Самовоспитание и его средства [Архиепископ Алексий (Дородницын)] (fb2) читать онлайн

архиепископ Алексий (Дородницын) Самовоспитание и его средства. (Очерк христианской педагогики) Посвящается Духовным учащимся юношам

Самовоспитание есть совершаемое самой душой человека упражнение всех ее сил соответственными средствами, возращение и укрепление их словом, саморазвитие их до указанной от природы меры. Понимая в таком смысле самовоспитание, мы не думаем принимать его за самобытное, безусловное, не нуждающееся ни в каком внешнем посредствовании переделывание себя. Как в воспитании первоначальное качество душевных сил, способностей и расположений, и прирожденный размер их не могут измениться от воспитательных мер, и искусство воспитания должно оберегать индивидуальные эти особенности питомца, развивая данные силы не свыше прирожденной меры; так и в самовоспитании духовное развитие человека в количественном отношении, т.е. относительно меры или степени, какой достигают его силы и способности, зависит от внешних влияний, жизненных обстоятельств и отношений, условий времени и пространства, потому что в огромном большинстве случаев не сам человек выбирает и определяет эти внешние обстоятельства и отношения, и сколько бы он ни боролся с ними, он не может заставить их действовать на него иначе, чем как велит им природа; в качественном же отношении, смотря по тому, какое направление получают его способности, стремления и поступки, – в этическом отношении сознательная и свободная воля является независимым фактором и даже более, творцом самовоспитания души. Объясним примером. При превратном самовоспитании безнравственное направление жизни, обнаруживающее себя в совершении преступлений, (качественная ее сторона), подлежит ответственности и каре законов; но смотря по тому, на сколько степень или мера преступности (количественная сторона) зависит от совокупности внешних неотразимых влияний и обстоятельств, например, среды и бедности, располагавших к преступлению, на столько открываются смягчающая степень вины обстоятельства. Изложенное понятие о самовоспитании, сводимое к тому, что качественная сторона саморазвития зависит исключительно от нас, а количественная от внешних условий и отношений, важно будет для нас впоследствии, при раскрытии того, что и средства самовоспитания заключаются как внутри нашего существа, так и вне нас, в отношениях наших к семейству, обществу и проч.

Но нам пока не до средств. На первой очереди у нас стоит вопрос о том, возможно ли самовоспитание. Вопрос этот не кабинетный только, научный – отвлеченный, он получает некоторый общественный интерес ввиду следующего настроения общественного мнения: под обаянием того материалистического убеждения, будто душа наша со всеми ее действиями есть продукт естественно всеобщей необходимости и ее неотразимого хода событий будто она не в силах справиться с аффектами и страстными возбуждениями, исходящими от сильного возбуждения нервной системы, и в преступлениях, совершаемых под действием их, ни в чем будто неповинна, многие не верят в возможность самоопределения души к лучшим поступкам, а с тем вместе отрицают и возможность самовоспитания.

Но если бы душа была созданием этой всеобщей естественной необходимости и находилась под всеподавляющим ее гнетом, под абсолютным ее господством, то в ней не было бы этого внутреннего, глубочайшего, ничем не удержимого стремления выйти за пределы этой необходимости, не было бы стремления к свободе, не могло бы быть даже и представления о свободе. Между тем это стремление, жажда новых бесконечных подвигов, готовность к самопожертвованию во всех его родах и видах ясно показывают, что душа не механическая сила, связанная законами необходимости, но существо свободное, способное к постоянному самоусовершенствованию, или самовоспитанию. А эта ответственность наша за свои поступки пред законами совести, гражданскими и Божескими, эта нравственная вменяемость не напоминает ли постоянно человеку, что он есть существо свободное, долженствующее зорко следить за собой и быть всегда во всеоружии самообладания, направляемого к непрестанному самоулучшению, самовоспитанию! Наконец понятия о духовности, разумности и «самости» души раскрывают до очевидности доказываемую нами мысль. Душа есть существо духовное потому и настолько, насколько она способна к сознанию и самознанию, а сознание и самознание она достигает посредством способности самоотличения, по которой она, сознавая себя, как существо не только в себе и от других различаемое, но и как различающее (представляющее) себя, сознает свою специально-своеобразную духовную сущность, способную к самоопределяемости во всех действиях и состояниях. И если эта сила себя – отличения, сознание самостоятельности составляет ядро и принцип духовной сущности, если самость души есть основная ее сила, пользующаяся разнообразными силами душевными, как opyдиями и средствами для своего осуществления (своей самости и жизненной своеобразной цели); то, очевидно, эта самость, своеобразность души могут проявиться на деле не иначе, как в самостоятельном, гармоническом развитии всех сил ее. В самом деле, так как душа есть самость, то, хотя бы жизнь ее шла без цели, по потребностям и импульсам минуты, была бы игрушкой случая и воли других, во всяком случае ее нежелание иметь собственной воли есть дело ее воли, выражение ее самоопределения и саморешения, каждый акт которого, замечают психологи, есть акт самовоспитания, но в данном случае превратного, или собственного самоунижения, нежелания быть тем, чем она может и должна быть. Так как душа человека есть самость, то в самой природе ее заключается непреложное требование, по которому человек должен проявлять свою волю, определять самого себя к деятельности, словом воспитывать самого себя, требование, от которого он не может уклониться. А что требуется природой, то всегда возможно. Итак, возможность и вместе необходимость самовоспитания требуются всеми существенными свойствами души: ее свободой, разумностью, самостью и вообще духовностью: как сила, одаренная этими свойствами и при том сила ограниченная, она может и должна развивать и усовершать себя, как хочет. Отрицать же эту возможность, значит отнять у души эти существенные свойства и низвести ее на степень какой-нибудь машины, действующей по законам механики, от нее нисколько не зависящим.

Что касается до вышеприведенного возражения, будто бы душа не властна над теми аффектами и страстями, которые исходят главным образом от сильного возбуждения нервной системы или сопровождаются им, и потому не способна будто ни к самообладанию, ни к самоисправлению, или самовоспитанию, то крайняя тенденциозность видна во всех пунктах возражения. Как ни быстро возникают и развиваются в нас аффекты и страстные возбуждения, но и не так мгновенно, чтоб душа не могла справиться с ними, подавить их в самом начале возникновения и начать новый, какой ей угодно, ряд поступков. Как, например, ни быстро воспламеняется гнев в людях пылкого темперамента, но как только возбуждение охватило головной мозг, отсюда перешло на нервную систему или собственно нерв sympaticus, – душа всегда может остановить раздражение на этом пункте и даже того ранее, может не позволить, чтоб оно переходило на нервы симпатические, чувствовательные, двигательные, разражалось известными болезненными симптомами, дрожанием рук, ног, сверканьем глаз и проч., затемняло перцепции, спутывало представления и помрачало сознание, перешедши само в высшую степень страстного возбуждения. Каким же именно образом может душа предотвратить все эти крайности гнева? – Оскорбительному представлению, раздражительному чувствованию и возбуждаемому ими влечению к страстным вспышкам и поступкам, она, при всяком нервном возбуждении может противопоставить ряд успокоительных представлений и чувствований и, так сказать, выдвинув в отпор им силу воли, восторжествовать над раздражением. Раскроем частнее все три стороны этого положения. 1) Хотя бы из области нервного возбуждения поднималась вереница бурных представлений похожая на столп дыма, вырывающегося из трубы и развеваемого ветром во все стороны, но во власти души направить этот столб, куда она хочет и даже совсем рассеять его. Орудие, посредством которого она совершает борьбу с бурными представлениями, есть способность ее сосредоточиваться на чем она хочет, и вызывать представления, какие она желает. 2) Как душа подавляет гневные чувствования, вызываемые раздражением нервной системы, как она успокаивает раздраженного слугу своего (нервную систему), это вопрос едва ли разрешимый и для физиологии. Насильственным подавлением распространения в организме данного чувства, при посредстве ли мускулов действуем мы на нервную систему (мнение Бэка), или прямо на нервы и затем успокоительным образом на биение сердца (Германский физиолог Людвиг), – во всяком случае, хотя мы не можем противиться возникновению в душе известного чувства гнева, но вызовом противоположных представлений и чувствований можем остановить его распространение, можем помешать ему перейти в органический гнев с упомянутыми симптомами, а если последний (гнев), по попущению воли, уже возник, то прервать его распространение в организме. 3) Усилия со стороны воли требуются для этого не столь большие, как это представляется с первого раза, и в этом отношении человек оказывается гораздо сильнее, чем как ему кажется. Кант говорит, что если попросить рассердившегося человека посидеть, то гнев его значительно уменьшится. Достаточно также помолчать, и гнев пройдет, по пословице: dilation maximum remedium est irae. Замечательно еще, что природная вспыльчивость наша, которой многие склонны извинять безрассудные свои вспышки, смиряется при одном присутствии высшего лица, пред которым нам не прилично сердиться. Болезненные дети, нервные капризные женщины и вообще все, жалующиеся на органическую слабость воли, высказывают в иных случаях такую силу воли, которая иногда доходит до непреодолимого упорства. И, если они преодолели мнимую слабость воли в отдельных случаях, то почему знать, что они не могли бы достигнуть силой воли более возможных результатов, если б постарались всю ее сумму употребить в дело? Но в данном случае при удержании нервных порывов гнева, аффектов, возникающих от сильнейшего paздpaжeния нервной системы, сила воли бывает сильна над ними только при том условии, если человек с ранней юности привык к самообладанию, напрактиковался в этих актах сдержанности и торжества над самим собою. Впрочем, хотя сила воли, как власть души над нервным организмом, нервными раздражениями, аффектами и страстными возбуждениями, формируется и укрепляется более или менее продолжительными опытами; но это не значит, чтобы опыту нужно было приписать и происхождение воли. Еще Аристотель заметил, что если какая способность укрепляется посредством опыта, то следовательно способность эта в зародыше дана нам от природы. И так если власть над нервным организмом, его раздражениями, аффектами и страстями дана в зародыше от природы, а укреплять ее практикою самообладания должны мы сами; то отсюда тем яснее открывается возможность и необходимость упражнять нашу волю в обладании представлениями, чувствованиями и желаниями, и укреплять ее настолько, чтобы она была в силах покорять себе пылкий темперамент, как аффекты и страсти, словом отсюда яснее открывается необходимость и возможность самовоспитания.

Затем возможность самовоспитания сама собою вытекает из отношений самовоспитания к воспитанию, по которым сие последнее служит только приготовлением и руководством к первому, а первое (самовоспитание) – жизненной двигательной силой и целью его, и потому, если существует и, следовательно, возможно воспитание, то существует и, следовательно, возможно и самовоспитание. Отношения эти касаются оснований и характера воспитания.

На том же основании, на котором утверждается возможность воспитания, зиждется, только тверже и прочнее, и возможность самовоспитания. – При бессилии воспитания изменить прирожденное качество и размер сил, способностей и расположения души, возможность воспитательного влияния, т.е. употребления воспитательных мер, в существе своем однообразных, установления регулярности в занятиях и времяпровождении, – основывается в воспитании на возможности привыкания, а эта последняя вытекает из врожденной нам потребности к некоторой одинаковости и правильности в смене состояний, действий, внешних влияний и жизненных условий (такова, например, потребность жить в одном определенном месте, иметь обращение с одними и теми же лицами, предметами, соблюдать один и тот же порядок в распределении времени занятий, развлечений, отдыха). Но при искусственном воспитании эта равномерность в течение всего хода жизни часто превращается в бессменное механическое однообразие, навязанное извне, и, порождая в питомце чувства недовольства, усыпления и скуки, часто парализует развитие его сил. Пассивная привычка легко может сделать его автоматом, привнести в его действия рутину и механизм. Напротив, в самовоспитании более или менее однообразный порядок занятий и всего строя жизни, как дело собственных наших усилий и стремлений, лучше удовлетворяет врожденной нам потребности к одинаковости жизненных отправлений и актов, и, при каждом удовлетворении ее, производит в нас более приятное чувство удовольствия, чем в воспитании, побуждающее нас чаще и точнее повторять эти акты и отправления; а чем чаще и охотнее они повторяются, тем и легче и быстрее совершаются, и тем более крепнут и возрастают душевные наши силы. Правда, и активную привычку, которая служит основою или почвою для самовоспитания, уподобляют машине, но машине совершеннейшей, находящейся в полном нашем распоряжении, и, как машина дает возможность человеку достигать огромных результатов при небольших всегда одинаковых усилиях его, так и привычка эта делает нас способными к обширнейшей психофизической деятельности при небольших сравнительно усилиях наших. От того при самовоспитании развитие душевных сил идет успешнее, чем при воспитании, где часто дело делается поневоле, наскоро, на показ. Итак, на том же основании (возможности привыкания), на котором держится возможность воспитания, возможность самовоспитания утверждается прочнее, потому что сила привычки, образуемая самовоспитанием, становится сильнее и производительнее.

Что касается до характера воспитания вообще, то достаточно указать общие черты его, чтобы видеть, что самовоспитание не только возможно при нем, но совершенно неразлучно с ним, как жизненный, основной его элемент, как цель и венец его. Самая законченная воспитательная система оставляет, обыкновенно, значительные пробелы, над которыми молодой ум и воля питомца должны сами трудиться, чтобы выработать себе основные принципы убеждения и деятельности, и отыскать цель для всех жизненных и научных стремлений. Самое лучшее воспитание, получаемое в школах, дает только начало развития и имеет значение настолько, насколько облегчает нам самовоспитание по определенному нами плану: школьное воспитание есть только зерно и, пожалуй, цвет, который дает нам вид или патент на известное положение в обществе, а плоды этого зерна произращаются и собираются при самовоспитании, в общественной уже жизни. В частности, воспитание ума достигается в школе только тогда, когда воспитанник сам хочет духовно образоваться, когда готовыми сведениями не нагружает без разбору свою голову, как некую кладовую, но выбирает из них наиболее основательные и полезные, здравые и питательные для ума, собственным размышлением перерабатывает их в сознании, претворяет их, если можно так выразиться, в умственную плоть и кровь свою. И, действительно, иные дети так удачно воспитывают себя, что идут впереди воспитателя. Иногда в неуступчивости детской природы влияниям воспитателя выражается как особенная даровитость, так и особенное свойственное ей одной направление, от которого напрасно усиливается воспитатель отвести его. Так, воспитание ума есть наполовину самовоспитание. Воспитание воли, образование характера решительно невозможны, если воля воспитанника не подчиняется добровольно воле воспитателя, если начала и правила для ее деятельности, сообщаемые извне, она не признает за выражение внутренней ее потребности, потому что свободная воля человека не может быть ни сломлена, ни определена никакой силой внешнего влияния. Словом, воспитание воли, образование характера возможны только тогда, когда воля свободно решается неуклонно следовать по одному направлению, в духе принятых начал и правил, т.е. воспитание воли обусловливается ее самовоспитанием. Наконец, воспитание третьей основной силы души, силы чувствований или эстетическое воспитание почти ускользает от школьного воспитания, потому что здесь не помогает, а напротив вредит повторение одних и тех же воспитательных мер, повторение средств раздражения чувствований притупляет раздражимость и подавляет способность чувствований; к тому же на внутреннее настроение души, от которого отдельные чувствования получают свою определенность, энергию и интенсивность, воспитание не может влиять непосредственно, а факторов, при посредстве которых совершалось бы это воспитание, еще не открыла наука. Итак, если эстетическое воспитание так мало доступно школьному влиянию, то оно главным образом есть дело личного нашего самовоспитания. Подробнее об этом будет сказано ниже. Если самовоспитание всех сил души не только возможно, но и действительно существует в школьном воспитании, то тем более оно возможно за пределами школы, в самостоятельной жизни, к которой школа служит преддверием, приготовлением.

Переходя затем к средствам самовоспитания, считаем нужным предварительно оговориться, что, по причине единства и нераздельности существа души, связи и взаимодействия основных ее сил, саморазвитие их должно идти согласно и одновременно, подобно тому как все члены нашего организма развиваются одновременно. Поэтому и мы укажем общие всем силам души средства самовоспитания, разделив их

1) на средства, находящиеся внутри нашего существа, и

2) на средства, предлагаемые извне нашим званием или состоянием, отношениям к семейству, обществу и проч., а если где и различаем в частности воспитание ума, сердца и воли, равно и средства к тому, то этим мы только отдаем долг тому логическому требованию, по которому предмет для обстоятельного его раскрытия, должен быть рассматриваем со всех сторон.

Средства самовоспитания, находящиеся внутри нашего существа, суть следующие:

1) Самопознание. – Зная хорошо предмет, мы можем хорошо распорядиться им и извлечь из него всевозможную пользу: зная свою душу, мы можем развить и усовершенствовать ее, как нам хочется, с наилучшими целями и пользой; а без самопознания мы не знали бы, как взяться за самовоспитание, какие принять средства, – без самосознания или собственно акта его самопознания (которые на первых порах мы можем отождествлять) мы не могли бы распоряжаться собою и, подобно животным, жили бы так, как велит случай и природа. Здесь мы остановимся и с психологической точки рассмотрим, что самосознание есть во первых первичный основной фактор самости души, этой исходной точки самообладания и самовоспитания. – Душа наша есть самость только в силу самосознания, потому что только в силу себя – отличия от отдельных своих определений она может противоположить свое я отдельным ощущениям, чувствованиям, стремлениям; например, в деле самовоспитания, только вследствие самоиспытания или тщательного распознания своих мыслей, чувствований и желаний, она может противостоять им, когда они в разладе с предъизбранным ею планом, и следовать им, когда они входят в ее план. Вообще в самосознании человек сознает себя владельцем, распорядителем своих мыслей, чувствований и желаний, господином над всеми внешними впечатлениями, самостоятельною личностью, которая сама собою определяется. Затем, во-вторых, самосознание дает определенность, силу и энергию второму и вместе последнему фактору самости души, – воле и свободе, потому что чем яснее наше самосознание, чем определеннее мы сознаем, куда должны быть направлены все движения души, из какой потребности они вытекают, какое значение и какие последствия их, какие средства необходимы для известной цели, тем легче и тверже решается воля следовать известному направлению, в духе принятых начал и правил. Кроме того, и прежде и в то время, как воля наша всецело отдается требованию долга, а не какому-нибудь другому желанию и стремлению, требованию долга, как двигателю и идеалу нашего самообразования, наше «я» не только различает эти желания одно от другого и от требований долга, но различает также самого себя, как различающую потенцию, от требований долга и противоположных ему желаний равно как и от взвешивающей значение и результат оных деятельности, и только вследствие такого акта различен «я», только вследствие самосознания, что наше «я» взвешивает, заключает и решает, желательная и деятельная энергия наша возвышается до того уровня, что долг, или обязанность становится руководящею нитью для деятельности всех сил души, и наше «я» отождествляется с импульсом долга.

Уясним дело с более практической стороны и покажем, насколько важно самопознание для выработки нравственной личности человека. Для этой великой цели, самопознание наше должно быть практическим непрерывным делом всей нашей жизни, или всегдашним наблюдением над самими собою. Но, так как самопознание такого рода есть достояние немногих избранных натур, то хорошо бы каждый вечер, подобно пифагорейцам, проверять в сознании весь минувший день, подвергая строгому суду его все бывшие в течении дня мысли, чувствования, желания и дела, ничего не скрывая пред испытующим взором его и соблюдая такое беспристрастие ко всему доброму и худому, что как бы, по выражению Сенеки, «некто Всевидящий смотрел на тебя и все видел в твоей душе». Но если и такое самопознание затруднительно для нас, то остается в часы спокойствия от страстей и забот подвергать строгому самоиспытанию не только события дня, но и все свойства, действия и состояния свои. Впрочем, каким бы способом из трех указанных нами ни совершалось самопознание, во всяком случае разумно-направляемое оно открывает в нас внутреннее глубокое единство, единство природы и образования, долга и удовольствия, науки и жизни, знания и дела, мыслей и стремлений. Заставляя нас всматриваться в себя глубже, анализировать все явления, проходящие пред нами и внутри нас, отыскивать для всего разумные основания и цели, открывая пред нами безграничную область познаваемого бытия, давая ощущать нам мощное и всепокоряющее веяние истины, сладость жить жизнью сознательной, – оно не только застраховывает нас от инерции, механизма и рутины, но не дает даже остановиться на своем саморазвитии. Это живая струя и сила, созидающая в нас внутренний мир, уничтожая разлад, удаляющая даже возможность внутреннего и внешнего противоречия. В самом деле, кто так ясно может видеть в человеке, допросить и исследовать каждое движение его души, так ясно, как оно отражается в сознании – кто, как не он сам? Кто так зорко и бдительно может стоять на внутренней страже человека, предохранять его от всего постыдного и низкого, как не он сам? Пред строгим, испытующим взором этого внутреннего судьи и стража всегда готова исповедь сердца: преступная мысль и укоризна следует вместе, позорное чувство не укроется от укора совести.

Раскроем частнее услуги самопознания для самообработки нравственной личности. – Открывая пред нами ту страшную борьбу, которая происходит в душе от легкомысленных и беспорядочных мыслей, преступных чувств и страстей, и, научая нас сторожить за мыслями, владеть и управлять ими, самопознание прогоняет все мысли пустые и мелочные, романические и химерные, нечистые и похотливые, злобные и мстительные, прогоняет как врагов нашего спокойствия; напротив мысли, просветляющие ум и услаждающие сердце, тщательно собирает, ласкает и воспитывает, приучая нас для этого к уединенному размышлению, нравственному обсуждению и религиозному созерцанию. – Самопознание привносит в душу мир и ясность, столь необходимый для ее умственного и нравственного преуспеяния. Стоики говорят, что не вещи, а наши «мнения о них расстраивают нас и вредят нам»; но этого никогда не может быть при самопознании, которое делает человека хозяином душевных своих расположений, носителем мыслей истинных и нравственно-чистых. Самопознание, сказал некто, то же в душе, что балласт на корабле: оно укрощает стремительность страстей, отдает кормило управления разуму, укрощает возникающую бурю прежде кораблекрушения совести. – Самопознание помогает человеку сохранять ровное, спокойное расположение духа как в счастье, так и в несчастье, и из того и другого извлекать значительную пользу для усовершенствования. Как счастье, так и несчастье имеют свои искушения: искушения счастья для иных опаснее, чем искушения несчастья. Самопознание показывает, что опаснее для человека, счастье или несчастье, и гоняться ли ему в жизни за счастьем, или нет; вместе с тем дает ему верное оружие против этих искушений, чтобы ничто не могло отклонить его от заметных стремлений, чтобы в бедности он был богат духом, чтобы в борьбе с превратностями жизни закалялись энергия и крепость воли, а в счастье шире развертывались природные его силы и таланты. Самопознание ведет нас к добрым благоразумным поступкам. Необдуманные, опрометчивые поступки наши происходят от необдуманных беспорядочных мыслей; но, когда при свете самопознания, мысли наши уясняются, делаются разумнее, постояннее и покойнее, тогда во всем поведении нашем мы становимся осмотрительнее, мудрее и благоприличнее.

Самопознание научает нас также поступать во всем прилично нашему званию и с несомненной пользой для других. Все смешное в жизни человека происходит от незнания самого себя, от усилия его казаться выше, чем сколько есть он на самом деле, греметь пред публикою, подобно пустой бочке на дороге. В этом все уверены, когда подобное притязание суетного тщеславца заклеймили приговором: «он не знает самого себя». Но кто знает самого себя, свои силы и слабости, тот, во мнении о себе, берет, как говорится, тоном ниже, и взаимные отношения к другим умеет установить самые миролюбивые, беспритязательные. Например, человек, стоящий вверху почестей, но хорошо понимающий себя, знает, что он не выше человека, что он с такими же слабостями, предубеждениями, наклонностями, как и все другие люди, что человек самой низкой доли, на нравственном уровне своей жизни, может стоять несравненно выше его..., а такое убеждение не может не предостеречь его от суетной напыщенности, не научить его кроткой снисходительности и терпеливой любви. С тем вместе, сознавая, в чем он превосходит или может превзойти других, какие обязанности в отношении к обществу налагают на него его дарования и звания, он не может не знать, как усовершить эти дарования, исправить слабости, куда и как направить свои силы, и таким образом практическое его самовоспитание постоянно идет вперед.

Но не всегда и не своими только силами может ходить человек во свете самопознания так ровно, чтоб не уклониться ни направо, ни налево.

Самопознание, нередко открывая пред нами бесчисленное множество заблуждений, предрассудков, преступных склонностей и страстей, внушает нам мрачное чувство бессилия для борьбы с ними, но тут, во мраке внутреннего самоуглубления и безмолвия, нисходит на душу свет силы Высшей. Такой мрак ощущали в себе и такого света свыше ожидали себе лучшие из языческих философов (например Сократ). Но этот свет, который во тьме язычества светился, излился во всей полноте на чистые сердца великих христианских подвижников; при помощи его, они так зорко следили за всяким проявлением мысли, так бдительно наблюдали за всеми чувствованиями и желаниями, что прозорливо предотвращали всякое поползновение к уклонению от Высочайшей Истины и Правды. Это – высочайшие образцы самопознания и построенного на нем при участии Высшей помощи самовоспитания. Конечно, и описанные нами частные акты самопознания и нравственного самовоспитания совершаются не без участия Высшей силы.

Вот важное значение самопознания в деле нашего самовоспитания.

Преимущественно о нравственном самовоспитании, не отделяя от него умственного, мы вели речь потому, что последнее само собой заключается в первом, так как разум с производимым им самопознанием, служа воспитателем всех других сил, не может не воспитываться сам. Тут кстати вспомнить тех же великих христианских подвижников, из которых многие без всякого книжного образования, с помощью одной науки самопознания и природы достигали весьма высокой степени умственного развития, делались глубокими психологами. Скажем более, без нравственного самовоспитания истинное самовоспитание ума немыслимо: это будет одна гимнастика, дрессировка умственных сил, и, как бы они ни были изощрены научной гимнастикой, но, если они не подведены под власть великих нравственных интересов, если научными изысканиями не руководят эти интересы, то они будут направлены на предметы и признаки мелочные, соответствующие одностороннему вкусу ума и умственные силы не замедлят измельчать; напротив высшая степень образования, направление его возвышенное и существенно важное, твердость, устойчивость суждений – все зависит от морального саморазвития.

2) Теперь наша речь о напряженности, или энергии воли в стремлении к тем целям самоусовершенствования, на которые указывает самопознание. Тут мы намерены показать значение силы воли в деле самообладания и самоопределения души, и общие положения приложить к самовоспитанию.

Несмотря на то, что самопознание представления и размышления определяют и направляют, как мы видели, каждый акт воли, но тем не менее воля служит могущественным фактором самости души и способности ее к самостоятельной обработке себя. Не говоря уже о том, что деятельность рассудка и самопознания взаимно возбуждается и направляется силой воли, душа наша актом воли дает самой себе, как силе, совершающей ряд поступков, некоторое новое, впервые возникающее определение, избирая известное представление правилом и целью поступка. В силу воли душа поддерживает и утверждает себя, как я, потому что только ей она защищает себя от всеувлекающей власти внешних (чувственных и телесных) влияний и впечатлений, и возбуждаемых ими желаний и стремлений. Этого мало: свобода воли шире даже свободы мысли и самопознания, потому что проявление воли не подчинено никакому закону, которому бы она непроизвольно следовала, подобно как мышление подчинено неизменным логическим законам; напротив, в силу свободы воли душа может самостоятельно решать, хочет ли она следовать и каким именно из своих побуждений и стремлений. Сила воли дает, так сказать, толчок всем душевным силам и их отправлениям, направляет, изменяет, останавливает течение мыслей, господствует над сердечными склонностями и расположениями. Она может быть названа центральной силой в человеке, она-то и составляет настоящего человека, потому что дает силу и жизнь каждому движению его. Эта сокровенная сила господства человека над самим собой, превосходящая его владычество над внешней природой, имеет в себе некоторые свойства творчества и могущества. Это видно во-первых из того, что при напряженном усилии ее делаются возможными дела, по-видимому, невозможные, достигаются цели, по-видимому, недостижимые. В самом деле, что такое предчувствия наши о том, что мы достигнем известного высокого положения в обществе («буду, например, говорит иной молодой предприимчивый человек, полководцем», – и делается им)? – Это сильнейшее, безграничное желание, делающееся предвестием того, чего мы можем достигнуть на самом деле, это – всемерно напряженное усилие воли, превращающее отдаленную возможность в близкую действительность; тут душа до того возвышается над своей природой и природой внешней, что изощренный взор ее достигает пророческого ведения, пред которым границы пространства и времени исчезают и будущее становится настоящим. Творческо-могущественная сила воли видна, во-вторых, в борьбе ее с препятствиями. Человек, серьезно решившийся на какое-либо важное дело, уже этим одним актом решимости уничтожает все преграды, стоящие на пути к цели. Недаром же у римлян решимость самообладания называлась virtus, т.е. храбростью, мужеством в духе чисто Римском, именно таким победоносным, что оно не считало сил противника, всех и все под себя покоряя.

Если так сильна решимость и энергия воли, то, понятно, каким могущественным средством обладает в ней самовоспитание наше: она из малого создает многое, и скудные средства делает великими, а если их нет, то создает сама; при недостатке же решимости, и обильные средства остаются недействительными. – И, действительно, господствуя над внешними влияниями, привходящими от общественной среды и внешней природы, она не только не дает человеку увлечься ими, но заставляет их (среду и природу) служить ему, привносить в него освежение, одобрение и укрепление, насколько это нужно для врожденных нам потребностей отдыха и развлечения. Благодаря своей сильной сосредоточенной воле, он имеет общество в себе самом, он весь в самом себе, его сосредоточенные и самособранные силы дружно направлены к одной работе над самим собою, к одной великой цели саморазвития, и – эти силы, соединенные в этом великом центре (силе воли), все притягивая и покоряя ему, – достигают самой высшей крепости и интенсивности. Это всего виднее на мировых деятелях, так называемых исполинах духа, которых к великой цели саморазвития и затем к мировым целям и подвигам вела собственно сосредоточенная и железная воля. Далее, укрощая плотские чувственные возбуждения, сила воли укрепляет и расширяет духовную природу человека. Это не то значит, чтобы естественные требования тела относительно пищи и питья... с каким-нибудь изуверством, приносимы были в жертву упорства воли, любящей во всем брать верх; нет, здесь силой самообладания, преследующего высшие жизненные интересы, отсекаются крайности чувственной стороны, умиротворяется обычная брань между плотью и духом, чтоб душа в этой тишине занята была главным образом сама собой, и имела более удобств для духовного своего развития. А эта решимость воли, имеющая в себе дар чудесности, творчества и могущества, какой могучий двигатель нашего самоусовершенствования! Одно уже, порождаемое ей предчувствие, что мы достигнем высоты своего призвания, как священный огнь, воспламеняет в нас готовность неуклонно идти к цели и потом, по достижению ее, чтоб удержаться на новой высоте, не дает остановиться в своем саморазвитии.

Как на важное вспомогательное средство к приобретению такой решимости и совершению самовоспитания, можно указать: 1) на веру в возможность самоусовершенствования и в свои способности к тому. Вера эта, стремящаяся к совершенству, усматривающая в отдалении лучшее, обещающая успех, соразмерный постоянству усилий наших, вера эта, как путеводная звезда, ведет нас к цели саморазвития. В самом деле, что такое звезда, в которую верили все почти великие люди и которая выводила их победителями из самых безвыходных положений? Это – вера их в самих себя, в возможность осуществления тех заветных стремлений, которым посвящена была их жизнь. За верой в свои способности и возможностью самоусовершенствования естественно следует: 2) чувство самоуважения, которое не есть заносчивое засматривание на себя, но чувство почтения и благоговения к тому высокому положению, которое ждет нас впереди и на которое указывает нам вера в свои способности. Оно имеет важное нравственно-воспитательное значение уже потому, что служит источником надежды, этого верного спутника могущества и необходимого условия успеха. Притом, как потеря достоинства в собственных глазах, сопровождаемая непременно потерей уважения от других, естественно влечет человека к отчаянию и поступкам самым низким; так, напротив, чувство самоуважения, переходя в повседневную жизнь, служит источником всех нравственных доблестей: чистоты, воздержания, благоразумия. Одушевленный высоким этим чувством, которое составляет букет нашей жизни, человек никогда не осквернит тела грубой чувственностью, а души низкими помыслами и стремлениями.

Так много значит в деле самовоспитания энергия, или решимость воли, подкрепляемая верой в возможность оного и чувством самоуважения. Эта решимость и, если так можно выразиться, упругость воли еще более будет иметь напряжение, если будет находить себе постоянное возбуждение, или, собственно говоря, упражнение; но всегдашнее упражнение для укрепления силы воли могут дать нам обычные повседневные наши занятия, определяемые общественным и семейным положением нашим, или приготовлением к нему, к речи о которых мы и переходим.

Не излишне здесь заметить, что, так как человеку не суждено жить в совершенном одиночестве и общество так же необходимо для внутреннего его развития, как воздух для тела, и что общественная жизнь есть самая лучшая школа для него, то, понятно, какие важные средства для его самовоспитания заключаются в общественных его отношениях.

Итак, второго рода средства самовоспитания находятся вне нас, это – средства, предлагаемые всей внешней сферой жизни, а именно: 1) званием или положением нашим в обществе, 2) симпатическими отношениями нашими (родства, дружбы); 3) общественной и государственной жизнью и 4) духовным обществом или христианством.

1) Первое средство самовоспитания состоит в честном и совершеннейшем исполнении обязанностей нашего звания. Не с нашей точки зрения (психологически-педагогической) перебирать все звания и показывать, на сколько каждое из них благоприятствует самовоспитанию; для нас достаточно указать на общие всем им характеристические свойства, делающие каждое звание своего рода подвижничеством, которое закаляет волю в энергию и укрепляет дух наш; свойства эти: во-первых труд, во-вторых борьба с людским противодействием и вообще с жизненными невзгодами.

Как праздность, препятствующая развитию телесных и духовных сил и даже, понижающая приобретенное образование, справедливо почитается матерью всех пороков, так наоборот труд, упражняя и развивая телесные и духовные силы, укрепляя волю до настойчивой твердости и мужественной борьбы, получает чрезмерной важности этическое значение и становится основой всякого преспияния, а без труда жизнь наша была бы сон, мрак, постоянное замирание. Труд, соответствующий душевным расположениям и способностям, или труд по призванию, становится еще более могущественным средством самоусовершенствования; потому что чувство самоуслаждения, вознаграждающее такой труд, делая нечувствительной его тягость, побуждает нас как можно чаще повторять его, а повторение работы, как мы видели, есть уже усовершенствование ее и силы, производящей ее. Охота и любовь, с какой выполняется такой труд, то же, что теплота, расширяющая физические наши способности. Для одушевляемого ей труда нет ничего невозможного; всякое превосходство дается ему, как неотъемлемый его венец и награда; сильные таланты он возвышает, скромные способности пополняет и развивает. «Без него сам гений, говорят, не более как немой оракул», и нет сомнения, что люди гениальные были в числе самых усердных неутомимых тружеников, так что превосходство их пред обыкновенными людьми состояло в способности к более напряженной работе. Но что сказать о труде, совершаемом не по доброй воле, т.е. не соответствующем природным склонностям, навязанном нам людьми и обстоятельствами, сопротивление которым не в нашей воле? Не говоря уже о том, что во власти человека выполнять и этот труд с ревностью и добросовестностью, что он может втянуться в него, примириться с ним и полюбить его, одно уже учащательное повторение его не может не сопровождаться развитием силы, и эта награда (усовершенствование сил) возвышается настолько, насколько предпринятием и выполнением такого труда укрепляется сила самообладания: решительному стремлению всегда удается отвоевать себе соответствующий круг действий и развития, хотя бы и не вдруг дался ему успех в свете. Его развитость, приобретенная упорным трудом, научает его применяться ко всякого рода обстоятельствам, расширяет его взгляд на предмет занятия, научает его усовершенствованным видам труда и вообще дает ему ловкость и находчивость во всех отношениях; общество и труд мало-помалу получают для него интерес, симпатии его расширяются и приятное сознание нравственного торжества над угнетавшими его некогда людьми и обстоятельствами есть вместе сладостное ощущение того, что силы его все крепнут и развиваются. Ввиду столь важного значения труда, или самодеятельные упражнения наших сил, искусство воспитания главную свою силу поставляет в упражнении, которое вместе с тем служит главным воспитательным средством; потому что воспитание всех ли вообще, или каждой в отдельности душевных и телесных сил, есть в сущности и упражнение их, старающееся способности какого бы то ни было размера придать значительную силу, легкость и быстроту исполнения, словом довести ее «до ловкости». Так истинное образование ума есть собственно упражнение его и состоит не столько в обучении, сколько в приучении его к самостоятельному труду. Но так как предметом для упражнения, как воспитательного средства, служат самые обычные естественные отправления, например гимнастика тела совершается чрез приучение его к ловкости в самых естественных движениях, упражнение памяти – чрез заучивание мыслей и слов, взятых из обыкновенных учебников; то и для самовоспитания практического, имеющего целью поставить нас в уровень с нашими предприятиями, приучить к постоянству в намерениях, дать поддержку в жизненных невзгодах, важным средством должна быть обычная трудовая жизнь, или исполнение в возможно высшем совершенстве обычных занятий нашего звания; при таком ходе занятий, внутренний рост наш все равно, как рост телесный при нормальных жизненных oтпpaвлeнияx, совершается незаметно, исподволь, но тем не менее это – рост от силы в силу, прочный, зрелый, мужественный. Для примера мы не будем брать таких людей жизни, звание которых по существу его есть самовоспитание, которые, например, уча других и сами учатся – мы остановимся около человека, живущего трудами рук своих (ремесленника). Как ни скромны его звание изанятия, но и они могут быть важными нравственно-воспитательными средствами. Если, например, он старается выполнить в своей работе все обязательства договора не затем, чтоб выманит себе лишнюю подачку от хозяина, но сослужить честную службу правде и совести, то он выполняет уже одно из величайших начал нравственности, и его работа есть школа правды. Если, затем, он старается своей работой угодить другим, не менее, чем себе, послужить их выгодам, невинным наслаждениям, довольству и счастью, то он совершенствуется в добродетели – самопожертвование. Если наконец он выполняет свою работу так, что она дает толчок его уму, заставляет его все строже и строже относиться к делу и постоянно совершенствоваться в ремесле или искусстве; то идея совершенства так крепко коренится в его уме, что она переходит в своего рода жизненный идеал, благодаря которому у него в жизни нет ничего необработанного, неоконченного и случайного, а все делается в виде лучшем и совершеннейшем. Так, во всяком звании, – так как оно есть труд, – есть нечто могущее и долженствующее обратиться в пользу самовоспитания.

Но каждое звание имеет свои случайности, свои неприятности: жизнь человека есть борьба, трудность – его стихия, страдания – его призвание на земле. Если уж так существенно необходимы бедствия, то в них, под видимым разрешительным действием, должно скрываться невидимое нравственно-созидающее влияние. И действительно. Провидение допустило существование бурь, вражды и гонений для того, чтобы обуздать наши страсти, которые без того не знали бы себе удержи, чтобы горькими уроками отучить нас полагаться во всем на людей, и научить нас отдаваться вполне внутренним нашим силам. Справедливо замечено, что, живя чужим умом, следуя за другими, как слепец за поводырем, человек не видит необходимости действовать собственными силами, на собственную пользу, и таким образом, находясь под руководством и преобладанием других, он на самом деле беспомощен и бессилен: противодействие людей и вещей, при котором так живо сказывается ему чувство одиночества, заставляет его искать точки опоры в себе самом, в своих собственных силах; душа его, уходя от преследований рока в себя саму, не обольщаясь никакими приманками жизни – так как она познает теперь высшую цель жизни, – развертывает сокрытые в ней силы могущества и творчества, подобно тому, как сила воображения достигает прозорливости и чувствование предчувствия только тогда, когда никакие другие силы и внешние развлечения не мешают им в созерцаниях. Но, если укрываясь в глубине существа своего, она не найдет убежища, то, по одному прекрасному выражению, ей остается уходить от гонений на небо... Тут – беспредельное поприще для раскрытия величия характера и воспитания созерцательно – нравственных сил.

2) Второе внешнее средство самовоспитания составляют симпатические отношения наши к другим, основанные на духовном и отчасти физическом сродстве с ними, как-то: а) любовь к родителям и родным, b) дружба и с) общение с людьми высшего ума и высшей нравственности.

а) Связь с родной семьей и для взрослого человека служит всеоживляющим нравственно-воспитательным элементом, школой послушания, терпения, снисходительности, услужливости, согласия, приязни. Все филантропические склонности наши зарождаются в семье: известен афоризм: «кто любит семью, тот любит и общество», а огрубение родственных симпатий предполагает одичалость сердца, близкую к варварству. К тому же, если любовь есть душа всех воспитательных мер, если без нее репрессивные меры превращаются в чистый бич, уродующий и ожесточающий питомца, то и для самовоспитания нет более сильного импульса, как любовь, все равно носит ли ее человек в своем сердце, или сам испытывает ее от других. Любовь родителей и родных поощряет нас быть достойными ее, отплатить им за попечения и жертвы для нас той же заботливостью и самопожертвованием, или по крайний мере богатством внутренней жизни, развитием природных дарований, силой самообладания и упорным стремлением к совершенству, чтоб дать им возможность порадоваться нами, а также непрестанной борьбой со всеми недостатками, чтоб не опечалить тех, чье спокойствие дороже для нас нашего собственного. И кто может определить, от каких низких преступлений удерживает человека память о дорогих его сердцу существах, или мысль о том, что низок поступок был бы для них крайним оскорблением и для его совести делом самым возмутительным, преступным! Как часто вырвавшиеся из под сердца их слово ободрения, обещания награды вдохновляют его к совершению изумительных подвигов, для его блага и их успокоения! «Поцелуй моей матери, сказал некто, сделал меня художником». Прелестный образ присных наших предносится пред нами чрез всю нашу жизнь, как некая магическая сила, как заветное священное знамя, возбуждающее нас превзойти, так сказать, самих себя, чтоб возвыситься до идеального желаемого ими совершенства. Всякое опасение на счет порабощения воли нашей волей их (родителей и родных) было бы излишне: такое порабощение и не в духе любви, которая, как сама есть сила свободная, уступчивая и самоотверженная, так и обнимаемым ей лицам предоставляет всевозможную свободу, и – не в характере родительских наставлений, которые сводятся к одному девизу: «совершенствуйся сам». Воспитательное влияние на нас родной семьи состоит собственно в живительном возбуждении и поддержке, подобные которым, мы можем, найти разве в дружбе.

b) Чтобы видеть важность воспитательного влияния дружбы, достаточно вспомнить, что эта сердечная близость души, устанавливающая между нами единство бытия, общность мыслей, желаний и интересов и, основывающаяся на мотивах интеллектуальных, эстетических и нравственных, – (в душах же грубых и эгоистичных она не может обитать) имеет высшее нравственное достоинство и становится руководящим правилом жизни и деятельности их. И действительно, о чем бы важном ни думали, что бы ни наблюдали мы, но свои наблюдения мы непременно проверяем авторитетом друзей, и вообще смотрим на природу и жизнь глазами друзей, которые составляют для нас как бы другое «я»; а так как «один ум хорошо, а два еще лучше», то понятно, как много выигрывает отсюда сила мысли и наблюдательности. Далее, наши способности, состояния, образования, привычки, склонности, житейские отношения, интересы ассимилируются по образцу склонностей, привычек, способностей... друзей наших: это – непреложный закон дружбы, своего рода духовного тяготения, по которому сродные души так между собою сплочаются, что между ними устанавливается совершенная гармония не только внутренних свойств и способностей, но и внешних жизненных отношений и привычек. Отсюда ясно, как неотразимо сильно влияние дружбы на весь строй нашей жизни, склад душевных способностей, – она (дружба) есть непрестанное наполнение и усовершение их: радость наша, высказанная пред друзьями, становится полнее; горе, поверенное им, наполовину облегчено; при ошибках наших всегда готово нам указание, при заблуждениях – исправление, при слабостях и падениях – поддержка и укрепление. Особенно благотворна в указанном отношении та дружба, которая принимает вид восторженного уважения, питаемого нами к людям высших достоинств, которые одушевляют собою дружеский кружок. Уважение и вера в их авторитет, поставляющая их идеалом для нашей деятельности, возбуждают в нас деятельное стремление подражать им до тех пор, пока, в силу вышеупомянутого закона ассимилирования, более не приблизимся к их идеалу; к тому же жизнь этих идеальных личностей становится для нас зеркалом, в котором, при их достоинствах мы яснее видим свои недостатки, при красоте их добродетели – безобразие своего порока. – Но нам скажут, что такого рода подражание, сознание и исправление своих слабостей по чужому образцу, словом все воспитание посредством дружбы есть не более, как переделывание себя на чужой лад. На это мы отвечаем, во-первых то, что столь нежное и кроткое чувство, как дружба, не любит навязывать приказаний и принуждений; во-вторых, сама склонность к подражанию, по устройству духовно-свободной природы нашей, не позволяет себе приказывать: всякому влиянию, этическому например, проводимому в школах, она подчиняется совершенно добровольно, выбирая из него соответственные себе элементы; осмысленное подражание мало–помалу переходит в оригинальность; например сознательное заимствование сведений и приложение их к научным и жизненным потребностям постепенно развивает в нас способность к самостоятельному умственному труду. А потому, как лицо человеческое, при одной и той же атмосфере и одних и тех же жизненных условиях, представляет у всех людей удивительное разнообразие в частных чертах, так и духовная личность человека (душа), при одинаковости духовной атмосферы или дружеской среды, развивается у всех в бесконечно-разнообразных формах, заимствуя от нее только сродные себе элементы, ассимилируя и перерабатывая их, смотря по своеобразности своего существа и степени образования. Наконец, относительно подчинения авторитету нужно сказать то, что для достижения умственной независимости надобно сперва добровольно подчиниться умственной тирании людей высшего разряда подобно тому, как всякому, усиливающемуся пробиться в начальники, надо прежде поучиться быть в подчиненности; не нужно опускать из виду и того, что самый выбор авторитетов и друзей есть уже акт самовоспитания или свидетельство того, в каком духе мы желаем построить систему самовоспитания.

с) Что касается до общения с людьми высшего ума и высшей нравственности, то, после того, как доказано воспитательное влияние на нас друзей наших, особенно друзей, отличающихся превосходством над нами, – нет нужды доказывать, как важно это общение в деле нашего самовоспитания; достаточно указать тот способ, при посредстве которого совершается главным образом это общение, и как при этом дело самовоспитания мы можем вкладывать собственное основание. Способ этот есть чтение книг.

Книги – тоже друзья наши: в них мы ощущаем незримое присутствие умнейших и лучших людей, которые говорят с нами, изливают перед нами свою душу; но не всякой книгой можно пользоваться, как средством самовоспитания, а только теми, которые соответствуют складу наших способностей, характера, наклонностей, и потому могут быть ассимилированы нами; иное чтение бывает только потворством какому-то умственному эпикурейству, служа возбудительным средством воображения страстей и оставаясь вне всякого влияния на развитие ума и выработку характера; такое чтение не более, как замысловатый вид праздности... Дело самовоспитания сделать такой выбор книг, который отвечал бы особенным нашим способностям, удовлетворял бы жажде ума, приковывал бы к ним наши мысли. Чтение такого рода книг возбуждает ум, выдвигает из общей колеи мысль нашу, прилепляет ее к истине и становится неиссякаемым источником наслаждения, наполняя им все содержание жизни и характера. Положим, что оно не дает нам богатства в жизни, зато обогатит нас возвышенными мыслями, прекрасными чувствами и благородными стремлениями. Особенно благотворно в этом отношении чтение образцовых биографий. Пример гораздо убедительнее для нас, чем наставление, сухая мораль: в примере мы видим, что великие подвиги не только возможны, но и в самом деле существуют, как и в какой привлекательной форме являются и проч.; и потому биография такого лица, жизнь которого есть образец для нас, производит на нас магически-обаятельное действие: живо и наглядно, как в зеркале, показывая нам, что мы теперь, чем можем и должны быть впоследствии, она рождает в нас упование на силы свои, поощряет надежды, возвышает цели жизни и возбуждает в нас непреодолимое влечение подражать образцу, обновить, разработать великий характер в собственной нашей жизни: praecepta docent, exempla trahunt! (слова наставляют, примеры ведут – пр. ред.). – Напрасно стали бы возражать, что при этом мы должны поработиться чужому примеру и влиянию, что наша жизнь будет живая копия книги, и что самовоспитание наше останется не при чем. Нет, если живое, обаятельное общество друзей бессильно поработить нас себе и представляет широкое поле для нашего саморазвития, то тем более нужно сказать это об обществе книжном: мертвая книга еще менее властна над свободой воли. Свобода, с которой мы делаем выбор книг сообразно сложившемуся в нас духовному вкусу, самоопределяемость к подражанию известному образцу или собственно тем сторонам его, которые ближе и сроднее нам, все это показывает, что в высшей и живой, или книжной среде мы отыскиваем для себя только материал, духовную пищу, которую изменяем и претворяем в собственное существо наше, восполняя и расширяя его. Требовать же, чтобы человек развивался независимо от книг и людей, чтобы из самого себя, или лучше из ничего, раскрыл полноту душевной жизни, значит считать его абсолютным существом, или мифом, обитающим на луне, а не на земле.

Одним из наилучших средств не поддаться чужому примеру и влиянию, хотя бы и высшим, и построить самовоспитание на собственной инициативе служит совершаемое при помощи оных открытие и воспитание в нас чувства признания. В счастливейшие минуты соприкосновения с высшими умами и их произведениями, в глубине души нашей, как некая электрическая искра, вдруг воспламеняется какая-то высшая идея, вдохновленное чувство; все существо ее охватывает священный восторг, вся она превращается в неудержимый порыв и стремление к чему-то таинственному. Может быть, это – мечта наиболее чистого направления и сильнейшего напряжения; может быть это – самообольщенное воображение, что если мы хороши на одном месте (в одном звании и состоянии), то и на другом, к которому влечет нас неясное стремление, также будем неподражаемое совершенство; а может быть это – действие Неземной Силы на нашу душу, действие хотя не сверхъестественное, но чрезвычайное, указывающее нам призвание наше. По тем высоким образцам, которые раскрыты пред нами в лучших книгах, по тем дивным путям, или способам при которых сказалось и созрело у них чувство призвания, мы верно можем определить, не открывается ли и в нас в этом случае свое чувство призвания, и – если это – голос, говорящий свыше нашей душе, то ее саморазвитие и притом наивысшее обеспечено навсегда: этот голос становится выше и могущественнее всего, чему учат нас другие; ропот, презрение, насмешки, словом никакое противодействие толпы не заставит избранника изменить таинственному его влечению. На первых порах он во многом подражает вдохновившим его образцам, но скоро во многих отношениях он начинает превосходить своих учителей, и из него вырабатывается оригинальная личность с возвышенным и сильным умом, мужественным и самоотверженным характером, словом с благородным этическим отпечатком на всех силах души, на каждом проявлении их. Из многих литературных талантов самоучек, открывшихся и развившихся при помощи книг и обращения в кругу литературных знаменитостей, достаточно указать на поэта Кольцова.

Лучшие книги и высшие умы, пособив нам устроить наше самовоспитание, вводят нас в более обширный круг общения, в жизнь общественную и государственную.

3) Общественная и государственная жизнь также служит одним из надежнейших средств самовоспитания. Господствующие нравы и обычаи, общественное мнение, дух времени, система государственных учреждений и законодательств имеют неотразимое влияние на всех и каждого; потому и говорится, что человек есть дитя времени и народа. То положение, в которое он поставит себя в отношении к общественной и политической жизни, есть уже акт самовоспитания, который может иметь различные степени. Мы коснемся трех из них. а) Ставит ли он себя в пассивное отношение к обществу и государству, – они тем резче и глубже влияют на него, но влияют настолько, насколько он попускает это влияние, и его саморазвитие, – смысл и такт в общественных делах не остаются без движения; b) принимает ли он деятельное, но скромное и покойное участие в политической жизни, – духу партии, например, не поддается, злу не способствует, а в тиши противодействует ему, проводя свои благонамеренные идеи, – он приучается чрез это к сдержанности, осмотрительности, благоразумии, словом к выработке благородного общительного характера. Общественная деятельность таких друзей общества ограничивается преимущественно живой беседой их об общих предметах их профессии: им нет, по-видимому, дела до того, как бы сильнее двинуть общественный или государственный механизм и самим стать во главе этого движения, их скромные заботы устремлены на то, как бы дружными силами лучше исполнить очерченный для них круг общественной деятельности; и – вот, живая беседа об этом становится новым средством их самоусовершенствования. Она сосредоточивает их у одной главной цели, вносить единство и разумную целесообразность в их деятельность, – единство, в котором вся наша сила и крепость, по пословице: Concordia parvae res crescunt, discordia maximae dilabuntur (при согласии малое возрастает, при раздорах великое распадается – цитата из Саллюстия, пр. ред.) . Она не замедлит обнаружить вялость и отсталость в одних, свежесть, бодрость сил и добросовестность в других, и живыми резкими примерами, стоящими пред глазами, не может не возбудить в первых, сознания истинного значения своего и общественного положения и деятельного стремления стать на верху его в уровень с другими, равно как и сии последние чрез всестороннее рассматривание и сравнение себя с прочими не могут не заметить в себе более или менее слабых сторон и поспешат исправить их. с) Наконец, желает ли кто предпринять широкое и громкое участие в политической жизни, желает ли истый патриот процветания и силы своему государству, улучшения нравов, возвышения образования, реформ капитальных, – он должен прежде всего улучшить и исправить самого себя и непременно сделать это, если в нем непритворно сильны патриотические стремления; потому что только добрый пример служит надежнейшим руководителем к исправлению других; воспитатель, например, никогда не сделает своих воспитанников нравственными, если сам не будет личность идеально-нравственная. При том, напрасно стали бы мы ожидать обновления и возрождения общества от одних законов и учреждений государственных; что может сделать закон для нас без нас самих? Никакой закон не сделает праздного трудолюбивым, расточительного – бережливым, развратного – воздержным. И, если государство есть собрание живых личностей, то сила и могущество его обусловливаются силой умов и твердостью характеров его подданных: «государство, говорит Сократ, есть собрание лиц, внутренне и охотно соединяющихся для удобнейшего достижения тех согласных с назначением человека целей, которых никто, взятый в отдельности, достигнуть не может, – оно есть колосс, поднимаемый дружно миллионами рук, истина, осуществляемая сочетанием бесчисленных понятий, прекрасное, воплощаемое гармоническим слиянием различных звуков, цветов или красок, добро выражаемое стройными усилиями многообразных деятельностей. Тут не может быть ни общего благоденствия без частных трудов, ни частного развития без общего блага».

Общественная и государственная жизнь нашего времени в нашем отечестве представляет сильнейшие побуждения и средства к самовоспитанию. Теперь природному дарованию, чтоб пробить себе дорогу к науке и счастью, не нужно вести упорной войны со средой. Общественная научная деятельность, самоуправление, самодеятельный труд во всех слоях общества, щедрая награда дарованию и труду всякого рода – все нудит нас к самодеятельному труду и непрерывному во всю жизнь делу практического самовоспитания.

4) Общество и государство служат сильными двигателями нашего самовоспитания; но если самовоспитание рассматривать с самой высшей его стороны, под самовоспитанием ума разуметь бескорыстное стремление его к истине и к отысканию последних оснований ее, под воспитанием сердца – эстетическое воспитание, под воспитанием воли – нравственное: то наивысшего и действительного средства надобно искать в духовном обществе, или христианстве¹, потому что оно поставляет своей задачей и обладает всемощными средствами приблизить человека к своему Первообразу, пользуясь всем, что представляет наилучшего как наука, так и искусство, как жизнь, так и природа – и стараясь развить в духовно-телесном организме человека полную гармонию сил и способностей, так чтобы мышление его всегда направлялось к истине, – воля к добру, сердце – к любви, нисколько при этом не стесняя личности человека, но возвышая ее до признания за ней бесконечного достоинства. Раскроем в частности, как под влиянием христианской религии совершается наивысшее самовоспитание всех трех сил души.

Начнем с ума. Наука истинно воспитывает не тогда, когда она приводится в союз с духом фабрики или торгового рынка, но когда развивает в человеке стремление к идеальной стороне жизни, изощряет его взор на красоту и гармонию в мире, сама проистекает из бескорыстного стремления к истине и поставляет ее своей целью; только под этим условием возможны всестороннее беспристрастное познание предмета и истинное преуспеяние ума; только возвышающийся над самим собой, над корыстными и эгоистическими стремлениями видит с этой высоты в надлежащем свете природу и Провидение, жизнь и общество; только освобождаясь от давления этих стремлений, мысль наша расширяется, так сказать, вследствие своей естественной упругости. Но что может вдохнуть в нас столь чистую бескорыстную любовь к истине, как не религия, которая целью служения науке и истине поставляет саму науку и истину, которая на служение науке заставляет смотреть, как на свящ. подвижничество и на труды для отыскания истины, как на добродетели ума? Далее, что может вдохновить нас к честному, основательному и самодеятельному умственному труду, составляющему залог умственного саморазвития, как не та же религия, этот дар беспредельного ума, данный нам для того, чтобы мы всюду искали истины, жили жизнью разумной, сознательной во всех ее проявлениях, так, чтобы вся она была олицетворением мысли и истины? Она (религия) возбуждает в нас живое сознание долга, нудящее нас к напряженным усилиям и постоянному самопринуждению к добросовестному исполнению всяких и в том числе умственных работ, сообразно общему плану их. Вспомоществуя нам в этом добром деле силами неземными, она производит в нас сладостные ощущения успеха и покровительства Высшей помощи, – ощущения, которые удвоят, утроят силу энергии и мужества. Образуя из нас людей строгого самоуглубленного нрава, людей дела, а не фарсов, возбраняя всякое умственное лицемерие и шарлатанство, приучая к мудрому и мерному такту во всем, научая нас владеть и управлять мыслями, останавливать поток сладостных ощущений и мечтаний, сосредоточивать внимание и наблюдательность на самой натуре вещей, а не на впечатлениях их – она незаметно для нас самих способствует основательности и самодеятельности мышления. Возвышая над всем частным, личным и эгоистичным до того, что всемирно и бесконечно, она придает уму силы восходить от частных явлений и фактов до всеобщих мировых законов, начал самых широких и твердых, схватывать истины всемирные, бесконечные, прилепляться к ним, словом, способствует высоте и глубине мысли. Мы уже не говорим о том, что эта всесильная сила поддерживает и укрепляет ум там, где он предоставленный самому себе падает и изнемогает (предохраняет его от заблуждений), открывает для него миры: сверхчувственный и будущего, сообщая ему такие тайны, о которых он сам собой и подумать бы не мог, и которые между тем становятся для него так ясными и убедительными, как бы мысли, выработанные им самим. Говорить ли также о том, что, занимая нас предметами самыми чистыми и возвышенными, поднимая из низменности и чувственности к духовному, божественному, она воспитывает в нас ум трезвый, здравый и чистый с возвышенным этическим направлением? С помощью ее многие подвижники, ни в каких школах не учившиеся, воспитывали себя в сынов истинной мудрости, но воспитали себя так свободно и непринужденно со стороны Высшей Силы, как вообще свободно и непринужденно действует она на человека.

Воспитывая в нас ум с возвышенным этическим направлением, религия вместе с тем усовершает в нас эстетический вкус, потому что эстетический вкус, хотя опирается на чувство и возбуждается чувством, но собственно есть достояние ума, определяющая эстетическое достоинство предметов, и потому, как ложное направление ума сопровождается извращением эстетического вкуса, так напротив, возвышенное направление образует тонкий, возвышенный эстетический вкус, постигающий самую сущность идеи красоты. Она научает нас постигать такую именно сущность красоты, как в явлениях природы, так и в произведениях искусства. – Красота повсюду разлита в природе. Вселенная храм красоты. Большинство людей, к сожалению услаждаются одними внешними чувственными формами красоты, столь приятными для зрения и слуха, как то: пестротой и яркостью цветов, разнообразием и стройностью звуков. Но истинная красота не в этом: вещество бывает прекрасно только тогда, когда оно как бы теряет свою вещественность, грубость, дебелость, когда ограниченность его переходит как бы в безграничность, измеримость в неизмеримость, служащую отображением божественной беспредельности, когда эфирная легкость форм и гармония звуков как бы уподобляют его духу, и когда оно строгими формами и величественными звуками служит отражением Высочайшей гармонии; словом, истинная красота в природе связана с чем-то глубоким, таинственным, духовным; все в ней напоминает присутствие всеоживляющего ее Бесконечного Духа. Значит истинная красота природы доступна взору и сердцу только того, кто способен возноситься над всем дольним до созерцания Бесконечного, или – лучше – кто живет духом в общении с Всевидящим и повсюду Дающим себя видеть, или, что то же, проникнут духом религии. И действительно, самые тонкие созерцатели красот природы, самые проницательные эстетики были христианские аскеты. – Что касается до изящного искусства, то, по выражению Гете, оно есть светское Евангелие, имеющее также два смысла, один, состоящий из приятных чувственных форм, услаждающих зрение или слух, другой – из мыслей, идей духа, постигаемых разумом. Эстетическое самовоспитание должно научить нас постижению этих мыслей и идей духа, сокрытых в искусстве, или должно развить в нас способность к эстетическим созерцаниям в истинности их смысла. Но что более способствует к развитию в нас этой созерцательной способности, как не религия христианская, религия духа и созерцаний, которая каждого своего последователя стремится сделать существом духовно-созерцательным, облагораживая и одухотворяя в нем все земное и чувственное? Наконец, христианская религия всем внутренним и внешним составом своим, вероучением (особенно о мире духовном, жизни загробной, добродетелях), обрядами, живописными изображениями, выражающими идеалы совершеннейшей жизни, величественным и стройным стилем церковной архитектуры, Божественной поэзией словесных произведений, мелодичностью и торжественностью напева питает в нас самые возвышенные эстетические чувства. И стоит только душе проникнуться духом религии, в которой все дышит прелестью Божественной поэзии, подвести под ее уставы обычную жизнь нашу, и мы везде и всегда будем иметь в ней средство для эстетических наслаждений и эстетического самовоспитания.

Нам остается показать, что нравственное воспитание воли совершается не иначе, как под влиянием христианской религии. – Нравственно воспитывать себя значит подавлять в себе начало эгоистическое и развивать бескорыстное или, что то же, воспитывать в себе чувство долга. Религиозно воспитывать себя значит питать в себе идею Бога, идею ясную и правдивую, которая влечет нас к поклонению Ему и к исполнению всего, что внушает нам бескорыстное чувство долга. Стало быть религиозное воспитание есть дополнение и завершение нравственного, его сила и опора; истинное нравственное воспитание даже и немыслимо вне христианской религии. Нам нет нужды распространяться об этом, – за нас говорит история всех времен и народов, Правда, в лице так называемых праведников язычества, она указывает нам высокие образцы естественной нравственности, созидаемой естественными силами человека: разумом, совестью и нравственным чувством; но, не говоря уже о том, что это были явления чрезвычайно редкие, исключительные, – образцы эти далеко еще не чисты и не безукоризненны, праведники эти чужды были преступлений грубой чувственности, но не свободны от пороков тонкого эгоизма: тщеславия, пристрастия, злобы... И могут ли они быть сравниваемы с нравственными образцами и характерами, воспитываемыми в христианстве, равно и проповеданная ими мораль как далека от чистого нравственного христианского учения! – Указывая нам бесчисленное множество благородных примеров и возвышенных нравственных характеров, которые влекут наш дух к подражанию, и во главе их Всесовершенный Идеал нравственности (в лице Богочеловека), и не только указывая, но и давая нам силы к деятельному подражанию им, просветляя ум, чувство (нравственное) и совесть, делая их правдивыми в нравственных приговорах, сильными в указаниях и влечениях нас к добру, христианство воспитывает в нас несравнимо высокую нравственную волю. Средства, указываемые наукой для этического воспитания воли, как то: равномерность и умеренность в наслаждениях, приучение к строгой жизни и лишениям, самоотвержение, развитие бескорыстных чувств скромности, любви, собственно говоря, заимствованы из религии христианской и становятся вполне действительными только во имя религиозных побуждений и целей; а сама она есть всесильная, ничем незаменимая помощь и поддержка в деле нравственного нашего самоусовершенствования. Говорим, – помощь и поддержка, а не принудительная сила, которая бы без нас самих совершала наше воспитание, нет: мы добровольно принимаем ее, избирая для разработки более сродный нам от природы нравственный идеал, и, став под ее знамя, призываемся к такому же беспредельному самоусовершенствованию, как беспределен указываемый ей идеал.

Указанием этого высшего наидействительнейшего средства совершеннейшего нашего самовоспитания мы заканчиваем сделанный нами разбор средств самовоспитания.

Епископ Алексий

1

На этот раз, равно и прежде, когда наша речь склонялась к самовоспитанию под влиянием Высшей силы, мы не вторгаемся в чуждую нам область, но оставаясь верными своей психологически-педагогической точки зрения, мы неизбежно соприкасаемся с религиозной стороной по самому существу дела: так как педагогика наивысшие средства и конечные цели находит в религии.

Автор

(обратно)

Оглавление

архиепископ Алексий (Дородницын) Самовоспитание и его средства. (Очерк христианской педагогики) Посвящается Духовным учащимся юношам

*** Примечания ***