Детективы Столичной полиции [Светозар Чернов] (fb2) читать онлайн

Светозар Чернов Детективы Столичной полиции История. Методы. Личный состав

История

Часть 1

В прошлый раз — мама родная, это было аж в конце июня прошлого года, — я рассказывал о Столичной полиции времен Шерлока Холмса и ее повседневной службе, целью которой было поддержание порядка в Лондоне и предотвращение преступлений. Но нас, конечно, больше всего интересуют не те, кто пытался преступления предотвращать, а те, чьей обязанностью было раскрывать их — сыскная полиция. Тем более что большинство действовавших в рассказах Конан Дойла полицейских — инспекторы Дж. Лестрейд и Тобиас Грегсон, Стенли Хопкинз и Питер Джонс, Сэм Браун и Этелни Джонс, Бредстрит и Грегори, — принадлежали именно к уголовной полиции.

Появление в Британии предшественников детективов, профессиональных "ловцов воров", относится к концу XVI века, но расцвело это занятие в начале XVIII века, после принятия в 1692 году "Закона о разбойниках", гарантировавшего награду в 40 фунтов тому, кто схватит и представит суду какого-нибудь бандита с большой дороги, или комиссионные за возвращение похищенной собственности. "Кровавые деньги", как называли эти наградные, не только делали профессию "ловца воров" прибыльным делом, но служили часто неодолимым искушением самим организовывать преступления, чтобы потом получать вознаграждение за их раскрытие. Наиболее ярким примером этого стал знаменитый Джонатан Уайльд, "главный ловец воров Великобритании и Ирландии", как он сам себя провозгласил, повешенный в 1725 году.

Пригласительный билет на казнь Джонатана Уайльда

В середине XVIII века братья Филдинги, Генри и Джон, попытались изменить сложившуюся ситуацию, учредив сыскную полицию, оплачивавшуюся не "кровавыми деньгами", а получавшую жалование от казны. Официально сыщики с Боу-стрит числились чиновниками суда магистратов и посылались мировыми судьями при извещении о совершенном преступлении для обнаружения и ареста виновника. Именно этим объяснялось их прозвище: "Bow Street Runners", т. е. "Боу-стритские приставы", которое распространилось около 1790 года. Знаком их власти был маленький констебльский жезл, увенчанный короной. Арест производился просто касанием плеча преступника жезлом и объявлением причины ареста. Приставов можно также было нанять как для расследования преступлений в любой части страны, так и для охраны частных мероприятий. Стоило это нанимателям 1 гинею в день плюс транспортные и иные расходы.

Разгон боу-стритскими приставами ночной игры в притоне

Акватинта Роберта Крукшенка из книги "The English Spy" (1824)

В течение почти столетия боу-стритские сыщики обеспечивали поимку и осуждение преступников, составляя главную альтернативу дискредитировавшим себя частным ловцам воров. Однако в процессе своей деятельности они часто посещали таверны, служившие воровскими притонами, что вызывало естественные подозрения в том, что они следуют тем же путем, что и их предшественники — ловцы воров. Сохранялась и развращающая система выплаты наградных. Поэтому когда сэр Роберт Пиль организовал Столичную полицию, "боу-стритские приставы", ошельмованные в результате парламентского расследования за год до того и обвиненные во взяточничестве и многочисленных сговорах с преступниками, не были включены в ее состав.

Тем не менее "боу-стритские приставы" еще не скоро ушли со сцены уголовного сыска. Страх перед возможным превращением Столичной полиции в инструмент тотальной слежки за гражданами, как это было в большинстве стран на континенте, был настолько силен в британском обществе, что всякий намек на создание в полиции отдела, сотрудники которого будут работать в партикулярном платье, встречал немедленный и решительный отпор. В итоге именно "боу-стритские приставы" до окончательного роспуска в 1839 году действовали как единственная группа уполномоченных сыщиков в штатском. Об этом времени Джон Мойлан, полицейский казначей в 1918-40 гг., в книге "Скотланд-Ярд и Столичная полиция" (1929) писал:

"Боу-стритские приставы были скорее частным детективным агентством, чем общественной службой: Контраст между боу-стритской системой и системой новой полиции был проиллюстрирован разделением труда в течение этих десяти лет, когда приставы и новая полиция сосуществовали: приставы взяли на себя кражи драгоценностей и оставили убийства Столичной полиции. Все убийцы были обнаружены, но очень немногие из похитителей драгоценностей были отданы под суд."

Конечно, в своем труде, изданном к вековому юбилею Столичной полиции, Мойлан обязан был выставить ее в положительном свете, и в приведенном отрывке он слукавил. И "боу-стритские приставы" участвовали в расследовании убийств, и полиция нашла отнюдь не всех убийц.

Из восьми громких убийств, совершенных в Англии в 1830–1840 гг. и вызвавших широкий общественный интерес, было раскрыто только три:

1) в 1831 году Джозеф Томас, суперинтендант F-дивизиона (Ковент-Гарден), сумел довести до суда и смертного приговора дело Джона Бишопа и Томаса Уилльямса, начавшееся с ограбления могил для обеспечения телами анатомических театров и закончившееся убийством мальчишки-итальянца, тело которого грабители хотели продать в одну из медицинских школ;

2) инспектор Джордж Фелтем и констебль Пеглер из Т-дивизиона (Кенсингтон) сумели поймать и доказать вину Джеймса Гринакра, убийцы своей нареченной Ханны Браун, туловище, голову и ноги которой обнаружили в декабре 1836 года в разных частях Южного Лондона;

3) в мае 1840 года в раскрытии дела об убийстве лорда Уильяма Расселла отличился инспектор Николас Пирс (служивший когда-то в Боу-стритском патруле), который при тщательном обыске дома лорда Расселла нашел улику, позволившую доказать вину Курвузье, слуги в доме лорда, и отправить его на виселицу.

В остальных пяти делах убийцы так и не были преданы суду.

Джон Таунсенд (1760–1832), знаменитый боу-стритский пристав и личный друг и охранник короля Георга III

Тем не менее дело лорда Рассела подвигло полицейское начальство отбирать "в каждом дивизионе активного, сообразительного человека", которому стали поручаться различные задачи.

В течении трех лет после роспуска "боу-стритских приставов" в особых случаях, таких, например, как растраты в министерстве почт, намечавшаяся в 1840 дуэль между принцем Луи-Наполеоном Бонапартом и графом Леоном де Луисбуром, незаконнорожденным сыном Наполеона I, или уже упоминавшееся убийство лорда Рассела, комиссары направляли этих "отборных" полицейских для расследования преступлений в разных районах Лондона, несмотря на то, что формально те относились к разным дивизионам, к тому же зачастую не отвечавшим за порядок на территории, где совершались преступления. Среди имен таких уполномоченных чаще всего упоминался инспектор Николас Пирс и сержанты Стивен Торнтон и Джеймс Отуэй.

Успех инспектора Пирса дал повод газете "Таймс" развернуть кампанию в защиту создания в полиции особого отдела специалистов-детективов, которые должны были бы работать в штатском. Полиция и прежде изредка получала полномочия от правительства на работу своих чиновников в партикулярном платье, но заканчивались эти мероприятия обычно плачевно.

Так, весной 1832 года министерство внутренних дел, обеспокоенное деятельностью "Национального политического союза рабочего класса", предшественника чартистов, обратилось к комиссарам полиции с просьбой выяснить, не готовится ли на встречах союза чего-нибудь антиправительственного. Для этого был выбран констебль Уильям Поупи из Пи-дивизиона (Камберуэлл), который вступил под вымышленным именем в эту организацию и в течении девяти или десяти месяцев являлся одним из ее лидеров, произнося на митингах пламенные призывы к оружию. В феврале следующего года его товарищ по союзу Джордж Ферзи случайно встретил его в полицейском участке у суперинтенданта.

Разоблачение Поупи вызвало истерику в Камберуэлле, где располагался штаб союза, полицейских шпионов видели едва ли не в каждом соседе и прохожем. В итоге Парламенту была представлена петиция, требующая запретить действия полицейских в штатском, и назначена парламентская комиссия для расследования.

                Министр внутренних дел сэр Джеймс Грэхем

Кампания "Таймс" в пользу организации детективных сил не имела успеха, и потребовалось зверское убийство, совершенное Даниэлом Гудом в 1842 году, чтобы комиссарам Столичной полиции удалось, воспользовавшись широким общественным резонансом, который оно вызвало, убедить министра внутренних дел сэра Джеймса Грэхема дать разрешение на создание полицейского отдела, члены которого должны были работать в штатском.

23 мая 1842 Даниэль Гуд был повешен в Ньюгейтской тюрьме, а через три месяца, 15 августа, был создан Детективный департамент. Из двух возглавлявших в тот момент Столичную полицию комиссаров Чарльз Роуан вообще не имел дел с новыми детективами, а его коллега Ричард Мейн, опасаясь возбудить популярное предупреждение против чиновников в штатском, решил держать Детективный департамент под личным контролем при центральном управлении. Департамент состоял из 2 инспекторов (уже упоминавшегося Николаса Пирса из А-дивизиона и Джона Хейнза из Пи-дивизиона) и 6 сержантов, вскоре дополненных еще двумя сержантами, срочно повышенными в звании из констеблей (из этих двух сержант Уичер из Е-дивизиона, которого считают прототипом сержанта Каффа из "Лунного камня" Уилки Коллинза, еще встретится нам чуть позже). Практически все новоиспеченные детективы принадлежали к тем самым "избранным", о которых я уже упоминал.

Хотя малочисленность и отсутствие специального обучения затрудняли эффективную работу нового отдела, у него было одно неоспоримое преимущество перед старыми "боу-стритскими приставами": они приступали к расследованию сразу же, как только им становилось известно о преступлении, поскольку, будучи государственными служащими, не имели искушения оттягивать начало дознания до тех пор, пока им не будет гарантировано возмещение их расходов. Через четыре года при каждом дивизионе работе в штатском стало обучаться по два человека, поддерживая наблюдение за известными дебоширами и за трактирами, где те собирались. Предполагалось, что в дальнейшем эти обученные люди смогут использоваться в качестве замены заболевшим или выходящим в отставку. Но официальное признание необходимости детективной полиции еще не означало принятие ее публикой.

В 1845 году газета "Таймс", еще пять лет назад ратовавшая за использование детективов в штатском, подвергла критике их действия за использование неподобающих методов: на процессе в Олд-Бейли всплыла информация, что констебль, чтобы выследить и арестовать шайку фальшивомонетчиков, переоделся сапожником. "Вся система сыска в штатском, — с гневом писал по этому поводу в "Таймс" один из читателей газеты, — открывает такую дорогу мошенничеству, попустительству и коррупции, что никакое раскрытие преступления не может компенсировать этот обман. Оно портит и искажает то, на что оно наползает — и потому подлежит уничтожению.

"В итоге с санкции министра внутренних дел этот констебль получил дисциплинарное взыскание, а в будущем, согласно опубликованному приказу по министерству, "полицейским констеблям ни при каких условиях не должны дозволяться уловки такого рода". В 1851 году другой констебль заслужил порицание за то, что укрылся за деревом, чтобы проследить за совершением непристойного поступка. Респектабельное общество отвергало подобные уловки, полагая их дурно пахнущими и перенося неприязнь к шпионажу непосредственно на детективную полицию.

"Очень жаль, когда какая-либо общественная организация, оставляя строгую линию ее юридических функций, обращается к вредным методам, или даже подозрительным, хотя и ради достижения законных целей ее первоначального учреждения, — писала "Таймс" в декабре 1845 года. — И в этом случае нет никакого веского оправдания, что эти цели не могут быть достигнуты обычными путями, поскольку это является бесспорным доказательством какого-то коренного дефекта в учреждении, когда оно неспособно получить хорошие результаты без использования недостойных средств. Когда проявляется такой дефект, наступает время для расследования, или перестройки, и возможно даже для полного отказа от этого учреждения."

Не способствовала популярности детективов и нечистоплотность самих чиновников. Так, в 1855 году в Центральном уголовном суде слушалось громкое дело, где на скамье подсудимых оказался детектив-констебль Чарльз Кинг из Си-дивизиона (Сент-Джеймс), обвинявшийся в том, что подбивал мальчишек в Гайд-парке совершать кражи у гуляющих, а затем делил с ними ворованное. Кинг получил за свое преступление 14 лет ссылки.

Инспектор Чарльз Фредерик Филд

В 1846 году руководителем "Детективного отдела" был назначен инспектор Чарльз Фредерик Филд, прежде служивший в Вулиджских доках, которому предстояло пробить брешь в стене недоверия и враждебности. В 1850 году к комиссарам полиции обратился Чарльз Диккенс, издававший в то время еженедельник "Домашнее чтение", с просьбой взять интервью у чиновников сыскной полиции, и получил на это разрешение.

Практически весь "Детективный отдел" во главе с Филдом явился в редакцию еженедельника на Веллингтон-стрит, результатом чего стал очерк "Детективная полиция", в котором Диккенс противопоставлял новых детективов старым боу-стритским сыщикам, которым дал уничижительную характеристику: "Сказать по правде, мы полагаем, что вокруг этих знаменитостей было слишком много небылиц. Помимо того, что иные из них были людьми очень невысокой нравственности и слишком привыкли иметь дело с ворами и им подобными, они никогда не упускали случая воспользоваться в обществе служебным положением и напустить таинственности, выставляя себя в наилучшем свете.

Неизменно расхваливаемые сверх того некомпетентными магистратами, озабоченными тем, чтобы скрыть свою неполноценность, и будучи на короткой ноге с тогдашними газетными щелкоперами, они сделались своего рода идолами." За этим очерком последовали другие: "Три детективных истории", "Современное искусство ловли воров", "На дежурстве с инспектором Филдом". Кроме того, Филд стал прототипом инспектора Бакета в "Холодном доме", а в 1853 году "Таймс" даже утверждала, что Диккенс писал биографию Филда, хотя следов этой работы исследователи творчества Диккенса не обнаружили.

В той же статье "Таймс", наряду с утверждениями о Диккенсе-биографе, посвятила успехам Филда в деле в западных графствах хвалебный пассаж: "М-р Филд, следует отметить, достиг большого результата очень простыми средствами; и мы не сомневаемся, что многие будут считать, что они могли бы сделать то же, что и он, теперь, когда им показали путь. Искусство этого чиновника лежит в нахождении этого пути". Спустя три года "Квартерли Ревю" похвалил широту ума членов Детективного отдела:

"Среди 6000 человек, которые составляют полицию, предоставляется замечательное поле для выбора хороших людей; и Боу-стрит, столь же великая, сколь и известная, представлялась чиновниками не более интеллектуальными, чем те, которыми мы теперь обладаем".

К 1856 году, когда комиссар Чарльз Роуан умер и руководство полицией целиком перешло к комиссару Ричарду Мейну, детективная полиция насчитывала уже трех инспекторов, девять сержантов и отряд полиции, называемый "люди в штатском", который представлял собой обычных констеблей, переодетых в партикулярное платья и не рассматривавшихся в качестве детективов. В каждом дивизионе было порядка 6 полицейских, которые брали на себя детективные обязанности, когда это было нужно.

Франц Мюллер, убийца мистера Бриггса

В 1857 года детективам удалось обезглавить большую банду фальшивомонетчиков, арестовав ее главаря "Джима Каллиграфа", который был приговорен судом к пожизненной ссылке. Спустя два года возникла новая банда, которую возглавляли два досрочно освобожденных преступника, и полиции удалось путем почти годичного наблюдения раскрыть всех участников и предать их суду.

В 1864 году детективы сумели раскрыть первое в Англии железнодорожное убийство, жертвой которого был престарелый мистер Бриггс. Полиции удалось установить личность убийцы, использовав цилиндр, оставленный преступником в вагоне по ошибке вместо цилиндра жертвы — убийцей оказался немец-портной Франц Мюллер. Скрываясь от преследования, Мюллер бежал в Нью-Йорк на парусном корабле "Виктория". Дело было поручено инспектору Таннеру, которого сэр Мелвилл Макнотен характеризовал как самого блестящего детективного чиновника в Скотланд-Ярде. Таннер вместе с детектив-сержантом Кларком отправился в погоню на пароходе "Сити оф Манчестер", встретил убийцу в порту и потом доставил обратно в Британию, где тот был повешен.

Но случались и громкие провалы. Так, в 1860 году в графстве Уилтшир трехлетний сын м-ра Кента ночью исчез из своей кроватки в Роуд-Хилл-Хауз, и позднее труп ребенка с перерезанным горлом был найден в нужнике в саду. Главный констебль уилтширской полиции обратился за помощью к Скотланд-Ярду, в ответ на его просьбу комиссар Мейн отправил для расследования сержанта Фредерика Уилльямсона и инспектора Джонатана Уичера, которого коллеги прозвали "принцем детективов" — он был одним из восьми первоначальных чиновников "Детективного отдела", имел большой опыт в раскрытии различных преступлений. Среди раскрытых им дел было убийство двух мальчиков и похищение картины Леонардо да Винчи, именно ему было поручено помогать французам в охоте на революционеров, покушавшихся на Наполеона III. Дело в Уилтшире было одним из первых случаев, когда расследование вел ставший позднее классическим дуэт "инспектор-сержант".

Допросив всех членов семьи и прислугу, Уичер пришел к выводу, что виновницей убийства была шестнадцатилетняя Констанс Кент, дочь хозяина дома от первого брака. Однако имевшиеся в его распоряжении доказательства были слишком слабы, девушка была отпущена под залог, а позднее оправдана из-за недостатка улик.

Публика обвиняла Уичера в некомпетентности, в Скотланд-Ярде его теорию посчитали невероятной, и вскоре сломленный духом Уичер уволился из полиции, а спустя год после его отставки, в 1865, Констанс Кент добровольно призналась в убийстве брата, была приговорена к казни, замененной 20 годами каторжных работ.

Констанс Кент

Постепенно общественное мнение примирилось с наличием в Столичной полиции детективов в штатском, и в 1864 году численный состав департамента удалось увеличить на семь человек (хотя во внешних дивизионах и без этого люди могли временно переводится из униформированных в штатские для специальных задач). Увеличили и ранг чиновников, служивших в Детективном отделе: в 1867 году, когда в Столичной полиции было введено звание старшего инспектора, первым, кто получил его, стал детектив-сержант Фредерик Уилльямсон.

Спустя три года после производства Уилльямсона в суперинтенданты еще трое инспекторов "Детективного отдела" были произведены в старшие инспекторы. Чтобы полицейские в штатском могли удостоверить свои полномочия совершать аресты, в 1867 году их снабдили декоративными латунными жезлами, похожими на те, что носили боу-стритские приставы.

Жезл констебля Столичной полиции

Жезлы представляли собой полую латунную или серебряную трубку 15–25 см длиной с деревянной или эбеновой ручкой посередине и завинчивавшейся крышкой в виде императорской короны. С 1870 года на жезлах, выдававшихся рядовым костеблям, штамповалась надпись: "Констебль Столичной полиции". Внутрь жезла помещался документ, удостоверяющий полномочия его обладателя владельца. Как правило, на документе указывалось имя констебля и число выдачи.

Когда в 1870-х были выпущены первые удостоверения, практика ношения жезлов стала сходить на нет, хотя старшие чиновники в Столичной полиции и детективы в некоторых провинциальных полицейских силах продолжали носить их. Жезлы носились на поясе в кожаном футляре и были официально отменены в январе 1887 года (приказ от 11 января 1887) одновременно с отменой по всей Столичной полиции ношения в кобурах обычных дубинок (у детектив-констеблей тоже были дубинки, но короче, чем у их униформированных коллег — всего 12 дюймов (30 см)). Детективы из полиции Сити носили на шее или в качестве брелока на цепочке часов персональный бронзовый жетон в виде вписанного в овал вензеля королевы Виктории.

Паника, возникшая в 1860-х годах в Лондоне из-за увеличения количества уличных грабежей, навлекла на полицию дальнейшую критику, которая еще больше усилилась, когда "Ирландское революционное братство" взорвало в 1867 году стену Клеркенуэллского арестного дома. О том, что такой взрыв планировался, комиссар Столичной полиции Мейн получил предупреждение из Дублинского замка, однако полиция прозевала бочонок с порохом, поставленный у одной из тюремных стен с зажженным фитилем.

Журнал "Панч" обозвал Детективный отдел "Дефективным". Для охраны ключевых зданий были приведены под присягу 50000 особых констеблей. Большая часть вины была возложена на комиссара, которому было уже за семьдесят, и которого уже и до взрыва резко критиковали за плохое обеспечения порядка во время демонстраций в связи с "Законом о реформе" в 1866 и 1867 гг. Бенджамин Дизраэли написал премьер-министру, графу Дерби, убеждая, что если Мейн не желает сам уйти в отставку, его надо уволить. Правительство отказалось избавиться от него после 38 лет службы, но Дерби отметил:

"Действительно грустно, что спокойствие столицы и ее неприкосновенность от преднамеренного разрушения должны зависеть от организации полицейских, которые, как детективы, являются откровенно некомпетентными; и под руководством начальника, который, независимо от того, каковы могут быть другие его достоинства, не обладает ни энергией, ни, очевидно, опытом, чтобы отыскать и нанять людей, подходящих для специфических обязанностей."

Участники скандального процесса 1877 года над детективами Скотланд-Ярда (четыре портрета по углам — детективы, обвиненные в коррупции)

Комиссар Ричард Мейн умер в 1868, и его заменил полковник Эдмунд Хендерсон. При новом комиссаре, после проведенного ведомственного расследования управления полицией, в 1869 году был реорганизован и Детективный отдел. Согласно рекомендациям комиссии МВД были увеличены центральные детективные силы, которые занимались особо важными делами, а также официально закреплены в штате Столичной полиции собственные детективы при дивизионах, находившиеся под началом дивизионных суперинтендантов.

К 1872 году количество детективов достигло 123 человек. Правда, сам Хендерсон с опаской относился к детективам, которые работали "секретно, вдали от надзора и контроля", и полагал их "совершенно чуждыми привычкам и чувствам нации". Опасения комиссара, что недостаточный надзор может привести к злоупотреблениям и коррупции, подтвердил грандиозный скандал 1877 года, когда выяснилось, что четыре высших чина Детективного отдела (в том числе старший инспектор Натаниэль Драскович, гордость Скотланд-Ярда), состояли на жаловании у шайки преступников и покрывали их преступления, давая тем возможность длительное время избегать ареста и свершения правосудия.

Инспекторы Детективного отдела Скотланд-Ярда на скамье подсудимых (1877)

Журналист Эдмунд Йейтс в статье "Полковник Хендерсон в Скотланд-Ярде", опубликованной им в газете "The World" во время процесса, приводит мнение Хендерсона о детективной полиции накануне прибытия Шерлока Холмса в Лондон:

"Конечно, полицейские в штатском — или же "детективы" — должны существовать; ибо воры и сообщники воров, которые сообщают друг о друге информацию, не стали бы рисковать, если бы их могли увидеть разговаривающими с констеблем в униформе; но "детектив" был незаслуженно раздут за счет его обыденного брата. Существуют сотни людей в униформе, прекрасно подготовленные для детективной работы, и которые фактически добывают ценную информацию и производят важные аресты.

Но публику приучают верить в то, что детектив обладает каким-то необычным методом работы; и я думаю, что вы, джентльмены из прессы, и, как сказал бы один из моих чиновников, "другие авторы беллетристики", в большой мере являетесь ответственными за эту ошибку. Что касается надежности детективов, я боюсь, что они походят на других людей, над которыми невозможное осуществить надлежащий контроль.

… По самой природе своего занятия детективный чиновник выведен из-под наблюдения его начальников. За ним нельзя следить; поскольку, если бы это можно было, он был бы не слишком хорош для своей конкретной роли. Поэтому ему нужно всецело доверять; и не надо удивляться тому, что иногда искушение оказывается слишком сильным для него так же, как для других людей. Мы отбираем на эту должность лучших людей, каких только можем; но там наша власть заканчивается, поскольку мы не можем держать их в руках, как можем обычного констебля."

Процесс на детективами. Заседание в Центральном уголовном суде (Олд-Бейли)

Часть 2

О последовавших за скандальным процессом реформах Детективного отдела я расскажу подробнее, поскольку, во-первых, они совпали по времени с началом карьеры Шерлока Холмса в Лондоне, а во-вторых, определили структуру сыскной полиции на все дальнейшее время пребывания Холмса в британской столице.

Еще до начала суда над коррумпированными детективами для "исследования состояния, дисциплины и организации детективных сил Столичной полиции" было решено назначить ведомственную комиссию министерства внутренних дел, состоящую из сэра Генри Селвина Иббетсона, полковника Уильяма Филдинга и двух королевских адвокатов. Первое заседание комиссии состоялось 16 ноября 1877 года, за четыре дня до окончания процесса.

Ее заключения были обнародованы только в начале следующего, 1878, года, однако уже 22 ноября 1877 "Дейли Телеграф" утверждала как о вопросе решенном, что главой реформированного детективного отдела должен стать помощник комиссара, "который должен, при любых обстоятельствах, быть проницательным и опытным адвокатом".

Говард Винсент

Рисунок из книги майора Гриффитса "Тайны полиции и преступления"

Свой шанс ухватить судьбу за хвост увидел в этом молодой адвокат Говард Винсент (1849–1908). Он не имел никакого опыта полицейской работы, он вообще преполагал находиться в это время на театре военных действий между русскими и турецкими войсками в качестве военного корреспондента газеты "Дейли Телеграф", но не получил разрешения от русского командования как знающий русский язык (Винсент дважды, в 1871 и 1874, был в России), а вместо этого поступил на юридический факультет Парижского университета.

Винсент поспешно принялся изучать постановку сыскного дела во Франции, ведь еще со времен Франсуа Видока французскую сыскную полицию принято было считать лучшей в мире. Префект Андрие и тогдашний шеф криминального "бюро безопасности" при втором дивизионе Этьенн Жакоб, вероятно польщенные тем, что их соседи по другую сторону Ла-Манша станут подражать Сюртэ, с готовностью познакомили британского адвоката со структурой французской уголовной и судебной полиции. Вероятно, за краткостью времени, потраченного на изучение полциейского дела, Винсет не заметил главного — что французская сыскная полиция сама давно уже находилась в плачевном состоянии и требовала реформ, о чем несколько лет спустя напишут и Андрие, и один из преемников Жакоба Гюстав Масе. Своими успехами она была обязана данной ей властью выбивать из арестованных показания и использовать их на суде, что было невозможно в британском суде.

Однако уже в январе 1878 года Винсент представил министерской комиссии рапорт, в котором описал свое видение нового детективного отдела. Выработка концепции далась молодому адвокату нелегко, и он восемнадцать раз переписывал документ, прежде чем остановился на окончательном варианте.

Проект Винсента ориентировался на французский централизованный образец, и новый детективный отдел мыслился ему независимым от остальной полиции, с прямым подчинением министру внутренних дел. Даже название придуманной Винсентом начальнику отдела должности — директор уголовных расследований — было калькой с французского Directeur des Recherches Criminelles.

Впрочем, такое же французское происхождение было и у нового названия сыскной полиции, призванного символизировать полный разрыв с прежним коррумпированным Детективным отделом — Департамент уголовных расследований (Criminal Investigation Department). По свидетельству Роберта Андерсона и старшего инспектора Литтлчайлда, сами детективы не любили это наименование и предпочитали использовать либо старое название Детективный департамент или детективный отдел, либо сокращенный вариант нового: CID.

Проектом предполагалось, что директору будет дан карт-бланш на любые изменения, которые он сочтет целесообразными для улучшения работы отдела. В награду себе за составление проекта Говард Винсент просил немного — собственно место директора, для чего извещал о своей юридической квалификации и прилагал рекомендацию от генерального прокурора. И он получил это место с годовым жалованием 1100 фунтов в год. Но сам проект расценили как слишком французский, и он подвергся значительной правке, ограничившей полномочия Винсента.

Самым важным изменением было то, что новый отдел остался в составе Столичной полиции, и в дисциплинарном, хозяйственном и финансовом подчинялся общей власти комиссара, тогда как сам директор оказался ответственным напрямую министру и, таким образом, не имел законной власти над своим отделом. Остальные изменения, внесенные в проект Винсента, были направлены на децентрализацию и усиление взаимодействия с дивизионами.

Согласно проекту Винсента прежний Детективный отдел в Скотланд-Ярде становился центральным управлением департамента, а при каждом дивизионе вместо независимых дивизионных детективов создавались дивизионные отделы уголовного розыска, подчиненные собственному суперинтенданту Департамента уголовных расследований.

Неожиданно Винсент встретил сопротивление со стороны дивизионных суперинтендантов, подавших жалобу на "манеру, в которой детектив-констебли и чиновники в штатском, находившиеся прежде под их началом, были изъяты из под их контроля Департаментом уголовных расследований… и поставлены работать по системе шпионажа вроде той, что имеется во французской тайной полиции."

Винсенту пришлось искать компромисс и он разослал дивизионным суперинтендантам записку, в которой извещал, что начиная с 1 мая, в соответствии с распоряжением комиссара, будет проводить уголовные расследования через них.

"Лишить себя большой пользы от вашего опыта идет совершенно вразрез с моими намерениями, как и с намерением комиссара уменьшить вашу нагрузку каким-нибудь сокращением рутинной работы. Вне всякого сомнения, никакая полицейская система не сможет преуспеть, если все отделы и чины не действуют в абсолютном единстве друг с другом; и любое чувство конкуренции между людьми или между полицией, действующей в форме, и той, что действует в штатском, вредно для службы и несправедливо по отношению к публике.

Дополнительных людей в штатском, занимаемых на зимние месяцы, вы будете использовать под началом местного инспектора, согласно полицейским приказам от 16 апреля; и я убежден, что если вашим сержантам и констеблям в форме ясно дадут понять, что их обязанности никоим образом не уменьшены этими людьми в штатском, и что они по-прежнему являются ответственными за преступления, происходящие рядом с их постами или на маршрутах их обходов, у министра не будет никаких дальнейших причин жаловаться на частоту грабежей. Мне не нужно снова повторять, что я всегда рад видеть любого суперинтенданта по полицейским делам, и поддержать или исполнить в максимально возможной степени любое практическое предложение по хорошей службе."

Отныне, хотя в теории назначенные в дивизионы детективы продолжали оставаться под контролем центрального управления, но практически любой рапорт дивизионного отдела проходил через дивизионного суперинтенданта, предоставляя тому контроль над ведущимися на его территории дознаниями. Ставя свою подпись под рапортом, суперинтендант принимал часть ответственности за эффективность работы детективов, но при необходимости помощи со стороны обычной полиции она немедленно оказывалась.

Новый Департамент уголовных расследований начал свою работу в апреле 1878 года. Что же представляла собой сыскная полиция после реформ Говарда Винсента? Когда он приступил к реформированию Детективного отдела, количество детективов на всю Столичную полицию составляло приблизительно 250 человек. Согласно новым штатам, утвержденным через месяц после его назначения, центральное управление должно было иметь главного суперинтенданта (на эту должность был назначен Уилльямсон), трех старших инспекторов, трех детектив-инспекторов 1-го разряда, семнадцать детектив-инспекторов 2-го разряда и канцелярский штат из 6 сержантов и констеблей.

Центральному управлению предполагалось поручать расследования особо сложных и важных дел, при необходимости не ограничиваясь пределами Столичного округа, но и распространяя свою деятельность на всю территорию Великобритании и оказывая помощь провинциальным коллегам. Именно с инспекторами из центрального управления обычно имело дело Шерлок Холмс, а в рассказах, где действуют представители местной полиции, они скорее принадлежат к обычной униформированной полиции, чем к детективному отделу дивизиона (например, полицейский инспектор Ланнер в "Постоянном пациенте").

Отдел уголовного розыска H-дивизиона (Уайтчепл)

Фотография 1889 года, сделанная вскоре после прибытия большого числа "новобранцев". Пятый справа в первом ряду — сержант Тик, которого Джек Лондон изобразил под именем Джонни Апрайта в "Людях бездны" (1902)

В дивизионы (включая Темзенский дивизион) назначались 15 детектив-инспекторов (должность руководителя дивизионного отдела уголовного розыска называлась "местный инспектор") и 159 детектив-сержантов, в помощь им прилагались дивизионные и особые патрули (60 и 20 детектив-констеблей соответственно). На уровне дивизионов должны были расследоваться практически все дела о кражах и ограблениях, а также дела о большинстве убийств.

На практике все было значительно скуднее: спустя три месяца в Столичной полиции насчитывалось все еще не более 260 детективов. Однако надо отдать должное Винсенту: спустя шесть лет он довел численность детективных сил до восьмисот человек.

Заслугой Винсента было улучшение регистрации досье, хотя централизация работы в Скотланд-Ярде породила множество проблем: возросло количество писанины, необходимо было хранить множество докладов от дивизионных детектив-инспекторов, переписка поглощала ценное время и в то же время не способствовала налаживанию сотрудничества между дивизионами или даже с центральным управлением, что особенно критично было в тех случаях, когда скорость действий полиции решала все.

В отличие от континента, первоначально центральное управление не подразделялось на группы, каждая из которых занималась бы своим видом преступлений, поскольку принадлежность всех местных преступлений дивизионным отделам уголовного розыска делала такую специализацию не имеющей особого смысла. Чиновникам центрального управления приходилось заниматься особо важными преступлениями всех видов.

Тем не менее стихийная специализация все же существовала, так как, например, следствия по фальшивомонетничеству и подлогам требовали специфических знаний. Со временем в управлении сложились и были официально оформлены в качестве самостоятельных отделы, решавшие свой собственный круг задач:

— секция А, занимавшаяся уголовными делами,

— Особый Ирландский отдел (секция B, 1883),

— Портовая полиция (секция С, 1884),

— Особый отдел (секция D, 1887),

— уголовная канцелярия (регистрировавшая и хранящая все рапорты, бумаги и переписку касательно преступлений — в ней было всего 7 канцеляристов),

— канцелярия по надзору за осужденными (1880)

— дактилоскопическое бюро (1901).

Обо всех этих отделах я расскажу в свое время, пока же вернемся к реформам Говарда Винсента.

Детективы, переодетые докерами, во время стачки 1911 года.

Среди следствий этих реформ следует назвать возвращение к осужденной когда-то практике старого Детективного отдела, когда при определенных обстоятельствах чиновникам в штатском разрешалось изображать из себя обычных людей для ареста преступника с поличным. Магистраты в полицейских судах обычно не одобряли такие действия, считая их разновидностью провокации на уголовно наказуемые деяния, да и обычная полиция расценивала их как проявление того самого "шпионажа", на который жаловались Винсенту суперинтенданты.

Плохо продуманные и небрежно выполненные, такие операции могли приводить к скандалам, как это произошло в деле молодого аптекаря Томаса Тайтли с Шарлотт-стрит, которого подозревали в продаже абортивных средств.

Инспектор Джон О'Коллаган предложил план, по которому женщина, нанятая для обыска арестанток в Боу-стритской полицейской части, должна была обратиться к Тайтли за лекарством под видом матери, дочь которой была соблазнена хозяином и забеременела.

Операция быстро пошла не по плану. Инспектору пришлось самому подделывать письмо якобы от имени соблазнителя молодой женщины, роль которого была поручена молодому детектив-сержанту, с предложением 5 фунтов за средство.

Хотя Тайтли был арестован, когда доставил сержанту требуемое лекарство, и служебное расследование очистило участников от обвинений в неправомочных действиях, министр внутренних дел под давлением общественных протестов вынужден был объявить, что такие методы более не будут использоваться без прямого разрешения министерства. Впрочем, он вовсе не утверждал, что использование провокации никогда не повторится.

Таким образом Шерлок Холмс, приехав в Лондон в 1878 году и поселившись на Олд-Монтагью-стрит, застал Детективный отдел уже реформированным, но с чрезвычайно сильно подмоченной репутацией и задачей восстановить реноме сыскной полиции — нельзя не признать, что он удачно подгадал время, чтобы начать карьеру частного детектива-консультанта.

В 1880 году Винсент озаботился постановкой английских агентов во французских портах вдоль Ла-Манша для противодействия вывозу английских девушек с целью продажи их в публичные дома во Франции, Голландии и Бельгии — об этом свидетельствует письмо, сохранившееся в делах Министерства иностранных дел. Неизвестно, было ли дано такое разрешение официально, однако согласно рапорту шербургской полиции, написанному в 1894 году, уже в 1881 году в Шербуре, Гавре, Булони, Кале и Дьеппе появились британские наблюдатели в связи с подозрениями, что анархисты и нигилисты могут пересечь канал и совершить покушение на жизнь королевы Виктории.

Первым таким детективом, "следившим за Саутгемптонской линией" в Шербуре, стал германский подданный по фамилии Шмитт, который был прикреплен к Скотланд-Ярду. Поскольку инициатива оказалась удачной, Скотланд-Ярд направил еще двух человек в Шербур и двоих в Кале. Которые в дальнейшем сотрудничали с французской полицией, в результате чего произошло резкое уменьшение мелких краж на пассажирских судах, ходивших через Канал.

На английской стороне Ла-Манша Скотланд-Ярд также имел в портах своих людей, подчинявшихся секции С центрального управления. В 1884 году директор уголовных расследований Говард Винсент подал в отставку в связи со взрывами, произведенными ирландско-американской террористической организацией "Клан-на-Гейл". Еще за год до этого он стал просить об отставке, но министр внутренних дел никак не соглашался дать ее. После того, как в один день в Лондоне прогремело сразу три взрыва, а одна из бомб разрушила угол здания, занимаемого самим Департаментом уголовных расследований, судьба Винсента была решена.

Джеймс Монро, 1889

Новым шефом Департамента уголовных расследований стал Джеймс Монро (1838–1920), находившийся в это время в Лондоне в отпуске комиссар окружного полицейского дивизиона в Бомбее, который имел большой судебный и полицейский опыт в Индии в качестве мирового судьи, сборщика налогов и генерал-инспектора полиции Бомбейского округа. Возможно, это было одно из самых удачных назначений руководителя департамента, но Монро очень скоро вступил в конфликт с комиссаром сэром Чарльзом Уорреном.

При назначении Джеймса Монро было решено упразднить должность директора уголовных расследований, а руководителя Департамента уголовных расследований сделать третьим помощником комиссара. В теории это должно было избавить департамент от неестественной ситуации, при которой начальник сыскной полиции не имел юридической власти над своим отделом, однако Монро выступил за сохранение собственной независимости от комиссара и прямое подчинение министру, что оказалось неприемлемым для Уоррена, стремившегося навести в Столичной полиции военную дисциплину.

Еще одним поводом для конфликта стало учреждение новой должности помощника главного констебля, на которую Монро продвигал своего индийского друга Мелвилла Макнотена. Однако Уоррен отказался утвердить его кандидатуру. Летом 1888 года конфликт вылился практически в открытое противостояние и в конце августа того же года Монро был уволен, а на его место назначен его друг и соратник по борьбе с ирландскимитеррористами доктор Роберт Андерсон (1841–1918).

Такая принудительная смена руководителей отрицательно сказалась на работоспособности и настроении центрального управления департамента. Андерсон вспоминал об этом времени:

"Чиновники Департамента уголовных расследований были деморализованы тем отношением, с которым обошлись с их бывшим руководителем; и в течении всего этого времени после его практической отставки ходили зловещие слухи о назначении его преемника. Если бы было объявлено, что после его официальной отставки 31-го августа я должен сменить его на этом посту, волнения, возможно, улеглись бы. Ибо все основные чиновники знали и доверяли мне.

Но по какой-то тайной причине этот вопрос держался в секрете, и мне было приказано не сообщать о моем назначении. Я имел обыкновение часто посещать кабинет м-ра Монро, поскольку мы сотрудничали по вопросам политических преступлений; но когда я сделал это теперь, и сэр Чарльз Уоррен воспользовался моим визитом, чтобы прийти увидеться со мной, сразу вообразили, что он шпионил за мной, потому что я был другом м-ра Монро. Негодование, испытанное чиновниками, было большим, и мне было довольно трудно уговорить старшего суперинтенданта Уилльямсона не подавать прошение об отставке."

Это тяжелое время в департаменте совпало с серией убийств осенью 1888 года, совершенных в Восточном Лондоне и приписанных таинственному Джеку Потрошителю. Несмотря на все усилия детективов, убийства так и остались нераскрытыми, а паника, охватившая весь Лондон, сопровождалась ожесточенной газетной критикой Департамента уголовных расследований и его руководства.

Андерсону удалось благополучно провести департамент через этот кризис, и все оставшееся время до отъезда Холмса в Суррей никакие внутренние и внешние бури более не сотрясали сыскную полицию, позволяя ей заниматься своей ежедневной работой. Со времен реформ Винсента чиновники департамента сумели распутать множество громких преступлений, в том числе и убийств.

В 1881 году было раскрыто второе в истории Англии железнодорожное убийство, совершенное в июне 1881 года Перси Лефроем Мэплтоном.

В 1883 году был выведен на чистую воду морфинист доктор Джордж Лэмсон, отравивший в декабре предыдущего года при помощи пропитанного аконитом кекса своего шурина-калеку Перси Джорджа.

Томас Оррок, убийца констебля Коулса

В 1884 году детектив-сержант Коб, расследуя убийство своего коллеги Джорджа Коулса двумя годами ранее при попытке арестовать грабителя баптисткой церкви в Далстоне (Лондон), вышел на ист-эндских приятелей некоего Томаса Генри Оррока, на которого пало подозрение, и сумел найти на тоттнемских болотах, куда Оррок с этими приятелями ходил стрелять из револьвера, дерево с засевшей в нем пулей, идентичной той, который был убит Коулс.

В 1887 году полиция смогла найти в Излингтоне и арестовать Томаса Каррела, который застрелил во время ссоры в Хокстоне свою подругу Лидию Грин.

В 1890 году полиция предала правосудию миссис Мери Элеонор Перси, которая убила в Камден-Тауне жену и ребенка своего бывшего содержателя Фрэнка Хогга, а тело вывезла на детской коляске в Хэмпстед, где и бросила.

В 1891 году благодаря предательству приятелей по банде "Слепых нищих" полиция арестовала Поля Вогана, нанесшего смертельную рану мистеру Фреду Клейну, ткнув в глаз наконечником трости в вагоне подземки.

В 1892 году детектив-инспектор Джон Танбридж раскрыл дело канадского доктора Томаса Крима, отравившего в Лондоне четырех проституток стрихнином.

В 1896 году детектив-сержант Уэнсли из Эйч-дивизиона арестовал Уильяма Симена, который при попытке ограбить дом на Тернер-стрит в Степни убил Джона Леви и заколол его домохозяйку миссис Гейл.

Этот год вообще был богат на громкие преступления. Полиции удалось собрать доказательства против пятидесятисемилетней миссис Амелии Дайер, члена Церковной армии, которую обвинили и повесили за убийство принимаемых ей на попечение младенцев, которых она топила в Темзе.

Детективам также удалось арестовать в Бате Альберта Миллсома и Генри Фоулера, известных уголовников из Кентиш-Тауна, которые убили с целью ограбления Генри Смита из Масвелл-Лодж на Масвелл-Хилл и прокололись на том, что оставили на месте преступления детский фонарь, который опознал 10-летний сводный брат Милсома.

Миссис Амелия Дайер, топившая в Темзе полученных на попечение младенцев

В 1901 году Андерсон вышел в отставку, и на его место назначили Эдмунда Генри, начальника недавно организованного Дактилоскопического отдела Скотланд-Ярда. Генри недолго пробыл помощником комиссара в Департаменте уголовных расследований — в 1903 году он получил пост комиссара полиции, уступив свое место Мелвиллу Макнотену.

Но деятельность сыскной полиции под началом Макнотена в качестве помощника комиссара лежит за пределами выбранных хронологических границ, поэтому здесь я прекращу рассказ об истории детективов в Столичной полиции и остановлюсь немного на сыскной полиции в Лондонском Сити и в графствах.

Как и униформированная полиция Сити, детективы из Сити были совершенно независимым от Скотланд-Ярда подразделением, подчинявшимся комиссару полиции Сити.

Детективный отдел в Сити возник в 1848 году одновременно с Детективным департаментом в Столичной полиции, однако сыщики из Сити сумели обойтись за время своего существования без скандалов, сопровождавших их столичных коллег. К моменту знакомства Холмса с Уотсоном детективов Сити возглавлял шотландец Джеймс Макуилльям (р. 1837).

Долгое время отдел был совсем небольшим — под началом Макуилльяма состояло всего 12 детектив-сержантов и 22 детектив-констебля, однако в начале 1890-х его численность была увеличена: в его штате состояли теперь 12 детектив-инспекторов, 7 детектив-сержантов и 21 детектив-констебль, а сам Макуилльям получил чин суперинтенданта, в каковой должности пробыл до 1903 года.

Основной работой детективов из Сити было расследование финансовых махинаций — что вполне естественно для детективов, обслуживавших финансовый центр мира. В провинции, в отдельных графствах и городах, процесс обзаведения собственными детективными отделами при полиции растянулся на несколько десятков лет. Детективный отдел Бирмингема была учрежден уже в 1839 году; Ноттингем создал такой отдел в 1854 году; Мидлсбро имел детектива в 1859 при общей численности полиции в пятнадцать человек, тогда же было три детектива в Лидсе и Бредфорде и пять в Шеффилде. В

Стаффордшире детективы появились лишь спустя сорок лет. Констебли из провинции командировались на стажировку в качестве детективов в Столичную полицию. Те, у кого не было собственных детективов, в трудных случаях могли получить помощь от Скотланд-Ярда, как это было, например, в деле об убийстве в Роуд-Хилл-Хаузе, хотя нежелание высокопоставленных чиновников передать контроль над делом детективу, особенно из другой полиции, возможно, уменьшило число дел, в которых это произошло.

Часть 3

Было бы неправильно обойти стороной вопрос о политических расследованиях, тем более что сам Холмс нередко расследовал дела, связанные с политикой. После прокатившихся в конце 1840-х годов по Европе революций множество революционеров нашло убежище в Великобритании, и чтобы как-то разрядить напряженность, возникшую из-за этого между Англией и континентальными державами, в 1851 году несколько чиновников старого Детективного отдела Столичной полиции были организованы в специальный "иностранный" отдел, подчинявшийся непосредственно комиссару. Среди этих чиновников были и уже неоднократно упоминавшийся Фредерик Уилльямсон, владевший достаточно свободно французским языком.

Отдел установил систематическую слежку за иммигрантами-революционерами, результаты которой сообщались в министерство внутренних дел и оттуда в МИД для передачи, при необходимости, за границу. Под давлением Франции "иностранный" отдел способствовал появлению на скамье подсудимых одного из таких изгнанников, обвиненного в заговоре (совместно с Орсини) с целью убить Луи-Наполеона в Париже в январе 1858 года. Однако обвинение проиграло процесс (главным образом из-за общего негодования на подстрекательство французов в этом деле), и после этого провала, приведшего к падению кабинета Пальмерстона, регулярная слежка за политическими иммигрантами прекратилась, а Детективный отдел потерял интерес как к иностранным, так и к собственным британским потрясателям устоев.

Иностранный отдел просуществовал только восемь лет и был ликвидирован в 1859 году. Однако именно Уилльямсону в дальнейшем поручалась работа с запросами континентальных правительств о действиях иностранных революционеров в Великобритании.

Разбор завалов после взрыва Клеркенуэллской тюрьмы

Рисунок из "Illustrated London News", 1867

В конце 1860-х годов лондонские детективы столкнулись с новой для себя угрозой — ирландским терроризмом. После неудавшегося открытого выступления в 1867 году, организовывавшегося дублинским "Фенианским братством" и американским "Ирландским революционным братством", радикально настроенные ирландцы устроили нападение на тюремную карету, чтобы освободить своих товарищей, а затем, в декабре 1867 года, взрыв пороховой бомбы у стены лондонского Клеркенуэллского исправительного дома, где содержался один из лидеров разгромленного восстания Ричард О'Салливан-Берк. Неспособность полиции предотвратить этот взрыв стала сокрушительным фиаско для Столичной полиции.

"Они знают об исполнении своего долга в связи с фенианизмом, как я о переводе с еврейского", — саркастически отозвался тогда о столичных детективах один из чиновников дублинской полиции. Взрыв 220 кг артиллерийского пороха в керосиновой бочке разрушил 18-метровый кусок тюремной стены и убил 6 человек, еще шесть умерли в больнице, всего было ранено и покалечено около 120 человек, не говоря уже от тех нескольких несчастных, которые просто сошли с ума. Провал этот был тем более удручающим, что комиссар Мейн получил предупреждение о готовящемся взрыве от инспектора Даниэля Райана из Дублина:

"Ожидается побег Рикарда Берка из тюрьмы в Лондоне. План состоит в том, чтобы подорвать стены двора для прогулок посредством пороха; в час между 3 и 4 пополудни; а сигнал, что все в порядке — белый мяч, подброшенный снаружи, когда он находится на прогулке."

Но поскольку речь шла о намерении "подорвать" " (blow up) стену, а не взорвать (blow down) ее, руководство тюрьмы и полиция ограничились обыском подвальных помещений тюрьмы и наблюдением за возможным подкопом под стену.

Результатом паники, охватившей лондонскую публику, было создание секретного отдела, который должен был бороться против ирландских экстремистов. В сентябре 1867 года ирландский наместник лорд Майо предложил организовать такой отдел под руководством Уилльямсона в рамках Детективного отдела, однако правительство, потеряв веру в полицию, предпочло сформировать его вне полицейских структур.

Из Ирландии прибыл полковник армейской разведки Уильям Филдинг, преуспевший в выкорчевывании измены и розыске сторонников фениев в дублинском гарнизоне, его помощником стал капитан Уилан из королевской артиллерии, также отличившийся в Дублине, а юрисконсультом и советником был назначен молодой англо-ирландский адвокат Роберт Андерсон — да-да, тот самый Андерсон, который в 1888 году возглавит Департамент уголовных расследований.

Хотя отдел размещался в здании министерства по делам Индии, а отвечал напрямую министру внутренних дел, из Скотланд-Ярда к нему были прикомандированы Фредерик Уильямсон и детектив-инспектор Джеймс Томпсон. Этот секретный отдел просуществовал недолго, всего пять месяцев, его распустили, когда улеглась паника. Филдинг возвратился в Ирландию, Андерсона оставили числиться в МВД с неопределенной должностью "советника по политическим преступлениям", а Уилльямсона и Томпсона вернули в полицию.

Уверенность британских правящих классов в собственной безопасности и отсутствии угрозы как со стороны собственных социалистов, выражавших весьма умеренные и большей частью теоретические взгляды, так и со стороны иностранных революционеров, привело к тому, что вплоть до начала 1880-х годов полиция не тревожила иностранцев, поселившихся в Великобритании, и там они чувствовали себя вольготнее, чем где бы то ни было еще в Европе.

Даже Парижская Коммуна 1871 года и массовое бегство коммунаров через Ла-Манш не изменило такое положение дел. Побуждаемый правительствами европейских стран, кабинет министров пожелал, чтобы Уилльямсон выяснил все, что сумеет, о коммунарах. Усилия Уилльямсона и его подчиненных по сравнению с работой бывшего иностранного отдела были не слишком успешны. Сохранился рапорт детектив-сержанта, который попытался проникнуть на встречу коммунаров в трактире в Излингтоне в мае 1872 года, но был пойман и вышвырнут вон с предупреждением, что ему проломят башку, если он посмеет возвратиться. "Я не стал возвращаться, — сообщил он Уилльямсону, — чтобы не нарушать общественный порядок".

Когда через месяц сержант попробовал повторить попытку еще раз, ему позволили остаться, но зато ушли те, за кем он намеревался следить. В 1878 году комиссар Столичной полиции, получивший запрос от русского правительства о помощи в слежке за русскими "нигилистами", отговаривался тем, что вопрос этот "очень трудный и требует большой осторожности". Такие действия могли быть предприняты только в том случае, когда было совершено какое-либо преступление, и для судебного процесса на территории Британии требовались материалы, но и то они могли возбудить, по мнению комиссара, "большую враждебность против правительства… среди большого класса людей".

МВД полагало в данном случае любую общую "систему шпионажа" "хуже чем просто бесполезную", поскольку если бы сведения о ее существовании просочились наружу, социалистические агитаторы, используя глубоко укоренившуюся враждебность к России и представления о праве убежища и о тайной полиции, обрушили бы на правительство и полицию поток обвинений и лжи, не поддающейся опровержению, и было бы невозможно дать публике понять, что делалось полицией в действительности, и что никаких иных секретных приказов полиции не давалось.

Трактир "Восходящее солнце" после взрыва в писсуаре здания Департамента уголовных расследований в Скотланд-Ярде ирланлдской бомбы, 1884

Однако есть косвенные указания, что политическую слежку правительство (а при необходимости и полиция) тем не менее осуществляли, но через частные детективные агентства (о чем я отдельно расскажу в главе, посвященной частному сыску в Британии). В распоряжении правительства всегда имелось некоторое количество денег, предназначенных для неопределенных и загадочных целей "секретной службы", за которые не нужно было отчитываться и которые тратились на оплату услуг политических осведомителей и, вероятно, на политический сыск.

В 1870-х годах субсидия на эти цели достигала приблизительно 24 тыс. фунтов в год, хотя спустя несколько лет почти половина неизрасходованной была возвращена в казначейство. Кроме того, существовала непризнанная, но обычная для комиссаров практика платить гражданским, вроде журналистов, за информацию относительно политических встреч или конкретных людей.

К началу 1880-х положение изменилось. В 1873 году Великобританию поразил экономический кризис, подорвавший веру рабочего класса в действенность нескольких еженедельных социалистических газет и выведший людей на уличные митинги, пиком которых стали столкновения с полицией в 1886–1887 гг. Либеральные и индивидуалистические ценности постепенно обесценивались, обе господствующие политические партии все чаще прибегали к тому, что Джозефина Батлер в 1879 году называла "управлением при помощи полиции", особенно в Лондоне, где не было надлежащего муниципального самоуправления, а полиция отвечала перед Министерством внутренних дел, а не перед обществом.

При реформировании Говардом Винсентом Детективного отдела одной из обязанностей новосозданного Департамента уголовных расследований были указаны "расследования для правительства", что явно подразумевало политические расследования. Оказывали свое действие и пугающие события на континенте в последние годы, имевшие политическую подоплеку: убийство султана Абдула-Азиса в 1876 году, два покушения на германского кайзера Вильгельма в 1878 году, два на короля Испании в 1878-9 гг., нападение с кинжалом на итальянского короля Умберто в 1878 году после его отказа от охраны полицейскими в штатском, череда покушений народовольцев на царя Александра II в России, завершившаяся его убийством в марте 1881 года.

Показателем перемен в отношении к политическим эмигрантам стал процесс над проживавшим в Лондоне Иоганном Мостом, германским анархистом, который в своей газете "Фрайнхет" приветствовал убийство царя и выражал надежу, что подобное можно будет совершить и в другом месте. Суд был инспирирован германским правительством, и британский кабинет с трепетом ожидал его результатов, памятуя судьбу министерства Пальмерстона в 1858 году.

Однако жюри присяжных, прежде относившихся категорически отрицательно к любым попыткам иностранных держав повлиять на британское правительство и ограничить свободу слова диссидентам, единогласно вернуло обвинительный вердикт, а на схожем процессе над двумя другими сотрудниками Моста год спустя — "Фрайнхет" на этот раз похвалила убийство лорда Кавендиша и секретаря Берка в дублинском Феникс-парке ирландскими "Непобедимыми", — даже не потрудилось покинуть зал заседания ради такого же приговора.

Часть стены центрального управления Департамента уголовных расследований, разрушенная взрывом ирландской бомбы. Фотография Йорка и Ко., 1884

Поэтому когда в 1881 году в Англии прогремели первые взрывы "динамитной войны" 1881–1885 гг., и публика, и правительство, и полиция уже были готовы к появлению организации, задачей которой было осуществлять политический сыск — пока лишь в отношении ирландских националистов.

Особый Ирландский отдел был образован 17 марта 1883 года и состоял из 4 детективов и 8 униформированных чиновников во главе с суперинтендантом Фредериком Уилльямсоном, сохранившим за собой также должность руководителя Департамента уголовных расследований, и старшим инспектором Джоном Литтлчайлдом, который непосредственно руководил работой нового отдела. Особый Ирландский отдел был не единственным, кто был призван бороться с ирландской угрозой.

В 1882 году, в свете продолжающихся динамитных атак и убийства Кавендиша и Берка, из Дублина для борьбы с ирландскими бомбистами был вызван Джордж Дженкинсон, личный секретарь наместника Ирландии лорда Спенсера. Когда в 1884 году, после взрыва динамитной бомбы, подложенной в писсуар общественной уборной в здании Департамента уголовных расследований прямо под кабинетом Литтлчайлда, Говард Винсент подал в отставку и его сменил на посту шефа сыскной полиции Джеймс Монро, на активную антифенианскую работу был возвращен Роберт Андерсон, ставший правой рукой Монро в его антитеррористической деятельности.

Одновременно Дженкинсон окончательно прописался в МВД, где в качестве главного шпионмейстера развил бурную деятельность. Между двумя конкурирующими политическими сысками развернулась нешуточная борьба, не менее жесткая, чем с их противниками-террористами.

Подход у Монро и у Дженкинсона к задаче прекращения динамитных атак на Лондон оказался совершенно разный, хотя оба имели за плечами годы индийской гражданской службы. Монро, как и положено полицейскому, предпочитал подавлять любые возможные заговоры в зародыше, для чего использовал имевшиеся в его распоряжении силы Особого Ирландского отдела, Дженкинсон же был склонен к провокации, создавая ложные заговоры и вовлекая в них потенциально опасных ирландцев, и полагался на собственную сеть осведомителей, филеров и частных агентов.

Сперва Дженкинсону удалось взять верх, в кабинетах Уайтхолла он постоянно выставлял на посмешище Столичную полицию и добился отставки Андерсона, но затем удача покинула его — Монро удалось арестовать на улицах Лондона нескольких его шпионов, оказавшихся двоеженцем и содержательницей публичного дома, сменилось правительство, вместе с которым ушли в отставку его покровители, и в январе 1887 года Дженкинсон был уволен, а весь политический сыск был передан в ведение Столичной полиции.

Полиция осматривает повреждения, нанесенные зданию Департамента Уголовных расследований ирландской бомбой.

Иллюстрация из "Illustrated London News", 1884

Это был год 50-летия пребывания королевы Виктории на троне, от осведомителей и из газет потоком лилась информация о намерениях ирландских террористических сил в Америке и Франции — "Объединенных ирландцев" Донована О'Россы, "Клан-на-Гейла" Джеремии Салливана и "Ирландского республиканского братства" в Париже, — устроить теракты во время празднования в Лондоне.

Аналогичная информация поступала и от полиции континентальных стран в отношении многих видных анархистов, державших Европу в страхе динамитными взрывами последние несколько лет, и собиравшихся устроить смертоносный "фейерверк" на юбилейных торжествах. Британское общество было готово идти дальше Особого Ирландского отдела — об этом свидетельствовало и появление динамитных "ужастиков" в английской литературе.

В 1885 году Роберт Стивенсон наспех написал и издал своего "Динамитчика", в котором предрекал "падение Англии" и "гибель тысяч людей от рук динамитчиков". На случай, если обычные взрывчатые вещества не принесут ожидаемого эффекта, злодеи Стивенсона имели и другие варианты действий, среди которых был план "разрушить дренажные системы городов и стереть все их население опустошительным тифозным мором".

В 1888 году вышел "Динамитный корабль" Дональда Маккея, написанный за год до стивенсоновского творения. В книге Маккея ирландские националисты бомбардировали Вестминстерский дворец сотней фунтовых динамитных снарядов, запущенных из оружия двадцать футов длиной с диапазоном восьми миль. "Наука ужасна в своих идеях, коли она помещает такое оружие, как это, в руки людей, которыми движут страсть ненависти или мести", — писал Маккей.

В итоге в апреле 1887 года из Особого Ирландского отдела, руководить которым назначили одного из бывших подчиненных Дженкинсона, майора Госселина, был выделен маленький самостоятельный отдел, получивший название "Секция Д" или "Секретный отдел", целью которого была борьба со всеми проявлениями экстремизма на территории Британии, в том числе и слежка за иностранными и английскими подданными. Его главой стал старший инспектор Джон Литтлчайлд, у которого в подчинении было еще три инспектора и шесть сержантов.

Первой крупной операцией нового Особого отдела стало подавление т. н. "заговора Юбилейного взрыва", который организовывался членом радикально-националистического "Клан-на-Гейла" генералом Френсисом Милленом.

Детективы установили слежку за генералом во Франции, в Лондоне они не спускали глаз с его агентов, которые несколько раз посещали здания парламента и встречались с некоторыми из членов Ирландской парламентской партии. В конце концов суперинтендант Уилльямсон лично приехал во Францию и сообщил Миллену, что за всеми его передвижениями следят.

Генерал тут же убрался обратно в Нью-Йорк, на чем заговор, собственно, и закончился. Позднее детективам удалось арестовать и двух предполагаемых исполнителей, доставивших динамит из Америки в Англию. Однако в Скотланд-Ярде не знали, что генерал Миллен был двойным агентом и состоял на жаловании в министерстве иностранных дел, и что своими действиями они нарушили планы премьер-министра и министра иностранных дел лорда Солсбери связать членов парламента от Ирландской парламентской партии и ее лидера Чарльза Парнелла с участниками фиктивного террористического заговора и тем самым навсегда похоронить идею самоопределения Ирландии (гомруля).

Арест инспектором Мелвиллом анархистов в Лондоне

К началу 1890-х задача борьбы с ирландскими террористами к этому времени отошла на второй план, и Особый отдел сосредоточился на осевших в Британии анархистах и иностранных революционерах всех мастей. В своих действиях детективы из Особого отдела не брезговали и провокацией. В 1892 году старший инспектор Уильям Мелвилл через провокатора Аугуста Кулона организовал в городке Уолсолл (Стаффордшир) фиктивный бомбистский заговор, который успешно раскрыл. Были арестованы шесть анархистов и обвинены в производстве бомб для использования против царского режима. Трое из них получили по десять лет, еще один — пять.

Успех Мелвилла способствовал тому, что когда в 1893 году старший инспектор Литтлчайлд вышел по болезни в отставку, Мелвилл был назначен на его место. К концу XIX века Особый отдел также стал отвечать за личную безопасность сперва королевы Виктории, а после ее смерти за безопасность короля Эдуарда VII. В его ведении находилась и безопасность высоких особ, посещавших Лондон. Так, согласно воспоминаниям Густава Штайнхауэра, в 1901 году Мелвиллу удалось предотвратить заговор "русских анархистов", намеревавшихся убить германского кайзера Вильгельма II и бельгийского короля Леопольда. Правда, заговорщикам удалось бежать, один из них, И. Блуменфельд, был повешен в Варшаве в 1906 г. В 1903 году Мелвилл вышел в отставку и суперинтендантом и главой Особого отдела стал Патрик Куинн, который пробыл на этом посту до 1918 года.

С историей сыскной полиции я вкратце вас познакомил, теперь самое время перейти к вопросам более частным: где размещались детективы, как ловили преступников, что из себя представляли люди, избравшие сыск своей профессией.

Двухэтажное здание в центре Грейт-Скотланд-Ярда, второй этаж которого с 1875 по 1886 год служил домом для детективов Столичной полиции

За время жизни Шерлока Холмса в Лондоне Департамент уголовных расследований дважды менял свой адрес. Первоначально он располагался на втором этаже длинного двухэтажного здания во дворе Скотланд-Ярда, построенного в 1875 году — сюда сразу после постройки дома переселился еще старый Детективный отдел. С марта 1883 года кабинеты в северо-западном углу были отданы новоорганизованному Особому Ирландскому отделу.

Первый этаж этого здания занимал Департамент регистрации общественного транспорта, здесь же на первом этаже прямо под помещениями особого ирландского отдела находилась общественная уборная со входом снаружи, предназначенная для посетителей трактира "Восходящее солнце", находившегося в соседнем доме напротив.

Вечером 30 мая 1884 года ирландские террористы, воспользовавшись доступностью уборной, подложили в писсуар динамитную бомбу, которая взорвалась в половине десятого. Целью злоумышленников было одним махом уничтожить как хранившиеся в особом отделе документы, так и начальника отдела — старшего инспектора Джона Литтлчайлда.

К счастью, Литтлчайлд, обычно допоздна задерживавшийся на службе, получил на этот день в подарок два билета в театр, а инспектор Суини с еще одним чиновником тоже покинул к этому времени здание. Однако бомба разрушила 9 м стены, ранила двух констеблей и решила суьбу Винсента — он был наконец-то уволен и на ближайших выборах смог выставить свою кандидатуру и быть избранным в Парламент.

Помещение Бюро находок, которое с 1886 по 1890 год принадлежало Департаменту уголовных расследований

Рисунок из "Illustrated London News", 1878

Здание отремонтировали, однако всего спустя два года, во время начальствования над отделом Джеймса Монро, Департамент уголовных расследований занял два дома через дорогу от управления комиссара (№№ 21 и 22 по Уайтхолл-плейс), в которых прежде располагались частная фирма, офисы окружных суперинтендантов и бюро находок Столичной полиции.

В октябре 1888 года "Пэлл-Мэлл Газетт" писала по этому поводу: "Издавна Детективный департамент помещался в сердце Скотланд-Ярда. Кабинет м-ра Винсента, как директора Департамента уголовных расследований, был одним из лучших в коллекции собачьих будок, в которых располагается штаб Столичной полиции. Департамент перерос свое помещение. Департамент наемных экипажей вытеснял его: не было мест для размещения официальных досье, и таким образом было решено перевести Детективный департамент на Уайтхолл-плейс.

Штат Департамента уголовных расследований был весьма рад, но м-р Монро цеплялся за свой офис в Скотланд-Ярде. В один прекрасный день, однако, он был выпровожен без церемонии и отослан со всеми пожитками на Уайтхолл-плейс. Это выселение, даже если оно было неизбежным, могло быть осуществлено с большим уважением, но в том виде, в каком оно было произведено, оно не способствовало согласию в этом отделе. Детективы начали чувствовать, что их не считали больше неотъемлемой частью полиции.

Сам департамент, расположившийся на другой улице, рассматривался отчасти как "помеха на пути" — скорее конкурент, чем подразделение того же самого бизнеса. Дошло до того, что старослужащих детективов заставили чувствовать, что их присутствие в Заднем холле Скотланд-Ярда расценивается как вторжение."

Угловой дом занял Особый отдел, а в примыкающем к нему здании разместились остальные отделы Департамента уголовных расследований. На первом этаже в большой комнате справа находились детектив-инспекторы первого класса с суперинтендантом, сидевшим в небольшом кабинете позади инспекторской комнаты. В цокольном этаже размещались детектив-сержанты. На втором этаже помощнику комиссара был отведен кабинет в задней части дома, а старшему суперинтенданту — смежный кабинет в передней части.

Третий этаж занимали инспекторы и чиновники по переписке. Когда в конце декабря 1888 года Монро сам стал комиссаром полиции вместо сэра Чарльза Уоррена, а должность помощника комиссара по сыскной полиции оказалась у его давнего друга и коллеги по борьбе с ирландским терроризмом Роберта Андерсона, он особо отмечал неудобство расположения Департамента уголовных расследований отдельно от центрального управления комиссара и стал одним из самых активных сторонников скорейшей постройки нового здания полиции на набережной и объединении там всех центральных служб под одной крышей.

Это произошло в 1890 году. Департамент уголовных расследований переехал в Новый Скотланд-Ярд 22 декабря, вскоре после того, как завершило переезд Центральное управление комиссара.

Здание Нового Скотланд-Ярда, куда в конце 1890 года переехал Департамент уголовных расследований

Корреспондент "Нью-Йорк Таймс" в сентябре 1910 года (за двадцать лет там мало что изменилось, так что мы можем вполне представить себе помещения во времена Холмса) так описывал помещения Департамента уголовных расследований в Новом Скотланд-Ярде:

"Несколько детектив-инспекторов, на которых возложена ответственность за розыск как международных преступников, так и тех, что в Лондоне, работают не в роскошно оборудованных личных кабинетах с американскими бюро с убирающимися крышками и телефонами под рукой. Комната, в которой проведено большинство совещаний, которые привели к аресту всемирно известных преступников, голая комната, сильно напоминающая классную комнату начальной школы.

Столы словно в классе идут по периметру вытянутой комнаты, а в центре — простой дощатый стол, на котором детективы, чьи имена известны всему миру, пишут свои рапорты. Суперинтендант Фроэст, глава исполнительного отдела, является единственным чиновником Департамента уголовных расследований, у которого, кроме сэра Эдуарда Генри, главного комиссара, имеется собственная комната.

Его кабинет содержит то, что является, возможно, наиболее совершенно-безопасным сейфом в мире, и в нем хранятся время от времени ювелирные украшения и ценности, стоящие состояния, которые были отобраны у арестованных преступников или требуются как свидетельство в каком-нибудь сенсационном деле."

Штаб-квартиру полиции Сити, в которой находился и детективный департамент,

Штаб-квартира полиции Лондонского Сити на Олд-Джури, 26

мы можем представить по описанию Ч. Т. Кларксона и Дж. Х. Ричардсона, сделанному ими в книге "Полиция!" (1889):

"Штаб-квартира находится на Олд-Джури, 26, но она не отмечена каким-либо представительным фасадом. Констебль в синем мундире с желтыми пуговицами полиции Сити, с городским гербом на шлеме, стоит при входе в проход или тупик. По обоим сторонам и в конце имеются здания.

Прямо перед вами управление комиссара, где могут быть найдены удобные старомодные комнаты, сообщающиеся частными коридорами с исполнительным отделом налево от двора. Здесь люди в мундирах дежурят в справочном бюро, досмотровой комнате и в телеграфной комнате, провода соединяют эту систему с телеграфной системой Столичной полиции. Контора м-ра Фостера — вверх по лестнице.

С другой стороны двора находится детективный департамент, представляющий собой контору на первом этаже в ведении сержанта в мундире. Он имеет четыре или пять столов для размещения детектив-сержантов, и места для тех, кто ожидает. Стены большей частью показывают класс литературы, специфической для полиции. Есть другая комната, разделенная на отделения, которая используется детективами и украшена портретом бывшего детектива, который был застрелен на борту судна, конвоируя арестованного в Лондон.

Именно в этой комнате собирается небольшая группа людей, которым поручено расследование преступления. Руководителем их всех, просто с головой погруженным в доклады и бумаги о делах на расследовании, является м-р Макуилльям. Его комнаты находятся на втором этаже, и он сидит за скромным столом с корзинами по правую руку для документов, готовых для передачи в суд."

Часть 4

Закончить с помещениями, которые занимали детективы, и перейти к методам, которые использовались для раскрытия преступлений, нам поможет знаменитый "Черный музей" Скотланд-Ярда.

Закон 1869 года о собственности приговоренных и открытие Центрального склада собственности заключенных в апреле 1874 позволили полиции оставлять себе определенные вещи, принадлежавшие преступникам, для учебных целей. Инспектор Ним, который отвечал за склад, и его помощник констебль Рэнделл собрали коллекцию воровских инструментов для обучения детективов обнаружению и предотвращению краж, и неофициально стали проводить такие уроки, пока к концу года не было получено официальное разрешение на открытие "Уголовного музея".

Музей воровского инвентаря был обустроен в крохотной комнатке на третьем этаже обветшавшего здания № 1 в углу Грейт-Скотланд-Ярда (представлявшего собой задворки Управления комиссара). В одном источнике утверждалось, что к 1877 году экспонатами были полностью заполнены уже 14 или 15 комнат, однако других подтверждений этому я не нашел. Поскольку музей был закрыт для широкой публики, никакого официального его открытия не проводилось. 6 октября 1877 года датируется первая запись в книге посетителей музея. Ими были комиссар полиции Эдмунд Хендерсон, его помощник подполковник Лаболмондьер и капитан Харрис, сопровождавшие других видных сановников.

Когда именно музей начал использоваться в качестве учебного класса для новоназначенных детективов — точно неизвестно. Говард Винсент, став директором криминальных расследований, передал в музей коллекцию гипсовых масок уголовников, привезенную им из Франции — дань теории Ломброзо о "врожденных преступниках". По крайней мере с этого времени новоиспеченных сыщиков отправляли сюда для ознакомления с коллекцией, тем более что главным качеством сыщика считалась его способность запомнить и опознать преступника. Инспектор Ним демонстрировал им использование воровских инструментов, а затем, ознакомившись с гипсовыми болванами, они отправлялись на улицы, чтобы отыскать там соответствующие "преступные типы".

"Черный музей" в старом Скотланд-Ярде

Рисунок из "Illustrated London News", 1884

Допуск в музей для тех, кто не принадлежал к Столичной полиции, был возможен только по особому разрешению. Такое разрешение давалось не всем обратившимся за ним в полицию. В том же 1877 году инспектор Ним отказал в разрешении на посещение репортеру газеты "Обсервер", за что тот в отместку обозвал в заметке от 8 апреля музей "Черным". Другие были более удачливы в этом. Репортер "Пенни Иллюстрейтед Пейпер" так описывал музей в 1884 году:

"В этой маленькой задней верхней комнате, изображение которой мы приводим, размещено мрачно выглядящее собрание исторического смертельного оружия, орудий грабежей со взломом, наручников, гипсовых слепков голов преступников и различных предметов, которые использовались при совершении преступлений.

Очень многочисленны револьверы и другие пистолеты, среди них тот, из которого Эдуард Оксфорд выстрелил в королеву в 1840 году, и другие, которые применялись безумными претендентами убить королеву в более позднее время. Ножи, бритвы и кинжалы, залитые свинцом трости, дубинки и молотки, которыми были нанесены смертельные удары, образуют довольно тягостную выставку.

Однако инструменты и приспособления для кражи могут быть с пользой изучены в предохранительных целях. Достойными внимания являются "фомки" или ломы, отмычки и поддельные ключи, складная лестница Чарльза Писа, по которой он смог подняться к окну второго этажа, коробки и жестянки, которые когда-то с целью убийства или разрушения содержали взрывчатую смесь и приспособления для воспламенения.

Имеется также гадательная машина известного самозванца, жульничества которого были наказаны и забыты много лет назад. Надо отметить, что, в случае преступников, которые приговорены к сроку заключения или к каторжным работам на пять лет, все личные вещи, принадлежащие им, кроме предметов, которые служат для преступных дел, добросовестно сохраняются и будут возвращены им после их окончательного освобождения, или могут быть затребованы в течение двенадцати месяцев после этого.

"Вместе со всем остальным центральным управлением переехал в 1890 на набережную в Новый Скотланд-Ярд и "Уголовный музей", где занял ряд комнат в цокольном этаже. Музей не имел хранителя, а смотреть за порядком был приставлен все тот же Рэнделл. Он же должен был добавлять новые экспонаты к экспозиции, а также рассматривать заявки на посещение музея и назначения даты, когда это можно было сделать.

Одной из таких дат было 2 декабря 1892 года, когда музей посетил Артур Конан Дойл вместе с Джеромом К. Джеромом. Возможно, Шерлок Холмс, оказавший полиции столько услуг, тоже посещал этот музей, ведь именно благодаря ему музей пополнился по крайней мере еще одним экспонатом — в 1894 г. туда было передано духовое ружье слепого немецкого механика фон Хердера.

"Черный музей" в Новом Скотланд-Ярде

Иллюстрация из "Windsor Magazine", 1898

"Черный музей" в последние годы XIX века описывал в "Виндзорском журнале" некто M.G. (возможно, под этим псевдонимом скрывался майор Гриффитс):"Меня отвели в "Уголовный музей", в своем роде исключительную Палату Ужасов. Публика в него допускается по билетам по определенным правилам. Сперва он был учрежден как школа для молодых констеблей, чтобы они могли знакомиться с уловками преступников и учиться узнавать инструменты взломщика по виду. В Старом Скотланд-Ярде музей содержался на чердаке, но здесь его использованию отведена комната большого размера, и витрины хорошо расставлены.

Первая витрина содержала связку фальшивых чеков; никаких попыток пустить их в обращение не предпринималось; фактически, многие из них выставлены на воображаемые банки, вроде Банка Гравировки (Bank of Engraving, ср. Гравинг-банк), но они носятся жуликами, чтобы произвести на жертву мошенничества впечатление, и показываются небрежно, поскольку, на некотором расстоянии, трудно отличить их от подлинных чеков.

В конце комнаты можно заметить две больших фотографии, представляющие состояние, в котором молодой Хамборо был найден в известном деле Монсона, но они ошибочно принадлежат музею, который посвящен исключительно столичным преступлениям(1).

В изобилии отмычки и крючки. Коробка в окне демонстрирует колоды карт, захваченных во время набегов на игорные дома, для каждой разновидности преступления здесь имеется свое обозначение. Под вышеупомянутыми фотографиями в витрине находятся свидетельства смертельного нападения на полицейского. Преступник в этом деле оставил после себя несколько больших зубил. Детективы обыскали весь Лондон ради ключа к их владельцу; наконец они нашли женщину, которая сказала, что ей знакомы эти зубила, и что имя владельца было выцарапано на одном из лезвий. Там не было, конечно, никаких признаков имени, но лезвия в полиции сфотографировали и увеличили, и копия фотографии находится в музее; там достаточно уверенно читается слово "Рок", оставшаяся часть имени Оррок, под которым преступник был в конечном счете отдан под суд(2).

Длинный ряд потайных фонарей всех размеров и форм украшает этот конец комнаты, а над камином, разложенные на зеленом сукне, словно полированные удила сбруи, развешанные в седельной комнате, находятся многочисленные пистолеты. Ниже них расположен ряд слепков, головы печально известных убийц, ужасная скульптурная галерея.

Подобный ряд слепков украшает полку около двери, последние сделаны после повешения. В гипсе, без волос или глаз, святые и грешники в равной мере выглядят ужасно, так что не трудно вообразить необычно зверский тип выражений лица в этом жуткой коллекции.

Затем следует стойка ломов и фомок. Я никогда прежде не видел настоящую фомку. Мне дали посмотреть очень изящную, сделанную из двух частей, свинченных вместе. Она была полой, содним концом в форме долота, другой заканчивался схожим образом, но был изогнут, чтобы обеспечить усилие рычага.

Несколько чудесных добротно сделанных предметов, лежавших на сиденье у окна, были обязаны происхождением усердию сумасшедших в Милбанке, когда эта тюрьма была лечебницей для душевнобольных преступников(3). Один из этих несчастных имел нарисованную от руки колоду карт, и точность и великолепие раскраски фигур на картах были совершенно замечательны.

Шлем полицейского, со входным пулевым отверстием сбоку и выходным сзади, показывает, что опасности карьеры полицейского не воображаемы; действительно, по всему музею имеются свидетельства зверских нападений на полицейских. Рядом находилось ужасающее оружие — тяжелая трость со свинцовым шишаком на одном конце, из которого торчали гвозди остриями наружу. Оно действительно использовалось против полиции в беспорядках на Трафальгар-сквер.

Полиция вытаскивает Израэля Липского из-под кровати

Рисунок из "Illustrated Police News", 1887

Приспособление какого-то шулера, сделанное так, чтобы крепиться к рукаву, находилось в оконной нише. Затем была витрина, содержавшая одежду подлеца Липского(4) и несчастного Бурдена, который был разорван на куски в Гринвичском парке бомбой, предназначавшейся им для других(5).

Грязные куски тряпья и покоробленной кожи были едва опознаваемы как одежда и ботинки. Затем был выставлен детский фонарь с небольшой полосой фланелета, столь важная улика в деле Масуэлл-Хилл(6).

Около него лежат инструменты, найденные закопанными на месте, указанном Милсомом в его признании, и пружинное ружье, которым бедный старик безуспешно пытался оградить себя против таких незваных гостей. Искусность грабительского оборудования поражает. Замысловатый тигель для переплавки драгоценностей, с бунзеновской горелкой и мехами, стояли рядом.

В другой части комнаты ряд инструментов для фальшивоментчества и большое количество фальшивых денег — полукороны, флорины, шиллинги и шестипенсовики — с литейными формочками, показывающими слепок, сделанный с настоящей монеты, и как фальшивая монета впоследствии полируется и слегка чернится, чтобы убрать чрезвычайную новизну. Несмотря на все предосторожности, чеканка фальшивых монет все еще продолжается.

Исключительный интерес представляет витрина с бомбами. Возможно самая дьявольская из всех — та, что скрыта в сигаре, которая, вместе с другими сигарами, давалась машинисту паровоза на платформе перед отправлением поезда. Злодей, который дал ее, рассчитывал на поражение этого человека и последующую аварию поезда; однако, некоторыми средствами его план был вовремя обнаружен. Рядом лежит бомба Полти, огромный цилиндр из двух частей, свинченных вместе; она была сделана на заказ кузнецом в Боро, но столь необычное устройство пробудило его подозрения, и он предупредил полицию, что привело к обнаружению бомбы(7).

Тичборнский претендент пожимает руку своему адвокату в зале суда

Под вышеупомянутым рядом слепков лежали некоторые вещи, принадлежавшие Тичборнскому претенденту(8) — золотой пенал, перочинный нож и другие маленькие предметы. В витрине в конце комнаты были реликвии Писа, который достиг высот дьяволизма, наверняка никогда не достигавшихся собратьями по ремеслу ни до, ни после него. Здесь лежат его фальшивая рука с крюком, надеваемая, когда полицейские повсюду охотились за мужчиной с отсутствующим пальцем, и его разборная лестница, с небольшими нишами для пальцев рук и ног, достаточная для этого энергичного маленького человечка.

Несколько веревочных лестниц, старого и нового стиля, гирляндами были подвешены через комнату, кое-какое оружие, захваченное, когда его отправили в Ирландию, чтобы помочь фениям, несколько огромных плакатов, подстрекающих к мятежу, и другие нелепые мелочи были рассеяны вокруг. Самый воздух комнаты казался беременным злонамеренной порочностью, и я не преминул спастись в более чистую и более полезную атмосферу снаружи.

"Вот в таком месте новоиспеченные детективы приобретали теоретические знания. Однако кратковременное обучение в "Уголовном музее" быстро заканчивалось, после чего сыщики допускались к ежедневной работе.

Констебль арестовывает грабителя Чарльза Писа

----

1. Сесил Хамбро был убит 10 августа 1893 года в Адрламонте (Шотландия, графство Аргайл) во время охоты. В убийстве с целью получения страховки был обвинен его домашний учитель Альфред Джон Монсон, но присяжные оправдали его за недоказанностью вины.

2. В 1882 году Томас Генри Оррок застрелил полицейского Джорджа Коулса при попытке ограбить баптистскую церковь в Далстоне. Был найден и повешен спустя два года.

3. Миллбанкская тюрьма с 1821 по 1843 гг. использовалась как исправительная. Через нее прошли все каторжники приговоренные к отправке в ссылку в Австралию. С 1870 по 1886 использовалась как военная тюрьма. Снесена в 1890 году как антисанитарная.

4. В 1887 году в Степни Израиль Липский отравил Мириам Эйнджел, заставив выпить ее азотную кислоту, потом неудачно тем же средством попытался отравиться сам.

5. Французский анархист Мартиаль Бурден намеревался взорвать Королевскую обсерваторию в Гринвичском парке 5 февраля 1894 года, однако бомба взорвалась у него в руках, когда он находился снаружи обсерватории.

6. Имеется в виду убийство Генри Смита в его доме в Масуэлл-Хилл 13 февраля 1896 года двумя грабителями, Албертом Милсомом и Генри Фоулером. Главной уликой, приведшей к аресту, был детский фонарь, оставленный ими на месте преступления, его опознал сводный младший брат Милсома. На суде Милсом дал признательные показания, но в убийстве обвинил своего подельника.

7. Итальянские анархисты Франческо Полти и Джузеппе Фарнара в 1894 году были осуждены (на 20 и на 10 лет тюремного заключения) за изготовление бомб, которые они намеревались взорвать в Лондоне.

8. Имеется в виду дело Артура Ортона, который в конце 1860-х — начале 1870-х пытался выдать себя за сэра Роджера Тичборна, наследника владений семейства Тичборн, исчезнувшего в 1854 году вместе с кораблем, на котором возвращался из Рио-де-Жанейро.

© Светозар Чернов, 2009

Методы

Часть 1

Роберт Андерсон, глава Департамента уголовных расследований в 1888–1901 гг. Рисунок из "Windsor Magazine", 1895

"Между работой ответственного чиновника полиции, чье дело отдавать преступников под суд, и работой частного сыщика, собирающего улики, на основании которых будет выдвинуто обвинение, — большая разница", — утверждал Роберт Андерсон в статье "Шерлок Холмс с точки зрения Скотланд-Ярда", опубликованной в 1902 году, и так пояснял свою мысль:

"Надо сказать, что самая большая трудность для полиции — не установление личности преступника, а сбор доказательств преступления. Нераскрытые преступления редки, а если говорить о серьезных грабежах — редки чрезвычайно. Если бы автор историй о Шерлоке Холмсе был анонимом и мы хотели бы узнать, кто он такой, искать его следовало бы в узком кругу известных прозаиков. Когда совершается крупный подлог, или на редкость дерзкая кража со взломом, или в обращение поступают фальшивые купюры, преступников находят в кругу не менее узком. И в том и в другом случае можно также узнать тайну, выведав ее у лица, которому доверяет автор — или преступник. Обыкновенно так все и происходит. Порой нетрудно собрать и улики, но даже все это вместе — еще не доказательства.

Полиции наших соседей не знакомы трудности такого рода. Во Франции, например, чтобы произвести арест, довольно не только улик, но и простого подозрения, а необходимые доказательства добывают после, причем для их сбора используются сведения, полученные от обвиняемого. Но в нашей стране дело контролируется не полицией. Обвиняемый должен первым делом предстать перед магистратом, которому следует доложить состав преступления и основания для ареста. Ревностнее всего арестованного оберегают от любых попыток получить у него признания, которые могут быть использованы против него. Но Шерлока Холмса это не смущает.

Шерлок Холмс, Рис. Сидни Паджета

Когда мы впервые с ним встречаемся в "Этюде в багровых тонах", он заявляет о своем презрении к Солнечной системе — стоит ли после этого удивляться его безразличию к тонкостям английского законодательства? Так, мы узнаем, что Джеферсон Хоуп "предстал перед магистратом в течение недели".

В "Человеке с рассеченной губой" полиция на Боу-стрит "замяла дело" — надо думать, оно вообще не дошло до магистрата. А заключительная сцена "Знака четырех" и вовсе напоминает рождественскую сказку Диккенса. Джонатан Смолл сидит с нашими двумя друзьями и охраняющим его чиновником в хорошо знакомой нам квартире на Бейкер-стрит, и, устроившись в уютном кресле, держа в руке стакан спиртного, он не без приятности целый час живописует историю своих преступлений. Более того, в конце концов доктору Уотсону дозволяется унести с собой вещественное доказательство — ларец с драгоценностями, в котором якобы лежат великие сокровища. Он везет его в кэбе в дом своей невесты и в ее присутствии взламывает ларец кочергой!

Но подвиги нашего героя по части покрытия уголовных преступлений затмевают даже эти чудеса. Иные из нас, полицейских, порою тоже покрывают виновных, но не без опаски и в маловажных случаях. Холмс же демонстрирует откровенное презрение к закону, покрывая уголовные преступления исключительной тяжести, — вспомним "Голубой карбункул" или "Берилловую диадему". А в "Тайне Боскомской долины" он долго не выдает убийцу, хотя обвинение предъявлено невиновному."

Поскольку Роберт Андерсон, руководивший Департаментом уголовных расследований в течении 12 лет, обвинил Шерлока Холмса в презрении к тонкостям английского законодательства, а также указал не некоторые особенности полицейских расследований в Англии, незнакомые континентальным полициям, стоит рассмотреть этот вопрос подробнее.

Британская полиция в целом (за исключением Шотландии и Ирландии) и Столичная полиция в частности действительно отличалась и по своему правовому положению, и по своей роли в расследовании преступлений и наказании преступников, от других европейских полицейских сил. Различие это коренилось в тех правовых системах, которые регулировали отношения между людьми в Англии и европейских странах.

Фундамент т. н. англо-саксонской правовой системы на территории Англии был заложен в X–XIII веках в виде совокупности юридических принципов, выработанных в ходе обобщения практики королевских судов, которые были обязательными для судопроизводства и которые распространялись на всех свободных подданных короля. Эта система получила название общего права. Основным источником права признавался судебный прецедент, т. е. вынесенное судом решение по конкретному делу, обоснование которого становилось обязательным при прохождении аналогичного дела. С конца XIII века стала возрастать роль и значение статусного права, в основе которого лежали законы, принятые королем или парламентом.

Ко временам Шерлока Холмса английская правовая система была уже смешанной, включавшей как общее право, так и статутное. Судьи больше не занимались правотворчеством, но принимавшиеся парламентом законы приобретали практическую ценность только после судебных толкований, обосновывавших выносимые в судах решения.

Прибытие "Черной Марии" с обвиняемым в Центральный уголовный суд

Фотография из книги "Живой Лондон", 1901

До принятия в 1879 году "Закона о судебном преследовании преступлений" в Англии не существовало общественных обвинителей, которые бы возбуждали в суде уголовные дела и контролировали их производство, хотя любое уголовное преступление считалось совершенным против королевы, и формально обвинение выдвигалось от ее имени. Поскольку уголовное преследование могло быть открыто только по частному иску, пострадавшие сами должны были найти себе адвокатов или представлять дело в суде самостоятельно.

В 1837 году сэр Фредерик Ро, бывший городской судья с Боу-стрит, сказал, давая показания парламентской комиссии:

"Ныне даже самый деятельный и ревностный судья не смеет ничего предпринять, пока не получил жалобы под присягою с указанием на известное лицо. Как бы ни было ужасно злодеяние, он не может сам начать следствие. Если бы он распорядился об аресте кого-нибудь на основании одних только подозрений, порожденных в уме его обстоятельствами дела, то он подлежал бы сам за то иску и уголовному суду.

Все, что он вправе сделать, ограничивается вызовом или лучше сказать приглашением к себе лиц с тем, чтобы они сообщили ему то, что знают, пока кто-нибудь не предъявит обвинения под присягой. В других странах власти, каково бы не было их наименование, не только уполномочены, но и обязаны вчинять следствия, когда преступление несомненно.

При всем моем желании быть полезным и при всей уверенности, что я мог бы содействовать открытию преступления, я не раз чувствовал, что если бы я предпринял какие-нибудь меры вне обыкновенного порядка, я бы навлек на себя ужасающую ответственность, что и заставляло меня останавливаться."

Для начала уголовного процесса требовались три участника правоотношений: сторона обвинения, сторона защиты и суд, и до официального предъявления обвинения подозреваемый не мог рассматриваться в качестве стороны судебного процесса, и любые действия по обнаружению преступника и подготовке материалов для судебного разбирательства носили внесудебный характер.

Их опять же могло проводить любое частное лицо, хотя на практике это становилось заботой самой жертвы, а полиция первоначально лишь оказывала ей помощь в осуществлении ареста, проведении обысков и т. д., как это прежде делали приходские констебли и стража.

Создание особой детективной полиции внутри полицейских сил несколько изменило эту ситуацию. Теперь детективы взяли на себя розыск преступников, подготовку материалов для обвинения и подачу иска, однако их действия по-прежнему не считались процессуальными и носили внесудебный административный характер.

По сути полиция выступала в роли своеобразного частного лица, при этом она по результатам своего расследования и в зависимости от весомости собранных свидетельств могла сама принимать решение: давать ли делу дальнейший ход, предъявляя обвинение и передавая дело в суд, либо отказаться от судебного преследования.

Причем в Скотланд-Ярде из опасения вызвать обвинения в нарушении свобод граждан продолжало существовало негласное правило, по которому в отсутствие явных признаков совершенного преступления, поданной жалобы или истца, который мог бы возбудить уголовное преследование, полиция старалась воздерживалась от вмешательства даже в дела тех, кто был очевидными жуликами, и эти последние, конечно, пользовались таким положением дел.

Только когда Говард Винсент стал директором Департамента уголовных расследований, он ввел в практику детективов инициирование судебных преследований и в тех случаях, когда не было человека, который мог бы сам подать иск в суд.

Свидетели в ожидании вызова, Центральный уголовный суд

Рисунок из книги "Living London", 1901

"Закон о судебном преследовании преступлений" 1879 года учредил должность директора общественных обвинений (Director of Public Prosecutions). Этот чиновник назначался министерством внутренних дел и обязан был, под контролем генерального атторнея (главного юрисконсульта британского правительства), открывать или продолжать уголовные преследования в случаях, когда он сочтет это важным, или давать консультации персонам, участвующим в таких преследованиях, в частности старшим чинам полиции.

При этом полиция не была ему подчинена, но директор мог поручить расследование полиции, поскольку сам расследование не вел. Первым директором стал в 1880 году сэр Джон Мол. Количество открытых им уголовных дел было невелико, к тому же по закону вслед за принятием решения об открытии судебного преследования ведение уголовного дела передавалось солиситору казначейства.

В 1884 году новый "Закон о судебном преследовании преступлений" вовсе совместил должности солиситора казначейства и директора общественных обвинений, и на это место был назначен сэр Огастус Стивенсон. Согласно правилам, выпущенным в январе следующего года на основе этих двух законов, в обязанности директора входило открытие судебного преследования по делам, где в качестве наказания светила смертная казнь, т. е. по убийствам, а также по злостным банкротствам и по делам о взяточничестве и нечистоплотным приемам в отношении любых выборов.

Спустя десять лет Стивенсона сменил Гамильтон Кафф (лорд Дезарт), при котором в 1907 году директор стал ответственен за то, чтобы представлять корону в новом апелляционном суде. В 1908 году должности директора и казначейского солиситора вновь разделили, и директор получил собственное управление со своим штатом. Однако вплоть до 1986 года полиция продолжала отвечать за большую часть преследований уголовных дел в суде. Основным способом доказательства в английском уголовном процессе были и остаются до сих пор свидетельские показания, причем в качестве свидетелей, с соответствующим принесением присяги, выступали все участники процесса.

С точки зрения общего права целью полицейского ареста или задержания была необходимость представить подозреваемых перед судом, где тому предъявляли обвинение. Поэтому в ходе полицейского дознания детективы не собирали судебные доказательства, как это делали судебные следователи на предварительном следствии на континенте, они лишь находили свидетелей, которых впоследствии предоставляли суду. Именно в суде, а не в полицейском участке, должны были бы в идеале проходить все допросы подозреваемых и свидетелей.

До 1848 года дознавательная и судебная роли формально не отделялись одна от другой, однако полицейская практика требовала для обнаружения истинного преступника допрашивать задержанных и арестованных до предъявления им обвинения, и с учреждением детективной полиции допрос подозреваемых был сделан исключительно полицейским вопросом, причем розыскная деятельность ее никак законодательно не регламентировались.

При допросах полиция никогда не составляла протоколов, поскольку в суде не допускалось зачитывать письменные показания, ведь в данном случае невозможно было подвергнуть лицо, давшее показание, перекрестному допросу. Добытая детективами в процессе допросов и розысков информация фиксировалась в рапортах, подававшихся вышестоящему начальству, а в доказательство она превращалась в процессе судебного разбирательства, когда полицейский допрашивался на судебном заседании в качестве свидетеля.

Формы рапортов (1888): дивизионного отдела уголовного розыска, центрального управления Департамента уголовных расследований, детективного отдела полиции Сити

Применявшаяся классификация преступлений отличалась от существующей сегодня и делила все уголовные преступления на три группы: измена (treason), тяжкое уголовное преступление, влекущее за собой конфискацию в казну (felony, фелония), и уголовный проступок, конфискацию не влекущий (misdemeanor, мисдиминор). Кроме того, фелония, кроме конфискации, за редким исключением каралась смертной казнью.

Ко временам Шерлока Холмса смертная казнь была оставлена только в виде наказания за убийство и за некоторые виды измены, конфискация также практически не применялась, поэтому определение принадлежности тех или иных преступлений к одной из категории было уже основательно размыто и запутанно.

Кроме наказания, фелонии и мисдиминоры различались порядком судопроизводства: за совершение фелонии преступника судили обыкновенным порядком по обвинительному акту (indictment), в то время как к обвиняемым в мисдиминорах применялся суммарный порядок производства по заявлению об обвинении (information) в полицейском или мировом судах. Излюбленное авторами детективов преступление — убийство, — относилось к фелониями и могло быть умышленным (murder) или непредумышленным (manslaughter). В случае умышленного убийства наказание было однозначным — смертная казнь через повешение с захоронением тела в тюрьме, приговор в отношении виновного в непредумышленном убийстве мог быть каким угодно и в зависимости от обстоятельств дела варьировался от пожизненного заключения до полного оправдания.

Составление заговора с целью убийства квалифицировалось как мисдиминор и каралось каторжными работами на срок не более десяти лет. Рассматривались убийства на квартальных сессиях.

Чтобы примерно оценить объем ежегодной работы сыскной полиции, обратимся к статистике. В 1881 году, в год знакомства Шерлока Холмса с доктором Уотсоном, в Англии, Уэльсе и Шотландии было арестовано или вызвано повесткой в суд 825 657 человек, или почти каждый 36-й человек из всего населения Британских островов (исключая Ирландию).

Три четверти из них совершили незначительные поступки, и только 123 761 человек обвинялись в преступлениях против собственности и 94 868 — в преступлениях против личности. В своих мемуарах Роберт Андерсон вспоминал, как в 1893 году он обедал с несколькими американскими джентльменами в лондонской гостинице "Сесил", и речь зашла о числе убийств в Чикаго. Гости упомянули о 2000 случаев, произошедших за предыдущий год.

Ссылаясь на то, что Лондон в три раза больше Чикаго, и что возможности для преступления возрастают пропорционально населению, Андерсон попросил американцев оценить количество убийств, которое они сочли бы нормальным. Те посовещались и назвали цифру 200. Андерсон ответил, что прошедший год был худший на его памяти, так как в Лондоне произошло 20 умышленных убийств; но в среднем было 15–16 смертоубийств за год.

В изумлении американцы побросали ножи и вилки и уставились на Андерсона. С ними его слова пересекли Атлантику, и вскоре он получил несколько писем, в том числе от видного чиновника из Вашингтона, который интересовался: действительно ли Андерсон говорил серьезно и на основании официальной статистики. Ежегодные доклады комиссара Столичной полиции подтверждают слова Андерсона: официальная статистика регистрировала в год 15–25 умышленных убийств и 25–35 непредумышленных убийств.

Основной головной болью детективов были преступления против собственности и менее серьезные преступления против личности, чем убийство. В мемуарах Андерсон приводит статистику по среднему количеству преступлений против собственности на каждую тысячу населения Лондона для двух последних десятилетий, которые удачно совпадают с годами активной деятельности Шерлока Холмса в британской столице.

1879–1883………………..4 856

1884–1888………………..3 823

1889–1893………………..3 249

1894–1898………………..2 755

В 1899 году таких преступлений на тысячу было 2,439, а в 1900 — 1,534. И это при том, что за те же годы население Лондона выросло с пяти до семи миллионов. Шерлоку Холмсу было из-за чего жаловаться на иссякающую криминальную жизнь.

УБИЙСТВО!

Рисунок из книги "Живой Лондон", 1901

Однако статистика — статистикой, но нас больше интересуют методы, которыми пользовались викторианские детективы. Из попавших в руки полиции преступников большинство оказывалось арестованными прямо на месте преступления или вскоре после него. Если виновника преступления не удавалось схватить сразу или в процессе последовавшей затем погони, способов его обнаружить у детективов было три: найти свидетеля для его опознания; раскрыть преступление по следам, оставленным преступником; а в случае воровства отыскать украденное имущество и проследить его до вора.

Поскольку нас в первую очередь интересуют убийства, мы будем подробно говорить именно о них, подразумевая, что методы поиска виновников разбойного нападения или грабежа мало чем отличались. О воровстве же нам придется говорить отдельно. Об обнаружении трупа обычно сообщалось первому же попавшемуся патрульному констеблю, либо посылался человек к ближайшему фиксированному посту или полицейскому участку.

Констебль, оказавшийся на месте преступления первым, становился ответственным за найденное мертвое тело и не мог покинуть свой пост, пока труп не будет доставлен в морг. Поэтому он первым делом заботился вызвать трещоткой, свистком или сигналами фонаря кого-нибудь из коллег на подмогу.

Первый из откликнувшихся направлялся за полицейским врачом, приписанным к дивизиону, либо вызывал любого из докторов, известных ему в округе (если гражданские лица, вызвавшие полицию, сами уже не сделали этого). Доктор не имел права отказаться от такого вызова, хотя он означал не только визиты к телу и его осмотр на месте, а также вскрытие его в морге и дальнейшее свидетельство на коронерском дознании.

Ко временам Холмса коронеры получили право оплачивать такую медицинскую экспертизу. Следующий констебль, явившийся на вызов, шел в ближайший полицейский участок, откуда возвращался в сопровождении дежурного инспектора, констеблей, которые организовывали оцепление, и санитарной тележки.

Обычно врач делал поверхностный осмотр мертвого тела, чтобы засвидетельствовать смерть и постараться определить ее время, после чего констебль, отвечавший за труп, вез его на санитарной тележке в приходской морг. Обычно, где-то на этом этапе подключались дивизионные детектив-сержанты или даже детектив-инспектор. В некоторых случаях — если он был неженат или хотя бы бездетен, — местный инспектор проживал в здании части или в одном из участковых домов, но как правило все детективы жили на съемных квартирах и не обязаны были постоянно присутствовать в участке, так что им требовалось после получения вызова добраться от дома до места преступления.

Детективы тщательно осматривали место в поисках улик, обычно их задачей было составление в морге перечня одежды покойного или покойницы, хотя иногда это делали и дежурные участковые инспекторы. Представления о том, что место преступления должно оставаться в неприкосновенности, еще не сложилось, поэтому труп старались вывезти как можно скорее. Как правило, детективы же извещали о произошедшем коронера (о нем я тоже расскажу чуть ниже).

В случае убийства представителя среднего класса, совершенного у него дома, вскрытие и перепись личных вещей убитого по просьбе родственников могли проводиться без доставки трупа в морг, прямо на месте.

Опознание тела в морге

Рисунок из газеты "Pictorial News", 1888

Если имя жертвы было неизвестно, полиции приходилось устанавливать его, пользуясь метками на одежде, организуя показ мертвого тела в морге или уже после погребения демонстрируя фотографии трупа. Часто способные опознать жертву отыскивались среди посетителей морга — визит в морг был своего рода развлечением, и если человек мог предполагать, что видел жертву или убийцу, он редко отказывался воспользоваться таким поводом взглянуть на убитого.

Начинались же розыскные мероприятия с поголовных (house-to-house) опросов соседей, целью которых было найти свидетелей преступления. Иногда свидетели сами являлись в полицию. Наилучшим вариантом, конечно, было найти такого свидетеля, который видел преступника во время совершения убийства и мог либо прямо называть имя виновника, если был знаком с ним, либо указать на него во время процедуры опознавания, когда полиция предлагала свидетелю выбрать человека, совершившего преступление, из ряда встроенных перед свидетелями лиц, среди которых детективы помещали своих подозреваемых.

До середины 1870-х гг. при организации таких опознавательных парадов полицейские обязаны были обеспечить только людей того же пола, что и подозреваемый, а при использовании в качестве подставных полицейских — чтобы они были в штатском платье. В середине 1870-х комиссаром полиции были выпущены несколько инструкций, потребовавших использовать полицейских в опознавательных парадах только в самых крайних случаях, а лица, участвующие в процедуре, должны были внешним видом и одеждой напоминать опознаваемого.

Однако и во времена Холмса случалось, что процедура опознания проводилось с привлечением лиц, разительно отличавшихся одеждой от подозреваемого. Существовала также практика, при которой детективы заранее информировали свидетелей, показывая им фотографии подозреваемого или предоставляя его словесное описание. Приказом по Столичной полиции в 1893 году она была запрещена, но и двадцать лет спустя Апелляционный суд по уголовным делам все еще пытался искоренять ее.

Детективы проводят опознание в полицейском участке

Рисунок из "Illustrated London News", 1887

Отыскивание свидетелей было необходимо не только для проведения розыскных мероприятий, но и для коронерского суда. С самого своего основания коронерское дознание обязано было разрешить только один главный вопрос: определить, произошла ли смерть найденного мертвого тела от естественных причин или это было убийство (или самоубийство). Время возникновения коронерского суда в Англии неизвестно, но по крайней мере к IX веку нашей эры он уже существовал.

Первое известное упоминание о нем извещает, что "король Альфред повесил судью, рассматривавшего коронерское дознание как определяющее". Уже тогда коронерский суд не имел права решать вопрос о виновности или невинности подозреваемого, и за игнорирование этого факта поплатился попавший под горячую руку королю судья.

Однако была у коронерского суда и другая задача, сформулированная Хьюбертом Уолтером, одним из ближайших сторонников Ричарда Львиного Сердца, после Третьего крестового похода и захвата короля герцогом Леопольдом Австрийским: поскольку большая часть королевских доходов (которые можно было использовать для выкупа монарха из плена) происходила от штрафов, накладываемых во время судебных процессов, было важно произвести запись свидетельских показаний, чтобы судья, посетив город, где было совершено преступление, мог спустя даже продолжительное время вершить суд в пользу короны (имущество виновных в убийстве и самоубийц поступало в королевскую казну).

К средневековью восходит и наличие жюри присяжных, выносивших вердикт, и открытость судебных заседаний, когда на дознание созывался весь город или деревня, где оно проводилось.

Коронерское дознание

Иллюстрация из книги "Живой Лондон", 1901

Вплоть до 1887 года единственным руководящим документом для коронеров был "De Officio Coronatoris", принятый парламентом в 1276 году в правление Эдуарда I. Однако к началу викторианского времени благодаря стараниям коронера Томаса Уэйкли и его соратников, а также принятию ряда не связанных напрямую с институтом коронерских дознаний законов, расследование причин смерти значительно изменилось по сравнению с теми процедурами, которые существовали в предыдущие века.

Коронеры стали выборной должностью, а не назначались короной, и занять ее мог человек, имеющий юридическое или медицинское образование. Организация Столичной полиции значительно увеличила число дознаний по смертям, обстоятельства которых вызывали сомнения, "Закон о рождениях, браках и смертях" 1836 года требовал регистрировать любую смерть, и ни одно тело не могло быть похоронено без свидетельства от коронера или регистратора.

Закон о медицинских свидетельствах от 1836 года давал коронерам власть принуждать законно квалифицированных практикующих врачей давать показания на дознании и, если необходимо, производить вскрытие. Впервые врач, выступавший на дознании в качестве судмедэксперта, стал получать от коронера плату в одну гинею за само свидетельство и две гинеи за осмотр и вскрытие. Штраф за отказ свидетельствовать и производить исследование составлял 5 фунтов. Закон также давал право присяжным требовать от коронера вызвать в суд другого медика, если дававший свидетельства чем-то не удовлетворял жюри.

С 1846 года начался бурный рост числа проводимых в ходе судебной экспертизы вскрытий, быстро достигнув 40 с лишним процентов от числа всех проведенных дознаний. За все расходы, связанные с дознанием, коронер платил из своего кармана. До XV века эти расходы не возмещались вообще никак, позднее коронеру стали платить подъемные за выезд на место, где производилось дознание, и небольшое вознаграждение за каждое из проведенных заседаний.

В XIX веке магистраты оплачивали работу коронера на сдельной основе, за количество рассмотренных дел в течении квартала. Эти выплаты едва покрывали расходы, поэтому должность коронера практически оставалась неоплачиваемой для тех, кто ее занимал.

В 1860 году был принят Закон о коронерском жаловании, который устанавливал оклад коронерам как среднюю сумму, выплаченную тому за предыдущие пять лет. Раз в пять лет коронер имел право на пересмотр жалования.

Вывод арестанта из коронерского суда

Иллюстрация из книги "Живой Лондон", 1901

В сентябре 1887 года Парламент принял "Закон о коронерах", который собрал воедино и пересмотрел все изменения в коронерском законодательстве за 600 лет.

Вкратце обязанности коронерского дознания были следующими:

1. На первом заседании коронер и жюри должны были осмотреть в морге мертвое тело, а коронер под присягой допросить о произошедшей смерти всех тех людей, которые готовы были дать показания о фактах и обстоятельствах дела. В особо сложных делах при наличии большого числа свидетелей заседания могли быть продолжены в течении еще одного или даже несколько дней.

2. В случае умышленного или непредумышленного убийства показания должны быть записаны под присягой и каждое должно быть подписано свидетелем и коронером.

3. После осмотра тела и заслушивания показаний жюри присяжных должно было вынести свой вердикт и приложить к нему в письменной форме результаты дознания касательно личности покойного: кем он был и как, когда и где встретил свою смерть, а в случае наступления смерти в результате умышленного или непредумышленного убийства также сведения, которые удастся выяснить в результате дознания о людях, которых жюри нашла виновными в убийстве или связанными с ним.

4. Жюри также должно было расследовать и найти подробности, требовавшиеся законами о регистрации для записи в реестр о произошедшей смерти. Первое заседание коронерского суда назначалось на первый или на второй день после находки трупа, и длилось дознание в зависимости от обстоятельств суда и тщательности корнера от одного до пяти-шести заседаний.

Если коронерский суд признавал смерть произошедшей из-за естественных причин, полиция, как правило, прекращала дальнейшие розыски. В противном случае, когда жюри выносило вердикт "Предумышленное убийство против неизвестной персоны или персон", необходимость найти преступника и собрать необходимые улики, чтобы предъявить ему обвинение в суде, оставалась главной задачей детективов.

В этих поисках детективам часто приходилось маскироваться под представителей других профессий, чтобы не вызвать подозрений у подозреваемых и его окружения, хотя такие действия даже во времена Холмса одобрялись не всеми чиновниками Скотланд-Ярда (начиная с Говарда Винсента руководители Департамента уголовных расследований не накладывали никаких ограничений на такую маскировку).

Старший инспектор Литтлчайлд писал, что он еще в начале своей карьеры обнаружил, насколько часто маскировка отвечала его целям, так что даже по выходе в отставку сохранял веру в то, что если изменение внешности производилось благоразумно, оно было ценным подспорьем для детектива, особенно пока он был в младших чинах. Конечно, речь шла не о гриме, поскольку накладные усы и бакенбарды были совершенно бесполезны при дневном свете, а о более приземленных средствах, например, о мясницкой блузе, фартуке и инструменте.

Часто использовалось одеяние викария, поскольку к нему было очень легко привыкнуть, и оно разоружало подозрения. Литтлчайлд вспоминал, как он изображал инспектора, уполномоченного владельцем дома сделать обмеры для ремонта, санитарного инспектора и кэбмена в старом длинном пальто с номерной бляхой, с перекинутой через локоть попоной и кнутом в руке.

Использовалось также изменение природных волос на лице, например, покраска в другой оттенок или бритье. При отсутствии свидетелей либо в случае, когда их показания не могли указать на преступника, детективы должны были попытаться связать преступление с преступником, используя следы, которые преступник оставил после себя. Этот способ хотя и был, "безусловно, самым надежным при расследовании преступления", как писала "Таймс" в 1912 году, однако его полицейские детективы применяли реже всего.

Детектив-испектор Абберлин (справа) допрашивает свидетеля

Рисунок из "Police Illustrated News", 1888

Еще в 1890 году Джеймс Монро писал в статье "Столичная полиция":

"Меня часто просили составить правила Детективного департамента и системы уголовного следствия. Я неизменно отвечал, что таких правил не существует. Цель состоит в том, чтобы раскрыть преступление, и каждого чиновника, направляемого, когда необходимо, советом начальников, предоставляют самому себе — его собственной находчивости и развитию в нем приобретенного опытом здравого смысла — чтобы достигнуть этой цели. Единственное ограничение, накладываемое на него, состоит в том, что его действия должны быть строго в рамках закона; но расследование "в соответствии с порядком" в организации Скотланд-Ярда не существует.

Ни в одном департаменте гибкость полицейского управления не нужна так, как в детективном отделе; и ни в какой другой работе развитие индивидуальности не является более важной, чем при выполнении детективных обязанностей. Скотланд-Ярд полагается на такое индивидуальное развитие ради успеха в раскрытии преступления, и результаты оправдывают такую политику."

За этими громки и пустыми фразами скрывалось полное отсутствие в Столичной полиции (и уж тем более в провинциальных полициях) какой-либо системы в осмотре места преступления, в сборе улик и вещественных доказательств.

Каждый детектив-констебль на собственном опыте, ценой многочисленных ошибок и неудач создавал собственную методику осмотра, которая оставалась исключительно его личным опытом на всем протяжении его детективной карьеры вплоть до выхода в отставку детектив-сержантом или детектив-инспектором. Как правило, в реальности бессистемная и хаотичная, эта методика не могла быть передана в порядке обмена опытом его коллегам или пришедшим в полицию новичкам.

В отставке детектив мог еще раз воспользоваться плодами накопленного опыта, работая частными детективом, но затем он все равно уносил свои знания невостребованными в могилу.

Только в 1892 году появление книги австрийского криминалиста Ганса Гросса "Руководство для судебных следователей, чинов общей и жандармской полиции" (более известной под ее поздним названием "Руководство для судебных следователей как система криминалистики") заложило основы такой системы.

© Светозар Чернов, 2009

Часть 2

Реальной помощи от науки ждать пока не приходилось, поскольку сама криминалистика находилась еще в зачаточном состоянии, так что собственная криминалистическая лаборатория появилась у Скотланд-Ярда только в 1934 году. Из всех средств, доступных современным следователям, викторианские детективы использовали в повседневной работе только фотографию и гипс для снятия отпечатков обуви. Если обувь преступника носила какие-то характерные черты, зафиксированные слепком, то эти слепки фигурировали потом в суде в качестве улик. В розыскных действиях их практически не использовали.

Идея использования фотографии в полицейских расследованиях, где ее ценность была наиболее велика, восходит к 1850-м годам, по крайней мере в 1860 году "Иллюстрейтед Таймс" предлагала с ее помощью фиксировать полицейские свидетельства в связи с убийством миссис Эмсли в Бетнал-Грин.

Однако первый в мире случай официального использования фотографии для этой цели был зарегистрирован во Франции в 1869 году во время расследования убийства Жаном-Баптистом Троппманном супругов Жана и Гортензии Кинк и их шестерых детей в местечке Пантен под Парижем. Снимки трупов были сделаны спустя всего несколько часов после смерти.

В центральном управлении Скотланд-Ярда имелся фотографический аппарат, и его использовали несколько лет для съемки арестованных, особенно во время фенианских волнений конца 1860-х годов, но законных оснований для таких действий у полиции не было, и они вынуждены были прекратить такую практику. Фотография помогла опознать в нью-йоркском порту Мюллера, убийцу Бриггса.

Инспектор Бакет использовал фотографии для опознания несостоятельных должников и растратчиков, бежавших в Австралию и Америку. Уже в 1866 году журнал "Бритиш Квартерли Ревю" утверждал, что "Лондонская стереоскопическая и фотографическая компания" часто получала от Скотланд-Ярда заказы на воспроизведение до 2000 копий фотографии какого-нибудь разыскиваемого важного преступника. В большинстве случаев фотографиями для розыска полицию снабжали другие лица.

Фотограф делает снимок трупа Мери Келли, проститутки, убитой Джеком Потрошителем. Рисунок из газеты "Illustrated Police News", 1888

Как это ни покажется странным, английские сыщики практически не использовали в своей деятельности оперативную съемку, а разработанные Альфонсом Бертильоном крупноформатные аппараты для съемок на месте происшествия и способ измерительной съемки, позволявший определять размеры фотографируемых объектов и расстояние между объектами, вызывали восторг у членов комиссии Труппа даже в 1894 году,через десять лет после их внедрения во Франции.

В основном фотография использовалась для фотографирования трупов опять же с целью их дальнейшего опознания. Планы же места преступления, представлявшиеся потом на коронерском суде или на уголовном процессе, полицейские делали от руки на бумаге либо сами, либо привлекая к этому квалифицированных землемеров.

Своего постоянного фотографа в Столичной полиции не было до 1901 года, и полицейские при необходимости пользовались услугами внештатных гражданских фотографов. Так, в октябре 1933 года "Ист Лондон Адвертайзер" опубликовал интервью с 82-летним Джозефом Мартином, заявлявшим, что в течении полувека он был официальным фотографом Столичной полиции.

Согласно Мартину, именно ему выпало делать в морге фотографии жертв Джека Потрошителя, часто его вызывали для съемок безголовых тел. Старик припомнил несколько веселых историй, связанных с этой работой. Например, однажды его вызвали сфотографировать труп, но тот внезапно встал, словно Лазарь, и поинтересовался, где тут выход из морга. Оказалось, что он был не мертв, а только мертвецки пьян. На оборотной стороне сохранившихся фотографических карточек двух "неканонических" жертв, приписывавшихся также Джеку Потрошителю — Марты Тейбрам и Френсис Коулз, — была отпечатана реклама:

"ФОТОГРАФИИ НЕИЗВЕСТНЫХ ПОКОЙНИКОВ. В районах, где нельзя заполучить опытного фотографа, Льюис Гампрехт, КЭННОН-СТРИТ-РОУД, 11, В., готов присутствовать при уведомлении за несколько часов, на тех же условиях, на каких обслуживаются Восточные районы. Телеграфировать через "Х"." Исследование Адриана Файпера показало, что после смерти Гампрехта заведением по указанному адресу владел, скорее всего, именно Джозеф Мартин, и именно ему принадлежит авторство этих двух фотографий.

Вместо фотографий для розыскных целей было распространено составление т. н. "полицейского портрета", когда художник со слов и под наблюдением свидетелей пытался изобразить как можно более похоже разыскиваемого человека. Затем эти портреты публиковались в иллюстрированной прессе или на полицейских листовках, вывешивавшихся на стенах участков.

Первые десять лет пребывания Холмса в Лондоне сохранялась до некоторой степени вера в то, что на сетчатке глаза убитого человека запечатлевается последнее, что он видел в жизни — и с большой долей вероятности сам убийца. Кроме опытов профессора Кюне из Гейдельбергской лаборатории, проводившихся им в конце 1870-начале 1880-х, но так и не явивших практических успехов, и нескольких случаев попыток произвести фотографирование сетчатки умершего, сделанных в разных странах, достоверно неизвестно о реальном применении оптографии, хотя в фотографических журналах по обе стороны океана то и дело обсуждали этот вопрос и даже сообщали об успехах оптографии в отыскании убийц.

Немецкий журнал "Фото" описывал три способа получения оптографического фотоотпечатка сетчатки глаза: глазное яблоко слегка вынималось из глазной впадины и позади глаза помещалась небольшая лампа накаливания, после чего делались три фотографии: освещенного зрачка, освещенного зрачка с нервами, стимулируемыми электричеством, неосвещенного зрачка опять же с нервом, на который воздействовали электричеством.

Возможность использования оптографии для раскрытия личности и ареста неуловимого Джека Потрошителя серьезно обсуждалась осенью 1888 года во время Уайтчеплских убийств как в прессе, так и в министерстве внутренних дел, хотя о принятии каких-либо реальных шагов никаких сведений не сохранилось, кроме воспоминаний детектив-инспектора Уолтера Дью, который во времена Уайтчеплских убийств, совершенных Джеком Потрошителем, начинал свою службу детектив-констеблем.

Дью утверждал, что в случае убийства Мери Келли в ее комнате в Миллерс-корте "несколько фотографических снимков глаз были сделаны опытными фотографами при помощи камер новейшего типа". Это было сделано в "жалкой надежде", что последнее изображение сохранилось на сетчатке. Ни об условиях, ни о методе съемки ничего неизвестно, в сохранившихся делах нет никаких следов этих фотографий. Сам Дью сообщал, что "результат был отрицательным".

Время смерти определял полицейский врач или любой другой врач, вызванный на место преступления. Температура тела определялась на ощупь, без использования термометра, коррекция времени прохождения стадий трупного окоченения в зависимости от температуры окружающей среды тоже делалась приблизительно. Притом, что и сейчас определение времени наступления смерти представляет собой сложную задачу, точность этой процедуры была очень невелика.

При вскрытии производился анализ содержимого желудка для определения времени последнего приема пищи и наличия алкоголя. С середины 19 века для идентификации трупа могли привлекать дантиста. На этапе предварительного дознания в случае необходимости судебно-медицинской экспертизы ее часто назначал коронер, который имел право оплачивать услуги "знающих людей".

Две наиболее развитых области судебной медицины — токсикология и серология, — во времена Холмса еще не имели большого значения в розыскной деятельности, их выводы становились важны при подготовке обвинения.

Прибор для проведения пробы Марша

Рисунок из книги "Micro-chemistry of Poisons", 1867

В случае возможного отравления свое заключение, как правило, давал обычный аптекарь-фармацевт, и лишь в особо сложных случаях приглашались специалисты в химии. Для определения мышьяка в тканях тела с 1836 года использовалась "проба Марша", в основу которой была положена реакция восстановления мышьяка до газообразного мышьяковистого водорода (арсина).

В закрытой бутылке на пробу, предположительно содержавшую мышьяк, сперва воздействовали серной или соляной кислотой, добавляя к этой смеси металлический цинк. Иногда для ускорения химической реакции добавляли небольшое количество сульфата меди, который активирует цинк. В результате возникал водород, который соединялся с мышьяком, образуя арсин. Из бутыли выходила тонкая подковообразная трубка с соплом на конце. На выходе из сопла арсин поджигался при помощи горелки, в результате чего распадался на водород и металлический мышьяк, который осаждался на поверхности укрепленной у сопла фарфоровой пластины в виде блестящих металлических бляшек с черным отливом. Эта методика позволяла обнаружить мышьяк при содержании порядка тысячной доли миллиграмма.

Позднее благодаря работам Жана Сервэ Стаса и его последователей удалось разработать метода выявления ядов растительного происхождения. Метод состоял в том, что в качестве растворителя для пробы использовался эфир, который затем выпаривался, оставляя только сам алкалоид. Однако к 1895 году было выяснено, что в мертвых телах часто возникают "трупные алкалоиды", и это свело на нет ценность прежних тестов в качестве доказательства в суде, а новых до ухода Холмса на покой токсикология разработать не успела.

Серология — наука, изучавшая свойства сыворотки крови животных и людей, — должна была бы стать незаменимым инструментом полицейских при определение происхождения различных пятен на одежде и предметах, которые могли оказаться кровью, тем более что она уже достигла заметных результатов, но ее использование с трудом внедрялось в полицейскую практику.

Интересно, что с этой проблемы начинается наше знакомство с Великим детективом в "Этюде в багровых тонах".

"Я нашел реактив, который осаждается только гемоглобином и ничем другим! — кричит при первой встрече с Уотсоном Шерлок Холмс, бросаясь к ним со Стемфордом навстречу с пробиркой в руке. — Это самое дельное открытие для судебной медицины за многие годы!" И далее поясняет причины своего восторга:

Шерлок Холмс занимается химическими исследованиями

Рисунок Сидни Паджета"

Уголовные дела непрерывно вращаются вокруг одной и той же точки. Человек начинает подозревается в преступлении возможно через месяцы после того, как оно совершено. Его белье и платье осматривают и находят на них буроватые пятна. Являются ли они пятнами крови, или пятнами грязи, или пятнами ржавчины, или фруктовыми пятнами, или чем-то еще? Это вопрос, который сильно озадачивал любого эксперта, а почему? Потому что не существовало никакой надежной пробы. А теперь у нас есть проба Шерлока Холмса, и больше не будет никаких затруднений!"

Между делом он упоминает и о предшественниках новой пробы, которые, по его мнению, никуда не годятся: "Прежняя гваяковая проба очень груба и ненадежна. Таково же и исследование частиц крови под микроскопом. Последнее вообще бесполезно, если пятнам крови уже несколько часов. Эта же, кажется, действует одинаково хорошо, свежая кровь или нет. Будь уже изобретена эта проба, сотни людей, разгуливающих по земле, давным давно понести бы наказание за свои преступления.

"Увы, проба Шерлока Холмса была открыта только в фантазии Конан Дойла. Хотя в действительности упомянутые Холмсом пробы были не настолько плохи, и ими продолжали пользоваться не только в викторианское время, они и до сих пор в ходу в усовершенствованном виде.

Под "микроскопическим исследованием частиц крови" Шерлок Холмс имел в виду исследование образцов пятен на наличие в них эритроцитов — красных кровяных телец. Этот тест на самом деле был довольно ненадежен, особенно в случае застарелых пятен. Но уже существовала тейхманновская проба, описанная польским анатомом и хирургом Людвиком Тейхманном из Гёттенберга (Германия) в 1856 году.

Метод Тейхманна был основан на свойстве крови при нагревании в присутствии хлорида натрия и ледяной уксусной кислоты образовывать кристаллы солянокислого гемина, выглядевшие под микроскопом как параллелепипеды коричневого цвета. Проба Тейхманна была весьма популярна и давала хорошие результаты даже при очень малых количествах крови. Упомянутую "гваяковую пробу" разработал в 1864 году голландский ученый Исаак ван Деен для обнаружения скрытой крови в фекалиях при раковых заболеваниях прямой и толстой кишки, используя в качестве реагента настойку гваяка — кустарника, росшего в Вест-Индии.

Существовала также проба, основанная на открытой в 1863 году немецким ученым Кристианом Шёнбейном способности гемоглобина окислять перекись водорода, заставляя ее вспениваться.

В 1903 году была описана проба Касла-Мейера, использовавшая в качестве индикатора фенолфталеин.

Все эти пробы уверенно определяли нахождение крови в составе исследуемого пятна, но не могли показать, какого она происхождения: животного или человеческого. Такой анализ стал возможен лишь в 1901 году благодаря Паулю Уленгуту, доценту Грейфсвальдского университета в Германии, который разработал, основываясь на более ранних работах бельгийца Жюля Борде и русского Ф. Я. Чистовича, прецептиновую пробу, показывавшую в образцах присутствие белка человеческой крови.

В том же году австрийский биолог Карл Ландштейнер начал развивать современную систему групп крови, которая в модифицированном виде используется и сегодня. Почерковедческой экспертизы во времена Холмса практически не существовало, как правило полиция привлекала для анализа школьных учителей, обучавших чистописанию в начальных школах, либо графологов, полагавших, что можно по почерку определять характер человека.

Как я уже говорил, убийств в Лондоне совершалось сравнительно немного, и основными были преступления против личности не столь тяжкие, как убийство, и преступления против собственности. Среди последних существовал целый ряд преступлений, в которых установить связь преступника с преступлением детективы могли исключительно с помощью свидетельских показаний и вещественных улик.

К ним относились большинство мошенничеств, совершавшихся под чужими именами, запуск в обращение фальшивых денег и поддельных банкнот, ссужавшихся мошенниками в заем, и множество других мошеннических трюков. Однако большинство краж и грабежей со взломом, бесчисленные хищения из домов, магазинов, лавок, складов, дворовых построек и садов совершались без посторонних глаз, а если свидетель или жертва все же видели преступника, они часто были не в состоянии уверенно опознать его и редко когда могли составить такое описание, которое позволило бы другим его идентифицировать.

Первым (а часто и единственным) шагом, предпринимавшимся после совершения воровства или мошенничества, было составление и распространение по дивизионам ориентировки (route forms) — информации, содержавшей более-менее точное описание человека, подозреваемого в преступлении, и описание или хотя бы перечень украденного имущества.

С конца ХIХ века в ориентировки изредка стали включаться фотографии и даже описание следов, оставленных преступником на месте преступления, но такие описания не предполагали при составлении никакой системы и, как правило, были совершенно бесполезны для обнаружения преступника. Описание примет разыскиваемого в ориентировке выглядело примерно так:

Объявление о розыске вора-рецидивиста Майкла Оструга в "Полицейской газете", 1888

"Разыскивается за грабеж со взломом на Ноттинг-Террас, 33, Сент-Джонс-Вуд, 10-го числа с. м., мужчина около 35, рост 5 ф. 6 д., волосы темно-русые, глаза голубые, усы светлые, носил, когда его видели в последний раз, черный котелок, коричневое пальто, серые штаны и ботинки на шнуровке."

Предполагалось, что патрульные констебли, встретив в обходе подозрительного человека, сравнят его с описанным в ориентировке человеком и задержат, если его приметы будут совпадать с приметами разыскиваемого. Однако перед выходом из участка констебль прочитывал несколько десятков подобных ориентировок, отличавшихся друг от друга только цветом волос и глаз и указанной величиной роста, при том что приметы большинства ориентировок соответствовали более-менее точно двум из пяти встреченных им на улице мужчин.

Описание украденной собственности тоже не отличалось особой толковостью. Вот, к примеру, одно из них:

"Кошелек коричневой кожи, содержащий четыре соверена, три полусоверена и кое-какое серебро; пара мужских ботинок; золотые часы 15 карат и цепочка-альберт; шесть серебряных ложек со скрипкообразными ручками и коробка с 50 сигаретами."Если ценность украденного была велика, а сама кража, не дай Бог, была одной из череды уже совершенных, детективы прибегали к услугами широкой сети осведомителей, вербовавшихся ими среди преступных классов.

Источники информации в Скотланд-Ярде делили на две категории: доносчики и осведомители.

Доносчик (infomer) — это человек, который сам был вовлечен в совершение преступления, но ради собственной безопасности он превращался в "свидетеля со стороны королевы", т. е. доносил на своих сообщников.

Осведомитель (informant) — "copper's nark", "полицейский стукач", он же просто "nark" или "нюхач" (nose), был скромным и более-менее постоянным помощником детектива, который получал плату за предоставляемые им полиции сведения.

Во времена Шерлока Холмса уже мало кто из детективов полностью полагался на информацию, полученную от осведомителей, в отличие от старого Детективного департамента, когда фабрикация свидетельств на основе сведений от осведомителей была обычным делом.

Большинство детективов Департамента уголовных расследований осознавало, что "стукачи" склонны превращаться в провокаторов ради достижения обвинительного приговора и получения платы за него, и к ним следует относиться с осторожностью. Когда Фредерику Уилльямсону предложили выбрать, кого бы он предпочел использовать в оперативных целях — "предателей" или "шпионов", т. е. доносчиков или осведомителей, Уилльямсон безоговорочно выступил за первых: "предатели…, я думаю, довольно честны по отношению к вам, потому что они полностью находятся в ваших руках".

О своих осведомителях полиция предпочитала не распространяться, и их существование для публики отражалось разве что в словах, произносившихся констеблем при выдвижении обвинения в полицейском суде: "По информации, которую я получил: ".

Часто украденное имущество просто не получалось найти или его невозможно было опознать, как это происходило в случае, если были украдены деньги (для опознания их надо было по крайней мере специально как-то пометить еще до свершения кражи). Даже если детективам удавалось опознать украденную вещь и проследить ее к определенному человеку, обладание этим имуществом могло быть презумпцией доказательства его вины, но оно ни в коем случае не служило доказательством этой вины: человек мог быть невинным ее обладателем, купившим вещь у вора или у одного-двух промежуточных владельцев. Он мог найти ее, или она могла быть отдана ему. Поэтому, хотя опознание украденного имущества и прослеживание его к вору могло быть ценным свидетельством в тех случаях, когда это можно было осуществить, столь же часто оно могло быть ничего не стоящим или даже вводить в заблуждение.

Широкие возможности британской прессы викторианская полиция использовала довольно скудно. С самого своего создания отношения между Столичной полицией и прессой имели очень сложный характер.

Первые комиссары Роуан и Мейн следили за всеми газетными сообщениями, высказывавшими критику в адрес полиции, и требовали от суперинтендантов рассмотрения претензий и докладов о их правомерности. Основываясь на этих докладах, комиссары требовали от газет либо исправления или опровержения неправильной информации, либо принимали меры для искоренения должностных преступлений в полицейской среде.

В дальнейшем старший инспектор исполнительного отдела в центральном управления комиссара в Скотланд-Ярде ежедневно просматривал все газеты и "предоставлял все извлечения, касающиеся обязанностей полиции или поведения любого человека в полицейских силах." Детективов во взаимоотношениях с прессой интересовали более приземленные вопросы, ведь им приходилось иметь дело с осуществленными преступлениями, а уголовная хроника была одним из самых важных направлений в газетных публикациях того времени.

Вот тут возникало противоречие между взаимными интересами детективов и газетных репортеров с одной стороны, и должностными инструкциями с другой. Говард Винсент прямо запрещал всякие контакты с прессой:

"Полиция не должна ни при каких обстоятельствах предоставлять какую-либо информацию вообще джентльменам, связанным с прессой, относительно дел в пределах полицейского знания, или относительно обязанностей, которые будут выполнены, или полученных распоряжений, или общаться в любой манере, прямо или косвенно, с редакторами или репортерами газет по любому вопросу, связанному с общественной службой, без четкого и особого разрешения.

Малейшее отклонение от этого правила может полностью уничтожить совершение правосудия и расстроить попытку вышестоящих чиновников продвинуть благосостояние общественной службы. Индивидуальная заслуга неизменно будет признана должным образом, но чиновники, которые без полномочий на то предают гласности открытия или ход дела, намереваясь произвести сенсацию и тревогу, показывают себя совершенно не достойными своих постов."

Когда обстоятельства складывались так, что излишняя публичность могла навредить делу, полиция дружно хранила гробовое молчание, и репортерам приходилось самим отыскивать источники информации о совершенном преступлении и о ходе расследования.

Это особенно ярко проявилось осенью 1888 года во время истерики в прессе во время череды зверских убийств в Восточном Лондоне, приписанных Джеку Потрошителю, когда журналисты следовали за детективами буквально по пятам, вычисляли найденных полицией свидетелей, а потом брали у них интервью. Полиции пришлось даже инспирировать через некоторые информационные агентства заведомо ложных заметки, призванные отвлечь внимание от наиболее многообещающих направлений, по которым двигалось расследование.

Особо ретивых репортеров, лезших не в свое дело, полицейские власти пытались прижать к ногтю, как это можно видеть в истории однофамильца верного летописца Шерлока Холмса, Аарона Уотсона, работавшего в начале 1880-х годов на "Пэлл Мэлл Газетт" и получившего редакционное задание прояснить вопрос с молодежными уличными бандами, существование которых полиция отрицала. После сделанного Уотсоном на страницах газеты заявления о том, что он нашел подтверждение существованию таких банд, он был приглашен Говардом Винсентом в Скотланд-Ярд на разговор, на котором присутствовал и комиссар Хендерсон.

"Это была неприятная беседа в большой длинной комнате старого Скотланд-Ярда, — вспоминал позднее Уотсон. — Я ощущал, что подвергался допросу на французский манер с целью вытянуть из меня признание, которое могло быть сообщено моему редактору мне во вред, последующим разрушением его веры в мою правдивость. Однако допрос, которому я подвергся, был спокойным по своей манере. Это была, конечно, почти кошачья вежливость."

Тем не менее многие детективы имели постоянные связи с репортерами уголовной хроники, тайно снабжая тех подробностями происшествий в надежде на то, что это может привести к идентификации преступника или даже аресту, а репортеры, в свою очередь, никогда не выдавали своих источников и старались не позволять себе в высказываниях о полиции ничего лишнего.

Когда "Ивнинг Ньюс" предложила одному журналисту написать о полиции серию критических статей, это оказалось для него трудной задачей: "Я был острожен, чтобы не оскорбить доверие людей, с которыми я сотрудничал в течении многих лет в самом дружеском духе — полицию".

Выданный магистратом ордер на арест по обвинению в нарушении общественного порядка

Когда детективы все-таки вычисляли преступника, его следовало арестовать. В правилах производства ареста скрывалось еще одно различие между фелонией и мисдиминором. В значительной части фелоний, арест производился без ордера от магистрата, кроме того, согласно общему праву, неизменно подтверждаемому позднейшими статутами, в том числе "Законом о преступлениях против личности" 1861 года, арестовать преступника, совершающего тяжкое уголовное преступление, мог любой человек.

В случае уже совершенного уголовного преступления можно было арестовать человека, подозреваемого в том, что именно он виновен. Основания для подозрений должны были быть такими, чтобы заставить "любого разумного человека, действующего бесстрастно или без предубеждения, полагать, что арестованный человек виновен в преступлении".

Арест частным человеком другого за мисдиминора рассматривался общим правом как неправомочный, и арестовавший рисковал сам оказаться в роли ответчика, если только арестованный не совершал своего преступления во время ареста. Нужно сказать, что английская полиция находилась несколько в ином положении, чем полицейские силы стран континентальной Европы или России, не только по части открытия уголовного преследования, но и по своим арестным полномочиям, ибо полномочия, которые закон предоставлял британским полицейским сверх того, что позволяло обычное право рядовым гражданам, по сравнению с континентом были минимальными.

Производя арест по обвинению в совершении фелонии, изложенному другим лицом, констебль освобождался от ответственности за необоснованный арест, даже если в действительности преступления не было или арестованный был невиновен. Однако если констебль действовал по собственной инициативе, он должен был доказать фактическое совершение преступления, как если бы был частным человеком. Констебль мог, предварительно представившись, законно вмешаться, чтобы предотвратить нарушение общественного порядка или успокоить хулиганов, и мог арестовать и представить перед судом любого человека, подвергающего порядок опасности (если только это не были просто праздные угрозы).

Однако любой частный человек точно также мог арестовать участника драки во время хулиганства и удерживать его, пока тот не остынет и не угомониться, а затем передать его констеблю; любой человек мог арестовать хулигана, проявляющего намерение возобновить хулиганство, и его оправдали бы за задержание того, кого он видел подвергающим порядок опасности.

Констебль мог произвести арест по обвинению в совершении уголовного преступления в любом месте в любое время дня и ночи, и, в случае измены, фелонии или нарушения общественного порядка, в воскресенье.

В некоторых случаях он мог даже взломать дверь в доме, но к таким действиям все полицейские и судебные руководства призывали обращаться только в крайнем случае и только после объявления о своем намерении это сделать. Двери могли быть выставлены для ареста человека, совершившего фелонию или нанесшего опасную рану, либо для предотвращения совершаемого убийства, либо если на виду у констебля (или в пределах слышимости) там была учинена драка, а также в случае попытки укрыться в доме с целью избежать законного ареста.

В последнем случае судьи на непрерывную после совершения преступления погоню отводили констеблю не более трех часов, время более трех часов считалось уже слишком продолжительным и для продолжения преследования требовался ордер магистрата. В целом, двери не могли быть взломаны по ордеру, за исключением ордера, выписанного за совершение фелонии или в связи с разумным подозрением в свершении оной, а также для водворения порядка или обеспечения хорошего поведения.

В любом случае, где одной из сторон была королева, такое право непременно давалось. Частному лицу запрещалось взламывать двери, кроме как ради предотвращения убийства.

Арест по подозрению

Рисунок из газеты "Pictorial News", 1888

Допрос арестованного, как указывал Андерсон, был одним из наиболее болезненных с юридической точки зрения для полиции. Обвиняемый имел привилегию не свидетельствовать против себя самого, поскольку с точки зрения состязательного процесса он был стороной, участвующей в споре, а раз так, дача показаний была не его обязанностью, а его правом.

Однако с точки розыскного процесса обвиняемый был источником доказательств, когда давал показания по предмету доказывания. Эта двойственность положения подсудимого привела к тому, что ответчик был признан вообще "некомпетентным" свидетельствовать на суде. Но до того как полицией предъявлялось обвинение подозреваемому, с ним можно было обходиться как с обычным свидетелем, и часто это был единственный шанс для детективов получить от него необходимую для дальнейших розыскных мероприятий информацию.

При этом было бы наивным полагать, что полицейские чрезмерно церемонились с преступниками на допросах. Поскольку полиция выступала в качестве предъявителя уголовного иска, ее действия были направлены на получение обвинительных доказательств, и хотя пытки были запрещены, весьма обычными, особенно до реформ Винсента, были грубое обхождение с молчавшими подозреваемыми с целью вынудить их к признанию и угрозы использовать их отказ отвечать на вопросы как доказательство против них.

Сдерживало полицию только право судей самим решать, доверять ли показаниям полицейских чиновников и допускать ли собранные ими свидетельства в качестве доказательств. Проблема с исключением подготовленных полицией материалов из доказательств оказалась настолько велика, что в 1881 году Говард Винсент составил и издал "Полицейский кодекс и руководство по уголовному праву", многословное и поучительное введение к которому под названием "Обращение к констеблям при исполнении обязанностей" написал известный судья сэр Генри Хокинз из Высокого суда правосудия.

Одной из главных целей этого издания было дать полицейским детективам руководство по допросам подозреваемых, и в течении всей деятельности Шерлока Холмса книга Винсента, несмотря на множество недостатков, была наиболее авторитетным справочником по этому вопросу.

Только в 1912 году ему на смену пришли "Правила судей", появившиеся в ответ на требование министра внутренних дел от судей королевской скамьи выпустить разъяснение правил проведения арестов и допросов подозреваемых, которые бы позволили полиции избежать недопустимости любых свидетельств, собранных ею. Большей частью эти правила основывались на уже опробованной полицейской и судебной практике, существовавшей в предыдущие десятилетия.

"Эти правила не имеют силу закона, — разъяснял в 1918 году судья Высокого суда Дж. Лорен в деле "Король против Воисина". — Они — административные указания, соблюдение которых полицейские власти должны предписать своим подчиненным как способствующих справедливому отправлению правосудия. Важно, чтобы они так и делали, поскольку заявления, полученные от арестованных вопреки духу этих правил, могут быть отклонены судьей, председательствующим на процессе, в качестве свидетельства."

Но даже "Правила судей" сохранили двойственное толкование многих важных вопросов. Так, с одной стороны, они разрешали полиции, сделав предостережение, допрашивать без предъявления обвинения любого человека в целях обнаружения того, кем было совершено преступление. И в то же время формально правила не признавали за полицией юридического права задерживать и подвергать допросу до предъявления обвинения, а после предъявления обвинения прямо требовали повторить предостережение и запрещали какие-либо допросы обвиняемого, кроме как в исключительных случаях.

Исключение ответчиков из участия в уголовном процессе доставляло неудобства не только полиции, но и защите, поэтому в "Акте о поправках к уголовному закону" 1883 года практика, когда ответчик мог давать свои показания на суде, не принося присяги, уже признается как действительная (хотя на судах квартальных сессий и в Верховном суде ответчик мог это делать только с 1891 года).

К 1898 году свидетельствование на суде ответчиков, при сохранении права на молчание, в свою защиту распространилось на все преступления, поэтому "Закон об уголовных свидетельствах" 1898 года отменил возможность делать заявления не под присягой и предоставил обвиняемому право выступать в качестве свидетеля и давать показания.

Этим же законом добровольное признание подсудимого, сделанное в полиции, было признано доказательством, годным для обоснования обвинения при свидетельствовании о нем полицейского в суде. Право на молчание при этом сохранялось, но если подсудимый готов был повторить признание во время самого судебного процесса, тогда он допрашивался как свидетель и нес уголовную ответственность за дачу ложных показаний и за отказ отвечать на вопросы суда.

© Светозар Чернов, 2009

Часть 3

Первой судебной инстанцией, перед которой представал арестованный, был суд магистратов (в Лондоне они назывались полицейскими судами). На то, чтобы доставить подозреваемого к магистрату, полиции отводилось не более суток.

Главной целью предварительного следствия, проводимого магистратом, было удостовериться: предъявлены ли обвинителем достаточные причины для содержания обвиняемого под арестом. Если магистрат не считал обвинение достаточно обоснованным для передачи дела в уголовный суд, арестованного обычно отпускали на неделю под "полицейский залог". Через неделю он должен был вновь явиться к магистрату, а полиция за это время — собрать необходимые свидетельства и улики.

Первое заседание нового магистрата: "Обвинялся ли подсудимый в каких-нибудь преступлениях прежде?" Рисунок из журнала "Панч", 1896

Предварительное слушание дела в суде магистратов и решение о передачи дела в суд следующей инстанции начинали собственно судебный процесс. Однако у полиции оставалась по крайней мере еще одна задача: определить — не является ли обвиняемый рецидивистом. Ведь если пойманный и осужденный убийца непременно отправлялся на виселицу — закон не предусматривал за умышленное убийство других наказаний, — грабители и воры получали наказание, сроки которого хотя и были длинными, но все же конечными. После чего преступники возвращались на свободу.

С начала XVIII века и до 1853 года повинных в серьезных преступлениях уголовников (приговоренных к 7 и более годам каторжных работ) ссылали в колонии — сперва в Америку, а потом в Австралию, — откуда тем обратно в метрополию возвращаться не дозволялось. В 1853 году "Закон о каторжных работах" заменил длительные сроки ссылки (транспортации) каторгой в английских тюрьмах из расчета 4 года работ вместо 7 или менее лет транспортации, от 4 до 6 лет каторги вместо 7-10 лет транспортации, 6–8 лет каторги вместо 10–15 лет транспортации, а пожизненная ссылка заменялась на пожизненную каторгу.

Новый "Закон о каторжных работах" 1857 года отменил приговор к транспортации вообще, что вызвало среди британских юристов серьезную озабоченность вопросом рецидивистов (в Англии для их обозначения использовали термин "привычные преступники", habitual criminals).

К этому времени относится возникновение идеи, что особый "преступный класс", состоящий из рецидивистов, притаился в сердце больших городов и был виновен во всех творившихся преступлениях, которой придавался значительный вес в викторианских концепциях о преступности. Один из пионеров криминологии, тюремный капеллан преподобный Уильям Моррисон, в 1891 году утверждал в книге "Преступление и его причины":

"Существует популяция привычных преступников, которая образует отдельный класс. Привычных преступников нельзя путать с рабочим или любым иным классом; это группа людей, которые делают преступление целью и делом своей жизни; совершать преступление — их занятие; они сознательно насмехаются над честными способами заработать на проживание, и должны, соответственно, рассматриваться как класс по характеру отдельный и отличный от остальной части сообщества."

По представлениям Моррисона, этот класс насчитывал 50–60 тысяч человек в Англии и Уэльсе, или 12 % от всех заключенных в английских тюрьмах. Вера в существование "преступного класса" продержалась всю викторианскую эпоху и умерла только с началом Первой мировой войны. Во времена же Холмса в него верили не только обыватели, но и маститые юристы.

Уже в 1868 году для борьбы с "армией преступников" через парламент был проведен "Закон о рецидивистах", предложивший установить минимальный срок каторжных работ в пять лет, а за повторное совершение преступления определить наказание уже в семь лет.

Чтобы не дать рецидивисту избежать более сурового наказания, требовалось каким-то образом устанавливать, был ли обвиняемый судим когда-либо за аналогичное преступление — ведь клеймение преступников уже не практиковалось. С этой целью "Закон о рецидивистах" предписал Скотланд-Ярду составление центрального реестра осужденных, ответственным за который назначался комиссар.

Типы мужчин-рецидивистов

Рисунок из книги майора Гриффитса "Тайны полиции и преступления"

Поскольку "Закон о каторжных работах" 1864 года определил необходимость гласного полицейского надзора за условно-досрочно освобождающимися (именно их английская пресса называла главными виновниками уличных нападений небольших групп бандитов-душителей (гарроттеров), повергших Лондон в настоящую панику в 1862 году — всего в Лондоне было зарегистрировано 97 нападений или "грабежей с насилием", как их назвали в полицейских рапортах), Столичная полиция уже имела небольшой опыт регистрации досрочно освободившихся, которые обязаны были каждый месяц отмечаться и извещать полицию о любой смене адреса.

Первоначально в реестр стали заносить всех осужденных, отчего он так быстро разросся, что стал практически бесполезным из-за невозможности найти в нем нужную информацию. Кроме того, он оказался не столь полезен, как хотелось бы, еще и потому, что был доступен только в Лондоне.

Чтобы обеспечить использование "Реестра рецидивистов" всеми полицейскими силами и тюрьмами королевства, в 1876 году было решено передать его из ведения Столичной полиции в министерство внутренних дел, а архивариусом был назначен председатель совета директоров тюрем для осужденных преступников сэр Эдмунд Дю Кейн.

Чтобы ограничить объем реестра, в него стали вносить заключенных из класса дважды судимых, описанного в разделах 7 и 8 "Закона о предотвращении преступлений" 1871 года (т. е. преступников, совершивших тяжкие уголовные преступления и судившиеся в судах квартальных сессий по обвинительному акту).

Тогда же была осуществлена публикация "Реестра рецидивистов в Англии и Уэльсе за 1869–1876 года", который содержал в алфавитном порядке имена 12 164 человек, с перечислением 21194 приговоров, вынесенных им, а также детальным описанием каждого из преступников и указанием всех известных полиции кличек и фальшивых имен.

Рекордсменкой в этом отношении оказалась Бриджет Кингстри из графства Слайго (Ирландия), имевшая в дополнение к настоящему еще 15 имен и отбывшая наказания по 39 приговорам. Увесистый том, набранный заключенными и отпечатанный в типографии Брикстонской тюрьмы, был переплетен в черную кожу и получил за это прозвище "Черная книга".

Типы женщин-рецидивисток

Рисунок из книги майора Гриффитса "Тайны полиции и преступления"

"Реестр" был разослан по тюрьмам и полициям графств и городов и с тех пор издавался ежегодно. Однако, как указывал Эдмунд Спирман, опубликовавший в 1894 году в журнале "Девятнадцатый век" статью "Известный полиции", печатные реестры не слишком активно использовались для наведения справок, поскольку издание их происходило только раз в год, редко когда раньше сентября, и поэтому, согласно рапорту министерской комиссии (1894), "имя рецидивиста не доступно для полиции в реестрах в течении девяти-двадцати месяцев после его освобождения, хотя это как раз то самое время, когда его, наиболее вероятно, будут разыскивать."

В дополнение к алфавитному реестру в министерстве составлялся и публиковался "Реестр особых примет", в основу которого была положена классификация преступников не по именам, а по приметам, которые имелись на их телах.

В 1890 году комиссары Тюремной комиссии так описывали работу этой системы идентификации:

"Предположим, под арестом находится человек, который сообщает свое имя как Джон Олбери. Он подозревается в том, что он рецидивист, но не может быть идентифицирован под тем именем, которое он сообщает теперь, или под другим именем, под которым он, как подозревается, должен был отбывать срок, ни в одном из томов "Алфавитного реестра".

Тогда этот человек осматривается, и у него находят длинный шрам на правой стороне лица. Вслед за этим обращаются к Разделу 1 (то есть "Голова и лицо") в "Реестре особых примет" и в томе за 1888 год находят записи тех людей, у которых имеется особая примета подобного характера. Эти имена последовательно упомянуты в "Алфавитном реестре" за тот же год, и общее личное описание и другие особые приметы, записанные в каждом случае, сравниваются, в порядке, обозначенном выше, с таковыми приметами человека, требующего установления личности. Их находят большей частью соответствующими Томасу Риду; и, в частности, находят, что идентифицируемый человек имеет, кроме того, вытатуированный корабль на левой руке и кольцо на указательном пальце левой руки, каковые отметки также носит Томас Рид.

Вслед за этим подается запрос начальнику тюрьмы, из которой был освобожден Томас Рид, о фотографии или о помощи какого-нибудь человека, знакомого с ним; и если предполагаемая идентичность таким образом затем подтверждается, могут быть предприняты должным образом необходимые шаги, чтобы доказать это в суде."

Регистрационная форма для одного из разделов "Реестра особых примет" — раздела "Правая рука"

Однако информация в "Реестре особых примет" часто тоже не имела практической ценности, поскольку ее там было то слишком много, то не было вовсе. В одних случаях требующий установления личности человек не имел никаких особых примет, в других, как, например, в случае вытатуированного на указательном пальце левой руки кольца, реестр перечислял имена тридцати человек с подобной приметой, предоставляя озадаченному детективу выбирать между ними.

Недостатки этих реестров заставили Столичную полицию продолжать вести свои собственные записи имен и особых примет осужденных преступников, а начиная с 1887 года и имен всех преступников, освобожденных после отбывания приговора к каторжным работам.

Полицейские реестры велись в организованной в Скотланд-Ярде в 1880 году для помощи и контроля за осужденными, освобожденными из тюрем условно-досрочно по лицензии, Канцелярии по надзору за осужденными (Convict Supervision Office). Ее первым начальником стал хранитель "Черного музея" инспектор Перси Ним. Кроме алфавитного именного реестра и реестра особых примет (а также отдельного реестра фальшивомонетчиков), полиция стала создавать в качестве приложения к ним альбомы с фотографиями.

Канцелярия по надзору за осужденными

Гравюра из газеты "Illustrated London News", 1883

Первые дошедшие до нас снимки преступников относятся к 1843-44 годам и были сделаны в бельгийской тюрьме Форест, хотя сохранились упоминания, что во Франции какие-то тюремные фотографии были сделаны несколькими годами раньше.

В Англии начало изготовления фотографических снимков с преступников относится к 1854 году, когда начальник Бристольской тюрьмы начал делать амбротипические изображения заключенных, которые проходили через его руки, и вскоре его примеру последовали в других местах заключения.

С 1862 года копии фотографий преступников, сделанные начальниками тюрем, стали периодически отправляться в Скотланд-Ярд, где к 1870 году образовали обширную коллекцию под названием "Галерея жуликов". К этому времени подобные галереи были уже во многих городах мира: в Нью-Йорке (с 1858), в Данциге (с 1865), в Москве (с 1867).

В 1871 году принятый парламентом "Закон о предотвращении преступлений" обязал тюремное начальство снимать фотографические портреты с приговоренных и рецидивистов, которые должны былидополнять "Реестр рецидивистов". Впрочем, уже с самого начала эта система стала давать сбои. Так, комиссар Хендерсон в первом же ежегодном рапорте, опубликованном после принятия закона, называл 12 тюрем, не предоставившем полиции требуемых фотографий, в ответ на что начальник одной из этих тюрем написал в "Таймс" письмо, в котором заявлял:

"во-первых, примите какой-нибудь закон, заставляющий преступников сидеть смирно для снятия с них портрета: и во-вторых, пусть правительство оплачивает половину стоимости работы, и не будет никаких проблем."

Тем не менее дело потихоньку двигалось, и уже в "Британском фотографическом альманахе" за 1870–1872 гг. О.Р.Рейландер попытался сформулировать правила изготовления опознавательной фотографии. Однако единой системы выработано не было. Заключенных фотографировали стоя, от головы и до колен, одеты они могли быть как в обычную одежду, так и в серую тюремную робу с желтыми стрелками, в последнем случае на груди имелись также круглые значки с обозначением тюремного крыла, этажа и номера камеры (например, у Оскара Уайльда в Пентонвиллской каторжной тюрьме был номер CIII.3, что означало камеру № 3 на третьем этаже крыла С.

В 1879 году полицейские власти получили возможность обращаться за фотографией любого содержащегося в тюрьме человека, но арестованные, оставленные под стражей для доследования или ожидающие суда, могли быть сфотографированы только с их согласия, и нередки были случаи, когда арестованные удачно сопротивлялись попыткам сделать их портрет.

Новый директор Департамента уголовных расследований Говард Винсент придавал большое значение опознавательным фотографиям и тоже давал советы по их снятию."Фотографии должны делаться, — говорил он, — насколько возможно ближе по времени к освобождению приговоренного или заключенного, и в обычном платье; а лицо должно быть помещено в полупрофиль, так чтобы могла проявиться форма носа."

Считалось также желательным, чтобы фотографируемый держал руки кистями на уровне груди, поскольку их форма была очень значима для опознавания. С середины 1880-х в течении десятилетия в большинстве тюрем (например, в Пентонвилле и Беркширской каторжной тюрьме) заключенные именно так и фотографировались: с руками перед грудью, ладонью внутрь и растопыренными пальцами. С конца 1880-х тюремные фотографы начали использовать зеркало, чтобы получать на одном снимке изображения сразу и в фас, и в профиль.

В книгах регистрации каждая фотография сопровождалась именем и фамилией, буквой и номером, назначенными заключенному на время пребывания в тюрьме, и датой, когда эта фотография была сделана.

Рисунки со снимков уголовников в фотоальбомах Канцелярии по надзору за осужденными. Гравюра из газеты "Illustrated London News", 1883

К 1888 году Канцелярия по надзору за осужденными хранила 34 тысячи фотографий рецидивистов, из которых активно действовало приблизительно 10 тысяч. Они были объединены в четыре альбома, где размещались в порядке их поступления. Меморандум министерства внутренних дел в феврале 1888 года так описывал систему поиска нужной фотографии:

"Предположим теперь, что при посещении тюрем полицейский констебль полагает, что он признает некоего заключенного, не помня его имени, или имеет какую-нибудь иную причину для того, чтобы полагать, что тот должен быть рецидивистом. У этого человека, однако, нет никаких особых примет, чтобы установить его личность.

Единственный план полицейского констебля состоит в том, чтобы отправиться в Канцелярию по надзору за осужденными и не торопясь перерыть 10 000 фотографий, пока он не найдет своего человека. Беглый взгляд на сами фотографии покажет значительность этой задачи (которая, действительно, была бы совершенно непосильна для любого, не имеющего наметанного глаза). С одной стороны, есть большое сходство между одним преступником и другим: опять же фотография была, вероятно, сделана лет пять назад или более, и в промежутке этот человек, вероятно, приложил все усилия, чтобы изменить свою внешность.

Можно было бы подумать, что поиск займет по крайней мере несколько недель: фактически полицейский констебль иногда потратит день или даже несколько дней, просматривая альбомы, но, вообще говоря, он просмотрит все приблизительно за 3–5 часов."

Фрагмент страницы альбома фотографий. В центре можно видеть снимок вора-рецидивиста Майкла Острога, объявление о розыске которого в "Полицейской газете" можно видеть выше.

С 1890 года хронологический порядок размещения фотографий в альбомах отменили и стали распределять их согласно возрасту и росту людей, а также по классам преступлений, которые предпочитал совершать каждый из преступников.

В 1891 году в "Закон о каторжных работах" был введен раздел 8, чтобы окончательно утвердить право фотографировать и измерять содержавшихся под стражей обвиняемых, дела которых еще не были рассмотрены судом.

Спустя три года министерский комитет (о котором я расскажу чуть ниже) представил свои рекомендации о правилах фотографирования, которые должны были, с одной стороны, содержать гарантии от неразборчивого фотографирования таких обвиняемых, особенно когда их прошлое было хорошо известно, а с другой стороны унифицировать систему составления досье на рецидивистов.

Комитет предложил фотографировать содержащихся под стражей обвиняемых только по распоряжению магистрата, когда такое распоряжение отдавалось при разумном основании подозревать в обвиняемом рецидивиста. А в правила о фотографировании ввел следующие положения:

1) Все осужденные и все люди, проходящие по разделу 7 "Закона о предотвращении преступлений" 1871 года, должны были перед освобождением сфотографироваться, а полученная карточка содержать снимки в фас и в профиль, но без демонстрации рук.

2) Содержащиеся под стражей, но еще не судившиеся фотографировались подобным же образом, если их обвиняли в совершении уголовного преступления или они были задержаны согласно "Закону о бродяжничестве".

Для этого магистратом должен был быть выдан ордер по запросу обвинителя или полиции на том основании, что прошлое обвиняемого неизвестно, или что у него нет постоянного места жительства, или характер преступления, в котором его обвиняют, дает разумные причины подозревать, что он уже судился за подобное преступление.

Эти рекомендации были приняты, и с тех пор производилось два снимка, причем только лица: в фас и в профиль. Тюремные власти старались также не снимать осужденных в тюремной одежде.

© Светозар Чернов, 2009

Часть 4

Еще одной попыткой использования фотографии в полицейской деятельности была разработка британским статистиком, географом, антропологом и психологом, основателем дифференциальной психологии и психометрии Френсисом Гальтоном, двоюродным братом Чарльза Дарвина, техники "составной фотографии", когда из различных фотографий преступников, принадлежавших к отдельным воровским профессиям, составлялся обобщенный портрет представителя этой профессии.

Хотя Гальтон не являлся сторонником теории Ч.Ломброзо о врожденном преступнике, зарождавшаяся евгеника, которую он представлял, была близка с Ломброзо в взглядах на внешность преступников. Но эти работы в области криминальной физиологии так и не принесли практических результатов, а Гальтон позднее прославился своими достижениями в области системы установления личности по отпечаткам пальцев.

Первый номер "Полицейской газеты"

Альбомы фотографий, алфавитный реестр и реестр особых примет дополняли бюллетени "ежедневной информации", "Полицейская газета", выходившая раз в две недели и содержавшая фотографии и описания неопознанных осужденных, а также циркуляры, выпускавшиеся трижды в год и содержавшие фотографии наиболее известных преступников, известных Столичной полиции.

В провинциальной полиции с 1850-х годов были распространены уже упоминавшиеся "ориентировки" с приметами арестованных и нуждавшихся в установлении личности преступников, распространявшиеся по соседним полицейским округам.

Поскольку до 1891 года закон не разрешал принудительно фотографировать лиц, которым еще не вынесен обвинительный приговор, их фотографии прикладывались к ориентировкам только в том случае, если у полиции уже имелись готовые фотографические снимки или арестованный не имел возражений против съемок и отправки его фотокарточки. Эти ориентировки затем возвращались обратно с пометами чиновников соседних полицейских сил касательно имеющихся у них сведений о разыскиваемом, и служили в дальнейшем руководством для установления личности преступников.

А полиция Ливерпуля вела реестр девичьих имен жен и матерей преступников, поскольку было замечено, что именно их охотнее всего брали рецидивисты при необходимости выдумать себе другое имя.

Но основным средством установления личностей арестованных до середины 1890-х годов оставалась зрительная память чиновников сыскной полиции. Как утверждал один из известных британских юристов того времени, преступники "известны главным образом в лицо, а двух совершенно похожих лиц не бывает".

Начиная с ноября 1878 года каждую среду и субботу по одному детективу от каждого из дивизионов Столичной полиции назначалось в турне по лондонским тюрьмам, когда перед ними выстраивали тех заключенных, срок пребывания в тюрьме у которых подходил к концу или его собирались освободить досрочно. Это позволяло детективам запоминать лица тех, с кем им, скорее всего, еще предстояло встретиться во время несения своей службы.

Детективы садились в предназначенный для этой цели большой омнибус и объезжали тюрьмы Миллбанк, Тотхилл-Филдс, Уондсуорт, Брикстон, Колдбат-Филдс и тюрьму Холлоуэй на Камден-роуд. Похожее мероприятие, так называемый "идентификационный парад", проводилось трижды в неделю по утрам в Клеркенуэллском доме предварительного заключения.

Около трех десятков детективов — обычно двадцать два из Столичной полиции и шесть из полиции Сити (по одному от каждого дивизиона) плюс руководящий опознанием инспектор из Центрального управления Скотланд-Ярда — навещали эту тюрьму, где вместе с тюремными надзирателями, приехавшими специально на парад из различных тюрем, тщательно рассматривали заключенных, дожидавшихся там суда или оставленных под стражей на время следствия, в надежде опознать среди них рецидивистов.

Осмотр детективом новоприбывших. Рисунок из газеты "Illustrated London News", 1883 (у меня в книге эта иллюстрация неправильно названа "осмотром агентов" — теперь, имея подлинник газеты, исправляю эту ошибку)

В 1890 году Клеркенуэлльский дом предварительного заключения был снесен, а его место в этом качестве заняла Холлоуэйская тюрьма, построенная в 1852 году как исправительный дом Лондонского Сити и получившая за свою архитектуру прозвище "Камденского замка" (или просто "Замка"). Она стала главной тюрьмой для Лондона и графства Миддлсекс, теперь уже сюда отправляли тех, кто дожидался суда, а также несостоятельных должников, осужденных женщин и ряд других специфических категорий заключенных, вроде тех, что были наказаны за неуважение к суду.

И теперь уже здесь, вплоть до превращения ее в женскую тюрьму в 1903 году, три раза в неделю детективы собирались на "идентификационный парад". Майор Артур Гриффитс описывал в "Виндзорском журнале" в 1895 году, как во внутреннем дворе тюрьмы, заросшем травой и подсолнухами, выстраивали заключенных и заставляли их ходить круг за кругом по выложенным камнем дорожками, в то время как детективы, собравшиеся в одном из углов двора, внимательно рассматривали их.

Заключенных, как правило, оставляли в собственной одежде, чтобы не лишать их индивидуальности. Тюремную одежду — в доме предварительного заключения она была ярко-синей в отличие от серой с широкими желтыми стрелками, которую носили осужденные в исправительных тюрьмах, — выдавали только в случае, если собственная была безнадежно рваная или совершенно грязная. Женщин для опознания выстраивали отдельно, их было значительно меньше, и пускать их по кругу не требовалось.

Хотя во время таких парадов детективы признавали в представавших перед ними людях преступников, которые проходили прежде через их руки по другим делам, либо, попав в полицию из-за мелкого преступления, разыскивались за свершение значительно более тяжкого, у этой процедуры была и обратная сторона: в процессе опознания не только детективы высматривали преступников, но и те, в свою очередь, запоминали лица сыщиков, чтобы узнать их в любой личине, если жизнь еще раз сведет их вместе.

Сами дивизионные детективы к раскрытию своего инкогнито относились спокойно: известность в криминальной среде в качестве чиновников сыскной полиции служила им своего рода охранной грамотой во время походов по трущобам и воровским притонам, к тому же английские законы обязывали его выступать в открытом суде, что все равно делало его лицо знакомым уголовникам.

Два существенных недостатка делали описанную систему установления личности крайне неповоротливой и неэффективной. Во-первых, это колоссальные затраты времени — в среднем за неделю путем "идентификационных парадов" удавалось установить личности четырех человек.

По подсчету начальства Холлоуэйской тюрьмы, каждое такое опознание стоило 90 человеко-часов. По оценкам Скотланд-Ярда, дело с решением той же задачи при помощи реестров и фотографий обстояло более оптимистично: в случае удачи личность арестованного могла быть установлена за несколько минут. Однако поиск мог оказаться весьма продолжительным, и инспектор Ним, возглавлявший в Скотланд-Ярде Канцелярию по надзору за осужденными, в 1894 году свидетельствовал перед комиссией Трупа, что "его люди будут искать днями, скорее чем упустят "хорошего человека"".

Спирман приводил пример, когда в течении 1 марта 1893 года двадцать один чиновник сыскной полиции искали в реестрах сведения о двадцати семи арестованных и для семи из них установили их личность. Всего детективами было потрачено 57 с половиной часов, или в среднем более двух часов на каждого разыскиваемого арестованного, и более восьми часов на каждое установление личности.

Это было не так уж много, если учесть, что в случае неудачного поиска по индексам нужно было обратиться к альбомам фотографий, которые к 1893 году содержали уже примерно 70 000 портретов недавних преступников, или к более древним записям, содержавшим портреты и описания приблизительно 45 000 преступников начиная с 1864 года.

Вторым недостатком было большое число ошибочных и даже ложных опознаний, приводивших к судебным ошибкам и назначению более тяжкого наказания, чем предусматривалось для совершающих преступление первый раз. Причиной ошибок была невозможность должным образом упорядочить фотографии и описание примет, чтобы эффективно и безошибочно выбирать правильного человека среди десятков тысяч других.

А вот ложные установления личности обязаны часто были происхождением устоявшейся системе платежей за опознание. С февраля 1863 года казначейство стало возмещать тюремным надзирателям расходы на поездки для опознания в размере трех шиллингов шести пенсов, но вскоре получение этих денег стало рассматриваться опознавателями как их законное право даже тогда, когда никаких расходов не было понесено. Причем деньги стали получать не только тюремные надзиратели, но и участвующие в опознании представители полиции.

Борьбу с ложными опознаниями начал уже упоминавшийся сэр Эдмунд Дю Кейн, который в 1881 году обратился к Говарду Винсенту с просьбой проводить для детективов посещения тюремных опознаний отдельно от тюремного персонала. Однако директор уголовных расследований возразил, что за три года система показала себя эффективной, и было опознано 4772 прежде судимых преступника. Тогда Дю-Кейн приказал своим подчиненным не награждать детективов за проведенные опознания. Были прекращены и выплаты тюремным надзирателям.

В 1882 году Тюремная комиссия попыталась восстановить их, однако Дю Кейн заявил, что в первоначальные намерения казначейства совершенно не входило платить "общественным чиновникам за то, чтобы они свидетельствовали против арестованного" и что "можно было бы счесть весьма несправедливым по отношению к арестованным давать этим чиновникам такой прямой денежный стимул для свидетельствования". Дю Кейна поддержал министр внутренних дел, и практика наград была окончательно прекращена.

Измерения по системе Бертильона. Рисунок из книги майора Гриффитса "Тайны полиции и преступления"

К середине 1880-х годов слабость английской системы идентификации стала уже очевидной. Было предложено несколько решений, но они так и не были воплощены в жизнь. В 1886 году один из пионеров дактилоскопии, шотландский врач в Токио Генри Фолдз, попытался убедить Скотланд-Ярд в преимуществах идентификации по отпечаткам пальцев. К тому времени в Индии отпечаток пальца в качестве удостоверения личности использовался не только среди безграмотных туземцев, но и колониальными властями, в том числе полицией.

В 1887–1888 годах дважды поднимался вопрос о принятии Великобританией "антропометрической системы" Альфонса Бертильона, успешно использовавшейся уже несколько лет во Франции — первое установление личности при помощи этой системы было проведено в 1883 году. В ее основе лежала идея, что соотношение измерений различных частей тела индивидуально для каждого человека.

Для классификации этих измерений Бертильоном были предложены пять основных параметров: длина и ширина черепа, длина стопы и локтевой кости, и длина среднего пальца. Эти измерения делились на группы, которые в свою очередь подразделялись на подгруппы в зависимости от других измерений: ушей, и т. п. Однако классификации дактилоскопических отпечатков еще не существовало, а против "антропометрической системы" выступили полицейские и тюремные власти, так что меморандум министерства внутренних дел объявил в марте 1888 года, что существующая система была "чрезвычайно успешной" и не должна поэтому меняться на французскую.

Но делать что-то надо было, и в 1890 году Скотланд-Ярд объявил о том, что начал проводить в жизнь меры по упорядочиванию системы установления личности. Одной из первых таких мер стало неукоснительное исполнение положений 7 раздела "Закона о предотвращении преступлений" в отношении регистрации и фотографирования преступников, что уже через год вылилось в 563 положительных установления личностей против 176 в 1890 году. Однако судя по последующей полицейской статистике, это был временный успех.

Инструменты, использовавшиеся для измерений

Рисунок из книги майора Гриффитса "Тайны полиции и преступления"

Наконец, в 1893 году отец "антропометрической системы" Альфонс Бертильон, в честь которого она получила во Франции название "бертильонаж", издал книгу "Учебник антропометрии", объемный трактат, заполненный фотографиями носов, ушей и голов различной формы.

Книга содержала детальные инструкции по измерению различных частей тела и о правилах записи этих данных в идентификационную карту. Бертильон подробно объяснял, как правильно фотографировать арестованных, как ставить свет и как обрабатывать и печатать фотографии, а также демонстрировал фотографии различного необходимого для бертильонажа оборудования и инструментов.

Появление книги имело шумный успех, и в течении последующих лет антропометрические бюро были организованы во многих странах мира. Английское министерство внутренних дел в октябре 1893 года создало комитет, в который вошли представитель министерства с ласкающим русское ухо именем Чарльз Труп (Troup) в качестве председателя и двое часто цитирующихся в этом очерке чиновников: майор Артур Гриффитс, один из инспекторов британских тюрем, и Мелвилл Макнотен, главный констебль Департамента уголовных расследований Скотланд-Ярда.

Перед комитетом была поставлена цель "разобраться в наилучших средствах, доступных для установления личности привычных преступников", и сообщить министру, могут ли они быть улучшены принятием метода идентификации Бертильона, используемого во Франции, или метода идентификации по отпечаткам пальцев, предлагаемого мистером Гальтоном.

Знакомство с методом Френсиса Гальтона, еще совсем недавно безуспешно пытавшегося создать "составные портреты" типичных представителей воровских профессий, появилось среди задач комитета не случайно. Гальтону удалось то, что не сумел сделать Фолдз — он заинтересовал министра внутренних дел Аскуита преимуществами использования отпечатков в целях идентификации, выпустив книгу "Отпечатки пальцев". В своей работе Гальтон использовал результаты исследований Уильяма Хершеля, колониального чиновника в Бенгалии, и Генри Фолдза, но в данном случае нас не интересуют вопросы первенства в открытии дактилоскопии.

Нам более интересно то, что хотя Бертильон, также читавший Гальтона, в своем трактате оценил технику снятия отпечатков пальцев как грязную и тяжелую задачу, непосильную обычному полицейскому, британский министр полагал, что отпечатки могут стать превосходной альтернативой бертильонажу, и попросил комиссию Трупа посетить Гальтона и на месте ознакомиться с его системой.

Полицейская регистрационная карта (1897–1899)

В течение четырех месяцев комитет рассылал циркуляры и лично общался с главными констеблями и главами детективных сил различных графств и городов, провел десять заседаний в Лондоне, Уэйкфилде, Лидсе, Бредфорде и Бирмингеме. Он также посетил лабораторию Гальтона и съездил в Париж, где имел встречу с Альфонсом Бертильоном и главой Сюртэ Гороном, и наблюдал процесс измерения в префектуре полиции. В итоге комиссия пришла к следующему выводу:

"Практика английской полиции, хотя детали ее широко различаются в различных полицейских силах, всегда обусловлена личным опознанием полицейскими или тюремными чиновниками. Оно является тем средством, посредством которого удостоверяется личность в уголовных судах; и, хотя его границы расширены фотографией, а в некоторых случаях ему помогают такие методы как реестры особых примет, он все еще остается повсеместно основой методов, которыми устанавливается личность."

В отчете комитета приводился пример, когда из шестидесяти одного запроса к реестру в двадцати случаях никакой информации найти не удалось. В остальных случаях основная информация по десяти разыскиваемым преступникам просто не была внесена в реестр, а еще восемь идентификаций оказались ошибочными. Настоящей же проверкой эффективности системы идентификации, как заявлял тот же отчет, являлось не число произведенных установлений личности, а число неверных идентификаций или невозможность установить личность.

"Нам кажется, поэтому, что сравнительная несостоятельность этих реестров не имеет отношения ни к какому-либо недостатку тщательности в том способе, которым делается эта работа, ни к методу классификации, — подводил итого Комитет, — а скорее к присущей трудности разработки любой исчерпывающей классификации преступников на основе одних только физических примет, а также к трудности использования реестра преступников, который издается с промежутками и в печатной форме."

Что же предлагал комитет? По его мнению, метод снятия отпечатков пальцев значительно превосходил бертильонаж, особенно с учетом времени, требовавшимся для антропометрических измерений арестованного, и пунктуальной записи данных, но Гальтон не мог пока предоставить систему классификации, которую можно было бы применять на практике, и сообщил, что на решение этой проблемы может понадобиться до трех лет. Принять же антропометрическую систему Бертильона в ее полном виде не позволяли фундаментальные различия между французской и британской судебной процедурой.

Вынесение смертного приговора в Центральном уголовном суде

Рисунок из книги "Living London", 1901

Поэтому комитет предложил министру компромиссное решение: для классификации и индексирования использовать видоизмененную систему Бертильона, в которой были оставлены только пять основных измерений, а в идентификационную карту включить набор отпечатков пальцев, чтобы после того, как Гальтон решит наконец проблему классификации, карты могли быть систематизированы по отпечаткам, а не по измерениям тела.

В 1895 году министерство внутренних дел приняло эту рекомендацию, а в следующем году "Реестр рецидивистов" министерства внутренних дел был дополнен антропометрическим реестром и объединен с канцелярией по надзору за осужденными преступниками под крышей Скотланд-Ярда. Потребовалось два года для накопления первоначального объема измерений, прежде чем новая система стала приносить плоды. В 1898 году с ее помощью были установлены личности 152 рецидивистов, в следующем — 243 идентификации, а в 1900-м — 462.

В 1900 году министерством внутренних дел был учрежден очередной комитет из пяти человек под председательством лорда Белпера, чтобы рассмотреть "функционирование метода установления личности преступников посредством измерений и отпечатков пальцев".

Одним из экспертов, которые дали свидетельство в поддержку использования отпечатков как средства идентификации, был Эдуард Ричард Генри. Его доклад, сделанный 5 декабря 1900 года, вызвал сенсацию, и Френсис Гальтон признал его систему практическим решением вопроса. Тогда же комитет рекомендовал министру, чтобы текущий метод "бертильонажа" был замещен "системой м-ра Генри".

Однако еще какое-то время антропометрические измерения продолжали проводиться, хотя имели уже второстепенное значение. Через полгода, 1 июля 1901, Генри был назначен возглавлять новый Отдел отпечатков пальцев Скотланд-Ярда. Из 503 случаев установления личности в этом году 93 были сделаны уже при помощи снятия отпечатков пальцев, в следующем по отпечаткам были установлены личности 1722 человек.

С 1 июля 1902 года уже все заключенные, приговоренные в судах суммарного судопроизводства к заключению более чем на месяц, проходили обязательную регистрацию со взятием отпечатков пальцев, не говоря о всех приговоренных на квартальных сессиях.

К концу 1903 года было снято 60000 отпечатков пальцев, а количество идентификаций за год возросло до 3642.В июне 1902 года в Олд-Бейли был вынесен первый приговор (за домовую кражу со взломом судился Гарри Джексон) на основании использования отпечатков пальцев в качестве свидетельства, и постепенно "идентификационные парады" потеряли смысл, но это было уже значительно позже переезда Холмса из Лондона в Суссекс.

Новое средство опознания вызвало большой переполох среди преступников. "Пусть кто-нибудь выйдет вперед как мужчина и скажет, что он опознал меня, — заявил один уголовник Бэзилу Томсону, когда тот сообщил преступнику, что благодаря отпечаткам пальцев в нем признали рецидивиста. — Против этого я ничего не имею, но эти делишки с отпечатками пальцев за спиной у человека — это не по-английски, вот что я скажу". А через год после переезда Холмса в Суссекс, в 1905 году, состоялся и первый приговор по убийству, когда отпечатки были решающим свидетельством обвинения.

Вскоре отпечатки пальцев из средств идентификации рецидивистов среди обвиняемых превратились в мощное средство сыска, позволяя устанавливать личность преступника по следам, оставленным на месте преступления.

© Светозар Чернов, 2009

Личный состав

Часть 1

Так представлял себе полицейских детективов Д. Х. Фристон, автор этой иллюстрации к первому изданию "Этюда в багровых тонах" в "Битоновском рождественском альманахе" (1887).

Инспекторы Лестрейд и Грегсон наблюдают за работой Холмса в пустом доме на Брикстон-роуд.

Итак, представление об истории детективов в Англии и о методах их работы мы уже имеем, теперь самое время поглядеть, кто же были те люди, которые служили детективами во времена Шерлока Холмса, и насколько оправданы уничижительные характеристики, дававшиеся детективом-консультантом своим коллегам из полиции.

Начнем мы, как это ни покажется странным, с того, как выглядели тогдашние полицейские детективы, поскольку рассказы Конана Дойла (особенно ранние) дают о них неправильное представление. Вспомним хотя бы описание инспектора Лестрейда, сделанное доктором Уотсоном в "Этюде в багровых тонах": "маленький тип с землистым крысиным лицом и черными глазками", "тощий и как всегда похожий на хорька".

Казалось бы, что может быть неправильного в худощавом невысоком детектив-инспекторе? Между тем минимальный рост кандидата при приеме на розыскную службу в Скотланд-Ярде составлял 5 футов 8 дюймов — т. е. около 172 см (для сравнения, средний рост британских преступников, по данным реестра рецидивистов на 1877 год, был 166 см, а рекрутов в английской армии в тот же период — 169,5 см).

И хотя в 1872 году эту планку понизили до 169 см, к 1887 году ее опять подняли — на этот раз до 175 см. Самым низкорослым детективом во времена Холмса был инспектор Эдмунд Рид из Эйч-дивизиона (Уайтчепл), чей рост составлял только 165 см, и он был принят на службу по личному разрешению министра внутренних дел.

Майор Артур Гриффитс писал, что лондонские детективы — это "главным образом крепкие, хорошо сложенные, с прямыми конечностями парни, с квадратными плечами, с прямой выправкой тренированных мужчин и специфической твердой поступью и довольно медленной уставной походкой констебля в патруле. Ибо все они до одного были когда-то "одетыми в форму", изучили начала их профессии в обычной череде каждодневной полицейской работы на улицах. У лиц их также есть своего рода семейное сходство; все, при обычном разнообразии черт среди любых тридцати различных мужчин, имеют наблюдательные глаза, сжатые губы и общий вид вдумчивой молчаливости и скрытности."

"Любой, кто когда-либо останавливал взгляд на одном из них, после всегда сможет узнать большинство членов полиции, — утверждал автор "Темного града" (1886) американец Линдер Ричардсон. — Они, как правило, большие, дородные мужчины, которые выглядят так, словно катались как сыр в масле. Они одеваются в клетчатые костюмы, носят котелки, в руках держат пару перчаток и тяжелую трость, стригут бакенбарды так, чтобы те имели расширяющуюся книзу форму, и держатся с выражением прозорливого знания о своей собственной важности, которое забавно созерцать."

Суперинтендант Департамента уголовных расследовнаий Фредерик Уилльямсон полагал, что было бы лучше всего принимать на работу детективов в начале их службы, еще до того, как они приобретали неподходящие привычки, например, походку и выправку, которые приобретались долгими-долгими годами в патрулях.

Неразрывная связь детективов с их патрульным прошлым, очевидная всем, кто хоть как-то имел дело с полицией, проступала даже в официальных полицейских документах. В списке экзаменационных вопросов и ответов для перехода в сыскную полицию в 1904 году на вопрос "Что нежелательно делать детективам?" указывался следующий правильный ответ: "Допускать, чтобы их официальный характер становился известен незнакомцам, шествуя с полицией в униформе, шествуя нога в ногу друг с другом строевым шагом, нося привлекающую внимание одежду или полицейские форменные ботинки, открыто признавая констеблей в униформе или отдавая честь вышестоящим чинам."

С другой стороны, комиссар Джеймс Монро в 1890 году писал: "Существует популярное представление о детективе Столичной полиции, что он никогда не может избавиться от своих индивидуальных особенностей как члена полувоенной силы; что его военная походка выдает его даже случайному глазу; что, несмотря на любую маскировку, роковые "уставные ботинки" тотчас клеймят его как "пассажира из Скотланд-Ярда". Почти жалко рассеивать эту иллюзию, которая, конечно, полезна в отвлечении внимания от многих детективов; но факт остается фактом, что у сотрудников Департамента уголовных расследований, которые уже вероятно в течение многих лет забыли о своем знакомстве с плацем, нет никакой военной походки; они вообще не носят уставные ботинку; и они в состоянии, очевидно без возбуждения внимания даже со стороны заинтересованных наблюдателей, приспособиться в отношении внешнего вида к любому обществу, куда профессия приводит их."

Сам Шерлок Холмс никаким образом не выражал свое отношение к патрульным манерам своих конкурентов из Скотланд-Ярда, зато в отношении их способностей к раскрытию преступлений язвил постоянно.

А так представляли полицейского детектива в журнале "Панч" (1888)

Действительно, кадровый голод был постоянной проблемой в Департаменте уголовных расследований. Поскольку детективы набирались из униформированных полицейских, найти подходящего кандидата было нелегкой задачей. Отставной инспектор Джон Байрон утверждал на комиссии 1869 года, что в дивизионах множество сержантов и даже инспекторы имели столь низкий образовательный уровень, что им требовались невероятные усилия, чтобы точно записать простую диктовку. Говард Винсент, описывая дивизионных детективов к началу реформы, называл их безграмотнейшими людьми, "многие из которых были облачены в штатское, чтобы прикрыть личные недостатки, которые портили их элегантный вид в мундире". От них было мало толку, а жизнь они вели "невыгодную для себя, компрометирующую для полиции, бесполезную для публики".

Одной из причин такого невысокого качества потенциальных кандидатов было восприятие полицейской патрульной службы как низкоквалифицированной работы, которое подкреплялось отсутствием какого-либо профессионального обучения за исключением строевой подготовки в Веллингтонских казармах в Сент-Джеймском парке. Только в 1886 году Столичная полиция учредила "Участковый дом кандидатов", где будущим полицейским преподавали некоторые уроки по специальности, однако в корне это ничего не изменило, поскольку "Участковый дом" был прежде всего меблированными комнатами для рекрутов, а главный акцент в обучении по-прежнему делался на военной муштре. Лишь с учреждением в 1907 "Дома Пиля" в Хендоне стало возможно говорить об обучении новичков особенностям полицейской службы, но это событие произошло уже после того, как Шерлок Холмс покинул Лондон. Как саркастично высказался суперинтендант Cи-дивизиона на комиссии 1868 года, "при всем моем опыте [к этому времени он состоял в полиции уже 33 года — С.Ч.] мне никогда не приходилось знать человека с превосходным образованием, вступившего в полицию, если только была возможность свинтить куда-нибудь".

Притом, кроме образования, будущий детектив должен был обладать и рядом специфических качеств. А. Хьюз писал в книге "Листки из записной книжки начальника полиции" (1864): "Сфера деятельности детективного чиновника специфична и, чтобы быть успешной, требует полной отдачи этой работе. И даже тогда многие терпят неудачу, о чем свидетельствует тот факт, что во всей полиции немногие известны как мастера в искусстве ловли воров.: Детектив должен обладать хорошей памятью, умением точно и мгновенно вспоминать когда-либо виденные лица и фигуры и способностью тотчас обнаружить неуверенное и нерешительное выражение глаз и лица вора. Он должен, кроме того, быть одарен тактом, чтобы быть в состоянии смешаться до некоторой степени с преступными классами и даже вызывать их дружбу, притом одновременно он вселяет страх, не возбуждая ненависти."

Даже если такой человек поступал на службу в полицию, он делал свою карьеру значительно легче и быстрее на канцелярской службе в качестве гражданского чиновника в управлении комиссара или казначея. В 1912 году комиссар Столичной полиции сэр Эдуард Генри с горечью писал в Министерство внутренних дел:

"Униформированный констебль более чем обычных умственных способностей и образования может, получив место канцелярского служащего, добиться продвижения по службе быстрее, чем он мог бы в Департаменте уголовных расследований, и фактически почти все лучшие люди в нем, которые доросли до самых высоких постов, занимали некоторое время в их карьере канцелярские посты."

Примером такой карьеры служила блестящая карьера Тимоти Каванага, который присоединился к Столичной полиции в 1855 году в возрасте 19 лет и вскоре стал помощником дивизионного письмоводителя. В результате он попал на заметку в штабе и был переведен в центральный Исполнительный департамент, где меньше чем за два года дорос до инспектора и стал старшим инспектором в Управлении общественного транспорта в 1865 году. Говоря о своем коллеге Хоузе, чья карьера была еще более завидна, он писал позднее в книге "Прошлое и настоящее Скотланд-Ярда" (1892), что тот был "образованным человеком, а в те дни, о которых я говорю, у нас в Столичной полиции таких было очень немного".

Комиссар Столичной полиции Эдмунд Хендерсон

Журналист Йейтс, описавший свой визит к полковнику Хендерсону в Скотланд-Ярд, ехидно говорил еще об одной проблеме с кадрами: "Мы узнаем, что лучшим сырьем для полицейского является селянин — а вот кокни, дикие ирландцы и старые солдаты особенно нежелательны. Каждый из этих классов людей склонен думать, что он знает больше чем его начальство, и не может, за редкими исключениями, обучаться своим обязанностям. Кокни, который начитался романов, считает себя прирожденным детективом и не склонен мириться с двумя годами тяжелой работы, необходимыми, чтобы сделать действительно интеллектуального чиновника, способного действовать быстро на свою собственную ответственность." Впрочем, комиссар Хендерсон вообще полагал преувеличенными трудность расследования уголовных дел и не видел особо проблемы в подборе кандидатов: "в 99 из каждых 100 уголовных дел расследование представляет собой в основном будничную работу, а она требует всего лишь обычного тщания и ума. Вы же не хотите, чтобы высококлассный ум вообще занимался этим."

Невысокое жалование тоже не способствовало популярности детективной карьеры. Это было одной из причин довольно сочувственной общественной реакции на скандал 1877 года и сравнительно легкого наказания, которым отделались виновники — всего двумя годами тяжких работ. Газета "Полис Сервис Адвертайзер" отмечала, что Драскович впал в искушение, чтобы заплатить долг всего лишь в 60 фунтов. "Стандарт" в августе 1877 года указывала, насколько низкими было жалование чиновников: "Естественно возникнет вопрос: как могут умственные способности, знание языков, сообразительность, общественный опыт, которые вовлекаются в игру при расследовании преступления, финансироваться при таких окладах, как эти?" На плачевное материальное положение своего подзащитного налегал адвокат старшего инспектора Кларка (единственного из четырех обвиняемых детективов, признанного невиновным): после 37 лет службы он получал 276 фунтов в год и за часть небольшого домика, которую он занимал с женой и детьми, он платил в год 36 фунтов, при этом он был вынужден обращаться к помощи других жильцов, чтобы эту сумму выплачивать.

При реорганизации Детективного отдела в 1878 году вопрос о том, как укомплектовать новый сыскной департамент подходящими людьми и как удержать их, был одним из главных тем для обсуждения между Говардом Винсентом и Фредериком Уилльямсоном. Свои взгляды на этот вопрос Уилльямсон излагал еще на комиссии 1868 года:

"Их следует побуждать остаться, поскольку люди со временем не только становятся ценными, но также хранилищем "информации". Этого результата можно добиться, лишь привлекая такие стимулы, как оплата и продвижение по службе, на которое можно было бы надеяться, если бы они оставались при обычных полицейских обязанностях. Люди, подходящие для того, чтобы быть детективными чиновниками, должны, если их поведение было надлежащим, иметь ясную перспективу на повышение в вышестоящие должности в полиции, и они не пойдут в детективный отдел, если эти преимущества не будут равны таковым в других подразделениях полиции."

Этих же взглядов придерживался Уилльямсон и десять лет спустя. Он утверждал Винсенту, что различия в возможностях повышения по службе — в сыске было только одно место суперинтенданта против 22 в униформированной полиции, — препятствовали приходу в детективный департамент наиболее квалифицированных полицейских. Более того, многие талантливые инспекторы, желавших стать суперинтендантами, уходили из сыска на повышение в дивизионы. Препровождая записку Уилльямсона министру внутренних дел, Винсент настаивал на том, что отсутствие карьерного роста для детектива едва ли не единственная причина, по которой к нему не поступают заявки от кандидатов на хорошо оплачиваемые должности детектив-инспекторов. Он даже предлагал два способа решения этой проблемы: любой чиновник при повышении обязан провести 12 месяцев как детектив, и что детективам должно выплачиваться особое денежное содержание. Кто-то, — возможно сам комиссар, пометил на полях напротив последнего предложения: "Чтобы купить некомпетентного человека!"

Инспектор Мелвилл в своем кабинете в Новом Скотланд-Ярде

Вопрос с карьерным ростом для детективов так и не был решен до создания в 1914 году "Большой четверки" — четырех окружных детектив-суперинтендантов. В 1886 году в Департаменте уголовных расследований была создана должность главного констебля — промежуточная между суперинтендантом и помощником комиссара по уголовной полиции, — но на нее последующие тридцать лет брали людей только со стороны. Единственным исключением стал "Долли" Уилльямсон, для которого она фактически и была первоначально создана — по состоянию здоровья он уже не мог активно работать, но в Скотланд-Ярде опасались лишиться его богатейшего опыта, если он вдруг решит выйти в отставку. Кандидаты со стороны приглашались и на должность помощника главного констебля. Введение одновременно с главным констеблемдолжности второго суперинтенданта в центральном управлении Департамента уголовных расследований проблемы тоже не решило.

Зато удалось добиться повышения жалования детективам по сравнению с коллегами в мундирах из обычной полиции. О его размерах после реформ Винсента можно судить по распоряжению комиссара Хендерсона по штатам нового Департамента уголовных расследований, изданного им в связи с началом его работы:

"В центральном управлении один старший суперинтендант, 450 фунтов в год и с ежегодным приращениями по 10 ф. до 550 ф. в год; три старших инспектора, по 300 ф. каждый с ежегодными приращениями по 10 ф. до 350 ф.; три инспектора первого класса, по 200 ф. с ежегодными приращениями по 5 ф. до 250 ф.; 17 инспекторов второго класса, по 150 ф. с ежегодными приращениями по 5 ф. до 180 ф… Канцелярский штат. — Один сержант первого класса, 120 ф. с приращениями по 5 ф. до 170 ф.; два сержанта второго класса, по 110 ф. с приращениями по 5 ф. до 150 ф.; один сержант третьего класса, 100 ф. в год; два первоклассных (обычных) констебля. Канцелярский штат в центральном управлении будет под непосредственным наблюдением старшего инспектора Харриса, Исполнительный отдел.

В дивизионах — 14 местных инспекторов, по 180 ф. с ежегодными приращениями 5 ф. до 230 ф. в год; один местный инспектор (Темзенский), 120 ф. с приращениями по 5 ф. до 170 ф., 29 сержантов первого класса, 120 ф. с приращениями по 5 ф. до 170 ф.; 30 сержантов второго класса, 110 ф. с приращениями по 5 ф. до 150 ф.; 100 сержантов третьего класса, по 100 ф. в год каждый; 60 дивизионных патрулей и 20 специальных патрулей, 1 шилл. в день когда столь используется как простое одежное пособие. Пособие на партикулярное платье — по 10 ф. сержантам, по 15 ф. другим чинам или сержантам, отвечающим за дивизион."

Кроме жалования, детективы Столичной полиции могли получать чаевые. Официально было принято, что чиновник должен был декларировать все чаевые, сообщая вышестоящему начальству источник их получения перед тем, как будет дано разрешение принять их. На комиссии 1878 года комиссар Хендерсон называл сумму объявленных чаевых в 600 фунтов стерлингов, куда входили, скорее всего, лишь крупные чаевые — мелкие вознаграждения детективы предпочитали от начальства утаивать.

Сторонником чаевых во времена старого Детективного отдела был комиссар Мейн, Уилльямсон в 1878 году защищал их как средство, способное поощрить рвение чиновников. Были у них и противники, полагавшие, что чаевые должны были быть отменены в принципе, поскольку каждое дело нужно было расследовать одинаково старательно вне зависимости от чьей-то способности заплатить. Юрисконсульт Столичной полиции Джеймс Дейвис утверждал:

"Должен сказать, что в большинстве случаев я полагаю, что они [чаевые] возникают по более или менее прямому намеку от самих полицейских".

Во времена Холмса чаевые так и остались допустимыми, хотя Говард Винсент постановил, что денежные сделки с публикой любого характера, если они не были разрешены директором, влекут за собой немедленное увольнение.

До реформ Винсента была распространена практика найма чиновников Детективного департамента частными лицами. Делалось это с согласия комиссара, часто на весьма длительный период. Именно так, например, поступила леди Вериндер в "Лунном камне" Уилки Коллинза, наняв сержанта Каффа.

Спустя восемь лет после восторженных статей о детективах Диккенс просил своего подредактора Уиллса выступить с протестом Скотланд-Ярду против предполагаемых расспросов о личной жизни Марии и Нелли Тернан, производившихся чиновником департамента, нанятого некой "шишкой". Со временем эта практика стала мешать основной работе детективов, и полицейские власти стали противиться ее дальнейшему существованию.

Комиссар Хендерсон в 1877 году в интервью Йейтсу заявил раздраженно:

"Существует, между прочим, распространенное представление, которое, наверное, имеет смысл исправить, что любой в случае возникновения где-нибудь неприятностей должен телеграфировать исключительно в Скотланд-Ярд, чтобы получить с обратной почтой детектива, и что чиновникам у нас на жаловании разрешают действовать на их собственный счет."

При Винсенте эта практика почти сошла на нет, хотя, например, у Конана Дойла инспектор Лестрейд был нанят друзьями Маккарти для расследования тайны Боскомской долины.

Джон Макуилльям, возглавлявший во времена Холмса детективный отдел полиции Сити

Очень скоро после начала реформ выяснилось, что повышение жалования детективам кадровой проблемы не решило, оно лишь вызвало сильное раздражение среди униформированных чиновников, особенно учитывая только что утихший скандал о коррупции среди высших детективных чинов. Общее настроение выразил один суперинтендант: "этот отдел, который навлек скандал и позор на полицию, был встречен наградами повсюду, тогда как другие были оставлены в пренебрежении". Была еще одна причина, которую, возможно, не осознавал Винсент и министр внутренних дел, но которую довольно ясно выразил Уилльямсон:

"… неопределенность и нерегулярность обязанностей, которые также являются, без сомнения, во многих случаях очень неприятными и противными лучшему классу людей в полиции, поскольку их обязанности постоянно сводят их с худшими классами, часто вызывают ненужное пьянство, и заставляют их время от времени обращаться к мошенническим методам, которые им не нравятся."

Даже внутри Столичной полиции работа в уголовном сыске не воспринималась еще как особая профессия, в целом еще не пришло сознание того, что она требует специфических знаний и специфического опыта, и что ее статус отличен и выше статуса обычного полицейского патрулирования.

"Я не думаю, что существует какая-нибудь возможная система осуществления непрерывного и эффективного дисциплинарного наблюдения над более чем 250 детективными чиновниками, работающими в широкой области, которым непременно нужно, по природе их обязанностей, дозволять широкую индивидуальную свободу, — писал Винсент. — Я также придерживаюсь мнения, что для большинства невозможно находиться в контакте в течение какого-либо отрезка времени со всеми худшими особенностями человеческой природы, в ее наиболее отталкивающих аспектах, не подвергаясь огромной опасности моральной инфекции. Доказательств этому, к сожалению, достаточно."

Он даже предполагал в целях профилактики периодически возвращать чиновников Департамента уголовных расследований обратно в дивизионы и заменять их еще не испортившимся чиновниками униформированной полиции. К счастью для сыскной полиции, в которой во времена Холмса опыт и зрительная память на лица преступников решали все, его намерение так и не было осуществлено.

Порядок отбора кандидатов в детективы приказ комиссара Хендерсона определял так:

"В каждом дивизионе суперинтендантами будет учрежден список добровольцев, подходящих для отдела. Кандидаты будут, как требуют обстоятельства, использоваться в патрулировании. Когда возникает вакансия, директор будет пытаться заполнить ее из каждого дивизиона попеременно, переходя от одного к другому, но сохраняя право выбрать индивидуала вне полиции. В каждом случае назначение в департамент будет только пробное, и, пока не будет подтверждено, будет влечь за собой только выплату пособия [на штатское платье — С.Ч.].

Испытательный период обычно будет продолжительностью в три месяца, но он, по усмотрению директора, может быть продлен до шести, девяти или 12 месяцев. Повышение в звании будет по выбору, ограниченному старшинством, и проведено через департамент."

Перевод из униформированной полиции в детективную осуществлялся посредством экзамена по рекомендации дивизионного суперинтенданта. До этого момента кандидат должен был сперва прослужить патрульным констеблем не менее двенадцати месяцев (но реально срок был обычно раза в два больше), прежде чем получал возможность быть выбранным для участия в экзамене перед вышестоящими чинами.

Избранные для экзаменов обычно уже показывали к тому времени свои способности к сыскной работе, выполняя в штатском по распоряжению своего начальства особые задания по контролю попрошайничества, различных викторианских уличных лохотронов и проституции, которые относились к юрисдикции униформированной полиции, а не детективной (я уже упоминал, что в Столичной полиции различались детективы и полицейские в штатском, которые были обычными полицейскими).

Хотя официально никаких ограничений на выбор претендентов в детективы среди гражданских лиц не существовало, эксперименты Говарда Винсента в этом направлении закончились неудачей (из двух французов, бывших среди нанятых из гражданских, первый, Маршан, был уволен за плохое поведение, а второй, Лавит, нанятый для специальных заданий по слежке за иностранцами, оказался совершенно бесполезным), и с тех пор гражданских в уголовный сыск больше не брали.

Только в Ливерпуле, а также еще в одном-двух английских городах, из гражданских нанимали в детективные бюро конторских помощников, то есть тех, на кого возлагалась ответственность за снятие отпечатков пальцев и ведение уголовных реестров и историй, поскольку считалось, что они обязательно имеют высший интеллект, требовавшийся в этом виде работы. Таких конторских служащих в Ливерпуле в 1913 году было десять, они имели полицейские звания и получали соответствующие зарплаты.

Экзаменационная комиссия на получение разряда детектива составлялась из главного констебля и двух старших инспекторов. В конце XIX века констебль должен был сдавать чтение, письмо, сочинение и арифметику, а также отвечать на вопросы по практическим полицейским обязанностям и процедурам. Последние подразумевали довольно полное знания претендентом сыскного дела и уголовного права, а поскольку никакого специального учебного курса для констеблей по этим предметам не существовало, кандидату приходилось прилагать для изучения предмета значительные усилия.

При подготовке к экзаменам обычно использовали "Общую книгу приказов", которая содержала много практической информации. Кроме того, в качестве руководства для кандидатов Столичная полиция печатала экзаменационные вопросы за предыдущий год в виде отдельной брошюры. Практическую часть надлежало познавать, наблюдая работу детективов в своем собственном дивизионе и общаясь с опытными в своем деле чиновниками. Чтобы представить себе содержание вопросов, на которые должен был ответить кандидат, приведу несколько для примера:

"В случаях проникновения со взломом в чужое жилище в ночное или дневное время с умыслом совершить в нём фелонию — на что чиновник должен обратить свое внимание и какие предосторожности он должен предпринять?"

"Какие свидетельства необходимы, чтобы установить обвинение в получении украденной собственности против обвиняемого человека?"

"Каковы основные публикации, выпущенные полицией, чтобы помочь в расследовании преступления? Опишите каждую из них и скажите, как они должны быть использованы."

Производство из детектив-констеблей в чин детектив-сержанта также производилось по экзамену, еще один экзамен (с комиссией по назначению комиссара и медкомиссией) предстоял для перехода из разряда детектив-сержантов в детектив-инспекторы. Редко кто мог претендовать на соискание звания детектив-инспектора раньше истечения 16 лет службы. Дальше производство зависело только от служебного рвения и способностей (например, инспектор Лестрейдт так и не смог дослужиться до старшего инспектора).

У многих детективов способностей оказалось все же достаточно, чтобы оставить заметный след в истории британского уголовного сыска времен Шерлока Холмса. Хотя большинство сыщиков воспринимало свою профессию еще исключительно как способ добывать средства к существованию, например, руководитель Особого отдела Литтлчайлд на комиссии по назначению пенсий по старости в 1889 году показывал: "я могу просто сказать, что не имею никакого желания вновь пройти мою карьеру", некоторые позднее переосмысливали роль разыскной работы в своей жизни.

Тот же Литтлчайлд писал в воспоминаниях:

"Я, конечно, был счастлив и всегда поздравлял себя с фактом, что жизнь детектива удовлетворяла меня во всех отношениях".

Ему нравились "непрерывно изменяющиеся перемены в ежедневном дежурстве, в сцене и характере происшествия, неопределенность в движении и отсутствие монотонности, которая обязательно свойственна карьере, и волнение, которое должно присутствовать даже у самых холодных и наиболее лишенных воображения натур".

Похожего мнения придерживались и другие коллеги Литтлчайлда по Особому отделу. "Сегодня существуют, вероятно, немного профессий, — писал детектив-инспектор Суинни, — превосходящих профессию детектива в отношении интереса, который она вовлекает".

Ему вторил детектив-инспектор Эдуин Т. Вудхол, который признавал, что детективная служба была "самой интересной и поучительной, и, несомненно, захватывающей частью моей жизни". Возможно, методы расследования, применявшиеся полицейскими детективами, и казались Холмсу грубыми и примитивными, однако в охотничьем азарте, охватывавшем их при расследовании, сыщики из Скотланд-Ярда, вероятно, могли бы потягаться с героем Конан Дойла.

Часть 2

Чтобы завершить наше знакомство с конкурентами Шерлока Холмса, я немного расскажу о людях, возглавлявших в те времена Департамент уголовных расследований, и о некоторых наиболее выдающихся детектив-инспекторах, составивших славу поздневикторианского уголовного сыска. К сожалению, мне придется ограничиться лишь центральным управлением, хотя среди дивизионных детективов были тоже не менее заметные личности.

Помощник комиссара Роберт Андерсон

Начать надо, думается, с уже много раз цитировавшегося и упоминавшегося доктора (позднее сэра) Роберта Андерсона (1841–1918), возглавлявшего Департамент уголовных расследований в качестве помощника комиссара по сыскной части в 1888–1901 годах. Хотя этот чиновник принадлежал к тому уровню, с которым Холмс едва ли имел дело, ему принадлежит статья "Шерлок Холмс с точки зрения Скотланд-Ярда", так что будет правильным кратко рассказать о нем.

Он родился в Дублине в Ирландии в семье коронного солиситора и там же закончил Тринити-Колледж. После неудачного восстания ирландских националистов-"фениев" в 1867 году его старший брат Самуэль, служивший генерал-солиситором в вице-королевской администрации, вовлек его в работу по обзору фенианской активности.

Когда в 1872 году британское правительство организовало в Лондоне контрразведывательный отдел для борьбы с фенианизмом, Андерсон, к тому времени стал барристером, был приглашен в него в качестве заместителя начальника полковника Уильяма Филдинга, но вскоре отдел распустили, а Андерсон был причислен к министерству внутренних дел в качестве "советника по вопросам, касающимся политических преступлений", где руководил действиями внедренного в фенианское движение в Америке британского агента Анри Ле Карона (Томаса Бича) и других шпионов.

В 1886 году Андерсон вследствие конфликта со своим конкурентом в сфере анти-ирландской борьбы Эдуардом Дженкинсоном был освобожден от всех своих обязанностей, кроме ведения Бича, и назначен секретарем Тюремной комиссии. Когда год спустя его враг также лишился своего поста, Андерсон был снова призван на секретную службу и стал правой рукой по части антифенианской борьбы для помощника комиссара полиции Джеймса Монро, возглавлявшего Департамент уголовных расследований. В начале сентября 1888 года Андерсон сам был назначен на место Монро и пробыл в этой должности 13 лет, за что по выходе в отставку был посвящен в рыцари.

Непосредственно сыскной деятельностью Андерсон не занимался, хотя в своих мемуарах и жаловался но постоянную загруженность:

"Когда обычный государственный чиновник покидает днем свой кабинет, у него есть полная передышка от правительственной работы в течение приблизительно семнадцати часов; а когда наступает суббота, его перерыв длится более сорока часов. Но полицейская работа в Лондоне не знает такого досуга. И из двух главных видов полицейских ответственности — общественного порядка и преступления, — последняя, конечно, более требовательна. Во всех реальных смыслах глава Департамента уголовных расследований действительно никогда не бывает вне дежурства. Его извещают о каждом преступлении, совершенном в этой населенной семью миллионами "провинции из кирпича"; и обо всех случаях особой безотлагательности или важности немедленно сообщают днем или ночью."

Задачей Андерсона была административное управление департаментом, с чем он, видимо, достаточно хорошо справлялся. Он был первым, кто обратил на благо розыскной работы требование, чтобы кандидат на должность помощника комиссара по сыскной полиции имел юридическое образование. Являясь по сути дела непрактикующим магистратом, он стал выписывать чиновникам центрального управления департамента ордера на аресты и обыски, которые в противном случае они должны были получать в полицейском суде. Он также выступил на борьбу против некоторых проявлений бюрократизма в полицейской работе и смог добиться хоть и скромных, но все же успехов:

"Если бы один из моих чиновников сел на омнибус до Оксфорд-Серкус или в Сити, то он не мог возместить оплату за проезд без свидетельства за моей подписью, — вспоминал Роберт Андерсон. — Дела значительно большей важности оставляли на усмотрение суперинтенданта; и пометы с моими инициалами были достаточной властью для ареста грабителя или убийцы. Но здесь я должен был поставить свою подпись полностью на трех отдельных формах, удостоверяя, что расходы были законными, а количество — правильным. То, как мои предшественники терпели такую систему, является для меня тайной; но еще прежде чем прошло много недель, я "забастовал" в отношении этой и подобных глупостей.

Я приказал суперинтендантам иметь дело со всеми такими делами, и я объявил, что я добавлю свои инициалы к одной форме, и только к одной, в каждом случае, и при этом не вникая в детали. Сэр Чарльз Уоррен был возмущен, поскольку он должен был подписывать все формы полностью. "Да, — сказал я, — и это является дальнейшим доказательством нелепости системы, поскольку вашего свидетельства как главного комиссара требует само казначейство, а моей — только казначей полиции". Это уладило вопрос, ибо сэр Чарльз не только был чрезвычайно разумным, но и был рад поставить палки в колеса казначею."

Личный друг Андерсона, майор Артур Гриффитс, описывал его как "идеального детективного чиновника, с природной склонностью к этой работе, и наделенного талантами, особенно полезными в ней. Он — человек мгновенной хватки, со способностями к точному, быстрому умозаключению на основе фактов, предположений или даже впечатления Он ухватывается за существенный момент почти интуитивно почти интуитивно и удивительно готов к обнаружению реальной улики или указанию верного следа. При том при всем он самый рассудительный, самый немногословный и сдержанный из общественных чиновников. Кто-то сказал, что он был тайной даже для самого себя.

Этому неоценимому для него качеству молчаливости помогает легкая, но возможно удобная глухота, которую м-р Андерсон культивирует и при случае выставляет напоказ. Если ему задают смущающий вопрос, он быстро поднимает руку и говорит, что вопрос был задан в его глухое ухо. Но я проницательно подозреваю, что он слышит все, что желает услышать; мало что происходит вокруг него незамеченным и непонятым; не обращая, кажется, много внимания, он всегда прислушивается и делает собственные выводы.

Подчиненные, естественно, уважают такого лидера, уверенно полагаясь на его совет и стремясь к его поддержке. Конечно, он держит весь свой департамент в кулаке; от своего стола он может общаться со всеми его отделами. Переговорные трубы висят сразу позади его кресла. Немного дальше находится телефон управления, который связывает его с сэром Эдуардом Бредфордом, главным комиссаром, или коллегами и подчиненными в дальних частях здания. Он является (и должен быть по-необходимости) неутомимый работником, поскольку труды его отдела непрерывны, и часто самого тревожного, даже печального, характера."

Гриффитс считал, что Андерсон "возможно, достиг большего успеха, чем какой-либо другой детектив его времени". Г.Л.Адам, служивший под началом Андерсона, писал, что тот был "любопытным сочетанием богослова и светского человека. То, чего он не знал о преступлении, едва ли было знанием вообще." После его отставки "Полис Ревью" опубликовала об Андерсоне значительно менее восторженный отзыв:

"Обращаясь к репутации, которую имел доктор Андерсон в своем непосредственном служебном кругу, срок его пребывания в должности, как полагали, характеризовался удобным спокойствием, которым отличаются большинство наших общественных функционеров. Более того, его темперамент, так превосходно приспособленный к его социальным и религиозным склонностям, не соответствовал темпераменту, лучше всего подходившему для работы в Департаменте уголовных расследований. Известный библейский ученый и литературный отшельник, каким он является, едва ли является тем человеком, который примет активное участие в борьбе с преступными классами Лондона. Хотя рассудительный, немногословный и сдержанный, каким он был согласно оценке майора Артура Гриффитса, он испытывал недостаток в одном неоценимом качестве для успеха в качестве директора детективного штата самой важной полиции в мире, и оно было просто нужным видом знания мира и людей. Признанный авторитет по нашей уголовной системе, это был, возможно, едва ли ожидаемый выбор со стороны министра внутренних дел Мэттьюза."

К этому следует добавить, что Андерсон искренне считал детективную службу неподобающим христианину занятием и во многих своих статьях и книгах пытался оправдаться в том, что занимался сыском. Он принадлежал к протестантской секте "плимутских братьев" или бретренов, ожидавших воцарения Царства Божьего на земле, и при том настолько фанатичен, что совершенно серьезно полагал, что католики являются слугами Сатаны, а Бога. При этом он не гнушался написанием серии провокационных статей в "Таймс" под названием "Парнеллизм и преступление", целью которых было сокрушить парламентских сторонников ирландского самоопределения.

После отставки Андерсон окончательно посвятил себя благотворительности и писательству. Он написал около дюжины книг по теологии, множество статей, книгу по пенологии и автобиографию. Последние годы он совсем ничего не слышал и умер в 1918 году.

Фредерик Адолфус Уилльямсон

Непосредственной работой детективов в первую декаду пребывания Холмса в Лондоне руководил суперинтендант, которым в это время был уже неоднократно упоминавшийся Адольфус Фредерик Уилльямсон (1830–1889). К тому времени Уилльямсон был уже настоящей живой легендой Скотланд-Ярда. В 1886 году "Пэлл-Мэлл Газетт" описывала Уилльямсона как "одного из ветеранов полиции, под седыми волосами которого уложены плоды почти полувекового опыта. Преданный, упорный и щедрый, м-р Уилльямсон выслеживал преступления еще до того, как родилось большинство лондонцев нынешнего поколения." Спустя два года та же газета писала: "Точная дата, когда он вступил в полицию, потеряна в туманах древности. Он — своего рода Мельхиседек Скотланд-Ярда, и может вероятно справедливо утверждать, что был дедушкой полиции."

Он родился в семье первого суперинтенданта Т-дивизиона и вступил в Столичную полицию в 1850 году после краткой службы в качестве клерка в Артиллерийском департаменте. Спустя всего 20 месяцев Уилльямсон стал сержантом в Детективном департаменте, где его учителями были такие детективы, как инспекторы Филд и Уичер. Сам он стал инспектором в 1863 году. 1867 год стал не только годом фенианского восстания в Ирландии и годом Клеркенуэллского взрыва, расследованием которого занимался Уилльямсон, но и годом появления в Столичной полиции звания старшего инспектора, первым полученного, как я уже говорил, Фредериком Уилльямсоном.

В 1870 году комиссар Хендерсон назначил его суперинтендантом реорганизованного департамента, и даже скандал с коррумпированными детективами не смог поколебать его положения. Поэтому после создания Винсентом Департамента уголовных расследований он стал в нем суперинтендантом и помощником директора, а с 1883 года еще и главой Особого Ирландского отдела. Однако у Уилльямсона было слабое сердце, и в 1886 году, когда четыре окружных суперинтенданта были переименованы в главные констебли, специально для него в Департаменте уголовных расследований была создана должность пятого главного констебля, которая позволяла использовать его богатейший опыт, но не загружать его работой. В то время было невиданное дело для выросшего из рядовых чиновника получить столь высокий чин. Он умер "от переработки" 9 декабря 1889 г.

"Он выслужился из рядовых и никто никогда не обладал более глубоким пониманием преступления и его раскрытия, — писал сэр Мелвилл Макнотен, пришедший работать в полицию в 1889 году. — Он был доверенным лицом сменявших друг друга министров, и мне редко встречались кто-нибудь независимо от его положения в жизни, который бы обладал более "правильным суждением обо всех вещах". Мне выпала честь работать под его началом только три месяца; увы, спустя шесть месяцев после моего присоединения он умер, изношенный тридцатью семью годами беспокойной работы. Тем не менее успех, сопутствовавший моим трудам в Ярде, я приписываю его первоначальному обучению. Его первым замечанием мне было: "Итак, мой мальчик, вы приходите в странное место. Они будут обвинять вас, если вы исполните свои обязанности, и они обвинят вас, если вы не исполните их." И, действительно, вскоре меня заставили понять, что терпеливость была эмблемой чиновника Столичной полиции так же, как она была символом племени Шейлока."

Он хорошо говорил по-французски и взялся изучать немецкий язык, когда ему было за сорок. "М-р Уилльямсон требовал знаний, — вспоминал о нем инспектор Литтлчайлд в 1895 году. — На незнакомцев, когда они входили к нему его кабинет, он обычно производил впечатление тяжеловесного и невосприимчивого; но они вскоре меняли свое мнение, поскольку, независимо от запутанности дела, представленного ему, он мгновенно ухватывал его суть, и требовал всего десять слов объяснений, когда другие просили о пятидесяти. Он всегда был учтивейшим, и у него была способность вселять уверенность в самого робкого — редкое качество для полицейского в эти дни."

Сослуживцы ласково называли его за глаза "Куколкой" (Долли), переиначивая его второе имя Адольфус.

"Уилльямсон был полон сдержанного юмора, который часто проявлялся в анекдотах, которые он любил рассказывать. По воскресеньям утром, когда сборы в управлении были в природе дружественной конференции, когда делалась работу, которая не будет ждать до следующего дня, тогда он приходил к нам, и много приятных часов могут быть вспомнены об этих воскресных утрах моими старыми коллегами, из которых, я сожалею сказать, слишком немногие остались.

Однажды, как он часто рассказывал, он был на Бромптонском кладбище, присутствуя на похоронах одного из старых чиновников. Посмотрев, как его подчиненного поместили на место его последнего пристанища, день был прекрасным, он прогуливался среди могил почти бесцельно, отмечая надписи на надгробных плитах и в задумчивом настроении вообще, когда натолкнулся на рабочего, приводящего в порядок могилу. Мужчина, хотя в летах, был высок и хорошо настроенный, и м-р Уилльямсон, предполагая, что признал в нем старого пенсионера, сказал ему, когда их глаза встретились:

— Привет! Мы с вами не знакомы? Вы никогда не служили в полиции?

— Нет, — сказал человек. — Слава Богу, я все же никогда еще столь низко не опускался."

"Немногие, разве кроме посвященных, признавали в этом тихом, непритязательном, среднем человеке, который спокойно прогуливался вдоль Уайтхолла, балансируя шляпой, которая была немного велика для него, свободно на голове, и часто с черенком листа или цветком между губ, грозного детектива, — писал Артур Гриффитс. — Он был естественно молчалив; никто посторонний не мог вытянуть у него детали многих больших вещей, которые прошли через него. Он разговаривал, например, о садоводстве, к которому у него была прекрасная страсть; и его цветы были известны в окрестности, где он провел свои неофициальные часы. Другим очень любимым развлечением у него, пока увеличивающееся давление работы не отказало ему в каком-либо досуге, было плавание на лодке.

Он был совсем как дома на Темзе, сильный гребец, и очень любящий это. Он никогда не пропускал вплоть до последнего ни единого Оксфордско-Кембриджского состязания по гребле, наблюдая за ним, например, с полицейского парового катера — самый лучший путь, кончено, для поездки на гонку, но удовольствие, зарезервированное для министра внутренних дел, полицейских чиновников и нескольких из их самых близких друзей. Полицейский катер последний, который спуститься по курсу, и первый, который следует за соревнующимися восьмерками."

Даже главный британский шпионмейстер первой половины 1880-х годов Эдуард Дженкинсон, который не нашел "в Скотланд-Ярде ни единого человека, который стоил бы чего-нибудь", полагал, что Уилльямсон, возможно, был исключением и называл его "надежным" и "заслуживающим доверия", но "очень медленным и старомодным" и без "следов блеска или энергии".

Мелвилл Лесли Макнотен

Уилльямсона на посту главного констебля сменил в 1890 году Мелвилл Лесли Макнотен (1851–1923), младший из пятнадцати детей Эллиота Макнотена, последнего председателя Британской Ост-Индской компании. С 1872 года он был управляющим на чайных плантациях своего отца в Бенгалии, где в 1881 году подвергся нападению индийских земельных бунтовщиков, в результате чего познакомился с Джеймсом Монро, бывшим в то время окружным судьей и генерал-инспектором в Бомбейском округе. Когда в 1888 году он вернулся в Англию, Монро, занимавший пост помощника комиссара по сыскной части, предложил ему место помощника главного констебля, однако комиссар отверг его кандидатуру.

Спустя год, когда Монро сам стал комиссаром, Макнотен получил обещанное место, а в 1890, после смерти Уилльямсона, был произведен в главные констебли. В этой должности Макнотен прослужил до 1903 года, когда назначенный комиссаром Эдуард Генри сделал его помощником комиссара по сыскной части. Хотя Макнотен ко времени поступления на службу в полицию не имел никакого полицейского опыта, он активно участвовал в работе комиссий Трупа и Белпера, занимавшейся вопросами идентификации личности.

В бытность помощником комиссара Макнотен принимал активное участие в таких известных уголовных делах, как дело доктора Криппена и дело о двойном убийстве в Фарроу, в котором Альфреда и Альберта Страттонов приговорили к смертной казни на основании отпечатков пальцев. За свои заслуги он был посвящен в рыцари в 1907 году и сделан кавалером ордена Бани в 1912.

В 1911 году Макнотен почувствовал первые признаки нездоровья, в 1913 вышел в отставку и умер в 1921 году, посвятив последние годы жизни стихотворному переводу "Ars Poetica" Горация на английский.

Майор Гриффитс в 1895 году утверждал, что Макнотен "является типом человека, превосходно приспособленного, чтобы дополнять своего начальника. Он по существу человек действия, в то время как м-р Андерсон является, возможно, лучшим и сильнейшим в кабинетной работе. Он находится в очень тесном контакте, также, с персоналом отдела, который с удовольствием признает его власть, и стремится к секунде его и дает эффект его взглядам.

М-р Макнотен — человек достойный, высокий, хорошо сложенный, с военной внешностью, хотя его прошлое — скорее прошлое привилегированного частного учебного заведения для мальчиков, индийской плантаторской жизни, а не армии. Его кабинет, подобно кабинету его начальника, обвешан переговорными трубами, его стол утопает в рапортах и бумагах, а стены украшены фотографиями чиновников, личных друзей и некоторых отъявленных преступников.

Если вы сможете убедить м-ра Макнотена, он покажет вам некоторые другие и гораздо более ужасные картинки, которые тщательно хранятся под запором; например, фотографии жертв Джека Потрошителя и других зверских убийств, сделанные немедленно после обнаружения и воспроизводящий с ужасной точностью искалеченные останки человеческого тела, который мог бы принадлежать склепу или скотобойне. Это обязанность м-ра Макнотена, не менее чем его серьезное желание, быть первым на сцене любой такой зловещей трагедии. Он поэтому более глубоко ознакомлен, возможно, с деталями новых выдающихся преступлений, чем любой иной в Скотланд-Ярде."

© Светозар Чернов, 2009

Часть 3

Джон Шор

Заместителем Уилльямсона, а потом несколько лет заместителем Макнотена был Джон Шор. Он был произведен из старших инспекторов в суперинтенданты, когда Уилльямсон стал главным констеблем. Родился он в Фармборо в графстве Сомерсетшир в 1839 году и до вступления в Столичную полицию в 1859 году три года служил констеблем в Бристоле. Сыскная карьера его началась в 1864 году, когда его произвели в детектив-сержанты, в 1869 он стал детектив-инспектором, а в 1877 году — старшим инспектором. Десять лет, с 1886 и вплоть до выхода в отставку в 1896 году, он был суперинтендантом департамента. Его особой специализацией были преступники и преступления на ипподромах — возможно потому, что он был единственным кроме Уилльямсона высшим чином сыскной полиции, пережившим на своем посту скандал 1877 года, связанный как раз с подкупом полицейских чиновников мошенниками, игравшими на скачках.

"Суперинтендантом Департамента уголовных расследований в то время был прекрасный старый полицейский ныне совсем исчезнувшего типа, — вспоминал он Шоре Макнотен. — Было бы прискорбно искать в нем образовательную подготовку, но его знания воровского братства были непревзойденными, и он обладал весьма замечательной памятью на их имена и лица. Его физическая сила была огромна, и он мог выкинуть кидалу (walsher) одной рукой с любого скакового круга, над которым Столичная полиция имела контроль. Грубые, как и его методы, преступные классы доверяли ему и уважали его, и мало какие чиновники до или после его времени могли раздобыть у них больше "полученной информации".

Его доклады были вымучены, а его правописание — посредственным, как покажет следующее воспоминание. Однажды он помещал некоторые слова мудрости под рапортом молодого сержанта, и, после того, как написал слово "very" с двумя "r", ему совершенно не понравилось, как оно выглядит, и он сказал чиновнику, стоявшему рядом: "Как вы пишите "very" — c одной r или с двумя? И нечего смеяться!" Был дан серьезный ответ в том смысле, что одной обычно считается достаточно. "Тогда все правильно, — ответил суперинтендант. — Если я поставлю кляксу на второй r, то все, что нужно, будет сделано!"

По сути "старый Джек" имел очень доброжелательный характер, и когда он считал необходимым устно наказать провинившегося подчиненного, он всегда старался сделать это при закрытых дверях. Когда виноватый входил в его кабинет, формула суперинтенданта была всегда одна и та же: "Закройте дверь! Мне не хотелось бы сейчас как-либо оскорблять вас, но вы — адъективный дурак", и, зайдя так далеко, он обычно позволял себе идти дальше и доставлял себе удовольствие яростной диатрибой в течение по крайней мере десяти минут."

"Его [Уилльямсона — С.Ч.] заместитель, м-р Шор, — писала "Пэлл-Мэлл" в 1888 году, — грубый алмаз из Глостершира, был бы полезным инспектором там, где грубая работа должна быть произведена мощным инструментом; но даже сам м-р Уилльямсон, хотя он любезен и великодушен, должен часто поражаться иронии обстоятельств, которые дают ему столь странного помощника."

В связи с последним замечанием "Пэлл Мэлл" следует вспомнить историю его взаимоотношений с Адамом Уортом, жившим в 1870-1890-х годах в Лондоне под личиной торговца алмазами Генри Раймонда американского грабителя банков, ставшего "Наполеоном преступного мира", как характеризовал его Роберт Андерсон, и послужившего Конану Дойлу прототипом для профессора Мориарти.

В 1877 году Уорт совершил "похищение века" — украл в художественной галерее Агню только что купленную за 500 тысяч долларов картину Гейнсборо "Герцогиня Девонширская". О том, что именно Уорт стоял за этой кражей, "Национальному детективному агентству Пинкертона" сообщил попавшийся в Америке один из подельников Уорта.

"Постепенно просочились определенные факты в отношении грабежа, — писал позднее Уильям Пинкертон, — которые предоставили лондонской полиции информацию относительно того, кем были лица, совершившие этот грабеж, но они имели только показания с чужих слов и никаких доказательств вообще. Детективы Скотланд-Ярда использовали все возможное мастерство, чтобы найти тайник, где хранилась картина, и связать это преступление с ворами, но все попытки провалились."

Возглавлял эти поиск старший инспектор Шор. Ему даже пришлось присутствовать на "дружеской встрече" в баре "Критерион" — там, где спустя четыре года Уотсон встретит Стэмфорда. Эту встречу организовал приехавший в Англию Уильям Пинкертон, который испытывал к Уорту нечто вроде симпатии и уважения, хотя его агентство положило немало сил на то, чтобы представить Уорта перед правосудием.

Уорт "стал таким "жупелом" для английской полиции, — писал американский детектив, — что они в конечном счете попытались вытеснить его, поставив полицейского у передней двери и следя и сообщая о любом, кто входил в его дом." В ответ Уорт решил покончить с назойливым полицейским, но, как противник насилия, избрал более сложный путь, чем простой наем киллера.

Дело в том, что "Шор имел пристрастие к тому, что мы называем в нашей стране "гоняться за потаскушками", — писал Пинкертон, — то есть, бегать за девочками низкого пошиба". Свои постоянные визиты в лондонские бордели он объяснял добыванием информации, но Уорт знал о настоящей цели этих визитов. Незадолго до смерти он рассказал Пинкертону о том, каков был его план в отношении Шора.

Чаще всего Шор посещал дом свиданий в Боро, который содержала лишившаяся ноги в нью-йоркских бунтах Нелли Коффи, вдова грабителя и карманника по имени Большой Джек Кейси, убитого за несколько лет до того. Она действительно поставляла Шору информацию, в том числе рассказывала "все, что происходило вокруг питейного заведения Билла Ричардсона, прибежища для воров, и все сплетни о лондонских ворах", но для этого использовался отдельный кабинет в трактире "Восходящее солнце" в начале Флит-стрит, борделем же в Боро старший инспектор Шор пользовался по прямому назначению.

Джеймс Батчер

Пинкертон так описывал план со слов самого Уорта:

"Он сказал, что они отыскали опустившегося щеголя и поместили его по-соседству, оплачивая его гостиничные счета, и держали его там в течение многих недель, ожидая возможности поймать Шора. Этот человек был готов пойти и выдвинуть обвинение, что некая женщина украла у него ювелирное украшение, которые было выдано ему для этой цели, и кое-какие деньги. Это женщину должны были проследить до дома Коффи, и туда в дом должен был войти чиновник, чтобы арестовать женщину, и найти ее там с Шором. Должно было последовать разоблачение."

Таким образом Уорт рассчитывал публично опозорить Шора и закрыть притон Коффи, одним махом избавившись от своего заклятого врага и от предательницы в рядах уголовников.

"Старым щеголем" был пожилой мошенник хорошего происхождения, известный Уорту много лет, который недавно опустился из-за трудных обстоятельств и пристрастился к бутылке.

В течение многих недель Уорт тренировал старого вора в его роли беспутного джентльмена, который пал жертвой нечистой на руку шлюхи. Он лишил старого джентльмена алкоголя и брал его на длительные прогулки в парках Лондона, чтобы очистить его одурманенный мозг.

И в то время как детективы Шора следили за передвижениями Уорта, шпионы Уорта филировали суперинтенданта, имея указание немедленно сообщить о том моменте, когда Шор (в "широкополого вида шляпе с широкими полями церковной формы", как описывал его головной убор сэр Мелвилл Макнотен) будет замечен идущим к борделю Коффи с проституткой.

Однако когда наступил желанный миг возмездия и Уорт примчался к гостинице, где должен был находиться его сообщник, оказалось, что старик оставил свой пост и напился до положения риз в соседнем трактире. Уорт больше не предпринимал подобных действий, но соперничество между полицейским и вором продолжалось между ними практически вплоть до отставки Шора, и поле битвы осталось за Уортом.

Вторым суперинтендантом одновременно с Джоном Шором был Джеймс Батчер, который, по словам Макнотена, "был человеком сильного аналитического склада ума, и никакой чиновник не мог сделать более убедительный доклад. Он представил в 1882 году доктора Лампсона, аконитинового отравителя, перед правосудием; и отработал много "внешних" запросов для Министерства внутренних дел, особенно тех, в которых он доказал, что так называемые "эдлингемские грабители" были обвинены противоправно.

Человек быстрого суждения и поспешного характера, он был весьма часто одарен обидой, и его братья-чиновники часто говорили про него, что "Джимми Батчер никогда не был счастлив, если он не был несчастен". Инспектор Литтлчайлд также вспоминал, что Батчер был таким же любителем цветов, как и Уилльямсон, так что его можно было узнать по прекрасной розе в петлице.

Дональд Суонсон

Шора и Батчера сменили Дональд Суонсон (1848–1924) и Перси Ним (1837–1902). С последним мы уже встречались в качестве начальника Канцелярии по надзору за осужденными и хранителя "Черного Музея".

Это был "крепкий, — по словам Гриффитса, — уверенный в себе, надежный детективный чиновник", наиболее известным делом которого было раскрытие убийства констебля, когда слог "rock", оставшийся от процарапанной на долоте фамилии Orrock, позволил предатьубийцу в руки правосудия.

Шотландец Дональд Суонсон, "очень способный чиновник с синтетическим складом ума", как его характеризовал Макнотен, вступил в полицию в 1868 году, в феврале 1888 года был произведен в старшие инспекторы департамента и с сентября на него была возложена ответственность за ход всего расследования по убийствам, приписывавшимся Джеку Потрошителю. Он был в основном кабинетным чиновником и его имя не было связано с какими-либо громкими успехами в деле раскрытия преступлений.

Одним из наиболее известных лондонских детектив-инспекторов был Фредерик Абберлин (1843–1929), который руководил охотой на Джека Потрошителя на местах. До вступления в 1863 году в Столичную полицию Абберлин работал слесарем, в 1865 произведен в сержанты и весь 1867 год — год восстания фениев — провел в штатском, расследуя фенианскую деятельность.

В 1873 году он стал инспектором в Уайтчеплском (Эйч) дивизионе, а в 1878 году, во время реформ Винсента, был среди тех, кого назначили руководить дивизионным и отделами уголовного розыска (местными инспекторами). "Он знал лондонский Ист-Энд так, как мало кто знал его с тех пор", — написал о нем Макнотен. В 1887 году Абберлина по личному распоряжению Монро перевели в Центральное управление Департамента уголовных расследований в Скотланд-Ярде, где с сентября 1888 года по март 1889 года он отвечал за непосредственные розыски в Уайтчепле убийцы, получившем прозвище Джек Потрошитель. Как известно, убийцу так и не нашли.

Однако полицейские власти настолько доверяли его опыту и такту, что в 1890 г. поручили расследование т. н. "Кливленд-стритского скандала" — дела о гомосексуальном борделе на Кливленд-стрит, в котором оказались замешаны несколько представителей высшей аристократии и, возможно, внук королевы принц Кларенс, следующий в очереди на британский престол после своего отца принца Уэльского.

Насколько на детектива оказывалось давление сверху о замятии дела — неизвестно, но ордер на арест главного свидетеля, содержателя борделя Хаммонда, Абберлин получил только спустя два дня после того как получил необходимые для ареста сведения, когда Хаммонд уже был во Франции. В декабре того же года он был произведен в старшие инспекторы, а в 1892 году, имея более восьмидесяти наград и поощрений, вышел в отставку, пользуясь правом, предоставленным новым законом о пенсии.

Фредерик Абберлин

"Инспектор Абберлин был дородным и тихо говорившим, — вспоминал инспектор Уолтер Дью в книге "Я поймал Криппена", рассказывая о деле Потрошителя. — Этот тип полицейского — а таких было много — кто мог легко быть принят за управляющего банка или поверенного. Он также был человеком, который проявил себя во многих предыдущих больших делах.

Его сильной стороной было знание преступления и преступников в Ист-Энде, поскольку он много лет был детектив-инспектором Уайтчеплского дивизиона, или, как это называли тогда, "местным инспектором". Инспектор Абберлин был моим начальником, когда я впервые прибыл в Уайтчепл. Он отбыл только в связи с повышением в Ярд, к большому сожалению моему и других, которые служили под его началом. Совершенно никаких вопросов о возможностях инспектора Абберлина как охотника за преступниками."

На пенсии Абберлин подвизался в качестве частного сыскного агента, несколько сезонов отработал в Монте-Карло, а с 1898 года возглавлял в течении шести лет Европейское агентство американской детективной компании Пинкертона. Практически одновременно с Шерлоком Холмсом он оставил частный сыск, поселился в Борнемуте, где и занимался садоводством вплоть до самой смерти в 1929 году.

Интересной фигурой был старший инспектор Фредерик Джарвис, "человек мира и космополитический персонаж, который знал свой Нью-Йорк практически так же, как свой Лондон" по отзыву Макнотена.

"Трудно найти чиновника, более диаметрально противоположного популярному представлению о детективе, — писала о нем "Нью-Йорк Таймс" в 1897 году в связи с выходом его в отставку. — Рост м-ра Джарвиса близок к шести футам, и основное впечатление, производимое его внешностью, что он добродушный провинциал, а не один из проницательнейших и умнейших охотников за преступниками, которые когда-либо существовали. Было время, когда хороший детектив должен был быть или грубым типом, способным смешаться с самым низким обществом, не вызывая подозрений или толков, или высоко образованным человеком, способным направлять действия других. М-р Джарвис — комбинация обоих этих типов."

Фред Джарвис был юнгой в торговом флоте, в 1870 году вступил в Столичную полицию, довольно быстро дослужился до сержанта и, показав свою склонность к розыскному делу, в 1872 был переведен в Департамент уголовных расследований. В 1876 году он уволился из полиции и уехал в США, где он был занят в ценной секретной службе (к этому же периоду, вероятно, следует отнести и работу в качестве частного детектива на нью-йоркского миллионера А. Т. Стюарта). В 1878 он возвратился в Скотланд-Ярд, был детектив-инспектором в Клапемском (W) дивизионе, потом вновь переведен в центральное управление.

Он приложил руку к аресту железнодорожного убийцы Лефроя в 1881 году, участвовал в борьбе с фениями, в частности, в раскрытии динамитной мастерской д-ра Галахера и его сообщников, и в аресте Бартона и Каннингема, устроивших взрыв в Тауэре в 1885 году.

Он арестовал в 1888 году в Канаде Бартона, путем подделки чеков получившего за 15 лет с Северо-Западной железной дороги свыше 35 тысяч фунтов, в 1892 году расследовал деятельность Нила Крима, знаменитого "Ламбетского отравителя", в Канаде и США. Джарвис часто посещал Америку в связи с делами об экстрадиции преступников, но главным его коньком была борьба против фальшивомонетчиков.

В 1894 году он арестовал в Дувре уже отсидевшего двенадцать лет за такое же преступление Теофиля Домбровского и его подельника Чарльза Летернера, имевших при себе 327 фальшивых русских ассигнаций по 100 рублей каждая, спустя год он произвел сенсационный арест Менделя Ховарда, имевшего дома целую мастерскую по изготовлению иностранных фальшивых банкнотов.

Последним его крупным делом перед отставкой был арест Артура Армстронга, вместе с сообщниками организовавший подготовку и осуществление ограбление в марте 1897 года Сандерлендского отделения Северо-Восточной банковской компании, в результате которого банк лишился 6 363 фунтов в золоте и драгоценностях.

Обстоятельства этого ареста является показательным примером повседневной работы детективов. 5 июня полиции удалось выследить Армстронга и еще одного участника грабежа в таверне на Бейтман-стрит в Сохо, куда старший инспектор Джарвис и двое его коллег совершили налет, схватили грабителей и быстро затолкали в четырехколесный кэб. Однако прежде чем они успели уехать, кэб был окружен примерно сотней головорезов, попытавшихся освободить арестованных. Несмотря на подавляющее преимущество нападавших, полицейским удалось отстоять главного организатора грабежа, Армстронга, и доставить его в участок, хотя второго грабителя отбить не удержать не удалось. Все трое полицейских были сильно побиты и помяты, также был основательно избит пришедший им на помощь Фредерик Абберлин, к тому времени уже пять лет находившийся в отставке.

Джарвис скончался в 1899 году в Фолкстоуне от апоплексического удара.

Еще двух чиновников сэр Мелвилл Макнотен назвал "самыми умнейшими чиновниками, с которыми я когда-либо имел честь быть связанным": это были инспекторы Джон Танбридж и Генри Мур.

Портрета инспектора Танбриджа, равно как портрета Джарвиса, у меня до сих пор нет. Зато есть факсимиле визитки Танбриджа. Подобные визитные карточки оставляли все инспектора Дерпартамента уголовных расследований.

Джон Беннет Танбридж (1850–1928) родился в Кенте, вступил в Столичную полицию в 1867, затем на год покинул ее, вновь вернулся, в 1873 стал сержантом и в 1878 инспектором. В год знакомства Холмса и Уотсона его перевели в детективы, а начиная с 1887 года он стал служить в центральном управлении Департамента уголовных расследований, где в 1894 получил звание старшего инспектора и вышел через год в отставку с "образцовым" свидетельством и большой пенсией.

На счету Танбриджа было раскрытие дело пекарни на Хем-Хилл в 1890 году (в компании с инспектором Фредериком Фоксом), в котором только на косвенных уликах и фактически на его собственном утверждении в убийстве старого сторожа был обвинен Стивен Горри, а также дела Нила Крима (в чем ему помогал инспектор Джарвис).

В 1897 году приехавший на бриллиантовый юбилей королевы Виктории премьер-министр Новой Зеландии Ричард Седдон по совету комиссара Столичной полиции Бредфорда и бывших коллег Танбриджа из Департамента уголовных расследований (которые рекомендовали его не только как "знаменитого лондонского детектива", но также как чиновника, широко путешествовавшего в колониях по полицейским делам) сделал отставному инспектору предложение возглавить полицию Новой Зеландии.

В качестве комиссара полиции он начал реформу новозеландских сил, но в январе 1903 года по слабости здоровья и из-за вмешательства политиков в его работу вышел в отставку и возвратился в Англию, где проживал в Кенте вплоть до самой смерти.

Генри Мур

Генри Мур (1848–1918) был родом из Нортгемптоншира, потомственным полицейским. До вступления в Столичную полицию в 1869 году он успел поработать клерком на Юго-Восточной и Лондонской, Чатамской и Дуврской железной дороге, а затем на шелковом складе.

В 1872 году он стал сержантом, в 1878 году — инспектором в Пи-дивизионе (Пекем), а с 1881 возглавил отдел уголовного розыска того же дивизиона в качестве местного инспектора. В 1888 году его перевели в Центральное управление Департамента уголовных расследований, откуда он вместе с Абберлином был направлен в Уайтчепл расследовать преступления Джека Потрошителя на месте. На его счету было множество раскрытых дел (хотя ни одного громкого) и в 1895 его произвели в старшие инспекторы.

"Старший инспектор Мур был мужчиной огромного размера, столь же сильным умом, сколь он был мощен физически, — писал о нем Уолтер Дью. — Он имел большой опыт, и был во всех отношениях совершенно надежным и исполнительным чиновником." Генри Мур вышел в отставку в 1899 году и вступил в полицию Большой Восточной железной дороги в качестве суперинтенданта, где проработал в этом качестве до 1913 года.

Джон Литтлчайлд

Ну и напоследок упомяну еще пару инспекторов Центрального управления, которые играли во времена Холмса роль современных спецслужб, возглавляя Особый отдел (D). Речь идет о Джоне Литтлчайлде (1847–1923) и Уильяме Мелвилле (1852–1918). Литтлчайлд по происхождению был шотландцем, он вступил в Столичную полицию в год фенианского восстания, в 1867, и спустя четыре года переведен детектив-сержантом в Детективный отдел Скотланд-Ярда.

В 1878 году он стал инспектором, а в 1882, после пяти месяцев работы в Дублине в связи с расследованием убийств в Феникс-парке, старшим инспектором.

С 1883 года он фактически возглавил работу Особого Ирландского отдела (номинально им руководил Уилльямсон), боровшегося с ирландскими бомбистами, а в 1887 году стал главой нового Особого отдела (секция D), в каковой должности пребывал до 1893 года. В отставке он занялся частным сыском, среди громких дел, в которых он добился успеха для своих нанимателей, можно назвать дело Оскара Уайльда и дело "фальшивого герцога" Друса с Бейкер-стрит.

Уильям Мелвилл

Уильям Мелвилл сменил Литтлчайлда в качестве главы Особого отдела. Ирландец по происхождению, он начал свою рабочую жизнь как пекарь, присоединился к Столичной полиции в 1872 году, в 1879 произведен в детектив-сержанты Пи-дивизиона и в 1883 году стал одним из членов Особого Ирландского отдела при центральном управлении. В течении четырех лет отдел использовал его в качестве наблюдателя во французском порту Гавр. В начале 1887 года он был произведен в инспекторы и приставлен следить за генералом Милленом, организовывавшим из Франции заговор с целью убить королеву во время юбилейных торжеств в Лондоне.

В действительности Миллен был двойным агентом, состоявшим на жаловании британского министерства иностранных дел, и реальной целью заговора была не смерть королевы, а представление "террористов" членам парламента от Ирландской парламентской партии и дальнейшее публичное "раскрытие" заговора, которое должно было привести к краху всей проводившейся этой партией и ее лидером Чарльзом Парнеллом кампании за самоуправление Ирландии (гомруль). Однако не знавший об этих замыслах Скотланд-Ярд подавил заговор в зародыше.

В 1891 году из Особого Ирландского отдела Миллена перевели в Особый отдел (секцию Д) и спустя два года Мелвилл возглавил его, став старшим инспектором. Его люди следили за испанскими и французскими анархистами, русскими и немецкими социалистами, за британскими подданными, которые могли представлять угрозу империи, Мелвиллу также поручалось охранять важных персон, прибывавших с визитами в Англию. У него были налажены связи со всеми иностранными спецслужбами, в том числе и с заграничной агентурой Департамента полиции и лично с ее главой П. И. Рачковским.

В 1900 году Миллен был произведен в суперинтенданты Департамента уголовных расследований, но в конце 1903 года неожиданно вышел в отставку и исчез из поля зрения публики. "Дейли Экспресс" в 1906 году даже предполагала, что он поступил на службу в русскую тайную полицию. Мелвилл действительно не вел тихую обеспеченную жизнь пенсионера, как об этом заявлял.

Он превратился в Уильяма Моргана, общего агента, и начал новую для себя карьеру военного разведчика, став главным контроллером заграничных агентов Военного министерства, фигурируя в отчетаx под псевдонимом "М". В 1909 году он возглавил новосозданный "внутренний" отдел Бюро секретной службы, занимавшийся контрразведкой и охраной британских секретов, который позднее превратится в знаменитый MI5, и работал в нем вплоть до отставки в 1917 году.

© Светозар Чернов, 2009

Оглавление

История

  Часть 1

  Часть 2

  Часть 3

  Часть 4

Методы

  Часть 1

  Часть 2

  Часть 3

  Часть 4

Личный состав

  Часть 1

  Часть 2

  Часть 3