Фамильный склеп [Говард Филлипс Лавкрафт] (fb2) читать постранично


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]

Говард Филлипс Лавкрафт ФАМИЛЬНЫЙ СКЛЕП (перевод В. Фролова)

«Sedibus ut saltern placidis in morte quiescam»[1].

Вергилий
Рассказывая об обстоятельствах, которые привели меня к заключению в приюте для умалишенных, я сознаю, что настоящее мое положение породит естественные сомнения в достоверности этого повествования. К сожалению, большинство человечества слишком ограничено в своем умственном зрении, чтобы с терпением и пониманием рассмотреть те отдельные явления, доступные только немногим психически чувствительным людям, которые лежат вне его повседневного опыта. Люди, обладающие более широким умом, знают, что не существует четкого различия между реальным и нереальным; что все вещи кажутся нам таковыми только благодаря тончайшей индивидуальной физической и умственной среде, через которую мы сознаем их; но прозаичный материализм большинства признает безумием те вспышки сверхзрения, что проникают за рутинную завесу очевидного эмпиризма.

Мое имя Джервас Дадли, и с раннего детства я был мечтателем и фантазером. Будучи свободным от необходимости зарабатывать себе на жизнь, и не имея из-за своего темперамента никакой склонности к официальным занятиям и совместным развлечениям моих знакомых, я всегда обитал в сферах, далеких от видимого мира; отрочество и юность мои прошли в чтении старинных и малоизвестных книг и в скитаниях по полям и рощам вокруг моего родового дома. Не думаю, что я читал в этих книгах или видел в этих полях и рощах точно то же, что читали и видели там другие мальчики; но об этом мне приходится умалчивать, так как подробный рассказ только подтвердил бы те злобные сплетни о моем рассудке, которые я иногда нечаянно подслушивал из шепота тайных соглядатаев вокруг меня. Для меня достаточно рассказать о событиях, не анализируя причины.

Я сказал, что жил вдали от видимого мира, но я не говорил, что жил один. Ни один человек не может так жить; из-за отсутствия общества живых, он неизбежно приходит к общению с существами, которые не являются, или больше не являются, живыми. Рядом с моим домом расположена своеобразная лесистая лощина, в сумеречных глубинах которой я проводил большую часть своего времени; читая, думая и мечтая. Вниз по ее покрытым мхом склонам были сделаны мои первые детские шаги, и под сенью ее гротескно искривленных дубов сплетались мои первые отроческие фантазии. Я близко узнал живших в тех деревьях дриад, и часто любовался их неистовыми танцами в колеблющихся лучах заходящей луны, — но об этом мне сейчас не стоит говорить. Я расскажу только об одинокой гробнице в самой гуще зарослей на склоне лощины; о заброшенной гробнице Хайдов, старинного высокопоставленного рода, последний прямой потомок которого упокоился в ее черной глубине за много десятилетий до моего рождения.

Склеп, о котором я говорю, сделан из старого гранита, выветрившегося и потерявшего цвет из-за туманов и вечной сырости. Врытое вглубь склона, строение видно только со входа. Дверь, громоздкая и неприступная каменная плита, висит на ржавых железных петлях, и запирается намеренно зловещим способом посредством тяжелых железных цепей и висячих замков, оставаясь при этом приоткрытой в соответствии с отвратительной модой полувековой давности. Жилище рода, отпрыски которого здесь погребены, некогда увенчивало склон с гробницей, но давно уже погибло в пожаре, возникшем от удара молнии. О полуночной грозе, которая уничтожила этот мрачный особняк, старые обитатели округи рассказывают тихими и неровными голосами, намекая на то, что они называют «божьим гневом»; рассказы эти позднее увеличивали всегда и без того сильное очарование, которым была для меня полна гробница, укрытая в лесной тени. Только один человек погиб в огне. Когда пришло время последнему из Хайдов быть погребенным в этой обители мрака и тишины, печальная урна с прахом прибыла из далеких краев, куда семейство переселилось после пожара. Никого не осталось, чтобы положить цветы перед гранитным порталом, и мало кто решался побеспокоить унылые призраки, которые, казалось, чего-то ждут у размытых водой камней.

Я никогда не забуду тот день, когда впервые наткнулся на полускрытый дом смерти. Это было в середине лета, когда алхимия природы превращает лесистый ландшафт в одну яркую и почти однородную массу зелени; когда чувства отравлены волнующимися морями влажной листвы и едва уловимыми запахами земли и всего на ней растущего. В таком окружении ум теряет перспективу, время и пространство становятся незначительными и нереальными, и отголоски забытого доисторического прошлого настойчиво пробиваются в очарованное сознание.

Весь день я бродил по мистическим рощам лощины; размышляя о вещах, которые нет надобности обсуждать, и общаясь с существами, которые нет надобности называть. Ребенком десяти лет я видел и слышал много удивительного, неизвестного большинству остальных людей, и в