к трупу и снова прикрыл его лицо.

- Пошли, - сказал Гроль, - загадку мы сейчас не разгадаем!

Он еще раз взглянул на Марана. Тот не шевелился - стоял и мучительно рыдал. Метцендорфер взял его под руку и осторожно вывел из дома, мимо сотрудника, который недоуменно глядел им вслед.

Туман пришел в движение - поднялся ветерок, и серые космы медленно потянулись вдаль. Но Грисбюль, который вел свою покашливавшую машину, нашел, что видимость лучше не стала.

Глава четвертая

1

Туман взбирался на горы. День оставался серым. Сперва они впятером поехали назад, в полицейский участок. По пути Метцендорфер попросил остановиться у авторемонтной мастерской. Он послал механика на виллу Марана - привести в порядок его, Метцендорфера, машину.

Гроль думал, как опознать труп. Никаких указаний на то, что убитый - не Брумерус, не было. Биферли только пожал плечами. Брумерус, видно, и правда, как утверждал Биферли, пользовался своей дачей весьма скрытно, если его почти никто не знал.

Сначала комиссар возлагал смутную надежду на несколько предметов, изъятых как вещественные доказательства и находившихся в участке. Но обследование их не дало никаких зацепок, и Грисбюль заметил, что Брумерус, пожалуй, единственный человек, который может что-либо прояснить.

Совершенно неожиданный поворот дела настолько увлек Грисбюля и комиссара, что они почти забыли о Маране, который сидел на жестком стуле в углу пыльной комнаты и тупо глядел в окно. Он совсем потерял голову: все, что он с трудом собрал, чтобы оправдать свой поступок, сразу рухнуло, как только он увидел незнакомое лицо.

Он хотел уверить себя, что он в некотором роде судья, мститель, а не просто убийца. Но жертвой оказался кто-то другой, - кто-то, кого он знать не знал, безмолвно лежал на полу, и несчастному уже не суждено дышать, видеть, воспринимать запахи, для него никогда уже не будет ни гроз, ни света солнца.

Что это был за человек, он понятия не имел; он не знал даже его имени. Могло ли быть что-нибудь хуже? Не было ли это гнусным нападением из-за угла на неведомую и, во всяком случае, ни в чем не повинную жертву?

Потом Маран вспомнил о своей жене. Придется ли ему сказать ей об этом, или ей скажут другие, он не знал. Так или иначе, она об этом узнает. Как изменится тогда ее представление о нем?

А Брумерус, тот, из-за кого все это случилось, был здоров и, как всегда, деятелен. Еще немного времени, и он появится в Бернеке, пройдет по комнатам своей дачи, где в нем оживут те воспоминания о Маргит, которые он, Маран, хотел навсегда погасить. И они, возможно, будут ярче, чем когда-либо, и, может быть, завтра или через два месяца Брумерус нажмет кнопку звонка на их вилле и предстанет перед Маргит, живой, самоуверенный, остроумный, очаровательный, а у двери будет тихо урчать мотор его, Брумеруса, машины, и, может быть, завтра, а может быть, через три месяца, кто знает, на этот призыв откликнутся вопреки всему, что было вчера вечером и затем ночью. А он, Маран, будет далеко и никогда ничего не узнает.

Потом мысли его снова вернулись к другому: убил незнакомого человека, выстрелил из-за угла…

- Поглядите на него! - тихо сказал Гроль Метцендорферу. - Ему сейчас скверно.

Метцендорфер посмотрел на Марана.

- Да, - сказал Гроль. - Это часы одиночества. Он уже не решается обращаться к людям, они от него сейчас далеко-далеко. Ну ладно, - сказал он подчеркнуто громко. - Оставим это покамест, Грисбюль. Так мы не продвинемся. Дождемся нашего гостя, а потом уже объявим розыск. В конце концов, нет на свете человека, который не оставлял бы каких-нибудь следов. Мы их найдем. Коллега Биферли, - приветливо обратился он к маленькому, круглому инспектору, - велите запереть эту комнату, чтобы здесь никто ничего не трогал. Мы пока поедим, а когда явится известное лицо, пожалуйста, сразу же сообщите мне.

Грисбюль довез на своей пестрой машине врача и его друга до виллы и, не дожидаясь, пока те скроются в доме, круто повернул и поехал обратно. У газетного киоска на окраине города он остановился, выскочил из машины и купил «Бильд». Возвращаясь к машине, он увидел на первой странице:

ВРАЧ - УБИЙЦА

Д-р Маран убивает соперника

из ревности

Любовная драма на даче

Рядом была фотография Марана в белом халате. Садясь в машину, Грисбюль не без восхищения подумал: как эти ребята пронюхали? Отъезжая, он еще раз взглянул на газету, которую бросил на сиденье, рядом с собой. Наверно, увеличили снимок, сделанный на какой-нибудь медицинской конференции.

Об этом же подумал он, держа кончиками пальцев газету перед Гролем, который уже самозабвенно хлебал суп.

Гроль не дотронулся до газеты.

- Да, - проворчал он со злостью, - так примерно я это и представлял себе! - и снова занялся супом.

Грисбюль углубился в меню. Бесшумно подошедший официант терпеливо стоял рядом. Посетителей в это время года было немного. Грисбюль рассеянно смотрел на комиссара, который как раз покончил с супом, осторожно, не звякая, положил ложку на тарелку, еле заметно провел языком по губам и откинулся в кресле.

Гроль сказал:

- Это тяжелый удар для Марана. Теперь у него вышла полная неудача. Он и себе самому кажется мерзавцем. - Он потер левой рукой лысину и задумчиво продолжал: - Надо узнать, кто убитый. Я не так уж уверен, что этот Брумерус нам поможет. Если он был в Штутгарте…

- Нет, комиссар! - ответил Грисбюль, пока официант ставил на стол блюда. - Это неверно! На даче нет никаких признаков насильственного вторжения. Значит, этот неизвестный оказался там с ведома Брумеруса. Боже мой, - сказал он вскользь, принявшись теперь в свою очередь за суп с великим аппетитом, - может быть, он хотел устроить приятелю интимное свидание по собственному образцу.

- Да? - Гроль высоко поднял брови, оторвав взгляд от тарелки. - И при этом со своей собственной приятельницей? Ну и ну, Грисбюль! Наше время порочно, но не настолько!

- Ах, комиссар, - с сомнением сказал Грисбюль, подцепив вилкой фрикадельку, - кто знает? Видите ли, - он отправил фрикадельку в рот, - Брумерусу Маран надоела, это известно. Может быть, он хотел создать себе своего рода моральное алиби? И заодно убить еще двух зайцев? Ей предоставить замену, а приятелю, пусть всего-навсего деловому приятелю, возможность приятно провести время? A la dolce vita?

*

- Вы не знаете женщин, - ответил Гроль и прибавил: - Рулет действительно превосходный, начинка приправлена замечательно.

- Надо было и мне заказать, - с легкой завистью сказал Грисбюль. - А что касается женщин, то боюсь, что вы заблуждаетесь насчет их способностей!

- Возможно, - равнодушно сказал комиссар, - вполне возможно, что в мое время они были другие.

Они продолжали есть молча.

Гроль вытер рот, небрежно сложил салфетку и положил ее на стол.

- Ну что ж, - сказал он задумчиво, - ваше объяснение очень убедительно. Иначе и правда непонятно. - Он посмотрел на потолок. - Так можно объяснить и отсутствие машины в гараже. Брумерус мог привезти своего приятеля, а потом уехать.

- Приехать он должен был, кажется, только вчера? - бросил Грисбюль. - Так ведь, по-моему, сказал Маран, и свидание должно было состояться в первый же день. Поэтому он сразу и уехал, чтобы избежать встречи.

Когда они приступили к компоту, заведующий рестораном тихо ходил от столика к столику и осторожно спрашивал: «Господин Гроль? К телефону! Господин Гроль? К телефону!»

Немного позднее Гроль вернулся к столику, но садиться не стал.

- В бой, Грисбюль! - сказал он. - Брумерус прибыл. Звонил Биферли!

2

Чем могла утешить своего мужа Маргит Маран? Когда Метцендорфер взволнованным шепотом сообщил ей о том, что выяснилось, она побледнела, уставилась на него и залепетала: «Это неправда! Это не может быть правдой!»

Метцендорфер понял, что через несколько секунд все изменится и для нее: сегодня, завтра или через три месяца мертвый Брумерус может появиться перед ее дверью, и что будет тогда? Маргит Маран, Метцендорфер видел по ее лицу, не знала этого. В мучительные эти часы, за время бессонной ночи и бесконечных разговоров она окончательно свыклась с мыслью, что Брумеруса уже нет в живых. И хоть и безотчетно, она наконец почувствовала какое-то облегчение, оттого что судьба решила за нее то, чего она сама, может быть, так никогда и не решила бы.

Маран, ничего не видя и ничего не слыша, сидел у камина. Она взглянула на него, на человека, которого она любила. Любила ли она его? Ответить на этот вопрос она не могла. Но жалеть его она жалела. Было ли этого достаточно? Она сейчас не могла ему помочь, она это поняла. Она должна была предоставить его себе самому. Она тихо спросила Метцендорфера:

- Будет ли от этого хуже?

Тот пожал плечами, отвел взгляд, но ответить сумел искренне:

- Лучше, во всяком случае, не будет! До сих пор я рассчитывал на сочувствие суда. - Он посмотрел на нее. - В составе преступления ничего не изменилось, вообще ничего. Но теперь, когда ни в чем не повинный… - Он умолк.

Она поняла его. Нахмурив лоб, она спросила:

- И нельзя установить, кто…

- В том-то и штука! - ответил Метцендорфер. - Ничего, решительно ничего! Словно какая-то невидимая рука убрала все приметы.

- Это невозможно! - сказала она решительно. - Какие-то указания должны быть! Так не бывает, чтобы человек, едучи куда-либо, не имел при себе никаких документов.

Он снова отвел взгляд.

- Не бывает? - спросил он тихо. Потом глубоко вздохнул. - Но Брумерус приедет! Очень надеюсь, что он привезет нам разгадку!

Он знал, что слышать это имя ей мучительно. Лучше, подумал он, больше об этом не говорить. Он сказал:

- Нам только и остается, что ждать.

Туман все еще бесшумно, словно на войлочных подошвах, взбирался на горы, поднимаясь над маленькой виллой, но день был по-прежнему серый.

Потом протяжно позвонили у калитки. Метцендорфер взглянул в окно, успокоительно кивнул головой Маргит и вышел из дому.

У ограды с растерянным видом стоял механик.

- Дело сложное, машину мы сегодня наверняка не приведем в порядок! - Он сказал это под лающие выхлопы мотоциклетки.

- А когда же? - растерянно спросил Метцендорфер. - У меня завтра утром заседание в суде!

Молодой человек посмотрел на кончики своих пальцев, словно надеясь найти там разгадку.

- Может быть, управимся к вечеру, - ответил он и посмотрел на Метцендорфера с таким выражением, словно утешил его.

- А может быть, и нет? - прошипел Метцендорфер.

- А может быть, и не успеем! - меланхолично ответил механик и прибавил: - Я, понимаете, мог бы сделать это сверхурочно, но как раз сегодня у меня свидание, а подводить ее мне не хочется.

Мотоциклетка лаяла тише.

- Вот это да! - сказал Метцендорфер. - Неужели такое бывает? - Он удивленно взглянул на молодого человека. - Значит, из-за этого вы не хотите подработать?

Механик уставился в носки своих ботинок.

- Ну тогда… - протянул Метцендорфер с таким видом, словно проник в тайну нынешней молодежи. - А есть здесь хотя бы ночной поезд?

- Безусловно, - ответил молодой человек, хотя не знал этого и сам никогда ночью не ездил, - можете быть совершенно спокойны!

Сочтя разговор законченным, он пошел к своему мотоциклу, и осанка, с какой он водрузился на сиденье, превратила его в совсем другого человека, в человека, который управляет происходящими под ним взрывами и знает об этом.

Метцендорфер смотрел, как он удаляется, с затихающим треском спускаясь по извилистой дороге. В комнате он успокоил Маргит:

- Ах, пустяки, всего-навсего механик!

Она сказала:

- И машины в гараже не было? И если бы Брумерус вообще был здесь вчера, он известил бы меня. То есть в том случае, если бы ему нужно было срочно уехать. Так ведь уже бывало!

- Бывало? - переспросил Метцендорфер.

- Конечно, - ответила она, думая уже о чем-то другом. - Иногда ему приходилось неожиданно уезжать на всякие деловые совещания, а иногда он не мог из-за них приехать. - Она вдруг взглянула на адвоката, и взгляд ее стал сосредоточенным, а лоб снова нахмурился. - Теперь я только вижу, что вообще не знала, чем Брумерус, собственно, занимался. - Она поправилась: - Какие у него были дела и тому подобное, он часто бывал измучен, только не подавал виду перед посторонними, и туда приходили огромные счета за телефонные разговоры. По-моему, - сказала она, помедлив, - он был архитектором или чем-то в этом роде. Строительным подрядчиком. Совладельцем строительной фирмы. - Она оживилась: - В строительстве он, во всяком случае, хорошо разбирался.

- Почему же тогда он не сам построил себе дачу? - спросил Метцендорфер.

- Да… - она опять немного помедлила, - он говорил, «мелочь тоже может пригодиться», да, именно так он выражался, «но я мелочами не занимаюсь, это мой принцип». - Она не хотела, чтобы ее неверно поняли: - Так Брумерус говорил о себе.

Метцендорфер заметил, с какой неловкостью произнесла она эту фамилию. Он невольно уставился на молодую женщину. «Брумерус» - нет, это не по ней. А «Рихард»? Исключено, такие губы не могут, черт возьми, сказать «Рихард», наверняка было какое-нибудь ласковое прозвище. Он посмотрел на Марана и призвал себя к порядку.

- Разве у Брумеруса не было здесь никаких знакомых? - спросил он.

Она покачала головой. Метцендорфер промолчал. Тогда она тихо сказала:

- Может быть, из-за меня… - Она наморщила лоб. - Не думаю, чтобы он знал этого… неизвестного. Наверняка грабитель… или что-нибудь подобное. Она беспомощно пожала плечами.

Вдруг тонким, совершенно не своим голосом, от которого вздрогнули Метцендорфер и Маргит, Маран воскликнул:

- Но ведь он тебе назначил встречу, как же его могло там не быть, и если бы ты пошла туда, а неизвестный оказался бы… - Он резко наклонился, закрыв лицо руками, закачал головой, словно его схватила судорога, и пробормотал сквозь зубы: - Нет, нет, этого я не могу говорить!

Жена подбежала к нему, схватила Марана за плечи, окликнула его; но тот ничего не слышал, его давила какая-то тяжесть, он только стонал.

Метцендорфер тихим, осторожным движением смахнул со лба жидкую рыжую прядь. Он посмотрел на них и подумал: убийцей, Маран хотел сказать, что неизвестный мог оказаться убийцей… Метцендорфер почувствовал в левом виске колющую боль и зажмурил глаза. «Боже! - подумал он и впервые пришел в отчаяние. - Неужели здесь нет вообще никакой связи? Или возможна любая связь?»

3

- Это будет цирк! - тоном пророка сказал Грисбюль, надевая пальто. - При желании Брумерус может нам здорово насолить!

Комиссар, тщетно поправлявший свою шляпу, ответил только нечленораздельным ворчанием. Грисбюль знал, что это плохой знак: смутить старика было нелегко, но, уж когда тот чувствовал себя не на высоте положения, он упорно молчал.

- Поехали? - спросил Грисбюль, оглядывая свою пеструю машину, у которой на этом унылом фоне осени был какой-то нелепо весенний вид.

Но Гроль опять что-то проворчал и направился в сторону участка, ясно показывая, что не хочет садиться в размалеванный драндулет.

Грисбюль огорчился: как завзятый автомобилист, он не любил передвигаться без машины даже на крошечные расстояния; молча шагая рядом с Гролем, он вдруг вспомнил о высотном гараже в Мюнхене, и это привело его в прекрасное настроение, прямо-таки в восторг: наконец-то можно и в доме не взбираться по лестницам, не подниматься на лифте, а скользить вверх вместе с машиной! Чуть ли не полминуты его занимал нелепый, утопический проект - ввиду растущей моторизации не сооружать больше в жилых домах ступеней и лифтов, а строить вместо них пандусы.

Гроль оторвал его от этих мечтаний; недоверчиво поглядывая на ассистента сбоку, комиссар успел уже заметить по его повеселевшей физиономии, что тот начисто забыл об убийстве и трупе; чтобы недвусмысленно напомнить ему о них, Гроль сказал:

- А вы будете молчать, Грисбюль!

Ассистент испуганно встрепенулся.

- Вот как! - сказал он. - Зачем же я вообще иду с вами?

Но Гроль не был расположен к дискуссиям. Он проворчал:

- Брумерус может, если захочет, поизмываться над нами; нам тут придется смириться, а вы, Грисбюль, человек несдержанный, вы это знаете!

Ассистент криво усмехнулся.

- Не очень мило с вашей стороны, - сказал он, - говорить мне такие вещи! - И прибавил с ехидством: - Но это так же старо, как ваша шляпа!

- Этой шляпе, - ядовито ответил Гроль и снял сомбреро, чтобы любовно погладить волнистые поля, - цена побольше, чем иным молодым людям! Она кое-что повидала на своем веку!

- Оно и видно, - возразил Грисбюль и без всякой паузы - они дошли до участка - сказал: - Конечно, новейшая модель!

Гроль возмущенно взглянул на Грисбюля, но тут же понял, что молодой человек не потешается над ним: последнее замечание ассистента относилось к лимузину Брумеруса, к «боргвард изабелле», сонливо остывавшей у подъезда после пробега. Грисбюль с удовольствием похлопал бы ее по боку, он питал слабость к этой чувствительной, мощной машине, купить которую не мог бы и через несколько лет. Когда они нырнули в пыльное жерло участка, он горько подумал, что за возню с трупами платят скверно - с настоящими трупами, разумеется; те, кто имеет дело с воображаемыми мертвецами, например авторы детективов, находятся в лучшем положении.

Тут он впервые увидел Брумеруса.

Гроль с силой распахнул дверь и вошел первым. Взгляды Брумеруса и Биферли устремились поэтому на комиссара, и ассистент получил возможность рассмотреть возлюбленного жены врача. Грисбюлю тот заранее представлялся субъектом весьма несимпатичным - ввиду обстоятельств, приведших Марана к убийству, а также ввиду того, что появление Брумеруса сулило им трудности, которые могли повредить его, Грисбюля, карьере. Поэтому ассистент удивился, что этот человек ему понравился.

Случилось так, может быть, лишь потому, что Биферли явно совсем сдался. Круглая его голова так побагровела от прилива крови, что впору было опасаться апоплексического удара, стеклянные голубые глаза так выкатились, что казались пришитыми, как у плюшевых зверюшек, а короткие его ручки тянулись к комиссару, ища помощи. Он что-то сказал, но так невнятно, что Грисбюль ничего не разобрал.

Твердый, должно быть, малый, если сумел так отхлестать самодовольного Биферли и теперь улыбался, сидя на неудобном деревянном стуле в самой непринужденной позе. С такими, как Биферли, он разделывался без труда! Грисбюль не сомневался, что эти серые глаза могут глядеть из-под мохнатых бровей неумолимо и жестко, а эти чувственные губы способны произносить слова упрямо и четко, но сейчас Брумерус держался иначе.

Когда Гроль представился и представил своего ассистента, Брумерус даже поднялся, прежде чем сказать:

- Мою фамилию вы, конечно, запомнили! Убитые, притязающие на место среди живых, не так уж часто попадаются уголовной полиции!

К удивлению Грисбюля, Гроль сказал совершенно не свойственным ему, заискивающим тоном:

- Господин Брумерус, я как лицо, ответственное за все расследование этого дела, должен перед вами извиниться. Не стану ссылаться в свое оправдание на необычные обстоятельства; более проницательный человек, чем я, наверно, воздержался бы от скоропалительных выводов. Я, господин Брумерус, - при этом он с простоватым видом, не переставая, теребил поля своего сомбреро, - не сделал, как видите, большой карьеры и этого не скрываю.

Он вздохнул. Таким Грисбюль еще ни разу не видел своего комиссара, он восхищался им.

Брумерус не отводил глаз от Гроля и просто выжидал. И это тоже был, понял Грисбюль, точный расчет.

- Н-да, - сказал Гроль, - это, пожалуй, все. - Он помедлил секунду и прибавил: - Разве только вот что. Мы не делали никаких сообщений для печати. Откуда они получили информацию, не знаю. Эти ребята часто оказываются коварнее, чем полиция.

Брумерус изобразил улыбку, - возможно, она должна была лишить значительности последовавший ответ:

- Проверять это - не мое дело. У меня, господин… Гроль, не так ли? У меня, господин Гроль, нет времени заниматься этим, пусть этим займется мой адвокат. - Он, видимо, подумал и прибавил: - Да и вообще я хотел бы, чтобы мой адвокат сам решил, нужно ли ему действовать и в какой форме. - Он выпятил нижнюю губу. Комиссар терпеливо ждал. Брумерус испытующе посмотрел на Гроля: - Не понимаю только одного: вы же сразу могли установить, что это не я… - он сделал поясняющее движение большим пальцем, - лежу там. Почему, скажите на милость, вы не сводили доктора Марана на место его достославного деяния? Или его жену? Они ведь очень хорошо знают Брумеруса!

В этот момент Грисбюль кашлянул и отвернулся. Он не хотел делать никаких замечаний, но человек, который до сих пор не был ему неприятен, предстал вдруг совсем в другом виде. Так говорить о женщине, которая любила его, которая годами рисковала из-за него своим браком и которой он, Брумерус, принес столько горя, - это показалось Грисбюлю непорядочным.

- Да, да, - слушал он Гроля, - это моя оплошность, господин Брумерус. Но знаете, все казалось совершенно ясным. Звонок Марана был недвусмыслен, он заявил, что убил вас. Да и своей жене он в этом признался, она сама была уверена, что стрелял он в вас, ведь в этот вечер у вас была назначена… - он чуть помедлил, - встреча, и она, по ее словам, уже собиралась отправиться на эту встречу, когда вошел муж и сказал ей…

Грисбюль снова отвернулся, успев, однако, заметить, что комиссар словно бы беспомощно пожал плечами.

Он хотел поддержать Гроля и сказал:

- Вы же действительно предупредили о своем приезде, господин Брумерус, и…

Тот резко прервал его:

- Предупредил! Предупредил! К чему такие слова! Я собирался приехать и известил об этом фрау Маран! Так у нас велось, это был уже… так сказать, заведенный порядок! Такого уж большого значения это не имело. Она прогулялась бы попусту, и дело с концом!

Гроль, казалось, поддерживал его, он сказал:

- Совершенно верно, господин Брумерус, и… - он быстро оглядел комнату, словно желая убедиться в позволительности своего замечания, - в мужском обществе можно признаться, что таким связям мы не придаем очень уж большой важности, очень уж серьезного значения. Все это со временем остывает, надоедает, и люди расходятся. Если женщина умная, то она с этим мирится. - Он немного поднял брови, как бы позволяя себе маленькое любопытство, и даже едва заметно ухмыльнулся. - Кстати, поэтому, может быть, вы и не явились? Вы хотели таким способом дать понять фрау Маран, что прекращаете ваши отношения с ней?

- Нет, - ответил Брумерус прямо, - глупости! Все не так. Она уже несколько недель знала, что я не питаю к ней особого интереса. - Он поглядел в окно. - Я никогда не порываю резко таких отношений, я постепенно свожу их на нет, это спокойнее… Да нет же, я собирался приехать сюда. Но потом меня вызвали по делам в Штутгарт, и я поехал туда. Вот и все.

- А фрау Маран вы не известили, может быть, потому, - спросил Гроль, - что это было вам даже на руку, первое разочарование, так сказать?

- Разочаровать - дело очень нехитрое, - отвечал Брумерус, - для этого мне не требовалось такой уловки. Во-первых, я очень торопился, а во-вторых, не забывайте, господин… Гроль, не так ли?.. Так вот, не забывайте, господин Гроль, что, позвонив по телефону, я мог бы, так сказать, угодить в лапы к ее мужу! Ну а лапы эти не очень-то привлекали меня!

Грисбюль тихо прошел к окну и прислонился к подоконнику; он чувствовал себя всего лишь зрителем спектакля, смысла которого еще не уловил. Он восхищался стариком в эти минуты: разве не сумел тот поставить Брумеруса в положение допрашиваемого, незаметно поменявшись ролями? Это была работа мастера, и теперь Брумерус не станет говорить об «адвокате» и об «огласке в печати». Но он, молодой человек с брехтовской прической, восхищался также и Брумерусом. Это холодное самообладание, это владение всяческими ролями, - не просто светский человек, нет, а человек, который нигде на свете не пропадет, таким и нужно быть в наше напряженное время, уверенным в себе и невозмутимым, чтобы не спасовать ни перед какими опасностями. Хорошо, что Брумерус такой!

Ассистент испытывал облегчение. Массированная атака со стороны Брумеруса доставила бы Гролю и ему большие неприятности. Достаточно было жалобы их начальству в порядке прокурорского надзора. Подобные замечания, справедливые или несправедливые, были бы клеймом. Трех таких замечаний, судя по опыту, вполне хватало, чтобы исключить всякое внеочередное повышение по службе.

Биферли ничего не понимал; он все так же беспомощно стоял в стороне, не решаясь сделать ни шагу, и с багровым лицом, с застывшими круглыми глазами ждал результата разговора, в нем не участвуя.

А Гроль, словно теперь это разумелось само собой, подвинул к себе за спинку стул и опустился на него прямо напротив Брумеруса.

- Да, - сказал он при этом, - еще бы. Нелегко вам, однако. Я торчу себе целыми днями в своем учреждении, жизнь, события проходят, так сказать, мимо меня, многого я просто не замечаю. Но как подумаешь, до чего трудно получить в Штутгарте на короткий срок приличный номер в гостинице…

Брумерус улыбнулся, выражая снисходительное сочувствие маленькому, беспомощному чиновнику.

- Во-первых, - сказал он, - я могу получить номер когда угодно, это только вопрос бакшиша. Во-вторых, в Штутгарте я всегда останавливаюсь у Петера-Пауля Брёзельтау. Известный писака. Вы его знаете?

Гроль пожал плечами.

- Что вы, где уж мне выбрать время для чтения.

- Ну конечно, - великодушно согласился Брумерус, - он занимается главным образом переводами. Сименон, например. Его-то вы знаете? Ведь это по вашей части.

Гроль кивнул головой. Брумерус продолжал:

- Брёзельтау сочиняет и статьи для меня. Я плачу ему за них. Он пишет изящно и ненавязчиво, и если получает гонорар еще и от редакции, то оставляет его себе. Это неоценимая помощь. Я архитектор, вы, наверно, знаете… - (Гроль не знал этого, но утвердительно кивнул), - и нам, так сказать, подрядчикам… - (Гроль, к удивлению Грисбюля, снова кивнул), - иногда бывает просто необходимо убедить общественность или еще кого-нибудь в нужности того или иного проекта. Брёзельтау делает это прекрасно, подкожно, если можно так выразиться, он пишет об эволюции стиля позднего барокко и вскользь упоминает где-нибудь фамилию Брумерус. Превосходно!

Он потер руки, явно очень довольный Брёзельтау и самим собой, и Грисбюль убедился, что эта тактика принесет успех.

- Значит, вы понятия не имеете, - спросил комиссар теперь напрямик, - как оказался убитый у вас на даче?

В тот же миг Брумерус изменился: если до сих пор он держался любезно, то сейчас его обуяла злость.

- Бог ты мой, но это же как раз и должна выяснить полиция! На то вы и существуете, за это вам и платят, это ваша обязанность! Я настаиваю на том, чтобы вы это узнали! А то ведь нельзя быть уверенным в собственной безопасности!

- Я хотел только спросить, не было ли какой-нибудь договоренности… - уступил Гроль.

Брумерус готов был разъяриться, но комиссар успокоил его движением руки и как бы невзначай сказал:

- Ведь могло быть какое-нибудь деловое совещание у вас на даче. Иногда хочется принять партнера в более интимной обстановке, он становится откровеннее. - Комиссар быстро добавил: - Впрочем, все это вам лучше знать.

- Во всяком случае, ничего подобного не было, - возразил Брумерус, - и дело идет, возможно, о самом обыкновенном грабителе. Одному богу известно, какие ценности он предполагал там найти. Иному достаточно и каких-нибудь старых шмоток.

Как странно звучит в этих устах слово «шмотки», подумал Грисбюль.

- Да нет, - сказал комиссар, - все было в целости и сохранности: ни разбитых стекол, ни сломанных замков - ничего. Казалось, этот человек хорошо знал вашу дачу.

На это Брумерус ничего не ответил.

- Ну что ж, - сказал комиссар таким тоном, как будто они уже об этом договорились, - тогда еще раз посмотрим, какой нанесен ущерб! - и не спеша поднялся.

Брумерус взглянул на него.

- Разве вам нужно брать меня с собой? - спросил оношеломленно. - У меня отвращение к покойникам!

- Вполне возможно, - вскользь сказал Гроль. - Кому охота видеть собственное будущее? Но вдруг окажется, что вы знаете убитого! - Он повернулся к Грисбюлю, праздно стоявшему у окна: - А вы пошевелитесь и доставьте мне доктора Марана, понятно?

Поспешно выходя из комнаты, Грисбюль еще услышал, как комиссар спросил: «Ведь он вам не неприятен, господин Брумерус?», а тот возмущенно ответил: «Отчего же? Разве я стрелял в него?»

Потом дверь захлопнулась.

4

Грисбюль дал громкий сигнал, похожий на крик осла, и немного спустя он увидел, как Брумерус, а вслед за ним комиссар и Биферли выходят из двери участка и садятся в «боргвард изабеллу».

Доктор Маран неподвижно глядел в пустоту. Его узкое лицо интеллигента еще более осунулось: он знал, что ему предстоит встретиться с человеком, которого он хотел убить, - с человеком, который из прихоти украл у него жену. Грисбюль услышал, как Метцендорфер сказал: «Вальтер, постарайся оставаться спокойным, так надо! От этого многое зависит!»

В зеркальце он увидел, как адвокат положил руку на плечо Марана. Маран на это никак не реагировал. Ассистент дал газ, и пестрая машина, громко тарахтя, покатилась по улицам, а «боргвард изабелла», изящная, бесшумная, обузданная, укрощенная, следовала за ней. Не похоже было, что «боргвард» затеет гонки, это успокоило Грисбюля.

Потом они стояли у калитки дачи, ассистент, адвокат и доктор Маран, который опустил голову и закрыл глаза.

«Боргвард» чуть не коснулся бампером размалеванного ублюдка, и, хотя помощник с любопытством ждал предстоявшего объяснения, он все-таки улыбнулся: старая шутка автомобилистов!

Брумерус, выйдя первым, немного расправил затекшие члены. Он стал тщательно запирать дверцы, после того как из машины, сгорбившись, вылезли Биферли и комиссар - Гроль вылез неловко, со шляпой в руке, словно нес орден на бархатной подушечке.

Биферли и Гроль сразу присоединились к ожидавшим, а потом, держась очень прямо, торопливым шагом подошел Брумерус, и комиссар, чтобы смягчить ожидаемую стычку, сказал ему:

- Это господин Метцендорфер, защитник. Брумерус усмехнулся, подняв одну бровь, но подал адвокату руку и сказал:

- Трудная задача. Кстати, ваша фамилия мне знакома.

Стычка не состоялась: Брумерус, казалось, не видел врача, он толкнул калитку и сказал таким тоном, словно приглашал к себе в гости:

- Я пойду впереди, я ведь здесь дома!

Лишь когда они оказались в той комнате и Грисбюль снял платок с лица убитого, а остальные молча и чуть ли не торжественно, как на траурной церемонии, столпились у двери, Брумерус твердым голосом, внезапно, так что даже у Грисбюля мороз пошел по коже, сказал:

- Вот ваша работа, господин доктор. Неужели вы, врач, находите, что имеет смысл так поступать?

Маран не то глубоко вздохнул, не то всхлипнул. Он промолчал. он не поднял головы.

И Брумерус еще прибавил:

- Эх вы!

5

Гроль разрядил атмосферу: он подошел к убитому, посмотрел на его лицо, затем в сторону двери, где столпились остальные, и сказал:

- Будьте добры, господин Брумерус! Вы ведь должны взглянуть на труп!

- Лучше бы не смотреть, - ответил тот. - Но если это вам нужно, комиссар, я окажу вам такую услугу. Но я его не знаю. - Теперь он стоял непосредственно возле трупа. - Я увидел это, как только вошел! Ужасно, право! Не верится, что человек способен на такие поступки!

Он обращался как бы к комиссару, но тот прекрасно понимал, что эти слова предназначены для Марана.

- Между тем, - продолжал Брумерус, - случаются вещи и похуже. Убийства на сексуальной почве бывают, кажется, и вовсе зверские? - Он произнес конец этой фразы с вопросительной интонацией, взглянув на Гроля.

- Да, да, - сказал тот рассеянно, потер лысину ладонью, повернулся к Грисбюлю и приказал: - Прикройте его.

Покуда ассистент выполнял это распоряжение, комиссар спросил Брумеруса:

- Значит, не знаете?

- Нет! - сказал тот решительно, потом, помедлив, добавил: - Однако на грабителя он не похож, тут я ошибся, вы правы, - Он как бы в знак сожаления поднял руки. - Узнайте, как он проник сюда, а главное - почему! И еще одна большая просьба: прикажите убрать труп как можно скорее! Я хотел бы, чтобы дачей можно было снова пользоваться!

Жестоко, подумал Грисбюль, очень жестоко по отношению к Марану, и услышал, как комиссар отвечает: «Разумеется! Я уже распорядился отвезти тело на вскрытие. Может быть, мы найдем какие-нибудь отправные точки, хотя я не верю в это и вскрывать, собственно, незачем. Но пусть все идет своим чередом!»

Гроль подошел к столу и, взяв книгу, уже знакомую ему по первому посещению этого дома, высоко поднял ее и спросил невзначай:

- Видимо, перевод господина Брёзельтау?

Грисбюль услышал, как адвокат сказал у двери: «Подождем снаружи, Вальтер!» - и еще услышал, как Брумерус, стоявший рядом с ним, Грисбюлем, удивленно ответил: «Нет! Почему вы так решили?»

- Да так, просто подумал! - сказал комиссар, еще раз оглядел комнату и пригласил Брумеруса и Грисбюля: - Что ж, давайте еще раз посмотрим снаружи.

Лишь когда они дошли до двери, где стояли адвокат и Маран, Гроль вернулся к оставленной было теме и спросил Брумеруса:

- Видимо, знаменитый автор? Набоков. «Лолита», издано у Ровольта, я прочел выходные данные, четвертое издание! Это интересно!

- Ах, - сказал Брумерус, и Грисбюль снова почувствовал, что этот ответ предназначен не для Гроля, а для врача, - я таких вещей не читаю. Я люблю более грубую пищу. Такое предпочитают дамы. Поэтому книжка здесь и лежит.

Грисбюль поглубже засунул кулаки в карманы своего замшевого пальто. Он взглянул на Марана. Сказанное Брумерусом кольнуло того, наверно, больнее, чем любая издевка над ним самим.

Но Маран промолчал. Маран это проглотил.

6

Они шагали вокруг дома. На голых ветках деревьев все еще висели тяжелые стеклянные капли. Похолодало. Земля была сырая и мягкая. Грисбюль с удивлением заметил, что Метцендорфер отделился от Марана и словно бы случайно оказался рядом с Брумерусом.

- Занятное дело, - услышал он голос адвоката.

- Да что там, простое убийство! - отвечал Брумерус.

- Я буду настаивать на неумышленном убийстве, - сказал Метцендорфер. - Полагаю, что Маран был вне себя.

Брумерус посмотрел на него искоса.

- Вне себя? - переспросил он холодно. - Но почему же, дорогой господин Метцендорфер, он не вышел из себя ни три, ни два года назад? Ведь эта история тянулась уже тогда! Если уж выходить из себя, то зачем же именно в тот момент, когда узел начал распутываться?

- Для кого как! - уклончиво ответил адвокат.

Брумерус слегка усмехнулся и дружелюбно сказал:

- Впрочем, я вас понимаю! Хороший адвокат всегда старается выгородить своего клиента! - Он как бы задумался на мгновение. - Я лично, - прибавил он, - не буду ставить вам палки в колеса. Мне все равно, сколько лет просидит Маран за решеткой, по мне, пусть его хоть оправдают.

Теперь Метцендорфер взглянул на него, как показалось Грисбюлю, с любопытством.

- Я мог бы даже подыграть вам, - сказал Брумерус и, погладив себе подбородок, сильно понизил голос, - но при одном условии: вы сделаете все, чтобы избежать выяснения некоторых, ну, интимных подробностей! Если мы на этом сойдемся… Да, я мог бы, пожалуй, поддержать вас. Я не хочу, чтобы мое имя трепали в печати, это легко понять!

- Об этом можно будет поговорить, - так же тихо отвечал адвокат.

- Я не ребенок, - слышал Грисбюль голос Брумеруса. - И я знаю, что на суд это произведет впечатление, если вы будете говорить об обманутом муже и о молодой женщине, отдавшей свою большую, страстную любовь недостойному человеку. - Брумерус умолк, они медленно шагали по мокрому суглинку. Брумерус осторожно оглянулся и продолжал: - Но все это можно рассказать судье перед процессом, можно также по-человечески объяснить ему ситуацию с моей точки зрения - задерганный предприниматель, которому просто нужно когда-нибудь да передохнуть, и так далее. Зачем это делать coram publico

*?

- Сегодня, - отвечал адвокат, - нам не удастся обсудить это окончательно, господин Брумерус. Я всегда готов к компромиссам. Обычно они идут на пользу обеим сторонам. Прошу вас побывать у меня. Моя машина здесь в ремонте, и - такая нелепость! - мне сказали, что починить ее быстро не смогут. Да. А без машины ты уже не вполне человек!

- Конечно, я могу вас навестить. А потом, может быть, вы приедете ко мне, - услыхал Грисбюль. И после паузы, во время которой слышно было только хлюпанье грязи под ногами: - А как вы сейчас доберетесь из Бернека в Байрейт?

Метцендорфер пожал плечами.

- Говорят, не то вечером, не то ночью есть поезд.

- Да ну! - возмутился Брумерус. - Поезжайте со мной! Я с удовольствием подвезу вас! Ведь нам обоим нечего задерживаться здесь больше, чем это безусловно необходимо!

- Очень любезно с вашей стороны, - сказал адвокат. - У меня завтра утром заседание в суде, и надо еще просмотреть дело.

- Разумеется, - сказал Брумерус, и они замолчали. Немного позднее все стояли перед гаражом, головы были опущены, глаза искали следы колес. Следы эти были едва различимы. Грисбюль еще раз открыл ворота гаража, заглянул внутрь и вздохнул.

- Хотел бы я знать, - сказал Гроль, - как он оказался здесь! Ведь на машине он приехать не мог, а то бы она тут и стояла!

- Господин комиссар, - сказал Брумерус чуть ли не с жалостью, - он же не мог въехать в гараж, ведь ключ-то у меня! Если он приехал на машине, значит, он поставил ее на улице, в этом я уверен. Держу паря, если вы произведете экспертизу, вы найдете только оттиски моих собственных покрышек!

Гроль наклонился, взял щепотку земли, рассеянно растер ее, тяжело выпрямился, стряхнул грязь с пальцев. Он взглянул на Брумеруса и оказал:

- Вы правы. Никаких сомнений. Наверно, он приехал на поезде или на автобусе. Возможно также, что его кто-нибудь подвез и, высадив у калитки, уехал.

Он вздохнул. Он медленно направился к гравийной дорожке, и остальные последовали за ним.

- Надо установить личность убитого, - сказал Гроль. - Иначе мы вообще не сдвинемся с места.

7

Грисбюль глядел в окно в полицейском участке. Внизу, на улице, бесшумно отъехав, плавно увеличивала скорость «боргвард изабелла». Ассистент покивал головой вслед машине, о которой мечтал.

Метцендорфер поднялся сюда с ними всего на несколько минут.

- Сейчас я ничем не могу тебе немочь, - сказал он Марану. - Но я берусь за твое дело. И я позабочусь о Маргит. - Он сделал паузу и тихо прибавил: - Каждый день предварительного заключения вычитается из срока, так на это и смотри.

Маран не ответил, он даже не взглянул на адвоката и не поднял опущенной головы. Метцендорфер, беззвучно вздохнув', обратился к Гролю:

- Могу я получить копии показаний доктора Марана и господина Брумеруса? - и прибавил, когда комиссар помедлил с ответом: - Облегчите мне работу! Иначе ведь я смогу изучить протоколы, только когда они будут у следователя, а я хотел бы заняться этим делом уже сейчас.

Комиссар потер лысину и поморщился.

- Я знаю, - согласился адвокат, - вы не имеете права. Но даю вам слово, что я ими не воспользуюсь. Это был бы просто дружеский жест с вашей стороны!

Гроль поглядел на Метцендорфера так, словно хотел ответить: «С каких это пор мы друзья?» - и вздохнул. Тем не менее он сказал:

- Поднимитесь с нами!

В пыльно-серой комнате он просмотрел бумаги и, опустив голову, сказал Метцендорферу:

- Я понимаю ваши чувства, я понимаю вас, близкий друг - и вдруг такая история. Хочется его вытащить. А жена! Кто позаботится о ней? Ей придется отсюда уехать, ей нельзя оставаться в Бернеке, при виде ее все будут говорить или думать: ах, это та самая, что спала попеременно с двумя, ах, это та самая, из-за которой убили человека! Отвратительно. Но тут вы и самой лучшей защитой ничего не поправите. Единственное, что тут может выйти - и то если вам повезет, - это «неумышленное убийство неизвестного лица». Или скажем: покамест неизвестного.

Он пробормотал это очень тихо, чтобы Маран, сидевший у самого окна, ничего не разобрал. Но комиссар мог бы говорить и громко, ибо Маран явно не замечал происходившего вокруг него.

Метцендорфер только тихо вздохнул в ответ - это ясно показывало, что он знает, сколь скверно обстоят дела Марана.

Покуда Гроль вручал адвокату листки протоколов, Брумерус - Грисбюль видел это в окно - преспокойно сидел внизу в своей «боргвард изабелле», поигрывая рулем. Этого человека, казалось, ничто не могло задеть за живое. Он оставался невозмутим, он оставался высокомерен, он, казалось, забыл о женщине, из-за которой разыгралась эта трагедия. Он ее - так, наверно, выразился бы он, пользуясь привычным коммерческим лексиконом, - «списал». Ему уже нет дела ни до ее радостей, ни до ее горестей, ни до ее любви, ни до ее боли, он мысленно отметил ее знаком «бывшая» и причислил к ряду тех женщин, которые сыграли в его жизни свои маленькие, приятные для него роли. Теперь занавес опустился, на сцене идет перемена декораций, новая исполнительница уже загримировалась для него, а что касается ее текста, то хоть он и знает его наизусть, но слышать, как слетают эти слова с новых соблазнительных губ, все-таки каждый раз снова приятно. Он даст ей почитать «Лолиту», там, на даче, когда уберут труп - а это произойдет еще сегодня, - и постарается успокоить прессу, избежать скандальной шумихи. Ему нужно сохранить лицо перед заказчиками, а заказчиков можно подкупить - и в частном порядке, и, конечно, тем так называемым «общественным мнением», которое представляет газета «Бильд».

Грисбюль догадывался о мыслях этого могучего мужчины, к которому сейчас подсаживался адвокат. Вот они уже беседовали, и Грисбюль задумался, будет ли адвокат врачу добрым советчиком. Пусть он ему друг или был другом - мало ли какие новые выгодные связи откроет эта совместная поездка в машине.

Грисбюль услышал, как комиссар дает необходимые указания инспектору Биферли; Гроль облекал их в форму предложений, чтобы не вызывать у того чувства противоречия, он все-таки хорошо знал людей, этот Гроль!

Биферли исподволь обретал утраченную было самоуверенность. В сущности, все шло хорошо: Бернек получил свою сенсацию, доктора Марана, правда, придется забыть, это хоть и неприятно Биферли, как его пациенту, но жена доктора, ставшая теперь притчей во языцех, продаст маленькую виллу, там поселится другой врач, к нему перейдет клиентура Марана, и этот другой будет так же внимателен к Биферли. Да и все неприятности, которых можно ждать от начальства, он легко отведет от себя: Гроль за все отвечает, он, Биферли, будет упорно ссылаться на свою несамостоятельность, а вот если бы Гроль предоставил ему свободу действий, тогда бы… Так он постепенно оправился, ему стало ясно, сколь важную роль он сможет играть и в последующие дни и со сколькими трудными вопросами обрушатся на него друзья и знакомые. А он не будет отвечать на эти вопросы, он не имеет права разглашать служебную тайну, он ничего не выдаст, черт побери!

8

У окна виллы, прилепившейся к горе, стояла женщина и смотрела вдаль. Она глядела через унылый, бурый, мокрый луг вниз на дорогу, по которой ей так часто случалось ездить и которую она так хорошо знала.

Клочья тумана поднимались все выше, цеплялись за купола гор, вздувались и рвались на резком ветру, повисали, развеявшись, горизонтальными полосами, похожими на грязную марлю. Высоко над ними небо было сплошь серое. Эту часть земли словно бы прикрыл какой-то отвратительный цементный колпак, за который нельзя было заглянуть. Лишь в одном месте цемент отливал серебром, там, должно быть, стояло солнце.

Маргит Маран думала о том, что ей придется расстаться с привычным бытом. Это было ей ясно. Она знала также, что ее мужа осудят. Его разлучат с ней - на какой срок, она не знала. Когда она задала этот вопрос Метцендорферу, тот пожал плечами и отвел взгляд. Она пыталась представить себе ход мыслей судьи, который будет разбирать это дело; она понимала, что ее жалеть он не станет. Ей было ясно, что она может развестись с Мараном, но этого она не хотела. Она старалась не обманывать себя. Она молода. Мужчины будут домогаться ее, возможно, что тому или другому она уступит. Но принадлежать она хотела своему мужу. Он достаточно натерпелся и настрадался из-за нее, он совершил безумный поступок, но совершил его из-за нее; никто другой не подверг бы себя из-за нее такой опасности, не принес бы ради нее такой жертвы, и неважно, что поступок этот отвратителен и, по сути, бессмыслен.

Она увидела, как скользит по изгибам дороги «боргвард изабелла», и ее стало знобить. Ей почудилось, что это уплывают годы ее жизни, - годы, которые она проиграла, не только три последних года, но и неведомое число будущих лет. Она подалась вперед; она разглядела возле Брумеруса рыжеволосого друга ее мужа. Они не смотрели в ее сторону - они, по-видимому, беседовали. Все было совершенно нереально: она думала, что тот, кто сейчас ведет машину, убит, а он сидит за рулем, целый, невредимый и, возможно, неуязвимый, и болтает, и будет еще много лет болтать с самыми разными людьми, будет заключать сделки, нашептывать нежности любимой, развлекать общество веселыми и забавными историями. Но от нее он ускользает, через несколько секунд его машина скроется.

Она не удивилась, что Метцендорфер поехал с Брумерусом. Ее только поразило, что они даже не взглянули на этот дом, продолжая беседовать, как будто вообще ничего не случилось, как будто не было убийства, которое так или иначе касалось того и другого.

Она неподвижно стояла у окна. Кто-то открыл дверь комнаты; она услыхала робкие шаги домашней работницы, которая с утра металась по дому, как вспугнутая наседка. Маргит услыхала:

- Сударыня, как быть с ужином? На сколько человек готовить?

Ей показалось вполне естественным, что она на это не ответила, не смогла ответить и что дверь вскоре закрылась. Где-то в ее подсознании возник бледный образ этой добродушной, полной, некрасивой женщины: Маргит словно бы увидела, как та прокралась на кухню, вперилась глазами в плиту и, не зная, что делать, покачала головой. Но эта картина осталась неосознанной, не вызвала ни движения, ни слова, ни действия; Маргит чувствовала себя спрятанной в каменной коре растерянности и боли; кора эта образовалась вчера вечером и становилась все толще и тверже.

Она только и могла, что стоять у окна, глядеть на улицу и чего-то ждать. Чего - она сама не знала. Во всяком случае, она не обратила внимания ни на серую, высоко нагруженную чем-то телегу, ни на угрюмые очертания возницы на козлах, ни на тихий цокот копыт трусившей на спуске лошадки.

Когда солнце село, Маргит все еще стояла у окна. В котловинах уже скапливались и ворошились серые, прозрачные озерца тумана, и под каждым жухлым кустиком на лужайке перед домом тоже гнездилась серая муть. Но все это готовилось слиться в сплошную массу, суля одну из тех туманных ночей, в которые тоска растет, как плесень.

Она прильнула лбом к холодному стеклу, словно так ей было лучше видно: из Бернека, тарахтя, поднималась пестрая машина ассистента, который уже включил подфарники.

Она очень надеялась, что тот остановится у ее калитки! Но он прогромыхал мимо. Он даже не замедлил хода, и ее муж, сидевший на заднем сиденье, не повернул головы.

Когда беспокойная машина исчезла, Маргит наконец очнулась. Она медленно прошла к двери, что вела в сад, и отворила ее. Там она остановилась и посмотрела вдаль: туман постепенно все обволакивал. Она вышла из дому, поглядела по сторонам, как будто все здесь было ей внове, но казалось ей так, возможно, лишь потому, что она не просто предчувствовала, а знала, что со всем этим ей придется расстаться.

Она увидела желтый «опель-рекорд». Лакированные поверхности были усеяны крошечными жемчужинами влаги, стекла подернуты непроницаемой пленкой. Она подошла к машине, отперла и широко распахнула ворота гаража. Села в машину, пустила мотор и включила «дворники», которые торопливо высветили в пленке большой полукруг. Так она сидела долго, спокойно и как бы задумчиво, хотя думать она не могла. У нее были водительские права, но до сих пор она почти не пользовалась ими: у нее не хватало на это смелости. Ей было куда приятнее мчаться по дорогам, сидя рядом с умелым водителем. Наконец она включила первую скорость, и машина медленно тронулась. В гараже она зажгла фары, так всегда делал муж, и, когда отсветы на задней стене гаража стали маленькими, остановила машину. Потом раздался тот ни на что не похожий звук, с каким захлопывается дверца автомобиля. Идя мимо машины, которую так любил ее муж, она подумала, что эта машина устареет и развалится к тому времени, когда вернется хозяин.

Она скорчилась над багажником, словно от спазма в желудке, и расплакалась.

9

По виду обеих машин, изысканной «боргвард изабеллы» и Грисбюлева экстравагантного лоскутного коврика, никто бы не предположил, что их пассажиры имеют отношение к умышленному или хотя бы неумышленному убийству. Оба автомобиля мчались из Бернека к автостраде на Мюнхен; из низин уже там и сям выползали на дорогу клочья тумана, и машины хотели уйти от них, прежде чем фары упрутся в сплошную непроглядную муть.

- Мне, собственно, на руку, - небрежно бросил Брумерус, - что вы сегодня зависите от меня. - Он повернулся к адвокату с улыбкой. Метцендорфер поглядел на него вопросительно. - Видите ли, - продолжал Брумерус, глядя снова вперед, - мне было бы неприятно, если бы из-за нерасторопности этого комиссара поднялся шум вокруг моего имени! Где шум, там и люди, а люди любопытны. Частные дела становятся предметом публичного обсуждения. Никому это не приносит пользы. Удовлетворяется всего только потребность в сенсациях. - Он бросил быстрый взгляд на адвоката. - Сенсация сейчас уже не я в роли убитого и не отношения между фрау Маран и ее мужем, - от адвоката не ускользнуло, что даже в их беседе с глазу на глаз Брумерус отмежевывается от этого дела, - а тот факт, что жертвой оказался неизвестный и, во всяком случае, ни в чем не повинный. Не составляет труда, - он играючи взял левее, чтобы обогнать старый «мерседес», - сосредоточить внимание прессы на вопросе: кто убитый? - Он так же легко взял снова правее и добавил: - Если мы будем действовать заодно.

Метцендорфер хотел проверить свое наблюдение. Он сказал с вопросительной интонацией:

- Но ведь стрелял-то Маран в вас?!

- Поверьте мне, - продолжал Брумерус, - у меня нет ни малейшей охоты мстить. По мне, Марана пускай отпустят! Почему нет? В меня он больше не стал бы стрелять и ни в кого другого тоже, а что он нечаянно убил человека, которому, видит бог, нечего было делать на моей даче, - ну, на этот счет можно быть разного мнения! Как это он там оказался? Что ему вообще было нужно? Дружеских намерений у него наверняка не было! Допускаю, что и я выстрелил бы в него, окажись я на месте. - Брумерус осторожно повернул машину к выезду на автостраду.

Метцендорфер вздохнул. Он почувствовал внезапное облегчение: его речь на суде очень выиграла бы, если бы он не был вынужден изображать Брумеруса злодеем, который просто допек Марана, ведь адвокат знал, что у судей и присяжных сразу возникнет вопрос: почему же Маран не выстрелил три года назад, почему он так долго ждал? Если Брумерус даст объективные показания, а возможно, и проявит известную снисходительность к поступку Марана и наконец даже выскажет предположение, что жертвой оказался какой-то уголовник, то можно будет сыграть на сочувствии к доктору, тем более что тот производит впечатление человека сломленного. Не исключено, размышлял адвокат, что этот грабитель или кто бы он ни был даже испугал Марана каким-то своим действием, как-то перешел к нападению, может быть, Маран умолчал об этом в своем заявлении лишь потому, что сначала был твердо убежден, что убил Брумеруса. Да, об этом он еще подробно поговорит со своим другом, как только дело поступит к следователю.

Как бы то ни было, поломка в его машине пошла на пользу защите Марана. Он задумчиво улыбнулся и ответил Брумерусу:

- Я тоже нахожу, что это в наших общих интересах - не поднимать лишнего шума. Во всяком случае, я сделаю все, что в моих возможностях.

Брумерус одобрительно кивнул и сосредоточился на дороге. Он довел теперь скорость до 130.

- Чудесная машина, - сказал адвокат, - податливая машина, можно сказать!

Брумерус по-прежнему глядел вперед.

- Развивает скорость мгновенно, - сказал он. - Есть, впрочем, свои капризы. Мотор иногда барахлит. Но если вначале пройти точно в срок все осмотры, то в общем-то опасаться нечего, а я в этом отношении очень аккуратен!

Брумерус изящно вырулил на автостраду, сбросил газ и повернул к бензоколонке, где минувшей ночью Метцендорфер обшаривал свою машину в поисках денег.

- Не далее как вчера, - добавил Брумерус, - я снова прошел техосмотр. Я пользуюсь всегда одной и той же станцией автосервиса, рядом с моей квартирой. Только будучи постоянным клиентом, можно рассчитывать на более или менее сносную работу!

Он опустил боковое стекло.

Метцендорфер подумал: от моей машины толка не будет. Адвокат решил обзавестись тоже «боргвард изабеллой».

Заправщик стоял наготове, вежливо поздоровавшись, спросил:

- Уже опять здесь, господин Брумерус? Быстрота! Сколько вам?

- Полный, - ответил Брумерус, - как всегда. Рабочий удалился.

Брумерус открыл дверцу и, вылезая, сказал:

- Он меня знает! Я всегда заправляюсь здесь, когда езжу в Бернек, очень удобно. Сегодня утром я тоже был здесь.

Метцендорфер, которого все сильнее соблазняла «боргвард изабелла», наклонился влево, чтобы рассмотреть щиток с приборами. Он оперся рукой о сиденье водителя, с удовольствием проверив заодно упругость пружин, потрогал все правым указательным пальцем, нагибаясь то вправо, то влево, и наконец даже слегка нажал на рычаг скоростей. Он полюбопытствовал, сколько километров прошла эта машина, и удовлетворенно кивнул головой, увидев на счетчике цифру 13017.

Тут он встрепенулся от тихого качания кузова: обернувшись, он увидал, что Брумерус по обыкновению автомобилистов, любящих наполнять бак до краев, нажимает рывками на заднюю часть машины. Метцендорфер выпрямился на своем сиденье и увидел через левое боковое стекло, что Брумерус платит за восемнадцать литров бензина.

Потом Брумерус уселся, захлопнул дверцу. Этот звук тоже понравился Метцендорферу. В нем была какая-то приятная полнота, от него веяло благополучием. Мотор завелся бесшумно, Брумерус включил скорость. Рабочий, который предупредительно подошел к дверце, улыбнулся, довольный щедростью Брумеруса, и спросил:

- Подкачать, господин Брумерус?

- Спасибо! Все колпачки на месте! - ответил тот, отъезжая; он показал Метцендорферу, как силен его мотор, и, осторожно выруливая на автостраду, заметил: - Она меня понимает, молодчина! - И добавил: - Лучше всего, наверно, доставить вас в Байрейт по восточному шоссе?

- Очень любезно с вашей стороны! - ответил Метцендорфер и задумчиво прибавил: - Знаете, господин Брумерус, я, пожалуй, тоже куплю «изабеллу».

Брумерус широко улыбнулся и, кивнув, сказал:

- Поверьте мне, господин Метцендорфер, если уж я завожу какую-нибудь вещь, то на качество ее можно положиться. - Он нажал на педаль газа, задумчиво задрал подбородок и, вяло шевельнув веками, сказал:- Как и на качества фрау Маран!

Метцендорфер сжал узкие губы и ничего не ответил на это, так что до Байрейта спутники доехали молча.

10

Молчание царило и в расписном драндулете Грисбюля. Ассистенту, правда, хотелось многое обсудить с Гролем, но он помнил, что сзади сидит Маран, все в той же позе, уперев локти в колени и закрыв руками лицо - лицо обреченного. Может быть, Маран вообще не слышал их разговора, может быть, мысли его были так далеко, что он вообще не замечал ничего вокруг себя. Тем не менее, считал Грисбюль, одно неосторожное слово могло его насторожить и заставить прислушаться, а этого он, Грисбюль, хотел избежать. Поэтому он молча склонился над рулем и смотрел, как бежит навстречу машине дорога - серая, серая, серая, прерываемая лишь полыньями тумана, который постепенно сгущался, выползая из низин тонкими ручейками.

Знак объезда убрали, Грисбюль отметил это с удовлетворением: можно не снижать скорости. Он украдкой поглядывал на комиссара: Гроль, казалось, дремал. Голова его была опущена, на большие глазные яблоки легли морщинистые веки. Грисбюль невольно подумал: если бы у него случился разрыв сердца и у врача тоже… Катафалк! И тут же подосадовал на себя за такие неуместные мысли.

До самого Нюрнберга они не проронили ни слова. Уже наступила ночь. При свете, проникшем в машину сбоку, Грисбюль увидел, что Гроль поднял голову и приосанился. Но и после этого заговорил тот не сразу и заговорил не с ассистентом, а с доктором Мараном, правда не оборачиваясь. Под уличный шум, оглушавший их, он сказал очень ясно и громко:

- Сейчас мы доставим вас в следственную тюрьму, господин доктор. Вскоре вы будете выслушаны следователем. Теперь у вас есть возможность держать связь со своим адвокатом. Вы можете попросить его приехать к вам. Наша задача теперь только написать рапорт.

Чу #769;дная задача, подумал с неудовольствием Грисбюль и услышал, к своему изумлению, отчетливый ответ Марана.

- Понятно, господин комиссар. Хорошо.

Так и поступили; формальности были исполнены, Марана оставили в тюрьме, а Гроль и его помощник поехали к себе в учреждение, оба усталые, Грисбюль к тому же зверски голодный, что делало его обычно раздражительным и заставляло втайне проклинать свою профессию.

Он ехал теперь медленно, внимательно глядя по сторонам, но вдруг оживился: в веренице оставленных у тротуара автомобилей открылся просвет и он, торжествуя, вписался в него.

Гроль насмешливо спросил:

- Это, видно, тоже имеет отношение к общественному престижу - находить место для стоянки?

Грисбюль не удостоил его ответом. Он удалился, шагая, как на ходулях. Когда он вернулся, у него под мышкой был огромный пакет, который он бережно положил на заднее сиденье.

Комиссар молча смотрел, как выводил Грисбюль свою машину на проезжую часть улицы - задним ходом, держа одну руку на руле, повернув голову назад, почти акробатически. Видно, эти способности свойственны молодому поколению, следующее поколение с ними родится, а внукам этой молодежи будет в костюме космонавта так же уютно, как в старом драповом пальто; Гроль почувствовал себя безнадежно старым. Он закашлялся.

Как только Грисбюль завладел пакетом, у него сразу появились задор и энергия; с преувеличенной вежливостью распахнув перед комиссаром дверь их учреждения, он понесся вперед по лестницам, так что полы его расстегнутого замшевого пальто развевались; он перескакивал не меньше чем через две ступеньки и останавливался на площадках, чтобы подождать старика, который медленно переносил со ступени на ступень свое массивное тело.

В кабинете комиссар, хоть и ворча, позволил ассистенту помочь ему снять пальто, но мятое свое сомбреро он любовно повесил на крючок сам, думая при этом, что такой преданности всем этим юным грисбюлям все равно не понять: их привязанности хватает самое большее на то, чтобы взять в новую машину коврик из старой, а это то же самое, что срезать локон с головы умершей возлюбленной и прикрепить его к волосам новой очередной подруги. Он не знал, что его ассистент, который сейчас аккуратно выкладывал содержимое белого пакета на свой письменный стол, на самом деле относился к нему, Гролю, с трезвым и насмешливым уважением. Белый пакет выдал наконец свою тайну: на столе, приглашая полакомиться, громоздилась гора бутербродов - с копченой и вареной ветчиной, с яйцами и сардельками, с салями, швейцарским сыром, камамбером, паштетом, тунцом, лососиной и икрой, украшенных кружочками редиски, помидора, петрушки, соленого огурца, красного перца. Указывая на них комиссару гостеприимным жестом, Грисбюль уже сам что-то жевал - с волчьим аппетитом и явно довольный.

Тут Гролю и самому захотелось есть. Против собственного желания он улыбнулся ассистенту. Он сел в свое деревянное кресло, сгреб в сторону скопившиеся за день бумаги, прихлебнул противно холодного кофе из принесенной Грисбюлем фаянсовой чашки и сказал:

- Вы напишете рапорт, Грисбюль!

От хорошего настроения молодого человека не осталось и следа. Он ответил:

- Труп не опознан. Мы же не можем так прямо и сказать это следователю!

- Розыск, - возразил комиссар, - установит, кто это. Тут я спокоен. Кто-нибудь да знает его и не преминет объявиться, люди слишком падки на сенсации, чтобы молчать, они в таких случаях очень тщеславны, а это нам на руку. - Он подумал, откусил от бутерброда с ветчиной и заметил: - Не похоже, чтобы это был бандит и убийца или хотя бы просто грабитель!

- Нет! - решительно сказал ассистент. - Даю голову на отсечение, я этот тип людей знаю!

Гроль неодобрительно взглянул на него, доел бутерброд и воздержался от порицания.

- Остается еще один вопрос, - сказал Грисбюль, - как он попал на дачу?

- Через открытое окно, - небрежно ответил Гроль. - Ни подобранного ключа, ни отмычки мы не нашли, замок не был взломан, так что выскажите в своем рапорте предположение, что неизвестный влез в окно, которое нечаянно оставили открытым. - Он потянулся за следующим бутербродом. - И правда ведь, - сказал он, лукаво взглянув на Грисбюля, - трава под тем окном была порядком истоптана. Отдельных следов нельзя было различить.

- Но там же стоял Маран, когда выстрелил! - ответил помощник. - Вот он и истоптал траву!

- Верно, - согласился Гроль, - но почему вообще было открыто окно? При такой скверной погоде - зачем? Никакой нормальный человек не станет открывать окно в такое ненастье! И вдобавок еще этот, предположим, грабитель! Да, икра выше всяких похвал, и украшена мило! - Повертев бутерброд перед глазами, он снова взглянул на Грисбюля. - Нет, неизвестный забрался через окно, он оставил его открытым, чтобы через него же и вылезти, и Маран выстрелил туда! Это будет ясно любому следователю!

Грисбюль скептически посмотрел на него.

- Кроме того, - сказал комиссар, проглатывая последний кусок, - мы ничего больше не знаем.

Грисбюль снова указал на бутерброды приглашающим жестом, но Гроль помотал головой. Ассистент же продолжал жевать с прежней энергией, и Гроль молча дивился тому, какое количество пищи способен поглотить этот молодой человек, на худом теле которого болтался костюм и чей цвет лица казался таким нездоровым.

Грисбюль задумался, на лбу его появились глубокие поперечные складки, в сочетании с брехтовской прической они придавали его лицу особенно напряженное выражение.

- Но почему этому Биферли, - сказал он наконец, - позвонили так поздно? Через несколько часов после убийства! Это ведь надо объяснить в рапорте!

- Во-первых, - ответил Гроль, - мы этого не знаем, а во-вторых, положитесь хоть раз на старика! - Он наклонился вперед. - Верно, Грисбюль, здесь есть темные места: кто убитый? Как он попал в Бернек? Что ему нужно было на даче? Все это, спору нет, вопросы открытые.

Пожав плечами, он снова отвалился к спинке стула, даже закинул непринужденно ногу на ногу и стал смотреть, как молодой человек продолжает начинять себя бутербродами.

- Для дела как такового, - сказал Гроль, - все это несущественно. И следователь, и прокурор - люди опытные, а удовлетворить мы должны только их, и своим рапортом вы это сделаете. Ведь открытые вопросы существа дела не меняют. Речь идет вот о чем: Маран стрелял, Маран хотел убить, он в этом признается. Он признает, что владел и воспользовался автоматическим пистолетом «вальтер», калибр шесть тридцать пять. Завтра у нас будут данные вскрытия, я уверен, что выстрел был произведен из такого пистолета. Верно, он исчез, Маран ничего не смог сказать нам на этот счет, и сотрудники не нашли оружия. Объяснение: в панике Маран потерял его или бросил, а не все потерянное или брошенное отыскивается. Может быть, какой-нибудь прохожий, какой-нибудь хулиганистый мальчишка нашел его и спрятал. Раз есть признание Марана, то все это вещи второстепенные. И хотя Маран по неблагоприятному или счастливому - как вам угодно - стечению обстоятельств убил не того, юридический вопрос тут один: умышленное убийство или неумышленное? Все остальное выяснено, и за юридические тонкости пусть борется адвокат, а он, кажется, уже нашел общий язык с Брумерусом. Вот так! - Он положил обе руки на стол, наклонился вперед, приблизив к Грисбюлю свою могучую лысую голову, и посмотрел на него: - Что нам еще нужно? - спросил он. - Ведь прошли времена, когда служащие уголовной полиции не давали себе поблажек! Мы тоже чиновники, мы планомерно продвигаемся по службе, виды у нас небольшие, и бюрократизм торжествует. Нет, Грисбюль, если розыск доставит нам еще и фамилию убитого, а он ее доставит, все будут довольны: и следователь, и прокурор! - Он широко зевнул, прямо-таки разрывая челюсти, и лишь слегка прикрыл рот рукой; другой рукой он потер свою могучую голову. Проделав эти ритуальные действия, он покосился на свое сомбреро, решил подняться и, медленно двигаясь в сторону пальто и шляпы, сказал успокаивающе: - Не бойтесь, Грисбюль! Пишите наш рапорт. Дело выяснено!

Он влез в драповое пальто и со смесью отчаяния и нежности поправил сомбреро на голове.

Грисбюль съел все бутерброды. Он скомкал бумагу и со вздохом облегчения бросил ее в корзину.

Глава пятая

1

При первом знакомстве с Зеппом Метцендорфером, рыжеволосым адвокатом, любой принял бы его за рассеянного чудака, поручать которому юридическое представительство крайне рискованно. Как мог такой нескладный во всех житейских делах, такой забывчивый, такой подчас нервный и несобранный человек успешно построить защиту, где надо тщательно и точно предусмотреть каждый ход?

Думая о нем так, случайные знакомые ошибались. Коллеги Метцендорфера, а также судьи и прокуроры знали его с другой стороны. Они ценили его как блестящего оратора, чья защита всегда основывалась на глубоком знании дела, они неизменно восхищались его поразительной памятью, молча копившей второстепенные, казалось бы, события и замечания и лишь тогда ухватывавшейся за них, когда эти второстепенные подробности оказывались важными доказательствами, они никогда не посмеивались над его порой странными манерами, прекрасно понимая, что его несобранность, его забывчивость в быту - всего лишь следствие его чрезвычайной сосредоточенности на главном.

В тот вечер, когда Метцендорфер, обремененный этим каверзным делом, вернулся из Бад Бернека, он просмотрел у себя в конторе список заседаний, назначенных на следующий день. Перечень их оказался длинным, но дела были сплошь, как он, к своему удовольствию, установил, самые заурядные. Он стряхнул со лба редкие рыжие волосы, нажал кнопку зуммера и положил список на середину стола.

Появилась его секретарша, унылая пожилая особа, которую он прямо-таки любил, потому что работу свою она выполняла с величайшей добросовестностью.

Она остановилась и внимательно поглядела на него.

- Фрейлейн Гроссе, - сказал он, - завтра я не приду в контору. Мне надо поломать себе голову над делом Марана. Я должен найти какую-то линию. Сперва я думал, что это будет просто. Я убедился, что это не так просто. - Она ничего не ответила. Он ласково продолжал: - Мне пришлось, как вы знаете, оставить свою машину в Бернеке. Возможно, что я решу поехать за ней завтра. Будьте так любезны, соберите все документы по этому списку и передайте их моему заместителю. Это простые дела, все сводятся к отсрочке. Он разберется. - Метцендорфер помедлил: то, что теперь предстояло сказать, было ему неприятно. - И если бы вы согласились его известить… Вы же знаете, он не очень-то обрадуется.

Фрейлейн Гроссе это знала: чтобы ознакомиться с делами, заместителю придется пожертвовать вечерними, а то и ночными часами; первая его реакция бывала обычно бурной. Она сказала:

- Все сделаю, господин Метцендорфер.

Он посмотрел на нее с благодарностью.

- На вас я могу положиться, это прекрасно! - заметил он, и его слова обрадовали ее больше, чем если бы он преподнес ей букет красных или хотя бы желтых роз.

Немного позднее Метцендорфер сидел в своей квартире. Он остался холостяком. С женщинами, считал он, слишком хлопотно, они бы его отвлекали. Сейчас он мельком подумал о Маргит Маран и утвердился в своем мнении о них.

Он поднялся, достал из холодильника бутерброды, приготовленные, как обычно, его приходящей домашней работницей, вынул из буфета термос с черным кофе. Так ему было уютнее. Он сел за круглый курительный столик и стал читать бернекские протоколы, совмещая это занятие с ужином.

Протокол показаний Марана он изучал, вчитываясь в каждую строчку; на одном месте он вдруг остановился: машинально отпив кофе, он потер себе висок и уставился глазами в пространство, как будто увидел что-то диковинное в этой темной комнате, освещенной только настольной лампой. Он снова заглянул в протокол и закусил сбоку нижнюю губу.

Затем он поднялся, подошел к стенному шкафу, достал бумагу и карандаш и начал что-то чертить. Он пытался восстановить в памяти расположение дачи, калитки, окна, деревьев, кустов; он что-то поправил, явно недовольный своей работой, вздохнул, взял другой листок, набросал план комнаты, где произошло убийство. Этот план он заполнил предметами, которые помнил. Он искал что-то такое, что должно было там быть, но никак не мог восстановить это в своем воображении. Он снова взял протокол, снова остановился на том же месте, потом подумал: и это тоже возможно, и это тоже возможно - и снова покачал головой. Он вел себя, как рыба, которая клюнула на наживку и пытается освободиться; от каждой такой попытки крючок только вонзается глубже и причиняет ей боль.

В эту ночь Метцендорфер не спал; ему все мерещились невероятно громко скрежещущая гравийная дорожка и тело убитого.

2

Придя на следующее утро в свой кабинет, сняв драповое пальто и любовно повесив сомбреро, Гроль увидел у себя на письменном столе телеграмму со свеженаклеенной лентой. Он прочел ее, потер свою лысину, взял телеграмму, отворил дверь в кабинет Грисбюля и остановился в дверном проеме.

Помощник удивленно посмотрел на него, поднялся и почувствовал смущение, потому что комиссар только улыбнулся и даже не поздоровался с ним. Спрашивая себя, какую ошибку он, Грисбюль, мог допустить, молодой человек вдруг успокоился: наверняка ничего страшного нет, если Гроль так улыбается.

Наконец Гроль протянул ему телеграмму.

Грисбюль пробежал ее глазами и посмотрел на комиссара.

Лишь тогда тот сказал:

- Теперь вы можете писать ваш рапорт, Грисбюль. Мы знаем, кто убитый, а даму надо будет допросить дополнительно.

3

Чуть позднее перед дачей остановился черный «мерседес». Окно уже закрыли, это было хорошо видно через калитку.

Серая струйка сигаретного дыма задумчиво потянулась вверх из-за опущенного бокового стекла инад крышей машины сразу развеялась; дул сильный ветер, разогнавший туман и тучи.

Но все было по-прежнему мокро, стволы и ветки казались от влажности темными, а газон походил на гниющую губку.

Метцендорфер попытался определить, где должен был стоять убийца; он сверился с обоими своими набросками; на плане комнаты было обозначено положение трупа. Особенно широко, заключил он, окно открывать не требовалось, створки отворялись внутрь, пуля, следовательно, пролетела по комнате наискось.

Он мог только представить себе, что все произошло быстро. Когда Маран стрелял - а тот ведь сам сказал, что вел себя как убийца, - он должен был опасаться, что через полуоткрытое окно его преждевременно увидят на фоне сада. Никаких укрытий поблизости не было.

Метцендорфер вздохнул, стряхнул со лба жидкие рыжие волосы, спрятал эскизы в нагрудный карман и медленно поехал в сторону города. Ехал он медленно потому, что обдумывал следующий свой шаг. Было две возможности. Он откладывал решение. Он опять вздохнул, прибавил скорость и решил не отказываться даже от безнадежной попытки.

Инспектор Биферли принял его с чванной самоуверенностью. Он уже давно забыл о своих промахах и старался произвести впечатление удачливого криминалиста.

Сев на неудобный деревянный стул перед письменным столом, Метцендорфер вытянул свои длинные ноги, потер бедра руками, поросшими рыжими волосами, и сказал:

- Я пришел не вовремя, господин инспектор, я знаю! Работы у вас по горло! Это мне знакомо. Если я все-таки осмеливаюсь вам докучать, - теперь он бросил хитрый взгляд через стол, - то лишь потому, что ваши коллеги, возможно, упустили кое-что из виду в этом трагическом деле! Вообще-то, - добавил он подчеркнуто, - расследованием руководит комиссар Гроль, и отвечает, стало быть, он.

Биферли был хитрее, чем полагал Метцендорфер, и осторожнее; он сморщил лоб и поглядел на адвоката ничего не выражавшими глазами. Он явно хорошенько подумал, прежде чем ответил:

- Если вы можете сообщить нам какие-либо важные сведения, мы будем вам очень благодарны, господин Метцендорфер. Погодите, я велю все это сразу запротоколировать, так мы сэкономим время.

Он поднялся было, чтобы направиться к двери.

Метцендорфер поспешил унять его:

- Нет, нет! Я не то имел в виду. Сперва я хотел бы узнать… - Он решился выразиться яснее: - Я хотел бы попросить вас показать мне дачу еще раз.

Биферли ответил сразу:

- Нет!

Объяснять свой отказ он не стал.

Метцендорфер признал, что это ловкий ход: Биферли хотел заставить его выложить свои соображения. Но именно этого Метцендорфер не хотел делать, не убедившись, а убедиться опять-таки можно было, только если… Он криво усмехнулся.

- Жаль, очень жаль, господин инспектор! - пробормотал он и, словно бы уйдя в свои мысли, умолк, чем подсунул Биферли карту, с которой тот пошел.

Инспектор, выжидательно пяливший на него свои голубые глаза, постепенно пришел в беспокойство. Наконец он решился хоть как-то извиниться.

- Поймите, что без очень уважительных причин, без причин прямо-таки первостепенной важности я не могу удовлетворить вашего ходатайства. - Фраза вышла такая же напыщенная, как сам Биферли. Тот почувствовал, что она ему удалась, и напыжился еще больше. - Вы, господин адвокат, - продолжал он важно, - берете на себя защиту доктора Марана. На данной стадии еще не законченного расследования я, стало быть, обязан не допускать никаких действий, которые могли бы нанести ущерб разбору дела.

Адвокат, конечно, понимал: Биферли нарочно умалчивал о том, что дело давно ушло из Бернека. Инспектор, следовательно, уже ни за что не отвечал. Но Метцендорфер как раз на то и рассчитывал, что Биферли из тщеславия превысит свои полномочия.

Однако Биферли этого не сделал.

Опять возникла пауза.

Чтобы сохранить свой престиж, Биферли должен был заговорить снова.

- Но если бы вы, господин адвокат, могли указать мне… то есть совершенно неясно, например, зачем этот убитый явился на дачу!

- Послушать музыку! - мгновенно ответил Метцендорфер.

Биферли посмотрел на него как на сумасшедшего. Голубые глаза инспектора выкатились из орбит.

- Да, - сказал Метцендорфер вроде бы лениво, - есть такие маниакальные любители. Они охотятся за определенными пластинками. Мне рассказывали о подобных случаях! Любопытнейший феномен! Кстати, господин инспектор, вы не помните, какой марки радио на этой даче?

Тут у Биферли и вовсе голова пошла кругом.

- Радио? - спросил он. - Послушать музыку? Любитель пластинок? Неужели вы в самом деле думаете, что… «Грундиг»! Или, кажется, «Менде»? - Он покачал головой, досадуя на себя.

- Ах! - быстро сказал Метцендорфер и схватился за лоб, словно что-то забыл. - А где оно стояло?

Биферли растерянно поглядел на него и с усилием над собой сказал:

- Я не помню!

- Большое спасибо, господин инспектор! - любезно ответил Метцендорфер и, собрав свои длинные конечности, поднялся. - Вы очень мне помогли!

Он пошел к двери. У двери он обернулся.

Биферли, как побитый, повис в своем круглом кресле.

- Всего доброго! - сказал Метцендорфер и закрыл за собою дверь.

4

За дверью участка Метцендорфер остановился. Такой уверенности в своей победе, какую он изобразил, у него не было. Он пребывал в нерешительности, больше того, он признался себе, что боится следующего визита.

У него хватало воображения, чтобы представить себе теперешние чувства Маргит Маран. Говорить с ней сейчас было неприятно.

Направляясь к машине, он мельком взглянул вверх, на окна, но Биферли не было видно: того, видимо, сильно пришибло.

Он плелся на машине в противоположную городу сторону, медленно петлял по дороге, проходившей мимо виллы Марана, глядел по сторонам, но голые поля под бесцветным небом были безотрадны. Метцендорфер поставил машину вплотную к забору. Он отворил незапертую калитку и побрел вверх к дому, у которого был такой вид, словно его обитатели надолго уехали. Метцендорфер, не отдавая себе в том отчета, хотел выиграть время: он дольше чем нужно скоблил подошвы о ребра железной решетки для вытирания ног, опустив при этом голову и глядя в землю, как вдруг, к его удивлению и даже испугу, дверь бесшумно отворилась.

- Чего вы ждете? - спросила Маргит Маран голосом, который показался ему изменившимся, уже не способным задавать участливые вопросы, и такими же изменившимися показались ему ее глаза, которые глядели на него так, словно он какой-то неодушевленный предмет или, во всяком случае, не человек.

Он покачал головой, прошел мимо Маргит и молча снял пальто.

Потом они сели в те же кресла, где он и его друг сидели в ту ночь, и он подождал; но вопроса, как чувствует себя Маран и предпринял ли он, Метцендорфер, что-либо, - этого вопроса так и не последовало.

Маргит Маран просто молчала, словно ничего не могла изменить вопросами, словно вообще ничего не могла изменить.

Метцендорфер беззвучно вздохнул, улыбка ему не удалась: она получилась кривая, когда он, ничего лучшего так и не придумав, сказал:

- С Вальтером я больше не говорил. Но полагаю, что он в хороших условиях. - И так как она не взглянула на него даже мельком, а продолжала глядеть в пустоту, прибавил: - С Брумерусом мне удалось заключить, так сказать, военный союз, я… - и умолк, почувствовав, что упоминать это имя в такой связи бестактно. Он решился говорить без обиняков. Если то, что он скажет, прозвучит жестоко, ничего не поделаешь. В свое время Маргит Маран тоже не думала, какую боль причиняет своему мужу! - Я буду защитником. Поэтому я должен знать многое, во всяком случае больше, чем судья, и больше, чем прокурор. На каждый аргумент у меня должен быть контраргумент, а если их будет два, то тем лучше.

Женщина кивнула.

- Может быть, я покажусь вам грубым, - продолжал он, - может быть, мои слова вас ранят. Но нанесено столько ран, что нам уже не стоит считаться с такими вещами. Вы должны понять, фрау Маран, что для Вальтера вопрос стоит так: приговор или убьет его нравственно, или оставит ему проблеск надежды на будущее. Говоря проще, вопрос состоит в том, сколько лет придется ему провести в тюрьме - не думаю, что это будет исправительная колония.

Наконец она повернула к нему лицо. Оно было бледно, и губы были плотно сжаты.

- Вы, - спросил он отчетливо, - примерно сразу же после знакомства стали смотреть на Брумеруса как на, ну скажем, как на свою большую любовь?

Она молча кивнула.

- Вы не скрывали этого от Вальтера? Она помедлила. Потом сказала:

- Нет, какое-то время скрывала, я страшно боялась.

- Мужа или признания? - спросил он, отводя взгляд.

- Признания, - сказала она и прибавила: - Он был добр ко мне, всегда. - Она беспомощно подняла плечи. - У меня часто бывало такое чувство, что он хочет защитить меня. Он был старше, чем я.

- Так, - сказал Метцендорфер, - значит, признания. Это уже важно. А когда вы об этом сказали, вы думали о разводе?

- Когда сказала, не думала, - ответила она.

- А до того? - спросил он. - Или после того?

- Нет, до того, - сказала она.

- А почему потом - нет? - осведомился он.

- Брумерус сказал, что он не может на мне жениться.

Метцендорфер опять закусил губы. Он смахнул со лба рыжие волосы.

- А почему - нет?

- Я об этом не спрашивала, - отвечала она, - я не хотела спрашивать. Мне казалось это унизительным. Я принимала его таким, каким он был.

- Может быть, он женат?

- Я не знаю, - сказала она, и Метцендорфер почувствовал, что она сказала правду. - Об этом я его тоже не спрашивала.

- А Вальтер, - спросил он, - Вальтер никогда не говорил о разводе?

Теперь она помедлила, прежде чем ответила:

- Говорил. Несколько раз. Вначале. Точно не помню. Во всяком случае, он предоставил решать это мне.

Зная, что последует еще одно пояснение, Метцендорфер выжидательно промолчал.

- Понимаете, - прибавила она и снова уставилась в пустоту, - у нас были по-прежнему хорошие отношения. Мы могли обо всем говорить друг с другом. Эта сторона была как бы за скобками. Это словно бы не входило в нашу жизнь.

- Но ведь вы состояли в браке, - сказал адвокат.

- Да, - отвечала она, - мы были друзьями. - Она пожала плечами, - Больше я ничего не могу сказать. Мне и самой сейчас непонятно.

Метцендорфер задумался. Он провел рукой по лицу и сказал:

- Что именно, по-вашему, заставило Вальтера выстрелить?

Казалось, эти мысли были ей внове, казалось, они никак не давались ей. Она встала и подошла к окну. Не оборачиваясь, она сказала:

- Не ревность. Уже нет. Ведь прошло почти три года. Три года он со всем мирился. Да. Если сейчас задуматься… - Она запнулась. Вдруг она обернулась и очень быстро сказала: - Он узнал, что Брумерус не любил меня. Не знаю, как он это узнал, но узнал, и этого он не вынес. Он стал думать, что Брумерус… - Она снова запнулась на секунду, лицо ее дрогнуло, она сказала: - …что Брумерус использовал меня как вещь, как предмет. Тут он, наверно, и решился!

Метцендорфер не глядел на нее: он хотел облегчить ей этот разговор. Он слышал, как она вернулась, села, слышал, как она, теперь спокойнее, сказала:

- Когда именно это случилось, я не знаю. Не знаю также, долго ли он вынашивал это решение или оно пришло внезапно… Я этого не знаю. В других случаях он всегда все долго и тщательно обдумывал. Как было тут, я не знаю.

- Оставим это, - успокоил ее адвокат. - Пусть это скажет нам он сам, и его словам мы сможем поверить. Он человек искренний. Но вот что, - продолжил он, - хотелось бы мне узнать: каково было ваше действительное отношение к Брумерусу. - Он поспешно прибавил: - Ведь есть же самые разные виды любви - от духовного союза до всепоглощающей, почти безумной страсти.

Маргит Маран не ответила.

Разглядывая рыжеватые волоски на своей кисти, он сказал:

- Например, мне хотелось бы знать, о чем вы беседовали.

Теперь ответ последовал быстро:

- О пустяках. Иногда о газетных заметках. Иногда я рассказывала о работе мужа. Мы говорили… - она храбро подчеркнула: - да, мы говорили и о погоде. И о себе. Естественно.

- Рассказывал ли вам Брумерус и о своей работе? - спросил Метцендорфер.

- Нет, - ответила она, - он хотел выкинуть из головы все свои будничные дела.

Адвокат что-то пробормотал. Он спросил:

- А об искусстве? О литературе, может быть? Я видел там книжку…

Она перебила его:

- Да нет! Брумерус, по-моему, почти не читает. А книжка эта… я полистала ее, но она скучная. Иногда я читала еще детективы. Там. Легкое чтение. Только чтобы убить время. - Она пожала плечами и попыталась объяснить: - Брумерус был прав: он хотел там отдохнуть от дел. И это было, - она поискала точное определение, - это было как отпуск, как туристский поход, так… так мы вели себя, весело, беззаботно… - Она не нашла больше слов.

- Понимаю, - сказал Метцендорфер, - мне кажется, я вполне понимаю вас, сударыня! В кухоньке вы готовили какую-нибудь легкую закуску и красиво накрывали на стол, иной раз выпивали по стакану вина, танцевали, наверно…

Она удивленно посмотрела на него.

- Да, так оно и было!

- Да, - сказал он, - могу себе представить. - Казалось, его самого очаровала картина этой дачи. - И пластинки! - сказал он. - Вы танцевали под пластинки! Там был довольно большой выбор…

Она утвердительно кивнула и промолчала. Она явно вспоминала такие часы. Адвокат это почувствовал.

Но ему нужны были другие воспоминания, - воспоминания, о которых нельзя спросить напрямик, которые должны всплыть постепенно…

- Вы хорошо знали его пластинки? - спросил он.

- Да, - отвечала она, - все до единой! Каждую новую пластинку мы не раз проигрывали!

- Не помните, были ли там пластинки с чтением? - спросил он. - Кажется, я что-то такое видел?

Она удивленно вскинула глаза.

- Нет! Пластинок разговорного жанра у нас не было.

Она все еще говорит «у нас», отметил адвокат. Он махнул рукой и небрежно сказал:

- Ну так, значит, это была пластинка Армстронга или что-то подобное, там ведь и говорят.

- Да нет же! - возразила она почти резко. - Откуда вы это взяли?

Он вдруг вскочил с кресла, подошел к ней вплотную, наклонился и бросил ей в лицо:

- Или радио! Вы часто слушали радио? Может быть, танцевальную музыку? Или последние известия?

Она отстранилась, она подумала: подальше бы от него, он ведь сумасшедший, о боже!

- Там ведь вообще не было приемника! - крикнула она. - Что все это значит?

Она увидела, как он закрыл глаза, медленно выпрямился, услышала, как он сказал: «Ну вот!» - увидела, как он повернулся, прошел к окну и уставился в него. Она призналась себе, что ей страшно; ей стало вдруг холодно, как если бы она сидела в кресле нагишом, а всю комнату заполнил холодный осенний воздух. Она попыталась взять себя в руки, дышать спокойнее, совсем спокойно…

Тут она услыхала, как Метцендорфер, все еще глядя в окно, сказал: «Это мне надо было знать точно!»

Она увидела, как он, медленно повернувшись, спокойно подошел к ней, вытащил из нагрудного кармана листок бумаги, услышала, как он сказал: «Боюсь, что комиссару Гролю придется еще покорпеть над этим делом!» Он протянул ей листок.

- Прочтите! - сказал он. - Нет, - сказал он, - вот это место, обратите внимание на него!

Она прочла фразу, которую он отметил, перечла ее, покачала головой, недоуменно отвела глаза от бумаги…

На лице Метцендорфера было чуть ли не торжество. Он спросил:

- А как объяснит это комиссар Гроль, если в комнате не было приемника? И как вы объясните это, сударыня?

5

В это время Грисбюль писал черновик рапорта. Такой работы он не любил. Это ведь было простое перечисление фактов, давно установленных, вытекавших, в сущности, из приложений - вещественных доказательств и протоколов; никаких Америк открывать тут не нужно было, нужно было только вычертить, так сказать, карту страны, изъезженной уже вдоль и поперек. Что вскрытие не прибавило новых данных - в этом тоже после признания Марана не было ничего неожиданного. Входное отверстие подтвердило его показания. Грисбюль зевнул, глядя на пулю, аккуратно приложенную к акту. Как вещественное доказательство, она вместе с его рапортом отправится к следователю, и тот, точно так же, как он, Грисбюль, отметит: выстрел был произведен из автоматического пистолета «вальтер», калибр 6,35, каковой и принадлежал Марану.

Ассистент отодвинул от себя акт вскрытия и пулю и попытался найти тот казенно-сухой тон, который только и считает уместным суд. Помощнику было скучно.

Рядом лежала телеграмма,

Грисбюль дошел до того места, где надо было вставить данные о личности убитого. Он задумался. Потом пошел в комнату Гроля. Тот взглянул на него неприветливо.

- Господин комиссар, - Грисбюль старался быть особенно вежливым, чтобы не раздражать старика, чем-то, видимо, раздосадованного, - не подождать ли нам допроса горничной? Ведь она обратила внимание на наш розыск и узнала в убитом Альтбауэра. - Он посмотрел на телеграмму. - Если мы ограничимся этим, мы сможем дать лишь самые скудные сведения: Йозеф Альтбауэр, прибыл из Франции, уже не раз останавливался во франкфуртской гостинице «Майнау», безусловно, немец, совершающий деловые поездки, постоянного местожительства не имеет, предположительно баварец. Больше ничего отсюда не выжмешь. - Он помахал телеграммой.

- Достаточно! Вполне достаточно, Грисбюль! - проворчал комиссар. - Это все, что удалось узнать нашим франкфуртским коллегам. Больше никаких документов нет. Регистрационный листок опять не заполнен, это бедствие распространяется и портит нам жизнь! Но что еще, по-вашему, может сообщить нам такая девица? Она убирала номер, в лучшем случае приносила кофе или пиво, получала на чай…

Он пожал плечами. Он махнул рукой.

- Ах, это не наша забота! Для нашего рапорта достаточно того, что мы знаем! Если господин следователь увидит хотя бы фамилию, он уже будет доволен.

Грисбюль снова бросил мрачный взгляд на телеграмму. Что-то было не так, но что #769;, он не знал. Возможно, его просто сердило полнейшее равнодушие старика. Тому было достаточно, что убийца найден, остальное не интересовало его. А уж умышленное тут убийство или неумышленное - это как суд решит.

Грисбюль кивнул.

- Ну что ж… - сказал он и удалился, чтобы снова приступить к своей неинтересной работе.

6

Маргит Маран, стоя в дверях, смотрела вслед Метцендорферу, который, как ей показалось, более легкой, чем обычно, походкой шагал через газон к калитке.

Она еще не оправилась от удивления и, хотя Метцендорфер объяснил ей смысл своего открытия, все еще никак не могла понять, в чем тут дело. Она знала одно: был какой-то голос. Адвокат дал ей копию протокола, и место, на которое он указал, гласило: «Так оно, вероятно, и было, ведь я еще удивился, что он работает, не выключив радио. Передавали не музыку, говорил мужской голос. Я не помню, что он говорил…» Значит, муж услышал какой-то голос, прежде чем выстрелил. Но чей это был голос? Убитого? В таком случае в комнате должен был находиться кто-то другой, кому тот говорил. А если голос принадлежал этому другому? Значит убитому говорил что-то этот другой. Во всяком случае, в момент выстрела на даче должны были находиться два человека. Муж ошибся, решив, что включено радио, и Метцендорфер выявил эту ошибку с кошачьей ловкостью.

Теперь она по крайней мере поняла, почему он так странно вел себя, почему словно бы подкрадывался к ней, прежде чем сделал прыжок этим вопросом: он хотел быть уверен, что она не ошибется, не скажет наобум, не толкнет его на ложный, может быть, путь подозрения.

Результат был блестящий. Он получил доказательство, которого искал, и теперь он садился в свой черный «мерседес». Захлопывая дверцу, он высунулся и еще раз кивнул ей, но кивнуть ему в ответ у нее не было сил. Она чувствовала какую-то странную подавленность, у нее было такое ощущение, что теперь-то только и начинается решающий разговор.

Метцендорфер не делал ей никаких намеков, не вселял в нее никаких надежд; он заявил, что судьба ее мужа не зависит от того, сколько человек находилось на даче - один или два. Маран стрелял, и на поле боя остался мертвый. Но одно адвокат все-таки дал ей понять: если бы удалось найти этого второго, который словно бы растаял в воздухе, этого второго, к которому пока никакие следы не вели, то приоткрылись бы как-то причины, заставившие убитого оказаться на даче Брумеруса. Возможно, что стечение стольких роковых обстоятельств смягчило бы суд. Метцендорфер - на вираже горной дороги он еще раз увидел в зеркальце уменьшенную виллу и крошечную фигурку женщины в дверях, - Метцендорфер и сам-то воздерживался от далеко идущих выводов. Он любил ясность и поэтому испытывал теперь только известное удовлетворение. В протоколе фигурировал голос, происхождение которого до сих пор было ему неясно; теперь он знал, что, кроме Марана, на месте преступления находилось два человека и что голос этот принадлежал одному из них. Узнав, кто был второй, он, Метцендорфер, устранил бы следующую неясность. Такова и была его ближайшая цель.

Он собирался вернуться из Бернека в Байрейт. Но, выехав на автостраду, принял другое решение. Взглянув на часы на щитке приборов, он прибавил газу.

7

Комиссар Гроль внимательно читал рапорт Грисбюля, чтобы подписать его с чистой совестью. Грисбюль, напряженно сидевший возле стола Гроля, испытывал, как всегда в таких случаях, легкое смущение. Он и сам понимал, что смущаться глупо: Гроль отвечал за это дело, значит, ему и расписываться. Наверно, думал ассистент, виною тут его собственное честолюбие: ведь этак его, Грисбюля, не скоро заметят наверху.

Комиссар хмыкнул и поставил запятую. Это тоже рассердило Грисбюля: как будто он не умеет расставлять запятые. Но Гроль всегда что-нибудь да найдет!

Он не подозревал, что Гроль знает его мысли и нарочно придирается к мелочам, чтобы Грисбюль не заважничал и не разбаловался. Такие склонности у этого малого были, находил Гроль. Но он находил также, что читать его, Грисбюля, рапорты - сущее удовольствие. Они были ясные, четкие и излагали обстоятельства дела так, словно тот все видел своими глазами.

Выводя неподражаемо-витиеватое «Г», с которого начиналась его подпись, Гроль думал, что в следующем своем отчете отметит Грисбюля по заслугам; тут зазвонил телефон. Он недовольно поднял глаза и кивнул Грисбюлю на трубку.

Тот сразу прикрыл ладонью микрофон и шепнул комиссару:

- Метцендорфер! - Гроль не мог вспомнить, кто это, и Грисбюль добавил: - Адвокат Марана!

Комиссар надул щеки, выпустил воздух.

- Пусть приходит!

Вскоре в дверь постучали и вошел Метцендорфер; рыжие его волосы были растрепаны.

- Я хочу только… - сказал он, осекся, с опозданием произнес: - Здравствуйте! - не стал дожидаться ответа и продолжил, стоя теперь у самого стола Гроля: - Я хочу только обратить ваше внимание на то, что в момент преступления на даче было минимум два человека!

- Что! - воскликнул комиссар и откинулся в кресле. - Маран выстрелил, находясь внутри дома? А почему же газон…

- Чепуха! - прервал его Метцендорфер и тут же поправился: - Прошу прощения! Нет, Маран стрелял снаружи. Но в доме было два человека, мужчина и женщина или двое мужчин, это неизвестно. Говорил либо убитый, либо тот другой, если это был мужчина. Во всяком случае, радио там нет, а среди пластинок нет ни одной с чтением!

Критически разглядывая адвоката сбоку, Грисбюль вспомнил ту ночную сцену на автостраде, когда Метцендорфер судорожно шарил в своей машине: вполне возможно, решил ассистент, что этот на вид такой рассеянный человек просто не в своем уме или по меньшей мере бывает в состоянии невменяемости.

Грисбюль пытался угадать, что думает Гроль, но тот сидел с непроницаемой физиономией.

Затем, после паузы, показавшейся ассистенту бесконечной, комиссар спокойно сказал:

- Я этого не понял, господин Метцендорфер, вы уж простите. Придется вам объяснить мне это подробнее.

Он повернулся к ассистенту:

- Грисбюль, будьте добры, принесите стул.

Затем Метцендорфер сел и, держа протокол в руке, указал на известное место. Он дал прочесть его Гролю, дал прочесть Грисбюлю и после этого объяснил все самым подробным образом.

- Что вы теперь скажете, господа? - спросил он наконец.

Грисбюль благоразумно промолчал. А Гроль ответил:

- Боюсь, что вы придаете этому слишком большое значение, господин адвокат. Я вам скажу - почему, и я мог бы сказать вам это и по телефону.

Он взглянул на пыльные окна, подосадовал на такую неопрятность, постучал по столу пальцами, посмотрел на Метцендорфера и сказал:

- Понимаете, Маран все равно виновен! Для нас не имеет значения, кого он убил! И подглядывал кто-нибудь или не подглядывал - бог ты мой, разве это меняет суть дела? - Гроль заметил, что Метцендорфер готов возмущенно протестовать. Опережая его, комиссар сказал: - Само собой разумеется, мы пойдем по этому следу. Но боюсь, что мы только повредим вашему клиенту, если не закроем дело в части, касающейся его. Следствие может затянуться на несколько месяцев. Что мы знаем об этом втором человеке? Ничего. Какие у нас данные для официального розыска, какое вообще основание для розыска, что может он дать?

- Все равно надо что-то делать! - возмутился адвокат.

- Пожалуй, - медленно сказал Гроль, - мы попросим через печать, чтобы неизвестный явился в качестве свидетеля. - Он пожал плечами: - Согласен, шансы на успех тут невелики…

- Равны нулю! - перебил его Метцендорфер.

- Возможно, - сказал Гроль. - Но у вас есть идея получше?

Адвокат промолчал.

- Значит, так и действуйте, - обратился Гроль к ассистенту. - А в рапорте надо высказать предположение… - он выпятил нижнюю губу и заключил фразу: - …что этим вторым мог быть тот, кто позвонил Биферли, помните, кто сообщил ему об убийстве. Понятно, что он не пожелал называть себя! Я считаю, что дело становится еще яснее, чем до сих пор! Теперь мы знаем даже, почему позвонивший остался неизвестен, знаем, что он был сообщником убитого. - Гроль был, казалось, доволен. Подумав долю секунды, он прибавил: - Кроме того, вот и ответ на загадку - как приехал убитый на дачу! На машине неизвестного, само собой разумеется. - Он улыбнулся и придал своему лицу печальное выражение. - Жаль, - сказал он, - очень жаль, Грисбюль. Но эту часть рапорта придется вам написать заново!

8

Мчась по шоссе к дому, Метцендорфер признался себе, что его усилия не имели того успеха, на какой он надеялся. Что он выиграл? Почти ничего. В момент преступления на даче находилось второе лицо. Это лицо не опознано. Фамилия убитого установлена. Но что им обоим нужно было на даче, так и неясно.

Комиссар Гроль отказался вникать в эти вопросы. Метцендорфер, всецело сосредоточившийся на них, сначала разозлился на Гроля. Вопреки своему обыкновению он перед уходом наговорил комиссару много нелестных слов. Но по дороге он еще раз обдумал эту сцену и против собственной воли пришел к заключению, что доводы комиссара были убедительнее, чем ему, Метцендорферу, хотелось признать.

Ведь в самом деле, что он выиграл бы, если бы удалось узнать, зачем пожаловал на дачу этот Йозеф Альтбауэр? Что он выиграл бы, если бы удалось опознать это второе лицо? Пожалуй, ничего. Ведь факт оставался фактом: Маран выстрелил, и человек погиб. Тут ничего не изменилось бы, даже если бы на даче находилась многолюдная компания!

Напротив, размышлял Метцендорфер, при нынешней ситуации он может дать себе больше воли в своем выступлении перед судом! Разве нельзя изобразить Альтбауэра этаким взломщиком, вором, преступником, который вкупе со своим трусливо сбежавшим сообщником собирался ограбить дачу Брумеруса, а может быть, совершить и другие кражи? Более того, разве нельзя вообразить, что дача должна была стать базой для дальнейших налетов? Кто помешает ему - коль скоро этот второй так и не будет опознан - утверждать, что один из них угрожал Марану? Или хотя бы что Маран почувствовал угрозу? Это прозвучало бы вполне правдоподобно.

Впрочем, он сразу же усомнился в том, что Маран поддержит подобные утверждения; того охватило какое-то «бешенство незапирательства», как это называл Метцендорфер. Но тут адвокат полагался на свое мастерство: он сумеет представить дело в нужном свете и объяснить, почему Маран упорно стоит на том, что действовал не в порядке защиты. Маран, скажет он, не хочет никаких поблажек, он хочет полностью, без уверток, ответить за свой поступок, взять всю вину на себя; такие случаи хорошо известны специалистам-психологам. Аномалия, что и говорить. Но она-то как раз и свидетельствует о том, что в момент преступления его подзащитный был не совсем в здравом уме и твердой памяти, что налицо, стало быть, смягчающие обстоятельства.

Он увлекся, он видел свое выступление перед судом, с его губ беззвучно слетали слова. Он сейчас целиком ушел в роль, играть которую было еще не время. И этим он подкрепил мнение Гроля - оставить без внимания все, что может лишь осложнить дело, отвлечь от его достаточно ясной сути.

А в эти же минуты - адвокат, разумеется, о том не подозревал - Грисбюль перешел к открытому неповиновению. Он, насупившись, встал перед Гролем и сказал:

- Господин комиссар! Я еще раз тщательно просмотрел всю свою писанину. Я, конечно, мог бы дополнить ее несколькими новыми фактами и покончить с рапортом. Но совесть моя была бы нечиста. Это я должен вам заявить!

Гроль откинулся в кресле и посмотрел на своего ассистента. Сначала он вообще не понял, что тот имеет в виду; уразумев, в чем дело, он решил приписать все строптивости «нынешней молодежи». Он попытался мягко улыбнуться.

- От вас не требуют чистой или нечистой совести, Грисбюль, - ответил он, - от вас требуют криминалистических фактов.

Он склонился над своими бумагами, считая, что с этим делом покончено, но опять услыхал голос Грисбюля:

- Как раз в отношении фактов у меня и нечиста совесть.

Терпение Гроля иссякло. Он хотел избавиться от этого дела, у него не было желания взваливать на себя напрасный труд: служба научила его, что он только прогадывает, если выходит в своих расследованиях за пределы безусловно необходимого. Гроль помнил, какой он получил нагоняй, когда, занимаясь делом об изнасиловании Изольды Райзингер, обнаружил в комнате девушки отпечатки пальцев, обнаруживать которые вовсе не следовало: его шефу дано было на этот счет конфиденциальное указание. Огромных усилий стоило тогда скрыть некое имя, уже привлекшее к себе внимание прессы. И его, Гроля, очередное повышение не состоялось. Он поклялся в тот раз, что будет сдерживать свой профессиональный азарт.

Возможно, конечно, что убитый был просто мелкий воришка, из тех, что не погнушаются и белье с веревки стянуть; тогда никому до него не будет дела, но тогда нет и смысла продолжать расследование. Его сообщник - или сообщница, все едино, - который также находился на даче, в этом случае тоже не стоит того, чтобы тратить на него время.

Гроль считал эту версию убедительной, хотя и признавался себе, что для проникновения на дачу могли быть и другие мотивы - какие, он не знал. Но при любых других мотивах он тем более должен вести себя осторожно. Один раз ему уже заткнули рот!

Так или иначе, Маран - убийца. Симпатичный он человек или нет - это на него, Гроля, влиять не должно. Его задача - накрыть преступника. Это сделано. О чем тут еще размышлять? Он посмотрел на кипу бумаг, что лежала перед ним слева: все дела, еще не расследованные, но требующие расследования, - требующие, чтобы он, Гроль, во имя справедливости, расследовал их. Резче, чем сам того хотел, он сказал:

- Вы напишете рапорт, Грисбюль, и дело с концом! - И добавил, поскольку молодой человек молча и с вызовом во взгляде все еще стоял перед его столом: - Это приказ!

Грисбюль нерешительно посмотрел на его бумаги, потом повернулся и побрел к двери. Отворил ее.

Комиссар, демонстративно уткнувшийся было в документы, невольно поднял глаза.

Грисбюль, не глядя на него, сказал:

- Принудительную работу я, к сожалению, делаю плохо. - И добавил: - Держу пари, что с этим делом вы еще намучаетесь!

9

Когда бесшумный лифт поднимал Метцендорфера к его маленькой квартире на девятом этаже, адвокат мысленно все еще держал речь перед судом. Свои доводы он находил резонными, и если сначала отказ Гроля его рассердил, то теперь он его даже радовал. Но в тот миг, когда лифт, слегка щелкнув, остановился, какое-то звено в цепи его, Метцендорфера, умозаключений сломалось. Адвокат, к своему ужасу, вспомнил: Маран все равно останется убийцей - независимо от того, сколько лет просидит в тюрьме. Его другу теперь никогда не смыть с себя этого пятна.

Ничего не видя вокруг себя, он повесил в крошечной своей передней пальто и шляпу. Ничего вокруг себя не замечая, он прошел в комнату и посмотрел в окно. Ничего не воспринимая, он глядел с девятого этажа на букашек-пешеходов и на гонку игрушечных автомобилей.

Он слышал голос - довольно громкий, как значилось в протоколе, радиоголос, который читал, вероятно, экономический бюллетень. Но принадлежать этот радиоголос мог только живому человеку, и этот живой человек был свидетелем, когда грянул выстрел, приглушенный серым колышущимся занавесом проливного дождя.

Но какая польза ему от свидетеля, если он и найдет его? Там лежал труп, там лежал убитый, а стрелял-то ведь его, Метцендорфера, друг.

Победительно-яркие гирлянды его воображаемой печи перед судом запылились и потускнели; ее фразы больше не радовали его и уж подавно не опьяняли; в стакане, который он поднес к губам, вина не было. Такова уж была ого особенность - упираться во что-то одно и за этим забывать все другое; он прислушался к радиоголосу, а голос-то, оказалось, принадлежал живому человеку. Никто этого не предполагал. Теперь он уставился в этого человека, но не видел его, не знал, стар он или молод, мужчина он или женщина. Этот человек мог бы по меньшей мере сказать, как и почему оказался убитый на даче, чего он там искал и нашел ли то, чего искал.

Метцендорфер покачал головой, глядя на игрушечные автомобили в ущелье улицы: видимо, не нашел, поскольку Брумерус при осмотре дачи ничего не хватился. Во всяком случае, он не сказал, что чего-то недостает, а зачем бы ему об этом умалчивать?

Мне надо бы знать, думал Метцендорфер, кто убитый, чего он хотел; я мог бы и утаить от суда эти сведения, окажись они неблагоприятны для Марана; Гролю на все это решительно наплевать!

Он почувствовал тупую боль в висках, всегда предвещавшую мучительную мигрень; по опыту он знал, что таблетки тут не помогут, да и не любил он лекарств. Он отошел от окна к середине комнаты, разделся, прошел в закуток с душем и окатил себя самой горячей водой, какую только мог вытерпеть. Кожа его покраснела. Он долго стоял под струями, от которых шел пар, с поднятыми руками и не думал вообще ни о чем. Потом вдруг рывком повернул рычажок: обдавший его холод, как он и надеялся, дал ему нужную встряску. Тупая боль в висках сразу прошла.

Метцендорфер вытерся, оделся; теперь он знал, что ему делать, принесет ли это успех или нет. Он сделает это хотя бы для того, чтобы вернуть себе спокойствие.

Он сжал тонкие губы и стал думать, поехать ли ему на машине или поездом. Машина даст ему большую свободу передвижения, но, если он попадет в затор, ждать надо будет, чего доброго, битый час, поезд, в сущности, удобнее. Можно развалиться в кресле и думать, глядя на пролетающие телеграфные столбы и на бесконечное мельтешение проводов. Все же он решил отправиться на машине. Он сможет податься туда, куда потребует обстановка. А выедет он поздно вечером, когда движение на шоссейных дорогах утихнет. Правда, грузовики, грохот которых он слышал уже сейчас, будут ему сильно досаждать, но времени они у него не украдут.

Он позвонил к себе в контору и, как только услышал ровный, спокойный голос своей секретарши, сразу, несмотря на предстоявшую экскурсию, окунулся в привычную атмосферу буден. Этот голос звучал так терпеливо, он звучал так, словно ничего не изменит его и через пятьдесят, и через сто лет. Он попросил ее передать его заместителю, что он заболел. Он почувствовал удовлетворение, услыхав в ее тоне тревогу. Он не отказался от своих слов. Ему предписан покой, объяснил он, ничего страшного, но ему необходим покой, необходимо передохнуть хотя бы неделю. Пусть она распоряжается всеми делами, имея это в виду. Его доверие радовало ее, как собаку ласка хозяина, он это знал. И он знал, что может на нее положиться.

Свои вещи он собрал в чемоданы очень умело и аккуратно.

В восемь вечера он выехал навстречу событиям, о которых ничего не знал и которым удивился бы.

Глава шестая

1

Когда Метцендорфер при сером свете раннего утра подъезжал к Франкфурту, в ушах его стоял грохот грузовиков, непрерывно проносившихся мимо него слева. Его глаза устали от непрестанного мелькания двойной цепи притушенных фар и от стаккато дорожных знаков на правой обочине.

Он все время держал 70, хотя это и было опасно: машины сзади ехали с предельной скоростью и то и дело врывались слева в гремящую цепь; красные огни сзади и спереди прорезали мрак лихорадочным пунктиром. Метцендорфер не заражался этой судорожной торопливостью. Он видел однажды машину, которая шла на скорости 100 и смяла опору электропередачи, как клочок фольги; с тех пор он пребывал в каком-то противном и нелепом страхе перед быстрой ездой, хотя знал, что такая же участь может постигнуть его и при умеренной скорости. Во всяком случае, он облегченно вздохнул, увидав в серой утренней мути плоский, широко раскинувшийся силуэт города. Не зная, где находится гостиница «Майнау», он съехал на какое-то ответвление к Франкфурту и свернул к ближайшей бензоколонке. Там было еще пусто, заправлялся только один автопоезд.

Он вылез из машины, все тело его болело. Он сделал небольшую пробежку, потянулся, глубоко вдохнул влажный воздух и с силой выдохнул серое облачко.

На плане города гостиницы были обозначены; он нажал нужную кнопку, и одновременно с надписью «Майнау» загорелся знак, что мест в этой гостинице нет. Он запомнил дорогу и поехал туда. Гостиница «Майнау» оказалась одной из тех, что обязаны своим появлением ярмарке, международным конгрессам и Паульскирхе. Это был старый доходный дом, перестроенный каким-то находчивым архитектором. Метцендорферу не пришлось робко искать места для машины. Задний двор был переоборудован в стоянку.

Дальше все пошло своим путем, давно знакомым Зеппу Метцендорферу: на вопрос, есть ли свободные номера, ночной портье ответил хоть и вежливо, но отрицательно и при этом сосредоточенно осмотрел приезжего. Он оценивал его. Десятимарковая купюра развязала ему язык и заставила его пожаловаться на переполненность, из-за которой приходится, увы, отказывать даже постоянным клиентам, если те прибывают, не предупредив об этом заранее. Вторая такая же купюра заставила портье извлечь список номеров; он стал глубокомысленно изучать его.

Метцендорфер терпеливо ждал. Он знал, что не вправе никого здесь расспрашивать; он здесь гость и должен уповать на свою удачливость. Портье наморщил лоб и поднял глаза. Разве что господин удовольствуется одноместным номером на пятом этаже, правда только с душем, и лифтом нельзя пользоваться, его туда подвести не удалось. Метцендорфер удовлетворенно кивнул. Возбуждение, пригнавшее его сюда, внезапно прошло; он так устал, что едва держался на ногах.

Комната наверху была кособокая; из окна были видны крыши стоявших во дворе машин. Метцендорфер быстро разделся, кое-как помылся, лег, свернулся калачиком по своему обыкновению и, уже засыпая, подумал: Трициус ее фамилия, Джина Трициус…

2

Ему снилось, что он лежит где-то в поле, без укрытия, а над ним сухо строчит пулемет. Спрятаться некуда, и он с ужасом понимает, что через несколько секунд в него попадут и он умрет жалкой смертью.

Он проснулся, почувствовал, что мокрая от пота куртка пижамы прилипла к спине, попытался, как привык дома, встать с правой ноги, наткнулся на что-то и сообразил, что находится в гостинице «Майнау» и кровать прислонена к стене правым боком. Он смущенно повернулся, посмотрел на часы, узнал, что уже без десяти одиннадцать, и тут услыхал почтительно тихий стук в дверь. Потом наступила пауза, словно кто-то прислушивался, а затем до него донеслись звуки осторожно удаляющихся шагов.

Метцендорфер накинул халат и приотворил дверь. Он увидел горничную, молодую, стройную особу; теперь она, улыбаясь, обернулась к нему: милое, заурядное лицо, он обратил внимание только на выбритые, подведенные брови, косо поднимавшиеся к вискам. Она несла пылесос, явно занятая уборкой этого этажа, и, вероятно, никак не думала, что кто-то еще спит. Метцендорфер что-то пробормотал в ответ на ее приветливо-немую улыбку, вернулся и оделся.

Когда он выходил из своего номера, девушка уже убрала соседний и приглаживала ладонью подушки. Метцендорфер остановился в дверях, посмотрел на нее, вспомнил некую фамилию и, оправдываясь, сказал:

- Я приехал сюда рано утром.

- О, - сказала она, - ничего. - И деловито прибавила: - Завтраки на втором этаже.

- Большое спасибо, - ответил он. - Мне и правда хочется есть. - Помедлив, он решил двинуться прямо к цели. Он сказал: - Я ищу здесь одного знакомого.

Это, казалось, не вызвало у нее особого интереса. Она склонилась над кроватью.

- Некоего господина Альтбауэра, - прибавил он.

Она выпрямилась и пристально посмотрела на него.

- Вот как, - сказала она растерянно, - господин Альтбауэр! Разве вы не знаете? Его же застрелили, убили. - Она пожала правым плечом. - Где-то там на юге, в Баварии, в Бернеке.

У Метцендорфера сложилось впечатление, что она ни разу не бывала в Баварии: она говорила о ней так, как говорят об Австралии. Он сделал полшага в глубь номера; слабо улыбнувшись, он сказал:

- Вы правы. Я это знал. Вы случайно не фрейлейн Трициус?

Не успел он это произнести, как она заняла оборонительную позицию и замкнулась.

- Ах так! - сказала она, растягивая гласные. - Вот оно что! Вы это знали! Зачем же вы спрашиваете? Что это значит?

Метцендорфер ответил не сразу: он, не торопясь, рассматривал девушку. Ничего особенного в ней нет - так ему показалось; у нее хорошая фигура - она это знает и умеет этим пользоваться, и лицо у нее милое - и это она тоже знает, но такими же достоинствами обладают тысячи девушек, и ничего примечательного тут нет. Идеал ее, несомненно, какая-нибудь киноактриса, это неинтересно. И прихотливо подведенные брови тоже ничего не означают, они служат лишь броским и оригинальным отличием, больше ей нечем блистать.

Только холодная сдержанность серых глаз говорила ему, что она давно раскусила игру, в которую с ней обычно играют, что ставки она делает умело, что она готова продать все, кроме одного-единственного, а за это ей нужно предложить многое, цену она установила сама.

Что ж, Метцендорфера интересовало не это. Он любезно улыбнулся, извлек из кармана пятидесятимарковую бумажку, протянул ее девушке (но она не взяла ее) и сказал:

- Мне очень нужно узнать кое-что о господине Альтбауэре.

Она ответила холодно:

- Можете не тратиться. Я ничего не знаю о нем, кроме фамилии. Обо всем этом я уже далаофициальные показания.

- Кроме того, - сказал он, - вы знаете, что он здесь жил.

- Ночевал, - поправила она его.

- И что он не раз останавливался в этой гостинице, - добавил Метцендорфер.

- Это он сказал, - возразила она.

- И что он приехал из Франции, - прибавил он.

- И это тоже он сказал, - отпарировала она.

Метцендорфер, задумавшись, поглядел в сторону, криво улыбнулся и заметил:

- И все это он вам рассказал, когда вы убирали его комнату.

Он не поставил после своих слов вопросительного знака.

Побить ее было нелегко. Она сказала просто:

- Он был очень разговорчив. - В ее устах это слово прозвучало как-то неестественно.

Метцендорфер промолчал. Возникла пауза.

Вдруг девушка нагнулась к пылесосу, схватила его и направилась к двери, но там, не сходя с места, стоял Метцендорфер.

- У меня еще много работы, - сказала она четко и с дерзкой вежливостью прибавила: - Будьте любезны, пропустите меня!

Он снова посмотрел на нее: она стояла почти вплотную к нему и глядела ему прямо в глаза.

- Я не хочу играть в кошки-мышки, фрейлейн Трициус, - сказал он. - И не хочу ссориться. Я не из уголовного розыска, я адвокат. Я не могу требовать от вас информации, я могу только просить вас дать мне ее.

От него не ускользнула почти незаметная перемена в ее глазах: если до сих пор во взгляде ее видна была холодность, расчетливость, готовность к бою, то теперь в нем показалась доля участия. Как далеко пойдет это участие, он не знал, оно могло и снова угаснуть. Девушка нерешительно глядела на пылесос, который все еще держала в руках. Метцендорфер сказал:

- Я знаю, задерживать вас больше нельзя. Я хочу предложить вам поужинать со мной, и, если вы согласны, мы побеседуем там или в другом месте.

Серые глаза ее холодно блеснули.

- Нет, - сказала она коротко. - Рассказывать мне нечего.

- Возможно, - уступил он, - и все-таки, фрейлейн Трициус! Даже если бы вы только описали свое впечатление от него, это уже могло бы помочь мне. - Он не стал медлить и сказал напрямик: - Я защитник убийцы.

Она уставилась на него, сперва растерянно, потом с пробуждающимся интересом: Метцендорфер чувствовал, что в эти мгновения он становится для нее сенсационным событием, - вот чем нужно было воспользоваться.

Она вдруг поймала себя на несобранности. Она словно бы сама схватила себя за плечи и встряхнула себя. Она прищурилась, как бы что-то подсчитывая:

- Будь вы хоть сам господь бог или сам дьявол - все равно нет! Не хочу!

Метцендорфер понял, что теперь он уже ничего не добьется, ему было ясно, что любая новая попытка переубедить ее только усилит ее отпор. Он отошел от двери и, когда девушка проходила мимо него, вежливо сказал:

- Как вам угодно, фрейлейн Трициус. Что Альтбауэр был человек разговорчивый, даже это мне было полезно узнать.

Она прошла мимо него. Он проводил ее взглядом: она направилась к следующему номеру, достала из кармана передника ключ и отперла дверь.

Он повернулся и пошел к лестнице. На лестничной площадке было зеркало. И в этом зеркале он увидел, как девушка стоит, положив руку на ручку двери, и как-то странно глядит ему вслед.

Она явно не видела, что он за ней наблюдал.

3

Убивать время Метцендорфер был не мастер. Он был не из тех, кто ходит в кино, только чтобы скоротать час-другой. Дара слоняться по пассажам и глазеть на витрины у него не было. В этот день он досадовал на то, что не обладает такой способностью. Он побродил по улицам, очутился, к своему ужасу, снова на том же месте, побрел дальше, радуясь, что хотя бы дождя нет, зашел в кафе, удивился, что так скоро опорожнил чашку, взялся за газету, но отбросил ее, поймав себя на том, что нелепым образом углубился в колонку «Брачные предложения». За обедом ему пришлось сдерживать злость на официанта, который обслуживал его быстро и четко и тоже отнял поэтому слишком уж мало времени.

Он размышлял о себе, о своей жизни и нашел ее серой, как этот хмурый осенний день, светлыми пятнами в ней были лишь редкие поездки к его другу Марану, хотя он, Метцендорфер, даже не знал, считал ли и тот их отношения настоящей дружбой или всего-навсего этаким затянувшимся однокашничеством. У него, ровесника Марана, не было особых похождений, и ему никогда не пришло бы в голову жениться на такой молодой женщине. Истинной его отрадой были его речи на процессах, полные неожиданных, дерзких и на вид каверзных, но всегда юридически безупречных подвохов для судей и прокуроров, и ради этих речей он часами корпел над кодексами, комментариями, решениями имперских и федеральных судов.

Он остановился у витрины, украшенной воротниками мэй, которые его совершенно не интересовали, и застыл перед ней; теперь ему нужно было найти ответ на вопрос, чем может мужчина среднего возраста, с жидкими рыжеватыми волосами, не отличающийся смелостью, ничем не выдающийся, без броского автомобиля и с довольно скромным доходом, - чем, стало быть, может столь заурядный мужчина добиться от такой девушки, как эта Джина Трициус, чтобы она сказала ему больше, чем собиралась сказать.

Он отвернулся. Он покинул воротники мэй, так и не разгадав секрета. Он побрел дальше по серым улицам, зная, что ему придется положиться на волю случая. Эта мысль вызывала у него неприятное ощущение в желудке: ведь он, Метцендорфер, обычно готовил свои великие подвохи во всеоружии комментариев и выкладок.

Единственное, что ему удалось, - это выведать за завтраком у официанта расписание дежурств, но считать это успехом, по мнению Метцендорфера, было просто смешно. Куда важнее было его поражение: ведь его напрасная манипуляция с пятидесятимарковой бумажкой казалась ему поражением. Теперь он знал, что предложил слишком низкую цену, и знал, что деньгами ему не открыть этот умело накрашенный ротик. А в том, что этот ротик может сказать больше, Метцендорфер был убежден. Он видел лицо убитого, оно запечатлелось в его памяти; молодые люди этого типа не «разговорчивы», что бы ни утверждала девица.

Он неслышно вздохнул, посмотрел на часы и поплелся в гостиницу. Он не пошел к себе в номер, а направился во двор и сел в машину. Он завел ее и, то увеличивая, то уменьшая подачу газа, прогрел мотор; но все это делалось лишь для того, чтобы убить время.

Наконец он включил передачу, медленно провел машину через ворота, осторожно протолкнул черный ее нос сквозь толпу на тротуаре, пропустил проезжавшие мимо машины, сразу приметил удобный просвет в ряду автомобилей, стоявших на противоположной стороне улицы, и вписался в него.

Мотор продолжал работать, а Метцендорфер спокойно откинулся на спинку сиденья и скрестил на груди руки. Он внимательно смотрел в зеркальце. Люди и вещи были видны как в перевернутый бинокль; Метцендорфер впервые заметил это сходство, и ему подумалось, что десятки лет он так вот глядел в зеркальце - ведь судьбы отдельных людей никогда глубоко не задевали его, да и судьбы народов тоже: он облегчал себе жизнь, он смотрел на них сквозь призму своих кодексов.

Только на своего друга Марана он глядел по-другому, и поэтому-то он сейчас и сидел здесь, досадуя на свою довольно дурацкую роль сыщика-соглядатая, которая так не подходила к нему и в реальность которой он, в сущности, никогда не верил.

В этот момент девица вышла из подворотни - изящная, кокетливая, хорошенькая, несколько, пожалуй, нагловатая на вид из-за подведенных к вискам бровей, во всяком случае, неприступная, если захочет быть неприступной. Она посмотрела направо, налево, словно ждала кого-то, но, возможно, это была просто привычка: она тут же смешалась с толпой, шагая на каблучках той походкой, при которой у всех девушек непременно натягивается на бедрах короткая юбка.

Метцендорфер осторожно вывел машину задом из ряда, успел развернуться, не потеряв из виду Трициус, и поехал за ней. Поравнявшись с ней, он посигналил.

Она взглянула на него, и, хотя сразу же отвернулась, Метцендорферу показалось, что она изменила темп.

Теперь это имело значение для Метцендорфера. Наконец он пристроился к потоку машин, которому до сих пор был помехой, и, не делая больше никаких знаков девице, просто ехал вперед, покуда случай снова не подкинул ему просвета на стоянке.

Метцендорфер вылез из машины и стал в ожидании у радиатора. Стряхнув со лба жидкую прядь рыжих волос, он чуть устало глядел на людскую массу, которая словно бы катилась мимо него по булыжной мостовой.

Наконец он увидел девушку и по решительности, с какой она наперерез толпе повернула к нему, понял, что его-то она и ждала у подворотни. Она не хитрила, не увиливала, не притворялась, что не заметила его и что удивилась, услыхав его оклик.

Он выбрал такую же линию поведения, отошел от радиатора, пропустил ее вперед, открыл заднюю дверцу, дал ей сесть, сел за руль и поехал. Все это произошло без слов, как будто они заранее договорились, и Метцендорфер не верил глазам своим. Он старался не показывать ни малейшего любопытства, он даже не позволил себе бросить на нее испытующий взгляд. Он просто ехал вперед, останавливался на перекрестках, ехал снова - без цели, но все же с одной целью: держаться так, чтобы эта Джина Трициус начала говорить.

Вдруг он услыхал ее холодный, равнодушный и все-таки слегка нервный голос:

- Если вы думаете, что я спала с ним, то вы ошибаетесь.

Он молча кивнул, глядя на «фольксваген» впереди себя.

Он услыхал:

- В таких вещах я разборчива. Он был совсем не того типа, который мне нравится. И на следующий день уезжал в Пассау - так зачем?

Это походило на защиту. Метцендорфер хотел отвлечь ее от этого хода мыслей: он направил разговор по другому руслу:

- Если бы я не считал, что вы умны, фрейлейн Трициус, я предложил бы вам сегодня утром не пятьдесят марок, а все сто. Но я сразу понял, что этим от вас ничего не добьешься.

- Вот именно, - скрепила она своей печатью его слова и умолкла.

Метцендорфер свернул за угол: он не хотел ехать по центру города.

- И в общем-то мне безразлично, - услышал он наконец снова, - убит он или нет. Я его почти не знала - мне-то что.

Какую-то долю секунды Метцендорферу очень хотелось ответить на это резко. Он сдержался. Может быть, подумал он вдруг, так даже лучше - не испытывать никаких чувств и не скрывать своей пустоты, чем притворяться чувствительной только потому, что так принято.

Между тем он все еще не знал, получил ли он ключ. Девица в любой момент могла приказать ему остановиться, пожелав выйти, и тогда пришлось бы ей подчиниться. Вдруг ему послышалось, что она сделала какое-то движение, возможно подалась вперед; к тому же ему показалось, что она разглядывает его. Он постарался сохранить равнодушный вид. Голос ее изменился, в нем было что-то от детского удивления, когда она спросила его: «Вы в самом деле защищаете убийцу? - и после короткой паузы: - Я всегда представляла себе таких защитников совсем другими». Теперь наконец он мельком взглянул на нее, он не ошибся: она в самом деле смотрела на него испытующе. Он усмехнулся и сказал:

- Н-да, я и вправду защищаю его. - И словно это нуждалось в объяснении, добавил: - Понимаете, я его однокашник!

- Ах вот что! - сказала она как бы удовлетворенно, и в этот момент Метцендорфер понял, что искала она его только из любопытства, только потому, что он совершенно не соответствовал представлению о судебных защитниках, сложившемуся у нее по фильмам и романам.

- Где будем ужинать? - спросил он, как будто это разумелось само собой.

- Я думаю, в «Рокко», - ответила она сразу.

4

Ужин проходил в молчании.

Метцендорфер удивился, что девушка привела его в этот ресторан. Он предполагал, что «Рокко» окажется одним из тех заведений, которые создают ложное впечатление великосветскости обилием зеркал, свечей и шампанского. Он вынужден был признать про себя, что снова ошибся в этой девице. «Рокко» было солидным местом. Здесь хорошо кормили, выбор блюд был велик, кухня - превосходна; официант не расхваливая шампанского и, видимо, не ждал, что его закажут, а со знанием дела рекомендовал вина, соответствовавшие меню. Правда, и дешевым, рассчитанным на широкую публику этот ресторан не был, и ежедневно обедать маленькая Трициус здесь не стала бы. А это опять-таки свидетельствовало о том, что она умеет воспользоваться случаем.

Иногда Метцендорфер поглядывал на нее через стол; ему доставляла удовольствие приветливая естественность, с какой девушка ела, сосредоточенная серьезность, с какой она смаковала вино. Юное лицо, свежая кожа, изящные и в то же время крепкие пальцы - все это ему нравилось; он подумал, что за своими параграфами и статьями совсем забыл о таких вещах, и поймал себя на том, что, глядя на эту маленькую горничную, забыл причину, по которой оказался с ней в «Рокко».

После ужина она вдруг посмотрела на него, и эти серые, холодные, взвешивающие глаза сразу разрушили всякие мечты о нежности и близости.

- Мы кончили, - сказала она скупо, - и я пойду домой, а вы так ничего и не спросили. - В этих словах прозвучало какое-то недоверие: действительно ли это защитник убийцы, может быть, это всего-навсего особенно хитрый поклонник, который хочет поймать меня в свои сети? Почему он не задает вопросов?

Метцендорфер следил за руками официанта: с заученной ловкостью, так, словно ими не управлял мозг, они убрали посуду со стола и потом с привычной, словно бы любовной озабоченностью собрали салфеткой крошки. Он сказал, глядя на эти руки:

- Альтбауэр, конечно, не отличался разговорчивостью, он болтать не любил, это вы просто сочинили.

_ Верно! - услышал он ее короткий ответ. - Но я не спала с ним, - заверила она его еще раз, - и вообще все это было шуткой. Сама не знаю, почему я согласилась.

На этот раз Метцендорфер не стал ей поддакивать. Он сказал резко:

- Но все-таки вы хорошо запомнили его лицо и вспомнили его фамилию, хотя в регистрационной книге ее не было. Недавно вы сказали, что он собирался выехать в Пассау. Я убежден, что такие подробности известны вам не о каждом постояльце.

- Да, не о каждом, - ответила она с вызовом, - а то бы у меня не хватило времени. Да и неинтересно мне это. Только вот… ну, из-за этой шутки. - Она умолкла.

- Из-за какой шутки? - спросил Метцендорфер и посмотрел на нее.

Она ответила сразу:

- Он так же заспался, как вы, он приехал из Франции и очень устал. Номер его не был заперт. Я открыла дверь и, увидев, что он еще в постели, хотела тихо выйти. Но он сделал мне знак, и я подумала, что он попросит завтрак в номер, так многие делают для удобства. - Она, задумавшись, посмотрела в сторону и прибавила: - Вот уж не стала бы! Ведь так не чувствуешь себя свежей. А мне без этого чувства и завтрак не в завтрак!

- Но он не попросил принести завтрак? - осторожно спросил адвокат.

- Нет, - сказала она, - когда я подошла, он встал. На нем был бордовый, в продольную полоску свитер поверх пижамы. Я тут же подумала: сейчас он полезет к тебе! Но он стал у стены возле кровати и сказал: «У меня что-то украли!» - Немного подумав, она продолжала: - Я решила, что это дешевый прием: мол, ты украла мое сердце, а потом в постель. Многие так действуют, но со мной такие номера не проходят.

Метцендорфер пристально посмотрел на нее и заметил презрительную гримасу, искривившую ее рот: она словно бы вспомнила что-то. Он промолчал.

- Я сразу же громко рассмеялась. - Она торжествующе взглянула на Метцендорфера и добавила: - В таких случаях я громко смеюсь, это действует как холодный душ! Ну так вот, на него это не подействовало. Я сказала еще: «Не может быть, поищите как следует у себя в чемоданах, в нашей гостинице никогда не бывало краж, это первый случай!» Он сказал, не отходя от стены: «Я же не утверждаю, что у меня украли что-то в этой гостинице! Я говорю только у меня что-то украли! И самое страшное - я даже не знаю точно, что #769; и сколько, я только знаю, что украли, и догадываюсь, кто за этим стоит!» - Девушка увлажнила кончиком языка верхнюю губу и с уже знакомым Метцендорферу взглядом - холодным, прямым - сказала: - Я подумала: либо он сумасшедший, либо это какой-то новый прием. Я просто не знала, как быть, да и не интересовало меня все это нисколько. Поэтому я только пожала плечами и сказала, чтобы он заявил о краже в полицию, а мне, мол, нужно идти, у меня много работы. - Она нахмурилась, и вертикальные морщинки на лбу в сочетании с черными полосками подведенных бровей придали ей вид бесенка. - Тут он одним прыжком оказался возле меня, буквально одним прыжком. Я подумала: это сумасшедший, сейчас он опрокинет тебя на кровать и схватит за горло или еще что-нибудь сделает, и я знала, что я беззащитна. Мне было очень страшно. - Она посмотрела на Метцендорфера и деловито прибавила: - Вообще-то я ничего не боюсь!

Он кивнул, он в этом не сомневался.

Она глубоко вздохнула: воспоминание о той сцене, видимо, все-таки взволновало ее. Перед тем как продолжить, она несколько раз провела зубами по нижней губе. Она открыто посмотрела на Метцендорфера.

- Он ничего не сделал. И даже не пытался. Он только хотел, чтобы я еще немного задержалась в его номере. Он хотел мне что-то предложить. Ему нужно было, чтобы я его выслушала, больше ничего!

5

Около полуночи, ворочаясь в гостиничной постели и следя за отсветами фар, непрестанно шмыгавшими у занавески по потолку, Метцендорфер восстановил дальнейшие события, о которых ему рассказала Джина Трициус, так.

Йозеф Альтбауэр приехал откуда-то из Франции, по-видимому не из Парижа. Там он выполнял какой-то большой деловой план и привез результаты. Какого рода был этот план и каковы были результаты, оставалось неизвестно. Во всяком случае, у Трициус сложилось впечатление, что он вел переговоры с какими-то официальными инстанциями и переговоры эти шли долго. Метцендорфер спросил ее, рассказал ли тот ей об этом. Она пожала плечами, и, взглянув на нее, он впервые увидел какое-то подобие растерянности в ее глазах.

- Не помню, - ответила она, - может быть, мне просто так показалось. Я, собственно, не слушала, я это как-то уловила.

Адвокат не хотел создавать у нее впечатление, что он допрашивает ее. Он нарочно стал распространяться о том, что люди почему-то не умеют слушать и - он судил по свидетельским показаниям - сильно ошибаются в своих наблюдениях, что они, можно сказать, вообще ничего не видят вокруг себя.

Это вызвало у девицы несогласие. До сих пор она старательно следила за своими манерами, а теперь она вдруг поставила локти на стол, подперла голову кулаками, смерила Метцендорфера взглядом и проворчала:

- Уж если я захочу что-нибудь увидеть, то и увижу. И смогу поклясться хоть тысячу раз!

Метцендорфер не позволил себе улыбнуться. Он ее похвалил: значит, она счастливое исключение, тем лучше для этого разговора.

Она снова насторожилась, как бы отстранилась от стола и с недоверием в глазах приняла напряженную, выжидательную, оборонительную позу.

Метцендорфер отставил эту игру. Он понял, что дальнейшие околичности бесполезны. Он испугался, что они уведут его от цели. Джина Трициус, видимо, уже поняла, что его кажущаяся уступчивость - это всего-навсего гибкость, благодаря которой его следующий вопрос бьет в цель с еще большей силой. А если она это поняла, то ему следовало признать, что тактика его была именно такова. Он спросил:

- Что же это было за предложение?

Она с притворным удивлением подняла брови, отчего их тонко подведенные дуги приобрели сходство с ро #769;жками.

- Я не делала никаких предложений! - ответила она невинно.

- Да нет же, я имею в виду Альтбауэра!

- Что? Разве вы его знали?

- Конечно, не знал. Как вам могло прийти это в голову, фрейлейн Трициус? Ведь я бы тогда не сидел здесь!

- Я так поняла, - сказала она небрежно и, опустив брови, словно бы убрала черные ро #769;жки, - что он сделал вам какое-то предложение.

Метцендорфер недоуменно посмотрел на нее.

Она ответила ему серьезным взглядом и вдруг улыбнулась, - улыбнулась так, что он сразу представил себе, как улыбалась она в школе, подстроив какую-нибудь каверзу учителю.

Смахнув со лба жидкую рыжую прядь, он поднял свой бокал, усмехнулся и сказал на жаргоне, хорошо ей знакомом:

- Пасую! - Он сразу понял: это правильный тон; он понял: девица капризна и в своих реакциях подвластна настроению; он понял: сейчас я и правда узнаю все, что она знает. И чтобы усилить сказанное, прибавил: - Вы меня обставили!

Когда он позднее - была ночь, и фары невидимых встречных машин прыгали ему навстречу блестящими мячами - отвозил домой Джину Трициус, ему и в самом деле было известно следующее.

Иозеф Альтбауэр остановился в гостинице «Майнау» не только для того, чтобы там переночевать. Он встретился еще с каким-то приятелем или деловым знакомым - девушка точно не знала - родом, по-видимому, из Южной Германии. С ним Альтбауэр и беседовал до полуночи в холле гостиницы. Лишь отправившись спать, Альтбауэр сообразил, почему их переговоры ни к чему не привели: у партнера в портфеле явно были документы, означавшие отстранение его, Альтбауэра, от участия в деле. Поэтому-то у него и сорвались с языка слова о краже, когда она, Джина Трициус, вошла в его номер. Он сказал, что ему нужно получить возможность ознакомиться с содержимым этого портфеля. Лишь тогда ему, наверно, удастся отвести направленный на него удар. Так вот, пусть она поможет ему, и, если его замысел удастся, он не пожалеет для нее тысячного билета. Джину Трициус отпугнула эта сумма; как всегда в редких случаях столь щедрых предложений, у нее возникло верное чувство, что от нее хотят дешево откупиться, а вовлекают ее в опасную сделку. Конечно, тысячи ей еще ни разу не предлагали, но все равно и даже тем более!

Отсветы фар непрестанно вышмыгивали из-за занавески, а Метцендорфер, глядя на них, отчетливо представлял себе, какое зрелище являла Альтбауэру Джина Трициус в эти секунды: он видел, как на ее еще испуганном лице снова появилось выражение холодной расчетливости, как змейки подведенных бровей надменно взметнулись у висков, оттого что она наморщила лоб.

Она потребовала, чтобы Альтбауэр немедленно ее отпустил, он, видно, думает, что с беззащитной горничной можно вести себя как угодно? При этом ей было уже ясно, что такого предложения она не примет, но по собственному почину помочь этому человеку, который при своей заурядной внешности вел себя так необычно, было ей любопытно.

Внешность у него была действительно заурядная, хотя Метцендорфер и не задавал никаких вопросов на этот счет (он ведь хорошо помнил облик убитого): молодой еще человек лет тридцати пяти, самое большее, лицо энергичное, на любой улице, в любом баре увидишь такого субъекта спортивного вида в охотничьей шапочке.

Он сразу отпустил ее, пристально на нее посмотрел, разочарованно направился к окну и отдернул занавеску, которая еще с ночи скрадывала свет с улицы. Глядя не на девушку, а в окно, Альтбауэр сказал как бы себе самому:

- Ну что ж, попробую по-другому. А ведь комар носа не подточил бы! Досадно!

Эти слова ее и привлекли. Это ей, как она выразилась, «импонировало».

Он был ошеломлен, когда она сказала, что если он не станет набрасываться на нее, как тигр, то пусть спокойно объяснит ей свой замысел. Он медленно повернулся и долго смотрел на нее, прежде чем наконец ответил:

- Верно, ладно. Но я буду целиком у вас в руках!

Она только пожала плечами.

Тогда он настойчиво спросил:

- Вы это понимаете?

Она снова пожала плечами и промолчала.

Представляя себе это под шмыганье отсветов на потолке, Метцендорфер знал, что маленькая Трициус видела в те минуты не только Альтбауэра, но и себя самое: нагловатую, с вызовом в серых глазах, блестяще справляющуюся с необычной ситуацией. И что она очень нравилась себе в этой роли.

Альтбауэр, сказала она, снова задумался, но в конце концов она заявила ему, что ей нужно идти работать: итак, либо - либо!

Тогда он сообщил ей свой план.

Она утвердительно кивнула. Она согласилась. Было сделано еще несколько коротких замечаний относительно исполнения его замысла. Примерно через час она выполнила свою задачу. А еще через двадцать минут Альтбауэр тихо и быстро, явно нервничая, прошел по коридору - да, с пустыми руками, она точно помнит! - и шепнул ей:

- Все в порядке! Спасибо, малышка! Я сегодня же должен быть в Пассау. Но я скоро вернусь, и тебя ждет такой сюрприз, что ты ахнешь!

Больше она его не видела. Метцендорфер ведь знает, что он не вернулся.

6

Как и накануне, в день приезда во Франкфурт, Метцендорфер почувствовал ноющую боль в висках. Он устал от раздражающего шмыганья бликов на потолке и от размышлений о рассказе Трициус.

Слушая, как грохочет за окном ливень, адвокат признался себе, что его усилия привели пока лишь к одному: все запуталось еще больше. Во всяком случае, ничего, что могло бы мало-мальски помочь Марану, он не нашел. До сих пор он имел хотя бы возможность намекнуть при защите друга на то, что убитый явился на дачу, по-видимому, с преступными целями. Теперь это казалось маловероятным. Напротив, было совершенно неясно, с какой стати Альтбауэр вообще оказался в Бад Бернеке. Сколько Метцендорфер ни ломал себе голову, никакой убедительной-причины он не нашел.

Он со злостью признал, что Гроль был, вероятно, прав, когда решил не копаться больше в этом деле. Гроль, во всяком случае, избавил себя от головоломок.

А показания Трициус? Подвергать их сомнению Метцендорфер не решался: рассказ девушки, по его впечатлению, был искренним. Но того, что он узнал от нее, было недостаточно. Вся ее договоренность с Альтбауэром состояла в том, что она позвонит из телефонной будки в гостиницу «Майнау» его партнеру и пригласит того посетить одну франкфуртскую фирму. Альтбауэр сообщил ей номер комнаты. Фамилию она не стала спрашивать. Незнакомец, правда, назвал себя, но девушка начисто забыла как. А регистрационного бланка он, как и Альтбауэр, не заполнял. Наименование фирмы у нее тоже выскочило из головы. Да, ей назвали его, но эта была всего лишь мера предосторожности. Ей следовало знать его на случай, если его у нее спросят. Но ее не спросили. Она сказала, что звонят из «секретариата директора Себастиана» и что господин директор Себастиан просит немедленно прийти к нему по срочному делу, и этого незнакомцу было явно достаточно. Она видела, как он вскоре торопливо прошел через холл. Альтбауэр, стоявший в вестибюле, указал на него кивком. Она смутно припоминала какого-то мужчину не старше тридцати лет, очень модно одетого, с нехорошим, мучнистым цветом лица, который показался ей неаппетитным. Да, она, пожалуй, узнала бы его, но подробно описать его она не могла.

Нигде Метцендорфер не мог ни за что зацепиться. Те, за кем он гнался, превращались в призраки. Можно было подумать, что он имел дело не с людьми, а с могильными камнями, надписи на которых уже нельзя разобрать - они стерлись.

И вдруг он увидел перед собой Марана. До сих пор Маран представлялся ему в знакомом окружении: на маленькой бернекской вилле, где тот или бродил по саду, или стоял у окна, определяя, какая сегодня погода, или беседовал за едой, в то время как его жена подавала приятно украшенные блюда, или сидел потом у курительного столика за стаканом вина. А теперь он предстал перед Метцендорфером в следственной тюрьме, правда, он был еще в собственной одежде и обращались с ним наверняка довольно вежливо, но находился он все-таки в камере с запертой дверью, обитой листовой сталью, с решеткой в окне и толстым, прошитым проволокой стеклянным щитом за нею, сквозь который ничего нельзя было увидеть, даже небо.

Метцендорфер невольно закрыл глаза. Но усилившаяся боль в висках заставила его раздвинуть веки. К своему удивлению, адвокат увидел, что скользящие блики на потолке погасли. На их месте над кромкой гардины серела узкая полоса пыли, которая сочилась оттуда в комнату и наполняла ее рассеянным светом.

Это был новый день.

Метцендорфер тяжело поднялся. Он шатался, так мучила его боль, у него даже слезы на глазах выступили. Адвокат не стал включать лампу на тумбочке, он боялся любого яркого света. Он вслепую пробрался под душ, осторожно пустил почти невыносимо горячую воду, а потом для встряски обдался ледяной.

Тут его осенила одна мысль.

Он вытерся торопливыми движениями, вернулся в комнату, быстро оделся, отдернул занавеску и посмотрел в зеркало: бледное от бессонной ночи лицо с влажной рыжей прядью на лбу, ее он поспешно зачесал вверх.

Затем он увидел себя в зеркале на лестничной площадке идущим по коридору мимо спящих комнат. Ночной портье поднял голову и выразил взглядом готовность к услугам, когда он спускался по последним ступенькам.

Метцендорфер попросил телефонную книжку. Портье услужливо подал ее.

Метцендорфер сел в кресло поодаль. Положив на колени пухлый, но гибкий том, он стал внимательно перелистывать его. И эти действия казались ему тоже непроизвольными. Они не имели ничего общего с его прежней жизнью. Длинные столбцы имен, ничего не говоривших ему; черные жуки букв в бесконечном строю; под его усталым взглядом они, казалось, двигались, расползались, чтобы заградить проход, которого здесь не могло не быть; цифры в тысячах комбинаций, а найти он хотел одну, ту, что могла быть ключом к сейфу, ту, за которой таилась разгадка, а может быть, и ничего не таилось; все это приводило адвоката в такое смятение, что он готов был отказаться от своей затеи. Держа еще указательный палец на очередном столбце, он уже поднял было глаза, чтобы прекратить поиски, и в ту же секунду напал на нужное.

Себастиан, Эрнст, -это имя, напечатанное полужирным шрифтом, могло быть тем, что он искал. Метцендорфер повторил данные: «Директор АО ГОТИБА, Надземное и подземное строительство, бывш. «Анастазиус Блау».

Он запомнил номер, встал, вернул справочник портье, который спрятал его под стойку, подумал, звонить ли из своей комнаты, отдал предпочтение будке в вестибюле, через стекло которой видно было, подслушивает ли портье, вошел в нее, снял трубку и семь раз повернул диск.

Он стоял, слегка нагнувшись вперед, и пережидал гудки. Наконец послышался неясный шум, это кто-то откашливался, прочищая горло после сна; затем мужской голос сказал:

- Алло, у телефона Себастиан!

Метцендорфер помедлил.

Голос повторил, уже раздраженно:

- У телефона Себастиан!

Метцендорфер тихо ответил:

- Да, господин директор, а это Йозеф Альтбауэр!

Последовала долгая пауза; Метцендорфер не знал, испугался ли этот Себастиан или задумался. Во всяком случае, фамилия Альтбауэр была ему знакома, а то бы он отреагировал иначе.

Но вот опять зазвучал этот голос, совсем не испуганно, даже не удивленно, а снова раздраженно, - густой, не лишенный приятности голос:

- Альтбауэр! Что за глупая шутка! Кто это говорит? Я ведь читал, что его убили!

Метцендорфер промолчал.

Себастиан резко сказал:

- Среди ночи, нет, это не шутка, это самое настоящее хулиганство! Назовете вы себя наконец?

Метцендорфер промолчал. Он услыхал, как положили трубку - быстро, решительно. Адвокат, напротив, положил трубку очень осторожно, словно рискуя выдать себя.

Он постоял еще немного и взглянул через стекло на портье: тот демонстративно опустил голову и листал какие-то бумаги, как бы говоря: «Что мне за дело, кому ты там звонишь ни свет ни заря?» Порывшись еще раз в телефонном справочнике, лежавшем в будке, Метцендорфер отыскал адрес АО ГОТИБА и запомнил его.

Он открыл дверь будки и медленно подошел к портье, который при его приближении поднял глаза.

- Ну, получилось? - спросил он с долей фамильярности, как будто зная, что Метцендорфер договаривался о любовном свидании.

- Да, - вяло ответил адвокат, - получилось!

Он положил на стойку монету в одну марку, не заметил быстро потянувшейся к ней руки портье, повернулся и, не оборачиваясь, стал подниматься но лестнице.

Портье недоуменно поглядел ему вслед и покачал головой.

Глава седьмая

1

Хотя реакция Себастиана давала Метцендорферу достаточно оснований задуматься, адвокат уснул сразу, как только лег снова. Он не видел, как все ярче светлела серая полоска пыли над занавеской. Напряжение последних суток и безуспешность поисков метнули его в глубокий колодец сна - он выбрался оттуда, когда посреди занавески уже проглядывали два светлых прямоугольника, а карниз окаймляла светящаяся полоса.

Он вскочил и откинул назад волосы. Он вдруг совсем очнулся, побежал босиком к окну, отстранил занавеску и увидел безоблачный, бледно-голубой осенний день.

Одевшись и позавтракав, он попросил телефонную книжку - уже у другого портье, - удостоверился еще раз, сел в машину и помчался к своей цели во весь опор.

Она оказалась неподалеку от Паульскирхе. Обнаружив это, он резко снизил скорость, чем задержал густую цепь следовавших сзади машин, но не обратил даже внимания ни на гудки, ни на вспыхнувшие мигалки - такого зрелища он не ожидал!

Как ни верти, а все, с чем он до сих пор сталкивался в связи с этим делом - от странного и в общем-то безумного покушения Марана до его, Метцендорфера, разговоров с горничной, - имело привкус чего-то частного, иногда неприятный; большая любовь привела к готовности терпеть соперника, которой Метцендорфер, как ни любил он Марана, в общем не понимал, и кончилось все не дуэлью, а убийством -умышленным или неумышленным. Да и тот, кто заменил собой Брумеруса, этот явно по недоразумению убитый Альтбауэр, оказался дельцом, способным при случае на жульничество, а то, может быть, и просто авантюристом.

Метцендорфер поэтому никак не ждал, что Себастиан, которого он потревожил ночью, предстанет перед ним в такой обстановке - в девятиэтажном доме с широкими рядами окон, опоясывающими стеклянными поясами светло-голубое здание. Рядом была стоянка для машин со скромным указателем: «Только для наших компаньонов!» Ни световой рекламы, ни броско стилизованной вывески - о хозяевах этого здания говорила только черная дощечка с простыми белыми буквами АО ГОТИБА, бывш. «Анастазиус Блау», прибитая у самой двери, которая бесшумно отворялась в обе стороны. К этой двери и к этой скромной дощечке с трех сторон поднимались пологие ступени. Шагая по ним, Метцендорфер вдруг почувствовал, какое доверие внушает это упоминание - бывш. «Анастазиус Блау», подчеркивающее солидное прошлое фирмы, и его план показался ему вдвойне авантюрным. Когда он заявил в приемной о своем желании поговорить с господином директором Себастианом, дама, к которой он обратился, ответила: «Вы, конечно, договорились о встрече, господин Метцендорфер?» - как если бы это подразумевалось само собой.

- Будьте добры, назовите секретарю мою фамилию и скажите, что я пришел по поручению господина Альтбауэра. Я подожду.

С этими словами он повернулся, успев, однако, заметить оценивающий взгляд, который задержала на нем дама, прежде чем решилась поднять трубку.

Когда она вскоре сказала ему: «Господин директор Себастиан ждет вас. Пожалуйста, восьмой этаж, комната восемьсот три», он облегченно вздохнул.

Кажется, он все-таки попал куда нужно!

2

Войдя в кабинет директора - Себастиан вежливо поднялся из-за письменного стола и ждал посетителя стоя, - адвокат сразу же опять усомнился в том, что напал на нужный адрес.

Да, конечно, шагая мимо длинного ряда дверей - комната 807 была обозначена табличкой «Директор Себастиан», на дверях 806, 805 и 804-й надписей не было, и только на 803-й значилось «Секретариат директора Себастиана, фрейлейн Гютемайер», - он был еще уверен в успехе своей затеи. В том, что кабинет, где восседал Себастиан, имел четыре выхода, он не усмотрел ничего, кроме обычной помпезности таких зданий, - помпезности, на которую уже никто внимания не обращал.

А если директор Себастиан знал убитого, то почему бы ему не быть в курсе его сделок и даже каким-то образом не участвовать в них? Кроме того, он ведь не отказался принять адвоката, несмотря на ночной звонок, происхождение которого теперь сомнений не оставляло.

Дверь бесшумно закрылась за Метцендорфером, и, медленно приближаясь к столу, он внимательно оглядел Себастиана: это был человек низенького роста, лет шестидесяти, полысевший, в очках, удививших адвоката тонкой оправой, за которыми прятались серые, косящие, прямо-таки убегающие глаза.

Но смутили Метцендорфера не они, а убранство этой комнаты. Ни красками, ни меблировкой она совершенно не отвечала тому, что принято называть «деловым стилем», здесь и в помине не было стали, которую обычно видишь в таких административных комплексах. Не было и могучего письменного стола, этого дирижерского пульта экономического заправилы, не говоря уже о множестве телефонов, кнопках звонков, диктофонах и селекторах.

Вся огромная комната была уставлена мебелью в стиле рококо. Письменный стол был изящный, прямо-таки дамский. Лампа на нем имитировала керосиновую. Стены и потолок, даже лепные, были расписаны цветами, сыпавшимися из рогов изобилия, на голубых и сусального золота небесах плясали амурчики. Единственным нарушением стиля были две лианы в манере «модерн», выползавшие на стену откуда-то из-за письменного стола и обвивавшие висевший над ним портрет: написанный маслом, добропорядочно подтемненный, он явно изображал какого-то выдающегося деятеля этой фирмы.

Метцендорфер представился, маленькая, вежливая рука указала ему. на неудобный стульчик, обитый ветхой на вид, вытканной цветами материей, и адвокат вдруг нашел, что внешность Себастиана вполне соответствует этому интерьеру: очки в тонкой оправе, маленькая фигурка, крошечные ручки, даже быстрые серебристые глазки подходили к этому окружению, при виде которого забывалось холодное, внушительное здание, где все деловые операции были, несомненно, автоматизированы.

Лишь усевшись, адвокат услыхал голос Себастиана, обладавший, несмотря на предельную вежливость, какой-то пронзительностью.

- К сожалению, - сказал директор, глядя на свои сложенные ручки, - мне неизвестны ни причина вашего звонка, ни причина вашего визита. Но поскольку вы назвали фамилию убитого, - тут он поднял глаза, и Метцендорфер несколько опешил, потому что не мог разобрать, смотрит ли тот на него или в сторону, - я полагаю, что причины у вас веские. - Он прибавил: - Только поэтому я вас и принял!

Теперь адвокат понял, что тот действительно глядит на него, и притом пристально.

Он не стал вилять. После последних слов Себастиана Метцендорферу было ясно, что это бессмысленно. Если его, пусть даже вежливо, однажды отсюда выпроводят, то больше ему сюда не проникнуть. Он сказал:

- Вы, может быть, облегчили бы мне защиту моего друга, если бы могли сообщить мне что-либо о покойном.

- Боюсь, что не смогу, - сразу ответил Себастиан и снова посмотрел на свои руки. - Я мало что знал о нем. Я случайно познакомился с ним года три назад. Он обратился к нашей фирме с одним предложением, с одним большим проектом, он хотел, чтобы мы в нем участвовали. Я должен был навести справки. В ходе одной информационной беседы выяснилось, однако, что об этом проекте говорить еще рано. Господин Альтбауэр нуждался в поддержке, которой и мы на той стадии не могли ему оказать, помимо того, что мы, наверно, и вообще отказались бы от его сотрудничества. - Казалось, что Себастиан глядит не на адвоката, а на одного из амурчиков.

Метцендорфер подождал. Себастиан озабоченно покачал головой и сказал:

- Кроме того, нас не удовлетворяли его условия. Речь шла об образовании акционерного общества с нашим девятнадцатипроцентным участием. Мы настаиваем в таких случаях на доле в двадцать пять процентов, обеспечивающей нам право вето.

Это было Метцендорферу ясно. В акциях воплощался капитал общества. Владея более чем пятьюдесятью процентами акций, можно было при голосовании провести или провалить любое решение, если у другого акционера не было более двадцати пяти процентов. А с другой стороны, этих двадцати пяти процентов было достаточно, чтобы наложить вето на любое решение.

Но вообще-то Себастиан вел переговоры?

- По поручению, разумеется, - ответил тот любезно и удивленно, - не для себя. - Он чуть помедлил. - Я здесь директор, - прибавил он, - я блюду интересы этой фирмы. Личного честолюбия у меня нет. Кроме того, Альтбауэр показался мне человеком недостаточно серьезным.

Метцендорфер подождал.

Себастиан объяснил:

- Он, правда, получил высшее техническое образование, но и только. Он не был предпринимателем, хотя, - и тут на лице Себастиана показалось подобие улыбки, - предпринимал наверняка многое. Смутно припоминаю, что одно время он владел архитектурной мастерской в Мюнхене, покупал участки, пытался получать подряды на строительство, немножко спекулировал землей - н-да, увы, это и все! - Он умолк.

За спиной Метцендорфера открылась дверь, он услыхал тихий шорох. Себастиан взглянул в сторону двери. Лицо его было серьезно, он покачал головой и сказал, обращаясь не к Метцендорферу:

- Еще три минуты терпения, пожалуйста!

Адвокат понял, что это было сказано секретарше и что этим отмерено, урезано время, которое ему осталось здесь просидеть.

Он заторопился.

- Могу ли я попросить вас, господин директор, рассказать мне хоть что-нибудь о проекте Альтбауэра? - спросил Метцендорфер в высшей степени вежливо.

- Сказать могу только вот что, - ответил Себастиан значительно холоднее, - Альтбауэр познакомился в Саудовской Аравии с одним довольно влиятельным американцем и сумел заинтересовать его неким строительным проектом, реализовать который предполагалось во Франции.

Себастиан уже поднимался, и Метцендорфер быстро спросил:

- А какого рода был этот проект? Можно узнать?

Директор окончательно встал. Ему пришлось взглянуть на Метцендорфера снизу вверх, это его не смутило. Он ответил любезно:

- Я дал вам все сведения о господине Альтбауэре, какими располагал. Я, как и любой гражданин, заинтересован в том, чтобы помочь правосудию в нашем государстве. В конце концов, Альтбауэр убит. Даже если ваш друг стрелял не в него, этот факт при самом доброжелательном отношении к вам и к преступнику сбрасывать со счета нельзя. А с тех пор как меня посетил Альтбауэр, прошло несколько лет, и подробностей его проекта я уже не помню. Это, пожалуй, естественно.

Стараясь шагать за Себастианом как можно медленнее, адвокат осмелился спросить еще:

- А в Пассау… Я слышал, что он отсюда… - Себастиан не повернулся; Метцендорферу показалось, что тот ускорил шаг. Адвокат поспешил: - Вы не могли бы сказать мне, к кому… - Он не окончил фразы.

Себастиан сказал у двери, которой вскоре достиг:

- Нет, к сожалению. Я уже сказал, что с тех пор, как меня посетил Альтбауэр, прошло несколько лет. Недавно он пытался пробиться ко мне через другое лицо. - (Об этом Метцендорфер знал больше!) - Я отказал в аудиенции. И мне, стало быть, неизвестно, куда поехал господин Альтбауэр. - Маленькая рука уже легла на дверную ручку и опустила ее, когда Себастиан наконец обернулся и, бросив куда-то, может быть и на Метцендорфера, приветливый взгляд сквозь стекла в тонкой оправе, сказал: - Если память мне не изменяет, то господин Альтбауэр выразил в разговоре по телефону желание продать какие-то снимки, сделанные им вСаудовской Аравии. Но присягнуть в этом я не решился бы. Может быть, это указание поможет вам. Благодарю за визит.

Он отворил дверь, сделал легкий поклон, и Метцендорфер увидел через щель, как вскочила секретарша в соседней комнате.

Адвокат тоже поклонился и ответил:

- Очень признателен вам, господин директор, за уделенное мне время! Всего доброго!

Затем он прошел мимо трех безымянных дверей и мимо той, на которой значились титул «Директор» и фамилия «Себастиан». Покинув странно обставленный кабинет, он вновь окунулся в холодную атмосферу автоматического конвейера, и только теперь, вероятно, благодаря этому контрасту, весь разговор показался ему каким-то сном наяву. У него было такое чувство, будто он шагает по облакам: легко, но, того гляди, оступишься. Выйдя из здания, он остановился, зажмурился. Небо было светлое, хотя и бледное. Оно ослепило его. Он взглянул на стоянку: полно машин, море автомобильных крыш - наши компаньоны! Медленно, задерживаясь на каждой ступеньке, спускался Метцендорфер по лестнице, подходившей к парадному с трех сторон. Он был в растерянности.

Очертания Альтбауэра, наметившиеся в разговоре с комиссаром Гролем довольно ясно, теперь расплылись: человек с образованием, обделывал дела на Востоке, спекулировал земельными участками и на них обанкротился, высмотрел большой объект во Франкфурте и три года его обхаживал, а значит, все это долгое время находил у кого-то денежную поддержку; человек, который считал этот объект достойным того, чтобы в нем участвовала одна из крупнейших строительных фирм Федеративной республики, но не постеснялся подбить разбитную горничную на противозаконный поступок и пробраться в номер собственного посредника, - такой человек не очень-то поддавался однозначным определениям.

Незнакомец, которого воображал себе Метцендорфер, был вор, мелкий жулик, мошенник самого низкого пошиба и вполне мог забраться на дачу Брумеруса.

А Альтбауэр - разве он походил на воришку, который вместе с сообщником или сообщницей врывается в чужой дом, чтобы стянуть, так сказать, белье с веревки? Нет, он не походил на него!

Открывая дверцу машины, Метцендорфер оторопел: его осенила некая мысль. Спустя несколько минут он изучал на почтамте указатель дорог.

3

Сухая особа, обслуживавшая адвоката, наблюдала за ним, покуда он просматривал почтовый список газет. Она пыталась извлечь языком хлебную крошку, застрявшую у нее справа между мостом и верхней десной.

Тем не менее Метцендорфер не торопился. Он смахнул со лба рыжую прядь и еще раз просмотрел список, прежде чем достал записную книжку и записал туда заголовок «Баварская стража», ответственный редактор Хебзакер.

Поблагодарив ее и пожелав ей всего доброго, он вернул список сухой особе, которая молча сунула его под стойку, все еще занятая своими зубами.

Когда Метцендорфер проехал мангеймский автомобильный мост через Неккар и повернул на Гейдельберг, он стал взвешивать оставшиеся возможности. Он мог вернуться домой и пренебречь результатами своих поисков, сделать вид, словно он вовсе не ездил во Франкфурт, чтобы найти следы человека по фамилии Альтбауэр. Он мог сложить веером добытые карты и предложить комиссару Гролю сыграть; ему было, правда, ясно, что толку от этого будет немногим больше, чем от возвращения домой: в таком положении Гроль вряд ли позволит ему взять взятку; проигрыша не миновать. Он мог, наконец, - он взглянул на часы на щитке приборов - еще раз рискнуть и поискать новых следов; но дорога туда, где он, может быть, на них нападет, была далека, к тому же он был уверен, что встретит противников, которые не побоятся сыграть и крупно. А он уже устанет и, может быть, даже потеряет там несколько дней, чтобы в конце концов оказаться перед такой же пустотой, как сейчас.

Была ли это пустота? Всего несколько секунд назад он ответил бы: да. Но вдруг он усомнился в этом.

Он видел себя мчащимся по автостраде среди сотен других машин, и даже сейчас, днем, эти предупредительные, эти угрожающие надписи действовали ему на нервы: 100 километров! 100 километров! Мысли его ушли в сторону: зачем вообще выпускать более быстрые машины? Зачем ему покупать новый автомобиль? Его «мерседес» все еще легко брал барьер предельной скорости! Так почему он вообще собирался приобрести «боргвард изабеллу»? Неужели, сидя рядом с Брумерусом, он тоже проникся заботой о престиже?

Ах да, Брумерус! Он мысленно снял перед ним шляпу. Порядочный малый! Несмотря ни на что! История, в которой тот был замешан, оставалась неприятной, и вина его во всех осложнениях сомнению не подлежала. Но, набросившись на комиссара из-за заметки в скандальной газетенке - и по праву, сказал себе адвокат, ведь заметка была противная и причиняла ущерб деловой репутации, - он не стал больше нападать на него. Брумерус не подал жалобу на Гроля, он избавил чиновника от неприятных объяснений с начальством.

Кстати, Брумерусу тоже, наверно, любопытно, что за птица этот непрошеный гость его дачи. Метцендорфер подумал о том, когда ему представится случай проинформировать на этот счет Брумеруса.

Показалась башня Гейдельбергского замка.

Метцендорфер все еще не знал, какое решение он примет сегодня.

Глава восьмая

1

Фоторедактор Венцель Мария Даллингер, 48 лет, католического вероисповедания, женатый, отец пяти дочерей, привык, публикуя снимки, снабжать их подписями в манере журнала «Шпигель». Он считал эту манеру современной, а современным, как ему давно стало ясно, он обязан был быть, чтобы удержаться на своем месте и не уступить его пройдохам-мальчишкам, вертевшимся в редакции и метившим на повышение по службе.

Он, Венцель Мария Даллингер, щеголявший большой, с блюдце, тонзурой в темно-каштановых волосах, родившийся и конфирмованный в Пассау, сочетавшийся здесь гражданским и церковным браком и здесь же, в Пассау, произведший на свет своих детей, повидал мир как турист лишь один раз, съездив после войны в Париж, зато как солдат побывал довольно далеко на Востоке (но об этом он не любил вспоминать); своей осведомленностью в экономических, политических и социальных проблемах Востока и Запада, Севера и Юга он был обязан, следовательно, почти целиком своей редакторской деятельности в «Баварской страже», первоначально чисто местной газете, которая лишь в последние годы, благодаря честолюбию ее владельца и главного редактора, пыталась распространить свое влияние до Мюнхена, Регенсбурга и дальше, хотя пока что прозябала во франконской глуши. В этом честолюбии Венцель Мария Даллингер усматривал опасность для себя. Он не хватал звезд с неба, и связей с сильными мира сего у него не было, он с великим трудом пробился от должности репортера немудреной газетки сперва к должности стажера, затем - редактора местной хроники и, наконец, к должности редактора-иллюстратора.

Сгребая в архиве конверты, битком набитые фотографиями, он тихо вздохнул. Он думал, как, не имея снимков с места происшествия, проиллюстрировать столкновение легковой машины с поездом на переезде без шлагбаума. Он отказался от этой затеи, хотя в ушах его и застрял начальственный голос: «Люди не хотят читать, они хотят видеть! Мы живем в век зрения!» Это был голос Хебзакера, владельца и ответственного редактора.

Даллингер еще раз вздохнул, потянулся к телефону, сообщил редактору рубрики «Бавария» о своей неудаче, терпеливо выслушал, морщась, его сдержанную брань - «Баварская стража» была газетой христианско-католической - и осторожно положил трубку. В этот момент в дверь постучали.

Даллингер недовольно обернулся: пора идти домой, жена и дети ждали его к ужину. Стук прозвучал настойчивее. Даллингер не ответил, вместо этого он подошел к шкафу и вынул из него свое пальто. Он увидел, как, вежливо отворив дверь, в комнату вошел какой-то незнакомый ему человек, тощий, рыжеватый.

- Что вам угодно? - неприязненно спросил Даллингер.

- Я говорю с господином Даллингером? - спросил незнакомец.

- Именно с ним! - ответил Даллингер в обычном стиле равнодушных газетчиков и в той же манере прибавил:- Только у господина Даллингера сейчас нет времени, он должен выполнить одно срочное задание редакции.

Незнакомец закрыл дверь.

- Метцендорфер, - представился он, - из Байрейта.

Редактор молча уставился на него и медленно надел пальто.

- У меня есть для вас, - продолжал Метцендорфер, - интересная серия фотографий. - Он подождал.

Даллингер по-прежнему молчал. У фоторепортеров и графиков всегда имелись для него исключительно интересные серии; а потом обычно оказывалось, что это ничтожные однодневки.

- Из Саудовской Аравии, - прибавил, подумав, Метцендорфер и поднял правую бровь.

Даллингер застегнул первую пуговицу.

- Ах, - сказал он: звучать это должно было пренебрежительно.

Адвокат сделал несколько шагов в глубь комнаты. Он слабо улыбнулся.

- Да, - сказал он, - я был в тех краях.

- Гм, - отозвался Даллингер, занявшись следующей пуговицей. - Прием у короля, да? Подписание договора при дворе, что ли?

- Я был там с одним знакомым, - добавил Метцендорфер, скрывая радость, которую доставил ему ответ Даллингера, и поправился: - С одним компаньоном.

Редактор не стал больше медлить. Он опять повернулся к шкафу, вытащил оттуда маленькую баварскую шляпу и, прикрыв сначала тонзуру, энергично напялил ее на лоб. При этом он сказал, не глядя на Метцендорфера:

- Это никого не интересует. Таких фотографий - навалом, хороших и плохих. «Баварская стража» - газета солидная. Но из тех краев нам подошли бы, пожалуй, какие-нибудь истории о королеве или о гареме, да, что-нибудь в этом роде. - Он окинул взглядом письменный стол, дернул ручку ящика, проверяя, заперт ли он, и прибавил: - Всего несколько дней назад тут приходил один, предлагал то же самое. Фотографии еще здесь, у меня, надо будет отослать их ему. Я не мог вернуть их сразу, у него есть протекция в верхах. - Даллингер вздохнул. - Но у вас, слава богу, ее нет. Так что не будем терять время.

- Куда отослать? - с любопытством спросил Метцендорфер.

- О чем вы? - недоуменно спросил в свою очередь Даллингер.

- О фотографиях, - ответил адвокат, теперь все-таки взволнованно, - куда вы должны отослать фотографии, сделанные в Саудовской Аравии?

- Понятия не имею, - сказал Даллингер, снова уже совершенно равнодушно. - Где-нибудь, наверно, записан адрес. - Он вдруг взглянул на Метцендорфера и недоверчиво спросил: - А вас-то почему это интересует?

- Потому что дело идет об убийстве, - ответил Метцендорфер без промедления.

- Ах, - ошеломленно сказал Даллингер. Последовала долгая пауза, во время которой он почти машинально положил шляпу на стол и начал расстегивать пальто. Дойдя до верхней пуговицы, он остановился. Видимо, он хорошенько подумал. Он спросил: - Почему вы не сказали этого сразу?

- Потому что хотел узнать, - ответил адвокат, - был ли здесь Альтбауэр!

- Альтбауэр, - сказал редактор, - боже мой, да ведь это же он и есть, тот с фотографиями!

- Был! - поправил его Метцендорфер. - Был, господин Даллингер. Альтбауэр мертв!

- Господи! - воскликнул Даллингер, забыв о верхней пуговице, которую успел вынуть из петли только наполовину. - Что будет, когда узнает шеф! Ведь он же направил его ко мне!

- Это второе, - констатировал адвокат, заставляя себя держаться спокойно, - что я хотел узнать!

Вдруг Даллингер всполошился: он сделал несколько быстрых шагов к Метцендорферу, порывисто схватил его за плечо и воскликнул:

- Послушайте, господин, послушайте! Не дай бог, если до шефа дойдет, что вы узнали это от меня! - Он потряс его за плечо. - Я же не имею права разглашать редакционную информацию! Это может… - Он вдруг умолк.

Адвокату стало даже жаль Даллингера: побитый, растерянный, тот производил такое тяжелое впечатление, вероятно, потому, что поначалу вел себя нагло.

В эти секунды Метцендорфер заглянул в душу Даллингера и понял, что тот шел по жизни, как по льду, толщина которого неизвестна, зная лишь, что под этим льдом - бездна, и испытывая перед ней ужас, потому что лед мог сломаться, а плавать он не умел. Это был человек, которому перестроиться трудно. Весь мир, кроме его родного города, казался ему чужбиной, а где он мог найти здесь второе такое место? Возможно, думал Метцендорфер, даже весьма вероятно, что теперешний страх его необоснован, но это был старый страх, годами копившийся под кожей и сейчас вдруг прорвавшийся. Но адвокат понял также, что это состояние редактора дает ему, Метцендорферу, неожиданный козырь. Спокойно и стараясь при этом завоевать доверие Даллингера, он сказал:

- Я не хочу вредить вам, господин Даллингер. Я даже прошу прощения, что пытался узнать кое-что таким способом. - Даллингер пробормотал что-то невнятное. Пожав плечами, Метцендорфер немного повысил голос: - Но уж поскольку так вышло, нам придется поговорить, не правда ли?

Даллингер машинально поглядел на часы.

- Меня ждет жена, - сказал он автоматически. Метцендорфер промолчал. Редактор посмотрел на него смущенно. - В Пассау меня знает любой… Может быть, вы проводите меня до дома? - Он быстро прибавил: - Только… держась немного позади меня?

Метцендорфер подумал, что он все больше запутывается в странной для себя роли: брести через город Пассау за почти незнакомым тебе человеком! Тем не менее он сказал:

- Как вам будет угодно, господин Даллингер, ?

Тот схватил свою баварскую шляпу. С облегчением - адвокат это почувствовал.

Затем Метцендорфер пошел за Даллингером. Адвокат видел, как тот приподнимал шляпу через каждые три-четыре шага: здесь его и правда знали почти все.

И будет трудно, подумал адвокат озабоченно, выяснить что-либо незаметно, тайком.

2

Жена Даллингера была не в восторге от незваного гостя. Маленькая, тихая, невзрачная, она походила скорее на какую-нибудь серую букашку, чем на мотылька. Дети шумели вовсю. Никто этого, казалось, не замечал.

Среди шума редактор пытался занять своего гостя, но дальше нескольких несвязных и пустых фраз дело не двинулось. Единственное, что действительно узнал Метцендорфер, - это то, что Даллингер зарабатывал около тысячи в месяц; негусто, подумал адвокат, во всяком случае слишком мало, чтобы трепетать перед кем-либо в этой лавочке, в том числе и перед «владельцем и главным редактором».

После еды жена Даллингера выдворила детей, убрала посуду и исчезла сама; в тот вечер Метцендорфер больше не увидел ее.

Даллингер остался с ним в той же комнате, где проходил ужин, они сидели за слишком большим и слишком тяжелым столом, на стульях с жесткими спинками. На стене висела картина - баварский народный танец на фоне снежных горных вершин, - на темном буфете на вязаной салфетке стояли расписанная цветами пустая ваза и рядом с ней латунный пеликан, изделие художественной промышленности. Вся комната была темная, до блеска отполированная, без единой пылинки, покрытый коричневым лаком пол тускло отсвечивал.

Редактор посмотрел на свои костлявые пальцы и с усилием, словно ему предстояло сделать признание, сказал:

- Пожалуй, я сразу расскажу вам все. Так будет проще. Господин Альтбауэр, видите ли, пришел ко мне в редакцию несколько дней назад; он с первого взгляда мне не понравился. Так уж он держался. И, будь моя воля, я его тут же выпроводил бы, но он пришел с рекомендацией от шефа.. Этого я не люблю, ведь в таких случаях я вынужден брать снимки или рисунки, и либо они потом не идут, потому что никуда не годятся, и тогда начинаются неприятности из-за гонорара, либо я их печатаю, а они потом не нравятся шефу, и у меня опять неприятности. - Заметив, что он рискует отвлечься от темы, редактор слегка вздохнул и сказал: - Да, значит, господин Альтбауэр! Он принес мне снимки, сделанные в Саудовской Аравии, а также во Франции, но все одно и то же, пейзажи и фабрики, какие-то деревни, местные жители - ничего нового, да и снято к тому же плохо, иногда вяло. Просто любительские фотографии. Двадцать лет назад мы бы такое наверняка напечатали и еще бы гордились, но сегодня!.. Конечно, мы - политическая газета, но и газета массовая, потому что без масс политику делать нельзя. И мы конкурируем с иллюстрированными журналами, они нас обогнали, они формируют вкус, так что нам надо поспевать за ними.

Это слетало у него с языка очень легко; у Метцендорфера складывалось впечатление, что Даллингер излагал журналистские принципы своего шефа. Но адвокат знал, что ему нужно терпение, если он хочет вытянуть из недоверчивого редактора что-либо конкретное.

- Так вот, я отодвинул от себя к Альтбауэру лежавшие на столе фотографии и сказал, что мы не можем использовать их. Тут он взъярился и так посмотрел на меня, но не стал кричать, нет, только губы у него сузились, и он зашипел: «Черта с два! Он хочет оставить меня с носом, ваш шеф! Я затеял проект, миллионный проект! Я все наладил, и договоры подписаны. Но когда этот проект был у меня почти что в кармане, в Париже в НАТО вдруг заявили, что им требуется письменное согласие западногерманского правительства. Я тут же связался со своим мюнхенским партнером, чтобы тот получил такое письмо у министра, и партнер мне ответил, что получит, а позднее, что письмо есть и чтобы я приезжал. А приехав во Франкфурт, я узнаю, что меня хотят выкинуть из моего проекта, а вместо меня в дело войдут другие, и один из них - ваш шеф, потому что это он добыл письмо от министра. Вот так. Но я всадил в этот проект все свои деньги, у меня нет ни гроша, и я сказал вашему шефу, что мне не на что даже добраться отсюда до Мюнхена, если он не даст мне взаймы. Он вернет свои деньги, ведь мне как-никак причитается компенсация за мою долю в сделке, так что он сможет вычесть мой долг. Но он только ухмыльнулся, он ведь человек бездушный, и сказал, что размеры компенсации ему пока неизвестны, так что лучше мне просто продать его газете снимки, которые я привез из Саудовской Аравии. И поэтому я здесь, и вы их купите!»

Метцендорфер чувствовал, что эта сцена произвела на Даллингера сильное впечатление: тот весь раскраснелся, повторяя рассказ Альтбауэра, - мысленно он снова видел его перед собой и слышал его слова!

Редактор проглотил слюну, посмотрел снизу вверх на адвоката и, преодолев внутреннее сопротивление, сказал:

- Я сразу понял, что Альтбауэр не лжет. Наш шеф - именно такой человек, в этом он весь! Оставить с носом, да… - Он погрузился в свои мысли.

Метцендорфер молчал. Он смотрел на латунного пеликана, единственный светлый предмет в этой темной, мещанской квартире, и думал, оставил ли Даллингер услышанное при себе или поведал обо всем жене. Нет, оставил при себе, заключил Метцендорфер, и поэтому сейчас из него бьет фонтаном, как из артезианской скважины.

Подняв глаза, Даллингер сказал:

- И я купил у него фотографии по архивной расценке, чтобы отделаться от него, а потом я собирался отослать их ему, - Он помолчал, закусив губы, и добавил: - Теперь я отделался от него - окончательно!

Метцендорфер понял, что Даллингеру больше сказать нечего. Адвокат решил бросить ни к чему не обязывающую фразу. Он сказал:

- Да, это славная история.

- Можно и так сказать, - пробормотал Даллингер.

Метцендорфер подумал и спросил:

- Считаете ли вы, господин Даллингер, что мне следует поговорить с вашим шефом? О нашей встрече я, конечно, не стал бы упоминать.

- Нет, - ответил Даллингер сразу. - Это не имеет смысла. От него вы ничего не узнаете. - Метцендорфер подождал. Редактор прибавил: - Кто занимается журналистикой, тот всегда осторожен. Он знает, что информация может стоить ему всего. А уж если он ввязывается и в политику, то тем более! Да и что еще мог бы он вам сказать?

- Например, кто были партнеры Альтбауэра, - ответил Метцендорфер.

- Бог ты мой, - сказал Даллингер, - именно об этом он не проронит ни слова. Да и что это вам дало бы? Альтбауэр убит. Верно. Вы сами сказали мне уже, что убил его некто Маран. Чего же вы еще хотите! Все и так ясно!

Правда, смущенно подумал Метцендорфер, чего я, собственно, еще хочу? Он почувствовал вдруг почти неодолимую усталость. Он протер указательными пальцами уголки глаз и подумал, что завтра вернется в свою контору, отказавшись от бесполезных поисков, не дававших ничего, что могло бы помочь Марану.

Чтобы не обрывать беседу резко и не обижать редактора, он спросил:

- А вам-то известно, что за проект был у Альтбауэра в кармане?

- Нет, - ответил Даллингер, - он сказал только что-то насчет «хаузинга». О характере этих проектов мы, журналисты, осведомлены довольно точно. Речь идет обычно либо о подрядах на строительство казарм и аэродромов для американцев, либо о «хаузинге», то есть о жилищах для них. Ведь им разрешается привозить с собой целые семьи. Вся штука в том, чтобы получить такой заказ, причем на правах главного подрядчика!

Эту практику Метцендорфер знал. Как адвокат, он и сам уже составлял подобные договоры. Тут дело шло о миллионах. Главные подрядчики основывали фирму. Эта фирма получала от соответствующей американской инстанции подряд на строительные работы, причем на все в совокупности. Выполнить эти работы фирма не могла, да и не было у нее такого намерения. Она объединяла несколько строительных предприятий в новую фирму, где оказывались представлены и главные подрядчики. То же самое происходило с подземными, электротехническими, канализационными, стекольными, монтажными, столярными, кровельными работами: во всех необходимых для проекта отраслях производства возникали новые фирмы, которые существовали лишь до тех пор, покуда проект не был выполнен, а потом ликвидировались. Но во всех этих недолговечных предприятиях непременно участвовали главные подрядчики, они получали свою долю от прибылей этих фирм только за то, что подряжали их по кровельной, стекольной или плотницкой части.

Это были большие деньги и доставались легко! Поэтому бороться стоило!

- Ну и что же тут особенного? - спросил Метцендорфер.

- На этой наживаются! - сказал Даллингер, и в первый раз на его лице показалось подобие улыбки. - Тут пахнет не сотнями тысяч, а миллионами. Вся соль в том, чтобы стать главным подрядчиком.

- И ваш шеф хотел влезть в эту главную фирму? - спросил Метцендорфер.

- Думаю, что да, - осторожно ответил Даллингер. - Хотя наверняка не знаю.

- Но разве он смыслит в строительстве, - спросил Метцендорфер.

- Нет, - не задумываясь, ответил Даллингер, - но он знаком с министром!

3

Зепп Метцендорфер работал спокойно, словно ничего не случилось. Он принял дела у своего заместителя, выслушал его доклад - событий за это время произошло не очень много, - дал несколько указаний секретарше и начал набрасывать речь по делу о мошенничестве, от которого никакой радости не было.

И все-таки что-то случилось: до разговора с Венцелем Марией Даллингером у него еще была иллюзорная надежда на то, что он сможет каким-то неожиданным образом помочь своему клиенту Марану. Он сам задавался вопросом, откуда взялась эта надежда: возможно, говорил он себе теперь, объяснялась она просто тем, что он установил факт пребывания на даче двух человек, а не одного, как то по понятным причинам предположил Гроль. После разговора с Даллингером от этой иллюзии ничего не осталось.

Редактор предложил адвокату переночевать у него, если тот довольствуется более или менее примитивными удобствами, и Метцендорфер принял это приглашение. Он пригнал машину, которая стояла возле редакции, и с чемоданчиком в руке вернулся в квартиру Даллингера. Жены редактора он больше не увидел, но она оставила ему в ванной кое-какие необходимые предметы. Сам Даллингер расхаживал уже без пиджака и в домашних туфлях. Судя по его румяному лицу, он успел помыться и был готов отойти ко сну. Понизив голос, он показал Метцендорферу все, что требовалось. Затем исчез.

Постель была приготовлена на кушетке в гостиной, где они беседовали, окна открыли: в комнату вливался терпкий воздух безоблачного, прохладного осеннего дня.

На этот раз Метцендорфер долго не засыпал. Но прежде чем он уснул, ему стало ясно, что миссия, которую он сам возложил на себя, кончилась неудачей. Мнение Даллингера, что говорить с Хебзакером, ответственным редактором «Баварской стражи», бессмысленно, казалось убедительным. Даллингер метко охарактеризовал своего шефа, и, не зная его в лицо, Метцендорфер хорошо представлял себе Хебзакера. Этот тип наверняка собирает факты и слухи, но все, что ему удается узнать, как бы запирает в несгораемый шкаф. Таков его принцип: ведь неизвестно, как сумеет использовать это противник. К тому же в Хебзакере наверняка есть та баварская грубость, выпады которой лишь кажутся неуклюжими и вздорными, а в действительности помогают отвлечь внимание собеседника от существа дела.

Потом адвокат надумал было задержаться еще на один день в Пассау, чтобы изучить список местных фирм: возможно, полагал он, там найдется запись, из которой видно будет, кто еще причастен к сказочному проекту Альтбауэра. Но и эту мысль Метцендорфер оставил: Хебзакер еще никак не мог войти в дело, здесь новая фирма, безусловно, не зарегистрирована, и, даже если зарегистрирована - здесь или в другом городе, - какой смысл ее выкапывать? Никакого, решил адвокат, ведь все равно никуда не деться от того простого факта, что Маран стрелял, а Альтбауэр погиб.

Уже закрыв глаза, он признался себе, что теперь, всего через несколько дней, и сам пришел к тому же выводу, что и Гроль: относительно убийства все выяснено. Право же, не имеет никакого значения, почему Альтбауэр очутился на даче и кто тот другой, что оказался там одновременно с ним. Куда важнее было, спохватился Метцендорфер, позаботиться о Маране, - о Маране, который сидел в следственной тюрьме.

С этой мыслью он и уснул, спал он спокойно и крепко и рано утром почувствовал себя по-настоящему отдохнувшим. Услыхав шум в квартире, он встал и оделся, но в маленькой передней встретил только фрау Даллингер. Ее муж еще спит, сказала та, но на всякий случай она приготовила легкий завтрак, потому что не знала, когда он, Метцендорфер, собирается выехать.

Адвокат поблагодарил ее. У него было такое впечатление, что Даллингеру больше всего хотелось, чтобы он поскорее убрался из Пассау. Это одолжение он мог ему сделать; он съел всего одну булочку, выпил чашку кофе, к сожалению весьма жидкого, и, прощаясь, попросил поблагодарить Даллингера и передать ему привет. Когда он сел в машину и завел мотор, ему показалось, что на окне шевельнулась гардина.

Обратный путь протек без происшествий, и возвращение в контору прошло без драматизма: при такой секретарше никаких драм не бывало, она делала свое дело независимо от того, находился ли Метцендорфер на месте или его не было.

В конце того же дня он поехал в Нюрнберг, в следственную тюрьму, где, назвав себя, прошел через стальную дверь, которую, гремя ключами, открыл ему равнодушный служащий, в одну из трех комнатушек для свиданий. Пропуск Метцендорфера передали начальнику охраны, стоявшему на мостике, откуда просматривались три крыла с камерами. Послюнив палец, тот полистал какую-то книгу, ударил в неприятно громкий колокол и крикнул в один из коридоров:

- Б-два - сто шестьдесят два, подследственный Маран - к адвокату!

И охранник корпуса ответил:

- Б-два вас понял. Подследственный Маран - к адвокату!

Это прозвучало почти как антифонное песнопение.

Затем Марана привели в комнатушку. Охранник удалился. Маран продолжал стоять у двери.

Метцендорфер нашел, что вид у него нехороший.

Пояс у него, как водится, отобрали; на нем, правда, была его собственная одежда, но брюки сползали, и ему приходилось поддерживать их; может быть, это и было причиной его неуверенности, но Метцендорфер объяснял ее себе иначе.

Он встал, подошел к Марану, ласково взял его за локоть, подвел к убогому деревянному стулу, стоявшему у такого же убогого стола, и сказал:

- Садись, Вальтер. Нам надо кое-что обсудить.

Маран молчал. Но он смотрел на Метцендорфера, и глаза его выражали ужас.

Метцендорфер полистал бумаги, которые захватил с собой, хотя ничего важного в них не было: он знал, что адвокаты пользуются этим приемом, когда почему-либо не хотят встречаться глазами с клиентом. А ему сейчас не хотелось глядеть на Марана. Он вздохнул и сказал, уткнувшись в бумаги:

- Я заставил тебя долго ждать, Вальтер, я знаю; но я хотел навести кое-какие справки, надеясь снять с тебя обвинение. - Лишь теперь он взглянул на Марана. - Дела твои не очень хороши.

Маран оставался безучастен.

Метцендорфер решил, что тот не понимает всей тяжести обвинения.

- Я буду беспощаден, Вальтер. Дела твои не только не очень хороши, они просто из рук вон плохи. - Он поставил себя мысленно на место обвинителя и добавил: - Если бы ты хоть попал в Брумеруса… Тогда были бы как-никак мотивы, пусть не оправдывающие тебя, но по крайней мере понятные. А так из-за тебя погиб человек, ни в чем не повинный.

В лице Марана что-то дрогнуло. Он тихо сказал:

- Перестань, Зепп! Я это знаю! Я с тех пор почти не спал… то, что я натворил, ужасно. - Он умолк.

- Я пошел по следам Альтбауэра, - добавил Метцендорфер, - как он очутился на даче, до сих пор неясно…

Маран поднялся. Он посмотрел на своего друга.

- Оставь это, Зепп! - сказал он. - Ведь совершенно неважно, как он там оказался…

Адвокат прервал его:

- Но это могло бы дать какие-то доводы, чтобы тебя защищать!

Маран потерял самообладание. Он оперся руками о стол.

- Я не хочу, чтобы меня защищали! Жаль, что нет смертной казни! Честное слово, для меня это было бы лучше, чем всю жизнь жить с сознанием, что… - Он с трудом сказал: - Это был человек еще молодой, Зепп, сколько отпущенных ему дней я загубил!

- Тут уж ничего не изменишь, - возразил ему Метцендорфер, - подумай лучше о том, что и у других, у Маргит впереди еще много дней.

На это Маран не ответил. Он глядел на столешницу, словно пытаясь увидеть на грубом, щербатом дереве что-то способное помочь ему.

Адвокат тоже молчал.

Он слышал издалека, как гремел в гулких коридорах резкий, гортанный голос начальника охраны, слышал короткий, твердый звон сигнального колокола, слышал раскатистые крики охранников и невольно думал, что все это Марану придется слышать годами. И, поразмыслив, он понял, что Марану уже безразлично, приговорят ли его к пяти или к восьми годам тюрьмы, поскольку о большем сроке дело, по-видимому, не шло. Марану, конечно, ясно, что для его жены это не имеет значения - пять лет или восемь. Ведь и за пять лет, несомненно, решится, останется ли она с ним или покинет его, а все говорило за то, что она его бросит.

- Ты был у нее? - услыхал Метцендорфер голос Марана, который все еще глядел на столешницу.

- Нет, - солгал адвокат.

- Если ты хочешь сделать мне одолжение, оказать настоящую дружескую услугу, - попросил Маран, глядя теперь на него глазами раненого зверя, - съезди к ней и присмотри за ней, но не оказывай на нее никакого давления. Это ты должен мне обещать.

Адвокат молча кивнул. Он встал, подошел к Марану и положил руку ему на плечо.

- А если тебе здесь что-нибудь понадобится…

Затем он подошел к двери, отворил ее и сказал стоявшему за ней охраннику:

- Свидание окончено!

4

Метцендорфер испугался.

Оставив машину на правой стороне шоссе, он вошел в сад Марана через распахнутые ворота. Но на полпути, на середине узкой гравийной дорожки, он остановился.

Уже темнело; контуры дома понемногу расплывались. Но в осеннем небе еще держался последний, слабо мерцающий свет, которого как раз хватило, чтобы ему испугаться. Нижняя комната, где в ту ночь он говорил и ждал с Мараном, была освещена, прямоугольники окон желтели в стене. Адвокат спрашивал себя, что сейчас происходит за ними.

Он быстро зашагал; непроизвольно стараясь не шуметь. Торопливо спустившись по правой дорожке назад к воротам, он снова поднялся по левой, которая вела прямо к фасаду виллы. При этом он наблюдал за дверью и время от времени бросал взгляд на «боргвард изабеллу». Давно ли стоит здесь эта машина, думал он.

Он слышал резкий звон тюремного колокола, слышал раскатистые возгласы начальника охраны, и вот он ждал перед одним из освещенных окон и прислушивался - он, который терпеть не мог никакой скрытности, - мало того, он подошел поближе к стене, упер пальцы в шершавую, холодную штукатурку и склонил ухо, чтобы лучше слышать.

Сначала он долго вообще ничего не слышал. Потом он вдруг различил голос Брумеруса. Тот говорил тихо и ровно, словно бы ведя светскую беседу, любезным и приятным тоном. Фразы разделялись спокойными паузами, не слишком долгими, а как раз такими, чтобы рассказчик успел подготовить эффект следующей фразы невинного анекдота, которым он развлекает общество. Затем что-то сказала Маргит, это прозвучало как ответ. Всего несколько слов. Но их, видимо, Брумерусу было достаточно, он заговорил снова, и голос его, приглушенный закрытыми окнами, звучал усыпляюще монотонно.

Однако Метцендорфер не чувствовал сонливости, напротив - сердце его учащенно стучало. Он никак не мог угадать, что происходит в доме. Он знал Маргит Маран, ему казалось совершенно немыслимым, чтобы она болтала здесь с Брумерусом после таких ужасных событий; однако он опомнился: ведь несколько лет она была любовницей этого человека, так почему ей опять не покориться ему? Такой оборот дела показался адвокату даже вполне естественным. Но что ему сказать своему другу при следующем свидании? С другой стороны, как бы ни вела себя эта женщина, что заставило Брумеруса, человека образованного, явно избегавшего всякой огласки своих частных дел и всяких скандалов, - что могло заставить его совершить такую бестактность? Кто стал бы его всерьез осуждать за то, что он добился успеха у Маргит Маран и годами поддерживал эту связь? Он, адвокат, знал, как устроен сей мир.

Вдруг голос Брумеруса умолк. Маргит Маран не отвечала.

Метцендорфер прислушался: все было возможно, Брумерус мог даже через секунду-другую выйти из дому. Он оттолкнулся пальцами от влажной стены, в нерешительности подождал, огляделся.

На темнеющем небе стояла бледная, тусклая луна. Адвокат отошел на цыпочках к углу дома. Он увидел поблизости куст с остатками вялых осенних листьев. Он притаился за ним. Если Брумерус выйдет, он пойдет налево к машине и не увидит его, Метцендорфера. В тот же миг адвокат вспомнил, что на шоссе стоит его собственная машина, устаревший «мерседес», который ни с какой другой машиной не спутаешь и который выдаст его. Не было смысла прятаться за кустом. Но не было и смысла спешить к машине: как ни слабо светила луна, бегущего по газону сразу увидели бы.

Он принял другое решение и, выпрямившись, вернулся на дорожку. Шагая как можно громче, он подошел к двери. Он старался не глядеть на освещенные окна, старался даже тогда, когда нажал кнопку звонка.

Почти в тот же миг дверь отворилась.

Передняя была освещена. Брумерус в пальто стоял перед зеркалом. А на Метцендорфера испуганно глядела Маргит Маран, ему показалось, что она побледнела.

Он слышал, как она сказала:

- Вот так сюрприз! Нет, вас я сейчас никак не ждала! - Она была смущена. - Проходите же, господин Метцендорфер!

Брумерус улыбнулся адвокату и сказал:

- Мир тесен! Вот мы и встретились!

Он протянул Метцендорферу руку и крепко пожал протянутую в ответ руку адвоката, который тоже попытался улыбнуться.

- Вы привезли новости? - спросил Брумерус и, снимая пальто, прибавил: - Я тоже, пожалуй, послушал бы! - Он повернулся к адвокату: - Если это не секрет?

Тот, все еще растерянно, покачал головой и ответил:

- Нет, не секрет! - и, подумав, прибавил: - Я думаю, что и вам это будет интересно!

Брумерус - хотя было ясно, что он останется, - решил соблюсти форму, он спросил:

- Ты разрешишь, Маргит? Она кивнула;

Метцендорфер не знал, как ему вести себя, когда он наконец вошел в комнату и занял то кресло, в котором сидел тогда.

Глава девятая

1

Шляпа Гроля, висевшая на стоячей вешалке, начинала качаться, когда внизу по улице с грохотом проезжал грузовик, и слегка вздрагивала, как только кто-нибудь входил в пустой кабинет. А пустовал кабинет уже два дня. Гроль уехал в отпуск на три недели.

Грисбюль не знал его местопребывания, это с одинаковой вероятностью могли быть и Альпы, и Северное море. Дальше Гроль наверняка не поехал, он не поддавался туристской лихорадке. Порой Грисбюль, правда, подозревал, что комиссар по каким-то причинам остался дома - главной причиной могла быть и потеря шляпы, его любимого сомбреро с волнистыми, в жирных пятнах полями. Для такого маньяка по части шляп, как Гроль, этого было достаточно. Грисбюль представлял себе, как тот снова и снова обыскивает свою квартиру, беспокойно бродит по улицам и заходит в закусочные, высматривая, не забыл ли он там свою драгоценность. Но бывали минуты, когда Грисбюлю думалось, что Гроль просто хитрит, что, зная своего помощника и его желание действовать самостоятельно, комиссар нарочно оставил на вешалке шляпу ему в острастку, в знак того, что старик может в любой миг появиться, задать неприятные вопросы, заглянуть в документы.

Чертово сомбреро!

Уже дважды Грисбюль подбирался к этой засаленной шляпе, чтобы отправить ее куда следовало - в мусор. Однако оба раза он отступался - из отвращения, как убеждал себя молодой человек («Противно дотрагиваться до нее!»), на самом же деле потому, что не решался причинить комиссару такую боль.

И сейчас шляпа снова качалась от легкого движения воздуха, влившегося в чуть приоткрытую дверь.

Метцендорфер стучался несколько раз. Ему никто не отвечал. Тогда он позволил себе нажать на ручку. Увидев шляпу, он успокоился: значит, Гроль скоро появится. Даже ему, хотя он мало знал комиссара, казалось немыслимым, чтобы тот расстался со своим головным убором надолго. Он нерешительно огляделся. На столе ничего не было. Метцендорфера это удивило. Он слышал через закрытую дверь упорную дробь пишущей машинки в соседней комнате, и ему показалось, что оттуда доносится голос Грисбюля. Он постучал. Ни дробь, ни голос не смолкли. Тогда адвокат отворил дверь.

Грисбюль перестал диктовать, металлический стрекот прекратился.

- Скажите на милость, - без восторга сказал Грисбюль, - господин адвокат!

- Я ищу комиссара, - неприветливо ответил Метцендорфер.

- Н-да, - сказал ассистент, - нелегкие у вас поиски! Я тоже не знаю, где он. Он в отпуске. - Занятый своими мыслями, он прибавил: - Только шляпу, свою шляпу он нам оставил на память!

Метцендорфер не знал, как быть.

- Досадно! - сказал он. - Крайне досадно! Понимаете, господин Грисбюль, я кое-что выяснил, и мне хотелось бы довести это до сведения комиссара…

Грисбюль отрицательно покачал головой.

- Опоздали, - сказал он, - комиссар и слышать об этом не хочет. Рапорт ушел к следователю… Для нас этого дела больше не существует.

Адвокат пожал плечами.

- Знаю, - согласился он, - и, говоря по правде, ничего нового не выяснилось, во всяком случае ничего такого, что меняло бы состав преступления.

- Вот видите, - равнодушно отозвался ассистент и, повернувшись к секретарше, чуть приподнял лист бумаги в машинке, чтобы прочесть последнюю строчку и продолжить диктовку.

- Я говорил с этой Джиной Трициус, - добавил только Метцендорфер, собираясь уйти.

- Что? - сказал Грисбюль и прибавил на своем жаргоне: - Фифочка? Или что-нибудь другое?

Чтобы потом не разочаровать ассистента, адвокат сразу сказал:

- Но я не нашел тут ничего сенсационного, да и господин Брумерус тоже.

- Брумерус? - спросил Грисбюль.

- Да, - ответил Метцендорфер, - я застал его у фрау Маран.

- Ах, вот оно что, - удивился ассистент, - ну, это вам надо бы рассказать мне. - Поймав любопытный взгляд секретарши, он сказал: - Я имею в виду - насчет Трициус! - и прибавил:-Не здесь, господин Метцендорфер! Перейдемте в другую комнату.

2

Потом они сидели там, как уже было однажды, Грисбюль за столом комиссара, а Метцендорфер - напротив, и шляпа Гроля подрагивала на вешалке, когда по улице, сотрясая мостовую, катились грузовики.

- Я понимаю, - сказал Грисбюль, - что, собственно, краду у вас время, господин Метцендорфер. Ведь разговор у нас частный. Я, как и вы, прекрасно знаю, что в деле Марана вряд ли что-либо изменится. Но поймите меня: возникает какое-то странное чувство, когда тебе сообщают, что после попытки убийства потенциально убитый навещает супругу своего потенциального убийцы! - Он подумал и прибавил: - В людях очень легко ошибиться. Я иногда считал Брумеруса человеком холодным и равнодушным, вполне возможно, что он таков и есть, но вот его все-таки как-то задело, что женщина теперь осталась совсем одна.

Адвокат был того же мнения.

Он описал, в каком неловком положении оказался, появившись на вилле, и Грисбюль, игравший карандашом, не смог подавить улыбки.

Итак, они прошли в комнату. Метцендорфер с невольным подозрением ее осмотрел, но не обнаружил никаких признаков того, что в ней происходило что-либо, помимо беседы. Это его удовлетворило. Едва они сели, Маргит Маран спросила:

- Как мой муж?

- Я был у него сегодня, - ответил Метцендорфер и невольно взглянул на Брумеруса.

- Право, не обращайте на меня внимания, - заметил тот.

- Так вот, - решился заговорить адвокат, - боюсь, что он в скверном состоянии. Он апатичен. Он ничего не хочет. Он не замечает окружающего. Не думаю, - Метцендорфер отвергающе поднял обе руки, - чтобы он тешил себя пустыми надеждами относительно исхода процесса, вот уж нет! Но он отказывается от всякой защиты. Он еще доставит мне хлопот своим поведением. Собственно… - Метцендорфер помедлил, потом быстро продолжал: - Больше всего, по моему впечатлению, его угнетает то, что он убил ни в чем не повинного человека.

Возникла пауза. Маргит Маран молча глядела в одну точку. Брумерус постучал сигаретой по пепельнице, серый червячок пепла упал и рассыпался. Обессилевшая букашка билась о лампочку. Это вызывало безотрадный шорох, и так же безотрадно дрожала, замирала и снова дрожала ее тусклая тень на абажуре.

- Ни в чем не повинного! - задумчиво нарушил тишину Брумерус. - Это означает, что господин доктор хотел убить виноватого и что он и сейчас еще считает виноватым меня. Удивляет меня, - он снова постучал сигаретой по пепельнице, хотя пепла не было, - удивляет меня, собственно, лишь то, что такой интеллигентный человек не задается и в течение трех лет явно не задавался вопросом, где следовало бы искать вину, если уж ее вообще искать! Ведь ни с того ни с сего женщина не отворачивается от своего мужа!

- Рихард! - умоляюще сказала Маргит Маран, и Метцендорфера покоробило, когда он услыхал имя этого человека из уст жены своего друга.

Брумерус не взглянул на нее. Он пробормотал:

- Ладно, ладно, Маргит! Я не стану больше говорить об этом. Только меня это удивляет, и удивляет давно!

- Во всяком случае, - направил разговор адвокат, - это факт, и я должен буду с этим считаться. Сильнее всего угнетает его то, что он убил человека ни в чем не виновного, к тому же молодого, у которого добрая часть жизни еще впереди. Мне показалось сегодня, что он только и видит передсобой прекрасные дни загубленной им жизни и в ужасе от сознания, что лишил их Альтбауэра. Да, - сказал он, - так, видимо, обстоит дело.

В комнате опять воцарилась тишина. Наконец хриплым голосом Маргит Маран спросила:

- Может быть, он чего-нибудь хочет? Что я могу сделать, чтобы… - она запнулась, - облегчить ему пребывание там?

- Ничего, - сказу же ответил Метцендорфер и, подняв голову, посмотрел на Маргит, - решительно ничего! Он воспримет все только как обузу, нет, как добавочное бремя. По крайней мере сейчас - Он сделал неопределенное движение рукой. - Может быть, позднее! Нам надо подождать.

Маргит вздохнула, но промолчала.

- Он попросил меня, - сказал адвокат, - присмотреть за вами. Его огорчает то, что вы теперь всеми покинуты.

- Ну конечно, - взглянув на адвоката, включился в разговор Брумерус, - вам не следует говорить ему этого, господин Метцендорфер, но фрау Маран вовсе не покинута. Вы же видите, что я здесь, и я уже обо всем позабочусь. Понимаете, - он посмотрел мимо адвоката в полумрак комнаты, - я здесь на правах старого друга, если так можно выразиться. Что прошло, то прошло. Но тем ценнее, может быть, то, что осталось. Для обеих сторон, господин Метцендорфер. - Он говорил очень серьезно.

Маргит Маран внимательно глядела на него, адвокату даже показалась - голодными глазами. Когда Брумерус умолк, она неслышно вздохнула, кивнув, однако, головой, и Метцендорфер понял, что она действительно так и воспринимает приход Брумеруса. Он почувствовал облегчение. Обмана, казалось, тут не было, да и не могло быть. И он нашел утешительным, что какая-то человечность все-таки сохранилась.

Тема была, по-видимому, исчерпана, и Брумерус, кажется, тоже так думал. Он сел удобнее, закинул ногу на ногу и спросил Маргит Маран:

- Может быть, твой гость хочет поесть или выпить? Метцендорфер покачал головой в знак решительного отказа.

- Как угодно, - сказал Брумерус, словно он здесь хозяин. Он снова переменил тему: - Вы упомянули, что пошли по каким-то следам, господин Метцендорфер? Известно ли наконец, кто этот Альтбауэр и зачем он, собственно, забрался на мою дачу? - И, закурив новую сигарету, прибавил: - Ведь меня, как вы понимаете, это действительно интересует!

Метцендорфер прекрасно понимал это и потому рассказал о своих странствиях. Маргит Маран слушала его молча, глаза ее расширились и блестели. Брумерус слушал внимательно, то и дело задавая вопросы.

Букашка получила смертельный ожог. Упав на пол в круг света от лампы, она беспомощно трепыхалась перед кончиной.

Около полуночи Метцендорфер наконец поднялся. Он устал.

- Да, пошли! - сказал Брумерус и поднялся тоже. Он повернулся к Маргит Маран: - А ты не беспокойся больше чем нужно. Видишь ли, хотя поездки господина Метцендорфера и не дали ничего конкретного, у нас есть теперь уверенность, что к защите он относится с чрезвычайной серьезностью и что дело в надежных руках. Что же касается меня, - добавил он, - то ты знаешь, как я настроен, я это уже сказал тебе. На том и оставим. Что смогу сделать, чтобы тебе помочь, сделаю. Маргит Маран тихо сказала:

- Я знаю. И я благодарна тебе за это.

Затем Брумерус и адвокат стояли перед дверью, которую сразу же заперла за ними Маргит Маран. Луна походила теперь на круглую белую дыру в темном небе. Ее неверный свет лежал на жухлой, осенней траве как зыбкая пена.

Оба молча прошли несколько шагов направо. Брумерус достал ключ из кармана, но, отперев дверцу автомобиля, не сразу открыл ее, а обернулся к молчавшему Метцендорферу:

- А у вас все еще ваше старое корыто? - спросил он. Адвокат не понял. - Ах, - сказал Брумерус, - это так, между прочим, мне почему-то вспомнилось. Я имею в виду машину. Вы ведь хотели тоже купить «боргвард»?

- Да, - растерянно подтвердил Метцендорфер, - хотел. Нет, у меня все еще «мерседес».

Теперь Брумерус уселся и сказал:

- С удовольствием помогу вам. Если вы серьезно об этом думаете, то я бы сделал это у Богумила. Свою я купил там. Это боргвардовская станция обслуживания. К тому же, у них есть высотный гараж. Для меня очень удобно: всего несколько минут от моей квартиры - и машина под крышей. Там я и прохожу техосмотр. Поэтому я там всех хорошо знаю, и, если я вас представлю, вам обеспечена десятипроцентная скидка.

- Большое спасибо, - сказал адвокат, - я, может быть, вернусь к этому разговору.

- Отлично! - сказал Брумерус. - Счастливого пути! - И захлопнул дверцу.

Метцендорфер отошел в сторону, «боргвард изабелла» тронулась, дала задний ход, изящно, почти бесшумно развернулась и скользнула к воротам мимо осыпанного лунным светом газона. Только теперь Брумерус включил фары.

Пучок света слетел с горы, перемахнул через шоссе, на секунду уперся в черный сверкнувший бок «мерседеса» и задрожал, удаляясь. Брумерус исчез.

Метцендорфер медленно пошел вниз. Он глубоко дышал. Воздух был свежий и ясный, в нем еще оставался еле заметный привкус бензина.

Затем «мерседес» последовал за машиной Брумеруса к автостраде. Стояла тихая ночь.

Грисбюль ни разу не прервал адвоката, он неподвижно глядел на него и, когда Метцендорфер кончил, закусил губы, уперся локтями в стол и принялся катать карандаш между ладонями. Наконец он сказал:

- Ну хорошо, но вы ведь явились сюда, разумеется, не для того, чтобы рассказать это комиссару?

Метцендорфер невольно взглянул на потертые поля шляпы.

- Нет, - сказал он, - конечно, не для того! Я сообщил вам все это лишь потому, что вы меня попросили! Так ведь, кажется? Для дела это не имеет никакого значения, и я задавался только одним вопросом: рассказать об этом Марану или нет? Так вот, рассказывать я безусловно не стану.

Ассистент кивнул.

- Н-да, -продолжал Метцендорфер, глядя в сторону, - почему я явился сюда? Я ведь сказал, что побывал во Франкфурте у Трициус и в связи с этим у некоего Себастиана. - Он покачал головой. - То, что я узнал, лишь подтверждает правоту господина Гроля. Не стоит больше заниматься этим, ничего тут не выйдет.

Грисбюль перестал катать карандаш. Его, казалось, не устраивало, что адвокат разделяет мнение Гроля. Он не слушал Метцендорфера, когда тот стал приводить свои соображения и соображения комиссара, сравнивать их, разбирать, уточнять… Он глядел на шляпу Гроля, которая дрожала, качалась, а порой даже, казалось, хотела повернуться, словно под ней была голова человека, слушающего их разговор и готового высказать свое мнение. Неожиданно для Метцендорфера на середине одной из его фраз Грисбюль встал, сунул руки в карманы брюк, подошел к окну и сказал:

- Здесь есть тучи, и в них прячутся молнии, Тучи еще не разрядились. Почему - не знаю. Но знаю, что это так, чувствую. Вы скажете, наверно: молодой нахал, довольно неопытный, что он мелет! Пусть. Вы стали на точку зрения комиссара. Я - нет, господин Метцендорфер, я - нет!

Он повернулся и, слегка изогнув спину, прислонился к оконному стеклу так плотно, что адвокат испугался было, что Грисбюль его раздавит. Тот все еще держал руки в карманах брюк.

Он резко сказал:

- И пусть рапорт хоть десять раз отправлен к следователю, потому что он написан, я все равно начну это дело сначала!

Он оттолкнулся от подоконника, быстро и энергично пересек комнату и сел за стол.

Шляпа комиссара раздраженно качнулась.

3

Метцендорфер чувствовал, что молодой человек оказывает на него какое-то давление. Какое - адвокат сам не понимал.

Грисбюль подергал запертый ящик, в ярости ринулся в другую комнату, откуда через открытую дверь донеслась дробь машинки, вернулся со стопкой бумаги и несколькими карандашами, уселся, взглянул на адвоката из-под высоко поднятых бровей и сказал:

- Выкладывайте!

Тот недоумевал.

- Ну, - сказал Грисбюль нетерпеливо, - рассказывайте, что вы выяснили!

- Выяснил? - растягивая слоги, спросил Метцендорфер. Он подумал. - Да ничего, собственно, не выяснил!

- К черту! - возмущенно воскликнул Грисбюль. - Не придирайтесь к словам. Хотя бы сейчас. Не выяснили, так ощутили! Вы же вели розыски по делу Марана!

- Так вот, - начал Метцендорфер и принялся было описывать свою встречу с горничной, с маленькой Трициус во франкфуртской гостинице «Майнау».

Но ассистент нетерпеливо отверг это.

- Нет, так не пойдет. Ваши впечатления, господин Метцендорфер. - И вдруг голос его стал таким терпеливым, словно он говорил с ребенком. - Ваши впечатления начинаются гораздо раньше, начинаются с момента, когда в ту ночь Маран или его жена сообщили вам по телефону, что произошло убийство.

- Это известно, - уперся Метцендорфер.

- Да, известно, - терпеливо повторил Грисбюль, - вам точно известно, мне менее точно, другим вообще неизвестно. Но даже будь это известно до малейшей подробности, и притом всем, все равно важно, чтобы вы рассказали об этом: тогда у вас в памяти оживут частности, тогда и вы увидите, как та или иная мелочь сказалась на вашем отношении к случившемуся, тогда мы постепенно получим более или менее объективную картину. Это имеет решающее значение. - Он коротко бросил: - Прошу поточнее!

Метцендорфер покорился своей участи. А Грисбюль пожелал даже узнать, спал ли уже Метцендорфер или еще читал, когда позвонили по телефону, сразу ли он пошел в гараж или, может быть, все-таки помедлил, прежде чем ввязываться в это неприятное дело.

Постепенно Метцендорфер привык к тому, что поначалу назвал про себя «дурацким выспрашиванием», и убедился, что давно забыл частности, которые выплывали лишь благодаря метким, направленным в самую точку вопросам.

Так рассказал он о поездке домой в машине Брумеруса, о своем возвращении в Бернек, о том, как возникло у него подозрение, что на даче находился еще кто-то, о своей поездке во Франкфурт и попытках выведать что-либо у маленькой Трициус и великого Себастиана, наконец, о своем путешествии в Пассау и разговоре с Венцелем Марией Даллингером.

Он не упускал ни одной мелочи, и на его глазах листок за листком покрывался стремительным почерком Грисбюля, который порой, склонив голову набок, строчил как одержимый, а порой переставал писать и терпеливо слушал.

- И вот вы здесь! - сказал в заключение ассистент.

- И вот я здесь, - ответил адвокат, почувствовав усталость и опустошенность.

Грисбюль резко, со стуком, положил карандаш на доску стола, поднялся, подошел к окну, успевшему, к удивлению Метцендорфера, потемнеть, развел руки в стороны, расправил грудь, глубоко вздохнул и, наконец, сказал:

- Ну вот, дело сделано! - Затем, пройдясь по комнате, он застыл, как перед памятником, перед стоячей вешалкой, на которой висела шляпа Гроля, неожиданно хлопнул ладонью по засаленному сомбреро, отчего оно чуть не слетело с крючка, и невозмутимо сказал: - Ну, ты еще удивишься! - И, повернувшись к озадаченному адвокату, добавил: - Боюсь, что вам придется еще потрудиться из-за этого дела, господин Метцендорфер. Фильм не кончился, только порвалась лента, по-моему. - Он вернулся к столу и сказал: - Попытаемся склеить ее. У меня тут есть одна идея. Надо будет еще подумать!

4

Катя на машине домой, Метцендорфер перебирал события последних дней, мелькавшие в его мозгу, и правда, как фильм, но фильм - Грисбюль был прав - обрывающийся. В голове адвоката независимо от его воли стрекотал аппарат, лента бежала, в глазах мелькали пестрые и серые картины, и вдруг появлялся разительно белый прямоугольник - пустота. Все. Конец. И рвался целлулоид все на одном и том же месте - там, на даче, где стояли или сидели двое, и один из них громко говорил, и тут раздался выстрел, а потом этот проклятый, слепящий прямоугольник!

Это отвлекало адвоката. Это раздражало его настолько, что он почти не смотрел на дорогу и иногда испуганно ерзал на сиденье, обнаружив, что совершенно машинально повернул, затормозил, прибавил газу. На него неслись, мимо него пролетали светящиеся мячи фар, а перед его машиной мерцала ненадежная полоска бетона. Его жизнь зависела от того, будет ли все так же бежать навстречу и бросаться ему под колеса эта словно бы движущаяся полоска, а он мечтал, пугался, мечтал опять, видел этот пронзительно белый прямоугольник.

В небе за ним тащилась луна - четкое, маленькое, белое пятно, как бы вычерченное фарой в кромешном мраке.

Метцендорфер не знал, в каком направлении ищет Грисбюль. После беседы, которую Метцендорфер был склонен теперь называть «допросом», они пошли поужинать в какую-то приятно теплую пивную. Разговор не клеился. Адвокат удивленно смотрел, какое невероятное количество мяса, клецок и кислой капусты не то что съедал, а прямо-таки поглощал Грисбюль. При этом он, казалось, размышлял об услышанном. Поев, он прихлебнул пива и вытер пену с верхней губы. Но адвокат ошибался, если думал, что сейчас начнется дружеский и доверительный обмен мыслями.

Грисбюль глядел мимо него на электрический футбол, в который увлеченно играли два молодых человека. В аппарате загорались зеленые, красные, желтые лампочки, вспыхивали цифры, металлические шарики звонко постукивали о перегородки. Метцендорфер забеспокоился: не собирается ли помощник сидеть здесь до поздней ночи без всякого толку? Он решил подняться и поехать домой. В этот момент Грисбюль повернулся к нему и спросил:

- Почему вы не просмотрели в Пассау список фирм? Я забыл задать вам этот вопрос.

Метцендорфер повторил свои доводы.

Грисбюль кивнул головой. Он сказал: «Ага, ах да, верно!» - и больше ничего. Он снова уставился на звякающий аппарат.

Метцендорфер помрачнел. Он уже готов был попрощаться, но вдруг ассистент сказал:

- Я думаю, что ваши доводы правильны. Там вы, наверно, ничего не нашли бы. Ведь именно с Пассау у этого Альтбауэра никаких связей не было, похоже, что этого Хебзакера он знать не знал. Он натолкнулся на его имя только во Франкфурте, уже будучи выставлен. И тогда ничего больше не оставалось, как поехать к Хебзакеру. - Грисбюль опять сделал паузу, нахмурился, услыхав пьяный выкрик одного из молодых людей, и сказал: - А ведь уже существовало что-то вроде фирмы. Договор по крайней мере имелся. Если бы нам повезло, мы могли бы узнать, кто тут замешан. - Теперь он взглянул на Метцендорфера. - Альтбауэр часто ездил во Франкфурт и останавливался в гостинице «Майнау». Возможно, что у него были там тесные деловые связи. Поэтому следовало бы заглянуть в список фирм франкфуртского городского суда. Возможно, там есть какая-то запись. Кроме того, несмотря ни на какие уверения, тут может быть замешан Себастиан или его подставное лицо. - Он сел немного прямее и сказал: - Это прожженные дельцы, от них можно ждать всего. - Он умолк.

После паузы Метцендорфер почти робко добавил:

- Речь может идти в конце концов и о Мюнхене? Ведь жил-то Альтбауэр там? Во всяком случае, раньше? Не напрашивается ли предположение, что он делал дела там?

Грисбюль заглянул на адвоката с усмешкой на узких губах.

- Очень остроумно! - сказал он иронически. - Именно к этому выводу я и пришел.

Метцендорфер представил себе расстояния, которые он проделал, время, которое он истратил, и вспомнил, как бесплодны были до сих пор его усилия.

- Это, - сказал он, - вряд ли поможет моему клиенту, господин Грисбюль. - И когда тот промолчал, прибавил: - Честно говоря, я не могу позволить себе продолжать расследование.

Грисбюль равнодушно ответил:

- А кто требует этого от вас? Нет, господин Метцендорфер, расследовать - дело полиции, в данном случае - мое дело.

Адвокат воспринял это как порицание: зачем, мол, и но какому праву ты вообще вмешиваешься? Но ассистент сразу же избавил его от такого чувства. Он сказал:

- Я искренне благодарен вам за то, что вы продвинули это дело. Между нами, я пал духом. Гроль меня осадил, он мой начальник, и я сдался. - Он потянулся. - Но в результате ваших усилий я могу с полным основанием возобновить дело. - Он ухмыльнулся. - Тем более что комиссар в отпуске и, надо надеяться, его не прервет. - Он вздохнул. - А вы поезжайте себе в свою контору. Вам сейчас нечего делать. Мы ведь и правда не можем предсказать, что получится. И получится ли что-либо вообще. Только, - он взглянул на Метцендорфера, - если вы мне потом понадобитесь, вы готовы подключиться?

Метцендорфер смахнул со лба рыжую прядь. Он размышлял. Опрометчивое согласие могло стоить ему огромного времени, больше того - престижа. Все зависело от исхода дела. Но в эту минуту он представил себе Марана, - Марана в комнате для свиданий, подавленного, покорившегося судьбе.

- Думаю, что да! - сказал он.

- Прекрасно, - ответил Грисбюль с таким видом, словно адвокат выразил готовность к чему-то само собой разумеющемуся, - стало быть, поезжайте домой. Я так или иначе дам вам о себе знать.

Поэтому Метцендорфер и катил теперь по автостраде, и маленькая белая луна катилась по небу за коробочкой, катившейся .по земле. Хотя у адвоката не было сейчас никакой задачи, этот фильм все жужжал и жужжал у него в голове, доходя каждый раз до того проклятого места, где лента вдруг обрывалась.

Знает ли Грисбюль больше, думал Метцендорфер устало, больше ли у него догадок? Боюсь, что нет!

Он плавно обогнул автобус

5

Ассистент Грисбюль действительно ничего не знал, и никаких догадок у него не было. Да и не нуждался он в них: это противоречило бы его методу - предаваться бесплодным размышлениям. В ту минуту, когда Метцендорфер огибал автобус, Грисбюль находился в своей крошечной комнатке. Он жил все еще у матери, маленькой, подвижной, мягкосердечной женщины, присматривавшей не только за большой квартирой, часть которой она заработка ради сдавала посторонним людям, но и за своим сыном. Здесь, в этой комнатушке, он чувствовал себя; хорошо. Здесь он обычно отдыхал, слушая современный джаз. У него была богатая, взыскательно собранная коллекция пластинок.

Но в этот вечер он отказался от любимого развлечения. Он развалился на кушетке, обложив себя листками бумаги, исписанными во время беседы с Метцендорфером. Он старался привести изложенное адвокатом в какую-то систему. Метцендорфер рассказывал в хронологической последовательности. Грисбюлю пользы от этого было мало. Он хотел выявить определенные связи».

Поэтому он приготовил несколько блокнотов. В них он отмечал пункты, которые, по его мнению, были связаны между собой. Первым, например, оказался комплекс «фирма Альтбауэра». Это была первая попытка Альтбауэра стать главным подрядчиком и получить с кем-то вместе заказ на большое строительство. Об этом говорил Себастиан. Это было года три назад. Хотя попытка тогда и не удалась, она наводила на мысль о других лицах, с которыми Альтбауэр, возможно, хотел предпринять вторую попытку. К этому пункту относилось, вероятно, все, что касалось того американца, встретившегося Альтбауэру в Саудовской Аравии. К этому же пункту относился; до известной степени к директор Себастиан: ведь, во всяком случае, Альтбауэр обратился к нему с предложением о каком-то участии. Следовало ли отнести сюда же Пассау? Грисбюль считал это маловероятным. Ничего не значило, что Альтбауэр продал газете снимки, пусть даже непригодные для печати, - это был акт отчаяния: Альтбауэр нуждался в деньгах. Нет, как раз напротив! Ассистент усмотрел здесь первое звено второго комплекса: «конкуренты Альтбауэра». На сей раз Альтбауэр был уверен в успехе. Видимо, он добился во Франции четких условий и твердых обещаний. Единственная оговорка состояла, кажется, в том, чтобы объект был рекомендован министром Федеративной республики. Из-за этой рекомендации Альтбауэр, вероятно, и обратился к своему прежнему мюнхенскому партнеру. Но тот, по-видимому, мог получить такую рекомендацию только через пассауского издателя Хебзакера, который, как всем было известно, дружил с министром. За эту рекомендацию Хебзакер потребовал, вероятно, какой-то доли в новой фирме, но все доли были, видимо, уже розданы, и тогда, надо думать, Хебзакер и другие участники предприятия сговорились «отделаться» от Альтбауэра, отбить у него обещанную ему долю. Да, дело обстояло, по всей вероятности, именно так. Хебзакера из Пассау явно кто-то принял в компанию, когда потребовалась дополнительная рекомендация министра. К Хебзакеру, а возможно, и к министру отходила доля Альтбауэра. В первоначальных планах Альтбауэра Хебзакер вряд ли фигурировал. В Пассау Альтбауэр поехал лишь для того, чтобы переговорить с Хебзакером. Но тот, видимо, сказал: без компенсации участием в деле подписи министра не будет. А без министерской рекомендации проект Альтбауэра ничего не стоил. Вот в каком заколдованном кругу оказался Альтбауэр. Поэтому он и говорил во Франкфурте о «краже», поэтому он и бросил Венцелю Марии Даллингеру злобное замечание, что Хебзакер хочет «оставить его с носом». А планы, подтверждающие такое предположение, он, конечно, надеялся найти в портфеле своего франкфуртского посетителя и позднее действительно обнаружил их там. Раньше он, вероятно, вообще не знал о том, что Хебзакер принят в компанию. Тем тяжелее получился удар, когда он во Франкфурте об этом узнал.

Ну хорошо, это был второй комплекс. Но между обоими комплексами должен был существовать какой-то связующий элемент: тот или те, через кого Альтбауэра отстраняли от дела. Они или он должны были фигурировать в обоих планах образования фирмы. Тут все сходилось. Он полистал свои записи, но в одном пункте не разобрался: сказал ли Альтбауэр директору Себастиану еще до ознакомления со злополучным портфелем о своем намерении поехать в Пассау? Не упомянул ли он об этом вскользь уже раньше, в разговоре с Трициус? Но значило ли это действительно, что в тот момент он уже знал, какая тут идет игра? Не собирался ли он поехать в Пассау просто для того, чтобы продать там снимки? Или в надежде, что вылетит из плана фирмы не он, а какой-нибудь другой участник аферы, которого он вышибет с помощью Хебзакера? Тогда он, Альтбауэр, остался бы в предприятии, получающем главный подряд, и все же добыл бы через Хебзакера подпись министра.

Только от одного лица, заключил наконец Грисбюль, к своему удивлению, не мог исходить заговор против Альтбауэра - от Хебзакера. Ведь если Хебзакер участвовал и в старом плане основания фирмы, то, значит, он обеспечил себе какую-то долю и не имел никаких причин вредить Альтбауэру, если же он не обеспечил ее себе, то, значит, он не был еще знаком с проектом и, следовательно, не кто иной, как этот неизвестный третий, должен был предложить Хебзакеру - в компенсацию за доброжелательность министра - место Альтбауэра.

Грисбюль перевалился на другой бок. Он разглядывал свои записи: они ему не нравились. Конечно, какая-то достоверность в них была; но по сравнению с подробным рассказом адвоката они казались ему более чем скудными. Он зевнул. Черт возьми, наверно, он делает из мухи слона, и этот другой слон, того и гляди, лопнет с великим треском - например, если Гроль недовольно кольнет его! Ведь такой человек, как Альтбауэр, который собирался вершить огромными делами, а потом из-за денежных затруднений пошел торговать никуда не годными фотографиями, способен был, конечно, стащить и белье с веревки!

Теперь Грисбюлю показалось даже весьма вероятным, что Альтбауэр и впрямь забрался на дачу только в надежде найти там ценные вещи, деньги или хоть что-нибудь, что можно продать: это было заманчиво, дом стоял на отшибе, неприятных неожиданностей не предвиделось. А как он там оказался? Ехал в какое-нибудь другое место, по дороге увидел дачу, остановился, пролез. Такая разгадка тоже напрашивалась. Она казалась ошеломляюще убедительной.

Грисбюль приподнялся. Листки с записями посыпались с кушетки на пол. Он не стал о них заботиться. Он, думалось ему, пришел к тому же, к чему несколько дней назад пришел Гроль, а теперь и Метцендорфер: он бил готов сдаться; любые действия казались ему бессмысленными. Он вздохнул. Он вспомнил о старой шляпе: зачем ему нарываться на замечание?

Он поднялся, сгреб листки - и вдруг насторожился. Его насторожили несколько слов, на которые он прежде не обратил внимания, по поводу одного, как ему показалось, второстепенного обстоятельства.

Теперь он тщательно собрал листки, сложил их в стоику, положил на столик и прикрыл для тяжести блокнотами. Поглядев на них еще несколько мгновений, он решил забыть свою внезапную идею: внезапные идеи легко сбивают с пути, это он уже знал по опыту.

И все-таки он решил не сдаваться. Он посмотрел на ручные часы, была полночь. Завтра утром он пойдет на службу, но ненадолго. Он поедет в Мюнхен, во Франкфурт, в Пассау на своей маленькой; пестрой, бросающейся в глаза машине. Она еще достаточно отважна для рискованных предприятий, а в том, что предприятие это рискованное, он не сомневался.

6

А в кабинете Гроля всю ночь напролет качалось и вздрагивало на крюке старое, засаленное сомбреро; с грохотом проносились мимо дома грузовики, тихо звенели оконные стекла.

Белая, величиной с кулак луна косо висела над крышами, высвечивая на видавшем виды паркете узкие планки.

Комнату, казалось, наполняла легкая серебристая пыль. Даже старая шляпа заимствовала у нее благородный блеск. Шляпа ерзала, ерзала всю ночь, и можно было подумать, что комиссар привычным жестом поправляет ее на голове.

Глава десятая

1

Директор Себастиан внимательно разглядывал визитную карточку. На лицевой стороне ее значились только имя, фамилия, профессия и адрес, никаких слов, обращенных к нему лично, от руки приписано не было. Он медленно вертел карточку в своих маленьких ручках; секретарша ждала ответа, стоя неподалеку от него. Но он не спешил. Оборотная сторона тоже была пуста - белый гладкий картон.

Эта карточка была доставлена наверх из вестибюля в запечатанном конверте и в этом же закрытом конверте была вручена ему секретаршей.

Себастиану хотелось ответить: «у меня важное заседание» или «через два часа я улетаю в Париж». Зная, что эта карточка сулит неприятность, он в конце концов все-таки подавил в себе такое желание. Он еще раз взял конверт в руки, бегло осмотрел его и небрежно бросил в корзину. Затем кивнул секретарше:

- Десять минут!

Она исчезла.

Себастиан прислонил карточку к стоявшему на его столе скоросшивателю так, чтобы она была у него перед глазами: он плохо запоминал имена, но он знал, как это важно - сразу обратиться к посетителю по фамилии.

Грисбюль не удивился, когда вошел в комнату: рассказ Метцендорфера подготовил его к странному ее убранству. С дружелюбной улыбкой приблизился он к столу, за которым его стоя ждал Себастиан, и выдержал обычную церемонию, включавшую в себя предупредительно протянутый портсигар и стереотипный вопрос: «Чем могу быть полезен?»

- Вы знаете, зачем я пришел? - спросил он в свою очередь.

- Нет, - улыбнулся Себастиан и посмотрел куда-то в сторону, вероятно на одного из ангелочков. Он сделал неопределенный жест и прибавил: - Я могу только предполагать…

Ассистент без обиняков устремился к цели.

- Вы знали господина Альтбауэра? - спросил он.

Себастиан уклонился от прямого ответа. Он несколько раз сложил ладони и спросил в свою очередь:

- Ах, значит, вы по тому же делу, что и этот адвокат?

- Адвокат? - как бы удивившись, переспросил Грисбюль.

- Вы его не знаете? - спросил Себастиан, теперь и впрямь изумленно. - Странно! Да, человек, который собирался защищать этого убийцу. - Директор умолк.

Ассистент улыбнулся.

- Возможно! - согласился он. - Ведь уголовный розыск занимается только расследованием, все остальное - дело суда. - Он наморщил лоб. - Впрочем, припоминаю, в самом начале, когда нас вызвали в Бернек, появлялся какой-то адвокат. - Затем он решительно добавил: - Но это не имеет никакого отношения к моим вопросам!

- Несомненно, - любезно ответил Себастиан.

- Если бы вы смогли хотя бы вкратце рассказать о своих деловых контактах с господином Альтбауэром, этого было бы вполне достаточно.

Директор сохранил любезную улыбку.

- Деловые контакты? - переспросил он, словно удерживаясь от хохота. - Это, конечно, несколько высокопарное выражение. - Он посмотрел на свои ручки, которые по привычке сложил перед собой на столе. - Несколько лет назад Альтбауэр явился к нам с одним проектом. Ознакомившись с этим проектом, я пришел к отрицательному выводу. Вот и все. - Он поднял глаза.

- Значит, несколько лет назад! - заметил Грисбюль и с любопытством спросил: - А с тех пор вы с ним не встречались, если я вас правильно понял?

К удивлению Грисбюля, директор Себастиан стал вдруг холоден. Брови его странно поднялись над узкой оправой очков, и он спросил:

- Это допрос?

- Нет! - твердо ответил Грисбюль. - Ни в коем случае. - Он дружелюбно улыбнулся маленькому человечку.

Тут Себастиан тоже улыбнулся и сказал:

- Ну что ж, спрашивайте! - Он посмотрел на часы. - Еще ровно семь минут!

- Мне они и не нужны, - быстро сказал Грисбюль. - Итак, с тех пор вы с Альтбауэром не встречались?

- Нет, - ответил Себастиан. - Он позвонил мне незадолго до своей смерти.

- Что ему нужно было?

- Чтобы мы приняли участие в его деле.

- Что за дело?

- Некое… строительство.

- А, понимаю! И как вы к этому отнеслись?

- Господин Альтбауэр хотел участия моей фирмы. Несколько лет назад, ознакомившись с его документацией, я ответил ему отказом. Поэтому на сей раз я его даже не принял.

Теперь на часы посмотрел Грисбюль.

- Прекрасно, но-моему! Еще пять минут. Сказал ли вам Альтбауэр, куда он поедет из Франкфурта?

- Да, в Пассау.

- А зачем?

- Не знаю, меня это не интересовало.

- Но потом он оказался в Бад Бернеке?

Себастиан соболезнующе развел руками.

- Я об этом слышал.

- И что его убили?

- Тоже.

- В момент убийства, господин директор, на даче находился еще один человек. Не скажете ли вы мне, кто бы это мог быть?

- Дорогой господин… - Себастиан быстро взглянул на белый кусок картона, - Грисбюль, откуда мне это знать? К сожалению, я никак не могу вам помочь!

- Прекрасно, - сказал Грисбюль сияя, - это все! - Он взглянул на свои часы. - Сэкономили больше четырех минут! Большое спасибо.

Он сделал короткий, чеканный поклон, подумал: как перед каким-нибудь генералом, людям маленького роста это часто доставляет удовольствие, - и зашагал к двери. Себастиан быстрыми бесшумными шажками провожал его, чтобы отворить ему дверь. Он уже собирался закрыть ее за Грисбюлем, когда тот еще раз обернулся и дружелюбно сказал:

- Ну конечно, не ваша фирма! Верно, отказали вы! Но вы-то сами, вы лично приняли участие в проекте Альтбауэра!

Маленький человечек оцепенел: казалось, он вдруг застыл на месте.

Грисбюль непринужденно улыбнулся ему.

Затем он увидел, как Себастиан украдкой взглянул на секретаршу, а та сделала вид, что ничего не заметила. Гладкий лоб Себастиана нахмурился. Он поднес крошечные пальчики левой руки к корням волос, потер их, словно припоминая что-то, указательным пальцем и сказал как бы в задумчивости:

- Ах, господин… - Он поднял глаза и четко добавил: - Если вы, по-вашему, это знаете, то зачем спрашиваете меня? Я к такому выспрашиванью не привык. Я хочу закончить нашу беседу.

Это были ясные слова.

Грисбюль пристально посмотрел ему в глаза, так же дружелюбно, как прежде, и сказал:

- Как вам угодно, господин директор. Но уверяю вас, это были лишь самые обычные вопросы. Мы должны были задать их, и задать не только вам, потому что адвокат предполагаемого убийцы считает, что нашел какие-то зацепки. Мы сами так не считаем. Этот адвокат хочет еще раз обследовать дачу девятнадцатого октября. Мы не возражаем, мы снимем печать накануне этого дня. Только сначала мы должны выполнить все формальности. - Он сделал легкий поклон. - Извините за беспокойство.

Лицо Себастиана не дрогнуло.

Грисбюль удалился. Дверь бесшумно закрылась за ним.

2

Лоскутно-пестрая машина Грисбюля выглядела очень жизнерадостно среди скопища роскошных, большей частью черных автомобилей, стоявших у высотного здания. Ассистент отметил это с удовлетворением, выйдя из подъезда и шагая вниз по ступенькам. Любопытные, веселые, удивленные взгляды, которые скользили по нему, когда он неторопливо отпирал дверцу, он пожинал как богатый урожай. Он поворачивал ключ зажигания и нажимал на педаль с таким чувством, будто все эти солидные машины испуганно потеснились перед его честной колымагой, готовой погнаться за добычей.

Он улыбался своим мыслям.

Себастиан, видит бог, был испуган. И пытался скрыть это. Значит, его, Грисбюля, утверждение соответствовало действительности. Но почему же тогда, размышлял он, директор так уверенно отрицал какое бы то ни было свое участие в проекте Альтбауэра, почему превратил разговор?

Ассистенту было ясно, что даже тень подозрения ставит под угрозу положение Себастиана как директора ГОТИБА. Наблюдательный совет акционерного общества знает, что, ознакомившись с проектом Альтбауэра по поручению ГОТИБА, Себастиан этот проект отклонил. Если же сам он все-таки участвовал в нем, то не значит ли это, что он отстранил акционерное общество от участия в прибыльном предприятии только для того, чтобы обеспечить выгоды такого участия лично себе? Одно это уже могло заставить Себастиана солгать. Значит, он пошел на риск, полагая, что Грисбюль бил только в эту точку - как оно на самом деле и было. Но в каком предприятии Альтбауэра мог вообще участвовать Себастиан? В лучшем случае в том проекте, который Альтбауэр предложил ему для ГОТИБА около трех лет назад. Но этот проект, как Грисбюль узнал от Метцендорфера, расстроился. Стало быть, не последовало и регистрации фирмы.

В плане, который Альтбауэр привез во Франкфурт на этот раз, Себастиан мог участвовать на основании прежних соглашений. Ничего не значило, что он не принял Альтбауэра: ведь Альтбауэра собирались выставить, а наличие в портфеле неизвестного посетителя каких-то бумаг, может быть предварительного договора, указывало на то, что договора, имеющего законную силу, еще не существовало. В этом случае Себастиан мог быть более или менее уверен, что его не уличат, если он будет отрицать свои деловые связи с Альтбауэром. Но было вполне возможно, что совещание Себастиана с Альтбауэром состоялось в другом месте, а не в неподходящих для этого и, пожалуй, даже опасных, с точки зрения директора, стенах ГОТИБА. Возможно, что телефонный разговор понадобился лишь для того, чтобы условиться о свидании в каком-то третьем месте. Странно, правда, что при таких обстоятельствах Альтбауэр попросил Трициус позвонить неизвестному якобы от Себастиана. Впрочем, на это он мог решиться, предположив, что Себастиан участвует в заговоре против него.

Грисбюль включил первую скорость и плавно нажал на педаль газа. Размалеванная машина весело метнулась в просвет между роскошными автомобилями и, бодро подпрыгивая, выбралась из их траурного сборища. Пестрым фрегатом поплыла она в потоке машин. Ассистент насвистывал. Он был доволен. Замешан ли Себастиан в этом деле или не замешан, он, Грисбюль, на всякий случай назвал дату - девятнадцатое октября, - когда полиция снимет арест с дачи и адвокат Марана побывает на ней. Если кому-то захочется замести следы, он воспользуется этим днем или предшествующей ночью, коротким промежутком между снятием ареста и приездом Метцендорфера.

Плывя в потоке машин, Грисбюль не мог стряхнуть с себя заботы: свою миссию во Франкфурте он считал выполненной, но не было времени, чтобы вернуться в Нюрнберг, а тем более с заездом в Пассау. В Пассау он приехал бы поздно вечером. Поговорить с Хебзакером ему уже не удалось бы, это было ясно. Появись он опять в Нюрнберге, на него, вероятно, навалились бы новые дела, которые его волей-неволей задержали бы. Он сморщил лоб. Он увидел шляпу, качающуюся на вешалке.

Выезжая из Франкфурта и постепенно повышая скорость, он решил переночевать в Штутгарте и посетить издателя Хебзакера на следующий день.

3

С Хебзакером можно было либо дружить, либо враждовать. Третье исключалось. Все его знакомые знали это и вели себя соответственно.

Дружить с ним значило всего-навсего подвергаться его нападкам не по каждому поводу. Враждовать с ним значило годами служить мишенью для маленьких заметок в «Баварской страже». Каждая из них сама по себе была безобидна, как оспинка, но все вместе они обезображивали свою жертву, как оспенная болезнь. Жаловаться на них в суд было бессмысленно. Заметки Хебзакера были неуязвимы, они обычно содержали многозначительный оборот, «если верить слухам…». Кроме того, сутяжничество было страстью самого Хебзакера: больше всего, помимо своей газеты, он любил судебные дрязги. На его средства жили три адвоката - он мог себе это позволить, его жена была дочерью владельца пивоваренного завода, - пространные заявления которых писались обычно под его собственную диктовку и звучали соответственно: Хебзакер был баварцем, хотел им быть, подчеркивал это и потому всем грубил. Этой нарочитой грубостью он выручал в предвыборных боях министра своей христианско-католической партии, с которым его связывали общие интересы. А министр в свою очередь подбрасывал ему косвенные денежные подспорья и прямую информацию, каковой и пользовалась «Баварская стража».

Эти факты были известны, и Грисбюль тоже о них знал. Они не сбивали его с толку: он любил узнавать людей, а как ни примитивен был духовный облик Хебзакера, успеха тот умел добиваться, и тираж его газеты рос гораздо быстрее, чем росла его грубость. Грисбюль считал, что Хебзакер был тем человеком, который должен был участвовать в деле вместо Альтбауэра: этот грубиян как нельзя более подходил для того, чтобы «выпихнуть из седла» Альтбауэра. Чем платил Хебзакер за любезность своего министра, не частью ли своей доли в ожидаемой наживе, - это помощника не интересовало. У него была одна цель - узнать, кто был тот второй человек, что находился на даче в момент убийства Альтбауэра. Хебзакер? Этот вполне мог взять на себя прямые переговоры неприятного свойства: он способен был провести их с нужной твердостью и пригрозить, что позаботится о неодобрении проекта министром, которое означало для Альтбауэра полный провал.

Альтбауэр, насколько знал его Грисбюль по всем описаниям, сперва оказал бы упорное сопротивление, но в конце концов удовлетворился бы какой-то компенсацией. Хебзакер был достаточно тверд, чтобы отделаться от Альтбауэра грошами и вдобавок еще поторговаться из-за этих грошей. Думая о Хебзакере, ассистент испытывал любопытство: как выглядит этот человек? Он не мог представить себе его.

Примерно в полдень Грисбюль приехал в Пассау. Несмотря на свое нетерпение, он не направился к Хебзакеру сразу, а завернул в закусочную, чтобы как следует подкрепиться. Без основательной порции клецок в желудке он никак не справился бы с Хебзакером.

4

Потом, однако, создалось впечатление, что Хебзакер совсем не такой, каким его изображают.

Вопреки ожиданию, Грисбюлю не понадобилось прилагать никаких усилий, чтобы добиться аудиенции; он прождал всего пять минут в приемной, где ему предложили для чтения «Пассаускую почту», иллюстрированный журнальчик Хебзакера, который пока еще не давал своему издателю возможности тягаться с могучими конкурентами.

Да и все остальное вовсе не походило на аудиенцию.

Кабинет Хебзакера был лишен какого бы то ни было блеска. Здесь не представительствовали, здесь вели переговоры и работали. Комната была длинная, узкая, высокая, с одним-единственным окном, у которого косо стоял обращенный к входу письменный стол. Свет падал неудобно. Хебзакер сам, так сказать, заслонял себя от него. Мебель была с бору по сосенке: канцелярский шкаф с дверцами в виде жалюзи, полки, стулья не подходили друг к другу.

Хебзакер поднялся за письменным столом, когда Грисбюль вошел. Ассистент заметил, что кресло, на котором сидел Хебзакер, было деревянное, без обивки - спартанское.

Первым делом Хебзакер почему-то спросил:

- Вы приехали на машине?

- Да, - любезно ответил Грисбюль, - по берегу Инна до самого Пассау, дорога неважная!

- То-то и оно! - подтвердил Хебзакер и скорчил страдальческую гримасу. - Как нам добиться успеха в жизни при таком сообщении? Из Мюнхена нет даже скорого поезда в Пассау, невероятно, но факт. А ведь Пассау - красивый город, старый город, недюжинные памятники архитектуры, резиденция епископа. Но нами, баварской глушью, сознательно пренебрегают. Создается впечатление, что нас хотят выморить. Но я, знаете, не думаю, что это происки Мюнхена. Тут действуют другие. И у нас есть силы, которые, несмотря на эту немилость, многого добиваются.

Он держал речь. Тему, затронутую им в первых фразах, он умудрился варьировать более десяти минут, и Грисбюль тем временем размышлял, какую цель преследует Хебзакер и преследует ли он вообще какую-либо цель или это просто его любимая, тема, которую он сразу обрушивает на каждого посетителя. Последнее казалось вероятным, ибо разглагольствования Хебзакера звучали так, словно все это он выучил наизусть.

У Грисбюля было время разглядеть своего визави. Внешность его тоже не оправдала ожиданий ассистента, приготовившегося увидеть этакого грубого, здорового как бык детину. Перед ним сидел человек лет шестидесяти, не очень крупный, хотя я с брюшком, свидетельствовавшим не столько об ожирении, сколько о вялости мышц. Впрочем, это брюшко скрывал стол. Лицо казалось худощавым: выпуклый лоб, редкие седые волосы, тщательно, как у какого-нибудь аккуратиста учителя, причесанные, впалые щеки, сухая кожа трудноопределимого, но явно нездорового цвета, маленькие, недовольные глаза. Впечатление Грисбюля: чиновник, не сделавший карьеры. И вся эта пустая болтовня как нельзя более подходила к такому лицу!

Только одно удивило Грисбюля: с чего бы это Венцель Мария Даллингер говорил о своем шефе то, что передал Метцендорфер. Хебзакер никак не походил на человека, которого можно бояться, и вряд ли его разговор с Альтбауэром протекал так, как поначалу казалось. Ассистент готов был подумать, что Метцендорфер по каким-то причинам дал неверный портрет, может быть просто потому, что Хебзакер должен был захватить место Альтбауэра.

Он больше не слушал, эта трескотня ему наскучила, он хотел прервать ее одним махом: он сказал сразу:

- Вы знаете Альтбауэра, господин Хебзакер?

Тот умолк. Возникла пауза. Она длилась не дольше чем нужно, чтобы переключить скорость, когда ведешь машину, и Хебзакер явно переключил скорость! Он коротко бросил:

- Еще бы. Несколько дней назад он сидел на вашем стуле.

Это не было угрозой, но прозвучало как угроза, словно он хотел сказать: стул один и судьба одна.

- Его нет в живых, - сказал ассистент.

Хебзакер молчал. В нем не было уже ничего от недавнего пустомели. Маленькие глазки глядели настороженно и недоверчиво.

Он нажал кнопку под столом.

Грисбюль услышал тихое жужжанье; сразу затем в кабинет вошел молодой человек, чья одежда разительно отличалась от одежды Хебзакера. На Хебзакере был поношенный костюм, а молодой человек был одет по последней моде; костюм его, казалось, только что вынула из шкафа помешанная на опрятности экономка или час назад доставил портной. Все было как на подбор - ботинки, носки, костюм, галстук, шелковыйплаточек в боковом кармане - все, кроме лица, одутловатого и потому казавшегося грязным,

Хебзакер сделал легкое движение рукой, представляя вошедшего:

- Господин Вильденфаль, мой юрисконсульт. Я не веду переговоров без свидетелей.

Это было ясно.

- Я понимаю, - сказал ассистент и дружелюбно улыбнулся.

Но когда господин Вильденфаль скромно подвинул стул, стоявший в углу, и, сев на почтительном расстоянии, положил на колени блокнот, Грисбюль не сомневался, что Хебзакер, или Вильденфаль, или кто-то по их поручению вторично встречался с Альтбауэром - нет, не Хебзакер, вероятно, Вильденфаль! Речь шла, видимо, о размерах компенсации, поскольку при первой беседе - так полагал ассистент - Хебзакер вряд ли связал себя каким-либо обязательством: она должна была лишь проверить, насколько Альтбауэр уступчив. Этим и объяснялась ярость, с какой тот обрушился на Даллингера. А вторая встреча, продолжал рассуждать Грисбюль, состояться здесь не могла: Альтбауэр уехал. Кто знает, где они встретились; но в таком случае не исключалось, что они были на даче Брумеруса. Эти размышления длились лишь долю секунды.

- Да, Альтбауэра убили, - сказал Грисбюль.

- Вы явились, чтобы сообщить мне это? - спросил Хебзакер. В его голосе слышалась насмешка.

- Нет, - ответил Грисбюль.

- А зачем же?

Он идет прямо к цели, подумал ассистент. Значит, все-таки похож на быка!

- До меня дошли какие-то слухи, - сказал Грисбюль, - что вы, господин Хебзакер, хотели войти компаньоном в одну фирму вместо Альтбауэра.

- Верно, - сказал Хебзакер, - поэтому-то Альтбауэр и был у меня.

Грисбюль удивился, и его версия опять пошатнулась, когда Хебзакер так откровенно признал факты.

- Вы поставили ему невыгодные условия? - спросил Грисбюль.

- Нет, - ответил Хебзакер, - пристойные.

- Альтбауэр, - продолжал Грисбюль, - будто бы сказал, что вы хотели его «выпихнуть». Это ведь должно означать в лучшем случае невыгодные условия - как по-вашему?

- И пристойные условия, -сказал Хебзакер, - бывают порой жесткими и могут показаться другому невыгодными.

- Вам они не показались невыгодными? - спросил Грисбюль.

- Нет, - сказал Хебзакер и воздержался от объяснений.

Но ассистент не ослабил натиска, он осторожно спросил:

- А не могло ли так быть, что без вашей помощи из этого предприятия ничего не вышло бы?

Но тут вдруг послышался очень невыразительный голос Вильденфаля:

- Я советовал бы, господин Хебзакер, не отвечать на этот вопрос. У нас нет оснований отвечать.

Хебзакер пренебрег предостережением. Он преспокойно заметил Грисбюлю:

- Это не только можно сказать, а нужно сказать! - И лишь потом обратился к Вильденфалю: - Понимаете, произошло убийство, и я не хочу, чтобы мое имя трепала полиция, тут дело серьезное, и я отвечу на все вопросы, почему же нет!

Он прав, мелькнуло в голове у Грисбюля. Для него это самая умная тактика. Вильденфаль промолчал: довод Хебзакера, видимо, убедил и его. И сразу же у Грисбюля мелькнула другая мысль: Хебзакер парализовал его! Как спрашивать дальше, если тот отвечает без всяких околичностей? Можно было предвидеть, что вот-вот наступит момент, когда Хебзакер поднимет брови и спросит его: а вам, собственно, что до этого? Ведь, по сути, вся эта деловая история действительно его не касалась, она не имела никакого отношения к убийству, и он, Грисбюль, очутился вдруг в том же положении, что сперва Гроль, а потом Метцендорфер: он гнался за призраком! Ему почудилось, что старая шляпа закачалась еще грознее, чем прежде…

Он наклонился к столу и сказал:

- В момент убийства, господин Хебзакер, на даче находился второй человек. Как вы думаете, кто бы это мог быть?

5

Уныло тащилась пестрая колымага Грисбюля по взгорью и вдоль берега Инна. Ассистент не обращал внимания на красоты природы. Он вынужден был признать, что Хебзакер мягко выбил у него карты из рук, одну за другой. Грисбюлю вообще не удалось пустить их в ход.

- Мать честная, молодой человек, - ответил он насмешливо, - за кого вы меня принимаете?

Это «мать честная» так и не выходило у Грисбюля из головы и злило его больше, чем его поражение. Все-таки он нашелся и ответил:

- Я? За хорошего редактора газеты и хорошего журналиста.

Это явно пришлось по вкусу Хебзакеру, он криво улыбнулся, поглядел на Грисбюля снизу вверх и прибавил:

- И за хорошего политика! Это вы забыли!

- Разумеется! - спокойно, но с внутренней злостью признал ассистент. - Это я забыл!

Хебзакер удобно откинулся в кресле и терпеливо поучающим тоном заметил:

- Такие вещи нельзя забывать, господин ассистент! Мои сотрудники этого никогда не забывают, не правда ли, господин Вильденфаль?

И молодой юрист, в первый раз введенный в игру, подтвердил с покорностью ягненка:

- Да, господин Хебзакер, мы этого действительно никогда не забываем! Ведь эти три качества связаны между собой, и только с учетом их можно понять, что вы за фигура!

Грисбюль подумал, что Хебзакер сейчас резко ответит своему юрисконсульту: такое подхалимство трудно было вынести; Грисбюль ошибся.

Посмотрев на него своими маленькими быстрыми глазками, Хебзакер сказал:

- Возвратимся к вашему вопросу, господин Грисбюль! После того как Альтбауэр побывал у меня, я потерял к нему всякий интерес. Вы правы: беседа приняла для Альтбауэра, - он сделал движение рукой, - так сказать, уничтожающий оборот. Он был вне себя от ярости, когда покидал эту комнату, и не помнил вообще ни о чем. Он не знал даже, какую компенсацию получит. Конечно, я составил примерный расчет, но я поостерегся о нем заговаривать. И вот вы, господин ассистент, полагаете, что я, мягко выражаясь, следил за его дальнейшими ходами. Позвольте же вам сказать: нет! Они не имели для меня никакого значения. Старый договор, на который он напирал, утратил силу. Если Альтбауэр что-то и получил бы, то лишь потому, что он кое-что сделал во Франции. Но… - Хебзакер посмотрел на высокий потолок и надолго умолк. В комнате стало очень тихо. Потом он снова взглянул на Грисбюля и сказал: - Но я знал, что Альтбауэр вернется ко мне, потому что деньги нужны были ему, а не мне! Зачем мне было шпионить за ним? Вот в чем штука, господин Грисбюль, и, пошевели вы мозгами, вам это было бы ясно с самого начала. Хотите - поразмышляйте об этом, хотите - плюньте, мне безразлично. - Он встал, вынудив тем самым Грисбюля тоже подняться. Он протянул ему руку, мягкую и вялую.

Грисбюль только и успел вставить:

- Девятнадцатого октября адвокат доктора Марана еще раз осмотрит место преступления. Нас оно не интересует, поэтому восемнадцатого мы снимем печать.

- Поступайте как вам угодно, не правда ли, господин Вильденфаль? - сказал Хебзакер, обернувшись к своему юристу.

- Да, - ответил тот бесцветным голосом, - пусть поступают как им угодно!

Грисбюля выпроваживали, это было ясно, и, покидая здание редакции, он чувствовал себя побежденным.

От темных еловых лесов веяло покоем, и, отравляя воздух бензиновым перегаром, лоскутный коврик неутомимо плыл по серому желобу дороги под мирным бледно-голубым осенним небом в крапинках облаков. Однако покоя на душе у Грисбюля не было. Вообще-то он умел переносить неприятности хладнокровно, но сейчас его разбирала злость, злость на самого себя. Его поездка была оформлена как командировка, результаты ее начальство не очень-то интересовали, и надеялся он только на то, что Гроль находится где-нибудь на Северном море, в Сицилии или - того лучше - в Африке; комиссар имел обыкновение исчезать бесследно. Для своего отпуска, говорил он всегда, он «незаменим». Ассистент надеялся, что до возвращения Гроля все забудется. Портило ассистенту настроение не то, что комиссар потребует отчета об этих разъездах, а то, что ему, Грисбюлю, кажется, не на шутку изменило чутье и что теперь ему придется работать вдвое больше, чтобы наверстать упущенное за эти дни.

6

В Нюрнберге уже началась ежевечерняя пляска огней; волнами катились машины по узким улицам с односторонним движением, сворачивали, останавливались, жезлы полицейских разрезали воздух. Влившись в общий поток и отдавшись воле волны, Грисбюль чувствовал грозившие ему отовсюду опасности, как летучая мышь, он сворачивал, уступал дорогу, тормозил, ехал дальше и думал, закончить ли ему на этом день или заехать в комиссариат и посмотреть, не ждут ли его какие-либо сообщения. Хотя особого желания заезжать туда у него не было, он все же решил это сделать.

Конечно, кабинеты давно опустели, в коридорах было темно, но ассистент ориентировался здесь, как улитка в своей раковине. Он открыл дверь в свой кабинет, щелкнул выключателем, и ему показалось, что сегодня здесь как-то особенно пусто. На его столе ничего не лежало, значит, никаких более или менее важных происшествий не было. Он облегченно вздохнул. Он бездумно отпер средний ящик, выдвинул его и оцепенел.

Ящик был пуст. Он обшарил задние углы: ничего. Сложенные им документы по делу Марана исчезли, и среди этих документов записи, сделанные со слов Метцендорфера.

Грисбюль закрыл глаза. Он задумался. Он помнил, что запер ящик; второй ключ хранился у дежурного внизу. Грисбюль нашел, что это несущественно. Если кто-то утащил документы, значит, они представляли для него интерес независимо от того, был ли заперт ящик или нет! А устранить эти записи, заключил он, мог хотеть лишь один человек, который, вероятно, устранит не только их.

Ассистент почувствовал, что сердце его забилось быстрее. Все еще не открывая глаз, он попытался собраться с мыслями. Он закусил нижнюю губу от волнения. Он дышал глубоко. С закрытыми глазами он еще раз медленно обшарил рукой весь ящик. Поскребывание пальцев по фанерному дну вызвало у него легкий озноб. Может быть, он положил документы в другое место? Он обязан был их найти! Поспешно отперев другие ящики и шкафы, он убедился, что бумаг нет как нет. Они словно бы растворились в воздухе. Не осталось никакого следа.

Вдруг ему послышался какой-то шорох в соседней комнате. Он быстро обернулся. Никого! Ничего!

И все-таки следовало удостовериться. Он тихо подошел к двери, осторожно открыл ее и снова почувствовал страх: комната была освещена. На крючке покачивалась шляпа комиссара.

Грисбюль быстро шагнул в комнату.

- А вам-то что нужно здесь? - удивленно спросил Гроль, поворачивая к нему лицо.

7

Было бы преувеличением назвать удивление Грисбюля приятным.

Но, стараясь не показать своих чувств, он сделал несколько шагов в глубь комнаты и спросил:

- Вы, господин комиссар?

- Вы, - спокойно сказал Гроль, - самый большой осел из всех, кто когда-либо работал со мной. Мне неприятно говорить вам это, но, увы, это так, и можете на меня жаловаться.

Веснушчатый ассистент почувствовал, как кровь отливает у него от лица, но заставил себя промолчать.

- Ну ладно, - сказал Гроль, - оставим это сейчас! - Он посмотрел на листки бумаги, поднял их одной рукой и продолжал: - Если Метцендорфер не смог удержаться от войны, то это еще можно понять: у него нет криминалистского опыта. Но что вы записывали его исповедь, это скверно: тем самым вы придали ей характер документа и обязались что-то предпринять. И боюсь, что вы что-то предприняли!

- Я был во Франкфурте и в Пассау, - строптиво ответил помощник.

- Ах, вы были там! - откровенно издеваясь над ним, обрадовался Гроль. - А результаты, если это не секрет, господин ассистент ? - Грисбюль хотел было приступить к докладу, но комиссар прервал его резким жестом: - Садитесь уж. Насколько я вас знаю, десяти минут не хватит.

Но десяти минут хватило, и, так как Гроль нисколько этому не удивился, у Грисбюля сразу возникло подозрение, что комиссар просто хотел подхлестнуть его своим замечанием. Гроль снова приподнял листки.

- Сравнивая одно с другим, приходишь к выводу, что ваши сведения - если это можно так назвать - в основном совпадают со сведениями Метцендорфера. Разницы тут нет. Только совершенно неясно, какую цель вы преследовали.

Теперь лицо ассистента вдруг покраснело, и его веснушки утонули в этом внезапном приливе крови. Он промолчал. Комиссар нащупал чувствительное место. Было больно! И Грисбюль испугался, что Гроль будет еще долго нажимать на это место.

- Вам надо бы стать частным сыщиком, - задумчиво сказал Гроль и с тоской посмотрел на ассистента, - тогда вам никто не мешал бы беседовать с выжившими из ума адвокатами, разъезжать по свету и обращать на себя внимание своим поведением. И ваши клиенты были бы вам благодарны: вот человек, говорили бы они, который по крайней мере что-то делает, беря у нас деньги. Ну еще бы! Но, к сожалению, вы не частный сыщик, и я вынужден снова взяться за это дело. - Он тяжело вздохнул и сказал: - Я должен прервать свой отпуск.

Этого-то Грисбюль и опасался.

- Хорошо еще, - сказал Гроль, - что я не уехал из Нюрнберга, потому что искал свою шляпу.

Он с нежностью посмотрел на крючок, с которого пропавшая любимица приветствовала его еле заметным вздрагиванием.

- По долгу службы я должен констатировать, - сказал Гроль, - что господин Метцендорфер виноват чуть ли не в присвоении власти, а вы, господин Грисбюль, - ассистенту стало не по себе, когда комиссар подчеркнуто вежливо назвал его «господин», - вели себя как неопытный шахматист, понятия не имеющий о значении своих ходов. - Он вздохнул пошуршал листками и, глядя не на Грисбюля, а на бумаги, сказал: - А между тем ваши ходы, по-моему, действительно кое-что значат!

Тут Грисбюль понял, что Гроль одобряет его: слова комиссара были признанием, какого удостаивает сына отец, - не громкой похвалой, разумеется, ведь молокосос, чего доброго, зазнается.

- И все-таки дело дрянь, - продолжал Гроль, - ведь из-за вас мы теперь соприкоснулись как раз с теми силами, с которыми я не хотел связываться, и дай бог, чтобы они не поставили нам капкана, а уж если поставили, то чтоб он не захлопнулся. Тут можно потерять больше, чем руку или ногу. Но назад мне теперь ходу нет, вы сами толкнули меня туда, откуда я вдруг сумел, кажется, заглянуть за кулисы! - Последние слова комиссар пробормотал, как бы думая вслух, как бы пытаясь прояснить собственную позицию. Он поднял глаза, улыбнулся Грисбюлю и сказал с теплотой: - И если мне оторвут голову, то оторвут ее по крайней мере не вам, Грисбюль, а я старик, и пенсии у меня все равно не отнимут. - Он вздохнул и деловито добавил: - Повторите еще раз свой план.

- После рассказа Метцендорфера, - объяснил ассистент, - у меня было такое впечатление, что Себастиан, или Хебзакер, или даже оба они как-то причастны к предприятию Альтбауэра. Я предположил также, что пребывание второго лица на даче в момент убийства не было случайностью. Это лицо, считал я, имело какие-то деловые связи с Альтбауэром. Поэтому я нарочно дал понять Себастиану и Хебзакеру, что у Метцендорфера возникли какие-то подозрения, которые он хочет проверить на месте происшествия. - Он потер лоб и продолжал: - Покуда это второе лицо полагает, что дача охраняется полицией, оно не рискнет пробраться туда, это ясно. Так вот я дал лазейку: восемнадцатого октября, сказал я, мы снимем печати, а девятнадцатого адвокат обследует дачу. В промежутке, рассчитывал я, это второе лицо явится, чтобы замести следы.

Гроль внимательно слушал.

- Очень красиво, - согласился он, - очень красиво придумано. Когда вы, собственно, читали в последний раз детективный роман, Грисбюль?

Тот снова почувствовал, что краснеет. Гроль не стал дожидаться ответа.

- Время, - обобщил он, - служит, так сказать, салом в ловушке. И нужно лишь терпеливо дождаться, чтобы она захлопнулась. Очень тонко задумано, честь и хвала. Только эта ловушка никогда не захлопнется! - Помолчав, он еще раз подтвердил сказанное: - Никогда! - А если, - спросил Гроль, - ни Себастиан, ни Хебзакер не были на даче с Альтбауэром, что тогда?

- Тогда, - с готовностью ответил Грисбюль, - я, видимо, не ошибся, предположив, что хотя бы один из них оповестит неизвестное нам второе лицо. И тогда явится именно оно!

- А почему? - спросил в ответ Гроль. - Из-за какого-то смутного подозрения? Нет, позвольте вам доложить: тот, о ком идет речь, будет держаться как можно дальше от дачи! Он просто подождет, посмотрит, обнаружим ли мы его, а если обнаружим, скажет, что скрывался из страха перед полицией, из боязни скандала! Грисбюль, - проникновенно сказал Гроль и положил правую ладонь на протокол ассистента, - здесь сказано гораздо больше, чем вы заметили! - Он взглянул на ассистента. - Я мог бы и объяснить вам, почему это так, но объясню позже. Сначала нам нужно кое-что подготовить. Завтра днем вы уедете на машине. Задание, - он задумчиво потер лысину, - будет дано завтра утром. За ночь я все обдумаю. Вы, Грисбюль, явитесь сюда в семь утра и получите дальнейшие указания. Я стал недоверчив, Грисбюль! Вы возобновили розыски по закрытому нами делу об убийстве, документация уже у следователя. Вы были вправе возобновить их лишь по его поручению. Теперь вы не вправе удивляться, если я осторожен и не открываю вам своих карт. Кто знает, кому вы их покажете!

Это не понравилось ассистенту. И все же он был рад, что комиссар оказался так милостив.

- Ах, - простонал Гроль, встав с кресла и потянувшись, - проклятый ишиас, вот она, старость!

Он проковылял к двери. Грисбюль поднялся. Гроль остановился, положив руку на дверную ручку. Он повернул к Грисбюлю свое широкое усталое лицо.

- И не забудьте, - сказал он, указывая большим пальцем на комнату Грисбюля, - погасить там свет. - Он потер кончик носа большим и указательным пальцами и прибавил: - Кстати, вам не бросилось в глаза, что этот Вильденфаль, придворный юрист Хебзакера, чертовски похож на человека, который остановился одновременно с Альтбауэром во франкфуртской гостинице «Майнау»? Подумайте об этом еще раз. Конечно, если захотите.

Дверь закрылась за ним. Грисбюль посмотрел на нее. Вдруг она вновь отворилась, и показалась голова Гроля; он, протянув руку к своей старой шляпе, схватил ее и напялил на лысину, бормоча:

- Опять чуть не забыл! Спокойной ночи!

Дверь снова закрылась.

Старый маньяк, подумал Грисбюль почти смущенно и не без нежности.

Глава одиннадцатая

1

В сущности, и на следующее утро ассистент Грисбюль так и не узнал ничего. Его, правда, поразил объем работы, проделанной Гролем за ночь: тот говорил о предмете так, словно сам предпринял поездки Метцендорфера и Грисбюля. Но какую, собственно, цель он преследовал, оставалось неясно.

Еще более замкнутый, чем накануне, комиссар счел правильным не делиться с молодым человеком своими выводами и сказал ему это прямо. Грисбюль, объяснил он, уже достаточно посвоевольничал в этом деле, и он, Гроль, не уверен, что тот не выкинет еще какого-нибудь нового коленца. Ассистент промолчал, совесть его, и правда, была нечиста.

- Что ж, поехали! - приказал Гроль и решительно надел свое сомбреро.

Ассистент проворчал что-то насчет «роли шофера», но старик, видимо, не расслышал этого: с того момента, как они сели в расписную машину Грисбюля, комиссар держался неизменно дружелюбно. Грисбюль нарочно опустил боковое стекло. Пусть его обдует ветерок, подумал он. Но Гроль то ли не заметил этого, то ли привык к ветру.

- Автострада, - сказал он, - направление - Байрейт!

За ночь похолодало. Небо закуталось в серую прозрачную ткань и прикрепило ее тусклой пуговкой солнца. В такие дни Грисбюль обычно не испытывал жажды деятельности: он предпочел бы сейчас корпеть над бумагами, пусть даже пропылившимися.

Большие старые глаза Гроля глядели вперед, но видел он, казалось, не дорогу, а что-то другое; помощник косился на него время от времени; Гроль не замечал этого. Он не повернул головы, даже когда они приблизились к ответвлению на Байрейт, он сказал только:

- Дальше прямо, по направлению к Бернеку.

И Грисбюль со злостью нажал на педаль газа. Он не представлял себе, что понадобилось комиссару в доме Маргит Маран; возможно, тот надеялся застать там Брумеруса, но для чего тогда эта езда, ведь номер Брумеруса значился в любой телефонной книжке и достаточно было просто позвонить, чтобы узнать, выехал ли он.

- Дерьмо липучее, - буркнул ассистент, Гроль был глух. Он сверлил языком щеку и, видимо, не находил того, что искал.

Когда они подъехали к бензоколонке перед Бернеком, комиссар вдруг приказал:

- Заправиться!

- К черту! - со злостью ответил Грисбюль. - Бензина у меня хватит! - Уж не собирается ли старик учить его, как ему обращаться с собственной машиной?

- Меня это не интересует, - невозмутимо заявил Гроль. - Заправиться!

Грисбюлю ничего не оставалось, как снизить скорость и свернуть к колонке, что сразу же опять раздосадовало его, потому что перед ним стояло в очереди девять машин и при всем сервисе ждать надо было, он знал, довольно долго. Он сказал это Гролю.

Тот пожал плечами и, поглядев из машины в другую сторону, ответил:

- У нас есть время!

Грисбюль ничего больше не сказал, но подумал «дерьмо липучее» и решил сыграть в обычную игру автомобилистов - проверить, на сколь близкое расстояние можно подъехать к заднему бамперу впереди стоящей машины, не толкнув ее. При этом он проявил смелость и акробатическую ловкость.

Прежде чем лоскутный коврик окончательно прижался к колонке, комиссар вылез и стал, спрятав руки в карманы пальто, возле одетого в синий комбинезон заправщика. Тот был всецело занят обслуживаемыми машинами; заметив теперь пеструю коробочку, он невольно улыбнулся, взглянул на Гроля и сказал:

- Эту я знаю!

Но Гроль не отозвался на его слова, не улыбнулся в ответ и не переменил позы, держа по-прежнему руки в карманах.

Ассистент удивился: обычно у Гроля всегда находились какие-нибудь приветливые слова.

Заправщику это было в общем-то безразлично; он повернул рукоятку, отвинтил, пробку и привычно осторожно пустил бензин.

- Сколько? - спросил он, обращаясь к ветровому стеклу.

Прежде чем Грисбюль успел ответить, Гроль сказал:

- Полный!

Заправщик кивнул и, заглянув в бак, не вынул шланга.

Гроль подошел и - к великому удивлению Грисбюля - несколько раз качнул машину, чтобы из бака вышел оставшийся воздух.

Заправщик понимающе кивнул, ловко поднял наконечник и сказал:

- Доверху!

И опять-таки, к удивлению Грисбюля, заплатил за бензин сам комиссар. Когда тот грузно плюхнулся на сиденье, заправщик, протиравший и без того чистые стекла, наклонился к окошку и почтительно спросил:

- Подкачать?

Снова опередив своего помощника, Гроль ответил:

- Спасибо! У меня все колпачки на месте!

И протянул рабочему, вытаращившему на него глаза, никелевую марку.

Грисбюль отъехал, но, прежде чем он повернул на шоссе, Гроль приказал:

- Стоп! Я здесь выйду!

Помощник повиновался.

Затем, стоя возле странной машины, комиссар отдал распоряжения:

- Вы поедете в Бернек и проедете мимо виллы Марана к даче. Там вы не выйдете, а проедете примерно еще один километр, затем развернетесь и сразу же возвратитесь. Сюда! Я жду вас!

- И нигде не выходить из машины? - еще раз удостоверился Грисбюль.

- Нигде, - сказал Гроль, - но глядеть в оба!

И ассистенту послышалась какая-то насмешка в этом ответе.

2

Грисбюль готов был подумать, что Гроль, не сходя с места, сперва глядел ему вслед, а потом ждал его появления - в лихо заломленной шляпе, руки в карманах пальто. Так, во всяком случае, стоял тот, когда ассистент, возвращаясь, увидел его с горы. Издалека открывался вид на сужающуюся ленту шоссе и на игрушечно-маленькую бензоколонку в лесной прогалине. И там, в конце этой прогалины, где она под острым углом втекала в шоссе, стояла фигура, которую и теперь, с расстояния в добрых два километра, нельзя было спутать ни с кем. Порой Гроля заслоняли грузовики и легковые машины. Но тот, несомненно, давно уже увидел расписной драндулет. Грисбюль надеялся, что комиссар даст ему какой-нибудь знак, хотя бы скупо махнет рукой. Не тут-то было.

Приблизившись, он решил было, что комиссар хотел его просто проверить. Он не мог прогнать эту глупую и тягостную мысль, прекрасно понимая нелепость ее: ведь не мог же Гроль провожать его взглядом на протяжении всего пути до дачи и обратно. Да и совесть его была чиста: он нигде не останавливался. И повода к тому не было: вилла Марана казалась погруженной в сон, ворота были плотно закрыты; дачу Брумеруса не удалось, правда, как следует разглядеть из-за веток декоративных кустов и деревьев, но и там у него сразу же создалось впечатление, что ни в дом, ни даже в палисадник никто давно не входил: на всем лежала печать заброшенности.

Он взял правее, чтобы по развязке подъехать к колонке на другой стороне шоссе. Теперь он еще раз увидел комиссара, который по-прежнему пристально смотрел в сторону Бернека, словно ожидая чего-то. Грисбюль удивился еще больше, когда, подъезжая к колонке, увидел, что Гроль, стоявший на опушке, делает ему наконец знак: стоп. Рванув машину на бетонную полосу, Грисбюль резко затормозил. Дверца оказалась точно возле комиссара. Тот сел в машину.

- Заправимся! - приказал он.

От удивления ассистент забыл, что нужно нажать на педаль. Он недоуменно посмотрел на комиссара.

- Зачем? - спросил он. - Столько горючего моя малышка не может сожрать!

- Заправимся, - повторил Гроль, упорно глядя вперед. «Дерьмо липучее», - подумал Грисбюль, пожал плечами и подъехал к колонке, которая была свободна.

Комиссар опять вышел и коротко сказал:

- Полный!

Повторилась та же игра: Гроль снова раскачал машину, несколько раз толкнув кузов.

Когда заправщик наполнил бак и завинтил пробку, Гроль расплатился, видимо довольно щедро: лицо рабочего выразило удивление и Грисбюль услышал, как тот сказал:

- Большое спасибо! И счастливого пути!

И услышал, как комиссар ответил:

- Помните, о чем я вас тогда спросил?

При этом он, как разглядел Грисбюль в искажавшем предметы боковом зеркальце, испытующе прищурился и кивнул на колонку. Ответа Грисбюль не расслышал, но Гроль уже наклонился к окошку и сказал:

- Отъезжайте на стоянку. Я сейчас приду.

Грисбюль отъехал, удобно откинулся на сиденье, включил радио, закурил и стал, скучая, глядеть в зеркальце заднего вида. Заправщика заменил другой рабочий, а сам он беседовал с комиссаром у глухой стены ресторана. Гроль, кажется, задавал вопросы, на которые заправщик после продолжительных пауз задумчиво отвечал. Вдруг тот усиленно закивал головой, оживился, вспомнив, по-видимому, что-то важное. Комиссар, как показалось ассистенту, переспросил, после чего последовали новые подтверждающие жесты заправщика. Теперь Гроль был явно доволен, во всяком случае, он протянул заправщику руку. Рукопожатие, которым они обменялись, показалось Грисбюлю крепким. Заправщик снова принялся за работу, а Гроль, широко шагая, направился к машине.

3

Грисбюль ожидал, что теперь наконец-то услышит от комиссара какие-то объяснения. Но тот все молчал и глядел вперед, хотя они уже давно мчались по автостраде. На ассистента эта поездка навевала уныние: пустые поля, бурая, гнилая трава, голые ветки кустов на осеннем ветру, темная хвоя лесов. Небо оделось в бумазею, под которой исчезла пуговка солнца. Ассистент почувствовал облегчение, когда Гроль проворчал:

- Едем к Метцендорферу!

Это было уже кое-что, это не походило на бессмысленную с виду езду туда-сюда и на столь же нелепые остановки у заправочной станции; Грисбюль усмотрел в словах Гроля доказательство того, что комиссар действует последовательно, по какому-то намеченному плану. И значит, поездка в Бернек имела все же какой-то смысл. Но какой - Грисбюль не мог угадать. Что ж, думал он, это он еще успеет услышать. У Метцендорфера Гроль, видимо, положит карты на стол или даст хотя бы возможность заглянуть в них.

- Ей тоже, наверно, скоро конец? - спросил вдруг Гроль.

Сначала Грисбюль его не понял, потом догадался, что комиссар имеет в виду его машину, и ответил со злостью:

- Она лучше, чем иная старая шляпа!

Снова наступило молчание. А потом комиссар опять задал такой же неожиданный вопрос:

- У Метцендорфера тоже ведь есть машина - помните, он обогнал нас на старом «мерседесе»? В ту ночь! А у заправочной станции мы настигли его! - Грисбюль помнил это. - Гм, - продолжал Гроль, - его машина прослужит, пожалуй, дольше, чем старая шляпа?

- Безусловно, - язвительно ответил ассистент.

- Н-да, - сказал Гроль, - а Метцендорфер хотел ведь купить новую машину? Судя по вашим записям, «боргвард изабеллу», насколько я помню?

- Возможно, - сказал Грисбюль.

- Ему следовало бы это сделать, - задумчиво сказал комиссар. - Для адвоката это вопрос престижа. Не правда ли, Грисбюль?

Тот притворился, что не расслышал слов Гроля и всецело занят объездом новой строительной площадки, за которой следовал поворот на Байрейт. До самой конторы адвоката ничего больше не произошло, кроме того, что Гроль сделал отчаянную попытку расправить и удобнее вытянуть ноги. Грисбюля такие попытки пассажиров раздражали донельзя, потому что говорили о непоместительности его лоскутного коврика, а этот факт он упорно оспаривал. Он очень любил свою машину. И потому остановил ее у конторы Метцендорфера молча. Он вышел и прошел на тротуар, где уже стоял Гроль.

- Пошли! - сказал он комиссару.

Тот посмотрел на него и ответил:

- Думаю, что сначала вам придется немного подождать, Грисбюль. Я хотел бы поговорить с Метцендорфером наедине.

Он повернулся и скрылся в подъезде. Ассистент поглядел ему вслед и скорчил гримасу. Скверный выдался день, чертовски скверный день! Он опять сел в машину. Но радио не включил и закуривать не стал.

4

Гроль не предупредил о своем приезде по телефону. У него не было времени звонить, и Метцендорфер его не ждал.

Адвокат был недоволен, когда секретарша доложила о прибытии комиссара. Через несколько минут он должен был встретиться с одним клиентом; перед адвокатом лежали бумаги, относящиеся к этому делу, и он собирался просмотреть их еще раз. Он терпеть не мог вести разговор без основательного знания предмета. Метцендорфер опасался, что Гроль задержит его надолго, и поэтому не спешил принять комиссара. Но Метцендорфер сразу же представил себе Марана в камере, сломленного, покорившегося судьбе. Он хотел помочь своему другу, только не знал как. Его поездки оказались напрасными. Если Гроль явился так внезапно, значит, на то были веские причины, и, хотя адвокат не ждал сейчас никакой существенной помощи, он все же не хотел пренебрегать и малейшей возможностью ее получить. Он нахмурился, смахнул со лба редкие рыжие волосы и сказал:

- Просите. А если придет господин Трёстерлинг, пусть немного подождет. Я покончу с этим делом как можно скорее.

Он коротко поздоровался с Гролем и спросил:

- Вы, кажется, в отпуске?..

- Конечно, конечно, - рассеянно отвечал комиссар, - но шляпа… понимаете, я забыл свою шляпу!

Метцендорфер с недоумением посмотрел на него. Потом решил не касаться этого странного довода и сказал:

- У меня мало времени, господин Гроль, каждая минута уже расписана. Вы это понимаете.

Гроль кивнул и повертел сомбреро у себя на коленях. Он внимательно осмотрел засаленные, мятые поля, прежде чем взглянул на адвоката, и спросил:

- Вы собираетесь купить новую машину, господин Метцендорфер, - «боргвард изабеллу», насколько я осведомлен?

- Да, конечно, - наморщив лоб, сказал адвокат, - но, по-моему, сейчас не время и здесь не место…

Гроль чуть приподнял руку, унимая вскипавшую в Метцендорфере злость.

- Минутку терпения! - попросил он. - Мой вопрос не такой праздный, как вам кажется. А правда ли, - продолжал он, - что господин Брумерус любезно предложил вам свое посредничество?

- Да, - сказал адвокат.

- Отлично, - продолжал Гроль, - как же обстоит дело? Вы не отказались от своего намерения?

Метцендорфер помедлил с ответом.

- Я, собственно, передумал, - сказал он. - Серьезных пороков у моего «мерседеса» нет, а небольшие поездки, которые я обычно предпринимаю…

- Ну, - возразил Гроль, - в Бернеке он вас все-таки сильно подвел, не правда ли?

- Верно! - согласился Метцендорфер. - В Бернеке - да. К тому же… Понимаете, когда моя машина стоит рядом с машинами моих клиентов… - Он пожал плечами. - У меня в основном состоятельная клиентура, предприниматели и тому подобное… - Он вздохнул. - Выглядит это не очень хорошо.

Гроль кивнул головой.

- Вот именно, вот именно, - сказал он. - Об этом я как раз и думал.

Метцендорфер откинулся в кресле и насмешливо сказал:

- Вряд ли, однако, вы тоже хотите продать мне «боргвард изабеллу» в порядке, так сказать, свободной конкуренции с господином Брумерусом?

- Упаси боже! - Гроль протестующе поднял руку, но тут же улыбнулся. - Нет, господин Метцендорфер. Но… - он наклонился вперед, - если у вас действительно есть такое намерение, то мне было бы очень желательно, чтобы вы приступили к делу как можно скорее. - Глядя в сторону, он прибавил: - Ведь никто вас не заставляет сразу принять решение. Но посмотреть машину, совершить пробную поездку…

Метцендорфер напряженно думал. Что-то должно было заставить комиссара сделать это неожиданное предложение.

- Прямо сегодня же? - спросил адвокат. - И вы тоже поехали бы со мной?

Гроль улыбнулся.

- Отвечаю на первый вопрос: да, сегодня! Я приехал сюда с Грисбюлем из Бернека, вернее, с автозаправочной станции. Когда я прочел то, что вы рассказали, господин Метцендорфер, у меня возникло одно подозрение. Поездка в Бернек укрепила его. Но этого недостаточно. Я должен удостовериться, и по возможности сегодня же. Грисбюль, не желая того, связал меня определенным сроком, который истекает восемнадцатого или девятнадцатого октября. А сегодня пятнадцатое. - Он потер ладонью лысину. - Мне нужно немедленно кое-что проверить у Брумеруса, но сам я появляться не должен, а он не должен знать, что именно проверяется. - Комиссар улыбнулся еще раз. - Вот ответ на ваш второй вопрос! Грисбюль ждет меня со своей машиной внизу. Мы проводим вас до Мюнхена. - Метцендорфер помедлил. Тогда Гроль сказал: - Ничего не могу обещать, но, может быть, неожиданно удастся оказать помощь Марану. - Адвокат все еще нерешительно смотрел на Гроля. Комиссар прибавил: - Помощь, какой он вообще не может представить себе. Вы, господин Метцендорфер, должны были бы мне, собственно, доверять.

Адвокат сразу вспомнил, как великодушно вел себя Гроль при аресте Марана. Он ответил:

- В принципе я согласен. Только вот один клиент…

- Я могу подождать! - быстро сказал комиссар и поднялся: - Терпению я научился. Еще одна просьба: позвоните, пожалуйста, Брумерусу и скажите ему, что вы приедете. Тогда мы будем точно знать, где и когда застанем его. Но соврите, что вам так или иначе надо съездить в Мюнхен по делу.

Метцендорфер глубоко вздохнул, когда Гроль вышел из кабинета.

5

Грисбюль не стал ни о чем спрашивать, когда комиссар вернулся, открыл дверцу и сел рядом с ним. Так они и сидели рядом, и, хотя ассистенту осточертело долгое ожидание, он убрал руки с баранки. Наконец Гроль крякнул и сказал, не глядя на него:

- Мне кажется, Грисбюль, что вы научились обуздывать нетерпение молодости, а это одно из важнейших требований, которым должен отвечать начинающий криминалист.

Поучений ассистент и вообще не любил, а таких и подавно. Поэтому он продолжал молчать, и Гролю пришлось крякнуть еще раз.

- Мы поедем не на вашей машине! - пояснил Гроль.

Грисбюля подмывало ответить «чувствую!», но он сдержался. Ведь он знал, что комиссар будет посвящать его в свои планы только урывками. И в самом деле, тот сказал:

- Мы поедем на «мерседесе» Метцендорфера.

- Значит, моя машина останется здесь? - спросил ассистент.

- Да, конечно, - ответил Гроль.

- Это мне не нравится, - заметил Грисбюль, хотя ему это было совершенно безразлично.

Гроль промолчал. Немного погодя появился адвокат. Беседа с клиентом прошла, видимо, хорошо: Метцендорфер был весел, даже воодушевлен.

- Господа, - обратился он к обоим, - позвольте пригласить вас! - И, повернувшись к Гролю, прибавил: - Все в порядке! Он дома!

В «мерседес» Гроль пожелал сесть сзади, предоставив «сиденье смертника» - так пренебрежительно назвал он место рядом с водителем - своему ассистенту. От внимания Метцендорфера не ускользнуло, как ухмыльнулся комиссар, произнося эти слова.

Вдруг прямо перед ними на шоссе столкнулись машины, раздался ужасный скрежет металла. Ехавший впереди «фольксваген» отчаянно прыгнул с бетонной полосы на обочину, остановился было, а потом медленно съехал в кювет. Чей-то «опель 1200» воткнулся радиатором в задние колеса грузовика. Вот и все, что увидел Метцендорфер. Передний вид закрыл ему грузовик. Но отпрыгнувший «фольксваген» дал ему дистанцию, которой хватило на то, чтобы под визг тормозов остановить «мерседес» в двух-трех сантиметрах от багажника «опеля». Метцендорфер снял руки с руля и глубоко вздохнул, Грисбюль выскочил из машины и побежал к «фольксвагену». Там заело дверцу. Гроль удовлетворенно кивнул, когда увидел, что Грисбюлю удалось открыть ее и вызволить какую-то даму в огненно-красных брюках. Она потеряла левую туфлю и растерянно смотрела то на свою ногу, то на влажную глину поля; Гроль усмехнулся, глядя, как его ассистент взял даму на руки, чтобы посадить ее на откос шоссе.

Когда «мерседес» тронулся, дама помахала рукой, и Грисбюль услышал, как Гроль сказал: «Молодец, молодец!» Ассистента это разозлило, хотя он сам не знал почему. Когда пробка осталась позади, Гроль положил обе руки на спинки передних сидений и, наклонившись вперед, изрек самым доверительным тоном:

- Не находите ли и вы, Грисбюль, что ваша машина немножечко, так сказать, поизносилась?

Ассистент ответил коротко:

- Не нахожу!

- Так-так, - проворчал комиссар, но не спасовал, а продолжал с видом знатока. - С места берет плохо, на перекрестках вы просто пропускаете всех вперед, Грисбюль. - И спросил с подчеркнутой вежливостью: - У вас ведь тоже такое впечатление, если не ошибаюсь?

- Если мой малыш по-настоящему разойдется, - процедил Грисбюль, - он потягается с любой машиной, которая на класс выше его.

- Да, да, - задумчиво сказал Гроль, - пожалуй, вы правы. Если разойдется. Но вот прежде, чем разойдется…

Метцендорфер не вмешивался. Его удивляло, что комиссар нарочно злит своего сотрудника. Адвокат молча улыбался: любого автомобилиста разозлил бы подобный отзыв о его машине.

- Посмотрите на этот «мерседес»! - сказал комиссар Грисбюлю. - Он еще дай бог! Я глазам своим не поверил, взглянув на счетчик: машина отмахала уже семьдесят тысяч, а чешет как новенькая!

Этот жаргон был не к лицу комиссару.

Грисбюль ответил ударом ниже пояса:

- Тормоза отличные, - сказал он.

Метцендорфер почувствовал, как его кольнуло.

- Ну, у вас, надеюсь, тоже, Грисбюль? - успокоил адвоката Гроль.

Несколько минут спустя комиссар, ни к кому не обращаясь, бросил в пространство между сидевшими спереди:

- Если господин Метцендорфер приобретет «боргвард», он, я думаю, продаст свой «мерседес».

Ассистент и адвокат промолчали. Комиссар откашлялся, почесал лысину и обратился к Метцендорферу:

- Сколько, по-вашему, вы могли бы получить за подержанную машину?

- Восемьсот, - ответил адвокат сразу, - больше не выручишь, желающих продать старые машины сколько угодно!

Гроль вдруг оживился. Чуть приподнявшись, он хлопнул Грисбюля по плечу.

- Послушайте, Грисбюль! На вашем месте я бы не раздумывал! Восемьсот - это же пустяк за такую машину.

Ассистент медленно обернулся и, посмотрев Гролю в глаза, сказал:

- К сожалению, у меня нет, если выразиться точно, существенной части этого пустяка! - И так же медленно отвернулся.

Комиссар все-таки очень плохо разбирался в предмете. Ему пришлось подумать, прежде чем он спросил Грисбюля:

- А сколько выручили бы вы за своего малыша?

- Даже этой существенной части не выручил бы, - сказал он, -разве что покрыл бы расходы на покраску.

Гроль умолк. Он глядел в просвет между головами сидевших спереди, видел, как несется навстречу машине бетонная дорога, слышал, как гудит мотор, и о чем-то думал.

Потом он попросил адвоката:

- Дайте, пожалуйста, максимальную скорость!

Метцендорфер не ответил ему, но просьбу выполнил.

С тихой завистью смотрел Грисбюль, как стрелка спидометра подходит к 100, к 110, почти к 120. Метцендорфер улыбнулся и бросил быстрый взгляд на соседа. Ассистент грустно покачал головой. И эта машина обогнала бы его безнадежно. Но денег у него действительно не было!

Лицо Гроля приняло выражение, какое бывает у зрителей автогонок, следящих за ними с жадностью, восторгом и ужасом. Он даже облизывал губы. Но, поймав себя на этом, он сразу откинулся на сиденье, легонько постучал по плечу Метцендорфера и сказал:

- Довольно! Довольно! Большое спасибо! - И, повернувшись к Грисбюлю, спросил: - Ну как?

- Моя тоже сумеет! - ответил тот скупо.

- Несомненно, - проворчал Гроль, - но сумеет ли так, как эта?

- Нет, - с неудовольствием признал ассистент.

- Думаю, -вскользь сказал комиссар, глядя на пустующие поля, уныло плывшие за окном, - что господин Метцендорфер приобретет «боргвард изабеллу» и что я тогда ссужу вас деньгами. Вернете долг по частям, без особой спешки. Согласны?

Грисбюль рывком повернулся и уставился на комиссара.

- Вы это серьезно? - спросил он.

- А разве я когда-нибудь шутил? Вы помните такой случай? - спросил Гроль, глядя в окно.

- Пожалуй, нет, - признал ассистент.

Через некоторое время Метцендорфер сказал:

- Теперь, господин Гроль, вам следовало бы проинформировать меня подробнее. Через четверть часа мы будем в Мюнхене. Я встречусь с Брумерусом…

Гроль давно ждал этого вопроса и ответил на него, не задумываясь:

- Могу только сказать, что у меня есть одно подозрение. Если оно подтвердится, с Марана можно будет снять вину. Об этом-то подтверждении и идет сейчас речь. Я хочу узнать, не был ли Брумерус в день убийства на даче!

- Брумерус? - встрепенулся Грисбюль. - Но ведь его тогдашняя телеграмма…

- Он отправил ее на следующее утро, за это время он вполне мог добраться из Бернека в Штутгарт, - пояснил Гроль чуть ли не с жалостью.

- Но это же чистейший вздор! - вырвалось у Метцендорфера. Он вздрогнул и сказал: - Простите!

Грисбюль задумчиво глядел вперед. Он никак не находил ключа, который открыл бы ему ход мыслей Гроля. Поэтому он коротко сказал:

- Так что мы хотим установить в Мюнхене?

- Ах, установить! - спокойно ответил Гроль. - Это всегда звучит очень высокопарно, Грисбюль. Господин Метцендорфер всего-навсего купит себе «боргвард изабеллу», если она ему понравится и если господин Брумерус поможет ему купить ее со скидкой. А я, - я хотел бы только узнать, когда машина Брумеруса проходила в последний раз техосмотр и сколько километров было в тот раз на счетчике. Технический паспорт, как вы, наверно, знаете, хранится всегда в специальном ящичке справа от щитка приборов. Там вы найдете корешки контрольных талонов. Станция обслуживания проставляет на них километраж пробега и дату.

Ассистент поморщился.

- Да, да, конечно, вы это знаете, - поспешил сказать комиссар. - Не обижайтесь!

- Но как проникнет в машину господин Грисбюль? - с тревогойспросил адвокат.

Гроль пожал плечами.

- Машина, - сказал он с расстановкой, - стоит, вероятно, в высотном гараже. А уж это, наверно, наведет господина Грисбюля на какую-нибудь мысль, ведь фантазии у него достаточно.

Грисбюль досадливо промолчал.

- А если она стоит возле дома, - продолжал комиссар, - моего сотрудника, надо надеяться, тоже осенит какая-нибудь хорошая мысль. В том, что вы, господин Метцендорфер, взяли его с собой, нет ничего особенного. Вы объясните Брумерусу, что не разбираетесь в автомобилях и попросили Грисбюля оказать вам помощь.

Метцендорфер протестующе помотал головой и с упреком сказал:

- Слишком много хлопот ради таких пустяков, господин комиссар! И ничего не выйдет. Двадцатого следователь закончит это дело и назначит слушание его в первой инстанции! Мое ходатайство об освобождении Марана из-под стражи отклонено, и мы теряем здесь время, вместо того чтобы помогать ему!

- Но, господин Метцендорфер, - сказал комиссар чуть упрекающе, - Маран все-таки стрелял! В этом смысле все ясно. Вы же сами считаете, что как защитник Марана ничего не выиграете, если мы выясним, кто был этот второй на даче!

Адвокат вздохнул.

- Верно, - сказал он.

- Вот видите! - примирительно сказал Гроль. - Поэтому мы должны действовать осторожно. Уличить Брумеруса будет все равно нелегко. У него есть алиби, он был в Штутгарте, свидетели имеются!

Ответа не последовало. Тогда он прибавил:

- Я, между прочим, хочу воспользоваться пребыванием в Мюнхене, чтобы купить себе новую шляпу. - Он грустно сказал: - Видит бог, старая могла бы еще послужить! Но боюсь, что она слишком бросается в глаза, я уже три раза отдавал ее в чистку и в растяжку. Четвертого раза она не выдержит. - Он любовно взглянул на сомбреро, болтавшееся рядом с ним на крючке. - Фетр еще довоенный, - сказал он задумчиво.

6

Для верности Метцендорфер еще раз позвонил Брумерусу из телефонной будки. Тот был очень любезен и ответил:

- Ну разумеется! Я же обещал вам! Мне было бы удобнее всего сейчас же.

Он подошел к окну, увидел ущелье улицы, поглядел на бесцельное мельтешение людей и машин. Все показалось ему серым в этот осенний день. Подъехал черный «мерседес» Метцендорфера. Открылась дверца. Он увидел, как адвокат выходит из машины: сверху тот казался маленьким, до смешного похожим на куклу. Брумерус улыбнулся. Мимо проехала другая машина. Метцендорфер прижался к своему «мерседесу». Затем он уже знакомым Брумерусу движением смахнул со лба жидкие рыжие волосы и направился к дому.

Брумерус минуту помедлил. Потом решил не принимать адвоката у себя в квартире. Зачем терять время? Совершить покупку машины можно было быстро. Он надел пальто и вышел на лестницу; лифт уже зашумел. Кабинка медленно шла вверх. Он задумчиво следил за движением троса - по привычке. Как в детстве, у него мелькнула глупая мысль: какой ужас, если трос оборвется и человек рухнет в шахту… Лифт остановился. Решетки раздвинулись с тихим шорохом, дверь отворилась.

Метцендорфер явно удивился, что Брумерус ждет его здесь. Но удивился лишь на секунду. Тот приветливо поздоровался с ним: между двумя совещаниями так мало времени… Это адвокат понимал. Он и сам был в таком же положении. Они спустились на лифте в полном согласии. Метцендорфер предложил:

- Если не возражаете, то поедем на вашу станцию обслуживания на моей машине.

Они пересекли улицу, и, лишь сев в «мерседес», Брумерус заметил ассистента.

- Ах, и вы здесь, господин Грисбюль? - удивленно спросил он и прибавил насмешливо: - Вы тоже хотите приобрести «боргвард изабеллу»?

Тот протянул ему руку над спинкой сиденья.

- Господи, - сказал он, - это мелкий-то служащий уголовной полиции! Что вы! Я просто влюбился в старый «мерседес», и господин Метцендорфер любезно взял меня в эту поездку. Я очень доволен, поверьте.

Брумерус беззвучно рассмеялся.

- Я ведь знаю вашу карету, - сказал он, - машиной ее уже нельзя назвать. Разумное решение. - К присутствию Грисбюля он теперь, кажется, потерял интерес. Он повернулся к Метцендорферу: - Поехали! Дорогу я буду показывать!

7

Гроль в это время бродил по Штахусу, дрожа от холода. Он смотрел на витрины ненужных ему магазинов. Задержался он только у салона головных уборов, но уголки его рта разочарованно опустились: ну и формы - не шляпы, а шапочки! Он не хотел носить шапочку!

Все-таки он вошел в лавку. Около него сразу же защебетала продавщица. Он увидел пренебрежительный взгляд, которым она скользнула по его сомбреро, и разозлился. Он снял шляпу и демонстративно положил ее на стеклянную доску прилавка. Ничего не скажешь: его шляпа утверждала себя среди всех этих шапочек, ее нельзя было не заметить! Утверждала себя! Вот точное слово! Шляпой надо утверждать себя, подумал Гроль и твердо решил не покупать ничего, что не отвечает этому представлению.

От продавщицы пахло парфюмерной смесью, в которой преобладал аромат ландышей - а на дворе стояла осень. Это мешало комиссару. Мешал ему и ее лиловый свитер: лиловый цвет, заметил он, вызывал у него головную боль.

Но со всем этим он примирился бы, если бы только нашел настоящее самоутверждение.

Продавщица спросила, какой у него размер. Он этого не знал. Пришлось наклонить голову, чтобы она измерила его лысину. Это тоже разозлило его. Затем продавщица принесла кипы шляп, отделенных одна от другой папиросной бумагой. Она сложила их поодаль от засаленного сомбреро, так, словно они могли от него чем-то заразиться.

- Моя шляпа не больна корью! - сказал Гроль.

Продавщица посмотрела на Гроля недоуменно, но, поняв его, звонко рассмеялась, и Гроль решил, что она все еще верит в болезнь его сомбреро. И опять ему пришлось наклонить лысину: нежные ручки напялили на нее одну из шапочек. Взгляд в зеркало его испугал, и он в ужасе помотал головой. Продавщица нашла, что дело тут просто в привычке; впрочем, может быть, он и прав. Шляпа слишком нахлобучена, не лучше ли вот так? Она сдвинула ее на затылок, отошла назад, оценивающе поглядела, одобрительно кивнула головой, подошла снова, надела ее немного набекрень сперва налево, потом направо, потом снова налево.

- Так хорошо! - обрадовалась она и объявила Гролю, которому ее действия, как и шапочка, совсем не понравились: - Большинство людей не фотогеничны. Нужно определить, какая сторона лица лучше. У вас - правая, потому что правый глаз больше. Значит, шляпу надо носить с наклоном влево. - Она сделала шаг назад и оглядела его. - Очень элегантный вид! - заключила она.

Комиссар посмотрел на себя в зеркало. Он не находил, что вид у него очень уж элегантный. Скорее, он смахивал на большую, старую, сморщенную картофелину, пустившую росток: шапочка была зеленая, а сзади торчало перышко.

Он покачал головой. Шапочка сползла на левое ухо. Он быстро снял ее, вернул продавщице и сказал:

- Спасибо, фрейлейн! Останусь лучше при своей старой!

- Как угодно, сударь, очень жаль! - ответила та и понесла свой лиловый бюст навстречу другому покупателю, который как раз вошел в лавку.

Гроль схватил свою шляпу, но не решился надеть ее, пока не покинул заведения, торгующего шапочками. Выйдя, он с удовольствием отогнул вниз поля надо лбом. Нет, думал он, когда утверждаешь себя, ты совсем другой человек.

В этот момент пошел дождь, который уже через несколько секунд шумел вовсю. Над шапочками, двигавшимися навстречу Гролю, испуганно вспархивали зонтики. А комиссар утверждал себя, весело шагая под ливнем, и с полей его шляпы, как с зонтика, стекала вода.

8

Боргвардовская станция обслуживания находилась и правда всего в двух кварталах от дома Брумеруса: у Метцендорфера не ушло на дорогу и трех минут. Напротив выставочного павильона имелась стоянка. Там адвокат и поставил свою машину. Они втроем перешли улицу и сперва побродили вдоль огромных витрин. Глядя на блестящую шеренгу автомобилей, бесконечно умножаемых огромными зеркалами, Метцендорфер чувствовал, как растет его желание сделать покупку. Теперь наконец у него разгорелся аппетит и появилось даже нетерпение.

Они вошли в зал. Брумерус подозвал знакомого продавца размашистым жестом. Метцендорфер тем временем еще раз оглядел шеренгу машин, но, как и при осмотре с улицы, привлекла его одна «изабелла» с раздвижной крышей, сиявшая сочно-красной и все-таки совсем не крикливой окраской. Раздвижной крыши ему всегда не хватало в его «мерседесе»: летом в машине часто нечем было дышать. Адвокат подошел к облюбованной «изабелле»; он рассматривал ее, не то испытывая, не то предвкушая какую-то странную радость. Скользнув глазами по радиатору, он вдруг увидел себя в зеркале стоящим перед этой красной машиной и нашел, что выглядит хорошо. Продавец еще почти ничего не сказал, но как раз сейчас он открыл дверцы, показал Метцендорферу сиденья с откидывающимися спинками и приятной кожаной обивкой, хитроумное устройство щитка приборов; он обошел машину, поднял капот, продемонстрировал мотор, сделал несколько движений, чтобы доказать, как удобно и обозримо все расположено, и, когда он предложил Метцендорферу совершить пробную поездку, тому уже не терпелось приступить к ней. Брумерус сел сзади. Продавец занял водительское место. Садясь рядом с ним, Метцендорфер порадовался эластичности подушки и благородно-приглушенному звуку захлопывающейся дверцы. Через голову продавца Грисбюль спросил Брумеруса, где можно узнать технические подробности, и тот, указывая движением головы, ответил:

- В мастерской. Спросите там Ганса, он опекает мою машину!

Ассистент чуть попятился. Он увидел, как машина бесшумно подалась назад, развернулась на девяносто градусов, рванулась к боковым воротам и, немного помедлив там, изящно и быстро влилась в поток машин.

Он торопливо зашагал к мастерской.

Привыкнув к хрипенью и треску своего стареющего мотора, к лязгу, скрежету и грохоту своего черного кузова, Метцендорфер с восторгом слушал тихое, таинственное пение новой машины и наслаждался ее мягким ходом, который при любом ускорении оставался таким же ровным и гладким, бесшумным и мощным, как движение сверкающего поршня в масле цилиндра. Желание обладать этой машиной росло.

Лишь когда они выехали на автостраду и плавно помчались вперед, продавец начал осторожно сообщать некоторые технические данные: делал он это неназойливо, чтобы не портить приподнятого настроения.

Вскоре они свернули на стоянку. Продавец вышел. Метцендорфер сел за руль. Сознавая, как глупо его чувство, он теперь испытывал величайшее желание владеть такой машиной.

9

А Грисбюль пошел в ремонтную мастерскую, которая помещалась за выставочным павильоном. В стороне от нее возвышался гараж; сквозь блестящие стекла было видно, как поднимаются и спускаются машины по пандусам. Здесь площадь умели использовать.

Он спросил Ганса. Тот оказался молодым блондином с внимательными глазами. Прежде чем поздороваться с Грисбюлем, он вытер тряпкой выпачканные маслом руки.

Ассистент сослался на Брумеруса. Ганс, видимо, давно его знал. Он сказал с удовольствием:

- Вот человек, который действительно заботится о своей машине. Мы здесь не очень-то жалуем горе-водителей, которые обращаются к нам, только когда что-нибудь сломалось. А господин Брумерус соблюдает все сроки, и это окупается.

Грисбюль кивнул и изложил свою просьбу.

- Это дело вон тех, - ответил Ганс. Он указал головой на машины, стоявшие во дворе мастерской. - Неужели мы еще должны давать объяснения, если продают машины они? У нас и так голова кругом идет.

- Понимаю, - уступил Грисбюль, - но вы ведь знаете, как это бывает: покупателю кое-что объяснят, а случится поломка - они беспомощны.

Ганс насмешливо кивнул головой.

- Они и сами-то горе-водители, - сказал он. - Не могут даже сменить колесо, когда в их машине что-то неладно, они знают, где нас найти.

- А я, - сказал Грисбюль, - дружу с господином Метцендорфером. Мне не хотелось бы, чтобы он влип.

Механик стал нерешительно еще раз вытирать руки тряпкой.

- За простой мы вам заплатим, - доверительно сказал ассистент. - Это для нас окупится.

Грисбюль извлек из кармана заранее приготовленную десятимарковую купюру. Она была сложена в узкую полоску. Он незаметно сунул ее механику в нагрудный карман комбинезона, но так, чтобы она немного вылезала наружу и Ганс мог определить ее достоинство. Тот подтолкнул бумажку большим пальцем, и она исчезла. Ганс вздохнул и сказал:

- Ну что ж.

Он посмотрел по сторонам, ища глазами какую-нибудь машину.

- Может быть, - быстро сказал Грисбюль, - вы воспользуетесь для объяснений машиной господина Брумеруса?

- Пожалуй, это самое лучшее, - согласился Ганс, - а то еще кто-нибудь подойдет к нам.

Он спрятал тряпку в карман брюк и направился к гаражу, широко шагая впереди Грисбюля. Сторож решил, видимо, что дело идет о какой-то починке, и не стал их задерживать.

- Второй этаж, бокс пятьдесят восьмой, - машинально сказал механик.

Он прижимался к стене, взбираясь вверх по бетонной дорожке для пешеходов. Мимо них, урча, поднимались машины. Пахло выхлопными газами. В большие окна Грисбюлю видны были торговый павильон и двор мастерской за ним. Дверь бокса 58 автоматически ушла вверх, включилось освещение.

Они подошли к машине. Механик начал свои объяснения со щитка приборов. Помощник притворился, что внимательно слушает.

Мотор был, видимо, специальностью Ганса. Он с наслаждением дергал какие-то детали, отпускал и подкручивал болты, долго возился со свечами. Грисбюлю, который сам ухаживал за своим малышом, было скучно донельзя. Но он старался прерывать механика глупыми вопросами, побуждавшими того снова и снова демонстрировать свои специальные знания.

- Сидя в такой машине, - сказал наконец Грисбюль, - испытываешь, наверно, приятное чувство.

Он отворил дверцу, сел за руль, поиграл рычажками и кнопками на щитке приборов, помигал фарами, выключил их. Механик глядел на него с улыбкой. На лице Ганса было написано, что он думал. Он явно сам гордился этой машиной, обслуживая ее. Он сказал:

- Об «изабелле» болтают, будто она слишком чувствительна и так далее, но, кто хорошо за ней ухаживает, тому от нее одна радость.

- А господин Брумерус ухаживает за ней хорошо! - заметил Грисбюль и как бы между прочим потянулся к ящичку, чтобы достать оттуда и полистать технический паспорт.

- Еще бы, - сказал Ганс и поглядел на ворота, где въезжали и выезжали машины одна за другой. - Он пригоняет ее сюда в первой половине дня и забирает в шестнадцать часов, когда мы кончаем работу. Это железно. И он не скряга, этот господин Брумерус!

Ганс, видимо, ценил своего клиента.

Но теперь ассистент молчал. Он нашел корешок, остающийся в паспорте после каждого осмотра. Это был контрольный талон. С его помощью владелец машины мог доказать, что она вовремя прошла техосмотр, а это играло важную роль, если возникал вопрос о материальном ущербе. На корешке были точно указаны километраж пробега и дата. Под цифрами стояла печать станции обслуживания и подпись. Запомнив все это, ассистент положил паспорт на место и вылез из машины.

- Пожалуй, все ясно, - сказал он.

- Отлично, - ответил Ганс.

Они вышли из бокса. Свет погас. Дверь закрылась сама.

Теперь они пошли вниз, навстречу машинам, поднимавшимся в свои пристанища.

10

Ливень напоминал короткий громкий шлепок. Он прекратился так же внезапно, как хлынул.

Гроль снял с лысины промокшее сомбреро. Держа его за поля левой рукой, он слегка помахивал шляпой, чтобы она поскорее высохла. Комиссар стоял в условленном месте на кромке тротуара. Он скучал, и его грызло сомнение в том, что он поступил правильно, отправив к Брумерусу Метцендорфера и Грисбюля одних.

Густые темно-серые тучи рассеивались. На площадь падали косые лучи бледного солнца. Поблескивали стекла, никель, зеркала. Комиссар все шлепал и шлепал носком ботинка по краю лужи; прошло много времени, прежде чем он оставил это занятие, поймав себя на том, что забавляется дурацкой игрой своего детства.

Вдруг он испуганно попятился. К тротуару притерлась и резко затормозила темно-красная «боргвард изабелла». Останавливаться здесь было запрещено, и комиссар хотел уже сделать выговор по этому поводу, когда распахнулась дверца и Метцендорфер жестом пригласил его сесть в машину. Адвокат был в прекрасном настроении, словно одержал какую-то победу, и, когда они влились в поток машин, сияя, спросил:

- Как вы находите?

- Хороша, очень хороша! - похвалил комиссар, хотя ничего не смыслил в автомобилях: что еще мог он ответить, чтобы не обидеть Метцендорфера?

Он заметил, что адвокат ведет машину почему-то неосторожно. Возникали опасные ситуации. Гроль нахмурил лоб.

- Вы хотите превратить ее в железный лом?

Метцендорфер не понял его. Комиссар неслышно вздохнул. За рулем они как малые дети, подумал он.

- Где Грисбюль? - спросил комиссар.

Адвокат показал головой назад. Прибегнув к помощи правого бокового зеркальца, чтобы выяснить, что имеет в виду Метцендорфер, Гроль увидел Грисбюля за рулем черного «мерседеса». Комиссар не удержался от улыбки, теперь он понял, какая тут идет игра: оба автомобилиста устроили небольшую погоню.

- Уже купили? - спросил он.

- Да, - сказал адвокат, - только еще не заплатил. - Он поднял, отпустив руль, правую руку, и Гроль испуганно посмотрел на него. - Но ведь как инспектор уголовной полиции он человек надежный?

- Как ассистент, - уточнил Гроль.

Но этого адвокат уже не слышал; Гролю было ясно, что Метцендорфер влюблен в свою машину. От него он сегодня никаких осмысленных сведений не получит. А в них он нуждался. Ему важно было знать, как вел себя Брумерус. Он скептически поглядел на адвоката и в конце концов спросил.

- Благородно! - с уважением ответил тот сразу же и, к неудовольствию Гроля, снял теперь с баранки левую руку. - Крайне благородно! При финансовых переговорах он воспользовался своими правами постоянного клиента. Они хотели уступить мне только семь процентов, а благодаря Брумерусу уступили десять!

Гроль поморщился: он не хотел подавать виду, что адвокат кажется ему сейчас дураком. Одуреть от каких-то лакированных железок! Он сделал еще одну попытку:

- Насчет Марана Брумерус ничего не говорил?

- Об этом у нас не было разговора, - ответил адвокат.

У Гроля испортилось настроение. Он проворчал:

- Высадите-ка меня у выезда на Нюрнберг. Грисбюль, надо надеяться, не настолько потерял голову, чтобы не заметить меня.

Весь остаток пути они молчали.

11

«Мерседес» и в самом деле показался уже через несколько секунд. Посадив Гроля, Грисбюль быстро набрал скорость. Ему явно доставляли удовольствие крутые повороты. Комиссар отметил это с досадой. Ассистент, кажется, тоже совершенно забыл о цели их поездки, его тоже опьянила машина.

- Я собирался, - сказал Гроль, держась за петлю над своим сиденьем, - представить вас к досрочному повышению. - Он пожалел об этой фразе, она была ошибкой: от приятного удивления Грисбюль с такой силой нажал на тормоз, что комиссару пришлось отвесить два поклона, а тряски он не любил. Он тут же поправился: - Но боюсь, что мне придется отказаться от своей затеи, Грисбюль, - сказал он, - вы же обалдели от этой машины!

Молодой человек проглотил обиду: он знал, что старик прав. Поэтому он ничего не ответил и, молча приняв упрек, начал наконец шевелить мозгами.

Гроль терпеливо ждал, он знал Грисбюля, он был уверен: тот опомнится!

Ассистент глубоко вздохнул, он взглянул на старика и сказал:

- Я записал все данные!

Он вытащил из нагрудного кармана блокнот и передал его Гролю.

- Последняя страница, - сказал он.

Гроль полистал блокнот. Он помассировал свою лысину, читая заметки Грисбюля. Потом закрыл глаза. Он обдумал конструкцию, над которой просидел всю минувшую ночь: вот она, одна из недостававших опор. Комиссар взглянул на ассистента и заметил его неестественный румянец. Он обидел молодого человека сильнее, чем того хотел. Поэтому он сказал:

- Когда я читал рассказ Метцендорфера, меня заинтересовали не его поездки во Франкфурт и в Пассау. Мне бросилось в глаза, что, возвращаясь с адвокатом из Бернека, Брумерус залил в бак восемнадцать литров бензина. После какой-то реплики заправщика Брумерус заявил, что наполнял бак бензином утром того же дня, когда известил телеграммой о своем приезде. Мне это показалось несообразным. У Брумеруса была привычка заливать бак до краев. Но на несколько километров до Бернека и обратно он никак не мог израсходовать восемнадцать литров. - Он усмехнулся. - Брумерус - человек ловкий. Я мог ждать от него любой увертки. Но по собственному его заявлению, он всегда точно соблюдал сроки техосмотра. К тому моменту, когда они остановились у заправочной станции, его машина, по свидетельству Метцендорфера, прошла тринадцать тысяч семнадцать километров. Техосмотр, как подтвердилось сегодня, состоялся в Мюнхене точно в срок, после двенадцати тысяч. Тысяча с лишним километров никак не соответствуют пробегу Мюнхен - Штутгарт - Бернек и обратно, до заправочной станции, зато почти в точности составляют расстояние Мюнхен - Бернек - Штутгарт - Бернек и обратно, до заправочной станции. - Гроль услышал взволнованное дыхание ассистента. Он усмехнулся и спокойно сказал: - Все это говорит за то, что вторым лицом на даче был Брумерус. Но ему ничего не стоит сказать, что заправщик ошибся, что несколько сот километров набежали в разъездах по Мюнхену и по Штутгарту. К тому же у него есть алиби.

- Алиби? - спросил Грисбюль. - Надо проверить, насколько оно твердо.

- Вы это и проверите, - определил Гроль. - Завтра поедете к Брёзельтау в Штутгарт, где Брумерус якобы тогда ночевал.

- Но если Брёзельтау поддержит его, - задумчиво сказал ассистент, - дела наши плохи. А Брёзельтау зависит от Брумеруса.

- На этот случай, -ответил комиссар, - у нас есть на даче наживка, которая его приманит, и приманка эта не только отрезок времени между восемнадцатым и девятнадцатым октября. Эта наживка - календарь, который находится на даче.

Грисбюль вспомнил. Он быстро сказал:

- Но пометки «ММ» нет на листке того дня.

Гроль зажмурил глаза и лишь после долгого молчания медленно сказал:

- Конечно! Брумерус ясно заявил, что делал эти заметки всегда после визитов Маргит Маран. Но наше указание заставит его задуматься, и он уже не будет уверен, что не оставил каких-нибудь других, выдающих его пометок, если вторым лицом на даче был действительно он. Однако, - прибавил он быстро, - ошибаюсь я или нет, покажет лишь будущее.

Лиса - зверь хитрый и смелый, пойдет ли она в ловушку? Комиссар слыхал, что иные лисы отгрызали себе лапу, попавшись в капкан. Они предпочитали ковылять на трех лапах, но не лишаться свободы. Гроль не сомневался, что их лиса принадлежит к этой породе.

Грисбюль молчал. он ехал уже по городу, в гуще машин, улицы были узкие, опасности грозили со всех сторон, его внимание было напряжено.

- Как вы поступите с вашим лоскутным ковриком? - услышал он равнодушный вопрос комиссара.

- Минуту, - сказал ассистент, - я оставлю его в Байрейте. Если кто-нибудь оплатит мне лак…

Он сделал неопределенное движение рукой; старая машина для него больше не существовала, и Гроль представил ее себе ржавеющей на свалке металлолома или, если ее там не примут, на дне какого-нибудь ущелья - с оторванным щитком номерного знака.

Он вздохнул и легонько погладил волнистые поля лежавшего у него на коленях сомбреро. Такова нынешняя молодежь, думал он, у нее нет никакого уважения к старости!

12

Шестнадцатого октября ассистент поехал на «мерседесе» из Нюрнберга в Штутгарт. Все оказалось не так, как он представлял себе. Дом на Хюнерштиг, 16, где жил Петер Пауль Брёзельтау, вовсе не походил на обитель поэта в духе картин Шпитцвега

*, это была одна из вилл, составлявших узкую улицу в лучшем жилом районе Штутгарта, в горной его части, неподалеку от леса.

Петер Пауль Брёзельтау занимал половину первого этажа - очень большое помещение с открытым проходом в меньшую комнату, а также часть коридора с дверями, как решил Грисбюль, в ванную и кухню. В обеих комнатах, которые он увидел, обращали на себя внимание темные, мореные полки, уставленные без разбора огромным множеством книг, а также большое число кушеток, служивших явно ложами и для супругов - Брёзельтау был женат, но детей у него не было, - и для гостей, и для двух такс, Матильды и Мехтильды. У Грисбюля зарябило в глазах и от множества плакатов, приколотых канцелярскими кнопками ко всем открытым плоскостям стен.

И о творческих проблемах Брёзельтау поначалу вовсе не говорил, гораздо больше занимала подвыпившего писателя постоянная вялость его кишечника. Об этом он подробно поведал Грисбюлю. Такое стихийное доверие объяснялось, вероятно, тем, что Грисбюль вывел сочинителя, как тот выразился, из «временного затруднения».

Позвонив у двери, ассистент услыхал лишь невнятные звуки, разобраться в которых не смог. Затем послышались нетвердые шаги и мужской голос, споривший с двумя таксами. Они наперебой высовывали мордочки из щели двери, каковую Брёзельтау наконец отворил. Грисбюлю трудно было вставить слово между вопросами Брёзельтау и его тщетными попытками прищемить дверью собачьи мордочки. В конце концов, выбившись из сил, Брёзельтау впустил ассистента в большую комнату, где тот прежде всего увидел опрокинутое и колченогое кресло; легкий запах спиртного, исходивший от Брёзельтау, прояснил обстановку.

Вдруг Брёзельтау принялся сокрушенно обшаривать свои карманы. Он извинился, что не может предложить даже сигарет. Киоск, правда, открыт, но сейчас он, Брёзельтау, как раз без денег. Глядя при этих словах в упор на Грисбюля, он наконец остановился. Это было удивительно: человек, так сказать, подвижной, Брёзельтау, разговаривая, непрестанно сновал по комнате, хватал с полки книги и ставил их тут же на другое место, сгонял с кресла одну из такс и тут же сажал в него другую, хватал погасшую трубку и уносил ее в соседнюю комнату, чтобы, освободив свой и так-то не умолкавший рот, тут же вернуться и продолжать тараторить.

Ассистент извлек две марки и протянул их Брёзельтау. Небрежно взяв их, тот сразу завел речь о коньяке, которого также не было в доме, и Грисбюль подумал, что зато в желудке его собеседника коньяку предостаточно. Тем не менее ассистент достал бумажник. Брёзельтау мгновенно исчез в передней. Грисбюль облегченно вздохнул, поднялся и с любопытством осмотрел комнаты. На одной из полок он обнаружил детективы, переведенные Брёзельтау.

Позднее, когда Брёзельтау говорил о литературе, Грисбюль так и не уразумел, почему тот переводил: потому ли, что ему нравилось какое-то произведение, или потому, что ему нравился какой-то издатель. Всех издателей Петер Пауль Брёзельтау считал идиотами, и ассистент не мог ему возразить, поскольку ни с одним издателем не был знаком.

Грисбюль устроился на кушетке; он устал, он закрыл глаза, он слышал, как говорит Брёзельтау, но уже не воспринимал смысла его слов. Он только удивлялся, почему Брумерус выбрал себе в друзья такого болтуна. Никакой особой реакции не вызвало и у Брёзельтау это имя, когда он, Грисбюль, тоже якобы друг Брумеруса, попросил у писателя разрешения переночевать у него, поскольку, мол, ни в одной штутгартской гостинице свободных номеров нет. Гроль посоветовал ассистенту не начинать сразу допроса; который озадачил бы Брёзельтау, а сперва завоевать его доверие каким-нибудь бесхитростным способом. Тот без раздумий согласился его приютить, но Грисбюлю показалось, что в доме Брёзельтау случайные постояльцы - дело само собой разумеющееся, привычный для хозяина источник денег на сигареты и коньяк.

Время от времени в смежной меньшей комнате звонил телефон, тогда Брёзельтау, жестикулируя, отправлялся туда, снимал трубку, язвительно отвечал и вступал в долгий разговор, в ходе которого брал аппарат в правую руку и расхаживал с ним по квартире: необычайно длинный шнур позволял писателю пребывать в постоянном движении.

С кем бы Брёзельтау ни говорил, он после нескольких фраз неизменно сбивался на анекдотические подробности последнего штутгартского скандала, а по части скандалов он был знаток!

У ассистента мало-помалу создалось впечатление, что весь город состоит исключительно из гостиничных номеров и спален.

Поэтому Грисбюль обрадовался передышке, когда открылась дверь из передней и появилась фрау Брёзельтау.

Сцена переменилась мгновенно: Брёзельтау опустился на ближайший стул и капризным голосом сообщил, что разносчик денежных переводов все еще не доставил ожидаемого аванса. Мадам Брёзельтау - так величал ее сам писатель - не стала слушать мужа, она схватила бутылку и унесла ее в кухню. Лишь после этого она поздоровалась с Грисбюлем.

Мадам Брёзельтау не питала иллюзий насчет своего будущего. Она ловко разделила гарнир на три части, а не на две и поставила перед Брёзельтау самую меньшую порцию. Повернувшись к Грисбюлю, она заметила, что у них часто бывают гости, поскольку ночлег в частном доме удобнее, чем в гостинице, да и обходится гораздо дешевле. Грисбюль понял намек и сумел уладить эту сторону дела тактично.

Матильда и Мехтильда сидели справа и слева от Петера Пауля Брёзельтау, и, к его чести, он оказывал им больше внимания, чем его супруга. Они благодарили его, поднимая мордочки и тараща глаза. После этой процедуры переводчик удалился в обществе обеих собачек, которые, размахивая ушами, потащили его за собой.

Теперь мадам могла немногословно пожаловаться на трудное положение жены Брёзельтау: он, вероятно, хороший переводчик, но отнюдь не преуспевающий, кроме того, он пьет. Поэтому она очень рада интеллигентным людям, способным оценить ее гостеприимство и такт; Брумерус, в частности, не раз уже направлял к ним постояльцев, и всегда это оказывался человек интересный.

Грисбюлю становилось ясно: в этой богемной обстановке людям типа Брумеруса могло быть порой уютно, они знали, что здесь им не зададут ненужных вопросов об их спутницах, и мирились с переводчиком как со странным аттракционом, тем более что того легко было утихомирить несколькими сигаретами и бутылкой коньяку. Он сказал:

- Да, ваш дом знают. Меня ведь тоже направил к вам Брумерус. К сожалению, у него сейчас неприятности: на его даче произошло убийство!

Грисбюль заметил, что мадам Брёзельтау внимательно посмотрела на него.

- Боже, чего только не бывает на свете! - сказала она.

Он улыбнулся.

- Полиция, - сказал он, - освободит дачу послезавтра. Но убийцу защищает сумасшедший, можно сказать, адвокат. По его мнению, в доме имеется доказательство того, что в момент убийства там находился еще кто-то. Девятнадцатого он хочет еще раз осмотреть здание. Он все время твердит о календаре, на котором будто бы нашел пометку, сделанную Брумерусом в день убийства. Ну, мы-то в это не верим, восемнадцатого мы снимем печать. - Он доверительно усмехнулся. - Вы ведь знаете, что в отношении дам господин Брумерус человек, так сказать, широкий. Он ведь мужчина страстный, не правда ли?

- Боже мой, - ответила она вроде бы равнодушно, - верность придумана не мужчинами.

- Именно, - согласился ассистент. Он сделал вид, что предался своим мыслям, и возмущенно, словно бы думая вслух, сказал: - Пометка в день убийства! Да ведь он же был в этот день у вас, и его алиби не вызывает сомнений! Вздор!

Он покачал головой, не глядя на мадам Брёзельтау. Она, при всей своей разговорчивости, не оказала ни слова. Тема была исчерпана.

В эту ночь Грисбюль спал на редкость хорошо: возможно, что на него благотворно подействовала совершенно непривычная обстановка. Но, засыпая, он все-таки слышал, что мадам Брёзельтау долго говорила по телефону. И ему показалось, что она сильно приглушала голос.

Наутро, когда Грисбюль встал, мадам Брёзельтау успела уже, простучав каблучками, отправиться на службу. Переводчик уныло сидел за пишущей машинкой, обложенный словарями.

- Доброе утро! - приветствовал его Грисбюль, надеясь теперь узнать от художника все, что ему требовалось.

- Доброе утро! - ответил писатель. - «И как только комиссар высунул голову из-за фабричной трубы, раздалось два выстрела». Нет, это глупо: «…высунул голову, раздалось два выстрела!» Вам не приходит в голову ничего лучшего? - спросил он. - «Раздалось два выстрела, грянуло два выстрела»… что еще делают выстрелы?

Только теперь ассистент заметил, что Петер Пауль Брёзельтау корпит над переводом. Он равнодушно сказал:

- Может быть, «хлестнуло два выстрела»?

- Боже мой, - ужаснулся Брёзельтау, - вы никогда не станете переводчиком! - и в отчаянии запустил пальцы в свои редкие волосы.

Грисбюль нашел и съел приготовленный ему завтрак; Брёзельтау уже не обращал внимания на гостя. Ассистент хотел попрощаться. Переводчик взглянул на него с отсутствующим видом и сказал:

- «Хлестнуло» - это из эпохи хлыстов и почтовых карет! А мне нужно найти что-нибудь, относящееся, к эпохе полетов в космос, ведь это проблема и нашей детективной литературы!

- Передать от вас привет господину Брумерусу? - спросил Грисбюль. - Я, наверно, увижу его в ближайшие дни.

- Ах, этого купчишку! - пренебрежительно ответил Брёзельтау. - Моя жена давно с ним знакома. Я его недолюбливаю. Слава богу, я не видел его уже несколько педель. Может быть - «перешли звуковой барьер»? - Он с сомнением взглянул на ассистента.

- Выстрелы, - со знанием дела сказал Грисбюль, - не переходят звукового барьера!

- Жаль! -огорченно заметил Брёзельтау, обращаясь к клавишам своей машинки.

- Всего доброго! - сказал Грисбюль и удалился.

Садясь в «мерседес», он увидел, что таксы с любопытством прильнули мордочками к оконному стеклу. Он весело насвистывал, спускаясь по виражам восемнадцатого маршрута трамвая. Вагоны отчаянно визжали на поворотах. Он подумал, не заехать ли ему в Киллесберг, чтобы посмотреть на розарии из кабинки канатной дороги. Решил, однако, не заезжать туда: ведь все розы уже отцвели.

По голубому небу быстро скользили перья облаков, поднялся резкий ветер. Но Грисбюль насвистывал: старой шляпы поблизости не было.

Глава двенадцатая

1

Инспектор уголовной полиции Биферли считал, что наступил его большой день.

Восемнадцатого ему позвонил Гроль и уведомил его о некоторых мерах. Этот звонок подействовал на Биферли, как дурман. Он сразу же стал недоступен для своих сотрудников. Он строго наказал звать его к телефону только в том случае, если речь будет идти об убийстве или о чем-то подобном. Напыжившись, он сказал:

- С мелочами вы хоть раз и сами, надеюсь, управитесь?

Затем звякнул ключ в двери его кабинета. Он заперся.

Его письменный стол был вскоре завален бумагами - схемами, чертежами. Он обдумывал их и поправлял. Он составлял план битвы. Биферли жалел, что в его распоряжении так мало полицейских. Он размышлял, не потребовать ли подкрепления из соседних округов. Он собирался обсудить это с Гролем.

Обед дома проходил в молчании. Жена Биферли знала приметы «грозового настроения», сыну Константину было велено молчать и не стучать ногами по ножкам стола.

2

Порывистый ветер дул прямо навстречу машине. Казалось, что чьи-то руки стараются потеснить ее назад, Грисбюлю приходилось крепко сжимать руль, и все же он чувствовал легкое виляние автомобиля. Дорогу покрыла морось: шины оставляли блестящие следы. Ветровое стекло было забрызгано, Гроль глядел сквозь него, как сквозь туман, прозрачен был лишь сектор, на который хватало «дворника».

Спутники молчали.

На этот раз, к удовлетворению Гроля, они поехали по автостраде номер 2. Комиссару не хотелось встречаться с Брумерусом, если тот явится в Бернек. Ему не хотелось проезжать мимо дома Марана, где Брумерус мог коротать часы ожидания.

Проехав мимо полицейского участка, они поставили машину на соседней улице. Ассистент приобрел новую привычку: перед каждой поездкой и по прибытии на место он обходил свой «мерседес» и словно бы в знак благодарности постукивал пальцами по звезде на радиаторе. Гроль терпеливо наблюдал за этим ритуалом, усматривая в нем проявление одного из немногих приятных качеств Грисбюля.

Когда они, покрытые уже серыми блестками влаги, подошли к полицейскому участку, Гроль взглянул на окна, за которыми, как он знал, восседал Биферли; он вздохнул, увидев за стеклом знакомую круглую голову. Своему ассистенту, однако, он ничего не сказал по этому поводу.

Биферли сидел за столом, когда они вошли, и при виде их изобразил удивление. Гроль как ни в чем не бывало повесил шляпу и пальто на крючок. Затем он уселся напротив Биферли и знаком подозвал Грисбюля. Он сказал:

- Я сообщил вам по телефону, что #769; меня интересует. Я хотел, чтобы вы были в курсе дела.

- Отлично, отлично! - подтвердил Биферли и, дрожа от возбуждения, извлек свои стратегические планы. - Я набросал несколько вариантов. Может быть, взглянете.

Листы бумаги лежали на столе. Биферли делал широкие жесты. Он объяснял. Он подчеркивал преимущества, признавал недостатки, отмечал, что для расследования особо тяжких преступлений в таком округе, как Бернекский, не хватает обученного персонала, предлагал привлечь к операции сотрудников из Байрейта или Нюрнберга. Его короткие ручки находились в непрестанном движении. Слова струились из его маленького рта, как вода из лейки.

Гроль слушал молча. Глаза его скользили по планам.

Биферли кончил, сел опять в свое кресло, умолк в ожидании.

Гроль поднял брови и спросил Грисбюля:

- Что вы думаете на этот счет?

Ассистент пожал плечами. Комиссар поглядел на Биферли и спокойно сказал:

- Я такого же мнения!

Биферли недоуменно вытаращил глаза.

- Какой же вариант вы предпочитаете? Я не понял.

- Никакого! - ответил Гроль, сгреб бумаги, аккуратно сложил их и протянул Биферли, объясняя: - Если вы, чтобы поймать мышь, запрете в комнате, где она завелась, восемь кошек, мышь наверняка не высунется из норки!

- Как так восемь кошек? - спросил Биферли с первой ноткой негодования в голосе.

- Можно и девять, и семь, - уступил Гроль.

Биферли разинул рот. Грисбюлю впервые стало жаль его, и он сказал:

- Мы не должны привлекать к себе внимание. Три человека - и все. Вы, комиссар и я.

Биферли отпрянул к спинке кресла. Он не понимал. Наконец он выдавил из себя:

- Вы не принимаете ни одного из моих планов?

- Нет, - тихо ответил Гроль.

- Ни одного варианта? - спросил Биферли, теперь уже возмущенно.

- Нет, - ответил Гроль.

Биферли встал. Он вытянулся, памятуя о своем малом росте.

- В таком случае, - сказал он, - я снимаю с себя всякую ответственность! В таком случае, - подчеркнул он, - я отказываюсь участвовать в этой операции!

- Жаль, - сказал комиссар, хотя ему не было жаль, - но принуждать вас я не хочу!

Биферли вылупил глаза на Гроля: он ожидал, что его хотя бы станут упрашивать. Грисбюль усмехнулся. Он знал, какой это удар для инспектора - оказаться так запросто отстраненным и лишиться возможности удовлетворить снедавшее его любопытство.

- Ну что ж, - сказал Гроль, - если так, то мы пошли!

Он поднялся, надел пальто, шляпу и двинулся к выходу в сопровождении своего ассистента. У двери он обернулся.

- Всего доброго! - сказал он вежливо.

Когда они пересекали улицу, Грисбюль взглянул на окна Биферли. За стеклами никого не было видно.

3

В этот день быстро стемнело. Дождь усилился; он лил с однообразным шумом. Как из ведра.

Гроль и Грисбюль поужинали в ресторане гостиницы; теперь они сидели без дела и молчали. Гроль мельком взглянул на часы.

- Пошли, - сказал он.

Он расплатился. Грисбюль помешкал у своего «мерседеса», но комиссар сказал:

- Поедем, конечно!

Они сели в машину и тронулись в путь. Серебристые пряди дождя косо летели на них сквозь лучи фар. Грисбюль озяб. Он включил отопление.

- Машину поставим в лесу. Нас не должны видеть с дачи! - распорядился комиссар.

Грисбюль выполнил приказ. Он погасил все огни, оставив гореть лишь маленький, позднее приделанный красно-белый глазок, но его свет почти не пробивался сквозь ливень.

Гроль достал из багажника плохо увязанный сверток, который, к удивлению Грисбюля, захватил с собой. Ассистент взял сверток. Комиссар толкнул калитку. Они прошагали по гравию; его громкий скрежет походил на скрежет зубов.

Гроль сорвал с двери печать.

4

В комнате, где когда-то лежал убитый Альтбауэр, Гроль зажег настольную лампочку, которой Брумерус пользовался, видимо, в случаях, требовавших особого настроения: света она давала мало, а тени ложились резкие и большие.

Комиссар соблюдал на даче величайшую осторожность. Войдя, он поднес фонарик к самой замочной скважине, чтобы свет его не был виден снаружи, и плотно задернул занавески перед тем, как включить настольную лампочку. А Грисбюль стоял с неуклюжим свертком у двери и удивленно наблюдал за действиями комиссара. Тот подвинул одно из кресел к письменному столу, отошел на несколько шагов - к окну, в которое некогда стреляли, проверил позицию. Затем навалил на это кресло подушек и одеял и, наконец, подозвал Грисбюля знаком.

Гроль взял у него сверток, положил его на пол и, став на колени, развязал. Он развернул шуршащую коричневую упаковочную бумагу. Грисбюль увидел какую-то одежду, а также верхнюю часть туловища и голову манекена - из тех, какими украшают витрины.

Ассистент зажмурил глаза; когда он открыл их, комиссар уже поднялся и начал водружать все это на кресло его сооружение то и дело разваливалось, но Гроль обладал терпением и, сняв с себя пальто и шляпу, надел их на чучело, которое у него наконец получилось.

Только теперь он взглянул на Грисбюля, и в эту секунду у него, Гроля, чуть вздрогнули уголки рта. Он велел ассистенту, наблюдавшему за ним с полным недоумением, подойти к тому же окну и немного подвинул лампочку. Лицо манекена оказалось теперь в тени.

Грисбюль поднял руку к виску: да, перед ним сидел Гроль! Гроль из подушек и одеял, манекенный Гроль, но в пальто и шляпе он казался живым, погруженным в работу. Сходство усилилось еще больше, когда комиссар положил на стол книгу перед слепыми глазами своего двойника.

5

Шум дождя в саду напоминал звуки, с какими ложится рядами трава под косой. Гроль и Грисбюль стояли неподалеку друг от друга, хорошо скрытые со стороны дороги кустами. Если бы дача была освещена, ассистент как раз мог бы заглянуть в злополучное окно, которое комиссар, отдернув занавеску, приоткрыл в точности так, как оно было приоткрыто тогда.

Вдруг Грисбюль увидел свет фар. По улице медленно шла машина. Подъехав, она удалилась еще нерешительнее.

Неожиданно Грисбюль почувствовал, что Гроль стоит рядом. Тот шепнул ему:

- Будьте начеку! Это может быть он! - И опять исчез.

Теперь нужно было напряженно прислушиваться - к шагам, к шагам по гравию. Но тут Грисбюлю показалось, что где-то далеко за стеной дождя огни машины свернули в сторону - они и так-то были едва различимы из-за качавшихся на ветру голых кустов и сучьев. Немного позднее онубедился, что машина действительно повернула и снова приближается к даче. Это усилило его подозрение. Незнакомец явно хотел лишь узнать, происходит ли здесь что-либо или и в самом деле наступил промежуток между снятием печати и приездом Метцендорфера. Грисбюль оглянулся, Гроля он не увидел. Машина шла медленно, шум мотора был еле слышен. Кажется, она повернула налево: калитку на несколько секунд осветил яркий свет фар.

Потом вдруг прибавили газу, автомобиль очень быстро исчез, и у Грисбюля создалось впечатление, что теперь включили только подфарники, но он мог и ошибиться. Во всяком случае, после этого ничего не было ни видно, ни слышно.

Ассистент ожидал, собственно, услышать лишь голос Гроля; но тишину нарушал только шум дождя, поливавшего дачу и сад, и гравий на этот раз вовсе не скрежетал.

Ассистенту опять стало холодно. Гроль, видимо, ошибся; никто не появлялся.

6

Ассистенту казалось, что прошло несколько часов. Он начал злиться на Гроля, который из-за какой-то причуды заставил его торчать здесь без толку.

Вдруг Грисбюль встрепенулся: из комнаты словно бы донесся какой-то шорох. Из-за дождя вслушаться было трудно, и все же… Он осторожно раздвинул ветки куста, служившего ему укрытием. Грисбюлем овладело странное чувство. Все окружающее куда-то уплыло. Его нервы, казалось, вибрировали.

Раздался громкий шлепок дождя о землю.

Снова шорох, на этот раз явственнее. Как если бы тихо отворили дверь.

Ассистент не знал, что делать. Позвать Гроля? Побежать к даче? Он прикусил нижнюю губу, почувствовал боль и неприятный вкус крови. Тут он увидел, как зажегся верхний свет, и сразу вслед за этим услышал выстрелы: стреляли со стороны двери, что вела из комнаты в заднюю часть сада. Чучело упало на письменный стол, и совершенно неожиданно как раз под окном возникли очертания Гроля. Грисбюль увидел на фоне освещенного прямоугольника голову, плечи комиссара, услышал его хриплый крик:

- Стой! Стой! Стрелять буду!

Дверь захлопнулась. Гроль и в самом деле выстрелил. Раздался треск дерева. Потом комиссара у окна уже не было.

Грисбюль услыхал, что тот устремился куда-то через сад, через кусты, услыхал его оклик и бросился вслед за ним. Теперь он бежал вплотную за комиссаром, озабоченно прислушиваясь к его тяжелому дыханию. Ассистент несколько раз выстрелил в воздух. Бежали они по соседнему участку, и ему стало ясно, что незнакомец, кто бы он ни был, подошел к даче не по дорожке, где его выдал бы скрежет гравия, а с задней стороны, откуда и проник в комнату. Он испугался, что незнакомец уйдет: тот оторвался от них на значительное расстояние, его не было видно, но на бегу Грисбюль вдруг услыхал, как взревел мотор. Ничего не было видно.

Почти в тот же миг Гроль так внезапно остановился, что Грисбюль налетел на него. Комиссар не обратил на это внимания, он крикнул ему:

- Назад, назад! К «мерседесу»! Скорей, Грисбюль, скорей!

И они побежали опять под ливнем, и ветки кустов хлестали их по щекам. Наконец они достигли машины, Грисбюль включил мотор, вспыхнули фары. Ассистент развернулся и поехал назад, в сторону Бернека, слыша рядом с собой учащенное дыхание выбившегося из сил комиссара.

- Куда? - крикнул Грисбюль. Он крикнул, хотя Гроль сидел рядом с ним.

- Через Бернек! - прозвучало в ответ.

Дома, дорожные знаки, люди, едва мелькнув перед фарами ярким пятном, сразу же растворялись во мраке - это была самая отчаянная езда, какую Грисбюль когда-либо показывал.

Шины визжали, камни стучали по кузову, а он только сжимал руль, брал один за другим повороты и слушал комиссара:

- Он обогнул… Бернек… слева. Он хочет… выехать… на автостраду. Он… появится слева. Перед выездом на автостраду его дорога сливается с нашей. Жмите, Грисбюль, жмите, к чертовой матери! Мы еще можем его поймать!

И Грисбюль нажимал, он, оставил городок сзади, машина неслась по шоссе - мимо виллы Марана, в леса. Перед автострадой, у слияния с другой, огибающей Бернек дорогой, комиссар приказал ассистенту остановиться. Грисбюль резко свернул машину направо в кусты.

Они вышли, держа пистолеты наготове. Только теперь они заметили, что дождь прекратился. Кругом было тихо, лишь верхушки деревьев шумели от ветра. Они быстро прошагали к развилке и стали по обеим сторонам дороги - справа и слева.

7

Водитель этой машины из предосторожности включил только подфарники. Он сбавил скорость, он был уверен, что его уже не преследуют. С холмов он далеко видел дорогу, которую оставлял позади: ни одной машины на этом боковом шоссе не было. Вероятно, они оставили свой автомобиль в Бернеке. Проезжая мимо дачи, он никакой машины не видел. Но даже если она где-нибудь спрятана, доберутся они до нее нескоро и догнать его не успеют. Он, правда, допускал, что они могут ждать его у развилки, но считал это маловероятным: погнавшись за ним через Бернек, они потеряли бы много времени из-за множества опасных поворотов в этом маленьком городке.

Кроме того, им надо позаботиться о комиссаре: он видел, как тот рухнул. Он не промахнулся.

Но удовлетворения это не доставляло! Стрелять не следовало. Это, считал он, была у них единственная улика, и улика неопровержимая. Он потянулся к пистолету, который бросил на соседнее сиденье. На худой конец он прибегнет к оружию!

Он наклонился вперед, пытаясь увидеть небо среди вершин елей: оно было пасмурно. Это успокоило его. Он боялся, что тучи рассеются, он знал, что сейчас новолуние. Тогда он оказался бы великолепной мишенью. А этот малый, этот Грисбюль, судя по его виду, привык попадать в цель.

Он зажмурил глаза. Сейчас будет то единственное место, которое он считал опасным! Здесь дорога шла чуть-чуть под уклон. Он помедлил, потом решил выключить передачу и заглушить мотор! Машина теперь катилась почти бесшумно. Ему очень хотелось, чтобы дождь лил, как еще недавно.

Тут он увидел на еле освещенной полосе дороги человека с широко поднятыми руками. И понял, что они опередили его.

Он пустил мотор, включил передачу, прибавил газ, еще и еще раз переключил рычаг скоростей, в ту же секунду зажег фары и на полном ходу бросил машину на человека, он даже пригнулся и сжался, словно это могло увеличить скорость, и, держа левой рукой руль, взял в правую пистолет…

И тут он увидел мертвеца!

Перед ним, лицом к нему, с широко открытыми глазами, стоял Гроль, в которого он уже всадил пулю на даче.

Он вздрогнул, машину швырнуло, стоявший впереди отскочил в сторону; сползая юзом на поворот, он почувствовал, что задние колеса заносит вправо и руль его не слушается. В тот же миг он услыхал выстрел и почти одновременно хлопок лопнувшей шины.

Впереди был густой кустарник; он рывком убрал руки с баранки, машина прыгнула в лес. Раздался отвратительный скрежет металла, когда в правую фару врезался пень. А когда Гроль и Грисбюль, почти бегом, приблизились к разбитой машине, левые колеса которой повисли в воздухе, к Брумерусу уже вернулось сознание. Увидев направленные на себя пистолеты, он покорно поднял руки.

8

И для Биферли в этот вечер все же нашлась работа. Он распорядился отбуксировать разбитую машину и взял на себя надзор за арестованным. Он действовал с достоинством.

Тем временем Гроль и Грисбюль, усталые до предела, сидели на вилле Марана. Ассистент жадно курил. Предложив мужчинам коньяку, Маргит Маран удалилась в полумрак комнаты. Ей было трудно сдерживать свое волнение, после того как она услыхала короткий телефонный разговор комиссара с Метцендорфером. Гроль сообщил адвокату, что завтра же будет добиваться временного освобождения Марана, поскольку последние данные расследования снимают с него подозрение в убийстве. А что касается попытки убийства, то на всякий случай можно заявить, что подозревать Марана в намерении воспрепятствовать установлению истины или скрыться бегством никак нельзя.

Гроль почти закрыл глаза: он ужасно устал и чувствовал свой возраст. Он сказал:

- Теперь, Грисбюль, я точно представляю себе, как это произошло. Когда выяснилось, что для этого проекта, сулившего миллионы, нужна санкция министра, Брумерус - а он участвовал во всех планах Альтбауэра - стал думать, кого бы еще сюда подключить, и остановился на Хебзакере, чьи отношения с министром были ему известны. Но Хебзакера следовало вознаградить за услугу соответствующей долей в деле: ведь и министр, несомненно, хотел заработать на этом проекте. Кого можно было выкинуть? Себастиана - нельзя было, он стреляный воробей, у него большие связи. Значит, Альтбауэра - человека, который, собственно, все затеял. Это был авантюрист, к тому же он находился во Франции. И вот появился новый вариант договора, где имя Альтбауэра вообще не фигурировало. Это и был документ, которым ошарашили Альтбауэра во Франкфурте, вернее, который сначала от него утаили. Говорил с ним, по-видимому, Вильденфаль, главный юрист Хебзакера. В ярости - и это можно понять - Альтбауэр метнулся к Хебзакеру; но тот его отшил, выставил, и как бы в довершение насмешки над ним, видевшим уже в своем пустом кармане миллионы, вынудил Альтбауэра обратиться к Хебзакеру и предложить никому не нужные фотографии. Разумеется, он не сдался. Он хотел уличить Брумеруса, приготовившего ему этот скверный сюрприз. И тот затащил его сюда в Бернек на свою дачу, решив поговорить с ним без обиняков, с глазу на глаз, согнуть его в бараний рог.

Гроль услыхал какое-то движение в полутьме; зная, что там сидит Маргит Маран, он продолжал как ни в чем не бывало:

- Дела Брумеруса были из рук вон плохи. Он запутался в рискованных предприятиях и смотрел на этот проект как на свое спасение. Ему было крайне необходимо отстранить Альтбауэра, иначе он не мог привлечь Хебзакера и получить санкцию министра.

Он сделал паузу и повернулся к Грисбюлю:

- Не дадите ли мне сигарету? - Он закурил, глубоко затянулся и сказал: - Тут, конечно, нашла коса на камень. Альтбауэр мог потребовать от Брумеруса того же, и, несомненно, потребовал: ты выходи из игры, ты получай компенсацию! И оба знали, что эта компенсация - один пшик. Вот что, Грисбюль, представлял собой голос, который приняли за передачу по радио экономического бюллетеня: один из них перечислял другому какие-то выгоды!

Он помолчал и, когда движения в полутьме стихли, продолжил:

- Тут в дело вмешалась трагедия личная. Маран подошел к окну и выстрелил. Он промахнулся. Этой первой пули мы не нашли потому, что она вылетела, к несчастью, в сад через открытую заднюю дверь. Следы шин в гараже меня действительно озадачили, но, когда имеешь дело с глиной, свежесть таких следов определить невозможно, и, поскольку у нас была только одна пуля, я сразу отбросил мелькнувшее у меня подозрение. Маран в панике умчался прочь, считая, что убил Брумеруса. А тот выбежал к калитке и вернулся назад. Он сразу понял, кто покушался на его жизнь: в Бернеке был только один человек, у которого нашлись бы причины и хватило бы решимости пойти на это в определенный момент. До сих пор Брумерус вовсе не собирался принимать против Альтбауэра какие-либо серьезные меры: по сути, он мог рассчитывать только на его добрую волю или на его слабость, ведь никакого оружия против Альтбауэра у Брумеруса в руках не было.

Комиссар глубоко вздохнул. Он представил себе эту сцену. Он сказал:

- Оружие он нашел у калитки. Это был пистолет, из которого выстрелил Маран. А потом Брумерус сам заглянул в окно. Он увидел Альтбауэра и понял, что, пустив в него нулю, может избавить себя от всех забот. Эта мысль осенила его мгновенно, и в тот же миг ему стало ясно, что убийство Альтбауэра наверняка припишут Марану. Он выстрелил - и не промахнулся.

Гроль с силой вдавил сигарету в пепельницу.

- Да, - сказал он, - я старею. Я проглядел такую возможность даже тогда, когда Метцендорфер доказал нам, что на даче находился еще кто-то. Брумерус не спешил. Он не думал, что Маран донесет на самого себя, этого такой человек не мог и вообразить! Все следы, которые помогли бы опознать Альтбауэра, он устранил, просто для того, чтобы выиграть время. Затем он уведомил местную полицию, сел в машину и поехал в Штутгарт к спившемуся и опустившемуся Брёзельтау, полагая, да и по праву, что тот за бутылку коньяку подтвердит под присягой любое алиби. Оттуда он послал возмущенный отклик, когда его имя упомянули в печати. Надо признать: тонкая комбинация. Он допустил, в сущности, только одну ошибку: стараясь произвести как можно более безобидное и приятное впечатление, он подвез на обратном пути Метцендорфера, чья машина здесь отказала. А из рассказа Метцендорфера, - рассказа, как вы, Грисбюль, того добились, подробного и вами записанного, я извлек первые несообразности, которые насторожили меня.

Он взглянул на ассистента и попытался улыбнуться: ведь он хотел сказать ему, что расследование этого дела в конечном счете его, Грисбюля, заслуга. Он видел, что Грисбюль перестал курить и, весь напрягшись, наклонился вперед.

- Так вот, - сказал Гроль, - заправщик, судя по его словам, видел Брумеруса незадолго до того, как тот, возвращаясь с Метцендорфером, подъехал к колонке, чтобы залить бак бензином. Речь шла о колпачках. Брумерус пытался завуалировать этот факт, заметив, что он уже заправлялся по дороге из Штутгарта. Но от колонки до дачи и обратно меньше сорока километров, а Брумерус залил восемнадцать литров. А ведь он обычно наполнял бак до отказа, он тогда еще раскачал кузов! Значит, в этих сведениях была какая-то несообразность. Чтобы не сомневаться, мы даже проверили их. Вторую ошибку он допустил, заговорив о техосмотре. Он подчеркнул, что в этом отношении чрезвычайно пунктуален. Но после очередного осмотра машина успела пройти свыше тысячи километров, а маршрут Мюнхен - Штутгарт - Бернек, по которому он якобы проехал, составляет едва лишь пятьсот. Это подтвердилось, когда вы заглянули в паспорт машины на мюнхенской станции обслуживания, Грисбюль!

Гроль снова откинулся в кресле. Напряжение постепенно отпускало его. Он поднял кисть руки.

- Загадка легко разгадывается, если Брумерус привез Альтбауэра на дачу из Мюнхена, а после убийства побывал в Штутгарте и вернулся оттуда. Тогда число километров сходится, тогда верно, что заправщик видел его недавно, а именно на пути из Бернека в Штутгарт, тогда ему и правда требовалось восемнадцать литров бензина! Таким образом, уже из рассказа Метцендорфера можно было сделать определенные выводы. Но они не были неопровержимы. Брумерус мог придумать какую-нибудь увертку, пистолета мы не обнаружили, а Брёзельтау или его жена могли присягнуть в том, что Брумерус находился в Штутгарте. Даже независимо от всего этого наших улик оказалось бы недостаточно. У нас не было ни пистолета, ни второй пули, а на календаре тот день не был помечен буквами «ММ», то есть «Маргит Маран». Значит, я должен был рискнуть поставить ловушку. Я воспользовался промежутком, который вы сами указали, - между восемнадцатым и девятнадцатым. А приманкой могло послужить ваше упоминание о календаре, которое господин Брёзельтау или его супруга немедленно передали Брумерусу, что я и учел. Я рассчитывал на то, что Брумерусу не удастся вспомнить, пометил ли он этот день инициалами «ММ» или нет. Ведь у него все смешалось. Для верности, полагал я, он явится, чтобы забрать календарь. Так оно и случилось. Это наше счастье, что он с перепугу выстрелил в чучело. Пистолет оказался тот самый, которого нам не хватало как вещественного доказательства, и это ставит Брумеруса в безвыходное положение. А то бы он еще мог утверждать, что действовал в состоянии шока и бежал с дачи. Ведь вторую-то пулю мы не нашли.

Грисбюль вопросительно посмотрел на комиссара.

- В этом отношении, - сказал Гроль, - Брумерусу повезло. Вы же стояли у окна и глядели в комнату, Грисбюль. Вы, наверно, заметили, что задняя дверь находится почти точно на одной прямой с письменным столом? Дверь, видимо, была открыта, и пуля Марана, не попав в цель, вылетела в сад.

Гроль взял вторую сигарету. Он сказал:

- Весь этот маскарад понадобился лишь затем, чтобы никого не подвергать опасности. Я рассчитывал также на то, что преступник будет ошеломлен, если застанет на даче именно старика Гроля. И все-таки нас чуть не перехитрили. Вопреки моему ожиданию Брумерус не подошел к окну, как в момент убийства, а благоразумно проник в дом через заднюю дверь. Но все равно, - заключил он, вдавливая сигарету в пепельницу, - нам повезло. Он резко встал и бросил в полутьму:

- И вам тоже, сударыня, я сказал бы, незаслуженно повезло. Спокойной ночи!

Не дожидаясь ответа, он направился к двери и вышел. Грисбюль вынужден был последовать за ним. Маргит Маран не стала их провожать.

9

- Ну вот, - сказал Гроль устало, когда они с Грисбюлем, сидя в «мерседесе», приблизились к воротам.

Грисбюль хотел повернуть к автостраде, но Гроль попросил:

- Нет, поезжайте к даче. Мне нужно еще раз оглядеть поле боя. На память, так сказать.

Они проехали через спящий, погруженный в молчание Бернек. Только в комиссариате, в комнате Биферли, еще горел свет, и Грисбюль не удержался от улыбки, заметив это. Потом он остановился у дачи. Они вышли из машины. Гравий опять громко заскрежетал под ногами. Гроль открыл дверь. Они вошли. Теперь он зажег верхний свет.

Представшее им зрелище вызвало у Грисбюля озноб. Манекен совсем свалился. Он лежал теперь, уткнувшись лицом в стол. Шляпа сползла вперед, плечи поникли. Можно было и правда подумать, что тело убитого комиссара рухнуло на стол.

И у Гроля было, по-видимому, такое же ощущение: он долго стоял не шевелясь. А потом, вздохнув, подошел к манекену, снял с него шляпу и протянул ее Грисбюлю. Пуля попала в цель: в шляпе было два круглых обгорелых отверстия.

- Отслужила, - сказал комиссар, - износилась и отслужила.

Он с размаху швырнул шляпу в дальний угол, но Грисбюлю показалось, что глаза Гроля погрустнели.

- Н-да, - прибавил он, - одному богу известно, Грисбюль, что еще из этого выйдет. Скандал, я боюсь, разозлит министра, а старого комиссара убрать легко! Ну все, поехали домой!

* В стиле сладкой жизни (франц., итал.).

* Во всеуслышание (лат.).

* Шпитцвег, Карл (1808-1885) - немецкий художник.

Werner Steinberg

DER HUT DES KOMMISSARS

Berlin, 1966

This file was created

with BookDesigner program

bookdesigner@the-ebook.org

30.01.2009

Оглавление

Глава первая

Глава вторая

Глава третья

Глава четвертая

Глава пятая

Глава шестая

Глава седьмая

Глава восьмая

Глава девятая

Глава десятая

Глава одиннадцатая

Глава двенадцатая