Два лотерейных билета [Ион Лука Караджиале] (fb2) читать онлайн
- Два лотерейных билета (пер. Ольга Синченко, ...) 299 Кб, 16с. скачать: (fb2) читать: (полностью) - (постранично) - Ион Лука Караджиале
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
[Оглавление]
Ион Лука Караджале Два лотерейных билета
Ион Лука Караджале (1852–1912) румынский писатель и драматург, классик румынской литературы
— Это кульминация! … Вершина! … — кричит г-н Лефтер, утирая пот со лба, в то время как его супруга, мадам Попеску, без устали ищет везде, где только можно… — Ну нет, и нет! — Женщина, они должны быть в доме… Не чёрт же их забрал! … Что они потеряли, что ищут? Ищут два лотерейных билета, по которым г‑н Лефтер Попеску выиграл. Возникает резонный вопрос: — Если билеты потеряны, откуда г-н Попеску знает, что он выиграл? Очень просто. Из суеверия билеты были куплены на деньги капитана Панделе. Многие советовали г-ну Попеску, когда он плакался, что ему не везёт в азартных играх, сыграть на заёмные средства. И он заключил с капитаном соглашение, поклявшись перед свидетелями, что отдаст из выигрыша, если таковой случится, десять процентов. Когда билеты были куплены, г-н Попеску невесело рассмеялся: — Ввязался на свою голову! Где я, и где удача! Но капитан Панделе возразил с оптимизмом: — Откуда ты знаешь, может удача улыбнётся мне? Он заставил г-на Лефтера переписать номера билетов в блокнот. С того дня прошло немало времени. Розыгрыши несколько раз откладывались и, наконец, случились в один день. В первом (лотерея «Общества основания румынского университета в г. Констанца, Добруджа») самый большой приз в 50 000 лей выиграл номер 076.384; а во втором (лотерея «Ассоциации поддержки строительства и оснащения астрономической обсерватории в Бухаресте») самый большой приз в 50 000 лей выиграл номер 109.520. Г-н Лефтер уже и думать забыл об этих лотереях. И вот как-то вечером сидит он себе за столом в небольшой передней комнате, мирно беседуя с супругой о том, как изо дня в день дорожает жизнь, и вдруг слышит бричку у ворот, чьи-то решительные шаги во дворе и следом громкий и нетерпеливый стук в окошко веранды. Г-н Лефтер спешит к двери, соображая на ходу: — Ай! Это бешеный зовёт нас на сверхурочную работу (бешеный — это его начальник), чтобы мучить нас до полуночи, лишь бы покрасоваться перед министром, какой он расчудесный. Мадам Попеску не одета и спешит скрыться в доме. Капитан Панделе врывается, как вихрь, и начинает громко, а потом ещё громче, словно г-н Лефтер был глухим: — Грехи мои тяжкие! Дружище! Ты почему не пришел в пивную? … Неужели тебе всё равно? Я сбился с ног, разыскивая тебя! — Я только недавно из канцелярии, бешеный задержал… А что такое? — Лефтер! … Ты ничего не знаешь? — ? — Вчера разыграли лотереи! — И? — Я выиграл! — Не своди с ума! … Сколько? — В обеих лотереях самые большие выигрыши! Джек-поты! — Капитан выложил на стол тиражные таблицы и свой блокнот с номерами. Действительно, номера в блокноте совпадали с номерами в таблицах: 076.384 — Университет-Констанца, 109.520 — Бухарест-астрономия. Теперь читатель понимает, что именно супруги Попеску ищут уже три дня, обшаривая на корточках каждый закуток дома. Г-н Лефтер отправил бешеному письмо с нижайшей просьбой предоставить ему отпуск на два-три дня по причине плохого самочувствия. И он не обманывал. Он действительно заболел. После долгих и бесплодных поисков, в результате которых весь дом был перевёрнут вверх дном десять раз, то так, то эдак, г-н Лефтер рухнул от усталости на диван; ныли суставы, сосало под ложечкой, и было ощущение, что из него все соки выжали. Несколько часов он дремал, а затем провалился в сон. Его жена тоже присела на стул, ноги уже не держали её, спину ломило — оно и понятно, после всей этой суматохи. Проспав каких-нибудь четверть часа, г-н Лефтер вдруг резко встаёт с кровати, его лицо озарено лучом истины. — Я знаю, где они! Теперь знаю! … Фух! … Нашёл! — Где? — В моей серой летней куртке… Я был в ней в пивной, когда покупал билеты. Хорошо помню, как положил их во внутренний карман на груди. Там они! … Точно! … Принеси куртку! По мере того, как проясняются воспоминания г-на Лефтера, мадам Попеску охватывает смятение, она краснеет, бледнеет… — Какую куртку? — спрашивает она не своим голосом. — Серую. — Лефтер! — произносит женщина, положив руку на левую грудь, как будто её что-то сильно кольнуло. — Что? — Я… отдала её. — Что ты отдала? — Куртку! — Какую куртку? — Серую! — Кому? — Ты же говорил, что не носишь её больше! — Кому? Кому ты отдала её, несчастная?! — Кивуце1. — Ты её обменяла? — Да, на тарелки. — Когда? — Позавчера… — Позавчера! … не проверив карманы! — Я проверила, — лепечет женщина, в ужасе от того, что натворила, — ничего не было. — Молчи! — кричит в гневе г-н Лефтер… — На сколько тарелок ты её променяла? — На десять… Я долго торговалась, но она никак не хотела уступить мне двенадцать, — отвечает женщина, уже не понимая, что говорит. — Где тарелки? Хочу взглянуть на них. Принеси их! — приказывает г-н Лефтер страшным голосом. Его супруга, не говоря ни слова, послушно приносит тарелки и ставит на стол. Красивые! С двойной каёмочкой: широкая малиновая идёт по краю, а узкая вишнёвая — внутри. Г-н Лефтер берёт одну, постукивает по ней и слушает — фарфор. — Браво! Хороший вкус! — сардонически скалится г-н Лефтер. И, бах! Швыряет её об пол… Вдребезги! А потом следующую: бах! И ещё одну туда же. — Лефтер! — Да, сударыня, я такой! Широкой души человек! Захочу — и разбиваю; разбиваю, сударыня, когда захочу, тарелки по 10 тысяч франков за штуку! Разбиваю, понимаешь, разбиваю, чёрт их побери! И бах! бах! все до единой… всякий раз, когда очередная тарелка разлетается на осколки, хозяйка вздрагивает так, будто её пронзает молния. Покончив с тарелками, г-н Попеску вынимает платочек, промокает пот со лба и с серьёзным видом усаживается на стул, затем суровым, размеренным тоном непреклонного судьи, перед которым стоит преступник, обращается к жене: — Кто эта кивуца? Ты её знаешь? — Цыка, молодая, красивая, всегда сюда приходит, — отвечает виновная, сквозь слёзы чистосердечного, но позднего раскаяния. — Знаешь, где её найти? — Она говорит, что живёт на окраине города, в посёлке Фарфуриджи. — Довольно, несчастная! Через час, уже в сумерках, в Фарфуриджи по улице Эмансипации проносится бричка. На козлах рядом с возницей сидит сержант полиции, сзади едут г‑н Лефтер и капитан Панделе, напротив них ещё один сержант и г‑н Туртуряну, комиссар полицейского отделения, заинтересованный в пяти процентах выигрыша, которые он получит, если билеты найдутся. Комиссар знает, где живёт кивуца Цыка. С трудом проехав по грязи, бричка, наконец, останавливается вблизи одиноко стоящей на пустоши, кособокой глиняной хижины. Комиссар выставляет позади дома сержантов по всем правилам классической облавы, делает им знак Гарпократа2, а затем в сопровождении капитана и г‑на Попеску выдвигается вперёд и стучит в дверь… Им открывает маленькая девочка в оборванной одежде. В комнатёнке, освещённой мерцающими на печи углями, резко пахнет мясом и сливами: пожилая цыганка стряпает ужин. Все три визитёра отступают на шаг и прикрывают носы руками. — Где твоя мама, малАя? — спрашивает комиссар. — Скоро придёт, — отвечает девочка, испуганно глядя на мужчин. — Зажги свечу и проведи нас в дом, мы подождём её. Девочка медлит в нерешительности. — Ну, давай же, — прикрикивает на неё г-н Туртуряну и, втолкнув девочку в дом, все трое входят следом. Старуха, горбившаяся у очага, распрямляется и спрашивает с изумлением: — Что такое? — У нас дело к твоей дочке, к Цыке… — Из одного дома кое-что пропало… она знает что, — добавляет г-н Лефтер. — О, горе мне, боярин! — восклицает старуха… Да нет у Цыки такой привычки… Во всех домах знают Цыку… все знатные госпожи знают Цыку… — Хватит болтать! — командует Панделе, — зажигай свечу, долго нам у порога стоять? — Сейчас… Да не может этого быть, боярин, чтобы Цыка… Боже упаси! Да я за Цыку готова руку в огонь… Может какая другая кивуца, но не Цыка… Говоря так, старуха зажгла сальную свечу и провела непрошеных гостей в комнату. Из мебели там были две кровати, стол, лавка, стул и печка-чугунка. На кроватях высились горы поношенной одежды и обуви, шляпы, шали, под кроватями и лавками всё было уставлено тарелками и стеклянной посудой… При виде наваленного в кучи тряпья г-н Лефтер вздрагивает и принимается торопливо в нём рыться. Он извлекает вещь за вещью и внимательно осматривает. Сколько ироничных, пикантных и сентиментальных соображений могло бы родиться в его голове при взгляде на эти пёстрые залежи о бессмысленном течении жизни, в которой всем этим вещам принадлежал лишь краткий миг новизны и опрятности! Но г-ну Лефтеру не до философии… он ищет… ищет без остановки. Однако, не судьба! Серая куртка как сквозь землю провалилась. Он не знает, что и думать, но тут появляется Цыкa, она едва тащит свою корзину, полную старья. Весь день она пробегала и теперь валится с ног от усталости и голода: ещё издали она почуяла запах стряпни и жадно втягивает ноздрями воздух. Едва она входит в дом, её окружают трое мужчин; г-н Лефтер хватает её за ворот: — Где моя куртка? — Какая куртка? — Серая куртка… — Какая ещё серая куртка? — Куртка с билетами… — Какими былетами, боярин? — Притворяешься, что не знаешь, девка цыганская! — Да разрази меня гром! Чёрт меня подери! — Лучше сразу признайся, — грозит г-н Туртуряну. — Если скажешь, получишь неплохой бакшиш, — добавляет капитан Панделе. — Что ей сказать, боярин? — надрывается старуха. — Что ей сказать, грехи наши тяжкие, если она ничего не знает? … Слышите, вы? Что ей сказать? — Заткнись! — рявкает г-н Туртуряну и выталкивает старуху в кухню. Старуха крестится, девчонка дрожит, как осиновый лист, на очаге шипит кастрюля со сливами. — Да чтоб вам век!.. — начинает Цыка. — Не ты ли была, — перебивает её г-н Лефтер, — на улице Пачиенцы 13, у мадам Попеску, мадам Лефтер Попеску — она такая высокая, стройная, красивая дама, брюнетка с большими тёмными глазами, дом зелёный с застеклённой верандой, ещё у неё родинка с волоском над левой бровью и красная лента в причёске? — Ну была. — Тогда зачем врёшь? — Да, я не вру, боярин. Была. И что? — Не ты ли поменяла десять, хотя у тебя просили двенадцать, тарелок с широкой малиновой каймой по краю и узкой вишнёвой внутри на серую куртку? — Ну я. — Тогда зачем врёшь? — Не врёт она, боярин! — кричит старуха из кухни. — Заткнись!.. Где куртка? — На мне… Я её ношу под низом. — Чтобы я не нашёл! — Какого чёрта мне её не носить, если холодно! … С животом я, боярин… ношусь всюду день-деньской по сырости — она мне, благодарствую, нутро греет и поясницу. — Раздевайся, — приказывает г-н Лефтер. — Вот … И Цыка начинает сбрасывать с себя обноски. Наконец, поверх рубашек показывается куртка. Г-н Лефтер быстро обыскивает нагрудный карман, кивуца морщится от щекотки. В кармане ничего, но на дне кармана дыра… очевидно, билеты провалились за подкладку. Цыка снимает куртку, отдает г-ну Лефтеру, и тот перочинным ножом распарывает её по всем швам. В подкладке ничегошеньки. — Куда ты девала мои билеты? — страшным голосом рычит г-н Лефтер, сжимая кулаки, пока двое других прижимают кивуцу к стенке. — Какие былеты? — вопит она истошно, и тут же другим тоном кричит старухе в кухню: «Эй, сливы разварятся!» — Что ты ей сейчас сказала по-цыгански? — ревёт г-н Лефтер. — Ой-ой-ой! — причитают старуха с девочкой, — что за напасть такая! — Отдай билеты! — скрежещет зубами г-н Лефтер, — отдай билеты, воровка! Иначе я убью тебя, слышишь?! Убью! И он даёт Цыке пощёчину, чтобы вразумить её. Тотчас все три обитательницы хижины принимаются реветь так, словно загорелась клетка с пантерами. Г-н Туртуряну отодвигает г-на Лефтера в сторону и делает внушение: — Оставь ты её… В отделении всё расскажут. — Он выходит и даёт сигнал; сержанты появляются, как из-под земли, и ать-два! уводят цыганок, так и не успевших поесть… Искусство г-на Туртуряну оказалось бесполезным… Женщины ничего не знали о билетах… Несмотря на всё своё рвение, он не мог переступить границ благоразумия; о чём и сообщил вечером в пивной г-ну Лефтеру и капитану: — Бабку и девчонку можно потрепать хорошенько, но с Цыкой так не получится, ведь она, пардон, в положении; если в камере случится аборт… Понимаете, господа? Сегодня ты уже не можешь рассчитывать на подчинённых… и даже на начальство! Всё узнаётся! Газеты только и ждут, чтобы вцепиться на нас… Но, говорю тебе, что не они это!.. Билетов не было в куртке; могу поспорить на что хочешь… Вот увидишь, когда тебя слегка попустит… как бы сказать? когда ты вернёшься с небес на землю, — поначалу такое с каждым бывает, кто вдруг много выиграет — увидишь, наткнёшься на них у себя дома. Г-н Лефтер настаивает, что Цыка украла билеты — кивуцы и евреи не дураки: когда они покупают старые вещи, то обшаривают каждую складочку. — Пойми, дай мне сколько понадобится побыть с ними наедине в камере, и ты увидишь: они расскажут, где билеты… Говоря так, он недобро косится и скрежещет зубами. В ответ г‑н Туртуряну излагает соображения о ведении дознания, основанные на личном многолетнем опыте в службе безопасности. Якобы женщины терпят дольше, они выносливее мужчин. Среди мужчин самые стойкие болгары, а наименее стойкие — цыгане, цыганки же сдаются раньше всех, чуть зажмёшь их в корсете посильней: «Погоди, скажу, ну тебя!» По этой причине он прекратил допросы, но оставил цыганок в камере голодными, чтобы им лучше думалось: а вдруг?… но он не верил в это. Пока г‑н Туртуряну говорит, капитан Панделе читает вечернюю газету, а г‑н Лефтер рассеянно слушает. Вдруг г‑н Попеску бледнеет: в пивную заходит человек и проходит мимо их стола вглубь заведения. Это его начальник из министерства, очень мрачный и невероятно суровый тип. Г‑н Лефтер встаёт и здоровается, начальник едва кивает и садится за стол чуть дальше. — Смотрите, — говорит капитан и показывает остальным заметку в газете: «Как известно, на днях были разыграны две крупные лотереи. Номера билетов, выигравших самые большие суммы в 50 000 лей, следующие: лотерея университета в Констанце — 076.384, лотерея Бухарестской обсерватории — 109.520. Любопытно, что до настоящего времени никто из счастливых обладателей выигрышных номеров не заявил о своем праве. Нашим многочисленным читателям и нашим добрым читательницам, среди которых мы искренне желаем видеть победителей, напоминаем, что по истечении шести месяцев с даты розыгрышей, вы уже не сможете претендовать на выигрыш. Невостребованные до финального срока суммы переходят в фонды организаторов соответствующих лотерей». При всем уважении, которое г‑ну Лефтеру внушал его начальник, время от времени кидающий на него из-под бровей полный укора взгляд: «Господин дёргает нас за ниточки, пишет, что заболел и отлынивает от обязанностей, а сам прохлаждается в пивных… Браво!» — при всём законном уважении, г‑н Попеску не смог сдержаться и на последней фразе из газетной заметки расхохотался гомерическим смехом. — Ха-ха-ха! А знаешь, дядюшка Туртуряну, мы их найдем, но ровно на следующий день после крайнего срока… Я свою удачу знаю!.. Ха-ха-ха! Смех и слова г‑на Лефтера заставили капитана Панделе подпрыгнуть на месте. Тому, кто до сих пор сохранял завидное спокойствие, в конце концов, тоже пришло время взорваться… Посыпались горькие обвинения в халатности, равнодушии, беспечности! Когда у кого-то есть такие ценные бумаги, разве можно позволять им валяться где попало… Верно, у кого-то в голове пусто! Так и получается, когда имеешь дело на сотню тысяч франков c тупицей! И т. д… С этими словами капитан уходит, плюясь ругательствами, как нижний чин. Г‑н Лефтер как будто ничего не слышал; он задумчиво барабанит пальцами по мраморной столешнице. Вскоре, начальник расплачивается за свою кружку пива, встаёт и идёт к выходу, проходя мимо стола, за которым сидит г‑н Лефтер, он роняет: — Г‑н Попеску, если ты больше не желаешь появляться на работе, то потрудись хотя бы прислать завтра ключ от ящика, где у тебя заперты просроченные публичные акты. — Я был болен, господин начальник. — Вздор! — Даю слово, господин начальник: завтра я буду непременно. — Постарайся! — обрывает начальник и выходит, не попрощавшись. Г-н Туртуряну смотрит на часы… Поздно! Ему пора отправляться на ночное дежурство: через час в отделение прибудет инспектор. Выходит, г-н Лефтер идёт следом. Садится в бричку, г-н Лефтер бросается за ним. — Поеду и я в отделение, дядюшка Туртуряну, поговорю с воровкой ещё раз. Г-н Туртуряну соглашается только после того, как его приятель торжественно клянётся, что не будет буйствовать и причинять вред арестованным женщинам. По дороге г-н Попеску обещает приятелю увеличить его долю выигрыша с пяти до десяти процентов, если билеты найдутся. — Ручаюсь всей своей жизнью и честью, дядя Туртурене! Приехали… О, горе!.. Инспектор только что прошёлся по отделению, заглянул в камеру, что-то сердито записал в своей папке и отпустил всех трёх узниц, увещевая их словами о недоразумении. — Впутал же ты меня в историю, дядя Попеску, со своей ипохондрией, — говорит комиссар. Г-н Лефтер принимается стенать. — Что нам остаётся, если вы, полиция, не защищаете нас от бандитов? А понимаю, в чём дело! Десять процентов не устраивают? Сколько вы хотите, сколько вам нужно? Семьдесят? Девяносто? Сто? Далее следует водопад, лавина оскорблений в адрес власти, состоящей из мошенников, и дуболомов-полицейских, действующих заодно с преступниками, например, г-н комиссар, который сговорился с цыганками… — Прекрасно! Великолепно! — добавляет, переведя дух, г-н Попеску тоном горькой иронии. И в следующую секунду гремит во весь голос: — Позор на рубеже веков! Трижды позор! Благоразумие и дружеские чувства помешали г-ну Туртуряну составить положенный протокол об оскорблении власти при исполнении, хотя, возможно, он бы его всё-таки составил, если бы г-н Лефтер, сказав своё последнее слово, не выбежал, как сумасшедший, с криком, что пожалуется в прокуратуру. Уже светало, пора была петь третьим петухам, когда г-н Лефтер, после долгого блуждания по окраинным трущобам, наконец, добрался по улице Эмансипации до пустыря, а затем и до хижины, откуда прошлой ночью забрали трёх цыганок… Что если… возможно мольба сумеет то, чего не удалось добиться насилием… и г-н Попеску застенчиво стучит в дверь бедняцкого жилища… Нет ответа… Снова стучит, так же осторожно… Безрезультатно… Нужно постучать храбрее! Но у него нет больше храбрости… Он тянется к окошку на цыпочках и прислушивается к тому, что делается внутри… В сырой предрассветной тишине до него доносится храп… После всех пережитых злоключений цыганки крепко спят. Г-н Лефтер присаживается на край деревянного крыльца и закуривает… Сидя так, он обдумывает благонамеренную речь, чтобы убедить кивуц, что некоторые трудолюбивые женщины могут заработать состояние честным путём, не разоряя человека, от дома которого они всегда имели кусок хлеба… Это было бы непростительно! А затем он даст понять, что билеты аннулируются; но десять, пятнадцать процентов, о, да! неисчислимое состояние, падает с неба им в руки: они богаты, независимы и… честны, и далее в том же духе… Вдруг в доме раздается лёгкий шум… наконец, проснулись… Проситель поднимается на ноги, кашляет и кладёт руку на край шляпы. В тот же момент дверь открывается, и в проёме показывается нечёсаная голова девочки: — Ой, мама! Скорей! Он опять пришёл! Женщины выскакивают на порог: — Опять притащился, чокнутый? — кричит Цика. — Опять за былетами? — подхватывает старуха. Не успел г-н Попеску и поздороваться, как прямо ему в глаза плюх! миска разваренных слив! — На тебе былеты! — Думал уморить нас, невинных, в полиции, да? Разбойник! Ослепив его, они как давай его ладонями и кулаками, а после чем под руку подвернулось: старуха — кастрюлей, девочка — головёшкой, а Цыка — метлой, и под конец, ну его в грязь. — Вот тебе былеты! Вот тебе былеты!! Вот тебе былеты!!! Когда кивуцы выбились из сил, г-н Лефтер, тоже очень уставший, поспешил уйти, так быстро, как только мог, даже шляпу забыл надеть, а вслед ему неслось: — Хо-хо! Больше не хочешь былетов? Приходи ещё за былетами! Хо! Оарба3! В полвосьмого утра г-н Попеску был дома. Его супруга всю ночь не сомкнула глаз от тревоги. Увидев, в каком состоянии вернулся муж, она заплакала. Вечером заходил приятель из министерства и оставил письмо… Читает: «Сегодня, когда я выходил из канцелярии, г-н Джорджеску, начальник, поручил мне передать тебе, что если завтра ты не придёшь на службу, то можешь вообще не приходить, так как он составит рапорт об увольнении и велит сломать замок в твоём ящике, где заперто дело Гольштейна. Сегодня приходили три депутата и подняли шум, что дела идут медленно. Завтра мы начнём работать в канцелярии в 8 утра. Пожалуйста, в твоих же интересах, непременно приходи. Начальник в бешенстве. Твой верный друг, Митикуца»
В пять минут девятого г-н Лефтер, вымытый и опрятно одетый, поднимается по ступеням министерства и спрашивает у дежурного в коридоре: — Начальник у себя? — Тутачки, — отвечает тот. — Приказал, как придёте, сразу к нему направляться. Г-н Попеску спешит к кабинету и входит с пристыженным видом. Начальник, засунув руки в карманы, вышагивает взад-вперёд, заметив его, он останавливается: — Пришёл? — Да, г-н Джорджеску… — Здесь нет господина Джорджеску! Здесь есть господин начальник… Принеси мне сейчас же дело Гольдштейна… И в другой раз знай, я тебя уволю! Государство платит служащим не за то, чтобы те ночью пьянствовали, а днём отлёживались — посмотри, в каком ты жалком состоянии! — а за то, чтобы они исполняли свой долг… Слышал меня? Марш за бумагами! Служащий выходит, спотыкаясь. Подойдя к своему рабочему столу, он отпирает ящик и нервно вынимает кипу бумаг. Когда он собирается положить её на стол, у него из-под пальцев выскальзывает маленький согнутый пополам листочек. Он наклоняется к нему — поднимает — долго смотрит на него — вскрикивает… О, Боги! Они все умерли! Они мертвы! Только Фортуна живёт и будет жить во Времени, бессмертная, как и оно!.. Вот они!.. Вот билеты!.. Вот, наконец, долгожданное ослепительное солнце, после непроглядной тьмы. Г-н Лефтер спокоен — это спокойствие моря, которое решило, наконец, утихомириться после неистовой бури и отдохнуть: поверхность его безмятежна, без тени волнения, а на дне покоятся обломки кораблей, которые оно поглотило прежде, чем они успели добраться до гавани! Он прячет на груди, между фланелью и кожей, в тканевый кармашек, два листочка бумаги, отпечатанные малиновым шрифтом, как ободки тех тарелок, которых уже не вернуть. Улыбаясь этому воспоминанию, он не спеша застёгивает жилет, усаживается на свой обитый клеёнкой стул и твёрдой рукой набрасывает на министерском бланке несколько лаконичных, но полных скрытой иронии строк: «Господин министр, Хрупкое здоровье не позволяет мне долее переносить тяготы службы. Потому соблаговолите принять мою отставку с должности, которую я занимаю в этом достопочтенном министерстве. Будьте так добры и т. д. ЭЛЕВТЕРИЙ ПОПЕСКУ».
Он берёт дело, прошение об отставке и решительно входит к начальнику, который работает, уткнув нос в бумаги: — Господин начальник, вот дело Гольдштейна. — Хорошо, — отвечает руководитель, не поднимая головы. — Оставь его здесь. — И ещё вот, «господин Джорджеску», очень прошу вас, возьмите и мою отставку. — Ладно… Оставь её здесь. — До свидания! — Хорошо… Ступай. Десять минут спустя человек, окончательно сбросивший с себя ярмо невыносимого рабства, заходит в банк, в котором хранились лотерейные депозиты. — Не подскажете, где можно обналичить выигрыши в позавчерашних лотереях? — Деньги хранятся в депозитарии, но их можно получить и у нас. У вас есть выигрышный билет? — У меня их два, — без колебаний отвечает г-н Попеску, — и показывает билеты, изящно держа их двумя пальцами. — Выигрыши крупные? — Немаленькие… Два джекпота! Банкир широко открывает полные восхищения глаза и тянется к билетам: — Позвольте взглянуть. Но г-н Лефтер медленно отводит руку с билетами назад, разгибает их и спрашивает: — Разве у вас нет официальных списков? — Да, конечно, вот они. — Извольте, — чеканит г-н Лефтер. — Во-первых, у нас: ноль семьдесят шесть и триста восемьдесят четыре, Университет-Констанца. — Нет, — возражает банкир, — сто девять тысяч пятьсот двадцать. — Будьте добры, не путайте меня: сто девять тысяч пятьсот двадцать, Бухарест-Астрономия. — Да нет, извините, — возражает банкир. — Бухарест-Астрономия: ноль семьдесят шесть и триста восемьдесят четыре. Г-н Лефтер не совсем понимает почему, но чувствует, что это конец, и падает, белый, как мел, на стул рядом с конторой, машинально протягивая руку с билетами. Банкир берёт их, внимательно смотрит на списки, на билеты, на их обладателя, и улыбаясь, также без колебаний, сообщает г-ну Лефтеру, который тупо слушает: — Видите ли, уважаемый, вы ошиблись. И вот почему… У вас… Право, странное дело… Как так получилось?!.. Чёрт возьми!.. Ваш лотерейный билет имеет точно такой же номер, как тот, что выиграл в другой лотерее и… — И что? — … и наоборот. При слове «наоборот» г-н Лефтер багровеет, как печень, поднимается на ноги, и разражается потоком слов: — Наоборот! Не может быть, господин! Невозможно! Наоборот! Это шарлатанство, понимаете! Я вам покажу, как заниматься подлостями и издеваться над людьми, ведь это эксплуатация, вы ненасытны, как вампиры, честные люди обливаются потом, потому что слепо верят в ваши россказни и ваши еврейские биржевые махинации, ведь мы дураки, и даже не подумаем однажды взять и, понимаешь ли, взбунтоваться… да! взбунтоваться! Именно так: дураки! дураки! дураки! И он принялся стенать, хлестать себя ладонями по глазам, бить кулаками по голове, топать ногами, и устроил такой шум, что банкиру пришлось вызвать представителей охраны порядка, чтобы избавиться от г-на Лефтера… Если бы я был одним из уважающих себя и пользующихся большим уважением авторов, я бы закончил свой рассказ так… Прошло много лет, всякий, кто посещал Цыганештский монастырь, мог встретить там темноглазую старушку, высокую и сухонькую, как святая мученица, с большой волосатой родинкой над левой бровью и экзальтированным взглядом. Она не говорит ни слова, не отвечает ни на какие вопросы, не делает ничего плохого, напротив, ведёт себя очень смирно. Лишь одна странность выдаёт, что за её ясным ликом мерцает пошатнувшийся рассудок: весь день матушка Элефтерия собирает черепки (где только она их находит?) и тщательно прячет в своей низенькой келье. В это же время, далеко оттуда, в шумном хаосе Бухареста, на глаза прохожим попадался неспешно гуляющий старичок, скукоженный, морщинистый, но безмятежный, как море, которое, наконец, улеглось после неистовой бури и решило отдохнуть. Изо дня в день он прогуливался по одному и тому же маршруту: утром взад-вперёд вдоль здания Университета, а вечером, когда появлялись звезды — вокруг пожарной Обсерватории, недалеко от развилки бульвара Паке, блаженно шепча одно и то же слово: «Наоборот!.. да, наоборот!»… — обманчивое слово, как обманчиво бескрайнее море, что под невозмутимой поверхностью прячет в своих тайных скалистых глубинах обломки, кто знает, скольких кораблей, не успевших зайти в гавань и пропавших навеки! Но… поскольку я не принадлежу к числу вышеупомянутых авторов, скажу честно: я не знаю, что произошло после скандала в банке с моим героем и мадам Попеску.
Перевели с румынского: Ольга Синченко и Альбина Мурешан
Примечание: Фамилия Попеску очень распространена в Румынии и символизирует в рассказе обычного человека, одного из многих. Имя Лефтер, уменьшительное от Элевтерий, дословно переводится как «безденежный». Пояснения к некоторым топонимам: Посёлок Фарфуриджи — посёлок тарелочников. Улица Пациенцы — улица Мира. Цыганештский монастырь — женский монастырь на юге Румынии в селе Цыганешть. Бульвар Паке — бульвар в Бухаресте, названный в честь Паке Протопопеску, признанного одним из лучших мэров Бухареста, за большой вклад в «европеизацию» города.
Последние комментарии
5 часов 22 секунд назад
7 часов 31 минут назад
7 часов 39 минут назад
1 день 18 часов назад
1 день 23 часов назад
2 дней 1 час назад