Зачарованные [Кэтрин Харт] (fb2) читать онлайн

Кэтрин Харт Зачарованные

1

1813 год. Пещера на юге Огайо

Закончив приготовления к древнему ритуалу, Серебряный Шип улыбнулся, преисполненный надежд на успех. Если заклинание сработает как должно, это станет воистину славным деянием — гораздо более грандиозным и возвышенным, чем все достижения его братьев. Не то чтобы он соперничал с Текумсехом ИЛИ Тенскватавой, просто все трое никогда не упускали случая улучшить свои последние достижения теми способами, в которых каждый из них был силен.

С самого начала братья отличались от всех остальных необычностью своего появления на свет, поскольку были единственной тройней, рожденной за всю историю индейского племени шони. Но кроме этого и так уже достаточно феноменального обстоятельства, каждого из них Духи благословили магическими силами, подобных которым никогда прежде не было засвидетельствовано в племени, во всяком случае не в таком избытке. Все трое не только могли творить разные волшебные действа, но и обладали даром предвидеть события будущего и даже в какой-то степени влиять на них. Несколько месяцев назад Текумсех, перворожденный в этой троице, предсказал появление блуждающей звезды, такой же, как та, что пересекла небо в ночь их рождения. А год спустя Текумсех вызвал великое сотрясение земли, прокатившееся от Канады до Флориды, от восточных пределов реки Миссисипи до западных. Тенскватаве, совсем молодому пророку, стало ведомо о часе предстоящего затмения солнца, что внушило к нему немалое почтение людей племени. И хотя о том же знали его братья, он умудрился опередить их с предсказанием, чтобы еще более увеличить собственную значимость и усилить власть над людьми.

Не в пример своим прославленным братьям Серебряный Шип отличался большей скромностью во всем, что касалось его собственных достижений, хотя был не менее серьезен в своих стараниях. Однако он преуспевал в дружеских соревнованиях, в которых со своими предсказаниями участвовал со времен отрочества. Эти состязания, в которых братья мерились силами, оттачивали их необыкновенные способности, помогая улучшать достижения последних сорока пяти лет.

Теперь Серебряный Шип приближался к решению наиболее трудной задачи, превосходящей даже его собственные возможности. Предстояло вызвать душу из далекого будущего, дабы получить от нее хоть какое-то представление о дальнейшей судьбе людей его племени. До настоящего времени ни он, ни его братья не могли предсказать события, выходящие за пределы их собственной жизни, но Серебряный Шип не сомневался, что этого можно добиться и что именно он сумеет свершить подобное.

Преклонив колени перед небольшим костром, Серебряный Шип осторожно отделил глиняную форму от углей. Сдерживаемое глиняными границами, пульсировало и поблескивало расплавленное серебро, точно повторяя цвет глаз Серебряного Шипа — еще одна его странность. Слегка подув на кипящую массу, Серебряный Шип начал монотонно напевать древнее заклинание. Тихо. Благоговейно. Отбросив интересы, заботы и огорчения мира сего за пределы пещеры и сосредоточив все свои мысли и энергию на магическом действе.

Когда форма немного остыла, он раскрыл ее и бережно, не тревожа еще мягкий диск металла, дал серебру соскользнуть в деревянную бадью, наполненную водой, храпящей ледяной холод ручья, струящегося из самого сердца пещеры. Немного погодя он вытащил амулет из воды и прикрепил его к сыромятному шнурку. Затем особым составом собственного приготовления старательно отполировал медальон до идеального блеска. Одна его сторона была совершенно плоской и зеркально-гладкой. На другой отпечатались концентричные круги, один в другом, изображая время жизни и времена бесконечности. А перо, врезанное в этот знак, символизировало власть над временем.

Шли часы. День за пределами пещеры уступил дорогу ночи. Полная и яркая луна поднялась и озарила землю окрест, а коленопреклоненный Серебряный Шип все еще перемежал торжественные песнопения с необходимыми заклинаниями, наделяя амулет всем могуществом магии, какую он мог вызвать. Наконец, когда луна достигла зенита, он вынес амулет в ночь. Стоя возле небольшого водопада, он держал его перед собой. Серебряный диск, свисая со шнурка, поворачивался, подобно маленькой луне, отражая свет своего огромного двойника, воцарившегося в небесной выси.

— Созданный землей и огнем, омытый ветром и водой, благословенный Луной и Духами, отмеченный временем и властью, я посылаю этот амулет в мир будущего. Да будет человек, нашедший его, призван в наш мир, в это время и место, Дабы сообщить знания и учения дней, которые еще настанут.

С этими словами Серебряный Шип качнул медальон и выронил его в поток, струящийся из пещеры. Он проследил, как амулет ударился о воду, повернулся несколько раз, создав небольшой бурунчик, и под действием сильных струй начал продвигаться. Шнурок скользнул по выступающему краю валуна, и амулет скрылся из виду.

Серебряный Шип, не отводя глаз от воды, уселся на каменистом берегу и приготовился ждать, терпеливо и, если понадобится, долго.

1996 год. Семь пещер, юг Огайо

Николь Сван вышла из прохладной пещеры на яркий солнечный свет, и тотчас влажный тяжелый зной прильнул к ее коже. В какой-то момент она испытала соблазн сразу же углубиться в следующую пещеру. Ее джинсы и свитер годились для холодных температур подземелья, а совсем не для ранней июньской жары, накатившей вопреки всем прогнозам погоды.

Живот ее жалобно бурчал, ибо от скудного завтрака не осталось ничего, кроме приятных воспоминаний. Она уже несколько часов бродила здесь, и в самих пещерах, и по тропам их лесистых окрестностей, сжигая энергию, полученную от утреннего кофе и того, что мог предложить ей рюкзак. Наступило время ленча, и Никки вспомнила об одном идеальном местечке для своего уединенного пикника. Стащив с себя шерстяную кофту и завязав ее рукава на животе, она перекинула за спину рюкзак, одолженный у племянника, и устало поплелась к прелестному маленькому водопаду, запримеченному ею еще утром.

Делая шаг за шагом, она убеждала себя, что все эти упражнения — именно то, в чем она нуждается, ибо они помогут ей потерять те несчастные двадцать липших фунтов, которые она накопила, как впавшая в зимнюю спячку медведица. В лицо своему тридцатилетию она, конечно, смотрела прямо. И, преподавая историю Огайо стае нерадивых долговязых юнцов, более поднаторела в науке терпения, нежели в аэробике. И все же недавно дала себе несколько обещаний и намеревалась выполнить их. В это лето, хорошо поработав и страстно желая вырваться из классной комнаты, она задумала перевернуть свою жизнь. Решила, что пора, наконец, позаботиться о себе как в физическом, так и в эмоциональном плане.

Придерживаясь принятого решения, она запланировала трехмесячный курс действий, направленный на самосовершенствование и в то же время способный щедро вознаградить ее теми удовольствиями, которые она, выполняя поставленную задачу, испытает попутно. Настоящее путешествие отвечало всем этим требованиям. Оно давало возможность посетить разные исторические места, окинуть взором нечто гораздо более интересное, чем-то, что она видит, вытаскивая студентов на запланированные классные экскурсии. В то же время Никки считала себя в какой-то мере причастной к истории индейцев — любимейшему ее предмету, — и более всего потому, что одна из ее родных бабок принадлежала к местному клану племени шони. От этого отдаленного родства Никки унаследовала черные полосы и смуглую кожу, в то время как ее фиалковые глаза и упрямая натура достались ей от шотландского рода, к которому принадлежала ее матушка. Но вот от кого она получила пламенно-вспыльчивый темперамент и врожденное чувство юмора, оставалось только гадать

В данную минуту Никки ощущала себя погрузившейся в свой собственный, только ей принадлежащий кусочек истории.

На прошлой неделе, без особых даже хлопот с ее стороны, обычный весенний насморк пошел на убыль, она заперла свой маленький домик на северо-западе Огайо и отправилась в южную область штата. Впервые же дни она посетила несколько Древних холмов, включая известный Змеиный. А вчера вечером видела пьесу «Текумсех», разыгранную на открытом воздухе, и была совершенно очарована ею. При мерцающем свете костра, в окружении ночной темноты, на подмостках самой природы и действо и актеры показались ей настолько реальными, будто она волшебным образом переместилась в эпоху великого вождя племени шони и находилась в центре всего, что происходило с ним и его племенем на этом самом месте, но только сто восемьдесят лет назад. Зрелище фантастичное! Сегодня, когда она обходила пещеры, ей все еще чудилось эхо, вторящее шагам индейцев шони и их голосам, нашептывающим древние тайны, а дуновение ледяного воздуха ощущалось как пальцы призраков, от прикосновения которых кожа становилась гусиной.

Покружив по извилистой тропке, Никки нашла то место у воды. Здесь, в тени старого раскидистого дуба, на берегу маленького озерца, был прекрасный вид на водопад, что и заставило ее выбрать это прелестное местечко для вкушения ленча. Сначала, однако, не мешало бы смыть с лица и рук дорожную пыль и пещерную паутину.

Опустившись на колени у кромки озерца, Никки зачерпнула в ладони воды и плеснула на разгоряченные щеки. Божественное ощущение! Благословенная прохлада! Освежившись, она скинула с ног разогретые «никесы»^[1], закатала джинсы и погрузила ступни в воду. Ну, кто бы мог подумать, что она способна позволить себе нечто подобное! Но даже если местные парковые правила и запрещают это, две изнемогающие от зноя ступни вряд ли способны слишком уж сильно загрязнить священную воду природного заповедника.

Размышляя над этим, Никки заметила под водой какой-то металлический блеск, нечто находящееся всего в нескольких дюймах от ее руки.

— Наверно, рыболов потерял блесну, — задумчиво предположила она. Затем уныло хохотнула и проворчала: — Скорее всего, крышка от бутылки. И почему это люди не хотят быть более аккуратными и разбрасывают повсюду свой хлам? Разве наша планета не достаточно еще загажена? И разве экология сегодня не притча во языцех нашей нации?

Нахмурившись, Никки решила достать жестянку. Но когда она склонилась к воде, вес ее рюкзака чуть не опрокинул ее в воду. Прозрачность струй давала обманчивое представление о глубине потока. Руки ее погрузились гораздо глубже ожидаемого, и прежде чем пальцы достигли блестящего предмета, свесившиеся рукава свитера изрядно намокли.

— Ну, замечательно! — проворчала она. Испортить тридцатидолларовую чистошерстяную вещь из-за грошовой жестянки! Хорошенькое дело! Почему никто не предупредил меня, что с тридцати лет неуклюжесть только возрастает? Что дальше? Бифокальные очки и ортопедическая обувь?

Хоть и с трудом, Никки восстановила равновесие, не причинив более вреда ни себе, ни своему одеянию. Но когда она разжала руку, ее раздражение вмиг иссякло. Там, на ладони, лежал металлический кружок, совершенно плоский диск, особым образом прикрепленный к сыромятному шнурку. И хотя она определенно не была специалистом по металлам, медальон показался ей изготовленным из серебра. На верхней стороне вещицы оттиснуто несколько кругов, один в другом. Она перевернула предмет и на безукоризненно отполированной поверхности увидела отражение своего взгляда. Взяв медальон за шнурок и подняв повыше, она с любопытством изучала его, как вдруг он начал медленно поворачиваться.

Маленькое подобие луны заметно убыстряло вращение, перехватывая блуждающие солнечные Лики и ослепляя ее ими. Оно походило на магический шар гипнотизера, втягивающий в себя свет и взгляды зрителей. Обворожительно. Усыпляюще.

И хотя Никки осознавала эффект, производимый на нее кружением странной эмблемы, остановить его она почему-то не решилась. И вот, стоя на коленях, почти ослепленная сверкающим амулетом, она почувствовала головокружение, ибо, всмотревшись повнимательнее, заметила, что выгравированные круги свиваются в спираль, то, расходясь, то приближаясь к центру и весьма напоминая сливающиеся друг с другом узоры на детской юле. Сначала спиральный узор, затем ее отражение. Спираль — отражение. Повторенные многократно, со все возрастающей скоростью, они соединились в одно — эти круги и ее лицо, пойманное в ловушку яркого водоворота и становящееся с каждым поворотом все меньше, все отдаленнее. Меньше… дальше… быстрее… уловленное в силки… падая…

1813 год

Серебряный Шип насторожился. Что-то переменилось. В самом ли деле он услышал тихий звук? Или это всего лишь случайная вибрация воздуха, вторгшаяся в его размышления? Его проницательные глаза, в поисках источника беспокойства, обозрели пространство под водопадом.

Хватило краткого мига, чтобы обнаружить причину, и сердце Серебряного Шина вздрогнуло от волнения. Там, на речном берегу, лежало тело! Может, это посланник, которого он вызывал? Некто из будущего?

С большей, чем требовала осторожность, поспешностью он спустился по каменистому склону, так что впереди него сыпался град гальки. В нескольких шагах от тела он остановился, разглядывая его с расстояния. Кем бы этот человек ни был, он лежал неподвижно — без сознания или мертвый. Длинные темные волосы скреплены на затылке красивой металлической застежкой. Одежду его составляли грубые голубые штаны, желтая рубашка и нечто вроде попоны, повязанное вокруг талии как Фартук и передвинутое на спину. На ногах туфли, вернее, короткие башмаки, каких Серебряный Шип никогда раньше и не видывал. Они были голубые с белым, из какого-то особого материала, бороздками на подошвах, а по бокам у них написано «Nike». Серебряный Шип, который много лет назад выучился говорить и читать по-английски, — хотя слова он произносил далеко не всегда правильно, — счел эту надпись за имя незнакомца.

Человек все еще оставался, недвижим, и Серебряный Шип приблизился и опустился рядом с ним на колени. Опасаясь возможной ловушки, Серебряный Шип сжал хрупкое плечо незнакомца и быстро перевернул его на спину. Глаза его расширились от удивления, ибо он сразу же понял свою ошибку. Вопреки одежде оказалось, что это не мужчина, не ребенок и не кто-нибудь еще. Парочка выпуклостей под рубашкой неопровержимо свидетельствовала о том, что тело это женское. Черные как смоль волосы обрамляли бледное топкое лицо с красиво очерченными яркими губами и длинными густыми ресницами.

Питай Серебряный Шип дальнейшие сомнения насчет пола этого существа, рисунок и надпись на рубашке могли бы окончательно убедить его. Крупные буквы гласили: «Уходя от женщины, спроси себя, хорош ли твой вид сзади». Рисунок изображал мужчину, спиной к зрителю, обнаженного до пояса и в таких же тугих штанах, что носила таинственная Нике.

Серебряный Шип ломал себе над всем этим голову хотя его глубоко обескуражило, что Духи прислали вестником будущего белую женщину, но мистический предмет, лежащий в ее безвольных пальцах являл собою доказательство того, что она и есть призванный гость. Забрав у нее амулет, он повесил его себе на грудь, затем прикоснулся к ее шей, нащупал пульс и призвал женщину к пробуждению. Она застонала. Веки ее вздрогнули, на миг приоткрылись, и Серебряный Шип мельком увидел цвет ее глаз — таким бывает небо, когда его впервые приветствуют лучи восходящего солнца.

Никки очнулась от звука глубокого мужского голоса, назвавшего ее имя. Голос был совершенно ей незнаком, и она удивилась, откуда ему известно ее имя, которое, кстати, он произносил на каком-то странном английском — ней-а-ки. Осторожно, чтобы опять не закружилась голова, она медленно приоткрыла глаза и обнаружила себя лежащей на спине, взгляд ее уперся в сверкающий медальон, свисавший теперь с шеи мужчины — шеи, так же сильно продубленной солнцем, как и его широкая обнаженная грудь. Он навис над ней, заслонив полнеба.

— Что… что случилось? Что здесь происходит? — выпалила она.

Вместо храброго окрика получился пронзительный перепуганный вопль. Не зная, чего от него ждать, помощи или злодейства, она поспешно отползла назад и села. Резкое движение отозвалось в голове, и должна была пройти целая минута, прежде чем она осмелилась поднять настороженный взгляд на его лицо.

То, что она увидела, ничуть не уменьшило ее тревогу. Лицо бронзовое, как и тело. Черты лица правильные и дерзкие, обрамлены гладкими черными волосами, спадающими к плечам. Все это она заметила почти мельком, но глаза — вот что сразу приковало ее внимание и не отпускало его. Они мерцали серебром, двойным отблеском света и так неотразимы были в своей яркости, что она с суеверным ужасом ощутила его способность заглянуть в самую глубину ее души.

Она вздрогнула и отшатнулась назад. Он тотчас прикоснулся к ее руке — то ли для того, чтобы схватить ее, то ли чтобы предохранить от падения, она не знала. Сама того, не желая, она не смогла удержаться от испуганного крика сорвавшегося с ее уст.

— Не надо меня страшиться, маленькое существо, — мелодично проговорил он с интонацией, странно ей неведомой. — Я не причиню зла, ибо именно я призвал вас сюда.

— Кто… кто вы? Откуда вам известно мое имя? — выпалила она, и глаза ее расширились от страха непонимания.

— Оно написано на ваших мокасинах, — ответил он и с усмешкой спросил: — Видно, женщины шеманезе любят сообщать о себе всем. Или это ваши мужчины приказывают вам так поступать?

— Я американка, а никакая не шеман… как бишь ее, — заявила она, озадаченная странностями его речи. — А вот вы кто такой? И что имели в виду, сказав, что призвали меня сюда? Никто меня не призывал. Я сама приехала в этот парк.

Она быстро огляделась вокруг и немного успокоилась, ибо все еще пребывала у воды, там же, где упала, потеряв сознание.

— У нас в племени шони меня зовут Мона Кахви — Серебряный Шип. На вашем языке это будет Сильвер Торн. Вы можете теперь подняться? Вам не станет опять плохо?

Только теперь, когда он помог ей встать на ноги, Никки заметила, что его манера одеваться столь же необычна, как и речь. Его одеяние походило на рыжевато-коричневые шорты, но это скорее было чем-то вроде юбки из оленьей кожи, под стать его мокасинам! Сбитая с толку, она пыталась все это осмыслить. Наконец ее мозг нашел логическое объяснение, и она довольно ехидно рассмеялась.

— Ох, теперь до меня дошло! — пояснила она, отсмеявшись. — Вы участник действа «Текумсех», так ведь? Все еще в костюме и репетируете свою роль, я думаю. Прошлой ночью я видела постановку, и это действительно очень интересно. Мне даже показалось, что я попала в данные времена Текумсеха.

— Ничего не ведаю о действе, которое вы упомянули, но вы, в самом деле, находитесь во времени Текумсеха. Это и мое время, — серьезно пояснил он, окинул взором окрестности и, вновь посмотрев на хрупкую фигурку, покачал головой. — И эхо я призвал вас сюда из будущего, хоть и надеялся, что придет мужчина, возможно из тех, кто поумнее и занимает видное положение. Меньше всего я думал, что это окажется женщина, к тому же — белая. Мне бы поточнее излагать свои просьбы, обращаясь к Духам.

— Да уж… Непредсказуемость всегда одолеет любые благие намерения и расчеты, — мрачно пошутила Никки.

Тревога ее, однако, вернулась и многократно умножилась. Этот малый, видно, и в самом деле настоящий колдун! Закинув рюкзак за плечи, Никки отступила назад. Ей хотелось бы знать, есть ли у нее шанс убежать или придется вытащить газовый баллончик в умудриться прыснуть в странного незнакомца, пока он не напал на нее. Но как им пользоваться, этим средством самообороны? Где оно, кстати? Боже милостивый! Она даже не держит его под рукой, не очень-то веря в то, что оно сработает. Почему, в самом деле, она не испытала его хотя бы на соседской собаке? Но как сама она только что сказала индейцу, непредсказуемость раз за разом одерживает верх над всеми доводами рассудка.

— Знаете, мне пора идти, — сказала Никки. — А медальон можете оставить себе. Он прекрасно сочетается с вашей экипировкой.

С этими словами она медленно попятилась, но повернуться к нему спиной и уйти у нее все еще не хватало смелости.

Он стоял в позе мужского высокомерия, скрестив на груди мускулистые руки, и холодно наблюдал за ней.

— Маленькая гусыня собралась бежать? Самое лучшее, если она просто заблудится в лесах и помрет с голоду. Много хуже стать лакомым кусочком для голодного медведя или волка.

— В Огайо давно уже нет ни диких медведей, ни бродячих волков, — ответила она, все еще отступая назад. — Одичавшие собаки да койоты, то еще, куда ни шло, а самое страшное, с чем здесь можно столкнуться, так это с вонючкой скунсом. И потом, отсюда совсем недалеко до тропинки, ведущей к выходу из парка, а там множество других посетителей на тот случай, если я столкнусь с какими-нибудь трудностями.

— Да оглянитесь вокруг, Нейаки, — сказал он, вновь произнеся ее имя со странным акцентом. — Разве вы видите или слышите поблизости хоть кого-то, кроме нас двоих? И где тропа, о которой вы говорите? Я ни одной не вижу.

Его слова заставили ее осмотреться, взгляд тревожно обшарил окрестности, слух ничего не уловил. Он прав! Тропа должна проходить прямо перед ней, между старым дубом и мусорной урной. Но теперь даже урна исчезла! А единственные звуки, доносившиеся до ее слуха, кроме сумасшедшего биения собственного сердца, были пение птиц на деревьях и журчание падающих с высоты струй.

— Я… я могла ошибиться, — растерянно пробормотала Никки. — Но то место где-то здесь. Я найду его.

Вновь впадая в панику, она заметалась по поляне, которая и в самом деле показалась ей теперь меньше, чем была прежде. Все еще пребывая в поисках тропы или урны, она обдумывала способ бегства, высматривая, куда бы ей скрыться, и вдруг проворно юркнула в заросли кустарника, лишь бы не оставаться один на один с этим сумасшедшим.

Тощие заросли препятствовали ее продвижению, но она решительно продиралась сквозь них, не обращая внимания на ветки и острые колючки, цеплявшиеся за волосы и царапавшие кожу. Она стремилась к тому месту парка, где пересекалось несколько троп, надеясь встретить других туристов, предпочтительно — нормальных, которые защитят ее от этого психа — актера, или наркомана, или кто он ни будь. Там она сориентируется и быстро доберется до своей машины.

Во время своего весьма шумного бегства она не знала, преследует ли ее этот человек. Пришлось остановиться и оглянуться, но услышала она только собственное задышливое дыхание и возрастающее сердцебиение. Никакого иного движения или звука, и Никки, возблагодарив Небеса, продолжила свой путь, теперь уже медленнее.

Полчаса спустя, утомленная, вспотевшая и отчаянно раздраженная, Никки все еще надеялась наткнуться на одну из множества троп, пересекавших парк. Сучья деревьев, камни, колючки, ползучие растения — все это она видела вокруг в изобилии, но ни единой тропы. После того как она остановилась и обнаружила отсутствие погони, Прошло еще минут пятнадцать, и она попробовала позвать на помощь. Но голос ее охрип, и напряжение глотки оказалось тщетным.

— Проклятье, проклятье, вот проклятье! — бормотала она.

Слезы отчаяния и гнева подступили к глазам и пролились на щеки. Устало, опустившись на землю под деревом, она выплакалась вволю, чувствуя себя совершенно разбитой и жалкой. Ее друзья и коллеги-учителя, должно быть, здорово повеселятся, узнав, что с ней приключилось. Она представила их расспросы о том, как она провела летние каникулы, и заранее придумывала, что она им ответит. Ох, ничего хорошего. Облазила несколько пещер на юге Огайо, ухитрилась хлопнуться наземь от солнечного удара или чего-то такого, встретила какого-то сумасшедшего придурка, вырядившегося в индейскую кожаную юбку, запаниковала и заблудилась в лесу.

— В следующий раз надо прихватить с собой еще кого-нибудь, — вслух пробормотала она. — Тогда если и влипнешь, в какое дерьмо, то, по крайней мере, окажешься в нем не одна.

Вдруг за ее спиной, совсем близко, ужасающе знакомый баритон торжественно произнес:

— Как говорится в вашей пословице: «На миру и смерть красна». Итак, если вы уже нагулялись, я в вашем распоряжении.

2

Вздрогнув, Никки обернулась и обнаружила пресловутого Серебряного Шипа, как он ей представился, прислонившегося к стволу дерева и глядевшего на нее сверху вниз своими жуткими серебряными глазами.

— Так вы преследуете меня? — проворчала она. — Просто несчастье! Из-за вас у меня чуть сердце не разорвалось! Как вы нашли меня?

Его губы насмешливо скривились.

— Женщина, по тропе, проложенной вами, может следовать и слепец, и каждое дикое животное отсюда и до Великой реки наверняка слышало, как вы ломились сквозь заросли кустарника.

Присев рядом с ней на корточки, он передал ей свитер.

— Вы обронили это.

Она, молча и решительно взяла возвращаемую ей изодранную колючками одежку, испытывая двойственные ощущения — и облегчение от того, что она уже не одна, и страх, что он теперь загнал ее в еще более глухой и далекий угол парка. Если бы только знать, что он безопасен…

— Может… может, вы знаете выход из этого лабиринта?

Он предложил ей руку, ладонью вверх.

— Пойдемте, Нейаки. Приближается гроза. Я отведу вас в пещеры, где мы найдем укрытие. Там я открою вам, для чего вы призваны.

Глаза ее расширились от ужаса. Пещеры! Силы небесные! Да если она пойдет с ним туда, в одну из этих пещер, никто не услышит ее призывов о помощи! И что еще хуже, если он решит убить ее, то года пройдут, прежде чем кто-нибудь наткнется на ее прах!

Но стоп! Ведь там наверняка болтаются другие посетители, обследующие эти пещеры. Да и тропы от пещер к выходу из парка хорошо видны и снабжены указателями. Обдумав все это, она решила, что другого шанса на спасение у нее может и не оказаться. А так она отделается от него раз и навсегда. Надо притвориться покорной и следовать за ним, и тогда он поможет ей выбраться из этих чертовых дебрей и вернуться хоть к какому-то подобию цивилизации!

— Держитесь на расстоянии, приятель, — предупредила она, отвергая протянутую ей руку. — И не вздумайте сбить меня с пути. В случае чего знайте: у меня черный пояс по карате.

Ложь остается ложью, даже если она сказана однажды.

— Ах, ученое создание. Может, все же от вас будет хоть немного пользы, маленький посланец. Вот скажите мне, к примеру, что это за черный пояс по карате, которого я должен остерегаться?

Решив, что морочить ему голову и дальше более благоразумно, чем спорить и препираться, она, помолчав немного, внушительно проговорила:

— Карате — это одно из восточных боевых искусств, используемое в основном для самозащиты, и весьма, кстати, эффективное.

Он просто кивнул, видимо удовлетворенный ее ответом, затем повернулся и продолжил путь, ожидая, очевидно, что она побежит за ним как щенок на веревочке.

— Впрочем, пожав плечами, она так и сделала. И только теперь заметила, что небо действительно потемнело, да и ветер заметно усилился. Когда землю потряс чудовищный раскат грома, Серебряный Шип заметно ускорил шаг, и Никки, чтобы не отстать от него, пришлось передвигаться почти вприпрыжку. Вскоре мышцы ее ног буквально горели огнем, а задыхалась она так, что пыхтела почище старого паровика. Затем, будто мало ей было всех этих несчастий, разразилась гроза, сразу же до нитки вымочив ее проливным дождем.

Именно в тот момент, когда Никки почувствовала, что не сможет больше сделать и шагу, ее проводник остановился на небольшой поляне. Игнорируя недавнюю реакцию женщины на его прикосновения, Серебряный Шип взял ее за руку и быстро потащил к беспорядочному нагромождению скал.

Указав наверх, на вход в пещеру, едва видневшийся сквозь сплошную завесу дождя, он приблизился к ней, чтобы она расслышала его среди шума грозы, и спросил:

— Вы сможете подняться или мне помочь вам? Она отпрянула назад и сухо, чопорнейшим учительским тоном сказала:

— Ни то ни другое, приятель. Здесь наши пути расходятся. Теперь я сама в два счета выберусь отсюда.

— Не будьте смешной, женщина. В пещере вы сможете обсохнуть.

— Я прекрасно обсохну в машине.

— Вы не понимаете… — заговорил он, качая головой.

Но не успел он пуститься в объяснения, как зазубренное копье ослепительной молнии ударило в землю в нескольких ярдах^[2] от того места, где они стояли. И это было настолько близко, что прелестные завитки волос на затылке Никки буквально зашевелились от ужаса, тем более что и земля у нее под ногами вздрогнула под аккомпанемент оглушительного грома. Она издала испуганный визг и со страха ввергла себя в объятия Серебряного Шипа.

Воспользовавшись временным смятением женщины, Серебряный Шип поднял ее и, перебросив через плечо, начал проворно карабкаться по крутому нагромождению скал, волоча ее на себе без особо заметных усилий, будто это мешок с птичьими перьями.

Рюкзак с каждым его шагом все больше съезжал Никки на голову, так что она поневоле тыкалась носом в его спину, и должно было пройти несколько минут, прежде чем ей удалось восстановить дыхание, нарушенное сдавленными легкими.

— Сейчас же отпустите меня! — заявила она настолько решительно, насколько могли ей позволить подобные обстоятельства. — Вы слышите? — верещала она, вцепившись ногтями в его спину.

— Я не глухой и не мертвый, — сухо отозвался он. — Ну и голосок! Почище скрипа неясыти, да и когти слишком уж острые. Ни то ни другое, смею вас заверить, не украшает женщину.

— Да уж, откуда взяться хорошим манерам, когда тебя умыкает какой-то шальной неандерталец, доживший до наших дней? Отпустите меня немедленно или я спущу с вас всю шкуру!

И она всерьез проскребла ногтями по его спине, дабы он почувствовал, что шутки с ней плохи.

Он замычал, остановился и сильно шлепнул ее пониже спины, исторгнув тем самым гневные крики, грозящие разорвать его барабанные перепонки.

— Не создавайте себе больших трудностей, чем уже имеете, — мрачно буркнул он. — Поутихните малость, не то я поскользнусь на этих камнях, выроню вас, и вы у меня покатитесь вниз головой.

Спасения ради Никки прекратила боевые действия, но продолжала извергать тирады, которые, правда, преобразились в короткие, резко обрываемые фразы, так как ее подбрасывало и мотало на его плече.

— Ну, я достану вас. У меня трое… трое больших сильных братьев. И если хоть пальцем… Если меня тронете, тогда… хоть волос на моей голове… они вас прибьют как бешеную собаку… И такое с вами сделают… Не найдется ни одного собачьего куска, стоящего погребения! Отпустите меня немедленно!

Однако захватчик игнорировал все эти вопли, что только сильнее распаляло ее ярость и даже подвигло к отчаянной мысли. Решив, что падение с каменистого склона может оказаться предпочтительнее и, возможно, менее болезненно, чем длительные страдания от пыток или чего бы то ни было, что мог держать на уме этот парень, Никки решила действовать и вонзила зубы в мякоть его плеча.

Серебряный Шип вновь замычал. Очевидно, то, что она, несмотря на его предупреждение, возобновила атаку, привело его в замешательство, и он, пошатнувшись, оступился. Нога его соскользнула с мокрого от дождя камня, и на пару душераздирающих секунд, пока он не восстановил равновесия, они находились в весьма опасном положении. Челюсти Никки ослабили свою хватку. Почти сразу же он сбросил ее с плеча, выражение его лица не предвещало ничего хорошего, он схватил ее за волосы и приподнял, так что она почти повисла в воздухе, едва касаясь пальцами ног земли.

— Если хотите сохранить зубы и эти свои космы, то прекратите столь безрассудное буйство, — зарычал он, сверкнув белоснежными на фоне бронзовой кожи зубами. — Ваши угрозы и жалкие попытки борьбы не принесут вам ничего, кроме ненужных страданий.

Хотя Никки, оказавшись теперь в подвешенном состоянии, никак не могла вспомнить, принято ли в племени шони скальпировать своих неприятелей или нет, она понимала, настоящая ситуация не располагает к обсуждению данного вопроса, и определенно не стала бы держать пари, ставя свою жизнь, против каких бы то ни было аргументов. Простой мысли о такого рода смерти оказалось достаточно, дабы унять до поры ее неистовство. Стуча зубами, проливая горячие слезы, крупными каплями бегущие по щекам, она вдруг смиренно попросила:

— Пожалуйста. Только не причиняйте мне зла. Я сделаю все. Только не причиняйте мне зла. Не убивайте меня.

Серебряного Шипа удивила ее мольба. Хватка его ослабла, так что она могла теперь нормально стоять на ногах. Он же, помрачнев, тихо спросил:

— Как маленькая гусыня может говорить такое? Разве я не сказал, что не причиню ей вреда?

— Тогда… тогда отпустите меня.

— Я не могу. Вы пойдете со мной. Нам надо о многом поговорить, многое узнать друг о друге. Пойдемте, Нейаки. — Он протянул ей руку. — Вперед, маленькое существо. Доверьтесь мне, и скоро все объяснится.

Она смотрела на него, пытаясь успокоиться, ища доказательств его искренности, хоть малейший намек на сострадание. Господи, неужели он действительно безумен? Серебряный Шип будто понял значение ее взгляда и ответил на него красноречивым молчанием.

Все еще колеблясь, Никки подала ему руку. Его длинные пальцы сомкнулись, полностью поглотив ее ладонь.

Что-то вроде удовольствия проступило в глазах Серебряного Шипа, когда он, удовлетворенно кивнув, сказал:

— У вас есть сердце. Приободритесь. Все будет хорошо, хотя путь нам предстоит нелегкий. Но не бойтесь, ибо я защищу вас от всех бед.

Серебряный Шип вел ее, помогая преодолевать наиболее трудные места, и вскоре они достигли пещеры. Внутри, стоило сделать лишь несколько шагов, было сухо и не так уж беспросветно темно, как Никки того опасалась. Широкий вход не мешал проникновению свежего воздуха, да и свод пещеры находился достаточно высоко, футах^[3] примерно в семи или восьми от каменного пола. Дальше стены постепенно снижались, и там, в глубине, Никки едва различила часть стены и более темное пространство в тени, которое, как ей показалось, было туннелем, ведущим к другой части пещеры. В углу, неподалеку от входа в пещеру, в месте, защищенном от ветра и дождя, находился маленький земляной очаг, скорее даже просто кострище. Рядом, на искусно сплетенном соломенном матрасе были сложены шерстяные одеяла или попоны, кто их разберет.

— Вы… вы стали здесь лагерем? — настороженно спросила Никки.

— Ха-ха, — с невинным видом произнес он. Она ответила почти автоматически и фальшиво:

— Ну, я так напугана, что не смею даже улыбнуться, но, может, вы позволите и мне пошутить? У меня достаточно поводов позубоскалить над собственным теперешним положением.

Серебряный Шип нахмурился, что-то явно привело его в недоумение.

— Пожалуйста, Нейаки, объясните… Я не совсем понимаю, почему вы думаете, что я шутил?

— О, ради всего святого! — воскликнула она с досадой. — Разве я сказала, что вы шутили? Да вы просто смеялись. Я отчетливо слышала это ваше ха-ха.

Он покачал головой, улыбка приподняла уголки его губ.

— Маленькая гусыня опять ошиблась. Ха-ха на языке племени шони означает да. Но это я сам виноват. Постараюсь помнить, что говорить с вами лучше на вашем шеманезе английском.

— Ну, вот вы опять! — сердито сказала она. — Что это еще за шеманезе такое? Я полагаю себя за прилично образованного человека, но никогда этого слова не слышала, а вы упоминаете его уже второй раз.

Немного подумав, он объяснил:

— По-нашему это значит американские колонисты, как вы сами себя зовете, хотя вы говорите почти на таком же языке, как эти красные мундиры^[4], англичане, живущие за Великим морем. Слова у вас те же самые, но звучат совсем по-другому.

Своему неожиданному смеху Никки удивилась так же сильно, как ему удивился и Серебряный Шип. Ее аметистовые глаза искрились весельем.

— В наши дни, среди людей, расселившихся по всей стране и по всему миру, человек рад уж и тому, что способен понять если не своих соседей, то хотя бы родственников. Семейство из Делавэра, прибывшее в Техас и понявшее особенности юго-западного произношения, сможет обратиться к азиатскому доктору или испанскому библиотекарю.

Он слегка покачал головой:

— Общение между нами тоже, кажется, затруднено.

— Этого могло и не быть, если бы вы перестали валять дурака, изображая из себя черт, знает кого, — ответила она. — Я ценю, конечно, ваше старание держаться в рамках роли, но вы явно хватаете через край. В конце концов, когда вы спуститесь с облаков на землю, окажется, что я даже больше шони, чем вы сами.

Его глаза сузились от острого интереса.

— Почему вы сказали так?

— Да потому что моя прапрапрапрабабка по отцовской линии была индианкой из племени шони. Конечно, прошло слишком много времени, чтобы мне помнить язык и традиции шони, но ее гены пережили все эти долгие годы. Некоторые из нас получили в наследство от нее смуглую кожу и темные волосы.

— Вот оно как? Теперь я понимаю, почему Духи послали именно вас. Оказывается, вы из наших. — Он сверкнул белозубой, весьма довольной улыбкой. — Милости прошу в прошлое, к нашему роду, маленькая гусыня.

И тут Никки разразилась раздраженным монологом:

— Вы, я смотрю, не желаете прекратить свои идиотские игры? Только не ждите, что я куплюсь на это. И вот еще что, перестаньте обзывать меня гусыней. Звучит, может, и умилительно, но мне уже изрядно надоело. Ведь я все-таки имею степень бакалавра, так что мне ни к чему водить знакомство с кем-то, кто обзывает меня безмозглой птицей.

— Но это ваше имя, разве нет? — изумленно прошептал он.

— Мое имя Николь, для приятелей — Никки.

— Нейаки на языке племени шони значит дикая гусыня.

— В самом деле? А вы, я вижу, не просто хотите меня одурачить, а всерьез помешаны на своей идее.

— Я говорю правду, — искренне сказал он, — хотя не очень-то верится, что вы в ней особо нуждаетесь. Да я был бы рад и одурачить вас, если бы знал, что так вам будет лучше.

— Спасибо, но по мне лучше бы дождь поскорее кончился. — Ее взгляд обратился к выходу из пещеры, где полотнища ливня все еще спадали с небес. — А еще лучше, если мы просто забудем весь этот бред. — Она вдруг даже хихикнула, придя в себя настолько, что к ней вернулось чувство юмора. — Боже, что такое, в самом деле, гусыня-утопленница? И чего она стоила бы, где бы то ни было? В свете нашей интерпретации моего имени, я, полагаю, должна быть благодарна вам за то, что вы спасли меня.

Ее слова вдруг напомнили Серебряному Шипу о его роли хозяина, и он шагнул к своей постели, взял одно из одеял и протянул его Никки.

— Вам холодно.

Он так и стоял с протянутой рукой, на которой висело одеяло.

— А что? Гусыня — это годится! — Она расхохоталась. — Теперь все понятно! Особенно если учитывать, что моя фамилия — Сван^[5]. Остается только надеяться, что я не начну гоготать, ходить вперевалку или, Господи спаси, терять перо! Вы ведь знаете старинную пословицу? «Если нечто выглядит как утка и крякает как утка, так оно, скорее всего утка и есть».

Никки взяла одеяло и накинула его себе на плечи, но он остановил ее:

— Mam-max. Нет. Сначала надо снять одежду, а то от нее и одеяло промокнет, и вы простудитесь.

Никки удостоила его леденящей улыбкой.

— От своих восьмиклассников мне доводилось слышать и кое-что похлеще, мистер вождь. И я разденусь не раньше, чем вы встанете на голову и превратитесь в каменную статую.

Если ее реплика и расстроила его, то смысл он понял хорошо. Лицо его вновь посуровело, а голос уподобился громовым раскатам.

— Нейаки не должна заболеть. Нам еще многое предстоит сделать. Не спорьте больше со мной. Снимите одежду и завернитесь в одеяло, или я сделаю это за вас. — Он отвернулся и отошел подальше. — А я пока разведу огонь. Делайте, как я говорю, и вскоре обсохнете, согреетесь, и, надеюсь, станете поспокойнее.

Молясь и ожидая гостя из будущего, Серебряный Шип в предшествующие дни и ночи не готовил пищи. Слишком много времени прошло с тех пор, когда он разводил огонь, так что на кострище теперь не осталось ни одного горящего уголька. Из небольшого запаса дров он извлек пару сосновых чурок. В центре одной вырезал углубление, куда установил заостренный конец другой, подложив туда сухой мох, и принялся за дело. Никки зачарованно следила за его действиями, о смысле которых она, как историк, имела, конечно, представление.

— Вы, в самом деле, надеетесь, что вам быстро удастся достичь желаемого? — спросила она.

Он, даже не удостоив ее взглядом, ответил:

— Нет, не быстро, Нейаки. Сначала появится дымок, а уж потом и огонь вспыхнет.

А она уже запустила руку в рюкзак, нашаривая там свою сумочку. Не прошло и пары минут, как она повернулась к нему и сказала:

— У меня есть идея получше. Попробуйте обойтись этим.

Серебряный Шип увидел у нее на ладони белый цилиндрик.

— Что это такое?

Никки всерьез начинала злиться:

— Ох, да хватит вам! Вы что, не видите, что это зажигалка? Раз у нас нет спичек, самое время воспользоваться «биком»^[6].

С этими словами она крутанула большим пальцем металлическое колесико, от чего сразу же вспыхнул маленький желтый огонек.

Серебряный Шип отпрянул назад, челюсть его отвисла, а глаза расширились; все лицо его выражало крайнюю степень потрясения. Но вот не успел он опомниться, как пламя исчезло в отверстии этого странного предмета.

Когда, наконец, он вновь обрел дар речи, то изумленно пробормотал:

— Каким волшебством это сделалось? Вы колдунья?

— Случалось, меня и похуже обзывали, — сказала она, окинув его скептическим взглядом. — Если бы я не была существом здравомыслящим, то подумала бы что вы и вправду… что вы никогда не видели прежде зажигалки.

— Да, не видел. А можно сделать так, чтобы огонь опять вернулся? — спросил он совсем как ребенок, желающий повторения фокуса.

— Конечно можно.

Она снова крутанула колесико, явив его удивленному взору маленький язычок пламени.

— Чудо, воистину чудо! — прошептал он. — Кто бы мог подумать, что огонь можно воззвать к жизни так быстро.

Никки протянула ему зажигалку и наблюдала, как он несколько раз извлекал из нее огонек. Ее изумляла неподдельность его восхищения.

— Эй! — со смехом сказала она. — Хватит баловаться. Вы изведете весь бутан, и нам нечем будет разжечь костер.

— А что это — бутан?

— Ну, это сжиженный газ внутри зажигалки. Когда колесико высекает из кремня искру, то газ вспыхивает. Presto!^[7] Мгновенное пламя.

Серебряный Шип повернулся к кострищу, зажег «Бик» и поднес огонек к сосновым лучинкам. Пламя, ему на удивление, вспыхнув, сразу исчезло, так что он чуть не с отвращением воскликнул:

— Огонь умер!

— Да нет, надо просто удерживать кнопку, если нужно подольше задержать пламя. — Опустившись рядом с ним на колени, Никки взяла зажигалкуи поднесла огонек к щепкам. Быстрее получилось бы, если бы мы подожгли сначала бумагу.

Серебряный Шип покачал головой:

— Пергамент слишком дорогая вещь, чтобы разжигать им огонь, женщина. В следующий раз можно взять для этого ничего не стоящие книжки.

Никки вскинула руки в жесте покорного послушания, что не помешало ей возмущенно воскликнуть:

— Да не коснутся вовек такие слова учительских уст.

В то время как Серебряный Шип сосредоточил внимание на разведении костра, Никки, все еще всерьез опасавшаяся возможного скальпирования, решила последовать его совету. Она быстро стащила с себя промокшие джинсы, футболку и кроссовки и закуталась в одеяло. Но бюстгальтер и трусики, хотя они тоже были влажными, снимать не стала. Сырое, липнущее к телу белье было все же лучше, чем ничего, тем более что она все еще сомневалась в его способности по-джентльменски окаменеть. Если худшее станет наихудшим, сумасшедший марш-бросок к машине в нижнем белье предпочтительнее, даже если заблудишься в парке.

Она повернулась к разгорающемуся костру и увидела Серебряного Шипа, стоящего спиной к ней и снимающего свою кожаную юбку с бесстыдством, которому позавидовал бы любой актеришка, занятый в порнофильмах. Сбросив одежду, он взял с постели одеяло и начал его разворачивать, в то время как взор Никки был прикован к его поджарым, тугим ягодицам. Глаза ее расширились, с губ сорвался стон изумления. И единственная мысль, которую она смогла выразить словами, была: «Ох, черт побери! Да у него на сдобных булочках еще и ямочки имеются!»

3

Никки даже не подумала, что ее стон может быть услышан, но Серебряный Шип тотчас повернулся к ней и спросил:

— У Нейаки что-нибудь болит?

— Нет!

Она ухитрилась быстро отвести глаза, чтобы он не заметил, куда направлен ее любопытный взгляд.

Не смущаясь своей наготы и совершенно игнорируя ее смущение, он не спеша обернул вокруг бедер одеяло и закрепил конец, заткнув его за пояс.

— У вас ничего не ранено?

— Ничего, кроме гордости, — пробормотала Никки, подтягивая одеяло повыше к горлу.

Про себя она горестно и смятенно думала: «Да уж, хорошего мало! Этот малый старше меня лет на десять, если не больше, а он просто великолепен! „Помереть, не встать“ — как сказали бы девчонки в моем классе… Но я-то чувствую себя как наивный зверек, обманом загнанный в ловушку… И какого черта я нежно поглядываю на него, будто он какой-то сказочный шоколадный домовой, когда на самом деле он омерзительнее постельного клопа и за милую душу прикончит меня еще до скончания дня?»

Она тряхнула головой, пытаясь выбросить из нее все эти сумбурные мысли, и пробормотала:

— Вот уж никогда бы не подумала, что умопомешательство бывает заразным! Если я переживу все это, меня, вероятно, поместят в комнатку с мягкими стенами и будут с ложечки кормить макаронами.

— Это что, так принято у вас в обществе, — думать вслух? — спросил он осуждающе. — Подойдите сюда, Нейаки. Сядьте и погрейтесь у огня, а я тем временем объясню, зачем призвал вас сюда.

Никки, настороженно поглядывая на незнакомца, приблизилась к костру и уселась напротив него так, чтобы огонь был между ними.

— О'кей, выкладывайте. Я вся слух.

— Значит ли эта странная фраза, что Нейаки полна внимания? — После ее кивка он начал свой рассказ. — Я зовусь Мона Кахви, Серебряный Шип. Вы можете звать меня по-своему: Сильвер Торн. Мои братья, Текумсех и Тенскватава, а также я сам, мы все, один за другим, родились в ночь прихода блуждающей звезды. Текумсех, перворожденный, получил свое имя от этой звезды. Тенскватава был следующим; его имя значит Тот-Кто-Громко-Шумит. Недавно он выбрал себе имя Пророк.

С самого нашего рождения Духи благословили нас троих особыми силами, которые мы стараемся наилучшим образом использовать на благо своего народа. Текумсех теперь ведет воинов шони на войну между шеманезе и британцами, хотя многие из наших людей не хотят участвовать в этой драке белых с белыми. И те, и другие, и британцы, и американские колонисты хотят заполучить землю, на которой мы живем и охотимся. Так почему мы должны помогать какой-то из этих сторон? Но Текумсех говорит, что мы должны сражаться рядом с британцами, которые дали нам ружья и пули и помогут оттеснить американцев назад, на восток, и сбросить их в океан.

— Прошу прощения, — перебила его Никки. — Вы ведь знаете, что все случилось совсем не…

Имеется в виду англо-американская война 1812-1814 гг.

Серебряный Шип жестом призвал ее к молчанию.

— Нейаки скажет, когда я договорю. А теперь пусть молчит и внимательно слушает. Так вот, Тенскватава согласился с Текумсехом, то же сделали и многие наши воины. Как мудрец племени, я более духовный лидер, нежели военный. Люди приходят ко мне за советом, для руководства в личных делах, для объяснения их снов и видений.

Как человек, получивший от Духов магические силы и призванный наставлять своих людей, я возымел намерение определить будущее, чтобы люди племени шони могли знать, какой им избрать путь. Мне было видение, что я смогу исполнить свое намерение. И я сотворил этот амулет, — он прикоснулся к серебряному медальону на своей груди. — Сверх того, Духи, должно быть, добавили мне сокровенные тайные силы, что и помогло мне перенести посланника будущего в мое время. Когда Нейаки нашла этот волшебный предмет, она перенеслась из своего времени в мое, чтобы я мог узнать о судьбе людей своего племени и решить, каким путем лучше направить их в эти времена суровых испытаний.

Закончив свою речь, Серебряный Шип погрузился в молчание. Его острый взгляд говорил о том, что он ожидает ответа.

Никки заговорила далеко не сразу. Но когда заговорила, слова ее взорвались вулканическим пламенем.

— Ну конечно! — чуть не плюясь, выкрикнула она. — Я ведь пасхальный кролик! Меня можно дурачить, как хочешь, да? Вот вы!.. — Она вскочила на ноги и гневно направила на него указующий перст. — Вы знаете, на кого вы похожи? На психически больного. Придурок! Самый настоящий придурок! И вся эта история, парень, шита белыми нитками! Ха! Принялся тут разыгрывать передо мной псевдоисторический спектакль! Да я девять месяцев в году преподаю историю штата Огайо, и никто ни разу не обвинил меня в незнании своего предмета. По вашему, приятель, выходит, что Текумсех был братом-близнецом Пророка, что для наших историков до сих пор является ничем не подтвержденным фактом. Существует, правда, версия, что они родились даже целой тройней, но и то считается, что третий брат — болезненный уродец — умер во младенчестве. Итак, мистер Остряк-самоучка, что вы по этому поводу скажете?

Завершив свою отповедь, Никки надменно уперла руки в бока.

— Я сам живое доказательство того, что ваши историки ошибаются, — ответил он холодно, с едва заметной усмешкой. — Ведь ясно же, что я не уродец и не погиб во младенчестве.

— Так, по-вашему, выходит, что целые библиотеки книг, написанных на эту тему, лгут? Почему же историки едва упоминают о существовании этого третьего, у которого даже имени не было, в то время как сведений о ваших братьях — если еще они братья, — предостаточно? — все раздраженнее и громче выкрикивала она.

Он вновь ухмыльнулся и насмешливо проговорил:

— Возможно, потому, что, в отличие от некоторых, у меня нет нужды кичиться своим… как бы это сказать?.. Своим превосходством над другими. Послушайте, пока вы так пылко говорили, у вас сползло одеяло, выставив одну из ваших возвышенностей напоказ.

Никки, ужаснувшись, глянула вниз и увидела, что одна ее грудь, прикрытая только эфемерной чашечкой бюстгальтера, действительно выставилась наружу. Быстро подтянув одеяло, она взглянула на Сильвера Торна так, будто это он во всем виноват.

— Ну что ж, давайте, смейтесь, вы, противный, неотесанный тип! Итак, я малость толстовата.

Большое дело! В конце концов, я не намерена половину жизни таскать железо в гимнастическом зале, как это, похоже, делаете вы.

— Толстовата? — переспросил он.

— Да уж, эдакая увесистая толстушка. Как на ваш вкус? Сознаюсь, что вешу на двадцать фунтов больше, чем мне при моем росте положено. Но меня это не волнует так сильно, как некоторых женщин.

— Это неправда, — возразил он. — Тот, кто сказал вам это, должно быть, слеп, туп или просто завистлив. Какой мужчина захочет в своей постели тощую, костлявую женщину, когда может иметь другую, нежную и жаркую, с хорошо упрятанными костями, которые не выпирают из-под кожи острыми углами? Вы не тощая и не толстая, а именно то, что надо.

Вопреки своему желанию, Никки зарделась от его комплимента.

— Если бы вы не были сумасшедшим, Сильвер Торн, я бы просто влюбилась в вас. Вы знаете, как вскружить девушке голову. Конечно, в вашем-то возрасте уж пора это уметь. Кстати, сколько вам лет?

— По-вашему, по-английски, сорок пять. А вы понимаете, что в настоящее время, то есть в тысяча восемьсот тринадцатом году, в котором мы сейчас находимся, вас еще и на свете нет?

Она заморгала, на мгновение сбитая с толку, затем пожала плечами:

— Ну, раз меня еще и на свете нет, полагаю, вполне можно сознаться, что мне почти тридцать, что я разведена и бездетна.

Выражение ужаса промелькнуло по его лицу.

— Женщина! Что такого ужасного вы совершили, что муж с вами развелся? Скажите мне о своем злодействе. Вы пытались убить его? Или были столь непочтительны и злонравны, что он, не выдержав, бежал от вас? А может, вы ему изменили?

— Да вы, как я вижу, изрядная задница! Настоящий шовинист! — возмутилась Никки, не помня себя, вскочила, обогнула костер и направила ему в грудь палец, сопровождая свои слова острыми тычками: — На самом-то деле все было иначе, ибо это именно он изменил мне. И именно я его бросила. Серебряный Шип смотрел на нее с явным недоверием.

— Не может быть! — воскликнул он. — Жены племени шони не оставляют мужей. Не могу поверить, что вы это сделали.

— Придется поверить, парень, — резко произнесла она. — Я достаточно натерпелась от его интрижек, хватит до скончания моих дней. А если даже я и выйду замуж еще раз — что будет доказывать, что я такая же сумасшедшая, как и вы, — муженек номер два, если собьется с пути, сполна выплатит мне страховую сумму. Развод слишком дорого обходится — и эмоционально, и в денежном смысле.

Серебряный Шип схватил указующий перст, которым Никки все еще продолжала долбить его, и мягко отвел его в сторону.

— Это что, позволительно в ваше время? — спросил он. — Вы так об этом говорите, как будто развод у вас самое обычное дело.

— Да, слишком обычное, — призналась она. — Без колебаний производится теми, кто может себе это позволить и заплатить проклятой судьбе. Однако почему я жалуюсь? Если бы развод не был доступен, я бы, вероятно, до сих пор вынуждена была терпеть этого свинского юбочника. А может, убила бы его и теперь сидела бы в тюрьме, штампуя дешевые одноразовые тарелки.

— Да, кстати, я хотел спросить у вас, в каком времени вы живете. Из какого года вы явились, сюда, Нейаки?

— Из тысяча девятьсот девяносто шестого. Можно подумать, что вы не знаете, — буркнула она раздраженно, выдергивая свой палец из его руки и отступив назад, к своему месту у костра.

От удивления у него отвисла челюсть. — Сила звезд! Так ведь это почти через два столетия настанет!

— Для примитива вы довольно бойко считаете, Сильвер Торн, или как вас там на самом деле зовут, — съязвила она, — но этот ваш спектакль становится несколько утомительным. Почти то же самое, что пытаться беседовать с доктором Джекилем и мистером Хайдом^[8].

— Я незнаком с этими людьми, — ответил он рассеянно, ибо мозг его был занят более важными вещами. Его глаза светились неподдельным волнением, когда он, наклонившись вперед, спросил: — Расскажите мне, что происходило в эти множества десятилетий, прошедших между моим временем и вашим? Что стало с моим народом?

По не вполне понятным ей самой причинам и, не желая слишком глубоко вдаваться в поиски их объяснения, она почувствовала, что воображаемое путешествие Сильвера Торна по времени увлекает ее. Возможно, все дело в напряженной силе этих приковывающих внимание серебряных глаз, или в ней проснулся учительский дух, но ей захотелось поделиться своими знаниями с таким непривычно любознательным студентом. И какова бы ни была мотивация этого, она поймала себя на том, что начала отвечать на его вопрос.

— Во-первых, вы присоединились к войскам проигравшей стороны. Американцы побили британцев в войне тысяча восемьсот двенадцатого года и никогда в дальнейшем не имели с ними никаких конфликтов. Напротив, вскоре они стали союзниками.

— А что с моими людьми?

— Текумсех погиб в октябре тысяча восемьсот тринадцатого года, в сражении у реки Теме в Огайо, его гибель угасила в сердцах воинов шони желание сражаться дальше. Люди племени шони…

— Стойте! — в ужасе прошептал Серебряный Шип. — Мой брат погибнет? — Он вздохнул, его голос дрогнул. — Значит, осталось четыре месяца до того, как Текумсех уйдет к Духам?

Никки нахмурилась. Серебряный Шип был потрясен и скорбел так очевидно, так… неподдельно!

— Простите. Я не сообщила бы этого так прямо и резко, если бы знала, насколько сильно это вас огорчит.

— А что Тенскватава? Что с другими?

— Остатки войска Текумсеха, — продолжала она, — временно повернули к форту Молден, что на реке Детройт, потом мигрировали на запад.

Большинство шони покинуло тогда Огайо, иные вскоре ушли за Миссисипи, на поиски новых земель. Здесь оставалось лишь несколько групп. Те, что пребывали в Льюстоне, Хог Крике и Вапаконете, последними покинули эти места, изгнанные правительством Соединенных Штатов в тысяча девятьсот тридцать втором году. Они были размещены в Канзасе и Оклахоме, на отведенных им правительством землях, позднее названных резервациями, и таких бедных и пустынных, что белые люди селиться там не хотели.

Как вы, должно быть, уже знаете, Пророк потерял все свое влияние после неверно предсказанной победы шони при реке Типпикану в конце тысяча восемьсот одиннадцатого года. Но некоторые из ваших людей шли за ним и дальше, ступив тем самым на тропу гибели. Потом, когда Текумсех, единственный человек, за которым люди хотели следовать — прав он был или нет — погиб, все шони искали мира. Если я ничего не путаю, Пророк умер в резервации Канзаса, спившийся, одинокий, никому не нужный старик. Кажется, он дожил до шестидесяти.

Серебряный Шип горестно покачал головой:

— Тенскватава всегда баловался виски, так что не удивительно его падение и это пьянство до самой смерти. — Он глубоко вздохнул, затем поднял на нее печальный взор. — Я должен был бы знать, прося Духов открыть мне будущее, что знание его принесет мне больше скорби, чем радости. Ваш Эзоп^[9] в одной из своих басен сказал: «Если бы исполнялись все наши желания, мы горевали бы чаще». Он был прав.

Никки сочувственно кивнула:

— В мои времена это превратилось в пословицу: «Остерегайся своих желаний, ибо они могут исполниться».

— Мне надо обдумать все, что я сейчас узнал от вас. Может, удастся отговорить Текумсеха и тем самым спасти его самого и людей нашего племени.

— Сильвер Торн, вы не можете изменить истории). Что должно было случиться, то и случилось. Весьма сожалею, что пришлось сообщить вам плохие новости, но теперь мне действительно пора идти.

С этими словами Никки встала и направилась к своей одежде.

— Все это еще не просохло, — сказал он.

— Да если бы и просохло, все равно намокнет опять, — возразила она, кивнув в сторону дождевой завесы над входом в пещеру. — Не сахарная, не растаю, и прекрасно обсохну в своем авто. Итак, если вы окажете мне любезность и повернетесь спиной, я оденусь и уйду, предоставив вас вашим одиноким размышлениям.

— Нет.

— В каком смысле нет? Я сахарная и растаю? Или вы не повернетесь спиной и не позволите мне спокойно одеться?

— Нет, вы не уйдете. Мне еще понадобятся ваши знания. Скажу больше, хоть я и призвал вас в этот век, но не знаю, как вернуть вас туда, откуда вы появились.

— Нет, приятель, и не просите, я не останусь. Поиграла в вашу игру, сколько могла, а теперь с меня хватит. И без того мы зашли слишком далеко. Поболтали, приятно провели время, хорошо, но было бы неразумно и дальше оставаться с шизофреническим психопатом, тем более у меня нет опыта общения с подобными больными.

Говоря это, она решила пренебречь одеждой и бросилась к выходу из пещеры. Она готова была почти голой бежать сквозь заросли шиповника, лишь бы спастись от этого лунатика. В любой момент он снова может взбеситься. Лучше уж попасть в нелепую ситуацию, чем погибнуть ни за что ни про что после дождичка в четверг!

Она уже была в четырех шагах от входа, в ярде от желанной свободы, когда Серебряный Шип воздел руки к потолку пещеры и издал нечто вроде команды на странном языке, который Никки сочла за язык шони. Вдруг земля под ее ногами сотряслась, впрочем, стены и потолок тоже. Никки потеряла равновесие и упала на пол. Она замерла, парализованная страхом, когда гул перерос в ужасающий грохот. Буквально в одну секунду часть потолка обрушилась, едва не погребя Никки под каменными обломками.

Пыль душила ее. Несколько долгих минут она ничего не видела. Не могла дышать. Пошевелиться тоже не могла. Но пыль, наконец, осела, и Никки насилу отдышалась. А когда набралась духу и открыла глаза, зрелище, представшее взору, повергло ее в ужас. Вход в пещеру был завален несколькими огромными обломками скалы, по которым все еще скатывались мелкие камни. Остался лишь небольшой пролом наверху, размером примерно в полтора фута.

— О Боже! — прохрипела она, почти впадая в истерику. — Нас завалило! Я в западне маньяка! Смерть приближается ко мне! Но я не хочу умирать!

4

— Нейаки, прекратите вопить и успокойтесь! — грубо прикрикнул на нее Серебряный Шип. — Вам не причинено никакого вреда и не будет причинено. Когда придет время выйти, я раздвину камни так же легко, как обрушил их. Обещаю. А теперь я вынужден был принять подобные меры, чтобы вы не бежали прежде, чем я позволю вам уйти.

Если бы у этого человека проросли рога и хвост, Никки не была бы потрясена больше, чем сейчас.

— Вы… вы? — Она попятилась, указывая на завал. — Нет. Вам вовек не удастся убедить меня, что вы способны на такие штуки. Это случайность. Землетрясение или еще что… Одно из этих странных совпадений…

— Думайте, как хотите, маленькая гусыня, — сказал он, пожав плечами.

Она хмуро взглянула на него:

— Даже если бы вы были владельцем этой пещеры, неужели вы думаете, что способны хоть камень сдвинуть своими дурацкими жестами?

— А почему нет? Не веди вы себя так безрассудно, я бы приготовил вам ложе, вы отдохнули бы. Но с вами ни в чем нельзя быть уверенным. Как знать, что у вас на уме?

— Ну, бандит! Ну!.. Впрочем, с какой стати я психую? — с усмешкой проговорила она и, перейдя из лежачего положения в сидячее, принялась счищать пыль с лица и конечностей. — Я всего-навсего похищена актером, у которого поехала крыша… — Тут она покосилась на обвалившийся потолок. — Актером, уверовавшим в то, что он индеец из другого столетия, и таскающим меня по скалам, будто я мешок с грязным бельем, так что теперь, похоже, я умру с голоду… но только если протяну достаточно долго, до голодной смерти тоже дожить удается не всем.

Она встала и посмотрела на него скорее грозно, чем испуганно.

— О'кей, болтун! Вы похвалялись, что сможете вывести нас отсюда. Посмотрим. Пошевелите-ка своим носом, ногой или пальцем и сдвиньте эти камни, если это вам ничего не стоит!

Он встретил ее взгляд спокойно.

— Когда я решу, что время настало, так и сделаю, но не прежде. Мои силы, Нейаки, вам неподвластны. И даны мне не для того, чтобы вас изумлять.

— Ладно, положим, что так, милый вы мой! С какой стати, действительно, мне изумляться? Ведь это я сама, как видно, свихнулась!

Никки никогда прежде не нападала на другое человеческое существо, даже на бывшего мужа, — в минуты самой своей отчаянной ярости. Но тут, ни минуты, не думая, она бросилась на Серебряного Шипа и вонзила ему в глотку свои острые ногти.

От неожиданности Серебряный Шип потерял равновесие, и они оба грохнулись на грязный пол, причем Никки приземлилась на неприятеля и оглушила его пронзительным, как у фурии, криком. Сначала она попыталась задушить его, но, видя, что ее усилия тщетны, она заколотила по нему кулаками, разразившись проклятиями почище любого матроса. Когда он перехватил и сильно сжал одно из ее запястий, она сменила тактику и запустила острые когти ему в лицо.

— Это вы во всем виноваты! — кричала она. — Вы и ваши ослиные иллюзии! — Ее ногти прошли четверти дюйма от его глаза. — Вам самое место в психушке, в резиновой комнате и смирительной рубашке!

Он перехватил, и другое ее запястье и прижал обе ее руки к бокам.

— Хватит! — отрезал он. — Ваша ярость, хотя и небеспричинная, сослужит вам плохую службу.

— Я не собираюсь уступать такой ослиной заднице! — Она откинулась назад, глаза ее стреляли бледно-лиловыми пламенем сквозь завесу темных волос, выбившихся из-под повязки и упавших на лицо. Ее грудь вздымалась от ярости, она попыталась освободиться от его мощной хватки.

Тщетные усилия Никки окончились тем, что Серебряный Шип поднял ее руки и держал у нее над головой. Они лежали глаза в глаза, их тела соприкасались. С каждым задышливым дыханием грудь Никки все теснее прижималась к его мускулистому телу. И хотя реакция была чисто физической, Никки не связывала ее с какими-либо плотскими чувствованиями, пока не ощутила, что ее соски сжались в тугие бутоны. Непроизвольное содрогание пронзило ее.

Глаза Серебряного Шипа мерцали таинственным свечением. Его ноздри слегка расширились, будто уловили запах ее разгорающегося желания. Его тело ответило ей, здоровое мужское естество отозвалось на призыв женственности.

Почувствовав его растущее возбуждение, толкнувшее ее сквозь тонкие ажурные трусики, Никки испугалась другой реальной опасности. При ее нападении одеяло Серебряного Шипа распахнулось, а свое собственное она потеряла, когда прыгнула на него. Он лежал теперь под ней совершенно нагой и весьма возбужденный, в то время как на ней было всего лишь два крошечных лоскутка нейлона с кружевами, которые не спасали ни от его взгляда… ни от прикосновения.

Лицо ее вспыхнуло, и тело отозвалось жаром.

— Я… я слышала, что ярость сродни сладострастию, но это смешно, — пробормотала она. — Я не знаю вас, не доверяю ни в чем… Минуту назад я готова была оторвать вам башку и заткнуть ею вашу глотку!

Серебряный Шип дерзко усмехнулся ей в лицо, блеснув белыми зубами.

— «По-моему, леди слишком много обещает»^[10], — процитировал он.

— Бросьте Шекспира, Торн, — буркнула она, сверкнув взглядом. — Этим вы не растопите во мне лед.

— Лед? — насмешливо переспросил он. — Да в вас вот-вот разгорится настоящее пламя, дикая моя гусыня. Воистину тут Шекспир, ибо, что остается моему бедному копью, которое, в самом деле, потрясаемо^[11] желанием устремиться в самое пекло вашего потаенного жара? — Явный признак его возбуждения вновь надавил на нее, на этот раз еще откровеннее. — Могу я погрузить это в вас, как мы оба того желаем?

Никки задохнулась от возмущения.

— Вы, я вижу, в таких делах особенно не церемонитесь?

— А вы желаете, чтобы я сначала поухаживал за вами? — осведомился он, все еще усмехаясь, хотя глаза его теперь горели чувственным огнем. — И каким образом, Нейаки, я должен ублажить вас?

— Цветы и конфеты могли бы сослужить вам хорошую службу, — ехидно заявила она, оттягивая время в надежде, что их взаимное влечение, столь неожиданно вспыхнувшее, столь же быстро и угаснет. А ну-ка! Пусть попытается раздобыть в этом каменном склепе хороший букет и коробку вишни в шоколаде.

Ее мысли перебил его голос, тихий и какой-то таинственно-томный:

— Зачем вам цветы, когда глаза ваши цветом сами подобны весенним луговым цветам, а рот ни в чем не уступит дикой июльской розе?

Говоря это, он касался губами ее губ, нежно исследуя их форму и вкус.

Никки слышала свой участившийся пульс. Когда он вновь и вновь касался ее губами, она, при всей нелепости ситуации, не могла противиться этому.

— Ваша плоть нежнее лепестков розы, — продолжал он завораживающе нашептывать, в то время как губы его касались теперь ее шеи, — и слаще сока кленового дерева.

Его рот проделал влажную дорожку от шеи к одной из грудей. По коже ее пробежала дрожь, а соски набухли еще сильнее. Приподняв ее грудь, Серебряный Шип ласкал теперь языком кружок вокруг соска, укрытого тонким кружевом.

Никки затаила дыхание. Ее груди, стиснутые тканью, ощущали его прикосновения более полно, чем, если бы они были обнажены. И когда он легонько потеребил зубами один из ее сосков, она откинулась назад и застонала от властно охватившего ее наслаждения.

— Что это на вас такое? — пробормотал он. — И как это снять?

— Вы в своем репертуаре, — простонала она, чувствуя, однако, как в ней медленно нарастает раздражение. — Хватит придуриваться. Лифчиков с женщин он не умеет снимать!

Перехватив ее запястья одной рукой, Серебряный Шип тщетно пытался справиться с бюстгальтером, но терпение его быстро иссякло, и он просто сдернул чашечки, стащив их под ее груди. Ткань, как бы она ни была эластична, давила снизу и с боков, так что груди твердо торчали теперь перед его Жадным взором.

— А вы говорите конфеты, — вздохнул он, уставясь серебряными глазами в то, что было выставлено перед ним. — Что на свете может быть слаще фруктов, явившихся теперь передо мною? В пикантных пакани и спелых красных ягодах, возлежащих на сочном ускетомаке, не больше восхитительного вкуса и сочности, чем в этих спелых плодах.

Его ладонь чашей накрыла ее левую грудь, большой палец вдавил в кожу крестик.

Никки напряглась, дыхание у нее перехватило.

— Ягоды… и что? — прошептала она. Дьявольская улыбка скользнула по его губам.

— Ускетомаке. Дыни. Твердые, сочные дыни. — Его язык провел длинную влажную линию по окружности груди. — А пакани — это острые на вкус коричные орехи.

Договорив, он захватил губами ее сосок и легонько потеребил.

Дрожь пронзила ее с необыкновенной силой. Даже пальцы ног поджались, а кости будто расплавились.

— Могу ли я поухаживать за вами и дальше? Вкусить вас полнее?

— Можете… но только кусочек-другой, не больше, — слабым голосом отозвалась она.

Заставить ее трепетать было для него делом секунд; он играл с ее грудью, как кошка играет с мышью, пробуя ее на вкус, то ударяя языком, то перекатывая сосок между зубами, облизывая его и потягивая. Потом, совершенно неожиданно, он переменил тактику и, прильнув к ее груди жарким, влажным ртом, начал сосать так сильно, что Никки почувствовала острое наслаждение, пронизавшее все ее тело. Сокровенное место внизу живота вновь и вновь отзывалась на каждую его ласку. Кровь ее воспламенилась, пульсируя так громко, что она явственно слышала, как она проталкивается по сосудам живота, окутывая все ее существо целительной свежестью и достигая сладостной дрожью даже тех мест, о существовании которых она почти забыла.

Когда он уделил внимание и правой ее груди, проделав с нею то же самое, возбуждение увлажнило ее, и она несвязно забормотала. Серебряный Шип переменил их положение, так что Никки оказалась под ним, но она заметила это лишь тогда, когда его язык проделал влажную дорожку до кромки ее трусиков, все еще не просохших от дождя.

Первой реакцией Никки было сладостное предвкушение. Три года прошло с тех пор, как она в последний раз испытывала нечто подобное. Нет, даже больше, ибо три года прошло со времени ее развода, до которого уже год примерно не было у нее интимной связи с супругом, но даже и тогда, когда они бывали близки, она не переживала столь восхитительных ощущений. Вообще говоря, ее супруг лучшие силы расточал на стороне, за пределами брака.

Однако она не могла не вспомнить сейчас времени, проведенного со Скоттом, самое начало их отношений, когда их любовные игры еще горячили ее своей пылкостью. Ах, это приятное раздражение прелюдии! Ощущения, переживаемые ею тогда впервые, почти пугали своей силой. Сейчас новизны уже не было, но то, что она знала дальнейшее, только усиливало ее вожделение, не в малой степени пробужденное воспоминаниями… некто, кого она совсем почти не знала, распалил ее плоть до такой степени, что она ожидала теперь лишь одного — того самого неповторимого мгновения, когда…

Его язык продолжал исследовать ее, и она содрогалась в ожидании чего-то большего, чем изведано ею в прошлом. И вдруг, в какой-то момент она ужаснулась:

— Нет! Стойте! Вы не… Мы не должны!..

Его темноволосая голова поднялась между ее раздвинутых ног, шелковые пряди щекотали обнаженную кожу бедер. Его взгляд, все еще полный страсти, поразил ее.

— Что это, Нейаки? Разве вы не хотите меня? Не похоже, что вы нетронутая девственница, не искушенная в том, что ведет к близости.

— Но я ведь и не потаскуха, — сдавленным голосом отозвалась она, хотя сама понимала смехотворность подобных сентенций, изрекаемых человеку, возлежащему между ее ног. — Ваше дело верить мне или нет, но я никогда не занималась любовью ни с кем, кроме мужа. Так что у меня нет обычая отдавать свое тело незнакомым мужчинам.

— Прекрасно, Нейаки, но в том, что сейчас происходит с нами, нет ничего постыдного. Я не стану презирать вас после всего, что может между нами случиться.

— Ха! — с мрачной иронией воскликнула она. — Существует ли женщина, которая не слышала от мужчины подобных заверений? «Не волнуйся, крошка, и наутро я не перестану уважать тебя». А потом просто посылает почтой чек и…

— Хорошо ли, что вы судите обо мне по другим известным вам мужчинам? — прервал он ее. — Не значит ли это, что и я могу вас судить на тех же самых основаниях?

— Нет, — поспешно сказала она, испытывая неловкость, — но есть и более серьезные причины для осторожности. Вроде СПИДа, к примеру.

— Спид? — переспросил он.

— Да, СПИД, синдром приобретенного иммунодефицита. Если подхватить эту штучку, то и помереть недолго. А половой акт не последний способ заполучить это. Только не говорите мне, что для вас это какая-то новинка, о которой вы в первый раз слышите!

— Нет, мне известны болезни, передающиеся подобным образом, — мрачно констатировал он. — И мои люди не знали этой беды, пока нам ее не занес белый человек. Одна такая болезнь, известная как французская хворь, наша плата за то, что называется прогрессом, но я не знаю ни одной любовной болезни, от которой люди помирали бы.

— Вы говорите о венерических заболеваниях, которые подконтрольны медицине. О СПИДе такого не скажешь, и по мне, так лучше воздержаться, чем потом проклинать себя. — Поскольку он ничего не ответил, она жестко договорила: — Иными словами, шутки в сторону, парень, время забав миновало. Так что позвольте мне встать.

— Я так понял, что у вас этого спида нет, потому вы и страшитесь заразиться им.

Она безуспешно попыталась свести свои ноги, от чего лишь сильнее ощутила близость его бесстыдной наготы.

— Поймите вы, Торн, я не намерена гадать на куриной косточке. Вам не кажется, что меня легче сломать, чем согнуть? По мне, стократ лучше утратить ваше расположение, чем…

Он вновь прервал ее:

— Меня не так легко запугать. К тому же я спросил, а вы не ответили.

— Нет, СПИДа у меня нет! — заверила она его, внутренне раздражаясь. — И вовсе не благодаря верности мужа, — продолжила она сухо. — Пришлось пройти медицинское тестирование, чтобы убедиться, что я не инфицирована. А вы? Можете ли и вы сказать о себе то же самое?

Серебряный Шип кивнул:

— Я тоже ничем не болен. Ну, как, ваши страхи теперь унялись, маленькое создание?

Она покачала головой:

— Не совсем. Я бы почувствовала себя гораздо «покойнее, если бы вы вообще отказались от дальнейшего нашего сближения. Не стоит ли нам покинуть друг друга и вернуться в исходное положение? Отпустите меня, давайте просто сядем у костра, как и раньше, сидели.

Он будто не слышал последних ее предложений, а просто решил направить разговор в несколько иное русло.

— Понимаете ли вы, что ваше великолепное тело повергло меня в полное смятение? — проговорил он, проводя рукою по ее животу и продвигаясь ниже.

— Что? — спросила она, совершенно теряя бдительность.

Его пальцы пробрались уже под резинку трусиков и достигли завитков ее темных волос.

— Все, — прошептал он, стараясь рассмотреть то, что трогает. — Нежные и прекрасные волосы, просто шелк. Какая милая защита, какой восхитительный покров накинут на тайну вашей женственности.

Он неотрывно смотрел туда, где пальцы его уже нащупали маленький бутон плоти — средоточие ее наслаждения.

Никки от его прикосновения забыла все, готовая уже умолять его о продолжении. Но какая-то ничтожная часть сознания все еще не утратила способности логически мыслить, все еще настаивала на том, что она должна встать. И она к тому же не могла до конца поверить, что этот человек… этот маньяк… Боже, почему она столь роковым образом подчиняется ему, будто он нечто ей повелел, будто она марионетка, ведомая кукловодом. Один взгляд этих прозрачных серебряных глаз — и она практически загипнотизирована. А уж его прикосновения… Боже, каждое его прикосновение, казалось, ослепляло и сжигало ее…

— Позвольте мне вкусить вас, Нейаки, — пробормотал он, — дабы я мог испить сладостный нектар, таящийся в недрах вашей плоти.

Хотя она не сказала ни слова, за нее красноречиво ответило тело. Мышцы расслабились, открыв ему путь к желаемому. Когда он стягивал с нее трусики, она приподняла свои бедра. А когда голова его склонилась в поисках своей награды, она подалась вперед, раскрываясь навстречу его губам.

Мысли ее совершенно растворились в ощущениях, когда его рот коснулся искомого, а язык исследовал путь будущего блаженства. Поэтому, когда он выпустил ее запястья, она не воспользовалась этим для своего освобождения. Напротив, прижала его голову к себе, запустив пальцы в его густые волосы, и всем телом подалась навстречу его движению. И тут, подхваченные диким шквалом страсти, они отдались друг другу, с каждым его прорывом в ее недра, воспламеняясь, все неистовее. И так длилось до тех пор, пока солнце свершения не пронзило их тысячью сияющих стрел.

Никки всегда считала себя существом, достаточно образованном в сексуальном плане. Она была хорошо начитанна и, вплоть до сегодняшнего соития, считала себя человеком, ведущим здоровый, нормальный образ половой жизни. Сегодня же она испытала нечто совсем новое, хотя здесь было и то, что Скотт в свое время пробовал ей предложить, но тогда она полагала это извращением и всецело отвергала. Впрочем, со Скоттом она довольно регулярно достигала высшей, как ей казалось, точки наслаждения, считая, что ей удалось испытать ощущения, доступные не всякой женщине. Но она никогда не достигала таких вершин, на которые сегодня вознес ее Торн!

Если бы кто-нибудь раньше попытался убедить ее, что подобное, возможно, что так и должно быть, она сочла бы такого человека лжецом. Или попросту романтическим идиотом. Кульминация страсти — лишь плод сознания, упоенного любовными романами, а отнюдь не реальностью жизни. Неподвижные колокола сами по себе еще не создают гармонии. Набат до поры молчит, и пока он молчит, его нет. Небесные тела не падают с небес, а земные тела на небеса не возносятся. Все это просто болтовня фантазеров.

Ох, но теперь Никки познала высшее, и если бы она захотела описать испытанное, то вряд ли нашла бы слова, способные выразить все то, что только сейчас довелось ей пережить. Были мгновения, когда она чувствовала свою близость к смерти, ибо сердце ее не просто замирало, а надолго останавливалось в груди. Наслаждение было столь мощным, что принимало формы страдания. А свершение настолько приблизило ее к ощущению гибели и чувство полета было столь достоверным, что она явственно пережила роковые мгновения расставания души с телом.

Пережив самый восхитительный, ошеломляющий опыт в своей жизни, Никки лежала неподвижно и почти бездыханно, откинувшись назад в медленно остывающем жаре, смакуя ослабевающие отзвуки насыщенных любовью переживаний. В этот момент, казалось ей, в мире нет ничего способного нарушить ее блаженное состояние. Ничего, что смогло бы проникнуть к ней из внешнего мира, пробив легкий туман, окутавший ее с головы до ног.

Но нечто все же достигло ее, пробив эту оболочку покоя, и это был голос Серебряного Шипа, не без удивления произнесшего:

— Во все дни своей жизни я никогда, ни с одной женщиной не доходил до такого самозабвения, в какое попал сейчас с вами, Нейаки. До сегодняшнего дня я всегда был хозяином своего тела, и все мои действия были вполне осознанными. Впервые я почувствовал себя в плену у женского естества, и единственное, в чем у меня нет сомнений, что со мною это на самом деле случилось, и что этому суждено было быть. Хотя мы пришли друг к другу из разных миров, из разных времен и у меня нет ни малейшего представления, продолжится ли наша связь или оборвется, в одном я уверен: мы вдвоем, вы и я, Нейаки, зачали сейчас сына.

5

Никки отреагировала не сразу, но все же медленно повернулась, пытаясь увидеть лицо Серебряного Шипа. Почувствовав ее движение, он тоже пошевелился и приподнял голову.

— Все никак не пойму, вы действительно больной человек или просто тупица. Таких вещей никто не может знать заранее, и любая другая на моем месте убила бы вас уж за одно то, что вы сообщаете такие абсурдные новости да еще ожидаете, что вам поверят.

— Но это правда, маленькая моя гусыня, — вполне серьезно проговорил он и коснулся пальцами ее переносицы, будто проверяя на ощупь, насколько надежны столь хрупкие косточки. — Мое потомство нашло себе приют в вашем теле, так говорят люди моего племени.

— Искренне надеюсь, что нет! Меньше всего мне хотелось бы вынашивать дитя помешанного! Бог знает, что это бедное создание претерпело бы, явись оно на белый свет!

Серебряный Шип вздохнул:

— Выбор не за вами. Да и не за мной. Это предопределение Духов, записанное на звездах прежде, чем вы или я родились.

— Ну, так сотрите эту надпись! — нелепо выкрикнула она, чуть не плача.

— Я не могу. Что сделано, то сделано.

— Вещает как пророк какой-то! Что же получается? После дискуссии о СПИДе и прочих болезнях вы даже не воспользовались презервативом?

— А что такое презерватив?

Никки в отчаянии откинула голову и разразилась запоздалыми объяснениями:

— Резиновая такая штучка, сукин вы сын! Черт вас побери совсем! Для профилактики! Используется как защита от заразных болезней и в качестве противозачаточного средства.

— Вроде футляра? — невинно спросил Серебряный Шип.

— Вот черт! Дошло, наконец, каменный ваш лоб! — съязвила она. — Будете утверждать, что знать не знаете, о чем речь?

— Не стоит быть такой презрительной, женщина. Среди людей моего племени о подобных вещах обычно заботятся женщины.

Никки бросила на него быстрый взгляд.

— А вам, Ромео, не стоит с больной головы валить на здоровую. Я уже три года в разводе, так что не удивительно, что потеряла голову. К тому же у меня не было никаких причин, отправляясь сюда, брать с собой пилюли или другие предохранительные средства. Могла ли я предвидеть, что придется пережить столь эксцентричное приключение?

Он глубокомысленно кивнул:

— Это удачно, что вы до сих пор не взяли себе другого мужа, иначе я не смог бы взять вас себе в жены.

Никки хлопнула себя по лбу, совершенно потеряв представление о реальности.

— Наверное, это именно то, что испытывала Алиса^[12], свалившись в кроличью нору, — пробормотала она.

— Вам плохо? — озабоченно спросил Серебряный Шип.

— И сама не пойму. Что-то я никак не соображу — смеяться мне, плакать или бить тарелки.

— Наверное, вам лучше прилечь.

Никки сомнамбулично кивнула и не стала сопротивляться, когда Серебряный Шип подвел ее к плетеной кровати и уложил на нее.

— Да, мне нужно вздремнуть. Хорошенько вздремнуть минуточек этак шестьсот, как говаривал Рип Ван Винкль^[13]. А когда проснусь, то пойму, что все это было сном, а сама я лежу в собственной постели, в моем собственном доме, в мои собственные времена… а вас не существует вовсе. — Она зевнула и сонно улыбнулась ему. — Ну, разве это не восхитительно?..

Никки, как и всегда, просыпалась медленно и неохотно. Не желая покидать теплое гнездышко, она подтянула коленки и поглубже зарылась носом в одеяло. Втянув воздух, она фыркнула, потом еще раз и нахмурилась. Интересно, с каких это пор ее нежное одеяло воняет мокрой лошадью? Неужто это Их Светлость, несносная ангорская кошка, пролаза и задавака, погребла в постели дохлую мышь?

Никки приоткрыла один глаз, уверенная, что тотчас увидит чертову кошку, самодовольно ожидавшую пробуждения и похвалы хозяйки. Но вместо этого взгляд ее уперся в Сильвера Торна, сидящего скрестив ноги возле угасающего костра и пристально вглядывающегося в слабые языки пламени.

— О Боже! — молитвенно простонала Никки. — Что такого я сделала, чтобы так наказывать меня? Неужто обычных кошмаров, терзающих меня по ночам, не достаточно? Теперь они еще и повторяться начнут!

Серебряный Шип не прервал созерцания огня, не посмотрел в ее сторону.

— Скажите, не могли бы вы подбросить дровишек в костер? Да и вообще, не пора ли подумать о парочке добрых и сочных бифштексов? Я пропустила ленч и теперь помираю с голоду.

Серебряный Шип не ответил ей ни словом, ни жестом.

— Что это с вами? — раздраженно вспыхнула Никки. — Молчание как расплата? Типично мужское поведение! Сначала добьются своего, а потом игнорируют вас.

Серебряный Шип и бровью не повел. Он сидел неподвижно и безмолвно, как замороженная мумия, и вдруг ее пронзила страшная догадка, которая одна могла объяснить столь невероятную и странную неподвижность.

Она поднялась, завернулась в одеяло и осторожно приблизилась к нему.

— Эй! Торн! Вы случаем не умерли, а? — Никки наклонилась поближе и заметила, что его глаза широко открыты, но ни на чем не сфокусированы. Правда, они не закатились, как, она слышала, бывает у покойников. — Хэй! Торн! Проснись и насладись кофейным ароматом! — произнесла она рекламную фразу, качая пальцами прямо у него перед носом. Но он, все такой же недвижимый, как древний каменный идол, сидел и смотрел в некое нездешнее пространство, не видя ничего иного. — Эй, старик… — пробормотала она чувствуя как руки ее покрываются гусиной кожей. — Ну что ты скажешь, вылитое привидение!

Никки присела рядом с ним на корточки, пытаясь заставить себя сделать то, что, как она понимала, сделать необходимо.

— Помогай мне Бог! Но если он просто затеялся попугать меня, то я заставлю его пожалеть об этом.

Она боязливоприкоснулась к его руке. К огромному ее облегчению, рука оказалась теплой.

— Пока все хорошо, — сказала она себе, переведя дыхание, прикоснулась к его груди и ощутила сильное, ритмичное биение сердца. — О'кей, вы живы. Итак, что же это нашло на вас? Не прокрался ли сюда какой-нибудь злой гений, чтобы напустить на вас порчу?

Когда эти слова отзвучали, ее озарила догадка.

— Да он в трансе! Будь я проклята! Он же говорил о каких-то фантастических видениях или о чем-то в этом роде… Прекрасно, сам себя загипнотизировал, и… и я могу теперь бежать отсюда!

Поняв, что это ее единственный шанс спастись, Никки не стала зря тратить время. Она схватила одежду, засунула ее в рюкзак и бросилась к выходу из пещеры. Достигнув завала, она полезла наверх, к видневшемуся просвету, но, проделав почти треть пути, поскользнулась, и камни посыпались у нее из-под ног, а следом за ними и сама она съехала вниз. Отдышавшись и оценив ситуацию, она атаковала завал еще раз, теперь более осторожно, но толку было мало, ибо, продвинувшись на шаг, она тут же съезжала вниз на два. Все, чего она достигла, это поупражнялась немного в скалолазании, оцарапала ладонь и сломала два ногтя. Нет, эти камни не выпустят ее отсюда.

— Провались оно все! Здесь ни за что не выбраться, — бормотала она себе под нос. — Только измучаюсь и больше ничего! Должен быть другой выход.

Да вот он! Ее взгляд обратился к задней стороне пещеры, где раньше она заметила нечто напоминающее начало туннеля. Но оканчивался ли этот путь выходом на белый свет? А если да, то не позаботился ли Торн засыпать и его?

Она с трепетом вглядывалась в темную дыру, даже и думать, страшась, как войдет туда одна. А что если она заблудится и навсегда сгинет там, в мрачной каменной могиле?

— Трусиха! — подбадривала она себя. — Что плохого там с тобой случится? Ты же лазила по Другим пещерам, и ничего. У тебя же в рюкзаке есть фонарик со свежими батарейками. Да и пора, в конце концов, найти что-нибудь вроде туалетной комнаты. Только войти туда, сделать несколько шагов и присмотреть местечко.

«И следи за трещинами и резкими перепадами уровня пола», — посоветовал ей рассудительный внутренний голос.

— В других пещерах не было трещин и опасных ям, — возразила она. — Там даже лампочки горели, и работала вентиляционная система.

«Ну, так вперед! — сказал ей внутренний голос. — И позови меня, когда найдешь выключатель!»

— Хорошенькое дело! Затеяла спор сама с собой… А еще называла помешанным этого Сильвера Торна!

Никки вынула фонарик и проверила, как он работает. Собрав всю свою храбрость, она направилась к туннелю и осторожно вошла в него. Внутри было мрачно, но сухо, и пол казался довольно широким и ровным. Хорошо бы еще, чтобы здесь, не оказалось насекомых и всяких зубастых тварей, с когтями и ядовитыми жалами.

— Какого черта ты запугиваешь себя до полусмерти, Никки? — с ухмылкой обратилась она к себе. — Перестань воображать все эти ужасы и порожденья ночных кошмаров!

Затаив дыхание, она пошла вперед. И сразу же в начале каменистого коридора остановилась и прислушалась.

«Итак, чего ты еще ждешь, чертова кукла? — поддел ее ехидный внутренний голос. — Или думала, тебе тут устлали путь ковровой дорожкой, как в фильме с традиционно счастливым концом? Если ты действительно удачлива, тебе может повезти, но для этого надо хотя бы попробовать двигаться. Начни же, черт возьми, переставлять ноги!»

— Сумасшедшая — одно слово, — буркнула Никки себе под нос. — Голоса ей мерещатся…

Выключателя никакого здесь конечно, не оказалось. И свет ее фонарика, обшарив все вокруг, не высветил ни намека на присутствие электрических лампочек, какие были в тех пещерах, что она посетила утром. Стараясь подавить беспричинные страхи, Никки прошла несколько ярдов, обнаружила небольшое углубление в стене и, дабы не утруждать себя дальнейшим поиском укромного местечка, облегчилась. Затем, подсвечивая фонариком, не в силах унять дрожь и стуча зубами, она все же собралась с духом и тронулась в путь.

Каменный туннель имел множество поворотов и углов, а потом и вообще разделился на несколько рукавов. Далеко не сразу, пройдя уже, как ей казалось, несколько миль^[14], Никки осознала, что должна осмотрительнее выбирать путь и вспомнила, что в подобных случаях следует придерживаться одной какой-нибудь стороны, правой или левой. На худой конец, надо хотя бы делать какие-то отметки на стенах на тот случай, если она упрется в тупик и ей придется возвращаться назад. Конечно, лучше всего иметь детальный план пещеры и чтобы тебя сопровождал профессиональный гид.

Некоторое время спустя Никки остановилась, посветила на часы и увидела, что шла она примерно минут сорок. Коридор здесь сужался и вроде бы постепенно снижался. Обсудив со своим внутренним голосом, вернуться ли ей, чтобы поискать другое направление, или продолжить идти вперед, она остановилась на первом, то есть решила вернуться. Но, поворачиваясь, задела рюкзаком наклонную стену, потеряла равновесие и грохнулась оземь. Падая, она выронила фонарик, тот подпрыгнул несколько раз, рождая причудливо скачущие отсветы и тени, и вдруг погас.

Внезапная, совершенно беспросветная темнота была чернее всего, с чем Никки когда-либо доводилось сталкиваться. Наверное, это подобно полной слепоте. Она поднесла руку к глазам и, не увидев ее, вдруг поняла смысл выражения: тьма хоть глаз выколи. Теперь, на собственном опыте, она узнала, что это воистину ужасно. Полная дезориентация. Известно только одно: она стоит на коленях на каменном полу пещеры. Ладони ощущали мелкий песок. Она развела руки, и пальцы обеих наткнулись на стены. Но даже и коснувшись стен, она испытывала странное ощущение, что нет никакой возможности определить, где верх, где низ, а главное, куда и откуда она шла.

Раздался вдруг чей-то шепот, и лишь после того, как ужас сковал ее, бросив в дрожь, она осознала, что это ее собственный голос. Нет, ни в коем случае нельзя впадать в панику. Умом она понимала, что фонарик где-то здесь, в паре ярдов от нее, и уверяла себя, что обязательно найдет его. Единственное, что от нее требовалось, сохранять спокойствие и, без глупых страхов и паники, прощупывать тропу, пока пальцы не наткнутся на искомое.

Но в тот момент, когда Никки попыталась встать, она вновь потеряла равновесие. Падение оказалось столь болезненным, что ее даже затошнило. Должно было пройти несколько долгих минут, прежде чем она смогла возобновить поиски. Обшаривая вокруг дюйм за дюймом, она чувствовала себя слепой улиткой.

Когда, наконец, ее ищущие пальцы наткнулись на холодный цилиндр, этого прикосновения оказалось достаточно, чтобы фонарик скатился куда-то вниз, еще дальше от тропы. Вопль отчаяния застрял у нее в гортани. Поиски возобновились. Медленно. Осторожно. Но фонарика, увы, не было, и она никак не могла понять, куда он скатился. Попятившись назад, она пошарила там. Затем — впереди. Но, в конце концов, так запуталась, что уже не понимала, в каком направлении продолжать поиски — и свет, ее единственное спасение, все еще ускользал от нее.

Угодив в мир вечной темноты, Никки потеряла всякую способность логически мыслить и чувствовала, что к ней все ближе подступает паника. Крики ужаса, повторяемые каменными сводами пещера, возвращались к ней многократным эхом. Воображение принялось шутить злые шутки и с разумом ее, и с телом. Кожа начала зудеть, будто тысячи пауков кишели на ее поверхности. Она прихлопывала их, стряхивала с себя, царапая ногтями собственную плоть в попытках избавиться от этой нечисти. В какой-то момент ей померещилось, что она слышит хриплый шум, похожий на сдавленное рычание. Затем что-то огромное и неистовое коснулось ее лица, что-то мокрое и шершавое проползло по скуле, но когда она испуганно стряхивала это с себя, там ничего не было, кроме ее собственных, увлажненных слезами щек.

Почти обезумев от ужаса, оглушенная собственными воплями и безумным сердцебиением, Никки не услышала голоса Серебряного Шипа, зовущего ее, пока он не приблизился к ней вплотную. Так сильна была охватившая ее паника, что мозг отказывался верить тому, что видят глаза, а глаза ее смотрели на Сильвера Торна, стоящего прямо перед ней с лицом, озаренным светом факела.

Когда же до нее дошло, что это реальность, она бросилась к нему, охватив его шею исцарапанными кровоточащими руками.

— Торн! Торн! Держите меня! Спасите меня! Он обнял ее, дрожа почти так же сильно, как она.

— Я нашел вас, Нейаки. Вы спасены.

— Нет! Здесь какое-то животное. Я знаю! Оно… оно прикасалось ко мне!

— Не бойтесь. Это всего лишь Макате, мой кот. Мое животное и Дух-проводник. Он и привел меня сюда, к вам.

Серебряный Шип высвободил ее из объятий, намереваясь взять на руки, и в этот миг тревога охватила Никки с прежней силой.

— Нет! Не оставляйте меня! Я не перенесу этого, если опять останусь одна в темноте!

— Не бойтесь, без вас я никуда не уйду, — напевно внушил он ей и, прижав к себе, тихо сказал: — Если вы способны удержать в руках факел, чтобы не уронить его и не оставить нас обоих без огня, то я возьму вас на руки. Паника улеглась, и Никки удалось справиться с собой.

— Я обронила фонарик. Вот его мне было бы гораздо легче удержать, чем эту тяжелую штуковину. Может, вы поищете?

Серебряный Шип осмотрелся, и взгляд его выхватил из темноты блеск металлической трубки. Он достал предмет и вручил ей.

— Это то, что вы искали?

— Да. Надеюсь, что он еще работает.

Никки нащупала кнопку и передвинула ее в рабочее положение. Как только она это сделала, желанный луч света прорвался сквозь линзу.

Хотя Серебряный Шип удивился не меньше, чем раньше явлению зажигалки, он принял эту новую для него диковину с большим апломбом.

— Еще одно чудо из будущего? — спросил он как бы невзначай.

Она кивнула. Теперь, когда путь им освещал фонарик, Никки, которую он нес на руках, крепче обхватила его за шею и проговорила:

— Да, если бы еще это чудо не вырывалось из рук и не терялось… Впрочем, солнечного света оно не заменит. Вытащите меня отсюда скорее, Торн. Пожалуйста. Мне просто необходимо увидеть небо вдохнуть свежего воздуха, оказаться в таком месте, где нет каменных стен, которые меня подавляют.

— Вот уже второй раз вы убегаете от меня, и дважды чуть не потерялись и не нажили себе несчастий, — мрачно отчитывал Серебряный Шип Никки. — Поймете ли вы, наконец, что такие безрассудные выходки здесь совсем не безопасны?

Они сидели снаружи, на каменном уступе у выхода из пещеры. Гроза миновала, оставив свежий аромат влажной травы и земли. Никки с наслаждением вдыхала чистый послегрозовой воздух.

— Да, — только и ответила она на его отповедь.

Не отойдя вполне от испуга, пережитого в туннеле, она получила еще пару потрясений, под впечатлением которых находилась до сих пор.

Минут двадцать назад, встав напротив каменного завала, перегородившего выход из пещеры, Серебряный Шип исполнил на языке шони нечто вроде псалма; и не успела Никки глазом моргнуть, огромный обломок скалы повернулся, открыв проход, и рухнул по склону холма вниз. Она все еще не могла понять, как он это сделал, но видела невероятный феномен собственными глазами.

Мало того, все еще потрясенная, Никки решилась последнего дара речи, когда нечто огромное, поросшее серым мехом, промчалось мимо них. С замирающим сердцем, она увидела, что животное остановилось на краю каменной плиты, обернулось и уставилось на нее своими дикими золотыми глазами. Если бы Серебряный Шип не подхватил ее, она определенно рухнула бы на пол как мешок, трясясь и стуча костями.

— Это… Это же рысь! — прошептала она.

— Да, пешева, дикий кот, о котором я уже говорил. Я называю его Макате, из-за его шкуры цвета пороха.

— Но… но… они ведь практически вымерли, разве нет? Во всяком случае, в Соединенных Штатах. Кажется, они еще встречаются в дикой природе Канады, но только не здесь.

— Грустно слышать, что в ваше время эти создания не водятся больше в наших лесах. Здесь многое, наверно, переменилось… Когда вы успокоитесь и соберетесь с мыслями, Нейаки, вы расскажете мне об этих переменах.

— Долго ждать придется, — бойко отозвалась она. — До тех пор, по крайней мере, пока не закончатся мои нервные потрясения.

И вот теперь они сидели у входа в пещеру и Никки уютно угнездилась рядом с Серебряным Шипом, хотя все еще никак не могла привыкнуть к его своеобразной одежде. В следующий раз. подумала она, стоит отправиться на каникулы в Шотландию и завести там роман с парнем, щеголяющим в килте!

Когда они наблюдали, как заходит солнце и на облаках западной стороны неба играют красным и фиолетовые отсветы, он сказал:

— Нейаки, вы должны торжественно поклялся, что больше не попытаетесь бежать от меня. Вы носите в своем теле нашего сына, и я не желаю, чтобы вам опять грозила опасность.

— Какой там еще сын! Вы не можете знать этого. Даже новейшие методы тестирования не позволяют определить беременность так рано. А уж определить пол будущего младенца без специального медицинского оборудования, сонограмм и всего прочего и вообще невозможно.

— Я знаю, что мой сын в этот самый момент растет внутри вас.

— Докажите мне это, здесь и сейчас, и тогда я пообещаю вам, что больше не убегу, — предложила она, прекрасно понимая, что он не сможет предоставить ей никаких доказательств, подтверждающих его невероятное утверждение.

Серебряный Шип многозначительно улыбнулся, не говоря ни слова, скользнул рукой под пояс ее джинсов и положил свою ладонь ей на живот. Прошло несколько секунд, ничего не произошло. А затем она почувствовала это. Движение плода глубоко внутри, легчайшее из мановений.

— Это только нервы, — заверила она его, да и себя тоже. — Всего лишь нервы, мускульный спазм и больше ничего.

Но не успела она договорить, как вновь почувствовала это. Такое маленькое щекочущее мерцание. Только на этот раз оно произвело серию крошечных вспышек, которые скрутились внутри нее в жаркую спиральку.

Чувство могло быть названо лишь материнским оно впервые пробудилось в ней и слезами нахлынуло к глазам. Никки любила детей. Она всегда хотела ребенка. Даже после развода со Скоттом она часто жалела, что ребенка у них не было, хотя это наверняка повлекло бы за собой перебранки с бывшим мужем из-за опеки и прав на регулярные посещения. Теперь, если верить утверждению Сильвера Торна, выходило, что она зачала. Но смеет ли она поверить надежде, поверить тому, что величайшее ее желание и вправду исполнилось? Тем более, что человек, сказавший ей это, явно их нуждается в психиатрической помощи, и довольно серьезно нуждается. А после всего, что случилось сегодня, и она, видно, тоже.

— Люди склонны верить тому, чему хотят верить, — заключила она. — Сила внушения. Вы внедрили в мое сознание идею, и мой беби есть простая реакция на это внушение.

— Посмотрите на свой живот, Нейаки, и скажите, что вы там видите, — посоветовал ей Серебряный Шип. — Вы просили доказательства. Я дал его.

— Вижу свои джинсы, — усмехнулась она.

— Под брюками, женщина. На вашей обнаженной плоти.

Она скептически взглянула на него.

— Вы уверены, что с вашей стороны это не подлый маленький маневр, дабы опять проникнуть в мои штаны?

Он ничего не ответил, терпеливо ожидая действия, о котором просил ее.

— О'кей. Поиграем и дальше.

Она расстегнула «молнию» и сдвинула материю вниз вместе с резинкой трусиков.

Глаза ее расширились, подбородок дрожал. Там, ясный как день, проявился тонкий голубой отпечаток, напоминающий татуировку в форме клейма.

Никки схватила руку Сильвера Торна, повернула ее и придирчиво осмотрела ладонь и пальцы. Но не нашла там ни следов от чернил, ни резинового штампа, ничего такого, что могло бы произвести оттиск на ее животе.

— Каким образом?.. — растерянно воскликнула она.

— Это знак, о котором вы просили, — сказал он искренне. Его чистый, кристальный взгляд завораживал ее, принуждая поверить. — Ребенок родится в Месяц Вороны, и в честь этой птицы слов и мудрости наш сын будет назван Сейдж, что значит — Мудрец.

6

Никки издала горестное стенание и устремила на Серебряного Шипа взгляд, исполненный беспомощной покорности.

— Вам бы надо понимать, черт возьми, что я загнана в угол и вынуждена принимать все как есть. Что мне ничего не остается, как только младенчески сосать свой большой палец!

Он усмехнулся своей загадочной, околдовывающей, ни на что не похожей усмешкой, вмиг омолаживающей его лет на десять, превращая в этакого красивого, лет тридцати с чем-то, дьявола с небрежно засученными рукавами, если позволительно сказать так про полуобнаженного человека.

— Возможно, вы просто повторяете движения находящегося в вас беби.

— Ох-хо! Мы будем упражняться в остроумии? — отбила она его шутку.

Серебряный Шип продолжал смешивать воду с сушеной смесью, извлеченной им из кожаного мешка.

— Что это вы тут варганите? Волшебный напиток?

Он рассмеялся:

— На этот раз никакой мистики, маленькая гусыня. Я готовлю еду.

Никки вгляделась в сероватую массу и с отвращением сморщила нос:

— Это еда? Выглядит как заплесневелые помои.

— Завтра я проверю силки, и у нас будет свежее мясо. Возможно, жирная белка или кролик. Ну а теперь придется утолить голод этим кушаньем, которое у нас называется такувах-непи.

— Таку… что?

— Такувах-непи. Водяной хлеб, делается из перетертых зерен и сушеных ягод. Очень питательно и не так уж неприятно на вкус, — заверил он, ее, перекладывая смесь в формочки и помещая их на раскаленные камни в середине костра. — Когда хлеб испечется, он покажется вам более аппетитным.

— Сомневаюсь, — проворчала она. — И вообще, если бы вы чуть пораньше сказали мне, что мы собираемся обедать, я облегчила бы ваши хлопоты. У меня в рюкзаке находится до сих пор нетронутый ленч.

— Вы принесли еду своего времени? — заинтересовался он. — Я бы рад был посмотреть, как изменилось с наших времен приготовление пищи.

— Да уж, кое-что изменилось… Не думаю только, что вас это восхитит, — предупредила она его, потянувшись к рюкзаку. — У меня тут сандвич с ветчиной, коробочка чипсов, консервированные фрукты и пара упаковок с напитками. Но, проболтавшись, весь день в рюкзаке, все, вероятно, утратило свежесть и отсырело. Надеюсь только, что ничего не испортилось. Впрочем, волнует сама мысль завершить этот безумный день отравленной пищей.

Первым делом надо проверить, как обстоит дело с ветчинным сандвичем. Она развернула фольгу, которой Серебряный Шип весьма заинтересовался.

— Это что, такая материя для еды? — спросил он. — Я был как-то на ужине в доме у Гэлловеев и видел у них изящные льняные квадратики, называемые салфетками, но таких ярких и блестящих, как эти, никогда не видел.

— Это не льняное полотно. И вообще никакая не материя, а просто алюминиевая фольга, — терпеливо объяснила она, слишком голодная, чтобы вступать с ним в дискуссию по поводу его пространственно-временных вывихов и вычурных псевдоиндейских сказок. Она просто разломала сандвич и половину передала ему. — Надеюсь, вы не откажетесь от примитивного бутерброда, состряпанного из хлеба, ветчины и ломтика сыра?

Серебряный Шип проверил, как идет выпечка его ягодного хлеба, поглядывая при этом на сандвич.

— Тучный хлеб. А что это такое желтое?

— Горчица, — сказала она, приступая к еде. — Вкусно. Попробуйте.

Обнюхав сандвич, Серебряный Шип испробовал его. Он тщательно прожевал первый кусок и кивнул:

— Да, вкусно.

Никки раскрыла небольшой пакетик с картофельными чипсами, взяла немного себе, остальное протянула Серебряному Шипу.

— Знать бы заранее, что придется делить ленч на двоих, я взяла бы еще один сандвич и огромный пакет чипсов.

— Это называется чипсы^[15]? — спросил он, рассматривая неведомую еду. — Они что, такими растут и созревают?

— Нет. — Никки хихикнула. — Нет, простофиля! Их делают из картофеля, нарезают тонкими ломтиками и обжаривают в масле.

Подумав немного, он кивнул и проговорил:

— Ладно, я их попробую, несмотря на столь невообразимое название.

— А что такого ужасного в их названии? — Нейаки! — Брови его удивленно поднялись. Неужели вы никогда не слышали об оленьих, лосиных и коровьих лепешках?

До Никки дошло, что он имел в виду, и она поморщилась:

— О-ох, каламбур! Да и грубый к тому же.

— Вот именно.

От столь дотошного погружения в лексику английского языка Никки сразу же захотелось прополоскать рот. Она взяла банку кока-колы и небольшую картонную упаковку ананасно-апельсинового сока.

— Вы что будете пить?

Серебряный Шип озадаченно смотрел на то, она ему предлагала.

— А что это?

Глаза Никки закатились, она явно теряла терпение, но учительница не в первый уже раз взяла в ней верх, и она принялась объяснять:

— Вот это, — сказала она, приподнимая белую с золотом банку, — «Диет коук», безалкогольный напиток в жестяной банке, которую можно открыть без консервного ножа. А это, — продолжала она, тщательно выговаривая слова и в качестве учебного пособия предъявляя упаковку с соком, — ананасно-апельсиновый сок, совершенно натуральный, без сахара, в коробочке из вощеной бумаги.

— Из чего эта пища коук^[16] делается?

— Нет, этот человек меня уморит! — сокрушенно воскликнула она. — «Диет коук» не пища, а напиток, он состоит из сиропа коки и колы, карбоната и кучи других ингредиентов, названия которых я бы с удовольствием сообщила вам, если бы мне не лень было читать все, что написано на этикетке. Одно могу вам сказать, мой братец однажды весьма успешно использовал эту смесь для того, чтобы снять ржавчину с отопительной батареи. Я, например, так много пью этой дряни, что остается только удивляться, как это мой живот до сих пор не прохудился. Но что я могу поделать, если страстно люблю это питво!

— А другое? Что там вы сказали… Ананас?..

— Это вроде яблока?

— Ананас. Тропический фрукт, произрастает на Гавайских островах. А еще — апельсины. Вы пробовали апельсины? Или опять скажете, что впервые слышите? — насмешливо допытывалась она.

— Нет, апельсины я пробовал, — добродушно ответил он, беря у нее фруктовый напиток и тщетно пытаясь его открыть. — Семейство Гэлловеев получило несколько штук на праздник, который они называют Рождеством.

При вторичном упоминании этой фамилии в памяти Никки, как-никак преподающей историю, будто колокольчик звякнул.

— Это, какие Гэлловеи? Не семейство ли Ребекки Гэлловей?

— Ха-ха. То есть да. Откуда вы о них знаете?

— Из исторической литературы. Текумсех, кажется, ухаживал за Ребеккой?

Видя его возню с коробочкой сока, Никки взяла ее, открыла и вернула ему.

— Пять лет прошло с тех пор, как Текумсех задумал взять ее в жены и освободить нашу сестру, Текумарес, ходившую за его двумя сыновьями, но Ребекка могла принять его предложение только в том случае, если он ступит на путь ее людей. Этого брат мой сделать не мог, на том они и расстались. С тех пор Текумсех посвятил себя созданию союза всех племен.

— Я всегда спрашивала себя, что случилось бы, если бы Ребекка и Текумсех поженились, — задумчиво проговорила Никки. — Направил бы он в таком случае все свои силы на объединение индейцев против белых? Или руководствовался бы стремлением к миролюбию?

Серебряный Шип, насыщающий себя соком, замер на полглотке.

— Вы должны помочь мне в решении этой задачи, — провозгласил он. — Завтра мы отправимся на ферму Гэлловеев. Я не навещал их много месяцев, но знаю, что живут они все там же. Если Ребекка до сих пор колеблется, тогда можно еще спасти моего брата от его горькой участи.

— Вы меня просто удивляете! Да если она и живет поблизости, каким образом вы намерены заставить ее переменить решение, принятое столько лет назад?

— Всегда есть надежда, что человек передумает. К тому же она и ее семья дружны не только с Текумсехом, но и со мной и с нашей сестрой. Знаете, ведь отец Ребекки, Джеймс, давал мне читать свои книги.

— Что, и классиков тоже? Шекспира, например? — лукаво усмехнувшись, спросила она.

А где, кстати, вы научились читать?

Серебряный Шип не принял шутливого топа и ответил вполне серьезно:

— Меня научил Голубая Куртка^[17].

— Голубая Куртка? — изумленно воскликнула Никки, вопреки здравому смыслу принимая его фантазии за реальность. — Тот самый белый парень, усыновленный племенем шони, который потом повзрослел и стал известным вождем?

— Тот самый.

— Уж не хотите ли вы сказать, что я в любой день могу встретить здесь этого удивительного человека?

На лице Серебряного Шипа проявилось недовольство. И почему это после всего, что с ними произошло, Никки проявляет столь пламенный энтузиазм, говоря о встрече с другим мужчиной, пусть это даже будет такой удивительный человек, как Голубая Куртка?

— Для этого, Нейаки, вы опоздали на три года.

— Тьфу! Он что, уже умер?

Серебряный Шип кивнул. После минутной паузы он сказал:

— Нейаки, у нас не принято так открыто говорить о тех, кто отправился к праотцам. Это моя шибка, что я заговорил с вами о нем, но прошу вас не спрашивайте меня больше об этом человеке. Никки почувствовала неловкость как от неподдельной скорби, с которой Серебряный Шип говорил о покойном друге, так и от своей бестактности.

— Простите меня, Торн. Я не хотела причинить вам боль, вызвав столь печальные воспоминания.

Выдержав паузу, она почла за лучшее переменить тему.

— Вы говорили, что-то о двух сыновьях Текумсеха. Значит, надо полагать, он все-таки был женат. Возможно, Ребекка просто не захотела соперничать с другой женщиной? Ведь в племени шони мужчины не ограничивали себя одной женой, верно?

— Верно, хотя не все наши мужчины следуют этому обычаю. И Текумсех сейчас один. Он разошелся со своей первой женой, которая родила ему первенца. Она вернулась в свою родную деревню, и Текумарес, наша сестра, воспитывала ребенка.

— А почему Текумсех развелся с ней? Она пережарила его порцию бекона или еще что? — съязвила Никки, в деланном ужасе вытаращивая глаза.

Серебряный Шип наклонился, стараясь заглянуть ей в глаза.

— Это была вздорная, сварливая, вечно всем недовольная женщина, не дававшая бедному человеку ни минуты покоя. Думаю, такая, какой были бы вы, дай я вам волю.

— Из-за этого он с ней и развелся? В таком случае он изрядный зануда.

— Зануда? Что такое зануда?

— Да именно то, чем и был, очевидно, ваш большой скверный братец — придирчивый, изнеженный и слабый человек.

Нет, Текумсех не такой, — твердо заявил Серебряный Шип. — И скоро вы сами убедитесь в этом. А еще одна причина, почему он разошелся с Монетохсе, состоит в том, что она не стала хорошей матерью для их сына, ничего не хотела для младенца делать. Вот и пришлось Текумсеху поступить по древним обычаям рода и оставить сына себе, хотя чаще сыновья остаются с матерью.

— Ну, это ему повезло, потому что в наши времена твердо доказано, насколько вредно и предосудительно лишать мать возможности воспитывать своих детей, — прокомментировала его сообщение Никки. — Но вы говорили, что у него было два! сына. Эта Мона… как бишь ее… она была матерью! и второго?

— Нет. Текумсех женился еще раз на женщине старше его, которая и родила ему Наутха-вейнаха, но сама умерла в родильной горячке. Это случилось семнадцать лет назад, и все это время Текумсех оставался один, пока не встретил Ребекку, которую захотел взять себе в жены.

— Выходит, его сыновья сейчас уже юноши? — сказала Никки. Но тотчас в голове ее возник другой вопрос, который она не преминула задать: — А как насчет женских прав? Ваши женщины тоже могут иметь несколько мужей?

Серебряный Шип постановкой вопроса был потрясен.

— Никогда! Да за одну мысль о таком безобразии любая наша женщина была бы проклята.

— Ох, и тут старый двойной стандарт, верно? — сказала Никки, чьи феминистские настроения не позволяли ей спокойно относиться к подобным вещам. — Мужчина может шарить по сторонам, а женщина — не смей! Сразу проклянут. Мужчина выбирает, что ему есть, а женщине остается довольствоваться тем, что ей предложат. Пусть на десерт ей и перепадет что-нибудь вкусненькое, но сначала она должна своему господину и божеству этот чертов десерт подать на серебряном блюде. Ну что, разве и у вас не так?

— Не всегда, — отозвался он. — Мужчины и женщины шони в главных делах имеют равные права. Существует, конечно, естественное разделение обязанностей, сложные и тяжелые работы и хлопоты приходятся на долю мужчины, но это не значит, что муж не может помочь жене в домашних делах или что женщина не может сделать чего-то, что принято считать только мужским делом. У нас в обычае, что муж не ищет общества других женщин до тех пор, пока жена не начнет искать общества других мужчин. И в большинстве случаев авторитетом и уважением в семье и роду пользуются оба, и муж, и жена, их мнения ценятся одинаково.

— Наверное, потому вы и не женились до сих пор? Вам ведь не по душе мысль иметь равные права с женщиной? — поддела она его. Потом, помолчав, тихо добавила: — А может, вы женаты? Силы небесные! Мне это даже в голову ни разу не пришло, хотя в вашем возрасте мужчина обычно имеет и жену, и кучу ребятни от мала до велика. Я ведь до сих пор толком ничего о вас не знаю, вы для меня все еще некий среднестатистический индеец, как мы их себе представляем. Полагаю, вы просто обязаны сказать мне правду. Кем вы были, кто вы теперь, женаты ли?

В молодости у меня была женщина, — признался он. — Единственная дочь лучшего друга моего отца.

— И вы все еще женаты на ней?

Задав свой вопрос, Никки не без тревоги ожидала ответа.

Серебряный Шип покачал головой.

— Она, увы, покинула нас… Много лет назад. Мы были с ней женаты, но недолго, до тех пор, пока нашу деревню не посетила болезнь. Корь. Эта хворь, привычная белому человеку, для нас, шони, оказалась погибелью.

— У вас были дети?

— Разве я не сказал вам, что вы единственная женщина, чью плоть я засеял своим звездным семенем? У меня нет ни других жен, ни потомства.

Утомленный беседой о себе, Серебряный Шип решил сменить тему:

— Я отведал ваших кушаний. Настал ваш черед попробовать мою пищу.

Проведя некое подобие социологического исследования, Никки не сочла возможным отказаться от угощения. Взяла она, правда, предложенный ей кусок ягодного хлеба без особой охоты. Однако, как ни удивительно, откусив немного, нашла вкус этого первобытного яства вполне приемлемым.

— Не плохо. Совсем не плохо. Но если вы так вкусно готовите это блюдо, это еще не значит, что вы способны зажарить хороший бифштекс и затушить добрый кусок мяса или индейку.

— Я ведь не могу быть и женой и мужем сразу, — с усмешкой проговорил он. — Хотя, Нейаки, готов помогать вам в каждодневных домашних хлопотах.

Никки вздохнула.

— Ну, дружок! Ловлю на слове. Впрочем, хоть я и не отрицаю, что между нами существует сильное влечение, но это еще ничего не значит. Если у вас действительно серьезные намерения, надо еще посмотреть, в добром ли вы здравии, не нужно ли вам посетить хорошего психиатра, дабы вы и с ним сыграли в свои игры. О’кей? К тому же я не вполне готова вновь взвалить на себя рутинные обязанности жены. Обжегшись на молоке, дуют, как говорится, и на воду. Мне надо подумать, может, я и год буду думать, насколько вы отвечаете всем моим требованиям, а уж потом сообщу, стану ли вашей женой.

Он весело посмотрел на нее.

— Да вы что, Нейаки, ничего не поняли? С той минуты, как тела наши соединились, мы уже с вами женаты. Вы моя жена, а я ваш муж, так, во всяком случае, гласят законы моего племени.

Она гневно воззрилась на него, но ответила спокойно:

— Вашего племени, Сильвер Торн, вашего, а не моего.

— Это наше племя, — твердо поправил он ее, и глаза его вспыхнули металлическим огнем. — Вы ведь сами сказали, что в вас течет кровь шони. Так что придется вам принять обычаи и законы нашего рода.

— Когда рак на горе свистнет! — самолюбиво отрезала она.

— Можешь говорить что угодно. Еще и утро не настанет, жена, как по всем горам для тебя засвистят все раки.

— Ну, уж конечно! — воскликнула Никки, возмущенно вскинув руки. — Нашел дурочку! А я и забыла! Я ведь попала в лапы того, кто может горами двигать, так что ему какие-то раки! Ему ведь и человека из другого века к себе перетащить — раз плюнуть! И звездного ребенка с первого раза заделать ничего не стоит! Еще бы раки не свистнули! Да они сдохнут, если ослушаются такого супермена. — Она помолчала, пытаясь успокоиться, потом заговорила вновь: — Силы небесные! Послушайте, Торн! Если мы собираемся быть равноправными в браке, скажите мне на милость, как же, черт возьми, смогу я вас одолеть?

Он подошел к ней и заключил в объятия.

— У тебя есть властная сила, Нейаки. Женская магия достаточно сильна, чтобы повергнуть на колени самого сурового мужчину. — Он поцеловал ее, нежно и возбуждающе. — Хочешь еще раз испытать на мне свою власть?

— Ах, нечистая сила! — пробормотала она, губы ее начали таять от легких прикосновений его губ, а пальцы уже погрузились в черный шелк его волос. — Почему бы и нет? Взялся за гуж, не говори, что не дюж. И как это ты умудрился совратить меня… ты, красивый, сумасшедший и грубый тип?

7

— Хватай его, Нейаки! Хватай и держи! — воскликнул Серебряный Шип.

Никки отвела от глаз прядь мокрых волос и взглянула на Торна, лицо ее выражало одновременно и обвинение, и триумф.

— Ага! Если это не современный сленг, то я не знаю! Ишь чего захотел! Сначала хватай и держи, а не успеешь оглянуться, как он выскользнет и задаст от тебя стрекача.

— Перестань молоть чепуху, женщина, и делай, что тебе говорят. Протяни руку и хватай олагаше, каноэ!

— Ради всяческой чепухи, Торн! Я ушла под воду на полтора фута! Ростом я не вышла и сейчас уже не успею подрасти настолько, чтобы не захлебнуться и хоть как-нибудь продолжать дышать.

Серебряный Шип швырнул одежду на берег и быстро вошел в реку.

— Каноэ, — раздраженно повторил он, бросаясь вперед и перехватывая уплывающую посудину. — Каноэ чуть не унесло…

— Прекрасно! Теперь хорошо бы поинтересоваться и моим благоденствием! — фыркнула она. — И я тоже нуждаюсь, чтобы за мной присмотрели. Я ведь, кажется, слегка промочила ноги.

Держась за каноэ, он направил его к берегу, перехватив ее сердитый взгляд, когда проплывал мимо.

— Тебе просто необходимо хорошенько помокнуть после того, как ты наползалась на карачках о пыльной пещере. Кстати, ты не промочила бы ног, если бы не прыгнула в каноэ, как шарахнувшаяся неизвестно от чего корова.

Придя в ярость, Никки сделала рывок, вцепилась в пятку его мокасины и дернула. Секундой позже Серебряный Шип плюхнулся рядом с ней в воду, упав на спину и взметнув во все стороны мириады брызг.

Не успел он и слова сказать, как Никки напала на него с руганью:

— Ну-ка, приятель, назови меня еще раз коровой, и тогда посмотрим, насколько быстро это весло достигнет твоей пустой башки!

— Я не называл тебя коровой, — возразил он. — Я просто сравнил твою неуклюжесть с ее неповоротливостью.

— Что в лоб, что по лбу! Одна семантика, и больше ничего! — отрезала она. — К тому же, если бы ты получше объяснил мне, как удержаться в этой чертовой плавучей вертючке, мы бы оба сейчас были сухими.

Он встал и протянул ей руку.

— Нейаки, мне и в голову не пришло, что ты этого не знаешь.

Она приняла его помощь и быстро выбралась на берег.

— К твоему сведению, в детстве я не была девчонкой-бойскаутом и горда тем, что не принадлежала к числу всех этих слабосильных дурочек, которых на лето посылают учиться жизни.

— Ты хочешь сказать, что вы отправляете юных девушек к учителю, то есть в вигвам Мудрой Головы?

Никки уставилась на него, их замешательство было обоюдным.

— Может, я, что неправильно произнес? Я просто хотел сказать, что мы своих девушек отправляем учиться в вигвам Большого… Ну, как тебе сказать… Отдаем опытному мужчине. Если перевести на ваш язык, то будет примерно Большая Мудрая Головка.

— Боже, надеюсь, что нет! — разразилась Никки смехом, когда до нее дошел смешной смысл его недоумения. — Тем более что это относится к тем маленьким миленьким крошкам, которые на школьных ярмарках ежегодно продают свои печеньица домашней выпечки^[18] множеству американцев! — Она не смогла удержаться от взрыва хохота, насилу сумев проговорить: — Прости, дорогой, но я не в состоянии объяснить тебе всех ловушек нашего языка, по крайней мере, за один раз.

Его лицо продолжало выражать полное недоумение.

— Что здесь смешного, Нейаки? Объясни, пожалуйста.

— Ох, нет, парень, уволь! — игриво сказала она. — Тебе не удастся заманить меня в следующий тур этих задушевных бесед. У нас нет времени для дальнейших «скажи» и «покажи». Позже, если ты будешь примерным мальчиком, я, возможно, объясню тебе кое-что, предоставив для ясности в качестве наглядного пособия свое собственное печеньице.

Никки опять расхохоталась над своим бойким каламбуром, и должно было пройти какое-то время, прежде чем Серебряный Шип ухитрился внедрить ее, их пожитки и самого себя в каноэ и, наконец, отплыть.

Утро было как на заказ, над ними нависал голубой безоблачный балдахин небес. Легкий целительный бриз играл с солнечными бликами на воде. Пели птицы, квакали лягушки, стрекотали, перелетая с дерева на дерево, белки, вокруг с веселой непринужденностью порхали бабочки. Все было так живописно, ярко, словом — природа в нетронутой своей первозданности.

Как только одежда Никки подсохла, она начала замечать и оценивать красоту окружающего мира, что привело ее в благодушное настроение. А когда Серебряный Шип показал ей на олененка и его мамашу, пьющих воду на берегу небольшого заливчика, Никки пришла в совершенный восторг.

— Несмотря на наш идиотский старт, я рада, Торн, провести с вами этот день, — сказала она, с удовольствием наблюдая, как ловко он управляет веслом. — Вдали от классов, проверки домашних заданий и необходимости решать бездну других задач, из которых состоит моя каждодневная жизнь, это настоящий праздник — вот так отдаться природе и испытывать неподдельную радость от животворных чудес мира.

Она опустила руку в струящуюся за бортом каноэ воду.

— Насколько же такая прогулка лучше всех этих многолюдных, шумных экскурсий — пусть даже мой проводник и гребет всего лишь одним веслом, — смеясь, заметила она.

— Я понял, Нейаки, что ты имеешь в виду, — сухо отозвался он. — Это старая шутка, которой белые люди научились у нас.

— Объясни мне хотя бы, почему мы не плывем кругами?

Он усмехнулся:

— Потому, маленькая гусыня, что я знаю, как управлять этим одним веслом. Им, кстати, удобно бывает, и отшлепать кого-нибудь пониже спины, Для его же блага.

— Истязание супруги противозаконно, — официальным тоном сообщила она своему спутнику.

— В вашем веке — вполне может быть, но не в моем, где жены нуждаются в том, чтобы мужья иногда поучили их лучшему исполнению своих обязанностей.

Она оставила сию сентенцию без ответа, залюбовавшись этим сильным, стройным и красивый мужчиной. Сегодня утром он облачился в более полный комплект одежды шони, включающий в себя серебряные обручи на запястьях и выше локтей, кожаную юбку, украшенную орнаментом из птичьих перьев и вышивкой; с шеи свисала посвященная Духам кожаная сумочка на шнурке, там же — магический амулет и гофрированный волосяной диск. Серебряная серьга, вдетая в мочку левого уха, ничуть не умаляя его вызывающей мужественности, скорее каким-то образом усиливала ее.

— Сколько нам еще добираться до места? — А спросила она некоторое время спустя.

— Мы будем плыть по реке большую часть дня.

— Целый день? А мы остановимся где-нибудь, чтобы поесть, размять ноги, а также поискать туалет?

— Туалет?

— Ох, ну опять начинается! Он не знает, что такое туалет! — проворчала она, закатывая глаза. — Это уборная. Клозет. Помещение с раковиной и унитазом. То место, куда вы идете, когда вам хочется сделать пи-пи.

— У Гэлловеев за домом имеется для этой цели строение. В двери прорезано отверстие в виде полумесяца.

— Как! Не в доме? — ужаснулась Никки. — Вы меня разыгрываете!

— Они признают это необходимым, — продолжал Серебряный Шип, — но я не совсем понимаю, почему для этого надо забираться в тесное помещение, когда можно прекрасно облегчиться снаружи, возле какого-нибудь дерева или за кустами, если уж им так надо спрятаться.

— Ну, пря-я-ам… — Никки интонационно воспроизвела возглас недоверия, часто слышанный ею в среде студентов, когда те не могли поверить тому, что им говорили. — Так, где мы вкусим свой ленч? Здесь, на берегу, есть где-нибудь Макдоналдс?

— Проголодаемся и остановимся. Если мне дастся поймать рыбу, ты ее приготовишь. — А как же! — проговорила она с саркастически улыбкой. — Рыбу мы будем ловить и жарить! Нет, Торн, никаких фантазий! И не выдумывай! Только что-нибудь из быстрой и качественной еды.

Уже в сумерках они причалили к пристани, от которой сразу начинался двор Гэлловеев. У Никки затекли все конечности, она ослабла, вспотела, а кожа ее зудела от москитных укусов. Серебряный Шип, напротив, был свеж как утренний воздух.

Помогая ей выбраться из неустойчивого каноэ, он сказал:

— Послушалась бы меня и смазалась бы медвежьим жиром, который я тебе предлагал, сейчас не мучилась бы.

— Ох, эт… это смерть моя! — простонала она, почувствовав резь в животе. — Меня и без того тошнит, чтобы еще дышать этой мерзкой вонью.

— У тебя что, живот болит? От чего?

— Болит, да еще как! Эта рыба была малость не дожарена. Я никогда не испытывала раньше таких резей. Впрочем, может, и не рыба виновата. Скорее всего, мне плохо оттого, что мы проделали, пять миль при полном безветрии, в полуденный зной. А ты даже не предложил мне пройти часть пути пешком.

— Ты же не просила об этом. И потом, сама подумай, каково это. Мне пришлось бы тащить каноэ, а у тебя только твой заплечный мешок.

— Рюкзак, — тотчас поправила она его, ибо ее учительский рефлекс срабатывал автоматически.

— До того, как мы встретимся с нашими друзьями, надо как-то поправить твой внешний вид.

— Ах ты, грубиян! Это что, я во всем виновата?! Ну-ка ответь мне, сладкий мой. Почему бы тебе, в самом деле, не подбросить меня к ближайшей гостинице, где я приняла бы душ, сделала маникюр и нанесла на лицо боевую раскраску?

Последнее заинтересовало Серебряного Шипа.

— У тебя в рюкзаке есть все, что нужно для боевой раскраски?

— У какой женщины этого нет? — сердито ответила она.

— А одежда какая-нибудь там есть? Твоя рубашка с надписью и штаны, какие носят ваши мужчины, не совсем годятся для посещения друзей.

— Ах, извините, мистер Чистюля! Забыла переодеться! Да если бы у меня была запасная одежда, стала бы я бегать по пещере в одеяле и нижнем белье, как мне пришлось вчера? У меня, правда, есть костюм, оставшийся со дня рождения, и он всегдак моим услугам, — со смехом сказала она. — Но не покажется ли это нашим друзьям еще непристойнее?

— А что это за…

— Ох, черт! Говорить с тобой — все равно, что пытаться беседовать с марсианином! Персональный костюм для рождения — это собственная кожа, врубаешься? Голая кожа! Вот ты, допустим, только что родился, и прикрыться тебе, кроме этого костюма, больше нечем!

Серебряный Шип был не просто изумлен, он был ошарашен.

— Ты хочешь встретиться с Гэлловеями нагишом?

— Хэй! А в чем дело? Ты же сам сказал, что тебе не нравятся мои футболка и джинсы!

— Думаю, это все же лучше, чем… Может, поверх рубашки набросить ту штуку вроде попоны, которую ты привязывала на спину?

— Попона? Ох, свитер! Ну, как же! Откуда тебе знать, как это называется?

Она полезла в рюкзак, извлекла из него свитер и быстро натянула его.

При звуке приближающихся шагов Серебряный Шип прошептал:

— Вот и наш хозяин идет. Хочу тебе, Нейаки, вот что посоветовать. Не стоит упоминать, кто ты, откуда ты и как сюда попала. Эти люди могут не понять.

— Можно подумать, что я понимаю, — усмехнулась она.

— Кто здесь? — послышался голос Джеймса Гэлловея.

— Это я, Серебряный Шип.

Секундой позже из темноты возник фермер и поднял руку в дружеском приветствии.

— Давненько вы не навещали нас, друг мой. А кто это с вами? Ваш юный приятель?

— Нейаки не парень, Джеймс. Она моя жена.

— О, умоляю простить меня, мэм. Глаза мои, стало быть, совсем ослабли, раз я совершил такую ошибку.

Никки через силу улыбнулась:

— Нет, не надо извиняться, мистер Гэлловей. Сильвер Торн из-за моей одежды тоже думает, что я похожа на мальчика.

Серебряный Шип тотчас пустился в объяснения: — Дело в том, что все платья Нейаки пропали… к несчастью. Нам удалось раздобыть только ту одежду, что на ней.

— Ну, это беда поправимая, — заверил их Гэлловей. — Я уверен, что у моей супруги найдется что-нибудь более подходящее. А если ее платья будут великоваты, то скоро вернется Ребекка и…

— Ребекки здесь нет? — перебив хозяина, слишком поспешно спросил Серебряный Шип, от чего сам испытал неловкость. — Нейаки интересовалась знакомством с ней, ведь они одних лет…

— Бекки на время отправилась на восток, — сказал Джеймс неохотно, будто не желая развивать эту тему, повернулся и жестом пригласил гостей следовать к дому. — Идемте. Миссис Гэлловей наверняка беспокоится, кто здесь и что происходит. Мы же не хотим взволновать ее долгим неведением.

Когда они ступили в дом, Никки почувствовала себя так, будто вошла в сумеречную зону полузабытой киноленты. Так, будто она действительно переместилась на два века назад.

Слева от коридора, ведущего через весь к задней стене, находился вход в помещение, боле всего походившее на гостиную. Масляные лампы и свечи, равномерно развешенные и расставленные по всей комнате, являлись единственным источником света, других, во всяком случае, с первого взгляда, Никки не увидела. Одну из стен почти полностью занимал огромный каменный камин, на крышке которого стояли старинные часы с маятником. Мебель хоть и не грубая, но вся старой ручной работы, включая и громоздкий диван, набитый, похоже, конским волосом. Спинка дивана, крышки двух комодов и стол украшены туго накрахмаленными вышитыми дорожками. На дощатом полу огромный плетеный мохнатый ковер. Нигде никаких электроприборов. Не видно ни телевизора, ни радио, ни телефона.

Напротив камина всю стену занимали полки, плотно уставленные тремя или четырьмя сотнями книг в твердых переплетах, среди которых Никки не заметила ни одной в мягкой обложке. Быстро пробежав глазами названия и авторов, Никки определила характер библиотеки. «Илиада» Гомера, «Кентерберийские рассказы» Чосера, «Дон-Кихот», «Путь паломника»^[19], поэзия Роберта Бернса и Водсворта; сочинения Голдсмита, Данте, Филдинга, Платона, Уэсли и Милтона, а также тома Шекспира в кожаных переплетах с золотым тиснением. И это лишь малая часть того, что содержала в себе домашняя библиотека Гэлловеев, при виде которой у любого собирателя старых изданий учащенно забилось бы сердце.

В общем, Никки просто оцепенела и только смотрела ошеломленным, как бы говорящим что-тут-скажешь взглядом на лицо миссис Гэлловей, когда их представляли друг другу. Серебряный Шип вновь пустился в объяснения по поводу странного вида своей жены, вследствие чего Никки была немедленно взята под защитительное крыло миссис Гэлловей.

— Бедная девочка, — сочувственно проговорила она. — Подумать только! Выйти замуж, жить вдали от родного дома и к тому же лишиться всех своих вещей! Но не отчаивайтесь. Будем надеяться, что это беда поправимая. Вы уже ужинали? У меня в буфете осталось немного бобов и маисовые лепешки. Не займет много времени их разогреть.

Почтенная женщина тараторила, почти не давая Никки возможности ввернуть хоть словечко. Очевидно, она, временно разлученная с дочерью, рада была, что под руку подвернулось другое женское существо, с которым можно поболтать.

Никки в срочном порядке снабдили тремя подержанными платьями и набором нижнего белья домашнего пошива, после чего оставили одну. Она как могла, привела себя в порядок, умылась, пользуясь старомодной раковиной и мылом из щелока, оделась в белье, которым ее снабдила заботливая хозяйка. Затем присела у старинного туалетного столика, вернее у столика, который станет старинным века через полтора-два.

Пока она расчесывала спутанные волосы, сознание ее погрузилось в анализ загадочных и непостижимых событий последних двух дней. Подавляя то и дело, набегающие волны паники, она методично перебирала разные аспекты загадки и возможные варианты ее объяснения.

Во-первых, она могла упасть, удариться головой и теперь впала в сон, вернее в кому. А даже самые светлые умы медицины все еще не могли точно сказать, что именно происходит в мозгу человека, впавшего в состояние кататонии. Однако столь исчерпывающее объяснение теоретически не могло быть ничем подтверждено или опровергнуто. Несомненно, и то, что даже внутривенно введенные наркотики вряд ли способны вызвать столь необузданные галлюцинации, да и воображение Никки определенно никогда не стремилось к подобным крайностям.

Следующий сценарий. В парке изобрели новые, еще не разрекламированные приключения для туристов, нечто вроде виртуальной реальности, но по высшему разряду, и этот Серебряный Шип и Гэлловеи — просто актеры, играющие свои роли, а Никки выступает в качестве ничего не подозревающего подопытного кролика. Хотя, если это так, на создание столь грандиозного иллюзиона, на все эти декорации и трюки, затрачена такая немыслимая уйма денег, что автор кропотливо разработанной мистификации заслуживает быть застреленным. А еще лучше пропустить его через собственное изобретение, заставив претерпеть бедствия, на которые он обрек несчастных посетителей парка. Пусть он помучается, побегает по колючим кустам, поползает по темной пещере, поверит, что лишается рассудка. А потом взять и спросить у него, как ему это понравилось.

Но стоп! Что-то в этом: концепции не сходится. Какой актер в наше время согласится рисковать жизнью, проделывая чертовски опасные трюки, да еще попутно занимаясь любовью с незнакомой женщиной? И какой турист, обнаружив столь грандиозное надувательство и претерпев столько издевательств, будет хоть секунду колебаться, стоит ли ему подавать на обидчике в суд или нет. Обвинений может быть сколько угодно. Киднеппинг. Вовлечение в фальшивое представление, угрожающее жизни туриста. Провокация и обман, грозящие нарушениями психической деятельности. Изнасилование. Изнасилование? Ну, хорошо, пусть не изнасилование, пусть неумышленное совращение, если такая вещь существует. Да нет, администрация ока собственноручно прирезала бы явившегося таким проектом автора, эту безмозглую скотину!

Предположение номер три. Кто-то из них, она сама или Сильвер Торн, — сумасшедшие. Возможно, они оба свихнулись. А как, скажите на милость, двум сумасшедшим вернуться в нормальный мир?

И последнее, но не последнее по значимости и, возможно, наиболее вероятное. Сильвер Торн действительно перенес ее в предыдущее столетие. Ибо вот уже два дня, как Никки не видит ни одного доказательства того, что он лжет. Напротив, все только подтверждает его правоту.

За эти тридцать шесть часов, продвинувшись по территории парка миль примерно на сорок, она все еще не встретила ни одного столба с указателями, ни одной урны, ни одного мостика или дорожки, ни одной машины или киоска. Единственное, что она все это время видела, виды нетронутой природы, река, лес, который, казалось, будет тянуться вечно, и этот дом с его обстановкой и обитателями, которые во всем принадлежат предыдущему веку. Поразмышляв еще немного, Никки пришла к выводу, что хотя она и не сразу заметила это, но река, воздух, вся окружающая среда гораздо чище того, к чему она привыкла, как-то, можно сказать, первобытнее. И впрямь она не могла вспомнить ни одного испоганенного, замусоренного местечка, не видела ни одной банки из-под пива, ни единого следа, прочерченного в небе самолетом. Да, она не слышала гула пролетающих самолетов, проезжающих поездов, вообще никаких механических шумов — только голоса и звуки природы.

Потом, взять хоть этого Сильвера Торна. Человек впервые видит зажигалку и не знает, как открыть упаковку прохладительного напитка. Его манера речи, платье, жестикуляция, стиль поведения — все становится понятным, если предположить, что он и вправду житель прошлого века. А какие невероятные трюки он выделывал! Страшно вспомнить… Камни обрушивал, будто заправский колдун! А этот фокус с голубым отпечатком у нее на животе, так и не разгаданный ею?.. А его предсказание, что она беременна их сыном… Говори тут о суевериях!

А вдруг это все так и есть?! И Сильвер Тора действительно индеец племени шони и брат Текумсеха? Значит, выходит, что и он не лунатик, и она не лишилась рассудка? И что она находится в 1813 году в доме известной по историческим документам семьи Гэлловеев?

А если это так, то, что будет с нею и ее возвращением в 1996 год? Покинет ли она это время или так и будет жить в половинчатом состоянии, одной ногой в прошлом, другой — в будущем? Если она исчезла из своего собственного времени, попадет ли она туда когда-нибудь еще? Вернется ли туда, где по ней будут убиваться родители и братья? Вот именно! Ведь скоро они начнут ее тщетно разыскивать!

Господи, вернется ли она когда-нибудь домой? Сумеет ли этот Сильвер Торн возвратить ее в XX столетие? И кто тем временем станет оплачивать ее счета? Будет ли ее подружка Шери продолжать кормить Их Светлость — ее ангорскую кошку, поливать цветы и вытаскивать из почтового ящика залежи газет и журналов? Долго ли в школе будут ждать ее возвращения, прежде чем решат взять на ее место другого учителя? Что будет с ее домом? С ее машиной? С ее кошкой? С ее… жизнью? Что, если она застрянет здесь навсегда?

8

Нейаки, может, приготовить чай из ивовой коры, чтобы голова у тебя не болела? — спросил Серебряный Шип, лежа рядом с ней в темной спальне.

Она поняла, что он тоже не спит.

— Я приняла две таблетки аспирина, и головная боль прошла, но вот рассудок мой нуждается в помощи.

— Почему ты не можешь заснуть? Я ведь знаю, что ты очень устала.

— Да просто боюсь, что, если усну, могу потеряться в этой королевских размеров кровати. Знаешь, я всегда думала, что спать на перине из птичьего пуха все равно, что витать в большом, пушистом облаке. Но даже представить себе не могла, что перина может быть размером с небольшое болото и такой мягкой, что это перестает быть удобным.

— Я тоже предпочитаю спать на жестком. А теперь, Нейаки, я хочу знать настоящую причину твоей бессонницы.

Никки повернулась к нему, хотя видеть его почти не могла, в обступившем их мраке он был лишь жаркой тенью. Помолчав немного, она тихо заговорила:

— Скажи, Сильвер Торн, ты можешь вернуть меня в мое время?

— Ах, так ты поняла, наконец, что я говорил тебе правду?

— Не знаю… Может быть. — Она вздохнула. — Похоже, что так.

— И ты не будешь больше называть меня сумасшедшим?

— Не буду, обещаю, если ответишь на мой вопрос.

— Прости, Нейаки, но, честно говоря, я и сам не знаю, возможно, ли для тебя возвращение. Затевая все это, я до последнего момента не был уверен, что мне удастся призвать человека из будущего. И меньше всего думал тогда о том, удастся ли это повторить. А если и удастся, то подготовка займет слишком много времени.

— Сколько примерно?

— Точно сказать трудно. Впервые я воззвал к Духам с просьбой помочь мне призвать посланца три зимы назад. Вновь и вновь повторял я свои попытки, но все напрасно, пока во лах ко… пока вчера ты, наконец, не явилась.

— Три зимы? — воскликнула Никки. — Выходит, три года?

Его пальцы коснулись ее губ.

— Тише, жена. Ты же не хочешь разбудить Гэлловеев? А стены здесь, в этом доме, тонкие, как пергамент.

— Послушай, Торн! — в отчаянии прошептала она. — Я не могу исчезнуть из своей жизни, из своего мира на целых три года! Тут даже и три недели могут оказаться слишком большим сроком. У меня семья и друзья, которые будут тревожиться, не зная, куда я пропала. И потом, у меня неоплаченные счета, закладные на дом, работа. А библиотечная карточка и водительские права? Все скоро будет просрочено и аннулировано! — горестно сокрушалась она.

— Ты забыла, что здесь у тебя муж, — добродушно напомнил он ей. — А весной еще и сын будет. Духи так пожелали, иначе ничего бы не было. Неужели ты не понимаешь этого, когда говоришь о том — что оставила? Ты принадлежишь мне, тебе, а наше дитя — нам обоим. Неужели ты хочешь оставить меня и нашего мальчика? Или хочешь забрать моего сына в такую даль, где я никогда его не смогу увидеть? Даже если бы это было возможно, ты должна понимать, что я не позволю тебе так сделать.

Никки на какое-то время была поражена немотой. Потом, насилу собравшись с силами, заговорила:

— Я… кажется… Я не могу осознать… Что это — реальность? Или что? Вот сейчас ты заговорил… напомнил мне о беременности… Со мной это впервые. Но голова у меня так заморочена, я в таком замешательстве, что это как-то ускользает из сознания. И не то чтобы я не хотела иметь ребенка, нет, последние несколько лет я только о том и мечтала. Но здесь, теперь, это кажется таким невероятным… неправдоподобным…

— Вот постой, живот вырастет с тыкву да начнет наш сынок колотиться в тебе, как длинноногий кролик, тогда не будешь сомневаться, что скоро станешь матерью, — с забавным самодовольством проговорил он.

— Что испытывает беременная, я могу представить себе пока только умозрительно, а вот все остальное в этой невероятной истории адски пугает. Ощущение такое, будто меня уже по шею засосало зыбучими песками.

— Но тебе нечего бояться. Пока я дышу, я буду заботиться о тебе и защищу от всякой напасти.

Никки надолго замолчала, и он решил, что она, наконец, заснула. Но она вновь заговорила, и в шепоте ее слышались плаксивые нотки.

— Торн, ты можешь обнять меня? Только обнять? Я чувствую себя так… такой потерянной!

Он нежно заключил жену в объятия, прижав ее голову к своей широкой груди. Ее горячие слезы, когда она беззвучно заплакала, жгли его кожу. Он бережно гладил ее по голове.

— Если ты и потерялась, моя маленькая гусыня, — шептал он, — то я уже нашел тебя.

На следующее утро Джеймс Гэлловей предложил подвести их в своем фургоне до Дейтона.

— Мы привяжем каноэ сзади, и потом вы поплывете по Майами на север.

— Спасибо за предложение, Джеймс, — отозвался Серебряный Шип, — но не хотелось бы отрывать вас от работы на ферме, ведь мы с Никки можем и пешком туда добраться.

Никки затаила дыхание и молилась про себя, чтобы не пришлось ей тащиться почти пятнадцать миль пешком по дикой местности. К счастью, мистер Гэлловей, с присущей ему сердечностью, ответил так:

— Ни от чего вы меня не оторвете. Я вполне могу позволить себе один день в недели и не работать. Так почему не устроить себе выходной сегодня?

На фургоне, хоть он и продвигался по ухабистой дороге черепашьим шагом, они проделали весь путь за четыре часа. Когда они приблизились к городу, Никки изумилась разительному контрасту между Дейтоном, каким его знала она, и Дейтоном 1813 года. Вопреки тому, во что накануне пришлось поверить, она все еще надеялась увидеть устремленные ввысь здания, преобладающие в центре города с двухсоттысячным населением. Вместо этого ее взору явилось небольшое поселение, где могло жить не более нескольких сотен человек. Вместо напряженных транспортных потоков и безукоризненных скоростных трасс — несколько узких улочек. Не появилось здесь еще ни привольно раскинувшихся пригородов, ни сияющих магазинных витрин, ни множества автомобилей, ни индустриальных построек.

Но были, однако, и преимущества — никакой они от выхлопных газов, ни тяжелого удушливого нога, ни пошлых цветастых рекламных щитов, загромождающих ландшафт, ни рева и грохота моторов, ни воя сирен.

Приблизившись к южной окраине, Гэлловей направил фургон в объезд города и дальше, прямо к Грейт-Майами-Ривер.

— А разве мы не въедем в город? — спросила Никки.

— Это было бы неблагоразумно, — заверил ее фермер. — Белые и индейцы не очень-то в эти дни между собою ладят. Война и все такое… Лучше уж избежать возможного столкновения.

У реки Гэлловей и Серебряный Шип в несколько минут отвязали каноэ и сняли его с фургона. И вот уже мужчины обменивались рукопожатием.

— Смотри теперь, не зевай, — сказал Гэлловей. — Поостерегись подводных камней и держись подальше от военных лагерей. Некоторые из молодых солдат новички, только что прибыли с востока и одержимы желанием, поохотиться за скальпами. Они не знают о миролюбии индейцев и могут напасть из одного только страха.

Серебряный Шип кивнул:

— Мы двинемся на север и скоро будем далеко от белых поселений.

— Хорошо. Увидишь Текумсеха, передай ему мой привет и скажи, что мы всегда рады ему, если он задумает нас посетить, независимо от того, дома Бекки или нет.

— Я не забуду ваших слов, Джеймс, — с поклоном ответил Серебряный Шип. — Благодарю за оказанное гостеприимство и за то, что вы проводили нас. Моя жена устала, и пешком ей было бы не дойти.

Гэлловей какую-то долю минуты колебался, затем все же сказал:

— Послушай меня, Серебряный Шип, не хотелось бы совать нос в чужие дела, но обязательно ли тебе брать ее с собой на север? Ты ведь знаешь, как твой брат и его люди относятся в эти дни к белым, а ведь с первого взгляда — и по ее разговору, и по всему — видно, что она не индейского племени. Если ты ничего не имеешь против, до твоего возвращения она может остаться с нами.

— Нет. Нейаки моя жена, и куда я пойду, туда пойдет и она. Но за предложение и добрую заботу благодарю.

Никки тоже приблизилась к фермеру.

— Не беспокойтесь, мистер Гэлловей. Я сама немного шони, так что, возможно, они примут меня более дружелюбно, чем вы думаете. — Она извлекла из карманчика своего рюкзака сложенную пятидолларовую бумажку и передала ему. — Пожалуйста, примите это в оплату одежды и передайте мою благодарность вашей заботливой и доброй супруге.

Когда с помощью Серебряного Шипа Никки удалось благополучно перебраться с берега в каноэ, они, наконец, отплыли.

Джеймс Гэлловей стоял на берегу и провожал их взглядом, пока они не скрылись из виду. Только тогда он посмотрел на руку, в которую Никки вложила деньги. Бумажные купюры^[20] обычно использовались частными или государственными банками, за пределами которых ничего не стоили, но фермеру не хотелось бы задевать чувств юной женщины отказом от ненужной бумажки. Развернув купюру, он стал ее рассматривать. Затем, приблизив к глазам, нахмурился, немало смущенный тем, что обнаружил. Государственный билет стоимостью в пять долларов был украшен портретом устрашающего вида бородача, под которым красовалось имя Линкольн^[21]. Что еще за Линкольн такой, Гэлловей и ведать не ведал. На обороте билета изображалось высокое здание с колоннами, а надпись сообщала, что это Мемориал Линкольна. Вглядевшись еще в одну короткую надпись, Гэлловей открыл рот от изумления. Надпись, мелкая, но четко читаемая, гласила: 1993!

— Хорошенькое дело! — растерянно воскликнул он. — Сначала ее странные одежки, а теперь вот еще эта новая денежка! Что это за женщина, с которой спутался Серебряный Шип, и откуда она пришла?

Из разговора мужчин Никки поняла, что земли севернее Дейтона населены мало, но ей все же хотелось бы увидеть признаки обитания вдоль речных берегов, хотя бы изредка хижину-другую. Когда она сказала об этом Торну, он объяснил:

— Местные давно поняли, что мало хорошего селиться слишком близко к реке, это из-за весенних половодий. А кто все же селился, терял и свое жилище, и добро, а то и саму жизнь. Великая Майами все уносила.

Пройдя миль примерно двадцать вверх по течению, хотя Никки трудно было правильно оценить расстояние, они миновали небольшое селение. Торн сообщил, что это Вашингтон.

— Как странно, — сказала она. — Я что-то не припомню города с таким названием в этих местах.

Недоумение ее рассеялось час спустя, когда Серебряный Шип направил каноэ к берегу. Вместо того чтобы причалить, он просто сидел и задумчиво осматривал окружающий их ландшафт.

— Что такое? — тихо спросила Никки. — Чел ты так опечален?

— Прежде это место называлось Чилликотхе, здесь когда-то был мой дом.

— О, здесь находилась твоя деревня? Он кивнул:

— Она называлась Лоуер-Пагуа — нижняя Пагуа.

Никки удивленно заморгала:

— Пагуа? Я была там… то есть здесь! Ох, силы; небесные! Это селение, которое ты называешь Вашингтоном, в мое время известно как Пагуа. Потому-то я и не поняла, что за Вашингтон. Его переименовали в честь этой деревни.

Он пожал плечами и ответил ей слабой улыбкой.

— Правильно сделали, что переименовали. Пагуа на нашем языке значит тот, кто восстал из праха, так в местных преданиях говорится о человеке, основавшем здесь поселение.

— Правда? — Никки была очарована. — Совсем как в христианской притче о воскрешении мертвого.

— Да, похоже на сказку из нашей Библии.

К ее удивлению, он отвернул каноэ от берег и вновь поплыл на север.

— Разве мы не сделаем здесь привал? Ведь скоро совсем стемнеет.

— Не стоит устраивать ночевку так близко к селению белых, — ответил он. — Мы дойдем до того места, где Майами сливается с Лореми.

— Это название мне тоже знакомо. Здесь есть форт? И озеро Лореми?

— Да, форт есть, недалеко, на реке Лореми. Завтра утром мы пройдем мимо него. Но озера с таким названием я не знаю.

— Не важно. Это, вероятно, одно из тех маленьких озер, которые стали появляться позже, когда реки начали перегораживать дамбами. Кажется, возникло и Индейское озеро, впрочем, я не уверена. Но что озеро Святой Марии рукотворное это я знаю точно, думаю, оно самое большое в штате.

— Возможно, что с вашим озером Святой Марии так и обстоит. Но здесь, между деревней Вапаконета и Мейд-Ривер, ближе к истоку Грейт-Майами, действительно есть озеро, которое мы называем Индейским.

— В самом деле? — Никки принялась шарить по карте, которую она воссоздала в своей памяти, пытаясь поточнее определиться на местности. — Будь я проклята! Ведь это то самое место! Прекрасно, я запомню это. Будет великолепный повод для дискуссии с моими студентами, когда я вернусь с этого Индейского озера, находящегося практически у них на задворках.

Последнее ее замечание весьма заинтересовало его.

— Ты пришла сюда от Индейского озера? В своем времени ты живешь рядом с ним?

— Милях в пятнадцати от него, это правда, и миль на семь севернее Вапака. Так вышло, что я живу в церковном приходе, известном как приход Шони, и преподаю в Школе Шони. Оба названия, конечно, были спустя много лет после того, как те места населяло ваше племя.

Серебряный Шип целую минуту переваривал эту информацию.

— Итак, выходит, что хотя вы добились того, что в ваши дни племя шони не живет здесь больше, мы все же не забыты вами.

— Вот именно! — согласилась она. — Полагаю, что, если ждать достаточно долго, все возвращается на круги свои. В тысяча девятьсот девяносто шестом году мы гордимся, что в наших местах жили индейцы. У нас есть школы, города, озера и масса Других вещей, которые продолжают носить имена, Данные индейцами — Шони, Оттава, Майами и много еще, всего сразу мне и не припомнить. Они… вы… вы стали славной и достойной частью нашего исторического наследия.

— Неужели за то, что мы вынуждены, были покинуть родную землю, нас удостоили только честью быть упомянутыми в позднейшей истории? — проговорил он с ядовитой иронией. Лицо его преобразилось в суровую маску, где жили только глаза, пылающие гневом и скорбью. — На мой взгляд, мы заплатили слишком большую цену за столь ничтожное вознаграждение. Непомерную цену, оплаченную кровью, слезами и попранной гордостью моего народа.

— Прости, Сильвер Торн, — проговорила она, не зная, что еще тут можно добавить.

— Ведь это и ваша потеря, — продолжал он. — Но может быть, когда мы достигнем Вапаконеты и поговорим с Черным Копытом, вождем нашего племени, найдется мудрое решение и мы обретем надежду. Как знать, не удастся ли нам теперь, когда мы вместе, избрать такой путь, который переменит нашу судьбу?

— Так мы идем в Вапак? — воскликнула она. — Черт возьми! Это же практически мой дом! Там живут некоторые из моих друзей!

— Был бы я тобой, Нейаки, я бы мог взглянуть на деревню новыми глазами, — горестно проговорил он. — Я завидую тебе, ты увидишь, как все здесь было при шони, и помнишь, чем это стало в ваше время. Обещай, что когда ты все хорошенько рассмотришь, правдиво мне скажешь, где лучше, в нашей деревне или в вашей.

Эту ночь они провели на берегу реки, ложе, себе, устроив под звездным пологом. Одетая лишь в свои эфемерные трусики и футболку, заменившую ей ночную рубашку, Никки уютно устроилась рядом с Сильвером Торном, возле ее головы лежал маленький букетик фиалок. Цветы нарвал Серебряный Шип, поэтично выбрав именно фиалки как более подходящие к цвету ее глаз. А перед тем осторожно вытащил из ее пальца огромную занозу и поцелуем исцелил ранку. Ее прекрасный шони такой суровый подчас, такой могучий и решительный, в душе таил неизреченную нежность. Уставясь в небо, она задумчиво проговорила:

— Это действительно странно — смотреть в небо и знать, что в ту же самую минуту те же самые звезды сияют над моим домом, но только в другом веке. Нет, я никак не могу совместить одно с другим. Какое-то безумие. Понимаешь ли ты, что там, в своем времени, я много раз проезжала по этому месту, от дома к Дейтону и от Дейтона к дому? Семьдесят пятое шоссе проходит примерно в миле восточнее этого места; и если бы я лежала здесь в 1996 году, то слышала бы гул дорожного движения и видела фары грузовиков и авто, пролетающих по хайвею. Одного этого достаточно, чтобы свихнуться.

— Ты уже не раз упоминала авто, но я не понимаю, что это такое.

Она слегка повернулась в его руках, уткнувшись головой ему в плечо.

— Авто… — Она не знала, как объяснить это человеку, который ничего механического в своем мире не видел. — Автомобиль, машина, экипаж, нечто вроде фургона или коляски с закрытым верхом. У него окна впереди и по бокам, так что можно ехать и в дождь, и в снег, и не вымокнешь, но хорошо видишь в окна, где находишься. Вместо лошадей у него мотор, который работает на бензине. Не знаю, как тебе сказать, ну, мотор — это нечто вроде металлической замены лошадей, и он так работает, что машина набирает самую большую скорость, какую только ты можешь себе вообразить. Я не знаю, как объяснить тебе подробнее. Просто поверь мне на слово.

— Там, на этой машине, одно сиденье?

— В этой машине, — поправила она его. — Зависит от размера и модели, может быть одно, два четыре и больше. Шофер, тот, кто управляет машиной, делает это с помощью руля и педали газа, ну там еще есть всякие штучки и приспособления.

— Как быстро она передвигается?

— Ну, к примеру, чтобы тебе было с чем сравнивать, отсюда до Вапаконета мы с тобой, будь у нас машина, доехали бы за полчаса, даже меньше, и ничуть не устали бы.

Серебряный Шип так резко приподнялся на локтях, что голова Никки свалилась с его плеча, он повернулся к ней и возмущенно фыркнул:

— Да ты просто выдумываешь, маленькая гусыня! Взялась меня дурачить.

— Нет, я говорю абсолютную правду, — стояла она на своем. Нажав на его грудь головой и рукой, она заставила его снова лечь и вновь уютно примостилась к нему. — Ты знаешь, мне кажется, гораздо лучше было бы, если бы ты не тащил меня сюда, а сам наведался в наше время. Тогда ты своими глазами увидел бы все чудесные достижения и новинки моего времени.

— Ты вот рассказываешь о ваших чудесах, о машинах и о всяком таком, а у меня никак из головы не идет то, что ты рассказала мне раньше, что мой несчастный народ изгнан, и что в твоем прекрасном будущем наше племя не живет больше на своих землях.

— Ох, Торн! — вздохнула она. — Я не хотела тебя расстроить. Индейцам не повезло, согласна, но для американцев в целом жизнь в двадцатом столетии стала гораздо удобнее. У нас есть все виды современной технологии, что делает нашу жизнь и нашу работу легче и намного приятнее. У нас есть машины, стирающие и высушивающие белье, машины, готовящие пищу. Есть холодильники и морозильники, в которой еду можно хранить долго,

на не испортится. Наши дома освещает электричество, в них есть отопительные приборы для зимы и кондиционеры, охлаждающие воздух летом. За водой не надо никуда ходить, она поступает дома по трубам, стоит только открыть кран, туалет тоже не надо идти за дом или под дерево, как у вас не надо вообще выходить из дому, все рядом.

Он повернулся к ней, лицо его исказила гримаса отвращения.

— Как?! Вы облегчаетесь прямо в своих жилищах? Там же, где находите приют от непогоды, где спите и едите?

— Да, но это не так ужасно, как тебе кажется. Все очень чисто. У нас в домах множество комнат, и туалет — только одна из них. Там умываются, принимают душ и чистят зубы. Из кранов льется проточная вода и смывает все лишнее, унося его из дома по трубам. Кухня, где готовят пищу и едят, отделена от туалета, и там тоже имеется проточная вода со стоком.

Он недоверчиво покачал головой:

— Нет, Нейаки, то, что вы моете свои тела и очищаете рот в том же месте, где и облегчаетесь, не вызывает во мне добрых чувств.

Она вдумалась в его замечание и непроизвольно поморщилась.

— Знаешь, я никогда не обращала на это внимания, но ты абсолютно прав. Черт возьми! Зубная Щетка не должна висеть в шаге от туалета. Когда… если я вернусь домой, то буду чистить зубы только на кухне. Кстати, миссис Гэлловей предложила нам сегодня с утра пожевать яблок, чтобы освежить рот, как у них принято. Но мне, честно говоря, нужно что-нибудь более эффективное для ежедневной чистки зубов.

Когда мы будем проходить мимо кизилового Дерева, то сорвем несколько свежих побегов. Если разжевать кончик побега и потереть им зубы и десны, окажется, что это ничуть не хуже вашей зубной щетки.

— Правда? — Никки удивилась и восхитилась находчивостью индейцев. — Ну, пока мы не добрались до ближайшего супермаркета или аптеки, мне это средство понадобится. Я и забыла, что индейцы и пионеры использовали для гигиены и течения все, что давала природа. Да и вообще, я слышала, что многие наши современные методы лечения основаны на старых рецептах и приемах народной медицины.

— Как в наше время? Лечат вас хорошо? — спросил он.

— Да. Детям теперь делают прививки, и это спасает их в дальнейшем от многих болезней, вроде ветряной оспы, кори и свинки. Ученые нашли средства против чумы и других болезней, которые считались неизлечимыми. Множество жизней спасено операциями и машинами, помогающими восстановить некоторые функции организма. К несчастью, иногда появляются новые болезни, более страшные, чем прежние, и, увы, пока неизлечимые.

— Вроде вашего спида? Она кивнула:

— Еще и рак, не совсем новая болезнь, но излечить ее могут далеко не всегда. А кроме СПИДа, появилось и еще несколько ужасных болезней, и список их растет и растет.

— И ты все еще хочешь убедить меня, что ваш мир совершеннее нашего?

— Ну, с какой стороны посмотреть, — неопределенно сказала она. — Мне, во всяком случае, там нравится больше. Я не должна охотиться, чтобы поесть мяса, не должна сдирать шкуру с животного. Одни забивают скот, разделывают мясо. Другие грузят его в машины, развозят по супермаркетам, и я просто покупаю его уже нарезанным и упакованным. Да и вообще, у нас есть прекрасные устройства, взять хоть телефон, когда один человек может связаться с другим, находящимся за тридевять земель, и пообщаться с ним.

— Ну, это совсем не новинка, — с важностью заявил Торн. — Наши люди используют такую связь с незапамятных времен. Стоит одному взять какой-нибудь гладкий предмет, отражающий солнечный луч, и посигналить тому, кто находится далеко, как он может сообщить ему все, что надо.

— А если это облачный день? — усмехнулась она.

— Тогда сигнал посылают с помощью дыма или горящей стрелы.

— А ночью или во время дождя?

— Передать сообщение можно барабанным боем, послать с прирученным голубем или соколом, если уж иначе не удается.

— Но что приносят посланные птицы? Записку? Или что? Насколько я знаю, у индейцев нет письменности.

— Слова, Нейаки, можно передать не только написанными буквами. С начала творения человек использовал для этого образы и символы, выражающие его мысли. Рисуя на шкурах животных, на стенах и даже просто на песке, люди передавали своим собратьям любые послания. Я знаю, ты ученая женщина. И сам я тоже учился вашем у языку. Но не стоит презирать человека только потому, что он не умеет читать и писать на твоем языке. Разумом он может во много раз превосходить тебя, а если станет твоим неприятелем, не думай, что тебе удастся легко его одолеть.

Никки обдумала услышанное, только потом заговорила.

— О'кей, премудрый ты мой Соломон, я уступаю тебе в этом споре, хотя и весьма неохотно. Преподавание — главное в моей жизни. Я учитель, что ни говори. Так неужели я не могу выказать хоть немного гордости за свое время?

Его зубы блеснули в темноте, явив ту самую обольстительную усмешку.

— Ты веришь, что в чем-то превосходишь меня. Но жена не должна возвышать себя над мужем.

— Хэй! А кто говорил, что в племени шони мужчины и женщины равны? Я не намерена, Торн плестись за тобой на расстоянии десяти шагов, так что брось ты эти свои замашки всесильного властелина.

— Так-то ты заговорила? И я не должен одернуть тебя? Твое место рядом со мной… или, еще лучше, подо мной, — договорил он с улыбкой, излучающей неподдельную радость.

Когда он подмял ее под себя, навалившись на нее своим упругим жарким телом, она смогла лишь пробормотать:

— Ох, Торн! Ты сумасшедший!

Но слова ее прозвучали скорее комплиментом, а не обвинением, и они оба понимали это. Потом, когда прошло довольно много времени, отдохнув и расслабившись, она сонно проговорила:

— Должна признать, что не всякий белый способен выиграть сражение с тобой. В некоторых вещах у тебя явное преимущество. Куда там малому, нарисованному на моей футболке!

Она в эти минуты была так счастлива, что не могла поверить, будто все это происходит именно с ней.

9

— Боже милостивый! Торн! Они в нас стреляют! — вскричала Никки.

Обернувшись, она замерла, потрясенная видом двух солдат, стоящих на берегу. Сознание отказывалось верить тому, что видели глаза: вояки торопливо перезаряжали свои карабины. За их спинами, с холма форта Лореми, быстро спускались другие солдаты.

— Нейаки, ляг на дно каноэ! — скомандовал Серебряный Шип. Ритм его гребков ускорился, он вкладывал в каждое движение всю свою силу, стремясь уйти как можно дальше от неприятеля.

— Подлые твари! Кто так делает? Крысиные отродья! — кричала им Никки.

Схватив запасное весло и погрузив его в воду с другой стороны каноэ, она начала грести, стараясь подражать движениям Серебряного Шипа. Чем еще могла она ему помочь? Ее помощь, хоть и малосильная, все же немного прибавила им скорости. Через считанные минуты, показавшиеся очень долгими, они вошли в поворот реки и скрылись из поля зрения солдат.

Но Серебряный Шип продолжал быстро грести. Никки сидела, притулившись к бортику лодки и слегка покачиваясь. Прошло не менее четверти Часа, когда Серебряный Шип, наконец, замедлил ход Каноэ. Никки перевела дыхание, сердцебиение ее потихоньку унималось.

— Благодарю тебя, Боже! Благодарю тебя! Думаю, теперь нам ничто не грозит, верно, Торн?

Направляя лодку к берегу. Серебряный Шип в ответ только хмыкнул.

— Какого черта эти головорезы стреляли? — раздраженно сказала она. — Мы не сделали ничего, что могло бы их спровоцировать.

— Идем. Скорее. Надо скрыться, Нейаки. Торопливо, с обычной для людей племени шони проворностью, с какой они управляют каноэ, он выскочил на берег, вытащил лодку на сушу перевернув ее, взгромоздил на плечи.

— Думаешь, они нас преследуют? — спросила она, вновь помогая ему по мере своих небольших возможностей.

— Да. У них тоже есть лодки. Возможно, она уже близко.

Эта пугающая мысль повергла Никки в отчаяние. Наступая ему на пятки, она придиралась сквозь прибрежный подлесок. Пройдя сотню ярдов в глубь суши, в окружении подступившего леса, закрывшего их от реки, Серебряный Шин спросил каноэ и упал на землю.

Никки плюхнулась рядом с ним, стараясь отдышаться.

— Теперь мы в безопасности, как ты думаешь? И вновь в ответ она получила лишь ворчание.

Серебряный Шип, крайне изнуренным, пытался открыть свою походную сумку. Лицо его, мокрое от пота, исказилось гримасой.

— Дай-ка я помогу тебе, — предложила Никки. Кожаный ремешок прикреплял сумку к поясу его юбки, и Серебряный Шип приподнялся, чтобы развязать его. Она подалась вперед, чтобы помочь ему, и вдруг замерла, со все возрастающим ужасов глядя на красную дырку в его боку. Кровь сочилась из ранки, стекая по животу и капая на землю.

— Они подстрелили тебя, — слабо вскрикнула она. — Боже, Торн! Ты ранен!

— Там, в сумке… — простонал он. — Внутри… и мешочек… Скорее…

Боль и настоятельность в его голосе вывели ее ступора. Открыв сумку, она достала оттуда несколько мешочков.

— Который? — спросила она, поднеся их все его липу.

Он выбрал один, развязал шнурок, открыл и кончиком языка лизнул содержимое. Затем опять упал, обеими руками зажав бок.

Будто очнувшись, Никки бросилась к своим пожиткам. Выхватив из рюкзака рубашку, она оторвала полосу ткани от подола, сложила ее в несколько раз и, приподняв его руки, приложила к ране.

— Прижимай крепче, я сейчас попробую сделать повязку.

Не теряя ни секунды, она разорвала длинную ночную рубашку, данную ей доброй миссис Гэлловей, на широкие полосы и обвязала ими его тело, затянув как можно туже. Затем присела на корточки и беспомощно смотрела на него, думая, что еще можно сделать.

Глаза его были закрыты, бледное лицо застыло в гримасе страдания. Губы пересохли, зубы крепко стиснуты, а затрудненное дыхание с хрипом вырывалось из груди.

— Скажи, Торн, чем еще помочь тебе? Я не знаю, что надо делать дальше.

Вместо ответа он открыл глаза и посмотрел на нее отсутствующим взглядом, зрачки так расширились, что серебра радужной оболочки почти не было видно. И вот веки его вновь опустились.

Несколько минут Никки сидела, глядя на него и стараясь сдержать рвущийся из груди панический вопль. Помогла давнишняя привычка снимать стресс детальным разбором ситуации вслух.

— О'кей, мы перевязали рапу. Есть надежда, Что тугая повязка остановит кровотечение. Антисептиков у нас нет, так что мы можем только молиться, чтобы в рану не попал; инфекция, хотя надежды на это мало, особенно учитывая то, что пуля все еще находится в ране. А мы даже не знаем, что за пули они использовали в этот день и вообще в этом столетии. Предположим, что они заряжала свои чертовы ружья чем-то свинцовым. Далее, мы не знаем самого главного: поможет ли нам попытка извлечь пулю или только навредит?

Подняв руки, чтобы откинуть волосы со лба она заметила, что они в крови. В крови Сильвера Торна! Его жизненный сок на ее руках, на нем самом, снаружи… Слезы брызнули из ее глаз.

— Торн, — прошептала она, переводя взор на его лицо и боясь увидеть самое страшное. — Торн, ты не можешь умереть и оставить меня одну. Скажи, ты не сделаешь этого? Ты не имеешь права улизнуть от своей девочки, которую перетащил сюда из другого века, которой дал ребенка. Нет, не умирай. Это было бы неправильно. И не вздумай мне говорить о чертовой скоропостижности!

— Что ты, маленькая гусыня, разве я посмею поступить столь невежливо? — пробормотал он едва слышно.

Звук его голоса не принес желанного облегчения, хотя Торн и еще раз открыл глаза.

— Ты нехороший, — всхлипывая, проговорила она. — Беби нуждается в отце. Я не собираюсь становиться матерью-одиночкой, так и знай!

— Не бойся, Нейаки. Сегодня не тот день, когда мне предназначено умереть, иначе я бы предвидел это, как было с моим отцом.

— Сегодня… А как насчет завтра и послезавтра? Ты ведь потерял страшно много брови, Торн, да и инфекция могла попасть в paну. Мы должны что-то придумать, да поскорее. В своем мире я бы просто схватила такси или попутку или набрала бы девять-один-один, и скоро ты был бы в больнице. А здесь я не знаю, как тебе помочь.

— Ты хорошо перевязала меня, — тихо сказал он. — Повязка утишила боль. Скоро мы продолжим путь, но сначала хорошо бы замести наши следы, идущие от реки, да и кровь капала… Ты справишься маленькое создание? Тебе это будет по силам?

— Да.

Он объяснил ей, что и как делать.

— Собери побольше веток, только рви их из середины тех кустов, что погуще. Начинай от того места, где мы высадились на берег, втыкай их там, где мы прошли и поломали молодую поросль. Заметай и присыпай палым листом и сосновыми иголками те места, где остались отпечатки ног. И еще, наступай только туда, где трава уже примята. А главное, постарайся это проделать быстро, а если увидишь или услышишь, что появились солдаты, все бросай и уходи.

— Будет сделано, — бодро ответила она. — Пока я не ушла, я могу что-нибудь для тебя сделать? Тебе что-нибудь понадобится?

— Захвати с берега лук с колчаном и, если это будет безопасно, наполни речной водой фляжку. Если нет, придется обойтись тем, что осталось на дне и потерпеть до тех пор, пока не минует опасность.

В нескольких ярдах от него Никки присмотрела подходящие кусты и с помощью ножа, который он ей дал, нарезала веток. Она собиралась уже уходить, когда Серебряный Шип окликнул ее:

— Если появятся солдаты, ты должна бежать ради спасения своей жизни. Беги как можно быстрее и так далеко, как хватит сил. Спасай себя и нашего первенца, а обо мне не беспокойся.

Она обернулась и взглянула на него широко раскрытыми глазами,полными непролитых слез.

— Я не собираюсь спасать свою шкуру ценой твоей жизни. Мы влипли в эту историю вместе, так будь что будет, а мое место рядом с тобой, о чем ты и сам не раз уже мне говорил. — Она шутливо вытянулась перед ним во фрунт и приказала: — Держись, Шварценеггер, я скоро вернусь.

Выполнение задачи, поставленной перед ней, оказалось куда труднее и заняло гораздо больше времени, чем это бывает в кино. Когда, наконец, она закончила, платье ее, по которому расплывались темные пятна, липло к потному телу, на коже появилось множество свежих царапин и синяков, влажные волосы коробились от пропитавшей их пыли, а под ногтями красовался траур по исчезнувшей чистоте.

— Если бы в эту минуту меня увидели мои друзья, они бы глазам своим не поверили, — ворчала она, в изнеможении опускаясь на землю рядом с Серебряным Шипом. — Да что друзья! Боюсь, что, и родная мать меня не узнала бы.

В ее отсутствие Серебряный Шип умудрился сесть, подобравшись к дереву и опершись спиной о его мощный ствол. Рука его тяжело поднялась и отвела с ее лба прилипшие прядки волос.

— Как ты прекрасна, ворчунья моя, — тихо проговорил он.

Его комплимент, когда он дошел до ее раздраженного сознания, вмиг вернул ей совсем было угасшую бодрость.

— Как ты себя чувствуешь? — спросила она, деловито осматривая его повязку и радуясь, что сквозь нее не проступила кровь. — Кровотечение вроде остановилось.

— Пока да, а дальше не знаю как… Надо yxoдить отсюда и искать более надежное укрытие. Мы все еще слишком близко к реке и форту.

— В таком случае, не лучше ли припрятать где-нибудь каноэ. Хорошо еще, если у тебя хватит сил просто идти, где уж там тащить на себе эту клятую вертючку, да еще через лес.

Его улыбка рассеяла ее страхи, уверив, что в ближайшие минуты скоропостижная кончина ему не грозит.

— Ты так решила, моя дерзкая гусыня?

— Ну, я рискнула бы предложить и нечто более заманчивое. Было бы прекрасно, если бы ты малость поворожил и сделал нас невидимками. Адские силы! Если ты способен умыкнуть девушку из будущего и заставить свистеть всех раков по всем горам, что тебе стоит превратить нас в невидимок?

Он засмеялся, но смех его тотчас окончился стоном.

— Ох, не смеши меня, прошу тебя. Мне больно смеяться. Порошок сделал свое дело, подействовал, но не до такой же степени.

— А что это за порошок? Каково его действие?

— Это экстракт из плодов одного дерева, он снимает боль. Хоть рана может быть глубокой и кровоточить, но человек не страдает.

— Но он ведь может истечь кровью и помереть.

— Да, но смерть его не будет мучительной.

— Я слышала всякие истории про наркоманов, которые так нагрузились наркотиками, что их подстрелят, а они даже не чувствуют этого. На днях в вечерних новостях говорили о парне, которого полиция буквально изрешетила пулями, потому что он никак не падал. Потом все-таки упал. Но коронер^[22] позже засвидетельствовал, что, хоть в теле этого малого не осталось и двух капель крови, он все еще шевелился. Очевидно, опиаты, которыми он был пропитан насквозь, сродни тем, что принял и ты, но вся эта история до сих пор не укладывается у меня в голове.

— А ты еще хочешь стать тенью, которую никто не видит!

— Ну, это совсем не то, у нас просто нет иного выхода. Так ты можешь сделать нас невидимками или нет?

— Как-нибудь в другой раз. Сейчас это заняло бы слишком много времени и потребовало бы слишком большой затраты сил, а их у меня в запасе не так уж много, я слишком вымотан болью и потерей крови. Впрочем, если нам удастся хорошенько спрятать лодку, мы и вправду станем почти невидимыми.

— Наверное, лучше всего спрятать ее в кустарнике, как ты думаешь?

Серебряный Шип кивнул:

— Вижу, мне самой придется проделать эту мужскую работу, поскольку ты вряд ли способен сейчас пуститься в такие тяготы. — Никки встала. — О'кей, но запомни, Торн, ты мой должник. Я имею в виду равноправие мужчины и женщины.

Под его руководством она вскоре закончила сию трудоемкую операцию и осталась весьма довольна результатам и.

— Сам черт не сыщет, — удовлетворенно заметила она, окинув критическим взглядом пышные заросли кустарника. — Ну, так что дальше? Куда нам спрятаться? Поднять ручки и притвориться двумя деревцами?

Она продемонстрировала ему позу дерева, и он рассмеялся, на этот раз, не прерванный приступом боли.

— Нет, моя изумительная женушка. Мы уйдем отсюда и исчезнем где-нибудь в другом месте, чтобы твои усилия не пропали даром. Помоги мне подняться, и мы продолжим путь.

Очевидно, хотя он и не страдал теперь от боли, слабость давала о себе знать. С помощью Никки он встал и совсем не сразу обрел равновесие. Прихватив свой рюкзак и предложив себя в качестве костыля, Никки встала под его руку со стороны противоположной той, где была рана, и сразу почувствовала, как он нуждался в такой опоре.

— Прекрасно, посмотрим, далеко ли нам удастся уковылять до той минуты, как откроется наша рана. Но предупреждаю: идем до первой крови. Как только кровотечение возобновится, мы остановимся и сделаем перевязку.

— Да, Нее ке уах, — миролюбиво ответил он, одарив ее легкой усмешкой.

То, что он сказал, прозвучало несколько отлично от того, как он обычно произносил ее имя, поэтому она с напускной подозрительностью спросила:

— Ты забыл, как меня зовут?

— Я назвал тебя именем своей матушки, — простосердечно ответил он. — Она, как и ты, слабое создание, но воля ее сильна. Придет день, и я познакомлю вас.

Никки ответила сухой улыбкой.

— Заранее преклоняюсь перед этой женщиной. Я даже и не надеялась встретиться с ней. Представляю, каких душераздирающих историй про твое сумасбродное детство она мне порасскажет!

— Сейчас она и кое-кто еще из людей шони ушли жить к нашим братьям из племени чероки, подальше от безумия этой войны, в которую нас втравил Текумсех.

Сердце Никки содрогнулось от жалости, она не хотела бы вдобавок к его несчастьям сообщать ему сейчас, что мать его вряд ли спасется. Ведь если она живет среди чероки, то ей наверняка придется проделать с ними скорбный путь, именуемый в анналах американской истории Дорогой Слез. Многие, и юноши и старики, расстались на этом пути с жизнью, погибая от голода и полного истощения сил.

Позже, когда Серебряный Шип оправится от ранения, Никки все ему скажет, и может быть, он успеет спасти свою мать, забрав ее из обреченного племени и доставив в безопасное место. В Канаду или еще куда-нибудь, только бы подальше от западных земель. Но сейчас — нет, сейчас она не станет добавлять ему скорбей.

Они помаленьку двигались, и Никки поддержи, вала его и раздвигала перед ним ветви, но уверенности в том, что сил ей хватит до конца пути, у нее не было. И только она подумала, что они ушли уже довольно далеко и что хорошо бы устроить привал как до слуха ее донеслись звуки, в природе которых невозможно ошибиться. Глаза ее расширились и встретили взгляд Сильвера Торна.

— Да. Собаки. Они натравили на нас псов. Мне бы предвидеть это еще там, у реки, увидев, что они не бросились за нами в погоню. Они решили подождать, пока мы выберемся на землю и нас можно будет найти по запаху. Лучше бы мы оставались на воде.

— Но тогда ты просто истек бы кровью. Ты и так уже был на грани жизни и смерти, когда от берега тащил на себе лодку. Не представляю, как это можно, до такой степени изнурять себя. Лично мне важно одно, чтобы ты оставался живым, и если мы хотим спастись, надо что-то придумать, выработать какой-то новый план действий.

Они оба стали осматриваться вокруг, но не нашли ничего, что помогло бы им спрятаться. И вдруг Серебряный Шип взглянул наверх.

— Я пойду дальше и уведу их, а ты… Это дерево укроет тебя, ты будешь в безопасности, если заберешься повыше и затаишься среди ветвей. Даже если собаки и остановятся здесь, уловив мой запах, они бросятся дальше.

Никки покачала головой, отвергая его предложение.

— Ничего подобного! Даже и не думай, все это бред собачий. Если я могу спрятаться на дереве, значит, можешь и ты. Большинство людей не видит, как правило, того, что у них под носом. Какого черта ты будешь сдаваться им, когда мы оба можем спастись, взобравшись туда и затаившись как мыши.

— Ты забыла, Нейаки, какой у собак нюх. Они уйдут от дерева и будут лаять до тех пор, пока не прибегут солдаты.

— Если нам повезет, они обгонят своих хозяев много миль. Возможно, удастся подстрелить их прежде, чем они успеют призвать сюда солдат. У тебя же есть лук и стрелы! — Она схватила его pукy и сжала ее. — Давай, Торн, двигайся. Время сомнений прошло. Или ты полезешь со мной на дерево, или мы вдвоем двинемся дальше, иного не дано.

— Не думаю, что у меня хватит сил, — проговорил он. — Но ты полезай.

— Черта с два я полезу! — сердито воскликнула она. — Только вместе с тобой. Если понадобится, я потащу тебя наверх на удавке, захлестнутой вокруг твоей шеи, дюйм за дюймом! Ты у меня сдохнешь, но заберешься на это проклятое дерево!

Ее ругань подхлестнула обоих, сердца их выбросили в кровь достаточно адреналина для решимости, в которой они оба так нуждались. Никки не пришлось искать других аргументов. Кое-как, напрягая последние силы и цепляясь за малейшую веточку, поддерживая друг друга, они взгромоздились на дерево и забрались достаточно высоко, чтобы скрыться в ветвях. Успели они в самый раз. Под ними, так далеко внизу, что у Никки закружилась голова, появилась тройка свирепых псов, идущих по следу.

Уткнувшись носами в землю, они, потеряв след, метались вокруг дерева. Потом, словно по команде, начали прыгать на ствол, рычать и лаять, учуяв потерянный было запах и, призывая своих хозяев к почти пойманной, на их взгляд, добыче, которая теперь никуда от них не денется.

Нервы Никки, и без того издерганные, были на пределе. Она вцепилась в ствол и так тряслась, что вместе с ней сотрясались все ближайшие ветви. Хорошо еще, что Серебряный Шип сидел на соседнем суку, а то от ее безумной дрожи ему, вряд ли удалось бы хорошо прицелиться. Впрочем, выстрелить из своего лука он не успел, ибо на сцену, расположенную внизу, ворвалась четверка вооруженных солдат.

Решив, что с истреблением псов он опоздал, и что лучше не привлекать внимания вояк, Серебряный Шип спрятал стрелу в колчан и знаками показал Никки, чтобы она затаилась. Она замерла, но сердце ее колотилось так сильно, что она опасалась, как бы внизу не услышали этот громкий стук.

— Чевой-та ты, милок? — обратился один из солдат к своей собаке. — На дереве, што ль, кого унюхал или сдуру брешешь?

— Ну, влипли они, куда им теперича деться! — сказал другой.

— Да уж, не больно-то, значится, побегают теперь, — высказался третий вояка. — Твоя псина, Люк, промашки никогда не даст, по-пустому не станет тявкать, как какие-нть шавки на всякую драную мышь.

— Дык он и позлее ваших-то будет, — с важностью ответствовал Люк. — Вашим-то куда!.. Не дай ему хоть денек поохотиться, дык он и собственный хвост загрызет.

— Эй, вы там, слазь давай, да пошустрей! — задрав голову вверх, крикнул второй солдат. — Слыхать, там что-то вроде ворохается, — проговорил он, обходя дерево, чтобы солнце не било в глаза.

Приятели его тоже задрали головы и стали всматриваться в густую крону дерева.

— Провались я к чертям, если што-нть вижу, — проворчал один из них.

Пес Люка в этот момент пробудился от минутной дремоты. Злобно вереща, крупная пронырливая белка спрыгнула откуда-то на нижнюю ветку, шумно протестуя против вторжения чужаков на ее территорию.

— Глянь-ка! — злорадно усмехнулся молчавший доселе четвертый. — А говорили, он, мол, попусту даже на мышь не брешет. На белку вон как сверился!.. Ничего там и не было, на дереве этом, кромя пушистой хвостатки.

Это ты брось, вон они, прямо надо мной, я их вижу? — обиженно возразил Люк, поднимая дуло карабина вверх. — Да я их щас сниму с одного выстрела.

Там, на дереве, находясь действительно почти над бравым охотником, Никки сдавленно вскрикнула. К счастью, белка все еще верещала, да так пронзительно, что слабого звука, исходящего сверху, никто не расслышал. Но с того места, где находилась Никки, все выглядело так, будто солдат и в самом деле смотрел прямо на нее, и она не сомневалась, что он действительно видит ее. К тому же ее темное платье и волосы на фоне темной коры ствола, к которому она прильнула в надежде быть незамеченной, теперь внушали ей мысль, что это не благо, а бедствие и погибель.

Люк, вскинув ружье, все еще целился в крону дерева, держа палец на спусковом крючке, как вдруг, откуда ни возьмись, появилось крупное свирепое животное, с быстротой молнии метнулось мимо отряда охотников, бросилось под ноги Люка, лишив его равновесия, и скрылось в густых зарослях кустарника. Псы, чье внимание было отвлечено от их первоначальной добычи, бросились в погоню.

Когда Люк падал на землю, то выпустил карабин из рук и тот отлетел на несколько футов. От сильного удара о землю оружие выстрелило.

— Че-е-рт! — воскликнул четвертый. — Видали? Да это ж дикая кошка, дьявол ее задери, не будь я Том Кленси! Недаром и белка-то верещала. Теперь, парни, у нас тут пойдет охота покруче.

— Заткнись, Том. У нас теперича покруче одна только беда. Ты что не видишь, что Люк застрелился?

— Застрелился? — тупо переспросил Том. — Сам себя, выходит, застрелил?

В нескольких ярдах над ними Никки. от внезапно нахлынувшего облегчения, чуть не лишилась сознания. Пока она не услышала, что Люк застрелился, у нее не оставалось сомнений, что пуля попала в нее или в Торна. Наглотавшийся наркотического зелья, Серебряный Шип скорее всего, мог этого и не почувствовать. Что касается ее самой, то она откуда-то знала, что люди, получившие ранение и, будучи в шоке, далеко не сразу начинают испытывать боль. Какова же была ее радость, когда она поняла, что пуля нашла себе другую мишень. Ей нисколько не жаль было несчастного Люка, истекающего теперь кровью, как недорезанная свинья, и осознание этого ошеломило ее.

— Вот что, ребята! Надо нам, значится, тащить его назад, в форт, — проговорил один из солдат.

— А как насчет этих индейцев?

— Господи, Том! Что у тебя с мозгами, парень? Уперся в свое, подавай ему этих индейцев! Да плюнь ты на них. Они уж, небось, на полпути к Канаде, а вот Люку нужен врач, да поскорее!

Через несколько минут, неся на руках раненого товарища, они ушли, с треском продираясь сквозь густой кустарник.

— Надо выждать, убедиться, что здесь нет других солдат. Только потом мы сможем покинуть наше убежище, — на удивление спокойно проговорил Серебряный Шип.

— Это… это хорошо для м-м… для меня, — пролепетала Никки. — Я бы сейчас и пальцем не смогла пошевелить, даже если б от этого зависела моя жизнь. Ноги совсем закостенели, а руки не отцепляются от дерева. Так что ты спокойно можешь оставить меня здесь догнивать.

— Все, что возвысилось, должно опуститься^[23], — неточно процитировал он.

— Не добивай ты меня цитатами. Я отсюда только одним способом могу опуститься — упасть как камень, авось мимо земли не пролечу.

— Женщина, ты недооцениваешь собственную храбрость.

— Да я как посмотрю, в какой дали от меня лежит земля, так меня с головой захлестывает паника. Я в детстве залезала, конечно, на деревья, но так высоко — никогда. Меня теперь отсюда только бомбой можно сбросить.

Он осознал тщету дальнейших уговоров и просто сказал:

— Мне нужна твоя помощь. Рана опять кровоточит.

Его слова решили все — этот сильный, мужественный человек нуждается в ее помощи, без ее помощи он запросто может истечь кровью и умереть. Никки сделала глубокий продолжительный вдох и, думая лишь о том, что сейчас ее собственные страхи не имеют значения, решила, что пора им обоим спуститься на землю.

Взглянув на него, она пробормотала:

— Джейн, полагаю, никогда не испытывала таких трудностей с Тарзаном.

10

Она не могла не признать его правоты. Состояние его явно ухудшается, а потому надо спешить туда, где ему окажут помощь.

— О'кей, если ты умудришься переставить одну ногу, потом другую и не упасть при этом, я как-нибудь поволоку каноэ. Оно слишком большое конечно, чтобы мне нести его на плечах, но, полагаю, его можно и волоком тащить. Почва здесь мягкая, авось ничего с ним не случится.

Но нет, он упорно не хотел ее слушать, напрягся, встал на ноги, а затем оторвал от земли съехавший нос лодки. Как бы Никки ни злилась на его упрямство и даже на себя, тащить лодку ей было бы не под силу. Просто идти по болоту и то приходилось нелегко. Хотя она сняла свои «никесы» и повесила их, связав шнурки, через плечо, топь засасывала босые ноги, делая каждый шаг раза в два, казалось, труднее, чем прежде.

Лишь однажды Серебряный Шип нашел в себе силы заговорить, да и то чтобы предупредить об опасности:

— Нейаки, остерегайся змей.

Его краткое предупреждение, сделанное невзначай, до мозга костей пронзило ее содроганием ужаса. Но виду она не подала и спокойно уточнила:

— Какие тут водятся змеи?

— Гремучие и водяные мокасиновые. Все прочие, что встретятся тебе на пути, безопасны.

Никки вовсе не была уверена, что отличит гремучую змею от мокасиновой водяной и их обеих от всех прочих, которые безопасны, но, сохраняя внешнее спокойствие, обыденным тоном спросила:

— Как надо себя вести, если увидишь змею?

— Остановись и замри до тех пор, пока она не уберется. Если не шуметь, не кричать и не топотать, бешено сотрясая землю, она не нападет, а мирно уползет восвояси.

— Прекрасно, — бодро ответила она. — Нет проблем. Если увижу какую, то просто хлопнусь в обморок, так что ей от меня не будет никакого и спокойствия — ни криков, ни дурацкого топота, ничего.

Продвижение шло медленно, три мили они преодолели часа за три, но Оглейз-Ривер, в конце концов, появилась в поле их зрения. Серебряный Шип, страшно изнуренный к этому моменту, едва ли способен был грести, и Никки подумала, что придется, видно, ей самой это проделать. Правда, она не знала, в какую сторону плыть, чтобы достичь деревни.

И только она собралась спросить об этом Торна, как увидела на глади реки каноэ с двумя индейцами, направляющееся прямо к ним. У нее сердце в пятки ушло при виде новой возможной опасности. Почти без голоса она просипела:

— Торн, скажи, ты знаешь этих индейцев, плывущих сюда? И не будет ли нам от них новой беды?

Ее вопрос с трудом пробился в затуманенное сознание Серебряного Шипа, он приподнял голову и посмотрел в сторону плывущей лодки:

— Не бойся. Это друзья, они из деревни Черного Копыта.

Никки увидела в середине лодки, между индейцами, большой меховой ком. Очевидно, они отлавливали каких-то животных из-за их шкур. Но когда каноэ подошло ближе, животное подняло голову и устремило взор своих золотистых глаз в их сторону.

— Торн! Посмотри! Это же рысь, да? Та самая, если не ошибаюсь, которую ты называл своим духом-проводником.

— Да, это Макате, — прохрипел он.

— Но… как? Как он оказался здесь? Неужели прошел следом за нами весь путь от пещер? — Никки была потрясена. Но тут другая удивительная мысль пришла ей на ум. — Ведь это он был на дереве, да? Он сбил с ног того солдата и спас вам жизнь?

Серебряный Шип усмехнулся, что она приняла как знак согласия.

— Боже правый! Это становится все загадочней и загадочней!

Тем временем индейцы пристали к берегу и бросились к ним. Последовал быстрый обмен приветствиями на языке шони, после чего один из индейцев взвалил на плечи каноэ Серебряного Шипа и пошел к реке, а второй, поддерживая раненого, повел его туда же. Никки последовала за ними.

Прежде чем лишиться сознания, Серебряный Шип пробормотал:

— Я сказал им, что ты моя жена. Они не причинят тебе вреда. Доверься им, Нейаки.

Можно подумать, что у нее был выбор.

Когда они прибыли в Вапаконету, Серебряного Шипа отнесли в вигвам, куда сразу же прошли несколько мужчин и женщин, лучшие, как надеялась Никки, хирурги и сиделки племени шони. Хотя она пыталась втолковать им, что жена Серебряного Шипа должна находиться рядом с ним, они не вняли ее речам, оставив сидеть у входа в вигвам, а скоро подошла женщина, жестом пригласившая ее следовать за ней.

К удивлению и радости Никки, женщина говорила на примитивном, но все же понятном английском. Никки повторила, что хочет быть с мужем, но та ответила ей:

— Я сильно рада, что вы хотите быть с мужем, но надо позволить нашим целителям лечить его. Ваш мужчина очень больной, им нужно много думать, как сделать его здоровым. Потом ему станет лучше, и вы сможете сидеть рядом и заботиться о нем, но теперь нет.

Эта женщина отвела Никки в другой вигвам расположенный неподалеку.

— Это вигвам Мона Кахви, Серебряного Шипа.

— Здесь матрасы и одеяла и все, что нужно. Если хотите что-то еще, скажите мне, и это у вас будет. — Она отвела рукой темную завесу. — Пожалуйста, входите. Вы стали слабая, надо отдохнуть, иначе не будет сил, когда пойдете к мужу. Потом я принесу еды, но сперва отдых.

Она повернулась с тем, чтобы выйти, но Никки окликнула ее:

— Подождите. Я хотела бы сначала помыться.

Женщина кивнула:

— Сейчас принесу воду и полотно обтираться. Завтра помоетесь в реке, а пока только одно обтирание, согласны?

Никки ответила изможденной улыбкой.

— Да, спасибо вам… — Она умолкла, не зная, как обратиться к женщине. — Мое имя Никки, или Нейаки, как зовет меня Серебряный Шип.

— А я Конах Вискеелотха, Снежная Птица — по-вашему, будет Дрозд, — сказала женщина и вышла прежде, чем Никки успела хоть что-нибудь промолвить в ответ.

Никки будто громом поразило. Теперь она поняла, почему эта женщина показалась ей такой знакомой, хотя прежде они никак не могли встретиться. Конах была как две капли воды похожа на ее бабушку из племени шони. Никки видела фотографии бабушки в молодости и удивлялась ее красоте. Она помнила, как бабушка рассказывала ей, будто ее бабка утверждала, что ее собственная бабка принадлежала роду шони и носила имя Кона Виски Лота, так, во всяком случае, бабушка с усмешкой произносила.

Кона Виски Лота — Конах Вискеелотха! Слишком близко, чтобы счесть за простое совпадение!

Стоя посреди вигвама, Никки будто остолбенела и совсем не сразу смогла подойти на одеревеневших ногах к скамье и присесть. Несколько долгих минут она пребывала в крайнем изумлении, стараясь осмыслить тот факт, что она только что познакомилась со своей прародительницей, жившей на земле семь поколений назад! И прародительнице этой сегодня — не больше тридцати пяти! Да эта стройная, красивая женщина была старше ее самой лет на пять, не больше.

И если уж Никки была так потрясена, что было бы с Конах, узнай она, с кем только что беседовала. Какие слова тут найдешь, чтобы объяснить ей все это? Да и глупо, сказав этой женщине безумную фразу: «Ах, знаете, ведь я ваша прапрапрапрапраправнучка!», ожидать, что та поверит тебе, а не примет за буйнопомешанную!

Ох, а как бы хорошо было! Почему, в самом деле, не сказать ей? Обрести хоть одну родственную душу в этом чужом мире, чужом времени, а иной исторической эре. Обрести кого-то еще, кроме Сильвера Торна. Обрести человека, с которым тебя связывают кровные узы, почувствовать, что ты не безродная, что о тебе по-родственному заботятся и опекают тебя, что есть кто-то, кто может погладить тебя по головке, ибо мужчина, с которым у тебя интимная связь, всего этого дать тебе не может. Одна мысль, что она никогда не вернется в родное двадцатое столетие, приводила ее в уныние. И ей как никогда требовалась родственная поддержка здесь, в этом мире, где она чувствует себя такой потерянной и одинокой.

Три дня спустя Никки все еще не наоралась храбрости сказать Конах о своем родстве с ней. Конах и другие женщины племени приняли Никки в свою среду, хотя было ясно, что всерьез они ее не принимают, считая неспособной проявить умение в каждодневных женских делах. По большей части они прощали ей никчемность и неловкость — особенно из-за фиолетовых глаз, подтверждающих ее несомненную принадлежность к белой расе — и все же старались научить многому из того, что нужно знать жене индейца.

Теперь она умела разводить огонь и печь эти маленькие хлебцы, какими потчевал ее Серебряный Шип в первую ночь их знакомства. Правда, когда «кто не видел, Никки ухитрялась воспользоваться услугами зажигалки, воспламеняя с ее помощью сосновые щепочки; но в общем, как человек, привыкший разогревать готовую пищу в микроволновой печи, в стряпне на костре она достигла несомненных успехов.

Другое блаженство — местный способ принимать ванну, роль которой здесь исполнял маленький речной заливчик. Волосы Никки, ее тело и одежда — все это, наконец, очистилось от пыли и грязи. Особенно она была благодарна местным женщинам за то, что они дали ей какое-то растение, прекрасно заменяющее мыло и зубную пасту. В первый же день Никки, хоть и с большим трудом, удалось расчесать волосы, и теперь они приобрели прежний блеск и ровно свисали за спину. Конах даже подровняла ей кончики, не переставая восхищаться маникюрными ножницами, извлеченными Никки из рюкзака.

Особенно трудно оказалось для Никки держать язык за зубами, когда она встретилась с остальными членами семьи Конах. Прародительница была замужем и имела тройку маленьких детей, двух мальчиков и одну девочку — тоже прабабушку Никки с главной ветви ее родословного древа. Матушка Конах со старшими детьми — братом и сестрой Конах — обитала в другом селении, расположенном немного севернее. Но младшая сестра Конах — Меласса, жила здесь же, в Вапаке. Меласса, чье имя значило Черная Патока, тоже имела мужа и сына и была беременна вторым ребенком.

Познакомившись со всеми и сразу же проникшись к ним родственной приязнью, Никки томилась желанием открыть им свою кровную принадлежность к семье. Останавливало лишь опасение, что они сочтут ее сумасшедшей и начнут сторониться.

Прошло несколько дней, которые Никки провела возле Конах, и вот ей, наконец, дозволили сидеть рядом с Серебряным Шипом, в его больничном покое. Хотя он все еще был без сознания, его лихорадка, продолжавшаяся три дня и три ночи унялась. Теперь он спокойно спал, перестав бредить и метаться, и мог проснуться в любую минуту, Никки с нетерпением ждала этого момента.

Лечение заключалось в том, что рану очистили и предохранили от инфекции, пулю удалили. Благодаря частой перемене бинтов и действию лекарственных средств, применяемых индейцами, явились первые признаки выздоровления, и ранение, как надеялись целители племени, не должно было оставить тяжелых последствий… Уже за одно это Никки испытывала к собратьям своего мужа вечную признательность. Больше всего она опасалась гангрены, которая, если даже и удается спасти человека от смерти, наносит его здоровью непоправимый ущерб.

Сейчас, сидя здесь, Никки вдруг осознала, что в эти последние дни, пока она страстно молилась о выздоровлении Сильвера Торна, ее чувства к этому человеку заметно переменились. То, что начиналось враждой, быстро переродилось в нечто иное, властно захватившее все ее чувства. Теперь она не просто уважала его и восхищалась им, а поняла, что их связывало нечто более глубокое и человечное, чем плотское влечение друг к другу, хотя и оно играло не последнюю роль в их отношениях.

Она вспомнила, что опасаться его перестала в конце первого дня, проведенного с ним, и страх прошел именно тогда, когда она, будто какая-то сексуально озабоченная старая дева, совершенно неожиданно для себя покорилась ему, упав в его сильные объятия. Дьявольски красивый, брал он все же не красотой, а невероятной силой обаяния.

Уже к вечеру второго дня она должна была признать, что он, не свихнувшийся лунатик, а действительно сцапал ее в будущем и переволок к себе, свой 1813 год. Но теперь она испытывала не просто чувство безопасности, возникавшее от одного его присутствия, и не просто восторг перед его странными и загадочными способностями… Нет, даже знание того, что он один способен вернуть ее домой, в ее собственное время, не было главным, хотя, умри он, она застряла бы здесь навсегда, в полном одиночестве непонимания и неприятия.

Так что же это, как не любовь?

Оглядываясь назад, Никки с удивлением спрашивала себя, с какого момента ее чувства начали претерпевать подобную метаморфозу? Не с того ли самого, когда он сообщил ей, что она понесла его дитя? Вопреки тому, что разумом она не могла до конца принять это, тем более что и признаки беременности отсутствовали, она, возможно благодаря голубому иероглифу, все еще не исчезнувшему с живота, чувствовала, что так оно и есть. Впрочем, люди всегда верят в то, во что хотят верить. Ребенок — удивительный и драгоценный дар, потому она страстно желала, чтобы его зачатие оказалось правдой. Ведь это будет ее, ее ребенок!

И еще. Если бы она специально искала своему младенцу идеального отца, то лучше Серебряного Шипа и найти нельзя, в этом она ни минуты не сомневалась. Он, такой сильный и властный, способен быть трогательно заботливым, нежным и внимательным. Он владел магическими силами, одна мысль о которых приводила ее в трепет, а что уж говорить о его физическом совершенстве, гармоничном и естественном, которого не добиться ни одному культуристу, сколько бы тот ни таскал свое железо, ибо, чем больше он таскает его, тем дальше уходит от неповторимой гармоничности самой природы. Нет, Никки не могла смотреть на своего мужа без восхищения. Большинство мужчин, знакомых ей раньше, в своем стремлении быть сильными являли скорее какую-то ущербность, какое-то подспудное ощущение слабости, нежели подлинное ощущение собственной силы. Оттого любое проявление нежности, почитаемое ими за слабость, не считали возможным для себя.

Не то — Серебряный Шип. Мало того, что он обладал многими прекрасными качествами, он еще не боялся быть нежным, а это было самым главным, пожалуй, что Никки мечтала обрести в мужчине. Достаточно сильный, чтобы позволить себе нежность. Умный и терпеливый — насколько это возможно со столь взбалмошным существом, как она — заботливый, надежный, невероятно красивый и с великолепным чувством юмора. Масса восхитительных качеств. К тому же он явно любовался ею, она была интересна ему, что подтверждалось самим выбором, который он сделал в ее пользу, много лет, до их встречи прожив в одиночестве. Взять хоть эпизод ее падения с лодки, он не только не думал о ней как о существе, способном тупо пойти ко дну, он понимал ее и понимал, что она находит все это забавным приключением, а потому не бросился сломя голову вытаскивать ее на берег. Совершенно очевидно, что он восхищается ее умом и поведением не меньше, чем телом. Он по-настоящему мудрый человек, что не часто встречается среди мужчин, и все это не может не вызывать уважения к нему.

Кроме всего прочего, он разыскал ее, когда она заблудилась в пещере, и готов был заплатить своей жизнью за ее спасение, когда их преследовали солдаты. Если это не рыцарство, то Никки не знает, что это такое. В эти дни он явил пример высочайшей преданности… в эти дни… да и во все другие тоже.

И не то чтобы Серебряный Шип признан ею абсолютным совершенством или что она полностью простила ему то, что он вверг ее в самый центр своего умопомрачительного времени, но, лучше узнав его и пережив с ним в последние дни столь бурные приключения, она нашла, что его ценные качества, значительно перевешивают все его несовершенства. Какой еще мужчина способен преподнести вам цветочки, столь трогательно подобрав их под цвет ваших глаз? И сердце, какой женщины не растаяло бы, когда мужчина, преклонив перед ней колени, с такой невыразимой нежностью и заботой вынимал бы занозу из ее руки?

Лишь неделя прошла, а Никки доверила Серебряному Шипу всю свою жизнь — свои нужды, мнения, устремления, желания, ум и тело, — чего никогда не было ни с каким другим мужчиной из тех, с кем сводила ее судьба, включая бывшего мужа, отца и братьев. Не успела она, и охнуть, как Торн стал ее любовником, защитником, мужем и другом. Он заставил ее плакать, смеяться, радоваться и криком кричать от возмущения. Он к тому же разбудил ее страсть, до встречи с ним мирно дремавшую в глубинах ее естества.

И вот он лежит здесь, ее удивительный герой, лежит без сознания, пока организм его сражается с инфекцией. А она сидит рядом, молясь за его выздоровление и пытаясь осмыслить, насколько глубоко он завладел ее чувствами. Их союз кто-то назвал бы случайной связью или, выражаясь старомодным языком предков, морганатическим браком. Но спрашивается, можно ли быть ближе, роднее и желаннее друг другу? Идеальная пара — вот какое определение, пожалуй, подошло бы им больше всего.

Как странно, что она даже не сразу заметила, где произошел поворот от вражды к дружественности и взаимопониманию? Возможно, она влюбилась в него, инстинктивно спасая свой рассудок от ужаса этого невероятного перемещения во времени? Но почему, почему, в самом деле, ей так хорошо с ним, так уютно, что она не видит во всем белом свете и во все времена другого человека, с которым ей так страстно хотелось бы находиться рядом? Почему мысль о том, чтобы разделить с ним жизнь и родить ему ребенка, повергает ее в такой восторг? Неужели все это произошло просто потому, что она почувствовала бабочку, порхающую в ее животе, хрупкое существование которой требует абсолютной любви? И не такую ли именно любовь тщетно искала она в своем прежнем мире?

Никки не смогла удержаться от улыбки при мысли, что ее коснулась рука самой судьбы.

— Я всегда плохо ориентировалась в пространстве, как, впрочем, и во времени, но это, может быть, и есть истинное везение? — прикрыв глаза, пробормотала она не без иронии.

— Что там опять приключилось такого, что моя женушка вновь разворчалась? — послышался голос Серебряного Шипа, очнувшегося ото сна.

Глаза Никки открылись и встретились с его неотразимым серебряным взглядом. Рука ее поднялась и нежно легла ему на грудь, туда, где ровно билось его сердце. Радость захлестнула ее, исторгнув поток неожиданных, но столь сладостных слез.

— Ничего серьезного, дорогой мой. Просто я подумала, что нет на свете женщины, кроме меня, которая, бросив все блага цивилизации, с легкостью перешагнула через два века, чтобы влюбиться в собственного мужа.

11

Серебряный Шип принял объяснение Никки в любви хоть и радостно, но гораздо спокойнее, чем ее сообщение о том, что она встретила свою бабку в седьмом поколении. Когда она сказала, что Конах ее прапрапрапрапрабабушка, лицо его явило такую степень ошеломленности, было таким забавным, что Никки пожалела, что не достала заранее из рюкзака камеру, дабы снять это выражение на пленку.

— Вижу, — сказала она ошарашенному мужу, — ты весьма удивлен этим. Да, что ни говори, а не всякому выпадает шанс столкнуться лицом к лицу с собственными предками, встретив их во плоти.

— О такой возможности я даже не думал, — сознался он, действительно глубоко потрясенный ее новостью. — Когда я решил вызвать кого-нибудь из будущего, меня интересовало лишь то, что я узнаю от этого человека. Мне и в голову не приходило, что он может встретиться здесь со своими предками. Нейаки, это должно быть очень странно для тебя. Прости, если это повергло тебя в смятение. Я виноват, что не подумал об этом прежде.

Я понимаю, ты поставил перед собой грандиозную цель, гораздо более важную, чем побочные обстоятельства, включая родственность и все такое. Жутковато, сознаюсь, было встретить Конах и увидеть, что она всего лишь на несколько лет старше меня, а еще непонятнее и фантастичнее показалось мне общение с ее детишками. Я, их далекая правнучка, взрослая, а они, мои пращуры — маленькие дети. Да, я не только старше их, но сама ожидаю ребенка, еще одного отпрыска старого фамильного древа. Поверь мне, Торн, это глубоко потрясает!

— Нам надо довериться Черному Копыту и испросить у него совета, можем ли мы рассказать обо всем этом Конах, — проговорил Серебряный Шип. — Ведь он дядя Конах и решит, как поступить лучше.

Никки воззрилась на мужа:

— Торн, но если мы скажем вождю о моек родстве с Конах, нам придется поведать ему и нее остальное. Как ты призвал меня из будущего. В общем, вывалить на его бедную голову целый ворох невероятных новостей.

Серебряный Шип неторопливо ответил:

— Я с самого начала, Нейаки, хотел ему обо всем рассказать. Черное Копыто — мудрый и рассудительный вождь. Он прожил на свете почти девяносто зим и повидал много такого, что не поддается объяснению и что можно принять только на веру. Я уверен, что наш рассказ не так уж сильно потрясет его, скорее просто заинтересует.

— Ладно, это твоя игра, так что играй в нее по тем правилам, которые сам и выдумал, — ответила она, пожав плечами. Затем вспомнила еще кое-что, сказанное Торном. — Постой-ка! Так Черное Копыто приходится Конах дядей? Ты имел в виду, что он ее настоящий дядя, а не просто близкий друг семейства? Я, почему спрашиваю, а тут заметила, что ваши люди применяют родственные термины так широко, что это даже смущает. Как я поняла, когда ты говоришь кому-то брат, это еще не значит, что ты обращаешься к родному брату или кузену, это может быть просто твой приятель. Все женщины у вас сестры, а все старухи — бабушки…

Никки помолчала, затем сухо рассмеялась.

— Да и вообще, кем, к черту, являюсь я сама? Не окажусь ли я матерью своего пращура? Ты… Ты, случайно, не родственник Черного Копыта? Может, я вышла замуж за собственного предка? Впрочем, в данной ситуации все это не важно. Кровосмешение вряд ли возможно, раз мы родились в разных веках, так что наш младенец наверняка родится нормальным и здоровеньким. Я уверена в этом.

Серебряный Шип покачал головой и усмехнулся:

— Да, Нейаки, не тревожь свой рассудок подобной чепухой. Если мы с тобой и связаны какой-нибудь кровью, так лишь той, на которой замешан наш сын. А наш союз священен, ибо основан на взаимной любви и доверии.

При этих его словах надежда вспыхнула в сердце Никки.

— Ты сказал — взаимная любовь? Должна ли я это понимать так, что ты меня тоже любишь?

Нежная улыбка осветила его глаза и подняла уголки губ.

— Конечно, Нейаки. Я полюбил тебя в первый день, в ту самую минуту, когда ты взмолилась не убивать тебя, а потом приободрилась и доверчиво протянула мне руку. Тогда я и понял, что мы обязательно будем вместе. Это было на…

— Я знаю, — прервала она его, и лицо ее озарилось радостью. — Это было написано на звездах. Судьба, Предопределение. Рок.

— Ты хочешь, чтобы я тебя поцеловал?^[24] — смущенно спросил Серебряный Шип.

Она хихикнула, в глазах ее сверкнули озорные огоньки.

— Милый мой, еще нацелуешься, впереди у тебя лет пятьдесят, если не больше. Впрочем, один раз можешь поцеловать. Как-нибудь перетерплю.

Встреча с Черным Копытом была обставлена по-королевски торжественно, по крайней мере, с большей пышностью, чем подобные встречи описаны в учебниках, по которым учила своих студентов Никки. Почтенный вождь племени тони, облаченный во все регалии, положенные ему по званию, высокий и стройный, с морщинами возраста и опыта, врезанными временем в его лицо, держался, подтянуто и гордо. Столь же ясный рассудком, сколь и крепкий телом, он казался гораздо моложе своих лет.

Оставшись наедине с Черным Копытом в его вигваме, Серебряный Шип и Никки рассказали ему свою историю. Затем они молча сидели перед вождем, ожидая его ответа. По прошествии нескольких томительно долгих минут он пронзил их обоих осуждающим взглядом, который потом сосредоточил на Серебряном Шипе как на истинном виновнике неудачной затеи.

— Не скажу, что очень уж удивлен — наконец заговорил вождь. — Ты и твои братья всегда своими затеями приносили людям одно беспокойство; и хоть ты задумал это с самыми добрыми намерениями, но посмотри, какой хаос внес в жизнь этой юной женщины. Остается только надеяться, что ты своими необдуманными действиями не свел ее с ума, вырвав из мира, которому она принадлежала, и, переместив в наш.

Черное Копыто поднял перед ним руки ладонями вниз, затем вновь со вздохом опустил их на колени.

— Ну, к добру ли, к худу ли, а что сделано, то сделано. Теперь надо решить, сумеем ли мы извлечь из этого пользу. Возможно, ты прав, Серебряный Шип, утверждая, что это предопределение свыше. И Духи действительно хотят отвести от нашего народа беду, вещая через тебя и твою юную жену.

Суровый вождь повернулся к Никки:

— А что скажет Нейаки? Хочет ли она остаться здесь и быть женой Серебряного Шипа?

— Да, сэр, хотя должна признаться, что многое оставила в своей жизни в двадцатом веке. Я утратила и семью и друзей. Больше всего мне будет не хватать родителей и братьев.

Черное Копыто кивнул:

— Я удивился бы, если бы было иначе. Но из всего, что вы двое сказали мне, я понял, что и здесь у Нейаки есть родственники. Конах, ее муж и дети, Меласса и я. А также и этот юный индеец, — он жестом указал на Серебряного Шипа, — и ребенок, которого вы сотворили.

Глаза Никки расширились, и не просто от удивления, что ее мужа, вполне зрелого мужчину, назвали юным индейцем.

— Вы?.. — негромко воскликнула она. — Я и с вами в родстве?

Черное Копыто опять кивнул:

— Если в вас течет кровь Конах, значит вы и моя родственница. Можете называть меня дедушкой или дядей, как вам больше нравится.

— Благодарю вас, почту за честь, — искренне проговорила Никки и почтительно склонила голову. — И хотя мне трудно поверить в столь невероятное происшествие, как перемещение во времени, но, видя, что вы в этом не сомневаетесь, я начинаю принимать все как есть.

Старый вождь, посмеиваясь, сказал:

— Серебряного Шипа и его братьев я знаю с часа их рождения. Я помню день, когда они впервые принялись пробовать свои силы, знаю о них все — и плохое, и хорошее, равно и то, что от них можно ожидать чего угодно, а потому никогда особенно не удивлялся их выходкам, хотя подчас, не находя слов, только разводил руками.

— Мне так хотелось заглянуть на несколько лет вперед, мой вождь, — будто оправдываясь, сказал Серебряный Шип. — Ведь если мы будем знать будущее наших людей, то сумеем лучше наставить их.

— И что ты там, в будущем, увидел, кроме трагедии? — поинтересовался Черное Копыто. — Сделало ли тебя мудрее знание, принесенное оттуда? Сделало ли оно тебя счастливее?

— Нет, мой вождь. Но я обрел твердую уверенность в том, что люди шони должны оставить эту войну с шеманезе. Нет для нас ничего мудрого в том, чтобы следовать путем Текумсеха. Как я уже говорил Нейаки, если мы убедим моего брата покинуть тропу войны, нам, возможно, удастся спасти и его, и наших воинов, и все племя от катастрофы.

— Многие из людей нашего племени не пошли за ним, и все же он продолжает стоять на своем, — заметил Черное Копыто.

— Это, правда, но если и остальные не захотят следовать за ним, ему просто не с кем будет идти, у него не останется воинов, — продолжал настаивать Серебряный Шип. — Мы должны убедить всех шони отказаться участвовать в затее Текумсеха. Если теперь заключить мир с американцами, возможно, судьба нашего племени не будет стольтрагичной.

Черное Копыто вновь обратил взор к Никки.

— Что скажешь на это, Нейаки? Ты пришла к нам из будущего. Можешь ли дать нам мудрый совет?

— Я бы с удовольствием, — сказала Никки и тяжко вздохнула. — Но просто не знаю, что и думать… Мне всегда казалось, что если человек и способен переменить свое будущее, то истории изменить он не может. Конечно, я и представить себе не могла, что вдруг окажусь в прошлом и увижу свою жизнь в далеком, еще не наступившем будущем. А что, если, думаю я теперь, можно и историю переменить, раз оказалось возможным перенести меня из одного времени в другое. Однако совершить это способен далеко не каждый. Если это вообще достижимо, то лишь для того, кто обладает фантастической магической мощью.

— Как муж Нейаки, например? — подсказал Черное Копыто.

— Или Текумсех, — предположила Никки. — Возможно, только он способен переписать собственную часть истории, изменив свое решение и остановив тех, кто следует за ним.

— Мысль соблазнительная, — заключил Черное Копыто. — Но как знать, может, это под силу лишь тому, кто достаточно искусен и умудрен, чтобы убедить Текумсеха. — Взор его вновь обратился к Серебряному Шипу. — Хорошо, сын мой, я все это обдумаю и попрошу Духов наставить меня. А пока мы будем ждать их ответа, не мешало бы созвать кое-кого из наших людей и обсудить с ними сложившееся положение. Возможно, нам удастся остановить тех, кто хочет следовать за Текумсехом тропой войны, чтобы сражаться и…

— И проиграть, — добавила Никки.

Черное Копыто покачал головой, глаза его наполнились печалью.

— Да, дитя мое. Ибо за деяния нескольких проклятье понесут все. Таков путь жизни и войны, о ком бы мы ни говорили — о племени шони, британцах или американцах. Одни должны выиграть, другие — проиграть. Проигравшие сполна платят контрибуцию тем, кто одержал победу. Это повелось со времен древнейших цивилизаций и будет так до тех пор, пока последний человек здесь, на нашей матушке-земле, не отдаст небу последнего воздыхания.

Весть об общем сборе сразу же разлетелась по всем родам племени шони. А пока Черное Копыто размышлял и ждал ответа Духов, он нашел время, чтобы несколько раз побеседовать с новой племянницей, и так же, как в свое время Серебряный Шип, был очарован ее рассказами о достижениях людей в конце двадцатого века. Он задавал множество вопросов, о всех этих чудесах и новшествах хотя некоторые вещи, о которых она рассказывала его страшили. Никки, среди прочего, продемонстрировала ему быстрый огонь, как называл Серебряный Шип зажигалку, и вождь пришел от вещицы в такой восторг, что Никки предложила ему принять ее в дар.

Он отнесся к нему сдержанно.

— Тебе самой может понадобиться этот живой огонек, ибо, как я слышал, ты не очень сведуща и ловка в разжигании домашнего очага.

Но Никки настояла на том, чтобы подарок ее был принят.

Здесь, в этом старинном мире, существовало множество вещей, в которых она не очень сведуща и ловка. Приготовление еды на открытом огне, в чугунном котле или на вертеле, попытки испечь на раскаленном камне сдобные лепешки — все это было для нее сущим наказанием. Она никак не могла приноровиться к этим процессам, давая промашку то со временем готовки, то с расстоянием от огня, то с установкой необходимого жара.

— Знаешь, милый, все эти муки помогли мне по-настоящему оценить свою прежнюю плиту, — проговорила она, с тоскою глядя на лежащие перед ней недопеченные внутри и подгоревшие снаружи хлебцы. — Терморегулятор был, правда, не из дорогих, но это все же лучше, чем экспериментировать с открытым огнем. А уж за свою микроволновку я бы сейчас полжизни отдала.

— Ты опять говоришь загадками, Нейаки, — миролюбиво проворчал Серебряный Шип, без всякого энтузиазма поглядывая на предложенное ею подгоревшее печиво.

Он медленно, но верно выздоравливал и жил теперь с Никки в своем вигваме.

— Нечего и мечтать, — усмехнулась она. — Даже если я и перетащила бы сюда свое кухонное оборудование, толку от него здесь все равно никакого. Без электричества все эти современные чудеса будут мертвы. Только не проси меня объяснить тебе, что такое электричество.

— Почему?

— Потому что я сама толком до конца его не понимаю, а уж как объяснить человеку начала девятнадцатого века, и совсем ума не приложу. Это все равно, что объяснить иностранцу, что такое в наши дни рок-н-ролл^[25]. Да и вообще, можно я не буду сейчас влезать в дискуссию, тем более по поводу электричества, о'кей?

Серебряный Шип с любопытством взглянул на нее.

— Ты что-то сегодня не в духе.

— Не валяй дурака, Шерлок. Можно подумать, что ты впервые заметил, что женщины иногда бывают немного не в духе! Разве твоя первая жена никогда не испытывала недомоганий во время пэ-эм-пэ?

— Пэ… Во время чего?

Никки закрыла глаза и быстро забормотала молитву, дабы Господь ниспослал ей терпение главное, что понадобится ей в эти дни.

— Предменструальный период, — выпалила она с раздражением. — За неделю или около того перед месячными кровотечениями многие женщины становятся раздражительными.

— Да, но ты не должна теперь страдать от этого, разве не так?

Его настоятельный тон раздражал ее.

— Всем нравится быть здоровыми, никто не хочет страдать и знать о страданиях прочих. Прости, я ведь никогда прежде не беременела, откуда мне знать, может, мое дурное настроение из-за этого, как и болезненность титек.

— Титек?

— Ну, сосалок!

Никки наклонилась и, сжав груди руками, ткнула ими чуть ему не в лицо.

— А-а! Сосалки! — Лицо Серебряного Шипа просветлело. — Наконец-то они получили достойное имя. Сейчас им самое время так называться!

Никки застонала.

— Сдаюсь!

— Значит, я победитель? Прекрасно! Значит, я могу взять эти сосалки в качестве контрибуции?

И, не дожидаясь ответа, он опрокинул Никки на спину рядом с очагом и принялся расстегивать пуговки ее платья.

Когда рот его прикоснулся к одному из набухших, отвердевших сосков, Никки застонала от наслаждения.

— Знаешь, Торн! Хоть ты и ведешь себя порой тупее любого идиота первокурсника, иногда мне кажется, что ты прекрасно понимаешь, о чем я толкую, но придуриваешься, нарочно провоцируя меня на занятия этим видом спорта.

Он приподнял голову и долго присматривался ко второй ее груди.

— Хорошо, но, кажется, и ты не прочь позаниматься этим спортом.

— Практика нас совершенствует… так говорят… — пробормотала она, поскольку речь ее сделалась почти неразборчивой, он в этот момент ласкал языком ее сосок. — Но мы не должны… С твоей стороны… ты не должен…

Он приподнялся, чтобы перевести дыхание, и усмехнулся своей неотразимой усмешкой, явленной будто с рекламы зубной пасты.

— Существует множество способов освежевать кролика. И, любезная моя Нейаки, множество способов приготовить дикую гусыню.

Выздоравливая, большую часть времени Серебряный Шип проводил возле вигвама, делая кое-что по хозяйству — мастерил лошадиную сбрую, чинил свой лук. А в последние дни отделывал и полировал какой-то металлический предмет. Когда Никки спросила его, что это, он быстро спрятал свое изделие, заменив его другим предметом. На другой день он подозвал ее к себе.

— Вытяни левую руку.

— Зачем? — спросила она, но сделала, как он просил.

Он надел на ее руку браслет и сказал:

— Это мой дар жене, чтобы она и все вокруг знали, как высоко я ее почитаю и как она дорога моему сердцу.

Никки взглянула на браслет. Удивление и радость озарили ее лицо.

— Так ты с этим возился последние дни? Торн! Он просто великолепен!

Браслет, изготовленный из светлого металла, был отполирован до зеркального блеска и украшен гравировкой: цветы и крошечные гуси.

— Это… это вроде свадебного подарка? В моей культуре, когда пара сочетается браком, жених и невеста обмениваются обручальными кольцами, их носят на одном из пальцев.

— Если при этом они клянутся друг другу в любви, тогда да, это мой свадебный подарок, — торжественно ответил он.

Она бросилась к нему и пылко обвила руками его шею.

— Я буду носить его всегда, Торн. Плохо только, что у меня самой нет ничего ценного. Мне бы тоже хотелось, чтобы мой дар показал тебе и всему миру, как высоко я ценю твою любовь и как сама обожаю тебя.

— Ты подарила мне свое сердце, а скоро подаришь и сына. Что рядом с этим любой другой подарок, будь он даже серебряный.

— Выходит, браслет и вправду из серебра? — спросила она. — Я было так, и подумала, но не могла представить, где ты мог раздобыть этот драгоценный металл. Насколько я знаю, серебро никогда не добывалось в Огайо. Наверное, ты купил его у племен, живущих западнее?

— Нет, моя любопытная гусыня. Есть здесь одно местечко, до него дня два пути, где шони начали добывать серебро задолго до моего рождения.

— Ну и ну! Кто бы мог подумать! И белые люди ничего об этом месте не знают?

— Секрет племени шони. Никто, кроме шони, не знает, где скрыт рудник. Мы никогда не говорили о нем белым людям, как и о том, из чего изготовляем особый порошок, заглушающий боль.

— Тот, что ты принимал, когда тебя ранили? Который действует примерно как опиум?

— Да, но мы делаем его не из тех полевых цветов, из которых белые люди делают опиум. И к нашему средству не привыкаешь, как к опиуму, хотя и действует оно сильнее.

— Я помню, ты говорил, что вы готовите этот порошок из плодов какого-то дерева. Как получилось, что белые люди до сих пор не обнаружили чудодейственной силы этих плодов?

— Они думают, что эти плоды ядовиты, что они смертоноснее, чем укус змеи, — пояснил он с хитроватой улыбкой. — Впрочем, так оно и есть, пока особым образом не приготовишь из плодов и цветов этого дерева порошок.

— А ты уверен, что люди шони не передадут однажды американцам секрет приготовления этого средства, хотя бы из боязни утратить его?

Серебряный Шип широко улыбнулся.

— Кто знает, как сложится… Ручаться, во всяком случае, я бы не стал, потому что, как и ваш президент, Вашингтон^[26], не умею и не хочу лгать.

— Странно, неужели это дерево все еще растет в пространстве моего времени? — задумчиво проговорила она.

— В один прекрасный день, когда я почувствую себя совсем хорошо, поведу тебя в лес и покажу это дерево, — пообещал он. — Мне тоже интересно, обнаружил ли позже белый человек тайну его истинных свойств.

Он притянул Никки к себе и начал нежно покусывать ее ухо, от чего тело ее пронизала приятная дрожь.

— Довольно разговоров, — прошептал он. — Лучше докажи мне, что тебе в самом деле дорог мой подарок.

Тихо рассмеявшись, она ответила:

— Да, я докажу тебе это. И она ему это доказала.

12

Ты пропустила несколько спелых, вон на том кусте.

— Серебряный Шип указал рукой. — Там, левее.

Сегодня они спустились к реке. Он отдыхал на берегу, наблюдая, как Никки собирает летние ягоды. Да, готовить она не умела, но тут-то, в деле сбора ягод, трудно, казалось бы, что-то испортить. Срывая очередную ягоду, Никки озорно улыбнулась:

— Экая, в самом деле, важность! Кстати, интересно бы знать, на кого я сейчас похожа? На Хуана Велдиса? — спросила она и бросила в него ягодой.

Он проявил известную ловкость и с лету схватил ягоду ртом.

— Кто это — Хуан Велдис?

Мелкий колумбийский кофейный фермер, который брал своего ослика в горы и срывал лишь те кофейные зерна, которые покачнулись от ослиного крика, считая только их вполне дозревшими, — посмеиваясь, ответила Никки. — Так вот, если ты не желаешь рвать эти ягоды сам, так снабдил бы меня на худой конец чертовым осликом, чтобы самому не издавать ослиных криков.

— Но чем больше я поучаю тебя, тем больше мне достается ягод.

Никки подошла и плюхнулась на траву рядом с ним.

— Боже, как жарко! — сказала она, закатывая длинные рукава своего платья чуть не до самых подмышек. — Я мокрая, хоть выжимай! Знаешь, ты бы, прежде чем перебрасывать меня в свое время, прислал мне инструкции, я бы лучше подготовилась, взяла бы дезодорант — средство от пота… Еще и полдень не наступил, а я уже начинаю плавиться.

— Не лучше ли совсем отделаться от рукавов?

— Уж не хочешь ли ты сказать, чтобы я оторвала рукава? Хорошо! Пусть моя одежда тебе не нравится, но эта-то, хоть и старомодная, на мой взгляд, совершенно, кажется, не противоречит моде вашего времени.

— Но не для женщин шони, — сообщил он ей. — Неужели ты не заметила, что наши женщины не прикрывают рук? Зимой — да, но не летом. — Он достал нож. — Если хочешь, я помогу тебе отделаться от них.

— Да, пожалуйста, пока я не расплавилась окончательно. Только режь аккуратнее, около шва на плече, чтобы не особенно повредить платье.

— Скажи, почему белые женщины носят такие платья, которые закрывают их с шеи до пяток?

Никки пожала плечами.

— Скорее всего, потому, что их тупые мужья не желают, чтобы другие мужчины глазели на обнаженные конечности их женушек. А может, это просто способ предохранить кожу от солнечных лучей. Лилейно-белые личики и плечики были в моде в те дни, и, возможно, это здоровее. В мое время женщины одеваются гораздо комфортнее, но мы, с риском обжечь кожу, загораем, ибо загар в моде, а это преждевременно старит. Впрочем, взамен этого громоздкого одеяния я бы с удовольствием справила себе пару юбчонок и легкую кофточку.

— Конах тебя научит, как сделать платье из оленьей кожи.

Она сморщила нос и задумчиво проговорила:

— Я, конечно, посоветуюсь с ней, но я имела в виду одежду из легкой ткани, из ситца, например. Как-то не хочется в жару натягивать на себя кожу. А хорошо бы смастерить платьице из нижней юбки, отданной мне добрейшей миссис Гэлловей.

— Так что тебе мешает?

— Боюсь, что малейший ветерок, — с усмешкой ответила она, — сразу облепит мои соски, выставив их на всеобщее обозрение.

— Нет, не сами соски, а только их форму, как сейчас видны очертания твоих грудей, хотя они и спрятаны под одеждой.

Никки воздела очи к небесам.

— Благодарю тебя, Господи, что ты послал мне такого умного и рассудительного мужа. Наконец-то я встретила здравомыслящего мужчину.

Какое-то время они просто сидели и наслаждались легким ветерком, доносящимся от реки. Рассматривая ландшафт, Никки заговорила:

— Знаешь, мысленно я вижу все, что произойдет здесь в моем времени. Из тех деревьев, что растут сейчас у реки, останутся лишь эти три. Они, конечно, станут гораздо больше. Вон там, ниже по течению, будет построен Блэкхуфбридж — мост Черного Копыта, который соединит берега Оглейз, а по гребню холма протянется Блэкхуфстрит с шеренгой магазинов и лавок, чьи задние дворы и парковочные стоянки выходят к реке. Я будто наяву вижу церковку, которая встанет вон на том месте. А от того огромного лесного массива сохранится со старых времен лишь кусочек леса, ставший просто парком, примыкающим к зданию банка. На месте этих высоких зарослей кустарника теперь стоит старая мелочная лавочка. А здесь, у реки, где сейчас ничего нет, в конце восемнадцатого века появится мельница, построенная квакерами^[27], и в ней будут молотить зерно, как белые поселенцы, так и индейцы.

— Не знаю, Нейаки, но мне так трудно во все это поверить. Белые люди здесь никогда ничего не строили.

— Сейчас — да, но через несколько лет начнут строить. Вероятно, сразу, как кончится война. Запомни мои слова, Торн. Это обязательно произойдет.

— Начало конца, — печально отозвался он.

— Нет, просто неизбежный прогресс, — поправила его Никки. — Начало долгого, пути, истоки которого в Джеймстауне и Плимуте, когда первые английские колонисты ступили на берег. Кстати, я всегда спрашивала себя, какого черта индейцы не смазали жиром ту проклятую скалу возле Плимута и не сбросили пришельцев назад, в океан?

Серебряный Шип, читавший исторические книги из библиотеки Джеймса Гэлловея, склонен был согласиться с Никки. И все же не смог удержаться от улыбки, вызванной пафосом, с каким его жена изрекала подобные сентенции.

— Я начинаю подозревать, что моя жизнь до твоего появления была жизнью придурка, не способного предвидеть даже тех простейших событий, которые, весьма вероятно, произойдут завтра.

Она развела руками и простодушно улыбнулась:

— Что тут скажешь? Ты спрашиваешь, я отвечаю.

Существовали и другие различия между Вапаконетой ее времени и его. При нем жизнь здесь была намного проще. Детишки до шести-семи лет бегали голышом, их крепенькие, орехово-коричневые тела солнце обласкивало от макушки до пяток. Жизнь здесь у человека была легкая, ибо распорядок дня целиком и полностью подчинялся природе. Вставало солнце, вставали и шони. Когда солнце садилось, шони возвращались в свои вигвамы, радовались пище и времени, что могут провести с близкими, после чего ложились спать. Между восходом и закатом солнца они занимались всякими домашними работами, расхаживали туда и сюда и часто находили время поиграть то с детишками, а то и в любовные игры.

Многое соответствовало тому, о чем прежде говорил ей Серебряный Шип. Несмотря на мнения некоторых книг по истории, женщины шони не влачили жалкое подневольное существование. Мужчины охотились, но и женщины тоже умели и любили охотиться. Многие ставили собственные западни и силки. Причем ловили, что кому больше нравилось: одни — рыбу, другие — дичь. Но заготовкой рыбы и мяса впрок занимались в основном мужчины — засаливали их или, нарезав длинными лентами, вялили или коптили.

Шкуры вычищали скребками, смягчали и дубили — в общем, проделывали все, что потребно для их выделки, а участвовали в этом и мужчины и женщины. И те, и другие владели искусством кроить и шить из кожи, в зависимости от того, что именно нужно изготовить. Если требовалось смастерить ножны для ножа, колчан или обтянуть седло, тут уж обычно действовали мужчины. А шитье одежды чаще всего исполнялось женщинами.

Далеко не последнее место в жизни шони занимало и земледелие. Когда появлялись первые всходы, на прополку выходили даже дети. Никки удивлялась, как много освоено индейцами разных полевых культур. Они не только возделывали зерновые, но выращивали также тыквы, кабачки, что-то из бобовых, дыни и брюкву. Даже дикий лук, пересаженный с лугов, получил небольшой участок земли вблизи от деревни. Собирать урожай, обычно выходило все дееспособное население, а слабые помогали, выполняя работы по засолке и засушке плодов земли, словом — по сохранению всего, что могло скрасить скудную пищу долгих зимних месяцев.

Еще одна особенность деревни начала XIX века, отмеченная Никки — это шум. Он существенно отличался от того шума, к которому привыкли люди, явившие здесь почти два столетия спустя. Дети, впрочем, возились, смеялись и кричали все так же. До они не свистели, пролетая мимо вас на своих роликах и скейтбордах — роликовых досках, — и не оглушали прохожих бравурными звуками, исходящими из транзисторов, свисающих на ремешках с их шей. Вместо всего этого гвалта в деревеньке раздавалось лишь фырканье лошадей и топот их копыт. Здесь еще можно было услышать живой звук ветра, шелестящего ветвями деревьев, и различить голоса птиц. В вигваме же единственным звуком подчас оставалось лишь потрескивание дров в очаге, и вам не надо было бояться, что соседний подросток из квартиры слева вот-вот врубит свою систему, от чего завибрируют стены, или глухая старушка, живущая справа, надумает посмотреть телевизор. И еще, здесь вы совершенно точно знали, что никакой телефон не зазвонит.

— Боже святый! — сказала как-то Никки. — Да здесь в один прекрасный момент можно и действительно услышать собственные мысли! Остается лишь надеяться, что мир и покой не повергнут меня однажды в состояние непреходящего благоговения.

— У каждого свои заботы, — иронично отреагировал Серебряный Шип. — А я вот думаю, как бы нам выбрать момент и снести старые стены вигвама, чтобы заменить их новыми. И хорошо бы дождя при этом не было.

— А это еще зачем? — удивилась она. — Чем тебе плохи старые стены? С какой стати их заменять? По мне, так они великолепны. Немного, правда, прокоптились, но стоит ли обращать внимание на такие мелочи?

— Ох, Нейаки, у себя в мире так ты ученая. А здесь… — Он надменно вздернул голову. — Не поменяй мы сейчас стены и кровлю, зимой нас достанут дожди. А допрежь всяких дождей одолеют москиты и сотни других насекомых. Ты не первая кто готов пренебречь такими вещами, но те люда потом жестоко поплатились за свою беззаботность. — Ну, хорошо. Пусть так. Но почему, в который раз спрашиваю тебя, ты не предупредил меня обо всем заранее? Я бы хоть захватила с собой противомоскитную сетку.

После полуночи, незадолго до рассвета Серебряный Шип проворчал:

— Женщина, что ты ворочаешься? Сама не спишь и другим не даешь. Пытаться заснуть рядом с тобой — все равно, что надеяться отдохнуть рядом с набивающей свои закрома бурундучихой!

— Тут уж я ничем не могу тебе помочь! — простонала Никки, — я обчесалась! У меня уже, кусочка живого не осталось, я искусана мириадами москитов, так что мне ничего другого не остается, как только чесаться! Бог знает, сколько их тут набилось, в этот вигвам. Не уверена, что завтра утром ты меня узнаешь. Лучше бы я спала на улице, даже и под дождем, лишь бы не оставаться под одной крышей с тучей этих тварей. Теперь я вижу, ты был прав, надо ставить новый вигвам, куда этим тварям будет труднее забраться.

— Ох, Нейаки, — со вздохом сказал Серебряный Шип. — Я и сам не рад, что жизнь так жестоко обошлась с тобой, заставляя согласиться со мной. Сейчас подброшу веток в огонь, и вся эта нечисть, одолевшая тебя, покинет вигвам. Вечером я не заметил здесь ни одного москита, никакого жужжания…

— Жужжание не имеет значения! — жалобно проговорила она. — Наши ученые совершенно точно доказали: кто жужжит, тот тебя не укусит. Жужжат самцы, а кусают самки, притом подбираются к тебе совершенно беззвучно.

Ц с этими словами Никки вновь принялась бешено драть ногтями кожу.

— Если ты можешь полежать спокойно, думая о чем-нибудь приятном, — неуверенно проговорил он — кожа у тебя не будет так сильно зудеть.

— К черту все это, Торн! — процедила она сквозь зубы. — Ты что думаешь, у меня психоз? Я же чувствую на своей коже реальное раздражение!

Он ничего не ответил, но встал и принялся в темноте шарить в деревянном ящике, стоящем рядом с постелью. Наконец зажег факел.

— Дай-ка мне руки, Нейаки. Попробую исцелить тебя от этой напасти.

В свете факела, укрепленного в специальном зажиме, он осмотрел ее руки, искусанные и расцарапанные до крови. А Никки это зрелище ужаснуло.

— Боже! Ты только взгляни! Не тело, а сплошной волдырь.

— Бедная моя птичка! — сочувственно воскликнул Торн. — Теперь понятно, почему ты не могла заснуть. Сейчас помогу тебе.

С этими словами он добрался до своей кожаной сумки.

— Надеюсь, у тебя там найдется что-нибудь получше каламиновой примочки, — жалобно проворчала Никки. — И скажи мне, какого черта они тебя не трогают? Может, я обкормила тебя этими ягодами, которых они не любят? Давай, скорее, спасай меня, милый, я насквозь пропитана их ядом.

Серебряный Шип отложил сумку, повернулся к супруге и скомандовал:

— Теперь лежи смирно! Не мешай мне спасать тебя!

— Что это? — ворчливо спросила она.

— Целебное средство от одного лесного растения. Возможно, ты знаешь его под именем древесной лилии, а Джеймс Гэлловей называл его Соломоновой печатью^[28] из-за шестилепестковой звезды в основании стебля.

Он наносил мазь на кожу, втирая ее и щедро нанося добавочный слой. Но не только руки требовали исцеления, москиты добрались и до шеи, груди, спины и ног. Они покусились даже на лицо, добравшись до подбородка.

Прохладный бальзам приносил облегчение сразу же.

— Ох, спасибо тебе! Такое приятное ощущение… такое приятное…

— Только не чешись больше, иначе ранки потом долго не заживут.

— Да я знаю. Что ж меня комары никогда не кусали? Но попробуй ты не чесать, когда чешется. Скажи собаке, чтобы она не чесалась от блох!

— Ты же не собака и способна сдерживаться, — сказал он, переворачивая ее на живот. — А если не можешь владеть собой, я замотаю твои ручки тряпками, как поступают с младенцами, чтобы они не повредили себя.

Никки повернула голову и пронзила мужа сердитым взглядом.

— Я тебе не младенец, и не нуждаюсь ни в каких перевязочках!

Имея явное преимущество в смысле расположения тел, Серебряный Шип легонько шлепнул ее пониже спины своей огромной ладонью.

— Смотри у меня, детка, лежи себе знай, полеживай, а не то…

Втирая крем, он помассировал ее спину, плечи, опять спустился к спине, чувствуя, как под его рукой напрягаются мышцы.

— Завтра наберем побольше целебных трав. Это я виноват, что ты чувствуешь себя отравленной, и сделаю все, чтобы это исправить.

— Каким образом? — вяло спросила она, расслабленная наслаждением, испытываемым от его делительного массажа.

— Сок растения не-тронь-меня, или недотроги, как еще его называют, спасет тебя от этой напасти. Ты вымоешься водой, в которую добавишь сок этого цветка, и от волдырей не останется и следа.

— Ум-м-м… Как хорошо. Не останавливайся, — пробормотала Никки, впадая в каталептическую стадию блаженства.

Его руки продолжали неутомимо трудиться на полях ее бедер, ягодиц, спины, шеи, и вновь возвращаясь к бедрам и ногам. Его сильные нежные движения исторгали из ее гортани благодарственные стоны удовольствия. Почти уже впадая в блаженное забытье, она улыбнулась, почувствовав его поцелуй на пальце своей ноги.

— Смотри, не налижись яду, — пробормотала она.

В ответ раздался его смеющийся голос:

— У тебя и яд такой сладостный, что некая часть моего тела готова испить его еще полнее. Но с этим придется подождать до другого раза. Теперь спи, маленькая моя гусыня, улетай на крыльях счастливейших сновидений.

Следующие несколько дней Никки выглядела ничуть не лучше какого-нибудь шелудивого щенка. Единственным ее косметическим средством был изготовленный мужем лосьон, который хоть и помогал, но не так быстро, как хотелось бы. Впрочем, его средство было куда действеннее всех тех препаратов, которые в данном случае обычно предлагали крупнейшие фармацевтические фирмы ее времени. Думая об этом, она не преминула вспомнить, что и куриный суп, приготовленный ее прабабкой, был гораздо вкуснее своего аналога, порожденного кулинарным искусством XX века.

Более того, когда они бродили по окрестным лесам, собирая травы и коренья, потребные для индейской домашней аптечки, Серебряный Шип показал Никки то самое дерево, из плодов которого по его словам, тони изготовляли болеутоляющее действующее как опий.

— Святые угодники! Да я просто поверить не могу! Ведь эти деревья растут у нас по всему штату! Не в таком, конечно, количестве, как сейчас, но достаточно. Они растут даже вдоль дороги, ведущей на папину ферму. Мы с братьями собирали орехи и низали из них ожерелья. Но это же орехи. Торн! Когда ты назвал их плодами, мне и в голову не пришло… Я думала, что это нечто вроде яблок или груш.

Он пожал плечами:

— Орехи что — не плоды? Да как ни назови, есть их нельзя.

— Сатанинская сила! Да сколько я себя помню, родители нам всю башку продолбили, что от них помереть можно. Прекрасно, но, кроме того, что они ядовитые, про них никто ничего больше не знал.

— И как это ваши ученые доктора не обнаружили их целебную силу? Выходит, люди шони так и не передали никому этого секрета.

— Поверь мне, если бы наши ученые пронюхали, что у них тут, под самым носом, произрастает, они бы дорого заплатили за эту тайну.

— Да уж, этот древний секрет индейцев, столь долго хранимый ими, обошелся бы твоим ученым подороже десятка оленьих шкур.

— Оленьи шкуры! Я говорю о деньгах. О долларах.

— А что, на шкуру или выделанную кожу уже ничего нельзя купить?

— Эта валюта давно вышла из обращения, дорогой мой, — сказала она с усмешкой. — Расплачиваются за все теперь бумажными деньгами и монетами. Я уж не говорю о кредитных карточках, чековых книжках и прочих способах расплатиться.

Впрочем, и в вашем способе оплаты есть своя прелесть. Могу представить, какой фурор я произвела бы в ИРС, предъявив индейскую валюту. Прихожу и вываливаю перед кассиром пару-тройку оленьих шкур!

Тут она разразилась неудержимым смехом.

— Что такое ИРС? — серьезно спросил он. Нос Никки сморщился, будто ей под нос сунули какую-то тухлятину.

— Полное название — Инфернал ревенью сервис, государственный отдел, собирающий федеральные налоги с ежегодных доходов граждан. Конечно, каждый работающий человек, будь то мужчина или женщина, считает, что с него дерут несправедливо много. Недаром люди прозвали эту контору Инфернал^[29] ревенью сервис, поскольку несколько тысяч граждан с удовольствием разделались бы с этой бражкой, как в Бостоне в свое время разделались с английским чаем во время «Бостонского чаепития»^[30].

— Если граждане так недовольны, почему они это терпят? — поинтересовался он. — Если бы они все разом отказались, это сработало бы.

— Вижу, ты читал очерки по ранней американской истории. — Никки посмотрела на мужа и вздохнула. — Но отвечаю на твой вопрос: американцы владеют многим, однако они страшно разобщены. Мы проводим выборы, на которых побеждают те, что, обещают исцелить болезни общества, исправить ошибки Конгресса, но, будучи избранными и попав в свои кабинеты, они редко вспоминают о данных обещаниях. Кое-кто из них все же старается что-то исправить, но таких меньшинство, потому им мало чего удается добиться. У людей, впрочем, всегда остается надежда на следующие выборы, на появление идеального лидера и так далее и тому подобное. В один прекрасный день общество достаточно прозреет, и правительству не удастся и дальше игнорировать насущные проблемы людей; но для того, чтобы это случилось, мы сначала должны обрести сильного, влиятельного лидера, который сможет реально переменить положение дел в Вашингтоне. Нам нужен человек, обладающий мужеством Джорджа Вашингтона, честностью Авраама Линкольна, силой духа Рузвельта и обаянием Джона Кеннеди.

Вдруг Никки осенила мысль, заставившая ее иронично добавить:

— Если бы Текумсех не поступил так безрассудно, он вполне мог быть именно таким человеком, в котором нуждается Америка в тысяча девятьсот девяносто шестом году!

13

Новость о своем родстве с Никки Конах восприняла гораздо спокойнее, чем можно было ожидать, более того — с видимым удовольствием.

— Милости прошу, дочка, в мое сердце, — сказала она смущенной Никки и неожиданно хихикнула: — Очень странно думать, что моя правнучка почти как я годами.

— Ох, я и не пытаюсь этого понять, — вздохнув, ответила Никки. — Меня другое занимает. Вы будто и не особо удивились. Может, не поверили?

В темных глазах Конах вспыхнули задорные огоньки.

— Давно знаю твоего мужа, как не поверить? Сколько себя помню, удивлялась, какие чудеса творили Текумсех и Серебряный Шип.

— А Пророк? Он разве не творил чудес? Конах покачала головой:

— Тенскватава не такой сильный, хотя он всегда хотел творить чудеса лучше братьев. Не получалось у него, вот и стал таким злым и противным.

— Да, действительно, — сказала Никки — жаль, что свои способности он обратил не во благо, иначе тоже свершал бы великие дела.

— Все может быть… — Конах пожала плечами. — Но я не очень верю.

— Расскажите о Серебряном Шипе, о том особом искусстве, которым он владеет, и о всяких его чудесах, — попросила Никки.

— Однажды, — с улыбкой ответила Конах, — его каноэ уносила река, и я своими глазами видела как он повернул реку к себе и вернул лодку.

— Зачем такие подвиги? Получше бы привязывал лодку, не пришлось бы терзать бедную речку! — с усмешкой сказала Никки. — И почему он не повторил этот свой трюк, когда подобное случилось с нами? А на что еще он способен?

Конах на минуту задумалась, потом рассказала:

— Два года назад он и мой муж, Скотэй Китехи — по-вашему Огненное Сердце, — пошли летом на охоту и встретили мать-медведицу с детенышами. Медведица погналась за ними. Ну, они видят, убежать нельзя, и залезли на дерево, думают, там она их не достанет. А мать-медведица встала под деревом, когтит ствол, рычит на них. Тогда Серебряный Шип позвал ее. Мне Огненное Сердце потом говорил, медведица смотрела прямо в глаза Серебряному Шипу, потом повернулась, ну совсем как та река и спокойно пошла к своим детенышам. Тогда охотники слезли с дерева и вернулись в деревню живы-здоровы.

Никки задумчиво поджала губы.

— Мне кажется, он ее просто загипнотизировал, эту медведицу, — наконец проговорила она и, заметив вопрос в глазах прародительницы, добавила: — От его взгляда она будто уснула и во сне покорилась его воле.

И вновь Конах пожала плечами.

— С Серебряным Шипом все возможно, я ничему не удивлюсь.

— Вот именно! Жить с ним — все равно, что стоять на краешке скалы и знать, что малейшего дуновения ветерка достаточно, чтобы тебя оттуда сдуло. В этом есть нечто завораживающее, но нервам достается, конечно.

Конах проявила сильнейший интерес к далекой жизни праправнучки и ее семьи. Женщины проговорили не один час, удивляя друг друга рассказами 0 своей жизни. Затрагивались и исконно женские темы, речь заходила и о воспитании детей, и о стряпне, и о проблемах уборки жилья, и о том, как лучше ублажить мужей. Говорили также о здоровье и гигиене.

Некоторые аспекты последней темы особенно интересовали Никки.

— Вы не представляете, Конах, как вам повезло, что у вас такая гладкая кожа, никаких волосков. Я бьюсь с этой проблемой, но результатов почти никаких. К несчастью, вместе со своими фиолетовыми глазами я унаследовала от матери и эту напасть.

Она приподняла подол юбки и показала ноги.

— Видите? Это просто несчастье какое-то. И двух недель не прошло, а опять заросла как леший, чувствую себя обезьяной. Если в ближайшее время не предпринять экстренных мер, придется заплетать косички.

— Шерстистые ножки, — рассмеявшись, поддразнила правнучку Конах, — они не дадут твоему мужу замерзнуть ночью.

— Ну конечно, давайте все будем смеяться! Но только знайте, любезная моя бабушка, что для меня эта проблема вовсе не повод для шуток.

— Дочка, а как ты раньше избавлялась от своих волосков? — спросила Конах, изо всех сил стараясь подавить веселье и явить на своем лице должную серьезность.

— Бритье, выдергивание, удаление с помощью воска.

— Это помогает избавиться от волос, да?

— Да. Выдергивать лучше всего, но только если вы используете нечто вроде электрической бритвы, выдирая волоски с корнем. Тогда можно целый месяц провести на курорте, позабыв о проклятой растительности.

— А с воском что? — поинтересовалась Конах.

— Разогретый воск намазывается на ноги ила на верхнюю губу, если у вас растут усики, а когда он остынет, вы просто резко срываете его, и на нем остаются все волоски. Больно, но эффективно.

— Почему Нейаки не сделает так сейчас? У шони плохой воск?

— Конах, вы гений! Какого черта я сама до этого не додумалась?

Конах рассмеялась и с самым комичным видом задрала нос.

— Да ведь Конах — бабушка! И потом, все знают, что Снежная Птица умнее Дикой Гусыни.

Заполучить в советчицы Конах и Мелассу было большой удачей. Ведь именно Меласса объяснила Никки, какими симптомами будет сопровождаться ее беременность. И обе они, вместе с Конах, проинструктировали ее, какой пищи следует избегать, как лучше нейтрализовать утреннюю тошноту и какой бальзам использовать для грудей и живота, чтобы потом на них не осталось послеродовых следов — последствий сильного растяжения кожи.

Они также научили Никки многим полезным вещам из каждодневного обихода. Не только стряпне и приемам лечения простых болезней, но и навыкам шитья, с которыми Никки еще предстояло столкнуться. Она внимательно следила за тем, как Конах обрабатывает оленью шкуру, как сначала скоблит ее изнутри, потом растягивает и смягчает, обрабатывая смесью из мозгов и печени того же оленя.

Когда шкура достаточно размягчится и станет гибкой, с нее удаляется волосяной покров. Пару таких готовых шкур Конах вручила Никки.

— Кожи почти готовы, надо только натянуть их на раму, подвесить над очагом и прокоптить. Я скажу тебе, какое сделать пламя. Сжигай свежий белый кедр, что тебе принес мой сынок Тэетл, тогда кожа будет нежного светлого цвета или немного рыжая. Потом вырезаешь и шьешь из нее одежды, какие тебе нужно.

Вместе с оленьими шкурами Конах дала ей еще связку сыромятных шнурков для сшивания кожи и три иглы из рыбьих костей.

— Закончишь вещь, тогда иглами дикобраза сделай на ней узоры или знаки, какие тебе хочется. — При этом она показала на орнамент, украшающий ее одежду. — Красота, правда?

Никки согласилась, ибо утверждать обратное никто не решился бы.

— Да, просто великолепно. Боюсь, мне и вполовину не удастся сделать так красиво. Хорошо бы сшить Торну рубаху, но лучше начать с чего-нибудь попроще, вроде его юбки. Ох, и почему я не ходила в кружок кройки и шитья?

— Можно кроить по его старой рубахе, сложного тут нет, — обнадежила ее Конах. — К счастью, твой мужчина достиг полного роста, не то, что мои сынки — Тэетл, что, по-вашему, значит Черепаха, и Красная Трубка, — которые растут у меня быстрее, чем сорняки на хлебном поле.

Приобняв Никки за плечи, Конах слегка подтолкнула ее к вигваму Серебряного Шипа.

— Иди, дочка. Сделай так, чтобы твой муж гордился своей женой.

Никки старалась, но закон всемирной подлости, по которому бутерброд всегда падает маслом вниз, достал ее и здесь, сработав на славу. Огонь заполонил вигвам дымом, она закашлялась, из глаз хлынули слезы. Только тогда она и вспомнила о наставлениях Конах, которая объясняла ей, каким образом надо разжечь огонь, чтобы дым шел только на шкуру, натянутую над ним. Она вновь принялась за дело, но вышло еще хуже, рама, которую она смастерила из зеленых ивовых веток, оказалась много больше кожи, полученной ею от Конах. Она попыталась все же кое-как растянуть на ней кожу, но сооружение вышло таким шатким и валким, что вот-вот грозило обрушиться вниз, в огонь, как бы осторожно она ни водворяла его на положенное место. Что-то вроде этого вскоре и произошло, и хорошо еще, что рама пошла боком и упала не в пламя, а на земляной пол, но все же, вопреки судорожным стараниям Никки откинуть раму подальше, одна сторона попала-таки на угли.

После нескольких трудоемких, но, увы, столь же безуспешных попыток Никки плюнула и в сердцах выпалила:

— Да пошло оно все к черту! — И, содрав слегка подпаленную шкуру с рамы, критически осмотрела ее и ворчливо пробормотала: — Целая лучше дырявой! Часом больше коптить, часом меньше, не все ли равно? Ну не совсем такой цвет, но если уж я сама так здорово прокоптилась, то и со шкуры этой клятой достаточно. Так что будем считать дело сделанным.

Следующий важный этап — крой. Используя в качестве выкройки старую рубашку Сильвера Торна и взяв из костра уголек, она решила наметить на куске кожи очертания будущего изделия и приступила к работе. Но что-то не заладилось с этим угольком. После четвертой попытки обвести им контуры будущей одежды она отбросила его, полезла в рюкзак и достала из косметички карандаш для обводки глаз, с помощью которого вскоре покончила с обрисовкой всего, что обрисовки требовало.

Следующей проблемой явилась необходимость вырезать части кроя. В неумелых руках кожеобрезной инструмент, данный ей Конах, оказался оружием весьма опасным для изделия. Прежде чем освоить процесс вырезания, она проделала в коже множество ненужных прорезей. Скорняк, словом, был из нее никудышный. Хорошо еще, что, обрисовывая контур одежды, она немного прибавила, как говорится, на швы, так что надрезы не могли особенно повредить будущей рубашке в смысле уменьшения размера. Осталось только срезать маникюрными ножницами эти ошметки кожи, после чего можно было приступать к шитью. Одно плохо, маникюрные ножницы резали неровно, этакими полукружиями, но и это, как говорится, куда ни шло…

— Сочтем за декоративный элемент, — решила она. — Вреда от этого нет.

Вдохновленная сей новаторской идеей, Никки приступила к следующему этапу своей кропотливой работы. Осталось, как говорится, начать и кончить. Но тут ее постигло страшное разочарование. Когда она приложила перед рубахи к спинке с тем, чтобы приступить к сшиванию, обнаружилось, что она слишком много срезала и что Сильверу Торну, насколько она помнила его габариты, в будущую одежку никак не влезть.

— Ох, ну, держись, мистер Серебряный Шип! Придется тебе, как видно, сесть на диету и малость поусохнуть, если ты хочешь носить новую рубаху, пошитую тебе молодой женой, которой ты просто обязан гордиться, — бормотала она себе под нос, стараясь хотя бы юмором смягчить ужас положения. — Хорошо еще, что тут рукавов не полагается, а то тебе в этом кожаном плену и ручкой бы не пошевельнуть.

Сшить детали кроя с помощью рыбьей иглы и сыромятных ремешков оказалось намного проще, чем она думала. Осваивая эту операцию, Никки прибегла к методу прорезания ножом по краю кожи дырочек для сыромятных ремешков. Эти прорези, правда, то и дело получались длиннее, чем нужно, но в целом результаты трудов вполне удовлетворили ее, и хотя она понимала, что кому-то они могут показаться весьма сомнительными, но надо же, черт возьми, учитывать и то, что это первый в ее жизни скорняжный и портновский опыт. Вот именно, для первого раза не так уж плохо!

— В конце концов, — убеждала она отсутствующего мужа, — это ведь летняя рубашка, так что слишком большие прорези совсем не помешают, нечто вроде дополнительной вентиляции, чтобы вам, мистер, не было жарко.

Конах, которой предъявлен, был конечный продукт столь мучительного трудового процесса, дипломатично заметила:

— Я вижу, Нейаки старалась. В следующий раз сделаешь еще лучше, верь мне, дочка.

— Да я в этот раз хотела сделать как лучше.

— Серебряный Шип оценит старание молодой жены, — великодушно высказалась Конах. — Можешь, дочка, украсить рубаху птичьими перьями, тогда будет совсем красиво.

Незаметно поглядывая на свои до крови исколотые пальчики, Никки, однако, с последним замечанием не могла не согласиться. Она решила украсить изделие перьями буревестника и следующие три дня провела в тщетных поисках перьев, утраченных этой отважной птицей. Увы, пришлось остановиться на более прозаичном материале — на перышках, позаимствованных у престарелой утицы, полуслепой и растерявшей по всей деревне былую красу своих крыльев, но Никки была довольна и этим.

— Адские силы! Мне кажется, что Пикассо это наверняка понравилось бы. А что хорошо для Пикассо, то хорошо и для нас с Серебряным Шипом.

Серебряный Шип с трудом удержался от смеха, вовремя успев прикусить язык и не показав жене виду, насколько жалки плоды ее усилий. Более того, великодушно выразил желание надеть новую рубаху на следующий же день.

— Мы с парнямирешили завтра немного поохотиться — ждем гостей из соседних селений, надо запастись провиантом. Вот и надену ее.

— Так ты уходишь на целый день? — не без тревоги спросила Никки.

— Если хочешь, я никуда не пойду, — успокоил он ее. — Ты что, боишься остаться на день одна?

— Да нет… Просто буду беспокоиться… Но мне не хотелось бы выглядеть испуганной квочкой. Я и ногой не ступлю за пределы деревни, а если возникнут какие трудности, обращусь к Конах и ее семейству, они не бросят меня, я уверена. Скажи, ты ведь вернешься еще до того, как стемнеет?

— Скорее всего, так и будет. Не тревожься и ничего не бойся, маленькая гусыня. Я вернусь, и все будет прекрасно. Надеюсь раздобыть новые оленьи шкуры, чтобы тебе было из чего шить, — договорил он, не удержавшись от своей обворожительной усмешки.

Она тоже заставила себя улыбнуться:

— Была, не была! Уж как-нибудь я наберусь сил дождаться тебя!

На следующий день, ближе к вечеру, Никки готовила рагу из кролика, приправив его зеленью одуванчика и кукурузным хлебом и надеясь, что на сей раз ей не удастся испортить кушанье. Помешивая варево в котелке, она беспокоилась только об одном, чтобы на вкус оно оказалось лучше, чем на вид, и даже не заметила, как в вигвам вошел Серебряный Шип.

— Женщина, у тебя неприятности, — пророкотал он с порога.

Вздрогнув от неожиданности, Никки обернулась. То, что предстало ее взору, заставило ее челюсть отвиснуть, а глаза расшириться от удивления. Лицо Серебряного Шипа было красным, выражение его не предвещало ничего, кроме готовой разразиться бури. Но даже не это повергло Никки в оцепенение, а его новая рубаха. Если еще сегодня утром она хоть и плотно облегала тело, но все же не стесняла движений, то сейчас буквально сковала его панцирем, воссоздавая своей поверхностью весь рельеф его мускулатуры, а искривленная линия бахромчатого низа поднялась, обнажив пупок. То, что раньше прикрывало плечи, теперь стиснулось вокруг шеи, а разрез впереди, под подбородком, удушающе держал его за горло. Ярко-голубой буревестник, составленный ею из перышек слепой утки, теперь, казалось, тоже готов душить его своими деформированными крыльями.

Раздираемая противоречивыми чувствами — смехом и ужасом, — Никки, наконец, обрела дар речи и воскликнула:

— Что ты сделал со своей рубахой?

— Что я сделал с рубахой? — прогрохотал он. — Лучше скажи, что ты с ней сделала? Разве Конах не говорила тебе, что сначала надо хорошенько продубить кожу, а уж потом только шить из нее рубахи мужьям!

— Я… Торн, я дубила! Я старалась, но…

— Наверное, ты плохо старалась, у тебя, как видно, просто не хватило терпения, — гневно обличал он супругу. — Сделай ты все как надо, меня не сдавило бы так, стоило мне промокнуть!

— А ты промок, да? Что случилось?

— Оступился на камне, когда переходил реку. Да это бы ничего, если бы твоя рубаха, подсохнув на солнце, не принялась выдавливать из меня жизнь!

Все! Больше Никки не могла сдержаться. Ее обуял такой взрыв веселья, что она в изнеможении откинулась назад и присела на корточки. Начав, остановиться она уже не могла. Смех ее подчас переходил в вой, а из глаз против воли брызнули слезы.

Грозовые раскаты в его голосе многократно усилились:

— С меня на сегодня достаточно юмора, жена! Мои товарищи уже здорово повеселились на мой счет, времени у них было достаточно.

Ослабев от смеха, Никки слабо замахала в его сторону рукой.

— Ох, не… не заводи корову, некому будет и мычать! Потерпи немножко, это весьма полезно для души, особенно такому важному господину, как ты.

— Ты что, назло мне так говоришь? Мало я сегодня натерпелся насмешек от своих дружков?

Он просто кипел, выходя из себя, его серебряные глаза разгорались все ярче. Видя это, Никки зашлась в новом приступе смеха. Она смеялась так, что казалось, вот-вот задохнется, хохот буквально душил ее. Взглянув на него, она увидела, что он навис над нею, с нетерпением ожидая ответа.

— Я не назло тебе говорю, Торн, и смеюсь не назло… Просто не могу остановиться, как взгляну на тебя, так опять… Ох!.. Не сердись… И брось ты свою важность, вспомни, что ты всего-навсего человеческое существо, а не бог какой-нибудь, хоть и обладаешь волшебными силами. Ну, ошиблась я, но я же честно в этом призналась.

Он немного успокоился, но продолжал хмуриться.

— Надеюсь, что такая ошибка больше не повторится.

— О, торжественно обещаю тебе это, мой гордый индеец! — совершенно серьезно проговорила она, в клятвенном жесте подняв руку, но не удержалась и вновь разразилась буйным смехом.

Ее заразительное веселье, в конце концов, на него подействовало. Уголки его губ, как он и старался держать свой рот сурово поджатым, начали неудержимо закругляться вверх, пока улыбка не завладела, наконец, всем его лицом. Посмеиваясь, он сказал:

— Ох, смотри, Нейаки, не серди колдуна! Я ведь и прибить тебя могу…

— Торн, да ты должен спасибо мне сказать, ведь я напомнила тебе, что не стоит слишком серьезно к себе относиться. Человека, способного посмеяться над собой, все любят.

Он сел рядом с ней и погладил ее по голове:

— Мне только твоя любовь нужна.

— Да я люблю тебя, люблю! — воскликнула она, осушая слезы веселья. — И вовсе не хотела задеть тебя своим смехом, но… Ох, Торн, если бы ты видел себя в этой рубахе!

— Могу представить, — усмехнулся он, — я выгляжу полным идиотом.

— Постой-ка! — вдруг воодушевилась Никки. — Пока ты не выполз из своей нелепой рубахи, я хочу это заснять! — Она бросилась к своему рюкзаку и достала камеру. — Это «Полароид». Сейчас я сниму тебя, и твое изображение появится на особой бумаге. Напоминает рисунок или картину, но называется фотографией.

Она открыла камеру и навела ее на мужа. На лице его тотчас явилось выражение, близкое к ужасу, так что пришлось его срочно успокаивать.

— Все хорошо, Торн. От этого не будет никакого вреда. Я не делаю ничего плохого. Я знаю, что в некоторых культурах верят, что нельзя изображать человека, будто бы это похищает его душу, но поверь мне, что все это чепуха. Будет просто твой портрет, он ничего ни у кого не может похитить.

— Я верю тебе, — сказал он твердо, будто пытаясь убедить самого себя.

— Вот и хорошо! — Она заговорщицки ему улыбнулась, обвела взглядом вигвам и решила, что придется воспользоваться вспышкой. — А теперь, милый, встань, я хочу снять тебя в полный рост. И улыбайся.

Он встал, его мускулы напряглись, а улыбка вышла совсем картонной.

— Расслабься, — скомандовала она. — Ты так напрягся, что похож на одного из этих вырезанных из фанеры индейцев, торчащих в табачных лавках. Хотя ни один из них не был намертво зажат в тиски столь нелепой амуниции!

Он попытался расслабиться, но результаты были ничтожны.

— Скажи чи-и-из, — предложила она ему. — Чи-и-из.

— Это еще хуже, — вздохнула Никки, — теперь ты выглядишь так, будто только что надкусил лимон. Давай попробуем еще что-нибудь. Скажи мани.

— Мани.

— Ох, нет, теперь губы у тебя еще смешнее, будто они натянулись на зубы и приклеились к ним. Скажи сэкси.

Все безуспешно. Никки помолчала, потом улыбнулась и продолжила:

— Повторяй за мной. На дворе трава, на траве дрова.

— Что за глупость такая?

— Ну, пожалуйста, для меня, скажи это так быстро, как только можешь.

— На дворе двора, на драве… Нет, не так. — Серебряный Шип нахмурился и попробовал опять: — На дрове трава, на тваре двора… — Он тряхнул головой, будто удивляясь тому, что вытворяет его язык.

— Еще раз, — хихикнув, сказала она и приготовила камеру.

— На дворе трава, — заговорил он чуть медленнее, старательно выговаривая каждое слово, — на траве дрова. Есть! Получилось!

Она успела запечатлеть его триумфальную улыбку. Вспышка ослепила его, и он зажмурился, но снимок был уже сделан.

— Видишь? Ничего плохого не случилось. — Камера щелкнула и выплюнула фотографию. — Вот, посмотри, как здорово вышло.

Он осторожно взял снимок. Казалось, будто благоговейный страх объял его, когда он рассматривал свое изображение на глянцевой бумаге.

— Это же настоящее чудо! — Радуясь, как ребенок, он тыкал пальцем в изображение. — Это же я! Совсем как в зеркале миссис Гэлловей и как в реке, когда вода спокойная.

Он перевернул снимок и внимательно исследовал обратную сторону.

— Ты что? — спросила она с любопытством.

— А почему с другой стороны меня нет?

— Потому что камера видела тебя только спереди, — смеясь, ответила Никки. — Если ты повернешься спиной, сниму тебя и со спины.

На этот раз он позировал оживленнее, повернулся спиной и, оглянувшись через плечо, широко улыбнулся ей.

— Боже, я создала монстра! — воскликнула она. — Настоящего монстра! И все только искусством шитья. Надо еще юбочку тебе сшить под пару, и тогда можно будет запечатлеть на пленке даже ямочки на твоих ягодицах.

Ужин их пригорел и на этот раз.

14

У Никки вошло в привычку после ежедневного купания принимать воздушные ванны. К счастью, являясь обладательницей смуглой кожи, она никогда не обгорала на солнце, чего не скажешь про ее родственников с отцовской стороны, где все были настолько белокожи, что попытки загореть становились для них большим испытанием и грозили страшными кожными болезнями. Риск Никки в этом смысле был минимален, и она благодарила небеса за толику крови шони, которая придала ее коже смуглость и упругость. Правда, ее кожа была гораздо светлее, чем у других шони, и она вообразила, что если получше загореть, то это больше сблизит ее с людьми племени.

Загорала она обычно в одиночестве, сняв одежду, в укромном уголке речной заводи. Но однажды Серебряный Шип обнаружил ее там.

— Конах сказала, где тебя можно найти, но не предупредила, какие прелести ждут меня на берегу. Что ты делаешь, Никки? Почему лежишь на солнце раздетая? Ты что, заболела и так ослабла, что не можешь одеться и вернуться в вигвам?

Она приподнялась на локте и водрузила на нос солнцезащитные очки, чтобы лучше видеть его в ярком сиянии дня.

— Я совершенно здорова. А если ты скажешь, что я выгляжу бледной, я поколочу тебя. Мне пришлось немало потрудиться, чтобы получше загореть.

Он сел рядом с ней на одеяло, расстеленное на земле.

— Но зачем?..

— А затем! Я тут у вас единственная бледнолицая, отчего чувствую себя чужой, будто нет во мне индейской крови.

— Чепуха. Ты моя жена. Внучка Конах и племянница Черного Копыта. Никто здесь не посмеет сказать, что ты не принадлежишь к нашему роду. Разве кто-нибудь проявил к тебе недружелюбность? Отнесся как к чужой?

— Нет, но глаза у меня совсем не такого цвета, как у всех вас, и кожа гораздо светлее. Цвет глаз я переменить не могу, но заставить побронзоветь кожу сумею. — Она наклонилась к нему, будто желая придать своим словам особое значение. — Пойми, я хочу прижиться здесь. Мне неприятно из-за своих отличий чувствовать себя чужачкой.

— Но твои отличия и делают тебя особенной, маленькая гусыня. А если уж говорить о цвете глаз, то и мои отличаются от цвета глаз людей шони. У Текумсеха тоже глаза светлее, чем у всех. А у наших братьев из племени мандан, что живут западнее, глаза часто бывают серые или голубые, а в детстве у многих светлые волосы, которые потом темнеют. Некоторые племена более светлокожие, чем шони, иные наоборот — темнее, а есть и краснокожие, и с желтой кожей, и все они наши братья. Ведь всех нас сотворил один и тот же Создатель.

— Да, но я на три четверти белая, — возразила она, — потому и чувствую себя здесь бедной родственницей, которую терпят из одной только вежливости.

— Разве ты одна такая, Нейаки? У нас многие имеют кровь белых людей, но не страдают от этого, как ты. У нас есть и такие, что родились у белых людей, а потом пришли к нам и стали полноправными членами племени. Возьми хоть Голубую куртку, он не просто жил среди нас, индейцев, он стал великим вождем.

— О'кей, ты почти убедил меня. Возможно, я рассуждаю глуповато, но мне хочется получше загореть, что в том плохого? Надеюсь, наш сынок унаследует твою бронзовую кожу, а не мою бледную. Хорошо бы и глаза у него оказались такими же серебряными, как у тебя.

— Так ты, поэтому закрываешь свои глаза этими странными серебряными стеклами? — поинтересовался он. — Джеймс Гэлловей тоже надевает такие, но только у него они меньше и стекла прозрачные. Он пользуется ими, чтобы лучше видеть при чтении.

Никки сняла зеркальные, авиаторского вида защитные очки и передала их ему для исследования.

— Это очки от солнца. Зрения они не улучшают, да мне этого и не требуется, а вот от блеска солнечных лучей глаза защищают прекрасно. В мои времена такая форма оправы слегка вышла из моды, но я предпочитаю ее всем другим.

Серебряный Шип перевернул очки, исследуя оправу, затем осторожно взглянул сквозь стекла.

— Смелее, надень их, дужки заводятся за уши, а сами они сидят на носу.

Оправа, прекрасно сочетающаяся с огромными зеркальными стеклами, была к лицу Серебряному Шипу. Когда он играл с очками, вертя туда-сюда головой, снимая их и вновь надевая, чтобы сравнить привычный мир с тем, каким он видится сквозь эти стекла, Никки положила руку на свою обнаженную грудь, в которой вдруг сильно забилось сердце. Смешно, в самом деле, как подросток, внезапно столкнувшийся нос к носу с фанатично любимым рок-идолом… Торн, со своей бронзовеющей кожей и прямым, греческих очертаний носом, со всей своей великолепной наружностью, дал бы фору любой кинозвезде, иссушающей сердца юных поклонниц мужественной силой и сексуальной привлекательностью.

— Чтоб мне провалиться! Вылитый Том Круз, — пробормотала она.

— Что? — с улыбкой повернулся он к ней, и у Никки перехватило дыхание.

— Ты невероятно красивое создание Бога. А я уж не говорю о твоей доброй душе, умении любить, о твоей чувственности. Иногда я отказываюсь верить своей удаче, тому, что я, такое тусклое создание, смогла привлечь к себе внимание столь великолепного существа, как ты. Почему все эти годы, Торн, ты оставался один? Женщины должны бы влюбляться в тебя пачками. Почему же ни одной из них не удалось завладеть твоим сердцем?

Он снял очки, отбросил их в сторону и склонился к ней, губами почти касаясь ее щеки.

— Я ждал тебя, любовь моя, и ты совсем не тусклое создание. Ты красивая и желанная, особенно в этом наряде дня рождения, когда на тебе нет ничего, кроме улыбки и поцелуя солнца.

— Я бы предпочла твой поцелуй, — прошептала она, обнимая его за шею и привлекая к себе.

Их соединение под солнцем было диким, примитивным, неистовым. Страстная и грубая жажда пылающей плоти не нуждалась в прелюдиях. А потом они лежали рядом, часто и тяжело дыша и все еще переживая жгучую силу опалившей их страсти.

— Я умерла и вознеслась к небесам, — пробормотала Никки. — У меня нет костей. Ты все их расплавил.

Серебряный Шип сдержанно засмеялся.

— Надеюсь, нам все же удастся как-нибудь доползти до своего вигвама.

— Если дождаться темноты, то можно и нагишом ползти.

— Нет, я все-таки поищу в кустах свой килт, как ты это называешь.

— Интересно, а что он делает в кустах? Вот уж не думала, что ты его отпускаешь гулять так далеко

Он рассмеялся:

— Я бы не отпустил, да ты так быстро содрала его с меня и зашвырнула в кусты, что я и опомниться не успел, как на мне остался один ремешок.

— Не расстраивайся, — утешила она его, в глазах ее плясали чертики. — Я слышала, что это последний писк моды, говорят, на Ривьере в этом году отдыхающий народ щеголяет в одних ремешках, повязанных на талии.

Два дня спустя Серебряный Шип опять набрел на Никки, причем, когда она меньше всего ожидала этого. На этот раз она сидела на поляне, недалеко от деревни, под раскидистым старым дубом, и плакала. Встревоженный, он бросился к ней:

— Нейаки, что с тобой? Ты не заболела? Скажи, где у тебя болит?

Со склоненной головой, она замахала на него руками, причем смысла этого жеста он так и не понял. Все, что оставалось делать, это ждать, когда она объяснит причину плохого самочувствия. На щеках ее блестели влажные дорожки от слез, и должно было пройти какое-то время, когда она, наконец, подняла на него свои грустные глаза.

— Нет, я не заболела, — всхлипнув, заговорила она. — Ничего у меня не болит, кроме души… Просто немного затосковала по дому. Я ведь лишилась всей своей семьи.

Серебряный Шип опустился на землю рядом с ней и обнял ее, прижав к своему сердцу.

— Что ж, этого можно было ожидать, любовь моя.

— Да, но я не думала, что это будет так больно! — проговорила она, теснее прильнув к нему. — Я взрослая женщина, уже несколько лет жила своим домом, но сейчас вдруг почувствовала себя маленькой девочкой, которой ужасно захотелось скорее к мамочке и папочке! Как бы хорошо рассказать маме о тебе, о нашем беби. Мы бы пошли с ней по магазинам, где продается все детское, накупили бы пеленок и распашонок, всяких голубых одеялец и чепчиков. Они с папочкой так волновались бы. Папа наверняка накупил бы своему будущему внуку миниатюрных бейсбольных бит и абонемент на все игры Красных. Он бы часами, по колено в стружке, возился в своей мастерской, чтобы сделать скачущую лошадку и на Рождество подарить ее внуку.

А сейчас папа волнуется, его терзает вопрос, где я и почему не навестила их в родительский день. Почему не послала хотя бы открытку и не позвонила, если сама не смогла приехать. Не за горами Четвертое июля^[31] и если пока они не предполагают ничего ужасного, то в этот день определенно запаникуют. В этот праздник ежегодно собирается все семейство — мои братья и их семьи, тетушки, дядюшки, двоюродные братья и сестры. Мы устраиваем на ферме у папочки грандиозный пикник. Каждый привозит с собой еду, а потом мы затеваем во дворе всякие игры — в крокет, волейбол или футбол. А как стемнеет, сидим у камина и распеваем патриотические песни — словом, с большой торжественностью отмечаем День независимости. Это было так восхитительно.

А в этот раз я не смогу присоединиться к общему веселью. Представляю себе, как переполошит их мое отсутствие. Им станет не до праздника. Скорее всего, они обратятся в полицию штата с заявлением о моей пропаже. Будет объявлен розыск. Допустим, они найдут мой автомобиль, припаркованный неподалеку от пещер. Обыщут все леса вокруг, все пещеры, допуская худшее, будут искать меня в реке, хотя не перестанут надеяться, что однажды я возвращусь живою и невредимою.

— О Торн! Все это для них станет сплошным кошмаром. Если бы существовала хоть какая-то возможность подать им весточку о себе, о том, что со мной все в порядке, успокоить их. Ты бы не мог, с твоими-то мистическими способностями, придумать что-нибудь, чтобы дать им знать? А может, тебе удастся послать меня домой, пусть на время, на несколько дней, чтобы я просто навестила их и все им объяснила, а потом ты вернул бы меня сюда.

Он гладил ее по голове, сердце его ныло от сострадания.

— Не уверен, что смогу как-то известить твоих близких, но подумаю об этом. А вот насчет того, чтобы послать тебя саму, Нейаки, я даже и пытаться не стану. Слишком это опасно и для тебя и для нашего беби. Не нанесет ли ему это путешествие непоправимый вред? Больше того, я даже не буду знать, в тот ли год ты попала, возвращаясь, домой. Что, если я рискну, но промахнусь во времени? Где мне тогда искать тебя? И как ты сможешь вернуться ко мне? Нет, любовь моя. Проси у меня что хочешь, хоть луну с неба, но посылать тебя неизвестно куда, рискуя навсегда потерять, я не могу.

Никки всхлипнула, пытаясь сдержать вновь набежавшие слезы.

— Я тоже не хочу рисковать, дорогой мой, тоже боюсь потерять тебя, — сказала она. — Но как это тяжело — знать, что они там будут страдать и метаться в тщетных поисках. Это гораздо страшнее мысли о том, что ты лишаешься своего холодильника или вечернего воскресного футбола. Это же моя семья, Торн, самые мои близкие люди, которых я люблю и которые любят меня.

— Нейаки, я все понимаю. Прости, родная! Я сам казню себя за то, что причинил тебе такую боль. — Затем, помолчав, он решил перевести разговор на более отвлеченную и спокойную тему. — Так ты говоришь, что лишилась футбола?

Она кивнула и грустно улыбнулась:

— Глупо, не правда ли? Мои братья, когда учились, играли в футбол, и мы с папой и мамой не пропускали ни одного матча.

— А сама ты не играла?

— Только дома, с братьями и соседскими мальчишками. В школе девочкам позволено играть во что угодно — в баскетбол, волейбол, но только не в футбол. И мы всегда играли отдельно, в команды мальчиков нас не принимали, даже если это были баскетбольные и волейбольные команды.

— А у нас женщины играют против мужчин, — сказал он.

Никки откинулась назад и недоверчиво взглянула на него.

— Вы играете в футбол? Здесь?

— Да, но только весной и в начале лета. Этим мы ублажаем Духов, чтобы послали дождь для только что появившихся всходов. В середине лета опять устраиваем игры, если дождя становится слишком много и надо попросить Духов, чтобы не губили лишней влагой будущий урожай. В это время колосья, початки и другие плоды нуждаются в солнце. Вот и сейчас мы будем играть, но на этот раз в честь общего сбора. Наши братья, которых мы ожидаем как дорогих гостей, тоже примут участие в играх, а потом и в танцах.

— Футбол? Танцы? — Печаль вмиг улетучилась с лица Никки, вытесненная неподдельной радостью. — Значит весьма интригующе и забавно.

— Ну, вообще-то совет собирается для серьезного дела, так что игры и развлечения — это потом. Не удивляйся, если Черное Копыто попросит тебя встать и говорить перед собранием вождей. Ты наш удивительный вестник будущего, и речь твоя должна быть выслушана и обсуждена в их беседах.

— Неужто они станут слушать речи женщины? — весьма скептично спросила Никки.

— Если они поверят, что ты явилась к нам по велению Духов, то, конечно, выслушают тебя, тем более что слова твои будут касаться будущего наших людей, нуждающихся в мудрых советах и предостережениях.

— Надеюсь, что так, но я все еще не уверена, что это изменит участь ваших племен. Что произошло, то произошло, и все наши попытки изменить будущее, скорее всего, окажутся тщетными. Историю не переделать.

— Да, Нейаки, ты права. Если бы Духи захотели, не случилось бы всего того, что случилось. И все же мы должны попытаться, хотя бы ради спасения Текумсеха. — Он встал и помог встать ей. — Ну, хватит о грустном. Тем более в такой прекрасный день. Да и совет еще не завтра. Я искал тебя, чтобы спросить, не хочешь ли ты покататься?

— В каноэ?

— Нет, верхом. Далеко, помня о беби, мы не поедем и выберем самый ровный путь.

— Ух, ты! Но я ведь, кажется, говорила тебе, что с детства не ездила верхом. Да и то в моем распоряжении тогда был коротконогий пони, которого папа купил для нас, детей. Так что не знаю, усижу ли на настоящей лошади. Тем более если она без седла.

— Ты что, не хочешь проехаться?

— Да нет, еще как хочу! — воскликнула она. — Просто предупреждаю тебя, что всадница из меня неважная.

— Ничего, кобылка, на которой ты поедешь, смирная и послушная, — заверил он ее. — К тому же я знал, что тебе необходимо седло, и одно раздобыл для тебя.

Никки чуть не заплакала от радости. Схватив его руку, она сжала ее и выпалила:

— Так чего же мы ждем? Теряем время!

При виде хорошенькой небольшой серой кобылы, предназначавшейся ей, Никки возликовала еще больше:

— Да она просто красавица! Надеюсь, ее владелец не будет возражать против того, чтобы я на ней проехалась.

Серебряный Шип покачал головой:

— Думаю, нет, тем более что она принадлежат тебе. Это дар твоего дяди, вождя Черное Копыто.

— Дар? — растерянно повторила Никки. — Ох, небесная сила! Ничего себе подарочки! Теперь я должна найти какой-то необыкновенный способ отблагодарить его за столь великолепный подарок.

— Может, ты сошьешь ему такую же рубашку, как смастерила мне? — невинным голосом спросил Серебряный Шип, подсаживая ее в седло. — Более необыкновенного способа выразить благодарность и не придумать.

— Очень смешно! — бросила Никки, устраиваясь поудобнее в странно сконструированном деревянном седле, обитом толстым мехом пумы и украшенном настоящими кошачьими когтями. Взяв в руки поводья, она спросила: — А имя у этой кобылки есть?

Серебряный Шип, садясь на свою лошадь, ответил:

— По-вашему, по-английски, ее зовут Мистинг. Никки взглянула на него с каким-то странным выражением.

— Как? Как ты сказал? Мистинг или Мустанг? Я всегда мечтала о «мустанге» с откидным верхом, чтобы мчаться на нем, до предела выжимая газ. Впрочем, — добавила она, хихикнув, — это слово, кажется, имеет и какое-то другое значение.

Ее кобылка тихо заржала и тряхнула головой. Серебряный Шип рассмеялся:

— Мистинг твои слова не понравились. Она была бы признательна тебе, если бы ты воздержалась от шуток по поводу ее имени. Она и английский, как видишь, знает лучшего моего. Я так и не понял, в чем соль твоей шутки.

Никки подняла брови.

— Ох, ты что, понимаешь и лошадь? — спросила она, вспомнив байку Конах о матери-медведице. — Скажи, а, сколько звериных языков ты знаешь?

— Да все.

Наклонившись к шее своей лошади, он шепнул ей что-то, и та, тронувшись с места, пошла шагом.

Никки последовала за ним, их лошади шли бок о бок. Ее глаза искрились восторгом, она с задором спросила:

— Как интересно! Может, ты и мне продемонстрируешь свое искусство? Шепнешь в следующий раз нечто приятное и в мое ушко?

Он ответил ей такой же озорной улыбкой.

— На каком языке предпочитаешь, чтобы я шепнул? Какой ты лучше понимаешь? Язык пумы? Гусыни? Или язык волчицы, которая всю жизнь совокупляется только с одним самцом?

— Насчет волчицы я подумаю. А теперь мне хотелось бы узнать, о чем разговаривают влюбленные ондатры, — ответила она, хихикнув. — Как-то я слышала песенку, которая называлась «Любовь ондатры» и сопровождалась такими интригующими трелями и повизгиваниями, что с тех пор мне страшно хочется узнать, что эти маленькие создания говорят друг другу в минуты любовного пыла.

Улыбка Серебряного Шипа расплылась еще шире.

— Достойный выбор. А раз ты у нас такая любознательная гусыня, то скоро придет день, когда ты позволишь мне продемонстрировать тебе, как совокупляются дикобразы.

Она рассмеялась и попросила:

— Расскажи мне, как они это делают? Должно быть, с величайшими предосторожностями?

Он покачал головой:

— Слова тут бессильны. Некоторые вещи легче показать, чем объяснить.

Следующий час и даже больше в голове Никки возникали причудливые картины, она пыталась вообразить, как, в самом деле, дикобразам удается сотворить любовь.

15

Возвращаясь к деревне тропой, бегущей вдоль реки, они выехали на поляну и увидели там белого человека. Зрелище тот представлял собой весьма странное: босой, одетый в нечто напоминающее старый мешок из-под муки, с головой, увенчанной жестяным котелком, он стоял на коленях возле выкопанной им в земле небольшой ямки. Когда Никки и Серебряный Шип приблизились, человек, опустив что-то в ямку, закапывал ее.

Нечто во внешности и поведении этого человека задело сознание Никки, будто она его когда-то видела, но когда и где — вспомнить не могла. Ее слегка удивило, что Серебряный Шип поднял руку и приветствовал незнакомца:

— Джон Чапмэн, дружище! Что это вы тут сажаете? Опять яблони?

Человек поднялся с земли, широкая улыбка расцвела на его обветренном лице.

— Серебряный Шип, бездельник! Я будто чувствовал, что встречу тебя.

Никки воспряла духом и пришла более чем в благоговейный трепет.

— Чтоб мне провалиться, — воскликнула она, — если это не Джонни-Яблочное-Семя!

Джон приподнял свою импровизированную шляпу:

— Да, мэм. Вижу, вы обо мне наслышаны.

— Да кто же о вас не наслышан! — восхищенно проговорила она. — Ведь вы человек-легенда!

Сдержанный по натуре, Чапмэн от комплимента покраснел. Серебряный Шип решил взять его под свою защиту.

— Это моя жена, Нейаки. Язычок у нее правдивый, но она частенько забывает его попридержать.

Джон усмехнулся, заметив, сколь гневный взор метнула она в супруга.

— Вы зайдете в деревню? — спросил Серебряный Шип.

— Да, скорее всего, — ответил Джон. — Ненадолго, конечно.

— Мы всегда рады оказать вам гостеприимство, и можете оставаться у нас столько, сколько захотите, — сказал Торн. — Собирайте свои вещички и садитесь на лошадь Никки, а она поедет со мной.

Чапмэн покачал головой:

— Вы езжайте. Я хочу до темноты засадить эту полянку. Приду позже и принесу пару картофелин, чтоб было, что бросить в горшок. Вы же знаете, я не люблю обременять гостеприимных хозяев.

— Картофель? — Слова у Никки и в самом деле подчас слетали с ее уст быстрее, чем она успевала подумать. — Вы, значит, уже имеете настоящий картофель? Вы ведь не о диком говорите, который выглядит как горох?

— Нейаки, где твои хорошие манеры? — одернул Торн жену.

Его слова заставили ее покраснеть.

— О, простите, мистер Чапмэн. С моей стороны это ужасно нетактично. Меня извиняет лишь то, что уже несколько недель прошло с тех пор, как я последний раз видела френч-фрай.

— Френч-фрай? — переспросил Серебряный Шип.

— Ну да, французское блюдо. Тонкие ломтики картошки, поджаренные в масле, но ее нарезают не так мелко, как хаш-браун, — пыталась она объяснить.

— Хаш-браун? — переспросил в свою очередь Джон. — Коричневое крошево? — И он растерянно посмотрел на Серебряного Шипа, будто ожидая от него более толковых разъяснений.

Серебряный Шип лишь пожал плечами:

— Что бы это ни было, пусть даже этот будет хаш-блэк — что значит черное крошево, — ибо, если его готовила Никки, оно не могло не почернеть, — но вы, дружище, не должны беспокоиться, жене моей, несмотря ни на что, все еще не удалось отравить меня. А, скорее всего и это будет еще лучше, Конах, услышав о вашем появлении, вызовется приготовить для нас еду.

— Может, она и дальше захочет тебе готовить? — с кислым видом проворчала Никки.

— Ох-хо-о! — Джон перевел взгляд с нее на Серебряного Шипа. — Да она у тебя, приятель, вроде как помешанная. Не хотел бы я оказаться на твоем месте.

Никки одарила его великодушной улыбкой.

— И все же, мистер Чапмэн, вы будете для нас желанным гостем, кто бы ни приготовил ужин, Конах или я. И не огорчайтесь насчет Серебряного Шипа. Он давно уже обуздал мой норов и ни разу не упустил случая напомнить об этом. И потом, я не сумасшедшая; я просто свожу с ним старые счеты. Более того, справедливости ради следует заметить, моя мстительность — лишь ответная мера, ибо мой любезный муженек тоже частенько забывает попридержать свой язык. Итак, милости просим, и пусть наши глупые семейные дрязги не отвратят вас от нашего порога. Мы будем рады такому гостю.

— Да, Джон, вот еще что, — заговорил и Торн, — не забудь прихватить свои картофелины. Может, они смягчат ее сердце, и она перестанет ворчать.

— Не надейся на это, парень, — мрачно пробормотала Никки.

Брови Серебряного Шипа комично поднялись.

— Да, видно, мне и картофелины не помогут, нy ладно, что поделать, таковы брачные радости. Поехали, Нейаки, пусть Джон закончит свои посадки.

Серебряный Шип направил лошадь к деревне, Никки в сердитом молчании последовала за ним.

Джон проводил их взглядом. Когда они немного отъехали, он услышал, как Серебряный Шип сказал жене:

— Хочешь послушать, как ондатра будет воспевать твою красоту?

— Я бы предпочла послушать, как заверещит мистер Ондатра, когда ему защемит капканом хвост, — не задержалась она с ответом.

— Может, мне удастся соблазнить тебя нежностями дикобраза, сопровождаемыми массой предосторожностей?

— Ну… Не исключено, — смилостивилась Никки.

Супруги уже скрылись из виду, а Джонни все стоял и покачивал головой, размышляя о смысле их странного разговора. Потом пробурчал:

— Женатые мужики порой начисто лишаются рассудка.

Однажды достав из рюкзака фотокамеру, Никки уже не захотела ее убирать, решив снимать все подряд, особенно своих новых родственников и друзей. Многие, подобно Серебряному Шипу, весьма настороженно отнеслись к картинкам из магического ящика, как они это называли. Но вскоре, убедившись, что вреда от них нет, любезно соглашались позировать.

Никки фотографировала Конах и Мелассу, когда те скоблили шкуры, работали в поле или плескались в укромной заводи. Она сняла Серебряного Шипа и Черное Копыто, увлеченных индейской игрой в кости. Но самым ее излюбленным объектом стала детвора. Ей нравилось снимать их игры и как они, блестя в солнечных лучах, будто пупсики, гоняются по цветущим лугам; а особенно ей нравился их умилительно невинный вид, когда они спят.

Она умудрилась запечатлеть на пленку даже сурового Джона Чапмэна, известного в истории как Джонни-Яблочное-Семя, чего он даже не заметил, ибо, как всегда был занят насаждением в местную почву яблочных семечек.

А Черное Копыто, хоть и упирался сначала, но потом все же согласился принять свои фотографии. Впрочем, не преминул, в присутствии ее мужа, предостеречь племянницу об опасностях, связанных с этим занятием.

— Здесь, — сказал он, — найдутся и такие, что используют картинки из магического ящика не во благо, а во зло, преследуя свои дурные цели. Так что берегись, Нейаки, как бы они не назвали тебя ведьмой и не сожгли на костре.

— Он говорит о моем брате, Пророке, — пояснил Серебряный Шип. — Тенскватава держится очень заносчиво, ценит себя высоко, гораздо выше всех других смертных. Его последователи, как и он, сам, ревнивы к чужим успехам, потому из-за них погибло уже немало добрых людей.

— Я знаю. Я читала, как они захватывали и убивали тех, кто с ними не согласен, тех, кто отказался присоединиться к Текумсеху, и других призывал не идти за ним. Но, кажется, это было до того, как Пророк ослушался приказов Текумсеха и столь неудачно построил тактику сражения на реке Типпикану, что индейцы понесли поражение. Если мне не изменяет память, это произошло в конце тысяча восемьсот одиннадцатого года.

— Все верно, — подтвердил Серебряный Шип. — После несчастий, сотворенных Тенскватавой, великие планы Текумсеха объединить племена рухнули. Текумсех изгнал его, заявив, что он не брат нам больше. По сей день Текумсех ни разу не произнес имени Тенскватавы, он для него будто мертвый, как и для многих людей племени шони. Пророк оказался лжепророком и стал посмешищем для многих племен, не заслужив ничего, кроме презрения.

— В конце концов, что бы он о себе ни думал, он всего лишь ничтожный шарлатан и убийца, — твердо проговорила Никки. — И хотя он опасен, я не понимаю, почему мне надо страшиться его.

Черное Копыто взял на себя труд объяснить ей это.

— Тенскватава возбудил гнев многих людей, кроме того, внушил им страх своим темным колдовством, а позже и лживыми пророчествами. Ты, моя дорогая племянница, со своими странными замыслами, порожденными знанием будущего, можешь показаться ему существом враждебным. Это весьма опасно для тебя, особенно в том случае, если Тенскватава сумеет каким-то образом вновь восстановить свое влияние. Ты должна быть осторожна, хотя бы ради самой себя. Будь потише. Посмотри на крапивника, эта скромная птичка старается не привлекать к себе слишком большого внимания, да зато живет дольше, чем важно выступающий фазан.

Никки подобные советы немало смутили.

— Если вы советуете мне быть тише воды, ниже травы, так зачем же тогда просите, чтобы я выступила перед советом?

— Совет вождей и старейшин состоит из уважаемых и почтенных людей, я доверяю им. Они выслушают все, что Нейаки поведает о событиях будущего, о том, какая судьба постигнет наших людей, если Текумсеха не отговорить от выступления против британцев. Большинство этих людей имеют, подобно мне, большое влияние не только в своих племенах, но и в соседних, с которыми они живут в мире и дружбе. Их всех беспокоит то, во что Текумсех вовлекает индейцев, вопрос этот для всех важен. А потому, Нейаки, им полезно будет послушать тебя, когда они соберутся вместе. Возможно, это поможет им склонить Текумсеха к миру.

Совет должен был состояться через четыре дня, но индейцы из других деревень уже начали прибывать. Новые, временные вигвамы появлялись быстрее, чем Никки успевала их сосчитать. Прибывающие обмениваясь, друг с другом приветствиями, наносили визиты родне и друзьям и трапезничали с ними; все это напоминало большой семейный праздничный сбор.

Конах не сомневалась, представлять ли Никки как свою внучку, точно так же и Черное Копыто, не колеблясь, говорил всем и каждому, что она его внучатая племянница, и даже провозгласил ее вестником будущего. Но ни тот, ни другая не делали никаких намеков вроде того, что, мол, она позабавит новоприбывших некими чудесными вещами, принесенными ею из будущего, и Никки одобряла это. Сопоставление важного факта ее явления из будущей эры с маленькими чудесами современной технологии действительно могло лишь насмешить гостей. Индейцы все-таки не дикари. Здесь ей придется пройти по тонкой грани между восторгом и предубеждением, и она не должна делать ничего такого, что могло бы превысить реальный уровень ее влияния.

В то же время, поскольку Никки надлежало держать слово перед собранием вождей, она, естественно, нервничала несколько больше, чем перед визитом к руководству школы, вызвавшему ее для отчета об учебной программе. Серебряный Шип в Черное Копыто понемногу готовили ее, посвящая в тонкости этикета, принятого на подобных ассамблеях, объясняли, что и как она может говорить, а что — нет. Конах презентовала ораторше новые мокасины и традиционное индейское платье из оленьей кожи. Никки вновь и вновь повторяла свою речь, так что теперь, разбуди ее среди ночи, она без запинки произнесла бы ее, но все еще чувствовала себя как Мария-Антуанетта по пути на гильотину. Она вспомнила старинный совет-анекдот, что если оратор хочет добиться успеха, ему следует все время помнить, что он полностью одет, а своих слушателей вообразить совершенно голыми. Когда она поделилась этим с Торном, он спросил:

— Это нужно, чтобы чувствовать свое превосходство и быть более уверенным в себе?

— Да, но это так, шутка. Не думаю, что при теперешних обстоятельствах подобный прием будет эффективен. Скорее всего, надо мною начнут хихикать, поскольку это худшее, что я могла бы сделать.

— Ты все страшно усложняешь, Нейаки. Просто думай о себе как об учителе, а о них как об учениках.

Никки обдумала его предложение, затем, усмехнувшись, ответила:

— Нет, это тоже не годится. Я расхохочусь в ту же секунду, как мысленно сопоставлю их с великовозрастными обалдуями в модных кроссовках, переродившихся чуть не в бутсы, и обвислых, как дохлые лягушки, футболках. Да и не привыкла я, чтобы студенты особенно меня слушали, во многих из них спорт давно заглушил желание учиться. В этом смысле твои шони, полагаю, окажутся гораздо более развитыми и продвинутыми.

— А что это за дохлые лягушки в футболках?

— Ох, не спрашивай! — со смехом проговорила она. — Этого не поймешь, пока не увидишь собственными глазами.

Во время первой части совета Никки сидела спокойно, стараясь не привлекать к себе внимания. Когда пустили по кругу трубку мира, набитую священным табаком, она испугалась, что ей придется принять в этом участие. К счастью, все обошлось, иначе, сделав полную затяжку, она непременно закашлялась бы. Затем каждый из десяти присутствующих вождей вставал и произносил краткую речь, преимущественно на языке шони. Серебряный Шип объяснил ей, что это соответствует протоколу всех подобных собраний. Наконец почетному обществу представили вестника будущего.

Накануне Никки нашла в своем рюкзаке пачку жевательной резинки, и теперь, в качестве прелюдии к своей речи и как жест доброй воли, она раздала гостям продолговатые упаковки. Чувствуя себя фокусником, впервые выступающим на публике, Никки наблюдала, как вожди осторожно раскрывали обертки, доставали тонкие пластинки и внимательно обследовав их, отправляли в рот и начинали жевать. Постепенно распробовав вкус, все важно закивали в знак одобрения мятно-сладкого угощения.

Завладев их вниманием, Никки про себя похихикала и приготовилась к выступлению. Серебряный Шип стоял рядом, готовый переводить ее слова тем, кто не понимал по-английски.

— Братья мои, отцы и прадеды! Серебряный Шип призвал меня из будущего, чтобы я рассказала вам, что станет с людьми вашего племени. К великой моей печали, должна сообщить вам, что за то время, что для меня прошло, а для вас еще не настало, американцы завладеют этой землей, а все индейские племена, лишившись своих домов, будут силой оттеснены в новые места поселения, расположенные западнее Великой Миссисипи. Все усилия Текумсеха окажутся тщетными, американцев ничто не остановит.

Сейчас идет война между британцами и американцами. Текумсех ошибся, решив заключить союз с британцами и склонив к тому же своих последователей. Британцы скоро оставят эти берега и никогда сюда не вернутся. Но не им платить цену за победу американцев, и не смогут они защитить своих союзников индейцев. Те из вас, что уже сейчас ищут мира с американцами, те, что не пошли за Текумсехом тропой войны, возможно, продержатся дольше, хотя я не могу обещать, что и для них все окончится хорошо. Да и кто может это знать, судьбы человеческие написаны на небесах, так ли они сложатся, иначе ли?.. Но оказавшиеся на стороне проигравших несомненно понесут наказание. Впрочем, и те, что окажутся на стороне победителей, пусть спросят себя, можно ли рассчитывать на благодарность американцев и долго ли американцы, щедрые на обещания, будут о своих обещаниях помнить?

Поэтому я прошу вас, поговорите со своими людьми. Предостерегите их от союза с британцами и воинством Текумсеха. И еще, постарайтесь, пока не поздно, убедить их покинуть военный стан Текумсеха. Я умоляю вас сделать это как для их безопасности, так и для вашей собственной.

Никки умолкла. Возобновила она речь гораздо торжественнее:

— Конец этой войны уже близок. Скоро британцы и Текумсех познают горечь поражения, в то время как американцы насладятся вкусом победы. Подступает время великого сражения в Канаде. Там Текумсех, если он не одумается и не покинет тропу войны, погибнет, как и множество его воинов. Смерть Текумсеха будет сигналом распада его воинства.

Она обвела собравшихся взглядом.

— Я не хочу, чтобы это случилось. Больно знать, что столько отважных воинов прольет свою кровь в чужой для них войне. Если Текумсех теперь же не повернет обратно, ничто не предотвратит гибель этих людей, чья храбрость будет затрачена впустую. Если кто-нибудь из вас может убедить своих воинов и Текумсеха, он должен попытаться сделать это. Возможно, худшую трагедии не поздно еще предотвратить. Будем надеяться, что эту страничку истории нам все же удастся переписать.

Закончив выступление, Никки вернулась на свое место. Среди наступившего молчания она старалась не выказать своего волнения.

Наконец заговорил Пеахшаэте, вождь племени шони из рода, живущего возле Хог-Крик — у Свиного ручья.

— Твоислова убедительны, но как мы узнаем, истинны ли они?

Черное Копыто, верховный вождь всех родов шони и, следственно, стоящий на иерархической лестнице племени много выше, чем Пеахшаэте, выпрямился. Его спина стала несгибаемой как столб, а лицо — надменно и осуждающе сурово.

— Как ты, Пеахшаэте, посмел усомниться в честности моей племянницы? За такое оскорбление я отрежу тебе язык.

Испугавшись, что он так и сделает, Никки решила вмешаться.

— Я не сомневаюсь, что Пеахшаэте не отказал мне в уважении, дядя. Просто он благоразумный человек и задал свой вопрос, чтобы получше увериться. Только глупец, услышав столь тревожные и горестные известия от незнакомого ему человека, не задал бы никаких вопросов.

— Это так, Пеахшаэте? — спросил Черное Копыто.

— Да, мой господин, — с почтительным поклоном ответил Пеахшаэте. — Хотелось бы получше знать, как и откуда пришла сюда Нейаки. Мы должны быть уверены, что Серебряному Шипу удалось призвать настоящего посланца истины. Действительно ли это твоя племянница или она самозванка?

— Итак, камешек в мой огород, — гневно вступил в разговор Серебряный Шип. — Берегись, Пеахшаэте! Ты ступил на опасное место. Как бы земля не затряслась под тобой!

Однако встал другой вождь и тоже высказал свое мнение:

— Хотя твои силы известны всем, Серебряный Щип, так же как и силы твоего брата — оба вы, ты и Текумсех, не раз доказали нам свой чудотворный дар, — но теперь, призвав сюда Нейаки, ты загадал нам загадку. Кому нам поверить? Тебе? Или Текумсеху, который также обладает волшебным даром предвидения, а значит, знает, что лучше для нашего народа? За кем из вас мы должны пойти?

— Муж мой, — заговорила Никки, обратившись к Торну, — этот человек говорит разумно, его аргументы заслуживают внимания. Позволь мне предъявить более веские доказательства нашей правоты. Нет нужды запугивать кого-либо и карать. Не сомневаюсь, что все недоразумения мы можем разрешить мирно, стоит лишь ответить на заданные вопросы. В конце концов, мы собрались во имя достижения цели, важной для всех, чтобы попытаться достичь мира, разве не так?

К ее облегчению, собрание выслушало эти слова со вниманием. Все успокоились и расселись по местам, терпеливо ожидая дальнейшего.

Никки надеялась, что она не загнала себя вместе с Серебряным Шипом в угол. Но, сказав «а», надо теперь говорить и «б», иначе не стоило и затеваться.

«О'кей, парни, — пробормотала она себе под нос, — я устрою вам это шоу из будущих времен».

Достав часы с цифровым циферблатом на жидких кристаллах, она показала их всем и принялась объяснять:

— Это часы. Сейчас они показывают настоящее время, час дня, минуты и секунды. Но если я нажму эту кнопку, они покажут сегодняшнюю дату — День, месяц и год. Серебряный Шип объяснил мне, что сейчас у вас по календарю белых людей тысяча восемьсот тринадцатый год. Но мои часы показывают то время, откуда я призвана сюда. Там, в будущем, я жила в тысяча девятьсот девяносто шее-том году — сто восемьдесят три года спустя. Теперь скажите, кто из вас может читать цифры белых людей?

Двое вождей жестом показали, что могут они и Никки передала часы ближайшему из них.

— Нажмите кнопку и скажите, какие числа появились на циферблате.

Вождь явно гордился тем, что его избрали для выполнения этой задачи. Нажав кнопку, он с большой важностью заговорил:

— Три и ноль стоят рядом, потом шесть отдельно. Наконец, я вижу один, два раза девять и шесть — все они стоят вместе.

— Тридцать, — пояснила Никки, — это число, последний день месяца, шестерка — это месяц июнь. Серебряный Шип говорил мне, что у вас он называется Месяцем Зноя. А четыре последних цифры — это год, из которого я пришла сюда. Тысяча девятьсот девяносто шестой.

Некоторые из вождей готовы были принять ее объяснения и поверить им. Но иные выразили сомнение.

— Что еще ты предъявишь нам, женщина? — спросил один из них. — Показатель времени — это интересно, но, может, ты как-нибудь переменила числа, чтобы ввести нас в заблуждение.

— О'кей, покажу вам еще кое-что, — сказала она, а про себя довольно грязно выругалась, помянув пресловутое изделие домашней выпечки. — Эта штука, — она вытащила из кармана калькулятор, — умеет считать. Задаешь ей задачу, и она тут же показывает ответ.

Никки продемонстрировала аудитории плоский предмет с кнопками. Затем, нажав пару-тройку из них, показала, как на табло появляются цифры, предложила назвать несколько чисел, которые не обходимо сложить. Публика откликнулась и забросала ее числами. А двое вождей-контролеров сосредоточились на том, чтобы сложить предлагаемые числа своим собственным математическим методом, дабы проверить точность маленького счетчика, прибывшего к ним из будущего. Пальцы Никки порхали над кнопками калькулятора. После каждого набранного числа она била по кнопке «плюс», и точный ответ послушно выскакивал на табло. Интересно, думала она, как там справляются местные математики, ведущие счет чуть ли не первобытным способом? Мелькнула страшная мысль: а вдруг они ошибутся, и результаты не совпадут? Но, в конце концов, все кончилось благополучно, и только тогда Никки облегченно вздохнула, радуясь, что и вожди не оплошали, и она сама в запале не стукнула в какой-то момент по соседней кнопке.

— Но нам не показали ничего, кроме чисел, — с сомнением проговорил один из вождей. — Мы хотели бы видеть что-нибудь такое из будущего, чего у нас нет.

Черное Копыто передал ей зажигалку. Что ж, видно механическое чудо скорее удивит этих людей, чем электронное. Смеясь про себя тому, что она вновь входит в роль циркового иллюзиониста, Никки подняла руку и, надеясь, что дядя не успел израсходовать весь бутан, крутанула колесико своего «бика». На этот раз все присутствующие преисполнились благоговения. Они изумленно ахнули, когда крошечный огонек в ее руке погас, и каждый хотел, чтобы пламя вернулось. А когда она продемонстрировала им работу карманного фонарика, и на это чудо, на этот факел без огня, они реагировали столь же бурно.

Наконец Черное Копыто призвал всех к порядку:

— Ну вот, теперь, когда вы своими глазами видели чудеса будущего мира, что вы мне скажете, почтенные мои гости? Поверили вы нам теперь или все еще сомневаетесь?

Все как один выразили полное доверие вождю и его племяннице. После этого, посоветовавшись с Черным Копытом и Серебряным Шипом, Микки решила, что самое время воспользоваться плодами своей иллюзионистской деятельности, и произнести заключительное слово:

— В ближайшее время генерал американской армии Гаррисон намерен встретиться с вами для переговоров. Он должен убедиться, что вы все хотите мира и согласия.

Черное Копыто зорким взором обвел своих подданных.

— Я уверен, что вы не обманете его ожиданий, — торжественно сказал он. — Также уверен я в том, что вы вняли предостережениям моей племянницы и приняли их без колебания.

После слов вождя ни у кого не осталось ни времени, ни возможности предъявить какие бы то ни было аргументы против и вообще продолжать дискуссию, ибо в этот самый момент вбежал запыхавшийся индеец и сообщил, что в деревню прибыл генерал армии Соединенных Штатов Уилльям Генри Гаррисон.

16

В согласии с традицией племени шони, на этот день была назначена футбольная церемония. Будь там хоть генерал Гаррисон, хоть не генерал Гаррисон, а ритуальное мероприятие шони должно произойти в назначенный срок. Так распорядился вождь Черное Копыто.

Генералу не очень понравилось связанное с этим недополучение положенных ему почестей, но в то же время он испытал облегчение, увидев, что индейцы, собравшиеся в Вапаконета, настроены вполне миролюбиво и воевать, похоже, не собираются. А когда Черное Копыто пригласил его принять участие в увеселительных церемониях, он и совсем успокоился. Ко всему прочему генерал рассчитывал переговорить с появившимся здесь Джонни Чапмэном, который частенько поддерживал американских военных, сообщая им о намерениях индейцев атаковать белых поселенцев. Чапмэн не был ни армейским разведчиком, ни шпионом, но он являлся верным американцем, считающим своим долгом предупреждать соотечественников о грозящей им опасности. За все эти годы он спас жизни множества людей, никогда не требуя и не ожидая за это никакого вознаграждения.

Смуглая, темноволосая Никки в своем новом индейском одеянии ничем особо не отличалась от других жителей деревни. Правда, она держалась в отдалении, чтобы ни генерал Гаррисон, ни его сопровождающие не заметили цвета ее глаз, дабы они и подумать не могли, что она родилась и выросла где-то в другом месте, а не здесь, в этой деревне. Впрочем, даже если бы они и увидели ее поближе, вряд ли чему удивились, здесь не редкость встретить индейца с примесью крови белых людей — многие жители здешних мест, еще с тех времен, как впервые начали заселять Огайо, брали себе жен из индейских деревень. А что касается генерала и его людей, то ни один человек племени шони не проболтался бы насчет их Мистического Вестника Будущего.

Но саму Никки генерал Гаррисон весьма интересовал. Из всех присутствующих здесь она одна знала, что произойдет с этим человеком в будущем. Она знала, что в один прекрасный день он мог бы стать президентом Соединенных Штатов, если бы за месяц до того не схватил пневмонию и не помер. Прежде она никогда не находилась так близко к президенту, кроме разве одного случая, когда Роналд Рейган в ходе предвыборной кампании прибыл в округ Аллен и в аэропорту ей довелось я пожать ему руку.

Впрочем, Рейган тогда еще не стал президентом. Он был простым республиканским кандидатом. А вот Гаррисон внушал Никки странное чувство, схожее, может быть, с тем, какое испытывает цыганская гадалка, уже разглядевшая и разгадавшая линии руки, но еще не заговорившая о том с ее владельцем. Ох, как хотелось Никки подойти к Гаррисону и выложить ему все, что она о нем знала, раскрыть ему будущее, о котором он сам еще не подозревает!

Такая жалость, что она не может себе этого позволить, а должна таиться и держаться от него в стороне. И все же Никки уловила момент и тайком сфотографировала Гаррисона, стоящего с Черным Копытом возле вигвама большого совета. После чего сразу бросилась в свой вигвам и спрятала камеру в рюкзак, благодаря судьбу, что никто, особенно Серебряный Шип, не застал ее за таким рискованным и, в сущности, идиотским занятием.

Когда подошло время футбольного матча, внимание Никки переключилось на другое. Серебряный Шип, как ни странно, не возражал против ее игры в женской команде. До этого она думала, что он сочтет игру слишком грубой и, учитывая ее положение, запретит участвовать в ней.

Готовясь возражать, она осторожно затронула эту тему, а он просто сказал:

— Не вижу в том опасности ни для тебя, ни для ребенка, иначе не позволил бы тебе играть.

Вскинув ресницы, Никки восторженно посмотрела на мужа и, приложив руку к сердцу, сказала:

— Ох, я и забыла, что замужем за предсказателем. Прости, дорогой. Я могла бы и сама догадаться, что ты предвидишь исход дела. Кстати, скажи, кто сегодня выиграет, мужчины или женщины?

— Мужчины, естественно, — ответил он, подмигнув ей.

— Ты это предвидишь, или просто тебе так хочется думать?

— Тут и не надо быть пророком. Мы, мужчины имеем преимущества в силе, скорости и росте. Скажу больше, из десяти игр женщины выигрывают у нас только одну.

— Да, но это было прежде, когда женская команда играла без меня, — ответила она с самодовольной улыбкой. — Я футбольная энтузиастка, я знаю все лучшие приемы и понимаю стратегию игры. Мозги нередко одерживают верх над мускулами.

— Может, заключим пари? — предложил он.

— Я уже заключила. Поставила свою коралловую губную помаду против серебряных сережек-колец Огненного Сердца, и мятный освежитель дыхания с кремом для рук против волосяного диска Черного Копыта, знаешь, такой, с орлиным пером, свисающим вниз. Дядя хотел, чтобы я поставила свой фонарик, но мы, шотландцы, ловко умеем вести переговоры. У меня был хороший учитель — моя мамочка. Я уверена, дай ей возможность, и она переговорила бы самого Джека Бенни^[32] с его скрипкой.

Серебряный Шип не обеспокоился спросить, кто такой Джек Бенни. Гораздо больше его интересовало заключение собственного пари с женой. Глаза его сверкнули двумя звездами, когда он наклонился к ней и сказал:

— Могу предложить тебе кое-что поинтереснее, маленькая гусыня.

— Ох, в самом деле? И что же? — спросила она, игриво тряхнув головой.

— Когда ты показывала мне снимки своего семейства, мне особенно понравился один, где ты, совсем еще маленькая, лежишь голышом на белой шкуре. Если вы проиграете, то мне хотелось бы заполучить такой же снимок, только сделанный сейчас.

Она изобразила вполне невинный взгляд, хотя в глазах ее промелькнули озорные чертики.

— Боже, Торн, не знаю, что и сказать… С тех пор я выросла и больше не снимаюсь в порнографии. Да и потом, у тебя, насколько мне известно, нет белого меха, разве не так?

— Белого меха нет, — ответил он с дьявольской усмешкой, — но разве медвежья шкура не может его заменить?

— Ну, допустим… Но что ты будешь делать с этим фото? У тебя же нет секретного сейфа, чтобы спрятать его, а мне не хотелось бы, чтобы подобный снимок вывесили в людном месте, где все вместе и каждый в отдельности могли бы его лицезреть.

— Как это может быть! Дело здесь личное, только между мужем и женой. Никто, кроме меня, никогда не положит на него свой глаз, ибо я спрячу его в мой Духов мешок.

И он показал ей на маленький кожаный мешочек, свисающий с его шеи.

Никки с любопытством посмотрела на мешочек.

— Все хочу спросить тебя, что ты там хранишь?

— Особые амулеты, то, чем Духи одарили меня для защиты от болезней и врагов. Что там внутри, известно только мне, это у нас в обычае. Я сказал тебе, Нейаки, все, что мог. Скажи я больше, Духи разгневаются на меня; а ты должна обещать, что из уважения к моей личной тайне, никогда не заглянешь в Духов мешок.

Никки нахмурилась.

— Я хоть и любопытна, как соседская девчонка, но не до такой же степени. И меньше всего мне хотелось бы, чтобы ты делал что-нибудь вопреки своим религиозным убеждениям. Если это священно для тебя, то вот тебе мое торжественное слово. Я никогда не дерзну сунуть нос в этот твой магический мешочек.

Он кивнул, принимая ее обещание.

— Но мы отклонились от темы нашего разговора.

— Ну да, пари! О'кей, мы выяснили, чего ты хочешь. Но что ты сам ставишь против снимка, где я голенькая лежу на медвежьей шкуре?

— Может, ты хочешь иметь свое собственное седло?

Никки покачала головой:

— Нет, не думаю. К чему мне сейчас седло? В ближайшие месяцы я слишком растолстею, чтобы ездить верхом.

— Могу против снимка поставить серебряный шейный обруч и пару колец для твоих ушек.

— Нет. Но сохрани эту идею для нашей первой годовщины.

— Так что же тогда? Может ты, сама назовешь предмет, который будет равноценен твоей ставке?

Теперь уже в ее улыбке промелькнули бесенята.

— Я приму то же самое. Снимок, на котором ты голым лежишь на медвежьей шкуре. Памятный снимок, если не возражаешь.

— А где ты будешь его хранить, жена? — спросил он, подняв брови. — У тебя же нет Духова мешка.

— А почему бы и мне не завести для себя такую полезную и нужную вещь? — жизнерадостно спросила она. — Не хочешь же ты сказать, что в вашем обществе этот обычай распространяется только на мужчин? А что, женщина не может иметь такой же мешочек?

— Некоторые могут. Те, что получили наставление Духов.

— И как им удается повидаться с Духами, что бы получить необходимое наставление? — допытывалась она. — Они удаляются от общества, постятся и молятся? Я читала, что в некоторых племенах юноши так и поступают.

— В нашем племени тоже. Однако нет нужды предпринимать далекие путешествия. Духи повсюду, Нейаки, они вокруг нас. Они в деревьях, в камнях, в животных. Во всем, что ты видишь и к чему прикасаешься. Среди них есть Дух, предназначенный только для тебя, тот, который ближе к твоей душе. Стоит тебе, очистив сердце и тело, открыть для него свое сознание, и Дух тотчас заговорит с тобой.

— Медитация, — заключила она. — Освободить свой разум от всего лишнего и слиться с природой.

— Да и тело должно быть очищено и внутри и снаружи, — поучал, он жену. — Никто не может принять Духов, не пройдя особого очищения.

— Итак, полагаю, мы возвращаемся к посту, — сказала она, сморщив нос. — Не сказала бы, что это для меня что-то новое. Бог знает, сколько разных диет я перепробовала, хотя они помогают лишь временно. Мой искуситель всегда является в виде шоколада. Однако я хочу сделать этот прекрасный снимок. И чтобы у меня было, где его хранить. Ради этого стоит немного поголодать. Не для похудания, а для чего-то более существенного. Когда я могу начать?

— Когда захочешь, маленькое создание. Я приготовлю для тебя очистительный вигвам, где ты будешь потеть.

— Парилку? Сколько времени это займет?

— Полдня самое большее. Дольше всего приходится возиться с подготовкой, нужно вычистить камни травами, потом нагреть их.

— Постой-ка. А все это голодание и потение не повредят нашему беби?

— Я не предвижу тут ничего плохого.

— Прекрасно! Но знаешь, отложим это мероприятие дня на два. Не хотелось бы пропустить футбол и ночные танцы. Сначала я хочу выиграть пари. А потом, когда здесь все поуспокоится, гости разъедутся по своим деревням, мне легче будет сконцентрироваться, да и больше шансов, что никто не прервет мою медитацию.

Никки весьма удивилась сходству футбола шони с той игрой, к которой она привыкла. Правда, игровое поле в длину составляло примерно три четверти от длины обычного футбольного поля, ярдов семьдесят пять вместо сотни, но по обе стороны поля стояли штанги ворот, совсем как дома — и основная цель игры была все та же: толкая и гоня мяч через поле к линии ворот, забить гол. Однако у шони мяч требовалось забить в ворота, штанги которых отстояли друг от друга лишь на три фута. Каждый гол засчитывался, и команда, первая забившая двенадцать мячей, считалась победившей.

Мяч из сыромятной кожи, набитой оленьей шерстью, тоже был круглый, но маленький, чуть больше теннисного. К тому же правила для двух команд различались. Мужчинам дозволялось бить по мячу только ногами, в то время как женщины имели право и ногами его пинать, и поднимать, чтобы бросить руками, что являлось, очевидно, попыткой хоть как-то уравновесить неравные силы. Возраст игроков в обеих командах был самым разным, в игре участвовали и подростки, и пожилые люди. Захватывать, удерживать, отнимать и отбивать мяч разрешалось любым способом, и хитростью, и силой, хотя Серебряный Шип заверил Никки, что мужчины не стремились быть излишне грубыми, не применяли к женщинам силовых приемов и старались не причинить вреда детям и пожилым игрокам.

— Это хорошо, — сказала она, — а то, я вижу, здесь явно недостает защитных шлемов, масок и наплечников. Хорошо еще, что мы все будем играть в мокасинах, а не в клепаных футбольных бутсах, потому что этими штуковинами можно было бы запросто убить какого-нибудь вашего голенького ангелочка. А я уж не говорю об ушибах, синяках и разбитых голенях!

— Многие игроки защищают голени мететава-вой, нечто вроде кожаных чулок. Хочешь, я достану для тебя пару?

— Конечно, хочу, — обрадовалась Никки. — А еще бы хорошо что-нибудь на локти и коленки. Хоть я не играла уже тысячу лет, но до сих пор помню все свои разбитые коленки и ссадины на локтях, полученные в игре с братьями. Один раз даже заработала приличный синяк под глазом, это когда я забивала гол, а на пути у меня вдруг появилось колено Джека. Я никогда особенно не расстраивалась из-за таких вещей, но в тот раз оставалась неделя до школьной вечеринки — танцы и все такое. Так я кучу времени потратила, чтобы загримировать свое «украшение», но синячина упорно проступал сквозь все слои грима и пудры.

Жребий не тянули и монет не подбрасывали, а игра началась с того, что посредник просто подбросил мяч в воздух над центром поля. Естественно, что мячом завладели мужчины, более высокие и прыгучие. Но ненадолго. Среди суматошно молотящих по мячу ног промелькнула женщина, схватила мяч и побежала вперед. Она перебросила его другой женщине, та — третьей, которая, впрочем, сразу потеряла мяч, и его вновь перехватила команда соперников.

Тут Никки осознала, что освистывание и улюлюканье не является прерогативой современных болельщиков. Как, впрочем, и маленькие балеты победы, вроде тех, что исполнили игроки мужской команды, забив свой первый гол. Кроме того, они подбегали к автору гола, похлопывали его по всем местам и подбадривали, так что и это, подумала Никки, не в двадцатом веке возникло.

Очень быстро Никки поняла, что в футболе шони гораздо меньше правил, чем в современной игре. Лобовые, боковые и даже задние удары были вполне приемлемы. Не наблюдалось удержаний, толчков, тайм-аутов, а система замены была крайне хаотична. Она заметила, что если кто-нибудь уставал, то просто выходил из игры, чтобы отдохнуть, а потом возвращался на поле всякий раз, когда его об этом просили. Некоторые из болельщиков присоединялись, когда им казалось, что это нужно, а иные игроки покидали поле в середине игры и больше не возвращались. Единственная трудность заключалась в необходимости довести до сознания других игроков, что ты покидаешь поле, дабы они не продолжали играть на тебя.

Но то, что отсутствовало в правилах игры, целиком возмещалось всеобщим энтузиазмом. Над выкриками, стонами и перебранками время от времени раздавался взрыв смеха. Зрители криками подбадривали своих фаворитов, игроки перекликались друг с другом, вопили на своих противников, и все это шумело, бурлило и было полно жизни. Словом, игру одухотворял здоровый азарт. Никки почти не знала языка и далеко не всегда могла понять смысл возгласов и призывов. Конечно, когда она отпихнула одного из мужчин, наддав ему локтем в живот, то смысл его вопля был ей абсолютно ясен. Точно так же и парень, который толкнул ее так, что она шлепнулась лицом в грязь, прекрасно понял, что именно выражает ее жестикуляция и выражение лица, и бросился помочь ей встать.

Примерно час спустя мужчины, при счете 6:2, лидировали. Никки понимала, надо что-то предпринять. Она уже подумывала о том, какие мероприятия организационного толка способны улучшить положение дел. И вот, поскольку правила игры не запрещали этого, она, с помощью Конах, начала проводить летучие совещания на боковой линии. Удивительно, но женщины и впрямь схватывали все на лету, почти без вопросов принимая план общей стратегии. Под руководством Никки, при толковых дополнениях других женщин, команда приступила к реализации замысла. И вскоре удача повернулась к ним лицом — женщины забили три гола подряд. Мужчины, конечно, быстро смекнули, в чем дело, и начали проводить свои собственные маленькие совещания по разработке тактики. Именно тогда Никки и подумала, что если бы в любви и войне все было честно, женщинам пришлось бы объявить тотальную мобилизацию.

В качестве самозваного вдохновителя она наставляла свою команду:

— Каждой нужно выбрать на поле одного мужчину и найти способ всячески задерживать его, владеет он мячом или нет. Те из вас, кто покрупнее, пусть и присмотрят себе здоровяка, а худые и слабые должны обратить внимание на малорослых. Стремительные против стремительных, высокие против высоких, маленькие против коротышек. Нам нужно образовать линию защиты, готовую удержать любого мужчину, прорывающегося к нашим воротам, особенно если он с мячом. Ты, Сизая Горлица, сильна в броске мяча, а Конах лучше удается мяч перехватывать. Звонкая Вода, ты бегаешь быстрее всех, так что стой поближе к их воротам и, как только тебе передадут мяч, беги что есть силы в конец зоны. Никки повернулась к высокой женщине, которая самой природой была создана вратарем, у нее даже щель между передними зубами напоминала футбольные ворота.

— А у тебя особая задача. Выбери себе место возле нашей линии ворот и не уходи оттуда. Не пропуская мимо себя никого и ничего, особенно мяч. Падай. Садись на зад. Ложись на землю плашмя. Делай что хочешь, но останови мяч. Хоть юбкой, хоть как.

Женщина одарила Никки щербатой улыбкой и энергично кивнула.

— О'кей, девочки, если все понятно, передавайте мои советы другим, и зададим им жару! Вперед! И кто что умеет — кто глаза им отводит, кто бодается и пинается, кто царапает им спины. Впивайтесь в них, как клопы!

Речи Никки произвели сильное впечатление и вдохновили команду на подвиги. Окрыленные женщины рассыпались по полю, кровь их взыграла. Они не только выполняли рекомендации предводительницы, но и сами на ходу изобретали массу приемов для достижения поставленной цели, иные не просто пинали противника, а старались носками мокасин угодить в наиболее уязвимые точки ног, недостаточно защищенные одеждой, словом — били прицельно. Даже девочки-подросточки подхватили азартное начинание, юркими гиенами путаясь под ногами, бодаясь и брыкаясь, как козлята, и внося разлад в ряды противника.

Среди всеобщей суматохи Никки отметила одну занятную вещь. Многие женщины, вопреки ее совету, подобрали себе противника не по росту, весу или толщине, а по родственному признаку, проще говоря — своих собственных мужей. Сначала Никки с досадой подумала, что это большая с их стороны ошибка, но, приглядевшись, поняла, что метод имеет свои преимущества, ибо кто, как не жена, знает все самые слабые и уязвимые точки и места, супруга. Одного несчастного парнягу так, очевидно, достала женушка, вонзившая свои пальцы ему под ребра, что он стал беспомощен, как слепой новорожденный котенок. Другой женщине достаточно было только дунуть в самое ухо супруга, как он замер на месте и, воззрившись на нее, идиотски ухмылялся.

Оценив тактику подруг, Никки устремилась к Серебряному Шипу. Когда они столкнулись лицом к лицу, она подмигнула ему и дерзко исполнила несколько па шимми, что заставило его удивленно вскинуть брови. А поскольку все его внимание переключилось на жену, то мяч благополучно пролетел мимо. В другой раз она бросилась ему на грудь, оседлала его, обвив ногами, и он резко взвился и рухнул на спину как срубленный дуб. Никки, последовала за ним, вонзив свое колено прямо ему в солнечное сплетение в то время как носок ее мокасины уперся ему в пах.

Серебряный Шип собрался, было сбросить ее с себя, но вынужден был отказаться от этой попытки, поскольку носок мокасины еще сильней придавил некоторые деликатные части его тела.

— Даже и не думай, парнище! — предостерегла она его с самодовольной улыбкой. — Только попробуй, и термин футбол обретет для тебя совсем иное значение^[33].

— Женщина, ты играешь нечестно, — выразил он свое недовольство, все более накаляясь.

— Не дергайся, — прикрикнула она на него, еще сильнее притиснув носок мокасины.

Результат не замедлил сказаться. Торн сдавленно застонал.

Никки ухмыльнулась.

Толпа в этот момент заревела. Женщины только что забили очередной гол, и счет стал 9:9.

Хотя мужчины и пытались перенять у женщин их тактику, у них из этого ничего не вышло. Двадцать минут спустя Звонкая Вода, после спринтерской пробежки, влепила решающий мяч в ворота противника. Игра окончилась победой женской команды с перевесом в одно очко. Победительницы покидали поле усталые, потные и заляпанные грязью, но глаза их светились счастьем.

Никки прохаживалась возле Серебряного Шипа. Язык ее облизнул пересохшие губы, и она увидела его глаза, потемневшие от желания. Она издала низкий зловредный смешок.

— Сердце мое, на этой медвежьей шкуре ты та-ак хорошо смотришься!

17

После лихорадки футбольного матча Никки сомневалась, хватит ли у нее сил для участия в танцевальном вечере. Но Конах предложила ей испить какой-то сладкий настой из трав, заверив, что это не причинит вреда беби, и Никки, к своему удивлению, значительно ожила.

Она присоединилась к другим женщинам, готовившим праздничную трапезу. Жарилось и парилось всего немало — какие-то клубни, кукурузные лепешки, на огне доходила бобовая похлебка. На десерт — засахаренные фрукты, груши, несколько видов ягодного варенья, черная патока и мед. Множество напитков — от простой родниковой воды, разнообразных соков, настоев и отваров — в основном из фруктов, листьев и коры — до хмельного перебродившего варева, которое, как полагала Никки, было чем-то вроде спиртного, приготовленного из зерна.

— Такое самодельное питво из зерна, вроде водки, готовят по всему миру, — сказала она Конах. — Индейцы, значит, не отстают в этом смысле от прочих? Так вы говорите, танцы продлятся всю ночь? Наверное, тот, кто устоит на ногах дольше всех, будет удостоен награды!

— Нет, внучка, нет, — смеясь, ответила Конах? — награды будут, но не за это. Наши мужчины не напиваются так, чтобы с ног валиться, особенно сейчас, когда здесь генерал и его люди. Да Черное Копыто их голым задом на муравейник посадит, если они допустят такую глупость.

Никки ухитрилась счистить щеткой всю грязь со своего платья, затем вымыла волосы и уложила их в опрятный французский пучок. В честь праздника она даже наложила на веки тени, подкрасила ресницы и губы. После нескольких недель, в течение которых ей приходилось разводить огонь, полоть сорняки и заниматься стряпней, ее ногти обломались, но быстрый маникюр и розовый лак помогли кое-как привести руки в порядок.

Глядя на нее, Конах и Меласса выразили желание тоже украсить свои ногти и лица. Весть о новшестве распространилась быстро, и не успела Никки оглянуться, как оказалась в роли ведущего косметолога, ибо пара дюжин жизнерадостных женщин столпилась вокруг нее, с вожделением разглядывая скромное содержимое ее косметички.

— Нечистая сила, — воскликнула она. — Теперь я поняла, что должны чувствовать эти несчастные парни-галантерейщики на расширенной распродаже удешевленной косметики!

Она тотчас обрела свой учительский тон и стала наводить порядок.

— Леди, прошу вас! Не толкайтесь и не отпихивайте друг друга! Если вы рассядетесь и будете терпеливо ждать своей очереди, то все получат возможность подмалеваться. Однако, нажив по этой части кое-какой опыт, смею предложить вам свою помощь. Тут нужно соблюсти меру, иначе ваши мужья подумают, что к ним приехала цирковая труппа клоунов.

Используя Конах как модель, Никки продемонстрировала основные приемы правильного грима.

— Будет просто прекрасно, если вы поможете друг другу с макияжем и волосами. Я здесь, рядом и присмотрю. — Раздав тени для век, лак для ногтей, тушь для ресниц и губную помаду, она еще раз приструнила их: — Леди, беря друг у друга косметику, не торопитесь, будьте взаимно вежливы, иначе ни одну из вас я не зачислю в свою футбольную команду.

Раздавая советы и пожелания, она в то же время убирала волосы Конах, сооружая ей французский пучок, а несколько женщин, глядя на нее, пытались повторить это самостоятельно. Меласса решила, что ей хочется часть волос локонами спустить на лоб. Другая попросила Никки помочь ей уложить волосы замысловатым узлом и закрепить его на затылке серебряным гребнем с великолепным opнаментом, изумившим Никки мастерством и вкусом его создателя. В своем веке такую редкостную вещицу она могла увидеть лишь в ювелирном магазине, торгующем исключительно штучным товаром.

Никки обошла всех женщин, делая поправки и нанося последние штрихи, и вот, наконец, она окинула своих учениц критическим взглядом и нашла, что конечные результаты не так уж плохи, да и женщины были весьма довольны, особенно получив возможность взглянуть на себя в маленькое зеркальце, пущенное по кругу. Заключительным аккордом явился мускусный одеколон, которым Никки слегка мазнула кого за ушком, кого по шейке или груди, и женщины гордо — жаркой поступью, как Никки это называла, — покинули салон собирать дань комплиментов с потрясенных женихов и мужей. Никки со своей стороны надеялась, что женихи и мужья не разочаруют преобразившихся женщин и уж тем более не прибьют. Меньше всего ей хотелось, чтобы сегодня, омрачая праздник, здесь и там вспыхивали очаги семейных ссор.

Но все обошлось. Более того, мужчины пришли в восторг от нового облика своих жен. Самое замечательное, однако, что всех их растревожил чувственный аромат, исходивший от женщин. Хотя это выглядело немного неприлично, но многие мужчины, как заметила Никки, стояли и при всем честном народе обнюхивали своих жен, тыкаясь носами в шеи и груди. В это время к ней подошел Серебряный Шип, принюхался и сказал:

— Как ты аппетитно пахнешь. Так и хочется тебя съесть.

Переваривая, сей комплимент, Никки не могла не хихикнуть.

— Если бы ты знал, из чего создается этот одеколон, твой аппетит вмиг пошел бы на убыль.

Брови его выгнулись в молчаливом вопросе.

— Из желез скунса, — без всякого выражения сообщила она. — Я не знаю подробностей этого процесса, но мне точно известно, что пахучая основа парфюмерных изделий добывается из мускуса, содержащегося в яичках определенных животных, и скунса в том числе.

— Ты меня разыгрываешь! Она покачала головой:

— Нет, я говорю совершенно серьезно.

— Но как это может быть? Про скунса трудно сказать, что он приятно пахнет. Даже я со своими магическими силами не смог бы извлечь из него столь сладостный запах.

Лицо его выражало смущение, недоверие и вообще было расстроено.

— Я уже сказала, что не знаю, как это делается, знаю только, что это делается. — Она сочувственно похлопала его по плечу. — Не пытайся понять. Просто наслаждайся приятным ароматом.

— Не было бы ничего легче, — уныло проговорил он, — если бы мне, нюхая твою шею, удалось отделаться от мысли, что я с таким же успехом мог бы сунуть свой нос в задницу скунса.

Никки с приятностью обнаружила, что лишь немногие из вечерних танцев имели однополый уклон, исполняясь или только мужчинами, или только женщинами, по большей же части мужчины и женщины танцевали вместе. Были танцы с относительно простым шагом. Иные казались более замысловатыми. Некоторые она разучивала еще в детстве, правда, несколько в иных вариациях. Один очень походил на банни-хоп, действительно напоминая кроличьи прыжки. Другой — просто какие-то сплошные хоки-поки, танцевальные пустячки. А третий имитировал детскую игру в ручеек. Много танцевали, выстроившись в линию. Этот тип танца варьировался, переходил от медленного приятного темпа к быстрому и суровому, следуя ударам барабана и командам ведущего танцора. Иногда линии разбивались на пары, танцующие то выстраивались в затылок друг другу, то поворачивались лицом к лицу.

Из тех танцев, в которых участвовали одни женщины, Никки больше всего понравился дав-данс — танец голубки. Из парных танцев, где она танцевала с Серебряным Шипом, больше всего раз веселил ее стирэп-данс — танец стремени, называемый так потому, что женщина обнимала партнера за шею, а левой ногой вставала на его ногу, которая действительно в этом случае являлась чем-то вроде стремени. Затем, соединившись в этой неуклюжей, треногой позиции, танцоры следовали вокруг танцевальной площадки против часовой стрелки, пары время от времени останавливались и должны были по очереди крутануться вокруг своей оси. С таким множеством пар, не подходящих друг другу ни по весу, ни по росту, все это выходило уморительно смешно. Иные пары спотыкались, чуть не падая, другие натыкались на них и падали, получалась куча-мала. Во всем этом было много здорового добродушного веселья, хихиканья и ржания.

Но самое большое впечатление произвел на Никки один танец, в котором, правда, она не участвовала по причине его особой замысловатости. Это был шони-данс — зрелище столь прекрасное и исполненное такой грациозности, что на глаза Никки навернулись слезы. Ни одна балетная труппа не смогла бы выказать более элегантности, чем эти танцоры шони с их размашистыми и текучими движениями. Тогда же Никки решила, что она попросит Конах научить ее этим па и движениям, попрактикуется и на следующем празднике обязательно примет участие в этом прелестном танце.

Около двух часов пополуночи церемониальный барабан смолк, но танцоры продолжали двигаться под аккомпанемент заменивших барабан певцов, а также флейт и трещоток, сделанных из черепаховых панцирей. Чувствуя, как слипаются веки, и туманится сознание, Никки все чаще склоняла голову на плечо Торна. Время от времени он оставлял ее, один раз ходил в вигвам за одеялом, а потом несколько раз вставал в круг танцующих. Наконец, когда восходящее солнце окрасило небо в нежные палевые, розовые и золотистые тона, вернулся барабанщик и дал сигнал к окончанию танцев. В заключение исполнялся Утренний танец, в котором могли принять участие лишь те, кто протанцевал всю ночь напролет.

Серебряный Шип охватил Никки за талию и поставил на ноги.

— Пойдем, любовь моя. Раздели со мной последний танец.

— Но я ведь дремала, — зевая, сказала она. — Значит, мне не положено.

— Нет. Другие тоже спали. Не обязательно танцевать обоим, достаточно, если танцует один из пары.

— Ох, ну… Тогда пойдем.

Она поплелась за ним и вступила в танец, думая о том, что без его поддержки вряд ли устояла бы на ногах, просто шлепнулась бы вниз и заснула. В конце концов, она остановилась и стояла на одном месте, едва поднимая то одну ногу, то другую.

— Танец спящих, — проворчала она.

Ее и саму удивило, что она, спотыкаясь и волоча ноги как большая тряпичная кукла, все-таки дотанцевала этот танец. По окончании танца раздались громкие крики людей, прославляющих успешное окончание ритуального празднества. Ослабевшие, но радостные, все начали расползаться по вигвамам, куда их манили желанные постели.

Никки повернулась во сне. Рука ее вытянулась в поисках мужа, но наткнулась лишь на угол отброшенного одеяла, уже достаточно холодного, чтобы понять: Серебряный Шип покинул супружескую постель давно. Она приоткрыла глаза, приподнялась на локте и осмотрелась. В вигваме его не было. Странно, куда он мог пойти? Может, отправился верхом по каким-то своим делам или начал строить очистительный вигвам?

Никки решила поспать еще, но, взглянув на часы, поняла, что уже за полдень. Если не встать; сейчас, ночью трудно будет заснуть. Протерев глаза, она взглянула на руки и, увидев на них следы туши для ресниц, вспомнила, что легла спать, не сняв с лица косметику.

— Почти сутки под гримом! — ужаснулась она. — Надо скорей бежать к девочкам, да сторонкой, сторонкой, чтобы не быть посмешищем!

Как-то там ее вчерашние ученицы? Быстро' одевшись, она поспешила к заливчику, к этой природной купальне, где и встретила чуть не всех женщин. Каждая — с черными кругами под глазами, в целом они напоминали стайку встревоженных енотов.

— Ох, леди, простите меня, — извинилась Никки. — Я должна была предупредить вас вчера, что тушь на ночь надо снимать, иначе она размажется по лицу.

К ней даже и обернулись не все, и Никки спросила себя, что творится с этими женщинами? Не поймешь, действительно ли они чем-то напуганы и раздражены или это лишь обман зрения, возникший благодаря их чумазым лицам. Никки начала расстегивать платье, готовясь к утреннему купанию, но Меласса остановила ее:

— Нет, Нейаки. Сегодня мы не купаемся, солдаты в деревне. Побрызгай на одежду, вымой лицо и руки, но не раздевайся совсем. Мы не знаем, может, один из них или даже несколько спрятались где-нибудь поблизости и подглядывают за нами. И поодиночке сегодня ходить не стоит. Все время будь рядом с другими, чем больше нас соберется, тем лучше.

Невероятно, но совет Мелассы вселил в сердце Никки какой-то странный, неизвестный ей доселе испуг. Там, в своем мире, в окружении родных и друзей, она не знала этого особого вида опасливой постоянной настороженности. Как далеко это от реалий ее времени, того времени, где она, принадлежа к обычной семье среднего класса, жила спокойной и размеренной жизнью, ничего особенно не страшась. В своем мире она была американкой, хоть и не стыдящейся примеси индейской крови, но все-таки белой женщиной. Но здесь она июни. В конце XX века государство ее ни с кем не воевало. А здесь часть ее племени находится в состоянии войны с Соединенными Штатами. Между пришлыми белыми американцами и местными, испокон веков живущими здесь племенами существовали известная настороженность и враждебность.

Вняв предостережениям, Никки быстро умылась и вместе с другими женщинами вернулась в деревню. Осторожно ступая, она ловила себя на том, что все время прислушивается к любому шороху, к хрусту веточки под ногой и настороженно вглядывается в густые тени по сторонам лесной тропы. К тому времени, как они достигли деревни, нервы Никки были на пределе, а язык пересох от неведомого ей доселе, чуть ли не животного страха.

Встреча между Гаррисоном и вождями произошла сразу же после полудня. За пределами совещательного вигвама жизнь шла своим чередом, со всей возможной естественностью, хотя общее напряжение кое в чем проявлялось. Женщины сегодня не вышли в поле мотыжить землю и полоть сорняки, детей от себя не отпускали, держа их под неусыпным присмотром. Мужчины, не принимавшие участия в конференции, не шли ни на охоту, ни на рыбалку, вообще ничем особо не занимались. Слоняться без дела по деревне тоже временно воздерживались, а просто собирались в небольшие группы, играли в кости или выполняли мелкую работу по дому.

Никки заметила, что занятия большинства мужчин связаны с оружием — неспешно, как бы между делом и бездельем, обновлялись тетивы луков, оперялись стрелы, вострились охотничьи ножи, чистились карабины — словом, оружие, будто ненароком, но все держали под рукой. Так, на всякий случай. Никки вдруг отчетливо поняла, почему многие книги по истории изображают индейцев ленивыми. Невнимательному глазу мужчины шони представляются именно такими — смеющимися, слоняющимися без дела, болтающими друг с другом, в общем, бесцельно убивающими время. Но под их смехом и чуть не демонстративной расслабленностью таилась вечная настороженность. Под их внешней неторопливостью и спокойным видом жила постоянная готовность к действию. Они все примечали. Ко всему были готовы. Они ждали.

Да и женщины… Пока Серебряный Шип был на встрече, Никки посетила Конах и Мелассу с детьми. Ее родственницы были неестественно спокойны, в лицах чувствовалась некоторая подтянутость, они вообще отличались от того, какими Никки привыкла видеть их. Каждые несколько минут настороженно поглядывали в сторону совещательного вигвама. Время от времени то одна, то другая подавляла тяжелый вздох. После трех часов бесплодного ожидания Никки, наконец, решила прервать это странное молчание и вздохи:

— Просто смешно! Не понимаю, чего вы все так боитесь? Вам не кажется, что глупо трястись, не имея к тому никаких причин? Серебряный Шип обязательно предупредил бы нас, если бы нам действительно угрожала опасность. И потом, ячитала о генерале Гаррисоне и знаю, что он добрый и порядочный человек, не то, что некоторые из его соратников по оружию.

Конах, выслушав ее, только пожала плечами. А Меласса, сидевшая напротив, обхватила руками свой уже довольно солидный животик, будто защищая от всех напастей еще не рожденное дитя, и сказала:

— Хорошо бы, чтобы ты оказалась права, Нейаки.

— Вчера же днем ничего плохого не случилось. И ночью тоже, — стояла на своем Никки.

— Мы не спали. Мы бодрствовали и были начеку, — проронила Конах.

— Но не так, как сейчас, вчера все были гораздо спокойнее…

Последнее замечание Никки было встречено новыми вздохами и молчанием, от чего ее опять объяла нервная дрожь, да такая сильная, что ей пришлось сцепить на колене пальцы, дабы не выказать их тряски. Два года прошло с тех пор, как она бросила курить, но сейчас много отдала бы за одну-единственную сигарету.

Наконец генерал Гаррисон и все остальные вышли из вигвама. Наблюдатели из деревни видели, что представители обеих сторон пожали друг другу руки, генерал улыбался вождям, и всеобщая напряженность племени заметно ослабла. На этот раз все перевели дыхание, и армейский командир, и вожди племени. Завтра или в следующем месяце все могло резко измениться. Но сейчас между американцами и миролюбивыми индейцами шони, отказавшимися следовать за Текумсехом, достигнуто перемирие.

Никки чуть не прыгала от радости. Она готова была крепко обнять и расцеловать всех и каждого — и вождей и генерала. Ее уверенность в способностях Серебряного Шипа, в том, что он предупредил бы их, если бы им действительно что-то угрожало, оправдала себя. Как и вера в благонамеренность генерала Гаррисона, который ее не подвел. Видно, это и в самом деле справедливый и мудрый человек, книги по истории не лгали.

Внезапная мысль заставила Никки вскочить и опрометью броситься к своему вигваму. Она отыскала в сумочке шариковую ручку, лист бумаги и набросала короткую записку такого содержания:

Генерал Гаррисон!

Развернув эту записку, вы найдете в ней ручку. Это нечто совсем новое. Больше вы таких нигде не увидите. Чернила уже внутри, в специальном стермене. Вам не нужно заправлять ее, чернил хватит надолго. К сожалению, должна заметить, что стержень иногда западает. В этом случае сделайте так: просто нажмите кнопочку на конце ручки, стержень появится вновь, и вы сможете писать дальше. Если вы используете эту ручку для достижения только добрых и справедливых целей, возможно, в ней хватит чернил до тех дней, когда вы станете президентом Соединенных Штатов. И мне доставляет большое удовольствие думать, что вы будете подписывать важные документы этой ручкой, подаренной вам мною в знак величайшей почтительности.

Искренне ваш друг.

Свернув послание и страшась передумать, Никки выскочила из вигвама. Едва дыша, с громко колотящимся сердцем, она задами пробралась к площадке, где стояла уже оседланная генеральская лошадь. Рядом, на земле, лежали его седельные сумки. Никки засунула записку с ручкой под кожаный клапан одной из них и спокойно вернулась к себе.

И только потом она вспомнила, что эту ручку заполучила на открытии нового банковского филиала. Интересно, что подумает Гаррисон, когда на ребрышке ручки увидит надпись: «5/3 банк»? Бог знает, что он подумает; она и сама, впервые столкнувшись с этим названием, была смущена. Это выглядело так странно: «Пять — третий»? Что это значит? «Пять третей»? Но пять третей чего? А может, «Пять в третьем ряду» или «Пять и еще кто-то третий»? Она живо представила себе, как бедный генерал тщетно ломает голову, столкнувшись со странностями американского правописания, которых в его времена еще не было.

18

На следующий день Серебряный Шип воздвиг для Никки очистительный вигвам, проще говоря, соорудил парилку. К большому своему удивлению и облегчению, она поняла, что пост ее ждал не такой уж строгий. Она позавтракала, хотя и достаточно легко, ведь париться ей предстояло впервые, и она волновалась, как-то ее тело отнесется к ранее не изведанному испытанию. Не хотелось бы превратиться в размякшую медузу, совершенно утратившую форму и содержание лишь потому, что накануне она переела. И еще, если мужчины парятся в набедренной повязке или совсем нагишом, она предпочла облачиться для этой цели в футболку — длинную, мягкую и достаточно свободную, чтобы не стеснять движений.

Серебряный Шип разогрел камни, окатил их водой и оставил рядом большой кувшин с водой для дальнейшего пользования. Он также брызнул на раскаленные камни настоем шалфея и кедровой хвои, и когда Никки вошла в вигвам, ее сразу же окутало облако душистого пара.

— Восхитительно! — воскликнула она. — Жарко как в аду, но запах гораздо приятнее. Мое тело готово полюбить это, я чувствую!

Как только она вошла, Серебряный Шип, чтобы сохранить тепло, закрыл кожаной полостью вход. В качестве духовного вождя он нередко сопровождал людей, проходящих подобные очистительные обряды, и теперь готов был вести по этому пути жену. Он не просто проведет ее через ритуал, он истолкует смысл снов и видений, если она таковые увидит.

Теперь он сказал:

— Мы берем хвою кедра, она хорошо очищает мозг и тело. Шалфей, символизирующий силы Мироздания и тайны нашего мира, — это жертва, приносимая Духам, дабы они приблизили наше сознание и тело к Великому Создателю. Здесь, в этом вигваме, собраны четыре эссенции, четыре сущности, четыре элемента жизни. Камни — символы матери-земли, из которой мы слеплены. Огонь воплощает солнце и его жар, живущий и в наших телах. Воздух — это эссенция нашего бытия, как и вода, благодаря которой наши тела процветают. Природа и смертный человек, и то и другое составлено из воздуха и воды, земли и жара и приведено к совершенной гармонии.

Он усадил ее в устроенное им удобное мягкое сиденье с откинутой покойной спинкой, напоминающее шезлонг.

— Закрой глаза и расслабься. Дыши глубоко, и когда жар проникнет в твое тело, аромат трав все в тебе успокоит. Думай только о приятном.

— А если я засну?

— Это хорошо, засыпай и спи сладко и знай, что я рядом и стерегу твой покой.

Никки улыбнулась и устроилась поудобнее, откинувшись на спинку импровизированного шезлонга. Поначалу тяжелый, знойный жар действовал на нее подавляюще. Мелькнула смутная мысль, зачем было городить эту парилку, когда жаркая погода начала июля почти точно имитировала температуру и влажность, созданные Торном в вигваме. И вот уже пот, быстро пропитав футболку, ручейками побежал по бокам, между грудями, по ногам, увлажнив волосы, заструился со лба по лицу.

Она представила себя на песчаном берегу, греющейся в лучах знойного солнца. Тихий воздух влажен и напоен запахом тропических пряностей и цветов. Откуда-то издалека доносилось нечто вроде бренчания гитары, редкие волны сонного прибоя с шипением набегали на берег. Лень умиротворенности окутывала ее, подавляя волю двигаться и даже думать. Она поплыла в этом мареве, отдаваясь на милость летней летаргии. С каждым вздохом ее все сильнее клонило в дрему. Цветные пятна бродили по внутреннему небосклону закрытых век, пронося калейдоскопические обрывки каких-то образов, уплывающих и уступающих место другим. Она с пассивным интересом всматривалась в них, предчувствуя, что туманные образы могут оформиться во что-то реальное.

А Серебряный Шип, сидящий рядом, поглядывал на нее, ожидая, когда она заснет, и негромкой песней обращался к Духам, прося их ниспослать Нейаки сны. Время от времени он брал сосуд с водой и брызгал на камни, от чего возникало свежее облако пара, веющее лесными ароматами. Вскоре конечности Никки расслаблено опали. Голова склонилась к плечу. Дыхание замедлилось.

Заметив, что глазные яблоки задвигались у нее! под веками, он понял, что она видит сон. Тихо, стараясь не разбудить, он прикоснулся к ней и спросил:

— Скажи мне, что ты видишь, Нейаки?

Когда она заговорила, ее голос звучал глухо и слабо, будто пришел откуда-то издалека.

— Я вижу розовый цветок. Розу, кажется, бутон, развернувшийся примерно на треть. На ее стебле серебряный шип. И…

Серебряный Шип ждал.

— …А здесь, около розы, какое-то другое растение, что такое — не пойму… Серовато-зеленого цвета. Оно вроде как-то сплетено с розой.

Она опять замолчала. Потом улыбнулась.

— Что? — спросил он. — Что еще?

— Бабочка. Самая прекрасная бабочка, какую я когда-нибудь видела. Она похожа на тех, каких я знаю, но вместо черного с оранжевым или желтым у нее бронзовые и бирюзовые пятна почти радужного свойства. 0-ох! Как драгоценности! Она только что села на розу и несколько раз закрыла и открыла крылышки, а вот сейчас успокоилась и красуется в солнечном свете.

Никки замолчала, и Серебряный Шип понял, что сон кончился. Она проспала не так уж долго и вот проснулась, ощутив слабость и сильную жажду.

— Ну вот, потеешь ты исправно.

— Значит ли это, что я растаю, как первый снег? — спросила она, взглянув на него со слабой усмешкой.

— Это значит, что твои мозги совершенно расплавились.

Он взял ее на руки и вынес из вигвама.

— Куда теперь, о могущественный воитель? — спросила она, безвольно лежа у него на руках и не имея сил даже на то, чтобы обнять его за шею.

— К заводи.

Она долго переваривала услышанное слово своими и в самом деле расслабленными мозгами, а лишь на полпути к реке пробормотала:

— Звучит освежающе.

Но дальше ей пришлось пережить шок, хотя и весьма ободряющий. Без предупреждения, объяснений и уговоров Серебряный Шип зашел в воду по пояс и просто опустил руки, выронив ее в воду. Перегретое тело Никки восприняло прохладу воды как лед — так велик был перепад температур. Ее возмущению не было предела, и как только она всплыла на поверхность, тотчас последовал гневный протест.

— Ты животное! — вскричала она, отводя от лица мокрые пряди волос. — Ты нарочно так сделал!

— Нейаки, это часть ритуала. Я же объяснял тебе раньше.

Но шок уже миновал, как и гнев. И вправду, она ощущала теперь, как восхитительно освежающа вода, стоило только немного освоиться.

— Наверное, я забыла. Просто слишком резкий перепад после полного расслабления.

Для отдыха Никки выбрала прекрасное местом на прибрежном лугу. Здесь, в тени раскидистого вяза, в окружении полевых цветов, она бросила четырем ветрам по щепотке шалфея и уселась в густую прохладную траву.

— О'кей, что мне дальше делать?

— Просто сиди и жди, — ответил он. — И слушай. Постарайся стать одним целым с землей и небом, со всей природой.

— Глаза можно опять закрыть?

— Как хочешь, — сказал Серебряный Шип, уходя. — Я буду неподалеку, пригляжу, чтобы никто не нарушил твой покой. Если я тебе понадоблюсь, просто позови.

Оставшись наедине с природой, Никки показалась самой себе довольно нелепой — какая-то хиппушка, отброшенная сюда, в прошлое, из шестидесятых годов XX века. Осталось только повесить на шею дешевые бусы, прицепить еще пару побрякушек да вплести в волосы цветы. А вот что сейчас и впрямь не помешало бы, так это хороший любовный роман, скоротать время. Впрочем, он увел бы мысли и ощущения к иному типу природы, так что, наверное, и хорошо, что у нее нет с собой книжки.

Она попыталась сконцентрироваться на окружающей ее красоте. Зелень травы такая яркая, что кажется ядовитой. От земли, еще не опаленной летним солнцем, веет удивительной свежестью, Легкий ветерок, доносящийся от реки, нежно шелестит листвой и травами, создавая свои собственные формы воздушного кондиционирования. Луг изобилует полевыми цветами, чьи цвета смешиваются в замысловато сплетенную радугу, а благоухание превосходит ароматы самой утонченной парфюмерии.

В деревьях над ее головой счастливо распевали птицы, упархивая одна за другой в голубые небеса. Воздух переполняли трели и песни играющей и созидающей природы. Трудолюбиво сновали пчелы, стрекозы с шелестом пронзали воздух, грациозные бабочки перелетали с цветка на цветок. Чуть поодаль раздавался стук дятла и резкая трескотня белки — или это был бурундук?

Полевая мышь прошмыгнула мимо ноги Никки, заставив ее вскрикнуть, быстро подобрать под себя ноги и натянуть на колени подол футболки. Мышь скрылась в траве; и когда Никки настороженно всмотрелась туда, то увидела неподалеку трех кроликов, одного взрослого и двух поменьше, спокойно жующих траву. Несомненно, они находились здесь еще до того, как она их заметила. Она разглядывала их, умиляясь тому, как трогательно двигались их носы, когда они жевали; их чуткие уши напоминали антенны, улавливающие звуки со всех сторон.

Потом Никки запрокинула голову и сквозь ветви, и листья увидела несколько пушистых облаков, медленно проплывающих по небосклону и на лету изменяющих свою форму. Еще девчонкой она любила следить за облаками, за тем, как они превращаются из дракона в клоунское лицо, потом в птичье перышко, дворец или собаку, бегущую вдоль горизонта.

Сколько она просидела так, погрузившись в наблюдения, навевающие приятные воспоминания детства, Никки не знала. Переход ко сну произошел плавно, не было грани между тем, что она видела, бодрствуя, и тем, что уже привиделось ей в сновидении. Во сне продолжался все тот же знойный летний день с его звуками, запахами и красками. И все же что-то изменилось, что-то примерещилось ей. Будто она вплела себя в ткань окружающего мира, будто попала в центр панорамного экрана мультимедийной установки или проникла в мир виртуальной реальности.

Да, это видовое кино, хотя ты и становишься его частью. Никки с благоговейным ужасом обнаружила, что видит самое себя, или это только ее образ, бредущий берегом реки?.. Потом, как часто случается во сне, она вдруг превратилась в гусыню. И это оказалось настолько реальным, что она даже чувствовала, как распушились перья ее крыльев, — или это гусыня встопорщила перья?.. Когда гусыня вперевалку добралась до берега и плюхнулась в воду, Никки ощутила прохладу воды, принявшей ее тело. Солнце палило вовсю, вода ослепительно искрилась. Время от времени гусыня опускала голову в воду, выщипывая себе на обед какие-то водоросли.

Внезапно, когда облака наплыли на солнце, скрыв его на какую-то минуту, на ближнем дереве всполошилась белка, заверещав как безумная. Гусыня подняла голову и стала тревожно осматриваться, откуда ей ждать опасности. Зловещая тень скользнула по земле, гусыня тотчас выбралась из воды и, не разбирая пути, шумно хлопая крыльями, опрометью бросилась к ближайшим зарослям кустарника. Тень… Теперь стало ясно, что это тень огромной хищной птицы, безмолвно реющей кругами над берегом. А белка продолжала все так же тревожно верещать, перескакивая с ветки на ветку, перебегая от дерева к дереву и казалось, что она кричит: «Беги и прячься! Беги и прячься!»

Ветви кустарника, усеянные длинными острыми шипами, будто расступились, пропустив гусыню, и сразу сомкнулись над ней, защитив ее своим покровом. Никки — гусыня — протиснувшись в центр куста, уселась на гнездо с четырьмя яйцами, одно из которых уже слегка треснуло, выказывая признаки того, что вскоре из него вылупится I гусенок. Накрыв собою гнездо, тихонько шипя и все еще трепеща от гонки и пережитого ужаса, взрослая птица готова была жизнью заплатить за спасение своих птенчиков.

Ястреб стрелою бросился вниз, на куст, в котором спряталась птица. Его огромное тело, страшные когти задели верхние листья, он почти достиг цели, но шипы заставили его отступить. Дважды он взмывал в небеса и дважды камнем бросался на землю, не оставляя попыток достичь гнезда. Все это время раздраженная белка металась туда и сюда, создавая значительный шум и суматоху. На последнем заходе, спикировав на куст в надежде все же добраться до гнезда, ястреб вдруг переменил цель и решил напасть на белку, но маленький пушистый зверек мгновенно юркнул к дереву, взметнулся по стволу и тотчас скрылся в дупле. В конце концов, ястребу ничего не оставалось, как только улететь прочь.

Даже когда видение растаяло и Никки очнулась, она все еще чувствовала озноб, будто вместе с гусыней — а возможно, и на ее месте — только что избежала смертельной опасности. Она дышала часто, задышливо, сердце неистово колотилось, кожа ее, несмотря на жару, покрылась мурашками.

— Ну и ну! — негромко воскликнула она. — Вот это приключение! Да если бы голливудские продюсеры умудрились создать что-нибудь подобное этому зрелищу, они бы озолотились!

Немного придя в себя, Никки решила, что на сегодня с нее этих видений достаточно. Она встала и отправилась на поиски мужа. Он встретил ее в конце поляны и предложил свою руку:

— Пошли. По дороге расскажешь мне о своем видении.

— Откуда ты знаешь, что у меня было видение? Его серебряные глаза озорно сверкнули.

— Рассказывай.

Она поведала ему обо всем, что видела и что испытала.

— Хорошо, если я была гусыней, — проговорила она в заключение, — то кто же тогда этот ястреб; и кто — белка? Можешь ты это растолковать?

— Белка, предупредившая тебя об опасности, это твой дух-проводник.

Никки удивленно подняла брови.

— Эта мелочь пузатая? Как это так получается, что у тебя дух-проводник большая рысь, а у меня — какая-то чепуховая белочка?

Серебряный Шип пожал плечами и усмехнулся:

— Возможно, потому, что ты уже имеешь защитника в моем лице. Я был шипами того терновника, в котором ты пряталась с нашими птенчиками. Белка предупредила тебя об опасности. Я ощетинился против того, что тебе угрожало.

— Так значит яйца — это наши птенчики? То есть, я хотела сказать, дети?

Серебряный Шип кивнул.

— Уф-ф… А если ли какой-нибудь смысл в том, что в гнезде было именно четыре яйца?

И опять он кивнул.

Она ткнула в него локтем:

— Эй! Старина! Не говори языком жестов! Объясни толком.

— Что тут объяснять?.. то значит, что у нас с тобой родится четверо детей.

— Надеюсь, не все сразу! — воскликнула она, округлив глаза. — Тройня, как у твоих родителей, это еще, куда ни шло, но четверо!..

— Насколько я помню, в твоем рассказе одно из яиц надтреснуло. Таким образом, берусь утверждать, что это единственный ребенок, он родится у нас первым. Наш сын. Насчет остальных точно ничего сказать не могу.

— О'кей, допустим, что так. Примем за чистую монету.

Вдруг она вспомнила, что во сне видела и еще что-то, почти ускользнувшее потом от ее внимания. — Знаешь, там промелькнуло нечто странное.

Когда я спряталась в куст и села на гнездо, посматривая наверх, на ястреба, кружащего надо мной и готового напасть, то на заднем плане я заметила высокие здания, как те, что бывают в городе.

При этих словах Серебряный Шип нахмурился.

— Ты уверена? Может, это были просто облака? Или холмы?

Никки покачала головой.

— Нет, это были здания, стальные и резко очерченные, как у меня дома. Только не фасады, а с тыльной стороны. Как ты считаешь, что это может значить?

— Я должен подумать. Пока мне это не совсем ясно.

— А ястреб? Это конкретный враг или просто символ вообще какой-то опасности?

— Думаю, он символизирует все опасности, которые могут грозить в тебе в будущем.

— А первый сон? Ну, тот, который я видела в вигваме, когда парилась. Он что-нибудь значит?

— Ну, это понятно, там ты роза, а я шип. А вот другое растение, рядом с розой, шалфей — наш первенец.

— А та бабочка? Только не говори мне, что это эфемерное созданьице, бездумно порхающее с цветка на цветок, еще один мой дух-проводник.

Он рассмеялся:

— Нет, Нейаки, но это твой особый символ — твои чары, если хочешь, и означает он, что мир и красота войдут в твою жизнь. А еще это говорит о том, что на тропе жизни тебя ждут перемены. Кстати, роза тоже твоя личная эмблема.

— Постой-ка! Я что-то не пойму. И в том и в другом сне ты был шипом, ну ладно, хорошо, ты появляешься и в последний момент защищаешь меня от беды. Но вообще-то, где это слыхано, чтобы гусыня состояла в браке с шипом? И потом, в одном Оде я была гусыней, в другом — розой. Так кто же я на самом деле? Ничего не понимаю.

— Мы не должны толковать то, что являют наши сны, в прямом смысле, да и объяснить все сразу невозможно. Непонятные места сновидений часто проясняются позже, когда пройдет какое-то время, — объяснил он. — Может быть, гусыня символизирует телесное твое естество, а роза означает твою изысканность, красоту и женственность.

— Изысканность? Мою изысканность? — насмешливо проговорила она. — Дорогой мой, это очень любезно с твоей стороны, но твоя интерпретация не кажется мне достоверной. Ничего такого во мне нет и, вероятно, никогда не будет. Но мне приятно, что ты назвал меня красивой, независимо от того, правда, это или нет.

Он не стал спорить с ней, а просто покачал! головой и сказал:

— В один прекрасный день ты увидишь себя! такой, какой вижу тебя я и все остальные. А до той поры я не стану разубеждать тебя и уговаривать! согласиться со мной.

Они вернулись в очистительный вигвам. Серебряный Шип объяснил ей, что теперь, по обычаю, они должны попотеть вместе.

— Не сказала бы, что готова пройти второй круг этого испытания. Я уж и жарилась и парилась. К тому же совсем ослабла, вероятно, потому, что почти ничего не ела.

— Время пройдет быстро, — заверил он ее. — А потом нас ждет угощение, приготовленное для нас Конах, и ты наешься досыта.

— Конах приготовит нам ужин? Ох, Торн! Как хорошо, что ты обо всем позаботился заранее.

— Я вообще очень заботливый муж, — самодовольно проговорил он. — Лучшего мужа никто и пожелать бы себе не мог.

Никки хихикнула и сказала:

— Замечаю, дорогой мой, что ты еще и невероятно скромен.

Серебряный Шип брызнул водой и травяным настоем на горячие камни, и вигвам тотчас заполонило благоуханное облако пара.

— Здесь никто не побеспокоит нас, — заверил он ее. — Сними, если хочешь, рубашку.

Сказав так, он разделся и сел рядом с ней, скрестив ноги и ничуть не стесняясь своей наготы. Никки почувствовала неловкость от того, что она одета, и стянула с себя футболку.

Не прошло и десяти минут, как она вновь впала в летаргию почти наркотического свойства. Бисеринки пота покрыли все ее тело. Едва подняв тяжелые веки, она увидела, что бронзовая кожа Серебряного Шипа тоже унизана капельками пота. Томительность желания исподволь прокралось в нее, и Серебряный Шип отозвался на ее неизреченный призыв горячим блеском глаз, мерцающих как ртуть, и признаками возбуждения, которых он и не думал скрывать.

Он протянул руку и провел пальцем по ее груди, отчего на влажной коже остался след. Сосок набух, чем тотчас привлек к себе его внимание. Он склонился над ней и коснулся соска кончиком языка.

Огонь пронизал ее.

— Можем ли мы делать это здесь? — простонала она. — Здесь, теперь, когда мы очищаемся?

— Ритуал завершен. Мы можем делать все, что пожелаем, — ответил Торн глухим от страсти голосом. — А разве ты не желаешь того же, что столь желанно мне?

— Да, я… да… — выдохнула она почти неслышно и больше уже ничего не могла к этому добавить, потому что его рот вновь прикоснулся к ее груди.

Все еще целуя ее грудь, он подался вперед и опрокинул Никки на спину. Руки ее потянулись к его затылку, пальцы зарылись в темных как полночь волосах, и она нежно прижала к себе его голову.

Он не спешил, он ласкал и омывал ее груди и не завершил своего служения этой двойне, пока не угодил ей вполне — упиваясь росой с этих пиков, с этих унизанных перлами холмов, с их бархатных склонов, и из долины, пролегающей между ними. Его руки любовно скользили по ее телу, вновь и вновь исследуя каждый изгиб, каждую линию и впадинку. Он накрыл одну грудь ладонью, изучая ее форму, языком и кончиками пальцев пробуя ее вкус и шелковистую упругость.

— Такая нежная, — пробормотал он. — Такая гладкая. Как влажная глина, готовая отдаться руке гончара.

— Да, — шепнула она в ответ. — Твоей руке. Никки нежно ласкала широкие плечи, затем руки ее скользнули к его груди, обводя рельефные линии мышц, и она втянула в себя воздух, упиваясь его неповторимым мускусным мужским запахом.

— Если бы я была скульптором, мне и за сто лет не удалось бы воссоздать твою великолепную мускулистую красоту. Ты такой сильный, прекрасный, так безукоризненно изваян природой.

Они обожали друг друга глазами, ртами, руками; они подталкивали друг друга к вершине страсти, извиваясь и крутясь, как две скользкие выдры. Войдя в ее тесное, влажное тепло, он застонал от наслаждения. Она встретила его так совершенно, держала его так твердо.

Она выгнулась навстречу ему, приветствуя его неистовые вторжения. Он наполнял ее до краев, и все же она льнула к нему, желая большего. Ее голова откинулась назад, зубы скрипнули, ногти впились ему в спину, она беспомощно прошептала:

— Если даже я буду жить вечно, мне все равно будет тебя недостаточно.

Он понял эти слова буквально, взял ее ноги и положил себе на плечи — что позволило ему войти в нее еще глубже, еще мощнее, как если бы он хотел навеки оставить внутри у нее свой отпечаток — прижечь ее сердце, душу и тело каленым клеймом. Приближающееся окончание соединило их в одном сокрушительном, всепоглощающем порыве. Их радостные крики, поглощенные воздухом, перенасыщенным паром, иссякли вместе с их силами.

Лежа в его любовных объятиях, удовлетворенная и расслабленная, Никки неожиданно вздрогнула. Откуда-то вдруг возникла ужаснувшая ее мысль, что любовь их слишком совершенна, а потому не может не случиться чего-то ужасного, чего-то, что грозит им разлукой. И так сильно, так чудовищно было это ощущение, что она громко вскрикнула:

— Нет!

Серебряный Шип встревожился, особенно когда заметил, как побледнело ее лицо.

— Что?! Что случилось?

Она вновь содрогнулась и теснее прижалась к нему, стараясь изгнать из сознания напугавшую ее мысль.

— Нет, ничего не случилось. Это так… Не обращай внимания, — сказала она, не желая говорить о своем необъяснимом страхе. — Моя бабушка, полагаю, сказала бы, что это просто гусыня перешла через мою могилу. Только нервы, больше ничего. Беспричинный страх… Я подумала, а вдруг случится что-то ужасное, что разрушит наше счастье.

Он поднял ее лицо.

— Ничего не бойся, возлюбленная моя. Поверь мне, мы будем вместе, для этого я сделаю все, что только в моих силах. Ничто, кроме смерти, не сможет нас разлучить, и даже после смерти я найду способ, чтобы быть с тобою.

19

Месяц прошел без особых изменений, и Никки немного успокоилась, отнеся свой странный испуг перед какой-то неведомой, нависшей над ними опасностью на счет парного перегрева.

— Слишком много мозгов испарилось, — шутила она.

Смущало лишь то, что именно после очистительного вигвама у нее появились легкие приступы тошноты по утрам. Никки прикинула, пропущено два полных менструальных цикла, сейчас первое августа, и если в тот день, когда они с Серебряным Шипом впервые сотворили любовь, она, в самом деле, зачала, значит ее беременности ровно два месяца. Но вот что показалось ей весьма странным и непонятным, груди были болезненно чувствительны и чуть переливались через край чашечек, но бюстгальтер она теперь застегивала на внутренние крючки, хотя до этого всегда пользовалась внешними, иначе нижний край слишком сильно врезался в тело, давя на ребра. А теперь даже трусики казались свободными, хотя резинка на талии не потеряла своей эластичности.

Заинтересовавшись этой странностью, Никки Я достала джинсы и натянула их на себя. К большому ее удивлению они оказались так свободны, что едва держались на бедрах. Пояс теперь стал шире талии дюйма на два, а брючины и задняя часть безобразно свисали там, где раньше туго наполнялись плотью бедер и прочих частей тела.

Понадобилось несколько секунд, чтобы свести воедино кусочки головоломки, и когда они сошлись, Никки возликовала. Какова бы ни была причина, повлекшая за собой такие последствия — возможно, таких причин несколько, — но одно совершенно ясно: она потеряла в весе, да и в объеме! Чего бы она не отдала в этот момент за большое зеркало, за портновский метр, словом, за все, что способно с точностью до малейшей части фунта и дюйма подтвердить ее догадку, что она и действительно стала стройнее.

Радость ее малость поубавилась от душераздирающей мысли, что хотя она похудела и стала выглядеть лучше, чем выглядела в последние пять лет, все это временно. Она беременна и в ближайшие несколько месяцев безобразно расползется во все стороны. И не то чтобы она из-за этого меньше радовалась будущему, столь желанному ребенку, но просто было обидно, почему мать-природа решила именно сейчас так жестоко пошутить, будто желая поддразнить ее.

Этот неуместный юмор природы подавил ее, лишая радости момента, ибо горько, в самом деле, получить что-то хорошее и сразу же его лишиться. Серебряный Шип на ее сетования ответил весьма спокойно:

— Ты слишком большое значение придаешь таким вещам, как похудение. Это далеко не самое главное в жизни, Нейаки.

— Легко тебе говорить, — проворчала она. — Ты, вероятно, никогда не был толстощеким, разве что в младенчестве.

Он бросил на нее слегка раздраженный взгляд.

— Если бы тебе предложили на выбор — вынашивать нашего сына или худеть, что бы ты предпочла?

— Беби, конечно. Я просто жалею, что не слишком долго придется мне радоваться своей худобе.

— В таком случае, дорогая, не теряй времени и начинай радоваться прямо сейчас, — ворчливо проговорил он. — Ты, как видно, принадлежишь; к тому типу людей, которые не могут быть счастливы, если не завладеют желаемым вполне и навеки.

— Ну, не серди-и-ись! В конце концов, мне это простительно. Кто не знает, что беременная женщина становится раздражительной и настроение у нее меняется десять раз на дню. А если я действую тебе на нервы, так некого винить, кроме самого себя. Ведь это ты в свое время так пылко взялся соблазнять меня и засевать своим семенем. Как говорится в старой пословице — женился на скорую руку, да на долгую муку.

Несмотря на раздражительность и утренние недомогания, Никки чувствовала себя здоровее, чем когда-либо раньше. Улучшился аппетит, окреп сон, мышечный тонус возрастал с каждым днем. Быстрая еда, всякий там жареный хрустящий картофель — все это осталось лишь в приятных воспоминаниях, хотя прохладительные напитки здесь имелись и были ничуть не хуже расфасованных в картон соков, да и сласти ничем не уступали «сникерсам».

Никки знала, что в рационе беременной женщины обязательно должен присутствовать кальций, а поскольку под рукой не имелось современных продуктов с необходимыми добавками, то выручить ее могло лишь молоко. В деревне, однако, коров никто не держал, и молока взять было неоткуда. Когда она поделилась своей заботой Конах, та заверила ее, что здесь, в племени шони, рождаются, как правило, здоровые дети, так что ей нечего волноваться.

— Да, но кальций мне сейчас просто необходим, без него трудно рассчитывать, что у ребенка будут крепкие кости и здоровые зубы. Кстати, и молоко

У меня будет гораздо качественнее. Сама я, правда, беременна впервые, но на моих глазах проходили беременности обеих моих невесток, так что я много чего про все это знаю.

— Не знаю, какой это кальций, — сказала Колах, — но рыба, мясо, бобы и зелень очень полезны беременным, разве нет?

— Да, но коровье или козье молоко гораздо полезнее. А я уж не говорю про яйца и шпинат.

Конах кивнула:

— Яйца — это можно. Мы соберем для тебя черепашьи яйца, а может, и немного рыбьих яиц. Плохо только, что время ушло, а не то набрали бы тебе и птичьих яиц, и утиных тоже.

Никки поморщилась, но ответила вежливо:

— Пусть меня назовут плебейкой, но я никогда не брала в рот икры, так что спасибо, буду рада попробовать. Да и черепашьи яйца — звучит не слишком ужасно.

— Еще мы можем варить для тебя суп из костей, — продолжала Конах. — Из таких костей, как ты скажешь. Если хочешь, чтобы у твоего беби были сильные кости, отварим кости сильных животных.

Никки отнеслась к предложению весьма скептически, но Конах стояла на своем:

— Ты должна слушаться свою бабушку, девочка. У тебя в голове куча всяких фантазий из будущего, но на самом деле ты ничего не знаешь. Наше племя населяет эту землю с начала времен, и посмотри, мы все еще здесь, живые и здоровые.

Только одно по-настоящему огорчало Никки — отсутствие медицинского учреждения, призванного клинически исследовать ее состояние, наблюдать за ходом беременности и дать ей уверенность, что, когда придет ее время, она может рассчитывать на медицинскую помощь. С ужасом думала она, что свое дитя ей придется произвести на свет в индейском вигваме, а не в цивильной больнице со всем этим новейшим оборудованием, препаратами, которые могут в какой-то мере облегчить родовые муки, стерильными инструментами, сиделками, постоянно присматривающими за ней и младенцем. Вполне естественно, она страшилась того, что все может пойти плохо, а под рукой не окажется ни специалистов на случай непредвиденных осложнений, на лекарственных препаратов, ничего… Она пыталась внушить себе, что женщины здесь действительно без всякой медицины веками рожают здоровых ребят, но рассеять свои опасения ей удавалось плохо.

А хуже всего остального, хуже всех тревог и опасений терзала ее невозможность увидеться с матерью. Конах донимала это и, как могла, пыталась заменить ей мать, и хотя Никки ценила ее усилия, но мать есть мать, и заменить ее не могла ни одна женщина в мире. Ее мамочка — рыжеволосая, с фиолетовыми глазами, вечно в облаке тонкого аромата свежевыстиранного полотняного белья. Мамочка — теплая, удивительная, с великолепным чувством юмора, способная разрядить любую возникшую в семье напряженность. Только мамины руки могли так легко и нежно исцелять нее от разбитых локтей и коленок до подростковых горестей, кажущихся порой непереносимыми. А теперь, когда Никки нуждалась в матери сильнее всего, она хоть и находилась в тех же местах, что и мать, но многие десятилетия непоправимо разлучили их и надежды на встречу нет.

Поэтому Никки, удрученную и измученную столь горестными мыслями, охватила нервная дрожь, когда Серебряный Шип сказал ей, что у него появилась идея, каким образом можно попробовать передать ее семейству весточку о том, что она жива и с ней все в порядке.

— Есть какое-нибудь место возле их дома, которое ты можешь узнать и сейчас? — спросил он.

Подумав немного, Никки сказала:

— Там, на ферме, есть речушка, вернее ручей. Да кажется, с твоей помощью я бы узнала его. Это один из притоков Оглейз Ривер. Неподалеку от того места, где этот ручей впадает в реку, он пересекает папины владения, пару полей, которые папа обрабатывает, а потом почти приближается к зданию самой фермы.

— А есть там рядом что-нибудь приметное? Холм, например, или необычный изгиб реки?

— Ну, ручей в том месте изгибается как задняя собачья нога, — вяло проговорила она, но вдруг глаза ее вспыхнули. — Постой-ка! Ох, есть там кое-что! Когда мы с братьями были маленькими, частенько залезали на одно дерево у реки. Это был старый высокий дуб, нижние ветви у него росли довольно близко к земле. Папа еще всегда ворчал на него, мол, не там оно стоит, слишком много места занимает на его поле. Годами он грозился его спилить и пустить на дрова, но ствол в обхвате был добрых семи футов, а выкорчевка пня представлялась ему просто кошмарным мероприятием, так он и оставил его стоять.

Но этой весной, когда уже пшеницу посеяли, мы пережили ужасную бурю. Если и не настоящий торнадо, то все равно ураган что надо. Представляешь, он вырвал этот старый дуб из земли, выворотил вместе с корнями. Когда это случилось, в доме все окна повыбивало. Папа считал, что этому дубу никак не меньше двухсот лет. Если это верно, то оно и сейчас существует, пусть хоть и небольшим деревцем.

Серебряный Шип кивнул.

— А что, оно у вас там все еще лежит?

— Думаю, да. Папа пока не взялся за него, решил подождать до окончания жатвы. — Она помолчала, и вдруг ее осенило. — Ох, дорогой мой! Ведь уже август, до жатвы осталось недели две-три. Впрочем, конец лета самое горячее время года, а у него на ферме есть и другие поля, так что, Думаю, он еще немного повременит с этим непростым мероприятием — пилкой и рубкой дуба на дрова. Но все же, боюсь, это может случиться скоро.

— В любом случае надо поторопиться, — заключил Серебряный Шип. — Нейаки, я думаю, что если ты напишешь своим близким письмо и мы спрячем его в дереве, твой отец может найти его примерно так же, как ты нашла амулет. Не уверен, что все так и получится, но попытаться стоит.

Лицо Никки просветлело.

— Ох, Торн! Было бы чудесно, если бы это сработало! Наконец-то они узнают, что я жива и здорова. А как мы спрячем письмо, когда найдем то самое дерево? Примотаем его к ветке?

— Нет, конечно. За сто восемьдесят три года от твоего письма ничего не останется, птицы расклюют, да и вообще, дожди, снег, ветер. Но если схоронить послание где-нибудь ближе к основанию дерева, возможно в корневой системе, тогда есть шанс, что твой отец на него наткнется. Надо только придумать, как получше устроить тайник, чтобы никто случайно не обнаружил его раньше времени. Когда мы найдем это дерево, ты покажешь мне, какая часть корневой системы вышла из земли. Надо устраивать наш почтовый ящик в другой части, которая до сих пор в земле.

— И упаковка! — воскликнула она. — Торн, упаковка — это главное!

— В том случае, если сработает все остальное.

— Да, но это и впрямь стоит того, чтобы попробовать! — Она рассмеялась и впорхнула в его объятия. — Ох, спасибо тебе! Теперь я чувствую! себя гораздо лучше. Когда мы отправимся на поиски дерева?

— Я еще не все сказал тебе, Нейаки. — Он усадил ее рядом с собой, лицо его посерьезнело. — Наше путешествие будет состоять из двух частей. В то время как ты переживаешь разлуку родными, я огорчаюсь из-за Текумсеха. У меня осталось два месяца, чтобы попытаться переменить его судьбу, и я все дни и ночи думаю только о том, как это сделать. Ты говоришь, он должен погибнуть через два месяца, значит, времени осталось не так уж много. Я должен идти к нему, Нейаки, должен рассказать ему все, что узнал об этой войне от тебя, рассказать, какие последствия будет иметь его теперешнее решение, и просить, пока не поздно, переменить его. Это единственный способ спасти брата, иного я не вижу.

— Надо идти к Детройту? — спросила она. — Туда, где он стоит лагерем?

— Я слышал, он сейчас недалеко отсюда, возможно, за рекой, где-нибудь возле форта Молден.

— Но… но это территория, удерживаемая британцами, — встревожено сказала Никки. — И война, как известно, начала распространяться именно оттуда, из северной части штата. Как же мы пойдем туда, в самый центр боевых действий?

— Мы и не пойдем, — ответил он. — Ты дойдешь со мной до Свиного ручья, до деревни вождя Пеахшаэте, это будет тебе по силам. Спрячем твое послание, а потом я отправлюсь на север. Ты можешь остаться в деревне или вернуться сюда и ждать меня дома. Пеахшаэте позаботится о твоей безопасности, тебя проводят.

— Нет. — Взгляд ее стал таким же твердым, как и тон, с которым она это сказала. — Не хочу сидеть здесь и трястись от страха. Если ты отправляешься на поиски Текумсеха, то и я пойду тоже. Если понадобится, я дойду с тобой и до полярного круга.

— Ты должна подумать о беби. Для тебя это слишком опасно.

— Не опаснее, чем для тебя, — отрезала она. — Если ты твердо решил предпринять это рискованное путешествие, то я не оставлю тебя, я должна быть рядом с тобой, Торн, и буду с тобой, несмотря ни на какие препятствия.

Он мрачно взглянул на нее и твердо сказал:

— Я запрещаю тебе.

Три маленьких слова, только и всего, а в душе Никки они породили острое возмущение. Она взглянула ему прямо в лицо.

— Ах, ты собрался на войну? Так знай, тебе не надо ходить за ней в такую даль, она разгорится в твоем вигваме, — заявила она, и в ее фиолетовых глазах вспыхнуло пламя грядущих сражений. — Если ты не понял меня, изволь, я проясню свою позицию. Я, конечно, твоя жена, но, кроме того, я отдельный человек, с собственной волей и разумом. Если я захочу сделать что-то, я это сделаю. И не спрошу у тебя дозволения. Далее. Я не из тех кисок, что готовы безропотно подчиняться приказам мужа, особенно отданных таким безоговорочным тоном, какой позволяешь себе ты.

Лицо Серебряного Шипа сурово окаменело.

— Ты забываешь, женщина, что живешь сейчас не в своем времени, а в моем. У нас здесь жена! подчиняется мужу.

Никки резко встала.

— Ты так думаешь? — запальчиво спросила она. — Ну, так знай, я принесла сюда частицу женской свободы. Это неотъемлемая часть моей личности, с которой тебе ни черта не удастся сделать. Так что можешь набить своими приказами трубку мира и выкурить ее!

— Скажи, ты хочешь послать письмо своему семейству или нет?

Его тон говорил о том, что ости она хочет этого, то должна смириться с его ограничениями.

— Да.

— В таком случае я возьму тебя до Свиного ручья, но не дальше. И больше я не желаю об этом говорить.

— Мы еще посмотрим. Ну а пока оставим это без обсуждения, не будем распалять страсти.

Он чопорно кивнул:

— Иди пиши свое письмо и упакуй его как можно надежнее. Мы выходим на рассвете.

— Берегом или по воде?

— В каноэ.

Она одарила его фальшивой улыбкой и надменно сказала:

— В таком случае придется обуться в кроссовки. Мокрые мокасины слишком сильно тянут на дно!

Путешествие на каноэ, начавшееся на рассвете нового дня, проходило быстро и безмолвно. Оба они, и Никки, и Серебряный Шип, все еще злились друг на друга, и их разногласия были весьма далеки от разрешения. Однако когда они добрались до места, гнев Никки начал сам собой испаряться. Перед ней возникла одна из маленьких деревушек племени шони, на которую она не могла смотреть без какого-то священного трепета.

— Бог мой! Теперь я точно знаю, где мы находимся! — воскликнула она. — В мое время здесь расположена небольшая торговая площадь с бакалеей и аптекой. А вон там, — она показала рукой направо, — будет стоять мой любимый Макдоналдс. Стоит мне закрыть глаза, и я будто наяву вижу чизбургеры, порции френч-фрая и яйца Мак-маффинз! Мы, должно быть, стоим посреди будущей автотрассы Шони, и школа, где я преподаю, всего в миле отсюда. А вон там, где на берегу реки торчит пара кустов, там теперь нефтеочистительный завод. Конечно, если уж говорить всю правду, то я не замечаю здесь теперь всех этих клубов дыма и горящего денно и нощно большого оранжевого факела. Раньше я и подумать не могла, что воздух бывает таким чистым. Мы там живем как в тумане и настолько привыкли к этому, что почти уже не замечаем.

Они встретились с вождем Пеахшаэте и поведали ему о причинах своего визита, после чего получили пару лошадей и поехали в сторону форта Аманда. И опять Никки охватило волнение при виде знакомых мест.

— Ты не представляешь, сколько раз я проезжала тут на машине. А знаешь, ведь здесь пройдет трасса, которая и в мое время называется форт Аманда-Роад. Хотя Свиной ручей теперь носит более деликатное название — Оттава-Ривер.

Когда они были примерно на полпути к своей цели, для Никки настало время испытать волнения совсем иногосвойства, ибо по другую сторону от тропы, из-за деревьев внезапно появилась небольшая группа индейцев. Не успев и глазом моргнуть, Никки и Серебряный Шип оказались окруженными восьмеркой вооруженных огнестрельным оружием индейских воинов с горящими взглядами и боевой раскраской на лицах.

Никки наверняка издала бы испуганный крик, если бы гортань ее не стиснуло так сильно, что ничего, кроме панического писка, она не пропустила. Серебряный Шип тронул ее за руку, как бы сказав этим, что надо сохранять спокойствие. Оценив ситуацию и опытным взглядом прикинув возможности противников, он повернулся к одному из них, судя по всему, предводителю. Несколько секунд все молчали. Никки, с ее напряженными нервами, это молчание показалось бесконечным.

Наконец Серебряный Шип сошел с мертвой точки безмолвия, и Никки едва не упала с лошади, услышав, его слова:

— Какое злодеяние ты затеваешь теперь, Тенскватава? Или я все еще должен величать тебя Пророком, брат?

20

Никки в страхе уставилась на человека, известного как Пророк. Хотя она знала его ужасное лицо по портретам, теперь поняла, что портреты льстили ему. Низкорослый, коротконогий и уродливый, в жизни он был еще отвратительнее. Добрая часть уродства проистекала из детства — несчастный случай лишил его правого глаза, оставив глубокий, чуть не на пол-лица, шрам. Но кроме внешней уродливости, была еще омерзительная манера держаться, казавшаяся прямым отражением злобной внутренней сущности. Его ответ Серебряному Шипу только подтверждал наблюдения Никки.

— Я хочу эту женщину, Серебряный Шип, — провозгласил он. — Она есть зло. Она должна умереть.

У Никки от ужаса перехватило дыхание.

— Нейаки моя жена. Ты не можешь ее тронуть, — резко ответил Серебряный Шип.

— Она ведьма. Она должна сгореть, — громко заявил Пророк.

Сердце Никки замерло в груди.

В глазах Торна вспыхнуло серебряное пламя.

— Ты в тысячу раз нечестивее, Тенскватава. Однако все еще живешь, распространяя зло и обманы. Текумсех отрекся от такого брата, но было бы гораздо лучше, если бы он тебя убил. Впрочем, когда он это и в самом деле сделает, мне тебя будет жаль.

Зловещий смех Пророка заставил Никки содрогнуться.

— Держи свою жалость при себе, братец. А мне подай женщину.

— Не раньше, чем я перестану дышать, — ответил Серебряный Шип.

— А ты еще жив? Это легко поправить. Пророк нацелил дуло своего карабина в грудь Серебряного Шипа, и с уст Никки сорвался придушенный вздох.

Глаза Серебряного Шипа сузились, скрыв опacный блеск.

— Так поторопись, брат, не мешкай с этим. Ведь мои силы, в отличие от твоих, не выдуманы. Я могу сразить тебя одним взглядом.

— Нет, куда тебе! — хмыкнул Пророк. — Из нас троих ты самый слабый. Ты не сможешь убить человека одной с тобой крови.

— На твоем месте я бы в этом споре не ставил на кон свою жизнь, — мрачно посоветовал ему! Серебряный Шип. — Защищая жену, я сделаю это не задумываясь.

Уверенность Пророка явно поколебалась. На какую-то секунду он замешкался. Затем заговорил вновь:

— Ты можешь убить меня, но мои люди прикончат и тебя, и твою белую ведьму. Всех нас сразу ты поразить не успеешь.

— И опять скажу тебе, брат, я бы не поставим свою жизнь на кон, исходя из столь сомнительных предположений. Пока твои люди убьют меня, я успею увидеть тебя мертвецом, а с тобой и еще нескольких.

Это был туник, оба мужчины серьезно призадумались. Первым, после паузы, заговорил Пророк:

— Ладно, Серебряный Шип, поедешь с нами к Текумсеху, мы все ему расскажем, и пусть он нас рассудит, пусть скажет, кто из нас прав.

— Ах, вот как! Теперь, наконец, я понял, в чем дело, — усмехнулся Серебряный Шип. — Решил снова втереться в доверие к Текумсеху? Притащить ему ведьму. Внушить, что она намерена погубить его дело. А он так будет благодарен за это, что забудет все твои прошлые злодеяния.

Пророк пожал плечами, не снизойдя до опровержения слов Торна. Но решения не переменил и своим людям не приказал опустить оружие.

— Прекрасно. Пусть будет так, как ты хочешь, — спокойно проговорил Серебряный Шип.

Никки чуть не проглотила язык. Да и косматые брови Пророка удивленно встопорщились при виде столь внезапной капитуляции брата. И оба они — и Никки и Пророк, — затаив дыхание, ждали, не скажет ли Серебряный Шип еще чего-нибудь. И тот сказал:

— Да, мы пойдем в лагерь Текумсеха. Если бы ты спросил, то узнал, что мы и так направлялись туда. Но хочу тебя предупредить. Если по твоей вине хоть один волос упадет с головы моей жены, то я — живой или мертвый — своими руками разорву тебе глотку и скормлю твою мертвую тушу волкам. Ты, дорогой братец, и твои головорезы — вы можете сопровождать, но лишь в качестве презренной свиты. Не забывай, кто я и кто ты. И вот еще что, мне надо заехать в деревню Пеахшаэте, вернуть лошадей и забрать каноэ. Рекой мы доберемся быстрее. Скажу больше, вождь ожидает нас с Нейаки к вечеру, и если мы запоздаем, он подумает, что с нами случилось худое.

— Ладно, пойдем за твоим каноэ, — буркнул Пророк. — Но только не думай, что меня беспокоит, о чем там подумает этот старик. Он уже одной ногой в могиле стоит и ни для кого не представляет угрозы.

Серебряному Шипу удалось взять ситуацию под контроль, за что Никки испытывала к нему благодарность. Она верила, что он знает, что делает, что него есть план, с помощью которого он одержит верх над братом, пресечет его действия или хотя бы ограничит их. От ее первоначального, столь решительного выраженного намерения идти с Торном на север за эти несколько минут ничего не осталось, непредсказуемость реальной жизни оказалась сильнее ее воли и все повернула по-своему.

Когда они достигли селения у Свиного ручья Пеахшаэте, узнав, что Тенскватава посмел пристать к его гостям, разгневался. Однако он мало, что мог сделать, разве что отчитать Пророка. Небольшая деревня его заселена была в основном пожилыми индейцами и немногими воинами, вряд ли желающими выступить против Пророка и его людей.

— Ты бесчестишь себя, Тенскватава, — негодовал Пеахшаэте. — Как смеешь ты приставать к племяннице Черного Копыта? Я немедленно пошлю в Вапаконета гонцов и сообщу вождю о твоих; подлых выходках.

Слова Пеахшаэте удивили Пророка.

— Эта женщина… эта ведьма — племянница Черного Копыта?

Серебряный Шип ухмыльнулся:

— Не удивляйся, если окажется, что твоя белая ведьма — женщина шони! Видишь, в какое глупое положение ставишь ты себя своими злобными выдумками? Сначала ты препятствуешь объединению племен, к которому призывал Текумсех, а теперь пытаешься оклеветать племянницу нашего вождя. Когда же, брат, ты научишься, прежде чем прыгнуть, смотреть вперед?

— Не важно, кто она и чья племянница. Я знаю только, что она источник зла, — огрызнулся Тенскватава. — Ничто не заставит меня переменить решение. Мы сейчас же отправляемся в лагерь Текумсеха.

Серебряный Шип игнорировал последние слова брата.

— Ты должен знать также, что Нейаки — достопочтенная гостья из будущего, посланная нам Духами. Называя ее ведьмой, ты навлекаешь на себя гнев Духов.

— Так ты заставь меня поверить тебе. Серебряный Шип, — глумливо проговорил Тенскватава, — и тогда я поступлю по справедливости.

— Как ты можешь поступить по справедливости, если справедливость тебе в твоих делишках — что нож острый?

Голос Никки прозвучал впервые, повергнув всех в изумление своей твердостью и силой. Стоило ей немного оправиться от шока, она окрепла духом и сумела проявить свой природный норов. Взглянув в упор в лицо деверя, она встретила его взгляд без тени смущения.

— Моя миссия здесь имеет важную цель, я хочу содействовать спасению всего племени, а вот тебя это не интересует, ты способен на любую низость, готов даже снова втереться в доверие к старшему брату, проклявшему тебя навеки, лишь бы снова обрести власть и влияние. Насколько вообще занимает тебя то, что Текумсех находится в самом центре разгорающейся войны и что ему совсем не по вкусу придется твое непрошеное вмешательство?

— Кто ты такая, чтобы задавать мне вопросы и осуждать мои действия? — взорвался Пророк, угрожающе нависнув над ней. — Ты обычная баба, больше ничего.

Она откинулась назад, но смотрела на него спокойно, ничем не выказывая истинных своих чувств.

— Это твоя первая ошибка, парень. Но, восхваляя себя, знай, ты делаешь это последний раз.

Пока люди были поглощены их перепалкой, Никки незаметно запустила руку в рюкзак и извлекла оттуда перечный спрей. Теперь она выбросила руку вперед и направила баллончик прямо в лицо Тенскватаве, все еще нависающего над ней.

— Назад, Тенски! Прочь от меня, иначе через секунду будешь вопить, и кататься по земле, как беспомощный младенец. Можешь не сомневаться.

Он взглянул на мизерный цилиндрик в ее руке и расхохотался.

— Что ты пугаешь меня какой-то фитюлькой? — давясь смехом, прохрипел он. — Да плевать я хотел на твои жалкие угрозы!

Он все еще, издевательски хохоча, скалил зубы, когда она нажала на боевую клавишу баллончика.

Средство защиты сработало. Не желая попасть ему в глаза, целилась она в нижнюю часть лица, но и этого оказалось более чем достаточно. В следующую секунду Тенскватава взвился как безумный, вскинув руки к лицу и вопя от боли, чем поверг всех присутствующих в крайнюю степень изумления.

— Скотай! Скотай! — кричал он. — Огонь! Огонь! Мое лицо в огне!

Хватаясь за лицо руками, он еще больше размазал перечный состав по щекам и губам, досталось и ладоням.

Один из его людей побежал за водой, пока другие таращились на несчастного, не зная, чем ему помочь. Парочке вояк некстати пришло на ум, что надо бы держать Никки и Серебряного Шипа на мушке, однако они быстро смекнули, что лучше вообще покинуть поле боя. Еще один все-таки сделал шаг в сторону Никки, но она вновь прицельно подняла баллончик.

— Давай, малый! Иди сюда! Доставь мне удовольствие!

Человек отступил, но только на пару шагов. На его лице ясно читалась надежда на то, что он находится достаточно далеко от страшного своей непонятностью оружия.

Серебряный Шип наклонился к Никки и шепотом спросил:

— Чем это таким опаляющим ты на него прыснула?

— Это называется перечный спрей. Сказать, поя правде, я пользуюсь им первый раз. До этого и понятия не имела, как он действует.

— Это отмоется?

— Далеко не сразу, так, во всяком случае, обещано в инструкции. Баллончик используют в случае внезапного нападения. Но мне кажется, действие его слишком жестоко.

А слезы безостановочно бежали по воспаленным щекам Тенскватавы, и он, как и обещала, стал беспомощнее младенца. Вождь Пеахшаэте, до глубины души потрясенный увиденным, сказал ей:

— Ты владеешь сильной магией, Нейаки. Это хорошо.

— Боюсь, слишком уж сильной.

Говоря это, она с сожалением посмотрела на страдающего Пророка. Затем шепотом спросила мужа:

— Ты ничего еще не придумал, чтобы нам ускользнуть от них? Может, какое-нибудь чудо сотворишь? Или нам так и придется тащиться до лагеря Текумсеха в компании этих отвратительных гадин? И как насчет меня? Все еще хочешь бросить меня здесь?

— Мне необходимо поговорить с Текумсехом, — ответил он так же тихо. — И мы пойдем вместе, теперь я вынужден взять тебя с собой, иначе не буду, спокоен, от Тенскватавы можно ожидать любой пакости, он не отвяжется от тебя просто так. Лучше уж пусть тащится за нами, нельзя спускать с него глаз, беды не оберешься.

— Мудрое решение, — согласилась с ним Никки. — К бешеной собаке спиной не поворачиваются.

— Не думаю, что в пути вам надо опасаться этих негодяев, вмешался в их разговор вождь Пеахшаэте. — Они наверняка будут теперь держаться на безопасном расстоянии от этого маленького да удаленького оружия. Но все же я пошлю с вами троих своих храбрецов. Да и к Черному Копыту отправлю человека, пусть большой вождь знает, какой опасности подвергается его племянница. Думаю, он сразу же пошлет своих воинов для ее защиты.

— Спасибо, почтеннейший Пеахшаэте, — ответила Никки. — Мы ценим ваше доброе отношение.

— Ваша помощь неоценима, — добавил Серебряный Шип.

Их внимание в этот момент привлек Тенскватава; агония его все продолжалась, он совсем обезумел от боли и вдруг, с шумом и треском ломясь сквозь кустарник, бросился к реке.

Никки, Серебряный Шип и вождь Пеахшаэте молча смотрели ему вслед.

— Может, это займет его на какое-то время, — задумчиво проговорила Никки и, тронув обоих мужчин за рукава, вдруг улыбнулась. — А не пообедать ли нам, джентльмены? Я страшно проголодалась!

К вечеру этого дня Тенскватава достаточно оправился, чтобы настаивать на немедленном продолжении путешествия. Его лицо и руки покраснели, опухли, местами были поражены грудь и шея, но он торопился выступить в путь. Никки предположила, что он хочет уйти еще до того, как Черное Копыто, получив послание Пеахшаэте, пришлет сюда своих воинов.

— Так оно и есть, — согласился с женой Серебряный Шип. — Тенскватава знает, что подкрепление, посланное Черным Копытом, уже близко. Мой братец весьма сумасброден, но он не полный кретин и не сумасшедший. Он знает, что Черное Копыто, как и Текумсех, не колеблясь, убьет его.

Разместились в четырех каноэ. Люди Тенскватавы плыли в первой и последней лодках. Никки, Серебряный Шип и три воина Пеахшаэте — и двух средних. Один из воинов, человек по имени Рыбье Копье, занял переднее место в каноэ Серебряного Шипа, помогая ему грести и тем, ускоряя ход лодки, поскольку неопытная Никки тут вряд ли мог я, чем помочь.

В обычное время путешествие их заняло бы дня три, если не четыре, ибо сопровождалось бы регулярными остановками днем и разбивкой лагеря для ночного привала. Но сейчас они совершали отнюдь не досужую прогулку, а чуть ли не военный переход, а потому остановок было гораздо меньше, а скорость больше, и Серебряный Шип полагали, что они достигнут южного берега озера Эри дня через два, если не раньше. Ни он, ни его брат не тратили времени даром, у каждого были свои причины поскорее добраться до лагеря Текумсеха.

Первые несколько часов Никки просто отдыхала. После заката солнца на реку опустились сумерки, а вскоре стало так темно, будто все пространство залито чернилами. Никки это не на шутку встревожило.

— Как ты можешь вести лодку в такой темноте? — спросила она мужа. — А если мы на камень напоремся или еще что?..

— Я вижу достаточно хорошо, — заверил ее Серебряный Шип. — Луна на подъеме, а мы хорошо знаем реку и все ее опасности.

— Должно быть, ты ешь много морковки, — пробормотала она. — Что до меня, то я в этой темноте чувствую себя как в заду у черной свиньи. Мы вообще остановимся когда-нибудь или нет?

— Нет, нам осталось всего несколько часов до цели.

— Ну, столько мне не вытерпеть, — проворчала она. — У вас, мужчин, мочевой пузырь как у лося, а я женщина, я не могу терпеть.

Вскоре они, вынужденные посчитаться с ее насущной потребностью, сделали остановку. Тенскватава, недостаточно, видно, наученный преподанным ему уроком, поплелся, было за Никки, будто не видя, что та направилась в кусты, но Серебряный Шип преградил ему путь, предоставив жене возможность спокойно и без помех справить нужду. Возвращаясь, Никки держала в одной руке фонарик, а в другой перечный спрей, при этом она громко сказала мужу:

— Торн, скажи этому похотливому кролику и его воякам, что если кто-нибудь из них начнет подглядывать за мной, то получит хорошую порцию спрея в их… их… как бы помягче сказать, в их самые интимные места, думаю, кое-что у них здорово тогда вскочит, да только не на радость им.

Передавать Серебряному Шипу ничего не пришлось, предупреждение прозвучало и без того достаточно громко и было услышано, более того, возымело свое действие, ни один из предупрежденных не приближался к Никки на расстояние, которое могло бы оказаться опасным для его мужского достоинства. Ступить в ее сторону хоть шаг предупрежденные побоялись и тогда, когда в два часа ночи решено было сделать трехчасовой привал для краткого сна. Вскоре они снова были на реке, после быстрого завтрака, во время которого Тенскватава непрестанно злился, потому что капризная скво^[34] отказалась готовить для него.

Никки на это раздраженно ответила:

— Перебьешься и так, Буффало Билл^[35]. Я не нанималась работать на тебя.

Путешествие было долгим и выматывающим. К счастью, хотя небо и затягивали тучи, дождь прошел стороной. Вскоре они опять остановились для краткого ночного отдыха, после которого безмолвно проскользнули мимо форта Мейгс и к полудню третьего дня приблизились к территории, на которой, по слухам, должен был находиться лагерь Текумсеха.

Они поняли, что достигли цели, по голосам часовых, извещавших о прибытии гостей птичьими криками и другими сигналами. Когда они добрались до лагеря, Текумсех и двадцать его воинов, в полном вооружении и весьма хмурые, встретили их на берегу. Текумсех вышел вперед, нацелив дуло карабина в голову Пророка, и громоподобным голосом спросил:

— Как ты посмел явиться мне на глаза? И вот еще что, скажи-ка мне, почему я до сих пор не убил тебя?

— Потому что я привел белую ведьму, которая настраивает против тебя все племя, — визгливо ответил Тенскватава.

— Потому что он не стоит даже пули, — презрительно промолвил Серебряный Шип.

— И еще потому, что болванам всегда везет, — добавила Никки. — История гласит, что он прожил долгую и несчастную жизнь.

При этих словах взгляд Текумсеха обратился к Никки.

— Это ты белая ведьма, о которой он говорил? Под испытующим взглядом этих напряженных карих глаз Никки отчаянно старалась не почувствовать себя червяком. К счастью, когда она заговорила, голос ее был ровен, а взгляд достаточно тверд.

— Я твоя невестка, Текумсех, жена Серебряного Шипа и племянница Черного Копыта.

— Она не ведьма, Текумсех. Она из племени шони, — заговорил и Серебряный Шип. — Тенскватава просто взялся за свои старые трюки.

Текумсех надолго замолчал, внимание его все еще было сосредоточено на Никки. Наконец он заговорил:

— И ты, как тут было сказано, выступаешь против меня?

Никки глубоко вздохнула:

— Я выступаю не против тебя, а против твоего участия в войне на стороне британцев. Я знаю, что будущее готовит тебе и народу шони, и хочу, если удастся, это изменить. Вот для чего Серебряный Шип призвал меня из будущего.

Текумсех кивнул.

— Я должен узнать об этом подробнее. — Он приблизился к отмели и протянул руку, чтобы помочь Никки выйти из лодки. — Идем. Ты все мне расскажешь.

В тот самый миг, когда руки их соприкоснулись, Текумсех вздрогнул. Глаза его расширились.

— Ты носишь дитя Серебряного Шипа, — утвердительно проговорил он.

— Да, — ответила Никки, — твоего племянника. Потому мы с мужем и хотим, чтобы ты дожил до его рождения.

21

Текумсех пригласил Серебряного Шипа и Никки в свой вигвам. Пророка и его людей отвели в другой вигвам, где они должны были содержаться под стражей. Текумсех не доверял Тенскватаве, но выставить его за пределы лагеря было бы еще опаснее.

Серебряный Шип начал с того, что рассказал Текумсеху, как он просил Духов послать им вестника из будущего, и о появлении Никки с амулетом. Он поведал о странных и удивительных предметах, которые она принесла из своего времени, и о многом, что он узнал от нее о мире будущего.

— Итак, Текумсех, ты теперь видишь, что она не ведьма. Нейаки — вестник, призванным мною, она знает, чем окончится война и что случится с людьми нашего племени. Если мы не сможем переменить этого, нас ждет катастрофа.

Далее заговорила Никки и рассказала все, что она могла вспомнить о войне, ее событиях, сражениях и о том, как и чем, она кончится, причем знание будущего расположения войск, мест сражений и даты она описала и перечислила феноменальной точностью, удивившей ее саму. Затем как можно более мягко она сообщила Текумсеху плохие! вести, включая и самую худшую — о его собственной судьбе.

— Если ты не выйдешь из этой войны, то, как утверждает история, скоро погибнешь в сражении, которое будет известно как битва при Темсе, имевшая место у реки с тем же названием, в Канаде. Хам, на пятый день октября, после короткого сражения, британцы сдадутся американским войскам, оставив тебя и твоих воинов сражаться в одиночку. Ты погибнешь; и поскольку некому будет вести оставшихся в живых индейцев, они разойдутся по домам.

Американцы выиграют войну с британцами. Британцы вернутся в Англию; и в несколько последующих лет все племена, населяющие Огайо, вынуждены будут покинуть свои дома и отправиться к землям, расположенным западнее реки Миссисипи. Земли там скудные, неплодородные, и выживут далеко не все. Территории, которые правительство США выделит под резервации, бедны лесом, дичи там почти не водится, и люди шони не долго будут чувствовать себя в тех местах хозяевами своей жизни.

Такая же судьба ожидает и других, даже тех, что живут сейчас на юге — племена криков, семинолов… чероки будут гнать как скот, они проделают долгий путь к резервации в Оклахоме. Многие не доживут до конца этого страшного перехода, который сохранится в народной памяти под названием Дорога Слез. Будущее индейских племен весьма мрачно. Некоторые племена вообще исчезнут с лица земли, в то время как другие понесут безмерные и невосполнимые потери. И хотя они, несмотря на бедность, голод и болезни, все же выживут, жизнь их никогда уже не будет такой, какова она сейчас.

Когда Никки умолкла, заговорил Серебряный Шип:

— Текумсех, когда я призывал Духов, то и подумать не мог, что доведется узнать о столь огромном несчастье, ожидающем наши народы. Как не чаял узнать, что вскоре тебя могут забрать у нас. И вот я надеюсь, что с помощью Никки, ниспосланной нам велением Духов, нам удастся переломить жестокую судьбу, что сами Духи дают нам шанс спастись, а потому умоляю тебя, брат мой, выйди из этой войны теперь же. Помоги нам избежать страшной участи. Спаси себя и наш народ, пока еще есть надежда.

Текумсех закрыл глаза и глубоко вздохнул. Когда он вновь открыл их, они были мрачны.

— Нет, Серебряный Шип, слишком поздно. Я уже говорил с теми, кто пошел за мной. Сказал им, что предчувствую плачевный для нас исход, этой войны. Что нам нет никакого смысла продолжать в ней участвовать. Многие вняли моим словам и уже покинули лагерь, чему я рад. Но есть другие, они меня не слышат. Они намерены сражаться до конца, и хотят, чтобы я остался с ними и вел их. Они правы. Ведь это я привел их сюда, а потому не могу теперь покинуть их, как бы мне ни хотелось положить всему этому предел. Я должен остаться, не важно, какой ценой.

— Нет! — Серебряный Шип не мог спокойно слышать, как брат его с такой легкостью обрекает себя на гибель. Глаза его гневно пылали. — Проклятье! Текумсех! Где твой живой ум? Твоя пламенность? Воля? Разве ты не видишь, что от меня зависит спасение всех племен? Не убравшись сейчас отсюда, ты погубишь не только себя, но и многих других. Разве об этом мечтал ты, когда пытался объединить племена в единый союз? Думаю, нет!

— Битва за объединение тоже проиграна, осталась лишь светлая мечта об этом, но и та скоро погаснет. — Текумсех безнадежно вздохнул. — Тенскватава, да будь он проклят вовеки, помог проиграть эту битву. Если и была у индейцев возможность одолеть белых людей, так его опрометчивые действия лишили нас этой возможности, прежде чем она смогла реально утвердиться, прежде чем родился наш союз. Вот этого я никогда ему не прощу.

— Так ненавидь его до последнего своего вдоха, — пылко заговорил Серебряный Шип. — Ненавидь его сильно и долго. Годы, а не какие-то жалкие два месяца. Текумсех, ты слишком великий воитель, чтобы покинуть нас теперь. Дай себе и людям достаточно времени, чтобы опомниться и вновь обрести способность принимать решения. Вновь обрести мечту. Без происков Тенскватавы твои усилия обязательно принесут плоды, мы оправдаем самые твои смелые ожидания. Идея объединения племен обретет новую жизнь, а с нею возродятся и наши народы.

— Нет. Я двадцать лет потратил на то, чтобы объединить всех индейцев. А теперь слишком стар, чтобы все начинать сначала.

— Вот дерьмо бизонье! — вспылил Серебряный Шип. — Брат, опомнись! Что ты говоришь? Ведь мы рождены с тобой в один день, а я еще весьма далек от старости. Женой вот обзавелся, и наш с ней сынок на подходе. С нетерпением и радостью встречаю я вызов каждого нового дня. Неужели с тобою это не так?

— Я рад за тебя, Серебряный Шип. И желаю тебе добра. Но мое сердце возродиться не может. Ни в чем я не вижу вызова, на который хотелось бы мне ответить радостно и пылко.

— Правда? — горестно спросил Серебряный Шип. — Тогда это слишком плохо, ибо вызов — единственное, что я могу предложить тебе. Я думаю, серьезный вызов способен пробудить тебя к жизни и действию.

Текумсех лишь безнадежно махнул рукой, но Серебряный Шип, несмотря ни на что, продолжал:

— Я хотел предложить тебе помериться силами. Мы отберем семерых, чтобы судили наше состязание. Если выиграю я, ты покинешь эту войну. Что ты будешь делать со своей жизнью после, это уж твое дело. А если выиграешь ты, я приму все, как есть и никогда больше не заговорю об этом.

Текумсех надолго погрузился в размышления. Наконец заговорил:

— Принимая твой вызов, брат, я должен заранее договориться с тобой об одной вещи. Если в этом состязании ты проиграешь, я должен быть уверен, что ты вынесешь мое тело с поля боя, дабы вражеские солдаты не надругались над ним. Погреби меня достойно, но скрытно, и сохрани место моего погребения в тайне от тех, кто может нарушить мой покой, дабы душа моя оставалась в мире.

— Торжественно клянусь исполнить твою просьбу, брат, — твердо сказал Серебряный Шип. — Однако я не намерен проигрывать, ибо страстно желаю, чтобы исполнить свое обещание мне пришлось не сейчас, а много лет спустя.

Турнир назначили на следующий день, так что; братьям осталось не слишком много времени, чтобы взбодриться и приготовить себя к нему и физически и морально. Весть о завтрашней битве распространилась мгновенно, и многие заключали пари, кто из братьев одержит победу.

Тенскватава был среди тех, кто предсказывал триумф Текумсеху. Временно освобожденный из-под стражи — хотя за ними и приглядывали — Тенскватава быстро включился в процесс заключения пари. В то же самое время он получил возможность распространять свои клеветнические наветы касательно Никки.

— Ух, ничтожный красноносый слизняк! — ворчала Никки. — Как видно, урок не пошел в прок. Ну что ж, придется его повторить!

— Согласен, тебе стоит опять поучить его своей перечной прыскалкой, — поддержал ее Серебряный Шип.

— Да уж, намеки до него не доходят. У твоего братца, я вижу, память коротковата.

Раскрыв рюкзак, она извлекла оттуда фотокамеру и направила ее на группу людей, среди которых стоял Пророк, донося свои лживые мнения до слуха любого, кто хотел его слышать.

Но Серебряный Шип остановил ее, удержав за руку:

— Милая, что задумала твоя горячая головушка?

— Раз Тенскватава назвал меня ведьмой, то для него я ведьмой и стану. Знаешь, я намерена погубить его душу.

— Хочешь подбросить дровишек в костер? — спокойно спросил он. — Если сейчас ему верит кучка людей, то, получив доказательство его правоты, уже все поверят, что ты ведьма. Не допускай, Нейаки, чтобы Тенскватава использовал твои действия против тебя же. Пока все воины знают, что Текумсех не прощает убийства женщин, детей и мирных селян, они не посмеют ослушаться своего грозного вождя, совершив нечто подобное. Но ситуация может измениться в любой момент.

— Разве я одна желаю этой гадине погибели! — попыталась оправдаться Никки. Однако даже сквозь гнев она понимала, что Серебряный Шип прав, и вынуждена была с ним согласиться. — О'кей, попробую вообще не замечать его. Хотя это и не легко.

В это время прибыл воин, позвавший Серебряного Шипа к Текумсеху. И Никки, оставшись одна, все же умудрилась быстренько щелкнуть Тенскватаву своим «Поляроидом». Пряча фотографию в карман, она пробормотала: «Кто знает, как и когда это может пригодиться»…

Проснувшись на следующее утро, Никки застала мужа за приготовлениями к состязанию с братом. Весьма заинтригованная его новым обликом, она не проронила ни звука, тихо наблюдая за его Действиями. Серебряный Шип напевал что-то на языке шони, очевидно призывая Духов и прося их о благословении или о помощи, или о том и другом сразу. А может, это были магические заклинания. Одновременно он наносил на лицо, руки и торс ритуальную окраску. Стоял он спиной к ней, и она не могла видеть всей картины в целом, но видела все же достаточно, чтобы догадаться, что это боевая раскраска. Через определенные интервалы он замирал, молитвенно прикасался к своей кожаной сумке, а затем продолжал.

Закончив ритуальное действо, он, наконец, повернулся к ней. Никки не могла удержаться, и возглас удивления сорвался с ее губ. Если бы она не видела, что это ее муж, то никогда не узнала бы, гак изменилась его внешность — похоже на полный грим циркового клоуна, под которым тоже трудно узнать человека. Спереди все тело Серебряного Шина, включая лицо, было ярко-голубым. На груди, искусно исполненное черным, красовалось изображение буревестника. Тонкие черные полосы украшали его щеки, пересекая нос и спускаясь с обеих сторон к нижней челюсти. Полосы, обтекающие плечи, винтообразно спускались к запястьям, и тот же рисунок повторялся на ногах. Он выглядел теперь весьма воинственным, гордым и грозным, иными словами — находился в полной боевой готовности, хоть сейчас в бой… И вдруг он улыбнулся, зубы его блеснули с голубого лица, и Никки, не сдержавшись, разразилась хохотом.

— Ой, не… не могу! — сквозь смех проговорила она. — Ты сейчас нечто среднее между крутым! Уокером и парикмахерским шестом^[36].

Серебряный Шип хмуро взглянул на нее и спросила

— А кто такой Уокер?

— Ну, это один знаменитый в наше время рейнджер — конный полисмен. — И, хихикнув, добавила: — Без коня.

— Не знаю точно, но мне кажется, что я скорее похож на этого твоего рейнджера, чем на… как его… чем на какой-то шест, что бы им ни подпирали.

— Беру свои слова обратно. Со второго взгляда ты скорее напоминаешь мою мамочку, наложившую на лицо косметическую маску! — расшалившись, продолжала болтать Никки.

— Должен сказать, Нейаки, что ты позволяешь себе шутить над вещами, имеющими для меня глубокий и торжественный смысл.

Никки вмиг посерьезнела, вспомнив значительность намеченного на сегодня мероприятия.

— Прости меня, Торн. Ты совершенно прав. Во всем этом нет ничего смешного. И теперь, посмотрев на дело с другой точки зрения, я не могу не признать, что ты выглядишь весьма решительным и грозным. Такого эффекта, полагаю, ты и хотел добиться. Это делается для устрашения противника.

— Не только, но и в честь Духов, которые должны дать мне сил для магических действий. Сегодня я как никогда нуждаюсь в их помощи и поддержке, ибо речь идет о спасении Текумсеха.

— Я верю в тебя, Торн, — серьезно проговорила она. — Даже сам Текумсех, пусть он и могущественнее тебя, не сумел бы призвать посланца из будущего. Только ты оказался способен совершить столь невозможное чудо.

Текумсех тоже должным образом подготовился к встрече. Свой образ он созидал в подражание личному символу — пантере, потому тело его было всецело окрашено черным, кроме груди, где белело изображение головы пантеры. Белыми же были и концы его пальцев, раскрашенные так, чтобы напоминать кошачьи когти. Его зубы сверкали на затемненном лице, как грозные клыки животного. Воистину вид он имел свирепый.

Текумсех приветствовал гостей и сообщил Никки, что, в целях ее безопасности, он приставляет к ней одного из своих надежнейших и проверенных в деле молодцев, который присмотрит за ней во время турнира.

— К несчастью, Тенскватава все еще способен оказывать влияние на некоторых людей племени и настроил их против тебя. Я буду чувствовать себя спокойнее, зная, что, пока мы с Серебряным Шипом состязаемся, ты находишься под надежной охраной.

Встреча происходила на огромной треугольной поляне, неподалеку от лагеря. Охранник, приставленный Текумсехом, сопроводил Никки к месту вблизи расположения судей, где она могла беспрепятственно обозревать все происходящее. Поляну уже окружили зрители, среди которых находился и Тенскватава со своей когортой.

Громкий бой барабана возвестил начало турнира, призывая зрителей к соблюдению тишины. Все присутствующие, казалось, с пониманием отнеслись к тому, что состязающиеся должны иметь условия, дабы сосредоточиться и мобилизовать все свои силы. В наступившей тишине до слуха Никки доносился лишь ропот листвы в кронах деревьев растущих в нескольких ярдах от нее.

Соревнование решили провести в пять туров, каждый тур включал в себя пару деяний, по одному от каждого противника, и каждый тур оценивался судьями отдельно. Первый, кто выиграет три тура из пяти, будет объявлен победителем. Произошло некое подобие жеребьевки. Раскрашенный камень, подброшенный в воздух и упавший на земли! определенным образом, указал, что первым начинает Текумсех.

Тот вышел на середину поляны, воздел руки к небу и начал песнопение. Все как один затаили дыхание. Но ждать пришлось недолго. Через несколько минут высокие деревья, стоящие по одну сторону импровизированной арены, последовательно, одно за другим, через равные интервалы времени наклонились и рухнули наземь.

По толпе пробежал удивленный шепоток, зрители важно закачали головами в знак одобрения.

Затем в центр вышел Серебряный Шип. Он стоял с закрытыми глазами, а руки его слегка были подняты и ладонями обращены вверх, как если бы он молился. Он находился в этой позе до тех пор, пока все двенадцать деревьев не поднялись и не вросли корнями в ямы, из которых их только что вырвали.

Раздалось дружное восклицание. Никки зрелище повергло в священный ужас. Победу судьи присудили Серебряному Шипу.

Как победитель первого тура, Серебряный Шип открывал второй. Вскоре он сделал несколько пасов руками, будто призывая кого-то. Через минуту поляна буквально кишела кузнечиками.

И тут, в разгар этого действа, Тенскватаве вздумалось малость дополнить его собственной магией; его ухищрения в этой части многие видели и раньше, но на этот раз он превзошел сам себя. Завопив, он швырнул оземь свой походный мешок. И как только тот коснулся земли, тотчас превратился в гнездо извивающихся гремучих змей. Змеи заскользили по массе лягушек и насекомых, расползаясь во все стороны. Вдруг гремучки скучились и всей своей тошнотворной путаницей ринулись в сторону Никки. Прежде чем кто-нибудь успел остановить их, они окружили ее, взяв в кольцо вместе с бесстрашным охранником, подняли головы и устрашающе загремели, готовые наносить смертоносные удары.

Сердце Никки неистово заколотилось, толчками посылая кровь к мозгу. В глазах у нее потемнело, она боялась, что вот-вот лишится сознания. Если бы так случилось, она наверняка упала бы на омерзительных змей, и сам ужас этой тошнотворной мысли каким-то чудом помог ей справится с обмороком.

Сквозь гул в ушах и ужасающий звук змеиных гремушек она услышала отдаленный голос Серебряного Шипа:

— Не двигайся, Нейаки. Сейчас я позабочусь об этом. Все будет хорошо.

И действительно, змеи исчезли в один миг, стоило Серебряному Шипу взмахнуть руками. Никки упала в объятия мужа, а Текумсех тем временем изничтожал лягушек и насекомых. Серебряный Шип вновь препоручил Никки заботам ее стража, а сам с выражением лица, не сулящим ничего хорошего, повернулся к Тенскватаве.

— Как только закончу состязаться с Текумсехом, убью тебя, брат, — грозно произнес он. — Приуготовь свою душу к заслуженной каре.

— Нет, — раздался голос Текумсеха. — Он должен умереть от моей руки. Сделай я это раньше, он не угрожал бы сейчас твоей жене.

Взгляд Тенскватавы метался от одного брата к другому. Он трясся так, что это всем было видно, и голос его, когда он заговорил, дрожал:

— Я не собирался причинить ей вред. Хотел только малость попугать.

— Ты лжешь. Твой язык столь же ядовит, как и твои змеи.

С этими словами Серебряный Шип поднял руку» и направил ее на Тенскватаву. Луч света вышел из его пальца и, прежде чем публика успела испугаться, Пророк мгновенно застыл, обратившись в короткий, толстый соляной столб.

Минутой позже он преобразился опять, на этот раз в каменную статую.

Серебряный Шип повернулся к старшему брату!

— Текумсех! — пророкотал он. — Не вмешивайся в мою магию.

Текумсех рассмеялся:

— Я просто усовершенствовал твое деяние брат.

Серебряный Шип хмыкнул, вновь повернулся к Тенскватаве, направил на него свой палец, и тот обратился в соляной столб.

Затем — в камень.

Опять в соляной столб.

— Хватит уже! — воскликнула Никки, прерывая их битву за власть над судьбой Тенскватавы. — Если вы хотите на время турнира удержать его от дальнейших злодейств, просто оградите частоколом, и покончим с этим, ну, пожалуйста, прошу вас. Потом решите, как с ним поступить дальше.

Очевидно, братья приняли ее предложение одновременно. Тенскватаве, совершенно обалдевшему, вернули его прежний вид. Но теперь вокруг него воздвигалась баррикада, камень быстро ложился за камнем, ибо Серебряный Шип и Текумсех, воздвигая эту круглую стену, работали совместно.

— Чертовы показушники! — проворчала Никки. — Да они хуже, чем пара малолетних сопляков.

Охранник, стоявший у нее за плечом, в знак согласия хихикнул.

Судьи, после долгого обсуждения, победу во втором туре присвоили Текумсеху, и тот весьма эффектно начал третий тур. Медленно повернулся он вокруг своей оси, поведя рукою, листва деревьев, стоящих вокруг поляны, вмиг обрела ясные и яркие осенние цвета. Тотчас подул ветер, и листья осыпались наземь, кружась в воздухе и радуя глаз зрителей великолепным зрелищем.

Серебряный Шип, как бы похвалив этим брата за выдумку, продолжил его деяние миниатюрным снегопадом и даже небольшой вьюгой. Зрители приветствовали краткое, но удивительное явление снега, который в августовской жаре таял, чуть ли не на лету.

Победа в этом туре досталась Серебряному Шипу.

Следующее его деяние заключалось в явлении трех миниатюрных озер, полных рыбы, игриво Плещущейся в воде. В центре каждого озерка, от облака водяных брызг, озаренных солнцем, поднималась радуга, и вверху все три соединялись, создав трехсторонний радужный купол. Прекрасная сказка, явившаяся в обычную жизнь.

Текумсех, со своей стороны, продолжил затею Серебряного Шипа, направив с небес серебрящиеся дождевые струи, переполнившие все три озерка, после чего на поверхности воды вспыхнуло пламя, которые, извиваясь в танце, явили зрителям нечто вроде летучего огневого балета. Вскоре Текумсех загасил пламя, и судьям, а равно и публике предложено было угощение в виде жареной рыбы.

Естественно, что этот, четвертый тур выиграл Текумсех, имея теперь два очка в свою пользу. Все должен был решить пятый тур состязания.

Текумсех вышел на середину поля, лицо его выражало крайнюю степень решимости, по всему было видно, как мощно он сконцентрировался на том, что задумал сотворить. Несколько минут он стоял, сжав кулаки, пока зрители пребывали в напряженном ожидании. Наконец с громким криком он упал на колени. Когда его кулаки коснулись земли, она вздрогнула и начала сотрясаться.

Все присутствующие закричали, ощутив, что земля у них под ногами ходуном ходит, кое-кто с трудом удержался от падения. А земля с каждым новым толчком все сильнее стонала и с гулом покрывалась трещинами. Кончилось все так же внезапно, как и началось. Земля успокоилась, и ее свежие раны затянулись в считанные секунды. Поверженная в священный ужас публика, почувствовав под ногами твердость и непоколебимость почвы, наконец, заговорила. Если раньше кто и сомневался в чем, то теперь и он счел, что! могущественнее Текумсеха нет в племени июни вождя. И действительно, кто, кроме него, способен вызвать землетрясение?

Изумленная, как и все, Никки и представить себе не могла, чем может превзойти Серебряный Шип столь невероятное действо. Знала только, что он постарается это сделать, ибо надеялся спасти жизнь своего брата.

Когда Серебряный Шип занял место в центре поляны, весь вид его выражал уверенность и непобедимость. Воздев руки к небесам, он устремил туда свой взор и начал вращаться — круг за кругом, все быстрее, быстрее, пока его очертания не слились и не сделались расплывчатыми. К вершинам деревьев, стоящим по трем сторонам поляны, начали стягиваться облака. Поднялся ветер, шныряющий по всем направлениям сразу. Затем, никто и глазом моргнуть не успел, четыре смерча вышли из облаков и, бешено крутясь и сверкая, нацелились на поляну. На некоторой высоте, не доходя до земли, они внезапно соединились друг с другом нижними концами и устремились вниз, прямо на то место, где стоял Серебряный Шип. Еще мгновение — и единое жерло смерчей накрыло тело того, кто воззвал их к жизни, целиком поглотив его своей чудовищной пастью.

Пронзительному воплю Никки вторили тревожные крики и возгласы всех остальных. Одна и та же мысль пришла сразу во все головы. Несомненно, Серебряный Шип уже мертв. Никто не мог шевельнуться, скованный страхом при виде столь ужасающей бури.

Окаменевшая, способная лишь смотреть на то место, в которое циклон все еще ввинчивался своим чудовищным хоботом, Никки не верила своим глазам. Не верила даже когда увидела, что смерч в единый миг исчез и — чудо из чудес — Серебряный Шип предстал перед всеми в целости и невредимости.

Потрясение было столь велико, что Никки, едва обретя способность двигаться, изо всех сил побежала к мужу и бросилась ему на грудь.

— Ты идиот! — сквозь слезы проговорила она. — Большой, безрассудный дурак! Ты что, задумал убить себя? — Она не стала дожидаться его ответа, а задала следующий вопрос: — С тобой все в порядке?

— Со мной-то все хорошо, женщина, кроме того, что ты напугала меня чуть не до смерти, — шутливо ответил он.

Она ударила его кулаком в спину, слезы ее падали ему на плечо.

— А обо мне ты опять не подумал! Я чуть не умерла от страха!

Он крепче прижал ее к себе.

— Тебе полегчает, если я скажу, что безумно люблю тебя?

— Ох, Торн! Я тоже люблю тебя, — проворчала она. — Даже слишком! Потому мне страшнее смерти мысль навсегда потерять тебя.

22

Серебряный Шип не мог поверить в случившееся. Так же как и Никки, и многие другие, следившие за турниром, в котором братья мерились своими чудодейственными силами. Серебряный Шип был просто великолепен, особенно в последнем туре схватки, а потом никто не сомневался, что он выиграет. И сам он заранее радовался, что ему удалось отвести Текумсеха от участия в войне на стороне британцев и тем самым спасти от преждевременной смерти. Но по каким-то необъяснимым причинам судьи признали победителем Текумсеха, засчитав результатпоследнего тура в его пользу. А в подобных состязаниях ни победитель, ни судьи не могли удовлетворить просьбу побежденного о дополнительном туре. Правила на этот счет были строги, и турнир считался законченным.

Победа Текумсеха означала, что теперь он пойдет сражаться и будет биться до последнего издыхания. И Серебряный Шип не должен его останавливать. Значило это также и то, что Серебряный Шип, как и обещал, должен теперь остаться в лагере брата, также ввергая себя в военные действия, грозившие им всем неисчислимыми бедствиями.

Все это порождало еще одну проблему. Если Серебряный Шип волен, спасая брата, рисковать своей шеей, то рисковать жизнью Никки и их будущего младенца он права не имел. Не мог он также, Учитывая угрозы, исходящие от Тенскватавы, оставить жену на попечение ее дяди и других родственников и быть при этом спокойным. Тем более что Тенскватава из своего каменного плена исчез.

Очевидно, во время землетрясения каменные стены чудесным образом возведенной тюрьмы расшатались, появилась трещина, которой оказалось достаточно, чтобы Тенскватава выполз через нее на свободу. Затем, когда Текумсех покончил с землетрясением, камни узилища вновь сомкнулись, и до самого конца турнира никто из потрясенных зрелищем зрителей не заметил побега Пророка и его сторонников. Теперь беглецы наверняка уже далеко, и ни один человек не видел и не мог сказать, в какую сторону они ушли.

В завершении всех неприятностей восемь воинов из деревни Черного Копыта запоздали и явились лишь после конца состязания. Их миссия заключалась в охране Никки и Серебряного Шипа, а также в препровождении Тенскватавы в Вапаконету. где он должен был предстать перед судом вождя. Половина их сразу же бросилась на поиски исчезнувшего Пророка. Другие четверо остались в лагере, в помощь охраняющим Никки, чтобы сопроводить ее и Серебряного Шипа в Вапаконету.

Но Серебряный Шип задумался, стоит ли им вообще возвращаться в деревню. Он рассудил, что пока Тенскватава на свободе и ясно замышлял месть, нельзя оставлять жену там, где его злобный братец может найти ее. Но и с собой он оставить ее не мог, поскольку собирался следовать за Текумсехом. Итак, оставалось одно, он должен отправить ее домой, в ее собственное время, другого выхода нет. В конце концов, у него сейчас назрело столько неотложных дел, что в ближайшие несколько месяцев он просто не в состоянии будет уделить ей достаточно внимания и оберечь от опасностей.

Жену, конечно, не обрадует такое его решение, это он понимал. Наверняка она не захочет подчиниться ему и гневно будет настаивать на том, чтобы остаться. Но отправить ее домой надо немедленно. И чем скорее он сообщит ей об этом, тем лучше.

Серебряный Шип нашел Никки в вигваме, копошащейся в своей сумочке. Она подняла глаза и с недовольным выражением помахала перед ним несколькими клочками бумаги.

— Смотри, что я у себя нашла. Лотерейные билеты! По закону всемирной подлости именно теперь один из них и выиграет те восемь миллионов долларов, которых мне никогда не получить. Ну, что ты скажешь об этом вшивом счастливом случае! Может, мне стоит переслать их родителям? Тогда, если они действительно выиграют, мама и папа смогут получать эти деньги. — На лице ее явилось уныние. — Среди всей этой суматохи я и забыла, что мы так и не спрятали мое послание. Скажи, скоро ли мы отправимся в путь? Боюсь, мы опоздаем, и папа изведет этот дуб на дрова, пока не зарядили дожди. А другого случая может никогда не представиться.

— В этом нет необходимости, — ровным голосом заговорил он. — Ты сможешь все объяснить им сама.

Лицо ее еще более омрачилось.

— Что? О чем ты говоришь, Торн? Каким образом?

— Я решил отправить тебя домой, Нейаки, решил вернуть в твое время, если, конечно, у меня все получится. Существует несколько способов сделать это. Мы начнем пробовать их немедленно.

Краска отхлынула от ее щек, и несколько секунд она лишь тупо смотрела на него. Чувствовала она себя так, будто ее ударили в грудь кувалдой. И этот холодный, суровый незнакомец — тот самый человек, который несколько часов назад говорил ей о своей безумной любви? А теперь внезапно он ставит ее перед фактом, что хочет отделаться от Нее, отправив обратно домой?

— По… почему? — пробормотала она почти без голоса. — А ты?.. Ты пойдешь со мной, да?

— Нет. Я не могу. Я должен остаться здесь, пока это дело с Текумсехом не придет к своему завершению. Я поклялся погрести его тело и не уйду отсюда до тех пор, пока не исполню своего обещания. А еще я должен помочь матери и сестрам. Я уже говорил тебе, что они сейчас в племени чероки. После твоего рассказа о Дороге Слез я просто обязан забрать их оттуда и увести в безопасное место. Если Текумсеха не заботит их судьба, то я единственный, на чью помощь им остается; рассчитывать. Я должен быть уверен, что им ничто не грозит и что они обеспечены всем необходимым.

— Я понимаю тебя. Любой уважительный сын сделал бы все это для своей матери, но разве это повод, чтобы возвращать меня в мой век? Почему бы мне не остаться здесь и не пойти с тобой? Или не дождаться тебя в Вапаконете? Или… может… А может, я тебе больше не нужна? — предположила она, пытаясь проглотить набегающие слезы. Но слезы достигли глаз и стояли в них как крошечные озерца, готовые вот-вот пролиться. — Это так, Торн? Скажи. Ты потешился мной, и теперь я тебе надоела?

Он упал перед ней на колени, лицо его, утратив суровость, стало теперь лицом просто очень несчастного человека, как и ее, которое он заключили в ладони.

— Не говори так. Ты моя единственная любовь единственная. Сердце мое разрывается в разлуке с тобой, даже когда мы расстаемся ненадолго.

— Тогда… тогда почему? Объясни, почему ты не хочешь идти со мной?

— Я не могу разорваться между Текумсехом и тобой, любовь моя. Не могу… И не допущу, чтобы ты оставалась на тропе опасности дольше, чем это необходимо. Текумсех намерен продолжать свой разрушительный путь. Здесь, на поле боя, в самом центре войны, не место тебе и нашему беби.

Никки кивнула, две крупные слезы скатилось по ее щекам.

— В этом я согласна с тобой, но почему бы мне не возвратиться в Вапаконету и не оставаться там с Черным Копытом и Конах? Месяца через два, думаю, ты исполнишь то, что обещал Текумсеху. Потом заедешь за мной, и мы вместе отправимся искать твою маму. Кстати, я давно уже мечтала познакомиться с ней. Мы проводим их в Техас, куда уже многие ушли. Или в Мехико. Я припоминаю, что индейцы, расположившиеся в тех местах, понесли меньшие потери и жили потом гораздо лучше, чем оставшиеся в Штатах. Мы с тобой тоже можем жить там. Во всяком случае, до тех пор, пока мы вместе.

— Если мои близкие захотят уйти в безопасное место, им предстоит долгий и нелегкий переход. И это дело, Нейаки, я намерен совершить без тебя. Несмотря на то, что мы будем продвигаться медленно, имея запасы провизии, это будет тяжелейшее путешествие, полное всевозможных опасностей. К тому времени, как мы хоть немного продвинемся к цели, ты уже будешь очень тяжелая. Каково-то все это достанется и тебе, и нашему беби? Нет, это слишком трудно, убийственно трудно, я не могу на это согласиться.

— Тогда, Торн, позволь мне остаться с Конах. Я буду ждать тебя столько, сколько понадобится.

Он решительно покачал головой.

— Даже там, боюсь, тебе оставаться далеко не безопасно. Тенскватава может разнюхать, где ты находишься, а, узнав, что я не смогу тебя защитить, ни минуты не колеблясь, попытается совершить по отношению к тебе какое-нибудь злодеяние, и на этот раз его попытка может оказаться удачной. Я не пойду на такой риск. И ты не пойдешь. Мы просто обязаны спасти и сохранить наше дитя.

Никки схватила его за руку, лицо ее исказилось страданием.

— Ты говоришь о риске. А ты не подумал, как рискуем мы с беби? Нам угрожает множество опасностей. Я могу оказаться в другом году, где буду просто нищей, никому не известной, ничего не имеющей женщиной, которой и помочь-то вряд ли кто захочет. И потом, перемещаясь по времени, я могу потерять ребенка. Что, если он существует только здесь? Подумай, что будет со мной, если я, оставив это время и место и переместившись в свой век, обнаружу, что больше не беременна? Да если я сама не погибну в столь фантастическом перемещении, то меня добьет утрата ребенка. Ведь я так хочу этого беби, Торн. Если бы мы все взвесили и сопоставили опасности того и этого исхода, то оказалось бы, что для сохранения нашего сына гораздо благоразумнее оставить меня здесь.

— Если бы мне пришлось выбирать между тобой и нашим сыном, я выбрал бы тебя, любовь моя, Нейаки, — сокрушенно проговорил он. Глаза его отражали всю муку, которую он испытывал. — Я надеюсь… надеюсь и верю, что ты благополучно вернешься к себе домой. Если же останешься здесь все будет грозить тебе опасностью, и Тенскватава — не в последнюю очередь, ибо он способен погубите вас обоих, лишь бы досадить мне.

— А если я откажусь выполнять твое решение? — хмуро спросила она.

— Выбор не за тобой, — сказал он, стараясь хотя бы интонацией голоса смягчить жестокости своих слов.

— Что ты имеешь в виду? Неужели ты можешь вернуть меня в мое время независимо от того, хочу я этого или нет? — спросила она и застыла в ожидании его ответа.

— Думаю, да. В конце концов, разве, призывая тебя сюда, я спрашивал твоего дозволения? Однако любимая, я не хочу, чтобы мы расставались с гневом в сердце, с обидами друг на друга.

— Да, но я вообще не хочу расставаться.

— Я тоже. День без тебя будет казаться мне годом.

Она издала сдавленный смешок.

— Тебе еще хорошо — день! А мне без тебя и минута покажется длиной примерно в сто восемьдесят три года, плюс-минус несколько недель. Это чудовищно, Торн, просить женщину, чтобы она ждала столь бесконечно долго. Особенно когда нет гарантий, что когда-нибудь она вновь увидит любимого.

Договорив, Никки разрыдалась.

— Я приду к тебе, жена моя возлюбленная. На последнем издыхании, ценой последней капли крови, я обязательно приду к тебе.

Она затихла и взглянула на него сквозь мокрые ресницы.

— Придешь ко мне? Ты хочешь сказать, что можешь перейти в мой мир? А может проще тебе будет вновь призвать меня сюда? Торн, ведь ты не знаешь, возможно, ли для тебя перейти из своего времени в мое.

— Я ведь нашел способ призывать тебя сюда, не так ли? Почему бы и мне не перенестись в твой мир? Вновь возвращать тебя сюда я не хочу, ибо здесь тебе всегда будет грозить зло, исходящее от Тенскватавы. Ты сама говорила, что он проживет долго. В своем мире и ты, и наш сын будете в безопасности, ибо там он вас не достанет, а я присоединюсь к вам сразу же, как только закончу свои дела.

— Торн, злодеев хватает и в моем мире, поверь. Возможно, их там даже больше, чем здесь. Ежедневно сотни людей подвергаются грабежу, избиению, насилию, убийству. Кто может поручиться, что там я буду в большей безопасности, чем здесь?

— Но там у тебя друзья, родители, братья, которые наверняка смогут тебя защитить. Ты окажешься в знакомом тебе мире, рядом с матерью, ведь она будет тебе просто необходима, когда придет время родить.

— Я предпочла бы иметь рядом тебя. Особенно тогда. Неважно где…

— Если все пойдет хорошо, я буду с тобой и встречу нашего сына, входящего в мир. Да, лучше мне перебраться к тебе и попытаться жить в твое время, со всеми его чудесами, описанными тобою, чем продолжать жить здесь, заранее зная о той плачевной участи, что ждет мой народ. Моя жизнь здесь, я это знаю, продлится недолго.

Никки сделала еще одну попытку отговорить его:

— Там не все только микроволновые печи, автомобили и прочие чудеса современности. До сих пор я рассказывала тебе лишь о положительной стороне нашей действительности. Но ты должен знать, что у нас существует много проблем противоположного свойства. — Далее, называя эти свойства, она загибала пальцы. — У нас процветает преступность, коррупция, загрязнение окружающей среды, проблема наркотиков, гангстерские войны, болезни, голод, нищета, проституция, подростковые самоубийства, вражда между нациями и религиями, атомная угроза, стихийные бедствия и бесчисленные катастрофы. В общем, задумаешься, иной раз и видишь, что мир катится прямиком в ад, а дьяволу не составляет особого труда подталкивать его туда.

Улыбка Серебряного Шина была так же грустна, как и ее слова.

— А разве все это началось не сотворения мира? — тихо спросил он. — И разве каждый век не имел своих собственных горестей?

— Так позволь мне остаться в твоем времени, Н попросила она, искательно и умоляюще заглядывая ему в глаза. — В конце концов, вместе нам будет гораздо легче пережить все испытания и тяготы. Я не хочу жить в мире, где нет тебя, Торн. Ты моя жизнь. Ты в каждом глотке воздуха, который я вдыхаю, в каждой молитве, которую я возношу.

— Если ты отошлешь меня, я боюсь, что мы никогда больше не увидимся. А без тебя я буду медленно умирать, умирать каждый день.

— Я тоже, маленькая гусыня, я тоже. Но это, увы, неизбежно. — Он прижал ее к сердцу, нежно баюкая в своих объятиях. — Ты слышишь? — спросил он после долгого молчания. — Наши сердца бьются как одно. По этому звуку я и найду тебя вновь, возлюбленная моя. Стоит мне только вслушаться в стук своего сердца, и я найду свою исчезнувшую половинку.

23

Ни он, ни она в ту ночь не сомкнули глаз. Понимая, что эта ночь может оказаться для них последней, они творили любовь, не могли оторваться друг от друга, мало отдыхали, вновь и вновь отдаваясь отчаянной страсти. И все же никак не могли, друг другом насытится. Даже в короткие промежутки отдыха, они тесно прижимались друг к другу. Каждый поцелуй, каждое прикосновение, каждое нежное слово было выражением их глубокой, постоянной любви. И все им казалось мало. Как будто наслаждение можно накопить впрок, так, чтобы хватило на долгие, темные дни одиночества, ждущие их впереди. И все же слишком, слишком скоро забрезжил свет на востоке.

— Нейаки, пора.

Она прильнула к нему, обняв его за шею.

— Еще нет. Пожалуйста. Прошу тебя. Давай еще несколько дней проведем вместе… еще…

Слезы встали у нее в горле, прервав дальнейшую речь.

Нежно, но твердо Серебряный Шип разомкнул ее руки. Он поцеловал ее, чувствуя на губах горечь слез. Затем встал, оставив ее на постели одну.

— Может, с первого раза и не получится, сказал он, подавая ей ту единственную надежду, которую мог подать, не нарушив своей решимости. — Как оно пойдет… Ничего не известно, пока не испытаешь на деле.

Никки всхлипнула и отерла со щек слезы.

— Ол-райт, — тихо проговорила она. — Мне надо собрать вещи. Или ты хочешь, чтобы я оставила их здесь? Я могу оставить все, кроме водительских нрав, ключей и денег. Это мне понадобится, чтобы добраться из парка домой, в том случае, конечно, если я окажусь там же, откуда ты меня похитил и куда собираешься вышвырнуть.

Ее последнее замечание вызвало в нем не только гнев, но и печаль. Возобладало второе, ибо он не мог винить ее в недоброте, даже если эта недоброта направлена сейчас против него. Очевидно, так происходит потому, что Никки видит в нем лишь виновника своих бед, а не такую же точно жертву, как и она сама.

— Собери свое имущество. Упакуй все в свой заплечный мешок, как ты это делала прежде.

Она довольно ехидно взглянула на него.

— Прости. Я и не подумала, что ты вряд ли захочешь держать у себя вещи, которые может случайно обнаружить твоя следующая жена.

Не успев обдумать свое движение, Серебряный Шип схватил ее за руку и резко развернул лицом к себе.

— Ты права, Нейаки. Мне не нужны твои вещи. Но совсем не по той причине, которую ты привела. Я не нуждаюсь ни в чем, кроме твоего образа, живущего в моем сознании, твоего имени — в моем сердце, и твоей неповторимой сущности — в моей Душе. И мне не исторгнуть всего этого из себя, проживи я еще хоть пять жизней.

Он прижал ее к себе и поцеловал — сильно и жестко. Затем вышел и ждал снаружи вигвама, ибо знал, что если еще раз прикоснется к ней, они вновь предадутся страсти.

Из-за слез, застилавших глаза, Никки почти Ничего не видела. Она торопливо оделась и как попало, побросала вещи в рюкзак. После чего причлось ей вновь выкинуть половину поклажи, чтобы достать сумочку. Боль, гнев, скорбь, отчаяние — все смешалось в ее душе, так что она едва ли отдавала себе отчет в своих действиях. В голове что-то пульсировало, руки тряслись, она задыхалась и вообще чувствовала себя гораздо хуже, чем просто при небольшой тошноте.

Снова запихнув вещи в рюкзак, Никки раскрыла бумажник и увидела свою фотографию, вставленную в специальный кармашек. Вот он, ее образ, смотрит из-под пластика — не студийный портрет, конечно, но вполне качественный снимок. Она сидит дома, на постели, с кошкой на коленях. Шери, ее коллега и лучшая подруга, сделала этот снимок всего лишь несколько недель назад.

Поддавшись импульсу, Никки вытащила фотографию из кармашка бумажника.

— Ах, тебя не интересуют мои желания, Торн, так с какой стати, черт побери, я должна считаться с твоими? — с вызовом пробормотала она. — Нет уж, ты у меня получишь кое-что на память, хочешь ты этого или нет!

С этими словами она сунула фотографию в его дорожный мешок. Но маленький акт возмездия не сделал ее счастливее, разве что помог освободиться от удушающего приступа ярости. Она вышла и присоединилась к нему, чувствуя, что ненависть утихает, хотя совсем еще не прошла.

Никки с трудом сдерживала расходившиеся нервы. Серебряный Шип был крайне расстроен. Весь день он экспериментировал с разными способами отсылки ее домой. И все неудачно. Он пробовал одевать ее точно так же, как она была одета в день своего появления. Он несколько раз менял заклинания. Он манипулировал с тем амулетом, который привел ее к нему. Ничто не срабатывало. Но Серебряный Шип не оставлял попыток. И оба они все время пребывали в тревожном ожидании, ведь каждая минута могла оказаться последней, проведенной в этом мире вместе.

К концу дня Никки ничего не чувствовала — полное эмоциональное истощение. Серебряный Ц1ип, обескураженный и раздраженный, все же и в мыслях не имел отказаться от своего проекта.

— Завтра попытаемся опять, — буркнул он.

— Ничего не получится, — сердито сказала Никки. — Плюнь ты на все это и оставь меня в покое, не терзай ни себя, ни меня. И вообще, не пора ли нам двинуть отсюда и вернуться в Вапак?

Она надеялась что, если он согласится, Черное Копыто и Конах сумеют убедить его отказаться от своей затеи. Именно потому она и добавила:

— Возможно, там у тебя скорее получится. В конце концов, и мне будет удобнее, там я хоть местность знаю.

Он обдумал это предложение и, к ее удивлению, согласился:

— Да, пожалуй, так мы и сделаем. Завтра отправимся к Свиному ручью, все же в своем веке ты жила в тех местах. Если и там не получится, вернемся в Вапаконету.

Три дня спустя, после поспешного отступления из лагеря Текумсеха и длительного похода на каноэ, Никки и Серебряный Шип вновь оказались в окрестностях форта Аманда-Грайл, в поисках того места, где в далеком будущем будет располагаться ферма ее отца. На этот раз они путешествовали не одни, их сопровождали воины Пеахшаэте и команда, посланная Черным Копытом. Определить точное место будущей фермы оказалось делом Далеко не таким легким, как думалось Никки. Если сейчас большую часть земель покрывали леса, то 8 ее дни земля в основном была очищена от лесов и культивирована. И вот когда она почти уже согласилась с Серебряным Шипом, предложившим выбрать любое место, все равно оно окажется где-х0 неподалеку от фермы, ей показалось, что она узнает знакомые предметы.

— Здесь! — возбужденно воскликнула она. — Видишь тот большой камень посреди ручья? Мы всегда удивлялись, как он туда попал, один, единственный громадный валун, других таких по всей округе не сыскать. Мы даже пытались пустить слух, что, мол, это осколок метеорита. — Теперь она шла уверенно. — Я знаю, где мы.

Через несколько минут она отыскала невысокий дубок, он стоял отдельно от деревьев, растущих вдоль берега.

— Это он и есть. Немного дальше от ручья, чем другие деревья… Кстати, от него мы видели тот камень, почти под прямым углом.

Никки опустилась на колени и принялась копать под дубом ямку.

— Что ты делаешь? — спросил Серебряный Шип.

— Хочу закопать письмо маме и папе, как мы и собирались сделать. На тот случай, если у тебя ничего не получится с моей отправкой… Они, по крайней мере, будут знать, что со мной приключилось.

— У меня получится, — решительно заявил он.

— Ну, разве я спорю? Это так, на всякий случай… — пробормотала она.

Он помог ей закопать послание и вновь принялся за дело пересылки ее в будущее. Опять ничего не вышло. Несмотря на покорное участие в повторных попытках, Никки твердо решила остаться здесь, в 1813 году.

Настроение Серебряного Шипа было весьма скверным, а Никки, напротив, приободрилась. С каждой новой бесплодной попыткой возрастала ее надежда на то, что она не расстанется с Сильвером Торном — во всяком случае, в ближайшие два столетия.

— Значит, тебя не интересует, хочу ли я сама вернуться в свое время? — вкрадчиво заговорила она. — А может, Духи не отвечают на твои просьбы, потому что хотят, чтобы я осталась?

Серебряный Шип взглянул на нее с печальной улыбкой:

— В Вапаконете мы попробуем снова.

Так они и поступили, но результатов по-прежнему никаких.

Никки, как и ожидала, получила в деревне существенную поддержку. Черное Копыто предложил выделить для ее охраны полдюжины своих лучших воинов. Высказалась и Конах:

— Пусть Нейаки живет в нашем вигваме, здесь она и днем и ночью будет у нас на глазах. Мы все станем за ней присматривать, и ничего плохого не случится.

Но Серебряный Шип оставался непреклонен.

— Вы не представляете всей глубины безумия Тенскватавы. А я знаю, что за любой свой идиотский каприз он способен рискнуть всем, давая выход собственной мстительности, ведь он всерьез считает себя могущественным человеком и потому презирает остальных смертных. Добиваясь своего, он способен уничтожить не только соперников, но и тех, кого ошибочно сочтет за несущих ему угрозу. В это число входит и Никки с моим сыном, и я сам, и Текумсех, и многие еще мужчины и женщины, которые хоть чем-то задели его амбиции. Я не смогу быть все время рядом с вами, не смогу защитить вас от опасности, и одна эта мысль приводит меня в исступление. Вернув Никки в ее время, я уберегу ее от его посягательств, коварства и кто знает каких еще опасностей.

Выслушав его, Никки задумалась о том, что прежде ей и в голову не приходило. Она поняла, что, как бы ей ни хотелось остаться, она не может допустить, чтобы из-за нее подвергались опасности извини других людей.

— Итак, что будем делать? — тоскливо спросила она. — Попробуем еще? Когда, Торн? Я понимаю, ты спешишь вернуться в лагерь Текумсеха, надеясь, все же спасти его.

— Я подумал, что вернее всего удастся осуществить задуманное в пещерах. Ведь именно там я совершал ритуалы вызова Духов, что и помогли мне обрести тебя. Там, в пещерах, всегда эта таинственная магия властных сил. Там все наполнено каким-то мистическим смыслом — и воздух, и камни, и холодные тихие недра земли.

Никки пронизала дрожь при одном воспоминании об этих холодных, темных недрах, откуда однажды она и не чаяла уже выбраться.

— Вероятно, этот эффект создается большим объемом ионизированного воздуха, — буднично сказала она, предлагая более рациональное объяснение феномена пещер. — Дело, возможно, не в самих пещерах, а в водопадах. Падая, вода разбивается о камни, и мириады мельчайших водяных частиц заполняют атмосферу. Не знаю химической стороны этого дела, но думаю, что мельчайшие атомы, заполняющие там воздух, насыщают его какой-то энергией или еще чем-то в этом роде.

— В таком случае воспользуемся этой энергией, чтобы призвать Духов, — решил он. — Может, это именно то, чего нам до сих пор не хватало в наших попытках.

Хоть Никки и надеялась на очередную неудачу Торна, стараясь не придавать значения его романтическому отношению к пещерам, она отчетливо сознавала, что он прав. В конце концов, разве в пространствах пещер не было действительно чего-то мистического и даже сверхъестественного? Она помнит, что ясно почувствовала это в то утро, когда впервые совершала их обход. Стойкое ощущение сквозящих там призраков… Или это были Духи? Если так, то Сильвер Торн действительно ухитрится отправить ее в будущее и эта фантастическая вещь не менее реальна, чем то, что случилось два месяца назад, когда он призвал ее в прошлое.

В таком случае Никки, как это не грустно, должна попрощаться со своей новой, но такой древней родней, со всеми своими столь молодыми бабушками и дедушками, с малолетними пратетями, дядями и кузенами, ведь может случиться так, что они никогда больше не увидятся.

— Не плачь, внучка, — сказала Конах, обнимая ее на прощание. — Мы встретимся опять, пусть даже после жизни. Когда придет твое время присоединиться к нам, ты увидишь, мы все будем ждать тебя на звездной тропе, чтобы указать тебе путь.

— Млечный Путь, — печально добавила Никки. — Я буду помнить о вас и знать, что когда-нибудь мы встретимся.

Воины Черного Копыта проводили их до пещер, и этот переход занял день и ночь пути, либо пришлось обходить форты и вообще проявлять крайнюю осторожность. И все же они дошли до пещер вдвое быстрее, чем проделали тот же путь два месяца назад. Понимая, что не должны мешать великой магии Серебряного Шипа, готовящегося к чудесному деянию, воины спустились вниз по реке, нашли укромное место и встали там лагерем, ожидая Серебряного Шипа, который, завершив свое чудотворство, должен был присоединиться к ним для возвращения домой.

И вот, когда они остались вдвоем, Никки, еще раз подавив свою гордость, принялась умолять мужа все о том же:

— Пожалуйста, не делай этого, Торн! Я не хочу покидать тебя. Я ужасно боюсь, что если мы сейчас расстанемся, то никогда больше не увидимся. Ты уже столько раз пытался отправить меня домой, и ничего не получалось. Подумай, может, тебе никогда не удастся повторить это чудо и вернуть меня еще раз.

— Я сам приду к тебе, — сказал он. — Ничто кроме смерти, не помешает мне разыскать тебя.

— Когда? Когда мне будет восемьдесят два года? Ох, не хочу я провести всю свою жизнь в разлуке с тобой. Черт возьми! Я ведь только-только нашла тебя! — Горячие обильные слезы покатились по ее щекам. — Пожалуйста, Торн! Прошу тебя, позволь мне остаться. Я никогда ни о чем больше не попрошу тебя. Ты спрячешь меня в пещерах, где Тенскватаве меня не найти. Только не отсылай меня от себя.

Он обнял ее, чувствуя биение ее сердца рядом со своим. Потом поцеловал, ощутив на губах солоноватый привкус ее слез.

— Прежде чем мы расстанемся, позволь мне любить тебя еще хоть раз.

Она подняла заплаканное лицо.

— Да. Возьми меня и люби так сильно, как только можешь. Я хочу навсегда сохранить это в памяти, кто знает, когда еще будем мы вместе и будем ли…

Даже сейчас, в августе, трава на речном берегу была необыкновенно зелена и свежа. Тигровые лилии грациозно кивали головками, будто благодаря водопад за свежую изморось в воздухе. Здесь и возлегли опечаленные предстоящей разлукой любовники.

Никки с восторгом смотрела на Сильвера Торна, никогда еще он не казался ей столь великолепным — сильный, гордый и невероятно красивый. Темные пряди его волос отполированным ониксом блестели на солнце, а глаза мерцали как звезды. Более всего он походил на ожившую бронзовую статую.

Но бескровная статуя вряд ли смогла бы любить ее так, как любил он. Только мужчина, этот мужчина мог так нежно и властно держать ее, покрывая бесчисленными поцелуями, боготворя ее и воспевая каждым своим вдохом, каждой лаской, каждым нашептанным словом и каждым биением сердца.

Ее сердце растворилось в блаженстве любви, хотя и было ранено мыслью о предстоящей разлуке. Прозрачные слезы мешались со светлой улыбкой, а вкус поцелуев был солоно-горек, но все же мучительно сладостен. Она смотрела на него заплаканными глазами, стараясь запомнить каждую черточку дорогого лица. Лаская его, она впитывала кончиками пальцев жар его тела, запоминала на ощупь твердость и упругость мышц. Когда, наконец, он склонился над нею, она прошептала:

— Войди в меня, родной. Я хочу тебя всего, наполни меня собою, чтобы я перестала чувствовать, где начинается твое тело и где кончается мое.

— Я всегда буду с тобой, возлюбленная моя, — хрипло проговорил он. — Ты часть меня, а я часть тебя. Ни время, ни расстояние, ничто никогда не сможет разделить нас.

Он овладел ею, медленно, благоговейно; глаза их закрылись, когда соединились тела. Сладостное ощущение бытия переполняло обоих светлой радостью. Ушли все горести, остались лишь полнота и великолепие жизни, они воспарили на крыльях страсти, на крыльях экстаза и растворились в мире света, где ничего, кроме них, не существовало и где чувства их заполняли собою весь мир.

Но скоро, слишком скоро вернулась реальность. Они безмолвно встали и оделись. Серебряный Шип помог Никки застегнуть на платье все пуговки, ибо пальцы ее дрожали так сильно, что самой ей с этим было не справиться. Но вот прошли и эти минуты, ощущением которых жили их сердца и тела.

Серебряный Шип подал ей руку.

— А теперь пора, Нейаки, — заговорил он торжественно. — Помнишь, как-то раз, на этом самом месте, я просил тебя верить мне. И вот вновь прошу тебя, доверься мне, любовь моя.

Он повел ее к водопаду, но остановился немного в стороне от того места, где впервые увидел ее. Когда она сказала ему об этом, он объяснил:

— Солнце и луна тогда стояли немного не так. Я попытался учесть это.

Здесь была каменная тропа, ведущая к основанию водопада. Он провел ее по этим камням, крепко держа за руку.

— Ступай осторожно, маленькая гусыня. Камни скользкие.

Они остановились в футе от каскада, и он передал ей амулет.

— Когда достигнешь своего времени, брось амулет в воду. Увидев, что он появился, я пойму, что ты вернулась к себе невредимой.

— А если я забуду его бросить? Смогу я снова вернуться сюда? — спросила она почти безнадежно.

— Прошу тебя, не забудь! Другого такого амулета у меня нет, повторить его я вряд ли смогу, а значит, мне не удастся позже прийти к тебе, — тоскливо сказал Торн. — Амулет создан с помощью великих сил. Без него я навеки лишусь и тебя, и нашего сына. — Не беспокойся, я непременно брошу его в воду, — поспешно сказала Никки, испугавшись столь горестных последствий. — В тот же момент, как я окажусь в своем времени, я сразу же отдам это воде.

Здесь, возле самого водопада, в волосах ее мириадами искр вспыхнули на солнце капельки йодной пыли, отчего создалась радуга и встала вокруг ее головы. Он склонился к ней и поцеловал последний раз. Их губы слились, открываясь навстречу друг другу, и она отчетливо ощутила вкус горя, отравивший их поцелуй.

— Боль сердца убивает меня, — пробормотала она. — Я чувствую себя умирающей.

Торн кивнул, взгляд его стал подозрительно ярок, он с трудом удерживал накопившиеся слезы. Серебряные глаза устремились навстречу фиолетовым, и он начал свое магическое песнопение. Руки ее он не выпускал, в ней вот-вот могла зародиться легкая, едва уловимая дрожь, и он должен почувствовать эту вибрацию своей ладонью. Когда она попыталась освободить руку, он покачал головой, но отпустил ее, позволив лишь самым кончикам пальцев слегка прикасаться к ней.

Но вот зрение Никки затуманилось, голова закружилась, она покачнулась и почувствовала, что падает, медленно поворачиваясь, будто ее засасывало в самое сердце падения. Она вскрикнула и услышала его голос, долетевший к ней откуда-то издалека.

— Пребывай в радости и любви, возлюбленная моя, самая желанная. И жди меня. Я приду.

Серебряный Шип смотрел, как Никки исчезает в легкой дымке, и сердце его разрывалось от боли. Он почти уже не различал ее. Она ушла. Его возлюбленная. Его жена. Самое удивительное и чудесное, что было в его жизни. Он крепко зажмурился, чувствуя, как подступают слезы, преклонил колени, его темная голова поникла на грудь. Склонившись к воде, журчащей вокруг него, он плакал — плакал и молился, чтобы ему удалось однажды воссоединиться со своей женой и ребенком.

24

Никки отплевывалась и билась в воде, пока, наконец, не нащупала под ногами опору. Ловя воздух, она прильнула к камню в футе от водопада, ожидая, когда пройдет головокружение. Какое-то время она не могла даже поднять головы, а, скорее всего — не хотела. Всем своим существом она чувствовала, что именно увидит, и всем существом противилась необходимости бросить в воду маленький светлый предмет, единственный осколочек той реальности, которую она покинула.

— Ох, Торн! — всхлипнув, проговорила она. — Торн! Почему, дорогой мой? Скажи, почему?

Сквозь шум падающей воды до нее донесся голос:

— Хэй, леди! С вами все в порядке? Там нельзя находиться. Если кто из администрации парка увидит, вас оштрафуют.

Никки тряхнула головой и направила взгляд на берег, туда, откуда исходил голос. Группа из четырех подростков, две девочки и два паренька, стояли у воды, с тревогой глядя на нее.

— Я… со мной все хорошо, — хрипло проговорила она. — Просто закружилась голова, и вот, полагаю, я сюда и упала.

— Вам помочь? — спросил один из мальчиков. — Мы можем помочь вам выбраться оттуда.

Никки слабо кивнула:

— Да. Пожалуйста.

Вспомнив о серебряном амулете, все еще зажатый в ладони, она медленно разжала пальцы, и вещица выскользнула в воду, где упругие струи тотчас ее подхватили, немного проволокли и притиснули к камню. Дважды сверкнув по пути, амулет притаился у камня, неверно мерцая сквозь бегущую над ним воду.

Она все еще всматривалась в это мерцание, заметное лишь ей, когда оба мальчика подошли к ней.

— С вами, правда, все хорошо? — спросил тот, что поменьше ростом. — Вы не ударились головой? Ничего не ушибли?

Никки повернулась и, слабо улыбнувшись, ответила:

— Нет, не ушиблась. Ничего не болит. А про себя добавила: «Кроме сердца».

— Вам повезло, что все обошлось, — сказал другой мальчик. — Могли утонуть, особенно с этим рюкзаком за плечами.

Никки кивнула:

— Надеюсь, он водонепроницаемый, как заверял меня племянник.

Мальчики с двух сторон взяли ее под руку и медленно повели к берегу. Там она села на зеленую траву и тяжело вздохнула:

— Спасибо, ребятки. Теперь я справлюсь сама.

Ей хотелось остаться одной, собраться с мыслями, оплакать свою потерю, осмотреться, постараться определить место и время. Место, полагала она, то же самое, в том же парке, у того же самого водопада. Теперь она убедилась, что это так и есть.

— Вы уверены? — спросила одна из девочек. — Мы можем побыть с вами, пока ребята сходят за помощью. Или, если хотите, мы проводим вас до сувенирного магазина.

— А там есть туалет?

— Да, есть, а рядом закусочный бар, — сказала вторая девочка. — Вам бы переодеться, все платье у вас вымокло. Можно купить футболку или что-нибудь в этом роде.

— У меня в рюкзаке есть джинсы и рубашка, если, конечно, они тоже не промокли.

Она перебирала липнущую к ногам мокрую ткань серого платья, подаренного ей миссис Гэлловей, того самого платья, от которого Серебряный Шип в жаркий день, когда она собирала ягоды, отрезал рукава. И тотчас на нее нахлынули свежие еще воспоминания, на глаза навернулись слезы. Насилу ей удалось их сдержать. Теперь не время предаваться горю, плакать и все такое… Вокруг люди, они начнут задавать вопросы, отвечать на которые она не готова.

Никки опять вздохнула и медленно встала с травы.

— Действительно, переодеться в сухое не помешало бы, — призналась она. — Я бы не возражала, если бы вы меня проводили туда. Меня все еще немного пошатывает.

— Вы не диабетик и не что-нибудь в этом роде, нет? — спросил высокий мальчик. — Я имею в виду головокружение и вообще… Мне кажется, вы нуждаетесь в медицинской помощи или вроде того.

— Нет. — Никки слегка покачала головой. — Ничего подобного, просто я… Я думаю, это из-за беременности. — Собравшись с силами, с помощью мальчиков, она потихоньку тронулась с места. — Я сегодня почти ничего не ела. Оттого, как видно, меня и шатает. Возьму в баре немного сока, чего-нибудь пожевать, и все будет прекрасно.

Когда они достигли сувенирного магазина с закусочным баром, Никки поблагодарила своих провожатых и хотела заплатить им за хлопоты. Но от денег они отказались.

— Просто отнесите это на счет наших добрых дел недели. Робби здесь в лагере «Орел-Скаут». Может, он получит за это ленточку, нашивку или что-нибудь такое еще в этом роде.

Никки кивнула:

— Надеюсь, он получит то, что заслужил. Да и все вы молодцы, такие милые, добрые дети. Наверняка ваши родители и учителя гордятся вами.

Она попрощалась с ними, вновь заверив их, что теперь справится сама. Если бы только она сама могла поверить в то, что говорит!

В туалете Никки сразу наткнулась на свое отражение в зеркале. Господи! Настоящая ведьма! Платье мокрое. Спутанные волосы, выбившись из пучка, космами топорщатся вокруг лица. Глаза опухли от слез, под ними темные круги. Щеки ввалились… Стойте-ка! Никки поморгала и вновь всмотрелась в себя. Нет, она не ошиблась. Щеки впали, очертив скулы, как в годы юности. Линия подбородка чистая и ровная. Да и ключицы проступили совершенно явственно! А талия!.. Талия-то совсем как у девушки!

Не будь душа ее столь омрачена горем, она бы порадовалась своему новому, столь изящному облику. Но покрасневшие глаза напоминали совсем о другом. Скорбь озерцами стояла в их фиолетовых глубинах. Руки ее непроизвольно потянулись к животу, будто удерживая там резвого и горячего игрока, как она его про себя называла. И она подумала, здесь ли еще их с Сильвером Торном беби. Наипервейшая вещь, которую следовало прояснить для восстановления душевного спокойствия.

Но было и другое, что требовало неотложных решений и действий. Никки быстро вытащила из рюкзака свои вещи, радуясь, что они остались сухими, и переоделась. Джинсы висели на ней самым ужасающим образом, да что там — просто спадали, так что пришлось подпоясать их кожаным ремешком от индейского платья. Трусики, хоть и влажные, она оставила на себе, а вот бюстгальтер слишком отяжелел от воды. К счастью, футболка достаточно просторна, а ткань ее плотна, так что не особенно бросалось в глаза отсутствие под ней другой одежды. Затем она как могла, расчесала волосы, вновь свернула их в пучок и приступила к обработке лица. Немного тонального крема, легкие тени на веках, помаду на губы — и она почувствовала себя гораздо лучше, теперь, во всяком случае, без опаски можно явиться современному миру.

Покинув туалет, Никки направилась к выходу из сувенирного магазинчика. Снаружи она увидела газетный киоск, подошла, и взгляд ее выхватил дату — 10 августа 1996 года. Никки облегченно перевела дыхание. Они справились! Она вернулась в свое собственное время, в тот самый день, в который, по ее расчетам, и должна была вернуться, проведя в прошлом столетии немногим более двух месяцев.

Затем взгляд ее уперся в витрину магазина, и дыхание вновь прервалось, на этот раз от ужаса. Ее портрет — черно-белая фотография — красовался посреди афиши, сообщающей всему свету ее имя. Наверху, крупными черными буквами значилось: «В РОЗЫСКЕ». Более мягкая надпись; внизу гласила:

Двадцать девять лет; учительница; рост пять футов, три дюйма; вес сто сорок фунтов; волосы темные, глаза фиолетовые. Пропала до или после 4 июня 1996 года. Автомобиль обнаружен припаркованным возле входа в парк-заповедник. Любую информацию просьба немедленно довести до сведения шерифа департамента.

Никки была потрясена до глубины души. По прибытии сюда ее так поглотили собственные трудности и горести, что она до сих пор не вспомнила о необходимости связаться с семьей. Ужас ситуации просто подавил ее. Значит, автомобиль ее нашли. Она уже два месяца в розыске. Ее родители, должно быть, сходят с ума! Но… но теперь они наверняка уже считают ее погибшей, похищенной или убитой каким-нибудь маньяком, который закопал ее в лесу или где-нибудь еще.

— Ох, Боже мой! — пробормотала она себе под нос. — Они должны знать, что я жива. Надо связаться с ними немедленно. Скорее добраться до дома!

Мысли путались, она бросилась к месту парковки, на бегу разыскивая ключи. Но на полпути остановилась. Ее машина! Ведь машину нашли… нашли и отогнали куда-нибудь! Плохо соображая, она все же пыталась вспомнить, где ее припарковала. Здесь? Да, под этим деревом с густой кроной. Она еще тогда подумала, что в тени машина к ее возвращению не так нагреется. Очевидно, не ей одной могла прийти в голову подобная мысль, ибо на том самом месте, где два месяца назад она оставила свою маленькую красную «тойоту», теперь стоял черный «олдсмобиль».

— Проклятье! Конечно, они ее уволокли! Нельзя было просто оставить на месте! Ну, вот где она теперь? Дома? Или еще где?

Никки почти уже решила позвонить шерифу департамента и спросить его об этом, но ее остановила мысль, что там тотчас начнут расспрашивать, где она была все это время. И что ей отвечать? Она живо представила, что дает примерно такое объяснение: «Ну, офицер, знаете, как оно бывает… Нашла амулет, упала, очнулась, увидела, что нахожусь в 1813 году и разговариваю с братом известного Текумсеха. Слово за слово, я забеременела, мы поженились, а потом он отправил меня назад, потому что Пророк хотел меня убить».

Ох, нечистая сила! Звучит не слабо, но они, конечно, засадят ее до скончания дней в комнатку с резиновыми стенками! И правильно сделают!

— Сначала надо все хорошенько обдумать, — пробормотала она. — Никаких импульсивных действий, иначе я натворю худших бед… О Боже, кто бы мог подумать, что мое положение может стать еще хуже!

Никки направилась к дверям закусочной, но замедлила шаг. А что, если ее узнают? В бар вели вращающиеся стеклянные двери, она всмотрелась в отражение и, увидев непривычно изящные очертания своей фигуры, вновь вспомнила, что похудела. Взглянув на афишу, она чуть не расхохоталась. В конце концов, у полиции нет ее фотографии в обновленном виде! Нет, никто не подумает, что эта упитанная, толстощекая училка с фотографии и стройная молодая женщина с рюкзаком за плечами — одно и то же лицо. Все же для надежности она нацепила на нос солнцезащитные очки и только после этого вошла в бар.

Купив сок и упаковку салата, Никки устроилась за маленьким столиком у окна. «О'кей, детка. Теперь давай соображай, — скомандовала она себе. — Да поживее! У тебя нет транспорта. А ты нуждаешься в перемещении. Итак, кому бы позвонить?»

Взгляд ее отыскал телефон, он висел с наружной стороны здания, она видела его из окна. «Только не властям, — решила она. — А пока не найдется приемлемого объяснения моего двухмесячного отсутствия, нельзя звонить и родителям, они наверняка считают меня погибшей».

Она представила, что было бы, если бы она решилась позвонить маме и папе. Их телефон наверняка подключен к полиции и прослушивается. Во всяком случае, в фильмах о похищениях всегда такделают. Вероятно, это глупо с ее стороны, но лучше все-таки от звонка родителям пока воздержаться. На всякий случай. К тому же маму может постичь удар, а с этим ей хотелось бы столкнуться еще меньше, чем с полицейскими расспросами.

Остаются братья. Но и тут Никки призадумалась. Как бы она ни любила их, она никогда не вверяла им своих тайн, не посвятив в них прежде родителей. А кому еще она доверяла так же, как родителям? Кому? Кому она может позвонить?

Шери, вот кому! Имя лучшей подруги только сейчас всплыло в сознании Никки, она даже удивилась, что не подумала об этом сразу. Они дружили вечность. Шери была человеком верным, надежным и самоотверженным, особенно если надо выручить подругу в трудной ситуации. Она всегда даже радовалась возможности прийти на помощь и, как христианка, старалась сделать это незаметно. Шери к тому же умела, когда это требовалось, хранить чужие секреты. С ней Никки всегда могла поделиться любой тайной, доверяла ей как самой себе, и та в свою очередь, отвечала ей тем же.

Никки не пришлось лезть в телефонный справочник, номер Шери она знала наизусть. Но, слушая долгие гудки вызова, она молилась об одном: «Господи, не допусти, чтобы мне пришлось беседовать с этим чертовым автоответчиком!»

Молитва была услышана. Шери оказалась дома и после третьего гудка взяла трубку.

— Алло?

Никки слышала, как телефонист спросил Шери, сможет ли она принять телефонный вызов, поступивший от Николь Сван. Также она слышала, как закричала Шери:

— Николь? Вы уверены, Николь Сван? Да! Да! Соедините! — Затем голос обратился к ней: — Никки? Никки? Это ты? Ты?..

— Это я, Шери. Мне нужно…

Шери прервала ее, завопив прямо в ухо Никки:

— Откуда… где ты? Ты где была? Боже, девочка, как ты могла с нами так поступить? Ты понимаешь, что мы уже не надеялись увидеть тебя в живых!

— Шери! Если ты дашь вставить мне хоть слово, я все объясню.

Шери вдруг надолго смолкла, Никки даже подумала, что их разъединили.

— Алло, ты еще здесь? — неуверенно спросила она.

— И, затаив дыхание, жду объяснений, — услышала она на том конце провода сердитый голос подруги.

— Главное, я не похищена и не убита, спасибо тебе за столь бурное волнение, — насмешливо сказала Никки. — Я не могу объяснить тебе всего по телефону, но мне нужна твоя помощь.

— Позволено ли мне будет спросить, какого рода помощь от меня требуется?

Шери, очевидно, все еще злилась.

— Ты можешь приехать за мной? Я не знаю, куда подевалась моя машина.

— А где ты еще ищешь?

— В парке. Недалеко от пещер.

— На том месте, где ее нашли:

— Да. Очевидно, ее отогнали куда-то. Понятия не имею, где она теперь.

— Припаркована на конюшне у твоего папочки, — сообщила Шери. — Кстати, Никки! Ты уже позвонила родителям? Девочка, ты не представляешь, они просто с ума сходят!

— Прости, но я не могу позвонить им прямо сейчас. И прошу тебя, не звони им и не говори ничего, обещаешь? Я хочу сама все им объяснить. Лично. При встрече, а не по телефону. У меня есть подозрение, что полиция прослушивает их телефон.

— Ты утверждаешь, что полиция охотится на тебя? — ядовито спросила Шери. — Здесь был один маньяк… Но прости меня, женщина-маньячка… Да здесь никого не отлавливали с прошлого лета, когда, помнишь, тигр драпанул из цирка. Но где, к черту, тебя носило?

— Потом, потом все объясню. А сейчас ты должна дать мне слово, что никому — ни родителям моим, ни властям, никому вообще — не скажешь ничего до тех пор, пока мы с тобой не поговорим. — Поскольку на том конце провода упорно молчали, Никки продолжала: — Пожалуйста, Шери! Очень прошу тебя. Это жизненно важно.

На другом конце провода послышался тяжкий вздох:

— О'кей. Я обещаю.

— Ты можешь выехать прямо сейчас? — спросила Никки. — Тут два часа езды, от силы два с половиной. Приезжай скорее, я не хочу без особой причины слишком долго болтаться здесь. Кто-нибудь может узнать меня.

— Да какие трудности? — спросила Шери. — Ты что, банк ограбила? Или еще что похуже?

— Нет, мои трудности совсем другого порядка, — уверила ее Никки. — Но я нуждаюсь в друге прямо сейчас, нуждаюсь в нем больше, чем когда бы то ни было раньше. — В голосе ее послышались подступающие слезы. — Поторопись, Шери. Я жду тебя.

— Я приеду, — ровно ответила Шери. — Ты только оставайся на месте.

— Здесь сувенирный магазин и закусочный бар, у входа, сразу как войдешь в парк. Я буду ждать тебя там. Hо еще раз прошу тебя, выезжай немедленно, парк закрывается, как только сядет солнце. И умоляю, не заблудись. Я знаю, что для тебя проблема сориентироваться на местности по карте, но ты все-таки постарайся добраться туда, куда нужно.

— Может, мне прихватить с собой кого-нибудь? — спросила Шери. — Одного из твоих братьев, к примеру?

— Нет. Приезжай одна. И никому ни слова!

— Скажи хоть, по какой дороге мне выезжать?

— У меня под рукой нет карты, — ответила Никки. — Она осталась в перчаточном отделении моей машины, которую, увы, умыкнули.

— Ладно, не бери в голову. У меня где-то была карта. Кажется, я даже знаю, где она лежит. Обзавелась ею, чтобы поехать к твоим родителям, когда стало известно, что ты пропала. Я… Я уже ни на что не надеялась… Думала, хоть бы тело нашлось…

Теперь подозрительные вздохи и всхлипы послышались на том конце провода, где находилась Шери.

— Не плачь, — пробормотала Никки. — Я жива. Немного похудевшая и ослабевшая, но живая. Лучше мы потом поплачем вместе, когда ты доберешься до меня. Только поторопись.

25

Шери захлопнула за собой дверь номера в мотеле, где подруги решили переночевать, и решительно проговорила:

— О'кей, Никки, оставим молчание мумии, это ее любимое занятие. А ты давай раскалывайся. С самого начала, и ничего не пропускай.

Двадцать минут спустя миниатюрная блондинка, дослушав рассказ то и дело всхлипывающей подруги, миролюбиво проговорила:

— Хорошо, детка, а теперь расскажи, как оно было на самом деле? К чему ввинчивать в мои бедные мозги эти нескладные байки про индейцев и войну тысяча восемьсот двенадцатого года? Ты ведь знаешь, мне все можно рассказать и я все пойму. Кроме, конечно, сказок о маленьких зеленых человечках с Марса. Итак, что это было? Похищение? Изнасилование? Ты стала жертвой временной потери памяти? Тебя насильно удерживал в лесу какой-нибудь прыщавый юный натуралист?

Никки резко откинулась назад и взглянула на подругу.

— Нет! — воскликнула она. — Случилось именно то, о чем я тебе рассказала. Я понимаю, в такое трудно поверить, но, видит Бог, это правда.

Шери похлопала Никки по плечу и одарила очаровательной улыбкой:

— Я понимаю, ты изнервничалась, черт знает что пережила. Тебе, вероятно, надо немного отдохнуть. Я бы даже сказала, много отдохнуть. Почему бы тебе сейчас просто не лечь и малость не вздремнуть? Проснувшись, ты почувствуешь себя гораздо лучше.

— О, конечно! — Никки усмехнулась. — Я расположусь малость вздремнуть, а ты вызовешь этих парней с миленькой белой рубашкой, у которой рукавчики завязываются на спине. Признайся, Шери, именно это ты и хотела сделать? Ты думаешь, у меня крыша поехала?

Шери поморщилась и пожала плечами.

— Нет, просто я подумала, что ты два месяца промаялась черт знает где, вот и не удивительно, что немного заговариваешься. Многие, я слышала, реагируют, таким образом, на психическую травму. Не принимают реальности, подменяя ее какими-то надуманными историями.

— Но я не из их числа, — гневно заявила Никки. — И могу это доказать.

Шери лишь подняла брови и ждала.

— Если я все высосала из пальца, так откуда, по-твоему, у меня взялась эта штуковина? — Она вытянула руку, показывая серебряный браслет с гравировкой. — Сильвер Торн преподнес мне его в качестве свадебного подарка. Можешь считать это обручальным кольцом.

— Оно… он красивый, — с сомнением проговорила Шери. — Можно посмотреть поближе?

Преодолев нежелание снимать браслет, Никки передала его подруге.

— Скажи, Шери, ты такое когда-нибудь видела в ювелирных магазинах?

Шери слабо кивнула и виновато сказала:

— Прекрасная вещь. Весьма оригинальная. Мне нравятся эти цветочки и все такое… Прости, но почему гусь? Почему не голубок или колибри?

— Потому что Торн сделал этот браслет сам, специально для меня. А он интерпретирует мое имя как Нейаки, что на языке шони значит дикая гусыня.

— Ох, ох, — ровно сказала Шери, возвращая браслет подруге. — И что это, по-твоему? Неопровержимое доказательство?

Глаза Никки сердито сверкнули.

— Нет, мисс Фомасина Неверующая. Но что ты скажешь на это?

Никки достала из рюкзака индейское платье из оленьей кожи и мокасины.

— Силы небесные! Никки, где ты отхватила такую прелесть? Купила в какой-нибудь лавке экзотической одежды Дикого Запада? Платье, должно быть, обошлось тебе в добрый десяток пенни? Уж за одно это его стоило купить. А мокасины выглядят так, будто в них дважды обошли вокруг земного шара.

Никки нахмурилась.

— Знаешь, дорогая, когда у тебя нет машины и тебе приходится много ходить пешком… Посмотрела бы я, во что за два месяца превратится твоя обувь. Ведь в тысяча восемьсот тринадцатом году не было иного транспорта, кроме лошадей, каноэ и собственных ног.

Шери воздела руки в жесте примирения.

— Ладно тебе, Никки, не заводись! Я просто произвожу обследование вещественных доказательств.

— Хорошо, моя милая, тогда обследуй еще и это.

Никки запустила руку в рюкзак, вытащила сумочку, а из нее пачку фотографий, которую и передала подруге. Затем она забросила рюкзак за шкаф» сложив руки на груди и стала ждать.

Шери медленно перебирала снимки. Выражение ее лица постепенно менялось, становясь, все более неуверенным.

— Силы небесные! Никки! Где ты все это откопала? — тихо спросила она.

— Откопала! Да сама снимала, своим «Поляроидом». Ну, теперь веришь?

— Хотелось бы, — пробормотала Шери, запуская пальцы в свою короткую стильную стрижку — жест, говорящий о крайней степени ее растерянности. — Я стараюсь… Боже, Никки, глядя на эти снимки, я просто теряюсь в догадках. Расскажи мне о них. Где они были сделаны? И кто эти люди на них?

Никки взяла пачку и теперь перебирала ее, по одной фотографии передавая подруге.

— Это Сильвер Торн. Я сшила ему рубаху из оленьей кожи, но кожу перед тем недостаточно долго коптила. Когда он промок, рубаха сжалась на нем. Боже, он сделался просто бешеным. А я еще подлила масла в огонь, не могла удержаться от смеха, увидев, как он выглядит. Ну, потом он поостыл и позволил себя сфотографировать.

— Ого! Ты только посмотри на эти мышцы! — с нескрываемым восхищением воскликнула Шери. — Не удивительно, что ты от него ошалела, хотя он выглядит намного старше тебя.

— Ему сорок пять. Но для своих лет он весьма бодр и свеж.

— Я вижу! А это кто?

— Конах. Она моя прапрапрапрапрабабушка. А вот ее сестра, Меласса, и дети Конах — два сына и дочь. — Она передала Шери снимок длинноволосого седого старца. — Вождь Черное Копыто, мой дядя, а я его племянница в шестом или седьмом колене.

— Наверное, трудно было высчитать, сколько поколений назад… — рассеянно проговорила Шери, пристально всматриваясь в следующую фотографию. — А этот малый в военной форме кажется мне знакомым, хотя не скажу, где могла его видеть.

— В учебнике истории или еще в какой-нибудь исторической книге, — сказала Никки. — Это генерал Уильям Генри Гаррисон, позже чуть не ставший президентом Соединенных Штатов.

— Господи Иисусе! Ты шутишь? — Шера взглянула на нее долгим, жестким взглядом. — Да нет! Ты смеешься надо мной!

— Еще чего! Смеюсь! Тут есть кое-что поудивительней. — Она выискала в пачке то, что хотела показать. — Как ты думаешь, кто это?

Глаза Шери округлились.

— Святые угодники! Это не Текумсех, случайно? Нос, подбородок, глаза — все как тех старых портретах, которые ты мне показывала раньше.

— Да, но только сейчас я показываю тебе не старую живопись, а фотографию. Снимок сделан «Поляроидом», посмотри, тут есть дата.

На снимке, в нижнем правом углу действительно стояла дата: 6 августа 1996 года. У Шери даже челюсть отвисла.

— Могу еще добавить, что если бы я сделала этот снимок со старого портрета, то видны были бы трещинки, которые обычно покрывают со временем живописное полотно. Здесь ничего подобного нет.

— Вижу, — пробубнила Шери. — Не слепая. Никки сочувственно посмотрела на растерянную подругу.

— В такое трудно поверить сразу, требуется время, я понимаю. Дай этому впитаться. У нас тут мини-бар, может, тебе чего-нибудь выпить?

Шери, все еще глядя на фотографии, молча кивнула.

Через пару минут Никки показала подруге бутылку вина:

— Будешь это или тебе чего-нибудь покрепче? Сама-то я, прости, за компанию с тобой выпить не могу. Не помню, говорила я тебе, что беременна? По крайней мере, надеюсь, что беременна.

— Постой! Что ты хочешь этим сказать? Или ты беременна, или ты не беременна. Или одно, пли другое. Какое тут может быть, по крайней мере?

— Ну, как тебе объяснить?.. — В голосе Никки послышались плаксивые нотки. — В тысяча восемьсот тринадцатом году я точно была беременна. А вот теперь, в тысяча девятьсот девяносто шестом, не совсем уверена, что все еще продолжаю носить этого ребенка, потому что когда я переместилась оттуда… потому что я не знаю, плод тоже или… может, он там остался… или еще как-то исчез при моем перемещении.

— Это… это ужасно! — воскликнула Шери, схватив Никки за руку. — Я знаю, как ты всегда хотела ребенка. Но если ты была беременна, надеюсь, что и сейчас продолжаешь ею быть. Когда ты сможешь узнать точно?

Никки изо всех сил пыталась удержать подступившие слезы.

— Думаю, надо при первой возможности зайти в аптеку и купить индикатор беременности. Может, мы сделаем это завтра утром. Потом, в зависимости от того, что он покажет, я схожу к своему гинекологу, чтобы увериться до конца.

Шери вскочила с кровати, схватила сумочку и направилась к двери.

— Я не могу так долго ждать, — решительно заявила она. — Тут наверняка есть аптека, и надеюсь, что она все еще открыта. Ты пойдешь со мной или останешься здесь?

Никки быстро взяла свою сумочку и ключ от номера.

— Идем. Знаю я тебя! Ты сейчас заблудишься в трех соснах и будешь бесконечно блуждать вокруг корпуса, а я сиди тут и волнуйся, как бы на тебя не напали разбойники с большой дороги.

Шери нарочито тяжко вздохнула:

— Ха! Я вытаскиваю ее из пещер, а она еще рассуждает о моей дурости и бестолковости!

— А сколько раз по дороге ты сворачивала не туда? А? Ну, Шери? Под честное слово скаута?

Шери сморщила веснушчатый нос и сокрушенно созналась:

— Увы, три раза. Но согласись, это случилось только потому, что всю дорогу я страшно из-за тебя нервничала.

Никки пересекла номер и, в который раз взглянув на туалетный столик, нетерпеливо вздохнула.

— Потерпи, — сочувственно проговорила Шери, прохаживаясь по номеру, — Результат, насколько я знаю, проявляется минут через двадцать.

— Значит, осталось еще две минуты.

Две минуты спустя обе женщины склонились над контрольной пробиркой, ожидая результатов химической реакции с большим нетерпением, чем бражники на Таймс-сквер — кануна Нового года.

— Никки! Смотри! — завопила Шери. — Скрести на удачу пальцы!

— Может, мне и ноги скрестить? — Никки усмехнулась. — Пи-пи я уже сделала, остальное от меня не зависит.

Под напряженными взорами подруг в пробирке медленно проявилось нечто. Шери возбужденном схватила Никки за руку.

— Гляди! Это что? Положительный ответ? Или что?

— Не знаю, — волнуясь, ответила Никки. — Боже, Шери! Я не могу вспомнить! Куда мы дели эту чертову инструкцию?

Шери уже стояла на коленях, роясь в корзине для мусора.

— Вот она! — воскликнула она, с победным видом извлекая смятую бумажку. Затем, оттолкнув нетерпеливо протянутую руку Никки, начала читать сама. Минуту спустя она подбросила инструкцию в воздух и крикнула: — Да! Черт меня побери да! Я буду крестной матерью!

Ноги Никки подломились, и она осела на край постели, ослабев от пережитого напряжения. На этот раз ее слезы были слезами радости.

— Благодарю Тебя, Боже, — пылко прошептала она. — Благодарю Тебя! Теперь, если еще Ты поможешь Сильверу Торну прийти ко мне, я никогда больше ни о чем Тебя не попрошу.

Крайняя степень изнуренности породила у Никки странное ощущение, ей казалось, что жизненная энергия истекала из ее тела через пальцы ног. Глаза закрывались помимо воли, но сон, однако, не приходил. Она находилась в каком-то межеумочном состоянии, мало походившем на дрему, а потому не позволявшем ей уснуть. Лежа в темноте и увлажняя слезами подушку, она терзала себя мыслями о Сильвере Торне.

В два часа ночи Шери, недовольно ворча, сползла с другой стороны двуспальной кровати и отправилась в ванную. Скоро она вернулась, подошла к Никки и сунула ей в руку коробочку со снотворным:

— Вот, прими давай. Не могу я больше слушать твои всхлипы, стенания и душераздирающие вздохи.

— Спасибо… — отозвалась Никки голосом, какой услышишь разве что в каком-нибудь жутком эпизоде старой киноленты, где душегуб исторгает из полузадушенной жертвы хриплую мольбу о пощаде.

Шери присела на край кровати.

— Чем дольше мы проспим, тем лучше сработает на нас время, создав тебе непоколебимое алиби.

— Проснись, Шери! Ты что это? Спросонья порешь такую чушь? Какое там еще алиби? Тебя послушать, так можно подумать, что мы с тобой заметаем следы страшного преступления. Неужели на тебя так подействовало то, что моя фотокарточка торчит в витрине местной сувенирной лавки?

— Вот дурочка! Никак не врубишься в ситуацию? Да вся полиция штата Огайо поставлена на уши, я уж не говорю о том, что твоя физиономия торчит в витринах всех супермаркетов, забегаловок, аптек, в окнах всех государственных учреждений и кегельбанов…

— Кегельбанов? — изумилась Никки. — А кегельбаны-то здесь при чем?

— Кегельбаны, может, и ни при чем, — Шери усмехнулась, — но даже там висят афиши с твоим личиком и сообщением, что ты объявлена в розыск! Кстати, должна тебя огорчить, когда ты пропала, я сгоряча сообщила пишущей братии, которая, как известно, без мыла в любую щель пролезет, номер твоего телефона, а потому, прибыв, домой, не удивляйся, если телефон начнет разрываться от бесчисленных звонков. Эти парни так просто от тебя не отстанут, стоит им только пронюхать, что ты нашлась.

Никки горестно усмехнулась:

— Ну, спасибо тебе, Шери! Удружила! А промолчать ты, конечно, не могла?

— Промолчать! Да я в колокола готова была бить, лишь бы хоть что-то узнать о тебе. Ладно, оставим это… Теперь что касается твоего алиби. Скажи, у тебя есть соображения насчет того, как ты будешь объясняться с полицией? Какое-нибудь убедительное объяснение твоего отсутствия и счастливого возвращения? Заметь, я сказала убедительное. Ведь не собираешься же ты им рассказывать подлинную историю своего исчезновения?

— Нет, конечно, — ответила Никки. — Это я могу доверить лишь тебе и своим близким. В конце концов, мне не хотелось бы потерять работ.

— Кстати, о работе. Не поручусь, что директор временно не нанял кого-то на твое место, он же не знал, объявишься ты к началу учебного года или нет.

— Они отдали кому-то мои классы? — спросила Никки, удивляясь тому, что это известие огорчило и взволновало ее сильнее, чем она ожидала.

— Я сказала — временно. Как только они узнают, что ты жива и здорова, ты вернешься в школу, даже и думать нечего. Если, конечно, будешь держать рот на замке и не ввинчивать всем и каждому индейские байки прошлого века.

Мысли Никки приняли в этот момент несколько иное, но не менее тревожное направление.

— А как с моим домом? Со счетами за коммунальные услуги? За автомобиль? Я ведь задолжала по всем счетам за два месяца. Наверное, отключили электричество. Представляю, какое амбре поджидает меня в холодильнике, набитом тухлятиной!

— Ну, не так плохо, — сказала Шери, стараясь успокоить подругу. — Дело можно считать лабораторным опытом по временному исчезновению. Всем нам, правда, пришлось подсуетиться. Твой папа умудрился через прокурора добиться отсрочки платежей, а кое-какие счета и оплатил. Да твоя мамочка и не дала бы ему поступить иначе, она была абсолютно уверена, что ты жива и обязательно вернешься домой. Вот и рассуждай насчет слепой веры! Филодендрон твой, правда, дал дуба, но зато алоэ процветает, несмотря ни на что. А Их Светлость воспользовалась случаем и удалился на поиски пикантных приключений. В общем, как видишь, никакой катастрофы, все почти в пределах нормы.

— Надеюсь, что так, — сказала Никки и безрадостно добавила: — Только вот боюсь, что если сейчас меня и не уволят с работы, то, узнав о моей беременности…

— А что они могут иметь против твоей беременности? Обвинят тебя в том, что ты подаешь Дурной пример своим ученицам? Так ты ведь, в конце концов, замужняя женщина… — Тут Шери смолкла и, округлив глаза, вопросительно взглянула на Никки.

— Вот именно! — ответила Никки на безмолвный вопрос подруги. — Нет у меня никаких доказательств этого, ни свидетельства о браке, ни самого мужа в наличии. Ничего. Нигде. Никак. Кроме «булочки с изюмом в моей печке».

— Ну, обручальное кольцо мы тебе купим. Брачное свидетельство, скажешь, у мужа. Сам муж…

— Сам муж — что? — грустно спросила Никки. — Я даже вдовой не могу назваться. А вдруг он через месяц-другой объявится, о чем я денно и нощно мечтаю и молюсь? Раз уж брак наш так скоропостижен и невероятен, хотелось бы, чтобы в дальнейшем все выглядело убедительно и пристойно. Итак, если мой муж не со мной, где же он?

— За пределами страны, — предположила Шери. — У него там дела.

— Дела? Какие именно? Отправился в Колумбию за партией наркотиков? Проворачивает финансовые махинации на Кубе? Моет золото на Амазонке?

— Скажешь тоже! — Глаза Шери озорно сверкнули. — Насколько я знаю, он изучает жизнь индейских племен в диких и глухих лесах ближнего зарубежья. Кто это может проверить? А если он так и не появится — не приведи, Господи, конечно! — ты всегда сможешь сослаться на охотников за скальпами, которыми до сих пор кишат тамошние непроходимые джунгли…

— Прекрати, Шери, — с суеверным ужасом прошептала Никки. — Ты не представляешь, как близка к истине, говоря столь ужасные вещи, а я верю в силу произносимых слов, ибо они часто сбываются.

Шери пожала плечами.

— Я не думала, что мы зайдем так далеко. — Помолчав и подумав, она заговорила вновь: — О'кей, наверно, лучше будет, если мы подберем ему профессию из тех, которые связаны с долгими отлучками. В таком случае тебе не придется каждый раз придумывать, что отвечать на праздные вопросы. Итак, на чем мы остановимся? Археолог? Солдат удачи? Агент ЦРУ? Кто он у тебя? Может, он…

— Стой, Шери, стой! Подай немного назад! — прервала ее Никки. — А что, если он археолог, интересующийся попутно жизнью коренных американских народов? Он работает в отдаленных местах, откуда ни позвонить нельзя, ни факс послать, где даже обычной почты нет. Такие глухие места до сих пор существуют в Центральной Америке. А когда Торн появится, он в состоянии будет в любой компании, лучше всякого специалиста, порассуждать на эту тему. Мне кажется, идея неплоха.

— Да! И у нее масса возможностей. — И Шери принялась вдохновенно развивать и совершенствовать мысль подруги: — Если он у тебя работает в Мексике, скажем, к примеру, на Юкатане, он наверняка взял тебя туда, чтобы показать свои раскопки, потому ты и не могла два месяца дать о себе знать.

— Почему Мексика, а не Гватемала или Панама?

— Глупышка, ты же не была в Гватемале и Панаме, а в Мексике была, так что можешь расписать свои впечатления с крайней степенью достоверности. И потом, в Мексику можно отправиться и без паспорта. Единственное, что для этого требуется, — хорошая четкая фотография и свидетельство о рождении, а то и другое, насколько я знаю, было у тебя в сумочке. И помни, Никки, чтобы удачно сорвать, нужно находиться как можно ближе к правде.

— И откуда только ты набралась всей этой премудрости? А-а? Шери?

— Ты же знаешь, Ник, я обожаю всякие загадочные истории с убийствами. Из учебников истории и энциклопедий узнаешь массу интересных ведений. К тому же я перечитала кучу детективов 11 авантюрных романов.

— Я посрамлена. Ол-райт, Шери Дрю, посмотрим, как далеко мы сможем продвинуться в этом направлении. — Никки громко хрустнула пальцами. — Итак, я безумно, с первого взгляда влюбилась в археолога. Встретились мы у пещер, там, где власти позже нашли мою машину. Мы уехали на его машине. Направились в Мексику. Там поженились. Образовали, так сказать, семью. Домой я дозвониться не смогла… — Никки умолкла и задумалась. — Нет, это не пройдет. Я просто обязана была сообщить папе и маме о своем отъезде в Мексику, иначе они бы с ума сошли. Да и не бросила бы я вот так запросто свою машину, припаркованную как попало.

— Ты же пыталась дозвониться родителям, не так ли? Но их не оказалось дома, а автоответчика у них нет… Позже ты написала им письмо и отправила из… из… Откуда?

— Из Кэнкана, — перехватила инициативу Никки. — Ты же знаешь, как работает мексиканская почта! Письма идут бесконечно долго и чаще всего вообще никуда не доходят. Потому и не удивительно, что мое письмо пропало. Это правда, — добавила Никки задумчиво, — два года назад, когда я была там, на каникулах, послала родителям открытку, но они ее так и не получили. Ну, допустим. А что с моей машиной?

— Ты звонила мне, оставила сообщение на автоответчике, просила позаботиться о твоей машине, поскольку у тебя неожиданно изменились планы. К несчастью, аппарат не сработал, что-то там заело, и я твоего послания не получила.

— Боже правый! Шери! Тебе бы романы писать! У тебя все так складно получается. Ты меня восхищаешь до ужаса!

Шери отвесила подруге шутливый поклон.

— Можете выразить свою благодарность в письменном виде, я ее вставлю в узорную рамочку и повешу на стенку. Итак, последуем далее. Что еще? Тебя могут обвинить в безответственности, с которой ты заполучила «в свою печку булочку», ни с кем, кроме самой себя, не посоветовавшись. Ты превратилась в обезумевшую от любви новобрачную, чьи лучшие намерения и действия могут быть теперь истолкованы превратно. Подобное легкомыслие способно заронить всяческие сомнения в головы законников, финансистов и прочего чиновного люда, больше тебя озабоченного благосостоянием твоего тела. А я уж не говорю о репортерах, которые ухватятся за этот случай и вытянут из него все, что можно и нельзя. Вопрос: как нам себя от всего этого обезопасить?

— Ну, тут две вещи, — сказала Никки. — Чем я докажу, что действительно была в Мексике и вернулась именно оттуда? Кто-нибудь может свериться с кассами аэролиний…

— А частные рейсы? Мало ли… Ни черта они не выведают в этих кассах. И не забудь, у тебя есть свидетель. Ведь я сегодня встретила тебя в аэропорту!

— Прекрасно, Шери. Спасибо, что не поленилась добраться до аэропорта. Но есть еще одно обстоятельство. Имя моего мужа должно теперь стать и моим именем. Но Сильвер Торн — Серебряный Шип… Как ты считаешь, не слишком ли экзотично для наших времен?

— Я думала, Торн — это его имя. От Торнтона…

— Нет, просто я звала его Торном, а не Сильвером. Торн, во всяком случае, больше походит на имя. Да я и привыкла уже…

— Ну, так и переверни его имена, в чем дело? И зови его себе на здоровье Торном, а сама ты тогда будешь миссис Сильвер, чем тебе не фамилия?

Никки попробовала новое имя на вкус:

— Торн Сильвер. Миссис Торн Сильвер. Николь Сильвер. Сейдж Сильвер. — Она удовлетворенно кивнула. — А что, мне нравится! Это имеет резко континентальный привкус, тебе не кажется?

— Привкус северной части американского континента? — усмехнулась Шери. — Или южной? Да, кстати, а кто такой этот Сейдж?

— Беби. Я разве не говорила тебе? Торн сказал, что у нас будет сын, и мы назовем его Сейдж, что значит Мудрец.

— Мудрец так Мудрец, что поделаешь… — Шери вздохнула. — Но я рассчитывала на девочку. Тогда бы ты могла назвать ее в мою честь.

— Увы, должна тебя огорчить, если Торн сказал, что будет мальчик, то будет мальчик, его слово надежнее любого банка. Он весьма силен в предсказаниях.

— В таком случае не знаю, о чем тебе беспокоиться, — суховато заметила Шери. — Если он обещал, что рано или поздно найдет тебя, он это сделает.

Никки с благодарностью сжала руку подруги:

— Ох, Шери, лучше бы рано, чем поздно. Не представляю, сколько я еще без него протяну. Это со мной впервые. Я никого так не любила и даже не подозревала, что такое бывает. Это просто пытка. Страшная пытка — жить в разлуке с ним.

26

Никки присела на край стола и уставилась на башни из учебников, воздвигнутые вдоль стены классной комнаты. Сто пятьдесят пять учебников истории, готовых к передаче такому же количеству весьма нелюбопытных студентов. Учебный год начинается через три дня, и Никки решила пустить часть своего уик-энда на то, чтобы покончить с бедламом подготовительных мероприятий. Впрочем, что ни делай, а первые дни учебы все равно будут захлестнуты сумятицей и беспорядком. Хаос первой недели занятий неизбежен.

Своим восстановлением в должности Никки была обязана бульдожьей хватке подруги. Правда, и ее собственные положительные качества тоже кое-что значили. Она считалась хорошим учителем, и к ее возвращению руководство отнеслось положительно. Ее появление произвело среди коллег нечто вроде фурора, но сейчас страсти уже улеглись, объяснения были приняты, народ поуспокоился, и Никки почувствовала себя увереннее.

Однако впервые по возвращении домой дни пришлось пережить немало досадных минут, воспоминания о которых до сих пор повергают ее в дрожь. Не легко ей пришлось и с людьми близкими.

Но Шери была просто великолепна! Когда они, Покинув пещеры, возвращались домой, она не забыла о покупке обручального кольца. Они остановились возле оживленной Коламбас-Мэлл. Никки здесь была таким же анонимным существом, что и множество других субботних покупателей, а потому вряд ли кто-нибудь ее запомнит. Обойдя ряд ювелирных лавок, Никки остановила свой выбор на симпатичном золотом кольце без камня, но с гравировкой, которое обошлось ей всего в сотню долларов. На это, правда, ушел почти весь остаток ее отпускных денег, но она не жалела. Ее имя даже не было указано в счете, так что если кто и захочет проверить сфабрикованную подругами историю, зацепиться ему будет не за что.

После этой небольшой задержки в пути Шери решила, что им надо ехать прямо на ферму к родителям Никки. Они прибыли днем, когда супруги Сван вкушали полуденную трапезу. Чтобы не довести стариков до сердечного приступа, Шери оставила Никки снаружи, а сама вошла в дом с тем, чтобы как можно осторожнее подготовить их к радостной встрече с дочерью. Спустя несколько минут родители Никки и младший из ее старших братьев появились в дверях и бурно приветствовали блудную дочь возгласами неподдельной радости и пылкими объятиями.

Последовавшие за первым переполохом необходимые объяснения, как и ожидалось, вызвали недоверие, постепенно развеянное проведенной Никки демонстрацией вещественных доказательств, подтверждающих невероятное ее приключение, а йотом все дружно согласились с тем, что версия о безумной любви и скоропалительном браке с археологом предпочтительнее правды. Решено было посвятить в эту историю двух старших братьев Никки и их жен, после чего всей семьей хранить тайну.

Но ликование семейства вскоре было прервано. Как только в офисе местного шерифа пронюхал о возвращении Никки, ферму Сванов атаковали детективы и представители всех видов средств массовой информации. Начался сущий кавардак, все пытались говорить сразу, и вопросы сыпались справа и слева. Наконец толпа схлынула, но лишь временно. Назавтра все повторилось, сначала явились детективы — «нам бы только связать концы с концами». Затем накатилась новая волна репортеров, примчавшихся из самых отдаленных уголков штата. Проснувшись, Никки обнаружила свой портрет на первых страницах газет, где история ее жизни описывалась практически от и до. В довершение всех бед писаки позволили себе разглагольствовать об излишнем великодушии школьного совета, которому следовало серьезнее отнестись к делу, и задавали более острые вопросы. Словом, пришлось пережить не самые приятные дни.

Затем явились заботы финансового характера, накопились кое-какие счета — в том числе за кабельное телевидение, которые ее отец не успел оплатить; пришлось сменить номер телефона, дабы пресечь бесчисленные звонки репортеров и любопытствующих знакомых; сменить водительские права и карточку социального страхования — все это уже на новое имя; нанести визит гинекологу, который, кстати, подтвердил беременность. Проходя сквозь строй всех этих вопрошающих, сквозь тяготы канцелярской волокиты, Никки чувствовала себя так, будто ее волокут сквозь инквизицию, откуда едва ли ей удастся вырваться в целости и сохранности. Единственное, что радовало, так это подтверждение факта беременности. Доктор заверил ее, что все идет нормально и рождения ребенка надо ожидать в марте — как и предсказывал Сильвер Торн.

Спасительное облегчение приносило погружение в суету подготовки к учебному году, а потом — в рутину каждодневных школьных дел. Там, в классной комнате, Никки забывала о личных неурядицах, целиком отдаваясь работе, решая тривиальные проблемы расписания уроков, замены Устаревших или пришедших в негодность учебников и посещая учительские совещания.

Но как бы благотворно ни действовало на нее возвращение в привычную колею жизни, работа не занимала ее времени и внимания настолько полно, чтобы она не страдала от одиночества, бесплодного ожидания и сердечной муки. По ночам было хуже всего. Она просыпалась и долгие часы лежала без сна, вспоминая короткое время, проведенное с Сильвером Торном, и молясь о его безопасности и появлении здесь, рядом с ней, хотя и понимала, что, вряд ли он успел справиться со всеми своими делами и что время для встречи еще не настало. Когда, наконец, она засыпала, он являлся ей в сновидениях, которые подчас были настолько реальны, что она чувствовала, как его волосы скользят меж ее пальцев, обоняла запах его пропитанной солнцем кожи, ощущала на своих губах вкус его поцелуя. Затем, просыпаясь и видя, что она одна, еще сильнее тосковала о муже и плакала, уткнувшись в подушку.

Из задумчивости Никки вывела Шери, просунувшая голову в приоткрытую классную дверь.

— Хэй! Ты так и будешь торчать здесь? А ну-ка пойдем отсюда! Нам целых девять месяцев предстоит корпеть в этих стенах, надоест еще. Так что нечего расточать на них время законного отдыха.

Никки встала и стянула со стола свою сумочку.

— Да, ты права, подружка, — взбодрившись, ответила она. — И вправду пора подышать свежим воздухом!

— А я тебе кое-что принесла, — сказала Шери, передавая Никки небольшой сверток. Это подарочек. Прости, но не было времени завернуть его в красивую бумагу.

— Шери, ты и так для меня очень много сделала, — сказала Никки. — Зачем еще что-то покупать?

Шери пожала плечами:

— Слишком поздно, обратно' продавать не пойду. Давай разворачивай.

Никки развернула бумагу и увидела дубовую подставку с медной пластинкой, на которой было выгравировано ее имя. Ее новое имя. Миссис Николь Сильвер.

— Поставишь на стол. Пусть деточки поскорее запоминают твое теперешнее имя и не называют тебя больше девичьим.

— Ох, Шери! Спасибо тебе! Какая прелесть! Знаешь, я одного опасаюсь, как бы Торн не рассердился на меня за то, что я перевернула его имя. Что ни говори, а имя собственное — нечто такое же неприкосновенное, как личная территория.

— Думаю, по прибытии сюда он слишком будет занят, особенно по части спальни, так что вряд ли его особенно озаботит перемена имени, если он вообще это заметит, — смеясь, проговорила Шери. — Ну а потом, когда он отдышится, ты ему объяснишь, что сделала так ради сохранения своей монограммы — «эн-эс», иначе пришлось бы здорово потратиться, чтобы заменить метки на всех скатертях, полотенцах и простынях.

Подруги вышли из школы и направились к автостоянке.

— Что ты запланировала на уик-энд? — спросила Шери.

— Хотела поехать к маме и папе, а заодно и дерево проверить.

Через несколько дней после возвращения Никки домой, когда шумиха вокруг этого события немного улеглась, она вспомнила о послании родителям, закопанном ею в прошлом веке возле реки, под небольшим дубком, теперь не только выросшим, но и поваленным бурей. Не очень-то веря в возможность находки, она все же отправилась на берег речки-ручья и предприняла кое-какие раскопки, так, на всякий случай. К ее радости, завернутое в кожу послание действительно находилось здесь! Упаковка почернела, обветшала, но письмо все-таки сохранила.

Была, правда, одна странность — из свертка исчезли лотерейные билеты, которые она собственноручно вложила туда. Их отсутствие заставило Никки предположить, что Сильвер Торн возвращался к дереву и по каким-то причинам, которых она не могла понять, вытащил их оттуда. Но причины, очевидно, были. И она решила, что если Торе попытается войти с ней в контакт, он свое послание закопает под тем же деревом, надо только регулярно проверять то место, где хранилось ее собственное письмо. Конечно, она могла ошибаться, но все же попросила отца не трогать пока дерево, пусть еще полежит там, где упало; и с тех пор регулярно совершала паломничество к заветному дубу и проверяла свой уникальный почтовый ящик.

Теперь, услышав о том же, Шери подняла глаз» к небу и простонала:

— Опять это дерево! Ты же два дня назад проверяла его. Становится не смешно! Почему бы тебе просто не разбить лагерь возле чертовой святыни, или чем ты там еще считаешь свой дохлый дуб, и не поступить к нему в услужение в качестве хранительницы?

— Надо это обдумать. А сейчас я еду. Торн может написать мне, — ответила Никки голосом, не терпящим возражений.

— Сдаюсь, — вздохнув, буркнула Шери.

— Хочешь поехать со мной? Или у тебя свидание с Дейвом?

Шери познакомилась с Дейвом Доусоном в тот день, когда Никки впервые объявилась у родителей. Дейв был одним из офицеров, причастных к расследованию, и сопровождал детективов, прибывших на ферму Сванов, чтобы расспросить Никки. Они с Шери сразу обратили друг на друга внимание и с тех пор встречались. Не будь Шери ее лучшей подругой, Никки могла бы опасаться, что та, ненароком проболтавшись, выдаст ее секрет. Но Шери была ее лучшей подругой, человеком, проверенным на деле, и Никки доверила бы ей не только свои сокровеннейшие тайны, но и саму жизнь.

— Нет, Дейв в эти выходные дежурит, — сказала Шери. — Я думала, мы с тобой пройдемся по магазинам. Может, попадется что-нибудь путное для беби.

Никки усмехнулась. Шери весьма основательно вошла в роль будущей крестной матери.

— Ну, я собиралась заехать в универмаг, — призналась она. — Просто посмотреть, что у них есть из обоев с веселеньким узором. Если мне там что-нибудь понравится, я могла бы заказать несколько рулонов для детской.

— Только ничего не покупай без меня, — твердо сказала Шери. — Не хватало еще, чтобы мой крестник спал в комнате, где со стен смотрит множество этих аляповатых мультяшечных рожиц, карикатурно скалящихся над ним, как какие-нибудь ухмыляющиеся горгульи.

— А что бы ты предпочла? Чтоб над ним витали твои бесчисленные личики в сиянии нимбов и с крылышками вместо ушей?

— Почему бы и нет? — весело ответила Шери и вдруг издала трагический стон. — Ох, чертова невезуха! Только не говори, что ты пригласила Мистера-Полного-Надежд себе в провожатые!

Никки взглянула туда, куда смотрела Шери. Возле ее автомобиля с букетом в руке торчал человек, с которым она встречалась до того, как узнала Сильвера Торна. К несчастью, Брайан был репортером и, в связи с последними событиями, не пользовался расположением Никки, принадлежа к числу людей, с которыми ей меньше всего хотелось бы общаться. Однако в последние полторы недели он появлялся возле нее несколько раз, и Никки даже не могла понять, что именно им движет. Держался он дружелюбно — подчас даже слишком дружелюбно, и, кажется, его совсем не смущал тот факт, что Никки теперь замужем за другим человеком.

Никки вздохнула:

— Черт! Когда же до него дойдет, что ему ничего не светит? Я ведь уже вежливо намекнула ему, что он хороший парень, но я теперь замужем, так что, мол, пожалте, мистер, куда подалее.

— Хуже всего, что он репортер, — сокрушенно сказала Шери. — Не знаю почему, но у меня такое ощущение, что он готовит какую-то пакость. Не удивлюсь, если выяснится, что он кропает статейку с намерением еще раз поднять шумиху вокруг твоего имени, иначе с чего это он гоняется за твоей юбкой, как охотничья собака за перепелиным хвостом?

— Я пыталась втолковать ему, что охотничий сезон прошел, а перепелка, или, выражаясь точнее, гусыня, досталась другому охотнику. Мол, все в прошлом, он меня больше не интересует. И что теперь я сама удивляюсь, что находила в нем прежде.

— Очевидно, он не понял всей глубины намека, — сухо отозвалась Шери. — Может, у него со слухом неважно или в штанах, мягко выражаясь, слишком уж засвербело?

— Кажется, он вбил себе в голову, что пока не я Торна, со мной можно сыграть еще один тайм. Не сказать ли ему, что я беременна? Может, хоть к этому он отнесется серьезно и отвяжется, наконец?

— Ну, если ты хочешь, чтобы об этом знал каждый встречный и поперечный, если тебе недостаточно, что об этом знают родные и близкие! друзья, то, конечно, скажи. Уверяю тебя, завтра же он вклинит этот факт в Интернет.

— Я понимаю, но как еще от него отделаться? Как втемяшить, в его башку, что он мне осточертел?! Что я не хочу его видеть?

Шери хихикнула:

— Скажи ему, что ты привезла с Юкатана жуткий неопознанный вирус. Может, это заставит его! поджать хвост.

— Ну и придумала! Чтобы он бросился через прессу ограждать моих студентов от преподавателя, заразившегося дурной болезнью?

— Ну, в конце концов, скажешь ему, что со студентами ты не спишь, а этот вирус передается только при половом контакте.

Никки покачала головой:

— Шери, не городи ерунды. Это даже в качестве шутки не проходит. Вирус не вирус, а в СПИДе меня точно заподозрят, доказывай потом… Нет, чтобы раз и навсегда отвадить эту липучку, надо придумать что-нибудь посерьезнее.

— Да уж, — пробормотала Шери, когда они приближались к ожидавшему их репортеру. — Может, воспользоваться методикой шаманов вуду^[37]? Ты схватишь его, а я вырву у него прядь волос для восковой куколки, над которой мы будем колдовать, утыкая ее иголками.

Никки расхохоталась и, когда Брайан протягивал ей букет, все еще не могла удержаться от смеха.

— О, вижу, у тебя сегодня отличное настроение, детка? — спросил он. — Я уж и не припомню, когда в последний раз слышал, чтобы ты смеялась.

Не успела Никки и рта раскрыть, как Шери ехидно выпалила:

— Ну, малый! Это лишний раз доказывает, как сильнотвое присутствие угнетает людей. Хорошо еще, что у тебя хватило ума не податься в комики, иначе все твои зрители на девятой минуте впали бы в депрессивный психоз.

Брайан мрачно взглянул на миниатюрную блондинку и буркнул:

— Жаль, что я не подался в иллюзионисты, а то живо превратил бы кое-кого в манекен.

— Эй, вы двое! — вмешалась Никки. — Нечего устраивать на моем парковочном месте базарный балаган. Власти не одобряют подобных беспорядков.

— Виноват, — проворчал Брайан. — Но твоя вечная подружка достала меня. — Он протянул Никки букет. — Это тебе.

Никки улыбнулась вежливо, но краше холодно.

— Букет красивый, Брайан, но я не уверена, что замужняя женщина должна принимать цветы от бывших поклонников. Надеюсь, ты найдешь кого-нибудь, кто больше обрадуется знакам твоего внимания.

— Найти, конечно, все можно, но я принес эти цветы для тебя. Так что если ты не возьмешь, придется запихнуть их в урну.

Видя, что Никки колеблется, Шери выхватила букет из руки Брайана.

— В урну! Да лучше я себе возьму. У меня на выходные намечено посещение бабушкиной могилки, малость сэкономлю на покупке цветов.

Ужаснувшись наглой выходке подруги, но, втайне разделяя ее азарт, Никки несколько растерялась.

— Ну… Брайан, как бы то ни было, с твоей стороны это прекрасный жест. А теперь мне пора.

— Пора куда? — поинтересовался Брайан, — Ждешь звонка от своего загулявшего новобрачного? Прелесть моя, это не лучший способ проводить время. Неплохо бы тебе почаще выбираться из дома, отправиться, например, куда-нибудь позагорать. Должен же твой муженек, наконец, понять, что если он не будет уделять тебе должного внимания, то этим займутся другие.

Никки эти слова привели в крайнее раздражение. Но заговорила она тихо:

— Торн будет здесь сразу же, как сможем. Я уверена, что он не меньше меня ждет встречи, его задерживают дела, а не развлечение, а потому и мне нет нужды скрашивать свой досуг обществом другого мужчины. И вообще, наша разлука касается только нас двоих, вмешательства и помощи других не требуется. Так что если ты будешь настолько любезен, что отойдешь от моей машины, я сяду и поеду по своим делам.

Шери усмехнулась и обратилась к подруге:

— Ник, почему бы нам с тобой не заехать в торговый центр? Говорят, там сегодня распродажа постельного белья. Держу пари, что после столь долгой разлуки с Торном тебе то и дело придется менять истерзанные простыни.

Никки покраснела. Хотя она знала, что острой на язык Шери ничего не стоит ляпнуть, что угодно, вплоть до непристойности, но сейчас ей показалось, что подруга перебирает через край. Она, правда, сделала вид, что ничего скабрезного не прозвучало, и обыденным тоном ответила:

— Сначала заедем в обойную лавку.

— Да уж, — в глазах Шери, когда она мельком взглянула ми Брайана, опять взыграли чертенята, — обновлением спальни надо заняться в первую очередь. Потом будет не до того. — Выдав эту словесную очередь, удовлетворенная Шери направилась к своей машине.

— Пойми, Брайан, — вздохнув, сказала Никки. — Я не оправдываю Шери, но она права, пусть не очень дипломатична, но права. Теперь я замужем, тебе остается смириться с этим и успокоиться.

— Да я смирился! Но все же не понимаю, почему бы нам не сохранить приятельские отношения. Поужинать, сходить в кино…

— Нет, Брайан, выбрось это из головы. Я свой выбор сделала.

Он деланно рассмеялся:

— Женщины, как известно, с легкостью меняют свои решения, разве нет?

— Но только не я. Я обрела то, что искала. Никки села в машину и захлопнула дверцу. Она была крайне раздражена, если не сказать — разгневана. Заведя машину, она рывком дернула ее с места, чуть не отдавив Брайану ноги. Тот отскочил и крикнул ей вслед:

— Не шути со мной, крошка! Просто так я не отстану!

27

1813 год. Огайо

Серебряный Шип прикоснулся к амулету, свисавшему на сыромятном шнурке с его шеи, вспомнив, как тревожно вглядывался в воду, пока в ней не блеснула серебряная грань долгожданного предмета, выроненного из руки Нейаки там, в будущем веке. Сколько раз с тех пор, как они пошали горечь разлуки, он спрашивал себя: действительно ли так уж необходимо было расставаться? Прошел месяц, как ее нет рядом, и все это время он жил с ощущением, что у него из груди вырвано сердце.

Целый месяц прошел, а о Тенскватаве ни слуху, ни духу, хотя лучшие воины Черного Копыта не прекратили его разыскивать. Может, жестокий урок пошел на пользу, и брат отказался от злодейских намерений? Или вообще он менее агрессивен, чем хотел показать? Впрочем, вряд ли. Во всяком случае, полагаясь на это, Серебряный Шип совершил бы ошибку, подвергнув жизнь любимой жены и их ребенка страшной опасности.

Но разве, отправив жену в иные времена, он не рисковал? Рисковал, да еще как! Слишком большой риск, слишком чудовищный. Как знать, удастся ля ему найти способ вырвать себя из собственного времени и перенестись к ней? Он мог лишь молиться, чтобы это получилось, но полной уверенности в том у него не было.

Вот почему, расставшись с женой, он сразу же вернулся на тропу, ведущую к их дереву, к тому дереву, которое, как она говорила, находилось на ферме ее родителей. Дерево весьма заинтересовало его.

Он вдруг осознал, что ему может понадобиться нечто из ее века, какой-нибудь предмет, бывший с ней в тот момент, когда она впервые оказалась здесь. Он вспомнил про лотерейные билеты, которые она закопала вместе с письмом, и решил, что успеет извлечь их из захоронки Нейаки прежде, чем там, в своем времени, она достанет из земли кожаный сверток. Теперь билеты хранились в сокровенном ритуальном мешочке, рядом со снимком Нейаки, обнаруженным им в походном мешке, и ждали того часа, когда он, завершив все свои здешние дела», попробует перейти разделяющую их границу времени.

Да, этот момент, столь страстно ожидаемый ими обоими, еще не наступил. Но Серебряный Шип чувствовал, связь между ними не прерывалась, что-то подсказывало ему, что они одновременно радуются и скорбят, тоскуют и обращают взоры друг к другу. Да, они неразрывно связаны любовью и единым желанием встречи, о которой молятся в одну и ту же минуту, она — там, а он — здесь. Причем он почти точно знал, что ее настроение странным образом зависит от него. А его настроение зависело от времени, шутившего с ним злые шутки. Время, исчисляемое от того дня, как Нейаки покинула его, тянулось бесконечно долго. Время, исчисляемое от того дня, когда он тщетно убеждал Текумсеха изменить курс своих действий, промчалось слишком быстро. Месяц уже прошел, остался еще месяц до того, как Текумсеха может настигнуть судьба. И он, Серебряный Шип, один на один со своим долгом перед женой, братом, матерью — все они нуждаются в его внимании, каждый тащит его в свою сторону.

— Ох, Нейаки, любовь моя, — с горестным вздохом прошептал Серебряный Шип. — Потерпи немного, маленькая гусыня. Будь мужественной. Не теряй веры. Не забывай меня. Я небо и землю переверну, а приду к тебе.

1996 год. Огайо

В День Труда^[38] семейство Сванов по традиция собралось на ферме. В этом году день рождения Никки совпал с проводами лета, и решено было оба праздника совместить. Правда, настроение Никки не особо располагало ее к тому, чтобы отмечать день рождения и выслушивать стандартные остроты по поводу возраста, но как ни странно, шутки родных не особенно раздражали ее, во всяком случае, не так сильно, как она ожидала. То, что раньше бесило, сейчас воспринималось гораздо спокойнее, может, просто потому, что теперь и сама она хоть и поздновато, но обзавелась собственным семейством. А лучшего подарка, чем младенец, которого она вынашивала, она себе к тридцатилетия и выдумать не могла.

Никки все еще удивлялась тому, как легко ближайшие родственники приняли ее рассказ о погружении в историю. Впрочем, возможно, для них эти событие и действительно не представлялось чем-то таким уж невероятным. В роду шотландских предков матери издревле бытовали самые невероятные и удивительные и легенды и предания. А в роду отца была и линия индейцев шони, жизнь которых от рождения до смерти пронизана верой в чудесное и возвышенное. Даже братья Никки, против ожидания, отнеслись ко всей этой эксцентричной история с большим доверием, чем можно было ожидать. Я современно мыслящих людей, за что Никки будет искренне им признательна. И теперь, когда они все собрались вокруг нее, она ощутила, что имеет в их лице надежную опору и защиту.

Джек, старший из них, почитаемый всем семейством за компьютерного придурка, прибыл с женой и детьми из Колумбии. Типичный юппи^[39], он был биржевым маклером и быстро продвигался по службе в своей компании, ибо обладал для этого всем необходимым — амбицией, быстрым умом, внушительным пригородным домом с закладными и плавательным бассейном, преданной женой и парочкой детей с третьим на подходе. Его жена, Мариетт, к январю должна была родить, и супруги надеялись, что на этот раз, после двух мальчишек, родится, наконец, девочка.

Денни, второй по старшинству, тридцати шести лет, совладелец небольшой местной адвокатской конторы, тоже был женат, и они с Дениэл являлись родителями двух детей — мальчика тринадцати и девочки семи лет.

Сэм, младший из братьев, но старше Никки на три года, пошел по стопам отца. Фермерство было у него в крови, и в колледже он специализировался по сельскому хозяйству. Он единственный из всей семьи имел степень бакалавра и очень гордился этим; построил собственный дом в паре миль от фермы отца — достаточно далеко для независимости и свободы рук, но и достаточно близко на тот случай, если старшим Сванам потребуется помощь.

— Ну, как ты, наилюбимейшая моя сестрица? — спросил Джек, подходя к ней и обнимая за плечи.

— Я ведь у вас одна сестра, а ты так говоришь, будто у тебя, их десяток, — с усмешкой сказала Никки.

— Потому-то я и говорю, что ты наилюбимейшая, что ты у нас, благодарение Богу, единственная в своем роде. В нашем семействе нет никого, равного тебе. Ну, как ты там, детка, у тебя все хорошо?

— Справляюсь помаленьку. Не скажу, что с легкостью, но справляюсь.

— Выглядишь похудевшей, — сказал он, Окинув сестру критическим взглядом. — Питаешься ты правильно?

— Джек, старина! Да я впервые за много лет смотрю в зеркало с удовольствием, а все думаю, что я изнуряю себя голодом. Поверь, Джек, я прекрасно себя чувствую. Аппетит весьма умеренный, но меня это не тяготит. Зато не расползусь в ближайшие месяцы во все стороны. Не сомневайся я пью молоко, потребляю витамины и все, что требуется моему беби. — Она взглянула на него и подняла брови. — Ох, и достаешь ты, наверное, свою женушку! Просто удивительно, как Мари все это терпит, да еще в третий раз, и ни разу не саданула тебя сковородой по башке.

— Да, соблазн был и немалый, — созналась Мари, вступая в разговор, — но я удержалась: жалко попортить такую красивую башку. Единственное, чему он меня еще не учит, так по на какую сторону тоста намазывать масло.

В это время к ним присоединился Сэм:

— Ну, как тебе мой подарок, Ник? Понравился?

Поскольку он был заправским фермером и прекрасно владел плотницким мастерством, то в подарок сестре изготовил шпалеры для розовых кустов, растущих у входа в ее дом.

— Мне понравилось, Сэмми, спасибо.

— Если хочешь, я могу подъехать завтра и установить их.

— Не беспокойся, Сэмми. Это не к спеху заверила она брата. — Будет свободная минутка и подъедешь.

— А как насчет нашего подарка? — спроси Денни. Они с Дениэл подарили Никки троицу декоративных гусынь для ее дворика. — Ты уже придумала, как и где их расставить?

— Чего тут особенно думать! Они великолепно подойдут к летней душевой, тебе не кажется? Конечно, к бассейну с подогревом они подошли бы еще лучше, впрочем, в списке рождественских подарков и может оказаться что угодно. Если кто понимает намеки…

— Знаешь, — сказала Дениэл, — сподвигнуть трех этих скупердяев на сооружение тебе бассейна подогревом — все равно, что выиграть в лотерею.

— Ох, да, вспомнила! — Никки щелкнула пальцами — Интересно, что там с теми лотерейными билетами, которые я вложила в письмо? Не представляю, зачем они понадобились Торну, но поскольку здесь их нет, меня не оставляет безумная мысль, что они наверняка выиграли.

— Вовсе не обязательно, — заметил Сэм. — Но если они найдутся и действительно окажутся выигрышными, не забудь про меня. Я тут положил глаз на новый комбайн, но он мне малость не по карману.

— Стань-ка в очередь, братишка, — сказал ему Джек, — тут есть и постарше тебя. Я бы тоже прикупил кое-что к своему компьютеру, сейчас что ни день появляются самые невероятные новые прибамбасы!

— А как насчет меня? — присоединился к очереди и Денни. — Почему бы и правоведу не позволить себе приобрести, наконец, что-нибудь безумно дорогое? Например, компьютерную юридическую программу Новый Лексикон, в которой собраны все мыслимые и немыслимые законы и подзаконные акты, все бесчисленные поправки к законам и подзаконным актам, дополнения к поправки и поправкам к дополнениям к поправкам?

— Ох, нет! — чуть не хором воскликнули остальные. — Ты нас разоришь!

И все дружно рассмеялись.

Немного погодя к ним присоединилась Паула Сван, мать Никки и ее прекрасных братьев.

— Ну, детка, как твои дела? — спросила она дочь.

— Идут помаленьку. Беби помогает мне. Когда становится слишком тоскливо, я представляю как он там, внутри меня, растет.

— Я понимаю, — кивнула Паула и улыбнулась. — С этим ничто не сравнится. Нет на свет ничего удивительнее и чудеснее, чем знать, что т, скоро станешь матерью. Никакой Дэвид Копперфилд^[40] не способен достичь таких высот! Пусть хоть с Эмпайр Стейт Билдинг взлетит или воспари над Большим каньоном. Все равно ему никого не родить, ведь так?

— Знаешь, мама, в пятницу вечером я купила кое-какие краски и обои. Хочу, пока есть время приготовить детскую. Шери вызвалась миг помочь

— Она удивительный друг, — сказала Паула. Я тоже по мере возможности помог тебе. А если потребуются какие-то работы посолиднее, то мы пошлем к тебе папу и Сэма. — Она откинулась немного назад и оглядела дочь нежным, любящим взглядом. — Ты не одинока, детка. Мы нее с тобой и, если потребуется, всегда придем тебе на помощь.

— Не представляю, как тебе только такое на ум взбрело! — с недоверием воскликнула Никки. Он отняла трубку от уха и посмотрела на нее как на проводник зла. Зло перетекало с той стороны провода, от ее бывшего мужа, Скотта Дерринджера. — Это уж слишком гнусно, Скотт, даже для тебя.

— Ох, да брось ты, Николь, — прошипел он. Разуй глаза и попробуй для разнообразия пожить в реальном мире.

В реальном мире? — повторила она. — Ты имеешь в виду тот мир, к которому сам привык? Тот мир, где поменять постельного партнера так же легко и просто, как переключить телевизор на другую программу? С чего ты взял, Скотт, что мне по сердцу этот твой реализм? Мне он не нравился и во времена нашего брака, так с чего вдруг я должна его теперь?

— Ну, я просто подумал, что после этой твоей интрижки, я имею в виду увеселительную прогулку любовником в Мексику, ты хоть немного расслабилась и теперь не такая бука, какой я знал тебя прежде. Это с твоей стороны был удачный выстрел.

— В кого бы я с удовольствием выстрелила, так это в тебя, — раздраженно проговорила она. — Причем из ствола двенадцатого калибра, потому что ничего более крупного ты не стоишь, мистер Дерринджер^[41]. Что тебя беспокоит, милок? Рога чешутся? Или потянуло на свежее мясцо? Старые подружки прискучили? Выброси это из головы. Меня от тебя тошнит. Я бы не легла с тобой в койку, даже если бы ты был последним оставшимся на земле мужиком. Да я лучше куплю искусственный фаллос и научу его стричь газоны, и то будет больше пользы, чем от тебя, хоть по хозяйству поможет. Кстати, где ты раздобыл мой телефонный номер? Я ведь сменила его.

— У меня подружка работает в телефонной компании. Хорошенькая такая маленькая пышечка, рыжеволосая, с татуировкой — тарантул на левой грудке, представляешь — она дышит, а он шевелится. И чем тяжелее она дышит, тем он активнее. А я ведь могу, как ты знаешь, заставить девушку тяжело дышать.

— Ты редко когда что видел дальше титек. Но я не собираюсь мусолить эту тему. Так говоришь, твоя подружка шпионит на тебя? Видно, в благодарность за интимные услуги? Первое, что я сделаю завтра утром, позвоню в телефонную компанию и потребую ее увольнения. Не сомневаюсь, что ты не единственный, кто пользуется услугами этой недорогой шпионки, стоит только немного расшевелить ее паука. Придется мне еще раз сменить свой номер, но если ты снова раздобудешь его и начнешь мне трезвонить или если твоя рожа начнет мелькать поблизости от меня, я найду способ тебя прихлопнуть, и так эффективно, что башка твоя попадет за решетку, в лучшем случае за решетку твоих собственных ребер!

Ужасаясь собственному блатному красноречию, Никки швырнула трубку.

— Боже! Что за грязная тварь! — в сердцах выкрикнула она. — Кто-нибудь однажды прострелит ему «молнию» со всем, что за ней хранится.

Сентябрь тащился медленно. Несмотря на большую загруженность в школе и работы по ремонту и отделке детской, времени на горестные мысли и слезы одиночества оставалось достаточно.

Никки жила в старом районе, в двухэтажном особнячке с большим двором и множеством больших раскидистых деревьев. И дом, и это место она предпочла современным застройкам, громоздящимся в новом районе. Радовало уже одно то, что жизнь здесь более уединенная, а отношения — более добрососедские, и одно другому, как ни странно, не противоречило. Местность напоминала старый городок из тех, что любил изображать на своих картинах Норман Рокуэлл.

Соседи не отличались назойливостью, но если появлялась нужда, заботились о тебе и оказывали поддержку и помощь. Не было той изоляции, что в современных кварталах, люди друг друга знали и, хотя жили разреженно, встречались гораздо чаще, чем в густонаселенных кварталах города. Все дома были почтенного возраста, но хорошо сохранившиеся, с прелестными лужайками. Дети бегали и играли повсюду, не опасаясь, что попадут под машину, поскольку сюда вела одна, да и то не длинная, дорога. Местные жители, молодые и старые, переходя через цветущие поляны и дворовые лужайки, наносили друг другу визиты. Семьи собирались для совместной стряпни и трапез на открытом воздухе, напоминающих пикники. Распахнутые парадные двери были скорее нормой, чем исключением. Словом, место для жизни спокойное, а люди дружелюбные и деликатные.

Дом свой Никки любила. Достаточно вместительный на тот случай, если она обзаведется семейством, но и достаточно небольшой, чтобы чувствовать себя в нем уютно, он не был ни вычурным, ни по-современному упрощенным, а просто удобным и, что особенно нравилось ей, имел небольшой участок земли. Землю эту, правда, она прикупила уже потом, через год после развода со Скоттом, и теперь радовалась, что и дом и земля принадлежат ей одной.

На первом этаже, не считая застекленной веранды, было четыре комнаты — гостиная, столовая, по-современному отделенная от кухни лишь стойкой под широким арочным проемом, кабинет и небольшая ванная. На втором этаже, куда вела деревянная лестница, находилась большая ванная и три просторных спальни, над которыми располагалась еще и мансарда. Фундамент, правда, представлял собой довольно ненадежное сооружение, состоящее из врытых в землю шлакоблоков и пропускающее под дом воду и всякую непогоду, но Никки надеялась, что в один прекрасный день соберется с силами и средствами и укрепит его, устроив внизу хороший сухой подвал.

Рядом с домом находился гараж на две машины с выложенным каменной плиткой подъездным путем, а дальше виднелся задний двор, обнесенный высокой оградой, воздвигнутой для защиты Их Светлости — ангорской кошки — от соседских собак и во избежание ее незапланированных прогулок. Но от собак Их Светлость благополучно спасалась на деревьях, а запретные прогулки совершались все равно, ибо для этого Их Светлость находила сколько угодно ходов и лазов в самых невероятных местах. Вокруг дома Никки насадила цветы всех сортов и видов с таким расчетом, что цветение начиналось с первых солнечных дней и продолжалось почти до заморозков.

Думая о Сильвере Торне, Никки критически, как бы его глазами, осмотрела весь дом, размышляя о том, как он все это воспримет. Не слишком ли дом тесен и загроможден вещами? Возможно, ему больше пришлись бы по вкусу плетеные циновки на полу и старая, ручной работы мебель из потемневшего дуба? Не покажутся ли ему лампы слишком яркими, мебель слишком мягкой, а занавески слишком легкомысленными?

Относительно ванных комнат, кухни и своего небольшого кабинета она не беспокоилась. С детской тоже как будто все шло своим чередом, а вот с гостиной и спальней надо что-то решать. Никки, например, не могла представить Сильвера Торна в своей спальне. Слишком уж женственно ее убранство, слишком фривольно и легковесно. Крупный мужчина наверняка будет чувствовать себя здесь не в своей тарелке. Да и в гостиной тоже.

Думая о том, какие здесь потребуются изменения, а, следовательно, и затраты, Никки с грустью констатировала, что финансовые возможности ее весьма ограничены. Ее мать и Шери с радостью вызвались помочь, но дело дальше раздачи полезных советов не шло, предлагалось, правда, еще их время, способности и опыт. Самым ценным советом, который дала Паула Сван дочери, был тот, что следует дождаться Сильвера Торна, все с ним обсудить, а уж только тогда затеваться с ремонтом и сменой интерьера.

— Представь, что ты сейчас потратишься, а ему не понравится, значит, все было зря, — убеждала Паула дочку. — Тебе уж как загорится что, так вынь да положь. Детская, да, я согласна! Остальное может и подождать.

— Но я хочу это сделать, мама, — пыталась объяснить Никки. — И не просто чтобы чем-то заняться, это нечто такое, что способно существенно поддержать мои надежды и ожидания. Я должна убедить себя, что он действительно появится.

— Знаешь, дорогая, в чем-то ты права, — поддержала Шери подругу, — я согласна: любой мужчина в этой гостиной почувствовал бы себя неуютно. Женщина — да. Для женщины это годится, но мужчина, настоящий мужчина как-то сюда не вписывается. Все эти плюшки-финтифлюшки, розочки и птички-синички на обоях… Чересчур уж все изящно. Кое-что можно и оставить, но эту кушеточку и стульчики с курчавыми ножками и гобеленовыми сиденьицами следует изгнать. Кресло еще, куда ни шло, оно массивное и глубокое, и кофейный столик… А вообще, я бы поставила здесь дубовый стол со скамьей.

— Прекрасно, но мой банковский счет вряд ли позволит такие расходы, — проговорила Никки. — А в кредит влезать не хотелось бы.

— Ну и не влезай, — с благодушной улыбкой ответила Шери. — Только не говори, что ты никогда не слышала о гаражных распродажах^[42]. Сначала ты сама сбудешь все ненужное. Потом просмотришь газеты и узнаешь, где что распродается. Таким образом, можно накупить кучу прекрасных вещей и совсем не дорого. Особенно когда люди переезжают и им срочно нужно избавиться от лишней мебели.

— А если тебе на этих распродажах не попадется подходящих штор, мы просто купим ткань и сошьем их сами, — присоединилась к беседе и Паула. — То же самое с абажурами, не найдется подходящих — так можно старые каркасы обтянуть Новой тканью. Что совсем не трудно.

Все это потребовало хлопот, и три женщины в течение трех недель здорово потрудились, но труды их не пропали даром. Кое-какие ремонтные работы и смену обстановки в гостиной и спальне им удалось произвести, истратив сравнительно немного денег.

Розовато-лиловые стены гостиной теперь стали нейтрального песочного цвета, который удивительно удачно сочетался с коричневым ковром в кремовых разводах и всплесками более ярких тонов, разбросанных по ковру, как цветы по поляне. Никки нашла на распродажах травянисто-зеленую кушетку, пару крепких дубовых скамей со столом для коктейлей, кое-что по мелочи — в общем, гостиная обрела совсем иной вид.

Новые занавески они с Паулой сшили сами, купив ткань цвета слоновой кости, покрытую бледным рисунком шалфейных стебельков и листьев. Шери раздобыла керамические настольные лампы, украшенные западно-индейским орнаментом, удачно перекликающимся с орнаментом обойного бордюра под потолком. Светлые полотняные абажуры приятно смягчали свет, но не делали его тусклым. Никки к тому же купила три гравюры в оригинальных рамках, одна из которых изображала сцену из жизни индейской деревни, другая — пейзаж, напоминающий тот, у водопада в пещерах, а на третьей красовалась индейская девушка, стоящая в своем наряде у реки.

В спальне перемен потребовалось меньше. Женщины лишь изменили, общее цветовое решение оклеили стены сине-фиолетовыми обоями, шторы и покрывало на кровати заменили на голубые, с легким геометрическим рисунком, а для ночных столиков приобрели новые лампы. Результаты трудов вся троица признала удовлетворительными.

— Удобно, уютно и приятно глазу, — заметила Никки.

— И детская получилась удачно, — поддержала ее Паула.

— А эти обои с мотивами естественной американской природы просто прелесть. Торн почувствует себя здесь как дома, — высказалась и Шери. — Только знаешь, дорогая, не позволяй ему загромождать дом тотемными шестами и этими ужасными чучелами животных, добытых охотой, какие торчат в витринах всех таксидермистов.

Никки подавила тяжелый вздох.

— Да пусть делает что хочет, хоть живых хищников здесь поселяет и разводит костер посреди гостиной, лишь бы он появился, наконец, живой и здоровый, вот о чем я молюсь. Я так устала ждать. Завтра первое октября. Если он в ближайшие дни не отговорит Текумсеха от участия в войне, все произойдет так, как описано в учебниках истории.

— И тогда он придет, — с пламенной убежденностью принялась внушать подруге Шери. — Вот увидишь!

И она готова была разразиться по этому поводу целым монологом, но внимание ее в этот момент привлекли подозрительные звуки — шорох, бормотание и возня за окном. Нахмурившись, она указала на белку, торчащую на ближайшей к окну ветке дерева.

— Вот и поговори о животных! А они уже тут! Надеюсь, Торн найдет способ изгнать с вашей территории эту маленькую верещунью, поселившуюся слишком близко к дому. Если эта тварь заберется в дом, хоть сюда, хоть в мансарду, беды не оберешься. Я слышала, что белки и бурундуки, пробравшись в дом, нередко бывают виновниками пожара. А эта маленькая бестия определенно интересуется твоим жилищем и высматривает, как в него проникнуть.

Никки улыбнулась и сказала:

— Это Анеекуах, мой дух-проводник. Она появилась здесь месяц назад. И думаю, для того, чтобы защищать меня.

— Кто? Это крошечная зверюшка? — удивилась Паула. — Да она и от блохи тебя не защитит из тех, что наверняка водятся в ее пышной шкурке.

Никки пожала плечами и весело ответила:

— От блох, может, и не защитит, но она, кажется, способная распугать всех женихов Их Светлости. На днях я обнаружила под стулом трясущееся, насмерть перепуганное существо, в котором трудно было признать огромного ангорского котяру! Да я готова собственноручно вывести всех ее блох, если они у нее имеются, лишь бы она продолжала эту свою благородную деятельность.

28

Время, оставшееся Текумсеху на размышление, пришло и прошло, а от Серебряного Шипа до сих пор ни слуху, ни духу. Никки места себе не находила, смятение поселилось в ее душе, и оставалось только надеяться, что все это не отразится на работе, ибо студенты не должны страдать из-за личных переживаний учительницы. Все ее усилия сконцентрировались на учебном процессе. За два месяца, прошедших с тех пор, как она последний раз видела Торна, ее совершенно подавила тоска разлуки. Она потеряла сон, ела через силу, и только потому, что ни на минуту не забывала о ребенке.

Теперь ее беременность мог заметить всякий, кто хотел что-либо замечать. Еще немного, прикинула Никки, и она достигнет середины пути к материнству, четырех с половиной месяцев. В следующий уик-энд надо наведаться в магазин одежды для будущих мамаш. Не то чтобы она слишком уж располнела, но специальная одежда все-таки скрадывает нарастающий живот, а когда он не так сильно будет бросаться в глаза, шуток по этому Поводу поубавится. Хотя совсем без них не обойтись.

— Ты похожа на тощего баскетболиста, — подтрунивала над ней Шери. — Бежит, бедный, ручки тонкие, ножки тонкие, а посередине мяч.

— Хэй, сестренка, — не унимался и Сэм, — ты что это, опять перепила пива? Пивное твое брюшко!

Папа шутливо предположил, что к Рождеству она уже дозреет до того, что сможет играть Санта. Клауса. Мама лишь понимающе переглядывалась с дочерью и твердила одно, что все будет хорошо. А Никки во всем этом радовало хотя бы уж то, что прекратились утренние тошноты.

Во вторник, восьмого октября, когда только начался третий урок — единственное свободное в этот день у Никки время, — она направилась в учительскую, но вдруг почувствовала непонятное смятение. Если бы она попыталась описать его, то сравнила бы с волной — не то чтобы головокружение и дезориентация, но что-то сродни подсознательному импульсу, некому предощущению, предвидению. Забавно, но что-то понуждало ее покинуть этот кабинет, школу и мчаться… Куда? Вдруг она поняла куда. И знала, что должна торопиться.

Никки не стала заходить к руководству, чтобы предупредить о своей отлучке. Просто отловил первого подвернувшегося под руку юного прогульщика уроков, и послала его к директору сообщить, что миссис Сильвер заболела и пошла домой. Ее не беспокоило, что там подумают о ней, как воспримут ее скоропалительное исчезновение. Она просто подошла к своей машине и села в нее.

Пальцы ее дрожали, так что ключ зажигания лишь с третьей попытки встал на должное место. Затем, действуя почти автоматически. Никки завела машину и покинула школьную автостоянку. И вот она мчится по дороге, ведущей на запад к папиной ферме. Этот поступок не был следствие обдуманного решения. Просто она, ведомая интуицией, устремилась туда, куда ее влекло. Единственное, что она знала точно, что ей необходимо проверить дерево. Теперь же. Немедленно.

Через какое-то время, чтобы сократить дорогу Никки свернула с шоссе на тракторную колею идущую вдоль реки. Она не помнила, сколько проскочила стоп-сигналов, сколько дюжин чужих владений миновала или сколько промелькнуло мимо нее коровьих стад. Доехала на одном дыхании, думая лишь об одном: поскорей бы добраться.

И вот, наконец, она выбралась из машины, в спешке чуть не забыв выключить мотор. Но ключи остались в замке зажигания, сумочка — на пассажирском сиденье, а двери — открытыми. Перед тем прошел дождь, и колеса машины увязли в грязи. Она и на это не обратила внимания, а просто бросилась сломя голову к упавшему дереву. Сколько раз она заглядывала в этот импровизированный почтовый ящик, откуда в свое время извлекла кожаный конверт с письмом, сколько раз испытывала разочарование, ничего там не обнаружив. И вот теперь, ломая ногти и вымазав одежду в грязи, вновь нетерпеливо раскапывала влажную землю.

Прошло несколько минут, и пальцы ее наткнулись на искомое. Затаив дыхание, она вытащила из ямки кожаный сверточек.

— Есть! Есть! Господи! Ты услышал меня! Как мне тебя благодарить?

Она быстро развернула потемневшую снаружи кожу и с ужасом увидела, что в ней ничего нет. Но тотчас, к огромному своему облегчению, заметила на более светлой внутренне стороне буквы и чуть не завопила от радости.

— Конечно, — сказала она себе. — Что ж ты думала? У него для переписки с тобой заготовлена Пачка почтовой бумаги?

Голова приятно кружилась, сердце в груди замирало, она всматривалась в короткую записку. Бегло ознакомившись с содержанием, перечитала письмо еще раз, теперь уже медленно, вслух повторяя каждое слово. Сильвер Торн был краток, и весь вид послания говорил о том, что написано оно, вернее, за неимением карандаша или ручки, процарапан в большой спешке. Вот что оно гласило: «Нейаки. Долг исполнен. Брат ушел к Духам. Я скоро приду. Еще месяц или два. Жди. Я приду. Твой Серебряный Шип».

Никки прижала письмо к груди. Слезы радости струились по ее лицу.

— Торн! Торн! — благоговейно прошептал она. — О, дорогой мой! Спасибо тебе! Спасибо! Ты я представляешь, как сильно я нуждалась в весточке от тебя. Да нет, ты наверняка это знаешь. Поторопись, любовь моя. Я буду ждать… Мы с сынов ждем тебя.

В это мгновение младенец, будто в подтверждение ее слов, слегка шевельнулся, потом еще раз, посильнее. Никки охватила живот ладонями, глаза ее округлились от удивления. Впервые с тех пор как Торн в пещере доказывал ей, что она беременна, она почувствовала движение своего беби. Kcтати, голубая печать, появившаяся тогда у нее на животе, не исчезла и до сих пор. Но в эту свою забавную тайну Никки никого не посвящала, даже родную мать.

И вот, будто слова ее могли преодолеть толщу долгих времен, Никки тихо проговорила:

— Твой сын жив, Торн. Сейчас я впервые за эти месяцы ощутила его движение. Наверное, в те минуты, когда я читала твое письмо, он почувствовал твое присутствие и взбрыкнул от радости, как козленок. Мне кажется, он узнал тебя и чувствует, как ты стремишься к нам. Любимый, скорее присоединяйся к нам. Скорее, мы ждем.

1813 год. Огайо

Связь между ними, и без того неразрывная, в минуты, когда Нейаки держала в руках его письмо окрепла еще более. Серебряный Шип точно знал, в какой момент Нейаки развернула кожу, закопанную им под молодым дубком. Ему передалось ее волнение, ее трепет и даже то, как впервые во чреве у нее пошевелился их беби. Как и почему это происходит, объяснить он не смог бы. Да это и не важно. Просто он знал, что младенец, которого носила под сердцем Нейаки, ответил на его пламенный призыв.

К его радости, возникшей от ощущения чуда этой новой жизни, подмешивалась скорбь по убиенному брату. Текумсех пал в битве при Темсе, как и предсказывала Нейаки. Перед смертью он успел обратиться к Серебряному Шипу и своим верным воинам, сказав им пророческие слова:

— Не печальтесь, когда я покину вас и уйду с Духами, ибо в один прекрасный день я вернусь. Настанет время, когда народу моему понадобится тот, кто сможет повести его. Тогда я вернусь и укажу путь.

Зная, что умрет в тот же день, и, желая умереть достойно, как подобает воину шони, Текумсех велел снять с себя красный мундир генерала британской армии и был облачен в традиционный индейский наряд своего племени. Помимо прочего, этим достигалась и анонимность мертвого тела, ибо военное облачение индейского вождя не отличалась от того, как одеты рядовые воины-индейцы. Это необходимо было для того, чтобы американцы не надругались над телом Текумсеха, известного индейского предводителя, если оно, паче чаяния, окажется в их распоряжении, ибо и такое случалось на тропах Жестокой войны. Известны случаи, когда прах и одежда вождя буквально разбирались на сувениры. Но когда Серебряный Шип и несколько преданных и посвященных в тайну воинов предали останки Текумсеха погребению в тайном месте, достаточно удаленном от полей сражения, кроме раны, принесшей Текумсеху гибель, на теле его не было никаких повреждений. Так Серебряный Шип иск полнил свое обещание и, затаив скорбь в самых глубинах сердца, поклялся никогда не забывать любимого брата.

Теперь ему предстояло еще одно дело, и он молился об одном, чтобы оно увенчалось успехом. Он сразу же отправился на юг, в одну из деревень племени чероки, где находилась его мать и другие родственники. Необходимо переправить их в Мексику, где они могут спастись и выжить, избежав страшной участии тех, кто позже вынужден будя пройти страшной Дорогой Слез, о которой с такой печалью рассказывала Нейаки. Он выполнит свой долг перед близкими, если они согласятся за ним следовать, и, наконец, освободится, чтобы воссоединиться с возлюбленной… с женщиной, которая хранит его сердце в своей маленькой белой ладони.

1996 год. Огайо

— Денни! Денни, мне нужна твоя помощь! — панически торопливо, сразу с порога заговорила Никки, входя в кабинет брата.

— Что? Что случилось?

Денни встал из кресла и устремился навстречу сестре. Он редко видел ее такой перепутанной. Огромные фиолетовые глаза потемнели от страха, на лице проступила мертвенная бледность, которую пятна лихорадочного румянца подчеркивали лишь сильнее. Он подвел ее к креслу.

— Садись. Успокойся. Дать тебе воды? Может, чаю?

— Нет. Я не сяду. Я слишком взвинчена! И пить не хочу. Единственное, чего я хочу, чтобы ты нашел средство, как принудить Брайана Сандерса оставить меня в покое и перестать вторгаться в мою личную жизнь.

— Брайан Сандерс? Тот репортер, с которым ты когда-то встречалась?

Никки нервно мотнула головой.

— Вот именно. Встретилась-то с ним пару-тройку раз, а этот сукин сын возомнил о себе черт знает что. Представляешь? Я уж и по-хорошему пробовала с ним говорить, и просто убегала, стоило мне его завидеть, но он прилип ко мне намертво, повсюду подкарауливает, всех обо мне расспрашивает, цветы таскает. Скажи, что творится с этими мужиками? Прямо с ума посходили! — воскликнула Никки, запуская обе пятерни в свои волосы. — Скотт тут тоже звонил мне, выразил желание пересечься старых времен ради. Они что, не понимают, что их время прошло? Или почитают за доблесть пошатнуть устои чужого брака? Что их так разбирает?

Денни нахмурился:

— Постой, Ник. А как далеко зашел этот Сандерс? Он что, действительно преследует тебя?

Она на секунду задумалась.

— Нет, не особенно… Но я не удивлюсь, если и до этого дойдет. Он просто взбесился, Денни. Воистину взбесился из-за того, что я предпочла ему другого мужчину. Думаю, что пока здесь не появится Сильвер Торн, Брайан до конца так и не поверит в его существование, решив, что я этот персонаж просто по каким-то своим причинам изобрела. Но теперь, когда моя беременность видна невооруженным глазом, он еще больше расходился. Ведь не думает же он, что это второе Непорочное зачатие, наверняка вообразил меня в постели с другим мужчиной, который преуспел там, где он проиграл.

— О'кей, итак, он ревнует, — заключил Денни. — Но не думаю, что тебе, но возвращении домой, грозит найти на плите дохлую крысу. Мне кажется, во всей этой истории, сестренка, нет ничего страшного. Я поговорю с ним, если хочешь. Скажу ему, чтоб осадил, и малость подал назад. Может, он лучше понимает намеки, когда они исходят от мужчины. И в самом деле, я пригрожу ему крупные неприятностями, если он не отвяжется от тебя, думаю, этого будет достаточно. Ты как, согласна со мной?

— Тебе, может, все это и не кажется таким уж страшным, братец, но что касается меня… Знаешь Денни, я тебе больше скажу. Брайан теперь вроде бы задумал доказать если не всему миру, то хотя бы себе, что я на каникулах загуляла, забеременела незнамо от кого, а мужа себе просто выдумала, чтобы не лишиться работы в школе. Он намекал, будто кое-что пронюхал обо мне, но главное, он нигде не нашел никаких свидетельств того, что Торн Сильвер физически существует. Он уже проверил справочные материалы службы социального страхования, влез в засекреченные компьютерные программы, где есть сведения о чем угодно, вплоть до учета выдачи водительских прав, и Бог знает, куда еще не сунул свой нос. Денни, мы должны что-то предпринять! Мы должны создать хоть какое-то подобие документов, какие-то бумаги, из которых будет видно, что Торн Сильвер реально существует, иначе Брайан продолжит свои злосчастные раскопки. Он вцепился в это, как шелудивый пес в сахарную косточку!

— Угу…

— Весьма сдержанное выражение, дражайший братец.

Денни замахал руками:

— О'кей! О'кей! Только успокойся и дай мне хоть минуту подумать.

Но молчал Денни не минуту, а гораздо дольше, так что Никки уже отчаялась дождаться от него хоть слова. Но все же он заговорил:

— Идея сделать Торна археологом, которые, как известно, предпочитают работать исключительно в зарубежных странах, в общем-то, удачна. Е он никогда не работал в США и не имел здесь постоянного адреса, это может объяснить, почему его имени не найти в службах социального страхования или реестрах учета водительских прав. Собственно, он и вообще может быть гражданином другой страны. Как ты считаешь?

— Нет. Лучше обзавестись для него документами, с которыми он сможет потом проживать здесь легально.

— Да, ты права. Будет гораздо лучше, если мы обеспечим твоего Торна документами гражданина США по праву рождения, тем более что это так и есть. К несчастью, он из другого столетия. Ладно, скажи-ка мне вот что. Когда и где он родился?

Никки прикинула кое-что про себя, кое-что подсчитала и сообщила:

— Он родился девятого марта тысяча семьсот шестьдесят восьмого года, в Зинеа, Огайо.

Не успела она договорить последнего слова, как Денни разразился диким взрывом хохота.

— Ты что это, братец, смешинка в рот попала?

— Да нет, я просто прикинул, сколько ему сейчас. Выходит, лет эдак двести с чем-то.

— Гляди-ка! — поддержала шутку Никки. — А мне показалось, что больше сорока пяти ему и не дашь. Хорошо, однако, сохранился.

— Климат там хороший. Кстати, поздравляю, он родился в очень удачном для нашей с тобой авантюры месте. Лучшего места, чтобы родиться, он и придумать не мог. Так говоришь, ему сорок пять?

— Сорок пять. Но мы можем скостить ему несколько лет. Черт, я уже переменила бедному человеку имя, так с какой стати останавливаться на достигнутом?

— Вот именно! — удовлетворенно воскликнул Денни. — Так вот, по поводу места рождения. Ты помнишь тот торнадо, что промчался над Зинеа в тысяча девятьсот семьдесят четвертом году?

Никки покачала головой:

Откуда… Мне тогда и восьми не было, напомнила она брату.

— Ну, так вот! Там было что-то невообразимо страшное, снесло половину города, от делового центра до части окраин. Насколько я помню, разрушению подверглось здание суда, еще что-то, точно перечислить не берусь. Короче, они там здорово убивались по утраченным документам. Погибла, правда, небольшая часть, но кто докажет, что документы Торна не попали в число этих пропавших? Где, к примеру, данные о выдаче ему свидетельству, о рождении? Ведь защита компьютерной памяти не была в те времена столь всемогуща, как сейчас, ибо автономных источников питания к компьютерам тогда еще не присобачивали. Прервалась подача электричества — и кранты. Целые пласты ценной информации исчезли в сетевом пространстве, и никто их с тех пор не обнаружил.

Глаза Никки расширились от восторга.

— Так бумаги Торна и его родителей, выходит, исчезли? Боже, как просто. В дубликате свидетельства о рождении теперь можно проставить что угодно! Но как быть с паспортом? — спросила Никки. — Определенно, он имел при себе какие-то документы, ведь он же где-то работал, мог во время того урагана вообще быть за границей. И потом,что с нашим брачным свидетельством? Всегда найдется какая-нибудь тварь, которая захочет копнуть поглубже — тот же Брайан Сандерс, к примеру, а рано или поздно обнаружится, что его нет. Следовательно, все грязные подозрения оправдаются, не так ли?

— Нет проблем, — заверил ее Денни. — Мы сделаем Торну весь набор документов, начиная с паспорта и кончая водительскими правами. Нелегалы, пробравшиеся в страну, трудностей с этим не испытывают.

— Чего-чего? И как это пришло в твою светлую голову? Денни, ради всего святого, ведь ты же правовед! И вдруг предлагаешь нечто совершенно беззаконное!

— Тс-с-с! Нельзя ли потише, сестренка? — осадил ее Денни. — Если мы затеваем подобное мероприятие, не стоит, согласись, посвящать в него весь лир. Теперь что касается моего правоведства. Ты, милая моя крошка, должна благодарить свою счастливую звезду, что я правовед и законник. Откуда бы еще, по-твоему, я знал все эти трюки и уловки? Я адвокат, и мне не раз приходилось защищать таких страшных уголовников, черт бы их побрал, что тебе и не снилось. Ты и представить себе не можешь, на какие хитрости и на какое крючкотворство подчас приходится идти адвокату, чтобы его подзащитного оправдали. Единственное утешение, что я никогда ничего подобного не делал для личной выгоды.

— Да, но половина твоих мерзких подзащитных, выйдя на волю, вновь совершает преступления, не так ли? Нет, Денни, мы с этим слишком далеко зайдем. Влипнешь тут с тобой в историю… Не стоит и затеваться.

— Никки, позволь мне самому обо всем позаботиться. Я прекрасно со всем этим справлюсь. Поверь мне, тебе не о чем беспокоиться.

— Ох-ох! От кого я это слышу? Не от того ли самого братца, который сделал мне такую подножку, что я все коленки ободрала, да еще в тот самый момент, когда Ширли Эббот так удачно передала мне мяч? — проворчала она.

— Это не я. Это Джек, — с важностью напомнил он ей. — Я, правда, расквасил один нос, но точно помню, что это был нос Билли Брауна, после того, как он толкнул тебя в самую середину лужи и испортил твое новое пасхальное платье.

Микки пожала плечами:

— Прости братец, я и забыла, что ты у меня такой заботливый. Ну ладно, Денни, шутки шутками, а не хотелось бы, чтобы из-за меня ты нарушал закон. Именно ты, Денни. Ведь за такие делишки запросто могут лишить лицензии, а у тебя семейство на руках.

— В таком случае сделаем сейчас только свидетельство о рождении и брачное свидетельство, — сказал он. — Ну и паспорт. Первое, как я понимаю, что нужно сделать, чтобы у него были законные основания для въезда в страну и для воссоединения со своей новобрачной. У тебя, насколько я помню, были его фотографии.

— Да, но в чем? В индейском набедреннике? — Никки стиснула руки. — О Господи! Или в кожаной рубахе, которая чуть его не задушила, сжавшись как шагреневая кожа?

— Пустяки, — заверил ее Денни. — Джек со своим компьютером и не на такие чудеса способен. Да он вмиг оденет его в любой костюмчик, какой ты только пожелаешь. Он ведь у нас лихой хакер^[43].

— Ну вот, теперь еще и Джека сюда втянем! И ему карьеру подпортим. Не был настоящим хакером, так с нами станет. Слушай, будет когда-нибудь всему этому конец?

— Конечно, как только вы с Торном заживете весело и счастливо! Ну а теперь, дражайшая сестрица, попрошу покинуть мой кабинет, ибо у меня есть и еще кое-какая работа. Я поговорю с Джеком, и мы с ним состряпаем это дельце. А твоему липучему репортеру, если ты не передумала, я устрою хороший нагоняй. Только скажи, где его можно подловить, и он у меня узнает, как обижать мою маленькую сестренку.

29

1813 год. Пещеры Огайо. Последние дни ноября

Месяц Бобра, называемый белыми людьми ноябрем, приближался к концу. Задували холодные и резкие северные ветры, срывая с деревьев последнюю «листву. Вскоре начнутся снегопады и глухо укутают землю пухлыми одеялами белизны. Реки встанут. Водопады, скованные морозами, замрут и простоят так до самой весны, пока не вернется тепло, и земля не восстанет от зимней спячки.

Ждать так долго Серебряный Шип не мог. Он должен достичь Нейаки до наступлении зимы. Если сейчас, когда он предпримет очередную попытку перебраться к ней, у него вновь ничего не получится, он обречен, будет жить здесь до весны, жить без нее еще несколько месяцев, а может быть — о чем страшно даже подумать, останется здесь навсегда. Он знал, как тесно связаны его магические силы с временем года, с фазой луны, солнца, с расположением звезд на небесах. Возможно, все это никогда уже не совпадет так удачно и его чудесное путешествие во времени никогда не состоится. Полной уверенности в том не было, но он страшился, что так может быть.

Четыре раза Серебряный Шип пытался перейти к Нейаки, и каждый раз оставался в своем времени. Надо попытаться еще. На пятую попытку он возлагал большие надежды. Как знать, не этой ли ночью он сможет обнять свою возлюбленную. Луна полная, как и в тот раз, когда он призвал в свой мир Нейаки. Поможет ли это ему? Молясь, чтобы таи и было, ибо времени почти не осталось, он начал творить заклинания, перемежая их с торжественными песнопениями и пробуя разные комбинация сочетания того и этого.

Серебряный Шип сбросил одежду, оставшись лишь в коротком кожаном набедреннике и мокасинах и ввергнув себя в пронзительно холодный ночной воздух и почти ледяную воду, от которой, казалось, вот-вот смерзнется в жилах кровь и навеки окостенеет плоть. Осторожно ступая по каменной тропе, он подошел к водопаду и стоял теперь в футе от него. Сжав в руке амулет, он устремил взор и руки свои к небесам, к луне, стоявшей сейчас в зените, и запел торжественный гимн Духам. Дрожащий, до костей пронимаемый холодом, он не мог не исполнить все, что положено по ритуалу.

Луна была в зените, когда Серебряный Шип закончил свои песнопения и молитвенные обращение к Духам. Теперь он одиноко стоял на камнях, вконец окоченевший и несчастный от сознания, что вновь у него ничего не вышло. Ему показалось, что сердце вот-вот разорвется в груди. Боль пронзила его.

— Не-ет!

Его крик возвратился к нему, отскочив от голой окаменевшей земли. Трясущимися руками он открыл заветный Духов мешочек и вынул из пего фотографию Нейаки, прекрасной своей возлюбленной и супруги. Снимок слегка поистерся слишком часто он брал его в руки, чтобы вновь и вновь всмотреться в дорогое лицо. Теперь, в ярком свете луны, он пристально вглядывался в ее образ, горестно спрашивая себя: неужели ее милое лицо на блестящем кусочке глянцевой бумаги будет его последним воспоминанием?

Он потер поверхность фотографии большим пальцем и вздрогнул, удивившись тому, что уголок снимка царапнул его до крови. Капли крови упали на изображение, и Серебряный Шип быстро стер ее, испугавшись, что фотография будет испорчена. Но получилось только хуже, кровь размазалась, так что он теперь едва мог различить черты любимого лица.

— Не-ет!

Захлестнутый волной горя, он вновь попытался стереть пятно. Ярость его и отчаяние возрастали, ужас терзал и рвал душу, зубы скрежетали. Из глаз безудержно полились слезы, смывая последнее, что осталось от образа Нейаки. Когда со снимка исчез даже намек на то, что когда-то там было изображение человеческого лица, Серебряный Шип упал на колени, поверженный и сотрясаемый агонией скорби.

Земля в глазах его пошла кругом, луна, приплясывая, вихрем закружилась на небе, пока не превратилась в белое слепящее колесо, всасывающее в себя все звезды. Ошеломленный Серебряный Шип вцепился в камень, пытаясь сохранить равновесие. Но руки его соскользнули, он почувствовал, что падает, что неведомая сила закручивает его и затягивает в какую-то гладкую тугую спираль, которая грозит удушить его, забрав у тела последнюю возможность дышать. Теряя сознание, он еще услышал, как амулет звонко стукнулся обо что-то. Наверное, он не удержал его и выронил из руки, как и испорченную фотографию Нейаки.

Последней его сознательной мыслью было: «Если это не путь к Нейаки, так пусть лучше смерть, Жить без нее я не хочу».

1996 год. Огайо, ноябрь

Вскоре после того, как ей удалось задремать, Никки проснулась от резкого сотрясения. Ее новый водяной матрас — нечто, таящее в своих недрах невообразимую слякоть, — качнул ее туда и сюда, как лодчонка, швыряемая штормом. В первые секунды, ничего не понимающая, поверженная в смятение, Никки решила, что это землетрясение, возможно, одно из тех, чьи подземные толчки способны снести с лица земли целые города. А может, это началась серия неслышимых, но опасных подвижек вдоль Нового Мадридского разлома? Но как бы там ни было, а первое, что необходимо сделать, выбежать на улицу и спасти если не имущество, то хотя бы свою жизнь. Однако она никуда не побежала, а ждала, что последует дальше. Возможно, это был одиночный толчок.

Постепенно кровать успокоилась, качка прекратилась, и напряжение Никки ослабло. Затем, когда она, затаясь, ожидала, чтобы улеглось волнение, возникшее в животе, послышалось это. Дыхание? Да, тяжелое дыхание! Где-то здесь, рядом, на другой стороне постели. Господи! Рядом с ней!

На какую-то долю минуты сердце ее замерло» потом заколотилось с удвоенной силой. Мозг суматошно перебирал все мыслимые объяснения. Но какие там все! Пара, да и то смешных. Кошка? Но разве у Их Светлости возникли проблемы с астмой? Возможно, но неправдоподобно. В дом проник вор? Или помирающий наркоман? В высшей степени неправдоподобно.

Ее ночной визитер застонал, и Никки, отбросив все доводы рассудка, попыталась, было покинуть ложе, тотчас ответившее ей новой волной. Попробовать еще? Но на чертовой водокрутке это совсем Я так просто, тем более для женщины с почти семимесячным сроком беременности!

— Ох, Господи, Боже мой! Ох! — бормотала она» пытаясь подвинуться к краю матраса и как-нибудь покинуть его, наконец.

Матрас опять колыхнулся и сбросил ее за борт. Когда она плюхнулась на пол, человек — она не сомневалась, что это мужчина, — застонал опять

Не вставая с пола, она подняла руку и попыталась нашарить на ночном столике телефон. И в этот момент вновь раздался мужской голос, заставив руку ее остановиться на полпути. Она замерла. Прислушалась. Голос глухо произнес нечто, напоминающее ее имя.

Дыхание перехватило. Страшась того, что может увидеть, но еще больше боясь неизвестности, Никки нашарила кнопку ночной лампы. Свет, брызнувший сверху, ослепил ее. Но, приглядевшись, она увидела нечто, повергшее ее в полное замешательство, — на этот раз от непомерной радости, захлестнувшей душу.

— Торн! Торн! Ох, дорогой мой Торн! Это и вправду ты? Ты, в самом деле, здесь? Ох, Господи! Силы небесные!

Серебряный Шип все еще пребывал в полубессознательном состоянии, и она, обойдя кровать, трясла его теперь, пытаясь пробудить окончательно.

— С тобой все хорошо? Скажи мне, Торн! Очнись, любимый! Посмотри на меня!

Веки его вздрогнули.

— Нейаки?

— Да! Да! Это я, Торн! Проснись же! Медленно, страшась, что все это происходит во сне, Серебряный Шип открыл глаза — открыл глаза и увидел самое прекрасное, что существует для него в мире, увидел Нейаки. Его Нейаки. Она улыбалась ему и плакала, и слезы счастья падали на его обнаженную грудь. Протянув руку, он прикоснулся к ней и теперь уже не сомневался, все это — Реальность. А Никки тормошила его, впиваясь ногтями в кожу, будто тоже торопилась скорее доказать ему, что она не сон.

В следующее мгновение он заключил ее в свои объятия и так сильно прижал к себе, что они оба почти не могли дышать. Ее смех. Ее возгласы. Влажные от слез поцелуи. Он хотел получше ее рассмотреть, но все никак не мог выпустить из своих объятий.

— Нейаки, любовь моя. Моя нежная, светлая любовь. Как я страдал без тебя!

— Ох, Торн, я боялась, что вообще никогда тебя не увижу, что ты никогда больше не обнимешь, меня. Люби меня! Ох, дорогой мой, люби меня! С тех пор как мы были вместе прошло, мне кажется, столько бесконечных лет.

— Да, возлюбленная, да, — пробормотал он почти уже невнятно. — Я тоже хочу тебя, хочу любить сейчас…

Он поцеловал ее нежно и глубоко, руки его будто заново изучали ее тело, эту гладкую кожу, эти милые формы. И вот, наконец, ладонь его легла на округлый живот, и он почувствовал, как их дитя вздрогнуло и двинулось внутри ее, и двинулось еще.

— А как же наш беби? — спросил он, вмиг очнувшись от любовной горячки.

— Я уверена, что он возражать не будет, — сказала Никки и улыбнулась, ибо именно в эту секунду младенец пошевелился в третий раз. — Мне кажется, он хочет поприветствовать своего папочку. Почему бы тебе не нанести, ему более близкий визит?

После столь долгого ожидания они сотворили любовь медленную и нежную, ни на минуту не забывая о третьем, а потому соитие их носило характер скорее духовного воссоединения, нежели ненасытной плотской страсти. Не было места на теле возлюбленной, которого он не коснулся бы нежной лаской, равно как и она, изучая и вновь узнавая, гладила и ласкала его плечи и спину. Они будто пробовали друг друга на вкус, узнавали родные запахи. Но главное, что объединяло их сейчас — это огромная нежность, которую они испытывали друг к другу.

В тот момент, когда он овладел ею, он, овладев большим, чем просто ее телом. Он овладел ее душою. Ее полный блаженства возглас вторил его стону.

— Милости прошу домой, дорогой мой, — прошептала она.

Ее шелковистое тепло обволокло его, будто купая его в любовной росе.

— Да, — сдавленно пробормотал он, — я вернулся домой. Отныне ты навсегда станешь моим единственным домом.

Некоторое время спустя, когда первое их желание было удовлетворено, Серебряный Шип поцелуями осушил слезы на ее лице.

— Надеюсь, что это слезы радости, милая, было бы ужасно думать, что я причинил тебе хоть малейшую боль.

— Нет, все прекрасно. Более чем… Мое сердце утопает в счастье.

— Как и мое. Я тоже боялся, что никогда не увижу тебя. Сколько раз в эти последние дни я пытался достичь тебя, жил одной только верой, одной мечтой. И вопреки всему верил, что найду путь к тебе, найду его прежде, чем ударят морозы, ибо не думал в те дни ни о чем, кроме успеха.

— Что бы ты ни делал в эти последние дни, это сработало. Благодарение Господу! Ты здесь! — Руки ее пробежали по его телу, упиваясь безукоризненной гладкостью мускулистого тела. Но когда пальцы коснулись его черных волос, она вздрогнула, испугавшись того, что почувствовала. — Боже правый! Торн! Где ты так вымочил волосы?

— Я стоял в футе от водопада. Потом, помню, упал на колени, брызги летели на меня.

— Ради Бога, Торн, сейчас же ноябрь! Каково это было стоять в ледяной воде! А ты почти голый! Сейчас я тебя обсушу и согрею, пока тебя до смерти не одолела простуда.

— Я уже согрелся, — сказал он. — Жаль только, что намочил твою белоснежную постельку.

Влажность смятых простынь она заметила только теперь. Особенно там, куда он приземлился, прибыв прямиком из прошлого, из-под водопада вода стекала с его кожаной юбки, с мокасин, с тела. Немного воды попало даже на ковер, выплеснутое, как видно, морской качкой матраса.

— Не беспокойся. Простыни мы заменим, с этим проблем не будет. Но вот волосы твои надо как следует просушить. Пойдем, у меня в ванной фен…

Никки осторожно подкралась к краю матраса, чем вызвала новую волну.

Серебряный Шип, подброшенный этой волной, чуть не повалился на бок, но равновесие все-таки удержал.

— Что это у тебя с кроватью, Нейаки? Что она так колышется? Никогда не думал, что постель может быть коварнее каноэ. Кажется, у нас с тобой не будет спокойной жизни, пока не удастся усмирить ее.

Никки усмехнулась:

— Это водяной матрас. Водонепроницаемая оболочка, а внутри — вода. Я все еще пытаюсь приспособиться к нему, но чем больше становится мой живот, тем меньше мне это удается. Не думаю, что подобные вещи следует рекомендовать беременным. Если тебе не нравится, то я не буду возражать против замены его на что-нибудь более твердое и устойчивое. Мы просто пойдем и купим новый, если не возражаешь.

Серебряный Шип попробовал матрас рукой, исследуя его свойства.

— Там видно будет. Скажи, а почему он холодный?

— В нем есть прибор, подогревающий воду — пояснила она. — Я покажу тебе позже. А сейчас, думаю, самое время показать тебе другое чудо современной технологии — сушилку для волос.

Она потянула его за собой в ванную и зажгла свет. Он вздрогнул от неожиданности. Затем пальцы потянулись к выключателю, и он выключил свет. Затем включил… опять выключил… опять включил. Легкая улыбка коснулась его губ:

— Вот это действительно чудо — иметь такой свет, когда снаружи темно. Как он делается?

— Не могу объяснить тебе технологию этого, но это делается силой электричества, бегущего по проводам, упрятанным в стенах. Электричество заставляет двигаться и работать все виды современных машин, включая эту лампочку. Видишь розетку? Сюда мы включим прибор, который нагреет воздух для сушки твоих волос.

Серебряный Шип очень внимательно слушал объяснения Никки, больше его заинтересовали лампы, обрамляющие зеркало в ванной. Он включил одну из них и потрогал ее пальцем.

— Горячая, — прокомментировал он свои ощущения. Наклонившись, он исследовал лампочку. — Там, внутри этого шарика, огонь?

— Нет, не огонь, Торн. Только две проволочки, а между ними нить накала, по которой и бежит электричество, заставляя ее светиться.

Он взглянул вниз, на сосуд, напоминающий по форме морскую раковину, и какие-то штуковины над ним.

— А это что?

— Раковина и водопроводные краны. Поворачиваешь кран — и идет вода. Правый кран для холодной воды, а левый — для горячей.

И она продемонстрировала работу кранов.

А откуда берется вода? Как она здесь появляется? И как получается горячая вода?

Этот разговор внезапно напомнил Никки ее общение с трехлетним племянником, любимым занятием которого было безостановочно, один за другим задавать вопросы.

Вода поступает из резервуара, находящегося в нескольких милях отсюда. Она бежит, по которые тоже находятся внутри стен в подвале, находится нагреватель воды.

— А почему здесь две раковины? Никки нахмурилась.

— Я не понимаю. Кажется, здесь только одна раковина, Торн.

Он показал на ванну.

— А это разве не раковина? Тут ведь тоже есть краны.

— Это ванна для купанья и мытья. Сток затыкается вот этой пробкой, пускаешь воду, она наполняет ванну, ты садишься в иге и моешься или просто лежишь и отмокаешь. Когда помоешься, вынимаешь затычку, и грязная вода уходит в сток. А вот эта штука наверху — душ. Включаешь воду и стоишь под ним как под дождем. Большинство мужчин предпочитают принимать душ, а не ложиться в ванну. Так, во всяком случае, я слышала.

Его внимание уже переключилось на унитаз, накрытый крышкой.

— А это что за скамья?

— Унитаз. Помнишь, я как-то говорила тебе о нем, когда мы обсуждали проблем туалета, находящегося снаружи дома.

Его брови приподнялись, он вспомнил давнишний разговор.

— Да, но я хочу посмотреть, как он работает.

Никки подняла крышку, показала, как поднимается и опускается сиденье, затем нажала на рукоятку спуска воды.

— Вода поступает из этого бачка, смывая все сильной струей в этот сток. Затем бачок вновь наполняется водой, на что уходит несколько минут. Так что два раза подряд спустить воду тебе вряд ли удастся. И вот еще что, я хочу попросить тебя, пожалуйста, после того, как помочишься, не оставляй сиденье поднятым. Всегда, всегда опускай его. Крышку еще можешь оставить открытой, но сиденье опускай всегда. Запомни это раз и навсегда.

Торн осматривал аппарат, и все никак не мог взять в толк, почему она так пылко настаивает на том, что ему не кажется столь уж важным и как-то связанным с основным действием унитаза. С минуту, поразмышляв, он все же решил спросить ее об этом:

— Почему сиденье всегда должно быть опущено?

Никки сухо улыбнулась ему и несколько раздраженно, как ему показалось, объяснила:

— Потому что мы, женщины, никогда не поднимаем сиденье, дорогой. Таким образом, у нас образуется привычка плюхаться на него, не проверяя каждый раз, опущено оно или поднято, особенно если мы забежим в туалет в спешке или ночью, спросонья — что, кстати, сейчас в связи с беременностью мне часто приходится делать. Так вот, представь, каково это — плюхнуться голой попой на холодный фарфор, да еще хорошо, если вообще не провалишься в холодную воду, и тогда ты поймешь, почему я не приветствую такого рода мужскую забывчивость. В такие минуты хочется снять с мужика голову и положить ее на блюдо. Тебя мой ответ удовлетворил?

Он с усмешкой взглянул на нее.

— А я и забыл, что женушка у меня такая язва. Она захлопнула крышку унитаза и усадила на него Торна.

— Сиди уж, умник. Сейчас подсушим твою башку, сменим простыни и отправимся в постель.

С этими словами она взяла фен и включила его. Внезапный шум заставил Серебряного Шипа вздрогнуть.

— Все нормально, — сказала она, пытаясь перекричать механический гул и шип. — Видишь?

Никки направила воздушную струю на свои волосы, потом на его руку, позволив ему ощутить движение теплого воздуха. Затем принялась сушить его волосы, вороша их свободной рукой, чтобы сохли быстрее.

Скоро они уже были в постели, в сухих и чистых простынях, прижавшись, друг к другу как две горошины в стручке. Никки протянула руку и выключила лампу. Перед этим взгляд ее упал на большие красные цифры будильника.

— Не удивительно, что я так устала. Три часа утра, а в шесть уже надо вставать и собираться в школу.

— Ты завтра пойдешь на уроки? — спросил он, явно удивившись.

— Да, и завтра, и в среду. А потом у нас, благодаря Благодарению^[44], будет четыре свободных дня — большой уик-энд. А хочешь, я завтра утром позвоню в школу, скажусь, больной и мы проведем весь день вместе?

Он улыбнулся:

— Ох, это было бы замечательно, Нейаки. если только у тебя в твоей школе не будет от этого неприятностей.

— Какие там неприятности! Уж на пару-то дней они легко найдут мне замену. А я хочу сконцентрировать свое внимание на тебе и только на тебе, и не хочу ничего, кроме тебя.

30

Второй раз за эту ночь Никки внезапно проснулась, ибо до ее ушей донесся пронзительный звук. Он разбудил и Сильвера Торна, резко севшего и опустившего ноги с постели. Никки его успокоила.

— Все в порядке. Это будильник, — пробормотала она, хлопнув по кнопке будильника. Но пронзительный звук не прекратился. — Чертова железяка! — рассердилась она и снова нажала на кнопку. — Если бы не вечный страх проспать, я давно бы выбросила эту дрянь на помойку.

Шум и визг продолжался, и она разлепила сонные глаза, чтобы узнать, в чем дело. Светящиеся стрелки показывали без пятнадцать шесть. Она ничего не понимала.

— Какого черта!

— Это не часы, Нейаки, — сказал Сильвер Торн. — Если слух меня не обманывает, мы слышим Макате. Он где-то там, в другой части твоего вигвама.

— Макате? — тупо переспросила она. — Только не говори, что ты притащил сюда этого клятого Дикого кота!

— Я не брал его с собой, жена. Он мог прийти сам по себе.

— Черт! — Никки кое-как сползла с кровати и бросилась в коридор. — Если этот презренный тип причинит хоть малейший вред Их Светлости, я башку ему отверну!

— Их Светлости? Кто это?

— Моя кошка.

Никки преодолевала спуск по лестнице, Сильвер Торн следовал за ней. Источник шума находился в гостиной, достигнув которой Никки так резко остановилась, что Торн наткнулся на нее. Она стояла потрясенная, не в силах поверить своим глазам.:

— Ох… Нечистая сила! Да они же… Они…

— Слюбились, больше ничего, — довольно произнес Торн.

— Но они не могут! — взволнованно воскликнула Никки. — Они не должны! Их Светлость чистокровная ангора! Это совсем особая дорогая порода.

— Очевидно, кошки о том не ведают или не придают этому значения, — высказался Торн. — И потом, ты ведь, помнится, сама говорила, что? рысь в ваше время очень редкий зверь. Так почему; же Макате не стоит твоей драгоценной кошки?

Кошки в этот момент разделились и теперь с явным презрением смотрели на двух человеческих существ, как бы осуждая их за вторжение в их интимные отношения. Обычно холеная, Их Светлость выглядела теперь совсем как драная кошка, будто ее пропустили через стиральную машину, шерсть ее спуталась и торчала клочьями, а круглые зеленые глаза все еще казались остекленевшими от пережитой страсти, и Никки проговорила:

— Ох, детка, как я тебя понимаю.

— Мне не хотелось бы задеть твоих чувства дорогая, но это создание, которое ты называешь кошкой, больше похоже на волосатую крысу. Чего она такая маленькая? Ведь кажется, уже не котенок.

— Нет, это взрослая домашняя кошка, Торн, — возмущенно ответила Никки. — Комнатное животное. Ей и положено быть маленькой. В отличие oт твоего дикого грубияна она живет в доме, приучена справлять нужду в специальный лоток и не точить когти о драпировки и мебель. Не уверена, что то же самое ты можешь сказать о своем Макате.

— Если я объясню ему, как вести себя в доме, он меня послушается, — заверил ее Торн.

Никки выгнула брови и весьма скептично заметила:

— Ах, вот даже как! В таком случае попроси его не распускать свои… свой этот… В общем, нечего приставать к моей нежной маленькой ручной кошечке.

Сильвер Торн усмехнулся:

— Нейаки, мне кажется, уже поздно просить его об этом, что мог — он уже совершил. А Их Светлость, как ты ее называешь, кажется, весьма довольна вниманием Макате. Надеюсь, как и ты довольна мною, маленькая гусыня.

Не дав ей возможности ответить, он схватил ее на руки и потащил наверх, в постель. Там он так пылко и страстно овладел ею, что она и думать забыла о кошачьих проблемах.

Никки могла поклясться, что слышит шум бегущей воды. Все эти дни, стоило ей во сне подумать о воде или просто почувствовать где-то вблизи присутствие вод, как ее мочевой пузырь посылал в мозг сигнал о скорой помощи. Она постаралась перетерпеть, но беспокойство не прошло, а окончательно ее пробудило. Открыв глаза, она автоматически откинула руку на другую половину постели, чтобы прикоснуться к Сильверу Торну. Но его не было. Кроме нее, в постели никого не было, и на какую-то ужасную долю секунды Никки с тоскою подумала, что все это ей приснилось — и его неожиданное появление посреди ночи, и их любовь, и все, все… Но тут до слуха вновь донесся шум бегущей воды — на этот раз она осознала, что звук исходит из ванной, — и сердце ее немного успокоилось. Он здесь. Он Действительно здесь наяву, он ей не приснился!

Улыбаясь, она поднялась и вошла в открытую дверь ванной комнаты. Но стоило ей увидеть, чем он занят, улыбка ее тотчас слиняла. А он, увлеченный своей исследовательской деятельностью, даже не заметил ее появления.

— Кхе-ем! — громко кашлянула она, чтобы привлечь его внимание.

Серебряный Шип повернулся и одарил ее ослепительной улыбкой:

— Я решил посмотреть, как оно все работает.

— Ну вот, так я и знала! — трагично проговорила она.

Дверцы-шторки под раковиной раздвинуты, являя унылое зрелище водопроводной арматуры, а оба крана открыты на полную мощность. Мало того, крышка с бачка унитаза снята, а руки Торна по локоть мокрые.

— Остается надеяться, что ты удовлетворишь свое любопытство прежде, чем мои счета за воду возрастут до размеров национального долга. Не помню, я говорила тебе, что мы платим за каждый израсходованный галлон^[45] воды? — сказала она, заворачивая краны. — Вообще-то, я не особенно экономлю на воде, но позволять ей литься просто так — это все равно, что спускать деньги в канализацию.

Серебряный Шип даже не сразу понял, о чем она толкует.

— Ты хочешь сказать, что теперь люди должны платить за воду? — Он недоверчиво покачал головой. — Может, им надо платить и за солнечный свет, и за воздух, которым они дышат?

— А что ты думаешь, и до этого дойдет, — ответила она сухо. — Пока еще нет, но дело, полагаю, за малым. Стоит им только придумать, как учитывать истраченное каждым отдельным человеком и какую таксу установить за единицу потребляемого, не сомневаюсь, они тотчас выставят счета. Может, тебе начать утро с душа?

Он взглянул на нее вопросительно:

— А тебе не кажется, что на это уйдет слишком много воды?

Сердце Никки сразу же отошло. Она подошла к нему, пригнула к себе его голову и нежно поцеловала в губы.

— Прости меня, сердце мое. Я тут разворчалась… Не подумай, что жена у тебя зануда. Постараюсь не быть такой сукой. Но в двадцатом веке так много всего, что тебе предстоит узнать… Я хочу помочь тебе, мне только следует набраться терпения. А если я уж слишком раскомандуюсь, ты просто одерни меня, о'кей? Ну, так что насчет душа?..

Она показала ему, как оперировать кранами, переключаться на душ, где лежат чистые полотенца и свежее белье, а где — мыло и шампунь.

— Мойся в свое удовольствие, — сказала она. — Только задвинь шторку, иначе вода натечет на пол.

Осмотрев объемистую ванну, он устремил на нее загоревшийся взгляд.

— А ты не хочешь под душ вместе со мной, Нейаки? Эта ванна наверняка может вместить нас обоих.

— Почему бы и нет? — ответила она, и в глазах ее тоже заплясали озорные огоньки. — Заодно и воду сэкономим.

В новых джинсах и пуловере Торн был просто неотразим. Бедра и ягодицы словно облиты жесткой грубоватой тканью, нигде ни морщинки. Вязаная фуфайка легко облегала массивную грудь и плечи. Правда, она могла быть и чуть посвободнее. Но Никки пришла в совершенный восторг, она просто млела от счастья.

— Вроде я верно угадала? Или стоило взять на размер побольше? Ох, ну ладно, мы всегда можем пойти и купить что угодно. А это я взяла, чтобы было что-нибудь под рукой, когда ты объявишься, я ведь не знала, когда именно это произойдет. Одно вот плохо, я не знала твой размер обуви, а то купила бы тебе кроссовки, вроде моих «никесов». Ну, думаю, пару деньков перебьешься и в своих мокасинах.

— Мне кажется, эти короткие штаны, которые ты называешь трусами, слишком маленькие, — проговорил он, пытаясь оттянуть ширинку.

Она покачала головой:

— Нет, дорогой, все нормально, они немного растянутся. Но если хочешь, мы купим тебе трусы, которые называют боксерскими, они немного свободнее.

— У них тоже эта щель спереди? — поинтересовался он. — А вообще странное ощущение, я в них как спеленатый, мне кажется, что все это вот-вот на мне лопнет.

Никки рассмеялась:

— Конечно, хорошо было тебе там у себя бегать в юбочке… Нет уж, привыкай к нашей одежде. Тем более что у вас, мужчин, особые удобства. Я всегда жалела, что у женщин нет этих удобств, а приходится стягивать трусики каждый раз как надо сделать пи-пи.

— Знаешь, мне кажется, лучше будет эту застежку… «молнию» держать вот так. — И он опустил замочек «молнии» на джинсах в самый низ.

Никки улыбнулась, вспомнив, как знакомила его с «молнией». Он тогда словно ребенок, никак не мог натешиться новой игрушкой, без конца вжикая туда и сюда.

Сейчас она взяла его за руку и повела за собой.

— Давай-ка я быстренько проведу тебя по дому, и мы отправимся завтракать. Пока я буду готовить, ты сможешь рассмотреть все эти кухонные новинки и усовершенствования. Кстати, теперь я могу наконец доказать тебе, что превосходно готовлю. Здесь у меня ничего не подгорает, а все получается в самый раз и очень вкусно.

Никки показала ему остальные помещения второго этажа, начав с заново отделанной детской.

— Это комната для нашего беби. Тебе нравится? Моя подружка Шери помогала мне выбрать обои и все прочее. Я была счастлива, что мы нашли с ней обои с этими маленькими индейскими ангелами-хранителями, или проводниками, как ты это называешь. Гораздо лучше, чем идиотские рожицы из мультиков, все эти микки-маусы, утки-дудки и тедди-медведи.

Серебряный Шип стоял в середине детской и медленно поворачивался вокруг своей оси. Наконец изрек:

— Все очень красиво, только странно, что наш сын будет, находится не вместе с нами, а отдельно. Как ты, например, узнаешь, что он проголодался?

— Торн, он же не в соседнем доме будет жить! — с усмешкой отозвалась она. — Надеюсь, у нашего с тобой сынка будут здоровые легкие, так что он подаст мне в случае чего сигнал бедствия, я же рядом, в соседней комнате. А если он окажется молчуном, мы купим беби-монитор, так что я услышу любое его кряхтение, в какой бы части дома ни находилась. А что ты скажешь насчет кроватки? Я купила ее на домашней распродаже. Младенцы так быстро вырастают из своих люлек и колыбелек, что я предпочла сразу купить кровать, чтобы не входить в лишний расход. Она, правда, не новая, но папа увозил ее к себе и там здорово подновил.

— Да, кровать-то большая, но выглядит как кроличий садок. Как он в нее будет забираться, Когда подрастет? — с сомнением спросил Серебряный Шип, тщательно обследовав столь важную Часть обстановки.

— Ну, она так устроена, пока он маленький, не легче брать его, не слишком наклоняясь, а потом можно будет снять эти боковые пруты с сетками, матрас опустить, и чем тебе не ложе подрастающего человечка? Даже если и упадет с кровати, то невысоко.

— Я сделаю ему ловушку снов, — Торн. — Повешу над кроватью, пусть плохие сны задерживает, а хорошие пропускает к нему.

Никки одобрительно кивнула:

— Что бы эта ловушка снов собой ни представляла, это определенно более нужная и полезная вещь, чем ряд ярких погремушек, подвешенных над младенцем.

Гостиную в общих чертах Серебряный Шип рассмотрел раньше, когда ночью они с Нейаки застукали влюбленных кошек за интимным занятием. Но тут находились вещи, с которыми необходимо было познакомить его поближе.

— Позже я покажу тебе, как работает телевизор и стереоустановка. — Подумав, она добавила: — А еще… Ну, тут еще есть одна штуковина… видео… Впрочем, с этим не горит.

Никки была в замешательстве. Как пользоваться стерео и телевизором, она еще может ему показать, а вот что касается нового видеокассетника, тут она и сама еще не совсем разобралась.

Столовая не была чем-то таким из ряда вон выходящим, чтобы привлечь особое внимание Торна. Зато кухня, стоило им войти туда, как и ожидала Никки, весьма его заинтересовала. Он удивлении разглядывал это чудо новейших технологий, блистающее никелированной отделкой, — все эти шкафы и шкафчики, контейнеры и приспособления, приборы и автоматы, и они произвели на него весьма сильное впечатление. Никки показала е плиту, холодильник, посудомоечный аппарат, и микроволновую печь и кое-что по мелочи, вроде тостера и прочих штучек, попутно объясняя предназначение каждой вещи. Она старалась ограничиться, с чем ему придется столкнуться в первую очередь, объясняя, как этим пользоваться.

— Никогда не ставь в микроволновку ничего металлического, — строго предупредила она его. Он усмехнулся:

— Еще одна вещь, которую никогда нельзя деть, иначе ты отвернешь мне голову и подашь на блюде.

— Вот именно! Кстати, тут последствия могут оказаться гораздо плачевнее. Может быть замыкание, что угодно… На самом-то деле я не совсем хорошо понимаю, как эта печь действует, но одно знаю железно — никакого железа внутрь! Дело может кончиться пожаром, сгорит весь дом, так что запомни! Да, и вот еще что! Когда будешь пользоваться тостером, помни, что сначала надо нажать вот эту кнопку и только потом вынимать из него тост. Если ты забудешь ее нажать и сразу потащишь тост из захвата, ничего хорошего из этого не получится, тебя просто ударит током. Весьма, смею тебя заверить, неприятная штука, а некоторые вообще от этого помирают. Ну, я думаю, ты знаешь, как поражает человека молния. Так вот, тут нечто похожее.

— Что-нибудь еще?

— И так слишком много для первого раза, — ответила она. — Я уж рада, что ты такой сообразительный и все схватываешь на лету, потому что за такое короткое время научить человека всему, что люди постигают с детства, задача не из простых. Другой бы на моем месте от всего этого просто свихнулся. Да и на твоем, думаю, тоже. Ну а теперь, почему бы мне не продемонстрировать тебе, как готовится кофе?

Торн весьма заинтересовался славным американским напитком. Отхлебывая из чашечки свой кофеек, он наблюдал, как Никки готовит жидкое тесто и заправляет им железную вафельницу. Через, несколько минут, она наделила его двумя совершенно восхитительными брусничными вафлями, дополненными растопленной патокой и сливочным маслом.

— Налетай, — сказала она, подавая ему тарелку. — Сейчас еще наготовлю.

Серебряный Шип умял полдюжины вафель, после чего откинулся на спинку стула, в изнеможении застонав:

— Я-то думал, что никогда не дождусь от тебя хорошей стряпни. А ты, Нейаки, оказывается, превосходно готовишь.

— У своей плиты всякая кухарка хороша, — преувеличенно скромно ответила Никки. — Дома и стены помогают.

Пока она убирала со стола, Серебряный Шип продолжал знакомиться с кухонными приспособлениями. Особенно его заинтересовал электрический консервный нож. Он уже заправлял в устройство третью банку персикового компота, когда Никки заметила это и пресекла его кипучую деятельность. Холодильник был еще одним чудом и развлечением. Он не мог понять, откуда внутри этого белого короба берется холод, когда на кухне так тепло. Несколько раз открывал и закрывал дверцу холодильника, равно как и верхнюю дверцу морозилки, в которой было не просто холодно, но даже морозно.

— Ну, хватит уже, — не выдержала Никки. — У нас вся пища протухнет, если ты выпустишь оттуда весь холод.

Когда она, нажав на кнопки, включила посудомоечную машину, Торн приблизился и быстро открыл дверцу. Заглянув внутрь, нахмурился и спросил:

— Можешь опять включить?

Она включила. Он вновь открыл дверцу, прервав цикл на середине.

— Почему она останавливается? Я хотел посмотреть, как оно там крутится и моет тарелки.

— Да это просто счастье, что она останавливается всякий раз, когда некоторые не вовремя открывают дверцу, иначе вся вода выплеснулась бы на нас. Сам подумай, Торн, ведь это машина для мойки посуды, а не полов.

— А зачем тебе столько тарелок? — спросил он, один за другим открывая шкафы и шкафчики и осматривая тарелки, блюда, чашки, блюдца и вообще всю посуду, а также припасы продуктов. — И вся эта пища. К тебе приходит так много гостей?

— Нет вообще-то. Но думаю, не мешает иметь несколько лишних тарелок, так во всех семьях ведется, мало ли кто придет, праздник какой… Да и нам самим пригодится. А пища тут в шкафах такая, которая может долго храниться, не бегать же каждый день в магазин, особенно в глухую зимнюю пору. — Она беспомощно развела руками. — Ну что тут скажешь? Современные американцы избалованы. Мы предпочитаем разнообразие, изобилие, роскошь и удобства всегда везде и повсюду, где это возможно и невозможно.

Большую часть послеполуденного времени и часть вечера они рассказывали друг другу, что происходило с каждым из них во время разлуки. Серебряный Шип вспомнил, как проводил мать, сестру и еще нескольких членов их клана и племени в Мексику, где было для них безопаснее. Муж его сестры и другие опытные воины охраняли отряд в этом нелегком пути, заботясь о стариках и детях, и так они добрались до деревни, ставшей их новым домом.

Никки в свою очередь поведала Торну, как Шери, ее родители и братья поддержали ее в первое, такое непростое время. Также она посвятила его в свои неприятности, связанные с происками Брайана Сандерса. Торн, узнав о нахальном репортере, особого удовольствия не выразил.

— Ты сказала, что до меня встречалась с человеком. Объясни, что такое — встречалась? Значит ли это, что он ухаживал за тобой?

— Ну, Торн, я бы так не сказала, во всяком случае, не больше, чем я ему позволяла. Наши отношения никогда не заходили слишком далеко. Я просто как-то поужинала с ним, потом мы пару раз сходили в кино. Он провожал меня до дома, чмокал на прощанье и желал спокойной ночи. Прислал мне как-то цветы и коробку конфет, вот и все дела. И прежде, чем ты вздумаешь ревновать, позволь мне сказать тебе, что в современном обществе поужинать с мужчиной еще не значит собраться за него замуж или согласиться на более близкие отношения.

— Однако он, кажется, думает, что имеет на тебя права. Или я тебя не так понял? — холодно спросил Торн.

— Хэй! Торн! Это ведь его проблемы, а не мои. Мало ли какой идиот, что о себе возомнит, и какие права начнет качать. Я не раз говорила ему, чтобы он оставил меня в покое.

— Он оставит тебя в покое, Нейаки, — мрачно проговорил Торн. — А если нет, то мне придется по шею закопать его в муравейник.

— Ох, я бы с удовольствием на это посмотрела! — весело воскликнула она, одаряя его восхищенной улыбкой. — А когда ты разделаешься с этим, можно будет приступить и к следующему. Я имею в виду своего бывшего мужа, которому тоже неймется.

— Буду рад услужить.

— Вообще-то я бы на этого Брайана плюнула, если бы он не грозился разузнать все что касается тебя. Он не верит в твое существование и хочет раскрутить эту историю. Дело в том, что он попытался заглянуть в твое прошлое, и ему показалось странным, что твое существование не подтверждается ни одним письменным источником — ни документальным, ни юридическим, ни каким иным. Я испугалась, что он продолжит свои гнусные раскопки и действительно нагонит на меня волну. Вот почему Денни и Джек решили создать для тебя кое-какие документы. И вот почему так важно, чтобы ты освоил особенности жизни в этом мире, и чем, скорее, тем лучше. Если люди сочтут тебя за обычного малого с обычными манерами, расспрашивать они ни о чем не станут. Но если что-то в твоем поведении покажется им странным, не совсем здешним, это разогреет их любопытство, что Брайану будет только на руку.

— В таком случае придется мне стать таким, как все, — заверил ее Торн. — Я стану Торном Сильвером, археологом, который выкапывает из земли древнее индейское оружие, горшки и прочие произведения искусства. Я изучу вашу историю, ваши современные пути. Я заставлю их поверить во все сказки, которые мы с тобой им наплетем. Но одну-единственную правду во всей этой лжи они у меня узнают и запомнят крепко — что ты моя жена и носишь моего ребенка. И что я не позволю другому мужчине ступить на мою территорию или даже просто усомниться в том, что эта территория моя.

31

Когда поздно вечером в гостиной зазвонил телефон, Торн так подскочил, что Никки пришлось, чуть ли не с потолка его стаскивать.

— Это всего лишь телефон, милый. Помнишь, я тебе рассказывала? Аппарат, который позволяет общаться людям, находящимся на большом расстоянии друг от друга. Мы просто включим автоответчик. В таком случае можно не поднимать трубку, если выяснится, что звонит кто-то, с кем не хочется говорить.

Она включила автоответчик, и после третьего звонка послышался тревожный голос Шери:

— Ник! Это я. Прости, но раньше я тебе позвонить не могла, опаздывала на свидание с Дейвом. Я звоню, чтобы просто узнать, как ты там. У тебя все в порядке? Если ты дома, возьми трубку. Я действительно о тебе беспокоилась, крошка.

Никки взяла трубку.

— О'кей, Шери, я взяла трубку, но пришлось оторваться от хоккейного матча. Тыдовольна?

В ответ на нее обрушился целый поток вопросов.

— Ник, милая, с тобой все в порядке? Нэнси сказала, что ты звонила и отпросилась с работы, что у тебя грипп. Ты действительно простудилась? Насколько все это серьезно? Ты ходила к врачу? Хочешь, я принесу тебе куриного бульона или еще чего-нибудь? Как ты считаешь, ко Дню благодарения тебе будет лучше? Хоть я и обожаю твое семейство, но можешь мне поверить, буду чувствовать себя малость странновато, если придется обедать с твоей мамочкой без тебя.

— Шери, если ты помолчишь хоть немного, я тебе все объясню в три слова. Торн уже здесь.

— О Боже! Ты шутишь? Перестань дурачиться! — Шери на том конце провода так кричала, что Торн, сидевший в нескольких футах от телефона, прекрасно ее слышал. — Может, мне заглянуть к тебе? Я просто помираю, как хочу с ним встретиться.

— Остынь, девочка, — сказала Никки. — Уже почти одиннадцать. Примерные училки чистят зубки и ложатся в постельку. Кстати, когда зазвонил телефон, мы с Торном тоже собирались так поступить. Надеюсь, ты не желаешь присоединиться к нам? Мы встретимся завтра. Поверь мне, Шери, он теперь никуда не денется, будет здесь, и, кстати, тоже мечтает скорее с тобой познакомиться.

— Но завтра с утра я в школе, — завопила Шери. — Может, мне тоже отпроситься?

— Думаю, не стоит. Они там решат, что началась эпидемия гриппа. Слушай, я хочу завтра повезти Торна на ферму и представить его папе и маме. Почему бы тебе после школы не приехать туда?

Несмотря на весь предшествующий пыл, Шери вдруг неожиданно сникла и тихо спросила:

— Никки, а ты уверена, что уже готова выбраться с ним из дома? В конце концов, что ни говори, а ты страшно долго не виделась со своим парнюгой. Я бы поняла, да и все бы поняли, если бы тебе хотелось подольше подержать его у себя под крылышком.

— Завтра после полудня мы едем, уже решено. Только никому больше не звони, прошу тебя. Одно Неосторожное слово — и все захотят с ним встретиться, так что у нас не будет ни минуты покоя.

— Да! Чуть не забыла! Знаешь, мы с Дейвом пошли сегодня вечером в ресторан и наткнулись там на эту пиявку Брайана. Он, видать, совсем рехнулся, не побоялся подойти ко мне на публике, правда, остановился на безопасном расстоянии, чтобы я не могла до него доплюнуть. Ну, как бы там ни было, а он отважился пуститься в расспросы, как, мол, там ты сама, здорова ли и нет ли каких вестей о твоем долгожданном, запропастившемся куда-то муженьке. Ну, ты подумай, какой негодяй! Я во всеуслышание посоветовала ему катиться со своими вопросами к чертовой матери.

— Спасибо. Я перед тобой в долгу, Шери. Ладно, завтра поговорим.

— Да уж, надеюсь. Ну ладно, спокойной вам ночи. Или беспокойной, как уж вы там сами решите.

На следующее утро, сразу после завтрака, Никки позвонила родителям и всем троим братьям, и сообщила им новость о появлении Торна. Родители просили привезти Торна к ним на ферму немедленно, но Никки вежливо отговорилась:

— Нет, родные мои, мы приедем, но чуть позже, тут у нас есть еще кое-какие делишки. Увидимся во второй половине дня. Я, кстати, может заеду в ту булочную, где продаются любимые мамины вишневые пироги.

Одним из предстоящих им делишек было научить Торна пользоваться телевизором и видеоприставкой.

— Я набрала целую библиотечку видеокассет по американской истории, — сказала она. — Поскольку нам надо торопиться, лучшего учебного пособия и не придумать. Это гораздо быстрее, чем читать книги. На следующей неделе, когда я буду в школе, ты начнешь просматривать эти ленты, а по возвращении я отвечу на те вопросы, которые у тебя возникнут. Да и само по себе телевидение может оказаться весьма полезным, в зависимости от того, конечно, что ты предпочтешь смотреть. Не думаю, что можно постичь истинную Америку, просматривая мыльные оперы, всякие игры и ток-шоу. Лучше смотреть информационные программы и национальные новости. А чтобы передохнуть и развлечься — хороши спортивные передачи. Ох, чуть не забыла! Футбол! Ты ведь его просто обожаешь, — тут она хихикнула. — Ну, что еще? Просветительские программы о всяких открытиях, документальные фильмы. Единственное, что мне пока не удалось раздобыть, так это видеофильмы с материалами по археологии. Надо будет попросить Шери. Прослушав, сей монолог, Торн уныло спросил:

— Ты уверена, что я буду жить так долго, что успею изучить все, что ты мне приготовила?

— Если ты не знаешь, мой милый, так я тебе скажу: вождь племени шони Черное Копыто прожил на свете сто девять лет, — обнадеживающе сообщила Никки мужу. — И ты проживешь не меньше, поскольку я намерена очень хорошо о тебе заботиться. Гарантировать, что ты доживешь до старости без очков и без тросточки, я, конечно, не могу, но держать твой холестерин в норме и даже понизить его — это я попытаюсь. Кроме того, обещаю тебе, что ты у меня будешь делать множество физических упражнений, даже если большую их часть тебе придется исполнять в постели.

Телевизором Торн был совершенно очарован.

— Это как твои фотографии, — восхищенно заметил он, — только люди говорят и двигаются.

Не прошло и минуты, как он обратился к Никки за разъяснениями:

— А это что? Автомобиль? Помнишь, ты говорила мне?

— Это грузовик. В принципе тоже автомобиль, Но только гораздо больше, для перевозки грузов. А вот небоскребы деловой части Нью-Йорка. Ты не поверишь, но там живет множество людей.

Вроде вигвамов, нагороженных один на другой.

— Я бы скорее сравнила это с пчелиным ульем.

— А это что?

— Морское судно.

— Примерно как каноэ, только гораздо больше?

— Да. А это Вашингтон, город, где вывешены все большие шишки. Шутка. Там размещаются наши власти, правительство Соединенных Штатов Америки, Конгресс, президент, Верховный суд… Ну, все, парень, на сегодня достаточно. Выключай. Нажми вот на эту кнопку.

— Пристегни ремень, — сказала Никки и, потянувшись, помогла ему справиться с новой для него задачей. — Я понимаю, это не совсем удобно, но необходимо для нашей безопасности. А если кому не дорога собственная безопасность, то это следует делать хотя бы из соображений экономии, иначе первый же полисмен остановит нас и оштрафует за нарушение дорожных правил.

Пристегнувшись и сама, Никки вопросительно взглянула на него:

— Ну, как? Ты готов?

Серебряный Шип вздохнул и кивнул в знак согласия. Он явно нервничал в ожидании поездки на этой странной железной лошади, как ее назвала Никки.

Она завела мотор и выехала из гаража.

— Не бойся, Торн. Я вожу машину уже несколько лет, и буду ехать очень осторожно. А ты расслабься и знай себе смотри в окошко.

Когда они выехали на шоссе, Торн всем своим существом отдался новому, еще не изведанному и такому восхитительному ощущению скорости, которая, к счастью, была в этом районе ограничена и не превышала двадцати пяти миль в час. Напряжение его, правда, ослабло не сразу. Поначалу он сидел, судорожно вцепившись одной рукой в поручень на дверце, а другой в край сиденья. Но постепенно ему удалось сконцентрировать свое внимание на видах, пролетающих за окном, и, хотя рот его все еще оставался плотно сжатым, изумление от всего того, что он видит, помогло ему несколько расслабиться.

— Так много автомобилей и больших вигвамов!

— Больших домов, — автоматически поправила она его. — Конечно, это все дома старой постройки, сейчас появились более современные и фантастичные, вроде тех небоскребов, которые ты видел по телевизору.

— А что это за шесты с веревками?

— Это телеграфные столбы с проводами. Они издавна называются телеграфными, хотя несут и электрические провода, и телефонные. По этим проводам электричество поступает во все дома.

— Почему мы остановились?

— Видишь, красный свет? Это сигнал, чтобы остановиться на перекрестке и пропустить поток транспорта, идущего с боковой улицы. Называется эта штука семафором, она регулирует уличное движение, иначе машины сталкивались бы друг с другом. Впрочем, они все равно сталкиваются, и никакой семафор от этого подчас не спасет. А почему? Да потому, что всегда найдутся водители-лихачи, для которых дорожные правила — не закон.

Некоторое время спустя Никки выехала из города, и потянулись те исторические места, которые Польше могли заинтересовать Торна. До того часа, когда их ждали на ферме, оставалось немного времени, и Никки решила заехать в небольшой торговый центр, расположенный на федеральной трассе Аманда-роуд.

По пути они миновали Оттава-Ривер — бывший Хог-Крик, проехали мимо нефтяной обогатительной фабрики с ее высокими трубами и вечно горящими, танцующими языками пламени. И хотя окна в машине были закрыты, Торн ощутил запах, если не сказать вонь, сырой нефти и, сморщив нос, проворчал:

— Фу, мерзость! Воняет хуже, чем от Ветродуя.

— Ветродуй? — спросила Никки. — А кто это? Или что?

Текумсех усмехнулся:

— Ветродуй-то? Да малый, с которым мы вместе росли у себя в деревне. При рождении его нарекли Маленькой Лошадью, но это был такой знатный пердун, что мы прозвали его Ветродуем.

Никки рассмеялась:

— Держу пари, что и для него самого это было большим испытанием. Он что, так и не избавился от этого кошмара?

— Избавился, но только после смерти своей матушки. Видно, все дело было в ее стряпне.

В торговом центре Никки подъехала к кафе «Макдональдс».

— Не стала бы клясться, что эта пища не грозит тебе ветродуйством, зато познакомишься с излюбленной едой американцев — чизбургер, жареная картошка и молочный коктейль.

Когда Никки пристроилась к автомобильной очереди, Серебряный Шип с тревогой следил за тем, в какой близости к другой машине продвигается она к кафе. Но вот они поравнялись с окном раздачи, Никки, не выходя из машины, протянула деньги, а взамен получила пакет с едой и два картонных стаканчика с холодным напитком. Сложив все это на колени, она проехала на стоянку, остановилась и выключила мотор.

Показав, как надо пользоваться пластиковой соломинкой, торчащей из стаканчика, и передав ему, сандвич и коробку с картофелем, она спросила:

— Знаешь, Торн, где мы находимся?

Он только и мог, что покачать головой, поскольку рот его был забит едой.

— На месте этого торгового центра, где мы сейчас находимся, раньше была деревня вождя Пеахшаэте. Видишь эту речку? Узнаешь ее? Кстати, я всегда удивлялась, почему она в ваши времена называлась Хог-Крик — Свиной ручей? Ведь индейцы, насколько я помню, свиней не разводили.

Серебряный Шип внимательно осмотрелся вокруг, едва ли узнавая в этом пространстве, заставленном машинами, лавками, магазинами и множеством других строений, ту местность, где прежде располагалась деревня.

— Много лет назад, — рассеянно проговорил он, — почти два столетия прошло с тех пор, здесь появился британский лазутчик под видом свинопаса. Так он, спасаясь от Логана и его воинов, растерял всех своих свиней. С того дня речку и прозвали Кусхко-Тхоере — Свиной ручей. В ту ночь воины знатно попировали.

— Свиньи не свиньи, а я своими глазами видела, какая это была чистая речка. А теперь хоть и называется она много благороднее — Оттава-Ривер, — но вонь от нее идет такая, что… Словом, это не делает чести современному человеку. Одни промышленные сбросы чего стоят! Считаем себя развитыми, интеллигентными людьми, а разрушаем то, среди чего сами вынуждены жить, разрушаем свой собственный мир — вместе и поодиночке. Куда мы катимся? За несколько десятков лет умудрились так загадить воздух, реки, океан, землю и леса, что мир превратился в единую выгребную яму.

Отъехав, Никки свернула на юг. Она сделала небольшой крюк, чтобы показать ему школу, в которой преподавала, но останавливаться не стала.

— Я им сказала, что не совсем здорова, что у меня грипп, — объяснила она, — потому лучше я свожу тебя туда в другой день.

Следующие несколько миль Серебряный Шип Жадно, со все возрастающим интересом, всматривался в просторные поля с их стадами, амбарами, Живыми изгородями и силосными башнями.

Никки включила приемник, настроенный на станцию, передающую мягкий рок. Торн внимательно слушал и, в конце концов, откинулся назад, будто решил, что музыка, хоть и отличная от той, к которой он привык, все же не так плоха. Никки даже подумала, не барабанные ли ритмы объединяли ту и эту музыку. Постепенно она познакомит его со всеми видами современной музыки — с классической, хард роком, с западной музыкой в стиле кантри — интересно, что ему понравится больше всего? Она надеялась, что это будет не рэп.

Миновав небольшой городишко, они свернули к маленькому местному кладбищу.

— Я подумала, может, тебе интересно будет взглянуть на памятник Черному Копыту, — сказала Никки. — Надпись на нем сообщает, что вождь Черное Копыто погребен где-то здесь, возможно даже в пределах самого кладбища, но где именно, точно никто не знает. Памятник, во всяком случае, решили воздвигнуть именно здесь. Последняя дань уважения его удивительной жизни.

Почтив посещением предполагаемую могилу вождя — что Серебряному Шипу показалось особенно странным, ибо совсем недавно, там, в своем времени, он разговаривал с Черным Копытом, и тот был в полном здравии, — они поехали дальше, на запад.

— Жаль, что сегодня нет времени, а то заехали бы на Индейское озеро. Ну, ничего, мы еще обязательно туда съездим, а может, посетим и Белфонтин, где некогда жил человек, которого все звали там Голубой Курткой. Проведаем и Святую Марию — место, известное в наши дни как Гарти-таун — и Пагуа, конечно… Но это все потом, когда выдастся свободный денек.

Вскоре они прибыли в Вапаконета. Никки припарковалась возле шеренги торговых заведений, стоящих спиной к берегу Оглейз-Ривер.

— Помнишь, мы говорили об этом месте? Я понимаю, сейчас тебе его трудно узнать, но эти магазины стоят примерно на том месте, где раньше находилась деревня Черного Копыта. Где-то здесь я собирала ягоды, а ты возлежал под деревом и давал мне бесплатные советы.

— Может, нам выйти из машины?

— Если хочешь…

Набросив на плечи свою новую куртку, Серебряный Шип в глубокой задумчивости пошел вдоль берега. Никки безмолвно следовала за ним, не желая беспокоить его и отрывать от воспоминаний. Несколько минут спустя он преклонил колени и взял в руку комок холодной земли.

— Странно, но я чувствую, как здесь, в этой земле, под нашими ногами, бьются сердца людей моего племени. Здесь был их дом, их река. И хотя они больше не живут здесь, эта земля все еще принадлежит им, в нее впечатаны их жизни. И так будет всегда, сколько бы зданий здесь ни построил белый человек и сколько бы твердых дорог он тут ни проложил. Следов моего народа ничто никогда не сотрет с этого места.

Никки прекрасно понимала, что должен чувствовать человек, навсегда утративший родной дом и всех близких. Она чувствовала, что горсть родной земли, сжимаемая в ладони, вернула ему ненадолго мгновения прошлого, его драгоценные крупицы. В эти минуты Торн вновь посетил свое время и те места, где все еще жив Дух его народа, Дух племени шони.

32

Там, в маленьком торговом центре Вапаконеты, находилась булочная, куда Никки решила заехать за вишневым пирогом, обещанным матери. Серебряный Шип с интересом рассматривал все происходящее — уличное движение, магазины, входящих и выходящих из них людей.

— Обычно в будни народу гораздо меньше, — пояснила Никки. — Но завтра праздник, почти все магазины будут закрыты, вот люди и торопятся закупить все, что потребуется им в долгий уик-энд. Женщины закупают индеек, паштеты и прочую провизию для праздничного обеда в День благодарения. Я знаю, мама тоже будет жарить, парить, варить и печь как сумасшедшая, пытаясь делать все сразу.

— Она что, к празднику так много всего готовит?

— Да, на мой взгляд, гораздо больше, чем нужно. Стряпает с запасом, «на дурака», как говорится. Мол, мало ли кто придет, не дай Бог еды на всех не хватит. Хотя каждая из женщин семейства всегда что-нибудь привозит, блюдо или два, чтобы подкинуть к праздничному столу.

Никки не вписалась в парковочную ячейку, заехав за разметочную линию, и долбанула другую машину. Внезапный толчок страшно напугал Серебряного Шипа. Он так вцепился в край сиденья, что побелели суставы пальцев, губы его поджались, видно было, что он едва удержался от крика.

— Прости. Я все забываю, что каждое происшествие тебе в новинку. Такое случается сплошь и рядом. Постепенно привыкнешь. — Она достала твой кошелек. — Ты пойдешь со мной или посидишь в машине?

Возможность заглянуть внутрь здания, отличного от дома Нейаки, показалась ему слишком привлекательной, чтобы упустить ее.

— Пойду с тобой.

Как Никки и ожидала, булочная была битком забита народом, все запасались на праздник хлебом, пирогами и прочей выпечкой. Пришлось ждать несколько минут, пока подойдет их очередь. Торн тем временем воспользовался возможностью поближе рассмотреть покупателей и персонал булочной, особенно обращая внимание на то, как люди одеты, причесаны, как двигаются и общаются друг с другом.

Когда они вышли, Никки, торжественно неся вишневый пирог, сказала:

— Они могли бы заставить нас приплачивать за одно то, что мы вдыхаем у них этот восхитительный аромат.

Торн согласился с ней и добавил:

— У меня даже аппетит разыгрался и слюнки потекли. Я и представить себе не мог, как много разных запахов может распространяться в одном месте.

— Да уж, кошмар диетиков! Хочется сразу всего. Я обратила внимание, что ты разглядывал людей. И каковы впечатления?

— Некоторые весьма интересны. Там была дама с волосами цвета спелой сливы. Это что, часто бывает у белых женщин?

— Нет, таких волос ни у кого не бывает, — с улыбкой ответила Никки. — Этот особенный цвет, Дорогой мой, добывается из бутылки. Женщины теперь сами навострились красить волосы, обходясь без услуг парикмахера.

— А этот малый с ней. У него в волосах проделаны дорожки в виде букв. Я прочитал слово «бульдоги».

— Вероятно, это связано с его школьной футбольной командой. Какой-нибудь символ является для них чем-то вроде тотема. Видно, в команде этого парня тотемом выбрали бульдога. Сейчас многие юные футболисты используют собственную башку для пропаганды своей команды, но думаю, с возрастом это пройдет. Кстати, ты не единственный, кто считает, что это выглядит глупо.

Когда они добрались до места, особое внимание Торн уделил ферме Сванов. Дом, чем-то напоминающий тот, в котором жила Никки, но значительно больших размеров, стоял в стороне от дороги, по другую сторону которой находился большой белый амбар, а за его полуоткрытыми двойными дверьми виднелась огромная машина с двумя большими колесами и двумя маленькими.

— Это лапин трактор, — сказала Никки. — Ему круглый год хватает работы, и на ферме, и на полях во время уборки и распашки земли, но папа сам потом все тебе покажет и расскажет. А это Чип, — продолжала она, показав на черно-белого кобелька, бегущего к машине. — Он наполовину колли, а наполовину неизвестно кто. Хороший сторожевой пес, к детям добрый. Больше тявкает, чем кусает. И стоит ему только понять, что ты принадлежишь семейству, он сразу примет тебя как давнишнего друга.

Отец Никки встретил их в дверях и пригласил в дом:

— Заходите-ка скорей, а то уж совсем посинели от холода. Хорошенькое дело! А парень-то, я гляжу, без пальто!

— У него еще не все есть, папа, — поспешила объяснить Никки. — Думаю на обратной дороге заехать в супермаркет. Надо купить ему туфли и что-нибудь из зимней обуви. — Она представила их друг другу: — Папа, это Сильвер Торн. Торн, это мой папа, Генри Сван.

Мужчины обменялись рукопожатиями.

— Весьма рад познакомиться с вами, мистер Сван, — церемонно произнес Торн.

— Взаимно, — ответил старик. — Но друзья и родные зовут меня просто Хэнком. Можно и папой звать, как больше нравится. Давайте-ка пройдем в кухню. У Паулы там заварилась ураганная стряпня, ее так просто с кухни не вытащить. Так что, дети, давайте уж сами нагрянем к ней, может, заодно нам, что и перепадет, — договорил он, поглаживая свой живот.

Когда они вошли в кухню, Паула наскоро вытерла руки полотенцем и одну протянула Торну:

— Простите за беспорядок. Уж я как начну готовить, так обязательно вокруг меня наступает хаос. Милости просим в наше семейство, Торн.

— Спасибо, миссис Сван, — сказал Торн, смущенно пожимая ей руку, поскольку не привык пожимать руку женщине.

Чувствуя, что он испытывает неловкость, Паула постаралась разрядить ее, сказав:

— Зовите меня мамой, или Паулой, если хотите. Первые минуты знакомства всегда так чертовски трудны, не правда ли? Но это быстро проходит. Давайте-ка просто обнимемся, и присаживайтесь к столу. — Она по-родственному тепло прижала его к себе, после чего указала, где сесть. — Ник, надеюсь, вы останетесь к обеду? Я тут наварила горшок спагетти, чтобы было чем перекусить, пока готовится вся эта прорва еды на завтра. Еще Сэм должен подъехать, мы ждем его с минуты на минуту.

— Да и Шери тоже, — сказала Никки. — Мам, надеюсь, ты не рассердишься, что я не предупредила тебя, но она так хотела скорее познакомиться с Торном.

— О чем ты говоришь, дочка? Шери здесь рады в любое время.

— Может, тебе помочь, мам? — спросила Никки.

Паула кивнула:

— Перемешивай-ка салат, если хочешь, только сначала предложи этим двум беспомощным мужичкам по чашечке кофе. Думаю, они не откажутся.

Мужчины не отказались и теперь потягивали свой кофе, пока женщины стряпали, а Никки рассказывала о событиях дня. Комментарии и вопросы, ответы и советы — все это действительно быстро сгладило неловкость первых минут. А полчаса спустя, примерно в половине четвертого, во двор влетел автомобиль и, взвизгнув тормозами, резко остановился почти у порога.

— Ну, некому быть, кроме Шери, — усмехнувшись, сказала Никки. — Кто еще может так подлететь, кроме нашей маленькой Мисс-Демон-Скорости. Можешь мне поверить, Торн, с ней ездить гораздо опаснее, чем со мной.

Торн посмотрел на нее с сомнением, но ответил твердо:

— В таком случае, как ни жаль, но я вынужден раз и навсегда отказаться от совместных поездок с этой женщиной.

Все рассмеялись, выражая полное свое одобрение, а Никки направилась к двери, чтобы встретить подругу.

Торопливо поприветствовав Никки и ее родителей, Шери устремила долгий взор на Торна и, приложив ладонь к сердцу, преувеличенно театрально произнесла:

— Да, Никки описала вас верно! При других обстоятельствах я бы тотчас спросила, нет ли у вас случайно брата-близнеца. Но я-то знаю, что он у вас есть, зовут его Пророк, и он, увы, хорошо известен мне по портретам, так что я не горю желанием столкнуться с ним лицом к лицу. Вы с Текумсехом, должно быть, забрали себе всю красоту вашего рода, а я уж не говорю об уме. Итак, Торн, добро пожаловать в тысяча девятьсот девяносто шестой год!

— Благодарю вас, Шери. Рад познакомиться с таким самоотверженным и преданным другом моей жены.

Шери тотчас отбилась от его комплимента:

— Да пустяки, есть, о чем говорить! Никки, случись что, тоже всегда готова прийти мне на выручку.

Никки озорно взглянула на подругу и довольно ехидно спросила:

— Хэй, детка, а где это ты так замешкалась? Опять не туда свернула? По моим подсчетам, ты должна была появиться минут десять назад.

— Ох, да я бы еще раньше сюда примчалась, — поморщившись, ответила Шери, — но в последнюю минуту вспомнила, что у меня бензин на нуле, а еще надо было вернуть две видеокассеты, которые я и так уже задержала. Но заодно я сделала доброе дело, захватив с собой то, что тебе обещала. — С этими словами она полезла в сумку, извлекла оттуда три кассеты и вручила Никки. — Вот, это все, что удалось найти по археологии. Сделаешь копии, и пусть Торн смотрит их, пока не надоест. Но оригиналы надо вернуть в бюро проката дня через два. Я уж и так вечно задерживаю с возвратом кассет, боюсь, в один прекрасный момент они возьмут и просто аннулируют мой абонемент. — Договорив, наконец, Шери плюхнулась на стул.

— Итак, Торн, скажите мне, как вам понравился современный мир?

Разговор перешел на общие темы, и незаметно подкралось время обеда. Сэм, способный опоздать на любое мероприятие, кроме такого, на котором предполагалось угощение, прибыл, минута в минуту, когда женщины уже накрыли на стол и раскладывали еду по тарелкам.

Он не стал ждать формального представления, а сразу подошел к Торну, крепко пожал его руку и сказал:

— Привет! Я Сэм, младший из старших братьев Никки. Живу недалеко отсюда. — И прежде чем Торн успел ответить, Сэм уже выпустил его руку, схватил стул и пристроился к столу. — Давайте есть. Я жутко проголодался.

— Сэмюель Сван! — учительским тоном проговорила Паула. — Где твои хорошие манеры? Разве такому обхождению с людьми я тебя учила? Мне просто стыдно за тебя перед Торном. Боже милостивый! Что он о тебе подумает! Иди-ка, помой свои руки.

Все захихикали, когда Сэм поднял руки и продемонстрировал их матушке.

— Я уже мыл их, мама. Посмотри. Видишь? Чистые как не знаю что. Я даже Чипа гладить не стал, поскольку руки вымыты заранее. Неужели придется еще раз их мыть, чтобы доказать, какой я примерный мальчуган?

— Не серди свою маму, а не то получишь хороший подзатыльник, — добродушно проворчал Хэнк.

Торн никогда раньше не ел ничего похожего на спагетти, а потому не знал, удастся ли ему затащить в рот такие длинные скользкие штуковины, не выронив их при этом на колени. Другие, видя его замешательство, пустились в вежливые разъяснения, сопровождая их наглядным примером, так что хоть и не с первой попытки, но Торну удалось, наконец, справиться с трудностями наворачивания макаронин на вилку, и в рот их стало попадать значительно больше, чем соскальзывало обратно в тарелку. Вкус этого непростого для употребления кушанья он нашел восхитительным. Но особенно понравился ему итальянский хлеб, сдобренный чесноком, нарезанный тонкими ломтиками, смазанный маслом и слегка поджаренный.

Когда Торн выразил желание научиться водить машину, Сэм тотчас вызвался помочь ему в этом.

— Никки будет занята в школе, а у меня теперь, когда урожай снят, куча свободного времени.

— Прекрасно, сынок, но только не забудь, что мы собирались подремонтировать комбайн. Придет сезон, заниматься этим станет некогда, — заметил старший Сван.

— Да, кстати, сестренка, а как с твоими лотерейными билетами? — с улыбкой спросил Сэм. — Помнишь, я говорил тебе, что рассчитываю в случае выигрыша урвать у тебя малость, которой мне не хватает на новый комбайн?

— Ох, я и забыла про эти билеты!

— Они здесь, Никки, у меня, — отозвался Торн, вытаскивая из-за ворота рубашки свою духовную сокровищницу. — Я подумал, они помогут мне перенестись именно в тот год, который нужно, потому и вытащил их из твоего письма.

— Ну, если они принесли удачу в одном мероприятии, почему бы им не принести ее и в другом? — предположила Шери. — Таблицу выигрышей можно проверить в любом лотерейном киоске, билеты действительны шесть месяцев.

— Да, как только появится свободная минутка, обязательно сделаю это, — сказала Никки. — Впрочем, разве я когда-нибудь выигрывала в лотерею? И сама не пойму, зачем я купила эти билеты.

— Не важно, что раньше не выигрывала. Шансы всегда есть, фифти-фифти, как говорится, — заметил Сэм. — Или ты выиграла, или ты не выиграла. А если тебе самой некогда их проверить, позволь это сделать мне. У меня рука легкая. Возьму с тебя за это немного. В случае выигрыша сорок процентов.

— Десять, — сказала Никки.

— Тридцать.

— Двадцать, и покончим с этим.

— По рукам! — Сэм протянул руку и взял протянутые ему Торном билеты. — Ну вот, теперь, когда за дело взялся я сам, надеюсь, никто особо не удивится, что один из этих билетов выиграет.

После обеда Хэнк выделил Торну теплую куртку и вместе с Сэмом повел его показывать свое хозяйство, а женщины тем временем занялись очисткой стола и мытьем посуды. Покончив с этим, Никки сказала, что им с Торном пора ехать.

— По дороге надо заехать в магазин и кое-что купить, а я еще хочу приготовить дома пару праздничных блюд для завтрашнего пиршества. Да и вообще, мам, надо бы мне успеть хорошенько, выспаться, чтобы завтра приехать пораньше и помочь тебе с готовкой и столом, а то ведь понаедут все эти люди, и Джек с семейством, и Денни с семейством, и начнется сущий сумасшедший дом.

Большой универсальный магазин был еще одним чудом современности, изумившим Сильвера Торна. А ведь он даже не догадывался, что торговые залы — это лишь верхушка айсберга. Он и без того чуть не помешался в уме при виде такого обилия товаров, собранных под одной крышей. Большой выбор тканей, множество всяких вещей, от готовой одежды до бытовых приборов, большой обувной отдел и целые развалы предметов, о предназначении которых Торн и понятия не имел.

Глаза у Торна, что называется, разбежались. Он останавливался почти у каждого прилавка, рассматривал одно, другое, задавал массу вопросов, так что им понадобилась добрая пара часов, чтобы купить ему теплую куртку, три пары обуви, джинсовую куртку, кое-что из белья, носки и пару зимних перчаток. Никки для него ничего не было жалко, но на свою кредитную карточку она поглядывала не без легкой тревоги.

Глядя на забитую покупками тележку. Никки устало проговорила:

— Я, конечно, погорячилась. Надо бы отправиться покупать все это после Дня благодарения.

Тогда повсюду начнутся рождественские распродажи, и покупки обошлись бы дешевле. Да и вообще веселее, повсюду шастают Санта-Клаусы, а это так напоминает детство, когда милее Рождества и праздника не было, а я уж не говорю о том \ довольствии, которое получали мы, дети, поболтав с этим веселым старичком.

— Что это за Санта-Клаус и почему дети любят с ним поболтать?

— Ну, как тебе объяснить… Это нечто среднее между Святым Николой и сказочным персонажем, который предположительно живет на Северном полюсе и мастерит там игрушки для детей. Он появляется раз в году, под Рождество, и по всему миру раздаривает свои игрушки хорошим маленьким мальчикам и девочкам. Он толстый и веселый, с белой бородой и…

Речь Никки прервалась на полуслове, будто у нее перехватило дыхание, она буквально окаменела, глядя в сторону автостоянки, губы ее беззвучно шевелились.

— Нейаки! Что с тобой? — встревожился Торн. — Нейаки! Ответь мне!

Она подняла трясущийся палец.

— Т… там! Я видела… видела…

— Что? Что ты видела?

— Пророка! — Это слово она произнесла с каким-то странным жутким хрипом. — Я видела его, он стоял вон там, у зеленого фургона.

Торн посмотрел в том направлении, куда она указывала, но не увидел ничего, кроме фургона, нескольких легковушек и обычных жителей двадцатого века. Выпустив ручку тележки, он обнял жену за плечи и заглянул ей в лицо.

— Это невозможно, Нейаки. Ты устала, глаза подвели тебя. Сама подумай, откуда ему здесь взяться? В последние дни у тебя было столько хлопот, не удивительно, что тебе мерещится всякая гадость.

Никки просто рассвирепела.

— Черт возьми, Торн! Говорю тебе, я его видела! Сейчас — да, его уже нет, но я видела его! С глазами у меня все в порядке, как и с рассудком, так что спасибо за беспокойство! Но это был он! Я точно знаю! Во всем мире не найти второго такого безобразного человека, как этот выродок. Поверь мне, это был Тенскватава. Он здесь!

— Но как это может быть? — удивленно воскликнул Торн. — Я сам-то с большим трудом перешел в этот мир, а его силы куда слабее моих. Как же он мог исхитриться проникнуть сюда?

Никки вдруг охватил страшный озноб, как бывает, когда резко повышается температура.

— Не знаю, Торн, как, но, выходит, он исхитрился. Уж как-то он это сделал и пролез сюда. И нам с тобой теперь ничего хорошего от этого ждать не приходится.

33

Вернувшись, домой, они увидели Макате, беспокойно мечущегося по дому и ворчащего. Его уши с кисточками нервно подрагивали, стараясь уловить самый ничтожный звук.

— Видишь? — прошептала Никки. — Даже Макате что-то почуял. Теперь ты веришь мне?

— Дело не в том, Нейаки, что я усомнился в твоих словах, просто не могу поверить, что Тенскватаве удалось добраться до твоего мира, куда я отправил тебя летом, оторвав от сердца, но в полной уверенности, что здесь тебе ничто не грозит. А теперь?.. Теперь выходит, я сам протащил его к тебе.

В довершение всех несчастий Никки обнаружила в автоответчике послание от Брайана.

— Хэй, беби! Брайан тебя приветствует, — зазвучал с пленки его нахальный голос. — Я хочу одного, чтобы ты знала: если я понадоблюсь тебе, я вмиг буду рядом. Не злись на меня, но я произвел еще кое-какие изыскания по поводу твоего запропавшего супруга, и все еще не нахожу нигде никаких его следов. Похоже, этот тип назвался выдуманным именем, чтобы потом легче было смыться. Бедная моя, доверчивая девочка, боюсь, ваш брак с ним официально нигде не зарегистрирован. Посмотри в глаза правде, беби. Ты не дождешься его, не терзай себя. Он, вероятно, не с тобой первой проделывает такие штуки, и раз он не появился до сих пор, значит, и вообще не появится. Да и избави нас, Боже, говорю я, от его появления. Теперь еще вот что я скажу, подумай все-таки, стоит ли тебе порывать со мной, крошка? Я с ног сбился, пытаясь тебе помочь, а с твоей стороны одно холодное пренебрежение. Прикинь, что к чему, и позвони мне.

— Когда рак на горе свистнет, — раздраженно пробормотала Никки. — Боже, как я хочу, чтобы он перестал совать нос в мои дела! Посмотрите только, заботится он! С ног сбился, бедняжка! Можно подумать, что у нас и без него не хватает проблем.

После крайне тревожной ночи, когда они оба не могли заснуть, прислушиваясь к беспокойной беготне Макате по дому, большим облегчением было вновь оказаться на ферме родителей. Здесь близкие сразу же окружили их заботой и вниманием. Денни и Джек, не только посвященные в тайны молодой семьи, но и согласившиеся оказать ей необходимую помощь, рады были поделиться с Никки и Торном плодами своих трудов и усилий. Другие члены семьи, тоже бывшие в курсе событий, чувствовали, что они собрались не просто отметить День благодарения, а скорее на общий семейный совет.

— Вот, — сказал Джек, указывая на кофейный столик, — здесь все, что нужно. — Он взял документ, лежавший сверху, и передал его Торну. — Это свидетельство о рождении. Исполнено великолепно, никакой чиновник не подкопается. Подделка, конечно… Но никто не узнает об этом. Смотри, вот подписи, печать, все как положено, один к одному с настоящими.

— А теперь, — вступил в разговор Денни, — тебе нужно снять с этого свидетельства копию, она потребуется для получения карты социального страхования. Здесь, правда, могут возникнуть кое-какие вопросы, особенно когда они возьмутся проверять данные о твоем рождении, ведь часть архивов в Зинеа погибла во время тайфуна. Но — хвала Джеку, нашему удалому хакеру! — когда они полезут шарить и заглянут в кое-какие компьютерные данные, пожалуйста — voila^[46]! Словом, они найдут искомое! А со свидетельством о рождении и картой социального страхования ты запросто сможешь получить водительские права. Сэмми говорил, что ты готов освоить это дело, а он берется тебя натаскать. Надеюсь, с таким учителем тебе не составит труда пройти все необходимые водительские тесты.

— Да, — сказал Сэм, — неподалеку от фермы есть одна неплохая старая дорога. А то ведь взрослый человек в наши дни, да без водительских прав… Как-то не солидно. А здесь я неприметно поднатаскаю его, и все будет о'кей.

Затем Джек передал Торну небольшую книжицу.

— А это твой фальшивый паспорт, дорогой зятек. В нем перечислены разные страны, в которых ты работал. Список взят, можно сказать, с потолка, так что при выезде за границу пользоваться этим паспортом не советую. Он нужен скорее для демонстрации, на тот случай, если начнет тявкать какая-нибудь шавка — вроде нашего влюбленного репортера, к примеру. Чисто визуально, без специальной экспертизы, практически невозможно определить, что он поддельный. Но рисковать, демонстрируя его в каком-нибудь международном порту, я бы, повторяю, не стал. — Он взял со столика еще один документ и вручил его Никки. — А это тебе, сестренка.

В свидетельстве о браке сообщалось, что некая Николь Анита Сван и некий Торн Сильвер 6 июня 1996 года сочетались браком, каковое событие имело место в небольшом мексиканском городке с совершенно непроизносимым названием, состоящим из двадцати букв. Равно и регистратор — или это был священник? — Ну, в общем, кто бы он ни был, тот человек, официально зарегистрировавший брак, имел полных восемь имен и дико неразборчивый почерк.

Никки, взглянув на братьев, рассмеялась:

— Это сокровище я сохраню на память о незабвенном мексиканском бракосочетании. С годами событие начнет, очевидно, обрастать колоритными подробностями, так что я и сама поверю в него забыв, как оно все было на самом деле.

Затем Джек взял со столика несколько страниц и передал их Торну:

— В качестве развлечения я позволил себе создать сей шедевр фальсификации. В этом послужном списке, Торн, перечислены все места, где ты работал, с указанием должностей. В качестве дополнения я включил сюда несколько письменных отзывов от твоих прежних работодателей и, ссылаясь на них, твердо могу заявить, что ты весьма ценный специалист. — Тут Джек несколько изменил тон. — Необходимо заметить, что все эти люди и все эти места настолько удалены от цивилизации, что смешно даже подумать, будто кто-то ринется их искать, а если и ринется, то, естественно, не найдет. Но письменные рекомендации есть письменные рекомендации. Они, как и послужной список, весьма пригодятся, когда ты надумаешь подыскать себе работу здесь, в Штатах.

— Я уже подумывал об этом, — сказал Торн. — Мало радости сидеть на шее школьной учителя мины и ничего не делать.

Стали обсуждать, какую ему искать работу и на что можно рассчитывать.

— Джек, а какими профессиями и должностями ты наделил его в этом своем послужном списке? — поинтересовалась Никки.

— Типичный вопрос школьной училки. — с усмешкой сказал Джек. — Не беспокойся, сестренка, все как в жизни. Он преподавал свой родной язык на специальных курсах при одной, известной своей эксцентричностью, частной школе. То же самое делал и в высшей школе, имеющей филиал где-то в Австралии. Что, естественно, невозможно проверить. Должен особо подчеркнуть, что Торн Сильвер является классным специалистом, поскольку языком овладел с младенчества, научившись ему от своих родителей-археологов, постоянно пребывая с ними в полевых условиях, на раскопках. Отчего, кстати, не имеет законченного высшего образования. Человек, можно сказать, сам себя сделал. Кроме шуток, ребята, познания, которыми он обладает, в наше время действительно представляют немалый интерес.

— Но как же так? Неужели он нигде толком не учился? — Никки, войдя во вкус, совершенно в этот момент забыла истинную биографию своего мужа.

— А где ему было учиться? — вопросом на вопрос ответил Денни. — Не можем же мы задним числом ввинтить его имя в списки выпускников, какого бы то ни было университета. Да если бы это и удалось, представляешь, сколько нам пришлось бы нарыть всякой информации? Какие учебники в то время были, какие профессора преподавали и все такое прочее. Нет, это слишком рискованно. Лучше уж пусть все будет так, как состряпали мы с Джеком. — Он повернулся к Торну. — Итак, кем бы ты хотел стать? Мне кажется, лучше всего искать работу, связанную с твоими естественными знаниями.

— Что ты имеешь в виду? — попыталась уточнить Никки. — Его знания индейской жизни или нечто в области сверхъестественного? Он ведь у себя славился как сильный колдун. А сейчас на таких вещах можно сделать большие деньги.

— Послушайте, не лучше ли ему просто остаться археологом? — вступила в разговор Мариетт. — А не то люди заинтересуются, с чего это он бросил свою профессию, фактически — дело своей жизни. Если, скажут, он такой умный, то почему столь опрометчиво поступил?

— Мне кажется, по части археологии у меня получилось бы, — задумчиво проговорил Торн. — Вот только не хотелось бы слишком далеко уезжать и надолго покидать Нейаки.

— А сотрудничество с музеями? — спросила Дениэл. — Особенно с теми, где есть экспозиции, посвященные истории индейских племен? Разве она не советуются с экспертами, чтобы подтвердить подлинность произведений искусства, предметов быта, или, например, если им надо уточнить детали культов и обрядов. К кому они в таких случаях обращаются?

— Это грандиозная идея, Дениэл, — воскликнула Паула.

— Я еще всегда удивлялся, что почти у каждого городишка — пусть даже самого плевого — обязательно есть свой музей, форт или еще какая-то историческая достопримечательность. В этой части страны ими все набито под завязку, — высказался молчавший доселе Хэнк. — Может, Торну удастся занять положение регионального консультанта по индейским древностям. — Он нахмурился и спросил: — Интересно, есть такая профессия, хотел бы я знать?

— Нет, так будет! Мы сами ее создадим, — заявил Джек. — Один Бог знает, сколько мы уже всего нагородили, стряпая биографию Торна, так что одним пунктом больше, одним меньше, значения уже не имеет. А кто, в самом деле, в этих местах лучше него знает естественную жизнь индейских племен и кто лучше него сумеет определить и подтвердить подлинность всего, что касается племени шони? Ведь всеми этими вещами он пользовался в жизни, а не изучал по учебникам и музейным экспозициям. Он же у нас чистый натурал!

— Что ты обо всем этом думаешь, Торн? — спросила Никки. — И ездить придется не так уж много, пару-тройку часов на автомобиле, только и всего.

— Да, эта работа по мне, — сказал Торн. — Есть, правда, и еще кое-что, что среди моего народа ценилось гораздо больше. Но что поделаешь, не быть мне значит больше шаманом.

— Ну, дядя Торн, вы даете! — подал голос сынишка Денни, подросток Стивен. — Почему нельзя сочетать то и это? Здесь вас оценят не хуже, чем в прошлом веке, ведь и сейчас найдется, сколько хочешь людей с кровью шони в жилах, желающих побольше узнать о прошлом своего племени, и не только в части сверхъестественного. Теперь многие интересуются и танцами индейцев, и их обрядами и церемониями. А язык? Готов поспорить, что тут во всем штате не сыскать человека, говорящего на языке племени шони. Кроме вас.

— Устами младенца глаголет истина, — сказала Паула.

Глаза Хэнка сверкнули неподдельным восторгом.

— А почему бы тебе, сынок и нас не поучить своему языку, да и многому из того, что утрачено и забыто? Ведь мы как-никак тоже немножко шони.

— Это было бы великим благом для людей шони, — поддержал отца Сэм.

— Ив придачу не облагается налогами, ибо ты своей деятельностью удовлетворяешь образовательные и религиозные потребности и получаешь не зарплату, а просто денежные пожертвования, — рассудительно добавил Джек.

— Потрясающе! Мы тут и в самом деле наткнулись на нечто стоящее! — воскликнула Шери.

— Да, и мне так кажется, — поддержала подругу Никки. — Лишь бы всеэто понравилось Торну.

— Ничто не способно доставить мне большего удовольствия, чем иметь возможность помочь своим людям, — заверил он ее, и глаза его светились энтузиазмом. — Ничто, Нейаки, кроме твоей любви.

Торн радовался не только удивительному празднованию Дня благодарения, но и тому, как тепло и дружелюбно приняли его новые родственники.

В своем времени в племени июни Торн всегда чувствовал себя несколько в стороне от людей, даже от самых близких, ибо для них он был человеком особенным не таким, как все, существом, наделенным Духами магическим даром. Были и такие, что относились к нему враждебно. Но в основном люди чтили его почти как идола, как Духа будущего. А здесь все это никого особенно не занимало. Родные Нейаки приняли его как равного, как своего, не страшась, но и не превознося его особых талантов. Ему нравилось чувствовать себя просто человеком. Сердце его отогревалось от многолетнего одиночества среди людей, и за это он был благодарен своей новой семье.

Когда убрали остатки пиршества, заново сервировали стол и подали десерт и кофе, неожиданно раздался звонок в дверь. Паула нахмурилась:

— Кто бы это мог быть? Вроде мы никого больше не ждем. Или еще кто-то приглашен?

Все ответили отрицательно.

— Я сам посмотрю, — сказал Хэнк, вставая со стула.

Через пару минут он вернулся, теперь и его лицо помрачнело.

— Никки, там, у дверей стоит человек, который хочет поговорить с тобой. Это Брайан Сандерс.

Никки приросла к месту. Все сидящие за столов напряженно молчали. Первым прервал тишину Стивен:

— Ой-ой! Теперь сытые мистификаторы пойдут дубасить голодного фана.

Никки медленно поднялась, мельком глянула на Торна и сказала:

— Единственный способ отделаться от него — выйти и поговорить.

— И предъявить ему мужа, существование которого он отрицает, — дополнил ее Торн, вслед за ней поднимаясь из-за стола.

— Если понадобится помощь, зовите — сказал Денни. — Я уже имел с ним весьма нелицеприятный разговор, но могу выразиться еще яснее.

— Благодарю за предложение, брат, но надеюсь, мы обойдемся своими силами, — твердо ответил Торн. — Если я за кого боюсь, так за этого репортера. Плохо ему придется, если он разозлит меня по-настоящему.

Брайан уже вошел в дом и стоял возле дверей, в начале прихожей. Улыбка, заготовленная им для Никки, наполовину сползла с его уст.

— Ой, Ник, а что это за длинноволосый хиппи-переросток? — язвительно спросил он. — Только не говори мне, что это твой долгожданный муженек.

— Нет, именно это я и скажу, и даже представлю вас друг другу, — сквозь зубы процедила Никки и повернулась к мужу. — Торн, это Брайан Сандерс, репортер, о котором я тебе говорила. Брайан, мой муж, Торн Сильвер, у которого, насколько я знаю, давно чешутся руки подержать тебя за кадык. Так что будь осторожнее в выражениях. Не обернулись бы твои слова против тебя же! А теперь говори о цели своего непрошеного визита, да покороче, и поскорее отсюда сматывай. Ты прервал нашу праздничную трапезу.

Брайан, очевидно, не ожидал такого поворота дела и на какой-то момент лишился дара речи. Но, кое-как справившись с собой, заговорил:

— Я… Уф-ф… Никки, ты совсем сбила меня с толку. Я думал, что сегодня самое подходящее время перехватить тебя и кое-что сообщить…

— Насчет Торна?

— Хм… Да, так и… так оно и есть, — запинаясь, пробормотал он. Жар бросился ему в лицо, он покраснел. — Надеюсь, вчера вечером ты включила автоответчик и прослушала мой монолог?

— Мы вместе его прослушали, — сказал Торн, пронзая Брайана сверкающим взглядом. — И мне не нравится, что жене моей приходится выслушивать столь наглую ложь.

Хотя и явно напуганный, Брайан все же продолжал гнуть свою линию:

— Большая часть того, что я говорил, правда.

Во всяком случае, как я ее, правду, понимаю. Я бы и рад был насчет вас ошибиться, мистер Сильвер, но как ни старался, нигде не нашел о вас ни клочка информации. Этого оказалось достаточно, чтобы возбудить мои подозрения, которые я могу теперь подтвердить доказательствами более надежными, чем сама, правда. Каждый человек имеет прошлое, отраженное, так или иначе, во множестве документов, хранящихся в компьютерных файлах. Почему же у вас нет никакого прошлого? Вы что, с луны свалились? Инопланетный шпион? Или преступник, вынужденный скрываться под вымышленным именем? А может, вы просто нелегал, пытающийся получить гражданство в этой стране, обольстив невинную женщину и склонив ее к поспешному браку?

Торн шагнул к Брайану, руки его потянулись к репортерской шее. Но Никки быстро встала между ними и схватила мужа за руки. Ей, конечно, вряд ли удалось бы его остановить, если бы он добровольно не подчинился ее воле.

— С какой стати Торну городить весь этот огород, если он и так гражданин США по праву рождения? — спросила она.

— Твой братец так говорит, но я не верю. Я не нашел ни единого файла, где было бы зарегистрировано его свидетельство о рождении.

— В таком случае, полагаю, придется вам поискать еще, — мрачно сказал Торн. — Могу даже помочь, сообщив кое-какие сведения. Родился я сорок пять лет назад, в Зинеа, штат Огайо, и о рождении своем имею свидетельство, выданное по всем правилам, а сохранились ли бумаги, регистрирующие этот документ, не знаю, город, как известно, подвергся большим разрушениям.

— Хорошо, пусть так. Но почему же вы не значитесь по другим статьям? Где зарегистрирована ваша карта социального страхования? Водительские права?

— Послушай, Брайан, разве Денни не говорил тебе, что родители Торна, и он сам жили и работали за границей. На кой черт стал бы он обзаводиться картой социального страхования и водительскими правами в той стране, где не живет и не работает? И вообще, мистер Сандерс, все ли с вами в порядке? Вы, случаем, не перегрелись? Может, стоит взять небольшой отпуск, да и отдохнуть хорошенько, а? С таким усердием недолго и сгореть на работе. С людьми прессы это случается.

— О нет, не думай, крошка, что от меня так легко отделаться, — вспылил Брайан. — Все это кажется мне весьма подозрительным, и я не успокоюсь, пока не докопаюсь до самого дна.

— Ошибаетесь, отделаться от вас не так уж и сложно, — заверил его Торн. — А теперь вот что, или вы раз и навсегда оставите мою жену в покое, или я жестоко накажу вас. Я бы с большим удовольствием сделал это прямо сейчас, да скажите спасибо моей жене, что на сей раз она вас пожалела. Но предупреждаю: второй раз снисхождения не ждите. Так что не доводите до греха. Ну, как, вы хорошо меня поняли?

— Да уж, — буркнул Брайан. — Когда я слышу угрозы, то понимаю, что это угрозы. — В дверях он остановился и оглянулся. — Вынужден вас покинуть. Пока. Вот именно, мистер Сильвер, пока! Ибо это будет лишь минутная передышка. Я подниму копов, пусть сядут вам на хвост. Держу пари, что от них вам не выскользнуть. А там Никки сама увидит, кто был прав.

— Если ты рассчитываешь на мою благодарность, Брайан, то зря, — сказала Никки. — И потом, Торн не угрожал тебе, а просто кое-что пообещал. А свои обещания он всегда выполняет.

И с этими словами она прямо перед его носом захлопнула дверь. Громко.

34

Молодые супруги были на полпути домой, когда Торн вдруг спросил:

— Скажи, где больше всего живет людей племени шони?

— Я и сама плохо себе это представляла, но потом кое-что выяснила. Оказывается, наибольшая их концентрация располагается вокруг Оклахома-Сити. Один городок там у них так и называется — Шони, а другой — Текумсех.

— Далеко ли отсюда? Сколько ехать на машине?

— Дня полтора, — прикинув, ответила Никки. — Часов двадцать дневной езды и остановка на ночь. А почему?..

— Можешь отвезти меня туда? Прямо сейчас? Никки остановила машину у обочины дороги,

выключила мотор, внимательно посмотрела на мужа и только потом заговорила:

— О'кей, Торн. Но что случилось? Зачем тебе так срочно понадобилось в Оклахому? Почему такая спешка?

— Не знаю почему, но чувствую, что мне там надо быть, что я просто обязан ехать туда, и чем, скорее, тем лучше. Кто-то или что-то призывает меня. Настойчиво призывает.

Никки покачала головой:

— Хотелось бы получить более определенный ответ.

— Ты отвезешь меня туда?

— Мы сделаем лучше. Сейчас, правда, поздновато, но если моя кредитная карточка еще на что-то годится и если нам удастся купить билеты, мы полетим туда самолетом, что будет гораздо быстрее, а там наймем автомобиль.

— Полетим? — недоверчиво переспросил он. — Разве человек может летать? И что такое самолет?

— Это машина с мотором и крыльями, которая способна подняться в воздух и лететь. Управляют ею пилоты, ну, примерно так же, как водители управляют автомобилями. В самом самолете устроены пассажирские места, так что перелет за один раз совершает множество людей.

— А этот самолет безопасен? — спросил он с большим сомнением. — Что случится, если он решит выпасть из неба?

— Если самолет потеряет управление, будет очень плохо. Он упадет, разрушится, загорится, и все, кто были на его борту, погибнут. Редко кому удается спастись. Однако статистика говорит, что в дорожных авариях погибает гораздо больше людей, чем в авиакатастрофах. Миллионы людей каждый день летают на самолетах во все концы света и ничего плохого с ними не случается.

— А ты уверена, что и с нами все будет хорошо? Никки кивнула:

— Иначе я не предложила бы тебе такой способ передвижения.

Помолчав, Торн сказал:

— В таком случае мы полетим. А насколько это быстрее, чем ехать на машине по дороге?

— Зависит от времени вылета, да и с билетами может выйти заминка. Часто бывает, что все билеты распроданы, тем более сейчас праздник. В основном билеты заказывают заранее. Так что мы полетим лишь в том случае, если окажутся свободные места. Если вылетим ночным или утренним рейсом с ближайшего аэродрома, то будем в Оклахома-Сити примерно через пару часов.

— А как мы узнаем про билеты? Есть они или нет?

Никки завела машину и вновь выехала на дорогу.

— По телефону. Вернемся домой, и я сразу же засяду за телефон. Потом, в зависимости от того, сколько у нас будет времени, мы, возможно, успеем собрать кое-какие вещи и поедем в аэропорт. Скажи, милый, а у тебя нет предчувствия… Ну, я хотела спросить, сколько времени потребует у тебя исполнение этой весьма загадочной миссии? Ведь мне, чтобы не опоздать в школу, надо вернуться самое позднее в понедельник утром.

— Думаю, это продлится не слишком долго. Возможно, день или два, точнее сказать не могу.

— О'кей. Полагаю, нам следует послушаться твоего внутреннего голоса, — вздохнув, проговорила Никки.

После нескольких телефонных звонков Никки удалось выяснить, что в Оклахома-Сити они могут, вылететь из Дэйтон Интернешнл в 21.00, так что у них остается достаточно времени на сборы и путь до аэропорта. Но надо было торопиться, ибо стоит случиться малейшему затору на дороге, они опоздают на самолет, придется менять билеты, а попадут ли они на другой рейс — еще вопрос. Она потратила еще несколько минут на звонок в Оклахому, чтобы сделать заказ на аренду автомобиля и зарезервировать на ночь номер в мотеле. Потом позвонила родителям и сообщила им о предстоящей поездке.

К своему рейсу они едва успели. Зная, что время дорого, Сильвер Торн на этот раз не глазел по сторонам, хотя в иной ситуации аэропорт весьма заинтересовал бы его. И без того, как они ни спеши-

ли, на борт самолета поднялись последними. Быстро запихнув багаж — дорожные сумки и верхнюю одежду — на полку, заняли свои места. Никки, понимая, что такое первый в жизни полет, предложила Торну поменяться местами, чтобы он мог получше рассмотреть все, что можно рассмотреть из иллюминатора. Она представила себе его ощущение, когда он увидит далеко внизу свечение городов, рассыпанных по темному ландшафту земли.

Сильвер Торн страшно нервничал, хотя виду не показывал, но Никки уже достаточно хорошо знала мужа, чтобы понимать его состояние. Жесткие складки вокруг его рта углубились, он сидел слишком прямо, вцепившись в подлокотники кресла.

Когда самолет выкатили на взлетную полосу и моторы его взревели, Никки положила ладонь ему на руку.

— Все идет нормально, Торн. Через несколько минут мы будем в воздухе. — Сказала она, чувствуя, как мало это его успокаивает. — Мужайся, дорогой. В первый раз всем страшно, а потом это проходит.

Он оценил ее поддержу, но ничего не ответил. Челюсти его были слишком крепко сцеплены, чтобы позволить ему говорить.

Наконец самолет с диким ревом взлетел, и земля, накренившись, поплыла вниз. Это был самый напряженный и драматичный момент.

— Посмотри, Торн, видишь эти огни внизу? Ну, разве это не прекрасно?

Он проглотил комок в горле и решился взглянуть в иллюминатор. Зрелище просто ошеломило его. Особенно когда над ними появились звезды.

— Так вот что видит орел, паря на своих крыльях, — пробормотал Торн с каким-то благоговейным трепетом.

Стюардесса предложила им прохладительные напитки, но Торн решительно отказался. Слишком захватило его зрелище земли и неба с высоты птичьего полета. Когда они приблизились к гряде облаков, он изумленно ахнул, совсем как мальчик, впервые попавший на рождественский праздник. Никки вполне разделяла его восторг, радуясь всему, что видит и чувствует он.

Но длилось это недолго. Скоро самолет, пару раз скакнув по бетону дорожки, благополучно приземлился в Оклахома-Сити. За окном почти ничего не было видно, но Никки радовалась тому, что погода стоит тихая и снег еще не выпал, хотя в ночном воздухе чувствовался легкий морозец.

Они путешествовали налегке, все их вещи находились при них, поэтому первым пунктом их остановки в аэропорту было бюро проката автомобилей. Через полчаса они уже влились в транспортный поток, направляясь к мотелю, где Никки заказала номер.

Поездка из аэропорта прошла для него почти незаметно, ибо он до сих пор был поглощен переживаниями полета. Но, заметив, как быстро они едут, он задумчиво проговорил:

— Знаешь, Нейаки, кажется, полет на этой железной машине мне нравится больше, чем такая быстрая езда по дороге.

Когда они прибыли в мотель, Торн с интересом все вокруг оглядел, но особенно его поразил и заинтриговал лифт, поднявший их на четвертый этаж.

Номер был большой, с кроватью воистину королевских размеров, телевизором, микроволновкой и мини-баром. Словом, здесь было почти так же удобно, как дома. В комфортабельной ванной стояла корзина со всеми туалетными принадлежностями, которые могут понадобиться клиенту, а на противоположной стене были укреплены радиоприемник и фен.

Сильвер Торн, как делает большинство бывалых путешественников, первым делом попробовал качество кровати.

— Твердая, — одобрительно сказал он. — Это гораздо лучше, чем качаться на воде, где даже заснуть трудно.

— Ох, как я тебя понимаю, — ответила Никки. — Ну, ничего, при первой же возможности мы заменим матрас.

— Хорошо бы завести такой большой, как этот. А то у меня с твоей кровати ноги свешиваются.

— С нашей кровати, — поправила его Никки, вешая их одежду в стенной шкаф. — А если ты хочешь кровать королевских размеров, придется нам покупать новую, поскольку сменой матрасов дела не поправишь. Но это обойдется подороже, так что придется тебе немного подождать. С рождением беби у нас будет слишком много расходов, особенно не разбежишься…

— Ну что ж, потерпим.

— Знаешь, я проголодалась. А ты как? Тоже? Ресторан уже закрыт, но кафе работает допоздна. Мы можем спуститься вниз и немного перекусить. А хочешь, я позвоню в бюро обслуживания и закажу пиццу или еще что-нибудь?

— Бюро обслуживания?

Никки показала ему меню, лежавшее рядом с телефоном.

— Цены чуть выше, но зато получаешь еду в номер, стоит только позвонить и сделать заказ.

Сильвер Торн покачал головой:

— Лучше давай спустимся, куда ты говорила, я бы там все посмотрел. Если, конечно, ты не очень устала.

Она усмехнулась и взяла свою сумочку.

— Не морочь мне голову. Осмотреться он хочет! Скажи, что просто тебе понравилось кататься на лифте. Хорошо, только подожди немного, мне надо привести себя в порядок.

По пути в кафе они заглянули в ночной клуб, но Торн сразу отпрянул назад:

— Слишком громкая музыка. Я чуть не оглох. И дыма полно. Можно подумать, что там пожар.

— Бывали времена, когда я с удовольствием ходила в такие места, — призналась Никки. — Знаешь, я ведь раньше и сама курила, двух лет не прошло, как бросила. А к шуму привыкаешь, хотя просто поговорить в таком гвалте трудно. И горячительные напитки меня не особенно привлекали, но вот потанцевать я очень любила.

— Это то, для чего сюда приходят? Потанцевать, покурить и выпить огненной воды?

— В общем, да. Ну, еще чтобы подцепить кого-нибудь, женщину или мужчину, кому кто нужен.

— Как это один человек может подцепить другого? На крючок поймать?

Никки хихикнула.

— Прости. Подцепить — жаргонное слово. Значит, познакомиться с особой противоположного пола на предмет секса. Понимаешь? Ну, ты пришел, например, сюда один, присмотрел себе девушку, познакомился с ней, вы потанцевали, выпили, поболтали, а потом ты ведешь ее к себе в номер — в свою постель. Это, конечно, в большинстве случаев наносит урон твоему здоровью, поскольку ты свою партнершу в первый раз видишь и ничего о ней не знаешь. Но что делать, люди подчас не могут отказать себе в удовольствии.

Кафе на Торна особого впечатления не произвело. Слегка перекусив, они возвращались к лифту, и тут внимание Никки привлек бассейн.

— Жаль, что я не прихватила купальник. Сейчас хорошо бы поплавать и смыть с себя дорожную пыль. Ух, ты! У них, я смотрю, даже искусственный водоворот устроен. Хотя беременная женщина вряд ли может себе это позволить, да и вода, скорее всего слишком теплая, но тебе-то, почему бы не искупаться? Надеюсь, ты не боишься промочить свои боксерские трусики?

Девушка, явно из служащих мотеля, обернулась на замечание Никки.

— Если хотите искупаться, я могу предложить вам пару купальных костюмов. Здесь есть галантерейный магазинчик, но он уже закрыт, да и чем тратиться лишний раз, не лучше ли взять напрокат? Переодеться можно вон там, в раздевалке. Мы рады помочь гостям, забывшим дома купальники, с решением этой маленькой проблемы. Костюмы, смею вас заверить, стерильно чистые. Это я говорю на тот случай, если вы брезгуете пользоваться одеждой, которой уже пользовались до вас.

Никки показала на свой уже весьма приметный животик.

— Спасибо за внимание, но вряд ли у вас найдется что-то подходящего размера. А вот моему мужу, я думаю, подобрать что-нибудь будет просто.

Девушка улыбнулась и жестом указала на дверь своего хозяйства.

— Не беспокойтесь, милая, у нас есть купальники таких размеров, в которых вы оба свободно поместитесь. Должно быть, их шьет какая-нибудь парашютная фабрика. Подождите здесь, сейчас я вам все предоставлю.

Как Никки и ожидала, Торну затея с купанием в бассейне весьма понравилась. Да и выглядел он великолепно, модные плавки прекрасно подчеркивали стройность его великолепно изваянного тела.

Час спустя, почти уже в полночь, когда они всласть накупались и решили возвратиться к себе, Никки уже позевывала, так что, придя в номер, они быстро разделись и легли, даже не сложив как следует одежды.

После треволнений перелета и слишком затянувшегося ночного купания утро, как показалось проснувшейся Никки, только началось. Но, судя по шуму, доносящемуся из коридора, это было не так. Громко переговариваясь и пересмеиваясь, там уже вовсю ходили гости, слышались звуки уборки, жужжание пылесосов. Уснуть вряд теперь удастся, даже если Торн и позволит ей еще немного поспать. Впрочем, он уже встал и был готов следовать дальше.

— Ты имеешь хотя бы туманное представление о том, почему мы здесь? — сонно пробормотала она, потягиваясь, и вдруг заметила свое отражение в зеркале. — Боже! Я похожа на лягушку-путешественницу. Обещай, что ты защитишь меня от стервятников.

Торн рассмеялся:

— Торжественно обещаю тебе это. А что касается моей миссии, мне надо увидеться с местным шаманом, хотя я не знаю, кто он и что и зачем он меня призывает. Надеюсь, когда мы найдем его, все разъяснится.

Через несколько часов, порасспросив народ и поколесив по дорогам, они нашли шамана, вернее — шаманшу. Ею оказалась целительница из рода шони, которая была еще и профессором местного института, специализирующегося на изучении паранормальной психологии. Жила она в небольшом коттедже, на берегу Буревестничьего озера, между городками Текумсех и Норман.

Гейз Старвей — имя которой сохраняло отголосок индейского обычая давать имена и значило Взор Млечного Пути — открыла им прежде, чем они подошли к дверям ее дома.

— Добро пожаловать, брат и сестра. Я ждала вас.

Никки примерно представляла себе, что увидит в этом доме. Наверняка хрустальный шар или даже два, карты, разложенные на столе, горящие свечи и пару черных котов. Но ничего этого здесь не оказалось. Изящная обстановка, никаких кошек и ничего такого особо колдовского и магического. Единственное, что поражало с первого взгляда, обширная библиотека, размещенная в нескольких книжных шкафах и содержащая, при более близком рассмотрении, литературу по экстрасенсорике, телепатии и другим предметам, относящимся к парапсихологии. Было также несколько книг по истории коренных американских народов, подборка медицинской литературы и — как ни странно — целая полка любовных романов.

— Присаживайтесь, пожалуйста, — предложила им мисс Старвей, проведя их в большую гостиную. — Я приготовила для вас чай.

В самом деле, на кофейном столике уже стоял поднос с чашками и всем, что необходимо для хорошего чаепития, что весьма удивило Никки.

Пока гостеприимная хозяйка разливала чай, Никки рассмотрела ее подробнее. Гейз Старвей, женщина лет двадцати пяти, может чуть старше, была по-настоящему красива. Ее черные как смоль волосы, подстриженные под пажа, блестели живым и здоровым блеском, удачно оттеняя высокие скулы тонкого лица. А ее стройности вполне могла позавидовать любая модная манекенщица.

Гейзи подняла глаза и перехватила ревнивый взгляд своей гостьи.

— Не волнуйся, Нейаки, — сказала она тихим приятным голосом, — твоего мужа я призвала сюда не с тем, чтобы его соблазнить. У меня к нему действительно важное дело.

Никки была просто потрясена. Как эта женщина поняла, о чем она думает? И откуда ей известно ее имя? К тому же произнесенное так, как произносит его обычно Сильвер Торн.

— Так это вы меня призвали? — спросил Торн. Гейзи кивнула:

— Я ждала тебя, Серебряный Шип. Ждала много лет.

— Как?.. Почему?

Улыбка Гейзи была безмятежно спокойной.

— Возможно, вы слышали о научных разработках, которые доказывают, что между близнецами существуют неразрывные связи, природа которых до сих пор не вполне изучена, а также телепатическая связь. — Сказав это, она устремила на Торна взгляд своих ясных, светло-карих глаз. — С помощью этих связей я и сумела призвать тебя, Серебряный Шип. Так ты не узнаешь меня? Хорошо, я помогу тебе. Вспомни, кто просил тебя вынести свое тело с поля битвы и схоронить его в тайном месте? У Никки отвисла челюсть. Сильвер Торн пристально смотрел на женщину, сидящую напротив него.

— Текумсех? — с трудом выдавил он из себя. — Но разве это возможно?

Гейзи пожала плечами.

— Ты же видишь, что возможно. Разве поддаются объяснению все те невероятно странные и чудесные явления, которые то и дело происходят в мире? Уж тебе ли, брат, удивляться, тем более после того, как вы оба перемещались во времени. И потом, разве я не говорил тебе, что обязательно вернусь, когда моим людям потребуется указать путь, когда они будут нуждаться в проводнике и охранителе?

— Но… но ты теперь женщина — в замешательстве проговорил Торн.

— А что, было бы лучше, если бы я вернулся летучей мышью? Я мог стать кем угодно — лягушкой или лисицей, сосной или земляным орехом, в мужском обличье или в женском, — реинкарнация не гарантирует тебе, что ты вернешься существом той же генерации, расы и будешь придерживаться тех же религиозных и политических убеждении. Если в будущем мне придется вернуться сюда еще раз, я могу оказаться африканцем, азиатом, индусом или мусульманином. Кто знает?.. Ну а теперь я целительница из рода июни, захотевшая еще раз встретиться со своим братом. Мысленно возвращаясь к прошлой жизни, я вспомнила наше родство. Также вспомнила и то, что ты собирался перейти из тысяча восемьсот тринадцатого года в тысяча девятьсот девяносто шестой, лапы соединиться со своей возлюбленной. А в последние дни я вдруг почувствовала, что ты в затруднении, и решила, насколько это в моих силах, помочь тебе. Скажи мне теперь, что у тебя за неприятности?

— Никки показалось, что она видела Тенскватаву. И сравнительно недалеко от нашего дома. Вот я теперь и спрашиваю себя: неужели он умудрился каким-то образом пролезть сюда, в этот век, следом за мной?

— Но мне не просто показалось, Торн, — возразила Никки. — Я, в самом деле, видела его. Готова на последний доллар поспорить.

— Ах, так вот что значило то темное облако, которое в последние дни наплывало на мои воспоминания о тебе, — задумчиво проговорила Гейзи. — Тенскватаве всегда сопутствовал болезнетворный ветер, предвещающий несчастье. Мы должны уничтожить его, пока он не натворил новых бед.

— Ну, с меня было бы довольно, если бы мы навсегда вернули его в прошлое, которому он принадлежит, — заявил Торн.

— Да, милый, ты прав, — поддержала его Никки. — Ни к чему нам, чтобы здесь обнаружили его труп. Полисмены начнут дышать нам в затылок. А, поди, тогда попробуй им что-нибудь объяснить.

— Пожалуй… — подумав, согласилась Гейзи. — Тем более что полицию интересуют исключительно жесткие и холодные факты, а не теория паранормальных явлений. Если они не могут чего-то увидеть, потрогать или понюхать, этого для большинства из них просто не существует.

— Несколько месяцев назад я сама относилась ко всему этому так же, — проговорила Никки. — А теперь… — Она смолкла, переводя взгляд с одного на другую. — Ну, теперь… Взять хотя бы вашу встречу. Мне понадобилось всего несколько минут, чтобы прийти в себя, да и удивилась я не так уж сильно.

— Хорошо, если Тенскватава действительно в Огайо, мы немедленно отправляемся туда, — сказала Гейзи. — Разыщем негодяя и отделаемся от него раз и навсегда. Я предчувствую, что нам удастся остановить его, он не успеет совершить никаких злодеяний, как бы ему ни нравилось играть в свои темные игры. — Она поднялась и направилась в соседнюю комнату. — Подождите, я только позвоню своей секретарше и возьму кое-что из вещей.

— Гейзи, может, вы заодно позвоните в кассы аэропорта? — спросила Никки. — С этими праздниками мы рискуем застрять здесь надолго. Нам с Торном здорово повезло, что удалось улететь. Кто-то буквально в последнюю минуту сдал билеты.

Гейзи одарила их своей тихой, таинственной улыбкой и сказала:

— Везение здесь ни при чем. Просто я не хотела, чтобы у вас возникла проблема еще и с билетами.

— Значит, твои силы остались при тебе? — с любопытством спросил Торн.

— В основном да. Но здесь редко выпадает возможность воспользоваться ими, как часто бывало в прежней жизни. Жаль, честное слово, жаль. Знаешь ведь пословицу — что отдашь, то твое, что хранишь, то потеряешь. Боюсь, как бы в бездействии мне и в самом деле не лишиться своих способностей. Она вскинула голову и посмотрен на него.

— А как у тебя, Серебряный Шип? Твои силы перекочевали с тобой сюда?

— Даже не знаю, — ответил Торн, которого вопрос застал врасплох. — С тех пор как я здесь, ни разу не приходилось применить их на деле.

— Теперь, думаю, придется — серьезно проговорила Гейзи. — Иначе как мы сплавим отсюда нашего безумного братца.

35

Они возвратились домой часа за полтора до наступления темноты и нашли на подъездной дорожке к дому машину Шери и саму ее, свернувшуюся калачиком на сиденье. Едва заметив их, она тотчас выскочила из машины и бросилась навстречу. Ее голубые глаза казались огромными как блюдца, а лицо было бледным и искаженным. Она подбежала и трясущимися руками вцепилась в Никки.

— Слава Богу! Ты дома, Ник! — хрипло вскричала она. — А я жду тут и помираю от страха, молясь, чтобы ты поскорее вернулась и чтобы с тобой все было в порядке!

— Что случилось, Шери? Что тебя так напугало? — спросила Никки, сердцем уже зная, какой ответ получит от подруги.

— Я видела Пророка! — просипела Шери; Потом, справившись с дыханием, продолжила в свойственной ей многословной манере: — Знаешь, хотя он был и без кольца в ноздре, в обычных джинсах и куртке, но я узнала его, я ведь насмотрелась всех этих ужасных его портретов. Сначала я подумала, что у меня галлюцинация, но потом поняла, что он настоящий, потому что он стоял с Брайаном Сандерсом, а уж кому-кому, но этой вонючке Сандерсу я бы никогда не позволила втереться в свою галлюцинацию, пусть даже самую дикую. Ох, когда я увидела, что эти двое разговаривают друг с другом, думала, у меня сердце выскочит из груди. Никки, они что-то замышляют. Что-то омерзительное!

Никки ни слова не могла проговорить в ответ. А вот Гейзи тихо сказала:

— Да, вижу, предчувствия меня не обманывали.

— Эти двое, собравшись вместе, ничего хорошего, кроме злодейства, замыслить, не могут, — заметил Торн и предложил женщинам войти в дом. — Идемте. Мы должны хорошенько обдумать, что делать дальше.

Подойдя к дому, они услышали тревожные крики Макате. Торн нахмурился:

— Войду-ка я первым и проверю, не пробрался ли туда Тенскватава. Не хватало нам еще в капкан попасть! Текум… Ох, прости! Гейзи, побудь с Нейаки и ее подругой.

— Не беспокойся, брат, я пригляжу за ними. Торн скрылся в доме, а Шери приблизилась к Никки и шепотом спросила:

— А это кто?

— Гейз Старвей, целительница из племени июни и профессор парапсихологии из Оклахомы, — тихо ответила Никки. — Не знаю, поверишь ли ты, но она к тому же еще и реинкарнированный Текумсех.

— Да при таких обстоятельствах как не поверить! — прошептала Шери.

Никки представила женщин друг другу, но все ее внимание было обращено к дому.

Через несколько минут Торн вернулся и пригласил их войти.

— Если кто и был там, сейчас все чисто.

— У вас что-нибудь исчезло? — спросила Гейзи.

Никки осмотрелась.

— Боюсь, вот так сразу и не определишь.

— Я помогу тебе, — тотчас откликнулась Шери. — Скажи, ты давно в последний раз вытирала пыль?

Никки нахмурилась и обиженно проворчала:

— И такие вопросы задает лучшая подруга!

— Хэй! Я ведь не в обиду тебе. Просто если есть немного пыли, то легко определить, стронуто ли что с места. А если что-то пропало, на пыльной поверхности останется чистый след.

Никки непроизвольно усмехнулась:

— Неужели именно такого сорта вещи ты со своим полисменом и обсуждаешь на свиданиях? Мне тебя жалко, Шери. Действительно жалко.

С места ничего стронуто не было, ничего не пропало, но Макате не успокаивался, метался из угла в угол и ворчал. У Их Светлости тоже шерсть на спине стояла дыбом, хвост распушился, что выказывало крайнюю степень ее беспокойства.

— Думаю, надо сразу же отправиться на поиски Тенскватавы и этого репортера, — сказала Гейзи. — Все лучше, чем сидеть здесь, крольчатами в садке, и ждать, придут они, не придут… Бывают обстоятельства, когда лучшее средство защиты — это нападение.

Торн повернулся к Шери:

— Где вы их видели, Шери?

— В американском торговом центре, — ответила та, а Никки при этом нервно хихикнула. — Возле киоска «Баскин-Роббинс», они жрали мороженое!

— В таком случае мы отправляемся туда. Никки в тех же местах видела этого негодяя.

— А если не найдем их там, можно попробовать перехватить Брайана у него дома или в офисе, — проговорила Никки. — Господи, помоги нам остановить его, если он задумал побыстрее тиснуть статейку о невероятной истории, которую узнал от Тенскватавы! Представляете, что начнется, если правда выйдет наружу?

— Да кто, будучи в здравом рассудке, поверит ему? — возразила Шери. — Выставит себя полным кретином, и больше ничего. Никки пожала плечами:

— Может, так, а может, и нет. Особенно если он представит публике Тенскватаву. Я не специалист по такого рода вещам, но и то знаю, что ученые могут определить точный возраст предметов, а у Тенски с собой наверняка что-то есть, одежда, в которой он здесь оказался, или еще что. Даже если ничего у него нет, само его появление может вызвать массу вопросов, для нас совершенно нежелательных.

Шери стрельнула в Торна задиристым взглядом.

— Эй, парень, а может, вы сами протащили его сюда, когда перебирались в будущее?

— Это мне предстоит выяснить, — мрачно ответил Торн и повернулся к Никки. — Скажи, где найти Сандерса, и мы с Гейзи поедем его искать.

— А мы? — растерянно спросила Никки, показывая на себя и Шери.

— Я должен быть уверен, что вы обе находитесь в безопасности, поэтому отправляйтесь-ка на ферму и оставайтесь там до тех пор, пока не получите от нас известий, — сказал Торн. — Там вы будете под защитой отца и братьев Нейаки. Иначе и себя подвергнете опасности, и мне руки свяжете, если придется действовать. Надеюсь, вы это понимаете?

— Он прав, — поддержала его Гейзи. — Не бойся, Нейаки, мы с Торном управимся и вдвоем, но нам необходимо хорошенько сосредоточиться.

Шери, склонная поддержать эту идею, сказала:

— Не знаю, как ты, Ник, а мои нервы на пределе, мы и вправду можем помешать им в решительную минуту. К тому же не забывай о беби!

Было решено, что Гейзи и Торн возьмут машину Никки, которую поведет Гейзи, а Шери и Никки поедут на ферму Сванов на машине Шери.

— А Макате? — спросила Никки, когда они направлялись к машинам. — Может, вам стоит взять его с собой? В конце концов, его можно использовать в качестве розыскной собаки, вернее, кота-ищейки. Тем более что ему определенно не нравится находиться сейчас в этом доме.

— Если в нем будет нужда, он придет, — заверил ее Торн. — Ты ведь не забыла, что он относится к миру Духов? Стены и расстояния ему не преграда.

— Хорошенькое дело! — Никки округлила глаза. — А с Их Светлостью он обошелся как вполне плотское смертное существо. Я и подумать не могла, что в потустороннем мире дозволяются такие штучки. Впрочем, это вселяет надежду, что на том свете не так уж и скучно. Если на небесах можно будет пожевать шоколад и позаниматься сексом, стоит серьезно подумать о том, как бы не промахнуться и попасть именно туда!

Все расселись по автомобилям. Никки до этого припарковалась за машиной Шери, поэтому Гейзи и Торн отъехали первыми. Они подождали немного и, удостоверившись, что Шери завела мотор, посигналили на прощанье и через минуту скрылись в конце подъездной дорожки.

В этот момент с ближайшего дерева спрыгнула Анеекуах и взметнулась на капот машины.

— Так! На нас посыпались таинственные говорящие животные! — мрачно констатировала Шери. — Какого черта твоей рехнувшейся белке вздумалось пикировать на мое авто? Скажи ей, Ник, пусть убирается с капота, пока не поцарапала мне всю краску.

Никки взялась, было за ручку двери, как вдруг почувствовала что-то острое, царапнувшее ее бок, там, где кончался короткий жакет.

— Оставайся на месте, — рявкнул с заднего сиденья грубый голос.

Никки узнала этот голос и оледенела. Шери издала полузадушенный крик. Глаза ее, когда она оглянулась назад, наполнились диким ужасом.

— Ты, рыжая! — прорычал Тенскватава. — Езжай, куда тебе скажут, а не то я взрежу пузо твоей подружки! Прямо здесь и сейчас! Езжай давай!

— О… о… о'кей, — насилу выговорила Шери. — То… только скажите куда…

— Тут недалеко, — прохрипел голос.

Когда они выехали на шоссе, Тенскватава вновь прокаркал:

— Куда? Разворачивай! Нам в другую сторону.

— Что бы ты ни затеял, Тенскватава, заруби себе на носу, у тебя ничего не выйдет, — проговорила Никки, едва переводя дыхание. — Серебряный Шип знает, что ты здесь. И он тебя найдет.

Сзади послышался издевательский смех.

— Того мне и нужно, мне это только на руку. Ты у меня приманка, на которую я заманю его в свой капкан.

Сердце Никки ухнуло куда-то вниз, но все же она нашла силы ответить:

— Брось, Тенски! Разве ты не знаешь, что тебе никогда не одолеть его?

Тенскватава сильнее прижал нож к ее боку, напоминая о грозящей ей немедленной расправе.

— Но пока ты, ведьма, у меня в заложницах, я верховный правитель!

Никки ничего не ответила, и он принял ее молчание за знак согласия.

Проехали они, к счастью, в самом деле, не так уж много, поскольку трясущаяся Шери водителем была никудышным. Прикинув по времени — а они ехали не больше трех минут, Никки поняла, что они остановились возле старого заброшенного здания туберкулезного санатория, находящегося совсем близко к ее дому. Здание давно уже пребывало в тоске и мерзости запустения, навещаемое разве что наркоманами, да и тех давно здесь не видели. Большинство окон разбито, какие-то заколочены досками. Все заросло чертополохом, сорняки забили ухоженный некогда газон. Небольшой пруд, вокруг которого раньше гуляли выздоравливающие, теперь заволокло ряской.

Никто сюда не придет, помощи ждать неоткуда. Они здесь одни, да еще Тенскватава, замысливший недоброе. Даже когда их пропажа обнаружится, никому и в голову не придет искать их здесь. Никто даже криков их не услышит.

Разве что кто-то случайно будет проезжать мимо и заинтересуется брошенным автомобилем. Но Тенскватава и этой надежды их лишил, заставив Шери загнать машину в гараж, примыкающий к зданию и соединенный с ним внутренним ходом. Мысли Никки становились все мрачнее и безысходнее. Горестнее всего было сознавать, с какой легкостью ее злокозненный деверь со своими примитивными преступными замыслами вписался в атмосферу двадцатого века. Впрочем, преступные замыслы по сути своей примитивны во все века. Только вот нож он использовал не по прямому его назначению, а как средство запугивания — словом, действовал, как заправский террорист двадцатого века.

А захватчик тем временем, угрожая ножом, повел их внутрь темного здания и, заставив подняться на третий этаж, приказал остановиться в темном коридоре без окон. Здесь он достал из кармана зажигалку и зажег две короткие свечки. Лезвие ножа больше не упиралось в бок Никки, но злодей достал моток веревки, размотал его и быстро привязал женщин к длинной стойке, привинченной к полу, которая раньше была сестринским постом. Затем он каждой заткнул рот кляпом и разразился гогочущим смехом:

— Нечего вам своими воплями раньше времени привлекать сюда Серебряного Шипа. Но и подыхать чуток погодите, потому я и оставил открытыми ваши носопырки. Дышите покуда!

Мрачно сверкнув глазами, в которых тлела застарелая ненависть, он склонился над ними, и сатанинская ухмылка обнажила его гнилые зубы.

— Я вам тут и свечечки оставил, чтобы не сидеть в темноте, — издевательски проскрипел он, показывая на крышку стойки. — Можете мне поверить, прилепил их к самому краю. Вот только дерево, на беду, малость пересохло, а потому вмиг займется, как только свечки растопятся, и огонек до него доберется. Жаль, что свечки коротковаты, прям беда! Ну, сколько там им гореть? Думаю, самые пустяки.

Он потуже затянул веревки, убедившись, что они держат достаточно крепко, и еще раз насладился зрелищем перепуганных лиц и глаз своих жертв, в которых стоял ужас. Затем поднялся и направился к лестничной клетке.

— Я чую ваш страх даже отсюда, — бросил он через плечо. — Я бы мог посидеть тут с вами, порадоваться на ваши страдания или насладиться вашей беленькой плотью, но мне не терпится зажарить рыбку побольше.

Он рассмеялся собственной шутке и решил еще немного побалагурить.

— Не помню, говорил я вам, что у меня по всему дому таких свечек много натыкано? Нет, кажется, не говорил. Так вот… — Для большего эффекта он выдержал паузу. — Так вот, представляю себе, сколько комнат и углов должен обшарить Серебряный Шип, пока до вас доберется… Боюсь, как бы не было поздно. Бедный братец! Сколько ему придется нанюхаться дыма и гари, покуда он найдет ваши обуглившиеся косточки!

Оставшись одни, подруги взглянули друг на друга наполненными ужасом глазами. Никки, натужившись изо всех сил, попробовала свои веревки. Тщетно, ни расслабить, ни тем более разорвать их не представлялось возможным. Ничего не выпи» и у Шери. Они сидели на полу, в нескольких шагах друг от друга, скорчившись в узком пространстве между стеной и бывшим сестринским постом, на том месте, где раньше, несомненно, стояли стулья. Руки их были связаны за спиной и привязаны к металлическим опорам стойки. Веревка крепко опутывала и колени.

После нескольких минут беспробудного ужаса они вновь попытались ослабить свои узы, хоть и знали уже, что все бесполезно. Свечей со своего места они не видели, но на стене отражались отсветы трепещущего горения, какое бывает, когда свеча догорает. И чем дольше они смотрели на стену, на клочок отраженного света, тем сильнее проступало отчаяние на их побледневших лицах. Лишь слезы глухой безнадежности одни выражали то, чего не могли выразить голоса.

Гейзи и Серебряный Шип искали своего брата повсюду, но нигде не находили ни малейшего признака его присутствия. Зато им удалось настигнуть Брайана Сандерса, причем у него же в доме. Репортер, обычно такой словоохотливый, сейчас говорил через силу:

— Поймите, Сильвер, я оставил Никки в покое сразу же, как вы посоветовали мне это сделать. А вы продолжаете наскакивать на меня как бешеный бык.

— Допустим, вы и вправду решили оставить мою жену в покое. Но есть еще одно дело, которое я хотел бы с вами обсудить. Меня интересует этот индеец, с которым вы встречались.

Брайан самодовольно усмехнулся:

— Ох, вы имеете в виду старика Тенек… как бишь там его дальше. Да уж, он надул мне полные уши такого, что…

— Зная его, могу вас заверить, все, что он говорит, клинический бред, — сказала Гейзи. — Человек окончательно спился. Его слову грош цена.

— Ну, пьянство еще не повод, чтобы ему не верить, — надменно отозвался Брайан. — Одной стороной мозга я готов поверить его дикой сказке.

И если мне удастся найти достаточно доказательств, способных убедить людей, этот материал потянет на Пулитцеровскую премию^[47].

— Попытайтесь воспользоваться другой половиной вашего мозга, — холодно проговорил Торн. — Кажется, именно эта половина небезнадежна и функционирует у вас нормально. Этот человек опасен. Мы должны найти его, найти немедленно, а вы просто обязаны нам помочь. Он и раньше покушался на Нейаки. Так можете ли вы поставить жизнь женщины, которую уверяли в своей любви, против сомнительного шанса прославиться?

— Ах, я взволнован, — бесцветно произнес Брайан.

Гейзи вперила в него жесткий взгляд.

— В таком случае вы не любите ее, мистер Сандерс. Видно, ни в голове у вас, ни в сердце нет ничего, кроме тщеславного желания любым способом удостоиться Пулитцеровской премии. Такпозвольте мне объяснить вам, что вы можете удостоиться совсем другого. Этот полоумный индеец ненавидит Нейаки и угрожает ей, и если вы не приведете нас к нему, дабы мы смогли предотвратить непоправимое, то удостоитесь обвинения в уголовно наказуемом деянии. Неоказание помощи. Утаивание информации. Содействие преступным элементам. Да люди и за меньшее получают тюремные сроки. Так вот, теперь я вас спрашиваю: вы можете сказать нам, где его искать?

Брайан явно колебался.

— Он что, действительно так опасен?

— Он намерен убить ее, — жестко сказал Торн. — Если вы знаете, где он, если вас хоть немного волнует судьба Нейаки, вы должны сказать нам все, что знаете. Все, что он говорил вам, и что вы говорили ему.

Брайан теперь выглядел больным.

— Я… я… О Боже! Я показал ему, где вы живете. Прошлой ночью я привез его прямо к вашему дому!

— А ферма ее родителей? О ней вы тоже ему сказали? — спросил Торн.

— Нет, только показал дом Никки. Торн с облегчением перевел дыхание.

— Вы знаете, где он обосновался? Брайан покачал головой.

— Примерно… Просто когда я показывал ему ее дом, он рассмеялся, я спросил, в чем дело, а он пробормотал что-то насчет весьма подходящего местечка поблизости. Но, правда, не объяснил, что это за место и что он собирается там делать.

— Спасибо, Сандерс. Думаю, эта информация нам будет полезна.

С этими словами Торн повернулся, чтобы уйти, но Гейзи остановила его:

— Не торопись, брат. Тут нам придется еще кое-что сделать.

Она вновь сосредоточила свое внимание на Брайане. Голос ее, когда она опять заговорила, был мягок, но весьма настоятелен.

— Посмотрите на меня, Брайан Сандерс. Загляните в глубину моих глаз и скажите, что вы там видите.

— Ну, ваши глаза, конечно. И мое отражение в них.

— Вглядитесь внимательнее, — сказала она спокойно, тихим певучим голосом. — Лучше рассмотрите себя. Постарайтесь увидеть себя так, как я вас вижу. И опишите, что видите.

— Вижу свое лицо, — медленно заговорил он. — Надо побриться. Передние зубы кривые. Мне в детстве поставили скобки, но я их носить не стал. — С каждым словом темп его речи все более замедлялся, будто ему все труднее становилось согласовывать деятельность своего мозга с речевым аппаратом.

— У вас очень усталые глаза, — нежно, чуть не мурлыкая, сообщила ему Гейзи. — Вы с трудом держите их открытыми. Вам хочется закрыть их. Сейчас вы их закроете.

Веки Брайана моргнули, затем закрылись. Он весь как-то обмяк, сделал шаг назад и оперся спиной о дверной косяк.

— Брайан, поднимите правую руку и держите ее перед собой. — Его рука медленно поднялась, он сделал, как она сказала. — Хорошо. Теперь слушайте очень внимательно. Вы не встречали вчера Пророка. Вы не возили его к дому Нейаки. Вы никогда не встречали Тенскватаву, Брайан. Следовательно, вы забудете все, что он вам говорил. Вы будете помнить только то, что вчера вечером пришли домой один. Пришли домой, и сразу легли спать. Вы не писали для своей колонки новостей ничего, связанного с Пророком. Если же наткнетесь на таковые заметки и записи, то они покажутся вам наметками будущей книги. Завтра утром, перечитав эти записи, вы сочтете их пустыми и надуманными, разорвете и выбросите в корзину для мусора, а если записи внесены вами в компьютер, вы просто уничтожите файл, на котором они записаны. Вы не говорили сегодня со мной, не говорили с Торном. Наш разговор полностью исчезнет из вашей памяти. Вы хорошо меня поняли?

— Да, — вяло отозвался он.

— Повторите все, что вы от меня услышали. Пока он повторял, Торн что-то шепнул на ухо Гейзи. Она усмехнулась и кивнула. Когда Брайан замолчал, Гейзи заговорила с ним вновь:

— Еще одно, Брайан. Вы не испытываете особого интереса к Нейаки, она просто одна из ваших знакомых. И вы никогда не интересовались прошлым Торна, поскольку это не имеет к вам ни малейшего отношения.

— Не имеет ни малейшего отношения, — вяло подтвердил он.

— Далее. Через несколько минут вы проснетесь. Вы не вспомните о нашем разговоре, но будете следовать всему, что я вам сказала. Из дома выходить не надо. Проснувшись, вы сделаете свои обычные вечерние дела, ляжете в постель и будете спокойно спать до утра. Теперь опустите руку.

Гейзи жестом показала Торну, что они могут уходить.

Брайан проснулся, когда они проехали уже несколько кварталов. Он пошел на кухню, перекусил, принял душ и отправился спать. Никаких особых мыслей в голове у него не было.

По обоюдному соглашению они вернулись к дому Никки, но там не нашли ничего необычного. Автомобиль Шери отсутствовал. Вероятно, Шери и Никки уже несколько часов находятся на ферме. И все же Торн испытывал какое-то беспокойство, да и Гейзи интуитивно осознавала тревогу, носящуюся в воздухе. Происходило нечто ужасное, и оба они это чувствовали.

— Сделай так, чтобы я мог поговорить по телефону с родителями Нейаки, — попросил Торн. — Я должен убедиться, что она и Шери там и с ними все в порядке.

— Да, и пока ты будешь звонить, я осмотрю ближайшие окрестности дома. Что-то меня здесь тревожит.

Гейзи набрала телефонный номер и, передав трубку Торну, занялась для начала осмотром дома. Не найдя ничего подозрительного, хотя Макате пулей вылетел наружу.

Гейзи вошла в гараж, уже зная, что Тенскватава в нем побывал. Она угнала бы об этом в любом случае, даже если бы и не нашла здесь его копья с пучком перьев на рукоятке, пришпилившего к стене записку. Пророк накорябал на клочке бумаги значки и символы, понятные так же хорошо, как если бы о том же было написано словами.

Гейзи с запиской в руке направилась к дому. Навстречу ей шел Торн.

— Они туда не приехали! — воскликнул он. — На ферме их нет!

— Знаю. — Гейзи передала ему клочок бумаги. — Тенскватава захватил их обоих. Он держит их в пустом здании недалеко отсюда. Где это здание, он не сообщает, но, кажется, уверен, что мы его скоро и сами найдем. Он явно поджидает нас, Серебряный Шип. Смотри, нам нельзя сейчас ошибиться. Он намерен убить тебя, да и меня тоже, если догадывается, кто я.

Торн обдумал услышанное и почти весело сказал:

— Скорее всего, он ничего о тебе не знает. Если так, то это дает нам большое преимущество, и мы должны им воспользоваться.

Глаза Гейзи заблестели.

— Да, — согласилась она. — Нас обоих он не ждет, он поджидает лишь тебя. Мы должны найти этот дом и скрутить негодяя. Ты отвлечешь его внимание, а я войду с другой стороны и устрою нашему братцу сюрприз.

— Сначала надо найти, куда он их спрятал, — сказал Торн.

В этот момент, будто отвечая на его вопрос, громко завыл Макате. Торн удовлетворенно улыбнулся:

— Макате знает. Он приведет нас к этому дому.

36

Свеча на крышке стойки затрещала. Никки молилась, чтобы на дне у этих свечек оказались маленькие металлические кружки, призванные удержать пламя догорающей свечи от соприкосновения с деревянной поверхностью. Иначе они с Шери действительно сгорят заживо — и это так же верно, как-то, что Тенскватава накрепко привязал их к стойке.

Одна свеча уже погасла. Другая потрескивала, продолжая слабо гореть, но почти не давала света. Никки почудился какой-то запах. Она надеялась, что это запах угасшего фитиля, а не занимающегося пламенем дерева. Но точно понять, что это такое, она не могла. Да и Шери не спросишь… Подругу она почти не видела. В этом зыбком полумраке Шери казалась просто пятном, темнеющем в нескольких футах от нее.

Вдруг что-то пушистое легонько коснулось кисти ее руки, и она вскрикнула от неожиданности. Но крик ее, уткнувшись в кляп, которым Тенскватава забил ей рот, не прозвучал, лишь эхом отозвался в голове. И вот она снова почувствовала прикосновение чего-то мехового. Что это? Крыса? Ужас отвращения захлестнул ее. Но она все же расслышала какой-то слабый звук. Ей даже показалось, что она почти видит, как что-то шевелится на полу рядом с ней. Существо вдруг застрекотало, и Никки с облегчением перевела дух. Это же Анеекуах, ее дух-проводник!

Маленькое животное делало нечто воистину удивительное. Белка вскарабкалась ей на живот и теперь осторожно тянула лапками конец тряпки, которой злодей заткнул рот Никки. Эти усилия завершились успехом.

— Шери, — прошептала она, страшась привлечь внимание Пророка, если он находится где-то поблизости. — Шери, Анеекуах здесь. Она только что вытащила у меня изо рта кляп. Может, ей удастся перегрызть своими зубками веревку. Ох, хорошо бы, тогда я освобожусь и развяжу тебя. Надеюсь, что теперь нам удастся спастись.

Никки показалось, что Шери ей кивнула. Белка, будто поняв, что от нее требуется, зашла Никки за спину и принялась перегрызать веревку, стягивающую кисти рук. Немного погодя веревка ослабла, и Никки смогла высвободить руки. Пришлось минуту подождать, пока в занемевших кистях восстановится кровообращение, после чего ей удалось развязать узел на веревке, стягивающей ноги.

Анеекуах, оказав ей неоценимую помощь, теперь трудилась над путами Шери и, не успела Никки полностью восстановить способность двигаться, почти уже перегрызла веревку на руках. Никки склонилась к подруге и освободила от кляпа ее пересохший рот.

— Ты как? С тобой все в порядке?

— Будет еще лучше, когда мы выберемся отсюда, — просипела Шери.

Пока Анеекуах трудилась над освобождением рук, Никки распутала веревки, связывавшие ноги подруги. Не прошло и нескольких минут, как обе они были свободны.

— Что там со свечками? — спросила Шери, потирая онемевшие запястья.

Опираясь о крышку стойки, Никки потихоньку встала. Она страшно боялась обнаружить на другой стороне затаившегося Тенскватаву. Но его, по счастью, нигде не было видно. Однако это совсем не значило, что он не прячется где-то поблизости.

в одной из множества комнат. Никки ощупала дерево под горевшей еще свечой. Оно слегка нагрелось, но и только. Оставалось надеяться, что их захватчик не запалил свечек по всему дому.

Пока Никки озиралась вокруг, стараясь определить, не исходит ли откуда-нибудь слабый свет, и вторая свеча погасла, оставив их в кромешной темноте.

— Дерьмо! — почти беззвучно выругалась она.

— Вот именно! — поддакнула ей Шери. — Ну, как мы теперь выберемся наружу? А что, если, Господи упаси, этот Пророк вздумает прийти проверить свечки… да и нас тоже?

— Ох, да я готова на ощупь, на карачках ползти, лишь бы поскорей выбраться отсюда, — тихо проговорила Никки и вдруг, почувствовав, что белка пощекотала ее щиколотку, едва удержалась от радостного возгласа:

— Шери, мне кажется, Анеекуах дает мне понять, что она выведет нас.

— Грандиозно! Ты держись за ее хвост, а я буду держаться за твой — в смысле за подол твоей юбки — и сматываемся отсюда!

Продвигались подруги медленно, но безостановочно. Малые размеры их проводницы действительно принудили их ползти на четвереньках, ощупывая стены, в надежде наткнуться на дверной проем. Они упорно, фут за футом, преодолевали в кромешной мгле пространство, пока, наконец, Никки действительно не нащупала дверной косяк. Двигались они в направлении, противоположном тому, откуда их привел Тенскватава, во всяком случае, Никки так казалось. Ее способность ориентироваться на местности, особенно в кромешной тьме, оставляла желать лучшего.

— Где же эти чертовы свечки, которых повсюду наобещал натыкать Тенски? — тихо проворчала она. — Наврал, скотина! А как бы сейчас пригодился любой огарочек!

За спиной у нее послышалось хихиканье Шери. Наконец Анеекуах свернула влево. Никки и Шери последовали за ней. Еще несколько футов, и Никки радостно прошептала:

— Я вижу окно, Шери. Встаем!

Они прошли вперед и оказались в коротком коридоре, возле окна с выбитыми стеклами. Глядя наружу, Никки подумала, что никогда в жизни не видела еще такого прекрасного вида из окна. А там всего-навсего и было, что темные силуэты деревьев, почти неразличимые на фоне ночного неба. Но когда она наклонилась и посмотрела вниз, с уст ее сорвался испуганный стон.

— Что там? — тревожно спросила Шери.

— Сама посмотри! — ответила Никки, подтолкнув подругу к окну. — Мы же на третьем этаже! Ничего себе, нашли путь спасения! Анеекуах, наверно, думает, что мы скакнем вслед за нею на ближайшее дерево. Ей хорошо, она-то весит чуть меньше нас! Но вот я, к примеру, сильно сомневаюсь, что способна исполнить такой смертельно опасный номер. Особенно с моим весом. Мне даже вниз смотреть и то страшно, а уж куда там прыгать по-беличьи. Я и вообще страшно боюсь высоты. Нет уж, видно остается одно, сидеть и ждать, когда нас опять зацапает Тенскватава!

— Тут есть пожарная лестница, — прошептала Шери.

— Нет, ни за что! Хоть три лестницы, мне нипочем не спуститься!

— А я все же попробую, — стояла на своем Шери. — Пусть даже упаду и разобьюсь, все лучше, чем сгореть заживо. Не бойся! Я полезу, первая и проверю, насколько прочны ступеньки.

— Ну, хорошо. Только осторожней.

— Лучше посоветуй, как мне исхитриться выбраться, — проворчала Шери.

Минуту спустя Шери уже стояла на верхней перекладине лестницы.

— Ох, помогай мне Бог! — нервно прошептала она. — Я крикну тебе, когда доберусь до земли. Если, конечно, доберусь туда своим ходом.

— Шери! — Никки прикоснулась к ее плечу. — Не помню, я говорила тебе, что очень тебя люблю? И что крепко ценю нашу дружбу?

— Тоже мне, — фыркнула Шери, — нашла время объясняться в любви! Впрочем, я тоже спешу заверить тебя, что ты упомянута мною в завещании. Тебе достанется моя любимая кожаная курточка и золотая рыбка на цепочке.

С этими словами Шери начала спускаться по ржавым и поскрипывающим ступеням. Хотя ночь была облачная, но под небесами это совсем не то, что в глухом коридоре без окон. И все же Никки потеряла подругу из виду, когда та находилась где-то между вторым и первым этажом. Она буквально ловила каждый звук ее дыхания, напрягая слух до последней возможности.

Вдруг внизу все стихло, потом раздался сдавленный вздох. А затем…

— Гляди ты! Никак я добралась! Стою на последней ступеньке. Просто смех. От нее до земли футов шесть, не больше.

Никки осторожно вскарабкалась на подоконник, стоя на коленках, повернулась к улице спиной и, вцепившись во внутренний край подоконника, мужественно сказала себе:

— Ну, будь что будет, а я лезу!

После чего, спустив одну ногу, нащупала ею верхнюю ступеньку лестницы, осторожно наступила на нее и не забыла помолиться обо всем, что ей было дорого в жизни.

Когда она встала на перекладину и другой ногой, полностью переместив вес своего тела на лестницу, страх немного отступил. Но все же прошла, как ей казалось, вечность, прежде чем она услышала вблизи тихий голос Шери:

— Держись, детка! Это последняя ступенька. Если ты не хочешь плюхнуться оттуда, как мешок с костями, тогда делай, как я тебе скажу. Попробуй повиснуть на руках, держась за нижнюю ступеньку. Тогда твои ноги окажутся ближе к земле на целый твой рост. Я поддержу тебя, и ты спрыгнешь, тут не так уж высоко.

Совет Шери было легче прослушать, чем выполнить. Каким образом она совершит столь замысловатый маневр? Куда упрется ногами, готовясь повиснуть на руках? Да и руки у нее вывихнутся, когда на них повиснет тяжесть всего тела. Впрочем, ее поддержала и подтолкнула к действию мудрая мысль Шери, что лучше разбиться, чем сгореть заживо, и она умудрилась исполнить этот акробатический номер, тотчас почувствовав, что Шери поддерживает ее снизу. И вот уже ноги Никки коснулись благословенной земли.

Она с облегчением перевела дыхание и обняла Шери. Немного подождав, пока не унялась дрожь в коленках, подруги потихоньку пошли вдоль здания и заглянули за угол. К своему ужасу, они увидели, что прямо к ним направляется какая-то темная, смутно очерченная в темноте фигура.

Колени у Никки вновь задрожали. Она поняла, что если они в ту же секунду не стронутся с места, шансов спастись у них почти не останется.

— Бежим, Шери! — панически прошептала она.

— Никки! Шери!

— Гейзи?

— Слава тебе, Господи! — всхлипнув, воскликнула Никки. — А я уж подумала, что это Тенскватава! Где Торн? Как вы нашли нас?

— Макате привел. Торн вошел в дом с фасада, а я решила на всякий случай обойти вокруг здания, опасаясь, что Тенскватава может затаиться где-то снаружи. Как вам удалось выбраться?

— Мы спустились по пожарной лестнице.

— Оставайтесь здесь, — распорядилась Гейзи. — Лучше всего спрячьтесь за теми деревьями. Мы подойдем к вам, когда минует опасность. Если через полтора часа мы не выйдем, послышатся выстрелы или еще какой-нибудь подозрительный шум, отправляйтесь домой. — И она указала им направление к дому Никки. — Как только доберетесь, сразу вызывайте полицию.

Гейзи исчезла за углом, а Никки направилась к группе рекомендованных для укрытия деревьев, но на полпути остановилась и обернулась к Шери:

— Нет, я так не могу. Да я умру от страха, не зная, что там творится. А ты иди туда и спрячься.

— Вот еще новости! — возмутилась Шери. — Мы пойдем вместе, подружка. Да я сама помру с горя, если хоть краешком глаза не увижу, как они разделаются с этим мерзким старикашкой Пророком.

И подруги вернулись к дому. Когда они подошли к пожарной лестнице, она все еще дрожала, но Гейзи была уже внутри. Медленно дойдя до угла, они остановились. У Никки от страха все поджилки тряслись.

Они свернули за угол, Никки показала на гараж и шепнула:

— Давай войдем отсюда.

— Ох, я боюсь до смерти, — отозвалась Шери.

— Я тоже.

Проходя мимо окон первого этажа, они пригнулись, чтобы из дома их не заметили. Дверь гаража была открыта, и откуда-то изнутри донеслись голоса. Тот, что звучал громче, принадлежал Торну. Подруги осторожно продвигались в сторону звука.

— Если бы я захотел, убил бы тебя сей же час, — слышался голос Торна. — Единственное, почему я до сих пор не прервал твою беспутную жизнь, так это чтобы ты мог сказать мне, что ты сделал с моей женой и ее подругой. Смотри! Счет пошел на секунды, если ты немедленно не ответишь на мой вопрос, я тебе и другие кости начну крушить, так что ты у меня вмиг выложишь все о своих злодейских замыслах.

Никки с тревогой заглянула в дверной проем, ведущий в огромную кухню. Шери подошла тоже, и они обе изумленно смотрели на то, что предстало их взорам. Торн стоял в центре комнаты, Тенскватава медленно сползал по стене в нескольких футах от него. Нос Пророка был расквашен, а левая рука плетью свисала с плеча. Один глаз у него опух и почти закрылся. И вообще, он выглядел так, будто его пропустили через бетономешалку.

В ту же минуту, прямо у них на глазах, Торн поднял руку и направил ее на брата. Не приближаясь к нему, явно не входя в физическое соприкосновение с ним, он сломал ему правую ногу. Подруги услышали жуткий треск, донесшийся до них через всю комнату. Но не от этого Никки почувствовала тошноту, не от этого ее замутило, а от вида ножа, торчащего из спины Торна в области левой лопатки. Кровь, просочившись сквозь плотную кожаную куртку, багровым потеком струилась вниз.

Она постаралась сдержать стон ужаса, но Торн услышал ее. В тот момент, когда он к ней обернулся, Пророк выхватил из-за пазухи другой нож.

Никки предостерегающе вскрикнула, вопль Шери вторил ее крику. Но прежде, чем отзвучали их вопли, прежде чем Торн вновь перевел взгляд на брата, прежде чем Тенскватава успел метнуть свой нож — его запястье вдруг хрустнуло и надломилось. Металл клацнул о каменные плитки пола, и Гейзи, возникнув откуда-то сбоку, подошла и ногой отбросила нож подальше.

— Ты! — сказала она, глядя на Пророка сверху вниз. — Ты за всю свою жизнь не принес нам ничего, кроме несчастий! Теперь ты расплатишься за свои злодеяния, которые переполнили чашу нашего терпения. Убить тебя сейчас было бы благодеянием. Нет! Лучше мы вернем тебя в прошлое, чтобы ты в страданиях дожил там остаток своих лет. Ты будешь, согбен и разбит болезнями, кости твои будут пронзать такая боль, какой до сих пор ты не ведал. Тебе ни единого вдоха не сделать, чтобы не испытывать боли. И даже дешевое виски не спасет тебя от мучений и не даст забвения. Ты будешь, презираем и изгнан собственным племенем, никто не захочет впустить тебя в свой вигвам. Вот какая расплата постигнет тебя за все твои козни и злодейские происки, направленные против собственных братьев.

Договорив, она одним мановением руки повергла его в беспамятство и только после этого повернулась к остальным.

— Подгоните сюда машину. Надо этот кусок дерьма доставить туда, где Торн сделает свою часть работы.

Шери с готовностью выступила вперед:

— Я помогу вам его тащить, из нас четверых только мы с вами можем таскать тяжести. Мне кажется, вы не заметили, а ведь у Торна до сих пор из спины торчит нож, да и Никки не совсем в форме, как вы понимаете.

— Нет, просто подгоните машину, — повторила Гейзи. — Я прекрасно справлюсь одна. — И она с потрясающей легкостью перекинула Тенскватаву через плечо, как это делают пожарные, вынося из огня пострадавших. — Такие силы, как у нас с Торном, в подобных ситуациях многократно возрастают.

Шери вдруг изволила явить остроумие, явленное в форме сварливости:

— Если вы действительно такие сильные и могущественные, то просто взяли бы и нас и — бац — мы уже дома, на диване, так что не пришлось бы лишний раз гонять авто.

Несколько минут спустя они уже поднимались на второй этаж дома Никки, направляясь со своим грузом в ванную комнату. Тенскватаву, все еще пребывающего без сознания, поместили в ванну. Гейзи стояла над ним, будто решая, будить ли его вообще. Торн боком присел на крышку унитаза, и Гейзи занялись им — искусно удалила нож, затем обнажила его плечо, произнесла какое-то магическое заклинание, сделала несколько странных движений руками, и рана его затянулась, превратившись в небольшую царапину, на которую Никки попрыскала антисептическим спреем.

— Торн рассказывал мне, — заговорила Гейзи, — как он попал сюда и что водопад помог ему совершить и ваше, и свое перемещение. Думаю, Нейаки, что вы были правы, предположив, что это как-то связано с ионизацией молекул воздуха. Если это так, ваш душ сыграет роль водопада и поможет нам перебросить Тенскватаву назад, в прошлый век.

Никки кивнула, затем нахмурилась.

— Но раз однажды он проник сюда — и я, кстати, все еще не понимаю, как ему это удалось, — можем ли мы быть уверены, что он не вернется еще раз?

— Теперь у него не будет амулета, — сказала Гейзи. — И он не знает нужных заклинаний. Судя по амулету, который мы нашли у него на груди, он въехал сюда буквально на хвосте Торна. Дверца в будущее — или, если угодно, окно благоприятной возможности — на несколько кратких мгновений приоткрылась. Торн выронил амулет, а Тенскватава подхватил его прежде, чем тот упал на землю, и проскользнул сюда следом за Торном. Повторение этого невозможно.

— Надеюсь, что так, — проворчала Шери.

Гейзи взглянула на Торна:

— Ты готов?

Тот кивнул и встал рядом с ванной. Остальные наблюдали за происходящим. Тихие гипнотические приговоры Торна вскоре заставили Тенскватаву очнуться, но лишь наполовину.

— Тенскватава, запомни, достигнув другой стороны, ты должен сразу же выпустить из руки амулет, иначе он прожжет в ней дыру. Ты будешь помнить о своем визите сюда, но совершенно забудешь заклинания, необходимые для перемещения во времени. Кивни, если ты понял мои распоряжения.

Пророк ответил легким движением руки.

— При любых обстоятельствах полностью ты не проснешься до тех пор, пока не достигнешь своего времени и не выпустишь амулет, — продолжал Торн свои властные внушения.

Затем он повернулся к Никки, и та вложила ему в ладонь моментальный снимок Тенскватавы, некогда сделанный ею тайком.

— Тогда, летом, я не хотел, Нейаки, чтобы ты рисковала, делая портреты наших людей, но теперь и сам рад, что ты меня ослушалась. Без этого мы не смогли бы переправить его туда, откуда он пришел, ибо этот снимок показывает его в том времени, к которому он принадлежит. А это, как мне кажется, необходимо для точного попадания в цель. Итак, мы выстрелим Тенскватавой в прошлый век и в тот год, где ему надлежит быть.

Торн наклонился, засунул фотографию в карман Тенскватавы, а в ладонь ему вложил амулет, после чего до упора открыл кран душа. Затем приступил к песнопениям и положенным заклинаниям. Все три женщины соединили руки и постарались сосредоточиться на одной-единственной мысли — на том, чтобы Тенскватава вернулся в 1813 год.

Минуты медленно следовали одна за другой, пока не сложились в полчаса, затем в час, и последовали далее. И вот, когда их всех уже начинали терзать сомнения, Тенскватава исчез в тугих струях душа.

Никто не пошевелился. Никто не заговорил. Они просто стояли и ждали. И дождались! Амулет с мелодичным звоном вернулся в фарфоровую ванну. Торн схватил его с возгласом триумфатора, ибо до той минуты он все еще боялся, что Тенскватава не отпустит амулет и в один прекрасный день опять вернется сюда.

— Получилось! — воскликнул он, высоко подняв амулет. — Он никогда уже не сможет войти в наше время!

— Ну, клясться я бы не стала, — сухо заметила Гейзи, — но за все те годы, что он жив — а он проживет еще долго, — я ручаюсь. А вот дальше… Кто знает, не удастся ли ему воспользоваться возможностями перевоплощения?

— Но ведь он совершил столько зла… — удивленно проговорила Никки. — Я думала, что человек, не сделавший в жизни ничего доброго, не может удостоиться реинкарнации.

— Ну, теория утверждает иное, — ответила Гейзи. — Хороший человек удостаивается не земного перевоплощения, а высшей формы жизни, в то время как плохой будет вновь и вновь проходить ступени реинкарнации, пока не превратится в существо более или менее нормальное, для которого злодейство станет вещью невозможной.

— А может он перевоплотиться в букашку? — спросила Шери.

— Не исключено.

— Ну, в таком случае я буду наступать на всех букашек, какие только подвернутся под ногу.

Они все еще благостно переживали успех, как вдруг зазвонил телефон.

— Кошмар! — воскликнула Никки. — Я совсем забыла позвонить маме и папе и сказать, что мы нашлись и с нами все в порядке.

— Не волнуйся, пока вы исцеляли Торна, я им позвонила, — сказала Шери.

— Так кому же тогда быть? — удивилась Никки и взяла трубку.

— Хэй, сестренка! Это я, Сэм. Может, не вовремя?

— Лучшего времени ты и придумать не мог! — радостно ответила она.

— А Торн там?

— Разумеется. Ты что, хочешь поговорить с ним?

— Нет, но просто я подумал, что ему тоже будет приятно меня послушать. Переключи на режим громкой связи.

— О'кей, но только прошу тебя, Сэм, следи за своей речью, потому что у меня здесь еще Шери и Гейзи.

Никки нажала на кнопку, и все услышали голос Сэма.

— У меня две новости — плохая и хорошая. С какой начинать?

— Не валяй дурака, Сэм. Ты всегда так спрашиваешь, а потом все равно начинаешь с плохой. Так что давай излагай.

— О'кей. Я проверил твои лотерейные билеты и могу подтвердить, что ты была права. Никаких двадцати миллионов ты, как всегда, не выиграла.

— Нашел чем удивить! Ну, а вторая новость?

— Послушай, крошка. — Обронив два эти слова, Сэм для большего драматического эффекта выдержал паузу и только потом сказал: — Твои номера совпали с одной из серий июльского розыгрыша Миллионника. Выплата — до декабря, так что если хочешь получить свои триста тысяч, то поторопись, а не то они уплывут. Осталось всего несколько дней.

— Силы небесные! — завопила Никки, возмущенная выходкой брата, и принялась его отчитывать: — Вот что я скажу тебе, Сэмюель Сван, если ты не бросишь свои розыгрыши, я пожалуюсь маме, и она перестанет тебя кормить.

— Хэй! Сестренка, ты что, забыла, что я тот самый парень, который первым занял очередь за деньгами? Стал бы я шутить такими серьезными вещами! И поспеши, говорю тебе! Займись этим в понедельник с утра. Только не говори потом, что я не намекал тебе, что хочу купить новый комбайн.

— На мои-то денежки? — ехидно спросила Никки.

— Вот именно, а иначе что ты станешь делать с такой прорвой денег?

Никки рассмеялась. Глаза ее вспыхнули ярче аметистов, когда встретились с чистым свечением серебра в глазах мужа.

— Ох, ну я-то знаю, на что мне потратить свои денежки. Первым делом пойду и куплю самый дорогой и роскошный антиблошиный ошейник для Макате. А потом еще один, маленький, но страшно изящный и тоже дорогой — для Анеекуах. Согласись, что наши домашние животные стоят самого лучшего.

— А еще мы купим большую и твердую кровать, — важно добавил Торн.

Эпилог

Никки отложила любовный роман и нажала на кнопку беби-монитора, этого домашнего радиоперехватчика. Из динамика тотчас донесся глубокий голос Торна, напевающий колыбельную на языке шони. В его тихое мелодичное пение вкрался иной звук, вызвавший на устах Никки улыбку. Их сын, Сейдж, прихрапывал, да еще как!

Малыш прибыл точно по расписанию, три месяца назад, и был здоровеньким, как только может быть здоров ребенок. Что, кстати, явилось большим облегчением для родителей, ибо они до последней минуты, вернее до первой минуты его жизни вне материнского лона, не знали, как перенес их младенец все треволнения, выпавшие на долю его матери, а особенно путешествие во времени. Сейдж получился черноволосым малым, с такими же фиолетовыми глазами, как у матери, и таким же пропорциональным сложением, как у отца. И если уже сейчас было ясно, что своим гармоничным физическим развитием он вышел в отца, то одно лишь время может сказать, получил ли он в наследство от Торна и его магические силы.

Никки откинулась в удобном шезлонге, стоящем в патио, и надвинула на глаза солнцезащитные очки. Она, было, подумала, не встать ли и не опустить ли тент, но потом решила, пусть это сделает Торн, который вот-вот должен оставить детскую и спуститься к ней.

Сегодня их первая годовщина, и она собиралась насладиться этим днем как можно полнее. А Торн начал праздновать прямо с утра, разбудив ее лишь после того, как превратил их спальню в очаровательную лужайку. Они сотворили нежную, неторопливую любовь в райском уголке, наполненном лепестками роз и порхающими бабочками.

На вечер Никки и Торн заказали в мотеле ужин и номер с отдельной ванной и горячей водой. Шери и Дейв, чья свадьба была назначена на конец месяца, вызвались прибыть к ним домой, чтобы посидеть с ребенком и обиходить потомство Их Светлости, появившееся на свет в конце января. Это были страннейшие существа из всех, каких Никки когда-либо видела: пушистые, в серо-голубую полоску, с кисточками на ушах, как у их папы, и огромными зелеными глазами. Торн настоял на том, чтобы из первого помета они всех оставили себе — для расселения в лесах, если таковые еще имеются. Но во втором помете оказалась парочка не особо диких, один из которых достался Шери, а другой — Гейзи.

Гейзи теперь перебралась в их места и жила на одной улице с Никки и Торном. Но это, кажется, было, ее временным пристанищем, ибо они с Сэмом решили связать себя брачными узами. Голова Сэма, надо сказать, пошла кругом с того самого момента, как он увидел Гейзи. Любовь обуяла его с первого взгляда, но Гейзи, явив если не девичью, то индейскую гордость, заставила влюбленного малость обождать, так что ему пришлось затратить немало усилий, завоевывая сердце избранницы. Но, говоря по правде, она в это время была занята переводом своей парапсихологической клиники в старое заброшенное здание туберкулезного санатория.

Это было истинной удачей, что здание до сих пор не сгорело, как-то могло случиться то ли по небрежности ранее торчавших здесь наркоманов, то ли в силу злонамеренности Тенскватавы. Никки и Торн к тому времени имели возможность купить это здание шутя, можно сказать, за бесценок. Торн намеревался часть помещения использовать для размещения классов своей будущей школы языка и культуры июни. К делу подключилась Гейзи, и вдвоем они сумели привести здание в надлежащий порядок. Тут надо заметить, что не последнюю роль в исполнении этого дорогостоящего мероприятия сыграли их магические способности. Не стоит уточнять, в чем именно и с какими целями эти способности проявлялись, но дело сделано — здание отремонтировано и готово принять учеников Торна и пациентов Гейзи. Классы Торна и его консультации, которыми весьма охотно пользовались музеи и исторические общества всего штата, обеспечивали его работой выше макушки. Что касается Никки, то после декретного отпуска — который, кстати, совпал с летними каникулами — она продолжала преподавать в школе. А в свободное от их преподавательской деятельности время они писали книгу об истории племени шони.

Торн появился в патио и прервал дремоту жены долгим, чувственным поцелуем. После чего, скользнув рукой по ноге супруги, спросил:

— Когда же, наконец, заявятся Шери с Дейвом? Никки притворно наивно подняла брови.

— А что случилось? К чему такая спешка? Уже пора праздновать? Опять?

Пальцы Торна скользнули под нижнюю кромку ее шортиков.

— Ты ведь знаешь, Нейаки, — проворковал он, — что я все время хочу тебя, а я не привык ожидать желаемого слишком долго.

Она усмехнулась и сняла темные очки единственно для того, чтобы полнее насладиться светом его лучезарных, отливающих ртутью глаз.

— Знаешь, дорогой, мы хорошо сделали, что накупили тебе кучу боксерских трусов. Иначе Сейдж подвергся бы риску остаться единственным ребенком. И подумай только — из-за чего? Из-за того, что тебе пришлось бы носить слишком тесные трусы, которые могли существенно ограничить возможности твоих наиболее интимных регионов.

Он посмотрел на нее и улыбнулся, чуть ли не сочувственно.

— Тебе ли этого бояться, маленькая гусыня? Разве ты забыла видения, посетившие тебя в моем веке? Сколько яиц было в твоем гнезде? Одно или больше? Я-то ничего не забыл, и мне кажется, что самое время сотворить следующего нашего дитятю.

— Ах, нет, дорогой, не торопи меня, — воскликнула Никки. — Должна же я хоть немножечко потешиться нашим первенцем, Сейджем. Впрочем, это не значит, что я не рада тебе, милый мой и единственный. А что получится, как уж Бог даст. Кстати, и одежек для беременных в доме полным-полно.

После этих слов он склонился над ней и поцеловал еще раз.

— В таком случае чего мы ждем? Пока не разучимся делать детей? Это было бы грустно, ибо приятнее занятия на свете нет.

— Да, и должна сознаться, поднаторел ты в нем чрезвычайно, — прошептала она, ощущая силу его возбуждения. — А дело мастера боится.

— В этом деле мы уже оба мастера. Оба. Никки вздохнула и обняла его так сильно, как только могла.

— Да, любовь моя, — пробормотала она, — мастера.

Примечания

1

Разновидность кроссовок.

(обратно)

2

Ярд = 91, 44 см .

(обратно)

3

1 фут = 30, 48 см .

(обратно)

4

Красные мундиры (redcoat — англ.) — английские солдаты.

(обратно)

5

Swan (англ.) — лебедь.

(обратно)

6

«Bic» — фирма, изготовляющая зажигалки и шариковые ручки.

(обратно)

7

Быстро (итал.).

(обратно)

8

Две ипостаси героя фантастической повести Роберта Луи Стивенсона (1850-1895) «Странная история доктора Джекила и мистера Хайда» (1886).

(обратно)

9

Эзоп — полулегендарный греческий баснописец VI в. до н. э.

(обратно)

10

Шекспир. «Гамлет». Акт 3, сц. 2 — реплика королевы в сцене «мышеловки». (Перевод Б. Пастернака.)

(обратно)

11

Здесь обыграно имя Шекспира, которое переводится как «потрясающий копьем».

(обратно)

12

Героиня повести-сказки Льюиса Кэролла (1832-1898) «Приключения Алисы в стране чудес» (1895).

(обратно)

13

Герой одноименного произведения Ирвинга Вашингтона (1783 — 1859).

(обратно)

14

Миля = 1, 609 км .

(обратно)

15

Chips (англ.) — в одном из старых значений нечто безвкусное, непитательное, высохшее, непригодное; кизяк (амер.).

(обратно)

16

В названии напитка «Diet Coke» герой воспринимает слово «diet» в первичном смысле как, «пища, еда», поскольку в начале XIX века вряд ли было в ходу сегодняшнее, столь распространенное его значение.

(обратно)

17

Blue Jacket (bluejacket) (англ. разг.) — матрос военно-морского флота.

(обратно)

18

Здесь непристойный каламбур, ибо слово cookies — кондитерские изделия домашней выпечки — на английском сленге обозначает женские половые органы.

(обратно)

19

Роман английского писателя Джона Беньяна (1628-1688).

(обратно)

20

Первые общегосударственные бумаги стоимостью 5, 10 и 20 долларов выпущены в США 17.07.1862 г. Отдельные штаты, начиная с 1775 г . выпускали свои бумажные деньги, но штата Огайо в 1813 г . еще не существовало, так что и своих бумажных денег там не было.

(обратно)

21

Авраам Линкольн — президент США в 1861-1865 гг.

(обратно)

22

Коронер — следователь, ведущий дела о насильственной или скоропостижной смерти.

(обратно)

23

«…Кто возвысит себя, тот унижен будет…» (Евангелие от Матфея, 23, 12).

(обратно)

24

Рок — по-английски kismet — созвучно словам kiss me — поцелуй меня.

(обратно)

25

Rock and roll (R and R) — рок-энд-ролл (амер. сленг) — загул, вихрь развлечений, несколько дней пьянки и сексуальных развлечений.

(обратно)

26

Джордж Вашингтон (1732-1799) — первый президент США. Его фраза: «Я не умею лгать» приводится во всех американских школьных учебниках.

(обратно)

27

Протестантская секта, возникшая в Англии в XVII в.; квакеры не признавали института священства, присяги и воинской повинности, проповедовали отказ от роскоши и полное равенство людей перед Богом.

(обратно)

28

Соломонова печать — купена, полигонатум (бот.).

(обратно)

29

Infernal (англ.) — адский, дьявольский, бесчеловечный.

(обратно)

30

«Бостонское чаепитие» — название события 1773 г ., когда, в знак протеста против английского правительства, которое ввело жесткое налогообложение на чай, несколько американцев, переодетых индейцами, пробрались на английские суда и сбросили с них тюки с чаем в воду бостонского порта.

(обратно)

31

Праздник, отмечаемый в день провозглашения независимости США.

(обратно)

32

Джек Бенни (1894-1974) — американский комедийный актер.

(обратно)

33

Футбол — от англ. foot — нога; ball — мяч (в сленге balls — мужские яички).

(обратно)

34

Женщина-индианка.

(обратно)

35

Буффало Билл — герой американского фольклора, в бук. пер. Билл Бизон.

(обратно)

36

Шест с красными и белыми спиральными полосами служит в некоторых странах Европы и США отличительным знаком парикмахерских.

(обратно)

37

Древняя религия племен, населяющих Вест-Индию, особенно остров Гаити.

(обратно)

38

Американский праздник, приходящийся на первый понедельник сентября.

(обратно)

39

Высокооплачиваемый молодой специалист, преуспевающий в своей профессии.

(обратно)

40

Имеется в виду известный американский иллюзионист наших дней

(обратно)

41

Дерринджер — переводится с английского как пистолет небольшого калибра

(обратно)

42

Распродажа вещей на дому, обычно с благотворительной целью.

(обратно)

43

Хакер (hacker — англ. компьют. сленг) — компьютерный хулиган; охотник за секретной информацией, незаконно проникающий в чужие сети; программист, способный составлять программы без предварительной разработки и оперативно вносить изменения и программы не имеющие документации. Как правило, виртуозно владеет всеми видами компьютерного программирования

(обратно)

44

День благодарения — американский официальный праздник в память первых колонистов Массачусетса (последний четверг ноября).

(обратно)

45

Галлон — мера жидких и твердых тел; англ. = 4.54 л .; амер. = 3, 78 л .

(обратно)

46

Vоila (фр.) — Здесь: вот оно!

(обратно)

47

Ежегодная премия в области литературы, журналистики, театра и музыки; из фонда, основанного американским издателем и владельцем газет Джозефом Пулитцером (1847-1911).

(обратно)

Оглавление

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

13

14

15

16

17

18

19

20

21

22

23

24

25

26

27

28

29

30

31

32

33

34

35

36

Эпилог

*** Примечания ***