Салют в Стрижатах [Лев Иванович Кузьмин] (pdf) читать онлайн

ЛЕВ

КУЗЬМИН

МОСКВА

«ДЕТСКАЯ ЛИТЕРАТУРА»
1990

ББК 84Р7
К89

Художник
Е. Грибов

Кузьмин Л. И.
К89
Салют в Стрижатах: Рассказы / Худож. Е. Гри­
бов.— М.: Дет. лит., 1990.— 96 с.: ил.
ISBN 5—08—001531—4*
Рассказы о трудном военном детстве сельского мальчика, о том,
как ему пришлось работать, чтобы помочь семье, о его друзьяхтоварищах и о том, как он встретил День Победы на маленьком
полустанке под названием Стрижата.

К

4803010102—210
228—90
М101(03)-90

ISBN 5—08—001531—4
© Лев Кузьмин. Текст. 1990
© Е. Грибов. РисутиоГ*Г990

ББК 84Р7

Попутчик

Декабрьский день начинает заниматься едваедва. Лесные дали темны, небо серо, белые поля
по обеим сторонам дороги пустынны. Время су­
ровое, военное. И расхаживать, путешествовать
по сельским дорогам без особого дела некому. Но
тем не менее я, подросток, волоча за собою в
детских санках не очень тяжёлую поклажу, что
ни шаг, то пугливо озираюсь.
ПТоклажа у меня не грузная, да ей нет цены.
Там, увязанная в старую простыню и накрытая
сверху заплатанной мешковиной, мамина единственная-распроединственная шубка. Я везу её в
деревню к нашей родственнице тёте Асте. Во
внутреннем кармане моего собственного пальтеца
3

лежит записка. Что в ней сказано, я помню
наизусть. Бледными чернилами маминой рукой
там выведено: «Астя, милая! Договорись с кемнибудь из деревенских поменять шубку на крупу,
на муку или хоть на что... Поддержи нас с
ребятами!^]
На такую записку и на этот мой поход мама
решилась ещё вчера с вечера. Случилось это вот
как.
Пришёл я из школы, мамы дома нет, возле
комнатной печки на низкой скамье сидят, как два
воробья, мои брат да сестра — Вовка с Галькой.
Вовке только-только наметился четвёртый год,
Гальке полных шесть.
Сквозь круглые дырки в печной дверце видно:
синеют, краснеют в топке угольные огоньки, печ­
ка совсем недавно протопилась.
Я на Гальку, на Вовку напустился сразу:
— Кто позволил огонь самим разжигать?
— Так мы озябли, и есть очень хочется,—
отвечают малыши.
— Хочется... Вам вечно чего-нибудь хочется!
Терпеть не умеете! — выговариваю я малышам,
да мигом и жалею: — От огня, конечно, тепло, а
сытей всё ж таки не будет... Как хоть трубу-то
сумели открыть?
— Галя поставила табуретку, потом ещё та­
буретку — и открыла,— говорит Вовка.
Говорит, а сам всё со скамейки нагибается,
заглядывает в сквозную дырку печной дверцы.
Заглядывает туда, где мелькают угасающие блики
совсем крохотных теперь углей.
Я защёлку дверцы поворачиваю, дверцу рас­
пахиваю настежь. Смотрю в печное жерло и
удивляюсь. У самого края топки теснится за­
коптелая алюминиевая кастрюлька. В этой каст­
рюльке в лучшую нашу пору мама варила нам
манную кашу. Но теперь о манной каше и думать
4

бесполезно, да всё равно там в печи, в кастрюль­
ке, что-то белеет.
Я глазам не верю:
— Что это там, ребята, у вас?
Галька хихикнула, отвернулась, локтем пока­
зала на Вовку:
— Это всё он... Это выдумка его!
Я так с ходу палец в кастрюльку и сунул.
Я палец обмакнул и отдёрнул, но не потому, что
мой палец обдало крутым кипятком, а оттого, что
охватило его снеговым, влажным холодом.
Кастрюлька в самом деле была полна плот­
ного, льдистого, слегка лишь подталого снега.
— Зачем? Воды разве в доме нет? Я утром
с колонки два ведра приносил!
Вовка пыхтит, нахмурился:
— Это, Лёва, может быть, совсем и не вода те­
перь... Это, Лёва, может быть, получится молоко.
Я хочу молока, а снег — он, как молоко, белый.
В горле у меня сразу будто снежный тоже,
холодный ком.
Мне от жалости ни вдохнуть, ни выдохнуть.
Я Вовку обнимаю за тощую, тонкую спину, жму
поближе к себе.
— Чудачина ты, Вова... Из снега, сколь ни
старайся, ни капли молока не вытаешь. А вот
придёт мама, откроет голбец, достанет картошки,
и мы поужинаем. Правда, печку придётся топить
во второй раз. Но хорошо, хоть дрова у нас есть.
Ладно хоть, в школе дров маме выдали, а то бы
мы бедовали ещё пуще, j
Мама у нас работает в станционной желез­
нодорожной школе учительницей, и дрова в эту
жестокую зиму кто-то из путейского здешнего
начальства сумел всё-таки выдать учителям. Бла­
го, лес-то рядом, да и паровозы ходят теперь не
только на каменном угле, а и на дровах. Что же
касается прочего, особенно насчёт питания, так
5

тут никакой даже самый мудрый, самый главный
начальник нас выручить не в силах. Хлеб полу­
чаем мы по норме, по карточкам, а норма такова:
Вовке нашему и то на одну поедушку. Держимся
мы главным образом на картошке, что осталась
с осени с маленького нашего огородца.
Огородец был невелик оттого, что никто ведь
из нас заранее не ведал, что грянет война. Знали
бы, так посадки затеяли бы побольше, а те­
перь — что есть, то и есть. Теперь наш приварок с
огородца, эту нашу милую картошечку, прихо­
дилось распределять в каждый завтрак, в каждый
обед, в каждый ужин по штукам. Вовке — три
штуки, Гальке — три штуки, мне — три, и мама
себе брала только такой же пай...
И вот в тот вечер, когда Вовка по малолетству
и по голодухе вздумал переплавить снег на мо­
локо, у нас была ещё одна горькая минута.
Мама пришла из школы, мама велела снова
печку затапливать, взяла в руки кухонный чугун,
открыла голбец, слезла вниз по приступкам за
картошкой.
Я притащил со двора новую охапку дров,
потом открыл печь, вынул оттуда Вовкину, теперь
уже тёплую кастрюлю со снеговою водой.
Кастрюлю я сразу запрятал как можно даль­
ше, чтобы мама не увидела да не принялась
выяснять, в чём дело, не начала расстраиваться.
А мама из голбца поднялась, и вид у неё рас­
строенный и без того.
— Ну, ребята,— говорит она,— в последний
раз положила в чугун по три картошины... С за­
втрашнего дня придётся порцию убавлять.
И, с чугуном в руках, даже забыв налить в
него воду, забыв о растопленной печке, мама так
горько, так крепко задумалась, что и мы сами
тихо, грустно принялись глядеть то на маму, то
на полупустой чугун с картошкой.
6

А затем вот и получилось, что сегодня рано,
ещё в предутренних потёмках, мама снарядила
меня в этот поход. Да не только снарядила, а
и пошла провожать через всю спящую в снегах
нашу станцию.
Сначала санки с упакованной на них шубкой
мама везла сама. Одета она была теперь в осен­
нее тонкое пальто, для тепла обвязалась через
голову и в опояску старой, длинной шалью. Из-за
туго затянутой шали маме поворачиваться не­
ловко. Ей трудно на меня поглядывать, но она
мне в лицо засматривает и засматривает:
— Дорога дальняя, тридцать километров.
Только ты всё равно иди, не останавливайся. Не
садись, не отдыхай. Иначе уснёшь, замёрзнешь...
Я бы пошла сама, да взрослым сейчас отпусков
не дают ни на какой работе. Нигде. В школе
тоже. До войны нас, учителей, была полна учи­
тельская, теперь — почти пусто. Одни, как я,
женщины... А на поход в деревню к тёте Асте
надо: день туда, день обратно, не меньше суток
там, у деревенских. Единственная сейчас надеж­
да, Лёвушка, на тебя. О тебе-то я с твоей учи­
тельницей как-нибудь договорюсь.
Мы идём вдоль тихого посёлка, вдоль тесных
железнодорожных путей, заполненных эшелона­
ми с танками, с пушками, с наглухо закрытыми
товарными вагонами. У выходных стрелок пых­
тят паровозы. И всё это — в чёрно-белой мо­
розной мгле. Огней на путях, даже на паровозах,
нет. Вся станция соблюдает светомаскировку.
От слабо прибелённой снегом темноты, от
того, что во мраке так и кажется, что с чёрных
паровозов, с танковых башен за нами следит
кто-то хмурый, настроение моё никудышно.
Пока я недавно одевался, обувался, собирался
в поход, пока был в доме, то о предстоящем
путешествии думалось проще. К тому же дорога
7

моя мне известна хорошо: до войны я в деревню
с мамой хаживал не раз... Но теперь вот на
холодной улице, под холодным, без единой звез­
ды небом я и рядом-то с мамой чувствую себя
почти потерянным, а впереди ещё пустые поля,
дремучие леса.
Вдобавок ко всему мама говорит:
— Через Парфеньево большой дорогой не хо­
ди, ступай просёлками... Просёлками ближе, да
и меньше разных встречных-поперечных... А то
мало ли что! Время лихое, недоброе, чужой глаз
тебе ни к чему... На всякий случай про поклажу
8

в санках не объясняйся ни с кем. Говори: мешки,
мол, пустые, совсем старые, возвращаем дере­
венской тётушке...
Такими наказами мама храбрости мне не при­
бавляет, а добивается только того, что и сама
вдруг себя лишает решимости. Санки тормозит,
встаёт:
— Ох! Может, поход отменим? Может, пока
перебьёмся? А потом, глядишь, я небольшой от­
пуск всё же выпрошу... С кем-нибудь подменюсь
уроками.
Но перед ней, оробелой, растерянной, мне
9

сдаваться нельзя. Мне отступать теперь неловко.
Я призываю себе на подмогу всю свою собствен­
ную мальчишечью гордость:
— Нет, нет и нет! Как будут тогда Галинка
с Вовкой? Они перебиваться не умеют... Давай
возвращайся, мама, к ним, потом беги на уроки,
а я — пошёл!
'
Мама обречённо вздыхает и около тёмной
стрелочной будки наверху железнодорожного пе­
реезда со мною прощается.
Когда отбираю у неё верёвочку санок, когда
спускаюсь по наклонной дороге с переезда, то
она долго глядит мне вослед.
Потом спохватывается, кричит издали:
— Затирушку не оброни! Она у тебя на весь
путь единственная.
Я тоже машу: «Не оброню, будь спокой­
на!» — и вот шагаю, волоку санки по едва при­
метной белой дороге всё тёмным полем да полем.
На ходу трогаю в кармане тряпичный свёрток
с той затирушкой. Каким чудом мама затирушку
сотворила, мне неведомо. Затирушка — это та же
самая картошка, только сырая, тёртая, испечён­
ная на углях, на сковороде лепёхой. А любое néчево надо подмазывать маслом или хотя бы мар­
гарином. И где мама раздобыла подмазку — ма­
мин собственный секрет. Может, где-то в ка­
ком-то тайнике у неё и хранилась совсем малая
кроха масла, да я допытываться не стал. К тому ж
как было допытываться? Ведь затирушку мама
сунула мне на кухне перед самой дорогой тайком
от ребятишек. Сунула, шепнула:
— На! Скорей убери! Да сразу в пути не
ешь... На полдороге скушай. Иначе после нашего
тощенького завтрака у тебя до тёти Асти, до
деревни может не хватить силёнок.
И я иду, озираюсь, а сам всё думаю про
затирушку. А сам всё прибавляю хода, чтобы
ю

скорей достичь половины пути. Рот заранее на­
полняется сладкою слюной. Затирушка, даже ещё
не съеденная, как бы взбадривает меня, как бы
помогает волочь резвей санки.
Идти с санками пока что не трудно. Кто-то
более ранний, чем я сам, по дороге проехал на
широких розвальнях, на конной подводе, и когда
хмурое утро начинает наконец развидняться, то
и чёткий след полозьев через всю снеговую рав­
нину до самой-самой кромки леса на горизонте
наливается тоже чётким, лёгким светом.
Открытый взгляду простор настроения добав­
ляет. Ну а тут ещё круче взыгрывает мой аппетит.
И хотя я помню наказ мамы — затирушку как
можно дольше не трогать, я всё думаю и думаю:
«Вот кончится широкое поле, войду в уютную
лесную просеку и под какой-нибудь ёлочкой-ша­
лашиком затирушку отведаю». Картофельно-масляный дух нестерпим, он слышен сквозь пальто,
сквозь тряпицу за пазухой...
Иду, мечтаю, санки тащу. Лесная, среди за­
снеженных деревьев просека близка совсем. Мне
уже хорошо видны на каждой отдельной ветке
белые, комоватые пуховики, я вбираю лесной,
сдобренный морозом воздух.
Вдруг то ли по предчувствию какому, то ли
ещё почему — оглядываюсь. А по белой равнине,
по зимней дороге вдогон мне спешит человек!
Кто он такой — из-за дали не рассмотреть.
Да всё равно ясно: он взрослый. Да всё равно
понятно: он шагает куда меня быстрее,— воз­
можно, гонится с умыслом.
Тут в голове замелькали мамины наставления о
встречных-поперечных. Тут я вспоминаю мамины
слова о лихих временах и, дёргая санки, припу­
скаю дальше и дальше по узкой просеке, потому
как другого хода мне больше уж нет.
Я несусь опрометью. Я несусь так, что санки
11

сзади едва успевают брякать по снеговым кочкам,
да вот ноги в расхлябанных, в растоптанных
валенках скоро стали заплетаться, воздух из мо­
розного сделался жарким, нечем стало дышать.
А тот — большой, ходкий — настигает и насти­
гает... Он кричит почти рядом, почти за моей
спиной:
— Эй, друг! Эй, пацан! Ну какого чёрта за­
даёшь дёру?
Голос басовитый, громкий, но вроде бы не
опасный. Вроде как даже со смешинкой. Я ход
сбавляю, опять гляжу через плечо, а у самых
саночек, у запяток... солдат!
— Какого лешего драпаешь?! — бранится он,
отпыхивается не тише меня.
И зимняя шапка его с алой звёздочкой, и
туго застёгнутый ворот шинели — всё, всё вокруг
лица закуржавело колким инеем от быстрого на
морозе дыхания.
Я как разглядел, что это солдат со звёздоч­
кой, так сразу на месте и встал. Я вытаращился
на солдата с таким, наверное, нелепейшим вы­
ражением, что он засмеялся:
— Ну вот, то улепётываешь, а теперь застыл,
будто перед новыми воротами... Рот хоть за­
хлопни!
Я рот захлопываю, машинально утираю губы
варежкой, лишь после этого прихожу полностью
в себя.
Солдат отдувается, шевелит плечами. Косо­
боко, неловко, одною рукой поправляет лямки не
слишком-то объёмистой котомки, и только сейчас
я вижу: другая рука солдата — в бинтах. Из-под
шинельного обшлага торчит куклой когда-то, ко­
нечно, светлая, а теперь серая повязка.
Да и сам солдат тоже в повидавшей всякие
виды, в прожжённой там и тут шинели не очень
строен, не очень брав. Лишь звёздочка на по­
12

трёпанной шапке-ушанке горит напористо и го­
лос у солдата весел:
_ Ох, и бегать ты, парень, мастак! Я почти
от станции жму за тобой, а ты — на вон — уда­
рился сдавать кросс... Теперь — всё! Теперь не
убежишь! Теперь закурим.
— Так я не курю,— отвечаю я.
— Молодец! Не куришь — и не начинай.
Только вот мне, куряке, скажи, куда деваться?
И теперь, когда лицо его успокоилось, я вижу,
что он ещё и далеко не молод. Лицо в резких,
глубоких морщинах. Лицо всё до коричневой
смугЛоты обветренное, только незагорелые бо­
роздки, будто гусиные лапки, разбегаются от се­
рых, усмешливых глаз к вискам.
Солдат всё так же одною рукой выкидывает из
шинельного кармана пару трёхпалых, армейских
перчаток. Бросает перчатки прямо на мёрзлую
санную дорогу. Опять в глубокий карман лезет,
тянет оттуда за шнурок-завязку кожаный кисет.
Потом приседает на корточки, пристраивает ки­
сет меж колен, и вот на правом колене да с по­
мощью правой руки им уже ловко скатана, напол­
нена жёлтой махоркой бумажная папироска.
И вот она у солдата в уголку рта. От этого
рот кривится ещё ухмылистей. А мне солдат
протягивает на ладони угловатый камушек-кре­
мень, стальное кресало, обгорелый фитиль. Вме­
сте всё это, я знаю, называется вполушутку-вполусерьёз «катюшей». Самодельная «катюша» за­
меняет спички.
— А ну,— говорит солдат,— дай боевой залп!
Для того тебя и догонял. Мне, как видишь, пока
что несподручно.
Нам, школьникам-пацанам, такая зажигатель­
ная система известна куда как хорошо. У меня
имеется собственная, не хуже солдатской.
Я очень лихо отставляю в стороны оба своих
13

локтя, бью сталью по кремню раз, бью два, искры
летят, шипят, фитиль источает едкий дым.
Солдат осторожно, щепоткой фитиль у меня
берёт, жмурится, прикуривает:
— Наконец-то! Теперь душеньку отведу...
Дальше мы шагаем бок о бок, как настоящие
приятели. И солдат уже участливо слушает, куда
я иду, зачем иду; не скрываю я ничего даже про
свой груз на санках. Солдат же мне весело со­
общает, что торопится на кратковременную по­
бывку в здешние края, в родную, залесную, сто­
ящую на отвёртке от этой дороги деревеньку
Спицыно. Ну а это означает, что нам вместе
шагать ещё да шагать!
И мне с ним, конечно, идти в охотку. Да
только не очень понятно, как так солдат-фрон­
товик получил хотя и краткий, но отпуск. Вот
моей маме, школьной работнице, про отпуск
и думать нельзя, а фронтовику, выходит, можно.
Сомнение пробую снять сразу прямым вопро­
сом. Забегая с санками чуть наперёд, запрокиды­
ваю голову, смотрю солдату в глаза, тут же киваю
на забинтованную руку:
— По ранению отпустили-то?
Солдат шагает, папироской дымит. Чуть пре­
небрежительно, но и осторожно больную руку
приподымает:
— Ранение — пустяк! С таким ранением ещё
малость — и айда вновь на прежнее место, на
передовушку... С таким ранением никто солдата
домашней побывкой баловать не станет. А дали
мне сутки сюда, сутки обратно за то, что не­
мецкому танку башку смахнул.
— Как смахнул? Чем?! — ахаю я.
Солдат смеётся:
— Знамо дело, не ладошкой!
И тут своего попутчика я не только уважаю,
я в него влюблён. Да только объясниться ему
15

нипочём, конечно, не могу. Делаю лишь одно:
стараюсь не отставать. Стараюсь, чтобы ходкий,
торопливый мой попутчик вдруг не сказал:
«Ну, теперь ты слышал, что у меня времени
на побывку в обрез? Так давай или жми со мной
наравне, или давай скажем друг дружке: «Прости-прощай!»
А прощаться, хотя бы до отворота в Спицыно,
мне очень и очень не хочется. И я выжимаю из
себя последние, силы, я вопросов дальнейших
солдату не задаю, берегу дыхание.
Но хочу не хочу, а дыхание скоро начинает
подводить. Мне опять жарко. В голове туман,
ноги опять дрожат. Думы мои невольно пере­
ключаются на затирушку в кармане. Вот бы те­
перь её как раз мне и вынуть, вот бы теперь
её и съесть, и силы у меня бы прибыло... Но как
достанешь при попутчике, при свидетеле? Тогда
ведь надо делиться, а затирушка невелика, от
её скудной половинки мне пользы будет мало...
Шагаю я теперь с солдатом уже не вровень,
шагаю позади ■ — след ему в след. Санки как-то
странно погрузнели, стали заметно мешать. Дер­
жусь я, гоню себя за солдатом лишь страшным
усилием воли, да и воля становится всё слабей.
На солдата я теперь не смотрю. Не замечаю
заиндевелых сосен по краям узкой дороги, слежу
лишь, опустив тяжёлую голову, как мелькают
впереди меня сношенные каблуки Солдатских
кирзачей, и стараюсь переступать сам вот так же
широко, часто.
Но темп теряю. И когда последняя капля
моего упорства кончилась, солдат неожиданно
замер на месте:
— Спицыно! Вон там за повёрткой, за лесом
моё Спицыно!
Откроюсь честно: слова такие я услышал с
великим для себя облегчением.
16

— Вот и ладно...— не подымая глаз, шепчу
едва-едва и плюхаюсь задом на санки, на мягкую
поклажу.
А солдат топчется, мешкает, он говорит:
— Чёрт! Сердце от переживания ходит хо­
дуном... У меня ведь дома тоже мальчишонок
Сашка есть, да маленькая Нюрка есть, и жена
Лидия Николаевна... Помоги мне напоследок
прикурить ещё раз.
Опять приседает на корточки, достаёт кисет,
опять вручает мне «катюшу».
Я ширкаю по кремню кресалом, но искры
почти не летят.
Тогда солдат пристально следит за моими
неловкими руками, говорит тревожно:
— Э-э... Что-то с тобой не то...— А когда он
глянул на меня в упор, то так весь и всколых­
нулся: — Ёлки-моталки! Да на тебе лица нет...
Что стряслось?
— Устал...— еле-еле отвечаю, а сам всё кре­
салом понапрасну ширкаю, тюкаю, по кремню
скребу.— Сейчас,— говорю,— сейчас... Половчее
возьмусь, искру тебе высеку, пойду дальше...
— Вряд ли пойдёшь,— качает с сомнением
головой солдат,— вряд ли! Сначала, пожалуй, чего-нито надо тебе съесть... У тебя в запасе хоть
что-то имеется?
— Нет,— отвечаю,— не имеется...
Отвечаю так, оттого что в мыслях: «Теперь
признаваться не надо совсем. Солдат уйдёт, затирушка мне достанется целиком».
Солдат же, к моему удивлению, стараясь не
задеть больную забинтованную руку, стаскивает
с заплечий невеликую свою котомку, торопливо
сдёргивает с неё лямочный узел, поспешно
говорит:
— На саночках-то подвиньсь...
Я подвигаюсь, он усаживается рядом. Садит­
17

ся, сильно теснит меня, шарит по дну котомки да
сразу и суёт мне целую, совсем-совсем не поча­
тую буханку хлеба. Я так весь и обмер! И про
затирушку собственную забыл вмиг напрочь! Я в
своих-то руках целой-то, никем ещё не резанной
буханки не держивал почти с первого дня войны.
, К солдат подаёт остроносый нож:
z— Режь! Да сколько надо — ешь! — И тут
же нож отнимает: — Погоди!
Шарит опять в почти опустевшей котом­
ке — на ладони у него оказывается жестяная,
чуть побольше стакана, банка.
Сдвинув плотно ноги, солдат зажимает банку
меж кирзовых сапог, стискивает её краями тугих
резиновых подмёток, вспарывает маслянистое дон­
це банки остриём ножа, и над белою дорогой, над
всем, наверное, зимним бором поплыл нестерпи­
мо вкусный, щедро сдобренный лавровым листом
и острым перцем мясной дух.
Что было со мною — невозможно говорить.
Скажу только: не от бессилия, а от полной теперь
изумлённости я собственноручно-то от буханки
даже малого ломтика не смог отрезать. Солдат,
действуя коленями и своею правой, сам отвалил
для меня изрядную горбушку, сам вывернул из
банки добрый шмат мяса, положил, размазал
ножом по горбушке:
— Подкрепляйся! Глазами не хлопай зря!
И я не хлопал. Я ел и ел так, что за ушами
пищало, а он мне всё равно добавлял. Я ел, а
он — добавлял.
Когда же я наконец от еды отвалился, когда
просипел: «Спасибо!» — он почти в точности по­
вторил мамины утренние напутственные слова:
— Не вздумай теперь рассиживаться на са­
ночках... Одолеет сон — застынешь! А вот вы­
стукай мне огонька да и шуруй ходом, ходом по
своему направлению...
18

Огонька ему теперь я выстукал довольно бы­
стро. Он прикурил, бросил в котомку сильно
початую буханку, сунул поверх кисета в шинель­
ный карман полуопустошённую жестянку с ту­
шёнкой, махнул мне:
— Марш, приятель, марш... Не топчись.
И я двинулся в дальнейший путь. Сначала мне
шагать было неохота, тяжело. Но подкреплён­
ному, отлично накормленному лишь бы начать
переставлять ноги, а там они понесут, разойдут­
ся,— и они меня понесли.
Сугробная в лесу просека вместе с дорогой
стала забирать вбок, и напоследок я оглянулся.
Я хотел подать солдату какой-нибудь про­
щальный знак, даже, может, крикнуть во второй
раз: «Спасибо!» — да там, где он только что ос­
тался, его уже не было. Там лишь утопали в
снегах тихие деревья. А сам он, надо полагать,
шёл теперь во всю прыть по своей, теперь от­
дельной дороге во своё Спицыно и, наверное,
высчитывал торопливо, сколько ему из отпу­
скных, коротких часов осталось на всё про всё.
Я опустил поднятую напрасно руку, мимо­
лётно задел нагрудный отворот пальтеца и...
вспомнил про утаённую затирушку.
Вспомнил, вздрогнул, по лицу полыхнул жар.
В сознании вмиг и заново прозвенели слова
солдата про его Сашку, про его Нюрку.
В сознании заметалось: «Они, маленькие, по­
ступят сейчас точно так, как поступили бы мои
Вовка с Галькой... Сейчас они отца своего встре­
тят, обнимут, но и непременно заглянут к нему
в котомку. Они, малыши, будут искать там го­
стинца, а гостинец ополовинил чужой, неведомый
им пацан. Да ладно бы несчастный пацан, от­
чаянно бедный, а то ведь с лепёшкой за пазухой!
С целехонькой лепёшкой-затирушкой, ароматной,
хрусткой...»
19

И я повесил голову. И что было потом, помог­
ла ли мне в своей деревне тётя Астя обменять ма­
мину шубку на продукты, это рассказ уже иной
совсем. Это рассказ уже на другую тему, для ме­
ня тоже не слишком весёлую, но почему-то менее
памятную.

Огонёк
I Школу-семилетку я окончил в самый разгар
войны и вот решил: «Пойду в трактористы, в
колхозные пахари. Там тоже фронт, хотя и тру­
довой... Ну и конечно,— подумал я,— матери по­
могу. В доме, кроме меня, младшие брат да
сестрёнка, маме одной нас не вытянуть».
Как надумал, так действовать и начал. За­
гвоздка была только в том: годков-то мне набе­
жало едва четырнадцать. Но тут я пошёл на
отчаянное враньё, в отделе кадров машинно-трак­
торной станции сказал:
— Это у меня лишь справка о рождении
потеряна, а так мне давно шестнадцатый!
Кадровичка, сухонькая старушка, пожала
плечами:
— Дело не в справке... Кто тебя безо всяких
курсов за руль посадит? Никто, ни в жизнь! Да
и трактора с трактористами давно в бригадах на
пашне... Где ты раньше был?
— В школе был! — не сдаюсь я. И так уго­
вариваю взять хоть каким-нибудь подсобником,
что кадровичка не выдерживает, говорит:
— Стукнись к директору...
Что ж, иду к директору.
Стучаться, правда, не пришлось. Дверь к нему
чуть ли не настежь. Да и сам он дядька вроде
бы ничего. Видно сразу: кто-кто, а уж он-то
прошёл через самое фронтовое пламя. Он даже
мне моего не очень давнего знакомца, солдата с
20

той зимней дороги, напомнил. Только изранен
куда как шибче. С плеча прямыми складками
тянется под ремень гимнастёрки совершенно пу­
стой рукав, а по лицу будто приложено горячей
железиной.
Но брови у него, глаза у него целы — дирек­
тор смотрит на меня открыто, светло, даже с
интересом.
Более того, когда я опять начинаю заливать
про справку, он этак одобрительно кивает: про­
должай, мол, продолжай, и я напропалую бухаю:
— Думаете, если не кончал курсов, так за­
боюсь на тракторе? Да я на тракторе езживал не
раз!
— Неужто?!
— Факт! С Громовой, с Валентиной. С той,
про которую то и дело в нашей районной газете
пишут.
— Отлично! — улыбается директор.— Отлич­
но! Хорошо! Лучше некуда! Она, Громова, пред­
ставь, тоже тут... Приехала из бригады за
горючим.
И директор оборачивается к окну, толкает
раму, кричит куда-то в пространство мокрого,
весеннего двора:
— Валентина! Громова! Всё ждёшь? Всё бу­
зишь? А ну, загляни ко мне, тут знакомый твой
объявился.
И опять он мне вроде как даже подмигнул.
А я так и присел. Я ведь эту Валентину назвал
наобум. Назвал только потому, что она из той,
невдали от железной дороги деревни, где мы с
мамой жили до войны и откуда Валентина бегала
со мной по одной тропке в школу. Но бегала она
в классы старшие. Я и тогда ей был никто, лишь
сбоку припёка, а теперь вовсе — где-нито на пе­
репутье поздороваемся, да и конец.
Что же касается нашей совместной езды на
21

тракторе, так и тут я езживал на один-единственный манер. Валентина рулит, бывало, на
своём шипастом ХТЗ по деревне, а ты, как стриж,
вылетаешь из-за угла и, не утруждая себя лиш­
ними просьбами, вспрыгиваешь на буксирную
скользкую скобу, виснешь там, пока Валентина не
обернётся. Ну а когда обернётся, то получай
крепкую затрещину...
Вот, собственно, и всё моё с Валентиной при­
ятельство, всё моё с ней трудовое содружество.
Вот я в испуге и присел.
Я ёжусь: Валентина войдёт сейчас, про сказки
мои услышит, отвесит по старой памяти подза­
тыльник да и отправит, несолоно хлебавши, меня
домой...
А она входит, она тут как тут.
Я глаз на Валентину не поднимаю, я смотрю
в пол.
Но от её промасленной спецовки меня так
и опахивает тракторной гарью, влажным ветром,
просторной улицей.
Валентина сама как быстрый ветер! Она вмиг
взяла меня на прицел. А как взяла, так поспеш­
ным, сердитым голосом говорит не только то,
чего я в перепуге жду, а говорит и то, о чём
я не успел ещё и подумать.
— Это вот он, Лёвка-шкет, что ли, хороший
мой знакомый? Из-за него меня позвали? Ну
и ну! Да таких знакомых — на закорках не пере­
таскать! Неужто, товарищ директор, это его вы
и решили дать мне в сопровождающие? Я, глу­
пая, надеюсь, я жду кого-либо дельного, а вы мне
суёте чуть ли не октябрёнка!
Она прямо так и чеканит: «Суёте!» Она меня
не стесняется. Да тут директор её же слова
повернул очень ловко:
— Предложение, Громова, у тебя — лучше не
придумать. Этого парня и бери. Он хоть наплёл
23

мне тут с целых три короба, да запев соловью не
в укор. Я вижу, он малый с огоньком.
Ну а Валентина взвилась — не осадить:
— Вы что? Отшибло память? Забыли, куда
мне ехать и с чем? С грузом, с керосином, с
бочками весом по центнеру, в самую распродальнюдо бригаду! По нынешней грязище... Я на базе,
на заправке, и то едва управилась; ладно, кла­
довщица помогла, а если на дороге опрокинусь —
ваш «огонёк» мне пустое место... Мне надобна
ещё одна пара путных рук!
Она раскипятилась так, что подшагнула к сто­
лу, ткнула директору чуть ли не под самый нос
свои руки: вот, мол, какая нужна пара! Вот, мол,
каких крепких! Да тут же налетела глазами на
плоско свисающий с плеча директора рукав, осек­
лась, охнула:
— Простите! — Ступила назад, глянула на
мою понурую макушку: — Ладно...
Директор виду не подал никакого. Он только,
как бы желая искалеченное плечо скрыть, раз­
вернулся боком. Но глядел он в нашу сторону в
упор, но сказал твёрдо:
— Правильно, Громова! Пока войне конец не
наступит, других помощников нам с тобой ждать
не приходится.— Вышел из-за стола, сказал мяг­
че: — Поезжай... Трактора в бригаде могут без
топлива вот-вот встать. Успеешь, Валентина, к
вечеру? Сегодня же?
— Надо успеть,— ответила без особого подъ­
ёма Валентина, потому что новоявленным по­
мощником, то есть мной, всё равно была, как
видно, довольна не слишком-то.

♦ ♦ ♦
Так или иначе, а мы уже в пути.
День майский, но погода серая. Весна нынче
24

затяжная, в такую весну все дороги — сплошная
хлябь. Ветерок посвистывает знобко. И хорошо,
что мать, когда я собирался в контору, сказала:
«Вдруг примут, так надень сразу ватный пиджак.
Он хотя окоротал, да для работы ещё гожий...»
И я кутаюсь в этот пиджак, сижу обочь суровой
Валентины на крыле трактора.
Трактор — всё тот же, давний мой знакомый,
довоенного выпуска ХТЗ. Колёса его — желез­
ные сплошь. Кроме того, задние, высокие, уса­
жены коваными шипами. Они месят дорожную
глину яростно. Да мотор стар, на буксире у нас
неуклюжие, бревенчатые, очень похожие на плот
сани, к саням приторочены бочки с керосином,—
двигаемся мы медленно.
Черепашья скорость раздражает Валентину.
Она поддаёт трактору газу. Тот ревмя ревёт,
пускает синий дым. А сани, сгребая густую грязь,
кренясь на ухабах, всё равно упираются. Газуй
не газуй — толку чуть. Тогда Валентина за всем
этим дымом, за всем этим грохотом выговаривает
что-то с досадой, я думаю — опять в мой адрес.
Хмурюсь, переживаю, расположить к себе Ва­
лентину ничем не могу. Лишь в голову лезут
дурацкие мысли: «Вот сани-то мотануло бы по­
крепче, бочки бы раскатились — и я бы тут и до­
казал, на что я гож. Я бы сам сказал Валентине
строго, а может, и насмешливо: «Не нервничай!
Смотри на меня. Ты думала, я слабак, а я — че­
ловек подкованный наукой. Ты даже про школу
нашу не желаешь со мной повспоминать, а я,
между прочим, вышел оттуда с Архимедом в го­
лове. С его рычагами... Вот, глянь: хватаю с дороги
первый попавший кол, пихаю под бок бочки —
рычаг готов! Раз, два — бочки опять все на месте,
на санях... Поехали дальше! Дайте мне во что
упереться — и сразу увидите, какой я молод­
чина!»
25

Вхожу в роль настолько, что за шаткое трак­
торное крыло почти не держусь, начинаю про­
игрывать в лицах свой мысленный подвиг. Ше­
велю головой, глазами, руками так, что Вален­
тина усмехается, вертит пальцем возле собствен­
ного лба: мол, помощничек мой ещё и с приветом!
Я тушуюсь, но не унимаюсь.
Когда перегретый трактор сполз в мокрую
низину к тусклому под лохматыми елями бочагу,
когда Валентина выключила скорость, потянула
из-под ног пустое ведёрко, то я это ведёрко у неё
выхватил:
— Сам! Притащу воды сам! И залью в ра­
диатор... Я видывал, я умею.
26

Бочаг близко. Ноша не тяжёлая. Лишь ради­
атор трактора для меня высок. До фырчащей, как
на горячем самоваре, заглушки мне с земли не
дотянуться. Но я карабкаюсь на переднее колесо,
цапаю заглушку ладонью, и не успела Валентина
меня окликнуть, не успела остеречь — стронутая
с места заглушка взлетела пулей в небеса.
Ладонь ожгло свистнувшим паром. Я гроха­
юсь на землю, сую руку в полное ведро, таращу
глаза на Валентину, а она летит с трактора кор­
шуном. Она клянёт всё на свете, особо поминает
всяких этаких-разэтаких помощников. Но видит:
пятерня моя хотя и красна, да кожа на ней
уцелела. Тогда Валентина кричит:
27

— Где заглушка?
— Вроде бы здесь... Кажется, там...— шарюсь я в расквашенных колеях, ползаю чуть ли
не на четвереньках.
А Валентина отыскала заглушку сама, залила
воду в радиатор сама. И тут я от боли, от досады,
от своей никчёмности так и заплакал. Без еди­
ного звука, конечно, но заплакал.
К освежённо урчащему трактору я повернулся
спиной. Смотрю через низину на тёмные на том
берегу ёлки, вижу, как справа над красноватым
тонколесьем играет на коротких крыльях вечер­
ний летун вальдшнеп, а тихие слёзы унять не
могу.
Хорошо, Валентина как будто бы не замечает
меня пока.
Она осматривает мотор, проверяет груз, и са­
мую-то горечь я проглатываю в одиночку.
Но всё равно мой тайный всхлип до Вален­
тины как-то долетел. Она, поскрипывая за моей
спиной пустым ведёрком, толкает меня в плечо:
— Да ладно уж ты... Да ладно... И сама
я виновата! Ещё с дома, с конторы задёргала
тебя... Не сердись, не дуйся. Я тоже измоталась.
За рулём весь нынешний день, а, гляди, не обер­
нуться нам в бригаду и к ночи. Полезай на своё
место...— и тут же добавляет безо всякого сни­
схождения: — Да когда хватаешься за что, спер­
ва советуйся. Насказал тебе директор про ка­
кой-то там твой огонёк, вот ты и суматошничаешь.
— Больше не буду...
Я снова дышу в полную грудь. Я снова вос­
седаю на верхотуре, на железном крыле. На душе
отпустило, но теперь очень хочется есть. Во рту
у меня с утра ни маковой росинки. Только и
Валентина, как видно, терпит давно. Значит, и
мне на эту тему думать пока что не положено.
28

Мы выбираемся на подкрашенные кое-где бе­
рёзовым, ещё безлистым, коричневым молодня­
ком луга. Там ширь-простор. Но облачное, ве­
чернее небо хмурится с каждой минутой мрачней,
и, отражаясь в холодных лывах дороги, оно ка­
жется низким очень. Так и видать: мглистые тучи
вот-вот заденут за наши головы и на всё луговое
пространство плотно уляжется ночь.
Двигаемся мы по-прежнему еле-еле. Старикан
ХТЗ усердствует, да тяжесть саней не уменьши­
лась. Меня так и подмывает спрыгнуть, пойти с
трактором по дороге рядом, дать ему хоть ка­
кое-то облегчение. Дать, как дают передышку
усталым лошадям на ходу возчики.
И всё же настоящую подмогу ему оказывает
лишь Валентина. Она, цепко держась за расхля­
банный руль, высматривает среди мутно мерца­
ющих мочажин объезд помелководней; и если
объезда не находит, если трактор обрушивается
в дорожную топь всем своим железным брюхом,
то Валентина вовремя ему подбрасывает газу.
Трактор и мы на нём уплёсканы грязью по
самые макушки. На бочки, на сани не за чем
смотреть. С них так и льётся. И не дай бог нам
тут застрять, тогда нас не выручит ничто, никто,
даже великий изобретатель рычагов Архимед.
А за дорогой следить всё трудней. А сумерки
всё гуще. К тому же латаный-перелатаный
ХТЗ — без фар. Он слепее слепого. И вот он,
бедняга, умолк, остановился, он вязкую тьму не
в силах пробить.
Во тьме у дороги шевелятся чёрные кусты, в
них ворошится сырой ветер, в остывающем ра­
диаторе булькает вода. У меня от этого буль­
канья опять затосковала ошпаренная ладонь, а
Валентина сказала:
— Всё... Не успели...
Сказала, притихла.
29

Вновь, должно быть, вспомнила тот, у дирек­
тора, разговор и добавила:
— Вот тебе и малый с огоньком. Ночевать тут
будем с «огоньком»-то твоим...
И, не снимая впотьмах со штурвала рук, при­
валилась на них, умолкла. Я молчу тоже.
Да и о чём говорить? Обижаться на «огонёк»?
На то, что она им всё меня подтыкает? Так ведь
не сам я себе это слово присвоил. Сам-то я сей­
час не то чтобы огоньком, а сверкающим про­
жектором бы обернулся, да не в моих такое
превращение силах. Какой уж из меня тут про­
жектор, когда весь мой не очень давний энту­
зиазм теперь дотлевает, как сырая головешка на
холодном ветру.
Вдруг я ожил:
— Валя, Валя! А школу нашу помнишь? Ва­
ля, а тропинки после уроков — осенние, ноч­
ные — помнишь? Вы, старшие, несёте смоляные
факелы; мы, первышата, за вами топаем, не от­
стаём... И никому в потёмках не страшно, всем
до самого дома светло! Нынче деревенские ребята
ходят так же. Только факелы зажигают не от
спичек, а от кремешка да от кресала... Глянь, у
меня они тоже есть!
Я трясу кремешком, желаю, чтобы Валентина
потрогала, поверила, да она, навалясь на руль,
смотрит в окружающую нас черноту. Отвечает,
будто через стенку:
— К чему такие разговоры? Неужто на тебя
опять, как на школьника-первышонка, страх
напал?
И тут я больше не вытерпливаю, мой возму­
щённый ор отзвенивает в ночных непроглядных
лугах тонким эхом:
— Да что ты заладила: первышонок, первышонок! страх, страх! огонёк, огонёк! Далось те­
бе... Я толкую: вот и сейчас бы нам факел — и
зо

ты бы за ним рулила, а я бы нёс. Я бы шагал,
освещал, а ты бы ехала! Понятно?
— Освети-итель...— усмехается Валентина, в
толк слова мои нипочём не берёт.— Шагаатель...— тянет она всё в том же насмешливом
духе. Да, помолчав, подумав, развёртывается ко
мне: — Ой, верно... Может, испробуем?
— Нечего пробовать! Делать давай!
И вот наконец-то мы заедино во всём. Сши­
баясь в темноте головами, сталкиваясь руками,
обшариваем инструментальный ящик, вяжем кон­
цы проволоки, набиваем ветошью жестяную во­
ронку, добываем из бака, обильно льём на ветошь
керосин.
И Валентина торопит:
— Поджигай!
Факел от моей зажигалки-стуколки вспыхивает
не враз. Зато ярко. Тьма отскакивает. В багровом
кругу под колёсами трактора сразу видно всю
жуткую хлябь, но я смело тяну факел из рук Ва­
лентины.
— Готово! Я пошёл.
Только и Валентина вновь прежний надо
мною главнокомандующий:
— Стоп! Заведу сначала мотор.
Сшагивает в сытно хлюпнувшее месиво, обредает вокруг трактор, дёргает заводную рукоять
и под моторный гул, уже снова на рулевом мо­
стике отдаёт мне приказ новый:
— Разувайся!
Я рот раскрыл, я замер в изумлении:
— Чего это? Мои башмачата и без того дыр­
ка на дырке... Что в них, что без них — я почти
как босиком... Какая тут для меня разница?
— Будет разница! — И Валентина стаскивает
с себя свои собственные, искупанные в грязи по
ушки армейские сапоги, пихает их в мою сто­
рону, сама стоит на голом железе в одних
31

чулках: — Быстрей! Мои — тебе, твои — мне...
Я опять:
— Чего ты?
А она как зыкнет:
— Огонь погашу! — А она как прикрикнет: —
Опять не нуждаешься в советах?
И тут я разуваюсь, переобуваюсь — делать
нечего.
И странно: её сапоги мне в тютельку. Она
меня ростом больше, а сапоги мне — впору. Да
не только в самый раз они, а из них ещё не ушло
её тепло, и от этого мне делается совсем непо­
нятно — и радостно очень, и конфузно
очень,— и, больше не рассуждая, срываюсь я с
трактора вниз.
Полоснув по тьме факелом, я прыгаю в до­
рожную топь, как в морскую пучину. Но мутная
зыбь лишь колыхнулась, твердь под ногами там
есть. Обозначенные светом, вокруг меня мечутся,
качаются ало-чёрные берега. И вот они двинулись
сквозь ночь вместе со мной, вместе с моим
факелом.
А следом, слышу, зарокотал, зашлёпал колё­
сами, потянул сани и наш «хэтэзэшка». И пусть
я то и дело оступаюсь, пусть то и дело осклизаюсь, я бормочу:
— Теперь доберё-омся... Теперь с огоньком-то моим поспеем... На то он и огонёк!

Промашка

Трактор заглох среди поля. Вмиг стало слыш­
но в недальних, одетых молодою зеленью берез­
никах напористое кукование кукушки. Сразу ста­
ло видно: мир с его летучими, весенними обла­
ками огромен, а трактор мой в этой огромно­
сти — всего лишь недвижная колымага, я же при
ней — растерянная букашечка.
2 Салют в Стрижатах

33

Растеряться было отчего. День за днём
я ждал: выеду в поле не под суровым командирством наставницы Валентины, не мальчиком на
подхвате, а сам по себе, заправским, полно­
правным рулевым. И вот весна вошла в самый
разгар, по межам полей вытолкнулись встречь
солнцу ранние цветы, сочные травы, и мне
повезло. Валентину вдруг повысили, команди­
ровали на укрепление в новую бригаду, и тем
же утром, когда Валентина помахала мне лёгким
своим узелком, наш здешний бригадир ВаняДедок сказал:
— Ну, Лёвка, из-за чужой спины выгляды­
вать хватит. Время военное — на долгую учёбу
нет лишней минуты. С трактором, с плугом, на­
деюсь, и ты управишься...
И я чуть было не заорал: «Управлюсь! Ко­
нечно же, конечно, управлюсь, расчудесный ты
наш Дедок-Дедунюшка!» Но вовремя вспомнил:
кличут так бригадира лишь заглазно, лишь за его
белую, седым-седую бородёнку, а вообще-то он
ещё куда как расторопен, напорист, и характер у
него — с шуточками не нарывайся.
И я ответил солидно, без излишней сует­
ливости:
— Постараюсь... Нынче же допашу до конца
начатый с Валентиной загон.
И вот... допахал!
И вот трактор остывает, печально молчит,
я топчусь рядом. Вокруг лишь усмешливый шёпот
ветра в прошлогодней стерне, в светлых, недаль­
них берёзах кукушка словно бы издевается надо
мной настырным голосом: «Ку-ку! Ку-ку! Дове­
рили руль полному дураку!»
От огорчения, от тревоги я отупел совсем. Не
возьму в толк, за что схватиться, не знаю, как
к чему подступиться. Заводную рукоять пробовал
крутить не один раз, даже выверил самое для
34

меня трудное — магнето на искру, но и при хо­
рошей искре трактор молчит.
И я затосковал напрочь.
Мне оставалось загорать, сидеть, постыдно
дожидаться Ваню-Дедка. Дедок только и делает,
что колесит день-деньской по колхозным пашням
на избитом своём велосипеде, чутким ухом толь­
ко и слушает, где какой трактор смолк.
Но и Ваня-Дедок при всей своей растороп­
ности везде поспеть не может. Да и сам я не
очень горю желанием с первого раза попадаться
под горячую его руку. Ведь если неполадка в
тракторе ерундовая, то бригадир под горячий
запал-то не только меня отругает, а ещё непре­
менно скажет: «Не-е-ет... Ты далеко не Витька
Петухов!» И это позорней позорного, потому что
Петухов Витька почти мой ровесник.
Витька старше меня лишь на полгода, а трак­
тор у него работает изо дня в день, как часы,
и бригадир нам, салажатам, начинающим меха­
низаторам, то и дело ставит Витьку в пример. За
это мы Витьку любим не слишком. Да и он в
нашей любви тоже не очень нуждается. Он знай
себе крутит с утрадо ночи баранку, пашет, бо­
ронит колхозные гектары; про него Ваня-брига­
дир даже однажды совершенно всерьёз, совер­
шенно торжественно провозвестил: «Если и есть
среди нас настоящие бойцы трудового тыла, так
это Петухов Виктор Николаевич!»
И вот только я про Витьку завистливо по­
думал, как в солнечной тиши за перелеском про­
резалось, бархатно запереливалось дальнее трак­
торное урчание.
«Петушище! — так и всколыхнулся я.— Там,
на соседнем поле, Петухов Витька. И нечего мне
страдать, нечего раздумывать, надо мчаться к
нему на поклон!»
Я ринулся наискось через рыхлую пашню,
35

через частый березник, через глубокий, весь в
голых, ломких зарослях прошлогоднего малин­
ника овраг, вылез на ту сторону.
Там распрекрасно тарахтит, катит почти мне
навстречу, отваливает трёхлемешным плугом па­
шенные пласты Витькин трактор.
Витька меня пока что не видит, я машу ему
кепкой, бегу наперехват:
— Стой, стой, стой!
Витька тормозит, смотрит на меня недо­
умённо.
— Слушай! — кричу я.— Слушай! У меня мо­
тор не заводится.
Витька разводит руками:
— А я при чём? Если не заводится, ожидай
на помощь Ваню-бригадира.
И тут я с жалобного тона срываюсь, кричу
возмущённо, зло, даже свирепо:
— Эх, ты! А ещё передовой боец в нашем
передовом тылу!
Тогда Витька усмехается криво, глушит мо­
тор, прыгает из-за руля сверху ко мне на пашню:
— Леший с тобой... Пошли, да быстрее. Те­
ряю из-за тебя дорогое время.
Я веду его прежним своим ходом через овраг,
через перелесок, забегаю всё наперёд, опять за­
искиваю:
— Понимаешь, Витёк, я и ручку пусковую сто
раз крутил, и магнето проверял, а мотор — хоть
бы хны. Мотор молчит как заколдованный...
Витька идёт, не то меня слушает, не то не
слушает. По красно-рыжей его физиономии ни­
чего не поймёшь. А идёт он степенно, руки в
карманах пиджака, на скором ходу сутулится,
явно подражает Ване-бригадиру.
И вот мы возле моего злосчастного трактора,
возле моей застылой, упрямой колымаги.
Тут я всё отдаю на Витькину волю. Сам
36

скромно и, конечно, тревожно переминаюсь ря­
дом. Витька — ну, прямо профессор-механик! —
заглядывает туда, смотрит сюда, ощупывает то,
трогает сё и вдруг говорит:
— Ха! Ну, ты и раззява... Если в бригаде
сказать, не поверят. Со смеху помрут.
— Отчего помрут? Во что не поверят? — тяну
я шею, а Витька тычет пальцем в топливный бак:
— Глянь, да получше!
Я взлетаю наверх, на рулевую площадку, сры­
ваю крышку бака, а там, в тёмной глубине, ке­
росина — ни капли...
Я бы так сквозь землю и провалился. Я де­
лаюсь, наверное, красней, чем рыжий Витька,
потому что глупее моей оплошки не придумаешь
ничего. Керосин-то рядом! В конце загона, в
запасной бочке керосина хоть залейся, а у меня
сухой, пустой бак!
— Витя, Витя...— бормочу униженно.— По­
жалуйста, никому об этом не говори. Я про ке­
росин забыл сначала впопыхах, а потом забыл с
перепугу... Ведь трактор мне доверили всего в
первый раз. Ты не скажешь, нет? Очень тебя
прошу... Ну прошу же!
Канючу, краснею, сам шарю глазами тудасюда, надеюсь найти для Витьки какой-нибудь
подарок. Какой-нибудь подарок такой, от кото­
рого бы Витька не отказался и тем самым дал бы
согласие на полный молчок.
Но нигде, даже в инструментальном ящике,
ничего интересного у меня нет. В ящике лишь
гаечные ключи, но они не мои, они казённые, да
и у Витьки их наверняка набор полный.
Нету, разумеется, подарка и в моих собствен­
ных карманах.
Тогда я решительно распахнул пиджак, вы­
дернул со свистом, с потягом из опояски штанов
свой кожаный, с блестящей пряжкой ремень. Это
38

было единственное моё уцелевшее с довоенной
поры богатство. Этот ремень привезла мне ког­
да-то из Ленинграда тётушка. На железной
пряжке был выбит корабль с мачтами, и ремень
оттого походил как бы на моряцкий, на крас­
нофлотский. Мне однажды в школе давали за
него отличный перочинный нож, но я не сме­
нялся.
В ту пору не сменялся, а теперь из опояски
выдернул, зубы стиснул, голову наклонил, сунул
ремень Витьке рывком:
— На! Владей! Лишь меня не выдавай!
У Витьки глаза стали огромными, круглыми.
Он за ремень ухватился цепко. Он стал разгля­
дывать подарок, а я поддёрнул ослабшие штаны,
давай их подвязывать концом медной проволоки.
Подвязал, с пустым ведром в руке рванул
к бочке через поле. Наполнил ведро в два счёта,
вернулся к трактору, нацедил керосина через во­
ронку в бак, принялся крутить заводную ру­
коятку.
Трактор чихнул.
Трактор на весь весенний, голубой и зелёный
простор заржал, как сытый жеребец.
Я сам зареготал счастливым жеребёночком:
— Ага-га-га! Ага-га-га! Вот она в чём была,
промашка-то!
Кидаюсь к рулю, а Витька — гоп! — тут меня
и перехватывает. Он меня за рукав держит и,
совершенно как сам я вначале, толчком да от­
воротись, впихивает мне за пазуху ремень мой
обратно:
— Держи, не роняй! Держи, держи крепче!
А то на радостях, ко всему прочему, штаны ещё
на борозде посеешь...
Он ремень мне отдал, он — руки в карманы,
локти врастопырку — деловою, сутулой походкой
пошагал через поле к себе за перелесок. А я
39

сидел теперь за рулём, поддавал газу, и трактор
мой — шумный, живой — опрокидывал пашен­
ные пласты плугом ровно, укладисто, ходко.
Трактор шёл уверенно, и я был уверен: Витька
обо мне никому ничего не скажет.
Витька — умница, Витька — человек на все
сто, Витька — парень мировецкий!
Весточка

В дни пахотных работ у тракториста весёлых
минут не так много. За рулём на пашне трак­
торист почти всегда в полном одиночестве. Если
есть желание поговорить, отвести душу, то по­
беседуй с вольным ветром, с жарким солнцем, с
тракторным мотором, а других собеседников у
тебя нет и, возможно, не будет до поздних су­
мерек, до сбора бригады в деревне на ужин.
Правда, в начале сезона мы стали брать к
себе в плугарята мальчишек. Местных мальчи­
шек, трудяг ещё боле зелёных, чем сами мы.
Усаживался такой помощник внизу под трак­
тористом прямо на скользкую площадку рулевого
мостика, упирался ногами в обшлёпанный грязью
прицеп, глядел, как рядом стальные ножи-отвалы
режут, перевёртывают землю, а в обеих руках у
плугарёнка шершавая верёвка. Он дёргал верёвку
по команде тракториста: включал, выключал на
поворотах подъёмный плужный механизм.
Плугарёнок, если надо, бегал с ведром к
ближнему роднику за водою. Он помогал трак­
тористу заправлять керосином опустошённый
топливный бак. Ну и конечно, тракторист в такие
минуты мог чуть-чуть да опомниться от напря­
жённой работы, мог с плугарёнком маленько по­
балагурить.
Но вот на тракторе у Витьки Петухова с
плугарёнком-то и вышла беда.
40

Сидел, сидел плугарёнок на малонадёжном,
тряском месте за спиной у Витьки, держал, дер­
жал в руках верёвку да на длиннном пашенном
загоне, когда переключать было нечего, взял да
и задремал.
А трактор — то ли на какой кочке, то ли на
потаённом камне — колыхнулся не в лад, и плу­
гарёнок полетел вниз кубарем. Он ухнул под
наползающие острия тяжёлого плуга, и, будь за
рулём совсем кто иной, а не Петухов Витька,
прощай бы навсегда нерасторопный мальчи­
шечка.
Успел Витька уловить тоненький вскрик. Ус­
пел, не оглядываясь, не мешкая, надавить по­
дошвою до самого отказа на тормозную педаль.
Трактор круто, на месте застыл. Но и в тот же
день то ли первым сам Витька, то ли Ваня-Дедок,
а может, и оба вместе сказали твёрдо:
— К чему нам этот риск? За верёвку можно
дёргать безо всяких плугарят... Пускай они бе­
гают лучше в колхозе на работу на другую, на
менее опасную.
И с того дня мы, трактористы на пашне,
остались без компаньонов. С той поры длинная
верёвка привязана у нас под боком к тракторному
седлу, плуг мы включаем, выключаем собствен­
норучно, а вот добрым, живым словечком пере­
кинуться уже и не с кем.
Я тоже теперь как все, я тоже день-деньской
в одиночестве.
А одиночество, даже трудовое, требует креп­
кой, серьёзной привычки. А пока у тебя привычки
ещё нет, то чувство на душе такое: трясёшься ты
по пашне кругом бесконечным и даже твои мыс­
ли, как вечерние столбуны-комарики, вьются оди­
наково, не сдвигаясь никуда.
Вот, скажем, мне охота себя встормошить.
Вот хочу придумать что-нибудь всё ж таки
41

74-

бодрое. Например, сочинить записку маме. Ведь
весточки маме я до сих пор не послал никакой
и теперь пытаюсь на ходу трактора записку со­
чинить устно, чтобы потом, разживясь у Ванибригадира, у Вани-Дедка, бумагой и карандашом,
всё быстренько, всё чётко изложить в письменном
виде.
Первая строка складывается в голове быстро.
Она, конечно, должна быть такой: «Здрав­
ствуй, мама! У меня всё хорошо...»
Но тут вижу: правое переднее колесо трактора
ладит выехать из борозды,— я упругим разворо­
том штурвала выправляю колесо, как надо.
Потом снова шепчу начатое: «Здравствуй,
мама...»
А упрямое колесо вылезает да вылезает, и
опять я поворачиваю обеими руками штурвал.
И так — минута за минутой, и так — час за
часом. Сочинение записки буксует на словах:
«Здравствуй, мама... Здравствуй, мама... Здрав­
ствуй, мама...»
От этого затяжного однообразия, от ослепи­
тельного, схожего с электросваркой солнца ша­
леешь чертовски, и так и тянет отколоть что-либо
выходящее из ряда вон. Например: направить
весь пахотный свой агрегат не вдоль борозды, а
поперёк или совсем отступиться от руля, и пускай
тогда трактор шурует сам по себе в любую воль­
ную сторону...
Отвлечение, переключение тут бывает одно­
единственное: приезд в поле Вани-Дедка. Но если
трактор твой подаёт в далёкие дали голос ровный,
голос работящий, тогда и Ваня объявится лишь
по причине очень деловой, лишь если у него
назрел для тебя шибко серьёзный, совсем без­
отлагательный приказ.
В тот день, когда я наборматывал безо всякого
толку послание к маме, Ваня прикатил на мой ра­
43

бочий участок тоже с новым распоряжением.
Только выложил это распоряжение не вмиг, не с
ходу. Сначала он приткнул обшарпанный велосипедишко к выключенному трактору, прошёл в
наклон по взрыхлённой полосе, очень придир­
чиво, раз несколько измерил глубину вспашки.
Затем осмотрел весь мой трактор, глянул в
бак с горючим, вынул из картера масляную ли­
нейку, опустил обратно и вполне довольным то­
ном сказал то ли в мой адрес, то ли в адрес всё
ещё горячего мотора:
— Замечаний, кажется, нет...— И лишь после
этого изрёк самое главное: — Допашешь этот
участок — перегоняй немедля технику на Зареч­
ный клин.
— Какой дорогой? Где речку переезжать?
Ваня инструктирует:
— Двигай от нашей деревни на деревню Ме­
ленки. За Меленкой — мост. А там путь снова
почти обратный, но другим уже берегом. В об­
щем, получается изрядный крюк, и всё же за­
блудиться негде, дорога торная.
— Хорошо,— киваю,— не заблужусь... Будет
исполнено.
И мне охота поговорить ещё, да Ваня осёд­
лывает велосипед, катит дальше. Может, к Витьке
Петухову, может, к другим нашим ребятам-трактористам.
«Эх!» — машу я на Ваню, сам смотрю в сто­
рону речной поймы, которая от меня близёхонь­
ко. Я взглядываю туда, где приманчиво, про­
хладно, свежо зеленеют пышные ольховники.
Трястись по дорожной пыли, по духоте у
меня, как ни повёртывай, особого желания нет.
Я и без этого на жаре-то истомился. Я и так
за полдня уже наездился, и на уме одно опять
стремление: в монотонную, отлаженную лишь по
Ваниным инструкциям жизнь внести хоть что-то
44

самостоятельное, хоть что-то да новое.
Стою, прикидываю: не перемахнуть ли речонку-то напрямик? Приказ Ванин приказом, а са­
мостоятельность нашу Ваня тоже уважает!
А перемахнуть, кажется, можно. В плотных
зарослях ольхи — светлый прогал. Он похож на
зелёные к речке ворота, двумя там впадинами в
траве обозначилась старая колея. По ней давно
никто не езживал, да всё равно она ведёт, должно
быть, к броду. А если брод, то и затея моя
исполнима.
Я бегу туда на разведку. Потная, грязная
одежда скинута. И это сразу — как начало моей
во всём свободы. Открытое тело смеётся каждой
клеточкой, грудь загодя вдыхает вольготный
аромат речных кувшинок.
За тенистыми ольхами по скату до самой
кромки воды — хрусткий под босыми подошвами
песок. Белизну песка заткали широкие листья
мать-и-мачехи, а всё равно старая колея и тут
приметна очень. Ее пологие канавки смело ухо­
дят под быстротекучую речную поверхность, там
шныряют пескарики, и зябко, радостно вздраги­
вая, я меряю ногами глубину.
Упругая, напористая вода до колен. Лишь в
конце брода чуть по грудь. Трактору проехать
здесь проще простого, а у меня — ох какой по­
лучится выигрыш! Я окажусь на Заречном клине
в считанные минуты и устрою себе тут хорошую
передышку. Ваня-бригадир будет полагать, что
я тащусь на тракторе вокруг той далёкой Ме­
ленки, а я уже на месте, у меня передышка,
свобода!
Я в речке набултыхаюсь вдосталь, я привет
досочиню маме и, может быть, шутя, для веселья
записку напишу ей безо всякой бумаги и каран­
даша... Ну, скажем, нацарапаю на берёсте ка­
ким-нибудь шильцем-гвоздиком. Или тонкой от­
ца

45

вёрткой. Берестяные грамоты, как сказано в
книжках, ещё посылали друг другу старинные
люди, а у меня для такой затеи и острая железка
всегда в инструментальном ящике найдётся, и
белых берёз на том берегу полно.
И вот я возвращаюсь к трактору, допахиваю
нынешний урок. Полдневный зной, строптивый
руль-штурвал меня больше не раздражают, я чуть
ли не пою: «Привет, мама! Здравствуй, мама!
Скоро, очень скоро совершу свой хитроумный
манёвр и займусь необыкновенной для тебя ве­
сточкой. Потом лишь останется придумать для
весточки подходящий конверт, и всё, и по­
рядок...»
Работа идёт теперь к концу быстро, возде­
ланная пашня после моего плуга даже красива.
Ваня-Дедок сейчас бы сказал: «Вот он — добро­
совестный вклад в оборону!» Но про Ваню я уже
вспоминаю мимолётом, я, не мешкая, беру на­
правление к броду.
На малых оборотах, с выключенным плугом
рулю под густыми ольхами по едва заметной в
травах колее. Железное тулово трактора гнёт
белоголовые, сочные дудки, подбирает под себя
высокую крапиву, ярко-жёлтые шапки пижмы. За
остриями колёс остаются влажно-зелёные, пере­
мешанные с чёрной, жирной почвой следы.
А тут и песчаная отмель, и чуть дальше сквозь
бегучую воду просвечивает галечное дно. Ещё
внимательней, осторожно, так, что мотор лишь
попыркивает, веду трактор поперёк течения. На
плуг теперь не оглядываюсь. Чувствую безо вся­
кой оглядки: плуг, крепко прицепленный, следует
за трактором покорно. Впереди нас медленно
движется невысокая, накатная волна, вот она
шлёпает в тот берег, вот ещё два коротких ми­
га— и мы будем у цели, мы выедем на сушу.
Вдруг — качок, толчок, остановка... Трактор
46

грузным задом оседает в какой-то провал. Ко­
лёсные шипы вывёртывают со дна серую муть,
мотор натужно рычит, а движения нет!
Трактор лишь глубже да глубже зарывает сам
себя в речное дно.
Сердце оборвалось, я сбросил газ: вот тебе
и «Здравствуй, мама»...
Смотрю через тракторное крыло на гладкий,
опять спокойный поток воды, а по спине — му­
рашки. Переправа, должно, потому и заброшена,
что на дне прососался родник. Он грунт расша­
тал, а трактор это место продавил окончательно, и
я сел в капкан! Что делать, как спасаться, как вы­
кручиваться? Опять лететь за «палочкой-выруча­
лочкой», за Витькой? Или прямо идти сдаваться
Ване? Так это уже совсем не то, что моя былая
оплошка с пустым баком. За всаженный в речку
трактор меня просто-напросто, как щенка, вы­
швырнут из бригады. И такая кара будет ещё да­
же милостью, потому как бывают наказания куда
пострашнее. Выход сейчас один: что сам заварил,
то должен и выхлебать дочиста сам...
Ох и пластал же я, корчевал на том берегу
кусты, пеньки, деревья! Ох и спешил там, ста­
рался, как заправский вальщик-лесоруб! А у меня
не было и захудалого топоришка — щепал я, ва­
лил целые жердины коротким монтировочным
ломиком.
Я руки искровенил, я спину надсадил. На­
нырялся в речке не только вдосталь, а до полного
озноба, до посинения. Зато, когда на протоку
легла от берегов вечерняя тень, я выстлал под
трактором и впереди трактора по всему донному
зыбуну почти настоящую гать.
Кроме того, древесные обрубки догадался
вбить сбоку в колёса, в пазы стальных шипов.
Колёса от этого сделались совершенно похожими
на гусеницы, и это они, когда я снова пустил
47

мотор, дали главную опору движению, и подвод­
ная хлябь качнулась, прогнулась, но вниз дальше
не села,— трактор выехал!
Трактор выбрался на то заречное поле, куда я
был послан. Оно было тихим, пустынным. Его за­
стилал полусонный, предзакатный, медленный
свет. И лишь на ополье берёзовая роща, чуть от­
ливая вечерней золотинкой, всё ещё белела. Она
всё ещё напоминала о записке маме. Но какая
тут записка, когда мне надо снова речку эту
вброд перебредать, когда мне надо пешком-пеш­
ком да трусцой, пока не стемнело, поспеть на
бригадную квартиру к ужину, а там на вопрос Ва­
ни: «С переездом что вышло? Трактор на ме­
сте?» — ответить как можно уверенней, как мож­
но бодрей: «Конечно, на месте! Заречный клин
начинаю пахать с самого утра! Что было приказа­
но, то и исполнено!»

Косохлёст
Полевая наша работа шла да шла своим по­
рядком, а о родном доме всё равно думалось.
Будь он, дом-то, поближе, я бы сменял поизно­
шенную одежонку на свежую; при маминой по­
мощи отпарил бы, подлечил избитые об железо,
изъеденные тракторной смазкой руки, и даже
час-другой вздремнул бы на домашней посте­
ли — опрятной, мягкой, замечательно уютной.
А главное, я бы услышал там, дома, такие вот
очень необходимые мне мамины слова: «Стара­
тель ты у нас, Лёвушка... Глядишь, заработаешь
к новой зиме хлеба... Трактористы за свой труд
получают хлебом!» И мама посмотрела бы на
меня гордо, и братишка да сестрёнка таращились
бы на меня уважительно, и от одних таких слов,
от одних таких взглядов у меня бы сразу доба­
вилось настроения.
49

Но сколько по дому ни тоскуй, сколько ни
рвись туда сердцем, а всё равно это одно лишь
пустое, совершенно напрасное мечтание.
Ведь если я заикнусь об этом бригадиру Ва­
не-Дедку, Ваня мне ответит с ходу: «Взялся за
гуж — не говори, что не дюж! Кого заместо тебя
посажу за баранку? Жди, терпи, когда придут из
МТС дополнительные подсменщики, тогда вот и
слетаешь домой. А сейчас — паши, газуй, не
хнычь!»
И Ваня, конечно, не так, как мама, а всё ж ме­
ня подбодрит: «Ой вы, кони, вы, кони стальные,
боевые друзья трактора, веселее гудите, род­
ные,— нам в поход отправляться пора!» Потом
непременно легко приударит тебя ладонью по
плечу: «Слышал?»
А когда кивнёшь, что да, мол, слышал, слы­
шал, и не один раз эту песню слышал, то Ваня
скажет настойчиво: «Пора отправляться!»
И потопаешь ты опять безо всяких яких к
своему «стальному коню», и больше не нудишь,
потому как ничем другим Ваня-Дедок тебя об­
радовать и не в силах.
Умотанный бесконечными хлопотами вокруг
нас, желторотых водителей, вокруг наших издёр­
ганных машин, Ваня сам — далеко не богатырь,
далеко уже не молодой — наверняка нуждался
хоть в чьей-нибудь да мало-мальской поддержке.
И нытьём о доме я Ваню, в общем-то, почти
и не бередил, своими слабацкими мыслями почти
и не беспокоил, но вот в один из особо жарких
летних дней произошёл вдруг в бригаде совсем
нежданный случай.
От напряжённой работы, от полевого зноя
моторы тракторов раскалились чуть не до бела.
Внутри них цилиндры, клапаны, казалось, вот-вот
расплавятся или взорвутся. И мы сами — все
распаренные, все изнемогшие — сбрелись друг за
50

другом на деревенскую квартиру, чтобы первым
делом глотнуть там в прохладных сенях из про­
хладного ведра свежей водицы, а затем и
пообедать.
Насчёт пообедать-то мы ведь в любой, в самой
жаркой обстановке были всегда не прочь!
И вот по местам расселись, разобрали ложки.
Хозяйка наша, тётя Шура, выставляет на ши­
рокий стол общее глубокое блюдо с довольно
жиденькой похлёбкой. Тётя Шура делит но­
жом — крест-наперекрест — на одинаковые, не
очень большие доли ржаной каравай. Она раздаёт
нам сегодняшний паёк. И мы готовы на еду
навалиться, да всё нет и нет в избе Витьки
Петухова.
Ваня-Дедок открыл в нетерпении оконную ра­
му, выставился на волю по самые плечи:
— Где шлёндает наш передовик?
Мы дружно засмеялись. Нам нравится, что
бригадир, пускай слегка, пускай заглазно, а всё ж
рассердился на своего любимчика. Мы похоха­
тываем:
— Ничего! Явится! А как явится, так и опять
нас обставит даже здесь, даже за столом с лож­
кой... Он такой!
Тут, слышим, в сенях затопотали знакомые
шаги. Дверь в избу отворилась, на пороге возник
Витька. И глядим — на нём прямо лица нет.
Порог он переступает медленно, от двери не
отходит, привалился плечом к косяку.
Г олову набычил, приподнял чумазую пригорш­
ню и раскрыл её так, будто сидит у него там
что-то ужасное. Мы снова таращимся, видим на
грязной Витькиной ладони белую, фарфоровую,
оправленную в чёрно-сизый металл запальную
свечу.
— Лопнула... Перекалилась... Закашлял мой
трактор... Нужна, бригадир, запасная, новая.
51

Ваня-Дедок вылетел из-за стола в один мах.
Свечу с Витькиной ладони сцапал, давай вертеть,
давай разглядывать.
Вертел, вертел, зашёлся чуть ли не криком:
— Где возьму запасную? Где? Весь мой ре­
зерв — в пустом кармане кукиш на аркане! Вы
сами давно всё пожгли, попалили... Теперь ос­
таётся: рабочий трактор — на прикол, а тебе,
Витька, ноги в руки да и чесать в МТС на
центральную усадьбу, к самому директору. Без
директора худую свечу на исправную не обменяет
никто, потому как — полнейший дефицит! —
52

Чуть убавив шумного тона, Ваня-Дедок подтал­
кивает Витьку к столу: — Заправляйся — и в
путь! Мигом, скоком! На третьей скорости!
К утру чтоб ты мне опять тут стоял, как штык!
С обмененною свечой!
Сам Ваня к столу больше не присаживался.
Он вертел злополучную детальку в руках, рас­
терянно вздыхал:
— Боже ты мой, боже ты мой... На вид ерундовина, а без неё — точка!
Витька поглядывает на Ваню виновато, хотя,
по-правде, ни в чём и не виноват. Он тороп­
53

ливо таскает ложкой похлёбку, попутно бормо­
чет:
— Ладно... На дороге нажму... Постараюсь,
как ты велишь, к утру обернусь.
И вот они словами перекидываются, все ре­
бята их слушают, я тоже слушаю, и вдруг меня
озаряет мгновенный план.
Толкаю под столом Витьку коленом, теснюсь
к нему боком, шепчу на ухо:
— Вить, а Вить... Ты недавно в поле выручил
меня, теперь давай я выручу тебя... В МТС то­
пать, я смотрю, тебе охота не очень, так пере­
саживайся на трактор на мой, на исправный.
А мчаться в дальний путь пускай бригадир велит
мне... Я за рулём, Витёк, куда тебя хуже, но
бегаю наверняка шибчее!
Нашёптываю я это Витьке, а сам втайне ду­
маю: «Витьку уговорю, тогда и дома побываю.
Мой-то дом от центральной тракторной усадьбы
совсем близёхонько, а у Витьки такого интереса
нет, его родной дом в стороне другой».
Перевожу дух, жду ответа. А Витька хлебает,
размышляет. Чем дольше он думает, тем ждать
нестерпимей. Я еложу по скамейке, толкаю Вить­
ку в бок:
- Ну, скажи про меня бригадиру... Ну,
скажи...
А Витька знай ложкой навёртывает, глаза в
сторону отводит, хлебает, молчит. Видно, брига­
дира в такой обстановке боится.
Тогда я вскакиваю с места сам. Волнуясь, заи­
каясь, говорю Ване-бригадиру точно то же, что на­
шёптывал Витьке. Главное, напираю на свою быстроногость и на то, что на моём тракторе умелец
Витька наработает куда как больше моего.
Бригадир взгляд на меня уставил, бородёнку
белую, кудлатую кулаком потёр, подумал да вдруг
и усмехнулся:
54

— Ох, Лёвка, ты и хлюст! Не заливай тут
всем про собственную резвость, не толкуй нам
про Витькину трудовую доблесть, а лучше скажи
прямо: захотел, мол, попутно заглянуть к мамке.
Распечатал он меня, как говорится, в одну
секунду; вогнал, как говорится, в краску, но Вить­
ку Петухова спросил без усмешки:
— Возражений нет?
- Витька на этот раз хлебать перестал, развёл
руками:
— Как хотите... Я согласен.
И вот Ваня-Дедок, наш бригадир, командир,
воспитатель и наставник, отдал мне в руки по­
вреждённую свечу, строго наказал — при всём
моём личном! — не позабыть уговор о быстром
возвращении, и вот я лёгкою трусцой тороплюсь
за деревенскую околицу.
Предстоящий путь неблизок, но сердце ли­
кует. При быстром ходе я попаду в МТС ещё до
заката солнца. Отлично мне знакомый дирек­
тор — тот самый директор, что назвал меня
когда-то «парнишкой с огоньком»,— безо всякой,
конечно же, канители решит мне порученное дело
в один момент.
Ну а сразу после дела я ринусь к железно­
дорожному посёлку. И пока мама с ребятами не
улеглись спать, я успею стукнуться к ним в дверь.
Я ввалюсь к ним во всей трактористской вели­
колепной красе! Я предстану перед ними — с ног
до головы весь в дорожной пыли, весь чёрен,
загорел, неумыт, только зубы светятся; и мама с
ребятишками ахнут, и, может, в первый миг не
признают меня. Да тут я шагну на середину
комнаты, скажу крепким, весёлым голосом: «Не
ждали? А я, между прочим, к вам с гостинчиком!»
И выверну левый карман пиджака, выверну пра­
вый карман: там сэкономленные обрезки моих
каждодневных обеденных горбушек.
55

Хлеб я начал припрятывать, как только за­
думал поход домой. И вот сегодня, всего лишь
часов через несколько, я гостинец выложу перед
мамой, выложу перед сестрёнкой, перед братиш­
кой, и то-то будет шуму, то-то будет радости!
А потом мама нагреет воды, я вымоюсь на кухне
в тазике и хотя бы недолго, да всё же вздремну
в той чистой постели, о которой давно мечтал.
А на рассвете, ещё до солнца, мама меня, бод­
рого, приласканного, проводит в обратный путь.
Вот, собственно, и всё моё не такое уж ве­
ликое мечтание. И я иду, не сбавляю скорости,
хотя дорожные километры через жаркие поля,
через тенистые, но всё равно душные перелески
становятся с каждым часом тягучей, всё длинней.
Знойно настолько, что я снимаю пиджак.
Я ощупываю карманы с гостинцами, главное же,
проверяю тот карман, внутренний, где лежит не­
исправная, но крайне нужная для обмена свеча.
Она тут, она на своём месте. И я беру пиджак
за ворот, перекидываю за спину, шагаю в одной
рубахе.
Пыльная дорога то петляет суходольными ни­
зинами, то круто уводит навстречу облакам на
окатистые увалы. С их высоты видать всё окре­
стное пространство. Видно коричневые квадраты
дальних паровых пашен, светлые, бегучие тени
созревающих нив, скромные, серые кровли по­
левых деревенек.
Дорога меня ведёт через некоторые деревень­
ки насквозь. Они малолюдны. Население всё на
полевых работах, лишь изредка на травянистой
тихой улочке попадётся стайка нешумных ма­
лышей да случайно там окажется какая-нибудь
одинокая женщина.
Малыши, женщина смотрят мне вдогон при­
стально, долго. Под их взглядами я топаю ещё
напористей. Мне, при таком со стороны внима­
56

нии, охота казаться взрослым, деловым, но и
охота ещё скорей дошагать до собственной мамы.
Да вот только и день-то летний давно пере­
валил через небесную макушку, и стремится он
к убыли куда меня быстрей. Я спешу теперь как
бы с самим временем наперегонки. Солнце кло­
нится неудержимо на сторону закатную, а я, от­
брасывая длинную, больше моего роста, тень,
тороплюсь.
Кроме того, помогая солнцу поскорее скрыть­
ся, из-за тёмного слева увала начала всплывать
тяжёлая туча. Вот она задела солнечный диск
лохматым крылом, вот размахнулась сильнее,
шире, захватила половину неба, и ярко-белая,
горячая дорога стала тусклой.
Такой перемене я обрадовался. Дышать на
ходу стало легче. Сразу исчезли назойливые
мошки, мухи, слепни. Эту кусачую нечисть унёс
вдруг ветер. Он прошумел в пыльных придорож­
ных кустах, пригасил и без того неяркие цветы
репейника, заставил прилечь к самой земле тон­
костеблистые ромашки, покатил по дорожным
колеям одуванчиковый пух.
Потом ветер упал, вновь наступила тишина.
В сухую пыль, как пульки, стукнули первые дож­
девые капли. Били они сначала редко, беспри­
цельно. Но минуту спустя принялись пострели­
вать по плечам, по простоволосой моей голове, я
накрылся сверху, как домиком, пиджаком: не бе­
да, не размокну! Не сахарный... Идти при дожди­
ке даже лучше, чем в несносную жару...
Но вот ветер налетел с новой силой, пиджак
из моих рук чуть не вырвал, заметался туда-сюда,
и я услышал такой гул, будто наперерез мне идёт
железнодорожный, грузный состав.
Я поднял голову. От чёрного теперь неба
до чёрной теперь земли косо, ходко валила че­
рез поля дымчато-седая стена. Она росла и
57

рушилась. Она снова и снова как бы воздыма­
лась, потом опять подминала под себя испуганную
землю, и это от неё, от обвальной, живой стены,
исходил тот грозный гул.
Мне сразу стало не по себе. Я завертел го­
ловой, высматривая хоть какое-нибудь укрытие.
На ту беду, вокруг была только голая, гладко
выкошенная луговина. И если куда я мог тут
сунуться, так лишь во взъерошенную ветром, ни­
зенькую сенную копёшку.
Сено ещё не застоговали. Копны на лугу тор­
чали там и сям. Я ринулся к ближней. На чет­
вереньках, по-собачьи, работая руками, ногами,
головой, ввинтился в сухую, колючую тьму. Пид­
жак втянул следом. И только угнездился — сбо­
ку, наискось по копне ударил тяжёлый ливень. Он
мигом добрался до моих плохо укрытых ног, мне
сразу стало мокро, студёно, я свернулся калачом.
Натащил на себя пиджак, но проку от него
было мало. Водопад-косохлёст бушевал и буше­
вал. Холодные струи стали подтекать под самый
низ копны, и я жался-жался, вертелся-вертелся
с боку на бок да и принял решение: всё равно
теперь! Чем лёжа мокнуть, лучше снова пуститься
в путь!
А выбрался на волю — чуть-чуть не захлеб­
нулся в ливневом обвале. Вода хлестала с неба
столбами. Луговина вокруг пузырилась, пенилась,
текла сплошной речкой, а моя копёшка, лишь
я её покинул, качнулась кособоким поплавком
и двинулась вослед за бурлящею водой.
Соседние копны плыли тоже. Они сбивались
на нижнем участке покоса в одно лохматое, зыб­
кое стадо. Погибал чей-то немалый труд; я глядел
на это несчастье, не в силах что-либо пред­
принять.
Я съёжился, приобнял знобко голыми руками
плечи да тут и ахнул от ужаса нового. На плечах
59

не было пиджака! Пиджак я забыл в копне, забыл
вместе с доверенной мне свечой, вместе с хлебом,
а копна, кружась, кренясь и покачиваясь, уходила
всё дальше.
Расплёскивая мутную воду, бултыхая осклиз­
лыми башмаками, я забурлил в погоню. Копну
настиг на самом водовороте, давай её прямо на
плаву мять, давай ворошить, терзать, но пиджака
не обнаружил.
Я так чуть в поток и не уселся, так и зашёлся
горчайшим воплем. Да ливень шумел куда пуще,
вряд ли кто меня тут, в лугах, мог услышать. Не
было здесь ни Витьки, ни Вани-Дедка, и хороший
человек, директор, находился где-то ещё далеко-предалеко, за накрытыми косохлёстом паш­
нями и лесами.
Кое-как содрав с ног набухлые башмаки, я
зашлёпал по залитой луговине вверх, зашлёпал
вниз: авось босыми ногами нащупаю пропажу...
Ходил таким манером и безо всякой пользы
очень долго. Наконец чувствую: ливень стал сла­
беть. Он уже не налетает сокрушительными по­
рывами, он шумит однотонно, размеренно, вот
распался на отдельные нити, заредил, простукал
нечастыми каплями и умолк.
Булькают теперь только ручьи, потоп схлы­
нул. На когда-то зелёном, выбритом косилкою
лугу расползлись грязные намывы от мышиных
да кротовьих норок, и в этой слякоти я отыскал
пиджак.
Ох, Что это стал за пиджак! Сплошная мо­
чушка с бурой кашицей в карманах заместо хра­
нимых там ржаных кусочков-гостинцев. Но зато
свеча была цела — мне сразу задышалось сво­
бодней.
Тяжёленькую свечу я перепрятал в карман
более надёжный, в штаны. Пиджак мало-мальски
пообшоркал, от воды поотжал, перевесил через
60

руку. Другою рукой подцепил совсем жалкие,
бесполезные обутки, побрёл по дороге босиком.
Небо всё ещё оставалось мрачным, тяжёлым.
Но капало теперь с одного меня, и тащился
я по осклизлым колеям, как мокрая каракатица.
Я совершенно потерял представление о вре­
мени. Я не помнил, сколько пролежал в копне,
как долго метался по луговине. Утомлённый до
невозможности, я плёлся всё медленней да мед­
ленней, воспрянул духом лишь оттого, что вдруг
кончилась грязь. Дорога вдруг пошла ложиться
под босые ноги мягко, тепло, сухо. Ведь любой
летний проливень, как бы ни бушевал, как бы ни
стегал, всегда имеет где-то границу — я этого
рубежа и достиг.
Дорога пошла опять хорошая, но вокруг со­
вершилась другая тревожная для меня перемена.
Небо очистилось, а светлей не стало. Вдали над
горизонтом зажглась первая ночная звезда.
«Всё! Не успеваю! По делам не успеваю, до­
мой опаздываю!» — всполошился я.
И снова — бег. Опять и опять бег на послед­
нем дыхании.
Час ли, два ли мчался — этого не знаю тоже.
Помню лишь: под звездою небесной мигнул,
загорелся огонёк земной. К запаху полевых трав,
к свежести ночного воздуха примешался терпкий
запах нефти и железа, вдоль серой дороги по­
тянулись тёмные постройки, в синеватой мгле
проступило жёлтым квадратом окно.
МТС! Контора! На мою удачу, вечерует
кто-то...
Держусь за шаткие перила крыльца, унимаю в
ногах дрожь, тяжело одолеваю ступеньку за сту­
пенькой, а дальше — прокуренный коридор. В ко­
ридоре опять, как два месяца назад, раскрытая
дверь. За дверью, за канцелярским столом, всё тот
же однорукий директор, бывший фронтовик.
61

Впечатление такое: после нашей весенней
встречи он никуда и не отлучался ни на единую
минуту.
Но дело сейчас не в этом.
Сквозь густую тень самодельного жестяного
абажура при косом свете настольной лампы мне
лица директора не видно. А всё равно ясно-по­
нятно: он-то меня разглядывает так и сяк. Даже,
возможно, вспоминает нашу прежнюю встречу,
но почему-то не рад. Только и спрашивает:
— Что за ночное явление? Что случилось у
Ивана в бригаде? — допытывается директор, а
к моей личности, к моему изнурённому, измо­
танному виду никакого интереса не проявляет.
Он жмёт и жмёт на вопрос: — Что в бригаде
стряслось?
И тут меня забирает злость. Ковыляю к столу,
грохаю гранёной гайкой свечи по столеш­
нице:
— Вот что стряслось! Целый трактор встал!
Говорю «целый», будто встать может поло­
вина или четверть трактора, но так уж у меня
вышло.
Гляжу на директора исподлобья. Не дожи­
даясь ответа, заранее объявляю:
— Пока новую свечу не дашь, никуда отсюда
не уйду!
И самовольно, даже нахально, безо всякого
приглашения валюсь задом на клеёнчатый, затёр­
тый, стоящий невдали от дверей диванчик.
Да и пора мне валиться, пора присаживаться.
Ноги ноют, окончательно слабнут, а директор
даже моей нахрапистой ярости не видит. Он, как
Ваня-Дедок, вцепился в эту распроклятую свечу.
Директору моя особа, моя личность, моё поведе­
ние — нуль нулём. Он в полумраке комнаты бра­
нится неведомо с кем. Бранится опять же почти
так, как Ваня-бригадир:
62

— Прах бы забрал всю эту канитель! То одно
рухнет, то другое треснет... Где сил набраться,
как всё удержать хоть сколь-нибудь на живом
ходу?
Он тискает свечу в единственном своём ку­
лаке. Кулак с побелевшими костяшками пальцев
в таком напряжении, словно надтреснутая свеча
может от этого усилия склеиться. Потом дирек­
тор встаёт, идёт к незакрытой двери. По пути мне
не то разрешает, не то приказывает:
— Если уселся, то здесь вот и сиди, до­
жидайся.
Я сижу, жду. А меня покачивает, а меня так
и клонит на бок.
Сырая рубаха на мне уже пообсохла, влаж­
ный пиджак валяется рядом на диванчике. От
63

старой, обшарпанной обивки диванчика, как от
всего здесь на машинно-тракторной станции, ис­
ходит керосиновый дух. Этот дух мне сейчас
уютен. Я бы так и окунулся в него, я бы так
к облезлому валику диванчика головой и припал.
Да, раздосадованный чёрствостью директора,
поддерживаю себя тихим, сердитым бормо­
таньем:
— Не раскисать, не раскисать... Директор —
человек мне чужой. Ему бы лишь трактора гу­
дели, не стояли. А мои переживания поймёт до
конца лишь мама. Сестрёнка, братишка и мама...
Обменяю свечу, потопаю сразу к ним. Они теперь
почти рядом. Правда, гостинец для них — уже
и не гостинец, а тесто в карманах, но дома мне
будут рады и так.
И я увидел мамину улыбку; увидел весёлые
глаза сестрёнки, братишки; почувствовал под ще­
кой мягкую, свежую подушку и, счастливый, про­
валился в эту подушку до самой, до самой тёплой,
домашней глубины...
Когда раскрыл глаза, в лицо мне засматри­
вало раннее, розовое солнце. Ослеплённый, я не
вмиг понял, где нахожусь. Под головой вместо
подушки — твёрдый валик. Почти рядом — ка­
зённый двухтумбовый стол. На столе — погас­
шая, с жестяным абажуром лампа. Под лампой
лежит, отражает оконный свет воронёными гра­
нями новая, без единой царапины, с бело-сахарным сердечником свеча.
И тут я припомнил всё! Вскочил, стал искать
пиджак. Начал искать, потому что плечи мои
оказались накрытыми совсем незнакомым, взрос­
лым, с запахом горькой махорки плащом.
В это время скрипит дверь, в кабинет входит
директор.
Где он сам-то спал, я не знаю. Я, оказы­
вается, о его житье-бытье вообще не ведаю ни­
64

чего, только и вижу: ночь прошла, а он всё рав­
но не выспался. Наружность и голос — хму­
рые:
— Ну, ты и дрыхнуть, парень, здоров... Что
потерял? Свечу?
— Нет,— отзываюсь,— свечу заметил. Оты­
скиваю пиджак. Вчера по лывам, по ручьям
искал, сегодня ищу тут снова.
— За шкаф глянь,— подсказывает директор.
Оборачиваюсь туда, куда велено. Мой замыз­
ганный пиджачишко распялен там на вешалке
так акуратно, будто в конторе и впрямь побывала
приснившаяся мне мама.
А директор не даёт ничего толком сообразить,
директор безо всякой улыбки объясняет:
— Не решился я тебя ночью подымать, не
решился... Сижу, работаю, заявки на керосинбензин составляю, а ты храпишь во всю иванов­
скую... Меня аж в другое помещение выгнал! По
дороге-то, видать, попал под дождь?
— Попал да чуть не пропал!
— Это ничего...— всё так же сдержанно буб­
нит мой собеседник*— Это бывает... Обязанности
у нас — не пряники перебирать... Теперь главное:
снова, да быстрей, в бригаду.— Кособоко, всей
длинной, однорукою фигурой тянется к вешалке,
сдёргивает пиджак, кидает мне в охапку, суёт в
мою ладонь холодную, гладкую свечу: — Ступай!
Бодрись! Держи фасон, тракторист.— На миг
спохватывается: — Может, желаешь дождаться
открытия столовой? Тогда выдам разовый та­
лончик...
Но и так же, как сам директор, но и опять,
как вчера, я тоже совсем ещё не в духе. Сухо­
ватое директорское «Ступай!» закрывает мне по­
следнюю робкую надежду исполнить мой вче­
рашний, личный, такой было осуществимый план.
Я упрямо отмахиваюсь:
3 Салют в Стрижатах

65

— Нет уж... Не до столовой... А за свечу
спасибо.
Я шагаю размашисто по вчерашней дороге в
сторону высоких полевых увалов. За спиной у
меня убывают, отходят вдаль оплёснутые ранним
солнцем кровли МТС. За спиной, если оглянуть­
ся,— вон за тем, я знаю, золотисто-голубоватым
ельником! — мой родной посёлок. Да только я не
оглядываюсь. Я добываю щепотка по щепотке из
кармана слипшийся там хлеб, кидаю крошка по
крошке в рот и опять, как вчера, всё спешу, всё
спешу.
И думать себя заставляю только о бригаде да
о тракторах.
А иначе ведь и зареветь совсем не долго от
оглядки-то от этой, от взгляда на родное и опять
недоступное крыльцо.
Я — нет, не оглядываюсь, я бодрюсь, я держу
фасон.
Напарник

Достался он мне из-за моего минутного рото­
зейства, из-за того, что очень удивил меня своими
лаптями. У нас даже при всей нашей тогдашней
бедности лаптей-то давным-давно никто уже и не
нашивал, а он заявился в лаптях. И вот, пока я на
его допотопные, на лыковые обутки, на перевязан­
ные до колен верёвочками портянки таращился,
пока думал: «Где, в какой глухомани директор
МТС выкопал такое диво?» — шустрые наши
ребята-трактористы всех других новичков, себе
напарников, порасхватали, и мне достался
он.
Но лапти — ладно. Не в них суть. Каждый
обувается в то, что имеет. А главное в том, что
весь вид у него был для механизатора какой-то
совсем-совсем неподходящий — недотёпистый,
что ли...
66

Ростом парень как парень, даже плечи по­
шире моих, а держится будто робкая девчонкаподростыш, которая сама не ведает, зачем, куда
забрела.
Все, кто с ним прибыл в бригаду, все его не
очень давние, видать, попутчики быстрёхонько
свои пожитки по углам растолкали; все весело
галдят, обсуждают будущую совместную работу с
нашими ребятами, а он как с котомкой у двери
встал, как почти у самого порога на край ска­
мейки сел, так там и сидит, не снимая с плеч
котомки.
Сидит, трёпаную шапчонку опасливо подсунул
под себя. Руки — опять же по-девчоночьи, ла­
донь к ладони, лодочкой,— пристроил на сомкну­
тых коленях и озирается. Этак боком озирается,
словно ждёт: плеснут ему тут сейчас ледяной во­
ды за воротник.
В общем, сам я глядел на него, глядел да
и взбеленился. «Надо же,— думаю,— какой мне
достался тютя!» И, ничуть досады не скрывая,
ехидно спрашиваю:
— Откуда ты взялся? Из деревни Агафоново,
да?
И все в избе как про Агафоново услыхали, так
разом засмеялись. Потому что у нас, в нашей
местности, давно каждому известно: если дело
закрутилось вокруг Агафонова, то оно непремен­
но смешное.
А он, будущий-то напарник мой, не смеётся
ничуть, он лишь торопливо, угодливо кивает мне
головой:
— Ага... Ага... Правильно... Мы из Ага­
фонова.
И тут опять все грохнули. А я, подхлёстну­
тый собственным, хотя и нечаянным попаданием
в цель, продолжаю уточнять:
— Из того Агафонова, где плотники бревно
67

руками растягивали, чтобы стало подлиннее? Из
того Агафонова, где хозяин с хозяйкой да их
детки кашу ели в доме, а молоком захлёбывать
бегали с ложкой по лестнице в погреб? Неужто
у нас тобой, Агафоша, работа пойдёт на такой же
лад?
Ноопять он — ничего. Он знай всё терпит,
опустил книзу глаза, разглядывает на полу меж
собственных лаптей гладкую половицу.
Он смущённо пригнулся. Завязка от котомки
над белобрысой макушкой, над покорно скло­
нённой шеей торчит серым лопухом.
— Мы бревно не растягивали... Мы за мо­
локом не бегали... Это просто про нас в шутку
так-то лишь говорят... И зовут меня не Агафо­
ном, а Колькой. Ну а на работе я буду стараться
изо всех сил.
— Шилом в небе дырки прокалывать, потому
как дождик всё не идёт и не идёт? Третий рукав
к шубе пришивать, потому как второй прохудил­
ся? — не отвязываюсь я, да тут Ваня-бригадир
поддал мне под бок:
— Уймись!
И я бы в конце концов унялся, да в огонь
масла вдруг подлил сам этот Колька-Агафон:
— Чего уж так-то... Я ведь дома в поле пахивал и на лошадях, и даже на быках.
— А на козле не пахивал? — подхватил
кто-то из наших, и теперь все зареготали, зали­
лись уже и надо мной.
— Ну, держись, Лёвка! Достался тебе спе­
циалист широкого профиля, самый лучший! Бу­
дете ставить с ним на тракторе, на борозде самые
высокие рекорды!
То есть какую яму я для Кольки-Агафона
рыл, в ту сам и оступился. Угодил сам на зубок
нашим разбитным бригадникам. А в таком по­
ложении лучше пощады не просить, лучше
69

сматывать удочки, улепётывать побыстрей на
трактор, на работу.
Да Агафон-то мой после дальней пешей до­
роги ещё не пил, не ел, не распрощался с за­
плечной котомкой, и я встал, мимоходом ему
буркнул:
— Жду в поле, за околицей...— Ване-брига­
диру бормотнул тоже: — Если дело с таким по­
мощником не пойдёт, лучше останусь работать в
одиночку, опять сам в полных две смены!
— Н-ну...— усмехнулся Ваня,— ну-ну... Чем
бузить, лучше человека сначала как следует раз­
узнай...
И вот он, напарник, совсем рядышком со
мною, на рулевом мостике моего трактора.
В тот день я начинал новую пахотную полосу
и Кольку, ясно-понятно, в первую минуту к рулю
не допустил.
При всём при том я ведь ещё и знал: хотя при­
шли к нам эти свежие ребята с казёнными бумаж­
ками, с направлениями из МТС, да получить на
скороспешных курсах никакой путной подготов­
ки не успели. Вся их надежда — на нас, на нашу
совместную практику. Мы для них теперь, не счи­
тая Вани-бригадира, главные учителя. Мы ведь и
сами набирались умения на ходу, вот и каждого из
них тоже должны натаскивать на ходу. Способ
обучения здесь единственный: не зевай, ворон не
считай, делай, как делает старшой.
Ну, значит, я сначала и усадил своего подо­
печного не за руль, а рядом: гляди мол, Николаша-Агафоша, в оба. Гляди зорче, мой личный
бесценный опыт перенимай!
И вижу: он в самом деле глядит, таращится
старательно. Он даже рот приоткрыл, даже не
очень боится слететь со своего шаткого места, с
тракторного крыла.
Таким я манером, под его почтительным на­
70

блюдением, проложил первую ходку вдоль всего
поля. Сделал плавный округлый, с выключенным
плугом поворот. Снова плуг включил, снова вре­
зал лемехи в землю, зашёл на вторую ходку, а
там и на третью.
Мне самому от такой моей складной работы
куда как приятно. Я от прежней своей взвин­
ченности мало-помалу отмякаю и вот сквозь та­
рахтение мотора напарнику кричу:
— Понял что-нибудь?
Он готовно кивает:
— Понял!
— Это ещё не всё... Это не самое трудное...
Намного заковыристей после какой-либо оста­
новки на полосе вновь набрать ход с плугом.
Причём не оставить ни малого огреха на бороз­
дах и не заглушить в тот же миг трактор.
Показываю Кольке даже этот вот очень и
очень непростой секрет, потом трактор с урчащим
мотором, с включенным плугом останавливаю:
— Садись за управление...
Колька сел, вцепился в руль.
Он вцепился крепко, смело, да вся хватка у
него — как у извозчика, который держит вожжи.
Он весь, как на тряской деревенской телеге, на
ногах привстал, шею вытянул, подбородок вы­
ставил, спиною запрокинулся неведомо куда.
— Жми на сцепление лаптем! Включай ско­
рость! Давай помалу вперёд! — ору я.
Он «даёт», и — пыр, пыр, дыр! — трактор от
внезапной натуги захлёбывается, глохнет.
— Раззява! — бранюсь я.— Так и знал, толку
с тебя не станет!
Хватаю заводную рукоять, обегаю трактор
вокруг, мотор запускаю, командую свирепо:
— Пробуй ещё раз!
Он пробует. Трактор выстреливает синее
дымное кольцо, глохнет вновь.
71

— Агафон безрукий! Перепутал газ с подсо­
сом, скорость со сцеплением... А ну, слазь!
И вижу: он медленно-медленно с высокого
сиденья, с тракторной рулевой площадки слезает.
И гляжу: он — сутулый, несчастный, шея тон­
кая, волосы из-под шапки обвисли потными со­
сульками — бредёт от меня по пашне к деревен­
ской дороге.
— Куда? — кричу.— Куда?
А он, понурый, бредёт, пошатывается, осту­
пается. И мне понятно: он плачет.
Он плачет точно так, как плакал когда-то
я на первом своём весеннем тяжёлом в бригаду
пути, и от этого сравнения мне становится не­
выносимо.
Я растерялся. Я большими прыжками скачу
по рыхлым комьям пашни, хватаю Кольку за
пиджак, держу на месте, изо всех сил пробую
Кольку развернуть:
— Коля, Коля, что ты...
А он не стоит, он не оборачивается. Не даёт
мне взглянуть в лицо, голос подаёт на ходу, да
и то не громко:
— Я так... Я так... Сам теперь вижу: к рулю
непригоден... Мне самому ясно: все вы тут вон
какие умельцы, а я в Агафонове своём не успел
ничего. Только и привык — на лошадях... Но
разве я в этом виноват? Агафоновские мужики
тоже на фронте, и с лошадями-то у нас больше
управляться почти некому. Вот и в МТС наша
колхозная председательница меня едва-едва от­
пустила.
— Не виноват ты, Коля! Не виноват ни в чём
ни на одну каплю! — захлёбываюсь я сам от бы­
стрых слов, трясу перед собой руками. Даже
забегаю вперёд, даже бью себя кулаком в
грудь: — Слово даю! Агафоново — деревня ни­
сколь других деревень не хуже! И на лошадях,
72

конечно, тоже не просто. И с трактором у тебя
дело пойдёт на ять! Пойдёт что надо, на большой
палец! Вон бригадир Ваня каждый трактор так
прямо и называет стальным конём. На тракторе
вся тайна — лишь день-другой пообвыкнуть... Не
тушуйся, Коля, давай, давай обратно за рычаги,
за штурвал.
Напарник мой останавливается, утирает под
носом ладонью, утирает обе щеки, глядит мне
теперь в глаза прямо, но с огромным недоверием:
— Не врёшь? Не обманешь?
— Чтоб мне провалиться! Примемся за ра­
боту с самого начала, и обзываться больше не
буду никогда.
До завтрашнего вечера...
С напарниками-сменщиками бригадная жизнь
пошла повеселей. Я трижды побывал дома, и
трактор без меня не простаивал, на нём вполне
нормально работал Колька. Более того, глядя на
Колькино усердие, я начал подумывать: «А что?
Возможно, вот теперь-то мы и выйдем в заправ­
ские передовики... Возможно, отвоюем у Витьки
Петухова красный флажок!»
Тот флажок был флажком далеко не обыч­
ным. Ярко трепыхаясь на корпусе трактора, он,
конечно, и в первую очередь означал наилучший
экипаж, но про него ещё ходили меж ребят-механизаторов упорные слухи: кто флажок удержит
до победного конца войны, тот получит орден
и поедет с орденом глядеть Москву — столицу
нашей Родины. А от Москвы да от ордена разве
кто откажется? Ни в жизнь, никто! Ни один
тракторист! Вот я и возмечтал о такой награде
и тем же завлёк напарника Кольку.
Завлечь завлёк, да при всём нашем старании
впереди нас держался опять тот же Петухов
74

Витька. Мы с Колькой из кожи вон лезли, мы
раньше всех уходили утром в поле, мы позже
всех с поля усталые прибредали, а как бригадир
начнёт «подбивать бабки», то есть подсчитывать
сделанное за день, так флажок опять у Петуха!
Но вот уже осенью, когда, отсеяв озимые, мы
принялись допахивать зябь, когда по сереньким
рассветам над полями, над дорогами, над избами
деревни стали пролётывать холодные, белые му­
хи, Ваня-Дедок за общим завтраком вдруг
объявил:
— На пашне сегодня никому допоздна не
задерживаться. Особо — Лёвке с Колькой. Нын­
че, во-первых, банная суббота, а во-вторых...—
И, окинув лукавым взглядом всю дружную за
столом нашу компанию, как бы подчеркнул имен­
но для меня с Колькой: — Что будет во-вторых,
вечером и узнаете.
— Говори сразу! Утро вечера мудреней,—
сделал я попытку подтолкнуть Ваню на более
вразумительный разговор, да Ваня на мою по­
словицу ответил также пословицей:
— Не дождав вечера, про утро толковать не­
чего! — И бодро, по-военному скомандо­
вал: — По машинам!
И мы пошли по своим тракторам. И не знаю,
как другим ребятам, а нам с Колькой этот денёк
показался длиною в целое столетие.
До жути было любопытно, какую такую но­
вость готовит нам Ваня. От нетерпения так и
хотелось подхлестнуть трактор. Хотелось дать
мотору такого «газу до отказу», чтобы медли­
тельный, неуклюжий трактор вместе с трёхлемешным плугом залетал бы вдоль пашни кры­
латым самолётом.
Но что невозможно, то невозможно. Хорошо
было только то, что теперь из-за краткости осен­
него света работали мы с Колькой не по сменам,
75

а опять вдвоём. Перекрывая треск мотора, мы
орали:
— Чего это бригадир так в упор на нас утром
смотрел? Чему это он радовался? На что
намекал?
— А не иначе как сегодня нам и передадут,
наконец, Витькин флажок!
— Не иначе... Только при чём тут баня?
— А чтобы уж всё было чистенько-пречистенько, торжественно, празднично!
— Верно... Если флажок — значит, праздник.
Но вот для чего вчера из конторы МТС заска­
кивал в бригаду на конных дрожках посыльный?
О чём он с Ваней так таинственно шептался?
— Он почти не шептался. Он лишь передал
Ване с рук на руки какой-то сидор.
— Что за сидор?
- Ну, это ребята так говорят: сидор... А по­
просту это мешок.
— С чем же он?
— Неизвестно. Ваня мешок сразу под ключ
спрятал в дальней кладовке у хозяйки, у тёти
Шуры.
— Неужто Витьке Петухову трудовой орден
уже привезли? Нам передадут флажок, а ему
вот — орден...
— Чепуху несёшь! Ордена в мешках не раз­
возят. Любой орден, конечно, тяжёленький; го­
ворят, серебряный, но — небольшой... Да и не
через Ваню ордена вручаются, через кого-то на­
много поглавнее. Кроме того, войне — не конец,
Витьку награждать не вышло время.
— Тогда хуже дело. Тогда флажок опять
останется у Витьки. А нам бригадир крутил мозги
просто для веселья, просто в честь банного дня...
Словом, обсуждая всю эту загадку, мы изве­
лись окончательно. Под конец даже наделали на
загоне пропусков-проплешин, их пришлось пере­

пахивать по второму разу, и заявились на дере­
венскую квартиру мы опять в потёмках.
Ребята-трактористы — все, все, кроме нас,—
сидят уже там, в избе, намытые, распаренные,
причёсанные. Сидят вокруг пустого стола под
висячей керосиновой лампой. Ваня-Дедок с ходу
у самого порога суёт нам в руки чуть мигающий,
закоптелый фонарь:
— Говорёно было — приходить раньше! Си­
дим, все помылись, а ваших милостей нет... А ну,
марш на санобработку, пока вода горячая, пока
у ребят не кончились терпелки.
И опять голос бригадира усмешливый, не сер­
дитый.
Опять в голосе бригадира нам слышится ка­
кой-то приятный намёк. Да и ребята во главе с
Витькой Петуховым поглядывают в нашу сторону
так странно-весело, будто что-то этакое уже ус­
пели про нас узнать.
И я да Колька времени не теряем. Выхва­
тываем из домашних котомок по запасной ру­
бахе, мчимся от избы к бане через всё хозяйское,
тёти Шурино подворье. Спешим через давно вы­
кошенный и опять заросший мягкою травою гу­
менник. Слабый свет фонаря ничуть не разгоняет
поздние сумерки, а как бы, наоборот, уплотняет
их. Только под ногами у нас качается жёлтый,
нечёткий круг. Вот он вспрыгивает круто вверх,
высвечивает деревянный, серый, в зубчатых тенях
крапивы приступок бани. Мы толкаем скрипучую,
тяжёлую, в старых трещинах дверь. И уже прямо
в предбаннике нас окатывает горьковато-прият­
ный парной запах.
В иное время мы разделись бы с Колькой в
предбаннике, не спеша. Мы бы самое главное
удовольствие пооттягивали подольше, тем более
что в очередь за нами никто уже не стоял, а баня
для нас была роскошью не частой.
77

Ведь кто знает, тот понимает: натопить де­
ревенскую баню на целую бригаду — это надо
вытаскать, переносить тяжёлыми вёдрами чуть не
полколодца воды, надо сухих дров наготовить не
одну охапку, да и дежурить потом у котла, у огня
не меньше чем полсмены. Особых же истопни­
ков-банщиков нам в бригаду никто не выделил.
Это лишь наша квартирная хозяйка, наша тётя
Шура, жалея нас, когда полевая страда посхлынула, стала отпрашиваться со своей главной, кол­
хозной работы и стала нет-нет да устраивать нам
такую радость. Спасибо ей, тёте Шуре, за доб­
роту её великую, низкий ей наш за это поклон!
Но теперь, в переполненный нетерпеливыми
нашими ожиданиями вечер, мы о банных делах
не рассуждали. Мы поскидывали кое-как одёжку
да и ринулись в главный жар за вторую дверь.
А там, по совести сказать, почти и не мылись.
Лишь, чтобы Ваня-Дедок не догадался да на смех
не поднял, окатили себя с головы до пят тёп­
ленькой водицей из деревянных шаек, потёрли
мокрыми ладонями чумазые свои физиономии
и — скорей, скорей — выскочили обратно в пред­
банник.
Выскочили, тут же влезли в чистые, тугие,
обмалелые за лето штаны, рубахи, давай искать
обувь. Ищем, фонарём под лавкой светим, а моих
латаных-перелатаных, за всё про всё единствен­
ных башмаков не видать! И не только башмаков...
Даже Колькиных разбитых вдребезги лаптей то­
же не видно. Лежат лишь почему-то не на своём
месте, у самой у наружной двери Колькины
портянки.
— Вот так с лёгким паром...— растерялся
было я. Потом сообразил: — Парни подшутили...
Наши... Ну что ж, ничего! Доскачем до избы
босиком. А там, кому полагается, сами устроим
хорошую шуточку... Врубим по шее!
78

Но Колька, чувствую, тут сразу и скис. Он
мигом стал опять Агафон Агафоном. В полутьме
предбанника голос Кольки дрожит уныло:
— Да-а-а... Ты-то, конечно, врубишь, а я не
сумею... Меня снова, как тогда, в первый день,
задразнят. Для того ведь и лапти спрятаны... Эх
Лёвка, Лёвка, а мы, дурачки, ждали, мы наде­
ялись получить что-то хорошее, а вышло опять
всё одно и то ж...
Расстроенный голос Кольки действует на ме­
ня как горький укор. В панику, однако, не вдаюсь:
— Забирай, Коля,, портянки. Айда, Коля, в
дом. Дурачки не ты, не я, а все они вместе с
Ваней-бригадиром.
Обжигая голые подошвы о холодную траву,
79

широко шагаю через гуменник; Колька семенит
рядом.
В избу я не просто вхожу, а — дверь наот­
машь! — врываюсь. Грохаю фонарём об пол так,
что тусклый фитиль громко хлопает, гаснет.
А в избе всё равно светло. А в избе, свешен­
ная с потолка, пылает лампа. Под ней по-преж­
нему сидят, вместе с Ваней на нас глядят пар­
нишки-трактористы. У каждого рот до ушей, хоть
завязочки пришей,— настолько им весело.
Ваня-Дедок видит нас босоногих, потирает
ладоши, ухмыляется в бородёнку:
— Добро, добро! Вот вы оба и поспели, пора
приступать к дальнейшему!
Ваня будто ничего не ведает о проделанном
с нами подвохе, выражение лица у него — будто
счастливую денежку нашёл.
И я ему самому чуть вслух не сказал
«дурака».
Но перемогся, лишь крикнул:
— Где мои башмаки, где Колькины лапти?!
А ребята улыбаются всё шире да шире; Вить­
ка Петухов, едва сдерживая смех, пробует мне
куда-то показать кивками головы.
Ваня-Дедок мешает:
— Пускай увидят сами...
Только и Ваня, наконец, не выдерживает. Он,
веселясь, подаёт мне подсказку:
— Иди в тот угол... Туда, где твоя постеля...
Оборачиваюсь к тому углу, мысленно пере­
дразниваю Ваню: «Постеля»... Говорить правиль­
но и то не умеешь, Емеля! Отыщу хоть один
башмак, так по тебе и шарахну!»
Но башмаков не видать и не видать. А стоят
на полу рядом с моим туго свёрнутым мешко­
винным матрасом кирзовые, фабричной выделки
сапоги. От них — я ещё издали чую! — даже ма­
газинный запах распространяется, настолько
80

они с иголочки, настолько новы, прекрасны.
Я их пока ещё не трогаю, я приседаю возле
них, ошалелым, робким голосом спрашиваю
Ваню:
— Ой, Иван Иванович! Ой, миленький! Чьи
это сапоги такие?
— Как чьи? Твои! Премия... За честную ра­
боту! — похохатывает довольнёшенький Ваня, а
ребята-бригадники хором подтверждают:
— Твои, твои! Не сомневайся. Натягивай да
пройдись, покажись!
А мне и с пола не встать. У меня ноги, руки
от счастья дрожат. Сапоги верчу едва не перед
самым носом, трогаю матерчатые мягкие ушки на
голенищах, глажу резиновые твёрдые кругляши
на подмётках и ничего больше не вижу.
Никогда в жизни у меня таких сапог, да еще
заработанных собственным трудом, не бывало.
Вот награда так награда. Вот, оказывается, с чем
приезжал посыльный из конторы, вот на что
утром так весело намекал бригадир!
Поднимаю глаза, сипло, горячо говорю Ване:
— Даже не верится...
Он широко поводит ладонью, указывая на
ребят вокруг стола:
— Коллектив благодари... Сапогов только и
привезли две пары, бригада единогласно решила
отметить именно твой боевой экипаж.
Да на меня никто уже не смотрит, потому что
все уставились теперь на Кольку.
Мой напарник давно меня опередил. Он в
новые сапоги обулся с ходу. Он притопывает,
вертит головой. Он глядит то на округлые са­
пожные носы, то на гладкие задники — весь так
и завился винтом. Ошарашенные глаза у Коль­
ки — по чайному блюдечку.
Тогда я натаскиваю обновы прямо на босу
ногу, прыжком вылетаю на середину избы, вы­
81

колачиваю каблуками из половиц неуклюжую, но
глубокую дробь.
Такая выходка возвращает ко мне всеобщее
внимание.
— Асса! — почему-то на кавказский манер
орёт Петухов Витька.
— Асса! — вторят ребята.
А кто-то полусмехом, полувсерьёз гаркнул:
— Вот бы разом сейчас да на улицу, на за­
рянку, на вечёрочку!
— На весёлое гуляньице! — шумлю я, шумит
Колька, галдит бригада. Ваня-Дедок изумлённо
приподнимается с лавки:
— Очумели? С ума сошли? Какие вам нынче
вечёрки? Где?
Ваня даже подумать, видно, не мог, что на­
граждение меня и Кольки сапогами обернётся
таким вот поголовным в бригаде завихрением. Да
мы и сами ещё минут пять назад ничего подоб­
ного в себе не предполагали. Но, должно быть,
настолько мы за длинные месяцы безотдышной
работы истосковались хоть по какой-нибудь воль­
ной разрядке, что и подняли галдеж:
— На вечёрку!
Только и Ваня-бригадир тут был очень прав.
Вечёрка, или по-здешнему — зарянка, вряд ли
где в окрестностях сейчас захороводиться могла.
Раньше, до войны, такие вечёрки с танцами, с
гармонью шумели по закатным зорям в каждой
мало-мальской деревушке, но теперь главные за­
водилы-запевалы все на фронтах, теперь молчит
по вечерам и та деревня, где мы работаем, живём.
Но всё ж кипучее настроение берёт верх, мы
оставляем сердитого Ваню в одиночестве, тес­
нясь, толкаясь в сенях, выскакиваем на улицу.
Улица встречает безмолвием, пустотой. Не­
давно взошла луна. От её неуверенного, студёного
света всё на улице призрачно и бело. Зыбкою
82

белизной, словно инеем, осыпаны тихие деревен­
ские дворы, плетни, дорога. Поперёк дороги ле­
жат от высоких берёз тени. Они ещё более мрач­
ны и холодны, чем сам лунный свет,— энтузиазм
нашей компании гаснет.
— Куда пойдём-то? — вздохнул Колька.
— На самом деле... Пожалуй что, некуда...—
поубавил прежних своих оборотов и Петухов.
А мне уняться не позволяют сапоги. Мне в
премиальных, новеньких сапогах словно кто ще­
кочет пятки. Торчать просто так у крыльца не
могу, вернуться в избу нет желания — вырыва­
юсь из ребячьей совсем было притихшей ватаж­
ки вперёд.
— Как это некуда, если перед нами целая
улица! А ну, шагай, запевай! — И выкрикиваю
первое, что приходит на память:
Чёрна туча, чёрна туча —
Гитлер с запада идёт.
Наша силушка могуча
Тучу эту разметёт!

Витька Петухов — ждать не пришлось — за­
пев поддерживает:
Гитлер вздумал угоститься,
Чаю нашего напиться;
Зря, дурак, бахвалился —
Кипятком ошпарился!

Ребята двинулись шеренгою за нами, каждый
в свою очередь старается как можно громче, как
можно озорней прокричать частушку. В каждой
частушке Гитлеру достаётся на такие калёные
орехи, что будь здоров!
Мы поём, хохочем. Мы тесным строем пере­
городили лунную улицу, проходим сквозь тени
под берёзами, надрываемся, горлопаним и вдруг
слышим: в разбуженной деревенской тишине мы
не одни.
83

Где-то раскрылось со стуком окошко, в нём
протяжно заохал, заудивлялся старушечий голос:
— Ма-атушки светы, гляньте, что деется на
улице!
Из соседнего окна голос ещё удивлённее:
— Всё как раньше! Всё как до войны... От­
куда молодцы такие объявились?
— Так, поди, Шурины квартиранты. Ихняя
бригада... Ну, соколики! Ну, ухари! Сколь уж
времени такого не бывало, не играло на деревне!
Окна раскрываются друг за другом. Потре­
воженные старики, старухи не бранятся, они нас
одобряют. В ночном осеннем воздухе лестные в
84

наш адрес возгласы хорошо слышно. И мы воз­
носимся — выше некуда. Каждый из нас сам
про себя думает: «Я и впрямь удалец!
Я впрямь — ухарь, бравый сокол!» У нас плечи
стали будто шире, и грудь у каждого колесом,
и вот-вот, мнится, на запев наш молодецкий сбе­
гут с резных крылечек красны девицы, и зашумит
в пробуженной деревне настоящая вечёрка-за­
рянка.
Да только, глядим, на оранье-то надсадное
наше вымелькивают из-за скрипучих калиток од­
ни лишь девчонки-немноголетки — такие же, как
мы, подростыши.
Они сбиваются на уличном конце в тесную
85

стайку. Затем образуют похожий на наш раз­
вернутый рядок. Идут они, плывут навстречу лун­
ному свету, навстречу нам. Тонкие, белые лица их
в сумеречной зыби почти одинаковы. Да и нарядишки у каждой почти на один подбор, ничуть
наших не лучше. Видать, что со взрослых плеч
кофтёнки, окоротелые школьные пальтеца.
А шествуют девчонки чинно. Шествуют, за­
певают. Та, что в неуклюжей, обвислой стёганке,
но в аккуратном, воздетом на ушко берете, выво­
дит чуть ли не просительно:
Отвори калитку, мама,
Пусть подует ветеро-о-ок...
Не придёт ли кто к нам в гости,
Не подаст ли голосо-о-ок.

Подружки подхватывают:
Дом наш прямо у дороги,
Печь в нём рано топится-а-а...
Только что-то, только кто-то
К нам всё не торопится-а-а!

Не в пример нашему горлопанству девчонки
поют без крика, без нажима, даже грустно. Они,
склонив одна к другой головы, идут, словно меж
собой беседуют. У нас у самих теперь нет ни­
какого желания орать. Более того, когда певучий
встречный строй оказывается близко, мы путь
ему не заграждаем, рулим стороной, по траве.
На такой манер встречаемся, уступаем дорогу
не единожды. И нет у нас храбрости подать
голос: «Довольно, девчонки, как два ходика-па­
роходика, мимо друг друга бродить! Не пора ли
затеять зарянку совместную, с танцами?»
Да у нас не только не хватает храбрости, у
нас и музыки для танцев нет. И главное, никто
танцам не обучен. Где, когда нам было этому
обучиться? Совсем негде, а более того — не­
когда.
А ещё мы просто-напросто девчонок-то очень
86

стесняемся. Кое с кем из них мы, конечно, ви-дывались на рабочих, колхозных дорожках, но то
было всё мимолётно, то было всё не в счёт —
ходим вот так, близко друг от друга, по неши­
рокой улице при осенней луне мы впервые.
И чтобы скрыть своё неуклюжее смущение,
мы лишь и можем напирать вновь да вновь на
одно-единственное, на частушки про Гитлера.
В конце концов, на девятый или десятый раз,
когда обе стайки опять близко, та певунья, что
в берете, не вытерпливает, смеётся:
— У ребят заело пластинку! Пора бы с тем
Гитлером кончать!
Тут меня и выкинуло вновь на переднюю
линию. Я топнул, хлопнул, выдал нескладушку
собственного, моментального изготовления:
С плугом-другом
Полем-кругом
Ходит трактор-молодец!
Трактористы,
Как танкисты,
Устроят скоро Гитлеру конец!

Теперь засмеялись все. Бродячие наши стай­
ки, будто этого и ожидали, остановились лицом
к лицу. Девчонка, которую я про себя и назы­
вал с этой минуты Беретиком, улыбается, го­
ворит:
— Хорошо бы конец-то... Вы уж, ребята, по­
старайтесь.
— Все силы положим! — загалдели наши, а
Колька воздел над головой руку, выкрикнул:
— Трактористы, как танкисты, никогда не
подведут! Будьте уверены!
Глядя при тусклом лунном свечении на Коль­
кину не очень складную фигуру, глядя на его
вздыбленные, как у чертёнка, вихры, мы смеёмся
ещё дружней.
А Колька рад. Былую, «Агафонскую» обидчи­
вость он позабыл, он решительно суёт ладонь
87

одной девчонке, другой девчонке, приговаривает:
— Будем знакомы... Калабашкин Николай!
А кто не против, пусть называет — Коленька!
И опять нам весело, опять нам славно. По
зачину Кольки каждый из нас желает с девчон­
ками поручкаться. Я протягиваю свою ладонь
Беретику. Я вижу, я слышу — её тонкая ладошка
ответно легко прикасается к моей.
Да тут не то чтобы ветром холодным, не то
чтобы громом раскатным, но неожиданно и суро­
во на нас обрушивается голос, видать, потеряв­
шего всякое терпение бригадира, Вани-Дедка.
Ваня распахнул дверь избы, с крыльца, сверху,
шумит на всю улицу:
— Это до какой поры будете разгуливать?
Забыли — с утра каждому за руль? Отбой, отбой,
и немедленно!
А спорить с Ваней можно, да не всегда. Тем
более не при девчонках, не при всей теперь де­
ревне. И вот вместо приятного знакомства у нас
с девчонками выходит расставание.
Беретик заместо имени своего мне лишь дру­
жественно говорит:
— До завтрашнего вечера...
Я готовно киваю:
— Да, да... Да, да...
Бреду вместе с ребятами к Ване, поднимаюсь
на крыльцо. Ваня вполне теперь мирно журит нас:
— Ишь разгулялись, кавалеры... А наутро
мне пушку добывать, над ухом у каждого стре­
лять, чтобы на работу пробудить? Нет уж!
И мы с Ваней и тут не вступаем в спор. Когда
он гасит в душноватой избе лампу, мы все до
единого уже разобрались по своим углам, по
своим разбросанным на полу матрасам.
Перед сном даже и сегодня не балагурим, не
шепчемся. Бригадир ночует вместе с нами,
он может на шептунов рассердиться всерьёз.
88

Я лежу, глаз не закрываю. Луна сыплет белое
сияние во все три окошка. Рядом с моим изго­
ловьем чернеют нарочно там оставленные дарё­
ные сапоги. Это с них сегодня началось всё такое
для меня непредсказуемо хорошее. Я всё ещё
чувствую, как Беретик трогает мою ладонь. Мне
снова слышится и слышится: «До завтрашнего
вечера...» И беззвучно в тишину я отвечаю: «До
завтра, до завтра... Вечером завтра ты скажешь,
Беретик, мне своё настоящее имя!»
И так бы оно, возможно, и получилось всё.
Да на завтра-то вышла вдруг команда Ване
и нам переезжать на другие поля, поближе к
МТС, а там уже и готовиться к скорой зиме,
к новым, не менее трудным делам по капиталь­
ному ремонту. И небольшой нашей тракторной
колонне помахала вослед лишь наша добрая хо­
зяйка тётя Шура, и больше бывать в этой дере­
веньке мне никогда, ни единого раза не пришлось.
Салют в Стрижатах

За долгую-то войну поустали все крепко.
К месту ли, не к месту, но особо и опять
скажу про наш, ребячий отдых-сон.
В бригаде, бывало, парнишка-тракторист изза руля вылезет, место сменщику уступит да тут
же, на пашне, так прямо в борозду и ткнётся:
— Спать, спать...
Бригадир Ваня-Дедок кричит:
— Запашут тебя здесь!
А парнишка ухом не ведёт. Он уже пристроил
чумазые ладони под голову, ему свежая борозда
как подушка. Вот бригадир и тянет его на дере­
венскую квартиру чуть ли не на себе. А назавтра
опять с ним, будто нянька, возится: трясёт, рас­
талкивает, поднимает на работу.
Меня самого таким же вот манером не раз на
89

пашне будили, не раз с пашни приводили. Валясь
в избе на пол, на матрас, только и успеешь,
бывало, бормотнуть: «У напарника, у Кольки,
трактор не барахлит? Пошёл?», а бригадир толь­
ко и успеет ответить: «Пошёл, пошёл...» — и ты
вмиг как провалился! Тебя словно уж нету до
новой побудки, до новой пересменки.
Но в то майское утро я вдруг проснулся
сам. Верней, не совсем тоже сам, а от звонкого
удара в окно, от небывалого на улице крика, от
конского топота.
Я как лежал накрытый рабочей своей стё­
ганкой, так с этой стёганкой в руках за дверь и
вылетел. Смотрю, а на улице впрямь невиданное
зрелище. От избы к избе скачет сельсоветский
мерин, на нём вёршая, но без седла и сама босая
да в одном платьишке председатель сельского
Совета Клавдия Бурцева.
Мерин подковами намолачивает: гр-руп!
Гр-руп! Гр-руп! А Клавдия хлещет берёзовой вет­
кой по пролетающим мимо избяным окнам, кри­
чит заполошным голосом:
— Вставайте! Вставайте! Вставайте!
И все, бухая дверями, выскакивают; вся улица
полна женщин, стариков, старух, местных маль­
чишек, местных девчонок.
Смотрю, и наш бригадир Ваня тут. Я к нему:
— Что стряслось-то?
А он сгрёб меня, и хоть не шибко сильным
был, а меня теперь до боли тиснул и орёт:
— Победа!
Я от радости туда-сюда засовался, ору тоже:
— В поля надо бежать! Кольку-сменщика из­
вестить! Петухова с его напарником известить!
Да вижу: и Колька мчится, а следом и другие
наши ребята-трактористы к деревне бегут, спе­
шат — Клавдия на чубаром-то успела облетать
и окрестные поля.
90

И вот мы мечемся по деревне радостной тол­
пой. Шумим, галдим, а что дальше делать — не
знаем. Но сделать что-то надо, и тут опять подал
голос бригадир Ваня:
— Гляньте, в Стрижатах воинский эшелон
встал! Айда к нему: чего это мы, разини, топчемся
на одном месте?
А мы и впрямь от счастья будто ослепли, хотя
здешняя небольшая, но всегда звенящая паро­
возными гудками станция — от деревни подать
рукой. Да и вся она — с тополями, со стрижами,
с ласточками в синеве над башней водокачки —
стоит на таком высоком взъёме, что её, наверно,
видать за сто вёрст.
Только дело теперь не в этом красивом виде,
а дело в том, что на станционных путях вза­
правду эшелон.
Воинский эшелон — с вагонами-теплушками,
с танками на тяжёлых платформах. Паровоз ука­
тил на заправку, и, куда направлен путь эшелона,
мы не узнаем. Возможно, после боёв на пере­
дышку; возможно, после передышки всё ещё в
сторону фронта, которого вот уже и не стало, но
и это сейчас не самое важное для нас. А глав­
ное — там солдаты, там бойцы; там те, кто и
подарил нам этот нынешний праздник!
И мы всей деревней, от мала до велика, вы­
валиваемся за околицу. Мы бежим в гору к стан­
ции. Клавдия — с нами. Чубарого своего она по­
кинула у чьего-то палисада и теперь сверкает
голыми пятками по прохладной земле так, что
и нам, пацанам да девчонкам, за ней не угнаться.
На самой же станции прямо возле колёс плат­
формы, возле танков, прямо на сверкающих от
мазутных лужиц, от весеннего света путях ли­
кование похлеще нашего.
Тут пляс, музыка, гармонь! Лица плясунов
из-под танкистских шлемов сияют. Шпалы, рель­
91

сы, путевая гулкая земля так под каблуками
ходуном и ходят. А гармонь в руках танкистагармониста извивается, заливается. И вся
она — в латках. Вся она бита-перебита, чиненаперечинена, сразу видно: повоевала и она. По­
воевала, да вот задора не потеряла! Её голос
лишь тогда захлебнулся, когда навалилась наша
деревенская пёстрая ватага.
И тут опять пошли поздравленья, опять —
кто в радостный смех, а кто и в плач.
Клавдия подлетает к самому пожилому тан­
кисту. На нём, как на всех, тёмный комбинезон.
Но по ремням, по фуражке, а больше по уве­
ренному, хотя и тоже весёлому взгляду понятно:
он надо всеми здесь главный.
Клавдия прямо ему и кричит:
— Товарищ командир! Товарищ командир!
В Москве нынче салют за салютом, а в наших
маленьких Стрижатах салюта нет... Так дайте
я хоть просто вас обниму!
— Мы тоже! — вмиг зашумели Клавдины по­
други-женщины.
— И мы! И мы! — завизжали в толпе дев­
чонки, а командир шутливо загородился:
— Что вы! Обнимите лучше моих молодцовбойцов... А салют будет! Он и маленьким Стри­
жатам положен.
И, откуда ни возьмись — должно быть, по­
дали танкисты,— в руке у него очутился большой,
со странным дулом пистолет.
Командир стал его медленно поднимать. Мы,
деревенские, в ожидании грома-выстрела втянули
головы в плечи. Но командир отчего-то раздумал,
почему-то стал смотреть на меня. Не на Клавдию
стал смотреть, не на нашего бригадира, не на
Кольку с Витькой, моих приятелей, которые вы­
лезли вперёд, а на меня. И конечно, все тоже гля­
дят теперь в мою сторону.
92

V.

У меня на плечах промасленная стёганка. Она
висит внакидку. Я её поправляю, на командира
тоже взглядываю, думаю: «Чего это он? Может,
я на его сына похож? Бывает...»
А командир и стёганку тянет к себе, и меня
вместе с ней тянет, говорит:
— Тракторист, что ли?
Я не тушуюсь, отчеканиваю, как полагается:
— Так точно!
И все, особенно бойцы, засмеялись, а мой
бригадир и наставник Ваня-Дедок весело доло­
жил:
— Он за рулём почти всю войну. Почти Ьт
звонка до звонка.
— А чего ж ростом-то не вышел? Чего ж не
подрос? Некогда было? — опять спрашивает ко­
мандир, и вижу: он-то сам не смеётся нисколь­
ко, ничуть не улыбается. Всем вокруг весело, а
ему — нет.
Тогда отвечаю без малейшей лихости:
— Выходит, некогда было...— Но тут же под­
нимаю голову: — Зато наверняка расти начну
с нынешнего дня.
И командир засмеялся вместе со всеми, и
вдруг пистолетище этот опустил мне прямо в
ладонь:
— Ну, вот и дай салют! Дай салют за победу, за
то, чтобы никакой войны больше не было никог­
да. Пусть это сбудется... Пли!
Как всё сразу у меня получилось, даже непо­
нятно. Но только и пистолет я поднял, и гашетку
нажал в один точный миг с командой. Толкнув
мою ладонь, ударил выстрел — в синюю высоту
пошла алая ракета.
Шла она долго. Полыхала ярко. И видели её,
должно быть, в самых дальних сёлах, в деревнях и
деревеньках. Видел её, наверное, каждый, кто
глянул в эту минуту в сторону наших Стрижат.
94

А когда ракета рассыпалась звёздами, когда
исчез даже дымок от неё, то вдруг стало ещё
праздничней. Небо, облака, зелёные рощи, распа­
ханные поля, солнечные за ними кровли и убега­
ющие куда-то, может в сторону Москвы, весенние
дороги — всё стало как бы ещё новей. И тут на­
ши кинулись обнимать не только бойцов-танки­
стов, но и командира. Его принялись даже ка­
чать. А Клавдия так голосом и звенела, будто
складывала вслух стихотворение или песню:
— Пускай сбываются ваши золотые слова
всегда! Пускай не будет больше войны никогда!
Ия — кричал. Ия — будто пел. И честное
слово, я в эту минуту рос! Мне казалось, я даже
чувствовал: меня поднимают всё выше да выше
чьи-то большие ладони.

Содержание
Попутчик
............................................................................................................. 3
Огонёк............................................................................
20
Промашка................................................................................................................ 33
Весточка.....................................................................................................
Косохлёст.................................................................................................................49
Напарник................................................................................................................. 66
До завтрашнего вечера............................................................................................. 74
Салют в Стрижатах

Дорогие друзья!
Автор, художник и издательство
рады будут узнать ваше мнение
об этой книге и ее оформлении.
Пишите нам по адресу:
125047, Москва, ул. Горького, 43.
Дом детской книги.

Литературно-художественное издание

Для младшего школьного возраста

Кузьмин Лев Иванович

САЛЮТ В СТРИЖАТАХ
Рассказы
Ответственный редактор Л. Г. Тихомирова. Художественный редактор Л. Д. Б и р ю к о в.
Технический редактор Е. В. Б у т а ш и на. Корректоры Э. H. С и з о в а, Л. В. С а в е л ь е в а.
ИБ № 11863
Сдано в набор 02.10.89. Подписано к печати 26.01.90. Формат 84Х 1081 /32- Бум. типогр. № 2.
Шрифт тайме. Печать высокая. Усл. печ. л. 5,04. Усл. кр.-отт. 6,3. Уч.-изд. л. 4,21. Тираж
150 000 экз. Заказ № 3176. Цена 50 к.
Орденов Трудового Красного Знамени и Дружбы народов издательство «Детская литература»
Государственного комитета РСФСР по делам издательств, полиграфии и книжной торговли.
103720, Москва, Центр, М. Черкасский пер., 1.
Ордена Трудового Красного Знамени ПО «Детская книга» Госкомиздата РСФСР. 127018,
Москва, Сущевский вал, 49.
Отпечатано с фотополимерных форм «Целлофот»

40

50 к.

ИЗДАТЕЛЬСТВО
«ДЕТСКАЯ ЛИТЕРАТУРА»