Больница неизлечимо помешанных [Томазо Гарцони] (fb2) читать онлайн

Томазо Гарцони Больница неизлечимо помешанных

Томазо Гарцони и его книги

Итак, я почитаю за верное, что в каждом из нас есть некое семя помешательства, которое, стоит его пробудить, может расти почти безгранично.

Б. Кастильоне «Придворный»

«Вполне очевидно, что Конгрегация регулярных каноников, нарицаемых Латеранскими, представляет собою Театр изысканных дарований наравне с любым более знаменитым орденом всего христианства. Но среди них, подобно светлейшей звезде среди толикого множества прочих на лучезарном небе, яснейшим блеском сияет отец Томазо». Так Джироламо Гилини, член Академии Неизвестных (Accademia degli Incogniti), начинает биографическую справку о Томазо Гарцони в книге, вышедшей через 58 лет после смерти последнего (Ghilini 1647, 216).

Томазо Гарцони, в крещении Оттавиано, родился в марте 1549 г. в Баньякавалло близ Равенны, в Папской области. Он с детства выказывал хорошие способности («11 лет от роду с удивительным изяществом описал в октавах сраженьица, какие обыкновенно учиняются ребятами», — пишет Гилини), а семья, видимо, была достаточно состоятельна, чтобы дать ему приличное образование. Он учился праву в Ферраре, потом логике в Сиене, но университетского курса не кончил. В 1566 г. он вступил в конгрегацию Латеранских каноников в аббатстве Санта Мария ин Порто в Равенне, сменив имя на Томазо. В Равенне он прожил остаток своей недолгой жизни, за исключением времени, проведенного им по обязанности проповедника в других городах (Феррара, Болонья, Тревизо, Венеция, Падуя, Мантуя). Принятый в члены равеннской Accademia degli Informi, Гарцони не успел произнести вступительную речь. Он умер в родном Баньякавалло 8 июня 1589 г., сорока лет от роду.

Гарцони имел случай свести разнообразные знакомства: среди его друзей были Чельсо Манчини, тоже латеранский каноник, философ и теолог, в 1590-х гг. преподававший моральную философию в Ферраре, а в 1597 назначенный епископом Алессано; Фабио Паолини, преподаватель греческого языка в Венеции, основатель Accademia degli Uranici (1587), Абрамо Колорни, военный инженер на службе Альфонсо II д’ Эсте. Он был знаком с такими людьми, как великий Торквато Тассо, написавший ко второй книге Гарцони посвятительный сонет, и выдающийся врач Бернардино Патерно, которому Гарцони посвятил «Больницу неизлечимо помешанных».

Его первая книга вышла в Венеции в 1583 г. Это был «Театр различных мозгов всего света» («Il Teatro dei vari e diversi cervelli mondani»). О содержании этого энциклопедического произведения, структура которого станет обычной для следующих книг Гарцони, можно отчасти судить по названиям глав: «О мозгах спокойных и безмятежных» (disc. I), «О мозгах отважных и воинственных» (disc. II), «О мозгах веселых и жизнерадостных» (disc. III), «О мозгах доблестных и благородных» (disc. X), «О каббалистических головах» (disc. XXXVI), «О мозгах меланхолических и диких» (disc. XLVIII) и т. д. Втянувшись в спор об ingenium («нраве», «темпераменте» или «характере»), занимавший Европу в XVI—XVII вв., Гарцони, по замечанию Паоло Керки, интересуется не этиологией человеческого нрава, будь то астрологическая или гуморальная, но скорее проблемой личной ответственности, оживляя свое моралистическое рассуждение «быстрыми набросками персонажей, почерпнутых из истории и литературы, с потоком анекдотов, взятых из нескольких гуманистических сборников, приучивших Европу ценить быстроту анекдота, остроту или сальность словца, изысканность ученых сведений» (Garzoni 1993, 9).

Вступив на свое недолгое литературное поприще, Гарцони выказал удивительное усердие и плодовитость. В 1585 г. в Венеции вышла, с посвящением Альфонсо II, герцогу Феррарскому, вторая его книга, огромная «Вселенская ярмарка всех ремесел мира» («La piazza universale di tutte le professioni del mondo»), заключающая в себе 155 разделов, каждый из которых описывает одно или несколько людских занятий. В идейном смысле эта книга — полемика со знаменитым сочинением Агриппы Неттесгеймского «О неопределенности и тщете наук» («De incertitudine et vanitate scientiarum», 1527): Гарцони говорит о законности и необходимости всякого ремесла и выстраивает «этику профессий». «Вселенская ярмарка» пользовалась невероятной популярностью: до 1675 г. она была переиздана по меньшей мере 25 раз, а особенно любима была в Германии, где оценили отсутствие в ней контрреформационного пафоса: с 1619 по 1649 г. она четыре раза публиковалась в немецком и один раз — в латинском переводах; еще Гриммельсгаузен, широко пользовавшийся гарцониевской энциклопедией, включает в свой «Вечный календарь» (1670) два длинных диалога Симплициссимуса и Цонагри (анаграмма Garzoni).

В 1586 г. выходят еще две книги Гарцони, одна питающаяся от светских источников, одна — от церковных: «Больница неизлечимо помешанных» («L’hospidale de’ pazzi incurabili») и «Жизнеописания прославленных женщин Священного Писания» («Le vite delle donne illustri della Scrittura sacra»); обе написаны в Тревизо, где Гарцони, вероятно, находился по своим обязанностям проповедника.

Следующее сочинение Гарцони, «Синагога невежд» (La sinagoga degli ignoranti), появилось в 1589 г., после трехлетнего перерыва, за время которого Гарцони лишь подготовил издание сочинений Гуго Сен-Викторского. Накануне смерти Гарцони вновь оказывается в своем аббатстве: посвятительное письмо «Синагоги», адресованное епископу Альфонсо Эррере, подписано: «Равенна, 10 марта 1589». Это последняя книга, за изданием которой Гарцони мог проследить сам. После его смерти были изданы бурлескная похвала рогоносцам «Дивный рог изобилия» («Il mirabile cornucopia consolatorio», 1601) и книга, о завершении которой Гарцони писал на последних страницах «Синагоги невежд», — «Дворец волшебств» («Palagio degli incanti»). Но поскольку в 1605 г. вичентинец Чиконья Строцци уже издал книгу по демонологии с таким названием, издатель Гарцони счел за лучшее переменить титул, и последняя значительная работа Гарцони вышла под названием «Сераль мирских чудес» («Il Serraglio degli stupori del mondo», 1613).

Мы представляем читателю третью книгу Гарцони — «Больницу неизлечимо помешанных».

«Больница» вышла в 1586 г., в трех типографиях одновременно — в Венеции, Ферраре и Пьяченце. Было ли это следствием уговора между издателями, желавшими дать книге более широкое распространение, или нет, во всяком случае это свидетельствует об известности, какой успел добиться автор «Театра» и «Ярмарки».

«Больница» примечательна в особенности тем, чего в ней нет. В этой книге, притязающей охватить все виды безумия и достигающей впечатления полноты с помощью головокружительной и мелочной классификации, так что читатель, вынужденный узнать себя хотя бы в одной из этих рубрик, задается вопросом, кого же Гарцони приглашает в свою Больницу в привилегированной роли зрителя, — так вот, в этой галерее этиологий, характерологий и анекдотов нет того, чего следовало ждать от христианского писателя: апологии христианского немудрия и безумия, вдохновленной посланиями апостола Павла (1 Кор. 1:17—27; 3:18—20). Безумие у Гарцони во всяком случае подозрительно как отступление от социальной нормы и не спасено включением в христианский этос. Связано это удивительное умолчание, видимо, с тем, что главной неназванной фигурой «Больницы неизлечимо помешанных» делается Эразм Роттердамский: упоминать апостола Павла для Гарцони значило бы так или иначе ввести в круг обсуждения своего крупнейшего предшественника, апеллирующего к павлинистской идее избранного Богом немудрия (Похвала Глупости. LXV). Гарцони не ссылается на Эразма и не упоминает его даже как мишень полемики: возможное объяснение этому — необходимость «сообразоваться с предписаниями жесткой посттридентской цензуры, в планах которой было не опровержение и даже не недвусмысленное осуждение Эразма <...> но скорее его устранение с культурного горизонта» (Garzoni 2004, XXXVII). Единственное исключение — «Адагии», очищенные от предосудительных с католической точки зрения мест и изданные без имени автора на титульном листе: Гарцони не единожды упоминает их как произведение Паоло Мануцио.

Взявшись писать трактат о безумии, Гарцони не обратился ни к форме диалога, широко распространенной в XVI в., ни к просопопее, которой можно было заимствоваться из «Похвалы Глупости». Его книга устроена как путешествие зрителя по дому скорби, где в отдельных палатах размещены разные виды безумцев. Держа в памяти «Неистового Роланда» (отсылки к нему в изобилии встречаются на страницах книги), Гарцони не сосредоточивает внимание на одном персонаже, пусть воплотившем в себе безумие с несравненной полнотой, но дробит тему на бесконечные рубрики — склонность, заставившая одного из исследователей говорить о его «таксономической обсессии», — а рубрики заполняет анекдотами, античными и современными. Его жанровая модель — не столько поэма Ариосто вообще, сколько путешествие Астольфа, пробирающегося по Луне среди великого множества людских потерь в поисках сосуда с Роландовым умом (Or. Fur. XXXIV. 73—86).

В «Прологе автора к зрителям» Гарцони сообщает, что к «строительству сей великолепнейшей Больницы» его побудила досада на тщеславных безумцев; их он поместил в центр своего заведения, в пятнадцатое рассуждение из тридцати. Больница Гарцони сообразно врачебным предписаниям эпохи состоит их двух отделений, мужского и женского. За вычетом вступительного рассуждения, трактующего безумие вообще, мужскому отделению посвящены все рассуждения, со второго по тридцатое. Строятся рассуждения по одному образцу: за более или менее научной дефиницией типа безумия следует набор анекдотов, а эта тематическая галерея помешанных заканчивается инвокацией: всякое безумие имеет своего бога-покровителя, и Гарцони взывает к здешнему божеству с просьбами прийти на помощь людям, вверенным его попечению; как положено в молитве, пусть и игровой, он приводит ряд эпитетов бога, напоминает о прежних его благодеяниях, просит новых и обещает дары, какими помешанные ответят на его благосклонность. Выделенные точки в этой веренице палат — середина (Рассуждение XV, «тщеславные») и конец (Рассуждение XXX, «дьяволовы помешанные»); прочее не только не отмечено логической последовательностью, но и не всегда позволяет различать близкие типы (чем, например, «помешанные шуты» в Рассуждении XXI отличаются от «веселых, приятных, остроумных и благодушных» в Рассуждении XXII).

Женское отделение заключается в финальном «Рассуждении автора к зрителям»: здесь в строгом порядке повторены все 29 форм безумия, представшие зрителю в мужском отделении. Но здесь каждое безумие представлено лишь одним персонажем, взятым не из древней истории и не из городского быта, а в большинстве случаев — обобщенно-античным, с символическими именами (Терония Гельвеция, Флавия Друзилла и пр.). Усиливается эмблематическая составляющая: над каждой помешанной висит герб с девизом, изображающий существо ее недуга, и сами эти женщины, не известные ниоткуда больше и не имеющие другой жизни, призваны быть лишь иллюстрацией своего помешательства; неподвижность этой картинки усиливается тем, что Гарцони не взывает к богам с просьбой исцелить этих женщин: им надежд на выздоровление не оставлено, они замкнуты в своем эмблематическом быту. Впрочем, последняя в этом отделении, Остилия из Мутины, оставлена без герба, потому что никакое изображение не в силах очертить ее дьявольского безумия.

Итальянские типографы не прогадали: книга Гарцони, в которой материал, взятый из энциклопедических трудов, укладывался в колоритные перечни, сохраняя видимость учености, имела большую и долгую славу и переводилась на разные языки.

Анонимный английский перевод вышел в Лондоне в 1600 г.; переводчик (на эту роль выдвигали, между прочим, Томаса Нэша), вообще очень точный, в XXVII рассуждении снимает пространный выпад Гарцони в адрес гугенотов, а в XXX рассуждении сохраняет все обвинения против них, заменив, однако, гугенотов магометанами. Немецкий перевод (Георг Фридрих Мессершмид, Страсбург, 1618) не прозаический, а прозиметрический: молитвы переведены рифмованными двустишиями, чем акцентируется родство этого произведения с немецкой Narrenliteratur и ее родоначальником Себастьяном Брантом. Французский перевод Франсуа де Кларье вышел в 1620 г. В 1634 г. была поставлена и имела большой успех трагикомедия Шарля Беи (Beys) «Больница помешанных» (L’hospital des fous), впоследствии переработанная и переименованная в «Знаменитых помешанных» (Les illustres fous).

Несмотря на неприязненное суждение о Гарцони в «Критиконе» Грасиана («Многие из этих итальянцев только названия пышные ставят, а за названиями ни правды, ни содержания: большинство грешат вялостью, их писания без перца, они сплошь да рядом лишь портят громкие названия, например, автор „Вселенской ярмарки”»: Грасиан 1984, 440), на протяжении XVII в. мнение Гилини, что сочинения Гарцони, «основанные на разнообразной и приятной учености, благодаря печати стяжали вечную жизнь и славу» (Ghilini 1647, 217), едва ли могло вызывать серьезные сомнения. В конце столетия в барочном романе Франческо Фульвио Фругони (ок. 1620—1686) «Пес Диогена» («Il cane di Diogene», опубликован посмертно, 1687) главный герой, пес Саэтта (Стрела), сожравший все записи своего хозяина Диогена и потому изгнанный, среди своих бесконечных странствий попадает в фокидскую Антикиру, славную в древности чемерицей, которой лечили безумие; поэтому ассоциировать Антикиру с помешательством было привычным (ср. Hor. Sat. II. 3. 82—83; Ov. Pont. IV. 3. 53—54; Juv. XIII. 97; Adagia 1575, 350). На Антикире, которую Фругони вслед за Плинием (HN. XXV. 21. 52) и Геллием (NA. XVII. 15. 6) считает островом, расположена лечебница для душевнобольных. Там есть приют для поэтов, нуждающихся в уходе, — отдельный, но примыкающий к обширной больнице, содержащей прочих безумных. Саэтта и Меркурий, ведомые сторожем, обходят ее жильцов и наконец оказываются в зале, «где, как в горшке, кипели женские мозги»; засим изображается череда помешанных дам. Визит кончается отделением «скрытых помешанных», коих на свете такое множество, что «вся Антикира бы их не вместила, будь она столь же велика, как Альбион». Фругони ни словом не упоминает гарцониевскую Больницу, но несомненно на нее ориентируется.

Роман Фругони — одно из последних свидетельств общеевропейской влиятельности нашего автора. XVIII веку он был уже не по вкусу. В начале 1870-х гг. Франческо Де Санктис удостоил Гарцони и его время короткой и суровой характеристики: «В Италии пробуждалось историческое и философское чувство. Но пробуждалось оно не на живом, а на мертвом материале, на изучении прошлого. <...> В этой пустоте жизни талант истощался в гротескных аргументах и в формах, которые внешне казались остроумными, а на деле были пустяками, аркадским XVII веком. Каноник Гардзони написал „Театр светских умов“, „Больница для неизлечимых безумцев“, „Синагога невежд“, „Сераль чудес мира“. Все это академические рассуждения, нашпигованные непереваренной эрудицией, более забавной, чем здравой. Такие произведения были настоящей язвой Италии и свидетельствовали о болтливой педантской культуре без всяких серьезных целей и средств» (Де Санктис 1964, 367—368). «Больница» оказалась единственным произведением Гарцони, переиздававшимся в XIX веке.

Своим возвращением к читателю и к филологу в последние десятилетия Гарцони обязан прежде всего усилиям двух итальянских ученых, Паоло Керки и Беатриче Коллина. В частности, Коллина подготовила новое издание «Жизнеописаний прославленных женщин» (Равенна, 1994), Керки выпустил объемистый том «Сочинений» Гарцони (Garzoni 1993), а вместе они осуществили издание «Вселенской ярмарки» (Турин, 1996). Благодаря их разысканиям прояснился характер эрудиции Гарцони. Керки называет ее поддельной, posticcia, и в справедливости этой оценки читатель убедится, проглядев комментарии к нашему переводу «Больницы». За потоком цитат, ссылок и примеров у Гарцони стоят три-четыре книги энциклопедического характера, из которых он черпает широкой рукой. По медицинским вопросам его основной источник — сочинения Альтомаре (см. II. 1—5 и прим.), знания греко-римской мифологии, позволяющие ему накоротке общаться с каждым языческим божеством, взяты из трактата «О богах язычников» («De deis gentium») феррарского гуманиста Джильо Грегорио Джиральди (1479—1552), сведения о древнем мире и классической литературе вообще — из «Древних чтений» («Lectiones antiquae») венецианского филолога Целия Родигина (Lodovico Picchieri, 1469—1525), но преимущественно — из «Мастерской» («Officina») французского гуманиста Иоанна Равизия Текстора (Jean Tixier de Ravisi, ок. 1480—1524), упоминаний которого Гарцони тщательно избегает, хоть и заимствует на каждой странице. Такая переработка энциклопедического материала была обыкновением эпохи; в этом отношении Гарцони не отличается, например, от неприятного ему Ортензио Ландо.

Паоло Керки (Garzoni 1993, 19) приводит прекрасный пример того, как Гарцони карнавализует энциклопедию. Текстор, пересказывая Саксона Грамматика (Деяния данов. VII. 2.11), пишет: «Хартбен был некий силач из Хельсингии, девяти локтей ростом, который, по свидетельству Саксона Грамматика, впал в столь великое неистовство, что обгрызал края щита, отправлял себе в утробу раскаленные угли, хватая ртом жар, вливал его во глубь чрева, пробежал сквозь опасность трещащего пламени и напоследок неистовой рукой вонзил меч в сердце шестерым своим силачам» (Textor 1566, 508). Под пером Гарцони, пересказывающего Текстора, анекдот принимает такой вид: «Саксон Грамматик упоминает некоего силача, по имени Артен, который пришел в такое неистовство, что изгрыз зубами булатный щит, словно сыр, проглотил раскаленные угли, словно груду черешни, и пробежал нагим посреди пламени, словно бегая по саду, полному роз и фиалок» (Teatro, disc. LII; Garzoni 1993, 232).

Текстор сокращает свой источник, оставляя лишь те подробности, которые обусловливают включение примера в соответствующую рубрику («О неистовых и помешанных»); он устраняет даже причины, ввергнувшие Хартбена в такое состояние, потому что его жанр требует релевантности и экономности. Гарцони в своей переделке нарушает именно эти принципы фильтрации: он вводит три сравнения, которые, ничего не прибавляя к характеристике неистовства, не столько подчеркивают его невероятность, сколько снижают его, помещая в бытовую и несколько раблезианскую среду. Благодаря этим деформациям в отчужденном изложении Текстора заводится повествователь, а с ним — то, чего энциклопедия себе позволить не может: возможность смены тона.

Читатель Гарцони, начитанный не менее его самого, мог и не заблуждаться насчет основательности его знаний, но ценил в нем, по выражению Гилини, ученость приятную. Поверхностность его эрудиции не дает Гарцони слишком к ней привязываться. Он счастливо избегает как однообразия и холодности каталога, так и пресыщения, вызываемого рассказчиком анекдотов; в ренессансном «театре памяти» он ищет повода для иронии, мешающей его систематическому и всеобъемлющему плану; его жанры, не давая один другому впадать в привычные пороки, вступают наперебой, объединяемые безумием: «Оно остается здесь и никогда не уходит» (Or. Fur. XXXIV. 81).

* * *

Наш перевод «Больницы неизлечимо помешанных» выполнен по критическому изданию Стефано Барелли в серии «Scrittori italiani commentati» (Garzoni 2004). Курсивом выделены слова и предложения, в оригинале приведенные на латыни. Неоговоренные переводы латинских и итальянских цитат принадлежат нам.

Р. Л. Шмараков

БОЛЬНИЦА НЕИЗЛЕЧИМО ПОМЕШАННЫХ

Преславному Синьору Бернардино Патерно^[1]

блистательнейшему философу

и превосходнейшему врачу

[1] Знаменитое имя и несравненная слава, вмиг разнесшая на скорых крылах безграничные дарования Вашего Превосходительства, с такой быстротой в движеньях проникла уже во все пределы Италии, что даже в малом уголке моей отчизны,^[2] распространяясь подобно яркому пламени, обнаружился ее свет, так что не будь мои очи более чем жадными до ее сияния, лишь из зависти мог бы я умолчать о столь важных вещах, которые Ваши преизобильные заслуги понуждают меня разгласить по моей обязанности пред всем светом. [2] Кроме того, полученные мною от многих друзей сообщения о благосклонности, какую Ваше Превосходительство выказало, без всякой прежней моей заслуги, к моим сочинениям, изобразили мне Вашу душу столь благородной и щедрой, что чем мои книги скромней и ниже, тем более Вы, возвышая их своим суждением и разуменьем, заслуживаете, чтобы я, по Вашему благодеянию и приязни прославившийся в очах многих, оставался, в вечных узах нерушимого долга, слугою Вашего Превосходительства, обязанным чтить его со всевозможным усердием как своего владыку.

[3] Посему неудивительно, превосходнейший мой синьор, если, стрекаемый шпорой благодарности, а равно движимый силою Ваших доброт, я ловко поймал случай войти в обширный и пространный океан Вашей хвалы, посвятив Вам это мое сочинение, «Больницу помешанных», которое сделается как бы изображением моей любви и начертанием Ваших заслуг благодаря многочисленным примерам, в которых предмет и адресат соответствуют друг другу. [4] И какое заглавие, ей-же-ей, лучше бы подошло превосходному ремеслу знаменитейшего врача, чем «Больница неизлечимо помешанных»? Вполне резонно посвятить больницу тому, кто выводит из больницы тысячу недужных, помешанных — тому, кто знанием своей науки освещает школы и академии, неизлечимые недуги — тому, кто Махаоновой заботой (пользуясь словцом Баттисты Пио^[3]) избавляет несметные множества от безнадежных болезней и, как новый Эскулапий или современный Аполлон, дарует жизнь мертвым, а живых охраняет от смерти своими целебными снадобьями. [5] Древние, мой превосходнейший синьор, прекрасно могут хвалиться своим Асклепиадом из Прусы, который, говорят, человека, считавшегося умершим, вырвал из самых похорон и спас; Критобулом, который извлек из глаза Филиппа Македонского, не изуродовав лица, глубоко засевшую стрелу; Хироном, вернувшим зрение Фениксу, Аминторову сыну, который был вовсе его лишен;^[4] и тысячей других особ, подлинно искушенных и совершенных во врачебной науке; но и нынешнему веку не должно переставать хвалиться, ибо Патерно имеет душу Галена, дух Гиппократа, утробу отца сего искусства,^[5] который умел воскресить Ипполита, оживить Андрогея и самое смерть вернуть от смерти к жизни. [6] Вот почему я посвящаю эту мою книжицу Вашему Превосходительству, и как я разнообразными молитвами притворно упрашиваю богов древних, чтоб вылечили это чахлое стадо помешанных, так искренне молю, чтобы Вы, словно новый Гиппократ, постарались исцелить безумие Демокрита, или как новый Меламп — безумие Прета, царя аргивян,^[6] и своею ученостью воскресили погибшее их благоразумие, чтобы мир познал, что нет иного отца его жизни и здравия, кроме знаменитейшего, редчайшего и несравненного Патерно.^[7] [7] Немалою будет мне честью в очах мира, коль скоро он обретет достаточно разума, чтобы понять, что Ваше Превосходительство — виновник, а я — орудие его выздоровления, — если, однако, он постарается получить столь длительную передышку от непрерывного безумия, чтобы захотеть принять лекарство, и мало-помалу согласится на образ лечения, приличный его безрассудствам.

[8] Войдите же, превосходнейший синьор, в больницу и смотрите со всем удобством, в сколь великой неудобице пребывают эти помешанные и сколь много нуждаются в посещении Вашего Превосходительства, между тем как я, труба Ваших похвал, останусь ждать снаружи, в надежде, что моя Больница, почтенная присутствием Вашей доблести, сможет в скором времени восстановить утраченные силы и преобразиться в замок Атланта,^[8] где люди всякого племени знали лишь жизнь веселую, счастливую и покойную. [9] Засим оставляю Вас, целуя руки Вашего Превосходительства.

[10] Тревизо, 25 февраля 1586 Вашего Превосходительства смиреннейший слуга

Томазо Гарцони

Сонет Поликрети^[9] в похвалу автору

Его же, о мирском помешательстве

Пролог автора к зрителям

[1] Явная суетность, очевидная глупость, недвусмысленное безумие неких несчастнейших и злополучнейших людей, которые, с головой, дымящейся от спеси, с затылком, более легким, чем пан кукко,^[10] и более пустым по части разума, чем пусты моллюски при ущербной луне, за всем тем полны исключительной самонадеянности, так как видят, что удача, подруга шутов (ибо, по слову Философа,^[11] где меньше рассудительности, туда она устремляется с величайшей благосклонностью), возвела их на ту высоту, откуда они, подобно тыкве у незабвенного Ариосто,^[12] в кратчайший срок рухнут, — вот важнейшая причина тому, что я, столь великим их сумасбродством изумленный и ошеломленный, после моего Театра мозгов^[13] принимаюсь за строительство сей великолепнейшей Больницы, где тщеславное их безумие явится начертанными прописными буквами, в отдельной палате, изображенное мною в столь прекрасной и мастерской перспективе, что прочие помешанные их окружат^[14] и они, как короли полоумных, пожнут от всех неумеренные рукоплесканья, дабы, покуда кипит горшок, дым, столь для них приятный, восходил дымоходом темени^[15] с возрастающей силой.

[2] Это, однако, не значит, что всеобщее помешательство мира не побуждает меня рассмотреть и его само, помимо частных его видов, кои достаточно важны, чтобы я, сострадая всему роду людскому, выстроил каждому особую палату, где все они могли бы отдохнуть привольно и с великим удобством. [3] И в рассуждении сего будет видно, сколь милосердным оказался создатель этой постройки, который, помимо здания, сооруженного по настоятельной нужде стольких немощных и бедных разумом, с отменною находчивостью придумал препоручить их всех некоему божеству, под чьею опекою они бы соблюдались или даже нашли защиту и помощь против своего помешательства, насколько это возможно. [4] Итак, он станет усерднейшим образом молить Минерву, чтобы позаботилась о помешанных френетических и делирийных; Юпитера Гостеприимца — о меланхоликах и диких; Аполлона — о ленивых и нерадивых; бога Абстемия — о винопийцах; Харона — о беспамятных и слабоумных; бога Сентина — об оторопелых, безвольных и не имеющих духа; Египетского быка — о простоватых, недалеких и легковерных; Самосскую овцу — о придурковатых и ветрогонах; богиню Бубону — о безрасчетных и шалых; бога Фатуелла — о нескладных и недотепах; богиню Фемиду — о развращенных; Немесиду — о злобствующих и кипучих; бога Смеха — о смехотворных; Юнону — о тщеславных; Меркурия — о притворщиках и дурачащихся; Гекату — о лунатиках, или помешанных повременно; Купидона — о помешавшихся от любви; богиню Венилию — об отчаявшихся; Вулкана — о чудаковатых, странных, повредившихся умом или конченых сумасшедших; Фабулана — о шутах; Вакха — о веселых, милых, приятных, остроумных и благодушных; Тисифону — о своенравных и исступленных; Марса — о разъяренных, озверелых, нуждающихся в путах и цепях; Геркулеса — о несусветных, затейливых и безрассудных; Радаманта — об ощипанных; Волутину — о хватающих через край, или безумцах высшей пробы; Гиппону — о разнузданных, как конь; неумолимого Миноса — об упрямых, как мул; наконец, адского Плутона — о помешанных, заслуживающих тысячу повешений, или о дьяволовых. [5] Тем временем он заклинает богов Пенатов усердно заботиться об этом всесветном доме помешанных; богов-хранителей — взять под охрану эту новую Больницу; богиню Опу — с подобающими снадобьями прийти на помощь столь многим недужным и лишенным всякого рассудка; богиню Медитрину^[16] — лечить их изрядно; бога Эскулапия — чудодейственной чемерицей^[17] очистить их как следует; богиню Соспиту^[18] — исцелить их совершенно; бога Януса — позволять всякому входить в ворота этого приюта, дабы видеть бедствия сих злосчастных и горемычных; и самое важное — в день, когда справляется праздник всех помешанных, как делали римляне,^[19] автор желает, чтобы двери распахнулись и видно было вакханалии менад, вещь самую отрадную и любопытную для зрителя.

[6] Этой выдумкой автор желает убавить дерзость тех нынешних Терситов, что мнят себя Аяксами, тех пигмеев, что почитают себя Алкидами, тех кипучих безумцев,^[20] что видят в себе Несторов, тех сельских сверчков,^[21] что ведут себя как попугаи,^[22] тех кукушек на ветке, что насмехаются над целым светом, тех улиток без скорлупы, что поднимают свои рожки впустую, тех слепней из сосновой рощи,^[23] что гнушаются коровьего дерьма; неваляшек, ладно смастеренных, со свинцом в ногах и головой легче соломы, потому что, прохаживаясь по Больнице, они увидят, что Глупость — их мать, Шутовство — сестра, Тупоумие — спутник на всю жизнь и между ними и помешательством установилась логическая эквивалентность, физическая взаимосвязь и идентичность, приличествующая скотисту.^[24] [7] Вот кто вложил в голову автора прихоть создать это новое строение, где почтенные зрители найдут утеху и забаву, взирая на глупое самомнение этих диких гусей, и получат немалое удовольствие и отраду от неслыханных и непривычных безрассудств, которые обнаружатся в тех, кто, разыгрывая Катона средь толпы, напоследок выставят себя магистрами Сверчками, докторами Грацианами или Мерлинами Кокайо,^[25] каковы они и есть на деле.

[8] В силу сказанного желающие войти ради таких развлечений заплатят за себя по меньшему двадцатку, ибо это не двухгрошовая комедия и не пошлая трескотня Граделлы,^[26] что задается на площадях в качестве закуски перед торговлей макалепским мылом.^[27] [9] Первым будет показано чудовище о многих головах, что изумит всякого своим безобразием; ни Гидра, ни Медуза, ни Пифон не были столь ужасны и устрашающи, как оно; а потом постепенно нам предстанет дворец феи Альцины, комната за комнатой, полный людьми, чей мозг околдован, а сами они обращены скотскою метаморфозою в существ тупых и неразумных, где всякий, переходя от смеха к изумленью, будет рад, что потратил двадцать сольдо, и уйдет от автора довольным, а тот новым волшебством представит вам замок Атланта, полный полоумных, и постарается провести вас безопасно с помощью Логистиллы, вложив вам в руку перстень Анджелики,^[28] позволяющий разоблачить помешательство других и благодаря этому показать себя вящими мудрецами. [10] Теперь же отступите, покамест он отвязывает чудовище, и не отводите глаз, если хотите изумляться с первого же мгновенья.

Рассуждение I О помешательстве в общем

[1] Так как я взвалил себе на плечи это бремя — представить миру чудовищные разновидности помешательства, которое уродливей на вид, чем Кадмов змей, безобразней, чем Химера, ядовитей, чем дракон Гесперид, вредоносней Коребова чудовища, страшней Тесеева Минотавра, ужасней внешностью, чем трехголовый Герион, которое спустилось в мир, дабы изблевать пламя своего яда, подобно зверю Алкиде, во вред всякому, не различая никого в частности, настоятельно нужно, чтобы я описал его, так чтобы один взгляд на него пугал и ужасал всякого и чтобы весь мир подтвердил, что Гарпии были не столь смрадны, Геркулесов бык — не столь пагубен, Гесиона,^[29] чудовище морское, не столь зловредно, как это, которое, войдя в дом мозга, помрачает воображение, развращает помышление, отчуждает разум, растлевает рассудок и мешает человеку различать, выбирать, говорить, поступать уместно, но со спутанными представлениями, с колеблющимся духом, с недужным рассудком, с мозгом в смертных судорогах, с головой, пустой, как иссохший арбуз, бродит он бесцельно, как мельничная кляча, вокруг тысячи глупостей, столь же плачевных, сколь и потешных. [2] Но вот худшее из его порождений: воспаляя мозг непрестанною болью, оно делает человека столь глупым и несмысленным, что он почитает себя тем мудрее, чем он безумнее, и видит в себе Меркурия, хотя в действительности он — Коридон и Меналка^[30] средь толпы; а происходит это потому, как говорит Гиппократ в «Афоризмах», что люди с недужным умом болезни не чувствуют.^[31]

[3] Итак, помешательство есть то, что, рассеявшись и разлившись по всем областям и пределам мира, тяжко терзает смертных, держит в подчинении своему тираническому владычеству несметное число людей, делая более чем истинным изречение Екклесиаста: Число глупцов бесконечно^[32] и точно так скалит чудовищные зубы на того и этого, ища насытить жадные влеченья человеческого мозга, как поступил Гарпаг^[33] — не просто нечестиво, но и злодейски — с мозгом собственного сына. [4] Оно не щадит царей, не оказывает почтения императорам, не уважает полководцев, не считается с учеными, не ценит богатых, не страшится знати, не взирая ни на что, могущее ее обуздать, раздавая удары вслепую, вкривь и вкось, всей отрасли смертных. [5] Взгляни на древнюю власть, какую эта тварь забрала над миром, так что агафирсы,^[34] народ, соседственный Сиртам, первые средь помешанных, в знак своего явного безумия разгуливали нагими, с телом, расписанным разными красками, словно леопард пятнами; поэтому Вергилий в четвертой книге «Энеиды» говорит:

[6] Андабаты,^[36] образ истого неразумия, на войне имели обычай сражаться вслепую. [7] Аркадяне,^[37] до крайности сумасбродные, почитали себя древнее луны, отчего Сенека говорит в «Ипполите»:

[8] Гимантополы,^[39] впрямь безумные, перебирая руками и ногами, вились по земле, как делают змеи. [9] Мендесцы,^[40] лишенные всякой рассудительности, величайшие почести, какие могли измыслить, воздавали козопасам. [10] Племя псиллов,^[41] шуты в четвертой степени, сражались, согласно Геродоту, вооруженным строем против южного ветра, им неблагоприятного. [11] Тоненфои,^[42] воистину скудоумные, царем себе избирали пса и по его движеньям угадывали приказы, кои следовало им исполнять.

[12] Но кто не видит, сколь великое помешательство властвует над людьми, если ученые особы, коим подобало бы быть мудрей других, иной раз оказывают вящую глупость, говоря вещи, которым и дрозденок не поверит, и сорочата из Валькамоники^[43] едва молвили бы такое, что говорят они? [13] Не прекрасна ли у Плиния история, что Филет Косский, сочинитель элегий, был так тонок и легок телом, что приходилось привязывать ему свинец к ногам, чтобы порывом ветра его не уносило?^[44] [14] Не прекрасны ли и две истории, изложенные Авсонием и Понтано,^[45] — что Кеней и Тиресий сделались из мужчин женщинами, сменив обличье, как гончар превращает кувшин в горшок, пока сыра еще глина? [15] Не менее занятна и другая повесть Плиния:^[46] в Тарквиниевом озере были две рощи, носимые туда и сюда, иногда образуя треугольное очертание, иногда квадратное или круглое. [16] И это не отдает фенхелем:^[47] трава по имени ахеменида, брошенная средь вражеских полков, заставляет их показать тыл и обратиться в бегство вопреки их намерению.^[48] [17] Лициний Муциан^[49] рассказывает весьма изящно, что видел в Аргосе женщину по имени Арестуза, которая вышла замуж за мужчину, а в день свадьбы сама сделалась мужчиною, отрастив бороду и мужской член, впоследствии же нашла себе жену, превратившись, по его словам, в мужа. [18] Другая история, рассказанная Целием,^[50] тоже не смердит ромашкой: некий Марино, спереди человек, а сзади конь, трижды умирал и трижды чудесно воскресал из мертвых. [19] Не менее великолепна история, рассказанная Элианом:^[51] он повествует, что у Птолемея Филадельфа был олень, таким образом вышколенный, что явно понимал своего наставника, когда тот говорил по-гречески. [20] Еще одна, рассказываемая Плинием, вполне чудесна:^[52] в Лимире, ликийском источнике, посвященном Аполлону, рыбы, призванные троекратно волынкою, повинуются звуку и немедленно выходят на поверхность.

[21] А Пьетро Мехия^[53], заимствуясь у других, передает историю совершенно невероятную: некий Кип, бывший царем, однажды внимательно глядел, как бились два быка, а потом лег спать с этой картиною в уме, чтобы по пробуждении обнаружить, что на голове у него выросли бычьи рога. [22] Этот человек, возможно, был из школы философа Протагора, который от дурацкого простодушия осмелился утверждать, что все, что ни покажется человеку, таково и есть на деле, так что Платон взял на себя труд выговорить этому помешанному,^[54] заслуживавшему быть тысячу раз повешенным, замечая, что, если это правда, тогда ему кажется, что Протагор, утверждая это, несет околесную, и в согласии с его утверждением так оно и есть.

[23] Но кто пожелал бы обсудить без упущения все безрассудства, изреченные многочисленными учеными людьми, и поведать все сумасбродства, совершенные людьми всего мира, тот взял бы на себя бремя, способное изнурить и Атланта, не говоря уже о малосильном остроумии и грубой памяти такого ничтожного сочинителя, как я. [24] Довольно того, что всякий может справедливо воскликнуть с мудрецом: Я видел все, что делается под солнцем, и вот, все суета и томление духа.^[55]

[25] Были всех суетней и подлинно безумны египтяне, поклонявшиеся луку, порею и чесноку как своим божествам, по утверждению Ювенала в пятнадцатой сатире.^[56] [26] Были воистину глупы и вавилоняне, поклонявшиеся богу Белу, которому они подавали столько блюд на трапезу, что ими могла насытиться тысяча человек.^[57] [27] К безумцам высшей пробы принадлежали и римляне, которые приносили божественные жертвы такой блуднице, как Флора, и поклонялись Стеркуцию как богу, поставив его — столь же недостойно, сколь и постыдно — начальствовать над отхожими местами и навозом.^[58]

[28] Но к чему мне исчислять безрассудства древних, если наш век есть истинное зрелище помешательства, настоящая кладовая всяческих сует, какие только под силу сотворить человеку в свете? [29] Когда причуды алхимиков^[59] ценились больше, чем сейчас, так что многие великие удостоивают войти в мастерскую и поддувать мехами горн, чтобы приобщиться школе Гебера и Мориена,^[60] и каждый из них сумасбродней, чем белены объевшийся? [30] Когда лихорадочней искали нелепой каббалы Раймонда,^[61] который своим весьма несовершенным искусством норовит заставить ослов плясать, как берберийских жеребцов, и нестись во весь опор — тех, кто по природе способен лишь трусить рысцой? [31] Когда еще была такая пропасть составляющих календари или альманахи, полные лжей? ведь на Риальто^[62] можно найти даже предсказания человека, выпивавшего сотню яиц поутру, чтобы не угодить в Больницу помешанных. [32] Однако этот несчастный не избегнул злотворного влияния звезд и планет или его собственной недоброй звезды: пришлось ему водвориться в Больнице помешанных грошовым астрологом, ибо за такую мзду сбывает он свои поделки, достойные корзинщика.^[63]

[33] Когда еще бродила по миру такая тьма знахарей и шарлатанов, которые, объявляя себя врачами с дипломами Болонского университета, под конец оказываются холостильщиками из Норчи^[64] и продают кожаные набрюшники вместо мази от чесотки? [34] Когда еще было такое изобилие тех, кто ищет новых тайн, так что даже в Бергамо объявился один, хвалившийся, что знает секрет, как обратить турок, и готов был продать его одному врачу, моему другу, за сорок сольди, если бы тот захотел? [35] Такая важная была вещь, что сведай о ней болонский Фьораванти — впал бы в отчаяние, что не включил ее в свои «Врачебные причуды» под названием Ангельского и божественного Эликсира Фьораванти.^[65] [36] Когда еще представлялось взору так много невежд, которые, обладая остроумием не Архимеда, но Кабалао,^[66] устраивают на чердаке нужник вместо голубятни и змеиную яму вместо рыбного садка?

[37] В общем, весь мир полон безумия с головы до пят, и кто выедает себе мозг на один манер, кто на другой; кто с ума сходит от мирской славы, почитая себя большим козырем, хотя стоит меньше сапожника;^[67] кто так заносится от четырех cuius,^[68] вызубренных наизусть, словно онэрцгерцог всей древности, и греческой и латинской; иной накрепко шнурует штаны, затем что имеет в своем распоряжении десять скуди, с трудом накопленные в двадцать лет поста; иной бодро выступает, словно царь Каппадокии,^[69] ибо видит себя возведенным в палаческую должность, хотя всякому ведомо, что вложить должность в руки недотепы — что дать ослу играть на лире;^[70] иной расплывается от удовольствия, обзаведясь свитой из четырех оборвышей, как Франдоне шутов среди обезьян Сории;^[71] другой ведет себя, как сер Каппоккья^[72] по уму и как quamquam^[73] по учености, чувствуя себя главной кеглей, словно игра может кончиться таким образом, чтобы кегле не досталось шариком по голове, и так за столом всякий сбрасывает с рук что получше, не внемля изречению Мудреца: Суета сует, и все суета.^[74]

[38] Но поскольку лучше познаешь общее, когда обсуждаешь разновидности, пойдем мало-помалу по отдельным помешательствам, чтобы достичь полного и совершенного познания о помешательстве, какого мы ищем.

Рассуждение II О помешанных френетических и делирийных^[75]

[1] Общее мнение наиболее ученых врачей, и в особенности Галена^[76] в первой книге «Прорретик», относительно того вида безумия, что зовется френезией, таково, что френезией в собственном смысле называется то поражение, или внутреннее страдание, которое в соединении с острой горячкой вызывает длительное слабоумие в мозге больного. [2] Это воздействие (как пишет Аэций, основываясь на авторитете Посидония^[77]) есть некое воспаление мозговых мембран,^[78] вызывающее бред и тяжелейшее потрясение мозга, по каковой причине те, кто угнетен этим неприятным и странным воздействием, именуются френетиками и бредящими. [3] Но выдающийся врач Траллиан^[79] в тринадцатой главе первой книги утверждает, что френезия — это воспаление мозга или же его мембран. [4] И врач Павел^[80] в шестой главе третьей книги высказывает мнение, что френезия есть воспаление мозговых мембран, так что иногда мозг кажется воспаленным, а иногда в нем обнаруживается некая теплота, отличная от того, что мы называем природной теплотой. [5] Далее Гален во второй книге «О причинах симптомов» недвусмысленно утверждает, что болезни подвергается как мозг, так и мембраны, и большинство врачей с ним согласно, и в особенности из новейших — Альтомаре^[81] в шестой главе его «Врачебного метода». [6] Врачи, однако, различают между френезией и делирием, хотя и то и другое связано с горячкой, поскольку делирий (как пишет Джован Фернеллио Амбиано^[82] в пятой книге своих «Врачебных трудов») вызывается иногда желчью, иногда тонкой кровью, разлившейся по мозгу, а иногда иной причиной; но френезия всегда вызывается тем воспалением мозга, о котором мы сказали выше; кроме того, делирий — чаще симптом горячки или другой, более тяжелой болезни, а в случае френезии горячка — не симптом, а причина; делирий появляется часто, а френезия весьма редка; и френезия — много более жестокий недуг, чем делирий.

[7] Так как, однако, я намерился говорить о помешательстве не столько по врачебным мнениям, сколько по народным толкам, то и собрал френетиков и делирийных в один род, потому что, когда кто пускается по какому ни есть поводу в bus и bas,^[83] обыкновенно говорят, что таковой буйствует и бредит, ибо с ним приключается то, что бывает с теми, кто в самом деле отягчен делирием или френезией. [8] Итак, френетическими и делирийными у нас именуются те, кто, в некотором роде подражая подлинному делирию и подлинной френезии, вовсе выбились из разума, и в речах непостоянны, и так путаются, что Сфинкс потрудился бы, развязывая их мысли, и Эдип попотел бы, вникая в смысл их речей, ибо слова у них наготове и под рукой, воображения же странствуют на Пегасе, летая туда и сюда беспрепятственно.

[9] Из сего рода помешанных два примера^[84] будут достаточны для людей ученых: один — некоего Спарса, упомянутого Сенекой в «Посланиях», где ему приписывается такое свойство, что среди риторов он говорил как безумный, а среди безумцев рассуждал как ритор, так что и в тех обстоятельствах и в других его делирий был всем очевиден; другой рассказан Целием, автором, высоко ценимым, в девятой книге его «Древних чтений», где говорится, что была некая дряхлая женщина,^[85] по имени Акко, которая (заметим, что бредить кажется свойственней этому возрасту, нежели любому другому), увидев в зеркале лицо, обезображенное старостью, от досады, нанесенной ее душе, помешалась; в этом безумии она заговаривала со своим лицом в зеркале, смеялась с ним, вела беседы сама с собою; иной раз грозила ему, иногда что-то сулила, подчас льстила, иногда же, буйствуя на такой лад, сердилась на него; порою была весела, словно какая-то Альцина, порой, как новая Габрина,^[86] полна неприязни и раздражения.

[10] Для простонародья же можно прибавить пример Тальпино из Бергамо:^[87] этот старый дурень,^[88] неспособный держаться приличным образом дольше четверти часа с одной минутой, отбыл из Бергамо и отправился в Венецию пред Совет Сорока, дабы обжаловать решение, вынесенное против него по поводу некоего дома, на который он притязал; и, стоя перед ними, он перескочил от дома к колодцу, с таким упорством настаивая, что хочет по крайней мере колодца этого дома, что господа Совет, смеясь, предложили сделать его даже владельцем моря, не то что колодца, и он, отказавшись от своего притязания на колодец, принес в Бергамо новость, что Совет сделал его хозяином моря и Бучентавра в придачу.^[89] [11] Но, вернувшись в свою прежнюю блажь, он снова обратился к ним, заявляя, что ему кажется недостойным его адмиральства иметь в распоряжении так много соленой воды для кораблевождения и не располагать колодезной, дабы продовольствовать свои галеры; посему некоторые из Совета, видя прыжки его ума, чтобы повеселить собрание, велели составить для него документ, подписанный углем^[90] и запечатанный конским тавром, где извещали, что даруют ему всю воду Серио, Ольо, Бренты, Силе, Пьяве, Тальяменто, Граваллоне, Адидже и той части По, что протекает по их владениям,^[91] для использования в оной надобности. Наконец безумец заключил тем, что не желает такого количества воды, но только дом, не то разрушит Бергамо до основания с Капеллой^[92] вместе.

[12] Не меньше того был делирий, который приписывают Сантино из Трипальды:^[93] ему пришла прихоть в возрасте шестидесяти четырех лет отправиться в Падуанский университет. Прибыв в ближайшую к классам гостиницу, он велел указать ему самого знаменитого в ту пору врача в университете. Войдя в час лекции в класс вместе с другими, когда учителю довелось трактовать о мозге, он начал трясти головой со всей силы и наконец, не в силах удерживаться, в присутствии многочисленных школяров, которые из-за любезной внешности старца сначала не понимали, на какую ногу он хромает, завопил, что намерен держаться мнения, что у быков в Трипальде больше мозга, чем у всех профессоров и школяров, сколько их ни есть в Падуе. [13] Обнаружившегося безумца обступили; он вмиг был водворен на кафедре под громкий хохот школяров, желающих услышать от нового архинаставника добрую остроту; и вот он взобрался на трибуну, и пока все ждали одного, последовало другое, ибо он принялся говорить о способе одолеть разом Турка и Софи;^[94] а потом перескочил к рассуждению о благодати святого Павла,^[95] как делают шарлатаны, затем ускользнул из рук турок и наконец пришел к такому предмету: он-де явился в Падую, чтобы сделаться доктором, а поскольку он слышал, что падуанские школяры занимаются тысячью вещей, то хочет прочесть в этом университете публичную лекцию о «Неистовом Роланде» безвозмездно, если все признают, что его занятия первейшие; и когда все смеху ради согласились и завопили в один голос: «Да здравствует Сантино из Трипальды!» (ибо во время своих рассуждений он дал знать, кто он таков), он сошел с кафедры и, оборотясь ко всему собранию, сказал: «Сотоварищи! каждый занимайся своим; я оставляю вам кафедру свободною. [14] На следующей лекции я вернусь в Трипальду, возведенный в доктора вашей милостью».

[ 15] Итак, те, у кого мозг, как у Сантино из Трипальды и Тальпино из Бергамо, относятся к числу помешанных, кои в народе обыкновенно зовутся френетиками и бредящими; над их палатой в Больнице вывешена эмблемою Минерва, затем что этой богине подобает защищать сей род безумцев. [16] Посему, простершись на земле, воззовем к ее помощи в следующей молитве, дабы выпросить здоровья этим беднякам без мозга и разума.

Молитва к богине Минерве за помешанных френетических и делирийных

[1] К тебе, дева Тритония, достойно украшенная тысячью высоких эпитетов,^[96] каковы Итония, Линдия, Медузея,^[97] Иония, Скиллутия, Алкесия, Скирада, Элея, Пилетида, Полиада, Главкопида, Аттическая Дева, нареченная у греков Палладою, затем что, ополченная копьем, почитаешься богинею оружия,^[98] у латинян же Минервою, затем что подаешь правое наставленье нуждающимся в совете,^[99] пылко воссылаю сии слабые мои мольбы: и если ты (как все о тебе думают) богиня мудрости, рожденная из Юпитерова мозга, небеспричинно названная Операрией, так как все мудрые деяния происходят с твоей помощью; названная Периной, что значит «крепкая», так как твой ум постоянен и крепок во всяком твоем суждении; всеми призываемая под именем Дедалы, что значит «хитроумная», так как ты матерь, наставница и владычица людского хитроумия: прошу тебя взять под свое попечение тех, кои, покинутые рассудком, оставленные разумом, к тебе, которая вся — рассудок и разум, прибегают через мое посредство. [2] Ты ведь знаешь, что всякая их речь выговорена с грубой Минервой,^[100] ибо они в таком буйстве и бреду, что положение их вообще почитается безнадежным. [3] Но ты избавь их ум от этого бреда, образумь это безумство, исцели это буйство, дабы с вновь обретенным остроумием, с вновь полученным рассудком, с вернувшимся домой благоразумием могли они восхвалять тебя, богиня, исток, начало и причина рассудка и благоразумия. [4] Теперь я не скажу тебе ничего больше, мудрейшая богиня, дабы не учила свинья Минерву,^[101] ибо тебя одной довольно, чтобы научить весь свет, и ты хранишь ключи науки, искусств, знаний и всякого разумения нашего. [5] Если ты удостоишь подать исцеление этим несчастным в святом храме твоем, узришь посвященную тебе тыкву, которая будет привешена у твоих ног в знак того, что ты дала разум этим помешанным, которые были пусты внутри, как тыква. [6] Пребывай в мире и спаси тех, кто нуждается в твоей помощи.

Рассуждение III О помешанных меланхолических и диких^[102]

[1] Самые прославленные врачи, и древние и современные, сходятся в том основополагающем заключении, что меланхолию должно рассматривать как род делирия без горячки, который происходит не от чего иного, как от избытка меланхолического сока, который захватывает обиталище ума: общее всем меланхоликам — мозг, расстроенный по природе или с их согласия, как говорит Альтомаре в седьмой главе своего «Врачебного искусства».^[103] [2] Таково же мнение Галена в третьей книге «О пораженных местах»; Гиппократа в шестой «Об общих недугах»; врача Павла в третьей книге, четырнадцатой главе; и Джованни Фернеллио Амбиано в трактате «О недугах и симптомах частей», где он высказывается так: Меланхолия есть расстройство ума, страдающие которым думают, говорят или совершают нелепости и вещи, весьма далекие от рассудка и благоразумия, и все это со страхом и унынием.^[104] Два последних признака Гиппократ рассматривает как верные и несомненные знаки меланхолического нрава.

[3] Но Донато Антонио д’Альтомаре, опираясь на суждение Галена во второй книге «О причинах симптомов», Аэция в особой главе «О меланхолии» и Траллиана в семнадцатой главе первой книги, доказывает, что у меланхоликов повреждено только воображение, а не мышление и не память, ибо они обманываются относительно увиденных вещей, где впадает в ошибку воображение, а не другие две силы. [4] Сходным образом все признают, что существуют разные виды меланхолического безумия, что сделается ясно по ходу этого сочинения, и среди многообразных проявлений сего сумасшествия описывают такое: у меланхоликов весьма мало мужества и смелости, они полны печали и боязни, не умея назвать им причины; они предаются плачу без меры; они стремятся к одиночеству; ненавидят людское общество; гнушаются увеселений и удовольствий какое-то время, а затем снова (как говорит Феодор Присциан^[105] во второй книге своих «Врачебных тем») жалеют, что пренебрегали оными, и к ним возвращаются; они хотят смерти и иногда в самом деле ее добывают; эти признаки не всегда сходятся в одном человеке, но мучают иногда по отдельности, иногда все вместе; по этой причине мы находим несметные разновидности меланхолического помешательства, поскольку избыток сока^[106] действует на кого-то больше и безумит одного сильней, чем другого.

[5] Гален среди прочих в третьей книге «О пораженных местах» свидетельствует об одном человеке, который, думая, что сделался законченным глиняным горшком,^[107] сторонился перед всяким встречным, чтобы его не задели и не повредили. [6] Альтомаре в трактате «О лечении болезней человеческого тела» упоминает о двух других, один из которых, слыша крик петуха, подобно тому как тот бьет крыльями, махал руками, подражая петушиному пенью и хлопанью; другой, боясь, как бы Атлант, который, по словам поэтов, держит гору Олимп, утомленный и удрученный столь тяжким бременем, не сбросил ее с себя, а тогда его этою горою придавит, не мог стоять на месте и постоянно пятился назад, будто эта громада всегда нависала у него над головой.^[108] [7] Целий в двадцать шестой главе девятой книги среди таких безумных упоминает некоего Писандра,^[109] который, почитая себя умершим, весьма страшился встретить свою душу, которую считал смертельным врагом своего тела, и быть вынужденным иметь с нею дело, коль скоро она так скверно с ним обращалась и выказала такое вероломство, покинув его.

[8] Но что сказать о Николетто из Гаттии,^[110] который, страдая этим мозговым недугом, однажды вообразил, что сделался фитилем в светильне, а потому хотел, чтобы всякий дунул на него спереди, сзади и с боков, боясь, как бы ему не сгореть без остатка? [9] Не менее дика соленая блажь^[111] этого рода, отличавшая Тоньоло из Маростики,^[112] который, утвердившись в фантазии, что превратился в заплату на подметке, дошел до самой Виченцы ягодицами по земле, придерживая ноги руками, из опасения, что какой-нибудь сапожник по дороге, чего доброго, прихватит им подошву. [10] И я полагаю, не менее груба блажь, пришедшая в голову Бертаццуоло из Нуволары,^[113] который, с мозгом, вовсе отуманенным, вообразил, что сделался кьоджийской дыней, и принялся тыкать головой в нос то одному, то другому, крича, что никто его не покупает, потому что еще не август месяц. [11] Но кончу с помешательством этих несчастных, приведя подлинно смехотворный пример Петруччо из Прато, который, уверившись, что превратился в горчичное зерно,^[114] забрался с руками и ногами в чан с горчицей, выставленный бакалейщиком перед лавкой, и причинил убытка на восемь-десять дукатов этому бедняку, который и вообразить не мог ничего подобного.

[12] Среди этих меланхолических расположений врачи помещают вид безумия, названный у греков ликантропией, а у латинян — волчьим безумием, которое, по словам Альтомаре,^[115] нудит человека в феврале выйти ночью из дому, наподобие волка с воем блуждать вокруг могил, вытаскивать из них кости умерших и волочить их по дорогам, к великому страху и трепету всякого встречного. [13] Упомянутый автор говорит, что меланхолики этого рода отличаются бледным лицом, глазами сухими и ввалившимися, изнуренным видом, ни слезы миру не прольют; у них сухой язык и крайняя жажда, они страдают от чрезмерной скудости слюны; он также утверждает, что видел двоих, тяжко удрученных и измученных такой болезнью.

[14] Примечателен пример Форнаретто из Луго,^[116] который, страдая этим расстройством воображения и мышления (потому что относительно памяти^[117] нет общего согласия), пошел однажды ночью на еврейское кладбище, где недавно был погребен один старый еврей, проживший за восемьдесят лет и больше шести лет страдавший водянкой, и, взвалив тело себе на плечи, двинулся на площадь перед цитаделью, играя с ним, как с большим мячом, и крича: «Промах! подавай! бей! играй!», и мало-помалу разбудил всю округу, и по домам евреев, от одного к другому, пошел слух, что этот человек выкопал мессера Симоне (так звали умершего еврея), и составилась с их приходом поразительная синагога смеха,^[118] когда они увидели, что этот безумец орудует берцовой костью вместо биты и останками, полными бурды, вместо мяча, при каждом ударе выплескивая из них похлебку: это задало работы на две недели всей общине, чтобы только избавиться от смрада, а те, кто поприжимистей, готовы были заплатить карлино штрафа за то, что не отмывают площадь, лишь бы не впивать нешуточный аромат мессера Симоне.

[15] Такому племени принадлежат помешанные меланхолики и дикие, коим в Больнице отведена палата, похожая на пещеру Сивиллы Кумской,^[119] а над ее дверью вывешено изображение Юпитера, которого, как покровителя подобных людей, мы призовем на помощь оным следующей молитвой.

Молитва к Юпитеру за помешанных меланхолических и диких

[1] Эта ватага недужных, лишенная помощи и совета, поданного твоим божеством, через мое посредство прибегает к тебе, величайший сын Опы и Сатурна,^[120] брат и супруг царицы Юноны, справедливо нареченный Юпитером (Giove), ибо ты подаешь помощь (giovamento) нуждающимся; Наилучшим Величайшим ради бесконечной благости, с которой ты правишь вселенной; Сеятелем, Создателем, Высокогремящим, Царем богов, Владыкой мира, Правителем Олимпа, Исправителем пороков и проступков, Высочайшим эфирным Отцом, Скиптроносцем, Всемогущим и прочими блистательными прозваньями, ибо все вещи спешат повиноваться малейшему твоему манию: посему, столь могучим божеством подвигнутый, столь могучим величием побужденный, я прошу тебя ради того сострадания, которое выказали тебе Куреты, вскормившие тебя на горе Иде, смилостивиться над этими злосчастными и безутешными людьми; и если любовь Европы и пажа твоего Ганимеда веселит тебе сердце, когда ты думаешь о претерпенном молоте,^[121] о перенесенных мученьях, о тяготах, превзойденных вящими усладами, кои их сменили, — ради той радости я заклинаю тебя возвеселить этих скорбящих, утешить этих удрученных, избавить от печали и горести сих меланхоликов, кои вверены тебе, как звезде, для них благосклонной.

[2] Если ты тот, кто породил Минерву, богиню мудрости, очисти их головы от великого немуцрия, которым они преисполнены; если ты справедливо назван Панонфеем, поскольку слышишь голос каждого, слушай и внемли не голосам, но настоящим воплям этих покинутых; если ты Юпитер Гостеприимец (Ospitale), столь прославленный поэтами, позаботься о тех, кто вопиет в Больнице (Ospidale), прося помощи; если ты Юпитер Домашний (Penetrale), столь любезный древним временам, позволь несчастьям этих людей проникнуть (penetri) не только в уши, но в сердечную глубь столь сострадательного бога; если ты тот Юпитер Каменный, что творит чудеса в камнях, можешь ли совершить большее чудо, чем из этих бесчувственных камней изгнать присущий им дикий и жестокий нрав? [3] Если ты тот Юпитер, коего все нарекли Гением из-за твоей склонности (genio) и влечения всем благодетельствовать, будь хоть немного благодушен, прошу тебя, с теми, кто имеет великую нужду в вящей твоей благосклонности; если ты тот Юпитер Чудотворный, что сотворил столь много дивного в прежние века, сотвори ныне такое чудо, чтобы терны сделались розами, чертополох — нарциссом, крапива — дроком: и тогда огласится веселым кличем вся Больница: «Да здравствует Юпитер Элицийский, Анксурский, Эгиох, Ликейский, Додонский, Лацийский, Диотейский, Хищник, Мститель, Пекарь, Аммон, Элейский, Кенейский, Атабирский, Касийский, Элевферий, Никефорий, Папей, Лукеций, Олимпий, Лабрианд, Лаприй, Мелион, Ассабин, Эрцей, Ларисий, Энесий, Плювий, Трифалий!»,^[122] и с торжественными песнопениями все побегут в твои храмы, неся тысячу пучков дикой руты к твоему образу за очищение от великой дикости, что над ними властвовала. [4] Итак, уверенный в обычной твоей помощи (giovamento), я ожидаю для этих немощных должной поддержки и подспорья.

Рассуждение IV О безумцах ленивых и нерадивых

[1] Средь племени помешанных уместно числить и неких ленивцев, или же нерадивых, которые, кажется, всегда в своих занятьях дремлют и столь великою косностью охвачены, что на них некоторым образом сбывается присловье Диогениана, то есть они спят Эпименидовым сном,^[123] показывая себя в своих делах и занятиях — не скажу: грубыми и неотесанными, но беспечными, мешкотными и настоящими сонливцами. [2] О них можно сказать то, что говорят о киммерийцах: они-де таким мраком и столь великою мглою застланы, что лучезарный Феб навеки ушел в изгнание из их умов, как говорит об этом народе Гомер:

[3] Среди них можно не без основания поместить того Ватию, римского гражданина, коего Сенека в своих «Посланиях» вывел несравненным примером празднолюбия: состарившийся в бездействии, он дал повод для пословицы: когда хотят сказать о безумце, подлинно ленивом и нерадивом, говорят: Здесь покоится Ватия.^[125] [4] На таковых, кажется, намекает поэт Овидий в этом стихе:

потому что, в самом деле, безумец этого рода так сонлив в своих действиях, что, можно сказать, почти мертв. [5] Поэтому мессер Данте, обозревая это жалкое племя, произнес следующие стихи по их поводу:

[6] Но если современные примеры способны сделать этих несчастных более известными свету, можно указать на примечательный пример Кауччо из Сан Люпидио,^[128] который, отправившись в таверну в Синигалье, в то время как его сотоварищи весело отужинали и провели два часа за столом, потратил два часа с четвертью, завязывая шнурок на башмаке; и когда трактирщик, думая, что он поужинал с остальными, спросил, не укладываться ли ему спать, тот спросил у него шила, чтобы провертеть новую дырку, ибо ему кажется, что этот башмак еще не сидит на нем как следует.

[7] Не менее славен случай Маркетто из Пьомбино, который, идя в Рим с намерением найти хозяина и выучиться какому-нибудь ремеслу, чтобы зарабатывать на хлеб, наткнулся средь дороги на лежавший помехою камень и, начав его пинать перед собою, добрался до ближайших ворот Рима не прежде, чем все его сотоварищи, которые отправились в путь вместе с ним, уже на обратной дороге увидели, как он изнемогает над этим камнем, гоня его вперед: наконец у них на глазах он сунул камень себе в сумку, примолвив, что при подходе к римским стенам собирался вбить его туда, чтобы тот никогда больше не докучал чужеземцам, идущим в Рим.

[8] Эти жалкие и злополучные существа, лишенные смысла и разумения, нуждаясь в сиянии Аполлона, эмблему его как своего защитника выставили над своей палатой, оставаясь средь мглы и потемок в мрачном приюте своего безумия. [9] Посему в торжественной молитве прибегаем мы к помощи божественного Аполлона, говоря:

Молитва к божественному Аполлону за безумцев ленивых и нерадивых

[1] О священный Аполлон, нареченный у греков Фебом,^[129], ты, который своими золотыми кудрями утешаешь и веселишь оба полушария, всем отрадный, ни с кем не неучтивый, простри к этой слепой и нерадивой толпе помешанных свет божественных твоих лучей, дабы благодаря тебе они ощутили, как просвещается их разум, и, наслаждаясь твоим боготворящим сияньем, превозносили ту доблесть, что истребила надменных Киклопов, поразила преступных сынов Ниобы, умертвила проклятого змия Пифона, откуда и взялось имя Пифий, столь для тебя славное. [2] Помоги же, чтитель Амфрисского тока,^[130] житель Парнаса, любитель Геликона, владетель Конского ключа, хозяин лавра, изобретатель лиры, наставник астрологии и князь врачевства, этим бедным нерадивцам, которые нуждаются в более глубоком врачевании, чтобы пролить им свет на недужный мозг, на обнищалый рассудок, на помраченный разум, на потерянную память; и как ты наречен Пронопием^[131] за то, что избавил беотян от комаров, Лемием за то, что исцелил сицилийцев от чумы, Эретибием за то, что вылечил у родосцев головню,^[132] так молю тебя, чтобы к этим благородным прозваньям, приличествующим твоему божеству, и к прочим — Фимбрей, Катаон, Киллей, Тенеат, Лариссей, Тилфоссий, Левкадий, Филлей, Либиссин, Сминфей, Патарей от Патары Ликийской, Кинфий от Кинфа Делосского, Киррей от Кирры, Кларий от Клароса в Колофоне, Ликий от Ликин, Гриней от рощи в Ионии, Мармарин от замка Мармарио — ты пожелал прибавить еще одно, Врач — от нерадивых, дабы во всем мире возносилось великолепными хвалами имя твое. [3] Если же ты милосердно позаботишься о них, как об упомянутых народах, узришь в Дельфийском храме пред твоим изображеньем посвященную пару очков великой зоркости,^[133] как неложное знаменье, что ты позаботился и исцелил таких неразумных людей, как эти; и навеки пребудет твоею та честь, что слепые видят свет благодаря очкам Аполлона у них на носу. Так поспеши же с подмогой, ибо всякое мгновенье, что ты медлишь, нерадивые безумцы превращаются в вовсе несмысленных.

Рассуждение V О помешанных винопийцах

[1] Очевидно и всем известно, что между разновидностями сумасшествия следует помещать и ту, которая, имея причиною винные курения и испарения, образует тот род помешанных, что зовется у нас обыкновенно помешанными винопийцами; свойство оных таково, что, затронутые и разгоряченные вином, они поднимают такой шум и гам, что сходствуют со Стеропом и Бронтом^[134] в Вулкановой кузнице. [2] Поэтому философ Афиней в четырнадцатой книге своих «Гимнософистов» предлагает вопрос, по какой причине поэты изображают Диониса, или Либера, безумным, и в первой главе отвечает на этот вопрос так: Диониса, друг мой Тимократ, многие изображали безумным оттого, что люди, неумеренно напивающиеся вином, впадают в буйство.^[135] [3] Этот предмет затрагивает и Овидий в таких стихах:

[4] И Геродот на эту тему говорит, что, когда вино сходит в тело, от него происходят речи дурные и безумные.^[137]

[5] Ксенофонт, давая добрый совет великому полководцу Агесилаю насчет воздержания от вина, сказал так: Избегай опьянения, как безумия,^[138] не делая различия между пьяным и полоумным, затем что винные пары, поднимаясь в мозг, похищают у человека способность видеть, различать, судить и в один миг подавляют все благороднейшие силы души. Этого предмета прекрасно коснулся святой Амвросий в книге «О посте», говоря: Напившись пьяны, рассуждают о воздержности, и когда всякий исчисляет свои сражения, пьяный хвалится доблестными деяниями; вином напитанный и сном расслабленный, не ведает умом, что языком глаголет.^[139] [6] Поэтому разумно в «Декрете», в разделе тридцать девятом, записаны сии полезнейшие слова: Чуждо мудрецу участие в пирах, возлияниях и пьянстве.^[140] [7] И наш поэт Данте воздает отменные хвалы первому Сатурнову веку, когда люди не ходили в погребок откупорить бочонок, но поспешали к ручью напиться свежей воды из пригоршни, такими словами:

[8] Блажен был бы наш век, будь он украшен такою воздержностью, как тот! [9] Но дело обстоит так, что не найдешь никого, кроме упившихся сорок,^[142] что трещат каждая как пятьдесят, когда начнет действовать Лиэева влага.

[10] Единственный пример из современности — Маргуте из Бинаско^[143] — наполняет смехом всю вселенную, ибо, выпив три стакана муската, он не тревожится насчет Вакха, скачет, отпустив мозгу поводья, и с первой почтой прибывает в Кукканью, тотчас пускается соперничать с королем Панигоне^[144] и выглядит лучшим сотоварищем на свете; но когда верначча доходит до маковки, тут уж он, как менада, кружится по дому и в каждом углу учиняет столь великое разорение, будто Баярд^[145] сбросил узду, и никто не в силах постоять против такого неистового зверя.

[11] Иной раз, однако, он бывает забавой и утехой для общества, как в ту ночь, когда он, спьяна идя в постель, взглянул на луну и, думая, что это река, сказал друзьям и приятелям: «Держите меня, сделайте милость, — как бы мне не утонуть в этой реке!»

[12] Среди древних были весьма порицаемы скифы и фракийцы,^[146] потому что величайшая слава, им принадлежавшая, основывалась на их готовности пить допьяна.

[13] Поэтому Гораций о них пишет:

[14] И Аристотель в порицание сиракузянам пишет,^[148] что иной раз по девяносто дней напролет они пребывали в тяготах ежедневного пьянства, почитая это занятие славным и благородным. [15] О Тиберии Нероне писали, что он паче всех прочих был столь усерден в пьянстве, что из-за этого получил позорные прозванья: вместо Тиберия — Биберий, вместо Клавдия — Калдий, вместо Нерона — Мерон.^[149] [16] Но кто не знает, сколь великое зло — опьянение, пусть прочтет лишь описание Вакха,^[150] созданное поэтами, чтобы оно раз и навсегда обличило его заблуждение; ведь Вакх изображается в виде ребенка, поскольку охмелевшие теряют рассудок и разум, и в виде женщины, поскольку охмелевшие неспособны на мужеские поступки; изображается он раздетым и нагим, поскольку охмелевшим нельзя доверять того, что хочешь сохранить в тайне; влекомым в колеснице, поскольку в охмелевших обнаруживается удивительная неустойчивость и переменчивость; с плющевым венцом на челе, ибо как плющ разрушает стены, так охмелевшие весьма наклонны ко всякому роду разрушения.

[17] Сказанного довольно об этом племени помешанных, над чьей палатой в Больнице выставлен эмблемою бог Абстемий^[151], покровитель и защитник всех опьянелых; посему мы обращаемся к нему с нижеследующей молитвой ради его услуги и приязни:

Молитва к богу Абстемию за помешанных винопийц

[1] С немногими словами, но с тем большею пылкостью я прихожу в столь великой нужде к тебе, о презритель Лиэя, противник Вакха, супостат Либера, смертный враг Бромия, и прошу тебя ради той доблести, которою ты добился, чтобы локрийцы считали, что упиваться вином — проступок, достойный смертной казни, и дал софисту Мосху и Аполлонию Тианскому^[152] мысли, столь чуждые и далекие от винопития, больше всякой болезни ненавидя фигалийцев,^[153] не умевших жить иначе как в кабаке, чтобы ты защитил от безумного влечения тех, кто хочет упиваться вином целый день. [2] И, если ты даруешь им эту милость, мы обещаем ныне подвесить пред твоим изображением бочоночек отменной закинфской риболлы в знак исцеления, которое ты даруешь этой безумной ватаге, нуждающейся более в разуме, чем в вине. [3] Пребывай в мире и помоги тем, кому твоя помощь необходима.

Рассуждение VI О помешанных беспамятных и слабоумных^[154]

[1] Среди новейших врачей Джован Фернеллио Амбиано, определяя существо слабоумия, говорит так: Слабоумие есть такой упадок и отнятие воображения или ума, что пораженные и угнетенные им от рождения едва научаются говорить из-за скудости ума, и прибавляет: к этому разряду принадлежит шаткость и утрата памяти.^[155] [2] Утрата памяти отличает тот род помешанных, которых мы обыкновенно называем беспамятными или же слабоумными. [3] Их легко узнать по таким приметам: речь их несвязна, они не обладают ни малейшей искрой размышления, чем свидетельствуется истинность мнения, высказанного Галеном во вступлении к книге «О школах»: Память укрепляется прилежным и частым размышлением.^[156] [4] Несомненно, что это помешательство может происходить от природного изъяна или от некоего чрезвычайного случая в зрелом возрасте, как всему свету свидетельствуют примеры, приводимые разными авторами.

[5] Среди прочих Целий, говоря о потерявших память вследствие какого-нибудь происшествия, называет Мессалу Корвина,^[157] несравненного оратора своего времени, за два года до смерти утратившего память настолько, что не был способен связать четыре слова на одну тему, чтобы они производили удовлетворительное впечатление в душе и в уме слушателя. [6] То же, пишет Бибакул, приключилось с беневентцем Орбилием, которого Марк Туллий назвал драчливым^[158] наставником своих учеников. [7] Среди тех, кто был бесплоден памятью от природы, Цицерон приводит в пример Куриона старшего, столь ею скудного, что иной раз в суде забывал, в чем состоит рассматриваемое дело. [8] Сенека пишет о Кальвизии Сабине, что он был от природы наделен столь шаткой памятью, что забывал то имя Улисса, то Ахилла, то Приама, хотя прежде удерживал их в уме. [9] Достопримечательное безрассудство Кореба, сына Мигдона фригийца, касающееся памяти, расславлено Лукианом и Евстафием: он силился счесть несметные волны моря, хотя от природы не умел считать дальше пяти. [10] В качестве последнего примера: Плиний сказывает, что фракийцы были столь тупого ума и зыбкой памяти, что не умели сосчитать больше четырех. [11] Об Аттике, сыне софиста Герода, он сказывает за истину, что тот был столь грубой памяти, что не умел удержать в уме начатков знания, то есть первых букв алфавита. [12] Причиной всему этому, по словам врачей, мозговая разлаженность,^[159] которая наполняет все действующие части оцепенением, делая их из-за торпора (говоря врачебным языком)^[160] неспособными удерживать в уме хоть что-то.

[13] Среди новейших примечателен пример некоего Мелькиора из Ривабассы:^[161] в свое время это был такой беспамятный и слабоумный, что, когда спрашивали имя его отца или матери, он был не в силах вспомнить. [14] Этот Мелькиор был так туп, что однажды в Бергамо на ярмарке спросил у своего друга об иудеях, христиане они или нет. [15] Еще пример, весьма смехотворный, — Маркетто из Толлентино,^[162] который, будучи приглашен на обед некими знатными господами из Фолиньо и по старости не имея зубов, чтобы жевать, забыл искусственные зубы, которыми, скрепив оные серебряной нитью, иной раз пользовался, так что, вернувшись домой, перевернул вверх дном все, вплоть до амбара с зерном, в уверенности, что оставил их там.

[16] Вот каковы безумцы беспамятные и слабоумные, коим в Больнице отведена комната, что зовется комнатой забвения, а эмблемой над дверью у них — изображение Харона,^[163] как божества милостивого и благосклонного к их нуждам, чьей помощи мы просим следующей молитвой.

Молитва к Харону за беспамятных и слабоумных

[1] Ныне обращаюсь к тебе, старый Харон, владыка Стигийского болота, господин Коцита, славный кормчий Леты, главный страж Флегетона, и ради того челна, что переправляет смертных по водам забвения, прошу тебя, благоволи вернуть назад этих беспамятных, которые, потеряв память о мирских вещах, погружены, а лучше сказать — погребены в водах Леты по самое горло. [2] Если ты подашь помощь этой умалишенной толпе, узришь пред своим бородатым изображением в храме, посвященном твоему имени у кизикийцев,^[164] плетенку, полную сверчками, в знак того, что ты утешил этих помешанных, которые, имея память хуже, чем у сверчка, затем выкажут ее столь обширною, что благословится в этой славе Харон, если только не запамятует исторгнуть из летейского ила похороненных в нем на вечные времена. [3] Итак, поверни кормило твоей лодки и переправь их немедля, пока твоя память об этом свежа, а сия нужда настоятельнее, чем когда-либо прежде.

Рассуждение VII О помешанных оторопелых, безвольных и не имеющих духа

[1] В толпе помешанных следует поместить и тех, кои в своих поступках, речах, размышлениях и решениях таковы, что кажутся камнями, недвижными и бесчувственными: посему мы нарицаем их помешанными оторопелыми, безвольными и не имеющими духа, ибо они почти как мертвые во всех действиях, что от них исходят. [2] Сего племени были гамсофанты,^[165] обитатели одной ливийской области, по природе столь боязливые и не имеющие духа, что избегали любых встреч и не отваживались в общество, чувствуя себя в людской среде потерянными. [3] Ту же природу приписывали древним регийцам, которые по своей вялости и удивительной робости дали повод для пословицы, которой пользуются, когда говорят о человеке безвольном и не имеющем духа: пугливей регийцев.^[166] [4] Кто будет отрицать, что помешанным оторопелым и воистину безвольным был грек Артемон,^[167] который без всякой цели затворился надолго в четырех стенах, велев двум слугам постоянно держать у него над головой железный щит, дабы ничто упавшее сверху не могло ему повредить, а когда иной раз выбирался из дому, наказывал носить себя в лектике под навесом, заботливо устроенным того же страха ради? [5] Что говорят Аристофан и Лукиан о некоем Плутосе, если не то, что этого безвольного любое дуновение ветерка ввергало в трепет от головы до ног? [6] К нашим временам относится достопамятный пример того Монферрино, что, поднявшись на кафедру с намерением держать речь перед некими лицами, закрыл глаза и со смеженными веками и дрожащим языком, словно издавая трель, насилу кончил вступление, будто параличом разбитое. [7] Такое приключилось однажды с неким бергамцем Коломбино, хоть он и почитался человеком отменного остроумия: он произносил речь и делал много жестов, но слова его застряли посреди дороги, и хотя его жестикуляция была пылкой, речь его, будто обледеневшая, не осмеливалась показаться наружу, так что одно мало соответствовало другому. [8] Среди этих примеров я считаю уместным упомянуть салонца,^[168] которого, когда он поднялся на трибуну, чтобы защищать дело своего клиента, прошиб пот такой ледяной, что ввергнул его в трехдневную лихорадку, отправившую его, словно на почтовых, прямиком к Радаманту.^[169]

[9] Теперь эти помешанные должным образом препоручены богу Сентину,^[170] покровителю бесчувственных, и над их палатой в Больнице поднята его эмблема, так как от него ожидают они той помощи, которой мы усердно взыскуем следующей молитвой.

Молитва к богу Сентину за помешанных оторопелых, безвольных и не имеющих духа

[1] От тебя, владыка чувств человеческих, жизнь и крепость наших членов, сила нашего духа, дарующий бесчувственным и безвольным надобную отвагу, с великой тревогой ждут эти бедные помешанные оторопелые и безвольные благовременной помощи, дабы та смелость, которую ты дал Тесею и Пирифою, чтобы вступить в безвыходный сумрак Дитова дома, и которую ты дал Ясону и Тифию,^[171] чтобы бороздить бурные волны Колхидского моря, тем для похищения прекрасной Прозерпины, этим для похищения драгоценного золотого руна, — чтобы эта смелость обнаружилась в них по твоей милости и они чудесно воспряли, к твоей славе и чести, от своего страха, оцепенелости и малодушия. [2] Если же они обретут этот дар, как внушает им надежда, то намерены посвятить славному твоему божеству отменный пук крапивы, как признание того, что их чувства восстановлены благодаря твоим колким понуканьям и потерянный разум счастливо к ним вернулся. [3] Итак, склонись на их мольбы, если эта слава трогает твое сердце, как должно.

Рассуждение VIII О помешанных простоватых, недалеких и легковерных

[1] Этих неотесанных невежд все обыкновенно зовут бычьими башками: по своей природе они неспособны ничего усвоить, да в придачу так неосторожны, что любой их убедит, что осел —это попугай: вот те, кого мы сейчас называем именем простоватых, недалеких и легковерных.

[2] Баттиста Эньяцио по этому поводу упоминает некоего Британниона,^[172] от природы столь простоватого и недалекого, что учитель никак не мог вбить ему в голову даже малую крупицу алфавита. [3] Филонид мальтиец, огромный телом, но разумом скудней валуха, был столь туг в науке, что при разговоре о какой-нибудь бычьей башке употребляют пословицу невежественней Филонида.^[173] [4] В наши дни примечателен по отменной глупости Чекконе из Минербио,^[174] которого однажды убедили, что болонская глазурь^[175] делается с маслом, и потому он не хотел есть ее в постный день, меж тем как другие набросились на коробку, говоря, что они раньше получили разрешение от этого запрета.

[5] Глупей этого показал себя Сантуччо из Фермо,^[176] который за трапезой с добрыми товарищами в порту Фермо съел черепаху вместо устрицы, ибо все заявляли, что это лучшая устрица, когда-либо виденная в этом порту. [6] Не меньшею была глупость Каструччо из Ровиго, которого легко было уверить, что Пресвитер Иоанн — не кто иной, как приходский священник из Беббе.^[177] [7] Не менее занятен рассказ о Скарлино из Виаданы,^[178] который в один прекрасный день уверился, что колокольня Пизанского собора прошла под парусом до самого Ливорно, а потом вернулась на место.

[8] Но приправой ко всему — последняя история, рассказываемая об Андреуччо из Скарпарии,^[179] который однажды поверил своему другу, что тот видел в Бакканском лесу^[180] пятьсот турецких галер, пришедших полонить город Рим, и что люди папы с сорока тысячами надувных шаров учинили такую бурю, что почти все суда были рассеяны и разбиты по всей дубраве и обломки их там и сям попадаются. [9] Великое число таких остолопов^[181] рождается в Вальтолине, а особенно в Валькамонике;^[182] они столь легковерны, что верят всему, что им ни скажешь, как тот, что уверился, что венецианский Арсенал — это лавка, где торгуют бокалами, и другой, уверившийся, что колокольня Сан Марко по подозрению в измене изгнана на десять лет в Лиццафузину;^[183] и тот, тупее слона, уверившийся, что Бучентавр, поставленный на башмаки, в одну ночь проскакал из Венеции до Триполи в Сории;^[184] и другой болван, который поверил, что река По взяла в жены Бренту, а потому Адидже, соперник в этой любви, прогневалась на По и не хочет впредь сочетать с нею свои воды;^[185] и наконец, тот образцовый осел или верблюд,^[186] который поверил, что Монте Бальдо^[187] в Вероне, отправившись однажды на охоту, натолкнулась на изгнанников и, остановленная ими, взяла в руки самострел и одним выстрелом уложила из них десять или двенадцать.

[10] Оттого в Больнице у них палата, над которой в качестве эмблемы — Египетский бык,^[188] затем что ему они вверены, как своему покровителю и защитнику. [11] Посему я прошу у него для них помощи и поддержки в следующей молитве.

Молитва к Египетскому быку за помешанных простоватых, недалеких и легковерных

[1] Эти бычьи башки с великою торжественностью прибегают к тебе, о великолепнейший Египетский бык, всеми нарицаемый Аписом и Сераписом, ради таковой твоей благосклонности, чтобы ты, коль скоро они быки, подобно тебе, был с ними милостив, дабы они однажды не превзошли в тупоумии верблюдов. [2] Итак, ради почести, воздаваемой тебе в Египте, что превосходит почести черепах, боготворимых троглодитами,^[189] аспидов, боготворимых финикиянами, голубиц, боготворимых ассирийцами, аистов, боготворимых фессалийцами, львицы, боготворимой в Амбракии, дракона, боготворимого альбанцами, ласки, боготворимой фивянами, коровы, боготворимой тенедосцами, усердно прошу и умоляю тебя явить им взыскуемую милость. [3] Если ты ее окажешь, как мы уповаем, в храме, тебе посвященном, пред твоим изображением узришь охапку майского сена и рядом соху, во извещение, что эти люди по твоей милости остаются в своем бычьем состоянии и не впадают в глупость вящую.

Рассуждение IX О помешанных придурковатых и ветрогонах^[190]

[1] Эти несчастные и убогие, у которых столь часто ветер в голове, а мозг сжался и стал легок, как легка и пуста яичная скорлупа, у которых изъян в делах, речах и мыслях дает повод смеяться всякому, кто их слышит или замечает, в сонме помешанных уместно именуются помешанными придурковатыми и ветрогонами. [2] Такими в древности являли себя вифинцы,^[191] которые, по словам Целия, поднимались на горные кручи и там приветствовали луну и заводили с ней беседы, хотя никакого от нее ответа не получали. [3] У беотян,^[192] по свидетельству разных авторов, был в голове тот же род помешательства. [4] Вследствие сего поэт Гораций говорит:

[5] Из новейших достаточно было бы примера Франкино из Мателики,^[194] который, нимало не удерживая своего ветрогонства, каждое утро брал прялку своей матери, старухи семидесяти лет от роду, и, усевшись на солнце у окна, силился прясть пряжу, но лишь портил нить и очес, так что рассерженной старухе приходилось всякий раз ломать прялку об его голову; и средь воплей и нагоняев она отчаивалась в своем сыне, видя в нем так мало разума и толка.

[6] Бедняжка Матеуччо из Вальвассона^[195] тоже был из этого разряда, ибо когда отец послал его на село поглядеть, что делают жнецы, он, хоть и был тридцати четырех лет от роду, принялся играть с ребятами в кубарь и в соломинку^[196] и весь день занимался этой пустельгой, а потом воротился домой, не умея дать никакого отчета тому, кто его отрядил за делом. [7] Еще один был из замка Бубано^[197] в Романье, а его мозг пребывал в согласии с названием его родины;^[198] совершенный ветрогон, он однажды должен был отнести еду каким-то работникам по распоряжению своего хозяина, но принялся на зерновом поле мастерить дудки и свистульки, в какие дети дудят, и целый день провел за этими безделками, между тем как работники помирали с голоду в тщетном ожидании, когда этот недоумок явится с их обедом.

[8] Что, однако, будет глазурью на всем помянутом, так это случай с Тонино из Буффалоры,^[199] который, возвращаясь из Рима и проходя равеннской сосновой рощей,^[200] набил полную котомку мух и комаров — крупных, каких плодит эта роща, — а также приличный мешок слепней, и принес их на родину; по прибытии он тотчас дал знать родственникам и друзьям, чтобы пришли с ним повидаться, затем-де, что хочет подарить им некие прекрасные чужеземные вещицы, которые принес из Рима; они же, хотя хорошо знали его как простофилю, за всем тем не считали его настолько полоумным, каким вскоре нашли: ибо, заведя их всех в укромную комнатку, он выпустил наружу полчище мух, комаров и слепней, которые влетали в глаза и в нос каждому и вместе с этой сумятицей дали всем столь великую причину посмеяться, что люди впрямь едва не умерли со смеху от новизны этой проделки.

[9] Итак, помешанные этого выводка именуются придурковатыми и ветрогонами, а в Больнице у них эмблемою выставлена Самосская овца,^[201] яко их покровительница; посему мы просим ее помощи и благосклонства следующей молитвой.

Молитва к Самосской овце за помешанных придурковатых и ветрогонов

[1] Если почесть, которую воздавали тебе древние самосцы, о досточтимая Овца, сама по себе такова, что намного превышает ту, которую дельфийцы воздавали неприятелю твоему волку, а также превосходит ту, что воздавалась у римлян гусю, а у египтян — козлу, и если преславное твое почитание — одно из самых торжественных, которые какой-либо народ когда-либо с благоговеньем совершал, ради этой почести и ради такого поклоненья я ныне прошу тебя, окажи этим скотам внимание, какое ты, будучи, как и они, овцою, найдешь подобающим, тем более что, если не снизойдешь к их нуждам, лишишься их поклонения, ибо они, легко отложившись от овцы, отдадут себя в добычу богу Валуху.^[202] [2] Если же ты им поможешь, мы принесем овечий сыр из Гуальдо^[203] или из Римини к святому твоему образу, что даст случай всему свету возносить тебе хвалы, и совокупно воскликнем: «Да здравствует овца, а с нею и бараны!»

Рассуждение X О помешанных безрасчетных и шалых

[1] Есть выводок помешанных, что в народе зовутся безрасчетными и шалыми; они узнаются по тому, что делают все не ко времени, говорят невпопад, поступают неподобающим образом, не произносят ни слова серьезно, но во всяком слове, жесте, речи, знаке, поступке столь нелепы, что всякий справедливо назовет их шалыми и несмысленными. [2] Поэтому Марк Туллий во второй книге «Оратора», описывая природу и свойство одного такого, говорит:

Кто не видит, чего требуют обстоятельства, или говорит слишком много, или хвастается, или не берет в расчет ни достоинства, ни удобства тех, с кем общается, кто, коротко говоря, в каком-нибудь отношении не знает уместности и меры, того называют нелепым.^[204]

[3] Я полагаю, к ним можно причислить древнего Амфистида,^[205] упомянутого Целием: он был столь безрасчетным и несмысленным, что не знал, рожден ли он отцом и матерью, как это обыкновенно случается, или нет. [4] Врача Акесия тоже можно отнести к безрасчетным безумцам, ибо у него было обыкновение, леча кого-нибудь, всегда применять средства, прямо противоположные тому, что обычно предписывают. [5] По этой причине у Павла Мануция явилось присловье: Акесий лечил.^[206] [6] Среди новейших великим безрасчетным дуралеем почитался Франческино из Монтекукуло,^[207] который, действуя в согласии с названием своей родины,^[208] придя в суд защищать своего клиента, привел свидетельства и доводы, отменно неблагоприятные для этого несчастного.

[7] Некий Ортензио из Сарни^[209] был порицаем за сего рода сумасшествие судьею в какой-то тяжбе, поскольку трактовал дело на отличной цицероновской латыни, но в остальном его речь была такой путаной и неуместной, что судья был вынужден сказать, чтобы вдругорядь захватил с собою вирши Олимпио из Сассоферрато^[210] и принес ему, затем что он, судья, охотнее согласился бы читать эти вздоры, чем его доводы в духе Попа Арлотто.^[211]

[8] Величайшим среди безрасчетных и ошалелых показал себя тот бакалейщик из Кастеллины,^[212] который, вместо того чтобы отпустить служанке крахмального порошку, продал ей толченого кристаллического мышьяка, едва не уморившего ее госпожу по его глупости. [9] Вовсе безрасчетным показал себя некий Лироне,^[213] кухонный малый, которому было сказано снять пену с кипящего горшка, он же, не зная, что делать, вылил весь бульон, оставив мясо пересыхать, покуда повар не собрался подать его на стол. [10] Не менее бестолков был Бастиано из Монселиче,^[214] который, состоя в услужении у некоего неаполитанского синьора, велевшего ему подать на стол несколько лимонов и апельсинов, пошел в сад, надрал самых красивых растений, какие там были, и принес все их в пучке своему хозяину, к великому ущербу и немалому стыду. [11] Подобный же пример явил один бестолковый бергамец, которому было велено хозяином пойти на чердак и накидать оттуда дров для очага, он же пошел туда с топориком и принялся колотить по каким-то балкам, державшим кровлю, пока наконец хозяин, заметив, что тот замешкался, не прогнал его вниз, хорошенько отделав палкой. [12] Не будет неуместен и еще один пример, Луккино из Фузолары,^[215] который, состоя на службе у торговца мальвазией, когда хозяин велел ему развлечь одного порядочного человека, своего друга, и откупорить для него все бочки, решив, что должен их раскурочить, взял один из тех топоров, которыми орудуют дровосеки, и с его помощью разнес больше четырех бочонков, прежде чем его хозяин уразумел свою ошибку и его безрассудство. [13] Но последний пример дорогого стоит: Бартоло из Калепьо,^[216] под Бергамо, состоял на службе в Венеции у весьма богатого бакалейщика; однажды, когда его хозяин делал свечи, горшок кипел, воск плавился, он спросил, что это такое кипит в горшке; хозяин отвечал ему без улыбки, что это сахар и мед для марципанов; а этот сумасбродный лакомка, дождавшись, чтобы хозяин отошел, схватил одну банку из тех, что были в лавке, и прежде чем воск остыл и пока он еще был теплым, выпил банку до дна, и его язык, зубы и кишки сплелись так, что он едва не околел; когда же он потом сказывал об этом деле хозяину, тот в свою очередь едва не лопнул со смеху, видя, как оплошал этот сумасброд.

[14] Вот каковы безумцы безрасчетные и шалые, которым в Больнице принадлежит палата, где вывешена эмблемою богиня Бубона,^[217] подлинно приязненная всем таковым. [15] Посему они препоручаются ей в следующей молитве.

Молитва к богине Бубоне за помешанных безрасчетных и шалых

[1] Эти гусаки Романьи, эти валухи Апулии, эти ослы Марки^[218] бесконечно вверяются тебе, блаженнейшая богиня Бубона, подруга великого Пана, госпожа отар, пастырь стад, верная хранительница овчарен, и заклинают тебя ради любви Пасифаина быка,^[219] ослицы эфесца Аристона, козы пастуха Кратида, кобылы, столь любезной Флавию, чтобы ты изволила благотворить и сему стаду, мало отличному от помянутых животных. [2] И если приведется тебе их защитить, как они добиваются, они намерены посвятить тебе запеченного быка и пропеть прекрасный гимн, в каждом стихе заключающий имя Бубоны и быка вместе. [3] Итак, яви благосклонность этим быкам, если желаешь, чтобы эта жертва совершилась в твою честь и славу.

Рассуждение XI О помешанных нескладных и недотепах

[1] Есть в свете несчастливцы, столь неуклюжие в рассуждениях, столь неотесанные в речах, столь нелепые в поступках, делах и занятиях, что они не без оснований получили в свете имя нескладных и недотеп, дабы отличать их от упомянутых выше. [2] Если мы хотим основываться на примерах из древних писателей, надобно сказать, что Мелитид, прославленный Гомером, был один из этих величайших недотеп, ибо прибыл на помощь Трое, когда Троя была уже дотла разорена и разрушена, и благодаря Лукиану вошла в пословицу Мелитидова помощь,^[220] когда речь идет о запоздалой помощи от человека несмысленного и несуразного. [3] Некий Маммакут прославлен Аристофаном по той же причине, ибо он был в своей повадке настолько нескладен и неуклюж, что от его имени все недотепы и неуклюжие, подобные ему, называются, как бы сделавшись пословицею, маммакутами.^[221] [4] Эта полоумная толпа представлена ныне в комедиях Грацианом из Болоньи,^[222] ибо, слыша, как рассуждает подобное лицо, не вообразишь ничего на свете нескладней; и столь велика его неуклюжесть, что приходиться смеяться безудержно, так как помимо того, что речь его несуразна, рассуждения неуместны, конец с началом худо связан, жесты несоразмерны, голос груб, действия неприличны, он выводит заключения столь нелепые, что они одни заставят кашлять от смеха всякого слушателя.

[5] Джакомо из Поццуоло — еще один, кто представляет наш век своей нескладностью, ибо, когда он шагает, он похож на колченогого Аристогитона;^[223] когда говорит, кажется, что у него жаба во рту; когда жестикулирует, кажется, что он намерен потешаться над природой и искусством; когда читает что-нибудь, по его непрестанному смеху подумаешь, он глумится над чем-то важным; когда рассуждает о каком-нибудь предмете, большего шута и дуралея нельзя и представить.

[6] Что же скажем о недотепе Андреуччо из Марано,^[224] который, читая бумагу, где сообщалось, что такие-то поля сдаются в наем за двести венецианских лир, сказал по-латински так: Moneta autem Venetiana valebat ducentis libribus pro affitandis illis campibus?^[225] [7] Что скажем о другом неуклюжем педанте из Санто Арканджело,^[226] который, перелагая на народный язык латинское начало Катона: Поскольку я, Катон, замечал, сколь многие заблуждаются на стезе нравов,^[227] сказал: «Так как я, Катон, примечал, что многие скитаются на дороге мавров»? [8] Он сродни другому педагогу, который, толкуя стих Вергилия:

сказал: «Я, Джован Николо, который был осужден за крабов, принесенных в Равенну».

[9] И что нам сказать о том грошовом логике, который, объясняя эти строки Петра Испанского:

сказал, что варварские ратники царя Дария надели свои каски, свирепо ворча; потом, объясняя другую строку:

заявил, что эти каски причиняли спазмы фригийцам и маврам; потом, перейдя к этому:

истолковал его так, что люди Цезаря прибыли в Местре^[230] и что они торопились дать ему тумаков; наконец, добравшись до этого:

истолковал его так, что Цезарь сказал Филиппу Антонию^[231] и своим друзьям, чтобы отделали этих людей железом.

[10] Не был ли очевидным недотепой Мартинелло из Виллафранки,^[232] который, надписывая письмо своему сыну, учившемуся в Болонском университете, написал так: «Божественному духу моего сына Андреа Скарпаччи, который посещает занятия величайшего врача, каким обладает Болонья, и за три года сделается новым Фалопией,^[233] если Бог по милости Своей сохранит его живым. Болонья, близ башни Азинелли, в доме женщины, что сдает комнаты»?

[11] Эти нескладные и недотепы препоручены богу Фатуеллу,^[234] поборнику подобных людей и усердному их защитнику. [12] И коль скоро у них над дверьми обретается изображение подобного божества, подобает нам почтить его следующей молитвой.

Молитва к богу Фатуеллу за безумцев нескладных и недотеп

[1] Да благоизволится тебе, о великий монарх неуклюжих, фантасма из фантасм, ради созвучия твоего имени, сообразного этим недотепам, гением твоим благотворить этой неуклюжей ватаге помешанных, к тебе благочестиво обращающейся; и ради того храма, коим владеешь ты в Валькамонике,^[235] где великое множество недотеп всецело зависит от твоего владычества и распоряжения, они молят тебя, чтобы ты, хотя нескладный (fatuo) по имени, не оказался для них таковым в своих деяниях (fatti). [2] Если ты так поступишь, они намерены пред твоим образом принести в жертву филина, что будет неложным знаменьем, что они по твоей милости больше не недотепы. [3] Вот, что ты стяжаешь,^[236] если подашь им скорую и ревностную помощь.

Рассуждение XII О безумцах развращенных^[237]

[1] Есть в свете сумасшедшие, с умалением мозга и потерею здравого смысла сохранившие в себе некую развращенность, которая иногда кажется порожденьем смышлености, присущей этим людям, но на деле происходит скорее от изъяна их разума, испорченного и растленного, нежели от чего-нибудь иного: они сходствуют с мулами, по злобности своей природы лягающими всякого, кто к ним приблизится. [2] Таких нам заблагорассудилось называть развращенными безумцами, за невозможностью найти для них более подходящее и уместное имя.

[3] Может быть, кому-то покажется, что среди помешанных развращенных можно поместить некоего Циппия,^[238] упомянутого Луцилием, который был помешан в том, что позволял другим бесчестно употреблять его жену, и развращен в том отношении, что, дабы не выглядеть добровольным рогом изобилия,^[239] притворялся спящим, в то время как прелюбодей, бодрствуя в любовной палестре, боролся с его женой.

[4] Развращенным безумцем явил себя тот, что в Миланской больнице подзывал к себе чужестранцев, говоря, что хочет показать им долину Иосафатову,^[240] и, мало-помалу обнажая ягодицы, заставлял краснеть от стыда всякого, кто к нему подходил. [5] Был и другой, еще развращенней, который спрашивал всякого, можно ли его поцеловать, но стоило человеку приблизиться, разбивал ночной горшок об его голову,^[241] или кусал его, или что-нибудь еще дурное непременно с ним вытворял.

[6] Рассказывают об одном развращенном безумце, что, стоя однажды у окна и увидев перед собою красивую девицу, будто вмиг воспламенившись любовью, сказал ей: «Любезен ли я вам, о милая девица?», она же отвечала: «Нет, ибо вы — сер Маггио,^[242] мне мнится». [7] А он возразил: «А все-таки позвольте мне своего добиться!»

[8] О другом развращенном безумце рассказывают, что однажды он забрался на прилавок мясника на рыночной площади и, собрав вокруг себя толпу зевак, начал кричать, чтобы все подошли его послушать. [9] Когда народ стекся, он сказал: «Представьте, что я — великий зверь, который держит совет с прочими зверями; я, со своей стороны, намерен отправиться позавтракать, а вы пойдите-ка нашинкуйте себя»; и так их надув, удалился, к общему смеху и стыду. [10] Этот человек был весьма схож с тем, который во время совещания о неких народных делах вошел в залу совета и завопил со всей силы: «Я голосую за то, что вы все тут голосуи!»^[243]

[11] Похож на них был и Норандино из Савиньяно,^[244] развращеннейший безумец, который в ту пору, как в городе Чезене, соседственном тому замку, происходил некий спор, по случаю проходя там, где собрались спорящие, расчистил себе место здоровым посохом и зычно сказал: «Я оспариваю то заключение, что Савиньяно отстоит от Чезены не более чем на десять миль, и отстаиваю другое, что Савиньяно мужского рода, а Чезена — женского, а вдобавок отстаиваю и то, что больше народу будет слушать меня, безумца, чем вас, строящих из себя мудрецов.

[12] И наконец, я отстаиваю еще и это: если бы Савио проходил посреди Чезены, я не был бы безумен».^[245]

[13] Вот такие люди зовутся развращенными безумцами, и в Больнице им принадлежит палата с вывешенным над нею образом богини Фемиды,^[246] которую, как покровительницу оных, я призываю на помощь нижеследующей молитвой.

Молитва к богине Фемиде за развращенных безумцев

[1] О великая дочь Неба и Земли, столь же любимая Юпитером, сколь и скупая к его любви, не скупись на помощь тем, которые, будучи помешанными и порочными, добиваются от Фемиды, богини уместных просьб, того, о чем им подобает просить. [2] Домогаются они сей позволительной и справедливой вещи: чтобы ты вымолила у Неба, твоего отца, мудрости их помышлениям и крепости их уму, ибо если по твоей милости они избавятся от такого безрассудства, в храме твоем, столь чтимом беотянами, подле реки Келиса,^[247] узришь принесенною тебе в жертву испанскую мулицу, что станет явным знаменьем великого триумфа, вмиг добытого тобою благодаря столь великому избавлению.

Рассуждение XIII О помешанных злобствующих и кипучих^[248]

[1] У некоторых в мозгу укоренилось такое свойство, что всякий раз, как они чувствуют, что их кто-то обидел или оскорбил, с безрассудной готовностью немедленно начинают свару, и как со стороны обидчика множатся оскорбления и обиды, так с его стороны возрастает вместе с ненавистью неотступная злоба, и дело сводится к тому, что, кипя умом на зверский лад, он удостоивается имени помешанного злобствующего и кипучего.

[2] Среди древних примеров можно, пожалуй, привести Клеомеда Астипалейского,^[249] человека необычайной силы, упомянутого Плутархом: нечестно лишенный награды, приличествующей его доблести, он впал в столь великую злобу, что однажды оперся плечами о колонну, поддерживавшую здание школы, где были все дети знатных особ, и, яростно обрушив ее на землю, убил наставника вместе со всеми отроками. [3] К таковым можно причислить и Марганора у Ариосто, который из-за смерти двоих сыновей питал такую неприязнь к женскому полу, что все женщины, каким случилось быть в его владениях, по этой причине подверглись его грубым насмешкам и жестокому обращению.^[250]

[4] В новейшие времена великим безумцем из кипучих все окрестили одного ученого бахвала:^[251] такой это был бельфегор,^[252] что от блошиного укуса был готов истребить всю вселенную, и когда он забирался в свою блажь и безумную повозку,^[253] то не боялся всей артиллерии герцога Феррарского,^[254] затем что злоба и неприязнь отнимали у него предвиденье опасности и насмешек, грозящих его неистовству. Что до нашей темы, о нем рассказывают, как однажды, когда кто-то назвал его «скрипичной головой», он, донельзя распаленный этими словами, отвесил тому человеку такой удар кулаком, что, угодив по колонне, сломал себе руку и плечо; видя, сколь самому себе навредил, осерчал сильней прежнего и бросил кусок мрамора, метя в лоб, но мрамор, ударив в стену и отскочив назад, ударил бросавшего в живот; вмиг возгоревшись сугубым неистовством, он попытался боднуть обидчика головой в брюхо, а как тот отступил с дороги, врезался в стену головой и здорово ее расшиб; наконец, не имея другого способа утолить злобу, беззастенчиво рыгнул в обидчика из самой глубины, примолвив: «Вот тебе, коли я не могу отомстить иначе!»

[5] Великим безумцем злобствующим и кипучим был Кристофоро из Криспино,^[255] который, когда однажды кто-то сказал ему (а он был крайне безобразен): «Воистину, вы прекрасный юноша», он, не стерпев этой иронии, швырнул тому куском сыра в живот, а поскольку тот подобрал сыр и понес его прочь, чтобы съесть, бросил вслед ему и нож, который имел при себе, а тот подхватил и нож, чтобы нарезать им сыр, а так как это было подле лавки пекаря, безумец пустил в него хлебом, а тот подхватил и его, чтобы съесть с сыром; наконец тот думал кинуть в него кувшином без вина, подвернувшимся ему под руку, но обидчик молвил: «Братец, будь добр, налей в него вина, а потом уж бросай», безумец же пришел от этих слов в такую ярость, что побежал к соседнему фонтану, намеренный швырнуть в него кувшином, полным воды: но обидчик, смеясь и убегая, словно коварный парфянин,^[256] сказал: «Приятель, я возьму нож, хлеб и сыр, а тебе пусть останется кувшин и вода, чтоб у нас было поровну»; и так избег последнего удара злобствующего безумца, который напоследок уразумел, что остался с величайшим позором от своей полоумной затеи.

[6] Для злобствующего помешательства не найти примера знаменитей того, что являет божественный Ариосто в злобной и преступной Габрине, особенно в том стансе, что начинается так:

[7] Ибо проклятая старуха, со всяческим неистовством и злобностью, искала выместить свой гнев на несчастном Зербино, не выказывая его злоключениям ни искорки жалости, как нечестивая и дьявольская ведьма, какой она воистину была.

[8] Такие люди по заслугам названы безумцами злобствующими или кипучими, а в Больнице отведена им палата, над которой вывешена эмблемою богиня Немесида:^[258] к ней мы прибегаем за помощью в столь великой нужде, поскольку эта богиня обыкновенно печется о таком роде безумцев.

Молитва к богине Немесиде за помешанных злобствующих и кипучих

[1] Со всем рвением, какое возможно, со всей пылкостью, какая доступна, к тебе, богиня, нареченная у древних Рамнусией, затем что в Рамнунте, городе Азии,^[259] зрится твое изваяние, созданное рукой Фидия,^[260] — к тебе прибегая, просим твоей величайшей помощи и благосклонности, ибо для этих злобствующих безумцев не ведаем лучшего лекарства, чем помощь той богини, которая, карая и бичуя беззаконных и преступных, заслуженно почитается целительницею язв этих безумцев. [2] Посему, если мы обретем ту помощь, на которую подобает уповать от столь справедливой богини, будь уверена, что, благодарные твоей приязни, мы принесем в храм Адраста, тебе посвященный, корзину чеснока и зеленого лука и все вместе восхвалим имя Адрастеи, изрыгая язвительные запахи, недвусмысленные свидетельства здоровья, дарованного тем, ради коих мы возносим нынешнюю мольбу; исцели же их, и мир с тобою.

Рассуждение XIV О помешанных смехотворных

[1] Есть некие помешанные, которые день напролет творят веши столь странные, невиданные и непривычные, что отчасти из-за новизны, отчасти же из-за безудержности дают повод смеяться всякому, кто их видит или слышит. [2] Вследствие этого все называют их помешанными смехотворными — имя, сообразное их каждодневным делам и поступкам.

[3] Историк Юстин^[261] среди смехотворных безумств Сарданапала, царя ассирийцев, упоминает такое: наслаждаясь сверх меры женскими уборами, он иногда облекался в женское платье и, смешавшись с девушками, держал прялку и веретено, как они, и занимался всем, чем обыкновенно занимаются женщины. [4] Помешательство Гомера^[262] тоже среди смехотворных безумств, ибо он, сказывают, вознамерился жалким образом кончить свою жизнь в петле лишь оттого, что не умел разрешить загадку, которую ему случайно задали какие-то моряки или лодочники. [5] Еще одно — отменное безумство поэта Филемона,^[263] который, как рассказывает Валерий Максим, при виде осла, подъедавшего фиги со стола, начал так безудержно хохотать, что лопнул от смеха. [6] Похожий пример — Маргутте у Луиджи Пульчи,^[264] который лопнул от смеха, глядя, как обезьяна натягивает его башмаки.

[7] Лампридий^[265] среди смехотворных безумств Гелиогабала упоминает такое: он то катался в повозке, запряженной четырьмя нагими блудницами, то посещал всех блудниц Рима, раздавая жалованье всем порочным женщинам, коих называл своими соратниками, а иной раз, вырядившись, как блудница, давал всему свету уразуметь, что он не римский император, но имперский шут. [8] Но безумство Нерона^[266] все прочие превосходит, ибо ему пришло желание родить, как женщины, и он сделался жеребцом и кинедом одновременно, а из-за Спора, своего ганимеда, вошел в такое безрассудство, что желал видеть, как врачи превратят его из мужчины в женщину. [9] Джован Равизио Тесторе помещает среди смехотворных безумцев и некоего Зенофанта,^[267] у которого было такое свойство, что чем усердней он тщился удержать смех, тем необузданней пускался хохотать. [10] Афиней в пятой книге своих «Гимнософистов», сказывая о помешательстве Антиоха^[268], безумного царя Сирии, сообщает вещи, весьма смешные: он без всякого различия водил знакомства и дела как с подонками простонародья, так и с людьми благородными и знатными, и с подлым народом пил охотней, чем с баронами; проведав о каком-нибудь веселом сборище юношей, он не раздумывая шел туда, прихватив свою цитру или лютню, и присоединялся к их обществу; часто, сложив царские ризы, с фонарем в руке он шел на площадь и хватал за руку то одного, то другого, упрашивая всех, чтобы дали ему свои голоса и поддержку, потому что иногда он желал на римский манер сделаться эдилом, а в другой раз — народным трибуном; и многократно в присутствии знатных особ плясал на шутовской манер, к великому стыду тех, кто присутствовал при таком непотребстве.

[11] Среди смехотворных безумцев наших времен можно упомянуть одного сумасброда, прозываемого Педруччо из Бьяграссо,^[269] который ходит по улицам, подбирая конский и коровий навоз, и несет его в запас домой, приговаривая, что в голодную пору из этой бурды хороший выйдет пирог, коим он сохранит свою жизнь вопреки ростовщикам.

[12] Микелино из Паппоцце^[270] — еще один малоумный, заставляющий весь мир смеяться его безумствам, ибо летом он вздевает панцирь на спину, мех поверху, а потом — здоровенный щит в римском роде, говоря, что не хочет, чтобы солнечные лучи, пройдя насквозь, хоть как-нибудь да заставили его потеть.

[13] Но Сантриччо из Ритонды^[271] — подлинно смехотворный безумец, ибо лето напролет он занимается лишь тем, что ловит лягушек и обдирает их, а потом несет их шкурки целой охапкой к скорняку на выделку, говоря, что римский император отроду не носил меховых одежд столь тонких и столь редких, как те, что будут пошиты из лягушачьих шкур.

[14] Все таковые зовутся смехотворными безумцами, ибо творят безумства по большей части смешные; над их палатой в Больнице вывешен образ бога Смеха,^[272] почитавшегося древними, ибо они ему вверены как особливому своему божеству. [15] Посему следующей смехотворной молитвой торжественно к нему воззовем, дабы оказал им помощь.

Молитва к богу Смеху за смехотворных безумцев

[1] Не могу без сильнейшего смеха и хохота обратиться к тебе, сын Юпитера или Вакха, друг шутов, нежный к пьяницам, враг скуки даже больше, чем болезни, воспитанный Венерой, выпестованный Купидоном, живущий на кошт богини Флоры, учтивый всю жизнь, подлинно добрый товарищ, финансовый поверенный в благовременье, и с древним Демокритом^[273] произвести для тебя от имени этих людей прекрасный треск хохота, вроде того, что творит Паделла^[274] на площади Сан Марко, ибо если б не ты, благодетельствующий и пестующий сих смехотворных безумцев, вся Больница пребывала бы в унынии и не зрелось бы ничего, кроме вездесущей печали и меланхолии. [2] Но они по твоей милости, исполняя свою должность, даже больничных служителей заставляют веселиться и освобождают их души от досад, доставляемых им безумцами нрава френетического и делирийного, меланхолического и дикого, и прочими подобными. [3] Посему многие немало тебе обязаны, чувствуя, что благодаря тебе сердце их радуется, а предсердия полнятся безмерной веселостью; и, если ты на этот лад продолжишь, как надеемся мы с сим родом безумцев, будь уверен, что услышишь в своем храме хохот громче того, что когда-либо раздавался на пирах Гелиогабала или Коммода. [4] И все это — чтобы угодить тебе, причине всякого смеха.

Рассуждение XV О помешанных тщеславных

[1] Величайшее число полоумных, какое можно найти, возможно, составляют те, о ком мы начинаем рассуждение: ясным и славным манером напоминаем о них миру и именуем их славным названьем тщеславных помешанных; потому что ничего они не любят сильнее, ничего не ищут усерднее, ничего не желают беспокойнее, чем мирской славы, которой они больше алчут, чем скупцы — золота, медведи — меда и пчелы — цветов, так что она — закуски, еда и заедки всякого их поступка. [2] И так как в голове у них это неподатливое безрассудство, они не могут своим разумением проникнуть слова, сказанные против них мудрецами, каково речение Аристотеля, который в книгах своих тайн говорит Александру, что нет столь великой стойкости, чтобы вынести бремя гордыни;^[275] речение Аристофана, говаривавшего: Не следует вскармливать львов в городе,^[276] намекая на таковых тщеславных безумцев; речение Демада афинянина, который, когда его сограждане хотели учредить божественные почести Александру, молвил: Остерегитесь, граждане, прошу вас, как бы, вознося этого честолюбца к небесам, вы не свергли его на землю:^[277] но они так были ослеплены этим проклятым стремленьем, опустошающим и пронзающим их сердце, что потеряли всякое понимание и разумение и весь свет, какой у них обретался, опрометью поспешая за малейшей искрой этой летучей славы, быстротечной, как ветер. [3] Речи их душисты и благоухающи, словно амбра, и им не дают слететь с языка, не посмаковав их во рту, как чистый сахар; жесты их по симметрии сочинены в саду Граций; их поступь размерена инструментами Архимеда, дабы один шаг, чего доброго, не оказался ни длиннее, ни короче другого; их осанка — как у выступающего павлина^[278] или индийского петуха, когда он шествует по двору; их манера держать себя — как у Юпитера на золотом престоле посреди богов; их движенье — словно у черепахи, которая, ступая, скребет хвостом о землю; их важность — как у романьольской гусыни, когда она вышагивает по птичьему двору; глазами они вращают, как кот, когда себя вылизывает; стоя спокойно, похожи на жабу, когда она прильнет к земле; их речь ползет неспешней муравья, нагруженного зерном больше обычного; коротко сказать, все повадки столь нарочиты, что ничего докучней и странней этих тщеславных безумцев не сыщешь.

[4] Среди этих тщеславных безумцев писатели упоминают древних арвернов, которые, по сообщению многих, хвалились происхожденьем от троянской крови и потому называли себя братьями римлян, как говорит о них Лукан в первой книге:

[5] Схож с ними был некий Мурран — не тот, что изготовляет бокалы,^[280] но тот, о котором говорит Вергилий в двенадцатой книге «Энеиды»:

[6] Среди других примеров тщеславных безумцев древние авторы приводят Мизена, Энеева трубача, который почитал себя столь выдающимся в своем ремесле, что осмелился вызывать на состязание морских богов, чтоб играли на трубе, с ним верстаясь; то же с Марсием, бросившим такой же вызов божественному Аполлону; то же с Фамирой фракийцем, дерзнувшим состязаться в пении с Музами; а вместе с этими — и пример Арахны, хотевшей верстаться с Минервой в ткачестве; и, наконец, пример Кассиопеи, дочери Цефея, осмелившейся считать себя выше Нереид, как Ниоба — выше Латоны, Антигона, Лаомедонтова дочь, — Юноны, а Лихиона, Девкалионова дочь, — Дианы.^[282] [7] Подлинно сонм тщеславных любого другого больше, так как во все времена познано опытом, что дымоход мозга^[283] больше дымит с этого угла, чем со всякого другого.

[8] Что же сказать о Нумане Ремуле, который, приписывая себе слишком много и слишком довольный своей доблестью, поносил троянцев, осажденных в Италии, за изнеженность и малодушие; Вергилий передает его надменные слова:

[9] Что сказать о том Марикке, из подлейшей черни народа бойев, который, согласно Корнелию Тациту, отважился объявить себя богом?^[285] [10] Что о грамматике Апионе, без всякого сомнения обещавшем бессмертие тому, кому он посвятил свои сочинения?^[286] [11] Сверх меры тщеславен был и врач Менекрат, у которого было в обыкновении не брать никакой платы от больных, коих он лечил, но требовать лишь того, чтобы они называли себя его слугами, а его самого именовали Юпитером.^[287] [12] Еретик Несторий тоже был из них, затем что в одной своей речи, обращенной к народу константинопольскому, был так самонадеян, что на следующий день обещал даровать каждому небо.^[288] [13] И Ренний Палемон, грамматик или педант, недалеко ушел от них, так как обыкновенно бахвалился, что с ним науки родились и с ним умрут.^[289] [14] Но почему я пропускаю Павла Самосатского, который ходил по площадям, по улицам и переулкам, выхваляя на людях свою ученость и понуждая неких секретарей записывать все, что ни приходило таким манером ему на уста?^[290] [15] Почему я обхожу молчанием и императора Домициана, который ничем не наслаждался в такой степени, как именем господина и бога? [16] Ввиду этого Евсевий говорит: Домициан первый велел называть его господином и богом, и некий поэт, его льстец, сочинил сии два стиха:

[17] И для чего я пропускаю государя Гая,^[292] который издал эдикт, что он причисляется к богам и что надлежит воздвигнуть ему статую с именем Юпитера Величайшего? [18] Не упущу и Фемисона Кипрского,^[293] который хотел, чтоб его называли Геркулесом, курили ему благовония и славили, как того бога, божественными хвалами. [19] И что скажу о Нероне, который, алкая вечной славы, решил месяц апрель назвать неронием и постановил, согласно Светонию, что город Рим будет называться Нерополем?^[294] [20] Александра Македонского тоже можно отнести к тщеславным безумцам, ибо он получал несравненное удовольствие, когдавеличали его сыном Юпитера Аммона.^[295] [21] Саломоней изображал громы и молнии небесные с помощью математических сведений ради того лишь, чтобы снискать имя бога.^[296] [22] Вар Пергский, развращенный речами льстецов, был легко убежден, что он красивей всех людей в мире и поет сладостней и божественней самих Муз. [23] Ганнон карфагенянин имел обыкновение ловить птиц, коих учил говорить: «Ганнон — бог».^[297] [24] Селл был тщеславный бедняк, который скрывал, как мог, свою нищету, вожделея всесветной славы за свои мнимые богатства. [25] Герострат, подлинно помешанный честолюбец, по сообщению Авла Геллия, сжег дотла храм Дианы Эфесской из одного желания стяжать бессмертную славу в мире.^[298] [26] Наконец, Эмпедокл Агригентский, безумный паче всех безумцев, бросился в пламя Этнейской горы, чтобы люди думали, что он, без сомнения, взлетел на небеса.^[299]

[27] В наши времена число тщеславных безумцев столь возросло, что нет места столь малого, где не оказалось бы огромнейшей толпы этих людей. [28] В наши дни несравненный пример — тосканец, тщеславный, как Фрасон,^[300] который, будучи спрошен добрыми товарищами, отчего по некоторому случаю не пустил в дело кулаки, отвечал: тому причиною, что руки его, как ему ведомо, такие тяжелые и увесистые, что дай он им волю, тотчас убьет кого-нибудь. [29] Не менее прелестен другой пример, Валентино из Кастель-Сан-Пьетро,^[301] который, получив оплеуху от трактирщика на городской площади, пошел прочь, храбрясь и посмеиваясь, с такими словами: «Он дал мне оплеуху, потому что ему духу не хватило переведаться со мной на кулаках, ведь ударь он меня кулаком, горе ему — я бы уметил его в нос ответным ударом, который бы его уничтожил».

[30] Безумцы этого рода располагают в Больнице палатой, над которой выставлен образ Юноны,^[302] коей они по природе препоручены и к которой я, дабы стяжать для них благосклонность, благоговейно взываю нижеследующей молитвой.

Молитва к богине Юноне за тщеславных безумцев

[1] О величайшая богиня богинь, царица небес, супруга и сестра вышнего Юпитера, славная среди всех божеств, как славно солнце среди планет, окажи, прошу, помощь этим тщеславным, сообразным твоему божеству. [2] Вновь взываю к тебе славными прозваньями Сатурнии, поскольку ты дочь Сатурна; Аэрии, поскольку главенствуешь над воздухом; богини Куретис, поскольку ты шествуешь на колеснице с копьем в руке; Луцины и Луцезии,^[303] поскольку ты подаешь свет всякому, кто готов родиться; Социгены, поскольку ты сочетаешь женщин с мужчинами в браке; Юги, Популонии, Домидуки, Итердуки и Унксии: пусть эти люди тебе будут препоручены и под сенью твоих крыл защищены и сохранены.^[304] [3] Ты также и Опигена, помогающая беременным женщинам; Фебруале или Фебруата, месячными очищающая женский пол; Флуония, имеющая силу удерживать кровь женщинам, когда они зачинают; пособляя столь многим, пособи и этим помешанным; будь с именем твоим^[305] благосклонна к ним, так чтобы помимо церкви, которою ты обладаешь на Лацинийском мысу, почему нарицаешься Лацинией; помимо часовни, которою обладаешь в городе аргивян, называемом Просимной, почему зовешься Просимнией; помимо алтаря, возведенного тебе этрусками в Анконской Марке, вследствие чего именуешься Купрой,^[306] ты могла узреть в этой Больнице воздвигнутый храм, по которому ты назовешься Оспиталарией, подобно как твой муж назван Юпитером Гостеприимным (Ospedale). [4] И так к именам Пеласги, богини Монеты, богини Кастренсы,^[307] богини Капротины, богини Соспиты, богини Календарис всякий прибавит тебе прозванье Славной, ради отменной помощи, тобою оказанной великому полчищу тщеславных безумцев, которые дают обет ради такового пособления воздвигнуть тебе башню выше, чем Тораццо в Кремоне,^[308] где зажгутся факелы, дабы явить всему свету славу Юноны, более славной этим, нежели любым прежним деянием.

Рассуждение XVI О безумцах притворных и дурачащихся

[1] Не так очевидно, что в Больнице неизлечимо помешанных следует водворить и тех, кого мы называем помешанными притворными или дурачащимися, ибо они, не будучи подлинно безумны, подобно другим, имеют мало общего с этим собранием; более того, кажется уместнее причислить их к мудрецам, ибо мудрый Катон говорит: В нужный час притвориться глупцом — высочайшая мудрость.^[309] [2] Поэтому приписывают великую мудрость астрологу Месону, который, предвидя будущие бедствия афинян, своих соотечественников, в походе, предпринятом против сицилийцев, притворился помешанным, дабы не оказаться с ними вместе участником столь великой пагубы.^[310] [3] Равным образом о мудрейшем Улиссе мы читаем, что он, дабы не отправляться на Троянскую войну, словно помешанный, засевал поле солью и, запрягши в плуг животных разного рода и размера, заставил дивиться внезапному своему безумию всех, кроме Паламеда, который его изобличил, положив меж бороздами его сына: осторожный грек благоразумно его обошел, чем и обнаружил, что он в своем уме и нисколько не помешан.^[311]

[4] Но так как есть все же некоторые, что иной раз прикидываются помешанными шутки ради, прибегая к тому небольшому безрассудству, какое есть у них в голове (ведь разыгрывать помешанного с единственным намерением позабавить других — признак помешательства), мы имеем в виду только таких людей, когда помещаем в Больнице безумцев дурачащихся, или притворных. [5] Несомненно, среди них можно назвать Галла Вибия, упомянутого Целием в шестой книге его «Древних чтений», в главе тридцать пятой: этот человек, многажды притворяясь помешанным и дурачась на такой лад, напоследок учинил это всерьез, помешавшись по-настоящему, и там, где дурачился для других, в наказание своему безрассудству наконец сам оказался одурачен.^[312]

[6] В наше время с великим изяществом притворяется помешанным некий Гарбинелло, который, не имея себе равных в изображении падуанского селянина, Маньифико и Грациана,^[313] так превосходит прочих в этом роде притворства, что тот, кто его видит и слышит, по движениям, жестам и речам уверен, что он подлинно не в своем уме.

[7] Достойным ему соперником в этом безумии показал себя Педретто из Мояно,^[314] ибо когда венецианские синьоры, по некоей надобности набирая галерных гребцов, хотели и его туда отправить, он, хоть и не уклонялся от галерной службы, как многие другие, однако, чтобы задать потеху неким знатным людям, своим приятелям, с которыми был у него уговор, однажды явился одетый, как гребец, с цепью на ноге, пред капитаном этой шиурмы: взявшись за весло, он начал в одиночку грести и занимался этим некоторое время, а потом взял дудку, которой пользуются на галерах, и испустил самую прекрасную трель, какую только можно представить, а после этого, имея при себе полный мешок галет, начал наделять ими команду и большой кусок преподнес капитану, говоря, что с головкой чесноку это составит праздничный обед, а напоследок, схватив турецкий скимитар и обнажив его посреди команды, начал кричать: «Аллай, аллай, Маумет русселай!»^[315] и наносить удары по ветру направо и налево, пока, вспотевший и уставший, у всех на глазах не бросился наземь, будто мертвый: он завернулся в моряцкое покрывало, призывая нотария, чтобы составить завещание, в котором отписав тому одно, а этому другое, сказал, что оставляет капитану шиурмы великого пройдоху и великого плута, чтобы тот его похоронил, а как он галерный гребец, то не желает быть погребенным где-нибудь, кроме трюма, затем что это место, подобающее его пройдошеству; так он притворялся умирающим, а когда его хотели унести прочь, со смехом вскочил и сказал капитану: «Синьор капитан, уверяю вас, что среди всех гребцов, вами набранных, не найдется такого скверного, как я, а посему отпустите меня на этот раз, сделайте милость, если не хотите, чтобы вашу галеру прозвали самой скверной галерой из всех, какими располагает Синьория!» [8] По этой причине капитан, смеясь и тешась этими причудами, согласился отпустить его на сей раз, затем что он разыгрывал безумца так чудесно, и дал ему мочениго^[316] в придачу, говоря: «Моли Бога, чтобы, хотя на сей раз ты избежал галеры, вдругорядь не угодить на виселицу».

[9] Вот помешанные, над чьей палатой в Больнице — изображение Меркурия,^[317] как бога всех плутов и мошенников, им подобных, к которому по этой причине я обращаю следующую молитву, призывая его на защиту таких людей.

Молитва к богу Меркурию за безумцев притворных и дурачащихся

[1] Та помощь, на какую можно надеяться от сына Юпитера и Киллены,^[318] ожидается от тебя в рассуждении этих безумцев, о великий вестник богов,^[319] ибо эти люди сообразуются с твоим гением в такой мере, что всему свету мнятся твоими братьями. [2] Это, как видишь, притворщики, а ты — бог обманов, отменным плутовством уведший Аполлоновых коров у Аргуса, их сторожа. [3] Но если этого недостаточно, тогда всеми знатными прозваньями, кои ты стяжал у поэтов — прежде всего, Гермеса, то есть истолкователя речей; Камилла, то есть служителя, поскольку ты посол вышнего Юпитера; Крылонога, поскольку ты, как небесный вестник, носишь крылья на бедрах;^[320] Майерожденного, поскольку рожден Майей, дочерью Атланта; Аркадца, поскольку рожден в Аркадии; Килления, поскольку рожден на горе Киллене; Лигия, Агрифонта^[321] и Номия, — мы в усерднейшей мольбе заклинаем тебя позаботиться о них, как подобает столь великому богу, и явить согласие столь пылким ходатайствам. [4] И чтобы сильнее возбудить тебя к этому предприятию, они представляют твоим очам многочисленные досточтимые дела, совершенные тобою: ты изобрел лиру, палестру, торговлю, риторику; ты обучил египтян письменности, освободил Марса из узилища, привязал Прометея на горе Кавказской, устроив так, чтобы коршуны его терзали; и эти люди молят тебя к блистательным прежним деяньям прибавить обдуманную и основательную защиту сего рода помешанных. [5] А если ты это исполнишь, жди, что пред твое изображение в храме фенеатов^[322] немедля принесут лисью шкуру — даренье, весьма тебе соответствующее.

Рассуждение XVII О лунатиках, или помешанных повременно^[323]

[1] Мало найдется таких, кто не знает хотя бы по имени этого рода помешанных, коих мы называем лунатиками, или помешанными повременно: так как они не непрестанно обуреваемы неистовством, но только иногда, с некими перерывами, то получили имя лунатиков, потому что в недуге своего помешательства они переменчивы, подобно луне, или скорее потому, что этот род безумия присущ и свойствен тем, кто рождается в новолуние, или потому, что в убывании и возрастании луны и сообразно различным ее состояниям эта болезнь то укрепляется, то приметно слабеет. [2] Поэтому Юлий Фирмик в четвертой книге «Математик» говорит: И если луна в неблагоприятном расположении, она производит страдающих судорогами, или лунатиков, или больных падучей.^[324]

[3] В пример этого рода безумия можно привести Николетто из Франколино^[325] и Лоренцино из Кьоджи. Первый из них в новолуние всегда впадал в такую блажь, будто сделался раком, и искал всю окрестную воду, чтобы в ней укрыться; в другой раз он превращался в улитку и вздевал пару рогов себе на голову, чтобы подражать их природе; иной раз бывал луком-пореем или зубчиком чесноку и бегал среди зеленщиков с криком: «Кому отменных овощей?»; а иногда делался сосиской или ветчиной и остерегался колбасников пуще чумы, боясь от них дурного обращенья. Другой же, когда луна убывала, убывал в своем уме, так что голым бегал по базарной площади, показывая весь свой срам, а иной раз, завернутый в большую корзину, ходил по площади, толкая каждого встречного; иной раз, вовсе обезумев, бил людей камнями и палками; иногда — это было безмерно смешно — хлестал себя бычьими потрохами по голым ягодицам посреди площади, а потом бегал за мальчиками с гнилой и вонючей требухой, бросаясь ею в тех, кто теснился вокруг него, как птички вокруг сыча.

[4] Сандрино из Пьетрамалы^[326] тоже был лунатиком и, страдая от этого недомогания мозга, однажды в полнолуние учинил безрассудства, о которых весьма смешно слышать; рассказывают среди прочего, что, найдя какую-то гостиницу или харчевню, над которою был вывешен эмблемою лавровый венок, он надел этот венок себе на голову и начал говорить, что он поэт, и петь, что приходило на ум; когда же вокруг него собрались люди, он, по случайности увидев одну потаскуху, звавшуюся Дианой, в том неистовстве, какое им владело,^[327] пропел о ней такие стихи:

[5] А видя в другом месте некоего педанта, пропел о нем такие стихи:

[6] К роду лунатиков можно отнести и Менегоне из Ольмо,^[329] который, с уходом луны уходя из разума, шел к ямам собирать салат и часто таскал пучки крапивы и чертополоха на рынок, думая продать этот вздор вместо салата; иной раз он шел удить лягушек и наполнял садок жабами, так как их не различал; иногда же, изображая лудильщика, ходил по улицам, весь черный, как уголь, с криком: «Кому чинить сковороды, оловянную утварь, подсвечники, мадонн?»,^[330] причем из того, что полагается лудильщику, у него был лишь дым да цвет усов, да сальный мешок за плечами, который он таскал для важности.

[7] Таков тот род лунатиков, о котором мы говорим. В Больнице над дверью палаты у них вывешена эмблемою богиня Геката,^[331] к которой, как их любимице, мы по обыкновению обращаем нижеследующую молитву.

Молитва к богине Гекате за лунатиков, или помешанных повременно

[1] Буди присно благословенна и бесконечными хвалами окропляема, о любезнейшая дочь Латоны, сестра божественного Аполлона, заслуженно нарицаемая Гекатой, затем что ты принуждаешь непогребенных блуждать сто лет,^[332] подобно тому как блуждают своим мозгом бедные безумцы, которых мы зовем лунатиками, — если ты счастливо оделишь твоим благосклонным влияньем эту недужную толпу, которая на твою, о трехликая богиня, помощь с великой тревогой уповает. [2] Помоги, прошу тебя, сему недужному и шаткому стаду, ибо когда узрится, что близка твоя помощь столь дорогим друзьям, узрятся немедленно в трех великолепных храмах, тебе принадлежащих, — один в Перге, памфилийском городе, другой в Эфесе и еще один в таврической области^[333] — водруженные в твою честь, как знатный трофей, три турецких стяга со знаком Оттоманов посредине.^[334] [3] Сим недвусмысленно явится каждому благо, принесенное тобою этим людям, и зло, по твоей милости отнятое у них и исторгнутое.

Рассуждение XVIII О помешавшихся от любви^[335]

[1] Нужно иметь знание и опыт в многочисленных любовных делах, что приключились в древние и в новейшие времена, чтобы описать с подобающей важностью все безумства влюбленных: они — явная причина тысячи других видов безумства, кои от этого ствола, как от своего начала и истока, выводя свое бытие, заставляют жизнь этих людей не только казаться, но и в самом деле быть безумней всего, что можно вообразить. [2] Это помешательство, как представляется, главным образом укоренено в мыслях, желаниях, понятиях, решениях, речах, жестах, знаках и поступках:^[336] все эти вещи, выступая в согласии, делают человека помешанным в любовных делах до такой степени, что его безрассудство превосходит всякое другое безрассудство, мною описанное.

[3] В сумасбродных помыслах безумный влюбленный склонен строить себе воздушные замки, день напролет праздномысля о том, каков самый короткий и быстрый путь к исполнению всех его сладострастных мечтаний, что делает его непрестанно беспокойным, унылым, удрученным, одержимым. [4] Отсюда мысли о сокровищах, о богатствах, о государствах, о владычестве, о могуществе, об империи как об удобном пути завоевать предмет любви; с этими помыслами он смешивает желание Крезовых богатств, Мидасова золота, власти Цезаря, роскошей Коммода. [5] Засим мысли о чарах, о волшебствах, о заклятиях, магических влияниях всякого рода, желание сделаться невидимым с помощью Гигесова камня и травы гелитропии,^[337] обладать тайнами Петра Абанского, или Чекко д’Асколи, или Антонио де Фантиса;^[338] уметь пользоваться ключиком Соломона^[339] и с помощью заклинаний повелевать демонами. С одной стороны он мыслит об алхимии, которая, даруя серебро и золото, могла бы наградить его возлюбленным предметом; с другой — об обманчивой каббале, которая силою неведомых имен могла бы склонить даму на его желание; и, разливаясь в тысяче помышлений о том, как сыскать посредников, своден, слуг, ханжей, нянек, ключниц, как сочинить письма, записочки, сонеты, мадригалы, песенки; как послать цветы, букеты, подарки, подношения, вознаграждения; как запечатлеть в страстных речах его тягостное любовное рабство, он мало-помалу изводит свой мозг и истощает рассудок и благоразумие в этих фантазиях. [6] Полный безрассудных желаний, он жаждет сделаться блохой, мухой или даже муравьем, чтобы пробраться в покои своей любимой; он хочет уметь вести подземные ходы, подобно кроликам, для той же цели; он алчет всякого рода величия, красоты, дарований, приятности, знаний свыше всего в мире, чтобы добиться ее благосклонности; и — что еще хуже — он хотел бы, чтобы смерть и жизнь были к его услугам одновременно. [7] С помощью понятий (concetti) он творит любовные девизы, эмблемы остроумные и изящные, стихи нежные и сладостные, афористические суждения, искусные словца, отточенные остроты, и создает в душе денно и нощно все то, что, по его мысли, должно помочь в его намерении. [8] В своих решениях он постановляет положить этому конец и быть твердым в своих намерениях, решаясь больше этого не сносить, не терпеть мучений долее, но наблюдать за тем, что он говорит, что думает, на что решается. [9] Словами же он на нее нападает и беседует с нею, то горько, то сладко, то средне меж тем и другим. [10] Жестами он возбуждает в ней сострадание, скрещивая руки, и заставляет ее изнывать от жалости, когда умеет применять знаки и движения; коротко сказать, он ведет себя так, что и звери иной раз бывают мудрее и рассудительнее, чем любой из этих помешанных от любви.

[11] Среди этих безумцев несравненным примером служит римлянин Марк Антоний, который, ополоумев от любви к Клеопатре, царице Египта, из-за нее одной потерял власть, жизнь и честь.^[340] [12] Не умолчим и о безумстве Пирама и Фисбы, умерших плачевным образом один из-за другого, вследствие чего Строцци-отец такими стихами славит их смерть:

[13] И Каленцио в своих «Эпиграммах» пишет о них:

[14] И знаменитейший пример — Геркулес, который, обезумев от любви к Омфале, царице Лидии, из-за этой любви согласился одеваться в девичье платье и прясть, как женщины, в обществе девушек. [15] Поэтому у Проперция говорится:

[16] Равно знамениты пример фиванца Гемона, из-за любви покончившего с собой пред могилой Антигоны, дочери Эдипа и Иокасты, и пример Сапфо, которая бросилась с Левкадского мыса из-за Фаона, почему Анджело Полициано в своих «Элегиях» и написал о ней:

[17] О Федре, удавившейся из-за любви к Ипполиту, Авсоний говорит так:

[18] О Дидоне, бросившейся в пылающий костер из-за любви к Энею, Силий Италик говорит:

[19] Филлида, дочь Ликурга, царя фракиян, повесилась на балке из-за любви к Демофонту, сыну Тесея; ее смерть описана у Панфило Сассо в следующих стихах:

[20] Разве не удивителен пример Аристотеля, который своей любовнице курил ладан, как богине?^[348] [21] Нерона, который вышел замуж за мальчика Спора и вольноотпущенника Дорифора?^[349] [22] Коринфянина Периандра, который, согласно Геродоту, лег с блудницей Мелиссой после ее смерти?^[350] [23] Разве не являет выдающийся пример безумия Семирамида, которая, согласно Целию в его тридцать седьмой книге и Юстину в первой, помешалась на любви к быку?^[351] [24] А пример пастуха Кратида, который, согласно Вольтерранцу, обезумел от любви к козе?^[352] [25] А эфесянин Аристон, который, согласно Плутарху в «Сравнениях»,^[353] был безумно влюблен в ослицу? [26] Римлянин Фульвий, который, по свидетельству того же автора, безумно любил кобылу и имел от нее дочь, названную Гиппоной? [27] А Кипарис, который помешался на любви к лани? [28] Пигмалион и родосец Алкида, оба одержимые страстью к изваянию? [29] Ксеркс, помешавшийся на любви к платану? [30] Во времена не столь давние мантуанец Галеаццо, по сообщению Понтано, безумно влюбленный в девицу из Павии, по ее приказу, когда она в шутку сказала ему пойти утопиться, безрассудно бросился в реку Тесино.^[354] [31] В еще более близкие времена миланец Тироне, безумно влюбленный в одну рыбу в садке, которую он звал Пескариком, после того как некая добрая компания ее съела, много дней был сверх меры подавлен ее утратой и ничем не мог утешиться, ибо ему неотступно казалось, что смерть Пескарика повлечет за собою и его скорую кончину.^[355]

[32] Вот помешавшиеся от любви, препорученные богу Купидону,^[356] которого по этой причине мы пылко приветствуем следующей молитвой от их имени.

Молитва к богу Купидону за помешавшихся от любви

[1] Здравствуй, прекраснейший крылатый отрок, здравствуй, изящнейший сын Венеры, здравствуй, превосходнейший стрелец с колчаном, и еще раз здравствуй, хитроумнейший боец в любовных бранях! Все эти безумцы, твоей сетью уловленные, твоей приманкою заманенные, в твоих узилищах заключенные, со смирением и покорностью просят тебя, как подчиненные твоей власти и державе, чтобы ты тронулся их муками и к терзаньям их и скорбям выказал такую жалость, какая богу нежному и мягкосердечному, как ты, мнится не только приличной, но и безусловно присущей и надлежащей. [2] Убери свои силки, прочь крючки, отбрось стрелы, отложи лук, безоружен и наг явись пред ними, дабы они не страшились того оружия, которым уже уязвленные, испытали, сколько вреда в нем таится. [3] Если же тебе будет угодно это исполнить, они обещают принести в тот знаменитый храм, коим ты владеешь на острове Кипре, огромную глыбу кремня без кресала, чтобы показать, что твой пламень заперт и сокрыт тот огонь, что, выходя наружу, жестоко сжигает всякое сердце.

Рассуждение XIX О помешанных отчаявшихся

[1] Иные происшествия, случающиеся с людьми, приводят к тому, что человек, потрясенный горькими событиями, стремительно ввергается в отчаяние столь великое, что, потеряв рассудок и благоразумие, немедленно и без остатка отдается скорби и огорченной и унылой душой соглашается со всем, к чему тяжесть положения — столь же безрассудно, сколь и безжалостно — его склоняет; и от сих тлетворных следствий он получает у людей прозванье отчаявшегося безумца, так как этот род исступления в самом деле есть явное безумие тех, кто, не в силах сносить горе, спешит к концу, недостойному человека мудрого и умеющего управлять собой.

[2] Первый пример сего рода помешательства, что нам встречается, — Луций Силан, зять императора Клавдия, который, лишившись своей жены Октавии, отданной Нерону, был внезапно охвачен такой скорбью, что в самый день свадьбы, чтобы усилить к ним неприязнь, как говорит Корнелий Тацит, убил себя собственным кинжалом.^[357]

[3] Второй пример — Силий Италик, знаменитый поэт, о котором Анджело Полициано в «Даре кормилице» рассказывает, что, пораженный неисцелимой болезнью, он так опротивел сам себе, что от отчаяния покончил с собой; вот стихи о нем:

[4] О Марке Порции Латроне в римских хрониках говорится, что, одоленный величайшей тяготой двойной четырехдневной лихорадки, он наложил на себя руки и добровольно кончил жизнь.^[359]

[5] О Сарданапале, царе ассириян, у Овидия писано, что, изнуряемый жесточайшей войной, увидев, что обстоятельства оборачиваются против него, от отчаяния он бросился в пылающий костер и плачевным образом сгинул в пламени; вот стихи Овидия:

[6] В более близкие нам времена об Эццелино, падуанском тиране, рассказывают Бьондо и Корио, что, раненный в сражении людьми Мартино Турриано, миланского властителя, он, как остервенелый зверь, сорвал с раны повязки и в отчаянии изблевал свою душу, что была рождена лишь на урон и пагубу роду человеческому.^[361]

[7] Целий рассказывает отменную историю Тиманфа Клеонейского, борца по роду занятий, который — отчасти по старости, отчасти по отвычке — не имея силы натянуть лук, с которым в юности без труда управлялся, был так раздосадован, что в отчаянии убил себя ножом.^[362]

[8] Божественный Ариосто придает прекраснейшей Брадаманте дух такого помешательства, тотчас изгнанный из ее разума другим духом, в строфе, начинающейся:

и так далее.

[9] В наше время подлинно смехотворно отчаянное безумие Чекко из Брисселли^[364], о котором рассказывают, что он, страдая сальной чесоткой в середине лета, вследствие этого терпел несравненную досаду от роя мошкары, как это часто приключается, и такую они доставляли ему тяготу, что, не в силах отогнать их ни от носа, ни от лба, ни от рук, ни от затылка, полностью покрытого коростой, он, словно отчаявшись, бросился в ушат с медом, примолвив: «Теперь-το вы тут увязнете и не выберетесь!», и, через некоторое время выбравшись из ушата, увидел, что эти надоеды плавают там, к великому его удовольствию. [10] Но вот что из этого вышло: на медвяный запах явилась докучливая стая ос и пчел; донимаемый их гулом и жалом, от нового натиска он впал в такое неистовство, что, облекшись с головы до ног в воинские доспехи, с опущенным забралом уселся на солнце, говоря: «Теперь бормочите, сколько угодно, ибо несмотря на всех мух, пчел и ос, сколько их ни есть в мире, я буду развлекаться моей коростой без вас!» [11] Но когда собралось вокруг него несметное полчище этих тварей, привлеченных одним лишь запахом, он, наконец не стерпев находиться в такой осаде, пришел в отчаяние и бросился в котел кипящего щелока со словами: «Теперь идите сюда с вашими укусами, коли вам такая охота до меду, как вы изображаете!»^[365]

[12] Эти люди, о которых мы сказали, суть отчаявшиеся безумцы, чья эмблема в Больнице — образ богини Венилии^[366]. [13] К ней-то, как их поборнице, мы обратимся с подобающими мольбами от их имени.

Молитва к богине Венилии за отчаявшихся безумцев

[1] О наполняющая души незыблемой надеждой, безутешные умы утешающая мудрыми помышлениями, утомленный дух укрепляющая чистою радостью и потому усердно призываемая всеми опечаленными! Взирая на глубокие тяготы и жесточайшие скорби этих безумцев, позволь твоему сострадательному сердцу тронуться столь великой жалостью, чтобы ты прославилась как богиня Венилия, матерь отчаявшихся, а эти люди были твоею милостью возвращены к жизни, словно из мертвых воскреснув, ибо, когда они увидят, что возвращается к ним растерянный дух, потерянная кровь, угасший цвет, сладостною обязанностью будут приневолены повесить в твоем храме петлю палача с разорванным узлом, как верное знаменье, что твоей благосклонностью они избегли смерти и из отчаянного состояния выведены к твердому упованию на будущую жизнь.

Рассуждение XX О безумцах чудаковатых, странных, повредившихся умом или конченых сумасшедших^[367]

[1] Есть в мире такие причудливые характеры, которые никак не склонить ни к чему справедливому, достойному или истинному и которые в своих действиях не знают ни правила, ни порядка, ни меры: мозг их, со всех сторон искалеченный, не признает обязанностей, не соглашается со справедливостью, не сообразуется с тем, чего требует рассудок, но во всем и везде — вне верной колеи и вдали от истинной стези: людей такого нрава называют обыкновенно чудаковатыми, странными, повредившимися умом или кончеными сумасшедшими.

[2] Такого нрава был Персей, побежденный Павлом Эмилием, ибо когда двое его доверенных слуг желали дружелюбно его утешить после поражения, он от этого впал в такое неистовство, что, словно зверь, вопреки всем резонам в мире приказал, чтобы они были немедленно казнены в его присутствии.^[368]

[3] О философе Еврилохе, что был слушателем Пиррона Элидского, Афиней рассказывает, что он подлинно был конченым безумцем, так как по ничтожной причине приходил иной раз в такую ярость, что до самой базарной площади гнался за своим убегающим поваром, пустившись вслед ему с вертелом, на котором еще было горячее, дымящееся жаркое.^[369]

[4] Император Коммод, как многие пишут, был столь великого безрассудства, что, нашед однажды ванну, в которой намерен был мыться, слишком горячей, в крайней ярости велел бросить банщика в пылающую печь, дабы, пока он наслаждается теплом, тот, напротив, ощутил зной, в который ввергло его ожесточенное помешательство.^[370]

[5] О Махмете Оттомане пишет Сансовино, что, когда ему на прогулке по саду случилось увидеть, что два прекрасных арбуза сорваны, он обвинил двух милых юношей самой изящной внешности, коих к тому же употреблял для своего распутства, и, хотя они отрицали, что это их рук дело, тотчас жесточайшим образом убил обоих.^[371]

[6] Софист Филагр, слушатель Лоллиана, был столь причудливого и странного духа, что, если иной раз его ученики по чистой необходимости засыпали в классе, он, не извиняя их нуждой, бил кулаками по лицу и башмаками в живот, без всякого сочувствия к естеству.^[372]

[7] Из того, что пишет Бьондо, ясно, что Ведий Поллион был безнадежно помешанным во всем и всюду, ибо когда те, кто прислуживал ему за столом, случайно разбили какой-то сосуд, притом ничтожнейший, он тотчас, словно обезумев от гнева, велел убить их и скормить муренам, коих держал в своем садке, замечательном по огромности^[373].

[8] Херефонт афинянин, малоизвестный философ, отличался столь великим безумием этого рода, что о законченном безумце у Павла Мануция явилась пословица: Следуя за Палладой, с Херефонтом не управишься.^[374]

[9] У Корио обнаруживается неподражаемый пример причудливого помешательства — Бернабо Висконти,^[375] велевший убить бедного пекаря потому только, что, проходя подле замка, где жил Бернабо, тот по ночам иной раз его будил, выкрикивая о своем хлебе. [10] Другая история, хорошо известная свету, — о его поступке с двумя послами Его Святейшества: он приказал им съесть письмо, с коим они к нему явились, только для того, чтобы выказать презрение понтифику, с которым он был тогда в открытой вражде из-за государственных дел. [11] Не отдает пореем^[376] и рассказ о том, что он сделал с приходским священником (хотя тот по корыстолюбию своему заслуживал сурового наказания): как он не желал хоронить мужа одной бедной женщины бесплатно, Бернабо заставил его сойти вместе с покойником в могилу, чтобы поплатиться за несправедливость, учиненную им прилюдно.

[12] Таковы безумцы конченые, или чудаковатые и странные, как мы показали; пред их палатой в Больнице выставлено изображение Вулкана,^[377] хромого и колченогого, как сами они — колчемозгие, а посему мы подобающим образом препоручаем их богу, с ними схожему, в следующей молитве.

Молитва к богу Вулкану за безумцев чудаковатых, странных, повредившихся умом, или конченых сумасшедших

[1] Молим тебя, о великий кузнец небесный, служитель этнейского пламени, нареченный Мулькибером, поскольку ты размягчаешь железо, Вулканом, поскольку ты даешь твоим огням быстро взлетать ввысь, Киллоподием, поскольку ты, упав с небес, по несчастью остался хром, Лемнием, поскольку, сброшенный матерью с небес, ты упал на Лемносе, где был вскормлен Евримоной и Фетидой^[378] или же обезьянами (тебе лучше знать), чтобы ради сострадания, выказанного при твоем злосчастье, ты сострадательно помог этим твоим братьям, хромым не на ноги, а, как видишь, на голову; и как ты закаляешь Юпитеровы дроты, как снизал сеть, чтобы поймать Венеру и Марса, как изготовил ожерелье Гермионы,^[379] как создал венец Ариадны, как выковал колесницу Солнца, как твоими руками в кузнице Киклопов было создано оружие Ахилла и Энея, как создал ты шлем Мамбрина, Дуриндану Роланда, Фусберту Ринальда, волшебное оружье Мандрикарда, доспех Аргалия,^[380] так закали и мозги этих людей, чтобы они, торжествуя, могли повесить в твоей мастерской огромную мозговую колбасу по-ломбардски,^[381] во знаменье, что мозг их отлажен и благодаря тебе обрел подобающую закалку.

Рассуждение XXI О помешанных шутах^[382]

[1] Побаски, болтовня, присказки, не скажу остроумно, но шутовски выраженные, вместе с поступками, жестами, действиями определяют тот род помешанных, что зовется у нас помешанными шутами, намерение коих состоит лишь в том, чтобы дать миру развлечение и забаву, так как их умственное расположение — сверх меры жизнерадостное и под его влиянием они говорят и выделывают тысячу шутовских штук каждый день на людях, как тот Клисоф, парасит Филиппа, царя Македонского, упоминаемый Линкеем Самосским в его «Записках», который, видя, что его хозяину случилось сломать ногу, начал хромать, как тот, и шутовски заводил глаза, кривил рот и скалил зубы, когда ел что-нибудь кислое, усердно подражая во всем, как обезьяна, своему повелителю.^[383]

[2] О Харисофе, шуте тирана Дионисия, у Гегесандра написано, что всякий раз, как видел, что его хозяин в сторонке смеется с каким-нибудь бароном или вельможей, он тоже смеялся с великим удовольствием, так что однажды Дионисий, приметив шута, спросил, отчего он смеется, на что тот отвечал: «Я смеюсь по той причине, что догадываюсь, что вещи, о коих вы говорите, достойны смеха, коли вы так над ними смеетесь».^[384]

[3] Но прежде всего Марк Варрон и Гальба упоминают одного подлейшего тарентинского шута, по имени Ринтон, который был таков, как в наши дни Ческо,^[385] ибо во всяком деле, даже важном и нешуточном, всегда держал наготове шутовскую выходку, которая была для него прямо как мать или сестра. Схожим образом Сосикрат в первой книге о критских делах приписывает жителям Феста, как неотъемлемую черту, шутовство, ибо они сызмальства упражняются в метких и неизбитых высказываниях, дабы утончить свое остроумие, сильно усовершаемое таким занятием.^[386]

[4] В древние времена славились шуты Мандиогенид и Стратон афинянин,^[387] как свидетельствует македонянин Гипполох в послании, написанном Линкею, а также Каллимедонт, Краб, Диний и Менедем, которым, как рассказывает Телефан в книге «О городе», писал Филипп, царь Македонии, ради их шутовских изречений, доставлявших ему высочайшее удовольствие.^[388] [5] Среди прочих Дионисий Синопский, комический поэт, восхваляет Кесиодора, а поэт Феогнет в своем «Поклоннике» — Панталеонта.^[389]

[6] Таковы были те, кто отирался при дворах князей и вельмож, обыкновенно весьма наслаждающихся сим родом помешанных, как иной раз наслаждался ими Филипп, царь Македонии, пославший, согласно Афинею в четырнадцатой книге его «Гимнософистов», талант золота упомянутым шутам за их остроты.^[390] [7] Деметрий Полиоркет, как пишет Филарх в шестой книге своей «Истории», питал такую приязнь к шутам, что часа не было, чтобы он отослал их от себя.^[391] [8] Подобное пишет Геродот об Амасиме, царе Египетском, более любившем общество шутов, чем добродетельных и мудрых^[392]. [9] Но вот пример великий: Никострат в двадцать седьмой книге своей «Истории» приписывает такое же пристрастие римлянину Сулле, в остальном весьма серьезному и суровому в своих делах.^[393] [10] Во времена недавние замечательнейшим шутом был Гонелла, а также Карафулла, а еще ближе к нам — падуанец Боккафреска,^[394] которому, я полагаю, не обретается в шутовстве равного, а тем паче — лучшего; тем остроумней являл он себя в шутовстве, что, сам никогда не смеясь, заставлял всех смеяться; он был не как тиринфяне, прославленные Феофрастом, которые, уродившись шутами, однажды сообща обратились к Дельфийскому оракулу, чтобы узнать, можно ли им избавиться от этого рода помешательства, оракул же отвечал им, что можно, если им достанет выдержки принести в жертву Нептуну, морскому богу, быка, при этом не засмеявшись, но они, не умев сего исполнить, остались в прежнем состоянии шутовства.^[395] [11] Шуты, по крайности, тем полезны, что веселят людей и изгоняют меланхолию у них из сердца, и они не едят хлеб в лукавстве, как льстецы, от которых ничего не бывает, кроме вреда и стыда.

[12] Эти безумцы пред своей палатой в Больнице воздвигли изображение бога Фабулана^[396] как своего друга, так что неудивительно, если ему, как покровителю этих баснословящих (fabulosi) балагуров, должным и приличным образом мы препоручим оных в следующей молитве.

Молитва к богу Фабулану за помешанных шутов

[1] Эти люди, о баснословящий бог, подлинные гнатоны,^[397] друзья и причастники твоего имени во всю свою жизнь, так как они не хранят в сердце и не носят на языке ничего, кроме побасок и присказок, кои от тебя происходят и, насажденные в них, так укореняются, что эти люди являют себя детьми и истою отраслью великого бога Фабулана; посему прилично твоему божеству, славному у царя вселенной, позаботиться о твоих дорогих друзьях и почитать их тебе препорученными, так чтоб они уразумели, что без тебя не молвили бы ничего сколько-нибудь остроумного и любезного. [2] Итак, окажи им подобающее покровительство и поступай так, чтобы к твоему алтарю, что в Тиринфе,^[398] они могли принести Попа Арлотто, отпечатанного на пергаменте большими буквами,^[399] дабы это подношение и дар, тебе приносимый, вполне соответствовал их учтивому и щедрому благодетелю.

Рассуждение XXII О безумцах веселых, приятных, остроумных и благодушных

[1] Эти отличаются от беспримесных шутов тем, что шуты во всякий час, без правила, без меры и без разбора, всегда готовы сказать и учинить всякое распущенное шутовство, эти же остроумцы, помимо того, что в словах и делах не впадают в такие крайности, блюдут некое приличие и благопристойность во всем, и их сердечная веселость выказывается куда умеренней, чем веселость шутов, во всем и всюду разнузданная. [2] Эти вообще богаты на веселые замечания, изящные рассказы, забавные остроты, потешные присловья, изысканные выдумки, и даже во внешности являют всем природу отменно покладистую, любезную, мягкую, обходительную и уступчивую.

[3] Марк Туллий в письме к брату Квинту утверждает, что таков был Секст Невий,^[400] а во второй книге своих «Законов» относит к остроумцам древнего поэтаАристофана.^[401] [4] Гораций в первой книге своих «Сатир» приписывает остроумие поэту Луцилию, говоря:

[5] В недавние времена слыл отменным остроумцем Поп Арлотто, чьи изречения и остроты, попавшие в печать, показывают, какую ценность имел его ум в этом роде помешательства. [6] И ныне в Риме и при главных княжеских дворах нет недостатка в безумцах этого разряда: весьма многие придворные подвизаются в этом сумасбродстве больше, чем во всем остальном, ибо это удобное средство снискать благосклонность государей, государынь и дам, иногда пленяющихся скорее какой-нибудь остроумной и смехотворной историйкой, чем долгим ухаживаньем тех надоедчиков, которые, догадавшись о своих ошибках, то и дело запевают: «О шаг бесцельный, помысел неверный».^[403]

[7] Пример, показывающий это, — мессер Бернардино из Беневента,^[404] который, служа при дворе одного великого итальянского государя, снискал благосклонность прекраснейшей дамы одним лишь изящным словцом: когда она сказала, что в ее комнатах очень жарко, он остроумно отвечал с удивленным видом: «Как же так, синьора, если из Беневента не может выйти ничего, кроме отменной прохлады!»^[405]

[8] Другой придворный, нарицаемый мессером Андреа Померано, служа при дворе Франциска Первого, короля Франции, прекрасной внезапной выдумкой вмиг снискал благосклонность своего владыки: а именно, когда двор пребывал в сомнении, с какой стороны Карл Пятый нападет на Французское королевство, и одни говорили, что от Марселя, другие — что от Наварры, иные — от Прованса, и кто называл одно место, кто другое, этот человек сказал в присутствии многих и самого короля, который его слышал, что необходимо паче всякого другого места укрепить Лангедок, ибо хищный орел, чаятельно, накинется скорее на эти края, чем на какие-то иные.^[406] А о мессере Николетто из Орвьето^[407] рассказывают, что, служа при дворе папы Льва, учтивейшего понтифика, он однажды всего четырьмя словами навсегда снискал благосклонность Его Святейшества: когда они однажды вели беседу об одном вакантном бенефиции, коего домогался кто-то из семейства Вителли, которому он мог достаться, Николетто остроумно сказал: «Святой отец, уместно было бы наделить им Вителло, ибо ближе него родни нет», играя со словом «вакантный», словно бы оно происходило от «коровы» (vacca), то есть матери теленка (vitello).

[9] Развеселые безумцы такого разряда занимают в Больнице палату, пред которой выставлен образ бога Вакха,^[408] особливого покровителя подобных полоумных. [10] Поэтому весело приветствуем его, как доброго их друга, нижеследующей молитвой.

Молитва к богу Вакху за безумцев веселых, приятных, остроумных и благодушных

[1] Добрый день и добрый год, отец Либер! Да будет все веселье мира с тобою, дорогой мой бог, пусть поднимется за тебя тост с мускателем или верначчей, о сладчайший Лиэй! Сохрани и защити эту веселую коллегию, тебе посвященную. [2] Смотри, как все они ждут того веселья, которым были наделены вакханки, тобой обуянные, когда по своей воле следовали за тобою к счастливым индийским подвигам: возвращаясь оттуда с победой, ты был первым, кто в морском триумфе, тобою открытом,^[409] носил царскую диадему, восседая на индийском слоне. [3] Итак, если ты остаешься их другом, каким всегда был, в согласии с естеством, которое тебя к ним клонит, они не удовольствуются звать тебя Биматер, затем что ты чудесным образом имел в мире двух матерей, Семелу и Юпитера; или Сатумитер,^[410] поскольку ты сначала пребывал в ее чреве, а потом — в его чреслах; или Нисей, от пещеры Нисы, Аний,^[411] от Аонии, Тионтий,^[412] от Тионы, Никталий, оттого, что тебя чтут и славят ночью, Митрофор, оттого, что носишь митру на голове, Орей, от горы, где приносят тебе жертвы, Бассарей, от долгой ризы, которою ты облекаешься до самых пят, Дифирамб, Леней и Брисей, Осирид и Бромий; но они желают дать тебе греческое имя Евтрапела,^[413] так как ты любимец безумцев веселых, приятных и остроумных; и к тирсу, который ты носишь в руке, они хотят прибавить кубок романеи, благодаря которому ты, когда примется тебя искать такая добрая компания, сможешь с ними сладить.

Рассуждение XXIII О помешанных своенравных и исступленных

[1] Своенравие есть вид помешательства, происходящий от причудливого расположенья в голове у тех, коих обыкновенно называют помешанными своенравными и исступленными; как представляется, этот разряд помешательства, разжигаемого гневом и непостоянством человеческим, состоит в перемене мыслей и действий, которая разрешается наконец во что-нибудь своенравное и прихотливое, в полном соответствии с таким состоянием духа. [2] Такая природа у всех тех, кто склонен к гневу и легко потом унимается; так, поэт Гораций показывает себя своенравным безумцем, когда говорит:

и поэт Авсоний, по его свидетельству, был своенравный безумец, ибо вымолвил о себе такие стихи:

[3] По этой причине Котид, царь Фракии (если не лжет Целий), зная свою своенравную и исступленную натуру и сколь он порывист и несдержан, однажды, когда были ему подарены некие прекрасные чаши, отменной работы и оттого весьма ему дорогие, раздумывая о том, сколь они хрупки, хотя и драгоценны, по тщательном размышлении разбил их все, ибо, если бы их разбили его рабы и слуги, он бы непременно в этом исступлении и порыве им жестоко отомстил.^[416]

[4] Такую природу придал божественный Ариосто горделивому Родомонту, ибо он, как своенравный и исступленный, отзывался дурно обо всем женском поле, когда прекрасная Дораличе вынесла решение против него, и при виде одной лишь Изабеллы, казалось, отступился от своего мнения, не признавая иного блага, кроме ее красоты и изящества.^[417]

[5] В наши дни великое своенравие выказал некий Клавдио из Сало,^[418] который, имея дом в деревне, доставшийся ему в наследство от отца, однажды решил придать всей постройке вид голубятни, но через несколько дней пришла ему прихоть сделать из нее твердыню, окруженную бастионами, со рвами и укрытиями, наподобие крепости; едва с этим было кончено, его расположение переменилось, и он велел срыть ее до основания, разбив на этом месте садик с прекрасными апельсинами, когда же они подросли до порядочной высоты, однажды из каприза велел выкорчевать их все, говоря, что лучше тут будет капустное поле, и так его дом сделался наконец огородом с белокочанной капустой.

[6] Примечателен в наши дни и причудливый нрав некоего Дзанфардино, который, будучи избран на некую должность в ту пору, когда кукушки считались попугаями^[419] (хотя и ныне можно видеть, какие остроумные сужденья отпускают их преемники), приняв державу, начал продавать стада коров, покупать гусей, разорять сады, чтобы устраивать птичьи дворы, в защиту своей причудливости приводя тот довод, что от гуся получается перо, коим набивают подушки и тюфяки, нужда в которых больше, нежели в мясе, плодах и сыре.

[7] Есть еще один, кого люди зовут Скаринцо, нрава не менее причудливого; он снес виноградную перголу, прекраснейшую и полезнейшую, только ради того, чтобы сделать пустейшую перспективу для своего дурацкого удовлетворения, и когда ему нечем больше было заняться, засыпал нужник и заменял его урыльником, или разорял сад, чтобы сделать внутренний двор, или рушил портик, чтобы сделать вольер для кроликов.

[8] Славней всего своенравие одного пьячентинца, который швырял в море золотые монеты, забавляясь их подпрыгиванием, как дети делают, и так был увлечен этой блажью, что не разумел ущерба от своенравной спеси, засевшей у него в мозгу.

[9] Своенравней всех своенравных был один кремонец, который однажды, одетый в докторскую тогу претексту, услышав барабанщика, весьма скверно игравшего на своем инструменте, спустился и, взяв в руки барабан, звучно в него ударил и в своей стеснительной ризе удалился на площадь с барабанным боем, увлекая за собою ватаги детей и общие взоры, и всякий помирал со смеху над его безрассудством. Еще славней, однако, другая выходка, учиненная человеком по прозвищу Московит,^[420] который, собираясь держать погребальную речь перед гражданами Браччано по случаю смерти одного доктора, вскочил на кафедру с поразительной порывистостью, облаченный в полный воинский доспех, взял копье наперевес и громовым голосом изрек следующее: «Кто дерзнет сказать, что этот доктор умер доброй смертью и что Парка имела причину пресечь нить его жизни, того я вызываю сразиться со мной и с этим копьем в руке желаю биться с ним до смерти прямо на этой кафедре!»

[10] Приведу еще пример на потеху толпе: был некий Николо из Монте Фрустоне,^[421] полный такого своенравия, что однажды на берегу По отцепил одну из тех мельниц, что стоят скованные в воде,^[422] покамест мельники были далеко; мельница пустилась по течению, а он следовал за ней на лодочке от Стеллаты до Франколино,^[423] где вытянул ее на берег, почти совсем разбитую и разломанную, решил вырыть большую яму, чтобы ее погрести, и заплатил двенадцати старухам, чтобы оплакивали ее, словно на похоронах, и произносили такие слова:

[11] Таковы своенравные безумцы, у коих в Больнице эмблемой Тисифона,^[424] ибо она — богиня их нрава, а посему преклонимся перед нею, дабы призвать ее этим людям на помощь, с нижеследующей молитвой.

Молитва к Тисифоне за помешанных своенравных и исступленных

[1] О жестокая (dira) на небе, исступленная (furiosa) на земле, Евменида в преисподней,^[425] великая дочь Ночи и Ахеронта! отведи хоть немного твои прихотливые исступленья от этих людей — ибо они, к несчастью, иногда своенравны и исступленны — если хочешь, чтобы во храм, коим ты обладаешь в Афинах, они принесли тайком пару любезных голубков, которые тысячу раз были тебе обещаны, дабы показать миру, что своенравные медведи, привлеченные твоей благосклонностью, как лакомым медом, иной раз превращаются в ягнят.

Рассуждение XXIV О безумцах разъяренных, озверелых, нуждающихся в путах и цепях^[426]

[1] Средь племени помешанных нет ничего невыносимее тех, кого мы называем безумцами разъяренными и озверелыми, ибо расположение их ума столь ярое и необузданное, что надобно бежать от них, как от неистовства неудержимых и проклятых зверей. Они безумны не только против других, вредя со зверством, в них царящим, но и на себя самих обращают ярость, увлекающую их мозг ко всякому роду зла, какой только можно помыслить.

[2] Древнего Геркулеса изображают поглощенным этою яростью: облекшись туникой кентавра Несса, от нестерпимой боли он ринулся в пламень горы Эты, почему Клавдиан говорит:

[3] Охваченным такою же яростью выводит Овидий в XIII книге «Метаморфоз» Аякса, сына Теламона, из-за приговора, вынесенного греками, согласно которому оружие Ахилла надлежит отдать Улиссу, а не ему.^[428] [4] Ариосто же великолепно описывает безумную ярость Роланда, особливо в двух строфах: первая та, где говорится:

[5] И вторая, где говорится:

[6] Вот почему, как описывается в другом месте, когда Астольф хотел его вылечить, пришлось связать его множеством веревок,^[431] как цепного помешанного, каким он сделался.

[7] Афамант, сын Эола, описан у Овидия столь остервенелым и разъяренным, что в этом неистовом состоянии он убил собственного сына, по имени Леарх; вот стихи Овидия в VI книге «Фастов»:

[8] О Камбисе сказывает Геродот, что, надругавшись над египетским богом по имени Апис, он после этого впал в такое неистовство, что сначала, понукаемый Фуриями, истребил почти все свое семейство, а потом, обратив ярость на себя, в безумии убил себя самого.^[433]

[9] Проперций в третьей книге помещает среди разъяренных помешанных Алкмеона, сына Амфиарая и Еврифилы, который, убив свою мать, был приведен и понужден неподвижными воображениями к этому роду помешательства; поэтому о нем говорится:

[10] Лукан в первой книге к помешанным этого рода причисляет и некоего Пенфея, который, как пренебрегавший божеством Вакха, был им наказан, сделавшись неистовым и безумным, как зверь, почему говорится:

[11] Об Оресте, сыне Агамемнона и Клитемнестры, Целий пишет, что, после убийства матери впав в исступленье, он разодрал все свои одежды и изгрыз себе один палец, вследствие чего у Павла Мануция явилась пословица ткать плащ Оресту^[436] применительно к тому, кто делает подарок человеку, который в конце концов дурно им распорядится.

[12] В наше время великое помешательство сего рода охватило одного солдата из Бризигеллы,^[437] который, впав в исступление от любви к фаэнтинской девице, в один присест съел доспешную рукавицу и нагрудник, ибо эта неистовая блажь так далеко проникла ему в мозг, что не давала отличить доспех от хлеба. Схож с ним был Камблет, царь Лидии, который (если не лжет Целий) однажды ночью, обуянный неистовством прожорливости, съел свою жену, бывшую подле него, и поутру нашед у себя во рту ее руку, сделался подлинно безумным, как цепной зверь.^[438]

[13] Думаю, не будет неуместен пример Сантина из Вилла Франки,^[439] который, впав в исступление из-за околевших у него коровы и быка, пошел в хлев к соседу, где был осел и свинья с множеством поросят, и, влекомый исступлением, убил их всех и съел пол-осла, ни глотка при этом не выпив.

[14] Другой, прозываемый Маркионе, из Буффалоры^[440] под Миланом, будучи служкой одного приходского священника близ Варезе, по несчастью впал в это зверское расположение из-за одной свечи, украденной у него каким-то мошенником, и, преисполненный гнева, взбежал на колокольню и съел почти целиком язык колокола, доставив всей общине не меньше забавы, чем вреда, когда они о том известились.

[15] Пьетро Антонио из Валь-ди-Таро,^[441] садовник по ремеслу, учинил кое-что посерьезнее, ибо, когда одно из его растений было попорчено ночью, как это случается, пришел в такой гнев и такое бешенство, что зубами пожрал тяпку, лопату и тачку для навоза, не в силах усмирить великий пыл, увлекавший его за пределы всякого рассудка к такому безумству.

[16] Схож с ним был Домениконе из Гвасталлы,^[442] который, по несчастью найдя однажды утром грядку бобов попорченной, из-за этой малости пришел в такое безумие, что, решив никогда больше не пахать, сожрал соху, телегу и быков меньше чем за пять дней.

[17] Достаточно показано, что такие люди не без причины названы безумцами разъяренными, озверелыми, нуждающимися в путах и цепях. В Больнице перед их палатой выставлен эмблемою бог Марс,^[443] ибо он разжигает их до такого причудливого расположения, какое у них в головах. [18] Потому прибегнем к нему как к богу, вздувающему огонь их безумия, дабы он бередил его по возможности умеренно и они в кратчайший срок излечились от такового помешательства.

Молитва к богу Марсу за безумцев разъяренных, озверелых, нуждающихся в путах и цепях

[1] О старший сын Юпитера и Юноны, называемый то Марсом, то Мамертом, то Маворсом, поскольку ты переворачиваешь вверх дном великое,^[444] то Марсом Мстителем, то богом Градивом, любезным братом богини Беллоны! Я прихожу препоручить тебе этих разъяренных и озверелых безумцев, в которых непрестанно возрастает их несмысленная блажь, дабы ты отвел свои жестокие влияния от их голов и они позволяли связать себя, как ягнята, на тот манер, как ты был с Венерою вместе связан Вулкановой сетью. [2] Итак, если помимо песнопений жрецов Салиев ты желаешь слышать волынку в своем храме и помимо волка и дятла, издревле тебе посвященных, хочешь видеть посвященною тебе лапу большого зверя, даруй некую надежду на исцеление этим несчастным, которые не упустят благоговейно принести тебе столько, сколько обещали.

Рассуждение XXV О безумцах, хватающих через край, или безумцах высшей пробы^[445]

[1] Обыкновенно неких людей называют именем безумцев, хватающих через край, или безумцев высшей пробы, когда в них обнаруживается веселость, доходящая до крайности, или некая бесшабашность и необыкновенная дерзость, побуждающая их говорить и совершать безумства, вполне согласные с присущим им расположением духа. [2] Это преимущественно люди пустые, по большей части наклонные к шутовству, отпускающие колкости для потехи и творящие всякие сумасбродства не ко времени, как те, кто, хотя на дворе Четыредесятница, ставит на ноги Карнавал, и в тощие дни так же, как в тучные, всегда готовы творить безумства, не взирая, как говорится, ни на время, ни на место, ни на лица, ни на тысячу других важных обстоятельств.

[3] Древний пример афинянина Дамасиппа,^[446] прославленный Целием, может дать нам представление о великом безумце, хватающем через край, или безумце высшей пробы, ибо он столь был начинен помешательством, что, всегда веселый, привлекал общее внимание во всякую минуту, как маленький шут, и отчасти жестами, приличными обезьянке, отчасти смехом, подобающим бабуину, отчасти остротами, отчасти шутками и прочей болтовней развлекал публику часами, забавляясь иной раз невоздержно с теми, кто давал ему оплеуху, и отвечая им отменными колкостями.

[4] Можно сказать, что в наши дни Антонелло из Рубии^[447] попал в число безумцев, хватающих через край, ибо находился непрестанно в таком расположении духа, что казалось, в нем есть осиное гнездо, подстрекающее его устраивать комедии и карусели; так, однажды он был в присутствии вельможи весьма важного и, войдя в обычное помешательство, строил такие разнообразные гримасы, так хорошо изображал некоторых полоумных своего города, с такою серьезностью вдавался во все виды шутовства, что вельможа едва не умер со смеху.

[5] Тот, что звался Императором Болоньи (хотя он не столь общеизвестен), был полон того же хмеля. Знавшие его среди прочих проделок сказывают об одной удивительной: а именно, был он однажды заместителем некоего судьи, поручившего ему в свое отсутствие сделать какие-то объявления, прямо противоречащие народной свободе и его собственной и по этой причине всем ненавистные. Будучи безумцем, хватающим через край, он сам сыграл глашатая. Объявив все, что следовало, он сказал, что судья хорошо проводит время и что он услужил ему объявлением, и кто хочет следовать этому, пусть следует, что же до него, он не намерен следовать этому вовсе; и оставил весь свет хохотать, ибо люди уразумели, в каком прекрасном расположении он делал эти объявления.

[6] Еще один, прозванный в народе Ослиной Челюстью, был несомненно из того же племени, ибо, когда он был на службе у одного испанского рыцаря, весьма богатого, и тот однажды пригрозил снять у него голову, он, притворяясь, что не понимает (хотя отлично понял), пошел в конюшню, где было десять-двенадцать конских оголовий, и, принеся их хозяину, сказал, чтобы его милость сняла из них, сколько ей угодно, лишь бы позволила оставить ту, что с его вьючной лошади,^[448] так что испанец поневоле рассмеялся от сего дурачества, и гнев его прошел, сменившись былой благосклонностью.

[7] Итак, подобные вышеупомянутым зовутся безумцами, хватающими через край, или безумцами высшей пробы, а в Больнице перед их палатой вывешен образ богини Волупии, или Волуптины,^[449] столь благоговейно почитавшейся у римлян, которую, по нашему обыкновению, мы призовем на помощь этим людям в нижеследующей молитве.

Молитва к богине Волуптине за безумцев, хватающих через край, или безумцев высшей пробы

[1] Ради великих забав, ради великих удовольствий, помещенных, о богиня Волуптина, в твоей любезной груди, ради Демокритова смеха,^[450] ради смеха Филистиона Никейского,^[451] который от него лопнул, ради радости комика Филиппида,^[452] что умер от веселья, ради ликованья лакедемонянина Хилона,^[453] что испустил дух в любезных объятьях сына, увенчанного в Олимпии, ради многочисленных смехов, что когда-либо выходили из уст бога Либера, ради великого веселья, что обретается в хороводе Граций, молю и умоляю тебя, и вновь обращаюсь к мольбе: обуздай в этих хватающих через край безумцах столь бурную наклонность к бесшабашности и к веселью, чтобы они, если и не исцелились, по крайности улучшились твоей милостью и вмешательством: если же сделаешь это, будь уверена, что они повесят тебе чембало, пригодное, чтоб играть «Приди, о май благой»,^[454] во знаменье, что ты счастливо одарила этих злополучных драгоценною помощью. [2] Мир тебе, любезное дитя.

Рассуждение XXVI О безумцах упрямых, как мул

[1] Это племя ослов Марки, полных такого упрямства, что они кажутся тверже алмаза, коих надобно просить четыре часа кряду, чтобы согласить хоть на самую малость в тех вещах, которых от них требует обязанность, ибо они остаются неприступны по природе и несгибаемы, как палка, в нашей Больнице помешанных зовется безумцами упрямыми, как мул. [2] В Священном Писании знаменитейшим их образцом был ожесточившийся Фараон,^[455] чья мраморная грудь оставила потомкам печальную память об упрямейшем безумце, насчет которого позволительно сомневаться, был ли он сыном самого Упрямства или скорее его отцом и родителем.

[3] Безумцем этого рода церковные писатели изображают также Юлиана Отступника, который, всю свою жизнь противный и враждебный Христу, испуская дух, жестокий и проклятый, не раскаялся в своей злобности, но, безумный от гнева и бешенства против Него (хотя и признал себя побежденным), пытался словами уничижить победителя, молвив: Ты победил, Галилеянин!^[456]

[4] Все жестокие тираны древности, как то Дионисий, Бусирид, Фаларид, Гиероним, Поликрат, Креонт, и новейшие, каковы Эццелино да Романо, Валентино^[457] и прочие, причисляются к этому гнусному и бесчестному полчищу, не говоря о подлейшей стае тех, чье помешательство не было бы помянуто писателями, если бы я не поместил его в этой Больнице, созданной, чтобы их запереть.

[5] Среди примеров, о коих я расскажу, один, из-за которого станешь биться головой об стену от раздражения, доставляемого столь великим упрямством осла и мула, как мы хотим его называть: он обретался в человеке, заслуживающем, чтобы его околачивали палками, как орехи: он звался Бронте из Санто Альберто;^[458] рожденный служить зрелищем необычайной непреклонности и упрямого ума, он однажды твердо решил, что там, где Донат говорит: Я — врата для невежд,^[459] слово «врата» (ianua) означает «Генуя» (Genova), и ссылался на медицинский словарь маэстро Симоне из Генуи,^[460] который компилировал все сочинения Галена, где, по его словам, он такое видел, и хотя не было недостатка в ученейших мужах, которые при виде такого шутовства откровенно порицали его упрямую убежденность, однако этот апулийский мул не хотел уступить им и поверить, что это значит «врата»; он бился и отбивался одним доводом, потом другим, и наконец, твердо намерившись не унижаться, сказал, что если это слово не значит Геную, оно не значит и ворот, но означает привратника, так что, видя тонкость этого шута, который рассуждал логически, всякий перекрестился при таком чуде, что он уступил так много почтенному обществу, его окружавшему.

[6] Другой архипедант и педантичнейший педант (ведь это племя — самое упрямое, поскольку самое невежественное в мире), по прозванью Шепелявый, вступил однажды в спор со школьным наставником, человеком ученым, разумным и украшенным отменными манерами, о словах Катона: С обручем (troco) играй, зерни (alea) избегай.^[461] С великим упрямством он утверждал, что Катон в этих словах позволяет юношам играть в трукко^[462] и что в еде они должны всячески оберегаться чесночного соуса (agliata), и все это с таким напором, что наставник, благоразумный и проницательный, оставил его в сем неведении, да еще сказал, что он прав. А неотесанный педагог, еще упорствуя после заявления наставника, прибавил следующее: «Теперь вы видите, знаю ли я, о чем говорю, ибо я читал Диомеда, и Скопу, и Пришанезе больше четырех раз, и у меня есть словарь под названием „Новарский Тортеллий“,^[463] выводящий из заблуждения всякого, кто думает тягаться со мною в диспутах и спорах».

[7] Довольно о таковых безумцах, упрямых, как мул, которые в Больнице хранят по своему благочестию образ Миноса,^[464] божества, воистину им приличного, и поэтому мы с торжественными мольбами воззовем к его приязни, весьма им приличествующей и благотворной.

Молитва к богу Миносу за безумцев упрямых, как мул

[1] О суровый паче суровых, неумолимый, беспощадный, неколебимый, непреклонный бог Стигийской волны, родной сын Юпитера и Европы, могущественнейший царь Крита, муж той Пасифаи, что от сладострастия воспалилась любовью к быку и гнусно возлежала с ним, жесточайший гонитель Дедала, создавшего ту деревянную корову, укрывшись в которой, сладострастная его супруга нашла удобства для срамных сношений с быком: ради этой жесткой и крутой суровости, которую всякий приписывает тебе как в отношении этого дела, так в отношении прочих беспутств, прошу тебя, молю и заклинаю, чтобы с этими упрямцами, кои благоговейно хранят твой образ, тебе изволилось действовать таким образом, чтобы эти опрометчивые уразумели, сколь их упрямство несходно с твоим и от него отлично, ибо ты всегда неколебим в делах праведных и честных, а они стоят на своем в непозволительных и неподобающих, так что не найти и не увидеть никакой соразмерности между их природой и твоей. [2] Итак, о святейшее божество Дитова царства, позволь узнать различие между ними и тобою и покажи им упрямство, царящее в тебе, ибо вследствие милости, которую ты окажешь этому упрямому сонмищу, ты увидишь, как тебе принесут в награду преогромную заплату на башмак, из тех, что ставят крестьяне Романьи: повешенная перед твоим образом в качестве эмблемы, она покажет, что твердость, у тебя выпрошенная, полезней их собственной.

Рассуждение XXVII О безумцах ощипанных^[465]

[1] Обыкновенно именуются безумцами ощипанными те, кто, наслаждаясь возможностью докучать и досаждать то одному, то другому и не в силах себя обуздать, так что их нрав обращается то против того, то против другого, доводят наконец до того, что большая часть людей, или все, или по крайней мере самая значительная соглашается в намерениях и, ища мести, оставляет их ощипанными безумцами, ибо те собирают трюфеля поверху^[466] и уносят домой тумаки, коих часто заслуживают по своей ослиной назойливости. [2] И чем меньше они об этом думают — ибо отпускают поводья своим достоинствам и разуму, уповая во всяком деле превзойти сотоварищей, ибо ценят их не больше кабацкой затычки, — тем чаще бывают застигнуты врасплох, ибо редко случается, чтобы человека, полного таким самомнением, не вывел на чистую воду тот, кто непрестанно настороже, дабы провести того, кто пытается провести его.

[3] Катилина думал перехитрить Марка Туллия, учинив величайший заговор, но этот осторожный и изворотливый человек обрушил весь скоп на его голову и, с помощью одной женщины^[467] раскрыв его затеи, надул его таким манером, что в конце концов он, как пишет Саллюстий, вместе со своими товарищами вышел ощипанным безумцем.

[4] Лодовико, прозванный Моро, думал, как говорит Гвиччардини,^[468] доставить великую досаду Фердинанду, королю Неаполя, призвав в Италию против него французов, но кончилось дело так, как предугадал тот флорентийский посланник,^[469] который, увидев в Милане его герб — мавр, подметающий мусор перед дамой, — заметил, что ему надо бы остерегаться, как бы этот мавр, убирая мусор, не намел его на себя: ибо в конце концов Лодовико вышел ощипанным безумцем, потеряв свое государство, жизнь и честь разом.

[5] Сходным образом Лоренцино де’ Медичи, близкий родственник герцога Алессандро Первого, думал совершить прекрасный подвиг, предательски убив (как рассказывает монсиньор Джовио и более пространно — Рушелло) герцога в одном из покоев его дворца, однако же добился лишь того, что из-за этого злодеяния был ославлен во всем свете предателем и сменил счастливейшую безмятежность на непрестанное беспокойство душевное и телесное, пока наконец по заслугам своим не был убит в Венеции чьими-то телохранителями.^[470]

[6] И что же? Разве не думал оный Бурбон, столь широко известный по Разграблению Рима, прекрасно справить дело, внезапно обратившись против своего короля, по учтивости, великодушию и всякого рода доблести не знавшего себе равных?^[471] [7] Но из-за этого в конце концов всякий почитал его гнусным предателем, и, по словам Бугато,^[472] он дал случай одному кастильскому дворянину благороднейшего духа показать свое прирожденное величие духа и кастильскую гордость Карлу Пятому, ибо, когда император просил его любезно ссудить свой дворец, дабы разместить в нем Бурбона, тот отвечал, что не может ни в чем отказать его святейшему величеству, но пусть его величество будет уверено, что по отъезде Бурбона он снесет этот дворец до основания, дабы никто не мог ни молвить, ни указать: «вот дворец такого-то синьора, где проживал этот предатель Бурбон».

[8] Не думал ли и Джорджо Санезе^[473] прекрасно устроить дело, намереваясь предать в руки французов Миланский замок? [9] И все же, когда измена открылась, изменник потерял дружбу Луны, жизнь и доброе имя разом.

[10] Не думали ли (как пишет Тассо^[474]) французские гугеноты совершить блестящее дело, когда они стекались в Париж на свадьбу сестры короля с королем Наварры, замышляя истребить королевский дом и разрушить Париж?

[11] И все-таки они в конце концов вышли ощипанными безумцами, ибо Адмирал^[475] со всей его сектой был разоблачен блаженной памяти Карлом Девятым и держащими его сторону синьорами, знавшими о том много больше, чем все они вместе.

[12] Вот те, кого заслуженно нарекли ощипанными безумцами, ибо они остаются посрамлены в ту минуту, когда думали посрамить других. [13] В Больнице эмблемой у них Радамант,^[476] к которому я обращаюсь, по обыкновению, с просьбой оказать усердную помощь этим несчастным, невежественным и потешным.

Молитва к Радаманту за безумцев ощипанных

[1] Среди всех судей нет никого ни праведней, ни суровей тебя и Миноса купно с Эаком, сыном Эгины и Юпитера. [2] Посему, чтобы исцелить этот род неправеднейших безумцев, заслуженно призван ты, отправляющий в Дитовом царстве высочайшую должность. [3] Соверши же, прошу тебя, чего ждут от твоих обязанностей, и мы принесем тебе, как подобает, вытертый халат, проведший в руках еврея больше десяти лет, на котором не отыщется ни волоска, дабы он служил свидетельством всему свету, что никто лучше тебя не вразумляет этих ощипанных безумцев, подверженных тому бичу, что дивно карает всякого, им подобного.

Рассуждение XXVIII О безумцах разнузданных, как конь

[1] Те несдержные, что, поступая своевольно и опрометчиво, присваивают себе свободу оскорблять других словами и делами, в уверенности, что весь мир принадлежит им и что с этой употребляемой во зло свободой им можно наскакивать на всякого в свое удовольствие, зовутся, в немногих словах, безумцами разнузданными, как конь, ибо мозг у них неукротимый и природа им придана норовистая без меры, и никакими другими эпитетами я не умею лучше описать свойство их полоумного племени, которое вкривь и вкось лягает своими копытами всякого встречного.

[2] Сенека в своих «Посланиях», по-видимому, помещает в их число некоего Оска,^[477] о котором говорится, что он рожден в мир, чтобы никогда не угомониться и быть беспокойным, своими словами и поступками день напролет докучая то одному, то другому.

[3] Поэты поместили среди этих людей Мома, столь нахального, что о нем написано: Нет работы столь безукоризненной, чтобы над ней не злословил Мом. [4] В свидетельство этому приводят весьма смешной случай: глядя однажды на прекрасную Венеру, изваянную божественным Фидием, и не в силах сказать что-нибудь важное против прекраснейшей скульптуры, он решил сказать хотя бы то, что пряжки на туфлях сделаны не весьма хорошо.^[478] [5] Это люди, которые по дурной склонности природы ищут волос на яичной скорлупе.

[6] Маринелло из Гамбакорты^[479] был в наши времена из числа таких своенравных: когда однажды довелось ему смотреть комедию, что ставилась в городе Виченце, он начал злословить с пролога и продолжал при каждом акте, осуждая то одного, то другого комика, так что его сосед, не утерпев, вынужден был сказать ему: «Приятель, набрось эту накидку,^[480] и мы охотно послушаем, что говорит эта архибестия!»

[7] Схож с ним был человек из Порции^[481] по прозванью Узда (il Cavezza), потому что ни в чем не нуждался он так, как в узде. Один друг привел его посмотреть на залу Большого Совета Венеции, когда тот был полон многочисленными дворянами и синьорами, подлинно блистательными изящнейшей внешностью и степенным величием, какое подобает важным сенаторам, — он же, как слон, пустился в столь же безрассудные, сколь и смехотворные примечания на шляпу одного, нос другого, на то, как один стоит, а другой ходит, и не покинул этого зрелища, не пройдясь по списку почти всего этого честнейшего собрания, воистину чести и красы не только всей Италии, но даже всего христианства. Тогда один проницательный сенатор, бывший поблизости, подал ему перчаткой знак подойти ближе, и тот приблизился по этому знаку. Сенатор, спросив, из каких он мест, и известившись, что он из Порции, справившись о его имени и узнав, что зовут его Уздою, живо схватил его за воротник (cavezzo) и сказал такие слова: «Сер Хрюк из Порции, как вам идет узда!^[482] Возвращайтесь, сделайте милость, в Порцию, если не хотите превратиться в свиную отбивную». Ошпаренный и пришибленный этими словами, тот обратился к своему сотоварищу и сказал: «Бога ради, пойдем отсюда, ибо этот синьор, которого вы видели, сказал мне на ухо, что всякого, кто станет в этих дверях, наказывают, трижды вздергивая на дыбе».

[8] Этого рода помешательством отличались в недавние времена Аретино, Франко, Буркьелло, Берни^[483] и тому подобные друзья Пасквино и Марфорио,^[484] поэтому неудивительно, если иной раз их одолевали и стискивали удилами те, кому довелось испытать их разнузданность и слюнообилие. [9] Ничто не подобает этим безумцам больше крепкой узды, сдавливающей им глотку, чтобы не могли извергать ту горечь,^[485] которую они столь неохотно удерживают.

[10] Эти безумцы, разнузданные, как конь, хранят у себя в Больнице образ Гиппоны,^[486] как богини, соответственной их нуждам; посему в следующей молитве мы потщимся умиротворить ее, чтобы она не давала этим жестоким и проклятым животным такой воли лягаться.

Молитва к богине Гиппоне за безумцев разнузданных, как конь

[1] Когда древние, о навозная богиня, помещали твой приятный образ в стойлах, это делалось не ради уничижения, чтобы ты обреталась посреди скотов, словно презираемая, но поскольку они знали, что всем животным покровительствует какой-нибудь бог или богиня: например, Сильван — бог овец, Миагр — бог мух, Бубона — богиня быков; соответственно и тебя почитали как богиню, приглядывающую за лошадьми и их стойлами, и проведай об этом Николо, возница из Санти Кваранта, будь уверена, что он, хоть и бедняк, не усомнился бы потратить четыре беццо на покупку твоего образа и повесить его назади своей коляски, чтобы ты на всякий час защищала его коней. [2] Посему надлежит препоручить тебе этих тележных кляч, которые, если уже ни на что путное не годны, могут по крайней мере наполнить три-четыре канавы. [3] Но если ты, по обыкновению благосклонная, сострадательными очами взглянешь на их нужды, увидишь, как со всей возможной быстротой тебе принесут нечто иное, чем пустые слова, ибо когда ты меньше всего этого ждешь, увидишь повешенную пред твоим образом пару здоровых переметных сум, как у Гонеллы, из чего станет ясно, что нагружены ныне обидами люди, прежде разнузданные, коим никакая оброть не была достаточно крепка.

Рассуждение XXIX О безумцах несусветных, затейливых и безрассудных

[1] Общим названьем безумцев несусветных, затейливых и безрассудных именуются те, кто совершает некие безумства несусветные, невиданные и новые, которые выходят за пределы обычного, и не видано и не слыхано, чтобы такое совершал кто-то другой, как рассказываемое у Элиана^[487] о некоем Фрасилле Эсонском, впавшем в такое диковинное помешательство, что почитал все корабли, входившие в гавань, своими и поэтому еще пред их прибытием шел встречать их, с лицом и сердцем, полным радости и довольства; и таким же манером, когда они отправлялись в путешествие на восток или на запад, добрую часть пути провождал их, от чистого сердца желая им попутного ветра и счастливого путешествия.

[2] Аристотель^[488] рассказывает о человеке из Абидоса, который, начав безумствовать и пребывая в сем состоянии много дней, ходил в театр и, словно хотелось ему сыграть комедию, делал все те жесты, какие обычно совершают комические актеры на подмостках.

[3] Плутарх^[489] же рассказывает необычайную историю о милетских девушках, охваченных столь великим помешательством, что без всякой причины вешались, и от этого помешательства не находилось лекарства, не помогало ни воспоминание о старших, ни слезы отцов и матерей. [4] Наконец, когда милетяне собрались в сенате и обсуждали это дело, поднялся человек, опытнейший из них, и сказал, что, коли девушки упорствуют в безрассудном своем намерении, необходимо издать закон, чтобы всех их раздевать и оставлять повешенными в наготе, и выставлять на люди; и когда этот указ был всеми одобрен и затем приведен в исполнение, девушек охватил такой страх, что они удерживались от своего стремления, затем что в них, свободных женщинах, благопристойность была сильней помешательства.

[5] Схожею с их смертью была смерть флорентинца Лауренциано, мужа ученейшего, и Леонио, славнейшего философа своего времени, которые, как повествует Пьетро Кринито, без всякого повода или злосчастья бросились в колодец, где и кончили свои дни столь же безумно, сколь и плачевно.^[490]

[6] Крайнее помешательство отличало Теобальдо из Кантианы,^[491] который, уверившись, что он — султан Египта, часто ходил, босой и с тюрбаном на голове, в какую-то пещеру близ своего родного города, которую называл великой мечетью, и пригонял к ее входу выводок поросят, которых звал посланниками государей, составляющими его почетную свиту, и, войдя внутрь, оглашал пещеру стихами, которые он распевал:

[7] Другой, по прозванью Скарпачча из Градиски,^[492] имел, можно сказать, несусветную блажь в голове, ибо, утвердившись в мысли, что он — король кукушек, всякому, кто ему что-нибудь говорил, будь то дурное или доброе, всегда отвечал троекратным «ку-ку, ку-ку, ку-ку», а будучи спрошен, почему отвечает невпопад, отвечал снова: «я король, ку-ку, ку-ку, ку-ку!»^[493]

[8] Помню, я слышал разговоры, что некий Альберто из Пьетра Малы,^[494] что на болонской границе, был тоже блажной затейливо, ибо, вообразив, что сделался синьором Мирандолы,^[495] написал послание к тамошнимлюдям, чтобы предали крепость в его руки, и не получив никакого ответа на свое безрассудство, оседлал своего безумного конька, буйствуя сверх обычного, и, повесив барабан на плечи, отправился из Пьетра Малы до пределов Мирандолы, чтобы объявить им войну; осмеянный и здесь за свое безумие, он стал под городской стеной и, справив нужду у ворот, сказал, что если мирандоланцы не желают его своим синьором, пусть по крайней мере примут кое-что еще, что он оставляет у них под ногами.

[9] Вот те помешанные, у которых в Больнице эмблемой — образ бога Геркулеса,^[496] несомненного защитника и покровителя сего рода безумных, и поэтому в следующей молитве мы воздадим ему хвалу по нашему обыкновению.

Молитва к богу Геркулесу за безумцев несусветных, затейливых и безрассудных

[1] Ты — оный могучий и доблестный сын Юпитера и Алкмены, названный Тиринфием, поскольку был воспитан в Тиринфе в Греции, названный Фиванским богом, поскольку был почитаем в Фивах, названный богом Бродягой,^[497] поскольку ходил бродягою, укрощая чудовищ, названный великим Алкидом, поскольку ты племянник славного Алкея; ты также тот, кто, из-за своей мощи и из-за матери, которая тебя родила, ненавидимый Юноной и ввергнутый в непереносимые труды, прежде изнурил ее послушанием, чем был изнурен ее приказаниями. [2] Ты также тот, кто, еще лежа в колыбели, умертвил двух змей, подложенных ею, чтобы тебя отравить; ты также тот, кто, еще в ребяческих летах, но с отменной силой, обрюхатил в одну ночь пятьдесят дочерей Феспия, от коих имел пятьдесят сыновей, названных Феспиадами; ты также тот, кто в зрелых летах факелом и клинком утеснил великую Гидру о семи головах, всякий раз отраставших заново, близ болота, что зовется Лернейским; кто настиг и убил лань Эрипиду, чей бег казался полетом, с золотыми рогами на голове, близ горы, что зовется Менал; кто в Немейском лесу заколол льва невиданной величины и с той поры всегда носил на себе его шкуру как трофей; кто отдал Диомеда, царя Фракии, на съедение его коням, которых он кормил кровью и мясом своих гостей; кто взял живым и принес Авресфею ужасного вепря с Эриманфа, горы в Аркадии, опустошавшего всю округу; ты также тот, кто преследовал до острова Аретиады Стимфалийских птиц, столь огромных, что затмевали солнечный свет; кто смирил того быка, что разорял и пустошил своею силою весь остров Кандию; кто исторг рога у Ахелоя, царя Этолии; кто убил Бусирида, царя Египта, поедавшего всех чужеземцев, которые к нему прибывали; кто в Ливии задушил гиганта Антея, состязаясь с ним в палестре; кто разделил и раздвинул горы Кальпу и Абилу,^[498] прежде соединенные; кто держал Олимп, когда Атлант уже утомился от тяжкого бремени; кто во брани одолел Гериона, царя Испании, унеся его оружье, награду, достойную победителя. [3] Ты также тот, кто обуздал Кака разбойника, изрыгавшего огонь из уст; кто убил и другого, по имени Лацин, досаждавшего крайним пределам Италии, воздвигнув на этом месте храм Юноне, которая с тех пор зовется Лацинией;^[499] кто близ устья Родана победил Альбиона и Бергиона, мешавших путешествию то одного, то другого; ты сокрушил на войне Пирехма, царя Этолии, воевавшего с беотийцами, и разорвал его, привязав к конским хвостам; ты также тот, кто смирил Кентавров; кто нес две колонны до Гадеса в Испании; кто очистил конюшни Авгия; кто освободил Гесиону, дочь Лаомедонта, отданную морскому чудовищу, сперва убив чудовище. [4] Кто, разгневавшись, когда неблагодарный Лаомедонт отказал тебе в награде из неких добрых скакунов, тебе обещанных, разорил по этой причине город Трою; кто разграбил остров Кос и убил царя Еврипила вместе с его сыновьями; кто взял добычу с амазонок и пленил Ипполиту, их царицу; кто, спустившись в преисподнюю, связал тремя цепями трехзевого Кербера и так, связанного, вывел его наружу.

[5] Ты также тот, кто, по словам многих, помогал Тесею в похищении Прозерпины, жены Плутона; кто Алкесту, супругу царя Адмета, вывел из ада живой к ее мужу; кто, вернувшись из преисподней, убил Лика, царя Фив, оттого что он хотел учинить насилие над Мегарой, твоей женой; кто пронзил стрелами орла, что пожирал воскресающее сердце Прометея, прикованного Меркурием к горе Кавказу; кто победил, сражаясь на коне, Кигна, Марсова сына, твоего соперника; кто одолел Киклопов в ту пору, как был служанкою у Омфалы, царицы Лидии; кто истребил Эбея со всем его домом, уязвив и Юнону, оному помогавшую;^[500] кто умертвил Еврита, царя Окалии, и разорил город, названный его именем. [6] Ты также тот, кто взял силою и увел с собой на Евбею Иолу, дочь упомянутого Еврита, которую отказались дать тебе в жены; кто близ реки Сангария убил змею огромной величины; кто убил дракона, охранявшего сад Гесперид; кто освободил этейцев от комаров и слепней; тот, наконец, для порождения кого необходимо было две ночи превратить в одну; и при столь многих твоих чудесах и дивных деяниях окажется ли для тебя невозможным дело, сравнительно с прочими слабое и пустое: именно, чтобы сии затейливые безумцы, затейливо покровительствуемые тобою, истым человеком, но богом во всех твоих подвигах, вынесли из своей головы блажь, которую ты вынес одним махом из семи голов Гидры? [7] Ну же! если окажешь им эту милость, обещаю тебе, что помимо храма, коим ты обладаешь у египтян и у тирийцев, будет тебе посвящена большая часовня в этой Больнице и на твой алтарь принесен пан кукко^[501], который послужит знаменьем, что столь же легко для тебя освободить их, сколь легко воздеть подобный плод, крайней своей легкостью отмеченный среди прочих.

Рассуждение XXX О помешанных, заслуживающих тысячу повешений, или о дьяволовых

[1] Самый зверский, самый причудливый и проклятый род помешанных, какой можно найти, — без сомнения, те, кого обыкновенно называют помешанными, заслуживающими тысячу повешений, или дьяволовыми помешанными, каковое имя отменно подходит их дьявольской и адской природе, ибо они столь ядовиты и столь исполнены ненависти, презрения и гордыни, что всякий поклялся бы, что они — истые братья Фарфарелло и Калубрино.^[502]

[2] Примеров сему немало, затем что дьявол всюду сеет их, как плевелы,^[503] и они сами от себя пускаются в рост, подобно Гидре, и пламенем своего беззакония поджигают все небо, не то что землю.

[3] Никто не осмелится отрицать, что из этого племени были гиганты, коих Юпитер из-за их гордыни поразил молнией, ибо автор «Этны» бросает на это свет в таких стихах:

[4] Подобным же образом нельзя отрицать, что того же племени был Мезенций, презритель богов, изображенный таковым в этих стихах Вергилия:

[5] О нем же Макробий говорит: Был он нечестив по отношению к людям без почтения к богам.^[506]

[6] Я считаю несомненным, что Ликаон, царь Аркадии, был великим дьяволовым безумцем, если правда то, что говорит Овидий в первой книге своих «Метаморфоз», что он строил ковы против Юпитера, коего древние почитали первым богом средь всех богов.^[507]

[7] Ксеркс, царь персов, в ком писатели отмечают крайнее нечестие, не избежит быть причтенным к этому числу, будучи столь отважен, или скорее безрассуден, что дерзнул угрожать, что лишит солнце его света и бросит Нептуна, морского бога, в темницу, забив ему ноги в колодки. [8] Поэтому Строцца-отец поет о нем такими стихами:

[9] Равным образом я основательно помещаю среди них Флегия, царя лапифов и отца Иксиона, который в наказание за безрассудный поджог храма Аполлона Дельфийского заключен в адских вертепах, о чем рассказывает Вергилий сими стихами:

[10] Валерий Максим и Лактанций Фирмиан назначают одно из первейших мест среди них Дионисию, тирану Сиракуз, ибо он был столь великим презрителем богов, что сам часто говорил друзьям о великом своем удивлении, что боги столь терпеливы, что так долго позволяют ему оставаться на земле.^[510]

[11] Эварик, король готов, как рассказывает Бьондо в своей «Истории», связками терновника заграждал двери христианских церквей, злокозненно заставляя их выглядеть чащобой, затем что был помешанный сего самого рода.

[12] О Гензерихе, государе вандалов, Корио пишет, что из оных христианских церквей он, кощунник еще больший, сделал стойла своим коням, будучи адским помешанным того же разряда.

[13] Что же сказать об Аттиле, прозванном бичом Божьим, если не то же самое? [14] Что о Тотиле? [15] Что об Атанарихе? [16] Что о вожде аваров, угрожавшем отрезать детородные части всем диаконам, что попадутся ему в руки?^[511] [17] Что о тех, которые первыми превратили собор города Базеля в скотобойню?^[512] [18] Что о многочисленных новейших гугенотах,^[513] которые отчаянно делают худшее из всего, на что способны, пускаясь во всякий род грабежа, насильства, святотатства, человекоубийства и мятежа, какой только можно вообразить?

[19] Вот, подлинно, помешанные, что заслуживают тысячи повешений, подобающим образом называемые дьяволовыми помешанными, затем что во всем и везде ему сообразны: посему, желая препоручить их какому-нибудь божеству на исцеление, я не могу приискать лучшего врача, нежели Плутон,^[514] который служит для подобных людей отменным анатомистом в преисподней. [20] Сего ради я обращаю к нему следующую молитву.

Молитва к богу Плутону за помешанных, заслуживающих тысячу виселиц, или дьяволовых

[1] К какому богу будет уместней мой призыв извлечь безумие из этих дьяволов, чем к тебе, высочайший Плутон, владыка Эреба, господин стигийской волны, правитель тех огней, что тысячекратно превосходят пламень Этны, или Монджибелло? К какому богу, если не к сыну Сатурна и Опы, брату вышнего Юпитера, властителю преисподнего царства, могущественному по своим богатствам, а потому называемому Дитом, главнейшему среди Манов, а потому названному Сумманом, сильнейшему в наложении должных кар, а потому называемому всеми Орком?^[515] [2] К какому богу, если не к тому, что исторгает сердце у Тития, карает Тантала жаждой, обрекает Иксиона кружиться в колесе, Сизифа — катить камень, наказывает Салмонея столь многими мученьями? [3] Ты, каратель бесчинств, отместник злодеяний, разитель нечестивых, бич порочных, должен позаботиться об исцелении помешательства этих людей тем же образом, каким исцелил столь многих, и предать их в руки Фурий, которые, ярясь против них, подвергнут их тем мукам, каких заслуживает тяжесть их недуга. [4] Если ты это сделаешь без промедленья, несомненно получишь в дар улитку со сломанными рожками,^[516] во знаменье кары, наложенной тобою на них сообразно провинностям и бесчинствам, дьявольски ими учиненным.

Рассуждение автора к зрителям о той части Больницы, в коей содержатся женщины, где он учтиво описывает все вышеупомянутые виды помешательства, как они в оных обретаются

[1] После того, досточтимые зрители, как вы со всем удобством^[517] осмотрели одну за другой все палаты тех, которые, различным образом помешанные и лишенные разума, сделались не столько смехотворным, сколько прискорбным зрелищем^[518] для чужих очей, и как вы вкусили от их безумия то удовольствие, на которое вам можно было надеяться от столь странных нравов, кои дали в один миг, но разными способами, забаву и удивление вашим чувствам различными видами безумия, какие вы наблюдали, мнится мне, не будет неуместно показать вам и другую часть Больницы, где пребывают женщины, и дать вам увидеть собственными глазами самые смешные образцы женского помешательства, какие вам когда-либо случалось видеть в свете, так что с вящим удовольствием вы покинете эту гостиницу и полные вящего изумления пойдете по свету, разглашая и прославляя ужасные безумства, которые, мною вам показанные, а вами познанные, в вашем пересказе дадут величайшее удовольствие всем прочим.

[2] Итак, прошу вас, обратите глаза на ту часть, куда я указываю, и направьте взгляд сюда, налево, где открывается взору длинная чреда комнат, над коими располагается такое множество заметок, девизов и эмблем: все это палаты, отведенные помешанным женщинам, и возможность наблюдать их удобным образом есть немалая льгота, так как обычно они показываются редким и редко, по стыдливости своего пола, будучи по большей части нагими, как вы видите.

[3] Первая комната, которую вы видите, с эмблемой над дверью, которой служит кустик дикой крапивы с надписью In puncto vulnus («Вмиг раненье»),^[519] — это комната римской матроны Клавдии Марцеллы, что в юности была самой милой, обходительной, веселой и любезной девицей, какую только встретишь от одного полюса до другого, редким образцом обаянья, несравненным портретом учтивости, образом божественной красоты, явленной идеей приятности и изящества: а ныне — взгляните, сколь плачевна ее участь! Однажды по дороге на праздник Благой богини,^[520] поскользнувшись в своих башмаках, она упала на голый камень лбом и подбородком и, разом лишившись чувства и памяти, впала во френезию и делирий, так что делалось ей все хуже, и вот она сидит на постели, неряшливая и больная, как вы видите, с ночным горшком под рукой, и всякий раз, как вы спросите ее о том или другом, берет горшок из ящика и, глядя на свое отражение в нем, говорит, что она премудрая Сивилла, и любуется собой то в стекле, то в моче; посему начальник Больницы, человек с разумом и пониманием, сообразно причине ее недуга создал сию эмблему, или герб, с помянутой надписью, желая искусно показать знатным чужеземцам, приходящим осмотреть эту часть Больницы, посредством кустика жалящей крапивы и мотто In puncto vulnus, что, как крапива, едва ее тронешь, тотчас жалит и мучит, так эта матрона, поскользнувшись и упав на камень, тотчас была поражена жестокой раной в голову, отчего страдает и терзается ужасным образом, как можно видеть.

[4] У другой комнаты, рядом, в дверях вы видите ту, что молча и уныло, с потупленными глазами, вся разлохмаченная, глядит в землю, никогда не поднимая лицо, напротив, с очами долу, так недвижно смотрит вниз, что кажется, ее взор сосредоточен на земле: это Марция Корнелия, из страны инсубров,^[521] сыздетства страдавшая от меланхолических влияний, поэтому вы видите, сколь дик ее вид и черты ужасны, а среди прочих влияний, часто терзающих ее воображение, это — подлинно жестокое: много раз ей мнилось, что она превратилась в шелковичного червя, потому она только и делает, что жует листья тутовника, утверждая, что сохраняет таким образом свою жизнь; вы можете видеть, что эмблема и мотто, помещенные над ее дверью начальником Больницы, сообразны ее недугу: эмблема — кокон с червем внутри, а с одной стороны — ветвь тутовника и мотто, составленное из таких слов: Et mihi vitam, et aliis decus («И мне жизнь, и другим красу»).

[5] Но сделайте милость, обратите взгляд немного вперед и посмотрите на ту палату, с открытой дверью, где женщина, имеющая при себе игольницу и корзинку с нитками и шелком для шитья, оставив должное занятье, спицей в руке прокалывает мух и пауков вместо работы над шитьем; ее зовут Марина из вольсков;^[522] она столь ленива и нерадива, что день напролет вместо серьезной работы занимается безделками и причудами: поэтому начальник Больницы назначил ей эмблемой ветхого старика, бегающего за бабочками, с уместным мотто: Quo gravior, eo segnior (« Чем степенней, тем бездельней»).

[6] Четвертая палата, идущая следом, если вы вглядитесь (ибо двери ее открыты настежь), отделана наподобие харчевни, и в ней лежит простершись женщина с распущенными волосами, с тирсом в руке и тимпаном поблизости, инструментом, на котором играют на празднествах бога Вакха: это одна из тех древних менад, что зовутся у иных вакханками, у других — стимелами, ибо стрекает их Лиэево неистовство: на сих празднествах эта, по имени Терония Гельвеция, с головой, полной греческого вина и треббьяно, не делает ничего другого, как кружится, потрясая тирсом и звеня тимпаном, во всяческих весельях, и наконец, совсем опьяневшая, простирается на земле таким манером, как обнаруживается ныне; поэтому для нее создана эмблема с девизом, соответствующим ее опьянению, представляющая сороку с полным ртом вина,^[523] и с такой подписью: Hinc silens, hinc loquax («То молчаливая, то говорливая»).

[7] Другая, которую вы видите в палате внизу, берет в руку фонарь, чтобы осветить прялку и веретено, хотя на дворе полдень и солнце озаряет своими лучами все полушарие: это безумица слабоумная и беспамятная, которая не помнит, что ей надобно делать; зовут ее Орбилия беневентанка;^[524] эмблема и мотто весьма сообразны ее помешательству: эмблема ее — крот, по природе слепой, а мотто: Haec oculis, haec mente («Та глазами, другая умом»).^[525]

[8] Эта, злополучная и жалкая, которая, увидев, что вы смотрите в ее палату, мигом спряталась за стульчаком и натянула на себя плащ и покрывало, — некая бабенка, всеми прозываемая Лючьеттой из Сутри, во всех делах своих столь безвольная, что иногда идет зажечь огонь, но едва почует веянье мехов, валится назад на три локтя, страшась этого веянья. [9] И этот род безумия нельзя искоренить из ее головы, хотя тысячью опытов разные врачи тщились исцелить ее, вследствие чего у нее над дверью помещена уместная эмблема, изображающая кролика, роющего землю, с девизом: Huic fuga salus («Ему спасенье в бегстве»): потому что она, подобно кролику, не мнит себя в безопасности, если не спрячется таким манером, как вы видите.

[10] О, не пренебрегите поговорить с той, одетой в серое, у которой зоб столь огромен, что она может забросить его за плечи, если хотите слышать подлинно скудоумную, ибо это — Менега из Вольтолины, дочь Тоньяццо Панады^[526] и его жены Матии, которую однажды уверили, что корова влюбилась в лягушонка, он же, подвигнутый сочувствием к ней и не зная, что еще сделать к ее удовольствованию, позволил себя проглотить, когда она пила из реки, и, плавая внутри нее, проник в ту хлябь, где корова зачинает, и, помочившись туда, сделал так, что она через три года родила животное с ногами лягушки и всем прочим от пятнистого быка, вроде венгерских, так что начальник Больницы, видя ее простоту и дубоватость, поместил над ее палатой эмблему, которую вы видите, изображающую быка с кольцом в носу, и девиз Quocumque rapior («Ношусь повсюду»), ибо нет, пожалуй, эмблемы, более подходящей и сообразной ее помешательству, чем эта.

[11] В другой келье, которую вы видите, находится одна убогая, с мозгом скудным и ветреным, — создание, какого я не видывал в свете, по имени Орсолина из Капуи: такое у нее свойство, что если велишь ей прибраться в доме, она берется обрезать себе ногти, и раньше настанет вечер, чем она с этим кончит; а иногда, когда ей велено приготовить щелок для стирки, она подносит рот к трубке чана и дует туда три часа, как блажная, и в подобных сумасбродствах эта несчастная лишилась всякого доверия, так что если ты скажешь ей опорожнить урыльник, будь уверен, что она, подобно ребенку с шариками и тысячей других игрушек, убьет на это часа два и наконец вернется с пустым ящиком или же с урыльником, побитым и треснувшим, ибо такова ее несуразность. [12] Поэтому вам не покажется удивительным, что господин хранитель Больницы поместил над ее дверью эмблему с мотыльком, порхающим вокруг пламени, и девизом на испанском: Ni mas, ni menos («Ни больше, ни меньше»), ибо как нет созданья скудоумней мотылька, который вьется там, пока не спалит себе крылья, так нет скудоумия, способного тягаться с ее скудоумием.

[13] С ней кажется схожа та немысленная и безрасчетная, что забывает о веретене, когда прялка рядом с ней, и сейчас полна изумления, а ее глаза глядят на вас, будто она никогда в жизни не видела человека: она зовется Тадия из Поццуоло, и среди прочих ее нелепостей известнейшая эта: однажды хранитель Больницы велел ей почерпнуть немного воды из цистерны, чтобы подать на стол, но, вместо того чтобы взять ведро, эта тупоумная взяла горшок, в котором варилась капуста, и принесла на стол это полноводное варево, показав свою глупость всем присутствующим и дав им немало удивления, удовольствия и забавы; поэтому ей придана эмблема, которую вы видите, с гусем на верхушке плетня и девизом: Frustra nitor («Тщетно силюсь»),^[527] каковая эмблема с девизом призвана обозначать, что, как гусь — животное тупей всякого другого и не может перелететь плетень, так она, за что ни возьмется, все делает несуразно, затем что у ней ничего не выходит, как следует.

[14] Почти того же выводка кажется та нескладная и неуклюжая Маргерита из Болоньи, что живет в этой палате ниже; когда бы не обреталось в свете другого знака или следа ее неуклюжести, одного было бы более чем довольно: посланная однажды некоей дамой к евреям в контору, с поручением взять напрокат некоторые браслеты и серьги, как у нее делывалось на карнавальные празднества, та пошла к хозяйкиному ларцу и взяла пару браслетов, которые были у той в коробочке, купно с некими прекрасными серьгами, и отнесла их еврею, говоря, что-де синьора моя госпожа посылает эти вещицы, чтобы сдать их напрокат, и вернулась из этой комиссии, на славу осмеянная хозяйкой за скудоумие, какого другого не сыщешь, и очень долго в этом доме ни о чем ином не говорили. [15] Поэтому, как вы видите, хранитель Больницы подобающим образом поместил здесь в качестве эмблемы филина,^[528] с девизом: Ipse ego, et ego ipse («Это я, и я это»).

[16] Вот в следующей палате злобная Лючилла из Камерино, безумица столь развращенная, сколь это возможно, и в подтверждение этому взгляните на сосуд у нее в руках. [17] Он полон ореховой воды, что чернит кожу, словно уголь. [18] В середине дня она вымазывается целиком и нагая идет поприветствовать дам из семейства хранителя, когда они завтракают в полуденный час. Напуганные этим отвратительным зрелищем, они убегают, оставляя стол в добычу этой волчице, которая без всякого стыда проделывает это, как нечто обыкновенное, с девушками, служанками и всеми домочадцами: посему у нее над дверью эмблема, вполне ей сообразная: лисий хвост, выметающий комнату, с девизом по-французски: Par та foy que liet tanbien.^[529]

[19] Я ничего вам не скажу об этой злобствующей помешанной, прозываемой Флавией Друзиллой, которую вы видите там со щенком, и она чешет и гладит его вроде бы так ласково, а чуть позже, когда окликнет его по имени, Фьорино, а он к ней не подойдет, она впадет в такую ярость, что от злобы захочет задушить его или немедля сделать из него студень; у нее в обыкновении от малейшей причины воспламеняться столь великой злобой, что проклятая Габрина или жена Пинабеля^[530] несомненно ей в этом проиграли бы. [20] И если б не было ничего другого, вот самая серьезная история, однажды с ней приключившаяся: она занималась стиркой, и капля щелока залетела по несчастью ей в глаз, как бывает, после чего эта злобная помешанная взяла стиральное корыто и хватила им о стену, разбив его начисто, а потом понесла все белье, выполосканное ею и положенное в щелок, на реку, протекавшую поблизости, и пустила все по течению, и ничего бы им не вернуть, если бы одна благоразумная служанка не побежала домой сказать об этом и не отрядили бы слуг вниз по реке с жердями, чтобы выловить, сколько будет можно. [21] После этого начальник Больницы препоручил своему другу художнику поместить над ее палатой эмблему — бобра, который отгрызает себе гениталии, с девизом: Ulcisci haud melius («Нет отмщенья лучше»),^[531] чем ясно обличается злобствующее помешательство этой бестии.

[22] Взгляните на эту жирафу^[532] в дверях, которая ничего другого не делает, только смеется и хихикает, и от всякой малости, какую увидит или услышит, разевает рот, как печное устье. [23] Зовут ее Домицилла Ферония; у нее есть муж, разделяющий с нею это умопомрачительное помешательство. [24] А поскольку ее безрассудство состоит исключительно в необузданном смехе, хранитель Больницы распорядился поместить над ее дверью сову верхом на плетке — создание, от которого и камни рассмеются, — и мотто: Haec aliis, et mihi alii («Эта другим, а мне другие»),^[533] ибо так отменным образом обличается вздорность этой женщины, которая есть сундук, в котором не сыщешь смысла, но доверху всяческого безрассудства.

[25] Не знаю, видите ли вы ту, что сидит в дверях на возвышенном сиденье, в платье, что крутится понизу не хуже павлиньего хвоста. [26] Ее зовут Тарквиния Венерея, и во всем свете не вообразить никого тщеславней ее. Вот из чего это явствует: однажды, рассказывая неким знатным господам о своем родословии, хоть оно было не древнее двухсот лет, она вывела свой род от царицы Савской и показала жемчужину и бриллиант заурядной цены и достоинства, которые, по ее словам, великий царь Соломон подарил царице, когда та покидала его двор; и она настаивала, чтобы всякий поверил, что эти драгоценные камни по наследованию достигли наконец до нее. Но однажды она рассказала историю еще прекрасней, поведав неким дамам, пришедшим ее повидать, что в ее доме хранится еще пара тафтяных панталон, принадлежавших синьору консорту царицы, ее прародительницы; посему начальник Больницы, приметив простодушие этой безумицы, приноровил эмблему к ее душевному расположению, поместив над ее палатой в качестве значка изображение Времени в том виде, как его описывают поэты, а именно, змия, пожирающего свой хвост,^[534] с уместным мотто, которое гласит: Sola aeternitate victa («Одною вечностью побеждена»).

[27] Но прошу, сделайте милость, посмотрите на ту, что идет следом: ее имя Андроника Родиана. [28] Знайте, что это — подлинно хитроумная помешанная, ибо она, без сомнения, притворяется умалишенною, чтобы хорошо проводить время, а открывается это вот из чего: иногда она идет в курятник и усаживается в курином гнезде, крича «ко-ко-ко», чтобы объявить, что снесла яйцо, но если ты пойдешь его взять, она больше не кричит на этот лад, не чистит перья и не кудахчет, как наседка, но со здоровой палкой в руке пытается отогнать тебя подальше от курятника. [29] Поэтому начальник, примечая таковую ее повадку, изобразил ее как притворную помешанную и поместил над ее палатой образ Лжи с неверными весами в руке, а рядом мотто, которое гласит: Ars Fortunae salus («Искусство Фортуны — благоденствие»), так как с помощью этих хитростей она беспрестанно развлекается.

[30] Ливией из Веллетр зовется та, которую вы видите у окна, глядящей на луну, ибо иногда она обретается в здравом разуме, как если бы никогда не испытывала влияний помешательства, иногда же, совсем напротив, оказывается столь палима этим недугом, что долгим опытом дознано, что она лунатик; недавно она в речах и рассужденьях казалась Палладой, а нынче спроси ее о чем-нибудь, и она не может держаться предмета разговора ни минуты, постоянно перескакивая с пятого на десятое, поскольку луна на ущербе и заставляет ущербляться ее мозг; поэтому вы видите эмблему с девизом, сообразным ее помешательству, а именно краб, глядящий на лунный свет,^[535] и девиз, составленный из таких слов: Nunc in pleno, пипс in vacuo («То в полноте, то в пустоте»).

[31] Прекрасная Марция Семпрония заперта своими родителями в следующей палате, где над дверью написан крылатый Купидон с факелом в руке и мотто: Desperata salus («Без надежды на избавление»), ибо она, воспаленная огнем любви, несколько лет назад обезумела от любви к некоему Квинцию Рутилию и, не зная, что подарить неблагодарному юноше, чтобы смягчить его жестокосердие, иглою проткнула себе жилу и в золотой чаше послала ему фунт своей крови, с запиской, гласившей: Si feris humana prosint («Если зверям полезно людское»): этот подарок, по случайности обнаруженный ее братьями, сделался причиной величайшего мучения, которое она претерпела; и так среди нагоняев и обид она сошла к безнадежному состоянию любовного помешательства, впав в которое, безжалостными родителями была затворена здесь, как вы видите.

[32] Ее товаркой в другом роде безумия выглядит та женщина, что приготовила вон ту петлю, привязанную к железному крюку: хотя имя ее предсказывает счастье — зовут ее Мансуета Британния^[536] — все ее поступки оному противны, ибо, подобно отчаявшейся помешанной, она трижды надевала петлю на шею, чтобы уйти из жизни, и всякий раз кто-нибудь ее вызволял; от этого отчаяния она никак не может исцелиться снадобьями врачей, ибо позволила этому недугу взять над собой слишком много власти: это тем менее простительно, что иногда она хочет повеситься из-за самых вздорных вещей: например, однажды она приготовила петлю на тот манер, как вы сейчас видите, лишь оттого, что кто-то забрал ее иголки и она не могла устроить свою игольницу, как ей хотелось. [33] Поэтому эмблема и мотто являют крайнее ее отчаяние: эмблема представляет собой ствол кипариса, который, сруби его один раз, вновь не вырастает,^[537] а мотто: Semel mortua quiescam («Однажды умершая, пребуду покойна»).

[34] Кто не скажет, что Ортензия Квинтилия, что живет немного ниже, — сестра Ортензио из Бергамо или из Сарни:^[538] она конченая безумица, как он, а если она не заключает в себе его помешательства, пусть пойдут и повесятся и тот и другая. [35] А чтобы показать, что я говорю правду: такое у нее чудаковатое разумение и столь поврежденный рассудок, что однажды, когда она праздно сидела у огня, шевеля щипцами в головешках, и находила отраду в созерцании великого множества искр, которые дети на потеху своим отцам называют скудо и цехинами,^[539] служанка, снимая пену с горшка, пролила немного бульона на дрова, тем отняв удовольствие у безумной, а себя ввергнув в великие треволнения, ибо та, разъяренная, схватила головню за один конец и пустилась бегать за служанкой по всему околотку, вопя: «Держи, держи раззяву!» [36] Достаточно сказать, что это дело разгласилось благодаря рассказу служанки и других домашних, она же, день ото дня делаясь все хуже, как это бывает, поневоле допустила, чтобы близкие отвели ее сюда, где синьор хранитель Больницы, вполне осведомленный о ее расположении, составил эмблему, которую вы видите, и поместил над ее палатой: она представляет собой не что иное, как неспелую грушу, задетую крупной градиной, с девизом: Actum est («Готово»), что отменно соответствует ее помешательству, воистину безнадежному.

[37] Повеселитесь немного и воспряньте духом, наблюдая эту шутиху, Теренцию Самнитку, которая в жестах, словах, повадке, выдумках кажется сестрой Боккафрески или дочерью Гонеллы, и доказательством этому вот что: однажды она расположилась за кафедрой и созвала почти все семейство начальника в палату; все бежали услышать некую прекрасную выдумку, как у нее было в обыкновении, и ее обступили толпой; и пока они ждали рассуждения или речи, какие она обыкновенно произносила в других случаях, в этот раз — и не без смеха — она сделала тысячу движений руками и глазами, то так, то этак, беспрестанно показывая, что думает начать прямо сейчас; и наконец, оглушительно рыгнув, словно свинья, сказала, что собрала их не для чего иного, как для того, чтобы такую знатную отрыжку почтило столь большое собрание; потому отменно ей подходит нарисованная эмблема над палатой: голова Дзани^[540] с немецкими штанами на носу и мотто на итальянизированном немецком: Chesta stare buone compagne («Это хорошо, друзья»).

[38] Приятнейший нрав, веселый и жизнерадостный, свойствен Квинции Эмилии, рожденной на отраду и удовольствие всякому; она занимает нижнюю палату и имеет при себе трех благородных людей, которым доставляет дивное увеселение своими речами; недавно на вопрос одного из них, когда женщины наиболее безумны, она остроумно отвечала: «Когда вы, мужчины, даете им волю безумствовать». [39] Другому, спросившему ее, по какой причине природа дала женщинам такой маленький мозг, она шутливо отвечала, что справедливость этого мнения делает очевидным ответ: потому что природа действовала, как женщина, какою она и является. [40] Достаточно видно, сколь ей приличествует назначенная эмблема: Юпитер на золотом престоле посреди небес и мотто со словами поэта: Iovis omnia plena («Все Юпитером полно»).^[541]

[41] Посмотрите на эту причудливую и своенравную Эрминию Богемскую, которая недавно ради жареного каштана взбудоражила весь дом, а теперь наделяет ими каждого, кто хочет и кто не хочет; а в другой раз из-за сушеной рябины^[542] битый час бранилась с Мариеттой, своей соседкой, а потом вмиг примирилась. [42] Справедливо у нее над дверью выставлен эмблемою индейский петух, что вмиг встопорщит перья и тотчас уймется, и мотто: Tanto lenis, quanto propera («Столь же кроткая, сколь и бурная»).

[43] Та, что прикована цепью к постели, — одна зверская помешанная, по имени Джакома из Пьянципане,^[543] которая недавно сыграла такую прекрасную штуку: когда подошел к ней мальчик, чтобы опорожнить ее ночной горшок, она взяла урыльник в руку и хватила его по голове так безжалостно, что бедняк три дня не мог опамятоваться, а в другой раз учинила такую выходку: наткнувшись на осла, который забрел в дом, с двумя корзинами на хребте, полными яиц, она схватила месилку, какой месят тесто, и давай его гонять, так что заставила его рухнуть в яму, служившую стоком для нечистот этого места, где бедная скотина увязла со всей своей поклажей, расколола все яйца и поломала корзины; сверх того она набросилась на хозяина осла, который пришел вслед за ним, и если б он не поспешил ретироваться, несомненно превратила бы его голову в большой омлет. [44] Поэтому начальник Больницы, принимая во внимание зверский нрав этой помешанной, распорядился над ее палатой приличествующим образом написать растрепанную Мегеру и мотто, гласящее: Accensa nil dirius («Лютей всего распаленная»).

[45] Немного пониже заметьте ту, что стоит в задумчивости на виду, глядя на стену, и все ее думы на оной сосредоточены. [46] Ее зовут Лавиния Этолийская, она безумица несусветная и безрассудная; я знаю это потому, что недавно она написала записку одной высокопоставленной даме, с надписанием вроде того, как пишут люди из Сан Марино в Романье, обращаясь к венецианской Синьории: «Нашей возлюбленной и дражайшей сестре, Венецианской Республике», ибо жители Сан Марино, хоть почти все — селяне, живут в республике, как венецианские синьоры; и в этой записке она просила об одной милости: чтобы та со всеми своими служанками пришла повидать ее, и осталась с нею на восемь дней, ибо она привела бы для нее в порядок дворец, приличный Клеопатре, и среди прочих удовольствий дала бы ей в подарок бобровое ятро, не как то, что купил мой друг пьячентинец у мошенника из Тревиджи,^[544] но немного меньше, которым можно надушить даже капустный суп, столь оно несравненно и драгоценно; и каждой ее служанке она подарила бы индийского сверчка, который будит людей без часов в тот час, когда им угодно. [47] Посему над этой причудницей вывешена эмблема, которую вы видите: лик чудовищной Медузы и мотто: Extrema peto («Крайнего взыскую»), ибо ее нрав не содержит ничего, кроме чудовищного и крайностей.

[48] За нею следует помешанная такого склада, что на всех своих безрассудствах не наживает ничего, кроме побоев, по имени Калидония из Непи:^[545] никогда она не бывает тиха и спокойна, но то издевается над одной, то глумится над другой, и в заключение возвращается домой с лицом совершенно расцарапанным, с волосами растрепанными, с порванным ртом, ибо таковы заедки, что обыкновенно достаются ей после обеда. [49] Посему из ее эмблемы — ощипанной курицы с девизом: Quid nostra prosunt? («Что пользы в наших делах?») — в один миг узнается, каким родом безумия она грешит.

[50] Та, что дальше вниз, по имени Цецилия Венузия, — помешанная, хватающая через край: она постоянно в шутовстве, и не найдешь кокетки прекрасней ее, так что постоянно вокруг нее толпа женщин, которые без нее подлинно как потерянные или умершие. [51] Своим шутовством, пением разных фроттол и страмботт, рассказываньем тысячи новелл, прекраснее сочиненных Страпаролой,^[546] болтовней почище попугая она устроила здесь такой раздольный край, что все меланхолическое и дикое отсюда изгнано. [52] Поэтому вы видите, что ее герб — венок, приличный харчевне, на конце шеста и мотто: Undique risus («Отовсюду смех»), ибо эта эмблема и это мотто, как представляется, никому не подходят лучше, чем ей.

[53] За нею следует Армодия Фалиска,^[547] безумица разнузданная, как конь, во всех поступках своевольная, во всех речах бесстыжая, которая с безрассудной свободой злословит о всяком, как она сделала однажды, когда, видя большую толпу дам, идущих с празднества, она сказала, что заколка на головном покрывале одной из них поставлена не так ладно, как следует. [54] Посему ее эмблема — конская узда и мотто: Nil satius («Ничего не достаточно»), ибо она весьма хорошо известна как дерзостная безумица, каковой в действительности оказывается.

[55] В предпоследней палате обитает Лауренция Джилья, во всех своих делах упрямая, как мул; ее упрямство ясно узнается из того, что несколько дней назад, попрекаемая своими домашними за то, что стояла у окна, разговаривая не знаю с кем, она внезапно удалилась и снова вернулась, и, вновь осыпаемая бранью, ушла внутрь и снова появилась; ни ветер, ни сильнейший ливень, смешанный с градинами крупней яйца, не могли прогнать ее с того места, ибо она была расположена победить в битве с небом и с землей. [56] Поэтому небезосновательно дана ей эта эмблема — наковальня, поражаемая молотом, и мотто: Nec ictibus scissa («И ударами не разбитая»), что ясно обозначает крайнее упрямство, обретающееся у нее в голове.

[57] Но та, что кончает игру, что завершает нашу гульбу, что устраивает праздник, как следует, — Остилия из Мутины,^[548] или сестра Мерлина, или дочь Калькабрино,^[549] женщина одержимая, дьяволическая и всяческой злобы исполненная. [58] Эта дьявольская безумица столь необыкновенна и злонамеренна, что нет в мире эмблемы, способной удовлетворительно очертить ее развращенную, преступную и мерзостную натуру. [59] Посему из всех она одна оставлена без всякого герба и изображения, ибо ни Габрина по своей злобности, ни Цирцея по дьявольским чарам, ни любое чудовище, прославленное древними, не может достойно представить ее необыкновенные и ужасающие свойства. [60] Вследствие этого, досточтимые зрители, я заключаю, что лучше вам ни под каким видом не приближаться к ее палате, ибо стоит ей заметить ваше присутствие, будьте уверены, что, подобно Альцине, превратит всех вас в зверей, растения или камни, и вместо Больницы безумных вы угодите во дворец, где отвратительная чародейка обращает людей в ослов, и это все, чего вы от нее добьетесь. [61] Запрем же двери Больницы, и идите себе, ибо того, что вы повидали, более чем достаточно.

БИБЛИОГРАФИЯ

Грасиан 1984 — Грасиан Б. Карманный оракул. Критикон / Изд. подгот. E. М. Лысенко, Л. Е. Пинский. М., 1984.

Де Санктис 1964 — Де Санктис Ф. История итальянской литературы. М., 1964. Т. 2.

Старобинский 2016 — Старобинский Ж. Чернила меланхолии. М., 2016.

Филострат 2017 — Флавий Филострат. Жизни софистов / Изд. подгот. Ф. Г. Беневич, А. А. Ветушко-Калевич, А. А. Кладова, под общ. рук. Е. Г. Рабинович. М., 2017.

Adagia 1575 — Adagia quaecumque ad hanc diem exierunt, Paulli Manutii studio, atque industria... ab omnibus mendis vindicata, quae pium, et veritatis Catholicae studiosum lectorem poterant offendere. Florentiae, 1575.

Altomare 1561 — Donati Antonii ab Altomari, medici ac philosophi Neapolitani, de medendis humani corporis malis Ars Medica. Lugduni, 1561.

Bugati 1571 — Bugati G. Historia universale. Venetia, 1571.

Caelius 1517 — Ludovici Caelii Rhodigini Lectionum antiquarum libri XVI. Basileae, 1517.

Crinitus 1554 — Petri Criniti De honesta disciplina lib. XXV... Lugduni, 1554.

Femel 1679 — Iohannis Femelii Ambiani... Universa medicina. Genevae, 1679.

Garzoni 1605 — La Piazza universale di tutte le professioni del mondo, nuovamente ristampata, & posta in luce da Thomaso Garzoni da Bagnacavallo. Venetia, 1605.

Garzoni 1613 — Il Serraglio degli stupori del mondo di Tomaso Garzoni da Bagnacavallo. Venetia, 1613.

Garzoni 1993 — Garzoni T. Opere. A cura di P. Cherchi. Ravenna, 1993.

Garzoni 2004 — Garzoni T. L’ospidale de’ pazzi incurabili. A cura di S. Barelli. Roma; Padova, 2004.

Garzoni 2009 — Garzoni T. The Hospital of Incurable Madness: L’Hospedale de’ pazzi incurabili (1586) / Translation and notes D. Pastina, J. Crayton. Introduction M. Calabritto. Tempe (AZ), 2009.

Ghilini 1647 — Teatro d’huomini letterati, aperto dall’ abbate Girolamo Ghilini. Venetia, 1647.

Giraldi 1548 — Giraldi L. G. De deis gentium varia et multiplex historia. Basileae, 1548.

Messia 1585 — Messia P La selva di varia lettione. Venetia, 1585.

Textor 1558 — Ioannis Ravisii Textoris Nivemensis Epithetorum opus absolutissimum. Basileae, 1558.

Textor 1566 — Ioannis Ravisii Textoris Nivemensis Officina. Basileae, 1566.

СПИСОК СОКРАЩЕНИЙ

Ael. NA. — Aelianus. De natura animalium

Ael. VH. — Aelianus. Varia historia

Apollod. Bibi. — Apollodorus. Bibliotheca

Apul. Met. — Apuleius. Metamorphoses

Ar. — Aristophanes

Plut. — Plutus

Ran. — Ranae

Ariosto. Or. Fur. — Ariosto. Orlando furioso

Ariosto. Sat. — Ariosto. Satire

Arist. Eth. Eud. — Aristoteles. Ethica Eudemia

Ath. — Athenaeus

Aug. Civ. — Augustinus. De civitate Dei

Auson. Epigr. — Ausonius. Epigrammata

Восс. — Boccaccio

Decam. — Decameron

Gen. deor. — Genealogia deorum gentilium

Boeth. Cons. — Boethius. De consolatione Philosophiae

Boiardo. Or. Inn. — Boiardo. Orlando innamorato

Cael. Lect. — Caelius Rhodiginus. Lectiones antiquae cap. — caput.

Cassiod. Hist. — Cassiodorus. Historia ecclesiastica tripartita

Cic. — Cicero

Brut. — Brutus, sive De claris oratoribus

De or. — De oratore

Fam. — Epistulae ad familiares

Leg. — De legibus

Nat. deor. — De natura deorum

Quinci — Pro Quinctio

Claud. — Claudianus

Rapt. — De raptu Proserpinae

Stil. — De consulatu Stilichonis

III Cons. — Panegyricus de tertio consulatu Honorii Augusti

Crin. Hon. disc. — Crinito. De honesta disciplina

Curt. — Curtius Rufus

Dante. Inf. — Dante. Inferno

Dante. Purg. — Dante. Purgatorio

Dio Cass. — Dio Cassius

Diod. Sic. —Diodorus Siculus

Diog. Laert. — Diogenes Laertius disc. — discorso

Dist. Cat. — Disticha Catonis

Eus. Hist. eccl. — Eusebius. Historia ecclesiastica

Firm. Math. — Firmicus Maternus. Mathesis

GDLI — Grande dizionario della lingua Italiana

Geli. NA. — Gellius. Noctes Atticae

Gir. De deis. — Giraldi. De deis gentium

Greg. Tur. Franc. — Gregorius Turonensis. Historia Francorum

Hdt. — Herodotus

Hippoc. Aph. — Hippocrates. Aphorismata

Нот. — Homerus

II. — Ilias

Od. — Odyssea

Hor. — Horatius

Ars. P. — De arte poetica

Cairn. — Carmina

Ep. — Epistulae

Sat. — Satirae

Hyg. Fab. — Hyginus. Fabulae

Juv. — Juvenalis

Just. Epit. — lustinus. Epitome

Lact. Div. inst. — Lactantius. Divinae institutiones

Lucan. — Lucanus

Luc. Am. — Lucianus. Amores

Luc. Tim. — Lucianus. Timon.

Lucii. — Lucilius

Macr. Sat. — Macrobius. Saturnalia

Mart. — Martialis

Mela. Chor. — Mela. Chorographia

Myth. Vat. — Mythographi Vaticani

Ov. — Ovidius

Am. — Amores

Ars am. — Ars amandi

Fast. — Fasti

Ib. — Ibis

Metam. — Metamorphoses

Paus. — Pausanias

Pers. — Persius

Philostr. VS — Philostratus. Vitae sophistarum

Piazza — Garzoni. La Piazza universale di tutte le professioni del mondo

PL — Patrologia Latina

PI. — Plato

Resp. — Respublica

Tht. — Theaetetus

Plin. — Plinius Minor. Epistulae

Plin. HN — Plinius Maior. Historia naturalis

Plut. — Plutarchus

Aem. — Aemilius Paulus

Caes. — Caesar

Cic. — Cicero

De mul. vir. — De mulierum virtutibus

Dion. — Dion

Parali, min. — Parallela minora

Phoc. — Phocion

Rom. — Romulus

Prop. — Propertius

Sall. Cat. — Sallustius. De bello Catilinae

Sen. Controv. — Seneca Rhetor. Controversiae

Sen. — Seneca Philosophus

Ep. — Epistulae morales

Ira. — De ira

Phaed. — Phaedra

Serraglio — Garzoni. Il Serraglio degli stupori del mondo

Serv. — Servius

Aen. — Commentarii in Aeneidem

Ecl. — Commentarii in Eclogas

Georg. — Commentarii in Georgica

SHA. — Scriptores historiae Augustae

Comm. — Commodus

Heliogab. — Heliogabalus

Sil. — Silius Italicus. Punica

Sinagoga — Garzoni. La Sinagoga degli ignoranti

Socr. Hist. eccl. — Socrates Scholasticus. Historia ecclesiastica

Stat. Theb. — Statius. Thebais

Str. — Strabo

Suet. — Suetonius

Calig. — Caligula

Gram, et rhet. — De grammaticis et rhetoribus

Tib. — Tiberius

Tac. — Tacitus

Ann. — Annales

Hist. — Historia

Teatro — Garzoni. Il Teatro dei vari e diversi cervelli mondani

Text. Off. — Ravisius Textor. Officina

Theod. Hist. eccl. — Theodoretus. Historia ecclesiastica

Val. Max. — Valerius Maximus. Facta et dicta memorabilia

Verg. — Vergilius

Aen. — Aeneis

Ecl. — Eclogae

Georg. — Georgica

Примечания

1

Бернардино Патерно (ум. 1592), выдающийся итальянский врач; родился в Сало, преподавал медицину в Пизе, Павии и Падуе; автор многочисленных трактатов. Гарцони упоминает его в Piazza, disc. XVII (Garzoni 1605, 158).

(обратно)

2

Баньякавалло, близ Равенны.

(обратно)

3

Джован Баттиста Пио (1460—1540), болонский гуманист, поэт и филолог. Махаон — сын Асклепия, врач греков на Троянской войне (Нот. II. II. 732). «Не меньшая слава (чем Хирону. — Р. Ш.) приписывается Махаону, исцелившему рану Филокгета, сына Беанта, которого Геркулес ранил стрелой, напоенной ядом Гидры, так что применительно к отменному лечению опытного хирурга возникло такое присловье у Баттисты Пио в четвертой из его элегий: Махаонова забота» (Piazza, disc. VII; Garzoni 1605, 116; ср. Piazza, disc. XVII; Garzoni 1605, 157). Цитата из элегии Пио заимствована у Текстора: Text. Off. VI. De artibus et artificibus: De medicis et pharmacopolis (Textor 1566, 878).

(обратно)

4

Источник всех трех примеров: Text. Off. VI. De artibus et artificibus: De medicis et pharmacopolis (Textor 1566, 874—876). Анекдот о Критобуле восходит к Плинию (Plin. HN. VIL 37. 124). Об исцелении Феникса Хироном: Apollod. Bibl. III. 13. 8. Критобул и Хирон упомянуты также в Piazza, disc. VII (Garzoni 1605, 116).

(обратно)

5

Отца сего искусства — Асклепия. «Сын его (Аполлона. — Р. Ш.) по имени Эскулапий, сделался в этой науке столь славен и знаменит, что не только нарицался у некоторых ее изобретателем, но благодаря своему превосходству снискал в то время божественные почести: сказывают (хотя и баснословно), что он воскресил Ипполита и Андрогея, Миносова сына, убитого афинянами» (Piazza, disc. XVII; Garzoni 1605, 155); далее следует цитата из Проперция о воскрешении Андрогея (Prop. II. 1.61—62), заимствованная из того же раздела Текстора (Textor 1566, 872). Об Ипполите ср. ниже, XVIII. 17. В другом месте Гарцони упоминает Ипполита и Андрогея, вместе с Пирамом, Леандром, Ланселотом, Тристаном и другими, как «познавших в любви горчайшие муки» (Piazza, disc. XCVI; Garzoni 1605, 704), хотя мифологический Андрогей, кажется, не давал к этому повода; вероятно, здесь сказалось бытование этого имени в пасторальном жанре XVI в. (умерший пастух Андрогей в «Аркадии» Саннадзаро, впавший в безумие от любви пастух Андрогей во «Флориде» Маддалены Кампильи).

(обратно)

6

Источник обоих примеров — тот же раздел Текстора (Textor 1566, 877—878). У Гарцони ошибка, отсутствующая в его источнике: Меламп (или Мелампод) исцелил от безумия не самого царя Прета, а его дочерей (Ov. Metam. XV. 325—327; Serv. Ecl. VI. 48).

(обратно)

7

Игра словами padre ‘отец’ и Paterno.

(обратно)

8

Отсылка к замку чародея Атланта, описываемому в поэме Ариосто (Or. Fur. XII. 8—33).

(обратно)

9

Джузеппе Поликрети (ок. 1548—1623), из Тревизо; композитор, поэт; сочинил также посвятительный сонет к Piazza.

(обратно)

10

Нельзя точно сказать, что такое этот pan cucco, не раз упоминаемый у Гарцони. П. Керки (Garzoni 1993, 251) считает, что это какой-то гриб, С. Барелли (Garzoni 2004, 9) против этой версии, склоняясь, скорее, к мнению, что это чернильный орешек, он же дубовый галл; эта версия принята в английском переводе: Garzoni 2009, 41 («ап oak-gall»). В Sinagoga, disc. IX (Garzoni 1993, 476) сообщается, что pani cucchi «по природе своей губчатые» (spongiosi). В XXIX Мол. 7 пан кукко, приносимый Геркулесу, выступает символом легкости. Cucco употребляется также в смысле «глупец, бестолковый», особенно в выражении vecchio cucco, ср. II. 10.

(обратно)

11

Arisi. Eth. Eud. VIII. 2. 1247a 1.

(обратно)

12

Ariosto. Sat. VII. 70—87.

(обратно)

13

«Il Teatro de’ vari e diversi cervelli mondani» вышел в 1583 и был переиздан в 1585 г., за год до выхода «Больницы».

(обратно)

14

Тщеславные безумцы помещены Гарцони в пятнадцатом рассуждении из тридцати.

(обратно)

15

Дым намекает и на пустоту страстей, наполняющих честолюбца, и на помрачение его ума.

(обратно)

16

Богиня Медитрина, как и почти весь этот перечень, заимствована Гарцони в Text. Off. I. De deis eorumque cultu: De deis diversis (Textor 1566, 12).

(обратно)

17

О лечебных свойствах, приписывавшихся в античности чемерице (в частности, это важнейшее средство при лечении меланхолии), см.: Старобинский 2016, 29—33.

(обратно)

18

Соспита (Спасительница) — эпитет Юноны, см.: Giraldi 1548, 166.

(обратно)

19

П. Керки (Garzoni 1993, 253) считает это намеком на Сатурналии, которые продолжали праздноваться в Средние века под названием «празднества дураков» (festum stultorum).

(обратно)

20

Matti da tarocco. Им посвящено XIII рассуждение.

(обратно)

21

Ср.: VI Мол. 2. Сверчок (grillo) — излюбленное слово Гарцони; он обозначает им людей скудоумных и назойливых (см., напр.: Garzoni 1605, 136, 159, 816). Это название восходит к maestro Grillo, персонажу комедии дель арте (см. ниже, § 7). Барелли (Giraldi 2004, 12) указывает, что это не единственный возможный источник: Гриллом (Grillo) зовут спутника Одиссея, превращенного Цирцеей в свинью, протагониста плутарховского диалога «Грилл, или О том, что животные обладают разумом», отстаивающего мнение, что его новое состояние лучше человеческого (кстати сказать, он упоминается и в «Похвале Глупости» Эразма, гл. 35); кроме того, Грилло — имя одного из сыновей Бальдо в поэме Фоленго (в «Больнице» вообще много отсылок к ней).

(обратно)

22

Попугаи у Гарцони внезапно делаются символом высоких достоинств, ср. ниже: XXIII. 6, а также Sinagoga, disc. XV (Garzoni 1993, 510).

(обратно)

23

Ср.: IX. 8.

(обратно)

24

Буквально — последователь Дунса Скота; здесь в смысле «схоласт, диалектик».

(обратно)

25

Доктор Грациан — персонаж комедии дель арте; ср.: XI. 4; XVI. 6. Мерлин Кокайо — псевдоним Теофило Фоленго, под которым он издал поэму «Бальдус» (1517).

(обратно)

26

Граделла, или Граделлино, — персонаж комедии дель арте; ср.: XIV Мол. 1.

(обратно)

27

О выражении balle di macaleppo см. разъяснения С. Барелли: Garzoni 2004, 14 (по его мнению, Гарцони отсылает к какому-то шарлатанскому зрелищу, сопровождающему продажу или производство парфюмерии из растения Prunus mahaleb, по-русски — магалебская вишня, или антипка). Huile de mahalep упоминает Рабле в XXXIV главе «Пантагрюэля»: «...и найденные косточки продают аптекарям, изготовляющим махалебовое масло» (пер. H. М. Любимова).

(обратно)

28

Перечислены персонажи «Неистового Роланда»: фея Альцина, превращавшая своих былых любовников в зверей и деревья (Ariosto. Or. Fur. VI. 50—51), чернокнижник Атлант (ср. выше: Поев. 8), добрая фея Логистилла; перстень-невидимка, доставшийся Анджелике от Руджьера (Or. Fur. X. 107—108; XI. 3—6).

(обратно)

29

Источник для перечня чудовищ: Text. Off. IV. De homine: Domitores monstrorum ac beluarum (Textor 1566, 443—444); Гарпии: Text. Off. II. De mundo: De Harpiis ac monstrosis avibus (Textor 1566, 283). О Кадмовом змее см., напр.: Ov. Metam. III. 28—99; о Коребовом чудовище, звавшемся Возмездием (Ποινή): Stat. Theb. I. 596—623. О звере Алкиде (belua alcida) ср.: «Паллада убила зверя Алкиду, изрыгающую пламень из пасти» (Textor 1566, 443); первоисточник этого чудовища — Diod. Sic. III. 70, с укоренившейся ошибкой в воспроизведении имени: Alcida вместо Aegida (Αιγίδα). Геркулесов бык — изловленный Геркулесом на Крите (седьмой подвиг). Гесионой звали дочь Лаомедонта; Текстор излагает сюжет корректно: «Чтобы умирить божества (Нептуна и Аполлона. — Р. Ш.), Гесиона была обречена морскому чудовищу, но освобождена Геркулесом» (Textor 1566, 444), но Гарцони, увлеченный созданием однородного перечня имен, отдает имя царевны чудовищу. Ср.: XXIX Мол. 3.

(обратно)

30

Персонажи вергилиевских эклог (II, III, V, IX). Хотя вергилиевский текст не дает таких оснований, эти двое упоминаются как символ недалекого и невежественного ума в XVII. 5, а также в Sinagoga, disc. III (Garzoni 1993, 413).

(обратно)

31

Hippoc. Aph. II. 6. П. Керки (Garzoni 1993, 255) замечает, что в латинском переводе Гиппократа говорится иначе: «Все, кто, имея недуг в какой-либо части тела, совершенно не чувствуют боли, у тех недужен ум».

(обратно)

32

Еккл. 1:15.

(обратно)

33

Гарпаг (у Гарцони — Arpiage, вслед за Текстором: Arpiages), которого мидийский царь Астиаг наказал, угостив мясом его собственного сына; см.: Hdt. I. 117—120; Ov. Ib. 545—546. Изложение Гарцони, несходное с геродотовским, имеет источником краткую справку Текстора: «Арпиаг: некто, съевший своего сына» (Text. Off. VII. De variis virtutibus ac viciis: De crudelitate et immanitate: Textor 1566, 1188).

(обратно)

34

Источник: Text. Off. II. De mundo: De gentium et populorum variis ritibus ac moribus (Textor 1566, 287), где правильно: «народ, соседственный скифам», а не Сиртам. Ср.: Hdt. IV. 100. Следующие примеры — из этого же раздела Текстора.

(обратно)

35

Verg. Aen. IV. 146.

(обратно)

36

Textor 1566, 288. Андабаты — не народ (так у Текстора), а род гладиаторов.

(обратно)

37

Textor 1566, 289; цитата из Сенеки — оттуда же.

(обратно)

38

Sen. Phaed. 785—786.

(обратно)

39

Гимантоподы (у Гарцони — Imantopoli): Textor 1566, 315. Ср.: Mela. Chor. III. 103; Plin. HN. V. 8. 46.

(обратно)

40

Textor 1566, 325, где точнее: «Мендесцы, обитатели Египта, почитают коз и козлов и воздают отменные почести козопасам». Ср.: Hdt. II. 46.

(обратно)

41

Textor 1566, 332—333; ср.: Hdt. IV. 173. Войну псиллов с южным ветром Гарцони упоминает также в Teatro, disc. XXII (Garzoni 1993, 118).

(обратно)

42

Птоэмфаны (у Гарцони — Tonenfoi, вслед за Текстором: Tonemphoae): Textor 1566, 342. Ср.: Plin. HN. VI. 35. 192.

(обратно)

43

Дрозденок — merlotto; в переносном смысле означает также «глупый, простофиля»; сорочонок — gazzotto, метафорически значит «человек простодушный, неопытный». Валькамоника (Val Camonica, долина Камоника), обширная долина в Ломбардии, здесь служит намеком на провербиальную глупость бергамцев, ср.: I. 33; II. 10; X. 11, 13; а также: Piazza, disc. CXIV(Garzoni 1605, 800); Teatro, disc. XXVIII (Garzoni 1993, 133).

(обратно)

44

Text. Off. II. De mundo: De miraculis quibusdam naturae (Textor 1566, 346); ср.: Ael. VH. IX. 14. Следующие примеры — из этого же раздела Текстора.

(обратно)

45

См.: Textor 1566, 347, где цитируются: Fontano. Urania. III. 767—768; Ausonius. Cupido cruciatur. 20. О Кенее см.: Verg. Aen. VI. 448—449; Ov. Metam. XII. 169—209, 469—535; о Tupecuw. Ov. Metam. III. 316—340.

(обратно)

46

Textor 1566, 347; Plin. HN. II. 96. 209. Гарцони искажает корректный пересказ Текстора: по Плинию, острова образовывали то треугольную, то округлую фигуру, «но никогда не квадратную».

(обратно)

47

То есть «не безвкусно»; ср.: I. 18; XX. 11.

(обратно)

48

Textor 1566, 349; Plin. HN. XXVI. 9. 18.

(обратно)

49

Textor 1566, 347; Plin. HN. VII. 4. 36. Г. Лициний Муциан (I в. н. э.) — военный, политик; наместник Сирии в 69 г., способствовавший восхождению Веспасиана на престол; автор мемуаров, из которых Плиний неоднократно заимствуется сведениями о делах на Востоке.

(обратно)

50

Источник: Textor 1566, 349, с рационализирующим объяснением двуприродности этого персонажа: «поскольку он первым сел на коня». У Текстора, однако, нет ссылки на Целия Родигина; из «Antiquarum lectiones» Целия заимствован Текстором предыдущий анекдот, об Ионе Хиосском, так что Гарцони, возможно, их смешал.

(обратно)

51

Textor 1566, 350, со ссылкой на Элиана; см.: Ael. NA. XI. 25. Птолемей II Филадельф — царь Египта (285—246).

(обратно)

52

Text. Off. II. De mundo: De piscibus diversis (Textor 1566, 221), cp.: Plin. HN. XXXII. 8. 17. Ключ назван Лимирой (Lymira) уже у Текстора; у Плиния он находится в Мире Ликийской (in Lycia Myris).

(обратно)

53

Педро Мехия (исп. Pedro Mejia, Pero Mexia; у Гарцони — Pietro Messia), испанский историк, официальный хронист императора Карла V; автор обширной компиляции «Silva de varia lección» (1540), пользовавшейся в XVI в. огромной популярностью и переведенной на итальянский (1542). История о преторе Кипе, заимствованная Гарцони слово в слово, содержится во II части книги (Messia 1585, 123). Ср.: Ov. Metam. XV. 565—621; Plin. HN. XI. 45. 123. Пересказывая эту историю в Serraglio, Гарцони прибавляет: «Некоторые говорят, что это произошло не от чего иного, как от вегетативной силы, которая, побуждаема сильным и пылким воображением, выгнала ему в голову роготворные соки (humori corniferi), что и произвело у него на лбу рога, как у быков» (Garzoni 1613, 487).

(обратно)

54

Ср.: Pl. Tht. 152а—d, 160с—d. В пересказе Гарцони платоновский текст превращается в вариацию парадокса лжеца.

(обратно)

55

Еккл. 1:14.

(обратно)

56

Ср.: Text. Off. I. De deis eorumque cultu: De multitudine deorum (Textor 1566, 17), где прибавлено еще поклонение крокодилу, но нет ссылки на Ювенала (Juv. XV. 9). Ср.: Plin. HN. XIX. 32. 101.

(обратно)

57

Анекдот отсутствует у Текстора; ср.: Дан. 14:3.

(обратно)

58

Text. Off. I. De deis eorumque cultu: De deis diversis (Textor 1566, 11, 14); о блуднице Флоре, в честь которой учреждены Флоралии: Text. Off. VII. De variis virtutibus ac viciis: De meretricibus (Textor 1566, 1297); далее см.: Lact. Div. inst. I. 20; Восс. Gen. deor. IV. 61. О Стеркуции (Стеркут, Стерквилин) как божестве, которое заведует унавоживанием полей (stercoratio): Macr. Sat. I. 7. 25; Serv. Georg. I. 21; Lact. Div. inst. I. 20; Aug. Civ. XVIII. 15.

(обратно)

59

Менее резко Гарцони отзывается об алхимиках в Teatro, disc. XLIX: «Поскольку в столь многих частностях алхимия полна достоинств (хотя в некоторых отношениях ложна, что отрицают с бесконечным постоянством достойнейшие авторы), мы поместим ее в нашем Театре посередине между хвалой и порицанием, чтобы не ополчаться против целой толпы и не прекословить многим ученым, разумным и мудрым людям» (Garzoni 1993, 223).

(обратно)

60

Гебер (Джабир ибн Хайян), арабский алхимик (VIII—IX вв.), часто рассматривается как основоположник алхимии. «Отраднейшее дело — похвалять алхимию Раймонда, и Арнальда, и Гебера, но отнюдь не пускаться ей вослед, ибо, как говорит пословица, немногим удается добраться в Коринф» (Piazza, disc. XIII; Garzoni 1605, 143). Мориен (Morienus Romanus) — легендарный христианский отшельник и алхимик, живший в горах около Иерусалима (конец VII в.). Обычно приписываемый Роберту Честерскому первый латинский перевод алхимического трактата с арабского языка (XII в.), «Liber de compositione alchimiae», по форме представляет собой диалог между Мориеном и Халидом ибн Язидом (ок. 665— 704), сыном второго омейядского халифа Язида I. Гарцони упоминает Мориена в Piazza, disc. XIII, LXX (Garzoni 1605, 142, 571).

(обратно)

61

Раймонд — Раймунд Луллий (1233—1315), знаменитый каталанский богослов и философ, известный во времена Контрреформации своими оккультными интересами. См. предыдущее примечание. О каббале Гарцони высказывается умереннее в Teatro, disc. XXXVI, говоря, что каббалисты «выказывают себя людьми блистательными и возвышенными и поднимают других к созерцанию священных таинств» (Garzoni 1993, 164); каббале посвящено длинное рассуждение в другой книге, где моральное суждение о ней, как и об алхимии, остается нерешительным: Piazza, disc. XXIX (Garzoni 1605, 247—268; ср.: Garzoni 1613, 507).

(обратно)

62

Венецианский квартал вокруг моста Риальто, место оживленной торговли.

(обратно)

63

«Подлейшее ремесло, не имеющее, по общему мнению, никакого благородства», — замечает Гарцони о корзинщиках (Piazza, disc. CXIV; Garzoni 1605, 800). Анекдот не очень ясен.

(обратно)

64

Жители умбрийской Норчи были известны как мясники и (по крайней мере, во времена Гарцони) как искусные шарлатаны.

(обратно)

65

Леонардо Фьораванти (1518—1588) — хирург, травник, алхимик. Его «Врачебные причуды» (Capricci medicinali) вышли первым изданием в 1561 г. в Венеции и неоднократно переиздавались; Гарцони широко пользуется этой книгой в Piazza. «Эликсир Фьораванти» — один из секретов, сделавших его известным.

(обратно)

66

Cabalao — от венецианского cabalòn или романьольского cabulòn, «мошенник, проходимец»; возможно, персонаж комедии дель арте. Упоминается также в Прологе Piazza (Garzoni 1605, 16).

(обратно)

67

Отсылка к картам Таро. Сапожник (Il Bagatto) — первая карта старших арканов Таро.

(обратно)

68

Cuius, или cuiusso (от лат. cuius, «которого»), означает педантское щеголяние ученостью («с четырьмя несчастными cuius, которые у него на уме»: Teatro, disc. XXVI; Garzoni 1993, 126).

(обратно)

69

Выражение царь Каппадокии (il re di Cappadocia) значит «петух», ср.: Piazza, disc. CV (Garzoni 1605, 750), Sinagoga, disc. X (Garzoni 1993, 484), a метафорически — «хвастун»; происходит из жаргона мошенников.

(обратно)

70

Распространенная пословица; ср. напр.: Boeth. Cons. I. рг. 4. 1; Adagia 1575, 170.

(обратно)

71

Выражение, нигде более не засвидетельствованное; возможно, восходит к жаргону мошенников. Soria, старинное название Сирии, созвучно слову sori (в нашем переводе — «ветрогоны»; разновидность помешанных, которой посвящено IX рассуждение этой книги).

(обратно)

72

Сер Каппоккья (или Капоккьо) — «глупый, тупоумный».

(обратно)

73

Идиома fare del quamquam (от лат. quamquam, «хотя») означает «важничать, тщеславиться». Гарцони не раз использует quamquam в этом смысле, ср.: Teatro, disc. XXVII (Garzoni 1993, 129).

(обратно)

74

Еккл. 1:2.

(обратно)

75

То есть страдающих буйным помешательством (френезия) и бредом (делирий).

(обратно)

76

П. Керки отмечает (Garzoni 1993, 261), что ссылки на медицинскую литературу, наполняющие этот раздел, заимствованы из книги Альтомаре (см. ниже), cap. 6, De phrenetide (Altomare 1561, 60). Среди упоминаемых там авторитетов отсутствует лишь Фернеллио Амбиано, с сочинениями которого, возможно, Гарцони был знаком непосредственно.

(обратно)

77

Аэций из Амиды (502—575), греческий врач, автор энциклопедического медицинского труда в 16 книгах, известного как Tetrabiblion, «Четверокнижие». Посидоний (ок. 135—ок. 51) — греческий философ и историк.

(обратно)

78

О мозговых мембранах ср.: Piazza, disc. XXXVI (Garzoni 1605, 299).

(обратно)

79

Александр Траллийский (ок. 525—ок. 605), греческий врач, автор объемного медицинского трактата в 12 книгах, переведенного на латынь (Libri duodecim de re medica) и часто использовавшегося в Средние века.

(обратно)

80

Павел Эгинский (ок. 625—ок. 690), врач, практиковавший в Александрии; известен в первую очередь своим энциклопедическим сочинением в семи книгах, переведенным на арабский (ок. 800), а затем на латынь (ок. 900), повлиявшим на Салернскую школу и получившим широкое распространение в Европе после падения Константинополя (1453), когда многие ученые эмигрировали из Греции.

(обратно)

81

Донато Антонио Альтомаре (1520—1566), неаполитанский врач, последователь Галена, автор «De medendis humani corporis malis ars medica» (1553).

(обратно)

82

Джован Фернеллио Амбиано — Жан Франсуа Фернель из Амьена (1497—1558), прозванный «новейшим Галеном», один из самых знаменитых врачей своего времени. Его «Medicina» (Париж, 1554) включала в себя более ранние работы («De naturali parte medicinae», переименованная в «Physiologia», и «Therapeutica») и новую, «Radiologia». После его смерти Гийом Планси издал его труды под названием «Universa Medicina» (Париж, 1567).

(обратно)

83

In bus е in bas — шутливое выражение, намекающее на латынь и обычно выражающее недоверие к языку ученых; здесь означает «бредить, безумствовать».

(обратно)

84

Источник обоих примеров: Text. Off. IV. De homine: De furiosis ac maniacis (Textor 1566, 508, 509). Гарцони ошибается, приписывая анекдот о Фульвии Спарсе Сенеке Философу: его источник — Сенека Ритор (Sen. Controv. 1.7.15). Анекдот о старухе Акко пересказан также в Teatro, disc. XXII (Garzoni 1993, 118).

(обратно)

85

Примеры женского помешательства собраны Гарцони отдельно, в заключительном «Рассуждении»; этот — редкое исключение. См. также XXIX. 3.

(обратно)

86

Персонажи «Неистового Роланда» Ариосто, не раз упомянутые в этой книге. Об Альцине см.: Прол. 9, о Габрине — XIII. 6.

(обратно)

87

Упоминается как образцовый и общеизвестный дурень в Piazza, disc. VIII (Garzoni 1605, 116).

(обратно)

88

Vecchio cucco; ср.: Прол. 1.

(обратно)

89

Знаменитая гондола, на которой венецианский дож совершал обряд обручения с Адриатикой.

(обратно)

90

Hor. Sat. II. 3. 246: «Помеченные мелом, как здоровые, или углем?» (ср.: Pers. V. 108). Акрон в комментарии к «Сатирам» поясняет: «К какому числу их следует отнести, к добрым или к дурным?» См.: Adagia 1575, 217.

(обратно)

91

Из этих рек, протекающих по венецианским землям, Граваллоне не идентифицируется.

(обратно)

92

Возможно, имеется в виду капелла Коллеони, построенная Джованни Антонио Амадео в 1472—1476 гт.

(обратно)

93

Возможно, Трепаладе близ Куарто д’Альтино, к северу от Венеции.

(обратно)

94

Софи (Sofi, Soffi) — царь Персии.

(обратно)

95

По народному поверью, земля из пещеры св. Павла на Мальте помогает против яда, в частности, змеиного; в основе этого поверья — чудесное спасение апостола от змеиного укуса (Деян. 28:2—6); поэтому уличные торговцы продавали такую землю (или что-то под ее именем). Ср.: Piazza, disc. CIV (Garzoni 1605, 751).

(обратно)

96

Источник эпитетов, перечисляемых Гарцони: Gir. De deis. XI (Giraldi 1548, 468—488). Имена в этом перечне, как в других подобных, часто искажены: Гарцони выбирает редкие эпитеты, которые страдают от его небрежности и от незнания типографа.

(обратно)

97

У Джиральди — Nedusia (Giraldi 1548, 485).

(обратно)

98

Этимологические версии ем.: Giraldi 1548, 468.

(обратно)

99

Традиционная этимология имени Minerva от monere, «увещевать, наставлять»; ср.: Giraldi 1548, 464.

(обратно)

100

Пословичное выражение: делать что-либо pingui (или crassa) Minerva значит делать неумело, безыскусно; «„с грубой Минервой“ (crassa Minerva) говорится о тех, кто берется за дело, которого не в силах исполнить», говорит Акрон в комментариях к Горацию (Hor. Sat. II. 2. 3). См.: Adagia 1575, 44.

(обратно)

101

Еще одна пословица; см.: Adagia 1575, 45.

(обратно)

102

О них см. также: Teatro, disc. XLVIII (Garzoni 1993, 215—217).

(обратно)

103

Источник всех ссылок в этом разделе — снова Альтомаре, cap. 7, De melancholia (Altomare 1561, 74), и снова за исключением Фернеллио Амбиано.

(обратно)

104

Pathologiae, lib. V, cap. 2 (Femel 1679, 403).

(обратно)

105

Феодор Присциан (конец IV—начало V в.), константинопольский врач, автор трактата по медицине (Rerum medicarum Libri IV).

(обратно)

106

T. e. черной желчи, гумора, вызывающего меланхолию.

(обратно)

107

В Teatro, disc. XLVIII (Garzoni 1993, 216) — схожий анекдот о безумии человека, вообразившего себя стеклянным (ср. новеллу Сервантеса «Лиценциат Видриера»).

(обратно)

108

Ср. поговорку «Атлас [держит] небо» (Atlas coelum), применяемую к тому, кто, ввязавшись в обширные и тягостные занятия, навлекает на себя злосчастья (Adagia 1575, 57).

(обратно)

109

Источник: Text. Off. IV. De homine: De furiosis ac maniacis (Textor 1566, 508). Тот же случай пересказан в Teatro, disc. LI (Garzoni 1993, 231).

(обратно)

110

Место не идентифицируется.

(обратно)

111

Соленая блажь (l’umor salso), возможно, названа так per contrarium, потому что ничего соленого (т. е. остроумного, изящного) в ней нет. См.: Garzoni 2004, 36.

(обратно)

112

Городок близ Бассано-дель-Граппа (провинция Виченца).

(обратно)

113

Нуволара, возможно, Нуволера (провинция Брешиа). Гарцони играет на созвучии этого названия с глаголом annuvolare, «покрывать облаками, омрачать». Ср.: IX. 7; X. 6.

(обратно)

114

В Teatro, disc. XLVIII (Garzoni 1993, 216), рассказывается о человеке, который, вообразив, что превратился в просяное зернышко, долго не выходил за порог из боязни, что куры его склюют.

(обратно)

115

Cap. IX, De lupina insania (Altomare 1561, 96). О ликантропии см. также: Garzoni 1613, 668—670.

(обратно)

116

Городок близ Баньякавалло, родины Гарцони.

(обратно)

117

Перечислены три способности души, imaginazione, cogitativa, memoria (ср. выше, §3).

(обратно)

118

Синагога, предвосхищающая название следующей книги Гарцони, напоминает о том, что дело происходит в гетто, а кроме того, означает «собрание»; ср. выражение «синагога толков» (sinagoga di romori) в смысле «место, где много народа говорит одновременно» (Garzoni 1605, 276).

(обратно)

119

См.: Verg. Aen. VI. 42—44. Уединенная пещера Сивиллы намекает на нелюдимость помешанных, энигматичность ее прорицаний — на темный и загадочный нрав меланхоликов. Уместно вспомнить Сивиллу, бывшую вожатаем Энея в преисподней, в начале книги о темных комнатах психики.

(обратно)

120

Источник следующего ряда эпитетов: Gir. De deis. II (Giraldi 1548, 101—156).

(обратно)

121

«Молот любви, ревность», поясняет П. Керки (Garzoni 1993, 270).

(обратно)

122

В этом перечне, как указывает Керки, многое заимствовано из книги Джиральди с искажениями: Dioteo — у Джиральди Dictaeus, Сепео — Cynetheus, Labriando — Labradaeus, Mellone — Maleaeus, Erceo — Orceus, Larisio — Larisseus, Enesio — Enaesimus, Trifalio — Triphylius (Garzoni 1993, 271; в свою очередь исправляем некоторые погрешности Керки).

(обратно)

123

«Спишь дольше Эпименида» (Adagia 1575, 392). Эпименид в отрочестве, пася овец, заснул и проспал 57 лет. В «Адагиях» ссылка на Диогена Лаэрция (I. 109): по замечанию Керки (Garzoni 1993, 271), она могла вызвать к жизни «Диогениана», за которого Гарцони, возможно, не несет ответственности: типограф мог понять прилагательное diogeniano, «Диогеново», как имя собственное и поставить перед ним предлог.

(обратно)

124

Нот. Od. XI. 14—16. Латинский перевод, цитируемый Гарцони, вероятно, взят из «Адагий», где приводится на пословицу «Киммерийские мраки» (Adagia 1575, 640—641). См. также: Textor 1566, 298.

(обратно)

125

Text. Off. VII. De variis virtutibus ac viciis: De ocio, ignavia, et socordia (Textor 1566, 1330); Sen. Ep. 55. 3—4. Пословица цитируется также в Piazza, disc. CXVIII (Garzoni 1605, 811).

(обратно)

126

Ον. Am. II. 9b. 17.

(обратно)

127

Dante. Inf. III. 49—51 (пер. M. Л. Лозинского).

(обратно)

128

Место не идентифицировано.

(обратно)

129

Источник этих эпитетов — Gir. De deis. VII (Giraldi 1548, 300—365).

(обратно)

130

Амфрис — река во Фтиотиде, подле которой Аполлон пас стада Адмета; см.: Verg. Georg. III. 2.

(обратно)

131

У Джиральди — Pomopio (Nom.) в основном тексте (Giraldi 1548, 323, об Аполлоне — избавителе беотян от комаров; ср.: Str. XIII. 64), но Apollo Pronopius в именном указателе.

(обратно)

132

Eretibio per aver sanato a’ Rhodiani le marovelle. П. Керки говорит, что marovelle соответствует rubigo («хлебная головня, ржавчина») лат. источника (Garzoni 1993, 274), С. Барелли — что это заблуждение и что marovelle (maroèle) у венецианцев значит «геморрой» (Garzoni 2004, 45), английские переводчики — что Гарцони, похоже, играет словами, поскольку marovelle означает и хлебную головню и геморрой (Garzoni 2009, 69; мы, однако, не нашли в словарях подтверждения, что marovelle может значить что-либо кроме геморроя). Исходим в переводе из того факта, что Гарцони отталкивался от текста Джиральди, недвусмысленно говорящего о хлебной головне (Rhodii quoque a rubigine, quam έριθύβην vocant, Apollinem Erithybium appellavere), и имел в виду именно ее, каким бы словом он ее ни назвал. Далее см.: Str. XIII. 64.

(обратно)

133

Occhiali di sessanta: Керки предлагает понимать это как «очки в 60 диоптрий»; во всяком случае, это значит «сильные очки». См.: Garzoni 1993, 274; Garzoni 2004, 45.

(обратно)

134

Два из трех Киклопов, бывших подручными в Вулкановой кузне, см.: Verg. Aen. VIII. 424—425.

(обратно)

135

Ath. XIV. 613а. Книга Афинея была издана Альдом Мануцием в 1514 г. и несколько раз переиздавалась в XVI в.; в 1556 г. был издан латинский перевод Наталиса Комеса. «Пирующих софистов» (Deipnosophistae) Гарцони устойчиво называет «Гимнософистами» (Ginnosofisti); это распространенное явление, см. примечание П. Керки (Garzoni 1993, 275).

(обратно)

136

Ον. Ars am. I. 591—592.

(обратно)

137

Ath. XIV. 613b; Hdt. 1.212.

(обратно)

138

Ath. XIV. 613с; Хеп. Ages. V. 1.

(обратно)

139

Ambrosius Mediolanensis. De Elia et jejunio. XIII. 50 (PL 14, 715A). Цитата y Гарцони сильно разнится с этим текстом и, возможно, приведена по памяти.

(обратно)

140

Decretum Gratiani. XLIV. 1 (PL 187, 227CD).

(обратно)

141

Dante. Purg. XXII. 148—150 (пер. M. Л. Лозинского).

(обратно)

142

Ср.: Рассужд. 6; Sinagoga, disc. X (Garzoni 1993, 480).

(обратно)

143

Место в Ломбардии, 15 км от Милана.

(обратно)

144

Панигоне — король страны Кукканья (paese di Cuccagna, французская Кокань, pays de Cocagne), упоминаемый также в Sinagoga, disc. X (Garzoni 1993, 485), и Piazza, disc. XCIV (Garzoni 1605, 694). Упоминается еще у Рабле, и это рождает вопрос, мог ли Гарцони знать его сочинения, или у Рабле был какой-то итальянский источник, нам неизвестный.

(обратно)

145

Еще одна отсылка к «Неистовому Роланду». Баярд — конь Ринальда.

(обратно)

146

Эта пара народов взята в Text. Off. VIL De variis virtutibus ac viciis: De gula, voracitate, ac vinolentia (Textor 1566, 1264); там же — цитата из Горация, приводимая Гарцони.

(обратно)

147

Hor. Сапп. 1. 27. 1—2.

(обратно)

148

Ath. X. 435е; ср.: Plut. Dion. 7.

(обратно)

149

Suet. Tib. 42. 1.

(обратно)

150

Источниками по иконографии Вакха и ее трактовкам для Гарцони могли быть «Изображения богов древних» Винченцо Картари (Le imagini de gli dei de gli antichi, первое издание — Венеция, 1556), a также: Gir. De deis, VIII (Giraldi 1548, 372—401; там же — источник эпитетов Вакха).

(обратно)

151

Это божество, чье имя образовано от лат. abstemius, «воздержный, трезвый», нигде не засвидетельствовано и должно считаться изобретением Гарцони.

(обратно)

152

Локрийцы, Мосх и Аполлоний взяты в Text. Off. VII. De variis virtutibus ac viciis: De sobrietate ac abstemiis (Textor 1566, 1260).

(обратно)

153

Ath. X. 442b.

(обратно)

154

Ср.: Teatro, disc. XXI (Garzoni 1993, 117).

(обратно)

155

Pathologiae. V. 2 (Femel 1679, 404).

(обратно)

156

Эта цитата не обнаруживается в «De sectis ad eos qui introducuntur» Галена.

(обратно)

157

Источник следующих примеров: Text. Off. VI. De artibus et artificibus: De oblivione, et iis qui memoria exciderunt (Textor 1566, 734—735), кроме Кореба. Об изъянах памяти Г. Скрибония Куриона: Cic. Brut. 216. О Кальвизии Сабине: Sen. Ер. 27. 5—6. Курион и Кальвизий по тому же поводу упомянуты в Teatro, disc. XXI, где за ними следуют Аттик и фракийцы (Garzoni 1993, 117—118). Фригиец Кореб, сын Мигдона, жених Кассандры и участник Троянской войны (не путать с аргосцем Коребом, упомянутым в I. 1), попал сюда из Эразмовых «Адагий», где есть присловье «Глупей Кореба» (Adagia 1575, 736; там же ссылка на Евстафия Солунского и Лукиана); ср. также «Ты считаешь волны» (Adagia 1575, 174) и Teatro, disc. XXII (Garzoni 1993, 118). Сын Герода — Аттик Брадва; о его неспособности выучить алфавит: Philostr. VS. II. 1. 558.

(обратно)

158

Знаменитый эпитет Орбилия, plagosus, взят не из Цицерона, но из Горация: Hor. Ер. II. 1. 70. Ошибка, возможно, возникла под влиянием Текстора: «Орбилий из Беневента преподавал в Риме во времена Цицерона, человек драчливый для своих учеников» (Textor 1566, 896).

(обратно)

159

В оригинале — intemperie, слово, в медицинском смысле означающее нарушение равновесия гуморов в организме.

(обратно)

160

В оригинале — латинизм segnizie, «вялость, медленность».

(обратно)

161

Место не идентифицировано.

(обратно)

162

Толентино в Марке.

(обратно)

163

Атрибуты и эпитеты Харона восходят к Вергилию (Aen. VI. 295—416) и Данте (Inf. III. 82—111), возможно, также и к XXIV песни «Бальдуса» Фоленго; ср.: Giraldi 1548, 295.

(обратно)

164

Ни из чего не видно, что в Кизике, городе на Пропонтиде, был храм Харона. Текстор говорит, что жители Кизика были известны своей робостью и вялостью (Textor 1566, 300; то же: Adagia 1575, 1005); им следовало бы скорее появиться в VII рассуждении.

(обратно)

165

Гамсофанты (Gamsofanti) взяты в Text. Off. II. De mundo: De gentium et populorum variis ritibus ac moribus (Textor 1566, 307: Gamphasantes). Cp.: Hdt. IV. 174 (гараманты). Следующий пример — из того же раздела Текстора.

(обратно)

166

Textor 1566, 333; Adagia 1575, 726.

(обратно)

167

Источник анекдотов об Артемоне и Плутосе: Text. Off. VII. De variis virtutibus ac viciis: De metu ac timore (Textor i 566, 1177); ср. пословицу «Боязливый Плутос» (Adagia 1575, 946). Ср.: Ar. Plut. 202—203; Luc. Tim.

(обратно)

168

Барелли считает, что имеется в виду Салона в Далмации, а не Сало на оз. Гарда, иначе было бы saloense, а не salonese (Garzoni 2004, 56).

(обратно)

169

То есть на тот свет (Радамант — один из трех судей в преисподней; ср.: XXVII Мол.; Adagia 1575, 726—727).

(обратно)

170

Скудные сведения о боге Сентине: Gir. De deis. I (Giraldi 1548, 65), co ссылкой на Августина (Aug. Civ. VII. 2, 3). Гарцони выбрал его явно по этимологическим соображениям (далее он называет Сентина «владыкой чувств человеческих», padron d’sentimenti umani).

(обратно)

171

Названы две пары героев, отважившихся на опасное странствие: Тесей и Пирифой, спустившиеся в преисподнюю за Персефоной (ср.: Adagia 1575, 204; Textor 1566, 618), и Ясон и Тифий, отправившиеся в плавание на «Арго».

(обратно)

172

П. Керки указывает, что у Текстора эта история, со ссылкой на Баттисту Эньяцио, относится к императору Лицинию (Textor 1566, 751); а поскольку имя Britannione появляется также в Sinagoga, disc. V (Garzoni 1993, 438), где речь идет о неизвестном лице, но Гарцони характеризует его как болвана, спрашивается, не следует ли рассматривать слово Britannione как нарицательное, аналогичное cermisone (см. ниже, VIII. 9, а также Sinagoga, disc. III, Garzoni 1993, 410): тогда его следует писать с маленькой буквы (Garzoni 1993, 283). С. Барелли говорит: неочевидно, что здесь речь идет именно о Лицинии, так как у Текстора его невежество описано иначе; кроме того, Britannione включен как собственное имя в указатель пьячентинского издания «Больницы» 1586 г. (Garzoni 2004, 58).

Баттиста Эньяцио (настоящее имя — Джован Баттиста Чипелли, 1478—1553) — венецианский гуманист, комментатор и издатель Валерия Максима, Вергилия, Цицерона, автор «De exemplis illustrium virorum Venetae civitatis atque aliarum gentium» и пр.

(обратно)

173

Text. Off. VI. De artibus ac artificibus: De indoctis ac iis qui literas oderunt (Textor 1566, 751); Adagia 1575, 639; ср. Teatro, disc. XX (Garzoni 1993, 116).

(обратно)

174

Городок между Болоньей и Феррарой.

(обратно)

175

Il gelo da Bologna, сахарная корка, которой покрывают сладости. Гарцони упоминает ее в Piazza, disc. ХСШ (Garzoni 1605, 689), и Sinagoga, disc. X (Garzoni 1993, 486).

(обратно)

176

Фермо — город в Марке, порт Фермо — Порто-Сан-Джорджо на Адриатике.

(обратно)

177

«Приорат Беббе» упоминается в Sinagoga, disc. ХШ (Garzoni 1993, 500); местность упомянута у Фоленго (Baldus. XII. 205); видимо, Беббе символизировало затерянное и дикое место, а местный священник (piovano dale Bebbe) никак не мог быть упомянут рядом с Пресвитером Иоанном (II Prete Iani),легендарным могучим владыкой христианского Востока.

(обратно)

178

Город на левом берегу По, в провинции Мантуя.

(обратно)

179

Возможно, Скарперия в Муджелло.

(обратно)

180

Бакканский лес (bosco di Baccano), упоминаемый также Фоленго (Baldus. VI. 244; XVI. 226; XXIII. 594), на север от Рима, в Сабинских горах; слыл густым, непроходимым и полным разбойниками.

(обратно)

181

В оригинале cermisoni: слово, употребляемое также Фоленго и Рудзанте, в значении «башка, упрямая голова, дурак»; по предположению Керки, это слово (в смысле «умник») — ироническая игра с именем знаменитого врача Антонио Чермизоне (Garzoni 1993, 284).

(обратно)

182

Новая издевка над тупоумием бергамцев, см.: I. 12.

(обратно)

183

Нын. Фузина, на краю венецианской лагуны; о названии Lizzafusina см.: Garzoni 2004, 60.

(обратно)

184

Триполи был главным портом для путешествий (занимавших много дней) между Европой и Святой Землей. Относительно формы Soria ср.: I. 37 и прим.

(обратно)

185

Действительно, Адидже в последней части течет параллельно По, не впадая в нее.

(обратно)

186

Верблюд как символ глупости упоминается (вместе с жирафом) в Piazza, disc. XVII (Garzoni 1605, 160).

(обратно)

187

Высокая гора к северу от Вероны.

(обратно)

188

О почитании египтянами быка Аписа: Text. Off. I. De deis eorumque cultu: De deis diversis; II. De mundo: De gentium ac populorum variis ritibus ac moribus (Textor 1566, 13, 284); об Аписе и Cepanuce: Gir. De deis. VI (Giraldi 1548, 274).

(обратно)

189

Источник этого перечня: Text. Off. I. De deis eorumque cultu: De multitudine deorum (Textor 1566, 17—18).

(обратно)

190

О тех же см.: Teatro, disc. XXIII (Garzoni 1993, 119).

(обратно)

191

Text. Off. II. De mundo: De gentium ac populorum variis ritibus ac moribus (Textor 1566, 293—294); Cael. Lect. VI. 43 (Caelius 1517, 303). Следующий пример — из того же раздела Текстора.

(обратно)

192

О провербиальном тупоумии беотян: Textor 1566, 294 (с горациевской цитатой, приводимой Гарцони); Adagia 1575, 527 («Беотийское остроумие», с той же цитатой из Горация).

(обратно)

193

Hor. Ер. II. 1.244.

(обратно)

194

Городок в Марке.

(обратно)

195

Вальвассоне, близ Порденоне.

(обратно)

196

Ср.: Piazza, disc. LXIX (Garzoni 1605, 562), где Гарцони говорит, что игра в кубарь (giuoco del piroio, о della mescola) упоминается у Вергилия в VII книге «Энеиды» и у Гомера в XVIII песни «Илиады» (ср.: Verg. Aen. VII. 378—383; Нот. 11. XIV. 413). Игра в соломинку (buschetta) состоит в том, что по очереди тянут наугад соломинку, и побеждает тот, кто вытянет самую длинную.

(обратно)

197

Место близ Имолы.

(обратно)

198

Намек на созвучие Bubano с bue («бык; тупица») или bubbola («чушь, небылица»). Ниже Buffalora, созвучная с bufalo («буйвол; тупица»).

(обратно)

199

Ср. ниже: XXIV. 14. Видимо, Буффалора вошла в присловье, как Беббе (VIII. 6).

(обратно)

200

Знаменитая равеннская Пинета, место действия боккаччиевской новеллы о Настаджо дельи Онести (Восс. Decam. V. 8).

(обратно)

201

О почитании овцы у самосцев: Text. Off. I. De deis eorumque cultu: De multitudine deorum (Textor 1566, 18; там же о почитании волка у дельфийцев и пр.). В Sinagoga, disc. IX (Garzoni 1993, 473), рассказана история о самосце Мандрабуле, который принес в жертву Юноне золотую овцу, на следующий год — серебряную, на третий — медную. Ср. пословицу «дело идет на Мандрабулов лад», то есть день ото дня хуже (Adagia 1575, 104). «Так происходит и с этими помешанными», замечает Керки (Garzoni 1993, 287).

(обратно)

202

Валух (castrone) — холощеный баран. О нем как символе глупости см.: VIII. 2; X Мол. 1; слово castronaria, «чушь, глупость», применяется в I. 22 к философским суждениям Протагора.

(обратно)

203

Место близ Феррары.

(обратно)

204

Cic. De or. II. 4. 17

(обратно)

205

Text. Off. VII. De variis virtutibus ac viciis: De stultitia ac iis qui parum sapientes iudicati sunt (Textor 1566, 1182).

(обратно)

206

Adagia 1575, 649 (применяется к обстоятельствам, которые делаются тем хуже, чем больше стараются их выправить). Акесий упоминается также в Piazza, disc. XVII (Garzoni 1605, 159).

(обратно)

207

Монтекукколо, близ Паулло, в Тоскано-Эмилианских Апеннинах.

(обратно)

208

Монтекукуло — «Гора кукушек» (cuculi), то есть глупцов. Ср.: III. 10; IX. 7, 8.

(обратно)

209

Ортензио из Сарни упоминается также в Piazza, disc. CIX (Piazza 1605, 777), а также в Рассужд. 34: «Ортензио из Бергамо или из Сарни». Сарни не идентифицируется; очевидно, близ Бергамо.

(обратно)

210

Олимпио из Сассоферрато — Бальдассаре Олимпо дельи Алессандри (ок. 1486—ок. 1540), минорит; странствовал по городам Венето с проповедями и пением стихов на религиозную и любовную тему; сочинял баллады, мадригалы, сонеты. Известность получил преимущественно благодаря стихам в народном духе, на которые Гарцони и намекает.

(обратно)

211

Поп Арлотто (Piovano Arlotto), неоднократно упоминаемый в разных книгах Гарцони (см., напр., XXII. 5), — Арлотто Майнарди (1396—1484), приходский священник церкви Сан-Кресси в Мачоли, близ Пратолино, славный своими колоритными рассказами и смелыми выходками. После его смерти был опубликован томик «I Motti e facezie del Piovano Arlotto», яркая картина флорентийской сельской жизни во времена Лоренцо Великолепного.

(обратно)

212

Распространенный топоним; возможно, речь о Кастеллине в Тоскано-Эмилианских Апеннинах.

(обратно)

213

Лироне упоминается несколько раз в Piazza как кухонная прислуга (ср.: Piazza 1605, 556, 900).

(обратно)

214

Близ Падуи, у подножия Эвганских холмов.

(обратно)

215

Место не идентифицируется.

(обратно)

216

Под Миланом, близ Адды.

(обратно)

217

Text. Off. I. De deis eorumque cultu: De deis diversis (Textor 1566, 10): «Бубона — богиня быков и крупного скота».

(обратно)

218

Ср.: XXVI. 1.

(обратно)

219

Эти парафилии заимствованы в Text. Off. VII. De variis virtutibus ac viciis: De animalium et aliarum rerum amatoribus (Textor 1566, 1327), где не Флавий, а Фульвий. Ср. ниже: XVIII. 24—26.

(обратно)

220

Text. Off. VII. De variis virtutibus ac viciis: De stultitia ac iis qui parum sapientes iudicati sunt (Textor 1566, 1182), Adagia 1575, 1094 («Глупей Мелитида»), Оба источника говорят, что Мелитид прославлен Гомером, однако у Гомера он не упоминается; см.: Ar. Ran. 991 (в смысле «олух» и вместе с Маммакутом, см. ниже), Luc. Am. 53 (вместе с Коребом, см. выше: VI. 9).

(обратно)

221

Textor 1566, 1183; Cael. Lect. IX. 29 (Caelius 1517, 455, вместе с Мелитидом), Ar. Ran. 990.

(обратно)

222

См.: Прол. 7. Характерной чертой маски Грациана-юриста был нелепый язык, lingua graziana. Ср. «несуразную речь» (il parlare melenso), приписываемую Грациану в: Piazza, disc. V (Garzoni 1605, 101).

(обратно)

223

Не прославленный тираноубийца, но афинянин, притворявшийся хромым, чтобы избежать военной службы (Textor 1566, 1177). Упоминается также в Piazza, disc. LXXII (Garzoni 1605, 582), где назван первоисточник анекдота, Плутарх; см.: Plut.. Phoc. 10.

(обратно)

224

Название нескольких мест в северной Италии.

(обратно)

225

«Арендовать эти поля стоит двести лир в венецианской монете»; макароническая латынь.

(обратно)

226

Сантарканджело-ди-Романья.

(обратно)

227

Вступление к «Дистихам Катона». Комизм перевода в том, что «стезя нравов» (via morum) превратилась по созвучию в «дорогу мавров» (strada de’ Mori).

(обратно)

228

Verg. Aen. I. la (начальные строки «Энеиды», которые ныне не признаются аутентичными). Нелепый перевод основан на подборе созвучных итальянских слов.

(обратно)

229

Мнемонические стихи с символическими обозначениями модусов простого категорического силлогизма, придуманные, как обычно считается, знаменитым логиком XIII в. Петром Испанским. Перевод их, разумеется, невозможен; абсурдное толкование, цитируемое Гарцони, основано на случайном созвучии этих слов с итальянскими.

(обратно)

230

Город в Терраферме, ныне район Венеции.

(обратно)

231

Этот небывалый соратник Цезаря составлен из Л. Марция Филиппа и М. Антония (или еще кого-нибудь из Антониев).

(обратно)

232

В провинции Модена, близ Мирандолы, или же Виллафранка-ди-Форли, в 8 милях от Баньякавалло.

(обратно)

233

Знаменитый анатом Габриэле Фаллоппио (1523—1562).

(обратно)

234

Фатуелл (Fatuellus) упоминается в Gir. De deis. XV (Giraldi 1548, 619) как одно из имен Пана. Гарцони выбирает его явно по созвучию с «недотепами» (fatui), которых препоручает этому богу. Далее в эту игру созвучиями включается и слово fantasma.

(обратно)

235

См.: I. 12.

(обратно)

236

Еще одна игра созвучиями: «филин» — guffo, «недотепы» — goffi, «стяжаешь» — gaffi.

(обратно)

237

О тех же развращенных (viziosi) безумцах: Teatro, disc. XLIII (Garzoni 1993, 194).

(обратно)

238

Источник анекдота — Text. Off. VII. De variis virtutibus ас viciis: De stultitia ac iis qui parum sapientes indicati sunt (Textor 1566, 1183); cp.: Adagia 1575, 240—241 («Не для всех я сплю»), Lucii. V. frg. 251; Cic. Fam. VII. 24. 1.

(обратно)

239

Рог изобилия (cornucopia) здесь в двойном смысле — и в мифологическом, и как намек на мужа-рогоносца.

(обратно)

240

На основании Книги пророка Иоиля (3:2, 12) считается местом, где совершится Страшный суд.

(обратно)

241

Ср.: Рассужд. 43.

(обратно)

242

Возможно, тип глупца из комедии дель арте. Mattio соотносится с matto, «помешанный».

(обратно)

243

В оригинале игра со словом ballotta, означающим тряпичный мячик для голосования (ballottaggio) и «дурак». См.: Garzoni 2004, 78.

(обратно)

244

Савиньяно-суль-Рубиконе, в Романье.

(обратно)

245

Игра на названии реки Савио и нарицательном savio, «мудрый».

(обратно)

246

См.: Gir. De deis. XV (Giraldi 1548, 616—619).

(обратно)

247

Взято с искажением (Келис вместо Кефиса) у Giraldi 1548, 616: «Эта богиня, как намекает Овидий в „Метаморфозах“, имела храм в Беотии подле Кефиса»; ср.: Ov. Metam. 1. 369—380.

(обратно)

248

Кипучими переводим pazzi da tarocco, см.: Прол. 6. Есть разные толкования этого выражения: «никчемные» (Барелли) / «полные, неисправимые глупцы» (GDLI, с примером из Прол. 6) / «Tarot Types», с пояснением, что название намекает на лукавство, плутовство этих безумцев (Garzoni 2009, 105). Стоит, однако, просмотреть все примеры в этом рассуждении, чтобы убедиться, что плутовство никак не присуще этим людям и что их глупость не полнее глупости тех, кто содержится в других палатах. Заметим, что анекдот о Клеомеде помещен в «Театре» в раздел о безумцах «неистовых и зверских», furibondi e bestiali. Синонимом da tarocco далее оказывается taroccare, «жаловаться, злиться, живо протестовать».

(обратно)

249

Клеомед неоднократно упомянут у Текстора (Textor 1566, 434, 506, 1165), ср.: Cael. Lect. IX. 27 (Caelius 1517, 452); Plut. Rom. 28. Анекдот пересказан в Teatro, disc. LII (Garzoni 1993, 232).

(обратно)

250

Ariosto. Or. Fur. XXXVII. 43—85.

(обратно)

251

В оригинале quamquam, ср.: I. 37.

(обратно)

252

Это имя дьявола употребляется у Гарцони в нарицательном смысле не один раз, ср.: Piazza, disc. XXIX, LXVIII (Garzoni 1605, 259, 559), Sinagoga, disc. III (Garzoni 1993, 409).

(обратно)

253

Гарцони обыгрывает термин carro matto (повозка без бортов для транспортировки тяжелых грузов, особенно артиллерии); «забраться в безумную повозку» значит «безумствовать».

(обратно)

254

Герцог Феррары Альфонсо I (ум. 1534) располагал самой мощной артиллерией в Италии в начале XVI в.

(обратно)

255

Место не идентифицируется.

(обратно)

256

Парфяне были искусны стрелять в преследующего их врага, отсюда фраза, что парфянин всего сильней сражается, когда притворяется убегающим; см.: Adagia 1575, 90.

(обратно)

257

Or. Fur. XX. 138.

(обратно)

258

Gir. De deis. XVI (Giraldi 1548, 639—645).

(обратно)

259

Очередное искажение корректных сведений, доставляемых источником: Рамнунт — город и дем в Аттике (Giraldi 1548, 639—640).

(обратно)

260

Giraldi 1548, 639. О рамнунтском изваянии Немесиды и его создателе: Mela. Chor. II. 46; Str. IX. 1. 16; Paus. I. 33. 2—8.

(обратно)

261

Text. Off. IV, VII (Textor 1566, 420, 578—579, 1179, 1282); Adagia 1576, 954 («Сарданапал»). См.: Just. Epit. I. 3.

(обратно)

262

Cp.: Text. Off. VI. De artibus et artificibus: De poetis Graecis (Textor 1566, 811), где конец иной: Гомер, не сумев разгадать загадку, «от крайнего стыда заболел и умер».

(обратно)

263

Text. Off. IV. De homine: De gaudio et risu mortuis (Textor 1566, 540); Val. Max. IX. 12. Ext. 6.

(обратно)

264

Pulci. Morgante, XIX. 147—149.

(обратно)

265

Text. Off. VH. De variis virtutibus ac viciis: De mollicie ас hominibus effoeminatis: De prodigalitate (Textor 1566, 1182, 1240). Элий Лампридий — предполагаемый автор биографии Гелиогабала в Scriptores historiae Augustae. См.: SHA. Heliogab. 26. 3—5; 29. 2; 32. 9.

(обратно)

266

Text. Off. VII. De variis virtutibus ac viciis: De libidine ac lascivia; De Sodomia, cinoedis, paediconibus vel pathicis (Textor 1566, 1289, 1327). О Споре см.: Suet. Nero. 28.

(обратно)

267

Text. Off. VII. De variis virtutibus ac viciis: De stultitia ac iis qui parum sapientes iudicati sunt (Textor 1566, 1183). Это единственный случай, когда Гарцони прямо ссылается на Текстора, свой основной источник.

(обратно)

268

Антиох IV Эпифан. См.: Ath. V. 193d.

(обратно)

269

Аббьятеграссо, к юго-западу от Милана.

(обратно)

270

Место на По, близ Адрии.

(обратно)

271

Не идентифицируется.

(обратно)

272

Gir. De deis. I (Giraldi 1548, 72), где, однако, нет атрибутов Смеха, упоминаемых Гарцони и, видимо, им изобретенных. Первоисточник — Apul. Met. IL 31; III. 11.

(обратно)

273

О смехе Демокрита, противопоставляемом плачу Гераклита, см.: Juv. X. 28—53.

(обратно)

274

Керки считает, что Padella следует исправить на Gradella, см.: Прол. 8 (Garzoni 1993, 302). Барелли возражает, что чтение Padella засвидетельствовано всеми изданиями и что это, возможно, отсылка к какому-то местному типажу (Garzoni 2004, 87).

(обратно)

275

Керки считает это отсылкой к «Secreta secretorum» Псевдо-Аристотеля (Garzoni 1993, 303), но там подобное высказывание не обнаружено.

(обратно)

276

Val. Max. VII. 2. Ext. 7; Ar. Ran. 1431. Аристофан намекает на Алкивиада.

(обратно)

277

Неверный пересказ Val. Max. VII. 2. Ext. 13, где Демад, видя нежелание афинян воздать Александру божественные почести, говорит: «Остерегитесь, как бы, охраняя небо, не потерять землю».

(обратно)

278

Павлин — Юнонина птица (Ov. Am. И. 6. 55; Juv. VII. 32; Claud. Rapt. II. 97 и пр.); этим отчасти подготавливается обращение к Юноне как покровительнице тщеславных.

(обратно)

279

Text. Off. II. De mundo: Degentium ac populorum variis ritibus ac moribus (Textor 1566, 290); Lucan. I. 427—428.

(обратно)

280

Гарцони обыгрывает сходство имени вергилиевского царя (Murrhanus) и венецианского Мурано, знаменитого производством стекла.

(обратно)

281

Text. Off. VII. De variis virtutibus ac viciis: De arrogantia, superbia, ac ambitione (Textor 1566, 1161); Verg. Aen. XII. 529—530. Дальнейшие примеры — из этого же раздела Текстора.

(обратно)

282

О Мизене см.: Verg. Aen. VI. 163—175; об Антигоне, дочери Лаомедонта: Ov. Metam. VI. 93—97; Myth. Vat. I. II. 77. Гарцони повторяет ошибку Текстора (Textor 1566, 1158), называя Кассиопею, жену Цефея, его дочерью, и добавляет свою, называя Лихиону дочерью Девкалиона (у Текстора правильно назван Дедалион, но его дочь носит имя Хиона; см.: Ov. Metam. XL 291—345).

(обратно)

283

Ср.: Прол. 1.

(обратно)

284

Textor 1566, 1161; Verg. Aen. IX. 595—597. Тот же пример в рассуждении о гордецах (superbi): Teatro, disc. XLII (Garzoni 1993, 191).

(обратно)

285

Textor 1566, 1164; Tac. Hist. IL 61.

(обратно)

286

Textor 1566, 1160; Plin. HN. Praef. 25.

(обратно)

287

О Менекрате, враче Филиппа Македонского: Textor 1566, 1160; Ath. VII. 289а.

(обратно)

288

Обещание «на следующий день даровать каждому небо» (выполнимое лишь при условии, что назавтра все умрут) — следствие обычных у Гарцони небрежностей пересказа: в источнике (Textor 1566, 1164) говорится, что «Несторий, будучи избран архиепископом Константинопольским, на следующий день держал перед народом речь, полную надмения и гордыни, в которой сулил даровать каждому небо». Несторий в речи перед Феодосием II сказал: «Дай мне землю, очищенную от ересей, и я дам тебе небо» (Socr. Hist. eccl. VII. 29).

(обратно)

289

Реммий Палемон (у Гарцони Rennio, у Текстора Rhemnius): Textor 1566, 1162; Suet. Gram, et rhet. 23.

(обратно)

290

О Павле Самосатском, епископе Антиохийском, осужденном за ересь Антиохийским собором: Textor 1566, 1165; Eus. Hist, eccl. VII. 30.

(обратно)

291

Цитаты из Хроники Евсевия — Иеронима (PL 27, 599) и Марциала (Mart. V. 8. 1—2) взяты у Текстора (Textor 1566, 1163).

(обратно)

292

Тот же набор примеров, от Гая до Нестория: Teatro, disc. XXVIII (Garzoni 1993, 132). О божественных почестях Гаю Калигуле: Textor 1566, 1163; Suet. Calig. 22.

(обратно)

293

О Фемисоне, любимце Антиоха Эпифана: Textor 1566, 1159; Ath. VIL 289f.

(обратно)

294

Textor 1566, 1164; Suet. Nero. 55.

(обратно)

295

Textor 1566, 1162; ср.: Curt. IV. 7. 5—30.

(обратно)

296

Textor 1566, 1160; Apollod. Bibl. I. 9. 7; Hyg. Fab. 61; Serv. Aen. VI. 585.

(обратно)

297

Textor 1566, 1162; Ael. VH. XIV. 30.

(обратно)

298

Textor 1566, 1162. Авл Геллий рассказывает о Герострате, не упоминая его имени (Geli. NA. IL 6. 18), поскольку он — человек, недостойный известности, illaudabilis.

(обратно)

299

Textor 1566, 578, 1162; Hor. Ars. P. 464-466; Ov. Ib. 597 etc.

(обратно)

300

Персонаж «Евнуха» Теренция, часто упоминаемый как олицетворение тщеславия. Ср.: Piazza, disc. CXI (Garzoni 1605, 792).

(обратно)

301

Ныне Кастель-Сан-Пьетро-Терме, между Болоньей и Имолой.

(обратно)

302

Источник эпитетов Юноны: Gir. De deis. Ill (Giraldi 1548, 157—175).

(обратно)

303

У Джиральди — Lucetia (Giraldi 1548, 159).

(обратно)

304

Ср.: Пс. 16:8.

(обратно)

305

Намек на этимологию luno от iuvare, «помогать, благоприятствовать»; см.: Giraldi 1548, 157, 159; Cic. Nat. deor. II. 26. 66.

(обратно)

306

В Cupra Marittima (провинция Асколи-Пичено), получившей свое имя от богини Купры (dea Cupra), сохранились остатки храма Венеры, отождествленной с Купрой.

(обратно)

307

Указывают (Garzoni 2004, 95), что такой эпитет Юноны не упоминается у Джиральди. Но Джиральди цитирует стих Лукана (I. 380): Numina miscebat castrensis templa Monetae (Giraldi 1548, 165), из которого нетрудно сделать вывод о Юноне Castrensis.

(обратно)

308

Колокольня Кремонского собора, завершенная в 1309 г., знаменита своей высотой (110 м).

(обратно)

309

Dist. Cat. IL 18. 2.

(обратно)

310

Метон Афинский (у Гарцони Mesone, у Текстора Meteon), знаменитый астроном, создатель метонова цикла. О его притворном безумии: Text. Off. VI. De artibus et artificibus: De astrologis (Textor 1566, 774); Ael. VH. XIII. 12.

(обратно)

311

Text. Off. IV. De homine: De furiosis ac maniacis (Textor 1566, 507); Apollod. Bibl. Epit. 3.7; Plin. HN. XXXV. 40.129; Hyg. Fab. 95.

(обратно)

312

Textor 1566, 507; Cael. Lect. VI. 35 (Caelius 1517, 293); Sen. Controv. II. 1. 25.

(обратно)

313

Гарбинелло, очевидно, актер, игравший разных персонажей комедии дель арте: падуанского крестьянина, олицетворяющего невежество, напыщенного аристократа Маньифико, нелепого педанта Грациана.

(обратно)

314

Мояно (Moiano) — распространенный топоним в центральной и южной Италии, но современные примеры помешательства в книге Гарцони обычно происходят из Италии северной.

(обратно)

315

«Allai, Allai, Maumeth Russelai!» Искаженная шахада («Нет Бога, кроме Аллаха, и Магомет — пророк Его»). Аналогичное восклицание (Illalla, Illala, Maumeth russollala) в Piazza, disc. LXXII (Garzoni 1605, 583).

(обратно)

316

Серебряная лира, которую начали чеканить в Венеции в правление дожа Пьетро Мочениго (1474—1476).

(обратно)

317

Источник эпитетов и свойств Меркурия: Gir. De deis. IX (Giraldi 1548, 408—427).

(обратно)

318

Киллена — гора в Аркадии, где родился Меркурий (Giraldi 1548, 413), а его матерью, как правильно сказано ниже, была Майя.

(обратно)

319

В оригинале: grande interprete de’ dei, ср.: Verg. Aen. IV. 356: interpres divum.

(обратно)

320

Вопреки традиции, помещающей крылья на ногах Гермеса, и смыслу толкуемого эпитета Alipes, «Крылоног», Гарцони помещает его крылья ai fianchi, на боках.

(обратно)

321

У Джиральди — Logios и Argiphontes.

(обратно)

322

О храме Гермеса у фенеатов (жителей аркадского Фенея): Giraldi 1548, 409; Cic. Nat. deor. III. 22. 56; Lact. Div. inst. I. 6. 3.

(обратно)

323

О том же предмете: Teatro, disc. XII (Garzoni 1993, 90—92).

(обратно)

324

Firm. Math. IV. 5.

(обратно)

325

Город на По, близ Феррары.

(обратно)

326

Пьетрамала, иль Пьетра Мала (ср.: XXIX. 8), в Тоскано-Эмилианских Апеннинах.

(обратно)

327

Гарцони пародирует популярную платоническую идею «поэтического безумия».

(обратно)

328

О Коридоне и Меналке см.: I. 2.

(обратно)

329

Распространенный топоним в северной Италии.

(обратно)

330

Речь идет о вотивных статуэтках Мадонны. О лудильщиках, которые «ходят по улицам с криками: „Кому лудить сковороды, котелки, чаны“ и прочую чепуху», см.: Piazza, disc. XLVI (Garzoni 1605, 459).

(обратно)

331

Эпитеты и атрибуты Гекаты почерпнуты в: Gir. De deis. XII (Giraldi 1548, 494—518), где она связывается с Дианой и Луной.

(обратно)

332

Намек на этимологию: Геката от έκατόν, «сто» (Giraldi 1548, 494).

(обратно)

333

См.: Giraldi 1548, 506 (эфесский храм Дианы), 508, 512 (почитание Дианы в таврической области), 518 (почитание Дианы в памфилийской Перге).

(обратно)

334

Все упомянутые места находились под оттоманской властью. Знак Оттоманов — растущий месяц.

(обратно)

335

Различные примеры любовного безумства см. также в: Piazza, disc. XCVI (Garzoni 1605, 700).

(обратно)

336

Далее Гарцони развертывает эту мысль, говоря о мыслях влюбленного (3—5), его желаниях (6), понятиях (7), решениях (8), речах (9), жестах, знаках и поступках (10).

(обратно)

337

О Гигесе и его волшебном кольце, которое делало своего обладателя невидимым: Adagia 1575, 71 («Кольцо Гигеса»); Text. Off. IV. De homine: De fortuna ac felicitate (Textor 1566, 393, где говорится о волшебном камне, gemma, в его кольце, чем объясняется упоминание камня, pietra, у Гарцони); Pl. Resp. II 359d—360b, X 612b. Гелитропия (elitropia) — обычно не трава, а камень; ср. боккаччиевскую новеллу, посвященную его поискам: Decam. VIII. 3.

(обратно)

338

Петр Абанский (1250—1316), Чекко д’Асколи (Франческо Стабили, 1269—1327), Антонио де Фантис (1460—1523) здесь упомянуты как знаменитые чернокнижники. Петр Абанский и Антонио де Фантис упомянуты в том же качестве в: Piazza, disc. XLI (Garzoni 1605, 419).

(обратно)

339

Ключик Соломона (clavicula di Salomone) — амулет, используемый в магических ритуалах (в частности, вызывающих любовь или ненависть), ср.: Piazza 1605, 251, 425. Кроме того, «Малый ключ Соломона» — известное пособие по магии, которое приписывалось библейскому Соломону.

(обратно)

340

Text. Off. IV. De homine: De iis qui sibi variis modis mortem consciverunt (Textor 1566, 583). Следующие примеры в большинстве из того же раздела Текстора.

(обратно)

341

Textor 1566, 562. Цитата из Тито Веспасиано Строцци (названного отцом, чтобы отличать его от Эрколе Строцци, который тоже был поэтом): Eroticon. I. 22—23.

(обратно)

342

Элизео Каленцио (Луиджи Галлуччи, ум. 1502/1503), неаполитанский поэт. Цитата (Epigrammata. I. Huc agite ignari) взята из того же пассажа Текстора, что и предыдущая.

(обратно)

343

Text. Off. IV. De homine: De viris qui muliebri habitu induti foeminas se finxerunt (Textor 1566, 419); Prop. IV. 9. 47—50.

(обратно)

344

Textor 1566, 565. В другой книге Текстора (Textor 1558, 752) источник указан правильно: не Полициано, а Баттиста Пио (Elegidia. IV).

(обратно)

345

Textor 1566, 566; Auson. Epigr. 23. 11—12.

(обратно)

346

Textor 1566, 563; Sil. II. 422-425.

(обратно)

347

Textor 1566, 567. Панфило Сассо (ок. 1455—1527), итальянский поэт и богослов; цитируется вторая элегия из сборника Elegiarum liber unus (1499).

(обратно)

348

Text. Off. VII. De variis virtutibus ac viciis: De libidine et lascivia (Textor 1566, 1283).

(обратно)

349

Ср.: XIV. 8. О Дорифоре см.: Suet. Nero. 29.

(обратно)

350

Text. Off. VII. De variis virtutibus ac viciis: Da amore coniugali; De maritis qui uxores suas interfecerunt (Textor 1566, 1093, 1095); Hdt. V. 92. Гарцони искажает корректное изложение Текстора: Мелисса была женой Периандра.

(обратно)

351

Text. Off. VII. De variis virtutibus ac viciis: De filiis qui parentes suos interfecerunt (Textor 1566, 1109), со ссылкой на Целия, которую Гарцони искажает (должно быть: Cael. Lect. XII. 37), и Юстина. В одном из первых изданий «Больницы» (Феррара, 1586) напечатано «к коню», а не «к быку»: именно о любви Семирамиды к коню сообщает Текстор, однако ни один из двух источников, к которым он отсылает, об этом не рассказывает. См.: Garzoni 2004, 111.

(обратно)

352

Этот пример и два следующих уже были использованы Гарцони, см.: X Мол. 1; следующие четыре, от Кипариса до Ксеркса, взяты там же: Text. Off. VII. De variis virtutibus ac viciis: De animalium et aliarum rerum amatoribus (Textor 1566, 1327—1328). Вольтерранец — Раффаэле Маффеи (1451—1522), по прозвищу Рафаэль из Вольтерры (Raffaello Volterrano); гуманист, историк, богослов, автор энциклопедического труда «Commentariorum rerum urbanarum libri XXXVIII» (Рим, 1506). О Кипарисе и олене см.: Ov. Metam. X. 109—149; о Пигмалионе и статуе: Ov. Metam. X. 243—299; о Ксерксе и платане: Hdt. VII. 31; Ael. VH. II. 14.

(обратно)

353

Аристоним Эфесский и его дочь от ослицы, а также Фульвий Стелл и его дочь от кобылицы, по имени Эпона, упоминаются в «Собрании параллельных греческих и римских историй» Псевдо-Плутарха (Plut. Parali, min. 312d—e).

(обратно)

354

Text. Off. IV. De homine: De iis qui sibi variis modis mortem consciverunt (Textor 1566, 595). Ha p. Тесино (нынешний Тичино) стоит Павия.

(обратно)

355

Источник анекдота не обнаружен.

(обратно)

356

Источник эпитетов и атрибутов Купидона: Gir. De deis. XIII (Giraldi 1548, 557—565).

(обратно)

357

Text. Off. IV. De homine: De iis qui sibi variis modis mortem consciverunt (Textor 1566, 587); из этого раздела Текстора взяты все следующие примеры вплоть до Эццелино. Ср.: Тас. Ann. XII. 3—4, 8.

(обратно)

358

Textor 1566, 590; Poliziano. Nutricia. 524—525. Об обстоятельствах смерти Силия Италика см.: Plin. Ер. III. 7.

(обратно)

359

Textor 1566, 593. Гарцони понимает latrone как нарицательное «разбойник» и пишет его с маленькой буквы (так во всех ранних изданиях), в то время как речь идет об имени собственном (Latro — когномен в роде Порциев). М. Порций Латрон — знаменитый римский ритор Августова века, учитель Овидия; о его смерти сообщается в Хронике Евсевия — Иеронима (PL 27, 557).

(обратно)

360

Textor 1566, 578—579; Ov. lb. 311—312.

(обратно)

361

Textor 1566, 596. Ср. ниже: XXVI. 4. Бьондо — Флавио Бьондо (1392—1463), автор, помимо прочего, истории средневековой Италии (Historiarum ab inclinatione Romanorum impérii decades, опубл. 1483). Корио — Бернардино Корио (1459—1519), миланец, автор истории Ломбардии (Patria Historia. Vitae Caesarum continenter descriptae a Julio ad Fredericum Aenobarbum, 1503). Мартино Турриано — Мартино делла Торре (ум. 1263), властитель Милана, участник гвельфской лиги, разбившей Эццелино при Кассано д’Адда в сентябре 1259 г.

(обратно)

362

Text. Off. IV. De homine: De furiosis ac maniacis (Textor 1566, 508); Cael. Lect. IX. 37 (Caelius 1517, 452); Paus. VI. 8. 4.

(обратно)

363

Ariosto. Or. Fur. XXXII. 44.

(обратно)

364

Место не идентифицируется.

(обратно)

365

Сюжет напоминает басню Эзопа «Лысый человек и муха», с моралью «Ты только навредишь себе, если будешь обращать внимание на ничтожных врагов».

(обратно)

366

Отсутствует у Джиральди, упоминается у Текстора, Text. Off. 1. De deis eorumque cultu: De multitudine deorum (Textor 1566, 16); Гарцони, видимо, выбирает ее по связи с лат. venia, «милость, прощение».

(обратно)

367

На схожую тему — Teatro, disc. LUI (Garzoni 1993, 234—236).

(обратно)

368

Text. Off. VII. De variis virtutibus ac viciis: De ira et odio (Textor 1566, 1167); ср.: Plut. Aem. 23. 3. Все следующие примеры взяты из этого раздела Текстора.

(обратно)

369

Textor 1566, 1166—1167. Текстор не ссылается на Афинея, у которого этой истории нет; см.: Diog. Laert. IX. 68. Анекдот пересказан также в: Teatro, disc. XIV (Garzoni 1993, 96).

(обратно)

370

Textor 1566, 1168; SHA. Comm. 1. 9.

(обратно)

371

Textor 1566, 1169 (ссылки на Сансовино у него нет). Франческо Сансовино (1521—1586), венецианский писатель, историк, автор истории турок (Historia universale dell'origine et imperio de' Turchi, 1568). Махмета Оттомана отождествляют с Мехмедом II.

(обратно)

372

Textor 1566, 1166; Cael. Lect. XL 41 (Caelius 1517, 583); Philostr. VS. II. 8. 578. Любопытно отметить, как агрессивность Филагра вырастает от пересказа к пересказу: в первоисточнике он «однажды, говорят, дал задремавшему ученику оплеуху» (Филострат 2017, 280), у Целия «он, рассказывают, иной раз (quandoque) спящего слушателя ударял кулаком в челюсть», у Текстора «он, говорят, иной раз спящего слушателя ударял кулаком в челюсть и давал оплеуху».

(обратно)

373

Textor 1566, 1168 (без ссылки на Бьондо); Sen. Ira. III. 40; Dio Cass. LIV. 23.

(обратно)

374

Textor 1566, 1166; пословица в таком виде приводится у Текстора со ссылкой на «Адагии», но в них не встречается; ср.: «Ничем не отличаешься от Херефонта» (Adagia 1575, 702).

(обратно)

375

Анекдоты о Бернабо Висконти, миланском правителе (1323—1385), не обнаруживаются у Корио; об их традиции см. в комментариях П. Керки и С. Барелли (Garzoni 1993, 323; 2004, 118—119).

(обратно)

376

Аналогичные выражения: I. 16 и 18.

(обратно)

377

Источник атрибутов и эпитетов Вулкана: Gir. De deis. XIII (Giraldi 1548, 567—571).

(обратно)

378

Миф о том, как Гефеста приняли Евринома (у Гарцони — Eurimone) и Фетида, не обнаруживается у Джиральди; см.: Нот. II. XVIII. 398.

(обратно)

379

Ожерелье Гармонии, как справедливо замечает Керки (Garzoni 1993, 324).

(обратно)

380

Шлем сарацина Мамбрина, трофей Ринальда (Boiardo. Or. Inn. I. IV. 82; XIII. 18; XXVII. 6; Ariosto. Or. Fur. I. 28; XVIII. 151; XXXVIII. 79), памятен всем по «Дон Кихоту». Дуриндана — меч Роланда (Or. Inn. I. I. 5; IL 23; III. 76; Or. Fur. XII. 79; XXVII. 54 etc.), его название известней во французском варианте «Дюрандаль». Фусберта — меч Ринальда (Or. Inn. I. IV. 42, 48; V. 3, 41; Or. Fur. II. 10; XVI. 49). Мандрикард носил доспех Гектора Троянского (Or. Fur. XIV. 31; XXVI. 100). О волшебных доспехах Аргалия: Or. Fur. I. 25—29; VIII. 42.

(обратно)

381

Cervellata, типичная для Милана колбаса, здесь появляется по своей связи с мозгом (cervello).

(обратно)

382

На схожую тему: Teatro, disc. XL (Garzoni 1993, 172); Piazza, disc. CXIX (Garzoni 1605, 814).

(обратно)

383

Text. Off. VII. De variis virtutibus ac viciis: Adulatores, scurrae, et parasiti (Textor 1566, 1217, без ссылки на Линкея); Ath. VI. 248d; Ael. NA. IX. 7. Следующие анекдоты — из того же раздела Текстора.

(обратно)

384

Textor 1566, 1217; Ath. VI. 249е (Хирисоф).

(обратно)

385

По замечанию Барелли (Garzoni 2004, 122), возможно, имеется в виду сер Чекко, маска комедии дель арте, упоминаемая также в: Piazza, disc. CXIX (Garzoni 1605, 816).

(обратно)

386

Ath. VI. 261e.

(обратно)

387

A th. XIV. 614d; имя первого — Мандроген (у Гарцони Mandiogeni).

(обратно)

388

Ath. XIV. 614de. Краб — прозвище Каллимедонта.

(обратно)

389

Ath. XIV. 615е—616а; имя первого — Кефисодор (у Гарцони — Cesiodoro).

(обратно)

390

Ath. XIV. 614e.

(обратно)

391

Ath. XIV. 614е.

(обратно)

392

Ath. VI. 261с; Hdt. II. 173.

(обратно)

393

Ath. VI. 261с (Афиней ссылается на сто седьмую книгу «Истории» Николая Дамасского).

(обратно)

394

Знаменитые шуты, упомянутые также в: Piazza, disc. CXIX (Garzoni 1605, 816). Особенно известен Гонелла, подвизавшийся при дворе феррарских герцогов, частый персонаж итальянской новеллистики (Саккетти, новеллы XXVII, CLXXIV, CCXI, ССХП, Банделло, новелла XVII).

(обратно)

395

A th. VI. 261d.

(обратно)

396

Фабулан упомянут в Text. Off. 1. De deis eorumque cultu: De multitudine deorum (Textor 1566, 15), Фабулин — Gir. De deis. I (Giraldi 1548, 66); это бог, которому приносят жертвы, когда дети начинают говорить. По замечанию Барелли (Grazoni 2004, 124), Гарцони выбирает этого бога как покровителя болтовни.

(обратно)

397

Имя парасита в «Евнухе» Теренция, ставшее нарицательным.

(обратно)

398

Смешливость тиринфян упомянута выше, XXI. 10; алтарь Фабулана в этом городе — изобретение Гарцони.

(обратно)

399

Пергамент предназначался для роскошных изданий, а никак не для простонародных фацеций Попа Арлотто.

(обратно)

400

П. Керки (Garzoni 1993, 328) считает, что Гарцони хотел назвать Гнея Невия, комедиографа, упоминаемого Цицероном (Cic. Brut. 19. 76), а в особенности — Авлом Геллием, который хвалит его остроумие. Трудно сказать, на какое место Авла Геллия ссылается Керки: он упоминает 34-ю главу первой книги (эта ссылка опрометчиво воспроизведена в английском переводе: Garzoni 2009, 149), но первая книга «Аттических ночей» кончается 26-й главой; если же речь идет об автоэпитафии Невия (Geli. ΝΑ. 24), то и там Геллий говорит лишь о его высокомерии. По тщательной проверке нигде в «Аттических ночах» не обнаруживается похвал остроумию Невия. С. Барелли (Garzoni 2004, 125) справедливо указывает на Секста Невия — персонажа цицероновской речи «За Публия Квинкция»: в Piazza, disc. СХШ (Garzoni 1605, 796), снова упоминается Секст Невий, глашатай (Piazzaro ò Trombetta), который вел себя шутовски, и это в точности соответствует характеристике у Цицерона, который называет его scurra и praeco (Cic. Quinct. 3. 11).

(обратно)

401

Cic. Leg. II. 15. 37.

(обратно)

402

Hor. Sat. I. 10. 72—73.

(обратно)

403

Вольная отсылка к Петрарке (Canzoniere. 161. 1): «О шаг бесцельный, помысел туманный».

(обратно)

404

Бернардино из Беневенто неизвестен, как и упоминаемый ниже Андреа Померано.

(обратно)

405

Обыгрывается созвучие Benevento с bene, «хорошо», и vento, «ветер».

(обратно)

406

Хищный орел (символ Габсбургов) нападет на Лангедок (Lingua d’Occa), потому что его название напоминает слово «гусь» (оса).

(обратно)

407

Придворный Льва X, упоминаемый также в «Придворном» Кастильоне (II. 66).

(обратно)

408

Источник эпитетов Вакха — Gir. De deis. VIII (Giraldi 1548, 372—401).

(обратно)

409

Джиральди говорит, что Вакх первым справил триумф (Giraldi 1548, 380), но все-таки не «морской» (trionfo navale). Индийский слон напоминает, что триумф Вакха знаменовал окончание индийского похода.

(обратно)

410

Буквально «порожденный дважды»; эпитет не встречается у Джиральди.

(обратно)

411

Anio, у Джиральди — Anthias.

(обратно) class='book'> 412 Tionte, у Джиральди — Thyoneus.

(обратно)

413

Имя, означающее «находчивый, остроумный»; как эпитет Вакха не встречается у Джиральди.

(обратно)

414

Text. Off. VII. De variis virtutibus ac viciis: De ira et odio (Textor 1566, 1169); Hor. Ер. I. 20. 25. Следующие два примера — из того же раздела Текстора.

(обратно)

415

Textor 1566, 1169; Auson. Epicedion in patrem. 35—36.

(обратно)

416

О царе Котисе (у Гарцони — Cotidi): Textor 1566, 1166; Cael. Lect. XII. 52 (Caelius 1517, 652).

(обратно)

417

Ariosto. Or. Fur. XXVII. 117—121; XXIX. 3—12.

(обратно)

418

На западном берегу озера Гарда.

(обратно)

419

Ср.: Прол. 6.

(обратно)

420

Шуточное прозвище, основанное на сближении Moscovita и mosca, «муха».

(обратно)

421

Место не идентифицируется.

(обратно)

422

Речь о плавучих мельницах, широко использовавшихся в паданской области.

(обратно)

423

Два городка на По, близ Феррары.

(обратно)

424

Источник сведений о Фуриях и Тисифоне в частности: Gir. De deis. VI (Giraldi 1548, 287—297).

(обратно)

425

Отсылка к трем именам одних и тех же божеств: Диры (см.: Verg. Aen. IV. 473; VIII. 701; XII. 845; Stat. Theb. XI. 106; Giraldi 1548, 292), Фурии, Евмениды. Сервий (Serv. Aen. IV. 609) говорит, что «Диры» на небе, «Фурии» на земле, «Эвмениды» в преисподней, но поэты смешивают эти три имени.

(обратно)

426

На ту же тему и с повторяющимися примерами: Teatro, disc. LII (Garzoni 1993, 231—233).

(обратно)

427

Textor 1566, 564; Claud. III Cons. 114—115. Из этого же раздела Текстора и следующий пример.

(обратно)

428

Textor 1566, 567, с цитатой Ov. Metam. XIII. 384. В Teatro Гарцони цитирует «Метаморфозы» в итальянском переводе Джованни Андреа Ангвиллары (Garzoni 1993, 232).

(обратно)

429

Or. Fur. XXIII. 130. 1—2.

(обратно)

430

Or. Fur. XXIII. 131. 1—4. Следующие две октавы XXIII песни цитируются в Teatro (Garzoni 1993, 233).

(обратно)

431

Or. Fur. XXXIX. 54—55.

(обратно)

432

Text. Off. IV. De homine: De furiosis ac maniacis (Textor 1566, 505); Ov. Fast. VI. 489—490. Та же цитата в Teatro (Garzoni 1993, 232). Следующие примеры — из того же раздела Текстора.

(обратно)

433

Textor 1566, 508; Hdt. III. 27—38, 61—66.

(обратно)

434

Textor 1566, 506; Prop. III. 5. 41.

(обратно)

435

Textor 1566, 505; Lucan. VII. 780—781.

(обратно)

436

Adagia 1575, 1024; взято снова у Текстора (1566, 504—505), как и ссылка на Целия; см.: Cael. Lect. IX. 29 (Caelius 1517, 455).

(обратно)

437

Из Бризигеллы, близ Фаэнцы, происходили наемники, составлявшие ядро войска герцога Урбинского.

(обратно)

438

Text. Off. VII. De variis virtutibus ac viciis: De gula, voracitate ac vinolentia (Textor 1566, 1261, без ссылки на Целия), Cael. Lect. IV. 11 (Caelius 1517, 172), Ath. X. 415c. Анекдот пересказан также в Piazza, disc. XCIV (Garzoni 1605, 692).

(обратно)

439

Villa Franca, возможно, Виллафранка-ди-Форли, в нескольких милях от родины Гарцони.

(обратно)

440

О Буффалоре см.: IX. 8. Маркионе — ломбардская форма имени Мелькиорре.

(обратно)

441

В Эмилианских Апеннинах.

(обратно)

442

Город в долине По, недалеко от Реджо-нель-Эмилия.

(обратно)

443

Источник: Gir. De deis. X (Giraldi 1548, 436—444).

(обратно)

444

Этимология Mavors от magna vertere, «переворачивать великое»; Giraldi 1548, 436; Cic. Nat. deor. II. 26. 67.

(обратно)

445

Переводим так идиому di tre cotte, букв. «тройной варки».

(обратно)

446

Дамасипп не обнаруживается ни у Целия, ни у Текстора. Керки (Garzoni 1993, 338) считает, что это шут, упомянутый у Ювенала (Juv. VIII. 185—186). Мы бы для темы «Дамасипп и безумие» указали скорее на Hor. Sat. II. 3.

(обратно)

447

Возможно, Руббио, близ Бассано-дель-Граппа.

(обратно)

448

Испанец грозит слуге tornargli la capezza (исп. tornarle la cabeza, «снять с него голову»), a тот толкует capezza в смысле «узда».

(обратно)

449

Volupia и Voluptina на деле два разных божества: о первом см.: Giraldi 1548, 67, 77 (со ссылкой на Aug. Civ. IV. 8; Macr. Sat. I. 10. 7, и этимологией от voluptas), о втором, правильное имя которого — Volutina: Ibid., 70 (ср.: Aug. Civ. IV. 8; она следит за оболочкой колосьев, ее имя восходит к volvere).

(обратно)

450

Ср.: XIV Мол. 1.

(обратно)

451

Text. Off. IV. De homine: De gaudio et risu mortuis (Textor 1566, 540), со ссылкой на Poliziano. Nutricia. 700—701. Следующие примеры — из того же раздела Текстора.

(обратно)

452

Textor 1566, 540; Gell. NA. III. 15. 2.

(обратно)

453

Textor 1566, 540; Diog. Laert. I. 72.

(обратно)

454

Первая строка знаменитой IX баллаты Полициано.

(обратно)

455

Исх. 7—12.

(обратно)

456

Эта знаменитая фраза Юлиана процитирована в «Церковной истории» Феодорита (Theod. Hist. eccl. III. 25), в латинском переводе вошла в «Трехчастную историю» Кассиодора (Cassiod. Hist. VI. 47; PL 69, 1062) и приводилась во множестве средневековых текстов (см., напр.: Ioannes Saresberiensis. Polycraticus. VIII. 21), включая «Золотую легенду» Иакова Ворагинского (Legenda aurea. XXX).

(обратно)

457

Хрестоматийные примеры жестокости: Дионисий Сиракузский, Бусирид, царь Египта (ср.: XXIX Мол. 2), Фаларид, тиран Агригента, Иероним, царь Сиракуз, Поликрат, тиран Самоса (кажется, попал сюда лишь потому, что в списках тиранов стоит рядом с неприятными людьми; у Текстора он появляется среди примеров человеколюбия: Textor 1566, 1206), Креонт, мифологический тиран Фив, Эццелино да Романо (ср.: XIX. 6), Чезаре Борджа, герцог Валентино. Минимум четверо из этого перечня обнаруживаются в тематической подборке у Текстора: Text. Off. VII. De variis virtutibus ac viciis: De crudelitate et immanitate (Textor 1566, 1187, 1188, 1200).

(обратно)

458

Возможно, Сант’Альберто в Эмилии-Романье, на Валли-ди-Комаккьо.

(обратно)

459

Ianua sum rudibus, первое полустишие знаменитой латинской грамматики Доната, называемой поэтому Ianua. Эта цитата также в Teatro, disc. XXVI (Garzoni 1993, 127).

(обратно)

460

Как указывает Керки (Garzoni 1993, 342), имеется в виду «Clavis sanationis» Симона Генуэзского, впервые напечатанный в 1473 г.

(обратно)

461

Dist. Cat. Prol. 36.

(обратно)

462

Подобие бильярда.

(обратно)

463

Перечислены «Ars grammatica» Диомеда (IV в.), «Grammatices institutiones» (1521) Джованни Скопы (Scopa, Scoppa), неаполитанского грамматика и ритора (ум. ок. 1543), учебные пособия Франческо Пришанезе (Francesco Priscianese, 1494—1575) и «De orthographia dictionum e graecis tractarum» (1471) Джованни Тортелли (Garzoni 1993, 342).

(обратно)

464

Справка о Миносе у Джиральди (Giraldi 1548, 296) не охватывает всех его черт, упоминаемых Гарцони. См. также: Textor 1566, 617; Adagia 1575, 764—765.

(обратно)

465

Эта категория безумцев названа pazzi pelati. Pelato буквально значит «Лысый, оплешивевший» (поэтому в XXVII Мол. 3 Гарцони обещает за них Радаманту вытертый халат без единого волоска, non ha pur un pelo). В GDLI значение matto pelato в этой главе определяется как «человек надоедливый и задиристый, которому дан суровый урок», проще говоря, «проученный».

(обратно)

466

То есть «получают шишки».

(обратно)

467

Фульвии, знавшей о заговоре Катилины от своего любовника Квинта Курия и раскрывшей его Цицерону; см.: Sall. Cat. 23, 26, 28.

(обратно)

468

Лодовико Сфорца, чтобы нейтрализовать угрозу со стороны Неаполя, побуждал Карла VIII вспомнить о его притязаниях на неаполитанский престол, и Карл начал свой итальянский поход (Первая итальянская война, 1494). Преемник Карла, Людовик XII, имевший династические претензии на Неаполь и Милан, в 1499 г. вторгся в Миланское герцогство и занял Милан (Вторая итальянская война); Лодовико Сфорца потерял власть и умер во французском плену. Это тема I—IV книг «Истории Италии» Гвиччардини.

(обратно)

469

Как показал П. Керки (Garzoni 1993, 344), анекдот взят у Джовио («Dialogo delle imprese militari et amorose», Roma, 1555, p. 40). Флорентийским посланником был Франческо Гвалтьеротти.

(обратно)

470

Речь идет об убийстве Алессандро де’ Медичи, герцога Флорентийского, его кузеном Лоренцино (по прозвищу Лорензаччо) 6 января 1537 г. Джироламо Рушелли (ок. 1518—1566), итальянский писатель и картограф, рассказывает об этом в «Дополнениях к Истории Паоло Джовио» («Sopplimento di Girolamo Ruscelli nell’istorie di Monsignor Paolo Giovio», Venezia, 1572, p. 30—37). Лорензаччо был убит в Венеции в 1548 г. двумя наемными убийцами; один из них, Франческо да Биббона, оставил подробный отчет об этом деле.

(обратно)

471

Карл III де Бурбон, коннетабль Франции при короле Франциске I (которого он предал, перейдя в 1523 г. на сторону его врага Карла V), имперский полководец при осаде Рима, завершившейся Разграблением Рима 6 мая 1527 г. (сам Бурбон погиб во время осады от вражеского выстрела, славу которого приписывал себе Бенвенуто Челлини).

(обратно)

472

Ссылка на «Всеобщую историю» Гаспаро Бугати (Bugati 1571), где анекдот о кастильском дворянине не обнаруживается.

(обратно)

473

Джорджо Санезе в 1551 г. замышлял сдать Миланский замок французам, но его предательство было раскрыто Хуаном де Луна, миланским губернатором, и Санезе был четвертован. См.: Bugati 1571, 970—971.

(обратно)

474

Фаустино Тассо (1541—1597), теолог-францисканец. Гарцони ссылается на его книгу «Le historie dei successi de’ nostri tempi» (Venezia, 1583).

(обратно)

475

Гаспар де Колиньи, вождь гугенотов, одна из первых жертв Варфоломеевской ночи.

(обратно)

476

Gir. De deis. VI (Giraldi 1548, 296); ср.: Adagia 1575, 726 («Радамантов суд»), 727 («Клятва Радаманта»).

(обратно)

477

Text. Off. VII. De variis virtutibus ac viciis: De libera et importuna loquacitate (Textor 1566, 1213). Ссылку Текстора на Сенеку Гарцони снова считает относящейся к «Нравственным письмам» (ср.: II. 9) и снова напрасно: источник — Сенека Ритор (Controv. X. praef. 10). Речь идет о риторе Волкации Мосхе, известном преимущественно по своему судебному делу: он был обвинен в отравительстве и сослан в Массилию (Tac. Ann. IV. 43). Сенека говорит, что «он был рожден, чтобы клеймить поношениями всякое дарование». В рукописной традиции его имя часто выглядит как Oscus; так его зовут и Текстор, и Гарцони. Тот же пример: Teatro, disc. XLVI (Garzoni 1993, 204); Piazza, disc. LXXXIX (Garzoni 1605, 661).

(обратно)

478

Textor 1566, 1213; Adagia 1575, 226—227. Гарцони мог быть известен и «Мом» Л. Б. Альберти (1450). Мом — объект укоризн в прологе Piazza (Garzoni 1605, 2).

(обратно)

479

Не идентифицируется; название говорящее («Короткая Нога»).

(обратно)

480

То есть «начинай представлять дурака (каким ты являешься)».

(обратно)

481

Порция — Порча (Porcia) близ Порденоне, около 40 миль на северо-восток от Венеции. Ниже обыгрывается созвучие этого названия с porca, «свинья».

(обратно)

482

Cavezza означает еще и петлю виселицы.

(обратно)

483

Сатирические поэты XV—XVI вв.: Пьетро Аретино (1492— 1556), Никколо Франко (1515—1570), Доменико Буркьелло (1404—1449), Франческо Берни (1497—1535). Гарцони порицает их как «новых Зоилов и новых Момов» в Teatro, disc. XLVI (Garzoni 1993, 204).

(обратно)

484

Две статуи в Риме, на которых вывешивали сатиры (pasquinate).

(обратно)

485

Ср.: Рим. 3:14.

(обратно)

486

О богине коней Гиппоне: Gir. De deis. I (Giraldi 1548, 62—63; там же — Мом и бог мух Миагр).

(обратно)

487

Ael. VH. IV. 25, однако изложение Гарцони почти слово в слово взято в V рассуждении «Парадоксов» Ортензио Ландо, явно бывшего мишенью полемики Гарцони (V рассуждение озаглавлено «Лучше быть безумным, чем мудрым»).

(обратно)

488

Псевдо-Аристотель (Mirabilia. 31. 832b).

(обратно)

489

Text. Off. IV. De homine: De iis qui sibi variis modis mortem consciverunt (Textor 1566, 580); Plut. De mul. vir. 11; Gell. NA. XV. 10. Следующие примеры — из этого же раздела Текстора.

(обратно)

490

Textor 1566, 596; Crin. Hon. disc. III. 9 (Crinitus 1554, 54—55).

(обратно)

491

Возможно, Кантиано, на север от Губбио.

(обратно)

492

Место между Порденоне и Удине.

(обратно)

493

Ср.: X. 6.

(обратно)

494

См.: XVII. 4.

(обратно)

495

К северу от Модены.

(обратно)

496

Как показал Керки (Garzoni 1993, 351), для молитвы Геркулесу, самой длинной в книге, Гарцони пользуется как своим обычным источником (Gir. De deis. X; Giraldi 1548, 450—460), так и латинской «Жизнью Геркулеса», написанной тем же Джиральди.

(обратно)

497

Il dio Vago; эпитет не встречается у Джиральди.

(обратно)

498

Геркулесовы столбы, обрамляющие вход в Гибралтарский пролив: Кальпа — на испанском берегу, Абила — в Мавретании.

(обратно)

499

Ср.: XV Мол. 3.

(обратно)

500

Ср.: Нот. Il. V. 392.

(обратно)

501

См.: Прол. 1.

(обратно)

502

Дантовские демоны: Farfarello (Inf. XXI. 123; XXII. 94; в переводе М. Л. Лозинского — Забияка) и Calcabrina (Inf. XXL 118; XXII. 133; у Лозинского — Старик). Ср.: Рассужд. 57.

(обратно)

503

Мф. 13:3—30.

(обратно)

504

Text. Off. VIL De variis virtutibus ac viciis: De audacia et temeritate (Textor 1566, 1175—1176); Aetna. 43—45.

(обратно)

505

Text. Off. I. De deis eorumque cultu: De contemptoribus deorum (Textor 1566, 85); Verg. Aen. VII. 647—648. Следующие примеры по большей части из этого раздела Текстора.

(обратно)

506

Textor, ibid.; Macr. Sat. III. 5. 9.

(обратно)

507

Textor 1566, 83, где цитируется Ov. Metam. 1. 196.

(обратно)

508

Textor 1566, 85; Strozzi. Eroticon. IL Ad Iovem ut avertat insomnia. 13—14. Та же цитата: Teatro, disc. LV (Garzoni 1993, 240).

(обратно)

509

Textor 1566, 84; Verg. Aen. VI. 618—620.

(обратно)

510

Пример не из Текстора; о святотатствах Дионисия: Val. Max. I. 1. Ext. 3; Lact. Div. inst. II. 4.

(обратно)

511

Примеры Эварика (Эврика), короля вестготов (466—484), преследовавшего христиан (о том, что он приказал засадить терновником входы в храмы: Greg. Tur. Franc. IL 25), Гензериха, короля вандалов (428—477), разграбившего Рим (455) и преследовавшего католиков в Африке, Атанариха, вождя вестготов (369— 381), преследовавшего христиан (Socr. Hist. eccl. IV. 33): Textor 1566, 86, 88; об Аттиле и Тотиле: Text. Off. VII. De variis virtutibus ac viciis: De crudelitate et immanitate (Textor 1566, 1199). Вождь аваров: в оригинале duce delli Avvi, что считается порчей текста (возможно, вместо Avari, поскольку они были известны своей свирепостью); источник не установлен.

(обратно)

512

Керки считает (Garzoni 1993, 356), что это отсылка к церковному собору (1431—1449), заседания которого с 1431 по 1438 г. происходили в кафедральном соборе Базеля; собор привел к схизме. Менее вероятна отсылка к разграблению собора в Базеле в 1529 г., в начале Реформации.

(обратно)

513

Ср.: XXVII. 10.

(обратно)

514

Источник: Gir. De deis. VI (Giraldi 1548, 264—276).

(обратно)

515

Этимологии Dis от dives, «богатый», Summanus от summus Manium, «высший из Манов», Orcus от urgere, «принуждать»: Giraldi 1548, 264, 268, 269.

(обратно)

516

Сломанный рог — символ сокрушенной гордыни (Пс. 74:11; Иер. 48:25; Пл. 2:3; Зах. 1:21).

(обратно)

517

Возвращение к теме посвятительного письма: «Войдите же, превосходнейший синьор, в больницу и смотрите со всем удобством, в сколь великой неудобице пребывают эти помешанные...»

(обратно)

518

Ср.: 1 Кор. 4:9.

(обратно)

519

Многочисленные эмблемы, приводимые в Рассуждении, представляют собой изобретение Гарцони.

(обратно)

520

См.: Gir. De deis. IV (196—199); Text. Off. I De deis eorumque cultu: De deis diversis (Textor 1566, 9—10). Упомянута здесь не случайно: на ее празднования допускались только женщины; именно с праздником Благой богини связан знаменитый скандал в доме Юлия Цезаря (Plut. Cic. 28; Caes. 9—10).

(обратно)

521

Инсубры — кельтский народ, населявший Цизальпийскую Галлию, их главным городом был Медиолан. Ономастика и топонимика этого раздела — преимущественно античная.

(обратно)

522

Вольски — италийское племя в Лации.

(обратно)

523

Ср.: V. 9.

(обратно)

524

Женский вариант беневентца Орбилия (VI. 6).

(обратно)

525

То есть крот (talpa, женского рода) слеп глазами, а Орбилия — умом.

(обратно)

526

Барелли (Garzoni 2004, 170) указывает, что Тоньяццо Панада скомбинирован из двух персонажей Фоленго, Tognazzus (Baldus. IV. 164 etc.), Pannada (IX. 500). Вольтолина — то же, что Вальтолина, см.: VIII. 9.

(обратно)

527

Возможно, мотто на основе сентенции «Тщетно силиться — свойство безумия» (Adagia 1575, 1254).

(обратно)

528

См.: XI Мол. 2.

(обратно)

529

Текст испорчен, значение неясно; Керки (Garzoni 1993, 363) предлагает чтение niet вместо liet и примерный перевод: «Ей-богу, так тоже метет хорошо» (то есть выметает людей столь же хорошо, как мусор, или же хорошо очищает стол от еды).

(обратно)

530

Персонажи Ариосто; о Габрине см.: II. 9; XIII. 6; о жене Пинабеля: Or. Fur. XXII. 49—51.

(обратно)

531

Намек на известное поверье, что бобер отгрызает себе тестикулы, чтобы избавиться от преследования охотников. См., напр.: Ael. ΝΑ. VI. 34. Ср. ниже: Рассужд. 46.

(обратно)

532

Намек на грубость разума; ср. «верблюда» в VIII. 9 и «слона» в VIII. 9 и XXVIII. 7.

(обратно)

533

Т. е. «эта (сова) дает повод для смеха другим, а другие дают его мне».

(обратно)

534

Ср.: Claud. Stil. II. 427-430.

(обратно)

535

О влиянии лунных фаз на крабов: Ael. ΝΑ. IX. 6. Ср.: Прол. 1.

(обратно)

536

Mansueta — «смирная, кроткая».

(обратно)

537

См., напр.: Serv. Aen. VI. 216.

(обратно)

538

См.: Х. 7.

(обратно)

539

По замечанию Керки (Garzoni 1993, 366), намек на поверье, что можно делать предсказания по искрам, вылетающим из горящих дров: дети таким образом считают, сколько денег им достанется.

(обратно)

540

Дзани — одна из масок комедии дель арте.

(обратно)

541

Verg. Ecl. III. 60.

(обратно)

542

То есть «по пустому поводу».

(обратно)

543

Пьянджипане, близ Равенны.

(обратно)

544

Подробней история рассказана в Piazza, disc. LXXIX (Garzoni 1605, 621).

(обратно)

545

В Лации, древнее этрусское поселение.

(обратно)

546

Джованни Франческо Страпарола (1495—1557), автор новелл и бурлескных стихов. Упомянут как новеллист, вместе с Боккаччо и Джиральди Чинтио, в Piazza, disc. L и LXXV (Garzoni 1605, 480, 606).

(обратно)

547

Фалиски — древнеиталийское племя на севере Лация.

(обратно)

548

Античное название Модены.

(обратно)

549

Калькабрино — то же, что Калубрино (XXX. 1). Мерлин считался сыном дьявола.

(обратно)

Оглавление

Томазо Гарцони и его книги

БОЛЬНИЦА НЕИЗЛЕЧИМО ПОМЕШАННЫХ

  Преславному Синьору Бернардино Патерно[1]

  Сонет Поликрети[9] в похвалу автору

  Его же, о мирском помешательстве

  Пролог автора к зрителям

  Рассуждение I О помешательстве в общем

  Рассуждение II О помешанных френетических и делирийных[75]

  Молитва к богине Минерве за помешанных френетических и делирийных

  Рассуждение III О помешанных меланхолических и диких[102]

  Молитва к Юпитеру за помешанных меланхолических и диких

  Рассуждение IV О безумцах ленивых и нерадивых

  Молитва к божественному Аполлону за безумцев ленивых и нерадивых

  Рассуждение V О помешанных винопийцах

  Молитва к богу Абстемию за помешанных винопийц

  Рассуждение VI О помешанных беспамятных и слабоумных[154]

  Молитва к Харону за беспамятных и слабоумных

  Рассуждение VII О помешанных оторопелых, безвольных и не имеющих духа

  Молитва к богу Сентину за помешанных оторопелых, безвольных и не имеющих духа

  Рассуждение VIII О помешанных простоватых, недалеких и легковерных

  Молитва к Египетскому быку за помешанных простоватых, недалеких и легковерных

  Рассуждение IX О помешанных придурковатых и ветрогонах[190]

  Молитва к Самосской овце за помешанных придурковатых и ветрогонов

  Рассуждение X О помешанных безрасчетных и шалых

  Молитва к богине Бубоне за помешанных безрасчетных и шалых

  Рассуждение XI О помешанных нескладных и недотепах

  Молитва к богу Фатуеллу за безумцев нескладных и недотеп

  Рассуждение XII О безумцах развращенных[237]

  Молитва к богине Фемиде за развращенных безумцев

  Рассуждение XIII О помешанных злобствующих и кипучих[248]

  Молитва к богине Немесиде за помешанных злобствующих и кипучих

  Рассуждение XIV О помешанных смехотворных

  Молитва к богу Смеху за смехотворных безумцев

  Рассуждение XV О помешанных тщеславных

  Молитва к богине Юноне за тщеславных безумцев

  Рассуждение XVI О безумцах притворных и дурачащихся

  Молитва к богу Меркурию за безумцев притворных и дурачащихся

  Рассуждение XVII О лунатиках, или помешанных повременно[323]

  Молитва к богине Гекате за лунатиков, или помешанных повременно

  Рассуждение XVIII О помешавшихся от любви[335]

  Молитва к богу Купидону за помешавшихся от любви

  Рассуждение XIX О помешанных отчаявшихся

  Молитва к богине Венилии за отчаявшихся безумцев

  Рассуждение XX О безумцах чудаковатых, странных, повредившихся умом или конченых сумасшедших[367]

  Молитва к богу Вулкану за безумцев чудаковатых, странных, повредившихся умом, или конченых сумасшедших

  Рассуждение XXI О помешанных шутах[382]

  Молитва к богу Фабулану за помешанных шутов

  Рассуждение XXII О безумцах веселых, приятных, остроумных и благодушных

  Молитва к богу Вакху за безумцев веселых, приятных, остроумных и благодушных

  Рассуждение XXIII О помешанных своенравных и исступленных

  Молитва к Тисифоне за помешанных своенравных и исступленных

  Рассуждение XXIV О безумцах разъяренных, озверелых, нуждающихся в путах и цепях[426]

  Молитва к богу Марсу за безумцев разъяренных, озверелых, нуждающихся в путах и цепях

  Рассуждение XXV О безумцах, хватающих через край, или безумцах высшей пробы[445]

  Молитва к богине Волуптине за безумцев, хватающих через край, или безумцев высшей пробы

  Рассуждение XXVI О безумцах упрямых, как мул

  Молитва к богу Миносу за безумцев упрямых, как мул

  Рассуждение XXVII О безумцах ощипанных[465]

  Молитва к Радаманту за безумцев ощипанных

  Рассуждение XXVIII О безумцах разнузданных, как конь

  Молитва к богине Гиппоне за безумцев разнузданных, как конь

  Рассуждение XXIX О безумцах несусветных, затейливых и безрассудных

  Молитва к богу Геркулесу за безумцев несусветных, затейливых и безрассудных

  Рассуждение XXX О помешанных, заслуживающих тысячу повешений, или о дьяволовых

  Молитва к богу Плутону за помешанных, заслуживающих тысячу виселиц, или дьяволовых

  Рассуждение автора к зрителям о той части Больницы, в коей содержатся женщины, где он учтиво описывает все вышеупомянутые виды помешательства, как они в оных обретаются

БИБЛИОГРАФИЯ

СПИСОК СОКРАЩЕНИЙ

*** Примечания ***