Визионер: Бег за тенью [Женя Гравис] (fb2) читать онлайн

Визионер: Бег за тенью

Пролог, в котором под ёлкой обнаруживается удивительный сюрприз

Снегурочка была хороша.

Да только городовой Фрол Есаулов поручился бы револьвером, что полчаса назад её тут не было.

Явилась, понимаешь, кукла. Да ещё в такой богатой шубе – с белым мехом, золотыми узорами и гнутыми застёжками. В искусно расшитых варежках и пушистой шапке.

Снегурочка выглядела изящной и ладной. Руки чуть в стороны расставила и глядела, словно ждала чего-то. Глазища только и виднелись на белёном лице – тёмные и круглые что твои вишни. И губы алые.

К слову, на фоне Деда Мороза она смотрелась очень славно. Он-то болван болваном – сразу видно, что вырублен топором из бревна. Глаза нарисованы, борода ватная, старый овчинный тулуп кушаком повязан, в рукавах сено. Снегурка рядом с таким чурбаном смотрелась как живая. Ну, что за фокусы в Новый год?

Городовой достал из-за пазухи фляжку, отхлебнул, спрятал обратно. Задумался. Стало быть, Деда Мороза поставили аккурат перед Рождеством. Пока студенты из художественного училища наряжали куклу, Фрол Петрович присматривал, чтобы местные мальчишки чего не покрали. А то ишь толпа ротозеев набежала!

Раньше не было такого – чтобы рождественская ёлка у Лубянского пассажа стояла. Это Иван Матвеич, владелец, распорядился. Широкой души человек! И работников своих, и даже его, городового, на праздник одарил золочёными орехами. И ёлку приказал поставить не внутри, а на улице – для всех, значит.

В ней сажени три в высоту, не меньше*. А украшений сколько! Городовой пошевелил губами, вспоминая. Шаров красных – пятнадцать штук, золотых – восемнадцать. Картонажных серебряных игрушек – сорок две. Светящихся магических сфер – всего десять, и каждая сумасшедших денег стоит. Видать, довоенные запасы коммерсант вскрыл. Кому радоваться, а кому следить за таким ценным имуществом. Умаешься тут.

Ёлка-то красивая вышла. Вся Москва только про неё и говорила, от желающих поглазеть на чудо отбоя не было. И торговля в пассаже так бойко шла. А карманников сколько шастало! Ох, тяжёлая для полиции выдалась неделя…

Но сейчас у торговых рядов было пусто. Первое утро нового года – не время для веселья. Гуляки уже по домам спали, труженики на службу ещё не выехали. Лишь ранние водовозы черпали вдалеке из фонтана. И стояла нарядная ёлка, щедро присыпанная снегом. И Дед Мороз под ней. И Снегурка.

И всем бы Снегурочка услаждала взор, да только Фрол Петрович и теперь бы поклялся, что не было её тут и в помине.

Мерещится?

Городовой потёр глаза, но Снегурочка не исчезла. Подходить к ней поближе он не спешил. Откуда взялась? Какой шутник куклу поставил? Да ещё и нарядную такую, явно не топором тёсаную? Похожа на манекенов, что в витринах пассажа красуются. Неужто покрал кто и решил поглумиться?

Факт налицо. Снегурочка есть. Предписаний и циркуляров на её счёт не поступало. Неувязочка выходит.

Думалось городовому с трудом. Всё-таки ночная смена в новогодье для немолодого уже человека 47 лет, коим Фрол Петрович себя считал, испытание не из лёгких.

Благо участок достался спокойный – сплошь торговцы да ведомства. Телефонная станция, почтамт, музей, дорогие доходные дома, мужская гимназия да училище для художников. В последних порой бывало шумно, но ныне-то дни вакантные, неприсутственные. Отдыхают все, кроме телефонисток. Это в соседних кварталах, где кабаки-рестораны и гулянье до утра, в такую ночь городовому не побездельничать. А тут?

Около полуночи ещё молодёжь приезжала – вокруг ёлки поплясали, шампанским в воздух постреляли. Угощали. Холодное. Шипит. Эх, в такую погоду стопка зубровочки бодрее пошла бы. Городовой вспомнил про зубровку и снова полез за пазуху. Не пития ради – для сугреву! Всю ночь, считай, грелся. Ну, может, немного лишку хлебнул. Оттого теперь мерещится разное.

После трёх пополуночи-то вовсе спокойно было. Может, снегопад тому виной – экие сугробы намело, не до прогулок. Извозчики ещё мотались туда-сюда, да и те часам к пяти закончились. Благодать. Холодно только. И снег не перестаёт. Вот и пришлось ходить вокруг участка – по Большой Лубянке до Сретенского бульвара, там направо и обратно – по Мясницкой. Полчаса или три четверти, если не спешить. Возвратился на круг – а следов твоих и нет уже, замело всё. Может, ещё оборот сделать и вернуться? И на пару глотков зубровки осталось как раз.

Есаулов поёжился, стряхивая снежные хлопья с шинели, потоптался на месте. Клонило в сон. Глянул на часы на здании страхового общества «Россия». За половину седьмого утра перевалило. Значит, меньше полутора часов ещё, и можно смену передавать. И… ах да – Снегурочка же!

Городовой зажмурился несколько раз. Ну, как исчезнет? Нет. Стоит. И что делать?

Позади него послышался лёгкий топот и скрип. Кучер, засыпанный снегом, неспешно правил низкой двухместной коляской на полозьях. Ранние пташки? Нет, скорее, поздние гости домой едут. Семейная пара и малец лет пяти. Отца в шубе вон совсем сморило, а мальчонка так и стреляет глазами из-под шапки.

– Мама! Ёлка! Стой! – в тишине утра детский вопль резанул городовому по ушам. Отца семейства крик из дрёмы не вывел, а вот дама приложила к виску руку в замшевой перчатке и поморщилась. Повозка остановилась в нескольких метрах от ёлки.

– Арсений, солнышко, зачем же так кричать? Папа спит.

– Мама, там ёлка! И Дед Мороз! И Снегурочка! Я только посмотреть! Я быстро!

И, не дожидаясь ответа, шустрый Арсений спрыгнул с коляски и побежал к дереву, проваливаясь в снег, но не сбавляя скорости.

– Ах, боже мой, что за несносный ребёнок. Арсений, вернись! – кричала дама. – Саша! – тормошила мужа, который продолжал спать. – Пахом! – это уже кучеру, который, скрючившись, тоже дремал. – Верни его обратно сейчас же! Нам езжать пора!

– А… Да, барыня, сию минуту, – кучер медленно разогнулся и стал слезать с облучка. Движения его отличались неспешностью. Барыня прикрыла веки и вздохнула.

Арсений добрался до ёлки и уже тряс её за нижние ветки и пытался укоротить бороду Деду Морозу. «Ростом мал, силёнки не те, имуществу не навредит», – отстранённо рассудил Фрол Петрович и приподнял фуражку, слегка поклонившись даме. Потом пробормотал что-то невнятное – не волнуйтесь, мол, присмотрю за мальчиком.

– Арсений, если будешь баловать, тебя заберёт городовой! – пригрозила на всякий случай дама. Мальчуган только сверкнул глазами в сторону Фрола Есаулова и потянулся к Снегурочке. Пахом всё так же неторопливо брёл в их сторону.

– Снегурочка! Эй! – Арсений дёргал её за варежку и заглядывал снизу вверх в бесстрастное лицо. – Ты меня слышишь? Поехали к нам! У нас тоже ёлка!

«Тембр у мальчонки, вестимо, как у дверного звонка», – тоскливо подумал городовой и погладил через шинель недосягаемую фляжку. Зато сон почти прогнало. Расшитая Снегуркина варежка упала в снег, и Арсений продолжил дёргать куклу уже за руку.

– Ай!

– Что такое, милый? – встревоженная дама выглянула из коляски.

– Холодно! – сердитый Арсений подышал на свою ладошку и недобро посмотрел на Снегурку. – Ты ледяная. Не буду с тобой дружить!

– Дорогой, но это же сказочная девочка изо льда и снега. Конечно, она холодная. Садись в коляску, тут тепло! – в успокаивающий тембр женского голоса вдруг вплелась «железная» нотка. – Пахом, поторапливайся уже!

Кучер ускорился, дошагал до ёлки и без слов сгрёб юного Арсения в охапку. Тот молча снёс такое обхождение – видимо, неожиданное приключение ему уже наскучило. Так же в тишине Пахом донёс ребёнка до коляски, сгрузил внутрь и сел на своё место. Лошадка, проснувшись от звучного «пшла!», взяла сразу бодрой рысью. Экипаж отъехал.

Фрол Петрович снова остался один.

Сверху продолжали лететь хлопья. На снегу осталась лежать расшитая золотом Снегурочкина варежка. Непорядок.

Есаулов подошёл, поднял варежку, отряхнул от снега и попытался приладить обратно, дотронувшись нечаянно до кукольных пальцев. И вправду ледяные.

Городовой наклонился, чтобы рассмотреть руку получше. И обмер. А потом с ужасом и обречённостью понял, что смена его через час никак не закончится.

Восковые манекены он уже видел. Искусно их мастерят. И лица как живые выглядят, и волосы как настоящие. Только не бывает у кукол таких синих ногтей. И мозолей на пальцах.

Часы на здании «России» пробили семь. Снег продолжал падать.

* Около 6 метров

Глава 1. В которой говорится о пользе бульварной прессы

Завтрак в семье Загорских начинался в половину девятого.

И, как всегда, Соня на него опаздывала.

Внизу уже вовсю гремели тарелками, двигали стулья, а она, стоя перед зеркалом, лихорадочно застёгивала многочисленные пуговички на домашнем платье. Пуговицы, как назло, выскальзывали из пальцев. Платье – одно из любимых, синее, клетчатое, но, откровенно говоря, Соня к своим 17 годам из него выросла. Пора в этом признаться самой себе. «Сегодня же Глаше отдам», – решила она, застегнув наконец последнюю, самую упрямую пуговку.

– Софья! Бегом завтракать! – раздалось снизу.

– Бегу, мам!

Соня бросила на себя последний взгляд в зеркало. Лучше уж опоздать ещё на несколько секунд, чем прийти, как говорит мама, неопрятной. Она, разумеется, вслух ничего не скажет, но лицом непременно продемонстрирует. И, считай, настроение к завтраку уже испорчено.

Так. Рыжую косу заплела неплохо, хоть и кривовато. Прядь на лбу, как обычно, выбилась. Соня заправила её за ухо, но локон тут же вылез обратно. Лицо выглядело свежим, щёки после холодной воды были румяные. Девушка потрогала широкие скулы – «эхо монголо-татарского ига», как иронично называл их папа. Глаза, видимо, тоже были из тех монгольских степей – хоть и голубые, но слегка раскосые. А вот нос достался наш, славянский – курносый и слегка конопатый. Соня состроила гримасу отражению. Всё, можно бежать.

И, дробно топоча каблуками по лестнице, она спустилась в столовую.

Вся остальная семья Загорских уже была за столом. Папа, Николай Сергеевич, как обычно, спрятался за газетой «Биржевые ведомости». Мама, Анна Петровна, указывала кухарке Варваре, как изящнее расставить розетки с вареньями. Младший брат Лёлик (он же Алексей) вяло ковырял в тарелке кашу.

– Доброе утро! – поздоровалась Соня, проскользнув на своё место.

– Воспитанную барышню, Софья, отличает пунктуальность, – не обошлась без упрёка мама и окинула внимательным взглядом дочь и её наряд. Видимо, утренние Сонины усилия не прошли даром. Не найдя видимых огрехов, Анна Петровна расслабилась, и лицо её приняло выражение приятное и благонравное, как и подобает супруге дворянина и биржевого чиновника пятого класса.

В наряде и наружности Анны Петровны царили те же приятность и благонравие. Волосы с утра тщательно завиты и правильно уложены – спереди локоны, сзади сложный пучок. И не ярко-рыжие, как у Сони, а благородного оттенка тёмной меди. Блузка белоснежна, воланы манжет безупречны, крахмальный воротничок-стойка огибает шею, поверх него – нитка жемчуга. Верхнее платье цвета сомо* изящно облегает слегка располневшую после рождения двух детей фигуру. Кружев и вышивки совсем немного. Всё по протоколу рекомендованных нарядов женщине средних лет для завтрака в кругу семьи. Глаза у Анны Петровны были голубые, как и у дочери, но без всякой татарской раскосости – большие и глубокие.

Папа в качестве приветствия пошевелил газетой. Это означало, что котировки какого-нибудь зерна внезапно упали или выросли, и отвлечься от этой важнейшей информации глава семьи никак не может. Лёлик молча помахал Соне ложкой. Он вообще неразговорчивый и на удивление спокойный ребёнок – в отличие от сестры и маме на радость. И лишь кухарка Варвара расцвела в улыбке – ну, как не любить единственного в семье человека с превосходным аппетитом?

– Утречко, барышня! – Варя вытерла руки полотенцем. – Садись, моя деточка, сейчас каши пшеничной принесу с маслицем.

– Масла, Варежка, не жалей!

Соня, не дожидаясь каши, правой рукой схватила ещё горячий калач, а левой вытащила свежую газету из стопки. Прессу и письма всегда доставляли к завтраку. Николай Сергеевич считал, что человек должен развиваться разносторонне, потому в семье Загорских выписывали и читали разное: «Биржевые ведомости» (это папино чтиво, сплошные цифры и таблицы, скукотища), консервативное «Русское слово», либеральные «Русские ведомости», «Парижские моды» (это мамина скукотища). Был даже журнал «Всходы»: «Добротное чтение для плодотворной работы мысли и чувства подрастающего поколения», как значилось на титульном листе (бывают неплохие рассказы, но в целом детский лепет, конечно).

Соня с интересом читала практически всё, но более прочих ей был по душе «Московский листок» – ежедневная массовая газета о Москве и её жителях. Как раз свежий «Листок» от 3 января 1920 года она из стопки и вытащила. Развернула и, не переставая откусывать калач, принялась читать. С пристрастием дочери «поглощать» газеты вместе с завтраком мама после долгих баталий смирилась («Папа же читает! Значит, и мне можно!»), но за выбор печатных изданий тихая битва всё ещё велась.

– Ах, Софья, не понимаю твоей любви к бульварному чтению, – Анна Петровна приподняла брови и аккуратно опустила чашку с чаем на блюдце. – Это же сплошные скандалы и фельетоны, сплетни и происшествия. Совершенно обывательская жизнь людей… не нашего круга.

– Как раз это, мама, самое интересное, – рядом с Соней возникла тарелка с кашей, и девушка, не прерывая чтения и разговора, вонзила туда ложку. – Вот смотри: у каждой партии своя газета. Они ни в Думе договориться не могут, ни в печати. Правительство одну линию гнёт, оппозиция – другую. Спорят вечно об экономике, о последствиях Великой войны, о том, вернётся ли магия, каким курсом надо двигаться, какие законы принимать. А жизнь-то вот она! Мимо них проходит! – и Соня встряхнула газетой.

– Да какая это жизнь, – нахмурилась Анна Петровна. – Мелочь всякая, финтифлюшки про каких-то лавочников да певичек.

– Это жизнь города, мам, – Соню обидело такое сравнение. – Она как раз из таких «мелочей» и складывается. Чем люди живут, что делают, что думают, куда ходят, что им нравится, а что нет. Это как… лоскутное покрывало. По отдельности все лоскутки разного цвета и рисунка и кажутся неподходящими, а вместе выходит цельная вещь, и вся картина видна.

– Кустарщина, – вздохнула мама. – А сегодня пришёл новый каталог «Ворт», там такие изысканные весенние платья…

Анна Петровна, к счастью, не заметила, как дочь при этих словах закатила глаза.

«Нет, мама решительно ничего не понимает в жизни», – убедилась Соня и, решив не продолжать привычный спор, снова углубилась в чтение. Однако молчать долго она не умела, и желание поделиться прочитанным и продолжить беседу (точнее, доказать свою правоту) её всё-таки распирало.

– Смотри, мам, – Соня подвинула газету поближе и не глядя макнула калач в малиновое варенье. – Тут не только про нашу провинцию пишут, но и что в мире интересного происходит. Вот, например: «Так как уже более месяца в Лапландии стоит бесснежная суровая зима, то оленям очень трудно найти себе лишаев. Если в придачу замёрзнет на деревьях хвоя, оленям угрожает голодная смерть»*. Представляешь?

– Какой ужас, – сказала Анна Петровна, совершенно, впрочем, не дрогнув лицом. – Лапландия и без снега. Зато у нас нынче сугробы и холода, каких давно не припомню.

– И про это пишут, – продолжила Соня. – «Московский градоначальник предписывает в большие морозы впускать больше людей в хлебные и другие лавки во избежание хвостов на улицах». Или вот: «На Петровке с крыши церкви Жизуса Чудотворца упала ледяная сосулька весом в полпуда на проходившего по тротуару М.О. Звёздышева, причинив ему ушибы».

– Серьёзные ушибы? – вдруг заинтересовалась мама.

– Вряд ли. Пишут, что от медицинской помощи Звёздышев отказался.

– Вот и славно. Но, напомню, Софья, что не стоит просматривать раздел происшествий. Это не лучшее чтение для барышни. Слышал бы тебя папа…

– А он всё слышит, не сомневайся, – Соня хитро улыбнулась. – Хочешь, проверим? Просто он всю ненужную информацию отторгает, а на нужную сразу реагирует. Сейчас найду подходящую новость… Ага! «Лучший сюрприз получили к Рождеству столичные извозопромышленники: сено вдруг сразу подешевело почти вдвое и продаётся теперь по…» Папа! Почём нынче торгуется пуд сена?

– Два рубля двадцать копеек. Но котировка явно завышена и до конца недели, скорее всего, понизится до полутора, – ответил без заминки Николай Сергеевич и даже слегка опустил газету, чтобы посмотреть на дочь. Взгляд его из-под очков был несколько удивлённым оттого, что привычная семейная трапеза и светская беседа вдруг пересеклись с его товарно-денежной реальностью.

Биржевой чиновник и профессор политической экономики Загорский обожал свою семью. С не меньшей страстью он любил финансы – не как средство обогащения (хотя доход у Загорского был весьма достойный), а как предмет изучения. Но дома рабочие вопросы негласно старались не обсуждать. Поэтому и тонкие очки Николая Сергеевича, и чёрные усы его, и вся начавшая лысеть ото лба голова вновь скрылись за газетой.

– Спасибо, пап, – кивнула Соня, быстро проверила цифры в «Листке» и торжествующе повернулась к матери. – Вот видишь!

– Ну, кого интересуют цены на сено? – иронично возразила Анна Петровна. И тут же, спохватившись, добавила. – Кроме твоего отца, разумеется. Но ему по должности положено. А извозчики и так знают. Нам-то это зачем? Вот если бы там что-то полезное печатали – про диеты или чудо-капли…

Тема диет и средств для похудания с подачи Анны Петровны и к неудовольствию кухарки Варвары вот уже несколько лет не теряла актуальности.

– Поступила в продажу натуральная углекислая столовая вода «Кувака» из радиоактивных источников! – бодро зачитала Соня объявление. – А ещё рекомендуют новое средство от кашля и нервических расстройств «Амфитрин».

– Хуже криминальных хроник только бездарная реклама, – резюмировала Анна Петровна и выразительно постучала по пустой чашке ноготком, подзывая прислугу. – Алексей, ешь, а не размазывай кашу по тарелке, я всё вижу.

«Всегда последнее слово оставляет за собой, – мрачно подумала Соня. – А ведь криминальные хроники – это самое интересное».

Хроники она как раз и читала, благоразумно прикрыв газету от матери чашкой. Происшествий было несколько, но одно очень странное. Мёртвую девушку в костюме Снегурочки обнаружили в первый день Нового года на Лубянской площади прямо под рождественской елью. Убитая неизвестна.

Заметка было довольно скудной, зато имелась фотография. Не лучшего качества, конечно, но всё видно. Вот ёлка, вот Снегурочка, вот полицейские вокруг. И чем больше Соня всматривалась в строчки и фото, тем больше она хмурилась и погружалась в задумчивость, пока из этого состояния её не вывел настойчивый мамин голос:

– Софья! Ты меня слышишь? Я спрашиваю, какие планы у тебя на сегодня?

– Я… Я, пожалуй, проедусь в ателье или магазин одежды, – произнесла Соня и сразу же поняла, что говорить такое вслух не следовало.

– По магазинам?! – Анна Петровна изумилась невероятно, зная, что дочь не выносит хождений по торговым рядам.

– Придётся, – сориентировалась Соня и горестно вздохнула. – Просто… Домашнее платье совсем теснит, видимо, пора заказать новое.

– Я рада, что ты, наконец, решила заняться внешним видом. И куда же именно планируешь поехать?

– В Лубянский пассаж.

– Можешь, позовёшь кого-нибудь из гимназических подруг?

– Они мне не подруги, мам. Мы просто учимся вместе.

Соня решительно встала, пожелав всем хорошего дня, и поспешила наверх. Газету она прихватила с собой.

* * *

Для сыщика Дмитрия Самарина завтрак начался в семь.

И, как это нередко случалось, Митя его сжёг. Казалось бы, отвлёкся буквально на минуту, отжался всего тридцать раз – и яичница тут же обросла по краям чёрной каймой, а яркий желток подёрнулся мутной плёнкой. Ну вот, вчерашнюю засохшую сайку уже не макнёшь, придётся грызть так.

На запах горелого тут же примчалась из соседней комнаты Даша. Всплеснула пухлыми руками и ловко схватила сковородку, переставив её подальше от огня.

– Ой, горюшко-то какое, Дмитрий Саныч, зачем вы яишню-то затеяли сами собой? Вона сгорела вся. Я же тут, чавой не попросить сготовить?

Самарин пожал плечами.

– Даша, я ведь вас нанимал для уборки и стирки. Бог с ней, с яичницей, кофию вон попью с хлебом.

– Ну, конечно, – прислуга упёрла кулачки в пышные бока. – Так и едите всухомятку, ажно щёк совсем нет, пынжак висит в плечах. Неполезно это для здоровья. А хотите, я вам борща сварю? На косточке?

Серые Дашины глаза опасно подёрнулись мечтательной дымкой. Вид у округлой румяной служанки в такие минуты становился очень уж практичный и хозяйственный. Словно она уже и меню составила, и планирует весь остальной распорядок Митиной жизни. Нет уж. Уборка и стирка раз в неделю, не более того. А борщ и в трактире поесть можно.

– Благодарю, но не стоит беспокоиться. Вы не отвлекайтесь, я тут сам.

– Ну, как скажете. А вообще… жениться вам надо, вот что.

Даша взмахнула тряпкой и ушла в гостиную, где нарочито громко начала переставлять стулья и причитать об избытке пыли.

С уборкой Дмитрий и сам бы справился, порядок поддерживать с детства умеет. И пуговицы пришивать научен. Казалось бы, фронт работ невелик – спальня, гостиная (она же кабинет), кухонька да ванная комната. Но где найти время с таким бессрочным графиком работы? В общем, приходящая прислуга – лучший вариант. Если бы ещё не совала нос в дела и не давала непрошенных советов – цены бы ей не было.

«Жениться, скажет тоже», – размышлял Митя, наливая кофий в кружку почище и рассеянно разглядывая объявления в свежем «Московском листке».

Как нарочно, «брачный» раздел сегодня был набит до отказа. Выбирай – не хочу.

«Красивая с русалочьими глазами, вся сотканная из нервов и оригинальности, зовёт на праздник жизни интеллигентного, очень богатого господина, способного на сильное яркое чувство; цель — брак»*.

Митя тут же представил волоокую русалку на своей небольшой кухне. Как она сидит напротив за столом и брезгливо поджимает длинный хвост, который нечаянно атакует шваброй Даша: «Хвост-то приберите, барышня, не дай боже задену». Нет, ундина в этот антураж не впишется.

«Красавица, 24 лет, интеллигентная брюнетка, очень шикарная, прогремевшая в Москве и Париже по красоте и нарядам, ищет знакомств, цель — замужество, с миллионером пожилых лет».

Роскошная брюнетка с томиком Вольтера тут же непроизвольно возникла посреди кухни и повела точёным носиком: «А чем это тут пахнет? Я на завтрак предпочитаю устрицы. Это совсем не похоже на Ривейру. И возраст свой вы неправдоподобно занизили, как я погляжу. Где ваша зажиточная седина?». Пока Митя собирался с достойным ответом, красавица исчезла так же внезапно, как и появилась.

«20 лет, образованная барышня ищет мужа миллионера, непременно пожилого, во избежание неверности».

Да что они все так одержимы старостью? А если молодой – то сразу неверный, что ли? Кто их разберёт, этих девушек? Ну, ладно, возраст: всего-то лет тридцать ещё прожить – и можно в старики записываться. Пункт, по которому Митя не проходит – деньги. Миллионов не заработал, тут уж ничего не попишешь. Да, жалованье в полиции платят хорошее, а ему, как новоназначенному начальнику отдела, ещё и прибавку дали. Прислугу вон может себе позволить, квартира неплохая, хоть и казённая. Но для женитьбы, как следует из газетных девичьих грёз, этого явно недостаточно.

Дмитрий представил, как могло бы выглядеть его объявление в брачной рубрике:

«Я надумал жениться, но не знаю, на ком. 25 лет, симпатичный брюнет высокого роста, не богатый, но с достойным жалованьем, служащий Сыскной полиции. Прелестей семейной жизни не вкушал, но полагаю быть хорошим семьянином. Ищу интеллигентную и симпатичную барышню, родственную душу, стремящуюся к деятельной жизни, не жадную до денег и не глупую».

«И чтобы не обижалась на частые задержки на службе», – мысленно добавил Митя и настроился в надежде, что искомая барышня немедленно материализуется на кухне так же, как это сделали предыдущие кандидатки.

Барышня, увы, не появилась.

Зато в проёме двери возникла деятельная Даша с синим костюмом на вешалке.

– Дмитрий Саныч, вы сюртук нонче этот одевайте, я его как раз обузила по фигуре. И сорочки накрахмалила, в шкапу лежат.

Иногда с женщинами лучше не спорить.

Сгоревшая яичница запоздало полетела в мусорное ведро.

* У Сони все эти французские названия вызывают смех. Если платье цвета лосося – так и скажите! На худой конец – розовое.

* Новости и объявления взяты из реальных московских газет начала 20 века.

Глава 2. В которой строятся невероятные предположения

– Много видел мертвецов, но таких никогда. Занимательный случай, хоть монографию пиши, – прозектор Глеб Шталь снял шапочку и провёл пятернёй ото лба к затылку, приминая непослушные светлые волосы, которые тут же вспушились обратно.

– Подождут твои мемуары, Глеб. Ты мне скажи, от чего она умерла? – стоявший напротив врача Дмитрий Самарин покачал головой.

– Понятия не имею, Митя, – широко улыбнулся Шталь.

Мужчины внимательно посмотрели друг на друга. Мёртвая девушка, лежащая на столе между ними, безмятежно глядела в потолок.

– И это говорит мне друг и лучший полицейский врач Москвы, – сыщик иронически прищурился. – Ладно, хватит шуток. Давай по порядку.

– Как скажешь. Итак: девушка, от семнадцати до двадцати лет, рост метр шестьдесят два, телосложение худощавое, цвет волос – русый, цвет глаз – карий. Особых примет вроде родимых пятен или шрамов не имеется. Судя по внешности – не из богатых, но и не крестьянка или прачка. В общем, тяжёлым физическим трудом не занималась. Но есть нюанс… Точнее, два.

– Какие?

– На глаза посмотри внимательно.

– Тёмные. Блестящие. Погоди…

– Ага. А должны быть тусклые и сухие. Она же не пять минут назад умерла.

– Что за фокус?

– Краска. Масляная. Нарисовано поверх роговицы. Весьма правдиво, кстати.

– Бред какой.

– Вот именно. Зачем это сделано, ума не приложу. Никогда такого не видел.

– А второй нюанс? Тоже странный?

– Второй проще. Вот, гляди, – доктор отвернул простыню и взял труп за руку, повернув ладонью вверх. – Видишь мозоли на пальцах? Такие характерны для швей, причём тех, что шьют руками.

– Это ж сколько надо шить, чтобы такие заработать? – Дмитрий наклонился, чтобы изучить мозоли.

– Много, Митя. Мы-то с тобой фабричное носим, а в дорогих ателье по-прежнему ценят ручной труд, тонкую работу. Кстати, бельё своё эта Снегурочка, вероятно, тоже сама шила, но про одежду потом. Меня больше заинтриговала причина смерти и её обстоятельства.

– А с ними что?

– А тут начинаются загадки, – доктор откинул простыню полностью. – Смотри сам. Ни ушибов, ни порезов, ни следов удушения. Один крохотный след еле нашёл, вот, на шее. То ли укол, то ли укус. Есть пара синяков, но все старые, к делу не относятся. Невинность, замечу, не нарушена, признаков полового насилия нет. На вскрытии тоже чисто – молодой, крепкий организм. Ну, коронарные артерии слегка сужены – сердечко, видимо, трепыхалось перед смертью, но, опять же, не до приступа.

– Может, замёрзла насмерть?

– Думал об этом, но клиническая картина совсем не та.

– Болезни? Тиф? Испанка? Туберкулёз? Что-нибудь хроническое?

– Никаких болячек. Абсолютно здоровая, хоть и худосочная на мой вкус.

Митя поморщился. Нет, врачебный цинизм иногда всё-таки переходит рамки.

– Отравление рассматривал?

– Пока склоняюсь к этой версии, хотя в желудке ничего не нашёл. В крови есть следы каких-то непонятных химических соединений. По всем известным ядам прогнал – определить не смог, уж извини. Отправил образцы коллегам в университет, у них лаборатория и финансирование получше наших. Обещали помочь.

Как будто в подтверждение его слов лампочки на потолке угрожающе замигали и затрещали. На пару секунд свет погас вовсе, и в полной тьме Митя ощутил, как замерло сердце и перехватило дыхание. Всего лишь сбоит электричество. Сейчас пройдёт.

Освещение вернулось, а с ним и голубые стены со слегка облезлой краской, и коричневый терракотовый пол с выбоинами от каталочных колёс. Глеб, казалось, не заметил некоторую бледность приятеля и махнул рукой:

– Сколько месяцев уже требую независимый генератор! Постоянно электричество сбоит, а тут же холодильные шкафы, вентиляция. Артефакт стазиса ещё до войны выпрашивал, а теперь уже и не пытаюсь, мёртвое дело. Но генератор-то можно купить?

– И не говори, – тема финансирования и для Дмитрия была такой же болезненной. – Мы стазис тоже просили – для архива документов и улик. Нету – и весь разговор. В последний раз отписали – заведите, мол, кота, если вам грызуны досаждают. За свой счёт, разумеется.

– Мне кот точно не поможет. Скорее, наоборот. Ладно, о чём мы там с тобой?

– О причинах смерти. Если склоняешься к отравлению, то могла ли она сама…

– Не исключаю. Но есть неувязка. Ты помнишь, как мы её нашли?

Дмитрий, к сожалению, помнил. Это москвичи после больших праздников безмятежно отсыпаются, в то время как полиция собирает оставленный отдохнувшими «урожай». Кому – разбитые витрины, кому – пропавшие вещи, а Мите – труп. Прекрасный подарок в новогоднее утро, лучше не придумаешь.

– Положение её тела мне сразу показалось странным, – продолжил доктор. – Неестественным. Она будто… позировала как для фотографии. И словно в один момент замерла и окоченела в этой позе, что невозможно.

– Магическое воздействие?

– Исключено. Проверили. Думаю, тут другое.

– Говори уже.

– Сразу после смерти кто-то её намеренно в такую позу поставил, зафиксировал, подождал, пока труп окоченеет, а потом водрузил возле ёлки. Как экспонат. Ещё и деревяшками её под шубой подпёр, чтобы не упала. Трупных пятен два вида, барышню двигали и переносили.

Дмитрий задумался. Выходит, одно из двух. Либо некто нашёл уже мёртвую девушку и зачем-то «украсил» ею площадь у пассажа, либо этот же некто её убил и там выставил. Обе версии, если честно, казались бредовыми. Зачем такое делать? И Дмитрий, кажется, понял, почему доктор Шталь был так озадачен.

– Глеб, ты время смерти определил?

– Судя по окоченению, не более сорока восьми часов, но и не менее суток. То есть умерла она, скорее всего, днём тридцатого декабря. Но учти, сейчас морозы. В общем, её могли раньше убить и хранить в холоде. Из-за этого картина смазана.

– Прекрасно. Я к тебе за ответами, а ты мне ещё больше вопросов набросал. Мирозданию не чуждо чувство юмора. Первое дело же!

– А ты хотел, чтобы всё было легко? – теперь доктор иронически прищурился.

– Закрыть хочу быстрее. Ладно, надеюсь, разберёмся, что за убийственный спектакль там случился. Может, загадка совсем несложная, просто мы ответа пока не видим.

– Всё возможно. Но я с этой барышней ещё поработаю, уж больно дело интересное. И как в университете анализы закончат – результаты пришлю. Ты тоже держи меня в курсе.

– Буду. А что ты про одежду говорил?

– Заберёшь у дежурного, там все её вещи. Они тоже… странные. Шуба богатая, как и вся верхняя одежда – явно с чужого плеча. А вот исподнее, судя по виду, своё. Там записка от меня есть, посмотришь.

– Отлично. По делу вроде всё. На воскресенье, есть планы?

– Я тут с медсестричкой познакомился из хирургии, в кинематограф зовёт, на мелодраму «Водопад жизни». И подружка у неё есть – говорит, миловидная. Не сходить ли нам вчетвером?

– Почему нет? Телефонируй, как условишься.

На том и попрощались.

Сев с увесистым мешком в служебный автомобиль, Дмитрий размышлял и анализировал разговор с Глебом. Эх, если бы всё было просто… Сыщик и так, откровенно говоря, чувствовал себя не в своей тарелке. Да, вернулся с войны, неплохо себя показал в полиции после перерыва, но дать ему целый отдел под руководство? В его-то возрасте? Есть люди старше, опытнее. Но нет. Вызвал под Рождество сам Карл Иванович Ламарк, начальник Сыскной полиции Москвы. Хвалил, руку жал и сообщил, что на него, Дмитрия Самарина, возложена серьёзная задача – возглавить новый отдел, который будет заниматься исключительно убийственными делами.

– Такое дело, Дмитрий, государственной важности, – объяснял Карл Иванович, подкручивая шикарные усы. – Видишь, расширяемся, реформа идёт. А работать кому? С войны через одного вернулись, потом «неспанка»*, чтоб её. Одни штатские у нас теперь, пенсионеры да юнцы сопливые. А ты человек с опытом, хоть и молод ещё. Теперь все по своим направлениям будут – кражи ли, хулиганства, незаконная торговля. А тебе значит…

– Смертоубийства?

– Они, родимые. И сам знаешь, почему.

Митя догадывался. «Сытинское» дело полгода назад. Тогда в работном доме в Сытинском переулке нашли восемь трупов, и во многом благодаря ему, Дмитрию Самарину, дело раскрыли по горячим следам. Коллеги говорили о редком чутье, а Митя считал, что ему просто повезло.

– Возьмёшь дело в свои руки. Надеюсь на тебя, Самарин. Троих человек тебе в подчинение выделю. Больше пока не могу, уж не обессудь. Но если хорошо себя покажете, то похлопочу, чтобы расширили штат. В общем, с нового года и отдел себе принимай новый – Смертный.

– Может, Убийственный, Карл Иванович? Или Убойный? «Смертный» слишком зловеще звучит.

– Как хочешь называйся, главное результат покажи.

Дмитрий вспоминал и этот разговор, пока автомобиль неторопливо пробирался по заснеженным улицам Москвы. Слева – синий отсвет в стёклах, справа – красный. Это ещё лет шесть назад вышло цветовое предписание к государственным и общественным экипажам – конным и автомобильным. У полицейских выездов два фонаря – синий и красный, у пожарных – оранжевый, у скорых медиков – белый. У извозчиков зелёный должен гореть, если экипаж свободен. Кстати, удобно оказалось. Сразу видно, кто едет и торопится ли, если в придачу есть звуковое сопровождение.

Тут, правда, промашка вышла. По звуку предписаний не выпустили, и начали все придумывать кто во что горазд. Пожарные себе трубные рога на транспорт установили – звук низкий, тревожный от них выходит. Врачи, напротив, партию особых колокольчиков заказали – с высоким, зудящим голосом, ни у кого таких больше нет.

А полиция что? Купила по дешёвке партию артефактов… с собачьим воем. Тогда, в начале Великой войны, магия ещё предметом роскоши не считалась. От того воя полицейские лошади, конечно, неслись как на скачках. Однако люди и животные по всей Москве шарахались, как от прокажённых. Нескольких насмерть в суматохе передавило. За эти завывания московских полицейских даже прозвали «псами государевыми». Обидно. И стилистически неверно, кстати. Полиция давно подчиняется не Государю, а Правительству. Император уже лет пятнадцать назад начал от светских дел отходить после смерти наследника, и сейчас государственным устройством вовсе не занимается, лишь духовными деяниями и благотворительностью.

В общем, через полгода артефакты потихоньку сняли да заменили на клаксоны особого тембра – на кряканье похожего. Так что теперь охранителей порядка иногда «утками» зовут. Но уж лучше утки, чем собаки.

Сам Дмитрий «крякалку» старался не использовать. Если спешишь – так лучше «лихача» нанять, быстрее будет. А для того и гражданский костюм лучше форменной одежды, тем более, что им, сыщикам, к обязательному ношению она не предписывалась.

Так и доехал в раздумьях до Малого Гнездниковского переулка, где размещалась Московская Сыскная полиция. Внешность легкомысленного трёхэтажного особнячка в стиле модерн (обильная лепнина и французские балконы) с внутренним содержанием не вязалась совсем. Интерьеры стараниями начальства привели к виду весьма лапидарному, точнее – казённому. Никаких завитушек и декораций – суровое государственное учреждение.

Дежурному Митя кивнул, поднялся на второй этаж и через общую комнату, где размещался весь его невеликий отдел, прошёл к себе в кабинет. Трое сотрудников были на местах, сдержанно поздоровались. Сидят, работают, икону Жизуса вон повесили в красном углу, надо же. Туда бы лучше портрет Видока. Или Ивана Путилина*. Самарин сообщил подчинённым: «Через 15 минут – ко мне». И сел разбирать мешок с вещами и запиской от Шталя.

Находки без труда разместились на большом дубовом бюро. Его основательный остов вкупе с несколькими креслами, потёртым диваном и парой шкафов красного дерева и составляли всю обстановку небольшого кабинета.

Итак, Снегурочкина шуба, шапка и варежки – все явно из одной «коллекции». Ткань дорогая, златотканая. Но ни ярлыков, ни монограмм нет. Производителя бы найти. Отыщем. А вот бельё наоборот – простенькое, хлопковое, такое небогатые девушки носят. Глеб в записке отметил, что платья на девушке не было, под шубой сразу исподнее. Вряд ли она сама бы так оделась, если до сих пор невинна. Значит, шуба, скорее всего, не её. А вот остальное…

Поборов первое стеснение, Митя всё-таки рассмотрел бельё внимательно. Самодельное, руками сшитое, с простенькой вышивкой по краю, но видно, что изготовлено со старанием. А вот и подсказка – на сорочке теми же нитками, что и вышивка – маленькие буквы «П.М.». И на нижней юбке те же инициалы, и на кофточке, и на чулках. Это уже хорошая зацепка. Ботинки особой информации не дали, кроме той, что подошва у них почти прохудилась. В общем, самая обычная дешёвая обувь.

А тут и подчинённые собрались.

Дмитрий оглядел свою команду. Более разношёрстный коллектив представить себе было трудно. Наскребли, как говорится, по сусекам.

Старший по возрасту, но не по званию – Семён Осипович Горбунов. 55 лет, бывший городовой, недавно перешедший на «штабную» работу. Всегда спокоен, немного ленив, усами и корпулентностью фигуры напоминает моржа. Зато по выслуге лет обладает многочисленными связями и знакомствами в самых разных кругах. Знает почти все городские сплетни и слухи.

Младший в команде – Михаил Афремов, Мишка. 18 лет, выпускник полицейских курсов. Рыжий, тощий, с неуёмным темпераментом. На месте усидеть не может, хочет быть везде и сразу, на самые сложные задания вызывается первым. Правда, бестолковости от его действий тоже бывает много ввиду малого опыта, зато энергии в нём хоть отбавляй.

Ну, и третий сотрудник – Лев Вишневский. 33 года, «человек в футляре». Он вообще из Управления статистики вдруг решил пойти в полицию. Обществу людей предпочитает бумаги, всегда чисто выбрит и строго одет. Неразговорчив, зато незаменим для самой скучной работы, за которую никто не хочет браться. Написать длинные отчёты, сверить сотни таблиц построчно, отыскать в картотеке одно лицо из тысяч – для него в радость.

Эти трое и сейчас совсем по-разному ждут совещания. Семён Осипович в кресле развалился, неторопливо набивает трубку табаком. Мишка примостился на самом краешке стула, каблуком нервно стучит по полу, а Лев блокнотик с карандашом достал, готов записывать.

Вот такая команда.

Ну, и начальник над ними – Дмитрий Самарин, 25 лет. Учился в церковной школе, потом на полицейских курсах, а после на юридическом факультете Императорского Московского университета. На госслужбе уже четыре года (с недолгим перерывом на военные действия). Высокий худой брюнет, левый глаз – зелёный, правый – карий. Из особых примет – шрам на левой брови. Человек энергичный, работоспособный, умеет сходиться с людьми…

В последнем, однако, Митя был уже не так уверен. Самозванец он, вот кто. Лжедмитрий. То есть Дмитрий-то настоящий, а вот действительный ли начальник? Вот же сидят перед ним люди – более опытные, более зрелые (Мишка не в счёт). Поэтому есть сомнения. А вдруг не получится? Вдруг не примут всерьёз?

Оттого Митя, человек в жизни открытый и живой, с подчинёнными пока решил вести себя сухо и отстранённо. Чтобы, так сказать, завоевать авторитет.

– Значит, так, – начал он. – Есть новая информация по Лубянскому убийству от полицейского врача, который производил вскрытие. Исходя из этих данных, считаю необходимым незамедлительно заняться сбором улик и опросом граждан, могущих иметь причастность к делу.

«Ох, что за язык, что за жуткая канцелярщина», – ужаснулся сам себе Дмитрий, но остановиться уже не мог. Подробно пересказав коллегам полученную от Шталя информацию, а также собственные заключения от изучения одежды, Митя перешёл к раздаче заданий.

– Семён Осипович, вам поручаю ещё раз опросить городового Фрола Есаулова – надеюсь, он уже протрезвел и выспался. Вы с ним давно знакомы, думаю, вам он расскажет, если что-то новое вспомнит. Ну, и на его участке организуйте опрос свидетелей из числа проживающих в квартале граждан.

Горбунов хмыкнул и выпустил клуб дыма.

– Тебе, Михаил, задание: бери любой предмет из этого белья, хоть сорочку, хоть чулок, фото девушки не забудь – и отправляйся по ателье, швейным мастерским, фабрикам. Ищи тех, кто опознает швейку с инициалами «П.М.» или её одежду. Начни с ближайших к месту происшествия участков.

– Есть! – Мишка подскочил, схватил сорочку со стола. – Разрешите идти?

– Беги. Ну, и Лев… Янович (Митя не мог пока решить, как обращаться к третьему сотруднику – разница в возрасте вроде невелика, но вид у Вишневского очень уж чопорный). Вас я попрошу составить список театральных и прочих лавок, выдающих маскарадные костюмы напрокат, а также запросить в этих лавках официальным письмом информацию о тех, кто арендовал костюм Снегурочки, но обратно не вернул.

Вишневский всё это время строчил в блокноте, не переставая. А с окончанием Митиной речи поставил на листе жирную точку и сухо кивнул.

Поручения розданы, план действий определён. Первое дело – сложное, но интересное. И раскрыть его нужно как можно быстрее. Иначе оно не только буквально, но и фигурально – станет мёртвым.

* Карл Иванович имеет в виду эпидемию так называемого «испанского гриппа», которая случилась в 1918-1919 году.

* Иван Путилин – первый глава Сыскной полиции Санкт-Петербурга. Человек-легенда, провёл тысячи расследований и раскрыл сотни дел.

Глава 3. В которой дело движется и не движется

«У-у-у… Вот же бюрократ! Формалист! Буквоед! Зануда!» – Соня Загорская ругалась про себя и готова была топать ногами, но городовой был непреклонен.

– Не положено, барышня. Не имею полномочий разглашать никаких сведений, – отвечал городовой.

Фрол Петрович уже с утра был не в духе. Мало того, что разнос после Нового года устроили, взыскание наложили за пьянство на посту, а тут ещё какая-то рыжая пигалица лезет со своими вопросами.

У Сони настроение тоже портилось. За 15 минут беседы (точнее, монолога) с представителем правопорядка она перепробовала, кажется, весь арсенал приёмов: милое хлопанье глазами (не произвело впечатления), притворный ужас (не возымел действия), просьбу о помощи (предложил самой сходить в участок), таинственное выражение лица (не поверил), лесть (никакогоэффекта) и, наконец, самое позорное – занудное упрашивание (без результата). Оставалось последнее оружие.

– Вам тут, наверное, холодно стоять. Хотите, я вам чаю принесу или чего покрепче?

– Подкуп должностного лица! – рявкнул вконец уставший от назойливой девицы Фрол Петрович. – Идите уже отсюда, неча выспрашивать, не ваше дело, что тут случилось!

«Непробиваем, туп как полено», – разочарованно поняла Соня, оставив городового на своём посту возле ёлки. И что дальше?

А случай казался таким перспективным. Наконец-то интересная загадка большого масштаба! В целом на Сонином счету было уже три раскрытых «дела». Неплохо, но всё как-то мелко, несерьёзно.

Прошлогоднее «Дело о пропавшем уродце». Уникального лысого щенка родом из Южной Америки якобы украли прямо на приёме в его честь в доме княгини Фальц-Фейн. Соня в этот вечер там тоже была и нашла маленькое страшилище в почти остывшем камине – пёсик хотел погреться, и закопался в угли, где безмятежно уснул. Очевидно же, что голая, дрожащая собачка будет искать самое тёплое место?

Потом «Дело о безголовом коте», которого по ночам видели на Мясницкой и страшно боялись. Там вовсе смешно вышло – оказалось, белый кот залез мордой в консервную банку, а снять не смог. Чёрную от копоти банку в темноте кто разглядит? Кота поймали, от «украшения» на голове избавили, до сих пор бегает.

Ну, и «Дело о призраке младенца». Здесь чуть сложнее вышло. Папины знакомые – промышленник Скарятин с женой – купили новый особняк. А он оказался с сюрпризом. По ночам в спальне супругов стал плакать младенец. Прямо из стен плач, и жалобный такой. Пошли нехорошие слухи – мол, дом проклят, убиенное дитя не даст покоя новым владельцам. Уже и батюшку три раза приглашали, освятили каждый угол, и медиумов с провидцами звали, и даже одного из императорских магов уговорили проверить окаянный особняк. Всё без толку, лишь деньги на ветер.

Промышленник страдал. На дом было потрачено целое состояние, но стоил он теперь дай бог десятую часть от того. А покупателей и на ту цену не наблюдалось.

Соня напросилась погостить в дом Скарятиных, с дочкой которых дружила. И на вторую ночь сама услышала плач (и вправду жуткий), а через два дня обнаружила его причину.

Платон Скарятин спать любил в полной темноте и тишине, и одними лишь портьерами удовольствоваться не мог. По приказу коммерсанта на фасаде со стороны спальни повесили деревянные роллеты, которые днём складывались, а ночью полностью закрывали окна. Неумелый плотник при сборке пробил воздуховод. Маленькое отверстие, почти незаметное, а в итоге столько шуму наделало. В сложенном виде роллеты дыру прикрывали, а в открытом, да при определённом ветре, и получался тот самый жалобный плач. Всё решение обошлось в двугривенный – дали рабочему, чтобы штукатуркой прореху замазал.

Но вот это Снегуркино «дело» – совсем другое. Серьёзное. Соня прямо сердцем чувствовала, что есть в нём захватывающая фабула. Но пока неясно, какая именно. И городовой, что в ту самую ночь на месте преступления был и что-то видел, никак не желал Соне с её «расследованием» помочь. Несносный человек. Определённо, из этих сотрудников правопорядка слова не вытянешь. Придётся пойти другим путём. Например, прокатиться в Лаврушинский переулок и проверить одну догадку.

И почему в жизни всё устроено не так, как в детективных романах? Там свидетели сразу все подробности рассказывают. Соня, конечно, не полицейский и даже не частный сыщик (разве что в душе́), но что мешало просто поделиться информацией? Жалко ему что ли?

Место преступления она, конечно, осмотрела, да что толку? Всё убрали давно, да и снега столько навалило за эти дни, что не отыщешь ничего. И давешний городовой уже начал косо посматривать на Соню, которая десять минут бродила вокруг ёлки. Нет, здесь ловить было нечего.

В общем, Софья Загорская, если и расстроилась, то ненадолго, поскольку знала верное средство от такого рода мелких огорчений. Клюквенная пастила от Абрикосова. Или глазурованные бисквиты от «Эйнема». А лучше – и то, и другое.

«Мозг, Соня, самый энергоёмкий орган в человеке, – говорил папа. – Чтобы голова работала хорошо, топлива нужно много». Десерты в качестве «горючего» подходили лучше всего.

Мама на пристрастие дочери к сладкому реагировала с печальным снисхождением и, как казалось Соне, с затаённой завистью: «Софья, во избежание проблем с лишним весом барышне следовало бы блюсти фигуру с раннего возраста». Двигаться надо больше – вот и весь секрет. Хорошо ещё, что корсеты давно не носят. Соня смотрела старые мамины фотографии в альбоме – талия перетянута в «рюмочку», юбка узкая, сзади длинный шлейф. Ужас! Как они в таком ходили?

В частной гимназии Крейтера, куда Загорскую-младшую устроили больше года назад, девчонки поначалу посмеивались, увидев, что Соня украдкой грызёт на уроках конфеты и пряники. Но потом сообразили, что у «сладкоежки» всегда выполнено домашнее задание, и она никогда не откажется помочь в обмен на лакомство.

Соне было не трудно выручить одноклассниц. Ну, что поделать, если у них в голове один ветер? Ходят, вздыхают и спорят целыми днями, кто же привлекательнее – актёр Артур Звёздный или учитель географии Манюрин. Бедняжки.

Нет, все-таки на домашнем обучении было проще. Расписание свободнее, оставалось время на свои дела. С другой стороны, надо лишь последний год доучиться. Можно и потерпеть.

Соня бросила последний возмущённый взгляд на упрямого городового и отправилась в кондитерскую.

* * *

– Дмитрий Саныч, я нашёл! – громкость Мишкиного голоса не могли приглушить даже телефонные провода (а ещё говорят, что связь в Москве плохая). – Опознали Снегурочку, Прасковья её звали, и вправду швейка. Ателье мадам Шаттэ́ на Кузнецком, приезжайте.

– Понял, еду, – Митя не сомневался, что его самый молодой и неугомонный сотрудник «выстрелит» первым.

Ателье соответствовало месту – на Кузнецком Мосту дешёвых заведений не бывает. Тяжёлые занавеси, зеркала в витых рамах, кадки с диковинными растениями, красный попугай... И сама Виктория Шаттэ, которая в ином месте, вероятно, смотрелась бы тоже диковинно, этот интерьер гармонично дополняла.

Наряд её – полосатый, чёрный с серебром – в районе груди крест-накрест пересекали две ленты, отчего немалый бюст мадам Шаттэ темпераментно стремился вперёд. С такой же страстью вверх рвалась «пика» шёлкового банта, украшавшего чёрный тюрбан хозяйки. Ткань казалась не просто накрахмаленной, а остро заточенной: ещё немного – и поцарапает штукатурку. «Пиковая дама», – тут же окрестил Митя хозяйку ателье. Про себя, разумеется.

– Итак, мадам Шаттэ… – начал он, когда они расположились в её кабинете.

– Виктория, – голос у мадам оказался низкий и бархатистый. – Обойдёмся без формальностей. Ваш мальчик показал мне фотографию. С прискорбием должна признать, что эта девушка – моя бывшая работница Прасковья Молчанова, Прося.

– Вы сказали – бывшая. Ей дали расчёт? Провинилась в чём-то?

– Бог с вами, юноша. Одна из лучших моих швеек… была. Золотые ручки, золотые. Ах, вы бы видели её потайной рулик на шифоне – такая прилежность, такое тщание…

– Почему же она оставила место?

– Письмо. Получила от родни как раз на Рождество. Мол, кто-то заболел тяжело – отец или мать, не помню. Просили срочно вернуться.

– А откуда она родом?

– То ли Макеево, то ли Ивантеево. Где-то под Тверью. Или под Саратовом? Такая жалость. Уж я её, голубушку, упросила в последние дни какие можно заказы доделать, у нас всегда под Рождество совершенная суматоха. И то не всё успела, хоть и сидела допоздна.

– Когда, выходит, её последний день тут был?

– Двадцать девятого числа. Я, конечно, пообещала, что место за ней будет, если дома всё сладится, и выйдет вернуться. Да только редко после такого возвращаются. А Прося, выходит, и вовсе сгинула, – Дама склонила голову, и шёлковая «пика» угрожающе нацелилась прямо на Митю. Он слегка вжался в кресло.

– Не знаете, были у неё тут друзья, знакомые?

– Катерина, подружка её, тоже у меня работает. Она вам больше расскажет, они комнату вместе снимали, так многие девочки делают, дешевле выходит.

– Спасибо, вы мне крайне помогли. И ещё один вопрос напоследок, – Дмитрий достал из-за пазухи Снегурочкину варежку и положил на стол. – Не знакомо ли вам это изделие? Или ткань?

– Наши заказчицы предпочитают перчатки, – Виктория покрутила варежку в руках. – А вот ткань узнаю. Парча это, шёлковая, довольно дорогая, но не штучная – фабричная.

– У вас такая используется?

– Милый мой, вы совершенно не разбираетесь в модах, – мадам Шаттэ жалостливо взглянула на Митю. – Такие орнаменты и золотую вышивку уже года три как не носят. Ныне актуальны пайетки, бисер. Впрочем, вам, мужчинам, к чему знать такие тонкости? Хотя костюм у вас неплохой, английский. Вам, наверное, жена одежду покупает?

– Я не женат.

– И не торопитесь. Вы ещё так молоды. Между прочим, я ведь и в мужской моде знаю толк. Так сложно найти джентльмена со вкусом. Если нужен будет совет по части гардероба…

– Виктория…

– … от опытной, искушённой женщины, – голос мадам опустился ещё на два тона. – Вы знаете, к кому можно обратиться без стеснения.

– Благодарю, но, кажется, мы отвлеклись от темы. Так где мне найти эту подругу Катерину?

– Я позову. Долго её не задерживайте, дорогой мой, у нас работы невпроворот.

В отличие от мадам Шаттэ пухленькая Катя вправду выглядела огорчённой. Вытирая слёзы и периодически сморкаясь в платок, она сбивчиво рассказала о подруге.

– Она такая хорошая… была. Работала всегда больше остальных. Я её гулять зову, а она сидит. На дом заказы брала, по ночам шила, деньги домой отправляла. В Берендеево, это под Ярославлем село. У неё ж там пять братьев и сестёр, все младшенькие. И матушка вот заболела. Соседка Просе написала – мол, при смерти матерь твоя, езжай домой немедля. Она и собралась. Плакала сильно. И место терять жалко было, а маму ещё жальче, и себя тоже. Ох, горе-то какое, – и Катя снова залилась слезами.

Из ателье Дмитрий выходил в задумчивости. Мишка, чрезвычайно довольный собой, окинул на прощание взглядом изящную вывеску на входе «Ателье мадам Шаттэ. Настоящий французский шик» и заговорщицки сообщил:

– Мадам Шаттэ, как же. Я тут поспрашивал. Кошкина* она, Василиса, из Самарской губернии. Сама из простых, а теперь вон какая… цаца.

– Ты, Михаил, конечно, молодец, – Дмитрий искренне похвалил сотрудника. – Но нам эта подробность погоды не сделает. А вот другое интересно. Прасковья-то наша – из Берендеево.

– И что с того?

– А то, что по традиции Снегурочка жила в царстве Берендея*. Думай, Миша.

* * *

Первоначальный азарт Дмитрия Самарина прошёл примерно через неделю. Через две начальник Убойного отдела вспоминал о «швейке» всё реже, а через три – лишь иногда стыдливо поглядывал в дальний угол стола, где лежала папка со Снегуркиным делом. Что тут попишешь, когда зацепок нет, а команда другими делами завалена?

И не сказать, что иные случаи совсем просты, но закономерны же! Вот, к примеру, на прошлой неделе некий П. Ефимов 17 лет, проходя по улице с компанией, встретил С. Урываева 18 лет, к которому питал злобу, бросился на него с ножом в руках и, ударив человека по голове, проломил череп. При свете дня, да ещё и в компании. Даже бежать не пытался. Следствие закрыто, дело передано в суд.

Вот крестьянин Степан Кузнецов 37 лет. Продал верши для рыбной ловли, на вырученные деньги напился пьяным и, возвращаясь в деревню, на берегу реки Москвы упал, не смог подняться и замёрз. Всё ясно, как на ладони.

А вот история не совсем характерная, но тоже в схему укладывающаяся. 34-летний рабочий И. Иванов затеял ссору с другим рабочим Д. Миропольским. Затем лёг спать в общежитии. Миропольский взял топор и наносил Иванову удары до тех пор, пока буквально не изрубил его. Поразительная энергия для 80-летнего старика. Далеко, правда, не ушёл – по горячим следам взяли*.

Вот она, типичная криминальная Москва 1920 года, вся на столе. Пьяные драки, карточные долги, ревнивые мужья, наследственные споры, зависть, месть… Все мотивы, могущие привести к самому страшному исходу, очевидны и понятны. А тут?

Митины зацепки, казавшиеся такими крепкими, оборвались как шёлковые ниточки на Снегуркиной шубе. Одно стало ясно – Прасковью Молчанову выманили подложным письмом. Оказалось, в Берендеево все живы и здоровы. Значит, кто-то наблюдал, хотел умертвить, но для чего? Жила тихо, скромно, ни с кем не зналась. Как такая может кого-то навести на злой умысел? Ведь душегуб не надругался даже, просто нарядил и оставил. Ни следов, ни отпечатков. Нехитрые Просины пожитки сгинули вместе с письмом. Нарядной Снегуркиной одежды никто не хватился. И даже Глеб Шталь до сих пор не помог – в университетской лаборатории до сих пор бьются с химическим составом той мешанины, что в крови была. Тупик, откровенно говоря.

Поэтому Снегурочкина папка так и лежала на дальнем краю бюро, и Митю всякий раз мучили угрызения совести, оттого что самое первое его дело так и не сдвинулось с мёртвой точки.

До тех пор, пока не настал первый день февраля.

* Мадам Виктория не сильно погрешила против истины, ведь Шаттэ – это безграмотная побуквенная калька с французского chatte – кошечка.

* Традиции, о которой говорит Митя, на деле не так много лет. Пьеса Островского «Снегурочка», где говорится о царстве Берендея, вышла в свет в конце 19 века.

* Все случаи взяты из реальной хроники происшествий в Москве начала 20 века.

Глава 4. В которой демонстрируются два фокуса с переодеванием без последующего разоблачения

Вокзал большого города – место всегда людное и шумное. Ни погода, ни время суток не сбивают с темпа этот кипучий поток. Александровский вокзал в Москве тому не исключение.

К семи утра тёмное небо над городом еле-еле начинает сереть, а на площади перед вокзалом ночная жизнь, немногим уступающая по громкости дневной, перерастает в привычный «балаган». Цокают лошадиные подковы, скрипит снег под полозьями, надрываются извозчики, ругаются отъезжающие, покрикивая на нерасторопных носильщиков. Фырчат автомобили, гудят паровозы, дребезжит ранний трамвай, минуя арку Триумфальных ворот.

Не какофония – симфония. И не хаос – упорядоченная кутерьма, каждый участник которой имеет свою цель и свою траекторию движения.

Городская пролётка с номером «432», прибывшая утром на Александровский вокзал, ничем от прочих компаньонок не отличалась. Чёрные бока так же покрыты снегом и грязью, кожаный верх наполовину поднят, открывая взгляду жёлтое суконное нутро и очертания молодой пассажирки. Извозчик номера «432», внешности столь же непримечательной, как и его повозка, прибыв на стоянку, спокойно слез с козел, приладил на морду лошади торбу с овсом и направился в сторону вокзала – видимо, для встречи прибывающего гостя. Клиентка осталась в экипаже.

Но ни через десять минут, ни через полчаса кучер не вернулся.

Пассажирка его продолжала сидеть, не шелохнувшись.

К моменту, когда окончательно рассвело, соседи номера «432» заподозрили неладное.

– Слышь, Ванька, – бородатый извозчик толкнул в плечо такого же бородатого товарища. – Чой-та сидит барышня одна и не моргает даже.

– Да спит поди! – Ваня подслеповато прищурился.

– Глазья-то открыты! Свои разуй шире!

– Ей-богу, зрит. И не шевелится никак. Эй, дамочка! – Ваня подошёл, пытаясь привлечь её внимание. – Здравие ваше ладно ли? А?

Кучер приблизился вплотную, заглянул в бездонные чёрные глаза и визгливо заорал на всю площадь, перекрикивая трамваи и клаксоны:

– А-а-а! Беда-то, какая, люди! Барышня помёрзнула совсем!

Отгонять зевак пришлось целым нарядом. И всё равно натоптали изрядно. К счастью, когда тело увезли, большая часть из них с разочарованием на лицах сразу рассосалась.

– Тефтельку надо звать, – Семён Горбунов огладил свои «моржовые» усы и рукой на сиденье указал. – Ежели кучер тут сиживал, Тефтелька сразу след возьмёт.

– Будем надеяться, – Митя наблюдал, как Вишневский посыпает порошком внутренности пролётки в поисках отпечатков. Этот ничего не пропустит, да только «пальцев» тут слишком много – экипаж, видно, не часто мыли. А сколько пассажиров в день у городского извозчика?

Здание вокзала – белое, новое, с двумя башенками над входом – разбудило в Мите воспоминания. Отсюда уезжал на фронт, сюда же с него и вернулся. Казалось бы, совсем недавно, а будто в прошлой жизни. Площадь тогда была чёрно-серая из-за обилия шинелей. И Дмитрий в этой толпе стоял такой же чёрно-серый, неразличимый среди других.

Маги, помнится, отдельно от солдат теснились – растерянные, сердитые, одетые вразнобой. Они и ехали потом особняком, в мягких вагонах, в отличие от солдат, которых утрамбовали битком в эшелон, едущий на запад. Дмитрий вспомнил и обратный поезд: с почти пустыми пассажирскими вагонами и грузовыми, набитыми до отказа длинными ящиками.

Теперь на мирный уже вокзал снова приехала смерть. На обычной городской пролётке.

Место происшествия поразительным образом напоминало картину месячной давности у пассажа. Не общим сюжетом, но деталями. Снова девушка в странном наряде, выставленная словно напоказ, снова эта нарочитая поза.

Собравшихся-то ротозеев вроде убедили – мол, замёрзла барышня, расходитесь, нет тут ничего интересного. Но приехавший доктор Шталь смерть от охлаждения сразу отверг («Помилуйте! Минус три по Цельсию, а она в шубе!») и, погрузив труп в полицейский катафалк, Дмитрию шепнул: «Глаза».

Глаза у барышни и впрямь знакомо блестели. Мите это всё очень не понравилось.

Вскоре привезли Тефтельку. По случаю зимы и ввиду особой ценности лучшую розыскную собаку Москвы обмотали пуховым платком, и всё равно ищейка подрагивала всем телом, перебирала тонкими ногами и нервно поднимала острые уши. Ну, точь-в-точь породистая скаковая лошадка перед забегом.

– Давай, Тефтелька, работай, – сопровождающий собаку маленький ефрейтор подвёл её к кучерскому сиденью.

И Тефтелька дала.

Обнюхала потёртое сукно. Покружилась около пролётки. Вытянулась в стойку. Раздула большие коричневые ноздри. И рванула налево, чуть не выдернув поводок из рук своего спутника.

Митя помчал за ними. Сзади пыхтел Семён Осипович.

Бежали недолго. В переулке возле здания вокзала Тефтелька внезапно остановилась возле придорожной канавы и начала яростно отбрасывать лапами наваленное сверху сено. Митя бросился помогать. Под сеном на дне канавы обнаружились синий кучерский армяк и шапка.

– Ну же, Тефтелька, ищи дальше, – Митя ткнул шапкой в узкую пёсью морду. – Ищи!

Собака, принюхиваясь, забегала возле канавы. Метнулась на дорогу. Вернулась. Дёрнулась к сену. Чихнула. Потом села перед Дмитрием и растерянно заскулила.

* * *

«Да, хуже дурака только старательный дурак», – размышлял сыщик, глядя в бесхитростное лицо извозчика Ваньки. И тот, ещё пять минут назад стучавший кулаком себе в грудь с криками: «Всё видел! Всё расскажу!», под этим взглядом сник и бравурность свою подрастерял.

Вот что взять с такого «свидетеля»?

«В котором часу экипаж прибыл? – Так я приехал – он уже тута стоял».

«Как извозчик выглядел? – Да вседневно, как все кучера».

«Роста какого? – Обычного роста».

«Возраст? – А как у всех. Ни младой, ни старый».

«А как ты его видел, если позже приехал? – А… может статься и не видел. Авось попутал я? Как есть попутал. Не видел, вашбродь. Но барышню-то видел!».

Что ж, прекрасный, исчерпывающий опрос свидетеля преступления. Хоть в учебники ставь.

А преступник хорош, зараза. Митя снова вспомнил море солдатских шинелей. Хочешь потеряться в толпе – слейся с ней. Синий армяк, подбитый ватой, да меховая шапка – зимняя униформа московского извозчика. Их и сейчас таких одинаковых на площади десятки. Все неопределённого среднего возраста и роста, на один манер бородатые. Поди отличи одного от другого.

Знал. Точно знал, что уйдёт незамеченным. Оттого и «подарок» на виду оставил.

Настоящий владелец экипажа за номером «432» обнаружился на Неглинной, в кабаке с претенциозным названием «Париж». Отчего-то московские извозчики именно его почитали за место отдохновения. Сверху-то более-менее приличное заведение, а подземный этаж – дыра дырой. Но французские клошары, пожалуй, оценили бы.

Спустившись вниз, Митя едва не задохнулся от смрада – густой смеси табачного дыма, алкогольных паров, прелой плоти и кислой капусты. В дальнем закутке, под низким сводом, за столом спали вповалку четыре тела. Кто – откинувшись назад и пуская пузыри, кто – пристроив физиономию на тарелке с остатками закуски.

– Ваш – вон тот, с капустой в бороде, – указал на одного из собутыльников хозяин заведения, человек усталый и спокойный.

– И давно они так? – поинтересовался сыщик.

– Почитай со вчерашнего вечера. Как в восьмом часу сели, так и не вылезали. Именины отмечали. Ну, а мне что? Люди смирные, драк не учиняли, посуды не били. Гнать не стал, подумал, пусть проспятся.

Силами Горбунова нужного извозчика подняли, влили внутрь стакан огуречного рассола (без особого эффекта) и в статусе недвижимого имущества перевезли в арестантскую. Проспится – расскажет. Если есть, что рассказать. В последнем, однако, Митя сильно сомневался.

* * *

Не то чтобы Соня целенаправленно искала новые загадочные происшествия, но хроники в последний месяц просматривала очень тщательно. Прежде всего, ждала новых подробностей про историю со Снегурочкой. Но их, увы, не было. Ни строчки. А история не давала покоя.

– У тебя, Соня, неуёмная голова, – говорил, бывало, папа. – Словно в ней птичка сидит вроде попугая. Когда видит что-то интересное – начинает звонить в колокольчик. И звонит до тех пор, пока не удовлетворит своё любопытство.

Ну, пусть попугай. Не самая глупая птица, хоть и беспокойная.

Сегодняшняя заметка в газете вновь была со странностями. Снова найдено тело девушки. Снова в первый день месяца. Случайное или намеренное совпадение?

Соня цеплялась за отдельные фразы в скупом тексте: «около 20 лет», «хорошо одетая», «городская пролётка», «старинного фасона наряд», «уверяют, что смерть наступила в результате переохлаждения».

Воображаемый попугай наклонил голову, поднял лапку и аккуратно дотронулся до колокольчика: «Дзынь!».

Положительно, хорошо одетые девушки не носят старинных вещей. Это раз. Это даже Соне с её нелюбовью к модным нарядам очевидно. Кто наденет в 20 лет бабушкино платье? Разве что на костюмированный бал? Хорошо одетые девушки не замерзают в экипажах. Тем более, когда на улице чуть ниже нуля. Это два. А если и замерзают или чувствуют себя неладно, то зовут на помощь или чай пьют в тепле. Это три.

Не заметка, а набор несуразностей какой-то. Жаль, без фото.

С полицейскими разговаривать бесполезно, это Соня уже поняла. А как насчёт журналистов? Они, наверное, любят поболтать. Если всю жизнь расспрашиваешь других людей, может, и самому хочется выговориться? И лучше кому-то… своему. Простому человеку. Журналисты же простые люди?

Горничную Софья нашла за уборкой в малой гостиной. И, решив не вести долгих предисловий, с порога огорошила вопросом, который, судя по деловитому Сониному тону, не предполагал отказа:

– Глаша, ты не одолжишь мне своё пальто? И шляпку?

Редакция газеты «Московский листок» занимала особнячок с двумя флигелями в Ваганьковском переулке. Трёхэтажное здание с игривым балкончиком над крыльцом имело слегка потрёпанный вид. Каково оно внутри – Соне узнать не удалось. Весьма к месту встреченный у входа дворник разъяснил, что хрониками происшествий в редакции ведает некий Чижов, имеющий обыкновение в это время суток перекусывать на свежем воздухе на соседнем бульваре: «Блондин, коричневое пальто. Не ошибётесь».

Искомый блондин – с записной книжкой и пирожком – впрямь отыскался на лавочке. И, глядя, как он щедро делится крошками со стайкой воробьёв, Соня тут же выработала план знакомства – такой же незатейливый и доступный, как этот пирожок с ливером.

«Девица в беде».

Проходя мимо скамейки, Соня поджала ногу, охнула и покачнулась. Блондин ожидаемо подскочил. Воробьи возликовали – им досталась почти половина репортёрского обеда.

– Что случилось? Вам помочь?

– Кажется, я подвернула ногу, – Соня оперлась о заботливо подставленную руку и, прихрамывая, потянула спасителя в сторону скамейки.

– Вам больно? Вызвать врача?

– Нет-нет, благодарю вас. Ничего страшного. Просто надо посидеть немного. Вот здесь, на лавочке, будет хорошо.

– И всё же, может, стоит позвать лекаря?

– Вы очень любезны, но не стоит волноваться. Я просто неудачно ступила, а вы так вовремя меня спасли. Я Аглая, Глаша, – Соня решила, что вместе с одеждой горничной не зазорно позаимствовать и её имя.

– Чижов. Сергей, – мужчина пожал протянутую руку. Молодой – пожалуй, и тридцати нет. Вид только осунувшийся какой-то. Спит, что ли, мало? Или оттого, что питается всухомятку?

– Как уместно вы здесь оказались. Наверное, работаете неподалёку?

– Да, в редакции «Московского листка». Я журналист.

– О, я обожаю вашу газету! – Сонин восторг в эту секунду был неподдельным. – Надо же, настоящий журналист! У вас такая… героическая профессия, – Соня с восхищением заглянула мужчине в глаза. Глаша уверила, что в её одежде барышня выглядит «вельми миленько», а это как раз то, что было нужно.

Чижов смутился.

– Ну, что вы… По правде говоря, геройства в моей работе немного. Больше беготни и писанины.

– Не говорите так. Ведь нужна смелость и решительность, чтобы везде успевать и всё разузнать первым. А вдруг пожар? Или кража? Это же опасно.

– Здесь вы угадали. Как раз всякие происшествия – это мой, так сказать, конёк.

– Ах, это моя любимая рубрика. Вы так увлекательно пишете, невозможно оторваться.

Проглотит наживку? Люди так любят рассказывать о себе. А уж когда их хвалят…

– Благодарю, – журналист смущался уже меньше и было заметно, что Сонина похвала ему приятна. – Хотя, признаться, места под хроники мало дают, не распишешься.

– О, вам просто нужен большой репортаж о каком-нибудь интересном деле. Наверняка вам попадалось что-то захватывающее?

– Не сказал бы… В нашей провинции нечасто случается интересное. Сегодня вот наблюдал, как студенты подрались в очереди в театральную кассу.

– Нет, не то. Вот если бы, к примеру, случилось загадочное убийство…

– Ну, на днях был достойный внимания случай.

– Расскажите же, не томите.

– Девушку в пролётке кто-то привёз на вокзал. Хватились – а она бездыханная.

– Боже мой! Совсем неживая? Что с ней случилось?

– Полиция сказала – переохлаждение, но по секрету мне в полицейском морге сообщили, что это не так. Опоили её и уже такую привезли. Правда, просили пока не писать об этом – мол, расследование ещё идёт.

– Батюшки-светы, страсти-то какие… А вы её видели? Красивая?

– Видел. Пожалуй, красивая. Брюнетка, молодая. Меня, признаться, её взгляд удивил.

– А что взгляд?

– Надменный очень, высокомерный даже. Нелепо говорить об этом, но она там сидела безжизненная и смотрела на нас так – сверху вниз, презрительно. Ох, я увлёкся… Зачем вам, милой девушке, такие жуткие подробности.

– Что вы, что вы! Я такие тайны люблю. Там наверняка трагическая история несчастной любви, – Соня сложила руки внутри заячьей муфты и сделала драматическое лицо. В кино так делают: глаза вверх и мировая скорбь в глазах. – А, кстати – она слева или справа сидела? Или посередине?

Чижов удивлённо посмотрел на девушку. Ох, Соня, опасно балансируешь.

– Вдруг там мужчина рядом сидел? Бросил бедняжку, отверг её и опоил? – поспешила добавить Софья.

– Справа она была. А мужчин никаких не наблюдалось.

– А может, всё-таки замёрзла, как думаете?

– Сомневаюсь. Одета она тепло была, по погоде, только вот несколько странно.

– В чём же странность?

– Фасон старинный совсем. Я-то, признаться, в этом мало понимаю, но мой источник в полиции всё подробно описал. Слова ещё архаичные такие, в статью не возьмёшь, все их забыли давно. Информатор сказал, что лет сорок назад такое носили. Вот, смотрите.

Чижов развернул блокнот, который всё это время держал в руках:

– Я всё записал, да не пригодилось.

Зрительная память у Сони всегда была отменная. А обстоятельный журналист не упустил ни одной детали: и костюм, и внешность убиенной описал во всех подробностях.

– Занимательно вы рассказываете, но, боюсь, мне уже пора. Я и так вас задержала сверх меры, – Соня покрутила носком ботинка. – И нога совсем не болит. Премного благодарна за помощь и приятно было познакомиться.

– И мне. Жаль, что вы так скоро уходите. Может быть, увидимся ещё? Я тут всякий день бываю. Как вас найти? Где вы живёте?

Ох, Соня, всё-таки немного переиграла. Не надо было так на него глаза таращить. Слишком восторженно.

– Вот что, – Соня нахмурила лоб. – Вы напишите мне свой номер, я вам телефонирую, как только время будет. Ладно? Ну, до свидания!

Листок с номером Софья, подумав, решила всё же не выбрасывать. Вдруг ещё пригодится. Болтливые журналисты на дороге не валяются.

Попугай в голове звонил, не переставая.

Глава 5. В которой постигается искусство общения

– Так и знала, что ЭТА на чём-нибудь попадётся.

Взгляд помещицы Шиповой – цепкий, настороженный – прошёлся от Митиных штиблет вверх, по слегка измятым брюкам, по клетчатому пиджаку, задержался на белом воротничке и наконец сердито остановился в районе левой брови со шрамом. Митя давно привык к тому, что собеседники бесцеремонно разглядывают его внешность, отмечая (порой вслух) разноцветие радужки. «Гетерохромия, Митя, у одного из ста, не такая уж и редкость», – успокоил когда-то Глеб Шталь. Да только всем разве объяснишь?

Старухины глаза – выцветшие, но бдительные – не обещали ничего хорошего. Вдова поджала губы, отчего на лице её обострились неприятные складки.

Особняку Шиповой на Большой Никитской более всего подходил эпитет «былая роскошь», остатки которой проглядывали тут и там – в облупленных барельефах на фасаде, в траченых молью тяжёлых шторах, в ярких квадратах обоев на фоне их блёклых собратьев.

Посреди ветшающих элементов уходящей эпохи вдова Шипова смотрелась как капитан тонущего корабля, который до последнего, с гордо вздетой головой, будет стоять на мостике, пока волны смывают в небытие его команду и подотчётное имущество.

В самом деле, проглядывало что-то офицерское в прямой осанке старухи и её наглухо застёгнутом под горло чёрном платье с двумя рядами блестящих пуговиц. Кажется, покойный Шипов был генерал-майором. Или полковником?

Покойная же пассажирка номера «432» оказалась девицей Анастасией Лазаренко, которая по сведениям числилась при жизни прислугой в этом тоскливом доме.

«Пальчики» её в полицейской картотеке обнаружил Вишневский. Вот же любопытный поворот – все отпечатки с экипажа оказались «пустышками», а сама убитая в базе данных нашлась. Проходила по делу о мелкой краже в лавке пять лет назад. Ввиду несовершеннолетия и малости ущерба, а также поимки на месте преступления вместе с поличным, юную воришку пожурили, сделали внушение и отпустили. Поскольку обильно рыдала и изображала искреннее раскаяние – хозяйке сообщать не стали. Но отпечатки взять озаботились. Мол, не балуй больше, а то сразу найдём.

Так Дмитрий оказался в особняке Шиповых.

– Вы не похожи на полицейского, – с подозрением заявила старуха, внимательно изучив перед этим Митины документы.

– Я из Сыскного. Нам разрешено носить штатское.

– А зря. Форма дисциплинирует.

Представителя закона вдова приняла в видавшей виды гостиной, самым нарядным в которой был портрет покойного мужа в богатой раме. Всё-таки генерал-майор. И до чего же неудобные тут стулья. Ей-богу, медные шляпки – тайные инструменты экзекуции. Митя ёрзал. Старуха глядела, не мигая. Под этим взглядом сыщику показалось, что это его сейчас будут допрашивать.

– Прислугу надлежит держать в строгости, – изрекла вдова. – Но некоторых даже пороть бесполезно. Рассчитала я её. В конце января. Вернее сказать, расчёта не дала. Просто выгнала.

– За что, позвольте узнать?

– За кражу. Ложечки покрала. Серебряные. Столовый набор, ещё из моего приданого.

– Серьёзный грех. А почему украла, выяснили? Просто понравились или, может статься, из крайней нужды?

– Нужда? Не смешите меня. В чём ей нуждаться? Жалованье достойное – десять рублей в месяц, крыша над головой, питание. Одежду ей свою старую отдавала. А ей лучшей жизни хотелось. Выше головы не прыгнешь. Родилась прислугой – прислугой и помрёшь!

– Вот и померла, как видите, – Митя сделал паузу. Может, мелькнёт в глазах старухи жалость? Нет, ни проблеска. – Вы её знали, помогите разобраться. Что за человек была Анастасия?

– Дрянь. Дрянь и вертихвостка. Чуть что – сразу за порог. Кинофильму смотреть любила. Ага, знаем мы эту кинофильму. То один её встретит, то другой провожает. Дворник-то всё видел, докладывал. Гулящая она. Я уж по-всякому вразумить её пыталась. Может, сурово, но как мать – неразумную дочерь. Да только впустую.

Митя поёжился. Такая мать – ехидна. Или самка богомола. Откусит голову и не поморщится. А может, и вправду вдова руку приложила? Хотя вряд ли. Силы не те. Ходит вон как медленно, с тростью, хоть и спину прямо держит.

– Вам её совсем не жаль? Выгнать девушку на улицу, зимой, без денег…

– А пусть её тот содержит, кто на кинофильму водил! Артистка, тоже мне. Плакала, умоляла оставить, клялась, что невиновна. Да только веры тем слезам нет.

– Что ж, позиция ваша мне понятна. С дворником я тоже побеседую. И кстати, раз пропали столь ценные предметы, почему же вы в полицию не обратились?

– Так нашлись ложечки-то, – невозмутимо ответила старуха. – На дальней антресоли. Скрала поди и запрятала, чтоб потом забрать. Нашлись и ладно. А репутации уже нет.

Дмитрий был уверен, что вредная старуха сама прибрала проклятые ложки и просто забыла. К совести или милосердию тут взывать бесполезно. Такие всегда убеждены в своей правоте и никогда не раскаиваются.

Удивительно, что горничная Настя сама не удрала отсюда раньше. Мите сбежать хотелось уже с первой минуты.

* * *

Делать нечего – придётся обращаться к знатоку.

Соня в который раз перечитала тщательно воспроизведённые ею на листке журналистские записи. Но даже от многократного повторения некоторые слова не перестали выглядеть полной абракадаброй. С таким же успехом их можно было разглядывать вверх ногами.

Знаток в лице Загорской-старшей работал в своём кабинете с корреспонденцией. Один час ежедневно. На приглашения надлежало подобающе ответить, многочисленных родственников – известить о семейных делах, поздравительные открытки – сложить в специальную коробку, счета – проверить и оплатить.

Молоко опять поднялось в цене, а в последнее время подозрительно кислит. Может, сменить поставщика? Двоюродная тётка из Шебекина снова изъявляет желание приехать в гости («Так скучаю за Сонечкой и Лёликом!»). Знаем мы эти визиты – прибудет на неделю, а потом через два месяца не выгонишь.

Княгиня Фальц-Фейн устраивает литературный салон. Ох уж эти салоны… С некоторых пор вместо обсуждения традиционного Пушкина или модного имажиниста Есенина её светлость одаривает гостей стихами собственного сочинения. Видит бог, природа наделила подругу красотой, а удачное замужество – почти неприличным достатком, но литературный талант, увы, вместе с деньгами не образовался. Отказаться нельзя – уже два вечера под благовидными предлогами пропустила. А значит, снова придётся заедать плохие стихи кремовыми пирожными. Они у Фальц-Фейнов всегда в избытке и отменного вкуса. Но диета же, диета…

По мнению Загорской-младшей, вся это писанина – по преимуществу пустая трата времени. Чем писать пространные письма о казусах погоды и Лёликовых соплях, не проще ли телефонировать?

– Мам… – Соня просочилась в дверь и села напротив матери. – Мне нужна твоя помощь.

Анна Петровна кивнула, не переставая выводить изящные буквы. Пока не допишет – не ответит. Соня в ожидании осмотрелась. Этот кабинет ей нравился. Лёгкая светлая мебель, зелёная обивка, высокие шкафы с книгами и журналами, изящный письменный прибор из бронзы с малахитом. Основание для чернильницы украшает каменный олень. Однорогий. Сониных рук дело, десятилетней давности. Кто ж знал, что у него такая хрупкая конституция?

Загорская-старшая закончила письмо, тщательно вытерла перо, положила в подставку и лишь тогда посмотрела на дочь.

– Мама, подскажи мне, пожалуйста, как выглядит шляпа «франциск»? Это капюшон как у францисканского монаха? Мне для учёбы надо…

Если Анна Петровна и удивилась, то виду не показала.

– Не капюшон. Скорее, шапочка, а не шляпа. Бархатная и присборенная.

Заметив, что дочь не особо вникает в объяснения, женщина поднялась, открыла один из шкафов и, стремительно пробежав пальцем по корешкам, вытащила старый журнал. Пролистала и, найдя нужное, положила на стол, развернув к Соне.

– Вот, смотри. Это из восьмидесятых годов прошлого века. Довольно модный был головной убор. Чёрный бархат, золотой отворот, страусиные перья.

– Ты такой тоже носила?

Анна Петровна не удержала показной скорбный вздох.

– Софья, я всё-таки не настолько стара, как тебе кажется. Такое могла носить твоя бабушка.

– Прости-прости, это всё так интересно. А вот ещё скажи, – Соня заглянула в свой листок. – Пальто «скобелев» она носила?

– Может быть, – мама перелистнула несколько страниц. – Вот оно. Подражало синему мундиру генерала Скобелева. Разумеется, женственный вариант без эполет, зато с мехами и лентами. Ах, мне больше из тех времён нравились пальто в стиле помпадур. Или вот тальони – очень изысканно. Как думаешь?

– Ага, – Соня деловито черкала карандашом на листке. – Спасибо, мам, ты мне исключительно помогла. Можно одолжить журнал?

– Только не вырывай страницы! – голос Анны Петровны летел уже в спину убегающей дочери.

* * *

Два часа в библиотеке. Пропустила обед.

Вокруг Сони высились стопки книг. В какой-то момент она перестала ставить их обратно на полки – потом разложит. И уселась прямо на полу, просматривая каждую и складывая ненужные куда-то за спину.

Где-то было похожее. Где-то должно быть. Но что именно? В какой из них? Вероятно, в этой?

Затекли ноги. Заныла спина.

Может, показалось? Фотографий-то не видела, всё только по описаниям. А воображение – оно такое. Коварное. Возьмёт и нарисует не то, что было.

Взяв очередной том, Соня уже пролистывала книгу почти бессознательно, когда на очередной странице наконец нашла то, что искала.

Есть!

Софья вначале даже не поверила, что обнаружила именно то, что представляла.

Но книга не врёт.

Попугай в голове был изумлён, но доволен.

* * *

– Полагаю, эти два дела – Молчановой и Лазаренко – как-то связаны. Возможно, стоит объединить их в одно, – Митя примостился на краю Мишкиного стола, решив провести короткое совещание, так сказать, на ходу, без формальностей.

Полтора месяца совместной работы показали, что официальным языком и канцелярщиной в этом коллективе успеха не добиться. Такую манеру общения всецело воспринимал лишь Вишневский, только и работал после этого как механизм – исполнительно, но без воображения. А ум у Льва проницательный, его лишь в нужном направлении подтолкнуть надо.

Период недоверия и притирки прошёл. И оказалось, что команда у них собралась довольно деятельная. К середине февраля Дмитрий постепенно переключился с казённого языка на человеческий и почувствовал себя гораздо лучше. Внутри отдела негласно перешли на «ты». И коллектив, можно сказать, расслабился. Не в смысле небрежения обязанностями, а в плане общения. И дела более споро пошли.

Горбунов даже притащил в кабинет пузатый самовар, а у Вишневского дома обнаружилась коллекция редких чаёв, среди которых были как бодрящие, так и «думательные», и даже успокаивающие. Последние пользовались устойчивым спросом у визитёров женского пола и почтенного возраста.

Ещё Мишка хотел было снаружи на дверь навесить листок с черепом и костями, но Митя решил, что это уже слишком. Их отдел иронично именовали «смертниками», но такому сарказму вряд ли отдали бы должное. Так что череп разместили с внутренней стороны.

Он явственно напоминал о тленности бытия.

– Не вижу связи, – отозвался Семён Горбунов, наливая в кружку кипяток. – Первая-то, Прося, хорошая, невинная девушка была, а эта Настя – кокотка. Два полюбовника! Это ж надо так словчить, чтоб обоих водить за нос.

Полюбовники, как самые вероятные подозреваемые, отыскались быстро. Один, молодой офицер, по счастливой случайности за неделю до преступления укатил в Санкт-Петербург, чем избавил свою пылкую персону от возможных подозрений.

Второй, мебельный лавочник, узнав новость об убийстве, подался в совершенную панику. Но не оттого, что был к оному причастен, а потому, что оказался женат и сие неуместное обстоятельство от убиенной горничной тщательно скрывал. Как, надо полагать, скрывал и наличие самой горничной от добродетельной супруги и троих детей. Вероятность полного изобличения его любвеобильной натуры привела торговца в полнейший ужас. Он клятвенно божился не нарушать никогда более брачных уз ни с горничными, ни с иными девицами соблазнительных профессий. К его благу, алиби у лавочника имелось – крепкое, дубовое и унылое, как и его мебель.

– Может, мораль у неё не самая высокая, но разве это повод для убийства? Верно, девушки разные, но мне кажется, что их что-то связывает, – возразил Митя.

– Согласен, – подал голос Лев. – Мазки краски на роговице у обеих, следы от уколов идентичные. И химический состав опиата в крови у девушек один и тот же. В отчёте прозектора отмечено… – Вишневский пошуршал бумагами на столе. – Вот! Смесь триэтилового эфира, гидрохлорида триацетилморфина и эфира бензоилэгконина, по заключению лаборатории университета. Вещества не сказать, что редкие, но вместе раньше не применялись. А эффект убийственный, извините за каламбур.

– Если не редкие, то теоретически достать их несложно. Но чтобы догадаться смешать – на это, пожалуй, медицинские знания нужны?

Коллеги задумались.

– Лев, займись, – Митя обратился к Вишневскому. – Поищи среди знакомых наших жертв – вдруг там врачи найдутся, студенты-медики, ветеринары на худой конец. Семён, а что там с допросом извозчика? Удалось что-то выяснить?

– А, пьянь возничая, ендовочник*! – Горбунов досадливо хмыкнул и отхлебнул из чашки. – Удивляюсь, как он ещё лошадь свою не пропил. Бестолковый человек. Помнит лишь, что повозку в переулке возле кабака оставил. Знал, что не положено, так многие же нарушают. Несколько экипажей там стояло. Я так думаю, убивец наш просто взял первый попавшийся.

– Похоже на то. Значит, просто номеру четыреста тридцать два в этот раз не повезло.

– Ещё как не повезло. Бляху-то отобрали! И поделом. Не пей сверх меры. Понял, Мишка?

– А я что? – обиделся Афремов. – Я вообщеникогда!

– Молодой ещё, дурости много. Смотри у меня, если замечу, – Горбунов в этот момент как никогда напоминал городового, который делает внушение малолетнему хулигану.

– А я ещё одно общее понял! – спохватился Мишка. – Обеих девушек нашли в первое число месяца. Может, это тоже имеет значение?

– Не исключено, – поддержал Дмитрий. – Как говорят, первый раз — случайность, второй — совпадение, третий — закономерность. Если так, мне бы не хотелось обнаружить третий аналогичный труп. Иначе выходит, что в Москве появился…

– Серийный душегуб? – заворожённо прошептал Мишка. – Как английский Джек-Потрошитель?

* Ендовочник (устар.) – пьяница, пропойца. Ендовой называли широкий сосуд с носком для разливания напитков.

Глава 6. В которой тайное не должно стать явным

Соседями «смертников» в здании в Малом Гнездниковском были «пропащие» – отдел поиска пропавших без вести. Оба подразделения нередко работали в паре. Тут ничего не попишешь – на десяток найденных, живых и здоровых, всегда отыщутся уже не столь здравствующие и совсем упокоенные. И зачастую коллеги препровождали своих заплаканных посетителей в ближайшую дверь – к Самарину.

Запасы успокаивающего чая съёживались с удивительной скоростью.

Сегодня, несмотря на воскресный день, завершающий второй месяц года, у «пропащих» творилась форменная суматоха. Хлопала дверь, бегали туда-сюда люди, не замолкая, трезвонил телефон.

Одного из взмыленных сотрудников поискового отдела Митя буквально поймал за рукав на лестнице:

– Что у вас случилось?

– Полный хаос, Митя! – ответил сосед, вытирая потный лоб, и добавил пару выражений позабористее. – С утра все в мыле, как кони на скачках. Дочка у Барышкина пропала, младшая, Мария.

– Это который Барышкин? Сахарный?

– Он самый, раздуй его горой. Весь город на уши поднял, рвёт и мечет.

Павел Барышкин, владелец трёх сахарных заводов, был не самым крупным фабрикантом, и даже в десятку богатейших не входил. Но прославился на всю Москву вспыльчивым и свирепым нравом. Частыми свидетелями тому бывали хрустальные графины ресторана «Яр» и его же, яровские, официанты.

С некоторых пор специально для Барышкина куверты* подавали серебряные, а прислуга всякий раз тянула спичечный жребий на предмет высочайшей чести обслужить самого благожелательного клиента. Счастливчику полагались двойные чаевые и вакантный день, наслаждаться которым, как правило, приходилось в лазарете.

Дочерей своих числом три коммерсант держал в строгости и всем составил выгодные партии. Старшая уже была замужем, средняя недавно обручилась, младшую шестнадцати лет готовили на выданье и уже подыскали жениха. Но у Машеньки Барышкиной на этот счёт оказался свой интерес, никак с выбором отца не пересекающийся.

– Оставила записку, – поделился сослуживец. – Мол, простите, папенька, но кандидатуру, вами выбранную на роль будущего супруга, заверить никак не могу. Он старый и воняет сыром, а я люблю другого и сегодня же ночью с ним тайно повенчаюсь, будет ли мне дано ваше родительское благословение или нет.

– Ох, так и вижу выражение его лица. Надо же, утёрла нос деспоту. Шестнадцать лет, любовь на всю жизнь?

– Вот-вот. Уже обвенчались поди и укатили куда дальше, а мы тут с ног сбиваемся. Или прячется где-нибудь, рыдает и боится папеньке на глаза появиться.

– Я могу чем-то помочь?

– Возьми фотографии, раздай своим, авось, кто приметит, где эта влюблённая Джульетта скрывается.

Дмитрий взял стопку карточек с кратким описанием пропавшей барышни. Отменного, к слову, качества фотографии. С чёрно-белого снимка на Митю смотрело миловидное девичье лицо с по-детски округлыми щеками. Копна тёмных локонов, большие глаза, густые брови. В таком возрасте всякое душевное пристрастие представляется большой любовью на всю жизнь. Тем более, если живёшь как в заточении, и мнения твоего никто не спрашивает.

Это Митя по себе помнит. В таком же возрасте влюбился как мальчишка. Хотя почему «как»? Он мальчишкой тогда и был, полным дураком, если честно. Аврора Кизерицкая. Лучезарная как утренняя заря. И такая же, как солнце, беспощадная. Да что о ней. Дело прошлое, даже вспоминать неловко.

А вот соседям с поисками надо помочь.

Сыщик прочёл описание, дошёл до последней строчки и, если бы умел, присвистнул. «Любому, кто обнаружит место нахождения пропавшей – вознаграждение в 500 рублей!».

Барышкин, может, и гневлив, но не жаден. 500 рублей – почти годовое жалованье городового. Вот почему все носятся как угорелые.

* * *

Мите снилась буря.

Во сне сыщик прятался под хлипким навесом. От шквального ветра тот не спасал, но зато давал защиту от падающих сверху градин. И если вначале они сыпались мелким горохом, то вскоре выросли до размеров куриного яйца, а затем и более крупные с грохотом начали ударять в ненадёжную жестяную крышу над головой.

Бум!... Бум!...

Отдельные удары участились. Казалось, небеса прицельно обстреливают Митю и его сомнительное укрытие.

Тра-та-та! Бум! Хлоп! Бац!

Самарин заворочался, приоткрывая глаза, пытаясь выбраться из нечаянного кошмара. Грохот не исчез, наоборот – усилился. Кто-то настойчиво молотил кулаками во входную дверь.

Митя очнулся в полной темноте и лихорадочно начал шарить рукой в поисках спичек, которые всегда оставлял возле кровати. Всем хороша квартира, только окна выходят в тёмный двор, засаженный старыми тополями. Зимней ночью – хоть глаз выколи. А электричества на всю ночь не напасёшься.

Поставленная с вечера свеча за ночь превратилась в плоский блин. Сыщик зажёг запасную и, накинув на себя, что под руку попалось, дошёл до передней и открыл дверь. Тусклый свет керосиновой лампы в руке дворника Николая осветил его мрачное лицо. Рядом с дворником подпрыгивал худой мальчонка лет десяти.

– Митрий Саныч, уж простите за побудку. Вот малец к вам, бает, что дело спешное, – пробубнил Николай.

Не первый раз к жильцу третьей квартиры вторгались среди ночи внезапные посетители. Служба у него такая, что поделать. А дворнику когда спать?

– Здрасьте! Меня за вами послали! – выпалил паренёк, и Митя разглядел, что одет он в форму посыльного. – Велели найти и срочно ехать. Он записку дал, усатый такой хенерал.

Мальчишка достал из кармана помятый клочок и отдал Дмитрию. Знакомым резким почерком Ламарка на бумаге были выведены несколько слов: «Самарин, срочно – «Славянский базар»! Дело плохо. К.И.».

– Ясно, жди.

Чему-чему, а быстро собираться рядового Самарина на войне научили. Там счёт идёт на секунды. Замешкался – и не ровен час можешь уже никуда не торопиться. Забытые было навыки вспомнились сразу, и уже через пару минут сыщик мчался по ночным улицам. Колёса, шурша, месили снежную кашу, ошмётки грязи летели в разные стороны. На улице ночь не казалась такой глубокой: пожалуй, ближе часам к пяти уже.

«Дело плохо», – написал Ламарк. Но подробностей не уточнил. Вероятно, настолько плохо, что огласке предавать нельзя. Ни шоффер, ни посыльный ситуацию тоже не прояснили. Мальчишка лишь мотал головой и твердил, что в отеле какой-то «ынцыдент», подробностей которого он не знает.

Автомобиль свернул на пустынную Никольскую и притормозил возле шикарного входа в одну из лучших гостиниц Москвы, с богатым, но изрядно затоптанным ковром на крыльце.

Здесь начальник Убойного до сих пор не бывал. Помпезный вестибюль с купидончиками на стенах и розовыми обоями. Статуя Меркурия в полный рост. Золочёные узорные балясины на перилах. Испуганный персонал в холле. Полицейский на входе, ещё пара – возле лестниц и дальних выходов. Митя кивнул собравшимся и в сопровождении ефрейтора прошёл через коридор, который вывел в огромную полукруглую пристройку-ресторан.

Вот это да!

Таких роскошных и удивительных интерьеров Митя ещё не встречал. Огромное помещение в три этажа сверху было накрыто стеклянным куполом, изящные столбы тянулись ввысь, расходясь наверху гнутыми арками и поддерживая хрупкий потолок. Посередине возвышался огромный помост с теми же купидонами и завитушками. Сыщик видел драпировки, узорчатые обои, кованые люстры, пальмы, пухлые диваны и… столы, столы, столы, покрытые глянцевито-молочным бельём. От обилия декора глаза разбегались даже при скудном освещении, а границы зала терялись где-то в темноте.

Группу полицейских Дмитрий увидел слева от помоста и направился туда, огибая столики. Сколько же их здесь, сколько стульев и… фонтан! Мать честная, тут ещё и бассейн с фонтаном и рыбками! При таком шике там должны плавать не иначе как стерлядки. Жаль, в сумраке не разобрать.

Неподалёку Самарин увидел и Ламарка – тот беседовал с кем-то. Митю узнал, качнул головой, но беседы не прервал. Ладно, успеется. Главное – место преступления. И что же такого страшного тут случилось?

В этой части ресторана столы были расставлены в полукруглых нишах, образующих укромные закутки. В одной из них и суетились стражи порядка. И чем ближе Митя подходил, тем более нехорошие предчувствия теснились у него внутри.

«Чёрт возьми, а ведь сегодня первое марта», – некстати вспомнил Дмитрий.

Полицейские чуть расступились, открыв картину происшествия полностью.

Она сидела в нише, за столом, сложив руки на белоснежной скатерти, сжимая в ладонях то ли абрикос, то ли персик. И по её нарочитой позе, по вымученной полуулыбке, по странно застывшей фигуре Митя догадался сразу и похолодел.

Третья.

Машенька Барышкина.

* * *

– Митя, слушай внимательно, дело дрянь, – у Ламарка обвисли мешки под глазами и даже знаменитые пышные усы печально поникли. – Это неслыханный скандал, убийство в центре Москвы. Полный… zusammenbrechen!*

От волнения Ламарк перешёл на немецкий, что делал крайне редко.

– Понимаю, Карл Иванович. Такое место… респектабельное.

– И место солидное, и жертва непростая. Огласка нам не нужна. Ни нам, ни Барышкину, ни тем более Запалову, владельцу этой гостиницы. Никаких журналистов, боже упаси. Пока вроде сдерживаем.

– Из персонала кто труп видел?

– Двое. Оба тут, под присмотром, вроде понимают, что лучше помалкивать. Сам допросишь, всё расскажут. Остальные пока не в курсе и, дай бог, не будут. Придумайте им версию – скажем, была попытка кражи, но всё обошлось. И лучше побыстрее, пока слухи не пошли.

– Всё выполним, Карл Иванович. Никаких слухов не будет.

– И вот что, Митя, – Ламарк схватил сыщика за пуговицу, слегка притянул к себе и заглянул в глаза. – Это дело – первостепенное. Важнее его нет. Раскрыть нужно как можно быстрее, иначе Барышкин нас всех тут… Ну, ты понял.

– Сделаю всё, что в моих силах и в ресурсах моих сотрудников, не сомневайтесь.

– Кстати, о силах, – Ламарк хлопнул в ладоши, привлекая внимание. – Слушать сюда! Это, если кто не знает, начальник Убойного отдела Самарин Дмитрий Александрович. Руководство по расследованию этого преступления возложено на него. Всем, независимо от звания и линии подчинения слушать его и выполнять, что скажет. Спать пойдёте, когда он позволит! И срать пойдёте, когда он разрешит! Всё поняли?

– Так точно! – нестройно ответили полицейские.

– Работаем дальше! – начальник Сыскной полиции снова повернулся к Мите. – Всё, полномочий я тебе дал выше Спасской башни. Действуй тут по усмотрению, а я... к Барышкину. Возьму на себя, Gott schütze*. И Запалова заодно, если жив останусь.

– Спасибо, Карл Иванович. Я не подведу.

Лишь после ухода Ламарка Митя понял, что очень опрометчиво пообещал начальнику разобраться с этим делом как можно быстрее. Если это тот самый третий случай (а в этом Митя практически был уверен), то быстро не получится. Что Дмитрий осознал по первым двум убийствам – преступник за ними стоит крайне изворотливый и продуманный. Отпечатков и других улик не оставляет, следы заметает мастерски, планирует всё тщательно.

А факт наделения широкими полномочиями Митю, скорее, привёл в ступор, чем обрадовал. Он только-то с тремя подчинёнными успел сработаться, а тут их человек десять! И хорошо, что работу свою знают, пока все заняты делом, а дальше как быть?

– Дмитрий Александрович…

Возле сыщика возник небольшого роста мужчина лет тридцати в чёрном костюме. Прилизанные русые волосы, квадратный подбородок, запавшие от недосыпа глаза. Человек протянул правую руку:

– Я Виктор Игнатьев, ночной администратор, один из тех, кто нашёл… барышню. Подумал, вы захотите со мной побеседовать.

– Захочу, – в этот момент Митя был даже благодарен портье, который вывел его из оцепенения. Что он в самом деле стоит как сомнамбул, действовать надо. Не знаешь, как – действуй по инструкции. – Тут есть помещение, где можно поговорить кулуарно?

– Есть отдельные «кабинеты» на верхней галерее ресторана. Там тихо, никто не помешает.

– Отлично. Ждите тут.

Митя двинулся обратно, к месту убийства, где разглядел знакомую кудрявую голову доктора Шталя.

– Глеб, рад, что ты здесь. Осмотр трупа закончил?

– Так точно, Дмитрий Александрович. («Как он в такую минуту ещё и шутить может?») Время смерти навскидку – пятнадцать-семнадцать часов назад. Интенсивность трупных пятен показывает, что…

– Стоп. Полный отчёт потом. Одно скажи – на шее есть след от укола?

– Есть.

– И на глазах снова краска?

– Она самая.

Приятели посмотрели друг на друга и поняли без слов.

– Так, если всё сделал – увози её отсюда, пока не рассвело. Автомобиль подгоните к чёрному ходу, сделать всё максимально быстро и незаметно.

Пока Шталь занялся организацией погрузки, Митя поискал глазами своих. Где же они? А вот, нашлись.

– Семён, Лев, Михаил, за мной. Остальным оставаться на местах и ждать дальнейших распоряжений.

– Есть!

* Куве́рт – полный набор предметов для одной персоны на накрытом столе

Zusammenbrechen – (нем.) коллапс, катастрофа

Gott schütze – (нем.) сохрани Господь

Глава 7. В которой происходит первое безумное чаепитие

Небольшой уютный «кабинет» и вправду лучше располагал к разговору. Видимо, это огромное помещение ресторана просто давило на Митю своей массой. А тут почти как на работе. Разве что стулья мягче и отделка богаче. Расселись впятером за круглым столом с белой скатертью. Один из полицейских любезно принёс чаю. Ну, хоть взбодрит. Хотя, кофий был бы лучше, пожалуй.

– Лев, ведёшь протокол подробно. Итак, Игнатьев, расскажите, кто и когда обнаружил труп?

– Около половины пятого. Кухонный помощник, Андрейка. Он немного… блаженный, недалёкого ума, но безобидный. Благо, крик поднимать не стал, пришёл ко мне и сказал, что в ресторане девочка сидит. Я пошёл проверить, и вот… В полицию тоже я позвонил.

– Он всегда так рано приходит?

– Да. Повара обычно к пяти-шести появляются, а он пораньше – проверяет кухню, залы, всё ли в порядке, убирает мусор.

– Где он сейчас?

– В подсобке сидит. Под охраной.

– С ним позже поговорим. Вы эту барышню опознали? Встречали её раньше в гостинице?

– Опознал. Только… я сегодня утром понял, кто это на самом деле. Видите ли, она сняла номер два дня назад и жила тут.

Митя вначале потерял дар речи. А потом, не сдержавшись, заорал:

– Вы в своём уме? Вся Москва на ушах! Барышкин дочь ищет, а она тут была всё это время? Не говорите, что не слышали! Да вас под суд отдать надо! Несовершеннолетней, да ещё и в бегах, сдать номер?! Она вас подкупила, что ли?

К чести ночного администратора Митину тираду он выслушал совершенно спокойно.

– Я понимаю ваш гнев, но поймите и вы меня. В роскошных гостиницах гости ценят не только комфорт, но, в первую очередь, конфиденциальность и анонимность. И мы это обеспечиваем. Барышня приехала позавчера, около девяти вечера. Выглядела взрослой, была под вуалеткой, имела багаж и средства. Сказала, что она артистка и путешествует инкогнито, так как устала от поклонников. Мол, хочет пожить несколько дней уединённо и подготовиться к новой роли. Кто бы заподозрил? Поверьте, у нас такие гости не впервой. Вела себя уверенно, сняла номер люкс и заплатила вперёд за двое суток.

– А как вы её опознали? – включился в разговор Горбунов. – То есть, как поняли, что Мария Барышкина и есть та самая артистка?

– По родинке на руке. Когда дама расписывалась при въезде, я родинку заприметил. А сегодня в ресторане увидел тот же знак. Так и понял.

– Вот уж впрямь… артистка, – Митя немного пожалел, что не сдержался, и был благодарен Горбунову за то, что тот дал время на передышку. – На чьё имя она сняла и какой номер?

– Назвалась мадмуазель Павловой, номер двести семнадцать.

– Миша! Идёшь туда, внутрь не входить, ждать меня. Никого не впускать и не выпускать из номера, если будут таковые. За коридором следить, всех запоминать. Беги!

Афремов умчался стремительно, как всегда.

– Продолжим. Она за это время выходила из номера, принимала гостей, спускалась в ресторан?

– Насколько мне известно, нет. По крайней мере, в моё дежурство. Дневной сменщик лишь передал вчера вечером, что она заказала завтрак в номер, около полудня. И всё, с тех пор никаких известий. До сегодняшнего утра.

– Выходит, официант последний, кто видел её живой? Кто относил еду?

– Это вам метрдотель подскажет, он к семи приходит. Ну, и официанты в то же время. Можем вызвать его сейчас, если нужно.

– Не нужно. Не будем создавать лишнюю панику. Придёт – побеседуем. Ночью в вашу смену посторонние были, поздние гости?

– Никаких посторонних. Около полуночи заехал купец из Твери, занял люкс. И пара гостей вернулась в свой номер около двух. До утра больше никого.

– Проверим. Я так понимаю, вы, как администратор отеля, напрямую за рестораном не следите, но имеете представление, как он работает?

– Разумеется. Гости звонят мне, если хотят заказать еду в номер, когда бронируют стол или отдельный «кабинет». Меню я тоже должен знать – что есть в наличии, чего нет.

– Когда открывается ресторан и когда заканчивает работу?

– Открывается в восемь, но рано утром постояльцы предпочитают заказывать в номера. Основной поток – с полудня до трёх, так называемые завтраки, очень популярны. Там и наши гости, и посетители с улицы – купцы, фабриканты, чиновники. У ресторана есть отдельный вход, с Никольской. Вечером людей гораздо меньше, а к полуночи всё уже закрыто.

– Так рано?

– На ночные кутежи обычно едут к «Яру» или к Тестову. У нас спокойное, респектабельное место, ночной покой постояльцев мы тоже ценим.

– Вы сказали, есть отдельный вход. Ночью он заперт?

– Безусловно.

– Тогда скажите мне, дорогой Виктор, как же так случилось, что ночью в ресторан кто-то безнаказанно протащил труп через всю гостиницу, и никто этого не заметил? А?

Митя в этот момент почти торжествовал. Вот оно! Этот портье, вроде, славный малый с первого взгляда, но мимо него преступник не мог проскользнуть. Тем более, с таким грузом. Выходит, этот тоже в доле? Или просто спал в свою смену?

Администратор вздохнул.

– Видите ли, Дмитрий Александрович, в этом и весь подвох. Из номеров-люкс, а их всего шесть, есть прямые ходы непосредственно в ресторан. Для сохранения конфиденциальности и анонимности наших гостей, как я уже говорил.

Да чтоб тебя! Будьте вы прокляты со своей приватностью!

Митя почесал шрам на брови, а потом нервно забарабанил пальцами по столу.

– Что ж… В таком случае расследование значительно упрощается для нас и сильно осложняется для вас.

– Что вы имеете в виду?

– Если единственный путь, по которому труп мог попасть в ресторан, это тайный ход из номера, то наш убийца перед совершением преступления уже был в отеле. А это значит, что под подозрением не только персонал, но и ваши гости. И нам придётся допросить всех. Понимаете?

– Вы не посмеете! У нас солидная публика. Допрашивать гостей, вы с ума сошли? Это конец репутации отеля! Нет-нет, это невозможно!

Виктор закрыл побледневшее лицо руками и начал раскачиваться вперед-назад.

– Ещё как посмею. Если честно, репутация вашего заведения мне безразлична. Но я обещал начальству не предавать дело широкой огласке. С другой стороны, не допросить ваших постояльцев я тоже не могу. Так что вы сейчас прекратите истерику, и мы все вместе придумаем благовидный предлог для того, чтобы побеседовать с каждым из них, не вызывая подозрений.

Виктор отнял руки от лица. Глаза его блестели. Надо же, и впрямь переживает происходящее как личное горе.

– Правда? Вы обещаете?

– Обещаю. Давайте подумаем. Если мы скажем, что, к примеру, в отеле, подозрение на вспышку тифа?

– Нет, ни в коем случае! Никаких заразных болезней!

– Я так понимаю, проверку на наличие крыс и тараканов тоже исключаем?

– Не дай бог!

– Может, пожарная инспекция номеров? – предложил Горбунов. – Или строительная? Проверить там крепкость стен или работу водопровода.

– Исключено. Пойдут слухи, что здание ветшает или того хуже – в аварийном состоянии. Тут всё должно быть идеально, понимаете?

– Ну, а что тогда? У меня идеи вышли.

Повисла пауза.

– Позвольте предложить, – молчавший до сих пор Вишневский подал голос. – Во Франции сейчас набирает популярность так называемое анкетирование – в отелях, ресторанах, клубах. С целью повышения качества сервиса гостей опрашивают, что им понравилось в обслуживании, а что нет. Как правило, людям очень нравится делиться своими впечатлениями, особенно негативными. Мне кажется, это могло бы нам помочь. Да и администрации гостиницы, пожалуй, тоже.

– Лев, это отличная идея! И никакого подвоха. Игнатьев, как полагаете?

– Думаю, это может сработать.

– И ещё, – Вишневский постучал карандашом по блокноту. – Доказано, что люди становятся более разговорчивыми, если в качестве вознаграждения за участие в анкетировании им полагается комплимент – ваза с фруктами, например, или сладости.

– Будут вам фрукты.

* * *

В основной зал ресторана Митя спустился уже собранным и сосредоточенным. Совсем не тот человек, который в растерянности стоял тут ещё полчаса назад. Стеклянный купол постепенно светлел, расширяя огромное помещение (хотя куда ещё больше?). Полицейские, закончив работу на месте преступления, развалились на стульях и диванах и без зазрения совести дремали. Однако, увидев Митю с командой, вскочили со своих мест и вытянулись по струнке.

Хм, а в широких полномочиях что-то есть.

– Вольно, слушаем вводную. Кто тут криминалист и фотограф?

Вперёд высунулись два худых паренька с чемоданчиком и камерой. Братья, что ли? Или просто похожи?

– Пойдёте со мной. И… – Митя обвёл взглядом собравшихся и остановился на крупном ефрейторе с кустистыми бровями. – Ты тоже. Это, – Митя указал на Вишневского. – Мой… заместитель, Лев Янович Вишневский. Всех остальных он поделит на две группы. Одна будет допрашивать персонал, вторая – общаться с гостями отеля. Вишневский проведёт вам подробный инструктаж – что именно спрашивать и как. Всё ясно?

– Так точно!

– Виктор, ваша задача сейчас – объяснить сотрудникам, что в ресторане была попытка кражи. Всё обошлось, но дать объяснения всем, кто был ночью на смене, так или иначе придётся. Из отеля никого не выпускать, пока с ним не побеседует полицейский. После этого жду вас в номере двести семнадцать.

Виктор ушёл, и Митя повернулся к Горбунову.

– Семён, отыщи в подсобке этого Андрейку, который труп нашёл. Выясни, что помнит, и постарайся внушить, что болтать ему не следует. Ты к детям имеешь подход, а там, судя по всему, ребёнок и есть. Потом поможешь Вишневскому с анкетами.

– У меня четверо внуков, Митя. Разберусь.

В сопровождении криминалиста, фотографа и ефрейтора Дмитрий поднялся на второй этаж. Дверь номера 217 по-прежнему караулил Мишка, который доложил, что за прошедшее время никого в зоне наблюдения не заметил. Отпечатки с дверной ручки сняли быстро, а вот с самой дверью вышла заминка. Запасной ключ от номера в скважину не лез. Заперто изнутри. Значит, версия верна – преступник вытащил труп через тайный ход. Ломать дверь? Или пойти другим путём?

Оставив Мишку на посту, Митя вернулся с остальными в ресторан. С помощью персонала отыскали тот самый тайный ход. Как выяснилось, из каждого номера вела своя лестница, в конце они соединялись, выводя в основной зал в неприметном углу.

По нужной лестнице поднялись осторожно, по стеночке. Ефрейтор светил фонарём. Дмитрий ожидал увидеть пыльные ступеньки и отчётливые следы. Но нет. Чистюли проклятые – даже здесь полы моют.

Дверь в номер, как и предполагалось, была не заперта. Ну, да, если несёшь такой груз, закрывать замки рук уже не хватит. Дмитрий оставил ефрейтора на карауле внизу тайного хода, а другим сотрудникам дал возможность заняться своей работой.

* * *

Собрались через несколько часов своим отделом в привычном уже «кабинете».

Жизнь гостиницы постепенно входила в привычную колею. Других блюстителей порядка Дмитрий отпустил – всё, что могли, они уже сделали. В принципе, и самим можно ехать, но Самарин решил всё-таки задержаться. Вдруг что прозевали?

Сначала рассказал коллегам, что обнаружил сам.

Как и предполагал Митя, ушлый преступник почти не оставил улик.

По предварительной версии, в номер он проник почти сразу после официанта – заказанный завтрак так и остался нетронутым. Из комнат пропала простыня и два полотенца. Несколько волокон от простыни обнаружили в ватерклозете – видимо, порезал на кусочки и смыл. Зачем? Там же нашлись частички волос – предположительно жертвы. Митя ещё в ресторане обратил внимание, что вместо пышных локонов на голове у Марии Барышкиной было какое-то неровно стриженое «гнездо». К чему этот чудной обряд?

Полотенца, видимо, использовал, чтобы обмотать обувь. Они и звук приглушили, и помешали увидеть чёткие отпечатки. Ах, да, чуть не забыл – нашатырь! Поганец протёр им всё, что мог, и на полотенца, видимо, тоже побрызгал – бедная Тефтелька только чихала, но никакой след взять не смогла.

Ни вещей, ни денег Барышкиной-младшей не тронул. А ведь там только драгоценностей не на одну тысячу рублей!

Что ещё? А вот: в вечер приезда барышня телефонировала пять раз на один номер – в Английский клуб. Всё ещё пытаемся выяснить, кому. Пока всё, пожалуй.

– Что у тебя, Семён?

– С Андрейкой этим поговорил. И правда дурачок блаженный. По развитию ума ему лет восемь, ей-богу. Там проблем не будет, Митя. Я ему лошадку подарил глиняную. Для внучка брал, а ишь, пригодилась. Он про девочку и забыл сразу, давай с лошадкой играть.

– Одной проблемой меньше. Лев, как там наше анкетирование?

Вишневский разложил перед собой разношёрстные анкеты.

– Неплохо прошло. Из шестидесяти номеров заняты были двадцать восемь. Ну, или двадцать семь, не считая люкса Барышкиной. Пятеро ещё спят, решили пока не будить, взяли на карандаш. Остальных опросили всех. Сомнительных постояльцев я отдельно отложил, потом подробнее их изучим. А в остальном, боюсь, мало полезной информации. Ночного шума и подозрительных персонажей никто не слышал и не видел. Если жалобы и есть, то какие-то несущественные. Или полная бессмыслица.

– Например?

– Даму из триста второго раздражает бордовый цвет портьер, «вызывает ужасные мигрени», просила особо подчеркнуть. Фабрикант из триста десятого подозревает, что метрдотель – немецкий агент, потому что после работы пьёт пиво. А пожилая мадам из двести двенадцатого жалуется, что колёсики сервировочных тележек отвратительно скрипят.

– Погоди-ка. Двести двенадцать – это же напротив того самого люкса?

– Почти. По диагонали. Из ближайших к нему номеров он единственный был занят, остальные пусты.

– И что там про скрип? Есть подробности?

– Сейчас зачитаю: «Настоятельно прошу смазать ресторанные тележки, они издают гнусный скрип. Не далее, как вчера около полудня, когда я выходила из комнат, у номера люкс с этим гадким скрипом приехал официант. Я, разумеется, сделала ему замечание по поводу звука, но этот отвратительный брюнет даже головы не повернул. Прошу немедленно разобраться с воспитанием персонала и ужасным скрипением!».

– Стоп. Барышкина же как раз заказывала завтрак около полудня?

– Так и есть.

– Где тут допрос официанта? Ага, вот он. «Доставил в полдень в нумер двести семнадцать завтрак для мадмуазель Павловой: расстегаи с грибной икрой, осетрину в сметане, тартины с костным мозгом, чай, фрукты. Артистка выглядела прелестно, улыбалась, дала двугривенный на чай, дай бог ей доброго здоровья. Тележку просила оставить, сказала, мол, накроет позже сама. После этого вернулся в ресторан, где и был до конца смены».

– И что не так?

– А то, – Митя ткнул в верхнюю часть листка, где проведший допрос полицейский записал особые приметы официанта. – «Никита Нилов, двадцать восемь лет, метр восемьдесят, плотного телосложения, блондин». Блондин, чёрт возьми!

– Ох ты ж…

– Надеюсь, он ещё тут. В арестантскую его, в «холодную». Может, освежит память.

Глава 8. В которой происходит второе безумное чаепитие

– Но он меня вдруг покинул, оказался он подлецом,

И только горькие слёзы вспоминают его лицо…

Княгиня Фальц-Фейн читала нараспев, прижав правую руку к сердцу, а левой грациозно взмахивая в такт словам. Декламация продолжалась уже почти полчаса и, откровенно говоря, изрядно утомила собравшихся.

Соне ещё, можно сказать, повезло. Загорской-старшей, как одной из ближайших подруг, полагалось место в партере, а там ни подремать, ни отвлечься никак невозможно. Отсюда, с «галёрки», Соня видела напряжённый затылок матери, который покачивался в такт стихам. Маму даже было немного жаль.

Здесь, на задних рядах в большой гостиной Фальц-Фейнов, иные беззастенчиво спали, другие – без зазрения совести сплетничали. И то, и другое можно было делать без опаски – мягкие диваны и обильные растения в мраморных вазонах отлично глушили звук. А свечи, коими сопровождались литературные салоны княгини («поэзия – это интимное действо»), озаряли по большей части саму хозяйку, оставляя последние ряды в приятном сумраке.

Озарять было что. Сегодня Ангелина Фальц-Фейн и правда напоминала ангела. Белый и воздушный её наряд символизировал чистоту и целомудрие, широкие рукава взметались подобно крыльям, светлые волосы княгини охватывал тонкий золотой обруч, серые глаза влажно блестели – видимо, от тех самых «горьких слёз», вспоминающих подлую натуру бросившего лирическую героиню персонажа.

Хозяйка вечера была великолепна.

Стихи были невероятно плохи. Ужасны, что уж там.

– Он оставил меня одну, бедную и грустную,

Словно помятый цветок, словно брошенную корку арбузную

– донеслось до галёрки.

«А вот с коркой неожиданная аллегория, –мысленно удивилась Софья. – Не всё ж страдать увядшей розой. И зачем ей страдать? Молодая, красивая, муж обожает, денег много. А у неё что ни стихотворение – всё про несчастья, муки и неясные томления души. Я бы на месте мужа задумалась – кто её там бросает постоянно?

То ли дело – Ахматова, например. Тоже, конечно, любит про всякие горечи и скорби сочинять, но чувствуется в ней сила, страсть. «Ты свободен, я свободна, завтра лучше, чем вчера», – другое дело. Разошлись и живите дальше. А тут любовь-кровь-морковь…».

Подслушивать малоразличимых в полумраке соседок было гораздо интереснее.

– Слыхала, у Дуткевичей-то новый повар, француз.

– Зачем им француз? Они ж из купцов, кроме русской кухни ничего в жизни не ели. Луковый суп вместо селянки? Смешно.

– Дуткевич-то тоже не рад, да жена настояла. Столичная мода, говорит. Мол, мы тут в Москве ничего в кухне не смыслим.

– Что бы они там сами понимали, в столице? Ходят вон бледные, немощные.

– И то правда. Одним луком и тухлым сыром сыт не будешь.

– А у Барышкина-то, слышали, младшенькая преставилась в первый день весны. Говорят, скоротечный тиф.

– Ох, горе какое, совсем молодая девочка, помню её.

– Барышкин с лица спал, пить бросил. А на похороны никого не позвал, по-тихому отпел в семейной церкви. Тиф-то он заразный весьма.

– Моя кухарка бабку знает из плакальщиц. Бабка там была, говорит – и вправду девочка как после тифа выглядела, голова стриженая.

– А вот старуха Зубатова сказывает, что никакого тифа не было, а умерла она от разбитого сердца.

– Она ещё жива, Зубатова-то? Ей же сто лет в обед, сыпется вся.

– С памятью у неё, слава Богу, всё в порядке. Все сплетни помнит.

– Кто ж ей сердце-то разбил?

– Зубатовой?

– Да Барышкиной же! Маше!

– А-а-а… Говорят, что её какой-то соблазнитель бросил прямо в зале ресторана. И бедняжка там на месте и окаменела от горя, не вынесла бесчестья. Там за столом и нашли.

– Боже упаси, страсти какие. А не врёт ли?

– Ей свояченица рассказала, а у той свояченицы есть дядя, так вот того дяди приятель знает жену метрдотеля. По всему, не врёт.

– А в какой ресторации это случилось?

– В «Славянском базаре», кажется.

– Ну, надо же, у меня на эту субботу там столик заказан.

– О, дорогая, непременно возьмите фруктовый суп с бисквитами. Бесподобный вкус…

Соня и сама была готова окаменеть в этот момент. Машу Барышкину она несколько раз встречала и разговаривала, но близко знакома не была. И всё равно сердце болезненно сжалось. Как ужасна смерть, когда ходит так рядом. Ладно, старики, они уже пожили, но умереть в шестнадцать лет… В газетах ничего об этом случае не писали. Сплетням, с одной стороны, верить нельзя, а с другой (Соня не раз в этом убеждалась) – на пустом месте они не вырастают. Значит, что-то подозрительное было в Машиной смерти.

А ведь ещё несколько дней назад папа рассказывал, что Барышкин ищет дочь и сулит богатую награду любому, кто её обнаружит. Соня тогда промолчала, но себе в голове почему-то представила Машу в санях – что едет она с красивым офицером куда-нибудь в Петербург и улыбается оттого, что свободна. Уж больно Барышкин нравом суров, как с таким отцом жить?

А тут, выходит, никаких Петербургов и офицеров. Погибель одна.

Соня, шёпотом извиняясь, протиснулась между креслами и на цыпочках прокралась в соседнюю комнату. Прижалась к стене. Прикрыла веки. Перевела дыхание. Как же это всё необъяснимо и пугающе. И снова в первый день месяца.

Чьё-то лёгкое покашливание заставило девушку вздрогнуть и открыть глаза. Соня поняла, что сбежала из гостиной в малую столовую, где для предстоящего чаепития уже было накрыто. За столом в одиночестве сидела старуха Зубатова.

* * *

Зубатова считалась своего рода легендой. Сколько ей точно лет – не брался оценить никто. Вроде не так давно отмечали её девяностолетие? Или столетие всё же? Небольшая, сгорбленная, но всё ещё удивительно подвижная старушка пережила, кажется, пятерых мужей. Многочисленных её детей, внуков и правнуков разбросало по миру, но, казалось, бабку это обстоятельство ничуть не тяготит.

Жила Дарья Васильевна Зубатова одна, кроме немногочисленной прислуги (по большей части такой же древней, как и она сама), в своём особнячке. В деньгах, судя по всему, не нуждалась и в удовольствиях себе не отказывала. Да и какие удовольствия пожилой женщине нужны? Вкусно поесть да хорошо поспать. Вместе с этим шустрая старушка обожала всяческие вечера и приёмы и не пропускала практически ни одного мало-мальски интересного мероприятия. И откуда узнавала только? Удивительное чутьё. Едва где соберутся люди – Зубатова уже тут. Порой без приглашения. Но, к чести сказать, её никогда не прогоняли и не отказывали. Легенда всё же. Наоборот, считалось, что Дарья Васильевна на приёме – как своего рода свадебный генерал. Ест как птичка, зато много полезного рассказать может. Такая вот птичка-сорока, пусть и дряхлая.

Зато память прекрасная: всех известных персон и их родню до седьмого колена – и прошлых, и настоящих – перечислит с закрытыми глазами. Кто когда родился, женился и умер, где жил и куда уехал, кому бородавки выводили, а кто «французкой»* болел, и прочие совсем уж неприличные подробности. Ну, зачем, скажите, серьёзному генералу слушать, как он пятьдесят лет назад опростоволосился и упал в навоз, слезая с лошади? А старушка Зубатова к радости генеральских гостей и цвет штанов вспомнит, и даже кличку кобылы. Страшная женщина.

– Кто здесь? – старуха сощурилась, пытаясь разглядеть размытый силуэт.

– Добрый вечер, Дарья Васильевна. Это я, Соня. Соня Загорская, – Софья подошла к столу и села напротив.

– А, Сонечка! Здравствуй, милая. Как дела? Как семья?

– Всё хорошо, спасибо. А как ваше здоровье?

– Какое здоровье в мои годы, деточка. Потихоньку поживаю, пока Бог не прибрал. Чайком вот балуюсь, налей себе тоже.

Соня налила. Чай и вправду подействовал успокаивающе. Или Зубатова тому причиной? После зловещей истории в тёмной гостиной окружающая обстановка казалась такой безмятежной и умиротворяющей. Мягкое освещение, белая скатерть, сверкающие приборы, запах фруктов и пирожных. И Дарья Васильевна в старинном палевом платье представлялась родной и уютной бабушкой. Соня вдруг поняла, что проголодалась и потянулась к тарелке со сладостями.

– И мне, милая, возьми эклеров. Тут хорошие эклеры – мягкие, пышные. Мне-то уже грильяжей всяких не погрызть. Была Зубатова, да одна фамилия и осталась, а зубов-то и нет совсем.

Старуха зашлась в тихом булькающем кашле, который при некотором размышлении можно было истолковать как смех. Соня тоже улыбнулась:

– Зато чувство юмора у вас прежнее.

– Только оно, милая, и остаётся в нашу сумрачную эпоху.

– Что же в ней сумрачного, Дарья Васильевна? Войну закончили, с испанкой справились, революций – и тех у нас не случилось, не то, что в Европе. Неплохо живём вроде.

– Война – зло большое, но исправимое. И болезни проходят. А вот с другим злом бороться непросто.

– Вы о чём? Что за зло такое? – Соня поёжилась. Кажется, гнетущая атмосфера гостиной начинает просачиваться и сюда.

– Ясно какое. Диавол. Сатана. – Старуха откусила эклер и начала медленно пережёвывать.

Соне вдруг показалось, что Зубатова намеренно создала провокацию и теперь наслаждается произведённым эффектом. Не то чтобы девушка считала себя крайне набожной, но праздничные службы с семьёй исправно посещала. И Книгу Жизуса читала, разумеется. Но дьявола представляла себе как нечто абстрактное – незримое воплощение всех бед и несчастий. Старуха же говорила о нём, скорее, как о конкретном человеке, о чём Софья не преминула заметить.

– Разумеется, так и есть, – подтвердила Дарья Васильевна. – Я ещё не сошла с ума. Не демон с рогами, а вполне себе человек, просто натура у него дьявольская. Магический разлом помнишь в конце войны? Хотя, где тебе помнить, ты молодая ещё. Думаю, то бедствие Диавола и пробудило.

Не так уж давно та катастрофа и случилась – около трёх лет назад. Но об этом почему-то крайне скудно писали и старались не упоминать. Соня лишь знала, что после разлома война как-то сразу закончилась, а в Европе и Российской Империи практически исчезла магия.

– И кто он такой, этот дьявол? Что ему надо?

Разговор получался очень странный и какой-то мистический, но Соня решила подыграть старушке. Сто лет всё-таки или сколько ей там. В таком возрасте поверишь в любую чушь. Например, что аэроплан сотню человек в воздух поднимет или что плесенью можно победить инфекцию. Что же, подыграем.

– А что нужно Диаволу? Души. Вот он их и собирает.

– И много собрал?

– Слышу по голосу, тебе чудно́ это кажется. Думаешь, Зубатова совсем свихнулась на старости лет?

Соня покраснела, понадеявшись, что близорукая собеседница не заметит.

– Простите, пожалуйста, не хотела вас обидеть. Просто это всё звучит как… сказка, выдумка.

– Выдумка или нет, а Барышкина-младшая по-настоящему умерла. Слышала, небось?

– Да. Это ужасно, в таком возрасте. Но это же был тиф? Или разбитое сердце? Все разное говорят.

– Врут все, не верь никому. Диавол её прибрал. Хитрый, подлый. Прикинулся добрым, в ресторацию позвал, искушал. Плод греха дал, персидское яблочко. Она взяла, но не надкусила. Побоялась. Так и померла с яблочком в руках.

Старуха покрутила перстень с огромным рубином на иссохшем пальце. Соне показалось, что камень кровожадно вспыхнул. От кольца веяло тёмной, какой-то яростной силой. Не иначе артефакт – из старых, родовых. Ну, надо же. Соня читала, что мощные артефакты перед концом войны у владельцев позаимствовали (как выяснилось, насовсем), а у Зубатовой перстень остался. Интересно, что он делает?

Соня пожалела, что вступила в разговор. Определённо, старуха не в себе. Всё-таки возраст. Надо бы княгиню предупредить, а то сейчас люди придут, неловко будет. А старуха продолжала нести свой бред, уже не обращая внимания на девушку.

– Три души уже собрал и дальше будет. Третья, дурочка молодая, розовое надела и чёрное. Надеялась и прощалась, как знала. Оттого и косу состригла, боялась, что не совладает с соблазном, корила себя. Эх, Машенька, легковерная душа. И ты остерегайся, деточка. Коварный он, Диавол…

В гостиной зашумели отодвигаемые стулья, зашуршали платья, и через пару мгновений в дверях столовой появились утомлённые стихами дамы с хозяйкой во главе. Зубатова затрясла своей маленькой седой головой:

– Уж не взыщите со старухи, душа моя, Ангелина. Захотелось чаю, вот я и упросила Сонечку меня проводить.

– Что вы, что вы, это так мило! – замахала руками княгиня. – Прошу вас, дамы, к столу, к столу. Натали, подавайте торт! Несите меренги! Всё несите!

Гости начали рассаживаться по местам. Дарья Васильевна улыбалась, приветствуя новых соседок по столу, задавала вопросы, что-то отвечала. И Соня могла поклясться, что сейчас безумная старуха выглядела абсолютно нормальной.

* * *

Письмо от тёти Саши пришло на следующее утро.

Соня утащила его к себе в комнату после завтрака, не распечатывая. Хотела почитать в одиночестве.

Тётя Саша очень милая и добрая. Правда, грустная всегда. Надо ей ответ написать быстрее. Хоть и не любит Софья писать писем, но телефона у тёти, увы, нет. А то бы звонила ей, хоть каждый день.

«Здравствуй, милая Сонечка!

Пишу тебе из нашей заснеженной глуши. Снегопады нынче такие, что нас завалило почти полностью. Гулять совсем неудобно стало, поэтому я только на крылечко выхожу. Деревья белые-белые стоят, и пруды замёрзли, очень красиво вокруг. Фёдор дорожки кое-где прокопал, ездит на санях в деревню и на почту, так что с провизией у нас всё в порядке, и письма приходят регулярно. Дров мы тоже запасли с избытком, не замерзаем. А там, глядишь, и весна скоро, а за ней и лето, и вы меня навестить приедете, как обычно.

Очень по всем вам скучаю и жду встречи. Напиши мне, Сонечка, как твои дела, как учёба? Не нашла ли себе жениха? Знаю, знаю, ты сейчас фыркаешь, но вдруг приглянулся кто?

Маме твоей я отдельное письмо отправила. Передавай ей и папеньке, и Лёлику сердечный привет от меня.

Высылаю тебе фотокарточку. Это у нас ещё прошлым летом снимали, помнишь? Я запамятовала, забыла тогда готовую забрать, а владелец ателье, любезный Филипп Степанович, напечатал и прислал две копии, и даже цветные. Я тут в глуши про новинки не знаю, а оказывается, фотокарточки можно акварелью раскрасить. Диво дивное. Очень мы тут чудесно получились, как думаешь?

Обнимаю тебя от всей души и надеюсь на скоруювстречу.

Твоя Александра».

Из конверта на зелёное покрывало кровати выпала фотокарточка, и Соня сразу вспомнила. Июль, прошлый год. Тётя Саша обнимает с двух сторон Софью и Лёлика, все улыбаются. И… не может быть.

Нет, всё-таки может.

Разрозненная мозаика, крутившаяся в голове со вчерашнего вечера, сложилась полностью. Соне даже показалось, что она услышала характерный щелчок.

Зубатова, конечно, старуха со странностями, но не сумасшедшая. Разве что совсем немного.

И персидское яблоко – это не яблоко вовсе, а персик.

Дальше тянуть нельзя.

Пора действовать.

* «Французкой» или «французской болезнью» раньше называли сифилис.

Глава 9. В которой любитель с лёгкостью обходит профессионала

На службу Митя возвращался в мрачном настроении.

Дело Марии Барышкиной подвисло, как и предыдущие два. Ламарк злился и даже слышать не хотел о первых жертвах, а тем более объединять три дела в одно.

Какая горькая ирония: смерти портнихи и горничной никого не взволновали, а стоило найти тело дочери фабриканта – и все как с ума посходили. Митя понятия не имел, что начальник Сыскной полиции сказал Барышкину, но тот скандалить и орать не осмелился. Молча забрал тело. Организовал тихие похороны. Официально считалось, что девочка умерла от тифа.

Митю шеф дёргал каждый день в надежде, что расследование вот-вот завершится. Оно же встало как паровоз, в котором закончился уголь. Не помогал даже «думательный» чай Вишневского.

Самой перспективной казалась линия с официантом Никитой. И после суток в «холодной» тот, рыдая, признался. Не в убийстве, увы – в получении взятки. Целых десять рублей! Именно за эту сумму продажный официант согласился отдать тележку с завтраком «приятелю артистки Павловой». Поразительный идиотизм. И жадность. Даже лица не разглядел в полутёмном коридоре. Увидел красненькую бумажку и, как говорится, поплыл.

И что мы имеем? Лишь, что убийца был мужчина и брюнет. И то не факт. Надел парик – стал брюнетом, нацепил бороду – стал извозчиком.

Официанта в кутузке пока придержали – на всякий случай. И за ночным портье решили присмотреть.

Среди персонала и гостей отеля нашлись несколько сомнительных личностей. А кто не без греха? Взять того же официанта Никиту. Может, подворовывал кто или проводил сомнительные операции, но обвинять в убийстве без прямых улик и веских доказательств? Тупик.

Вторая зацепка – Английский клуб, куда барышня телефонировала несколько раз за вечер. Женщинам туда вход, как известно, воспрещён. Телефонного собеседника там и нашли. Играл в бридж третьи сутки подряд, и не очень удачно. Какой-то хлыщ южных кровей с распутными глазами. Эх, Маша, и как же ты могла увлечься таким пижоном?

Южный щёголь в самом деле оказывал дочке фабриканта знаки внимания: красиво ухаживал и читал стихи, чем, несомненно, тронул девичье сердце. Вероятно, рассчитывал с помощью удачной женитьбы поправить свои финансы, изрядно отощавшие за ломберным столом. Но, узнав о дивном характере папеньки, внимательно изучил свои «карты» и решил, что он «пас». А то, что жениться обещал – так это он иносказательно, поэтически! Барышня себе напридумывала лишнего, фантазия у ней богатая.

Хлыщу захотелось дать в морду прямо в клубе. Митя сдержался. Но искренне посоветовал пижону погрузить свой азартный организм в ближайший поезд и никогда более в город не возвращаться. А то не ровен час Барышкину расскажут подробности, и тогда, может статься, читать стихи пылкий джигит будет рыбам на дне Москвы-реки. А полиция под водой, уж простите, надзор не осуществляет.

Немного помог Глеб. С помощью медиков из университета разобрались, наконец, со странной смесью в крови жертв. Дегидрированный «Амфитрин». Средство от кашля, кто бы мог подумать! Новое, популярное, доступно в каждой аптеке. В количестве нескольких капель в стакане воды достаточно безобидно, но в концентрированном виде и внутривенно – смертельная вещь. Причём, особых знаний тут не требуется – при желании всё можно сделать и в домашних условиях. И что этим фармацевтам неймётся? Только с морфином разобрались, запретили, а тут новая напасть!

От такой дозы жертва засыпает мёртвым сном и буквально каменеет. Отрава ускоряет трупное окоченение, а значит, время смерти тоже нужно корректировать.

Триэтиловый эфир, судя по всему, преступник использует для предварительного обездвиживания. Подкрался, платком рот зажал – и всё, довольно одного вдоха. Так и сильного мужчину внезапно одурманить можно, не то, что хрупкую девушку.

Зацепок с гулькин нос, Ламарк зол, душегуб гуляет на свободе и наверняка готовит четвёртое убийство. Скверный оборот.

В общем, в здание Сыскной полиции Митя зашёл не в лучшем расположении духа. И сразу же наткнулся на небольшой скандал. Дежурный на входе вяло ругался с какой-то рыжеволосой девушкой.

– Что происходит?

– Здравия желаю, Дмитрий Александрович. Да вот барышня требует самого главного начальника и не говорит, по какому делу. Я ей толкую, что на приём нужно записываться или заявление оставить, а она и слышать не хочет.

– Это срочно! Как вы не понимаете, некогда мне заявления писать! – тон у девушки был отчаянный, но уверенный.

Митя посмотрел на неё внимательно. Лет семнадцать на вид, немного растрёпанные косы, бархатное синее пальто с меховым воротником подчёркивает изящную фигурку. Барышня не из простых. Симпатичная, пожалуй. Глазищи вон какие пронзительно-голубые. И вид у посетительницы, хоть и немного испуганный, но решительный. Стопку книг в руках держит – обхватила так сильно, словно это самое ценное в мире сокровище.

– Может, я смогу вам помочь? – предложил Митя. Раз уж дело всё равно не движется, почему бы не отвлечься на миловидную барышню? Хоть что-то приятное должно быть в работе?

– А вы здесь служите? – рыжая прошлась недоверчивым взглядом по серому костюму сыщика.

– Так точно.

– В каком департаменте?

– Я начальник Убойного отдела, занимаюсь смертельными случаями.

– Правда? – в глазах девушки мелькнула надежда.

Митя кивнул. Барышня перевела вопросительный взгляд на дежурного, и тот тоже кивнул – так и есть, мол.

– Вы-то мне и нужны.

– Что ж, пойдёмте.

Через общий кабинет оба прошли под заинтересованными взглядами Митиных сотрудников. Девушка села в предложенное кресло, но книг из рук не выпустила.

– Меня зовут Софья Загорская, Соня, – представилась она.

– А я Дмитрий Самарин. Итак, Соня, чем я могу вам помочь?

– Надеюсь, это я смогу вам помочь. Только прошу вас, не подумайте, что я сумасшедшая.

Митя удивлённо уставился на посетительницу. Нет, на сумасшедшую она никак не походила. Взволнованная – это да. Немного испугана, но храбрится.

– Поверьте, в этом кресле побывали люди самого разного толка. Пока вы мне кажетесь вполне здравомыслящей особой. Что у вас за дело?

– Дело Снегурочки первого января у Лубянского пассажа помните? Вы им занимались?

Вот это поворот! Митя ожидал чего угодно, но не этого вопроса.

– Конечно, помню. Я и сейчас им занимаюсь. Вы о нём что-то знаете?

– Думаю, да. Но скажите сначала – вы же не нашли убийцу?

– Пока нет. Дело… это очень сложное дело, Соня. Боюсь, оно почти не двигается. У вас есть какая-то информация?

Рыжая вздохнула и наконец расцепила руки, сжимавшие книги. Потом вытащила один том, раскрыла на нужной странице (Митя отметил узорчатую картонную закладку), развернула и положила сыщику на стол.

– Вот, – девушка ткнула пальцем в картинку на странице. – Скажите, та Снегурочка так выглядела?

Митя вытаращил глаза. Видимо, выражение его лица было очень красноречивым, потому что барышня облегчённо выдохнула. Сыщик всматривался в детали картинки, в подпись, и снова в картинку и не мог поверить глазам. Давешняя Снегурочка казалась точной копией нарисованной.

– Откуда вы..? Как..? Как вы узнали? – вопросы бурлили в Митиной голове и опережали друг друга.

– Я всё объясню, правда-правда. Но сначала хочу ещё спросить. Первого февраля была ещё девушка на Александровском вокзале, так ведь? И тоже… странно выглядела.

– Верно, – подтвердил Митя. – Вы и про неё что-то знаете?

Соня раскрыла вторую книгу и положила рядом с первой. И снова Митя опешил от увиденного и поразился необычайному сходству. Ай да рыжая! Вот это поворот! Или девушка имеет отношение к этим случаям? Как она узнала?

– Соня, вы немедленно должны объясниться, как пришли к таким выводам.

– Пожалуйста, дайте мне ещё минутку, и я всё расскажу. Я просто хочу убедиться, что я не сошла с ума и поняла всё правильно. И если вы мне поможете, я всё объясню, хорошо?

– Договорились.

– Есть ещё… Я не уверена. Видите ли, про те случаи писали в газетах, а про этот нет. Но слухи ходят, и мне кажется, эта смерть не была естественной, и она тоже случилась в первый день месяца. Маша Барышкина. Вы её в таком виде нашли?

На этот раз рыжая не открывала никаких книг, но достала из сумки раскрашенную фотокарточку, которую положила перед Митей. На карточке была снята сама Соня с какой-то женщиной и мальчиком, а вот сзади… Сзади на стене висела картина. А на картине была копия Марии Барышкиной. Вернее сказать, это Маша в момент смерти достоверно скопировала нарисованный портрет. Как это сделали и две предыдущие жертвы.

Вот они, все трое, лежат на столе перед Митей. «Снегурочка», «Неизвестная» и «Девочка с персиками». Три мёртвые девушки. Три портрета.

А напротив сидит вполне живая и взволнованная барышня, которая каким-то невероятным образом всё это обнаружила.

– А теперь, Соня, мы с вами очень обстоятельно побеседуем.

* * *

Через две минуты Дмитрий вызвал Мишку, попросил забрать у Сони пальто и принести чаю со сладостями. Разговор, видимо, будет долгий.

– Дело в том, что у меня была сумасбродная гувернантка Елена. – Соня грызла пряник и одновременно пыталась рассказывать. – Извините. Я, когда волнуюсь, всегда хочу есть. Так-то она была нормальная, но совершенно одержима живописью. Теперь-то я понимаю, что её на самом деле художники интересовали.

– Художники?

– Ну, да. Она сначала пыталась рисовать сама, но таланта не обнаружила. Потом мечтала стать для кого-нибудь музой – таскала меня с собой на выставки, вернисажи, художественные салоны. Мы скупали книги по искусству, папа не возражал. Я-то поначалу тоже была не против, это всё интересно, конечно. Но есть же и другие науки – литература, математика, языки… Образование должно быть разносторонним, как думаете?

– Наверное, да. Правда, боюсь, моё образование было очень далёким от живописи. В церковной школе мы изучали лишь иконопись, а на полицейских курсах и в университете искусство не преподавали.

– А, тогда понятно, почему никто из ваших не догадался. Не обижайтесь, пожалуйста. Вы вроде нормальный полицейский, не то, что некоторые городовые. Просто работа у вас такая, что надо уметь ловить преступников, а не отличать Моне от Мане.

Митя хотел было спросить, кто эти двое, но благоразумно промолчал.

– А вот эти три полотна, они известные?

– В общем, да. Вот эту Снегурочку, – Соня указала на картинку, – я видела раз пятьдесят, наверное. Она висит в галерее Третьяковых.

– А остальные? Я не понимаю, почему никто их не узнал, если они так популярны.

– С ними сложнее. «Неизвестная», к примеру, наделала много шума, когда была представлена. Её сильно раскритиковали за вульгарность. Считалось, что прототипом героини послужила дама… не самых чётких моральных принципов.

– А вот это любопытно.

– Что именно?

– Видите ли, – Митя замялся, не будучи уверенным, стоит ли посвящать девушку в подробности расследования. С другой стороны, она только что сообщила такую ценную информацию, которая позволит взглянуть на все три дела совершенно по-новому. И ум у неё острый, вдруг до чего-то ещё доищется за время разговора? – Вторая жертва, Анастасия, тоже не очень-то придерживалась… принципов.

– Ага! То есть преступнику нужен не только похожий типаж, но и какая-то деталь, объединяющая жертву с прототипом, так?

– Вы рассуждаете как детектив. Я тоже об этом подумал. Первая жертва, Прасковья, была родом из Берендеево, как и Снегурочка. Но что же тогда объединяет Машу Барышкину и эту девочку на картине?

– Мне кажется, я знаю. Вот эта женщина на фотографии рядом со мной и братом Лёликом – тётя Саша, Александра Саввична Мамонтова. А девочка на картине – её сестра Вера. Они обе – дочки промышленника и фабриканта. Как и Маша.

– Звучит логично, спасибо за подсказку. Вы сказали, что «Снегурочка» находится в Третьяковке. А что с остальными, знаете?

– «Неизвестная» где-то в частной коллекции. Она сменила нескольких владельцев. Говорят, что у картины дурная слава, и она приносит несчастья. Её давно не выставляли и, видимо, просто забыли. Портрету почти сорок лет. Если полотно долго не показывать людям, оно стирается из памяти. Поэтому, наверное, никто не понял, что Анастасия изображала эту картину.

– Но вы как-то поняли?

– Мне помогла хорошая память и один дотошный журналист. И журнал мод ещё.

– Соня, вы уникальная девушка. Жаль, в полицию не берут женщин – из вас бы вышел прекрасный сыщик, – Митя заметил, что щёки у рыжей порозовели, и она, смутившись, потянулась за очередным пряником. – А что по поводу третьей картины?

– А её почти никто не видел уже лет тридцать.

– Как так вышло?

– Она висит в усадьбе тёти Саши, в Абрамцево. Это недалеко от Москвы, на севере, мы там бываем каждое лето. Тётя Саша живёт очень уединённо, у неё нет родни и друзей. Наша семья – почти единственные люди, с кем она общается.

– Понятно. А скажите, может, вы обнаружили ещё что-то общее в этих трёх случаях?

Девушка задумалась. Внимательно посмотрела на книги и фотографию и покачала головой.

– Разве что одно. Все три картины написаны русскими художниками.

– Это тоже может пригодиться. Соня, вы не представляете, как я благодарен за помощь. Это очень ценная информация. Скажу честно, мы с таким раньше не сталкивались. Этот душегуб – он очень нетипичный преступник. Но теперь, по крайней мере, мне отчасти понятно, что за вернисаж он устраивает. Спасибо вам. Жаль только, что мы не узнали этого раньше.

– Мне тоже жаль. Но ещё я очень рада, вы даже не представляете. Я ведь думала, что мне всё мерещится! Сюда боялась идти, думала, меня поднимут на смех. А вы меня выслушали так серьёзно. Значит, всё не зря.

– Поверьте, Соня, очень даже не зря. Я попрошу вас одолжить мне эти книги и фотокарточку, хорошо? Обещаю вернуть как можно быстрее. Запишите мне свой адрес, я сам их потом привезу. И, кстати – что случилось с вашей гувернанткой?

– О, у неё всё прекрасно! Мама, правда, её уволила, когда поняла, что моё образование пошло не туда, и меня перевели в гимназию. А Елена стала музой, как и хотела. Прислала мне открытку из Испании, написала, что встретила потрясающего мужчину, и он рисует её портреты, только зовёт её почему-то Галей. Странные эти испанцы.

– Так вы ещё учитесь?

– Да, в частной гимназии Крейтера. Последний год заканчиваю.

– Я напишу благодарственное письмо вашему директору. Вы очень талантливая ученица.

– Умоляю, не делайте этого. У меня и так репутация заучки. А это не так, просто память хорошая. Прошу вас, не надо.

– Что ж, не буду настаивать. Тогда примите ещё раз мою благодарность.

Проводив девушку и вернувшись в общий кабинет, Дмитрий первым делом наткнулся на хитрый взгляд Горбунова.

– Какие интересные барышни к тебе, Митя, ходят. И симпатичные к тому же. А, напарники? – и Семён подмигнул.

– Эта барышня, Семён, Софья Загорская, и она бесценный источник информации по самому важному делу.

– Загорская… – Горбунов подвигал бровями. – Это не профессора ли Загорского дочка?

– Живёт в Чудовском переулке, – заглянул Дмитрий в бумажку с адресом.

– Точно его! Хорошая семья. Матушка-то её, в девичестве Ладыгина. Древний род, знатный. А он из обедневших дворян. Мезальянс, как говорили, совершила по любви, пошла против семьи. А он, Загорский, проницательный человек оказался, талантливый, работящий. Выучился сам, в гору пошёл, теперь других учит. Уважают его и студенты, и купцы, и князья даже.

– А какую бесценную информацию она принесла? – вмешался в разговор Мишка.

– Вы не поверите…

И Митя рассказал коллегам всё, что узнал от Сони.

Глава 10. В которой душегуб получает имя, а сыщик – благосклонность

– Тихо! – зычный голос Ламарка разнёсся по залу, и аудитория мгновенно присмирела.

В помещение для собраний в здании Сыскной полиции набилось человек пятьдесят сотрудников. Карл Иванович обвёл взглядом зал:

– Я позвал вас ввиду особой важности дела. В Москве совершён ряд серьёзных убийств. Мы подозреваем, что это дело рук одного человека. Это не обычный душегуб, а некто… совершенно иной. Поэтому призываю всех внимательно выслушать и принять информацию к сведению. Подробнее вам доложит начальник Убойного отдела Самарин Дмитрий Александрович. Прошу.

Митя поднялся на сцену, чувствуя, как подрагивают руки, сжимающие листки с речью. Ещё ему публичных выступлений не хватало! Лишь бы голос не дрожал, а то совсем позор будет. Дмитрий поискал глазами своих. Вот они, в первом ряду. Мишка улыбнулся и показал большой палец. Присутствие подчинённых подействовало успокаивающе. Значит, всё будет хорошо. Главное говорить уверенным голосом. Тему Дмитрий знает, текст всю ночь писал, наизусть выучил.

– Доброе утро… коллеги, – Митя прокашлялся. – Как уже сказал уважаемый Карл Иванович, мы действительно имеем дело с совершенно новым типом преступника, с которым ранее не сталкивались. По всем признакам это серийный душегуб наподобие лондонского Джека-Потрошителя, о котором вы, разумеется, слышали.

В зале поднялся ропот.

– Но есть и отличия, – продолжил Самарин. – Лондонский душегуб действовал во многом импульсивно, неосмотрительно, оставлял следы. Наш убийца – другой. Он умён, продуман, дисциплинирован и очень аккуратен. Он тщательно заметает следы присутствия – отпечатки пальцев, обуви. Не оставляет улик. Вероятно, он знаком с основами криминалистики и знает, как себя обезопасить. Второе существенное отличие – в выборе жертв. Джек, как известно, предпочитал девушек лёгкого поведения. Для нашего преступника род занятий не так важен. Ему необходимо, чтобы жертва соответствовала определённому типажу. Это проще показать наглядно.

Митя подошёл к доске и кнопками прикрепил к ней заранее распечатанные фотографии с мест преступлений и сделанные с Сониных книг фотокопии репродукций.

В зале зашумели. Раздались крики: «Ну, ничего себе!», «Глянь, один в один!».

– Как видно, душегуб подбирает девушек, похожих на выбранные портреты, и максимально подробно воспроизводит нарисованное – причёски, позы, одежду. Сходство и вправду поражает.

– Художник, бляха-муха! – раздалось с галёрки.

– Не совсем художник, – возразил Митя. – Скорее… Визионер. Человек с богатым творческим воображением, мечтатель, если хотите. Просто он воплощает свои видения в такой вот чудовищной форме. Мы пока не знаем, зачем он это делает и что хочет этим сказать.

– А кто он такой? Его видели? Как он выглядит? – полетели вопросы из зала.

– Сведений крайне мало, – покачал головой Дмитрий. – Он хорошо маскируется, полагаю, использует парики и грим. На Александровском вокзале он переоделся извозчиком, в гостинице его видели лишь со спины и запомнили как брюнета среднего роста. Возможно, тоже в парике. Так что особых примет у нас нет.

– Но хоть что-то есть? Возраст, род занятий?

– Возраст тоже неизвестен. Ему может быть от двадцати до пятидесяти, но это опять же лишь предположение.

– А что мы вообще о нём знаем?

– Наши выводы, к сожалению, имеют вероятностный характер. Повторюсь, раньше с серийными душегубами Сыскная полиция Москвы не сталкивалась. Это новый опыт для всех, так что действовать приходится методом проб и ошибок. Но я всё-таки озвучу некоторые умозаключения, к которым мы пришли вместе с моими сотрудниками.

Мы подозреваем, что преступник имеет какое-то отношение к миру искусства и соответствующее образование. У него есть вкус, поскольку свои замыслы убийца воплощает очень тщательно, соблюдая детали. Исходя из этого, предположу, что у него имеются средства, и неплохие, он не из простого сословия. Вероятно, он одинок, поскольку на подготовку такого рода убийств необходимо много времени, а тела надо где-то хранить и подготавливать. Такое сложно скрыть от семьи.

Есть версия, что убийца страдает половым бессилием – он не пытался надругаться над жертвами, невинность девушек не нарушена. Возможно, из-за своего недуга он и ощущает неприязнь к женскому полу. С другой стороны, Джек-Потрошитель женщин тоже ненавидел и старался нанести им как можно больше увечий. Наш же душегуб, если можно так выразиться, чистоплюй – он довольствуется одним смертельным уколом, не бьёт девушек, не ранит их. В общем, его мотивы нам пока неясны.

– Думаете, он будет убивать и дальше?

– Уверен в этом. Наш убийца – педант и до сих пор чётко соблюдал график. Каждая новая жертва появлялась в первый день месяца. Ему важно действовать по намеченному плану. А значит, в конце марта он активизируется и начнёт новую охоту.

– Знать бы ещё, за кем именно.

– Да уж, знать бы…

– Не думали, что это ритуальные убийства? Как-то театрально всё выглядит.

– Не могу исключить эту версию. Сами знаете, сколько после войны развелось обществ возрождения магии. Сектантов и липовых колдунов хватает. В таком случае дело принимает совсем скверный оборот. Выходит, где-то у нас под носом действует неизвестная и организованная банда фанатиков, практикующих человеческие жертвоприношения. Это возможно. Но мне думается, что за всеми этими смертями стоит один… не человек. Чудовище.

* * *

Видимо, разговоры о сектантах и фанатиках что-то всколыхнули в душе, потому что по пути к Загорским сыщик внезапно повернул в крохотную церковь святого Тируса – мага мудрости. А ведь много лет уже обходил храмы стороной.

Удивительно всё-таки получается. Всё детство отец объяснял маленькому Мите, что магия часто бывает незримой, но при этом существует. И маги обладают большой силой, но не расходуют её по пустякам. Порез на руке – это мелочь, не надо бежать с ним к церковному виталисту, лучше к доктору. Но та же оспа, например, совсем не ерунда. Почему тогда её тоже лечат врачи, а не маги? А прививка, которая не даёт заболеть – это же волшебство! Но в ней, как выясняется, нет ничего магического. Одна лишь наука. Может, маги не так сильны, какими хотят казаться? Митя задавался вопросами, на которые отец не всегда находил ответ. И в таких случаях призывал лишь верить всем сердцем.

Дмитрий купил у служителя храма освящённый грецкий орех и разломил его пополам. Одну половинку положил на алтарь, вторую, освободив из скорлупы, съел, разделяя мысли со святым Тирусом. Мудрость в поиске серийного убийцы сейчас бы не помешала.

Митя огляделся. Храмы обычно ставят входом на север, где по преданиям и обитает мудрость. Считается, что в святой дом надо заходить с холодным рассудком и чистыми помыслами. Но для церквей Тируса сделали исключение, иначе статую святого пришлось бы ставить сразу возле входа. А так она на своём месте – на северной стороне.

Этот храм был небольшим, и статуя ему под стать – не выше человеческого роста. Старая, каменная, с проросшим на ступнях Тируса мхом. В былые времена тут бы висела хотя бы парочка волшебных светильников. А теперь одно лишь электричество. Нет, магия – совсем не та сила, которой была много лет назад. Не та, о которой пишут в церковных книгах и продолжают верить написанному. Как там отец рассказывал пятилетнему Мите эту известную историю? Тогда она звучала как сказка: «Однажды много лет назад в Святом городе появился человек…

…и звали его Жизус. Тогда его ещё не знали как бога и великого мага. И до сих пор никто не ведает, где он родился, как рос и что делал до того, как пришёл на Святую землю.

Неизвестно, имелись ли у него отец, братья и сёстры. Лишь о своей матери Жизус немного поведал людям. Сказал, что зовут её Матушка, и главный её помысел – нести неземную любовь всему живому. Никто никогда Матушку не видел, но мы поныне почитаем её как Богородицу.

Сам же Жизус просто появился одним днём на улицах Святого города, неся своё слово и показывая удивительные чудеса. Было ему на ту пору лет тридцать, а, может, и триста. Никто не помнит, был ли он великого роста или невысок, был ли худ или крепок телом, носил ли бороду или усы. Все соглашались лишь в одном – что глаза у Жизуса были голубые, пронзительные и глубокие как небо над Святой землёй.

Он быстро завоевал сердца горожан, потому как был открыт любой душе и для каждой находил нужное слово. Исцелял незрячих и поднимал на ноги недвижных, превращал солёную воду в пресную, а мёртвую землю – в плодородную. Мог зажечь огонь движением пальца и пролить дождь взмахом руки. И даже к радости ребятишек иногда брал их с собой полетать.

Много раз его звали к себе на службу цари и знатные вельможи, обещая щедрую плату. Но никому он не стал служить, и денег за свою помощь никогда не брал.

Слова его были просты и понятны каждому, а деяния – убедительны. Число сторонников Жизуса росло с каждым днём. Одни просто воздавали ему почести, а другие шли в ученики в надежде обрести такие же чудесные силы. Он не отказывал никому, и каждому позволял быть рядом.

Не все из учеников вынесли годы странствий и суровых испытаний. Жизус мог унестись далеко силой мысли, но ходил из города в город пешком. Он умел превратить один каравай хлеба в еду для сотен голодных, но сам довольствовался тем, что даёт природа и добрые люди. И воспитанников своих учил жить так же просто. Не всем пришёлся по душе такой уклад. Иные, жаждущие сразу познать магию и не получившие желаемого, бросали учение. Другие, покрепче духом, ждали годами, но и они, не обретя волшебных даров, уходили восвояси.

Тридцать лет и три года странствовали Жизус и его спутники по земле, пока не остановились в древнем Семиградье.

В последний день весны великий маг собрал на опушке леса учеников, коих к тому времени осталось восемь – вполовину мужчин и женщин:

– Братья и сёстры мои! – обратился он к ним. – Много лет вы шли за мной, слушали меня, верили мне. Вы показали себя самыми преданными, храбрыми и непреклонными. Судьба выбрала вас из тысяч других. Я горжусь вами, вы достойны награды. И дары мои будут щедрыми и прощальными, ибо закончен мой срок на этой земле. Мне более нечему научить вас, свой будущий путь вы пройдёте сами.

– Как же так, Учитель? – горько заплакали ученики. – Зачем ты бросаешь нас? Разве ты, самый могущественный маг на земле, не можешь жить вечно?

– Нет радости в бессмертии, если оно уготовано лишь тебе одному. Нет величия в могуществе, если некому завещать обретённую власть. Тело моё истлеет, но дух и сила будут жить в каждом из вас, и в каждом из ваших потомков, да будет их множество.

– Да, Учитель, мы примем твои дары с благодарностью, – смиренно ответили ученики, но глаза их были полны слёз.

Жизус возложил свою руку на голову самого первого воспитанника:

– Тебе, Метеор, дарую я силу огня, власть над крохотными искрами и величайшими вулканами. Да будет пламя твоё горячим и ярким.

И на предплечье бывшего кузнеца Метеора зажёгся огненный символ, а глаза сверкнули как угольки.

– Тебе, Тифия, даю господство над силой воды. Будь рекой и морем, дождём и туманом, горным родником и каплей росы. Да будут помыслы и дела твои чисты и прозрачны.

У бывшей добытчицы жемчуга Тифии на запястье засверкал водяной знак, а глаза стали лазурными, как прохладный океан.

Каждый ученик получил свою силу, свою стихию. Их восемь, и они известны всем: огонь, вода, земля, воздух, жизнь, смерть, мудрость и любовь.

Последней же, Ашере, великий маг отдал силу жизни. И после этого закрыл глаза и отошёл в иной мир.

И когда остыло тело Учителя, новые маги поступили с ним, как было велено. Предали огню, развеяли пепел по ветру и оросили дождём, чтобы прах покрыл землю, чтобы из мёртвого вновь проросло живое, и чтобы царили в мире разум и добросердечие.

После этого Ученики попрощались и разошлись по свету. Каждый выбрал свою дорогу. Каждый гордился своей силой, использовал во благо и одаривал ею потомство. С каждым годом магов становилось всё больше. И, бывало, что рождались дети не с одной силой, а с двумя. Но никогда больше не появлялся маг столь великий, как Жизус – повелитель всех стихий.

Символ его – восьмигранник. Две пирамидки, соединённые основаниями. У каждой грани три угла, означающие три состояния каждой силы. Как вода может быть льдом, паром или жидкостью, так и любая стихия принимает разные формы.

Силы-соперники – такие, как жизнь и смерть – занимают противостоящие грани. Не зря мудрый Жизус поделил их между разными полами. Жизнь есть женская стихия, оттого виталистки всегда сильнее магов жизни. А смерть есть стихия мужская. Оттого эти силы борются между собой, но, как и грани, соединяются в одной точке, потому что не могут жить друг без друга…

Митя вернулся из детских воспоминаний в реальность так же быстро, как в них погрузился. Съеденный орех оставил во рту неприятный привкус. Вот такая она – мудрость, доставшаяся ученику Тирусу. Спрятанная за крепкой скорлупой и при этом горькая. Воистину, как говорил Соломон, «во многой мудрости много печали».

Может, волшебство рассеялось как раз из-за того, что магов стало слишком много? Как будто каждое следующее поколение слабело и теряло часть своей мощи. Первые маги по сумме сил были равны великому Жизусу, а их потомки через пятьсот лет и вполовину не обладали такими умениями. Что уж говорить про наше время… Пора признать – магия и так иссякала. А то, что мы натворили в Семиградье три года назад, вообще было чудовищно. По отношению не только к магам, но и ко всем людям.

Нет уж, обойдёмся в деле без волшебства. Надо действовать своим умом.

* * *

Белый особняк Загорских в Чудовском переулке Митя нашёл быстро. Ожидал почему-то увидеть нечто большое и роскошное, а дом оказался компактным, без показной вычурности. И внутреннее убранство Дмитрию понравилось – никаких пошлых завитушек и купидончиков, как в «Славянском базаре». Удобная мебель, светлые стены, картины, книги. Пахнет свежеиспечёнными булочками с корицей. Ммм… Надо было, наверное, пообедать перед визитом. Хорошо, что ботинки почистил и новый воротничок надел. Царапается только, зараза.

Служанка, открывшая дверь, была милой и приветливой. Правда, лишь до тех пор, пока Митя не сообщил, что пришёл к мадмуазель Загорской, представился и уточнил, что он из Сыскного. Глаза у девушки расширились, она прижала ладонь к открывшемуся рту и убежала куда-то в комнаты. Ну, что за странная реакция?

Митя топтался в холле, когда в дверях появилась грациозная женщина в голубом платье, чем-то похожая на Соню – только старше и волосы темнее. Вид у неё был слегка нервный (Дмитрий заметил это лишь по лёгкой складке между бровями), но в целом держалась дама спокойно и с достоинством. Она остановилась напротив сыщика и спросила встревоженно:

– Что натворила моя дочь?

Через пару минут, когда недоразумение разрешилось, и оба расположились в гостиной, Митя всё ещё чувствовал неловкость и не переставал извиняться:

– Простите ещё раз, Анна Петровна, за эту оплошность. Я как раз хотел уточнить цель визита, а ваша прислуга так быстро убежала, я и сказать ничего не успел.

– Давайте забудем, Дмитрий Александрович, этот неловкий казус. Просто Софья очень… непосредственная и неуёмная девушка. Я и подумать не могла, что она помогает полиции, а не затрудняет её работу.

– Здравствуйте! – Соня, запыхавшись, вбежала в комнату, но под взглядом матери сбавила скорость и чинно присела на диван. – Я очень рада вас видеть. Вы принесли мои книги?

– Добрый день, Софья. Я тоже рад, – Митя улыбнулся. Появление Сони окончательно развеяло возникшее до этого замешательство. – Возвращаю ваши книги, как и обещал. И ещё раз хочу выразить вам благодарность, вы оказали неоценимую помощь следствию.

– Позвольте узнать, Дмитрий Александрович, о каком именно деле идёт речь? – спросила Анна Петровна.

Соня в этот момент начала незаметно от матери странно таращить глаза и мотать головой. Митя догадался, что Загорской-старшей не нужно раскрывать всех подробностей.

– Это необычайно важное дело, связанное с убийством. Но вам, Анна Петровна, не стоит волноваться. Софья, точнее её знания по искусству, оказались неоценимы при работе с некоторыми уликами. Могу лишь выразить своё восхищение тем, что вы воспитали крайне инициативную и ответственную дочь.

Анна Петровна на мгновение показалась озадаченной. Как будто слова «дочь» и «ответственность», стоящие рядом, в её представлении совершенно противоречили друг другу.

– Благодарю вас, но перехваливать её нет нужды. Я рада, что Софья смогла вам помочь.

– По правде говоря, Анна Петровна, я надеялся и к вам обратиться с просьбой.

– Ко мне?

– Именно, – Митя достал из книги фотографию. – Софья немного рассказала мне про эту картину и её владелицу, вашу подругу. Насколько я понял, она живёт очень уединённо и избегает общения с людьми. А мне бы очень помогла в расследовании беседа с ней. Если картину почти никто не видел много лет, крайне важно узнать, интересовался ли кто-то ею в последнее время. Я был бы премного обязан, если бы вы поспособствовали организации этой встречи.

– Неожиданная просьба, – Анна Петровна призадумалась. – Александра недоверчива к чужим людям, у неё была непростая жизнь. И к полиции у неё определённые предубеждения, так уж вышло. Я, разумеется, могу её попросить, но не гарантирую, что…

– Мам, – Соне внезапно пришла в голову идея. – А если мы поедем вместе? Меня тётя Саша знает, она будет рада увидеться и ей не будет так неловко. Можно же? Мам, ну, пожалуйста…

– Ох, это так внезапно, Софья. А как же занятия? А Дмитрия Александровича не хочешь спросить? Вдруг ты только помешаешь?

– По-моему, это отличная идея. Безусловно, если вы не против, Анна Петровна. И под мою персональную ответственность, – вставил Митя.

– Ну, если вы так считаете… Разумеется, я сначала наведу справки о вас, Дмитрий Александрович. Я должна знать, с кем поедет моя дочь. И, боюсь, лишь факта службы в полиции для этого недостаточно. Надеюсь, вы понимаете.

– Всецело с вами согласен.

– Если всё будет в порядке, я телеграфирую в Абрамцево, вас встретят на станции. Ближайшее воскресенье подойдёт?

– Вполне. Премного вам благодарен.

«Что, так и уйдёт? – Соня была немного раздосадована. – А как же обсудить расследование? Столько вопросов накопилось, а он даже не задержался, чтобы рассказать подробности. Наверное, при маме было неудобно. Ладно, если получится с поездкой в Абрамцево, там и расспрошу».

Глава 11. В которой поднимается проблема отцов и детей

С выбором мест возник небольшой спор. Анна Петровна настаивала на первом классе, Митя, сопоставив цены, предпочёл бы третий. В итоге сошлись на втором. Самарину проездных, оплаченных полицией, не хватило – пришлось добавить из собственных средств.

Разместились в жёлтом вагоне, на мягких диванах. В холодное время года пригородные, они же дачные поезда, ходят полупустыми. И в этот раз желающих поехать в северное Подмосковье оказалось мало. Носильщик поставил большую Сонину сумку рядом на сиденье, пожелав счастливого пути. Здание Ярославского вокзала за мутноватым стеклом дёрнулось и медленно поплыло назад.

Ехать предстояло недолго – около двух часов. День в Абрамцеве, и к ночи можно вернуться домой. «И зачем девушки всегда берут столько вещей, даже в короткую поездку?» – удивился про себя Митя.

– Гостинцев собрали для тёти Саши, – объяснила Соня, словно прочитав его мысли. – А ещё Варя успела положить кое-что для нас, – и девушка достала из сумки аппетитно пахнущий свёрток. – М-м… Ещё горячие! Есть с картошкой и с яблоками. Будете?

– Спасибо, не откажусь.

Пирожок был восхитителен – идеальное соотношение теста и начинки.

– Про расследование расскажете?

– После такого «подкупа» придётся, – рассмеялся Дмитрий. – С вашими подсказками нам удалось, наконец, объединить три дела в одно, это очень упростило работу. Но с поисками преступника пока далеко не продвинулись. Зато мы теперь понимаем, что наш убийца – человек не бедный и с художественным вкусом.

– Эстет, значит?

– В полиции ему дали кодовое имя «Визионер». Но это между нами, хорошо?

Дмитрий поделился ещё несколькими подробностями расследования. Некоторое время ехали молча. Мимо прополз очередной полустанок с памятной стелой в честь какого-то сражения.

– А вы были на войне? – внезапно спросила Соня.

– Был, – нахмурился Самарин. – Но я бы предпочёл не говорить об этом.

– Вас там ранили? – сочувственно поинтересовалась девушка. – Ваш шрам… Он оттуда, да?

– Шрам? – Митя коснулся левой брови. – Нет, что вы. Я ещё в детстве его приобрёл. Смешная история.

Это сейчас, по прошествии лет, история представлялась весёлой. В момент, когда шило в руке алтарника Стёпки чуть не проткнуло левый глаз, двенадцатилетнему Мите было совсем не смешно.

«А-а-а! Диавол! Диавольский глаз твой выколю! Бес в тебе сидит! Убью беса!» – орал Стёпка, размахивая шилом. По правде говоря, из них двоих бесноватым Митя считал самого алтарника, своего одноклассника. Дёрганый он какой-то, припадочный, вечно дразнит и подначивает.

«Не держи на него зла, Митрий, – приговаривал отец, перевязывая рассечённую бровь. – Прости ему грех. Не со злобы он, а лишь от глупости. «Зри не оком, но сердцем и разумом». Так святой Тирус говорил. А твой глаз зелёный оттого, что матушка тебе по смерти частичку себя отдала, храни Жизус её душу».

Матушку сыщик никогда не видел – она умерла, рожая Митю. А через год после той истории с глазом ушёл и священник-отец – заразился чёрной оспой, когда помогал заболевшим прихожанам.

Стёпка после этого взялся за старое с удвоенной силой. Уже без шила, правда, но кулаками и при поддержке пары приятелей. И что с того? У Мити тоже кулаки имеются, и пользоваться ими он быстро научился. Отец любил повторять слова: «На зло отвечай добром, на удар по щеке подставь другую». Прости, папа. Если ударили по щеке – надо бить в ответ. Пусть не самая добросердечная заповедь, но действенная.

Митя и сам не заметил, что, рассказав про шрам, давно уже переключился на воспоминания из детства. Соня слушала очень внимательно, подперев щёку ладошкой. Пирожки давно были съедены.

– Мне так жаль ваших родителей. Ваш отец, наверное, был очень хороший человек.

– Замечательный, мне его не хватает до сих пор. Хотя, знаете, мне повезло в жизни встретить хороших людей. Наш глава церкви, отец Фёдор, например. После папиной смерти он позволил мне жить в церковном доме, ходить в школу, кормил, одевал. Он и посоветовал потом учиться дальше и пойти на госслужбу. Нашёл протекцию в полиции, когда понял, что представителя церкви из меня не выйдет.

– А почему он так решил?

– Это было очевидно. Я всё детство провёл при храме, и за это время не разуверился, но сильно разочаровался в церкви. Истинно верующих, благочестивых служителей там не так много, как должно бы быть. При этом хватает стяжателей, лицемеров, тщеславных людей. После истории со шрамом пошли слухи про «дьявольский глаз», на меня косо смотрели. Внешность для священника у меня оказалась не самая подходящая. Я понял, что не смогу быть в этой среде. И отец Фёдор, как мне показалось, при всей своей доброте был рад от меня избавиться. Даже деньгами ссудил – мол, батюшка мой средства на учёбу оставил. Я, дурак, только через много лет понял, что не оставлял он никаких денег.

– А мне нравится, что у вас глаза разные. Правда-правда! Это так необычно. И ничего дьявольского в этом нет. Мне кажется, вам всё равно повезло. Такая захватывающая судьба. Не без горести, конечно, но всё равно увлекательная жизнь. Не то, что моя…

– Подъезжаем к Амбрамцево! Стоянка поезда одна минута! – зычным голосом оповестил о прибытии проводник.

* * *

Небольшая, в деревенском стиле, с розовой крышей, усадьба Абрамцево и вправду почти утонула в снегах по самые окна первого этажа.

– Сонечка! Как я рада! Не ждала до лета увидеть, а тут такая нечаянная оказия! – женщина лет сорока крепко обняла и расцеловала Соню и лишь потом обратила внимание на её спутника. Дмитрий представился.

– Тётя Саша, вы не подумайте, он хороший, хоть и из полиции, – затараторила Соня. – Я ему помогаю с очень важным делом, и ему правда очень-очень надо с вами поговорить. Мы ловим преступника, это ужасный человек. А Дмитрий Александрович его обязательно поймает, если вы ему расскажете.

– Соня, Соня… Угомонись, душа моя. Если так нужно – всё расскажу. Но сначала обед. Надеюсь, вы голодные?

Когда, наконец, унесли пустые тарелки, Митя, не спускавший глаз с картины в течение последнего часа, попросил разрешения рассмотреть её поближе.

Полотно разительно контрастировало с окружающей обстановкой, но при этом, как ни странно, не казалось чем-то инородным. Интерьеры усадьбы напоминали чёрно-белую фотокарточку – мебель в чехлах, тусклые цвета, приглушённые оттенки. При этом дом не смотрелся заброшенным – казалось, он просто спал до наступления лета.

И оно уже просачивалось сюда с этой большой картины на стене. Там был жаркий август, солнце грело дом через большие окна, играло бликами на мебели. И пахло луговыми травами и персиками. И девочка, присевшая за стол, лукаво улыбалась и готова была в любой момент вскочить и побежать дальше по своим девчачьим делам.

– Очень красиво, – произнёс Дмитрий.

– Веруша… – лицо женщины на миг просветлело. Она сама удивительно подходила этому дому – с поблёкшими глазами и строгой причёской, в чёрном платье, украшенном лишь серебряным кулоном на цепочке. – Честно говоря, не знаю, Дмитрий Александрович, чем могу вам помочь. Картина написана более тридцати лет назад и с тех пор тут и находится. Она и до смерти отца редко выезжала на выставки, а после и подавно.

– Что тогда произошло? Я немного навёл справки. Ваш отец, оказывается, был богатым предпринимателем, известным меценатом.

– Он был великим человеком. Увлечённым, смелым, прогрессивным. И авантюристом немного. Это его и подвело. Отца обвинили в злоупотреблениях и бросили в тюрьму. У него было много проектов, зачастую он спонсировал одно строительство за счёт прибыли от других предприятий. Что здесь преступного? Обвинители посчитали иначе. Прошёл суд. У нас был хороший адвокат, он сумел доказать, что отец невиновен. Но это уже не помогло.

– Кредиторы?

– Они самые. Слетелись как коршуны на умирающего льва. Отец продавал всё – акции, ценные бумаги, дома, картины… Мама плакала и умоляла его не оставлять семью без средств. Он был непреклонен, сказал, что пока неотдаст долги до последней копейки – не сможет восстановить своё честное имя. На это ушло два года. Он рассчитался со всеми, но сам уже не смог оправиться. Через год его не стало.* А в восьмом году умерла и мама. Эта усадьба и несколько картин – всё, что осталось от огромного состояния.

– Какая страшная история. Мне, правда, очень жаль, что на долю вашей семьи выпало столько испытаний. Такое непросто пережить. Я слышал, до того, как всё случилось, здесь, в Абрамцеве, было что-то вроде объединения художников?

– Художественный кружок, всё верно. Это тоже идея отца. Он приглашал сюда знаменитых живописцев, музыкантов, актёров. Они жили тут месяцами – рисовали, творили, пели, ставили спектакли. Сейчас в это сложно поверить, но в доме всегда было полно народу, и отец это только приветствовал. Он обожал искусство, творческую богему. А после ареста и суда они враз исчезли, как отрезало.

– И больше никто сюда не приезжал?

– Отчего же, кредиторы наведывались. Многие из картин отец продал, но эту оставил, она была ему очень дорога. А художников и прочих «друзей» как ветром сдуло. Нас избегали, как прокажённых. Пожалуй, только Анечка, моя давняя подруга и Сонина мама, а потом и муж её, не перестали общаться, я им так благодарна за это. Аня наперекор всем тогда пошла, заявила, что если общество решило не принимать Мамонтовых, то и ей такое общество без надобности. С тех пор, боюсь, кроме Загорских, картину особо никто и не видел. Лет пятнадцать назад ещё спрашивали про неё, хотели выкупить, а потом тишина. Нет, я её никогда не продам. Когда умру – подарю галерее Третьяковых, я так решила.

– Это очень благородно с вашей стороны. Скажите, а ваша сестра, Вера, которая здесь нарисована, как сложилась её судьба?

Женщина обхватила ладонью кулон на шее.

– Отца называли «Саввой Великолепным», он был блистателен и очень самолюбив. Вы знаете, что если сложить первые буквы имён его детей, то получится «САВВА»? Вот так. Серёжа, старший, скончался пять лет назад от болезни. Андрей в девяносто первом, отёк лёгких. Всеволод… считай, что тоже умер – уехал в глушь и ни с кем не хочет знаться. Веруша ушла в седьмом году, воспаление лёгких. Одна я осталась.

Александра перечисляла ушедших родственников так спокойно, словно зачитывала список покупок. И лишь пальцы, стискивающие кулон, стали очень белыми.

Митя покидал Абрамцево со смешанными чувствами. Собственные переживания детства и юности, и даже недолгое пребывание на войне вдруг показались ему такими несущественными. Он тоже потерял родителей и не раз потом видел смерть, но никогда не был настолько одинок. У этой женщины рухнул весь её мир, а она держится и мечтает открыть в усадьбе музей в честь отца.

Об этом Александра рассказала сыщику напоследок, а также посоветовала заглянуть в Московское художественное общество. Все известные люди, связанные с миром искусства – живописцы, меценаты, коллекционеры, искусствоведы, критики – так или иначе связаны с этой организацией. Если где-то и искать информацию по делу, а, возможно, и преступника – то там.

Соня выглядела удивительно притихшей. Живая и болтливая ещё во время обеда, после разговора сыщика с хозяйкой поместья, девушка присмирела и даже в поезде продолжала молчать. Митя забеспокоился:

– Соня, с вами всё в порядке? Вы молчите всю дорогу, это на вас непохоже.

– Я такая глупая!

– Что? Зачем вы так о себе?

– Я ведь туда езжу с детства, каждый год. И мне почему-то в голову не приходило узнать подробнее про тётю Сашу – почему она живёт совсем одна, где её родственники? Я принимала всё, как есть. А сегодня услышала её историю, и у меня мурашки прям побежали. Это так несправедливо!

– Да, история немыслимая и жестокая. Но с другой стороны, подумайте, ваша семья не оставила её в беде, поддерживает всё это время. Такая дружба дорогого стоит.

– Наверное. И это меня тоже… беспокоит. Я не знаю, как объяснить. Вот тётя Саша сегодня рассказала про маму, и я… Понимаете, у нас сложные отношения. Она считает, что я несговорчивая и взбалмошная. А мне кажется, что её волнуют только наряды и мнение светского общества. Что скажут, что подумают, как сохранить лицо. И то, что тётя Саша рассказала сегодня, что мама её защищала вопреки всем, у меня это не укладывается в голове. И я не знаю, что с этим делать. Это же… очень смелый поступок, да?

– Конечно. Я восхищён её храбростью. И ваши переживания мне тоже близки. Ваше волнение и растерянность говорят о том, что вам не всё равно. Просто люди сложнее, чем кажутся на первый взгляд. Поверьте, если бы все преступники были абсолютными негодяями, полиции было бы легко работать. Но среди них есть обаятельные мошенники и убийцы, которые кормят бездомных котят. Что уж говорить про обычных, законопослушных людей. А ваша мама… Думаю, она очень вас любит и волнуется, просто выражает заботу так, что вам кажется, будто вас ограничивают.

– Иногда её опека просто невыносима. Мне скоро восемнадцать! Я сама могу решать, что делать. Без ежедневных указаний и постоянного контроля.

– Сможете, конечно. Но вспомните рассказ Александры. Думаю, когда случилась та история, вашей матери было ненамного больше лет, чем вам. И она приняла очень смелое решение. Смелое, но не безрассудное. Мне кажется, от безрассудства она и пытается вас уберечь, зная ваш упрямый характер. И тут я с ней согласен.

– Вот, и вы туда же, поучать и контролировать. Я-то думала, мы теперь команда.

– Но ведь одно не исключает другого? Работать в команде – это значит принимать коллективные решения, а не бросаться с разбегу в гущу событий, полагаясь только на догадки и интуицию. Тем более, в таком запутанном и опасном деле.

– Это намёк, что я девушка без опыта и ничего не понимаю в полицейской работе?

– Нет, ваш пол и возраст ни при чём. У меня есть сотрудник, Миша, по совпадению тоже очень молодой. И такой же темпераментный и неудержимый. Это отличные качества для сыщика. Но иногда ему не достаёт терпения ждать, когда к делу присоединятся другие. Он хочет быстрее прийти к финишу и совершает ошибки, которые отражаются на всех. Приходится его притормаживать. Это не контроль, всего лишь способ направить энергию в нужное русло. Не теряя голову и не совершая необдуманных поступков.

– Это ужасно сложно – ждать, а не действовать. Папа говорит, что у меня в голове живёт воображаемый попугай, и это ужасно нетерпеливая и своевольная птица.

– Вы дали ему имя?

Тон у Мити был серьёзный, но в глазах прыгали весёлые бесенята. Соня не выдержала и рассмеялась первой. Через мгновение оба хохотали в голос.

* В этом мире судьба Саввы Мамонтова хронологически сложилась чуть иначе, чем в реальности. Если вам интересно, почитайте, как было на самом деле. Это увлекательная, хоть и грустная история.

Глава 12. В которой возникают живописные детали и персонажи

– Если вы конкретизируете ваш интерес, Дмитрий Александрович, я буду рад помочь. Но пока, помилуйте, я не совсем понимаю, что от меня требуется.

Митя и сам пока не очень понимал, о чём именно следует расспрашивать невысокого пухлого секретаря Московского художественного общества, Олега Евсеевича Попышева. Вместе они прошлись по залам здания, в котором располагалось объединение. Богато живут, надо признаться. Одна парадная зала на пятьсот человек чего стоит. Везде картины, статуи, музейные витрины с древними экспонатами. Вычурная лепнина, блестящий паркет. И никого.

Попышев болтал без умолку. Иногда замирал возле очередного полотна, сложив маленькие ручки на груди, и с восторгом начинал расписывать его уникальность. На Дмитрия нескончаемой лавиной сыпались непонятные термины – «пленэр», «лессировка», «контрапост», «пастозность»… Сыщик давно внутренне позёвывал, но потока речи не прерывал, надеясь выловить в море бесполезной информации хоть что-то полезное. Крючок, к сожалению, оставался пустым.

Секретарь успеть рассказать про историю Общества, которая насчитывала почти 90 лет. Оно появилось как творческий кружок, натурный класс коллективного рисования. Через тринадцать лет на его базе было создано Московское художественное общество и Училище живописи, ваяния и зодчества. Оба заведения тесно связаны до сих пор. Организация выделяет стипендии талантливым, но неимущим студентам, проводит благотворительные мероприятия в пользу нуждающихся художников, устраивает выставки. Одним словом, сплошная благодать и филантропия.

Как вторгнуться с убийствами в этот райский мирок? С какой стороны подобраться? Не спросишь же в лоб: «Кто у вас тут самый подозрительный и ненадёжный?». Митя медлил. Попышев словесно разливался. Улова по-прежнему не наблюдалось. В конце концов, Олег Евсеевич предложил продолжить беседу в кабинете. Там и устроились.

Попышев болтал что-то о задачах современного художественного творчества, новой идеологии, страстном переживании искусства в новых формах… Сыщик огляделся по сторонам. Ничем не примечательная комната. Тёмно-зелёные полосатые обои, стол, шкаф, пара плюшевых кресел. На стенах порядком утомившие уже картины, в углу аккуратно сложены рамы и холсты. Слева от стола – большой настенный календарь. Репродукция и мартовский табель под ней. «Девочка с персиками». Снова это проклятая девочка.

Митя, подчинившись спонтанному порыву, вскочил и подошёл ближе.

– Вы позволите?

– Да-да, разумеется, – недоумённо ответил служащий.

Самарин снял календарь со стены. Отличная печать, хорошая бумага. Митя рассеянно пролистнул страницы, пробежал взглядом остальные месяцы. Потом провёл пальцем по оторванным корешкам сверху. Ну да, разумеется – январь и февраль уже прошли.

– Откуда это у вас, Олег Евсеевич?

– Ах, это… Наше общество выпустило. Такая традиция. Печатаем и дарим каждый год друзьям и соратникам.

– Всё раздарили? Целых не осталось случайно?

– Пожалуй, найдётся парочка.

Попышев, бормоча, задвигал ящиками стола и в нижнем обнаружил искомое.

– Вот, прошу вас. Примите в дар, от всей души.

Подарок слабо пах типографской краской. Митя прочёл выведенное витиеватым шрифтом на обложке: «Женский портрет глазами русских художников. Календарь Московского художественного общества на 1920 год» и аккуратно отвернул первую страницу.

Январь. «Снегурочка».

Февраль. «Неизвестная».

Таких совпадений не бывает.

Теперь осторожно. Не спугнуть.

Сыщик встал напротив секретаря. Наклонился над столом. Зловеще навис над испуганным человечком и, глядя в глаза и тщательно выговаривая каждое слово, угрожающе спросил:

– КТО, ЧЁРТ ВОЗЬМИ, ЭТО ПРИДУМАЛ???

* * *

– Ох, и напугали вы меня, Дмитрий Александрович! Аж сердце подпрыгнуло. Пощадите, милсударь, у меня здоровье и так слабое. Ну и методы у вас, – спустя минуту секретарь всё ещё вытирал платком вспотевшую лысину и нервно пил воду из стакана.

– Вам, Попышев, не следует волноваться, если вы ни в чём не замешаны. Или замешаны?

– Помилуйте, бог с вами. Я человек маленький, моё дело бумаги заполнять. Я и ведать не ведал, что наше объединение может заинтересовать полицию, а тем более Убийственный отдел.

– Убойный. Ладно, давайте к делу. Когда принималось решение выпустить календарь?

– Комитет, управляющий обществом, заседает раз в месяц. Календарь, стало быть, мы начали готовить заранее, в августе. С темой-то сразу определились – у нас все мужчины, ну, вы понимаете. А вот с выбором портретов спор возник. И какой! Два часа бились, препирались. Не могли прийти к единому мнению.

– Но кто-то в итоге выбрал? Председатель?

– Что вы, у нас демократия. Решили тайным голосованием. Поскольку членов комитета как раз двенадцать человек, каждый по одной и выбрал.

– И ни у кого предпочтения не совпали?

– К тому времени уже стало понятно, кто к чему склоняется, так что нет. Бог миловал, и так полдня прозаседали.

– То есть, кто именно за кого голосовал – узнать уже невозможно.

– Боюсь, что нет.

– Кто курировал печать, вы?

– Нет, у нас есть подопечный, студент училища Анисим Самокрасов, очень талантливый юноша. Он занимался подбором репродукций и следил, чтобы календари изготовили вовремя.

– Сколько напечатано экземпляров?

– Пятьсот штук.

– Раздали, видимо, почти всё. И кому именно – вы наверняка не знаете.

– Отчего же, – Попышев возмущённо надул и без того пухлые щёки. – Представьте себе, знаю. Вы видели парадную залу? Каждый год в середине декабря мы устраиваем там большой приём. Вот на прошлом рауте и раздали. Список гостей, наверное, попросите? Так у меня есть.

– Это облегчает задачу. Когда следующее заседание вашего комитета?

– Двадцатого марта.

– Известите учредителей, что я тоже посещу собрание. Из уважения к их регалиям я не буду вызывать каждого на допрос, но сообщить о происшествии обязан.

Из здания общества Митя выходил со стопкой бумаг. Час от часу не легче. Ну, почему, скажите на милость, в деле фигурируют не пьяные извозчики, не проигравшиеся драчуны, не обычная московская шпана? Двенадцать членов комитета – сплошь именитые художники, щедрые меценаты, видные искусствоведы. Пятьсот гостей большого приёма – вторая головная боль. Чиновники, купцы, дворяне, живописцы, коллекционеры. Аристократы и богема, чёрт их раздери. Все – люди с образцовой репутацией и приличными манерами. И где-то среди них есть чёрная овца. Или, скорее, волк.

Пинкертону и не снилось такое. Холмсу, пожалуй, тоже. Хорошо быть героем детектива. Там либо всё очевидно сразу, либо чудесным образом находятся невероятные намёки. Тут Митя себя одёрнул. Соня с её книжками и знаниями – тоже удивительная подсказка. И внезапно обнаруженный календарь – необычайное везение. Не надо прибедняться, Самарин.

С другой стороны, ну и бог с этими титулами и званиями. Убийства и среди знати происходят. Аристократы – тоже люди. Со своими слабостями и недостатками. Не небожители. Просто этот преступник оказался чуть умнее. Но неужели умнее всей полиции Москвы? Ха, это мы ещё посмотрим.

С такими размышлениями Митя возвращался в здание Сыскной полиции. И всё же великодушно сгрузил список гостей на Вишневского, решив начать с «талантливого юноши» Самокрасова.

Подопечный художественного общества отыскался в натурном классе Московского училища живописи, ваяния и зодчества. Митя не раз, проходя мимо, обращал внимание на это нетипичное здание на углу Мясницкой и Юшкова переулка. Особняк буквально выпирал на перекрёсток округлым «животом» огромного балкона с монументальной колоннадой. Изнутри дом выглядел не менее основательным и богатым, хоть и пустынным. Видимо, урочное время, все на занятиях.

Студент Самокрасов увлечённо рисовал и появлению сыщика явно не обрадовался. Выглядел он именно так, как, по мнению Мити, и должен смотреться начинающий художник. Высокий, худой до измождённости, бледное лицо, встрёпанные чёрные волосы, простая рубашка и фартук, заляпанные краской.

– Руки не подам, сами видите, – студент повернул к посетителю испачканную узкую ладонь с длинными пальцами. – Чем могу служить?

Глаза у Самокрасова были красноватые и воспалённые. Не выспался?

Митя объяснил цель визита.

– Заурядная рутина, – пожал плечами Анисим. – Собрал, отвёз, проследил, забрал готовые. Я и прошлый календарь тоже помогал делать. Всё, как обычно. В девятнадцатом году были натюрморты, в двадцатом – женские портреты. Издательство Сытина их печатало, как и раньше.

– Удивительно, что простому студенту доверяют такое ответственное дело.

– Я лучший, – Самокрасов сверкнул глазами. – Заслужил. Думаете, это легко? Седьмой год, изо дня в день, только и доказываю, что могу и достоин.

– Седьмой? Сколько же лет тут надо учиться?

– Художникам – восемь, архитекторам – десять. Конкурс огромный, а вылететь можно в два счёта. Тем более, таким, как я – без связей и протекции.

– Ну, тут вы лукавите, Анисим. Общество вон для вас стипендию выбило, поддерживает всячески.

– Да, на пятом курсе только. Но я всё равно благодарен. Они и место помощника преподавателя мне выхлопотали. Копеечка, как говорится, а рубль бережёт.

– Нуждаетесь в деньгах?

– А кто не нуждается? – Анисим удивлённо уставился на сыщика. – Вы разве студентом не были? Кручусь, как могу. Художник может быть голодным, но протягивать ноги от голода – увольте. Я ещё стану известным, вот увидите.

– А можно посмотреть, что вы сейчас рисуете? – Митя попытался заглянуть за холст с другой стороны.

– Нет! – резко выкрикнул Самокрасов и для верности даже отодвинул мольберт от сыщика. – Не люблю показывать неоконченные работы.

«До чего же нервные эти творческие натуры», – поморщился про себя Дмитрий.

– Простите великодушно, не хотел задеть ваш талант, – Мите показалось, что он вложил в слова достаточно сарказма, но студент, кажется, этого не заметил. – Где вы были в ночь с двадцать девятого февраля на первое марта?

– Что? – Анисим изменился в лице. – К чему этот вопрос?

– Мне повторить?

– Я… Дома, наверное. Не помню. Или на ночной смене.

– По ночам работаете?

– Иногда подменяю ночного сторожа. В театре Корша.

– Хм, а это любопытно, я проверю. Проживаете где?

– В «Ляпинке», это общежитие в Богословском переулке. Я не понимаю. В чём меня обвиняют?

– Пока ни в чём, Самокрасов. Но, может статься, вы нам ещё понадобитесь. Так что настоятельно рекомендую пределов города не покидать.

– Это возмутительно! Я буду жаловаться!

– А вы куда-то собирались?

Вопрос остался без ответа. Студент сжал челюсти, на щеках его проступил лихорадочный румянец. Интересно, почему он так негодует?

– Анисим, вот ты где! А я тебя ищу. Через десять минут занятие, а у нас ещё ничего не готово, – в помещение зашёл крупный шатен лет сорока пяти, с аккуратной эспаньолкой. В отличие от растрёпанного и заляпанного всеми цветами радуги Самокрасова этот выглядел очень опрятно – белая рубашка, бордовый галстук, синий жилет с большими карманами, из которых торчали наточенные карандаши. Наверняка, учитель.

– Не знал, что у тебя посетитель, Анисим, – озадачился вошедший.

– Фараон, – процедил студент сквозь зубы.

Митя назвался.

– Вот как, – мужчина улыбнулся и протянул руку Самарину. – Орест Максимович Ганеман, преподаватель натурного класса. Должен сказать, нечасто нас посещают представители закона. Анисим, неужели ты попал в переделку? Не ожидал, не ожидал…

– Ваш студент пока проходит свидетелем по делу об убийстве.

– Убийство, ну надо же. Какая неприятность. Уверен, он окажет всю необходимую помощь следствию. Он, знаете ли, на редкость прилежный и трудолюбивый юноша, хоть и вспыльчивый иногда. Ведь так, Анисим?

Самокрасов мрачно кивнул.

– Что ж, не буду вам мешать, ухожу, ухожу. А вы бы не хотели как-нибудь попозировать нашим ученикам? У вас очень фактурное лицо. Этот шрам…

– Благодарю покорно, – перебил Митя преподавателя. – Служба. Некогда.

– Жаль, жаль. Такая выразительная натура нечасто попадается. Вы всё-таки подумайте.

Ещё чего! Он сыщик, а не модель человека!

А студент что-то слишком нервничает. Надо бы за ним приглядеть.

* * *

В общем кабинете происходило что-то нетипичное. Видеть Митя не видел, зато слышал неплохо. Вот Горбунов бубнит что-то неразборчивое низким голосом, вот Мишка что-то весело восклицает, потом женский смех. Женский? Кто у них там?

Любопытство пересилило. Митя выглянул из-за приоткрытой двери.

– Здравствуйте! А я вот баранок вам принесла, – Соня встряхнула связкой сушек, которую держала в руке. – Вы не против?

– Соня, вы чудо, – ответил за начальника Семён. – Это очень к месту, я чайку сейчас организую.

«Вот умеет же, – с лёгкой завистью подумал Митя. – Второй раз в жизни их видит, а уже как своя. Что они так вокруг неё вьются?». На самом деле сыщик обрадовался и удивился, снова увидев нечаянную напарницу. После поездки в Абрамцево они не разговаривали. Мите показалось, что она тогда слегка обиделась. Или просто расстроилась? А сейчас вон какая жизнерадостная. Наверное, примерещилось. С барышнями никогда не угадаешь, какое у них настроение, и по какой прихоти оно меняется.

Усевшись в кресло для посетителей и узнав новые подробности о деле, Соня сразу же сделалась сосредоточенной и серьёзной.

– Это же просто невероятно! – девушка разглядывала календарь. – Совершенно безумный план. Этот ваш Визионер определённо маньяк. Но какой изобретательный!

– Зло тоже бывает гениальным, как оказалось. Зато теперь мы в курсе плана его действий, если я всё верно понял. До первого апреля ещё две недели. И если мы сможем угадать, кого он наметил на следующий… перформанс, то ничего не случится. Может, у вас есть какие-нибудь идеи?

Соня перелистнула календарь на апрель и прищурилась:

– Очень известное полотно, кисти Врубеля. Висит в галерее Третьяковых уже десять лет. Это сказочный, мифический персонаж. У неё вроде как двойственная природа – тёмная, земная и воздушная, небесная. Но так или иначе она царевна.

– Ещё нам царевен не хватало после дочки фабриканта. Надеюсь, никто из императорской семьи не планирует визитов в Москву. Три великие княжны, одна из которых наследница, я даже думать о таком опасаюсь.

– Ваш преступник, конечно, ловкий. Но там такая охрана, вы не представляете даже. Мы с родителями в прошлом году были на приёме, папе вручала награду княжна Татиана. Чужого человека на выстрел бы не подпустили к царской семье. Нет, он будет искать здесь.

– Это наша главная задача – узнать, кто именно ему нужен.

– Есть одна мысль… Через неделю состоится Цветочный бал.

– В марте? В разгар Поста святой Ашеры?

Митя порой сам удивлялся, как его церковное воспитание вылезает иногда в самые неподходящие моменты.

– Общественный бал. Коммерсанты устраивают. Они люди новой формации, могут себе позволить манкировать правилами. Дело в другом. Ежегодно на балу выбирают цветочную царевну, коронуют самую красивую девушку. Я бы на месте вашего Визионера выбирала там.

– Соня, вам с мятой или с чабрецом заварить? – в проёме двери возникла худая фигура Вишневского.

– На ваш вкус, Лев Янович, благодарю.

«Ну, надо же, даже этого педанта очаровала», – поразился Митя и ощутил что-то похожее на лёгкую досаду.

Если бы кто-то сведущий сказал сейчас сыщику, что это чувство называется «ревность», Дмитрий рассмеялся бы ему в лицо.

Глупость какая.

Глава 13. В которой шумят двенадцать разгневанных мужчин и одна типография

–… шут гороховый – этот ваш Язвицкий! Чёрная клякса, уродующая белизну листа!

– Дали бы ему шанс, глядишь, молодёжь больше бы интересовалась искусством.

– Только через мой труп!

– Поддержу. Это, простите, не живопись, а мазня!

– Тихо, тихо, коллеги, мы отвлеклись…

«Культурные, творческие люди, а кричат, как зазывалы на ярмарке», – размышлял Дмитрий в ожидании за дверями кабинета, где заседали двенадцать членов комитета Московского художественного общества.

За полчаса сыщик успел изучить все завитушки на резной ручке, паркетные узоры под ногами и пересчитать по три раза яблоки на натюрмортах. Томительное безделье иногда прерывалось шумными выкриками, которые не могла приглушить даже тяжёлая створка. Горячие у них там дискуссии. Кто же знал, что живопись – такой азартный вид искусства?

Дверь внезапно приоткрылась, и в коридор выкатился смущённый секретарь Попышев.

– Извините, Дмитрий Александрович, обсуждение авангардистов неожиданно затянулось. Такое случается. Сейчас с ними закончат, и я вас приглашу. Прошу прощения за задержку.

– Ничего, ничего, я подожду. Конечно, авангардисты важнее, чем три мёртвые барышни.

Попышев вздохнул и снова скрылся за дверью, чтобы через пять минут пригласить сыщика внутрь.

Собрание, судя по атмосфере, продолжалось уже не первый час. В комнате было душно и накурено, на большом овальном столе вперемешку теснились бумаги, рюмки и тарелки, пепельницы щетинились окурками. Кое-кто из комитетчиков уже развязал галстук, а иные и вовсе сняли пиджаки.

Двенадцать представительных мужчин. В возрасте от сорока и выше. Уработались. Расслабились. Немного устали. Лучший момент для «десерта».

Митя представился и занял место за столом.

– Сыскная полиция? – удивился кто-то из присутствующих. – Признавайтесь, господа, кто сверх меры пошалил? Никак вы, Марковец?

– Будет вам, Степан Степаныч…

– Что за балаган снова? Дайте послушать уже.

– Прежде всего, хочу предупредить о конфиденциальности нашей с вами беседы, – продолжил Дмитрий, когда утихли шепотки и смех. – Я рассчитываю на ваши благоразумие и честность. Подробности этого разговора должны остаться между нами. По крайней мере, до тех пор, пока идёт расследование и пока полиция сама не сделала публичной информацию, которую я вам намерен сообщить.

– Что за расследование? О чём речь?

– Три убийства, совершённые с начала года. Не без помощи изданного вашим обществом календаря.

Митя кратко изложил подробности.

В комнате повисло недоброе молчание. Потом некоторые нервно закурили, а кто-то начал лихорадочно теребить галстук.

– Неслыханно!

– Какая дерзость!

– Календарный убийца, надо же, какая фантазия.

– Это всё занятно, конечно, но мы-то здесь при чём?

– Вы нас в чём-то обвиняете?

На последний вопрос сыщик ответил.

– Не в моих привычках выдвигать обвинения без всяких на то оснований. Вы все уважаемые, влиятельные люди. Смею надеяться, что к тому же законопослушные. По крайней мере, без душегубских привычек. Но эта история отчасти задевает вашу организацию. Потому я счёл своим долгом предупредить, что ваш календарь фигурирует в этой прискорбной истории.

– Что вы от нас-то хотите?

– В общем-то, ничего исключительного. Возможно, вы что-то вспомните. Может, кто-то из вашего окружения проявлял повышенный интерес к календарю, выспрашивал о нём.

– То есть, кто преступник – вы не знаете?

– Ведём поиск. В одном мы уверены точно – вкус у него имеется.

– Эстет, значит…

– Декадентская эстетика, Василий Петрович. Хтоническая, я бы сказал. В вашем духе.

– Я бы попросил… Вы, как всегда, путаете автора и замысел. А художник не есть его творение.

– Ради бога, не затевайте снова этот пустопорожний спор…

– А когда этих барышень находили? В первых числах?

– Да.

– У меня алиби имеется! Меня не было в Москве!

– Да что вы всё о себе, Чепелев? Кого волнует ваше алиби?

– Меня! Так и запишите себе, уважаемый сыщик.

– О, господи, какая бессмыслица…

– Налить вам ещё?

– И мне, и мне капельку.

– Попышев, а кто там этот календарь печатал?

– Студент Самокрасов занимался сопровождением.

– Это же наш подопечный! Мы ему обучение оплатили, помните?

– Точно, был такой. А вы с ним не говорили, господин сыщик?

– Он мне никогда не нравился. Такой нервный, раздражённый юноша.

– Точно! Подозрительный тип. Вы его допросите с пристрастием.

– Оставьте Самокрасова в покое! Не похож он на душегуба.

– А вы много душегубов видели, Степан Степаныч? Не поделитесь, как они должны выглядеть?

– Да хватит уже!

– Говорил я, надо было открытки выпускать. С видами Москвы.

– Снова вы своего маляра Юмина тащите. Не будет ему протекции.

– Меня тоже в Новый год в Москве не было!

Митя молча наблюдал, как собрание превращается в балаган. Столько шума. И как все по-разному отреагировали. Один хмурился, второй кричал, третий курил не переставая, четвёртый оправдывался… Ситуация напоминала комическую сцену из какого-нибудь спектакля. Неплохая бы вышла постановка. Ещё бы дать ей яркое название. «Двенадцать разгневанных мужчин», например. А что, неплохо…

– Тихо! – седовласый председатель, наконец, не выдержал. – Господа, бессодержательные прения ни к чему не приведут. Дмитрий Александрович, благодарю вас за информацию. Думаю, все понимают, что разглашать её пока не следует. Престиж общества и репутация не должны пострадать. А мы, со своей стороны, постараемся оказать следствию необходимую помощь. Согласны?

Раздались нестройные одобрительные возгласы.

Выходя из здания Художественного общества, Митя подумал, что своим заявлением спровоцировал бурную реакцию. Подобную той, что вызывает капля крови в банке с пероксидом водорода. Шипение и пена, лезущая во все стороны. Теперь эти приличные люди будут сердито ворчать и подозревать друг друга. Пусть. Может, из этого бурчания родится хоть крупинка полезной информации.

* * *

Не менее шумно было и в издательстве Сытина, куда Митя заехал узнать технические подробности изготовления календаря.

Типографские помещения занимали все четыре этажа монументального здания на Пятницкой. Большие полукруглые окна с частыми переплётами плохо пропускали свет из-за въевшейся чёрной пыли. Шум станков доносился на улицу через стены.

Митя вдруг подумал, что работа у него хоть и хлопотная, но всё-таки интересная. Не каждому любопытному доведётся посмотреть вживую, как делают книги и журналы. А здесь печатают треть всей продукции, издающейся в Москве.

В большом цеху сыщик практически оглох от грохота станков, которые как раз выдавали свежий тираж «Московского листка». Огромные рулоны бумаги медленно крутились, уходя в недра лязгающей машины, с другой стороны которой выезжали один за одним ещё тёплые, пахнущие краской экземпляры. Двое рабочих тут же их подхватывали и ловко сгибали, складывая в стопки. Пачки упакованных газет, перевязанные бечёвкой, ожидали оправки. Вот, значит, как делается ежедневная пресса.

Сотрудник типографии, молодой долговязый парень, долго кричал Дмитрию в ухо, пытаясь рассказать, как организован процесс. Но в итоге махнул рукой и провёл сыщика на второй этаж, где, к счастью, было тихо.

В большом помещении сидели за наборными станками люди в грязных фартуках и с чёрными пальцами и очень ловко укладывали в металлические формы маленькие брусочки. Сильно пахло свинцом и краской. Митя подошёл ближе, чтобы лучше рассмотреть, что происходит. Оказалось, что на каждом бруске есть буква или знак, и рабочие быстро находят нужный и складывают отдельные символы в слова. Так быстро! А главное – в зеркальном отражении.

– Никогда не видел, как это происходит, – признался Самарин сопровождающему. – Впечатляющая скорость. Как называется такой специалист?

– Наборщик или метранпаж, – ответил провожатый. – Видите, у каждого есть верстатка, металлический уголок, в который ставятся литеры из наборной кассы. Когда страница или гранка полностью готова, её фиксируют и переносят на спускальную доску. Покрывают краской, сверху кладут бумагу, а потом уже под прессом делают оттиск.

– И сколько отпечатков так можно получить?

– Тысячи, десятки тысяч. Но для больших тиражей мы используем ротационные станки, вы их видели на первом этаже. А более мелкие заказы делаем тут, вручную.

– И календарь здесь делали?

– Само собой. Там набор совсем простой, текста почти нет, только сетки с датами.

– А репродукции?

– Это как раз была самая трудоёмкая часть. Гелиогравюры на медных пластинах. Их покрывают лаком, потом протравливают в кислоте, чтобы получить нужный рисунок. Процесс небыстрый, зато изображения получились очень качественные, вы сами видели.

– Жаль только, что не цветные.

– Ну, наука не стоит на месте. Думаю, кто-нибудь скоро до этого догадается. Можно было и акварелью раскрасить, но в таком количестве вышло бы крайне накладно. Это ведь ручная работа.

Отчётные документы по печати календаря Митя тоже просмотрел и убедился, что они в порядке. Подписи на месте, лишних тиражей нет, работа полностью оплачена.

– Хорошие заказчики, – одобрительно отозвался сопровождающий. – Не скупые, пунктуальные, с фантазией. Приятно с ними иметь дело.

– Представителем от них был Самокрасов, не так ли? Студент.

– Он самый. Серьёзный юноша, ответственный. Соблюдал сроки, с утверждением не тянул. Побольше бы таких клиентов.

– А кто-нибудь из ваших сотрудников проявлял к календарю повышенный интерес?

Экскурсовод рассмеялся.

– Вы, верно, шутите. Представьте себе булочника, который ежедневно выпекает сотни буханок. Как думаете, проявляет он особое внимание к какой-нибудь из них? У нас потоковое производство: каждый день выходят сотни книг, календарей, брошюр, учебников, газет… Как только заказ закрыт – о нём никто не помнит. Да и в процессе нет времени на пристальное изучение. Здесь конвейер, почти как у Форда.

Глядя, как стремительно наборщики (то есть, метранпажи) выкладывают свинцовые литеры, Митя мысленно согласился со своим провожатым. Нет, у сотрудников типографии точно нет времени не то, что на убийства, а даже на вдумчивое осмысление своей работы. Фантазии здесь не место.

* * *

– Эх, жалко фотокарточек нет, – вздохнул Мишка и перелистнул страницу.

– Каких карточек? Ты что там изучаешь так внимательно? – удивился Самарин.

– Список дебютанток на Цветочном балу. Княжна Тамара хороша. Видел её фотографию в газете. Обворожительная красавица!

– Лев, это ты ему дал?

– Видимо, не уследил, у меня большое количество документов. Михаил, будь добр, верни список.

– Я же для дела! Кандидатуры вон присматриваю.

– Присматривает он. По одним фамилиям, без фотокарточек. Что-то мне подсказывает, Миша, тебя на этот бал точно брать не нужно. Ты не работать будешь, а барышень разглядывать.

– Так он и так их целыми днями разглядывает. У него открыток с актрисами полный ящик, – вставил Горбунов.

Мишка покраснел и, опустив глаза, вернул бумаги на стол Вишневского.

– И вообще Ламарк пока никаких балов не одобрил. Так что не надейся особо. Лев, а что со списком гостей с художественного приёма?

– Изучаю. Проверка такого количества людей займёт не один день.

– Может, тебе Мишу в помощь дать? Кажется, у него много свободного времени.

– Благодарю, но лучше я сам. В таком ответственном деле можно доверять лишь собственным умозаключениям. Не в обиду коллегам. У меня своя методика.

– Как скажешь, не буду мешать. Ты, Михаил, к мадам Шаттэ съездил с вещами Лазаренко и Барышкиной, как я просил?

– Угу. Она сказала, что это не фабричная одежда, а домашнее производство. Но строчки ровные, рука у портнихи набита. А ткани не новые, иным десяток лет уже. Сообщила, что некоторые вещи перешиты, перелицованы, потому что видны следы прежних швов.

– У душегуба бездонный гардероб, не иначе. Ты вот что сделай: пробегись с вещами по старьёвщикам на Сухаревке. Вдруг кто-нибудь опознает одежду.

– Будет сделано. А ещё мадам Виктория про тебя спрашивала.

– Что именно?

– Как у тебя дела, почему сам не заглянул? Вздыхала очень.

– Ох, авантажная мадама, – крутанул ус Горбунов. – Ежели бы не жена…

– Она же старая, – скривился Афремов.

– Глупый ты, Мишка, зелёный ещё, в женщинах разбираться, – проворчал Семён. – Ступай вон на Сухаревку, как начальство приказало.

– Ну и пойду, – Михаил сердито схватил мешок с одеждой и выскочил за дверь.

Вишневский проводил его укоризненным взглядом и облегчённо вздохнул. Лев предпочитал работать в тишине, а неуёмный рыжий сосед, напротив, не выносил молчания. Когда никто не поддерживал разговор, Афремов начинал вслух комментировать свои действия и мысли.

С Мишкиным уходом в кабинете воцарилось вожделенное Вишневским безмолвие.

Митя отстранённо наблюдал за разыгравшейся сценкой. Что поделать: в маленьком коллективе, как в семье – небольшие стычки неизбежны. Главное чтобы в целом было согласие.

А мадам Виктория, значит, им, сыщиком интересовалась. Зачем, спрашивается? Впрочем, Митя тут же отбросил эту мысль, как несущественную, не подозревая, что навестить пылкую владелицу ателье придётся гораздо раньше, чем он планировал.

Глава 14. В которой корона ищет достойную голову

– Софья, может быть, всё-таки розы? В оранжереях, говорят, вывели новый сорт прелестного голубого оттенка. Очень подошли бы к твоим глазам.

Соня, стоя на табуретке, мужественно отражала атаку с двух сторон. Слева – от матери с цветочным каталогом в руках, справа – от модистки, закалывающей булавками складки на недошитом платье.

– Мам, нет! Розы – это ужасно по́шло. Я бы предпочла васильки, но их в такое время года не найти.

– Васильки? Это так по-деревенски, ты же не сельчанка. А как тебе гиацинты?

– Запах не нравится. Незабудки! Хорошие цветы и к глазам подойдут.

– Хорошо, закажем незабудки. Маруся, не надо так сильно сборить, нынче носят свободнее. А на плечи шифона больше добавь. Ох, сплошная головная боль с этим балом. И что тебе вдруг в голову взбрело, Софья? Ты же не хотела ехать и вдруг передумала. Теперь всё в ужасной спешке – цветы найти, платье за неделю сшить…

– Платье – это твоя идея. Я бы и в старом пошла.

– Вот ещё. Мы не мещане какие-нибудь.

Соня только вздохнула. Расследование требует жертв. Но если в качестве «пожертвования» придётся всего лишь надеть новое платье – то можно и потерпеть.

* * *

– Что это? – Самарин вертел в руках что-то огромное и изрядно помятое.

– Фрак, Митя. Парадный костюм, – служащий «костюмерной» Сыскной полиции минуту назад выудил это «страшилище» с верхних полок. – Замечательный костюм, почти новый, пыльный только. Никто раньше не спрашивал.

Полицейская кладовая славилась своими запасами одежды, обуви, париков и бород на любой вкус. Сыщикам часто приходится работать под прикрытием. Одеться извозчиком, почтальоном, посыльным, рабочим – не проблема. Но прикинуться дворянином… А вот поди ж ты – даже фрак нашёлся. Правда, размеров на пять больше, чем нужно.

– И куда мне такой? – Митя встряхнул костюм, в воздухе повисло облако пыли. – Это Ламарка размер или Горбунова. Я в нём утону.

– Ну, поясом обмотайся. Булавками зацепи. Просил шикарный костюм? Вот тебе костюм, других не держу.

– Нет уж, благодарю.

Митя вернул великанское одеяние. Лучше вообще не идти на этот светский раут, чем таким огородным чучелом.

Ламарк идею с балом одобрил и поддержал: «Людей выделю, на охране и лакеями задействуем. А тебе, Митя, «гостем» придётся поработать. Да не тушуйся! Приглашение обеспечу. Наряд только себе подбери подобающий. Вот тебе десять рублей на чрезвычайные расходы».

Свои ежедневные костюмы Митя, конечно, придирчиво пересмотрел. Чёрный неплох, всего два раза надёван. Но всё равно не подойдёт. Какой там этикет, на этих балах? Перчатки надо или нет? Какого цвета? А галстук? Нет, без специалиста тут не разобраться. По счастью, есть у Мити одна знакомая, которую он давно не навещал…

* * *

– Дорогой мой, вы про меня совсем забыли, так и не заглянули с января, – в этот раз мадам Шаттэ была в чёрно-золотом и чем-то напоминала сытую и довольную тигрицу.

– Здравствуйте, мадам… Виктория, – успел в последний момент поправиться Дмитрий. – Боюсь, новостей о вашей работнице Прасковье я пока сообщить не могу. Расследование идёт, душегуб ещё не найден. Потому и не заходил.

– Что вы, милый мой, никакого упрёка. Служба, дела, всё понимаю. Но вам повода не нужно, я и без всяких предлогов всегда рада вас видеть.

– Вы очень добры. Но, откровенно говоря, я пришёл с поводом. Мне бы не помешал ваш совет в… одёжном вопросе.

Митя изложил свою проблему. Виктория расцвела в улыбке.

– Любезный мой, вы обратились к нужному человеку. Я, конечно, больше по части дамских нарядов, но вам с удовольствием помогу. Дуся-я-я! – бархатный голос мадам внезапно прорезался мощным контральто.

– Да, мадам, – в дверях возникла испуганная девушка.

– Сбегай-ка через дорогу, к Аарону Моисеичу, возьми у него чёрный смокинг размера… – Виктория быстро окинула Митину фигуру профессиональным взглядом. – Сорок восемь, да поприличнее. Ещё сорочку, жилет, галстук, перчатки… В общем, всё, что нужно молодому человеку по бальному этикету, он au courant de toutes les choses*. Скажи, потом рассчитаемся. И побыстрее.

– Подождите, – растерялся Митя. – Я ведь только спросил. А вы уже так быстро всё организуете, так много вещей. Боюсь, я несколько стеснён в средствах, чтобы это оплатить.

– Дорогой мой, не портьте мне творческий замысел своей унылой кредитоспособностью, – махнула рукой мадам. – Как-нибудь разберёмся. Не спорьте, я лучше знаю. Идите-ка вон лучше за ширму и раздевайтесь.

Спорить с Викторией Шаттэ было безнадёжно.

Через полчаса слегка пострадавший от булавок (физически) и непринуждённости владелицы ателье (морально) Митя покинул гостеприимное заведение, с обещанием получить подогнанный по фигуре костюм через два дня.

И хотя сыщик был безмерно благодарен мадам за помощь, что-то подсказывало ему, что действовала она не полностью бескорыстно. Выданный Ламарком аванс Дмитрий после долгих препираний всё же вручил. Но кажется, Виктории нужны были совсем не деньги.

* * *

Безусловно, звездой вечера сегодня стала княжна Киприани. Юная жгучая брюнетка с огромными голубыми глазами покорила мужские сердца с первого взгляда. Все танцы красавицы были расписаны задолго до начала бальной части. И мало кто сомневался, что цветочная корона достанется прекрасной грузинке. Одно имя чего стоит – Тамара! Кому быть царевной, как не ей? Хорошенькая, молодая, прекрасное воспитание, знатный род, более, чем достойное приданое – что ещё нужно для счастья?

Парадная зала арендованного особняка на Тверской чем-то напоминала витрину с мороженым или кондитерскую. Девичьи наряды светились самыми нежными оттенками белого, слоновой кости, голубого, розового, сиреневого… Пышные и воздушные платья пенились, как взбитые сливки, как невесомые меренги, как ажурные папильотки на ножке котлеты по-киевски… Мысленно дойдя до котлет, Софья Загорская поняла, что перед балом всё-таки не мешало перекусить.

Цветы были повсюду. Букеты, гирлянды, панно, корзины всех форм и размеров щедро украшали помещение.

Гости, само собой, тоже были богато декорированы флорой. Чего тут только не встречалось! Разумеется, весенние первенцы – крокусы, первоцветы, гиацинты и подснежники, ирисы и адонисы, тюльпаны и нарциссы. А ещё орхидеи и фиалки, камелии и лилии, фрезии и каллы… Надо полагать, оранжереи и цветочные лавки Москвы накануне события заметно оскудели ассортиментом, но собрали выручки на полгода вперёд.

Ароматы цветов и духов летали по помещениям, причудливо смешиваясь между собой. Ближе к утру, в разгар танцев, среди разгорячённых гостей, они станут совсем пахучими и душными, бутоны будут мертвы и затоптаны каблуками. Но пока цветы ещё живы, а приглашённые – свежи и опрятны.

Тамара Киприани своим цветком выбрала розу. Крохотные розаны – живые и шёлковые – изобильно покрывали её розовое платье с широкой юбкой-панье*. Маленькими бутонами «клементин»* были отделаны сложная причёска и веер. Само собой, розочки были на туфельках и перчатках.

На взгляд Загорской-младшей, с цветами княжна всё-таки переусердствовала. Розовый куст какой-то вышел. Сама Соня сегодня была в голубом. Нижнее платье из плотной тафты, верхнее – из газа небесного оттенка, плечи прикрыты невесомым шифоном, юбка из отдельных «лепестков» разной длины, которые при движении волнуются и порхают. Незабудки в волосах и на корсаже смотрелись превосходно. В общем,Софья сама себе очень понравилась. И даже поймала несколько заинтересованных взглядов. Хотя до прелестной княжны Тамары ей, конечно, далеко. Вон как все вокруг неё вьются.

А полицейских, напротив, нигде не было видно. Соня знала, что они работают под прикрытием. Неужели так превосходно замаскировались? В ожидании танцев девушка рассеянно бродила возле буфета с шампанским, клюквенным морсом, миндальными напитками и фруктами. Слева внезапно возник официант с подносом и предложил Соне лимонаду. Какое у него знакомое лицо. Ой, это же Митин сотрудник – Михаил! Псевдо-лакей ничем, однако, себя не выдал, лишь в последний момент еле заметно подмигнул Софье. Соня моргнула в ответ – мол, сохраню тайну. Раз Миша здесь, значит, и его начальник неподалёку. И это обстоятельство почему-то заставляло волноваться в ожидании.

Двери залы между тем распахнулись, и церемониймейстер объявил о прибытии новых гостей (и кто же посмел так возмутительно опоздать?):

– Купец первой гильдии Алексей Кириллович Нечаев с дочерью Полиной!

Соне в её «буфетном» углу прибывших видно не было. Зато прекрасно ощущалось, как на пару мгновений затихла зала, а потом среди гостей начался невнятный ропот, который усиливался по мере продвижения вошедших от входа к центру. Соня прислушалась к обрывкам фраз, доносящихся от спин присутствующих.

– Боже, как непристойно!

– Где так носят? Что за фасон?

– Она приехала из Северо-Американских штатов.

– Так вот откуда такой вульгарный стиль!

– Я что, вижу её коленки?

– Боже, я не зря считала Америку континентом зла и порока.

– Какие короткие волосы! У мужчин длиннее бывают!

– Ужасно неприлично, но какая шикарная вышивка!

– Восхитительный скандал! А ты говорила, будет скучно.

– Дорогая, её отец – один из устроителей этого бала. Она может надеть хоть мешок из-под картошки.

– Мешок бы выглядел более уместно.

Да что там такое происходит? Соня, бормоча «простите-извините», протиснулась между гостями в первый ряд, чтобы своими глазами посмотреть на неслыханное бесстыдство. И как раз попала на проходящих мимо Нечаевых.

Дивная Полина в своём красном платье пылала как масленичный костёр – на фоне пастельных оттенков юных дев, тёмных туалетов замужних дам и чёрных мужских силуэтов. Наряд её необычного, прямого кроя, завершался ниже колен длинной бахромой. Платье было обильно расшито геометрично расположенным бисером и стеклярусом. Волосы барышни, дерзко подстриженные «а-ля гарсон», опоясывало золотистое оголовье. Над левым ухом полыхал алый мак. Синие глаза смотрели самоуверенно и с вызовом.

Задний фасад безусловной новой звезды бала, оголённый примерно до талии, собрал не меньше восторженных и возмущённых оценок.

Проходя мимо Тамары, Полина еле уловимым движением наклонилась к уху княжны и шепнула нечто, отчего некоронованная ещё царевна пошла пунцовыми пятнами и замахала веером, с которого суетливо посыпались розы.

* * *

Праздник близился к середине, и Софья начала нервничать, сама не понимая, почему. Балы она любила, и сегодня тоже отплясывала с удовольствием. Полонез достался сыну фабриканта Григорию Башмакову. Редкостный зануда как назло отхватил самый длинный танец. Кадриль получил весёлый Владислав Ирецкий, очень зажигательно исполнили. Уже и вальс прошёл. А Соня всё безотчётно ждала чего-то.

– Добрый вечер, Анна Петровна, Софья Николаевна. Вы обе сегодня очаровательно выглядите.

Ого! Соня поначалу даже не узнала сыщика. В чёрном облегающем смокинге и белоснежной рубашке он выглядел совсем иначе, даже осанка у Дмитрия изменилась. Из нагрудного кармана пиджака выглядывала маленькая бутоньерка… с незабудками. Надо же, какое совпадение.

– Здравствуйте! – ответила девушка и тут же добавила шёпотом, почти не разжимая губ. – Пригласите меня на танец. Быстрее, ну же.

Самарин поклонился и получил в ответ милостивый кивок от Загорской-старшей и протянутую руку от Загорской-младшей.

Заиграли мазурку.

«Я ведь даже не спросила, вдруг он танцевать не умеет, а отказаться было неловко?» – мысленно ужаснулась Соня, выйдя на середину залы. Митя между тем, решительно ведя партнёршу, свободно исполнил «па-де-буре»* влево-вправо и в завершение фигуры произвёл отличный «куп-де талон», он же «голубец», он же – удар каблуками друг от друга. Соня синхронно щёлкнула своими каблучками и облегчённо выдохнула.

– Вы отлично танцуете, – прокомментировала она.

– А вы, кажется, удивлены этим, – заметил Митя. – В университете преподавали хореографию и часто устраивали студенческие балы. Мне нравится танцевать. А вам?

– Очень, особенно, если партнёр хороший.

Вальсовый «па-де-баск»*: «раз-два-три» с левой, «раз-два-три» с правой. Какие сильные, однако, у сыщика руки. Митя уверенно закружил Соню в вальсе, ещё немного – и она взлетит.

– Вам идёт смокинг. Я сразу вас и не узнала.

– Благодарю. А вам очень идут незабудки. Под цвет глаз.

– Спасибо. Вы тоже выбрали этот цветок, как я заметила. Кстати, видела в зале вашего сотрудника Михаила, в костюме лакея.

– Скажу по секрету, нас тут сегодня много, но в качестве гостя я один.

«Па глиссе»* – два прыжка, вынос на «три». Названия фигур механически всплывали в Сониной голове, ноги же двигались сами собой, повторяя наизусть выученные движения. Как всё-таки приятно танцевать с опытным партнёром. Вся былая нервозность куда-то улетучилась, и Соня просто получала удовольствие.

– И как вам высший свет, так сказать, изнутри?

– Занимательно. Я даже фамилию не менял. Говорю всем, что из Ярославской ветви Самариных, остальное уже сами додумывают, хотя дворян у нас в роду не было. Одна старушка, правда, очень дотошно о предках выспрашивала.

– Такая маленькая, сухонькая, на пальце огромный перстень с рубином?

– Она самая.

– О, это Зубатова. Вы ей лучше не попадайтесь, её провести невозможно.

– Буду иметь в виду. Но в целом, конечно, тут интересные люди.

– Интересные для расследования?

– Сложно сказать. Здесь ведь в основном промышленники, купцы. А наш преступник, как я предполагаю, из творческой среды. Есть одна зацепка в Училище живописи, один из студентов как раз готовил «убийственный» календарь. В общем, я тут пока хожу, знакомлюсь, присматриваюсь.

– Есть идеи насчёт предполагаемой царевны?

– Боюсь, трудно загадывать. Вначале я, как и многие, ставил на княжну Тамару…

– …пока не появилась Полина.

– Да, это было эффектное прибытие.

– Так кто из них, как считаете?

– Не знаю. Обе барышни, безусловно, прелестны и подходят под образ.

– Вот как.

Поворот. Следуя очередной фигуре танца, Соня развернулась к партнёру спиной и порадовалась, что в такой позиции не видно выражения лица. Митина реплика её отчего-то задела. Странно. Ведь Софья сама отметила, что обе – редкие красавицы. Но слышать это от сыщика почему-то было обидно.

– Но я не буду гадать, – продолжил Дмитрий. – Дождёмся церемонии награждения.

– Знаете, что я думаю? Все эти конкурсы красоты – редкостная чушь. Мне корона не нужна.

Митя опустился на одно колено и вытянул правую руку вверх, удерживая девичьи пальчики. Соня летящим шагом начала «променад» вокруг партнёра. И глядя на её гордый профиль, на сверкающие глаза, на взлетающие при каждом шаге воздушные шифоновые «лепестки», Митя поймал себя на мысли, что при иных обстоятельствах он бы ещё поспорил, кого достойна цветочная корона.

Несколько минут спустя сыщик отвёл девушку к буфету с напитками.

– Я вот что придумала, – утолив жажду морсом, заявила Соня. – Вы упомянули про Училище живописи. Там скоро начинаются курсы рисования для вольнослушателей. Я, пожалуй, запишусь. Хочу посмотреть, что там за люди.

Митя помрачнел.

– Соня, мне кажется, это очень опрометчивая и рискованная идея.

– Вот ещё. Я видела апрельский табель. У меня совсем не тот типаж.

– Я решительно против. Даже если вы не подходите Визионеру в качестве жертвы, боже упаси, очень опасно переходить дорогу такому человеку.

– Вы ведь даже не знаете, там он или нет?

– Вероятность есть. Прошу вас, не надо никаких курсов. Не в моей власти запретить вам…

– Вот именно. Вы не мой папа.

– Поэтому я призываю, а не требую. Пожалуйста, будьте благоразумны. Прошу как ваш напарник, как друг, если хотите.

– Друзья на «вы» не обращаются. Если перейдём на «ты», тогда обещаю подумать.

– С ва… с тобой невозможно спорить, – Митя склонил голову. – Хорошо, тогда скажу как друг, без церемоний. Соня, ради нашей дружбы и удачного завершения дела держись подальше от училища.

* Au courant de toutes les choses (фр.) – вкурсевсехдел

* Юбка-панье – юбка с широким силуэтом в области бёдер, но плоская спереди и сзади

* «Клементина» – сорт розы кремового оттенка

* «Па-де-буре», «па-де-баск», «па-глиссе» (фр.) – переступание ног, прыжок с ноги на ногу, скользящий шаг. Разновидности танцевальных движений.

Глава 15. В которой светский приём оборачивается скандалом

Вот уж кого не ожидала встретить в дамской комнате.

Соня, забежав освежиться после очередного танца, сполоснула руки, приложила холодные пальцы к вискам и лишь тогда заметила в зеркале красный силуэт. Полина Нечаева, сидя на кушетке и закинув ногу на ногу, артистически изгибала руку с длинным мундштуком, не обращая никакого внимания на происходящее вокруг.

Софья, раздираемая любопытством ещё с момента появления Нечаевых на балу, покусала губы и решительно развернулась к необычной гостье.

– Привет. Мне понравилось твоё платье.

– Неужели? – Полина скептически приподняла тонкую бровь.

Соня подошла ближе. Брови у барышни Нечаевой были потрясающие – тонкие, чёрные, огибающие высокими дугами яркие синие глаза. Все актрисы сейчас ходят с подобными. Соня, хоть и критически относилась к моде, попыталась как-то раз из интереса сделать такие же, незаметно утащив из маминого будуара специальные щипчики.

Оказалось, что быть модницей очень больно. Хватило пары вырванных волосков. Да и брови у Сони рыжие, а не чёрные, сильно на лице не выделяются. Не красить же их в самом деле? Совсем нелепо будет выглядеть. А вот Полине новомодные брови очень шли. Как и шикарное платье, которое сверкало и переливалось стеклярусом и стразами.

Так что Соня, похвалив наряд, ни на секунду не слукавила.

– Правда, – ответила она. – Очень оригинальное и восхитительное платье, я такого никогда не видела. Тебе очень идёт.

– На то и был расчёт, – девушка, усмехнувшись, откинулась на спинку дивана. – Полагаю, трюк удался. Ты видела лица этих снобов?

– Я думала, некоторых удар хватит на месте. Тут таких нарядов не носят, – Соня осмелела и присела рядом. – Но, мне кажется, такой переполох только на пользу. Все эти бесконечные правила этикета, обязательные церемонии, по-моему, прошлый век и ужасная скука. Почему не устроить просто танцы без занудной чопорности?

– Да, местные аристократы – ископаемые динозавры, – согласилась новая знакомая. – А ты вроде нормальная, не тепличный цветочек, раз в обморок не упала. Полина, – девушка протянула ладонь.

– Соня.

Рукопожатие у барышни Нечаевой было совсем не девичьим.

– Правда, что ты жила в Америке?

– Пять лет в Новом Орлеане и Чикаго. Северо-Американские Штаты – шикарная страна. Молодая, современная. Там всё по-другому.

– А ты видела небоскрёбы?

– Ха, я в них жила! Весь город – как на ладони. Дух захватывает.

– Это так сказочно звучит, мне бы тоже хотелось. Жаль, у нас высоких домов не строят. А что ещё интересного в Штатах?

– Да всё. Еда, например. Американцы очень любят есть «горячих собак». Это божественно вкусно.

– Собак? – ужаснулась Соня.

– Не настоящих! Так называют сосиску в булочке. Мясо, понятно, обычная свинина. Просто юмор такой. Американцы вообще весёлые люди.

Соня облегчённо рассмеялась.

– Я поняла. Это метафора – как картофель в мундире, да?

– Вроде того. Забавно, в Штатах картошку вообще не чистят, она всегда просто картошка – в мундире или без.

– Мне ещё кажется, что американцы изобретательные. Я в газетах постоянно про какие-нибудь технические новинки читаю.

– Пожалуй, что так, – согласилась Полина. – Но это понятно – в Америке всё определяет наука, ведь магия там не приживается.

– Это для меня всегда было удивительно.

– Ничего необычного. Мне один учёный рассказал, что всё дело в старом глобальном катаклизме. Вроде Великого разлома, который случился в конце войны три года назад. Профессор считает, что это был второй разлом в истории мира, и вообще правильнее называть его разрывом.

– Почему?

– Потому что вся планета когда-то была накрыта магической сетью – как паутиной. Так вот – на месте Северо-Американских штатов в этой сети уже лет пятьсот как огромная дыра. Никто не знает, почему. Но этот учёный предполагает, что виноваты сами люди. Потому что в конце Великой войны на территории Европы и России появилась такая же дыра. Ну, теперь и вы почти без магии. Так даже лучше.

– А мне нравилось. В детстве, помню, волшебные огоньки на Рождество и сказочные фигуры в небе. Так красиво было…

– Электричество и фейерверки чем хуже? Умный человек не на такие фокусы способен. Посмотри на Штаты! Они занялись наукой и техникой и правильно сделали. Пока Европа надеялась на чудеса, американцы строили небоскрёбы и железные дороги, изобретали автомобили, аэропланы, бытовые приборы. Кинематограф в конце концов! Там можно воплотить любую мечту.

– Если там так хорошо, почему же вы вернулись в Россию?

– Папа закончил в Америке свои дела. И теперь мы тут, – Полина иронически закатила глаза.

– В Москве тоже интересно, – вступилась за родной город Софья. – Театров много, есть хорошие спектакли, концерты, балет. Балы опять же. Я танцевать люблю.

– Танцы… Полька, мазурка, полонез? Древность непроходимая. В Америке давно такое не танцуют.

– А что танцуют?

– О, каждый раз что-то новое. Вот, например, в прошлом году был безумно популярен Chicken Walk. Как это по-русски? Куриный шаг? Цыплячий ход? Я лучше покажу.

Полина вскочила и, прищёлкивая пальцами, начала выделывать странные фигуры, выворачивая вперёд то левую, то правую ступню и крутя бёдрами. Длинная бахрома игриво кружилась вокруг коленей. Мундштук в правой руке опасно сыпал искрами. В завершение девушка резко дёрнула ногу вбок носком внутрь.

– А вот это движение называется «свивл»! Я сама ещё не до конца выучила. Ну как?

– Ух ты… – Соня была под впечатлением. – А под какую музыку такое исполняют? Шопен вряд ли подойдёт.

– Эх, старик Шопен… В штатах играют джаз и диксиленд. Каждый вечер в клубах танцы до утра. Там совершенно потрясающие джаз-бэнды – и чёрные, и белые. И люди открытые, не такие высокомерные. В Америке вообще свободные нравы, особенно на севере.

Соня в этот момент почувствовала себя деревенской дурочкой. Кажется, впервые в жизни.

– Никогда не слышала джаз? – удивилась Полина. – Мы это исправим, я чемодан граммофонных пластинок привезла, послушаем. И танцевать так научу, хочешь?

«Маменька не одобрит», – внезапно проснулась внутри воспитанная Загорская-младшая, но вслух сказала совсем иное: «Хочу!».

– Эх, жаль здесь такого не играют, тут даже музыкального радио нет, – вздохнула бывшая американка.

– А твой папа был не против ночных клубов? – засомневалась вдруг Соня.

– Я уже совершеннолетняя, а он прогрессивный человек. В Америке невозможно быть старомодным, эта страна несётся как гонщик, только успевай. И женщины там гораздо независимее, чем в России. Почти во всех штатах им дали избирательные права.

– А в России во всех губерниях, ещё два года назад, – ввернула Софья.

– Неужели? – удивилась Полина. – Надо же, опередили. Но ещё есть, куда стремиться. Мужчины тут, конечно, совершенные архаисты и сторонники патриархата. Им с детства, что ли, это в голову вбивают – обращаться с девушкой как с хрустальным бокалом? Будьте любезны, не дует ли на вас, не подвинуть ли вам стул, не изволите ли шампанского… Учтивые до тошноты. Хотя попался один интересный, с разными глазами. Люблю таких… отстранённых.

– Так ты из этих, суфражисток? – перевела Соня разговор с рискованной темы. Уж не на Митю ли эта американка глаз положила?

– Они тоже устарели, – махнула рукой девушка. – Теперь в Америке феминистки. Избирательное право – это хорошо, но есть же свобода личности, доступ к образованию, к распоряжению доходами. А если я не желаю выходить замуж? А если хочу носить штаны?

– В войну женщины штаны носили – и ничего, никого не возмущало, – заметила Соня.

– Вот именно! А сейчас снова пытаются вернуть старые порядки. Сплошное лицемерие. Да бог с ними. Что я всё о себе. А ты чем увлекаешься?

Наконец-то «сыщице» Загорской подвернулся шанс тоже произвести впечатление на новую знакомую и рассказать про своё участи в раскрытии преступления.

– С ума сойти! – ахнула Полина, выслушав историю про серийного убийцу. – Вот это, я понимаю, мужское занятие. Уважаю. Значит, ты на балу тоже по делу?

– Можно и так сказать, – замялась Соня, вспомнив, что, в общем-то, ничего полезного для расследования она сегодня не узнала. – Мы подозреваем, что на балу душегуб выберет новую жертву. Цветочную царевну. Пока есть две самые вероятные кандидатуры – княжна Киприани и… извини, ты.

– Ха! – рассмеялась предполагаемая жертва. – Пусть только попробует. Тоже мне маньяк. Смотри! – Полина задрала подол платья и вытащила засунутый за подвязку чулка крохотный пистолет, инкрустированный перламутром. – Кольт «Вест-Покет», шесть патронов. Маленький, зато стреляет без промаха. Я в тире выбиваю десять из десяти. Ваш убийца на выстрел не подойдёт.

– Твой отец знает, что у тебя есть оружие? – ужаснулась Соня.

– Он мне сам подарил. В Чикаго, знаешь ли, в последнее время было неспокойно. Сухой закон, гангстеры…

Таких необычных девушек Соня ещё не встречала и в этот момент поняла, что встретила родственную душу – ещё более смелую и дерзкую. Остаётся лишь надеяться, что полиция её защитит. С двумя первыми жертвами Софья знакома не была, а с Машей Барышкиной – лишь вскользь. Конечно, их всех было очень жалко. Но, по правде говоря, не настолько жалко, как потенциальную подругу. Нет, Визионеру такая увлекательная персона достаться не должна.

Заручившись обещанием обязательно встретиться ещё, Софья, покидая дамскую комнату, задержалась в дверях:

– Слушай… А что ты сказала княжне Тамаре? Тогда, в самом начале?

– Что она похожа на торт.

Девушки синхронно расхохотались. А ведь и вправду! Ну, и насмешница эта Полина.

* * *

Бал продолжался. За окнами чернела ночная Москва, завывал ветер и бились в стёкла редкие снежинки. А в нарядной зале разгорячённые дамы и кавалеры, наскоро отужинав, продолжали кружиться и отплясывать. Самое старшее поколение незаметно подрёмывало в полутёмных нишах и курительных комнатах. Анна Петровна, убедившись, что дочь ведёт себя благопристойно и не уделяет каждому кавалеру более двух танцев подряд, отошла в буфетный угол побеседовать с подругами.

– Дотошная Зубатова меня снова подкараулила, – сообщил Митя Соне после очередного танца. – Ты была права, старушка очень любознательна и догадалась, что никакой я не дворянин. Но сказала, что не выдаст и даже может помочь.

– Иногда мне кажется, что Дарья Васильевна немного не в себе, – призналась Соня. – Это ведь она мне про Машу Барышкину рассказала. Очень странные вещи. Зубатова считает, что Визионер – это дьявол, который собирает души.

– И мне то же самое сообщила. Мол, общалась с духами предков, и те выдали ей предостережение.

– Ей-то чего опасаться? В календаре старушек нет.

– Я и предложил назвать имя, возраст и особые приметы дьявола. Если действительно хочет помочь.

– А она?

– Сказала, что мне надо сначала разобраться с собственными демонами. Мол, не одолеешь их – не одолеешь душегуба. Как колдунья из детской сказки, ей-богу.

– У тебя есть демоны? – рассмеялась Соня.

– Некоторым так казалось, – Митя почесал шрам на брови.

– Глупости всё это. Вот и подумаешь: может, не стоит жить до ста лет? Не могу себя представить такой же древней.

– Я бы не думал об этом ещё лет сорок, по крайней мере. И уж точно не на весеннем балу. Здесь такой… цветник. А нужный цветок до сих пор не определён.

Сыщик рассеянно поддел ботинком пожухлый тюльпан, валяющийся на полу. Паркет, зеркально блестевший ещё несколько часов назад, был усеян помятыми лепестками. Митина бутоньерка, как и Сонины незабудки в волосах, пока ещё стойко держались.

– Чуть не забыла, – спохватилась Соня. – Я же познакомилась с Полиной Нечаевой. Она очень необычная и совсем не высокомерная.

– Ты же не рассказала ей про расследование?

– Ой!

Софья сделала вид, что очень внимательно изучает рассыпанные цветы.

– Соня…

– Она такая милая. А если её хотят убить? Лучше знать заранее, чтобы суметь себя обезопасить.

– Такая новость уже сама по себе способна «убить» барышню. Или вызвать обморок, по крайней мере. Не все же такие… подготовленные, как ты.

– О, поверь мне, Полина не их тех, кто падает в обморок. Она способна за себя постоять. И всё-таки я хочу тебя попросить. Вы же присмотрите за ней, да? Чтобы ничего не случилось.

– Ну, конечно, присмотрим. Это наша работа. Соня, не переживай. С Полиной Нечаевой всё будет хорошо. Как и с княжной Тамарой. Если мы когда-нибудь дождёмся этой церемонии…

– Смотри, кажется, сейчас будет награждение! Давай подойдём поближе.

Музыка стихла. Гости собрались в центре и сосредоточились. Тучный и солидный церемониймейстер в белом фраке поднялся на сцену, прокашлялся и изрёк торжественным басом:

– Дамы и господа! От всей души благодарю оргкомитет за устроительство этого замечательного праздника, а вас за принятое приглашение. Рад приступить, так сказать, к кульминации бала и вручению цветочной короны для самой очаровательной барышни этого вечера. И, несмотря на то, что все девушки, безусловно, прелестны и хороши собой, оргкомитет выбрал одну, по их мнению, самую обворожительную и достойную называться цветочной царевной. И это… – распорядитель открыл золотой конверт, публика притихла. – Полина Нечаева!

Гости захлопали. Мужчины весьма бурно, дамы – крайне сдержанно. Кто-то с задних рядов даже залихватски засвистел, на него тут же зашикали. Рядом с ведущим возник мальчик с красной подушкой, на которой лежала корона с фиолетовыми сапфирами, ажурными цветами и листьями.

– Мадмуазель Полина! – призывал со сцены толстяк. – Прошу вас! Поднимайтесь сюда!

Толпа в зале растерянно оглядывалась по сторонам. Приметного красного платья нигде не наблюдалось. Зато на сцену взбежал лакей, зашептал что-то ведущему на ухо и передал клочок бумаги.

– Уважаемые гости! – после заминки продолжил церемониймейстер. – К большому сожалению, как мне сообщили, мадмуазель Полина и её отец уже покинули бал. Но барышня оставила записку, вероятно, с выражением извинений.

– Что там? – заинтересовалась публика.

Ведущий развернул бумагу:

– Мне в… – на этом месте он внезапно запнулся и пробежал взглядом остальные строчки, маленькие глазки толстяка к концу чтения заметно увеличились. – Я не… Я не уверен, что это публичное послание.

– Да читайте уже! – нетерпеливо раздалось из толпы. – Что за секретность?

– «Мне ваша корона даром не нужна, наденьте её на торт», – залпом зачитал ведущий записку и шумно выдохнул. – На торт… Почему на торт? – он растерянно обернулся к организаторам, которые выстроились как на параде.

Княжна Киприани, прикрываясь веером, с рыданиями выбежала из залы. На это почти никто не обратил внимания.

Среди гостей царило смятение. Организаторы, разомкнув парадный строй, перешёптывались между собой. Лица у них были сердитые. Наконец один из устроителей поднялся на сцену, небрежно отодвинув распорядителя:

– Прощу прощения, дамы и господа, за это неприятное происшествие. Произошло недоразумение. Цветочная корона вручается Тамаре Киприани! Мадмуазель Тамара! Прошу вас!

Поиски прелестной княжны также не увенчались успехом.

Через несколько минут невостребованную корону унесли за кулисы. Феерическая концовка вечера была скомкана окончательно. Гости – разгневанные, удивлённые, заинтригованные – потянулись к выходу, продолжая обсуждать произошедшее.

Софья поймала взгляд стоящего рядом сыщика. Вид у Мити был такой же озадаченный, как у Сони.

Глава 16. В которой случается спонтанное стихийное бедствие

– Хэллоу! – судя по голосу в телефонной трубке, Полина пребывала в прекрасном расположении духа. – Так в Америке говорят вместо «привет». Ну, что там? Кому вручили этот убогий символ тщеславия?

– Никому, – ответила Соня. – После твоей шутки Тамара тоже отказалась и сбежала. Гости до сих пор эпатированы. Но как ты догадалась заранее?

– Секрет. Зато душегубу выбирать будет не из кого, разве не так? Думаю, ваши снобы должны сказать мне «спасибо» за это.

– Это вряд ли, скандал вышел слишком знатный.

– Ну, и бог с ними. Как там ваше дело движется?

– Не знаю, – призналась Софья. – Мне мало сообщают, а если я сама хочу что-то сделать, то не дают. Вот, хотела пойти на курсы рисования, присмотреться там, а начальник Убойного отдела запрещает.

– Он разве твой начальник? – удивилась Полина.

– Нет.

– А на каком основании тогда распоряжается? Ох уж эти мужчины, им лишь бы власть показать.

– Возможно, он прав. Это рискованно.

– Кто не рискует – тот умирает со скуки. Где, говоришь, эти твои курсы и когда?

– Через неделю, в Московском училище живописи.

– Пойдём вместе. Не спорь! Пора взбодрить этих штукатуров.

* * *

– Митя, ты извини. Знаю, нельзя так про женщин, но это не барышня, а фатальное стихийное бедствие! – обычно спокойный и невозмутимый Горбунов волновался и нервно курсировал по кабинету. – Она как нарочно глумится!

Приставленные неделю назад присмотреть за Полиной Нечаевой сотрудники уже на первые сутки были готовы сами незаметно избавиться от неутомимой девицы. В отличие от благонравной княжны Киприани, которая после фиаско на балу никуда из дома не выходила и собиралась уехать на воды для лечения нервов, дочь купца первой гильдии носилась по Москве как лиса от стаи гончих – путая следы и вводя преследователей в заблуждение.

Была на скачках, где сбежала из именной ложи и еле нашлась на верхних ярусах, где орала и свистела вместе с какими-то студентами.

Гоняла на автомобиле, нарушая правила и скоростной режим и не давая никакого шанса для погони.

В пассажах передвигалась стремительно и хаотично, несколько раз улизнула через ход для персонала.

Пыталась попасть в мужской клуб, переодевшись джентльменом.

Вышла из дома, прикинувшись прислугой, была обнаружена только к вечеру в каком-то дешёвом театре.

И прочая, и прочая.

Догадалась она, что ли, о слежке? Конечно, могла догадаться, когда узнала, что может заинтересовать убийцу. Другая бы после такой новости сидела дома тихо как мышь, а эта…

– Семён, ты успокойся, присядь, – Мите было откровенно жаль сотрудника. – Вишневскому вон помоги со списками. А я сам за этим стихийным бедствием пригляжу. Времени совсем немного осталось. Предлагали же уехать! Ни в какую. Упрямая как…

Самарин не нашёл подходящего приличного выражения.

Несмотря на то, что цветочная корона так и не была вручена, полиция оставалась начеку. Очередная роковая дата неминуемо приближалась, и работа шла по всем фронтам. Здесь и прежние улики, зацепки и экспертизы, старые и новые подозреваемые, списки знакомых, постояльцев гостиницы, членов комитета, художников, меценатов, искусствоведов… Дело разбухало на глазах, рук не хватало катастрофически.

А тут ещё и две некоронованные барышни. Ладно, одна, если исключить княжну Тамару, дай бог ей крепкого здоровья, как можно дальше отсюда. Но вторая… От неё одного морального ущерба, как от банды малолетних хулиганов. Даже Горбунов капитулировал. А у него опыта сколько по воспитанию необузданной молодёжи!

Митя, как он полагал, подготовился хорошо, наняв знакомого «лихача» и ожидая появления своенравной девушки возле дома Нечаевых. А вот и она – садится в автомобиль. Через мгновение красный «Мерседес», яростно ревя мотором и сигналя, умчался вперёд. За ним рванул сыщик. «Лихач» не подвёл. Знай наших – не только купеческая дочка умеет пренебрегать правилами.

Гонка продолжалась недолго. С визгом притормозив автомобиль возле Училища живописи, Полина Нечаева взлетела по ступенькам и забежала внутрь. Извозчик с сыщиком благоразумно остановился поодаль. Кажется, не заметила.

Но что она, чёрт возьми, тут забыла?

А через несколько минут Дмитрия ждал ещё один сюрприз.

У крыльца остановилась коляска, из которой вышла очень уж знакомая рыжеволосая девушка с папкой в руках. И тоже скрылась внутри здания.

Да они издеваются!

Самарин был настолько ошарашен, что даже не успел окликнуть «напарницу».

* * *

Соня в этот раз умудрилась не опоздать, но зашла в класс минута в минуту и сразу заметила призывно машущую рукой Полину: «Садись тут! Я тебе место придержала». Соня заняла последний пустой стул и огляделась.

В подобных студиях она часто бывала и знала, как организован процесс. В середине помещения постамент. В зависимости от темы занятия на нём может стоять и человек, и какая-нибудь ваза с фруктами, или вовсе гипсовая голова. Интересно, что будет сегодня?

Вокруг расставлены мольберты. Тут, пожалуй, человек десять-двенадцать собралось. И все мужского пола, не считая их с Полиной. А вот рисовальные принадлежности можно было не брать – какой-то растрёпанный студент уже разносит всё необходимое.

– Здравствуйте, уважаемые вольнослушатели! – возле постамента появился крепкий мужчина с русыми волосами и аккуратной «эспаньолкой», из карманов его зелёного жилета торчали наточенные карандаши. – Меня зовут Орест Максимович Ганеман, я преподаватель Московского училища живописи, ваяния и зодчества. Я помогу вам подготовиться к вступительным экзаменам в наше учебное заведение или же просто улучшить ваши навыки рисования, ежели вы ставите перед собой такую цель. В любом случае, надеюсь, наше обучение будет плодотворным и полезным.

Будущие студенты внимали молча и сосредоточенно. Полина грызла карандаш.

– Разумеется, у каждого из вас уже есть уровень базовой подготовки, – продолжал Ганеман. – Но мы всё же начнём с азов. Академический рисунок является одной из базовых составляющих художественного образования. На его основе вы должны понимать объём, пространство и законы гармонии, создавать целостные и законченные композиции на заданном формате. Основа профессиональной культуры любого художника – это рисование с натуры. Мне хочется познакомиться с вами поближе и оценить уровень ваших умений. Поэтому сегодня мы начнём с самого сложного и одновременно самого простого – фигуры человека. Зиночка, прошу вас.

Из боковой двери вышла невысокая хрупкая натурщица-шатенка – босиком, в одном лёгком халатике. Буквально на цыпочках она пробежала в центр, одним движением сбросила накидку и вспрыгнула на постамент. Закинула левую руку за голову, а правую ногу присогнула в колене.

– Можете приступать, – предложил Орест Максимович. – Смена позы через пятнадцать минут.

Ох. Соня почувствовала, как щёки предательски заливаются краской. Нет, разумеется, она знала и видела в мастерских и студиях, что художники рисуют обнажённую натуру, но чтобы вот так оказаться в центре событий, да ещё и в компании молодых мужчин…

Хорошо всё-таки, что тут подготовленная публика. Вон, все работают, увлечённо шуршат карандашами. Никто не косится и не хихикает. Соберись, Соня.

Она украдкой взглянула на новую подругу. Та сидела с прямой спиной, губы были плотно сжаты, а глаза сверкали нехорошим блеском. Ещё немного – и из них посыплются искры. Ой, что-то сейчас будет.

– Возмутительно! – вскочила Полина и с хрустом переломила карандаш. – Ты! – указала она на Зиночку. – Ты личность, а не вещь! Почему ты им потакаешь? Надо уважать себя, а не раздеваться по прихоти мужчин! Это дискриминация, я протестую!

Зиночка, к её профессиональной чести, не дрогнула ни одним мускулом и продолжала улыбаться, застыв в прежней позе.

– Мадмуазель Нечаева, если не ошибаюсь? – Ганеман возник возле возмущённой Полины и махнул рукой остальным ученикам. – Продолжайте работать, не отвлекайтесь.

– Вы шовинист! Вы её используете! – Полина чуть сбавила тон, но не градус негодования, и переключилась на учителя. – Женщина – не объект вожделения, не бездушный предмет! У нас тоже есть права!

– Полина, прежде всего, мы здесь художники, независимо от пола, – тембр у Ганемана был мягкий и успокаивающий. – А для художника любой объект рисования по сути есть предмет – будь то человек или горшок. Нам важны фактура, цвет, форма, игра света, объём, понимаете? Или вы предпочли бы натурщика-мужчину?

– Я не знаю, – смягчилась девушка, спокойный тон преподавателя её немного умиротворил. – Меня возмущает, когда с женщинами обращаются вот так – будто они куклы без характера и силы воли.

– Понимаю, у вас есть политические взгляды, я это уважаю. Но здесь принято политику оставлять за дверью и заниматься исключительно творчеством. Вы ведь пришли выразить себя в рисовании, так?

– Так. Но я не хочу рисовать обнажённую натуру. Мне претит это задание.

– Может быть, я смогу предложить вам особенное, персональное упражнение?

«А он молодец, – подумала Соня. – Сразу понял, что ей надо отличаться от всех».

– Какое? – заинтересовалась Полина.

– Скажите, что вы чувствуете, глядя на эту девушку на постаменте?

– Гнев. Ярость. Злость. Несправедливость.

– Нарисуйте это. Не рисуйте девушку. Нарисуйте свои эмоции, чувства. Как хотите, как видите. Сможете?

– Пожалуй, да, – Полина нахмурилась и прикусила губу.

– В выборе средств самовыражения я вас не ограничиваю. Творите. Анисим! Покажи барышне, где у нас краски, уголь, кисти и выдай, будь добр, ей фартук. Продолжаем работать. Смена позы через восемь минут!

Тот же растрёпанный бледный студент недовольно принёс Полине плотный фартук, и через минуту она вернулась на своё место, нагруженная тюбиками и кистями.

В аудитории вновь воцарилась тишина. Лишь шелестели карандаши и мягко ступали ботинки Ореста Максимовича, который неспешно переходил от мольберта к мольберту.

* * *

Соня прекрасно понимала, что её собственные художественные способности ниже среднего, так что особенно не старалась. И всё же по истечении часа Ганеман озвучил пару одобрительных эпитетов в адрес её рисунков. В принципе, для каждого ученика у него нашлось благожелательное слово или поощрительный кивок. Преподаватель неумолимо продвигался к самой непредсказуемой ученице.

Там всё это время творилось нечто необъяснимое. Полина то хватала мелки и уголь, то махала кистью, стремительно смешивая цвета. Потом размазывала краски уже пальцами, с сосредоточенным выражением лица. Во все стороны шлёпались капли, сыпалась угольная крошка. Некогда чистый фартук и частично сама Полина были в цветных пятнах. Разобрать, какое изображение там выходит, было невозможно. Соню буквально рвало на части от любопытства.

Орест Максимович дошёл до мольберта барышни Нечаевой и остановился. Вид у преподавателя был задумчивый.

– Что ж, поздравляю, Полина. Вам удалось передать предмет беспредметно.

Заинтересованные ученики столпились вокруг. Соня, само собой, тоже заглянула.

Больше всего произведение напоминало взрыв. Полотно, поделённое вертикально напополам, слева отливало небесной лазурью, справа – непроглядной тьмой. Посередине – вспышка красного, разлетающиеся от центра брызги. Кажется, где-то угадывались глаза. Или зубы?

Картина, безусловно, производила впечатление. Было в ней что-то гипнотическое и немного пугающее. Ученики скупо обменивались мнениями, не решаясь громко и радикально высказывать критику. Желающих стать новой целью буйного нрава барышни не нашлось. Художница выглядела крайне довольной.

– Полина, за той дверью есть умывальник, можете привести себя в порядок, – предложил Ганеман. – Благодарю всех, вы молодцы, жду вас на следующем занятии.

Юноши быстро покинули класс, и Соня осталась одна, если не считать того самого студента-помощника. Анисим, кажется? Он собрал рисунки и карандаши и остановился возле картины Нечаевой. Лицо молодого человека приняло странное выражение. Соня не могла разобрать. Презрение? Зависть? Злорадство? Это продолжалось лишь пару мгновений, затем Анисим быстро вышел.

Через несколько минут, когда вернулась посвежевшая Полина, преподаватель выглянул из смежного кабинета.

– Мадмуазель Нечаева, вы не могли бы заглянуть на минутку? Можно с подругой, раз уж вы вместе.

Соня вслед за Полиной зашла в небольшой кабинет. Странно, что тут нет ни одной картины. Зато много книг и между ними в шкафу чучело выдры в сарафане. Смешно. И куча фотографий. Миловидная женщина с тёмными волосами – одна и вместе с Орестом Максимовичем.

– Это ваша жена на фото? – поинтересовалась Софья.

– Моя прекрасная Регина. К сожалению, умерла от чахотки два года назад, – Ганеман отвечал, продолжая что-то искать на полках.

– Ох, простите, мне так жаль.

– Это невосполнимая утрата. В отличие от… Слава богу, нашёл, – учитель достал книгу и протянул Полине. – Мне кажется, вас должно заинтересовать. Прислали друзья из Парижа. Уверен, французский вас не смутит. Ваш стиль крайне экзотичен, хотя и не нов. Призна́юсь, у нас в училище предпочитают академическую живопись, но лично я не чужд современных тенденций. Может быть, почерпнёте что-то любопытное для себя.

– Спасибо, вы очень любезны.

Полина взяла красочный том, на обложке которого было выведено: «L'innovation dans la peinture»*.

– На этом всё, барышни, не смею больше вас задерживать и жду на следующем занятии.

– Ну как, тебе понравилось? – спросила Соня новую подругу, когда они вышли из здания.

– Было весело, – пожала плечами та. – Академисты, ретрограды, им встряска на пользу. Держу пари, они делают всё, чтобы принимать в училище как можно меньше женщин, хотя по закону права у всех равные. Да у них в самом названии заложено мужское превосходство!

– Где? – удивилась Софья.

– Вот, смотри, – Полина указала на вывеску. – Московское училище живописи, ваяния и зодчества. МУЖВЗ!

Соня не придумала, что возразить против такого железобетонного аргумента.

– А мне показалось, что все были довольно дружелюбны. И преподаватель вроде благосклонный, книгу тебе дал.

– Да, неплохой. Но это всё равно не моё. Хотя я ещё приду, пока не наскучило. А вот Анисим нервный какой-то, заметила?

– Согласна, он странный. Тревожный.

– Тебя подвезти? Я на автомобиле, – Полина звонко хлопнула по капоту красного блестящего «Мерседеса».

– А где твой шоффер? – поразилась Софья.

– Я сама себе и шоффер, и механик.

– Спасибо, но я пешком пройдусь, мне недалеко.

– Тогда чао! Я телефонирую!

С ужасным рёвом автомобиль с подругой умчался вдаль.

– Здравствуй, Соня.

Ой. Как он так незаметно подкрался? По Митиному лицу Софья сразу догадалась, что он всё видел и всё знает. Неловко-то как.

– Привет. Будешь сердиться?

– Не буду. Уже прошло, – вздохнул Дмитрий. – Пойдём, провожу тебя домой.

– А Полина как же? Она важнее.

– За ней следят три человека. Не уверен, что этого достаточно, тут и пятидесяти, наверное, мало будет. Но у нас штат не резиновый.

– Я в самом деле хотела подумать, идти на курсы или нет, – начала всё же оправдываться Соня. – Ты сказал, что это рискованно, я понимаю. Но она такая… напористая, решительная. Это очень заразительно.

– Вы подружились?

– Пожалуй, да. С ней интересно.

– Понимаю, – невесело усмехнулся Митя.

Соня заметила, что у него тёмные круги под глазами и в целом очень уставший вид. Совсем заработался. Девушка чувствовала досаду и смущение. Выходит, у полиции столько забот из-за одной Полины, а они с подругой в это время в сыщиков играют. В кои-то веки Софья встретила человека ещё упрямее и взбалмошнее, чем она сама, и пришла в восторг. Но сейчас восхищение вдруг сменилось осознанием того, какие проблемы такой непредсказуемый характер может доставить.

– Мы будем осторожнее, – пообещала она.

– Не будете, – возразил Дмитрий. – Постарайтесь хотя бы оставаться на виду и желательно в компании. Никаких тёмных переулков, сомнительных мест и одиночных поездок. И тогда мы поймаем преступника и закроем дело через несколько дней, а вы с барышней Нечаевой будете дружить ещё много лет и радоваться жизни всеми доступными средствами.

Грустная ирония почудилась Софье в его голосе.

– Студент Анисим показался мне очень нервным, – перевела она разговор от скользкой темы.

– И мне. За ним тоже следят, не беспокойся.

Разговор выходил скомканный и напряжённый. Митя отвечал односложно и без энтузиазма. «Лучше бы он сердился, чем вот так», – пожалела Соня, прощаясь с сыщиком у ворот своего дома и провожая взглядом его худую, напряжённую фигуру.

Трое соглядатаев в очередной раз проворонили Полину Нечаеву утром тридцать первого марта.

* «L'innovationdanslapeinture» (фр.) – «Новаторские решения в живописи»

Глава 17. В которой очевидное оборачивается не тем, чем кажется

Больше других времён года Трошка любил весну.

Зимой шибко холодно в драных обносках, что дядька Евсей вместо одёжи пожаловал. А дров старый куркуль жадничает так, что к утру вода в кувшине покрывается ледяной коркой.

Летом в крохотной каморке дядьки-сапожника – зной и духовитость. Откроешь наружную дверь – и оттуда смрадом несёт. Сосед-мясник свои отбросы вываливает прямо на улицу.

Осень – вестница зимы. Памятка о том, что впереди только холод и темень.

А вот весна – другое дело. Весной Москва чистая и умытая. И солнышко тёплое, не палящее. И хочется задержаться подольше, подставив ему лицо, и помечтать.

Это была третья Трошкина весна в Москве. И мечты в голове у одиннадцатилетнего ученика сапожника были ясные и немудрёные.

За два с лишним года в большом городе бывший деревенский мальчик пообвыкся. В Москву его привёз отец и отдал дядьке Евсею в услужение. Он и не дядька вовсе – так, дальний родственник. Угрюмый и необщительный. И рука крепкая. К подзатыльникам-то Трошка привычный – ему и дома они частенько доставались. А вот когда «ведьмой»* бьют – зело больно. Она железная, увесистая. А «ведьму» дядька Евсей доставал кажные пять дни, а то и чаще – когда много выпьет.

Первый год Трошка мечтал, что вернётся отец и заберёт его обратно в деревню, к братьям и сёстрам. Терпеливо сносил побои и непосильный труд. Отец и вправду заехал через год, потрепал светлые Трошкины вихры, сунул пряник, да и отбыл обратно.

Потом мальчик представлял, что закончит обучение и откроет собственную лавку. Уж получше, чем у дядьки Евсея, чтоб никакими зловонными мясниками по соседству не воняло.

Затем, пообщавшись с другими мальцами в округе, уразумел, чтоничему-то новому он у дядьки не учится. Тот всё по старинке обувку делает и чинит – ножом, молотком, иглой да дратвой*. Сплошь дешёвые сапоги да рабочие ботинки. Иные клиенты редко водятся. А ведь в Москве столько примечательной обуви!

Трошка, поднабравшись учёности у других подмастерьев, сочинил себе игру. Идёшь по улице и смотришь только на ноги, а остальную внешность уже сам додумываешь. И так занимательно оказалось! Через несколько месяцев он почти безошибочно мог по обуви определить, кто там наверху.

Вот щёлкают хромовые «венские» штиблеты – чёрные, на двойной подошве, с медными крючками. Видать молодой франт, намедни из Европ. Рядом с ним семенят женские туфельки шеврет* цвету «бордо» – одна перекладинка, стальная пряжка, испанский каблучок-рюмочка. Барышня – наверняка малорослая и миловидная. А вот важно ступают огромные яловые сапоги с американским лаком. Такие купцы или фабриканты уважают.

В общем, много интересного в Москве, и всё – за пределами дядькиной лавки.

Трошка медленно жевал калач, только что купленный за пятак, и наблюдал с Устьинского моста, как разгорается на востоке небо, как солнечные лучи красят дома в оранжевый и розовый, вспыхивают на восьмигранниках церковных куполов и отбрасывают блики на воду. Яуза нынче разлилась широко. Большое половодье – не то, что в прошлом году.

Пятачком от щедрот одарил лавочник, которому Трошка спозаранку вернул чинёную обувь. На чай, мол. На чай – значит, дядьке Евсею знать не обязательно. Оно-то, конечно, лучше было приберечь копеечку, но когда ещё выдастся такое солнечное и тёплое утро? И калачи у лоточницы так вкусно пахли. Так что ученик сапожника, поборов сомнения, смаковал нехитрое лакомство и радовался заре, размышляя о будущем.

Может, на фабрику пойти? Фабричных Трошка часто встречал – одеты они всяко получше были. И видно, что «ведьмой» не битые. Да возьмут ли его, такого мелкого и нескладного?

Или на Хитровку* податься? Она вон рядом, за мостом начинается. Там таких, как Трошка, много – кто от хозяина сбёг, кто от отца-пьяницы. Жизнь у них весёлая, воровская, фартовая. Небогатая, но захватывающая.

Возвращаться к угрюмому дядьке таким прекрасным апрельским утром не хотелось совершенно, и Трошка растягивал завтрак как мог, откусывая потихоньку. Что же делать? «Богородица-Матушка, направь, дай знак», – мысленно попросил парнишка, как всегда молил в мудрёных ситуациях.

И Матушка на этот раз вдруг откликнулась.

Среди отблесков восхода на реке мелькнуло что-то светлое. Трошка пригляделся. Белая фигура приближалась, медленно плыла по воде в маленькой лодке прямо к мосту. Ближе, ещё ближе. Паренёк всмотрелся и ахнул. Ангел! Божественная посланница!

Ангельская дева была ослепительна. Утреннее солнце играло на её богатом алмазном венце, щедро рассыпая вокруг сверкающие искры и окутывая голову сияющим нимбом. Невесомое шёлковое одеяние летело по ветру, изгибаясь мягкими волнами, за спиной распластались огромные белоснежные крылья. Лицо ангела сияло небывалой красотой, синие глаза смотрели на мальчика с мягким упрёком и одновременно – с бесконечной, божественной любовью.

Трошка упал на колени, вцепился руками в чугунную ограду моста и заплакал от восторга.

* * *

– Мы ошиблись.

Первое, что малодушно почувствовал Митя, внимательно рассмотрев неизвестное «ангельское» лицо – облегчение. Не Тамара. Не Полина. Значит, и она, и Соня в безопасности.

И тут же себя одёрнул. Не о том думаешь. Ещё одна девушка, пусть и незнакомая, убита. Значит, Визионер передумал? Или ему вообще не нужна была цветочная царевна? Из списка подозрительных лиц на балу никто замечен не был. Выходит, просчитались?

– А поганец вошёл во вкус. Вон, какое шоу устроил, – проворчал Горбунов.

Приплытие «ангела» видели многие. Уж больно эффектное вышло зрелище. На мосту до сих пор толпились зеваки. Возле места, куда отбуксировали лодку с убитой, тоже собрался народ. И репортёры тут как тут. Огласки не избежать.

– Ты глянь, какая железная дева! – кто-то из полицейских приподнял подол платья барышни, под которым обнаружился металлический каркас. – А я всё думал, как она в лодке стояла и не падала.

– Не Визионер, а инженер прям, – буркнул Семён. – Давайте-ка, ребятушки, освободим её от этой решётки.

С большим трудом барышню отделили от рамы и уложили на дно лодки.

– Глаза-то какие, ты посмотри! Как живая…

– А крылья! Лебяжьи вроде?

– Точно они. Это ж какая трудоёмкая работа.

– Ну надо же, Царица! – подошедший местный городовой вперился взглядом в лицо девушки.

– Царевна, – поправил Митя.

– Не. Это, брат, Царица! Её вся Хитровка под этим именем знает. А по паспорту – Анна Горелых.

– Так она местная знаменитость?

– Ещё какая! Известная на всю округу куртизанка. Девка простая, а замашки барские. Красивая очень. Была, – поправился городовой. – Когда ухажёр с деньгами попадётся – на широкую ногу жила. Пропивала всё – и опять по новой. Непутёвая. Ну, хоть и вправду настоящей Царицей побыла напоследок. Упокой святой Орхус её беспутную душу, – полицейский опустил голову и сложил пальцы пирамидкой.

Митя же, наклонившись, аккуратно отодвинул с шеи убитой край прозрачной фаты. Так и есть. След от укола. Всё, как и раньше. Знакомый почерк.

В Царицын флигелёк наведались чуть позже. Что там флигелёк – убогая деревянная хибара. Дорогие наряды вперемешку с рваным тряпьём. Битый хрусталь и дешёвая косметика. Пустые бутылки с окурками. Въевшийся в несвежее бельё запах табака, спирта и пота. Как можно прозябать в такой грязи? Самарин вспомнил детство. Они с папой тоже жили небогато, но в доме всегда был порядок. Отец на своём примере приучал Митю с малых лет держать в чистоте себя, вещи и жильё. Неплохо справлялись и без женских рук.

А тут… Сыщик считал себя не брезгливым человеком. В начале карьеры, помнится, вывернуло, когда впервые разложившегося утопленника увидел. На войне ещё, когда солдатику рядом голову разорвало, часть на Митю выплеснулась. Впрочем, тогда от неожиданности, скорее, стошнило. А, в общем-то, на службе ко всякой мерзости привыкаешь. Но тут почему-то замутило.

Дмитрий вышел на улицу, вдохнул относительно чистый воздух. Горбунов понимающе протянул свою трубку: «На от, затянись, полегчает». Митя помотал головой.

– Снесут скоро эти развалюхи, – Семён обвёл взглядом хлипкие разномастные постройки вокруг. – Давно пора. Не та уже Хитровка, что в мою молодость. Злачное было место, опасное. То, что сейчас видишь – жалкие остатки. А всё равно живучая Хитровка, как клещ. Вцепилась и держится. Эх, надо было разом с ней покончить, а не отрезать хвост по частям.

Сыщик слушал Горбунова вполуха. Прав старый – хоть Хитровка уже и не та, а концы в воду прятать умеет мастерски. А тут и впрямь в воду получилось, не метафорически. В трущобах и не такие дела проворачиваются. А спросишь кого – никто не видел, не слышал, не знает. Круговая порука.

Митя мысленно представил себе чистоплюя Визионера в этих развалинах. Не сходится. Побрезговал бы. Или он расчётливее, чем представляется? Понял, что с Машей Барышкиной много шума вышло, и решил выбрать девушку попроще?

Одно понятно. Метод расследования «от жертвы» не годится. Пальцем в небо попали, сколько дней и сил потрачено зря.

Нет, лучше рассматривать дело «от преступника». Кто он и чего хочет. Мотив. Возможность. Средства. Если вошёл во вкус, то ради впечатляющего результата может стать не таким осторожным. Ошибётся. Обязательно ошибётся, это лишь вопрос времени.

А мы подождём.

* * *

– Он промахнулся.

Пару дней спустя Вишневский притащил в Митин кабинет «алмазную» корону и лупу.

– Еле обнаружил.

Тяжёлая серебряная корона, снятая с убитой девушки, выглядела помпезно и вычурно. Скорее, не корона даже – кокошник в русском стиле, щедро усыпанный драгоценными камнями.

– Она с виду роскошная, но по факту инкрустирована не бриллиантами, а горным хрусталём, – рассказывал Лев. – Однако топазы, гранаты, турмалины и жемчуг настоящие. Серебро высокой пробы. Сложная конфигурация. Штучная вещь. На уникальных изделиях обычно ставят клеймо. И оно есть.

Лев перевернул корону и навёл лупой на серебряное звено застёжки. Под увеличительным стеклом явственно проступила изящная монограмма из крохотных переплетённых букв «J» и «F». Редкая находка. До сих пор все вещи, которыми Визионер «одаривал» своих жертв, не имели ни бирок, ни вензелей, ни фабричных клейм. Молодец Вишневский.

– Я навёл справки, – продолжил Лев. – Эта вещь – из парюры* кутюрье Жюля Франка. Он создал её десять лет назад, специально для «Русских сезонов» в Париже, вместе с коллекцией нарядов. Набор уникальный – включает корону, колье, серьги и браслет, всё в единственном экземпляре.

– Жюль Франк… – задумался Митя. – Француз?

– Нет, москвич. Полагаю, что это псевдоним.

– Вот как. А кому гарнитур был продан после показа?

– Набор не продавался. Весь комплект хранится у создателя.

– Ещё любопытнее. Если бы такую редкую вещь украли – он бы наверняка известил полицию.

– Я проверил. Заявлений о краже не было.

– С этим Франком непременно надо поговорить.

– Пока не получится. Месье второго апреля отбыл на две недели в Италию вместе с супругой.

– Чёрт, как не вовремя.

– Здравствуйте, извините! – Соня, запыхавшись, вбежала в кабинет и перевела дыхание. – Я не хотела мешать, но мне Полина телефонировала!

Соня последние несколько дней места себе не находила. Ни Полины, ни её отца опять не было дома, прислуга ничего не знала, а звонить Самарину после прошедшего уклончивого разговора девушка не решалась. А тут с утра нашлась пропажа! Пересилив неуверенность, Софья всё-таки решила сообщить лично.

– Она за город уехала, сказала, что утомилась от постоянного надзора.

– А как мы утомились, – не удержался от сарказма Вишневский.

– Я рад, что с вами обеими всё в порядке, – улыбнулся Митя. – Лев, спасибо, отличная работа, можешь идти.

Последние дни сыщик чувствовал себя измотанным. С Соней вон невежливо совсем пообщался, когда провожал домой от училища. До сих пор неловко. Она-то в чём виновата? Хочет помочь, просто действует по своему усмотрению.

Но происшествие на реке, как ни странно, Самарина растормошило, прогнав мрачное настроение. А находка Вишневского разбудила привычный детективный азарт. Потрясающая зацепка. Корону надо беречь, как зеницу ока. Для кутюрье будет достаточно и детальных фотографий. Побеседовать с ним определённо стоит.

– А это… – Софья подошла поближе и уставилась на корону. – Ещё одна, да?

– К сожалению. Барышня далеко не из высшего света, но, увы…

– Выходит, я направила всех по ложному следу, – расстроилась девушка.

– Ошибки случаются, Соня. Твоё предположение было хорошим, но неверным. Не огорчайся, такое бывает.

– И что теперь?

– Искать дальше. Тебе случайно не известно имя Жюль Франк?

– Модельер? Нет, мы не знакомы и не заказываем у него. Мама говорит, его стиль слишком претенциозный и вычурный.

– Эта корона – его авторства и была на очередной жертве. Вопрос в том, как она туда попала. Это я и собираюсь выяснить. Хочешь помочь?

– Правда? – обрадовалась Соня. – А то ты всё время говоришь, что я действую самовольно.

– Поэтому и предлагаю, пока ты не начала что-то выяснять в одиночку. Когда модельер вернётся в Москву, поедем к нему вместе. Сыграешь роль помощницы, стенографистки. Справишься?

– Я пишу быстрее всех в классе.

«Уж лучше пусть будет под моим присмотром», – посчитал Митя. Идея взять Соню с собой возникла спонтанно. Сыщик убеждал себя, что из вежливости нужно реабилитироваться за последнюю неудачную встречу. Любопытно, заметит ли Софья что-то, чего не разглядит он сам? А ещё просто хотелось увидеться вне службы, пускай и по делу. Мысль была внезапной и удивила Дмитрия не меньше, чем невольно вырвавшееся предложение.

Но сначала, конечно, стоит навести справки об этом кутюрье. О предосторожности забывать не стоит, особенно в присутствии симпатичной барышни.

* «Ведьма» – толстая железная лопатка, насаженная на палку, которую используют вместо обувной колодки.

* Дратва – толстая просмолённая или навощённая нитка для шитья обуви.

* Шеврет – вид кожи, выделанной из овечьих и бараньих шкур.

* Хитровка – один из самых криминальных районов Москвы, пользующийся дурной славой.

* Парюра – набор ювелирных украшений, подобранных по качеству и виду камней, по материалу или по единству художественного решения.

Глава 18. В которой самая непробиваемая защита даёт слабину

Кутюрье оказался Евгением Андреевичем. А вот фамилия «Франк» была настоящей.

– Но я предпочёл бы месье Жюль. Так привычнее.

Модельер принял сыщика и Соню в гостиной, где преобладали два цвета – голубой и золото. Каждая деталь интерьера всем своим видом говорила о достатке. Позолоченные рамки зеркал, ручки на тумбочках и комодах, барельефы на стенах. Белоснежный ковёр на полу. Массивная золочёная люстра. Шёлковые портьеры небесного цвета с золотыми кистями. В тон им диван и кресла с лазурной обивкой и гнутыми ножками.

На этом самом диване и восседал в данный момент хозяин дома, выгодно контрастируя со светлым интерьером. Сорокалетний месье Жюль был одет в чёрный, с тонким золотым кантом, бархатный халат поверх домашнего, опять же чёрного, костюма. Фигура подтянутая, русые волосы гладко зачёсаны назад, лицо гладко выбрито, глаза светло-серые, почти прозрачные, руки холёные, с перстнями и браслетами, хороший маникюр.

Софья тщательно фиксировала детали в блокнотик. Дойдя до описания рук, ненароком взглянула на свои. Да уж, у кутюрье и вправду маникюр получше будет.

Своей лощёной рукой модельер рассеянно поглаживал маленькую белую собачку с золотым ошейником, которая устроилась рядом на диване, и внимательно слушал Митю. Собачку Соня даже зарисовала и изумилась про себя, что на тёмном костюме месье Франка нет ни одной белой шерстинки. Умеют же люди быть такими аккуратными.

– Совершенно невозможно, – отрезал кутюрье, когда сыщик закончил свой рассказ. – Парюра находится в моём хранилище. То, что вы обнаружили – жалкая подделка.

Самарин достал фотографии. Снимки сделали чёткие, отличного качества, в том числе крупным планом – застёжку с монограммой. Жюль внимательно их рассмотрел, вглядываясь в детали.

– Должен признать, если это и фальшивка, то выполнена она весьма правдоподобно. Этот комплект уникален, я сам рисовал эскизы и прекрасно помню все детали. Видите ли, я специализируюсь на одежде и обуви, драгоценности – не мой профиль. Но подходящих украшений для коллекции, которую я создавал под «Русские сезоны», не нашлось. Их изготовил ювелир по моим рисункам. Разумеется, я взял с него письменное обязательство не использовать нигде более эти модели. Уверен, он бы и не стал, репутация дороже.

– В таком случае, можем ли мы взглянуть на оригинал? Чтобы, так сказать, удостовериться.

– Что ж… – модельер заколебался. – Я убеждён, что с ним всё в порядке. Но вы, признаться, меня заинтриговали. Фальшивка сделана крайне искусно. Мы сходим в хранилище, хотя посторонние туда крайне редко допускаются. Но я человек порядочный и не хочу, чтобы меня обвинили в препятствовании следствию.

– Буду вам крайне признателен.

Хранилище располагалось на втором этаже особняка месье Франка, куда все трое поднялись по широкой лестнице – голубой ковёр и золочёные балясины, фигурные львы на торцах перил.

Остановились у массивной стальной двери. Подобные Митя видел разве что в банках. К чему такие меры предосторожности? Ещё больше сыщик удивился, когда Жюль достал из шкафчика на стене три «спасайки» и протянул две из них Мите и Соне.

– Надевайте.

«Спасайки» начали массово выпускать к концу войны. Когда на фронте участились газовые атаки, а противогазов не хватало, был срочно налажен выпуск защитных масок, которые тут же метко окрестили «спасайками». Себестоимость копеечная – прочная ткань с резинкой, которая плотно прилегает к лицу, и капля магии, дающая запас воздуха на 10-15 минут. Митю на войне они не раз выручали. «Спасаек» наштамповали столько, что и после окончания военных действий остались солидные запасы. Пожарные ими часто пользуются. Да и в любом доме всегда найдётся пара штук – на случай утечки газа или задымления. Но зачем они в хранилище?

– Это ещё для чего? – спросил Митя.

– Стазис, – коротко ответил Франк.

Ну, ничего себе! Дмитрий и Соня озадаченно переглянулись. Стазис теперь – вещь крайне редкая, раритетная. Воздух в нём мёртвый, для дыхания непригоден. Зато там не живут мыши и насекомые, не размножаются бактерии, нет пыли и влаги. В больших музеях осталась пара стазисных артефактов – для сохранности особо ценных экспонатов. У императорских магов наверняка сохранилось несколько штук. Но в частном доме?!

– Может, проще отключить его, пока мы в хранилище? – наивно поинтересовалась Соня.

Жюль окинул её снисходительным взглядом.

– Поверьте, ваши жизни, при всём уважении к органам правопорядка, гораздо менее дороги, чем мои модели. Эта коллекция бесценна. Артефакт работает двадцать четыре часа в сутки.

Соня молча натянула маску. Сыщик последовал её примеру. Кутюрье откинул железную панель на двери, и у Мити снова округлились глаза. Новейший кодовый английский замок! Одно из последних изобретений. Никаких ключей – лишь комбинация из четырёх цифр, которую надо набрать, крутя соответствующие рычажки. На лекции в Сыскной полиции про такие замки рассказывали, вживую Дмитрий их ещё не видел и очень заинтересовался.

– Отвернитесь, пожалуйста, – вежливо, но настойчиво попросил хозяин дома.

Через несколько секунд щёлкнул открывшийся замок.

– Прошу.

Сыщик повернулся. На полу вдоль порога светилась тонкая голубая «нитка», обозначая границу стазиса. За дверью же открылся бездонный чёрный провал.

Чёрт, только не это. Не здесь. Не сейчас.

Митя обречённо понял, что не сдвинется с места, даже под дулом пистолета.

* * *

– Прошу вас, – нетерпеливо повторил Жюль. – Если через пятнадцать секунд не закрыть дверь, включится сигнальная сирена. Поверьте, будет очень шумно.

Митя понял, что не может пошевелиться и шагнуть в темноту. Боже, как стыдно, да ещё и при барышне. Спичку зажигать бесполезно – в стазисе гореть не будет. Почему он именно сегодня забыл фонарик?

«Зовам далёким не верь и крепко держи золотую дверь, там, за нею, желаний ад»*, – всплыли вдруг строчки в голове. Откуда они взялись? Точно, Глеб же советовал в такие моменты вспоминать и читать про себя любые стихи. Главное, чтобы был ритм и рифма, сосредоточиться на них.

Помогла Соня. Словно почувствовала, что надо прийти на выручку.

– Ой, как там темно! – притворно ахнула она. – Можно я тебя под руку возьму? Боюсь оступиться.

Девушка ухватилась за Митин локоть, и это вывело сыщика из ступора. Соберись, Самарин, не позорься. Всего-то пару шагов сделать. Потом лампы включатся, должно же там быть освещение. Вместе проще. Дмитрий раздавил воздушную капсулу, зашитую в «спасайку», и деревянной походкой преодолел порог вдвоём с Соней. Франк зашёл следом, закрыл дверь и повернул выключатель. Яркий свет залил огромное помещение – уходящие вдаль вешалки, манекены, стеллажи, полки, шкафы… Понятно, почему тут было так темно – во всём хранилище ни одного окна. Лишь белые стены с четырёх сторон и одна дверь.

Митя даже не зажмурился от вспыхнувших ламп – после темноты он был бы рад и тусклой керосинке.

– Ого, сколько же здесь метров? – полюбопытствовала Софья.

– Около ста пятидесяти.

– И всё хранилище в стазисе? Надо же постоянно заряжать артефакт. Боже, это ведь безумные деньги!

– Оно того стоит. Мои модели, как я говорил, бесценны. На их сохранность не жалко никаких средств. Пойдёмте, у нас мало времени.

– А если не успеем? У вас же есть лишние «спасайки»?

– Внутри не держу. Я всегда верно рассчитываю время. Чем меньше здесь находятся люди – тем лучше для коллекции.

Соня поёжилась. Не хотелось бы вдруг задохнуться в этой гигантской кладовой.

Митя тоже находился под впечатлением. Этот модельер верно сумасшедший. Ради каких-то платьев тратить целое состояние на стазис, стальную дверь и кодовый замок! Проходя мимо стеллажей, сыщик обратил внимание на таблички с цифрами и буквами, закреплённые на стене.

– Позвольте узнать, что это за обозначения?

– Это моя собственная разработка системы хранения, классификации моделей, – модельер отвечал с явным удовольствием. – Я присвоил номера всем цветам радуги, а также нейтральным – белому, серому и чёрному. Оттенки обозначены буквами. Таким образом, все вещи рассортированы по тону, и найти нужную можно очень быстро. У меня, конечно, есть полный каталог, но я и так помню каждую наизусть.

– Как интересно. И, наверное, очень удобно. Я бы не запомнил столько названий цветов.

– Весьма удобно, поверьте. Человек, между прочим, различает до пятнадцати тысяч оттенков. А нам, творцам, крайне важны нюансы. Вот взять, к примеру, платье барышни…

– А что с ним? – встрепенулась Соня. Платье было хорошее, практичное. Может, не очень нарядное, но она же стенографистку играет, вот и взяла самое неказистое.

– Цвет болотного торфа, четыре-ЖЛ. Довольно унылый и не очень модный. Знаю, рыжие девушки любят носить зелёный, но этот вам не идёт.

Соня надулась. Хорошо, что под маской незаметно. Вот грубиян.

– А вот ваш костюм, напротив, благородного оттенка, графитно-чёрный, ноль-АФ, –

Жюль мягко пощупал ткань на Митином рукаве. – Прекрасный цвет и фактура.

– Ой, а что это? – Софья уже забыла, что хотела и дальше обижаться на модельера, очень уж интересное возникло на их пути платье.

– «Московская наяда», пятнадцатый год. В нём блистала на императорском балу княгиня Русанова, затмила всех. Я потом воссоздавал его вариации, чуть попроще. Не трогайте руками, умоляю.

Шёлковое, мелко плиссированное платье цвета морской волны, стекало по манекену как вода. Юбка была расшита блестящими пайетками, которые к подолу сливались и превращались в подобие русалочьего хвоста, трансформируясь в длинный шлейф. Лиф и рукава украшали жемчужины и серебристые вышитые рыбки.

Надо признать, этот кутюрье умеет создавать красоту. Даже Соня с её нелюбовью к модным нарядам мысленно примерила на себя дивное одеяние. А через несколько метров обнаружила ещё одно чудо.

– Ой, а это что? Не могу понять, что за цвет.

Кружевное бальное платье с открытыми плечами буквально двоилось в глазах. Соня даже заморгала, решив, что просто устала от яркого света.

– О, это мой диамант «Jour-Nuit», «День-Ночь». Двенадцатый год, для графини Шуклиной. Все тогда как с ума посходили, спорили, какого же цвета платье – бело-золотое или чёрно-синее.

– А на самом деле?

– Настоящий творец не раскрывает своих секретов. Мы пришли.

Месье Франк открыл дверцы очередного шкафа и снял крышку с большой картонной коробки.

– Вот здесь хранится парюра. Как видите, всё…

Жюль запнулся на полуслове. И даже неискушённому в драгоценностях Мите стало понятно, почему. Весь гарнитур в коробке был аккуратно разложен на синем бархате. И если колье, серьги и браслет не вызывали вопросов и вполне гармонировали между собой, то корона вызывающе блестела дешёвым металлом и разноцветными стекляшками. Хотя форму оригинала она повторяла в точности, и с нескольких метров их легко можно было спутать, но при ближайшем рассмотрении подлог был очевиден.

Как подделка попала сюда?

Митю, прежде этого вопроса, интересовала реакция модельера.

Жюль Франк выглядел потрясённым. Или он гениальный актёр, или на самом деле не знал, что хранит фальшивку.

– Пожалуй, это изделие мы тоже заберём и приобщим к делу, – сообщил сыщик.

Кутюрье даже не пытался возразить.

На выходе из хранилища Соня обнаружила, что от усердного черкания в блокноте (и зарисовки платьев на всякий случай) испачкала пальцы в грифеле.

– Извините, месье Жюль, где я могу привести себя в порядок?

– Туалетная комната слева, – рассеянно махнул кутюрье.

Быстро помыв руки, девушка вернулась в пустой уже коридор и возле входа в хранилище обнаружила приоткрытую дверь. Любопытство пересилило. Софья сделала несколько шагов внутрь. Судя по всему, это кабинет Франка. Жаль, трудно разглядеть интерьер – тяжёлые шторы плотно задёрнуты. Просматривается силуэт большого стола буквой «Т», с кучей бумаг, манекен, обёрнутый белой тканью, ещё один без одежды, слева камин, над ним картина. Кажется, портрет крупного мужчины или полной дамы.

В комнате витал лёгкий аромат духов и еле уловимый запах свежей масляной краски. Соня как раз принюхивалась, когда сзади внезапно раздалось «кхе-кхе». Лакей. Как не вовремя.

– Простите, я ошиблась дверью.

– Я провожу.

* * *

В гостиной, куда вернулась Соня, отчётливо пахло валерианой. Франк по-прежнему пребывал в лёгком шоке. Не переигрывает ли? Или вправду озадачен?

– Месье Жюль, – мягко начал Митя. – Я понимаю ваше потрясение.

– Это ужасно, ужасно, – модельер обнял собачку, которая запрыгнула к нему на колени и начала лизать руки.

– В ваших интересах рассказать нам, при каких обстоятельствах вы последний раз видели настоящую корону.

– Мне её вернут?

– До тех, пока она является вещественным доказательством, корона останется у нас. Её сохранность я гарантирую. Чем подробнее вы расскажете, кто её брал и где она была, тем быстрее её возвратят.

– С момента премьеры в десятом году она хранилась здесь. А год назад, – Франк глубоко вздохнул. – Княгиня Русанова одолжила драгоценности для своего юбилея. Она моя давняя клиентка и подруга, я не мог отказать. Я и сам был на этом приёме, парюра собрала много комплиментов. Наутро мой секретарь вернул набор украшений в хранилище.

– Сам?

– Нет, конечно. Код от замка известен только мне. Я его впустил и убедился, что он поставил коробку на место.

– И вы не проверили содержимое?

– Я и помыслить не мог, что, возможно, произошла подмена. Взглянул издалека, показалось, что всё в целости.

– Этот секретарь всё ещё у вас служит? Как его зовут?

– Алекс. Такой обходительный молодой человек. Нет, он уехал. Просто однажды утром не явился. Через несколько дней после того юбилея. Знаете, он всегда мечтал вернуться в Париж, мы туда ездили на показ мод. Думаете, Алекс мог подменить драгоценности? Такой воспитанный юноша, я бы никогда не подумал.

Франк задал вопрос с таким простодушием, что Митя чуть не поперхнулся. Да тут дураку понятно, что ушлый секретарь подложил фальшивку и сделал ноги.

– Вы не пытались его искать?

– Пробовал, но он при устройстве на должность дал не тот адрес. Видимо, просто перепутал от волнения.

«Идиот, – подумала Соня. – Или прикидывается идиотом». Модельер ей не нравился. Софья быстро застрочила карандашом в блокноте, опустив голову. А то заметит ещё – скрывать эмоции новоявленная стенографистка совершенно не умела. «А вот Митя молодец, – отметила мимоходом. – Сидит с бесстрастным лицом, слушает эти глупости. Как у него терпения хватает?».

– Месье Жюль, давайте предположим, что ваш секретарь ни при чём. Была ли у ваших сотрудников, слуг возможность подложить подделку в хранилище позже? Может, кто-то подсмотрел комбинацию цифр?

– Невозможно. Я крайне предусмотрителен.

«Ага. Только нанимаешь всяких прохвостов», – съязвил мысленно Митя.

– Вы сами видели, – продолжал Франк. – Вход в хранилище возможен только в моём сопровождении. Дверь можно держать открытой не более пятнадцати секунд, потом включается сирена. Если некто и смог бы проникнуть туда, он должен знать и внутренний код, который отличается от внешнего. Ну, или быть чемпионом мира по бегу.

– Или взять большую пачку «спасаек» и сидеть внутри, перебирая цифры, – вставила Соня.

– Десять тысяч комбинаций, – Митя вспомнил часть лекции о кодовых замках. – Если даже по несколько секунд на один код, понадобится больше суток. Сомневаюсь.

– И правильно делаете, – сказал Франк. – После трёх неверных попыток замок блокируется на один час. Никаких «спасаек» не хватит.

Определённо, этот кутюрье просто помешан на безопасности.

Собачка на коленях у Франка вдруг заворочалась и негромко залаяла. В гостиную вошла девушка или же дама – высокая блондинка с уложенной модными волнами стрижкой, в облегающем синем платье на тонких лямках. Соня пыталась определить возраст – лет тридцать, но хочет выглядеть на двадцать, очень за собой следит. Такие большие глаза с поволокой без сильного макияжа не сделаешь. Выглядит как киноактриса.

– Дорогая, ты спустилась, – улыбнулся Франк. – А у нас, как видишь, внезапные гости из полиции.

Дама удостоила гостей лёгким кивком и присела в кресло.

– Моя супруга и муза – Натали, – представил её кутюрье. – Дорогая, ты не представляешь, произошла чудовищная трагедия. Кто-то подменил в хранилище корону из алмазной парюры русской коллекции. Полицейские подозревают, что это совершил Алекс. Помнишь моего секретаря Алекса?

– Это такой смазливый блондинчик?

– Нет, то был Поль. Алекс кудрявый брюнет, с римским носом.

– Прости, Жюль, они для меня все – на одно лицо.

– Какая трагедия. Вообразить себе не могу. Такой благовоспитанный, вежливый юноша…

– Милый, я давно тебе говорила – секретарей надо нанимать не по внешности, а за профессиональные качества.

– Он был очень исполнителен.

– О да.

Кресло с Натали буквально источало иронию.

Митя с Соней переглянулись. Кажется, пора покинуть этот дом. Не хватало ещё слушать чужие семейные ссоры. Дмитрий поднялся:

– Благодарю за оказанную помощь, месье Жюль, мадам. Буду держать вас в курсе дела. Один маленький вопрос напоследок – где вы были в ночь на первое апреля?

– Где я был? – слегка растерялся Франк. – Боже, это было так давно. Вероятно, дома, с женой. Точно, был дома. Да, дорогая?

Митя не обратил внимания, а Соня заметила на лице Натали внезапную вспышку гнева. Буквально на мгновение. Потом муза взяла себя в руки, ослепительно улыбнулась и подтвердила:

– Разумеется, мы всю ночь были дома.

Голос у мадам Франк был приторный, как медовая нуга.

* * *

– Ну как, я справилась? – спросила Софья, когда они ехали обратно.

– Вполне, – одобрил Митя. – Из тебя вышла прекрасная стенографистка. Заметила что-нибудь интересное?

Соня порозовела от похвалы.

– Да. Во-первых, месье Жюль крайне озабочен мерами безопасности, но ужасно неразборчив в выборе помощников. Разве это логично? По-моему, нет.

– Я тоже вижу здесь противоречие. Что-то не сходится.

– Во-вторых, его, возможно, не было дома в ту ночь. Жена очень странно отреагировала, когда он попросил её подтвердить алиби. Она разозлилась. Но всё равно его прикрыла.

– Да? Я не заметил. Но если ты это видела – верю.

– И в-третьих, мне кажется, он недолюбливает женщин.

Митя расхохотался.

– Почему это? Франк посвятил им всю свою жизнь – он их одевает, создаёт для них наряды, воплощает их мечты. Да он женат практически на кинозвезде!

– Я так чувствую, вот и всё.

– Соня, я думаю, ему просто не понравилась лично ты. Да, это обидно, но, может быть, не стоит обобщать?

Соня неопределённо махнула головой, но осталась при своём мнении.

На самом деле было ещё четвёртое важное наблюдение. Кажется, отважный сыщик боится темноты. Но об этом Соня благоразумно решила не спрашивать.

* Стихотворение Р.М. Рильке в переводе Анны Ахматовой

Глава 19. В которой нет единства, но идёт борьба противоположностей

– Любезный Анисим, а где у вас тут можно перекусить? – Полина Нечаева была само обаяние.

Лицо студента Самокрасова выражало широкий спектр эмоций. Любезность в этот список не входила, даже при обширной фантазии.

– Перекусить?

– Ну, да. Пообедать. Потрапезничать. Заморить червячка. Полакомиться. Продегустировать блюда. Поесть от пуза...

– Я понял. На соседней улице есть кафе.

– Нет, это неинтересно. Где едят студенты?

– В столовой, во флигеле во дворе. Не думаю, что вам там понравится.

– А это позволь мне решать. Проводишь нас? Соня, пошли.

Озадаченный Самокрасов молча подчинился.

К пятому занятию на курсах Полина освоилась совершенно, хотя рисовала по-прежнему лишь то, что считала нужным, и в своей манере. Преподаватель не возражал, ученики были сосредоточены на собственных успехах, и лишь Анисим продолжал смотреть волком на обеих девушек в классе. И если Соню он просто игнорировал, то к барышне Нечаевой испытывал нескрываемую неприязнь.

«И зачем ей сдалась столовая?» – размышляла Соня по пути к флигелю, наблюдая, как впереди уверенно шагает подруга – размахивая полами широкой юбки-брюк. Нет, перекусить, само собой, хотелось невероятно – через два часа набросков вазы с фруктами Софья была готова съесть и яблоки из папье-маше, и даже восковой виноград. Но студенческая трапезная?

Два небольших помещения со сводчатыми потолками оказались вполне уютными. Чисто выскобленные деревянные столы с нарезанным хлебом, натюрморты, явно нарисованные учениками прямо на белёных стенах, запах каши и компота.

– Обед с мясом – четвертак, без мяса – пятнадцать копеек, тарелки и ложки там, – указал Анисим и первым взял себе посуду. Налил у старухи миску пустых щей и прошёл в самый дальний угол. Через минуту к нему подсели и две девушки. Студент удивлённо уставился на них – в помещении было не меньше десятка пустых столов.

Соня понюхала суп. Пахнет неплохо. И хлеб свежий. Полина отломила горбушку и уставилась на Самокрасова ясными синими глазами.

– А скажи мне, дорогой Анисим, почему ты ко мне так пристрастен?

– Кто вам такое сказал?

– Тебе. Давай без этих сантиментов. Откровенность за откровенность. Я же вижу, тебя аж коробит от моего присутствия.

– Ладно, – студент отодвинул тарелку. – Раз сами вызвались. Я седьмой год здесь учусь и таких, как вы, повидал достаточно.

– Каких таких? – прищурилась Полина.

– Богатых бездельников. Вам учёба не нужна, от скуки маетесь, зная, что всё оплачено, и никто не отчислит. Вам с рождения всё дано, а ни рвения, ни таланта нет. Занимаете чужие места, а одарённые, но неимущие, пробиться не могут.

– А ты, значит, у нас из одарённых и неимущих, сам себе дорогу пробиваешь?

– Прорубаю. Я с серебряной ложкой во рту не родился, сам в люди вышел, вопреки происхождению. Своим трудом всего добился. От вас, толстосумов, одна польза – деньги и связи. Ни к чему более вы не пригодны.

– Вот как. В нашем классе есть и состоятельные юноши, но что-то ты к ним не так предвзят. Зубы не скалишь, лебезишь. А я прям как заноза в глазу. Что так?

– Вы избалованная вертихвостка и нахалка. Не понимаю, почему Ганеман вас терпит. Просили откровенности? Вот она. Такой, как вам, тут делать нечего. В социалистку играете? Не стоит. Идите вон, на свои танцульки или к куафёру, закажите новое платье. Не марайте свои белые ручки.

– Вот эти? – Полина помахала ладонями.

– Они самые.

– Знаешь, Анисим, – девушка придирчиво окинула его взглядом. – В американских барах ковбои практикуют забавную игру – ристреслинг, рукоборье. Это когда подраться нельзя, а поговорить по душам хочется. Так вот, Анисим, есть у меня большое желание душевно с тобой побеседовать. Ты правша или левша?

– Что за… Не собираюсь я с вами бороться! И говорить не хочу! Оставьте меня в покое!

– Ну, уж нет. Ты меня кисейной барышней назвал, вот и проверим, кто тут из какого теста. Руку давай! Или боишься?

Полина поставила локоть на стол и повернула ладонь как для рукопожатия. Соня наблюдала, как на лице студента идёт внутренняя борьба – челюсти нервно сжаты, брови сдвинуты, глаза бегают. В какой-то момент показалось, что он просто сбежит. Наконец, Самокрасов принял решение и тоже поставил на стол правую руку.

– Не хочу сделать вам больно. Вы всё-таки девушка. Но раз уж так настаиваете…

– А ты попробуй. Если что – претензий иметь не буду. Соня, ты свидетель. И не вздумай поддаваться!

– Может, не надо? – Софья запоздало попыталась вмешаться, но никто не обратил на это внимания.

Противники сцепили руки.

Соня беспокоилась. Что за спектакль устроила Полина? Она, конечно, девушка рослая, крепкая, но и студент не доходяга – худой, но жилистый. Вон, как мышцы вздулись на шее и запястье.

Замок из стиснутых рук дрожал, сохраняя хрупкое равновесие. Самокрасов выглядел удивлённым – видимо, соперница и впрямь оказалась сильнее, чем он рассчитывал. Студент стиснул зубы и усилил нажим. Конструкция из сжатых ладоней опасно закачалась.

– Вот этой самой белой ручкой, – Полина наклонилась к противнику и заглянула прямо в тёмные бешеные глаза. – Я в одиннадцать лет построила первый плот. Пилой и молотком. Все пальцы отбила, но сделала. Это самой рукой я автомобильное колесо меняла на гонках. Ты домкрат поднимал хоть раз в жизни, а? Открытый перелом сможешь вправить? Копать умеешь? Из ружья стрелял когда-нибудь? Знаешь, какая отдача от двустволки? Седло на лошадь сможешь закинуть?

Анисим покрылся испариной. На лбу вздулись вены. Ногтями левой он вцепился в край стола. Правая рука дрожала. Пальцы побелели.

– Молчишь? – продолжала девушка. – Так я и думала, что ты тяжелее кисточки в руках ничего не держал. Ничтожество.

Резким рывком Полина припечатала руку студента к столешнице.

– Пойдём, Соня, что-то у меня аппетит пропал.

Суп из опрокинутой от удара тарелки быстро разливался тёмной лужей.

* * *

– Зачем вы меня позвали?

Появление в Убойном отделе звёздной Натали Франк произвело фурор. Горбунов звонко прищёлкнул языком, Лев засмущался и зарылся в бумаги, а Мишка начал суетиться больше обычного – принёс кресло получше, смахнул с него несуществующую пыль, предложил чаю, кофию, лимонаду, воды, спросил, не дует ли из окна, не слишком ли жарко… Потом просто бесцельно вился вокруг, пока не выскочил из кабинета под суровым Митиным взглядом.

«Хороша», – размышлял сыщик, разглядывая идеальные лицо и фигуру посетительницы. Натали, надевшая сегодня красное, изящно опустилась в предложенное кресло и закинула ногу на ногу. Тонкая ткань платья натянулась, подчёркивая крутой изгиб правого бедра. А когда мадам небрежно откинулась на спинку кресла, глубокое декольте съехало на пару сантиметров вниз, оставляя, впрочем, ещё достаточно места для воображения.

Шляпка в тон наряду бросала на лицо Натали лёгкую розовую тень, отчего мадам выглядела свежо и загадочно. На первой встрече Дмитрия больше интересовал сам месье Франк, но теперь наедине Самарин разглядел жену модельера внимательно. Да, кутюрье отхватил редкий бриллиант. Блестящий и твёрдый. Митя ещё в прошлый раз догадался, что характер у супруги модельера непростой. Как же её разговорить?

– Мадам Натали, я всего лишь хотел побеседовать с вами наедине.

Лёгкое разочарование на лице. Ну да, она привыкла к мужскому вниманию и, видимо, немного устала от него. Наверное, думает, что сыщик тоже поддался обаянию и просто захотел встречи «тет-а-тет».

– Признаться, я очарован вашей…

Насмешка в глазах, ожидание штампованного комплимента.

– … выдержкой.

Слегка удивлена. Ну, хоть уже не скучает.

– Вы так стоически перенесли новость о происшествии в вашем доме. Знаете, редко встретишь даму с таким потрясающим самообладанием.

Слабая заинтересованность.

– Поэтому я обратился к вам лично. При всём уважении к вашему супругу, очевидно именно вам он во многом обязан своей славой. За каждым успешным мужчиной стоит женщина. Кажется, так говорят?

Неопределённый кивок. Попал? Или не попал?

– Боюсь ошибиться, но мне представляется, в вашей семье вы олицетворяете прагматичность и здравомыслие. А месье человек импульсивный, увлекающийся…

– Он творец. Этим всё сказано.

Фух. Ну, хоть что-то, наконец, сказала.

– Знаете, мало кто помнит, но пятнадцать лет назад я уже блистала на показах, а он был начинающим неизвестным модельером. Это я привела его в мир высокой моды, стала его вдохновением.

– Примите моё искреннее восхищение. Без вашей протекции он бы вряд ли смог добиться такого успеха. Мне кажется, месье – человек порывистый, эмоциональный и не очень разборчивый в знакомствах.

– Не без того, – вздохнула Натали. – Он так печётся о своей коллекции, но порой бывает безгранично доверчив к совершенно незнакомым людям. Эта бесконечная череда секретарей… Вы не представляете, как это утомляет.

– Меня это тоже тревожит. Боюсь, ваш супруг связался с не очень честными людьми, и происшествие с короной может отразиться на его репутации. А значит, не ровен час, и на вашей.

Тонкие брови нервно дёрнулись. Насторожилась.

– И что я могу сделать?

– Помочь месье Жюлю. Вы знаете, с кем он общается. Может быть, заметили каких-то подозрительных людей в последнее время?

Натали задумалась. Поменяла положение ног, продемонстрировав не менее идеальный изгиб левого бедра.

Размышляет. Внутренне приценивается. Знакомства мужа ей явно не нравятся. Воспользуется шансом избавиться от неугодных ей персонажей?

– Сейчас у него нет помощника. Но пару месяцев назад он начал общаться с каким-то студентом. Иногда днём, иногда вечерами куда-то уезжают или приезжают. Не знаю, что у них за дела. Слышала лишь, что они обсуждают картины. Этот студент, видимо, художник.

– Как он выглядит?

– Худой, растрёпанный такой, нервный. Неприятный человек. Жюль называл его Анисим.

– Он был в вашем доме в ту ночь, о которой я спрашивал?

Пауза. Торгуется. Сдать или не сдать? Что меньше навредит?

– Да. Он что-то привёз в большом ящике.

* * *

Студент Самокрасов занимал комнату на мансардном этаже общежития для художников в Богословском переулке, так называемой «Ляпинке». Неплохо устроился – живёт один, остальные-то по трое-четверо в одной комнатушке ютятся.

– Что вам нужно?

Анисим открыл дверь и опешил. Да, представительная делегация пожаловала с утра – сыщик Самарин, Горбунов и два крупных урядника.

– У нас ордер на обыск, – Дмитрий помахал бумагой.

– По какому праву? За что? – студент не скрывал раздражения.

Митя, не обращая на него внимания, прошагал внутрь комнаты. Какой творческий беспорядок, а говоря по-простому – бардак. Узкая кровать со смятым бельём. На столе рисунки вперемешку с остатками вчерашней трапезы. Холсты и подрамники свалены кучей. У мансардного окошка – мольберт, наскоро завешанный тряпкой. Запах краски. Самарин мельком взглянул на руки Анисима – тоже в краске. Потом подошёл к мольберту и, невзирая на протестующие вопли, резким движением сдёрнул ткань. Повернулся к студенту:

– Не изволите объясниться, Самокрасов?

– В чём объясниться? Я не понимаю.

– Почему вы рисуете следующую жертву?

– Какую жертву? О чём вы?

– Не прикидывайтесь идиотом, всё вы понимаете, – сыщик достал наручники. – Анисим Самокрасов, вы задержаны по подозрению в убийстве четырёх человек.

* * *

«Помариновать бы его в арестантской подольше. Может, и язык бы развязался», – размышлял Митя,разглядывая хмурого студента, сидящего напротив. Тот, будучи во время задержания буен и горяч, теперь сделался угрюм и неразговорчив. Неприветливое лицо Анисима украшал синяк на левом глазу. Неразумно сопротивляться аресту. Сам виноват.

«Начать издалека или сразу зайти с козырей?» – думал Самарин. Пожалуй, второе. Надо вывести его из себя.

– Обыск в вашей квартире, Самокрасов, показал много интересного. Особенно мне понравилась одна находка. Она многое объясняет. Вы поэтому решили убивать женщин?

Сыщик достал из кармана и поставил на стол найденный в жилище студента пузырёк: «Стимулол д-ра Глэза. Средство для лечения полового безсилия».

Худые щёки Анисима пошли красными пятнами.

– Молчите? – продолжал Дмитрий. – Тогда я расскажу за вас. Талантливый юноша из бедной семьи поступает в художественное училище, но оказывается недостаточно талантлив. Мы нашли при обыске кучу ваших полотен. Ни одно из них не продано, так ведь? А ещё отыскали множество набросков копий известных картин. Не поясните, зачем? Я уже не говорю про портрет следующей жертвы убийства, но об этом мы ещё подробно побеседуем. В общем, творчество ваше оказалось никому не интересно, и вы начали с горя играть на скачках. Мы обнаружили целую коробку билетов от тотализатора. Игрок из вас тоже вышел негодный. Ни одного выигрыша. Потрясающее невезение. Я даже сочувствую, правда. Казалось бы, может, стоит забыть о творчестве и строить тихое семейное счастье? Но и здесь вышла неудача. Мне рассказали о вашем отношении к девушкам в училище. По-моему, всё очевидно. Вы не состоялись ни как художник, ни как мужчина, и поэтому решили мстить. Признайтесь, Самокрасов, снимите груз с души.

– Мне не в чем признаваться. У вас больная фантазия, – глухо проворчал студент.

– Мои так называемые фантазии подкреплены уликами, тут вам не отвертеться. Вы лично занимались календарём и теперь воплощаете по нему свой чудовищный план. Ваша ненависть к женскому полу очевидна, и на то есть медицинское доказательство, – Митя указал на пузырёк на столе. – Ни одна жертва не подверглась половому насилию, и ваш недуг лишь подтверждает вину. Вы работаете сторожем в театре Корша и имеете беспрепятственный доступ к костюмерной. Я её посетил, там чёрт ногу сломит, и пропажи нескольких костюмов никто просто не заметит. Вы были в доме Франка в ночь убийства. Вас видели с грузом. Привезли туда труп? Или реквизит? Корону у кутюрье раньше взяли? Или он сам отдал? Он с вами в сговоре? Отпираться поздно, Анисим. У вас есть мотив, возможность и средства для совершения преступлений. Чистосердечное признание – ваш единственный шанс.

– Ненавижу. Ненавижу вас всех, – студент поднял на Митю яростные тёмные глаза.

– О, это я сразу заметил. У вас, как это сказать, хроническое недовольство всеми и всем. Вы живёте за счёт раздражения и гнева, это ваша движущая сила. Что ж, возможно, пожизненная каторга научит вас хоть немного ценить то, что у вас было когда-то. Поверьте, там и не таких ломают.

– Все вы одинаковы, фараоны. Спихнуть на невиновного и закрыть дело побыстрее. Нет уж, не выйдет. Ничего я вам не скажу. У меня есть право на телефонный звонок. Вы обязаны его предоставить.

– Я и не препятствую, Самокрасов. Звоните. Но это вас уже никак не спасёт. Утром продолжим.

Глава 20. В которой у одного задержанного появляются сразу два защитника

– Ну что, Самокрасов, не надумали посодействовать следствию?

За время, проведённое в арестантской, студент похудел ещё больше, но разговорчивее не стал. Митя накануне попросил подобрать ему сокамерников «поинтереснее», но «чтоб без рукоприкладства». Так что ночь Анисим провёл в приятной компании не особо чистоплотного забулдыги и незадачливого гиганта-плотника, который попался на краже. Плотник, хоть и великанского роста, нрава был смирного, зато всю ночь громко пел заунывные песни, сокрушаясь о своей горькой доле. Выпивоха подпевал сиплым фальцетом. Уснёшь тут. Вон, глаза у задержанного совсем красные.

Митя был почти уверен, что студент – и есть искомый душегуб. Всё сходится. Надо лишь немного поднажать. Пусть расскажет подробности, и дело закрыто. А этот упрямый художник продолжает играть в молчанку.

– Ладно, давайте по порядку. В момент ареста вы рисовали портрет. Вы не хуже меня знаете, что именно эта репродукция открывает месяц май на календаре. Хотели вдохновиться перед тем, как совершить очередное убийство?

– Можете не отвечать, – уверенный голос раздался из приоткрывшейся двери, и Митя тотчас увидел его обладателя. Плотный мужчина лет пятидесяти: скуластое, угловатое лицо с широко расставленными глазами, длинные тёмные волосы, тронутая сединой борода, шерстяной коричневый костюм с золотой цепочкой часов, свисающей из нагрудного кармана.

– Вы, простите, кто? – спросил Дмитрий.

– Я поверенный господина Самокрасова, Левко Василий Иванович. И дальнейшая беседа с моим клиентом будет вестись в моём присутствии.

Адвокат невозмутимо прошёл в кабинет и уселся возле Анисима. Митя на пару мгновений растерялся. Какой поворот событий. Фамилия Левко была широко известна не только в полицейских кругах. Самарин слышал её часто, но лично встретился впервые. Один из самых лучших, дорогих и изворотливых адвокатов Москвы. Бесплатно он не работает. Не в его правилах.

– Вас били? – Василий Иванович озабоченно рассматривал синяк под глазом подзащитного.

– Сопротивлялся аресту, – ответил за Анисима сыщик.

– Старая песня, – скептически парировал адвокат.

– Любопытно, откуда у бедного студента средства на столь престижного юриста? – Дмитрий решил показать, что и ему не чужда критичность.

– Мои услуги оплачены. Это всё, что вам необходимо знать. Итак, в чём подозревают господина Самокрасова?

– В причастности к смерти четырёх девушек. И подготовке к убийству пятой.

– Вы полагаете, что мой подзащитный – и есть ваш вожделенный Визионер?

– Откуда вы знаете это прозвище? Это внутренняя информация.

– У меня свои источники. Так на чём основаны ваши подозрения?

– Самокрасов лично занимался календарём, который по сути есть план убийств на год.

– Во-первых, на моём клиенте была лишь техническая часть, не он отбирал портреты. Арестуйте тогда уж непосредственных заказчиков, всю дюжину персон. Во-вторых, календарь получили по крайней мере человек пятьсот. У меня он, кстати, тоже есть. Приятная вещица. Меня тоже подозревать будете?

Митя пропустил колкость мимо ушей.

– Самокрасов рисовал копию портрета следующей жертвы.

– Он рисовал копию. Точка. Это что, запрещено законом? Насколько мне известно, все студенты училища так делают. Это часть процесса обучения – воспроизводить полотна известных мастеров, чтобы понять их технику. То, что на картине был образ предположительно следующей жертвы – чистое совпадение. Вы обнаружили копии других популярных произведений?

– Да, их было достаточно.

– И все с календаря?

– Только одна.

– Вот и ответ. Дальше.

Самарин нервничал. В глубине души он, конечно, понимал, что обнаруженные улики – косвенные. Но всё так отлично складывалось! Всего-то надо было дожать студента. А теперь он ни слова не скажет без одобрения юриста. Как некстати этот стряпчий, провалиться ему в тартарары.

Митя поставил на стол уже знакомый пузырёк с лекарством от импотенции:

– Это найдено в доме вашего клиента. Если вы осведомлены о кличке душегуба, то, вероятно, знаете, что он не надругался ни над одной жертвой.

– Может, потому, что убийца – женщина? Не приходила вам в голову такая идея? И каким образом «Стимулол» компрометирует моего подзащитного? Если честно, я бы на его месте подал иск к полиции о защите доброго имени и достоинства. Господин Самокрасов испытывает определённую дисфункцию организма, которая причиняет ему невыразимые моральные и физические страдания. А вы усугубляете его травму, издеваясь над его увечьем. Вам не совестно играть на болезни несчастного человека?

Вон как повернул. Верно говорят, хороший адвокат способен из обвиняемого за секунду сделать пострадавшего.

– В ночь убийства ваш клиент был замечен в доме кутюрье Франка, куда привозил какой-то груз. И, замечу, украшение авторства месье Жюля было надето на очередную жертву. Это тоже совпадение?

– Насколько мне известно, несколько дней назад месье Франк подал заявление на розыск бывшего секретаря за подмену хрустальной короны, совершенную в прошлом году. Мой подзащитный в глаза её не видел. Ведь так, Анисим?

Студент кивнул.

– А что касается ночного визита в дом модельера, это личные дела моего подзащитного с известным и уважаемым человеком. К вашему расследованию они не имеют никакого отношения. Разве дом кутюрье считается местом преступления?

– Нет.

– Тогда это вас не касается.

– Что он привёз в ящике? Если это и впрямь не имеет отношения к преступлению, я больше не буду спрашивать про его дела с месье Жюлем.

Самокрасов и адвокат переглянулись. Потом студент наклонился к Левко и что-то прошептал ему на ухо. Последний внимательно выслушал и успокаивающе похлопал подзащитного по руке.

– Мой клиент привёз написанную им собственную картину по заказу месье Франка. Это все ваши доводы, господин сыщик?

– Анисим – ночной сторож в театре. У него есть доступ к костюмерной и реквизиту.

– Театр заявлял о пропаже каких-то вещей? Может быть, сотрудники опознали свои наряды на убитых девушках?

Тон у поверенного стал издевательским. Митя молчал. Казавшиеся весомыми доказательства рассыпались на глазах.

– Позвольте поинтересоваться, – продолжал адвокат. – У вас есть прямые улики, указывающие на господина Самокрасова? Следы, отпечатки пальцев? Показания свидетелей? Вещи убитых найдены в его доме? Орудие преступления? Ничего? Тогда о чём мы тут говорим?

– У него нет стопроцентного алиби на даты убийства. Он живёт один, некому подтвердить его непричастность.

– Но и причастность тоже некому. Разве кто-то видел его на месте убийства и опознал? Насколько мне известно, у вас нет даже примерного описания преступника. Так что увольте, Дмитрий Александрович, но ваши домыслы – пшик. Вам просто не нравится мой клиент, зато он удобный претендент на роль душегуба. Да, он вспыльчивый и несдержанный человек, но это не повод делать из него убийцу без всяких на то доказательств. Признаться, я в вас разочарован.

– А я, вроде, не давал вам повода очароваться, – Митя от злости сорвался на грубость. Всё идёт кувырком.

Василий Иванович покачал головой.

– Эх, дерзость юности. Я ведь о вас наслышан. Молодой, перспективный, коллеги о вас хорошо отзываются. Я так надеялся, что в полиции, наконец, появились новые люди – прогрессивные, интеллигентные, избегающие устаревших экзекуторских методов, уважающие закон… А вижу, простите, то же, что и всегда. Жонглирование косвенными уликами и огульные обвинения. Жаль, очень жаль…

– А вот морали мне читать не надо, Василий Иванович. Уж кому-кому, а не адвокату произносить мне проповеди о манипуляции законами и чистоте ведения дел. Я тоже, знаете ли, наслышан.

– Туше, – Левко развёл руками и широко улыбнулся. – Так что, мой клиент свободен?

Митя лихорадочно соображал, вспоминая, не упустил ли он важной зацепки. Неужели все кончились? Нельзя так просто упускать этого студента!

– Минутку, – Митя открыл ящик стола, куда сложил некоторые из найденных у Самокрасова вещей. Вот оно! – Что ж, с обвинениями в убийстве мы пока повременим, но другое правонарушение вашего подзащитного я оставить без внимания не могу. И боюсь, в доказательство этого проступка есть самые что ни на есть прямые улики.

Дмитрий поставил на стол коробку, доверху набитую билетами тотализатора. На купонах явственно читались надписи кривыми буквами: «Мустанг», «Сизарь», «Хвалёный»…

– Ваш клиент, Василий Иванович – заядлый тотошник*. В этом сомнений нет. На билетах его почерк и отпечатки пальцев. Уверен, Анисима с удовольствием опознают многие завсегдатаи ипподрома. Вы отлично разбираетесь в законах. Игра на скачках и бегах запрещена воспитанникам всех учебных заведений. Так что господин Самокрасов до решения суда пока погостит у нас.

Студент, который совсем было расслабился, теперь снова напрягся, и Митя, наконец, уловил страх в тёмных глазах. А вот это и вправду серьёзно. За азартные игры могут и исключить. Анисим умоляюще уставился на адвоката.

– Не волнуйся, – по лицу Левко пробежала тень недовольства. – Я всё улажу. Сейчас же запрошу рассмотрение дела у мирового судьи на ближайшее время. Постараемся отделаться штрафом. Пару часов ещё побудешь здесь. Ничего никому не говори без моего присутствия.

Василий Иванович резко встал и направился к выходу.

– И ещё, Дмитрий Александрович, – адвокат задержался в дверях. – Интересы месье Франка и его супруги тоже представляю я. Если у вас впредь возникнут к ним вопросы, прошу первым долгом обращаться ко мне.

Студент снова успокоился и даже изобразил какое-то подобие улыбки. Интересно, кто же всё-таки оплатил ему дорогого адвоката? Уж не сам ли Жюль Франк?

* * *

– К сожалению, на этот раз у вашего ученика серьёзные неприятности.

Стараниями поверенного Анисим после уплаты штрафа устроился в частной больнице для «лечения нервов». Заведение охранялось не хуже тюрьмы. Что ж, пусть сам подозреваемый пока недосягаем, зато с его знакомыми можно поговорить более детально. Был, помнится, в училище преподаватель, у которого Самокрасов работал помощником. Ганеман, кажется?

Учителя Дмитрий нашёл в примыкающем к натурному классу небольшом кабинете. С облегчением отметил отсутствие картин – кажется, это расследование привьёт ему стойкое отвращение к живописи на всю оставшуюся жизнь. Тут везде лишь фотокарточки какой-то брюнетки, да из-за стёкол книжного шкафа сверкает очками чучело бобра в цилиндре. Ну и причуды у этой творческой богемы.

– Крайне досадно это слышать, – Орест Максимович выглядел расстроенным. – Я, знаете ли, привязался к Анисиму за эти годы. Он очень старательный студент, аккуратный, трудолюбивый. Но ему почему-то постоянно не везёт. Уж не знаю, что тому причиной. Может, несдержанный характер или нетерпеливость.

– Боюсь, Самокрасова одолевают более опасные демоны, чем отсутствие выдержки. Сейчас он главный подозреваемый в деле о серии убийств. Постоянные неудачи любого выведут из равновесия, тем более, такого горячего человека. Как думаете, он способен на убийство?

– Не знаю, – Ганеман задумался, пригладил аккуратную бородку. – Сложно поверить в такое. Видите ли, он вспыльчив, но труслив. У него было несколько разногласий со студентами, но он никогда не нападал первым, лишь огрызался в ответ. Он как… суслик, загнанный в угол. Шипит, скалится, но ущерба причинить не может.

– Знаете, даже жалкая мышь в безвыходной ситуации способна напасть на кота.

– Не тот типаж, как по мне. Я давно преподаю, вижу, как ученики выражают себя через рисование. Холст обмануть невозможно. Суть художника будет там видна, даже если он пытается её скрыть. Видите эту картину?

Ганеман повернулся в кресле и выдвинул из-за спины прислонённое к стене полотно. Митя, если честно, подумал, что в холст просто нечаянно бросили банку с красной краской и забыли выкинуть в мусор.

– Это работа одной из новых учениц, мадмуазель Нечаевой. Смотрите, сколько динамики, энергии, азарта. Автор, как она есть – квинтэссенция темперамента и страсти.

«Скорее, эксцентричности и своеволия», – мысленно поправил Ганемана Дмитрий, услышав знакомое имя, и убедился, что швыряться банками – это в Полинином духе.

– А это последняя зарисовка Анисима, – Ганеман достал еще один холст и поставил рядом. – Что думаете?

– Я не силён в живописи, – сыщик рассеянно скользил взглядом по полотну. – Ну, дома, скамейки, улица. Варварка, кажется? Вон та церковь кажется знакомой. Где тут суть, о которой вы говорили?

– В том и дело, – Орест Максимович засунул большие пальцы в карманы жилета и чем-то напомнил Мите профессоров своего студенчества. Сейчас будет долго и терпеливо объяснять очевидные для него вещи. – С технической точки зрения картина безупречна. Правильные цвета, выдержанные пропорции, оптимальное распределение света и тени, идеальная композиция. В ней нет изъяна, и в этом проблема. Не неё не хочется смотреть, она слишком… правильная. Я бы даже сказал «мёртвая», но, боюсь, в контексте нашей беседы, эта метафора будет неуместной. Анисим каждый раз очень старается, стремится к красоте, к законченности. Но выходит лишь безукоризненный оттиск реальности. А ведь прелесть настоящего шедевра – в его несовершенстве.

– Вы сейчас, наверное, хотели защитить ученика, но вышло ровно наоборот. Стремление к безупречности как раз отличает нашего душегуба, он очень дотошен в деталях. Так что это, скорее, если не отягчающее обстоятельство, то уж явно ещё один подозрительный штрих.

– Жаль, если так. Я лишь хотел сказать, что не вижу в Анисиме тёмных демонов, о которых вы сказали. Вот здесь их полно, самого разного толка, – Ганеман указал на Полинину картину. – А его внутренние духи, мне кажется, желают лишь спокойствия и признания.

– Не буду спорить. В конце концов, это лишь рассуждения, их к делу не подошьёшь. Хотел у вас узнать ещё одну вещь. Мы нашли у Самокрасова много копий известных полотен. У вас часто практикуется такой метод преподавания?

– Не то, чтобы часто, но бывает. Я знаю, он любит копировать. У него очень неплохо получается. Я заметил ещё на первых курсах, что он помогал другим ученикам, сразу улавливал их стиль и легко мог закончить за них работу.

– Это ведь жульничество, разве нет?

– Он делал это лишь изредка и никогда не брал денег, насколько я знаю. Анисим сильно изменился за это время. Не могу сказать, что в худшую сторону. Был неотёсанным деревенским пареньком, потом поднабрался манер, связей, стал лучше одеваться, правильнее говорить. Возможно, богатые студенты именно этим ему и платили за помощь в учёбе, он всегда искал знакомств в среде состоятельных учеников. Но так и остался для них чужим.

– А что насчёт девушек?

– Барышни в нашем заведении до сих пор редкость, хотя двери открыты для всех. В новой группе есть сразу две. Не могу сказать, что Анисим с ними дружен, но и вражды я не заметил.

– Что ж, спасибо за помощь, Орест Максимович. Скажите, Самокрасова отчислят за азартные игры?

– Я буду ходатайствовать, чтобы этого не случилось, – Ганеман посуровел лицом, но отвечал уверенно. – Ему и так досталось от судьбы, пусть доучится оставшийся год. Он порвал связи с родными, я в какой-то мере отвечаю за него. Каждый имеет право на ошибку и на прощение.

– А если подтвердится, что он не только игрок, но ещё и убийца?

– На всё воля Жизуса, Дмитрий Александрович. Буду лишь надеяться, что это всё – череда ужасных совпадений, и Анисим непричастен. А ежели нет… Значит, в этом есть и часть моей вины. Недоглядел, не увидел зла. Буду взывать к его покаянию и милости судей.

«До чего же ответственный человек, – размышлял Митя, покидая кабинет преподавателя. – Переживает за студента как за непутёвого сына. Заслуживает ли он такого отношения?».

Разговор с Ганеманом ещё больше убедил Дмитрия в том, что педантичный Самокрасов как нельзя лучше подходит на роль Визионера. Перфекционизм и стремление к совершенству – есть природа что одного, что второго. Значит ли это, что оба человека – суть одно лицо?

Как бы ещё добыть прямых улик и отодвинуть с дороги адвоката?

*Тотошник – участник розыгрыша призов в тотализаторе, заядлый игрок.

Глава 21. В которой подтверждается, что мороженое – лучшее лекарство

«Всё-таки шарлот глясс* в такую погоду – лучший выбор», – мысленно похвалила себя Соня, аккуратно отломив ложечкой холодный десерт. Вот так – сверху вниз, чтобы в ложку попали и замороженные сливки с сахаром, и бисквит, пропитанный вареньем, и кусочек клубники маседуан*. И запить ледяным лимонадом.

Софья даже зажмурилась от удовольствия. А когда открыла глаза и посмотрела через большое окно на улицу – увидела на тротуаре рыжего кота, который так же жмурился, наслаждаясь солнцем.

Конец апреля в Москве выдался очень солнечным и тёплым. Здесь, на Кузнецком Мосту, где почти нет зелени, только каменные стены и булыжная мостовая, неожиданная жара чувствовалась особо явственно. Час пополудни, а всех снаружи уже разморило.

Хорошо, что в Сонином «убежище» – небольшой кофейне – царили тень и прохлада. Других пПосетителей не было, лишь буфетчик за кассой протирал и без того чистый прилавок. Тихо гудел вентилятор, покачивался прозрачный тюль на окнах, пахло ванилью и крокусами, расставленными на столах.

А ещё отсюда открывался отличный вид на улицу. Слева, чуть подальше, располагалось ателье некой мадам Шаттэ. Там сейчас стояла пышная дама в диковинном наряде, энергично обмахивалась веером и чихвостила какую-то девушку. Кажется, та забыла вовремя прислать извозчика. Справа находился магазин тканей товарищества Потапова. Шикарная витрина пестрела разноцветными рулонами, шелка и шифоны красиво переливались на солнце. У входа скучал белобрысый мальчик-посыльный, пытался вовлечь в игру кота, дёргая перед его мордой верёвочку с привязанным куском ситца. Котику было лениво. Он не хотел играть и вяло отмахивался лапой.

А почти напротив окна блестела золотая с голубым, поддерживаемая двумя амурами, вывеска «Модный дом месье Франка». Примерно двадцать минут назад туда вошла Полина.

Нет, разумеется, Соня вначале посоветовалась с сыщиком. Раз уж такое дело, и он сам предложил поработать в команде, было хорошим тоном поставить его в известность. Ну, и просто голос хотелось услышать, если честно. Такой приятный тембр по телефону. Митя ведь её похвалил за отлично сыгранную роль и за то, что обнаружила нестыковку в алиби. Напарнику надо доверять, он сам говорил, вот Соня и предупредила.

Встреча у кутюрье не давала покоя. Чего-то он явно недоговаривал, как показалось из прошлого разговора. Так что Соня решила за ним «присмотреть». Митя, как выяснилось, не очень возражал. Ему модельер был не так интересен и особых подозрений не вызывал. Другое дело – Анисим. От него сыщик попросил держаться подальше. Об этом можно было и не просить. Соне и самой не хотелось приближаться к нервному художнику, особенно после «рукоборного» поединка в студенческой столовой. К счастью, в последние дни на занятиях он не появлялся.

А вот Франк казался безобидным, но что-то скрывал. Так что Софья попросила Полину изобразить новую клиентку и войти в доверие к месье Жюлю. Самой не получится – он уже её видел и запомнил как стенографистку. Откуда у простого секретаря средства на дорогие наряды? А вот Полина – другое дело. Сыграть саму себя – дочку состоятельного купца – для неё не составит труда. И даже на руку, что характер у неё совсем не девичий. Может, Франку такая неординарная заказчица как раз придётся по нраву.

Полина, разумеется, пришла от идеи в восторг. Занятия в училище ей, кажется, уже наскучили. А тут новое приключение.

А вот и она. Сорок пять минут. Появилась в дверях ателье, сверкая на солнце бриллиантами и золотой тафтой длинного платья. Прищурилась на свет, зашла в кофейню и села напротив Софьи.

– Ну, как? – нетерпеливо спросила Загорская-младшая.

– За такое доплачивать надо, – Нечаева-младшая уверенно подтянула к себе Сонин десерт и в три приёма стремительно с ним расправилась. Потом махнула рукой в сторону буфета. – Нам ещё два таких же, будьте любезны!

– Всё так плохо? – заволновалась Софья.

– Ты не представляешь, как это было… чудовищно, – Полина со вздохом потёрла мочки ушей. – Ох, быстрей бы снять эти ёлочные украшения. Чего не сделаешь ради дружбы.

– Что случилось?

– Да ничего особенного, takeiteasy*. Обычный манерный модельер, в Америке таких полно. Просто для человека его профессии у него ужасный вкус. Нет, я, конечно, понимала, что Москва далека от новинок моды, но не настолько же! Этот великодержавный пафос, боже мой, эти рюши, бесконечные оборки… Я думала, война хоть немного вправила мозги любителям роскоши. Ты сама видела, что он шьёт?

– Немного. Мама говорит, он слишком вычурный.

– Права твоя мама, ох, права. Такое в театр только надевать, причём не в зал, а на сцену. Ну, или на костюмированный бал. А высокомерия-то сколько! Мол, я самый лучший, самый востребованный. Нет, с таким подходом он недолго будет модным. Хотя… Я смотрю, в России по-прежнему любят всё помпезное. Может, и продержится ещё.

– В Штатах разве не так?

– Там как-то проще, что ли, к деньгам относятся. Разбогател – и молодец, реализовал мечту. Напоказ не принято выставлять. По крайней мере, на себе. Ну, автомобиль можно надёжный купить, большой дом, вложиться в доходные акции, детей устроить в хороший университет. Но так, чтобы на одежду тратиться, которая каждой пуговицей кричит, что она сшита на заказ в единственном экземпляре – нет.

– А что-то кроме этого удалось узнать?

– Его собачку зовут Мими, и этой лапушке три годика, – засюсюкала Полина, подражая, видимо, хозяину пёсика. – Ещё он любит живопись и без ума от Кустодиева.

– Буйство красок и плоти, – вспомнила Соня удачно подвернувшуюся фразу из чьей-то недавней рецензии.

– Не знаю, как насчёт плоти, все модели у него худосочные донельзя. А вот с красками да, явный переизбыток. В общем, было кошмарно, пойду ещё. Надо же с ним подружиться.

– Полина, ты моя спасительница!

– Не благодари, сочтёмся.

Соня так увлеклась беседой, что совсем забыла об осторожности. А когда нечаянно посмотрела в окно, то наткнулась на взгляд месье Франка. Тот стоял возле ателье и почти в упор рассматривал Софью и её собеседницу.

Ой! Соня запоздало отвернулась.

– Там месье Жюль и, кажется, он нас заметил.

Что за невезение!

Полина даже не повернула головы.

– Не паникуй. Выкрутимся.

– Он ещё там?

Подруга незаметно скосила глаза влево.

– Садится в пролётку. Всё, уехал.

Эх, Соня, Соня, никудышный из тебя шпион. Ну, кто же так глупо прячется на самом виду?

– Барышни, шарлот глясс специально для вас, – официант белозубо улыбнулся, наслаждаясь только что придуманной потрясающей рифмой и надеясь на щедрые чаевые.

Аппетит у Софьи опять пропал. Второй раз за месяц, прямо наказание.

* * *

– Нет, Дмитрий, даже не проси, – Ламарк сурово смотрел на Самарина. Митя поднял глаза на стену за спиной шефа. Оттуда с такой же непримиримостью во взгляде взирал московский градоначальник Николай Вадимович Русланов. Выражение лица один в один, только усы у Ламарка всё же пышнее. Сыщик перевёл взгляд в угол, где приткнулся пыльный контрабас. Тот, в отличие от усатых генералов, никаких эмоций не выражал, но всё равно выглядел укоризненно.

– Но как же, Карл Иванович, первое мая ведь!

– Вот именно, что первое мая! Весенние гулянья в Сокольниках и Петровском, а в этом году ещё и шествие рабочих по Тверской и Красной площади. Профсоюзы полгода готовились! Ты представляешь, что будет, если всё отменить? Русланов всех собирает – и нас, и городовых, и уездных, и даже жандармерию с казаками. Так что, Дмитрий, но ни до первого мая, ни на сам праздник никому дела до этого душегуба не будет. И подмоги тоже не жди. Некому. Сотрудников твоих я тоже забираю на этот день, уж не обессудь. Нам все силы нужны.

– Как же я один-то?

– Крутись, Самарин. У тебя же есть подозреваемый?

– Есть, студент.

– А чего не прижмёшь?

– Адвокат там. Левко.

– Да, Левко – не пивко, быстро не выдохнется, – Ламарк хохотнул в ожидании, что и подчинённый оценит шутку. Митя вяло улыбнулся. – Найди подход, присмотри за этим студентом, поймай на месте преступления в конце концов. Что за дурная идея вообще – убивать по первым числам? Нет, это очень некстати, нам порядок держать надо, вся Москва гулять будет.

– Карл Иванович, да ведь он как раз суматохой и воспользуется, чтобы очередное убийство провернуть!

– А ты сделай так, чтобы не воспользовался. Ну что ты, ей-богу, за одним студентом не уследишь? Скажи спасибо, что тебя в дежурство не ставлю. Всё, иди, работай.

Невесёлую новость Самарин озвучил сотрудникам.

– Ты, Митя, не тушуйся, – Горбунов пододвинул к сыщику чашку с чаем. – Мы всех наших предупредим, чтобы были начеку. А ты студентом занимайся. Возьмёшь его с поличным – и дело с концом.

Горячий чай в жару вызвал лишь досаду.

– В пекло всё. Пойду прогуляюсь.

Даже Вишневский удивился. Чтобы начальник посреди дня просто ушёл гулять?

* * *

«Как же всё-таки похорошела Москва весной, а я даже не замечал, – удивлялся Дмитрий, идя по улице и разглядывая прохожих и цветущие деревья. – Весь день в бумагах и разговорах проходит, а вокруг так красиво, оказывается».

Неожиданный прогул оказался приятным приключением. Сыщик даже купил у мороженщика шарик лимонного в вафельном рожке и, сидя на скамейке, расстегнув пиджак и ослабив галстук, наслаждался почти забытым ощущением. Когда он последний раз вот так, никуда не торопясь, просто отдыхал и ел мороженое? Пожалуй, в семь лет. Отец тогда первый раз привёз Митю в Москву, показал белокаменный Кремль и Царь-пушку, а потом угостил настоящим мороженым. В деревне-то такого не было – на Рождество лишь сладкую воду с ягодами замораживали, совсем не тот вкус.

Дмитрий вспомнил, как он жадно тогда ел лакомство, размазывая и капая на штаны, а отец смеялся и вытирал Митины щёки и одежду платком. Папино лицо почему-то трудно воскресить в памяти, черты расплываются, осталось только ощущение радости и покоя от того момента. Вот как сейчас.

Мысли о работе, конечно, пытались просочиться в голову. Митя отгонял их так же упорно, как назойливую осу, которая тоже нацелилась на лимонный шарик. Нет уж.

Рядом прогуливались нарядные дамы с кавалерами, степенно катили коляски дородные няньки в сарафанах. Пробежали мимо девушки – гимназистки или студентки – стрельнули глазами в Митину сторону и захихикали. Проехал почтальон на велосипеде. Тоже, что ли, такой купить? На работу можно ездить, на свежем воздухе. Сослуживцы засмеют, наверное. А не всё ли равно?

Митя встал, отряхнул крошки и решил спуститься к набережной. Возле воды ощущалась приятная прохлада, а ещё тут обнаружился второй «прогульщик» – светловолосый мальчуган лет пяти, в отглаженном синем матросском костюмчике. Ребёнок из богатой семьи – и без присмотра? Пацан исподлобья взглянул на сыщика, поднял камень и сообщил с вызовом: «Смотри, как я умею». После чего бросил окатыш в воду. Бульк!

– Впечатляет, – оценил Митя. – А я тоже умею камни кидать, но по-другому.

– Покажи, – требовательно попросил малец.

Митя присел, выискивая среди гальки подходящий экземпляр. Вот этот плоский подойдёт.

– Смотри, – сыщик размахнулся и пустил по реке «блинчик». Раз, два, три, четыре – камушек «пропрыгал» по воде и исчез.

Мальчуган разинул рот и распахнул глаза.

– Ух ты! Я тоже так хочу! Научишь?

– Легко, – рассмеялся Митя. – Но нужен подходящий камень, очень плоский.

– Такой подойдёт?

– Вполне. А теперь отведи руку и бросай не сверху вниз, а вбок.

– Не выходит!

– Попробуй ещё раз, не торопись.

Пацан закусил губу, примерился и кинул очередной окатыш, который один раз отскочил от поверхности.

– Получилось!

– Молодец. Тренируйся ещё, и он будет прыгать дальше и дальше. А где, позволь узнать, твои родители?

– Арсений! – раздался крик сзади, и к ним подбежала запыхавшаяся девушка. – Боже мой, нельзя так убегать! А если бы ты совсем потерялся?

Митя отметил румяные щёчки, растрепавшиеся русые с рыжиной волосы и простое белое платье, облегающее ладную фигурку барышни. Ей лет двадцать – для мамы нового приятеля, пожалуй, слишком молода. Скорее, нянька или гувернантка. А, может, сестра?

– Ты меня так напугал, – девушка присела перед мальчиком, достала салфетку и вытерла испачканные землёй маленькие ладошки. – Не сбегай больше. С кем же я буду играть? Он вам не досаждал? – спросила, повернув голову к Мите.

Серые глаза, пушистые ресницы. Симпатичная. Барышня дунула на локон, который выбился из причёски и загораживал обзор. Её пухлые губы и этот безыскусный жест вдруг показались сыщику очень милыми.

– Нет, всё в порядке, мы пускали «блинчики» по воде, – улыбнулся Дмитрий.

– Я теперь тоже умею! – вмешался Арсений.

– Ух ты, настоящие «блинчики»! Покажешь?

Малец продемонстрировал. Митя ему подмигнул и показал большой палец.

– Ты мой герой! – восхитилась девушка. – За такой успех полагается мороженое, как думаешь?

– Да!

– Спасибо вам, что присмотрели. Он хороший ребёнок, но очень шустрый, не уследишь. Пойдём, Арсений.

Девушка слегка замялась, как будто хотела продолжить разговор, но потом всё же взяла мальчика за руку и направилась прочь. Арсений обернулся и помахал Мите ладошкой, тот помахал в ответ.

«Милая, – размышлял Дмитрий, глядя вслед барышне. – К детям добра, лёгкий характер. Может, догнать и познакомиться? Кажется, она была бы не против. И волосы красивые, с рыжиной, почти, как у Сони. Интересно, а Соня детей любит? Наверное, она и с ними так же легко сходится».

Митя неожиданно представил себе, как они с Соней могли бы пускать «блинчики» по воде и есть мороженое. И вместе с ними – мальчик, похожий на Арсения, только рыжий. Ох, придумается же. Сыщик встряхнул головой, прогоняя отчётливое видение. Но Соня из воображения исчезать не хотела. Может, пригласить её в кинематограф или театр? Или на прогулку? Не ради обсуждения дел, а просто так?

Свидание?

Самарин тут же себя одёрнул. Ну, какое свидание? Где ты, а где она? Ей просто интересно расследование, а не ты сам. Она из хорошей семьи, конечно, ей уже подобрали подходящего по статусу жениха, который потом станет мужем. И отцом маленьких рыжеволосых арсениев. Нет, Самарин, ты в эту схему никак не укладываешься. Что ты ей можешь предложить? Съёмную квартиру и скромное жалованье полицейского? Не думай даже. Завершится дело – и завершится это нечаянное и приятное знакомство.

Но какая же она очаровательная была на балу, с этими незабудками! И как убедительно сыграла стенографистку у Франка!

Так. Всё. Забудь. Работать.

* Шарлот глясс – десерт из замороженных сливок и бисквита

* Маседуан – способ приготовления фруктов и ягод в желе

* Take it easy (англ.) – успокойся

Глава 22. В которой срываются покровы с некоторых тайн

– Галь, смотри, что сейчас будет! – Клава толкнула подругу в бок и указала на грузовичок, стоящий посреди улицы.

На высокую платформу, установленную в кузове, трое мужчин как раз помогали забраться спортивного вида барышне в странном наряде. Девушка придерживала руками непонятные валики, прикреплённые к талии. «Готова? Отпускай!», – крикнули снизу. Барышня разжала руки, и во все стороны цветным водопадом брызнули длинные и широкие атласные ленты. Люди внизу подхватили каждый по одной и выстроились вокруг автомобиля.

– Клава, как красиво! Она же как майское дерево!

– «Голутвинская мануфактура», – прочитала Клавдия на капоте грузовика. – Надеюсь, девица не свалится, вон, как высоко стоит.

– Может, останемся, а? Тут так интересно, – Галя умоляюще сложила на груди руки с крохотной бисерной сумочкой.

– И что? Все на шествие будут смотреть, и зачем мы с тобой тогда наряжались? Нет уж, поедем в Сокольники, там тоже будет весело. Пошли, нам ещё на трамвай успеть надо, пока народу не очень много.

– Давай хотя бы по Тверской пойдём? Посмотрим, кто ещё чего придумал.

– Пойдём, – Клава подхватила подругу под руку, и они неспешно двинулись вдоль улицы, где готовились к предстоящему параду коллективы московских фабрик и заводов.

Барышни и вправду наряжались не зря – выглядели обе прелестно и ловили на себе немало восторженных взглядов. Блондинка Галя – в палевом платье с двойной юбкой, расшитой красными бабочками, брюнетка Клава – в наряде из белого муслина в мелкий синий цветок, с синей же окантовкой по краю. Обе – в соломенных шляпках и с маленькими сумочками в руках.

Да, не зря служащих самого известного торгового дома Москвы ласково называли «мюрмерилизочками» – туда брали лишь самых миловидных и приветливых. А Галина и Клавдия как раз работали у «Мюра и Мерилиза». Одна – в отделе дамских шляпок, другая – в секции французского белья. И сегодня у обеих случился вакантный день, который было решено провести в парке. Но вот попалось же по пути это рабочее шествие! Страсть как интересно. А людей-то! Наверное, не меньше, чем на народных гуляньях. Даже Тверскую для транспорта преградили. Оставили только одиночные автомобили и упряжки, которые участвовали в параде. Как раз к нему все и готовились.

Клава и Галя осторожно пробирались между суетящимися людьми, лошадьми и фургонами.

– Ой, что это? – робкая Галя отдёрнула ногу в белой туфельке от растекающейся по тротуару пены.

– Поберегись! – весело кричал крепкий здоровяк, обильно заливая пеной из шланга нутро очередного грузовика. Посреди кузова красовалась гигантская кружка, из которой наполовину торчал кудрявый парень.

– Просто мыло, – принюхалась Клава. – Это он пивную пену изображает. Видимо, какое-то пивоваренное товарищество.

– Трёхгорка лучшая! – крикнул парень из кружки, зачерпнул немного пены и бросил в приятелей, стоящих внизу. Те, в свою очередь, радостно начали швыряться хлопьями в ответ.

– Пойдём быстрее, – Клава потянула подругу. – Не ровен час, заляпают ещё. Поосторожнее, пивовары, тут дамы!

Через несколько метров отчётливо запахло ванилью и шоколадом.

– О-о-о… – потянула курносым носиком Галя. – Оставь меня здесь, тут так хорошо.

Тройка белоснежных лошадей смирно стояла впереди телеги, превращённой стараниями неизвестного мастера в огромную коробку из-под печенья. Ну, конечно, «Эйнем» – вот, на боках знакомые буквы. Гигантский короб был доверху набит большими бутафорскими пряниками, фруктами, пастилой, мармеладом и трюфелями в фольге.

– Вот так бы всё и съела, – мечтательно закатила глаза Галина.

– Они ж не настоящие, – покосилась на фальшивые сладости практичная Клавдия.

– Ты посмотри на лошадок, у них на гривах карамельки вместо бантов. Какая прелесть!

Клава только усмехнулась.

Перед упряжкой выстраивались рядами кондитеры в таких же белоснежных кителях и колпаках. Один из них – высокий и румяный – вдруг отделился от своих и подбежал к девушкам.

– Милые барышни, вы прекрасны как марципановые конфекты! Позвольте вас угостить?

Парень достал из кармана шоколадку в голубой обёртке и протянул Гале.

– Спасибо, – зарделась та.

– И куда вы, красавицы, идёте?

– А куда хотим, туда и идём, – отрезала Клава.

– В Сокольники, на праздник, – тихо добавила Галина.

– Я вас опосля найду, – кондитер подмигнул застенчивой блондинке и умчался обратно.

– Ничего так, – хрустела шоколадом Клавдия несколько минут спустя. – «Каракас» с двойной ванилью. А меня один раз угостили с тройной, представляешь? «Пуэрто-Кабелла». Звучит как испанский танец, а? Бежим, наш трамвай идёт!

* * *

В Сокольниках было не менее шумно и людно. Казалось, вся оставшаяся Москва, которая не толпилась на Тверской, съехалась сюда. Глаза разбегались от разноцветных палаток, шатров, шумных аттракционов и каруселей. На въезде в парк даже образовалась вереница экипажей и автомобилей. Девушки порадовались, что приехали на трамвае, а не стали нанимать извозчика.

Сокольники шумели как сто растревоженных ульев. Шарманки, дудки, барабаны, паровые гудки, залпы игрушечных выстрелов. И, конечно, крики зазывал-коробейников.

– Нет в мире пряников полезней: излечивают зубы от любых болезней!

– Вали валом, народ, от Яузских ворот! Со Сретенки, с Лубянки! С Тверской, Моховой на товар дешёвой!

– Рыба-селёдка, для желудка находка! Сам ловил, сам солил и сам продавать принёс! Сам выбирай, сам и денежки подавай!

– Ай да сбитень-сбитенёк! Ай да квас! С медком, с ледком!

Подруги выпили ледяного квасу, от которого сразу заломило зубы. Заели оставшимся шоколадом. Хорошо-то как!

На большой поляне светился красными надутыми боками воздушный шар. Человек, сидящий внутри притороченной к шару корзины, иногда включал горелку, и струя пламени опасно атаковала шёлковое нутро.

– Ай да шар-летун, вот он взвивается! Вот как поднимается, весь честной народ удивляется! – расхваливал свой аттракцион бородатый мужичок в под стать шару алой рубахе.

Желающих было немного. Рубль за персону, надо же! В конце концов из толпы вышел толстенький господин, ведущий под правую руку даму в белом платье, а в левой сжимающий бутылку шампанского и два бокала. Клиенты забрались в корзину, и красный шар, качнувшись, медленно поплыл вверх. Через какое-то время до оставшихся внизу зрителей долетел звук вылетевшей пробки.

– Клава, ты представляешь, как там наверху красиво? Вся Москва как на ладони! Хотела бы и я полетать как-нибудь, – Галя восхищённо провожала взглядом удаляющийся аэростат.

– Я высоты боюсь. Пойдём лучше на обезьяну посмотрим.

– Американская обезьянка Фока! Танцует без отдыха и срока! – рекламировал заморскую животинку очередной балаганщик.

Вопреки многообещающему анонсу, мартышка плясать не желала. Привязанная за верёвку, худосочная, в замызганной сатиновой юбке, Фока усиленно чесала зад и пыталась дотянуться жёлтыми клыками до предполагаемых (а, возможно, и реально существующих) блох на спине.

– Танцуй, бисово отродье! – топнул сапогом владелец.

Обезьяна ощерила зубы и поскакала вдоль ряда зрителей. Выхватила леденец из рук у какого-то ребёнка и радостно принялась его грызть. Мальчик заорал. Хозяин замахнулся плёткой:

– Ах ты, тварь!

Клава внезапно выдвинула вперёд крепкую грудь третьего размера в мелких синих цветочках:

– А ну не трогай зверушку! Она голодная поди, ишь какая худая. Вот как городовому пожалуюсь на живодёрство!

Владелец стушевался. Галя посмотрела на подругу с уважением. Может, она и грубоватая иногда, но всё-таки добрая.

– Клав, пойдём, там сейчас памятник будут открывать.

Как удачно получилось протиснуться в первые ряды. Ох, как много тут зевак собралось! А ещё казаки и жандармы. «И ради чего, спрашивается? Ну, очередная статуя какой-то Флоры, таких в каждом сквере полно», – удивлялась Клавдия. А, ишь, собрались всякие важные шишки. Седой в белом пиджаке – не иначе директор парка или чиновник из управы, вон как перед ним люди заискивают.

Статуя, накрытая полотном, возвышалась на своём постаменте прямо напротив девушки. Седовласый что-то нудно вещал про весну и возрождение. Скукотища. Клава, украдкой грызя семечки, оглядела соседей. Все внимали с восторженным придыханием. Хотя нет. Не все. Вот молодой мужчина справа, со шрамом на брови. Очень напряжённый. Отчаянный даже. Почему у него такой обречённый взгляд?

Усатый закончил речь.

Быстро и тревожно забили барабаны.

Мальчик дёрнул за верёвку. Покрывало неохотно поползло вниз.

Публика затаила дыхание.

Мужчинасо шрамом что-то тихо произнёс.

Клава прочитала по губам: «Не надо».

Покрывало рухнуло.

Толпа ахнула.

Через пару секунд Клавдия упала в обморок. Первый раз в жизни.

* * *

– Садись, – по лицу Ламарка сложно было понять, в каком тоне он устроит разнос. А в том, что это будет именно выволочка, Митя не сомневался. После такого-то публичного скандала! Сыщик морально приготовился к худшему.

Сам Карл Иванович садиться не спешил. Покрутил усы, одёрнул плотно сидящий мундир, провёл пальцем по блестящей столешнице, поправил на миллиметр мраморный письменный прибор с трёхглавым орлом. Настроение начальства никогда не угадаешь. То опекает почти по-отечески, то требует невозможного. На головомойку Дмитрий уже когда-то попадал. Иной раз шеф так кричит, что стёкла в окнах звенят, а может и сухо отчитать, без эмоций. Сложно сказать, какой из вариантов хуже.

Ламарк тем временем подошёл к пыльному контрабасу в углу, откинул переднюю панель и достал бутылку тёмного стекла и два широких стакана. Открыл, налил в каждую ёмкость на два пальца золотистую жидкость и пододвинул один стакан Мите: «Пей».

Под суровым взглядом шефа сыщик не рискнул спорить. Напиток огненной лавой стёк по горлу. Митя осторожно поставил стакан рядом с газетой, лежащей на столе. С первой полосы «Московского листка» кричали исполинские буквы: «В МОСКВЕ ОРУДУЕТ ТАЙНАЯ СЕКТА! ЧТО СКРЫВАЕТ ПОЛИЦИЯ?». Ламарк отхлебнул и внимательно уставился на сотрудника:

– Сколько мы с тобой знакомы, Дмитрий?

– Шесть лет, Карл Иванович.

– Шесть, значит. Как время-то летит. Помню, как ты студентом после второго курса ко мне на практику заявился в Тверское отделение, – шеф пригладил усы и неожиданно спросил. – Вот как ты думаешь, легко ли быть немцем в России?

– Я не знаю, Карл Иванович, – растерялся Митя.

– Ну да, отчего тебе знать. Ты же Самарин. Куда ещё русее с такой фамилией. Вот мои предки уже двести лет с гаком как в России. Моего пра-пра-пра… как его там… сам Пётр из Гамбурга пригласил. Так и прижились тут Ламарки, породнились с местными. У нас в семье славянские имена через одного. Да я по-русски лучше, чем по-немецки говорю! А всё одно: чуть что не так – сразу тевтонские корни припоминают.

Митя молчал. У Ламарка, видимо, накипело. Пусть выговорится. Шеф отпил из стакана, поморщился.

– А я верующий, между прочим. И всё равно чужак. Война ещё эта, чтоб её. Что я, за амбиции Вильгельма расплачиваться должен? Уже три года как отвоевались, а до сих пор косо смотрят. Это Иванову какому-нибудь или Павлову любой промах простить могут, но не Ламарку.

– Всё так плохо, Карл Иванович?

– Не дождутся! – шеф отхлебнул ещё и хлопнул стаканом об стол. – Не подсидят, проходимцы. Да я сам, Митя, обмишурился. Думаешь, не понимаю? Не поверил, что паршивец такое публичное шоу устроит. Ты подмоги просил, а у меня приказ свыше. Сам знаешь, что такое субординация. У них там, наверху, свои приоритеты, глобальные, государственные. Случился праздник – обеспечь охрану. А какими силами – никого не волнует. Вот и обеспечил, Donnerwetter!*

– Ну, хоть без давки обошлось, Карл Иванович, – начальника хотелось поддержать. Кажется, выволочка на сегодня отменяется.

– И то верно. Хоть на что-то вся эта гвардия сгодилась. Ни одного смертельного случая, Жизус миловал.

Силы безопасности во время происшествия в Сокольниках действовали на удивление чётко и быстро пресекли начавшуюся было панику и неразбериху. Сам Митя в последний момент успел только поймать стоявшую рядом барышню в цветастом платье, которая потеряла сознание. А подруга у неё покрепче оказалась – хоть и побледнела как полотно, а помогла оттащить девушку в безопасное место.

– Но с этими прилюдными мёртвыми зрелищами надо, Митя, кончать. Второй раз нам такого не простят. Что там твой студент? Упустил?

– Я тут подумал, Карл Иванович, слишком гладко с ним всё сходится. Нам его словно намеренно подсовывают в качестве душегуба. Сомнения берут. Он, конечно, малоприятный персонаж, но, сдаётся мне, очень вспыльчив для такого дела. Этот, скорее, топором ударит в порыве гнева и убежит, бросив орудие преступления.

– А адвокат как же? Будет ли невиновный такого дорогого стряпчего нанимать? И откуда у него средства, у игрока-то?

– Согласен, выглядит подозрительно. Полагаю, тут замешан Франк. Я пока не разобрался, что у них там за тёмные дела. Если уж начистоту, Карл Иванович, то из модельера бы лучший убийца вышел. Он аккуратист, педант и помешан на порядке и безопасности.

– А ты его через жену копни. Видал её, та ещё штучка. Но с тобой вроде разоткровенничалась.

– Это и странно. С чего бы ей мне доверять? Или она преследует собственные интересы? В общем, что-то не так с этим семейством, и студент непонятно каким образом в их компанию затесался.

– Может, они втроём сообща действуют?

– Шайка свихнувшихся убийц? Я, Карл Иванович, уже любые версии рассматривать готов.

– Вот и подумай. Может, у них там тайное общество душегубов, масонский клуб, секта мистиков? Знаешь, сколько суеверий после войны развелось? Одних союзов возрождения магии десяток наберётся, шарлатанов и фанатиков. Кто знает, что там за бред у них в головах? Вон, газету почитай, – Ламарк пододвинул «Московский листок». – Бульварные писаки, само собой, но трактовка интересная. Так что копай, Дмитрий. Показатели-то у тебя неплохие, но вот это дело всю статистику портит. Всей Сыскной полиции, заметь, а не только твоему отделу. Иди уже.

Из кабинета шефа Митя вышел в задумчивости.

Тайное общество. Ну, а чем не идея? Что, если убитые девушки были принесены в жертву какому-нибудь божеству? Тому же Орхусу, например? Он, конечно, святой, но всё равно великий маг смерти. По крайней мере, эта версия не лишена логики. Желающих тем или иным способом возродить магию расплодилось немало. Правда, до сих пор никакие их усилия не увенчались успехом. Вон, только в прошлом году взяли группу липовых ведьм, которые изводили чёрных петухов да кошек. А когда мёртвые животные не помогают – там, глядишь, и до людских жертвоприношений недалеко.

Но, по крайней мере, один секрет, мучивший его несколько лет, Митя сегодня разгадал.

Вот для чего шефу нужен контрабас, на котором никто не играет.

* Donnerwetter! (нем.) – Чёрт побери!

Глава 23. В которой не умолкая звонит телефон

Тик-так. Дзынь!

Тик-так. Дзынь!

Большие дубовые часы нарочито громко отщёлкивали время, но их «голос», поддержанный неумолкающей телефонной трелью, вносил нотку оживления в интерьер, который, казалось, застыл в оцепенении.

Занавешенные зеркала.

Фотографии с траурными лентами.

Еле слышный шёпот разговоров.

Шоркающие шаги.

Навершие часов – мифический маскарон* с закрытыми глазами и разинутым в ужасе ртом.

Дом, в который пришла беда.

– Простите, жена не спустится. Она не встаёт с тех пор, как узнала про Оленьку. Ей очень тяжело, она до сих пор не верит.

Отец последней жертвы, Ольги Лопухиной, сел напротив Мити, безвольно опустив худые руки. На левом рукаве сыщик заметил засохшую каплю яичного желтка. Пуговицы на чёрном сюртуке были застёгнуты криво.

– Примите мои соболезнования в связи с вашей утратой, – за время работы в полиции сыщик уверился, что казённые фразы в таких случаях звучат убедительнее, чем неискренние слова утешения. Хотя Роману Лопухину Дмитрий сейчас непритворно сочувствовал. Видно, что мягкий, покладистый человек. И любящий отец.

Кудрявая Оленька улыбалась с фотокарточек. Восемнадцать лет, студентка Московских высших женских курсов. Мечтала выучиться и преподавать, как и её родители. Любила море, зелёный цвет и вишнёвое варенье. Была весёлой и общительной.

Душегуб пресёк эти планы одним уколом и прислонил мёртвую Олю к постаменту статуи Флоры в парке Сокольники. Знаменитый «Портрет Лопухиной» кисти Боровиковского в исполнении Визионера. Не мудрил, гадёныш, в этот раз – просто нашёл однофамилицу. Хотелось бы надеяться, что несчастный отец этого не видел. Но вряд ли. Разве что «Биржевые ведомости» не сообщили о происшествии. Жёлтая же пресса разошлась вовсю. Не исключая снимков из парка. Крупным планом.

– Что вы хотели узнать?

– Всё, что могло бы помочь делу. Где она была в последние дни, с кем общалась. Новые знакомства, может быть?

– Зачем? Скажите, зачем он это сделал? – уставшие карие глаза смотрят умоляюще. – Почему он выбрал именно Оленьку?

– Я не знаю и, боюсь, рациональность тут бессильна. У Ольги были недоброжелатели? Враги, может быть?

– Враги, боже мой… Она такая милая девочка, приветливая, лёгкий характер. Никому плохого слова не скажет, мы нарадоваться не могли, и на курсах её хвалили.

– У неё был большой круг общения?

– Подруг много. Её все любили. Как же так, Оленька?

Горе горем, но риторические вопросы сейчас никак не помогут.

– Взгляните, пожалуйста, на эти фотокарточки. Не встречались ли вам среди знакомых дочери эти люди?

Митя положил перед отцом фотографию студента Самокрасова и, поколебавшись, модельера Франка. На лице Лопухина не отразилось никаких эмоций.

– Никогда их не видел. Кто эти люди? Это они сделали?

– Пока не могу сказать. Чем ваша дочь занималась накануне первого мая?

– Они с курсистками хотели посмотреть народные гулянья в Сокольниках. У одной из подруг там недалеко дача, они на пару дней уехали туда, а с утра собирались пойти на праздник. Боже, если бы я только знал, что так закончится, я бы никуда её не отпустил, никуда, – Лопухин уставился невидящим взглядом на фото дочери.

– Мне понадобятся имена и адреса этих подруг. Скажите ещё, у вас есть домашние животные?

– Животные? У Оленьки есть канарейка. Господи, мы совсем про неё забыли…

Впрочем, даже вспомнив о птичке, Лопухин не пошевелился. И остался сидеть на стуле, не обратив внимания на уход сыщика.

* * *

Нет, канарейка не подходит.

Дотошный доктор Шталь нашёл на платье и обуви последней жертвы какие-то шерстинки. Собака или кошка. Может, бегала возле статуи, вынюхивала, оставила следы? У Франка, помнится, есть пёсик. Не его ли шерсть?

Дачу Митя тоже осмотрел. Добротный дом посреди леса. Шесть подружек. Накануне сплетничали, пили чай, читали. Оля жаловалась на усталость, легла спать пораньше, в отдельной комнате, просила утром не будить. Ясно, почему никто не хватился. Девушки оставили завтрак и записку, ушли на праздник. А подруги уже и не было в доме к тому времени. Смятая кровать. Слабый запах нашатыря. И снова никаких чужих следов.

Впопыхах ведь действовал преступник. Впритык. Рисковал сильно. А если бы Лопухина не ушла спать? На что он тогда рассчитывал? Тело и закоченеть-то толком не успело. Каркас этот железный снова на жертву надел – на всё тело. Неужели вся эта спешка и риск – ради большого публичного эффекта?

Эффект, конечно, вышел грандиозный. Не поспоришь.

Проморгал, Самарин. В очередной раз.

Но вот как, скажите, одному сыщику разорваться на все края Москвы одновременно? Накануне первого мая Дмитрий рыскал между домом Франка и больницей, где лежал Самокрасов. И что проку с того? Сразу за всеми входами не уследишь. Гиблое дело.

Метания между двумя парками тоже не принесли никакой пользы. Всю ночь и там, и там сновали грузовики и подводы: продавцы разгружали товар, устанавливали палатки, сколачивали помосты… Что ж теперь – каждую телегу и каждый шатёр проверять? Или бегать одному в тёмном лесу в поисках подозрительных лиц? Нет, затея с самого начала была неудачной.

Один, Митя, в поле не воин.

Слишком поздно понял, где будет пятая жертва. За пару секунд до её обнаружения. А ведь ночью прошёл мимо этой накрытой статуи раз пять. А тут как кольнуло что-то. Но время уже было упущено.

Ламарк слишком добр. Другой бы уволил уже. С занесением в личное дело.

Митя разложил фотографии пятерых жертв на столе вместе с репродукциями из календаря. Что же общего между ними? Где они все перешли дорогу одному человеку?

Прасковья, швейка. Худенькая, русые волосы, карие глаза.

Анастасия, горничная. Крупная брюнетка, чёрные глаза.

Мария, дочка фабриканта. Среднего роста, брюнетка, ореховые глаза,

Анна, куртизанка. Высокая, чёрные волосы, глаза голубые.

И Ольга, студентка. Субтильная, золотистые кудряшки, глаза серые.

Ни одного общего для всех признака. Ни рост, ни цвет волос или глаз, ни тем более род занятий у всех вместе не совпадают.

Но что-то же должно быть? Где он их разыскивает? Посещают одно кафе? Ходят по одним улицам? Бывают в определённых магазинах, театрах, кино?

Хорошо, возьмём места преступлений. Лубянская площадь, Александровский вокзал, «Славянский базар», Яуза, Сокольники.

Дмитрий разложил карту Москвы и отметил все пять мест. Разные участки, независимые друг от друга локации. Вот было бы чудесно, сложись точки в какой-нибудь очевидный рисунок. Звезду там, буквы или иную фигуру. Но отметки хаотично чернели на карте, не желая превращаться ни в какие символы.

Сыщик положил перед собой фотографии Самокрасова и Франка. Первый или второй? Или некто третий? Может, секретарь художественного общества Попышев? С виду смешной, толстенький, но кто знает? Или тот преподаватель из училища, Ганеман? Мягко стелет, но мало ли что кроется за этим добродушием? Или неизвестный, который ещё не попадался на глаза? Нет ответов.

За два месяца никто из членов комитета Московского художественного общества в полицию не обратился и никаких новых сведений не сообщил. Что ж, ожидаемо. «Двенадцать разгневанных мужчин» аккуратно проверили. Чисто. По крайней мере, по части алиби, знакомства с жертвами и нахождения на месте преступлений.

Список гостей ежегодного приёма тоже тщательно проанализировали. Отмели женщин, стариков, инвалидов… В сухом остатке – ни одного стопроцентно подходящего кандидата. А может, женщин и не стоило вычёркивать? Взять ту же Полину – она не только коня на скаку остановит, но и целый паровоз, если понадобится.

Пятьсот календарей расползлись по всей Москве. Кто-то свой экземпляр выбросил, кто-то передарил или вообще отдал прислуге. Как понять, какой из владельцев распорядился подарком не по прямому назначению? И был ли вообще этот владелец в числе приглашённых?

Ладно, что там дальше? Митя, покопавшись в бумагах, выудил остатки календаря, вспомнил уже виденный раньше июнь и вздрогнул. Проклятье. Рыжая. Как он мог забыть?

Громкий звонок телефона вывел из раздумий.

– Дмитрий Александрович? Это Натали Франк.

– Натали? У вас всё в порядке?

– Я не знаю, – голос у мадам был взволнованный. – Муж запретил с вами разговаривать, поэтому я звоню тайно, у меня мало времени.

– Что-то случилось? Снова появлялся тот студент?

– Нет, слава богу, он больше не приходит. Были другие странные посетители. Ах, я не должна об этом говорить, Жюль сказал, что надо всё решать через адвоката. Но они оба не хотят меня слушать.

– Что за посетители, мадам?

– Ночные гости. В конце апреля. Один какой-то старик, а второй… огромный, лысый, и на шее сзади у него татуировка. Чёрный квадрат. Что, если это сектанты? Я читала в газете, там пишут, что в городе орудует банда фанатиков.

А, может быть, у Натали просто богатая фантазия? Чёрный квадрат, надо же.

– Что вы от меня хотите, мадам?

– Сделайте что-нибудь, вы же полицейский. А если они втягивают Жюля в какие-то тёмные дела? Он такой доверчивый…

– Натали, вы можете уехать из города?

– Уехать? Для курортов ещё не время, мы обычно едем на воды не раньше июня. Раве что в загородное имение. Думаете, мне что-то угрожает?

– Не знаю. Но я бы на вашем месте уехал немедленно. Боюсь, в Москве и правда небезопасно.

– Вы поможете Жюлю? Я за него так волнуюсь.

– Сделаю всё, что в моих силах. Всего доброго, мадам.

Митя положил трубку. Нет, с женой Франка явно творится что-то странное. Какую игру она ведёт? Прикрывается заботой о муже и тут же его сдаёт. Что за сектанты со странными символами?

Снова звонок. Натали забыла что-то сообщить?

– Митя, здравствуй!

– Добрый вечер, Соня. Как хорошо, что ты телефонировала. Я сам собирался.

– Есть хорошие новости?

– Боюсь, что нет. Как раз наоборот. Ты, кажется, за Франком хотела присмотреть? А я, дурак, одобрил. Теперь очень об этом жалею. Вокруг него всё как-то странно запутывается, тебе лучше оставить эту идею.

– А я уже… – Соня горестно вздохнула. – Он нас с Полиной засёк почти сразу. Так глупо вышло.

– Вот и хорошо, – обрадовался Дмитрий. – Лучше вам не пересекаться. Анисим больше в училище не появлялся?

– Нет, его никто не видел.

– Послушай, может быть, тебе уехать из Москвы ненадолго? До конца месяца?

Видимо, планида* у Мити сегодня такая – отправлять симпатичных барышень от себя подальше.

– Я не могу. У меня же выпускные экзамены.

– Плохо. Мне было бы спокойней, если бы ты находилась в безопасности.

– Ну, что со мной может случиться?

Ох, Соня. Наивность и отвага в одном флаконе. Нет, напоминать ей про «рыжий» июнь не стоит.

– Просто нехорошие предчувствия. Извини, я драматизирую, наверное. Главное, помни об осторожности, обещаешь?

– Обещаю. Мы, наверное, не скоро увидимся, да? Мама говорит, что учёба сейчас важнее.

– Она права. Я бы тоже очень хотел увидеться, но пока вряд ли получится. Но я всегда буду рад услышать хотя бы твой голос.

– Правда? Тогда я буду телефонировать после каждого экзамена.

– Договорились. Береги себя, Соня.

В голову лезли тревожные подозрения, и Самарин не мог от них отделаться. Нет, это невыносимо. Мало ли в городе рыжих девушек? Почему Визионера должна интересовать именно Софья? И всё же будет гораздо лучше, если она сейчас уедет. В пекло экзамены. Этим обязательно надо будет заняться, но позже.

Опять звонок. Да начальник Убойного отдела сегодня популярен как никогда!

– Вы Самарин? Я репортёр Чижов из «Московского листка».

Кто ему дал этот номер? Ещё журналистов не хватало!

– Чем могу быть полезен?

– Я занимаюсь хроникой происшествий, мне нужна подробная информация об убийстве первого мая в Сокольниках.

– А это не вы ли – автор недавней статьи о том самом инциденте?

– Именно я.

– Ваша писанина – полный бред. Группа сектантов приносит кровавые жертвы? Глава тайного общества убивает девушек взглядом? Какая вам ещё нужна информация? Вы и так нафантазировали сверх меры ради дешёвой славы.

– А где, скажите мне, брать подробности, если полиция не хочет сотрудничать? Если вы так и будете молчать, версии будут множиться. Я лишь собрал слухи и транслирую всем народную молву. Читатели в панике. Вы ничего не хотите сказать?

– Тайна следствия. Никаких комментариев. Присылайте официальный запрос.

– Вам это с рук не сойдёт! Люди должны узнать правду!

Бросил трубку. Ну, что за пронырливая порода! Ищейки без навыков, но с богатым воображением.

Четвёртый звонок. Да что они все, сговорились что ли?

– Алло! – рявкнул сыщик в трубку.

– Митя, это Глеб.

– А, извини. День безумный. Ты по делу или так?

– Шерсть на платье Ольги Лопухиной. Я образцы биологам отдал. Это не собака и не кошка. Суслик.

– Не рановато ли для сусликов в Подмосковье?

– А это и не наш, не местный. Жёлтый суслик-песчаник, обитатель степей Средней Азии.

– Откуда он здесь оказался?

– Вопрос на миллион. В зоологическом саду есть парочка, но в московских парках они точно променад не устраивали.

– Изумительно. Теперь ещё и заморские грызуны на мою голову.

– Ты что-то не в духе. Тяжёлый день?

– Обычный. Теперь все дни такие. Газеты видел? Журналисты страх нагоняют – мол, в городе орудует группа мистиков и приносит человеческие жертвы, а их главный – воплощение медузы Горгоны.

– Ты бы меньше читал этой дряни. Писаки и не такое выдумают ради тиража.

– Что-то в этой версии есть…

– Я, Митя, человек науки и прагматики. Эти мракобесные культы – жалкая попытка вернуть невозможное.

– Но магия-то была! И до сих пор кое-что осталось, я недавно у одного кутюрье такой мощный артефакт видел.

– Магия… Поверь мне, то, что ты видел ещё до войны – убогие остатки. Чудотворца Жизуса вспомни, он был магом вне категорий. Летал, ходил по воде, выращивал отсечённые органы. Ещё пятьсот лет назад маги природные катаклизмы устраивали, а к нашему веку сил осталось только на дешёвые аттракционы вроде фейерверков. А Великий разлом и с теми ошмётками покончил. Вспомни Семиградье. Нет тут, Митя, никакой мистики. Есть один человек – хитрый и расчётливый.

– Голова, если честно, уже лопается от разных гипотез.

– В кинотеатр не хочешь сходить? В «Вулкане» идёт криминальная драма «Скальпированный труп».

– Уволь, Глеб, я трупами сыт по горло. Удивляюсь, что тебе на них смотреть хочется после целого дня в прозекторской.

– Да, не подумал что-то. Привык, знаешь ли. Футбол? Цирковая борьба? У Орлова сегодня Циклоп против Злодея. Обещают техничный бур*.

– Борьба? Другое дело. Надо как-то голову прочистить.

Прочистка не сильно помогла. Месяц май прошёл для Самарина как в тумане.

* Маскаро́н (из итал. mascherone — большая маска) — декоративный элемент в виде маски зверя, мифического существа, мифологического персонажа, помещаемый на изделия декоративного и прикладного искусства, мебель.

* Планида – участь, судьба.

* Бур – разновидность цирковой или французской борьбы, поединок атлетов

Глава 24. В которой мир немного сходит с ума

«…Достоевский явственно показывает нам, на что способен пойти человек из-за отчаяния, и что будет происходить с его душой после совершения тяжкого преступления…»

Соня дописала очередное предложение и задумалась. Думать сейчас, конечно, следовало о Родионе Раскольникове, но в голову упорно лез совсем другой преступник. Визионер. Какой же у него всё-таки мотив? И есть ли душа? Неужели после убийства пяти барышень у человека ещё может остаться душа?

Девушка рассеянно грызла кончик пера и предавалась размышлениям, когда вдруг поймала суровый взгляд учителя Лыткина. Преподаватель покачал седой головой и выразительно постучал ногтем по крышке часов, которые держал в руке. Гимназистки за соседними партами старательно выводили буквы. В стекло билась и жужжала одинокая муха.

Софья вздохнула и вернулась к сочинению. Экзамен по русской литературе. С этим предметом у неё никогда не было проблем. Библиотека дома большая, вся классическая проза давно прочитана и перечитана. Сочинение написать – тоже невеликое дело. Сколько их за эти годы уже написано. И Достоевского ведь сама сегодня выбрала. А вот поди ж ты – никак не удаётся собраться с мыслями.

Соня украдкой потянула из кармана овсяное печенье. Кажется, Лыткин не видит? Осторожно откусила, стараясь не хрустеть. Ура, не заметил. Сладкое подействовало, как всегда, быстро. Софья обмакнула перо в чернила и начала с новой строки: «Раскольников считал себя необыкновенным, особенным человеком, поэтому захотел проверить теорию на практике…».

– Ой, девочки, я от волнения всё перепутала. Написала, что содержатель ночлежки Коростылёв, а теперь вспомнила, что он Костылёв. Что теперь будет?

– Всё пропало! Балл точно снимут.

– Ой, ну что ты так её пугаешь? Это же совсем махонькая ошибка.

– А фамилию автора ты не перепутала? Он Горький, а не Солёный!

– А я слова забыла посчитать. Вдруг там меньше пятисот?

Соня отрешённо слушала щебетание одноклассниц в коридоре, уставившись в окно и снова задумавшись о своём. Какие же они всё-таки… несерьёзные. Переживают о какой-то ерунде. Интересно, у Визионера есть теория о собственной необыкновенности? Наверняка, он тоже считает себя уникальным, как Раскольников. Гордится тем, что делает. Получает удовольствие.

Соня догрызала очередное печенье, когда почувствовала, что тон беседы за спиной изменился. Перешёл на вкрадчивый и приглушённый шёпот. Гимназистки таким тоном обычно обсуждают романтические увлечения. Ну, кто на этот раз? Артист или спортсмен?

– …и главный, говорят, у них красив как Аполлон, а глаза чёрные-пречёрные и глубокие как колодец. Он ищет себе невесту каждый месяц. А они красоты его неземной не выдерживают и умирают. В глаза посмотрят и сразу каменеют. Вот на Первомай очередная невеста испытания не выдержала.

– Ой, страсти какие, девочки. Так он как медуза Горгона, только в мужском обличье?

– Наверное, не знаю. В общем, говорят, что он будет искать до тех пор, пока не найдёт ту, что выдержит его взгляд. И тогда он подарит ей кольцо с огромным бриллиантом и сделает самой счастливой в мире.

– С ума сойти. Вот это романтика.

– Ой, девочки… Я, когда на фотокарточку Артура Звёздного смотрю, у меня сердце прям замирает. А если бы я на такого красавца взглянула… Оно бы разорвалось, наверное, на месте.

– И у меня. А расскажи ещё про глаза. Какие они?

– Говорю же – чёрные-пречёрные, как омут…

– Ах, если бы он меня выбрал, я бы смогла ему в глаза посмотреть.

– Ты на учителя Манюрина-то даже смотреть боишься. Вот я бы смогла. Из нас двоих он бы точно меня выбрал.

«Боже, какие дуры!» – чуть не заорала Соня. Но сдержалась. Повернулась к одноклассницам и заявила:

– Глупости всё это!

– Вот и не глупости! В газете про него писали!

– Мало ли, что в газетах пишут, – возразила Соня. – А вы уши развесили. Никакой он не роковой красавец с пламенным взглядом. Он душегуб. Плохой человек. Опасный. И убивает совсем не глазами, а... по-другому. Думать о том, чтобы стать его «невестой» – это надо совсем легковерной дурочкой быть.

– Да ты просто завидуешь! Тебе вообще никто не нравится. Ты, Соня, неромантичная и заучка. Такую, как ты, он бы точно не выбрал.

– Не волнуйся, он бы и тебя не выбрал, – парировала Соня, скептически оглядев белобрысую худую одноклассницу.

– Это почему ещё? – нахмурилась та.

– Обликом не вышла.

– Ах ты дрянь!

– Барышни! Что за балаган вы тут устроили? – сердитый Лыткин выглянул из-за приоткрывшейся двери. – Вы мешаете комиссии проверять ваши работы! Умоляю, подождите на улице, нынче прекрасные погоды, моцион пойдёт вам только на пользу. К пяти пополудни можете возвращаться, не раньше.

Соня, быстро собрав вещи, пошла к выходу. За спиной слышался злой шёпот: «Да не трогай её, малахольную. Она просто завидует».

Сказочные дуры. Просто феерические.

* * *

Соня бесцельно бродила по улицам, радуясь, что больше не нужно слушать болтовню одноклассниц. Нет, ну надо же такое придумать?

– Глаша! – раздалось вдруг за спиной.

Соня продолжала идти.

– Глаша! Аглая! – снова громкий голос.

Софья покрутила головой. Слева на скамейке сидела старушка с маленьким мальчиком, справа лохматая собака увлечённо выкусывала из шерсти блох.

– Глаша, подождите! – послышалось практически за ухом.

Соня резко обернулась:

– Это вы мне?

– Конечно, вам! Глаша, здравствуйте, вы меня не помните?

Соня внимательно рассмотрела собеседника. Блондин. Мужчина лет тридцати. Запавшие глаза на худом лице. Знакомая внешность. Память подсказала почти сразу:

– Чижов. Сергей, – сказала Соня.

– Всё-таки помните. А я кричу, кричу, а вы не слышите. Уже думал, что обознался. Так надеялся вас снова встретить, и всё не выходило, а тут вот…

– Здравствуйте, я тоже очень рада, – соврала Софья.

Радости на самом деле никакой не было. Откуда он тут взялся? Только отвлёк от мыслей.

– Извините, я просто задумалась, не услышала сразу.

– Вы не торопитесь? Может быть, пройдёмся по бульвару? Погода замечательная.

– Да, пожалуй. Отличная идея.

Видимо, быстро отвязаться от журналиста не выйдет. Ну, да ладно. Надо же как-то скоротать время до объявления результатов.

– Я так рад, что вас встретил, вы не представляете.

– Неужели?

– Да-да! Я ведь последовал вашему совету. Помните, вы зимой говорили, что мне нужно написать большой репортаж об интересном деле? Я его написал! Может, вы видели? Про убийство в Сокольниках. Автор – «Щегол». Это мой псевдоним.

Вот оно что! Так это он сочинил ту бредовую статью про тайное общество, после которой гимназистки как с ума посходили.

– Вы были правы, – продолжал восторженный Чижов. – Главное – это увлекательная история. Вы не представляете, какой поднялся резонанс! Тиражи были сумасшедшие, пришлось допечатывать. Я так вам благодарен. Давайте, я угощу вас кофием? Вот как раз кондитерская по пути.

– Нет, спасибо, – мотнула головой Соня. – Что-то не хочется. Я читала ваш материал. Скажите, а где вы раздобыли сведения, о которых написали? Ну, вот эти – про мистическую секту и их главаря, который якобы красив как Аполлон…

– Знаете, Глаша, один из принципов работы журналиста – не раскрывать своих источников. Но по секрету скажу вам так – мои источники многочисленны и довольно убедительны. Видите, какая шумиха поднялась?

– А если они убедительны, почему вы не поделились информацией с полицейскими? – спросила Соня.

– Полиция? Вы так наивны, милая Глаша. Они же бездельники и тупицы. Полагаете, они ищут душегуба? Смешно. Найдут какого-нибудь бедолагу и повесят вину на него. Сами информацией делиться не хотят. Я уверен, у них просто ничего нет. Сказать нечего. А мои версии по крайней мере складываются в захватывающую историю. Между прочим, даже коллеги из Санкт-Петербурга звонили, интересовались.

– То есть, вы просто собрали слухи и выдали их за истинные факты?

– Зачем вы так говорите? Любые догадки имеют место быть озвученными. Это свобода печати, милая Глаша. Вы просто ещё слишком молоды и не понимаете.

Соня резко остановилась и посмотрела на собеседника в упор.

– Знаете, я всегда полагала, что главный принцип работы журналиста – говорить правду.

– Правда, дорогая Глаша, не всегда однозначна. В этом суть нашей работы. Сухие факты неинтересны, безжизненны. Журналист может тасовать их вместе с измышлениями, гипотезами, намёками как карточную колоду. И расклад всегда будет разным.

– Особенно, если карты краплёные, да?

– Не ожидал от вас услышать такую бестактность, – озадачился Чижов.

– А я ещё не всё сказала, – рассердилась Соня. – Вы ужасный человек, Чижов. Вы хуже душегуба, который убивает девушек. Он хотя бы по одной их отравляет, а вы травите сразу тысячи человек своими байками. Пишете всякую чушь, а девушки потом мечтают стать «невестами» изувера. То, что вы делаете – так же чудовищно. И полиция, между прочим, не сборище бездельников и тупиц. Они хорошие, честные люди и в отличие от вас действительно ищут правды и справедливости. Мне искренне жаль, что я с вами знакома. Вот теперь всё.

– Вы… Вы, наверное, сегодня плохо себя чувствуете. Такое бывает с барышнями. Может, присядете? Вы совсем на себя не похожи, я вас не узнаю.

– А вы меня и не знаете. И, кстати, я не Глаша. Я Софья.

Соня с вызовом посмотрела на вытянувшееся лицо журналиста, развернулась и пошла прочь, звонко печатая шаги по камням мостовой.

Главное, не сбиться. Спину держать. Нет, ну каков негодяй, а?

* * *

– А-а, Загорская… Вы, как всегда, последняя, – учитель Лыткин складывал тетради в пустой аудитории, – Не в смысле успеваемости, а по времени. Курсистки-то ваши уже полчаса как всё узнали. Не волнуйтесь, у вас «отлично».

– Я рада, – Соня кивнула. Другого она и не ожидала.

– Мне понравилось ваше рассуждение о необратимости зла. О том, что с каждым преступным шагом оно спускается в сужающийся тоннель, тем самым закрывая себе оба выхода. Это любопытно.

– Спасибо.

– Завтра французский язык в десять. Умоляю вас, Загорская, не опоздайте.

– Я постараюсь. Всего доброго.

Домашние отреагировали на очередную «пятёрку» ожидаемо. Мама благожелательно кивнула, а кухарка Варя на радостях затеяла любимые Загорской-младшей ватрушки с творогом и яблоками. Запах свежей выпечки уже потянулся из кухни, но, как ни странно, оставил Соню равнодушной.

Странный день. И странные ощущения. Вроде бы, надо радоваться очередной маленькой победе, но почему-то совсем не получается. То ли дурочки-одноклассницы тому виной, то ли вызывающее бахвальство журналиста Чижова. Ещё имел наглость заявить, что она сама ему подсказала написать интересный репортаж. Ну, да, подсказала, но имела в виду совсем другое! Разве можно так откровенно врать людям и гордиться этим? От таких статей могут быть ужасные последствия, неужели Чижов этого не понимает? И в полиции наверняка из-за этого прибавилось проблем.

Соня рассеянно постукивала пальцами по телефонному аппарату. Страсть как хотелось обсудить произошедшее с Митей. Как назло, в последние недели он постоянно был занят. Может, на этот раз повезёт?

После долгих томительных гудков в трубке раздался сухой голос Вишневского:

– Убойный отдел. Слушаю вас.

– Здравствуйте, Лев Янович. Это Софья Загорская. А можно мне услышать Ми… Дмитрия Александровича?

– Добрый вечер, Софья. К сожалению, его нет на месте. Неотложные дела.

– Я понимаю, – вздохнула Соня. – В последнее время у него постоянно дела.

– Мне жаль, – посочувствовал в трубку Вишневский. – Увы, Софья, обстановка в Москве сейчас крайне неспокойная, в Сыскную полицию поступает много заявлений от граждан. Криминальный фон крайне высок вследствие эпатажных заявлений прессы. Работаем, можно сказать, в авральном режиме.

Официальный ровный тон Вишневского подействовал на удивление успокаивающе. Соне даже стало немного совестно. У людей там куча серьёзных занятий, а она со своими глупыми переживаниями лезет.

– Передать Дмитрию Александровичу что-нибудь? – осведомился на прощание Лев.

– Да. Передайте, пожалуйста, что я… – Соня на секунду запнулась, – Что я сдала литературу на «отлично». Это всё. Спасибо.

* * *

Очередное «мистическое» убийство случилось в доходном доме на Малой Якиманке. Уже пятое за месяц. Прямо поветрие какое-то. Ревнивый муж заподозрил супругу в ведьмовстве, придушил в разгар ссоры, после чего сам вызвал полицию.

– Родинку, родинку видите? – пытался размахивать задержанный руками в наручниках, указывая на лежащее на полу тело. – А не было! Говорю же, ведьмой стала! Родинка – верный знак!

– Это мушка, – Горбунов нагнулся над темноволосой женщиной. – Ненастоящая родинка. Приклеенная.

– Врёте! Вы с ней сговорились! А ворон? Чёрный ворон весь день за окном сидит! Зыркает глазом! Ворон – это верный знак! Смерти знак!

Семён флегматично покосился в сторону окна:

– Это голубь. Сизый. И у него, кажется, крыло сломано.

Задержанный недоверчиво мотнул головой и переключился на Самарина:

– А вы? Вы с ней заодно, да? Глаз у вас бесовской. Зелёный. Зелёный! Окружили, окружили демоны…

Мужчина принялся раскачиваться на стуле, подвывая.

– Семён, – Митя понял, что ему надоел этот цирк. – Звони-ка на «Канатчикову дачу». Кажется, это их клиент. У нас всё равно арестантские переполнены.

Мощные санитары из Дома умалишённых (а иных в это заведение не берут) прибыли быстро. Задержанный при виде двух молодцов в белых халатах расслабился и заулыбался:

– Ангелы! Ангелы явились ко мне божьей благодатью! От бесов спасти!

– Они самые, – один из санитаров моментально оценил обстановку. – Спасать тебя пришли, горемычный ты наш. Сейчас вот бесы наручники снимут, а мы тебе ангельскую хламиду наденем. Белую, красивую. Нравится? Пойдёшь с нами ангелом работать? – медбрат развернул в руках смирительную рубашку.

– Пойду, пойду! – быстро закивал головой задержанный. – Ангелом буду!

– Вот и славно, вот и хорошо, – второй санитар ловко надел на мужика рубашку, обмотал длинные «хвосты» рукавов вокруг талии и крепко затянул на спине.

– А руки-то пошто повязали? – заволновался вдруг новый «ангел».

– Так это… Сейчас крылья резаться начнут. Чтоб не расчесал, значит.

– А-а… крылья. Это хорошо.

Новый пациент «Канатчиковой дачи» безропотно дал увести себя на улицу.

– П…ц! – резюмировал задержавшийся второй санитар. – Третий за день! У нас уже палаты переполнены, в коридорах приходится класть.

– Арестантские тоже забиты под завязку, – поделился Митя.

– Ясно. Всеобщее помешательство. Странно, что в мае. У нас пик обычно на март приходится. Весеннее обострение. А тут припозднились что-то.

– Май – месяц маетный. Вот и маются все. От жары, видать, – заметил Семён.

– Скорей бы закончился уже. Неделя осталась. Ну, бывайте, служивые. Удачи, – санитар ушёл.

Через полчаса Дмитрий с Семёном тоже вышли на улицу. Труп «ведьмы» как раз увозили в катафалке, а вот служебного автомобиля возле подъезда не обнаружилось.

– А забрали его, – сообщил уличный городовой. – В Подколокольном большая драка – институтские против хитровских. – Но вам сказали не приезжать, сами управятся.

– Пройдёмся пешком, тут недалеко, – решил Дмитрий.

Горбунов вздохнул, но возражать не стал.

– Действительно массовое помешательство какое-то, – Митя замедлил шаг, пытаясь приноровиться к неторопливой походке сотрудника. – Ты когда-нибудь видел такое?

– Видел. Лет тридцать назад. Когда марксисты воду мутили. Вот примерно так же было. Молодёжь по улицам шлялась. Глаза безумные, с оружием, кричат. Кражи, грабежи, драки… Ну, тогда быстро все пресекли, не церемонились, как сейчас.

– Дума третий день заседает. Обсуждают свободу печати. Спорят, не пора ли её ограничить.

– Давно пора. А то, ишь, анархию развели. Надеюсь, гласные с этим непотребством покончат.

– Сейчас даже я готов с ними согласиться, – признал Дмитрий.

Некоторое время шли молча. Очередной поворот открыл взглядам обоих удивительную картину – толпу нарядно одетых барышень возле церкви.

– Это ещё что? – удивился Митя. – Гимназистки что ли? Пришли помолиться святому Тирусу перед экзаменами?

– Если бы, – поморщился Семён. – Церква святого Орхуса. Дары магу смерти они принесли. «Невесты». Так они себя называют. Каждая считает, что она избранная и достойна бессмертия.

– Что за бред? Они газет, что ли, начитались?

– Не без того. Сам же видел. А у них натура впечатлительная. Вот и ринулись все. За этой, как её… романтикой.

– Сумасшедший дом.

К Орхусу обычно ходят старушки и вдовы – помолиться за тех, кто покинул этот мир. А тут такой внезапный… праздник красоты и молодости. Барышни выглядели взволнованными и возбуждёнными. Большинство держало в руках горшки с засохшими цветами, некоторые принесли сломанные часы и разбитую посуду, другие прижимали к груди свёртки с пеплом и угольками. Орхусу принято дарить то, что мертво или не подлежит восстановлению.

На входе человек в длинной рубахе алтарника придирчиво осматривал дары.

– Что у вас в коробке? Открывайте! Что это?

– В…оробей, – заикаясь ответила очередная барышня.

– Вы с ума сошли? Какой воробей! Объявление читайте! Русским языком же написано!

Служитель ткнул рукой на большой, явно новодельный плакат: «Убедительная просьба к прихожанам! Не оставлять в качестве подношений мёртвых животных! Насекомые допускаются. Подношения должны быть в чистой таре и добыты честным путём. Спасибо за понимание. Благословит вас Жизус. Администрация Храма св. Орхуса».

Барышня, зарыдав, убежала в конец очереди. Следующая прихожанка гордо продемонстрировала алтарнику горшок с мумифицированной геранью.

– Проходите.

Митя был сбит с толку от нереальности происходящего.

Мир явно сошёл с ума.

Глава 25. В которой одно маленькое ведро приводит к большой катастрофе

– Начнём, пожалуй, по порядку, с восемнадцатого века. Все согласны? – Орест Максимович оглядел свою небольшую группу, собравшуюся перед входом в Третьяковскую картинную галерею.

– Да, – нестройно согласились ученики.

Последнее занятие на курсах рисования Ганеман предложил провести не в классе, а в музее: «Техники и методики я вам уже рассказал, а вы в них достаточно попрактиковались. Давайте же посмотрим, как эти принципы и приёмы применяют настоящие мастера». Большинству идея пришлась по душе. Сидеть в душноватой студии, когда на улице конец мая и погода практически летняя, никому не хотелось.

Собрались у Храма Жизуса Чудотворца, чтобы немного пройтись пешком. Пришли, правда, не все – пятеро юношей из группы, Соня с Полиной и сам преподаватель. Анисим до сих пор так и не появлялся.

Как же хорошо просто гулять по городу, когда все экзамены успешно сданы. Соня прятала лицо под кружевным зонтиком и радовалась свежему ветерку, который играл подолом лёгкого муслинового платья в белый горошек. Юноши тоже оделись по-летнему, и даже учитель сменил неизменный жилет на светлый льняной костюм. Полина шагала чуть впереди, засунув руки в большие карманы полосатой юбки. Как подруга гуляет на таком ярком солнце и даже без шляпки?

– Ты же сгоришь, прячься под зонт, места хватит, – заволновалась Соня.

– Вот ещё! – рассмеялась Полина и запрокинула голову наверх. – Между прочим, загар полезен!

Сонина мама загара боялась, как заразного тифа. Когда Софья в прошлом году нечаянно задремала на солнце (всего-то на полчаса), Анна Петровна пришла в ужас и целую неделю потом заставляла мазаться кефиром и сметаной. Рыжие, увы, загорают плохо. Кожа красная как у индейца становится. А Полине всё нипочём – вон, руки и шея уже стали золотистыми. Везёт же некоторым.

– Прошу заметить, Большой Каменный мост и прилегающие набережные – прекрасные места для пленэрной живописи, – рассказывал по пути Ганеман. – Здесь всегда замечательное освещение и превосходный вид в любую сторону. Можно писать пейзажи, городские постройки, портреты …

На мосту, прямо на камнях, сидели несколько художников и увлечённо делали наброски. Соня заметила, как один из них стремительно зарисовал деловитый профиль Полины Нечаевой.

* * *

В помещениях галереи Третьяковых царили прохлада и тишина. Группа неспешно переходила из зала в зал, рассматривая полотна и обмениваясь впечатлениями. И хотя Соня бывала здесь часто, каждый раз отыскивала что-то новое.

Однажды, помнится, в период еженедельных прогулок с гувернанткой решила посчитать на картинах котиков. Нашлось восемь. Собак оказалось больше – четырнадцать.

На картине «Сватовство майора», у которой они сейчас остановились, котик есть. Не все его сразу замечают. Посетители обычно смотрят на испуганную невесту, на её сердитую мать, на довольного жениха, который лихо крутит ус, и других персонажей. Их там много, у каждого свой характер и эмоции, чувствуется напряжение и накал сцены. А в это время в углу расслабленно сидит и умывается, как ни в чём не бывало, кошка.

Считается, что она «намывает» гостей, но Соне всегда казалось, что усатая просто олицетворяет спокойствие и невозмутимость. Должен же хоть кто-то демонстрировать трезвый ум и рассудительность в такой нелепой ситуации? Почему бы и не кошка?

Соня попыталась представить себя на месте растерянной невесты. Нет, в её жизни такого происшествия не случится. Чтобы за неё решили, с кем вступать в брак? Мы же не в прошлом веке живём. Хотя и там удачные прецеденты бывали. Мама, между прочим, за папу вышла, не получив одобрения. И ничего, счастливо живут. И её семья с этим давно смирилась.

Вот только Соне женихов мама почему-то подсовывает сама, из «нужного круга». Ненавязчиво, не впрямую, но вполне однозначными намёками. Владислава Ирецкого, например, очень привечает. Он, конечно,весёлый и заводной, но слишком поверхностный, что ли. Одни банкеты и пирушки на уме. Да, Ирецкий умеет развлечь и рассмешить, но при этом ни одного романа не прочитал! Скучно, говорит, слишком много букв, не одолел. Как же он семейный союз тогда осилит? Чтобы в радости и печали, болезни и здравии, и главное – до конца жизни?

Или Башмаков, к примеру. Тоже один из маминых «любимчиков». Этот, наоборот, чересчур серьёзный. Служит у отца-фабриканта управляющим. Начинал там как простой рабочий, что, безусловно, вызывает уважение. Ответственный, обстоятельный, но такой зануда, что зевать хочется. У него уже всё распланировано. Через год жениться, через два стать директором фабрики и обзавестись наследником, через пять – купить ещё пару предприятий и получить второго сына. Можно дочку. Но потом в любом случае сына. Нет, с таким мужем вся жизнь, включая самые мелкие занятия и увлечения, будет идти по строгому расписанию. Тоска зелёная.

Интересно, кого Соня должна выбрать, чтобы мама наверняка не одобрила? Митю, например? Он не из маминого «круга». Он и шутить умеет, и бывает серьёзным. Не лишён привлекательности. Глаза у него такие – очаровательно разного цвета. И шрам на брови, который хочется потрогать. А как танцует прекрасно! Смокинг умеет носить. И Сонины увлечения воспринимает вдумчиво, не считает легкомысленной. В общем, всем хорош. Мама бы такой выбор точно не поддержала.

Да и нужно ли вообще это замужество? По крайней мере, в ближайшие годы? Соня надеялась после окончания гимназии пойти учиться в университет. На юриста, например, было бы неплохо. Или, может, на журналиста? Но мама эти пожелания как будто не слышала. Впрочем, как всегда.

Невольные Сонины мечты неожиданно прервала Полина, которая тоже уставилась на картину с невестой и возмущённо изрекла:

– Ну, вот, опять!

– Что «опять», мадмуазель Нечаева? – озадачился преподаватель.

– Вот скажите мне, Орест Максимович, почему сюжеты в нашей живописи так патриархальны? Ну, что за однобокость! Мы уже в пятом зале ходим, а я смотрю и не могу понять. Вот мужчины все как на подбор – важные, уверенные, напыщенные. Каждый гордо демонстрирует свой род занятий – певец, писатель, военный, чиновник, богатырь…

– Богатырь – не профессия, – робко вставил кто-то из учеников.

– Призвание! – отрезала Полина. – А женщины? Либо красуются, либо страдают. И всё! Никакой истории за этим, никакого характера, цели в жизни. Блистают наружностью или терзаются от несчастной любви. Какая-то пещерная эстетика, не находите?

– Ну, а как же портреты государынь-императриц? – возразил Ганеман. – Екатерины, Елизаветы? Думаю, все согласятся, что там есть и характер, и устремление.

– Их по пальцам пересчитать можно. И потом – они всё-таки правительницы. А что насчёт обычных женщин?

– «Боярыня Морозова» Сурикова! – подсказал кто-то из группы.

– Молодец, отличный пример, – похвалил преподаватель. – Мало кто поспорит, что в этом образе есть темперамент, бесстрашие и, конечно же, жизненная цель.

– Я такого полотна не видела, – нахмурилась Полина.

– А давайте посмотрим и обсудим, оно как раз в следующей комнате.

– А нет там каких-нибудь девушек-кочегаров, авиаторов? Может быть, есть женщины-шахтёры? Шахтёрки? Шахтёрши? Вот видите, даже слова подходящего нет!

– Возможно, в залах двадцатого века найдётся что-то похожее, – рассмеялся Ганеман. – Пойдёмте.

Группа потянулась к выходу.

– Соня, ты идёшь? – окликнула подругу Полина.

– Я догоню.

Софья осталась возле грустной Васнецовской «Алёнушки». Сидит, бедняжка, на берегу – рыжая, печальная. Соне эта картина всегда нравилась, несмотря на безрадостный сюжет. Девушка даже придумала для сиротки собственную историю – более беззаботную. Алёнушка просто устала и присела отдохнуть на минутку. А на самом деле у неё всё в порядке, и никакой трагедии не случилось. Утомился человек немного, с кем не бывает?

«Всё будет хорошо», – шепнула Соня нарисованной девочке и вдруг вспомнила кое-что важное, о чём почти забыла. А ведь эта картина тоже была в «душегубском» календаре. Вот только в июне или июле?

* * *

Надо же суметь заблудиться в таких знакомых интерьерах! А всё из-за ремонта. Софья поняла, что свернула не туда, когда оказалась в незнакомом коридоре. Похоже, это служебные помещения. Зачем было перегораживать всё строительными лесами и завешивать тряпками! Как теперь отсюда выбраться? И где хотя бы один служащий? О, кажется, в соседней комнате кто-то есть. Соня прислушалась.

– Один последний раз, умоляю! Он хорошо заплатит.

– Нет, и не просите больше, я этим сыт по горло. Жалею, что позволил втянуть себя в сей гнусный проект. Это плохо кончится.

– Ты неблагодарный человек. Я ведь дал тебе адвоката!

– Да, и весь мой последний гонорар ушёл на него. Не будь вас с этой авантюрой – мне бы вовсе не понадобился юрист.

– Никто не узнает! Я обеспечу все меры безопасности, как в прошлые разы, даже лучше. Никаких улик.

– Увольте, с меня хватит.

– Семь тысяч. Пополам.

– А почему, кстати, пополам? Вам-то ничего не угрожает, всю грязную работу делаю я. У меня полиция на хвосте, а к вам никаких вопросов. Вечно вы, господа, чистыми из воды выходите.

– Этот заказчик вышел на меня, он мне доверяет. У него грандиозный замысел, и то, что мы уже выполнили – лишь начало. Сам видишь, он крайне щедр, особенно если задача сложная, а сроки поджимают. Новая работа непременно нужна к первому числу. Ты ведь нуждаешься в средствах, Анисим?

«Анисим? – удивилась Соня. – То-то голос показался таким знакомым. А кто же второй? И что они замышляют к первому числу? Неужели они и есть душегубы? И что за таинственный заказчик?». Соня зажала ладонями открывшийся рот. Тихо. Нельзя себя выдать.

– А фараонов куда деть? – продолжал Анисим. – Они следят за каждым моим шагом. Сами видите, какая кутерьма поднялась.

– Я подыщу уединённое место, где никто не помешает. И подходящую модель сам найду, чтобы тебе было удобнее работать.

– Четыре тысячи.

Тяжкий вздох.

– Договорились.

Они и вправду хотят кого-то убить! Надо срочно сообщить Мите! Сердце стучало так громко, что, казалось, эти удары слышны во всём здании Третьяковки. Соня в ужасе попятилась и нечаянно задела ногой ведро с остатками краски. Жестянка с грохотом опрокинулась, и из проёма двери тут же выглянуло хмурое лицо студента Самокрасова. И второе – месье Франка.

Соня округлила глаза, пробормотала «извините» и опрометью бросилась наутёк.

Домой! И телефонировать! Или нет! В Сыскную полицию и сообщить лично!

Соня выскочила на улицу, остановила городскую пролётку и уже внутри попыталась перевести дыхание. Страшно-то как! И увлекательно! Сейчас она всё расскажет, и Митя их сразу арестует. И найдёт этого загадочного заказчика, который, видимо, и разработал чудовищный план. Ох, с преподавателем и ребятами не попрощалась, это ведь было последнее занятие. И с Полиной тоже. Ладно, придётся потом, дело важнее.

– А нету его, – дежурный Сыскной полиции сочувственно посмотрел на запыхавшуюся барышню. – Дмитрий Александрович уехал по срочному вызову.

– А Семён Осипович? Лев Янович? Миша?

– Всем отделом отбыли, вряд ли скоро вернутся.

– Как не вовремя. А у меня такая важная информация! Можно хотя бы записку оставить?

– Пожалуйста, – дежурный дал девушке карандаш и лист бумаги.

Что же написать? Буквы от волнения «танцевали» и выходили совсем кривыми.

«Дорогой Митя! Это крайне срочно! Я узнала кое-что важное насчёт Визионера, он действует не один. Пожалуйста, найди меня, я всё тебе подробно расскажу. Я буду ждать дома. Соня».

Софья сложила записку, отдала дежурному и вышла из здания, щурясь на солнце. Зонтик-то оставила в музее, так спешила! И что дальше? Теперь надо перестать волноваться, поехать домой и что-нибудь съесть. И надеяться, что Митя приедет как можно быстрее или позвонит. Превосходный план.

– Изволите ехать, барышня?

Возле неё остановилась закрытая карета с привычным зелёным фонарём. Надо же, и такие старинные повозки ещё по Москве ездят!

– Будьте любезны, в Чудовской переулок.

Софья забралась в тёмное нутро и облегчённо откинулась на мягкое сиденье, прикрыв глаза. Всё, можно расслабиться. Осталось только ждать.

Странно, почему здесь пахнет как в больнице?

Чья-то сильная рука вдруг крепко прижала к Сониному лицу влажный платок.

Что это?

Соня непроизвольно вдохнула.

Как же хочется спать…

Темнота.

Глава 26. В которой доказывается, что в безвыходной ситуации бояться уже поздно

Темно. Почему так темно?

Кружится голова.

Какая-то ткань на лице. Платок?

Неудобно дышать.

Первой реакцией было сорвать тряпку, и Соня уже было потянула её вниз.

Стоп.

Не платок. «Спасайка».

Если на лице маска, значит, на это есть причина.

Соня попыталась пошевелиться. Так, руки-ноги на месте, не связаны. Одежда в целости. Уже хорошо. Голова ещё немного кружится – это, видимо, от той усыпляющей жидкости.

Немного ноет спина. Очень жёстко лежать. Соня ощупала руками твёрдую поверхность. Похоже, пол. Паркет или дерево.

Девушка поднялась, села на колени. Темно, хоть глаз выколи. Что за помещение? Есть ли тут стены? Осторожно вытянула руки в стороны, вперёд. Ничего. Встала. Слегка качает, но скоро пройдёт. Сделала шаг, ещё один. Пальцы наткнулись на преграду. Ну, хоть что-то. Ощупала поверхность. Железо. Дверь? Ага, вот ручка. На себя, от себя. Закрыто.

Ладно, что дальше? Если есть дверь, может, недалеко от неё найдётся выключатель? Соня зашарила рукой по стене. Вот он, отлично. Повернула тумблер. Пространство вокруг вмиг залило ослепительным светом. Софья зажмурилась и развернулась от стены. Осторожно открыла глаза.

Боже мой, только не это.

Хранилище месье Франка.

Вдаль уходили знакомые шкафы и вешалки.

Соня сползла по стене и заплакала.

* * *

Слёзы застилали глаза.

Значит, вот так? И всё? Она здесь умрёт? В семнадцать лет?

Соня недолго колотила руками в дверь, кричала «помогите!». Нет, никто не поможет. Через такую бронированную громадину не просочится ни один звук. И потом – кто там ждёт, по ту сторону? Уж не тот ли человек, который ее сюда привёз?

Сколько осталось воздуха в «спасайке»? На минуту? На пять минут? Может, тут есть запасные маски? «Внутри не держу. Я всегда верно рассчитываю время», – всплыл в памяти насмешливый голос Франка. Вот же больной психопат! Мог бы просто оставить её тут без сознания, Соня бы тихо отошла во сне. Но нет, специально надел маску, чтобы успела очнуться и помучиться. Маньяк!

Скорей бы Митя его арестовал. Сыщик же прочитал записку? Может, он уже едет спасать напарницу?

«Нет, наверное, ещё не успел, – покачала головой Софья. – Сколько же времени прошло? Он даже не знает, где меня искать. Я ведь написала, что буду дома».

От осознания такой несправедливости снова захотелось разрыдаться. Соня остановила рвущийся наружу всхлип. Митя бы, наверное, сообразил, что делать в такой ситуации. А что тут придумаешь? Деактивировать артефакт? Вон он, под потолком. Не дотянуться. А даже если дотянешься – как его выключить? Говорят, артефакт подчиняется только владельцу и создателю. Значит, всё бесполезно?

«Эй, глупая птица, ну, хоть ты подскажи что-нибудь!» – в отчаянии обратилась Соня к вымышленному попугаю. Он сидел в углу клетки, в ужасе закрыв голову крыльями. И этот подвёл. Всё. Конец.

Мамочка, я не хочу умирать!

Ой, мама, наверное, будет так плакать. И папа, и даже Лёлик… И Митя расстроится. Интересно, уронит ли он хоть одну слезинку? Ему чёрный цвет так идет. От воображаемого зрелища собственных похорон глаза опять намокли, а нос в «спасайке» предательски захлюпал.

Прекрасные наряды вокруг сверкали и переливались стразами и бусинками. Ощутив внезапный прилив злости, Соня вдруг захотела сдёрнуть их с манекенов, порвать на мелкие клочки и растоптать ногами. Пусть модельер подавится своей бесценной коллекцией. Софья уже потянулась было к ближайшему платью, но остановила себя. Нет, ярость и гнев в такой ситуации непродуктивны. Не стоит.

И вообще, надо прекратить панику. Время ещё есть. Оставить записку? Нет бумаги и карандаша. Написать кровью на полу? Страшно себя резать, да и нечем. И кто эту надпись найдёт? Сам Франк и обнаружит, скорее всего, если он Софью сюда и притащил. Кто ещё, кроме него, знает комбинацию от кодового замка?

Ах да, замок. Соня вытерла слёзы, подошла к двери и откинула панель, прикрывающую хитроумный механизм. Что там этот модельер говорил? После трёх неверных попыток дверь блокируется на час? Может, хотя бы попробовать?

«На твоей могильной плите так потом и напишут: «Она пыталась», – угрюмо подал голос вымышленный попугай.

Заткнись, болван!

Все четыре рычажка были повёрнуты на «0». Нужны четыре цифры. Какие же? Если бы Соня придумывала код, она бы взяла какое-нибудь важное число, которое легко запомнить. Размер одежды и обуви, например, год взятия Бастилии, номер своего дома. Что же загадал Франк? Наверняка что-то, имеющее для него значение. День своих именин? Дату рождения жены? Собачки? Год первого модного показа? Ни одна из этих дат Софье неизвестна, тут и тысячи попыток не хватит, чтобы угадать. Тупик.

Соня обвела взглядом стеллажи, вешалки и таблички на стенах с цифрами и буквами. Кутюрье же говорил, что разработал собственную систему классификации цветов! А что, если на замке тоже цветовая кодировка? Как там было? Семь цветов радуги, а также белый, серый и чёрный. Сонино платье модельер обозначил кодом «четыре-ЖЛ». Получается, что четвёрка зелёная, и цвета радуги последовательно занимают места от единицы до семёрки. Митин костюм в системе Франка обозначался как «ноль-АФ». Значит, чёрный – это ноль. Выходит, белый – это восьмёрка, а серый – девятка? Пока получается логично. Но какие же цвета месье Жюль закодировал на замке?

Сонины глаза лихорадочно метались по хранилищу. Может быть, Франк зашифровал какой-нибудь особо ценный экспонат? Какой из них? Они все для него уникальны, сам говорил. Взгляд вдруг остановился на переливающемся платье «Jour-Nuit», «День-Ночь». Модельер ведь так и не ответил, какого оно цвета. Лишь что-то сказал про диамант и секрет творца. Секрет! А что, если…?

Попугай убрал крылья от головы и посмотрел заинтересованно.

В платье как раз четыре цвета. Может ли случиться, что Жюль слукавил и намеренно оставил подсказку на виду? «Хочешь спрятать вещь – положи её на самое заметное место», – говорит папа. А он никогда не ошибается.

Соня выдохнула. Хорошо, что «спасайка» ещё работает. Время пока есть.

Так. Платье сине-чёрное и бело-золотое одновременно. Или в обратном порядке? Ладно, попробуем так и так, всё равно есть три попытки. Синий – шесть, чёрный – ноль, белый – восемь, золотой, он же жёлтый – три.

Соня выкрутила рычажки на «6083». И что? Ничего. Через пару секунд они вернулись на свои места.

Значит, наоборот. Соня набрала «8360». Ну, теперь-то всё верно? Рычажки, «подумав», снова отщёлкнулись на нулевые отметки.

Нет! Почему? Опять навалилась паника. Софья была уверена, что угадала безошибочно. Должно было получиться!

Воздух в «спасайке» вдруг сделался густым и спёртым. Кажется, маска сейчас закончится. А вместе с ней и Соня. Думай, думай! Вспомни дословно, что именно сказал Франк! У тебя же отличная память!

«…все тогда как с ума посходили, спорили, какого же цвета платье – бело-золотое или чёрно-синее...», – голос модельера звучал как будто издалека. Голова снова начала кружиться. Воздуха катастрофически не хватало.

Чёрно-синее, а не сине-чёрное!

Софья выкрутила рычажки на «8306». Цифры расплывались. Перед глазами начали задорно плясать крохотные мушки.

Ну, же!

Замок лязгнул, открываясь.

Соня из последних сил навалилась на дверь и выпала наружу, срывая с лица маску.

* * *

Красивая.

Наконец-то стала спокойная и красивая. Как и должна была быть.

Человек поправил на девушке чёрную, в крупных розовых цветах, юбку, аккуратно завёл за ухо непослушную рыжую прядь. Встал, пошатываясь, на валуне, торчащем из воды, чтобы в последний раз посмотреть на свое творение.

Девушка сидела на большом камне, поджав ноги и положив голову на колени. Большие глаза мечтательно смотрели на отражение в заводи. Именно то выражение лица, которого он так добивался.

Идеально.

Она была слишком любопытной. В её статусе это, скорее, недостаток, чем достоинство. Но этим изъяном ему и приглянулась. Барышням не идёт суетливость, возникающая от чрезмерного жизнелюбия. Безмятежность и покой – теперь ее спутники.

Подлинная красота.

Человек достал из кармана часы. Почти три пополуночи. Восход наступит с минуты на минуту. Первые посетители Нескучного сада появятся после пяти – дворники и владельцы визгливых маленьких собак. Её найдут быстро. Картинка не успеет испортиться.

Человек поморщился. Погода всё губит. Зной и солнце. Как хорошо было зимой. Мороз так хорошо схватывает тело, помогая остаться в нужной форме. Летом приходится прибегать к нелепым ухищрениям, придумывать поддерживающие конструкции. Хорошо, что под одеждой их не видно. Не должны эти «костыли» уродовать экспозицию. Но знание о том, что они есть, портило ощущение завершённости и гармонии.

А ведь впереди июль и август. Будет ещё сложнее, ещё жарче. Может, поэкспериментировать с составом раствора? Чтобы «цементировал» их ещё крепче? А запах? Что с ним делать? Как всё-таки недолговечно человеческое тело… Жаль, эту рыжую мало кто увидит. Как же роскошно вышло с пятой, какой ажиотаж, сколько зрителей. Надо будет придумать новый сюжет с подобным размахом.

Человек ловко перепрыгнул с одного валуна на другой. И уже примерился было сделать прыжок на берег, но вовремя остановился. Вот так и совершают глупые ошибки. Берег глинистый и влажный. Останутся чёткие следы. Не стоит давать подсказки полицейским. Они и так кружат слишком близко. Сыщики, конечно, недалёкого ума люди, но недооценивать их тоже не стоит. Возвращаться надо тем же путём, которым пришёл сюда. В обход, по камням и траве. Налегке будет быстрее.

Человек, петляя, покинул маленький пруд в Нескучном саду. Возле сидящей на берегу девушки ещё несколько минут витал лёгкий запах нашатырного спирта.

Конец первой части

Оглавление

Пролог, в котором под ёлкой обнаруживается удивительный сюрприз

Глава 1. В которой говорится о пользе бульварной прессы

Глава 2. В которой строятся невероятные предположения

Глава 3. В которой дело движется и не движется

Глава 4. В которой демонстрируются два фокуса с переодеванием без последующего разоблачения

Глава 5. В которой постигается искусство общения

Глава 6. В которой тайное не должно стать явным

Глава 7. В которой происходит первое безумное чаепитие

Глава 8. В которой происходит второе безумное чаепитие

Глава 9. В которой любитель с лёгкостью обходит профессионала

Глава 10. В которой душегуб получает имя, а сыщик – благосклонность

Глава 11. В которой поднимается проблема отцов и детей

Глава 12. В которой возникают живописные детали и персонажи

Глава 13. В которой шумят двенадцать разгневанных мужчин и одна типография

Глава 14. В которой корона ищет достойную голову

Глава 15. В которой светский приём оборачивается скандалом

Глава 16. В которой случается спонтанное стихийное бедствие

Глава 17. В которой очевидное оборачивается не тем, чем кажется

Глава 18. В которой самая непробиваемая защита даёт слабину

Глава 19. В которой нет единства, но идёт борьба противоположностей

Глава 20. В которой у одного задержанного появляются сразу два защитника

Глава 21. В которой подтверждается, что мороженое – лучшее лекарство

Глава 22. В которой срываются покровы с некоторых тайн

Глава 23. В которой не умолкая звонит телефон

Глава 24. В которой мир немного сходит с ума

Глава 25. В которой одно маленькое ведро приводит к большой катастрофе

Глава 26. В которой доказывается, что в безвыходной ситуации бояться уже поздно