Книга о русском еврействе. 1917-1967 [Григорий Яковлевич Аронсон] (fb2) читать онлайн
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
[Оглавление]
Книга о русском еврействе (1917-1967)
ПРЕДИСЛОВИЕ
В 1960 году Союз русских евреев в Нью-Йорке выпустил «Книгу о русском еврействе», охватывавшую исторический период 1860-1917 гг. — от эпохи великих реформ шестидесятых годов до февральской революции 1917 года. В 1966 году эта книга вышла также на английском языке. Инициатива издания «Книги о русском еврействе» и первоначальный план первого тома принадлежали ныне покойному историку и общественному деятелю Марку Львовичу Вишницеру, бывшему в то время председателем Союза русских евреев. Эта первая «Книга» имела задачей дать современному читателю факты и материалы о русском еврействе дореволюционного периода. Она стремилась обрисовать политический фон, на котором в ту эпоху протекала жизнь евреев в России — его бесправие и преследования, и его борьбу за гражданское равноправие и национальные права. Наряду с этим, задачей книги было очертить тот ценный вклад, который русское еврейство, несмотря на все ограничения и мытарства, внесло в хозяйственную, политическую и культурную жизнь России и в духовную жизнь всего еврейского народа. Предлагаемый ныне читателям коллективный труд является естественным продолжением этой первой «Книги о русском еврействе». Он посвящен пятидесятилетию от февраля 1917 года по настоящее время и охватывает эпоху революции и гражданской войны, диктатуры Сталина, страшные годы германской оккупации во время второй мировой войны и, наконец, послевоенные годы до и после смерти Сталина. Настоящая «Книга о русском еврействе (1917-1967)» состоит из 24-х статей, которые распадаются на следующие группы: первые четыре статьи посвящены еврейской общественности в 1917-1918 гг. и еврейству Украины и прибалтийских стран в период их временной независимости; следующие за ними три статьи — судьбе русского еврейства в эпоху немецкой оккупации; тринадцать статей — жизни еврейства под властью советов и, наконец, последние пять статей — русским евреям в эмиграции и отношению советской власти к сионизму и Израилю. Авторы статей, составляющих обе «Книги о русском еврействе», принадлежат к разным общественным направлениям, и каждый автор ответствен за содержание своей статьи. Редакция считала необходимым следить за сохранением объективности во всех статьях и за беспристрастным распределением света и теней в изображении исторических событий, — что было отмечено во всех откликах на первую «Книгу» со стороны читателей и прессы. Редакция приложила все усилия к тому, чтобы не изменить принципу исторической объективности и в настоящей второй «Книге». «Книга о русском еврействе (1917-1967)», как и предыдущая, составлена под руководством Исполнительного Бюро Союза русских евреев в Нью-Йорке, в которое входили следующие лица: Я. Г. Фрумкин (председатель), Г. Я. Аронсон (секретарь), Р. В. Вишницер, А. А. Гольденвейзер, А. А. Гольдштейн, И. М. Дижур, Д. М. Кадинская, Д. Н. Левин (казначей), И. Д. Левитан, Г. М. Свет и И. М. Троцкий. Избранная Исполнительным Бюро для редактирования обеих книг комиссия состояла из Я. Г. Фрумкина, Г. Я. Аронсона и А. А. Гольденвейзера, а впоследствии также И. Д. Левитана, принявшего на себя редактирование предстоящего английского перевода настоящей «Книги». С глубоким прискорбием мы должны отметить кончину за последние годы секретаря Исполнительного Бюро Союза — Лидии Осиповны Дан, безвозмездно отдававшей много времени и сил работе на пользу Союза, и ряда сотрудников, как первой «Книги о русском еврействе» — президента государства Израиль И. Бен-Цви, Я. Д. Лещинского и М. Ошеровича — так и настоящей второй «Книги» — Веры Александровой, С. Гепштейна и А. А. Гольдштейна. Каждый из них внес свой ценный вклад в освещение проблем, связанных с историей и жизнью русского еврейства. Исполнительное Бюро считает своим долгом выразить искреннюю благодарность сотрудникам «Книги о русском еврействе», а также всем лицам и организациям, которые помогли осуществить ее издание, — в первую очередь Conference on Jewish Material Claims Against Germany, International Ladies Garment Workers Union и Atran Foundation. Нью-Йорк. Декабрь 1967 г.Г. Я. АРОНСОН. ЕВРЕЙСКАЯ ОБЩЕСТВЕННОСТЬ В РОССИИ В 1917-1918 гг. (МАТЕРИАЛЫ, ДОКУМЕНТЫ, ВОСПОМИНАНИЯ)
I. Русское еврейство и февральская революция
Вопрос об отмене всех ограничений, связанных с национальностью и вероисповеданием, был поставлен на очередь в первые же дни февральской революции. В первой программной декларации новой власти, вышедшей из совещаний Временного Комитета Государственной Думы и Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов, пункт «об отмене всех сословных, вероисповедных и национальных ограничений» был выдвинут на одно из первых мест. В статье «Из истории русского еврейства», напечатанной в первой «Книге о русском еврействе», Я. Г. Фрумкин, бывший в то время членом «Политического Бюро при депутатах-евреях», поделился своими воспоминаниями о ходе работы по подготовке декрета о равноправии. «Революция 1917 года разрешила вопрос о равноправии в положительном смысле. Ни с какой стороны не было возражений против того, что все граждане должны быть равны перед законом. Для выработки соответствующего декрета министр юстиции А. Ф. Керенский образовал особую комиссию,.. членом которой был Л. М. Брамсон. Последний был в постоянном контакте с беспрерывно заседавшим Политическим Бюро. Бюро высказалось за то, чтобы не было издано специального декрета о равноправии евреев,.. а чтобы декрет носил общий характер и отменял все существующие вероисповедные и национальные ограничения». (Стр. 81-99). Было признано желательным, чтобы в текст декрета было включено перечисление всех содержащих такие ограничения статей Свода законов, которые теперь подлежали отмене. К составлению исчерпывающего списка таких законов были привлечены юристы-евреи, считавшиеся специалистами по данному вопросу. Подготовленный этой комиссией законодательный акт был единогласно одобрен Временным Правительством 20-го марта 1917 года и опубликован в № 15 «Вестника Временного Правительства». Вводная часть этого исторического акта гласила: «Исходя из убеждения, что в свободной стране все граждане должны быть равны перед законом и что совесть каждого не может мириться с ограничениями отдельных граждан в зависимости от их веры и происхождения, Временное Правительство постановило: Все установленные действующими узаконениями ограничения в правах российских граждан, обусловленные принадлежностью к тому или иному вероисповеданию, вероучению или национальности, отменяются». Акт заканчивался списком ограничительных законов, числом около 150-ти, подлежащих отмене. Подписан акт министром-председателем кн. Г. Е. Львовым, всеми министрами (А. Керенский, М. Терещенко, А. Гучков, П. Милюков, А. Мануйлов, А. Коновалов, Н. Некрасов, А. Шингарев), обер-прокурором Синода В. Львовым, государственным контролером В. Годневым и управляющим делами Врем. Правительства В. Набоковым. 24 марта евреи-члены 4-й Государственной Думы М. X. Бомаш, И. Б. Гуревич и Н. М. Фридман и члены Еврейского Политического Бюро М. С. Алейников, А. И. Браудо, И. И. Гринбаум, О. О. Грузенберг, Н. И. Каценельсон, М. Н. Крейнин, В. С. Мандель, И. А. Розов, Г. Б. Слиозберг, Я. Г. Фрумкин и М. И. Шефтель посетили министра-председателя князя Г. Е. Львова. От лица депутации член Государственной Думы Н. М. Фридман произнес речь, в которой приветствовал Временное Правительство по случаю издания акта о равноправии. В ответ на эту речь князь Г. Е. Львов обратился к еврейской депутации со следующими словами: «Я бесконечно благодарен вам за ваше приветствие. Вы совершенно правильно указали, что для Временного Правительства явилось высокой честью снять с русского народа пятно бесправия народов, населяющих Россию. Редко мне приходилось так волноваться, как в настоящие минуты. Мы были в мыслях и чувствах братьями, но нам не давали соединяться. Давайте забудем страницы прошлого и будем вместе работать для укрепления свободы новой России». В тот же день еврейская депутация посетила Исполнительный комитет Совета рабочих и солдатских депутатов. От имени депутации обратился к комитету с речью Н. М. Фридман, после которого говорил О. О. Грузенберг. На эти речи ответили тов. председателя Исполнительного комитета М. И. Скобелев и председатель — Н. С. Чхеидзе.* * *
Февральская революция 1917 года была встречена евреями во всей России с большой радостью и надеждами. Крушение монархии и провозглашение основ демократической государственности, сопровождавшееся отменой национальных и вероисповедных ограничений, были восприняты всеми слоями еврейского населения, как начало новой эры в истории многострадального русского еврейства. Однако, тяжкая война, приведшая к немецкой оккупации большой части русской территории, рост хозяйственной разрухи, дороговизна жизни и трудности, связанные с (созданием в этих условиях свободных политических учреждений, — вносили немало горечи в сознание широких кругов еврейского населения. В 1914 году национальный коллектив русского еврейства составлял до 6 миллионов человек, но в 1917 году Варшава и ряд литовских общин, традиционно и органически связанных с русским еврейством, как Вильно, Ковно, Гродно, Белосток и др., находились под немецкой оккупацией и были поэтому оторваны от событий, происходивших в России. Во время войны царскому правительству пришлось «временно» уничтожить пресловутую черту оседлости и открыть для беженцев и выселенцев многочисленные пункты внутренней России. Но еврейство, уменьшившееся численно наполовину, — до 3-х миллионов, — не могло уже явиться тем крупным фактором в российской действительности, каким оно было до войны. Еврейские общины, которые были налицо, — как Минск, Витебск, Гомель в Белоруссии, Киев, Одесса, Харьков, Екатеринослав на Украине, не могли компенсировать потерю той национальной анергии, которую до войны излучали общины Варшавы и Вильны. Тем не менее, с февраля 1917 года в русском еврействе началась новая жизнь. В Петрограде, где революция началась и где происходили основные исторические события того времени, представители русского еврейства проявляли на каждом этапе революции свое активное участие. С первых же дней революции началось оживление в общественных и политических кругах еврейства. Стали появляться на поверхности политические партии. Началась подготовка созыва съездов и конференций. Возобновилось издание органов печати на идиш, придушенных в 1915 году военной цензурой. Появились «Петроградер Тагеблат» под редакцией И. Гринбаума, Ш. Розенфельда и X. Д. Гуревича, непериодическое издание «Фрайе Ворт» при участии Д. Бергельсона, Л. Квитко, Нистора, стал выходить на иврит еженедельник «Гоам», вышла газета Бунда «Арбейтер Штиме» и т. д. Общественное оживление выразилось также в созыве различных съездов, в том числе и еврейского учительского съезда. В Витебске состоялась конференция еврейских кооперативов Северо-Западного края (при участии Л. С. Зака и др.). В Москве был созван съезд «Любителей древнееврейского языка» во главе с знаменитым поэтом X. Бяликом. Виднейшие еврейские адвокаты были назначены сенаторами (М. М. Винавер, О. О. Грузенберг, И. Б. Гуревич и Г. Ф. Блюменфельд). Циркулировали слухи о том, что некоторые еврейские деятели получили приглашение занять министерские посты. Летом 1917 г. (в «Еврейской Неделе» № 22) появилось сообщение о том, что «министр юстиции А. С. Зарудный предложил Л. М. Брамсону пост товарища министра юстиции. Л. М. Брамсон отказался за перегруженностью общественными делами». Но насколько мы могли установить, за все время существования Временного Правительства в его состав из общественных деятелей-евреев входили только кадет С. В. Лурье (тов. министра торговли и промышленности) и в министерство труда, также на правах тов. министра, меньшевики С. М. Шварц и А. М. Гинзбург-Наумов. А. Я. Гальперн был управляющим делами одного из составов Временного Правительства. Руководящую политическую роль в Совете рабочих и солдатских депутатов и затем во ВЦИКе советов, наряду с И. Г. Церетели и Н. С. Чхеидзе, играли Ф. И. Дан-Гурвич (меньшевик), М. И. Л ибер-Гольдман (Бунд), Рафаил А. Гоц (соц.-рев.), Л. М. Брамсон (народный социалист). Лидерами интернационалистской оппозиции в совете были Ю. О. Мартов-Цедербаум (меньшевик) и Р. А. Абрамович-Рейн (Бунд).[1] На первом Всероссийском Съезде Советов (июнь-июль 1917 г.) по докладу М. И. Либера по национальному вопросу была принята резолюция о признании за всеми национальными меньшинствами права на культурное самоопределение.II. Еврейские партии
Уже в первые дни марта 1917 года еврейские социалистические партии вышли из подполья. Лидеры Бунда приняли активное участие в организации Совета рабочих депутатов в Петрограде, а Г. М. Эрлих и вскоре прибывший из ссылки М. И. Либер заняли в деятельности Совета видные места. В Совет вошли также представители других еврейских социалистических группировок — сионистов-социалистов, сеймовцев и поалейционистов. На 15 марта была созвана конференция сионистов-социалистов и сеймовцев, на которой состоялось объединение этих двух групп под названием «Ферейнигте» (Объединенные) с Центральным Комитетом в Киеве. Первая свободная конференция Бунда состоялась в Петрограде 14-19 апреля. На ней было 83 делегата, представлявших десятки организаций, и был выбран первый легальный Центральный Комитет во главе с Айзенштадтом, Либером, Вайнштейном, Эрлихом, Рафесом, а также Абрамовичем и Литваком, которые еще в то время не вернулись из эмиграции. Следует подчеркнуть, что в первой стадии революции наблюдалось чрезвычайно толерантное отношение со стороны несоциалистических группировок к евреям-социалистам, особенно по отношению к Бунду. Так, 24 марта в органе Еврейской народной группы «Еврейской Неделе» (№ 12-13) появилось за подписью Ш. Нигера приветствие по поводу выхода первого номера органа Бунда — «Арбейтер Штиме». «Для многих «живых мощей» еврейской печати теперь лишь готовится место под солнцем свободы, — писал автор, — но главный и наиболее заслуженный представитель ожившего царства теней еврейской печати уже вернулся к нам, и наш долг и даже искреннее желание приветствовать его от глубины души, наконец, вздохнувшей свободно. Я имею в виду еврейское социал-демократическое издание «Арбейтер Штиме». В те же дни состоялось бурное собрание в еврейском клубе в Петрограде под руководством М. М. Винавера и Г. Б. Слиозберга, на котором во время выступления оратора бундиста кто-то из публики крикнул: «Долой бундистов!» Винавер тотчас же заявил протест против этого возгласа и сказал, что «Бунд шел в авангарде революционного движения, и мы приветствуем эту партию». В зале раздались возгласы: «браво!» Тогда же на собрании Группы Демократического Объединения И. Ефройкин в своем политическом докладе заявил: «Лучшая заслуга Бунда в том, что эта партия принципиально сломала стены гетто. Бунд — это первая еврейская партия, которая выставила не только еврейские, но и общечеловеческие задачи». Однако, эта терпимость недолго удержалась в еврейской общественности. Партийная и групповая борьба все больше обострялась и конфликты следовали один за другим. А. А. Гольденвейзер в своих «Киевских воспоминаниях», опубликованных в «Архиве русской революции», отметил, что когда в первые недели марта был создан «Совет объединенных еврейских организаций города Киева», социалисты в первом же заседании демонстративно покинули Совет, заявив, что он и по составу и по политическим настроениям не может считаться истинным представительством еврейских масс. Отсутствие взаимного понимания между социалистической и несоциалистической частью еврейства давало о себе знать чем дальше, тем больше. Оживление и рост активности наблюдались и в несоциалистическом секторе еврейской общественности. В Петрограде возник Еврейский Народный Союз, куда вошли М. Н. Крейнин, А. В. Залкинд, С. Л. Цинберг и др. В Москве организовалась еврейская ортодоксальная (религиозная) партия во главе с раввином М. М. Нуроком под названием «Свобода и Традиция», в Петрограде — аналогичная партия «Нэцах Израиль», в Киеве и других городах — «Агудас Израиль». Еврейская Народная Группа, возглавлявшаяся М. М. Винавером, приступила к выработке новой программы, которая включала следующие пункты: 1) Еврейская община ставит своей целью удовлетворение национально-культурных и религиозных потребностей еврейского населения. 2) В еврейской школе проводится изучение еврейского и древнееврейского языка. В школе сохраняется религиознообрядовый элемент. 3) Права родного языка гарантируются всюду, где евреи составляют не менее 1/5 населения. 4) Предусматривается создание главного совета всероссийской общинной организации. 24 мая в Петрограде открылся всероссийский сионистский съезд, на котором выступили с приветствиями и несионисты, и было оглашено приветствие председателя Совета рабочих депутатов — Н. С. Чхеидзе. Председательствовал на съезде Е. В. Членов, который отметил роль с.-д. фракции Государственной Думы в борьбе против угнетения еврейского народа при старом режиме. На этом же съезде сионистов образовалась новая группировка во главе с И. Шехтманом, И. Фишером и др., которые называли себя «активистами» и подчеркивали свою связь с находившимся заграницей В. Е. Жаботинским и созданным им для борьбы за Палестину еврейским легионом. Следует отметить, что представители умеренных еврейских групп призывали еврейство к сдержанности. К характеристике этих тенденций приведем отрывок из речи М. М. Винавера, произнесенной им в еврейском клубе в Петрограде 11 марта: «Мы гордимся, что и мы приняли участие в революции, — сказал он. — Нужна, однако, не только любовь к свободе, нужно также самообладание... Вся Россия должна теперь стать, так сказать, консервативной, чтобы удержать добытое... Не надо нам соваться на почетные и видные места. Но на невидные посты станьте все в ряды. Не торопитесь осуществлять наши права. Нужно терпение и мужество» ... (E. Н. № 12-13).III. Еврейская общественность в провинции
В первые месяцы после переворота во всех центрах еврейского поселения в России наблюдались такой же подъем и оживление, как и в Петрограде. Евреи разных политических группировок приняли активное участие во всех общеполитических попытках объединения, а также создавали общееврейские объединения на местах. В Советах рабочих и солдатских депутатов еврейские социалистические партии были повсюду широко представлены. Еврейские несоциалистические группы проявляли заметную сдержанность, когда речь шла об общих политических акциях; влияние евреев-кадетов почти всюду было невелико, и представители этого течения с развитием революционных событий все более отходили в тень. Сионисты с каждым месяцем замыкались в собственном партийном кругу, дистанцируясь от проблем общей политики, и в этом направлении пытались увлечь за собой еврейские массы. С первых же дней ставился вопрос о создании новых демократических еврейских общин, но самые выборы по техническим причинам откладывались. На Украине и в Белоруссии выборы в общины происходили уже в 1918 году, — после октябрьского переворота и после Брест-Литовского мира, когда вся Украина и часть Белоруссии были заняты немецкими войсками. Для характеристики настроений в провинции приведем некоторые сведения по четырем городам: Киеву, Минску, Витебску и Одессе. Киев, в силу своего центрального положения на Украине, играл особенно крупную роль. С еврейской точки зрения, Киев имел значение и потому, что именно в Киеве функционировала Украинская Центральная Рада и ее органы, и здесь складывались еврейско-украинские отношения этой бурной эпохи. Первоначальная реакция киевского еврейства на революцию подробно описана в цитированных выше «Киевских воспоминаниях» (1917-1921) А. А. Гольденвейзера. В первые же дни революции был создан «Совет объединенных еврейских организаций», в состав которого вошли представители от всех существовавших в городе еврейских обществ, союзов, синагог и т. д. В мае Советом было созвано «Областное совещание», на которое прибыли представители из еврейских общин большинства городов юго-запада и юга России. Передавая перипетии этого съезда и борьбу на нем еврейских партий, А. А. Гольденвейзер описывает драматическую сцену, весьма характерную для еврейских собраний того времени. «На трибуне стоял бердичевский общественный раввин — яркий и темпераментный народный оратор. Речь его была призывом к национальному сплочению на основе общих «скрижалей веры». «В начале съезда, — сказал он между прочим, — все мы поднялись с мест в память погибших борцов за свободу. Поднимитесь же теперь в честь Торы!» Аудитория поднимается с мест, за исключением группы бундистов. Воцаряется невообразимый шум, большинство требует удаления представителей Бунда, оскорбивших религиозные чувства собрания. Президиум бессилен внести успокоение... Но вот у ораторской трибуны появляется прекрасная седая голова писателя С. Ан-ского (С. А. Рапопорта). Он поднимает руку. Зал стихает. Он говорит, что Тора — не только религиозный символ, но и символ вековой еврейской культуры. И в честь этой культуры, составляющей нашу национальную гордость и символизируемую свитками Торы, он предлагает всем присутствующим встать с мест. Все встают... Инцидент улажен». Но уже в следующем заседании представитель Бунда М. Рафес в резкой форме обрушился на составлявших на совещании большинство ортодоксов и сионистов, которых он заклеймил названием «черно-синего блока», и со всей делегацией бундистов демонстративно покинул зал. На состоявшихся в июле 1917 г. выборах в киевскую Городскую Думу кандидаты-бундисты были включены в описок «Социалистического блока» (с.-д. и с.-p.), кандидаты от Объединенной еврейской социалистической партии и Поалей-Цион выставили свой отдельный список, а представители Совета объединенных организаций, сионистов и ортодоксальной группы Агудас-Израиль выставили список «Еврейского демократического блока». Выбрано в Гор. Думу было 7 бундистов, 3 еврейских социалиста и 5 представителей демократического блока. В Минске во время выборов в Городскую Думу несоциалистические группировки составили Еврейский Национальный Блок. Из 16 представителей Блока было 5 сионистов. 10 бундистов прошли по общему социал-демократическому списку. Поалей-Цион и сионисты-социалисты провели каждый только по одному гласному. Таким образом, на 102 гласных в Минске прошло от еврейских партий 28 гласных. Картина выборов в Городскую Думу в Витебске была такова: Бундисты шли в «Социалистическом блоке» вместе с меньшевиками и эсерами, получившем около 10 тысяч голосов и провели 11 гласных. «Ферейнигте» шли самостоятельно и провели 5 гласных. «Агудас Израиль» и «Кнесет Израиль», — группировки сионистов и ортодоксов, провели — первая группировка — 8 гласных и вторая — 1 гласного. Фолкспартей провела 1 гласного. Среди кадетов и среди кандидатов Союза торговцев и промышленников были также евреи, как и в общероссийских партиях, входивших в «Социалистический блок». Евреи приняли деятельное участие в местной и муниципальной работе также в ряде городов вне черты оседлости. Так, в Москве, где большинство избранных в Думу гласных примыкало к социалистам-революционерам, председателем Городской Думы был выбран известный народоволец О. С. Минор, в Минске — председателем Думы был избран член Ц. К. Бунда А. Вайнштейн (Рахмиэль), в Екатеринославе — городским головой был избран Илья Полонский (меньшевик), а в Киеве — товарищем городского головы А. М. Гинзбург-Наумов (меньшевик). В Петрограде в состав Городской Управы входил С. Д. Щупак (бундист). Председателем Городской Думы в Саратове был Д. Чертков (бундист). Соотношение сил внутри еврейства сказалось на результатах выборов в еврейские общины, которые в течение 1918 года были проведены в разных городах на началах всеобщего голосования и по пропорциональной избирательной системе. Следует, однако, отметить, что эти выборы проходили при довольно пассивном участии еврейского населения и значительном абсентеизме избирателей. В Минске из 36.000 избирателей подали голоса всего 9.259, т. е. около 25%. В состав общины были выбраны: от Народной группы — 1, от Объединенных социалистов — 2, от Агудас Израиль — 23, от Фолкспартей — 2, от Бунда — 17, от сионистов — 21, от Поалей-Цион — 8. В Киеве на выборах в общину победили сионисты, и их лидер Н. С. Сыркин был избран председателем общины. В Одессе в еврейскую общину был выбран 101 депутат; из них сионисты получили 35 месст, Бунд — 26, ортодоксы — 11, Поалей-Цион — 11, Фолкспартей — 9, а остальные 19 мест распределялись по разным пестрым группам.IV. Евреи на Московском Государственном Совещании
В средине августа 1917 г. состоялось в Москве Государственное Совещание, созванное Временным Правительством на основе представительства различных учреждений и общественных организаций. Среди многочисленных ораторов, выступавших на этом Совещании, — от городов и земств, от союзов и объединений, от советов рабочих депутатов и пр. было предоставлено слово и представителям национальностей. Для подготовки выступления от евреев состоялось еврейское собрание представителей разных политических групп. Пишущему эти строки, как делегату на Московском Государственном Совещании, привелось присутствовать на этом собрании, в котором участвовали Н. М. Фридман, Г. Б. Слиозберг, М. И. Шефтель, О. О. Грузенберг, М. И. Либер, А. С. Золотарев, Г. А. Ландау и др. При обсуждении вопроса о форме еврейского выступления было решено, что следует иметь две речи: одну — от социалистических группировок, другую — от несоциалистических. Оратором от несоциалистических группировок был намечен О. О. Грузенберг, а от еврейских социалистов выступал Р. А. Абрамович (Бунд). Речь Абрамовича была согласована с представителями других еврейских социалистических партий. Для характеристики политических настроений того времени приводим выдержки из речей Р. Абрамовича и О. Грузенберга, произнесенных на Московском Государственном Совещании от имени русского еврейства.РЕЧЬ Р. А. АБРАМОВИЧА
Напечатана полностью в «Арбейтер Штиме», № 40-41 за 1917 г. «От имени всех еврейских социалистических партий, от имени еврейского пролетариата и еврейской революционной демократии я делаю следующее заявление: Еврейский пролетариат и все еврейские трудящиеся массы всегда рассматривали себя, как часть российской трудовой демократии. Вместе с пролетариатом всего мира они боролись за осуществление идеалов демократии и социализма. Еврейский пролетариат не сгибался под тяжестью ударов, сыпавшихся на него. Он не дал себя запугать преследованиями, репрессиями и погромами и, с презрением отворачиваясь от трусов, гордо шел по пути революционной борьбы, которую он избрал в глубоком убеждении, что только победа русской революции принесет всем угнетенным народам свободу... Наши надежды осуществились. Революция пришла и принесла долгожданную свободу всем народам всей России и открыла возможность также еврейскому народу занять место, как равный, среди других народов свободной России... Свободная Россия стоит, однако, и сейчас перед страшными и великими испытаниями. Победа революции еще не закреплена. Страна стоит перед опасностью военного разгрома на фронте и контрреволюции внутри. Наша родина переживает острый кризис, время страшной катастрофы. И в этот момент отдельные классы, во имя своих эгоистических частных интересов, которым грозит революция, стремятся повести революцию по пути, на котором ждет ее верная гибель. Завоевания революции находятся в опасности. Реакция подымает голову и вместе с ней начинают подыматься над страной темные тени прошлого, антисемитская и погромная агитация. И поэтому мы с особенной остротой ощущаем,, что каждое ослабление революционной энергии народов России, каждый поворот направо неизбежно и в первую очередь отзовется тягчайшим образом на положении еврейских трудящихся масс и что только полное закрепление завоеваний революции, только последовательная демократизация всей жизни страны может навсегда положить конец угнетению еврейского народа в России и обеспечить ему все политические и гражданские права и национальное самоуправление, в котором он нуждается. Программа органов российской революционной демократии, предложенная Всероссийскому Государственному Совещанию товарищем Чхеидзе, есть также и наша программа ближайших требований. Принцип права на самоопределение, гарантирующий всем народам России всю сумму их национальных прав, — этот принцип отвечает национальным потребностям всех трудящихся наций, в том числе и евреев. Со всей энергией, на какую мы только способны, мы будем поддерживать органы революционной демократии и опирающееся на них Временное Правительство в их усилиях защитить страну и революцию и достичь всеобщего мира на принципах, выдвинутых российской революцией».РЕЧЬ О. О. ГРУЗЕНБЕРГА
Напечатана полностью в «Еврейской Неделе», № 33 за 1917 г. «В эти страшные дни, когда решается судьба России, когда во многих русских городах и селах развеваются вражеские знамена и повсюду началась ужасающая разруха, — в эти дни еврейский народ, разделенный, как и все народы, на многообразные социальные классы и политические партии., охвачен единым чувством преданности своей родине, единой заботой отстоять ее целость и завоевания демократии. Мы не сомневаемся в творческом гении свободной родины и знаем, что на месте жестокой старой тюрьмы будет воздвигнут светлый храм демократической государственности, в котором, не заглушая своей национальной самобытности, объединятся все народы России. Еврейский народ стремится к общему согласию и порядку для того, чтобы успокоенная родина могла сосредоточить все свои силы на завершение главнейшей сейчас задачи. Пока почетный мир для нас еще недостижим, надо напречь все помыслы и силы на неотложном деле обороны. Еврейский народ готов отдать этому делу все свои материальные и интеллектуальные силы, отдать самое дорогое, весь цвет — всю свою молодежь» ...V. Вопрос о созыве Всероссийского Еврейского Съезда
Уже в первый месяц февральской революции во всех еврейских политических группировках стал вентилироваться вопрос о созыве Всероссийского Еврейского Съезда. Идея такого Съезда вызывала всеобщее сочувствие. Эта идея соответствовала старым программным требованиям историка С. М. Дубнова и его «Фолькспартей», и теперь к ней стали присоединяться и деятели разных социалистических течений, как И. Ефройкин, В. Лацкий-Бартольди, Н. Штиф и др. Мысль о создании еврейского центра, который мог бы репрезентировать еврейский национальный коллектив в России перед органами революции и выработать формы национального самоуправления, разделялась почти всеми еврейскими политическими группировками, включая и сионистов. 26 марта в Петрограде было созвано обширное совещание для обсуждения вопросов о Всероссийском Еврейском Съезде. На этом совещании никто не отказывался от участия в предполагаемом Всероссийском Съезде, но возникли острые разногласия по вопросу о задачах и порядке дня Съезда. Сионисты настаивали на том, чтобы на Съезде подвергся обсуждению вопрос о Палестине и о еврейских притязаниях на нее после войны. Другие партии считали необходимым, чтобы в порядок дня Съезда был поставлен вопрос о положении евреев в других странах, — в Польше, Румынии и т. д. Бунд решительно выступил против такого расширения программы Съезда и добивался того, чтобы Съезд занимался только вопросами, непосредственно касающимися русских евреев. Спорящие стороны придавали своим требованиям ультимативный характер. На состоявшемся в Петрограде 1 мая новом совещании и Бунд, и сионисты заявили о своем отказе участвовать в предстоящем Съезде. Положение казалось безвыходным. Тогда возникла мысль созвать для подготовки Съезда предварительную конференцию в надежде мирным путем преодолеть конфликты и найти какой-нибудь компромисс. 25 мая было принято решение созвать конференцию на июль 1917 года. На конференцию были приглашены представители 13 городов, в которых проживало не меньше, чем по 50 тысяч евреев (Одесса, Екатеринослав, Петроград, Харьков, Москва, Киев, Бердичев, Минск, Гомель, Витебск, Бобруйск, Елисаветград, Кременчуг). Согласно модусу представительства на конференции, каждый город посылал четырех делегатов, избираемых от местных еврейских организаций. Кроме того, получили представительство политические партии на местах, из расчета — один делегат на 300 организованных членов, равно как и центры всех еврейских партийных группировок, а также три бывших депутата-еврея 4-ой Государственной Думы (д-р Бомаш, д-р Гуревич и Фридман). Всероссийская Еврейская Конференция открылась <в Петрограде 16 июля. Присутствовали делегаты всех перечисленных выше городов, а также представители центральных комитетов всех еврейских политических партий и групп. Председательствовал на Совещании М. Н. Крейнин. С речами, главным образом на идиш, выступали представители всех партийных групп. По вопросу о программе Всероссийского Еврейского Съезда со стороны сионистов и Бунда были вновь выдвинуты ультиматумы. Прения продолжались в течение нескольких дней, но, наконец, было достигнуто соглашение, и намечена следующая программа Съезда: 1) Съезд вырабатывает основы национального самоуправления евреев в России. 2) Съезд должен определить формы гарантий прав еврейского национального меньшинства. 3) Съезд имеет целью установить переходные формы общинной организации русского еврейства. 4) Съезд также обсудит вопрос о положении евреев в других странах (в Польше, Палестине, Галиции, Румынии и т. д.). Был выбран Организационный комитет по созыву Всероссийского Еврейского Съезда, в президиум которого вошли представители всех партий. Комитет постановил провести выборы на Съезд в начале декабря 1917 г. Однако, после октябрьского переворота стало ясно, что проведение сколько-нибудь нормальных выборов уже невозможно. Можно было предвидеть, что новая власть не разрешит созыва Всероссийского Еврейского Съезда, так как большевиков в среде еврейской общественности не было и, следовательно, Съезд оказался бы объединенным представительством элементов, настроенных против советского режима... Прошло несколько месяцев, был заключен Брест-Литовский мир, а Украина и Белоруссия оказались под оккупацией немецкой армии. Тем не менее, в кругах еврейских общественных деятелей вновь созрело намерение поднять вопрос о созыве Еврейского Съезда. Представители Бунда были против этого плана, но большинство групп высказывалось за создание Временного Национального Совета, включив в его задачи, кроме подготовки созыва Съезда, обсуждение текущих вопросов еврейской жизни. Заседание 24 марта 1918 г. закончилось выборами президиума Временного Национального Совета в составе М. Г. Айзенштадта, М. С. Алейникова, С. М. Дубнова и Г. Б. Слиозберга.* * * *
Судя по сведениям, появившимся в печати, Национальный Совет не проявлял, да и не мог проявлять, никакой активности, — если не считать происходивших время от времени совещаний петроградских еврейских деятелей.[2] Весна 1918 года была полна печальных вестей о погромах на Украине и в Белоруссии. Еврейское население на местах было охвачено тревогой. На территории советской власти после разгона Всероссийского Учредительного Собрания уже явно ощущалась атмосфера гражданской войны. Шли аресты, даже расстрелы. В начале июля 1918 г. произошло восстание левых эсеров, сопровождавшееся убийством немецкого посла графа Мирбаха. В августе Дора Каплан покушалась на Ленина. Большевики объявили начало массового «красного террора». Уцелевшие еще органы небольшевистской печати были закрыты, и единственным источником информации, как о западном мире, так и о том, что происходит в России, остались официальные советские газеты.VI. Еврейские общественные настроения и октябрьский переворот
Нет оснований замалчивать тот факт, что в октябрьском перевороте приняла активное участие группа евреев-большевиков, примкнувших к Ленину и что они, в качестве его ближайших сотрудников, сыграли печальную роль в уничтожении зачатков демократической государственности, заложенных в февральскую революцию при Временном Правительстве, и в установлении, на смену ей, коммунистической диктатуры. Троцкий, Зиновьев, Каменев, Свердлов, Урицкий, Володарский и др. связали свои имена с разгоном Учредительного Собрания и с террористическим режимом первых лет советской власти. Из истории еврейства этих страшных лет нельзя вычеркнуть их имена, как нельзя не упомянуть о деятельности многочисленных евреев-большевиков, работавших на местах в качестве второстепенных агентов диктатуры и причинивших неисчислимые несчастья населению страны, в том числе и еврейскому населению. Следует, однако, констатировать, что все эти лица еврейского происхождения не имели ничего общего с еврейской общественностью, отрицали существование еврейства, как нации, и всячески отрекались от своей принадлежности к еврейству. После октябрьского переворота порой еще удавалось созывать совещания и съезды ограниченного характера, посвященные еврейской проблематике. Тем не менее, было ясно, что в условиях Брест-Литовского мира и оккупации немецкими войсками Украины и Белоруссии для еврейской общественности в ограниченных рамках советской территории почти не оставалось почвы для деятельности. В оккупированных немцами областях еще проходили выборы в общины и делались попытки отстоять некоторые формы самоуправления. Но там, где хозяйничала Москва, для еврейских группировок, особенно несоциалистического сектора, уже совершенно не оставалось места. Да и еврейские социалисты, находившиеся в оппозиции к режиму, были исключены из ВЦИК Советов и подвергались репрессиям. Члены этих партий — так же, как и члены общероссийских социалистических партий — были вынуждены вести существование, лишенное сколько-нибудь прочной легальной основы. Как известно, только небольшая группа левых эсеров, среди руководителей которых было несколько еврейских имен (как Марк Натансон, И. 3. Штейнберг, Б. Камков-Кац) в течение нескольких месяцев поддерживали политику Ленина и разделили ответственность за разгон Учредительного Собрания, но к лету 1918 г. и эта группировка порвала с большевистской властью и вскоре также стала жертвой террористического режима. Бывший деятель Бунда, М. Рафес, ставший коммунистом в конце 1919 г., попытался следующим образом передать настроения в еврейских социалистических партиях накануне октябрьского переворота. После объединения сионистов-социалистов с сеймовцами, по его мнению, в этой партии укрепились националистические тенденции. У Поалей-Цион, напротив, росли пробольшевистские, левые настроения. Что касается Бунда, то, по мнению Рафеса, после выступления большевиков в июльские дни и мятежа Корнилова в Бунде усиливаются настроения «центра» (речь идет об интернационалистах, руководимых Абрамовичем). Несмотря на внутреннюю борьбу течений в Бунде, все члены партии, однако, единодушно оставались противниками захвата власти большевиками. А когда октябрьский переворот произошел, «на правом фланге Бунда кристаллизируется группа, — пишет Рафес, — бундистов-активистов во главе с Либером в центре, с Аронсоном — в Белоруссии и правыми — в Одессе, которые считают октябрьский переворот контрреволюцией». Настроения у Ферейнигте развиваются в том же направлении, что и в Бунде, и только часть поалейционистов на первых порах сочувствует большевикам. Лишь в 1919-1921 гг. начались расколы во всех еврейских социалистических партиях, и наблюдался значительный переход их членов к коммунистам. Однако, тот же М. Рафес вынужден отметить, что к январю 1926 года, во время партийной переписи, выяснилось, что в составе РКП оставалось всего 2.463 бывших бундистов, перешедших к коммунистам в полосу расколов. Это показывает, что к коммунистам, вообще говоря, перешло относительно немного членов Бунда. Ведь в 1917 году Бунд насчитывал до 30.000 членов и громадное большинство членов этой партии — и рабочих, и интеллигенции — по-видимому, осталось верным своим демократическим убеждениям, а впоследствии заплатило за них тяжкими страданиями и кровавыми жертвами... Отклики еврейской печати по свежим следам октябрьского переворота показывают, что отношение к большевикам и к захвату ими власти было, в сущности, глубоко отрицательным во всех еврейских группировках. Приведем некоторые образцы этих откликов. Сионистская газета «Тогблат» писала: «В марте месяце революция была народной в полном смысле слова. Теперь она представляет собой только солдатский заговор». Бундовская «Арбейтер Штиме» писала: «Большевистский переворот есть безумие. Безумие думать, что незначительная часть демократии может навязать свою волю всей стране». «Фольксблат», орган Еврейского Демократического Объединения, подчеркивал, что «большевистская затея не имеет под собой никакой нравственной основы». Деятели Еврейской Народной Группы полностью разделяли эти настроения. В «Еврейской Неделе» мы читаем: «Висевшая на краю пропасти Россия свалилась в бездну. Анархия проникла в центр. Правительство исчезло. Единого государственного механизма нет... Огромная страна распалась на куски, которые валяются на земле в пыли и мусоре пронесшегося над ней большевистского урагана. Отчаяние охватывает душу... Сомнения наполняют сердца... Разрушительная стихия оказалась сильнее созидательных устремлений новой России». В другой статье того же журнала (от 19 ноября 1917 г.) мы читаем: «Господствобольшевиков недолговечно, но и за короткий срок они могут довести страну до конечной гибели... Русское еврейство, как наиболее развитая часть населения, не может не сознавать огромной опасности большевистского хозяйничания... Мы обязаны принять самое деятельное, самое энергичное участие в борьбе за спасение России от большевистской напасти».VII. После октября
1) Евреи в Учредительном Собрании
Как известно, уже после октябрьского переворота, в ноябре 1917г., происходили выборы во Всероссийское Учредительное Собрание и в ряде губерний были выставлены еврейские национальные списки (в большинстве возглавляемые сионистами). По этим спискам прошли в Учредительное Собрание: Ю. Д. Бруцкус по Минской губернии, А. М. Гольдштейн по Подольской губ., Я. И. Мазе по Могилевской губ., В. И. Темкин по Херсонской губ. По Херсонской же губернии прошел О. О. Грузенберг, близкий тогда по настроениям к сионистам. По той же Херсонской губ. (по списку партии социалистов-революционеров) прошел член партии ферей-нигте Д. В. Львович. В Бессарабии был избран сионист Д. М. Коган-Бернштейн и по списку РСДПР и Бунда — бундист Г. И. Лурье. Секретарем Учредительного Собрания был затем выбран с.-р. М. В. Вишняк. Приводим в выдержках речь Д. В. Львовича, произнесенную в первом и единственном заседании Учредительного Собрания, отразившую господствовавшие в то время политические настроения еврейских социалистов.РЕЧЬ Д. В. ЛЬВОВИЧА
Текст речи напечатан в газете «Нойе Цайт» от 16 января 1918 г. «В настоящий великий исторический час должен быть услышан с высокой трибуны Учредительного Собрания и голос еврейского пролетариата. Широкая еврейская масса также жаждет мира. Еврейский народ пострадал от войны может быть больше, чем другие народы. Еврейское население пострадало не только от врага, но также от депортаций и погромов, организованных самодержавием... Еврейское население естественно стремится к миру. Но не к такому миру, какой нам предлагают большевики. Еврейский пролетариат стремится к миру, который провозгласила на своем знамени российская революционная демократия, — к демократическому миру без территориальных захватов и без контрибуций, к миру, при котором каждый народ получит возможность сам определять свою судьбу. Если бы мы верили, что мир, который предлагают нам большевики и левые эсеры, приведет нас к указанным целям, мы бы, конечно, его с радостью приняли. Но вы сами ведь не верите, что дадите нам такой демократический мир. Вы сами знаете, что своим миром вы передаете в лапы немецкого милитаризма население оккупированных областей и вместе с ним часть еврейского пролетариата, который столь героически боролся в рядах российской революционной демократии за идеалы социализма, в том числе за настоящее Учредительное Собрание. (Возгласы: «Ура»)... Поэтому я позволю себе выразить уверенность, что еврейское население не только России, но и всего мира, с большой радостью встретит предложение фракции социалистов-революционеров обратиться ко всем народам враждующих стран с предложением заключить всеобщий демократический мир. Я глубоко убежден, что весь еврейский пролетариат будет приветствовать обращение Учредительного Собрания к социалистам всего мира о созыве интернациональной социалистической конференции. (Возглас: «Она не будет созвана»). Я глубоко убежден, что она будет созвана и что все социалистические партии ждут нашего призыва. Ибо только такая конференция сможет действительно стоять на страже беднейших и трудовых классов и привести к действительному демократическому миру, лозунги которого были вызваны к жизни российской революцией и были вновь прокламированы Учредительным Собранием».2) Съезд еврейских общин в 1918 г.
Был июнь 1918 года. Украина и Белоруссия, в результате Брест-Литовского мира, были почти целиком оккупированы немцами и отрезаны от Советской России. Поэтому на созванный в Москве съезд могли приехать только делегаты общин из городов, расположенных на территории Великоруссии. Были несомненно формальные трудности для получения разрешения на созыв съезда. Еврейский Комиссариат, существовавший в качестве «еврейского стола» при возглавляемом Сталиным народном комиссариате по делам национальностей, был против созыва съезда еврейских общин, в которых гнездились религиозные, буржуазные и враждебные новой власти социалистические элементы. Тем не менее, власть не решалась запретить съезд общин, избранных большей частью на демократической основе. В таких условиях 30 июня 1918 г. в Москве открылся, — впервые в истории русского еврейства, — Всероссийский Съезд еврейских общин. Председателем организационного комитета по созыву съезда был сионист Л. Левитэ, а секретарем — бундист П. Мезивецкий. На съезде были представлены 39 еврейских общин из пунктов, находящихся на советской территории. Из оккупированных мест прибыли только два случайных делегата — оба из Минска. Всего делегатов на съезде было 133 и среди них преобладали сионисты разных оттенков. Два делегата принадлежали к Еврейской Народной Группе. Буржуазно-либеральные деятели к этому времени уже отсутствовали на поверхности советской жизни. Ни М. М. Винавера, ни многих других представителей еврейского либерального лагеря на съезде не было. Все они к этому времени покинули столицу и проживали в разных местах на юге России. На открытии съезда, кроме делегатов, присутствовали также представители различных еврейских общественных организаций и еще существовавших органов еврейской печати. От имени организационного комитета открыл съезд Л. Левитэ, произнесший речь на иврит и на идиш. Он напомнил о плане созыва Всероссийского Еврейского Съезда. «К сожалению, — сказал он, — в ближайшее время нет никакой надежды созвать такой съезд». Поэтому нужно рассматривать настоящий съезд общин, как единственно возможную форму объединения русского еврейства. Нужно создать общинный центр, который можно будет рассматривать, как первую ступень к созданию в России еврейской национальной автономии. В президиум съезда вошли представители всех политических партий и течений. Работы съезда в первый же день ознаменовались спорами о языке, на котором должны вестись заседания. Идишисты не хотели слушать речей на иврит, а сионисты протестовали против речей на идиш. Не без труда представителям разных организаций удалось произнести свои приветствия. Затем был заслушан ряд деловых докладов, заранее подготовленных организационным комитетом, и заявлений, сделанных отдельными группировками. В заключение работ съезда на нем был создан «Общинный центр». В состав этого центра входило 40 членов: 16 сионистов, 6 бундистов, 5 Агудас-Израиль, 4 беспартийных, 3 объединенных социалиста, 3 поалейциониста, 2 фолькспартей и 1 от народной группы. Однако, этому органу даже не пришлось приступить к деловой работе, так как летом 1919 г. Еврейский Комиссариат издал декрет о закрытии всех общин на местах и ликвидации вновь созданного Общинного центра.И. Б. ШЕХТМАН. ЕВРЕЙСКАЯ ОБЩЕСТВЕННОСТЬ НА УКРАИНЕ (1917-1919 гг.)
Незадолго до первой мировой войны (в 1910 г.) в Одессе жили 172.608 евреев, в Екатеринославе — 69.102, в Бердичеве — 55.876, в Киеве — 50.792. Крупные еврейские общины были разбросаны в городских центрах с числом евреев от 25 до 50 тысяч; в некоторых городах они составляли абсолютное большинство. Но деревня была почти стопроцентно украинская. Из всех зарегистрированных переписью в 1920-1921 г. евреев в двенадцати украинских губерниях только 21.000 жили в деревнях. Почти вся городская буржуазия того времени была неукраинская. «История наша не дала буржуазии», писал В. Винниченко в своей истории революции на Украине. «В данный момент нет на Украине буржуазии, которая признавала бы себя украинской», констатировала депутация Центральной Рады в меморандуме, представленном Временному Правительству в мае 1917 г. В городах редко слышалась украинская речь, и почти неограниченно господствовал русский язык, на котором говорила и обрусевшая еврейская интеллигенция. Выборы в городские думы летом 1917 показали, как слабо было влияние украинского элемента. Во всех почти городах блок националистических украинских партий оказался в меньшинстве. В Киеве, столице Украины, где голосовал и украинский гарнизон, украинские списки получили лишь 20% голосов. В. Винниченко писал во втором томе своей работы «Видроження наций»: «Еврейство, составляющее достаточно высокий процент населения в городах, в период выборов в думы всюду еще держалось русской ориентации, — оно еще не верило в победу украинства, а потому не имело никаких оснований голосовать за него». В 1910 году автор настоящей статьи, который, под влиянием В. Жаботинского, овладел украинским языком и установил связь с украинскими студентами Новороссийского университета, написал статью, указывающую на необходимость украинско-еврейского «диалога»; статья появилась в петербургском еженедельнике «Еврейский мир». Киевская украинская газета «Новая Рада» приветствовала эту «первую ласточку». Вскоре после революции 1917 года были выпущены в Одессе две брошюры того же автора: «Евреи и Украинцы» и «Национальные движения в свободной России». Центральный комитет сионистской организации в России предложил ему переехать в Киев, идейно-политический центр украинства. На Всеукраинском национальном конгрессе 6-8 апреля в Киеве, на котором была избрана Центральная Рада, председатель Совета объединенных еврейских организаций,[3] д-р Г. Быховский произнес сдержанную и осторожную приветственную речь, но закончил свое слово провозглашением «славы украинскому народу». Конгресс торжественно заявил в принятой резолюции, что «одним из главных принципов украинской автономии признается полная гарантия прав национальных меньшинств, живущих на Украине». Однако никаких практических шагов для осуществления этой декларации в ближайшие два месяца сделано не было. И только тогда, когда Украинская Центральная Рада конструировалась, как краевая власть, и обнаружила реальную силу, стал проявляться действенный интерес к ней со стороны организованной еврейской общественности. Первый Универсал, прокламированный Радой 10 июня, создал Генеральный Секретариат, который должен был на территории 12-ти украинских губерний выполнять все правительственные функции от имени «Державной нации на Украине». По соглашению, заключенному 3-го июля 1917 года с приехавшими в Киев представителями Временного Правительства — Керенским, Церетели и Терещенко, — 30% мест в Малой Раде было предоставлено национальным меньшинствам (великороссам, евреям и полякам); меньшинства должны были также быть представлены в Генеральном Секретариате. Евреи получили пять мест в Малой Раде, — регулярно заседавшей в промежутках между сессиями Центральной Рады. (В состав Малой Рады входило 85 членов, пропорционально распределенных между всеми партиями). Пять еврейских партий, представленных в Малой Раде, были: Сионисты, Бунд, Фарейнигте,[4] Поалей-Цион и Фолькспартей. Три социалистические партии, обычно поддерживаемые Фолькспартей, имели большинство в еврейской группе. Но действительное соотношение сил в украинском еврействе выявилось в результате выборов, имевших место в скором времени. Во Всероссийское Учредительное Собрание были избраны на Украине по Киевской губернии сионист Н. Сыркин, по Подольской — сионист А. Гольдштейн, по Херсонской — сионист В. Темкин и беспартийный — знаменитый петербургский адвокат О. Грузенберг (кандидат «Фарейнигте» Д. Львович, прошедший по той же Херсонской губернии по списку партии социалистов-революционеров, был избран не еврейскими, а крестьянскими голосами). Ни одна из еврейских социалистических партий не провела своего депутата. Выборы на Всероссийский Еврейский Съезд проходили в чрезвычайно хаотической общеполитической обстановке и состоялись далеко не во всех еврейских общинах. Данные, опубликованные по трем украинским губерниям, дали следующие результаты: Сионисты — 9727, Ортодоксы — 2484, Фолькспартей — 910, Бунд — 1858, Поалей-Цион — 1762, Фарейнигте — 1337. Еще более показательны данные о количестве голосов, полученных еврейскими списками на выборах в Украинское Учредительное Собрание по Киевской, Волынской, Подольской и Черниговской губерниям: Бунд — 34.338, Фарейнигте — 19.482, Поалей-Цион — 11.872, Фолькспартей — 556, Еврейский Национальный Избирательный к-т (на сионистской платформе) — 155.655. Созданный сионистами Еврейский Национальный Избирательный Комитет провел 9 депутатов (по три в Киевской, Волынской и Подольской губерниях), а Бунд — одного в Волынской губернии; списки трех других партий не провели ни одного кандидата. На выборах в Советы Еврейских Общин, проведенных на основании закона от 2-го декабря 1917 г., сионисты из общего числа 187.485 голосовавших, получили 81.722 голоса, Цеирей Цион — 5.261 голос: оба сионистские списка провели 1.503 депутата из общего числа 2.951 (52%).* * *
Таким образом представительство еврейства в Украинской Раде находилось в явном противоречии с реальным соотношением политических сил в еврействе. Социалистические партии, которые даже вместе с Фолькспартей — представляли меньше одной трети еврейских избирателей, занимали четыре пятых мест, предоставленных еврейскому национальному меньшинству на Украине. Представитель Бунда, М. Рафес, вошел в состав Генерального Секретариата в качестве «генерального контролера». Когда 15 июля был учрежден пост вице-секретаря по делам еврейской национальности, он был занят д-ром М. Зильберфарбом, делегированным партией «Фарейнигте» (в ноябре вице-секретариат был преобразован в генеральный секретариат, а в начале января 1918 г. — в министерство по еврейским делам). Д-р Зильберфарб начал организовывать свой вице-секретариат в сентябре 1917 г., создав три департамента: общий, народного образования и общинных дел. Своим заместителем он назначил своего товарища по партии, И. Хуртина; все другие позиции были заняты представителями еврейских социалистических партий. «Инструкция», выработанная Зильберфарбом и утвержденная А. Шульгиным (Генеральным Секретарем по делам национальных меньшинств), предусматривала создание при Вице-секретариате, в качестве совещательного органа, 50-членного еврейского Национального Совета — на основе равного представительства существующих пяти политических партий. Первое заседание Совета состоялось 1 октября 1917 г. Сионисты, которым предоставлено было 10 мест, отказались принимать участие в его работах: они обычно делегировали своего представителя с чисто информационными целями. Между ними и социалистическими партиями, которых они рассматривали как узурпаторов, не могло быть сотрудничества в подготовке законодательства о национально-персональной автономии. Законопроект о национально-персональной автономии был выработан комиссией в составе М. Зильберфарба, его заместителя И. Хургина и юрисконсульта Секретариата М. Шац-Анина. Он был внесен в 9-ую сессию Центральной Рады — в начале января 1918 г. Первоначальный текст состоял из 12 статей: Статья 1. Всякая неукраинская нация, проживающая на Украине, пользуется правом в пределах Украинской Народной Республики на национально-персональную автономию, т. е. правом на самостоятельное устроение своей национальной жизни. Это право осуществляется органами Национального Союза (см. ст. 3), власть которого распространяется на всех его членов, независимо от того, где они живут в пределах Украинской Народной Республики. Это право неотъемлемо принадлежит каждой нации, и ни одна из них не может быть его лишена или в нем ограничена. Статья 2. Право на национально-персональную автономию проживающим на территории У. Н. Р. нациям — великорусской, еврейской и польской — предоставляется в силу настоящего закона. Нация же белорусская, чешская, молдаванская, немецкая, татарская и греческая могут воспользоваться правом на национально-персональную автономию в том случае, если каждою из этих наций в отдельности будет послано об этом заявление в Генеральный Суд. Заявление должно быть подписано не менее чем 10.000 гражданами, неограниченными в своих политических правах. После проверки в общеустановленном порядке правильности заявления, Генеральный Суд извещает об этом Кабинет У. Н. Р. для распространения силы настоящего закона на указанный Национальный Союз. Статья 3. Для осуществления указанного в ст. 1 права, граждане У. Н. Р., принадлежащие к данной нации, образуют на территории У. Н. Р. Национальный Союз. Членам каждого Национального Союза ведутся особые списки, составляющие национальный кадастр (реестр), публикуемый по своем составлении. Каждый отдельный гражданин имеет право требовать, чтобы он был внесен в тот или другой кадастр, или был исключен из него. Статья 4. Национальный Союз имеет право издавать законы и управлять делами, касающимися потребностей и интересов той или другой нации. В точности круг ведения Национального Союза будет установлен в регламенте, указанном в ст. 8. Статья 5. Из доходов У. Н. Р. передаются Национальному Союзу и органам местного самоуправления такого размера суммы, которые, соответственно численности населения той или другой нации, должны расходоваться на нужды, входящие в круг ведения Союза. Органы Национального Союза пользуются также правом обложения членов Союза. Статья 6. Законы и постановления Союза не должны выходить за пределы его ведения (ст. 8) и, после опубликования Национальной Управой (ст. 9), получают обязательную силу для всех членов Союза. Статья 7. Генеральному Секретариату У. Н. Р. принадлежит право наблюдения над закономерностью постановлений Национального Союза. Если в течение месяца после опубликования постановления поступит протест на него от Генерального Секретариата, вопрос передается в Генеральный Суд, и если последний признает протест правильным, то опротестованное постановление прекращает свое действие. Статья 8. Круг дел, ведаемых Национальным Союзом и его особыми органами, определяется регламентом Учредительного Собрания каждой нации, избираемого членами нации в пределах У. Н. Р. на основах всеобщего, прямого, тайного и пропорционального, без различия пола избирательного права. Этот регламент утверждается Учредительным Собранием У. Н. Р., или Всеукраинским Народным Съездом. Разногласия, могущие возникнуть между Учредительным Собранием нации и Учредительным Собранием У. Н. Р., передаются для разрешения в согласительную комиссию из равного числа представителей обоих этих учреждений. Статья 9. Органы Национального Союза являются государственными установлениями и действуют на общих основаниях. Высшим органом Национального Союза является Национальный Совет, избираемый всеми членами Союза, согласно ст. 3 закона. Высшим исполнительным органом Союза является Национальная Управа, избираемая Советом и перед ним ответственная. Статья 10. В Генеральный Секретариат У. Н. Р. входят секретари от наций, организованных в союзы. Нации великорусская, еврейская и польская имеют отдельного секретаря каждая. Статья 11. Все разногласия по вопросам компетенции, могущие возникнуть между органами Национального Союза с одной стороны и органами управления и местного самоуправления — с другой, передаются на решение административными отделениями в соответственные судебные учреждения. Статья 12. Национальные Союзы У. Н. Р. имеют право входить в состав национальных своих Союзов, действующих в границах Российской Федеративной Республики. К моменту внесения законопроекта, отношение украинских партий к национальным меньшинствам, и в частности к еврейскому меньшинству значительно ухудшилось. Атмосфера благожелательства, которая преобладала в первые послереволюционные месяцы, сменилась явным или плохо скрытым недоверием и недоброжелательством. Описывая в петербургском «Рассвете» от 31 января 1918 г., на основании отчетов из Киева «обстоятельства, при которых родилась еврейская национальная автономия», А. Давидсон (псевдоним редактора газеты, А. Д. Идельсона), писал: «Заседание представляло сплошную даже не ругань, а какое-то издевательство над «меньшинствами», т. е. евреями, лезущими с какими-то автономиями. Зала дышала не только ненавистью, но и презрением, и она встречала еврейских ораторов не возгласами одобрения или недовольства, а сплошным хохотом. Правда, через пару дней опомнились, застегнулись на все пуговицы и приняли проект, но истинное отношение представителей Украины обнаружилось именно на первом заседании, когда у людей на языке то, что на уме». Последнее чтение и голосование законопроекта произошло 9 января. Ряд ограничительных возражений и поправок, внесенных представителями Бунда и не еврейских партий, был отвергнут. Но Рада вычеркнула всю статью 10-ю, которая предусматривала вхождение в состав Генерального Секретариата Секретарей, представляющих «нации, организованные в союзы»; представители великорусского, еврейского и польского меньшинств не рассматривались, как полноправные члены Кабинета. С этим изменением, законопроект был принят единогласно в редакции комиссии. Хотя обсуждение законопроекта проходило в весьма напряженной атмосфере и часто прерывалось антисемитскими выкриками с хоров, организованная еврейская общественность встретила вотум Рады с большим удовлетворением. Представитель Бунда М. Рафес приветствовал его, как «крупнейшей важности акт, которого еще не знает ни одна страна в Европе». М. Зильберфарб сравнил его с актами Великой Французской революции: «Тогда были провозглашены Права Человека, сегодня же прокламировали Права Нации». Н. Сыркин писал в сионистском «Телеграфе»: «Старая мечта осуществляется». Некоторые киевские еврейские деятели разослали поздравительные телеграммы в различные еврейские центры — в Петроград, в Америку, в Австрию. Еврейские социалистические партии стали поспешно вырабатывать программу действий.* * *
Принятие Радой закона о национально-персональной автономии должно было бы, казалось, отметить начало украинско-еврейского сближения. В действительности, однако, как констатирует И. Чериковер в своей работе, «Антисемитизм и погромы на Украине», закон этот «был принят тогда, когда украинские деятели... порвали идейно с представителями национальных меньшинств; это в значительной степени лишало закон его значения». Некоторые еврейские партии приветствовали Первый (10 июня) и Второй (3 июля) Универсалы, в которых украинские деятели еще оставались на почве федерации с Россией и не рвали государственно-правовой связи с ней. Но, начиная с октября-ноября 1917, в украинском движении произошел резкий перелом :в сторону «самостийности» и разрыва с Россией. Выражением этого нового курса явился Третий Универсал, принятый Радой 9 ноября и прокламировавший создание Украинской Народной Республики. «Он был предложен Раде украинскими вождями совершенно неожиданно для еврейских партий, которым пришлось в атмосфере подозрений и разгорающихся националистических страстей дать на него ответ», — свидетельствует И. Чериковер. «Национальным меньшинствам было устроено нечто вроде экзамена на верность украинскому делу». Прижатые к стене, все еврейские члены Рады голосовали за Третий Универсал. Несомненную роль в этом их вотуме играло включение в текст этого документа пункта о национально-персональной автономии: «Украинский народ, — гласил этот пункт, — сам долгие годы боровшийся за свою национальную свободу и ныне ее добившийся, будет твердо охранять свободу национального развития всех народов, на Украине живущих. А потому объявляем, что народам великорусскому, еврейскому, польскому и иным на Украине предоставляем национально-персональную автономию». Это дало возможность представителю Бунда А. Золотареву заявить, что «когда мы видим, что освобожденный украинский народ дает и нашему народу свободу, мы берем на себя часть ответственности за этот акт и от всего сердца подписываемся под Универсалом». Слова «от всего сердца» несомненно были преувеличением: в действительности, все еврейские представители в Раде были глубоко смущены новым национально-политическим курсом. Мотивы их тревоги были, однако, не тождественны. Социалистические партии мыслили в обще-политических категориях: «Прокламирование украинской республики может быть воспринято так, будто мы рвем на части живое тело России», заявлял на заседании Малой Рады 7 ноября представитель «Фарейнигте», М. Литваков; в том же духе высказались представители Бунда и Поалей Цион. Иначе подошел представитель сионистской фракции, Н. Сыркин: «Одно нас останавливает в этом акте, — а что, если принятие этого Универсала вызовет еще больше анархии? Что будет, если эта анархия, от которой обыкновенно страдают в первую голову евреи, теперь еще больше усилится?» Высказанные еврейскими членами Рады сомнения и оговорки явно раздражали украинских деятелей, вызывали с их стороны растущее недоверие. Накопившийся антагонизм неоднократно прорывался на заседаниях Рады. Украинский социал-демократ Неронович заявил 16 декабря 1917 г.: «Я никогда не верил национальным меньшинствам». Когда 6 января 1918 г. выступил представитель Бунда М. Рафес, ему с хор кричали: «в синагогу», и не давали говорить. До открытого конфликта дошло 11 января 1918 г., когда Рада приступила к голосованию Четвертого Универсала, прокламировавшего полное отделение от России. Отношение всех еврейских партий к этому акту, санкционировавшему распад России и разрывающему российское еврейство на части, было резко отрицательное. Однако, против него голосовал лишь Бунд вместе с российскими меньшевиками; представители остальных еврейских партий (кроме сионистов, которые в этом голосовании не участвовали) воздержались от голосования. Среди украинских деятелей, особенно рядовых украинских националистов, это отношение евреев вызвало крайнее озлобление. На речь оратора Бунда Либера публика реагировала свистками и руганью; злобными выкриками были встречены выступления даже тех еврейских членов Рады, которые воздержались от голосования.* * *
Если расхождения общеполитического характера подорвали доверие украинских партий к евреям, то почти непрерывный рост погромных эксцессов на Украине повел в еврейской среде к росту недоверия к украинцам. 28 ноября 1917 г., автор этой статьи внес от имени сионистской фракции первый запрос о нарастающей волне антиеврейских беспорядков: «Больше, чем из 30 пунктов Подольской, Волынской и Киевской губ. — говорилось в запросе, — получены телеграммы о погромах. В телеграммах указывается на беззащитное положение еврейского населения, отданного на поток и разграбление пьяных погромных банд. Горят города, разгромлены лавки, уничтожается домашний скарб; последнее имущество терроризованной еврейской трудовой массы беспощадно и бесцельно губится озверевщей толпой. Жизнь беззащитного населения висит на волоске... Местные власти бессильны... Ужас положения усугубляется тем, что все здоровое и взрослое мужское население находится в армии. Отпор громилам дать некому. Остались одни старики, дети и беспомощные женщины; жизни и чести их угрожает смертельная опасность». Отвечая на этот первый в долгой цепи запросов о погромах, генеральный секретарь по войсковым делам С. Петлюра признал самый факт погромной волны и обещал принять срочные меры к ее подавлению: «Погромы происходят в прифронтовой полосе, где чрезвычайно много разных запасных воинских частей. Эти части и устраивают погромы... Разгрузка тыла от праздных запасных частей встречала препятствия бюрократического характера, но эта реформа вскоре будет произведена. Секретариат будет вскоре также иметь достаточно военной силы, при помощи которой можно будет решительно бороться с анархией». Такой силы у украинской власти, однако, не оказалось. В последующие месяцы явно ослабела и воля к «решительной борьбе». Внося в Раду 19 декабря вторичный запрос о погромах, представитель сионистской фракции Н. Сыркин сказал: «Генеральный Секретариат в последнее время как будто перестал проявлять прежнюю чуткость к воплям жертв и как будто фаталистически примирился с ними». А в статье «Украина, исполни долг свой!» в сионистском органе «Дер Телеграф» Сыркин писал: «Прежде, при первых сведениях о погроме или даже только об опасности погрома, Генеральный Секретариат бывало живо реагирует... Теперь же он выслушивает донесения о погромах и просьбы о помощи, как приевшуюся песенку... и никакие практические меры не принимаются». Первое место по числу погромленных пунктов в период от сентября до конца 1917 года занимала Киевская губерния (половина общего числа), за ней следовали Волынская и Подольская; в Полтавской и Черниговской губерниях число это было незначительно.* * *
Бессилие украинской власти и недостаточность правительственных мер в борьбе с погромами привели к сознанию необходимости вооруженной самообороны. На первой конференции Союза евреев-воинов в Киеве (10-13 октября 1917 г.) докладчик по вопросу о борьбе с погромами требовал «организации еврейской самообороны в самых широких размерах, самообороны организованной, внушающей к себе серьезное отношение». Внося 28 ноября 1917 г., от имени сионистской фракции, запрос о погромах, автор настоящей статьи поставил этот вопрос перед Малой Радой: «Со всех сторон поступают к нам настойчивые требования еврейских солдат, чтобы им разрешено было организоваться в специальные дружины для защиты жизни и чести своих отцов, матерей и сестер... Не находит ли Генеральный Секретарь (по войсковым делам) возможным разрешить евреям-воинам организовать специальные дружины для охраны еврейского населения?» В своем ответе С. Петлюра выразил принципиальное согласие на это предложение. Но почему-то оно вызвало ряд сомнений у представителей еврейских социалистических партий и фолькспартей. Перед лицом этой оппозиции Рада и Генеральный Секретариат по войсковым делам воздержались от каких бы то ни было конкретных шагов. В Совете при еврейском министерстве те же партии (в отсутствии сионистов) осудили идею вооруженной самообороны. Отряды самообороны, аргументировал представитель Бунда, «опасны для самих евреев, из них создастся новая еврейская каста, и они вызовут антисемитскую травлю». Представитель Поалей-Цион настаивал, что такие отряды могут даже «провоцировать погромы» и предложил создание для самообороны смешанных воинских частей с преобладанием в них евреев. И. Хургин заявил от имени еврейского министерства, что «выделение особых еврейских отрядов — худший из паллиативов в борьбе с погромами». Все четыре партии голосовали за резолюцию, гласившую, что «формирование особых еврейских частей для защиты еврейского населения вредно, как с политической стороны, так и в интересах фронта». Противоположную точку зрения защищали сионисты и еврейские воинские организации. «В настоящий грозный момент у всех одна мысль, один лозунг: самооборона, еврейская национальная самозащита», писал Н. Сыркин в сионистском «Дер Телеграф» 29 ноября 1917 г. Позже (4 декабря) И. Кантор писал в той же газете: «Еврейская самооборона должна в наше время носить характер солдатской самообороны; в рядах российской армии находится не меньше 400.000 евреев, и еврейство вправе требовать от своих сыновей защиты». В то же время, собрание евреев-солдат Киевского гарнизона (21 декабря) резко осудило «нерешительную политику еврейского министерства в деле способствования проведению в жизнь предложения об образовании еврейских воинских частей» и потребовало от него немедленной организации таких отрядов; «в случае неудовлетворения в течение трех дней этого требования, организация Союза евреев-воинов оставляет за собой свободу действия, т. е. право самостоятельного формирования отрядов». Такие отряды были организованы явочным порядком, Союзом евреев-воинов в Могилеве Подольском, Овруче (Волынской губ.), Дымере (Киевской губ.), Голованевске (Подольской губ.) и в самом Киеве. «Еврейская боевая дружина», созданная в Одессе еще в августе 1917 г. и просуществовавшая, с перерывами, при всех сменах режимов, свыше двух лет, насчитывала от 400 до 600 постоянных бойцов (кроме резервов) и была хорошо вооружена. Дружина не только уберегла от погромов Одессу, но и высылала, по просьбам с мест, летучие отряды в Рыбницу, Кодыму, Дубоссары, Кривое Озеро, Рудницу, Бирзулу и др. К началу 1918 г. еврейское министерство также потеряло веру в помощь со стороны военных сил украинской республики и круто изменило свое отношение к формированию еврейских отрядов. На конференции Союза евреев-воинов 4 января 1918 г. представитель министерства признал, что если «раньше была возможность положиться на воинские части, которые предназначались властью для подавления погромов, то теперь... быть может, наступило уже время образовать еврейские вооруженные отряды самообороны». В этом направлении И. Хургин, товарищ министра по еврейским делам, 15 января интервенировал у командующего войсками Киевского военного округа. Но еврейское министерство спохватилось слишком поздно. Развернувшиеся общеполитические события отодвинули надежды на получение официальной санкции еврейской самообороны, а без такой санкции не было возможности приступить к планомерной организации воинских отрядов. Отряды самообороны, явочным порядком создавшиеся в отдельных пунктах, сыграли несомненную роль в защите местного еврейского населения, но лишенные организационного центра и функционируя, как придаток к политическим партиям, они были бессильны предотвратить или подавить происходившие во всей стране погромные эксцессы.* * *
Уже через несколько дней после принятия закона о национально-персональной автономии, самое «существование Рады оказалось в опасности. В арсенале, постоянном очаге киевского большевизма, вспыхнуло восстание. К рабочим примкнули два украинских полка. Не находя надежной опоры в своей регулярной армии, украинское правительство вынуждено было поручить защиту республики, и вместе с ней всю полноту власти, «Вильному козацтву» (вольному козачеству), возглавляемому М. Ковенко. Он был назначен комендантом г. Киева и фактическим диктатором. По закону «Вилыне козацтво» должно было быть народной милицией, открытой для всех национальностей страны; фактически оно выродилось в изолированную воинскую касту с ярко выраженным антисемитским привкусом. В некоторых местах евреев совсем не принимали в отряды «козацтва»,в других — допускали по процентной норме. Параллельно организовывалось и крепло большевистское ядро с подкреплениями извне; среди красногвардейцев оказались и евреи; не было недостатка в еврейских именах и среди большевистской «головки» в Киеве (Чудновский — комиссар города, Крейцберг — комиссар финансов, Райхштейн — комиссар прессы, Шапиро — комиссар при армии), равно как и в таких центрах, как Одесса или Екатеринослав. Этого было достаточно, чтобы питать разговоры о «большевиках-евреях» и «евреях-большевиках» среди верных Раде воинских частей. Словесные прогулки насчет «предателей-жидов» стали почти бытовым явлением; на улицах, в казармах, при обысках — везде звучали темные угрозы. В городах воцарилось погромное настроение. Борьба за Киев продолжалась 12 дней. Город непрерывно обстреливался из ружей, пулеметов и орудий. Некоторые кварталы переходили по несколько раз из рук в руки. Снаряды ложились и рвались у самого здания Рады, члены которой все же регулярно собирались на очередные заседания; особенно аккуратны в исполнении своего гражданского долга были еврейские фракции. Но их лояльность была плохо оценена. Теряя почву под ногами, чувствуя себя изолированной, Рада нервничала, впадала в болезненную подозрительность и придирчивость и срывала досаду на меньшинствах, упрекая их в двуличности и в недостатке гражданского патриотизма. 20 ноября, в самый разгар уличных боев, от имени сионистской фракции был внесен запрос об антиеврейских эксцессах. Раду призывали выпустить воззвание к населению с требованием положить конец насилиям, в которых не без вины были и отряды вольного казачества. Вокруг запроса развернулись долгие и страстные прения, превратившиеся в словесную перестрелку между украинскими депутатами и представителями национальных меньшинств. В результате было решено выпустить воззвание от имени всех социалистических фракций Рады. Практических результатов этот жест не имел. Погромная атмосфера в городе сгущалась, и на следующий день член сионистской фракции Рады М. Гиндес был вынужден интервенировать у председателя украинского совета министров В. Голубовича; тот высказал надежду, что, благодаря принятым мерам, удастся предотвратить дальнейшие эксцессы. Но в тот же день вечером фракция получила сведения о тревожном настроении на Подоле, и М. Гиндес, вместе с М. Розенштейном, посетили военного коменданта Киева и главу «вольного казацства», М. Ковенко, представив ему данные о насилиях его воинских частей над еврейским населением; полученный ими ответ был уклончив. Подавляющее впечатление произвела гибель И. Тоголя, председателя Центр. Комитета Всероссийского Союза Евреев-Воинов и члена сионистской фракции Совета Киевской Еврейской Общины. Делегатское совещание Союза, с участием представителей провинциальных отделов, было арестовано украинским патрулем. Благодаря хлопотам Еврейского Секретариата и члена сионистской фракции Рады М. Лимановского, все задержанные были освобождены, — кроме Гоголя, имя которого потом появилось в списках погибших; было установлено, что он пал не жертвой шальной пули, а был заколот штыками во время содержания под арестом. Запрос, внесенный в Раду М. Лимановским, повел к созданию специальной комиссии для расследования событий. Но она не успела приступить к работе. Спустя несколько дней власть перешла уже в руки большевиков, и 26-го января красноармейские части вступили в город. Украинское правительство и лидеры украинских партий эвакуировались в Житомир; еврейские представители за ними не последовали. Почти непрерывная волна погромов, против которых правительство не предпринимало активных шагов, и антиеврейские речи и выкрики в заседаниях Рады, породили в еврейских массах неудержимо наростающее чувство сомнения, тревоги, разочарования и недоверия, граничащего с враждебностью к этой власти. Отношение этих масс к украинскому национальному движению было и до того более чем сдержанное. И. Чериковер писал в своей цитированной работе (стр. 115): «Надо сознаться, что украинская идея, несмотря на поддержку еврейских партий, не проникла в толщу еврейского населения. Помимо партий существовал еще просто обыватель, который питал к украинскому делу определенное недоверие, в лучшем случае равнодушие. Это отношение выражалось не только в подсмеивании над украинским языком и вывеской; на украинизацию он отвечал пассивным сопротивлением. Еврейский обыватель боялся украинства, оно было ему чуждо в то время, как в русское государство и в русскую культуру он, несмотря на все последние потрясения, верил». Организованная еврейская общественность все еще пыталась противопоставить этому разочарованию масс более оптимистическую оценку положения. Член сионистской фракции Рады, М. Гиндес писал в «Рассвете» (17 марта 1918 г.): «Ответственные политические деятели, руководители еврейского общественного мнения, непосредственно соприкасавшиеся с Радой и правительственными кругами, знали, что последние неповинны в этом деле. Быть может, они не проявили той «святой тревоги», которой естественно было ждать от них при виде подмывающей край жестокой погромной волны. Быть может, они не нашли достаточно сильных слов для выражения своих чувств негодования. Но сделали они крайне мало потому, что больше сделать не могли. Трагедия бессилия — основная трагедия украинской власти — была хорошо видна еврейским политическим кругам, и нотка доверия, реабилитировавшая украинскую власть в глазах еврейских масс, производила должное действие». В борьбе Рады с большевистским нашествием еврейские политические партии отчетливо стали на про-украинскую позицию. «Что собственно произошло в Киеве? — спрашивал сионистский «Дер Телеграф» 25 января, вышедший уже под жестоким обстрелом. — «Столкнулись два стана, ведущие борьбу в России. На чью сторону должно было встать еврейское население Киева в этой борьбе? Без колебаний и сомнений мы можем, кажется, ответить ясно и определенно: на сторону Рады» ... И далее: «Это не значит, конечно, что мы считаем всю политику Рады последним словом государственной мудрости и политической зрелости. Напротив, мы видим ошибки ее политики и, заседая в Раде, мы несомненно указывали на эти ошибки... И все-таки мы говорим, что при всех своих ошибках, при всех зигзагах своей политики, Рада была фокусом творческих демократических сил» ... — В бундовской «Фольксцайтунг» М. Рафес положительно отзывался о Раде и критиковал большевиков 30-го января уже после занятия ими Киева. «Чуждая власть пришла в Киев. Оккупационная армия. Она разогнала всю демократию, всем села на шею — и хочет господствовать». Орган Фарейнигте «Найе Цайт» также писал, что большевизм «фактически несет только разрушение и смерть». Несмотря на некоторое тяготение к большевизму, уже тогда намечавшееся в еврейских социалистических партиях, их руководящие органы отказались сотрудничать с большевицкой властью. Центральный Комитет «Фарейнигте» постановил отозвать членов партии из всех центральных украинских учреждений и из исполнительных органов Советов. Подали в отставку министр по еврейским делам Зильберфарб, его помощник Хургин и почти все ответственные работники министерства по еврейским делам. Еврейская общественная жизнь замерла. Отвергнутая всеми еврейскими партиями большевистская власть, однако, нашла поддержку средидовольно большой группы еврейских рабочих, вернувшихся после революции из Англии и осевших в Киеве. Эти реэмигранты стали целиком на сторону советского режима и создали особый еврейский отряд Красной гвардии; некоторые из них заняли посты комиссаров и других должностных лиц в советских учреждениях.* * *
Большевистская власть продержалась в Киеве недолго. 9-го февраля делегация Рады заключила в Брест-Литовске сепаратный мир с центральными державами, и 1-го марта правительство Украинской Республики вернулось в Киев под защитой австро-германских штыков. В течение последующих трех недель украинские военные части (гайдамаки и «Вольное казачество») бесчинствовали, хватая посреди улицы «жидовских комиссаров» и уводя их в казармы, где их избивали и часто расстреливали. По данным комиссии при Городской Думе, за одну только неделю (1-8 марта) было зарегистрировано 172 случая насилия над евреями, — из них 22 убийства. Совет Киевской еврейской общины выпустил воззвание, в котором настаивал, что «в этих позорных злодеяниях украинская власть, только что вернувшаяся к нам, неповинна... Ответственные руководители украинских военных и гражданских властей дали заверение в том, что они погромов не допустят». К 20-му марта волна эксцессов схлынула. Когда возник вопрос о назначении министра по еврейским делам вместо М. Зильберфарба, который подал в отставку 16 января, сионисты и все три еврейские социалистические партии отказались выставить кандидата. «Фолькспартей», однако, выставила кандидатуру В. Лацкого. Вокруг нее развернулись на заседании Малой Рады от 9 апреля оживленные прения. От имени сионистской фракции, М. Гиндес защищал принцип «избрания национального министра или, вернее статс-секретаря — самой нацией. Предложенный кандидат никем из евреев не избран. Пост еврейского министра замещается путем бюрократического назначения. При такой обстановке фракция сионистов на этот портфель не претендует. ...Мы в утверждении этого министра участвовать не будем». Еврейские социалистические партии высказались за избрание В. Лацкого. Малая Рада утвердила В. Лацкого в должности министра по еврейским делам. Но новый министр не успел приступить к какой-либо конструктивной работе... Дни Рады были сочтены. 28-го апреля немецкое командование на Украине разогнало ее. Бывший генерал царской службы П. Скоропадский был объявлен Гетманом Украинской Державы; новый кабинет министров состоял из умеренных и консервативных украинских деятелей (Лизогуб, Кистяковский, Василенко и др.); одесский финансист — С. Гутник, близкий к еврейской Народной Группе, был назначен министром торговли и промышленности. Период семи с половиной месяцев «гетманщины», хотя сравнительно более спокойный, чем предшествовавшие ему режимы, был тоже отмечен рядом антиеврейских эксцессов; не было также недостатка в антисемитских выступлениях в прессе. В конце мая новая власть ликвидировала еврейское министерство, а 8 июля формально отменила закон о национально-персональной автономии, который таким образом просуществовал неполных шесть месяцев. Словно предвидя его недолговечность, А. Давидсон писал еще 31-го января 1918 г. в сионистском «Рассвете», что национально-персональная автономия это лишь «блестящий пузырек на пенистых волнах бушующего российского моря... поражающий на момент своим призрачным светом и радужными красками... (который) всплывет, блеснет и исчезнет бесследно». «Персональная автономия — это ‘исторический акт’ — т. е. акт, существующий только для истории, и в этом все его значение; будущий историк будет ссылаться на него». Три месяца спустя, М. Литваков, один из лидеров «Фарейнигте» — партии, наиболее ответственной за прокламирование национально-персональной автономии — открыто высказал, с другой точки зрения, свои сомнения в самой ценности этого института для еврейского меньшинства. В статье «Завоевание или утешение?» в «Найе Цайт» от 25 марта Литваков писал: «Украинцы постепенно превратили этот институт в какую-то государственно-политическую черту оседлости... Они говорят евреям: заберите у нас круг ваших специальных дел, делайте там, что хотите, разрешайте себе свои вопросы, как вашей душе угодно, но украинское государство — это вас не касается, это предоставьте нам» ...* * *
Исчезновение Украинской Рады, еврейского министерства и национальной автономии создало совершенно новую конъюнктуру. Еврейские социалистические партии больше не могли сохранить свое доминирующее положение. Национальный Совет, в котором они, вместе с «Фолькспартей», составляли 80%, стал явным анахронизмом. Выборы в советы еврейских общин, проведенные тем временем по всей Украине, дали сионистам 43% и ортодоксальным группам «Ахдут Исроел» 13%. Социалистические партии с 37% и «Фолькспартей» с 7% оказались в меньшинстве. Они, однако, отказались перестроить Национальный Совет в соответствии с результатами общинных выборов. После долгих переговоров был выработан компромисс: состав Совета был увеличен до 60; сионисты получили 24 места и «Ахдут Исроел» — 6; остальные 30 мест были предоставлены «левому блоку». Совет был, таким образом, расколот на два численно равные секторы; при каждом почти голосовании создавался тупик: — 30 против 30. Обе стороны сошлись на необходимости созыва полномочного национального представительства украинского еврейства. Крайне напряженное обще-политическое положение в стране делало невозможным прямые выборы, с предвыборной агитацией и участием народных масс. Было поэтому решено, что избирательным корпусом будут служить 3.565 членов 168 общинных советов, избранных на основе всеобщего, прямого, равного, тайного и пропорционального голосования; количество голосов, полученных на общинных выборах отдельными членами совета, должно было быть засчитано в кредит того списка, за который они голосовали.[5] Национальный Совет назначил Главное Избирательное Бюро, в котором были представлены все партии. Гетманское правительство и немецкая комендатура дали разрешение на созыв Временного Национального Собрания. Выборы состоялись 11, 12 и 13 августа 1918 года. Списки, представленные сионистами, Цеирей Цион и «Ахдут Исроел» были напечатаны на иврит, остальные — на идиш. Наибольшее количество депутатов было избрано по сионистскому списку — 42; за ним следовали: Бунд — 23, «Ахдут Исроел» — 19, Цеирей Цион — 14, «Фарейнигте» — 12, Поалей Цион — 11 и Фолкспартей — 4. Среди 125 членов Временного Национального Собрания, которое начало свои работы 3-го ноября, «левый блок» оказался в меньшинстве. Несмотря на далеко идущие — часто острые по форме — разногласия между большинством и меньшинством, восьмидневная сессия Собрания казалась способной образовать некоторое подобие постоянной национальной организации украинского еврейства. Было постановлено создать 25-членное «Малое Национальное Собрание», которое могло бы заседать регулярно в промежутках между пленарными сессиями Собрания. В нем все партии должны были быть представлены пропорционально. Был также образован верховный исполнительный орган (Vaad Hapoel Haleumi — Национальный Секретариат) на коалиционных началах и принят его бюджет. Неожиданно положение, однако, изменилось, когда в последний день сессии газеты сообщили о революции в Германии. Социалистические партии Собрания сочли новую общеполитическую конъюнктуру благоприятной для себя и круто изменили свою тактику. Когда Собрание постановило избрать делегацию, которая на предстоящей мирной конференции представила бы еврейские национальные требования, эти партии вместе с «Фолькспартей» заявили, что «большинство не считается с меньшинством» и что «идея коалиции обанкротилась»; они отказались войти в Национальный Секретариат и покинули Собрание. В секретариат были избраны пять сионистов и двое представителей «Ахдут Исроел» (ортодоксы).* * *
Национальный Секретариат приступил к работе: установил постоянную связь с общинами, создал юридическую комиссию для разработки вопросов национальной автономии и т. д. Но изменившаяся политическая обстановка в стране поставила его перед новыми проблемами. Лишенный поддержки германских войск, деморализованных революцией в Германии, гетманский режим рухнул. На заседании 15 ноября в Виннице, Украинский Национальный Союз, в котором были представлены все украинские партии, призвал к восстанию против гетмана и сформировал 5-членную Директорию во главе с В. Винниченко и С. Петлюрой. Восстание вскоре охватило всю Украину, и 14-го декабря революционные воинские части вступили в Киев, который стал резиденцией Директории. Делегация Национального Секретариата тепло приветствовала новую власть, подчеркнув, что «еврейская нация, возрождающаяся к новой жизни как в странах рассеяния, так и на своей родине, Палестине, всегда внимательно и сочувственно следила за украинским освободительным движением, видя в нем яркое выражение национального самоопределения». Приветствовали Директорию также еврейские социалистические партии, культурные и кооперативные организации и т. д. Еще 1б-го декабря, до своего вступления в Киев, Директория постановила восстановить закон о национально-персональной автономии. Ссылаясь на ст. 9-ю этого закона, предусматривающую, что «высшим органом Национального Союза является Национальный Совет, избираемый всеми членами Союза», а «высшим исполнительным органом Союза является Национальная Управа, избираемая Советом и перед ним ответственная», Национальный Секретариат предложил Директории рассматривать его как правомочный высший исполнительный орган еврейской национальной автономии. В беседах с делегацией Секретариата, Председатель Директории Винниченко заявил, что он готов принять принцип построения национальной автономии снизу и признать Временное Национальное Собрание, как законодательный орган, а Национальный Секретариат, как исполнительный орган еврейской автономии. Разногласия возникли, однако, по вопросу о министре по еврейским делам. Делегация Секретариата настаивала на том, что заведующий еврейским министерством не должен быть членом кабинета министров, ответственным за всю политику кабинета, а статс-секретарем по еврейским делам, ответственным в сфере своей деятельности перед органами еврейской автономии и являющимся лишь связующим звеном между этими органами и правительством; Винниченко же требовал, чтобы министр по еврейским делам был членом кабинета на тех же основаниях, как все другие министры, и был ответственен перед советом министров за функционирование органов еврейской автономии. Он предложил, чтобы вопрос был передан на обсуждение Малого Еврейского Национального Собрания, в котором тогда еще были представлены все еврейские партии. Но 30-го декабря социалистические партии объявили о своем выходе из этого органа. М. Рафес (Бунд) обвинял Временное Еврейское Национальное Собрание в том, что вместо того, чтобы заниматься чисто общинными делами, оно приняло резолюции по общееврейским вопросам «в духе клерикализма и сионизма» и «связалось с империализмом Антанты». Представитель Поалей Цион напомнил, что Собрание было построено на двухстепенных выборах, и заявил, что теперь, в эпоху победы революции, оно не отражает истинной воли еврейских масс. Сионисты и ортодоксы, оставшиеся в Малом Национальном Собрании, отказались выставить кандидата в еврейские министры, который должен был бы подписаться под общей программой Директории. Бунд и «Фарейнигте» также — по иным соображениям — не согласны были дать своего кандидата в министры. Но Поалей Цион согласились, и А. Ревуцкий был назначен министром по еврейским делам. Сообщая об этом делегации Национального Секретариата, Винниченко заявил: «Я убежден, что г. Ревуцкий, который не бундовец, а социалист — с одной стороны и сионист — с другой, не вызовет сильной оппозиции со стороны большинства Еврейского Национального Собрания». Ответ делегации был, что самый факт назначения делает нового министра неприемлемым для органов национальной автономии. Попытки наладить в той или иной форме сотрудничество между назначенным министром и избранным Национальным Секретариатом успехом не увенчались. Трения и соперничество между еврейскими партиями давали себя чувствовать даже в такой области, как помощь пострадавшим от погромов, которая, казалось бы, должна была носить общенациональный характер. 18 января 1919 г. Малое Национальное Собрание постановило создать из представителей всех партий и общественных учреждений объединенный комитет для помощи погромленным. На следующий день, еврейское министерство созвало с той же целью совещание, на которое были приглашены представители общественных организаций. Впоследствии образовался общий Комитет Помощи под председательством М. Крейнина (впоследствии М. Л. Гольдштейна), независимый и от министерства и от Национального Секретариата; в нем были представлены и общественные учреждения, и политические партии; его функции были ограничены материальной и юридической помощью; еврейское министерство должно было предоставить в распоряжение Комитета 5 миллионов карбованцев, ассигнованных Директорией для пострадавших от погромов. Из этой суммы поступили 1,5 миллиона; 400.000 были собраны среди частных лиц и общественных организаций. До мая 1919 г. Комитет израсходовал 1.100.000 на немедленную помощь, 300.000 на выдачу кредитов, 130.000 на культурные учреждения и т. д. К этому времени отношения между социалистическим и несоциалистическим секторами в Комитете настолько обострились, что социалисты из него вышли. Пришедшие к власти советские органы прекратили денежные ассигновки, а потом распустили и самый Комитет помощи. Кратковременным оказалось также существование «Красного Моген-Давида», созданного в феврале Малым Национальным Собранием по предложению д-ра М. Беркенгейма, представителя Интернационального Комитета Красного Креста для помощи жертвам гражданской войны. В Киеве эта организация завербовала свыше 1.000 членов и собрала значительные материальные средства. Ее медицинская секция насчитывала 120 врачей и 100 сестер милосердия. В беспокойные апрельские дни 27 летучих отрядов Красного Моген-Давида доставляли еду и одежду арестованным Чрезвычайкой; медицинско-санитарные отряды выехали в Проскуров, Чернобыль, Иванков и другие погромные пункты. Но уже 14 мая Собез (отдел социального обеспечения) ликвидировал Моген-Давид, как «частное благотворительное учреждение». К тому времени произошли глубокие изменения в партийно-политической структуре украинского еврейства. Большинство партии «Фарейнигте», которая в 1917-1918 гг. занимала ярко антибольшевистскую позицию, «сменило вехи» и в марте 1919 г. создало «Комфарейнигте» (т. е. коммунистические «Фарейнигте»). Аналогичный сдвиг произошел в Бунде: в феврале того же года большая часть этой антибольшевистской партии на Украине, возглавляемая М. Рафесом и А. Чемериским, образовала «Комбунд» (коммунистический Бунд), который 29 мая слился с «Комфарейнигте» — в «Комфарбанд». Раскол среди Поалей Цион произошел несколько позже, когда коммунистическое крыло частью влилось в общую коммунистическую партию, а 12 июля 1919 года украинский комиссар внутренних дел под давлением Комфарбанда распорядился «немедленно прекратить деятельность центрального и местных комитетов сионистской партии и всех связанных с ней организаций».С. ГРИНГАУЗ. ЕВРЕЙСКАЯ НАЦИОНАЛЬНАЯ АВТОНОМИЯ В ЛИТВЕ И ДРУГИХ СТРАНАХ ПРИБАЛТИКИ
1. ВСТУПЛЕНИЕ
Одним из политических последствий первой мировой войны явилось установление государственной независимости трех прибалтийских стран: Литвы, Латвии и Эстонии. Страны эти были невелики и население их было незначительно: в Литве проживало 2,4 миллиона (1939), в Латвии — 1,9 миллиона (1935) и в Эстонии 1,1 миллиона душ. Невелико было и еврейское население этих стран — около 150 тысяч в Литве, около 93.500 — в Латвии и около 4.500 — в Эстонии, да и самостоятельность их длилась короткое время: с 1918 г. по 1940 г. Однако, несмотря на ограниченные объективные возможности существования трех прибалтийских стран, — расположенных между Россией, охваченной ураганом революции — с одной стороны, и Германией, с назревавшими в ней после поражения противоречивыми тенденциями развития, — с другой, — небольшие очаги еврейского населения в них, особенно в Литве, попытались сделать опыт создания еврейской национальной автономии. Этот опыт представляет известное принципиальное значение и заслуживает внимания исследователя жизни и истории еврейства Восточной Европы в нашу бурную эпоху. Идеологически концепция еврейской национальной автономии с конца 19-го века и начала 20-го века довольно широко укоренилась в еврейских общественных кругах, как национального, так и социалистического толка. Одним из ее первых пропагандистов выступил историк С. М. Дубнов в своих «Письмах о старом и новом еврействе», начавших печататься в «Восходе» в 1897 году. Возникавшие в последующие годы еврейские социалистические группировки, — отметим в первую очередь группу «Возрождение», явившуюся сторонницей создания еврейского «сейма» (парламента), — высказались в пользу идеи национальной автономии. Под влиянием общественного оживления в 1905 г., связанного с эпохой первой русской революции, идея еврейской национальной автономии была воспринята Бундом (хотя с ограничивавшими ее функции культурно-просветительными задачами), сионистами-социалистами и поалейционистами, стоявшими за расширение ее компетенции. Автономия была также принята широким фронтом буржуазно-демократических групп, умеренных и радикальных. Кроме фолькспартей (во главе с С. Дубновым) высказались в пользу автономии и Еврейская Народная Группа (Винавер — Слиозберг) и Еврейская Демократическая Группа (Брамсон — Ландау — Браудо). Сионисты, принципиально оставаясь на своих позициях, также в известной мере поддержали на своем съезде в Гельсингфорсе идею еврейской национальной автономии в диаспоре (под влиянием И. Гринбаума, В. Жаботинского и др.). Несколько забегая вперед, следует подчеркнуть, что впоследствии противниками национальной автономии в Прибалтике оказались только две группы в еврействе: ультраортодоксальные, религиозные элементы и коммунисты. Первые отклоняли в принципе признание секулярности и светскости каких-либо еврейских учреждений. Вторые же, помимо того, что не допускали никакого сотрудничества с буржуазными течениями, вообще отказывались признать еврейство нацией, поскольку в основу его существования не положен территориальный признак. Следует прийти к выводу, что к моменту возникновения независимости Прибалтийских стран, национальное самосознание большинства еврейского общественного актива было восприимчиво к идее национальной автономии. Во время первой мировой войны и после нее эта идея получила принципиальную и практическую поддержку как в известных «14-ти пунктах» президента Вильсона, так и в мирных договорах, построенных на основе охраны прав национальных меньшинств. Создавалась обстановка, более или менее благоприятная для попытки осуществления еврейской национальной автономии в странах Прибалтики. Правда, нельзя было закрывать глаза на действительность. В таких крупных центрах еврейского населения, как Украина, Польша и Румыния, опыт еврейской автономии был почти в зародыше, — под влиянием политической обстановки, — задушен. В Венгрии и Турции — под давлением тамошних правительств — евреи сами вынуждены были отказаться от своего права на национальную автономию. В Чехословакии идея эта провалилась, вследствие внутренних трений, где только часть евреев считала себя принадлежащей к еврейству, а многие были ассимилированы настолько, что считали себя то чехами, то немцами, то венграми. Однако, в Латвии и Эстонии еврейская автономия была ограничена школьным делом, и только Литва оказалась страной, где был проведен эксперимент по созданию еврейской национальной автономии в полном объеме. Это имело свои особые причины. Евреи на Литве представляли собой культурное единство и принадлежали к наименее ассимилированным еврейским группам в Европе. Еврейская интеллигенция была наиболее народной в языковом и культурном отношениях, была глубоко укоренена в быту и ощущала свою тесную связь с массой. Это объяснялось также и тем, что из депортированных в начале войны 250 тысяч литовских евреев, урбанистическая часть их и молодежь остались в крупных городах России и из вернувшихся 150 тысяч большинство принадлежало к местечковым элементам.2. ЛИТВА
Возникновение, развитие и ликвидация еврейской национальной автономии на Литве укладываются в ограниченный отрезок времени 1918-1925 годов. Осенью 1918 г. немецкая оккупационная власть в Вильне предложила литовцам организовать в Вильне Литовский Национальный Совет (Тарибу) с тем, чтобы в него были введены представители национальных меньшинств. В декабре 1918 г. сионистская конференция, состоявшаяся в Вильне, решила послать в состав Тарибы трех своих представителей — д-ра Выгодского, председателя Виленской еврейской общины, ставшего министром по еврейским делам, д-ра Самсона Розенбаума, занявшего пост министра по иностранным делам и д-ра Н. Рахмилевича, заместителя министра торговли и промышленности. Эти три министра поставили свои подписи под первой декларацией правительства от 12 декабря 1918 г. Официальный орган правительства «Vyziansybes Zinios» от 29 декабря вышел также на еврейском языке (идиш). Когда вскоре немцы покинули Литву, а в январе 1919 г. красная армия вошла в Вильно, литовское правительство переехало в Ковно. Д-р Выгодский остался в Вильне, которая с 1920 года до второй мировой войны находилась под властью Польши. С. Розенбаум и Н. Рахмилевич переселились в Ковно. Министром по еврейским делам был назначен д-р Макс Соловейчик, ковенский уроженец и видный сионист. Эти три представителя евреев в правительстве разработали следующую программу еврейских политических требований: 1) полное гражданское равноправие в области политической и хозяйственной, так же как и признание еврейского языка (идиш), 2) пропорциональное представительство в законодательных учреждениях, в управлении и в суде, 3) автономия в области культуры и социального обеспечения, осуществляемая в трех учреждениях — в местных общинах, в еврейском национальном совете и в министерстве по еврейским делам. Эта программа была в полном объеме принята руководителями литовских политических партий. 6 июля 1919 года немецкий военный правитель Литвы, генерал фон-Фанкельгаузен сообщил еврейскому комитету по делам Восточной Европы в Берлине, что во главе еврейского культурного самоуправления в Литве находится Еврейский Национальный Совет, который располагает правом принудительного налогового обложения евреев. Приведенные выше пункты программы еврейских требований были сообщены литовской делегацией на мирной конференции в Париже Комитету еврейских делегаций с указанием, что еврейская национальная автономия охватывает все области еврейской жизни в Литве, — религию, культуру, воспитание и обучение и социальное обеспечение, — причем еврейские общины и еврейский Национальный Совет являются органами национальной автономии. К 1 октября 1919 г. были организованы 78 общин. 4 января 1920 г. состоялся первый съезд общин в Ковно при участии 139 делегатов, на котором был избран Национальный Совет в составе 34 членов под старинным названием «Ваад Гаарец» во главе с президентом («Наси»)[6] С. Розенбаумом[7] и вице-президентами Н. Рахмилевичем и О. Финкельштейном. Премьер-министр Э. Гальванаускас и министр иностранных дел А. Вольдемарас заявили от имени правительства о готовности содействовать реализации еврейской автономии. 10 января 1920 г. на приеме представителей Еврейского Национального Совета в Государственном Совете Литвы президент Гос. Совета сделал заявление в том же духе. Еврейский Национальный Совет вскоре развил разветвленную деятельность, охватывающую все области еврейской жизни, — в том числе борьбу против антисемитизма в правительстве, сношения с организациями мирового еврейства, школьное дело, вопросы культуры, кооперации, еврейского земледелия и ремесла, помощи бедным и беженцам, пострадавшим от войны, эмиграции и т. д. 4 мая 1920 года был опубликован закон об общинах, а 20 мая инструкция о выборах. Опираясь на законодательство Временного Правительства о местном самоуправлении, общины рассматривались, как органы публично-правового характера, располагающие правом обложения и распоряжения в области религии, просвещения, социального обеспечения, а также функциями по ведению актов рождения, смерти, бракосочетания (включая и разводы). Выборы в общины производились на основе всеобщего и равного избирательного права и пропорционального представительства. Каждый гражданин, заявляющий в официальном документе (свидетельстве о рождении, о браке и т. д.) о своей принадлежности к еврейству, является членом общины. Одновременно с законом об общине было опубликовано заявление премьер-министра о том, что этот закон является первым экспериментом такого рода в современной политической истории, причем, так как он был вызван к жизни не литовскими интересами, а по воле самих евреев, то евреи могут видоизменить или отказаться от него по собственному побуждению. Затем последовали и другие законы, уточнявшие структуру еврейской автономии: закон 1 мая 1920 г. о передаче всех метрических записей в руки общины, от 8 апреля 1921 г. о задачах и финансировании министерства по еврейским делам и т. д. 23 апреля были изданы инструкции, регулирующие деятельность комиссии просвещения при общинах и определены ее права в еврейском школьном деле. 12 декабря 1921 г. были опубликованы инструкции правительства, приравнивающие права общин к полномочиям муниципальных управлений, напр. бесплатное пользование почтой. 14 февраля 1922 года состоялся в Ковне второй съезд общин, на котором были представлены 130 представителей из всех городов и местечек Литвы. Партийно-политический состав делегатов соответствовал составу Национального Совета, избранного на основе пропорционального представительства : Агуда (ортодоксально-религиозная организация) — 16 членов, сионистско-социалистическая партия — 11 членов, альгемейне сионисты — 7 членов, религиозные сионисты — 4, фолькспартей — 2. Левые поалейцион и коммунисты отказались принять участие в Национальном Совете. Руководители литовского еврейства оценивали ситуацию весьма оптимистически. Председатель Совета д-р Рахмилевич говорил в своей речи о предстоящем принятии в литовском законодательном национальном собрании закона о еврейской национальной автономии, об объединении с евреями Вильно, об исторической ответственности перед мировым еврейством, которое с вниманием и гордостью следит за развитием института еврейской автономии в Литве. На съезде были заслушаны приветствия от мировой сионистской организации, от еврейских общин Латвии, Эстонии, Румынии и Болгарии, от еврейских организаций Берлина, Вены, Парижа и Нью-Йорка. Лео Моцкин телеграфировал: «15 миллионов евреев следит за вашим опытом борьбы за национальные права». А. Чернихов от имени Фолькспартей писал: «Национальная автономия есть органический составной элемент системы еврейских демократических идей, преодолевших психологию гетто и вполне созревших для усвоения современных политических идеологий». Министр Соловейчик с гордостью заявил: «Литва представляет собой самый творческий источник для построения будущих форм еврейской жизни». Литовский премьер лично приветствовал съезд. Однако, настроение среди делегатов было совершенно иным. Представитель сионистов А. Геллер заявил: «Национальная автономия имеет много блеска, но мало положительных достижений». Другой лидер сионистов д-р Б. Бергер подчеркнул в своей речи, что полоса энтузиазма по поводу автономии прошла, что от достижений автономии остались пустая фразеология, бюрократизм и бездеятельность. Представитель сионистов-социалистов А. Белаговский говорил, что общины слабы и расколоты, что правое крыло занято мелкой политической куплей-продажей в то время, как левые саботируют автономию и ее органы. Кризис еврейской автономии начался уже в 1922 году. В апреле 1922 г. подал в отставку министр по еврейским делам М. Соловейчик — в знак протеста против того, что в проекте литовской конституции не было дано никаких гарантий существования министерства и других учреждений национальной автономии. Статьи 73 и 74 конституции от 6 августа 1922 г., относившиеся к правам национальных меньшинств, носили чисто декларативный характер и не содержали никаких правовых гарантий, обеспечивающих существование национальной автономии. В конце 1922 г. д-р М. Соловейчик, разочарованный в создавшемся положении, с глубокой горечью покинул Литву. После его отставки министром по еврейским делам был назначен д-р Ю. Д. Бруцкус, недолго, однако, занимавший этот пост, так как был мало связан со страной и не владел литовским языком. После отставки д-ра Бруцкуса президент Стульгинскис, не взирая на протесты евреев-членов литовского парламента, назначил министром по еврейским делам члена литовского суда Бернарда Фридмана, ассимилированного еврея, никогда не участвовавшего в еврейской общественной жизни. Ряд еврейских политических группировок заявили, что будут бойкотировать этого министра. В это же время литовские партии стали интерпретировать закон о представительстве национальных меньшинств в таком духе, чтобы свести к нулю или до чрезвычайности сократить их представительство в парламенте. В результате все национальные меньшинства нашли нужным создать на будущее общий избирательный блок, в который вошли евреи, поляки, немцы и русские. В это время обострился в стране и общеполитический кризис. Евреи парламентарии, в связи с конфликтом из-за назначения Б. Фридмана бойкотировавшие парламент, появились по просьбе литовской оппозиции на заседании парламента 29 марта 1923 г. и подали свои голоса за вотум недоверия правительству. Господствующая партия распустила парламент и назначила новые выборы. Реакционная пресса выступила с антисемитской пропагандой и с обвинениями по адресу евреев. В виду того, что на выборах реакционные партии получили очень скромное большинство (40 из 78), было на первых порах создано коалиционное правительство с участием народных социалистов и с премьер-министром Э. Гальванаускасом. Это правительство сделало несколько уступок евреям, в том числе вместо Б. Фридмана был назначен министром по еврейским делам сионист С. Розенбаум. Но большинство в парламенте принадлежало националистическому и антисемитскому течению. Было ясно, что на очереди стоит ликвидация еврейской автономии. К тому же по переписи народонаселения Литвы в 1923 году выяснилось, что в Литве всего 150 тысяч (ранее исходили из данных старой русской статистики, по которой евреев в Литве считалось до 250 тысяч). Это повлекло за собой падение места и значения евреев в политической жизни страны. Включение Мемеля и его района в Литву окончательно разбило надежды на присоединение Вильны. Постановление президиума парламента, воспретившее произносить речи на идиш, — что находилось в противоречии с декларацией правительства от 5 августа 1919 года и с заявлением литовских партий от 21 октября 1920 года, — уже не вызвало никаких открытых протестов. Не взирая на общий политический кризис и на ряд внешних и внутренних затруднений в еврейской автономии, на 20 ноября 1923 г. созвано было в Ковне Еврейское Национальное Собрание. Делегаты избирались не от общин, а непосредственно от еврейского населения на основе всеобщего голосования и пропорционального представительства. Ортодоксы из Агуды в выборах не участвовали, предпочитая разрешать интересующие их вопросы путем прямых переговоров с правительством. Состав Национального Собрания был следующий: 11 алльгемейне сионисты, 10 — религиозные сионисты (мизрахи), 6 — цеире-цион, 5 сионистов-социалистов, 4 — группа ремесленников, 2 — левых поалейцион, 2 — фолькспартей. Коммунисты вновь отклонили всякое участие в Национальном Совете. Руководители национального Собрания продолжали говорить с энтузиазмом об еврейской национальной автономии, называя ее «лабораторией новых форм еврейской общинной жизни». Прибыли приветствия из многих стран от общин и организаций, от мировой сионистской организации, от Еврейской мировой организации помощи, от историка С. Дубнова из Берлина и Стефана Вайза из Нью-Йорка. В своем приветствии С. Дубнов между прочим писал: «300 лет тому назад собрались ваши предшественники, представители общин Литвы, в Брест-Литовске и основали центральную организацию «Ваад-Литэ», объединявшую все литовские общины в течение 138 лет. В соответствии с условиями времени и места, эта организация управляла внутренней жизнью общин и их отношениями с окружающим миром. Сейчас после 300 лет колоссальных перемен в жизни нашего народа вы призваны создать новую организацию, соответственно условиям нового времени» ... Хотя министр по еврейским делам С. Розенбаум говорил в своей речи: «мы служим образцом для евреев всего мира», а премьер-министр приветствовал собрание, уже ясно обозначились сумерки, в которые вступила еврейская автономия и начало ее конца. Евреи — члены парламента говорили об усиливающемся антисемитизме, о замазывании вывесок на еврейском языке, о разбитых окнах в еврейских магазинах, об осквернении еврейских кладбищ, о налоговой политике, ведущей к разорению еврейских торговцев, о преследованиях отдельных лиц и все растущей экономической и общественной дискриминации против евреев. Доклады из провинции давали еще более печальную картину положения. В то же время органы автономии находились в состоянии внутреннего распада. Ортодоксы и левые радикалы вели ожесточенную войну против автономии. Многие делегаты были убеждены, что борьба за национальную автономию в условиях, сложившихся в самом еврействе, окончательно проиграна. «В работе Национального Совета и общин больше шума, чем положительных достижений», говорил один из делегатов. Само собрание было занято бесконечными конфликтами и абстрактными партийными спорами. А когда произносились речи или читались доклады по практическим вопросам, собрание пустело. 19 марта 1924 года правительство вычеркнуло из бюджета ассигновку на министерство по еврейским делам, а опубликованный 18 июня 1924 года состав правительства уже совершенно не включал еврейского министра. 3 сентября того же года канцелярия правительства уведомила С. Розенбаума, что он не имеет права именоваться министром. 26 сентября д-р Розенбаум был даже привлечен к ответственности за то, что незаконно именует себя «временным министром». 15 июля 1924 года вывески на идиш на магазинах были запрещены, а 15 сентября 1925 года полиция запретила заседание Национального Совета под предлогом, что это учреждение является «частным обществом». Собравшиеся через два дня члены Совета были полицией разогнаны, и таким образом центральное учреждение еврейской автономии — Национальный Совет — был ликвидирован. Его руководители д-р Розенбаум и д-р Рахмилевич покинули Литву и переселились в Палестину. Следующей жертвой явились общины. По закону 21 марта 1925 года они были сведены на роль частных обществ. Принадлежность к ним стала не обязательной, а добровольной. Права принудительного обложения они были лишены. Каждой группе евреев в 50 человек предоставлялось право обращаться к властям за разрешением образовать общину. Еврейские политические партии постановили новые общины бойкотировать, а 8 марта 1926 г. правительство постановило все еврейские общины закрыть. Ортодоксы религиозного толка, искавшие соглашения с правительственными кругами, вошли в острый конфликт с евреями-парламентариями. Последние исключили из своей среды представителя ортодоксов д-ра Гольцберга. Новый курс, принятый против евреев, выразился в запрещении торговым фирмам вести книги на идиш, еврейские кооперативы были лишены прежних привилегий, еврейские магазины должны были быть закрыты по воскресеньям. Открыто стала проводиться политика дискриминации в области кредита, внешней торговли и т. д. В мае 1926 г. на выборах правительственная партия провалилась и была образована коалиция народных социалистов с социал-демократами, но и тут не было сделано даже попытки возродить еврейскую национальную автономию. Новое правительство существовало очень короткое время. 17 декабря 1926 г. с помощью военного переворота было создано националистическое, диктаторское правительство с А. Сметана во главе, при котором о возрождении еврейской автономии уже думать не приходилось... Нам осталось вкратце остановиться на развитии еврейского школьного дела в Литве, поскольку оно было органической частью еврейской национальной автономии. Чтобы избежать коллизий в школьном деле, с самого начала было решено создавать школы по основным культурным линиям: сионистические и ортодоксальные школы на иврит по системе Тарбут, строго-религиозные ортодоксальные по системе Явнек и школы на идиш по системе Культур-Лиги. В 1921 г. (единственный год, охваченный статистикой) 62% детей посещали школы Тарбут, 25% — Явнек-школы и 13% школы Культур-Лиги. В 1925 г. 93% еврейских детей посещали еврейскую элементарную школу и 80% еврейскую среднюю школу. Спустя 10 лет, — в 1935 г. — 80% еврейских детей посещали еврейские элементарные и средние школы. Данные о школах по системе Тарбут дают следующую картину за период 1926-1939 гг. В 1926-27 учебном году обучалось в детских садах 323, в народной школе — 6.217, в средней школе — 3.182 учащихся. За 1930-31 год соответственные цифры: 476, 10.941 и 3450 учащихся. За 1938-39 год — 450, 9.699 и 2.620 учащихся.3. ЛАТВИЯ И ЭСТОНИЯ
В возникшей в 1919 году независимой Латвии был 8 декабря 1919 г. издан закон об автономии, предоставляемой национальным меньшинствам. Закон предусматривал распространение автономии на области культуры и школы. Язык преподавания в школах определялся семейным языком детей (для иврит было сделано исключение). Школы должны были финансироваться государством и муниципалитетами. Кроме еврейских школ, в Латвии были и школы и других меньшинств: русские, немецкие, польские, белорусские, эстонские и литовские. В министерстве просвещения и культуры существовали отделы для каждого национального меньшинства. Заведующий отделом по отдельным меньшинствам намечался членами парламента от соответственной национальной группы. Он мог с совещательным голосом участвовать в заседаниях Совета министров по бюджетным вопросам. В Латвии существовали разные типы еврейских школ: школы на идиш, школы на иврит, религиозные школы, школы на других языках. При заведующем еврейским отделом в министерстве существовал специальный орган, в котором были представлены все школьные направления. Для тех евреев, которые не желали посылать своих детей в идишистские или гебраистские школы, существовали отдельные школы с русским или немецким языком преподавания. Эти школы должны были до начала 30-х годов находиться в ведении еврейского отдела при министерстве просвещения, а затем по требованию правительства они переводились на латышский язык. Ликвидация этой ограниченной школьным делом еврейской национальной автономии произошла после отмены демократической конституции в Латвии. После переворота 24 июля 1934 года в стране был установлен националистический тоталитарный режим К. Ульманиса. Были уничтожены отделы по культуре национальных меньшинств, и управление меньшинственными школами было передано в руки латвийских чиновников. На еврейских детей был сделан нажим, чтобы побудить их посещать латвийские школы. Число еврейских школ, как и число учащихся в них, сильно упало. В 1928-29 г. существовало еще 19 еврейских средних школ, но в 1937-38 г. число их упало до десяти. В 1940 году Латвия была включена в СССР, а в 1941 году оккупирована немцами.* * *
С чисто формальной точки зрения еврейская автономия в Эстонии существовала дольше, — даже чем в Литве. Она благополучно пережила все режимы, даже короткое время диктатуры (1933-36 гг.) и просуществовала вплоть до включения Эстонии в состав СССР в 1940 году. Но в Эстонии проживало всего 4.500 евреев, да из этого числа известная часть евреев была настолько ассимилирована и ощущала себя чуждой еврейству, что сторонников еврейской автономии оказалось очень немного. Опыт еврейской автономии в Эстонии представляет собой поэтому исключительно исторический интерес. Согласно Эстонской конституции от 1920 года, всем национальным меньшинствам были предоставлены права в области культуры и социального обеспечения, право создавать свои учреждения, пользоваться своим национальным языком и сноситься на нем с органами местного самоуправления. Впоследствии еврейское меньшинство было приравнено к немецкому, русскому и шведскому меньшинствам, — хотя оно было численно значительно меньше. Члены каждого национального меньшинства регистрировались по отдельным кадастрам. Не желавшие принадлежать к органам автономии должны были об этом заявлять в письменной форме. Органы еврейской культурной автономии состояли: 1) из Культурного Совета в составе 27 членов, избираемых на срок в 3 года на основе всеобщего голосования и пропорционального представительства; 2) из Правления в составе 7 лиц, избираемых в качестве исполнительного органа Культурным Советом; 3) из местных комитетов, заведующих школами, сбором средств и пр. Эти местные комитеты существовали в Таллине (Ревеле), Тарту, Вальке, Нарве, Пернове и в других городах. Язык преподавания в еврейских школах был иврит или идиш. Из 614 евреев учащихся, посещавших в 1932-33 году народные и средние школы, обучались в гебраистско-идишистских школах 391. 31 обучались в эстонских школах и 16 получали домашнее образование. При еврейских культурных учреждениях существовали послеобеденные классы для детей, посещавших нееврейские школы,а также курсы для взрослых, детские сады, литературные и театральные объединения и еврейские библиотеки. В 1934 году при университете в Тарту была введена кафедра еврейской философии и истории. До прихода немцев эту кафедру занимал д-р Л. Гулькович, бывший лейпцигский профессор. Еврейская автономия просуществовала в таком виде до самого конца Эстонии, как независимого государства.ИЛЬЯ ТРОЦКИЙ. ЕВРЕЙСКИЕ ПОГРОМЫ НА УКРАИНЕ И В БЕЛОРУССИИ (1918-1920 гг.)
Антиеврейские погромы на Украине при Центральной Раде, при гетмане Скоропадском и особенно в эпоху Директории и петлюровщины вырыли между еврейским и украинским населением глубокую пропасть. Почти с самого возникновения современной Украины страницы ее истории запятнаны еврейской кровью. Ответственность за пролитие этой крови несут, наряду с казачьими отрядами, Добровольческая армия, а также, хотя и в меньшей степени, отдельные части советских войск. О начале погромной эпопеи этих годов рассказывает в своих «Киевских воспоминаниях» А. А. Гольденвейзер: «С 1-го марта 1918 года, — пишет он, — после изгнания большевиков была восстановлена верховная власть Украинской Народной Республики. В Киев возвратился и украинский парламент с своим президентом М. С. Грушевским и кабинет министров, который возглавлялся Голубовичем. Эта возрожденная самостийно-украинская государственность производила в эти месяцы довольно жалкое впечатление. Чувствовалось ее полное бессилие рядом с опекавшей ее германской военщиной. Единственная область, в которой украинской власти предоставлялась полная свобода действий, была национальная, вернее националистическая. И сами украинцы по возвращеннии в Киев давали себе волю в этой области. Именно в эту эпоху начались антиеврейские эксцессы — сначала в виде самосудов над отдельными заподозренными в большевизме лицами. Под предлогом обвинения в большевизме украинские сечевики захватывали и расправлялись с евреями, которых им почему-либо хотелось убрать. В самом Киеве имел место целый ряд таких самосудов. В провинции, естественно, дело обстояло еще хуже. Были случаи пыток и издевательств. Все это оставалось безнаказанным». Наличие еврейских депутатов в Центральной и Малой Раде, равно как и их номинальное участие в украинском кабинете министров, нисколько не способствовало очищению насыщенной юдофобией атмосферы. 28 апреля 1918 года оккупационная власть разогнала Центральную Раду, инсценировала «путч» и возвела на эфемерный гетманский престол Скоропадского. В первый кабинет гетмановского режима вошел еврей С. М. Гутник, получивший пост министра торговли. Но участие евреев в составе нового правительства не отразилось на смягчении царившего в стране антиеврейского климата. Крушение австро-германских армий осенью 1918 года и последовавшие затем революционные перевороты в Берлине и в Вене произвели радикальную перестановку фигур и на украинской политической шахматной доске. Вышла из игры монолитная фигура германского оккупанта. Власть гетмана Скоропадского, опиравшаяся на немецкие штыки, зашаталась, а вскоре он сам был увезен своими покровителями в Берлин. Еще 13 ноября 1918 года в Киеве состоялось тайное заседание всех украинских партий и более крупных организаций, на котором была выбрана высшая революционная власть — Директория. В ее состав вошли В. Винниченко — президент, С. Петлюра — представитель сечевиков и еще три члена. Директория выехала в Фастов, а затем осела в Виннице, ставшей центром новой власти. 15 ноября она обнародовала воззвание к населению, призывая его низвергнуть гетмана Скоропадского и его режим. Евреи сначала сочувственно относились к новой власти. «Информационное бюро украинской армии», созданное в Виннице, в своем первом обращении к еврейскому и польскому меньшинствам подчеркивало, что «об узкой националистической политике речи быть не может, ибо на освобожденной Украине все нации равны». Председатель Директории Винниченко объявил, что принцип национального самоопределения положен в основу новой власти и предлагал включить в свой кабинет министра по еврейским делам. В официальной «Украинской ставке», органе мало симпатизировавшем евреям, отмечалось, что при взятии Киева из «неукраинских организаций» приняли участие только еврейские социалистические партии — Бунд, объединенные, поалей-сионисты. Во многих небольших пунктах Украины евреи принимали участие в празднике победы новой власти, и взаимоотношения между ними и местными вождями украинского движения порой носили самый дружеский характер. «В победах и посулах Директории, — пишет в своих воспоминаниях И. М. Чериковер, — еврейские общественные круги узрели начало новой эры и готовы были забыть старые погромные раны». В Виннице еврейская община приветствовала «демократическую власть в лице Директории Украинской Народной Республики..., которая обеспечит свободный строй Украины и национально-персональную автономию для всех национальных меньшинств». Симпатии еврейской общественности к Директории вызывали недовольство и возмущение в националистических и реакционных кругах украинцев. Так в Житомире ставленник Гетмана грозился «затопить город еврейской кровью», если евреи не прекратят своих манифестаций в пользу Директории. Высший орган еврейского меньшинства на Украине, Еврейский Национальный Секретариат приветствовал в своем адресе Директорию, как «авангард освободительной армии» и выражал надежды, что «свободное сожительство обеих равноправных народностей в полной мере осуществится» и что «Еврейский Секретариат найдет общий язык с республиканской властью». В подобных же выражениях киевская еврейская община приветствовала Директорию в день ее вступления в Киев 19 декабря 1918 года. Еще во время пребывания Директории в Виннице один из представителей еврейских деятелей Ш. Гольдельман (поалейцион) вел переговоры с Директорией о сотрудничестве, и в результате был назначен заведующим министерством труда, а заодно и временным управляющим министерством национальных меньшинств. Вскоре Директория опубликовала декрет о восстановлении национально-персональной автономии. В процессе переговоров о создании еврейского национального секретариата был положительно решен всеми еврейскими партиями вопрос об участии еврейского представителя в правительстве. 12 ноября 1918 года в состав еврейского национального секретариата вошли представители сионистов, Поалей-цион и религиозной организации Ахдус. Однако, уже в первые недели существования Директории стала все рельефней обрисовываться ее полубольшевистская природа. В. Винниченко и Чеховский склонялись к союзу с большевиками при условии полной независимости украинской национальной политики. В резкой оппозиции к ним находилась т. н. военная группа, возглавляемая С. Петлюрой и П. Андриевским, к которой примыкали атаман Коновалец, командир корпуса сечевиков и атаман Василько. Именно эта группа выпестовала в своей среде целую плеяду погромщиков, — зачинщиков начавшихся в стране антиеврейских погромов. Режим террора усиливался с каждым днем. Армия и особенно партизанские части только формально подчинялись Директории, — фактически же они действовали за собственный страх и риск. «Директория была лишена конкретной власти, — рисовал положение на Украине в начале 1919 года министр по еврейским делам А. Ревуцкий (Поалей-цион). — Глава Директории создавал радикальные программы, намечал политическую линию, принимал депутации, давал обещания, но по существу вопросы решала военщина. Военная группа, опиравшаяся на сечевиков-галичан, мечтала о военной диктатуре и готовилась к ней. Перед заседавшими в конце января министрами директории внезапно выросла группа сечевиков, потребовавшая упразднения Директории и совета министров и немедленного провозглашения военной диктатуры. Эта диктатура должна была быть сосредоточена в руках Петлюры, Коновальца и Мельника. Выслушав ультиматум, министры как бы потеряли дар речи. Лишь один из них смиренно произнес: «У вас в руках сила и вы можете сделать все, что вам захочется, не спрашивая нас». Винниченко подтверждает эту характеристику. «Реальная действительная власть, — пишет он — находилась в руках атаманов из штаба «сичовых стрилцив», перед которыми Петлюра заискивал. Антиеврейская пропаганда, которая вдохновлялась близко стоящими к Петлюре элементами, в частности обвиняла евреев во всех большевистских победах на Украине того времени. Систематическим натравливанием на евреев занималось с большим усердием «информационное бюро Украинской Народной Республики», — то самое бюро, которое от имени директории заверяло евреев, что в свободной Украине нет места дискриминациям и преследованиям. Теперь руководители бюро стали орудием самой примитивной юдофобии. В воззвании «Хто агитуе против Директории» подчеркивалось, что против украинской власти выступают «русские, еврейские и прочие спекулянты и их комиссионеры, которые топчутся по станциям». В другом воззвании от имени украинского казацкого комитета подчеркивалось, что украинцев «ненавидят жиды-капиталисты». Еще острее вел травлю против евреев официальный орган Петлюры «Выдрожение»: «Украинское государство явилось для евреев неожиданностью, — читаем мы там. — Евреи этого не предвидели, не взирая на их необычайную способность пронюхивать всякую новость. Они ведут агитацию против украинской самостийности, подчеркивают свое знание русского языка, игнорируют факт украинской государственности и стараются вернуть старый привычный порядок... Теперь Украина воюет с Московщиной, и еврейство снова перешло в лагерь наших врагов». В обращении Национально-Державного Союза к немецкому народу говорится, что «евреи домашние враги украинского народа», «еврейский народ жаждет единой России, ненавидит украинскую самостийность. Евреи, равно как великороссы и поляки, видят свое спасение в том, чтобы украинский народ поссорился с немецким». В атмосфере разжигания национальных страстей и антиеврейских чувств росли погромные настроения. «Время Директории — пишет в своих цитированных выше киевских воспоминаниях А. А. Гольденвейзер, — было для Киева эпохой хулиганства par excellence. Из всех властей, которые царили над нами, ни при одной не расцветали таким пышным цветом налеты, грабежи и вымогательства. Разгулявшиеся хулиганы опешили снять сливки с понаехавшей в Киев денежной публики. Импровизированная армия, которая совершила восстание, была, разумеется, полна всяческих авантюристов. Действовали они обычными приемами: выследив жертву, являлись в квартиру, начинали какой-нибудь разговор, а улучив удобную минуту, приставляли к виску револьвер и предъявляли свои требования. Уходя, для острастки, оставляли в квартире у выходных дверей пару ручных гранат, которые часто оказывались незаряженными». Несравненно более трагично было положение еврейства в городах и местечках Украины, удаленных от центра. Там погромная стихия неистовствовала. Киевская еврейская община была бессильна реагировать на поток просьб и протестов, струившихся из провинции и взывавших о помощи. «Уже скоро три месяца, как наше местечко и соседние Лысянка, Петр, Ставище, Виноград и другие пребывают в большой опасности. Жизнь наша висит на волоске. Один день ужаснее другого. Банды вооруженных грабителей то и дело нападают на наше местечко и соседние, грабят, убивают и не щадят человеческих жизней. Почти ежедневно они внезапно появляются на улицах, избивают или убивают всех встречных. Убийства последних дней ужасны...» — Так писали из Жажковской еврейской общины в августе 1918 года, апеллируя к чувствам киевских собратьев. Сходные послания наводняли киевскую общину. Руководители общины и Еврейский Национальный Секретариат тщетно искали помощи у Директории и Совета министров: Винниченко и Чеховский были так же бессильны обуздать «темные силы», вдохновлявшие погромную стихию, как и еврейские ходатаи. 27 августа 1918 года Совет киевской еврейской общины в лице ее председателя Н. С. Сыркина, товарища председателя X. С. Рубинчика и общественного раввина Я. М. Алешковского вручил министру внутренних дел обстоятельную докладную записку, рисующую угрожающее положение украинского еврейства и требуя незамедлительного принятия мер против подымающейся все выше волны погромов. Записка начинается следующими словами: «Едва освободившись от рокового нашествия большевиков, ознаменовавших свой путь массовыми избиениями и убийствами евреев и разгромивших их имущество (как например: Новгород-Северск — убито 88 евреев, тяжело ранено — 11; Серединая Буди — убито 25 евреев и т. д.), — как над еврейским населением разразилась новая гроза. Разрастается погромная агитация со стороны темных элементов. Крестьяне призываются к резне евреев. Во многих городах и местечках происходят беспощадное избиение и издевательства над ни в чем неповинным еврейским населением. Эксцессы часто сопровождаются роковым финалом. Очевидцы и местные еврейские общины отмечают много случаев убийств, разгромов и разорений. Погромная волна грозит разлиться кровавым потоком по всей Киевщине, Черниговщине и Волынщине». Далее идет перечисление ряда местечек, — Лысянок, Стрижевок, Плисково, Городни, Белалавок, Ставниц, Володарок и других, где реками лилась еврейская кровь и разграблено еврейское имущество при попустительстве и частично при содействии местных властей. Терроризованное еврейское население испытывает на себе, кроме того, непосильную тяжесть беспрерывно налагаемых на него денежных контрибуций, совершенно несоответствующих материальным возможностям обнищавших местечек. Погромы 1918 года, однако, бледнеют в сравнении с теми кровавыми ужасами, которыми петлюровцы, добровольцы и большевики отметили этапы своей борьбы за власть на Украине. География погромного движения оставляет только считанные уголки, незапятнанные еврейской кровью. Эксцессы 1918 года явились только печальным прологом к более трагическим событиям, к той жуткой стихии ненависти, которая захлестнула украинское еврейство в последующие годы. Мемуарная литература тех лет, как и документы, собранные объективными бытописателями эпохи, дают представление о том, кто были те лица, которые организовывали погромы на Украине, кто были подлинными их вдохновителями. Это так называемые атаманы: полковник Палий, Соколовский, Лазнюк, Ангел Григорьев, Тютюник, Струк, Волынец и многие другие, запятнавшие себя еврейской кровью. С прибытием в Сарны республиканского полка имени Петлюры начался погром уже в конце декабря 1918 г. Грабя дома, убивая евреев, насилуя еврейских женщин, казаки заявляют, что «полковник разрешил в продолжение трех дней распоряжаться евреями как вздумается». «Смертельный ужас витает по всей линии, ведущей от Коростеня в Сарны» отмечает докладная записка Еврейского Национального Секретариата военному министру от 4 января 1919 года. Неделей позже В. Лацкий-Бартольди, представитель еврейской Фолькспартей, выступил с следующей речью в Малом Национальном Собрании: «Мы должны предостеречь украинцев, что на антисемитизме им не удастся построить государства. Пусть знают господа из Директории, что они имеют дело с мировым народом, который пережил многих своих врагов. Мы думали, что нам есть на кого надеяться. Теперь пора покончить с этой иллюзией. Если правительство не примет мер, мы должны организоваться, чтобы с ним бороться». В том же духе выступал и Меир Гроссман: «Мы приветствовали правительство и армию, но из этих рядов вышли погромные банды. Пролитая еврейская кровь отделила стеной еврейскую демократию от новой власти». И. М. Чериковер, историк этого периода, отмечает, что к этому времени в рядах всех еврейских партий наблюдается перелом; происходит среди активных деятелей отход влево. Кризис захватывает и Поалей-цион, являвшейся с самого начала правительственной партией. Министр по еврейским делам А. Ревуцкий убеждается на опыте, что его участие в правительственной Директории лишено какого бы то ни было значения. Товарищ министра иностранных дел Арнольд Д. Марголин, уполномоченный Директорией возглавлять делегацию для ведения переговоров с представителями Антанты в Одессе, пережил на собственном горьком опыте подлинный кошмар: попав в Триполье, находившееся в руках украинских повстанцев, он только чудом спасся от расстрела. С развитием успехов большевиков и развалом украинской армии страшные погромы начались в феврале и марте. Прибывающие из Балты, Ананьева, Проскурова и других городов, и местечек очевидцы погромов рассказывали о страшных зверствах, выпавших на их долю. А. Марголин утверждает, что положение на Украине напоминает худшие годы Хмельницкого и Гонты. Чувствуя личное бессилие и безнадежность обращения к Директории, Марголин подает в отставку. В письме к С. Петлюре от 12 февраля 1919 года он обращает внимание на пагубные последствия, которые будут иметь антиеврейские эксцессы для судьбы государственного существования Украины. Петлюра не мог ничего ответить на это письмо. Гайдамацкая стихия уже более не повиновалась ему. «Наказ войскам действующей армии Украинской Народной Республики» от 13 апреля 1919 года, подписанный атаманами Мельником и Синклером, призывал не поддаваться антиеврейской агитации, которую ведут черносотенцы, большевики, кулаки и просто грабители стремящиеся угробить освобожденную Украину. Но этот наказ прозвучал холостым выстрелом. Во всяком случае Петлюра не обнаруживал охоты расправляться с погромщиками или обуздывать погромную стихию. Еврейское население было отдано фактически на поток и разграбление. Погромная статистика дает представление об огромных размерах катастрофы, постигшей украинских евреев. В Киеве, Умани и Брацлаве было разгромлено 4.078 еврейских домов, треть которых погромщики превратили в пепелища. Погромы эти производились по заранее разработанному плану. Наряду с этим шла кровавая работа по физическому уничтожению еврейского населения, убийства и насилия над женщинами. После того, как все имущество и пожитки выбрасывались из разгромленных домов на улицы, наступала очередь за городской чернью и крестьянами, хлынувшими за добычей из окрестных деревень. Не опасаясь противодействия или наказания, они складывали на возы награбленные вещи. Разбирались крыши домов, срывались двери и окна, и целые караваны крестьянских возов направлялись в деревни. Исследователь погромной статистики, Я. Д. Лещинский подвел следующие цифровые итоги из 1552-х разгромленных еврейских магазинов в Киеве и Богуславе 428 (27%) были сожжены. Разграблено и превращено в щепки было 425 (27%). Продано с торгов за бесценок местным крестьянам 148 магазинов. Захвачено и не возвращено владельцам 49 товарных складов. Наконец, 21 магазин национализирован властями. Из 1.552 магазинов в руках их законных владельцев оставалось всего 481 ((31%), при чем повсюду был уничтожен инвентарь. Не в лучшем положении находились промышленники и ремесленники. В одном только Киеве, насчитывавшем до 1.000 еврейских промышленных и ремесленных предприятий, было разграблено 385 (38,5%), сожжено 151 (15%), захвачено и не возвращено владельцам — 43, эвакуировано — 47, национализировано властями 40, продано с торгов 24. Уцелело всего 183 предприятия, причем хозяева 127 предприятий пропали без вести во время событий. Машины, орудия труда и инвентарь разграблены и сожжены. В общем евреи промышленники и ремесленники потеряли во время погромов до 75% своего достояния. Среди героев погромной полосы на Украине следует отметить командира батальона смерти — «Куриня смерти» Полиенко, устроившего погром в Бердичеве. За несколько дней до этого погрома полковник Пороховский предупреждал еврейскую общину, что если немедленно не будет внесено три миллиона, то «он снимает с себя ответственность за дальнейшее». Требуемая контрибуция объяснялась необходимостью для евреев «искупить вину за поддержку немцев еврейскими деньгами в борьбе с республиканскими войсками». Бердичевская община, протестуя против лживого обвинения, отказалась платить контрибуцию, и тогда Полиенко разрешил своему батальону смерти погулять по городу. Г. Солодарь, товарищ городского головы в Бердичеве, засвидетельствовал, что погром носил организованный характер: «Мне по должности, в тот день и ночь разъезжавшему по городу атаман Полиенко заявил, что в его задачи входит усмирение жидов». Представители комендатуры в это время получили распоряжение Главнокомандующего юго-западным фронтом атамана Оскилки «не вмешиваться в городские события». После Бердичева наступила очередь Житомира. Казаки батальона смерти открыто говорили, что они «торопятся на большой погром в Житомир». Очевидцы рисуют такую картину погрома в Житомире: — 8-го января прибыли в город казаки на грузовике. Грузовик остановился на площади, и казаки начали стрелять в окна домов. Затем они стали разбивать двери и железные шторы магазинов. Часть товаров выбрасывалась на улицу. Женщины и подростки и собравшиеся жители окрестных деревень жадно набрасывались на добычу и уносили ее. Первые два дня погромщики довольствовались грабежом и разбоем. Затем начались насилия и убийства, принявшие массовый характер. Другие группы погромщиков под начальством атаманов Лазнюка, Струка, Козырь-Зыркова и других расправлялись таким же образом с еврейским населением Коростеня, Чернобыля, Сарн, Бобринской, Городища, Черкасс, Смелы, Обруча, Кременчуга, Проскурова и других мест. В годы гражданской войны власть на Украине много раз переходила из рук в руки. Из тех сил, которые боролись за овладение Украиной — самостийников, большевиков и добровольцев, — каждая, насаждая свой политический строй, выдвигала против евреев свои обвинения, превращая евреев в козлов отпущения за чужие грехи и за свои собственные ошибки и преступления. Украинские евреи оказывались жертвами белого и красного террора и террора украинских националистов. Когда добровольческая армия заняла летом 1919 года всю Украину, ее пропагандный аппарат подавал свою антибольшевистскую агитацию под специфическим антисемитским соусом. Имена советских главарей, творивших волю Москвы на Украине, называли только их еврейскими именами и обходили молчанием имена русских и украинских большевиков. Свидетель киевского погрома, учиненного добровольцами после вторичного занятия города в октябрьские дни 1919 года, А. А. Гольденвейзер пишет: «Странный это был погром, спокойный, деловитый... При всем желании, в том что делалось в эти дни в Киеве нельзя было видеть и тени стихийного проявления народного гнева... Техника погрома была примерно следующая. В еврейскую квартиру входит вооруженная группа, человек в пять-шесть. Один становится у парадной двери, другой — у дверей на черный ход. После этих предупредительных мер начинается лирическая часть. Один из шайки обращается к хозяину квартиры с речью: вы, евреи, мол, большевики и предатели, вы стреляли в нас из окон, вы уклоняетесь от призыва в армию, — извольте отдать на нужды добровольческой армии все, что у вас есть ценного — деньги, золото-, драгоценности. Не отдадите добровольно, будете немедленно расстреляны. Найдется что-либо запрятанное, сделаем обыск, все обнаружим, а вас расстреляем за укрывательство. Если жертва народного гнева после этого спешила выложить достаточную сумму, все этим кончалось. Если нет, пускались в ход более интенсивные меры... В более глухих частях города происходило не вымогательство, а настоящее ограбление». «Архив русской революции», т. VI, стр. 267. Главнокомандующий Добровольческой армии генерал А. И. Деникин пишет в своих «Очерках русской смуты», давая характеристику белого движения в эти годы: «Добровольческая армия дискредитировала себя грабежами и насилиями... Классовый эгоизм процветал пышно всюду. Спекуляция достигла размеров необычайных... Казнокрадство, хищения, взяточничество стали явлением обычным... Традиции беззакония пронизывали народную жизнь... В городах шел разгул, пьянство и кутежи, в которые очертя голову бросилось офицерство... Шел пир во время чумы». К аналогичным оценкам царившей в добровольческой армии атмосфере приходят и другие генералы — Лукомский, Дроздовский, барон Врангель. Генерал Деникин не скрывает, что наряду с группировками, искренне стремившимися создать обновленную Россию и на место большевистской системы утвердить правовой режим, в окружении добровольческой армии развивали активную деятельность крайне правые партии, унаследовавшие лозунги былых черносотенцев: «Бей жидов, спасай Россию». Это были знакомые фигуры испытанных антисемитов царского времени, как священник Восторгов, редактор «Колокола» Скворцов, члены Государственной Думы Замысловский, Пуришкевич и Шульгин. От них шла агитация в духе примитивной юдофобии, и только естественно, что почти с первых дней господства добровольцев начались еврейские погромы. Кровавые погромы, устроенные добровольческой армией, захватили еврейское население в 267 пунктах Киевской, Херсонской, Подольской, Полтавской, Черниговской и Харьковской губерний. Эта цифра возрастет до 296, если прибавить погромы в прилегающих районах, — в Балашове (дважды), Бирюче, Белгороде, Бельце, Козлове, Орехове, Михайловке, Равнополе и Царицыне. Погромы порой принимали форму подлинной резни по мере продвижения добровольческой армии в борьбе с большевиками на север и овладения центральными губерниями России. А когда наступил перелом, и теснимая советской конницей, отрядами Махно и другими, добровольческая армия вынуждена была отступать, добровольцы отыгрывались на еврейском населении, густо населявшем города и местечки Украины. И. Б. Шехтман в своем исследовании «Погромы добровольческой армии на Украине» пишет, что эти погромы, особенно в период отступления в ноябре и декабре 1919 года, характеризовались своей исключительной ожесточенностью и кровожадностью. Ничто не могло спасти евреев от смерти. Кто из евреев не успел скрыться, тот уже живым не уходил. Добровольцы врывались в дома с криком «коммунист»! — и убивали. В более зажиточные дома вторгались с восклицаниями: «буржуй», «спекулянт», — и тоже убивали. Недобитых одной партии добивала другая, а раненых один раз — ранили вторично. Палачи не жалели ни стариков, ни женщин, ни детей. В местечке Александровске Киевской губернии добровольцы убили 48 человек, из них семеро детей. В местечке Смела было похоронено на кладбище 107 жертв погрома и зарегистрировано 600 раненых. Из 52 евреев местечка Мястковка Подольской губернии уцелело 8, — остальные были зверски убиты, а четверо заживо сожжены. Погромщики жестоко издевались над своими жертвами перед расправой. Особым надругательствам подвергались женщины. Среди женского населения местечка Джурино было изнасиловано 60% женщин, причем многие из них оказались зараженными сифилисом. В Черкасах при отступлении добровольцы изнасиловали до 200 женщин. При погроме и разграблении Томашполя погромщики насиловали даже женщин больных сыпным тифом. И. Б. Шехтман утверждает, что генерал Деникин лично погромов не хотел, но его отношение к погромам было пассивным. Призрак «еврейских комиссаров», захвативших Россию, тяготел над психикой командного состава добровольческой армии. Правда, к концу своего пребывания на Украине 23 января 1920 года ген. Деникин издал приказ, требующий немедленного прекращения расправ над еврейским населением. Текст этого приказа гласит: «Пусть ни один упрек не будет брошен в лицо борцов за освобождение за попранные права народа. Если начальники не возьмутся сразу за искоренение этого, то новое наступление будет бесполезно и рухнет. Требую жестоких мер, до смертной казни включительно, против всех, творящих грабеж и насилие и против всех попустителей, какое бы высокое положение они ни занимали. Помните, что нельзя грязными руками браться за святое дело освобождения нашей многострадальной родины России». Этот приказ должен был быть прочтен во всех ротах, эскадронах, сотнях и батареях. Но приказ этот был издан слишком поздно, да и погромы к тому времени уже почти прекратились. Руководители добровольческой армии обычно отрицали специфически еврейский характер производимых армией эксцессов. Так, протокол беседы генерала Деникина с представителями четырех еврейских общин отмечает: «генерал Деникин пытался доказать, что происшедшие погромы не исключительно еврейские». Однако, это явно противоречит всем фактам погромной практики добровольческой армии. Весь материал обследований с полной очевидностью устанавливает, что независимо от характера гражданской войны, действия добровольческой армии повсюду принимали форму крестового похода, направленного против еврейского населения. К такому выводу приходит в своем упомянутом труде И. Б. Шехтман.* * *
Погромы на Украине украинских националистов и добровольческой армии не исчерпывают мартиролога еврейства в эти годы. Свою страницу в погромную эпопею вписала и советская армия. Особым позором в этом смысле покрыли себя два полка — Богунский и Таращанский, в свое время входившие в состав гетманской армии, затем перешедшие к Директории, а впоследствии включенные в состав армии Буденного. По своей жестокости погромы, учиненные этими двумя полками, можно сравнить лишь с кровавой баней, организованной атаманом Симосенко, сподвижником Петлюры в Умани, где в течение четырех часов было изрублено шашками свыше 1.200 евреев. Богуновцы и таращанцы, включившись в советскую армию, начали свой поход против евреев в Украине с города Любарь. Чья то преступная рука наводнила этот городок и окрестные деревни погромными листками, в которых говорилось, будто Буденый обратился с просьбой к Ленину укрепить его фронт 60.000 бойцами-евреями, но что Лев Троцкий отказался этот план выполнить. Листок призывал буденовцев отомстить за предательство Троцкого, вырезав по пути продвижения армии 60.000 евреев... «Начнем с вас, любарские предатели, а закончим в Бердичеве и Киеве»! Этим лозунгом был подан сигнал к погрому и резне, беспримерной а практике советской армии. Советская печать, до которой докатились сведения о погромах армии Буденного, реагировала на них краткой репликой: «На буденовском фронте отмечаются эксцессы». При занятии Киева погромщики богунского и таращенского полков потребовали изгнания евреев из состава советской администрации... Следует отметить, что советская власть быстро и круто расправилась с обоими полками. Их разоружили, зачинщиков погромов повесили, а состав этих полков распределили по другим военным частям. Белоруссия в меньшей мере, чем Украина явилась ареной антиеврейских погромов. Но и там еврейское население испытало немало страданий и бедствий в эту бурную эпоху. В 1920 году, когда гражданская война на Украине уже заканчивалась, на территории Белоруссии с особой силой вспыхнуло погромное движение. В период советско-польской войны отряды Булах-Булаховича стали усиленно подражать петлюровским атаманам и антисемитам из добровольческой армии. Даже несколько позже, в начале 1921 года, имели место погромы в ряде местечек и городов: Краснополье, Репки, Добрянка, Крупичев, Куликов, Быхов, Рогачев и другие. Меморандум Центрального Комитета с.-д. Бунда и Центрального Бюро Объединенной Еврейской Социалистической Партии об этих погромах и о попустительстве гражданских и военных властей был представлен 25 марта 1921 года в ВЦИК и Реввоенсовет. Данные о погромах этого времени были также представлены в докладе гомельского отделения ОЗЕ своему Центральному правлению. По весьма обстоятельным обследованиям И. Чериковера в годы 1919-1920 на одной Украине имело место около 2.000 погромов примерно в 700-х пунктах (в отдельных местах погромы носили повторный характер). По другим исчислениям (И. Хейфеца и др.), число жертв погромов в эти годы составило свыше 1 миллиона. В эту цифру входят убитые, раненые и искалеченные, изнасилованные женщины и еврейские сироты, число которых определялось на Украине около 200 тысяч. Материальные убытки еврейского населения не поддаются учету. Во всяком случае они были огромны, и когда наступила полоса затишья, сотни тысяч евреев оказались в положении бездомных, деклассированных и часто нищих людей.А. А. ГОЛЬДШТЕЙН. СУДЬБА ЕВРЕЕВ В ОККУПИРОВАННОЙ НЕМЦАМИ СОВЕТСКОЙ РОССИИ
Памяти моей сестры Полины, погибшей в Бабьем Яру в Киеве. История не знает такой жестокости и надругания над человеческой личностью, такого массового, систематического и заранее обдуманного убийства мужчин и женщин — от грудных младенцев, до глубоких стариков включительно, — какое было совершено над еврейским народом в Советской России в трагические годы немецкой оккупации. Незадолго до похода на Польшу, в речи, произнесенной перед командующими предназначенных к наступлению армий, Гитлер подчеркнул, что целью этой войны является не завоевание территории, а беспощадное уничтожение врагов, причем врагом № 1 наци считали еврейство. Фюрер призывал — или, точнее, приказывал — действовать без всяких сентиментов и твердой рукой и закаленным сердцем истреблять всех врагов немецкого народа не только на фронте, но и в тылу. «Наша сила, — сказал он, — в быстроте и бдительности». Напомнив о походах Чингисхана, его зверствах и кровожадности, Гитлер воодушевлял генералов его примером: «Он (Чингис-хан) сознательно и с легким сердцем посылал на смерть миллионы женщин и детей, но несмотря на это, история видит в нем только великого строителя государства». Задача, поставленная Гитлером, была в точности выполнена. Фельдмаршал Рейхенау, главнокомандующий восточным фронтом, в приказе по войскам указал, что солдаты на Востоке являются не только воинами, обязанными поступать по правилам войны. Они прежде всего носители жестокой национальной идеологии и мстители за жертвы, понесенные немецким народом по вине евреев. Он закончил свой приказ словами: «Солдаты должны ясно осознать необходимость сурового, но справедливого мщения бесчеловечному еврейству». Мысль об уничтожении евреев во время предстоящей войны зародилась в нацистских умах еще задолго до наступления на Польшу. 30-го января 1935 года в журнале «Дас Архив» появилась статья о возможности уничтожения еврейской расы в Европе, в случае возникновения второй мировой войны. В этой статье есть строки, которые слово в слово повторил фюрер в своей речи в Рейхстаге 30-го января 1939 года, в которой он предсказывал, что в случае войны произойдет «не большевизация мира, а уничтожение еврейской расы в Европе». Международный суд в Нюрнберге, осудивший 23 командира специальных ударных отрядов германской армии, говорит в своем приговоре об «умышленном убийстве более одного миллиона невинных и беззащитных мужчин, женщин и детей». Но и эта астрономическая цифра в миллион еврейских жертв нацистской оккупации советских территорий не вполне отвечает действительности. Она включает только непосредственные жертвы массовых экзекуций, но не исчерпывает всей картины физического истребления русского еврейства. По переписи января 1939 года, в СССР проживало 3.020.000 евреев, из числа которых было: на Украине . . . 1.532.827 в Белоруссии . . . 375.124 в Крыму . . . 60.000 в западных районах, включая Смоленск . . . 85.000 на северном Кавказе . . . 40.000 Таким образом, свыше 2.000.000 русских евреев, — за небольшим вычетом эвакуированных или тем или иным путем ушедших на Восток вглубь Советской России, — были застигнуты немецким блицкригом и оказались на занятых немцами территориях. Но к этому числу надо прибавить еще значительное число евреев, оказавшихся на территориях, присоединенных к СССР, во время пакта Гитлер-Сталин, в 1940 и 1941 годах до начала немецко-советской войны. По статистическим данным, в эти годы проживало (в круглых цифрах): на Литве (включая Вильно) 250.000 евреев в Латвии . . . 95.000 " в Эстонии . . . 5.000 " в восточной Галиции, на Волыни и в западной Белоруссии . . . 1.270.000 " в Бессарабии и северной Буковине . . . 300.000 " Всего . . . 1.920.000 евреев Таким образом, ко времени наступления Гитлера в зоне нацистской оккупации на территории СССР проживало: в коренных областях . . . 2.092.951 евреев в присоединенных областях . . . 1.920.000 " Всего . . . 4.012.951 евреев. Из этой цифры исходят статистики в СССР и за его пределами. В соответствии с этим советский статистик Л. Зингер, имевший доступ к данным переписи 1939 года в период их разработки, в изданной им брошюре «Обновленный народ» (на идиш) считает, что к началу немецко-советской войны в СССР проживало около 5.000.000 евреев. Данные последней переписи в СССР, проведенной в 1959 году, и анализ их дают возможность установить, что к окончанию немецко-советской войны в оккупированных немцами территориях Советской России погибло около 3.000.000 евреев. Выжило же к концу войны на всей территории СССР, включая также эвакуированных и спасшихся из зоны войны, немногим меньше 2.000.000.КТО БЫЛ ГЛАВНЫМ ВЫПОЛНИТЕЛЕМ ПРОГРАММЫ УНИЧТОЖЕНИЯ ЕВРЕЕВ
Еще перед нападением на Советскую Россию, Гитлер приказал Государственной охране оказывать армии необходимое содействие в уничтожении в тылу всякого рода сопротивления. Во исполнение этого приказа, генерал Кейтель, главнокомандующий немецкими военными силами, обсудил вместе с Гейдрихом, Начальником Главного Управления Государственной охраны (Гестапо), программу действия, в основу которой были положены террор и убийство. Выполнение этой задачи было поручено особым ударным отрядам (Ейнзатцгруппен), обязанным сопровождать наступающие армии. В среднем отряды эти составляли от 500 до 800 человек. Они выбирались: а) из состава SS (Schutzstaffel) — защитных сил, составлявших «почетную гвардию» партии и личную охрану Гитлера, которая также исполняла особо ответственные и секретные военные и политические задания. В общежитии они были известны под кличкой «чернорубашники». б) из SD (Sicherheitsdienst) охранной полиции исполняющей обязанности по разведке и контрразведке. Они носили коричневую форму и назывались «коричневорубашниками». в) из членов боевой группы Гестапо (Секретная Государственная полиция). Командный состав состоял из чинов уголовной полиции (Крипо) и Государственной охраны. Среди обвиняемых в Нюрнберге 24-х командиров было шесть генералов, пять полковников, шесть подполковников, четыре старших и три младших лейтенанта. Среди участников, ответственных за «беспримерную в истории жестокость», было восемь докторов права, социолог (профессор Кенигсбергского университета), певец (потомок Шумана), архитектор, пастор, десять дипломированных в специальных высших учебных заведениях. Не было ни одного с незаконченным средним образованием. Все они добровольно вошли в состав этих преступных организаций. Гитлер и Гейдрих кратко формулировали возложенную на них обязанность:Всякое сопротивление в тылу должно быть безжалостно сломлено; политические комиссары, активные коммунисты, все евреи и цыгане должны быть уничтожены. При исполнении своих обязанностей командиры ударных отрядов и их кадры должны действовать решительно, не ставя вопроса о виновности или невиновности отдельных евреев.В приказе от б-го июня 1941 г. Гитлер говорит, что «принципиально» начальники должны действовать не на основании добытых фактов, а по своему личному впечатлению. Принадлежность к еврейству была вполне достаточным основанием для убийства. В городах Претч и Дюбен в военных бараках были сосредоточены воспитанники школы стратегии и тактики массовых убийств, которым, кроме того, разъяснялось «идеологическое значение их долга родине и вождю». В числе лекторов был сам Гейдрих, начальник Гестапо, который после окончания курса созвал командный состав, указал каждому из них место деятельности, их права и обязанности и в заключение повторил, что большевики и евреи близнецы. Каждый еврей — большевик, и каждый большевик — еврей. Его философия уничтожения евреев основывалась, главным образом, на утверждении, что восточные евреи являются интеллектуальным источником большевизма и поэтому представляют особую опасность. Вывод: евреи должны быть безжалостно уничтожены. Для выполнения этой задачи понадобилось 3.000 специалистов, разделенных на четыре группы: Ударный отряд А под командой бригадир-генерала Сталекера, который оперировал в Прибалтике, а потом временно был переброшен в Белоруссию, где оставался до прихода отряда В под командой, короткое время, Небэ, а потом генерал-майора Науманна. Район его деятельности расширялся от Минска через Смоленск по направлению к Москве. Группа С под командой бригадир-генерала Раш работала на Украине, за исключением ее северной части. Наконец, группа Д под командой доктора прав и философии генерал-майора Олендорфа оперировала в Северной Украине, в Крыму и на Кавказе. Полковник Бирками заместил его в 1942 году. Каждый ударный отряд был разделен на «ударные команды» в составе от 30 до 50 человек. В Белоруссии орудовала кроме того «группа Диркенвангера», известная под кличкой «Диркенвангерские браконьеры», составленная из закоренелых преступников под командой доктора прав Диркенвангера, алкоголика и извращенного садиста. Его отряд уничтожил с августа до декабря 1942 года 1337 так называемых «бандитов», 8595 военнопленных, 14257 «подозрительных лиц» и 363,211 евреев. За такое усердие доктор прав Диркенвангер считался лучшим специалистом по проведению «операции» физического уничтожения евреев и других «анти-социальных» элементов. Возникает вопрос, как могли 3.000 человек, входивших в состав всех действующих на территории России отрядов, успеть убить один миллион людей в течение двух лет. По подсчету прокуратуры в упомянутом процессе каждому отряду ежедневно (считая воскресенья и праздники) пришлось совершить в среднем 357 убийств. Но этим их обязанности не ограничивались. Они должны были предварительно собрать жертвы, регистрировать их, отнять носильное платье, включая нижнее белье и ценности, сосчитать, сложить и запаковать все это для отправки в Германию, закопать трупыв глубокие могилы, вырытые, правда, частью до расстрела самими жертвами. Ответ на это дают документы, отличающиеся немецкой точностью. Местное население помогало этой изуверской работе; оказывала помощь переутомленным от убийства немцам и местная полиция, в особенности, на Украине и в Прибалтике. При группе В был организован специальный батальон из местного населения, добровольно сражавшийся на стороне немцев. Его командиром был командир ударного отряда «В». Группа «С» пользовалась услугами русских, румын и венгров. В Крыму были организованы татарские отряды самозащиты, истреблявшие евреев. Казацкие батальоны принимали деятельное участие в борьбе с партизанами, под которыми часто понимались евреи, в особенности в Белоруссии, где евреи не только помогали партизанскому движению, но и входили в состав партизанских боевых отрядов. Указывая на вред партизан и паникеров, распространяющих ложные слухи о немецкой армии, командир одного из ударных отрядов подчеркивает, что вред, приносимый партизанами, бледнеет перед злом, исходящим от евреев, носящих в себе бациллы разложения. Олендорф, на совести которого 90.000 трупов, показал на суде о существовании плана уничтожения 30.000.000 славян, но добавил, что лично он не получал приказа об этом, и никто из начальства не упоминал об этом даже в частных разговорах. Признавая, что небольшой отряд не в состоянии бороться со всеми антигерманскими проявлениями, он счел необходимым организовать местную полицию из преданных Германии украинцев и лиц местного германского населения. Работа этих добровольцев, разумеется, не была бесплатной. В некоторых местах расходы на добровольцев покрывались из сумм, вырученных от продажи ценностей убитых евреев. Эти добычи были далеко не незначительны, а у многих из убийц достигали солидной цифры в несколько сот тысяч марок. В кассе расстриги пастора Биберштейна, начальника отряда, оперировавшего на Украине, был найден остаток в сумме 100.000 марок от ликвидированных ценностей, отнятых у евреев. Хейдрих придавал особое значение сотрудничеству местного населения. В секретном обращении к начальникам охранной полиции от 28-го июня 1942 года он рекомендует обратить усиленное внимание на те элементы, которые могут быть использованы командами особого назначениями представлять ему еженедельно рапорты. Он указывает при этом, что нельзя считать окончательно неподходящими для сотрудничества украинцев, белорусов, азербайджанцев, армян, уроженцев Северного Кавказа, Грузии и турок. Прежде чем отвергнуть их услуги и поступить с ними, как с врагами, надо убедиться в каждом отдельном случае в их активном большевизме. Он предостерегает от возможности ошибок при установлении турецкой национальности, так как турки придерживаются также обряда обрезания и имеют сходство с евреями. Хейдрих предостерегает также от доверия к простому русскому человеку, так как безграмотный русский может оказаться куда более преданным Советской власти, чем интеллигент, вынужденный экономическими соображениями работать для советского правительства. Но те советские граждане, которые бесспорно проявили себя активными большевиками, подлежат немедленному расстрелу. Хейдрих не упустил при этом упомянуть, что казни должны происходить вдали от населенных мест, без присутствия посторонних лиц. Признаки интеллигентности являлись одним из поводов для уничтожения евреев, а отсутствие их в некоторых случаях спасало жизнь. Так евреи земледельцы, жившие между Кривым Рогом и Днепропетровском, были пощажены, по-видимому потому, что, как мало культурный элемент, не представляли опасности для немцев. Расстрелу подверглись только члены администрации. С другой стороны, белорусские евреи, в местностях, принадлежавших до войны Польше, считались особенно опасными, благодаря их развитию и активности. Та же характеристика была дана евреям, живущим в центральной России, которые, после 25 лет большевизма, стали особенно «вызывающими и надменными».
РОЛЬ НЕМЕЦКИХ ГРАЖДАНСКИХ ВЛАСТЕЙ
Ошибочно было бы думать, что истребление евреев находилось в оккупированной Советской России только в руках Государственной Охраны и подчиненных ей органов. Альфред Розенберг, министр по делам Оккупированных Восточных областей, признанный философ нацизма, антисемитизм которого его защитник в Международном Трибунале назвал «культурным», не мог не обратить внимания на евреев еще до того, как ударные отряды начали свою деятельность. В меморандуме от 7-го мая 1941 года Розенберг требовал немедленного концентрирования евреев из местечек в обширных лагерях, где они должны были быть привлечены к принудительным работам без ограничения времени, с минимальным заработком, не хватающим даже для скудного существования. Эти «трудовые лагеря» были предусмотрены, как временная мера до устройства гетто. В инструкции о мерах против евреев Розенберг дал определение понятия «еврей», повторив действовавшее в Германии законодательство и предписал произвести регистрацию евреев, необходимую для проведения в жизнь их полной изоляции. В регистрации должны быть указаны имена не только родителей, но и прародителей регистрируемого. Для избежания сокрытия еврейского происхождения, равно как и доказательства выхода из еврейской общины, требовалось представление соответствующих документов. Ношение желтой повязки было объявлено обязательным. Евреи лишались права передвижения. Их деятельность была ограничена исключительно ремеслами, а свободные профессии были запрещены. Евреи врачи и дантисты могли лечить только евреев и предусматривалось их переселение в гетто для права практики. Практика ветеринара вне гетто была совершенно запрещена. Аптеки и аптекарские магазины получили отсрочку до образования гетто, после чего их собственники должны были либо переместить их в гетто либо ликвидировать. Посещение парков, общественных мест увеселения, хождение по тротуарам, сидение на скамейках, как и пользование средствами городского передвижения, радиоаппаратами было недоступно евреям. Продовольственные пайки, полагавшиеся евреям, составляли половину минимального пайка, получаемого не рабочим местным населением. Переходный период длился недолго. В боевом порядке летом 1941 года было приступлено к устройству гетто в городах и местечках, причем внимание было посвящено отысканию мест, расположенных вблизи фабрик, работающих на оборону. Рабочие евреи выпускались рано утром из гетто, чтобы вернуться вечером усталыми и голодными домой, где их ждала истощенная семья со скудным ужином. Для гетто отводились перенаселенные еврейской беднотой кварталы, где санитарные условия были до крайности неудовлетворительными и изо дня в день ухудшались. Они стали очагами эпидемий, и, нередко, для борьбы с эпидемиями немцы прибегали к самому радикальному средству — сжиганию этих очагов, конечно, вместе с жертвами эпидемии. О продовольствии немцы не заботились, предоставляя это самим обитателям гетто. Но когда гонимые голодом смельчаки пытались перешагнуть запретную черту, — их ждала пуля в затылок. Трудоспособные евреи, не прикрепленные к фабрикам, работающим на оборону, посылались на самые опасные и тяжелые работы. Легкие работы, кроме плетения соломенной обуви, изготовление щеток и метелок для вывоза за пределы гетто, были запрещены. Особой льготой, правда, более воображаемой, чем реальной, было право на самоуправление или вернее самоуничтожение. Ни в Белоруссии, ни в других частях Советской России самоуправление в гетто не проявляло той способности к организации, той настойчивости в борьбе за жизнь, за сохранение человеческого достоинства и культурных достижений, как это было в Литве. Охрана границ гетто лежала на немецкой полиции. В сущности, гетто были центром не изолированной жизни, но местом, огражденным колючей проволокой, предназначенным для коллективной смерти от истощения, непосильного труда, систематического недоедания и эпидемий. Разница между гетто и тюрьмой состояла, главным образом, в том, что в тюрьме сторожа приносили заключенным три раза в день скудную пищу, а в гетто этого не было. Узники были оставлены на произвол судьбы, но им приходилось ждать не долго. Если они не умирали естественной смертью, на помощь приходили особые ударные отряды. Визу на «продление жизни» получали только работавшие на оборону, но срок визы был ограниченный и без права возобновления. Однако, такое «продление жизни» еврейским рабочим пришлось по душе не всем нацистским вождям. Генеральный комиссар Белоруссии Кубэ писал своему начальнику Лоозе, государственному комиссару всех оккупированных восточных областей, что он предпочел бы покончить с евреями «одним ударом раз и на всегда». Однако, он должен был уступить требованиям военного командования, являющимся самым крупным потребителем еврейской рабочей силы. Кубэ считал, что «право на жизнь» евреев должно рассматриваться не с экономической, а с политической точки зрения. В подтверждение своих доводов, будто уменьшение количества еврейских рабочих не отражается на интересах армии, он указал на пример Минска, где в течение десяти недель из ста тысяч русских евреев осталось только 6 000. Однако, военная промышленность не ощущала недостатка в рабочих. Обескровление еврейства имеет гораздо большее политическое значение, чем их роль в военной промышленности. Активность партизан значительно уменьшилась с тех пор, как их сотрудничество с евреями прекратилось. Возражая против транспорта польских рабочих в Белоруссию, он подчеркивал их враждебное отношение к Германии, не отличающееся от враждебности их русских соплеменников. Политическая опасность от их присутствия превосходит ту пользу, которую они могли бы принести, как рабочая сила. Эта точка зрения увенчалась полным успехом. Розенберг, как представитель высшей государственной инстанции, разрешил спор. В секретном письме он уведомил спорящих, что при разрешении еврейского вопроса экономические соображения, как правило, должны быть оставлены без внимания.НЕМЕЦКИЕ УБИЙСТВА И КОРЕННОЕ НАСЕЛЕНИЕ
Министерство Иностранных Дел, если и не принимало непосредственного участия в уничтожении евреев, то, во всяком случае, было очень заинтересовано в успешном ходе этой «операции». В письме Хейдриха к Риббентропу, министру Иностранных Дел при Гитлере (от 23 апреля 1942 г.) Хейдрих сообщал, что большая часть Восточной России очищена от евреев, и что задачей его ведомства является теперь, главным образом, поимка беглецов-одиночек, или тех, кто отказывался носить желтый кружок на платье. Он подчеркивает, что коренное население «приветствовало» уничтожение евреев после того, как убедилось, что в еврейских домах находилось много продовольствия в то время, как в распределительных пунктах количество его было недостаточно. Однако Хейдрих спешит добавить, что работа ударных отрядов не ограничивалась только расправой с одиночками: ими предпринимались также операции в широком масштабе. Некоторые местности вполне очищены от евреев. Заявления, будто коренное население «приветствовало» расстрелы, несколько преувеличены. Нет сомнения, что, в общем, население было недружелюбно к евреям, но расстрелы и публичные казни пугали жителей, которые боялись, что и их очередь скоро наступит. Антисемитская пропаганда распространяла заведомо ложные утверждения, будто евреи уклоняются под тем, или иным предлогом от военной службы, в особенности от посылки на фронт. Между тем, говорили антисемиты, война эта чисто еврейская. Гитлер не враг России, а враг советских евреев, которые все являются коммунистами. Между тем, эта война, по существу, начатая против евреев, ведется за счет жизни коренного великорусского, украинского и белорусского населения. Вина в развитии народного антисемитизма лежит, в некоторой доле, на советском правительстве, которое в печати замалчивало немецкие жестокости в отношении евреев в Германии и в Польше. Это замалчивание, перешедшее после заключения договора Молотова и Риббентропа в полное молчание, продолжалось и во все время войны. В правительственных заявлениях слово «еврей» не фигурировало, и это продолжалось даже тогда, когда число погибших евреев перешагнуло миллион. Скрывая жестокости немцев в отношении евреев, Советы усыпляли бдительность евреев, не знавших ни о трагедии евреев в Германии, ни о Варшавском гетто, ни о судьбе других евреев под сапогом нацизма. Сами немцы, цинично-откровенные в своих рапортах по начальству, удивляются количеству евреев, оставшихся на местах, в твердой уверенности, что при их лояльном отношении и трудолюбии, они могут быть спокойны за свою судьбу. Советы, за малым исключением, своевременно не эвакуировали евреев, оставляя их в военной полосе до последней минуты, когда все сроки истекли, и железнодорожный состав был использован только для эвакуации правительственных учреждений. Между тем еврейские юноши тысячами шли в Советскую армию сражаться против немцев в надежде, что их родители, сестры, жены и дети будут защищены. Из гражданского населения Советы эвакуировали только тех, кто мог быть им полезен, как рабочая сила. Их не трогала судьба стариков, женщин, детей. Так в годы оккупации евреи оказались между молотом советского антисемитизма и наковальней немецких зверств.ТЕХНИКА УБИЙСТВ
Следуя за армией, «боевые отряды» занимали последовательно все города и местечки, в которых жили евреи. Белоруссия и Украина входили в черту еврейской оседлости, и немцы не сомневались, что там их ждет обильная жатва. Командиры отрядов и их меньших делений, так называемых «Коммандо», знали возложенную на них задачу. Им не надо было ждать особых приказов, и они их не ждали. Первым делом, заняв город или местечко, они требовали к себе еврейских общественных деятелей и раввинов, и обязывали их к определенному сроку — очень короткому, собрать в указанном месте всех евреев, будто бы, для переселения. По прибытии на место, обреченных на смерть заставляли отдать все ценности и деньги, бывшие при них. Когда все требуемое было сдано, пересчитано и зарегистрировано с немецкой аккуратностью, давался приказ: снять и сдать одежду и белье. Совершенно нагие мужчины, женщины, дети должны были идти к месту убийства, которое обычно бывало расположено вблизи анти-танковых траншей. Несчастные жертвы должны были опуститься на колени на краю траншей. Иногда их заставляли становиться во весь рост, спиной к убийцам, державшим ружья наготове. По приказу командующего отрядом раздавался выстрел, и трупы падали в траншеи. Случалось, что падали живые, но никто о них не заботился. Разумеется, не было врача, который констатировал бы факт смерти. Никто не объяснял жертвам, за что их расстреливают. Никто не спрашивал об их последней воле. Когда председатель Международного суда спросил начальника одного из отрядов Биберштейна — как он, бывший священнослужитель, мог допустить, чтобы верующие умирали без слова утешения духовников, тот ответил: «Я не хотел метать бисера перед свиньями». Начальники отрядов гордились тем, что перед расстрелом не допускались «насилия», и что все происходило, согласно строгой военной дисциплине. Случайный очевидец этих невиданных до 1941-го года зверств Герман Грабе, инженер по образованию, был управляющим фабрикой в г. Столбуново (на Украине), исполнявший заказы немецкой армии. Ему приходилось много разъезжать и часто встречаться с нацистами, ходатайствуя о продлении жизни еврейским рабочим. 5-го декабря 1942 года в одну из поездок старший мастер сообщил ему о расстрелах вблизи Дубно. Подъехав, они увидели, как из грузовиков выходят массами мужчины, женщины, дети. По желтым кружкам, нашитым на спине и на груди, Грабе понял, что это евреи. Их подвели к трем вырытым ямам. Слышно было щелканье ружей. Украинская милиция и отряды чернорубашечников окружили прибывших. Евреев заставили раздеваться. Командовал один из чернорубашечников с хлыстом в руке. Одежда должна была быть аккуратно сложена и отсортирована. Обувь была сложена отдельно. Грабе определил, что там лежало от 800 до 1.000 пар. Раздетые жертвы стояли группами, вое члены семьи старались быть друг около друга. Свидетель не слышал воплей и плача. Он обратил внимание на семью из 8-ми человек, родители в возрасте около 50 лет, дети в возрасте от одного года до 8 и 10 лет. Старшей дочери около 23 лет. Старшая женщина с белоснежной головой держала в руках годовалого младенца и развлекала его, распевая песни. Отец что-то говорил сыну 10 лет, который с трудом удерживал слезы. Когда отец, по-видимому, утешая его, показал пальцем на голубое небо, раздался приказ. Отобрали 20 человек, поставили их у края ямы, раздались ружейные выстрелы, тела падали в яму. На смену пришла другая группа, та же стрельба, новые тела покрывали еще не остывшие тела их предшественников. Расстрел продолжался весь день. Люди лежали голова к голове, один на другом. Кровь текла, омывая еще теплые тела. Многие из лежавших были живы. Заметны были их попытки пошевельнуться, некоторые высовывали руки, другие поворачивали головы из-под груды таких же несчастных, как они. Убийцы были так погружены в свою работу, что не заметили свидетеля. На утро его снова потянуло к могилам. Одна девушка заметила его, крикнула, просила принести платье и вытащить ее. Но в это время свидетель услышал шум подъезжающего автомобиля, увидел немецкие формы и поспешил скрыться. По дороге он услышал выстрел. Звавшая на помощь девушка умолкла навсегда. Так происходили эти убийства, согласно «военным правилам и военной чести». Чтобы избежать ошибки и не подвергнуть расстрелу нееврея, палачи прибегали к способу унизительному и трагическому для старейших членов еврейских общин. Командующие ударными отрядами требовали от них указания, нет ли неевреев среди обреченных. Ни одно убийство не начиналось до того, пока эти старики под револьверными дулами не устанавливали еврейскую национальность жертв. Отравленные нацизмом гитлеровские роботы считали, что они исполняют государственный долг. Но и у них возникало чувство изумления, неловкости и уважения к жертвам, когда те спокойно и с достоинством шли на смерть, распевая гимны. «Странный народ!» — нередко повторяли начальники отрядов. На суде один из обвиняемых, описавши поведение евреев на расстрелах, отметил, что евреи шли навстречу смерти «с достоинством». Иногда нервы жертв не выдерживали этого предсмертного ожидания. Раздавались крики возмущения, безнадежная попытка борьбы на краю могилы. Тогда очередь наступала для хлыстов, или ружейных прикладов. Начальники этих банд возмущались предположением, будто они сознательно, ради личных выгод, увеличивали число убитых. Они настаивали на добросовестности своих подсчетов и, как бухгалтеры, отвечали за правильный учет «без ошибок и упущений». Эта точность в указании количества убитых, выражающегося в пятизначных цифрах, поражает и ужасает. Так, например, в Киеве в роковые дни 29 и 30 сентября 1941 года были убиты 33.771 мужчин, женщин, детей. Этим подчеркивалась точность подсчета. В Крыму в течение одного месяца с 16 ноября по 15 декабря 1941 года было расстреляно 17.645 евреев и 2.504 крымчаков, которых немцы считали евреями; а также 824 цыган и 212 партизан. В Белоруссии и в Балтийских странах по 15 октября 1941 года было убито 118.430 евреев и 3.387 коммунистов. Караимы преследуемы не были. Наци не считали их евреями, хотя они исповедовали религию Моисея, и это проводилось немцами в доказательство их терпимости и уважения к свободе вероисповедания. Не вера, а кровь играла решающую роль для доказательства еврейского происхождения. Несмотря на то, что задача отрядов состояла в искоренении всех враждебных Германии элементов, в их донесениях приводилось число еврейских жертв с указанием, что — такой-то город или местечко является «Judenrein» или «Judenfrei», т. е. очищенным от евреев.ГАЗОВЫЕ ФУРГОНЫ
Когда было признано, что этот метод уничтожения нежелателен, на помощь пришла немецкая техника и наука. Были изобретены газовые фургоны, с чисто немецкой сентиментальностью — украшенные снаружи и помеченные словом «трейлер». Внутри находились танки, выпускающие газ по мере движения. Немцы приказывали к определенному времени собраться еврейским женщинам с детьми в указанном месте. Там им объясняли, что их переселяют в более спокойные местности, куда в скором времени приедут их мужья. Первые дни женщины сравнительно спокойно относились к этим поездкам, но потом население поняло, что их обманывают. Душераздирающие сцены происходили при посадках. О них подробно рассказывают сами обвиняемые на процессе, имевшем место в Харькове 15-18 декабря 1943 года. Кстати сказать, это один из двух процессов, о которых советы дают почти стенографические отчеты. Такой же отчет дан и о процессе в Краснодаре, в 1943 г. Однако, и в этих отчетах слово «еврей», «еврейские жертвы» совершенно не упоминаются. Речь идет о собирательном понятии «советские народы». Несчастные пассажиры «вагонов смерти», как их окрестило коренное население, задыхались от газа минут через десять после того, как отправлялись в путь. Но часто машина действовала плохо, и газ выделялся медленно. Тогда страдания жертв усиливались. Доктор Бекер, заведующий этими сухими гильотинами на колесах, удостоверяет в своих донесениях, что при исправности машин смерть наступала немедленно, жертвы засыпали сразу в спокойном — «мирном» состоянии. Но если машина работала плохо, жертвы долго задыхались. Смерть наступала от удушья, и на лицах погибших были отпечатки страдания. Он ставит себе в заслугу, что послал машины в Берлин для исправления. Однако, и после ремонта надежды Бекера не всегда оправдывались. В этом, по его мнению, была виновата поспешность шоферов, их желание покончить как можно скорее со своей неприятной обязанностью. Немцы хорошо понимали, что не все евреи большевики, не все участвуют в партизанском движении, не все саботажники и шпионы. Следует отметить характеристику, данную одним из ответственных нацистов, который указал на полнейшую лояльность евреев по отношению к немцам, на их скромность и трудолюбие. Говоря о ненависти евреев к немцам, он назвал ее явлением, которое надо было ожидать; но он все же утверждал, что нет доказательств того, чтобы все еврейство в целом или в его значительной части участвовало в саботаже. Их единственная вина состояла в еврейском происхождении, отличающим их от других «составом крови, особенно приспособленной к восприятию большевистских идей». Такая экспертиза была дана на суде юристом, экономистом и социологом Олендорфом, перед которым была открыта широкая академическая дорога. Этот «особый состав крови» делал их опасными врагами Германии. Когда Олендорфу был задан вопрос, почему убивали детей? Он кратко ответил, что дети были бы свидетелями смерти их родителей. Эта картина глубоко запечатлелась бы в их памяти, и, выросши и вспоминая все пережитое, они не могли бы не стать врагами Германии и не мстить ей. Мы должны думать не только о настоящем, но и о будущем. Расстрелы продолжались даже при отступлении немцев. В некоторых местностях они даже ускорялись, так как немцы старались скрыть следы преступления и уменьшить число свидетелей. Из немецкой среды раздавались призывы о прекращении излишней жестокости. Так Государственный комиссар оккупированной Восточной России в донесении на имя Розенберга упоминает о случае, когда женщин и детей заперли в амбаре и подожгли его. Он считает такое поведение недостойным тех целей, к которым стремится Германия. Почти через два года после начала «операции» ударных отрядов (4-го октября 1943 г.) Гиммлер в речи, обращенной к высшему составу СС, высказал уверенность, что «никто из них никогда не будет публично говорить о происшедшем. Все мы — продолжал он — были устрашены возложенной на нас обязанностью, но мы выполним ее вновь, если получим соответствующий приказ».УДАРНЫЕ ОТРЯДЫ В ПОХОДЕ
Белоруссия
Ударный отряд А, успешно выполнив свое задание в Прибалтике, перебросился в Белоруссию. Генерал Сталенекер, командующий отрядом, был уверен, что и здесь его ждет сотрудничество местного населения, готового устраивать погромы, как это имело место в Литве и Латвии. Однако, он должен был скоро убедиться в том, что здесь «еврейская проблема» не может быть разрешена одними погромами. Обширность территории, покрытой лесами и болотами, отсутствие удобных дорог, плотность населения, заставляли призадуматься над методами исполнения поставленной задачи. В одном Минске, согласно статистике 1939 года, проживало 1 000 000 евреев. Среди еврейского населения был большой процент квалифицированных рабочих, необходимых для удовлетворения нужд германской армии. Однако, колебания продолжались недолго. В течение первых десяти недель в Минской области было ликвидировано «собственными силами» немцев 55.000 евреев, о чем с удовлетворением сообщил в рапорте по начальству генеральный комиссар Кубэ. Кроме Минска, истребление евреев происходило в Лиде, Слониме, Глебоках, Луцке, Борисове, Вилейке, Барановичах, Ханцевичах, Червине. В последнем городе — сообщается в рапорте — беспокойство и страх наблюдались не только у евреев, но и среди коренного населения. Поэтому трудно предвидеть последствия предпринятых мер истребления евреев. Но, как видно из последующего донесения командира, работа отряда не была приостановлена. Дополнительно сообщается о расстреле еще 1272 евреев, включая «слишком старых и неспособных к работе». Из этого числа только 14 человек были заподозрены в совершении проступков или преступлений. В редких случаях командиры отрядов ссылаются на участие евреев в партизанском движении, на их дерзкое поведение, на необходимость борьбы с эпидемиями, свирепствующими в гетто, или просто на обилие «излишних едоков» при скудости продовольствия. В Белоруссии орудовали несколько ударных команд. Ударный отряд А в течение четырех дней с 7 по 11 ноября 1941 года расстрелял в Минске 6624 мужчин, женщин, детей; в Витебском гетто были уничтожены в декабре 1941 г. 4.090 евреев. Двух дней — 2 и 3 марта 1942 года — было достаточно для дополнительного убийства 3.412 евреев в Минске и 2.007 в Барановичах. Отряд В ликвидировал в Минске в середине июля 1941 года 1.051 еврея. Летом 1941 г. в течение пяти месяцев были убиты вблизи Минска и Смоленска 45.467 человек, а в Витебском гетто дополнительно еще 3.000. Многие из руководителей ликвидации евреев все же считали, что она не достигает конечной цели, так как часто тем или иным путем евреям удавалось скрыться от расстрелов. Техническая подготовка расстрелов, по мнению других, требовала большей предусмотрительности. Так один из ежедневных отчетов об операциях отмечает: «Ничего нельзя было бы возразить против массового уничтожения евреев, если бы техническая подготовка их и метод экзекуций не был сам по себе неудовлетворительным». Оценка эта относится к румынам, которые оставляли тела убитых не погребенными. В рапорте от 4 сентября 1941 года сообщалось о расстреле в Минске 733 жителей, причем слово «еврей» было заменено указанием на то, что жертвы представляли собой «самый низкий элемент населения с преобладающей примесью азиатской крови». Евреев убивали также из соображений общественной гигиены. Так, в местечке Городок было убито в местном гетто 394 еврея, представляющих опасность для распространения эпидемий. Те же основания были выдвинуты для убийства 1.025 евреев в Яновичи, 3.000 в Витебске. И то же имело место и в других городах и местечках с еврейским населением, где антисанитарные условия могли грозить распространением эпидемий. Здесь прибегали к расстрелам евреев, как к предупредительным мерам. Гетто облегчали во многом работу ударных отрядов. Евреев не надо было ни разыскивать, ни регистрировать; и, кроме того, было легче сортировать будущие жертвы и извлекать из них временно пользу. В самом Минске оба гетто просуществовали в течение двух лет, благодаря тому, что большая часть их узников состояла из ремесленников, необходимых для нужд немецкой армии. Из событий в Минской области особенно трагичными являются расстрелы евреев в Борисове, которые подробно описаны в рапорте, представленном 24 октября 1941 года офицеру германской контрразведки Лаухдзену. Накануне расстрела была устроена Белорусской полицией вечеринка в честь немцев. Слухи о предстоящем расстреле дошли до евреев. Была послана делегация к мэру, которой он обещал полное содействие, так как считал поведение евреев образцовым: они не только показали себя трудолюбивыми и лояльными гражданами, но даже, несмотря на их тяжелое положение, беспрекословно внесли 300.000 рублей наложенного германскими властями налога. Содействие мэра было безуспешным. На вечеринке свободно говорилось о предстоящем «мокром деле». Указывалось на равнодушие местного населения к судьбе евреев. Расстрел начался в 3 часа утра. Евреев выбрасывали из постелей, сажали в грузовики, предоставленные Белорусской полицией. Забирали всех без разбора — детей, стариков, женщин, мужчин. Слышны были крики, стоны, плач, безнадежные зовы о помощи. На грузовиках рядом с шоферами сидели русские полицейские с автоматическими ружьями на перевес. Этот кортеж продолжался в течение целого дня. Вдоль тротуара стояли ряды женщин и детей, ждавших очереди под охраной полиции. Издалека раздавались выстрелы. Экзекуция продолжалась пока не было убито 6.500 евреев. Расстрелы происходили среди бела дня, на виду всего населения. Это, по мнению рапортующего сержанта, оказалось вредным. Зрители были ошеломлены страшной картиной, и стояли, как оцепенелые. Но на следующее утро многие из них стали взволнованно кричать: «Кто мог приказать такое варварство?» «В чем вина несчастных евреев? Сегодня — евреи, завтра — наша очередь?!» Это отношение белорусов в Борисове к еврейской трагедии можно назвать типичным для всей оккупированной советской России (кроме Прибалтики). Кроме чинов полиции и некоторых специальных органов, в состав которых входили явные и тайные гитлеровцы, население не оказывало помощи в истреблении евреев, но не оказывало и помощи, или хоть сочувствия его жертвам.Украина
Если в Белоруссии население хотя и смотрело на немецкие зверства с ужасом, но оставалось равнодушным к трагедии евреев, то на Украине нашлось не мало убежденных почитателей нацизма. Украинский антисемитизм имеет за собой почти трехсотлетнюю давность — вспомним гайдаматчинскую и Немировскую бойню 1632 года. Двадцатый век предоставил этому вековому антисемитизму новые возможности. Гитлер давно обратил внимание на украинцев, а Риббентроп, его министр иностранных дел, красноречиво доказывал, что необходимо воспользоваться сепаратистскими течениями среди украинцев и привлечь их на свою сторону, прельщая идеей «свободной и независимой» Украины. Во время немецкой оккупации украинцы занимали в этом отношении среди народов Советского Союза второе место после Прибалтики. По подсчетам профессора Серафима, эксперта по еврейским делам при Восточном комиссариате, нашествие немцев опустошило еврейское население Украины на 150-200 тысяч душ. В письме на имя генерала Томаса, начальника учреждения, которому была вверена забота об индустриальном обслуживании армии, один из его инспекторов указал на то, что почти все евреи являются ремесленниками, и по существу почти все ремесленники — евреи. В очень робких выражениях он обратил внимание на то, что ликвидация евреев повлечет за собой роковые последствия для всей военной промышленности. Автор письма не отрицает ненависти евреев к немцам, но указывает, что в действиях своих евреи не выявляют своих чувств — они не саботажники. Если среди евреев попадаются исключения, то все же нельзя утверждать, что всё еврейское население представляет собой какую-то опасность для немецкой армии. В заключение автор письма следующим образом определяет положительные и отрицательные итоги антиеврейских «операций». К положительным результатам должна быть отнесена «ликвидация» излишних едоков и той части населения, которая «бесспорно ненавидит немцев». К отрицательным он относит уничтожение ремесленников, крайне необходимых для военной промышленности, а также то, что мера эта является поводом к антигерманской пропаганде заграницей, а в оккупированных областях способствует озверению воинских чинов, производящих экзекуцию. Приговор Военного Суда, рассматривавшего дело о 23-х командирах ударных отрядов, считает, что программу истребления евреев делало «особенно дьявольской» то обстоятельство, что истребление происходило не во время хаоса сражений, а после того, как военные действия были закончены. На Украине экзекуции начались только через месяц после начала оккупации, когда могло казаться, что жизнь вошла в свое нормальное русло. Наряду с убийством евреев, практиковалось также похищение еврейских детей, по внешности не имевших типических еврейских признаков. Дети отбирались от присужденных к смерти родителей и отсылались в Германию, где из них собирались воспитывать «настоящих» немцев. В Западной Украине и Галиции ударный отряд «С» окончил свои операции к июлю 1941 г. и четыре из его меньших отделений, так называемых «коммандо» двинулись по направлению к Советской Украине, успев в начале июля занять Житомир, Коростень, Бердичев, Винницу и Радомысль.Житомир
Прежде всего немецкие военные власти решили оградить местное население от евреев, но уже на совещании военных и гражданских властей 8-го сентября 1941 года было решено принять радикальные меры. Во исполнение этого, на следующий день, еще на рассвете, в 4 часа утра еврейские кварталы были оцеплены украинской милицией. 3.154 евреев были выведены на улицу, предварительно зарегистрированы, посажены в фургоны и отвезены к месту расстрела, где они должны были сдать деньги, ценности, одежду, белье. Жатва, оказавшаяся довольно обильной (она весила от 50 до 60 тысяч фунтов) предназначалась для «немецкого благотворительного фонда», но наличные деньги и ценности были переданы «коммандо» 4 А, производившей экзекуцию. Оставшиеся в живых евреи были переселены в гетто. Кроме Житомира, гетто были устроены в Коростене, Бердичеве, Умани, Виннице, Радомысле. Санитарные условия были повсюду ужасающими. Свирепствовали эпидемии, и немцы вынуждены были опять принять свои профилактические меры, как это имело место в Белоруссии — расстрел больных и поджог очагов заразы. В этом Украинская милиция усердно сотрудничала с немцами. Аналогичные меры с некоторыми вариантами были приняты и в других городах Украины. В Днепропетровске к приходу немцев оставалось только 30.000 евреев, из которых в первой половине октября 1941 года были расстреляны 10.000, а через некоторое время было дополнительно уничтожено 1.000 евреев. В расстреле участвовала местная полиция.Киев — Бабий Яр
Вместе с наступающей армией 19 сентября 1941 года в Киев прибыла небольшая часть ударного отряда в составе 50 человек. За ними следовали главные силы, которые вошли в столицу Украины 25 сентября 1941 года. Немецкие власти тотчас же «прощупали» отношение местного населения к евреям: оно оказалось враждебным. Немцы объясняли это отношение лучшим экономическим положением евреев по сравнению с другими и тем, что они, будто бы, были информаторами и агентами Советов, а также принимали участие в многочисленных поджогах и взрывах, происходивших во исполнение советской политики разрушения тех городов, которые неминуемо должны перейти в руки врага. 20 сентября в Киеве взорвалась мина, заложенная в доме, где помещалась главная квартира германской артиллерии, и это повлекло за собой очень значительное количество немецких жертв. 24-го сентября была взорвана главная квартира штаба армии. В обоих случаях взрывы сопровождались большими пожарами, с которыми было трудно бороться из-за разрушенного водопровода. По утверждению немцев, население Киева «ожидало от них акта возмездия евреям», и это побудило оккупационные власти принять решительные меры. Украинской полицией были расклеены плакаты, обязывающие евреев явиться 29 сентября в 8 часов утра к определенному месту, откуда их повели к Бабьему Яру, пустынному месту в пригороде Лукьяновка, недалеко от еврейского кладбища. За неповиновение приказу полагалась смертная казнь. Одновременно с целью дезинформации распространялись слухи о переселении евреев в другое, предназначенное для них место. Немцы признают, что они ждали, что приказу последуют тысяч шесть, и что они были поэтому крайне удивлены, когда увидели улицы, заполненные мужчинами, женщинами, детьми с котомками под руками и крошками детьми на руках, спешившим к ожидающим их братским могилам. В один день палачи не могли справиться со своей задачей, и расстрелы продолжались два дня. Могилы приняли 33.771 жертв этой невиданной вакханалии, производившейся под командой полковника алкоголика. Обильная добыча была передана благотворительному фонду нацистской партии, а небольшая часть была отдана городу для беднейшего населения. Отцы города приняли этот дар убийц. Не смотря на то, что в Бабьем Яру были убиты только евреи, и вся операция с начала до конца была направлена исключительно против евреев, Чрезвычайная Государственная Комиссия по расследованию нацистских зверств в Киеве, назначенная Украинским Советским Правительством, в заключении, опубликованном 1-го марта 1944 г. ни разу не упоминает евреев, как жертв, а говорит только о «тысячах мирных советских граждан», поведенных к Бабьему Яру и там расстрелянных. Операция в Киеве, успешно выполненная отрядом 4 А, одной из частей Einsatzgruppe «С» под командой полковника Павла Блобеля, не осталась незамеченной. Фельдмаршал Рейхенау, автор приказа, о котором было сказано в начале статьи, оценил самоотверженную работу отряда и его командира, но сам Блобел не мог не признать, что к «несчастью», ему приходится выслушивать «более или менее приглушенные упреки» за его «последовательное поведение» в разрешении еврейской проблемы.Харьков
Харьков был занят нацистскими войсками 24 октября 1941 года. По данным Рейтлингера, автора известной книги «The Final Solution» к этому времени в Харькове проживало не более 20.000 евреев. Точных данных для оспаривания этой цифры нет, но С. Шварц, автор книги «Антисемитизм в Советском Союзе», вообще оспаривает статистические данные, приводимые Рейтлингером, как сильно уменьшенные. Комендант Харькова не был склонен устраивать в Харькове гетто, но приказал евреям переселиться в течение двух дней (от 14-16 декабря 1941 г.) в оставленные без присмотра рабочие бараки вне городской черты. Там евреям была предоставлена свобода умирать без возможности заработка и без продовольствия. Зимой им приходилось в жалкой одежде, часто без обуви идти в город и выпрашивать копейки на пропитание. Входить в дома было строго запрещено. Многие из них замерзали или теряли остатки сил и здоровья. Эпидемия, начавшаяся в этих рабочих бараках, в конце концов, заставили немцев поджечь их. В них обнаружили огромное количество замерзших трупов. В рапорте от 4 февраля 1942 г. сообщается о мерах принятых для расстрела оставшихся в живых евреев, но данных о самом расстреле нет.Одесса
Как ни хотелось Оллендорфу, начальнику ударного отряда «Д», проявить свою преданность фюреру уничтожением евреев в Одессе, ему это не удалось, так как румыны, союзники немцев, его опередили. Сначала еврейское население было заперто в гетто. Румыны вошли в Одессу 16 октября 1941 г. События в Одессе развивались почти также, как в Киеве. 22-го октября здесь взорвалась заложенная мина, разрушившая здание, где помещался главный штаб румынской дивизии. Антонеску — румынский диктатор немедленно издал приказ о расстреле ста евреев за каждого убитого румынского солдата и двухсот за убийство офицера. В итоге — 26.000 евреев было расстреляно в течение двух дней, от 23 до 25 октября. Следует отметить, что, расстреливая русских евреев, румыны щадили своих соотечественников. В журнале «Цукунфт» (ноябрь 1961 г.) напечатана статья Иосифа Кисмана о событиях в Одесском районе по данным военного суда над Антонеску в Бухаресте. Кроме расстрелов, в приказе предписывалось брать в качестве заложников по одному члену из каждой еврейской семьи. Жертвы расстреливались и вешались публично. Повешено было 5.000 человек, преимущественно евреев. Тюрьмы были переполнены. В них находились в ожидании решения своей участи 20.000 человек, почти все евреи. Один из свидетелей на суде показал о поджоге четырех магазинов, переполненных людьми. В пригородах — Березовке и Васильево был устроен для евреев лагерь смерти. Отношение местного населения к евреям было недружелюбное. Евреи погибали не только от виселицы и расстрелов, но и от голода, холода и истощения. Не хватало рабочих для закапывания трупов, и евреев заставляли сжигать трупы погибших, в ожидании своей очереди. Убийства продолжались с начала декабря, с перерывом на Рождество, до февраля 1942 года.ДРУГИЕ ГОРОДА НА УКРАИНЕ
В Чернигове до войны еврейское население исчислялось в 70.000 человек, из которых к приходу немцев осталось 10.000. После ухода немцев в городе осталось только 260 евреев. После первой экзекуции, часть евреев, успевших вовремя скрыться и уверенных в своей безопасности, вернулись обратно в Чернигов. Но ударное «коммандо», приехавшее вновь для проверки, обнаружило 49 евреев, которые были расстреляны на следующий день (24 октября 1941 г.). До 2-го ноября 1941 г. ударная команда 5, действовавшая в Полтаве и ее окрестностях, расстреляла 4.372 еврея. Подобные операции происходили в Днепропетровске, Днепродзержинске, Верхнеднепровске, Ново-Макеевке, Запорожье и Никополе. В Днепропетровске из 100.000 еврейского населения к приходу немцев осталось только 30.000,остальным удалось скрыться. Из числа оставшихся 10.000 евреев были расстреляны.КРЫМ И КАВКАЗ
В чрезвычайно-секретном донесении от 2 января 1942 года начальник государственной охраны сообщает, что Симферополь, Евпатория, Алушта, Каразубазар, Керч, Феодосия и другие поселения в западном Крыму были «очищены» от евреев «judenrein». В течение одного месяца (от 16 ноября до 15 декабря) были убиты 17.645 евреев, а всего ударными командами со времени начала операции было расстреляно 86.632 жертв. Точных данных о составе убитых этот секретный рапорт не дает, но из вышеприведенных данных видно, что приблизительно 95% погибших составляли евреи. В северной части Крыма действовала, главным образом, охранная полиция. Четыре отряда были заняты чисткой местности от евреев. Для успешности дела охранная полиция устраивала осведомительные центры из местных жителей, которые должны были информировать о выезде старых жителей и прибытии новых поселенцев, в частности, о скрывающихся евреях. Более трехсот таких, избегающих смерти, евреев было обнаружено и расстреляно в Симферополе. Всего в Симферополе было убито 10.000 евреев. На Кавказе, как и в других местах, евреев вызывали к определенному месту под предлогом переселения. В Кисловодске, Пятигорске и Ессентуках евреям было приказано собраться 9-го сентября 1942 года. В Кисловодске в указанном месте собралось 2.000 мужчин, женщин и детей. Точное количество евреев, взятых в двух других городах, не установлено, но в глубокой яме в минеральных водах, куда их всех отправили, уже после ухода немцев было обнаружено 6.000 еврейских трупов. Среди них были представители еврейской интеллигенции из Ленинграда, эвакуированные для безопасности на Кавказ. Среди найденных после войны немецких документов, была обнаружена географическая карта, указывающая движение ударных отрядов, и города, и поселения, где они «работали». Возле каждого места их пребывания был нарисован гроб, на крышке которого старательная рука обозначила количество еврейских жертв. Это — единственный памятник жертвам германских преступлений, и он оставлен потомству самими убийцами. Попустители этих убийц и укрыватели того, что 90% всех жертв были евреи, которых не эвакуировали, когда это было возможно, памятника этим жертвам не соорудили. В первые дни после ухода немцев, Н. Хрущев, бывший в то время всесильным секретарем коммунистической партии на Украине, обещал такой памятник погибшим евреям поставить. Но это обещание осталось неисполненным и теперь его стараются забыть. Подобные пожелания высказывались и позднее. Все они оставались мертворожденными. Но молодой поэт Евтушенко воздвиг над Бабьим Яром «памятник нерукотворный». Пусть, — читаем мы в его стихотворении «Бабий Яр», — на этом месте одного из величайших массовых бедствий человечества нет гранитной плиты, посвященной невинным жертвам, пусть над ним толькоИОСИФ ГАР. ЕВРЕИ В ПРИБАЛТИЙСКИХ СТРАНАХ ПОД НЕМЕЦКОЙ ОККУПАЦИЕЙ (1941-1944 гг.)
Накануне второй мировой войны население трех прибалтийских республик составляло пять с половиной миллионов, из них евреев было в Литве 150-160 тысяч, в Латвии 94 тысячи, в Эстонии 4% тысячи всего 250 тысяч. По своему происхождению и характеру еврейское население Прибалтики было чрезвычайно пестро. Еврейство Литвы в течение своей 700-летней истории проживало до первой мировой войны под властью литовских великих князей, затем под унией Литвы и Польши и под царской властью России. Латвийское еврейство состояло из двух основных групп: в юго-восточной части Латвии — Латгалии большинство евреев находилось под влиянием русской культуры, а курляндские евреи жили в сфере немецкого влияния. Самым молодым и малочисленным еврейским коллективом в Прибалтике был Эстонский. Местные евреи всегда играли большую роль в социально-экономической жизни прибалтийских стран. После того как эти страны приобрели независимость после первой мировой войны (Литва — 16 февраля 1918 г., Латвия — 18 ноября 1918 г., Эстония — 24 февраля 1918 г.) евреям пришлось приспособиться к создавшейся новой экономической обстановке. Несмотря на антиеврейские тенденции, господствовавшие в политике реакционных правящих кругов, евреям удавалось в течение ряда лет сохранять за собой влиятельные позиции в торговле и промышленности. Процесс вытеснения евреев из хозяйственной жизни балтийских стран принял острые формы после того, как демократические конституционные системы управления были упразднены и установлены были диктаторские режимы. Быстрый рост нацизма и приход Гитлера к власти в Германии оказали заметное влияние на расширение и углубление антисемитских настроений в Прибалтике. А коммунистический режим, длившийся в трех Прибалтийских республиках лишь один год (1940-1941), мы имеем право рассматривать, как сопровождавшуюся глубокими последствиями прелюдию к трагедии истребления евреев, начавшейся вскоре после немецкого нашествия на Сов. Россию в июне 1941 года.I. СОВЕТСКОЕ ВЛАДЫЧЕСТВО 1940-1941 г.
В результате пакта Гитлера и Сталина и других секретных дополнений к нему (см. книгу автора «Как произошло в Литве» (идиш), стр. 22 и 33-34), — Прибалтика становится сферой влияния Советской России, которая с начала второй мировой войны устраивает там свои военные базы, а 15-го июня 1940 г., на следующий день после падения Парижа, в пределы Литвы вступила Красная Армия; одновременно были оккупированы советами Латвия и Эстония. Во всех прибалтийских (Странах были отменены действовавшие режимы и созданы временные правительства. В июле 1940 г. во всех трех республиках была произведена избирательная комедия в «народные сеймы». Уже на первом заседании каждого из «сеймов» было решено отправить в Москву делегации, которым поручалось «просить» Верховный Совет принять эти страны в состав СССР. Верховный Совет, разумеется, не замедлил удовлетворить эти «просьбы» и все три республики были инкорпорированы в состав Советского Союза. Вскоре после этого была проведена национализация промышленных предприятий, торговых фирм, капиталов, больших жилых домов. Проведена была также новая аграрная реформа. Деятельность всех общественных организаций и группировок как общих, так и еврейских, — кроме коммунистов, — была тотчас приостановлена. Все органы печати, кроме коммунистической, были ликвидированы. Повсеместно началась волна массовых арестов, не только ответственных представителей старого режима, но и общественных деятелей, игравших активную роль в ликвидированных организациях и учреждениях. Тюрьмы заполнились тысячами арестованных. Начался наплыв в Прибалтику советских чиновников и комиссаров. Бывшие владельцы национализированных домов, магазинов и фабрик высланы были из больших городов в провинцию. Советизация прибалтийских стран повлекла за собой далеко идущие изменения во всех областях жизни еврейского населения. Коммунистический режим сильно нуждался в интеллигентных работниках, и в органы хозяйственного, административного и судебного аппарата было вовлечено немало евреев. Хотя национализация главных отраслей хозяйства была направлена против всей буржуазии, без различия вероисповедания и национальности, она нанесла особенно тяжелый удар широким слоям еврейского населения. В Литве, например, из 986 национализированных промышленных предприятий 560, т. е. 57%, принадлежали евреям. Из 1.593-х национализированных торговых фирм евреям принадлежали 1.320 (83%). Большой материальный ущерб причинила евреям национализация домов и капиталов, а также аграрная реформа. Таково же было положение в Латвии и Эстонии. Без преувеличения можно утверждать, что национализация уничтожила вековые хозяйственные позиции евреев в Прибалтике и что на пороге гитлеровской эпохи, принесшей еврейству физическое истребление, советский режим уже разрушил все основы еврейской экономики. Чрезвычайно бурный характер имел финал советского владычества в Прибалтике. Уже в начале весны 1941 г. органы НКГБ в Балтийских странах принялись в спешном порядке составлять и представлять центру списки «контрреволюционных элементов» по каждой из этих стран. В еврейской среде в эти засекреченные списки обычно зачислялись: 1) руководители сионистских организаций и постоянные сотрудники сионистской печати, 2) видные бундовские деятели и писатели, 3) руководители еврейских милитаристских формаций (Союз еврейских участников борьбы за независимость страны, Союз еврейских комбатантов, «Бетар», «Эл-Ал», ревизионисты). В середине июня 1941 г. за неделю до вторжения немцев, в балтийских странах началась спешная депортация «неблагонадежных» элементов в Сибирь и другие области азиатской России. Из Литвы власти выслали в Сибирь около двадцати тысяч литовцев и около пяти тысяч евреев. Из Латвии депортации подверглось несколько тысяч евреев, а из Эстонии около пятисот евреев. Несмотря на то, что депортации в Прибалтике коснулись тысяч евреев, — местные антисемиты пытались изобразить самый акт депортации, как «акт мести» со стороны местных евреев, направленный против местных уроженцев. Эта версия получила широкое распространение. Воинствующий антисемитизм использовал ее утверждая, будто депортацией руководили «еврейские» энкаведистокие органы. В связи с этим в напряженной атмосфере Прибалтики ненависть к евреям дошла до точки кипения как-раз в тот момент, когда 22 июня 1941 г. началось наступление Гитлера на Советскую Россию.II. ГОДЫ КАТАСТРОФЫ — 1941-1944
ЛИТВА
Уже в течение первой недели немецко-советской войны вся Литва была занята немцами. Когда был учрежден Райхскомиссариат «Остланд», Литва стала его составной частью под названием «Генеральный округ Литва». Главным комиссаром Литвы назначен был д-р Адриан фон-Рентельн, с резиденцией в Ковно, переименованном немцами в Кауэн. Немцы организовали административный аппарат из местных прогитлеровских элементов, во главе которых был поставлен бывший генерал литовской армии Петрас Кубилиунас. Расправа с евреями в оккупированных территориях Восточной Европы — в том числе в Литве, Латвии и Эстонии — была возложена главным образом на так назыв. «Айнзац-группы», специально созданные немцами при выработке планов нападения на Советскую Россию. Их задачей была ликвидация в оккупированных областях целых национальных групп и, прежде всего, евреев. «Айнзац-группа А» причислялась к северной немецкой армии и действовала в Прибалтике. Отчеты, которые «Айнзац-группы» регулярно посылали в Главное Управление в Берлине с конца июня 1941 г. вплоть до апреля 1942 г., содержат сведения об истреблении еврейского населения в Литве и других прибалтийских республиках. Существенные данные по истории гибели еврейских поселений в Прибалтике мы находим также в отчете шефа «Айнзац-группы А», С. С. главы бригады Шталекера, охватывающем период с конца июня до 15-го октября 1941 года. 21 июня 1941 г. «Айнзац-группа А» двинулась с немецкой армией на северный отрезок советского фронта. 25 июня Шталекер со своей группой был уже в Ковно, которое немецкие войска заняли днем раньше. «Айнзац-группы» сопровождали также первые отряды немецких войск, занявшие Либаву, Митаву, Ригу, Тарту (Дерпт) и Таллин (Ревель).Ковно
Немцы заняли Ковно 24 июня 1941 г. Военные операции совершались с молниеносной быстротой и лишь очень немногим евреям удалось своевременно эвакуироваться в глубь советской России. Пытавшиеся бежать были в большинстве застигнуты продвигающимися вперед отрядами немецкой армии. Многие евреи были задержаны членами литовских националистических дружин и тут же уничтожены. Небольшому числу беглецов удалось вернуться в Ковно. В руки гитлеровцев попало в Ковно около 35 тысяч евреев. С 24-го на 25-е июня в предместье Вильямполь (Слободка) с большой жестокостью было истреблено около тысячи евреев. Десятки евреев были замучены на смерть на Битовском проспекте и в других местах. Во всех частях города было арестовано до 10 тысяч мужчин, женщин и детей. Арестованных свозили на седьмой форт старой ковенской крепости и в начале июля около семи тысяч евреев было там перебито; несколько тысяч женщин и детей перевели на 9-й форт, оттуда их позже освободили. Сотни арестованных евреев были потом убиты в тюрьмах. 8 июля Гестапо вызвало несколько еврейских общественных деятелей и объявило им, что все ковенские евреи должны в течение одного месяца, — с 15 июля по 15 августа, — переселиться в гетто, которое будет находиться в предместье Слободка. Через несколько дней этот приказ был развешен на всех улицах города. Для организации переселения в гетто евреям было предложено выбрать комитет, который впоследствии получил название «Совета старейшин еврейской общины в гетто». По просьбе членов совета, во главе его стал доктор Эльхонон Элькес. В ведении совета находились «гетто-полиция», отделы труда, хозяйства, продовольствия, квартирный, охраны здоровья и социального обеспечения, а короткое время также школьный отдел и суд. Летом 1943 г., когда гетто превратилось в концлагерь и перешло в ведение c.-с., наиболее важные функции Совета перешли к лагерному управлению и его начальнику Оберштурмбанфюреру Геке. Д-р Элькес, получивший титул «Обер-Юде» выполнял функции связи между населением гетто и комендантом лагеря. В состав Совета старейшин входили адвокаты Л. Гарфункель и Я. Гольдберг, раввин Снег, раввин Шмуклер, Г. Левин и др. В приказе о переселении в гетто было также указано, что евреи должны носить желтые нашивки, что им воспрещается появляться на улицах с 8 ч. веч. до б час. утра и что конфискуются все принадлежащие евреям радиоаппараты. 17 июля 1941 г. Комиссаром города был назначен фюрер бригады С. А. Ганс Крамер, а референтом по еврейским делам фюрер штурмовиков С. А. Иордан. Для связи между магистратом и еврейским населением был назначен литовец Каминскас. Городской комиссар тотчас же по вступлении в должность издал приказ, по которому евреям запрещалось ходить по тротуарам, а только по мостовой, пользоваться публичными средствами передвижения, иметь телефон, держать христианскую прислугу, покупать продукты на базарах, передавать или продавать христианам свое имущество. Нарушение этих предписаний каралось смертью. Население гетто первоначально составляло 29.760 душ. В течение двух с половиной месяцев здесь проводились «ликвидационные акции», которые стоили жизнь тринадцати тысячам евреев. 28 октября состоялась «большая акция»: в этот день было отобрано свыше девяти тысяч мужчин, женщин и детей, которые были убиты на девятом форту. После этой «большой акции» в гетто оставалось 17 тысяч душ. В ноябре-декабре 1941 года в Ковно привезли около 30 тысяч иностранных евреев, — главным образом из Франкфурта, Берлина, Бреславля и других мест. Всех их убили на 9 форту. В начале 1942 г. из Корейского гетто были депортированы в Ригу около пятисот человек на принудительные работы, а в конце октября 1942 были вновь высланы в Ригу 300 человек. 26 октября 1943 три тысячи человек отправлены были на работы в эстонские концлагеря Клогу, Вайвери и другие. После депортаций в Эстонию гетто превращено в «концентрационный лагерь Кауэн». Оно было тогда изъято из юрисдикции ковенского городского комиссара и С. А.-дружин и перешло в руки С. С. К концу 1943 г. началось массовое выселение из гетто в рабочие лагеря, на аэродром в ковенском предместье Алексот, в предместье Шанцы, в Кейданы, на железнодорожную станцию Палемона по близости Ковно, в Кошедары. 27 и 28 марта 1944 г. в гетто и в лагерях проведена была новая «акция», жертвами которой были дети моложе 12-ти лет, мужчины и женщины — старше 55-ти и инвалиды. Погибло около двух тысяч душ. В июле 1944 г., когда началось успешное советское наступление, и линия фронта стремительно приблизилась к Ковно, немцы приступили к новым депортациям и ликвидации населения гетто и рабочих лагерей. Многим жителям гетто удалось укрыться в бункерах и других укрытиях, но немцы пустили в ход самые жестокие меры, чтобы обнаружить укрывшихся евреев. Несколько тысяч евреев, которым удалось спрятаться, погибли в огне в своих укрытиях. Около восьми тысяч евреев немцы депортировали в Германию. Мужчины были отправлены в концлагерь Дахау, женщины в лагерь Штутгоф, под Данцигом. До 80 процентов депортированных в Германию ковенских евреев погибло в лагерях, лишь горсточка их дождалась освобождения. Женщины были освобождены советами в январе 1945 г., мужчин в конце апреля того же года освободили американцы. В общем итоге из 35.000 ковенских евреев, очутившихся в руках наци, уцелело всего несколько тысяч, остальные погибли смертью мучеников. Принудительные работы. Обитатели гетто были вынуждены выполнять различные работы для немцев. Как бы тягостен ни был этот труд, люди цеплялись за него в надежде, что это отсрочит их гибель. Но каждая «акция», обрекавшая на гибель здоровых и работоспособных мужчин и женщин, наносила этим иллюзиям один удар за другим. Гетто жило впроголодь, и евреи охотно шли на такие работы, которые давали возможность завязать сношения с христианами, чтобы купить у них кой-какие съестные припасы, которые можно бы было тайком при возвращении пронести в гетто. Во многих местах, однако, это не удавалось и после долгого, мучительного труда люди возвращались домой с пустыми руками. На работы посылались мужчины от 14 до 60 лет и женщины от 15 до 55. Люди, обязанные выполнять трудовую повинность, составляли свыше 60% населения гетто. Самые тяжкие условия работы выпали на долю тех, кто был прикреплен к ковенскому аэродрому. Там работа шла и днем, и ночью в жуткой обстановке. Аэродром находился на расстоянии 5-6 километров от гетто, и рабочим приходилось ежедневно совершать пешком десять-двенадцать километров. Работало на аэродроме ежедневно несколько тысяч евреев. В гетто сложились народные песни, оплакивавшие тяжелую долю «аэродромщиков». Десятки небольших еврейских рабочих бригад обслуживали немецкие военные единицы, городские фабрики и т. д. В самом гетто функционировали «Большие мастерские», где полторы тысячи мужчин и женщин выполняли заказы Вермахта и других военных единиц. Несколько сот евреев работало в «маленьких гетто-мастерских», обслуживавших нужды населения гетто.Социально-экономическое положение
Недельный продовольственный паек, установленный ковенским городским комиссаром на каждого жителя гетто, составлял 700 граммов хлеба, 125 гр. мяса (преимущественно конины) и 125 гр. муки. Время от времени выдавалось по несколько килю картофеля. Те, которые выполняли работу, получали небольшой дополнительный паек. Чтобы не умереть с голоду жители гетто вынуждены были прибегать к нелегальным способам добывания пищи, но это могли делать только те, кто работал в городе. Люди умудрялись, улучив минуту уйти с работы, снять с себя желтую нашивку, пробраться в ближайший христианский дом и там приобрести кой-какие продукты. Многие, однако, попадали при этом в руки литовской полиции, которая передавала их гестапо, и там их расстреливали. Большую роль в снабжении гетто играла контрабанда, доставлявшаяся через ведущую в гетто ограду. Завелись специалисты по «торговле через ограду», у которых были связи с местными спекулянтами-христианами, поставлявшими продукты. В эти сделки были втянуты стражники, охранявшие доступ в гетто и получавшие за свое содействие хорошую плату. Разными путями добывали себе пропитание жители гетто. Люди, работавшие в лучших рабочих бригадах, умудрялись, идя на работу, захватить с собой что-нибудь из одежды, обуви, белья или домашней утвари, чтобы продать кому-нибудь из работавших рядом с ними христианам или обменять на продукты. На обратном пути приходилось изловчиться, чтобы пронести в гетто нелегально добытую еду. В гетто появились посредники, которые снабжали людей, работающих в удобных местах, различными вещами для продажи в городе. Другие посредники перепродавали контрабанду в тайные лавочки или отдельным лицам. Во время, свободное от трудовой повинности, еврейские ремесленники выполняли на дому частные заказы, работая на своих соседей по гетто и на продажу из гетто. Рабочие шили шапки, головные платки, передники и пр. для сбыта в деревнях; в эту индустрию были втянуты многие, преимущественно женщины. После первой волны массовых истреблений жизнь уцелевших в гетто некоторым образом стабилизировалась, и в этой своеобразной обстановке начался процесс дифференциации, — сформировались какие то социальные слои. Стали возникать конфликты. К новой «аристократии» принадлежали высшие чины гетто — администрации, руководители крупных и лучших бригад, а также те, которые занимались спекуляцией в большом масштабе и стали «богачами». Работавшие на аэродроме и в других трудных местах с завистью и ненавистью смотрели на этих «избранных». В виду того, что немцы считали евреев ремесленников наиболее полезным элементом, сотни евреев — бывших лавочников, торговцев, людей свободных профессий — становились столярами, каменщиками, сапожниками и другими ремесленниками. Следует отметить большую заслугу школы, устроенной под руководством деятеля ОРТа, агронома Якова Олийского. Сопротивление. В 1942 г. в среде организованной молодежи созрела мысль вырваться из гетто и примкнуть к советским партизанским отрядам в лесах, в районе Вильно. Осуществление этого плана было затруднено тем, что очаги партизанского движения находились далеко от Ковно и было крайне рискованно пускаться в столь далекий путь, где легко можно было попасть в руки литовцев, относившихся к евреям враждебно и выдававших каждого задержанного еврея в Гестапо. Летом 1943 г. слухи о восстании в варшавском гетто и советские победы на восточном фронте дали толчок партизанскому движению в ковенском гетто. К этому времени в гетто образовался подпольный комитет для поддержки партизан, в состав которого вошли представители нелегальных общественных группировок. С осени 1943 года до весны 1944-го из гетто удалось вырваться нескольким сотням молодых людей, примкнувших к различным партизанским отрядам и геройски боровшихся с наци. В ряде мест им пришлось пережить много неприятностей от антисемитски настроенных партизан. Руководителем партизанского движения в гетто был Хаим Елин. В апреле 1944 г. он попал в руки Гестапо и был убит. После войны советское правительство посмертно наградило орденом Отечественной войны Елина, а также двадцать погибших бойцов из подпольного комсомола в Ковно за их деятельность во время немецкой оккупации, в том числе Меера Лурье, Або Дисконта, Эли Шмуэлева и Израиля Мильштейна. Кроме членов организации партизан, в конце 1943 г. и в начале 1944 удалось бежать из гетто отдельным евреям и небольшим группам, для которых приготовили убежище их друзья — христиане. Около ста евреев из гетто скрывались в бункере вблизи местечек Юрбурга, но немцы летом 1944 г. выследили их и почти всех расстреляли. Однако, число евреев, которым удалось вырваться из гетто было относительно невелико; стали подумывать о том, как бы в самом гетто соорудить т. наз. «малины» (специальные укрытия, бункеры), где можно было бы укрыться в момент несчастья. Их строили большей частью под полом жилья или дома соседнего с жильем. Необходимо было заготовить там запасы воды (в больших бункерах были внутри колодцы) и съестных припасов, так как пребывание в убежище должно было быть рассчитано на длительное время. В некоторых «малинах» имелись радиоаппараты для поддержки связи с внешним миром. Наряду с частными «малинами», рассчитанными на несколько семейств, существовали также общественные «малины», сооруженные нелегальными группировками для своих членов. Многие сооружения были сделаны так искусно, что во время ликвидации гетто, гестаповцам не удалось их обнаружить даже при помощи полицейских собак. Тогда они подожгли и взорвали многие жилые дома в гетто вместе с этими «малинами». С движением сопротивления связано и происшествие на 9-ом форту в нескольких верстах от Слободки. После немецких поражений на советском фронте они торопились замести следы своих злодеяний. Сожжение трупов на 9-ом форту было поручено бригаде, состоявшей из 60-70 человек. Кроме нескольких десятков евреев-советских военнопленных, все остальные в бригаде были жители ковенского гетто, частью задержанные на пути к партизанским отрядам. Они сжигали ежедневно около 400-500 трупов убитых; всю работу надлежало закончить к весне 1944 г. Несомненно, по выполнении этой работы Гестапо расстреляло бы всех участников бригады, чтобы не осталось в живых ни одного свидетеля нацистских злодеяний. Инициативная группа бригады выработала после конспиративной подготовки тщательный план побега с форта, требовавшего буквально легендарного мужества. План был осуществлен в ночь с 24 на 25 декабря 1943 г. Многие из бежавших были схвачены гестаповцами, немедленно организовавшими погоню, и расстреляны. Но небольшой группе беглецов удалось прокрасться в гетто и оттуда уйти в леса в отряды партизан. Общественные группировки, причастные к движению сопротивления, издавали нелегальные воззвания и бюллетени. Некоторые из них хранятся в настоящее время в Виленском Государственном Музее. Особое место занимает среди них древнееврейское издание «Ницоц» (Искра).Шавли
В течение трех лет нацистской оккупации Литвы гетто существовало, помимо Ковно, только в Шавлях, втором по величине городе независимой Литвы. К началу немецко-советской войны в Шавлях находилось около десяти тысяч евреев. Одной тысяче удалось бежать в Советскую Россию; многие пытавшиеся эвакуироваться в Россию, были перебиты в пути литовскими националистическими партизанами. 26-го июня 1941 г, немцы заняли Шавли. Еще до их прихода начались нападения литовцев на евреев. 28 июня были проведены массовые аресты евреев мужчин; около тысячи человек было расстреляно в Кужийском лесу, в окрестностях Шавель. После того, как был издан ряд антиеврейских распоряжений власти опубликовали приказ о переселении в гетто, которому были отведены два района: в предместье Кавказ, то соседству с еврейским кладбищем (т. наз. Кавказское гетто) и в переулках, примыкающих к фабрике Френкеля (Тройское гетто). В этих двух гетто в неимоверной тесноте ютилось пять тысяч евреев, в том числе около трех с половиной тысяч шавельцев. Остальные 1.500 были жители соседних пунктов, бежавшие в Шавли, спасаясь от литовских погромщиков. Для заведования гетто был создан Совет Старейшин в составе пяти человек — М. Лейбович (председатель), Б. Картун (вице-председатель), Б. М. Абрамович, А. Гелер, Ф. Рубинштейн. Секретарем был А. Кац. Совет старейшин назначал районных администраторов — по три для каждого гетто. Первоначальный план нацистских Айнзац-групп состоял в том, чтоб перебить всех шавельских евреев. Но окружной комиссар Гевеке был против этого: он опасался, что в результате истребления евреев, остановятся крупнейшие промышленные предприятия в Шавлях, так как все специалисты в них были евреями. Он вел по этому поводу переписку с высшими нацистскими инстанциями в Риге и Ковно. В письме от 10 сентября 1941 г. Генеральному Комиссару Литвы фон-Рентельну Гевеке писал: «В шавельском окружном комиссариате проживало до нашего прихода много евреев... теперь почти весь округ — «юденфрай». Единственным исключением является город Шавли, где проживает около шести тысяч евреев. После депортаций... останется около четырех тысяч евреев (включая членов семейств) которые можно будет использовать для специальных работ. К этому я хочу добавить, что в Шавлях имеется крупная индустрия, в которой специалистами являются исключительно евреи. Без участия евреев нельзя производить здесь никаких работ, особенно в кожевенной промышленности, где все специалисты — сплошь евреи. Начальнику уезда и бургомистру уже предписано, чтобы при каждом еврее специалисте находились литовцы на фабриках, которые приобретали бы профессиональные навыки; это даст возможность со временем окончательно разрешить еврейский вопрос без ущерба для хозяйства. Я надеюсь, что на основе нашей беседы и настоящего доклада Вы убедитесь в том, что в Шавельском округе разрешение еврейского вопроса проводится с надлежащей интенсивностью и национал-социалистической твердостью». Тем временем массовые экзекуции евреев в Шавлях продолжались. 11 сентября 1941 г. были убиты 130 человек, на следующий день — 30. 15 сентября началась выдача евреям желтых паспортов, многие старики были вывезены при: этом из гетто и убиты. После этих расправ жизнь в гетто) постепенно стабилизовалась; стали активно работать учреждения, подведомственные Совету старейшин. В конце 1941 г. в гетто была открыта больница. Помещения на еврейском кладбище, находившемся в пределах гетто, где производились омовения покойников и жили сторожа, были перестроены и превращены в больницу. В обоих гетто были! открыты амбулатории. В больнице и в амбулаториях работали почти вое находившиеся в гетто врачи. В гетто было хорошо поставлено дело социального обеспечения; помощь оказывалась евреям, оставшимся совершенно без средств к существованию. Для детей школьного возраста была тайная школа. Опасаясь немцев, детей разделили на небольшие группы, и обучение производилось в разных помещениях. Летом 1942 г. вошел в силу приказ, запрещавший беременность среди евреев. Летом 1942 г. в гетто появились первые кружки подпольной группы сопротивления, носившей имя «Масада».. Целью группы было снабжение гетто оружием и установление связи с советскими партизанами. К «Масаде» принадлежала молодежь различных направлений. Совет старейшин; оказывал содействие этой организации, «Масада» поддерживала связь с сопротивлением в Ковенском гетто. Небольшому числу участников «Масады» удалось вырваться из. гетто и связаться с партизанами. В кружках «Масады» велась также культурная работа. Время от времени издавались нелегальные листовки, призывавшие к сопротивлению. Принудительные работы. Шавельские евреи работали на городском аэродроме, в немецких рабочих лагерях, на кожевенных заводах Френкеля, в предприятиях городского управления, на разных фабриках и мастерских. В течение некоторого времени еврейские женщины работали в литовских семьях в качестве домашней прислуги. В самом гетто имелись мастерские, работавшие для нужд Вермахта. В летние месяцы евреев отправляли на торфяные разработки. Небольшие группы работали в разных местах в окрестностях Шавель. До конца 1942 г. на этих принудительных работах платили по несколько марок в день. Половина заработка отчислялась в пользу Окружного Комиссариата. Спустя некоторое время плату понизили до трех марок в месяц. По приказу шавельского Окружного Комиссара, в декабре 1942 г. все специалисты были поселены в Тройском гетто, а чернорабочие — в Кавказском районе. Осенью 1943 г. шавельское гетто было изъято из ведения Окружного Комиссара и перешло в руки эсесовцев. Оно было превращено в лагерь и формально причислено к «Концентрационному лагерю Кауэн». Тогда начали направлять большие группы евреев в новые рабочие лагеря: 500 лагерников на шавельский аэродром, 250 — на оружейные заводы в Линкаичах, 250 — на кирпичный завод в Даугель (вблизи местечка Куршан), 250 — на сахарный завод в Павенчай, такое же число на цементный завод в местечко Акмяны. В мае 1944 г. несколько сот шавельских евреев отправили в Поневеж, где начали строить аэродром. Незадолго до этого в Шавли перевели 500 человек из лагеря в Ионишках; это были уроженцы Сморгони и других пунктов виленского района. Они долго выполняли работы по т. наз. Организации Тодта. Истребление детей и стариков. 5-го ноября 1943 г. в шавельском гетто была проведена акция истребления детей до 12-ти лет, стариков и больных. Руководил истреблением евреев эсэсовский командир Ферстер; участие в «акции» принимали наряду с немцами украинцы, сторожа лагерей. Число погибших в этот день доходило до 800; с большим риском удалось спасти двести детей. По окончании «акции» Совет Старейшин был распущен. Председатель М. Лейбович был назначен старшиной лагеря; его потом сменил Т. Паризер, немецкий еврей, очутившийся в шавельском гетто. Ликвидация гетто и депортация. Ликвидация шавельского гетто началась в первой половине июля 1944 г. Сначала стали свозить в Шавли евреев из окрестных лагерей. В течение нескольких дней шла депортация в концентрационный лагерь Штутгоф. Стариков и больных прикончили в Штутгофе. Женщин, при которых были спасшиеся дети, отправили в Аушвиц. Мужчин и около двухсот женщин отправили в Дахау на работы. Более молодых и здоровых женщин, при которых не было детей, разослали из Штутгофа в разные лагеря Восточной Пруссии. Очень немногим шавельским евреям, попавшим в немецкие концлагеря, суждено было дожить до освобождения. Гибель еврейских общин в Литовской провинции. По отчетам «Айнзац-групп» видно, что к концу декабря 1941 г. т. е. в первое полугодие нацистского владычества в Литве, погибло свыше 136.000 евреев, из них 30.000 в Ковно и в Шавлях и около 100 тысяч — в других городах и местечках. Самым страшным для провинциальных общин Литвы были месяцы август и сентябрь 1941 года. О разгроме еврейского населения в литовской провинции опубликовано до сих пор мало данных. Многие еврейские общины были целиком стерты с лица земли, так что не осталось в живых ни одного свидетеля гибели мучеников в этих местах. Из имеющегося материала, однако, вытекает с ужасающей ясностью факт, что в истреблении евреев принимали активное участие литовцы, принадлежавшие к различным слоям населения. Большинство этих литовцев бежали в Германию летом 1944 г., когда немцы отступали от Литвы. В Германии они проживали в качестве ди-пи и пользовались поддержкой «Унра», «Про» и других организаций, оказывающих помощь пострадавшим от нацизма. Потом они эмигрировали в Америку и другие заокеанские страны. На первой конференции литовских евреев-выходцев из немецких концлагерей, состоявшейся в Мюнхене в 1947 г., была принята декларация, в которой между прочим говорится следующее («Унзер Вег», Мюнхен 22 июля 1947). «Конференция констатирует, что все слои литовского народа принимали активное участие, наряду с немецкими палачами, в истреблении литовского еврейства, особенно в провинциальных городах... Мы, горсточка людей, уцелевших от 160-тысячного литовского еврейства, являемся живыми свидетелями чудовищных жестокостей, совершенных литовцами с их соседями-евреями... С глубокой болью вынуждены мы установить, что небольшие еврейские общины в провинциальных городах были уничтожены исключительно литовцами, а более крупные общины, при их активном участии. Нам также известно, что литовцы принимали активное участие в истреблении евреев в гетто и в лагерях за пределами Литвы — в Майданеке, в Варшаве и других местах. Союз литовских евреев в Германии считает своим национальным и человеческим долгом довести эти факты до сведения еврейского и нееврейского общественного мнения». Некоторое представление об обстоятельствах гибели евреев в литовской провинции дают нам два следующих свидетельства. В феврале 1945 г. в виленской литовской газете «Tiesa» (Правда), органе Ц.К. литовской коммунистической партии, было помещено литовцем П. Янушайтиоом описание гибели евреев Поневежа. По его словам, созданное в Поневеже гетто просуществовало всего несколько недель. В сентябре 1941 г. евреи из гетто были переведены в имение Пайост, находящееся в пяти километрах от Поневежа. Здесь евреев ожидали свежевырытые в лесу огромные братские могилы. Автор сообщает следующие подробности: «Однажды утром Поневежских евреев взяли в Пайост на расстрел. Сюда привели в течение дня несколько тысяч человек. К месту экзекуции людей гнали колоннами по двести душ в каждой. Им приказано было становиться на колени на краю могилы под охраной полиции, вооруженной гранатами. Расстреляв одну колонну, пригоняли к могиле другую. Жители соседних деревень днем и ночью слышали непрерывный треск пулеметов и страшные вопли жертв. Палачи вырывали детей из рук рыдающих матерей и расстреливали... Многих детей бросали в могилы живыми. Чудовищные убийства продолжались день и ночь. Под утро пайостские ямы были заполнены до верху трупами жертв. Неподалеку, на опушке леса валялись горы одежды и обуви. Закончив свою кровавую работу, палачи выбирали из этих куч что получше и уходили. Возле могил оставалась стража. После расстрелов были доставлены советские военнопленные, которые засыпали ямы землей». Некоторые данные о гибели евреев Тельши и соседних местечек поведала в октябре 1944 г. сотруднику ковенской газеты «Tarybu Lietuva» (Советская Литва) Р. Вареяс, еврейская девушка, которой удалось найти убежище в христианской семье: «...B пяти километрах за Тельши начинаются рощи. В одной из них находятся семь огромных ям. В этих ямах и в братских могилах возле Геруля лежат трупы шести тысяч евреев, жителей Тельши и окрестностей. Когда немцы заняли Тельши, всех евреев загнали в гетто... Деньги и вещи были у них отобраны. Потом мужчин отделили от женщин и детей. Мужчин погнали в лес поблизости от Тельши... потом и нас, женщин и детей, повели в лес. Там уже были вырыты ямы. Нас стали гнать к ямам, и палачи открыли стрельбу по толпе. Стрельба продолжалась долго. Все время шел дождь, винтовки отсырели и плохо действовали. Палачи больше не могли стрелять и некоторые из нас остались в живых. Тогда нам было приказано закопать расстрелянных. В Райнерском лесу лежат около двух тысяч трупов. Остальные, главным образом женщины и дети, были расстреляны в Геруле. Там погибло около четырех тысяч человек». Описанные здесь зверства имели место и в других литовских местечках, где жили евреи. Сообщение Советской комиссии о результатах обследования нацистских преступлений в Литве. 20 декабря 1944 г. в советской прессе было опубликовано «Сообщение» чрезвычайной Государственной комиссии, которой было поручено обследовать преступления, совершенные германскими фашистами, напавшими на Литовскую ССР, в годы оккупации. В этом обширном документе рассказывается также о расстрелах в Помарах под Вильно и на 9-ом форту в Ковно. Согласно данным комиссии в Понарах погибло сто тысяч «мирных жителей» (надо читать: преимущественно евреев), а на 9-ом форту — свыше семидесяти тысяч. Документ заканчивается длинным списком нацистских военных преступников, которые находились в Литве в годы оккупации и несут ответственность за убийства. Суды над военными преступниками. Наряду с нацистскими сановниками, которых судил Международный Военный Трибунал в Нюрнберге, и командирами Айнзац-групп, чьи дела разбирал американский военный суд (дело № 9), на скамье подсудимых оказались и другие военные преступники, участвовавшие в истреблении литовского еврейства. Их судили американские военные суды в Дахау и в других местах. Некоторые судебные процессы имели место и в Советской Литве. В итоге, однако, только очень немногие преступники были судимы. Большинству удалось при помощи разных уловок избежать ответа на суде. Среди процессов, в которых фигурировали палачи литовского еврейства, особое место нужно отвести процессу в Ульме (Германия) 28 апреля 1958, где судили членов Айнзац-групп, обвинявшихся в убийстве пяти с половиной тысяч евреев — жителей ряда городов неподалеку от немецкой границы (Горзды, Поланген, Кретинга, Тауроген, Вержболово, Кудиркос Науместис (б. Владиславов), Юрбург и др.). Решением суда, вынесенным в конце сентября 1958 г., обвиняемые были приговорены к различным срокам тюремного заключения. Для полноты картины необходимо упомянуть о людях чистой совести среди литовцев, которые в пору нацистских зверств протягивали руку помощи евреям, рискуя при этом жизнью. Литовцев этого типа было очень немного. В Ковно помогали евреям иезуит Алойз, монахиня Брокайтите, профессор Туменас, писательница София Чурлионене и ее дочь, профессор Мажелис, священник Паукштис, оперный певец Кипрас Петраускас, доктор Куторгене и др. Шавельским евреям оказывали помощь доктор Бакштис, Бугайлишкис, дочь адвоката Венцлаускаса, поэт Янкус, доктор Иосайтис, священник Лапис, бывший бургомистр Санецкис, учитель Петрайтис, монах Повилас, Календра и др. В местечке Алседжай, в районе Тельши, большое мужество выказал местный священник Дамбраускас, выступая в защиту евреев. В Тельше евреям оказывала помощь сестра генерала Плехавичиуса. В районе Пильвишки крестьянин Завадзкас прятал евреев у себя в бункере. Также и в других местах встречались, преимущественно в крестьянской среде, литовцы, спасавшие евреев-одиночек. Имена этих человечных людей из литовской среды останутся навсегда в нашей памяти наряду с именами людей высокой морали среди других народов.ЛАТВИЯ
Немецкие войска заняли Латвию в первые недели войны. Виюле 1941 г. Латвия вошла в состав Генерального Комиссариата «Остланд» и официальное название страны на годы оккупации стало: «Латвийский генеральный округ». Генеральным Комиссаром Латвии был Дрекслер; его местопребывание была Рига, где находился также Рейхс-Комиссар Остланда — Генрих Лоозе. Из латышских пронацистских элементов были назначены «генеральные советники», коллаборировавшие с немцами, и «главным советником» был назначен генерал латвийской армии Оскар Данкерс. В отчетах Айнзац-групп и в отчете Шталекера имеется много информации об истреблении еврейского населения Латвии и о судьбе каждой еврейской общины в эпоху оккупации.РИГА
Антиеврейские эксцессы. Сожжение синагог. Немецкие войска заняли Ригу 1-го июля 1941 г., спустя девять дней после начала войны. Еврейское население города, попавшее в руки немцев, составляло около сорока тысяч. Как только Советы стали покидать Ригу, латышские гитлеровцы начали проводить массовые аресты евреев. Было арестовано около семи тысяч мужчин и женщин. Аресты сопровождались гнусными издевательствами, многие были расстреляны. 4-го июля начались поджоги синагог, о которых рассказывает рижанин Иона Родинов: «Сначала была подожжена знаменитая хоральная синагога на улице Гоголя. В этой синагоге нашли приют евреи, эвакуированные из Шавель, Поневежа и других литовских городов и местечек. Туда же фашисты загнали евреев из соседних домов. Когда начался поджог, несчастные пытались спастись через окна, но палачи предусмотрительно расставили пулеметы вокруг горящей синагоги и стреляли в каждого, кто пытался спастись. У стен хоральной синагоги дежурили пожарные, следившие за тем, чтобы огонь не перебросился на соседние дома. В тот же день были подожжены молельня и дом омовения покойников на старом еврейском кладбище, на Московском форштадте. Сюда были согнаны евреи, жившие на соседних улицах и выброшенные из трамваев... Сожжены были также синагога на Московской улице, Рейсишская молельня на Ильенской улице, синагога на Зайлинской улице и др. В то же время на улицах были зажжены костры, куда бросали свитки Торы, книги религиозного содержания, еврейские картины... И июля была сожжена молельня на Мельничной улице, переполненная молящимися...» В конце июля была учреждена немецкая гражданская администрация, а 28-го июля издан был приказ о ношении желтой нашивки и вслед затем ряд других распоряжений, направленных против евреев. Гетто. В начале сентября 1941 года был издан приказ о создании гетто в Московском Форштадте. Был образован Совет Старейшин, в который вошли Блюменталь, Минскер, адвокат Эльяшев, доктор Блюменфельд, адвокат Минц и др. 25 октября переселение в гетто было закончено. В его пределы вошло около тридцати тысяч евреев. Была создана гетто-полиция, устроены госпиталь, амбулатория, аптека и другие учреждения. Гетто (т. н. большое гетто) существовало до 30-го ноября 1941 г. Оно охранялось латышской и немецкой полицией. На евреев беспрестанно сыпались жестокие распоряжения властей; конфисковали деньги, ценные вещи и другое имущество. Из-за тесноты в гетто для стариков пришлось отвести особые убежища на Лудзкой улице и Блехерской площади. Разные специалисты в гетто получали особые желтые трудовые книжки. Некоторым ремесленникам были выданы особые удостоверения с отметкой «W. J.» (Wirtschaftlich wertvoller Jude). Массовые истребления в конце 1941 г. Осенью 1941 г. Ригу посетил Альфред Розенберг, рейхсминистр оккупированных восточных областей, и судьба рижского гетто была решена. 29-го ноября молодых и работоспособных мужчин перевели в особый лагерь («казернир-лагерь»), организованный в очищенном от населения районе гетто. В тот же день гестаповцы вместе с латышами согнали в одно место стариков, женщин и детей и на следующее утро, 30-го ноября, начали перевозить их группами в лес, находившийся между Шкиратовым и Румбули, в 16 километрах от Риги, и там все они — около десяти тысяч человек — были расстреляны. Экзекуцией руководил генерал Екельн, начальник полиции в «Остланд». Ему помогали местные латышские гитлеровцы Арайс, Данскоп, Зукурс и др. «Акция» продолжалась от 7 до 9 декабря. В течение этих трех дней погибло около двадцати пяти тысяч евреев, почти 80% населения гетто. Подробности этой «большой акции» сообщает очевидец Ф. Лейбович: «Я забрался на чердак дома на углу Лудзской и Линкской улиц и смотрел через щель на то, что происходило на Садовниковской улице. Формируют колонны. Стрельба все слышнее. Идут женщины с детьми на руках. Идут старики, опираясь на плечи женщин. Люди боятся оглядываться по сторонам. Мне бросается в глаза грубое лицо полицейского Тухеля: сидя на велосипеде, он стреляет из своего револьвера в проходящих мимо людей. Гестаповцы рыщут, как гончие собаки, и стреляют во всех отстающих. Один из них приближается к маленькой девочке, которая в испуге мечется из стороны в сторону и стреляет в ее головку. Девочка падает. Убийца отбрасывает ее тельце ногой; оно валяется на тротуаре. Латышские полицейские врываются в ряды, не переставая стрелять. Я вижу, как они топчут ногами трупы убитых. Женщины, оступаясь о трупы, падают., и латышские стражники их тут же пристреливают... У меня начинает кружиться голова, темнеет в глазах, я чувствую приближение обморока. Когда я возвращаюсь в комнату, у меня едва хватает сил, чтобы закричать: «Евреи, беда! Истребляют наших жен и детей! Читайте псалмы!» При разгроме рижского гетто погиб знаменитый еврейский историк проф. С. М. Дубнов, который после прихода Гитлера к власти покинул Берлин и поселился в Риге. Тут он выпустил ряд исторических работ, в том числе полное издание своей «Всемирной истории еврейского народа» на русском языке и «Историю хасидизма» на иврит. В Риге он также выпустил свои мемуары («Книга жизни» 3 тома). В лагере. После этих массовых истреблений, в «казернир-лагере», носившем название «малого гетто», осталось четыре тысячи мужчин. Несколько сот человек работали на добыче торфа. Во главе Совета Старейшин «малого гетто» стоял Кельман, в Совете работал также Ш. Витенберг, бывший депутат латвийского сейма. В конце 1941 г. в Латвию начали прибывать евреи, депортированные из Германии, Австрии, Чехословакии. Около пятнадцати тысяч евреев из Третьего Рейха были поселены в Риге в нескольких переулках прежнего «большого гетто», а несколько тысяч отправлены в лагерь недалеко от Риги. Многие транспорты направлялись прямо с рижского вокзала в окрестные леса и были там истреблены. Гетто, в котором жили немецкие евреи (называли его «немецким гетто»), находилось в ведении Гестапо, а «малое гетто» было подведомственно Окружному Комиссариату. Комендантом обоих гетто был Оберштурмфюрер Курт Краузе. Затем начали отправлять евреев из гетто в «лагеря-казармы» поблизости от мест работы: АБА по снабжению армии — в предместье Риги Мильграбен; АЭГ (или Веф) фабрика электрических кабелей; «Динаверке» в помещениях фабрики «Проводник»; Юмправмуйза — во дворе в нескольких километрах от Риги по соседству с Румбули, — где были истреблены десятки тысяч евреев латвийских и депортированных из других стран; Попервален (вблизи местечка Дундаген); Шпильве — по соседству с рижским аэродромом, и ряд других лагерей. Подготовка вооруженного сопротивления. В рижском гетто была предпринята попытка организовать вооруженное сопротивление против наци. Уже в 1942 г. возникла подпольная организация для сбора оружия. Для этого удалось использовать то, что еврейская рабочая команда была занята на рижской пороховой башне сборкой и сортировкой оружия для Вермахта. Разными путями, рискуя жизнью, евреи понемногу собрали немалое количество оружия и спрятали его в гетто в искусно замаскированном бункере, куда войти можно было через отверстие в печи. В погребах гетто молодежь обучалась стрельбе и обращению с оружием. По соседству в другом бункере хранились съестные припасы и медикаменты. В конце октября 1942 г., неподалеку от Риги гестапо задержало грузовик, в котором ехало около десятка вооруженных юношей из гетто, чтобы присоединиться в лесах Латгалии к советским партизанам. В завязавшейся перестрелке погибло несколько гестаповцев и почти все евреи. Нескольким раненым партизанам удалось укрыться в лесной чаще. Мстя за убитых гестаповцев, немцы убили около ста пятидесяти евреев в рижском гетто. Летом 1943 г. гестапо обнаружило подпольный склад оружия и произвело массовые аресты в гетто и в лагерях. Большинство арестованных были убиты, остальные отправлены на тяжелые работы, где скоро нашли свою смерть. Только одиночки дождались освобождения. К числу руководителей сопротивления принадлежали: инженер А. Окунь, И. Баг (Вишкин), Ботвинник, Г. Загавалов, Е. Лат, инженер Михельсон, Р. Крамер и др. Ликвидация гетто. Спустя несколько недель после обнаружения склада оружия началась ликвидация рижского гетто. Евреев стали переселять в концентрационный лагерь Кайзервальд, где были сосредоточены все уцелевшие евреи из Латвии. 2-го ноября 1943 г. в рижском гетто произошла новая «акция»: ее жертвами были старики, больные и дети — около двух тысяч душ. После этой бойни оставшиеся жители гетто были группами переведены в Кайзервальд или в рабочие лагеря, принадлежащие к этой лагерной системе. Рижскому гетто, просуществовавшему два года, пришел конец.ДВИНСК
В конце июня 1941 г. немецкие войска вступили в Двинск, второй по величине город Латвии. 2-го июля оккупационные власти издали приказ, по которому мужчины евреи должны были явиться на базарную площадь. Многих оттуда увели в лес и расстреляли, остальных заперли в двинскую тюрьму. Вскоре одних заключенных перевели в созданное гетто, а других перебили. 15-го июля были сожжены синагоги. Был издан приказ, чтобы все евреи одели желтые нашивки (в двинском гетто мужчины носили три нашивки — на левом колене, на груди и на спине, а женщины — две — на груди и на спине). Гетто находилось в помещениях старой двинской крепости, на Гривском (Курляндском) берегу Двины. Понтонный мост соединял гетто с внешним миром. 25-го июля создание гетто было закончено. В гетто находились также евреи соседних местечек. В августе 1941 г. в гетто было проведено несколько массовых экзекуций. В дни 9-11 ноября проведена была «большая акция», при которой погибло около пяти тысяч евреев; большинство было истреблено недалеко от курорта Погулянки. После этого в гетто осталось всего около тысячи человек. 1-го мая 1942 г. двинское гетто было ликвидировано. Несколько сот евреев, оставшихся в живых, были отправлены в казармы по соседству с местом их работы. В конце октября 1943 г. лагеря-казармы были закрыты и большинство евреев переведено в концлагерь «Кайзервальд».ЛИБАВА
Немецкие войска заняли Либаву 29-го июня 1941 г. В городе проживало в ту пору около девяти тысяч евреев. Уже в июле была перебита почти половина еврейского населения, — главным образом мужчины. Синагоги, еврейские культурные и религиозные учреждения подверглись разгрому. Истребление евреев в Либаве приняло столь чудовищные формы, что даже нацистский рейхс-комиссар «Остланда» Генрих Лоозе высказал свое неудовольствие. Впрочем, он был недоволен только тем, что убивают работоспособных людей, которые могут быть полезны Вермахту. По этому поводу имела место переписка между Лоозе и Ост-министерством в Берлине, которое разъяснило, что при истреблении евреев не следует считаться с хозяйственными интересами. После этого начались новые массовые истребления. В конце июня 1942 г. было создано гетто в Старой Либаве. В него поместили около 800 евреев, из них двести мужчин. Во главе Юденрата был поставлен Израиль Израэлит, шефом полиции был адвокат Каганский. Больницей в гетто заведовали доктора Вайнрайх и Зик. Гетто было ликвидировано 8-го октября 1943 г. Уцелевших депортировали в концлагерь Кайзервальд.МИТАВА И ДРУГИЕ ПУНКТЫ
С еврейским населением Митавы немцы расправились в июле 1941 г.: часть евреев погибла в стенах подожженной синагоги, другие были расстреляны на еврейском кладбище. В Тукуме евреев согнали в большую синагогу и там сожгли. Там же погибли и жители окрестных местечек. Их судьбу разделили цыгане, жившие в Тукуме и окрестностях. В Сабиле евреев истребили в нескольких километрах от города. Во время массовых экзекуций в Виндаве власти выразили готовность пощадить городского врача, старого доктора Файтельберга, но он отказался от этой милости и предпочел умереть вместе с другими евреями. Большинство евреев Режицы погибло в Випингском лесу. Летом 1944 г. в Режицу из центральной рижской тюрьмы была доставлена группа заключенных, которые выкапывали трупы и сжигали их, чтобы замести следы происшедшего. Жители Зилупы были перебиты в нескольких километрах от местечка у моста. В Люцине после экзекуции осталось в живых триста евреев; их поместили в местной синагоге, превращенной в гетто. Потом их перевели в двинское гетто, где они разделили судьбу местных евреев. В Прейле евреев жителей Двинской и Ружанской улиц перебили 26-го июня 1941 г., а остальных — 4-го и 8-го августа. Еврейское население других провинциальных пунктов Латвии было также истреблено летом 1941 г. Во всех экзекуциях наряду с немцами принимали участие латыши.КОНЦЕНТРАЦИОННЫЙ ЛАГЕРЬ КАЙЗЕРВАЛЬД
Летом 1943 г. в Кайзервальде, в предместье Риги, был устроен концентрационный лагерь, в котором поместили тех, кто уцелел после ликвидации гетто в Риге, Двинске, Либаве и других местах. В конце сентября 1943 г. сюда перевели евреев из ликвидированного Виленского гетто, а также из других пунктов. Среди заключенных в Кайзервальде были и неевреи. Здесь, как и в других лагерях, режим был бесчеловечный. Каторжные работы, голод, болезни, ужасающие условия жизни подтачивали силы людей; тысячная масса, — кто раньше, кто позже, — постепенно вымирала. Время от времени проводилась селекция: сдававших физически мужчин и женщин убивали. Когда советское наступление летом 1944 года заставило немцев покинуть Прибалтику, оставшихся в живых узников Кайзервальда депортировали в лагерь Штутгоф возле Данцига, а оттуда большинство было затем переведено в другие лагеря. Среди дождавшихся освобождения в лагерях Германии было около тысячи латвийских евреев. В самой Латвии уцелело разными способами всего несколько сот евреев. В демонстрации, устроенной в Риге спустя несколько дней после занятия советскими войсками, приняло участие 60-70 спасшихся евреев. Процессы военных преступников. 26-го января 1946 года в военном трибунале рижского военного округа начался процесс восьми арестованных нацистов, которые в годы оккупации совершили ряд преступлений на территории Латвии, Литвы и Эстонии. Это были генералы П. Екельн (один из главных организаторов большой «акции» в рижском гетто в конце 1941 г.), 3. Руф, А. Д. фон Монтетон, В. фон Дитфурт, П. Вехтер, Б. Павел, Г. Кипер и штандарт-фюрер С. А. Бекин. Семеро из обвиняемых (за исключением Дитфурта) были приговорены к повешению. На процессе Айнзац-групп в Нюрнберге в 1949 г. в списке приговоренных к смерти фигурируют среди других Мартин Зандбергер и Эдуард Штраух, совершившие ряд преступлений в Латвии. Несомненно, однако, что лишь немногие из числа военных преступников, — немцев и латышей, принимавших участие в истреблении евреев Латвии, — попали на скамью подсудимых.ЭСТОНИЯ
На территории Эстонии и смежных районов советские войска оказали сильное сопротивление немцам; это объяснялось их близостью к Ленинграду. В начале июля 1941 г. немцы заняли Тарту, но лишь спустя два месяца (3 сентября) их отряды вступили в Таллин. Эстония была также включена в состав Райх-комиссариата Остланд. Официально она стала называться «Эстонским Генеральным Округом». Главным комиссаром Эстонии был назначен Карл Лицман; его резиденцией был Таллин. Эстонские «министры», сотрудничавшие с наци, именовались «директорами»; во главе их стоял доктор Мае, один из главных руководителей существовавшего в Эстонии до войны фашистского движения «Вапс». Судьба эстонских евреев. Тот факт, что занятие Эстонии немецкими войсками затянулось на два-три месяца, дало возможность значительной части эстонских евреев эвакуироваться вглубь России. Сколько евреев эвакуировалось — неизвестно, но надо полагать, что около трех тысяч евреев вовремя выбрались из Эстонии. Около четырехсот или пятисот евреев было депортировано в Сибирь советскими властями в 1941 г., накануне нападения Гитлера на Россию. Поэтому можно считать, что в руки наци в Эстонии попало всего около одной тысячи евреев. Отчеты Айнзац-групп и Шталекера содержат сведения о разгроме эстонского еврейства. Так, например, в отчете, который команда 1А Айнзац-группы А представила из Таллина 12-го октября 1941 г., имеется отдел «Евреи в Эстонии», в котором сообщается следующее: «Эстонские отряды самообороны, сформировавшиеся со вступлением частей Вермахта, сразу начали арестовывать евреев. Никаких стихийных антиеврейских выступлений не было, так как население не было надлежащим образом инструктировано. Мы поэтому издали следующее распоряжение: 1) все мужчины-евреи с 16-летнего возраста подлежат аресту, 2) работоспособные еврейские женщины в возрасте от 1б-ти до 60 лет тоже должны быть арестованы и посланы на работу на торфяные болота, 3) женское население Тарту и окрестностей следует вселить в местную синагогу и прилегающий к ней блок домов; 4) аресту подлежат все работоспособные евреи обоего пола в Пярну и окрестностях; 5) должна быть произведена регистрация евреев по возрасту, роду занятий и степени работоспособности, с целью отправки их в организующийся для них концлагерь. Эстонские дружины самообороны, под руководством Айнзац-команды, перебили всех евреев — мужчин старше 16-ти лет, за исключением врачей и членов Юденрата. Что касается Таллина и окрестностей, эта акция еще не закончена, пока не будут обнаружены места, где евреи прячутся. До сих пор в Эстонии расстреляно 440 евреев. По окончании всех намеченных мероприятий в живых останется до 500-600 еврейских женщин и детей. Для евреев из Таллина и окрестностей организуется лагерь в Харку, в таллинском округе. После того., как в лагерь переведут таллинских евреев, туда будут также отправлены уцелевшие евреи из всей страны. Все работоспособные еврейские женщины работают в сельском хозяйстве или на торфяных работах, принадлежащих местной тюрьме. Этим разрешен вопрос об их питании и содержании. Отданы следующие срочные распоряжения: 1) все евреи, начиная от 6 лет, должны носить желтую нашивку размером не менее десяти сантиметров на левой стороне груди и на спине; 2) евреям запрещается заниматься торговлей; 3) запрещается ходить по тротуарам, пользоваться общественными средствами транспорта, посещать театры, кинематографы, рестораны; 4) имущество, принадлежащее евреям, подлежит конфискации; 5) запрещается посещение школ». Большая часть эстонских евреев погибла в последние месяцы 1941 г. По данным Айнзац-групп об истреблении евреев в Прибалтийских странах, в Эстонии к декабрю 1941 г. погибло 963 человека. Так и эта страна была «очищена от евреев». Концентрационные лагеря для депортированных из заграницы. В эстонских «кацетах» и рабочих лагерях находилось немало евреев, депортированных из других стран. В августе и сентябре 1943 г., после ликвидации виленского гетто, в Эстонию прибыли три больших транспорта депортированных евреев..В конце октября 1943 г. сюда было депортировано около трех тысяч из ковенского гетто. Высылались сюда евреи из других стран. Ковенских и Виленских евреев разместили в лагерях Вайвера, Нарва и Клога. Евреи из Чехословакии сосредоточены были в лагере Айгало. В лагере Вайвара, состоящем из нескольких отделений, были среди узников и неевреи, депортированные из Голландии и других стран. Летом 1944 г., когда продвигавшиеся советские войска приблизились к Эстонии, немцы приступили к ликвидации лагерей. Начались массовые истребления. Из находившихся в ту пору в лагерях около десяти тысяч узников были перебиты шесть тысяч. Во второй половине сентября 1944 г. в лагере Клога было истреблено 1600 евреев. Трупы расстрелянных были большей частью сожжены на кострах, но немцам не удалось сжечь все трупы, так как Советы уже занимали эти места и немцам пришлось бежать. На кострах были обнаружены горы трупов, которых немцы не успели сжечь. Корреспондент «Юнайтед Пресс» М. Гендлер, посетивший эти места, передает следующие подробности: «В лесу, находящемся на расстоянии 25 миль от Таллина, я видел нечто кошмарное: куски костей и клочья мяса — то, что осталось от тел 2.800 мужчин, женщин и детей, которых отступающие нацисты расстреляли, а потом тела предали огню... Американские и английские корреспонденты, приглашенные советскими властями, единодушно свидетельствуют, что нельзя себе представить, чтобы люди были способны совершать такого рода злодеяния... Нам показали останки 2.800 трупов и еще семьдесят, которых немцы не имели времени сжечь. Мы видели также тех, кто спасся от истреблений. В одном месте в лагере Клоги лежали сотни испепеленных тел. В другом мы видели три громадных костра, на которых немцы сжигали тела. Вблизи лагеря у главного здания мы видели два длинных ряда трупов. Их было около пятидесяти, между ними труп маленького ребенка. В самом здании возле дверей валялось тоже много трупов; возможно, что здесь расстреливали при попытке к бегству. В помещениях стояли ряды нар, где мертвые мужчины и женщины лежали в застывших лужах крови». Свидетель Ратнер сообщает: «в феврале 1944 г. в лагере Клога родилось двое детей. Их сожгли живыми...». В советском сообщении о совершенных в Эстонии зверствах говорится, что в концлагере Нарва погибло до тридцати тысяч граждан и военнопленных. В лагерях района Вирумы были истреблены восемь тысяч человек. В числе нацистских военных преступников, несущих ответственность за совершенные в Эстонии злодеяния, в сообщении упоминаются Карл Лицман — главный комиссар Эстонии, Зандберг — шеф немецкой полиции, штандартенфюрер Бекинг, д-р Бодман — главный врач эстонских лагерей и многие другие.САМУИЛ ГРИНГАУЗ. ГИБЕЛЬ ЕВРЕЙСКОЙ КОВНЫ. ЗАПИСИ О ПЕРЕЖИТОМ
Агония и гибель еврейской Ковны длились три года — с 22 июня 1941 г. до 13 июля 1944. Спокойным сном спали ковенские евреи в ночь на 22 июня. Но в 3 часа ночи в городе послышались взрывы: немецкие аэропланы бомбардировали ковенский аэродром. Было несколько сот убитых и раненых. Ковенское радио сообщило, что образовалось литовское правительство с полковником Шкирпа во главе. Одновременно сообщалось, что за каждого убитого немца будет расстреляно 100 евреев. Евреи обратились в бегство, большей частью пешком, немногие — по железной дороге, на автомобилях и повозках. Бежали по направлению к Вильно, к Риге. Из Ковно бежали в провинцию, а в то же время из провинции бежали в Ковно. Бежали без ясной цели, в панике и в страхе, — как евреи бегут уже в течение столетий и тысячелетий... Литовцы грабили на дорогах. Встречались на дорогах и немцы. Они шли скорее евреев и обгоняли их. Немцы, вероятно, без особой охоты «обороняли» евреев от литовцев: у немцев еще не было приказа убивать евреев, а литовцы делали это без приказа. По занятии Ковно немцами начались массовые аресты и убийства евреев литовскими партизанами. Литовцы врывались в дома и под предлогом, будто из дома стреляли, подвергались аресту мужчины или целые еврейские семьи. Арестованных либо расстреливали на месте, либо отправляли на седьмой форт. Волна единичных арестов и убийства бушевала безостановочно до приказа об образовании гетто. 28 июня были убиты 60 человек во дворе автобусного гаража на Битовском проспекте. Среди погибших были Блюменталь, семья Клис. На глазах хохотавшей толпы несчастных наполняли водой из насосов, пока они не лопались. У других отрезывали отдельные части тела. Тысячи людей, которых потащили на 7-й форт, держали на сырой земле, без еды и питья. Кругом стояли пулеметы, из которых стреляли, если кто-нибудь из лежащих шевелился. Там погибло около 7.000 евреев. Еврейская общественность была, как громом, поражена этими сообщениями. Отдельные общественные деятели стали собираться тайком, пытались пробиться сквозь глухую стену, искать способа интервенировать. Они наивно пытались найти защиту против литовских погромщиков у немцев... Собирались две группы общественных деятелей — наиболее национально настроенные в квартире адвоката Гарфункеля, либеральные у д-ра Рабиновича и Григория Вольфа. Одна из групп обратилась к коменданту вермахта с просьбой приостановить погромы и убийства. Им ответили, что это относится к службе безопасности. 7 июля ковенский раввин был приглашен в Гестапо. Будучи болен, стар и непривычен «к переговорам с христианами», он вызвал старых общественных деятелей и послал их туда. Эта группа стала Еврейским комитетом. В него вошли б. директор еврейского центрального банка Григорий Вольф; видный депутат сейма и председатель партии Поалей и Цеирей Цион, адвокат Гарфункель; б. председатель Союза евреев-фронтовиков и гласный Думы, адвокат Гольдберг, популярный старый врач Рабинович и два раввина — Шмуклер из Шанц и б. военный раввин Снег. Комитет получил «разъяснение», что погромы организуют литовцы, что немцы не могут вмешиваться в литовско-еврейские отношения и что так как литовцы не хотят жить вместе с евреями, то евреи должны уйти в гетто. В докладе одного из руководителей С. С. об этом моменте говорится следующее: «Кроме организации и проведения массовых экзекуций, уже в первые дни в более крупных городах начали создавать гетто. Это было особенно необходимо в Ковно, где евреи составляли 30.000 из общего числа 152.400 жителей». В ответ на протест Еврейского комитета было указано, что нет никаких других способов избежать дальнейших погромов. Тогда члены комитета выразили готовность сделать всё возможное, чтобы спешно перевести своих собратьев в Вильямполь, — часть города, которую проектировали отвести под еврейское гетто. Эта часть города лежит в треугольнике между Неманом и Вилией. С городом она связана только мостом, и поэтому легко может быть «блокирована». 11 июля литовское городское управление опубликовало приказ о переселении евреев в Вильямполь. Приказ предусматривал, что евреи могут добровольно обменяться своими домами с литовцами и взять с собой в гетто свое имущество. Несколькими днями позже в Ковно образовалось немецкое гражданское управление, которое стало издавать ряд распоряжений, направленных против евреев (желтые повязки и пр.). В начале августа Комитету было приказано избрать еврейского «старейшину» («Обер-Юде»). Для исполнения этого приказа Комитет созвал в помещении старой еврейской народной школы на улице Даукшо собрание всех общественных деятелей и представителей общественных группировок, поскольку таковых можно было в те дни найти. Были выставлены различные кандидаты, но все отказались. Среди других была выдвинута кандидатура д-ра Эльхонона Элькеса, очень популярного в Ковно врача и знатока еврейской письменности и философии, но не в качестве общественного деятеля. Послали за ним. Он также отказался. Но так как лучшего кандидата не было и боялись назначения в качестве «Обер-Юде» кого-нибудь из антиобщественных элементов, Элькеса стали усиленно просить принять избрание. Люди, принявшие участие в этом собрании, передают драматический момент, когда раввин Шмуклер обратился к Элькесу с призывом, в котором умолял принести себя в жертву ради общества. Его речь носила характер прощальной речи над гробом и закончилась рыданием. Со слезами на глазах Элькес ответил, что в его возрасте его долгом является принести себя в жертву и принять смерть, и дал свое согласие. Уже спустя несколько дней (7 августа) произошла первая «акция» (хотя это было уже после того, как вопрос о переселении в гетто был решен и немцы обещали прекращение убийств). Литовские партизаны стали хватать на улицах евреев-мужчин. До 1000 человек было схвачено и в тот же день расстреляно. 15 августа создание гетто было закончено, причем в последний день произошла характерная еврейская «малая трагедия». В Ковно находилось немало немецко-еврейских беженцев, многие из Мемеля. Один мелкий чиновник немецкой комендатуры пустил в оборот «толкование», что так как в Германии евреи не переселялись в гетто, то распоряжение о гетто в Ковно на мемельских беженцев не распространяется. Записки такого содержания он выдавал немецким евреям и на этом основании многие из немецких и мемельских евреев оставались в городе, считая себя привилегированными. В последний момент, однако, выяснилось, что эти толкования ни на чем не основаны. Немецкие евреи побежали в гетто, а опоздавшие на час-другой заплатили своей жизнью за свою мнимую привилегию. 18 августа имела место т. н. «акция по интеллигенции». За несколько дней до этого старейшине было предъявлено требование представить на работы 500 интеллигентных молодых людей. Явилось 534 молодых человека... и никто из них назад не вернулся. Как после узнали, их в тот же день расстреляли на форту вместе с другими евреями из провинции. Вскоре начались во всем гетто обыски в квартирах. Немецкая полиция шла из дома в дом и отбирала у евреев вещи. У домов стояли грузовики, куда евреи должны были сами сносить свой домашний скарб. Во многих домах евреев расстреливали, многие были жестоко избиты. Недели две спустя было отдано распоряжение, что евреи должны, под угрозой смертной казни, отдать золотые вещи, деньги, серебро, шубы, материи и др. предметы. Оставлять у себя можно было только 10 марок. 4 октября была проведена вторая акция, так назыв. акция «малого гетто». «Малое гетто» представляло собой район, отделенный от гетто общей («арийской») проезжей дорогой. Этот район был окружен немецко-литовской полицией, и всё население было выгнано из домов. Те, которые имели свидетельства ремесленников с аэродрома или других мест работы, были направлены в гетто. Остальные были отправлены на форт и там расстреляны. В «малом гетто» находился еврейский гетто-госпиталь. Под предлогом, что там появилась проказа, облили госпиталь бензином и сожгли вместе с больными, сестрами и дежурными врачами. Расстреляли также евреев, которых заставили участвовать в поджоге госпиталя. При акции «малого гетто» погибло до 2.000 евреев. А потом наступило 28 октября — день «большой акции» ... 27 октября появилось извещение от Совета Старейшин, что по приказу немцев, всё население должно явиться на площать Демократу. Все должны выстроиться по месту работы главы семьи. На площадь должны явиться также дети и больные. Кого немцы обнаружат в домах — тех расстреляют. Страх был настолько велик, что все явились... Только тяжело больные остались в домах. Большую часть больных принесли на площадь на носилках. На площади находился гестаповец Раука и пальцем указывал кого — налево, кого — направо. Одна сторона означала жизнь, другая — смерть. На смерть обрекались большие семьи и старые люди. Отбор продолжался весь день. Когда Раука хотелось поесть, он брал в одну руку бутерброд, а другой указывал — кто назначен на смерть, кто на жизнь. От 9 до 10 тысяч людей были посланы налево. Немецкая телеграмма, которую кто-то видел, называла цифру убитых — 9.200. Приговоренных отправили в опустошенные дома. 29 октября люди были направлены пешком колоннами на 9-й форт. Д-р Элькес пытался извлечь из колонны кое-кого и был ранен в голову литовским полицейским. Одна мать по дороге сбросила с горы своего ребенка. Его нашел какой-то крестьянин и привел в гетто. Немецких, австрийских, чешских евреев, большей частью из Берлина, Франкфурта, Вены и Праги, отправили на 9-й форт и там убили... В самом гетто люди ежедневно умирали от голода, от болезней и ежедневно на их долю выпадали унижения, — приходилось снимать шапку перед немцами, низко кланяться им, выслушивать их брань и насмешки... И ежедневно евреи шли на тяжелые работы. Одна акция шла за другой, удар за ударом. В борьбе за жизнь люди теряли человеческий облик, цепенели в тупых звериных инстинктах. Боролись за имущество вывезенных родственников, подозревали в кражах... Начало 1942 года можно определить, как приближение некоторой стабилизации в жизни гетто. Прибывали известия, вызывавшие надежду, что в ходе войны начались симптомы перелома. Совет Старейшин подал немецкому командованию меморандум об устройстве мастерских и 12 января 1942 г. около аэродрома были основаны «Большие мастерские», сыгравшие крупную роль в жизни гетто. Эти мастерские стали рабочим центром для тех, кто не мог ходить на работы в город. Они стали также центром материального обеспечения; из мастерских выкрадывались большие количества материалов, которые затем выходили из гетто, как предметы для обмена в городе. Впоследствии мастерские стали центром снабжения партизан не только одеждой, но и оружием. 7 мая было издано запрещение беременности. Запрет иметь детей рассматривался, как показатель того, что немцы нуждаются в рабочих руках и что ликвидация евреев будет проходить под знаком: ожидать пока старики умрут и не допускать приумножения неработоспособного населения. В средине 1942 года в гетто началась организация политических и культурных сил. Ожила партийная деятельность. Начали работать сионистские группы — цеирей-цион, общие (аллгемейне) сионисты и ревизионисты, а также коммунисты. Руководитель коммунистической группы Хаим Елин работал на арийской стороне и только временами появлялся в гетто. В самом гетто от этой группы работали Дима Гальперн, д-р Волсонок, Ратнер, Берман. Цеирей-цион руководил аптекарь Сребницкий. Ревизионисты были сосредоточены в полиции гетто. Ортодоксальные силы тоже организовались — возникла обширная организация ортодоксальной молодежи. Под руководством Хаима Крумер, Мириам Шур и Лейбензона очень успешно работала частная организация социальной помощи. Крумер и Шур погибли при ликвидации гетто. Отдельно следует напомнить о школах садоводства и ремесел, которые организовал бывший директор ОРТа в Ковно, агроном Яков Олейский. Печать трагедии лежала на этих школах и особенно на детях, которые в них обучались — обреченных, безнадежных существах. Таких замечательных детей, как дети в гетто, не имел ни один народ. На их личиках как бы сияло выражение святости и в то же время мудрости, которое накладывает близкая смерть... Была и организация скаутов, во главе которой стоял старый д-р Рабинович (покончивший собой при ликвидации гетто). В гетто был организован культурный кружок, при участии доцента университета д-ра Шапиро, сына ковенского раввина. Был организован оркестр. Выходил журнал на иврит для молодежи («Ницоц»). Был образован суд под председательством проф. Семена Беляцкина, погибшего во время детской акции. Группа адвокатов совместно с судом выработала статуты и нормы, регулирующие семейное право, наследственное право... Я выступал перед судом в качестве адвоката и это давало мне моменты большого удовлетворения. 26 августа 1942 года был издан приказ о закрытии в гетто всех школ (за исключением школ ОРТа — (Элейского), всех синагог, суда. Было также запрещено пользование деньгами, ввоз и вывоз продуктов и т. д. Но жизнь скоро приспособилась к новым распоряжениям и пошла по-прежнему. В первую половину 1943 г. в гетто стали усиливаться признаки глубокой внутренней деморализации, появившиеся еще в 1942 г. Хозяйственное положение улучшилось. Торговые сношения с городом получили большой размах. Коррупция среди немцев всё больше развивалась. Евреи покупали у немцев вещи, обогащались за счет имущества погибших, в том числе иностранных евреев. Укрепление хозяйственного положения привело к изменению психологии. Передышка породила чувство стабильности. Во время битвы за Сталинград немцы начали нервничать. 4 февраля 1943 г. Гестапо арестовало, ряд семейств, 27 взрослых и 17 детей, и расстреляло их. Среди них был журналист из Риги Борис Оречкин. Весной 1943 г. общественная и культурная жизнь в гетто достигла высшего пункта развития. Политические партии развили большую деятельность и фактически захватили власть над внутренней жизнью населения гетто. Координация сионистов и «левых», как их называли, образовала как бы тайное правительство, постановления которого становились обязательным для Совета Старейшин и других учреждений гетто. Главная задача состояла в помощи убегавшим из гетто к партизанам. Ежедневно группы до 30 человек, с мундирами, оружием и грузовиками покидали гетто. Мастерские снабжали их нужными вещами и чинили оружие. При партийной коалиции создался также тайный суд, который выносил смертные приговоры предателям и доносчикам. Полицейские и партийные люди приводили эти приговоры в исполнение. Так были расстреляны: некий Файн (который после ареста стал агентом Гестапо), Моне Левин (который выдал литовцам ради заработка тайные бункеры) и пять молодых людей, под видом политического радикализма занимавшиеся разбоями и убийствами. В это же время в гетто шла оживленная культурная работа. Среди разнообразных проявлений культурной деятельности, проявившейся в инсценировках, докладах и рефератах, отмечу мои доклады на темы: «Странствования морального сознания в гетто» и «Мировое положение евреев после поражения, но без нас». Но к концу 1943 г. гетто перешло в состояние агонии. В октябре стало известно, что жизнь в гетто будет организована, как в лагерях. На самом деле эта реорганизация превратилась в акцию истребления: 26 октября в гетто ворвались гестаписты и русские солдаты в немецкой форме и начали хватать на улицах и в домах людей и отправлять взрослых в Эстонию, а стариков и детей — в Аушвиц. 7 ноября началась паника в связи с отправкой из Шавель в Аушвиц до 800 детей и стариков. Всеми способами старались передать детей на «арийскую» сторону. С ноября по январь удалось переправить из гетто в город большое число детей. Осенью 1943 года произошли два события, вызвавшие в гетто глубокое волнение. В начале сентября Гестапо вызвало чету Блюменталь — швейцарского гражданина и его жену, уроженку Бельгии. Им сообщили, что швейцарское консульство требует их отправки в Швейцарию и что на аэродроме их ждет швейцарский аэроплан. Но их увезли за город и там расстреляли. 2 декабря Гестапо вызвало семью раввина Шапиро. Им сообщили, что католическая церковь, по просьбе американских раввинов, интервенировала за них и что их посылают в Швейцарию. Старая жена раввина, ее сын, доцент д-р X. Н. Шапиро, руководивший всей культурной работой в гетто, его жена и их сын (старого раввина к тому времени уже не было в живых) были увезены за город и там их расстреляли. В декабре стало известно, что немцы решили скрывать следы своих злодеяний. На 9-ом форту и в других местах начали извлекать кости убитых и сжигать их. Эту работу производили арестованные евреи, которых хорошо кормили и поили водкой, а затем по окончании работ расстреливали. 24 декабря 68 арестованных евреев, воспользовавшихся тем, что немецкая стража напилась по случаю Рождества, бежали под руководством советского офицера-еврея. 1944-й год был годом конвульсий умирающего гетто... Все мечтали о бегстве. Строили бункеры. В феврале 1944 г. через Ковно прошла партия до 1000 французских евреев. Их истребили в Провенишках, ж.-д. станции у местечка Румшишки, в 20 километрах от Ковно. 26 марта вечером появился приказ полиции всем собраться к комендатуре в чистом платье и обуви, будто бы на воздушную инспекцию. 27-го все рабочие вышли в город. Вслед затем в гетто ворвались чины Гестапо со своими русскими помощниками и с полицейскими собаками. Они бросились в дома, в погреба и на чердаки в поисках детей и стариков. Собаки вырывали детей из материнских рук. Спрятанным детям родители давали сонные порошки, чтобы они не кричали. Мы были свидетелями ужасающих сцен. Вот женщина с головой, растоптанной сапогом, лежит у сорного ящика и в руке ее убитый мальчик. Вот выбегает из дома мальчик с часиками в руке и умоляет русского сжалиться над ним. Русский берет у него часы и куда-то уводит мальчика. Вот красивая женщина бросается к ногам юрисконсульта гестапо, д-ра Чернай, и он берет двух детей этой женщины: швыряет мальчика в машину гестапо, а девочку отдает матери. Вот идет по улице потерявшая рассудок женщина, нарядная и накрашенная, и ведет за руку маленькую девочку в белом пальтишке, в розовой шляпке, с маленьким зонтиком. Она грациозно с улыбкой передает своего ребенка чиновнику гестапо. Вот выезжает из ворот гетто закрытый грузовик, набитый детьми и стариками. Внезапно открывается задняя дверца машины. Дети со слезами на глазах умоляют, чтобы их выпустили — они могут работать, они хотят видеть папу и маму. Но дверь захлопывается и их увозят дальше — в Аушвиц, в крематорий. Всего из гетто было вывезено 2.000 стариков и детей. Такие же акции проводятся во всех лагерях и казармах Ковно. В начале 1944 года был издан приказ об эвакуации гетто. Люди стали прятаться в бункерах, всеми средствами пытаясь вырваться из огней вокруг ограды. Многие кончали самоубийством. 9-го июля д-р Элькес разыскал фюрера С. С. Геке и сказал ему: «Я стар, и мой конец близок. Я смерти больше не боюсь. Вы можете меня убить тут же на месте. Я и Вы — мы оба знаем, что Германия войну проиграла. Ее не спасут ни чудо, ни секретное оружие, ни истерия Гитлера. Как бы ни был велик ваш патриотизм, вы ничем не можете помочь ни своей родине, ни своему движению — особенно посредством убийства десяти тысяч евреев. Но вы можете морально принести помощь своему народу, вы можете, быть может, снять с его совести часть греха, если вы спасете эти десять тысяч евреев. Мы все принимаем на себя гарантию вашего будущего, если вы это сделаете. Возьмите у нас все золото и ценности, которых у нас много. Не находите только вагонов для эвакуации. Затяните вопрос до прихода русских». Геке ответил: «Германия войну проиграла. Но я — немецкий офицер и должен выполнить свой долг. Если вы едете — вы получите отдельный вагон. Возьмите в него все ваши вещи и особенно книги. Я приду на станцию. Я приду на станцию посмотреть, как вы едете. Я даюевреям свое честное слово, — вы не едете на гибель». Но все это было ложью. Геке не пришел на станцию. Элькеса заперли в вагон со многими сотнями других евреев. Вещи его забрали. К тому же его били. Он умер в Дахау в I лагере, вблизи Кауферинга, 17 октября 1944 г. Он хотел умереть, отказывался от пищи, не принимал лекарств. Отметим, что в одном из номеров «Фелькишер беобахтер» появилось объявление, что Вильгельм Геке, фюрер С.С. пал на итальянском фронте в тот же день, 17 октября 1944 г. Между 8 и 12 июля из Ковно шли транспорты в Германию. Некоторым депортированным удалось выпрыгнуть из вагона и спастись. В Тигенгофе у Данцига отделили женщин и детей от мужчин. 12 июля немцы подожгли и взорвали Ковенское гетто. 2.000 людей, скрывшихся в бункере и укрытиях («малинах»), погибли ужасной смертью. Только несколько десятков людей уцелело. Часть ковенских женщин, находившихся в кацете Штутгоф, были в конце июня переведены в Аушвиц, где они были сожжены вместе с детьми. До ноября в Штутгофе действовал также крематорий, где сжигались старики и женщины. Среди уцелевших свирепствовали болезни, в январе 1945 г. — эпидемия тифа. Эвакуация из Штутгофа происходила водным путем. По дороге пароходы бомбардировались. Больных и раненых женщин бросали в воду. Остаток был опасен русской армией.[8] Мужчины из Ковенского гетто были помещены в 1-м, 2-м и 10-м лагерях в Дахау. 7 августа там была проведена акция истребления детей. В октябре стариков и больных перевели в 4-й лагерь. Между ноябрем 1944 и мартом 1945 наблюдалась большая смертность. 23 апреля был приказ депортировать евреев в Тироль, но между 24 апреля и 2-м мая стража С. С. разбежалась, и оставшиеся в живых последние представители литовского еврейства были освобождены...Г. АРОНСОН. ЕВРЕЙСКИЙ ВОПРОС В ЭПОХУ СТАЛИНА
Уже вскоре после октябрьского переворота советской власти пришлось заняться еврейским вопросом, в связи с проявлениями антисемитизма в стране и с погромной агитацией, которая свила себе гнездо в разных районах. 28 апреля 1918 года в «Известиях» был опубликован циркуляр о борьбе с антисемитизмом в Москве и Московском районе, а через два месяца в «Известиях» от 27 июля появился Декрет Совнаркома, который приводим в извлечении: «По поступившим в Совет народных комиссаров сведениям контрреволюционеры во многих городах, особенно в прифронтовой полосе, ведут погромную агитацию, последствием которой были местные эксцессы против трудового еврейского населения. Буржуазная контрреволюция берет в свои руки то оружие, которое выпало из рук царя... В РСФСР, где провозглашен принцип самоопределения трудовых масс всех народов, нет места национальному угнетению. Еврейский буржуа нам враг не как еврей, а как буржуа. Еврейский рабочий нам брат. Всякая травля какой бы то ни было нации недопустима, преступна и позорна. Совет народных комиссаров объявляет антисемитское движение и погромы евреев гибелью для рабочей и крестьянской революции и призывает трудовой народ социалистической России всеми средствами бороться с этим злом... Совнарком предписывает всем Совдепам принять решительные меры к пресечению в корне антисемитского движения. Погромщиков и ведущих погромную агитацию предписывается ставить вне закона. Председатель Совнаркома Ульянов-Ленин. Управляющий делами Вл. Бонч-Бруевич. Секретарь Н. Горбунов». Однако, несмотря на выраженное в этом декрете стремление вести решительную борьбу с антисемитизмом — вплоть до угрозы «ставить вне закона» погромщиков и лиц, ведущих антисемитскую агитацию, — на практике прокламированная борьба не получила развития. В частности, нет никаких сведений о том, чтобы участники погромов подверглись где-либо судебным преследованиям. Хотя Ленин еще в годы войны высказался за поддержку национальных движений и выбросил лозунг национального самоопределения «вплоть до отделения», после октябрьского переворота эти максималистские тенденции сразу ослабели. Но все же перед ставшей у власти партией встал вопрос о выработке положительной программы в отношении национальных меньшинств. Был создан Народный Комиссариат по делам национальностей, во главе которого был поставлен И. В. Сталин. В рамках этого Народного Комиссариата были учреждены комиссариаты по делам всех главных национальностей, причем еврейским комиссаром был назначен старый большевик, прибывший с революцией из эмиграции, С. Диманштейн, а его заместителем — левый эсер А. Добковский. Декрет об образовании еврейского комиссариата был опубликован в «Известиях» 20 января 1918 г. К работе в еврейском комиссариате были привлечены Агурский, Кантор, Шапиро, Каплан, — бывшие анархисты-эмигранты, прибывшие из Лондона и Нью-Йорка, отчужденные от русского еврейства. С большими усилиями им удалось, при содействии нескольких «беспартийных» еврейских писателей, — как С. Нигер, Д. Чарный, 3. Вендорф, поставить выпуск газеты «Вархайт» (1 № вышел 8 марта 1918 г.) органа «с. д. большевиков и левых эсеров», который, однако, просуществовал недолго. Многие из сотрудников этой газеты не владели еврейским языком и их статьи переводились с русского. Главной задачей еврейского комиссариата было создание центра еврейского коммунистического движения. Под влиянием сотрудничества с левыми эсерами, а также с частью поалейционистов, во главе с Цви Фридляндом, — в комиссариате складывались смутные идеи создания на местах беспартийных еврейских рабочих советов и «перестройки еврейской национальной жизни на пролетарско-социалистической основе». Комиссариат ставил себе задачей «контролирование существующих общественных организаций» и намечал планы внедрения «социалистического направления в наши народные школы», а также оказания помощи беженцам и нуждающимся, борьбы с антисемитизмом и т. д. Созванный в июле 1918 г. в Москве с разрешения властей Всероссийский съезд еврейских общин вынес постановление об образовании «Общинного центра». Но после разрыва большевиков с левыми эсерами (их восстание в Москве было в начале июля 1918 г.) и после устранения из комиссариата поалейционистов, — деятельность еврейских большевиков приняла более боевой характер. В это время стала выходить первая еврейская чисто коммунистическая газета «Эмес» (№ 1 вышел 7 августа 1918 г.). Было объявлено начало «пролетарской диктатуры на еврейской улице» и приступлено к ликвидации всех форм еврейской общественности, демократизация которой была успешно начата в эпоху Временного Правительства. В октябре 1918 г. была созвана первая конференция еврейских коммунистических секций РКП и еврейских комиссариатов, к этому времени уже созданных в 13 пунктах (в провинции). И хотя на этой конференции формально преобладали беспартийные, — их было 33 против 31 большевика, — принятые резолюции были выдержаны в нужном правительству направлении: за пролетарскую диктатуру, за борьбу с еврейскими социалистическими партиями — Бундом, сионистами-социалистами и др., сохранившими влияние среди рабочих и интеллигенции, — против хедеров и талмуд-тор и т. д. Конференция прокламировала, что «учреждения, хозяйничавшие до сих пор на еврейской улице, общины, избранные по пресловутой «четыреххвостке», не имеют никакого места в нашей жизни... Такого рода учреждения вредны для интересов широких еврейских масс... Еврейский рабочий, опираясь на победу пролетариата и октябрьской революции... объявляет диктатуру пролетариата на еврейской улице» ... Конференция уполномочивает коллегию комиссариата по еврейским делам «принять нужные меры к планомерной ликвидации буржуазных учреждений». На основе этого постановления и был издан декрет о ликвидации общин и недавно созданного общинного центра: «Центральный комиссариат по еврейским национальным делам, ознакомившись с работой и деятельностью Центрального Бюро еврейских общин, а также с деятельностью самих общин, установил 1) что общины и их центральное бюро группируют вокруг себя откровенных врагов еврейского рабочего класса и завоеваний октябрьской революции, 2) что эти общины и их центральное бюро проводят позорную политику, направленную на затемнение классового сознания еврейских трудящихся масс, 3) что общины, принимая на себя проведение государственных функций, как культурную и воспитательную работу, дают подрастающему еврейскому поколению вредное антипролетарское воспитание. Поэтому центральный комиссариат по еврейским национальным делам постановил: Центральное бюро еврейских общин и все его отделы, находящиеся на территории РСФСР, — закрыть навсегда. Все средства, а также живой и мертвый инвентарь передать местным комиссариатам. Этот приказ входит в силу с момента публикации в одном из официальных органов советского государства. За комиссара — член коллегии С. Агурский. Приказ утверждаю я: Народный комиссар по делам национальностей И. Сталин». Однако этот декрет о ликвидации общин, утвержденный Сталиным, был издан только в июне 1919 года. Это опоздание объясняется тем, что, по признанию самих ликвидаторов, «общины располагали целым рядом учреждений, которые должны функционировать, а еврейский комиссариат к тому времени не имел нужных людей, которые могли бы перенять работу общин». Поэтому опубликование декрета надо было оттянуть. Впрочем, не все ликвидаторы на местах утруждали себя такими соображениями, и закрытие общин в ряде провинциальных пунктов проводилось евсеками (деятелями еврейской секции партии) и представителями еврейского комиссариата уже с 1918-го года. К середине 1919 года ликвидация шла уже усиленным темпом. Тогда же начались, в связи с усиливавшейся борьбой на религиозном фронте, преследования против раввинов, резников, меламедов, синагогальных служек и т. д., а также против учебных заведений, носивших религиозный характер. Был также издан циркуляр Еврейского Комиссариата от 23 июля 1919 г., подписанный комиссаром Диманштейном (№ 1367), в котором возвещалось, что наряду с закрытием общин «мы приступаем к ликвидации других буржуазных организаций, как сионистская организация Тарбус, Гехолуц и др.». Немецкая оккупация Украины и Белоруссии в 1918 году, а затем вспыхнувшая гражданская война затормозили ход ликвидационной работы в районах, где проживало компактное еврейское население. Но с окончанием гражданской войны деятельность евсекции РКП пошла полным ходом. Укреплению позиций евсекции и выработке ее положительной программы способствовал распад ряда старых еврейских политических партий, не выдержавших террористического нажима большевистской диктатуры, а в некоторых случаях и соблазненных надеждами на всемирную революцию, предвестником которой казалось крушение монархий Гогенцоллернов и Габсбургов. На Украине, в Белоруссии и в пределах РСФСР Бунд, сионисты-социалисты и поалейционисты раскололись, и значительная часть их вождей перешла в лагерь победителей и отреклась от идей демократического социализма. От Бунда в 1919-1920 гг. откололись такие видные деятели, как Рафес на Украине, Эстер (М. Фрумкина) и А. Вайнштейн в Белоруссии, от сионистов-социалистов перешел М. Литваков и др. Все они вскоре вошли в коммунистическую партию и включились в работу евсекции. Отдельные члены других партий (в том числе и сионисты разных течений) также примкнули к евсекции и стали принимать активное участие в ее работе. После гражданской войны и полосы погромов экономическое положение еврейского населения в России стало катастрофическим. В то же время социально-экономические эксперименты советской власти, национализации и социализации разного рода не только не пощадили среднюю буржуазию, но и ударили по источникам существования мелких лавочников и ремесленников. Это привело к полному разорению и обнищанию широких слоев еврейского населения в городах и местечках. Достаточно указать, что «деклассированных» (т. е. лишенных профессии и источников пропитания) евреев считалось в ряде местечек до 40-50%, а общее их число (вместе с семьями), по подсчетам Ю. Ларина и др., составляло к 1926-28 гг. до одного миллиона. В годы Нэпа, пришедшего на смену разорительной полосе «военного коммунизма», перед еврейскими коммунистами встал ряд проблем по оздоровлению местечка, устройству «деклассированных» в земледелии, помощи ремесленникам и профессиональной подготовке еврейской молодежи. На ряде конференций евсекции, в которых активное участие приняли выходцы из других партий, живой интерес вызвали также вопросы о расширении и углублении культурной работы на идиш.[9] При помощи Агроджойнта были созданы еврейские с. х. колонии в Екатеринославской, Херсонской и Таврической губерниях. Агроджойнт вложил в еврейскую колонизацию до 16 миллионов долларов. Союз ОРТ из-заграницы развил активную деятельность помощи земледельцам, ремесленникам и по профессиональной подготовке молодежи. В те же годы (1923-25) ЕКО стало создавать для помощи ремесленникам и кустарям ссудосберегательные товарищества. Позиция языка идиш на Украине и отчасти в Белоруссии укреплялась, — помимо школы, литературы и научных учреждений, — также созданием в колониях и местечках еврейских советов и еврейских судов. Деятельность евсекции, неизменно сохранявшая боевой партийно-коммунистический характер, все же носила на себе, под пролетарским соусом, весьма ярко выраженную еврейскую национальную печать. Не случайно эта деятельность вызывала резонанс и порой симпатии даже в широких еврейских кругах в Польше и в Соединенных Штатах. Нэп, а затем рост индустриализации, укрепляя экономические позиции еврейского населения на новой, советской основе, в то же время содействовали его культурной и языковой ассимиляции. В 30-х годах в индустрию включилось до полумиллиона евреев, занятых преимущественно физическим трудом; такое же число евреев числилось среди государственных служащих, порой занимавших видные посты, преимущественно в хозяйственном аппарате. В земледельческих колониях к 1928 году считалось до 220 тысяч евреев. Широкий доступ в высшие и специальные учебные заведения привел к созданию не только кадров врачей, учителей и особенно инженеров и технических работников среди евреев, но и открыл для евреев возможность преподавательской и научно-исследовательской деятельности в университетах и других учреждениях. До конца 20-х годов не наблюдалось никакого правительственного нажима на т. н. еврейскую работу. Эта работа продолжалась и в первые годы оформления единоличной власти Сталина. Никаких перемен в деятельности евсекции не было. Лишь после ликвидации Нэпа и приступа к сверхиндустриализации, построенной на сплошной насильственной коллективизации деревни, — не пощадившей и свежих ростков еврейского земледелия, — наступил роковой поворот. В еврейских с. х. колониях началось «раскулачивание»; от планов, связанных с созданием с. х. базы в Крыму, скоро ничего не осталось. В 1930 году евсекция была закрыта и начала сильно сокращаться еврейская школьная и научная работа. Разновидности еврейского национализма в коммунистическом обличье стал наноситься удар за ударом. Мы попытаемся проследить судьбу еврейского вопроса в эпоху единоличной диктатуры Сталина, затянувшуюся на четверть века.1
С укреплением личной диктатуры Сталина, в его политике стали все больше обнаруживаться антисемитские тенденции. Возможно, что одной из причин этого было то, что в образовавшейся тогда «левой оппозиции» видную роль играли коммунисты-евреи. Некоторые признаки антисемитизма можно было уже заметить в первых, инсценированных Сталиным судебных процессах — в процессе «вредителей» по Шахтинскому делу (1928) и Торгово-Промышленной партии (1930) и процессе меньшевиков (1931). Массовые преследования еврейских деятелей, преимущественно коммунистов и попутчиков, последовали непосредственно за закрытием евсекции. В 1930-ом году было сделано первое предупреждение еврейскому комиссару Диманштейну, выступившему в печати против «сплошной коллективизации в национальных районах», т. е. пытавшемуся уберечь от коллективизации еврейские с. х. колонии на юге России. Убийство Кирова в декабре 1934 года, положившее начало кровавым чисткам старой ленинской гвардии и массовым расправам со всеми заподозренными в нелояльности к диктатуре Сталина, оказалось также сигналом к началу массовых репрессий против еврейских коммунистов и культурных деятелей. А во второй половине 30-х годов уже ясно обнаружилось стремление власти воспользоваться борьбой с «врагами народа» для того, чтобы из партии и государственного аппарата исключить евреев и ударить по всем тем позициям, которыми до того более всего дорожили еврейские коммунисты. Постепенно вся еврейская работа стала сводиться на нет. Все было поставлено на карту ассимиляции и денационализации. Коммунисты евреи со своими своеобразными и искусственными концепциями, строившие свою идеологию на идее эфемерной «еврейской советской нации», изолированной от мирового еврейства и ищущей своей «консолидации» в создании еврейской государственности в Советской России (вначале в Крыму до 1928 г., а затем — в Биробиджане), получили от диктатуры такой же сокрушительный удар, какой был раньше с их же помощью нанесен всем другим еврейским национальным и общественным идеологиям и направлениям. На всякую еврейскую коммунистическую идеологию был наложен окончательный запрет.2
Без преувеличения можно сказать, что после «ежовщины» не осталось на свободе ни одного сколько-нибудь авторитетного имени в советской еврейской общественности, журналистике, культурной работе и даже науке. Культурный уровень и общественные квалификации людей, которые осуществляли в течение 15 лет «диктатуру пролетариата на еврейской улице», не были высоки. Все они были достаточно деморализованы и коррумпированы и должны были дорого платить за свое соучастие в грязи и крови террористической работы. Но даже эти еврейские коммунисты, ликвидированные в порядке «чисток» конца 1930-х годов, представляли собой духовную аристократию по сравнению с ничтожествами, ставшими их наследниками. Было уничтожено целое поколение людей, которое сложилось еще до революции и приняло участие в гражданской войне. А затем машина террора не пощадила и второе, и даже третье поколение евреев-коммунистов, сделавших карьеру уже в эпоху Сталина. Все они были объявлены «врагами народа», шпионами, диверсантами, фашистами, троцкистами, бухаринцами, национал-демократами, «идеализаторами Бунда», прихвостнями буржуазии и т. д. Наряду с небольшим числом «старых большевиков» (которых в еврейской работе было немного), удары репрессий обрушились на выходцев из других партий, бывших бундистов, сионистов, анархистов. Не было такого преступления, которого бы им не «пришили» и за которое они не попали бы в тюрьму, в лагерь или под расстрел, а приписать им какое-либо преступление было тем легче, если это были выходцы из других партий. Об этом недвусмысленно сказано в «Политическом Словаре», вышедшем в 1940 году: «В 1921 году часть бундовцев была принята в партию большевиков. Как выяснилось впоследствии, часть из них стала шпионами иностранных разведок и вступила в партию большевиков с целью подрыва ее изнутри. Ряд бывших активных бундовцев разоблачены, как двурушники и злейшие враги народа, прикрывавшиеся партийным билетом». Теперь мы имеем возможность составить список наиболее видных участников т. н. еврейской работы, ликвидированных Сталиным к 1938 году. На первом месте нужно поставить еврейского комиссара Диманштейна, который в течение 20 лет был оком партии в еврейской среде. За ним следует упомянуть бывшего сиониста-социалиста М. Литвакова, который в течение 16 лет был бессменным редактором газеты «Эмес». Жертвами чистки стали, далее, бывшие деятели Бунда — Эстер Фрумкина, А. Вайнштейн и М. Рафес (которые возглавляли работу Евсекции), Либерберг, Катель, Хавкин, Геллер, Яков Левин (строители биробиджанского проекта); историки, писатели, журналисты, литературоведы и еврейские политики, как Чемеринский, Агурский, Сосис, Киржнец, Мережин, Кульбак, Эрик, Цви Фридлянд, Левитан, Борнштейн, Юдельсон, Волобринский, Добин и многие другие. К этому синодику нужно прибавить имя беспартийного, широко известного историка и литературного критика С. Цинберга, который исчез в дебрях Ч.К. в 1938 году, но незадолго до своей гибели сумел выслать заграницу свой 10-томный труд по истории еврейской литературы. Одновременно с этим были закрыты все еврейские коммунистические газеты, в том числе «Эмес» (Москва), «Октябрь» (Минск), «Штерн» (Харьков); конфискованы и изъяты из библиотек труды на еврейском языке, посвященные главным образом истории еврейского рабочего движения, (мы насчитали не менее 25 названий таких исчезнувших из оборота книг) и закрыты еврейские научные институты при Академиях Наук в Киеве и Минске. Были закрыты также «Комзет» и «Озет» — органы, занимавшиеся еврейским землеустройством ранее в Крыму и затем в Биробиджане. Для полноты картины общественного и культурного разгрома еврейства следует также отметить, что к этому времени была запрещена деятельность американского Агроджойнта и Союза ОРТ, а их видные представители Гроер, агроном Любарский, Я. Цигельницкий и др. были арестованы и затем ликвидированы. Нет необходимости распространяться здесь об общем положении еврейской национальной жизни в 30-х годах. В условиях террористического господства одной партии, в Советской России не было места для какой-либо формы еврейской общественной или национальной деятельности. Религиозные, сионистские и социалистические течения и культурные организации были, как и у других национальностей, изъяты из сферы легальности и окончательно ликвидированы. Среди огромной массы заключенных в тюрьмах и концлагерях было много евреев, обреченных на гибель. Следует, однако, отметить, что в это время евреи не были лишены общегражданских прав и некоторые из них продолжали занимать посты в государственном и партийном аппарате (Лазарь Каганович был влиятельным членом Политбюро, Литвинов был руководителем Наркомата иностранных дел, Лозовский играл видную роль в Профинтерне и т. д.). В дипломатическом корпусе, как и в генералитете армии, среди профессоров в высших учебных заведениях, было не мало евреев.[10] Так мы вступаем в 1939 год, ознаменовавшийся пактом Сталина с Гитлером, который развязал вторую мировую войну.3
Пакт между Советским Союзом и Третьим Райхом был подписан 23 августа 1939 г. В течение последующих 22-х месяцев дружбы между Сталиным и Гитлером в русском еврействе произошли большие изменения, прежде всего в отношении численности еврейского населения в СССР. На вновь оккупированной Россией территории восточной Польши и Прибалтике проживало 1.920 тысяч евреев. Поэтому к моменту нападения Гитлера на Россию в Советском Союзе было уже не 3.020.000, согласно переписи 1939 года, — а около 5.000.000 евреев. Л. Зингер в своей книжке «Обновленный Народ» (Москва 1941) пишет, что число новых пришельцев-евреев было «выше 2-х миллионов», включая около 200.000 евреев из Польши, которые бежали на восток в начале второй мировой войны, ища в Советской России спасения от немецкой оккупации. Пакт Сталина с Гитлером и «нейтралитет», которого придерживалась Советская Россия в войне между «империалистическими державами», в корне изменили отношение советской власти к нацизму. Власти пришлось понемногу ориентировать советское общественное мнение в новом направлении. Начали замалчивать в печати жестокости нацизма в Польше и в частности его антисемитские эксцессы, хотя они уже принимали чудовищный характер. Объективности ради надо, однако, признать, что и в это время основы существования еврейского населения в Советской России не подверглись изменениям: никаких гетто не завели, никаких исключительных законов не издали, никаких расистских теорий не восприняли. Просто о евреях перестали говорить, и считалось «бестактностью» упоминать это слово. Евреи-чиновники были устранены от непосредственных или косвенных сношений с немцами. О члене Политбюро — Лазаре Кагановиче перестали упоминать в печати. К этому времени еврейской печати уже не существовало, и дезориентация евреев была полной. Проникавшие в Россию слухи о нацистских зверствах в Западной Европе и особенно в Польше, конечно, увеличивали в еврейской среде беспокойство. Однако, систематическое замалчивание советской печатью того, что происходило с евреями за пределами СССР, привело к тому, что советские евреи в массе своей все же не отдавали себе отчета в грозящей им со стороны нацизма опасности. В течение короткого времени польские, литовские и бессарабские евреи, которые оказались под властью советов, даже чувствовали себя «спасенными». Но эта полоса скоро миновала. Советские агенты, прибывшие в районы оккупации, оказались перед лицом чужих и враждебных влияний. Кругом были живые остатки капитализма, «буржуи», хорошо одетые люди, позволявшие себя заявлять о своей принадлежности к Бунду или сионизму, посещавшие синагоги для молитвы. Можно было на время закрыть глаза на эти особенности, но уже скоро было решено поручить НКВД «переделку» и «перековку» этих людей. Начались массовые депортации евреев на Урал и в Сибирь. Факт депортаций евреев получил подтверждение польского правительства в изгнании. Но Москва, разумеется, никакой информации о нем не давала. Только на заседаниях Еврейского Антифашистского Комитета в 1943 году глухо говорилось, что депортация евреев была произведена «не туда» и «нецелесообразно». Когда по окончании войны, в 1946-1947 годах, польским гражданам было разрешено вернуться домой, то вернулось на родину только 150.000-160.000 евреев. В советской печати этот факт пытались объяснить тем, что польские евреи настолько счастливы в Советском Союзе, что осели там навсегда. На самом деле известно, что даже советские евреи обзаводились фальшивыми документами и объявляли себя «уроженцами Польши», лишь бы выбраться из Советской России... Однако, кроме замалчивания еврейского вопроса в течение 1939-1941 г., никаких проявлений антисемитизма в отношении коренного еврейского населения не наблюдалось. В моде на верхах Советской России был не столько антисемитизм, сколько «асемитизм», т. е. политика игнорирования всего, что касалось положения евреев и замалчивание выпавших на их долю бедствий. Усиленно замалчивалось также участие евреев в красной армии. Но в «Эйнигкайт» (от 24 февраля 1945) было опубликовано, что за «отвагу и героизм в боях против немецких захватчиков» 63.374 еврея были награждены орденами и медалями, а 59 евреев получили титулы «героев Советского Союза». Одно время в еврейской печати сообщалось, что в красной армии имеется не меньше 100 евреев-генералов.[11]4
Описание трагедии русского еврейства в эпоху немецкой оккупации (1941-1944 гг.) не входит в рамки настоящей статьи, но мы должны остановиться на вопросе об отношении к этой трагедии со стороны советской власти. Сделано ли было все, что возможно, для предупреждения еврейского населения о грозящей ему от немцев смертельной опасности и для его своевременной эвакуации? Было ли население России осведомлено о том, что постигло оставшихся на оккупированной территории евреев? На оба эти вопроса приходится ответить отрицательно. Во время войны коммунистическая пропаганда провозглашала, что Сталин оказался спасителем еврейства на советской территории и что ему удалось до нападения Гитлера или в начале продвижения немецких войск эвакуировать из угрожаемых мест значительную часть еврейского населения. Поэт Ицик Фефер, приехавший в Америку в 1943 г. в составе делегации Еврейского Антифашистского комитета, заявлял, что «Красная армия спасла несколько миллионов евреев». То же самое утверждал на пленуме Антифашистского комитета Д. Заславский: «Красная армия спасла еврейский народ в самый критический час его существования» — («Эйнигкайт» от 15 марта 1943 года). За несколько месяцев до этого писатель Довид Бергельсон писал, что «эвакуация спасла преобладающее большинство евреев Украины, Белоруссии, Литвы и Латвии. По сведениям, поступающим из различных крупных центров, оккупированных фашистами, как Витебск, Рига и др., к моменту прихода туда немцев там оставалось небольшое число евреев. Это означает, что преобладающее большинство евреев из Витебска и Риги советское правительство заблаговременно эвакуировало» («Эйнигкайт» от 5 декабря 1942 г.) Эти сообщения советской пропаганды давали основание считать, что эвакуация евреев из угрожаемых неприятелем мест действительно проводилась в широком масштабе. Председатель американского «Russian War Relief» выступал с аналогичными заверениями перед американско-еврейской общественностью. Но все это было, если не сознательной ложью, то наивной иллюзией. Систематическое замалчивание преследований евреев в Германии и Польше в эпоху пакта 1939 г. привело к тому, что русские евреи не отдавали себе в должной мере отчета в том, что их ожидает. Перед приходом неприятеля многим евреям удалось бежать, а евреи-чиновники или работавшие на оборону были эвакуированы вместе с другими нужными властям людьми. Но планомерной эвакуации евреев, как наиболее угрожаемой части населения, нигде в России не было, и число жертв гитлеровской машины истребления в Прибалтике, Белоруссии, Украине, в Крыму и на Кавказе выражается в ужасающих цифрах. В 1942 и 1943 гг. в газете Антифашистского комитета «Эйнигкайт», выходившей на идиш, еще появлялись заметки и статьи с неприкрашенным описанием происшедшей трагедии. Так, в номере от 15 июля 1942 г. дано сообщение об уничтожении евреев в городах Белоруссии и Украины, в Керчи и в Кишиневе. Посетивший Украину после эвакуации немцев Василий Гроссман напечатал в «Эйнигкайт» (от 25 ноября и 2 декабря 1943 г.) два очерка под заглавием «Украина без евреев». Он сообщает, что объехал правобережную Украину после ее освобождения от немцев «от северного Донца до Днепра, от Ворошиловграда в Донбассе до Чернигова на Десне». Ни здесь, ни в Киеве он «не встретил ни одного еврея». Мануильский на международной конференции в Сан-Франциско подтвердил эти сообщения. Однако, очерки Гроссмана после второго номера перестали появляться; на русском языке они перепечатаны не были, а начиная примерно с 1944 года окончательно установилась политика упорного замалчивания судьбы русского еврейства под нацистской оккупацией, — которая неукоснительно проводится советской властью до нынешнего дня. 27 апреля 1944 г. была опубликована нота министра иностранных дел Молотова о «чудовищных преступлениях немецких фашистов на оккупированных советских территориях». На тридцати страницах этой ноты только один раз, притом лишь в общем списке жертв людей разных национальностей, упоминаются евреи («Сотни тысяч украинцев, русских, евреев, молдаван и мирных граждан других наций погибли от руки немецких палачей»). В выпущенной еще в конце 1943 г. в Москве книге «Документы обвиняют» нет ни одного документа, относящегося к истреблению евреев. Ни одного слова о евреях нет и в вышедшей под редакцией академика Трайнина (еврея) в 1944 г. книжке о лагерях смерти в Белоруссии, хотя в ней говорится о местах, как Гомель, Жлобин и др., где немцами уничтожены все евреи. Такое же явное замалчивание можно отметить в сообщении Чрезвычайной Комиссии по расследованию немецких зверств в «Трансистрии» с главным центром области, Одессой: оккупанты обрушились «на украинцев, русских и молдаван», сожгли 25 тыс. «мирных советских граждан и детей», «расстреляли, замучили и сожгли в Одессе и в Одесском районе до 200 тыс. людей», — между тем как в одной только Одессе проживало около 180 тыс. евреев, на которых в первую очередь обрушились немецкие оккупанты. Так же писали московские «Известия» о Литве (от 20 октября 1944 г.). Даже еврейская газета «Эйнигкайт» (от 21 декабря 1944 г.) была вынуждена писать, что в Литве немцы планомерно и методично уничтожали «советских людей». Желая все же дать понять своим читателям, что речь идет в первую очередь об евреях, «Эйнигкайт» пишет, что в «Литве разыгралась трагедия такая же, как в Майданеке и Треблинке». Ясно, что газета не решалась прямо указать, что гитлеровцы преследовали евреев, как таковых. В коммюнике польско-советской Чрезвычайной комиссии о Майданеке (1944 г.) евреи названы лишь в списке одиннадцати народов («а также евреи»). Заговор молчания не мог быть нарушен даже в отношении сотен тысяч евреев, погибших в Майданеке. Та же политика замалчивания продолжалась по окончании войны. Интересно в этом отношении выступление Никиты Хрущева, который по свежим следам освобождения Украины был послан Сталиным в Киев. В своей речи, говоря о страданиях, перенесенных Украиной в годы оккупации, он ни одним словом не упомянул о евреях, хотя к тому времени было широко известно, что на Украине уничтожили больше одного миллиона евреев. В этой же речи Хрущев («Правда» от 16 и 17 марта 1944 г.) обнаружил ориентацию на украинских антисемитов, руководителей различных пронацистских банд, мельниковцев, бандеровцев и бульбовцев, которых он разрешил допустить к занятию высоких постов в государственном аппарате и даже войти в коммунистическую партию. Вот картина отношения к евреям, которая была описана в марте 1945 года в бюллетене «Joint Rescue Committee» при Еврейском Агентстве для Палестины: «Украинцы встречают враждебно возвращающихся евреев. В Харькове через несколько недель после освобождения никто из евреев не решался показываться один на улице ночью... Было много случаев избиения евреев на базарах... В Киеве были убиты 16 евреев во время погрома, вызванного тем, что женщину, убившую русского офицера, приняли за еврейку. Евреи, возвращающиеся в свои дома, находили там только часть своего имущества, но, когда они обращались в суд, украинцы, часто лжесвидетели, показывали против них. Правительственные органы на Украине проникнуты в большой степени антисемитизмом. Когда Коммерческий Институт вернулся из Харькова в Киев, евреи-профессора не получили разрешения туда ехать. Еврейский театр не получил разрешения вернуться в Харьков. Еврейское радио не было восстановлено. Официально было заявлено, что антисемитизм немцев отравил сознание населения и что только постепенно можно его вытравить». В то же время начинают появляться явные признаки антисемитизма правительственного. Всем бросается в глаза, что в дипломатических школах и в военных академиях евреев нет. В министерстве иностранных дел вскоре после войны был отставлен Литвинов, бывший министром, а затем послом в Вашингтоне, и удален Лозовский, бывший начальник Информбюро. Антисемитские традиции начинают проявляться как снизу, так и сверху.5
Созданный во время войны Еврейский Антифашистский Комитет должен был заполнить вакуум в жизни еврейства, лишенного со времени великой чистки 1937-38 годов последнего подобия легальной организованности. Сталин разрешил устроить первый еврейский митинг в Москве 24-го августа 1941-го года. На этом митинге возник Еврейский Антифашистский комитет, который начал функционировать весной 1942 года. Первый номер органа Комитета еврейской газеты «Эйнигкайт» — датирован 7 июня 1942 года. Образованию комитета предшествовали трагические события, на которых следует остановиться. Вскоре после митинга начали было освобождать из тюрем и лагерей тех польских и еврейских деятелей, которые в 1939-1940 годах, после оккупации Гитлером Польши, искали спасения и убежища в Советском Союзе, но нашли гостеприимство лишь в сталинских тюрьмах. Среди них были известные лидеры польского Бунда Г. Эрлих и В. Альтер. В 1941 году они были освобождены, эвакуированы в Куйбышев (бывш. Самара), и, по-видимому, именно им принадлежала инициатива создания Еврейского антифашистского комитета. Во всяком случае, в Куйбышеве начались переговоры об этом и в октябре возникла «Инициативная Группа». Эрлих и Альтер разработали планы статутов будущего комитета и представили их Сталину. В переговорах принял участие Лаврентий Берия, тогда народный комиссар внутренних дел. Было намечено, что председателем Еврейского антифашистского комитета будет Г. Эрлих, тов. председателя — артист Михоэлс и секретарем — В. Альтер. Но в то самое время, когда инициаторы ожидали утверждения Сталиным статутов, Эрлих и Альтер были внезапно вновь арестованы и расстреляны. Только через год с лишним, в ответ на запросы видных американцев, советские власти сообщили, что Эрлих и Альтер были расстреляны в качестве... «фашистов». Исчезновение Эрлиха и Альтера и естественное подозрение — впоследствии оправдавшееся, что они вероломно расстреляны Сталиным, замедлили образование Комитета. Лояльные беспартийные писатели и культурные деятели и даже коммунисты, которым было предложено войти в состав Комитета, опасались вступить в учреждение, в фундаменте которого была пролита кровь двух его инициаторов. Секретарем Комитета был назначен Шахно Эпштейн, которого когда-то знали и в Америке — бывший фанатичный бундист, а с начала большевистской революции столь же фанатичный чекист. В Москве во время войны Шахно Эпштейн олицетворял в еврейских делах «око Сталина» — он был цензором, редактором, наблюдателем и доносчиком. Среди членов Комитета были видные еврейские писатели — Бергельсон, Маркиш, Квитко, Нистер и др. — некоторые беспартийные ученые, как Лина Штерн, академик Фрумкин, д-р Шлиомович и др. Председателем был выбран знаменитый актер Еврейского Камерного Театра Соломон Михоэлс, — человек непричастный к еврейским общественным делам, — а его заместителем поэт Ицик Фефер, комсомолец, провинившийся в троцкизме, но добившийся реабилитации после сочинения многочисленных од, прославлявших Сталина. Не приходится удивляться тому, что Комитет не сыграл сколько-нибудь значительной роли в годы войны в Советской России. В его составе не только не было ни одного независимого общественного деятеля, — таких уже вообще в России давно не было, — но даже ни одного члена с именем, известным в коммунистической среде. Диманштейн, Литваков, Эстер-Фрумкина и Рафес к этому времени уже погибли в концлагерях и застенках. Если отметить какие-нибудь значительные факты в деятельности антифашистского Комитета, то они не относятся к вопросам жизни советских евреев во время войны. Спасать от гитлеровской расправы, эвакуировать еврейское население, устраивать беженцев, заботиться о судьбе депортированных или заключенных в лагеря евреях, развивать какую-нибудь просветительную работу, — все это было не по силам Комитету, даже если бы в нем обнаружились смельчаки, которые бы решились делать такие попытки. Но даже вопрос о борьбе с антисемитизмом не мог получить в Комитете никакого движения. Наиболее интересным моментом в жизни Комитета была посылка делегации в Америку (отчасти в Европу) в составе Михоэлса и Фефера. Задачей делегации было привлечь к Советскому Союзу симпатии в странах демократии и, в частности, убедить евреев этих стран в правильности еврейской политики Сталина. Делегации этой удалось внести немалую деморализацию в еврейскую среду в Западном мире: на одной платформе с Михоэлсом и Фефером и в поддержку их согласились выступать, кроме коммунистов и попутчиков, видные представители американского сионизма, которые закрыли глаза на то, что тысячи сионистов в России продолжали сидеть в тюрьмах и лагерях Советской России. Жертвой иллюзии, что после войны станет евреям лучше, оказались и представители Джойнта. Возможно, что Михоэлсу и Феферу удалось собрать кой-какие деньги, но в общем политический и общественный результат их поездки оказался весьма незначительным. Неудивительно, что по возвращении в Россию делегаты Еврейского Антифашистского Комитета жаловались в своих докладах на «продажных лакеев из реакционных тред-юнионов» и на «черных воронов из «Форвертса» и «Социалистического Вестника», помешавших их миссии. Шахно Эпштейн в пленуме Комитета затратил много пыла на обличение «врагов народа», — «предателей, которые войдут в историю, как таковые, и их имена будут ненавистны навеки». Эту директиву, вызванную желанием оправдать провал делегации, поддержал Бергельсон. Другие члены Комитета только поддакивали, но предпочли уклониться от обсуждения причин неудачи контакта с еврейской Америкой... Антисемитизм в деятельности Сталина стал особенно выявляться, когда, упоенный победой над Гитлером, он совершенно перестал считаться с общественным мнением Америки и Европы. Со всей откровенностью он начал проводить «чистку» от евреев в партии, в государственном аппарате, в литературе. В конце 1948 года был закрыт Еврейский антифашистский комитет с газетой «Эйнигкайт», типографией и книжным складом, были ликвидированы последние еврейские школы, арестованы и затем расстреляны национально-настроенные еврейские коммунисты, а затем и еврейские писатели и культурные деятели. Все это оказалось прологом к большой антисемитской акции, которая стала широко развиваться в начале 50-х годов, достигнув своего зенита в год смерти Сталина. На этом последнем этапе сталинского антисемитизма следует остановиться подробнее.6
Вслед за ликвидацией Еврейского антифашистского комитета и массовыми арестами национально-настроенных элементов среди еврейских коммунистов (по спискам, составленным заграницей, в конце 1948 года было арестовано свыше 400 представителей еврейской советской интеллигенции), волна антисемитизма со стихийной силой пронеслась по всей официальной советской печати. В 194950 годах не было почти ни одного дня, когда бы в «Известиях» или «Правде» не разоблачались прегрешения евреев-чиновников с усиленным подчеркиванием их еврейских имен, отчеств и фамилий. Эта повседневная травля носила характер подготовки к антисемитской кампании более широкого масштаба, которая, действительно, не заставила себя долго ждать. Началась она выступлениемгазеты «Культура и Жизнь», издаваемой отделом печати при ЦК партии (30 января 1949 г.). Затем продолжалась «Литературной Газетой», «Правдой», «Известиями», «Советским Искусством», «Комсомольской Правдой», «Трудом» и «Вечерней Москвой», и, наконец, перенеслась на страницы журналов «Коммунист», «Новый Мир» и «Звезда». Как по команде, был провозглашен лозунг «борьбы с космополитами». Задачей этой кампании было вытеснение представителей еврейской интеллигенции из всех пор советской жизни: «космополитами», против которых была направлена атака, были исключительно евреи. Не было такой области, в которой бы не обнаружили «космополитов»: в театре и театральной критике, среди беллетристов и в литературной критике, среди художников и музыкантов, деятелей кинематографии и архитекторов, историков и публицистов, экономистов и педагогов. Притом все они были лояльными советскими людьми, которые ни в чем антисоветском заподозрены не были и благополучно пережили полосу великих чисток Ягоды и Ежова. Некоторые были людьми с большим стажем и влиянием, порой с крупным именем в своей области. Многие были максимально ассимилированы, воспринимали русскую культуру, как свою собственную, и по большей части не владели еврейским языком. Единственной виной, которая за ними числилась, был «космополитизм», т. е. в действительности — еврейское происхождение. Доносчики с злорадным торжеством раскрывали псевдонимы. Оказалось, что Е. Холодов на самом деле Меерович, Яковлев — Хольцман, Мельников — Мильман, Ясный — Финкельштейн, Викторов — Злочевский, Светов — Шейдман. «Литературная газета», которая усиленно занималась этим разоблачением, установила, что Бурлаченко на самом деле — Бердичевский, Жданов — Лифшиц, Ган — Каган, Мартич — Финкельштейн, Стебу — Кацнельсон, Санов — Смульсон и т. д. Всех этих разоблаченных «космополитов» отовсюду изгнали, лишили привычной работы, а в некоторых случаях арестовывали и ссылали в концлагери. Знаменитый режиссер А. Я. Таиров только потому избег этой участи, что заболел и умер. Но еще при жизни у него забрали созданный им Камерный театр, предварительно объявив его «эстетом, декадентом» и по случаю его еврейского происхождения (его настоящая фамилия — Корнблит) — также и космополитом. Самое название «Камерный театр» было уничтожено, и первой пьесой в заменившем его новом театре была поставлена халтура о деятельности Сталина в начале века в Батуме. Разоблаченных «космополитов» обвиняли в «низкопоклонничестве перед западом», называли: антимарксистскими, антинародными, антисоветскими людьми «без роду и без племени», «беспачпортными бродягами», отщепенцами, чуждыми России, презирающими все русское, охаивающими достижения Советской России, «холуями» перед Америкой. «Коспомолиты не понимают русской истории, литературы, поэзии, не в состоянии правильно оценить русских людей, их психологию, их душу. Это люди без отечества, без привязанности к стране и народу. Они не могут быть советскими патриотами. Они поддерживают постоянную связь с иностранцами от Тель-Авива до Нью-Йорка». У них «местечковая психология». Всюду, куда они проникают, они, стремясь захватить все в свои руки, — действуют скопом, «артелью», своей компанией. Против одного из них мы читаем (в «Советском Искусстве» от 19 февраля 1949 г.): «Альтман ненавидит все русское, все советское. Буржуазный национализм и отвращение ко всему русскому советскому искусству неизменно приводит его к рабскому угодничеству перед Западом». Об известном театральном критике А. Гурвиче, который в течение десятилетий был очень влиятелен в театральном мире, «Правда» писала 28 января 1949 г.: «Поклеп это на русского советского человека, гнусный поклеп». К. Симонов в «Литературной газете» от 2 марта обвинял Гурвича в «издевательстве над русским народом, над русским человеком, над русскими национальными традициями». В «Советском Искусстве» от 5-го марта В. Щербина, заместитель министра кинематографии, дал следующее определение космополитизма: «Космополитизм — это знамя американской империалистической реакции, которая стремится духовно разоружить народы, лишить их воли к борьбе, повергнуть народы мира в рабство хозяевам Уолл-стрита, мечтающим о мировом господстве. К одному и тому же, по сути, призывали Гурвич, Трауберг и Блейман, охаивая советское искусство, высмеивая национальные формы нашей культуры и холуйски восторгаясь американскими пьесами и фильмами». Ю. Павлов в «Правде» от 7 апреля добавляет: «Космополитизм от своего возникновения до наших дней являлся и является идеологическим оружием в руках эксплуататорских классов для оправдания и прикрытия их захватнической политики... Коспомолитизм... поступил на вооружение Уолл-стрита и его агентуры. Служебная роль растленного космополитизма никогда еще не была столь очевидной и откровенной». Таким образом мы получаем законченную форму обвинения: люди с неизжитой местечковой психологией, враждебные всему русскому, становятся агентами американского империализма. Расправу с еврейской интеллигенцией в Советском Союзе оказалось возможным проводить под соусом борьбы с еврейским национализмом, что было на руку антисемитам, и под соусом борьбы с Западом, то было на руку чекистам, и ее задача была формулирована по немецкому образцу: все советские и коммунистические учреждения должны быть сделаны judenrein, — очищены от евреев. Сведения, подтверждающие слухи о массовых репрессиях, были впервые переданы в Америке радиостанцией «Голоса Америки» 17 октября 1952 года. Радио сообщило, что в Киеве были арестованы профессора медицинского факультета и врачи: Лурье, Браун, Каган, Левковский, Айзенберг, Эрлихман и еще до 20-ти других врачей «последователей академика Бернштейна», обвиненного в антимарксистских тенденциях. Также в Киеве были арестованы Фридель, Минкевич, Сарнацкий и вместе с ними украинец Капица, который обвинялся в том, что он допускал влияние космополитов-евреев в литературе и искусстве. Белогуров, присланный из Москвы для проведения чистки, между прочим, разоблачил некоего Гуревича, ухитрившегося в выпускаемых им книжках для детей «опубликовать ряд важных государственных секретов». В Москве среди арестованных значились Берман, Лифшиц, Фридлянд (вероятно, Цви Фридлянд, историк). Заочно ряд лиц на Украине были арестованы за работу на черном рынке, хотя их действительная вина заключалась в помощи евреям, депортированным из Западной Украины (Галиции). Почти все арестованные по кампании борьбы с космополитами были депортированы на Амур в Хабаровский Край. Там были созданы новые концентрационные лагеря в Чингаре, Союзном, Ленинске. Следует также отметить сообщение того же «Голоса Америки» о положении, создавшемся к этому времени в Биробиджане. Приведем его текстуально: «Биробиджан, Еврейская Автономная Республика, превращен в концентрационный лагерь. Наблюдается скрытая тенденция депортировать туда всех арестованных евреев. Трудно установить точное число лагерей в Биробиджане. Достаточно сказать, что в одном из лагерей, расположенном на берегу реки Биро, находятся 5-6 отделений, и в каждом отделении насчитывается от 200-300 евреев-рабов».7
Некоторую роль в усилении антисемитских тенденций в политике Сталина сыграло создание еврейского государства Израиль. Как известно, Советская Россия поддержала идею раздела Палестины в Объединенных Нациях в 1947 году. Надо полагать, что мотивы, по которым она действовала, были преимущественно антианглийские: ею руководили не симпатии к сионизму, а стремление вытеснить Англию из ее позиций на Востоке. Об отношении коммунистов к сионизму мы здесь распространяться не будем, но следует отметить, что, когда в 1948 году начались преследования евреев национального лагеря, то уже определился поворот и по этому вопросу. Тут пригодился И. Эренбург, который 21 сентября 1948 года выступил в «Правде» со статьей, положившей конец всем иллюзиям сионистов в отношении России. Эренбург вернулся к старым теориям Сталина о том, что евреи — не нация, что они обречены на ассимиляцию и что Израиль в этом отношении ничего не изменит. Из этого советские евреи могли понять, что какие бы они не связывали надежды с позицией, занятой советами при голосовании вопроса о Палестине в Объединенных Нациях, сейчас окончательно запрещены просионистские, произраильские настроения. К этому времени уже выяснилось, что Израиль и не склонен войти в орбиту международной политики коммунизма. Поэтому для борьбы с этим западным бастионом уже оказались допустимыми все средства. Арестованных еврейских писателей коммунистов, как Бергельсон и др., уже на первом допросе обвинили в произраильских симпатиях. Последние иллюзии об отношениях Сталина к Израилю ликвидировал инсценированный в Праге процесс Сланского, острие которого было направлено против сионизма. Пражский процесс (20-25 ноября 1952 г.) происходил за пределами России, но инсценирован он был Сталиным. Это было почти механическим перенесением приемов московской традиции времен Вышинского на чешскую почву. Этот процесс оказался как бы антисемитской и антисионистской манифестацией коммунизма на международной арене. Обвиняемые в пражском процессе были превращены в членов «международного еврейского заговора» и агентов американской агрессии, направленной против советской империи с целью завоевания мира. В обвинительном акте по этому делу мы сталкиваемся с образцами фальсификации, как бы заимствованными из «Протоколов сионских мудрецов». Прокурор Урбале — чешский Вышинский — превратил обвинительный акт, направленный против руководителей коммунизма в Чехословакии, в обвинение против всего еврейства, против сионизма и государства Израиль. В этом смысле очень характерна формулировка смысла пражского процесса, которую дала советская пропаганда в московском «Новом времени» (№ 49 от 3 декабря 1952 года): «На процессе в Праге было неопровержимо доказано, что государство Израиль взяло на себя роль международного шпионского центра. В 1947 г. в Вашингтоне состоялось тайное совещание, в котором приняли участие Труман, Ачесон, нынешний премьер-министр Бен-Гурион, бывший американский министр финансов Моргентау. На этом совещании они договорились о т. н. плане Моргентау-Ачесона — о тех условиях, на которых Америка будет поддерживать государство Израиль. Одним из условий была шпионская деятельность этого государства в пользу американских империалистов. Вот почему Сланский расставил на руководящие посты в аппарате Центрального Комитета партии, в министерствах иностранных дел, внешней торговли, финансов и на других участках троцкистов, националистов и сионистов». Подсудимые и лжесвидетели в один голос утверждали на суде, что всю свою деятельность они проводили в качестве евреев. Чтобы полнее представить преступление Израиля, режиссеры процесса использовали члена левой рабочей партии Израиля «Мапам», просоветиста и прокоммуниста Мордехая Орена, который год тому назад приехал в Восточную Европу и потом исчез. Как выяснилось из обвинительного акта, Орен «сознался», что он матерой «сионистский шпион» и находится на службе английской разведки еще с 1934 года. По приговору суда, Сланский с товарищами были казнены, а Орен освобожден, отбыв 5-летнее заключение в тюрьме.8
Другой процесс, также явно направленный против евреев, по большей части коммунистов, состоялся в Москве 12 августа 1952 г., но о нем стало известно только четыре года спустя из статьи Леона Кристола в «Форвертсе» (от 16 марта 1956 года). На особенностях этого процесса надо остановиться. Прежде всего в точности неизвестно, кто и по какому признаку были посажены на скамью подсудимых. Никогда в советской печати не появлялось отчета об этом процессе. Невидимому, процесс был связан с ликвидацией Еврейского Антифашистского Комитета, и главная группа обвиняемых была из числа его членов. Однако, некоторые члены комитета, как Д. Заславский и И. Эренбург, не были арестованы. Секретарь Комитета, официально приставленный к нему чекист Шахно Эпштейн умер в 1946 году. Подсудимые были арестованы еще в конце 1948 г. На самом процессе в 1952 г. было, по имеющимся непроверенным сведениям, 26 подсудимых. Известны имена: Д. Бергельсон, П. Маркиш, Л. Квитко, Нистер, Фефер, Д. Гофштейн, И. Добрушин. Совершенно неожиданно к процессу был «пришит» А. Лозовский (Дридзо), который был во время войны товарищем министра иностранных дел и никакого отношения к еврейским делам никогда не имел. О судьбе других членов Комитета ничего неизвестно — даже о гибели председателя Комитета, знаменитого актера Михоэлса стало известно независимо от процесса. Куда девались беспартийные члены Комитета, никаких сведений нет. О докторе Шлиомовиче, стоявшем во главе Боткинской больницы в Москве, стало известно в 1953 г. в связи с т. н. делом врачей-отравителей, а об академике Лине Штерн, (по-видимому, единственной женщине привлеченной к процессу) предполагается, что она одна избегла казни и была впоследствии освобождена. В ее биографии, изданной в конце 50-х годов в Москве, об этом процессе не упомянуто и вообще ни одним словом не упоминается о том, что она подвергалась каким-либо репрессиям. Подсудимые были приговорены к смертной казни, и приговор приведен в исполнение. Среди них погибли лучшие еврейские писатели, которые выдвинулись преимущественно в советский период. Но были в их числе также выдающиеся писатели старшего поколения, как Бергельсон, который занял значительное место в еврейской литературе еще до первой мировой войны, и Нистер, которому удалось сохранить независимость и при советском режиме. Среди казненных были талантливые поэты, как Маркиш и Квитко; детские стихи последнего продолжали распространяться в России на многих языках даже тогда, когда еврейский язык подвергся полному запрету. Факт убийства Сталиным цвета еврейской литературы, писателей-коммунистов и, во всяком случае, лояльных советских граждан, — тщательно скрывался в самой России и заграницей. Эренбург, как и вся коммунистическая печать заграницей уверяли, что Бергельсон, Маркиш и др. живы и продолжают писать. Об этом они заявляли еще тогда, когда писатели уже были давно казнены. Тому, что Сталин мог так жестоко расправиться с преданными ему людьми, не раз певшими ему осанну, долго не могли поверить даже еврейские коммунисты заграницей, а когда этот факт был бесспорно установлен, и они были особенно потрясены... Прошло всего несколько месяцев после расстрела еврейских писателей и процесса Сланского, как весь мир всколыхнулся новейшей сенсацией из Советской России, антисемитский характер которой также не подлежал сомнению. 13 января 1953 года советское агентство «ТАСС» опубликовало сообщение об аресте «группы вредителей-врачей». Опираясь на «документальные доказательства» и сознание арестованных врачей, сообщение утверждало, что эти врачи убили двух членов Политбюро — А. Жданова и Щербакова (оба скончались несколько лет до этого) и подготовляли убийство маршалов и генералов — Василевского, Говорова, Конева, Штеменко, Левченко и др. Только своевременный арест врачей помешал им провести в жизнь свои дальнейшие преступные планы. Официальное сообщение также утверждало, что врачи-террористы были агентами иностранного шпионажа. Существенным элементом всей этой фантастической истории был ее явно антисемитский характер. Среди арестованных девяти врачей было шесть евреев, о которых мы читаем: «Большинство участников террористической группы (Вовси М., Коган Б., Фельдман А., Гринштейн А., Этингер А. и др.) были связаны с международной еврейской буржуазно-националистической организацией «Джойнт», созданной американской разведкой, якобы для оказания материальной помощи евреям в других странах. На самом же деле эта организация проводит под руководством американской разведки широкую шпионскую, террористическую и иную подрывную деятельность... Арестованный Вовси заявил следователю, что он получил директиву «об истреблении руководящих кадров СССР» из США от организации «Джойнт» через врача в Москве Шлиомовича и известного буржуазного еврейского националиста Михоэлса». В более или менее однообразных комментариях к этому сообщению, появившихся в советской печати, усиленно подчеркивался сионистский характер «Джойнта». Так, «Правда» от 13 января писала: «Разоблачение шайки врачей-отравителей является ударом по международной еврейской сионистской организации», а «Труд» от 17 января писал: «Сионизм стал инструментом американско-английских поджигателей войны... Монополисты США широко используют в своих грязных целях еврейские сионистские организации, в том числе международную еврейскую буржуазно-националистическую организацию «Джойнт» ... Вредители и убийцы из «Джойнта» развернули свою преступную деятельность в нашей стране». В пропаганде по делу врачей фигурировала причудливая амальгама всяких партий, групп, организаций. Вспомнили и о еврейских социалистах из Бунда, которые были уже давно расстреляны, и о еврейских нэпманах давно ушедшего времени («Коммунист», январь 1953 года). Так в одну группу попали сионисты и бундисты, еврейские капиталисты и еврейские коммунисты, националисты всех видов и космополиты и, конечно, троцкисты и титовцы. Из приведенного сообщения мы также узнали, что председатель Еврейского Антифашистского Комитета артист Михоэлс передал врачам «директивы» об истреблении членов Политбюро и маршалов в Советской России, — меж тем как прежде сообщалось, что Михоэлса убили в Минске бандиты. Кроме того, оказалось, что Михоэлс, приезжавший в Америку в качестве делегата Еврейского Антифашистского Комитета — «известный буржуазный еврейский националист», агент «Джойнта» и американской разведки. Предстоящему процессу врачей придавали в Москве столь большое значение, что когда 21 января в Большом театре состоялось традиционное траурное собрание памяти Ленина, о процессе говорил официальный докладчик Михайлов. «Социализм победил в нашей стране — сказал он. — Уже давно разбиты и ликвидированы эксплуатирующие классы. Но все еще остались у нас пережитки буржуазной идеологии, психологии и морали, живые люди, скрытые враги нашего народа. Эти скрытые враги вредили нам и будут дальше вредить и об этом говорит нам убедительно дело группы врачей-вредителей — отвратительные шпионы и убийцы, скрывшиеся под маской врачей, которые продались рабовладельцам и каннибалам Соединенных Штатов и Англии» («Литературная Газета» от 22 января 1953 года). В январе и феврале 1953 года особое внимание было уделено нападкам на «Джойнт». В «Лит. Газете» от 24 января появилась переданная по телеграфу из Лондона статья коммуниста Дерека Картэна «Факты о Джойнте», в которой сообщается о диверсионной работе в Венгрии директора «Джойнта» сиониста Якобсона и его связях с кардиналом Миндсенти, дается характеристика сенатора Лемана и б. министра финансов Моргентау, как «бизнесменов и реакционеров», а «Джойнту» вменяется в вину и то, что в голод 1920-1921 гг. он сотрудничал с организацией АРА в России, руководимой Хувером. В газете «Труд» от 15 февраля под заглавием «Сионистская агентура доллара», напечатана обширная статья о «Джойнте», в которой невозможно разобрать, что относится к сионистам, а что к «Джойнту». Разумеется, все они находятся на откупе у Уолл-стрита. — «Подлую роль американских агентов — читаем мы в этой статье — играют не только правители Израиля, но и сионистские главари профсоюзного объединения Гистадрута». 14 февраля «Правда» писала: «Свора взбесившихся псов из Тель-Авива омерзительно гнусна в своей жажде крови» ... Дело врачей вызвало разлив антисемитской пропаганды по всей советской провинции. В некоторых городах Украины произошли расстрелы арестованных евреев-чиновников. «Украинская Правда» в Киеве писала: «Глубокую ненависть вызывают в народе все эти Каганы и Ярошевские, Гринштейны, Персисы, Капланы и Поляковы». В минской газете «Советская Белоруссия» от конца января 1953 г. появились статьи о преступлениях евреев — главным образом врачей. Был приведен длинный список имен женщин-врачей: д-р Ася Эпштейн, д-р Пиша Нисневич, д-р Регина Блок, д-р Конторович, д-р Слободская, д-р Капаш, д-р Дора Паперно. Шпиономания охватила затем и Литву. Аресты евреев начались и в Ленинграде. Газета «Коммунист» обрушилась на заговорщиков из «среднебужуазной, националистической, контрреволюционной партии Бунд»: «Бундисты уже ликвидированы, — читаем мы там, — вычищены до корня, но нельзя забыть о несчастьях, которые они и нэпманы причинили Советской России». Подготовка дела «врачей-отравителей» несомненно велась по личной инициативе Сталина. Есть основание считать, что этим процессом он преследовал отчасти политические цели внутрипартийной работы, но, невидимому, у Сталина были и другие далеко идущие цели, направленные против евреев. После его смерти усиленно распространялись слухи о том, что Сталин носился с мыслью установить для всех русских евреев новую «черту оседлости» и затем депортировать их на дальний Север. Сталин придавал делу врачей большое значение, и Хрущев в своей секретной речи на 20-ом съезде ВКП в феврале 1956 г. уделил этому делу особое внимание. «Вскоре после ареста врачей, — рассказывал он, — мы, члены Политбюро, получили протоколы, в которых врачи сознавались в своей вине... Но не было возможности проверить факты, связавшись с теми, кто признавался в вине! Мы чувствовали, однако, что дело арестованных врачей было сомнительно. Мы лично знали некоторых из этих людей, так как в свое время они нас лечили. Когда мы пересмотрели это дело после смерти Сталина, мы пришли к заключению, что оно было сфабриковано от начала до конца. Это позорное дело было создано Сталиным. У него не хватило времени, однако, довести его до конца так, как он себе представлял этот конец». И вот заслуживающая внимание подробность: по словам Хрущева, Сталин сказал министру Госбезопасности — Игнатьеву: «Если ты не добьешься признания врачей, мы тебя укоротим на голову» ... Сталин лично вызвал к себе следователя, рекомендовал ему методы, которые следовало применять при ведении следствия. Эти методы были просты — «бить, бить и еще раз бить». Смерть Сталина привела к реабилитации врачей, но после пыток, при помощи которых добивались признания, не все арестованные могли дожить до свободы: двое арестованных, профессора И. Г. Этингер и М. Б. Коган, исчезли в недрах ЧК, не дождавшись смерти Сталина и последовавшей реабилитации. Заместитель министра Госбезопасности Михаил Рюмин, назначенный на эту должность в 1952 году, был 4 апреля 1953 г. арестован и в 1954 году расстрелян Министр Госбезопасности Семен Игнатьев, хотя был обвинен в «политической слепоте», уцелел — вероятно, потому что оказал услуги наследникам Сталина. После смерти Сталина власть перешла в руки т. н. коллективного руководства, затем в 1957 году к Хрущеву, а в 1964 году к Брежневу и Косыгину. Преемники Сталина реабилитировали многих пострадавших в его время людей и приступили к «десталинизации» советского строя. Однако, и они не сочли возможным покончить с политикой антиеврейских дискриминизаций и с правительственным антисемитизмом. Но обследование еврейского вопроса в эту новейшую эпоху уже выходит за пределы настоящей статьи.С. ШВАРЦ. БИРОБИДЖАН. ОПЫТ ЕВРЕЙСКОЙ КОЛОНИЗАЦИИ
Возникновение проекта еврейской колонизации Биробиджана. — Первый период колонизации: 1928-1934. — Второй период колонизации: 1934-1941. — Еврейская культурная жизнь в Биробиджане. — Биробиджан в годы войны. — Послевоенное возрождение идеи Биробиджана: 1946-1948. — Закат.
Биробиджанский проект возник, как попытка широкой еврейской колонизации далекого, почти необжитого района, главным образом сельскохозяйственной колонизации. Неслучайно инициатива еврейской колонизации Биробиджана исходила из Комитета по земельному устройству трудящихся евреев (Комзета), самое проведение колонизации было поручено Комзету и сельскохозяйственное переселение в Биробиджан первоначально было даже формально закрыто для неевреев. В процессе осуществления плана колонизации Биробиджана задачи колонизации частью менялись, но первоначальная ориентировка на создание в Биробиджане компактной массы евреев-земледельцев продолжала доминировать в вопросе о еврейской колонизации Биробиджана. Такова, по крайней мере, внешняя сторона вопроса. Действительность была гораздо сложнее. Проект еврейской сельскохозяйственной колонизации Биробиджана возник в 1927-1928 годах, когда интерес в руководящих еврейских коммунистических кругах к развитию еврейского земледелия начал падать. И если в это время выдвинулся проект широкой еврейской сельскохозяйственной колонизации, продиктован он был в значительной мере не интересами земельного устройства евреев, а другими соображениями: земельное устройство в Биробиджане евреев должно было служить общим целям советской политики на Дальнем Востоке. Обо всем этом еще будет речь ниже. Но все же это был план широкой еврейской колонизации, и как таковой он заслуживает анализа. Идея еврейской сельскохозяйственной колонизации Биробиджана своими корнями уходит в стихийный переход десятков тысяч евреев к земледельческому труду в первое десятилетие после Октября.1. ВОЗНИКНОВЕНИЕ ПРОЕКТА ЕВРЕЙСКОЙ КОЛОНИЗАЦИИ БИРОБИДЖАНА
В политике привлечения евреев к производительному труду проект колонизации Биробиджана занимает особое место, сочетая и задачи «продуктивизации» еврейского населения и задачи национальной консолидации советского еврейства. Проект этот возник в связи с поисками территории для широкой еврейской сельскохозяйственной колонизации, начавшимися еще в 1924 году. В руководящих еврейских советских кругах проблема эта рассматривалась в то время почти лишь как экономическая проблема и лишь очень нерешительно отмечалось ее национальное значение. Отчетливость в постановке проблемы еврейской сельскохозяйственной колонизации, как основной проблемы национальной консолидации советского еврейства, пришла со стороны. Как это ни неожиданно, наиболее решительным защитником идеи национального возрождения еврейства на путях сельскохозяйственной колонизации явился Михаил И. Калинин, председатель Президиума ЦИК СССР, как бы президент Советского Союза. В речи его на 1-ом съезде Озет, 17-го ноября 1926 года, Калинин формулировал эту мысль следующим образом: «Перед еврейским народом стоит большая проблема — сохранить свою национальность, а для этого нужно превратить значительную часть еврейского населения в оседлое крестьянское земледельческое компактное население, измеряемое по крайней мере сотнями тысяч. Только при таких условиях еврейская масса может надеяться на дальнейшее существование своей национальности». Первоначально возникла мысль об избрании в качестве основного района еврейской сельскохозяйственной колонизации северной, степной части Крыма. В широких кругах населения очень распространено представление о Крыме, как о райском уголке. Это верно только в отношении южной прибрежной полосы, так называемой Крымской Ривьеры, занимающей около 1 % площади Крыма. Очень благоприятны условия для развития сельского хозяйства и в прилегающей к Крымской Ривьере горной части Крыма (около 19% всей площади Крыма). Но совсем иным характером отличается большая часть расположенной к северу от горной полосы степной территории Крыма (около 80% его площади). А между тем только в эту степную область, причем и здесь преимущественно в наименее благоприятные северные и северо-восточные части ее, был направлен поток еврейских переселенцев. И для этого были серьезные основания. Вследствие неблагоприятных условий для развития сельского хозяйства степная часть Крыма всегда оставалась мало населенной, а после тяжелого голода в 1921 году, когда население Крыма уменьшилось более чем на одну пятую, сельскохозяйственное население его и вовсе поредело. В 1923 году средняя плотность сельскохозяйственного населения Крыма, включая и его густонаселенное южное побережье, достигла лишь 12,3 душ на кв. километр против 50,6 душ на кв. км. в соседней Украине. В северных — Джанкойском и Евпаторийском — округах, куда направлялся основной поток еврейских переселенцев, плотность сельскохозяйственного населения была еще много ниже: 8 душ на кв. км. До революции крестьянское хозяйство было недостаточно развито в северной части Крыма, значительная часть земли принадлежала здесь крупным землевладельцам и обрабатывалась при помощи пришлых рабочих из более отдаленных губерний Украины. После революции помещичьи земли отошли к государству, но оставались в значительной части неиспользованными. Всего в 1916 году посевные площади в Крыму достигали 778 тысяч десятин, из них 581 тысяча десятин у крестьян. В 1924 году крестьянские посевы достигали лишь 366 тысяч десятин, т. е. 62,8% довоенной крестьянской посевной площади, все посевы 390 тысяч десятин, 50,1% довоенной площади. Между тем, на Украине общая площадь посевов достигла уже к этому времени 91,0% довоенной площади, а площадь крестьянских посевов превысила довоенную. Без притока переселенцев из других частей Советского Союза восстановление скромного довоенного уровня крымского сельского хозяйства и тем более дальнейшее его развитие представлялось неразрешимой задачей. Неблагоприятные для развития земледелия условия в северных и северо-восточных частях Крыма и невозможность заселения их без предварительной затраты больших средств и заставили, по-видимому, советское правительство уделить такое внимание вопросу о землеустройстве евреев в Крыму. В официальных кругах открыто ориентировались при этом на приток средств из-заграницы. М. И. Калинин в июле 1926 года в статье «Еврейский вопрос и переселение евреев в Крым» так прямо и писал: «Вот как нам пишут агрономы, посланные по обследованию крымских земель: «Нами производится теперь выбор мест под поселки. Приходится выбирать из всех зол наименьшее. Ни в одном месте нельзя с уверенностью ожидать достаточно воды и хорошего качества. На всех участках можно делать только шахтные колодцы глубиной свыше 20 сажен до 50-ти. Артезианские воды большей частью в этом районе горько-соленые... Проблема обводнения этих участков настолько серьезна и сложна, что я должен перед вами поставить вопрос о возможности и допустимости заселения участков Евпаторийского района». Как видите из этой выписки, на эту землю простых поселенцев посадить нельзя; чтобы их посадить, на каждую десятину надо вложить минимум пару сотен рублей; ни у советского правительства, ни у населения этой суммы нет. Эта сумма может быть собрана только заграницей, что евреи и делают». На 1-ом съезде Озет в ноябре того же года Калинин вновь вернулся к этой мысли. Подчеркнув, что для сохранения евреями своей национальности необходим переход к земледелию сотен тысяч евреев (эта его аргументация приведена выше), Калинин апеллировал к национальному чувству «еврейских капиталистов» заграницей: «Для этого (т. е. для создания большого компактного еврейского земледельческого населения. — С. Ш.) требуются большие средства. Правительство со своей стороны употребляет все усилия для того, чтобы дать хотя некоторую материальную помощь... Но, с другой стороны, советское правительство не мешает, чтобы евреи-переселенцы в национальном отношении получали помощь от евреев-капиталистов, находящихся за пределами СССР, заграницей... Тут происходит совпадение интересов, исходящих из различных точек зрения — национального сохранения массы и национального чувства еврейских капиталистов, которые, будучи капиталистами, пользующимися всеми благами, вместе с тем не могут спокойно спать, зная, что народ, родственный им по крови, страдает, мучается». Эта помощь заграничного еврейства — отнюдь, конечно, не одних лишь «еврейских капиталистов», а в значительной степени также американско-еврейских рабочих и американско-еврейских средних классов — действительно достигла очень значительных размеров. К 1929 г. общая сумма затрат на земельное устройство евреев в Советском Союзе достигла 22,5 миллионов рублей, «из коих 16,7 млн. рублей падают на средства заграничных организаций и около 5,8 млн. рублей на советские»,[12] т. е. соответственно 74,2 и 25,8% или почти три четверти и четверть.[13] Но в официальных советских кругах интерес к еврейской колонизации северной части Крыма рано начал падать. Причину этого сейчас установить трудно. Вероятно, какую-то роль сыграли здесь опасения роста антисемитских настроений в стране в связи со слухами, что евреям «отдают Крым».[14] Так или иначе, уже в 1927 году идея еврейской сельскохозяйственной колонизации в Крыму начала тускнеть и была выдвинута мысль об освоении при помощи еврейской колонизации почти незаселенной территории на Амуре, получившей вскоре название Биробиджана (по именам двух рек, притоков Амура, Большой Биры на востоке и Бижана на западе территории). Присоединенная к России (вместе со всем Приамурским краем) лишь в 1858 году по Айгунскому трактату, территория теперешнего Биробиджана, — размерами больше Бельгии, — оставалась почти без населения. Неоднократные попытки заселения этой территории, начавшиеся еще в 1858 году, тотчас после установления здесь русской власти, переселением сюда в принудительном порядке части забайкальских казаков, дали очень скромные результаты. К середине двадцатых годов все население этой обширной территории едва достигало тридцати тысяч.[15] Такое состояние этого пограничного района, в связи с ускорившимся ростом маньчжурско-китайского населения по ту сторону Амура и опасностью массового просачивания колонистов из-за рубежа, начало вызывать в руководящих советских кругах тревогу и поиски путей к скорейшему освоению края. Тут-то и родилась идея еврейской колонизации Биробиджана, осуществление которой, очень дорогое, могло бы быть облегчено — по крымскому образцу — притоком значительных средств из-заграницы. В литературе того времени осталось немало указаний на роль, которую играл в решении вопроса о Биробиджане аргумент об обеспечении государственной территории путем скорейшего освоения края. Заместитель председателя Комзета А. Н. Мережин в своем докладе на заседании Комзета 12-го июля 1928 года (непосредственно после возвращения из поездки в Биробиджан) подчеркнул необходимость колонизировать край в течение ближайших 10-15 лет, чтобы предупредить его заселение китайцами.[16] Виктор Финк, посетивший Биробиджан осенью 1929 года (вместе с делегацией Икора), говоря о решении советского правительства направить еврейских колонистов в Биробиджан, отметил, что кроме «еврейского вопроса» ЦИК намечал здесь решение и другой, не менее важной проблемы — проблемы заселения, вернее, советского освоения пространств Дальнего Востока, пустование которых дразнит аппетиты империалистических соседей». Юрий Ларин, останавливаясь на проблеме Биробиджана, объяснял остроту вопроса о скорейшем заселении края необходимостью устранить один из «моментов, который будет манить японский империализм к советскому Дальнему Востоку». Весною 1927 года Комзет принял решение о посылке в Биробиджан — или, по тогдашней терминологии, Бирско-Биджанский район Дальневосточного края, — научной экспедиции для выяснения возможностей широкой организации здесь переселенческой деятельности Комзета. Весь опыт предшествующей работы по колонизации района — от первых поселений забайкальских казаков в 1858 и последующие годы в приамурской полосе до переселения крестьян из южных черноземных губерний и из Поволжья в 1910-1915 годах в район Бирского опытного поля — свидетельствовал о громадных трудностях прочного устройства переселенцев в районе. Экспедиция, однако, не сделала из этого опыта вывода о невозможности здесь массовой колонизации, да, по-видимому, и задача, которая была поставлена перед нею, сводилась к выяснению вопроса не о том, возможна ли или нет широкая колонизация Бирско-Биджанского района, а о том, при каких условиях такая колонизация может быть осуществлена с расчетом на прочный успех. Экспедиция проделала почти героическую работу, обследовав в течение полутора месяца полевых работ площадь более 1.000.000 гектаров (из общей площади района около двух с половиной миллионов гектаров), главным образом в низменной, «степной» части района, «представляющей наибольший интерес в смысле сельскохозяйственной колонизации и где расположены фонды первой очереди». Полевые работы экспедиции протекали в очень тяжелой обстановке: в необжитой, частью заболоченной местности, в условиях бездорожья и в «период, наиболее тяжелый по местным климатическим условиям: период дождей, разлива рек, высоких температур и усиленного гнуса». Отчет экспедиции был выдержан в строго деловых тонах. Но за этой видимой сдержанностью чувствовалась тревога «болельщиков» биробиджанской колонизации. Экспедиция пришла к следующим выводам: «Колонизационная работа должна быть построена на следующих принципах: 1) Колонизация района, очередность заселения, последовательность всего комплекса колонизационных действий должны проводиться по строгому плану, обнимающему весь район в целом и рассчитанному на компактное заселение фондов в продолжении ряда лет. Вкрапленная, пятнистая колонизация, совершающаяся в настоящее время, использующая лучшие участки, при большой пестроте рельефа и почв в районе затруднит освоение больших окружающих пространств новыми переселенцами и повлечет за собой неэкономное использование колонизационных ресурсов района. 2) Колонизация должна начаться в наиболее обжитой южной и югозападной части района в Приамурье, отчасти в районе Бирского опытного поля и оттуда постепенно распространяться на необжитые части района. 3) Подготовка района для колонизации требует в первую очередь оборудования дорожной сети. Необходимо магистральные дороги оборудовать для грузового автомобильного движения и перевозки тракторов; вспомогательные пути на участках должны также быть хорошо построены, обеспечены мостами через реки и, по возможности, балластированы. 4) Переселение должно быть массовым, с устройством более крупных поселков (примерно в 100 дворов), чтобы таким образом легче освоить и осушить местность и побороть гнус, а также в целях облегчения удовлетворения культурных и хозяйственных нужд переселенцев: устройства школ, медпомощи, переработки продуктов (и коллективизации хозяйства. — Ред.). 5) Чтобы обеспечить успех переселения, необходимо, чтобы переселенец по прибытии застал подготовленные фонды, в смысле отграничения, водоснабжения и отчасти осушительной мелиорации (магистральные каналы) там, где она нужна, а также срубленные избы, хотя бы в незаконченном виде, так как по условиям климата крытое помещение требуется неотложно.... 7) По местным условиям нужно, чтобы за год до прибытия переселенцев производился подъем пласта, который поспевает для посева лишь на следующую весну, возводились бы стены и крыши домов, а также производились бы основные мелиорации. Наиболее выгодные и дешевые рабочие руки могут быть использованы для этой цели со стороны кочующих рабочих артелей китайцев и отчасти корейцев. Но было бы желательно привлечь для этой цели рабочие дружины на началах найма из среды безработной еврейской молодежи БССР и Украины (особенно лесостепной), которые могли бы в крае осесть или даже закрепить землю и вызвать семьи. 8) Прибытие переселенцев должно пройти все обычные стадии: ходоки, работники и семьи, причем ходоки приглашаются на устроенные или устраиваемые фонды летом и осенью, работники прибывают к весне для производства посева и семьи приезжают осенью к уборке урожая.... Начало переселения евреев в Б.-Биджанский район возможно не раньше 1929 года. Весь 1928 год должен пойти на подготовку фондов. Полагаем, что масштаб переселения в 1929 году должен составлять тысячу семей, в 1930 году 2.000 семей и в дальнейшем должен оставаться на уровне 2.000-3.000 семей в год». Внимательно перечитывая сейчас эти выводы экспедиции, невольно испытываешь ощущение, что они были задуманы, как предупреждение, чего не делать, как не вести переселение, чтобы не погубить его с самого начала. Мысль, красной нитью проходящая через все выводы экспедиции, это необходимость систематической, требующей времени и средств, подготовки переселения (см. особенно пп. 3-5 и 7) и соблюдения определенной последовательности в прибытии ходоков, основных работников и семей переселенцев (п. 8). Заслуживает внимания и несомненно принято было экспедицией не без колебаний требование о начале колонизации «в наиболее обжитой южной и юго-западной части района, в Приамурье» (п. 2). Этому вопросу экспедиция уделила особое внимание: «Основной предпосылкой колонизации этого района является землеустройство местного населения и отграничение колонизационных фондов... Необходимо, однако, сказать, что землеустройство населения представляет задачу довольно сложную. Население состоит из казаков, которых в 60-80 гг. в принудительном порядке переселили из Забайкалья и поселили на указанных местах для обеспечения охраны границы, и корейцев, устроенных в тот же период в с. Благословенном. Ко времени поселения казаков край был покрыт в огромной части лесом, безлюден и заболочен. Они пережили много бедствий, пока окрепли и освоили землю. Население свободно селилось и расширяло свое землепользование, не встречая сопротивления, и в настоящее время оно номинально простирается на территорию до 330.000 гектаров, хотя фактическое землепользование значительно ниже 110.000 гектаров. Население знает о предстоящем землеустройстве и относится к нему с тревогой и опасением. Отграничение земель трудового пользования уменьшит просторы хозяйства, стеснит возможность применения существующей переложной зерновойсистемы и особенно неограниченное право сенокошения, сократит возможность промысловой охоты и т. д. Местный старожил плохо представляет себе условия существования в плотно заселенной стране и смотрит на предстоящее землеустройство как на бедствие» ... Игнорировать эти настроения старожилого населения было бы неоправданной жестокостью, да это и практически невозможно. Преодолеть эти трудности можно только энергичной работой по созданию благоприятной обстановки для развития старожилого хозяйства в новых условиях: «Безболезненное землеустройство старожилого населения должно сопровождаться рядом мероприятий, которые облегчили бы реорганизацию хозяйства в соответствии с новыми условиями. Сюда следует отнести: мелиорирование отводимой территории, устройство сети полевых дорог, снабжение тракторами, организация переработки и сбыта молока, устройство скотных дворов (сейчас скот зимует под открытым небом), улучшение породы скота и т. д.... К этому следует добавить, что межселенное землеустройство местного населения должно производиться непременно на средства госбюджета, а не на местные средства, как это было до сих пор хотя бы потому, что в этом землеустройстве местное население не заинтересовано и склонно придавать ему ложное направление». Но в проведение всех этих мероприятий и, тем более, процесс осознания значения этих мероприятий местным населением и примирения его с новыми условиями — требовали времени и не допускали поспешности. 23-го августа 1927 года экспедиция вернулась в Москву и приступила к обработке большого собранного ею материала. В начале 1928 года предварительный отчет экспедиции был представлен в правительство и 28-го марта состоялось постановление Президиума ЦИК СССР о «закреплении за Комзетом» Биробиджанского района (здесь, кажется, в первый раз этот термин употреблен в официальном документе) «для нужд сплошного заселения трудящимися евреями свободной земли». Переселение в Биробиджан не для занятия земледелием должно было играть подчиненную роль. Еврейская сельскохозяйственная колонизация должна была носить сплошной характер и для неевреев Биробиджан, как территория для сельскохозяйственной колонизации, был закрыт: в постановлении 28-го марта это было формулировано категорически: «прекратить дальнейшее зачисление не по нарядам Комзета земельных долей в Биробиджанском районе». Границы Биробиджанского района были при этом установлены несколько суммарно, и окончательное установление границ поручалось Дальневосточному краевому землеуправлению совместно с районным переселенческим управлением и Комзетом. — Постановление 28-го марта заканчивалось сыгравшим впоследствии значительную роль «пятым пунктом»; «При благоприятных результатах сплошного заселения означенного в п. 1 района трудящимися евреями иметь в виду возможность образования на территории указанного района еврейской национальной административно-территориальной единицы».2. ПЕРВЫЙ ПЕРИОД ЕВРЕЙСКОЙ КОЛОНИЗАЦИИ БИРОБИДЖАНА: 1928-1934
После принятия правительственного постановления о «закреплении» Биробиджана за Комзетом для нужд еврейской колонизации, немедленно началось переселение евреев в Биробиджан. Предостережения Биробиджанской экспедиции совершенно игнорировались. О предварительной подготовке района к приему переселенцев, о сохранении определенной очередности в посылке ходоков, работников и семей переселенцев, об отсрочке начала переселения до 1929 года не было и речи. 28-го марта 1928 года было вынесено постановление Президиума ЦИКа и сейчас же начали формироваться первые эшелоны еврейских переселенцев.[17] В руководящих советских кругах ориентировались на широкую колонизацию Биробиджана евреями в течение немногих лет. Отвечая на вопрос американской экспертной комиссии Икора, Рыков в октябре 1929 года заявил, что уже в последний год первой пятилетки (т. е. в 1932/33 г.) еврейское население Биробиджана должно достигнуть «около 60.000», т. е. евреи должны были образовать к этому времени значительное большинство в составе населения района. Результаты этой колонизационной спешки сказались немедленно. Переселенцы, к тому же непривычные к сельскохозяйственному труду, очутились в тайге в очень тяжелых условиях, и большинство переселенцев первых двух лет не выдержали испытания и либо вернулись на места выхода (за многие тысячи километров), либо разбрелись по более значительным центрам Дальнего Востока (Хабаровск, Владивосток и др.). Из переселенцев 1928 года лишь немного более трети оставалось к концу года в Биробиджанском районе. В 1929 году повторилось то же (цифры будут приведены ниже). Но и те немногие переселенцы, которые оставались в Биробиджанском районе, оказались в большинстве своем сосредоточенными на ст. Тихонькая (будущий город Биробиджан) и в других небольших поселках полугородского типа вдоль железной дороги, а не «на земле». Здесь же, особенно на ст. Тихонькая, надолго задерживались прибывавшие в район новые переселенцы. Виктор Финк следующим образом описывает их положение, как он наблюдал его осенью 1929 года: «В поселке при станции Тихонькая, Уссурийской железной дороги, являющемся как бы воротами Биробиджана, образуется затор из еврейских переселенцев. Они живут в бараках. В невероятной скученности и грязи там валяются вповалку на двухэтажных нарах десятки чужих друг другу людей — холостяков, молодых женщин, стариков, многодетных семейств с грудными младенцами. Я утверждаю, что переселенческие бараки в Биробиджане могли бы быть позором тюрьмы. По положению, переселенцы должны проживать в бараке не больше трех суток. Фактически же они сидят там по два и по три месяца, так как, во-первых, земельные фонды не подготовлены, а, во-вторых, нет дорог... В Биробиджане нужен крепкий дом, и нужно, чтобы через болота и тайгу была проложена дорога. Покуда этого нет, из Тихонькой выехать почти невозможно, да и ехать некуда. «Среди барачных жителей складывается какой-то особый жуткий быт. Некоторые умудряются получать переселенческий кредит и ссуды, сидя в бараке, и проедают их, даже не выехав на землю. Другие, менее изворотливые, нищенствуют. Я видел в бараке семью, которая дошла до такой степени несчастья, что другие переселенцы, сами ведущие полуголодное существование, из жалости собирали для нее милостыню... Одинокие женщины, попав в беспомощное положение, поневоле начинают заниматься проституцией. Иные уезжают для этого в Хабаровск, но в сентябре-октябре 1929 года и в Тихонькой несколько еврейских женщин стали заниматься проституцией. Они приехали с намерением работать на земле, но не могли добраться до земли...». Заслуживает внимания, что организаторам переселения пришлось почти отказаться от выдвинутой Биробиджанской экспедицией идеи размещения еврейских переселенцев прежде всего в наиболее обжитой южной и юго-восточной части Биробиджана, в Приамурье, так как при неосуществлении мероприятий, которые могли бы сделать размещение здесь евреев переселенцев относительно приемлемым для местного старожилого населения (см. выше), не могло быть и речи о направлении сюда широкого потока евреев-переселенцев. Поэтому и размещение переселенцев производилось преимущественно не в Приамурье, а в более трудных для освоения центральной и северной частях Биробиджана, ближе к железной дороге. В 1930 и 1931 годах положение несколько улучшилось: приток переселенцев все еще оставался скромным, но по крайней мере бегство переселенцев из района приняло менее катастрофические размеры. Все же к концу 1931 года в Биробиджанском районе было лишь немного более пяти тысяч евреев при общей численности населения района более 44,5 тысяч. Цифры эти вскрывают поразительный факт: несмотря на категорическое указание постановления 28-го марта 1928 года о прекращении переселения в Биробиджан неевреев, приток такого рода переселенцев продолжался и даже обгонял приток переселенцев евреев.[18] Осенью 1931 года Президиум Всероссийского ЦИК вынес постановление «о мероприятиях по осуществлению пункта пятого» декрета 28-го марта 1928 года. Постановление это требовало «значительного усиления темпов хозяйственного роста района на базе развития крупных промышленных предприятий на местном сырье (железо, графит, лес, стройматериалы), кустарного производства, совхозного и колхозного строительства, соответственных дорожных и мелиоративных мероприятий», «ориентируясь на образование к концу 1933 года в границах Биробиджанского района еврейской автономной административнотерриториальной единицы в составе Дальневосточного края». Во исполнение этого постановления были разработаны плановые цифры развития народного хозяйства и роста населения Биробиджанского района в 1932 и 1933 годах. Еврейское население за два года должно было увеличиться более, чем на 25 тысяч, т. е. более, чем в шесть раз, при одновременном увеличении нееврейского населения лишь на 9 с половиной тысяч (в том числе на две с небольшим тысячи в порядке естественного прироста). Мысль о прекращении переселения неевреев в Биробиджан и о превращении Биробиджана в район «сплошной» еврейской сельскохозяйственной колонизации была здесь официально — хотя и молчаливо — оставлена, как оставлена была и идея о направлении большинства еврейских переселенцев в сельское хозяйство. Так, для 1932 года общее количество евреев-переселенцев (с иждивенцами) намечалось в 14.000,[19] из них в колхозы 3.900 и в совхозы 2.300, т. е. в сельское хозяйство 6.200 или 44,3% общего числа евреев-переселенцев за год.[20] Весною 1932 года ЦИК СССР в свою очередь подтвердил постановление Всероссийского ЦИК и предписал даже усилить поток евреев-переселенцев в Биробиджанский район. Комментируя это постановление ЦИК СССР, Диманштейн писал: «По предварительным предположениям мы должны иметь к концу 1933 года в Биробиджане около 50.000 евреев-переселенцев (а не 31.100, как намечалось во исполнение осеннего 1931 года. — С. Ш.), исходя из расчета, что к концу 1932 года мы будем иметь около 20.000 переселенцев (а не 17.920, как намечалось недавно. — С. Ш.)». Одновременно плановые органы Дальневосточного края разработали плановые цифры для Биробиджана, согласно которым «население Биробиджана к концу 1937 года (т. е. к концу второй пятилетки. — С. Ш.) должно составлять 300.000 человек, из коих 150.000 евреев-переселенцев». Все эти расчеты оказались построенными на песке. В действительности за 1932 год в Биробиджан прибыло не 14.000 евреев-переселенцев, как намечалось во исполнение осеннего постановления 1931 года (не говоря уже о более далекоидущих расчетах Диманштейна), а лишь 9.000. Притом из них «осталось лишь 3.000, и в 1933 году отлив даже превысил приток переселенцев». В итоге общее количество евреев-переселенцев в Биробиджанском районе достигло к концу 1933 года не 31.000 и не 50.000, а лишь 8 с небольшим тысяч. О близкой перспективе 150.000-го еврейского населения Биробиджана, конечно, не могло уже быть и речи. Таковы были итоги еврейского переселения в Биробиджан ко времени объявления Биробиджана — в мае 1934 года — Еврейской автономной областью. По годам они показаны в следующей таблице:Переселение евреев в Биробиджан[21]
Прибыло | Отсеялось | Осело | |
1928 | 950 | 600 | 350 |
1929 | 1.875 | 1.125 | 750 |
1930 | 2.560 | 1.100 | 1.560 |
1931 | 3.250 | 725 | 2.525 |
1932 | 11.000 | 8.000 | 3.000 |
1933 | |||
Итого за 6 лет | 19.635 | 11.450 | 8.185 |
У нас нет точных данных о количестве нееврейского населения Биробиджана к началу 1934 года. Оно во всяком случае было выше 40.000, и процент евреев среди населения Биробиджана был в это время ниже 20. Необходимого условия для превращения Биробиджана в «еврейскую автономную административно-территориальную единицу» — осуществленного или близкого к осуществлению еврейского большинства — в Биробиджане еще не создалось. И самая возможность такого увеличения еврейской иммиграции в Биробиджан, которое бы в предвидимом будущем могло создать в Биробиджане еврейское большинство, представлялась после опыта 1928-1933 годов спорной, по крайней мере на тех путях, на которых велась до сих пор политика колонизации Биробиджана. Широкая колонизация Биробиджанского района еврейской местечковой беднотой, если и могла бы быть успешной, то лишь при наличии двух условий: при систематической, упорной подготовке района к приему колонистов и — и это главное — при создании в еврейских массах национального подъема, который облегчил бы перенесение связанных с такой колонизацией огромных трудностей. Это, в сущности, даже не два, а одно условие, так как в обстановке национального подъема можно было бы организовать кадры еврейской молодежи, проникнутые настроениями, близкими к настроениям палестинских халуцим, которые — под руководством специалистов — осуществили бы мелиоративные, дорожные и строительные работы по подготовке района к широкой колонизации. Что при иной ориентировке советской еврейской колонизационной политики возможны были гораздо более благоприятные результаты, можно показать на примере. Единственной сельскохозяйственной коммуной, выдержавшей в Биробиджане без потерь испытания 1928 и 1929 годов, была небольшая коммуна молодежи «Икор». Коммуна эта была в основном составлена из первого выпуска еврейской сельскохозяйственной школы близ Минска: весь выпуск, состоявший сплошь из детей евреев-крестьян, отправился в Биробиджан, увлеченный лозунгом «В еврейскую страну!» (так рассказывал об этом А. Н. Мережин на пленуме Центрального Совета и Правления Озет в январе 1929 г.). Сохранению коммуны в эти тяжелые первые годы содействовало, может быть, и то, что, кроме энтузиастов из Минска, в состав ее, вероятно, вошли энтузиасты из Америки. Об этом говорит уже самое имя коммуны, названной по имени Американской ассоциации для еврейской колонизации «ICOR». Но и эта коммуна, как отмечает Кантор, увлекшись фантастическими «организационными экспериментами», пережила в 1930-1933 годах тяжелый кризис, который удалось преодолеть лишь с применением болезненной «хирургической» операции. В чем состояла эта хирургическая операция, автор не сообщает, но когда в 1934 году известный американско-еврейский журналист Б. Ц. Гольдберг приехал в Биробиджан, положение коммуны «Икор» было таково, что Биробиджанская администрация всячески пыталась не допустить поездки Гольдберга в «Икор» и уступила лишь после того, как Гольдберг заявил, что ему по возвращении в Америку невозможно будет объяснить, почему он, побывав в Биробиджане, не посетил «Икор». Гольдберг нашел «Икор» в очень тяжелом состоянии. Коммуна состояла в это время уже почти из одних бывших американско-еврейских социалистов и сохранялась, в сущности, лишь благодаря их высокому общественному идеализму. Мысль о подготовке переселения, опираясь на настроения национального подъема у еврейской молодежи, невидимому, маячила и перед авторами предварительного доклада Биробиджанской экспедиции (см. п. 7 их выводов). Но коммунистическому руководству еврейской колонизационной политикой такая постановка вопроса была совершенно чужда, и хотя оно и прибегало иногда к национальному аргументу, делалось это нехотя и без внутреннего убеждения. А организации биробиджанской колонизации, как еврейского национального дела, коммунистическое руководство просто боялось, и ни в центре, ни на местах даже не пыталось создать еврейские автономные органы по руководству переселением.
3. ВТОРОЙ ПЕРИОД ЕВРЕЙСКОЙ КОЛОНИЗАЦИИ БИРОБИДЖАНА: 1934-1941
Чрезвычайно неблагоприятные итоги первых шести лет еврейской колонизации Биробиджана заставили руководителей еврейской советской политики коренным образом изменить весь характер проекта. Одновременно с провозглашением Еврейской автономной области Биробиджан становится колонизационным центром не столько для безработной, гибнущей еврейской бедноты, сколько для еврейских рабочих, уже занятых в промышленности, еврейских крестьян, уже сидящих на земле, еврейских ремесленников, уже выбравшихся из местечек в более значительные центры и имеющих заработок и относительно обеспеченное существование. Соответственно и политика содействия добровольному и свободному переселению вытесняется политикой «вербовки» переселенцев при содействии и часто под давлением «советской общественности», «вербовки», носящей в советских условиях характер полу-мобилизации. Диманштейн, комментируя постановление ЦИК об объявлении Биробиджана Еврейской автономной областью, писал об этом открыто: «Переселение еврейских рабочих и трудящихся в Биробиджан нельзя уже теперь мотивировать только необходимостью приобщения этих людей к производительному труду, так как этот момент в значительной мере нами разрешен. Огромная часть нынешних переселенцев в Биробиджан состоит из завербованных рабочих или ремесленников, которые идут туда на конкретную работу... Это более высокая ступень по сравнению с прошлой работой Комзета, когда речь шла в основном о ликвидации деклассированное еврейской бедноты и т. п.». Необходимость этой переселенческой политики Диманштейн объяснял при этом исключительно государственными интересами Советского Союза: «Для каждого сознательного участника социалистического строительства совершенно ясно все значение обороны Дальнего Востока против интервенции. Одним из основных моментов усиления обороны наших дальневосточных границ является необходимость заселить район надежными, выдержанными людьми». Тенденция к переводу всей работы по организации переселения в Биробиджан на начала «вербовки» становится с этого времени господствующей, а с начала 1936 года вербовка признается уже и просто единственным способом формирования кадров переселенцев.[22] На пленуме Озет в начале 1936 года председатель Комзет (и член президиума ЦИК СССР) С. Е. Чуцкаев со всей решительностью противопоставлял вербовку недопустимому «самотеку» и в таком же духе было выдержано и постановление пленума. Современный автор писал о нем: «Обращает на себя особое внимание решение пленума о том, что вербовка рабочей силы и квалифицированных кадров должна вестись главным образом в крупных индустриальных городах, где на предприятиях имеются значительные массы еврейских рабочих. Если раньше переселение имело в виду главным образом устройство в новых местах тех элементов, которые не могли устроиться на месте и нуждались в организованной помощи, чтобы улучшить свое положение, то на данном этапе речь идет уже в основном не о нуждах того или иного переселенца, а об удовлетворении нужд промышленных предприятий Еврейской автономной области в квалифицированной рабочей силе и насыщении земледельцами свободных земель области... В отношении сельскохозяйственного переселения пленум высказался за то, чтобы отправить в область опытных бригадиров колхозов, рядовых колхозников, трактористов и других из отдельных приместечковых и других еврейских колхозов». Таким образом, объявление Биробиджана Еврейской автономной областью — при наличии лишь сравнительно небольшого еврейского меньшинства в составе населения Биробиджана — носило в основном характер прикрытия для полу-принудительной колонизации Биробиджана евреями, отнюдь не во имя разрешения проблемы еврейской нужды (и тем более не для разрешения еврейской национальной проблемы), а в целях заселения пограничной области, которую было бы опасно оставить незаселенной и, может быть, еще опаснее заселить лагерниками. Выше мы видели, что уже плановые цифры на 1932 и 1933 годы намечали заметный приток в Биробиджан и переселенцев неевреев. В 1934 году курс на широкое привлечение этих переселенцев был уже взят твердо. Диманштейн в цитированной выше статье, комментировавшей декрет 7-го мая 1934 года, писал: «Республики должны отдать лучших людей, годных для нового строительства в сложных условиях Дальнего Востока. При этом следует подчеркивать, что лозунг «Весь СССР строит ЕАО» означает в то же время, что наряду с еврейскими переселенцами, которые должны быть направлены туда в основном, необходимо дать кадры и нееврейские, которые помогут быстрее выполнить планы строительства этого богатейшего пограничного района. Мы не ставим себе целью скорее создать в ЕАО еврейское большинство, мы уверены, что это произойдет в силу естественных последствий переселения. Но не это наша основная цель. Это противоречило бы интернационализму. На первое место мы ставим расширение и укрепление социалистического строительства...». Введение метода «вербовки», казалось бы, должно было сказаться резким увеличением притока евреев-переселенцев в Биробиджан. До известной степени это и случилось, но результаты переселения по-прежнему далеко отставали от плановых наметок. План еврейской колонизации Биробиджана намечал переселение в ЕАО за четыре года более 50.000 человек, и еврейское население Биробиджана должно было таким образом достигнуть в конце второй пятилетки (в 1937 году) около 60.000 тысяч. В действительности еврейское население ЕАО доходило в 1937 году лишь «до 20.000». В качестве стимула к усилению переселенческого потока в ЕАО коммунистическая пропаганда начала с середины тридцатых годов более энергично подчеркивать национальное значение еврейской колонизации Биробиджана. Целям этой пропаганды в основном и должно было служить объявление Биробиджана в 1934 году Еврейской автономной областью, когда реально Биробиджан такой областью даже еще и не мог быть. Тем же целям служило и постановление Президиума ЦИК СССР от 29-го августа 1936 года «о советской, хозяйственной и культурной работе ЕАО», в котором намечался ряд конкретных заданий по развитию ЕАО, почти не привлекших к себе общественного внимания, но которое получило широкую известность из-за содержавшегося в начале и в конце его упоминания о еврейской национальной государственности: «Впервые в истории еврейского народа осуществилось его горячее желание о создании своей родины, о создании своей национальной государственности». И еще раз: «Президиум ЦИК СССР выражает уверенность в том, что все рабочие и колхозники ЕАО, трудящиеся евреи Советского Союза и советская общественность приложат все усилия к скорейшему разрешению задач по дальнейшему развитию и укреплению национальной советской еврейской государственности в СССР». Но это была пропагандистская формула, заведомо не отвечавшая действительности: уже самый характер Биробиджана, как ЕАО, был фикцией, да и к тому же, с точки зрения советского государственного права, национальным автономным областям вообще не присущ характер государственных единиц, и государственность начинается лишь с национальных автономных республик. Аргумент о еврейской государственности должен был облегчить «вербовку» переселенцев для ЕАО, особенно для ее сельскохозяйственной колонизации. К этому времени выяснилось, что при продолжающемся падении процента сельскохозяйственного населения Биробиджана область не может обеспечивать своих потребностей в сельскохозяйственных продуктах; усиление сельскохозяйственной колонизации — для сохранения формально еврейского характера области — стало поэтому одной из основных задач еврейской переселенческой политики, и цитировавшееся только что постановление от 29-го августа 1936 года настойчиво требовало, «чтобы в центре внимания областных органов стояло прежде всего сельскохозяйственное переселение».[23] При этом по-прежнему намечались максималистские темпы переселения вообще и тем более высокие темпы сельскохозяйственного переселения: с 1936 до конца третьей пятилетки, т. е. по 1942 год, ЕАО должна была принять «не менее 150.000 новых переселенцев», причем в составе их должно было быть «не менее 40-50% колхозников». Но дальнейшее развитие ЕАО было чрезвычайно затруднено разгромом в 1937 году руководящих кадров области. Это не было мероприятие, направленное специально против ЕАО; страшной «чистке» подвергся в это время весь советский и коммунистический партийный аппарат, во всей стране, и особенно опустошительный характер носил при этом разгром руководящих кадров во всех национальных республиках и областях. Руководство ЕАО было сметено целиком. Ему на смену пришли новые люди, но работа по переселению и по консолидации области надолго была ослаблена.[24] В этой обстановке уже априори следовало ожидать, что дальнейшее развитие еврейской колонизации Биробиджана будет протекать гораздо труднее и гораздо медленнее, чем это намечалось в официальных планах. К сожалению, данных о дальнейшем развитии Биробиджана после 1937 года почти нет, а ликвидация летом 1938 года Комзета, а вскоре и закрытие газеты «Эмес»[25] еще более затруднили изучение развития ЕАО. Точно известна лишь численность населения ЕАО по переписи населения 17-го января 1939 года: в это время население ЕАО достигало 108.419 человек. Но количество евреев в Еврейской автономной области оставалось тайной, и мы не узнаем его и от Зингера, которому при составлении его последних работ (1941 и 1948 годов) были доступны и неопубликованные материалы переписи. А это значит, что еврейское население Биробиджана продолжало оставаться низким. Результаты сельскохозяйственной колонизации оказались еще менее благоприятными, чем общие результаты еврейской колонизации Биробиджана. Выше уже отмечалось, что ко времени объявления Биробиджана в 1934 году Еврейской автономной областью еврейское население его достигало лишь 8 с небольшим тысяч, среди которых было лишь около 1.500, или менее одной пятой, колхозного населения. В 1936 году решено было резко усилить сельскохозяйственную колонизацию ЕАО. Диманштейн писал тогда — говоря о планах на ближайшие годы — о 40-50% колхозников в составе новых переселенцев (евреев и неевреев). Разрабатывая в 1937 году переселенческий план для ЕАО на третью пятилетку (1938/42 годы), дальневосточные и биробиджанские плановики намечали иммиграцию в ЕАО в течение пяти лет 100.000 человек, в том числе около 6.500 семей, т. е. около 25 тысяч человек, для колхозов; они должны были создать от 50 до 60 новых колхозов по 100-150 семей в каждом. Сколько среди этих новых переселенцев должно было быть евреев, наш автор не сообщает; число их, во всяком случае, должно было быть значительно. В действительности еврейская сельскохозяйственная колонизация ЕАО во второй половине тридцатых годов протекала очень медленно, может быть, даже медленнее, чем до постановления 29-го августа 1936 года. Для 1939 года подробные данные о еврейских колхозах в ЕАО имеются в выпущенной издательством «Эмес» в Москве в конце 1939 года брошюре, предназначенной для ознакомления новых переселенцев с ЕАО. Всего еврейских колхозов было в ЕАО в 1939 году 18; из них только два возникли после 1937 года, и в них в обоих вместе была в 1939 году лишь 91 семья в составе 379 душ. И это вместо ожидавшихся тысяч. Но и дальше, до самого вступления Советского Союза в войну, ничто не изменилось: в книге Зингера, выпущенной в конце 1941 года, показаны все те же 18 еврейских колхозов в ЕАО (из общего количества 60 колхозов в области). Для 1939 года в упомянутой только что брошюре имеется большое количество данных для отдельных еврейских колхозов, анализ которых позволяет составить более отчетливое представление о еврейских колхозах в ЕАО. Из пяти районов ЕАО еврейские колхозы более или менее окрепли в двух районах: в Биробиджанском районе, ориентирующемся на снабжение гор. Биробиджана сельскохозяйственными продуктами, имелось 5 еврейских колхозов, насчитывавших 257 колхозных семей, и в Сталинском районе, вдоль берега Амура, ориентирующемся на сбыт хлеба и других сельскохозяйственных продуктов по реке в Хабаровск, Владивосток и др., имелось 4 еврейских колхоза с 160 семьями. Всего в этих девяти колхозах было 417 семей; для семи из этих колхозов имеются и данные о количестве душ: всего в этих семи колхозах было 364 крестьянских семьи в составе 1.348 человек, в среднем по 3,7 человека на семью. В остальных трех районах ЕАО имелось по три еврейских колхоза, частью «в стадии организации» (в Ленинском районе), частью почти без зернового хозяйства (в Бирском и Смидовичском районах) с преобладанием огородного и молочного хозяйства. Для этих девяти колхозов в нашей брошюре нет данных о числе колхозных семей в них (за одним исключением: в колхозе им. Куйбышева в Ленинском районе 11 колхозных семей); но уже априори можно не сомневаться, что оно значительно ниже, чем в первых девяти колхозах, и общее число еврейского колхозного населения в ЕАО достигало в 1939 году максимум 700-750 семей, т. е. не более 3.000 человек. Возможно, что еще какое-то количество евреев-переселенцев работало в совхозах области. Молчание об этом еврейских советских авторов заставляет думать, что число это очень невелико, и общее количество евреев, занятых в сельском хозяйстве, составляло ко времени вступления Советского Союза в войну лишь ничтожную часть — менее одной шестой — всего еврейского населения ЕАО. Биробиджанская сельскохозяйственная колонизация — даже и для той небольшой частицы советского еврейства, которая переселилась в ЕАО, — так и не разрешила проблемы оздоровления экономической структуры еврейского населения. При скромных масштабах Биробиджанской промышленности, в которой евреи к тому же далеко не преобладают, и при слабой роли евреев в Биробиджанском земледелии, Биробиджанское еврейство по своей экономической и социальной структуре напоминало еврейство тогдашних украинских и белорусских небольших городов и местечек, с несколько большей, чем в современных украинских городках и местечках, ролью евреев в административном аппарате, особенно в городе Биробиджане, в котором процент евреев среди населения значительно выше, чем в области в целом.4. ЕВРЕЙСКАЯ КУЛЬТУРНАЯ ЖИЗНЬ В БИРОБИДЖАНЕ
Скромные итоги еврейской колонизации Биробиджана уже сами по себе предопределяли, что еврейская культурная жизнь в ЕАО не может получить широкого развития. Основа для развития еврейской культуры в Биробиджане, казалось, первоначально была создана: еврейский язык (идиш) был признан в Биробиджане равноправным с русским еще до объявления Биробиджана Еврейской автономной областью. Или вернее: еврейский язык был объявлен равноправным с русским языком, но никогда фактически этим равноправием не пользовался. Внешне равноправие еврейского и русского языков нашло свое выражение в том, что при переименовании станции Тихонькая в город Биробиджан название станции на вокзале было обозначено по-русски и по-еврейски и на углах улиц в городе названия их тоже обозначались на двух языках. После объявления ЕАО значение еврейского языка формально даже выросло. Была сделана попытка признать еврейский язык обязательным языком делопроизводства во всех советских учреждениях области. Это был несомненный бюрократический перегиб. В области, где евреи составляли лишь меньшинство населения, тем более лишь скромное меньшинство, объявление еврейского языка обязательным языком делопроизводства явно не имело оправдания, да и не могло иметь успеха. Что было возможно и необходимо — особенно ввиду намечавшегося большого притока евреев-переселенцев — это обеспечить обслуживание евреев-переселенцев в государственных и общественных учреждениях на еврейском языке. Но для этого совсем не было необходимости объявлять употребление еврейского языка общеобязательным. Но постановление об обязательности еврейского языка, по-видимому, никогда и не принималось всерьез. Приведу здесь выдержку из корреспонденции из Биробиджана в «Эмес» от 8-го августа 1936 г.: «Заведующий финотделом тов. Левицкий имел столкновение со своим сотрудником, который сдал в печать официальное сообщение в обе биробиджанские газеты (еврейскую и русскую). Тов. Левицкий считает, что надо было печатать только в русской газете, так как еврейская газета не носит официального характера... Из 15 еврейских колхозов в области только два ведут свое делопроизводство по-еврейски. В ряде промысловых кооперативов работа ведется по-русски. Даже в техникуме по механизации сельского хозяйства все специальные предметы преподаются по-русски. Мы знаем о целом ряде ответственных работников, что они выступают на собраниях еврейских трудящихся не иначе, как по-русски... Мы могли бы привести ряд примеров деятелей, которые друг с другом говорят по-еврейски, но выступать — выступают по-русски. Ведь известно, что в ЕАО еврейский язык это государственный язык. Но этого не хотят знать многие работники в области, как, например, тов. Дикштейн, секретарь биробиджанского горкома партии, тов. Певзнер, член президиума облисполкома, как упомянутый уже выше тов. Левицкий и др.». В другой, особенно пространной корреспонденции из Биробиджана в «Эмес» от 2-го апреля 1937 года мы читаем: «Еще в сентябре 1935 года обком партии и президиум облисполкома опубликовали постановление о переводе на еврейский язык делопроизводства промысловых кооперативов, Биробиджанского горсовета и еврейских сельсоветов. Согласно этому постановлению, облисполком должен был вести по-еврейски всю переписку, протоколы и постановления президиума. Аналогичные постановления принимались и позже, в 1936 году, но что же происходит в действительности? Несколько дней назад одна биробиджанская организация внесла предложение в президиум облисполкома по-еврейски. Сотрудница секретариата облисполкома вертела документ на все лады и не могла понять, что он значит: она абсолютно не владеет еврейским языком... Все, кто приходят к председателю облисполкома или его заместителю, обращаются все к той же секретарше, не знающей ни слова по-еврейски. Это «образец» обслуживания посетителей Совета на их родном языке. Само собой понятно, что и в отделах облисполкома еврейские посетители не обслуживаются на их родном языке (в земотделе, в отделе здравоохранения). Большинство ответственных работников облисполкома не только не ценят огромного политического значения обслуживания трудящихся на их родном языке, но относятся к этому вопросу с известным пренебрежением. Например, заведующий облздравотделом тов. Гуртовой, говорящий по-еврейски, считает необходимым разговаривать с посетителями и отвечать им только по-русски. Заведующий финансовым отделом тов. Левицкий ‘принципиально’ не говорит по-еврейски, хотя он плохо говорит по-русски... Земотдел ЕАО забыл, что в области имеются еврейские колхозы. Переписка с еврейскими колхозами ведется Земотделом исключительно по-русски. Делопроизводство еврейских колхозов ведется по-русски». Корреспондент «Эмес» сообщает далее, что в Биробиджане были организованы курсы для советских служащих по изучению еврейского языка, но «эти кружки уже большей частью распались». Среди вопросов еврейской культурной жизни исключительное значение имеет, конечно, вопрос о школе. Сводных данных о развитии еврейской школы в Биробиджане никогда опубликовано не было, но из отдельных сообщений в еврейской печати можно составить себе общее представление об этом развитии. Лещинский собрал в своей уже цитировавшейся книге эти сообщения. Привожу их в сжатом виде: В «Эмес» от 1б-го декабря 1932 года сообщалось, что в городе Биробиджане к этому времени еще не было ни одной еврейской школы. В провинции, однако, еврейская школа уже делала первые робкие шаги. «Эмес» от 9-го июня 1935 года сообщила, что в 1931/32 году, т. е. в четвертую зиму после начала еврейского переселения в Биробиджан, в школах с еврейским языком преподавания обучалось 250 детей. В 1932/33 году число еврейских школьных «комплектов» (т. е., по-видимому, классов) достигло 36, в 1934/35 году, т. е. через два года, 65 с 1.114 учащимися и в 1935/36 году число школьных «комплектов» должно было предположительно достигнуть 92. Для 1938 года общее число школ в ЕАО показано в харьковском «Штерн» (от 10-го января 1939 года) равным ИЗ с 15.834 учащимися, среди них общее число еврейских школ достигало 25, т. е. число «комплектов», может быть, достигало 150 или больше (но число учащихся в еврейских школах при этом показано не было, что заставляет думать, что число это было непропорционально низко). — Но и эти еврейские школы просуществовали недолго; в годы войны, как это будет еще показано, все это исчезло. 1936-1938 годы были годами наивысшего развития еврейской школы в ЕАО, если оставаться строго в области чисто количественных критериев, и, вероятно, 1937 год был высшей точкой этого развития. Качественно уже в эти годы начался резкий упадок еврейской школы в ЕАО, связанный с начавшейся во второй половине 1936 года большой чисткой, проводившейся в ЕАО с исключительной энергией. Большая чистка была воспринята в ЕАО особенно болезненно еще и потому, что два с небольшим года от провозглашения ЕАО до начала большой чистки были в еврейской среде годами расцвета Биробиджанских иллюзий, иллюзий о превращении ЕАО в еврейский культурный центр, расширяющий свое влияние далеко за пределы области и становящийся национальным культурным центром для всего советского еврейства и даже в каком-то смысле центром притяжения для еврейства заграницей. Эти иллюзии стимулировались и органами власти, как это особенно отчетливо сказалось в постановлении ЦИК СССР от 29-го августа 1936 года — по какой-то иронии истории изданном перед самым концом этого периода — «О советском хозяйственном и культурном строительстве Еврейской автономной области». Отметив, что с провозглашением Еврейской автономной области «осуществилось» (!) «горячее желание еврейского народа о создании своей национальной государственности» (см. выше), постановление подчеркивает: «Еврейская автономная область становится центром советской национальной еврейской культуры для всего трудящегося еврейского населения... Среди еврейских трудящихся масс усиливается тяга и внимание к Еврейской автономной области; развивается стремление к переселению в Еврейскую автономную область не только среди евреев СССР, но и зарубежных» (подчеркнуто мною). В этой связи стоит отметить, что постановление Президиума ЦИК СССР от 27-го марта 1936 г. о плане переселения в ЕАО на 1936 год намечало переселение в область за год 6.000 человек из разных областей Советского Союза и 4.000 трудящихся евреев из-заграницы.[26] С. Диманштейн, комментируя постановление 29-го августа 1936 года, писал: «Важнейшее значение для закрепления переселенцев на новых местах имеет организация культурного обслуживания их. Это важно для выходцев из городов, имеющих значительные культурные потребности, но это еще важнее для укрепления государственности, которая имеет в виду не только материальное устройство компактных масс евреев, но и создание мощной национальной культуры с социалистическим содержанием... Надо добиваться привлечения крупных и лучших сил из числа культурных работников для постоянной работы в области, создать еврейские научные учреждения по изучению истории, языка, литературы и по изучению самой ЕАО. Надо помочь области в ускорении темпов культурного строительства путем вербовки квалифицированных кадров и в первую очередь из числа заканчивающих еврейские учебные заведения» (подчеркнуто мною). Возможно, что эта установка в значительной мере диктовалась стремлением оказать благоприятное для Советского Союза влияние на общественное мнение заграницей. Но в какой-то мере влияние ее несомненно сказалось положительно и на еврейской культурной жизни в ЕАО. Это влияние было бы значительнее, если бы не страшная катастрофа, которую пережила ЕАО в годы большой чистки и которая внезапно обрушилась на нее в момент высшего расцвета ее иллюзий. По некоторым сведениям, предоблисполкома ЕАО, т. е. лицо, занимавшее в области высший пост в советской иерархии, профессор Либерберг, член-корреспондент Украинской Академии Наук, был арестован уже в августе 1936 года. После этого он исчез бесследно и навсегда. Его судьбу вскоре разделил секретарь обкома, т. е. глава партийной иерархии ЕАО, Хавкин. За ним последовали новые председатели облисполкома и секретари обкома и множество лиц, занимавших меньшие посты. Особенно широко чистка охватила работников еврейской культуры. Чистка культурной и общественной элиты проводилась с большой энергией с 1936 по 1939 года по всему Советскому Союзу и, в частности, во всех меньшинственных национальных группах. Но, по меткому замечанию Б. Ц. Гольдберга, «во всех советских чистках чистили видных деятелей национальной культуры, но сама культура могла продолжать развиваться при новом руководстве; только в отношении евреев было иначе: здесь ликвидировалась самая культура». Конечно, это не нужно понимать буквально: кое-какие работники еврейской культуры не были ликвидированы, хотя деятельность их, как работников еврейской культуры, очень значительно сузилась. Но принципиальная разница была в следующем: ни у какой другой национальности национальная культура, как таковая, не вызывала против себя таких подозрений и такой острой враждебности властей, как это было с еврейской культурой. И только в отношении еврейской культуры дошло до того, что в библиотеках широко изымались книги на еврейском языке, независимо от их содержания, что частные лица, у которых находили книги на еврейском языке, за это одно подвергались репрессиям, что поэтому многие сами уничтожали имевшиеся у них дома еврейские книги, которые по своему содержанию отнюдь не могли быпредставлять опасности для их владельцев. В ЕАО в последние годы перед войной все это сказалось особенно болезненно. Это, конечно, очень неблагоприятно отразилось в ЕАО на еврейской печати. С печатью с самого начала положение здесь сложилось мало благоприятно. Осенью 1930 года, правда, начала выходить небольшая газета «Биробиджанер Штерн» (вскоре переименованная в «Биробиджанер Штерн»). Это было лишь сокращенное еврейское издание «Биробиджанской Звезды» с добавкой небольшого местного, главным образом, колхозного, еврейского материала. К концу тридцатых годов «Биробиджанер Штерн» почти совсем увяла. Согласно данным за 1939 год (это последние иемющиеся у нас данные для периода до войны), в ЕАО выходили две «центральные» газеты — «Биробиджанская Звезда» и «Биробиджанер Штерн», первая в количестве 14.700, вторая в количестве 1.000 экземпляров (кроме того, 4 небольшие районные газеты, все по-русски). Если принять во внимание, что заметная часть скромного тиража еврейской газеты распространялась в обязательном порядке, ничтожная роль еврейской прессы в ЕАО выступает с полной очевидностью. Наметившееся было в руководящих советских кругах, в середине тридцатых годов, незадолго до «большой чистки», более положительное отношение к вопросу о развитии еврейской культуры в ЕАО, нашедшее себе особенно отчетливое выражение в известном уже читателям постановлении ЦИК СССР от 29-го августа 1936 года, успело отразиться созданием в ЕАО трехмесячного журнала «Форпост», в редакционную коллегию которого вошли и несколько известных писателей и журналистов, остававшихся в Москве (Бергельсон, Диманштейн, Литваков). Журнал, хотя и неаккуратно, продолжал выходить и после начала чистки, постепенно хирея, чтобы в 1940 году вовсе прекратить свое существование. На еврейской культурной жизни в ЕАО в годы войны и в послевоенные годы я остановлюсь ниже.5. БИРОБИДЖАН В ГОДЫ ВОЙНЫ
В еврейской среде заграницей в годы войны широко циркулировали слухи, будто в Биробиджан в большом числе направлялись еврейские беженцы из областей, оккупированных немцами, и что еврейское население Биробиджана за эти годы значительно возросло. В действительности этого не было. По-видимому, уже в первый период 2-ой мировой войны, до нападения Гитлера на Советский Союз, в период «дружбы» между Советским Союзом и гитлеровской Германией, еврейское переселение в Биробиджан совершенно прекратилось: выше мы видели, что с 1939 по 1941 год в Биробиджане не возникло ни одного нового еврейского колхоза, хотя, согласно плану на третье пятилетие (1938-1942), годы эти должны были быть годами интенсивной еврейской и нееврейской сельскохозяйственной колонизации Биробиджана. С момента вступления Советского Союза в войну еврейского переселения в Биробиджан во всяком случае уже больше не было. Позже секретарь Биробиджанского обкома компартии и член Верховного Совета СССР А. Бахмутский прямо писал в «Айникайт» (от 1-го февраля 1947 года), что «в годы войны переселение в нашу область (т. е. в ЕАО) было остановлено». По-видимому, это относилось не только к еврейскому, но и к нееврейскому переселению в Биробиджан. Для этого были, может быть, серьезные причины и независимо от отношения власти к еврейской колонизации Биробиджана: это — стратегическое положение Биробиджана и вызываемая военными нуждами невозможность загружать восточно-сибирский транспорт переселенческими перевозками. За годы войны еврейское население Биробиджана, по-видимому, даже сократилось: в пользу этого предположения говорит резкое сокращение еврейского сельскохозяйственного населения. Шифра Кочина, колхозница из колхоза «Вальдгейм» и тоже член Верховного Совета СССР, писала в «Айникайт» от 21-го марта 1946 года о еврейских колхозах Биробиджана: «Единственная трудность, которая перед нами встает в колхозах, — это недостаток людей. Я могу назвать ряд колхозов (им. Кагановича, им. Кирова и др.), где число еврейских семей достигает всего десяти». Но колхозы, названные Кочиной, это колхозы Биробиджанского района, до войны относительно окрепшие (см. выше), и в колхозе им. Кагановича насчитывалось до войны не десять, а 47, в колхозе им. Кирова 67 еврейских семей. О сокращении не только сельского, но и городского еврейского и, вероятно, и нееврейского населения Биробиджана, по-видимому, говорит и другое замечание Кочиной в той же статье, — о наличии в ЕАО подготовленного свободного жилищного фонда для приема 11.000 новых переселенческих семей. В том же номере «Айникайт» от 21-го марта 1946 года помещена и статья А. Бахмутского «Сила сталинской национальной политики», в которой автор отмечает наличность в городах, рабочих поселках и колхозах ЕАО свободных жилищ для приема «нескольких десятков тысяч новых переселенцев». Вероятно, эти цифры подготовленной свободной жилой площади и у Кочиной, и у Бахмутского несколько преувеличены. Они во всяком случае говорят не о росте населения Биробиджана за годы войны, а о каком-то его сокращении. О вероятном сокращении за годы войны не только сельского, но и городского населения Биробиджана говорит и тот факт, что валовая продукция государственной промышленности упала в ЕАО с 1940 по 1945 год на треть. О еврейской культурной жизни в Биробиджане в годы войны почти нечего сказать. Тут все замерло, и только еврейский театр еще как-то прозябал. Шмерл Качергинский, в своем известном письме к Лещинскому, сообщает, что встретился в Москве в 1945 году с биробиджанскими евреями, от которых он узнал, что к этому времени в Биробиджане вообще уже не существовало еврейской школы и что лишь в двух школах еще преподавалась еврейская литература. Даже местная еврейская газета прекратила во время войны свое существование и «Биробиджанская Звезда» печатала время от времени одну страницу по-еврейски. В первой половине 1945 года, правда, «Биробиджанср Штерн» была восстановлена в качестве двухстраничной газеты, небольшого формата, выходившей 1-2 раза в неделю.б. ПОСЛЕВОЕННОЕ ВОЗРОЖДЕНИЕ ИДЕИ БИРОБИДЖАНА: 1946-1948
После окончания войны официальная политика в вопросе о еврейской колонизации Биробиджана пережила было какие-то неожиданные колебания. В правительственных кругах вновь возникла мысль о массовом заселении Биробиджана евреями, на этот раз польскими евреями, пережившими войну в Советском Союзе частью в лагерях, частью в ссылке, частью в качестве беженцев. Об этом сохранилось свидетельство польско-еврейского журналиста Леона Ленемана, в 1944-1946 годах ответственного работника польского бюро печати в Москве (Полпресс), хорошо осведомленного о советско-польских отношениях того периода. В 1945 году, во время переговоров советского правительства с Польским Комитетом Национального Освобождения о репатриации поляков, советское правительство настаивало было на том, чтобы репатриация захватила только поляков в тесном смысле и не распространялась на польских евреев, численность которых определялась приблизительно в 200.000. Польские евреи вместо Польши должны были быть отправлены в Биробиджан. Мысль эта натолкнулась на решительное сопротивление поляков, настаивавших на репатриации польских евреев на общем основании (особенно настаивал на этом Зигмунд Модзелевский, будущий польский министр иностранных дел), и была оставлена. Вопрос о возобновлении переселения в Биробиджан советских евреев в это время еще не ставился, чем особенно подчеркивалось, что вопрос о поселении польских евреев в Биробиджане был выдвинут во имя целей, не связанных с еврейскими интересами. Может быть, в связи с этой неудачей проекта переселения в ЕАО польских евреев, но, вероятнее, по иным мотивам, чем лежавшие в основе этого проекта, менее далеким от интересов еврейства, в руководящих советских кругах в 1946 году начало вновь складываться положительное отношение к колонизации Биробиджана советскими евреями. Возобновилось переселение евреев в ЕАО самотеком, небольшими ручейками, но в декабре 1946 года выехал уже — из Винницы — и первый организованный эшелон еврейских переселенцев, прибывший в Биробиджан в январе 1947 года. Бахмутский писал об этом в мае 1947 года: «Кроме Винницких товарищей в последний год приехало к нам в область значительное число переселенцев (около 500 семей) из других мест, приехали группами и в одиночку. Несколько десятков семей переселились из Крыма (из Джанкойского, Азовского и других районов), многие приехали из Киевской, Днепропетровской, Житомирской, Полтавской, Кемеровской, Новосибирской областей и из среднеазиатских республик... Каждый день из разных углов Советского Союза приходят письма от евреев, выражающих желание переселиться в ЕАО. Коллективные заявления поступили более чем от 200 семей из Киевской области, более чем от 100 семей из Житомирской, от 50 семей из Полтавской, Днепропетровской, Одесской, Кемеровской и Крымской областей». Вслед за первым Винницким эшелоном были организованы второй и третий Винницкие эшелоны и эшелоны из Херсонской, Николаевской, Днепропетровской, Крымской областей, всего до июля 1948 года 9 эшелонов еврейских переселенцев в составе 1.770 семей. По-видимому, еще значительнее было вне-эшелонное еврейское переселение. Весною 1948 года Бахмутский писал: «Кроме переселенцев, приезжающих в область в организованном порядке, т. е. эшелонами, в область приезжают люди и в индивидуальном порядке. За последние полтора-два года в область прибыло более 20.000 еврейских трудящихся». Приведенная Бахмутским цифра в 20.000 еврейских переселенцев с 1946 до весны 1948 года, вероятно, несколько преувеличена. К этому времени эшелонами прибыло около 1.500 семей, т. е. максимум 5-6 тысяч человек, а послевоенная вне-эшелонная еврейская иммиграция в Биробиджан к маю 1947 года достигала лишь 500 семей, т. е. максимум 2 тысячи человек. Чтобы с мая 1947 до апреля 1948 года, т. е. менее, чем за год, в ЕАО прибыли в неорганизованном порядке 12-13 тысяч евреев переселенцев, не кажется вероятным. Но и при очень настороженном отношении к опубликованным цифрам можно, кажется, принять за данное, что вне-эшелонное переселение евреев в Биробиджан в 1946-1948 годах приняло значительные размеры, небывалые в истории ЕАО. В приведенных выше сообщениях поражает тот факт, что огромное большинство переселенцев приехало из Украины и из Крыма: организованное переселение целиком шло в эти годы оттуда; но и в стихийном переселенческом потоке лишь небольшую часть составляли переселенцы из Западной Сибири (Кемеровская и Новосибирская области) и из среднеазиатских республик, т. е. из мест сосредоточения в годы войны эвакуированных и беженцев. Но на Украине и в Крыму, ко времени освобождения от немецкой оккупации евреев не осталось вовсе, и переселенцы, уехавшие отсюда в Биробиджан в 1946 и в последующие годы, это евреи, вернувшиеся на Украину и в Крым из эвакуации. Факт неожиданно прорвавшейся массовой тяги реэвакуированных евреев в Биробиджан бросает яркий свет на тяжелую обстановку, в которой реэвакуированные оказались по возвращении на бывшие родные места. Обострившееся под влиянием событий последних лет национальное чувство особенно остро реагировало на многочисленные проявления антисемитизма и на еще более распространенное равнодушие по отношению к антисемитизму. И в Биробиджан потянулись не выбитые из колеи, незнающие, как вновь стать на ноги на старых местах, а люди, которые могли бы пустить корни на месте или даже уже пустили их. Об этом единодушно свидетельствуют все сообщения печати. Вот, например, как в беседе в редакции «Айникайт» подытожил свои впечатления от поездки на Украину и в Крым для подготовки эшелонов переселенцев зампред облисполкома ЕАО Абрам Ярмолицкий: «Везде, где мне пришлось быть, я встречал в еврейском населении огромный интерес к ЕАО. И не только интерес. Многие трудящиеся — колхозники, рабочие, служащие, представители интеллигенции — выражают горячее желание лично принять участие в строительстве еврейской государственности в СССР и ждут лишь возможности переселиться. Правда, сейчас зима и многие семьи, особенно с маленькими детьми, решили отложить отъезд до весны. Но нашлось немало таких энтузиастов, которых не остановила зима. С Крымским эшелоном уехали 252 семьи, с Херсонским 248, с Николаевским 114, всего 614 семей. Состав переселенцев вызывает у нас высшее удовлетворение. Из упомянутых 614 семей мы имеем 255 семей колхозников, поднявшихся в дорогу со всем своим добром, и они собираются укрепить старые и основать новые колхозы...». В этой характеристике положения заслуживают внимания две черты: тяга в Биробиджан, чтобы принять участие в строительстве «еврейской государственности», и высокий процент колхозников среди переселенцев. Упоминания о желании переселенцев принять участие в строительстве еврейской государственности встречаются и почти во всех — очень многочисленных — сообщениях «Айникайт» о беседах с переселенцами при формировании эшелонов, перед отправкой и в пути. Чтобы все это было навеяно официальной пропагандой, не кажется вероятным: выдвигание идеи еврейской государственности как-то плохо укладывается в рамки той политики, которая велась в Биробиджане. Представляется более вероятным предположение, что официальные круги лишь пытались канализировать усилившиеся в еврейской среде, особенно среди реэвакуированных, национальные настроения и использовать их в интересах колонизации далекой окраины.7. ЗАКАТ
Закрытие в конце 1948 года Еврейского Антифашистского Комитета и газеты «Айникайт» и массовые аресты по всей стране еврейских культурных и общественных деятелей сказались в ЕАО еще болезненнее, чем «большая чистка» второй половины тридцатых годов. Сейчас все это было и психологически тяжелее. В тридцатых годах было общее бедствие: оно обрушилось на весь Советский Союз и, в частности, с особенным упорством на все сколько-нибудь значительные национальные меньшинства и среди них с исключительной энергией на еврейских общественных работников в ЕАО. Сейчас это было специфическое еврейское бедствие — не в ЕАО только, а по всему Советскому Союзу, — другие национальные меньшинства специальным репрессиям в это время не подвергались, и разгром еврейской элиты развязывал в официальных кругах и в какой-то мере и в стране вообще антисемитские настроения. Высокий процент колхозников — другая черта, говорившая о глубоких сдвигах в настроениях еврейского населения Украины и Крыма. Данные о занятиях новых переселенцев в Еврейской Автономной Области подкрепляют это впечатление: из 1.500 семей, приехавших с первыми шестью эшелонами (по январь 1948 года включительно), 400 семей из Винницкой, Херсонской, Николаевской и Крымской областей (последние три были до войны центрами еврейского земледелия) вошли в ЕАО в колхозы. Из 1.770 семей, приехавших с девятью эшелонами (по июнь 1948 года включительно), 830 — почти половина! — пошли на работу в колхозы, совхозы и машинно-тракторные станции. Это была новая черта в развитии Биробиджана, и она могла бы, при благоприятных условиях, знаменовать начало формирования социальных предпосылок для действительного создания в Биробиджане того, что, по условной советской терминологии, можно было бы назвать советской еврейской национальной государственностью. К лету 1948 это развитие, по-видимому, достигло своего апогея. Во второй половине 1948 года в еврейской политике компартии начали преобладать новые настроения, и в этой связи, видимо, решено было попридержать, а вскоре и вовсе остановить еврейское переселение в Биробиджан. «Айникайт» продолжала еще выходить почти до конца 1948 года, но о новых эшелонах переселенцев в Биробиджан в ней уже не было сообщений, как не было больше и сведений о новых тысячах «неорганизованных» переселенцев. А после внезапного закрытия «Айникайт» Биробиджан оказался отделенным от внешнего мира еще более непроницаемым «железным занавесом», чем даже Советский Союз в целом. Еврейское переселение в Биробиджан, как было показано выше, было остановлено еще за несколько месяцев до разгрома Еврейского Антифашистского Комитета, что в каком-то смысле было предвестником надвигавшегося на советское еврейство нового бедствия. Бедствие это в ЕАО приняло особенно трагические формы. Вне Биробиджана и тем более вне Советского Союза об этом даже мало было известно. Только сейчас, после третьей поездки Б. Ц. Гольдберга в Советский Союз (в 1959 году), мы получили из его книги более отчетливое представление о катастрофе, пережитой евреями в Биробиджане в эти страшные годы. Это свидетельство Б. Ц. Гольдберга тем более ценно, что исходит оно от человека, в течение долгих лет бывшего горячим энтузиастом еврейской колонизации Биробиджана и одним из наиболее активных деятелей Американского общества содействия этой колонизации («Амбиджан»). В своей цитировавшейся выше книге Гольдберг пишет: «Антиеврейское безумие, распространившееся из Кремля в конце 1948 года, не пощадило и Биробиджана. В действительности, евреи оказались в Биробиджане даже в худшем положении, чем в других местах. Здесь они были более экспонированы — жили небольшими группами, где каждый каждого знал, и где многие участвовали в том, что можно было назвать еврейской общественной работой. Но любая еврейская активность — любое начинание по осуществлению еврейских культурных задач в области, все, на чем лежала печать еврейского, даже если в свое время оно получило официальную санкцию, превратилось теперь в доказательство преступности. Официальные обвинения варьировали от попыток искусственного насаждения еврейской культуры и навязывания ее остальному (нееврейскому) населению до измены и шпионажа в пользу иностранного государства. Крымское обвинение, выдвинутое против Еврейского Антифашистского Комитета, превратилось в ЕАО в обвинение в стремлении оторвать Биробиджан от Советского Союза, передать его Японии и превратить в международную антисоветскую базу. Это было будто бы частью изменнического плана, который Михоэльс привез после своего визита в Америку в 1943 году. Те же два американских журналиста, против которых было выдвинуто обвинение в деле еврейских писателей в Москве, втянуты были в Биробиджанский заговор. Они будто бы приехали в 1946 году в Советский Союз, чтобы проверить, не только как подвигается вперед Крымская операция, но и как развивается «измена’ в Биробиджане». Стоит отметить, что «два американских журналиста», о которых тут идет речь, это сам Б. Ц. Гольдберг и редактор нью-йоркской коммунистической «Морген-Фрайхайт». Цитируемый нами автор сообщает далее характерные подробности об обвинениях, которые были выдвинуты в ЕАО против арестованных евреев: «Одно обвинение относилось к вещевым посылкам из Соединенных Штатов. Американские друзья посылали эти вещи в Биробиджан с ведома советских представителей в Соединенных Штатах. Средства для этого собирались на публичных митингах, на многих из которых выступали советские представители. Вещевые посылки перед отправкой в Советский Союз проходили контроль представителей советского консульства и позже на советской границе подвергались общему таможенному контролю и отсюда отсылались в Биробиджан. Все проводилось открыто, дружески, легально, с ведома и одобрения разных (советских) официальных лиц, высших и низших. Тем не менее несчастные люди, принимавшие посылки для Биробиджана и распределявшие присланные вещи между наиболее нуждающимися, теперь были арестованы, как изменники, и вся операция была объявлена частью заговора. Другое обвинение сводилось к тому, что экспонаты в еврейском музее не имели отношения к области и имели целью характеризовать этапы еврейской истории. Другие экспонаты были выражением буржуазно-националистических идей; они говорили о единстве еврейского народа, о попытках расширить «Биробиджанер Штерн», о планах создания еврейского издательства и еврейского университета — коротко говоря, обо всем, что должно было придать ЕАО еврейский характер. Но разве Биробиджан не означал, что евреям было предложено все это и еще многое другое? Ответ теперь гласил, что все это искусственно, так как большинство населения составляют неевреи..., что все это является проявлениями еврейского национализма, который так же опасен, как и украинский национализм. К тому же еврейский национализм связан с еврейскими реакционными кругами и с враждебной Советскому Союзу еврейской буржуазией заграницей». О возобновлении еврейского переселения в ЕАО более уже не было и речи. Да для такого переселения теперь, может быть, и трудно было бы найти достаточно охотников. Как ни мало знали вне ЕАО, что там происходит, кое-какие сведения об этом просачивались, и их было достаточно, чтобы вызвать у советского еврейского населения настроения настороженности по отношению к Биробиджану: как бы не попасть там в ловушку. Больше того: по мере обострения антиеврейской политики в последние годы жизни Сталина из Москвы начали распространяться слухи о готовящемся превращении ЕАО в обширную область принудительных работ, по образцу Воркуты или Колымы, и о готовящейся массовой принудительной отправке туда советских евреев уже не в качестве переселенцев, а в качестве лагерников и ссыльных. Смерть Сталина положила конец этим слухам. Что же оставалось в эти годы и что остается еврейского в Еврейской автономной области? Еврейской школы уже к началу этого периода не было, нет и сейчас. Еврейская газета, правда, продолжала и продолжает выходить три раза в неделю небольшим двухстраничным листком, но она является еврейской только по языку. Интересны наблюдения об этом Словеса, французского еврея-коммуниста, ездившего в 1958 году в Советский Союз в составе французской еврейской коммунистической делегации. В отделе периодических изданий библиотеки им. Ленина в Москве (бывш. Румянцевская) делегаты рады были установить наличность и еврейской периодической печати: «Биробиджанер Штерн» и нескольких заграничных еврейских коммунистических газет (Словес называет нью-йоркскую «Морген Фрайхайт», парижскую «Найе Прессе» и тельавивскую «Фрай Исроэл»). Но комплект «Биробиджанер Штерн» находился в состоянии первозданной свежести, а заграничные еврейские газеты были так замызганы, что иногда их почти невозможно было читать. На них устанавливается очередь, некоторые записываются для чтения их за неделю вперед. На вопрос Словеса, обращенный к его соседу по библиотеке (он читал «Найе Прессе»), почему так велик интерес к заграничным газетам, а «Биробиджанер Штерн» вовсе не привлекает к себе внимания читателей, спрошенный ответил: в «Биробиджанер Штерн» нет ничего, что могло бы его интересовать, — одна-две статьи общего содержания, переведенные из центральных газет, которые он уже видел, и местная общая хроника, и ничего о евреях. Разговор (он происходил по-еврейски) привлек внимание других читателей и принял общий характер, и все были единодушны в оценке «Биробиджанер Штерн». Сохранилось название на двух языках на станции Биробиджан, как и названия многих улиц в гор. Биробиджане, и кое-где названия учреждений, но в учреждениях всюду прочно перешли на русский язык. Любопытна в этом отношении эволюция почтового штемпеля в гор. Биробиджане. Ленеман приводит образец такого штемпеля для 1935, 1947 и 1955 годов: в 1935 и 1947 годах штемпель двуязычный и в 1935 году имеет надпись и по-еврейски: Биробиджан, ЕАО; в 1947 г. уже только Биробиджан; а в 1955 году уже ничего еврейского не осталось. Нет почти и еврейской книги. Исроэл Эмиот, поэт, живший в Биробиджане с осени 1944 года в качестве корреспондента Еврейского Антифашистского Комитета и входивший здесь в редакционную коллегию еврейского литературно-общественного альманаха «Биробиджан», после почти 8-летних мытарств в концлагерях вернулся в 1956 году в Биробиджан, «амнистированный», но еще не «реабилитированный». За время его отсутствия здесь открылся большой книжный магазин Огиза. «В нем можно получить советские книги до самых новых на разных языках; только одного отдела нет: еврейского. В декоративных целях здесь выставлено несколько старых, пожелтевших и распадающихся еврейских брошюр. Заведующая книжным магазином, наивная, честная русская женщина не понимает, что происходит. Она даже спрашивает меня: разве еврейские писатели перестали творить?». Эмиот нашел лишь очень мало еврейских книг и на полках библиотеки. Произведения репрессированных еврейских авторов были просто уничтожены. Большая коллекция Judaica гниет в погребе. У библиотекарши нехватает духа ее уничтожить, но и держать открыто эти книги на полках она боится. Из боязни репрессий уничтожили за эти годы имевшиеся у них еврейские книги и многие частные лица. Через три года — в мае 1959 года — корреспондент «Ныо Йорк Таймс» Макс Френкель посетил ЕАО. С еврейскими книгами здесь почти ничего не переменилось. В книжном магазине Огиза даже ничего не знали о вышедшем двумя месяцами раньше томике избранных произведений Шолом Алейхема (первой вышедшей в Советском Союзе книге на еврейском языке после 1948 года). И, само собой понятно, в эти годы почти совершенно сошла на нет в ЕАО еврейская религиозная жизнь. Это достаточно известно.* * *
Что же остается от попытки еврейской колонизации Биробиджана? Каковы прежде всего количественные итоги колонизации? В 1928 году население Биробиджана достигало 34.000, среди них вовсе не было евреев. Первоначально предполагалось, что еврейское население Биробиджана достигнет в 1933 году 60.000, потом был намечен более скромный план, и еврейское население Биробиджана должно было достигнуть к началу 1934 года 31.100. В действительности к началу 1934 года евреев в Биробиджане оказалось лишь около 8.200, т. е. меньше 20% населения. Тем не менее Биробиджан был объявлен Еврейской автономной областью в расчете, что еврейское население ее достигнет в конце 1937 года, к концу второй пятилетки, 150.000 при общей численности населения ЕАО в 300.000. Согласно более скромным планам, как вскоре было намечено, еврейское население ЕАО должно было достигнуть к концу второй пятилетки 60.000, в действительности же оно достигало в конце 1937 года «до 20.000». Дальнейшее развитие было еще менее благоприятно, так как страшные годы «большой чистки» прервали относительно удовлетворительное развитие 1934-1936 годов. Общая численность населения ЕАО по переписи января 1939 года достигло 107.000, цифра еврейского населения не была названа, но она наверное не многим превышала, если вообще превышала, цифру, достигнутую к началу 1938 года. В годы войны еврейское переселение в ЕАО вовсе прекратилось, и еврейское население области, вероятно, даже уменьшилось. Но первые годы после войны были годами небывалого подъема еврейского переселения в Биробиджан. Это развитие во второй половине 1948 года было оборвано, еврейское переселение в ЕАО больше уже не возобновлялось и, по-видимому, вскоре начался прямой отлив евреев из Биробиджана. Но как ни неблагоприятно было это развитие, перепись населения СССР в 1959 году показала, что и самые пессимистические оценки его были еще недостаточно пессимистичны. Опубликованные в конце 1962 года данные переписи о группировке населения ЕАО по национальностям показали, что при общей численности населения ЕАО в январе 1959 года в 162.856 человек в составе его было 127.281, т. е. 78,2%, русских, 14.425, т. е. 8,9 %, украинцев и 14.269, т. е. 8,8 %, евреев, т. е. евреи не составляли даже и одной десятой общей численности населения ЕАО (на все прочие национальные группы приходилось 6.881 человек, или 4,2%). Опыт колонизации Биробиджана нужно признать тяжелой и для еврейства болезненной неудачей.ГЕРШОН СВЕТ. ЕВРЕЙСКАЯ РЕЛИГИЯ В СОВЕТСКОЙ РОССИИ
В Большой Советской Энциклопедии (2-е издание, т. 19, стр. 377-378, 1952 г.) о иудаизме сказано следующее: «Эксплуататорские элементы среди евреев стремились сохранить и развить национальную обособленность евреев. Орудием в их руках была религия. До середины 19-го века органами самоуправления была кагальная организация, группировавшаяся вокруг синагоги и раввинов, толкователей религиозного закона. Через кагальную общину еврейская буржуазия и духовенство жестоко эксплуатировали трудящихся. Кагальная община во главе с раввином играла крайне реакционную роль по отношению к трудящимся, искусственно создавая их обособленность от трудящихся других национальностей. Руководители еврейских общин стремились затушевать классовое расслоение и классовую борьбу среди евреев, ослабить классовое самосознание еврейского пролетариата и трудящейся бедноты». И дальше там же читаем: «После образования на территории Палестины государства Израиль, юдаизм стал в нем официальным культом. Он по-прежнему играет реакционную роль и используется еврейской буржуазией... и международным империализмом, как средство духовного порабощения еврейских трудящихся масс». Этот вздор о роли и значении еврейской религии преподносится советским читателям, начиная с 1918 года, когда при Народном Комиссариате по делам о национальностях, возглавляемом Сталиным, был учрежден «Еврейский Комиссариат». Борьбой с еврейской религией усиленно занялась и евсекция, существовавшая при коммунистической партии до 1930 г. Поход на еврейского Бога, на еврейскую религию и ее служителей начался с первых месяцев утверждения советского режима. Даже в период Нэпа, когда власть пошла на большие уступки в экономической области, борьба с религией продолжалась на широком фронте. А с ликвидацией Нэпа, когда евреи стали покидать местечки, где на протяжении столетий сложился прочный быт с укоренившимися религиозными традициями, борьба с религией стала принимать все более ожесточенные формы. «Еврейский Комиссариат» взял в свои руки с самого начала контроль над всеми еврейскими социальными и благотворительными учреждениями, как больницы, сиротские дома, богадельни и пр. С первых месяцев 1918 года стали возникать конфликты с еврейским населением на религиозной почве. В 1919-м и в последующие годы Еврейская секция («Евсекция») коммунистической партии систематически занялась ликвидацией еврейских общинных учреждений. С первой половины 1920-х годов усилилась атеистическая пропаганда и был инсценирован ряд кампаний против еврейской религии и публичных «показательных процессов» против религиозных учреждений — хедеров, ешиботов и синагог. Выступавшие на этих процессах в качестве прокуроров и подставных свидетелей еврейские коммунисты не останавливались перед измышлениями и фальсификациями. Иногда какому-нибудь коммунисту предоставлялось «слово в защиту еврейской религии», и он разыгрывал роль верующего еврея, чтобы затем, к концу процесса, сдать свои позиции и капитулировать. Такой публичный суд над еврейской религией состоялся в Киеве в 1921-м году. Не без умысла суд этот был организован в день еврейского Нового года. Советские газеты призвали коммунистов и беспартийных еврейских рабочих, как и «евреев вообще», присутствовать на суде над религией. Суд происходил в одной из больших зал бывшего Окружного суда, где за 10 лет перед тем происходил процесс Бейлиса. Суд происходил на идиш. Первой «обвиняемой» была старая женщина, вина которой состояла в том, что она посылала своих детей в хедер и ешибот, в которых «затемняют сознание обучением религиозным и другим контрреволюционным предметам». «Почему, — спросил судья, — вы не посылаете детей своих в коммунистические школы, где их воспитали бы в коммунистическом духе и освободили от религиозных предубеждений и суеверий?» Ответ старухи гласил, что она не «пролетарского происхождения», выросла среди раввинов, резников, синагогальных служек и не может отравлять своих детей коммунистическим учением. Ее выводят из зала. Вводят в зал раввина с бородой и пейсами, в традиционном головном уборе. На вопрос председателя суда, почему он возглавляет ешиботы и хедера, в которых отравляют еврейскую молодежь «религиозными небылицами и национальным шовинизмом», наряженный раввином «свидетель» отвечает: «Я это делаю сознательно, чтобы держать народные массы в невежестве и в повиновении буржуазии» ... — «Что сказано в вашем Талмуде?» — спрашивает «свидетеля» судья. — «Сказано, — отвечает он, — лучшего из гоев убей» ... Эта фраза вызывает в зале протесты. Свидетелю кричат: «Вы — невежда, и слова ваши — святотатство». Протестующих выводят из зала. Выступает другой «свидетель», изображающий «буржуя», нарядно одетого, с бриллиантами на кольцах. Он заявляет, что еврейская буржуазия заинтересована в том, чтобы религия держала в рабстве еврейские массы и парализовала в них стремление к борьбе за освобождение от ига капитализма. После выступления таких «свидетелей» обвинитель заявляет, что еврейская религия, как и все другие религии, служит орудием экономического угнетения трудящихся. Поэтому пролетариат решил ликвидировать все религиозные и национальные учреждения. Местный еврейский общественный деятель Мошэ Розенблат имеет мужество обратиться к суду со следующими словами: «Вы, красные судьи, ничему не научились и ничего не забыли. Десять лет тому назад черная сотня посадила в этом зале на скамью подсудимых Менделя Бейлиса по обвинению в кровавом навете. Черносотенные судьи пытались очернить еврейскую религию, Тору, Талмуд, — все, что дорого еврейству. Теперь вы, как истые антисемиты и ненавистники евреев, повторяете те же наветы на еврейскую религию и на еврейские духовные ценности» ... После того, как слова Розенблата вызвали бурю аплодисментов в зале, председатель суда приказал арестовать Розенблата. Этим «судебное следствие» закончилось, и судьи в напряженной атмосфере, царившей в зале, вынесли «смертный приговор еврейской религии». В 1921-м году были инсценированы такие же «суды» над хедером в Витебске, над ешиботом в Ростове, и вскоре хедера и ешиботы были в административном порядке закрыты и запрещены. Однако, в течение долгих лет хедера еще продолжали вести подпольное существование. Сотрудник нью-йоркского еженедельника «Гадоар» Даниил Перский в 1930-м году посетил Минск и описал такой нелегальный хедер. Вслед за разгромом хедеров и ешиботов в 1923-м году начался поход на синагоги. Еврейский Комиссариат опубликовал приказ о реквизиции синагогальных зданий якобы для нужд «борьбы с безграмотностью». В том же году и под аналогичным предлогом возникла угроза реквизиции центральной московской синагоги на Маросейке. Властям был подан протест. В этом протесте, между прочим, сообщалось об уже состоявшемся закрытии синагог в целом ряде городов: Витебске, Минске, Смоленске, Гомеле, Киеве, Новозыбкове, Конотопе, Орле, Харькове, Одессе, Таганроге, Бобруйске, Режице, Симферополе, Евпатории, Алуште, Бирзуле, Вятке, Семеновке и др.[27] Московскую синагогу удалось отстоять благодаря ходатайству раввина Мазэ перед Дзержинским и Калининым. В Одессе в 1925-м году была реквизирована т. н. «Бродская» синагога, основанная в прошлом веке выходцами из галицийского города Броды. Протесты прихожан вынудили украинское правительство отменить реквизицию синагоги, но Евсекция все же настояла на ней. В 1926-м году была реквизирована главная синагога в Киеве на Рогнединской улице и превращена в клуб. В ряде городов при закрытии синагог доходило до рукопашных стычек с прихожанами. В 1928-м году в Полтаве Евсекция накануне еврейского Нового года потребовала передачи здания синагоги под клуб. Прихожане обратились к правительству Украины, прося отсрочить реквизицию синагоги до окончания еврейских осенних праздников. Тем не менее, синагога была реквизирована. Об этом случае было затем опубликовано в брошюре, носившей издевательское название «Раввин и проститутка». Раввинов и других лиц, связанных с клиром, обвиняли и в «троцкизме», и в агитации против Биробиджана; сажали в тюрьмы, ссылали в концлагери. В Гомеле состоялся процесс 10 резников, приговоренных к нескольким годам тюрьмы. В 1924 году побывал в Советском Союзе американский раввин Глезер. По возвращении в Америку он сообщил в печати, что квартиры раввинов в Минске реквизированы, что здания синагог превращены в клубы, а еврейские кладбища — в общественные парки. Особенно нашумело закрытие кладбища в Вильне. После разоблачения Глезера 30 раввинов и других евреев были арестованы по обвинению в том, что американский раввин по их наущению ведет антисоветскую пропаганду в Америке... Еще с начала 1920-х годов коммунисты устраивали «красные сейдеры» на Пасху, старались запретить выпечку мацы. Ввоз мацы из заграницы (из Америки, Германии, Польши, Латвии, Франции, Палестины и т. д.) то разрешался, то запрещался. В праздники, особенно при закрытии синагог, обычно происходили реквизиции талесов, свитков Торы, молитвенников, религиозных книг. По примеру православной «Живой Церкви», одно время евсеки пытались создать и «Живую Синагогу» с целью внести раздоры в среду верующих. Такой опыт был проделан в Полтаве в 1924-м году. В этой «Живой Синагоге» женщины молились вместе с мужчинами, их наравне с мужчинами призывали к чтению Торы, в проповедях подчеркивалась положительная роль «трудящихся» и отрицательная роль еврейской буржуазии, а в синагоге на видном месте вывешивался портрет Ленина. Однако, из этой затеи ничего не вышло: раскола в еврейской среде среди верующих вызвать не удалось. В Минске евсеки создали было «Красную общину» во главе с «красным» раввином, который произносил в синагоге коммунистические проповеди. Но и эта попытка евсеков не привлекла верующие еврейские круги. Кой-где появились «коммунизаны-раввины», но подавляющее большинство раввинов и духовных лиц шли на всякие лишения, но не вступали в компромиссы с безбожной властью. Еврейская молодежь, организованная в Союз коммунистической молодежи под руководством евсекции, вела усиленную атеистическую пропаганду. Своими эксцессами евсекция и комсомол вносили много горечи в еврейскую семью. Так, в печати был отмечен случай в Кременчуге, когда верующий еврей был доведен до самоубийства поведением своей дочери-комсомолки. На его похоронах толпа готова была расправиться с виновницей этой трагедии. Не раз особое внимание властей привлекал к себе вопрос о кошерном убое скота и птицы, как и обряд обрезания мальчиков. Преследования в этой области начались еще в начале двадцатых годов. В 1922 году начался также поход на день субботний, как день традиционного отдыха. В ряде городов пытались объявить днем отдыха воскресенье или понедельник; в школах, по требованию евсекции, шли занятия в субботу, и днем отдыха было воскресенье. В 1920 г. евсеки устроили в Витебске «Иомкипурник»; они проводили в Судный день т. н. «общественные работы» с торжественными шествиями под музыку по улицам города. В 1923-нм году такой же «Иомкипурник» был устроен в Минске. А в Одессе был устроен и показательный суд над Иом-кипуром. Комсомольцы-евсеки ворвались в Бродскую синагогу, разогнали молящихся и демонстративно ели хлеб на глазах постившихся молящихся. В другой одесской синагоге на Мещанской улице дошло до рукопашного боя между евсеками и прихожанами, — вмешалась Чека, — разумеется, арестовавшая прихожан. В Минске в вечер Кол-Нидрэ, когда синагоги были переполнены, комсомольцы из союза безбожников устроили уличные манифестации с плакатами, на которых были изображены раввин, целующийся с священником, с надписью: «Долой раввинов и попов». Под этим же названием вышла и антирелигиозная брошюра, написанная перешедшей к коммунистам известной деятельницей Бунда, М. Фрумкиной-Эстер. За один 1928 год, — писал Вальтер Коларж в своей английской книге, — было закрыто свыше 60 синагог. В последующие годы происходили массовые закрытия синагог под предлогом, что это были не дома молитвы, а «клубы барышников, нэпманов, нуворишей». Соратник Маяковского, поэт Николай Асеев, лауреат сталинской премии, также изображал в свойх стихах еврейский молитвенный дом, как «клуб нэпманов». Обычно закрытию синагог предшествовали атеистические демонстрации. Так, были закрыты хоральные синагоги в Минске, Одессе, Харькове, Киеве. Плакаты демонстрантов призывали: «Долой религию! Да здравствует пролетарская культура!» Киевская синагога была отдана под клуб «еврейским трудящимся, празднующим победу над клерикализмом». Спустя десятилетие, в 1937-1938 гг. поход против раввинов и синагог велся уже под новым лозунгом — «борьбы с фашистским шпионажем». В 1938 г. в московской центральной синагоге открыли «враждебное раввинское гнездо», арестовали раввинов и ряд прихожан. Обвинение в фашизме выдвигалось и против служителей других исповеданий, но в отношении представителей еврейской религии оно было особенно бессмысленно, так как в России под фашизмом в первую очередь понимались гитлеровцы. В пропаганде говорилось, что нацисты «уничтожают еврейский пролетариат», — но действуют «в трогательном единении с еврейской буржуазией». В соответствии с атеистическим курсом коммунистической партии систематически наносились удар за ударом всем исповеданиям в Сов. России. Различные, коммунистические организации, как Комсомол и движение пионеров, пытались охватить широкие круги молодежи в стране. Создана была и специальная организация для этой цели — «Союз воинствующих безбожников», в котором в 1932 году числилось свыше 5 миллионов членов, в 1935 — 13 миллионов, а в 1937 — 22 миллиона. Этот воинствующий атеизм лишь в небольшой мере мог заразить еврейскую религиозную среду. Идейное влияние коммунизма среди евреев было ничтожно, да и на этот путь мало возлагала надежды и власть, и партия. Даже евсекция не оправдала возложенных на нее надежд, и не случайно она была ликвидирована в 1930 году. Центр тяжести в борьбе с клерикализмом диктатура стала возлагать на репрессии и преследования. В этом отношении показателен эпизод, который рассказан в «Безбожнике» незадолго до второй Мировой войны. В Москве была разгромлена «еврейская контрреволюционная группа», во главе которой стояли руководители хоральной синагоги: раввин Медалье, бывшие купцы и фабриканты Урысон, Брауде и «другие аналогичные религиозные авторитеты». Эта группа была обвинена в таких «преступлениях», как выпечка мацы,продажа ее и т. д. На полученные доходы содержалась «целая сеть нелегальных религиозных школ и ешиботов» (из которых — два ешибота в Москве). Эти штрихи к картине положения еврейской религии в Советской России достаточно ярко рисуют нам непримиримость, с которой партия и власть, опираясь на органы на местах и на еврейских коммунистов, с первых же лет революции относились к верующим евреям и к созданным ими учреждениям — синагогам, религиозным школам, к раввинам и преподавателям Торы и Талмуда. М. Дэктер в 1963 г.[28] подвел итоги положению еврейской религии, которые стоит привести: «Все вероисповедания в Советском Союзе, — писал он, — ведут неустойчивое существование из-за враждебного отношения коммунистической идеологии к религии вообще. Однако, иудаизм в Советском Союзе дискриминируется больше других вероисповеданий. Еврейские религиозные общины лишены и тех немногих прав, которые другим исповеданиям предоставлены. Раввинам и синагогам не разрешено то, что разрешено Святейшему Синоду русской православной церкви, Всесоюзному Совету Евангелических христиан-баптистов, Националистическому органу Армянской Церкви, Лютеранской Церкви в Латвии и Эстонии или Мусульманскому Совету в Центральной Азии и Казахстане. Им всем предоставлено право издания религиозных журналов и книг, молитвенников, Библии, Корана (последний издан в Советском Союзе и по-арабски) — в то время, как евреи в Советском Союзе этого права лишены. Библия в Советском Союзе не была издана на иврит с 1917-го года. Издание Ветхого Завета даже по-русски запрещено, как запрещено и изучение иврит. С первой половины 20-х годов не были изданы молитвенники. Только в 1958-м году был издан молитвенник (сидур) в количестве 3000 экземпляров в то время, как баптисты, лютеране выпускают свои молитвенники и календари, не говоря уже о православной церкви, которая издает ежемесячно «Вестник Московской патриархии». Больно бьет по религиозному еврейству отсутствие календарей, которые в рукописном виде хранятся в синагогах, как музейные редкости. В то время, как в православной церкви, в грузинской, армянской и пр. богослужение ведется на церковно-славянском, на грузинском, армянском и др. языках, полувековой запрет иврит в Советской России привел к тому, что родившиеся в советский период евреи лишены возможности понимать язык молитв. Другим исповеданиям предоставлена возможность производить употребляемые при богослужении церковные сосуды, священнические рясы, четки, распятия, — евреям запрещено изготовлять талесы, филактерии, мезузы. На 40 миллионов православных насчитывается в стране 20.000 церквей, 35.000 священников и около 70 монастырей. На 3 миллиона баптистов приходится 6.000 приходов и пасторов, — по одному приходу и пастору на каждые 500 верующих. Лютеранские церкви Латвии и Эстонии насчитывают 100 церквей и 150 пасторов. На миллион, если не больше верующих и верных традициям евреев в Советском Союзе приходится всего 60-70 синагог, — по одной синагоге и одному раввину, примерно, на 15.000 верующих. Православная церковь в СССР имеет две духовные академии и 5 семинарий для подготовки священников. Мусульмане имеют Медрассу для подготовки мулл. Несколько студентов из Медрассы обучаются в Каире, а молодые семинаристы-баптисты — в духовных академиях Англии и Канаде. Но на протяжении 40 лет не было во всей России ни одного раввинского семинара. Только в 1957-м году разрешили ешибот при Большой синагоге в Москве, но из него за все годы вышли всего два раввина. Во всем Советском Союзе насчитывается 60-70 раввинов. Их возрастный ценз достигает 70 и 80 лет. Прав был американский раввин, с горечью заявивший, что через десять лет в Советской России не найдется ни одного еврея, знающего еврейские религиозные законы и знакомого с богослужебным ритуалом. Другие вероисповедания имеют возможность общаться со своими единоверцами вне пределов Советского Союза. Священнослужители православной, мусульманской веры ездят заграницу, где общаются со своими единоверцами, которые порой приезжают в Советский Союз на религиозные съезды. Мусульманам разрешили учредить в Москве специальный департамент для внешних сношений с их единоверцами вне пределов России. Православная, Грузинская, Армянская, Баптистская и Лютеранская церкви Эстонии и Латвии состоят членами Всемирного Союза Христианских Церквей. Между тем, еврейским синагогам не разрешен контакт с религиозными еврейскими общинами и учреждениями вне пределов России. М. Дэктер правильно определяет политику советской власти по отношению к еврейской религии, как стремление изолировать евреев в Советском Союзе от их прошлого и от их братьев по крови и по вере вне пределов России, задушить в них еврейский дух. Интересный анализ отношения советской власти к еврейской религии дает в своей книге «Между молотом и наковальней» израильский писатель Бен-Ами. Его сообщения дополняют то, что известно по другим источникам о положении евреев в эпоху после смерти Сталина. — Еврей в Советском Союзе, — пишет Бен-Ами, — означает гражданина еврейской национальности, исповедующего еврейскую религию. Когда советские власти закрывают на Украине церкви и арестуют священников, это не воспринимается, как преследование украинцев. Когда молодой литовец читает антирелигиозный памфлет, направленный против католической церкви и папы, он не воспринимает это, как преследование литовцев в Советском Союзе. Когда в Узбекистане критикуют ислам, узбекистанец не воспринимает это, как преследование его собратьев по национальности. Но когда подвергают гонениям еврейскую религию, каждый еврей в Советском Союзе чувствует, что этим прямо или косвенно покушаются на него, как еврея. Когда молодой еврей читает в советской газете или в пропагандной брошюре, что еврейская религия «варварская, реакционная, эксплуататорская», он чувствует, что это бьет и по нему лично, — по нему, как члену еврейского национального коллектива, по нему, как еврею по вере. При отсутствии еврейской печати, еврейских школ, еврейской литературы и театра, — преследования и гонения на еврейскую религию воспринимаются с особенной остротой. Образование государства Израиль явилось новым политическим стимулом для советской вражды к евреям и иудаизму. Еврейская религия, — заявляют теперь советские пропагандисты, — религия сионистская. Еврейский молитвенник требует, чтобы верующий трижды в день молился о возвращении в Иерусалим. Евреи, следовательно, молят своего Бога, чтобы он вывел их также из Советского Союза на Средний Восток, в страну Израиля, и детей своих, граждан Советского Союза, воспитывают под влиянием этих идей, которые коренятся в древних истоках еврейской религии. Таковы обвинения, направленные в Советской России против евреев и их религии. Такова атмосфера, в которой живут евреи в России.ЮДЕЛЬ МАРК. ЛИТЕРАТУРА НА ИДИШ В СОВЕТСКОЙ РОССИИ
После страшных потрясений, внесенных первой мировой войной во всю еврейскую жизнь, — февральская революция 1917 года означала как бы восход солнца и для еврейской литературы, или прорыв плотины, задерживавшей мощный поток ее творческих сил. После революции в течение считанных недель стали возникать новые ежедневные газеты и журналы. При тяжких технических трудностях, порожденных войной и революцией, стали появляться книги и старых писателей, и множество новых авторов. В еврейской литературе открылась полоса беспримерного оживления. Казалось, что весь еврейский народ стремится поскорее наверстать потери, вызванные несколькими годами войны. Этот порыв вперед оказался до того сильным и стремительным, что приход к власти большевиков не мог приостановить его в течение первых лет. Потребовались годы, чтобы превратить освобожденную еврейскую литературу в литературу советскую, регулируемую сверху. Наша задача — дать общую характеристику развития еврейской литературы под советской властью вплоть до ее окончательной ликвидации в ноябре 1948 года. С самого начала следует отметить, что в эпоху, предшествовавшую октябрьской революции, в среде еврейской общественности России большевистское направление представлено не было. Не было и ни одного еврейского писателя, который был бы идейно связан с большевизмом. Когда в 1917 году стало возможно издание газет и журналов на идиш, среди 49 изданий не оказалось ни одного большевистского, и в 1918 году большинство существовавших еврейских изданий еще носило определенно выраженный антибольшевистский характер. Только в 1919 году большая часть еврейских публикаций (30 из 58) перешла в руки представителей власти и только в 1922 вся еврейская пресса стала большевистской. До 1920 г. еврейская литература в России оставалась животрепещущим отражением всех потрясений и волнений еврейской жизни, в особенности ужасающих погромов 1919 года. Первые, избравшие сторону большевиков в гражданской войне, сделали это по чувству еврейской национальной самозащиты. Несправедливо поэтому причислять чрезвычайно талантливого молодого драматурга Бейнуша Штейнмана к советской литературе, убитого «случайно», как кратко сообщалось, в возрасте 21 года в августе 1919 г. Он оставил после себя три драматических произведения: «У ворот», «Мессия-Бен-Иосиф» и «Красное дитя». В своей тематике и идеологии этот юный последователь Переца не имеет ничего общего с советской литературой. Не принадлежит к ней также ныне забытый автор символических сказок Израиль Ваксер, погибший от руки погромщиков в том же кровавом году. Уже на пороге новой главы стоит поэт Ошер Шварцман. Он пошел добровольцем в красную армию и был убит в возрасте 29 лет. В его литературном наследстве имеется немало мрачных стихов на военные темы, но время от времени у него пробиваются ноты юношеской жизнерадостности. Одно из его последних стихотворений (со строкой: «Рука, налейся сталью, враг у ворот!») приобрело большую популярность. Советская критика высоко оценила этого поэта. В киевском сборнике «Собственное» (1919-1920 г.) были опубликованы «Отход» Давида Бергельсона, «Бабушкина сказка» и «В пустыне» Нистора — произведения, не имеющие ничего общего с революционной тематикой. В сборнике были также представлены Давид Гофштейн, Перец Маркиш, Липа Резник и Ехезкл Добрушин, — многообещающие начинатели, но без всяких новых идей. В 1920 году уже стал приобретать популярность лозунг: право на существование имеет только пролетарская культура, и в стране советов должна существовать только пролетарская литература. Тогда уже бесконечно много говорилось о пролетарской культуре, таинственной даме, завуалированной красной вуалью. На практике к этому времени уже было ясно, что литература должна быть поставлена на служение «победоносному пролетариату», должна проникнуться идеей «диктатуры пролетариата», должна описывать и воспевать его борьбу и его победы и дисциплинировать себя самое в этом духе, в первую очередь в отношении тематики. В московских сборниках «Поток», в которых участвовали и авторы из заграницы, уже заметно попечение о том, как бы не допустить никаких «мелкобуржуазных», тем паче «буржуазных» тенденций. Эпоху 1920-1925 гг. нужно уже рассматривать, как эпоху пролетаризации еврейской литературы. С каждым годом все сильнее становилась правительственная цензура, и советская власть превращалась в издателя-монополиста. В 1925 году Центральный Комитет РКП принял резолюцию по вопросам литературы, смысл которой сводился к тому, что литература в Советском Союзе должна вестись по предписаниям Ц.К. и служить потребностям власти. Дозволяется только послушный власти «социалистический реализм», а реализм этот толкуется в соответствии с тем, что партия считает в настоящий момент своей очередной задачей. Литература превращается в вспомогательный орган власти, а писатель становится «аппаратчиком». Годы 1925-1930 надо уже рассматривать, как эпоху советизации еврейской литературы. Происходит второй ее глубокий отрыв: она отделяется непроницаемым занавесом от еврейской литературы всего остального мира. Раньше ее оторвали от еврейской традиции, но затем решили никакого влияния извне не допускать. Постепенно проводится в жизнь запрет всякого импорта еврейской литературы из-за границы. К концу пятилетия 1925-1930 еврейская литература в Советском Союзе оказалась уже совершенно изолированной, оторванной и отрезанной от литературного творчества на идиш во всех других странах. В 1930 году была ликвидирована «евсекция». Ретроспективно следует в этой ликвидации видеть начало окончательной ликвидации еврейской литературы в России. Большевистская партия пришла к заключению, что она больше не нуждается в особом еврейском большевистском адресе. Это соответствовало одной из догм партии, согласно которой евреи не являются нацией. Евреи должны ассимилироваться, и большевистская власть должна облегчить этот «исторически неизбежный процесс». Еврейская литература только терпелась — постольку, поскольку она беспринципно приспособлялась ко всем изменчивым уклонам «генеральной линии». С ликвидацией «евсекции» господами над еврейской литературой стали уже не еврейские большевики, как это было до сих пор, а комиссары — не евреи, председатели и секретари правлений союзов писателей и еврейские подпевалы из их окружения. С 1930 года до июня 1941 года наступает эпоха еврейской советской литературы, которая проходит под знаком сталинизации. Потоки лести Сталину, разлившиеся по лону еврейской поэзии, могли быть истолкованы, как «взятка», уплачиваемая за право на существование, или, что хуже, — как показатель страха, вызывавшего дрожь в каждой державшей перо руке. Уже раньше в быт советских писателей вошли публичные оговоры своих собратьев и разоблачения у них «националистических», «буржуазных», или «мелкобуржуазных» уклонов. Теперь это стало обычным и существенным занятием ежедневной печати и журналов. Шло соревнование в обвинениях по адресу товарищей с целью обнаружить прегрешения даже у тех, кто служил режиму, казалось, вполне благочестиво. Таковы были явные доносы. Какую роль играли тайные, поступавшие прямым путем в Чека, мы никогда не узнаем. В 1936-1938 гг., в годы «чисток», еврейская литература понесла немало жертв. Счет им до сих пор не подведен. Их чаще всего обвиняли в троцкизме и ссылали либо в связи с делами их местных украинских или белорусских покровителей, либо потому, что они когда-то были бундовцами или членами других революционных еврейских партий. В эту эпоху бросается в глаза полный разрыв между писателем и читателем. С середины тридцатых годов сокращается и слабеет и молодая периферия еврейской литературы. Теперь писатель принадлежит к привилегированной касте, а народ не любит привилегированных людей, живущих в лучших материальных условиях. Писатель в это время обособляется от обыкновенных советских граждан, он живет и вращается в своем собственном кругу. Уменьшается число рабочих с фабрик, приходивших ранее послушать чтение еврейскими поэтами своих стихотворений. Естественно, что провинившихся или заподозренных писателей приходится сторониться. В 1935 году, например, пышно отпраздновали 15-летний юбилей литературного творчества Изи Харика, книжки стихов которого разошлись тысячами в Советском Союзе, но спустя несколько месяцев он был объявлен «врагом народа», и тогда уже была нужна особая смелость, чтобы взять в руки его книгу стихов. Или другой пример: в еврейском художественном театре в Москве идет с большим успехом пьеса Моисея Кульбака «Бойтре-разбойник», но вдруг автор подвергается аресту и ссылке, а его пьеса внезапно снимается с репертуара. Кто знает, кто на очереди завтра? Не разумнее ли оставаться в стороне? Поистине трагическое время переживает еврейская литература в течение двух лет от пакта Сталина с Гитлером до нацистского наступления на Россию. Еврейский писатель хорошо знает, что происходит с его братьями в Германии и Польше. Некоторые из еврейских советских писателей проявляют личный героизм, сердечно и задушевно встречая своих собратьев-беженцев из Польши, Литвы и Румынии, бежавших к началу войны в Советский Союз. Иным пришлось дорого заплатить за это. Когда молодой поэт Зелиг Аксельрод не выдержал и выразил свою скорбь по поводу гонений на евреев в нацистских странах, он получил пулю в затылок за свой «еврейский национализм». В 1941-1942 г. нацисты заняли все области с густым еврейским населением, и оно было почти полностью истреблено немедленно после вступления нацистских войск. Только тогда еврейская литература в Советском Союзе получила возможность выразить свою накипевшую скорбь. Многие из числа еврейских писателей, старше призывного возраста, пошли добровольцами в армию (Эзро Фининберг, Меир Винер, Моисей Хащевацкий, Арон Кушниров и другие). Впоследствии было установлено, что 38 еврейских писателей были убиты в боях. Среди них: Моисей Хащевацкий, Меир Винер, Ш. Росин, Ш. Годинер, Яша Зельдин, Бузя Олевский, А. Гурштейн, Гершель Диамант, Эли Каган, В. Шведик, И. Гершензон, Пейси Альтман, Ш. Гольденберг, Курлянд, Дубилет и другие. Отсутствуют списки десятков писателей, которые погибли от нацистской руки. Ошиблись те, кто рассчитывал, что еврейский героизм во время войны искупит «вину» тех, кто в той или иной форме выразил чувства, свидетельствующие о связи со всем еврейским народом, с его прошлым и с отдельными ветвями еврейства в других странах. В первые годы после войны одним ударом была ликвидирована вся культурная жизнь еврейского народа. Едва ли не все еврейские писатели, артисты, художники, композиторы, отчасти и музыканты, т.е. все творческие элементы русского еврейства, были арестованы, сосланы в лагеря принудительного труда или заключены в тюрьмы. В ноябре 1948 года советская власть положила конец существованию еврейской литературы, хотя литература пыталась верно служить советскому режиму почти тридцать лет. Запрет распространялся и на еврейский алфавит. От Балтийского моря до Тихого океана нельзя было ничего печатать еврейскими буквами. Даже в истории еврейского изгнания, знавшей немало наветов и гонений, это случилось едва ли не впервые. А 12 августа 1952 года самые выдающиеся еврейские писатели были расстреляны после короткого и тайного «процесса». Долгие годы официальные представители советской власти либо молчали, либо лгали про судьбу этих еврейских писателей, а их бессовестные подхалимы даже в свободных странах не переставали поддерживать эту ложь. Правда постепенно просочилась наружу, но даже после того, как вся вина за это преступление была свалена сперва на Берию, а потом на самого Сталина, — еврейская литература не была надлежащим образом «реабилитирована». Издаются переводы еврейских произведений, но оригиналы (на идиш) сотен погибших писателей остаются неизданными. Только во второй половине 1961 года начал выходить на идиш журнал «Советская Родина», где печатаются ничтожные отрывки и остатки, уцелевшие от чудовищного разгрома еврейской литературы.* * *
Каждая живая литература отражает свою среду и реагирует на окружающую ее текущую жизнь. Естественно, что первоначально еврейская литература в Советской России избрала главной своей темой гражданскую войну, революцию и еврейские несчастья тех кровавых лет. Но постепенно эти естественные отклики на текущую жизнь становятся все уже и принимают ненатуральную форму. В Советском Союзе литература должна была работать по принципу «социального заказа», а эти заказы меняются в зависимости от каждого поворота партийной линии. Когда на очереде стояли еврейские с. х. колонии в Крыму, а затем и колонизация Биробиджана, еврейская литература должна была считать именно эти темы главными. Когда проводилась кампания против единоличных ремесленников в местечках, эта кампания стала главной темой литературы. Могло создаться впечатление, что в литературе постоянно появляются новые темы. В действительности имело место насильственное сужение и ограничение тематики. Человек воспринимается, как винтик в машине, как представитель социальной группы или класса. Рабочий не может быть отрицательным типом, — разве только он саботажник или скрытый троцкист! Представитель старого порядка не может быть положительным типом — разве, если он в конце концов узрел свет советской истины. «Социальный заказ» упрощал всякую тему, даже если эта тема отвечала требованиям жизни. В результате этой опеки могла создаваться только литература низкого качества. Основной цвет еврейской литературы в Советском Союзе — серый. В ней относительно мало такого, что остается надолго, что может войти в общий поток мировой еврейской литературы. Мы остановимся в дальнейшем только на тех авторах и тех произведениях, которые все же являются ценным вкладом в литературу на идиш и опустим десятки других. Литература находилась как бы в обручах. Чистая лирика почиталась контрреволюцией. Национальные эмоции — до войны — находились под табу. Писатель мог описывать только настоящее или недавнее прошлое. За это духовное закрепощение писатель получал свою «порцию мяса». Он принадлежал к привилегированным в советском обществе. Материально он был обеспечен, но, с другой стороны, у него возрастал страх за завтрашний день — как бы не провиниться и не утратить все привилегии, а может быть, как в период чисток в 30 годах, — и самую жизнь. В таких условиях почти невозможно знать, — что в данном произведении написано в соответствии с побуждениями писателя, а что продиктовано страхом или погоней за специальным вознаграждением. Для писателя, согласного пойти на службу к режиму, открывалась возможность сделать относительно хорошую карьеру. Поэтому, — до тех пор, пока литература на идиш не была окончательно воспрещена, — мы встречаем в ней много новых имен: Е. Казакевича, Аврама Гонтара, А. Вергелиса, Гершеля Диаманта, Мотла Гарцмана, Рохл Беймвол, Яшу Зелдина, Файвл Ситова, Бениомина Гутянского, Мотла Талалаевского, М. Тайфа. Было достаточно работы для старших писателей и для переводчиков. На идиш переводилась и пропагандная литература того времени — писания Маркса, Ленина и Сталина, — и произведения классиков мировой и русской литературы и советских писателей. Среди переводчиков следует выделить имя И. Гольдберга, переводившего Шекспира. Переводами занимались также литературные критики и известные писатели, как напр. Дер Нистер. Для еврейских писателей, как впоследствии для Бориса Пастернака, — переводы были способом бегства из колодок, в которые власть загоняла литературное творчество. В десятилетие 1925-1934 шла кипучая издательская деятельность. Кроме оригинальных произведений и переводов, издавалось много учебников с тиражом в десятки тысяч экземпляров. По официальному отчету, в 19261935 гг. были опубликованы произведения 326 авторов. Но уже 1935 год стал началом ниспадающей линии, хотя некоторые художественные произведения достигали тиража до десяти тысяч экземпляров. Так, книга стихов Изи Харика «Душой и телом» разошлась в количестве 12-ти тысяч. Нигде литературная критика не играла такой крупной роли, как в Советском Союзе. Кроме профессиональных критиков, ею занимались редакторы газет и журналов и ученые литературоведы. Кроме того, действовали и многочисленные опекуны по части «благонадежности» — руководители евсекции, а потом явные и тайные «секретные сотрудники» Чека (например Шахно Эпштейн). Литературная критика была еще более скована, чем литература. Разумеется, литературная критика должна была быть выдержана в марксистско-ленинском духе. Главной задачей критики было следить за тем, чтобы тематика и её разработка была в соответствии с лозунгами дня. Литературные достоинства или недостатки произведения отходили в тень. Моисей Литваков, в качестве главного редактора московского «Эмеса», в течение долгих лет занимал особоважную позицию, и его мнения и оценки литературных произведений имели особое значение. Но кто-то обнаружил у него «крамольную» мысль, что еврейская литература должна быть национальной и ведущей «свой род («ихус») от «Цеэну-Урену»[29] Этого было достаточно, чтобы в тридцатых годах против него выступили с обвинением в «националистическом уклоне» (Хаим Дунец). Сам Литваков, как и его критик Дунец, пали жертвами чистки. Самым продуктивным критиком в еврейской советской литературе был Ехезкл Добрушин. Он писал также рассказы и драмы. В 1948 г. он был среди арестованных и погиб. Так на критиках оправдывалось старое предостережение, что роющий яму другому попадает в нее сам. Более серьезным вкладом нужно считать чисто-исследовательские работы в области литературы. Здесь можно отметить ряд достижений, хотя и в ограниченной сфере. Из трех классиков еврейской литературы Перецом занимались только в двадцатых годах, потом объектами исследований оставались Менделе Мойхер Сфорим и Шолом-Алейхем. Некоторые исследователи концентрировались, главным образом, на эпохе Гаскалы. Таков был Макс Эрик, один из способнейших исследователей старой еврейской литературы, который после своего переезда в Россию в 1929 году занялся исключительно этой эпохой. Его арестовали в 1936 году, и он скончался в тюрьме в октябре 1937 года. Ценную исследовательскую работу «Еврейская литература в XIX столетии» опубликовал Меир Винер (он погиб в начале войны). Арон Гурштейн сделал свой вклад в изучение классиков и Аврама Гольдфадена (Гурштейн пошел добровольцем на войну и был убит в 1941 г.). Статьи о еврейских писателях в советской энциклопедии писал Исаак Нусинов (погиб в тюрьме в 1951 году). В 1919 году блеснул своей работой «Основные штрихи еврейского реализма» Наум Ойслендер. Нельзя не отметить, что самый крупный исследователь еврейской литературы Израиль Цинберг оставался всецело верным своему собственному направлению и совершенно не подвергся влиянию окружения. И он умер в советской тюрьме (по-видимому, в 1938 г.). Труд его жизни «История литературы у евреев» (первые восемь томов) был напечатан за пределами Советской России. В 1920-х и 1930-х годах в Киеве, в Минске, в Москве, а также в Харькове и в Одессе усердно занимались изучением языка идиш. Упомянем три главных имени в этой области: Нахума Штифа, работавшего в области еврейского стиля (он вернулся в Советский Союз в 1926 году, скончался в 1933), Айзика Зарецкого, занимавшегося еврейской грамматикой и, наконец исследователя диалектов Мордехая Венгера (покончившего самоубийством в 1929 году). Его ученик Лейзер Виленкин составил, на основе материалов, собранных его учителем, языковый атлас о распространении идиш в Советском Союзе. Эти исследователи имели также талантливых учеников, как А. Спивак и Эли Волкович. Упомянутые работы являются серьезным вкладом в еврейское языковедение, хотя, конечно, и в этой области приходилось придерживаться официальной линии. Характерно, что даже название журнала Нахума Штифа «Еврейский язык» было заменено более соответствующим советскому стилю названием — «На языковом фронте». И в лингвистике действовала борьба с «уклонами». В области изучения еврейской народной песни отметим сборники И. Береговского и 3. Скубицкого и крупное исследование Береговского «Еврейский музыкальный фольклор». Благодаря школам и институтам, где преподавание велось на идиш, как и многочисленным переводам, еврейский язык в Советском Союзе обогатился значительным количеством новых терминов. Большею частью они заимствованы у русского языка, без всякого внимания к духу и чистоте самого идиш. Здесь мы снова сталкиваемся с основной чертой отношения советской власти к еврейской литературе. Поскольку евреи признаны национальным меньшинством, непременным условием такого признания был отрыв советского еврейства от еврейства мирового. Высказывалось желание завести особое советское начертание на идиш. Еврейская литература была локализирована, стала литературой большой провинции, а не ветвью универсального еврейского творчества. Она лишилась притока питательных соков извне и оскудела. На писателей за пределами Советского Союза полагалось смотреть с искусственно-раздутым чванством. На банкетах в честь приезжавших писателей-гостей из заграницы не стеснялись читать им нотации и учить уму-разуму, причем некоторые гости, как Г. Лейвик, а затем Шолом Аш, дали отпор хозяевам. У начинающих авторов воспитывалось сознание, что им, якобы, уже нечему учиться у известных еврейских писателей за пределами Советского Союза. Наряду с этим, еврейскую литературу оторвали от всего исторического прошлого. Как не обучали еврейской истории в школах, так не признавали еврейской истории и в литературе. Оказывалось, что если «советский еврейский народ» до октября и имел какую-то эфемерную историю, то это был только мрачный пролог к эпохе счастья и расцвета еврейской жизни при советах. Еврейская литература была приравнена к литературам тех народов Советского Союза, которые только при советской власти получили свой алфавит. Еврейская литература дорого заплатила за это. Ее урезанная тематика была сплошь окрашена в серый колорит. Даже у писателей, которые достигли известного уровня художественности, имеются только считанные произведения, сохраняющие длительную ценность. Вместо естественной задачи всякого писателя — углубиться в индивидуальную сущность своего народа, им было приказано обнаружить нового человека в советском еврее. Но для народа Библии с вековой литературной традицией, формула «Социалистическое содержание и национальная форма» — должна была неизбежно принести духовное обнищание. Печать на идиш на 90% представляла собой перевод казенной информации с обрывками сведений о собственной еврейской жизни и без всякой информации о жизни евреев в других странах. Советская еврейская литература не могла выполнять естественного призвания — поддержать еврейское национальное самосознание. Она была вынуждена проводить линию безбожников и чернить всё, что было дорого значительной части народа. Это не могло не вызвать пассивный протест читателей: тираж еврейской книги сильно упал. В двадцатых и в начале тридцатых годов, вечера, на которых еврейские писатели читали свои произведения, привлекали большие аудитории. Литература еще оставалась фактором связи для еврейства. Но когда она стала советской литературой на еврейском языке, ее национально-консолидирующее значение стало угасать и в то же время ее внутренний престиж стал падать. Однако литература и театр вплоть до их ликвидации в 1948 г., все же оставались единственной формой «представительства» еврейского коллектива в Сов. Союзе. Когда в мае 1943 года послали в Америку представителей советского еврейства, то эта делегация состояла из Соломона Михоэлса, выдающегося артиста и душу Еврейского Камерного театра в Москве, и Ицика Фефера, известного еврейского поэта — члена коммунистической партии. Этот состав делегации отражал ту общественную функцию, которую выполняли литература и театр в условиях советской жизни.* * *
Среди еврейских прозаиков данной эпохи головой выше всех своих современников стоит большой художник и тонкий стилист Давид Бергельсон (1884 — расстрелян 12 августа 1952). Он уже принадлежал к числу наиболее известных еврейских писателей, когда покинул Советский Союз в 1920 году и поселился в Берлине. В 1926 году он стал ориентироваться на Москву, а в 1929 году вернулся в СССР. Уже в сборнике рассказов «Сквозняки» он начал платить дань власть имущим, а еще яснее это проявилось в романе «Судебные нравы». Основная идея этого произведения: — революция имеет право на жестокость. Самое крупное произведение Бергельсона «У Днепра» (19321935) представляет собой автобиографический роман, где главный герой Перек еще с детства — революционер, а в юности — большевик. «При помощи ювелирного искусства», по выражению С. Нигера, Бергельсон сумел скрыть кричащую тенденцию к подразделению действующих лиц на буржуазных злодеев и революционных праведников и к отрицательному изображению еврейского быта. В романе имеются замечательные художественные моменты, где еще выступает Бергельсон с его тонким психологическим анализом и талантом сжатого описания среды. Но в его произведениях тридцатых годов все больше выступает боязнь отступить от «линии», одолевающая внутреннее художественное чутье. Мастер нюансов часто заменяет ланцет топором. Новый период в творчестве Бергельсона наступает в военные годы и продолжается до самого его ареста в 1948 году. Мы снова встречаем в его произведениях нюансирование и приемы, нечуждые символизма. Особенно в этом отношении удался Бергельсону рассказ о еврейском юноше из Грузии, завлекающем трех наци в кавказские горы («Между гор»), а также рассказ «Траурные свечи». Самое значительное и наиболее долговечное произведение в прозе создано другим писателем этой эпохи: мы говорим о Дер Нистере (Пинхос Каганович 1884-1951 (?) — умер в тюрьме). С первых своих писательских шагов он был символистом. Вместе с большой группой еврейских писателей Нистор в начале двадцатых годов покинул Советский Союз, но в 1928 году вернулся. Однако, твердость характера и писательская совесть остались непоколебленными и, если он не мог писать по-своему, то предпочитал молчать. Дер Нистор занимался переводами, издал описание трех столиц — Ленинграда, Москвы и Харькова. В 1939 году появился первый том его главного труда «Семья Машбер» (второй том вышел в 1947 г.). Во вступлении автор еще платит кой-какую дань властям, но не в самом романе, где дано описание Бердичева с семидесятых годов прошлого столетия. С большой симпатией изображаются в нем талмудисты и хасиды, особенно верные ученики реб Нахмана из Брацлава. Перед нами встают незабываемые образы верующих евреев. Этот роман — самое несоветское и внутренне самое свободное произведение еврейской прозы в Советском Союзе. Дер Нистер остался верен самому себе также в рассказах военных лет. Его три рассказа «Жертвы» — подлинные жемчужины. Своим путем шел еще один писатель, много моложе, — Ицик Кипнис (родился в 1896, был арестован, как и другие еврейские писатели, но выжил). В 1926 году вышла его первая книга «Месяцы и дни», в которой повествуется о счастливых месяцах влюбленной пары и об ужасах погрома. Главный герой, в котором можно видеть самого автора, — рабочий, по имени Айзик-Лейб, сын сапожника. Не взирая на революцию и погром, над миром героя простирается лазурное небо. В подходе к окружающему, в манере описывать героев, даже в самом языке чувствуется влияние Шолом-Алейхема. Хотя автор пострадал за «мелкобуржуазность», но в дальнейших произведениях продолжал изображать того же героя и тех же местечковых евреев. Правда, он мало писал (или имел мало возможности печататься). По-своему звучали также его военные рассказы. В одном из них его герой высказывает пожелание, чтобы евреи, шагающие сейчас по улицам Берлина, среди своих военных орденов и медалей «носили на груди маленький Моген-Давид». За такое прегрешение автор был в 1947 году исключен из Союза Писателей. Моисей Кульбак (1896-1940) прибыл в Минск в 1928 году уже сложившимся писателем, тяготеющим к мистицизму. Здесь он написал свое оригинальное прозаическое произведение «Зелмениане» (первая часть вышла в 1931 г. вторая — в 1935). Автор рассказывает, что происходило в усадьбе Зелмеле, простого и грубоватого еврея и его четырех сыновей с детьми. Оба поколения описаны добродушно и с юмором. В сущности, автор относится одинаково, как к отцам, оказывающим сопротивление революции (и электрификации), так и к детям — представителям нового. Произведения Моисея Кульбака, несомненно, останутся в литературе. Во время чистки 1937 г. Кульбака сослали. Возможно, впрочем, что репрессии вызваны были не только писательскими превращениями Кульбака. Но несомненно из-за своей литературной работы пострадал другой писатель, Авраам Абчук (1897-1936 ?), педагог и автор книги о Менделе Мойхер Сфорим. В 1929 году он опубликовал повесть «Гершл Шамай» (закончена в 1934 г.). Его герой — пожилой рабочий — несилен в политике и, подобно Тевье-молочнику в рассказе Шолом-Алейхема, любит «углубляться в проблемы» и ставить неуместные вопросы. В журнале «Пролетарское Знамя» (номер 12 за 1935 г.) писатели Ицик Фефер и А. Вевиорка назвали произведение Абчука «троцкистским пасквилем» и предложили «выполоть его, как крапиву». С. Нигер порадовался повести Абчука, как признаку того, что на тринадцатом году своего существования, революция в состоянии переварить немного юмора. Но он ошибся: «выпололи» не только книгу, но и автора. Другие писатели не позволяли себе никаких улыбок и усмешек. Советская беллетристика началась с описаний гражданской войны и закончилась рассказами военного времени. Между ними уместились темы об индустриализации, коллективизации и прочем, что требовалось партийной линией. Произведения на все эти темы были насыщены борьбой против «кулака», против пережитков еврейской религии, против уклонистов и саботажников. Поэзии было легче приспособляться к советской действительности, но прозе это давалось с трудом. Нет ни одного крупного литературного произведения, которое отразило бы эпоху гражданской войны и последовавшую за ней эпоху. Упомянем мало удавшийся большой роман Переца Маркиша «Смена поколений» (первая часть вышла в 1929 году, вторая — в 1931), в которой передана атмосфера первой мировой войны, гражданской войны и начала реконструкции, и рассказы другого видного представителя еврейской поэзии Арона Кушнирева, также без особой удачи попробовавшего писать в прозе («Дети одного народа», 1928 г.). Когда главной темой литературы стали социалистическое строительство, пятилетки, прославление ударников труда и победа над вредителями, еврейская советская проза стала уже совсем искусственной и неискренней. Много лучше, потому что правдивее, были, хотя также шедшие в упряжке официальной линии, — описания тяги к землевладельческому труду и попыток еврейской колонизации в Крыму и в Белоруссии, а потом в Биробиджане. Эта апологетика земледелия в известном смысле продолжала традицию Гаскалы. Чувствовалось искреннее увлечение скромными достижениями в этой области. Из этой серии произведений на первом месте стоит «Степь зовет» (первая часть 1932 г., вторая 1935) талантливого писателя Ноты Лурье (1906). Он выжил после ссылки. Характерны также «Люди от сохи» Аврама Кагана; «Гребли» Гирша Орланда (1896-1946); рассказы Эли Гордона, как и описания лесов Полесья Эли Шехтмана. Сюда относится также группа произведений, посвященных Биробиджану, где осела группа писателей. Почти все известные писатели считали нужным посетить Биробиджан, и даже Давид Бергельсон посвятил этой теме книгу (одно из самых слабых своих произведений «Биробиджанцы»).* * *
В поэтической форме легче отзываться на быстрые и бурные перемены, чем в рамках романа: любое настроение может породить стихотворение. Поэты думали, что они нужны советскому обществу и что их энтузиазм — государственная необходимость в процессе социалистического строительства. Их воодушевляла каждая злоба дня: новое здание или мост и, разумеется, Днепрострой и Биробиджан. Поэт к тому же мог позволить себе роскошь порой вспомнить с теплотой свое детство и старый быт и даже допустить в стихе библейскую ассоциацию. В действительности, однако, положение советской поэзии не всегда было простым. Самый старший из поэтов Давид Гофштейн (родился в 1889 году и сошел с ума в тюрьме) — основоположник новой поэзии, нового стиля, новых образов. Его первые стихи появились в 1917 году. Он обогатил еврейскую поэзию неологизмами и был создателем новых форм и при этом глубоко сознавал свою связь с еврейской культурной традицией. В 1923 году он покинул Советский Союз, проживал в Берлине и затем в Палестине, но вернулся в СССР в 1925 году. В своем дальнейшем творчестве он стал сдержанней и писал немного. На нем всегда тяготело подозрение в «национализме». Гофштейн издал антологию еврейской литературы на украинском языке. Моложе Гофштейна, хотя начал писать почти одновременно с ним, был Лейб Квитко (1893 — расстрелян 12-го августа 1952). Он также принадлежал к группе возвращенцев (1925). Квитко легко сжился с советской обстановкой и оказался очень плодовитым поэтом, а среди поэтов для детей — самым выдающимся поэтом в еврейской литературе. Его стихи, в особенности стихи для детей, были переведены на 34 языка и разошлись в восьми миллионах экземпляров. Его имя широко известно, и он был награжден орденами. Поэзия Квитко развивалась по двум линиям: народно-примитивной и супер-модернистской. В своих стихах он то жизнерадостен, то рафинирован и настроен мистически и мрачно. Отдавая неизбежную дань идеям мировой революции, он в то же время черпал много из фольклора других народов. Наиболее популярным и плодовитым из еврейских поэтов в Советском Союзе был Перец Маркиш (родился в 1925 году, расстрелян 12 августа 1952 года). Это был единственный еврейский писатель, получивший высший орден, — орден Ленина. Литературная карьера его развивалась бурно. В 1921 году он появляется в Польше, разъезжает по Европе и остается некоторое время в Палестине. Он бунтовал и восстанавливал молодых поэтов против старых, создавал новое направление (сборник «Халястра»). В 1926 году он возвращается в Россию. Однако, в советских условиях Маркиш мог чувствовать себя свободным только в отборе слов и формы. Его язык действительно богат и он большой мастер ассонансов. Но темпераментный поэт, Маркиш легко отдается официальной тематике, откликаясь на требования партлинии. Его поэмы «Братья», «Смерть кулака», «Восход на Днепре» это — дань социальному заказу. В этих поэмах он выступает, как поэт восклицательного знака, и как будто искренне верит, что «25 советских вёсен сняли две тысячи лет диаспоры» — бремя диаспоры с евреев. Однако, и он во время второй мировой войны увидел в еврее-солдате борца, идущего в ногу со своим мучеником-народом. Его «Война» (1947) пропитана еврейским национальным пафосом. Главой, описывающей последний путь киевских евреев в Бабий Яр, как бы замыкается круг, начатый Маркишем в молодости в его откликах на погромы 1919 г. Липа Резник (родился в 1890 году) переводил много стихов срусского, но поэзия его питается, главным образом, из еврейских источников. Советская критика упрекала его в «уклонах». Во время войны Резник открыто прислонился к еврейской истории: «Я перелистываю сейчас старинные фолианты и перебираю славу моего народа, его боль и его гнев, — пишет он, — теперь я ничего не хочу забыть и в памяти своей воскрешаю прошлые века с их слезами и кровью». Подлинно советским поэтом был Арон Кушниров (1891-1949), принадлежащий к старшей группе еврейских поэтов. В 1947-1948 гг. Кушниров был редактором альманаха «Родина» и оставался одним из немногих еврейских писателей, которые не подвергались репрессиям. Его стихи несложные, ясные, написанные в классическом стиле, лишены глубины. Он как бы стремился быть «всегда верным и бодрым». Более глубок и национален в истоках своего творчества был Мойсей Хащевацкий (1897-1943) — (погиб на войне). Поэт осенних настроений, он находился под влиянием Нистера и Гофштейна. Ему близки библейские ассоциации и еврейская символика. Его перу принадлежат баллады из еврейского прошлого: «Самсон и Далила», «Иоэль и Сисро», «Давид и Голиаф», «Хана и семеро детей». Наиболее своеобразным и глубоко-национальным из еврейских поэтов был Самуил Галкин (1897-1960). Ему пришлось в молодости пережить острые нападки литературной критики. Добрушин упрекал его в том, что им «овладела мелкобуржуазная и бесперспективная стихия», что он остался верен библейским воззрениям. Шахно Эпштейн обличал издательство, выпустившее сборник стихов Галкина, а Бронштейн нападал на Литвакова за то, что тот одобрительно отозвался о лирике Галкина. Галкин много перенес, прошел через лагерь и тюрьмы, — но выжил. Он не только утонченный лирический поэт, но и благородный человек. Его поэзия совестлива. В последние годы жизни Самуил Галкин всей душой скорбел и трепетал за самое существование еврейского народа. Он — единственный из поэтов, который подчеркивает в своей поэзии еврейское своеобразие. По иному, чем у других советских поэтов, звучат его военные стихи, и особенно стихи, написанные после войны. Они звучат почти так же сильно, как и посвященные этой теме стихотворения поэтов-евреев за пределами Советского Союза. Среди еврейских поэтов выделяется и Эзра Фининберг (1899-1946). Он не кричит «ура» и не бьет в барабан. В своих лучших стихах он как бы играет на флейте. Он разборчив в слове и чувствителен в своей лирике. Но и ему приходилось шагать в ногу с «парт-линией». В книжке стихов «На поле битвы» описываются переживания еврейского солдата, в которых он гордо подчеркивает свою принадлежность к еврейству. Два поэта пали жертвой режима, хотя они воспевали его, казалось, от всего сердца. Изи Харик (1898-1937 ?) — выходец из Минских болот, захваченный революционным энтузиазмом. В своих стихах он рисует похороны еврейского быта, даже еврейского фольклора. Однако он интимно связан с народными мотивами и по новому продолжает линию Абрама Рейзина. Лучшая его поэма «Хлеб» посвящена переходу деклассированных евреев к земледельческому труду. Опытнее и осторожнее был Ицик Фефер (1900 — расстрелян 12 августа 1952 года).Он учитывал каждый зигзаг партлинии, умело к нему приспособлялся и слыл одним из вожаков т. н. «еврейской» работы. Во время второй мировой войны Фефер был активным деятелем Еврейского Антифашистского Комитета до самого разгрома этого Комитета в 1948 году. Фефер ухитрялся даже казенную пропаганду одушевить лирической нотой. Ему приписывают чудовищные изречения: «ты предал своего отца — это хорошо!» и «я говорю — Сталин, а думаю, что это солнце». И тем не менее, Фефер во время войны нашел, что пришло время, когда следует играть на национальных чувствах. Он пишет: «Я — еврей», пьет «вино выдержанное в веках поколений», в его ушах звучит «эхо шума в гавани Хайфы». Он вспоминает «мрачные тени Варшавского гетто». И на долю этого до мозга костей большевика выпала смерть во имя еврейства. Мы заканчиваем обзор еврейской поэзии именем Моисея Тайфа, опубликовавшего в первом номере журнала «Советская родина» поэму «Песня о братьях». Недолгая жизнь выпала на долю еврейских писателей. Одни были «ликвидированы» в тридцатых годах, другие пали во время войны, а остальные дожили до трагической даты — 12 августа 1952 года, когда были расстреляны наиболее известные и талантливые из них...* * *
Дополним наш обзор краткими сведениями о еврейской периодической печати. Во время гражданской войны еврейская печать знала периоды подъёма и падения. Число небольших газет и местных изданий было значительно, но в 1922 году, когда власть уже повсюду была в руках советов, число изданий на идиш упало до 27. Оно поднялось до 40 в годы 1927-1935, а затем стало вновь падать. Некоторое оживление наблюдалось, когда во время второй мировой войны беженцы с запада стали прибывать на территорию СССР, но после войны число еврейских изданий сократилось до минимума, а в конце 1948 года все оставшиеся издания были закрыты. Мы не имеем представления о тиражах ежедневной печати. По показаниям людей, живших в Советском Союзе, уже в двадцатых годах широкая публика мало интересовалась еврейскими газетами, а в тридцатых годах этот интерес упал еще больше. Причины ясны: газеты на идиш копировали официальные издания на русском, украинском и белорусском языках. Они были полны официальных заявлений, переводом новых законов и длиннейших речей вождей. Наконец, в них были еще обязательные перепечатки статей из «Правды» и «Известий». Весь этот казенный материал, написанный деревянным языком, наспех переведенный на идиш, мог только оттолкнуть читателя. Интересоваться еврейской газетой могли только те, кто не владели русским языком, а таких с каждым годом становилось все меньше. О еврейской жизни за пределами Советской России в этих газетах почти ничего не сообщалось, разве только в редких случаях упоминалось о том, как плохо живется евреям во всем мире. Местной еврейской хроники в газетах почти не было. В двадцатых годах в печати еще писали о земледельческой колонизации евреев. В тридцатых же годах совершенно исчезли всякие сведения о жизни евреев в Советском Союзе, — если не считать коротких заметок о закрытии еврейских школ. Порой появлялось письмо рабкора, описывающее какой либо случай из жизни, но и рабкоры писали казенным стилем. В своих корреспонденциях они вели войну против уцелевших представителей религии и славословили местных сановников. Трагикомично звучали покаянные заявления в совершенных «прегрешениях» и ошибках, которых было так много в эпоху т. н. самокритики. Часто печатались статьи-доносы на писателей, впавших в «уклоны». Так и еврейская печать брала на себя роль цензора в отношении еврейской литературы. Главным органом ежедневной печати на идиш был московский «Эмес» (Правда), выходивший с конца 1920-го года до апреля 1938. Это был официальный орган евсекции, а потом Совета Национальностей СССР. Ее редактором был М. Литваков, самый способный из советских журналистов. После ликвидации Литвакова в 1938 г. газета была приостановлена. В Харькове выходила газета «Штерн» (с 1925 до 1941 г.). В Минске — ежедневная газета «Октябрь», которую редактировали в разное время: Э. Ошерович, Б, Оршанский, X. Дунец и др. «Биробиджанер Штерн» возникла в 1930 году в форме еженедельника и стала ежедневной газетой в 1935-1940 гг. Затем она стала издаваться в форме небольшого листка три раза в неделю. Специфическим изданием был «Дер Апикойрес» (Еретик), выпускавшийся центральным советом «Союза воинствующих безбожников» нерегулярно в 1931-1936 гг. Были и локальные издания такого же жанра. Из изданий на идиш, предназначенных для молодежи, занимал видное место еженедельник «Молодая Гвардия», выходивший в 1924-1936 гг. в Харькове. Когда существовала особая секция еврейских комсомольцев, её официальным органом считался «Юнгвальд», выходивший в Москве в 1923-1928 гг. Журнал для детей «Будь готов» также выходил в Харькове в 1928-1936 гг. потом в Киеве — под редакцией Файвеля Сито у просуществовал до наступления наци. Следует упомянуть также иллюстрированный журнал «Октябрёк», выходивший в Киеве в 1930-1939 гг., в котором сотрудничал талантливый писатель для детей С. Маршак. С 1942 г. стала выходить сначала в Куйбышеве, потом в Москве газета «Эйнигкайт» (Единство), орган Еврейского Антифашистского Комитета. В 1945 газета выходила три раза в неделю при участии видных писателей Советского Союза. Газета отводила много места литературе. По содержанию своему и по характеру «Эйнигкайт» была интереснее других периодических изданий. «Эйнигкайт» впервые стала знакомить еврейских читателей в Сов. Союзе с ужасами еврейской катастрофы, печатала фактическую информацию или же литературные произведения, ей посвященные. Последний номер газеты вышел 20 ноября 1948 года. Это и было началом ликвидации еврейской культурной деятельности в эпоху Сталина. Одно время выходили журналы по педагогике: «На путях к новой школе» — 1924-1928, а затем «Советское Образование» (1928-1937), научные журналы, главным образом, по лингвистике («Еврейский язык» в Киеве — 1927-1930, затем «На фронте языковедения» 1931-1939, «Наука и революция» в Киеве — 1936-1934). Выходило немало литературных журналов, но не было, конечно, изданий общественного характера. Такую амбицию, быть может, имел журнал «Красный мир» (Харьков-Киев), существовавший от 1924 до 1933 г. В редакцию его в разное время входили Г. Козакевич, Шахно Эпштейн, к концу Гильдин. Но публицистика в журнале была его самым слабым пунктом, — в советских условиях и не могло быть иначе. В журнале даже не отмечались изменения, происшедшие в советской еврейской жизни. Другой журнал — «Штерн» в Минске, хотя и существовал до 1941 года, был худосочнее и еще беднее по содержанию.ЮДЕЛЬ МАРК. ЕВРЕЙСКАЯ ШКОЛА В СОВЕТСКОМ СОЮЗЕ
С февральской революцией 1917 г. чрезвычайно поднялся интерес к еврейской школе в России. Проведенная во время войны работа по обучению детей беженцев стимулировала движение по созданию еврейских школ. Особенно разнилось это движение на Украине. Даже в хаосе гражданской войны и военного коммунизма вплоть до 1921 года общественная инициатива вызвала широкое школьное строительство. Блестящую страницу в историю еврейской школы вписала Культур-Лига в Киеве. Основанная в 1918 году Лига сыграла роль еврейского министерства просвещения в эту кровавую эпоху для евреев Украины. В 1920 году, на третьем году своей деятельности, Культур-Лига уже насчитывала 283 учреждения, среди них детские дома, сиротские дома, вечерние курсы, библиотеки и т. д. Среди школ были три гимназии. В Лиге активно участвовали все еврейские социалистические партии, а также члены Фолькспартей. Но в конце 1920 года Культур-Лига со всеми ее учреждениями была взята советской властью в свое ведение. В Белоруссии первые еврейские школы также возникли благодаря общественной инициативе идишистских кругов, и потом они также были переняты советской властью. В Минске первые школы для местных еврейских детей (школы для детей беженцев существовали и раньше) были созданы в 1917 г. социалистической Городской Думой. Отдел культуры и просвещения при Еврейском Комиссариате был создан в первый год существования советской власти, но работал очень слабо. Руководитель Комиссариата С. Диманштейн заявил: «Мы не фанатики еврейского языка. Идиш для нас не священный язык, как для иных еврейских националистов. Возможно, что в близком будущем более богатые языки вытеснят повсюду еврейский язык. Мы, коммунисты, не прольем ни слезинки по этому поводу». В соответствии с этими взглядами была дана инструкция в провинцию: вопрос о языке преподавания должен решаться на местах, согласно местным условиям. Для получения субсидий еврейского комиссариата школы в 1918 году должны были соблюдать следующие условия: 1) обучение должно происходить на родном (материнском) языке, 2) предметы религии не должны проходиться и 3) иврит, т. е. древнееврейский язык, можно изучать только с третьего года обучения и не более одного часа в день. Когда в октябре 1918 г. была созвана конференция представителей культотделов, то среди 64-х делегатов коммунисты составляли только половину. На этой конференции была даже сделана попытка провести резолюцию о том, что еврейский комиссариат не имеет права говорить от имени еврейских рабочих. В 1919 году при Народном Комиссариате Просвещения был создан специальный еврейский отдел, который в свою очередь, стал основывать еврейские школы. Но в эпоху военного коммунизма господствовало мнение, что в котле революции евреи должны пренебречь своим языком и своей национальностью. Лишь позже, когда настало время украинизации и белорусизации, переменилось в центре отношение к еврейской школе. Началась полоса систематической идишизации, которая была поддержана еврейскими общественными кругами. В эпоху Нэпа влияние коммунистов в еврейской среде ослабело. В 1921-23 гг. еще имели распространение хедера и существовали в некоторых местах и гебраистские школы. С 1923 года начинается быстрый рост школ на идиш во всем Советском Союзе. На долю евсекции выпала двойственная роль. С одной стороны она была против ««бундовского принципа автономии», ибо Ленин боролся против автономии, — с другой стороны, она должна была создать какую-то форму школьной организации, при которой можно было бы из центра руководить еврейской школой в различных частях страны. На этой противоречивой основе и шла деятельность евсекции. Был основан педагогический ежемесячник, как центральный орган еврейского просвещения. Была сделана попытка руководить из одного центра еврейской школой на Украине, в Белоруссии и Великороссии, но с 1926 года пришлось перейти на три областные бюро. С 1928 года уже более не существовало общего центра для руководства еврейской школой. 1923-1930 годы характеризуются ростом числа еврейских школ и числа учащихся в них. Это было время, когда еврейская культурная работа настолько пошла вширь, что стала влиять на идишистов во всем мире. Это были годы принудительной идишизации. В 1924-28 гг. не считались с желаниями детей и их родителей и перевели на идиш ряд школ. Только в 1928-1930 гг. попытки заставлять еврейских детей посещать школы на идиш постепенно ликвидировались. В результате такого рода идишизации, в 1923 г. в Советском Союзе насчитывалось 495 еврейских школ с числом 70 тысяч учащихся. В 1926 г. уже было около 800 школ с числом учащихся около ПО тысяч. В этом году функционировали 7 техникумов и 12 профессиональных школ на идиш. В следующем учебном году в еврейских школах обучалось 45 процентов всех еврейских детей. В 1928-29 учебном году существовало около 900 школ с армией учителей в них в 5000 человек. В этих школах обучалось 56 процентов всех еврейских детей. Наиболее точные данные мы имеем о 1930-31-м учебном годе (позднейшие данные носят пропагандный характер, и на них уже нельзя полностью полагаться). В этом учебном году число учащихся в еврейских школах достигло 160 тысяч; в одной Украйне было 785 школ с числом учащихся свыше 82 тысяч, а в Белоруссии 262 школы с числом учащихся свыше 80 тысяч. За годы 1924-1931/32 вышло большое число учебников по предметам, преподававшимся на идиш. Выросло число высших учебных заведений и существовали педагогические техникумы и еврейские отделы при университетах и академиях. Интересно, что высшее образование держалось дольше еврейских народных школ; в то время, как посещаемость первых классов школ на идиш стала падать, число поступлений в высшую школу оставалось на высоком уровне, благодаря притоку тех, кто ранее прошел через еврейскую народную школу. В 1932 году еще существовало 16 промышленных техникумов на идиш. Помимо педагогических техникумов, подготовлявших кадры учителей, подготовкой учителей для высших образовательных учреждений занимались также еврейские отделы при Минском и Московском университетах. Большую деятельность проявляло также еврейское отделение при Белорусской Академии в Минске и при Украинской Академии в Киеве. Как в Москве и Ленинграде, там велась интенсивная научная работа. Педагогика в Советском Союзе в 20-х годах была объектом прожектерства. Мечтали о создании своеобразной коммунистической школы. Методы, которые в сущности были заимствованы в Америке и у некоторых новаторов в Европе, выдавались, как особенное достижение советской школы. Техника обучения чтению и письму, искусство счета и другие приемы при изучении и разных предметов были в загоне. Естественно, что такой подход дурно отозвался на преподавании идиш, где подражать было некому. Учебные программы были поверхностные, наскоро составленные. Понемногу эти тенденции стали исчезать. Однако, в последние учебные годы еврейской школы, ставшей фактически общеобязательной, уровень обучения стал подниматься. Следует уяснить ребе, что значит общеобязательность. Никогда не издавалось постановления об обязательности посещения еврейскими детьми школ на идиш. Но в течение 20-х годов и в начале 30-х, украинцы и белорусы фактически получили культурную автономию. Они не хотели, чтобы еврейские дети стали в школе носителями ... русификации. Перед еврейскими детьми была альтернатива: либо идти в школы, где школы ведутся на белорусском и украинском языках, не вызывавших к себе никакой симпатии у евреев, — либо идти в еврейские школы. Поэтому очень значительная часть родителей выбирала еврейскую школу. Самостоятельное существование украинской и белорусской культурной организации прервало единство школьной работы. Создались раздельные еврейские школьные системы на Украине и в Белоруссии, незначительная, но также отдельная школьная система в Великороссии. В еврейских школах Украины и Белоруссии приходилось изучать четыре языка: идиш, русский, местный язык, а в высших классах также иностранный язык. Скоро обнаружилось, что в еврейских школах недостаточно обучали русскому языку, равно, как и украинскому или белорусскому. Среди родителей возникло недовольство тем, что они лишены влияния на школьное обучение, но одновременно были недовольны и местные еврейские политики, которые в эту эпоху уже влиянием не пользовались. Это недовольство ясно обнаружилось на втором съезде по вопросам еврейской культуры, состоявшемся с большой помпой в Харькове в 1928 году при участии около 500 делегатов. В частности, на этом съезде была представлена группа «правого» уклона, требовавшая ознакомления детей с еврейской традицией, «дабы дети могли дать отпор романтике прошлого». Следует отметить, что в еврейской школе в Советском Союзе не обучали еврейской истории. Даже позже, в тридцатых годах, когда стали усиленно изучать русскую историю, да еще в патриотической окраске, — учащимся не преподавали еврейской истории. И в педагогических техникумах отводили истории только 20 часов в течение всего курса. Вместо еврейской истории существовал предмет «классовая борьба у евреев». Учащиеся никогда не знакомились с еврейскими традициями. Школа всячески чуралась еврейских праздников. Когда наступали праздники, это являлось только поводом для усиления антирелигиозной пропаганды. Уже в первом году обучения детям внушалось неподчинение родителям, если они пытались взять их с собой в синагогу на Новый Год или Ном Кипур. Серьезные изменения во внутренней работе школы имели место после постановления Ц. К. коммунистической партии от 5 сентября 1931 года о пересмотре учебных программ и всего характера школьной работы. В 193132 учебном году оно еще не могло быть проведено в жизнь. Но в начале 1932-33 учебного года уже отказались от прежних экспериментов, методов и программ. Все предыдущие учебники по методике были упразднены. Это совпало со временем обязательной «самокритики». Все прежние программы были объявлены источником невежества, как и причиной контрреволюционных настроений и вредительства. Поспешно стали составляться новые программы и новые учебники, из которых, между прочим, было окончательно изъято все, что имело отношение к еврейским писателям за пределами Советского Союза. В то же время стали больше заботиться о подъеме технических знаний и о таких предметах, как математика, естествознание и география, которые начали преподавать по-иному. Но преподавание идиша при этом сильно пострадало, потому что в этой области не было образцов. Не было также уверенности в том, будет ли позволено внести в это преподавание элемент народности («фолькстимлихкайт»). Все учебники на идиш были переполнены восхвалением «строительства», описанием природы и кричащим сталинским патриотизмом. Уже в первой книжке для начинающих помещалось по два портрета Ленина и Сталина. В этой книжке, где ни разу не упоминались слова «еврей» и «еврейский», приводились тексты «Сталин — наш учитель», «Сталина все любят». Характерно, что в этих книжках, предназначенных для первых лет обучения, не было ни одного текста, относящегося к дому и семье, как будто все дети были сироты, воспитывающиеся в общественных приютах. Как учителя могли справляться с своей работой при таких программах и учебниках, неизвестно. В педагогической литературе советского союза ни сомнения, ни критика не допускались, хотя мы знаем, что большинство учителей еврейских школ были беспартийные люди. С 1933-34 учебного года все в еврейской школе переменилось. Образцом служило то, что происходило в школах на русском языке. Еврейские дети стали наполнять русские школы на Украине и в Белоруссии, и наступила полоса быстрого упадка еврейской школы. Агитация за посылку детей в еврейскую школу считалась опасным «уклоном». В низших школах почувствовался недостаток учащихся. Лучшие учителя стали покидать еврейскую школу. В центральной России, где проживало около одного миллиона евреев, уже к 1936 году еврейская школа почти ликвидировалась. В 1939 году в еврейских школах оставалось максимум 20 процентов всех еврейских детей. 60 процентов посещали русскую школу, 20 процентов — украинскую и белорусскую. Даже в Биро-Биджане не больше 20 процентов еврейских детей посещали еврейскую школу. Следует отметить короткий и бурный эпизод в истории еврейской школы, когда советская власть оккупировала восточную часть Польши и Прибалтийские страны. Там все школы для еврейских детей должны были перейти на идиш. К этому времени уже почти не было еврейских школ ни в Минске, ни в Киеве. Но в Вильно и Ковно, в Белостоке и в Риге все еврейские дети должны были обучаться в еврейской школе. Годом позже пришли наци, и о еврейских школах больше не могло быть и речи. Подводя итоги, можно сказать, что еврейская школа в Советском Союзе прошла через следующие этапы: 1) 1917 — 23 гг. — период хаоса, общественной инициативы и частичного равнодушия власти. 2) 1926 — 1931 гг. — период расцвета, постоянного численного роста и хаотического, внутреннего экспериментаторства. 3) 1931 — 1936 гг. — период постепенного численного упадка, внутренней стабилизации и бюрократического оцепенения. 4) 1936 — 1939 гг. — период ускоренного упадка и еще более ускоренного внутреннего оскудения. Уже в третий период подлинные хозяева больше не хотели еврейской школы, и так как общественная инициатива была невозможна, то никто ничего не делал для того, чтобы удержать процесс упадка еврейской школы. В четвертый период этот упадок подгонялся властью. Даже когда бывали случаи стремления родителей сохранить еврейскую школу, власти этого не допускали. В 1940 году группа родителей из Минска была сослана за такое «преступление», как подача петиции о сохранении единственной, еще уцелевшей, еврейской школы. Во все периоды, описанные нами (за исключением, частично, первого) еврейский элемент в школе сводился к преподаванию еврейских предметов на идиш. Но даже в течение всех этих лет звучали сетования на то, что преподавание идиш плохо поставлено, что дети, покидая школу, очень слабо знают идиш и что даже среди учителей встречаются люди, плохо знающие еврейский язык. После мировой войны на короткий срок были восстановлены еврейские школы в Вильно и Ковно. Но ликвидация этих школ советской властью последовала даже раньше 1948 года, когда были ликвидированы все остальные формы еврейской культурной деятельности.ИЕГУДА СЛУЦКИЙ. СУДЬБА ИВРИТ В РОССИИ
1
История книги на иврит в годы революции и советского режима представляет собой одну из глав мартиролога русского еврейства. Во времени глава эта — краткая: в сущности она ограничена тремя годами — 1917-1919. В начале — бурный расцвет, когда в условиях демократической февральско-мартовской революции русскому еврейству впервые удается проявить без помех заложенные в нем национальные и общественные возможности. Но вскоре бедствия погромной эпохи — с одной стороны, и давление кругов, пришедших к власти после октября 1917 года, — с другой, в корне подорвали все свободные проявления еврейского культурного творчества и с особой жестокостью обрушились на книгу на иврит. В начале революции были намечены обширные планы по изданию еврейских книг, — в связи с развитием сионистского движения и древнееврейской школы в России и их растущими потребностями в культурной области. Но едва только началось осуществление этих планов, как враждебная рука протянулась к начаткам культурного строительства и уничтожила их. Началась полоса агонии, в течение которой еще можно отметить наличие некоторых изданий, предназначенных для синагогальной службы, или один-другой томик стихов на иврит. Но и эти жалкие проявления изданий на иврит исчезают к концу двадцатых годов под неумолимым давлением диктатуры, стремящейся истребить все светлые проявления еврейского национального духа.2
В 1917-1919 гг. в России появилось свыше 180 книг, брошюр и журналов на иврит. Большинство их увидело свет в старом издательском центре — Одессе, где появилось 109 изданий (60%), за ней следует Москва (29) и Киев (18). В остальных городах число изданий не доходит и до десятка. Число журналов и сборников было весьма велико, хотя по большей части они не успели выпустить более одного или нескольких выпусков. Но самый факт их появления свидетельствует о весьма большом интересе в русском еврействе к книге на иврит. Краткий обзор этих изданий введет нас в круг деятельности и планов еврейских издателей того времени. Сперва — о периодической печати. В центре внимания читателя был еженедельник — «Га-’АМ», вскоре превращенный в ежедневную газету под редакцией М. Гликсона, Б. Каца, С. Черновица и М. Клейнмана. Первый номер газеты вышел 11 июля 1917 г. Редакция ставила своей целью создать газету, дающую читателю весь необходимый ему материал, какой он обычно находит в других газетах. Вместе с тем редакция особое внимание уделяла информации еврейского содержания. По мере развития революционных событий такая газета на иврит была предметом роскоши: хотя тираж ее временами достигал 15.000 экземпляров, он не мог покрыть расходов, связанных с изданием. Дефицит покрывался упомянутой выше группой состоятельных приверженцев иврит. После октябрьского переворота «Га-’АМ» в течение ряда месяцев 1918 г. примыкал к числу органов оппозиционной печати, враждебной новой власти, подвергавшей резкой критике политику Ленина и Троцкого, а равно и Брест-Литовский мир. «Русская революция — писал Б. Кац в одной из передовых статей газеты — превзошла своей дикостью все отрицательные проявления французской революции... Нам осталась лишь надежда, что власть новой инквизиции недолго продержится» ... В июле 1918 г., когда была закрыта все оппозиционная пресса, прекратилось издание «Га-’АМА». В литературно-научных сборниках на иврит, вышедших в свет в 1917-18 гг., сконцентрировались лучшие литературные силы того времени. В первую очередь следует отметить КНЕССЕТ (сборник) под редакцией X. Н. Бялика. Знаменитый поэт был в полном расцвете сил и это сказалось в ряде его поэтических произведений того времени, в статье «Галаха и Агада» и в рассказе «Труба устыдилась». Одновременно появился в Петрограде сборник Оламену (Наш Мир) с специальным отделом, посвященным 25-летию литературной деятельности Бялика. В 1919 г. в Одессе вышел увесистый том Массу от (Факелы) под редакцией М. Гликсона. К концу того же года С. Цемах и Э. Штейнман издали в Одессе сборник Га-Арец. Из сборников, посвященных специальным предметам, следует отметить Сефатену (Наш язык) под редакцией И. Клаузнера («для обогащения и возрождения еврейского языка»); Решумот (Записи) — с отделами, посвященными мемуарам, этнографии и фольклору; и два тома Ге-’Авар (Былое), вышедшее в Петрограде под редакцией Саула Гинзбурга. Школьные и педагогические темы трактовались в одесском Гагина (Сад) И. Альтермана и Иехиеля Гайльперна, в киевском Га-Mope (Учитель) Н. Пинеса, и в Га-Маккаби, посвященном вопросам физического воспитания. Но всего важнее было возобновление журнала Га-Шилоах в июне 1917 года его старым редактором И. Клаузнером. В течение двух лет журнал выходил в виде еженедельника в Одессе. Закрытый советской властью Га-Шилоах возобновился уже в Иерусалиме в начале 1920 г. Последним по времени периодическим изданием на иврит в Одессе оказался еженедельник Баркаи (Утренняя Звезда) под редакцией А. Литана. Когда большевики окончательно водворились в Одессе, в январе 1920 г. была отправлена к Мережину, представителю Евсекции, делегация с предложением разрешить дальнейшее издание Баркаи, как журнала чисто литературного — для стихов и рассказов, — без публицистики. Однако, ответ Мережина был отрицательный.3
Самым значительным литературным предприятием рассматриваемого периода — как по объему, так и по содержанию — является Га-Текуфа (Эпоха), появлявшаяся в издательстве А. И. Штыбеля под редакцией Давида Фришмана. Это издательство приступило также к выпуску серии переводов из мировых классиков. Га-Текуфа был трехмесячник, в 700 больших страниц. В 1918 г. вышли в Москве три тома, каждый в количестве 5.000 экземпляров. Участвовали в них д-р А. И. Каценельнсон, Давид Фришман, X. Н. Бялик, и из более молодых — Д. Шимонович, М. Н. Вальповский, Эл. Штейнман. В переводной серии вышли три тома сочинений Л. Н. Толстого, первый том Жан Кристофа Ромэн Роллана, Портрет Дориана Грея О. Уайльда, две драмы М. Метерлинка, Рудин Тургенева и др. Деятельность издательства была в полном разгаре, когда власти конфисковали шрифт. Набор трех книг — Мадам Бовари Флобера, Жерминаль Э. Золя, второй том Жан Кристофа — был рассыпан. Зимой 1919 г. Штыбель покинул Москву. Часть оставшихся на складе книг пошла на топку, другая была позже продана заграницу советскими органами. Издательство возобновило свою деятельность вне пределов России: в Польше, Америке, Палестине. Отдельными томами появились тогда произведения Переца и Шофмана, вышедшие в издательстве Мория в Одессе. Оно же выпустило новые издания стихотворений Бялика, Черниховского, Шнеура. Из научных изданий, появившихся тогда в Одессе, следует упомянуть дополнительный том Истории догмы в еврействе Давида Нейпарка; сборник статей Якова Фихмана по литературной критике; сборник статей о Менделе; и ценную книгу И. X. Гавьева о пословицах и поговорках, подлинную сокровищницу еврейского фольклора. «Одесский Комитет», старый палестинский центр, отметил свое двадцатилетие (имевшее место еще в 1915 г.), изданием первого тома Документов по истории палестинофильства под редакцией А. Друянова, и первого (единственного) тома истории движения, написанного С. Л. Цитроном. Одной из последних книг на иврит был том источников по еврейской истории, составленный В. Динабургом (И. Динуром) и изданный в Киеве. В начале революции возлагались надежды на развитие школы на иврит, которая воспитала бы на этой базе новое поколение. В апреле 1917 г. в Петрограде собрался с этой целью съезд Тарбут. Детские сады и школы на иврит возникли тогда в целом ряде городов и местечек. Нужда в учебниках, пособиях, книгах для детей и юношества все росла. Попытки удовлетворить ее были предприняты главным образом в Одессе и Киеве. Появились популяризации Библии, литературные хрестоматии и пр. Учебник по арифметике в издании бр. Блетницких в Одессе вышел в течение года в двух изданиях. Серия маленьких книг для чтения вышла в Одессе по инициативе местных учителей. Третьим изданием вышли рассказы Иегуды Штейнберга и том сказок братьев Гримм в переводе Д. Фришмана. Московское издательство Омонут издавало детский журнал Шетилим (Ростки) под редакцией М. Бен-Элиэзера. Сюда же можно отнести выход романа 93-ий год Гюго (в сокращенном переводе Бен-Элиэзера) и первого тома Тысячи и одной ночи (перевод Д. Елина). Это было лишь начало. Омонут перекочевал к концу 1918 г. из Москвы в Киев, а затем в Одессу, связался с X. Н. Бяликом, и заказал десятки переводов классиков детской и юношеской литературы. Однако, эта деятельность дала свои плоды уже не в России, а в Германии и в Палестине.4
Весна длилась недолго. Вскоре на еврейскую книгу обрушились ярость и гонения властей и особенно представителей евсекции, считавших преследование иврит, — языка и литературы — одной из важнейших своих задач. Зимой 1918 г. дом Персиц на углу ул. Кропоткина (быв. Пречистенка) оставался последним убежищем для еврейских культурных учреждений: там находились бюро центра Тарбут, редакция Га-’АМ и детского журнала Шетилим. Но второй этаж был реквизирован «комиссариатом по еврейским делам» во главе с С. Диманштейном. Постепенно все еврейские учреждения были вынуждены покинуть здание, а вскоре и владельцы выехали из Москвы. На юге, в Одессе, Киеве, Харькове, где советская власть еще не упрочилась, еврейская книга могла выходить вплоть до конца 1919 года, но щупальцы евсекции добрались и туда. В июне 1919 г., в процессе ликвидации всех форм независимой общественности в русском еврействе, вышло распоряжение Киевского Исполкома советов, обращенное к заведующим типографии: «Сообщить в отдел управления о всех печатающихся произведениях, относящихся по своему направлению и содержанию к сионистским и клерикальным организациям, — таковые издания задержать выходом в свет и конфисковать». Военное отступление большевиков летом того года временно задержало разрушительное действие этого декрета. Но к концу 1919 года наступил конец еврейской книги. Конфискованные типографии были переданы евсекции. Писатели на иврит начали покидать страну — 21 июня 1921 г. значительная группа с Бяликом во главе выехала из Одессы на пути в Палестину. Следует упомянуть особо о судьбе еврейских книг религиозного содержания. В годы НЭПа — вплоть до 1928 г. такие книги появлялись от времени до времени, по инициативе частных книготорговцев, и типографии (принадлежавшие государству) по деловым соображениям были не прочь печатать их. Молитвенники, пасхальные сказания, псалмы и т. п. появлялись в Полтаве, Бобруйске, Ленинграде, Бердичеве, Житомире. Бобруйский книготорговец успешно работал в этой области: 10 апреля 1928 г. мы могли прочесть в «Комсомольской Правде», что в 1927-28 гг. он напечатал около 100.000 экземпляров религиозных текстов, и что «у него есть свои агенты — книгоноши и книговозы, — честно доставляющие его издания прямо на дом верующим. Ни один агент ни одного нашего издательства в уменьи распространить книгу с ним сравниться не может». Так же действовал издатель Меир Эпштейн в Бердичеве и Житомире. В Ленинграде хасидам хабадского толка удалось напечатать молитвенники в нескольких изданиях, — каждое тиражом по несколько тысяч. В 20-х годах появилось также несколько раввинских сочинений. Одно — ленинградского раввина Давида Каценельсона было напечатано в типографии Красный Агитатор. Раввин И. Абрамский и С. И. Зевин издали два выпуска журнала Ягдил Тора, посвященного талмудическим исследованиям. Следует также отметить выпуски еврейского календаря. В 1922-1929 гг. появлялись и распространялись в десятках тысяч экземпляров календари. Затем наступил на долгие годы перерыв, и в Советской России не разрешалось издавать календари. Только в 1956 г. московскому раввину С. Шлейферу удалось добиться разрешения на издание как календаря, так и молитвенника (Сиддур Га-Шалом). Последний, воспроизведенный по разным прежним текстам, вышел в 3.000 экземпляров, по особой милости начальства.5
Но и после ликвидации книгопечатания на иврит и выезда из России большинства еврейских писателей, в Советском Союзе продолжалась борьба за права иврит и книги на иврит. Были случаи, когда люди, душой и телом преданные новому строю, или готовые приспособиться к нему, пытались добиться одного: права выражать свои чувства и мысли на дорогом им иврит. Еще в 1919 г. Эл. Штейнман писал в брошюре Га-коммунист Га-иври, что судьба иврит связана с судьбой победоносной коммунистической революции. Эти настроения встречались порой и в следующие годы, среди молодых людей, пытавшихся «создать революционно-литературную трибуну, под знаменем которой сумели бы объединиться творческие молодые силы мирового еврейства» (Иосипон). Но все старания такого рода кружков в Москве, Петрограде, Киеве, Харькове — провалились. Четыре брошюры и сборники этого рода, пытавшиеся сочетать иврит с коммунизмом, появились в двадцатых годах. В 1923 г. вышел в Харькове в 100 экземплярах литературный сборник Цилцле-Шема, одушевленный идеями коммунистической революции. Годом позже появилась в Киеве книжечка стихов М. Л. Новака Гааие (Извержение) с подзаголовком Мегиллат Октобер. А к десятилетию революции старый писатель Б. Фрадкин опубликовал в Харькове поэму Але'Асор (О декаде). В 1925 г. группа писателей получила разрешение выпустить на иврит сборник Берешит. Но не нашлось типографии, которая дерзнула бы принять такой заказ. Рукопись была переслана в Берлин, и 300 экземпляров книги были допущены в Москву. Но второй сборник, подготовленный к печати, уже не был властями разрешен к выпуску. Эта группа писателей на иврит просуществовала до средины тридцатых годов. Изредка произведения ее членов появлялись в таких изданиях, как Га-Текуфа, Нью-Йоркский Га-Доар, палестинские Га-Шилоах, Гедим, Кетубим, Гильонст, Мознайим, Виленском Алим и др. В этих стихах и рассказах отражался, прямо и косвенно, распад русского еврейства. Некоторые из этих авторов вскоре подверглись аресту и исчезли бесследно, другим удалось вырваться из Советского Союза. Можно назвать Цви Прейгарзона, автора серии рассказов Путешествие Беньямина Четвертого; Авр. Фримана, автора романа 1919, две части которого появились в Палестине в тридцатых годах, и добравшихся до Палестины поэтессу Бат-Мириам и Авр. Криворучку. Значительным дарованием в советской группе обладал поэт Хаим Ленский (1905-1942). Ему удалось переслать в Палестину многие из своих произведений перед тем, как он сам «исчез» в сибирском концлагере. Много лет спустя прибыли в Израиль рукописи его новых произведений. Другим рыцарем иврит в этой группе советско-еврейских писателей был поэт Элиша Родин (1888-1947), — который также разделил судьбу мучеников гебраизма.ГЕРШОН СВЕТ. ЕВРЕИ В РУССКОЙ МУЗЫКАЛЬНОЙ КУЛЬТУРЕ В СОВЕТСКИЙ ПЕРИОД
Тема об участии евреев в музыкальной жизни в советскую эпоху требует обстоятельного и самостоятельного изложения. Роль евреев-виртуозов, дирижеров, композиторов, педагогов и музыковедов в музыкальной культуре Советской России весьма велика и заслуживает подробного обследования.ВИРТУОЗЫ-СКРИПАЧИ, ПИАНИСТЫ И ВИОЛОНЧЕЛИСТЫ
Имена Давида и Игоря Ойстрах, Эмиля Гилельса, Леонида Когана, Владимира Ашкенази, в последние годы также Бориса Гутникова и Даниила Шафрана — известны теперь во всем западном мире. Но они — только авангард, верхушка еврейских музыкантов-виртуозов, выступающих в Советском Союзе и за его пределами. Дать исчерпывающий обзор участия евреев в музыкальной культуре Советского Союза трудно. В том, что артисты, имена которых Рахлин, Хайкин, Гольдштейн, Коган и т. д. — евреи, сомневаться не приходится; но в отношении многих подвизающихся на музыкальном поприще под «нейтральными» фамилиями, как Марков, Блантер, Нестьев и др., уже не может быть уверенности, к какой национальности они принадлежат. Однако, можно утверждать без риска, что и среди них процент евреев значителен. В обзоре «русской советской музыкальной культуры за период 1935-1941 гг.», напечатанном в т. 2-м «Истории Русской Советской Музыки» (1959 года), приводятся следующие имена музыкантов-виртуозов: Григорий Гинцбург, Эмиль Гилельс, Яков Зак, Лев Оборин, Давид Ойстрах, Игорь Ойстрах (родился в 1931 г., карьеру начал лишь в пятидесятых годах), Натан Рахлин, Роза Тумаркина, Яков Флиер, Мария Юдина. Все они выдвинулись уже в советский период. Одновременно продолжали концертную и педагогическую деятельность и мастера старшего поколения, среди которых следует упомянуть Александра Гольденвейзера и Самуила Файнберга. (Александр Гольденвейзер — отпрыск семьи известных адвокатов, он был сыном матери нееврейки и отца, принявшего православие). Этот обзор, однако, далеко не полон. Уже до 1941-го года из евреев-виртуозов в Советском Союзе, кроме перечисленных в обзоре, пользовались известностью: скрипачи Буся Гольдштейн, Елизавета Гилельс (сестра пианиста Эмиля Гилельса и жена скрипача Леонида Когана), Юлий Ситковецкий, М. Фихтенгольц, Л. Фейгин. Елизавета Гилельс, Буся Гольдштейн и М. Фихтенгольц были премированы на международных конкурсах в Брюсселе, Варшаве, Вене. В период между 1935-м и 1941-м гг. состоялся ряд все-союзных конкурсов исполнителей, на которых из евреев выделились: пианистка Мария Гринберг, виолончелист Даниил Шафран, дирижер Натан Рахлин и колоратурное сопрано Пантофель-Нечецкая. С большим успехом выступали на концертных эстрадах в Советском Союзе в тот период также еврейские пианисты-виртуозы: Т. Гутман, Бэла Давидович, Натан Перельман и скрипачи Виктор Пикайзен, Нина Школьникова, Игорь Безродный и Михаил Вейман. (Последний получил ряд призов на международных конкурсах в Праге, Лейпциге и Брюсселе). Но цитированный нами обзор заканчивается 1941-мгодом. За четверть века, которые прошли с тех пор, в Советском Союзе народилось новое поколение виртуозов, среди которых тоже немало евреев. Большую карьеру делает упомянутый выше Борис Гутников, получивший в 1962-м году первый приз на всемирном конкурсе имени Чайковского в Москве. Второй приз на этом конкурсе получил Шмуэль Ашкенази из Израиля. Четвертый приз получил Альберт Марков — еврей из С.С.С.Р. Среди евреев-виолончелистов на конкурсе были премированы Наталия Гутман, Валентина Фейгин, Михаил Хомицер и среди пианистов — Владимир Ашкенази (в последние годы выдвинувшийся в первые ряды пианистов мирового калибра) и Нина Бейлина. О Викторе Пикайзене, еврее из Украины, ученике Давида Ойстраха, музыкальные обозреватели отзываются как об исключительно талантливом артисте. На международном конкурсе в Праге он уже в 1956-м году получил второй приз. Количество евреев среди советских виртуозов сильно импонирует. Но в искусстве решает, конечно, не количество, а качество. В Советском Союзе упомянутые выше евреи-виртуозы числятся в самых первых рядах. За исключением Святослава Рихтера и недавно скончавшегося виолончелиста Кнушевицкого, почти все крупнейшие скрипачи, пианисты, виолончелисты, дирижеры в Советском Союзе — евреи. Большинство среди них — отпрыски семей, в которых евреями были отец и мать; немногие, как Игорь Ойстрах или Владимир Ашкенази, — дети от смешанного брака. В 1937-м году на международном конкурсе скрипачей имени Исайи в Брюсселе первый приз получил Давид Ойстрах, третий — Елизавета Гилельс, четвертый — Буся Гольдштейн и пятый — Михаил Фихтенгольц. Из пяти лауреатов этого, нашумевшего во всем мире музыкального конкурса, четверо — русские евреи. На международном конкурсе пианистов в том же Брюсселе в 1939-м году, накануне второй мировой войны, первый приз получил Эмиль Гилельс, третий — Яков Флиер. Снова из трех лауреатов два — русские евреи. На всесоюзном конкурсе имени Чайковского в Москве в 1962-м году первый приз поделили между собой англичанин Огден и Владимир Ашкенази, в 1956-м году получивший на международном конкурсе в Брюсселе первый приз. На этом конкурсе состязались 56 виртуозов из 22-х стран. Пятый приз получил тоже русский еврей — Лазарь Берман. Весной 1964-го года, на международном конкурсе скрипачей в Праге, первый приз был поделен между чехословацким скрипачом Штраусом и советским — Григорием Фейгиным. На международном конкурсе пианистов имени бельгийской королевы Елизаветы в том же 1964-м году в Брюсселе первый приз получил 18-летний Евгений Могилевский, уроженец Одессы, где его родители состоят преподавателями консерватории. Среди 70 участников конкурса, — писал Нью-Йоркский корреспондент журнала «Тайм», — Могилевскому была устроена шумная овация. «Богом одаренный большой талант, артист крупного калибра» — писала о нем бельгийская пресса. В последние годы много выступают в Советском Союзе скрипачи-евреи Альберт Марков и Самуил Фурер, пианистка старшего поколения Надя Голубовская, а также пианисты — Татьяна Гольдфарб, Арнольд Каплан и Борис Гольдфадер.ОЙСТРАХИ, КОГАН И ГИЛЕЛЬС
Давид и Игорь Ойстрахи, Леонид Коган и Эмиль Гилельс завоевали мировое признание. Где бы они не играли — повсюду переполненные залы, высоко хвалебные отзывы — им неизменно сопутствуют. Ойстрах-отец в 1964-м году по болезни на некоторое время вынужден был прекратить концертную деятельность. Незадолго до болезни его совместные выступления с сыном Игорем, в сопровождении замечательного московского камерного ансамбля Рудольфа Баршая и в Европе, и в Америке сопровождались сенсационным успехом. В 1954-м году, после концерта Давида Ойстраха в Лондоне, английский критик Перси Картер писал: «Не лучший ли он скрипач наших дней? Возможно!..». Игорь Ойстрах в последние годы выдвинулся в первые ряды скрипачей мирового калибра. Леонид Коган числится в последние годы среди первых пяти-шести лучших скрипачей нашего времени. Бесспорно, что Эмиль Гилельс если не самый лучший, то один из двух-трех лучших пианистов мира. Парижский критик Жорж Леон писал о Гилельсе, что он — «великий среди самых великих пианистов нашего времени». В области виолончельной игры первенство в Советском Союзе признано за Мстиславом Ростроповичем. Непосредственно за ним следует замечательный виолончелист Даниил Шафран. И в дореволюционной России были исключительные виолончелисты-евреи, как Карл Давыдов, Иосиф Пресс, Иосиф Малкин, Гдаль Залесский, Давид Зиссерман и др. Григорий Пятигорский тоже уроженец России, воспитанник московской консерватории.ДИРИЖЕРЫ
Дореволюционная Россия не была богата дирижерами международного масштаба. Если не считать братьев Рубинштейн, Антона (скончался в 1894-м году) и Николая (скончался в 1881-м году), в России до первой мировой войны было немного крупных дирижеров, таких, — как чех Направник, сын уральского казака Сафонов, сын еврейского свадебного музыканта С. Кусевицкий и Рахманинов (который дирижерством тяготился и в Америке поприще дирижера оставил). Помимо них в дореволюционной России в Петербурге, Москве, Киеве, Одессе, Харькове были отличные дирижеры, преимущественно в оперных театрах, среди которых евреев было немало. Назову Л. Штейнберга, Штеймана, Лазовского, Моргуляна, Блюменфельда, Купера, Фительберга, Голинкина, Хессина. В советский период среди новых дирижеров, как Кондрашин, Иванов, Рождественский, Мравинский, Светланов, насчитывается и ряд евреев, — как недавно скончавшийся Самуил Самосуд, ряд десятилетий состоявший главным дирижером Большого Театра. «Музыкант огромного диапазона, первый исполнитель ряда выдающихся советских симфонических произведений» — писали о нем летом 1964-го года по случаю его 80-летия. В 34 года Самосуд уже состоял главным дирижером Академического Малого оперного театра в Ленинграде, откуда его скоро перевели в Москву. Самосуд был первым, дирижировавшим последние симфонии и балеты Прокофьева. Под его дирижерской палочкой прозвучала впервые музыка к «Войне и миру» Прокофьева. В последние 10-15 лет жизни Прокофьева Самосуд был очень близок к композитору, который не раз пользовался его советами и опытом. Так, по совету Самосуда, — как повествует биограф Прокофьева, И. Нестьев, — композитор написал добавочную сцену «Военный совет в Филях», в центре которой находится образ Кутузова. Прокофьев — пишет Нестьев — отметил исключительное проникновение С. Самосуда в его творческий замысел. Самосуд также подсказал Прокофьеву мысль о введении в оперу новой картины, — сцены бала у екатерининского вельможи. Самосуд первым исполнил 7-ю симфонию Прокофьева и его «Оду на окончание войны». В 1927-м году он первый дирижировал оперой Шостаковича «Лэди Макбет Мценского уезда», навлекший на композитора гнев Сталина, и также операми «Тихий Дон» Дзержинского и «Семья Тараса» Кабалевского. Самосуд скончался через несколько недель после своего 80-летнего юбилея. Натан Рахлин и Борис Хайкин числятся среди лучших дирижеров в оперных театрах Москвы и Ленинграда. Юрий Файер из Большого Театра во время гастролей балета в Нью-Йорке, вызвал восхищение музыкантов своей феноменальной музыкальной памятью и дирижерской виртуозностью.ПРЕПОДАВАТЕЛИ
Бурный расцвет виртуозов в Советском Союзе стал возможным благодаря тому, что и в годы гражданской войны и экономической разрухи в Ленинграде, Москве, Киеве, Одессе и в других городах остались преподаватели музыки высокого калибра, не эмигрировавшие заграницу. Они продолжали насаждать музыкальную культуру в народе, выращивать талантливых виртуозов. Среди этих ветеранов-профессоров музыки в консерваториях обеих столиц и в больших провинциальных городах было немало евреев. О Гольденвейзере, свыше полустолетия состоявшем профессором московской консерватории и воспитавшем два-три поколения пианистов России, как и о Самуиле Файнберге и Феликсе Блюменфельде, упоминалось раньше. Школа Столярского в Одессе, деятельность Цыганова, Ямпольского, Цейтлина и Янкелевича в Москве, профессоров Эйдлина и Шера в Ленинграде, наконец Давида Ойстраха, почти четверть века преподающего в Московской консерватории наряду с Игумновым, Нейгаузом и другими, создали условия для такого расцвета виртуозов-скрипачей, пианистов и дирижеров, какого в нашу эпоху не было ни в какой другой стране в мире. 30 лет после основания Николаем Рубинштейном Московской консерватории в 1895-м году, три сестры Гнесин, дочери казенного раввина из Ростова-на-Дону, учредили в Москве скромное музыкальное училище для детей и взрослых, постепенно разросшееся до размеров Музыкального Института. В наше время он объединяет две музыкальные школы и педагогический институт, в которых общий состав учащихся превышает 3000. Вместе с ленинградской и московской консерваториями Музыкальный Институт Гнесиных — одно из трех самых заслуженных учреждений в области музыкального образования в России. В Институте Гнесиных за 70 лет его существования получили музыкальное образование тысячи музыкантов, подвизающиеся ныне по всему Советскому Союзу в качестве концертантов, оркестровых музыкантов, преподавателей музыки, дирижеров, хормейстеров и т. д. Воспитанниками Института были пианисты Николай Орлов и Лев Оборин, певица Зара Долуханова, композиторы Арам Хачатурян и Тихон Хренников и др. Весной 1964-го года в Москве праздновали 90-летие основательницы Института Елены Фабиановны Гнесиной. Вся советская печать отметила выдающиеся заслуги юбилярши, совместно со своими сестрами все еще продолжающей возглавлять школу, созданную ею в 1895 году. Хачатурян и Хренников — теперь именитые советские композиторы — окончили Институт Гнесиных по классу композиции. Их профессором был Михаил Фабианович Гнесин, — один из самых замечательных композиторов, вышедших из рядов русского еврейства в 20-м веке. В первом томе «Книги о русском еврействе» я упомянул о петербургском Обществе Еврейской Народной Музыки, зародившемся в 1908-м году. Из него вышел ряд таких талантливых композиторов, как Михаил Мильнер, Иосиф Ахрон, Михаил Гнесин, Лазарь Саминский, Соломон Розовский и др., создавших ряд интересных музыкальных произведений в стиле т.н. «Новой Еврейской Музыкальной Школы». В Москве аналогичную группу возглавлял Ю. Д. Энгель. Там особенно выделялся Александр Крейн, который совместно со своим братом Григорием и племянником Юлием составил группу «Крейнов», о которой речь впереди.ЕВРЕИ-КОМПОЗИТОРЫ В СОВЕТСКИЙ ПЕРИОД
Евреи-композиторы в дореволюционной России были наперечет. Единственным значительным композитором еврейского происхождения был Антон Рубинштейн, — наряду с Листом, лучший пианист всех времен. (О нем подробно я писал в первом томе «Книги о русском еврействе».) Кроме Рубинштейна, можно назвать Карла Давыдова, создавшего ряд блестящих пьес для виолончели, Максимилиана Штейнберга (зятя Римского-Корсакова), Любовь Штрейхер и др. Были среди русских евреев значительные композиторы в области синагогальной литургии (Новаковский, Герович, Дунаевский). Когда в начале текущего века возникло Общество Еврейской Народной Музыки, Римский-Корсаков был первым русским музыкантом, с большим сочувствием отнесшимся к нему. Ему принадлежат слова, что и «Еврейская музыка дождется своего Глинки». Молодые музыканты с композиторским дарованием, которые в 1908-м году образовали упомянутое «О.Е.Н.М.» в Петербурге, были учениками Петербургской консерватории, преимущественно классов Римского, Лядова и Глазунова. Из этой группы, насчитывавшей несколько десятков музыкантов, особенно яркими дарованиями обладали Михаил Мильнер, Иосиф Ахрон, Михаил Гнесин и Крейн. Михаил-Миша Мильнер (1882-1952) был уроженцем украинского местечка Ракитно. О «мальчике-альте» из Рокитно шла слава, как об исключительном музыкальном таланте. Это побудило Киевского мецената Льва Бродского дать ему стипендию, благодаря которой Мильнер мог получить музыкальное образование в Киевском музыкальном училище и затем совершенствоваться в Петербургской консерватории, в классах Лядова и Глазунова. По окончании курса Мильнер стал дирижером хора петербургской главной хоральной синагоги. Его «Ин хедер» и псалм «Ад оно адошэм!» положили основу стилю т. н. «Новой еврейской школы в музыке». Мильнер написал чудесную литургическую композицию «Унсанэ токэф», вокальную сюиту на слова Переца, в которой «Танц, мэйдэлэ, танц!» — представляет собой шедевр. Опера Мильнера «Небеса пылают» была поставлена в 1926-м году в Ленинграде и выдержала ряд представлений. Речитативы Мильнера построены на традиционных «невмах», составляющих основу кантиляционного чтения Торы. Мильнер написал музыку для ряда театральных постановок, в частности для «Сна Якова» и «Голема» в постановке «Габимы» и для театров на идиш. Мильнер был одно время дирижером украинского театра в Харькове. Мильнер был самым оригинальным талантом среди композиторов, группировавшихся вокруг петербургского О-ва Еврейской Народной Музыки. В своих песнях, романсах, фортепианных пьесах он первый заговорил на своеобразном музыкальном наречии, истоки которого коренятся в древних молитвенных напевах, в кантиляционном чтении Торы, в хасидских песнопениях и плясках. Сын украинского еврейства, он с детства впитал в себя мелодии древних синагогальных напевов, религиозных и полу-религиозных застольных песнопений хасидов, народных песен улицы еврейской «черты оседлости» и колыбельные песни, которые еврейская мать пела своему ребенку, мечтая о том, что он вырастет если не раввином, то, во всяком случае, ученым по еврейской письменности. Как и русские «кучкисты» в своей области, Мильнер редко пользовался готовой мелодией из сокровищниц музыкального фольклора еврейского местечкового быта, но сам творил мелодии в этом духе. В среде О-ва Еврейской Народной Музыки его не без некоторого основания называли «еврейским Мусоргским». Плеяда молодых композиторов, группировавшихся вокруг петербургского О-ва Еврейской Народной Музыки, была национально настроена, подобно тому, как были русскими националистами Глинка и члены «Могучей Кучки» и их «трабант» Владимир Стасов. При советском строе еврейский национализм в музыке оказался не ко двору. В отличие от Гнесина, Ахрона, Крейнов, — Мильнер в другом стиле музыки не писал. Поэтому его произведения в советский период не издавались и не исполнялись. Среди оставшихся после смерти Мильнера рукописей имеется «Симфония на еврейские темы». Какова судьба его рукописей, находятся ли они у его вдовы или в государственном нотохранилище, — об этом сведений нет. Иосиф Ахрон (1886-1943) начал музыкальную карьеру вундеркиндом скрипачом-виртуозом, давая концерты с 11-летнего возраста. Он был учеником Ауэра по Петербургской консерватории, которую окончил в 1904-м году. К О-ву Еврейской Народной Музыки Ахрон примкнул из внутреннего побуждения писать музыку в еврейском духе. Уже первые его пьесы для скрипки, «Еврейская мелодия» и «Еврейский танец», имели большой успех, и многие именитые скрипачи, включая Яшу Хейфеца, включили их в свой концертный репертуар. В 1915 году Ахрон написал замечательные вариации для рояля на тему «Эйл ивнэ хагалил» с заключительной, мастерски сделанной, шестиголосой фугой. Пьеса эта очень эффектна и когда-нибудь еще пробьет себе дорогу в репертуар концертирующих пианистов-виртуозов. В начале двадцатых годов Ахрон оставил Россию. Он жил года два в Берлине, где написал и издал ряд новых пьес и затем обосновался в Калифорнии, где и умер 57 лет от сердечного припадка. Ахрон оставил много произведений в рукописях, которые после смерти его вдовы сложными путями были пересланы в иерусалимский университет. Среди произведений Ахрона берлинского периода замечательны «Детская сюита», построенная на «невмах», и ряд романсов; прелестна изящная «Канцонетта», переложенная им и для скрипки. Ахрон написал три концерта для скрипки и оркестра. В американский период Ахрон отдал дань увлечению Шенбергом, который, кстати сказать, очень высоко ценил его, как композитора. Предвечернее субботнее богослужение Ахрона — произведение высокого ранга. Ахрон писал музыку не только в «новоеврейском стиле». Среди его произведений имеются сонаты для скрипки и рояля, струнный квартет и многое другое, в которых Ахрон проявил себя мастером, превосходно владевшим композиционной техникой с безукоризненным чувством формы, поэтической фантазией и тонким художественным вкусом. Будем надеяться, что в Израиле найдут путь к изданию оставленного Ахроном ценного музыкального наследства. Когда все его произведения будут изданы, они несомненно будут включены в концертный репертуар скрипачей, пианистов, оркестровых и камерных ансамблей. Иосиф Ахрон был бесспорно выдающимся композитором.МИХАИЛ ФАБИАНОВИЧ ГНЕСИН
О М. Ф. Гнесине (1883-1957), крупном русско-еврейском композиторе, вышла в Москве, в издательстве «Советский композитор», книжка под названием «М. Гнесин — статьи, воспоминания, материалы». «Среди выдающихся музыкальных деятелей старшего поколения, — говорится в предисловии к этой книге, — одно из первых мест принадлежит Михаилу Фабиановичу Гнесину. Ярко одаренная натура этого самобытного художника и общественного деятеля представляет собой большой интерес не только в силу многогранности его творчества, но прежде всего потому, что его более чем полувековая активная и яркая жизнь в искусстве отразила наиболее сложные процессы в музыкальной жизни России...» Первые произведения Гнесина относятся к началу нашего века, когда ему едва минуло двадцать лет. Его романс «У моря» на слова Бальмонта и «Бог солнца, светлый Бог любви» так понравились его учителю Римскому-Корсакову, что тот передал их издательству Беляева для напечатания. За более чем полувековую композиторскую деятельность Гнесин оставил свыше 80 опусов симфонических, ораториальных, романсов, камерной музыки. Творил он в двух планах — в эклектическом стиле общеевропейской музыки нашего века и в стиле т. н. «ново-еврейской музыки», который в последние годы вне России называют «средиземноморским». Из произведений Гнесина первой категории следует упомянуть «Из Шелли», симфонический фрагмент к «Освобожденному Прометею» для большого симфонического оркестра (1906-1908), сонату-балладу для виолончели и рояля (1909 г.), которая была исполнена в Москве в 1911-м году знаменитыми музыкантами — Пабло Казальсом и Александром Зилоти; а также «Врубель» — симфонический дифирамб для оркестра и голоса, «Реквием» для струнного квартета и рояля, «1905-1907» для большого симфонического оркестра с заключительным хором на слова Есенина (1925-1926 гг.); сонату для скрипки и рояля (1928) и многое другое. В обстоятельном разборе творчества Гнесина в упомянутой книжке, композитор Юлиан Крейн пишет: «Гнесин был, пожалуй, единственный среди учеников Римского, унаследовавший от него драгоценное свойство мелодичности». В конце 1910-х гг. Гнесин, подобно Григу, соприкоснувшись с родником народного творчества — своего родного еврейского, знакомого с детства, но только теперь художественно осознанного, — обретает новый и яркий источник вдохновения. Первые опыты Гнесина в этой области относятся ко времени возникновения О-ва Е.Н.М. в Петербурге. В своеобразной форме Гнесин применяет стилистические принципы, на которых он был воспитан в школе Римского-Корсакова. Усиление интереса к еврейскому фольклору, как и вообще к фольклору Востока, способствовали и поездки Гнесина в Палестину — в 1914-м году, и затем в начале двадцатых годов. Кроме ряда превосходных романсов, он написал оперу «Юность Авраама». За полувековую творческую деятельность Гнесин обогатил музыку в новоеврейском стиле серией романсов, фортепианных пьес, произведений камерной музыки, пьес для скрипки, виолончели, симфонической фантазией для большого оркестра «в еврейском роде», песен на слова Бунина («Гробница Рахили») Майкова, Чурилина, на тексты из «Песни Песней». Для гоголевского «Ревизора» в постановке Мейерхольда Гнесин в 1926-м году написал сюиту «Еврейский оркестр на балу у городничего» — музыкальную жемчужину, сверкающую веселым юмором. Во многих городах в средней России существовали еврейские оркестры, игравшие на свадьбах, балах и приемах у официальных лиц и помещиков. Гнесин подал Мейерхольду идею, которая режиссеру очень понравилась. Пусть — предложил Гнесин — на балу у городничего играет еврейский свадебный оркестр, притом в обычном репертуаре музыкантов на еврейских свадьбах — «Кадрили», «Польки», «Фантазии», «Фрейлихс» и т. п. Эта гротескная музыка очаровательна. Она опубликована в Москве в виде сюиты, которую можно играть и вне сценической постановки. Замечателен также цикл песен Гнесина «К повести о рыжем Мотэлэ» (на слова поэта Уткина), который по духу схож с циклом еврейских песен Шостаковича. Гнесин был, как уже упоминалось, сыном казенного раввина из Ростова-на-Дону. С материнской стороны он был внуком знаменитого когда-то среди русского еврейства «бадхана» Шайки Файфера (Исая Флатсингера). От деда и от музыкально одаренной матери Гнесин унаследовал любовь к еврейскому фольклору. Одну мелодию своего деда Гнесин увековечил в форме пьесы для струнного квартета с кларнетом «На Волыни», написанной в 1938-м году и еще много раньше, — в 1912-м году, в мелодии для скрипки и рояля. После смерти Гнесина остались в рукописи эскизы к опере «Бар-Кохба», на текст поэта С. Галкина. За своего «Врубеля» Гнесин в 1911 году получил Глинкинскую премию, самую почетную музыкальную премию в России. Он состоял профессором московской и ленинградской консерваторий, как и Института имени Гнесиных, в которых воспитал не одно поколение русских композиторов. Он был учителем Хачатуряна и Хренникова. Гнесин оставил ряд научных трудов по музыке, читал доклады и лекции, писал музыку для театра. В 1900-м году юного Гнесина отказались принять в московскую консерваторию из-за процентной нормы, ограничивавшей прием евреев. Через год он поступил в петербургскую консерваторию. Лядов дал блестящий отзыв об его композиторском даровании. Гнесин стал учеником Римского-Корсакова и его частым посетителем на дому. Певица Изабелла Врубель, певец Иван Алчевский, пианисты и дирижеры М. Бихтер и А. Зилоти были поклонниками творчества Гнесина и охотно исполняли его музыку. Алиевский готовился совершить турне по России с исполнением песен и романсов Гнесина, но неожиданная смерть певца (от менингита в 1918-м году) помешала осуществить этот план. В 1944-ом году музыкант Рэнэ Б. Фишер, писавшая диссертацию на тему «Юмор в музыке», по инициативе известного музыковеда Курта Закса из Колумбийского университета, обратилась к Гнесину с просьбой ответить на ряд вопросов, связанных с ее темой. На вопрос о том, имитируется или пародируется в его «Сюите» («Музыка на балу у городничего») стиль какого-нибудь культурно-художественного течения или отдельного композитора, Гнесин послал ей пространный ответ. Приведу из него его признание, что «элементы еврейской музыки так овладели моим музыкальным чувством и воображением, что и там, где я не ставил себе заданием поиски еврейского стиля, они стали проступать в моих сочинениях». Арам Хачатурян пишет о своем учителе: «Одной из самых сильных сторон Гнесина-композитора является ярко-выраженный национальный колорит его произведений, что главным образом связано с еврейской тематикой. С потрясающей силой и стилистической целомудренностью Гнесин отобразил подлинно-народные еврейские интонации и характерные психологические особенности. Проникновение в народные интонации было у Гнесина столь органичным, что он мог, не используя подлинных напевов, создавать такие поэтические песни в стиле народных импровизаций, как «О нежном лице ее» или «Песня странствующего рыцаря» для виолончели и др.... — Когда я стремился (пишет Хачатурян) к утверждению настойчиво слышимых мною интонаций и гармоний народной армянской музыки, Михаил Фабианович, как чуткий педагог, почувствовал, понял и поддержал во мне это народное начало. И если признано., что в моем творчестве родное армянское является ценным качеством, я считаю, что развитию этого начала я обязан в первую очередь Михаилу Фабиановичу Гнесину». После смерти Гнесина советский музыковед Р. Глазэр писал в «Советской музыке» (№5 за 1957-й год), что «продолжая великие традиции русских классиков, Гнесин внес много ценного в советскую музыкальную культуру». Музыкальный талант Гнесиных был наследственным. Помимо упомянутого деда Шайки Файфера, мать композитора была музыкально одарена, превосходно пела. Одна из ее сестер была певицей в миланской Ла-Скала. Из девяти детей казенного раввина Гнесина семеро стали профессиональными музыкантами, — явление, которое и в музыкальном мире встречается не столь часто.КРЕЙНЫ
Крейны, как и Гнесины, были семьей профессиональных музыкантов. Отец, Абрам Крейн, был скрипачом, игравшим на еврейских свадьбах, а также усердным собирателем еврейских народных напевов и мелодий. Пятеро Крейнов стали профессиональными музыкантами. Давид — скрипач, Евгений — дирижер, Александр, Григорий и Юлий — композиторы. Из трех Крейнов композиторов, Александра и Григория уже нет в живых. Юлиан, сын Григория, проживает в Советском Союзе, где летом 1963-го года отпраздновали его 50-летие. Григорий и Александр Крейны родились в Нижнем Новгороде, теперешнем Горьком, первый — в 1880 году, второй — в 1883 году. Александр в юности был виолончелистом. Сочинять он начал в раннем возрасте. Его «Еврейские Эскизы», появившиеся в 1910-м году, обратили на себя внимание музыкантов, группировавшихся вокруг О-ва Е.Н.М. Через три года последовала симфоническая поэма «Саломея», в которой, как писал известный музыкальный критик Л. Сабанеев, «наблюдается уже уклон к архаичности». Темы современного западно-русского и галицийского еврейства — писал Сабанеев — стушевываются перед обликом еврейского ориентального или архаического, музыкальные контуры которого находятся в профилях древних синагогальных напевах и тропах. С этого времени в его мелодику входит напряженный ориентализм, пышная орнаментика мелодических профилей, напряженная циклопичность троп и речитативный динамизм напева, что потом стало особенностью стиля музыки Крейна. В 1921-м году появился «Кадиш», род еврейского «Реквиема» для тенора, смешанного хора и большого оркестра, имевший в советском союзе большой успех, но впоследствии, как «несозвучный духу времени», больше не исполнявшийся. Затем, в 1922-м году последовала фортепианная соната, несколько перегруженная импрессионистской гармонией, замечательное произведение, которое когда-нибудь еще завоюет себе почетное место в репертуаре концертирующих пианистов-виртуозов. Его перу принадлежат также романсы в еврейском духе из «Песни песен», «Газеллы», музыка для театральных постановок «Габимы», «Еврейского Камерного театра» (музыка к «Ночи на старом рынке» — шедевр) и др. Крейн отдает дань режиму. Он пишет «Траурную оду на смерть Ленина», в которой звучит мелодия «Интернационала» (ода эта была исполнена в Америке Стоковским). Он написал также симфоническую «Рапсодию» на слова из речи Сталина. В последние годы жизни Крейн написал оперу «Загмук» на «революционный вавилонский сюжет», в которой он имел возможность дать волю своему ориентализму. В 1938-м году Крейн впервые обратился к балетному жанру. До того он написал «Танцевальную сюиту» и «Пляски» для рояля. Его музыка к балету «Лауренсия» по драме «Овечий Источник» Лопэ да Вэга продолжает иметь исключительный успех. — Музыка «Лауренсия» — писал советский обозреватель — яркая, темпераментная. С первых же звуков оркестрового вступления, с первого танца и до конца спектакля слушатель-зритель во власти своеобразной красоты испанских мелодий и ритмов. Музыка балета Крейна не утрачивает силы своего воздействия и в концертном исполнении, где слушателя восхищают яркость мелодии, сочность гармонического языка, национальная характерность, мастерская разработка тематического материала. В основу некоторых сцен балета были положены народные напевы, но за немногими исключениями, музыка балета — оригинальное создание композитора, опиравшегося на богатство народной испанской музыки. Балет Крейна «Лауренсия» был написан для ленинградского театра имени Кирова. Он утвердился в репертуаре театра и живет на сцене и поныне. Балет был дан и в Москве в Большом Театре. Григорий Крейн, брат Александра, был учеником Глиэра и Регера. Он написал «Рапсодию» для кларнета и симфонического оркестра, цикл «Песен о Ленине», много камерной музыки, две симфонии, скрипичный концерт, два фортепианных концерта, но все это почти не исполняется вовсе, или весьма редко. Юлиан Крейн, сын Григория, начал свою композиторскую деятельность вундеркиндом, что бывает очень редко. В Москве его Прелюдии для рояля и соната были напечатаны, когда композитору было всего десять лет. Когда ему минуло 13, отец отправился с ним в Париж для продолжения музыкального образования. Учился он у Поля Дюка. Дариус Мийо и Хоннегер нашли его исключительно талантливым. Юлию Крейну было 18 лет, когда в концертах Казальса в Барселоне исполнялся его виолончельный концерт. В Советском Союзе этот концерт играет Ростропович. В 1932 году отец и сын Крейны вернулись в Москву, где Юлий состоит профессором по композиции. Он плодовитый композитор и его произведения часто исполняются. Em фортепианные пьесы играли такие большие пианисты, как Гилельс и Нейгауз. Юлиус Крейн — сам превосходный пианист и часто выступает в качестве исполнителя своих пьес. Он и превосходный музыковед, опубликовавший интересные работы о Дебюсси и Равеле. «Три Крейна, — писал в «Новом Русском Слове» Леонид Сабанеев, — чувствовали себя еврейскими национальными музыкантами, выполнявшими роль пионеров по созданию национального искусства. Если эта роль им не удалась на русской территории, то не по их вине, а потому что идеологические соображения совершенно внехудожественного порядка признали их национальное направление ненужным, вредным и колеблющим устои строя — безотносительно к их дарованию, которое бесспорно».ВЕПРИК, ФАЙНБЕРГ И ДРУГИЕ
Александр Веприк, который уже скончался, был польским евреем, уроженцем Лодзи, но вся музыкальная деятельность его прошла в России. Он совершенствовался в композиции у Мясковского в московской консерватории, где впоследствии сам стал профессором. Веприк писал музыку в обоих планах — в стиле французских импрессионистов (Дебюсси и Равеля) и Скрябина, и в «ново-еврейском» стиле. Его «Песни и танцы гетто» для оркестра имели большой успех и в Америке, — где их исполнял Тосканини. В 30-х годах произведения Веприка в Советском Союзе имели большой успех. В «Песне ликования» Веприка симфонически развита песня о Котовском, написанная им в духе украинской народной музыки. В партитуру вплетена также интонация напева «По долинам и по взгорьям». Самуил Файнберг, тоже уже скончавшийся, был большим пианистом и часто исполнял Баха. Вместе с тем он был в московской консерватории одним из самых значительных педагогов по роялю. Файнберг был и музыкальным творцом высокого калибра. Его семь сонат для рояля и цикл романсов на слова Пушкина, как и чувашские песни, высоко ценимы в России. Следует отметить, что евреи-композиторы внесли значительный вклад в музыкальную культуру национальных меньшинств. Гнесин, Веприк, Крейны и др. немало помогли развитию музыкальной культуры Киргизии, Башкирии, Туркестана, Азербайджана, Туркмении. Перечисленными именами не исчерпывается роль евреев-композиторов в музыкальной культуре Советского Союза. К этому перечню надо прибавить еще других музыкантов, еврейское происхождение которых сомнений не вызывает, как, напр., Юлию Вайсберг, невестку Римского-Корсакова; Юлия Мейтуса — автора оперы «Молодая Гвардия»; Адмони (на иврит означает — красный) ленинградского композитора, автора нескольких опер; скончавшегося в 1963 году Б. С. Шехтера — талантливого автора детских песен; А. Агана — композитора балетной музыки; Бориса Арапова — автора Таджикской сюиты; Аркаса — автора оперы «Катерина»; Аустера — автора музыки для народных инструментов. Кроме них, Л. Белкин, известный обработкой народных песен, Берлинский — автор музыки для театра, Брусиловский — автор киргизской оперы — также музыканты еврейского происхождения. В последние годы выдвинулся композитор М. Вайнберг, польский еврей, последнюю четверть века проживающий в Советском Союзе. Его симфониетты, скрипичный концерт, пьесы для рояля исполняются очень часто. Играет его произведения и такой мастер, как Гилельс. — В национальных истоках творчества Вайнберга — пишет обозреватель ежемесячника «Советская Музыка» (№ 8 за 1961 г.), в его музыке сочетаются элементы в основном русской, но, также и польской и еврейской песенности. Вайнберг глубоко ощущает красоту протяжной народной русской песни. Существенным составным элементом мелодики Вайнберга являются попевки, основанные на еврейском фольклоре. Естественно вкрапленные в музыкальную ткань, они придают стилю композитора своеобразные индивидуальные черты. На концерте второго пленума правления союза композиторов С.С.С.Р. и Р.С.Ф.С.Р. были исполнены скрипичный концерт и симфониетта Вайнберга, что считается большой честью. Об упомянутом выше Борисе Шехтере советские музыковеды писали, что он был автором опер и симфоний, камерных произведений, театральной музыки. Его опера «Пушкин в изгнании», его «Туркмения», симфонические поэмы «Узница» и «Слушай», опера «1905-й год» и другие произведения «вписали славные страницы в историю советской музыки» — отметила советская печать после его преждевременной смерти. .ИСААК ДУНАЕВСКИЙ И БРАТЬЯ ПОКРАСС
В истории советской оперетты и создания массовой народной песни евреи-композиторы и исполнители-дирижеры, постановщики, актеры занимают, выражаясь советским языком, «ведущее» положение. В оперетте одно из первых мест принадлежит скончавшемуся в 1955 году композитору и дирижеру Исааку Осиповичу Дунаевскому, автору десятка оперетт, музыки к кинофильмам, создателю ряда популярных советских песен (как «Широка страна моя родная», «Ой, цветет калина»). Дунаевский родился в Лохвице, Полтавской губернии, в семье, все члены которой были музыкально одарены. Осип Дунаевский — отец был певцом-любителем. Он особенно любил украинские песни, как и еврейские. Мать Дунаевского пела небольшим, но приятным, мелодичным голосом. Дядя Дунаевского — Самуил превосходно играл на гитаре, мандолине и на гармонике-концертино. Из братьев композитора двое стали хоровыми регентами и двое — театральными капельмейстерами. Семья из Лохвицы переехала в Харьков, где Дунаевский в 19 лет окончил консерваторию по скрипке, в классе Иосифа Ахрона. С 1924-го года Дунаевский проживал в Москве и Ленинграде. Им создана музыка к таким популярным кинокартинам, как «Веселые ребята», «Цирк», «Волга-Волга», «Вратарь», «Светлый путь», «Дети капитана Гранта» и др. И. О. Дунаевский был создателем первых оперетт на современные советские темы, как «Золотая долина», «Вольный ветер», «Сын клоуна». Он пользовался признанием в официальных кругах, был депутатом Верховного Совета РСФСР, автором боевых маршей и песен, распеваемых в армии и флоте. Песни Дунаевского отличаются «жизнелюбием, дерзостью, молодым неуемным весельем» — отмечают в советской печати. В Нью-Йорке мы слышали его песню «Ой цветет калина» в театре «Березка». В этой песне нельзя не почувствовать еврейской метрики и мелодии. «Мы слышим в музыке Дунаевского, — писал цитированный нами выше музыковед Н. Нестьев, — отзвуки самых разных бытовых жанров — от городского романса, частушки, водевильных куплетов до концертного русского вальса и революционномаршевой песни. Дунаевский отлично знал секреты интонационных переплавок и смелых жанровых превращений. Так печальный напев старой фабричной песни превращался у него в мужественную, ритмически строгую мелодию «Песни о Каховке», а раздольная городская песнь «По Дону гуляет» послужила основой для стремительно-плясовой «Молодежной» из «Волги-Волги». Известный музыковед Борис Асафьев (Игорь Глебов) говорит о «силе воли, проницательности, таланте и мастерстве Дунаевского», который пересоздал массовую песню. Он брал старое и придавал ему новый дух и вид. В области создания массовой песни велика также роль двух братьев Даниила и Дмитрия Покрасс. «Красноармейская», «Марш Буденного», «Если завтра война», «Трактористы» — песни обоих братьев Покрасс, сыновей еврейской семьи уроженцев киевского Подола — пользуются широким признанием и популярностью. Кроме них выдвинулись в области оперетты и народной песни в советской России и следующие музыканты-евреи: Матвей Блантер — автор оперетт «На берегу Амура», «Катюша», «Партизан железняк» и массовых песен; Заславский — автор оперетты «Соловьиный сад»; С. Кац — автор оперетты «Взаимная любовь»; Зиновий Компанеец (композитор «Габимы», — автор популярных песен); 3. Левина — автор «Кавалерийской»; авторы песен и оперетт Натан Леви, Илья Ковнер, Клара Кацман, Осип Сандлер и др. Высок процент евреев и среди советских музыковедов. А. Алыпванг, Израиль Нестьев, Л. Мазель, Л. Баренбойм, Мильштейн, Рабинович и другие обогатили музыковедческую литературу ценными работами и монографиями. Особенно ценны двухтомный труд Баренбойма об Антоне Рубинштейне и упомянутая монография Нестьева о Прокофьеве. В заключение об исполнителях камерной музыки. Квартет имени Глазунова состоит из четырех евреев — Лукашевич, Ружанский, Гинцбург и Могилевский. Московский камерный оркестр, созданный и управляемый Рудольфом Баршаем в его турне по Америке в сезоне 1963 года, с обоими Ойстрахами в качестве солистов, был сенсацией музыкального сезона. Не впадая в преувеличение, можно сказать, что в области исполнительной, евреи-виртуозы в Советском Союзе занимают «ведущее» положение. В области музыкального творчества такие композиторы, как Михаил Гнесин, Александр Крейн, Веприк, Файнберг, вписали интересную страницу в историю музыкального творчества в России в советский период. В области массовой песни и оперетты Дунаевский, братья Покрасс и другие числятся в первых рядах. В области распространения музыкального образования «Институт имени Гнесиных» занимает выдающееся место, как и писатели и исследователи-евреи.ГЕРШОН СВЕТ. ЕВРЕЙСКИЙ ТЕАТР В СОВЕТСКОЙ РОССИИ (Еврейский Камерный Театр и «Габима»)
I. ГОСУДАРСТВЕННЫЙ ЕВРЕЙСКИЙ КАМЕРНЫЙ ТЕАТР
Не звучит ли парадоксом тот факт, что два самых значительных во всей истории еврейского театра коллектива возникли и просуществовали ряд лет на территории Советского Союза, да еще в качестве государственных театров, пользующихся материальной поддержкой власти? Театр «Габима», спектакли которого шли на языке Библии, и Еврейский Камерный Театр, спектакли которого давались на идиш, — два еврейских театра, во время своих гастролей заграницей, завоевавшие мировое признание, — были основаны в Ленинграде и Москве. Еврейский Камерный театр просуществовал в Советской России больше четверти века, а «Габима» свыше шести лет. Выехав в 1926 году заграницу на гастроли, «Габима» в Советский Союз уже не вернулась. Еврейский Камерный Театр после своих гастролей в Западной Европе в 1928 году, вскоре вернулся в Россию, потеряв, однако, своего основателя и режиссера А. Грановского, ставшего невозвращенцем. При народном комиссариате по делам национальностей, во главе которого находился Сталин, в начале 1918 года возник Еврейский Комиссариат, при котором уже в первые недели был создан театральный отдел. Этот отдел стал группировать вокруг себя элементы, причастные к еврейскому театру. В художественной жизни Москвы и Петрограда тогда царила эпоха всякого рода студий — театральных, музыкальных, живописи, скульптуры, декоративного искусства и т. п. Еврейскому Комиссариату удалось привлечь в режиссеры Александра Грановского, ставшего руководителем еврейской театральной студии в Петрограде. В мире еврейской культуры Грановский был новый человек. Уроженец Риги, он был связан с русской и немецкой культурой. Свою театральную деятельность он начал в немецком, а затем в русском театре. В январе 1919-го года состоялись первые выступления еврейской театральной студии: «Слепые» Метерлинка (постановка Грановского, музыка Иосифа Ахрона, декорации А. Бенуа), «Грех» Шолома Аша (постановка Грановского, музыка С. Розовского). В июле 1919 года были поставлены «Амнон и Тамар» Шолома Аша с музыкой Розовского, «Строитель» Михоэлса с музыкой Моргуляна и затем «Уриэль Акоста» в постановке Унгерн-Штернберга, в декорациях Добужинского, с музыкой Розовского. Как писал в «Красной Ниве» критик М. Загорский, это был «ученический период искательства форм еврейского театра, чреватый ошибками и пленением чуждыми и далекими влияниями западно-европейского театра в его позднейшей модернистско-символической формации». В 1920-м году еврейская театральная студия переехала в Москву. 1-го января 1921 года она поставила «Вечер Шолом Алейхема» в постановке Грановского, в костюмах и декорациях Марка Шагала и с музыкой Иосифа Ахрона. — «Театр — писал Михоэлс — оказался аккумулятором лучших творческих сил. К нему тянулись художники, музыканты, писатели, общественные деятели». Еврейский Комиссариат раздобыл помещение возле Никитской с зрительным залом на 120 мест и обеспечил театру нужные для существования средства. Марк Шагал, тогда уже входивший в известность, расписал стены фойе. В том же 1921-м году поставили «Перед рассветом» А. Вайтера, «Бог мести» Шолом Аша, «Мистерию Буфф» Маяковского и в апреле 1922 года заново поставили «Уриэля Акосту». Пьесу Гуцкова Грановский ставил в декорациях и костюмах Натана Альтмана и в музыкальном обрамлении С. Розовского. 2декабря 1922-го года Еврейский Камерный Театр поставил старую пьесу «Колдунья» отца еврейского театра Гольдфадена (в режиссуре Грановского, декорациях Исаака Рабиновича и е музыкой Ахрона). Эта постановка вызвала сенсацию в Москве, а затем и во время гастролей за границей в Берлине, Вене и Париже. Этот спектакль, как и другие постановки: «200.000», «Ночь на старом рынке», «Беньямин Третий» и «Труадэк» я имел возможность видеть весной 1926 года в Берлине в «Театер дэс Вестене». Спектакли эти стали событием тогдашнего театрального сезона 1928 года в Берлине. О них весьма требовательная берлинская критика писала в восторженных тонах, превознося режиссерское искусство Грановского, виртуозную актерскую игру Михоэлса и Зускина, чудесное музыкальное обрамление Ахрона, Крейна, Пульвера и красочные декорации и костюмы Альтмана, Рабиновича и Фалька. Однако при всей изощренности и богатстве режиссерской фантазии Грановского в каждой постановке еврейского Камерного Театра давала себя чувствовать в известной мере тенденциозность, стремление очернить дореволюционный быт еврейского местечка и высмеять приемы дореволюционного еврейского театра, его романтизацию и идеализацию местечкового уклада. Подчеркнуть элементы социального неравенства, сатирически изображать местечковых «богачей» и раввинов, в своих «личных интересах» якобы державших еврейские массы в темноте и невежестве, чтобы легче было их «эксплуатировать», — такова была дань навязанной извне еврейскому театру коммунистической идеологии, созвучной духу советского режима. Быт еврейских местечек Волыни, Подолии, Литвы, Польши, в которых до первой мировой войны проживали миллионы евреев, — и из среды которых вышли крупные мыслители, яркие поэты и одаренные писатели, как Бялик, Черниховский, Шолом Алейхем, Перец, Менделе Мойхер Сфорим и др. — был мало знаком западноевропейскому и особенно нееврейскому зрителю. Европейские критики высоко оценили несомненную красочность спектаклей, виртуозность актерской игры, богатство режиссерской фантазии, чудесные музыкальные обрамления, задушевные традиционные песнопения и характерные народные танцы. Но они не могли заметить ни тенденциозности, а порой карикатурности и кощунства в изображении традиционного еврейского быта. И в результате со спектаклями Камерного театра на Западе и отчасти в самой России произошло нечто, напоминающее библейский рассказ о пророке Валааме и моабитском царе: проклятие превратилось в благословение... Гольдфаденскую оперетту «Колдунья», в течение почти сотни лет пользовавшуюся популярностью среди еврейских масс Восточной Европы, Грановский превратил в театральный карнавал. «Колдунья» — пишет Иосиф Шейн, режиссер, входивший в труппу Еврейского Камерного театра, в своей книге о еврейском театре, — шла в стиле итальянской комедии дель-арте». В этой пьесе впервые выдвинулись два больших актера: Михоэлс в роли Гоцмаха — не то Арлекина, не то Фигаро, и Зускин в роли Колдуньи. В роли Гоцмаха Михоэлс уже наметил основные черты Шолом-Алейхемовского «человека воздуха» Менахем-Менделя, ставшего синонимом непрактичного местечкового мечтателя, живущего вне всякой реальности. Михоэлс также гениально воплотил Шолом-Алейхемовского Менахем Менделя в замечательном фильме «Еврейское счастье». Мне, одному из немногих, привелось увидеть этот фильм во второй половине 20-х годов в советском посольстве в Берлине, когда нас, иностранных корреспондентов антикоммунистических еврейских и нееврейских газет, еще приглашали на официальные приемы при Крестинском (позже в Москве расстрелянном). В «Колдунье» в постановке Еврейского Камерного Театра высмеивается религиозный быт, еврейский национализм, а в музыке переплетаются традиционные мелодии молитвы Судного дня с церковным песнопением «Господи Помилуй», чтобы одним ударом осмеять и еврейскую, и православную литургию. В Москве, рассказывает И. Шейн — первые спектакли «Колдуньи» вызывали протесты части зрителей, которых шокировала издевка надо всем, что в дореволюционном быту было святым для еврейских народных масс. Большим успехом пользовалась и комедия Шолом-Алейхема «Большой выигрыш» — «200.000». Тут, в большей мере, чем в других постановках Грановского, режиссер явно выполняет «социальный заказ», подчеркивает царившее в местечке социальное неравенство, рисует пропасть между «богачами» и «кабцанами», Грановский явно стремится удовлетворить патологическую неприязнь ко всему прошлому еврейства тогдашнего редактора коммунистического «Эмеса» М. Литвакова, требовавшего от еврейского театра «марксистского» подхода и безоговорочного охаивания дореволюционного быта. Литваков погиб в конце 30-х годов в сталинском застенке... Шолом-Алейхемовский искрящийся юмор Грановский оставил только для изображения народа, для массовых сцен. Когда Шимэлэ Сорокер возвращается бедняком к разбитому корыту, — он сам ликует и с ним ликует весь бедный люд в массовом экспрессионистском танце. В то время, как местечковые богачи поданы, как марионетки, а сцена бала у богача Файнера, купца первой гильдии, поставлена в грубо сатирическом духе. Спасла постановку виртуозная игра Михоэлса, давшего замечательную фигуру Шимэлэ Сорокера, для которого неожиданное превращение в богача Семена Макарыча, как и последующая потеря всего богатства, — были фантастическим сном. И талантливый Зускин в роли «шадхена» Соловейчика не меньше Михоэлса очаровывал зрителя. Театральная Москва шла на этот спектакль прежде всего для того, чтобы насладиться мастерской игрой этих актеров. «200.000» почти 25 лет не сходили с подмостков театра. В 1925 г. Еврейский Камерный театр поставил «Ночь на старом рынке» — поэму Переца. В Берлине эта постановка имела исключительный успех. Альфред Керр, в те годы влиятельный театральный критик, захлебывался от восторга по поводу этого спектакля. Большому художнику Перецу не всегда удавалось воплотить свои символы и видения в сценические образы. Десять месяцев потребовалось театру на подготовку этой постановки. Было проведено свыше 250 репетиций. Режиссер Грановский дал своей фантазии широкий простор. У него мертвые встают из могил, доживают на сцене то, что не дано было им при жизни. С эстетической точки зрения в этой постановке немало было спорного, но в целом спектакль потряс зрителей. Это был Реквием старому миру, осужденному историей, — пишет Шейн. На сцене двигались вышедшие из могил бывшие «клезмеры», хасиды, странники, торговцы, уличные женщины. Соответственно и декорации Фалька вызывали жуть. Служка призывает тени мертвецов в синагогу. Основной текст Переца послужил режиссеру канвой для постановки, в которую он вплел и новые персонажи, и добавочные тексты. На фоне поэмы Переца театр создал «трагический карнавал», состоящий из двух элементов — умирающего города и «ожившего кладбища», — писал о спектакле обозреватель московской «Правды». Немало содействовала успеху этого спектакля чудесная музыка московского композитора Александра Крейна (1885-1951). Грановский ввел в пьесу Переца роль второго «бадхона», благодаря чему на сцене заблистал дуэт актеров-виртуозов Михоэлса и Зускина. В Москве за эту постановку впоследствии обвинили Грановского в «формализме и мистицизме» ... Особо следует отметить прекрасный спектакль «Веньямин Третий» — инсценировку повести «дедушки еврейской литературы» Менделе-Мойхер Сфорим. Это повесть о том, как местечковый Дон-Кихот Веньямин в сопровождении своего Санчо Панса Сэндэрл «ди идэнэ» (женоподобный) отправляются в путь «к берегам Иордана». Они идут в поисках «страны красных евреев и десяти колен израилевых», в страну мечты, в Эрец Исроэл, в «Иерушалаим». Мечтатель Веньямин терпеливо переносит все невзгоды пути. Санчо Панса — Сэндэрл при каждом затруднении зовет своего «партнера и господина» вернуться обратно в родную Тунеядовку, — туда они и возвращаются, не дойдя дальше соседней деревни. В этой постановке Грановского, еще в большей мере, чем в других, сказалась упомянутая выше аналогия с библейской легендой о Валааме. В «Веньямине Третьем» Грановский высмеивает романтические мечты героев пьесы. Но зритель воспринимает пьесу по-иному. Его чаруют тоска «мечтателей гетто» по Эрец Исроэл, по Иерусалиму, чудесные народные напевы (музыка Пульвера), красочные декорации (Фалька), и, конечно, прежде всего замечательная игра Михоэлса — Веньямина и Зускина — Сэндэрл. Мечты жителей убогой Тунеядовки у речки Гнилопятовки о берегах Иордана глубоко трогали взволнованных зрителей. «Веньямин Третий» был последним триумфом режиссера Грановского. После того, как Грановский остался в западной Европе, во главе театра стал Михоэлс, при котором был поставлен ряд пьес: «Глухой» Бергельсона, «Нит гедайгет» Маркиша и др. В 1935 году театр поставил «Короля Лира» с Михоэлсом в заглавной роли. В этой роли Михоэлс произвел огромное впечатление в театральном мире России. Видевший его в «Короле Лире» знаменитый английский режиссер Гордон Крэг сказал, что «со времени Ирвинга он не запомнит такого актерского исполнения, которое бы его так потрясло, как Михоэлс в роли короля Лира. В Англии — добавил он — до сих пор нет подлинного Шекспира на театре, и может быть потому, что у нас нет такого актера, как Михоэлс». «Король Лир», по определению К. Рудницкого, автора предисловия к книге «Михоэлс» (Статьи, беседы, речи, воспоминания о Михоэлсе), вышедшей в Москве в 1965 году, — был «вершиной актерского искусства Михоэлса». Но большой актерской удачей явились и другие созданные им сценические образы: в частности, образ Зайвла Овадиса в пьесе П. Маркиша «Семья Овадис», поставленной в 1937 г., и Тевье в спектакле «Тевье молочник», поставленной по Шолом-Алейхему в 1938 году. Шолом-Алейхем больше, чем другой из еврейских классиков, наложил печать на актерское и режиссерское творчество Михоэлса: инсценировки «Блуждающих звезд» или «Фрейлехс» проходили всегда с большим подъемом, вызывая восторги зрителей. По мнению того же Рудницкого, «труппа Еврейского Камерного Театра не блистала выдающимися актерскими талантами» и «рядом с Михоэлсом стоял один только Зускин», его равноправный и постоянный партнер. Некоторые из критиков чрезвычайно высоко расценивали творческие данные Зускина... После нападения нацистских полчищ на Россию в 1941 году, Соломон Михоэлс включился в активную общественную работу. Он был избран председателем Еврейского Антифашистского Комитета. Вместе с поэтом И. Фефером он посетил Соед. Штаты Америки, Великобританию и некоторые другие страны в 1943 году с целью привлечь еврейское общественное мнение Запада в поддержку военных усилий СССР. По возвращении в Сов. Россию Михоэлс скоро убедился, что если театр, — как выражается в цитированной выше книге К. Рудницкий, — «в конце 30-х и в 40-е годы испытывал сильное, угнетающее воздействие идеологии и практики культа личности», т. е. сталинской диктатуры и произвола, — то после войны этот режим единодержавия вновь с особой яростью обрушился на еврейскую интеллигенцию в Советском Союзе, — как на национально настроенную, так и на ассимилированную. Осенью 1948 года, когда началась полоса гонений на еврейское искусство и литературу, был закрыт Еврейский Камерный театр. С. Михоэлс погиб еще раньше: 13 января 1948 в Минске, куда он выехал в качестве представителя Комитета по государственным премиям. До сих пор не выяснены ни причины гибели, ни условия, в которых он погиб, ни подробности преступления. Тело Михоэлса было перевезено в Москву и 16 января состоялась гражданская панихида и затем похороны, на которых выступали с речами А. Фадеев, режиссер А. Таиров, еврейский поэт Фефер, соратник Михоэлса по еврейскому театру Зускин и др. Во вступительной статье Рудницкого к книге «Михоэлс» (на стр. 53) мы находим сообщение, что спустя год после гибели Михоэлса погиб и другой из основных актеров Еврейского Камерного Театра: «Зускин был в 1949 году беззаконно репрессирован и погиб (т. е. расстрелян) в 1952 году». И дальше: Закрытие театра явилось «актом административного произвола периода культа личности» ... Так трагически закончилась судьба замечательного еврейского театра в Советской России. На совести коммунистической диктатуры лежит и гибель выдающихся еврейских актеров. С тех пор уже скоро 20 лет, как еврейского театра в Советской России нет. Одно время, особенно в первый период после десталинизации, власть склонна была давать обещания вновь допустить издание еврейской газеты, существование еврейского театра, литературы, народной школы и пр. Но в атмосфере продолжающихся до сих пор дискриминаций и других проявлений антисемитизма, об этих обещаниях легко забывали.II. «ГАБИМА»
Первый театральный коллектив по имени «Габима» («Сцена»), дававший спектакли на иврит, возник в Белостоке в 1912 году. Основателем и руководителем «Габимы» был Наум Цемах, преподаватель иврит, человек неуемной энергии, фанатик театра на языке Библии. Год спустя белостокская труппа демонстрировала свое искусство на 11-м сионистском конгрессе в Вене, поставив пьесу Осипа Дымова «Вечный Странник». Художественный успех был довольно большой, но материальные результаты — плачевны. Члены труппы задолжали в отелях и не имели средств на проезд в Белосток. Отправился туда один Цемах. Он собрал среди друзей кой-какую сумму и «выкупил» своих погоревших коллег-актеров. Четыре года спустя в Москве — это было уже в дни февральской революции, — тот же Цемах сгруппировал вокруг себя семь одаренных юношей и девушек, снял помещение на Каменном Мосту, вывесил дощечку с надписью «Габима», и с этой группой начал студийную работу. Было нетоплено, сидели в шубах и валенках. Сквозь обледеневшие окна едва пробивался дневной свет. Охваченный мыслью создать в Москве театр на языке Библии, Цемах сумел не без труда раздобыть поддержку этой казавшейся утопической идее со стороны видных деятелей театра и литературы, в том числе К. С. Станиславского, Максима Горького и даже большевика А. Луначарского. Скоро студийская группа Цемаха перекочевала в двухэтажный особняк, принадлежавший одному купцу на Нижней Кисловке № б. Там же нашлись помещения для лекций и репетиций, и небольшой зал на 100-120 мест для будущих спектаклей. Станиславский проявил горячую симпатию к необычному начинанию и согласился прочесть членам студии «Габимы» ряд лекций. Для дальнейшего обучения молодых энтузиастов актерскому искусству, Станиславский дал им одного из своих талантливых сотрудников по МХАТу, Е. Б. Вахтангова. Среди первого состава студии «Габимы» небольшим сценическим опытом обладал только Цемах и отчасти Менахем Гнесин, который тоже был участником белостокской «Габимы», а также Давид Варди-Розенфельд, выступавший с успехом по провинции с «вечерами юмора». Все остальные участники никогда раньше на сцене не выступали. Поэтому для первых сценических шагов этой молодежи Вахтангов наметил несколько одноактных пьес (Переца, Берковича и друг.). Этот сборный спектакль назвали «Нэшэф Берейшит» (Праздник начала). Он был сначала показан близким друзьям театра, затем и публике. Это было в 1918 году. Уже в этих одноактовых пьесах заблистал талант молодой Ханы Ровиной, которая вскоре прославилась, как одна из лучших актрис нашего времени. Скоро выяснилось, что в Цемахе заложены зачатки актера высокого класса. Восторг вызвала бурно-пламенная Шошана Авивит, которая, однако, вскоре покинула «Габиму». И другие — Гнесин, Варди, Мирьям Элиас, актриса с голосом чудесного тембра, Хаеле Гробер, имевшая сенсационный успех в «Потопе» Бергера, — все они оказались даровитыми, хотя еще весьма незрелыми актерами. «Вскоре после первых успехов — пишет в своей книге «Габима» один из ее актеров, Бэн-Ари Райкин, перед театром встала дилемма. Ведь не только для чисто театральных достижений возникла «Габима», играющая на языке Библии. К чему надо было ей в большевистской Москве создавать театр на иврит? Ведь играть можно было на идиш или по-русски. На театре на языке Библии лежит определенная национальная миссия». И руководители «Габимы» стали искать пьесу, в которой эта «национальная миссия» нашла бы свое выражение. Остановили выбор на пьесе «Вечный жид» Давида Пинского. «Тема ожидания Мессии и образ Вечного Странника во многом — пишет Бэн-Ари — была созвучна настроениям тех взбаломученных дней, эпохи гражданской войны и еврейских погромов на Украине, где одно за другим стирались с лица земли местечки, в которых евреи проживали столетиями, создав свой традиционный быт и свои духовные ценности» ... Перед молодыми «габимовцами» была задача: создать спектакль, действие которого разыгрывается в Палестине, в первом столетии нашей эры — в дни разрушения Иерусалима и уничтожения еврейской государственности — спектакль, в котором, наряду с театральным оформлением подчеркивалась бы и национальная сторона трагических переживаний еврейства. Заболевшего Вахтангова заменил Мчеделов, также представитель школы Станиславского. Помимо усовершенствования актерской техники, нужно было помочь «Габиме» уловить своеобразие восточного ритма и верный тон речи исторической эпохи, от которой нас отделяет свыше 1900 лет. Этот спектакль «Габимы» мне пришлось видеть уже в Берлине, когда труппа «Габимы» приехала туда на гастроли. Это был очень красочный спектакль, в котором актеры в сцене на восточном базаре при продаже своих товаров пользовались напевом, построенном на кантелляционном чтении Торы. Ровина в ее плаче по разрушенному храму буквально потрясала зрителей. После «Вечного Жида» вся театральная Москва заинтересовалась «Габимой». Когда Евсекция открыла поход против «Габимы», требуя закрытия театра, «националистического и анти-советского», Горький и Луначарский выступили в ее защиту. За подписями Станиславского, Немировича-Данченко, Шаляпина, Волконского и других знаменитых деятелей театра Ленину был отправлен меморандум, в котором было сказано: — «Русское искусство в долгу перед евреями, которые в эпоху царизма, из-за бесправия и притеснений, были лишены возможности развить свое национальное творчество. На высших ступенях художественное творчество общечеловечно, но оно не всегда коренится на собственной почве, и в своеобразии и многокрасочности художественных форм главное обаяние и притягательная сила искусства. Язык не может быть ни буржуазным, ни пролетарским, ни реакционным или прогрессивным. Язык — средство выражения человеческих мыслей. Нельзя заставить актера играть на языке, не созвучном его душе, не гармонирующем с персонажем, который актер воплощает. Важно, чтобы игра и сценическое воплощение нашли отклик в душах зрителя, и этого «Габима» достигает» ... Ленин сделал пометку на меморандуме, что надо «Габиме» дальше дать возможность существовать. Помогла и статья Горького, писавшего, что еврейский народ вправе гордиться «Габимой». Станиславский сказал, что «еслиб не его седины, он стал бы изучать иврит», что «он счастлив, что внес свою скромную лепту и поддержал идею создания театра на этом чудесном языке». После «Вечного Жида» труппа стала работать над постановкой «Дибука» С. Ан-ского в мастерском переводе Бялика. Прочтя по-русски пьесу Ан-ского, Вахтангов пришел в восторг. Ан-ский свою пьесу первоначально написал по-русски и предложил ее для постановки Московскому Художественному Театру. Станиславский, однако, считал, что актеры «Габимы» лучше передадут своеобразие «Дибука», чем актеры МХТа. Руководитель «Габимы» Цемах приступил к постановке «Дибука». Но для этого пришлось увеличить состав труппы. Приняли новых 15 студийцев, которым был прочитан курс лекций по театру, которых обучали также иврит и ряду предметов, связанных с театральной техникой. «Дибук» «Габимы» стал театральной сенсацией в мировом масштабе. На генеральной репетиции «Дибука» присутствовали Станиславский, Качалов, Москвин, Мейерхольд, Михаил Чехов, Шаляпин, Горький, Марк Шагал. Танец нищих во втором акте вызвал подлинную овацию. Но и после сенсационного успеха «Дибука» борьба евсекции против «Габимы» продолжалась. Еврейские коммунисты добивались закрытия театра, как «сионистского гнезда». Вопрос о судьбе «Габимы» неоднократно обсуждался на митингах, на которых, однако, число сторонников «Габимы» значительно превышало ее противников из евсекции и газеты «Эмес». На этих митингах неизменно выступал Нахум Цемах, ратовавший за право «Габимы» играть на языке Библии с его своеобразным ритмом и исключительной звуковой красочностью. Такие пьесы, как «Вечный Жид» — говорил он — на иврит звучат неизменно выразительнее, чем на любом другом языке. Иврит придает постановке особый, ни с чем несравнимый колорит. В конце концов «Габима» победила и была возведена в рагн государственного театра. Труппа «Габимы» с первых же дней существовала в форме коллектива. Не только все участники коллектива получали равные оклады. Но принцип коллективного участия в руководстве театром распространялся и на чисто художественную часть. Пьесы принимались голосованием членов коллектива. Роли распределялись между актерами не по признаку дарований, а исходя из абстрактного «права» каждого члена коллектива на участие в пьесе. Материальной стороной дела ведал Цемах. Уход, а вскоре и смерть Вахтангова были для «Габимы» большим ударом. Он — пишет Бэн Ари — был для «Габимы» большим счастьем, и то, что он так рано ушел из жизни и оставил нас было истинным несчастьем. В «Дибуке» «Габима», благодаря гению Вахтангова, была вознесена на театральные высоты, на которых ей было трудно удержаться. Пытались привлечь Мейерхольда, но это не удалось. «Габима» находилась в тупике. Не было ни художественного руководителя, не было и подходящей пьесы. Поставили «Вечный Жид» в переработанном виде с музыкой Крейна и в декорациях Якулова. Пьесу ставил Мчеделов. Ровина в роли матери Мессии имела огромный успех. В Ленинграде на гастролях «Вечный Жид» имел больший успех, чем «Дибук». Известный Аким Волынский, как и А. Кугель (редактор «Театра и искусства») высоко ценили «Габиму». Волынский писал, что «Габима» несет с собой в мир «благую весть о новом еврейском искусстве». Следующей постановкой был «Голем» известного в Америке еврейского поэта Г. Лейвика, который ставил Вершилов из МХТа, еврей, уроженец Бессарабии, ученик Станиславского и Вахтангова. В «Големе» выдвинулись актеры Мескин и Чемеринский. Музыку к пьесе написал Мильнер. «Габима» перешла в новое здание в Армянском переулке, где зрительный зал уже был на 600 мест. Советский Государственный Художественный Комитет, после премьеры, наложил запрет на постановку «Голема», в которой фигурируют раввины, злые духи, Мессия. После переговоров внесли кой-какие изменения, и «Голем» был снова разрешен. Следующей после «Голема» постановкой «Габимы» была пьеса «Сон Якова» Рихарда Бэра Гофмана с музыкой Мильнера и декорациями Фалька. Поставил пьесу режиссер МХТа Сушкевич. В этом спектакле выдвинулся как певец Изо Голанд, потом перешедший в берлинскую оперу. Последней пьесой, которую «Габима» поставила в Советской России, был «Потоп» Бергера, в котором выделились комедийная актриса Хаеле Гробер, Барац, Шнейдер и Иткин. «Дибук» в Советской России выдержал всего свыше 300 спектаклей... 24-го января 1926 года труппа «Габимы» покинула Советскую Россию. Первые спектакли за границей состоялись в Риге, откуда началось турне по Европе и Америке, где труппа вскоре распалась. Распад был вызван целым рядом внутренних споров. Часть труппы осталась в Америке во главе с Цемахом. Другая часть с 1928 года осела в Тель-Авиве, где наряду с пьесами израильских авторов ставила также пьесы «бродвейского» жанра. Среди актеров «Габимы» Московского периода остались Ровина, Мескин, Бертонов и некоторые другие. Инициатор «Габимы» Нахум Цемах скончался в Нью Норке в 1939 году. Уже первое европейское турне «Габимы» в 1926 году принесло театру большую славу. По поводу представления «Дибука» в Мюнхене Томас Манн сказал, что «впечатление от этого спектакля никогда не изгладится из его памяти». «Нью Норк Таймс», после первого турне «Габимы» по Америке, писал, что «никакой театральный спектакль не проявил столько оригинальности и дерзаний в выделении деталей, как спектакли «Габимы». Наши театры могут поучиться у «Габимы» искусству «оркестровки». Критик лондонского «Таймса» писал, что «режиссер, художник, композитор и актеры «Габимы» создали спектакли художественной цельности, редкой в театральной действительности». «Сондей Пикчуриэл» в Лондоне писал: «На спектакле «Габимы» жалеешь, что не владеешь иврит. Это большое театральное событие; эмоциональная игра и художественная законченность «Габимы» достойна кисти Рембрандта».В. АЛЕКСАНДРОВА. ЕВРЕИ В СОВЕТСКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ
Евреи в советской литературе — многосторонняя тема: она обнимает вопрос и о евреях русских писателях, о степени их связанности с еврейством, и об отражении в их произведениях еврейского быта и судеб, и об изменении психики еврейства за годы революции; наконец, о вкладе писателей-евреев в русскую литературу советского периода. При работе над этой темой один факт рано привлекает внимание исследователя: Февральская революция 1917 года, принеся евреям равноправие, развязала творческую энергию русского еврейства. Еврейской культурной жизни открылись возможности широкого развития, продолжавшегося в течение ряда лет и после удушения независимой еврейской общественности, — в условиях исключительного цензурного гнета и политики замалчивания еврейского вопроса. Из среды еврейства выдвинулось большое число людей в разных областях культурной жизни страны, в том числе и в современной русской литературе. Заметное участие евреев (Лев Лунц, Вениамин Каверин, Михаил Слонимский, Виктор Шкловский) сказалось уже в первые годы после октября: напр., в литературном содружестве «Серапионовы братья», явившемся как бы мостом от дореволюционной русской литературы к литературе советского периода. В плане личной биографии участие в развитии русской художественной литературы сопровождалось у многих авторов-евреев известным отрывом от жизни русского еврейства. Тем не менее даже у таких писателей в душе сохранились воспоминания раннего детства, связанные с еврейским бытом. Илья Эренбург родился в Киеве, в зажиточной еврейской семье. Дед по матери был благочестивым стариком «с окладистой серебряной бородой»: «В его доме строго соблюдались все религиозные правила. В субботу нужно было отдыхать» ... Когда будущему писателю было лет пять, его отец переехал в Москву. Но когда его мать приезжала с маленьким сыном в гости к своему отцу в Киев, ребенок внимательно присматривался к деду. В своей автобиографии Эренбург рассказал, что на всю жизнь запомнил, как молился его дед и как он, «подражая ему», тоже молился, «покачиваясь, и нюхал из серебряной баночки гвоздику». Очень хороши воспоминания С. Маршака «В начале жизни». («Новый мир», январь-февраль 1960 г.) о жизни в доме дедушки и бабушки. Писатель родился в Воронеже, но в детстве мать привезла его к своим родителям в Витебск. Здесь впервые маленький Маршак услышал на улице «певучую еврейскую речь, которой на воронежских улицах мы почти никогда не слыхали». Запомнил мальчик, как по утрам молился дед или читал свои большие, толстые, в кожаных переплетах книги». Когда подошло время обучать ребенка грамоте, дедушка «осторожно предложил добавить» к занятиям древнееврейский язык. После некоторого колебания, для этого был приглашен учитель, пожилой человек по фамилии Халамейзер. Образ этого учителя — большая художественная удача Маршака. Халамейзер был худой, узкоплечий, с черной «курчаво-клочковатой бородкой» человек. Бабушка не очень жаловала его, так как он был из породы неудачников, но дедушка всегда встречал его «приветливо и уважительно», спрашивал о здоровье и предлагал закусить с дороги. Учитель всегда «даже как-то испуганно отказывался», уверяя, что он только что «сытно позавтракал». Маленький Маршак и его брат видели, что Халамейзер перед тем, как зайти, усаживался на лавочке у ворот их дома и, «развязав красный, в крупную горошину, платок, доставал оттуда ломоть черного хлеба, одну-две луковицы, иногда огурец и всегда горсточку соли в чистой тряпочке». — Это и был его «завтрак». «Не знаю почему, — вспоминает Маршак, — мне было очень грустно смотреть, как он один сидит у наших ворот и, высоко подняв свои костлявые плечи, задумчиво жует хлеб с луком». В порыве налетевшей нежности он встречал учителя уже на самом пороге, но уроков, заданных Халамейзером, он все-таки не готовил. Тем не менее Халамейзер неизменно ставил ему «пятерку». «Я не слишком отчетливо запомнил то, что мы с ним проходили, — добавляет Маршак. — Зато сам он запечатлелся в моей памяти неизгладимо — весь целиком, со всей своей бедностью, терпением и добротой». И имя этого учителя — Халамейзер — он пронес сквозь всю свою жизнь. Любопытно отметить, что и у поэта Осипа Мандельштама связь с еврейством нашла свое воплощение в образах дедушки и бабушки. Как-то в детстве семья из Петербурга отправилась на лето на Рижское взморье, сделав предварительную остановку в Риге, у рижских дедушки и бабушки. Образ дотоле незнакомого дедушки запечатлелся очень отчетливо: «Дедушка — голубоглазый старик в ермолке, закрывавшей наполовину лоб, с чертами важными и немного сановными, как бывает у очень почтенных евреев, улыбался, радовался, хотел быть ласковым, да не умел... Добрая бабушка, в черноволосой накладке на седых волосах... мелко-мелко семенила по скрипучим половицам и все хотела чем-нибудь угостить». Как-то, когда родители мальчика ушли в город, дедушка вытащил из ящика комода «черно-желтый шелковый платок, накинул мне его на плечи и заставил повторять за собой слова, составленные из незнакомых шумов, но, недовольный моим лепетом, рассердился, закачал неодобрительно головой...» (О. Мандельштам, «Хаос Иудейский», Собрание сочинений, Нью Йорк, Изд. имени Чехова, 1955 г.). Только очень немногие писатели, даже этого старшего поколения, изучали в детстве древнееврейский язык. Среди них надо упомянуть Исаака Бабеля и Владимира Билль-Белоцерковского. Бабель писал, что детство его — он родился в семье мелкого торговца — было бедное и трудное: «С утра до ночи ребенка заставляли заниматься множеством наук». До шестнадцати лет он изучал еврейский язык, Библию и Талмуд. Наука эта, как покажут его произведения, не пропала для писателя даром. Далеко не все биографии писателей старшего поколения изображают детство с той светлой умиленностью, какой пронизана автобиография Маршака. В качестве примера сошлюсь только на двух писателей: Билль-Белоцерковского и Эдуарда Багрицкого. Семья Билль-Белоцерковского (он родился в Александрии, Херсонской губ.) была бедная и многодетная (братьев и сестер было девять человек). Писатель помнит себя с пятилетнего возраста, с того дня, когда его отдали в «хедер». С утра до позднего вечера, зимой и летом, и всегда при закрытых окнах, учились здесь дети древнееврейскому языку и проходили Талмуд. Учитель был почти садист и за каждый маленький проступок или просто из-за дурного настроения применял различные меры наказания, вплоть до порки ребенка тут же в классе... В пятнадцать лет будущий писатель, неожиданно для самого себя набравшись храбрости, сбежал из дому и вскоре очутился в Одессе; в порту он свел знакомство с тремя английскими матросами, согласившимися спрятать его в угольном трюме парохода. Так Билль-Белоцерковский попал сначала в Англию, побывал в Австралии, в различных портах Южной Африки, шесть с половиной лет прожил в Соединенных Штатах. Кем только за эти годы странствий не пришлось быть будущему писателю — от окномоя до участника «голодного марша» безработных, пришедших из Лос-Анжелеса в Сан-Франциско... Болезненно пережит был разрыв с еврейской средой одним из самых одаренных поэтов первых лет революции, Эдуардом Багрицким (псевдоним Эдуарда Дзюбина, родившегося в Одессе в 1895 г., умершего в Москве в 1934 г.). Он рано был захвачен настроениями бурного бунта против традиционного еврейского быта, характерными для многих еврейских подростков из мещанской среды, и ушел из семьи. Это нашло свое выражение в его стихотворении «Происхождение»:* * *
Русская художественная литература очень богата произведениями, изображающими эпоху нэпа, но в очень немногих из них показаны и евреи. Заслуживает быть отмеченным, что о нэпе писали почти исключительно неевреи. Среди русских писателей-евреев интерес к еврейству в обстановке нэпа почти не нашел своего художественного выражения, за исключением одного явления — роста антисемитизма, о котором еще будет сказано особо. Среди заслуживающих внимания произведений стоит назвать, как относящиеся к периоду нэпа, только два: «Бурная жизнь Лазика Ройтшванца» Эренбурга (1928) и «Двенадцать стульев» Ильфа и Петрова (1928), из которых Ильф — еврей. Роман Эренбурга, в сущности, даже не о людях периода нэпа: это фантастический роман с фантастическим героем. Но в романе чувствуется воздух конца периода гражданской войны и начала нэпа. Роман вышел в Париже (хотя Эренбург тогда уже давно перестал быть эмигрантом) и никогда не был переиздан в Советском Союзе. Впоследствии во время разных выступлений Эренбурга — на вопрос кого-нибудь из слушателей об этом произведении он отвечал с явной неохотой. Но роман этот, согретый настоящим чувством симпатии к маленькому человеку, до сих пор сохранил свой интерес. В нем Эренбург попытался взглянуть на советскую действительность глазами робкого и забитого «мужеского портного» из Гомеля. Лазик думает, что когда по улице гуляет «стопроцентная история», рядовому человеку не остается ничего другого, как лечь под колеса и умирать «с полным восторгом в глазах». Он против такого, как он выражается, «китайского дважды два», но его попытки протеста терпят сплошные неудачи, и его самого за эти попытки часто сажают в тюрьму. Вот и кочует Лазик из страны в страну, из тюрьмы в тюрьму в поисках маленького счастья, пока не убеждается в том, что счастье только отсталое слово в могучем языке. Смертельно усталый, он добирается до Палестины и оказывается у могилы Рахили. Могилу охраняет сторож, и он не подпускает к ней Лазика. Но тут робкому Лазику удается побороть свое смирение — он объясняет сторожу, что ему надо перед смертью «подумать», и Бог не будет за это на него сердиться. Для иллюстрации Божьего отношения Лазик рассказывает сторожу историю о маленьком мальчике Иоське и его дудочке. Отец взял пятилетнего Иоську с собой в Иом-Кипур в синагогу. Мальчику скоро наскучили молитвы, и он вспомнил о дудочке, которую мать принесла ему с базара. Он вытащил ее и стал посвистывать. Кругом зашикали. Но Иоська продолжал свистеть на своей дудочке. И тут случилось чудо: Бог, до тех пор разгневанный, вдруг улыбнулся, и молящиеся вздохнули обрадованно: значит, Бог услышал молитву цадика и простит их. Они бросились благодарить цадика за то, что он хорошо молился за них. Но цадик объяснил им, что Бог услышал не его молитвы, а жестяную дудочку Иоськи, дувшего в нее «от всего детского сердца», и это смягчило Бога... В 1960 г. в своих воспоминаниях Эренбург рассказал, что история с Иоськой является старинной хасидской легендой, которую ему рассказал не то знакомый писатель Варшавский, не то художник, с которым он встретился в Париже. «Двенадцать стульев» Ильфа и Петрова — произведение совсем иного типа. Это юмористический, полусатирический роман о похождениях «великого комбинатора» Остапа Бендера, который разыскивает двенадцать стульев, так как в одном из них были спрятаны в тревожные годы гражданской войны фамильные драгоценности сотрудника ЗАГСа Воробьянинова, в прошлом крупного помещика и предводителя дворянства. Воробьянинов и Бендер колесят по России в поисках драгоценных стульев. Однако в занимательном рассказе об их похождениях, в сущности, нет ничего, что говорило бы о жизни еврейства тех лет, кроме образа самого Бендера, никогда не унывающего, находчивого, нагловатого и в то же время как-то располагающего к себе типичного представителя веселой Одессы. Стоит упомянуть в этой связи в качестве образца русско-еврейской юмористики другое, значительно более позднее произведение трех еврейских авторов — пьесу братьев Тур и Шейнина «Неравный брак» (1940). Действие пьесы относится к раннему периоду индустриализации, и оно развертывается в маленьком еврейском местечке, в котором, как в годы нэпа, новый быт еще борется с пережитками традиционного местечкового быта. В Нью-Йорке умер миллионер Шпигельглез. Все свое богатство он оставил сыну Яше при условии, что тот поедет в Россию, в местечко Пуховичи (откуда родом был покойный) и там найдет себе невесту. Яша отправляется в Пуховичи; но старое местечко давно исчезло, на его месте колхоз; бывший шадхен Эфроим давно переменил профессию — стал бухгалтером в колхозе; старая профессия в упадке, да Эфроим и боится «проработки в месткоме». Вообще в шадхене никто не нуждается: «сплошная самодеятельность» ... В произведениях писателей неевреев, изображавших жизнь периода нэпа, евреи не занимают сколько-нибудь заметного места. В свое время, правда, обратили на себя внимание под этим углом зрения романы Сергея Малашкина «Луна с правой стороны» (1926) и Михаила Чумандрина «Фабрика Рабле» (1929). Но они уже давно утратили всякое значение. Интереснее написанный значительно позже «Сентиментальный роман» Веры Пановой (1958). На нем стоит остановиться. Пожилой, занимающий хорошее положение в Москве журналист Севастьянов, возвращаясь с кавказского курорта и проезжая через город своей юности, сходит с поезда, чтобы побродить по местам, где столько было пережито. В панораме его воспоминаний встает его ближайший друг Семка Городницкий, выросший в буржуазной семье и рвавшийся из нее. Старший его брат Илья ушел из дома еще гимназистом и стал большевиком. Севастьянов вспоминает, как на еврейскую пасху ребята всей компанией нагрянули к Семке. «Семка рад был подкормить товарищей; и в то же время страдал, что у него, безбожника, в доме пасхальная еда на столе». Мачеха Семки «подкладывала ребятам то фаршированной рыбы, то мяса, то сладкой подливки. Перед каждым стояла салфетка, как маленький снежный сугроб. Никто из ребят не притронулся к этим голубоватым блестящим холмикам... Семка яростно щурился, ничего не ел, и его горбоносое длинное лицо, искаженное отвращением, говорило: ‘Я не выбирал себе отца. Я не фаршировал рыбу... И вообще я повешусь’». Семка вскоре ушел из дому, поселился в убогой комнате с Севастьяновым («Никакого буржуазного обрастания!»), находит какой-то жалкий заработок, горит на комсомольской работе, заболевает чахоткой, но о возвращении домой не хочет и слышать. Перед читателем встает привлекательный образ самоотверженного юноши. Но не без теплоты показаны и образ несколько самоуверенного Ильи, назначенного в родной город на должность губернского прокурора, и даже образ отца Городницкого, — но, чтобы не портить биографий сыновей, — отказывающегося участвовать в каком-то коммерческом деле и поступающего — при содействии Ильи — на должность товароведа в советское учреждение.* * *
Годы гражданской войны ознаменовались чрезвычайным обострением проблемы антисемитизма. Почти по всему югу и юго-западу прокатилась волна страшных еврейских погромов, местами принявших резко антисоветский характер. Революционная власть пыталась бороться с антисемитизмом, но после гражданской войны антисемитские настроения начали все шире прорываться в быту почти повсеместно, захватывая слои населения, до революции остававшиеся свободными от этих настроений. Каково было отражение этого в литературе? Первым значительным произведением русской литературы периода революции, в котором очень остро была поставлена проблема антисемитизма, были «Необычайные похождения Хулио Хуренито и его учеников» Ильи Эренбурга (книга вышла в Париже в 1921 ив Москве в 1922 году). Это не роман и не повесть, а своеобразное сатирическое морально-философское произведение, облеченное в художественную форму бесед «Учителя» с его «учениками». «Пророчеству Учителя о судьбах иудейского племени» посвящена лишь одна глава этой книги (из 35), но она производит сильное впечатление. Навеянные сообщениями о погромах на юге России, но о них даже не упоминающие страницы эти поражают необыкновенной прозорливостью автора. Вот объявление, которое — за двадцать лет до Треблинки и Освенцима — «Учитель» просит одного из «учеников» отнести в типографию: «В недалеком будущем состоятся торжественные сеансы УНИЧТОЖЕНИЯ ИУДЕЙСКОГО ПЛЕМЕНИ В БУДАПЕШТЕ, КИЕВЕ, ЯФФЕ, АЛЖИРЕ и во многих других местах. В программу войдут, кроме излюбленных уважаемой публикой традиционных ПОГРОМОВ, также реставрированные в духе эпохи: сожжение иудеев, закапывание оных живьем в землю, опрыскивание полей иудейской кровью и новые приемы «эвакуации», «очистки от подозрительных элементов» и пр., и пр.». «Ученики» в ужасе; один из них возражает, что все это немыслимо в двадцатом веке. Но «Учитель» непреклонен: «Напрасно ты думаешь, что сие несовместимо. «Очень скоро, может, через два года, может, через пять лет ты убедишься в обратном»». И он подкрепляет эту мысль «кратким экскурсом в историю», из которого я могу привести здесь только первый отрывок. «Когда в Египте Нил бастовал и начиналась засуха, мудрецы вспоминали о существовании евреев, оных приглашали, с молитвами резали и землю кровью свеженькой, еврейской кропили: «Да минует нас глад!» Конечно, это не могло заменить ни дождя, ни разлившегося Нила, но все же давало некоторое удовлетворение. Впрочем, и тогда были люди осторожные, воззрений гуманных, говорившие, что зарезать несколько евреев, разумеется, невредно, но землю окроплять их кровью не следует, ибо кровь сия ядовитая и дает вместо хлеба белену». Впечатлениями от происходивших на юге погромов овеян рассказ Бабеля о погроме в Одессе в 1905 году. Но о современных погромах, как это ни поразительно, в литературе тех лет сохранилось, кажется, только одно воспоминание и притом такое, которое трудно назвать антипогромным. В 1924 году Борис Пильняк, вообще говоря, отнюдь не реакционный писатель, написал рассказ «Ледоход», в котором как бы мимоходом бросил несколько замечаний о погроме. Автор рассказывает о занятии отрядом «повстанцев» небольшого городка на Украине. Атаман отряда анархист, но в отряде имеется и комиссар-коммунист, и отряд регулярно получает и читает «Известия». Но «жидов» вешают и в городке устраивают погром: «К утру в городке начался еврейский погром, всегда страшный тем, что евреи, собираясь сотнями, начинают выть страшнее сотни собак, когда собаки воют на луну, — и гнусной традиционностью еврейских перин, застилающих пухом по ветру улицы». При этом автору, по-видимому, даже и в голову не приходило, что он глубоко увяз в болоте антисемитизма. И когда через несколько лет ему был брошен (Горьким) публично упрек в антисемитизме — со ссылкой на только что цитированный рассказ, — он энергично протестовал против этого обвинения, ссылаясь, между прочим, — на свою еврейскую бабушку. Тема о погроме нашла освещение в советской литературе, но уже много позже, в романе «Как закалялась сталь» (1932) Николая Островского (1904-1936), выходца из рабочей среды, юность которого прошла в Шепетовке, в Подолии, нееврея. Украинский городок весною 1919 года занимает банда, именующая себя петлюровцами, и сейчас же по городу разнеслись слухи о предстоящем погроме. «Заползли они и в еврейские домишки, маленькие, низенькие с косоглазыми оконцами, примостившиеся каким-то образом под грязным обрывом, идущим к реке». Через три дня действительно начался организованный грабеж евреев и погром. «Многим не забыть этих страшных двух ночей и трех дней. Сколько исковерканных, разорванных жизней, сколько юных голов, поседевших в эти кровавые часы, сколько пролито слез, и кто знает, были ли счастливее те, что остались жить с опустевшей душой, с нечеловеческой мукой о несмываемом позоре и издевательствах, с тоской, которую не передать, с тоской о невозвратно погибших близких. Безучастные ко всему, лежали по узким переулкам, судорожно запрокинув руки, юные, девичьи тела — истерзанные, замученные, согнутые». Среди немногих произведений советской литературы, в которых тема антисемитизма выдвигается на первый план и которые в свое время привлекли к себе внимание читателей, нужно прежде всего назвать рассказ Михаила Козакова (1897-1954) «Человек, падающий ниц» (1928). Козаков родился на ст. Ромадан, Полтавской губернии, в семье еврея-служащего, и провел трудное детство (отец рано ослеп, и семья переехала к деду, тоже служащему). Уже первые произведения Козакова обратили на себя внимание хорошим знанием жизни местечек юга России. Фон одного из ранних рассказов Козакова «Абрам Нашатырь» (1926) — распадающийся быт еврейского городка, с характерными для Козакова лирическими отступлениями. Наибольшие споры вызвал названный выше рассказ «Человек, падающий ниц» — о скромном и робком еврейском портном Эли Рубановском, всю жизнь прожившем в одном из местечек Польши и на старости лет решившем переехать в Москву, где живет его сын Мирон, юрисконсульт в одном из советских учреждений. Жив еще и отец Эли, и три поколения Рубановских поселяются вместе. В доме, где они живут, дворник Никита почему-то невзлюбил Рубановских; раздражало Никиту даже то, что жив еще дед Рубановских — вот у него, у Никиты умерла дочь, а никому «не нужный» старик живет. Как-то Никита нашел котенка и отдал его Рубановским за двугривенный. Все у Рубановских привязались к кошечке. Эли называл ласково ее «кецелэ». Никита же называл кошку — «жидовкой» и перенес свое недружелюбие к Рубановским на кошечку. Однажды он поймал ее и повесил на заборе, предварительно размозжив ей головку. Показывая повешенную «кецелэ» кроткому старику Эли, он по неосторожности выдал себя, добавив: «Кусачая тварь была — словно бешеная!» и спрятал за спину перевязанную руку. На этот раз мягкий Эли — сын называл его «человеком, падающим ниц» — вознегодовал. Когда его сыну Мирону рассказали про эту историю, он разыскал Никиту и, не слушая его пьяных объяснений, избил его палкой. Однако антисемитизм, да еще в оголенном виде, — очень редкий сюжет в советской литературе. Из писателей неевреев об антисемитизме написал пьесу «Чудак» (1928) Александр Афиногенов (1904-1941). Действие пьесы происходит в небольшом городе на бумажной фабрике. Здесь работает девушка-еврейка Сима Мармер. Ее преследует антисемитски настроенный молодой рабочий, Васька Котов. Ему тайно симпатизируют несколько рабочих. Так как за Симу заступается заведующий расчетным отделом фабрики Борис Волгин, антисемитские элементы пустили по фабрике сплетню, будто Волгин сошелся с Симой. Доведенная до отчаяния, Сима кончает самоубийством. Об антисемитизме автор рассказывает в пьесе какой-то скороговоркой, явно боясь показать его в действии. В сущности, о нем больше узнаешь только из жалобы Симы о том, что раньше ее один Васька травил, «а теперь от всей фабрики терплю, никто мимо не пройдет, чтобы не затронуть. В спальне подушку испачкали, на дворе водой облили, кофту разорвали; говорят, жиды хороших людей изводят». Говоря об откликах на антисемитизм в советской русской литературе, нельзя не отметить сцену, ярко описанную в «Докторе Живаго» (1958) Бориса Пастернака, хотя она относится к дореволюционному времени. Действие происходит где-то поблизости от фронта в 1916 г. Доктор Живаго и его друг Гордон проезжают верхом через прифронтовые деревни. В одной из них они становятся свидетелями тягостной сцены: молодой казак при дружном хохоте окружающих подбрасывает кверху медный пятак, заставляя старого седобородого еврея ловить его. Пятак, пролетая мимо его жалко растопыренных рук, падал в грязь. Старик нагибался за медяком, казак шлепал его при этом по заду, стоявшие хватались за бока «и стонали от хохота» ... В этом и состояло «развлечение». Из противоположной хаты то и дело выбегала старуха, жена еврея, и протягивала к нему руки. «В окно хаты смотрели на дедушку и плакали две девочки». Живаго подозвал казака, выругал его и велел прекратить это глумление. Тот «с готовностью» ответил: «Слушаюсь, ваше благородие. Мы ведь не знамши, только так, для смеха». После этого двое друзей продолжали свой путь молча. Первым прервал молчание доктор Живаго, рассказывая Гордону, сколько пришлось пережить страшного еврейству в этой войне, поскольку она происходит как раз в черте еврейской оседлости. «Противоречива самая ненависть к ним, ее основа», — сказал в заключение Живаго. — «Раздражает как раз то, что должно было бы трогать и располагать. Их бедность и скученность, их слабость и неспособность отражать удары. Непонятно. Тут что-то роковое...»* * *
В обильном вкладе Эренбурга в современную русскую литературу можно найти много зарисовок евреев, но большинство их, как руководитель Кузбасстроя Шор («День второй», 1932) или портной Наум Альпер из Киева и его двое сыновей (роман «Буря», 1947) мало привносят нового в еврейскую тему. Но одно замечание Эренбурга в его Автобиографии, написанной для новейшей двухтомной книги «Советские писатели» (Москва. 1959 г.), представляется важным: «По-еврейски я не умею говорить, но о том, что я — еврей, мне неоднократно напоминали люди, которые, видимо, верят в особые свойства крови. Я не расист, никогда им не был, но покуда на свете водятся расисты, на вопрос о национальности я отвечаю: еврей...». Начало первой пятилетки принесло мало изменений в трактовку еврейской темы. Ново было, пожалуй, только то, что за годы индустриализации и коллективизации все меньшее количество евреев в художественной беллетристике встречаются на руководящих постах. Директор Кузбасстроя в романе «День второй» Эренбурга — скорее исключение. В произведениях этого периода евреи чаще всего появляются в образе инженеров, как инженер Маргулиес в романе Валентина Катаева «Время, вперед!» Но это едва ли связано с изменением положения евреев в жизни. Не надо забывать, что ускоренная индустриализация привела к появлению в социальном плане нового слоя в жизни советского общества — к росту ИТР (инженерно-технических работников). Евреи в советской литературе стали снова играть заметную роль с началом советско-германской войны. Из большого количества произведений, отразивших жизнь и переживания русского еврейства, надо в первую голову остановиться на рассказе Василия Гроссмана «Старый учитель» (1943). Вас. Гроссман в годы войны был одним из видных представителей среднего поколения писателей (он родился в Бердичеве в 1905 году). До войны евреи редко привлекали к себе интерес писателя. Война в этом смысле произвела на него такое же сильное впечатление, как на Маргариту Алигер и на других писателей и поэтов. Действие рассказа «Старый учитель» происходит в маленьком городе накануне его оккупации немцами. Одно из главных действующих лиц рассказа, старый учитель, Борис Исаакович Розенталь, решил эвакуироваться, хотя почти уверен, что при его слабом здоровье и в его возрасте, — а ему 82 года, — он едва ли доберется до Урала. Уговаривающему его остаться доктору Вайнтраубу он говорит, что все-таки лучший выход «умереть на грязном полу грязной теплушки, сохраняя чувство своего человеческого достоинства, умереть в стране, где меня считают человеком». А доктор Вайнтрауб верит в то, что не может быть, чтобы немцы «культурный европейский народ» оказался бы «проводником средневекового мрака». Из плана эвакуации ничего не выходит: город оказался «в мешке». Больше всего боялся старый учитель одного: что «народ», с которым он прожил всю свою жизнь, который он любит, которому верит, что «этот народ поддастся на темную, подлую провокацию». Двое — Яшка Михалюк и агроном — с того двора, где жил Борис Исаакович, увы, поддались этой провокации, а, может быть, были и прежде скрытыми антисемитами. Но большинство оправдало веру старого учителя. Нельзя забыть ни описания в этом рассказе расстрела евреев городка после занятия его немцами, ни мыслей и чувств самого автора этого рассказа: «В страшные эти времена кровь, страданья и смерть никого не трогали, потрясала людей лишь любовь и доброта». Это «чудо доброты» показывает Катя, когда, стоя перед вырытым рвом, в который сейчас упадут расстреливаемые люди, говорит учителю: «Учитель, не смотри в ту сторону, тебе будет страшно. — И она, как мать, закрыла ему глаза ладонями» ... Герой повести покойного Бориса Горбатова «Семья Тараса», старик Тарас, живет в городе, занятом немцами. Как-то около пепелища городского театра он столкнулся лицом к лицу с доктором Фишманом, лечившим всех его детей и внуков. По привычке он снял картуз, чтобы поздороваться с ним, но, увидя на рукаве доктора желтую повязку с черной звездой, он поклонился ему низко-низко, как никогда еще не кланялся. Поклон этот испугал доктора, он отпрянул в сторону «и инстинктивно закрылся рукой» и потом шепотом спросил Тараса: «Это вы мне... мне поклонились?» Тарас ответил: «Вам, Арон Давыдович, вам и мукам вашим...». Доктор хотел было начать вежливый разговор, «но вдруг что-то сдавило его горло, он взмахнул рукой и вскрикнув: «спасибо вам, человек», — побежал прочь, не оглядываясь». Мы мало знаем и о жизни евреев в неоккупированных частях России. Роман Вас. Ажаева «Далеко от Москвы», хотя и изображает парторга Михаила Яковлевича Залкинда и его жену Полину Михайловну, ничего специфически еврейского не вносит в повествование. Несколько больше мы узнаем о евреях, сражавшихся в рядах Красной армии, из «Фронтовых записей» (1943) покойного В. Ставского, уроженца Кубанской области; в «Записях» набросаны четыре портрета командиров из евреев. Наибольшее впечатление производит рассказ о командире взвода Розенблюме. Сдержанным лиризмом овеян образ ученого востоковеда, записавшегося добровольцем в московское ополчение, Константина Кунина в рассказах Виктора Шкловского «О разлуках и потерях» (1943). Случайно в том же номере журнала «Знамя», где впервые был напечатан этот рассказ Шкловского, появилась и поэма Павла Антокольского «Сын», посвященная памяти сына поэта, Владимира Антокольского, убитого на фронте в июле 1942 года. Незадолго до конца войны убит был и сын Шкловского. Как известно, число евреев, сражавшихся на фронте или бывших партизанами, было очень велико. Тем не менее распространялось немало легенд о том, будто евреи всячески уклоняются от мобилизаций. Отмечаем реакцию на эту клевету в стихотворении неизвестного поэта, случайно дошедшем до Америки, начинающемся словами: «Евреи хлеба не сеют». Процитирую из него несколько, наиболее горьких, строк:* * *
Следует, хотя бы вкратце ответить на вопрос — что внесли писатели-евреи в развитие современной русской литературы? Ответить на этот вопрос можно, только отдав себе отчет в двух факторах пореволюционного литературного развития: один касается писателей, другой — читателей. Дореволюционная литература конца XIX и начала XX столетия была в основном — столичной, по своим темам, по высокому художественному уровню, по резонансу в стране. На литературной окраине существовала другая литература — литература провинции. Только немногие писатели провинции пробивались в столицы. У обеих литератур был и свой контингент читателей. После революции 1917 года эти обе литературы словно поменялись местами: на первый план выдвинулась литература революционной провинции с молодыми, дотоле неизвестными писателями, ее уроженцами. Появился и новый читатель — молодой, но литературно и эстетически неискушенный читатель. Мысленно обозревая литературную критику начала двадцатых годов, порой удивляешься: как много писалось и как живо дискутировались художественно слабая повесть Юрия Либединского «Неделя», или поэма Иосифа Уткина — «Повесть о рыжем Мотэлэ», или первые рассказы Лидии Сейфуллиной! И в то же время, — как слаб был отклик на творчество писателей и поэтов, успевших занять видное место в дореволюционной литературе. А между тем, среди них были такие выдающиеся художники слова, как А. Блок, А. Ахматова, Н. Гумилев, Ф. Сологуб, А. Белый. Видные места в этом блестящем созвездии занимали Осип Мандельштам и Борис Пастернак. Был у них и свой, правда, узкий круг читателей... Вместе с Гумилевым Осип Эмильевич Мандельштам был основателем школы «акмеистов», которая, по мнению многих литературных критиков, была своеобразной формой неоклассицизма. Ближе других к духу классицизма было творчество Мандельштама, и думается, что прав был Владимир Марков, заявивший в предисловии к антологии «Приглушенные голоса» (Поэзия за железным занавесом, Изд-во им. Чехова, Нью-Йорк, 1952 г.), что если классицизму суждено сыграть в дальнейшем развитии русской поэзии роль отправной точки, то Мандельштам «будет тем звеном разорванной цепи, за которое надо будет ухватиться». Мандельштам стал печататься в 1909 году, сотрудничал в «Аполлоне». Первая книга его стихов вышла в 1913 г. В Советской России в 30-х годах поэт стал жертвой репрессий, подвергался ссылке и, может быть, был в концлагере, где нашел свою преждевременную смерть в 50-летнем возрасте, В своем творчестве Мандельштам касается не злобы дня, но, по его выражению, «духовного времени». «Шум времени» явственно присутствует в его поэзии. Достаточно процитировать две строки из стихотворения «Прославим, братья, сумерки свободы», чтобы услышать голос задыхавшихся в тоске по свободе современников первых лет революции, с их обостренным предчувствием гибели:* * *
Самым «еврейским» среди русских писателей, не только по количеству произведений, в которых героями выступают евреи, но и по наиболее глубокому воплощению существа нравственной культуры еврейства был уроженец Одессы, Исаак Эммануилович Бабель (1894-1941), автор «Конармии» и «Одесских рассказов». В рассказе «Начало» (он включен в однотомник «Избранное», изданный посмертно в 1957 г.), в котором Бабель рассказывает о начале своей литературной биографии. В 1915 году он приехал в Петербург. К тому времени он уже начал писать, но его нигде не печатали. Тогда он обратился в журнал «Летопись», издававшийся Горьким. Горький принял два его рассказа — «Мама, Римма и Алла» и «Илья Исаакович и Маргарита Прокофьевна». Первый рассказ еще слаб, но во втором читатель уже чувствует будущего большого писателя. После первого дебюта в «Летописи» Бабель стал писать с азартом, но Горький не был удовлетворен этими рассказами и в конце концов посоветовал ему пока перестать писать и пойти «в люди». Только через семь лет Бабель вновь вернулся к литературе. На этот раз Бабель пришел с серией рассказов «Конармия», принесшей с собой ему большую литературную славу. Евреи в революции показаны в трех рассказах этой книги: «Рабби», «Гедали» и «Сын рабби». Самым глубоким из этих трех является рассказ «Гедали». Гедали — владелец лавки старых вещей на Житомирском базаре; его лавка воскрешает в памяти Диккенса: чего в ней только нет — золоченные туфли и корабельные канаты, старинный компас, чучело орла и сломанная кастрюля. Канун субботы, и Гедали собирается закрыть лавку, чтобы отправиться в синагогу. В это время рассказчик, от имени которого ведется эта коротенькая новелла, заходит к Гедали. Речь заходит о революции. Гедали — за революцию, но однажды к нему пришел человек из революции и потребовал у Гедали, чтобы тот отдал ему граммофон. Когда Гедали отказался, он стал грозить, что будет стрелять в него. Рассказчик на стороне угрожавшего. Тогда Гедали высказывает рассказчику свою оценку происходящих событий. — «...Поляк стрелял, мой ласковый пан, потому что он — контрреволюция. Вы стреляете потому, что вы — революция... Революция — это хорошее дело хороших людей. Но хорошие люди не убивают. Значит, революцию делают злые люди... Кто же скажет Гедали, где революция и где контрреволюция?» В небе показалась первая звезда, и Гедали заспешил. «Пане товарищ, — привезите в Житомир немножко хороших людей... Привезите добрых людей, и мы отдадим им все граммофоны... Мы знаем, что такое Интернационал. И я хочу Интернационала добрых людей...». Но собеседник Гедали просвещает его, что Интернационал «кушают с порохом и приправляют лучшей кровью» ... Наступает вечер пятницы, и рассказчик спрашивает Гедали, где тут можно раздобыть «еврейский коржик» по случаю праздника и стакан чаю? Гедали грустно отвечает, что все это раньше можно было получить в харчевне рядом, в ней торговали хорошие люди, «но там уже не кушают, там плачут». Застегнув свой зеленый сюртук и обмахнув себя петушиными перьями, «основатель несбыточного Интернационала» — крохотный, одинокий, мечтательный, в черном цилиндре, с большим молитвенником подмышкой, ушел в синагогу молиться. Не уступают «Конармии» по художественному совершенству и «Одесские рассказы» Бабеля. Героем многих из них является «король Молдаванки» Беня Крик — русско-еврейский вариант легендарного английского разбойника XII века Робин Худа — грозы богачей и друга бедняков. Несколько особняком в этой серии «Одесских рассказов» стоит «История моей голубятни» с незабываемым по своей силе изображением погрома в Одессе в 1905 году... В период ежовщины Бабель был арестован. В 1958 году в связи с его т. н. посмертной «реабилитацией» появилось следующее сообщение: «В 1939 году Бабель был по ложному доносу арестован. Рукописей его неопубликованных произведений не было найдено. Бабель скончался в 1941 году в возрасте 47 лет». Размышляя над вкладом, внесенным в русскую литературу советского периода писателями-евреями, нужно в первую очередь выделить весьма характерную в их творчестве гуманистическую тенденцию. Она особенно чувствуется в произведениях старшего поколения, как С. Маршак, И. Бабель, Б. Пастернак и др., но она дает о себе знать и в творчестве писателей, появившихся на авансцене и в первый период после октябрьского переворота. Было бы ошибкой считать, что гуманистическая струя, которую писатели-евреи внесли в советскую литературу, является только данью исконной традиции русской классической человеколюбивой и правдолюбивой литературы. Истоки еврейского гуманизма надо искать глубже: они скрыты в более древней гуманистической культуре еврейства. Вне зависимости от личных тяготений и литературных приемов писателей-евреев эти глубинные истоки наложили свою печать на их творчество, обогатив этим современную русскую литературу советского периода. ОТ РЕДАКЦИИ. Автор настоящей статьи Вера Александрова-Шварц скончалась 1 октября 1966 года. Мы считаем нужным отметить к сведению читателей, что ее перу принадлежит вышедшая в 1963 году на английском языке книга «К History of Soviet Literature (1917 — 1962) — From Gorky to Yevtushenko» (Doubleday & Company, New York), вызвавшая ряд положительных отзывов в печати.В. АЛЕКСАНДРОВА. ЕВРЕИ-УЧЕНЫЕ В СОВЕТСКОЙ РОССИИ
До революции русские евреи, вследствие процентной нормы, могли только в ограниченной степени поступать в средние и высшие школы. Евреев, получивших в России или заграницей высшее образование, — за весьма немногими исключениями, — не допускали кпреподаванию в университетах и гимназиях и к работе в Академии и в других ученых институтах. Постановление Временного Правительства от 20 марта 1917 года отменило все направленные против евреев «ограничения в отношении поступления в учебные заведения всякого рода и наименования, как частные, так и общественные и правительственные, прохождения в них курса, пользования стипендиями, а равно и занятия преподаванием и воспитанием юношества». Таким образом, с самого начала Февральской революции 1917 года, русские евреи получили широкий доступ к образованию и к научной работе во всех формах. Новая власть и после октябрьского переворота продолжала в этой области курс, установленный Временным Правительством. Таким образом с начала 1917 года для русских евреев открыта возможность заняться научной и педагогической деятельностью по всем специальностям. Во всех университетах и других высших учебных заведениях, в старых и вновь созданных научных учреждениях, в Академии Наук и в ее отделениях в национальных республиках, на профессорских кафедрах и в научных лабораториях — повсюду появились евреи — профессора и ученые. Многие из них занимают видные места и обогащают все отрасли знания своими трудами. По переписи 1939 года, разработанной в отношении евреев статистиком Л. Зингером, в С.С.С.Р. числилось научных работников-евреев (профессоров и преподавателей высших учебных заведений) 7.000, инженеров, архитекторов и конструкторов — 25.000, агрономов — 1.000, врачей — 21.000, учителей в начальных и средних школах — 46.000. По данным о числе учащихся за 1935-36 г., обучалось евреев в техникумах разного типа 32.000, а в высших учебных заведениях («вузах») — 62.000, т. е. общее число евреев студентов достигало 94.000. Последняя по времени перепись (1959 года) не сообщает сведений о профессиональном составе еврейского населения, ограничиваясь данными об «основных национальностях» союзных республик, — в число которых евреи не включены. Однако, можно допустить, что число научных работников, составлявшее по переписи 1939 года 7.000, увеличилось за протекшие до последней переписи 20 лет до 30.000 (эта цифра называлась в повседневной печати). В связи с ростом просвещения в стране непрерывно происходит и рост числа лиц свободных профессий среди евреев. Позиции еврейской интеллигенции в разных областях науки укрепило также и широкое распространение русского языка и культуры в еврейском населении России. Так, по переписи 1959 года из общего числа евреев в 2.161.702 показали русский язык, как свой родной, 1.671.361 (из них мужчин — 760.853 и женщин — 910.508). Широкое приобщение евреев к русской культуре облегчило доступ еврейской интеллигенции к преподавательской деятельности в высших учебных заведениях. С осени 1948 года, при ликвидации большинства еврейских культурно-просветительных учреждений, кадры еврейской интеллигенции потерпели значительный урон. Борьба с «космополитами» в 1949-51 гг. и рост советского антисемитизма, направляемого сверху, печально отразились на судьбе многих научных работников-евреев. Среди многочисленных арестованных были профессора и ученые. Фактически при приеме евреев в университеты стала применяться процентная норма. После смерти Сталина в 1953 году советский антисемитизм и практика дискриминации не ослабели, но все же среди советских деятелей науки, академиков и профессоров число евреев продолжает оставаться весьма значительным. Это показывают данные за 1964 год. В этом году не мало евреев, выдвинувшихся в советской науке, получило ленинскую премию. Это также сказалось на выборах новых членов Академии Наук и членов-корреспондентов Академии Наук. Нет сомнения в том, что среди еврейской интеллигенции в России имеются высоко квалифицированные кадры, находящие себе применение в громадной работе по индустриализации народного хозяйства, и что среди них выдвинулись научные деятели, которые могли бы явиться украшением любого научного коллектива. Нам удалось, благодаря ценному содействию проживающих в Соединенных Штатах известных ученых Евгения Рабиновича, Иосифа Викермана и других, собрать био-библиографический материал о получивших наибольшую известность в Советской России евреях, выдвинувшихся в своей исследовательской, научной и педагогической деятельности (главным образом, в области математики, физики, химии, биологии, электроники и т. д.). Этот материал касается работы ученых в области точных наук и естествознания. Евреи-философы, историки, экономисты, юристы и представители других гуманитарных наук, которых имеется множество в каждой области, — как и неевреи, работающие в этих областях в Советской России, — не располагают достаточной исследовательской свободой. Поэтому мы, к сожалению, не считаем возможным приводить аналогичный список имен евреев-ученых в этих областях знания. Мы считаем возможным упомянуть только два имени еврейских экономистов, а именно: Иосифа Михайловича Кулишера, начавшего свою работу еще до революции, — автора известного труда по экономической истории Европы, переведенного на многие языки и принятого как учебное руководство в ряде европейских университетов, и Евсея Г. Либермана, профессора Харьковского университета, идеи которого в последние годы имеют большое влияние на выработку экономических планов советского правительства. В американском журнале «Foreign Affairs» (за октябрь 1967) опубликована работа проф. Евсея Либермана об экономических реформах в Сов. России. Само собою разумеется, что приводимые ниже сведения дают лишь самое общее представление по вопросу об участии евреев в научной работе.Математики
Гельфанд, Израиль Моисеевич, р. 1913 г., в 1951 г. получил сталинскую премию, с 1953 г. член-корреспондент АН СССР. Автор ряда исследований и работ. Канторович, Леонид Витальевич, р. 1912 г., с 1934 г. профессор Ленинградского университета, с 1940 г. также сотрудник ленинградского отделения Математического института АН СССР, с 1958 г. член-корреспондент АН СССР, лауреат сталинской премии (1949). Работы по теории функции действительного переменного, по электронным вычислительным машинам и др. Крейн, Марк Григорьевич, р. 1907 г., профессор Одесского инженерно-строительного института, с 1939 г. член-корреспондент АН УССР. Опубликовал ряд исследований. Люстерник, Лазарь Аронович, р. 1899 г. в Калишской губернии. Профессор Московского университета с 1930 г., член-корреспондент АН СССР с 1946 г. Главный организатор журнала УМН, лауреат сталинской премии (1946). Шнирельман, Лев Генрихович (1905-1938). Был членом-корреспондентом АН СССР с 1933 г., сотрудником Математического института АН СССР с 1934 г. Развил топологические методы вариационного исчисления, создал общие метрические методы в теории чисел.Астрономы, физики, химики
Браунштейн, Александр Евсеевич, р. в 1902 г., член Академии медицинских наук СССР с 1945 г., сотрудник Института биологической и медицинской химии, лауреат сталинской премии 1941 г. Открыл процесс ферментативного переаминирования аминокислот, важное значение которого в метаболизме было выяснено им самим и многочисленными зарубежными био-химиками. Бродский, Александр Ильич, р. в 1895 г., член АН УССР с 1943 г., лауреат сталинской премии 1946 г. Заведует Институтом физической химии АН УССР. Автор исследований по термодинамике. Векслер, Владимир Иосифович, р. в 1907 г., был в 1957 г. членом-корреспондентом АН СССР и сотрудником Объединенного Института Ядерных Проблем. Открыл принцип автофазировки частиц, которыми пользуются при контролируемом ускорении электронов и других элементарных частиц. Вольфкович, Семен Исаакович, родился в 1896 г., член АН СССР с 1946 г., профессор Московского университета. Получил в 1941 г. сталинскую премию за изобретение переработки ископаемых фосфатов азотной кислотой с получением удобрений, хлористых солей и редких земель. Главные книги: «Производство хлористого калия» (1930), «Переработка хибинских апатитов на удобрения» (1932), «Технология азотных удобрений» (1935). Вул, Бенцион Моисеевич, получил в 1945 г. сталинскую премию за открытие и исследование сверхвысокой диэлектрической проницаемости титаната бария. Гинзбург, Виталий Лазаревич, р. в 1916 г., с 1953 г. член-корреспондент АН СССР. Профессор в Нижнем Новгороде. Изучал сегнето-электрические явления, сверхпроводимость, космические лучи и т. д. Гольдман, Александр Генрихович, р. в 1884 г., член Украинской АН. Напечатал в 1934 г. по-украински книгу о теории фотоэлементов. Занимался также полупроводниками, теорией выпрямительных действий и пр. Гринберг, Георгий Абрамович, р. в 1900 г., член-корреспондент АН СССР, сотрудник Физико-технического института АН СССР. Получил в 1949 г. сталинскую премию за книгу «Избранные вопросы математической теории электрических и магнитных явлений». Общая теория фокусирующего действия электростатических и магнитных полей; новый метод интегрирования уравнений математической физики; процессы в электронных приборах; упругий изгиб тонкой плиты. Гринберг, Александр Абрамович, р. в 1898 г., с 1958 г. член АН СССР, с 1936 г. профессор Технологического института в Ленинграде. Лауреат сталинской премии 1946 г. Открыл новый способ определения строения геометрических изомеров солей, создал стереохимию палладия, объяснил транс-эффект Черняева и указал на существование цис-эффекта. Книга: «Введение в химию комплексных соединений» (2-ое изд. 1951 г.). Иоффе, Абрам Федорович, 1880-1960, был членом АН СССР с 1920 г., ее вице-президентом (1926-1929 и 19421945), директором Института полупроводников АН СССР (1955-1960) и т. д. Вступил в ряды коммунистической партии в 1942 г. Сделал, вероятно, больше, чем кто-либо, для организации русской физики и воспитания русских физиков. Основал Физико-технический институт АН СССР в 1923 г., институты того же имени в Харькове, Томске и Свердловске в 1929-1932 г., а позже институты химической физики, электрофизики и полупроводников. Был в разное время редактором журнала Прикладной физики, физической части Журнала Русского физико-химического общества, Журнала Экспериментальной и теоретической физики, Журнала Технической Физики и «Физики Твердого Тела». Ученики его занимают много кафедр в русских университетах; некоторые из них — знаменитости. Почетный член нескольких иностранных академий и научных обществ, почетный доктор нескольких университетов. Идельсон, Наум Ильич, 1885-1951, старший научный сотрудник Пулковской обсерватории. Первый редактор «Астрономического Ежегодника СССР». Кабачник, Мартын Израилевич, член АН СССР, сотрудник Института гегероорганических соединений АН СССР. Дал теорию тавтомерных превращений. Приготовил и исследовал ряд органических веществ, содержащих фосфор и получил за это сталинскую премию (1946 г.). Открыл ценные фосфорорганические инсектисиды. Казарновский, Исаак Абрамович, р. в 1890 г., член-корреспондент АН СССР с 1939 г., лауреат сталинской премии, сотрудник Карповского физико-химического института в Москве. Открыл новые перекиси и озониды щелочных металлов, выяснил их строение, выработал новую систематику перекисей. Разработал способы промышленного производства надперекиси натрия, безводного хлористого алюминия и т. д. Ландау, Лев Давидович, родился в Баку 22 января 1908 г., в семье инженера, получил образование в Петербургском университете и затем работал с Нильсом Бором в Копенгагене. После возвращения в СССР провел несколько лет в Харькове, где был арестован во время сталинского террора и провел около года в тюрьме. В 1937 году стал главой теоретического отделения Института Физических Проблем Академии Наук СССР в Москве. Был избран академиком АН СССР в 1946 г.; получил в том же году сталинскую премию по физике. В январе 1961 г. Ландау стал жертвой автомобильной катастрофы, был много месяцев без сознания, трижды пережил остановку сердца и клиническую смерть, и только медленно вернулся к жизни. С тех пор его способности восстановились, он стал опять интересоваться физикой и работами в своем институте. Осенью 1962 г., когда ему была присуждена Нобелевская премия по физике, он все еще находился в госпитале, где премия была передана ему шведским послом. Л. Д. Ландау (вместе с проф. 3. М. Лифшицем) опубликовал многотомный курс теоретической физики, который переведен на главные иностранные языки и по нему учатся современной теоретической физике во всем мире. Главную славу, однако, принесли ему работы по теории «квантовой жидкости», т. е. жидкости, температура которой настолько близка к абсолютному нулю, что ее частицы лишены тепловой энергии. Другие работы Л. Д. Ландау касались свойства твердых тел при низких температурах (в частности т. н. «фазовых переходов второго рода»). Затем, совместно с Абрикосовым, Померанчуком и Халатниковым, Ландау развил общую теорию «поля», а в более позднее время Ландау создал теорию т. н. двухкомпонентного нейтрино. Ландсберг, Григорий Самуилович, 1890-1957, академик с 1946 г., последние годы работал в Физическом институте АН СССР. Лауреат сталинской премии 1941 г. Открыл (совместно с Мандельштамом, 1931 г.) комбинационное рассеяние света, найденное также, одновременно и независимо, индусом Раманом, который был удостоен за свое открытие Нобелевской премии. Написал учебник оптики, редактировал трехтомный учебник физики, выпустил в 1956 году с сотрудниками книгу «Основные параметры спектров комбинационного рассеяния углеводородов». Левич, Вениамин Григорьевич, р. в 1917 г., с 1958 г. член-корреспондент АН СССР, профессор Московского инженерно-физического института. Книга: «Физико-химическая гидродинамика» (1952). Мандельштам, Леонид Исаакович, 1879-1944, академик, лауреат сталинской премии. Был исключен из Новороссийского университета в 1899 г., был профессором в Страсбурге (1913-1914) и в Москве (с 1925 г.). Список его главнейших достижений, напечатанный в «Известиях АН СССР» в 1945 году, гласит: «Открытие явления комбинационного рассеяния света, теория микроскопа, исследования флюктуационного рассеяния света, теория нелинейных колебаний, открытие новых видов резонанса и обобщение и углубление понятия резонанса, исследование распространения радиоволн, фундаментальные работы в области радиотехники, новая область техники — радиогеодезия, новый вид генерации электромагнитной энергии — параметрические машины». Моносзон, Наум Абрамович, р. в 1913 г., лауреат сталинской премии (1949 и 1952) и ленинской премии в 1959 г. Член КП СССР с 1944 г. Сотрудник Научно-исследовательского института электрофизической аппаратуры, специалист по ускорению заряженных частиц. Померанчук, Исаак Яковлевич, р. в 1913 г., член-корреспондент АН СССР с 1953 г., лауреат сталинской премии. Напечатал в сотрудничестве с А. Ахиезером книгу «Некоторые вопросы теории ядра». Работы по физике низких температур, теории излучения, строению атомного ядра, космическим лучам и т. д. Рабинович, Исаак Моисеевич, р. в 1886 г., член-корреспондент АН СССР, член Академии строительства и архитектуры, генерал-майор. Книги: «Применение теории конечных разностей к исследованию неразрезных балок» (1921), «Кинематический метод в строительной механике в связи с графической кинематикой и статикой плоских цепей» (1928), «К теории статически неопределенных форм» (1933), «Достижения строительной механики стержневых систем в СССР» (1949), (есть английский перевод), «Методы расчета рам» (1934-1937), «Основы динамического расчета сооружений на действие кратковременных и мгновенных сил» (1952), «Курс строительной механики стержневых систем» (1950-1954). Рабинович, Адольф Иосифович, 1898-1942, член-корреспондент АН СССР с 1933 г., профессор Московского университета с 1930 г. Работы по коагуляции коллоидов электролитами и по механизму фотографического изображения. Рогинский, Симон Залманович, р. в 1900 г., член-корреспондент АН СССР с 1939 г., сотрудник Института физической химии АН СССР. Книги: «Адсорбция и катализ на неоднородных поверхностях» (1948) и «Теоретические основы применения изотопных методов к изучению химических реакций». Сыркин, Яков Кивович, р. в 1894 г., член-корреспондент АН СССР с 1943 г., профессор Московского института тонкой химической технологии. Лауреат сталинской премии 1943 г. Определение строения молекул главным образом с помощью их дипольных моментов, изотопное изучение механизма химических реакций. Его книга (с М. Е. Ляткиной) «Химическая связь и строение молекул» (1946) была переведена на английский язык и часто цитируется в Америке и Великобритании. Талмуд, Давид Львович, р. в 1900 г., член-корреспондент АН СССР с 1943 г., член КПСС с 1940 г., лауреат сталинской премии (1943). Сотрудник Института биохимии АН СССР. Книги: «Поверхностные явления» (1934) и «Строение белка» (1940). Талмуд, Израиль Львович, р. в 1902 г., директор Волховского алюминиевого завода. Получил в 1957 г. ленинскую премию за разработку и промышленное освоение метода комплексной переработки нефелинового сырья на глинозем, цемент и т. д. Фрейдлина, Рахиль Хацкелевна, р. в 1906 г., член-корреспондент АН СССР с 1958 г., член КПСС с 1954 г. Заведует лабораторией в Институте элементоорганических соединений АН СССР. Книга: «Систематические методы в области химии органометаллических соединений мышьяка». Фрумкин, Александр Наумович, р. в 1895 г., член АН СССР с 1932 г., лауреат сталинской премии 1941 г., директор электрохимического института АН СССР. Один из выдающихся электрохимиков в мире. Выработал первый способ непосредственного измерения емкости двойного электрического слоя, объяснил воздействие нейтральных молекул на электрокапиллярную кривую, определил точки нулевого заряда для твердых металлов, выяснил механизм перенапряжения водорода и многочисленных электродных процессов. Значительная часть электрохимиков в СССР — его ученики. Биография вышла отдельной книжкой. Френкель, Яков Ильич, 1894-1952, член-корреспондент АН СССР, в течение 30 лет преподавал теоретическую физику в Политехническом институте. Книги (некоторые из них были переведены на иностранные языки и вышли несколькими изданиями): «Учебник электродинамики», «Статистическая физика», «Волновая механика», «Теория явлений атмосферного электричества», «Введение в теорию металлов», «Принципы теории атомных ядер». Его книга «Кинетическая теория жидкостей» (1945) была удостоена сталинской премии. Его занимали квантовая теория электропроводности, ферромагнетизм, строение действительных твердых тел, деление ядер урана (как в ядерных бомбах) и т. д. Штерн, Лина Соломоновна, р. в 1878 г., член АН СССР с 1930 г. и Академии медицинских наук с 1944 г., сотрудник института биологической физики АН СССР, член КПСС (1938). Работы о гематоэнцефалическом барьере были собраны в книге в 1937 г. и удостоились сталинской премии в 1943 г. Биография вышла отдельной книжкой в 1960 г. В связи с ликвидацией Еврейского Антифашистского Комитета в 1949 г. была арестована, обвинялась по процессу еврейских писателей и культурных деятелей. В 1953 г. после смерти Сталина была освобождена.И. Б. ШЕХТМАН. СОВЕТСКАЯ РОССИЯ, СИОНИЗМ И ИЗРАИЛЬ
1
В годы, предшествовавшие большевистскому перевороту, — в октябре 1917 г., сионизм в России вырос в массовое народное движение. Всероссийский сионистский съезд в Гельсингфорсе в ноябре 1906 г. перешел от прежней аполитичности в вопросах российского государственного строя к широкой программе активной борьбы за демократизацию страны и за гражданские и национальные права еврейского меньшинства. Среди 12 еврейских депутатов Первой Государственной Думы 5 были сионистами. Февральская революция 1917 г. дала свободный выход накопившемуся сионистскому потенциалу, и на первом пореволюционном Всероссийском Сионистском Съезде в Петрограде (май 1917 г.) 522 делегата представляли 140.000 шекеледателей из 340 городов и местечек. Декларация Бальфура, опубликованная в ноябре, вызвала многотысячные сионистские манифестации на улицах русских городов. Большевистский переворот вначале слабо отозвался на судьбах сионистского движения в стране, хотя враждебность к сионизму, как к национальному движению, вошла в канон большевистской идеологии. Ведь Ленин еще в 1903 г. объявил «явно реакционной» самую идею еврейской национальности, а десять лет спустя Сталин писал в своей брошюре «Национальный вопрос и социал-демократия», что ассимиляция евреев неизбежна. Демократический характер сионистского движения тоже стоял в явном противоречии с тоталитарным режимом, построенным на принципе диктатуры. Тем не менее в течение 1918 г. и первых месяцев 1919 г. приход большевиков к власти почти не задел сионистскую деятельность. «Палестинская Неделя», прокламированная весной 1918 г., была успешно проведена в сотнях еврейских общин. В Петербурге, Минске и в ряде украинских еврейских центров были организованы эмиграционные кооперативы. Гехалуц, созданный Иосифом Трумпельдором в июне того же года, вырос в значительную силу. Сионистские органы продолжали выходить без препятствий.2
В дальнейшем хронология и интенсивность антисионистского нажима были различны в Великороссии (РСФСР) и на Украине, где советская власть прочно установилась лишь в 1920 году. В течение периода от октября 1917 г. до февраля 1919 г. территория Украины была в руках Украинской Центральной Рады (до апреля 1918 г.), немцев и Гетмана (до 14 декабря 1918 г.) и Директории, возглавляемой С. Петлюрой (до февраля 1919 г.). В эту эпоху сионистское движение на Украине пользовалось полной свободой и, несмотря на оппозицию Бунда, Объединенной и Фолькспартей, заняло доминирующее положение на еврейской улице. На выборах в так наз. Временное Еврейское Национальное Собрание Украины (ноябрь 1918 г.) три сионистских списка (Альгемейне, Цеирей-Цион и Поалей-Цион) получили абсолютное большинство: 112,851 голосов из общего числа 209,128. Весной 1919 г., на выборах в Советы еврейских общин, те же три списка собрали 54.4% общего числа голосов; 59% избранных членов общинных советов были сионисты. В РСФСР, коммунисты непрерывно стояли у власти с октября 1917 г., но гонения на сионистов начались там на десять месяцев позже, чем на Украине. Причина была прежде всего в структуре и составе первого советского органа по еврейским делам. Во главе Еврейского Комиссариата (ЕВКОМ) при созданном 18 января 1918 г. Народном Комиссариате по Делам Национальностей (возглавляемом Сталиным), стояли деятели, лишь поверхностно связанные с коммунистической традицией, равно как и с еврейскими проблемами и с внутренней, общественной борьбой в еврействе. Из пяти членов коллегии, один только С. Диманштейн совмещал прошлое «старого большевика» со знанием специфических условий еврейской жизни. Из остальных четырех, И. Добковский был левый социалист-революционер, а А. Шапиро, А. Кантор и С. Агурский — анархисты, лишь недавно вернувшиеся из эмиграции. Ни один из них не имел укоренившихся счетов с сионистами и не стремился поскорее свести эти счеты. В первые месяцы существования ЕВКОМа отдельные Поалей-Сионисты принимали участие в его работах, но уже полгода спустя они были отстранены. Левые с.р-ы вскоре порвали с советской властью. В этом составе ЕВКОМ проявил малый интерес к сионистской деятельности. Занятый преимущественно коммунистической пропагандой на идиш среди еврейских «трудящихся», ликвидацией существующих еврейских общин и заведованием перенятых от них учреждений, ЕВКОМ не имел ни времени, ни охоты активно преследовать сионистов. А в 1924 г. он, равно как и весь Комиссариат по Делам Национальностей, был раскассирован. За свое равнодушие к преследованию сионистов ЕВКОМ впоследствии подвергался строгой критике со стороны так наз. Еврейской Секции при Коммунистической Партии (Евсекции). В этой организации главную роль играли уже не «старые большевики» — в большинстве своем недружелюбные, но, по существу, скорее равнодушные к сионизму, — а бывшие деятели других еврейских партий, в том числе бывшие бундовцы и Фарейнигте, перешедшие недавно к коммунистам, принесшие с собой ярую вражду ко всем сионистским группам, с которыми они в течение ряда лет вели ожесточенную борьбу. Евсекция видела свою задачу в установлении «диктатуры пролетариата на еврейской улице». Существование и активность сионистских организаций стояли к этому на пути. Еще летом 1918 г. появилась в Петрограде брошюра 3. Гринберга «Ди Сионистен Ойф дер Идишер Гасс», в которой сионизм был заклеймен, как «цитадель реакции», концентрация «мелкобуржуазных элементов» и «средостение между еврейскими массами и российской революцией». Очевидно, в надежде предотвратить это обвинение в контрреволюционности, шестьдесят сионистских деятелей, собравшихся в Москве в мае 1918 г. приняли резолюцию о «нейтралитете» в вопросах внутренней российской политики. В общем 1918 г. прошел в Великороссии спокойно. Но уже в начале 1919 г. положение стало ухудшаться. В феврале Петроградский Центральный Комитет Российской Сионистской организации зарегистрировал ряд случаев преследований местных сионистских групп: закрытие сионистских бюро и клубов и запрещение сионистской прессы. Впрочем, эти ранние преследования исходили главным образом не от центральных советских органов, а от местных Евсекций и Евкомов, в которых угнездились коммунистические неофиты из среды антисионистских партий. Обращаясь за защитой к Председателю Тульского Районного Совета Цеире-Ционистская группа в Туле объяснила, что местный ЕВКОМ «состоит из бывших сионистов-социалистов (с.с.), с которыми мы разошлись по вопросу о еврейской территории и которые поэтому стали нашими противниками... Теперь они пытаются воспользоваться Советской властью, чтобы свести старые счеты». Районные и Областные Советы нередко удовлетворяли подобные петиции, предлагая местным ЕВКОМам умерить их антисионистский пыл. Петроградское совещание сионистских деятелей в марте 1919 г. отметило, что, несмотря на все препятствия, больше миллиона рублей было собрано на сионистские цели в течение минувшего года. Настойчивое требование крестового похода против сионизма было прокламировано в июне 1919 г. на второй конференции районных Евсекций и Евкомов в Москве. «Своей палестинской политикой», гласила резолюция, «сионистская партия превращается в орудие в руках империализма Антанты в ее борьбе против пролетарской революции». Конференция требовала роспуска «контрреволюционной... клерикальной и националистической» сионистской организации.3
Этот призыв не нашел немедленного практического отклика в самой РСФСР. Но на Украине, занятой советскими войсками в феврале 1919 г., преследования сионистов начались летом того же года. 4-го июня, Центральный Комитет Комфербанда, в котором объединились перешедшие к коммунистам бывшие бундовцы и фарейнигте, обратился к Наркомвнуделу в Киеве, настаивая на «абсолютной необходимости ликвидировать деятельность сионистской партии и всех ее подразделений». Два дня спустя агенты Чека, в сопровождении еврейских коммунистов, произвели массовые обыски среди видных сионистов Киева, а 12 июня Наркомвнудел телеграфно предписал всем своим отделам «немедленно прекратить деятельность центрального и местных комитетов сионистской партии и всех связанных с нею учреждений». От всех активных сионистских работников была потребована подписка о прекращении всякой сионистской деятельности; нарушение этого приказа влекло за собой предание суду Революционного Трибунала. В статье, напечатанной в тот же день в «Комунистише Фон», бывший лидер Украинского Бунда, ныне коммунист, М. Рафес, с удовлетворением подчеркнул, что инициатива этой репрессии принадлежала еврейским коммунистам: они видели в ней проявление «еврейской гражданской войны» и «осуществление диктатуры пролетариата на еврейской улице». Массовые обыски были также произведены в домах видных сионистов Одессы и Харькова. Ликвидация сионистских организаций не успела принять всеукраинского характера, так как большая часть страны была во второй половине 1919 г. завоевана Добровольческой Армией ген. Деникина. Добровольческие части отметили свой путь кровавыми еврейскими погромами, но не были заинтересованы в преследовании сионистов, как таковых. Эта «передышка» продолжалась до окончательного изгнания деникинцев в начале 1920 г. В разгромленном и терроризованном погромами украинском еврействе стремление к эмиграции в Палестину приняло стихийный характер. В Черкассах (Киевской губ.) из 2118 опрошенных еврейских семейств 1823 ответили, что они готовятся к немедленной эмиграции; в Новоархангельске (Херсонской губ.) «вое еврейское население готово при первой возможности бросить свое местечко и выехать в Палестину». Некоторые местные сионистские группы начали создавать специальные палестинские бюро, регистрировать желающих в переселенческие кооперативы, вырабатывать уставы, собирать деньги.4
В середине 1919 года борьба против сионизма приняла более активный характер и в Великороссии, где еврейская коммунистическая печать давно жаловалась на «непонятную терпимость» к сионистам со стороны центральной советской власти. Предвидя возможность такого нажима, Центральный Комитет Сионистской Организации в начале июля 1919 г. обратился к Всероссийскому Центральному Исполнительному Комитету СССР (ВЦИК) с просьбой о легализации. Полученный 21-го июля ответ был успокоителен, но уклончив: так как ни ВЦИК, ни Совнарком не объявили сионистскую партию контрреволюционной и так как ее культурная и воспитательная деятельность не противоречит решениям Коммунистической Партии, ВЦИК, не видя нужды в специальной легализации, предписывает всем советским органам не препятствовать деятельности сионистской партии. Это означало полулегальное существование, не исключавшее административной репрессии. 1-го сентября Чека опечатала центральное сионистское бюро в Петрограде, арестовала его руководителей, конфисковала документы и 120.000 рублей и закрыла центральный сионистский орган «Хроника Еврейской Жизни». На следующий день аресты были произведены в Москве. После этого были закрыты «Гаом» в Москве и «Рассвет» в Петрограде. В Витебске, Саратове и других городах тоже имели место аресты. Однако, административная практика еще не была систематична. Сионисты, арестованные в Москве, были скоро освобождены, а в ноябре Чека разрешила вновь открыть сионистское бюро в Петрограде и даже возвратила конфискованные деньги и часть документов. По-видимому, ободренный ответом ВЦИКа и колебаниями власти, Сионистский Центральный Комитет созвал на 30 апреля 1920 г. в Москве всероссийский сионистский съезд с участием 109 делегатов и гостей. Первые два дня прошли спокойно. Но на третий день все участники были арестованы. По дороге в Чека арестованные демонстративно маршировали под звуки сионистского гимна Гатиква. Председатель Центрального Комитета Ю. Д. Бруцкус предъявил главе Чека Лацису резолюцию ВЦИКа от июля 1919 года. Тот прочел и вернул ее, прибавив: «Пусть так, но вы не получили разрешения на созыв съезда». В дополнение к этому проступку, чисто административного порядка, членам съезда вменялась в вину наличность «компрометирующих документов», «симпатии к Англии», сотрудничество с Американскими сионистами в оказании помощи адмиралу Колчаку, и общая поддержка всяких анти-советских элементов. В половине июля, 68 арестованных были освобождены по ходатайству представителя Американского Джойнта; остальные были приговорены к принудительным работам на сроки от 6 месяцев до 5 лет, но были впоследствии освобождены, подписав обязательство впредь не заниматься сионистской работой. Тогда Сионистский Центральный Комитет постановил уйти в подполье. Было образовано нелегальное Центральное Бюро во главе с E. М. Чериковером, которое координировало деятельность местных сионистских групп; в тяжелых условиях и с частыми перерывами эта деятельность продолжалась до конца 20-х годов.5
В течение июля 1920 г., третья конференция Еврейских секций категорически заявила, что теперь «нет больше абсолютно никаких оснований для сдержанности в борьбе против сионизма... Необходимо положить конец колебаниям в официальном отношении к альгемейне сионистской партии... не колеблясь также в отношении социалистической фразеологии Цеирей Цион и Сионистов-социалистов». Этот призыв к выдержанному антисионистскому курсу нашел сочувственный отклик на советских верхах. Для коммунистической партии сионизм, — хотя и непосредственно не связанный с внутренне-российскими политическими проблемами и уж, конечно, не претендующий на захват власти — был инородным телом в общей структуре советского строя, предлагавшим русскому еврейству альтернативу эмиграции в Палестину. Поэтому элиминирование сионизма совпадало с общей политикой режима. У евсекции были развязаны руки. В ее распоряжение был предоставлен — хотя и с некоторыми ограничениями, — весь карательный аппарат власти. Состав самой евсекции к тому времени значительно изменился количественно и качественно. В 1918 г. она состояла из сравнительно немногочисленной кучки «старых» коммунистов-евреев, но ко второй половине 1920 г. создалась совершенно новая конъюнктура. Левое крыло расколовшегося Бунда (Комбунд) и Фарейнигте (Комфарейнигте) слились в Комфарбанд. Кадры евсекции были значительно усилены приливом неофитов коммунизма. Закаленные годами борьбы с сионизмом во всех его проявлениях, эти «новые евсеки» принесли с собой твердую решимость искоренить сионистскую крамолу. Они не были в состоянии добиться этого собственными силами в до-большевистскую эпоху: теперь они твердо рассчитывали на активную и решающую помощь правительственного аппарата. «Мы были до сих пор слишком великодушны и мягки... в отношении шовинистической сионистской организации и ее органов», писала 15 мая 1920 г. одесская газета «Дер Штерн». «Пришло время придать гражданской войне на еврейской улице форму решительных действий, а не бумажных резолюций». «Решительные действия» не замедлили последовать: среди одесских сионистов были произведены массовые обыски и аресты. В ряде университетских центров студенты-сионисты исключались из высших учебных заведений, как «чужеродный идеологический элемент». Спортивные организации «Маккаби» были поставлены под постоянное наблюдение и подозрение. Однако, этот антисионистский нажим был и не повсеместен и недостаточно суров. В большинстве случаев репрессии ограничивались обысками, арестами и конфискацией документов; длительное тюремное заключение и ссылка были сравнительно редки; а в Симферополе местные власти закрыли глаза на созыв 20 октября 1920 г. сионистской конференции, посвященной возможностям эмиграции Крымских евреев в Палестину. Антисионистские мероприятия в тот период, по-видимому, еще не были направлены на полное «искоренение» сионизма, но лишь создавали препятствия к его нормальному существованию и росту. Половинчатость политики Кремля нашла свое выражение в переговорах между советским министром иностранных дел Г. В. Чичериным и членом Экзекутивы Всемирной Сионистской Организации, д-ром М. Д. Идером, который был делегирован из Лондона в Петроград, чтобы попытаться добиться легализации сионистского движения. В меморандуме, представленном 5 февраля 1921 года, Идер ходатайствовал о разрешении устройства сионистских собраний, не превышающих 200-300 участников; опубликования (предварительно цензурированной) информационной брошюры «только для одних сионистов», свободного изучения иврита; годичной эмиграции в Палестину, не превышающей 5.000 душ и участия русских сионистов в предстоящем ХП-м сионистском конгрессе. Ответ последовал пять дней спустя. Чичерин счел нужным воздержаться от категорического и огульного отказа. Он также не объявил сионизм, как таковой, неприемлемым для советского режима. Признавая, что в отдельных случаях имели место репрессии против «некоторых буржуазных элементов среди сионистов», он настаивал, что они были результатом противозаконных действий со стороны этих элементов и не были направлены против сионистской идеи, как таковой. Лучшее к тому доказательство Чичерин видел в том, что про-палестинской пропаганде социал-демократических Поалей-Цион и коммунистических Поалей-Цион была предоставлена полная свобода; им было даже разрешено послать делегацию на Сионистский Конгресс, но они сами от этого отказались. Изучение иврит, утверждал Чичерин, не запрещено, а что касается эмиграции, то «нам самим нужна рабочая сила». Этот уклончивый и едва ли искренний ответ свидетельствовал, однако, о том, что на нееврейских верхах режима еще не было готовности окончательно заклеймить сионизм, как реакционную силу, и слепо следовать в этом вопросе за Евсекцией. Характерен для этой разницы в подходе был переполох по поводу соглашения, заключенного 4 сентября 1921 г. в Карлсбаде между В. Е. Жаботинским и М. А. Славинским, представителем правительства Петлюры, которое тогда подготовляло поход на Советскую Украину. Стремясь предотвратить повторение погромов, соглашение предусматривало создание еврейской жандармерии, которая, не принимая участия в военных операциях, охраняла бы еврейское население в местностях, оккупированных Петлюровскими частями. Поход на Украину не состоялся и соглашение осталось мертвой буквой. Но самый факт его заключения вызвал оживленную дискуссию в мировой еврейской прессе. В Советской России Евсекция сделала энергичную попытку использовать его для своих целей. В ее центральном органе «Эмес» появилась статья с оригинальными заголовками: «Сионисты вонзают нож в спину Революции! Жаботинский объединился с Петлюрой в борьбе против Красной Армии!» Несколько дней спустя, «Жизнь Национальностей», орган Комиссариата по делам Национальностей, требовал, чтобы правительство «ликвидировало сионистическую контрреволюционную гидру», и в первую очередь, распустило спортивную организацию «Маккаби», упомянутую в соглашении, как возможный источник для рекрутирования еврейской противопогромной жандармерии. Дело перешло к отделу спорта и военной подготовки при комиссариате военных дел, в чьем ведении находился «Маккаби». Была образована специальная «тройка» во главе с политруком отдела, неевреем Вальниковым. Председатель «Маккаби», инженер И. М. Рабинович, первым делом объяснил, что российский «Маккаби» ни в какой мере не ответственен за действия Жаботинского. При этом он имел мужество, в дополнение к этому формальному отводу, прибавить, что единственной целью соглашения с Славинским было спасение еврейских жизней и что на месте Жаботинского он поступил бы точно так же. «Тройка» пришла к заключению, что «Маккаби» ни в чем не повинен, что при заключении соглашения с Славинским не было с еврейской стороны «контрреволюционных намерений», так-как оно было мотивировано исключительно «боязнью погромов». Травля евсекции на этот раз не удалась.6
В первые месяцы Новой Экономической Политики (НЭП), введенной в 1921 году, общее ослабление административного нажима дало некоторую передышку и сионистским группам. Неохотно следуя правительственной «генеральной линии», и Евсекция несколько обуздала свой антисионистский натиск. Но это затишье оказалось кратковременным. Уже в половине 1922 года репрессии возобновились. Их главным объектом была Сионистская Трудовая Партия Цеирей-Цион, которая с 1920 г. ушла в подполье. Все делегаты Третьей Всеукраинской конференции этого движения молодежи, нелегально собравшейся в Киеве, были арестованы 4-го мая 1922 г. Из 51 арестованных 37 предстали перед судом в публичном «показательном процессе». Им инкриминировалось стремление «под маской демократии деморализовать еврейскую молодежь и бросить ее в объятия контрреволюционной буржуазии в интересах англо-французского капитализма». Вынесенные приговоры были суровее всех предшествующих: 12 участников съезда были присуждены к двум годам принудительных работ, 15 — к одному году, 10 были оправданы; двухлетнее тюремное заключение было, после 13 месяцев отсидки, заменено высылкой за пределы СССР. В сентябре 1922 г. свыше тысячи сионистов были арестованы в Одессе, Киеве, Бердичеве и других городах Украины. Активно преследуя сионистов на внутреннем фронте, Кремль год спустя сделал, однако, благожелательный жест в отношении Гистрадрут, сионистской рабочей федерации в Палестине, пригласив ее участвовать в международной земледельческой выставке в Москве. Палестинский павильон привлек десятки тысяч восторженных посетителей со всех концов Советского Союза; из 4-х крупных центров приехали специальные экскурсии молодежи. Ободренная этой импозантной манифестацией, Цеирей Цион, во время сессии Совета Национальностей, распространяла среди делегатов меморандум, протестовавший против разрушения еврейских национально-культурных институций и против преследования сионизма. Меморандум заканчивался фразой: «Несмотря на террор, Сионистская Трудовая Партия живет и продолжает свою революционную борьбу». Но террор продолжался. В одну только ночь на 2-ое сентября 1924 года в 150 пунктах были арестованы около 3.000 сионистов. Аресты продолжались в течение всего октября. На сей раз власти воздержались от инсценирования публичных «показательных процессов»: опыт показал, что допущенная публика явно симпатизировала обвиняемым. Допросы и приговоры происходили при закрытых дверях. По большинству дел норма наказания была от 3-х до 10 лет принудительных работ в изоляционных лагерях, — сначала в Центральной России, а позднее в Сибири, на Урале, на Соловецких островах, в Киргизии, Центральной Азии. Эта волна террора нанесла тягчайший удар подпольному сионистскому движению, но все же не сломила его боевого духа. В октябре 1924 г. была организована в Одессе уличная сионистская демонстрация. При выходе из синагоги после богослужения Симхат Тора, прихожане натолкнулись на стройные ряды молодежи, марширующие под звуки Hatikva. Манифестанты были разогнаны конной милицией, которая произвела 32 ареста. Летом 1925 г. была сделана еще одна попытка найти modus vivendi между сионистским движением и советским режимом. 25 мая двавидных московских сиониста, И. Рабинович и проф. Д. Шор, представили временному председателю ВЦИКа, Смидовичу, краткое экспозе программы сионизма в Советском Союзе и просьбу освободить арестованных сионистов, прекратить преследования и легализовать эмиграцию в Палестину; копия меморандума была послана председателю Совнаркома Рыкову, который в июне также принял Шора и Рабиновича, заверил их, что Совнарком не ответственен за антисионистские мероприятия и обещал, что лично заинтересуется этим делом. 29-го июня Шор и Рабинович были допущены на заседание ВЦИК, специально посвященное их меморандуму. ГПУ было представлено Менжинским и Дерибасом. Первый заявил, что ГПУ не имеет ничего против сионистов, поскольку они не возбуждают еврейского населения против советской власти. В ответ Рабиновичу, который настаивал, что сионисты были всегда политически нейтральны, Дерибас сослался на антисоветские писания эмигранта-сиониста Д. С. Пасманика и на соглашение Жаботинского с Славинским. После долгой дискуссии, Смидович предложил, чтобы сионисты представили в Политбюро проект статута организации для содействия эмиграции евреев в Палестину. Статут был представлен через десять дней — и остался без движения в Кремлевских архивах. Аресты и репрессии продолжались.7
Единственными ответвлениями сионистского движения, которые советская власть терпела в течение первого десятилетия своего существования, были левые Поалей-Цион и Гехолуц. Левые Поалей-Цион полностью принявшие коммунистическую программу, одновременно настаивали на территориально-палестинском решении еврейского вопроса. Численно левые Поалей-Цион никогда не были силой; их морально-политическое влияние тоже было ничтожно. Правительственный проект создания автономной области в Биробиджане сделал дальнейшее легальное существование партии, пропагандирующей создание еврейского территориального центра в Палестине немыслимым, и в 1928 г. левые Поалей-Цион были ликвидированы. Много более сложна и значительна была эпопея Гехолуца. Созданная в июне 1918 г. Иосифом Трумпельдором для подготовки пионеров земледельческой колонизации Палестины, эта организация на своем втором съезде (январь 1919) обязала всех своих членов проделать эту подготовку в коллективных земледельческих хозяйствах. Этот аспект программы Гехолуца соответствовал идеологии советских властей. Но евсекция все же встретила Гехолуц в штыки: для нее он представлял столь же вредную формацию, как и всякая другая сионистская группа. Просьба Гехолуца о формальной легализации была 16 мая 1920 г. отвергнута ВЦИКом с той же мотивировкой, как и аналогичная сионистская петиция от 21-го июля: так как движение не запрещено и не преследуется, то нет нужды в подтверждении его легальности. Пользуясь этим признанием de facto, Гехолуц быстро развивался. К весне 1922 г. он насчитывал около 15 местных групп; к концу 1923 г. их число возросло до ста с 3.000 членов. Состав членов Гехолуца рекрутировался преимущественно из среды Цеирей-Цион и Поалей-Цион, но организация, как таковая, не стояла в связи с подпольным сионистским движением в стране. В результате долгих и сложных переговоров, 22 августа 1923 года отделы Гехолуца, функционирующие в земледельческих хозяйствах (но не в городах), получили формальную легализацию. Это событие вызвало раскол в движении. Его «правое» крыло видело в этом жесте советской власти попытку деморализовать будущих палестинских пионеров и отвлечь их от конечной цели поселения в Палестине. Около одной трети всех членов отказались регистрироваться в легализированном Гехолуц и создали собственную организацию «Национальный Трудовой Пионер», целью которой было «спасти Гехолуц от тех, кто стремится разрушить душу движения и извратить его содержание и сионистскую деятельность». Легализованное «левое» крыло оправдывало свою позицию перспективой широкого развития земледельческих кооперативов и невозбранного преподавания иврит. В действительности, оба разветвления движения, легальное и нелегальное, стали подвергаться преследованиям, хотя и в неодинаковой степени. Аресты участились уже в 1924 г.. Единственное преимущество, предоставленное арестованным халуцим по сравнению с другими сионистами, состояло в том, что последние обычно присуждались к продолжительному заключению и ссылке в то время, как членам Гехолуца часто давали возможность оптировать за замену наказания высылкой в Палестину. Легальному Гехолуцу все же удалось к половине 1925 г. создать десяток земледельческих хозяйств, главным образом в Крыму. Их ликвидация началась в 1926 г. и закончилась 15 мая 1928 г., когда была раскассирована последняя колония «Ал-Мишмар». Миниатюрные остатки подпольного Гехолуца удержались в течение последующего пятилетия и окончательно распались только в 1934 г. Одной из наиболее существенных функций организации была контрабандная отправка ее членов в Палестину. В отчете «Геколуц в России» опубликованном в 1932 г. в Тель-Авиве, дается точная цифра таких отправок за период 1924-1930: 1034. Общее число русских евреев, которым за эти годы удалось вырваться в Палестину, систематически уменьшалось: за двухлетие 1925-1926 г. оно еще равнялось 21,157, но уже в следующие четыре года (1927-1930) их было не больше, чем 1197; с 1931 по 1936 количество иммигрантов из Советского Союза составляло 1848. Разрешения заменить ссылку высылкой в Палестину чаще всего получались благодаря личному ходатайству проф. Давида Шора, выдающегося пианиста, который неоднократно давал концерты в Кремле для членов Совнаркома. С большой благодарностью вспоминают многие российские сионисты также первую жену Максима Горького, Екатерину Павловну Пешкову, чей дом был открыт для всех «политических», нуждающихся в покровительстве и помощи.8
Сионисты разных направлений были широко представлены среди многотысячной массы политических заключенных. В 1928 г., в статье, напечатанной в «Кунтрес», Л. М. Штейнберг сообщал об имеющемся в его распоряжении поименном списке 775 социалистов-сионистов (среди них 518 мужчин и 217 женщин с детьми), томившихся в то время в советских тюрьмах и ссылке. Корреспонденция в меньшевистском «Социалистическом Вестнике» от 3 мая 1928 г. сообщала, что в Енисейском Крае среди 60 с лишним политических ссыльных было 12 сионистов разных направлений. Их часто загоняли малыми изолированными группами в самые отдаленные пункты. В Кара-Калпакской области Казахстана — в 750 верстах от железной дороги — 3 сиониста отбывали сроки в Турт-Куле, 2 в Чимбасе, и по 2 в Ходжелях и Кунграде. Положение ссыльных было чрезвычайно тяжелое: все систематически недоедали; было много туберкулезных и сердечных больных; медицинская помощь была явно недостаточная. Обращение с ссыльными и заключенными было жестокое. Избиения были обычным явлением, а убийства были не редки. «Социалистический Вестник» от 10 июля 1928 г. сообщал, что 17 февраля, во время прогулки на тюремном дворе Хивинской тюрьмы, был без всякого повода выстрелом в затылок убит дежурным надзирателем сионист Самуил Бронштейн из Одессы. Не редки были и случаи самоубийства, особенно с тех пор, как ГПУ стала применять новый метод деморализации сионистских рядов, вымогая от отдельных арестованных письменные заявления об отказе от сионизма. За это они получали свободу, а иногда и разрешение на выезд заграницу. В целом ряде случаев эта практика вела к трагической развязке. В Екатеринославе бросился с моста член союза сионистской молодежи В. Пиньковский: мотив — вынужденная ГПУ подписка о выходе из организации и моральная невозможность примириться с созданным этой подпиской положением. В Одессе 18-летнему юноше С. Дроновскому обещали, что его отречение от сионизма не будет опубликовано: когда оно появилось в прессе, он покончил самоубийством. В Ташкенте повесился 22-летний А. Шпилька. В Альма-Ата покончил самоубийством Цви Лисогор-Персиц. Евсекция была раскассирована в 1930 г. Но к тому времени последовательная антисионистская линия стала официальной политикой режима, и преследования продолжались. Сосланные сионисты не были возвращены из ссылки, и многие из тех, кто уже отбыли свои сроки наказания, были просто «забыты» в заброшенных углах Сибири или Центральной Азии. Последняя цитадель организованного подпольного сионизма — Центральный Исполнительный Комитет Цеирей-Цион и Союза Сионистской Молодежи — была разгромлена в сентябре 1934 г. в Москве; его члены были приговорены к долгосрочной ссылке. Единственный уцелевший член Комитета, Бенцион Гинзбург (Борис), пытался еще в течение 2,5 лет поддерживать связь между разрозненными сионистскими группами. Он был арестован в феврале 1937 г., в самый разгар «ежовщины», и умер в заключении.9
После 1939 года, к массе заключенных русских сионистов присоединились многие тысячи польских сионистов всех направлений, которые в надежде спастись от немецкого нашествия, бежали в районы, оккупированные советскими войсками и были там арестованы за свое сионистское прошлое. Позже, та же судьба постигла тысячи сионистов Литвы, Латвии, Эстонии, Бессарабии и Сев. Буковины, после аннексии этих стран Советским Союзом. Им вменялась в вину «принадлежность к контрреволюционной сионистской организации» и активное сотрудничество с Британским шпионажем. Один из таких арестованных, Ю. Марголин, рассказывает, что еще в 1941 г. он встречал в лагерях крайнего севера ссыльных русских сионистских деятелей; некоторые из них провели там по 16-17 лет, — «целое поколение сионистов погибло в советских тюрьмах и ссылках». Репрессии продолжались и в годы Второй Мировой войны. Из Тегерана, который стал главным транзитным центром для беженцев из Советского Союза, сообщали Еврейскому Агентству 2 февраля 1943 г.: «Немыслимо себе даже представить какую бы то ни было возможность (сионистской) организации. Провокация процветает и каждый дрожит за свою шкуру». В июле 1944 г., молодой сионист, который добрался до Тегерана по пути в Палестину, писал своим товарищам: «Бессмысленно было бы питать какие бы то ни было иллюзии насчет изменения отношения (советской власти) к сионизму. Преследования очень суровы, хуже чем когда бы то ни было». В Самарканде (Узбекистан) состоялся 20 мая 1944 года публичный «показательный процесс» против Моисея Лауфгас, обвиненного в поддерживании связи с другими сионистами. Уже после войны, 22-23 августа 1945 г. судили за закрытыми дверями без допущения защиты пять сионистов в Акмолинске (Казахстан): они были приговорены к 8-10 годам лагеря. Неуклонно продолжая свой антисионистский курс внутри страны, Советская власть, заинтересованная в симпатиях еврейского общественного мнения в Западных демократиях, время от времени делала примирительные жесты в отношении сионизма и сионистской работы в Палестине. В 1943 г., И. М. Майский, тогда товарищ народного комиссара иностранных дел, включил Палестину в программу своей поездки в ближневосточные страны, посетил еврейские колонии и фабрики, и послал в Кремль восторженный отчет о своем посещении. В мае того же года, артист С. Михоэлс, председатель московского Еврейского Антифашистского Комитета, заявил, во время своего пребывания в Лондоне, что «сионизм — великая идея», хотя она и не применима к евреям в Советском Союзе, имеющим «глубокие корни в нашей стране». Несколько времени спустя, советские власти согласились принять в подарок от Гистрадрут медикаменты, амбулансы и хирургические инструменты для советских армий. В январе 1944 г. было дано позволение на открытие в Москве выставки продуктов еврейских земледельческих колоний в Палестине. В апреле следующего года коммунистическая партия Палестины, — которая во время кровавых событий 1929 года, следуя директивам Кремля, ратовала за «национально-революционный характер» деятельности арабских погромщиков, — получив новые директивы, заявила о своей готовности сотрудничать с Гистрадрутом в борьбе против Британской Белой Книги 1939 года. Когда д-р Эмиль Зоммерштейн, один из руководителей польского сионизма, был принят Сталиным, и спросил, была бы Советская Россия заинтересована в интернациональном разрешении палестинской проблемы, Сталин ответил: «Несомненно и в серьез» и уполномочил Зоммерштейна опубликовать этот ответ. Активная борьба всемирного сионистского движения — ив первую голову его палестинского авангарда — против английской политики в Палестине, по-видимому, несколько смягчила традиционное коммунистическое представление о сионизме, как об «орудии Британского империализма». Все же, когда в 1946 г. Бартлей Кром, член Англо-Американской Комиссии по Палестине, спросил в Лондоне Наркоминдела Украины, Дмитрия Мануильского, верят ли все еще в Москве этому навету, Мануильский ответил с усмешкой: «Сионисты не являются активными орудиями Британского империализма, но д-р Вейцман и его группа настолько глубоко убеждена в честности Англии, что Россия иногда чувствует, что они — бессознательные орудия Британского империализма». Отношение к самой Англо-Американской Комиссии было резко отрицательное, — частью потому, что Советский Союз не был допущен к участию в ней. «Известия» от 30 мая 1946 г. писали о ней, как о «частном предприятии английского и американского правительства». Когда в апреле 1947 года вопрос о Палестине был в полном объеме поставлен перед Объединенными Нациями, А. Громыко вместе с делегатами Польши и Чехословакии активно поддерживал предложение выслушать представителей Еврейского Агентства, против которого боролись делегаты арабских государств. В своих выступлениях Громыко, подчеркивая, что «еврейское население Советского Союза... не имеет большого интереса к эмиграции в Палестину», признал, что «аспирации значительной части еврейского народа связаны с вопросом о Палестине и с будущей структурой этой страны». В явном противоречии с прежней советской точкой зрения, настаивавшей на репатриации беженцев в страны их прежнего поселения, Громыко на сей раз заявил, что «не может быть никакого оправдания попыткам отрицать право... на создание собственного государства» за теми, кто остался в живых после нацистских жестокостей. Он также настаивал на том, чтобы т. н. «великие державы» — члены Совета Безопасности — не были исключены из состава Специального комитета ООН по Палестине (UNSCOP) и выразил готовность Советского Союза «взять на себя ответственность... не только за окончательные решения, принятые ООН в отношении Палестинской проблемы, но также и за поддержку этих решений». Общее собрание ООН отказалось стать на эту точку зрения. Специальный комитет по Палестине была составлена из представителей одиннадцати стран, которые считались не заинтересованными непосредственно в вопросе о Палестине. Советский блок был представлен Чехословакией и Югославией. Однако, позиции, занятые Владимиром Симичем (Югославия) и Карлом Лисицким (Чехословакия) были неодинаковы. Первый, вместе с представителями Индии и Ирана, высказался за создание независимой общепалестинской федерации, состоящей из Арабского и Еврейского государств. Второй, вместе с большинством комиссии, предложил раздел Палестины на два независимых государства, еврейское и арабское, объединенных экономической унией. Сионисты категорически отвергли первый план и условно одобрили второй. Арабы отвергли оба. Соединенные Штаты были склонны поддерживать раздел, но опасались, что арабские государства могут тогда всецело перейти на сторону Москвы. Ключ ко всему положению вещей был в руках Советской делегации. В своей книге «State in the Making», Давид Горовиц, принимавший, вместе с М. Шареттом и Э. Эпштейном (Златом), активное участие в закулисных переговорах того времени, рассказывает, что отношение советской делегации оказалось неожиданно дружелюбным. Два советских представителя, с которыми они были в постоянном контакте, Семен Царапкин и проф. Борис Штейн, советский ученый и «старый большевик», давно оторванный от всего еврейского, проявляли несомненную симпатию к сионистским проблемам и интересам. Во время одной из встреч в советском консульстве в Нью-Йорке, Царапкин принес бутылку вина и предложил тост — «За будущее еврейское государство!». «Это было подлинное чудо», сказал Шаретт, докладывая в тот же вечер об этом эпизоде на заседании Экзекутивы Еврейского Агентства. Горовиц специально подчеркивает, что советские представители нисколько не возражали против сионистских тесных контактов с американской делегацией, о которых они были полностью осведомлены. Более того, когда возникали какие-либо трудности, они часто советовали сионистам обсудить вопрос с представителями Соединенных Штатов. В решающем голосовании 29 ноября 1947 г. весь советский блок подал голос за раздел (Югославия воздержалась) и в последующие критические месяцы твердо отстаивал занятую позицию. Когда в марте 1948 г. Американская делегация переменила фронт и предложила «отложить» раздел и заменить его «временным trusteeship», А. Громыко резко атаковал это предложение и настаивал на осуществлении первоначального решения ООН Через два дня после провозглашения еврейского государства, Москва признала его de jure (признание Вашингтоном произошло на 48 часов раньше). Когда армии соседних арабских стран атаковали Израиль, Громыко призывал Объединенные Нации признать этот шаг актом агрессии, Чехословакия с одобрения Москвы стала главным поставщиком оружия, в котором импровизированная армия Израиля остро нуждалась. С молчаливого одобрения Кремля страны Советского блока допускали или даже поощряли массовую еврейскую эмиграцию: между 15 мая 1948 г. и 15 мая 1952 г. 296 813 еврейских иммигрантов из Польши, Румынии, Венгрии, Чехословакии и Болгарии высадились в Израиле. Советская линия в ООН несомненно вытекала в первую очередь из желания вытеснить Англию из Палестины, ослабить Британские позиции на Среднем и Ближнем Востоке и создать возможность советского проникновения в этот стратегически важный район. В расчет входила также перспектива воспользоваться для этой цели русскими евреями в Палестине, как возможными носителями советского влияния.10
В этих надеждах Москва, однако, просчиталась. Элиминирование английского влияния не повлекло за собой усиления советских позиций. Вместо этого на Среднем Востоке стали все растущим фактором Соединенные Штаты. Израиль не высказывал склонности превращаться в советский сателлит. Да и Москва с самого начала не допускала эмиграции «своих» евреев в Израиль. С 15 мая 1948 г. до конца 1951 г. только четыре старухи и один инвалид получили разрешение на отъезд из Сов. Союза в Израиль. Сионизм — как идеология и движение — остался в Сов. России нелегальным. Те, кто рассчитывали, что занятая советским правительством на международной арене про-израильская позиция благоприятно отзовется на отношении к сионистским настроениям внутри страны, разочаровались очень скоро и весьма жестоко. В сентябре 1948 г., Голда Меерсон (Меир), первый посол Израиля в Сов. Союзе, вместе со штатом своего посольства, в день еврейского Нового Года посетила Московскую главную синагогу. Корреспондент Нью-Йоркской «Herald Tribune», Иосиф Ньюман, описывает оказанный ей прием, как «небывалый» в течение тридцати лет советской диктатуры: «Огромная толпа евреев заполнила всю улицу перед синагогой. Мужчины и женщины плакали от волнения, восклицая — «Мы ждали этого дня всю свою жизнь! За Израиль! Будущий год в Иерусалиме!» Синагога была украшена знаменами; на самом большом из них было крупными еврейскими буквами написано: «Израиль Рожден», на другом — «Эрец Израиль Возродился» ... После богослужения, сотни евреев пешком проводили делегацию до отеля Метрополь, где она была временно расквартирована. Демонстрация того же типа повторилась неделю спустя в Иом-Кипур — Судный День. Вскоре советские евреи стали приходить в Израильское посольство с просьбами о визах на въезд в Израиль и о содействии в получении разрешения властей на выезд». Эта яркая манифестация накопившихся в советском еврействе про-сионистских чувств вызвала острую реакцию со стороны властей. Аресты и высылки возобновились. Израиль стал для советского режима фактором не столько международного, сколько внутреннеполитического характера, как моральная притягательная сила для советского еврейства. Однако, в период 1948-1953 гг. советское правительство в общем еще воздерживалось от активного вмешательства в дела Среднего Востока. Так, в течение двадцати месяцев оно совсем не реагировало на тройственную Англо-Французско-Американскую декларацию от 25 мая 1950 г., гарантировавшую существующие границы и «баланс вооружения» для стран Среднего Востока. Это выступление западных демократий было впервые упомянуто, — да и то лишь, между прочим, — в советской ноте от 28 января 1952 года. Отношение к самому Израилю в это пятилетие могло бы быть определено, как «недружелюбное равнодушие», причем элемент недружелюбное определялся, как уже отмечено, преимущественно соображениями внутреннеполитического порядка. Еврейское население Советского Союза, с его глубокой привязанностью к Израилю и сильными симпатиями к Западу, рассматривалось, как явно «неблагонадежный элемент», а Израиль — как основной источник этой неблагонадежности. Антиеврейские и анти-израильские тенденции Сталинского режима были органически переплетены. Пресловутый «докторский заговор», инсценированный ГПУ в январе 1953 года, повлек за собой огульную антиеврейскую и антисионистскую травлю. «Известия» от 13 января 1953 г. писали о «грязной физиономии сионистского шпионажа». Это, в свою очередь, вызвало острое негодование в Израиле. 9-го февраля неизвестные подложили бомбу в советское посольство в Тель-Авиве. Обвиняя израильскую полицию в соучастии, Москва три дня спустя прервала дипломатические отношения. 5-го марта умер Сталин, а 4-го апреля Московское радио сообщило, что «докторский заговор» был провокацией и что виновные в ней будут преданы суду. Атмосфера значительно разрядилась. В течение кратковременного, сравнительно мягкого режима Георгия Маленкова, дипломатические отношения с Израилем были возобновлены (20 июля 1953 года). Русским евреям стало несколько легче получать визы на выезд к своим детям в Израиль. 1б-го июля достигнуто было соглашение о превращении советской миссии в Тель-Авиве и Израильской в Москве, в посольства. Но уже в половине 1954 года произошли перемены. Власть перешла к Н. С. Хрущеву. В 1955 году началась «активистская» линия в советской внешней политике. 17-го апреля 1955 г. в «Известиях» появилось сообщение Наркоминдела о том, что «положение на Среднем Востоке сильно ухудшилось за последнее время» и что «в интересах мира... Советский Союз сделает все, чтобы установить более близкие отношения со странами Среднего Востока». Советские «культурные миссии» и спортивные группы стали частыми гостями в Египте, Сирии и Ливане. В сентябре 1955 года Чехословакия, с благословения Москвы, заключила с Египтом договор о поставке оружия в обмен на хлопок. Сама Москва предложила оружие Сирии и Саудовской Аравии, с которой были возобновлены дипломатические отношения; возобновлен был также советско-йеменский договор 1927 года. Советская Россия вернулась на Средний Восток. Но в первые месяцы этого нового курса внешней политики Израиль не играл заметной роли. Сближение СССР с Насером не вызвало немедленного открытого антагонизма к Израилю. Но уже 29 декабря 1955 г., в своем докладе на Верховном Совете СССР, Н. С. Хрущев заявил: «Советский Союз симпатизирует желанию арабских народов добиться подлинной независимости... С другой стороны, Израиль с первого дня его существования занял угрожающую, враждебную позицию в отношении своих соседей. За Израилем стоят империалисты, стремящиеся использовать его в своих собственных интересах». В течение всего последующего года Москва делала все от нее зависящее, чтобы обострять арабско-израильские отношения, раздувать национальные и социальные конфликты, натравливать население арабских стран на «империалистские» западные демократии и на находящийся в их лагере Израиль. Премьер Бен-Гурион 21 октября 1957 г. в своей речи в Кнессете подчеркнул, что положение на Среднем Востоке «существенно изменилось... Силы, соперничающие в этой области, являются не столько местными силами, сколько блоками восточных и западных держав, во главе которых стоят два наиболее могущественные государства — Советский Союз и Соединенные Штаты». Национализация Суэцкого канала Насером встретила полное одобрение Советского правительства, заявившего 9 августа 1956 г., что «этот акт является совершенно легальным, вытекающим из суверенности Египта». Во время Синайской кампании советский премьер Н. А. Булганин в ноте от 5 ноября 1956 г., адресованной правительству Израиля, — которая и по содержанию, и по тону была гораздо более резкой, чем соответствующие ноты, посланные в тот же день правительствам Франции и Англии, — заклеймил участие Израиля в этой военной операции. Он требовал от Израиля «прекратить агрессию, остановить пролитие крови, отозвать свои войска с Египетской территории». Советский посол в Израиле был отозван в качестве «предупреждения, которое должно быть соответственно оценено». 6 ноября Московское радио сообщило, что Египет просил об отправке советских «добровольцев» и что много советских офицеров запаса отозвались на этот призыв. В феврале 1957 г. Советский Союз, в качестве санкции за «агрессию против Египта», прекратил доставку нефти Израилю. Советский посол вернулся в Тель-Авив только в апреле 1957 г. — после того, как Израиль эвакуировал все завоеванные позиции. В беседе с Элеонорой Рузвельт в октябре того же года, Хрущев напомнил, что 80 миллионов арабов противостоят одному миллиону евреев в Израиле и угрожающе прибавил: «Если Израиль будет продолжать свою теперешнюю политику, он будет уничтожен». Однако, несмотря на напряженную атмосферу, многочисленная Израильская делегация была в июле 1956 года допущена к участию в Международном Празднике Молодежи в Москве. Советские евреи встретили участников израильской делегации с теплотой и энтузиазмом, свидетельствовавшими об их глубокой привязанности к возрожденному еврейскому государству. Московские евреи и тысячи специально приехавших из провинции восторженно аплодировали израэлям, где бы они ни появлялись, выпрашивая «на память» израильские открытки, значки, спичечные коробки, брошюры, марки; многие приглашали делегатов к себе домой, присылали им трогательно-дружеские записки. Во время самих торжеств полиция не вмешивалась. Но потом советские евреи дорого заплатили за этот взрыв про-израильских чувств. Как только разъехались иностранные делегации, тысячи участников про-израильских демонстраций были под разными предлогами сняты со службы; многие были арестованы и сосланы. Около 120 таких ссыльных были направлены на сроки от 15 до 17 лет в Воркуту, 450 километров от Ледовитого Океана. Дипломатические представители Израиля подвергались неоднократно разного рода неприятностям. Атташе Израильского посольства Элиау Хазан был 7 сентября 1957 г. арестован в Одессе и после 26-часового допроса выслан из Советского Союза. В июле 1960 г. орган профессиональных союзов «Труд» обвинял сотрудника посольства Якова Кельмана в распространении «анти-советской литературы» — в частности, ежемесячника «Вестника Израиля», выпускаемого на русском языке в Тель-Авиве. Год спустя первый секретарь посольства Яков Шаретт был обвинен в шпионаже и вынужден немедленно покинуть пределы Союза. Попытка устроить свидание между Бен-Гурионом и Хрущевым была 3-го мая 1960 г. Москвой отклонена, как «преждевременная».11
В то же самое время, как с удовлетворением отметил Тель-Авивский «Вестник Израиля» в августе 1959 г., делегаты Израиля на устраиваемых в Сов. Союзе съездах и конференциях, неизменно встречали корректный, а порой даже дружественный прием. Члены Израильской делегации на Московской сессии Европейской Экономической комиссии при Объединенных Нациях отметили, что власти проявляли к ним внимательное и предупредительное отношение, позволили им продлить на две недели пребывание в стране и посетить интересовавшие их города. Однако, как отмечают израильские делегаты, евреи, занимающие ответственное положение в области строительства, при встречах нередко скрывали свое еврейское происхождение и опасались принимать израильский технический материал на русском языке, который охотно брали инженеры и технологи нееврейского происхождения. О дружественных отношениях с советской делегацией сообщали также израильские делегации на 52-ой конференции Международной Авиационной федерации (ФАИ) в Москве. Делегаты СССР и всех Советских республик голосовали за избрание представителя Израиля в товарищи председателя ФАИ. Советские представители проявили большой интерес к хозяйственному развитию Израиля и некоторые из них уверяли, что несмотря на официальную политику, русский народ относится к Израилю с уважением и симпатией. Семичленная Израильская делегация играла выдающуюся роль на интернациональном конгрессе ориенталистов в Москве; профессор Бен-Гур представлял Израиль на интернациональном геологическом съезде в советской столице; на съезде писателей Александр Пен прочел доклад об израильской поэзии. Наряду с этим советская делегация приняла участие в 5-м интернациональном биологическом конгрессе в Израиле, и проф. В. Благовещенский многозначительно отметил, что посещение Израиля дало ему возможность сравнить с действительностью те представления об Израиле, которые были у него до его приезда в страну. Однако, весь советский блок, под разными предлогами, уклонился от участия в международной конференции, посвященной роли науки в развитии новых государств, созванной в Рековоте в августе 1960 г. с участием представителей целого ряда афро-азиатских стран.12
Однако, это сотрудничество Израиля с новыми государствами в области технического прогресса вызывает острую критику со стороны советской пропаганды. В июне 1960 г., в связи с заключением соглашения о технической помощи между Нигерией и Израилем, передача Московского радио на арабском языке заклеймила Израиль, как «лакея на службе английских, французских и американских империалистов, стремящихся совместными усилиями поработить прежние африканские колонии». В том же духе писали «Известия» от 13 декабря 1960 г. («Троянский Конь НАТО в Африке»). Отношения с Израилем все обостряются... В советской литературе и прессе Израиль и сионизм во всех его оттенках описывается, как подлинное чудовище. Специальная брошюра К. Иванова и 3. Шейниса, «Государство Израиль, его положение и политика», выпущенная в 1958 г. Госполитиздатом, изобилует злопыхательными и невежественными извращениями. Ю. Марголин, который имел терпение внимательно прочесть ее, нашел в ней тысячу вольных и невольных ошибок и явно клеветнические комментарии. Брошюра выдержала два издания и разошлась в 150.000 экземпляров. Изобилует крупнейшими «неточностями» также глава об Израиле в работе Юрия Басистова и Иннокентия Яновского «Страны Ближнего и Среднего Востока», опубликованной в том же году в Ташкенте. Советская пресса, столичная и провинциальная, неизменно описывает Израиль, как «послушное орудие в руках американских и англо-французских империалистов» («Львовская Правда» от 14-го декабря 1958 г.). Израильская действительность неизменно рисуется в самых мрачных красках и советским евреям настойчиво внушается, что понятие «Земли Обетованной» не больше, чем реакционный мираж. Некий Григорий Плоткин, который в июле 1958 г. посетил Израиль с группой 12 советских туристов, даже написал на эту тему специальную драму «Земля Обетованная», оказавшуюся, однако, настолько бездарной, что ее жестоко раскритиковал московский журнал «Театр». Советские газеты, словно по специальному заказу, пестрят кричащими заголовками на одну и ту же тему: «Нет, это не рай»!, восклицает автор статьи в московской «Вечерней Москве» от 4-го января 1960 г.; статья в августовском номере (1960 г.) журнала «Огонек» озаглавлена «Стон из рая»; «Советская Молдавия» (в номере от 30-го сентября 1960 г.) уговаривает своих читателей; «Не верьте измышлениям об Израильском «рае», в московском политическом еженедельнике «Новое Время» (20-го января 1961 г.) Зиновий Шейнис настаивает, что «Израиль не стал раем для трудящихся — пророки сионизма их обманули». Это до монотонности настойчивое разоблачение «миража Израильского рая», несомненно свидетельствует о том, что тяга к Израилю в советском еврействе широко распространена и что если бы эмиграция в Израиль была разрешена, то сотни тысяч воспользовались бы этой возможностью. По настоящее время такого разрешения не последовало, хотя еще в 1956 г. Хрущев сказал американскому социологу д-ру Жерому Дэвису: «Я убежден, что придет время, когда все евреи, желающие переехать в Израиль, смогут это сделать». Подобное заверение Хрущев дал в 1958 г. г-же Элеоноре Рузвельт, а год спустя — также группе Американских ветеранов Второй Мировой Войны. Одной из возможных форм легализации еврейской эмиграции в Израиль является так-наз. «воссоединение семей», т. е. разрешение родителям, детям, братьям, сестрам и т. д. соединиться с их близкими в Израиле. На вопрос, адресованный ему на конференции печати в Вене, одобряет ли советское правительство такую процедуру, советский премьер Хрущев ответил, что никаких ходатайств об этом от советских граждан не поступало и что, напротив, многие русские евреи в Израиле теперь ходатайствуют о возвращении в Советский Союз. Однако, Голда Меир, министр Иностранных Дел Израиля установила, что к тому времени русскими евреями были поданы 9236 просьб о позволении поехать к родным в Израиль. Подавляющее большинство таких ходатайств остались без удовлетворения. «Вестник Израиля» напечатал выдержку из трогательного письма 58-летней вдовы к ее единственной дочери в Израиле, которая, по просьбе матери послала ей три вызова: «Дорогие мои, любимые деточки. Должна Вам сообщить свое большое горе, что мне вновь отказали в разрешении на поездку к Вам. Теперь что я должна делать? Я не знаю, как могу Вам писать: руки дрожат и сердце еле держится во мне... Дорогая, золотая моя, родная, любимая доченька, ты меня прости, что такое письмо пишу. Я не хотела тебе горе причинить, но что делать» ... Некоторые наблюдатели советской действительности, однако, убеждены, что в не слишком отдаленном будущем Советский Союз, в той или иной форме, будет вынужден разрешить эмиграцию своих еврейских граждан в Израиль. Они мотивируют этот прогноз тем, что положение еврейского меньшинства становится все более ненормальным даже с точки зрения самого режима. Четыре десятилетия советской власти не привели к вытравлению национального самосознания еврейского меньшинства. Даже культурно ассимилированное молодое поколение продолжает чувствовать свою принадлежность к еврейству, а в старшем поколении национальные традиции все еще сильны и живучи. Израиль стал в представлении широких слоев советского еврейства если не «раем», то символом еврейского достоинства и нормальной национальной жизни. Все это, разумеется, абсолютно неприемлемо для советского режима. Во времена Сталина, режим, возможно, не постеснялся бы огулом депортировать всех носителей подобных чувств и настроений в самые гиблые места дальнего севера. Но теперь подобный способ «решения еврейского вопроса» уже и политически, и психологически неосуществим. «Воссоединение семей», которое дало бы выход накопившемуся тяготению к Израилю, значительно разредило бы напряженную атмосферу в советском еврействе. Ведь в Советском Союзе трудно найти семью без родственных связей в Израиле.13
В середине октября 1964 г. А. Н. Косыгин заместил Никиту Хрущева на посту премьер-министра Советского Союза. В первые 15 месяцев после смены власти не наблюдалось какой-либо перемены в советской позиции по вопросу об эмиграции евреев в Израиль для соединения с находящимися там родными. Выездные визы выдавались лишь в редких случаях и только пожилым людям, притом преимущественно жителям бывших прибалтийских стран, Буковины и Бессарабии. В 1965 году было выдано в среднем по 50-60 виз в месяц. В 1966 году наступило значительное улучшение. В некоторые месяцы до 300 эмигрантов из СССР приезжало в Израиль и общее число за год составляло около 2.700. Многие из новых эмигрантов были молодые люди. Они приезжали с женами и детьми. Среди них были люди свободных профессий и с техническими квалификациями. Большие надежды вызвало заявление Косыгина, сделанное в Париже 3 декабря 1966 года. В ответ на вопрос корреспондента американского телеграфного агентства, советский премьер заявил: «Мы сделаем все от нас зависящее, чтобы удовлетворить желания тех семейств, которые стремятся соединиться, даже если они для этого должны нас покинуть. Против этого с нашей стороны нет и не будет никаких принципиальных возражений». Советские газеты подхватили это заявление и подтвердили, что оно сделано с ведома и согласия всех правительственных органов. Конечно, это чрезвычайно обнадежило советское еврейство и число прошений о визах значительно возросло. В прежние времена многие воздерживались от страха возможных репрессий: были случаи, когда ответы на затребованные у служебного начальства справки о претендентах на визу приводили к неприятным последствиям, как напр., исключениям из университетов и т. п. Иногда детей просителей заставляли публично (пред соучениками по школе) поносить своих родителей и торжественно обещать не последовать за ними в случае эмиграции. Теперь можно было надеяться, что такие случаи больше не будут иметь места. Некоторые просители при подаче прошений приносили с собой номера американской газеты, в которой заявление Косыгина было напечатано. Тем не менее, уже скоро выяснилось, что правительственные круги оказывают упорное сопротивление какому-либо облегчению выезда евреев из Советского Союза. В ряде статей в советской прессе указывалось, что первоначальная реакция на парижское заявление Косыгина была слишком оптимистической. В январе 1967 г. в газете «Советская Молдавия» появилась статья под заглавием «Страна обетованная без прикрас» — длинное описание ужасающих условий жизни, которые ожидают эмигрантов в Израиле. Статья в газете «Советская Латвия» пошла еще дальше — в ней прямо говорилось, что эмиграция в Израиль для воссоединения с семьей есть акт непатриотический и оскорбительный для советского народа. Советский долг верности советскому отечеству должен стоять выше каких-либо семейных привязанностей. Истинный смысл таких газетных тирад был хорошо понят теми, кто намеревался хлопотать о выездной визе... В то же время правительство Израиля употребляло все усилия, чтобы наладить лучшие отношения с Советским Союзом. Еще весной 1967 г. вновь назначенный израильский делегат в Объединенных Нациях Гидан Рафаэль заехал по дороге в Нью-Йорк в Москву и провел там целую неделю, чтобы установить личный контакт с руководителями московской ближневосточной политики. Такую же попытку сделал израильский министр труда Игал Аллон, ездивший в Ленинград в качестве главы делегации на международный съезд по социальному страхованию. Но советская позиция оставалась непоколебимо враждебной. Главные адресаты советского военного снаряжения — Египет и Сирия — получили военную помощь на сумму около двух миллиардов долларов. Наряду с этим, Москва оказывала всемерную политическую поддержку воинственному арабскому национализму, направленному против Израиля. Советские представители в Объединенных Нациях систематически налагали вето на все резолюции Совета Безопасности, осуждающие акты агрессии со стороны Сирии. Когда египетский президент Насер закрыл для Израиля доступ в Тиранский пролив, СССР не только одобрил этот акт, но пригрозил военной интервенцией против каждого государства, которое бы осмелилось принять меры к восстановлению свободы судоходства в этом проливе. Опираясь главным образом на эту советскую поддержку и на обильное снабжение современными военными орудиями со стороны СССР, Египет и Сирия, усиленные в последнюю минуту присоединением Иордана, окружили Израиль стальным кольцом. Но в памятные дни от 5 по 11 июня 1967 года израильская армия и авиация нанесли решительное поражение армиям трех арабских соседей, разрушив при этом сотни МИГов и танков советского производства. Советское правительство, несмотря на свое глубокое разочарование столь неудачным употреблением полученного от него военного снаряжения, продолжало и даже усилило свою политическую поддержку арабских стран. 10-го июня 1967 г. СССР порвал дипломатические отношения с Израилем. За ним последовали все государства Советского блока (Польша, Чехословакия, Венгрия, Болгария и Югославия), кроме Румынии. Советский делегат в Совете Безопасности Николай Федоренко заклеймил Израиль кличкой «агрессор» и старался перещеголять арабских делегатов в их инвективах и угрозах, направленных против Израиля. Ту же линию политики продолжал затем советский премьер-министр Косыгин, приехавший в Нью-Йорк для участия в созванной по инициативе Советского Союза Генеральной Ассамблее. В своей вступительной речи Косыгин безоговорочно стал на позицию арабских делегатов, с большой резкостью осудил образ действий израильского правительства и внес резолюцию с требованием немедленного очищения всех занятых израильскими войсками территорий, уплаты репараций за военные убытки и угрозой санкций в случае неисполнения этих требований. Косыгину с большим достоинством отвечал израильский министр иностранных дел Абба Эбан. Предложенная Косыгиным резолюция встретила поддержку только со стороны делегатов арабских стран, и взамен ее делегат Югославии внес резолюцию, по которой требовалось только безоговорочное очищение занятых территорий. Однако, и эта резолюция не получила требуемого большинства в две трети голосовв Генеральной Ассамблее. В то же время советское правительство аннулировало выданные выездные визы сорока русских евреев, которые уже успели продать все свое имущество и приобрести проездные билеты в Израиль. Когда советский посол Дмитрий Чувакин вручал израильскому министру иностранных дел ноту о разрыве дипломатических отношений, Абба Эбан выразил ему свое сожаление и указал на то, что Израиль всегда придавал большое значение и высоко ценил свои отношения с СССР. При этом он выразил надежду, что дипломатические отношения смогут скоро возобновиться на основе более справедливого отношения советского правительства к проблемам, стоящим перед Израилем и к агрессивной политике арабских стран. Навязанная Израилю война была для него борьбой за свое существование, в которой он встретил сочувствие со стороны прогрессивных и миролюбивых кругов всего мира. Еще, конечно, преждевременно судить о том, когда восстановятся нормальные отношения между Израилем и Советским Союзом. Несомненно, предстоят еще моменты подъема и моменты упадка в этих отношениях. Много будет зависеть от общего политического положения в мире и, в первую очередь, от обострения или ослабления русско-американского соперничества на Ближнем Востоке. Июль 1967 года.ЛЕОН ШАПИРО. ЕВРЕИ В СОВЕТСКОЙ РОССИИ ПОСЛЕ СТАЛИНА
Приезжающие из России передают, что смерть Сталина была воспринята русскими евреями, как избавление от непосредственной страшной опасности, но также как начало смутных дней, грозящих всякими бедствиями личного и национального характера. Историю этого тяжелого времени можно будет, конечно, писать только после того, как объективные научные исследователи получат доступ к материалам, находящимся в государственных или частных, — если таковые еще имеются, — архивах. Все же, анализируя материалы и сведения, которые проникли на Запад, можно сказать, что судьба пощадила Россию и русских евреев. Вскоре после второй мировой войны сталинский террор принял воистину страшные формы и размеры и грозил затмить ужасы «Ежовщины» конца тридцатых годов. В начале 1950-х годов еврейские аспекты сталинской политики приняли совершенно маниакальный характер и увенчались пресловутым делом врачей. Берия освободил еврейских врачей и, как по мановению волшебной палочки, из советской печати исчезли писания, отдававшие антиеврейским душком. Уже в апреле 1953 г. советское правительство открыто обвинило двух ответственных чиновников из полицейского аппарата в подготовке фальсифицированных документов и в необоснованных обвинениях, жертвами которых явились граждане, привлеченные к этому делу. Русское еврейство вздохнуло свободнее. В 1957 году Хрущев стал полным хозяином партии и страны. Он оставался у кормила правления до конца 1964 г., и его отношение к евреям и к еврейскому вопросу в критические сталинские годы имело особенно важное значение для судеб русского еврейства.[30] Еще рано высказывать суждение об отношении к еврейскому вопросу его преемников Брежнева и Косыгина, но мы, разумеется, отметим те перемены, которые произошли в 1965 и 1966 гг.Перепись 1959 г.
Многолетние опоры о числе евреев в Советском Союзе кончились в 1959 г., когда в Москве опубликовали результаты переписи. Некоторые исследователи отнеслись довольно подозрительно к цифрам из Москвы, утверждая, что они не дают подлинной картины русского еврейства в послевоенный период. В рамках нашей статьи мы не можем входить в оценку советской статистики, но должны отметить, что перепись 1959 г. дает обширный и солидный материал демографического характера, в том числе и цифры о положении евреев в интересующий нас период. Согласно переписи, 2.267.814 евреев жили в пределах Советского Союза на 1 января 1959 г. и таким образом евреи составляли приблизительно 1,1% всего населения страны. Приводим данные о географическом распределении еврейского населения.Советские республики | Число евреев |
Р.С.Ф.С.Р. | 875.307[31] |
Украинская С.С.Р. | 840.311 |
Белорусская С.С.Р. | 150.084 |
Молдавская С.С.Р. | 95.107 |
Узбекская С.С.Р. | 94.344 |
Грузинская С.С.Р. | 51.582[32] |
Азербайджанская С.С.Р. | 40.204 |
Латвийская С.С.Р. | 36.592 |
Казахская С.С.Р. | 28.048 |
Литовская С.С.Р. | 24.672 |
Таджикская С.С.Р. | 12.415 |
Киргизская С.С.Р. | 8.610 |
Эстонская С.С.Р. | 5.436 |
Туркменская С.С.Р. | 4.078 |
Армянская С.С.Р. | 1.024 |
Всего в С.С.С.Р. | 2.267.814 |
Вышеприведенная таблица свидетельствует прежде всего о значительных изменениях в географической структуре еврейского населения. В результате войны и нацистской оккупации, число евреев в исторически сложившихся местах их концентрации на Украине и Белоруссии сильно уменьшилось, особенно если мы примем во внимание расширенные границы современной Украины. Относительно увеличилось число евреев, живущих среди русского и нерусского населения Р.С.Ф.С.Р. и, что особенно важно, — создались новые еврейские центры в азиатских частях Сов. Союза, состоящие не только из местных евреев, но также из новых пришельцев из Украины, Белоруссии, Литвы и т. д. По данным переписи, свыше 300.000 евреев находилось в этих районах, — т. е. приблизительно 13% всего еврейского населения России. Естественно, что в этих условиях разбросанности, сопротивление ассимиляционным процессам существенно уменьшилось. Мы не можем входить в детали, но несомненно, что новая географическая картина русского еврейства, стабилизировавшаяся в послесталинские годы, безусловно окажет большое влияние на его национальный и культурный облик. Следует также отметить, что из общего числа 2.267.814 евреев — 1.030.629 были мужского и 1.237.185 — женского пола; 2.161.702 представляли городское население, и только 106.112 числились среди сельского населения. Сельское население включает, по-видимому, значительное число представителей технических профессий, работающих в деревне или обслуживающих колхозы. Другими словами, после всех революционных потрясений и войны русское еврейство в основном сохранило свой характер городского населения. Приобщение евреев к сельскому хозяйству, т. н. процесс аграризации, окончился провалом, несмотря на все усилия в этом направлении общественных еврейских организаций и в начальный период даже государственной помощи, оказанной еврейским земледельческим колониям. На 1 января 1967 г. еврейское население Сов. Союза достигло приблизительно 2.543.000. Эта цифра основана на исчислениях советской статистики об естественном приросте населения Советского Союза. По этим данным, естественный прирост доходил до 17 на тысячу в 1959, 1960, 1961 гг., до 15 на тысячу в 1962, 14 — на тысячу в 1963, 13 — на тысячу в 1964, 12 — на тысячу в 1965 и 11 — в 1966. Конечно, при этом мы исходим из предположения, что еврейское население увеличилось в той же пропорции, что и другие народы С.С.С.Р.
Последние комментарии
5 часов 1 минута назад
5 часов 12 минут назад
5 часов 14 минут назад
5 часов 20 минут назад
5 часов 21 минут назад
5 часов 24 минут назад